Рукавица современью: Футуристы "Чемпионата поэтов" [Коллектив авторов] (pdf) читать онлайн

Михаил Самороков про Мусаниф: Физрук (Боевая фантастика)

Начал читать. Очень хорошо. Слог, юмор, сюжет вменяемый.
Четыре с плюсом

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Влад и мир про Д'Камертон: Странник (Приключения)

Начал читать первую книгу и увидел, что данный автор натурально гадит на чужой труд по данной теме Стикс. Если нормальные авторы уважают работу и правила создателей Стикса, то данный автор нет. Если стикс дарит один случайный навык, а следующие только раскачкой жемчугом, то данный урод вставил в наглую вписал правила игр РПГ с прокачкой любых навыков от любых действий и убийств. Качает все сразу.Не люблю паразитов гадящих на чужой

подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Влад и мир про Коновалов: Маг имперской экспедиции (Попаданцы)

Книга из серии тупой и ещё тупей. Автор гениален в своей тупости. ГГ у него вместо узнавания прошлого тела, хотя бы что он делает на корабле и его задачи, интересуется биологией места экспедиции. Магию он изучает самым глупым образом. Методам втыка, причем резко прогрессирует без обучения от колебаний воздуха до левитации шлюпки с пассажирами. Выпавшую из рук японца катану он подхватил телекинезом, не снимая с трупа ножен, но они

подробнее ...

благополучно появились потом. Заряжает барабан револьвера капсюлями порохом и приклеивает пули. Причём как вы понимаете заряжает их по порядку, а потом дважды нам пишет на полном серьёзе, что не знает как дозарядить барабан, как будто этого не делал при зарядке. Офицеры у него стреляют по дальним целям из револьверов, спрашивается вообще откуда офицеры на гражданском пароходе? Куда делся боевой корабль сопровождения я так и не понял. Со шлюпкой вообще полная комедия. Вы где видели, что бы шлюпки в походном положении висели на талях за бортом. Они вообще стоят на козлах. У ГГ в руках катана, а он начинает отстреливать "верёвку" - дебилизм в острой форме. Там вообще то подъём и опускание шлюпки производится через блоки, что бы два матроса смогли спокойно поднять и опустить полную шлюпку хоть с палубы, хоть со шлюпки, можно пользоваться и ручной лебёдкой с палубы. Шлюпки стандартно крепятся двумя концами за нос и за корму иначе при спускании шлюпку развернёт волной и потопит о корпус судна. Носовой конец крепя первым и отпускают последним. Из двух барабанов по делу ГГ стрелял только один раз и это при наличии угрозы боевых действий. Капсули на дороге не валяются и не в каждой лавке купишь. Кто будучи голодным и с плохим финансовом положении будет питаться эклерами? Только дебил или детё, но вряд ли взрослый мужчина. Автору книги наверное лет 12, не более.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

desertrat про Атыгаев: Юниты (Киберпанк)

Как концепция - отлично. Но с технической точки зрения использования мощностей - не продумано. Примитивная реклама не самое эфективное использование таких мощностей.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Влад и мир про Журба: 128 гигабайт Гения (Юмор: прочее)

Я такое не читаю. Для меня это дичь полная. Хватило пару страниц текста. Оценку не ставлю. Я таких ГГ и авторов просто не понимаю. Мы живём с ними в параллельных вселенных мирах. Их ценности и вкусы для меня пустое место. Даже название дебильное, это я вам как инженер по компьютерной техники говорю. Сравнивать человека по объёму памяти актуально только да того момента, пока нет возможности подсоединения внешних накопителей. А раз в

подробнее ...

книге людей оценивают по этому объёму, то наверняка технология связи и обмена с ней уже изучена, а значит и подключения к внешним накопителям. По этому название - глупое. В таких случаях важен процессор и скорость обмена с ним данных. Тема нейросистемы очень актуальная и запретная на нашей планете и кто реально в ней хочет разобраться уничтожаются. Нас не допускают к получению свободной энергии, радиоволнам в диапазоне головного мозга и нейросистемамам головного мозга. Причина банальная. У нас установлены в головах вирусы, отбирающие у нас больше 90%, оставляя нам лишь процентов 5-7 для личного пользования. На базе этого создана нейросеть, позволяющая некоторым сущностям жить вечно, свободно перемещаться между звёздными системами в цифровом виде и захватывать любые тела. Данную сеть каждый может наблюдать при серьёзных заболеваниях связанных с высокой температурой за 40 градусов. Раньше людей лечили горячими зварами нагревающих тело и пуховыми бельём, нагнетая температуру и тем убивая заразные микробы. Лечение опасное,выживали только крепкие организмы (естественная селекция). При температурах более 40 срываются ограничения нейросистемы и вы перестав думать о чем либо автоматом войдёте в нейросистему, в то её место к которому вы функционально ей привязано. Разобраться в интерфейсе будет трудно, как только вы попытаетесь размышлять об увиденном прямо в глазах на фоне открытых или закрытых глаз, ваз выкинет из этой нейросистемы. Уж так устроена рабская нейросеть. Я её наблюдал после лечения от Мышиной лихорадки в 2005 году в течении 3 дней, в течении которых я не мог спать и даже раслабится, так как сразу попадал в систему. У меня там функция работы с каталогами видиопотоков. Система представлялась по выбору в трех мерной проэкции уходящих в даль киноплёнки с кадрами видео, где каждый кадр новоя "вебкамера" и в качестве таблицы эксель с кодами изображений. Управлялась система взглядом, фокусом на кадр или ячейку таблицы. Как только открывал кадр и пытался понять изображение меня выбрасывало из системы. Понятно, было что камера двигалась выше голов людей на изображениях. Одновременно у меня открылась свойство прослушивать входящие разговоры соседних телефонов, я даже слышал входящий вызов на отключенный мой сотовый. Соседи думали, что я свихнулся, но я легко доказал, что слышу, что им говорят по телефону. Интерфейс сотовой связи интегрирован с рабской нейросетью. Это ключ к её изучению. Я не спал 3 дня после лечения антибиотиками через капельницу и мозг работал как никогда быстро и отлично. Беда была с глазами, так как они постоянно входили при попытке расслабится в нейросеть, где всё управлялось фокусировкой зрения. Они сильно болели. Я практически угрозой заставил врачей дать мне снотворное.После сна нейросеть перезагрузилась и всё вернулось по старому. Стоит обратить внимание на людей, которые совсем не спят. Нейросеть видимо позволяет продвинутым пользователям не спать и быть в тонусе. С точки зрения инженера по компьютерам я понимаю логику создания нейросети, как продолжение развития компьютерной техники и познание физиологии мозга. Человек является отличным передатчиком и приёмником радиоволн. Любой кто имеет осциллограф сталкивался с белыми шумами - объяснённые "наукой" как простой естественный фон и по сути никак не изучаемый. Со случаями дальней связи со своими любимыми во сне сталкивались многие. Если синхронизировать передачу сигнала несколько миллионов людей, то мы получим связь между звёздными системами. Синхронизация сигнала звёздных систем, получим галактическую связь.
Раз кто-то разобрался в физике работы нейросистемы головного мозга, то он соответственно может её программировать и определить область самосознания души, создать все приблуды цифровой техники в своей системе, создать вирус для захвата части чужой нейросистемы, создать сеть между ними, сохранять дубликат своего сознания в системе или переселится в систему. Стать по сути богом для рабов своей сети. Спрашивается зачем посылать космические корабли с телами космонавтов в дальний космос, если можно послать кометы с наноробатами и вирусами в ближайшие звёздные системы. Найти гуманоидов, вселиться в них, построить дешёвые внутрисистемный корабли и с помощью их запустить очередную комету с вирусами к ближайшей звёздной системе. Дёшево и сердито. По сути не надо ждать корабли инопланетян из других систем. Они строятся на наших заводах у всех под носом. Я сам видел в Перми НЛО в 1978. Их лучи из пустоты видели многие и даже фото опубликовывали в газетах до 1987 года. Их строили под грифом секретности военных производств по частям и где то собирались. Всё логично и просто. Инопланетяне есть, только они занимают тела простых людей. В психбольницах полно людей с несколькими личностями в одном теле. Доказано, что существовали люди, которые не будучи даже грамотными в уме производили сложные вычисления за секунды, то есть имеют доступ к воду и выводу аналогичных функций в рабской нейросети. По сути любой гуманоид может стать богом, разумеется паразитируя на других гуманоидах. Разумеется в такой системе никто из "богов" не заинтересован в большой продолжительности жизни тел. Правда за такую "фантастику" авторам могут оторвать голову власть державшие просто на всякий случай для уменьшения конкуренции. Официальные науки о нейросистемах головного мозга никогда не покинут ясельную группу и все разрешенные теории всегда будут вести в тупик уже кем то пройденного и заблокированного на программно уровне. Осталось одна дырка для лёгкого познания рабской нейросети землян - сопряжение её сотовая связь от ретрансляторов и обратная биосвязь. Фантастика на эту тему будет самой актуальной сейчас и в будущем, так как имеет связь с реальными технологиями инопланетян и естественного развития цифровых систем. Из последнего вытекает,что отсутствие видимых признаков вычислительной техники и связи у аборигенов не является признаком отсталости и видимые проявления таких технологий можно назвать магией на нашем уровне развития. Чуете связь мир фентази магии с фантастикой сейчас и нормой бытия в будущем! Некоторые виды магии действующие на сознание людей и животных в лёгкую объясняются рабской нейросетью или аналогичным вирусом. Животные тоже имеют мозг на нейронах и так же могут быть управляемыми. Дарю идею, тем боле всё давно уже было придумано до нас!

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Все впечатления

Рукавица современью: Футуристы "Чемпионата поэтов" [Коллектив авторов] (pdf) читать онлайн

Книга в формате pdf! Изображения и текст могут не отображаться!

[Настройки текста]

[Cбросить фильтры]

1

БИБЛИОТЕКА АВАНГАРДА
ХLVII

Salamandra P.V.V.

РУКАВИЦА
СОВРЕМЕНЬЮ

Футуристы
«Чемпионата поэтов»

Salamandra P.V.V.

Рукавица современью: Футуристы «Чемпионата поэтов». Сост.,
подг. текстов и послесл. А. Шермана. — Б. м.: Salamandra P.V.V.,
2023. — 165 c., илл. — (Библиотека авангарда, вып. ХLVII).

Петербургскую группу «Чемпионат поэтов» и ее лидера Глеба Марева принято называть «загадочными». Что это было? Подражание? Пародия на футуризм? Попытка нащупать собственный путь? Существовал ли сам Глеб Марев —
поэт, придумавший, по-видимому, понятие «серебряный век»?
В книге полностью воспроизведены небольшие альманахи «Чемпионат поэтов» и «Всёдурь», выпущенные группой в 1913 г., и изданный Г. Маревым в 1916 г.
сборник «Первая арзология». Книга дополнена произведениями участника группы А. Пучкова и другими материалами.

© А. Sherman, cостав, подг. текста, послесл., 2023
© Salamandra P.V.V., оформление, 2023

ЧЭМПИОНАТ
ПОЭТОВ

ИВАН ЕВДОКИМОВ.

ГОРИЛЛА.

Горилла бедная, умру от состраданий,
Твой кашель пагубный сжимает кровь.
Смотри, смотри сердечных содроганий
Полно лицо мое и взгляд и бровь.
Недуг туманных дней, весенних испарений,
О север жалобный, ты в грудь ея вонзил.
Соседка-девушка, мучительных видений
Равно нам яд глаза окостенил.
Зачем же прут железный цепкой лапой
Схватив, ты выгнулась, горилла, и пошла?
И девушка в пушистой белой шляпе,
Стыдливая, бледнея, отошла?
Проклятый зверь, твои зрачки и взвизг, и ноги,
И шерсть твоя, вдруг вставшая колом,
И сладострастныя движения и вздроги
Нам тайным языком сказали об одном.
Оскалясь на меня зловещей, слизкой мордой
Горилла прыгала по клетке — и трясла
Железный прут мохнатой лапой твердой
И девушку ушедшую томительно звала.
Я вспомнил темный лес, тягучия лианы,
Рыканья львов, тревоги обезьян...
И стали южными родные медианы,
И небо надо мной чужих и дальных стран.

8

Пустая клетка — нет больной гориллы.
Здоровая, огромная, мохнатая она
Несет в объятьях тело девы милой
И тонкий стан обняв беснуется, жадна.
В лесу, в глуши лиан сорвет одежды,
Наклонится — и крик не заглушит —
Прижмет к себе, в шерсти утонут вежды
И, дико чмокая, от страсти завизжит.
Оцепенелая от страха, стиснув зубы,
Вдруг позабудет дева боль и нож когтей,
И от огня на миг растрескаются губы,
И под гориллою застонет белый змей.
Тепло и нежность в ней проснутся к зверю,
Обнимет, прикурнет сосцами в пух,
Как будто к яркому и солнечному Лелю,
Как жертва нежная от Лелевых засух.
Таяся сторожей, как заяц в первый снег
Таится за кустом, почуя пса в лощине,
Гориллу страстную, стенящую от нег,
Я стал дразнить перчаткой темносиней.
Бежала кровь из рук, ржавея на песке,
Висел оторванным большой мой ноготь.
Я нападал. Бесился зверь в тоске.
И вдруг завыл...
Я изловчась, вонзил ему иглу под коготь.

9

ЧЕСЛАВА МАЛЬТАНСКАЯ.

Под глазами проехались колесом
И томило под ложечкой
Дразнились голубыя ботинки
Медночетким веером на каблучках
Зеваки липли мухами
Моргали мимо и топали
Топались толпились чмокали
Нога корчилась мозолями
Просилась в лапти и валенки
Скользнуло и рушилось
Блестючкой на холеном мизинце
Безпомощном болтуне у жилета
Иг уог гоу ги
Мукеелись мозоли
Зеленыя кочки запрыгали в зрачках
Взапуски суетились раздушоные лизуны
Мяли карманы
Давали нюхать
Нюхались
Плевались на погоду
Голодные бранили псвара
Самаряничали над вкусным голым
Только жолтыя с парчой и оборками
Вместе витринились
А теперь бонжурились с полосатыми
Загнутыми
И хихикали...

10

ГЛЕБ МАРЕВ.

МUNDUS MOTUS.

Низкая плотина. Шаткия перила
Мне сгвоздили руки. Был я и на мысе
Океанной выси. Око уловило
Плоскостные вихри. В беге скользком рыси
Есть прообраз силы мгновенное изжить.
Есть он и в порыве заново творить.
Раскую я стих отныне меренно упругий.
Заведутся хороводы сосен жолто-стволых.
О, как немыслимы звуки — взвои, муки.
Придорожных узниц — листвой полуголых!
Смотри, как по скату слово за словом в ряд
Падая, кружится, вспенится, как водопад!
Пружится плотина, хлюпая с тыла.
Мы стоим с тобою и молчим.
Вековая пустошь раскаянно взвыла.
Грани отекает старый грим.
Краешек сердца приоткрыла ты цепкой рукой,
Изступленный кричу я исключительное «закрой!»
Внемлите все, кто завтра — камень!
В брызгах покойных взрыдает «аmеn».
Они пришли. Но было поздно. Луна ушла.
А звезды юрко нырнули в глубь. И в небо яро
Швыряла комья злая земля.
Дыханья плоти уплыли паром...
Поднялось все на новоздания парад.
И слушать страшно внизу бурлящий

11

ВОДОПАД.

И дребезжит звонок трамвая —
В степи безгривый жеребенок.
Копыта чокают панели обивая.
Чудовнице труба взывает громом-оглушаем
К вертлявым внукам: звукам и свисткам.
Означатся пределы краскам и цветам
Кореньям и плодам.
Как море — шум таится в русле улиц.
Примнится может визг собаки,
Ребячий гомон, щебет утром?
Распылены человечества злаки.
Как трупные зрачки глядятся окна в окна
Наискось озирают — дрогнув —
Уличный перекрест.

12

АНАТОЛИИ ПУЧКОВ.

I. ГРОЗА ОСЕНЬЮ.

Поздним вечером точь-в-точь
Ждали дождика и грома.
Под лампадами всю ночь
Запершись сидели дома.
Сторож грузно мерил грязь.
Гулко стукала трещетка.
Крестным знаком ободрясь,
Шестопсалм читали чотко.
У запретнаго стола,
Обнажая ряд жемчужин,
Собралася мал-мала
Детвора на скудный ужин.
А когда ударил гром
И на крышу дождик звонкий
Опрокинулся ведром —
Дрогнули у всех рученки.
С треском грянулось бревно
От беседки стародавней,
Сорванное все равно
В прошлую грозу со ставней.
Грянулось — и нищ, и гол
Задрожал крыжовник жосткий.
Шопотун прыгун щегол
Завертелся на нашостке.

13

В конуре угрюмый пес
Из угла метнулся в угол.
Ветром с крыши рвало тес
И шатало палки пугал.
И всю ночь то тут, то там
Падало, рвалось и выло. —
Будто гнались по пятам,
Будто лопались перила.

II. РАЗЛУКА.

Отошла потеряв, но с догадкою,
Что под осень вернется любовь.
Сердце стукало. Поезд украдкою
Засочился, как мутная кровь.
Все мольбы, уверенья и жалобы
Хохотали в шипеньи колес.
Без оглядки душа убежала бы
За колесами через откос.

III. TЛЕН.
Взметнулась жизнь и оборвалась дрожью
Полузастывших, запавших век.
Душа приученная к бездорожью
Не доищется, где человек.
И от прадедовских могил на память
Холмик выдвинется недалек.

14

Сюда слетит подругу зáнять
Бродяжничающий мотылек.
Два, три цветка взойдут несмело
И укроются меж лопухов.
Березка ствол, белее мела,
Плача спрячет в желтизну мехов.
Старушонка из богомолок,
О колючий лопух зацепив,
Засуеверничает, что недолог
Срок ей хаживать между крапив.
Холодный ветерок шуршит в осоке.
Как много сгубленных лет назад.
Как прежде памятники здесь высоки
Над могилами Шехерезад.

IV. УТРО.
Вы вставали всегда очень рано.
Я не мог отвернуться от стекла.
Все подсматривал, как из-под крана
По голым плечикам вода текла.
К телу мыльному миг удосужив,
Пробирался змейкой смышленый ключ
И, проскользнувши за складки кружев,
Целовался холоден и колюч.
Вы морщились и собрав в комочек
Рубашку прятали между колен,
А я, оплывший, за кончик мочек
Чужих — готов бросить уютный плен.

15

БОР. СКОРОБОГАТКО.

I. ДРОВОСЕКИ.

Над двориком в снегу — туманно, пар;
И пес, озябший за ночь, из конуры
Понурый оком смотрит на амбар,
Где, рояся в опилках, бродят куры.
Скользит пила по мерзлым бугоркам,
Брюзжит — размахом все сильней — ехидной,
Шуршит — и отдых млеющим рукам:
Пенек круглится свежестью завидной.
Как высоко метнулась с гаком сталь!
Как резво и легко вонзилась в сердце!
Протяжный скрип и всхлип... как будто жаль,
Что мелкия дрова сгорят за дверцей.
Теперь усталая артель сидит,
Жует хрустящий хлеб, нарезы сала.
У снежных ларей отдых так ленит,
И лет снежинок радует но мало.
Еще зудит спина и помнит первый труд.
Но скоро клин опять заерзает послушно.
За день они изрядно руки понатрут,
Чтоб вечером был тихий лад в избушке душной.
Я часто вижу их: с пилою, топором,
А козлы за спиной — глядят пытливо
В заборную дыру, не сложены-ль горбом
Стволы берез — хозяину топливо.

16

Пусть иногда в избушке холодней...
Но в праздник мирно вьется дым из трубки,
Уютный смех семьи, и на спине,
Как на коне, кричит ребенок хрупкий.

II. НАДПИСАНКА.

Ораво-уродные «гиперборейцы»
Сморозили Парнас коровьими сосульками.
На солнце слезятся; огрейте
Музу: бронхит над пустыми люльками.
А от всяких бед «сверхсуровцы»
Растекаются, как стрижныя овцы.

17

Ф. СОЛОВЬЕВ.

I
Дурак в клетку ехался лошадью
Ужасно смешно
Смехучее ужасно
Что Вы чихаете
А-а-а
Ужасное не смехуче
Слушайте куда Вы
Чему Вы зажались
Уже не любите мозгов
Не беритесь совсем
Оставьте хоть слезы сочинителю
Вам не к роже
Ему принадобеются
Грезы березы морозы
Плакатныя розы
Из мирскорня.
II.

Завертелелись телочком телки.
Забрызгались кровью на нож.
Человек рукоять от метелки,
Чем стоять, глазеть, застреножь.
Разметалось сырюче повисло.
Заляпалась лысина в муть.
В глазишах заклеймённыя числа.
Копытцами не улизнуть.

18

О Т Ч Э М П И О Н А Т А.
Брешь в голову читателя.

Чэмпионат дружно извиняется за свою неизвестность. Кто же провидел в подслушивании ребячих
визгов (по рецепту Бодуэна-де-Куртенэ) — неожиданное средство отращивать бороды терпеливым, неопытным. Никто. Попрекаемся. Прозевали осуществить говорунку «посади хромого на лошадь и он ее
загонит». Хитро плачем. Наши слезы падкий урок и
после того еще плюющим учиться у хромоногих акмеистов. Слезы точат камень, жалостивеют. Сами губились досуги. Жаль. Безконечно шили ранцы московским футуристам и выкармливали подыгрывателя Игорю Северянину (оказалось, он не только муслит стихи, но и дает концерты). В настоящее время
распылительно популярим бокс. Тут зашита одинакая надежда умерить пыл к тухлым овощам и традиционным калошам. За превосходство брошенной нами
моды — ея качества. Впрочем это красноречивее доскажет предстоящая поэтическая потасунка на символической могиле скорбника Брюсова.

19

СЕВЕРНЫЯ ПЛЕЯДЫ
готовят к печати:
Ив. Евдокимов. Г о р о д с к и я с м е н ы.
Чеслава Мальтанская. П л е в к и н а з е р к а л е.
Глеб Марев. E s o m e n a (М е х а н и к а).
Анатолий Пучков. Г о л у б ы е с у м б у р ы.
Бор. Скоробогатко. У р о д н ы е м и г и.
_____

Ректориат доводит до сведения, что задержка в
разсмотрении рукописей и извещении о движении
уже разсмотренных (извещение нацело зависит от ректориата) вызвана исключительным к сроку наплывом матерьяла. Кроме того, ограниченный размер этого выпуска не позволил к сожалению поделиться о
некоторых по интересу значительных книгах и сборниках, присланных авторами Чэмпионата.

СПБ. Садовая 53 кв. 8-с. Телеф. 485-04.

Типография В. Андерсона и Г. Лойцянского, Вознесенский пр., № 53.

ВСЁДУРЬ
Рукавица современью

— Всёдурь —

Недавний парад «Чэмпионата Поэтов» увершил
историю Поези предельным достиженьем. Пушкин
— золото; символизм — серебро; современье — тускломедная Всёдурь, пугливая выявленьем Духа Жизни (perpetuum mobile) века Железа. Человечество у
мертвой точки: наивно опознаное самоцелью, оно не
более, как ток Разума к совершенейшим формам. Был
Рай, — и Адам в преизвержность чувств обожал Бога.
Всёдурь сограничит Аду, покореная Разумом. Бытие
испаряясь к нему, приспособилось к перевоплощению его в оконченость — Механику. Открытие пороха не только опасный случай, но и выражение направляющей силы... Нечеловеческия завоевания Причиностью человечности торжествено подчеркивают
неизбежность механизации материи... Электрическая
станция слепок с частнаго вида гармонии Движения: пропорциональность вещества, времени и пространства. Вселеная в сферах Энергетики, где суждено
затонуть Всёдури.
Футуризм, наметив робкие пути к Истине, взрывно бухнул в пучину изживаемаго, приняв видимость
за сущность...
Акмеизм, в смысле новейшаго рецепта к оздоровлению Мира («запах трав», «воркование голубей»,
«раскомаривание», «самоварчик», «мотня», «навоз»...),
— извечно существует, как простодушие бараньяго стада. Разительный пример тому «Дровосеки» Б о р
С к о р о б о г а т к о, созданое, когда акмеисты еще
не мечтали о самих себе...
Факел «изломства» и прозрение «искуства» Железнаго Века по праву принадлежит «Чэмпионату»,
предтече приемами поэтическаго бокса катастрофы
Всёдури.

23

Слово-ли, гниющее в слюнявой жевательнице —
нужнице Разума, стяжает веник безсмертия? Язык в
Поези = O. Центр тяжести падет на всю материю...
И не станет ни Пушкина, ни Брюсова, ни г-на Северянина...
Не безумие-ли, при мелькании жизненой агонии
до одноцвета спектра, усматривать в скопидомстве
жрецов культуры («труды», «собрание произведений»,
«автобиографии»!!!) — небезумие, не кирпич аксиоме Движения?
Гений Поези претворится в журчании материи,
всёсути и откровении Конечнаго Века; отсюда выражение ея необязательно.
Использованая книга и колбасная кожура выметаются.
Вот праздничное меню Всёдури:
1) Свежия поэзы с филиповскими пирожками.
2) «Актеон» из солонины.
3) «Дохлая Луна».
4) «Nature morte» по кухне Всёков.
В антрактах
«Пира во время чумы» пьют вино:
«Чэмпионат Поэтов»
Приветим же первыми появление книг в витринах колбасных, молочных, кондитерских, пока «Чэмпионат Поэтов» не вострубит perpetuum mobile и не
произнесет свое Железное Слово.
Глеб Марев
ноябрь, 913

24

ЗВУАИ

Ковко звончели
Запи медяи лели
Крону мряи нрючи
Алели али пнели
Зовы звали
Нали несши я
Весши зонти я ки
Прели злюты
Дымеи твори
Плоно на о мои
Кали кары ты
Ступен не забы вы
Хладных сне нес и
Наи и во ои
Уу ио ии
Оу еу о... о... и...

Вас Наумов

25

ЖУРЧ ДВИЖЕЛИ

По жельзой трухавили трутно
Шипеелся людвый заклёп
Зачиркивал резвело прут на
Отвислистом харкале нёб
Пронзисто вскликокли, рыжело
Откаркался плюй свист крут верт
Дзиньдзинью стеклистой пропело
В слепяно сталь медный конверт
Верт рт дыханилась нептица
Раскрошная у фонаря в
Голубали свинцовью коптится
Лететая дружиль ныряв
Кольцевится пудрой плешина
Ползеи сиренят громки
Огнивея на пол аршина
Кругом веерные комки.

Анат Пучков

26

Глеб Марев

ПЕРВАЯ АРЗОЛОГИЯ
Послеслов «Чемпионата Поэтов»

30

Траур-Драматиза

Отец:
Лирика:
Страно:
Ширитца:

… У Марева три печали
кончился в январе
следом за ним!
желтеющие колосья —
кошмарная темнота…

Венок:
Толпа:
Наверно:
Приститцаль:

… Поэт дарит погребенью
жаленкия иммортели
о, трехъярусный гроб!
стихи, злые пели…
Розовая Слеза?

Поэты:
Новое:
Марев:
Драматиза:

… Голос Арзолога
народ томитца
стреми штыки!
ура, Драматиза!
ура, Поэты!

31

Белая хôра

Девушка в белом, храни мой трон.
И безбрежнее бездны небесной будет
Сон мой, —
Мирно-высок, как звон похорон!
Люди, внимайте! Молитесь, люди!
Или прошлой вспышкой детских забав
Чуткой коснися души безобидно,
Прав я, —
Безответной мечтою меня поняв,
Робко исчезни звездою невидной,
Людям невидной, — молитесь, люди!
Я изнемог: не постичь конца,
Кому велено жить — вечно лить узоры.
И так жаль, что покой мертвеца
Скоро —
Новаго Мира нарушат взоры…
Прошлые люди, поймите, молитесь!

32

Вчера и Сегодня

Вчера —
Заслышал
Девушка Юга
Условно
Сегодня —
Поникли
Все
Знаю:

был бурно весел,
всплеск от весел:
в чолне
рулить ко мне…
тревожно скучен.
ночью тучи…
изменила Война,
в плену Она

33

Южная Звôнна
Колокола:
Воздух:
Тропинка:
Безколейныя
Немыслимыя
Юга девушки
Оне не девушки.
А — кто.

лазурь на солнце
музыка тепла.
Ботанический парк…
мысли:
колеи…
не любят.

На Юге зелени сколько:
Купайся, валяйся, цепляйся.
Не грусти только…
Какая у них культура?
Радость — в монастырях
Говори про литературы —
Вспомнят Лысую Гору…
Не говори…
Девушки южанки!
Красавицы: старо-молодыя!
Днепроглазки: солнцекровки!
Тело: налились колосья! —
Когда на даче стало скучно,
Плюты, днепровка — в желтизне,
У Вас притушенные взоры —
И взоры тянутца к весне…
Вы говорили: «это — Рай:
Вода, сосновка, луг и горы…
Придут Австрийцы или Немцы —
Мы удерем на берег тот!»
Я — удеру… но в Лиробойню
Искусства битвы — воин я:
Мои враги — толпы кумиры,
Моя развязка — Петромир!

34

Кинодрама

Великому Артисту
Земли Русской.

Мой отец —
Прошлаго
Мечетца
Обращает

полковник в отставке,
великий Актер.
в улицах отрепкой,
собак, зевак.

За столом
О, какой
Жрет
Побольше,
Теперь
В июльской
Раньше
Гаркнет —
Днем —
Но
Бредил
Завтра:

идиотски смеетца:
вкусный борщ!
посвински. «Клёцок мне
полнее горсть!»
он добрый, вислоухий
истоме спит…
какой он был — ух.
кругом дрожит.
терпим, приличен,
достаточно много врал,
лаврами в Галиции
я — южный генерал!

Поэт ходил за отцем неотлучно. Он понял,
что начался смертный недуг.
Отец тащил из дому вещи маклакам.
Однажды сын слышал мольбу о 13 копейках
на десяток кислых огурцев…
Народное безплатное представление!..
Родные думали: снова завалял дурака,
как во время актерства, когда проиграл
каменные дома. Догнивающие мозги оправдываются неполюдски… И он был неуязвим
в семейной Войне: летели табуреты,
ножи, котлеты… С каждой минутой опасней
и хуже. . . . . . . . . . . . . . . .

35

Особенно:
Вскакивает,
Шарит
Скандально

невозможен ночью.
рычит, смердит.
на кухне, в буфете…
требует еды.

В доме
В сорочках
Излишняя
Понятно,

больная легенда.
сидят по креслам.
жалость вредна —
понятно бес в нем.

Южное
утро хрустально.
Солнце —
ослепительный франт.
Пришли
солдатики из госпиталя:
Ваше благородие, требуют комендант!..
С юности ты мучился, считая себя негодяем и подлецом. Упорно боролся с
Природой, механизируясь в обществе.
Но смерть — идея Механики. Ты жертва
80-ых годов. Что могло дать форму твоему
Гению? И ты мстил алкоголем и злобным творчеством. Я не виню.
Зимой
Смерть
Колонна
Рада —

красив катафалк.
изящна в негу…
юнкеров гарцовала,
занятий нет.

Покойник
Вспомнил
Забыли…
Корят

поморгал глазом:
любимую роль…
Обдали грязью.
за разор и пьянство.

Никогда не забуду: кулисы,
Безсмертный восторг к концу…
И когда на эстраде праздники,
Рвусь сквозь толпу к отцу.
Военный госпиталь.
Киев. 1915. 7-е января.

Число-Драматиза
27.4.15
Разбрасывалась на последнем
поэзо-концерте Северянина (†).
Городская Дума.

Пастух —
Толпа:
Лиросмертие:
Война,
Арзология, —

стадопоэтов.
стыд!
драмород!
Механика.
Марев!

37

Искра-Арзолога.

Scatto dalla ciminiera,
соlonna alta dell opera potente,
la prima scintilla.
Luciano Folgore «Il Canto dei Motori»

Простимся
Отпустим
Сперва
Вами
Помиримся

ребята-футуристы.
старое,
великое
противное
граждане!

Я -------------------------------- неизменнический враг.
Я -------------------------------- самый верхний футурист.
Я -------------------------------- просто чутко человек.
Я -------------------------------- новорусский Арзолог.
В июне
В июле

создано строенье,
гаубица стресла…

Граждане, ждите: все страны
Притупят о Пéтро колчаны!

38

Игорева-Арзолога

— Лирика:
Ты:
— Это:
— Я:
—?
:
Диспут. Городская Дума

умерла
последний!
мы посмотрим?
первый драматист!
?

… Что же дальше будут делая,
Игорь, Игорь,
Что же дальше будут делая
С Вами дщери сей страны?
Они сядут на нас, белые,
Товарищ и друг,
Они сядут на нас, белые,
И помчат на зов войны.
В. Хлебников. «Дохлая Луна».

Гений —
915-го
Литературный —
Поэза —
Кончитца
Озолоченный —
Прогадал —
Самосгуб: —
В храме Искусства

912-го
полуэстрады дребедень.
рак.
антракт:
880-ым.
футурист,
зов Арзологии.
Драматист
Христос.

39

Мудрая Драматиза

Яв. I. На «Стрелке» круглыя будни...

Острова:
Природа:
Вдольбережье:
Навзморье:

искусство садовода.
умирает.
непонять Невы.
картины Сомова.

Яв. II. Друзья хандрят…

Арзолог:
Трамвай:
В окне:
Плывут:

поэты, в город!
зашил пространство.
карнизы, крыши, трубы.
предночна дачница.
Яв. III. Поэт клянет Землю…

Все питаеш — дерево,
Все сжимаешь — минерал,
Все ласкаеш — океан…
Где отбросы — новые?
Те же
птицы
Те же
звери
Тот же
старый человек!

40

Яв. IV. Женское лицо.
Милый, хочеш, принесу железа.
Сядем, будем глядеть на него!
В нем нам откроет Синтетта
Мудрое, Новое, Нужное.
Явление последнее.

Века!
Больше

Века!
—

Века!
ничего.

41

Заумова-Драматиза
…Какая Вы сдобная?
?
Вас можно ущипнуть.
Что?
Что скажете мамаше?
Давайте начинать!....
Сценарий «Pas de deux»

Яв. I. И снова болтовня друзей,
ломающихся вяло…

Томление:
Трубки:
Торчат:
Поет:

ломтики сластей.
соломинки-жала
недопитки-бокалы.
примадонна балагана.

Яв. II. Гурьбой нарядною
в толпу, в толпу!..

Букмэкер:
Мандёр:
Скрябин
Звуки:
Смех:
Зал

бешенные скакуны!
подвошенская ставка!
Masgue —
брызги,
журчит…
до бала

42

Яв. III. Милая, познакомимся!..

Лицо мужское
Зрачки мерцали
В часы антракта
Один… Одна…
И напрягатца

наклонилось,
проходимки.
площадь спит.
вдвоем законней
и забыватца.

Яв. IV. Гнусей, оставьте!...

Покойнее…
Дорога гладкая...
Вы упустили
Рождайтесь
Слова
Синтеза
Я предвещаю

придете к тете...
гордыня Быта,
Божество!..
мысли —
приходят,
строит,
торжество!

43

Embateria-Драматиза.

Яв. I. Signum datur, ut omnes
puberes interficiuntur…

Война:
Нарезав:
Насильно:
Варьба:
Подумье:
Надежда:
Утеха:
Она
Она
Извека

отрада для бойцов.
тел упитца кровью.
взять запретный плод.
похлебки взгляд на солнце.
завтра буду жив…
римская!
русская!
у всяковсех врагов.
и пахаря, и Арзолога.
послана Надежда…

Яв. II. Война везде: в воде,
на небе и земле…

Война
Воюют:
Воюют:
Воюю:
Воюет:
Струитца:
Бурлитца
Вино
=

+
:

всегда
люди,
вещи,
Я,
Мир.
смерть,
жизнь, —
кровь
со мной!

44

Яв. III. Выслушайте Механиста!

Вас устрашила —
Однако знали:
Поэт в поэте:
Война в «войне»:
Питайся болью:
Учись войне и
Стойко, весело
+
Война, Любовь:
=
:

Война в «войне».
квадрат в квадрате,
в жизни смерть…
взрывай снаряды!
ликуй в дыму!
побеждай!
должно!
Искусство, Жизнь
со мной!

Яв. Послеслова.

Конечна радость:
И пусть Война,
Иное Психике—
Война в Механике:

начально дело.
пускай иное,
родное,
Искусство.

45

Призрак-Драматисс.

La trincera di sacchi e troppo alta
Stentiamo a sfindare il nemico,
difficile a l’essere colti
Fuori, alle zone della morte,
Pei viottoli, rotale dell’eccidio!
Paolo Buzzi «Versi Liberi»

Просила:
Верное:
Думала:

Снилась военная полька..
давить бока.
чтото было,
вся страна.

Внезап
Время:
Шуритца:

Больно! Больно!..
мечи — в ножны:
разсолнец утра…
Она.

46

Написанка-Драматисс.

Я:
Мыслю:

купаетца в словесном море.
брызги бытия.

Вы:
Ставите:

поэты, на карте осло
сажени + фарватер.

Плач:
Марев:

рыдай, восхищенье!
лепит «мысль-вещество».

47

Последрам

Память Глеба усопшая…
Люди!
Шептатца,
Кто
Проклятие:
Разум:
Возможно:
Нужналь

—

идите тропинкой
топтатца,
знал-ли его таким?

—

вечно — «так»…
не делать свято.
тогда случитца,
Поэзия вам?
Занавесь!

48

Чемпионат Поэтов — Верховенство
Русскаго Искусства. — Глеб Марев —
(истребитель футура) первый Арзолог.
Чемпионат — эволюционирует Искусство: поступательное обследование Небывшаго. Искоренениe Быта
(в прошлом, настоящем и будущем). Алчность маклаков (журналисты, газетчики, поэты) задерживает механический рост обожаемой нами Родины. Нахлынувшая Провинция принимает формулы нашей редакции через искусстворцев в отставке (чьи имена треплет печать, и с 912 года И. Северянин…).
Чемпионат исключен мировой катастрофой уподобитца ворам французской Символики (Бальмонт,
Блок, Брюсов) или безграмотным переводчикам итальянскаго Футуризма (Кульбин, «будетляне».) Союзница-Война выравнила государства. Мы — первый
выстрел. Петроград — центр культуры Обновленной
Земли.
Чемпионат в своих достижениях неустраним и безпощаден. Мы — знание и жизнь. Мы уполномочены: одобрять, порицать, направлять поэтическую волну России. Уклоняющиеся от нас терпят могильное
фиаско [«русский футур», «лирика», «старец-слепец
Ремизов с компанией третьеклассных поэтов» и сам
непогрешимый Маринетти]. Мы действуем: словобоксом, внушением, присутствием, лекциями, редко
книгами. Особенно любим: улицы, трамваи, вокзалы, рестораны. Из трех — в одном мы.. Поэтический
сыск + миллионы агентов…
Чемпионат — загадка для мыслящих, неожиданный страх для пигмеев — снимет свою маску, когда
можно будет обойтись без услуг прессы. Мы удовлетворены, что наше Творчество находитца в жизненном обороте, массы перерабатывают матерьял.
Из него Особливое Искусство. Мы строим Общеобязательное и Полезное во всех отношениях: Арзоло-

50

гию + Синт. Чемпионат по прежнему никого в состав не принимает, на в ком не нуждаетца…
Формулы: Русские футуристы — наши барабанщики
— сожжены фразой Глеба Марева: «язык в Поэзии
= О» [см. «Вседурь» и А. Закржевскаго «Рыцари Безумия»]. Им остаетца попытать Марсова счастья. Почему-то зарылись в норы… Что побудило паралитиков Искусства [Сологуб и подобные] сбывать свой
залежалый товар растерявшимся беженцам. Один из
подобных газетно прослезился: «нет — пусть, не молчат «поэты». (?) Почему не «барды», «рапсоды» — и
такие были. Потом — футуристы; теперь — арзологи… Последние — эшафот красноречия В. Сперанского (habeant sua fata oratores: падение книги). Вот
школа прапорщиков от пера существовала и называлась «Луко … морье» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Довольно!
Схема: I-ый этаж Искусства: Музыка, Живопись,
Поэзия и т. д. — женское начало: Лирика.
Т р а м п л и н — титан-разрушитель Direttore
Motore del futurismo-Marinetti (слияние искусства с
жизнью — Война).
II-ой этаж Искусства: Арзология + Синт. Мужское начало: Драмород. Намечают пути: Глеб Марев
(драматист). В. Наумов, А. Серебряный (синтетт).
И. Зданевич (всечество). Ле-Дантю (движение за экраном). Н. Гончарова и М. Ларионов (métier). Ассоциация «Blast’a» в Лондоне (реальность настоящего).
Маревская Арзология.
Новый матерьял — мысли. Мысль фотографируетца, взвешиваетца — Мысль — вещество. Из него —

51

Окружающая Реальность. Из него: слово, бумага, экран, гаубица — предметы. Путь архитектурно- строительный (что, между прочим, дает поэзии новое стихосложение). Бытие мыслимаго матерьяла — столкновение, борьба мгновений; отсюда элементарная
форма Арзологии — Драматиза.
Такое положение обусловливает самостоятельность
произведений Искусства, Жизни и пр. Все касающееся «мысли-вещества» есть однородная атмосфера,
обстановка, называемая в I-ом этаже Философией,
Психологией. В Арзологии она уничтожаетца. Наступает Механическое взаимоотношение центра к обстановке.
Механическое мироощущение (у Маринетти — машинно-электрическое, имеющее значение до 1-го новаго открытия) принаравливаетца ко всякой деятельности. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чемпионат приветствует Механику и Глеба Марева!
Ректориат.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Анатолий Пучков

ЮНЫЕ АККОРДЫ

УТЕС.
Где волны шумят одиноко
И плещут о берег морской,
И шум этот дикий далеко
Над бурной несется водой;
Где ветер морской завывает
Средь бурнаго трепета волн
И с тихою скорбью внимает
Их грустный и жалобный стон —
Там, высясь над водной равниной,
Утес одинокий стоит
И дышит таинственной силой
Его неразгаданный вид.......
И утро чуть только начнется
И сгонит над морем туман,
Вода вкруг утеса уж рвется
И брызги летят по камням.......
И долго в волненьи сердитом,
Вздымая волну за волной,
В порыве стремительном, диком
Бьет море о камень пустой.
А вместе с вечерним туманом
И хладной вечернею мглой
Над морем бурливым нежданно
Свой жезл простирает покой.
И ветер тогда умолкает,
И волны бушуют слабей: —
— Незримая сила смиряет
Таинственной властью своей;

57

Лишь гордо над бездной смиренной
Утес одинокий царит
И, в думу свою погруженный,
В пучину морскую глядит......
А утро едва лишь вернется
И сгонит над морем туман,
Вода вкруг утеса метется,
Лишь брызги летят по камням.......
Ноябрь 1911.

С.-Петербург.

58

К ДРУГУ.
Помню, детскою порою
Я невольно полюбил
Одиночество с тоскою
И... тогда уже грустил,
И, любя уединенье,
Грезу первых моих дней,
Я, как школьник ото мщенья,
Вдруг скрывался от людей.
Все затем, чтоб на свободе
Тихим вечером мечтать
И стихающей природе
С тайным шопотом внимать;
Чтоб при ласковом сияньи
Бледной, трепетной луны
И недвижных звезд мерцаньи
— В царстве грез и тишины —
Мне над бедною Тамарой
Вместе с Демоном витать
И младую дочь Гудала
Днем и ночью искушать;
Иль с Татьяною младою
Об Онегине вздыхать
И пред утренней зарею
Над романом засыпать
Вот, мой друг, что волновало
В ранней юности меня,
Что влекло и.... привлекало
И так нравилось тогда.......
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

59

Мир людской я ненавидел
И бежал союза с ним;
В нем к себе лишь злобу видел,
Лишь презренье находил.......
Ноябрь 1911.

С.-Петербург.

60

ГРУСТНО.......
Грустно, грустно вдруг разстаться
С сердцу милым уголком,
Где привык я вдохновляться
В одиночестве моем;
Где, любил для охлажденья,
Охлаждался для любви.
Где без страсти, наслажденья
Мирно дни мои текли;
Где, в тиши уединенья
И людских вдали затей,
Я в минуты вдохновенья
Ранней юности моей
Бредил чудным хороводом
Мне неведомых богинь;
Им внимал... и пред народом
Свой восход благословил.......
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ноябрь 1911.

С.-Петербург.

61

Княжне Н. Оболенской.

Когда преследуемый скукой
В Тебе забвенья лишь искал,
Томился каждою разлукой
И с каждой встречей оживал;
Когда, свиданья ожидая,
Тебя я мысленно ласкал
И, образ Твой воспоминая,
Про мир сует позабывал;
Когда заветныя мечтанья
Моих безпечных юных дней
И жизни лучшей упованья
С обычной пылкостью своей
Принес Тебе, как дар случайный,
Но дар взлелеянный Тобой
И, молчаливый, с грустью тайной
Склонился гордо пред судьбой;
Когда Твой суд несправедливый
С немой покорностью внимал
И жребий свой и рок строптивый
Как день печали проклинал;
Тогда не ждал я снисхожденья,
Не ждал награды я Твоей.
Не ждет как мирнаго спасенья
Презренный всеми меж людей.
Ноябрь 1911 г.

С.-Петербург.

62

Н. К—С.
Песня.
Грузинку младую
Я раз повстречал
И встречу любую
За эту б отдал.......
Прошло уж не мало
Как встретил ее
И, может, не стало
Грузинки давно.
Но все, как безумный,
Хожу я с тех пор
И тени безшумной
Встречаю укор.
Едва засыпаю
В предутреннем сне,
А образ, не знаю
Как, снится уж мне.
И утром открою
Чуть только глаза,
А тень предо мною
И ждет уж меня.
И так постоянно,
Всегда и везде
Грузинка нежданно
Является мне.
Ноябрь 1911.

С.-Петербург.

63

К Л. А. Ш—Ъ.
«Вероятно и на Кавказе
Вам будет так же скучно,
как и в Спб-е».
Может-быть, ей-ей не знаю,
Буду-ль там еще скучать.......

Я одинок; с моей тоскою
Нет места в мире для меня:
Один с истерзанной душою
Бродить по свету буду я.
Людей неверных состраданье
Судьбе несчастливой моей
Меня не ждет... и лишь роптанье
Повсюду слышу от людей.
Слеза участья, сожаленья
Из глаз людских не упадет:
Мой прах в могилу без сомненья
Толпа с восторгом низведет!!
Людьми непонятый, забытый
Случайный, скучный гость земли.
Я враг людям с их злобой скрытой
И чужд им так же, как они.......
Обычной скукою томимый
И злой отверженный судьбой,
Ношусь, как бурею гонимый
Челнок над бездною морской.
Ноябрь 1911.

С.-Петербург.

64

НА КЛАДБИЩЕ.......
На кладбище темной
Вечерней норой
Бродил я, смущенный,
Небрежной стопой.
В аллею пустую
Свернувши тропой,
Я деву младую
Узрел пред собой;
Над свежей могилой,
Склонясь у креста,
С улыбкой тоскливой
Стояла она.
И взор ея тихий
Уныло блуждал
И скорби великой
Печать выражал
Но кто же пред девой
В могиле зарыт
И смертию смелой
От жизни сокрыт?
Кто скорбь порождает
В душе молодой
И взор затемняет
Нежданной слезой?
Отец-ли любимый
Сокрыт под землей
И дочери милой
Нарушил покой?

65

Иль в этой могиле
Под сенью ветвей
Прах матери хилой
Таится пред ней?
Родные-ль зарыты
Здесь брат иль сестра
И жизнью забыты
Уж их имена?
Жених ли, невестой
Оставив ее,
В гробнице сей тесной
Почиет давно?
Нет, — в тени могильной
Под хладной землей
Дитя спит там мирно
В тиши гробовой.......
Дитя, чуть родившись
Для жизни одной,
Уж с этой простившись
Живет для другой.
В долину забвенья
Все кануло с ним,
И нет возвращенья
Мечтаньям святым.......
Одной лишь презренной,
Попранной любви
Любовник неверный
Оставил следы
Ноябрь 1911.

С.-Петербург.

66

К E. H. H.

Простите юныя желанья
И страсть безумную мою:
Я все кляну без состраданья!
Любовь, невинныя признанья —
Все, все Вам в жертву отдаю.
Ни лишних слов, ни оправданья,
Ни Вас теперь я не зову.......
Довольно! прочь! пускай страданья
Один, без Вас переживу;
Пускай с разбитою душою,
На миг обманутый мечтой,
Найду в забвении с другою
Любовь и счастье, и покой.......
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

67

К Е. К. В.

Друг, Ваше тайное желанье
Я вмиг, тотчас предугадал,
Едва лишь страстное лобзанье
Прекрасных уст я испытал.......
Лобзаньем этим опьяненный,
Во власти Вашей весь был я
И, страстью сильной полоненный,
Я был влюблен, как никогда.
Но сладкий миг очарованья
Нашел конец желанный свой;
Разстались мы....... и на прощанье
Я взял безумное лобзанье
И отдал Вам зато покой.......
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

68

К Э. М. Зеленту.

Тебе, наперсник юных лет,
Свидетель юных увлечений,
Былых забав и похождений,
Отшельник дальний шлет привет.
Я помню: тайная вражда
В былые годы отделяла
И в книгу мщенья записала
Давно уж наши имена.
Но злобы тайной торжество
Прошло мгновенно пред очами,
И что ж осталося меж нами —
Коварство, дружба, вновь ли зло?!?
Ужель так долго не прошли
Враждебной мести ликованьи
И тяжких дней воспоминанья
Ужель исчезнуть не могли?...
Ужель теперь, как и всегда,
В моем далеком заточеньи
Найдет коварное отмщенье
И камнем ляжет на меня?...
Но нет, как прежде, не склонюсь
Главой безсильной и покорной
И жертвой мщенья добровольной
Я в сети зла не попадусь.......
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

69

К О. Д. А—и.

Простите мне мое молчанье;
Питомец лености моей,
Я в ней ищу лишь оправданья
И к Вам на суд предстану с ней.
А между тем, пока прощенье
Из уст прекрасных долетит
И мысль нежданным вдохновеньем
И рифмой стройной осенит,
Спешу небрежное посланье
Рукой усталой набросать
И — может быть сверх ожиданья —
В края знакомые послать.
В края, где юности безпечной
Дни невозвратно протекли,
И с ними жизни быстротечной
Исчезли юныя мечты.......
Теперь на севере далеком,
У дальних Невских берегов
Живу в томленьи одиноком
Среди друзей ИЛИ врагов.
И здесь по прежнему не знаю
Найду ли вновь душе покой
И хоть тоски я избегаю,
Но не разстаться мне с тоской.......
А ранней юности мечтанья?
И грезы лучшия мои,

70

И дней безпечных упованья —
Куда, нуда девались вы?
Забыты вы в стране любимой,
В стране, где молча средь людей
Бродил всем чуждый и гонимый,
С душой измученной своей.
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

71

ТУЧКИ.
Над послушным океаном
И играя, и шутя
Мчатся с ветром и туманом
Тучки в дальние края.
Мчатся в воздухе толпою
Тучки радостной своей
И не знают за собою
Ни печалей, ни скорбей.
Что им, что им до страданий
Чуждых, занятых людей,
Их стремлений и желаний,
Их загадочных страстей.
Мчатся, мчатся, улетая
В незнакомые края,
Постепенно исчезая
И теряясь без следа...
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

72

К Нине О.......

Нина, милая, ужели
В час вечерней тишины
Песни нежныя свирели
Не внимаешь больше Ты.
Разве более украдкой
С грустью тайной на челе
Не спешишь в истоме сладкой
Помечтать наедине.
Разве юныя желанья
Смутной прелестью страстей,
Жаром страстнаго лобзанья
Не томят души Твоей.
Разве в сладостном забвеньи,
Взор потупя огневой,
Вечерком в уединеньи
Ты не шепчешься с листвой;
Иль в задумчивости нежной,
С сердцем бьющимся в груди,
Ручкой милой и небрежной
Ты в объятия свои
Не манишь героя грезы,
Друга тайныя мечты —
И не льешь украдкой слезы
На прекрасныя черты;
И не таешь oт лобзаний
С жаром пламенным в крови,
Жаром страстных обаяний
Неизведанной любви.......

73

Не горишь.......
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Долго краскою покрыты,
Тайну милую храня,
Перси нежныя, ланиты,
Чуть открытыя уста.......
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

74

К ДРУГУ.
Н. А. Соколову.
Помнишь, МИЛЫЙ, как в былые
Годы юности моей
Проводили дни златые
Средь безделья и друзей;
Помнишь летнею порою,
В час неведомой тоски, —
Только сумрак над землею
Воцарится средь тиши,
Только грустное сиянье
Бледной, трепетной луны
Возвестит нам час свиданья.
Час любовныя мечты, —
Мы безпечною толпою
С шумом радостным своим,
С пеньем, музыкой, игрою
В сад запущенный спешим.......
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А теперь? воспоминанья
Лишь осталися одни
Прежде милыя мечтанья
Волновали..., но прошли.......

75

Нет ни грез, ни вдохновений,
Нет и юнаго огня,
Нет и сладостных забвений —
Все забыто для меня!
Только с музою небрежной
И едва послушной мне
Час досуга безмятежный
Я делю наедине.
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

76

СОН.
Я видел сон; челнок, носимый
Порывом бурныя воды,
С какой-то силою незримой
Едва спасался от волны.
На нем пловец неутомимый
Едва рулем уж управлял,
Но тщетно все.... челнок гонимый
Вот-вот уж гибели искал.
В волнах скрываясь безпрестанно,
Он той же бурною волной
На верх подъят был, но нежданно
Опять исчез во тьме ночной.
И только моря клокотанье
И дикий плеск суровых волн,
Их неустанное роптанье
Одно лишь слышалось кругом.
Но вот, как вестник избавленья,
Вдали блеснул вдруг огонек.
К нему, к нему! здесь без сомненья
Пловец несчастливый найдет
Давно желанное спасенье,
Покой и отдых хоть на миг.
И что-ж? пловец без промедленья,
Остаток сил собрав своих,
Неверный челн свой направляет
К огню блеснувшему во мгле.
Уж вот он близко.... подплывает....
Пловец, пловец не верь судьбе!!

77

Ужасный миг.... волной мятежной
Подхвачен челн издалека,
И мчит его к скале прибрежной
Разсвирепевшая волна!
Еще мгновенье — треск знакомый
И стук прибрежныя скалы;
И стихло все.... огонь безмолвный
Блестит попрежнему вдали.......
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

78

НАБРОСОК.
Когда полнощною порою
Внезапно слышу я сквозь сон
Невнятный шопот за стеною.......
Лобзаний звук.... и легкий стон.......
.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

.
.
.
.

В смущеньи трепетном пылаю
И кровь кипит, как никогда....
Но шопот смолк... и вновь вздыхаю,
И вновь один я, как всегда
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

К Е. Н. Грузинской.

Зачем, зачем Ты искушаешь
Меня неверной красотой;
Зачем, признайся, нарушаешь
Души болезненный покой?
Я, друг, устал в борьбе неравной,
В борьбе с любовью и Тобой,
И страсти пылкой, своенравной
Любовный жар остыл с борьбой.
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

79

ТАИНСТВЕННЫЙ ЗАМОК.
Песнь I-ая.

Замок пышный на равнине
У подножья темных гор,
Словно сторож сей долины,
Сторожит ея простор.......
Над пустынею зеленой
Меж раскинутых ветвей
Дремлет он, уединенный,
И не ведает людей.
Да и кто долины горной
Помнит тайный уголок,
Где орел один задорный
Средь белеющих снегов
На вершине горной правит
И мгновенье замок зрит.......
Крылья мощныя расправит,
Вновь от замка улетит.......
Разве изредка пустынник
Иль отшельник молодой
Взор нечаянный подымет
И увидит пред собой
Замок тайный и чудесный;
Но его волшебный вид
Мигом путника страшит,
И со страхом неизвестным
Вдруг отшельник молодой
Взор от замка отвращает

80

И пугливо продолжает
Путь скорей далекий свой.
Иногда же запоздалый
Витязь с сечи роковой,
Весь измученный, усталый
Едет позднею порой.
Копь его наперсник славы,
Сечи гордый исполин
Знает буйныя забавы
Вместе с витязем своим.
Но однако, что за диво!?!
Чуть в долину ступит он.
Задрожит....... и торопливо
Понесется с седоком.
И напрасно витязь хочет
Властью бег сдержать своей;
Тщетно все.... лишь пар клокочет
Вкруг коня еще сильней.
Конь стремительней несется
И вперед все боле рвется,
Пыль вздымая за собой,
Миг... и скрылся под горой!
Словом тот, кого в долину
Путь неверный занесет
И к чертогу приведет
Отдаленной блеск вершины —
Тот невольно задрожит;
И от замка, вне сомненья,
Путник наш без промедленья
Вмиг убраться поспешит.
_______

81

Я там не был и не знаю,
Что пугает так людей
И хоть в песне осуждаю
И волшебство и чертей,
Но далек от мысли дикой
Испытать их на себе;
И с покорностью великой
Благодарность шлю судьбе,
Что не видел чар враждебных,
Как и замков тех волшебных
И что в лености моей,
Средь безделья и друзей,
Проживу остаток дней
И, как прежде, не узнаю,
На себе не испытаю
Я волшебников когтей.
Декабрь1911.

С.-Петербург.

82

К НЕМИРОВИЧУ-ЩИТТУ.
Друг любезный, на свободе,
Меж приветливых друзей
Внемлю северной Природе
Вот уж много, много дней
Много дней, как сын дубравы,
Я в безпечности своей
Ранней юности забавы
Пел под сению ветвей.
Пел — и чудною толпою
Девы страсти и огня,
Хороводом над землею
Проносились близ меня.
Дымкой светлою, небрежной
Чуть прикрытыя черты
Взор и страстный и мятежный
Привлекали с высоты.
В их собрании воздушном,
Полном неги неземной.
Я в волнении послушном
Наслаждался красотой.
И среди уединенья,
Средь таинственной тиши
Им поведал вдохновенье,
Грусть тоскующей души.......
И святыя сочетанья
Слов и шопота любви,
Вдохновенное признанье
Люди слышать не могли.

83

Звуков тайное значенье
Растворилось в тишине
Умер звук... еще мгновенье —
Все застыли в вышине.......
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

84

ВОСПОМИНАНИЕ.
Я помню смутныя волненья,
Едва, едва протекших дней,
Тоску, любовь и упоенья
Души нетронутой моей.
Еще былыя увлеченья
Не позабыты вовсе мной,
Еще томят..., но без сомненья
Пройдут своею чередой.
Пройдут, как юныя желанья,
Как бред любовницы младой,
И грустный след воспоминанья
Заговорит о них порой.
И вот, покрытый сединами,
Когда-нибудь приду туда,
Где жил я детскими мечтами,
Скучал и плакал иногда.......
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот сад с знакомыми кустами;
Как прежде, все запущен он,
И веет царственными снами
Со всех, по прежнему, сторон.
А вот заветная аллея
С нависшим рядом тополей:
Здесь, мысли юныя лелея,
Я часто хаживал по ней.
Вот здесь скамья в тени прохладной
Под древним тополем стоит

85

И, мысли чуждая отрадной,
О счастьи прошлом говорит.
Полуразрушенная, ныне
Не тянет больше помечтать
Мечта, мечта! твоей святыне
Мне в жертву нечего отдать....
А помню, отроком, часами,
Послушный ветренной мечте,
Вот здесь, под этими ветвями
Грустил в безмолвной тишине.
Грустил один... кругом ни звука...
Повсюду лишь немая мгла...
И кто мог знать, какая мука
Мне сердце девственное жгла,
В тоске безумных ожиданий
Как ненавидел, как любил,
Каких сомнений и страданий
Ревнивый ум не пережил....
Но вот счастливое мгновенье...
Чуть внятный шорох за кустом.......
Души минутное волненье,
Ея тоски последний стон
Привет без слов красноречивый...
Смущенье детское лица....
Несмелый взгляд... ответ стыдливый...
И тихий лепет без конца...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но все прошло и позабыто...
С.-Петербург.

Декабрь 1911.

86

К П. Д. ИГНАТОВИЧУ.
1 Января.

Новый год, мой друг, встречаю
Средь веселья и друзей
И в весельи не желаю
Возвращенья прежних дней.
Пусть умчатся, как умчались
Ранней юности года —
Ну их к лешему! — разстались,
Чтоб не встретиться когда.
А пока что, за бокалом
Иль за чаркою вина
Не забыв о друге старом,
Пью, мой милый, за Тебя!!
Декабрь 1911.

С.-Петербург.

87

Анатолий Пучков

ПОСЛЕДНЯЯ ЧЕТВЕРТЬ
ЛУНЫ

ТЕНИ СУМЕРЕК НОЧНЫХ.
Сюита 6, 2 тетрадь «Русских Символистов».

Звуков тайное значенье
Растворилось в тишине,
Умер звук... еще мгновенье...
Все застыли в вышине...
А. Пучков. «Юные аккорды», 1911. Пгр.

ПУТИ.

Я ушел в очертания дали.
Гром погрáмывает громче все.
Нагишом из-под ног ускользали
Пути, не успев окончиться.
Потемневшие клочья повисли
Над угрозным безмолвьем земли.
Отовсюду надвинулись мысли,
Будто облачные корабли.
Жутко, ах... меж молневых прелюдий,
Словно в сердце вонзили иглу.
Брызнули, как в миллионном чуде,
Дождички в просиявшую мглу.
А над брошенной сзади лужайкой,
Перекошенное от лучей,
Солнце прыгало попрошайкой,
Целовало ручей.

91

КОНТРАПУНКТ.

Вот бездонность отразила
Два изломленных луча.
Два оторванных светила
Здесь столкнулись сгоряча.
Расплатились странной встречей.
Как отцы враждебных гнезд,
В темь неузнанных увечий
Опрокинув брызги звезд.
Совершилось ночью летом.
В мире брошенных был сон
Над распластанным скелетом
В келье пели в унисон.
Отзвонило. Все — как было.
Передернулось лицо.
Сухопарая кобыла
В черном билась о крыльцо.
В полночь в келье, дымом белой,
Свет возник и умер свет.
Это — призрак бледнотелый
Взял у чернаго ответ.
Эхо сонно покатило
Легкозвонный стук меча.
В это время два светила
Повстречались сгоряча.
1912.

92

СОЛНЦЕ РЕЗВИТСЯ.

Весна дарит уйму улиток
И подмигиваний под шумок.
На острове точено-гибок
Привораживает теремок.
Пролитый из солнца румянец
Орумянивает и свежит
И в лицах изнеженных пьяниц
Неразбуженной жилкой дрожит.
Сквозь окна, над берегом речки,
Солнце врывается здесь и там...
И, полоской скользнув по печке,
Скачет зайчиками по плитам.
По стенке замедлив бегом,
Перепрыгивает на абажур
И, поиграв на тигре пегом,
Спешит ласкать чулок ажур.
Кувырнувшись на тонком тюле...
Поласкает, загладив след,
В потемках брошенный на стуле
Клетчатый дэми-жилет.
И в оброненной на диване
Записочке прочтет себя.
Мое солнце, я весь в нирване...
Мое солнце, приду любя.
1912.

93

ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА.

Весна... и весенняя сказка
Недосказанная настает.
Замыленный пеной савраска
Тянет плитами пиленный лед.
Побрякивают погремушки
И позванивают удила.
Над лужицами вьются мушки,
Мать весенняя их родила.
И солнце улыбкой пригожей
Завораживает, посулив.
Савраска под мокрой рогожей
Чуть колышется, нетороплив.
Парнишко вихряво лохматый
Нет, да выхватит тонкий кнут
И щелк... вдоль улицы казематы
У савраски прыгая мелькнут.
Недаром кнутишко Ванюшин
Непривычные не теребят,
И знает он в стойлах конюшен
Виноватыя спины ребят.
Весна и весенняя сказка
Недосказана, но вот-вот...
Проедет лишь, в сказке, савраска
Мимо золотом полных подвод.
1912.

94

НИ СТАРЬ, НИ НОВЬ.

Романс.
Брожу по берегу, один, полувлюбленный
В морскую гладь и в шопот нежных слов,
И влажный взор, в истому ночи углубленный,
— Ни стар, ни нов.
Горячий воздух ум, неслышно утомленный,
Смущает мерной сказкой летних снов,
Но этот воздух, сонной страстью накаленный,
— Ни стар, ни нов.
Да. Так брожу от жизни прежней удаленный,
Во власти новоскованных оков
И думаю, — что, если я, полувлюбленный,
— Ни стар, ни нов.
А. Пучков. «Первыя созерцания» 1912.

95

ИЗБРАННИК.
В обманности счастия ищем,
В обманности не разберешь.
Что каждый под пышным рубищем
Запрятал колючки, мак еж.
А. Пучков. «Первыя созерцания» 1912.

Не особенно красив,
Но безумно интересен...
Сердце взял, не попросив,
Под соблазн истомных песен.
Увлекал и в сладкий ад.
Заманил и к темным кручам.
В сонность розовых палат
Уводил ручьем текучим.
Обещал любить, беречь...
Только бы хватило мочи...
Целовал округлость плеч
В полумгле угарной ночи.
Уверял, что пока жив,
Будет искренен и верен.
Зато прежде... был и лжив,
И безмерно лицемерен.
Уверял... но через день
Был подслушан робким ухом:
Милая, вуаль надень
И спеши к твоим старухам...
1913.

96

ОТПЕТОЕ СЕРДЦЕ.

Шуршит шуршавей шелка,
В сиреневом платке...
Под мышками кошелка
Скрипит на холодке...
У глаз лучистый веер
Заправлен в синекруг...
Творец, знать, наспех склеил
Изломы гнутых рук...
Нагнулась. Вот попросит...
К чужой руке припав,
Изморыш хрупкий Фрося,
Задергает рукав.
Пройдут... Мольбы не тронут
Недобрых матерей.
Ласкает сладкий омут
За хрусталём дверей...
Швейцар кивнет вослед им,
Прикарманив целкач.
Ветер, сердцам отпетым
Снежный позор проплачь...
1913.

97

ШАГ НАЗАД.

Вы хвастались, что не любили...
Хоть и молоды, и чутки.
Вам нравились... автомобили
И разноцветные платки.
Много нежностей, много ласок
Растрачено по вечерам.
Вы моргали в сумбур колясок
И в квадраты красивых рам.
Загорались огни тумана
У перекрестных мотыльков.
Вас потухшую прятал рано
Задрапированный альков.
В кругу иконок и подушек
Вы каялись и прослезясь,
Вспоминали... какой из душек
Вас первый бросил в эту грязь.
1913.

98

УМЫВАНИЕ.

Вы вставали всегда очень рано.
Я не мог отвернуться от стекла...
Все посматривал, как из-под крана
По голым плечикам вода текла.
К телу мыльному миг удосужив,
Пробирался змейкой смышленый ключ
И, проскользнувши за складки кружев,
Целовался холоден и колюч.
Вы морщились. Подобрав в букетик
Сорочку, комкали между колен...
Я избалованный, конечно скептик,
Не захочу бросить уютный плен...
1913.

99

ГРОЗА ОСЕНЬЮ.
(Сельский эскиз).

Этим вечером точь-в-точь
Ждали дождика и грома.
Под лампадами всю ночь
Запершись сидели дома.
Сторож грузно мерил грязь.
Гулко стукала трещетка.
Крестным знаком ободрясь,
Шестопсалм читали четко.
У запретнаго стола,
Обнажая ряд жемчужин,
Собралася мал-мала,
Детвора на скромный ужин.
А когда ударил гром
И на крышу дождик звонкий
Опрокинулся ведром, —
Дрогнули у всех рученки.
С треском грянулось бревно
От беседки стародавней,
Сорванное всеравно
В прошлую грозу со ставней.
Грянулось... и нищ, и гол
Задрожал крыжовник жесткий.
Шопотун-прыгун щегол
Завертелся на нашостке.

100

В конуре угрюмый пес
Из угла метнулся в угол,
Да выламывало тес
И шатало палки пугал.
И всю ночь то тут, то там
Падало, рвалось и выло —
Будто гнались по пятам,
Будто лопались перила..
1913.

101

МОГИЛА.

Взметнулась жизнь и оборвалась дрожью
Полузастывших, запавших век.
Душа приученная к бездорожью
Не доищется, где человек.
И от прадедовских могил на память
Холмик выдвинется недалек...
Сюда слетит подругу занять
Бродяжничающий мотылек.
Два, три цветка взойдут несмело
И... укроются меж лопухов.
Березка ствол, белее мела,
Плача, спрячет в желтизну мехов.
Старушонка из богомолок
О колючий лопух зацепив,
Засуеверничает, что недолог
Срок ей хаживать между крапив.
Холодный ветерок шуршит в осоке,
Как много сгубленных лет назад.
Как прежде памятники здесь высоки
Над могилами Шехерезад.
1913.

102

РАЗЛУКА.

Отошла потеряв, но с догадкою...
Что по осень вернется любовь.
Сердце стукало. Поезд украдкою
Засочился, как мутная кровь.
Все мольбы, уверенья и жалобы
Хохотали в шипеньи колес.
Без оглядки душа убежала бы
За колесами через откос...
1913.

103

ПОКА ОБМАКНУ ПЕРО...

Осень... не правда-ли, как старо!
Но отчего, себя мы спросим,
У нас, поэтов, дрожит перо...
Сейчас... без пятнадцати восемь.
Август, Июль, Июнь, Май и... стоп!
Как близко до белой сирени.
Так из года в год поэзный галоп
Шаблонно рифмует колени.
Август астровый, страстный Июль,
Май жасминовый и пышный Июнь...
Искусство, не на тебя плюю-ль!
Но — хочешь? и ты в меня плюнь.
Осень... на улице так серо.
Роняются слоги и рифмы
Так осень не покорив, мы —
Мы первое скинем перо...
1912.

104

ОБЛОМКИ ГРЕЗ.

...Словно ждал. А в саду полусонная тишь
Распахнула широким призором
Миллионы бездонных очей.
И под странно сотканным узором
Из застывших теней и лучей
Я прозрел зачинанье ночей.
И злорадством горя,
Я бежал
От обломков разрушенных грезами грез
И от жал
Янтаря...
А. Пучков. «Первыя созерцания», 1912.

В БАЛКАНСКУЮ ВОЙНУ.

Мохнатая елка запуталась в вате.
Стояла опасная для елок пора...
От красных фонариков чуть розоватей
Переливались дождички из серебра.
Очень маленькие люди
Кольцевили вальсы в зале.
Осколки старинных прелюдий
Растаяли в ветках азалий.
Прогрезились пышныя весны
В садах доспевающих вишен.
В снегу подвенечныя сосны...
Ах, жаль только, что не слышен
Наш ласковый, добрый крёстный...
В далеком и белом, белом лазарете
На славянско-турецком фронте...
Сестры-смуглянки берегите раненых...
Пройдите меж коек, наверно встретите
И ласково рукою тронете
Добровольца русаго из белоцаревых...
1912.

106

ЖЕЛТОЕ ОКНО.

Мне было лет десять, где-то война.
В разсказах манджурския сопки.
В тот год песнь рекрутов жутко вольна,
Сердца материнския робки.
И что-то еще, пронеслась гроза,
Предвещанная нам седыми.
За гулом ружейным не шла слеза,
Много слез бы померкло в дыме.
Заманчиво дьявольский гаолян
Ощерился прусским уменьем.
Мечту разоружив, пал Ляоян —
Узор к драгоценным каменьям.
Подрезанным резвое сникло крыло,
И желтая рама забита.
Руси так впервые не повезло,
Открылась аккордом сюита...
1912.

107

ВМЕСТЕ.

Безбурно ровная и кроткая,
Далекая, как лента рельс
Стальных, ты кажешься эпироткою,
Бегущей бережно на Уэльс.
С фиалками по зыбкой озими
Полей не жалко мне вослед
Тебе бежать шажками козьими,
Озолотив на солнце плед.
За холмиком, где нас поссорили
Вросшие в горизонт пути,
Долго, мы до седин проспорили...
Вернуться нам или врозь пойти.
1913.

108

В РОЩЕ.

Игривой ленточкой знакомая дорожка
Загадочно уходит в тени тополей.
Немного бодрости, мой друг, еще немножко...
И выбежим на солнце, к яркости полей.
Головка ласково наклонится и спрячет
Полненькия губки, задышет горячей.
Закружится по полю белокурый мячик,
За бабочкой следом порхнет через ручей.
Распустится цветком, минутно розовея.
Кипуче вспенит неодолимый порыв.
Захочется пропастей, а лесная фея
Манит... фиалками путь укрыв.
Так хорошо отдышаться в прохладе рощи
И в волосы любимой заплетать венок
Из ландышей и меленьких цветов попроще,
Что шепчутся невидимо у милых ног.
Журчит ручей. Кукует далеко кукушка.
Играет ветерок с последним из лучей.
На цыпочках... ш... ш... целую кончик ушка...
И покорясь шепчу, что я еще ничей.
Вон видишь, ленточкой знакомая дорожка
Сейчас, смотри, утонет в сумрак тополей...
Немножко бодрости, мой друг, еще немножко...
И выбежим на солнце, к яркости полей.

109

ВЕСНА И ЛЕТО.
Я мог бы быть твоим,
А ты моей, потом прочту,
Но безнадежно затаим
В огне остылую мечту.
А. Пучков. «Первыя созерцания», 1912.

Вот и радостно, как в семнадцать весен.
Давно хотелось быть молодым.
Сквозь весенний ураган и дым
Не разобрать и призрака зимних сосен.
Поцелуй меня, как глазок-фиалка.
Обними шуршаньем ветерка.
Мне грустно, так безумно жалко
Покидать и думать, что ты здесь ярка.
Нет, я тебя не люблю оттого, что
Мне противно любить по весне.
Почта бабочек, летом почта
Тебя очарованно влюбит во сне.
Ну и довольно... не сказать бы чушь нам.
Я наткал хризантем из любвей.
Ты вся юная, будь розовей.
Я-ж буду, как лето, томным и душным.

110

УГОЛОК ГОНЧАРОВА.

В снегу, вся в снегу беседка.
На изотлевшем холодном камне
Много, много нежных имен.
Генночка, ты дорога мне,
Дороже всего, чем я в жизни хмелён...
Но открыться-ль Анне Абрамне,
Что мы видимся редко.
Киндяковка у Симбирска.

111

ГВОЗДИКА.

Виноград чуть вьется дикий,
Как локоны твоих волос.
Гвоздики летней, букет гвоздики
Разочарованный, тебе принес.
Зачем не ландыш невинно белый
И не фиалки, аромат весны...
Знаю я... мои пробелы
Вплетенные в любовь тесны.
Пройдет весна, я все лето
Гвоздику душную люблю.
Сухих фиалок рука поэта
Вам осенью раздарит по стеблю.
1913.

112

МУЗЫКА НАД ВИСЛОЙ.

Музыка, ах, отчего ты тосклива
По вечерам в гарнизонном саду.
Плещется Висла, в мотивах прилива
И отлива, предчувствуя беду.
Набегают волны под звуки вальса.
Часовой хмурится на брызги пен.
О Висла, Висла, наконец ты сжалься,
Не рань исчервленных ядрами стен.
Взойду на вышку крепостного вала
Посмотреть на минные катера.
Музыка, музыка, ты тосковала
Сегодня особеннее, чем вчера.
Крепость Новогеоргиевск, 1913.

113

БЕЗ ФИНАЛА.

Еще никого на аллее.
И музыка не начинала.
Когда же ты станешь смелее?
Давно финиш, но нет финала...
Наверно я тебя разгневаю,
Сравнив со спелою черешнею.
В платье коричневом быть Евою
Легче, чем богиней безгрешною...
Не смеши — теперь руки схватывая,
Как бы в месть за любовь неистовую.
Не горит твоя бурность матовая,
И сердцем тебя перелистываю.
Цехопинск, курорт. 1913.

114

НА МУЗЫКЕ В ПЕТЕРГОФЕ.

В столетия погружены аллеи.
Вечер набросил флер синевы.
Экипажи и цветные жокеи
Мелькают под бахромой листвы.
К журчанью фонтанов ведут ступени,
Нежен шопот миллионов струй..
В воздухе пряность духов и сирени...
О, пропасть сказочная чаруй!
Головки Греза безразличьем пьяны,
Улыбки тают, как в зеркала.
Весна обманчива., поют фонтаны...
Любовь?.. не будет и не была.
Окунул в волшебье оркестр придворных,
Успокоив безвольем сердца.
Зацвели огни в глазах проворных,
В глазах флиртующих без конца...
1913.

115

В КРЕПОСТНОМ САДУ.

Вальс полугрустный «Мечты поэта»
Зазвенел бархатисто у трубачей.
Синеглазой смолянке два букета
Преподнес денщик и не сказался чей...
Бредут армейцы, скользят уланы.
Торопится влюбчивый во всех кадет.
Стрекочут в небе аэропланы
И купол вечерний в огни разодет.
Ракеты брызжут, играя в зори.
Умолкает под пушку хор трубачей.
Мерцают сабли в влюбленном взоре,
Шпоры громче... и поцелуй горячей.
Крепость Новогеоргиевск, 1913.

116

НА ПАРАДЕ.

Ряды отсеклись по команде.
Марш! ударил под первый шаг.
За деревом близко к веранде,
Где свита, вертится лошак.
Драгунский... картавит поручик.
Эхом длится аккорд из шпор.
Что прекраснее глаз шипучих,
Разстреливающих в упор?!..
1913.

117

ОТ СЕРЕБРЯНАГО СЕРДЦА.

В старой гостиной по блеклым обоям
Древния лица кивали из золота.
Подойдите, мы ничего не скроем...
Что веялось мрамором увы! расколото...
А. Пучков. «Первыя созерцания», 1912.

СЕРЕБРЯНАЯ РЕВНОСТЬ.

Отсеребрились робости сердца,
Изсяк орояленный гимн.
Приоткрылась и скрипнула дверца —
Ты в сердце вошел дорогим.
Не ласкай только, слышишь, не надо.
Я люблю за твою нелюбовь.
Пусть серебряная серенада
Надо мной надорвется вновь.
Пусть вечером бархатистым шелком
Волос не коснешься меня.
Пусть уйдешь, как пришел к нам
Из царства свирелей, звеня.
Но если... жива, всегда ревную.
Глаза твои будут ничьи.
Любовь тебе никогда иную
Не просеребрят ручьи.
1914.

119

ПОВЕСТЬ.

Запуталась шаль о перила.
Две косы разметались в бреду.
Это ты, ведь ты говорила,
Что не страшно, куда я веду.
Две луны в тот вечер глядели.
Из-за туч и из темной воды.
Ну вспомни... в конце той недели
Ты дарила букет резеды.
Однажды в осеннюю слякоть
Выскочило, как тебя зовут...
Напутал... ты стала плакать,
Обещала выброситься в пруд.
И пруд с тех пор каждую осень
Насмешливо зеркалил дном,
Как вечером в томную просинь
Водил тебя грезовый гном.
Елагин остров, 1914.

120

БЕЗ ВЕСЕЛ.
Кн. Н. Оболенской.

Откинулась на бархат кресла,
Невольная чуть замерла...
Вся прошлая любовь воскресла,
Всю нынешнюю скрыла мгла.
Две музыки безструнной арфы
Мимо сердца туннель прожгли.
Помню... вьются цветные шарфы,
Румянятся в цветной пыли.
Сколько слез у заветной яви,
Платок посейчас берегу...
Ландыши в янтарной оправе
Зацвели на том берегу.
Забыть ли тот вечер безволья,
В бреду после нежный испуг...
Ах... помню, как шубка соболья
На утро не слушалась рук.
Подойти б да поправить кудри
Без поцелуев и без слов...
Но ты удерживаешь: мудрый,
Пусть плывется, оставь весло.
1914.

121

НОЧЬЮ.

Коснулась губками стаканьих
Краев и влаги отпила...
Блеснув безволием стекла,
Утопла в голубых исканьях.
Глаза закрапленные в синь
И — вдруг — огонь застывших щечек...
Ударов сердца верный счетчик,
Под нежность дряблых клавесин.
Сумбур отыгранных мелодий
Всю ночь звенел и не затих,
Пока на утро сонный стих
Не разметался в непогоде.
1914.

122

ПОЗДНИЙ ПРИХОД.

Отверни ключ-винт электричества
Над кушеткою грёзно плюшевой.
Дэмимонд говорит, черства
На любовников — не подслушивай.
Отдай бутоньерку с агравкою,
Пока не успею опомниться.
Пока на ушко тихонько тявкаю,
Что и ветер ты, и бездомница.
А запрокинешься тигрицею...
Но... глазки, глаза улыбаются!
И хочется залюбить сторицею
Безмерно маленькаго паяца.
1914.

123

НА КУРОРТЕ ЛЮБОВЬ.

Вся сколок цыганскаго пения,
Остриями мелодий изранена...
Ты сгорала от нетерпения
Затопать туфельками на Скрябина.
Иду кавалером и слушаю,
Как вспыхивает любви мозаика,
Как назвала меня Павлушею
И тут же Ленским с душой прозаика.
Чье-то письмо ревниво комкаю.
Оркестр кренит, дирижера мучая.
К сердцу жданною незнакомкою
Шелестит любовь, змея гремучая...
1913.

124

ОТВЕТ.

Ответно на розовом бархате
Сорвана быстро фиалка...
Но помни, тебе и не жаль хотя,
Мне же фиалку так жалко.
Не сменишь глаза под ресницами.
Глазёнки — смешное упорство...
А снятся они или снится мне
Гнев тебя, милой и чорствой.
Мы не встретимся ни на улице
И ни там, где слепят огни.
Все умрет, что не позабудется...
Только круг этот разогни.
1914.

125

СИНТЕТТА: САКСОНСКИЙ САД +

Встречу осень в объятьях панны.
Приходи целоваться к пруду.
Пусть поцелуи обманны...
Осень... мне все равно, жду!
Мицкевич с Распятьем в руке,
В локонах розовый бантик...
Как тут не станешь романтик
В угоду капризной строке!
Дремлют музы, а мы шуршим,
Золотом аллеи вздохов
+ романтически плохо
Ребячествующим большим со
Варшава, 1913.
Иг. Северянину.

126

ИСКРЫ УГАСАЯ.
ЭКСПРОМТЫ.

ПО ВАРШАВЕ.

Кокетка-город, тебя ревную.
Твою дразнящую красоту.
Боюсь за тебя, дочь неродную,
И, лаская, я строг на посту.
Ты помнишь войны и помнишь бури,
Знаю хуже тебе суждено.
Но не разбейся в неравном туре,
Не проиграй судьбу в домино...
Отдаться врагу... что тяжелее
Для недавшей никому любви.
По Иерусалимской аллее
Пойду побродить, мечта плыви.
О, аллея Ие рус а ли м а ,
Как мечтается в твоей тени.
Ты, как святая, сама хранима,
Легенды грустныя сохрани.
В столице гордой сердцам влюбленным
Скольких несчастных приют была...
Тоскует вечер по зеленым кленам,
Покровом бархатным сошла мгла.
Блондинка в ситце, конечно полька,
Порхает поглаживая тьму.
Вся скромная, как изящна только...
Поклон в ла с тите лю твоему.
12 июля 1913.

128

ЭКСПРОМТ ПОЛЬШЕ.
На сдачу Варшавы.

Братья поляки, какия слова
Добавить нам к общему горю.
Гостеприимная наша Нева
Не станет вам Вислой, не спорю.
Давно-ль в разсвете кровавой зари
Друг другу мы руки подали.
О, дружба кровавая озари
В века уходящия дали.
Лучшие цветы на геройский венок
О Польша, тебе принесли мы,
Но ты пленённая лежишь у ног...
Раны твои неисчислимы...
Много жертв тобой обретено.
Много мечт о тебя разбито.
Твою судьбу плетет веретено
О, некогда Речь Посполита!
Но не забудь, миллионы славян
Ждут тебя под скипетр свободы..
И русский стяг небывало багрян
Н е д а р о м , пусть знают Народы!
24 Июля 1915.

129

СИБИРСКИМ СТРЕЛКАМ.

По улицам, на встречу под Варшавой
Лавой двигались сибиряки.
Вот ручка женская к руке шершавой
Примкнула розу, пан береги...
Падали цветы с балконов,
Прощальное неслось «них жие»...
В глазах от слез круги большие,
От тающих батальонов.
К полночи в дело! последний, как первый,
О смерти не знаете вы.
Море голов шевелится, и нервы
Напряженнее тетивы.
Западный Фронт, 1914.

130

ГЕОРГИЕВСКОМУ КАВАЛЕРУ.
Н. Гумилеву.

С полком ты снова в Петрограде...
Георгий у тебя в петлице.
Я молча радуюсь награде,
Не время х р а б р о м у хвалиться.
В онеженных теплом столицах
Нас всех покоит сладкий отдых.
Весенние приветы в лицах
Залог для нас, безсменно бодрых.
Но рана заживет... и грудью
Вновь отстоять пойдем границы...
И в поле битв, припав к орудью,
Мы саблей зацветим зарницы.

131

ЛЕТЧИКУ.
I. (ЗЕМЛЯ).

С одной звездочкой на погоне-хаки
Недавний артист и поэт,
Ты создан заново для атаки
И для блистательных побед.
Твой аэроплан томится в ангаре.
Это значит бой впереди.
Когда к врагам в убийственном угаре
Взлетишь с бомбами у груди.
Испепелишь луга, вскопаешь пашни,
Путь рельсовый, шоссе и мост...
Смерив презрительно бой рукопашный.
Ты и там сохранишь свой пост!
Западный Фронт, 1914.

132

ЛЕТЧИКУ.
II. (ВОЗДУХ).

Весенне струит серебрóпуль,
Ротаторясь в проппеллере
И звездах поручичьих...
У военнаго летчика,
Облетевшаго в мире экваторы
И Константинополь,
Четыре Георгия.
Оргия в эфире
От выстрелов тринадцати...
Уйма их. Берега у птиц.
Поле снарядами выполото.
Кольцевые окопы... и утреннее золото
Окунулось в родное болото,
Ньюпор врезался, как долотó.
Западный Фронт, 1914.

133

УМЕЕМ УМИРАТЬ.

За Право умирать умеем,
Сумеем победить, поможет Бог.
Германия, твоим затеям —
Лежать разбитыми у наших ног.
Ты первая швырнула вызов,
С гаерством бешенаго палача,
Потомкам... голубых маркизов
И витязей Русланова меча..
Ты знала — не найдешь расплоха,
Не будешь встречена из-за угла...
Охотливо, но слишком плохо..
Европа мир планеты берегла.
Полгода кровью поим пашни,
Но не потух губительный костер.
Злорадствует наш друг вчерашний.
Что нож полвека тóченный остер...
Полмира истекает в ранах,
Неся мольбы за гибель сыновей..
О, РУСЬ, ты в старых ветеранах!
Взойди зарей и тучи гроз р а з в е й .

134

ВСТРЕЧА.

Строен, красив, когда ты на коне
С ученья подъезжал, гарцуя.
Я, мальчиком, таился в стороне
Для отцовскаго поцелуя.
В душе полудетская буря
Надламывала тоны наших встреч.
Ты шел, как ни в чем балагуря,
Бросив приказ коноводу беречь...
Палатки, что белые пауки...
Гул выкриков Русью звучащий,
Фрунты и приспущенные штыки —
Нам привет под зеленой чащей.
Солнце смуглит строгия лица,
Майския вишни в невестном цвету...
Чур... в лагере можно забыться,
Но-как, когда часовой на посту!
1913.

135

В БОЙ
На память, дорогому отцу.

Прусский вензель сброшен и значит...
Не нужен болтливый ответ.
Не Берлин нам, а долг маячит
И дедовский боевой завет.
Ты повел, командир любимый,
Своих обласканных солдат.
Пропели в небе херувимы,
Благословив святой парад.
Напоследок часы пробили,
Маятник крепостный замолк.
Клубами предутренней пыли
Заволокся железный полк.
Сверкнула на знамени Плевна,
Гордостью налились сердца.
Штыки обостренные гневно
Ручались за славу конца.
Но концы у боев капризны.
Ты в Пруссии ранен и взят...
Рано вырван из лавр отчизны
Бывалый и верный солдат.
Сентябрь, 1914.

136

ЮНОЙ МАТЕРИ.

Я прочла его в списке... убитым.
Стало больно, светло, снова жутко.
Кольцо с дорогим хризолитом
Оцеловала без промежутка.
Мой славный, ты — т а м, где герои..
Ты не жив, мой мальчик, не жив больше...
Все, чем дорожили бы трое,
Разбилось о призрак кровавой Польши.
Не стану плакать... мне запретили.
Боже, как странно, что я буду мать,
Что мне можно тевтонской силе
За отца о т м с т и т е л я воспитать.
1914.

137

ПОД ЗНАМЕНА
Марш (дань старине).

Идемте все на войну!
Под дружную трель барабана
Не страшны ни смерть и ни рана...
Идемте все на войну!
Чем больше, тем нам скорей
Расплатиться с немецким игом.
За шашки, к ружьям, к пушкам — мигом...
Победа наша, скорей.
Взвейся двуглавый орел,
Укрась добровольное знамя.
На немцев, за Русь всюду с нами
Будешь двуглавый орел.
Отчизна оценит кровь,
Что в битвах сынами пролита,
И там-где надгробная плита,
ТАМ вспыхнет нá век любовь.
Москва.

138

Того же автора:

Юные аккорды. Отроческие стихи. 1911.
Первыя созерцания. Стихи. 1912.
Серебряная ревность. Готовится к печати.
Поэты и мировой сдвиг в поэзии*). Готовится.

_____________
*) В книге будут опубликованы материалы, частью неиспользованные, к лекциям, прочитанным автором в Петрограде и
провинции весной 1914 г.: «О достижениях и конце искусства Вчера» (Тенишевский зал, 8 марта), «Футуризме Запада и
России» (Псков, 3 мая) и др.

А. Закржевский
ИЗ КНИГИ «РЫЦАРИ БЕЗУМИЯ (ФУТУРИСТЫ)»

В Петербурге возник еще один лагерь футуристов, отчасти родственный кубо-футуристам, под названием «Чемпионат поэтов». Радикализм этой группы безудержен. «Пушкин, — говорят они, — золото, символизм — серебро, современность — тускломедная Всёдурь, пугливая выявленьем Духа жизни». Они также признают, что человечество у мертвой точки, что мир кончился, но стремления «Чемпионата» противоположны кубо-футуризму. В то время, как последний заявляет, что важно
лишь слово, как таковое (Крученых), «Чемпионат» идет против слова «поэтическим боксом», утверждая, что «слово сгнило в слюнявой жевательнице разума» и что язык в поэзии = О. Они признают лишь механичность,
движение, энергетику, последняя — для них вдохновенье. «Всёдурь», по
их мнению, должна окончательно утонуть в энергетике. Во многом они приближаются к акмеистам, на самом же деле идут в совершенно противоположную сторону, называя акмеизм «простодушием бараньего стада». К
слову и к книге «чемпионисты» относятся презрительно. «Использованная книга и колбасная кожура выметаются» — говорят они. «Чемпионисты» замечательны тем, что в то время, как все футуристы, в стихах подражая звериным голосам — в критике почему-то объясняются общедоступной человеческой речью, — «чемпионисты» и в «манифестах» своих
верны пресловутому «заумному» методу, который местами изобличает в
них обыкновенную безграмотность, так что из всей их речи можно лишь
понять, что «в настоящее время они распылительно популярят бокс» и что
следствием этого явится на символической могиле Брюсова «поэтическая потаскунка!»...

140

Анчар [В. Боцяновский]
ОБОЗНАЯ ЧЕЛЯДЬ

Пока футуристы думают да гадают о будущем, у нас вдруг народилась кучка поэтов, которой, оказывается, при обычном порядке вещей пришлось бы оставаться в царстве не родившихся душ еще миллионы лет.
Об этом я узнал совершенно случайно, купив тощенькую розовенькую брошюру, украшенную какой-то странной виньеткой, вглядевшись
в которую, я совершенно явственно заметил: во-первых, заглавие «Чемпионат поэтов», и во-вторых дату.
Дата меня прямо потрясла. Перед ней знаменитое Мартобря — ничто.
Hа книге значится: «год 4.887.421».
Недурной годик! Даже по телефонной системе его сразу не выговоришь! Понятно, с каким волнением я начал перелистывать тощенькую брошюрку, опередившую нас почти на 5 миллионов лет!
Не смешивайте «чемпионата поэтов» с «цехом поэтов».
Во главе «цеха» стоит С. Городецкий и прочие именуемые, для пущей важности, «акмеистами»... Это «чемпионат».
У него, оказывается, свои задачи. Но, конечно, прежде всего, по примеру других прочих, он стремится пробить «брешь в голову читателя»!Бедный читатель! Какая у него должна быть голова! Одни дают этой
голове «пощечины» за ее вкусы, другия пробивают «бреши»... Совершенно «турки», на которых силу пробуют!
Правда, «чемпионы» в предисловии «дружно извиняются за свою неизвестность»... Имена, действительно, все неизвестные... Пишутся без твердых знаков, но стоят на позиции твердо и грозят кулачным боем.
— В настоящее время, — пишут они, — распылительно популярен бокс.
Тут защита — одинакая надежда умерить пыл к тухлым овощам и традиционным калошам. За превосходство брошенной наши моды — ее качество. Впрочем, это красноречивее доскажет предстоящая поэтическая трещина на символической могиле скорбника Брюсова.
Предстоит, значит, еще анкраморский бой с Брюсовым! А пока, до поединка, «чэмпионы» веселятся и демонстрируют произведения собственной музы.
О, это великие произведения! Например:
Дурак в клетку ехалася лошадью
Ужасно смешно

141

Смехучее ужасно
Что Вы чихаете
А-а-а
Ужасное не смехуче
Слушайте куда Вы
Чему Вы зажались
Уже не любите мозгов
Не беритесь совсем
Оставьте хоть слезы сочинителю
Вам не к роже
Ему принадобеются
Грезы березы морозы
Плакатныя розы
Из мирскорня...
Среди членов этого чэмпионата, есть некая Чеслава Мальтанская! Это
звучит... громко! Ея стихотворение — шедевр, который через миллионы
лет будет производить на наших потомков потрясающее впечаление.
Вот оно:
Под глазами проехались колесом
И томило под ложечкой
Дразнились голубыя ботинки
Медночетким веером на каблучках
Зеваки липли мухами
Моргали мимо и топали
Топались толпились чмокали
Нога корчилась мозолями
Просилась в лапти и валенки
Скользнуло и рушилось
Блестючкой на холеном мизинце
Безпомощном болтуне у жилета
Иг уог гоу ги
Мукселись мозоли
Зеленыя кочки запрыгали в глазах
Взапуски суетились раздушоные лизуны
Мяли карманы
Давали нюхать
Нюхались
Вот в таком роде и все остальное, прочее.

142

Конечно, мимо этого «чэмпионата» смело можно пройти, его не заметив.
Нужды нет, что один из членов его Чеслава Мальтанская готовит к
печати сборник «Плевки на зеркале», другой член «Голубые сумбуры» и
т. д., и т. д.
Дело не в этих плевках и сумбурах! Читатель от них посторонится и,
конечно, уж никакой бреши в своей голове не ощутит.
«Чэмпионат» — интересен только в одном отношении, интересен, как
факт, весьма печальный для... футуристов.
Только что о них начали читать лекция, писать статьи и вдруг эти «чэмпионы».
В сущности, эти чэмпионы имеют вид и значение факельщиков из
бюро похоронных процессий.
Они свидетельствуют о трупе.
Помните, как обозлился в свое время Андрей Белый, когда за колесницей представляемаго им символизма и декадентства вдруг заметил
«обозную сволочь» мелких подражателей! Как только он увидел эти обозы, он понял, что декадентам пришел конец.
Но ведь декаденты все же существовали очень долго. И нельзя сказать,
чтобы им пришел конец.
А вот футуристы! Не успели появиться на поверхности, как за ними
уже потянулись факельщики «чэмпионы», усвоившие себе все их ухватки!.. Тощенькия брошюрки этих «чэмпионов» уже валяются на прилавках
книжных магазинов совсем рядышком с кручеными брошюрками футуристов.
Потянулись обозы... Да, не долго царили футуристы и не далеко ушли.

143

Г. Г.— [В. Шершеневич]
ЧЕМПИОНАТ ПОЭТОВ. С.-ПБ. 30 к.
МАРКОВ И ДУРОВ. КАБЛУК ФУТУРИСТА. М. 35 к.

Все знают, что во время предрождественской горячки торговцы из Охотнаго ряда подсовывают растерявшимся, засуматошившимся покупателям
всякую тухлую дрянь. Точно таким же «принципом» руководились авторы вышеназванных книг. Публика раскупает сейчас футурныя издания, не разбирая, кто плох, а кто хорош. Критика окончательно разуверившаяся, что может зазвать кого-нибудь в киоск Куприных или Арцыбашевых, стала рекомендовать, как талантливых футуристов, скромнаго
символиста Д. Крючкова, почему-то сотрудничающаго в «Пет. Глашатае». В сутолоке несколько ловких бездарий выпустили «Чемпионат поэтов», где от футуризма столько же, сколько в строчках Эльснера или Бунина.
Два других издали «Каблук футуриста». Чтобы дать представление о
«футуризме» этих гимназистов третьяго класса, еще не вполне осиливших этимологию и букву ѣ, процитирую пару строк, — оставляя орфографию подлинника:
И вся толпа в безумье гнева
Со злобой выла как артист.
Толпа, ты рождена для хлева
Оставь меня, я футурист.
Я не могу сказать, что г. Дуров способнее г. Маркова, но г. Марков
бездарнее г. Дурова. Книга, вероятно, будет иметь материальный успех,
так как на обложке слово «Футурист» напечатано отчетливо да еще с прибавкою безграмотнаго «Stihi».

144

В. Марков
ИЗ КНИГИ «ИСТОРИЯ РУССКОГО ФУТУРИЗМА»

Заметили «настоящие» футуристы и книгу «Чемпионат поэтов», изданную в Петербурге в 1913 году группой под тем же названием. Ее авторы
— шесть никому не известных поэтов, стихи которых явно пародируют
поэзию гилейцев (одно повествует о горилле, в другом упоминаются «ораво-уродные гиперборейцы»). Венец книги — манифест «Брешь в голове
читателя» с явно восходящим к «Пощечине общественному вкусу» названием. В одном из своих книжных обзоров Шершеневич назвал поэтов
«Чемпионата» «ловкими бездарями», которые «с футуризмом не имеют
ничего общего». Немного спустя, в том же 1913 году, та же группа издала
брошюру под названием «Всёдурь. Рукавица современью». В ней всего два
стихотворения (подписанные авторами «Чемпионата поэтов»), характерная особенность которых — неологизмы и фрагменты слов. Стихам предшествует довольно невразумительная статья, где современность объявлена «мертвой точкой» и презрительно названа «всёдурью». О поэтах «Чемпионата» сказано, что они используют в поэзии приемы поэтического
бокса, превращают язык поэзии в нуль и переносят центр тяжести на материю, выражать которую необязательно.

145

Н. Гумилев
ИЗ «ПИСЕМ О РУССКОЙ ПОЭЗИИ»

Анатолий Пучков — отличный образчик непоэта. Ему решительно нечего сказать, и он путается в словах и ритмах, как в каких-нибудь крепких
тенетах. В его стихах трудно разобрать, где кончается метафора, где начинается недоразумение. Самые редкие, самые звучные рифмы в них становятся тусклы, как «розы – грезы». В книге часто встречаются футуристические словечки, один из отделов определен, как вторая тетрадь «Русских
Символистов». Но не будем гадать, кто он, футурист или символист. Его
стихи вне этих определений, потому что, прежде всего, не принадлежат к
поэзии.

146

Г. Иванов
АНАТОЛИЙ СЕРЕБРЯНЫЙ

— Давно искал случая...
...Позволите представиться?.. Анатолий Серебряный...
...Разрешите поднести вам сборник моих стихов.
И, теребя грязноватыми пальцами жидкую бородку:
— С одной стороны будучи последователем классической традиции, с
другой считаю, что поэзия должна улавливать темп современности...
Это еще до войны в 1912-1913 году. С вылинявшей бородкой, плохо вымытыми руками, тощий, костлявый поэт Анатолий Серебряный всюду,
где можно — на литературных вечерах, в передних редакций, на улице,
останавливает совершенно незнакомых с ним людей, жмет руку, подносит свою книгу, сообщает свои взгляды на поэзию, спрашивает адрес: «Сочту долгом засвидетельствовать почтение». И никогда «не забывает этого долга».
Если вы, растерявшись, дали ему визитную карточку или номер телефона — будьте уверены: непременно явится, и в самое ближайшее время.
Придет, развязно, как со старым знакомым, поздоровается, без приглашения развалится в кресле, без приглашения вытащит толстую засаленную
тетрадь:
— В настоящее время я пишу стихи с мистическим уклоном, так как
пришел к убеждению, что в душе современного человека мистика...
Потом он будет читать стихи. Много стихов, и «с уклоном», и без.
Голос у него неприятный, хриплый, жесткий... Читает он нараспев, размахивая руками и разбрызгивая слюну. Иногда, должно быть в самых мощных по мнению автора местах, чтение переходит в свистящий визг. Тогда острый кадык поэта судорожно подпрыгивает над огромным измятым
бантом в горошину и слюна летит прямо в лицо несчастнаго слушателя.
Стихи же такие:
На струнах людской души
Дух играет злобы,
Подпевает: согреши,
Насладиться чтобы.
В промежутках между стихами и разговорами о «мистических уклонах» Анатолий Серебряный мимоходом бросает:

147

— Вчера на рауте у княгини Голицыной...
— Мой отец, богатый помещик... юга России... когда я еще был в школе правоведения...
И все это, разумеется, выдумки. Ни на каком рауте он никогда не
был и учился в обыкновеннейшей полтавской гимназии, которую так и
не окончил, должно быть, к большому огорчению своего отца — кажется, станового пристава.
Настоящая фамилия поэта Анатолия Серебрянаго — Пучков. Анатолий Никандрович Пучков.
Анатолий Пучков. Говорит ли вам что-нибудь это имя?
Вы не следите за поэзией? Нет, нет — поэзия тут ни при чем. Я ведь
спрашиваю не о Серебряном, а о Пучкове. Пучков, Анатолий Пучков? Еще
такая закорючка на подписи — вверх, вниз и опять вверх? Не вспоминаете?
Но если вы петербуржец и жили в 1918-1922 году в северной столице
— получали же вы из Дом-ком-бед карточку, прикрепляли ее, стояли с
ней в очереди за тощим пайком?
Карточка еще такого мышинаго цвета. Наверху лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и «Кто не трудится — тот не ест». По бокам купоны — на невыдаваемый хлеб, на несуществующий сахар, знаменитый тридцать третий купон на гроб. Посередине печать и подпись.
А на обороте стихи. Хорошие стихи, добрые:
Когда капитализм
Склонится, издыхая,
Откроет коммунизм
Для граждан двери рая.
Но то не будет рай
Господ, а рай рабочих —
Трудись и получай
За честный труд, что хочешь.
Дальше гражданам рекомендовалось «немного подождать», покуда
рай наступит. Ну а те, что ждать не могли, — тоже не могли считать себя
неудовлетворенными — к их услугам был тридцать третий купон.
Кто же был автором этих стихов? Кто был составителем этой продовольственной карточки, так заботливо предусматривавшей все нужды
счастливых граждан, вплоть до соснового гроба? Анатолий Пучков. Чья
подпись закорючкой вверх, вниз и снова вверх стояла в центре ее под печатью Петрокоммуны — Анатолия Пучкова!
«Заведующий распределительной частью Петрокоммуны Анатолий
Пучк...»

148

И — закорючка.
То, что Петрокоммуной распоряжается Пучков, «тот самый Пучков»,
открыл, неожиданно для самого себя, нынешний редактор «Чисел» поэт
Н. Оцуп.
Однажды во «Всемирной литературе» на общем собрании после долгих дебатов, суть которых сводилась к тому, что «все что-то получают,
потому что хлопочут, а мы никогда ничего, так больше нельзя», — это «общее собрание», составленное из цвета петербургского «литературного мира» (ибо «Всемирная литература», основанное Горьким издательство всяческих переводов, была единственным местом, где можно было, «не теряя чести», если не печататься, то заниматься литературным трудом, получая за него гонорар): миловидных дактило, секретарш и библиотекарш,
пышной рыжеволосой дамы, носившей громкий титул герцогини Лейхтенбергской, — это общее собрание, после дебатов, единогласно постановило основать «хозяйственный комитет», который чего-нибудь бы доставал.
И так же единогласно председателем этого комитета решили выбрать
поэта Оцупа. Почему именно Оцупа? На это были веския причины.
Во-первых, у него был оставшийся от военных времен полушубок и
желтый портфель, в котором во «Всемирную литературу» носили рукописи переводов, оттуда сахар и всякую подозрительную гастрономию нашей маркитантки Розы. Той самой Розы, которая важно сидела в прихожей «Всемирной литературы», разложив свои товары и расположившись так, чтобы получающие гонорар должники не могли уйти не заплатив, а свободный от долгов не соблазнившись купить чего-нибудь. Той самой Розы, которой отчаяннольстили все ея клиенты, за которой ухаживали, как ухаживают за женой Рокфеллера, — Розе этой было лет под шестьдесят, в альбоме которой (в этом альбоме были и Блок, и Гумилев, и Сологуб) писали:
Печален мир. Все суета и проза,
Лишь женщины нас тешат, да цветы,
Но двух чудес соединенье ты:
Ты женщина! Ты роза!
Роза благосклонно принимала.
Итак, у Оцупа были полушубок военного образца и портфель. От этих
полушубка и портфеля, соединенных вместе, действительно, так и разило «завоеваньями революции». Уполномоченный, так декорированный,
имел, конечно, шанс, котораго не давал ему мандат, нащелканный на
нашем жалком бланке, — шанс пролезть через игольныя уши приемных,
сквозь очереди и секретарей, добиться аудиенции у какого-нибудь «зава» и что-нибудь у него выпросить. Кроме того, у Оцупа, несмотря на то,

149

что он, как и все остальные, питался картошкой и продуктами Розы, —
была, от Бога, «сытая» внешность, какая и полагалась настоящему, способному внушить к себе доверие «предхозкому».
Собрание все это учло.
Бедный поэт вздохнул, положил мандат в портфель, надел свой «комиссарский» полушубок и отправился в Петрокоммуну.
Добившись приема у грознаго «заведующего распределительной частью», он с удивлением и блаженством узнал в нем стараго знакомаго —
Анатолия Серебряного.
Далее «было все очень просто, было все очень мило». Пучков прочел
«венок сонетов». Оцуп одобрил рифмы. Пучков просиял и, оторвавшись
на минуту от приятной беседы, прокричал в телефон распоряжение немедленно приготовить ордера «на все» — шапки, пальто, муку...
Потом этот способ разыскивать в советских учреждениях графоманов и при их помощи устраивать железнодорожный билет или калоши
стал общеизвестным, опошлился, так сказать. Но честь его открытия принадлежит Н. Оцупу.
*

*

*

Кстати — очень характерная вещь: обилие всевозможных неудачников от искусства на высоких постах Советской России.
Каждый, кто имеет отношение к литературе, особенно, если он редактировал что-нибудь, секретарствовал, читал рукописи, знает, как огромно количество этих людей. И какой «заряд» самолюбия, честолюбия заложен в каждом из них, какая жажда славы и какая уверенность, что на
славу эту кто-кто, а уж он-то имеет право.
Потомки. Я бы взять хотел,
Что мне принадлежит по праву:
Народных гениев удел,
Неувядаемую славу...
Это случайно всплывшие в памяти стихи одного из таких графоманов. Не помню ни фамилии автора, ни того, где и при каких обстоятельствах пришлось с ним встретиться. Но стихи запомнились, запомнилось
и лицо. Хитрая, острая мордочка, смесь наглости и робости, хвастливой
самоуверенности и готовности хоть чужие сапоги целовать, только бы его
приняли, напечатали...
Графоман совсем не то, что обыкновенный пишущий без особаго та-

150

ланта. Тот предан литературе, дышит ею. Не его вина, если у него ничего не выходит.
Для графомана наиболее, по его мнению, достойная цель — добыть
«народных гениев удел».
Властвовать, распоряжаться, быть предметом внимания — вот на что
направлена вся его часто поистине железная воля. В обыкновенныя времена эта воля уходит на писание поэм и хождение с ними по редакциям.
Но вот настал октябрь...
Потомки. Я бы взять хотел,
Что мне принадлежит по праву...
О, как бы еще хотел! И как уверен, что по праву принадлежит. В обыкновенныя времена, однако, «взять» не так-то легко, «близко локоть»...
Но вот пришла советская власть...
Один мой «перекинувшийся» приятель, встретив меня на улице в
1918 году, соблазнял меня «шагнуть в ногу с революцией», предлагая на
выбор места вроде директора госуд. театров или Публичной библиотеки.
— На первое время, потом вас заметят, оценят... — Предложение было
вполне серьезное. То же лицо повторило его вскоре малоизвестному
композитору Артуру Лурье. Тот согласился и не дольше как через месяц
занимал пост, равный товарищу министра искусств.
Когда такия предложения директорских мест, мимоходом, на улице,
чуть ли не первому встречному, стали реальнейшей реальностью — подумать только, какой простор открылся перед всеми российскими неудачниками. Право, не будет большим преувеличением, что памятный саботаж «всей России» в 1917 году был прорван, как вода прорывает плотину, именно этими людьми, так долго и злобно ожидавшими «принадлежащих им по праву» власти, силы, известности.
Так долго длилось ожидание. И вот, наконец, директорския места валяются прямо на улице, вместе с семечками и окурками. Подбирай, кто
хочет.
О, еще бы не хотеть! Ведь всю жизнь только и мечтал об этом.
— Так бери.
Пучков был, кажется, впрочем, не из числа самых первых, оценивших и реализовавших открывшияся «возможности». Может быть, его смущало (вполне ложный, разумеется, стыд) то, что он еще совсем недавно
был членом черносотенной «Палаты Михаила Архангела». Как бы там
ни было, ни «Лито», ни «Музо», ни госуд. театры ему уже не достались.
Поэт Анатолий Серебряный превратился в продовольственного комиссара «Северной Коммуны».
Купон на сахар. Купон на гроб. Под печатью с серпом и молотом: «За-

151

ведующий распределительной частью Анатолий Пучк...»
И — закорючка.
*

*

*

Когда я слышу о все выростающем гнете, который теперь испытывают писатели в Советской России, я удивляюсь.
Не тому, разумеется, что гнет существует. Нет — другому. Тому, что
мы его не ощущали.
«Мы» это те, кто прожил в Петербурге до 1922 года. Этот 1922 год был
«поворотным».
Весной 1922 года литературная жизнь Петербурга еще текла так, как
она сложилась за пять лет революции. Действовали Дома — Литераторов
и Искусств, действовали издательства, настолько еще независимые, что
не боялись, например, издавать сейчас же после казни Гумилева его книги, и, например, я, эти книги редактируя, не считал особой смелостью со
своей стороны во вступительных статьях давать соответствующую оценку не только стихов, но и личности разстрелянного «белогвардейца».
Разумеется, книг издавалось мало, разумеется, цензура давала себя
знать, — но это воспринималось как стеснение, неудобство такого же «физическаго» свойства, как отсутствие хлеба, дров. Над душой писателя
власть еще не имела прав. Может быть, оттого, что тогда никому еще в
голову не приходила мысль о возможности быть изданным Государственным издательством, т. е. прикрепиться. Потому тоже, что Государственному издательству не пришла в голову мысль писателей закрепостить —
ибо «слаб человек»...
Как бы там ни было, до 1922 г., когда все как-то сразу увяло — и «дома», и надежды на «свободную газету», и наша жалкая независимость,
когда одних выслали, принялись хлопотать об отъезде сами, —
в Петербурге возможна была та своеобразная литературная и духовная
жизнь, о которой вспоминаешь теперь с волнением и грустью, от которой осталось ощущение — нет, не гнета, — напротив, какой-то «астральной» свободы.
Но осенью 1922 г. явно пришел конец всему этому. Стало ясно — надо
убираться, и чем скорей, тем лучше.
Я стал хлопотать о паспорте. Чтобы получить его, требовалось поручительство хотя бы одного коммуниста. И тут оказалось, что ни у меня,
ни у моих друзей нет ни одного большевика, знакомаго настолько, чтобы можно было к нему с такой просьбой обратиться. Может быть, в этом

152

обстоятельстве и скрыто объяснение того странного чувства «свободы»,
которое сохранилось от пяти лет жизни в советском Петербурге.
Подпись была все-таки нужна. Наудачу я отправился к Пучкову. Я не
видал его давно, очень давно — с тех самых пор, когда он был еще Анатолием Серебряным. И когда меня впустили в кабинет, я не узнал его.
От Анатолия Серебрянаго не осталось и тени. Из-за пышного «министерского» стола мне навстречу поднялся... Наполеон.
Ну, не Наполеон — Муссолини, Кемаль-Паша, Гитлер — словом, прирожденный диктатор — сталь, гроза. Впервые я воочию убедился, как
власть — даже над селедками и калошами — может изменить человека.
Его движения были сама отрывистость и четкость, голос — металл, глаза
(подумать только, «те же самые» водянистые, заискивающие глазки) —
пронизывали. Даже кадык куда-то исчез.
Принял меня диктатор, впрочем, очень любезно. Вспомнил я опять
Оцупа и попросил его прочесть мне стихи. Диктатор грозно нахмурился
и прочел мне поэму. Поэма была в смешанном футуристически-продовольственном вкусе. Чтобы не подражать Оцупу, я похвалил не рифмы,
а ритм. Диктатор просиял, и на его «железном» лице на мгновение промелькнуло что-то прежнее, «серебряное».
Он сгоряча пообещал мне поручительство — охотно, какие могут быть
разговоры, — но когда я принес ему на другой день бланк для подписи —
он подписать отказался. Пробормотал что-то невнятное о партийной дисциплине и перевел разговор.
Поручился за меня какой-то знакомый моего знакомаго, никогда не
видавший меня в глаза. Я послал ему в ответ (это был коммунист из мелких, какой-то красный командир) свой портсигар из слоновой кости —
довольно ценную вещь. Но портсигар на другой день вернулся ко мне с
благодарностью и ссылкой... на ту же партийную дисциплину.
*

*

*

Пучков кончил странно. Недавно мне рассказали, что он не только
лишен продовольственного трона, но исключен из партии и отдан под
суд. Он, оказывается, влюбился, возлюбленная его умерла. И вот (должно быть, под влиянием потрясения старый яд декадентства бросился в
его слабую голову) — он бальзамирует ея тело, строит под Петергофом
мавзолей в египетском вкусе и ежедневно ездит туда служить какия-то
мессы. Об этом узнали где следует и, естественно, возмутились. Расследование к тому же выяснило, что египетский мавзолей выстроен на
«кровныя пролетарския деньги» — доходы от калош и селедок...

153

ПОСЛЕСЛОВИЕ

А. Шерман
ПОСЛЕСЛОВ «ЧЕМПИОНАТА ПОЭТОВ»

Говорят, Энди Уорхол как-то обмолвился: дескать, в будущем каждого ожидает пятнадцать минут славы. А может, то был не Уорхол, а фотограф Нат Финкельштейн, но суть от этого не меняется, да и Уорхол не
особенно возражал, когда ему приписывали знаменитое высказывание.
Глебу Мареву пришлось дожидаться своих 15 минут свыше 80 лет, до
выхода книги О. Ронена The Fallacy of the Silver Age in Twentieth-Century Russian Literature, изданной позднее на русском языке под заглавием Серебряный век как умысел и вымысел 1. Именно в ней замечательный литературовед установил, что Марев был, по-видимому, первым, кто
придумал расплывчатый и ныне общеупотребительный термин «серебряный век».
«Недавний парад “Чэмпионата Поэтов” увершил историю Поези предельным достиженьем. Пушкин — золото; символизм — серебро; современье — тускломедная Всёдурь, пугливая выявленьем Духа Жизни (perpetuum
mobile) века Железа», — так начинался манифест Марева «Всёдурь», помещенный в одноименной брошюре 1913 г.
Брошюра являлась вторым изданием авангардной петербургской группы «Чэмпионат поэтов», заявившей о себе в том же году книжечкой Чэмпионат поэтов. Эта 16-страничная публикация с украшенной виньеткой
И. Мозалевского 2 обложкой была, к вящей радости критиков, датирована
«М. Невск, год 4887421».
Шестерка участников Чэмпионата продемонстрировала в альманахе
широкий спектр чужих достижений. В книжке нашлось место для декадентского эротизма (Иван Евдокимов), футуристического урбанизма в сочетании с попытками словотворчества и зауми (Чеслава Мальтанская),
символистских пейзажей Глеба Марева, акмеистической зарисовки (Бор.
Скоробогатко), эпатажа в духе Д. Бурлюка и А. Крученых (Ф. Соловьев) и
1

Ronen O. The Fallacy of the Silver Age in Twentieth-Century Russian Literature. Amsterdam, 1997 (Sign/Text/Culture:Studies in Slavic and Comparative Semiotics, Vol. 1); Ронен О.
Серебряный век как умысел и вымысел. М., 2000 (Материалы и исследования по истории русской литературы. Вып.. 4).
2
И. И. Мозалевский (1890-1975) — художник, график, книжный иллюстратор, художественный критик. Брат писателя В. И. Мозалевского (1889-1970). В 1913-16 гг. рисовал
виньетки, заставки, иллюстрации для петербургских журналов Аполлон, Аргус и Лукоморье. Позднее работал в Киеве, с 1920 г. в Берлине и Париже, в 1947 г. вернулся в СССР.

155

умеренно-модернистских экзерсисов Анатолия Пучкова. Завершалось издание маленьким манифестом «Брешь в голову читателя» с нападками на
«хромоногих акмеистов», «скорбника Брюсова» и И. Северянина («оказалось, он не только муслит стихи, но и дает концерты»).
Задняя сторона обложки сообщала читателю, что у «Чэмпионата поэтов» имеется «ректориат» 3, утопающий на момент публикации в «исключительном наплыве материала», в том числе присланных авторами «значительных» книгах и сборниках. Здесь же анонсировались намеченные к
выходу книги — «Плевки на зеркале» Мальтанской, «Голубые сумбуры» Пучкова, «Esomena (Механика)» Марева и «Уродные миги» Скоробогатко. Ни
одна из них, за исключением «Городских смен» Евдокимова (1913), в свет
так и не вышла.
Критика предсказуемо изничтожила альманах. В Дне В. Смельским (Т.
Глаголевой) отмечалось подражание кубофутуристам «в изобретении нелепых слов», «обветшалость и изжитость» литературного багажа, «лишь покрытого модным знаменем футуризма» 4. Критик Биржевых ведомостей
В. Боцяновский усмотрел в появлении «Чэмпионата поэтов» и прочей «обозной челяди» подражателей знамение близящегося конца футуризма: «В
сущности, эти чэмпионы имеют вид и значение факельщиков из бюро похоронных процессий. Они свидетельствуют о трупе» 5.
Наконец, в «Первом журнале русских футуристов» В. Шершеневич
назвал авторов Чэмпионата примазавшимися к футуризму «ловкими
бездариями» 6. К слову, футуристы остались недовольны журналом, и К.
Большаков сравнил стихотворный отдел (которым и ведал Шершеневич)
с Чэмпионатом: «Если 2 № нашего журнала будет таким же, как и первый, то мне кажется, его не следует и издавать. Более слабые сборники в
настоящее время разве только Чемпионат поэтов и благотворител из
провинции» 7.
Участники «Чэмпионата» ответили на критику уже упоминавшейся
брошюрой Всёдурь: Рукавица современью. Две из ее четырех страниц были заняты заумными стихотворениями Пучкова и нового автора — Вас.
Вероятно, подражание «Ареопагу» «Интуитивной Ассоциации Эго-футуризм» И. Игнатьева.
4
День. 1913, 23 дек. (приложение). Цит. по: Кеда А. А. Пучков Анатолий Иванович //
Русские писатели 1800-1917: Биографический словарь. Т. 5. М., 2007. С. 185.
5
Анчар [Боцяновский В.]. Обозная челядь // Биржевые ведомости. 1913. № 13832, 31
окт. (веч. выпуск). С. 5.
6
Г. Г.—[Шершеневич В.]. Чемпионат поэтов... [Рецензия] // Футуристы: Первый журнал
русских футуристов. 1914. № 1-2. С. 139.
7
Из записной книжки К. А. Большакова // Архив Н. И. Харджиева. Стеделейк музеум
(Амстердам). Папка 173. Цит. по: Крусанов А. В. Русский авангард 1907-1932: Исторический обзор. Т. 1. Боевое десятилетик. Кн. 2. М., 2010. С. 159.
3

156

Наумова, еще на двух расположился манифест, в котором Г. Марев провозгласил наступление «Конечного Века» поэзии. Футуристы и газетные рецензенты обошли Всёдурь молчанием, однако крошечное издание заметил известный киевский критик А. Закржевский. В книге Рыцари безумия: (Футуристы) (1914) Закржевский писал:
В Петербурге возник еще один лагерь футуристов, отчасти родственный кубо-футуристам, под названием «Чемпионат поэтов». Радикализм этой группы безудержен. «Пушкин, — говорят они, — золото, символизм — серебро, современность — тускломедная Всёдурь, пугливая выявленьем Духа жизни». Они также признают, что человечество у мертвой точки, что мир кончился, но стремления «Чемпионата» противоположны кубо-футуризму. В то время, как последний заявляет, что важно
лишь слово, как таковое (Крученых), «Чемпионат» идет против слова «поэтическим боксом», утверждая, что «слово сгнило в слюнявой жевательнице разума» и что язык в поэзии = О. Они признают лишь механичность,
движение, энергетику, последняя — для них вдохновенье. «Всёдурь», по
их мнению, должна окончательно утонуть в энергетике. Во многом они приближаются к акмеистам, на самом же деле идут в совершенно противоположную сторону, называя акмеизм «простодушием бараньего стада». К
слову и к книге «чемпионисты» относятся презрительно. «Использованная книга и колбасная кожура выметаются» — говорят они 8.
Таким образом, к рассуждениям О. Ронена можно добавить текст-посредник Закржевского — видимо, видимо, послуживший трамплином для
распространения понятия «серебряный век».
На этом краткая история «Чэмпионата поэтов», казалось бы, подошла к концу, однако после трехлетнего молчания в Петрограде под маркой
объединения вышла книга Г. Марева Первая арзология: Послеслов «Чемпионата Поэтов» (1916). Книга отличалась необычным, вытянутым по
вертикали форматом и содержала образчики «драматиз» — «арзологических» сочинений Марева. Здесь был также помещен достаточно невнятный и не лишенный милитаристских (по образцу Ф. Т. Маринетти) и шовинистических ноток («Петроград — центр культуры Обновленной Земли», «Верховенство Русского Искусства») манифест этого «первого Арзолога», провозгласившего себя «истребителем футура». В манифесте Марев
походя разделывался с литературными соперниками от Ф. Сологуба и А.
Ремизова «с компанией третьесортных поэтов» до «воров французской
Закржевский А. Рыцари безумия: (Футуристы). Киев, 1914. С. 126-127. В свою очередь, Г. Марев заметил книгу Закржевского и с удовольствием упомянул ее в своем следующем манифесте.
8

157

Символики (Бальмонт, Блок, Брюсов)», эго-футуристов и «безграмотных
переводчиков итальянского Футуризма (Кульбин, “будетляне”)». Положительной оценки, помимо «чэмпионов» В. Наумова и А. Серебряного (Пучкова), удостоились только И. Зданевич, М. Ле-Дантю, Н. Гончарова с М.
Ларионовым и «ассоциация “Blast’a” в Лондоне»9. Будущее, по мнению Марева, за «механическим мироощущением» и «архитектурно-строительным» путем «Арзологии + Синт.». Вместе с тем, некоторым «драматизам» Марева была присуща известная выразительность, и в целом Первая арзология стала главным достижением круга «Чэмпионата поэтов».
Закономерно возникает вопрос — что это был за круг и существовал
ли он вообще? А. Кеда справедливо предполагает наличие среди авторов
Чэмпионата ряда «вымышленных лиц», прежде всего «Чеславы Мальтанской» 10; «Вас. Наумов» из брошюры Всёдурь явно выглядит аватаром А.
Пучкова. Что же касается И. Евдокимова, то его, судя по дневниковой
записи от ноября 1913 г., заманили в альманах обещанием участия в солидном издании и к тому же, как цинично выразились бы в наши времена, «раскрутили на деньги»: «Как я ругаю себя, что связался с этими хулиганами... Взяли с меня деньги, обманули с предисловием... не показали ни одного из своих стихов... Впредь наука» 11.
Был ли еще одной «вымышленной личностью» наиболее заметный
участник группы «Чемпионат поэтов» — «загадочный», как принято его
аттестовать, и овеянный призрачной дымкой («марево») Глеб Марев? Мы
не располагаем никакими подтверждениями реального бытия Марева, за
исключением сомнительного автографа 12, в 2018-21 гг. долго скитавшегося по московским букинистическим аукционам. С другой стороны, некоторые биографические и стилистические черты текстов Марева роднят
его с Пучковым.
Без ответа остается и другой вопрос: являлась ли деятельность «Чемпионата поэтов» по существу пародийной — либо искренней попыткой
вплести свой голос в нестройный хор литературного авангарда? Крупнейший историк русского футуризма В. Марков склонялся к первой версии,
но все же, не испытывая «полной уверенности», включил манифест МаПодразумевался журнал английских вортицистов Blast, два номера которого вышли в
1914-1915 гг. Это никак не «мистификация», как предполагает А. А. Кеда.
10
Кеда А. А. Там же, с. 185.
11
РГАЛИ, ф. 1246, оп. 3, № 119, л. 7. Цит. по: Кеда А. А., там же, с. 185-186. Помещенное в альманахе стихотворение Евдокимова «Горилла» — уморительно смешной пример декадентского «эротического ужаса» и одновременно важный вклад в большой массив «обезьяньей» художественной литературы.
12
Владельческая надпись «4.II.914. Глеб Марев. СПБ.» на титульном листе книги Манифесты итальянского футуризма (М., 1914).
9

158

рева из Всёдури в качестве приложения в составленный им сборник манифестов русских футуристов 13.
Из всех авторов «Чэмпионата поэтов» известности добились лишь
И. Евдокимов и А. Пучков, соученики по историко-филологическому факультету Санкт-Петербургского университета, первый — как писатель и искусствовед, второй — как большевистский чиновник.
Иван Васильевич Евдокимов (1887-1941), сын флотского фельфебеля,
учился в земской школе и двуклассном министерском училище, побывал
торговцем, писцом, телеграфистом и статистиком; послу получения аттестата зрелости в Вологодской гимназии (1911) поступил в университет. В
1913 г., как уже говорилось выше, выпустил книгу стихов Городские смены. После революции жил и работал в Вологде, написал несколько искус-

И. Евдокимов

ствоведческих и краеведческих работ, посвященных Русскому Северу. В
1922 г. переселился в Москву, работал редактором в Госиздате, с 1925 г.
публиковал прозу и с 1926 г. целиком посвятил себя литературе. В конце
1926-197 гг. состоял в подвергавшейся травле группе «Перевал». Перу Евдокимова принадлежат сборники рассказов «Овраги» (1927), «У ТрифонаМанифесты и программы русских футуристов. Под ред. В. Маркова. Мюнхен, 1967.
Ср. в Истории русского футуризма, где Марков пишет, что стихи авторов Чэмпионата
«явно пародируют поэзию гилейцев» (одно повествует о горилле, в другом упоминаются “ораво-уродные гиперборейцы”)» (Марков В. История русского футуризма. СПб.,2000.
С. 183). Последний выпад, как нам кажется, не имеет никакого отношения к «Гилее» и
отсылает к акмеистическому журн. Гиперборей (1912-1913).
13

159

на-корешках» (1927), «Закоулки» (1932), повести «Сиверко» (1925), «Дорога» (1932), «На солнце» (1937) и др., романы «Колокола» (1926), «Чистые
пруды» (1927), «Зеленая роща» (1931), «Архангельск» (1933) и пр., биографии В. Сурикова, И. Репина, И. Левитана и другие сочинения.
Анатолий Иванович Пучков (1894-1973), сын поручика 6-го пехотного
Либавского полка, родился в Брест-Литовске. По окончании гимназии
поступил на математическое отделение Санкт-Петербургского университета, в 1912 г. перевелся на историко-филологический факультет, который так и не закончил, проучившись с перерывами до 1919 г. (был трижды отчислен за «невзнос платы», дважды восстанавливался).

А. Пучков

В 1912 г. Пучков выпустил сборник Юные аккорды — как точно отмечего в наиболее детальной биографической справке, «полулюбительский»
и содержавший подражания альбомной лирике первой половины XIX в. 15 В
неопубликованной автобиографии Пучков писал, что «в последующие студенческие годы напечатано еще несколько моих поэтических стихов-сборников, где я выступал как непримиримый враг среды и новатор — против
буржуазных устоев в культуре , против старой орфографии с буквой
15

Кеда А. А. Op. cit., c. 185.

160

“ять”, против шовинизма, даже с воззваниями против войны и за массовое
демократическое искусство»16. Как указано в автобиографии, одновременно Пучков занимался подпольной работой в «военно-боевой организации
большевиков».
В первые университетские годы Пучков посещал Пушкинский семинар С. Венгерова и Неофилологическое общество под руководством проф.
Ф. Брауна. Увлекшись футуризмом, стал называть себя «Анатолием Серебряным» и раздавать визитные карточки с надписью «Анатоль Сребрный.
Il futuristo» 17. На задней обложке его второй книги Последняя Четверть
Луны (1915) указаны прочитанные им в 1914 г. лекции: «О достижениях
и конце искусства Вчера» (Петербург, Тенишевский зал, 8 марта), «Футуризм Запада и России» (Псков, 3 мая) и др.18
В Последней Четверти Луны никаких «воззваний против войны» не
наблюдалось — напротив, наряду с подражаниями Северянину и Маринетти здесь содержались вполне милитаристские призывы: «Идемте все
на войну! На немцев, за Русь всюду с нами / Будешь двуглавый орел»
и т. п. Стихотворение «Георгиевскому кавалеру» было посвящено Н. Гумилеву; похоже, не столько мизерные поэтические способности Пучкова, сколько это посвящение вызвало гнев Гумилева, выступившего в Аполлоне с
крайне уничижительной оценкой сборника:
Анатолий Пучков — отличный образчик непоэта. Ему решительно нечего сказать, и он путается в словах и ритмах, как в каких-нибудь крепких
тенетах. В его стихах трудно разобрать, где кончается метафора, где начинается недоразумение. Самые редкие, самые звучные рифмы в них становятся тусклы, как «розы – грезы». В книге часто встречаются футуристические словечки, один из отделов определен, как вторая тетрадь «Русских
Символистов». Но не будем гадать, кто он, футурист или символист. Его
стихи вне этих определений, потому что, прежде всего, не принадлежат к
поэзии 19.

Машинопись с авторскими правками. Выставлялась на продажу аукционным домом
«В Никитском» (Москва) в апреле 2018 г. (Аукцион 115: Редкие книги, рукописи, автографы и фотографии). Очевидно, имеются в виду сборники «Чэмпионата поэтов».
17
Чудакова М. О., Тоддес Е. А. Тынянов в воспоминаниях современника (Сообщение) //
Тыняновский сборник: Первые Тыняновские чтения (г. Резекне, май 1982). Рига, 1984.
С. 100 (со ссылкой на рукопись Н. В. Яковлева).
18
Мы говорим о «второй книге», поскольку экземпляры означенной здесь как вышедшая книги Пучкова Первые созерцания (1912) выявлены не были.
19
Гумилев Н. Письмо о русской поэзии // Аполлон. 1915. № 10. С. 50-51.
16

161

В 1916 г. имя Пучкова появилось в стихотворении И. Бунина «Поэтесса», которое А. Ахматова считала обращенным к себе:
Большая муфта, бледная щека,
Прижатая к ней томно и любовно,
Углом колени, узкая рука…
Нервна, притворна и бескровна.
Все принца ждет, которого все нет,
Глядит с мольбою, горестно и смутно:
«Пучков, прочтите новый триолет…»
Скучна, беспола и распутна.
После Февральской революции Пучков участвовал в работе Союза деятелей искусств, представляя в нем, совместно с Н. Черкасовым, общество
«Мировые футуристы». После Октябрьской — ушел в «комиссары» и последовательно занимал ряд важных постов: зам. председателя Петроградской продовольственной управы, комиссар снабжения и распределения
Союза коммун Северной области (1918), зам. комиссара продовольствия
Петрограда (1919), зам. председателя Петроградского единого потребительского общества (1920). Выступал в печати по вопросам распределения продовольствия, ратовал за оказание продовольственной помощи
ученым. Многие литераторы, в том числе Ф. Сологуб, А. Ремизов, М. Горький (с просьбой выдать одежду и продовольствие А. Белому), В. Шкловский, студийцы Дома искусств обращались к Пучкову за помощью.
«Источники пропитания у меня такие: Каплун, Пучков, Горохр и т. д.»,
— записывал в дневнике К. Чуковский 2 января 1920 г. — «Пучков — честолюбив, студентообразен, б футурист, в кожаной куртке, делает
40 дел сразу, не кончает ни одного, кокетничает своей энергичностью —
голос изумительно похож на Леонида Андреева» 20. В сходном ключе, не
скупясь на выдумки и карикатурные штрихи, описал Пучкова Г. Иванов
в очерке «Анатолий Серебряный» 21.
Партийно-хозяйственная карьера Пучкова неожиданно прервалась в
1926 г., когда он был исключен из ВКП (б) за «бытовое разложение). После этого Пучков некоторое время занимался преподавательской работой
в Ленинграде и Москве, а в 1933 г. получил персональную пенсию по инвалидности в связи с расстройством нервной системы. Жил и скончался
в Подмосковье.

20
21

Чуковский К. Дневник 1901-1929. М., 1991. С. 136.
Иванов Г. Анатолий Серебряный // Сегодня (Рига). 1933. № 57, 26 февраля. С. 4.

ИСТОЧНИКИ

Чэмпионат поэтов. Обл. работы худ. Ив. Мозалевского. М. Невск: Чэмпионат
поэтов, год 4887421 [CПб.: тип. В. Андерсона и Г. Лойцянского, 1913].
Всёдурь: Рукавица современью. М. Невск: Чэмпионат поэтов, год 4887421 [CПб.:
тип. И. Флейтмана, 1913].
Марев Глеб. Первая арзология: Послеслов «Чемпионата Поэтов». Обл. И. Мозалевского. Петроград: тип. И. Флейтмана, 1916. 270 экз.
Пучков Анатолий. Юные аккорды [на тит.: Стихотворения]. CПб.: тип. «Печатный Труд», 1912. 300 экз.
Пучков Анатолий. Последняя Четверть Луны. Обл. И. Мозалевского. Пг.: тип.
«Реклама», 1915. 130 экз.
Закржевский А. Рыцари безумия: (Футуристы). Киев: тип. Акц. О-ва «Петр Барский в Киеве». 1914.
Анчар [Боцяновский В.]. Обозная челядь. // Биржевые ведомости. 1913. № 13832,
31 окт. (веч. выпуск). С. 5.
Г. Г.—[Шершеневич В.]. Чемпионат поэтов. С.-Пб. 30 к. Марков и Дуров. Каблук футуриста. М. 35 к. // Футуристы: Первый журнал русских футуристов. 1914. № 1-2. С. 139.
Гумилев Н. Письмо о русской поэзии // Аполлон. 1915. № 10. С. 50-51.
Иванов Г. Анатолий Серебряный // Сегодня (Рига). 1933. № 57, 26 февраля. С. 4. Подзаг.: «Неудачники от искусства на высоких постах в СССР».
Марков В. Ф. История русского футуризма. СПб.: Алетейя, 2000. С. 183-184.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Чэмпионат поэтов

5

Всёдурь: Рукавица современью

21

Г. Марев. Первая арзология

28

Приложения

А. Пучков. Юные аккорды

55

А. Пучков. Последняя Четверть Луны

88

А. Закржевский. Из книги «Рыцари безумия»

140

Анчар [В. Боцяновский]. Обозная челядь

141

Г. Г.—[В. Шершеневич]. Чемпионат поэтов...

144

В. Марков. Из книги «История русского футуризма»

145

Н. Гумилев. Из «Писем о русской поэзии»

146

Г. Иванов. Анатолий Серебряный

147

А. Шерман. Послеслов «Чемпионата поэтов»

155

Источники

163

Настоящая публикация преследует исключительно культурнообразовательные цели и не предназначена для какого-либо
коммерческого воспроизведения и распространения,
извлечения прибыли и т.п.

Навигация

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления