Красный Герцог [Владислав Хохлов] (fb2) читать онлайн

Владислав Хохлов Красный Герцог

Пролог

— Вы и правда чудесно сражаетесь на мечах, милорд! — Удивлённый возглас подхватила целая толпа приглашенных на бал селян.

В центре большого зала замка стоял владелец этого архитектурного памятника. Хозяином был полноватый, высокий мужчина в чёрном камзоле и жёлтых кюлотах, почти до середины груди свисала шикарная седая борода. Дружелюбно, не преследуя каких-либо личных целей, он пригласив в гости жителей ближайшей деревни, и решил поднять им настроение, продемонстрировать свои способности во владении мечом.

— Подскажите, пожалуйста, господин, что завлекло вас в эти места? Вы охотник, предпочитающий местную живность? А то, мы боимся вас разочаровать, тем, что здесь очень скудная животина, что в лесах, что в недалёком озере… — Почти половина жителей приняла приглашение на бал, и некоторые из них были так рады, что просто не могли удержаться оттого, что они могут на равных беседовать с достопочтимым господином-иммигрантом. Но некоторые из них просто были не в силах держать языки за зубами.

— Не волнуйтесь, господа! Я здесь не за охотой, если можно так сказать. Признаюсь, я кладоискатель. Долгие поиски привели меня как-раз в этот удивительный замок. Норденхайн. Слышал, что здесь когда-то был жуткий культ… — Местный барон, как он любил себя называть, получал удовольствие от всеобщего радостного настроения.

Хорошее вино позволяло всем говорить открыто и свободно, словно «со своими».

— Бросьте! Культ-то был, но люди были не совсем здоровые: никогда не показывались на глаза, вечно прятались у себя в стенах. Если они и пугали, то только тем, что были хуже духов.

— Хуже духов? — удивившись воскликнул барон. На секунду он даже подумал, что его гость перепил алкоголя.

— Это из старой сказки, господин. Хуже духов, в смысле, что они также прячутся, и их нельзя прогнать.

— Пониманию…

— Но если вы сюда прибыли ради культа, то что же вы ищете, позвольте узнать.

— Я ищу один куб, который, по легенде, может даровать бессмертие.

Глава 1 Оазис

Скрип половицы и громкий топот босых ног раздались по всему дому, они были слышны как в старом погребе, так даже и за пределами самого дома. Каждая деталь здания почти незаметно содрогалась от столь неосторожных действий; вибрации расходились по всем углам и тихо затихали в трещинах стен.

— Когда-нибудь ты точно сломаешь или ноги, или весь дом, — с небольшой улыбкой и усталым взглядом сказал Людвиг, стараясь сделать сыну замечание, но не пытаясь напугать или расстроить его.

— Кто бы ни сломал этот дом, это уж точно буду не я! — Как герой старого романа, гордо и громко проговорил Генрих. Он знал, как можно неожиданно и грациозно представить своё появление, и всегда любил громко заявить о себе перед всеми.

— Посмотрим… иначе мне придётся переделать весь дом. Кто знает, что может быть спрятано под старой половицей… — протяжно и тихо произнёс Людвиг. Слегка выделив в своих словах слабо скрытый посыл, он ожидал от своего сына ответной реакции.

Немного покраснев, Генрих опустил глаза вниз и тихо извинился перед отцом за случившийся шум и гам. На самом деле, Людвиг не знал, что его сын может что-то таить от семьи, но недавно, — в один прекрасный день, — одна из досок в дальнем углу второго этажа начала подозрительно скрипеть от малейшего нажатия. Реакция Генриха на брошенную приманку только сильнее подтвердила все догадки отца. После переезда в новый дом, он научился прислушиваться ко всем звукам, прекрасно отдавая себе отчёт в едва уловимых переменах.

Людвиг был рослым мужчиной, с приличной залысиной. Он два десятка лет работал в металлургическом цехе, пока в ходе аварии не получил ожог на половину лица. В тот момент у него уже рос первый ребёнок — Генрих, и очень скоро вся небольшая семья переехала за город.

Размышляя о секрете сына, он вспоминал, что тоже в этом возрасте делал тайники от своих родителей, и, прятал там то, что было бы стыдно выставить на всеобщее обозрение, или вовсе случайно забыть на видном месте. (Это могло сильно смутить непосвящённого человека.) Через этот этап взросления Людвиг проходил давно, и благополучно знал, что у каждого ребёнка должны быть свои собственные секреты. В основном это мог быть запас карманных денег на разные случаи жизни, резные фигурки обнаженных девушек или чудом взявшиеся эротические портреты и фотоснимки. Если Генрих будет повторять путь своего отца, каким тот прошел большую часть своей жизни, что было очень вероятно, что Генрих также вырастет хорошим семьянином, который в свою молодость пройдёт не лёгкий, но укрепляющий характер путь. Людвиг боялся только одного — взросление за пределами цивилизационного города мог отрицательно повлиять на подростка, что борется с бушующей ордой гормонов и новым «я».

Как бы долго Людвиг не работал с разными людьми, ему никогда не доводилось встречать тех, кто всё равно оставался загадкой для него. Видел ли его сын обнаженную девушку, а если и видел, то где? Как? Может, сорванец Вольфганг тянет Генриха на дно омута? Последняя мысль накинула сеть лёгкой дрожи на взрослого мужчину. Вопросы давались сложно, — их было много, — и Людвиг тонул в них, как в океане, без спасательного круга. На некоторые вопросы он не хотел получать ответы, но чувствовал, что рано или поздно всё узнает сам. Он всего лишь хотел быть ближе к сыну, чтобы помочь ему там, где сам раньше не получал должного внимания.

— Где все? — неожиданно спросил Генрих. Этот вопрос вывел Людвига из оцепенения. Это был тот самый спасательный круг, который хоть и на время, но вытянул его из неукротимых вод рассуждений.

— Мать ушла к колодцу за водой; Анна, наверное, спит — я ещё её не видел этим утром. Проверишь? — Из-за резкого стечения мыслей, Людвиг с неприятной медлительностью ответил на вопрос сына, но всё же смог выдать ответ, и заодно нашел способ на время занять Генриха.

Генрих развернулся и пошел обратно наверх по старой деревянной лестнице, каждая ступень которой скрипела под его весом. Самым же запоминающимся звуком выделялась последняя ступень, при нажатии на которую помимо скрипа было слышно, как трутся друг о друга гвозди, что были ненадежно вбиты. Выглядело это очень некрасиво, и ни у кого почти не получалось найти время, чтобы убрать это безобразие. Таким образом они оставались на своём прежнем месте, и все к этому привыкли. Поднявшись, юноша смотрел вдаль коридора на закрытую дверь, что была на пару голов выше его. Она имела бурый древесный цвет по бокам, и в самой двери, в щели досок были заложены цветы: лилии, ромашки и орхидеи. Из всего дома, эта дверь выделялась сильнее прочих, она выглядела вычурной, необычной, словно, пришла из сказок. Порой, когда цветы были свежи и душисты, складывалось ощущение, что если открыть дверь, за ней можно увидеть красивый сад, где пчёлы летают с цветка на цветок, перенося пыльцу на своих маленьких ворсистых лапках, а бабочки в танце порхают между кустами, выискивая сладкий нектар. Даже слабо ощутимый запах наводил бурное воображение на игру образов, уже рисуя где-то вдали красивые водопады и высокие деревья.

На сколько бы сильным не было воображение у Генриха, но все образы были уничтожены противным скрежетом металлических петель. Магия цветов улетучилась, её заменила полутемная комната, полностью укутанная в томный синий цвет, что просвечивался через плотные шторы. Теперь в голове был не цветущий сад, а мертвенно неподвижная океанская пучина.

«Ну да… как спать, так первая, а как работать — последняя» — подумал Генрих, слегка закатив глаза и медленно продвигаясь ближе к окну. Он осторожно ступал на пол, надеясь ничего не пнуть и не сломать. Но Генрих всё же что-то задел, — он наступил на что-то маленькое и хрупкое, что под его весом болезненно хрустнуло. Замерев на секунду, он не понимал, что именно лежало под его ногой; всё никак перед глазами не появлялась картина, что это было и что оно делало на полу. Убрав ногу в сторону, а также надеясь, что это был последний «сюрприз» от сестры, Генрих продолжил свой путь. Подойдя вплотную и крепко сжав грубую ткань в руках, он резко раздвинул шторы в разные стороны и, солнечный свет моментально наполнил всю комнату, сильно ослепив молодого человека. Поморщившись с закрытыми глазами, он уже представлял события, что происходят за его спиной. Ориентируясь по знакомым звукам, он создавал в своём воображении подробную картину происходящего.

Медленное и неловкое движение в кровати и звук трения одеяла о наволочку говорили о том, что Анна повернулась к окну, или наоборот — отвернулась от него. Но негодующее мычание под нос, — которое она издала при этом, — говорило о том, что девочка отвернулась. Генрих уже давно заметил, что если дать его сестре волю и не разбудить её вовремя и окончательно, то она будет спать еще дольше и напрочь перестанет реагировать на окружающие раздражители, пока солнце совсем не окажется в пиковой точке. Взяв двумя руками тяжелое одеяло, под которым укрылась Анна, Генрих одним ловких движением смог его поднять и откинуть в сторону. Под одеялом находилось тело маленькой девочки, которая свернувшись калачиком положила свою румяную щёчку на ладошку. Темно-зеленая пижама и черные распущенные волосы создавали вид того, что вместо хрупкой маленькой девочки на кровати лежит очень большой цветок, словно королева сказочного сада. Мягкие очертания лица, карие глаза, — что она унаследовала от матери, — и хрупкое телосложение вызывало умиление у всех, кто смотрел на Анну. Ещё сильнее оно возникало тогда, когда она наряжалась в своё платье, которое у неё было только одно. Его специально купили Анне на день рождения, тогда Генрих поехал с матерью в город, чтобы помочь ей с «особыми делами».

Прошла пара минут, а Анна всё ещё лежала, без какого-либо желания просыпаться. «Уснула?» — удивился про себя Генрих. Стоило ему сделать только шаг в сторону кровати, как в него сразу же полетела одна из подушек у изголовья.

— Какое зло я тебе сделала, братик?! — Анна была шокирована такой наглостью со стороны родного брата, — её огорчил тот факт, что её так грубо разбудили. — Убирайся прочь! — кричала она вслед другим выпущенным снарядам. Несмотря на небольшие размеры и детские ручки, Анна превосходно бросала всё, что попадалось ей под руку.

Генрих не собирался просто стоять столбом под градом из постельной принадлежности, ибо стоя как статуя на одном месте, он казался глупым и слабым, не способным на «достойный» ответ. Вытянув руки вперед, он ждал начало своего хода, как в шахматах; главное — выбрать правильное время для совершения важного стратегического манёвра, идеально сочетая атаку и защиту. Словно полководец он уже представлял овации и хвальбу, за столь умелый трюк, что будет неожиданным для противника. И вот, игра: летит следующая подушка, укутанная в белую наволочку с вышитыми на ней листьями. «Как грубо Анна относится к тому, что делала её мама» — успел сказать самому себе Генрих. Когда же подушка Анны подлетела на достаточное расстояние, юноша сразу понял, что момента лучше он уже не подберёт. Поймав летящую подушку в руки, он заводит её через голову за спину, принимает стойкое положение ног и концентрирует точки опоры чтобы не упасть, и уже сосредоточившись на мишени в виде головы своей сестры, приготовился привести все напряжённые мышцы в дело!

Генрих резко замер — его отвлёк пронзительный хлопок со стороны двери.

Неловкая тишина заполнила всю комнату, полностью уничтожив прежнюю шумную и слегка радостную атмосферу. Людвиг стоял на пороге комнаты, упираясь рукой в дверную раму, на полусогнутых ногах он переводил дыхание. Анна и Генрих замерли и пристально смотрели на ворвавшегося в комнату отца. Мужчина стоял неподвижно в дверном проеме и сверлил взглядом сына. Всем было понятно, что сейчас будет долгий разговор на очень неприятные темы. «Нельзя потакать детскому поведению своей сестры, ты так только награждаешь её за баловство, а не воспитываешь», - уже прозвучали знакомые фразы отца в голове Генриха. Он понимал, что всё именно так и будет.

— Пойдем вниз, — приказным тоном сказал Людвиг.

По интонации уже было понятно, что он не собирается быть столь добрым и ласковым, каким был пять минут назад. Опустив подушку на пол и стиснув зубы, Генрих пошел вслед за отцом. Он не боялся его, а любил и уважал, но когда его самого ругали — это создавало сильно неприятное чувство собственной вины. Но даже несмотря на это, Генрих понимал, что нужно терпеть и идти к трудностям с высоко поднятой головой.

«Если ты проявляешь грубое поведение по отношению к любимым или же нарушаешь общие правила, то надо платить за свои поступки», — эта простая истина уже давно отпечаталась в голове Генриха. Каждый раз он вспоминал один страшный давний случай, когда ему было лень поливать огород, и в итоге половина растительности погибла под палящим светилом. Тогда его семье приходилось есть меньше, а также недоедать и экономить на самых простых продуктах. Это было ужасно. Хуже всего доставалось Петре: мать семейства не могла смотреть как её чадо голодало, поэтому половину своей порции отдавала сыну. В добавок к этой беде, она была беременной, из-за чего часто болела и чувствовала сильную слабость. После рождения Анны, Генрих связывал её раннюю болезненность и слабость именно с тем самым происшествием. В тот момент он слишком быстро вырос, позабыв, что такое беззаботное детство.

Но даже несмотря на такое мрачное прошлое, иногда эмоции брали верх над логикой и осторожностью, как сейчас, когда он баловался с Анной, позволяя кидать ей мамины подушки. Он шел вслед за отцом, уже зная заранее, о чем пойдёт речь. Как только они спустились вниз, Генрих решил не затягивать со всем и сразу решил признать свою вину.

— Я опять всё испортил, да? — Поднимая виноватый взгляд с пола на отца, Генрих смотрел прямо в его голубые глаза.

— Если ты уже понимаешь, что натворил, то всё не так уж и плохо. Главное, чтобы ты это помнил. — Людвиг говорил это достаточно отстранённо, словно преподаватель в лекционном кабинете. — Что у вас стряслось? — пытаясь уже загладить своё любопытство, мужчина начал менять тему — не каждое утро он мог слышать пронзительный крик собственной дочери.

— Анне не понравилось то, что я её разбудил, и она начала в меня кидать подушки… — со стыдом начал рассказывать Генрих, опасаясь того, что отец начнёт его подтрунивать.

— Не ранен? — с удивлением и лёгкой насмешкой в голосе спросил Людвиг.

— Не сильно, пару дней без тяжелого труда и постельный режим поставят меня на ноги, — пряча улыбку ответил Генрих.

— Ой, не заставляй меня подниматься за подушками, чтобы тебя, — такого мучающегося в агонии бедолагу, — добить.

После этой фразы кухня заполнилась легкими смешками, которые унесли с собой за пределы дома грубую атмосферу, что царила там минуту назад.

— Ты же понимаешь, Генрих, что твоя сестра не совсем здорова. Каждый день мы боимся, что может случиться что-то ужасное. Я с самого её рождения боюсь каждой её бурной реакции. — Людвиг резко переменился в лице, и надеялся в том, что Генриху никогда не придётся проходить через похожий путь. — Петра думает, что это особенность взросление вдали от города, но я не верю ни в какое «уединение с природой» и понимаю, что девочка больна. Она больна чем-то, может, и не опасным, но не совсем обычным…

— Что у нас на завтрак? — спускаясь по лестнице спросила Анна своим нежным, слегка писклявым голоском. — Я проснулась и хочу кушать, — продолжала она, протирая свои глаза, что никак не собирались окончательно раскрыться.

— Кушать мы все хотим; я достану заготовки, а вы пока подумайте, что скажете маме насчёт её подушек, — вставая со стула, Людвиг продолжал поучительную беседу, заполучив в своей аудитории нового слушателя. Он действительно представлял себя учителем, ибо его жена ни один раз говорила, что его грубый и властный голос привлекает к себе внимание.

— Конечно же мне отвечать. Я это начала, я и закончу.

— Неужели ты становишься взрослой и ответственной? — ехидно сказал Генрих, повернувшись к сестре.

— Из нас двоих кто-то же должен быть первым, — с насмешкой отрезала Анна, не поддаваясь на шуточные провокации брата. Где-то из угла кухни раздался слабый смешок Людвига.

«Где она научилась таким ехидным словам?» — подумал Генрих. Он, конечно, слышал от матери, что девочки растут быстрее, но чтобы настолько! Она уже шутит, как шутил он в свои пятнадцать лет. А сама ведь в два раза моложе этого возраста! Уже открыв рот, чтобы попытаться также ехидно ответить своей сестре-зазнайке, он был грубо прерван отцом, который решил своевременно остановить на корню новый конфликт среди детей. Хлопнув ладонью по мебели, он привлёк к себе всеобщее внимание:

— Сейчас самое время «взрослому и ответственному» проверить грядки и заодно позвать его маму к завтраку.

— Мама, еще не ела? — удивился Генрих.

— Нет, ждала вас.

Услышав это, Генрих сжал кулак, вспоминая ту холодную осень, когда по его халатности и лени голодала мать. Сейчас, даже если в доме останется последняя крупинка каши, он отдаст её матери и сестре. Генрих развернулся к выходу и собрался идти звать Петру.

На улице было прохладнее, чем дома. Несмотря на тёплый день, в доме работала печью, что находилась на первом этаже и обогревала всё здание. Снаружи дома дул холодный ветер, Генрих ощущал тёплые прикосновения солнечных лучей через лёгкую рубашку. Приглядевшись к рабочей территории, он высматривал свою мать, которая должна, согнувшись, собирать созревшие овощи. Точное местоположение было сложно высмотреть, так как высокие зелёные клубни закрывали обзор и прятали нужные для ориентиров тропинки между ними. «Значит, придётся прибегнуть к плану Б» — подумал Генрих и, вдохнув полную грудь воздуха, крикнул: «Мама!»

Не прошло и минуты, как среди огромного множества кустов и стеблей показалось движение. Над всеми грядками и листьями возвысилась Петра; белая голова показалась над растительностью, что служила пищей для всей семьи. Её светлые волосы были заплетены в одну длинную косу, которая едва дотягивалась до копчика. Мать семейства не так сильно ухаживала за волосами, как это делала Анна; по сравнению с ней, её волосы были жесткие и грубые; единственный должный уход, что они получали — полив водой раз в неделю. Когда Петра встала в полный рост, ветер сразу же поднял эту дивную косу и позволил той плыть в своём извечном течении. На ветру она казалось легкой, и солнечные лучи перекрашивали волосы в самый золотистый и блестящий цвет. Это выглядело так, будто бы солнце отрастило длинные локоны, которые при одном лишь взгляде, болезненно щипали глаза.

Петра была строгой, крепкой, но очень чувствительной женщиной — учитель по профессии и призванию. Однако на своих детей она ни разу не повышала голос. Тяжело было хоть когда-нибудь увидеть её в злом расположении духа, или и вовсе негодующей на что-то.

Мать семейства медленно пошла к своему сыну и, с каждым её шагом, Генрих мог более внимательно приглядеться к своей матери, и к тому, как именно она выглядит этим летним утром. Он увидел, что её карие глаза отображали бессилие и усталость, и под ними красовались слабозаметные фиолетовые пятна. «Опять мало спала» — подумал Генрих, смотря на Петру, с угасающей улыбкой. Он жалел маму и сочувствовал ей; ему было тяжело видеть, как она отдаёт себя всю для семьи, почти и не задумываясь о себе самой. Наблюдая схожую картину каждый раз, он всё сильнее и сильнее пытался помочь матери во всем, но и этого было мало. Вместо неё, он хотел жертвовать собою, но не дать сделать это ей.

— Ты опять не спала… — произнёс с небольшой грустью в голосе Генрих.

— Я спала… просто меньше, чем обычно.

— И что ты делала ночью? — начал свой расспрос юноша.

— Я подумала, что нам вскоре нужна будут новая одежда на зиму; говорят, что она будет очень холодной.

— Кто говорит?

— Приметы.

Услышав это, Генрих недовольно нахмурился. Он знал, что в его семье есть человек, который мог, будто на самом деле, смотреть в будущее, и имел идеально точное чутьё на любое важное события. Петра, конечно, решила не спрашивать совета у мужа, а смотреть, что скажут какие-то там «приметы». Будучи озадаченным данным ответом, Генрих стоял и думал, что его мать хочет для своей семьи то, что просто не подвластно человеку, и, пытаясь добиться этого, только сильнее губит саму себя. Никто не способен на это, в этом и есть суть семьи, что её члены дополняют друг друга, и их узы создают прочные взаимоотношения между ними, что помогает им в различных бедах. «Нужно будет спросить у отца, что он думает. Может, мама зря старается», — к такому умозаключению пришел Генрих, выслушивая слова матери.

— Ты, наверное, еще не завтракал… Надо пойти и поесть, — прервав размышления сына, сказала Петра.

Она медленно отошла в сторону и попыталась обойти Генриха, параллельно надеясь не наступить на грядки. Уже будучи за его спиной, она почувствовала, как её сзади обнимают тёплые руки, и остановилась. Ей были приятны эти объятия, она таяла в них, чувствовала себя защищенной и нужной. Бережно поглаживая руки своего сына, она успокаивала его, потому что как настоящая мать, она нутром ощущала, как его что-то тревожит.

— Мама, я знаю, что я не на многое способен, но… если тебе в следующий раз понадобится помощь, хоть даже в женских делах то, пожалуйста… Пожалуйста, позови меня, или Анну, или папу, незачем всё делать самостоятельно, мы же есть друг у друга не просто так!

Эти слова растрогали Петру, она повернулась лицом к сыну и увидела, как из его голубых глаз текли ручьи слёз. Она не выдержала тех слов что услышала, и вид плачущего сына, вид который она не видела уже очень давно давили на неё. Это было как удар в самое слабое место, и она почувствовала нужду в утешении, которое она нашла в его объятиях. Так они стояли несколько минут, — они могли простоять и дольше, если бы не заурчали их животы. Эта нахлынувшая неловкость позабавила обоих, и они тихо посмеялись над тем, что так сильно испортило столь трогательный момент.

— Пошли, Генрих, утром у нас будет вкусный суп из гороха и картошки, — улыбаясь сказала Петра, вытирая слезы с его набухших щёк.

— Все твои супы вкусные, мама!

Они высвободили друг друга из крепких объятий, но и не остановились на этом: погладив по светлой голове своего сына, Петра вместе с ним направилась в сторону дома. Зайдя внутрь и переступив порог, они поймали на себе взгляд остальных членов семьи: Людвига и Анны. Они вместе удивлённо смотрели на прибывших, вернувшийся Генрих и Петра тоже удивлённо уставились в ответ. Одни не понимали, почему у других красные глаза, другие не понимали причины столь пристальных взглядов.

— Что у вас случилось? — спросил их Людвиг, наконец прервал минуту молчания.

— Всё в порядке, просто обсуждали планы на день, — ответила ему Петра, вытирая свои глаза от слёз.

— Всё настолько печально?

Хоть ответа жены Людвигу было мало, но он почувствовал, — как обычно, — что всё не так критично, как может казаться на первый взгляд. Генрих и Петра прошли за стол, и вся семья дружелюбно смотрела друг на друга, вдыхая приятный запах вареного картофеля и гороха. Суп Петры действительно был вкусным. Был ли он таким из-за того, что его делала любящая мать, или же потому, что в нем были особые специи, которые идеально гармонировали с основными ингредиентами? Генрих надеялся, что когда-нибудь, и Анна сможет так же готовить. Время трапезы проходило тихо, все спокойно и молча ели, один раз Анна просила хлеб у отца, иногда можно было слышать то, как Петра остужает часть супа в ложке, чтобы тот не обжигал рот и не вызывал дискомфорт. Такое же поведение и особенность в виде повышенной чувствительности к температуре имел и сам Генрих.

— Мама… — раздался тонкий и слегка жалобный голосок Анны.

Все замолчали в ожидании продолжения, но Анна не спешила, точнее, она поспешила с началом и не знала какие стоит подобрать слова, чтобы признаться в недавнем происшествии. Все заметили, как девочка начала нервно ковыряться в пустой тарелке.

— Что такое, деточка? — спросила её Петра, не дожидаясь продолжения слов дочери.

— Сегодня утром я кидалась твоими подушками, и боюсь, что, наверное, порвала их. Прости меня, пожалуйста… — Анна говорила грустно и медленно, поднимая взгляд с тарелки вверх.

— Ничего страшного! я посмотрю на подушки и проверю, всё ли с ними в порядке. Их всё равно надо было давно заменить на новые. — Петра не осуждая своего ребёнка за обычные шалости, а говорила спокойно и ласково.

Наличие дополнительной работы для Петры не понравилось Людвигу, но стиснув зубы и крепче сжав ложку, он молча сидел дальше, не смея оспаривать осмысленные решения его жены — матери его детей. Но параллельно этому, Петра уловила взгляд своего сына на себе, в этом взгляде читалась просьба, или даже мольба. Она понимала, что хочет от неё Генрих, и вскоре добавила: «Можешь мне с этим помочь, мы посмотрим на подушки и зашьем их при необходимости; если что, сможешь даже сделать их лучше прежних».

Эта необычная новость обрадовала Анну, она была счастлива от того, что мама попросила её о помощи, ведь она взрослая, а взрослые часто помогают друг другу с полезными и важными делами.

Генрих внимательно осмотрел свою семью. Он безумно радовался тем моментам, когда все собирались вместе, даже за обычной трапезой. Смотря на мать и отца, он вспоминал историю их первой встречи: из учебного заведения Петры были отправлены студенты на металлургический завод, этакая экскурсия в помеси с рекламой возможного места работы. Петра почти сразу приглянулась Людвигу. Металлург долго ухаживал за ней, и однажды она сказала ему: «да».

Конец завтрака был уже менее эмоциональным, чем в самом начале, все спокойно сидели за едой, иногда спрашивая друг у друга что-то новое и важное. Уже после завтрака Генрих знал, что его ждёт несколько часов полевых работ. Он встал из-за стола, убрал свою тарелку в тазик с водой и поблагодарил мать, за столь вкусную пищу. Выйдя на крыльцо, он встал рядом с отцом, что своим взглядом осматривал огородное поле.

— Сегодня, всё как обычно, — сказал Людвиг, поворачивая голову в сторону сына.

— Полить сорняки, вырвать грядки, закопать забор вдоль оврага и проверить целостность дыр под домом? — улыбаясь спросил Генрих.

— Я, кажется, не был шутом, в кого ты у нас такой весельчак?

— Чистый воздух и теплое солнце позволяют вырасти самым разным плодам! — театрально ответил Генрих.

Этот небольшой диалог отбросил Людвига обратно в океан старых мыслей и переживаний, с рассуждением о том, как может повлиять на взросление сына столь длительная жизнь за пределами города, вдали от прочего общества и цивилизации.

Людвиг начал спускаться по ступеням веранды вниз, и спустившись пошел в сторону гигантского, серого и грязного тента, под которой была семейная машина.

— Ты куда? — удивленно спросил Генрих. Он не часто видел то, что его отец собирается в город. Обычно он это делает раз в две или три недели, и тем более не в такую рань. Только в город и ехала эта колымага, потому что в лес на ней — громко, а к соседям — дорого.

На счёт денег семья могла не беспокоится, ибо после переезда у них была возможность сохранить некоторые средства. В самые богатые на урожай года, они даже отправлялись в город, где продавали свежие и сочные овощи.

— Я должен навестить друга в городе, есть к нему одна просьба и пара вопросов, — произнёс Людвиг.

— Сейчас? не проще написать письмо и отправить через неделю с почтальоном?

— Сейчас. Нужна ещё будет овчина, попрошу потом Петру сделать к осени тёплую одежду.

То же самое говорила и Петра. «Неужели отец тоже по приметам смотрит свои прогнозы, или мама посредством долгого общения с папой научилась некоторым трюкам?» — подумал Генрих.

Перед крыльцом они разделились: отец пошел в противоположную от сына сторону. Генриха ждали старая деревянная мотыга, два ведра, молоток и небольшая коробка ржавых гвоздей. Отец же нашел в своём направлении старый автомобиль фирмы «Brennabor», который мирно ожидал его под тяжелым и толстым тентом; эту машину Людвиг несколько лет назад смог воскресить из мёртвых. Её ему дали даром, — точнее то, что от неё осталось; она попала в аварию по абсолютной нелепице, так как ей управлял один неисправимый, по крайней мере до той катастрофы, пьяница. В ходе происшествия, человек и его железная колесница оказались в плачевном состоянии. Машину должны были сдать на металлургический завод для переработки, но Людвиг уговорил отдать её ему. Больше года он потратил на её восстановление и, в конечном итоге, у него получилось, — этот автомобиль уже давно служит ему и его семье верой и правдой.

Когда Генрих выходил из сарая с инструментами в руках, он видел, как вздымается в небо огромный тент, и, Людвиг освобождал свою красавицу для проверки перед поездкой. Это зрелище остановило Генриха, он смотрел на то, как его отец бережно относиться к своей машине, словно к старой реликвии. Людвиг подробно осматривал каждый сантиметр, проверял шины, окна и механизмы под капотом. Генрих надеялся, что когда-нибудь он сможет на ней прокатиться, взяться руками за её кожаный руль и ехать куда глаза глядят. Только для этого нужно будет учиться, учиться и учиться. Пока Генрих уделял своим мечтам долгие часы, сам Людвиг не горел идеей о таком необычном подарке. «Самое ли сейчас для этого время? Или лучше подождать пока отец сам мне предложит?» — размышлял Генрих, не зная, как более грамотно намекнуть отцу о своих желаниях. Каким бы не было прекрасным вид заботливого отца и его машины, Генриху всё же стоит идти работать в огороде. О машине он сможет подумать еще много-много раз.

Генрих принялся за работу, не отвлекаясь на посторонние искусители. Он опустился на колени и начал вырывать сорняки из мягкой, тёплой почвы. Большинство из них вырывались с легкостью, другая же часть наоборот поддавалась очень тяжело, поэтому иногда приходилось подкапывать землю под ними. Через несколько минут не очень интересной и муторной работы, Генрих уже слышал, как заводится двигатель отцовской машины, как громко с хлопком закрывается дверь, и машина начинает своё движение. Генрих знал, что отца можно не ждать дома еще шесть или семь часов. Ему потребуется два часа пути в город и обратно, и ещё часа четыре на необходимые там дела. Отец мог вернуться и раньше, но это было маловероятно.

Рутинная работа по истреблению огромного скопления сорняков продолжалась. В особо густых местах, Генрих был вынужден замедлять темп работы, чтобы случайно не вырвать то, что должно оставаться дальше в земле. Уже через пару десятков минут, эта работа была завершена, остальная часть сегодняшних заданий была пригодна для стоячего положения, и тогда его ноющая спина сможет отдохнуть от долгого напряжения. Он пошел к колодцу, из которого вся семья брала воду для питья, готовки и полива огорода.

Колодец появился почти сразу после постройки дома; его выкопали за три дня, и, потом, он стал таким же ценным местом для поддержания жизни семьи, как и сам огород. Его точная глубина была никому не известна, потому что он впадал в подводную реку, размеры и продолжительность которой также были загадкой. Опуская ведро на веревке до водной глади, Генрих думал, что будет если в этот колодец упасть: сколько будет он лететь до воды; какая там глубина; сколько он сможет проплыть до поверхности или до следующего колодца и т. д. Задумавшись об этом, он слабо почувствовал, как медленно веревка сама по себе начинает уходить из его рук, и все стало понятно — ведро наконец-то достигло воды и теперь просто пытается уплыть дальше по течению. Вытащив ведро из колодца, Генрих понёс его к огороду. Несколько раз Генрих ходил между грядками и колодцем туда-сюда, уставая и засыпая в этой надоедливой рутине.

После полива, Генрих решился пройтись мотыгой между грядками, чтобы убрать оставшиеся корни от сорняков. Это, пожалуй, была самая легкая и интересная работа, потому что ему не приходилось ползать на коленях и не нужно было носить тяжелые вещи. Тут было куда проще представить что-то более новое и приятное, и сейчас, он вообразил то, что сдирает чешую с гигантской рыбы. Он бережно проходил вдоль всех рядом, не оставляя на рыбёшке ни единой чешуи.

— Работаешь не покладая рук, да? — раздался откуда-то поблизости неожиданный голос.

Эта фраза нарушила окружающую идиллию молчания и бурную фантазию заработавшегося юноши. Вслед за этим и смолкли звуки трудовой деятельности.

Генрих поднялся и повернулся в сторону незваного гостя; он увидел своего старого друга — Вольфганга. Это был молодой юноша, на полтора года старше самого Генриха, и сильно отличался от него, как внешностью, так и поведением, даже несмотря на то, что они росли почти в одинаковой обстановке вдали от городов. Своей наружностью Вольфганг имел некую схожесть с полевой мышью: у него был длинный и острый нос, а маленькие глаза всё время бегали как-то особенно притворно и хитро. Вольфганг любил улыбаться, и делал это во все зубы, некоторых из них он лишился в ходе драк и неудачных падений. Последняя деталь только усиливало его схожесть с грызуном. По нему было видно, что он человек не острого ума, но очень хитрый и злопамятный. Вольф вальяжно стоял между грядками, почти наступая в одну из них. На нём была одета рванная куртка и поношенная обувь — столь привычный костюм для грязных работ на свежем воздухе.

— Мы могли бы куда-нибудь пойти. Сегодня хороший день для приключений. Я бы отправился к реке или в лес, — не долго раздумывая, продолжал Вольфганг. Даже не давая и секунды своему собеседнику, чтобы что-то ответить. — Если повезёт, мы можем найти что-нибудь или кого-нибудь интересного.

— Вольф опять что-то задумал? Наша прошлая прогулка чуть не закончилась тем, что ты мог легко лишиться глаза, — ответил ему Генрих, морща своё лицо и демонстрируя лёгкую усталость.

— Тот поросёнок был слабаком! я мог его сразить, если бы ты не напугал его. — После похвалы самого себя, ухмылка Вольфганга становилась всё шире и шире, он будто пытался доказать, что Генрих в чем-то не прав, хотя тот просто хотел защитить друга. Вольфганг был одним из тех людей, которые в начале делают, а только потом думают.

Если бы каждому из них пришлось рассказать «ту самую историю», к ходе которой Вольфганг мог «потерять глаз», то Генрих рассказал бы её максимально приближенно к правде. Но, доверяя больше объективной оценке, а не ещё достаточно созревшему и богатому воображению Генриха, то можно всё описать куда проще и прозаичней: неделю назад мальчики отправились в лес; разыскивая что-нибудь увлекательное и новое, один из них полез в густые заросли терновника, откуда слышал странные звуки. Благополучно запутавшись в ветвях, Вольфганг случайно встретил маленького дикого поросёнка. В его глазах, этот страшный зверь, размером чуть меньше средней домашней кошки, был ужасающим и опасным. Вольфганг начал кричать, — как он говорил: отпугивал зверя, — и тем самым заставил поросёнка бежать, как и многих других животных в радиусе более километра. Генрих же, услышав крики друга, сам полез в кустарник, пытаясь вытащить того из беды. Учитывая, что после того, как не выросший кабан сбежал, и рядом находился Генрих, то на него и упали обвинения в поражении Вольфганга.

— Значит, ты хочешь к нему вернуться?

— О да, теперь-то я готов! — ответ Вольфа был громким и, излишне самоуверенным.

— К чему? Ты тогда уже «мог сразить его». К чему тебе быть готовым?

— Сделать это еще быстрее.

Закончив свою последнюю фразу, Вольфганг потянулся рукой себе за спину и достал из заднего кармана небольшой сверток. Развернув его, он продемонстрировал Генриху самодельный нож. Он был коротким, ржавым, и будто бы сделан ужасно неуклюжим человеком.

— Где ты его достал? — поинтересовался Генрих.

— Веришь, не веришь, а его я сделал сам! закончил ещё вчера вечером и потратил на это весь день. Недавно нашёл старое ржавое лезвие, — когда-то принадлежавшее кухонному ножу, — взял деревяшку и заклеил всё древесной смолой. — Гордость распирала Вольфганга, он медленно и довольно размахивал ножом перед собой, рассекая воздух.

— Как по мне — хлам.

— Как по тебе… — передразнил его Вольфганг. — Ты не видишь мир дальше своего огорода, постоянно тут пропадаешь. Давно бы бегал в лес или к реке. Ты такими темпами мир не увидишь, а останешься здесь, как огородное пугало. — Эти слова звучали, как презрение, но Генрих знал, что Вольфганг, просто пытается взять его на «слабо».

— Лучше сидеть уставшим и грязным в огороде, чем на пеньке с ноющими ушибами и ссадинами после драк с местной дичью.

— Но ты же будешь поддерживать меня?!

«Проклятье!» — подумал Генрих. Вольф опять поймал его. Если с ним что-то случиться, то Генрих будет первым, к кому придут с вопросами и претензиями. Может, Вольфганг и глуп, но он не заслуживает того, чтобы с ним случилось что-то плохое.

— Конечно, я тебя поддержу… — ответил с грустным вздохом Генрих.

— Отлично! сейчас и пойдём! — Вольфганг получил то, чего добивался последние несколько минут.

Завернув свой нож обратно в тряпки, он начал убирать его в задний карман своих штанов, но не рассчитав силы проткнул лезвием всё, что находилось у того на пути. Недолго постояв на месте, он подумал, что лучше будет если потом он сделает ножны. Деревянные, резиновые, без разницы — главное, что ножны. Без них будет очень неприятно, если он себя ранит и чем-нибудь заразится.

— Дай мне пять минут: надо проверить забор у оврага и фундамент дома. После этого, пойдём за твоим кабаном. — Поднимаясь на ноги, Генрих прихватил все свои инструменты и отправился в сарай, чтобы сложить ненужные и оставить только молоток и гвозди.

Он ожидал, что Вольфганг пойдёт с ним и составит ему компанию, или для разнообразия расскажет что-нибудь скучное и неинтересное. Этого не случилось. Генрих начал проверять забор, что ограждал его дом от соседнего оврага, совершенно один. Вся эта конструкция была необходима, чтобы Анна будучи маленькой, не могла свалиться случайно вниз. Также забор мешал лесной живности проникнуть ночью на территорию огорода. В основном все эти баррикады служили против лис, которые уж слишком любили близко подбираться к дому. Проверяя целостность забора и обходя дом по периметру, Генрих проверил его основание; он гадал, чем же там занимается его незадачливый приятель. Сидит ли он на крыльце, или рыщет в огороде в поисках свежей и бесплатной еды. Возможно, Вольфганг разрезает своим ножом воздух, представляя, что дерётся с большим медведем. Быть может и такое, что он решил зайти в дом, желая найти того, кому еще можно докучать.

Завершая свой обход, Генрих подходил к крыльцу и услышал то, что ему сразу не понравилось: он слышал, как Вольфганг о чём-то громко говорил с Анной.

— Тогда я ударил его палкой по голове! Он так завизжал, будто гром прошелся по небу! Аж птицы разлетелись в стороны! А в тот момент, твой брат метко закидывал его камнями! Вот так мы и прогнали этого медведя из нашего леса! — разносились крики Вольфганга у входа в дом.

Анна с выпученными от изумления глазами и широко открытым ртом слушала каждое слово стоящего рядом юноши. Она была так удивлена тому, что смелый Вольф и её брат прогнали опасного зверя, который — по словам самого Вольфганга — терроризировал всю округу. Также ей сильно было интересно то, что происходит за пределами их дома, но всё, что рассказывал Вольфганг, было лишь большой выдуманной им же сказкой. Любя выстраивать мрачные детали, он не раз пугал маленькую девочку, из-за чего Анне иногда даже снились кошмары, которые кончались далеко не за одну ночь.

— Ах, вот и братик вернулся! — Крик Анны резко прервал Вольфганга, из-за чего он даже вздрогнул от неожиданности. — Братик! Почему ты не рассказывал, как вы дрались с очень-очень злым чудищем? — Она побежала к Генриху и врезавшись в него, крепко обняла за талию.

От такого толчка Генрих попятился назад, но смог устоять на ногах и придержать Анну за плечо, чтобы та сама не свалилась наземь. Поглаживая её по голове и слушая, какой он всё-таки смелый и сильный, он посмотрел с ноткой презрения на Вольфганга, но тот начал закатывать глаза, так как его лишили слушателя, которому он мог говорить свои «правдивые истории».

— Анна, я должен помочь Вольфу с одним делом, не могла бы ты сказать маме, чтобы ждала меня ближе к ужину? — не отрываясь от пристального взора на Вольфганга, говорил Генрих. От того, что всё идёт так, как и было задумано, Вольф уже перестал закатывать глаза и хитро подмигнув своему приятелю, решил добавить:

— Мы найдём то чудище и больше оно никого не побеспокоит.

Услышав это, Анна была шокирована пуще прежнего. Она уже знала, что оба юноши способны прогнать этого страшного зверя, но и не догадывалась, что это можно сделать навсегда. Читая сказки, она примечала, что только самые добрые, сильные и хитрые могли совершить такое подвиг.

— Анна, только не говори маме; просто скажи, что я вернусь позже, пожалуйста. — Генрих, взяв инициативу в свои руки, решил больше не давать Вольфгангу время на ещё более глупые слова и выражения.

— Почему? Мама должна знать, какой ты у нас сильный! — Анна уставилась в глаза своего брата, выискивая в них разрешение и поддержку. Она могла и без него всё сказать, но расстраивать брата и вредить ему было для неё грубо и не по-семейному. Если баловаться с братом и подшучивать над ним, — как это уже было утром — это весело и забавно, а делать ему зло и создавать проблемы — совсем другое, а Анна этого не хотела.

— Потому, что… — Генрих сделал паузу, пытаясь подобрать нужные слова. Он не обдумал, что стоит сказать Анне, он не знал, как это сделать максимально правильно и надежно.

— Потому, что?..

— Потому, что если люди будут знать и помнить о чудовищах, то они рано или поздно вернутся, так как их притягивают воспоминания, — наконец высказал Генрих.

Эти слова показались Анне логичными и даже правдоподобными. Ведь это так хорошо объясняет то, что одни и те же чудовища появляются в совершенно разных сказках, снова и снова терроризируя людей.

— Ради безопасности, я спрячу эти страшные знания тут, — указывая пальцем на висок, говорила Анна. Это было знаком того, что она приняла просьбу брата и будет молчать.

— Спасибо, сестрёнка. — Генрих был рад этому ответу, он нежно поцеловал Анну в макушку и пошел в сторону сарая, где и оставил инструменты по окончанию работы.

Возвращаясь к веранде дома, он уже видел сидящего на ступенях Вольфганга, который упершись подбородком в кулаки, смотрел куда-то в сторону.

Генрих подошел к своему другу вплотную и, когда их взгляды пересеклись, кивнул ему, давая понять, что готов к дальнейшему делу. Улыбаясь, Вольф встал, и, они оба молча направились в сторону леса, что при свете солнца выглядел, как черная туча, которая ползала по самой земле.

Глава 2 Чудовище дикого леса

Густой лес находился недалеко от дома Генриха и покрывал обширные территории, уходя на сотни километров вдаль. Весь путь до лесного массива Вольфганг не замолкая говорил о том, что он как, «истинный охотник», найдёт ту свинью и справится с ней.

— Нашел чем заняться: гоняешься за животиной из жажды мести, — перебил Генрих.

Наступило резкое молчание; Генрих шел дальше, не оглядываясь по сторонам, но всё же ощутил, как Вольфганг злобно сверлит его взглядом, — он очень не любил, когда его перебивали.

— Ничего ты не понимаешь, пугало огородное. Я охочусь на него для того, чтобы продать тушу в городе, — не сразу ответил Вольфганг.

— В городе? как ты думаешь доставить его в город? Эта скотина должна весить килограмм сто! — Генрих был удивлён и рассмешен наивностью своего напарника.

— Оставь свой пессимизм в огороде, мы его дотащим, или докатим, до рынка… — Вольф резко замолчал, будто готовился к дальнейшему спору. — Так и быть, заработок разделим…

— Ты с ума сошел! Я не собираюсь участвовать в этой авантюре, ищи себе дурака! — Генрих был не рад тому, что его почти вынуждают делать то, чем он не хочет заниматься. Тем более, принимать участие просто в Наполеоновских планах.

— Ладно-ладно. Твой отец иногда уезжает в город, может он поможет, по-соседски? — Вольфганг уже не говорил с Генрихом, а просто размышлял вслух, и делал это достаточно громко, чтобы его было хорошо слышно.

— Не дождёшься, — ты сильно не нравишься моему отцу, — он точно не даст своё согласие!

На этой фразе они закончили спор, и Вольфганг отстал от Генриха, чему тот был даже рад. Если бы Генрих сбавил шаг и был ближе к своему товарищу, то легко бы расслышал, как тот тихо произнёс себе под нос: «дождусь».

Вскоре юноши перешли порог леса. Зелёный гигант встретил своих новых гостей слабым дуновением ветра, несущего в себе свежий запах хвойных деревьев. Под ногами юношей был слышен хруст шишек и упавших веток, а окружающие их высокие кусты и деревья переросли в коридоры непомерно дремучего лабиринта.

Пройдя ещё несколько минут, Вольфганг кашлем привлек внимание Генриха, и когда тот обернулся, начал рассказывать свой хитрый план.

— Мы на месте. Самое главное в охоте — осмотреть местность. Нам надо найти следы нужного животного, или его метки на деревьях, дополнительно ищем логово и готовим засаду. — Вольфганг перечислял последовательность действий, загибая пальцы по порядку.

— Я вижу, ты хорошо подготовился… ладно, так и быть, я слушаю тебя. — Наличие хоть каких-то знаний успокоило Генриха, и он был готов частично довериться Вольфу.

— Сейчас твоё дело не слушать, а смотреть: ищи следы копыт, место вскопанной земли или ободранную кору на деревьях. — Вольфганг говорил это, пристально уставившись в землю и внимательно осматривая пространство вокруг себя.

Окружающая их местность выглядела самой обычной, как и любая другая часть леса. Вольфганг же был уверен в своих возможностях, и прекрасно понимал, что если выискивать все детали, то каждый новый уголок леса будет отличаться от своего собрата. Генрих смотрел вниз и видел на земле только маленькие — похожие на кошачьи — следы. Они были не глубокими и легко проглядывались на засохшей грязи; проследив взглядом за следами, он заметил, что они приближались к дереву, и уже по самому стволу вверх уходили маленькие, расположенные рядом друг с другом царапины. «Наверное, это белка» — подумал Генрих. Отводя взгляд в сторону, он заметил метрах в десяти от себя поваленное дерево. На упавшем стволе отсутствовала часть коры, и её место занимали глубокие царапины.

Подходя через пышные кусты ближе к упавшему дереву, Генрих смотрел только на эти необычные метки; не смотря себе под ноги, он запнулся и упал. В мгновение выругавшись и проклиная все, что только можно, он долетел до земли и сильно ударился о почву. Пытаясь встать, он еще пару секунд старался выпутаться из извилистых и цепких веток, но после того, как ему удалось подняться, он обернулся к тому месту откуда шел, чтобы позвать Вольфа. Когда же он встал и начал высматривать своего товарища, то не нашел его. В его голове сразу родилась мысль вернуться назад и искать незадачливого охотника. Весь план испарился, так как сзади раздался хруст ветки.

— Так-так-так, что тут у нас? Метки дикого животного на упавшем дереве. — Проговорив это, Вольфганг медленно водил пальцами по царапинам, проверяя их глубину и наклон на ощупь. Он выглядел и звучал как карикатурный заучка-охотник, что любил более демонстрировать свои теоритические знания, нежели практические.

Генриху не сильно нравилось то, что Вольфганг пытается показать себя выше чем тот, кем он являлся; он уже смотрел на друга с едва заметным презрением. Но Вольф уже был увлечен охотой и надеждой на то, что его долгожданная цель близка, не обращая ни малейшего внимания на Генриха. Указав пальцем на царапины, он сказал:

— Это дерево упало после того как его метил кабан, об этом говорит то, что царапины идут вдоль ствола дерева, а не поперёк. К тому же, кора ободрана примерно на метровой высоте, значит это место чаще всего посещал кабан, всё выше и выше обдирая дерево.

— Значит, мы рядом с его логовом, — заключил Генрих.

От этой фразы Вольфганга заметно передёрнуло.

— Не ты здесь охотник, Генрих. Не мешай мне заниматься искусством, — высокомерно проговорил Вольфганг. — Это означает, что мы рядом с его берлогой.

— Я так и сказал.

— Ты сказал «логово», — ехидно добавил Вольф.

— Осталось дело за малым — найти его, — уже встав ногами на дерево, добавил Вольфганг.

Осмотревшись вокруг, никто из них не увидел ничего полезного или интересного. Вскоре было принято решение пойти вглубь леса. Метки кабана находились почти на каждом десятом дереве, и чем дальше Генрих и Вольфганг шли, тем ниже на деревьях были эти отметины. Юноши петляли взад-вперёд, выискивая место, где мог бы находится кабан или что-то, что может походить на его «берлогу». Вскоре они вышли к небольшому оврагу, который на шесть метров уходил вниз. Это углубление не выглядело природным, его будто сделали люди, для каких-нибудь целей, может, для добычи ископаемых.

Не имея желания туда спускаться, Генрих и Вольфганг решили обойти этот овраг по разным сторонам, смотря вниз и вокруг на наличие других улик. Генрих, перешагивал через кусты и коряги, смотрел вниз, рассматривал деревья, и, в то же время, не желал видеть ни одной отметки, потому что после этого ему бы пришлось спуститься. Но его внимание привлекло резкое движение внизу, он услышал, как что-то шевелилось в пышных и зелёных кустах на дне оврага. Генрих остановился и начал всматриваться, надеясь хоть на какое-нибудь разнообразие в его скучных поисках.

Небольшая остановка на краю крутого оврага была не лучшей идеей. Вскоре эта мысль дошла и до Генриха, но слишком поздно. Осознание своей глупости и надвигающейся опасности пришло к нему, когда он уже кубарем катился вниз, собирая своим телом ветки, камни и землю. Пока юноша стремительно скатывался вниз, он мог только и думать о том, что вот-вот рухнет на землю. Он мог бы плавно и менее болезненно скатиться по ровному склону, только с середины пути, вторая часть склона была отвесной, в связи с чем Генрих слетел с неё вниз к земле.

Спуск оказался более сложным, чем думал в начале Генрих, — когда ещё надеялся не спускаться вниз. В самом начале обхода, он на всякий случай заранее приметил спокойную и безопасную тропу, и как на зло, не успел ею воспользоваться.

Генрих, какое-то время лежал на груди и стонал от резкой боли, но потом перевернулся на бок и начал вглядываться в ту сторону, где ещё минуту назад был Вольфганг. Свалившийся с двухметровой высоты юноша надеясь увидеть веселящееся лицо охотника, который ещё не понимал, что его другу действительно больно. К большому сожалению, — и легкой нотке страха, — ему не удалось найти товарища, и Генрих ещё сильнее испугался. Всплыла молниеносная мысль, что его друг убежал в страхе или вовсе ушел дальше в чащу леса. Между Генрихом и тем местом, находились кусты, откуда, как и казалось ему, был слышен звук шуршания листвы. Этот звук, как оказалось, — и на что изначально надеялся юноша, — ему ничуть не почудился. Что-то действительно там было, и продолжало ещё пару секунд создавать специфический шум.

Когда Генрих принялся вглядываться в кучу листвы, то сразу оттуда выбежал маленький поросёнок. Бурый комочек, размером с дыню, визжал и бежал в сторону лежащего человека, и Генрих уже подумал, что это какая-то шутка, что его вот-вот убьёт пискля, размером с его голову. До смерти напуганный поросёнок пробежал мимо Генриха, что было удивлением для второго. Юноша сразу почувствовал облегчение, но затем он задумался: если детёныш не собирались атаковать, а убегал из страха, то почему он побежал в сторону возможного и неизвестного хищника? Такое поведение животного было невозможным и нелепым. Следя за тем, куда бежит визжащий бочонок, Генрих перевернулся на спину и оперся на локти; он видел, как поросёнок убежал в огромную нору, что была вырыта под склоном. Там, маленькое существо и скрылось во тьме. Потеряв контакт с животным, Генрих поднялся на ноги; когда же он приступил отряхиваться от грязи и пыли, то услышал новый и совершенно другой шум. Это был громкий и хриплый визг. Но визжал уже не маленький поросёнок, визжало что-то более крупное и свирепое; издаваемый кем-то неизвестным звук медленно перешел в бешенный рёв, Генрих направил взгляд в сторону норы и стал медленно пятиться, испытывая прилив первобытного ужаса.

Ему навстречу мчал кабан. Это был центрально европейский подвид, чуть меньше своего среднестатистического родственника, но достаточно крупный для неспособного к охоте юноше.

Родитель был очень зол и намеревался наказать, оказавшегося на его территории, человека.

Кабан с каждой секундой был всё ближе и ближе к Генриху; уже на небольшой дистанции, этого зверя было видно во всей красе. Его шкура была полностью взъерошена, засохшая грязь напоминала торчащие во все стороны иглы, а из раскрытой пасти капала, набирающаяся от неудержимого гнева, пена.

Сам того не ведая, Генрих отпрыгнул в сторону и уже находился сбоку от своего противника. Их разделяли сущие сантиметры. Острый клык легко мог задеть глаз Генриха, но пролетел на опасной близости мимо цели. Не рассчитав такого быстрого маневра, кабан на полной скорости влетел в кусты терновника, откуда совсем недавно выбежал его детёныш.

— Вольф! — Генрих начал кричать во всю глотку, не думая о том, что крик может приманить второго родителя; юноша думал только о том, чтобы не остаться один на один с бешеным животным. — Вольфганг!

Генрих водил безумным взглядом по вершинам оврага, пытаясь найти своего друга. Сердце билось, выпрыгивая из груди; пульсирующая кровь шумом отдавалась в ушах. Спасения не было, был только страх, и оглушающий шум крови. Никто не придет на помощь, Генрих остался один на один с тем, с кем и не надеялся встретится. Обдумывая каждый дальнейший шаг, он смог уловить неприятный звук, что доносился до него из ближайших кустов. Это был звук, который так сильно походил на тот, когда у свежеприготовленной курицы вырывают ножки; звук того, как рвётся плоть и ломаются хрящи.

Кабан вырывался из куста, он запутался в нем, когда не справившись с собственной скоростью угодил в эту неудачную западню. Со всей силы он вырывал кусты из земли, желая выбраться из этой нелепой ловушки. Генрих ощущал, что вот-вот его жизнь будет кончена, и бежать ему было некуда. Он панически начал прикидывать все возможные пути: позади была гигантская нора, где было темно… у него там просто не было бы шансов спастись; впереди был свирепый зверь, что превосходил его в скорости, силе и весе; по бокам были крутые склоны, поднимаясь по которым, он рисковал в очередной раз скатиться вниз, возможно, даже в последний раз; под ногами валялись хрупкие ветви и заросшие мхом камни, которыми он смог бы защититься от зверя, но вряд ли у него бы это получилось.

Генрих уже чувствовал дуновение приближающейся угрозы: прохладный ветер, что бил из норы и смрад зверя раздражали нос. Звуки того, как кабан высвобождал себя из плена неожиданно прекратились. Зверь покинул свою ловушку. Кабан неуклюже вышел из кустов и пристально уставившись на Генриха, начал скидывать с рыла остатки корней и веток. Он готовился к новой атаке, и она не заставила себя долго ждать. Животное сорвалось с места, постепенно ускоряясь и поднимая за собой клубы пыли. Расстояния между Генрихом и кабаном сокращалось. Оставалось восемь метров, семь, пять… Мрачная искра блеснула в глазах Генриха. В этот момент в голове родилась крошечная, молниеносная мысль, что ему никогда не удастся увидеть, как его сестра выходит замуж, как весело они с семьей обустраивают дом для пополнения, как они вместе гуляют по городу, любуясь огромными каменными зданиями, как он будет сидеть в кресле и присматривать за своими внуками и внучатыми племянниками, что играют в салочки. Все эти картины пролетели как-то быстро, почти незаметно, но они всё же отразились неприятным ощущением глубоко в груди.

Эхо детского смеха воображаемых детей резко переросло в свирепый крик, который оглушил Генриха. Он понял. что этот крик пришел к нему не из мира мечтаний. Он открыл глаза и увидел, как сверху на кабана летел Вольфганг. Приняв положение для перегруппировки и держа в руке нож, он, как небесный воитель, летел на встречу порождению из преисподней. Была ли это удача или точный расчёт, но Вольфганг приземлился прямо на кабана и всадил ему нож в спину. Уже через мгновение, они оба лежали на земле. Вольф после приземления перекатился через плечо, надеясь смягчить удар; его падение не выглядело безболезненным и удобным, оно было громким и неприятным. Не пролежав на земле и секунды, Вольфганг начал подниматься на дрожащих от страха и боли ногах. Кабан же после сильного удара свалился на бок и, прокатившись кубарем по земле, лежал почти у самых ног Генриха. Это было невозможно. Нереально.

Резкий вопль потряс весь лес. От такого громкого звука птицы покинули свои гнёзда на деревьях и принялись в панике улетать прочь, параллельно своими криками предупреждая других жителей леса. Поверженное животное пыталось встать: оно извивалось и пробовало передними ногами опереться на землю и подняться.

Гневный вопль сменился плачем. В глазах зверя Генрих увидел страх и боль. Кабан не мог подняться на ноги, и это было понятно по его бессмысленному извиванию. Нож вошел в поясницу животного и повредил позвоночник. Его задние ноги оказались парализованы, и с такой раной он не мог больше драться или бежать. С этой травмой он не сможет сделать что-либо, только ждать неминуемой смерти. Один сильный удар, который поставил точку в дальнейшем существовании живого существа. Животное было обречено, и все это понимали, просто не знали, что будет дальше.

Вольфганг наконец-то встал на ноги. Шатаясь, он шел к своей добыче. Услышав — а затем увидев — это, кабан начал повторять попытки встать, уползти, оказаться как можно дальше от того, кто причинил ему столько страданий и обрёк на мучительное существование. Страх в его глазах нарастал; он рос так сильно, и был таким заразительным, что передался даже самому Генриху. И юноше начало казаться, что Вольфганг идёт уже за ним самим.

Подойдя к кабану, Вольф упал на колени. Он даже не заметил, и сморщился оттого, как сильно защелкали его отбитые суставы. Оказалось, что он сильно просчитался с высотой и скоростью при падении; просчитался во всем, что планировал, был слишком наивен и самоуверен, но его дело было сделано, насколько бы не был удачлив весь этот момент. Чтобы не упасть от бессилия на кабана, юноша упёрся об него руками, и тут животное начало визжать пуще прежнего. Его заживо пожирал ужас, а боль от удара разносилась по всему телу.

— Я смог! Я наконец-то смог сделать то, к чему так долго готовился! — Вольфганг задыхаясь выговаривал эти слова, проглатывая их и захлёбываясь собственными слюнями, будучи в возбуждённом состоянии.

Генрих был напуган, он впервые смог увидеть Вольфа таким. Это выглядело так, будто рядом с ним стоял не его старый друг, а совершенно незнакомый ему человек, с неизвестным мышлением и намерениями. Они оба были в растерянности. Генрих мог бы поговорить со своим другом, отвлечь его, помочь ему, но он не знал, как на это отреагирует сам Вольфганг, особенно в таком странном состоянии. Теперь жертвой, мог оказаться и сам Генрих.

Вольфганг протянул руку к ножу, который всё ещё торчал из спины животного. Рана, что он оставил, кровоточила и смачивала шерсть и траву вокруг поверженного кабана. Рука юноши медленно продвигалась по туше, осторожно поглаживая грязную и твёрдую шерсть; она плавно направлялась от неприятно теплого живота к пояснице. Почувствовав на ощупь деревянную ручку, Вольфганг схватил её и сильно сжал. Быстрым движением он попробовал вытащить нож из зверя. Он тянул его вверх, влево, вправо, но нож не выходил из костей. Каждая попытка высвободить оружие разносилось новой волной мучительных воплей. Сильнее напрягаясь и пытаясь вытащить нож, Вольф обломил его лезвие и, отлетев в сторону, упал на спину. Он лежал на земле, смотря в небо, и держал в руках то, что осталось от его оружия. Смола с деревянной ручки облепила всю ладонь, смешиваясь со свежей кровью. Вольф поднялся и попытался выкинуть ручку, но она не хотела покидать руку своего создателя; она оставалась с ним до тех пор, пока её не оторвали с силой, при этом лишившись нескольких слоёв кожи.

Этот нож с самого начала не понравился Генриху, он выглядел очень хрупким. В этом он не ошибся — эта поломка была лишь вопросом времени.

Вольфганг стоя на трясущихся ногах и пристально смотрел на свою жертву. Он думал только о том, как ему завершить дело. Сейчас у него нет оружия, а он стоит слишком близко к финалу, и просто не мог повернуть назад. Он и не посмеет повернуть! Конец должен состояться!

Генрих молча с осторожностью наблюдал за Вольфом и видел, как он отходит в сторону, наклоняется к земле и берёт в руки большой покрытый мхом камень. Проверяя его на вес, охотник медленно начал возвращаться к своей жертве. Юноша остановился перед ней и посмотрел в эти глаза, похожие на две кротовые норы, внутри которых ещё можно было найти жизнь. Визг невыносимых страданий, слёзы, умоляющий взгляд и угасающие попытки цепляться за жизнь; в тот момент это всё так сильно действовало на уязвимую психику! Вольфганг поднял камень над своей головой и, пытаясь перекричать вопль животного, резко опустил своё орудие. Первый удар прошел мимо заданного курса, или же Вольфганг сам не знал, куда надо было бить. Он ударил кабана в клык из-за чего раздался омерзительный треск, а за ним еще более отчаянный визг. Этот удар вызвал у кабана смещение зуба из-за чего изо рта начала активно вытекать кровь.

Следующий удар уже пришелся на глаз, и это была завершающая нота этого адского театра полного криков и воплей. Эта музыка прекратилась. Оставались только монотонные удары камня по рылу. Они звучали, как удары крепкой палки по дряхлому дереву. Можно было слышать, как отлетают кусочки коры, как разлетается и трескается сама палка. Каждый следующий удар превращал рыло в кашу из костей, зубов, мяса и глаз. Всю эту ужасную картину разбавляла алая кровь, что находилась везде, где только можно. Она полностью испачкала камень, превратив некогда тёмно-зелёный мох в багровый мех, будто сказочного зверя. Кровь брызгала кругом и попадала на одежду и лицо Вольфа, и тем более испачкала Генриха. Эти капли крови медленно стекали со лба, оставляя остывающий красный след.

Генрих стоял в полном оцепенении, теперь он сам был жертвой животного страха; ужас сковал его по рукам и ногам. Он хотел бежать от опасности, как убегает слабое животное от смертельного хищника, но не мог даже дёрнуть пальцем. Он только мог смотреть на то, как Вольфганг продолжает наносить удар за ударом, углубляясь в опьяняющий экстаз, и где-то рядом в густой траве лежала одинокая, обломанная ручка знакомого ножа.

Этот нож с самого начала не понравился Генриху, он выглядел очень хрупким. В этом он не ошибся — эта поломка была лишь вопросом времени…

Ребята были полностью измазаны в крови: она была на голове, ногах, руках и одежде. В таком виде они не могли возвращаться домой, так как из-за этого начались бы неудобные вопросы, на которые пришлось бы дать ещё более неудобные ответы. Проскакивала мысль с просьбой всё забыть, и никогда больше не вспоминать этот кошмар. Если кто-то и узнает, то лучше будет сознаться, чем выглядеть в чьих-то глазах, как псих и убийца. Псих и убийца, именно так сейчас и выглядел Вольфганг, который шел бок о бок со своим другом. Они шли в сторону реки, и им пришлось сделать большой крюк и возвращаться домой другими путями, что только увеличило расстояние их путешествия. Молчание повисло в воздухе между друзьями. Оно одновременно напрягало и успокаивало их, ведь оно звучало лучше, чем хруст костей и разрывающегося мяса. Но также было страшно оставлять Вольфганга наедине с его собственными мыслями. О чём он думает? что он чувствует? Генрих вспомнил ужасный взгляд Вольфа и его схватила легкая дрожь.

Уже на берегу реки они стояли, умывались и смывали водой и травой кровь с одежды; местами пытаясь засыпать её грязью, чтобы сильнее закрыть особо заметные пятна. Отмывали лица, руки, смотрели на отражение на наличие других пятен. И в те моменты, когда они оба восстанавливались после случившегося, прозвучала первая фраза за последние два часа кладбищенского молчания.

— Спасибо, — тихо сказал Генрих, смотря на своё отражение в воде. Там он выглядел, как мертвец — бледный, с красными заплаканными глазами. Он никогда так не выглядел, и надеялся, что больше никогда не будет. — Я мог пострадать там и, если бы не ты, я бы тут не находился. — Генрих поднял взгляд на Вольфа, который осматривал свои руки, на которых оставались куски прилипшей шерсти. Оба они были покрыты ссадинами и порезами.

— Забавно, я тоже самое хотел тебе сказать: «если бы не ты, я бы тут не находился». — Вольфганг ответил не сразу, он повернулся и пристально смотрел на Генриха. На вид, ему было намного хуже; худощавое бледное лицо, бешенные глаза и медленно трясущиеся руки. Во время убийства, Вольф выглядел, как сумасшедший. Как сумасшедший, но живой. Сейчас же он выглядел не лучше, даже не смотря на то, что на его лице прослеживалось спокойствие и лёгкая усталость.

Они были правы: никто не собирался выяснять, кто больше прав, а кто виноват в случившемся, ведь то что случилось, уже прошло, и исправить ничего нельзя. Они смогли очистить своё тело от крови, спрятать пятна на одежды, но не очистить свою память от жуткой картины. Прожитые вместе чудовищные минуты будут преследовать их ещё долгое время.

Умывшись, они направились домой, выбрав обратный путь через необустроенные поля и холмы. После освежающей воды они чувствовали себя намного лучше, и уже походили на нормальных людей, только выглядели уставшими.

— Что ты будешь делать дальше? — спросил Генрих, смотря через плечо на лес, откуда они вышли.

— Я не знаю… не ожидал, что это всё-таки случится… Я и не думал о дальнейших действиях, — ответил Вольфганг, запутавшись в своих мыслях. Именно так и звучал старый друг Генриха. С каждой минутой он все больше и больше походил на себя прежнего, который больше мечтал, чем делал. И если ситуация возвращается в прежнее русло, то всё будет так же спокойно, как и раньше. Генрих ещё не понимал, что вид смерти навсегда меняет людей, что лицезрели её.

Далее они снова вернулись к молчанию, Генрих пытался успокоится, размышляя о том, что будет делать дома, а Вольфганг собирался с мыслями и рассуждал о своих дальнейших действиях. Они подходили к дому Вольфа, который не сильно отличался от хижины Генриха, разве что он был шире и не имел второго этажа. Почерневшие от старости доски покрывали его, и местами отходили вместе с плохо вбитыми в них гвоздями. Семья Вольфа плохо ухаживала за домом, или вовсе не старалась это делать. Здание было немного наклонено вбок, но внутри это было почти незаметно.

Вольфганг и Генрих разошлись перед крыльцом, но перед тем как Генрих пошел дальше, он услышал, что Вольфганг придумал план на будущее: «Я вернусь туда, заберу его и продам в городе» — говорил он, будучи более мрачным, чем до похода в лес. Не поверив этим словам, Генрих только одобрительно кивнул своему другу и направился дальше. По пути его плечо уже перестало ныть, и он надеялся, что при падении ничего себе не сломал.

Стоя перед крыльцом своего дома, он смотрел в открытую дверь и прислушивался к обстановке внутри. До него доходил громкий смех Анны и Петры. Они что-то активно обсуждали и смеялись. Они могли зашивать подушки и придумывать для них интересные и красивые дизайны. Мысль о семейной идиллии радовала Генриха, и его лицо озарила улыбка; он радовался тому, что у него есть такая прекрасная семья. Собираясь уже начать подъем по ступеням, Генрих остановился, так как издали услышал грохот двигателя отцовской машины. К тому же, он знал, что сюда просто некому приезжать.

Черная машина медленно выехала из-за пригорка и приблизилась к дому. Она остановилась в паре метров от Генриха, и из неё вышел Людвиг. Отец семейства достал из багажника один мешок и положил на землю. Сразу было видно овчину, за которой и уезжал Людвиг. Генрих начал подходить к этому мешку, чтобы помочь своему отцу отнести его в дом.

— Будь так любезен… — начал уже говорить Людвиг, но остановился, заметив, что его сын уже тянет руку помощи.

— Буду, — ответил ему Генрих, поднимая легкий мешок, наполненный шерстью овец.

Он решил подождать, когда отец закончит возиться с машиной, и тогда они вместе смогут пойти домой и показать оставшимся членам семьи, что с ними всё в порядке, и они вернулись назад.

— Как там обстановка в городе? — спросил Генрих, пытаясь параллельно забыться о том, что случилось в последние несколько часов.

— Всё так же, как и всегда: люди куда-то спешат, работают и строят вокруг себя новые изобретения, которые и сами не могут понять. — Этот ответ был предоставлен слишком быстро и чётко, будто Людвиг с самого начала ожидал, что по его возвращению ему сразу же начнут задавать вопросы. Ответ по содержанию был пустым и серым — Людвиг что-то хотел скрыть.

Подождав пока отец закончит проверку машины и укроет её тентом, Генрих стоял и прикасался к овчины внутри мешка. Она была такая мягкая, что рука утопала в ней. Ощущая эту шерсть, Генрих невольно стал вспоминать кабана, которого он встретил. «Какой он был на ощупь? Мог ли быть он таким же мягким?» — думал Генрих. Вспоминания о прошедшем событии, всплыл и финал всей встречи; эти мысли заставили ослабить хватку Генриха, из-за чего он выпустил из рук мешок, и тот плюхнулся на землю.

— Ты в порядке?

Смотря на шерсть у своих ног, Генрих видел кабана, такого же большого и бурого. Он также лежал на земле без движений, и вся картина была до боли в груди знакомой. Только на этот раз в воздухе не витает запах крови.

— Я просто задумался…

Кивнув и похлопав сына по плечу, Людвиг взял в руки мешок и, они оба направились в дом. Пройдя на первый этаж они разделились. Генрих молча начал подниматься по лестнице вверх. Его отец направился в свою комнату на первом этаже, где в этот момент находились Петра с Анной. Они встретили его с радостными криками. Анна хвасталась чем-то и рассказывала всё, что было связано с прошедшим днём. Петра же смеялась над своим чересчур активным чадом. Потом они что-то обсуждали, так бурно и радостно, словно вся семья была в сборе, будто Генриха просто не существовало. Этого одинокого и испуганного юношу встретил только скрип ступеней и половицы, он не мог прислушаться к тому, о чем говорили внизу, в ушах его был только непрекращающийся поток невнятного шума. Поднявшись на второй этаж, он медленно приближался к своей комнате, и с каждым шагом тревожные мысли улетучивались. Он возвращался в безопасное место, в ложе спокойствия и тепла. Запах цветов и скрип пола помогали ему забыть то, что он видел; то, что он чувствовал. В своей комнате Генрих не раздеваясь упал на кровать. Он плашмя лежал на ней, уткнувшись лицом в одеяло. Ему нужен был отдых, он был измотан и у него болело всё, что только могло болеть. В лесу это было мало заметно, но сейчас, в спокойной обстановке всё было иначе. Адреналин в крови рассасывался, боль медленно накрывала Генриха с головой, как одеяло, на котором он лежал.

Закрыв глаза, он увидел тёмный лес, похожий на тот, где они с Вольфгангом начинали свою охоту. Вокруг было ужасно темно. Теперь лес не показывал свою зеленую красоту в приятном дневном свету; сейчас он был врагом для Генриха, и зарождалось слабое чувство беззащитности. Каждый ствол дерева выглядел, как ужасный высокий силуэт, что кружили вокруг юноши. Потеряв чувство ориентации и задыхаясь от гнетущей атмосферы, Генрих начал слышать топот копыт. Звук становился всё громче и громче, но никак не было видно его источника. И чем громче был этот звук, тем более четким звучало что-то еще. Вместе с топотом было кое-что ещё, менее приятное и оглушающе громкое — это был нечеловеческий вопль. Он разносил с собой страх и боль.

Генрих очнулся лежа на спине. То, что он видел, было всего лишь кошмаром. Когда он уснул в надежде сбежать от прошлого, прошлое преследовало его не отставая ни на шаг, и настигло его, проникнув прямо в мир грёз. Генрих лежал на кровати, опасаясь того, что его сон не окончен, что вот-вот он услышит нарастающий топот копыт и разрывающий сердце вопль. Чувство страха опять начало просачиваться в голову юноши. Страх нашел его и застал врасплох. Пытаясь перебороть свои чувства, Генрих закрыл глаза и сел на кровать. Сидя с плотно закрытыми глазами, он пытался вслушаться в каждый шорох вокруг себя. Он пытался физически зацепиться за что-то настоящее и не дать утащить себя в другой мир. Он слышал, как что-то шуршит в соседней комнате; слышал неразборчивую речь у родителей на первом этаже. Кроме этих звуков, Генрих смог уловить сладкий запах чего-то, что находилось в его собственной комнате, от чего у него заурчало в животе.

Это была тарелка горохового супа, которая одиноко стояла на комоде. Генрих открыл свои глаза и посмотрел на неё. Это была железная миска, в которой была теплая жидкость, а рядом с ней стоял стакан с остывающим чаем. Это был его ужин, который он благополучно проспал. Пока юноша дремал после тяжелого дня, Петра заходила в комнату и оставила его порцию. Она хотела, чтобы после пробуждения, её сын мог поесть и восстановить силы. Знакомый запах еды был тем, что начало успокаивать Генриха. Встав с кровати, он подошел к комоду, где зажег светильник и начал есть.

Тот же суп, что был утром, одно и то же блюдо, но из-за разной температуры оно воспринималось совершенно иначе. Прохладный суп был вкусным, но чего-то в нем явно не хватало. Не зря Людвиг говорил, что еда вкуснее в приятной компании. Генрих ел молча, осознавая, что не сможет сейчас слушать что-то, что рассказывает отец, что может обсуждать Анна и мама. Немного остывшая еда медленно согревала его, успокаивая от прошедшего кошмара, и окончательно вернула в реальность.

Когда юноша доел свой ужин, он решил, что не будет никого беспокоить, и не стал относить посуду вниз. Утром он сам её помоет и займется обыденными делами. Спать уже не хотелось, поэтому Генрих подошел к стене, которая отделяла его от комнаты Анны. Он осторожно постучал костяшками пальцев по стене и стал прислушиваться. Через некоторое время он услышал двойной ответный стук, который послужил разрешением войти. Генрих покинул свою комнату и, выйдя в коридор, направился к двери, что была усеяна цветами. Открыв её, он увидел, как на полу рядом со стеной, лежит Анна. Она с интересом читала небольшую жёлтую книгу. Генрих подошел к ней и сел рядом.

— Почитай мне сказку, братец, — сказала Анна, смотря блестящими глазами на своего гостя. Она выглядела как щенок, просящий у хозяина ласки. — Пожалуйста.

В ответ она ничего не услышала, но поняла, что получит своё, когда её брат наклонился и взял книгу в руки. Тогда Анна встала и залезла на кровать, где укутавшись в тяжелое одеяло, легла на подушку с новым желтым цветком и пристально начала смотреть на брата.

— Что хочешь услышать? — спросил её Генрих, смотря на список рассказов в содержании книги.

— Любую. Когда ты читаешь вслух, любые сказки одинаково интересны.

Услышав это, Генрих только стеснительно улыбнулся. Книга была сборником рассказов неизвестного автора, все они были странными и необычными, и более походили на страшилки, но Анна всегда относилась к ним оптимистично, и спокойно называла их сказками. Между сказками прослеживались маленькие отрывки, похожие на заметки автора, в которых описывались такие же разнообразные события, как и сами сказки. Однажды, когда Генрих переписал все заметки, то заметил, что некоторые из них являются излишне неправдоподобными и сказочными, а некоторые казались настолько реалистичными, словно происходили за окном. Несмотря на общую мрачность и жестокость написанных произведений, — по крайней мере так легко казалось самому Генриху, — девочка слишком спокойно и позитивно относилась к ним. Генрих выбрал сказку и присел на кровать рядом с сестрой. Он открыл одно из последних произведений, где было начало сказки: «Песнь со дна колодца». Это был один из небольших рассказов, в котором призрак давно умершей девушки пел песни из колодца, что околдовывали людей.

Этот рассказ можно было воспринимать по-разному: он одновременно был нелепым и поучительным, страшным и забавным, однообразным и необычным. Только от рассказчика зависело то, какой он будет на этот раз. Генрих читал его осторожно, спокойно, слегка театрально выставляя речь людей, и создавая идеальную и живую атмосферу в нужных моментах. Заодно он был и тих, чтобы не создать для сестры несколько ночных кошмаров, но и пытался воссоздать атмосферу именно такой, какой она была на страницах книги. Генрих не хотел для своей сестры бессонной ночи и плача под одеялом, но всё же собирался угодить её желанию услышать реальную историю. Неприятный и немного страшный финал этого рассказа, Генрих попытался озвучить в более поучительной и несерьёзной манере, но боялся, что эта история все-таки посеет свои темные семена в сознании маленького ребенка.

— Я так и знала, — сказал тихий голос из-под одеяла. Анна высунула свою голову из-под своего убежища и смотрела на Генриха. — Эта сказка такая же, как и остальные. В них люди помнят о чудище, тогда оно возвращается и несёт беды, пока все его помнят.

Эта фраза слегка испугала Генриха. Перед его глазами резко вспыхнул ужасающий вид кабана, что пытался убить его. Брат с сестрой молча смотрели друг на друга несколько минут. Девочка ожидала, что её брат подтвердит её умную мысль, но Генрих потерялся в собственных образах, игнорируя происходящее вокруг. В голове Генриха так и звучала растущим эхом фраза «чудовище… возвращается… пока его помнят».

Анна наблюдала странную картину: Генрих, после того, как услышал её заключение, неожиданно впал в какой-то ступор. Он просто сидел и смотрел куда-то сквозь неё, будто бы Анны просто не существовало. Это продолжалось минуту, две, и не остановилось бы, если бы девочка осторожно не коснулась рукой колена брата. Генрих вздрогнул от неожиданности и, неловким, но уже более живым взглядом, начал смотреть на свою сестру.

— Генрих, скажи, а вы с Вольфом смогли прогнать то чудище?

— Да…

— Как вы это сделали?! В книжках для этого нужна магия! — Предвкушая раскрытие тайны спасения от чудовищ, Анна почти что прокричала на весь дом, не в силах сдержать своё волнение.

— …Мы его прогнали. Навсегда. …У чудищ каменное и холодное сердце; им неведомы чувства других, поэтому они и творят зло. Зная, что это слабое место, мы ударили туда. И он исчез… — Генрих говорил эту фразу очень медленно, постепенно выхватывая все слова из воздуха. Он делал это неуклюже, но Анна всё же поверила всему, что сказали.

После этой фразы, они оба молча смотрели друг на друга. Затем, Генрих медленно закрыл книгу и положил её на пол. Он спокойно поцеловал Анну в лоб и начал покидать комнату. Его пожирало странное чувство, что он сказал что-то лишнее своей сестре, что-то что сыграет с ней злую шутку. На выходе в коридор, он так и не услышал то, что Анна собиралась идти спать, словно она дальше сидела и о чём-то усердно думала. Было слышно только удаляющиеся шаги Генриха. Он уходил, и Анна его отпустила. Она ощущала, что с братом что-то не так, что встреча с чудовищем в лесу не прошла для него незаметно. В таком сложном моменте, они оба решили об этом умолчать.

Этот день перевернул мировоззрение Генриха на окружающие его вещи: его кровать, что ранее была большой и мягкой, уже казалась ужасно грубой и маленькой — ноги свисали с её края и беспомощно повисали в воздухе. Генрих пытался уснуть дольше часа, — он лежал и на левом боку, и на правом, также пробовал уснуть лежа на животе и спине. Недавнее продолжительное чувство тревоги исчезло, но остался какой-то неприятный осадок, который будучи глубоко в подсознании, мешал юноше уснуть.

Спустя какое-то время, Генрих смог увидеть вдали холмов облака, которые становились всё светлее и светлее. Чем дольше Генрих смотрел на них, тем больше понимал, что наступает утро. Ночь была ужасно долгой, и было непонятно: спал ли Генрих, или же он всю ночь мучился, переворачиваясь в своей кровати в попытках найти заведомо удобную позу для сна. Пытаясь вспомнить определённые моменты мучительных и долгих попыток уснуть, ничего не лезло в голову, словно каждая минута этой ночи была нереальной. Без должного отдыха Генрих ощущал сильную слабость и вернувшееся к нему чувство тревоги. Только оно и успело выспаться этой ночью.

Новый день продолжал тянуться, Генрих не чувствовал себя его частью. Он находился где-то далеко отсюда. Работа в огороде была более медленной и неуклюжей. Материнская еда была не так вкусна, как раньше. В какой-то момент, сидя за столом с кружкой чая, Генрих видел, как к его отцу приходил Вольфганг и о чем-то говорил и смеялся. Было глупо надеяться, что у этого затейника что-то получится, и потеряв к этому событию интерес на пару минут, Генрих услышал, как хлопает дверь машины и заводится двигатель. В машине находился его отец и Вольфганг. Генрих был удивлен этому факту; он открыл в Вольфе черту, которую никогда не видел. Была ли она и ранее или же эта новая черта вышла вместе с ними из леса. По телу пробежалась новая волна морозного озноба.

Следующий рабочий день на поле не отличался от предыдущего, разве что в том, что за Генрихом никто не заходил, а вместо вышивки Анна и Петра занимались готовкой еды. Юноша всё также пахал поле, поливал овощи, проверял дом и забор. На закате он уже сидел на ступеньках крыльца, пил холодную воду и наслаждался видом: солнечные лучи отражались от капель воды и заставляли весь политый огород блестеть.

Как оказалось, Вольфганг крайне хитро подговорил Людвига: он сказал ему, что поймал кабана и готов поделиться полученной выручкой, если его подбросят до рынка. Также отец Генриха описывал, что когда они заехали за тушей, она уже была освежевана. В подвале у семьи Вольфганга стояли несколько набитых мешков, из некоторых даже просачивалась ещё свежая кровь. Людвиг за помощь получил хорошую сумму и стал теплее относиться к этому «сорванцу». Генриха посетило странное чувство, будто покинув лес, они вернулись в мир, который только на вид походил на родные места. С каждым прошедшим часом он замечал всё больше и больше каких-то странных и незнакомых вещей. Это усиливало чувство того, что он больше не принадлежит этому миру. Но в конечном счёте он ловил себя на том, что просто устал, и теряет последние силы, чтобы хоть как-то здраво соображать.

Всё остальное проходило так же, как и всегда. Ничего не менялось. Генрих даже почти не видел Вольфганга с того дня. Только мельком наблюдал его, когда тот уезжал с его отцом и иногда замечал его одинокий силуэт далеко в полях. С леса они так и не разговаривали, но так было и раньше, когда они встречались и говорили раз в пару недель.

Спустя месяц, в один пасмурный день к порогу их дома пришли незваные гости. Это были высокие люди в черных одеяниях. Они приехали из города и о чем-то долго разговаривали с Петрой и Людвигом. Генриха и Анну выставили на улицу, где они сидели у колодца и ждали, когда закончится конфиденциальный разговор взрослых. Спустя некоторое время, все разом вышли из дому; незнакомцы сели в свою машину, но не торопились уезжать. Родители подошли к своим детям, Петра тихо плакала, а Людвиг встал на одно колено и обнял своих детей.

— У меня появились неотложные дела. Когда я с ними закончу… я вернусь к вам. — Ничего больше не сказав, Людвиг сел в машину незнакомцев, и они уехали прочь.

Петра, плача, обнимала своих детей и долго не могла ничего им сказать. Только потом Генрих и Анна узнали, что отец отправился на войну. Анна из этого признания ничего не поняла. Она не знала значение этого слова и не понимала почему оно так сильно напугало всех. Генриха же охватила сильная паника. Он впервые услышал о том, что почти весь мир был охвачен войной, и она так резко ворвалась в его тихую и спокойную жизнь.

Так, чудище из дикого леса, которое встретил Генрих, вернулось и принесло беду, забрав часть его семьи.

Глава 3.1 Руины (Надежда)

После того, как Людвига увезли, мир перевернулся с ног на голову. Тяжелое бремя легло на плечи Генриха. Дом опустел на одного человека, — весь труд, который был возложен на оставшихся жильцов, возрос в несколько раз, — начался новый период в их жизни, и они не могли им похвастаться. Единственное, что оставалось семье — держаться вместе.

На следующее утро, Генрих проснулся достаточно рано, он несколько часов лежал в своей кровати, в надежде, что всё это было каким-то кошмарным сном, что вот-вот он услышит то, как на первом этаже открывается дверь в родительскую комнату, как медленным и сонным шагом выходит Людвиг, как занимается своими обыденными делами,позволяя любимой семье поспать ещё некоторое время, пока не начнётся основная работа. Генрих мечтал, мечтал о той жизни, что была совсем недавно, но теперь она растворилась в холодном осеннем ветру.

Пролежав пару непозволительных часов, он всё же встал с кровати. Ощущение того, что вместо помощи и поддержки семьи, он лежит и плачется о прошлом. Минута жалости к самому себе, — минута слабости, — была уже излишне отвратительна и неприятна. Генрих отправился делать то, чем занимался его отец. Петра прибывала в тяжелом состоянии, — она лежала на своей кровати и плакала. Эти утром Генрих готовил завтрак вместе со своей сестрой, вышло ни ахти, но всё же это было съедобно.

Пока Анна успокаивала Петру, и была ей мягкой игрушкой, составляя компанию, Генрих работал в поте лица. Он даже и представить себе не мог, насколько сильно поддерживал Людвиг всю семью, насколько тяжелая ноша лежала на его плечах. Выхватывая в течении дня несколько промежутков для отдыха, он садился на крыльцо и наблюдал за тем, сколько же работы ему ещё осталось. Приближающаяся ночь только пугала его; если он не успеет завершить весь план до темноты, то с утра его ждёт ещё больше работы. Несколько раз он навещал мать, пытался говорить с ней, убеждал её думать о хорошем, отвлечься, но ни он, ни Анна не могли ничего сделать.

Еще несколько недель можно было слышать, как по ночам раздаётся плач на первом этаже. Он доносился из комнаты Людвига и Петры, где каждую ночь лежала одинокая женщина, прижимая к себе подушку любимого мужа. Вскоре, утром она показывалась детям с красными, опухшими глазами, и большими мешками от бессонных ночей. Это зрелище было непривычно для её детей. Оно их пугало.

Петра старалась вести себя как ни в чем не бывало. У неё это получалось плохо, и эта ложь лишь ухудшала ситуацию. Вместо того, чтобы приспособиться к новым условиям, Петра безрезультатно пыталась сохранить былую идиллию, в надежде предать собственной лжи хоть какую-то форму. Половину её обязанностей разделила Анна; она помогала матери и иногда сама делала основную работу. Тратя много времени за делами, она почти научилась самостоятельно готовить, мыть полы и посуду.

Не справляясь со всей работой в срок, Генрих еще больше пропадал в поле. Помимо ухода за огородом, — как делал это раньше, — он копал лунки и ямы, боролся с вредителями, частично собирал и мыл овощи перед готовкой, чинил дом, сарай и инструменты. Всё, что делал Людвиг, — кроме выездов в город, — стал делать сам Генрих. Машина отца стояла с того дня, под тяжелым брезентом и покорно ожидала возвращения хозяина. Теперь ею никто не пользуется, возможно, больше никогда не воспользуется. Ей мог бы заняться сам Генрих, но он не знал, как с ней обращаться и, поэтому держался на расстоянии. Он пытался даже не смотреть на неё, будто это как-то может испортить и без того угасающую жизнь всей семьи. По вечерам Петра стала выходить на крыльцо и смотреть на горизонт, ожидая, что приедет очередная машина, где будет сидеть её муж. Она была также окружена заботой и любовью своих детей, но этого для неё было недостаточно. Анна и Генрих пытались уделить своей матери столько внимания, сколько нужно, чтобы как-то помочь ей утешить боль от потери супруга, но их мать ничего не замечала. Часть её внутреннего покоя была утеряна, и восстановить эту пропасть было уже никому не под силу.

Сердца Генриха и Анны разрывались. Они ничего не могли сделать для своей матери. Пару раз Анна даже спала вместе с Петрой в одной кровати. Утром же она показывалась перед братом с мокрыми от слёз волосами. Генрих не раз думал о том, что стоит навестить Вольфганга и узнать что-нибудь про войну. Он до сих пор не мог поверить, что его жизнь так неожиданно могла измениться. Ему хотелось узнать хоть маленькую часть того, что происходит далеко за пределами его дома, в надежде предположить, когда же всё это закончится. Вольфганг мог знать больше него самого, но Генрих никак не мог выделить для этой встречи время.

Один день сменялся другим, так проносились недели, словно сильный поток горной реки, — его было сложно уловить и, ещё сложнее, сопротивляться ему. Стоило только начать утром работу, как уже наступал вечер, и нужно было заканчивать. Иногда Генрих находил время для отдыха и разговоров. Он пытался поддержать мать, успокоить её. Анна докучала ему большим количеством вопросов. Она интересовалась всем, что происходило: «Что такое война? Куда ушел отец? Когда он вернётся? Почему мама так сильно плачет?» Генрих не мог ответить ни на один из этих вопросов, заметив, что и Петра противилась этому.

Каждую ночь, лежа на кровати, Генрих надеялся, что утром он увидит отца на кухне, и они снова все дружно будут жить, как раньше. Но каждое утро было таким же одиноким, как и предыдущее. Можно было бы надеяться, что от отца придет письмо, но почтальон всё ещё проходил мимо… Никто никогда не приносил им письма.

В один прохладный осенний вечер, Генрих открыл свой тайник в половице на втором этаже. День был тяжелым, и он устал работать. За тонкой доской показалась щель, в которой виднелась одинокая пачка сигарет и старая сломанная флейта. Генрих давно играл на этой флейте, и как-то случайно сломал её, сам того не ведая. Из-за этого, при закрытии одного отверстия выходящий звук был не столь мелодичен. Генрих забрал с собой флейту и сигареты, что когда-то принадлежали Людвигу. Он раньше курил, курил долго, но в один момент резко бросил, когда пропала последняя доза никотина. Она лежала пару лет под половицей, ожидая дальнейшего использования.

На выходе из дома, Генрих проверил самочувствие матери — она спала. В то же время в сон клонило и Генриха, но он решил не идти на поводу у своей усталости, так как ему хотелось побыть в раздумьях на свежем воздухе. Сидя на крыльце, Генрих пытался зажечь сигарету. Вольфганг рассказывал, что сигареты — это по-взрослому и, с помощью них, они расслабляются и отдыхают. Генрих прекрасно понимал, что это глупости и выдумка. Он знал своих родителей и прекрасно понимал, что те не нуждались в сигаретах. Втянув в себя дым первой, Генрих закашлялся. Черный сгусток прошел огнём по горлу и застрял в легких, он обжигал их изнутри, отчего голова закружилась. В голову резко ударило странное чувство, словно едкий дым попал в мозг и легонько щипался. Сигареты не понравились ему, почувствовав весь дискомфорт, он сразу же начал корить себя за столь глупый и необдуманный поступок. Генрих выкинул сигарету и засыпал её землей. От одной сигареты он избавился; в пачке оставались еще три. Подышав прохладным воздухом и переждав головокружение, Генрих достал флейту и попробовал на ней сыграть, так же, как он делал в детстве. Приложив свои губы к инструменту и зажав отверстия, он начал дуть. Тишину дома наполнила легкая, едва уловимая, мелодия. Эти ноты ласкали уши и успокаивали сердце. Генрих продолжал играть по памяти, отдав контроль над своим телом интуиции. С закрытыми глазами он продолжал водить пальцами по выходным отверстиям. Играющая мелодия напоминала о лучших временах, — чем дольше длилась мелодия, тем больше моментов из своей ранней жизни вспоминал Генрих. Вдруг в его музыке началась черная полоса — он задел забитое отверстие, и музыка, что ранее играла, потеряла своё очарование и спокойствие. Она твердо сказала ему, что начался тяжелый и неприятный момент. Генрих положил флейту в сторону, ему уже не хотелось играть. Пытаясь уйти от нахлынувших плохих мыслей, он вспомнил о них с новой силой. От этого нового мрачного мира невозможно было скрыться.

Сколько бы ни проходило дней, ничего не менялось. Каждый день походил на предыдущий, пока однажды на пороге дома не появились гости. Это были они, — люди в черных одеждах; вестники несчастья, что забрали Людвига. Это было ранее утро, когда Анна спала, а гостей встретили Генрих и Петра.

— У нас тревожные вести о вашем муже, — осторожно говорил один из них, внимательно разглядывая реакцию жены и сына.

— С прискорбием сообщаю, что его взяли в плен и держат в концентрационном лагере, как военнопленного. — Продолжал он свою заученную речь.

Фигура в черном попивала гостеприимно приготовленный чай, без каких-либо эмоций, выражающих сожаление и сочувствие. Его коллега сидел рядом и молча смотрел в окно, словно происходящее было ему не интересно.

Самый говорливый говорил о том, что Людвиг не вернулся с разведки. Через день его посчитали дезертиром, пока не получили донесение от шпиона о наличии новых поступлений в лагеря военнопленных, где и заметили их потерявшегося солдата. Военные не собирались отбивать своих сослуживцев, так-как у них не было на это человеческих ресурсов. Поэтому они прибыли с рекомендацией похоронить семьянина и не ждать его возвращения с фронта.

— Похоронить? Вы сказали, что его взяли в плен! Нам нужно подождать, когда его отпустят или вы возьмёте всё в свои руки?! — Генриха разозлила новость и тон гостя, когда тот говорил о заточении Людвига.

— Ты ничего не знаешь о войне, мальчик, — мы ведём борьбу с дикарями, с животными! Им только в радость страдания и кровопролитие. — Гость демонстративно стучал кулаком по столу, показывая всем, насколько его злит одна лишь мысль об этих «дикарях».

— Почему вы не хотите отбить их? Разве вам не важны солдаты?! А как же ценность человеческих жизней?

— Юноша, ты многого еще не понимаешь. Для таких «трюков» нужны солдаты, которых у нас всё меньше и меньше, — добавил тот, что до последнего пытался не обращать внимание на окружающий его шум. Его будто задели слова Генриха.

— Если у вас мало солдат, вербуйте новых! — злобно проговорил Генрих. Всё его лицо окрасилось цветом крови и гнева. Его всего трясло.

Первый, что начал говорить про Людвига встал и кинул на стол папку, которая прокатилась по деревянному покрытию и остановилась перед Генрихом. На лице этого гостя на мгновение появилась какая-то хищная и самодовольная улыбка, словно он только этого и ожидал.

— Тебе недавно исполнилось семнадцать, и ты можешь сам принять участие в военных действиях, как доброволец, — сказал он. Своими действиями он хотел поставить Генриха на место, и ему это удалось. Взволнованный юноша был в ступоре и не знал, что сделать, что ответить.

— Какое вы имеете право забирать моего ребёнка, сразу после того, как забрали мужа?! — не сдержав слёзы выкрикнула Петра.

— Ложь! Мы никого не забираем и, тем более, никого не пытаемся вынудить. Добровольное решение граждан Германии свято.

— Мой коллега прав, уважаемая. Ваш сын полноценно попадает под критерий предоставления добровольного несения воинской службы, и, как все граждане, имеет возможность как согласиться, так и отказаться.

Сверля слишком наглого гостя и его пунктуального коллегу, Петра села назад за стол. Она посмотрела на своего сына, надеясь хоть как-то повлиять на него, намекнуть на правильный выбор, но тот всё молчал и пристально рассматривал документы, что лежали перед ним.

— Я хочу, чтобы отец оказался дома… Я стану добровольцем для того, чтобы вернуть его. — Генрих наконец дал ответ людям, что его ожидали. Он поднял на них взгляд, и хотел показать свою непоколебимость.

— Пока документы не подписаны, это только пустые слова.

Генрих открыл бежевую папку, что находилась перед ним: там был контракт о прохождении добровольной службы. Пункты о выполнении приказов, наличие правил и требований, а также пустые поля для ввода данных рекрута. Генрих начал расписываться в документах, не замечая того, как мать пыталась его отговорить. Он не слышал её, полностью погрузившись в заполнение бумаг. Мысли его были только о том, как он вернёт отца домой, и всё встанет на круги своя.

Отдав документы офицерам, ему дали добро, и он начал собирать свои вещи. Выходя из комнаты, он заметил, что Анна стояла в дверном проеме. Она протирала глаза и недоумевала, почему её брат куда-то собирается в такую рань. (На часах был почти полдень, и Генрих хотел, чтобы Анна отдохнула.) Генрих подошел к ней и обнимая сказал, что вернёт отца и что всё будет, как раньше.

— Это надолго? — Анна испугалась того, что они с матерью могут остаться совершенно одни.

— Ты даже не заметишь моего отсутствия. Уже скоро мы вернёмся. — Говоря это, Генрих улыбнулся, и девочка улыбнулась в ответ, подхватив этот кроткий, радостный настрой.

Спустившись на первый этаж, Генрих увидел, как ещё сильнее поникшая мать о чем-то спорила с гостями. Она замолчала, когда услышала скрип верхней ступени лестницы. Ей так же хорошо был знаком этот звук, как и всем жильцам этого дома. Генрих подошел к военным и повернулся к матери.

— Мама, я обязательно верну отца, и всё будет, как раньше. — Генриху было грустно видеть мать в таком ужасном состоянии, но он старался не подавать виду, и продолжал улыбаться. У него едва хватало сил, чтобы самому не расплакаться.

Почти сразу щеку Генриха поразил жгучий огонь. Он ощутил на себе прикосновение матери, которое впервые отдалось болью и раздражением на коже. Петра дала своему сыну пощечину, пытаясь вывести его из состояния аффекта, в который его ввели незнакомцы. Ей ничего другого не оставалось, — слова не помогали, и она уже ничего не могла поделать.

— Не злись, мама, я обязательно всё исправлю… — не сдерживая слез и смотря любящими глазами, сказал Генрих. Он не хотел бросать семью, но больше всего он хотел, чтобы всё вернулось назад.

Покидая свой дом, он надеялся, что совсем скоро опять окажется здесь. Он сел в ту самую машину, в которой когда-то был и его отец. Мягкое сиденье позади водителя было удобным и позволяло расслабиться. Генрих и ранее покидал дом, но сейчас он это делает не на пару часов; он не едет покупать сестре платье, не едет на рынок — он едет на войну.

Весь путь казался каким-то непрекращающимся полотном красок: все деревья и поля сливались в единую серую картину, это всё начинало давить на Генриха, не давая ему передохнуть от собственных мыслей. Только после того, как за окном появились первые городские постройки и вид картины изменился, юноша был выгнан из своих мыслей.

Проезжая через город, машина остановилась у незнакомого для Генриха здания, что было окружено высокими стенами и колючей проволокой. Тогда, один из незнакомцев — тот, что был самым молчаливым — покинул машину и прошел через контрольно-пропускной пункт, показав какой-то документ солдату у двери. Оставшись один на один с другим военным, Генриху стало не по себе. Он не знал даже имен этих людей. Также загадкой для него было то, куда его везут.

— А я говорил Диди, что надо искать болтливого, чтоб в дороге не было скучно… Не волнуйся, сейчас он отнесёт твои документы в штаб, где ты уже будешь числиться как солдат нашей славной армии. Рекрут? Новобранец? Кому это надо?! Пустая трата времени и сил! Знал бы ты, какой ужас бушует на передовой… Сейчас мы поедем в военный госпиталь, где проверят твоё здоровье и снимут мерки для одежды. Если всё нормально, то тебя отправят в Керхёф — лучшее место. Меня, кстати, Манфрэдом звать. Рад знакомству, Генрих. — Фигура с переднего сидения резко повернулась к Генриху и протянула руку ладонью вниз.

Генрих принял этот жест доброй воли, что понравилось Манфрэду, и он широко улыбнулся.

— И когда меня отправят на фронт? — поинтересовался юноша.

— В лучшем случае, ты уже послезавтра будешь отправлен в лагерь, где базируются наши силы. Там тебя обучат всему, что надо. В общей сложности через неделю ты будешь готов к настоящему сражению.

— Неделю? Я не могу ждать так долго! Чем раньше я займусь его освобождением, тем лучше!

— Генрих, если ты сразу туда отправишься, считай, что уже не вернёшься назад. Без подготовки ты будешь даже хуже, чем дрессированные собаки.

Генрих понимал, что ему хотели донести, и даже принял странное сравнение со стороны офицера Манфрэда. Его собеседник был во всём прав. Генрих не сможет освободить отца, если с ним что-то случится. На этом их разговор прекратился. Вскоре вернулся Диди. Он сел за руль машины, и они поехали дальше. Перемещались они через незнакомые для Генриха улицы. Юноша любовался тем, как кипит жизнь вдали от его дома, как резвятся дети, как гуляют по городу молодые девушки и старики. Он почти не видел ни ровесников, ни мужчин старше себя. Причина этого явления ему прекрасно была знакома. Строения города пролетали мимо окна автомобиля, как осенняя листва в потоке ветра. Сквозь этот бурный ураган, машина достигла своей цели. Это было строение, при взгляде на которое можно было сразу сказать, что это госпиталь — белое здание с красным крестом.

— Вот и наша остановка, парень, выходим. — Диди говорил не поворачиваясь к своему собеседнику. Он заглушил двигатель машины и вышел на улицу. Когда вышел Генрих, он взял свой багаж и его сопровождающие направились к главному входу, где их встретил врач. Генрих только ждал, когда врач получит все дальнейшие распоряжения, и в его жизни начнётся новая глава.

— Вот и пришла пора нам прощаться, парень. Дальше тобой займутся доктора, и ты отправишься на фронт. Новую информацию будешь получать позже, поэтому удачи. — Чересчур мрачный голос Диди никак не менялся с того момента, как они были у Генриха дома. Ничего из произошедшего за последние пару часов, никак не повлияло на этого человека. Хотя, на мгновение, Генриху показалось, что он уловил в сказанных словах слабую нотку печали.

— Спасибо вам за предоставленную возможность. — Генрих был одновременно взволнован и рад. Он протянул руку в сторону Диди, и тот её дружелюбно пожал. Параллельно тому Манфрэд также протянул руку, и держал её, как в первый раз — ладонью вниз. Генрих пожал её во второй раз, они оба улыбались глядя друг на друга. Но улыбка Манфрэда выглядела слишком довольной. Пожимая его руку, Генрих заметил неодобрительный взгляд со стороны Диди, которым он вознаградил своего коллегу.

Провожая взглядом своих бывших спутников, врач, что находился за спиной Генриха, похлопал его по плечу, чем привлек к себе внимание. Этот пожилой доктор смотрел своими большими глазами на лицо Генриха, — эти зеркала души излучали тепло и доброту, а улыбка шла этому приятному лицу, из-за чего ему хотелось верить. Он выглядел, как человек, который никого никогда не обидит.

Генрих со своим врачом пошли по белоснежному коридору, осматривая помещения. Юноша наблюдал, как во всех палатах размещались другие мужчины: там были его ровесники и люди гораздо старше. Доктор говорил, что раньше здесь лечили местных жителей, а сейчас этот госпиталь отдан в распоряжение армии и служит центром для медицинского обследования и распределением новобранцев.

Генрих был размещен в одной палате с ещё тремя другими рекрутами. Ему сказали, что весь следующий день уйдёт на то, чтобы их проверили доктора, и, если повезёт, им дадут «зеленый свет». Он сел на кровать и стал думать о том, что будет дальше. Он представлял события, что могут случится с ним и думал об отце. Покидать стены госпиталя было запрещено, а соседи по палате были неразговорчивы и поэтому Генриху оставалось только молча погрузиться в собственные мысли.

Представляя, как он с отцом возвращается домой, как будет счастлива мать и сестра, Генрих не обращал внимание на окружение, и не заметил, что кто-то к нему подходит. Он только смог почувствовать, что на кровать рядом с ним сели. Юноша повернул голову и увидел своего соседа по палате; это был бритоголовый парень, примерно лет девятнадцати, который смотрел на Генриха и загадочно улыбался.

— Здравствуй, пугало огородное. Неужели решился покинуть свою темницу? — Сосед заговорил с Генрихом очень знакомым для него голосом.

— Вольф?! — Генрих был удивлен, как никогда. Он не узнал своего старого знакомого, пока тот не заговорил. — Что ты здесь делаешь?

Вольфганг смущенно отвел глаза в сторону и невинно начал улыбаться.

— Видишь ли, когда я был в городе, то попался на глаза солдатикам. Узнав, что за городом есть молодая кровь, они отправили офицеров по селам и деревням. Те навещали меня пару раз и, когда мне исполнилось восемнадцать, меня забрали. Видишь ли, когда ты рождаешься, то заключаешь негласный контракт с государством, что будешь его защищать во время военного положения. Вот так я и оказался тут.

Вольфганг ожидал ответный рассказ от встреченного друга, но ничего не получил, кроме неуклюжего молчания. Генрих продолжал удивленно смотреть на Вольфа, не произнося ни слова. После непродолжительной паузы, Вольфганг неудовлетворительно выдохнул и щелкнул пальцами прямо перед носом Генриха. От неожиданности тот вздрогнул и отклонился назад.

— Расскажи мне, как ты здесь оказался! Ты ведь младше меня, и на патриотично настроенного добровольца не похож. — После этих слов Вольфганг опёрся на собственный кулак, в ожидании интересной и захватывающей истории.

— В полдень к моему дому приехали офицеры. Они сообщили моей семье, что отца взяли в плен. В итоге обдумав всё, я решился отправиться его спасать. А сейчас я даже не знаю, что делать. — Генрих рассказывал о происходящем, нервно почесывая свою шею.

— Скажу честно — плохи твои дела. Самый идиотский поступок в жизни! О чём ты думал? Назад уже не вернуться! У тебя в голове хоть была мысль, что ты не справишься? Ты подписал контракт на службу, и при побеге — по закону военного времени — пойдёшь под трибунал. Тебе остаётся только идти вперёд. — После этих слов, Вольфганг поднялся с кровати и пошел в сторону двери. Он остановился в косяке и предложил Генриху пойти с ним, если он хочет покурить, но увидев, что тот сидит закрывшись руками, решил оставить друга с его мыслями.

До того, как всех уложили спать, Вольфганг почти всё время уделял Генриху. Они любовались через окно красотами города: как горели огни, освещая улицы и дома, как неспешно бродили люди. Во время разговоров Генрих узнал, что все новобранцы из этого госпиталя будут отправлены в одно место: полевой лагерь располагался за сотню километров от горячих точек и города, который никак не могла взять ни одна из сторон. Именно недалеко от фронта и будет происходить основной этап обучения, где, покажут карту местности, будут солдат будут обучать основам ведения боя и отправят в гущу.

— Но неделя… разве это не мало? Мне казалось, что необученным людям нужно гораздо больше времени. — Генриху вспомнилось то, как Манфрэд говорил о скором отправлении на фронт, и, на всякий случай, юноша решил уточнить у своего друга.

— Мало. Даже меньше недели, это не считая того, что мы будем в пути, и, тем более, здесь.

— Это ненормально!

— Да… Я слышал, что дела совсем плохи, настолько, что нужно полагаться на число и скорость восполнения потерь.

— Не верю.

— И я не верю.

Внимательно изучив информацию, Генрих понял, что освобождение отца не будет зависеть от его собственных желаний. Ему придётся выполнять те задания, что ему поручат. Тогда для помощи родителю ему придётся или уговаривать офицеров, или делать всё в самоволку, что будет несомненно рассматриваться как военное преступление. Рассматривая возможности дезертирства, он боялся того, что сделает только хуже для своей семьи. Если у него получится вернуться домой, то он прямиком отправится в тюрьму.

— Ты поможешь мне? — Генрих с надеждой в голосе спросил Вольфа. Задав этот вопрос, он хотел получить поддержку на этом сложном пути.

— Если не мне прикрывать твою спину, то ты ни за что, ни с чем, не справишься, — шутливо прокомментировал Вольфганг.

Тот вечер был последним, когда они наслаждались красотой за окном в тихой обстановке вдали от всего плохого.

Раннее утро встретило их вошедшим в палату врачом. Это была немолодая женщина в белом халате, у неё в руках была стопка папок, по которым она прочитала фамилии находящихся в палате новобранцев и проинструктировала их. Начался день медицинской проверки, и судя по тому, что говорили, нужно было пройти целую кучу различных врачей, которые уже в конце обследования выдадут вердикт — вернётся Генрих домой или его отправят на фронт.

Врачебные осмотры проходило множество людей, и, из-за этого приходилось ждать в длинных очередях. Генрих думал, что может скоротать время, если он будет говорить с Вольфгангом, но тот частенько куда-то исчезал, причём надолго и бесследно. Часто у кабинетов возникали путаницы и ругань; где-то всё проходило быстро, а где-то до невозможности долго. Генриху впервые пришлось столкнуться с этим, и ему сразу не понравилась вся эта тягомотина. Ему постоянно задавали вопросы касательно его психологического состояния, а также проверяли его физические способности. Некоторые доктора проводили настолько неприятные операции, что Генрих в начале и не решался с ними сотрудничать. Люди проверяющие возможности его тела, лестно отзывались о прекрасном состоянии здоровья. Психолог же был опечален причиной вступления в армию. Ей стало грустно, и она не стала задерживать пациента дольше необходимого.

В конце дня Генриха ждала жирная папка на столе главного врача. Личное дело, куда складывали бумаги все прочие работники и, где красовалось фамилия Генриха, выглядела настолько огромной, что на её чтение можно было потратить целый день. Главный врач внимательно рассматривал её, проверяя каждую страницу, иногда даже возвращаясь на предыдущие. Несмотря на свой возраст и размеры дела, он всё же работал быстро и умело, и, закрыв папку, он пожал руку Генриху. Его конечный вердикт: Генрих находится в отличном состоянии и готов к несению службы — эти слова были самыми волнительными за последние дни. Уже в течении следующего дня его ожидал огромный железный локомотив, что увезёт его в лагерь. Всю следующую ночь Генрих никак не мог уснуть, — ожидание следующего этапа жизни настолько возбудило воображение юноши, что на протяжении нескольких часов он не переставая думал и размышлял.

Утро для Генриха началось около пять часов — так рано Генрих ещё никогда не просыпался. Обычно он вставал в семь, и просыпался всегда самостоятельно. В день приезда поезда всех рекрутов госпиталя разбудила громкая, оглушительная сирена. Когда этот звук взволнованно подхватил Генриха, он не понимал, что происходит и что следует делать в такой ситуации. От резкого и громкого звука его окутал неописуемый страх, словно он слышал чей-то крик. Сначала ему даже показалось, что это был вопль того самого кабана, который преследовал его несколько месяцев назад. Успокоение нашлось само собой, когда юноша прошёлся взглядом по комнате и увидел спокойные и немного раздраженные лица своих товарищей: они вставали с кроватей и заправляли их.

Один из парней, что временно был расположен в той же палате, заметил недопонимание от происходящей ситуации на лицах Генриха и Вольфганга.

— Поднимайтесь ребята. Нас вот-вот заберут, — сказал он.

Этой фразой он привлек к себе внимание обоих. Но когда на него вопросительно, спросонья, подняли взгляд, он, молча, продолжил собираться.

Вслед за ним начали собираться Вольфганг с Генрихом. Когда заправили все кровати, к ним в палату незаметно заглянул врач, который принес черные пакеты. Он вручил каждому новобранцу по пакету и сказал ждать вызова.

Получив свою часть, Генрих посмотрел содержимое и увидел, что внутри находилась темно-зеленая форма. Генрих вывалил всё содержимое на кровать и начал одеваться. На ощупь одежда была грубой и неприятной: места пошива царапали и раздражали кожу. Никогда в своей жизни он не носил одежды более мерзкой и неудобной, чем эта.

Когда все переоделись, то сели на свои кровати и начали ждать названного вызова. Прошло пять минут, затем десять. Ожидание чего-то неизвестного было тяжелым, особенно в такой неприятной одежде, в которой можно было почувствовать каждое собственное движение. Даже каждый безобидный вздох отзывался неприятными раздражающими болями по всему телу. Испытывая сильное желание почесать место раздражения, Генрих не заметил, как в дверь палаты постучали с внешней стороны. Он краем глаза заметил, что дверь начала открываться. В комнату вошел знакомый для него человек. Это был Манфрэд, одетый уже более презентабельно, чем в те дни, когда он навещал Генриха в его доме. Плечи гостя украшали красивые погоны, а сапоги были начищены до блеска. Он встал в середину комнаты, убрал свои руки за спину, и с высоко поднятой головой начал приветствовать новобранцев.

— Доброе утро, господа. Рад вас видеть в столь ранний час бодрыми и на ногах. Хорошо, что вы не отсыпаетесь, словно маленькие дети. Дисциплина — вот, что я люблю! В течении часа вы покинете этот город и отправитесь туда, где будете нести службу и защищать свою страну. Сейчас вы выйдете и пойдёте прямым строем по коридору. Затем, на выходе сядете в грузовик, который вас доставит к железнодорожной станции. Там получите следующие указания. — Окончив свою речь, Манфрэд взглядом окинул присутствующих в комнате.

Услышав эту новость, все юноши начали собирать свои чемоданы с которыми сюда приехали, надеясь упаковать в них свои вещи.

— Отставить! Врачи получили распоряжения, и ваши вещи будут отправлены назад домой. — Испытывая легкое раздражение, Манфрэд начал демонстрировать свой истинный характер. — Распоряжения вам были даны, так начинайте их выполнять!

Доверившись словам вышестоящего по званию, все оставили свои чемоданы и покинули палату. Генрих видел, как в коридоре шли и другие люди, они также брели прямым строем, покидая свои комнаты. Все они выглядели одинаково: форма одного цвета, черные грязные ботинки, уставшие, сонные глаза. Один большой поток совершенно идентичных, едва живых, людей.

Выйдя на улицу, они действительно увидели грузовик, и даже не один. Вся дорога перед госпиталем была уставлена похожими друг на друга машинами. Массивные грузовики стояли, ожидая, что их наполнят новобранцами. Генрих шел позади всех, и когда настала его очередь залезть в машину, его остановил солдат, стоящий рядом. Он ладонью ткнул Генриха в грудь, показав, чтобы тот остановился. Выполнив этот приказ, Генрих потерял из виду Вольфганга и других парней, которых он хоть и не знал, но запомнил их лица, и хотел держаться рядом с ними. Они погрузились в грузовик, который уехал, оставив Генриха наедине с теми, кого он не знал.

Затем, подъехал следующий грузовик, внутрь которого первым зашел Генрих. Грязный, темный и вонючий — именно таким была машина изнутри. Находясь там, Генрих морщился от отвращения — рушились все светлые мечты и мысли о возможной военной карьере. Он окончательно решил не задерживаться в этой грязи. Вслед за ним заходили и другие люди: они садились рядом и напротив, молча смотря или в пол, или в заднюю часть грузовика, откуда ещё можно было видеть яркий свет.

Машина резко сорвалась с места, из-за этого все находящиеся внутри пассажиры чуть не упали на пол. Можно было только догадываться, как долго, и как далеко они будут ехать. В неприятной обстановке, где все они находились, время тянулось слишком долго. Кто-то засыпал, кто-то моргал и не понимал, что происходит, теряясь между сном и явью. Все они оказались в одной темнице вне времени. Вернуться из неё им удалось только тогда, когда машина также резко остановилась, и все снова с трудом едва не лишились места.

На фоне дневного света, — что было видно в конце грузовика, — показался человек. Он сказал всем выходить, после чего все начали покидать кузов машины. Теперь Генрих шел последним. Ему не нужно было первым видеть новую обстановку и куда-то идти, ведя за собой остальных, теперь он мог положиться на тех, кто спереди. Выйдя на свежий воздух, Генрих оказался на железнодорожной станции, где находился большой поезд. Посмотрев вдаль этой машины, Генрих никак не мог увидеть её конца. Она казалась бесконечно длинной. Посреди этой станции он видел огромную толпу людей — это были рекруты из госпиталя. Генрих пытался найти среди этой толпы своих соседей, но никак не мог этого сделать. Толпа стояла и ожидала дальнейших обещанных им указаний. Люди в ней бурно общались друг с другом, но только не Генрих; ему оставалось только отгородиться от всех, ожидая в одиночестве дальнейших приказов.

Долго ждать не пришлось. Другие грузовики приходили на свою остановку быстро, и также не сбавляя темп выходили другие новобранцы. Когда вышел последний из них, то на крышу поезда забрался человек, одетый так же, как и Манфрэд, но это был не он. Это был человек, которого Генрих никогда не видел — скорее всего, другой офицер. После осмотра площади, которую заполонили новобранцы, этот человек поднял палку и несколько раз ударил по крыше поезда. Эти удары были громкими и мигом разнеслись по всей станции. Их услышали все, кому они предназначались. Офицер на крыше откинул палку в сторону и начал громко говорить в сторону толпы:

— Слушайте внимательно! повторять не буду! Садитесь в вагоны по пятьдесят человек в каждый. К каждому такому вагону будет привязан смотритель, который будет следить за вами! По прибытию, вы будете сформированы в отряды и будете представлены своим офицерам! Дальнейшие приказы и обучение будут проходить в лагере! Сейчас идите на посадку! Те, кто откажется садиться, будет отправлен в штаб на разъяснительную беседу!

Его громкая речь была четкой и слаженной. Предложения были легки и понятны для восприятия. Они казались заранее заученными. Либо их обладатель имел сильную харизму и крайне редкую способность к ораторскому мастерству, либо Генрих был так взволнован, что на пределе возможностей улавливал всё, что угодно. Когда офицер закончил говорить, двери вагонов поезда открылись, и в них начали втискиваться люди. Генрих рассматривая потоки людей, пытался найти Вольфганга, чтобы попробовать пробраться к нему, дабы вместе поместиться в одном вагоне. Мимо него ходили люди, толкая его плечами. Вольфганг так и не появился в поле зрения. Поняв бессмысленность всех надежд, что оставались у Генриха, он молча пошел к одному из дальних вагонов.

Поднимаясь по лестнице, он увидел смотрителя, что провожал каждого вошедшего пристальным взглядом. Проходя между рядами, Генрих нашел одинокое место рядом с окном. Он впервые находился в поезде и надеялся, что это поездка будет красивой, и запомнится ему надолго. Разместившись на сидении, он смотрел в окно, то и дело замечая боковым зрением, что рядом садились другие пассажиры. В какой-то момент он продолжал надеяться, что вот-вот придёт Вольфганг и сядет рядом с ним. В окне он видел, как толпа на улице медленно уменьшалась; люди заходили внутрь поезда и искали себе место. Вскоре в вагоне набралось достаточно людей. Генрих понял это, когда услышал звук закрывающейся двери. Никто не отказался от предложения войти в вагоны, и после того как все поместились внутри, смотритель несколько раз ходил вдоль сидений, наблюдая за новобранцами. Генриху оставалось только ждать, когда поезд тронется.

Представляя всю поездку, которая могла занять очень много времени, он уже начал ощущать тоскливое чувство одиночества. В последние месяца он слишком часто оставался один с собой, когда по близости не было никого нужного и важного. Он и вечность, что струилась своими необузданными потоками мимо него.

Поезд тронулся.

Это был первый раз, когда Генрих ехал за стальным локомотивом. Для него это было тоже самое, что и на машине, только машина была менее вместительна, и сиденья у неё более удобные. Картина за окном пролетала быстро. Невозможно было что-то разглядеть и оставалось только смотреть на небо, на то, что продолжало оставаться неподвижным. Солнце скрывалось от глаз Генриха, этот шар света словно бежал вслед за поездом, периодически игриво прячась за деревьями и горами. Когда же свету ничего не мешало, он попадал в глаза Генриху, и этот ослепляющий свет напоминал о том дне, когда он будил Анну, как раздвигая шторы впускал свет в её комнату. Как бы ему снова хотелось спокойно закрыть глаза и прислушаться к тому, как маленькая девочка за его спиной капризно ворочается на кровати. Стук колес и голоса людей вокруг сливались в единый оглушающий шум и, это было единственное, что мог услышать Генрих. Люди болтали друг с другом, им есть, о чем говорить, но только не Генриху. Даже его соседи за столом молча уставились в различные точки, не примечая друг друга.

Несколько раз посмотрев на лица рядом сидящих людей и окинув взглядом вагон, Генрих не нашел кого хотел. Он надеялся, что просто проглядел своих знакомых, но все лица вокруг казались незнакомыми и враждебными. Эти действия были бессмысленными, но слабая надежда по-прежнему оставалась в груди юноши.

Можно было вспомнить утро, когда они все собирались выезжать. Тогда всё происходило быстрее и проще, Генрих просто шел и выполнял задание, теперь же он просто изнывал от неудобства и скуки. Он вспомнил, как именно утром прибыл Манфрэд. У него было такое знакомое лицо, но он был одет иначе, да и ввёл себя совсем по-другому. Этим утром он был более груб и холоден. Сложно было думать, что человек может быть более грубым и бесчувственным, чем при их прошлых встречах. Оказывается, можно.

Его любезность и дружелюбие улетучились. «Были ли они вообще? Может, весь этот фарс был только для того, чтобы выманить меня и забрать в армию; использовать как солдата на поле боя, как ресурс для великой машины войны?», — в голове Генриха появилась небольшая мысль, что его надули, сделали из него дурака, разыграли глупого фермера из глубинки. «Глупый… глупый я».

С другой стороны, ему была предоставлена возможность вернуть отца в родной дом, восстановить свою семью. Всего лишь в обмен на примерку шляпы шута, он станет героем. Грош для великой цели. Ибо никто кроме него, не смог бы пойти на такое.

Была еще неприятная одежда, что пыталась рвать кожу своего хозяина. Ранее это сводило с ума, пока Генрих не прибыл к поезду, сейчас же он ничего не ощущает. Мозг увлечен другими процессами, ему некогда реагировать на столь слабые физические раздражители. Но стоило только уделить мгновение этой одежде, как она снова напомнила о себе, пробежав чешущимися позывами по всему телу.

— Что здесь забыл, школяр? Он не похож на солдата, у него внешность, как у ребёнка! — Эти слова принадлежали взрослому мужчине, что сидел напротив Генриха. На вид он был старше его раза в два. У него были уставшие глаза и сожжённые брови. Можно было подумать, что он был пожарным. Его дерзкий, грубый и слишком взрослый взгляд проходил сквозь Генриха. Было ощущение, что его хозяин был не в трезвом состоянии.

— Какая разница, как я выгляжу? Мы с вами едем туда, где от внешности ничего не зависит. — Генрих ответил резко, не смотря даже в глаза собеседнику. Он показывал полную незаинтересованность в общении.

— Кем бы ты там не был, твоё смазливое личико не поможет тебе! — Мужчина уже начал раздраженно повышать свой голос, при этом показывая активную и нелепую жестикуляцию при общении.

Генрих решил уже просто игнорировать своего собеседника, в надежде, что тот, будучи уставшим, просто отстанет от него и найдёт себе занятие поинтересней.

Генрих продолжал смотреть в окно своего вагона. Теперь он не видел за стеклом красивые пейзажи. Его взгляд приковало отражение того мужчины, что медленно поднимался со своего сидения.

Посмотрев прямо на своего былого собеседника, Генрих заметил, что тот тянет к нему свою руку. Эта рука была уже довольно близко к шее Генриха, достаточно, чтобы маленьким рывком можно было схватится за открытое горло. Страх волной обрушился на Генриха, перед его глазами предстала картина того, что его схватят и начнут душить. На рефлексах юноша со всей силой ударил по руке грубияна.

Не ожидая таких резких действий, мужчина неудачно ударился этой же рукой об стол. В следующую же секунду, он хлопнув ладонями по деревянной поверхности и встал со своего места. Его глаза исторгали внеземную злобу; невозможно было понять, о чем думает этот человек. Он дышал от злости так тяжело и быстро, что казалось, что он вот-вот задохнётся.

Резкими движениями мужчина схватил Генриха за воротник его легкого мундира и начал тянуть к себе. Эта крепкая хватка и резкие движения вывели Генриха из состояния физического и эмоционального спокойствия. После этого действия неудобная одежда на Генрихе с новой силой начала впиваться в кожу. Их лица находились так близко друг к другу, что можно было почуять неприятный запах изо рта незнакомца. Это только больше прибавляло презрения и ненависти к мужчине в глазах Генриха.

— Ты бесишь меня, наглый школяр! Жизни не видел, но считаешь себя умнее других! — Незнакомца трясло от злости; говоря и запинаясь языком, он всюду разбрызгивал свою слюни. — Я тридцать лет спасал жизни, и теперь готов отдать её за семью и родину, пока вы видите в этом развлечение!

Генриху было не по себе. Он впервые мог оказаться в драке с другим человеком. С человеком, что гораздо крупнее его. Он мог бы показать свой страх, если бы не события прошедших дней, которые изрядно его утомили. Именно поэтому Генрих молча смотрел в глаза своему собеседнику, покорно ожидая дальнейших действий. Появилось легкое чувство раздражительности, в голове Генриха всплыла довольно дерзкая мысль: «Можно плюнуть ему в лицо и посмотреть, что из этого выйдет». Эта мысль родила невинную, случайную улыбку на лице.

Их уединение прервал смотритель, что был ответственным за поведение рекрутов в вагоне. Он подошел к странной паре и, нежно поглаживая рукоять дубинки на своем ремне, добродушно поинтересовался происходящим.

Когда же Генриха и его нового друга побеспокоили, громила с удивлением посмотрел на военного. Это был хрупкий парень в строгой и красивой форме, его вполне молодое лицо украшали старые шрамы. Он выглядел так, словно сошедший с небес ангел: бляшки и пуговицы его костюма так и сияли под солнечными лучами. Генрих заинтересованно посмотрел на этого сановитого солдата, но вскоре также незаинтересованно вернулся к окну. Но даже в стекле, его взгляд по-прежнему цеплялся к массивной фигуре, что держала его за воротник.

Осмотрев нарушителей, смотритель обратился к рядом сидящим новобранцам:

— Уважаемые, что здесь произошло? — с переутомлением в голосе произнёс он.

Вся картина замерла во времени. Громила вместо того чтобы отпустить Генриха, и хоть как-то облегчить видимую проблему, продолжал крепко сжимать его воротник. Сидящие же рядом молодые люди, собрались с мыслями и сообщили, что всё это началось неожиданно и видимых причин для начала конфликта не было.

— Отпусти его, — произнёс смотритель, пристально смотря в глаза громилы, — и будь добр объясниться.

Громила убрал свои грязные, потные руки и сел на место. Он виновато смотрел снизу-вверх на смотрителя, пытаясь подобрать нужные слова, но, не найдя их, опустил взгляд.

— Как я вижу, ты здесь ведёшьсебя слишком агрессивно и недисциплинированно. Твоё имя?! — Смотритель достал из-за пазухи блокнот с карандашом, и был готов занести туда имя нарушителя.

Блиндар. Именно так звали этого агрессивного мужчину. Генрих же расслышал то, что можно было перевести как «слепой дурак». «Ему подходит это имя», — слегка усмехнувшись подумал он. Смотритель внёс информацию о нарушителе в свой блокнот и предупредил, чтобы тот больше не пытался быть слишком заметным, затем он удалился.

Дальше Блиндар сидел тихо. Периодически он сверлил взглядом Генриха, который даже не смотря на него, ощущал на себе этот тяжёлый и гневный взор. Он чувствовал, как жар ненависти поглощает его. Дурак сам виноват, но виноватым видит другого. «Чем дальше, тем лучше».

Генриху приходилось терпеть эту жуткую обстановку еще долго. Только ближе к вечеру они добрались до точки назначения. Тогда поезд остановился, а смотритель приказал всем встать в строй. Каждый неуклюже, — отсидев всё, что только можно, — поднялся со своего места и встал посередине вагона.

Смотритель открыл дверь наружу и приказал всем выйти. Он оставался в вагоне, и проходя мимо него, можно было поймать презренный взгляд. Особенно им был вознагражден тот громила Блиндар. Генрих надеялся, что не окажется с этим ненормальным в одной комнате, — неизвестно, что он может с ним сделать, если рядом не будет надзора.

Выйдя на улицу, Генрих оказался в странном месте. Это была маленькая деревня с осевшими домами, церковью и множеством крупных палаток. Эта картина с первого взгляда была ясна — военные оккупировали деревню и устроили здесь штаб. За всё время, что новобранцы выходили из поезда, Генрих не увидел ни одного из жителей деревни, только солдат.

Здешний воздух был грязным по сравнению с тем, что был в родном огороде. Здесь что-то витало, что-то незаметное окутало это место — едкий запах, что прожигал нос. Огромная толпа стояла у поезда, и никто не знал, что делать. Смотрители не выходили из вагонов, и к ним наоборот присоединились другие солдаты. Судя по звукам, они начали проверять поезд. На улице было очень холодно, и ни у кого не было настроение разговаривать друг с другом.

Из вагона послышались крики и шум. Все, кто смог его уловить, обернулись посмотреть, что случилось. Голосов из вагона было больше, чем человек, что туда заходили. Там был кто-то еще.

К выходу из вагона подходили ещё солдаты. Они вытаскивали оттуда новобранца, который не выходил в общем строю, а тайком остался дальше в вагоне, надеясь спрятаться. Когда его поднесли к краю вагона, то просто швырнули вниз. Бедолага пролетел полтора метра и рухнул на твердую землю. После приземления, он начал истошно орать. Его крики были громкими и болезненными. Это явно была не симуляция. Когда он ворочался на земле и хватал себя за плечо, было видно, что у него сломана ключица. К нему сразу спустились солдаты и начали его поднимать, но покалеченный бедняга падал снова и снова, его ноги подкашивались от боли. В конечном итоге его уволокли в другую сторону от всей толпы.

Данное зрелище не внушало покоя в сердца всех присутствующих, никто даже не заметил того, что к толпе из палаты вышел офицер в черной форме. Он встал на гору из ящиков, что стояла в нескольких метрах от железной дороги и начал громко говорить, чтобы все присутствующие могли его услышала.

— Добро пожаловать, мальки, в ваш новый дом! Это лагерь Керхёф, и тут вы переродитесь в настоящих солдат! Вы станете гордостью ваших семей и вашей страны! Сейчас я буду называть фамилии, а вы по очереди будете подходить к рядом стоящему со мной офицеру! Так вас разместят в отряды, которые будут вам братьями до самого конца! — После продолжительных криков, мужчина на ящиках сделал паузу. Минуту отдышавшись, он достал список и начал зачитывать фамилии.

Тогда каждый, кого он называл, подходил к распределителю и уходил куда-то вдаль, где находились большие зеленые палаты. Генрих думал, что один человек с таким важным делом, будет долго разбирать и сортировать людей. Но у этого офицера отлично всё получалось.

Среди всех, кого называли, Генрих услышал то, что надеялся услышать с самого начала — Вольфганга. Он медленно вышел где-то сбоку толпы и после непродолжительного разговора с распределителем ушел в палату справа от центра. Генрих пытался запомнить её. Это была палата напротив маленькой церкви. Оставалось только надеяться, что Генрих тоже будет направлен туда.

Генриха вызвали одним из последних. Из-за долгого нахождения на одном месте, его ноги разболелись так сильно, что он с трудом смог подойти к солдату. Юноша был рад заняться хоть минимальной активностью.

— Будешь принадлежать к седьмому отряду! Иди в барак номер тринадцать и занимай свободную койку. — Распорядитель начал говорить ещё тогда, когда Генрих даже не успел подойти к нему вплотную, словно ему это было совершенно безразлично. Он также устал, как и все, кто стоял рядом с ним. После выполнения своего долга, он указал Генриху направление нужного барака. Не имея никого рядом, кто мог бы помочь ему в поисках, Генрих был вынужден в одиночку идти через весь лагерь, выискивая злополучное строение.

После пары минут безмятежного передвижения от одного здания к другому, Генрих наткнулся на строение, на котором красовалась красная табличка, с нарисованным нужным номером. Остановившись перед дверью, Генрих огляделся вокруг. Барак находился позади церкви, которая отделяла юношу от Вольфганга. «Жаль, что не вместе, но хотя бы не особо далеко друг от друга» — подумал он. Эта мысль его успокаивала, ведь его старый друг находился рядом, всего лишь в паре минут ходьбы.

Дверь барака жалобно заскрипела, когда Генрих вошел внутрь. В бараке уже во всю бурлила жизнь: новобранцы метались между койками, занимая свободные кровати, кто-то уже лежал на завоеванном месте. Это было маленькое поле боя, где никому не было суждено пострадать, где также договаривались, побеждали и проигрывали. Жаль, что настоящая война не такая невинная.

Пробираясь через своих новых товарищей, Генрих медленно проходил вглубь барака. Ближе к концу людей почти не было. В основном все занимали места посередине и у входа. Генрих же выбрал для себя свободную койку, рядом с которой никто не стоял и не претендовал на неё. Она была жесткой, словно состояла из одной доски, но даже этого было достаточно, чтобы отдохнуть после такого долгого дня. Все, как и Генриха, радовались возможности отдохнуть, но они не понимали, что у них не быт на это времени, ведь завтра их сразу будут обучать искусству войны.

Глава 3.2 Руины (Отчаяние)

Тихие закоулки города: в его чертогах люди бегут в разные стороны, бросая друг на друга и роняя на землю. Некогда красивые здания разлетаются в пыль, земля взмывает в воздух от разорванных снарядов. При взгляде на небо видно только черноту. Надвигающиеся тучи соединяются с дымом. Гигантская воронка, закрывшая солнце, царит высоко над всем полем битвы. Улицы, завалены обломками и телами людей; входы и выходы закрыты высокими баррикадами из мебели и мусора. Лабиринт, в котором крысой был человек, а небо с угрозой смотрит на всех, вкушая конец. Нет запаха, нет звука, — только визуальная картина ада, что породил человек. В середине этого мифического места кто-то мирно идёт по центру улицы, ступая по телам и переступая через бушующий огонь. Черная фигура несла в руке мешки и приветливо махала свободной рукой. Сколько бы она не проходила мимо огня, свет не мог озарить её — она вся оставалась черной, словно туча, спустившаяся с самого неба. Пытаясь к ней приглядеться, можно было смутно разглядеть очертания лица, в котором проглядывался открытый нараспашку рот. Чем ближе была фигура, тем четче можно было услышать странный, издаваемый ею звук.

Крик? Отец?!

Звук свистка разнёсся по бараку, призывая всех покинуть мир грёз. Генрих открыл глаза и увидел над собой деревянный потолок. «Кошмар…» — подумал он. Юноша даже не заметил, когда уснул. И если все остальные успели раздеться перед сном, Генрих был единственным, кто спал в уличной одежде. Это уже не имело значения, так как всем нужно было одеваться, а он уже одет.

— Доброе утро, девочки. — произнёс хозяин свистка оглядывая бараки и сонных новобранцев.

Генрих, поднимаясь с кровати, посмотрел на человека со свистком. Он узнал голос Манфрэда, который уже вошел внутрь строения, как к себе домой.

— Меня зовут Манфрэд, и я офицер седьмого отряда. Следовательно, ваш командир. Считайте, что вы уже на войне, поэтому никакой фамильярности. Одевайтесь, жду вас на улице. — Закончив своё грубое приветствие, Манфрэд развернулся и вышел из барака.

Подходя к выходу и ступая мимо рядов с кроватями, Генрих слышал, как новобранцы разговаривали друг с другом: «Какой радушный приём. Наверное, будет сильно злиться, если к нему на „Ты“»; «как будто сам не был на нашем месте». Генрих завидовал тем, кто уже успел завести себе друзей в этом месте, пока он спал.

Стоило выйти из барака на улицу, как можно было оцепенеть от холода. Это было утро середины осени, когда желательно носить что-нибудь теплое, вот только Генрих был почти в одной рубахе и легком, проветриваемом, мундире. Их он получил еще в больнице, и надеялся, что скоро ему дадут одежду потеплее.

Перед ним в паре метров стоял Манфрэд. Смотря в небо, он о чем-то задумался. Сразу после того, как дверь барака закрылась, офицер обернулся. Ему хотелось посмотреть на того, кто так быстро успел собраться и выйти. Увидев перед собой Генриха, Манфрэд удивлённо приподнял брови.

— Ты быстро справился, новобранец, — сказал Манфрэд, доставая из внутреннего кармана своего утеплённого плаща пачку сигарет.

Генрих смотрел на курящего Манфрэда и с легким раздражением в голосе спросил:

— Когда мы сможем освободить моего отца?

— …Офицер Манфрэд.

— Что простите? — поинтересовался Генрих, посчитав что ему послышалось.

— К старшему надо обращаться соответственно званию.

Смотря в глаза Манфрэда, можно было заметить нарастающую злость, но Генрих не придал этому никакого значения. Он повторно задал свой вопрос и ждал ответа.

— Скажите, пожалуйста, когда мы сможем это обсудить?

Услышав это, офицер бросил на землю свою недокуренную сигарету и притоптал её тяжелым сапогом. Почти сразу, он выпустил в лицо своего собеседника клубы едкого дыма. Манфрэд нахмурился.

— Ты ничего не сможешь обсудить, и, никуда тебя не пустят, пока ты не будешь исполнять приказы, которые тебе дают. Даже собака способна выполнять простейшие команды. Так почему ты этого не делаешь? Ты дал своё согласие! На многое!

Генрих ощутил на себе страх от такого отношения, в глазах Манфреда он читал злобу и ненависть, и не сомневался, что тот легко мог причинить ему боль. Его собеседник с каждым словом повышал свой голос. Генриху уже был понятен его офицер, его характер и отношение. он понимал, что этому человеку уже не стоит доверять, как он надеялся на это раньше.

Проглотив скопившийся в горле ком и вынужденно вдыхая едкий дым от сигареты, Генрих также держал взгляд высоко, смотря в глаза Манфрэда, и не показывая перед ним свой страх, повторил свою просьбу.

— Когда мы сможем обсудить освобождение моего отца, Офицер Манфрэд?.. — Юноша пристальным взглядом смотрел на собеседника, пытаясь не поддаваться всем чувствам, что грызли его.

Под суровым взглядом, левый глаз Генриха начал непроизвольно дергаться, показывая, что его обладатель находится на пределе нервного срыва. Эта картина раззадорила Манфрэда, из-за чего он ухмыльнулся, не скрывая, что ему показалось это смешным.

— Не мне это решать, малец. Все решения исходят из штаба. Я просто выполняю приказы и отдаю приказы вам. — Его утомил этот диалог, и когда он увидел, что Генрих пытается еще что-то сказать, незамедлительно добавил:

— Я всё сказал, поэтому не лезь с таким разговором ко мне.

— Вы можете с кем-нибудь поговорить? Убедить, что эта операция важна для армии? — Генрих попробовал последний раз потянуть за нужные ниточки, надеясь, что получит хоть какую-то помощь от этого человека.

— Нет. Это тебе надо, ты и разбирайся. — ответ Манфрэда был короток и груб. Это был последний ответ человека, которого немного уважал Генрих и первый ответ человека, которого он по-настоящему начал ненавидеть.

Генрих был шокирован. На его глазах человек, который в начале зарекомендовал себя как грубую, но понимающую личность, превратился в жестокого, не идущего ни на какие уступки и компромиссы человека. Говорить об операциях с Манфрэдом было попусту бесполезно. Оставалось только одно: найти стоящих выше людей и убедить их в важности этой операции. Людвиг скоро должен обрести свободу.

Сердце бешено колотилось в груди. Генриху пришлось по новой планировать дальнейшие действия. То, что от него отвернулся Манфрэд, сильно усугубило ситуацию, не от кого теперь было ждать помощи.

Стоя долгие минуты на морозе, он не заметил, как вышли другие новобранцы из барака. Манфрэд окинул рекрутов своим взглядом и приказал им идти за ним. Они вышли из оцепления барак туда, где можно было увидеть небольшое посевное поле. Генрих сразу узнал этот знакомый вид: вскопанная и очищенная от сорняков земля, утрамбованные, но едва видные тропинки и маленькая ограда. Здесь когда-то была большая плантация, которая поддерживала сытость местного населения. Теперь это поле переродилось в обучающую площадку, и, возможно, никогда на ней больше не взойдут новые ростки.

Это поле приглянулось Манфреду своей величиной — он решил использовать его как спортивную площадку. По приказу Манфрэда, весь его отряд бегал по периметру этого поля. «Подготовка к будущим событиям» — как он сказал. Бегать по этому полю пришлось около часа. Иногда Генрих обгонял тех, кто отставал, иногда отставал он сам. Он не заметил на поле никого из других отрядов, бежал только отряд Манфрэда. Но в конечном итоге все они остановились по очередному приказу их офицера и направились в столовую, точнее, в некрасивую и полуразрушенную церковь, из которой всё убрали и переделали интерьер под полевую кухню.

Смотря на действия своих коллег и то, как они беспрекословно выполняют команды Манфрэда, даже не обсуждая их между собой, Генрих понял, что все они слышали те крики с улицы. Тогда он стал примером для всех, как не стоит себя вести с офицером.

Простояв в очереди со всеми, Генрих получил свой маленький поднос с едой, — поощрение за то, что теперь он является новобранцем. Это была неприятная на вид гречневая каша, которая имела запах и цвет, совершенно не соответствующий таковой. Она была черной и пахла гарью. В дополнение к ней был черствый кусок хлеба и железный стакан с безвкусным чаем. Не имея другого выбора и испытывая сильный голод, Генриху всё же пришлось приняться за завтрак. В такой момент он еще сильнее скучал по дому и по еде, которую готовила мама, а также, по запаху свежих овощей с огорода.

Генрих долго перемешивал кашу в тарелке и в конечном итоге попробовал на вкус. После этих действий его ждал неприятный сюрприз: кислая, холодная и цепляющаяся за зубы масса вызывала отвращение при жевании. Одной ложки хватило, чтобы навсегда насытится этим блюдом. С его отбытия из дому прошло не много времени, но Генрих уже чувствовал себя измождённым. Оглядев помещение, Генрих заметил, что за дальним столиком в углу здания сидел Манфрэд, вместе с ним были и другие людьми в похожей форме. Офицерам был предоставлен высококлассный продукт: жареная картошка с зеленью, от которой исходил легко видимый пар, салат и даже кофе.

Быстро закончив со своим завтраком, Генрих встал и медленно направился в сторону столика офицеров. Он начал нервничать, из-за чего пытался успокоить себя спокойным и размеренным дыханием, он обдумывал, что стоит ему сказать, как более деликатно подойти к интересующему его вопросу. Компания за столом что-то весело обсуждала: офицеры переглядывались друг с другом и улыбались. Это сильно контрастировало с другими столами, где все в основном сидели тихими и понурыми.

На половине пути к офицерам, Генриха остановила рука, которая схватила его за плечо. Остановившись, он обернулся и увидел своего старого знакомого. Вольфганг выглядел не лучше Генриха, он также был ужасно бледен и имел тёмные круги под глазами.

— Не советую тебе сейчас подходить к этому столу, — неожиданно сказал Вольфганг.

— Почему? — спросил Генрих. Он был немного растерян, но надеялся, что ему всё пояснят.

Вольф покосился на стол офицеров, приобнял за плечо Генриха и направил его в сторону выхода из церкви. Они шли плотно друг к другу и Вольфганг крепко держал Генриха, не давая тому остановится или повернуть назад.

— Послушай вот что: за тем столом сидел мой офицер, тот, что в кожаных перчатках. Он, тот ещё фрукт: вчера вечером ему удалось избить одного из новобранцев. — Вольфганг говорил полушепотом, пытаясь не привлекать к себе лишнего внимания.

Эта новость напугала Генриха, и он понял, что Вольфганг очередной раз спас его от неприятных событий.

— Почему?

— Как я слышал, ему не понравились поступки новобранца. Тот вел себя не дисциплинированно в поезде и устроил драку. Вроде, его звали Блинд…

— Блиндар, — перебил его Генрих.

— Ты его знаешь? — Вольфганг был удивлен тому, что Генриху уже была знакома эта история.

— Да. Это на меня он напал в поезде. Старый и грубый. Я рад, что он получил то, на что нарывался!

— Генрих… — Вольфганг выдержал паузу, осознавая, как сильно изменился его друг с похода в лес. — Его челюсть сломана, он не может есть и говорить, сейчас он лежит в палате и мучается.

Генрих никак не отреагировал на эти слова. Вольфганг понимал, что изменение в его друге произошли слишком резко. Это уже был совсем другой человек. Но он и сам менялся, не осознавая этого.

Они стояли у входа в столовую и обсуждали момент, когда их разделил пресловутый грузовик. В отличии от Генриха, у Вольфганга всё было куда лучше: у него не было проблем в поезде, он даже поселился в барак со знакомым из госпиталя. Только свою первую ночь он провёл без сна, — он жаловался на твердую кровать и холод исходящий от окон.

Их беседу прервал свисток, который раздался из столовой. Генрих давно заметил, что у всех офицеров был свисток, но этот он сразу узнал. Свисток Манфреда звучал почему-то совсем по-другому, но может, это просто воображение.

— Седьмой отряд! на выход!

Новобранцы седьмого отряда медленно выходили из столовой. Создав неуклюжую толпу, они ждали своего офицера. Вслед за ними вышел и сам Манфрэд.

По его новому приказу, весь отряд отправился в центр Керхёфа. Это место сильно отличалось, — здесь не было строений, только десяток рядов со столами и скамьями. Все рекруты расселись друг напротив друга и ожидали дальнейших дел. Их собралось много, весь лагерь включал в себя пару сотен людей. Там был и Вольфганг, и другие парни из их общей больничной палаты. Только они расселись далеко друг от друга, без возможности общаться на более близком расстоянии.

Всем собравшимся пришлось подождать приличное количество времени для того, чтобы прибыли все офицеры. Они шли в сопровождении групп солдат и несли множество мешков, которые выгрузили на деревянные столы. Соблюдая инструкции из очередного листа, который имел каждый офицер. Из мешков доставали оружие. Очень много огнестрельного оружия. Только единицы присутствующих новобранцев ранее имели с ними дело; остальным могли видеть огнестрельное оружие только на картинах и во снах.

Каждому доставалось случайное оружие, без какой-либо сложной схемы распределения или использование ранее составленного списка: кто-то получал карабины, кто-то автоматы. Большинство из них имели стандартную мушку, другие носили на себе кратные прицелы. Какому-то новобранцу в очках досталась снайперская винтовка.

В следующий миг, когда сосед Генриха получил своё оружие, то настала и его очередь. Ему выдали самозарядный карабин; он был в половину роста Генриха, но лежа на столе, казался меньше. На вес он был как две большие лопаты, которыми Генрих всю свою жизнь орудовал в огороде. Только у этой «лопаты» был другой функционал.

— Седьмой отряд! Внимание! — раздался знакомый голос из-за спины Генриха. Манфрэд приступил к своим очередным обязанностям. — Теперь это ваше оружие. Это — ваша первая любовь на всю жизнь. Вы будете носить её с собой — от кровати до нужника. И если с этой минуты, с вами не увидят ваше оружие… у вас будут большие проблемы. Сейчас оно разряжено, но патроны вы получите в последний день перед отправкой в бой. Теперь вам нужно будет внимательно рассмотреть вашу любовь. Ощутите каждый механизм, каждую деталь. У вашей любви от вас не должно быть никаких секретов, поэтому вы должны её узнать из тысячи других. — Параллельно Манфрэду, говорили и другие офицеры, пытаясь чуть ли не перекрикивать друг друга, из-за чего, было сложно разобрать всё о чём они говорили.

Вся эта долгая речь звучала как проповедь священника. Некоторые офицеры быстро объяснили принцип работы оружия и помогали своим подчинённым, но Манфрэд относился к этому с более жутким фанатизмом.

Выступая примером, он показывал, как разрядить каждое оружие, как перезаряжать его и где спусковой крючок. Дальше нужно было разобрать его и собрать заново. Инструкции не было, нужно было рассчитывать только на собственную память и способности.

Это было задание на первый день. По окончании сборки, каждый новобранец должен продемонстрировать работу механизмов и вкратце отчитаться о сборке. Только тогда он будет свободен до следующего дня. Новобранцы, которые не смогут справиться с задачей, останутся без еды и сна. Такие жесткие рамки установил сам Манфрэд. Если обратить внимание на других офицеров, можно было услышать, что они не ставили такие грубые условия. А их подчинённые были вольны сделать перерыв или отойти в столовую по личному желанию.

Карабин, который достался Генриху, был сложным по конструкции. Если смотреть на пример своего офицера, можно было понять, где находится курок и что нужно сделать чтобы перезарядить оружие. Так, ознакомление произошло без какой-либо помощи. Осторожно раскручивая детали и нажимая на разные рычаги, Генрих думал только о том, как бы случайно не сломать чего-нибудь хрупкого и важного, также приходилось запоминать что где находилось. Впервые в жизни он занимался чем-то с фанатичной осторожностью, будто от этого зависела его жизнь.

С каждым часом этого нелегкого занятия, количество рядом сидящих людей уменьшалось. Прошло два часа. За ними три. Уже половина всех новобранцев, справившись с заданием смогли покинуть свои места. От этого мысли в голове Генрих путались. Он начал торопиться вслед за остальными, чтобы не стать самым худшим. Несколько раз он ошибался в сборке и ему приходилось все начинать с начала, а холод с улицы только мешал ему. Мороз сковывал движения и создавал дискомфорт голым и трясущимся рукам.

Грохот. Резкий звук прошелся эхом по всему лагерю и двинулся за его пределы. Это было неожиданно для всех. Генрих поднял свою голову и начал осматриваться. Позади себя через несколько столов, он увидел молодого паренька, который поднявшись во весь рост сжимал в руках карабин. Из дула ружья выходила тонкая струя дыма; она тянулась ввысь и растворялась в воздухе.

Через миг к парню подбежал офицер. Это был тот самый человек, о котором говорил Вольфганг. Тот, кого он описывал, как жестокую личность. Офицер взял того опешившего стрелка за воротник и начал трясти. «Идиот!» — кричал он, — «Почему ты не проверил магазин?! Кто тебе разрешал нажимать на курок?!» Рекрут, которого держали крепкой хваткой, выглядел до смерти напуганным. По нему было видно, что он уже знаком с этим офицером и что он боялся того, что будет дальше. Вслед за криками, офицер нанёс удар кулаком по лицу новобранца. Тот издал громкий всхлип и быстро рухнул на землю. Тогда офицер вцепился ему за шиворот, поднял с земли и поволок его за собою, проводя между полупустыми рядами.

Эта сцена повергла новобранцев в ужас, — для всех она была абсурдной и жестокой. Офицер повел себя дико по отношению к подчинённому, сразу же ударив того в лицо. Еще и оружие было не проверено до того, как его вручили необученному человеку. Но, ведь по словам офицеров, там не должны были находиться патроны. Если бы новобранец сам нашел их и зарядил в свой карабин, то он не выглядел бы настолько удивлённым. «Они забыли проверить магазины» — подумал Генрих. Ему не понравился этот вывод. «Сколько еще оружий может быть заряжено?» Он сам несколько раз нажимал на спусковой крючок, чтобы проверить корректность работы механизма. Генрих понимал, что ему повезло больше, чем тому несчастному. Несмотря на то, что он уже проверял магазин в начале всей работы, Генрих решил сделать это ещё раз.

— Врача! — раздался крик офицера с другого конца площади.

После этих слов, к источнику звука сбежались со стороны бараков ещё два солдата. Они носили отличительный знак полевых врачей: белый платок с красным крестом, намотанный на правую руку. Они бежали вдоль рядов, пробегая мимо остальных новобранцев. Каждый рекрут уже прекратил собирать своё оружие — все уставились в сторону прибывших солдат. Их интересовало, что там произошло. Люди, что были ближе всего к тому месту, начали бурное обсуждение, и это был первый плохой знак. «Что-то нехорошее случилось» — подумал Генрих.

Пытаясь вглядеться в происходящее, Генрих заметил, что медики выбежали из плотного окружения незанятых делом новобранцев. Они бежали также вдоль рядов, но бег их был более медленным, из-за чего Генрих смог увидеть, что их так замедляло. В руках они несли тело юноши; это был молодой парень в очках, который безжизненно смотрел в сторону сидящих. На его шее виднелась небольшая алая дыра, из которой вытекала кровь. Вся одежда была запачкана. Кровь стекала по штанинам и попадала на землю. За парой медиков тянулся алый след.

Когда тело бедолаги проносили недалеко от Генриха, он пересёкся с ним взглядом. Этот взгляд был для него знаком. Взгляд полный страха и мольбы. Аналогично смотрел на него кабан в лесу. У погибшего были глаза, которые вселяли в остальных людей чувство надвигающейся, неподкупной, смерти.

Генрих и не думал о том, что в ходе его «спасательной операции по вызволены отца» ему придётся видеть смерть. Он думал только о спасении отца, представляя все свои действия настолько идеальными и точными, что в считанные дни он мог вернуться домой, или хотя бы вернуть отца, но сейчас его силком втащили обратно в реальность, где в первую очередь идёт война, где люди гибнут и где он сам может погибнуть.

Когда тело парня унесли, все сидящие за столами новобранцы молча остановили свою работу, смотря со страхом на свои ружья. У кого-то хватило сил перепроверить магазин, а кто-то боялся даже прикоснуться к оружию. Все боялись не только того, что они могут выстрелить куда-то, но и того, что кто-то выстрелит в них, и что их жизнь закончится здесь, лежа на деревянном столе, окруженная собачьим холодом, в дали от дома и семьи, в толпе незнакомых людей.

Боковым зрением Генрих заметил, что офицеры что-то бурно обсуждают. Среди них находился Манфрэд и офицер «зло», — тот самый командующий, что знаменит своей тягостью к рукоприкладству. После длительного обсуждения и осмотра рабочей зоны, они заметили, что никто не занят делом. Был отдан приказ, что не смотря ни на что, рекруты должны продолжать задание, пока оно не будет выполнено. Никто не был этому рад. Все также уставились на свои ружья, с еще меньшим желанием продолжать работу. Солнце всё ближе и ближе приближалось к горизонту.

Переборов себя и продолжив сбор карабина, Генрих начал ловить на себе испуганные взгляды рядом сидящих людей. Переборов неодобрение в глазах сослуживцев, Генрих собрал свой карабин, и, когда наступила завершающая пора и нужно было проверить работу главных механизмов, Генрих взвёл затвор, предупредив об этом всех вокруг, соответствующим щелчком. Все, кто сидел рядом с ним резко дернулись и отодвинулись в сторону. Юноша понимал их, ведь ему тоже было страшно. Несмотря на то, что Генрих был убеждён в своём магазине, он всё же боялся того, что может произойти очередная трагедия, даже по самым сказочным причинам. Он боялся, что мог проглядеть что-то важное, что мог ошибиться, оплошать. Появившееся напряжение улетучилось, когда Генрих нажал на спусковой крючок и ничего не произошло. После приглушенного щелчка и последующей тишины, можно было услышать, как кто-то облегченно выдохнул.

Генрих был первым, кто закончил свою работу после инцидента. Остальные в течении часа просто пытались собраться с силами. Затянувшись с работой, новобранец отдал своё оружие Манфрэду, и тот аккуратно проверил саму конструкцию и работу механизмов.

— Отличная работа, малец. Хоть ты и не был быстр в этой задаче, но ты справился с… С внешними раздражителями, и сделал работу на отлично. Если будешь тренироваться дальше, то сможешь улучшить свой результат — Манфрэд ни слова не сказал о погибшем, даже вёл себя так, словно это было обычной практикой в Керхёфе.

Генрих хотел услышать не это; он ждал утешения, так как рядом с ним случилась трагедия, которая может оставить свой след на всю жизнь. После «внешних раздражителей», Генрих увидел только страх, недоверие и безразличие. Эти чувства кружили рядом с ним и сжигали его изнутри. Он остался один в очередной раз, размышляя об ужасе, что произошел с ним, и о том, в какое ужасное место он попал. Генрих не заметил, как с ним дальше разговаривал Манфрэд. Все его слова пролетали сквозь него и исчезали в никуда.

Слабый удар прошелся по телу Генриха. От неожиданности он начал наклоняться назад и, чтобы не упасть, ему пришлось оступиться. Он посмотрел вниз и увидел, как ему в грудь упёрлось дуло его собственного карабина. Генрих ощутил очередную волну неприятного холода, которая прошлась вниз к ногам, едва лишив их сил. Манфрэд ткнул ружьём в юношу, заметив, что собеседник отвлёкся на что-то другое.

Мгновения тишины и спокойствия вернули Генриха назад, после чего он забрал своё оружие из рук офицера и отправился в барак. Он мог бы зайти в столовую, где нужно было поесть, так как предыдущий приём пищи был более девяти часов назад. Но аппетита у Генриха уже не было. Он лишь хотел вернуться в кровать, где можно было прилечь и забыть об ужасе, что сегодня произошел.

После длительной работы, Генрих лежал в кровати и смотрел в потолок. Его веки медленно закрывались, и когда он почувствовал дуновение ветра, то узрел перед собою длинный коридор. Этот проход казался бесконечным, ведь чем дольше он всматривался, тем сильнее сгущалась тьма. Где-то вдалеке Генрих видел дверь, которая так сильно выделялась в пустоте, что казалась нарисованной. Коридор был полностью серым, его стены были обшарпаны, а на полу лежали куски камней, кирпичи и песок. Дверь была полностью сделана из белого металла. За ней был яркий свет, что виднелся сквозь замочную скважину. Этот свет был словно маяком для Генриха; он манил его и был его целью. «Я должен её открыть. Я должен выпустить его» — проносились мысли в голове Генриха. Ступая вперёд сквозь мусор, Генрих ощущал волнение, которое с каждым шагом только росло. Ему казалось, что чем ближе он становился к двери, тем дальше она оказывалась; он чувствовал, что это так. Пройдя сотню метров, Генрих начал осознавать, что его темп уменьшается. Он начал тормозить, что-то начало мешать ему. Посмотрев под себя, Генрих увидел, как в его ноги вцепились чёрные руки. Длинные и чёрные конечности тянулись из тьмы, что находилась позади юноши. Они крепко держались острыми пальцами за Генриха и не давали ему идти дальше. Борясь с ними, ему удавалось пройти еще несколько метров. Чем дальше он шел, тем четче мог слышать шум впереди: невнятный голос за дверью и стук по металлической поверхности. Звучание ускорялось, оно становилось громче и постепенно превращалось в кашу из звуков.

По бараку бурным потоком носились сослуживцы Генриха — они готовились к новому дню в лагере. Приходил Манфрэд и будил всё помещение. Генрих умудрился благополучно проспать приход офицера, и он очнулся, когда все начали собираться. Уставшим, от вчерашнего испытания, Генрих с трудом оделся, и прихватив свой карабин, вышел на улицу. Погода была более приятной, чем вчера, а вот утренняя пробежка была намного тяжелее. Манфрэду доставляло удовольствие испытывать своих подчинённых и выжимать из них все соки. Им пришлось не только бежать дистанцию в полтора раза больше предыдущей, но и делать это со своим оружием. После этого длительного процесса, болели все руки и ноги. Следующим тяжелым испытанием был завтрак. На тарелке опять лежала омерзительно холодная и безвкусная каша.

После вчерашнего происшествия были видны изменения в настрое окружающих: новобранцы разделились на два лагеря, те, кто знали, что случилось и те, кто были в неведении. Где-то угрюмо сидел рекрут, нервно осматривая помещение, косясь на каждого проходящего, где-то просто что-то радостно обсуждали. «Им еще не рассказали? Этот случай скрывают?!» — задался вопросом Генрих. Эта мысль пришла ему в голову в тот момент, когда он увидел стол офицеров. Они так же радостно щебетали друг с другом, как и вчера.

Генрих почувствовал легкий удар по плечу и, обернувшись, увидел Вольфганга, который пройдя мимо своего друга, медленно направился в сторону выхода. Генрих пошел за ним.

— Ты уже слышал о том, что вчера произошло? — Остановившись Вольфганг начал говорить с Генрихом, стоя к тому спиной.

— Даже больше — я был там.

Услышав это, Вольфганг обернулся к своему другу. В его глазах читалось сочувствие и удивление.

— Его перевели неизвестно куда, он был из четвертого отряда. Даже не знаю, что его ждёт…

— Я видел твоего офицера в деле — это даже не человек… — сказал Генрих после непродолжительной паузы. — Он накинулся на парня и…

— Никто не знает, где он. Просто сказали, что его перевели.

Яркое солнце освещало весь лагерь. Оно согревало почву и нагревало металл. Небо без единого облака выглядело бесконечным морем, где яркая звезда была подобна одинокому острову.

Седьмой отряд направлялся к западной границе лагеря, она отличалась от остальных тем, что была перекрыта старым деревянным забором. Шаткая конструкция много лет являлась непригодной для предоставления безопасности деревне. Теперь она служила как украшение и напоминание о старых временах. Рядом с этим забором стоял большой ящик, который был закрыт на массивный амбарный замок.

Манфрэд остановил свой отряд перед этим забором и указал рукой на место, которое было уже далеко за ним.

— Сегодня ваш счастливый день! Сегодня вы будете учиться стрелять. — Манфрэд сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. — Чтобы не произошло каких-либо инцидентов, все отряды тренируются далеко друг от друга. Ваша цель будет находиться на столбах — это кастрюли, тарелки и прочий хлам.

По дальнейшим разъяснениям можно было услышать подробные описания того, как надо действовать при стрельбе. В этот день нужно было проработать десять попаданий по целям: стоя, сидя и лежа. Из каждой позиции нужно было стрелять на разные дистанции. Последний выстрел будет происходить по движущейся цели. На этот раз Манфрэд позволил делать перерывы, но только при условии удачного выстрела. Один точный выстрел равнялся десяти минутам перерыва. Обед снова оказался непозволительной роскошью, и в столовую можно было попасть только в свой перерыв. Поэтому, менее меткие стрелки могли остаться голодными.

Манфрэд подошел к Генриху и потребовал его карабин. Долго ему уговаривать не пришлось, и он быстро получил то, что хотел.

Повторно рассматривая оружие, Манфрэд внимательно вглядывался в него. Ему понравилась эта сборка, по ней сразу были видны крепкие руки конструктора. Все детали идеально располагались на своих местах. Карабин выглядел, как с конвейерной ленты. Офицером была осмотрена каждая часть: дуло, приклад, мушка. Ничего не уходило из-под его цепкого взора.

— Не заряжено, — сказал Генрих, обращая внимание на то, что его офицер потянулся к магазину с патронами.

— Я в этом деле мастер, юнец. Разбираю и собираю ружья, как ласкаю женщину — интуитивно и закрытыми глазами. — Сказав это, офицер пошло и отвратительно улыбнулся.

Манфрэд всё же отсоединил магазин. Убедившись в отсутствии патронов, он продолжил осмотр. Напоследок он совершил странное действие: посмотрел прямо в глубь ствола. Держа свой глаз напротив дула, он нажал на спусковой крючок.

После досконального осмотра Манфрэд обернулся, упёрся прикладом в плечо и стал пристально смотреть через мушку. Началась очередная лекция, в ходе которой офицер рассказывал, как стрелять, целиться, и о необходимости в перезарядке. По его рекомендации, стоило наизусть знать количество патронов в оружии, чтобы не создавать для себя тупиковых ситуаций, когда стрелок не сможет защищаться.

Во время этого длительного рассказа, Генрих заметил вдали движение. Отойдя в сторону от толпы, он увидел человека с перебинтованной головой, что медленно расставлял посуду на деревянных столбах. Генрих узнал этого человека, хоть его голова и была полностью покрыта бинтами. Он понял, что это был Блиндар. После того, как он закончил с расстановкой всех мишеней, то подул в свисток и поспешно удалился в сторону лагеря.

— Вот и мишени, — сразу сказал Манфрэд, возвращая оружие Генриху.

После этих слов он подошел к ящику у забора, встал на колено рядом с ним и открыл. Отходя в сторону, он изящно махнул рукой, будто призывал голодных детей к столу. В ящике лежали патроны. В нём было несколько отдельных отсеков, у каждого из которых было название оружия. Каждый должен был вручную зарядить магазин и начать стрелять. Дождавшись своей очереди, Генрих взял горсть патронов из отсека «G-41».

Самая тихая пора этого дня происходила тогда, когда все заряжали обоймы. Раньше всех начали стрелять только те, у кого было минимальное количество допустимых патронов. Тогда, всё поле погрузилось под полотно непрекращающихся выстрелов. Первые выстрелы происходили с некой натяжкой, перед тем как стрелки производили выстрелы, они нервно чего-то выжидали, — опасались.

Цель данного задания была достигнута спустя несколько часов непрекращающейся стрельбы. Все уже привыкли к этому шуму, кто-то даже получал азарт от устроенного тира.

Генрих решил начать с положения лежа, заняв удобную позицию на земле; он всматривался в посуду вдали. Каждый раз, когда палец касался спускового крючка, юноша вспоминал погибшего парня. Перед глазами он снова видел застывшее выражение ужаса. Данная картина долго не давала ему стрелять, но в конечном счёте выстрел произошел. Это было совершенно случайно, когда лежачего и бездействующего Генриха пнул по сапогу Манфрэд. Неожиданный выстрел оказался удачным, и он поразил самую дальнюю цель. Тогда Генрих недовольно окинул взглядом своего офицера, который улыбался с ноткой гордости и презрения.

— Десять минут.

Прошло несколько часов. Солнце уже склонялось к горам, приближая вечер. Уставший от шума и отдачи карабина, Генрих возвращался в Керхёф. Он завершил своё задание в первой половины всего отряда. Для него сложнее всего был последний выстрел, так как ему пришлось целится по убегающему ведру. Хоть он и устал за всю эту тренировку, но воспоминания о том, как Блиндар бегал по полю с пятиметровой верёвкой, волоча за собою шумное ведро, забавляло Генриха. Оставшиеся патроны было приказано оставить в ящике, а оружие нужно было в свободное время пересобрать и почистить.

Обедая в вечернее время, Генрих стал замечать новые детали в окружении. Сегодняшняя тренировка пошла на пользу многим — у них появился интерес в текущей обстановке. Всё медленно налаживалось, несмотря на произошедшее событие прошлого дня. В столовой было всё больше и больше людей, что улыбались и смеялись.

Питаясь почти два раза в день, омерзительная каша в тарелке уже не казалась столь отвратительной. Теперь это просто неизвестная субстанция без вкуса. Во время проведения тренировок, офицеры почти не оставляли свои отряды без надзора, но когда были вынуждены отлучиться, другие офицеры присматривали за чужими отрядами, из чистой солидарности к товарищам. В этот день еду им приносили повара, прямо на стрелковые поля. Можно было мельком уловить сладкий аромат нормальной еды, которая не светила никому из новобранцев.

За стол Генриха сел Вольфганг. Он был чем-то доволен и радостно смотрел на своего друга.

— Наконец-то ты не сидишь допоздна, и у нас даже будет время для разговоров.

— Сегодня день был без «подарков». У меня получилось закончить одним из первых.

— Сколько ты сделал всего выстрелов? — Вольфганг начал проявлять интерес к способностям своего друга.

Генрих не ответил на этот вопрос, только нервно поперхнулся едой.

— Генрих?

— Двадцать три…

— Неплохо. У меня было более пяти десятков…

После этих слов Генрих, наклонил вбок голову и посмотрел, какое оружие досталось Вольфгангу. Автомат.

— Давно ты закончил? — поинтересовался Генрих.

— Только что.

— Автоматы же отличаются высокой скорострельностью. Как так вышло что ты закончил только сейчас?

— Долго целился и плохо стрелял. — Вольфганг чесал свой затылок и невинно улыбался.

После непродолжительной паузы, Вольф наклонился ближе к Генриху и тихо прошептал:

— Что насчёт твоего отца?

Генрих был удивлен таким уровнем осторожности. Их окружала только пара зевак, которым не было никакого до них дела. Он не стал подыгрывать своему другу и бросил вилку в тарелку с недоеденной кашей.

— Я не знаю. У меня с самого начала был план. Я думал, что он идеален в исполнении, но в итоге всё разрушилось. Мой офицер не хочет меня слушать, и я сомневаюсь, что у других будет желание. Да и что тут поделать, у меня нет ни сил, ни времени даже планировать что-то.

— Стоит попробовать, Генрих. Если не получится с офицерами, можно постараться поговорить со старшим сержантом. Он находится в этом лагере, но почти не выходит из своей хижины.

— Боюсь, что я уже не, как раньше. Когда я увидел смерть того кабана, всё внутри меня перевернулось.

Хоть они и не шептались, Вольфганг всё время был так же близко наклонён к своему собеседнику, как в начале их разговора. Когда же он услышал откровение Генриха, то выпрямился и молча уставился в печальные глаза друга.

Не вставая из-за стола, они сидели друг напротив друга продолжительное время. Только спустя полчаса, Генрих удалился под предлогом проверки своего оружия. Вольф нестал его задерживать, он только молча смотрел вслед своему приятелю, и, когда Генрих скрылся за пределами стены, его друга привлекла одна картина: один из приближённых офицерских солдат что-то шептал на ухо Манфрэду, который всё это время сверлил взглядом то место, где был Вольф и Генрих.

На входе в бараки можно было лицезреть необычную картину: весь отряд, что закончил задание, разбирал свое оружие. Они это делали настолько умело, что и не верилось, как вчера они не могли управиться с этой задачей. Не дожидаясь особого приглашения, Генрих направился к своей койке. На ней он разложил свой карабин, а сам сел перед кроватью на колени. Действительно, сейчас конструкция оружия выглядит проще. С самого начала она казалась ужасным скоплением механизмов. Сейчас же, оно выглядело уже знакомой мозаикой. «Всё равно, что чинить садовые инструменты» — подумал Генрих. Ему не раз приходилось чинить что-то дома, и теперь он изучил новый «инструмент». Эта практика ему сильно понравилась.

Сзади начали раздаваться громкие шаги. Этот звук шел от двери и медленно приближался к Генриху. С каждой секундой они были громче и громче. Это мог быть кто угодно, но увы, Генрих знал эту поступь.

— Я горжусь вами, ребята. Вы не только справились раньше остальных, так и занялись действительно важным делом. Сейчас у вас нет осложнений как вчера, и вы справляетесь идеально. — Манфрэд говорил недалеко от Генриха, стоя от него в паре метров.

Закончив сборку, Генрих сел на койку. Он принялся внимательно рассматривать свою работу, проверяя каждый механизм. Собирать приходилось по памяти и оставалось только надеяться, что всё сделано так же хорошо, как и по инструкции. Затвор, курок, магазин — всё на своих местах.

Манфрэд обратил внимание на шумную возню за своей спиной. Он обернулся на то, как Генрих часто дёргал затвор своего карабина. Немного устав от лишнего шума, офицер подошел к Генриху и силой вырвал из его рук ружьё. Взяв его в руки, он снова начал разглядывать карабин.

— Не заряжено, — очередной раз сказал Генрих, смотря, как Манфрэд потянулся к пустому магазину.

— Достал, — сказал себе под нос офицер, но продолжил осматривать оружие, несмотря на слова своего подчинённого.

— Ударник смещён. При выстреле из боевого патрона оружие может взорваться в месте затвора. Начни заново. — Сказав это, Манфрэд кинул карабин на койку Генриха.

Молча взявшись за повторный разбор ружья, Генрих слышал, как Манфрэд начал подходить к остальным. Через несколько часов стемнело, и через окна внутрь бараков не попадал никакой свет. Солнце ушло за горы, и улица погрузилась во тьму. С трудом закончив в темноте сборку, Генрих оставил свой карабин и лег спать.

Хоть Генрих и ощущал себя более-менее спокойным, но сон почему-то не настигал его; чем дальше шли часы, тем сильнее он ощущал то, что ему не хочется спать. Генрих лежал на койке и смотрел в окно. Смотрел на то, как за ним высоко в небе висела луна. Она была такая умиротворённая, одинокая. Что-то в ней было гипнотизирующее, и смотря на неё, Генрих начал чувствовать нарастающую тяжесть своих век.

Безграничная зеленая поляна с маленькой и пышной травой. Генрих стоял в удивительно прекрасном месте, где только под ним росли цветы. Они были ему знакомы. Это был тысячелистник. Такие цветы росли недалеко от его дома. Они были плотно расположены друг к другу и образовывали вокруг Генриха маленькое облако. Его посетила мысль, что давно он не лежал в окружении цветов, он даже забыл, когда это было в последний раз. Тогда, он лег на них и подперев руками голову, посмотрел на небо. Зрелище голубого гиганта вселяло в Генриха надежду, что он когда-нибудь сможет еще полежать в цветах в окружении своей семьи. Генрих пришел к мысли, что он даже не помнит запаха тысячелистника. Проведя рукой в сторону, он сорвал один цветок и поднёс его к лицу. Сухое и серое растение рассыпалось в руках. Стебли падали прямо на щеки. Поднявшись, Генрих обнаружил, что уже находится в другом месте. Теперь вокруг юноши был небольшой серый холм, который был усажен надгробиями. Надписи были стёрты, а сам холм стремился вверх, на вершине которого стоял огромный обелиск. Один его вид нагонял печаль и тоску. Человек, что покоился под ним, был важен.

Генрих покинул мир снов, когда ощутил, что по его коже прошелся прохладный ветер. Перевернувшись на койке, он заметил своего офицера, который входил в дверь барака. Громкий свист. Наступило новое утро.

На удивление, отряд был допущен к завтраку сразу после пробуждения. Они не ушли на утреннюю пробежку. Всё это время Манфрэд говорил, что сегодня важный день для всех.

Столовая была переполнена. Все живущие в лагере были в ней. За плитой Генрих видел парня из первого дня, того самого, которого избивал офицер «зло». Там же был и Блиндар. Они оба помогали поварам и трудились над едой. Найти свободное место было сложно. Все сидения были заняты, кто-то нашел решение и ел на полу, кто-то ждал, когда освободится место за столом.

Генрих же получил приглашение от своего офицера. Манфрэд привёл его к столу офицеров, где дал ему место. Эта доброжелательность была подозрительна. Сидя за самым приметным столом, Генрих чувствовал себя максимально неуютно, потому что многие смотрели ему в спину с ноткой зависти. Он был уверен, что все шептались и обсуждали его. Офицеры же наградили его презрительными взглядами. «Сейчас мой шанс» — подумал Генрих. Он долго выжидал тот момент, когда сможет поговорить с другими офицерами про освобождение своего отца.

— Это Генрих Верлорен, он…

— Можно с вами поговорить? — тяжело и резко выговорил Генрих. Его сердце шумно и быстро стучало в груди. Волнение захлестнуло его с ног до головы.

После услышанной фразы, офицеры переглянулись между собой и посмотрели вопросительно на Манфрэда, а затем заострили внимание на самом Генрихе.

— Чего тебе? — ответил первым офицер «зло».

— Я хочу предложить вам стратегически выгодную операцию. Мне довелось слышать, что недалеко отсюда есть вражеский лагерь военнопленных. Если мы спасем там наших людей, то они смогут вернуться назад. — Генрих напряженным взглядом смотрел на каждого офицера, ожидая положительного ответа. Некоторые из них начали перешептываться между собой, но офицер «зло» отодвинул свою еду и упёрся руками на стол.

— Не неси чушь! Твоё предложение безрассудно и нелепо. Лагерь, о котором ты говоришь, находится за сто пятьдесят километров от нас. Если мы отправим солдат в тыл врага, маловероятно, что и они смогут оттуда выбраться живыми. А Керхёф будет без защиты, и если он падёт, враг пройдёт дальше вглубь страны. Твоя задумка возможна только при поддержке крупного подкрепления, и то далеко не через месяц. Сейчас наша цель — держать оборону в городе, и, по возможности, взять его под контроль.

Снова Генриха опустили с небес на землю. Когда его сердце наполнила надежда спасти отца и вернуться домой. Всё очередной раз обратилось в пыль.

— Если мы это сделаем, то мы сможем не только держать оборону, но и оттеснить врагов назад! — Генрих хватался за любой факт, любую возможность доказать офицерам, что эта операция просто необходима.

Офицер «зло» вытащил из ножен на поясе большой нож и воткнул его в стол, затем, медленно прокручивая его по часовой стрелке, говорил медленно и угрожающе:

— Если ты так этого хочешь, можешь идти один. Тогда, — даже если ты вернёшься победителем, — пойдёшь к стенке. Может тебя кто-то и назовёт героем, но казнят дезертиром.

Генриху ничего более не оставалось, он молча поднялся и удалился прочь. Позади себя он слышал преследующий его громкий смех.

После завтрака все отряды были собраны в поле, где в первый день каждому новобранцу предоставили личное оружие. Отряды стояли в соответствии со своей нумерацией. Они находились напротив большой трибуны, которая пустовала, ожидая своего диктора.

Минутой позже вышел человек низкого роста. Он был одет в зеленый жилет, украшенный десятками медалей. Он подошел к трибуне и, когда оказался за ней, осмотрел весь состав лагеря и начал читать речь.

Это был самый длительный монолог, что когда-либо слышал Генрих в своей жизни. Он был переполнено различными историческими фактами о военных подвигах родной страны, о том, что каждый муж обязан встать щитом на защиту своих земель, о гордости, патриотизме. Помимо мотивационной речи, говорили также и о том, что всех ждёт завтра. В его словах можно было услышать ненависть к врагам. Он их презирал, утверждая, что они звери, что хотят только уничтожать и портить, что все присутствующие вынуждены защищаться ради своей земли и семьи. Описанные им преступления со стороны врагов, и то, как им мстили, подняло боевой дух всем присутствующим. Каждый снова был заинтересован речью, которую толкал оратор.

После получаса речи, многие устали: кто-то зевал, ожидая её конца, кто-то смотрел в другую сторону, на что-то более интересное. Голос оратора постепенно начал хрипеть, и под конец своей речи, он выкрикнул: «А сейчас! вы увидите тех, кто желает смерти вам и вашим близким!»

Услышав эти слова, все начали волноваться. Им было не по себе. Они думали, что сейчас им продемонстрируют врага, здесь, в безопасном для них месте. Офицеры быстро всех успокоили и вернули молчание в построения. Позже к ним вывели человека, закованного в кандалы. Его вели сквозь ряды новобранцев и остановили в середине импровизированной площади. По требованию ведущих солдат, все отошли назад и выжидали.

Заключенный упал на колени. Его окружал живой круг удивленных лиц. Генрих находился далеко от края и ничего не видел. Он пытался разглядеть того человека, но у него никак не получалось это сделать.

— Верлорен! — прозвучал крик Манфрэда, — в центр!

Услышав это, Генрих торопливо и испуганно направился через толпу людей. Он осторожно обходил и отодвигал тех, кто ему мешался, местами извиняясь за свою грубость. Все новобранцы в своих одеждах, напоминали собой густой лес.

Выйдя в центр оцепления, Генрих оказался рядом с Манфрэдом. Тут было только три человека: Генрих, Манфрэд и пленник. Солдаты, что сопровождали заключенного, стояли в стороне, ожидая дальнейших приказов.

— Последний урок для вас! Сегодня вы сделаете этот финальный шаг, а завтра пройдёте боевое крещение! Самое слабое звено, выполнившее это задание, докажет, что все остальные готовы вступить в бой! — после этих слов, Манфрэд достал свой пистолет и протянул его Генриху.

— Застрели его.

Генрих уже подумал взять предложенное ему оружие, но посмотрев на заключённого опешил. Пробираясь через толпу людей, он вспомнила то, как о врагах страны отзывался Манфрэд в доме Генриха, как о них говорил старший сержант, и, вспоминая эти характеристики, Генрих представлял что-то ужасное, отвратительное, какого-то страшного жука, которого убивают только из-за первобытного страха и отвращения. Но перед ним стоял на коленях самый обычный человек. Увидев это, Генрих смутился.

Он никак не мог поверить в происходящее. «Это, скорее всего, сон, кошмар» — думал он. Ему хотелось проснуться, но реальность мешала ему. Кто-то насильно вложил в руку пистолет и крепко сжал пальцы, а затем поднял и навел на заключенного.

В тот момент Генрих мог получше разглядеть пленника. Это был обычный человек, такой же, как и он сам, как любой из присутствующих. На нём была легкая рубашка, грязная и мятая, местами покрытая кровью. Он сидел на коленях и пустым взглядом смотрел на собравшихся вокруг.

В голове у Генриха крутились мысли: «мог ли его отец оказаться в подобной ситуации? Этот пленник тоже может быть чьим-то отцом». Параллельно всему этому, на фоне он слышал крик: «стреляй!» Манфрэд не сдавал свои позиции, он жаждал этого.

Прошла минута. Прошла вторая. Ничего нового не происходило. Время крутилось, словно шло кругами, и ничего нового не происходило.

— Ты здесь ради своего отца и семьи, забыл? Если ты оступишься, то эти нелюди придут в твой дом. Они будут пытать твою мать и сестру. Они не будут знать пощады! — Манфрэд подошел в упор к Генриху и говорил ему на ухо, убеждая того, что, в данный момент, убийство — самый правильный исход.

— Сохранив ему жизнь, ты лишишься своей семьи…

— Позвольте мне это сделать! — прозвучал крик из толпы.

Генрих обернулся и увидел, как через толпу пробирался Вольфганг. Он был не в восторге от происходящего. Ему прекрасно было понятно, насколько тяжело сейчас Генриху.

— Отставить! Самый слабый должен показать, на что способен наш лагерь! — Манфрэд отказал Вольфу и, поняв, что Генрих ни на что не способен, направился к пленному.

Подойдя к заключённому, он взял его за волосы и запрокинул голову назад, обнажая покрытую гематомами лицо и шею. Даже после такого, заключённый выглядел, как живой мертвец.

— Посмотри на него! он убийца и садист! От его рук гибли мужчины и женщины! Дети и старики! Сколько родителей не услышат смех своих детей?! Сколько детей не обнимут своих родителей?! У них нет чувств и жалости. Они и дальше будут убивать, пока мы их не остановим.

Мысли и представление адского ужаса проникли в голову Генриха. Сердце так сильно стучало, как никогда, и казалось, что это мог слышать каждый рядом стоящий. Руки тряслись в паническом страхе. Он не знал, что делать. Он боялся.

Манфрэд наблюдал эту картину. Он устал от своего представления и медлительности собственного подчинённого. Генрих мог только видеть, что заключенного дальше держат за волосы, а рядом стоящий офицер, протирая свои виски, что-то бубнил себе под нос. «Он зол на меня» — думал Генрих.

— С меня хватит! — Манфрэд вскрикнул и выпрямился.

Офицер достал из кобуры личный пистолет и направил его прямо на заключенного.

Мгновение спустя раздался душераздирающий крик. Манфрэд летел на землю. Он был оттолкнут заключенным, который вытащив нож из поясных ножен офицера, направился прямо на Генриха. Заключённый мчался вперёд, издавая громкий вопль, в котором можно было услышать звуки отчаяния и гнева.

Такую же картину Генрих видел и раньше, несколько месяцев назад, когда на него также несся кабан. Сейчас рядом не было никого, кто мог бы ему помочь. Генрих остался сам по себе. Никто не спасёт его в последний момент, некого звать на помощь. Теперь пришла очередь Генриху убить зверя.

Вспоминая все события, что с ним происходили, события, которые он надеется увидеть в будущем, его мечты, желания, обязанности. Он оставил свою семью не для того, чтобы их потом погубили его собственные ошибки. Он оставил их, чтобы принести лучшие дни. Ощущая огромную ответственность за всю свою семью, он направил пистолет на цель.

Выстрел.

Осознание произошедшего пришло не сразу. Хоть Генрих и раньше стрелял, застывший в ушах звон колол с какой-то особой болью. Дрожь прошла по всей руке и медленно начала угасать. Опустив взгляд, Генрих увидел человека, что был в оковах. Он лежал на земле. Его тело не двигалось, и под ним медленно начала образовываться багровая лужа. Не было судорог, не было глаз наполненных ужасом. Это был не кабан. Это был человек.

Манфрэд медленно поднялся с земли. Выпрямившись, он подошел к Генриху и по его лицу было видно, что он получил максимальное удовольствие от происходящего. Медленно протягивая руку офицер забрал пистолет. Генрих тяжело дыша продолжал смотреть на труп. «Опять он не с нами» — подумал Манфрэд и слегка ударил Генриха по плечу. Генрих вздрогнул. После этого, с отчуждённым взглядом он молча уставился на своего офицера.

— Поздравляю.

Затем, Манфрэд развернулся к толпе и с расставленными руками начал выступление:

— Вот вам доказательство того, какие наши враги подлые и слабые! Только вы спасёте нашу страну! Завтра ваше боевое крещение и новая жизнь!

— Свободны, — добавил он, вполголоса, закончив речь. Это слово было тихим и еле уловимым, но каждый присутствующий его услышал.

В течение нескольких минут круг людей постепенно уменьшался. Кто-то оставался на месте и смотрел на труп, кто-то решил не задерживаться здесь. Тело забрали солдаты и уволокли в незнакомом направлении. Этот день был быстрым, но самым сложным. Обучение подошло к концу, и завтра они отправятся на войну.

Толпа скоро рассосалась и остался только Вольфганг. Он стоял молча и смотрел на Генриха, в его глазах читалась печаль и злость. Ему тоже не понравилось всё это представление. Генрих медленно подошел к своему другу. Его ноги тряслись, как высокая трава на ветру. Подойдя к нему, он резко его обнял и уткнувшись носом в плечо, заплакал.

— Я боюсь Вольф… Я не знаю, что мне делать… Я напуган… — Генрих пытался успокоится, но эмоции поглотили его, и он проигрывал в этой ужасной борьбе.

Это было необычно. Генрих никогда не обнимал Вольфа. Внутри себя плачущий юноша ощущал, что это неправильно, но его это так успокаивало.

Вольф тоже чувствовал себя необычно. Ему было неловко, но поддержать друга он был обязан. Единственное, что ему оставалось — неуклюже похлопать Генриха по спине.

— Ты же видел старшего сержанта? Можешь пойти к нему, представить ему свой план по освобождению отца. Сейчас как раз тот самый момент, ибо завтра мы выступаем на поле боя. — Вольфганг слегка оттолкнул от себя Генриха и попытался поддержать его более привычным способом.

Услышав это, Генрих молча кивнул в ответ. Спустя несколько минут, они оказались у небольшого здания, внутри которого находился нужный им человек.

Постучав в дверь, Генрих зашел в дом. Внутри, был красиво обустроенный кабинет, полностью уставленный различными шкафчиками для документов. Напротив, находился стол, за которым сидел тот самый мужчина. Он перелистывал бумаги в папках и курил сигару.

— Простите, могу я с вами поговорить? — Генрих нервничал, он переступал с ноги на ногу и ожидал ответа. Учитывая темперамент сержанта, он испугался, что не получит положительный ответ.

Почти сразу прозвучал крик на весь кабинет: «Равнясь!» Услышав его, Генрих выпрямился и уставился на лицо сержанта.

Человек за столом злостно смотрел на подчиненного и докурив свою сигару, поинтересовался причиной вторжения.

Несколько минут Генрих повторял то же самое, что говорил офицеру «зло» в столовой. Он повторял слово в слово все плюсы этой операции.

Когда монолог Генриха закончился, сержант почесывая свой затылок смотрел в бумаги. Он достал другой сверток и внимательно начал его изучать, используя при этом лупу и линейку.

После чего он, поморщившись, посмотрел на Генриха и задал ему вопрос: «Ты знаешь таких новобранцев как Блиндар и Вернер?»

— Да, сэр! — ответил ему Генрих, услышав только первое имя. Второе ему не было знакомо, но Блиндара он хорошо помнил.

— Отлично, — ответил сержант, — если от тебя еще раз услышат этот бред, ты окажешься на их месте!

Надежд на лучшее уже не было. То, чем раньше жил Генрих, сменилось отчаянием. Стоя в ступоре несколько минут, Генрих был вынужден покинуть кабинет, после выкрика: «Вон отсюда!»

На улице всё это время был Вольфганг. Он стоял в паре метров от двери и ждал возвращения друга. Когда они воссоединились, то молча отправились в столовую.

Обстановка в здании была двоякой. Офицеры и солдаты праздновали, но не все новобранцы подхватили их энтузиазм. Некоторые из них находились в унынии. Пришлось сидеть в полном балагане, где шум разносился из каждого угла. В центре этого звукового шторма, Генриха одолевали самые разные воспоминания. Раньше он меньше времени проводил с Вольфом, они встречались крайне редко. Их дружба, — которую Генрих с натяжкой мог признать, — в эти дни приумножилась в разы. Находясь в тяжелой обстановке, они были вынуждены инстинктивно держаться рядом с тем, кто был для них знаком. Если раньше общение с Вольфгангом было связано с отсутствием выбора и было навязанным, то сейчас этот человек был для Генриха самым близким.

Балаган в столовой не унимался ещё несколько часов после того, как Генрих и Вольф покинули его. Находясь в своем бараке, Генрих отчетливо слышал крики и смех. Ему были слышны выкрики о завтрашнем дне, восхваляющие велики подвиги.

Праздник закончился поздней ночью. Всё это время Генрих просто лежал на своей койке, пытаясь заснуть. Он был сильно уставшим — каждое событие сегодняшнего дня измотало его. Засыпая, он боялся увидеть очередной кошмар.

Глава 3.3 Руины (Расправа)

Генрих очередной раз не мог уснуть, ночь тянулась слишком долго. Ему могло показаться будто он лежит на своей койке уже целую вечность. Сон не хотел приходить забирать юношу из реального мира, оставалось только лежать на койке и смотреть в потолок. Стоило только закрыть глаза, как Генрих видел каждый момент прошедшего дня. Переживая убийство пленного, Генриха распирала злость. Лежа злиться было проще, это хоть как-то облегчало его эмоциональную нагрузку. Уже было заметно, как светлеет на улице, тихое помещение приобретало свой привычный вид: множество коек, старые покосившиеся стены, небольшие стеллажи для личных вещей.

Никого из своих сослуживцев Генрих так и не узнал поближе. Ему некогда было знакомится, с самого начала у него были совсем другие планы. Он только мельком слышал имена окружающих, когда они просто разговаривали или представлялись. Теперь Генрих жалел об этом, потому что утром весь отряд отбывает на «боевое крещение». Когда они окажутся в эпицентре боя, рядом не будет никого к кому можно обратиться. В первый бой пойдёт не целый отряд, а только один Генрих.

И, как все дни до этого, в барак вошел их офицер. Гордой походкой Манфрэд переступил порог двери и направился в центр помещения. По дороге он осматривал обстановку вокруг и, при достижении своей обычной позиции, поднёс висящий на груди свисток ко рту. Свист. Такой-же резкий и громкий, как раньше. Верно, последний.

Манфрэд был в хорошем расположении духа. Когда весь отряд собрался, они все вместе направились в столовую. Обстановка в помещении была иной: на месте голых стен красовались плакаты с мотивирующими цитатами. «Врага нет там, где мы прошли», «Ни дня без гордости», «Мы — щит для нашей родины», «Подними ружьё за страну, целься за семью». Читая их, возникала невольная, и слегка постыдная, улыбка. Некоторые плакаты выполняли свою работу и поднимали боевой настрой, но другие вызывали только смех своей нелепостью.

Не только интерьер изменился, еду тоже подавали другую. «Трапеза победителя» — говорил Манфрэд. Блюда не отличались от того, что ели офицеры, все сейчас питались одинаково. Так новобранцы ощущали единение с начальством и то, что они все — одно целое.

По окончании приема пищи, все собирались на знакомой площади. Центр лагеря выступал началом пути в горячую точку. Каждому солдату вручили по две обоймы для оружия. Одну рекомендовали зарядить сразу, другую держать в кармане на случай срочной перезарядки. Посчитав свои патроны, Генрих разочаровался. Шестнадцать выстрелов. «Не много» — подумал он. Помимо предоставленных патронов, был выдан маленький полевой набор — предметы первой необходимости.

На встречу к новоиспечённым солдатам приехали знакомые автомобили: большие грузовики, которые доставляли их до железнодорожной платформы. Грохочущие машины поприветствовали толпу громкими гудками.

Все разом зашевелились, словно почуяли, что им делать. Не ожидая приказа, словно осознавая всё на уровне инстинктов, все залезли в грузовики. Генрих был одним из первых, он поднялся в случайный грузовик и очередной раз оказался среди незнакомых лиц. Он надеялся, что окажется вместе со своим отрядом или встретит внутри Вольфганга.

Уже через несколько минут машина, ощутимо для всех пассажиров, двинулась. Несколько часов она ехала по дороге и по грязи. На некоторых этапах пути были кочки и бугры, вид из задней части грузовика показывал часть улицы: коричневая и мокрая на вид земля, которую перебирал колёсами следующий в конвое грузовик.

Через несколько часов однотипно скучной езды, машины всё же остановились. Все пассажиры беспрекословно покинули тесные грузовики и вышли наружу. Генрих со своей новоиспечённой командой оказался в каком-то районе не отшибе города. Вокруг стояли полуразрушенные белые и серые дома. Вид впереди выглядел очень жутко: густое скопление домов создавало собою тоннель, в центре которого была старая дорога, точнее то, что от неё осталось. Углубления, образовавшиеся после взрывов, куски камней и битое стекло — последствие военных стычек в этой местности. Окружающие дома выглядели будто старые надгробные плиты, такие мёртвые и тихие.

Осматривая округу, никто и не заметил, как водители успели покинуть остановку, — они направились туда, откуда приехали.

— Запомните: на дорогу не выходить, проходим к месту встречи через дома и улицы. — Это сказал солдат, что сидел рядом с водителем, его задачей было сопровождать новобранцев до временного полевого пункта, где соберутся остальные.

Собравшись в кучку, все направились вслед за этим солдатом. Отряд петлял через улицы, держась подальше от центральной дороги и открытых мест. По словам солдата, там могли быть мины и снайперы. Проходя рядом с домами, через них и под ними, Генрих мог видеть ужасную картину того, что способен сделать человек. Великолепные, большие постройки были разрушены до самого основания. Ни единого целого здания, куда бы не смотрел Генрих. Стекла из разбитых окон лежали на земле, мебель и куски стен валялись на каждом углу. Иногда в глаза бросались провалившиеся в себя дома и выглядывающие наружу подвалы. Генрих сразу же вспомнил то, что считал свой маленький погреб самым безопасным местом на случай всяческих угроз, но теперь эта маленькая детская мысль умерла так же, как и те, кто рассуждал аналогично.

Проходя через дыру в стене, Генрих обратил внимание назад, и вместо того, чтобы увидеть отряд из другого грузовика, увидел лишь пустые улицы. Пытаясь глазами уловить своих сослуживцев, Генрих начал паниковать. Двадцать человек из другого грузовика никак не могли исчезнуть беззвучно, будто они недавно и не шли по одной дороге.

Со страхом представляя, что могло случиться с небольшим отрядом, Генрих случайно заметил их через пару домов от себя. Вся группа тайком пробирались в том же направлении, что и отряд Генриха, но делала это чуть-чуть в стороне.

Еще несколько минут они маневрировали между домами, периодически всматриваясь в пустые окна. Вскоре им открылась местная площадь — достопримечательность города, где вместо деревьев стояли разорванные, — будто когтями, — машины. Они мирно лежали в окружении самодельных баррикад.

Здание администрации находилось позади этой площади, оно было полностью серым. Из него будто вытянули всю жизнь. Это строение походило на большого зверя, что, будучи потрёпанным в неравном бою, зализывал свои раны. Его свежие «раны» открыто демонстрировали опыт, полученный после длительных боёв. Все окна были заколочены, единственные отверстия, позволяющие заглянуть внутрь — дыры от взрывов.

Поводырь не позволил никому выйти на площадь, отряд начал обходить её через соседний дом. Проходя по нему, Генрих мог наблюдать то, что оставили после себя бывшие жильцы: одежда и мебель были разбросаны по всем квартирам — знак страха и спешки. Местами можно было увидеть следы от пуль и следы засохшей крови. «Смог ли кто-то из них выжить?» — думал Генрих.

Подходя к торцу Администрации, отряд услышал вдали звук выстрела. В начале он был одиночным, затем раздалось еще несколько. Их количество увеличивалось, а промежутки наоборот, уменьшались. Оценив обстановку, можно было предположить, что выстрелы приближались к отряду Генриха. Никто не решался испытывать судьбу и стоя ждать незваных гостей, — никто не хотел встречи с неизвестными стрелками.

Стучась в железную дверь, проводник нервно бормотал себе под нос: «Быстрее, быстрее». Всматриваясь вдаль дороги, Генрих видел лишь столб дыма, что поднимался над ней. Ориентировочно, звуки стрельбы доносились рядом с источником дыма. Пытаясь прислушаться к другим звукам, Генрих слышал сильно мешающие удары кулаком по двери. Дым вдали поднимался и поднимался, теперь он напоминал гигантское вековое дерево, что своей листвой могло закрыть людей от палящего солнца. Под этим чудом природы показалось движение. Это были люди, что быстро двигались в сторону здания администрации, перемещаясь прямо по центру главной городской дороги.

Присмотреться к этим бегунам не получилось, так как почти сразу, как они появились в поле зрения, железная дверь внутрь здания распахнулась. Открывший её человек, сразу приказал всем последовать внутрь, и весь отряд благополучно достиг своего места назначения.

Они оказались в подвальном помещении, на всё широкое и длинное пространство имелось только пара ламп, из-за чего половина подвала и его углы исчезали в полной темноте. Вид неосвещенных мест напоминал Генриху о норе, той самой, откуда когда-то выбежал на него кабан. Всматриваясь в эту пустоту, он чувствовал растущее чувство угрозы.

Поднявшись на несколько этажей выше, отряд смог детальней осмотреть их временный штаб. Внутренний интерьер не отличался от того, что было в других зданиях. Кругом царила грязь и разруха. Отряд Генриха первым прибыл в указанное место, остальные могли подойти позже.

Генрих бы с радостью ждал всех остальных, чтобы увидеть знакомые лица. На весь этаж, где отдыхали новоприбывшие, прозвучал громкий треск принимающей сигналы рации, через пару секунд из неё начал разносится чей-то голос: «Разведывательный отряд Зет-4 не возвращается уже второй день. Срочно отправь в квадрат номер четырнадцать группу бойцов, мы не можем потерять эти данные!» Вскоре из кабинета вышел местный главнокомандующий, что бегло посмотрел на отдыхающих новоприбывших рекрутов. Не долго думая, он указал пальцем в случайных солдат и подозвал их к себе. Приезжим, — в том числе и Генриху, — был отдан новый приказ.

— Мы потеряли связь с одним из наших разведывательных отрядов. Они должны были остановиться в госпитале Святого Христофора для осмотра местности. Прошло уже более двадцати часов, как они должны были вернуться. Идите туда и проверьте всё. — Сказав это, местный высокопоставленный офицер показал отряду карту города, где вся местность была помечена огромным множеством фигур и записей.

Расстояние до нужной точки было большим, и, пешим ходом продолжительность пути займёт более часа. Дальше, после короткого инструктажа, одному из напарников Генриха, — какому-то на вид хрупкому и непримечательному юноше, — дали рацию. По словам местного главнокомандующего, эта рация работает в нужном диапазоне, поэтому все смогут переговаривать. Вслед за этим, весь отряд направили в подвальное помещение, где им открыли дверь на улицу.

Эта дверь была на противоположной стороне от той, через которую они вошли. Вне здания Генрих видел ту же картин, что и раньше: разрушенные строения и мусор, заполняющий собою всё место на дороге. После того, как дверь за ними закрылась, никто не решался продолжать путь в заданном направлении, все будто мгновенно забыли дорогу и задачу. Солдат, что сопровождал их от грузовика к зданию администрации, остался внутри. Теперь на улицах города члены отряда могли положиться только на самих себя.

Генрих смотрел на испуганные лица своих напарников и думал, что им лучше двигаться через дома, как раньше, чем оставаться лёгкими мишенями на дорогах. Генрих на своём личном опыте знал, как тяжело попасть по движущейся цели. Вспоминая второй день тренировок, Генрих уже не веселился от глупого вида Блиндара.

Из всех членов группы на первые шаги решился только сам Генрих. Выйдя из толпы, он быстрым шагом направился в направлении больницы. Для него было удивительным то, что все остальные без промедления пошли за ним, словно только его и ждали. Он слышал за собой их торопливые шаги, и даже ощущал доверие к себе.

Чуть больше часа они проходили через дворы, обходя разрушенные постройки и заброшенные детские площадки. Серые руины сменялись другими руинами и за каким-то очередным домом, показался сам госпиталь. Это здание очень походило на то, где Генрих проходил медицинскую комиссию. Он прошел через столько трудностей и проблем, что глупо надеяться на то, что это всё сон, что он легко откроет дверь внутрь, а за ней будет полный коридор врачей и пациентов.

Пробравшись быстрым темпом к дверям, группу ждал неприятный сюрприз: внутри действительно были люди. В полутёмном коридоре стояли три фигуры и что-то говорили друг другу. Они были заняты и не заметили движение у дверей. Форма, которую носили эти люди, отличалась от той, которую носил Генрих и его напарники. На ней были другие отличительные знаки, слегка иная расцветка, даже любая маленькая деталь намекала на то, что это не свои. Генрих узнал эти цвета, — такую же форму носил заключенный в подготовительном лагере. Перед группой, в самой больнице были враги — те, кого они должны убивать.

Речь иностранцев была непонятна. Очень странно, что никто из отряда Генриха не понял ни слова, будто эти иноземцы прибыли с другой планеты. После пары минут, они разошлись: двое ушли на верхние этажи, а последний остался на первом. Отойдя в сторону он начал напевать про себя неизвестную мелодию.

Генрих наблюдал за поющим юношей и вспоминал, как грубо отзывались о этих «дикарях» офицеры и старший сержант. Он заметил, как эти люди так же общались друг с другом, выглядели ухоженными и живыми, как и любой другой человек. Они кардинально отличались от предоставленного примера в Керхёфе. Помимо внешности, они и вели себя как обычные люди: смеялись, улыбались, испытывали страх и усталость. Генриха начали посещать странные мысли, ведь у того солдата тоже на родине есть семья, что ждёт его возвращения. «Нет! Моя семья важнее его, если он и пошел на войну, то сделал это добровольно, осознавая все риски!» Генрих окончательно всё для себя решил — он должен действовать ради семьи и их блага, он будет стараться выполнять все приказы малой кровью, чтобы каждый вернулся домой.

— Что нам делать? Он помешает нам не то, что войти внутрь, но и перемещаться по этажам, — раздался шёпотом голос позади Генриха.

— Его надо убить! — почти по-змеиному прошипел кто-то рядом. — Он враг и он может напасть. Лучше он, чем мы!

Несколько человек обсуждали план дальнейших действий. Неожиданно для всех, их прервал шум, доносившийся из рации. Знакомый голос с сильными помехами спросил:

— Отряд, вы добрались?

Поняв, что это может выдать местоположение группы, солдат, у которого была рация, в панике начал её выключать.

Необычный шум привлёк внимание поющего противника — он поднялся и начал вглядываться в двери на улицу. Ничего не обнаружив и взяв своё оружие на изготовку, он медленным шагом начал приближаться к источнику звука. Панические мысли атаковали группу Генриха, каждый начал бояться того, что может произойти в дальнейшем. Никто из них до этого не вступал в открытый конфликт с врагом, а тут им придётся действовать самостоятельно.

Подойдя к закрытым дверям, солдат ничего не обнаружил: по бокам, кроме кустов, ничего не было. Вдали напротив находилась совершенно пустая дорога. Он был уверен, что слышал какой-то шум. Медленно открыв дверь, он неторопливо вышел на улицу.

После того, как он сделал пару шагов за пределы дверного проёма, ему в висок прилетел удар прикладом карабина. Выскочив из-за колоны, один из рекрутов ударил точно по голове неприятеля. Сила удара была достаточной, чтобы жертва потеряла сознание. Солдат, как и ожидалось, пошатнувшись упал на землю. Он повалился, как тряпичная кукла и, находясь на земле, — перед потерей сознания, — увидел, как его окружают совершенно незнакомые люди.

Генрих уловил в его взгляде страх. В последнее время он слишком часто ощущал его на себе.

Члены группы долго смотрели на лежащее у дверей тело. Они долго обсуждали, что с ним делать. Предложений было много, они были самыми разнообразными, от нелепых до жестоких. Конечный вариант был самым безобидным — члены группы забрали всё оружие противника и закрыли его в кладовке. Они рассуждали о том, что следует его связать, но ни у кого не было верёвки. В конечном итоге они просто заперли бедолагу в тесном помещении, привязав его руки к стеллажу кожаным ремнём. Закончив своё дело, Генрих надеялся, что их действия не создадут проблем.

Теперь все они находились в больнице, оставалось только найти следы членов разведывательного отряда. Вся сложность заключалась в том, что никто не знал, где их искать. Осторожно проверяя помещения первого этажа, группа воссоединилась у лестницы наверх. Несколькими этажами выше, они слышали посторонние звуки. Их враги не спускались и тоже что-то искали.

Ожидая у лестницы дальнейший действий, Генрих чувствовал на себе тяжелый взгляд каждого бойца. Все его решения до этого момента сделали его негласным лидером среди остальных. С одной стороны, он был горд этим, с другой же, он боялся того, что под его указкой кто-то может пострадать. Не имея ни капли управленческих навыков, он вынужден делать всё возможное что посчитает нужным и полезным.

Группа медленно поднималась по лестнице вверх; каждый из них держал своё оружие наготове. Генрих знал, что если действовать тихо, то у группы будет эффект неожиданности, поэтому шанс на победу выше, чем мог быть при любом другом раскладе.

Оказавшись на втором этаже, каждый начал прислушиваться к обстановке вокруг. По звукам можно было понять, что оба вражеских солдата разделились. Один из них находился на втором этаже и чем-то шумел в дальних кабинетах. Второй отправился на последний, третий, этаж; он пару раз говорил с кем-то, но его собеседника не было слышно.

Разделившись на ещё меньшие группы, Генрих со своей частью направился исследовать второй этаж. Они медленно приближались к источнику шума. Вторая половина под командованием Фенрига Йутса пошла на верхний этаж. Генрих сказал Фенригу, чтобы тот действовал на своё усмотрение, но пытался обойтись малой кровью. Причину такой добросердечной стратегии он не высказал, на что Фенриг только косо осматривал своего негласно назначенного командующего.

Группа Генриха продвигалась через коридор маленькими и осторожными шагами. Они бережно обходили стеклянные склянки, которые могли их выдать, особо хрупкие на вид места и осколки от бывшего интерьера. Коридор был усеян гильзами и стеклами, куски стен лежали на полу.

Обои на стенах безжизненных палатах были ободраны, будто каждый, что посещал эти комнаты, бросался, царапая ногтями на стенах свои безумные мысли, стараясь оставить отпечаток своего существования. Картина безумного художника не покидала мысли Генриха, она добавляла кошмарную атмосферу, в не менее кошмарный беспорядок в стенах госпиталя.

Подойдя к кабинету, откуда доносился шум, Генрих посмотрел за угол и заметил внутри человека. Это был такой же молодой парень, как и первый, он открывал различные ящики и проверял их содержимое. Он отличался от солдата на первом этаже, и в отличии от своего коллеги, был чем-то встревожен. Его действия были быстры, из-за чего они были крайне неаккуратны; он спешил настолько, что проверяя содержимое ящиков, часть вещей просто ронял на пол.

Понимая своё преимущество перед врагом, Генрих медленно начал подходить к своей цели, подготавливая свой карабин для удара прикладом. Он подсмотрел этот удар у Фенрига, когда тот вырубил солдата у входа внутрь. Генрих показалось это крайне эффективным способом нейтрализации противника, после которого тот мог остаться живым.

С каждым шагом Генрих становился всё ближе и ближе. Когда же осталась пара метров до врага, по всему зданию разнесся громкий звук хлопка. Это был выстрел, и он пришел с верхнего этажа. Услышав его, солдат в метре от Генриха резко развернулся и сильно удивился, увидев перед собой постороннего. Стоя в ступоре, он анализировал ситуацию, и понимал, что перед ним не друг. И Генрих, и этот солдат не решались что-либо делать, они стояли и смотрели друг на друга. Вскоре солдат потянулся рукой к краю стола, о который ранее облокотил свой автомат. В тот момент Генрих поднялся и потянулся рукой к врагу, пытаясь его одёрнуть и не дать ему взять оружие.

Когда же Генрих, вцепившись в свою цель, то оттолкнул её в сторону, и услышал очередной грохот. В отличии от первого, второй был гораздо громче. Он резко заполнил собою всю комнату, отражаясь от её стен. Этот шум врезался в уши и причинял крайне неприятные ощущения. Этот выстрел был внутри комнаты и принадлежал члену группы Генриха, который, поняв, что всё пошло не по плану, начал действовать.

Пытаясь закрыть уши от окружающего звона, Генрих смотрел на лежавшего рядом вражеского солдата. Он держась руками за грудь, то ли пытался кричать, то ли глубоко дышал через рот. Все звуки утонули в шумном барьере, что поглотил собою Генриха. Вошедшие в комнату солдаты подходили к напарнику, чтобы проверить его состояние. Их голоса исчезали в шуме, из-за чего их нельзя было услышать. Они также проверяли своего врага: осматривали его рану, проверяли пульс. По их лицам было понятно, что этот солдат мертв.

Часть группы убежала наверх, где несколько секунд назад прогремел другой выстрел. Из четырёх человек, что были с Генрихом, остался только один. Перемещая глаза по комнате, осматривая труп, шкафы и своего товарища, Генрих надеялся про себя, что с другими его приятелями ничего не произошло. Постепенно слух к нему вернулся, и тогда он решил заговорить со своим товарищем.

— Что случилось? Почему выстрелили? — Генрих пытался говорить нормально, но никак не мог расслышать собственные слова.

— Мне пришлось выстрелить. Он мог убить тебя. — Сослуживец смотрел в глаза Генриха, пытаясь скрыть факт того, что и сам был слегка напуган.

— Зачем? Я почти до него добрался, я мог его вырубить, как и первого. — Поднимаясь на ноги, Генрих то и дело закрывал свои уши по очереди, не осознавая, что остаточный шум раздаётся у него в голове.

— Ты стоял в ступоре, когда он тебя заметил. А когда ты начал действовать, было уже поздно.

Ничего не придумав в ответ, Генрих взял свой карабин и вышел в коридор, его напарник остался внутри кабинета. Сейчас в голове Генрих царила только одна мысль: «что произошло?» Он начал подниматься на третий этаж, желая получить ответ на свой вопрос.

На последнем этаже, его ожидала остальная часть его группы. Все столпились вокруг тела последнего врага. Сквозь скопившуюся толпу, Генрих увидел, что у мертвого солдата в голове была свежая рана, из которой вытекала кровь.

— Что случилось?

— Я не сдержался. Всё, что про них говорили — чистая правда. Эта… тварь… он делал то, что не могут делать нормальные люди. — Нервно произносяэто, из толпы навстречу Генриху вышел Фенриг Йутс.

— О чем ты? Что он такого сделал?

После этих слов, Фенриг молча отвёл Генриха в сторону, где показал ужасную картину: два мёртвых человека лежали в паре метров от лестницы. Это были члены разведывательного отряда, того самого, за которым отправили рядовых. Разведчики были забиты до смерти. Сломанные кости, вывихнутые челюсти, эти люди превратились в настоящие груши для битья, в садистские игрушки.

— Увидев, как та… тварь, избивала наших мёртвых товарищей, как пинками ломала ребра, я… взбесился. Это я стрелял. — Фенриг пытался оправдаться, осознавая, что сглупил, потеряв контроль над своими действиями.

Генрих отвернулся от тел. Ему была неприятна на вид эта картина, он не мог себе представить, что человеческое тело может быть настолько покалечено и изуродовано. Он был рад, что такой страшный выбор пал не на его плечи. Уходя, Генрих услышал, как Фенриг пытается продолжить разговор: «Но я нашел при них вот это».

Генрих обернулся и увидел, как его собеседник достал из кармана небольшую тетрадь в коричневой обложке. Подойдя поближе и осмотрев её, он убедился, что это был дневник разведчика. Помимо личной информации, там хранились важные разведданные о расположении и перемещении противников. Если доставить эту вещь командованию, жертва разведчиков будет не напрасной.

Даже если бы спасительный отряд пришел раньше и застал разведчиков ещё живыми, группа никак не смогла бы им помочь. Вся больница, и все палаты, что они успели осмотреть на наличие медикаментов, были опустошены; бедолагам бы пришлось в муках ждать своей участи.

— Мы должны похоронить их. Им здесь не место. — Генрих испытывал мучительную жалость к мертвым. Для него их муки должны закончиться, хотя бы после смерти. Он не хотел, чтобы они лежали среди врагов и мусора.

— Нельзя, — ответил ему Фенриг, — уже темнеет, и мы должны возвращаться в штаб.

«Действительно» — подумал Генрих. Через окно он увидел, как убывающее солнце окрашивало крыши домов в оранжевый цвет. Солнце садилось, оставаться вне укрытия и в незнакомой местности было чистым самоубийством. Генриху казалось, что день не мог пройти так быстро, ведь они проникли в больницу почти в полдень.

Группа начала медленно собираться, солдаты спускались с верхнего этажа на первый. Воссоединившись, они направились обратно в штаб.

Дорога старыми тропами проходила быстрее, чем в первый раз. Генриху даже удалось воспользоваться парой коротких путей, которые он приметил ещё во время первого прохода. Все были уверены в безопасности их пути и даже не ждали тех, кто позади; они не следили, чтобы никто не отставал, и, это было большой ошибкой. Подходя к главной городской дороге, Генрих посмотрел на своих новоиспечённых друзей и не досчитался двух человек. Ни через минуту, ни через пять, никто не появился. Посмотрев через двор, откуда они все вышли, Генрих не заметил никакого движения.

Группа заметила потерю бойцов, слишком поздно, и, все были измотаны и не имели никакого желания возвращаться ради опасных поисков. Вокруг площади всё так же было пусто, как и тогда, когда они покидали здание администрации. Стук в железную дверь. Вдали снова начали разносится выстрелы.

Дверь открыл знакомый всем солдат. Вся достигнувшая пункта назначения группа вошла в здание. Поднявшись к местному главнокомандующему, Генрих предоставил ему дневник разведчика и сообщил, что произошло с ними за всё это время. Ему довелось поведать о врагах в госпитале, об убитых и потерянных. Внимательно выслушав своего подчинённого, офицер забрал дневник и поздравил Генрих с замечательной работой. «Без потерь войну не выиграть» — спокойно сказал он, даже не высказав сочувствия в сторону исчезнувшего состава.

День наконец-то подходил к концу. Юноши развалились на жалких подобиях кроватей. Это были грязные матрасы, которые лежали обломанных досках. Местная еда была отвратительна, но урчащий желудок даже ей был рад. Во время ужина, Генрих слышал, как говорили другие солдаты. Из всех отрядов, что были отправлены сюда, добралась только треть. Большинство находились в плотном оцеплении, а выжившие прошли через ужасное испытание. Дальнейшие трудности покажут, кому действительно суждено стать солдатом. Для Генриха подобное мышление было крайне жестоким. Каждый новый день для него был ужасней предыдущего, и он был вынужден адаптироваться так быстро, как только мог.

Оказалось, что из отряда Генриха только четыре человека были здесь, остальные погибли или бесследно исчезли. Хоть для Генриха это и были знакомые лица, ему всё же ни о чем было с ними говорить, но встретившись, они были рады видеть друг друга в целости и сохранности. Манфрэд и другие офицеры из лагеря оставались на своём прежнем рабочем месте. Они не отправлялись на передовую, даже близко не подходили к городу. Многие размышляли, что если они и выйдут в бой, то только не в этом месте. От других людей, Генрих услышал, что Вольфганг не был отправлен в Администрацию, он должен находиться в другом полевом штабе. Опять они оба были отделены друг от друга. На улице начался новый звук выстрелов.

Прошло два дня, где Генриху и другим его товарищам не давали какое-либо новое задание. Юноша терял терпение, ему казалось, что он никогда не покинет это ужасное место, полное страха и грохотов выстрелов. Просыпаясь по утрам, он надеялся, что его отправят куда-нибудь, где будет возможность вызволить своего отца. Ещё сильнее ему было страшно услышать плохие новости о нём.

Новое утро наступило так же быстро, как и закончился предыдущий день, — Генрих только закрыл глаза, пытаясь удобно устроиться на кровати, как почувствовал лучи восходящего солнца, бьющие прямо в лицо.

— Как хорошо, что ты уже бодрствуешь! для тебя и твоих парней есть новое задание, — сказал только что подошедший офицер. — Это связано с тем, что было в предыдущей операции. Нам поступила информация, что в подвале госпиталя могли остаться медикаменты: обезболивающие, антибиотики, спирт, бинты и прочее. Кто-то порылся в городских архивах и нашел копию инвентаризационной описи. Она была составлена военными и была убрана от персонала ещё до того, как госпиталь перешел под гражданские нужды. Нужно будет вынести всё, что там есть и принести сюда.

Офицер кинул Генриху маленький ключ, который упал рядом с матрасом. Главнокомандующий покинул своего подчиненного и предоставил ему час на подготовку. В это раннее утро витал прохладный и свежий воздух, который сковывал легкие и с каждым вздохом бодрил всё тело. «Хоть что-то в этом дне есть хорошее» — думал Генрих, поедая омерзительную на вкус похлебку.

За приемом пищи, Генрих начал подмечать знакомые лица из его первой группы. Весь выживший состав собрался у выхода на улицу; инвентарь каждого был проверен, они были готовы выходить наружу. Проверка вокруг показала, что всё было чисто, так же спокойно, как и вчера. Путь обратно в госпиталь проходил тихо, даже слишком. Генриха одолевало ощущение, что что-то может пойти не так, именно тут при первой операции была потеряна пара бойцов. Проходя через очередной двор, отряд обнаружил красные следы у стен жилого дома. Все знали, что вчера их не было, по крайней мере, их не было, когда они возвращались с задания.

Маленькая линия кровоподтека уходила по лестнице в подвал, где терялась во тьме. Всматриваясь в темноту и не увидев ничего примечательного, группа продолжила свой путь. Добравшись до больницы, всех ждало неприятное открытие: дверь в кладовку была открыта нараспашку, а на полу появились кровавые пятна. После этого, Генрих начал жалеть, что тогда они сохранили жизнь солдату, ведь это он мог причинить столько проблем.

Пока Генрих пытался отпереть дверь в подвал, Фенриг в сопровождении еще двух людей направился по лестнице наверх, куда вели кровавые следы. Они не получали такого приказа от Генриха, а решили действовать самостоятельно, на что их новоиспечённый командир никак не отреагировал. Бросив затею использовать ржавый ключ на ещё более ржавом замке, дверь вырвали. Открыв спуск в подвал, снизу пошел сильный запах различных медикаментов. Внизу было темно и сыро, непроглядная тьма не позволяла найти что-то в подземном помещении. Используя все подручные средства, в виде зажигалок, спичек, выпрошенных и найденных фонариков, солдатам всё же удалось не превратиться в слепых щенят.

Все ящики, что находились в подвале, вынесли на первый этаж. Именно они были источником запаха различных медицинских препаратов, что подарило уверенность в целостности содержимого. Пока ящики выставлялись в коридоре, и Генрих разбирал груз между свободными солдатами, с верхних этажей спустился Фенриг. Он выглядел озадаченно и, спустившись, не сразу начал говорить.

— Трупов нет, — сказал он, уставившись на Генриха.

— Это он.

Даже не описывая «его», все понимали, о ком идёт речь.

Немного передохнув от тяжелой работы, группа решила ненадолго остановится в больнице, перед тем, как вернуться в полевой штаб. Они сидели в одной из палат и обсуждали всё, что с ними происходило в последние дни. Выслушав всех сослуживцев и высказав свою историю, Генрих понял, что он единственный, кто отправился на войну ради семьи. Кто-то желал славы, хотел стать взрослым и познать мир. Этим Генрих и отличался от всех остальных, именно поэтому он и стал для всех отличным командующим, ибо им двигало желание оберегать близких.

Находясь внутри палат, Генрих сидел на ужасном полу, усеянном гильзами и прочим мусором. Группа находилось в центре давно угасшего боя, в котором, возможно, выживших и не осталось. И только они, — толпа юных солдат, — сидели там, словно взошедшие из семян цветы нескончаемой агрессии и ненависти.

— Меня всё смущает один вопрос. Вот мы на войне, в месте ведения активных действий… но где тела? — неожиданно начал один из солдат, которого звали Руди.

— Хоронят, — ответил своему товарищу Август.

— Хоронят? Много ли кого-то хоронили?

— Я слышал, что их увозят за линию фронта и закапывают, а в тайне от глаз отправляют на фабрики. — В диалог вмешался уже третий солдат, Франц.

— Трупы? на фабрики?!

— Я тоже слышал о старой практике, когда из тел людей делали мыло, а кости перемалывали в муку. — Не особо заинтересованный Сиги решил также внести свой вклад в обсуждение.

— Это мерзко.

— Но эффективно, к тому же может принести деньги.

— Да… на всём можно заработать, — окончил Цейс.

Генрих молча вслушивался в это обсуждения. Случайное представление того, что подобная участь могла коснуться его отца, очень сильно заставило его сердце болезненно сжаться.

— Хватит, ребята. Нам лучше возвращаться обратно.

Группа возвращалась с задания плотным строем; на этот раз все приглядывали друг за другом. Следя, чтобы никто не терялся и не отставал; коробки несла только половина солдат, вторая часть осматривала окрестности и была готова к обороне. Периодически осуществлялись остановки, на которых солдаты менялись своими обязанностями. Добравшись до площади перед Администрацией, Генрих отправил товарищей с коробками к зданию и приказал им оставаться там. Сам он решил осмотреть местные дворы, желая найти пропавших вчера солдат.

В окружении Цейса и Руди, Генрих отправился к первому месту, которое хотел проверить: открытый подвал, где рядом на стене были следы крови. Свет попадал в помещение маленькими лучами и почти не освещал его. Сопровождающие Генриха отправились внутрь, пока сам юноша остался снаружи и смотрел, чтобы никто не подошел с других сторон. Руди и Август шепотом переговаривались между собой, обсуждая, что они видят, постепенно уходя вглубь здания. Генрих всматривался в темноту, иногда улавливая различные звуки, что случайно издавали солдаты.

Вокруг спуска в подвал была полная тишина, только иногда можно было уловить шелест деревьев под сильным дуновением ветра, свист сквозняков и шум из подвала. Генрих стоял смирно и нервно прислушивался к окружению; он был готов к чему угодно, и неожиданно услышал посторонний шум. Звучало так, будто что-то упало, нечто тяжелое свалилось на каменный пол позади Генриха. Оглядевшись, он не обнаружил источника этого шума, но пришел к выводу, что это было в здании позади.

Это был неприятный для него сюрприз, не желая никого встретить в своей поисковой миссии, Генрих мог попасть в ещё большую проблему. Не желая оставаться на виду и быть легкой мишенью, он быстрыми шагами направился к источнику звука. Ориентировочно, он донесся со второго этажа трехэтажного здания. Учитывая, что прямого прохода не было, Генрих был вынужден подниматься по внутренней лестнице. Имея в запасе эффект неожиданности, он медленными шагами проник в дом через дыру в стене. Через минуту он уже поднимался по лестнице и начал обходить квартиры одну за другой. Здание медленно разваливалось на части, пока юноша шел к интересующему его месту, он успел увидеть несколько упавших кусков стен, которые и могли послужить изначальной причиной шума.

Интерьер не отличался от того, что он видел раньше: где-то висели красивые и старые картины; по углам комнат стояла целая, но пыльная мебель; большинство дверей были выбиты и сломаны. Местный хаос и беспорядок доносили мысль, что тут поработали мародёры, которые искали что-нибудь ценное среди вещей сбежавших жильцов.

Медленно перемещаясь по квартирам, Генрих одновременно хотел и не хотел встретить кого-нибудь. Ему не хочется участвовать в бою, не хочется видеть кровь и смерть. С другой стороны, человек, которого он выслеживает, виновен в гибели нескольких людей из отряда, и он несет полную ответственность за это.

Подходя к одному из дверных проёмов, Генрих услышал шум за ним. Шум доносился из соседней комнаты. «Или сейчас, или никогда» — подумал он, и решился действовать.

Резко выскочив из-за угла и посмотрев на источник звука, Генрих передёрнул затвор своего карабина, передав патрон в патронник. Оружие было направлено на сидящего у стены человека. Тот не сразу среагировал на гостя и ничего не предпринял. Они смотрели друг на друга, ожидая дальнейшей развязки.

— Не двигайся! — громко сказал Генрих в надежде, что в очередной раз удастся обойтись малой кровью.

Генрих пока что мог насладиться тишиной — сидящий человек не двигался. Это был молодой парень с ужасно уставшим и опечаленным видом, будто он уже увидел всю войну, и даже не одну, будто ему это всё было хорошо знакомо. Он был юн и худ, сидел в окружении своего рюкзака с тетрадью на коленях. Только его одежда отличалась от тех, что когда-либо видел Генрих, он знал, как выглядит форма врагов и своих, но эта отличалась. В отличии от тех экземпляров что когда-либо видел юноша, форма незнакомца была сделана будто в давние времена, и сильно отличалась сильной блеклостью. Незнакомец смотрел на Генриха, и затем, не прерывая зрительного контакта, медленно начал тянуться к своему рюкзаку.

— Не двигаться! — Повторяя свои слова, Генрих сказал их громче, чем раньше. Казалось, будто незнакомец не понимал его и просто продолжал тянуться к рюкзаку. Когда же его рука исчезла в сумке, он начал что-то вытаскивать. Генрих был вынужден действовать. Ему не хотелось рисковать собственной жизнью, он и не хотел ждать, когда незнакомец достанет оружие и даст отпор. Он решил, что эту комнату покинет только один человек. Генрих нажал на спусковой крючок.

Пуля влетела в грудь незнакомца, оставив окровавленное отверстие на месте ткани. Затем, резкими движениями, незнакомец схватился за свою рану и, начав хрипеть, пытался ловить воздух ртом. Мучаясь от боли, незнакомец упал на бок. Лежа на полу, он в панике осмотрел помещение вокруг и схватился рукой за тетрадь, что лежала перед ним. Вся эта сцена выглядела чересчур театральной. Он как-то особо схватился за эту тетрадку, будто от неё зависело не только его выживание, но и что-то больше.

Недолго мучившись, человек с блеклой форме издал последний вздох.

Когда незнакомец погиб, Генрих подошел ближе. Встав перед телом, он увидел, что дневник незнакомца немного напоминал уже знакомый Генриху предмет. Тетрадь по количеству страниц и размеру больше походила на книгу, но была в очень необычной кожаной обложке желтого цвета. По ощущениям она была крайне неприятной: от неё веял холод, и, каждый раз, когда Генрих прикасался к ней, его посещало неожиданное чувство страха. Открыв первые страницы, он увидел более неприятную картину: все страницы, помимо обложки, были сделаны из кожи, а записи велись кровью. Дневник вёл незнакомец, который не понимал слов Генриха; язык из дневника также был непонятен. Проводя глазами по незнакомым строкам, Генрих всё же замечал что-то смутно понятное, всего пары слов, перед глазами начали всплывать забытые образы. Содержание дневника оказалось знакомо для него. Читая дальше, он сделал для себя страшное открытие — это была книга со сказками. Точно такую же книгу он читал для Анны. Последовательность и содержание повторяло книгу, которая хранилась у него в доме. Вот только после последнего рассказа в домашнем сборнике, дневник незнакомца продолжался. Обеспокоившись тем, кого он встретил, Генрих забрал тетрадь себе. Уходя, он заметил, что незнакомец тянулся не за оружием в сумке, а за флягой.

Выходя на улицу через ту же дыру, по которой он проник в дом, Генрих видел, как из подвала соседнего здания выходили его товарищи. Напряженным взглядом они провожали спускающегося юношу. Когда им удалось подойти вплотную, Генрих узнал от них, что в подвале было тело их напарника, который пропал во время первой операции. Группа возвращалась в здание администрации, оставив своего мертвого сослуживца на сыром и холодном полу.

— Отличная работа! — Встретивший команду офицер светился от счастья. Положение всех солдат в Администрации мгновенно улучшилось, так как им поступили ценные ресурсы. — Сегодня более удачная вылазка, чем вчера. Мне нравятся твои способности, Генрих. Возможно, я даже поспособствую твоему продвижению по званию. — Офицер быстро подмигнул Генриху, намекая на взаимно выгодные отношения.

— Скажите, что вы знаете о вражеском военнопленном лагере недалеко от этого города?

После этих слов, офицер задумчиво посмотрел на карту местности и стал водить пальцем вокруг границ города.

— Да! Есть на северо-востоке вражеский лагерь военнопленных, — он указал пальцем на небольшую поляну в паре километров от города. Она была окружена лесной рощей и имела только одну дорогу. — Там раньше был пансион, теперь же… сам знаешь. Слышал, что оттуда никто еще не сбежал, ибо там очень строгий надзор. «Просто так» туда не попасть… но мы здесь не для этого. — Офицер театрально махнул рукой в сторону и ушел.

Генрих внимательно всматривался в карту, запоминая ориентиры на дороге к пансиону. Отчаявшись, он был готов вскоре самостоятельно отправиться вызволять своего отца. Для проведения такой сложной операции, ему было бы желательно покинуть здание администрации, причем, имея веские обстоятельства. Обдумывая несколько дней план, он решил, что судьба без вести пропавшего была куда удобней, чем дезертирство.

— Я хочу новое задание!

Стоявший за его спиной офицер удивлённо поднял глаза на своего подчинённого.

— Но я уже собирался дать тебе день для отдыха. Ты со своей группой сделал достаточно.

— Я хочу помогать дальше, — Генрих продолжал демонстрировать своё стремление к действиям, но ничем не мог объяснить столь сильное желание.

Промолчав, командующий начал заполнять какой-то свёрток на своём столе, иногда поднимая глаза на стоящего напротив юношу.

— Ладно, для тебя есть специальное задание. Завтра отправляйся обратно в Керхёф и передай это старшему сержанту. — К удивлению Генриха, офицер вручил ему в руки заполненный сверток и коричневую тетрадь, которая была отобрана у мертвого разведчика. Генрих даже забыл о том, что прямо сейчас думал сбежать от всех в лагерь военнопленных.

Остаток дня был предоставлен Генриху в полном распоряжении. Отведав такую же омерзительную еду, как и в прошлые разы, Генрих отправился к матрасу, который негласно стал его личным местом. Лежа на нём, он принялся читать дневник незнакомца. Пробегая знакомые произведения, он думал о семье, и, о том, как сейчас тяжело приходиться его сестре и матери, ведь они остались одни. Запомнив некоторые слова, которые он сравнивал с переводом, всё же можно было попытаться ознакомиться с незнакомыми произведениями, которые не были в домашнем сборнике. Они были похожи на оригинальные произведения автора, только Генрих посчитал это невозможным, ибо автор книги, — которая была у него дома, — скорее всего умер ещё несколько веков назад. Он слышал от отца, что историям, — как и самому автору, — как минимум пару сотен лет. Они распространялись восточными купцами по всему материку, саму же книгу потом переиздавали множество раз. Незнакомец мог быть обычным любителем, который записывал новые истории стилем древнего творца.

Генрих повернулся на бок и закрыл глаза, в надежде уснуть. Его рука плотно сжимала дневник незнакомца. Сейчас эта вещь успокаивала его и объединяла с семьёй, которая находилась за многие сотни километров.

Солнце медленно опускалось, становясь ближе к горизонту; оно яркими лучами освещало безграничные синие воды. Спокойное море выбрасывало волнами воду на песок, словно тянула вперёд длинные руки, пытаясь дотянуться до чего-то желанного. Генрих стоял в полном обмундировании, как одинокое дерево на лугу. Буйные воды манили его. Встречающая юношу картина погружала сознание в другое море, в море спокойствия. Солнце начало погружаться за горизонт. Его лучи устремлялись по волнам, седлая их, как всадники. Отражаясь от них, они попадали на лицо Генриха. «Я никогда по-настоящему не видел море» — подумал он. Если оно и взаправду столь прекрасно, он придёт сюда со всей своей семьёй.

Каждая следующая минута начинала становиться неприятной. Что-то происходило, но Генрих никак не мог понять, что именно не так. Окружение не менялось, но холод тонкими лапами обнимал всё его тело. Запах… Принюхавшись, Генрих почуял тошнотворный аромат. Зацепившись за что-то не из мира снов, Генрих, поморщившись, резко очнулся. В его руке лежал желтый дневник незнакомца, именно он был источником неприятного запаха. Пахло разложениями и мёртвой плотью. Генриху впервые пришлось лично встретиться с таким явлением, но он сразу понял, в чём дело. По непонятной причине, дневник незнакомца начал разлагаться. Этого не могло произойти, так как дневник должен был быть предоставлен специальным обработкам, чтобы он мог служить длительное время. Учитывая объём записей, дневник служил своему старому хозяину очень давно. Но всё же, после гибели, он почти сразу начал гнить.

Не желая его выкидывать, Генрих закутал дневник в тряпки и погрузил в свою сумку, — было бы крайне печально лишиться такой важной вещицы.

Генрих проснулся настолько ранним утром, что даже солнца не было видно. Только голубое небо над горизонтом, было слегка ярче. Ему впервые удалось увидеть местных поваров, — скорее тех, кто себя ими считали. Пара солдат, среди которых был Зигфрид, член группы Генриха; они собирали пайки из общего склада и выкидывали содержимое в чугунный чан с водой, который стоял над самодельном костре. Всё, что было у «поваров» под рукой, исчезало в черном котле. Генриху удалось приглядеться и увидеть различные крупы, злаки, сырые овощи и куски хлеба. Как лесные ведьмы из старых сказок, один солдат мешал получившуюся жижу в котле, пока второй скидывал дополнительные ингредиенты. В этот момент Генрих начал скучать по еде из лагеря.

После употребления того, что было приготовлено «в поле», Генрих ощутил ещё большую слабость, чем раньше. Закинув в сумку желтую книгу, он направился к главнокомандующему. Офицер радостно приветствовал Генриха, по его глазам было заметно, что он крайне мало спал.

Приказ главнокомандующего остался прежним: Генрих возвращался назад в Керхёф. Ему в сопровождение было выделено трое солдат, и, все они вместе направились к границе города. Раннее утро прохладой окутало всё вокруг, каждый выдох паром покидал рты солдат. Отряд шел теми же тропами, которыми Генрих впервые пробирался к зданию администрации. Некоторые строения изменились: где-то сильнее осыпалась стена и появились новые дыры. «Здесь дали бой» — подумал Генрих, и он был прав, под своими ногами он видел гильзы, которых раньше здесь не было. Весь путь был тихим и спокойным.

Прибыв на место отправления, Генрих увидел знакомый грузовик, что увозил его в город. Попрощавшись со своей группой сопровождения, Генрих залез в кузов машины. Помимо него, в ней находились и другие солдаты. Все они были с ног до головы перевязанные бинтами, с наложенными шинами на конечностях и костылями в руках. Генрих ехал среди тех, кто пострадал в бою. На протяжении всей поездки, он иногда замечал на себе косые взгляды. Глаза, смотрящие на него, источали отчаяние и зависть. Бедолаги, которые тряслись внутри кузова, как какие-то грубые мешки, понимали то, что им навсегда придётся остаться беспомощными. Сильнее всего они ощущали не физические раны, а оскорбление от того, что оказались не такими сильными.

Когда транспорт приехал в Керхёф, раненых выносили на носилках, кто-то передвигался самостоятельно. Толпа хромых и раненных направлялось в здание, которое являлось медпунктом. Смотря на эту картину, Генрих был счастлив, что на протяжении всех миссий удача не покидала его.

— Прошу вас сдать патроны! — сказал стоящий рядом солдат.

Судя по виду, это был матёрый боец, который бывал далеко не в одном бою, но почему-то не покидал лагерь. Забрав патроны Генриха, он отправился по своим делам. Никто другой не встречал вернувшегося солдата, а ведь у него при себе были важные сведения. «Значит, я могу пока не спешить» — подумал Генрих. Он решил направиться к своему бараку, где была его — уже родная — койка. По пути он рассматривал обветшалую церковь-столовую. Поняв, что он мог подождать и поесть уже здесь, Генрих только неряшливо улыбался своей собственной спешке. Знакомая дверь барака тихо скрипела своими ржавыми петлями. Помещение было полностью пустым, никого из отряда Генриха здесь не было. Вспоминая о том, что из всех новобранцев выжила только треть, он уже прикинул то, кто и где будет находиться, но даже и не представлял, что только он один из всего седьмого отряда мог остаться в живых. Направившись к своей койке, юноша спрятал желтый дневник под подушку. Книга всё также источал омерзительный запах гнили, который теперь впитается в постельное бельё.

Оставив при себе письмо офицера из Администрации, дневник разведчика и верный карабин, Генрих отправился к кабинету старшего сержанта. По пути к хижине главнокомандующего, он был остановлен тяжелой рукой, упавшей на его плечи. Обернувшись, Генрих увидел знакомое лицо. Вольфганг смотрел на своего друга уставшими глазами и нелепой улыбкой на половину лица.

— Рад тебя видеть, Генрих! — сонливый голос Вольфганга нагонял сон и на его собеседника.

Разговорившись, они бродили между зданиями лагеря. Генрих рассказал, что произошло с ним, а взамен получил в ответ историю от своего друга. Вольфганг, получив приказ, патрулировал и «зачищал» улицы города. Бродя между постройками лагеря, он хвастался тем, что участвовал в активной боевой стычке, хотя его голос на этом моменте не звучал радостно. По его словам, они отбивали захваченные здания и освобождали помещения от врагов. Он не спал последние два дня, и в награду за труды, был отправлен обратно в лагерь, где мог передохнуть.

— Усталость и страх — вот что я испытывал бродя по улицам и пережидая бессонные ночи. Каждый раз, когда ходишь между высокими строениями, не спавший ночь, то боишься, что сейчас делаешь последние шаги. Было до одури страшно, но потом стало как-то безразлично. По ночам не знаешь, кого может занести к тебе. Всё было так мучительно, и, я не хочу больше участвовать в этом. Но знаешь… есть люди, кому повезло меньше, чем мне, — закончив эти слова, Вольфганг остановился.

Генрих прекратил движение вместе с другом и понял, что они оказались за пределами лагеря. Это было то самое огородное поле, на котором его отряд бегал каждое утро. Теперь всё это место было усеяно странными рисунками.

— Это, наши друзья и товарищи, те, кто тренировался рядом с нами. Мы прибыли сюда вместе и прошли сквозь многие трудности. — Вольфганг медленно повернул голову в сторону Генриха и смотрел на него глазами, полными печали. — У них были мечты, амбиции, семьи. Кто-то довольствуется своей жизнью, когда другие незаслуженно теряют их. Я смотрю на этот пустырь, слышу названные имена, замечаю стеклянные взгляды, натыкаюсь на некрологи, и раз на этом поле становиться всё больше и больше могил. Они прибавляются. Множатся. Это ужасное напоминание о финале жизни.

Вольфганг сделал небольшую паузу. Стоя на месте, он продолжал рассматривать начерченные на земле прямоугольники, на его глазах начали набираться слёзы.

— Я стал бояться смерти. Раньше я думал, что умру дряхлым стариком в кровати. Сейчас я боюсь, что это произойдёт раньше. Еще столько дел, что я могу и хочу сделать. Жить на грани — полный кошмар. Что сон, а что реальность? Два дня без сна и усталость рождают паранойю, которая говорит, что твои напарники могут быть твоими врагами, что надо опасаться каждого знакомого и встречного. Так росло недоверие в миссии, когда я начал бояться повернуться спиной к друзьям. А тут, тут только хуже. Наступила бессонница из-за того, что здесь слишком тихо. Я засыпал только на пару минут, и каждый такой момент, как ад. — Вольфганг продолжал свой рассказ о событиях ранних дней. Местами он всхлипывал, смотря на пустые могилы.

Выслушивая историю своего друга и изучая могилы, Генрих смотрел на пустые участки. На земле были нанесены свежие полосы, а под ними никто. Забыты и брошены, гниют непонятно где. Мрачную паузу нарушили шаги. Вольфганг начал гулять между вымышленными могилами, бросая свой взгляд на каждую из них.

— Здесь я положил Блиндара, — никто этого не знает, кроме меня. Он пошел на войну, чтобы защитить свою семью от бед. Знакомо, Генрих? А тут Вернер, — парень которому не повезло в первый день с оружием. Он увлекался музыкой, хотел стать великим пианистом, но его забрали в армию. Их обоих отправили в туда, в качестве сапёров. Отправившись туда, они расплачивались за свои «ошибки». Когда-нибудь, Генрих, мы присоединимся к ним. — Вольфганг присел рядом с одной из могил и начал выводить пальцем имена прямо на земле. — Вот так и бывает, ты живёшь-живёшь и всё, в какой-то момент тебя просто нет. Как ветер сносит мои рисунки на поле, так и кончается жизнь. Пуф, и тебя нет. Я не хочу умирать, Генрих. Никто не хочет умирать.

Генрих молча смотрел, как Вольфганг записывал имена других погибших. Сначала только на одной могиле, потом он переходил к другим, обновляя уже снесённые ветром линии и бугры. Ощущая неприятное жжение в груди и нахлынувшую волну страха, Генрих оставил своего друга и был вынужден молча покинуть его компанию. У него была задача — отдать важные документы старшему сержанту и забыть про весь ад последних дней.

Проходя через свой лагерь, Генрих наблюдал как его население резко уменьшилось. Большинство оставшихся здесь, выглядели так же печально, как и он сам. Никто не радовался, как в последний день тренировки, ни у кого не было для этого повода и сил.

Подходя к хижине старшего сержанта, Генрих начал подниматься по ступеням. Параллельно он расстёгивал свою сумку, чтобы достать нужные документы.

— Зачем тебе туда? — раздался знакомый голос позади.

Стоя спиной к источнику звука, Генрих никак не мог вспомнить его обладателя. Он мог бы сразу ответить на поставленный ему вопрос и продолжить диалог, поворачиваясь к своему собеседнику, но пришлось повременить с ответом. Обернувшись, Генрих увидел офицера «зло», который стоял в паре метров от лестницы и смотрел своим обычным суровым взглядом. Встреча этого человека удивила Генриха. «Какое ему дело до меня? Я даже не из его отряда!» — думал он.

— Повторяю последний раз: «зачем тебе туда»? — Офицер повторил свой вопрос более угрожающим тоном. В дополнение к своей раздражительности, он поднял руку и демонстративно положил её на поясную кобуру, где красовался офицерский пистолет.

— У меня есть важные донесения из города. Из Администрации попросили отнести старшему сержанту важные разведывательные данные, — нервно пробубнил Генрих, не отрывая взгляд от кобуры.

— Занят он. Если это столь важно, следуй за мной.

Офицер направился за угол здания. Генрих, послушав его приказ, отправился следом. Они направились к строению, которое Генрих раньше не замечал, потому что оно терялось в большом скоплении бараков.

Офицер поднялся по ступеням первым и открыл дверь ключом, что висел у него на поясе. Пройдя во внутрь, Генрих заметил знакомый интерьер, почти как у старшего сержанта. По всему зданию, которое представляло из себя однокомнатное помещение, стояла различного рода мебель: стол и стулья, одинокая кровать, шкафы и тумба. Большие деревянные дряхлые шкафы хранили в себе огромную кучу папок и бумаг. Вошедшие подошли к единственному столу, у которого и остановились. За него сразу же сел офицер и, выпрямившись занял удобное положение. Подготовившись к беседе, он наклонился поближе к Генриху.

— Что у тебя? — спросил он, не скрывая свой личный интерес.

Генрих достал из своей сумки письмо и дневник. Оба документа он положил на стол перед офицером. Продолжительное время он молча ожидал, пока все документы будут проверены. Каждая страница дневника была перечитана по несколько раз. Некоторые записи были даже вручную переписаны в другой дневник. Когда офицер взялся за письмо из Администрации, его брови поднялись от удивления.

— Что ж, могу тебя поздравить, Генрих. Действительно, информация, которую ты привез, является важной. Разведданные я обязательно передам старшему сержанту. Что на счёт письма, то ты показал себя в военных действиях доверенным лицом, готовым выполнить поставленные задачи и также умело можешь нести командование, — сказал офицер, любопытно рассматривая Генриха.

— И что это значит? — удивился юноша, не понимая, что имеет в виду сидящий напротив человек.

— Другими словами, Генрих, это рекомендация, которая хорошо повлияет на твою карьеру. Очень сильно повлияет.

Убрав свой дневник обратно в стол, офицер «зло» поднялся из-за стола и направился к двери на улицу. Потянувшись к дверной ручке, он остановился. Простояв в таком неуклюжем положении около полуминуты, он развернулся к Генриху.

— Знаешь… — сделав шаг вперед, сказал он, — я тоже могу тебе помочь с продвижением. Есть у нас в лагере одна личность, которая сильно мешает мне. И… если её не станет, ты мог бы занять его место. — С каждым новым словом офицер всё ближе и ближе подбирался к Генриху, пока не подошел вплотную.

— На что вы намекаете?

— Я хочу, чтобы ты избавился от кое-кого. Благодаря мне, займешь его место и будешь покорно слушать меня.

Сама идея показалась юноше отвратительной. Что это могло быть, предательство? Переворот? Но всё же для Генриха все офицеры, а юноша не сомневался, что речь могла идти о них, были на одно лицо — жестоки и незаслуживающие всего, что они имеют. Вспомнились слова Вольфганга о том, что кто-то сохранил свою жизнь незаслуженно. К тому же, у плохого человека в Керхёфе не могли быть враги, особенно такой человек, как офицер «зло», а этот маленький шаг, мог кардинально изменить положение Генриха. Он ощущал, что наконец пришел момент, когда он получил шанс, к которому так долго стремился. Каким бы сложным не было это задание, он не имеет права от него отказаться или провалить. Здесь был только один исход — победа.

— Кого?

— Манфрэда.

Эта мысль находилась в голове Генриха крайне долго, и он никак не мог отвлечь себя от этой «задачи», хоть на минуту. Когда же вечер подходил к своему завершению. Генрих, покинув дом офицера, гулял по лагерю. Проходя через палатки и дома, он ощущал неуместное спокойствие. Хоть здесь и не стоило бояться того, что где-то рядом бродит враг, который способен лишить юношу жизни, из-за поставленной задачи, Генрих сам себя ощущал врагом. Несколько минут спустя он оказался у границы лагеря. Деревянный забор отделял Керхёф от пустых и покинутых людьми полей. Тут проходило обучение второго дня — стрельба по мишеням.

Рядом с забором стоял черный ящик. В нем, — по воспоминаниям Генриха, — было огромное количество боевых патронов. Он был заперт и открывался только во время обучения, дабы дать возможность рекрутам «набить руку». Вытащив из кармана ключ, — который он получил от своего нового союзника, — Генрих открыл амбарный замок, крепко держащий крышку закрытой. Внутри его ждала драгоценная «пища» для карабина.

Личные покои Манфрэда не отличались от других офицерских домов. Генрих обходил его пару раз по кругу, подробно осматривая строение и собираясь с мыслями. Стоя у двери, он никак не мог решиться постучаться. Даже прикосновение к этой двери казалось чем-то диким. Эта дверь вела в теплое и светлое помещение, но для Генриха эта дверь вела словно в другой мир, который стоит избегать, при любой возможности.

Минутами ожидая несуществующего знака, Генрих всё же вошел внутрь. Он оказался в аналогичном помещении, что было у офицера «зло». Такая же мебель и сидящий у стола, властный и строгий, хозяин. Манфрэд уютно устроился на стуле сбоку от стола. Сидя вполоборота, он перебирал огромную стопку бумаг, расположенную у него на столе. Он был удивлён приходу гостей в столь позднее время.

— Генрих?! Я тебя не вызывал! — опешив, Манфрэд начал говорить на повышенных тонах, сходу расставляя себя и своего подчинённого на соответствующие места.

— Я пришел отчитаться о выполненных заданиях! — Отдав честь своему офицеру, Генрих пытался держать себя в собранном состоянии, не показывая страх.

Манфрэд всё никак не мог понять, что происходило на его глазах. Никогда прежде перед ним не отчитывались солдаты после боя, даже самые верные и наивные. Те, кто уходил, или погибали, или пытались забыть о существовании начальника. Выслушивая различные события из города, Манфрэд считал, что сейчас к нему просто подлизываются, пытаются стать другом, показывая свою заинтересованность в общении. Размышления и догадки Манфрэда прекратились, когда он услышал знакомый металлический звук. Подняв глаза он увидел Генриха, что стоял у двери и держал в руках собственный карабин.

— Я его пересобрал после операций… не могли бы вы проверить? — Генрих нервно сглатывал накопившиеся после долгого разговора слюни.

— Зачем?..

— Я видел, что вы самый опытный в этом деле, и, надеюсь на вашу помощь и совет, — скороговоркой проговорил солдат.

Поняв, что его ждёт любимое занятие, Манфрэд оставил свои документы и взял карабин. Оружие было таким же легким, как и всегда, местами появились новые царапины и следы грязи. Заметив это, офицер начал более осторожно осматривать оружие, выискивая все его секреты. Следом, после детального внешнего осмотра, он потянулся к магазину.

— Не заряжено! — резко сказал Генрих, испугав этим выкриком офицера. — Я отдал патроны сразу, когда вернулся.

Манфрэд долго смотрел на своего солдата, пытаясь будто посмотреть в самое нутро. Вернувшись к магазину, офицер молча согласился, что обычный новобранец не сможет здесь добыть патроны. Пропустив проверку магазина, карабин был уложен на колено. Медленно правая рука скользила по оружию, от самого приклада до затвора. Быстрым движением затвор был передёрнут, дав хозяину сигнал, что механизм подачи патронов исправен. Офицер хорошо знал все звуки ружья. После этого действия, Манфрэд сделал паузу и медленно направил дуло в сторону Генриха.

Волна ужаса окутала юношу. Сейчас он стоял напротив офицера, у которого был карабин с одним единственным заряженным боевым патроном. «На войне всякое бывает: кто-то не выдерживает всего происходящего, кто-то становится жертвой случайной пули. Именно сегодня, „всякое“ должно произойти с Манфрэдом» — слова, сказанные офицером «зло», мгновенно пронеслись в голове Генриха.

— Может, ты и дурак, — сказал Манфрэд, — но других выставлять дураками — себе дороже. Даже не знаю, глупость это или подвиг, но ты первый, кто решился на подобное. Будешь и последним.

По всей комнате слышалось тяжелое дыхание. На одной стороне был человек, который висел на волоске от смерти, на другой — офицер, что чуть ли не повелся на банальный обман. Манфрэд сейчас больше всего желал поиздеваться напоследок над тем, кто начал его раздражать с самого начала — наивным юнцом, слепо верящим в сказки.

— Мне не важно, кто тебя послал. Я даже буду радоваться тому, что меня будут и дальше развлекать. Знаешь, всё на самом деле происходит куда интереснее, чем ты думаешь. Я ожидал твоей смерти в первый день тренировки. Думал, что ты будешь настолько большой помехой, что мне дадут добро на отправку тебя в подразделение сапёров. Некоторых из которых уже пускали по улицам города, и, никто из них не вернулся. Удивительно… Как говорится: «человек оступившись научится, сапёр оступившись ничему не научится». — Манфрэд начал свой рассказ издалека, но когда он подбирался всё ближе и ближе к «ключу всей темы», он выглядел как жадный коршун, что летает над умирающим животным, предвкушая будущий пир. — Помнишь последний день тренировки, когда заключенный набросился на тебя с ножом в руке? Какой безумно-неожиданный случай! Только перед этим я шепнул ему на ухо, что если он убьёт тебя, я вознагражу его свободой. Эта была мотивация и для тебя, и для него. Это был идеальный план, где победителем остался бы я.

Манфрэд иногда останавливался на небольшие паузы, оценивая эмоциональное состояние Генриха. Напряжение было заметно не только по звуку тяжелого дыхания, но и по другим признакам: на лице Генриха начали выступать потоки холодного пота, зрачки расширились, а лицо побледнело, руки и ноги его бешено тряслись от страха и ненависти. Манфрэд медленно наслаждался этим моментом и решил не останавливаться.

— Ты меня раздражал с первого дня, когда забрали твоего отца, ты мне сразу показался слабаком. И это подтвердилось тогда, когда мы пришли за тобой! Надо было тебя застрелить на месте! вот была бы потеха! Да, это изначально было в моих планах. Я сказал, что твой отец в плену? Ложь! Твоего отца никто не брал в плен, он помер где-то далеко отсюда.

— Что?! — резко произнёс Генрих. Последние слова врезались в голову и заставили кровь бурлить.

— Он умер через две неделипосле того, как закончилось его обучение. Его повадки очень сильно раздражали меня: всё время влезал туда, где не было его место, учил меня, давал советы. В итоге, я просто дал ему приказ, который и стал его последней песней.

— Ты убил моего отца! — крик Генриха отразился от стен, гнев и горе поглотило его. Единственное, о чем он сейчас думал — месть.

— Да, убил! и тебя убью. Ты сам пришел ко мне, даже с заряженным оружием, которое вложил мне в руки. Не знаю, что станется с твоей семьёй, но я безумно рад такому финалу. — Улыбка Манфрэда, показывающая все его зубы, напоминала звериный оскал. Он дошел до пика удовольствия, психологически уничтожая своего противника.

Неожиданно для всех, — не только Манфрэда и Генриха. С улицы раздались крики: «Враг в лагере! Тревога!» Почти сразу крик был заглушен громким топотом, который проносился снаружи здания. Событие было настолько неожиданным, что Манфрэд обернулся в сторону закрытого окна, выходящего на улицу. Генриха же не волновало ничего, кроме тех слов, что он сейчас услышал. «Убить! Отомстить!» — священный догмат, написанный собственным внутренним голосом.

Генрих рывком дернулся навстречу офицеру. Дистанция между ними стремительно уменьшалась. Заметив это, Манфрэд потянулся свободной рукой к цевью для более прочной хватки. Он готовился открыть огонь. Действие Генриха было резким и таким же неожиданным, как крики на улице. Непредусмотрительность сыграла злую шутку. Не успев схватиться за карабин, Манфрэд начал терять контроль над ситуацией. Схватившись за ствол, Генрих резким движение поднял его вверх. Второй рукой он тянулся к спусковому крючку.

Выстрел.

Доли секунды решили исход конфликта. Воспользовавшись неразберихой и моментом неожиданности, Генрих вышел победителем. Теперь перед ним сидел офицер в менее доминирующей позе. Мертвец тряпичной куклой повис на стуле. Опрокинув голову назад, он устремил пустой взгляд в потолок, где красовалась дыра от выстрела и свежие кровавые пятна. Генрих никак не мог поверить в произошедшее. Мир перевернулся с ног на голову. Еще неделю назад он бы никогда не поверил в то, что он будет гореть желанием убийства и откроет ужасную правду о судьбе отца. Попятившись назад, Генрих медленно терял самообладание, прилив адреналина в крови ослепил его. Тёмная пелена закрывала глаза, а гипервентиляция легких мешала спокойно дышать.

Не успев даже осознать всего произошедшего и не начав скорбеть о смерти отца, Генрих услышал, как дверь позади него распахнулась. В помещение вошел офицер «зло» в сопровождение пары солдат. Увидев ужасную картину расправы, солдаты не скрывали напряжения. Но рядом стоящий офицер оставался холоден, он будто каждый день видел похожие картины. Задыхаясь, произнеся только неловкое и оборванное: «Я…». Генрих ощутил жгучую боль в районе живота и то, как все его внутренности сжимаются в несколько раз. Вошедший в помещение офицер ударил подозреваемого в убийстве. Его колено вдавилось в живот юноши. Скрючившись от ужасной боли, Генрих упал на пол. Офицер наклонился к нему и тихо произнёс: «Потерпи, я во всём разберусь».

Весь путь до кабинета офицера «зло», Генриха тащили по земле. Он пытался встать и идти самостоятельно, но постоянно бессильно падал вниз. Уже второй раз за последний час он смотрел прямо на дуло ружья. Генрих был усажен на стул; каждое его движение могло стать последним, так как за ним следили два солдата. В глазах охраны читались неприязнь и злость, они переживали, что на них могут так же напасть, как и на Манфрэда. Боль от транспортировки медленно ослабевала, а сознание становилось чище. Генрих сделал то, что ему предложили: он избавился от Манфрэда. А офицер «зло», — как и обещал, — ходил рядом под окнами, ожидая сигнала. Не смотря на то, что всё могло пойти под откос, план был выполнен. Чем дольше Генрих сидел на стуле, тем сильнее его начала грызть мысль, что его обманули. Опять.

Дверь распахнулась, через неё, занося прохладный полуночный воздухом, вошел офицер «зло».

— Что произошло там? То, что ты сейчас скажешь, повлияет на твою дальнейшую судьбу. — Офицер догадывался, что произошло, и был рад успешному выполнению миссии. Он просто отыгрывал роль непричастного, на глазах у посторонних.

— Офицер Манфрэд часто жаловался на ужасное состояния оружий в отряде и всегда их перепроверял. Он зарядил мой карабин, и, когда я хотел его отнять, застрелился. — Генрих заранее, — еще до прихода офицера, — подготовил необходимые фразы, чтобы они казались убедительными и логичными, но один с этим он справиться не мог.

— Действительно. Звучит, как правда, — почёсывая свой подбородок, ответил офицер.

— Подождите! Зачем офицеру убивать себя на глазах солдата? И даже не из собственного оружия! — Один из солдат, присматривающих за Генрихом, неожиданно решил высказать свои подозрения о произошедшем.

— От Манфрэда многого требовали, в конечном итоге он начал не справляться. Также, учитывая его характер, я не удивлён, что перед смертью он решил создать для кого-нибудь проблемы и позабавиться. Я проверил труп, слова нашего подозреваемого правдивы. — Офицер вступился за Генриха, и это оказался тот самый спасательный круг, который он ждал с самого начала.

Солдат выдвинувший своё подозрение, посмотрев повинующимся взглядом в пол, отошел обратно на своё место. Генриха отпустили, офицер попросил его подойти утром для проведения дальнейших действий. Генрих возвращался в свой барак, осторожно протирая ссадины. Не смотря на то, что ему пришлось пережить, он ощущал себя лучше. В пределах лагеря, для него наконец-то появился новый товарищ.

Проходя по скрипучим половицам барака, Генрих боялся каждой последующей минуты. Информация о смерти отца стала ударом в самое сердце. Генрих всё же подвёл всю свою семью. Когда за ним прибыли, то сразу сказали, что возвращение отца маловероятно. Тогда он еще мог остаться с сестрой и матерью, они бы помогали друг другу и жили бы дальше… но нет, Генрих решил, что всё поправимо. Он отправился туда, где гибнут люди, в надежде не допустить гибель, которая давно уже случилась. Осознание происходящего, настигало Генриха с новой силой. Он не сможет увидеть своего отца, не сможет его обнять. Они не будут говорить на разные темы, отец не сможет научить его многим вещам. Генрих остался единственный мужчиной в своей семье. Справится ли он? Сможет ли его семья быть хотя бы чуть-чуть счастливее, чем раньше? Слёзы щипали его глаза. Подобно дождю, они падали на пол. Генрих был на грани безумия и отчаяния, ему не хотелось, чтобы всё это происходило по-настоящему, чтобы всё это было лишь глупым сном, а он проснулся бы в своей комнате, в мягкой постели, среди знакомых стен и любящей семьи. Ему стала безразлична собственная жизнь, ибо рискуя ею, он потерял гораздо больше, чем боялся. Сестра и мать нуждались в нём, и, осознавая злой рок событий, он думал только об одной вещи, что способна его успокоить в этот страшный момент. Мучительные мысли о смерти отца могли заглушить только приятные воспоминания. Подойдя к своей койке, он отодвинул подушку и ничего под ней не обнаружил. Желтого дневника не было. Оставался только резкий запах гнили и черное пятно на матрасе.

Глава 3.4 Руины (Перемены)

Тошнотворный запах всю ночь витал вокруг своей ближайшей жертвы, мешая Генриху спокойно восстанавливать силы и отдыхать. Несмотря на ужасную окружающую обстановку, владелец вонючей койки всё же смог уснуть. Возможно, отсутствие снов как раз было вызвано этим фактором. Генрих находился в мрачной бездне, он ничего не видел вокруг себя, даже собственное тело никак не показывалось перед глазами. Ощущение времени было не таким слабым, как в обычных сновидениях. Здесь, в пустоте, ощущалась каждая минута. Они тянулись так мучительно долго, как это только было возможно представить. Именно здесь, в тишине, можно было расслабиться. «Наверное, так же себя и чувствуют звери в пещерах» — думал Генрих. Проснуться же пришлось раньше, чем хотелось — рвотные позывы выгнали юношу из тёмного спокойствия. Если бы его ждали сладкие сны, он был бы даже огорчен столь неприятным событием.

В бараке стояла мертвая тишина. Ни на одной койке не было никого. Генрих как пришел сюда один, так одним и оставался. Сидя на своем спальном месте, он всматривался в другой конец барака, представляя те самые дни, когда отряд тренировался. По сравнению с недавними событиями, эти воспоминания были для него радостными. До рассвета и всеобщего пробуждения оставалось ориентировочно пара часов. Можно было только наблюдать за тем, как небо от восхода становилась светлее.

Прогуливаясь по спящему лагерю, Генрих обнаружил, что он единственный, кто сейчас не дремлет — даже столовая была закрыта. Посетив кладбище и прогулявшись рядом с бараками, Генрих прибыл к полю, где проходил последний день тренировок. Именно здесь он впервые убил человека. Последствие того действия до сих пор гложет его. Манфрэд мертв, и мертво его наследие. Теперь отряд будет расформирован, и ничего не будет, как раньше. «Встретимся ли мы когда-нибудь?» — спрашивал самого себя Генрих, надеясь снова встретиться со своими товарищами.

Убийства, которые совершил Генрих за последние дни были необходимы, он был вынужден защищаться. «Простите» — произнес он себе под нос. Он извинялся перед двумя незнакомцами, которых убил. Собственной рукой он оборвал их жизни, разрушив их семьи вдали отсюда. Только одной смерти Генрих был рад. Манфрэд не заслуживал жизни, имея врагов в своем окружении, он рано или поздно бы погиб. То, что Генрих ускорил это событие, ничего не означало. Каждый раз вспоминая это имя, его сердце начинало бешено биться, а в ушах застывал неугомонный гул. Из-за того, что именно этот человек разрушил семью Генриха.

Карабин забрали прошлой ночью, поэтому юноша ничем не мог себя занять; сонливость резко покинуло его с самого момента пробуждения. Оставалось только блуждать в одиночестве, обдумывая всё произошедшее и, то, что будет происходить в будущем. Отец мертв — бессмысленно оставаться в Керхёфе. Но побег будет расценен как дезертирство, а дом — первое место, где его будут искать. Генрих не хотел создавать больших проблем для матери и сестры. «Интересно, как там они?» — думал он. Имея в запасе несколько часов свободного времени, Генрих обдумал всё, что будет происходить в его жизни. Через время, он пришел к выводу, что нужно дальше заниматься военной службой. Добившись уважения среди вышестоящих, он сможет благополучно вернуться домой, живым, уважаемым. Главное — не с пустыми руками.

Потратив достаточно времени, Генрих смог дождаться момента, который он впервые увидел. Кто-то пришел к дверям столовой и открыл их ключом. Дверь оставалась открытой, поэтому Генрих решил пройти внутрь. Когда он зашел, то увидел, что повара работают и выгружают различные кастрюли. Подойдя к одному из них, Генриха встретил улыбчивый повар.

— Ещё рано; нужно подождать, пока еда будет готова, — сказал мужчина в фартуке.

Присев на одно из свободных мест, Генрих молча наблюдал за трудоемкой работой поваров. Без привычного карабина, он чувствовал себя почти голым, — из-за отсутствия привычной тяжести за плечом, он ощущал, будто потерял часть себя. Смотря на поваров, Генрих заметил в них сильное отличие от остальных людей в Керхёфе: они были более радостны и спокойны, на их лицах отсутствовали признаки усталости, которые наблюдались даже у офицеров.

— Наверное, никто не будет возражать. У тебя, скорее всего, была бессонница, тебе нужно хорошо подкрепиться. — Неизвестный голос раздался позади Генриха, вынудив его обернуться через плечо.

Позади него стоял один из поваров, держа в руках поднос с едой, которую приносили офицерам. О такой роскоши мечтал каждый солдат, за исключением тех случаев, когда их готовили отправлять на убой. Поднос положили перед Генрихом, и повар начал удаляться.

— Почему я? — остановил его Генрих. Этот вопрос мучил его уже не первый день. Он родился в его голове еще тогда, когда вместе с Вольфангом они отправились в лес. В последнее время, страшные вещи происходили вокруг него, погружая его в пучины неприятностей и бед.

— Я слышал, что один из офицеров покончил с собой, а еда была приготовлена еще вчерашним вечером. Учитывая, что есть одна лишняя порция, она попросту испортится. — Повар смотрел на Генриха слегка тоскливым взглядом. Генрих понимал его, они, как люди, которые защищены от сражений, не смогли сбежать от битв — теперь смерть была рядом, прямо за углом.

— Как так получилось? Вы стали поварами, вместо того, чтобы быть солдатами. — Генрих был удивлен, повара сильно отличались от остальных. Он даже начал жалеть, что не мог оказаться на их месте.

— Мы здесь не по собственному желанию — каждый из нас сделал облажал. Лично я потерял своё ружьё, и, один офицер сказал что-то на подобии: «потерял оружие — потерял и жизнь», отправил меня туда, где будет больше проку. Тут я доказал, что здесь мне место. Если поваром ты ни на что не способен, тебя опять забирают.

Слушая слова своего собеседника, часть об оружии напомнила Генриху поведение и мысли Манфрэда. Поняв, что дальше от поваров идут сапёры, Генрих начал сожалеть тяжелому пути и труду этих людей. Его собеседник удалился обратно на кухню. Ушедший смеялся с другими поварами, и они активно что-то обсуждали. Они были рады своему положению. «Нет» — подумал Генрих. Они были рады тому, что не одни в таком ужасном положении. Любая новая оплошность отправила бы их в более ужасное место. Заложники своих ошибок и неудач, держались вместе единым коллективом, помогая друг другу. Именно такая сплоченность должна быть у настоящих солдат.

Офицерская еда была неописуемо приятной. По сравнению с остальным, что Генрих пробовал будучи в лагере или в Администрации. Он ощущал, что все солдаты будто и не люди. С самого начала, с самого первого завтрака их будто готовили к тому, что их жизнь будет однообразной и ужасной. Ужасной во всём. Экономия и неуважение была только малой частью. Генрих слышал, что солдаты лишь «пешки войны», но никак не мог по-настоящему познать эту фразу, пока не увидел могилы бывших солдат и то, как они жили в аду, который породил человек.

Тревожные мысли, что кружили в голове юноши, сделали утренний приём пищи не таким приятным, как хотелось бы. Закончив свой завтрак, Генрих отнёс поднос обратно поварам. Выходя из столовой, его охватили противоречивые мысли: радость и грусть за других людей. Мысль, что ничем он не сможет им помочь, завершила дальнейшие раздумья.

Генриху удалось увидеть одно из редчайших явлений в его жизни: огненный шар ближайшей звезды поднимался над горизонтом, выглядывая своим ликом из-за дальних лесных массивов. Рассвет был обычным явлением для многих людей, но уделял ему особое внимание. Это природное явление всегда было тем, что помогает его семье жить и всегда радоваться новому дню. Именно при свете солнца струилась жизнь сильным потоком и дома, и в огороде. Первые лучи солнца ласкали и согревали лицо, наполняли сознание спокойствием.

Первый день нового жизненного этапа стоило сдвигать с мертвой точки. Закончив период размышлений и прогулок, Генрих отправился к кабинету офицера «зло». Ему стоило бы узнать его имя, ведь называть его «офицером зло», как-то по-детски нелепо. Какое бы ни было у него имя, оно, скорее всего, подошло бы гораздо меньше, чем, то, как назвали его подчинённые. Именно своими действиями он и заслуживает такого имени.

Стуча в дверь офицера, Генрих был готов ко всему. Уже несколько дней к ряду, он был наготове каждую минуту к самому худшему из возможного, и это его сильно выматывало. Чем дольше шло ожидание открытия двери, тем более безразличным было отношение ко всему происходящему. Дверь распахнулась, и за порогом стоял офицер. Безжизненным взглядом он насквозь сверлил Генриха. Окончательно проснувшись, он нарисовал улыбку на лице.

— Генрих! входи!

Приглашенный юноша вошел в кабинет офицера — помещение, где в последние два дня он был чаще, чем в собственном бараке. Усевшись на стуле, Генрих ожидал любого исхода, но больше всего он надеялся, что его муки будут компенсированы. Офицер, что принял у себя гостя, сел напротив него и приготовился к продолжительной беседе с человеком, которого он начал считать личным слугой.

— Я рад, что ты пришел. Наша операция прошла успешно. Остальное тебе понравятся, обещаю. Ты будешь новым офицером! — Хозяин дома закончил свою речь, ожидая запоминающуюся, увлекательную реакцию.

Эти слова мгновенно оказали влияние на Генриха: глаза расширились, брови поднялись, сердце начало биться быстрее и сильнее, что было слышно даже офицеру. Хоть он и ожидал такого исхода, когда не раз слышал о помощи в карьере, благодаря письму с Администрации, эта новость всё же попала в самое сердце.

— Что?.. — единственное слово, которое Генрих смог сказать.

— Да, учитывая, что Манфрэда не стало, а ты вернулся с боевой операции с рекомендацией от офицера в руках, а заодно получишь и мою рекомендацию, то ты точно сможешь занять место нового командира. Просто жди, тебя позовут, когда будет надо. А пока, свободен.

Офицер проводил Генриха к выходу на улицу. «Неужели этот момент настал? Неужели я чего-то могу достигнуть?» — думал Генрих. Мысли о том, что он может стать офицером, радовали его.

Возможно, начинается новый этап жизни Генриха. В появившееся свободное время, он гулял по лагерю и размышлял, что будет делать, будучи офицером. Заполучив такую власть раньше, он бы пытался всеми силами спасти отца. Генрих хотел заполучить её ещё с самого начала, когда он только прибыл в лагерь. Но сейчас все было бесполезно, и было с самого начала, ибо его отец был мёртв. «Я должен найти его могилу» — к такой мысли пришел Генрих. Глубоко в душе, будучи все же наивным, он надеялся, что слова Манфрэда были ложью.

Время шло, Генриха всё никак не вызывали. Он даже не мог найти Вольфа — его барак был пуст. Имея свободное от занятий время, он решил пройтись до места, где началось его преступление. Спустя десять минут, он достиг чёрного ящика, стоящего у деревянного забора. Именно здесь, вчера, он взял единственный патрон. Он даже и не подумал, что стал частью одной из старых и обыденных мыслей, что преступники всегда возвращаются на места преступлений. Действительно, они рассуждают о многих вещах: сейчас «убийца» думал о том, какие могли быть ещё варианты развития событий прошлой ночи. Невозможная удача явилась к нему, когда забили тревогу. «Кто вторгся в наш лагерь? Может, это он забрал книгу?» — Генрих пытался найти в своей голове ответы на эти загадочные вопросы. Никто не мог знать о дневнике в желтой обложке, но он всё же исчез. Возможно, этот вопрос навсегда останется без ответа.

Вернувшись в Керхёф, Генрих ловил на себе осуждающие взгляды со стороны проходящих мимо. Случайно встретившись с солдатами, что вчера несли и охраняли его, он видел их пристальные взгляды, полные отвращения и презрения. Они не верили всему, что произошло в кабинете офицера, но были вынуждены оставить свои мнения при себе. Генриху не нравилось такое поведение, он не хотел получить неожиданный удар в спину, как случилось с Манфрэдом. Ему даже казалось, что стоит подойти к ним и решить все вопросы раз и навсегда, чтобы заручиться их поддержкой в будущем. Медленно поворачиваясь к своим наблюдателям и уставившись на них, Генрих решил с ними поговорить. Чем ближе он подходил к солдатам, тем четче мог видеть картину, застывшую на их лицах. С каждым шагом в их глазах росло напряжение. Они боялись его, как многие боялись Манфрэда и офицера «зло». Этот страх сильно раздражал. В какой-то момент перед Генрихом возник незнакомый ему солдат.

— Тебя вызывают, Генрих.

— Откуда ты меня знаешь? — Генриху неприятным то, что собеседник его знает, а он собеседника — нет.

— Мне сказали искать человека без оружия. Ты тут такой один.

Генрих вспомнил, что он уже не первый час ходит без карабина. В начале это было непривычно и мысли часто возвращались к вопросу: «Где моё оружие?» Теперь Генрих забыл о нём, ощущая лёгкость, он думал о более важных вещах. Направившись вслед за провожатым, он прибыл к зданию старшего сержанта. Генрих хорошо помнил это здание, его хозяина он ненавидел за грубость, ложь и тщеславие.

Войти внутрь пришлось ему одному, там его ждал уже знакомый кабинет. В центре помещения стоял стул, чуть дальше находился длинный стол, за которым сидели офицеры.

— Займи место, Генрих Верлорен, — прозвучал незнакомый голос. Генрих не смог определить кто говорил, но исполнил приказ.

Усевшись на стул, юноша ждал дальнейших событий. Это было собрание командующих, которые решали судьбу солдата.

— Уважаемые коллеги, в данный момент мы присутствуем здесь, для рассмотрения дела о повышении рядового Генриха Верлорена до звания офицера военных сил. Заседание объявляется открытым, работу с протоколом оставляю за собой. — Один из офицеров поднялся со своего места, медленно осмотрел всех находящихся в комнате и вернулся назад.

— Если бы здесь был Манфрэд, то он бы многое мог поведать нам об этом юноше, но увы, мы может о нём рассуждать, отталкиваясь только от собственных наблюдений и, примечаний солдат.

— Начнём с отрицательного: драка в поезде; нежелание открывать огонь по заключённому; потеря личного состава в ходе операций…

— Неуважение к старшим по званию! — вскрикнул кто-то из левого края.

— …Неуважение к старшим по званию.

— Разрешите, — тихо проговорил офицер «зло», — Манфрэд, как вы знаете, прекрасно доверял своим солдатам, лестно отзываясь о каждом, — он всегда считал свой отряд наиспособнейшим. — Некоторые офицеры одобрительно кивали, признавая правоту говорящего. — О потере личного состава могу сказать следующее: все задачи были выполнены, а остальное, считается лишь случаем и удачей; стрельба в пленного всё же была совершена, непосредственно самим солдатом…

— Он был вынужден!

— Как «слабое звено», — заметил офицер «зло», — Манфрэд сам рассчитывал на то, что юноша перерастёт себя и, в конечном итоге, справиться с поставленной задачей. Генрих, быть может, ты сам выскажешь пару слов, — мы хоть и судим тебя, но всё же хотим взглянуть на некоторые обстоятельства с твоей стороны.

Генрих выслушал это предложение и покорно поднялся со стула.

— Спасибо. Обучения в Керфёх далось мне не легко, но после пройденного пути, я начал воспринимать окружающий меня мир иначе, стал… более взрослым. В поезде случилось недопонимание между мной и Блиндаром, но я пытался не идти на конфликт. Меня учили уважать взрослых, и, я не хотел оскорблять ни старшего сержанта, ни офицера Манфрэда, если же я совершил роковую ошибку в отношении с кем-нибудь из вышестоящих, то я готов извиниться и понести наказание. — Генрих говорил почти через силу, понимая, что никому не интересно ни его воспитание, ни эмоциональный рост. Каждый присутствующий получал удовольствие только от одного того, как этот человек покорно отчитывается перед всеми, выставляя себя более слабым и никчёмным.

— К тому же, Генрих Верлорен пошел добровольцем! Генрих, расскажи, почему ты решил пойти в армию?

— Я хотел спасти отца…

— Людвиг Верлорен служил также под командованием Манфрэда, и, по трагическим обстоятельствам, числиться пропавшим без вести. Его способный сын был готов рисковать своей жизнью ради любимого родителя. Любовь и забота. Генрих Верлорен не плохой человек, а умный, сильный, добрый…

— Достаточно! — резко проговорил старший сержант, которому явно наскучило то, как заседание превращается в никчёмную клоунаду. — Объявите решения!

Следуя определённому порядку, офицеры высказывали своё мнение о том, какая судьба ждёт Генриха. Используя полученные из города документы, они также внимательно рассматривали и мнение своего коллеги, который не находился с ними за одним столом. В ходе финального обсуждения, Генрих обратил внимание на то, как старший сержант переложил полномочия покойного Манфрэда, на офицера «зло», и теперь стал правой рукой старшего сержанта. Генрих начал понимать, в чём заключалась его выгода. В конечном итоге, все офицеры высказали своё решение.

— Хорошо, вы меня убедили. — Почёсывая свой подбородок, старший сержант достал какой-то документ из папки. — Назначаю данного солдата, офицером военных сил. Должностные инструкции будут предоставлены позже.

Радости Генриха не было предела. У него появилось огромное количество возможностей. Он наконец-то добился чего-то по-настоящему весомого, и сможет вернуться домой не с пустыми руками.

Старший сержант отдал распоряжение о повышении, попросив, чтобы соответствующий документ отправили в штаб.

— Садись, теперь это твоё место, — сказал один из офицеров, отодвигая свободный стул.

Поднявшись во весь рост с железного и твёрдого стула, Генрих сел на деревянный и мягкий, на которых сидели только офицеры.

Заняв место рядом с другими вышестоящими, для Генриха начался небольшой инструктаж, в ходе которого ему рассказали о его обязанностях, а также, что для него будет сформирован личный отряд.

— Нам поступила телеграмма, что в ближайший месяц к нам прибудут другие новобранцы. Ты, Генрих, наравне с остальными, возьмёшь их под своё командование. Мы надеемся, что ты справишься.

До самого вечера, собравшиеся обсуждали многие военные вещи, между которыми были и события, происходящие на фронте и в собственном тылу. Часто звучали планы на будущее и разбор произошедшего, кто-то из офицеров даже продвигал различные теории и идеи. Из-за происшествия с Манфрэдом, общая нагрузка на других офицеров была снижена, многие были этому даже рады. Покидая здание заседаний, уставший Генрих направился обратно в свой барак. Когда он подходил к нему, то его остановили. Это был один из офицеров. Генрих не знал его лично и не имел понятия, как с ним разговаривать.

— Ты же теперь офицер! Мы не спим в бараках. У тебя есть личные покои, там… где располагался Манфрэд.

От этих слов по спине пробежали мурашки. То здание было последним местом, куда Генрих хотел вернуться.

Пройдя вместе до того дома, новоиспечённого офицера оставили одного. Помещение внутри было убрано; все напоминания о предыдущем владельце были стёрты. Из старого, осталось только небольшое красное пятно на потолке. Его также пытались смыть, ибо другие пятна отсутствовали. Оно было менее заметным, но очень сильно бросалось в глаза.

В центре стола, который теперь являлся рабочим местом Генриха, находилась куча личных вещей. Там лежала и одежда, и новое удостоверения командующего. Новый кожаный мундир с плащом, который отличался от предыдущего своей тяжестью и прочностью, фуражка, боевой нож и пистолет. Померив на себе одежду, Генрих понял, что она на нём сидит идеально. Он было подумал, что для него специально сшили этот мундир, но понял, что никто бы так быстро не справился, и это одежда или была на каком-то складе, или вовсе была снята с мертвеца. Мундир отличался от того, что Генрих носил раньше, материал был легче и был более удобным. Первые ощущение были приятны, легкая ткань нежно обхватывала кожу, не вызывая дискомфорта.

Нож легко вошел в деревянный стол, когда Генрих решил его проверить. Похожий был и у офицера «зло». «Возможно, оружие у всех офицеров схоже» — подумал Генрих. Его слова подтвердились, когда он взялся за пистолет. Luger P.08, точно такую же модель носил каждый офицер. Генриху хорошо запомнилось это оружие, еще с того дня, когда Манфрэд вызвал его на казнь. Пистолет был заряжен. Возникли неприятные мысли о том, что солдаты не имеют права носить с собой заряженное оружие в пределах лагеря, но офицеры в этом не ограничены. «По кому нам стоит стрелять?» — спросил себя Генрих. Он никак не желал получать на это ответ.

Проверив новое снаряжение и осмотрев полный костюм на самом себе, Генрих был удивлён, ведь на нём идеально смотрелся весь костюм. В форме обычного солдата он выглядел как-то неуклюже, теперь же он был похож на строгого и серьёзного человека.

Первый день на новой должности закончился. Генрих наконец-то прилёг в новую кровать, свежую и мягкую, это не та койка из бараков, на которой невозможно было лежать без мучений и неудобств. Эта кровать походила на ту, что была дома. Из-за этого Генрих полностью растворился в ней, погружаясь в столь сладкий мир снов.

Море. Бесконечно синее полотно покрывало всё пространство перед Генрихом. На горизонте гигант плавно переходил в голубое небо. Всматриваясь, можно было представить, будто оно было и внизу, и наверху. Оно было везде. Только маленький желтый островок с песком был тихим и уединенным местом для раздумий. «Это покой» — думал Генрих. Самый прекрасный вид, который он когда-либо видел. Даже вид солнца, уходящего за лесные массивы, не был столь прекрасен. Этим видом хотелось восхищаться и делиться с окружающими.

Генрих спокойно открыл глаза в своей новой кровати. Она такая же мягкая и тёплая, какой была прошлым вечером; просыпаться и вылезать наружу не было никакого желания. Новоиспечённый офицер хотел бы возвращаться к своему сну на берегу моря каждый раз. Возможно, даже остаться там навсегда. Была только в том сне малозаметная тревога — одиночество.

Генрих оделся в новую униформу, стоя у закрытой двери. Приготовившись к возможным новым испытаниям, что приготовила для него жизнь, он открыл дверь. Солнце освещало всё пространство в лагере, было позднее утро. Учитывая, что Генрих теперь офицер — никто не имел права поднимать его рано. К тому же, новобранцев не было, в связи с чем отсутствовала необходимость в строгом распорядке. В начале картина бурной жизни лагеря повергла Генриха в легкое удивление. Он впервые увидел свой лагерь с другого ракурса, даже была мысль, что он попал в совершенно другое место.

Выйдя на улицу, он заметил других офицеров, что бодро шли в сторону столовой. Увидев своего нового товарища, они отдали специфичное приветствие. Генрих пошел вслед за ними. Завтрак был так же прекрасен, как и вчерашний. Еда была той же самой, но вкус всё равно оставался просто бесподобным. Не создавая ни одной паузы во время еды, Генрих поглотил все блюда сразу. Такое поведение позабавило остальных офицеров, кто-то даже не стесняясь открыто смеялся. Они обсуждали различные бытовые вещи, изредка войну. Генрих будто оказался в кругу старых друзей, — с первого взгляда невозможно было понять, что рядом с ним суровые люди.

За вкусным обедом Генрих получил небольшое наставление: он должен будет обратиться к старшему сержанту и лично составить приказ о формировании нового отряда. Ему будет дозволено поименно выбрать солдат, если другие офицеры будут не против. Услышав это, Генрих думал только об Вольфганге. Его старый приятель первым откроет ряды нового отряда, во главе которого будет новоиспеченный офицер.

По дороге к кабинету старшего сержанта, Генрих погружался в воспоминания об операциях в городе. Он пытался вспомнить остальных солдат, с которыми участвовал в вылазках. Вспоминая одного, в памяти всплывали имена других. На подходе к кабинету старшего сержанта, Генрих был решителен — новый отряд готов. Доверенные и бесстрашные воины, знакомые люди. Именно на них он сможет положиться.

Старший сержант предоставил лист с приказом о создании отряда. Учитывая, что седьмой номер был свободен, то Генрих спокойно взял его, полностью заняв место жестокого Манфрэда. Закончив документ и указав всех нужных людей, Генрих вышел из здания. В течении дня в его кабинет приходили указанные в приказе люди. Кто-то случайным образом уже находился в Керхёфе, кого-то доставили из города. Все были удивлены тому, как высоко поднялся Генрих. Вольфганг же стоял в дверном косяке несколько минут, испытывая сильное потрясение. Все солдаты были перенаправлены в барак, где ранее в полном одиночестве спал Генрих.

Будучи офицером нового отряда, Генрих хотел продемонстрировать высокий уровень способностей его людей и себя самого. Ежедневно находясь в лагере, они всё время тренировались. От имитации любимых Манфрэдом пробежек, до стрельбы. Никого не удивило такое поведение, все говорили: «Другого от седьмого отряда и не ожидаешь». Пошли слухи, что Генрих подхватил азарт, а возможно и безумие, самого Манфрэда. Улучшая навыки, Генрих параллельно присматривал за другими офицерами. Его «коллега», — который помог в продвижении по карьерной лестнице, — резко затих и не показывал никакой активности. Он мог только регулярно появляться на собраниях и в столовой. «Каков твой следующий ход?» — думал Генрих. Теперь он не был его пешкой, они были равны, даже то, что он знал правду о Манфрэде, сыграло бы против него.

Задержавшись на одном из еженедельных собраний, Генрих смог открыть личные документы старшего сержанта. Пока никого не было рядом, Генрих нашел старые документы Манфрэда. В этих секретных документах, Генрих обнаружил то, что искал. Документ об разведывательной операции отца: список участников, цель, путь и финальный отчёт. Согласно бумагам, отец должен был в сопровождении других солдат отправиться вдоль местной реки ниже по течению. У всего состава была максимально отрицательная характеристика. Все они должны были посмотреть возможные лагеря противника в определённой местности, куда никто никогда не ходил. Весь отряд не вернулся, — предположительный исход операции: «оказались в засаде, уничтожены силами противника». Эта операция была единственной в своём роде, никто даже и не пытался повторить что-то похожее.

В один день, Генрих отправился со своим отрядом на утреннюю пробежку. Можно было увидеть, как они уходили на вошедшие в привычку несколько часов в лес. Изначально это многим казалось странным, но это продолжалось больше недели и, вскоре, перестало вызывать удивление и подозрение. Офицер покинул свой отряд, оставив всех тренироваться на свежем воздухе. Взяв с собой верного друга — Вольфганга, Генрих оставил своих подчинённых с осознанием того, что они никуда не уйдут и со спокойной душой направился к реке. Вдвоем они шли вдоль берега, выискивая возможные следы предыдущих путешественников.

Необычные детали не заставили себя долго ждать: спустя полчаса Вольфганг обнаружил что-то интересное: куски ржавого железа и сгнившего дерева. Детальный осмотр показал, что ранее это было частью винтовки. Она была повреждена, сломанные части лежали на земле. С этого места они разошлись и начали более детальный осмотр местности, держа друг друга в поле зрения.

Ступая между деревьями, юноша максимально внимательно примечал всё вокруг себя, надеясь не пропустить ни малейшей детали. В один момент почувствовался резкий запах гнили. Генрих, учуяв его и забыв о необходимости сообщить своему другу, ринулся к источнику. Не обращая внимание на множество веток, разрезающих его кожу на лице, Генрих бежал прямо по запаху. Зловоние становилось всё сильнее и сильнее, показывая своему преследователю, что он близок к желаемому.

Продолжая бег, Генрих резко перестал ощущать запах, за которым гнался. Его нос снова ощущал приятный аромат хвои. Запах не мог просто исчезнуть. «Я его пробежал» — подумал юноша. Уже медленным шагом, не желая повторения неудачи, он стал возвращаться по собственным следам. Смотря себе под ноги и сверяясь с дорогой, Генрих повторно позволил своему обонянию указать нужную дорогу. Запах вернулся. Генрих был рядом с его источником. Пара сухих и ничем не примечательных веток, пропитались ужасным зловонием. Какое-то время вокруг них кружил безумный человек, жадно обнюхивая деревья, выискивая, в какой точке запах сильнее. Эту необычную картину наблюдал и Вольфганг, запыхавшись, стоя в нескольких метров неподалёку.

Генрих продолжал свой странный и дикий ритуал, пока его не потревожил друг. Почувствовав на своём плече руку знакомого человека, он резко выпрямился.

— Чувствуешь? — спросил Генрих.

— Да… — ответил ему Вольфганг, пытаясь инстинктивно зажать нос.

Генрих отнёсся к такому жесту, как к обычному ребячеству. Ему тоже был противен этот запах, но он находил в себе силы сопротивляться отвращению. Уже стоя на месте и хаотично не перебегая от дерева к дереву, Генрих обнаружил в одном из них слабоосвещённую полость. Подойдя ближе, можно было определить, что из неё исходило то самое зловоние. Внутри полости был труп человека. Давно погибший, полуразложившийся, похожий на старую мумию. Ставший едой для местных обитателей, он не имел некоторых пальцев и большей части лица; тело сидело внутри иссохшего ствола, крепко прижимая к себе испорченное оружие.

Ощущая запах и соблюдая прямой контакт с трупом, рвотные позывы волнами накидывались на Генриха. Чтобы сдержать себя, Генрих повторил действие, совершенное его товарищем. Закрыв рукой нос, он начал ближе осматривать труп. Пытаясь определить в бывшем человеке своего отца, Генрих искал отличительные особенности, которыми обладал его отец. Высматривая родинки, шрамы и общие черты лица, Генрих пришел к выводу, что это не он. Сама по себе находка была радостной — они нашли след.

Осмотрев окружение, Вольфганг и Генрих прикинули, откуда мог прийти этот солдат, чтобы можно было пойти в примерном направлении и надеяться на иные зацепки. Они направились по диагонали в сторону реки. Блуждая медленным шагом по сухому лесу и осматривая каждый сантиметр пространства, они нашли нечто интригующее. В нескольких метрах от их остановки находилась небольшой бугор. Он не выглядел творением природы, а малое количество опавших на него веток и листьев говорило о том, что он был образован не так давно. Подойдя ближе, солдаты осмотрели землю. По форме выпуклости, она походила на могилу.

— Может здесь… — тихо проговорил про себя Генрих.

Вольфганг не услышал своего друга, но, осознавая дальнейшие действия, начал руками откапывать то, что похоронено под слоем земли. Генрих присоединился к нему, с сильным волнением, не щадя своих рук. Ощущая боль в пальцах, он продолжал рыть, навстречу неизвестному. В конечном итоге он наткнулся ногтями на что-то мягкое. Посмотрев под них, он обнаружил кусок кожи, что торчал из-под его грязных, надломленных ногтей.

Дальнейшими действиями, он осторожно убрал лишнюю землю, желая не навредить своей находке. Ему предстал очередной лик мертвеца. Это лицо отдалённо было похоже на отцовское, и при виде его, Генриха охватили странные ощущения стыда и жалости. В голове всплывали мысли, что его действия омерзительны и неправильны. Будто он только что совершил преступление, и вместе с Вольфгангом должен понести наказание. Чем дольше Генрих всматривался в мёртвое лицо, тем сильнее узнавал в нём отца. Испытывая опьяняющее волнение, он и не сразу обратил внимание на знакомые ему шрамы, изначально приняв их за грязь.

Генрих смотрел прямо в лицо мертвецу, в его серые, как тучи глаза. Желая извиниться за всё, что происходило, он просил прощения за каждый косой взгляд, за каждую дерзкую мысль, за все выходки, что ранее сотворил. Тяжелое дыхание сопровождалось холодными слезами, что стекали по щекам и падали вниз. Всё тело Генриха дрожало так, будто было готово взорваться на тысячу частей. В ходе одного из этих нелицеприятных спазмов, горюющий офицер выхватил пистолет из кобуры и направил прямо к своему подбородку. Быстрой реакцией, Вольфганг выбил оружие в бок, которое неожиданно выстрелило.

— Мне незачем возвращаться домой, незачем делать всё это… Я потерпел поражение. Мне лучше не возвращаться домой и остаться героем, в памяти моей семьи. Я не могу вернуться ни с чем, не с ним… — Генрих прижался лицом к груди своего отца, не в силах сдержать нахлынувшие слёзы.

— Не время сдаваться! — не выдержал Вольфганг. Он начал трясти Генриха за плечи, надеясь вернуть своему другу рассудок.

— Я умру, когда-нибудь умру. Всё это бесполезно, неважно…

Вольфганг сильно нервничал, стал свидетелем такой чудовищной картины. Из его уст вырвалось едва уловимое: «мне жаль», которое он и сам не смог расслышать. Он хотел сказать что-то ещё, но никак не мог подобрать слов, все мысли куда-то исчезли, словно внутри него самого что-то сломалось.

— Я знал… Я ещё давно знал, просто хотел убедиться, что это правда. Что меня опять не водят за нос, как дурака.

— Как?

— Мне сказал Манфрэд, перед самой смертью. Это он был повинен в гибели отца… а я в его. — Генрих впервые за долгое время высказал другому человеку то, что происходило в последние моменты жизни Манфрэда. Рассказал главный секрет, от которого зависела его жизнь и благополучие.

Вольфганг не стал дальше отвечать. Он молча обдумал все события, которые происходили в лагере, и понял всю ужасающую закономерность. Всё это изменило Генриха, из-за этого Вольфганг начал сильно переживать за своего старого друга.

Медленно возвращая землю обратно на лицо отца, Генрих тихо извинялся. Поднявшись на трясущихся ногах, он горел желанием свершить месть. Не только над Манфрэдом, который самолично признался и получил по заслугам, но и над всеми остальными, кто хоть как-то был причастен к этому. Даже теми, кто мог совершить идентичный поступок. Но в отличии от Манфрэда, Генрих предоставит им выбор. Он не станет жаждать крови, словно дикий зверь.

Вернувшись к тренирующимся членам отряда, Генрих отправился с ними обратно в лагерь. По дороге солдаты интересовались, почему руки офицера в грязи, но получив от Вольфганга ответ: «личные офицерские дела», они перестали спрашивать. Хоть не все были хорошо знакомы с Генрихом, но они ощущали, что что-то в нём изменилось.

Дальнейшие недели Генрих не привлекал к себе и своему отряду лишнего внимания, параллельно пытаясь поближе подобраться к своим целям и узнать их получше. Старший сержант был доверчивым человеком, но грубым на язык. Офицер «зло» часто поступал жестоко, не боясь возможных последствий. Другие же офицеры оказались вполне хорошими людьми, которые просто ожесточились из-за ужасных условий. В голове Генриха созрел план, как избавиться от убийц в рядах командующих, но для его реализации нужно было время. Он бы ещё давно оставил это ужасное место, но в связи с новым назначением ему настрого запретили покидать границы Керхёфа.

Настал день, когда в Керхёф привезли новых новобранцев. Генрих часто слышал слова старшего сержанта: «мясной фарш» и «пушечное мясо», и, даже сам как-то привык, что к ним так относятся. До прибытия новых людей, оставшиеся солдаты в лагере собирали всё оружие подряд: некоторые доставлялись с поля боя, другие перешли по «наследству». Старые вояки, которые служили с осеннего призыва, получали новые замены, прямо с завода. Теперь, они могли носить с собой патроны, им можно былодоверять, и они получили солидные привилегии. Генрих наблюдал как всё оружие грубо фасуют по мешкам, почти не проверяя на работоспособность и наличие патронов. Это зрелище открыло правду на событие, что произошло при первом дне обучения.

Стоя на бетоном полу и наблюдая, как из прибывшего поезда неуклюже, заваливаясь на бок, выходят люди в страшных на вид куртках и шубах, с полными страха и отчаяния глазами, Генрих понял, что это будет самая тяжёлая для него зима. Следующий призыв должен будет произойти весной, и он не собирается на нем присутствовать.

Первые два дня обучения Генрих показывал себя с лучшей стороны. Он повторял планы, которые строил сам Манфрэд, местами предоставляя для новобранцев больше информации и заботы. Основную работу выполнял Вольфганг, сильно выручая своего офицера и друга в организационной работе. Трудясь с рядовыми бок о бок, он привыкал к ним. Параллельно работе над отрядом, Генрих работал над своим планом и собственным ростом: среди своих людей и чужих, он стал самым уважаемым из офицерского состава. Параллельно узнавая ближе других офицеров, Генрих нашел единомышленников, которые смогут ему помочь в маленьком перевороте. Они рассказали много интересного об их целях и поделились, что имя офицера «зло» — Руперт. Приближался последний день обучения, и был отдан приказ от старшего сержанта: нужно было раздобыть пленного. Это должен быть враг, поэтому опытные солдаты отправляться в город и начнут охоту. Для этого Генрих предложил своих солдат и отправил Цейса, Сиги, Августа и Фенрига. Имея дополнительное задание, они должны были достать, помимо пленника, ещё и один комплект обмундирования противников. (Старый знакомый из Администрации должен был помочь коллегам в выполнении их задач, о чем позаботился сам Генрих.)

Параллельно подготовкам к отправлению новобранцев, в лагере осуществлялись и другие действия: несколько офицеров написали рапорты в штаб. Согласно текстам, в Керхёфе мог быть шпион. Для его обнаружения и ликвидации, требовали отправить из штаба нужного человека. Приближенные люди Генриха и доверенные лица других офицеров подкидывали дрова в общий костер будущих событий. Руперт, как и раньше, продолжал вести себя грубо и агрессивно. Его отряд запугивали со стороны, говоря, что всё будет только хуже.

Вечером второго дня, когда планы Генриха были на пике выполнения, он говорил в столовой с Рупертом, что тот, перегнув палку, может поплатиться за это, и, ему будет лучше успокоиться и начать вести себя более спокойно. Такие же темы поднимали и другие офицеры. Их советы не дали результата: Руперт начал даже с большим упорством вести себя агрессивно по отношению к своим подчинённым.

Что касается старшего сержанта, то на еженедельном собрании офицеры намекали, что он стар и некомпетентен; его пробовали уговорить уйти с должности на пенсию. Сержант только злился и сопротивлялся, он чувствовал, что против него поднимают бунт и обещал расстрелять предателей, но дальше словесных оскорблений это не ушло. К утру третьего дня общая подготовка была завершена. Пленник ждал своего ужасного часа, а Генрих надеялся, что всё сработает идеально; вместе с ним надеялись и другие. День шел согласно привычному сценарию: патриотическая речь, показ пленника, казнь, кутёж. Во время проведения казни, Генрих неожиданно покинул всеобщее собрания, не желая видеть перед глазами отвратительного двойника знакомой картины. Роль выступающего взял на себя один из офицеров, друг Генриха. Оставив для контроля ситуации пару парней, Вольфганг находился в компании своего офицера.

Неожиданно, вечером этого дня, в лагерь прибыл представитель из штаба. Он был нежелательным гостем в глазах старшего сержанта и его почти сразу пытались выгнать за ненадобностью. Узнав причину визита, старший сержант скрылся в своем кабинете. Пока происходили расспросы солдат, он, сидя за своим столом, пытался понять, кто именно хочет его свергнуть. Знание того, что на него нет каких-либо улик, успокаивало, но всё же чувство опасности пожирало, как голодная собака. Представителю доводилось говорить только с ветеранами боевых действий и офицерами. Большая часть, заранее выучив все ответы, высказывала свое недоверие к старшему сержанту, и гость Керхёфа принял это во внимание.

Пока происходил опрос людей, в столовой во время проведения всеобщего застолья начиналось необычное представление: новобранцы и офицеры не отказывали себе во вкусной еде и алкоголе. Генрих следил, чтобы больше всего алкоголя наливали Руперту и его подчинённым. Те, кто отказывались от тяжёлого алкоголя, получали лёгкие напитки, заранее разбавленные нужными ингредиентами. Чем дольше они находились за столом, тем ближе был финал всего плана. Когда же пришло время, офицеры начали хором требовать тост от лица их любимого коллеги. Руперт был польщён таким просьбам, и алкоголь в крови играл свою роль. С улыбкой во всё лицо, он поднялся на стол. Рассекая воздух стаканом с виски, он начал кричать возгласы о светлом будущем, о самой лучшей армии и единственно верной жесткой дисциплине. Некоторые его подчинённые не выдержали всего, что было с ними, и, всего, что им говорили другие. Один из них со злостью крикнул, что их офицер груб и туп. Между обоими началась пьяная словесная перепалка; Руперт хотел восстановить свою репутацию среди «отвратительных собак». Слова закончились, тогда в действие пошли кулаки, Руперт нанёс первый удар. Не разобравшись, кто из толпы кричал на него, он нанёс удар совершенно случайному человеку. Это удачно сыграла на руку всем, кто затевал такой исход. Сразу после удара, весь отряд накинулся на офицера; его били кулаками и ногами, никто не жалел сил, никто их и не ощущал, благодаря действию алкоголя.

Генрих и все его единомышленники смотрели на эту картину, осознавая, что первая часть плана выполнена идеально, остальное — детали. Они не сразу ринулись помогать попавшему в беду Руперту; в начале они сидели смирно и наблюдали за дракой. Когда же гневные крики Руперта и непристойная речь перешли в вопли боли, все начали действовать. Генрих предвидел то, что самостоятельно разнять толпу будет невозможно. Посмотрев на бесполезные попытки других офицеров и солдат, он достал пистолет. Громкий выстрел перебил крики и звуки ударов. Все остановились и уставились на стрелка. Когда же взгляды испуганных и удивлённых солдат были направлены на Генриха, он громко приказал всем разойтись. Для большей убедительности своих слов, ему пришлось направить оружие в сторону провинившихся. Не желая убивать тех, кто стал игрушками его замысла, он имел только один шанс прекратить нарастающий хаос, и, никто не стал продолжать общий балаган; когда их отвлёк выстрел, и они были напуганы направленным на них пистолетом, все выпившие новобранцы начали прекрасно осознавать то, что они натворили.

Испуганные люди расступились и дали возможность забрать раненого, едва живого офицера. Генрих не стал злоупотреблять властью что у него была, он не стал карать всех участвующих в драке, ведь каждая секунда, с которой он смотрел на людей напротив, напоминала ему, что он и сам был частью чужих игр. Ему было жаль каждого, кем он управлял. Для виду он потребовал от Фенрига записать всех участников драки, но список решил позже сжечь. Избитого Руперта вынесли из столовой и перевели в медпункт. На протяжении всего пути, он хрипел и кашлял кровью; его руки поднимались вверх и хватались за плечи солдат, а затем, бессильно падали вниз. Через выбитые зубы и опухшие губы доносилось невнятное бормотание, которое невозможно было разобрать. Офицера доставили в палату, где положили на одну из коек. Тогда все заметили маленькую оплошность во всём плане — для Руперта даже соседи по палате представляли опасность: каждый второй, кто находился в медпункте, являлся жертвой побоев офицера. Генрих, как и все, кто участвовал в транспортировке, понимал, что эту ночь офицер может не пережить. Ему повезёт, если жизнь сама покинет его тело. Даже стараться спасти человека было бесполезно: доктор, оценив состояние Руперта, сразу сказал, что не в силах помочь ему. Доктор выявил множество переломов и разорванных внутренних органов. Бедолаге дали только обезболивающее, которое было слишком слабым для таких травм. Покидая палату, Генрих обратил внимание на то, с какой ненавистью и радостью в глазах смотрели другие пациенты на новоприбывшего. «Возможно, кто-то из них добьёт его». Имея полную безнаказанность и отсутствие жёсткого надзора, люди в палате смогут совершить свою месть, совершенно незаметно.

Покидая медпункт, все обратили внимание на то, как в кабинет старшего сержанта входит представитель штаба и Вольфганг. Генрих пожелал своему другу удачи, но не только он один переживал за Вольфа и его часть операции: каждый, кто имел к ней отношение, надеялся, что всё пройдёт так же гладко, как и первая половина плана.

Когда в кабинет старшего сержанта пришли гости, он не был удивлён. Помимо представителя, которому он не был рад, вошёл солдат одного из подчинённых офицеров. Сержант всё никак не мог вспомнить, кому он принадлежал.

— На вас имеются подозрения среди вашего личного состава. Проведя беседу с вашими подчинёнными, я пришел к выводу, что вы здесь не пользуетесь уважением и не способны принимать здравые решения. — Представитель начал излагать мысли, к которой он пришел, окончив свою проверку.

Старший сержант был раздражён: его солдаты коллективно собрались свергнуть своего командира. Но он не собирался уходить без боя.

— Уже несколько лет я занимаю командующую должность. Согласно моим заслугам и всем операциям, что я провёл, своё звание я получил заслуженно. Именно благодаря моим солдатам осуществляется захват города и оборона текущих позиций. Сравните карты территорий сейчас и четырёх месяцев назад, — вы увидите разницу, которая покажет вам мою компетентность. Что касательно ваших бесед, то я готов вас заверить, что это коллективная сплоченность против вышестоящего! и всех предателей нужно арестовать! — Старший сержант начал занимать оборонительную позицию, в которой он мог бы занять выигрышное положение, которое приведет всю операцию к краху.

Услышав выступление старшего сержанта, Вольфганг начал выполнять свою часть плана. Осторожно подойдя к представителю он шепнул ему на ухо, что лучше проверить самого старшего сержанта, на всякий случай.

— Что ты там шепчешь?! Ты не имеешь право скрывать что-то от своего командира! Скажи это вслух! — Старший сержант начал паниковать — против него могли построить любую уловку, любая ложь могла пойти против него. Без знаний о действиях противника, он мог проиграть всё.

— Мне следует также проверить ваши личные вещи.

Старший сержант не смог перечить представителю из штаба, перед ним находился не его подчинённый, а тот, кто представляет людей выше его самого. Он мог только стоять в стороне и гадать, что может произойти дальше. Представитель осторожно осматривал всё вокруг: он перевернул содержимое кровати и тумб, осмотрел каждый угол. Никакую улику против старшего сержанта он не нашел, но продолжал свои поиски, поскольку его работа заключалась в нечеловеческом терпении и дотошности. Каждый его Вольфганг сопровождал пристальным взглядом, предвкушая развязку. Представитель открыл платяной шкаф, внутри которого обнаружил одежду для разных времён года. Убирая из шкафа первый, второй, третий костюм, он добрался до задней стенки, перед которой висела достаточно необычная форма: она не носила на себе цвета своей страны, а выглядела идентично расцветке врагов. Эту находку увидели старший сержант с Вольфгангом. Пока все взгляды переходили на хозяина кабинета, тот лишь пытался подобрать слова, оправдывающие наличие находки.

— Это не моя форма! — быстро проговорил он.

Эта фраза хоть и была ожидаемой, но была сравнима с бесполезными попытками испуганного ребёнка избежать неминуемого наказания.

— Форма и инициалы, очевидно, ваши… — Представитель осторожно крутил вешалку с одеждой в руке, внимательно рассматривая медали, которые Генрих с коллегами делал чуть ли не на коленке. Эти же медали они видели на архивных фотографиях, и, они не сомневались в их актуальности по сей день.

Старший сержант понял, что этот мундир незаметно подсунули в шкаф, пока он отсутствовал. От такой улики он никак не мог отвертеться. Быстро осматривая комнату и пытаясь придумать что-нибудь для оправдания, он встретился взглядом с Вольфгангом. Тот довольно стоял у двери на улицу, и, встретившись взглядом со своим начальником, подмигнул ему. Это просто вывело старшего сержанта из колеи: его взбесило поведение Вольфганга. Если это и последний день на посту командующего, то он всё равно не даст уйти вредителю безнаказанно.

Осознав безысходность своего положения, старший сержант выхватил пистолет из своей кобуры и направил его прямо на Вольфганга. По его выражению лица можно было понять, что он не желает ограничится лишь угрозой: никаких разговоров, только шум выстрелов и несколько остывающих в полёте гильз. Заметив резкое изменении в поведении командующего, Вольфганг принялся уходить с траектории, ещё не начатых, выстрелов: он прыгнул прямо на дверь, и, благодаря тому, что та открывалась от себя, смог в ходе одного прыжка оказаться за пределами здания. Он пролетел метр от двери и рухнул на лестницу, которая своими ступенями очень болезненно ударила его в рёбра и спину. Боль была ужасной, но это было лучше, чем пулевое отверстие в груди. Когда же приземление Вольфганга закончилось, из кабинета послышался крик: «Ублюдок!» Последующий топот ног означал, что старший сержант побежал заканчивать своё дело. Когда он оказался в дверном проёме, то неожиданно прогремела целая серия выстрелов. Получив веские доказательства против старшего сержанта, представитель штаба незамедлительно принялся устранять предателя: он выстрелил несколько раз в спину бывшему сослуживцу. Тучное тело свалилось тряпичной куклой на землю. План Вольфганга был идеально исполнен, изначальный замысел всех причастных к перевороту был завершен.

Представитель холодно принял такой поворот событий, и решил, что временно сам займет место главнокомандующего в лагере. Никто из свидетелей убийства не был против, они этого ожидали и приняли новые условия. Когда тело старшего сержанта отнесли к могилам и закопали среди безымянных надгробий, Вольфганг говорил про себя, что тот заслужил это. После, когда кутёж в столовой закончился, все причастные к перевороту сидели на улице, попивая горячий чай с коньяком. Они наслаждались моментом свободы и предвкушали дальнейший разгар событий.

В тот вечер представитель штаба составил отчёт о проведённой проверке. Сразу же бумага была отправлена курьером в штаб; Генрих попробовал предложить свою помощь в транспортировке, но ему отказали, так как эту задачу должен был выполнить кто-то из доверенных лиц самого представителя. Генрих надеялся оказаться в городе, чтобы можно было добраться до дома и повидать семью, хотя бы одну минуту. Эта встреча скинула бы глыбу горя от смерти отца. Казалось, будто из-за неё, Генрих постепенно забывал, что такое сострадание.

На следующее утро новобранцы были отправлены в город для проведения боевых операций. Генрих наблюдал как Вольфганг прощался с каждым новобранцем из своего отряда, как в последний раз. Он желал им удачи, давал советы, и просил быть осторожными. Будучи на хорошем счету, он мог не участвовать в боях, и был этому рад, но всё же желал схожих привилегий и для других. Остальные приближенные Генриха также остались в Керхёфе. Курьер не возвращался несколько дней, а когда приехал, то незамедлительно передал ответ из штаба представителю. Его возвращение было единственным радостным событием за долгое время, ибо с письмом он нёс с собой грядущие перемены. С прибытием новостей, произошел общий сбор офицеров. В ходе собрания представитель сообщил, что ему поступило разрешение остаться главнокомандующим в лагере. Офицеры начали подбадривать его, говорить, что ему помогут и что он уже добился своими недавними действиями большого уважения, нежели предыдущий командующий. Представитель был рад такой поддержке, но что-то его тревожило. К этому моменту, Генрих всё сильнее надеялся на собственные перемены: он решил не сразу выдвигать просьбу о переводе в штаб, а переждать до следующего собрания, когда представитель сможет успокоиться и собраться с силами. Все дни до собрания, Генрих тренировался наравне с солдатами, — новобранцы, ушедшие в город так и не возвращались. Все гадали, мертвы ли отправленные в город или просто служат под началом других людей. Даже грузовики больше не привозили раненных.

За долгие тренировки, Генрих идеально научился стрельбе из различного оружия: ему с легкостью стали подвластны автоматы, карабины, пистолеты даже ножи. Он легко стрелял и на дальние дистанции, и по движущимся целям. Физическая форма была в превосходном состоянии, он мог пробежать до десяти километров без отдыха, а рукопашные бои позволяли выйти победителем в ближних схватках. Помимо офицера, солдаты Генриха были не хуже его, некоторые их способности были даже выше вышестоящего. В ходе долгих месяцев в армии, волосы Генриха стали длиннее, из-за чего некоторые солдаты подшучивали над ним. Сам же офицер только искал причину подшутить в ответ. За всё время в отряде появился крепкий дружеский союз, и они могли доверить друг другу любой секрет.

Когда пришло время очередного собрания, Генрих заранее сообщил остальным офицерам свои планы, и надеялся на поддержку. Никто не был против — они были благодарны решимости Генриха и его идеям, ибо благодаря ему, жизнь в лагере изменилась к лучшему. В ходе собрания, когда обсуждались прошедшие события, а также возможные будущие изменения, Генрих наконец-то выдвинул свою просьбу представителю. Он попросил перевести его поближе к родному дому, чтобы он мог видеться с семьей. Представитель был удивлён этому предложению, но обдумав возможное решение спросил мнение других офицеров. Все, как один, сказали, что Генриху можно доверять, что он способный человек. Не составило и труда поднять старые рекомендации, — всё это являлось хорошим знаком. Составляя письмо в штаб, новый главнокомандующий Керхёфа сообщил, что перевод возможен только в более-менее безопасное место, так как солдату не суждено сбежать с поля боя. «Прибудешь в штаб, а там посмотрят, что можно для тебя сделать» — сказал он. Этот вариант устраивал Генриха, в другом месте риска будет меньше и будет больше вероятности вернуться домой целым и невредимым. В добавок, находясь в штабе, он сможет мельком заглянуть к семье.

Курьер отсутствовал несколько дней, а когда вернулся, то Генрих был первым, кто его встретил. Расспросы юноши оказались безрезультатны — курьер сам не знал содержания письма, и отказывался его открывать. Генрих не отставал от этого человека до тех пор, пока командующий лично не получил письмо. Увидев волнение в глазах своего офицера, он не стал медлить и вслух зачитал ответ из штаба:

Мы обдумали ваше предложение о переводе офицера Генриха Верлорена в другое место дислокации. Нам нужны способные люди для охраны важных объектов; ваша рекомендация пришла как раз вовремя. Именно благодаря отзывчивости и советам, мы составим приказ о переводе офицера Генриха Верлорена в замок Норденхайн, что расположен в Баварии, недалеко от деревни Фюссен. Требуется, чтобы вышеуказанное лицо прибыло в течении первой недели наступающего Мая в штаб для ознакомления и начала исполнения своих обязанностей. В штаб-командования будет проведён инструктажа и отправка к дальнейшему месту пребывания. Если в течении указанного периода офицер не прибудет в указанное место, перевод будет отменён.

*Подпись* Лейтенант Р. Диди.

Выслушивая содержимое письма, Генрих радовался каждой новой строке. Мало того, что он будет переведён в другое место, но и сможет найти время повидать семью перед отправкой, так еще и будет жить в замке, как настоящий король. Сестра ему точно будет завидовать, а если повезёт, Генрих сможет взять Анну и Петру с собой. Он попробует всеми силами уговорить лейтенанта Диди, ведь они уже встречались, и есть вероятность, что лейтенант поможет. До начала весны оставалось полторы недели; всё время до отправления, Генрих копался в собственным мыслях. Он не знал, как сообщить матери и сестре о смерти отца, ему ведь придётся их повторно оставить, если не получиться взять с собой. С другой стороны, они будут рады видеть его целым и невредимым, также будут рады тому, что он будет переведён в более безопасное место, подальше от фронта.

Когда пришел день отправки, за Генрихом приехал личный конвой из легковой машины, на которой ехал сам представитель штаба, и пары грузовиков. Руки Генриха беспорядочно тряслись, а за день до этого на него нахлынула общая слабость: он весь был на взводе и желал покинуть место, что причинило ему целый ворох страданий. К его удивлению, к нему в машину сел Вольфганг и Фенриг; личный отряд направились в кузов грузовиков. Еще один грузовик был средством транспортировки раненных, которых не мог вылечить своими силами местный медик. Они отправлялись в городской госпиталь для реабилитации психологических травм и восстановления физического здоровья.

Генрих был даже рад тому, что он будет в пути не один. Тронувшись с места, они поехали по массивным долинам, которые после холодной зимы восстанавливали свой прелестный зелёный цвет. Генрих вспомнил свои сны, где он стоял на берегу моря, и как перед ним расстилался синий гигант. Сейчас этот колосс был полностью зелёным, а лучи солнца отражались от утренней росы, создавая успокаивающие блики. Прохладный ветер поднимал ввысь отросшую шевелюру Генриха, солнце согревало лицо. Эта идиллия вгоняла в сон и, закрыв глаза, Генрих наслаждался каждым мгновением.

Пару дней они рассекали конвоем через луга и леса. К вечером третьего дня они начали подъезжать к городу. Генриху была знакома эта дорога и он попросил водителя заехать в одно место, он хотел увидеть свою семью прямо сейчас. Водитель не соглашался, но после нескольких минут непрерывной мольбы уже и со стороны Вольфганга, сломался под натиском. Он прекрасно понимал своих пассажиров, и тоже хотел бы увидеть своих родных, если для этого была бы удобная возможность. Свернув с дороги в другом направлении, легковой автомобиль направил конвой прямо к домам Генриха и Вольфганга. Генрих нервничал, он так давно об этом мечтал, и наконец, всё случится. Если ранее, оказываясь в различных волнительных ситуациях, он надеялся, что они окажутся лишь сном, сейчас он боялся очнутся в своей койке. Когда заканчивался вечер и солнце почти зашло за горизонт, показался дом Генриха. Дыхание его перехватило, сердце сжалось, он пытался успокоиться, делая глубокие вдохи и выдохи, но безрезультатно. В голове витали самые разные образы, а организм отказывался воспринимать столь приятную явь.

Остановившись у дома, Генрих покинул машину, он видел свой старый дом, где он вырос и в котором был по-настоящему счастлив. Здание никак не изменилось за прошедшие месяца; недалеко стояла машина Людвига под тяжёлым брезентом, взгляд на которую нагонял тоску. Постройки выглядели так, как и в последний раз, когда Генрих был дома; состояние огорода выглядело ужасающе. «Посевной сезон должен быть в разгаре… Почему никто не занимается огородом» — промелькнула маленькая, но очень важная мысль в голове вернувшегося юноши. Может, он сможет отправить солдат для помощи в поле? Это было бы забавно.

Настал момент воссоединения семьи. Генрих поднялся по деревянным ступеням на веранду. Подойдя к двери, он легким толчком приоткрыл её. Не заперто. Генриху показалось это странным, сейчас всё ещё прохладно и нужно сохранять тепло в доме. Может, просто забыли? Дверь с громким скрипом открылась шире, настолько громким, что Генрих в первую очередь подумал, что какой-то жуткий инструмент заиграл свою непристойную мелодию.

Внутри было тихо, безумно тихо. Юноша ожидал услышать знакомые голоса или хоть какой-то звук деятельности или жизни. Может, он оглох? Но нет… он слышал собственное дыхание, такое громкое и иноземное. Ему хотелось громко сказать: «Привет», но глаза с каждым мгновением цепляли всё новые и новые детали, повествующие о том, что не с кем здесь говорить.

Дом был пуст. Гостиная, которая открылась перед Генрихом, выглядела полностью заброшенной. На столе стояла гора грязной посуды, даже мух не было. Вокруг была только полная тишина и майская прохлада. Шкафы с едой были открыты нараспашку, обнажая пустующее нутро, словно гниющие выпотрошенные рыбы. Приметив все маленькие детали, Генрих начал нервничать. Такая картина была совершенно ненормальной. Он догадывался: «что-то случилось» и начал проверять комнаты. Первый этаж был пуст, в комнате родителей царствовал бардак. Шкаф с одеждой был не тронут, он был открыт и демонстрировал одежду внутри себя; покрывала и подушки с кровати были разбросаны и изорваны в клочья.

Раздался знакомый звук со второго этажа: кто-то наступил на верхнюю ступень лестницы. Генрих поторопился выйти в гостиную, чтобы посмотреть кто спускается. Стоило только ему повернуться, как он увидел, что по гостиной пробежало дикое животное. Худощавый и юркий лис промчался на большой скорости мимо двери и скрылся за пределами дома. «Что здесь делает животное?», — пронеслась какая-то отречённая мысль, словно Генрих никак не мог представить это явление в совокупности с опустошенным домом. Но всё же, лису нечего было делать на втором этаже, поэтому Генрих решил подняться наверх. Каждая ступенька приветливо скрипела под весом старого хозяина. Вместо привычного спокойствия в знакомой обстановке, каждый последующий звук врезался в самое сердце, отрезая по кусочку, пока лязг верхней ступени не вонзился тесаком в душу.

Поднявшись на второй этаж, Генрих видел две двери: в свою комнату и в комнату сестры. Его была закрыта, а дверь в комнату Анны выглядела не так как обычно. Все цветы, которыми всегда была покрыта дверь, лежали на полу, засохшие и истоптанные. Генрих медленно подходил к двери всё ближе и ближе, и, когда он дошел до неё, то почуял знакомый запах разлагающейся плоти, прямо как запах дневника в желтой обложке. В голове промчалась другая жуткая мысль, что книга со своим хозяином каким-то чудовищным случаем оказались в доме Генриха. Именно поэтому, при ощущении этого запаха, страх накапливался с новой силой. Юноше потребовалось время, чтобы собраться с силами и открыть дверь. Пока скрипели петли, перед глазами появлялись самые разные и страшные образы, которые могли произойти.

На кровати Анны кто-то лежал, со спины Генрих видел только худого человека, который скрючившись, не двигаясь, находился в состоянии полного покоя. Небольшими шагами Генрих подходил к кровати ближе, и, когда обошел её полностью, то увидел жуткую картину. На кровати Анны лежала Петра. Мать Генриха была мертва. Её тело представляло собой иссохшую мумию, которая сгорбившись обнимала подушку с вышитым на ней цветком. Эта ужасная картина и осознание того, что Генрих остался совершенно один, добили его. Упав на колени, он начал плакать. Не имея сил сдержать слёзы и крик, он рыдал прямо в кровать своей сестры. Его отец был мёртв, мать мертва, а сестра бесследно исчезла. «Анна… она могла спрятаться в моей комнате!» Поднявшись на ноги и трясясь от волнения и шока, он медленно пошел в свою комнату. Оступившись от головокружения, он упал на пол, но поднявшись пошёл дальше. Открыв дверь, он обнаружил её такой же опустевшей… никого в ней не было. Сестра действительно исчезла, теперь он остался один в этом мире. Бросив свою семью в попытках помочь, он обрёк любимых на смерть. Он хотел бы всеми силами вернуться назад в тот день, когда согласился отправиться на войну, но это было неподвластно ему, это была его ошибка, за которую он заплатил огромную цену.

Всё, что он мог сделать сейчас — только помочь матери упокоится окончательно. Выйдя из дома, он встретил на себе множество недоумевающих взглядов, которые не понимали, почему их офицер вышел из дома трясясь словно в предсмертных конвульсиях, а его глаза источали скорбь и стыд. Никто не стал ему ничего говорить, все просто молча смотрели на то, как Генрих пошел к сараю и, открыв дверь, достал оттуда лопату. Он пошел к огороду и начал копать. Офицер копал землю в полной тишине, игнорируя недоумевающие взгляды. Стоя около часа на холоде, Генрих закончил копать могилу. Всё это время он думал только о том, что вот-вот его сердце не выдержит, и он замертво свалится в яму, которую только что выкопал сам. В памяти возрождались старые воспоминания из книг, где оскорблённые жизнью люди в припадках горя и душевных страданий умирали от смертельной печали. Как же хотелось ему, чтобы этот отвратительный и подлый рок коснулся и его, лишив всех бед и мук! Тяжёлый труд его успокоил, помог начать думать о других вещах. Но сердце всё равно разрывалось от боли из-за потери всей семьи. Он был опустошен, ему было не важно, что происходит вокруг, что думают, и, чего сто́ят другие люди, а также, чего сто́ит он сам. Устав от своего занятия, он глубоко и быстро вдыхал воздух, от таких действий его голова начала болеть, принеся в сегодняшний день ещё больше страданий. Оставив лопату рядом со свежевырытой землёй, он направился обратно в дом, чтобы последний раз услужить любимой матери. Поднявшись к ней, он осторожно укутал её в простыню, стараясь не причинить бо́льшую боль. Выполняя всё так медленно, что могло показаться, будто его мать была ещё жива, и просто спала, он сам начинал верить в эту маленькую ложь.

Генрих вынес тело своей матери, и каждый кто с интересом наблюдал за метаморфозой офицера, понял из-за чего случился его нервный припадок, — все просто боялись войти внутрь, не представляя того, как мог отреагировать Генрих. Бережно положив Петру в могилу, офицер начал её закапывать. С каждым новым броском горсти земли, он медлил всё сильнее и сильнее. Когда осталось опустить землю на лицо матери, он никак не мог решиться сделать этот шаг. Он ожидал и надеялся, что она откроет глаза и улыбаясь, поприветствует своего сына, который наконец-то вернулся назад, чтобы жить вместе, как раньше: вдали от бед и радоваться друг другу. Последняя горсть земли всё же скрыла лицо Петры, так как руки Генриха бессильно опустили лопату. Когда Генриху стало проще, он окончательно простился с матерью, мысленно пытаясь загладить свою вину. Дальше он закапывал могилу не останавливаясь, и, когда земли уже не осталось, он присел на ступени своего дома, пытаясь перевести дыхание и обдумать дальнейшие действия. Он должен что-то делать, он должен сделать то, чего хотели бы от него родители. Они всегда говорили: «никогда не плач и не горюй», утверждая, что разрушая себя, ты разрушаешь тех, кому дорог. Теперь Генрих был один, он мог разрушить себя до основания не переживая, что кто-то будет страдать вместе с ним. Позади него из дома вышел Вольфганг. Он сел на ступень рядом с другом протянул Генриху знакомую пачку сигарет. Это была та самая пачка, которую Генрих прятал под половицей.

— Я ведь помню твой тайник. — Вольфганг открыл пачку и удивился отсутствию одной сигареты. Взяв одну себе, он предложил другую другу. — Так станет легче.

Генрих взял сигарету, вслед за ней Вольф протянул ему маленький платок, что нашёл в одной из комнат. Генрих помнил его, такие платки шила мать для каждого члена семьи. Он принял этот жестокий символ своего преступления и, вытерев свои слёзы, убрал его в карман.

Генриху уже всё было безразлично, даже если сигарета в его руке резко убьет его или заставит бесконечно страдать, ему будет всё равно. Закуривая предложенную сигарету он ощущал, как горький дым проникает в лёгкие, как задерживается там до следующего выдоха, обжигая и причиняя дискомфорт чувствительному органу. После выдоха стало проще, взамен дыму пришел чистый воздух, что нежно ощупывал болящее нутро. Это действительно приносило легкое облегчение, когда после дискомфорта, он сидел и обдумывал, что всё может быть куда хуже. Мысли путались, и Генрих начал менее серьёзно относиться к происходящему. Он будто находился в другом месте; ощущая всё издали, он чувствовал всё так, словно ему кричали что-то невнятное с большой дистанции, а он никак не понимал, что ему говорят.

Генриха начало подташнивать. Сначала сигарета не имела какого-либо вкуса, просто странные ощущения жжения в груди. Сейчас же в его руках находилась омерзительный стручок, который источал отвратительный запах. Генрих щелчком пальца выкинул её через плечо, пытаясь пустить в полёт через край веранды. Пролетев полметра, сигарета отскочила от деревянной балки и отлетела прямо во внутрь дома. Поднявшись, юноша видел, как его бывший дом начал медленно загораться: сигарета, что он выкинул, задела ковёр на полу. Огонь начал распространяться по всей комнате. Генрих уничтожил всё, одним нелепым движением. Дым от дома имел другой запах, он был знакомым, приятным. Именно запах дыма нёс в себе перемены. «Надеюсь, что этот запах никогда для меня не станет началом роковых перемен», — Генрих сказал вслух свои мысли, надеясь, что всё сейчас окончится любым возможным способом.

— Анны здесь нет. Может быть она еще жива, и не время сдаваться.

Генрих совершенно забыл об этом. Вольф был прав, — Анна могла быть жива. Генрих постарается её найти и уберечь от ужасов этого мира. Быстрым шагом он направился к машине, которая должна была отвезти его в штаб. В городе он попробует узнать, что стало с его семьёй, постарается найти ответы на многие вопросы. Когда же он сел в машину, то увидел Вольфганга, что на фоне горящего дома печально смотрел вдаль. На горизонте в нескольких километрах от пожара должен был стоять его дом, но там ничего не было. Вольф ничего не говорил о том, что он думает, чего он хочет. Он просто молча смотрел на то место, где жил. Скрывая в себе всю усталость и сгусток раздражительных мыслей, водитель машины хотел нажать на гудок чтобы привлечь к себе внимание увлекшегося солдата, и, они могли уехать из этого места. Генрих остановил его, осознавая чувства своего друга.

— Дай ему время.

Когда Вольфганг вернулся к своему отряду, и машина тронулась, Генрих всё время смотрел на свой горящий дом, обдумывая, что перемены несут в себе запах дыма. Никогда больше он не сможет ощущать этот запах без тревоги в сердце.

Глава 4 Встреча

Чем дальше от своего дома отъезжал Генрих, тем легче ему становилось. Вскоре конвой прибыл в город, где солдат заселили в пустующий отель. Находясь в незнакомой обстановке, Генрих пытался думать о чем-то хорошем. Вольфганг был прав насчёт Анны, её не было в доме, и возможно, она еще жива. Генрих должен как можно скорее узнать правду и найти её. Он лёг на мягкую кровать и попытался уснуть. Переворачиваясь с одного бока на другой, он пытался избавиться от всех посторонних мыслей. Сначала были попытки думать о чем-то нейтральном или хорошем, но вскоре все они блекли перед глазами.

Замкнувшись в самом себе, Генрих не заметил того как уснул. Осознание этого пришло только утром, когда в дверь его комнаты постучали. Он поднялся с кровати, когда к нему зашел водитель.

— Доброе утро, надеюсь вам спалось хорошо. Вам желательно собраться и спуститься вниз, — после завтрака нас ждут в штабе.

Генрих слегка был раздражен этим утром — он отвык от того, что его будят. Последний раз его будили несколько месяцев назад. Посмотрев в окно он обнаружил, что сейчас не ранее утро; после вчерашнего он проспал до полудня. «Не удивительно, что меня разбудили, наверное, потеряли» — подумал Генрих. Он быстро оделся и направился на первый этаж отеля. Во всем городе это было единственное туристическое заведение, которое имело на первом этаже столовую, где постояльцы могли благополучно подкрепиться. Другие похожие заведения могли предоставить только кров, именно поэтому оно было самым популярным в городе. Спустившись в огромный зал, наполненный белоснежными столами, стульями и красивой золотой люстрой на потолке, Генрих видел весь отряд; все давно уже проснулись и во всю заканчивали завтрак. В столовой были и водители грузовиков. Все сидели рядом друг с другом, как старые товарищи и о чем-то весело разговаривали.

Это была прекрасная картина идиллии и спокойствия, о которой когда-то мечтал Генрих. Ему никогда не нравилась обстановка, что царила в Керхёфе: все люди были на взводе, и у них просто не было возможности как-то расслабиться. Обстановка за офицерским столом отличалась тем, что они были защищены от возможности погибнуть в скором бою. Люди из отряда вдохновляли Генриха, и, при виде счастливых подчинённых он сам невольно улыбался. Чем ближе Генрих подходил к столам с едой, тем больше знакомых лиц поднимали на него глаза. Вольфганг, Фенриг, Франц, и многие другие, видя своего командира, поднимали руки в знак приветствия. Благодарные улыбки на их лицах свидетельствовали о том, что они рады оказаться вдали от мрачного и опасного Керхёфа. Когда же Генрих приблизился на достаточно близкое расстояние, то почуял прекрасный запах еды. Пища создавала столь сладкий и приятный аромат, что сердце забилось быстрее, а ноги невольно подкосились. Давно Генрих не ощущал такой прекрасный запах.

Ускорив шаг, он приблизился к столу. Для него было приготовлено особое место, где красовались невиданные десерты: заварные пирожные и красный чай, основное блюдо было похоже на жаренную картошку с мясом и сыром. Кто-то посмеялся над Генрихом и назвал это блюдо «мясом по-французски». Приступив к трапезе, Генрих наслаждался каждым кусочком, что исчезал в его рту. Каждое блюдо было уникально, это была еда наивысшего качества. От удовольствия он даже чуть ли не заплакал. Если бы в лагере кормили похожей едой, он был бы готов на любые ежедневные тренировки.

Во время завтрака, Генрих активно общался со всеми, кто сидел рядом. В шутку они обсуждали что, может быть, им стоит назначить это прекрасное здание своим штабом. Были предложения забрать поваров с собой и сразу же вручить все возможные медали и почести. Вид счастливых солдат успокаивал Генриха, и, находясь среди них, он сам был спокоен. Все страшные события прошлой ночи сняло как рукой; Генрих наслаждался приятным настоящим.

Завтрак закончился, и все начали медленно собираться. Выходя из отеля, Генрих встретился с управляющим здания, которого поблагодарил за столь тёплый приём. Управляющий в ответ, немного в замкнутой манере, пожелал им удачи. Генрих заподозрил что-то странное в его поведении, будто он и не был рад помогать представителям армии или делал это не по своей воле. Разбираться в этом у офицера не было времени. Все погрузились в машины и отправились в штаб. По дороге до места назначения у Генриха и Вольфганга произошёл небольшой разговор:

— Где начнём искать сестру? — спросил у своего друга Вольфганг. Он полночи не спал из-за того, что беспокоился за Генриха, и, боялся, чтобы тот ничего не забыл.

— Я не знаю… не представляю, куда она могла пойти. Скорее всего, это было до того… как умерла мама. Анна не могла никуда уйти. Возможно, её забрали. — От каждого слово в груди Генриха что-то неприятно покалывало.

— Зачем кому-то забирать чужого ребёнка?

— Я не знаю, Вольф! У меня есть предположение, что Диди знает.

— Кто такой Диди?

— Он вместе с Манфрэдом приезжал за мной. Он видел мою семью, и, возможно, что-то знает. Это моя единственная зацепка.

Собеседники сделали паузу, обдумывая возможные варианты развития событий. Пока они говорили, водитель молча сидел рядом и не обращал на них никакого внимания. Возможно, ему было плевать, или он не хотел отвлекаться от полупустой дороги. Генриху слегка не понравился этот момент, что кто-то слушает их разговор, но не пробует в нём участвовать. Водитель как солдат и местный, может тоже что-то знать.

— А что насчет твоей семьи? Я не видел твой дом. — Генрих вспомнил, что вчера вечером дом Вольфганг не находился на прежнем месте. Обычно Генрих всегда мог видеть большое деревянное строение, но вчера оно там отсутствовало.

— Я его тоже не видел. Боюсь, что могло случиться что-то нехорошее, но и боюсь это проверять. Я лучше буду думать, что с моей семьёй всё хорошо и они переехали из-за тоски.

Генрих понимал страх Вольфганга и желал самому себе не знать то, что случилось с его семьёй. Ведь вся эта потеря могла произойти и с его другом. Позже они приехали в штаб, Генрих увидел знакомое строение и вспоминал тот день, когда он впервые его увидел: Диди уходил относить договор, подписанный Генрихом, а Манфрэд пытался войти в доверие к юноше. «Как хорошо, что его больше нет. Может, он и не был настолько плохим человеком, а просто выполнял свою работу. Но своими поступками он сам решил свою судьбу».

Водители машин сообщили, что в штабе ждут каждого из отряда Генриха, — по их словам, все должны заполнить «важные» документы. Весь отряд направился в указанное здание, где на первом этаже были разделены. Генрих направился в сопровождении местного солдата на второй этаж, а его бойцы отправлены в кабинеты на первом. Генрих поднялся на нужный этаж и зашёл в офис командующих. Там находилось множество столов и красивые книжные шкафы. Помимо целых стопок документов, что были и в Керхёфе, здесь имелись учебники по истории, стратегии и искусству ведения боя. Приятный запах свежезаваренного чая создавал лёгкую атмосферу домашнего спокойствия. Генриха усадила на стул милая девушка в военной униформе. Она достала из стола личное дело Генриха, открыла на середине и начала что-то записывать.

Генрих ожидал дальнейшего развития событий. Он молча осматривал кабинет; ему нравилась местная обстановка, он бы даже с радостью остался здесь работать. За окном было слышно, как разъезжают машины и веселятся дети. Если бы всё пошло иначе, он был бы высокопоставленным лицом, работал в городе и каждый вечер возвращался домой к любимой семье. Юноша украдкой посмотрел на ведущую записи девушку — она показалась ему очень красивой. Несколько минут он смотрел на неё, и, она заметив это, покраснела. От такой реакции, Генрих почувствовал себя ещё более неловко, так как румянец только украсил сотрудницу штаба.

— Я должен был встретиться с лейтенантом Диди. Когда он придёт?

— Он прибудет, когда окажется здесь, ждите. — Девушка уставши покачала головой и вернулась к заполнению документа.

Пока Генрих ожидал долгожданной встречи, на первом этаже его солдаты парами входили в указанный им кабинет. Вольфганг вошел одним из самых первых. Внутри егоспрашивали о событиях, что произошли в Керхёфе, и, о том, как он учился и служил во время службы. Вольф не сомневался в том, что в штабе заподозрят что-то неладное. Он, как соучастник, знал, как ответить на все вопросы, как высказать это так, чтобы все события были чередой случайностей и совпадений. Офицер, с которым он беседовал, лестно отозвался о успешной карьере и сказал, что завидует юноше. «Весной в Баварии самая прекрасная природа, а замок Норденхайн сам по себе великолепен» — говорил он. Вольфганг впервые услышал о том, куда они направляются. Ему изначально это было безразлично, лишь бы подальше от Керхёфа, идентичное мнение имели и остальные солдаты. Закончив беседу, Вольфгангу выдали его личное дело, где была описана военная карьера, медицинские данные и краткая характеристика. Папку он должен будет хранить, и, по прибытии в новое место, её заберут. Покинув кабинет он обсуждал с остальными солдатами то, куда они направляются. Все были заинтересованы жильем в замке.

После десяти минут ожидания, в кабинет вошёл знакомый Генриху человек: Диди открыл дверь, поприветствовал девушку и новоприбывшего офицера. Увидев его, Генрих сразу же вскочил со стула, чем напугал присутствующих. Он рывком направился к Диди, пытаясь узнать всё, что его терзало уже долгие часы.

— Скажите, вы знаете где моя сестра?! — Нервничая, Генрих не мог сдерживать свои чувства и почти кричал на лейтенанта.

— Генрих… — Диди был удивлён резким поведением юноши, но отодвинув того на более удобную дистанцию, успокоился и решил ответить своему гостю. — Да, Генрих. Твоя сестра содержится в приюте…

Услышав эти слова, Генрих моментально покинул кабинет и помчался на улицу. Позади себя он слышал доносившиеся из кабинета удивлённые крики Диди. Пробегая мимо своего отряда, он приказал Фенригу и Вольфгангу последовать за ним. Вместе они выбежали к машине, у которой курил водитель.

— В детский приют, быстро! — подбегая к машине кричал Генрих.

Удивившись спешке старшего по званию, водитель выкинул сигарету и неохотно сел в машину. Ему не поступали указания исполнять приказы этого офицера — он слушался только людей из штаба, но спешка Генриха сбила его с толку: крик и бешеный взгляд убрали желание противиться приказу.

В городе, к счастью, находился только один детский приют, именно туда водитель и поехал на своей машине. За пределами же города было ещё два аналогичных заведения, о чём собственно Генрих не мог знать. Водитель, не задавал лишних вопросов, только смотрел на дорогу и слушал, как рядом сидящий офицер нервно переводил дыхание, пытаясь успокоиться.

— Мы на месте, — сообщил водитель, когда остановился у незнакомого Генриху здания.

Офицер выпрыгнул из машины и быстрым шагом направился к входной двери, на которой красовалась вывеска «Дом Ангелочка». Вольфганг и Фенриг последовали за ним. Грубо оттолкнув двери, Генрих оказался внутри здания. Светло-розовые обои на стенах были усеяны различными рисунками, они находились на высоте не выше полутора метров. Рисунки были разноцветными и изображали людей, дома, животных и цветы. Иногда встречались закорючки, которые невозможно было идентифицировать. Генрих подошёл к первому же человеку, которого встретил внутри. Им оказалась женщина средних лет, что сидела в небольшом кабинете, где находилось окно со стороны входа.

— Скажите! у вас есть девочка по имени Анна Верлорен!? — Генрих пытаясь успокоить свои нервы говорил местами сбивчиво. Различные чувства кипели в его сердце, а в ушах появился уже знакомый гул.

— Минуточку… — Женщина за стойкой невозмутимо ответила незнакомому человеку и отодвинулась на стуле в сторону огромных стеллажей.

Несколько минут она смотрела на различные ярусы и коробки, то и дело переходя от одного места к другому. Профессионализм работницы приюта был на высоте: она даже не подавала виду, когда из окна доносился голос Генриха, с интонацией, похожей на отчаяние и печаль. Он просил её поторопиться всё чаще и чаще.

Найдя нужную папку, работница приюта подошла с ней к своему столу. Генрих пытался взглянуть на неё и посмотреть, что там написано. Женщина не допустила этого, закрыв надписи в папке рукой.

— Есть у нас такой ребёнок. Что именно вас интересует? — Работница приюта только закончила свои слова, как подняла взгляд и обнаружила, что Генриха уже нет на месте.

Услышав только первое слово, он моментально побежал по коридору вглубь здания. Пробегая мимо различных дверей, он во весь голос кричал имя своей сестры, пытаясь найти её. По всему дому каждую секунду разносился крик: «Анна!» Генрих уже не ощущал усталость, его кровь бурлила придавая ему энергию. Он был вынужден остановиться на развилке, где коридор уходил в две разные стороны и на второй этаж. Желая иметь максимальный обзор, Генрих остался на месте и продолжал звать свою сестру, то и дело осматриваясь, пытаясь увидеть её. Минуту спустя раздались звуки шагов сверху и справа. Генрих надеялся, что это Анна, и слышал, как шаги приближаются к нему.

Разрываясь между коридором и лестницей, он увидел, как на его этаже открывается дверь. Из неё вышла знакомая фигура: маленькая бледная девочка с тёмными волосами, одетая в слегка грязное тёмно-зелёное платье. Это была Анна. Их взгляды были направлены друг на друга. Они оба не верили в реальность этой встречи; им казалось, что всё это сон. Долгие дни они были одни, не зная о судьбе любимого человека, и сейчас он находился прямо перед ними. Генрих побежал к Анне, повторяя вслух её имя, словно прекратив это, она могла раствориться в воздухе. Анна также радостно побежала к своему брату, со слезами выкрикивая уже его имя. Они столкнулись на середине коридора, Генрих на бегу присел рядом с сестрой и обнял. Ощутив, что всё это не сон, Анну охватила новая волна слёз, она сильно вцепилась в мундир Генриха и вжалась лицом в плечо. Её брат был безумно счастлив, ведь его сестра жива и в полном порядке. Теперь он никогда её не бросит, ведь она — единственное, что у него осталось. Обнимая свою сестру и ощущая тепло, что от неё исходит, он погрузился в воспоминания об ужасной судьбе, что случилась с отцом и матерью. Теперь и Генрих начал плакать в этих объятиях. В отличии от Анны, его слёзы принадлежали горю. Он не хотел ей рассказывать всего, что произошло, он не желал причинить ей боль, что ощущал сам. Его новая задача — во что бы ни стало, защитить её.

Этот трогательный момент семейного воссоединения нарушил посторонний человек. Позади Генриха раздался незнакомый женский голос, пытающийся привлечь к себе внимание:

— Прошу прощения!..

Генрих обернулся и увидел строго одетую женщину с суровым видом. В своём тёмно-синем и длинном платье она походила на монахиню. Офицеру было безразлично кто это, но в голове всплыла мысль, что это смотритель приюта.

— Иди собирайся — мы покидаем это место. — Генрих, пытаясь успокоить себя и сестру осторожно погладил её по волосам.

— Хорошо, я мигом! — Вытирая слёзы, Анна с улыбкой на лице побежала в комнату, откуда вышла.

Генрих только смотрел ей вслед, улыбаясь и осознавая, что с ней всё хорошо. Он почти сразу забыл о том, что позади него стоит посторонний человек, который совсем недавно потревожил их. Смотрительница сразу напомнила о себе, сказав: «Кто вы, и что вам нужно?»

— Я забираю её.

— Это невозможно, её может забрать только официальный опекун. — Женщина отвечала ему высоко подняв голову, часто поправляя свои криво сидящие очки.

— Сейчас, я её «официальный опекун». — Генрих пытался игнорировать женщину, так как её присутствие мешало его счастью, но всё же она начинала его напрягать.

— Ха! Вы не можете быть её опекуном, я была вынуждена забрать эту бедную девочку из дома её матери. Я-то знаю, что у неё только мать и осталась, она сама мне сказала, что её отец и сын погибли! Пусть родитель придёт за ней.

Генрих от злости сжал кулаки, он не хотел вспоминать то, что случилось с его семьёй, не хотелось тонуть в море воспоминаний и ещё раз ощущать эту боль. Он был готов любыми способами заткнуть рот смотрительнице, лишь бы Анна ничего не слышала из её уст.

— Это невозможно… Я забираю её — и точка.

Когда они разговаривали, из-за угла к ним вышли Фенриг и Вольфганг. Они устали долго ожидать своего офицера у входа и решили проверить, нужна ли ему помощь. Встретив его они увидели, как Генрих продемонстрировал женщине рядом с собой удостоверение, где было написано, кто он такой. Смотрительница ознакомилась с информацией: перед ней стоял человек, носящий гордое звание офицера, его фамилия совпадала с фамилией воспитанницы, но подумав, что в любом случае предоставление ребёнка человеку с схожей фамилией и не официальному опекуну, является нарушением правил, она решила, что не отпустит девочку. В связи с этим, она была вынуждена отказать, пригрозив тем, что вызовет представителей порядка, если посторонние не покинут здание. Это стало последней каплей для Генриха, он достал из своей кобуры пистолет и направил прямо в лицо смотрительницы. Женщина была шокирована таким поведение, в её глазах моментально родился страх. Она не знала на что способен стоящий перед ней человек и испугалась, что он действительно сможет выстрелить и совершить преступление в детском доме, в самом безобидном и святом месте, которое может построить человек.

— Это не обсуждается, — сказал Генрих, теряя последние капли своего терпения. Получив надежду на дальнейшую счастливую жизнь, и возможность искупить свои ошибки, он не собирался так просто её терять.

Директриса была настолько напугана, что промычав в ответ что-то невнятное, рухнула на пол, — её ноги подкосились. Упав, она смотрела сквозь Генриха. Страх поглотил её разум, забрал из живого мира, оставив только пустую оболочку. Генриху показалось что он перестарался и случайно нанёс психологический вред человеку, который того не заслужил. Он был вынужден так поступить, ведь слова никак не могли помочь ему в этом деле. Частично ему было жаль бедную женщину. Только спрятав назад в кобуру свой пистолет, дверь в комнату Анны распахнулась, и оттуда выбежала сестра Генриха, держа в руке маленькую сумку. Подбежав к своему брату она обняла его и взяла за вспотевшую руку.

Уходя мимо сидящей на полу смотрительницы, Анна доброжелательно попрощалась с ней. С милой улыбкой на лице, она пожелала женщине всего наилучшего. Она также была рада видеть Вольфганга, который приветливо улыбался в ответ. Он тоже был рад видеть маленькую девочку, рад осознавать, что у них не всё так плохо. Он понимал, что Анна спасёт Генриха от внутренних терзаний и не даст ему пасть в бездонную пропасть самобичевания. Подходя ближе к выходу, Анна поинтересовалась у брата:

— Почему тётя сидела на полу?

Генрих не знал, что ответить и, попытавшись придумать что-то более-менее вразумительное, сказал:

— Она была настолько рада за тебя, что не смогла устоять на месте.

Этот ответ рассмешил Анну, из-за чего весь коридор наполнился звонким детским смехом.

Достигнув машины, Генрих заметил недоумевающий и неодобрительный взгляд водителя. Он очередной раз пытался курить, но снова был вынужден бросить сигарету, не выкурив и половины. В его голове крутилось множество мыслей от «зачем ему ребенок?» до «почему теперь он такой счастливый?» Но оставив их при себе, он принялся возвращаться к своим рабочим обязанностям. Не сказав ни слова вышестоящему, он завёл свою машину и интуитивно поехал в штаб. Спереди разместился Фенриг, сзади него сидел офицер, Вольфганг и маленькая девочка между ними. Солдат за рулем не знал, что происходит, но догадывался что девочка — сестра Генриха. Семейная драма показалась ему слегка нелепой и излишней, но он не рискнул сказать это вслух. Весь путь до штаба, Генрих никак не мог отойти от мысли, что рядом с ним наконец-то сидит Анна. Она в безопасности и ей ничего не угрожает. Всю дорогу он не веря происходящему крепко держал её за руку и говорил, какой красивой она стала. Ему было в тягость говорить с ней, держа лживую улыбку на лице. Только сейчас он смог присмотреться к ней: худая, с мешками под глазами и неухоженными волосами; впервые он видел свою сестру такой, и, ему было жаль, ведь он не мог приехать раньше. В его сердце была надежда, что никогда его сестра больше не окажется в таком состоянии.

Генрих говорил и пытался не делать паузы между темами, не хотел передавать сестре очередь в разговоре, ведь она могла спросить про маму или папу. Не зная, как утаить эту информацию, он говорил обо всём подряд, про город, природу и всё-всё вокруг. Местами пытаясь быстро подобрать тему для разговора, он говорил такие глупости, что все пассажиры машины косились на него.

Подъехав к штабу, Генрих был вынужден покинуть машину. У него оставались важные дела с лейтенантом Диди, которые он не мог отменить ради своей сестры. Анна никак не хотела расставаться с братом, один раз он уже ушёл, и, его уход принёс с собой множество бед. Она также не хотела оставаться одна, как и Генрих. Он успокаивал её что всё пройдёт быстро, даже сам не осознавая, насколько долгим будет разговор в штабе. Не выдержав возможной разлуки, Анна начала плакать, что вызвало еще большую печаль на сердце у Генриха. Он прямо сейчас причинял боль своей сестре, пытаясь сделать всё как можно лучше. Это были его болезненные грабли, на которые он наступал раньше, и никак не мог обойти их. Напоследок он сказал Вольфгангу:

— Пожалуйста, не говори ей ничего.

После этих слов, юноша был всё же вынужден удалиться. Войдя в здание, он ещё долго слышал плач своей сестры и то, как Вольфганг пытается её успокоить.

Проходя через первый этаж, Генрих заметил, что внутри не было других солдат из его отряда. Ему стало неспокойно от этой новости. Он надеялся, что его побег не восприняли как дезертирство, и, его солдаты не понесли за это никакого наказания. Поднявшись на второй этаж, он остановился у двери в кабинет Диди. Он стоял несколько минут, придумывая фразы с которых стоит начать диалог, чтобы его побег был оправдан и менее груб в своём представлении.

Пока различные мысли и ситуации проносились в его голове, дверь открылась без его участия. По ту сторону проёма стоял лейтенант. Неловкая пауза повисла между ними. Генрих не знал, что сказать и видел, как Диди ждал именно его начала.

— Я… — только промолвил юноша.

— … ушел за сестрой — я видел. Моя помощница в слезах вышла из кабинета.

— Прошу прощения, что мне пришлось вас срочно покинуть. — Генрих вошел внутрь по приглашению и присел на стул напротив стола лейтенанта. Он надеялся, что приказ о его переводе всё ещё в силе.

Главнокомандующий осторожно закрыл за Генрихом дверь, медленно прошёл в другую комнату и скрылся из виду. Пока он находился там, Генрих говорил ему всё, что он успел повидать и сделать в «Доме Ангелочка». Он признался во всем: от своего необдуманного побега, до угроз смотрительнице. Из соседней комнаты можно было слышать шум посуды, топот ног, звуки ударов по дереву и никакого ответа. Из маленькой коморки доносился только звон хрупких предметов. Позже оттуда вышел лейтенант с двумя кружками свежезаваренного чая. Одну он положил со своей стороны, другую предоставил Генриху. Юноша всё никак не мог привыкнуть к людям за пределами Керхёфа, — даже с новобранцами всё было сложно — они мало кому доверяли и почти не открывались ни коллегам по службе, ни начальству. В городе все были вежливы и приветливы, даже добродушный жест с угощением чая был хорошим знаком. Для короткого разговора чай не нужен, а судя по письму, Генриха ещё ожидал и инструктаж.

— Я понимаю твои мысли и действия: ты соскучился по сестре, однако твоя резкость даже меня удивила. — Диди принялся монотонно размешивать чай в своей кружке. — Я знаю, что ты человек не глуп, вспыльчив, но не глуп, добрый, прямолинейный, так что я внимательно рассматривал твою кандидатуру. Ранее я получил рекомендательное письмо из Керхёфа, и охотно готов пойти навстречу. Наверное, ты всё уже и сам знаешь: Норденхайн, Бавария, Фюссен.

— Так точно.

— Замечательно. — Диди осторожно отпил немного чая из своей кружки. — Говоря только между нами: приказ я подписал ещё до твоего приезда. Я проведу инструктаж, и завтра ты отправишься в путь.

Лейтенант осторожно рассматривал сидящего перед ним юношей. Он активно сравнивал то, каким Генрих был в их первую и вторую встречу, и каким он предстал сейчас.

— И… Смерть Манфрэда… печальна. — Поведение Диди слегка изменилось, он стал более осторожным, особенно когда заметил реакцию Генриха на упомянутое имя. — В последние месяца в Керхёфе происходят странные вещи. Странные вещи требуют особого разбирательства. Тебе что-нибудь известно об этом?

— Никак нет!

- «Никак нет» … Мне очень жаль, что на вас так много легло. Керхёф специализировался на том, чтобы взводы восполнялись молниеносно и занимали отвлекающие позиции. Основные силы были в другом направлении, когда…

— Но так нельзя! — вспылил Генрих осознавая, что все его друзья были лишь приманкой.

— Нельзя проигрывать, Генрих. Мы или умрём сами, или нас убьют.

Лейтенант тяжело выдохнул и открыл ящик своего массивного деревянного стола, откуда достал папку. Бежевый документ был крайне тонким и имел на себе гриф «совершенно секретно!» Диди перевернул этот документ к Генриху и, открыв, начал свой инструктаж. Он показывал на карте местоположение замка, прилегающие владения и деревню Фюссен. Дополнительно к карте были приложены фотографии, на которых Генрих мог увидеть красоты природы, деревни и самого Норденхайна.

— В данный момент из-за военного времени в деревне осталось чуть меньше сотни жителей, по той или иной причине освобождённых от службы. Как представитель верховной власти и государства, ты имеешь полное право распоряжаться ими. Для этого будут подготовлены специальные задокументированные разрешения, но люди там весьма суеверны, но к ним надо привыкнуть. Увидев тебя, как хозяина замка, могут принять за своего. Только, учитывая твоё положение в армии, ты скорее будешь являться избранным герцогом. — После этих слов, лицо Диди озарила лёгкая улыбка. — Сам Норденхайн должен будет содержаться в строгой охране. Мы перевезём туда с тобой некоторые важные — для нашей страны и победы — документы и вещи, для обеспечения их сохранности.

Генрих внимательно вслушивался в слова Диди, обдумывая возможные последствия и необходимые дела при первом посещении местности. Он хотел бы в первые дни навестить жителей Фюссена, представиться им и заручиться их доверием. Получив расположение населения не придётся бояться, что под носом будут строить козни. Фотографии, что юноша видел в документе, ему понравились. Если всё действительно так красиво, как было запечатлено на картинках, то он будет на седьмом небе от счастья. Анне тем более это понравиться. Выслушивая инструктаж, Генрих совершенно забыл о чае, — он сразу выпил уже остывшую половину кружки и, почуяв паузу в разговоре, решил задать важным вопрос.

— Скажите, пожалуйста, лейтенант. Могу я взять с собой сестру? — Генрих нервно сжал рукой штанину своего одеяния, надеясь на положительный ответ.

Услышав это, Диди задумался. Осмотрев Генриха, он посмотрел через окно у себя за спиной, прямо в окно, смотрящее на место где остановилась машина с Анной. Диди долго разглядывал что-то в окне и вскоре обернулся к Генриху.

— Можно. Ты имеешь полное право увезти с собой что хочешь и кого хочешь. Конечную ответственность несёшь ты. Но позволь спросить, зачем? Твоя сестра может остаться с матерью, — если её состояние позволяет. То, что ты предлагаешь, может быть опасно, ведь, мы не можем предугадать, что может произойти в следующий день. — Почёсывая свою короткую бороду, Диди открыто высказал своё мнение по этой ситуации, продолжая наслаждаться вкусом и запахом чая.

Генрих был удивлён незнанием Диди; офицер не понимал одной вещи: если Диди знал о содержании Анны, то почему он не в курсе про её мать? Именно этот вопрос Генрих и решил задать своему лейтенанту. Диди удивился, не меньше чем Генрих, вначале он даже не понимал, о чём идёт речь. В конечном итоге Генрих рассказал всё, что застал у себя дома.

— Это трагично, Генрих. Мне жаль это слышать. Я действительно ничего из этого не знал. После того, как ты отправился на поезде, я попросил своих солдат изредка навещать твою семью. Когда же я узнал, что твоя мать не справляется с ребенком, то попросил солдат забрать девочку и перевести в «Дом Ангелочка»: это было ближайшее место, где можно было её контролировать. Это могло помочь избежать возможных бед. Я также пытался уберечь и её мать, но Петра Верлорен отказывалась покидать дом веря, что вскоре вернётся её мужа и сына. — Диди присел обратно на свой стул и сложил руки вместе. В его взгляде читалось сожаление. Ему действительно было грустно от того, что случилось.

Эти слова стали последним ответом на целую гору вопросов. Из-за действий Диди, Петра погибла. Ощутив потерю второго ребёнка, она впала в столь глубокое отчаяние, что от горя потеряла последнюю причину жить — это объясняло сильное обезвоживание и худобу. Ведь именно в кровати своей маленькой дочери Петра лежала несколько дней без еды и воды, ожидая её возвращения. Эти мысли холодной тоской прошлись по всему телу Генриха. Он был зол, благодарен и одновременно сочувствовал лейтенанту. Если бы не его попытки помочь, всё могло закончиться более плачевно. В этом человеке Генрих увидел себя, такого же наивного глупца, который, пытаясь сделать благо, устроил катастрофу.

Между ними возникла неловкая пауза: Генрих погрузился в собственные мысли, а Диди не знал с какой стороны продолжить разговор. Он считал, что стоит открыть новую тему и смягчить печальную ношу на плечах юноши или продолжить инструктаж, как ни в чем небывало. Это неловкую паузу закончил Генрих.

— Я… пожалуй… пойду.

Юноша удалился из кабинета. Диди не стал его останавливать, он только посмотрел на чашку с недопитым чаем и принялся продолжать свою работу. Только перед этим он должен был сделать одну важную вещь, и для этого он достал пустой лист бумаги и принадлежности для письма.

Генрих покинул двери штаба, когда уже вечерело. Выходя на улицу, он не увидел у обочины дороги машину. Вместо неё на пустом месте стоял Фенриг. Генрих поспешил к нему, чтобы спросить куда все делись. Повторно потеряв Анну, он начал сильно нервничать не видя её на прежнем месте. Фенриг, увидев своего офицера, выпрямился и смотрел на то, как к нему приближается начальник. Он не выглядел обеспокоенным, но вид встревоженного Генриха его смутил.

— Где она?! Фенриг, где моя сестра?! — Генрих почти перешёл на крик, сразу как подошел к своему другу-солдату.

— Они… отошли ненадолго, Вольфганг хотел её успокоить. Они скоро должны вернуться. — Фенриг действительно был напуган поведением Генриха. Встретив свою сестру, офицер стал более нервным и вспыльчивым.

Услышав это, Генрих начал оглядываться по сторонам, он хотел скорее увидеть Анну и убедиться, что с ней всё в порядке. С одной стороны улицы была полная пустота, только вдали ходили одинокие люди, идущие по своим делам. Когда Генрих повернул голову в противоположную сторону, то ощутил облегчение. Вдоль улицы к нему шла Анна с Вольфгангом, в своих руках они держали рожки с мороженным. Вольф одной рукой держал белоснежный замороженный крем в вафельном рожке, другой он держал Анну за руку. Девочка радовалась, её рот застыл в широкой улыбке, и, местами он был испачкан замороженным кремом.

Тревога покинула сердце Генриха, он расслабленно выдохнул, и смотря на то, как его сестра счастлива, также невольно начал улыбаться. Мама говорила, что Анна светится, когда счастлива, и Генрих только сейчас осознавал, что это значит. Она была, как маленькое солнце: когда он смотрел на неё и был с ней рядом, ему становилось теплее. Стоило Анне увидеть своего брата, как она отпустила руку Вольфганга и побежала навстречу любимому родственнику. Разбежавшись, она врезалась в юношу и обняла его. Генрих был рад, что его сестра не обвиняет его во всех бедах, меньше всего он хотел, чтобы их отношения начали портиться. Он отодвинул Анну и, достав платок матери из кармана, начал вытирать её лицо. Анна лишь невинно улыбалась, когда брат чистил её бледное личико, будто мама-кошка вылизывала своего котёнка. Генрих делал это впервые, и оба были благодарны этому моменту.

— Ой, братик, я тебя испачкала! — Анна указала пальцем на пятно на кожаном мундире. Оно появилось от того, что она уткнулась лицом в плечо Генриха, оставив на нём немного мороженого.

Генрих посмотрел на небольшое пятно, и, глупо улыбаясь, сказал, что всё в порядке, и он потом его смоет. Так они впятером: Фенриг, Анна, Вольфганг, Генрих и пятно на мундире отправились в отель, где ранее ночевал весь их отряд. Исследуя пустые улицы, Генрих слышал, как Анна радостно рассказывала, какое мороженное вкусное, и как они с Вольфом ходили по городу. Генрих чувствовал себя спокойно, он был рад что Вольфганг справился со всем, он сделал даже больше необходимого, и Генрих был ему за это обязан.

Оказавшись в отеле они убедились, что весь отряд действительно вернулся на своё прежнее место. Сейчас был поздний вечер, солдаты уже заканчивали ужин. Группа вернулась как раз вовремя: они поспешили к столу и приступили к трапезе. Еда была так же вкусна, как и утром, — Анне она тоже понравилась. Закончив ужин и наблюдая за Анной, Генрих не знал, как ей сообщить что утром они не поедут домой. Переполненная удивительными событиями, Анна вовсе забыла о том, что когда-то придётся вернуться назад к семье.

После ужина Генрих отвёл сестру в свою комнату, где думал уложить спать. Вначале маленькая девочка залезла на кровать и прыгала на ней, как на батуте. После десяти минут безостановочного веселья её сломил сон, и, удобно устроившись на кровати, она почти сразу уснула. Убедившись, что Анна спит, Генрих удалился из комнаты. Его мучали сомнения и страх перед предстоящими переменами, он решил их обсудить со своим другом, желая получить поддержку и советы. Вольфганг ещё не спал: он сидел в дальнем кресле своего номера и разбирал свой автомат. Слабое уличное освещение, что касалось его лица, создавало из него какое-то нечеловеческое создание, пришедшее будто из неведомых далей. Приход Генриха его не удивил, и он спокойно встретил друга. Пока Вольф чистил и собирал автомат, Генрих, вспомнив о пятне на мундире, пытался его отмыть. Между юношами возник диалог, в ходе которого Генрих делился всеми своими переживаниями.

— Рано или поздно она всё узнает. Будет лучше, если ей скажешь ты. — Вольфганг то и дело прерывал свои дела, направляя взгляд на Генриха.

— Знаю… Я опасаюсь последствий. — Генрих был в тупиковой ситуации и не знал, что ему делать.

— Тебе не повезёт, как раньше, — удача итак часто была на твоей стороне.

— Да, удача… именно благодаря ей я жив до сих пор. Та встреча с кабаном; третий день в Керхёфе; кампания в городе; убийство Манфрэда; наш переворот. Всё это…

— Расскажи, что было у Манфрэда? — Вольф с интересом повернулся к другу — Генрих так и не рассказал всей истории. Он закрылся от неё и не желал ничего слышать, сейчас же он раскрывал события того ужасного дня, что перевернул его жизнь.

— Когда я был в его кабинете, и он целился в меня, в лагере подняли тревогу, только тогда я получил преимущество которым и воспользовался. — Генрих с печальным тоном рассказывал о происходящем, ведь вспоминая то, как он совершил месть, он невольно думал и о смерти отца.

— Я слышал об этом: в лагере действительно был посторонний. Говорят, он бродил по баракам, а потом просто исчез. Он ничего не взял, будто пришел просто посмотреть. А самое странное в этой истории то, что свидетели утверждали одну вещь: лазутчик носил совершенно неизвестную форму. — Вольфганг отвлекся от своего дела, смотря через окно на дальние дома города, пытаясь вспомнить всё в мельчайших подробностях.

Сердце Генриха забилось с большой скоростью, слова Вольфа могли означать только одно: автор желтого дневника не умер. Он нашел Генриха и забрал назад свою собственность. Генрих в самом начале ощущал что-то необычное и в самом человеке, и в его книге. Эти доводы были безумны, но никто другой не мог это совершить.

Нахлынувшее чувство беспокойства заставило Генриха вернуться обратно в свою комнату. Выходя из номера Вольфганга, он услышал, как тот советовал всё рассказать Анне. Генрих считал, что это действительно необходимо, но сейчас от этого будут только проблемы. Он лёг на кровать рядом со своей сестрой. Слыша её тихое и спокойное сопение, он быстро уснул, — это случилось почти моментально, стоило только закрыть глаза.

Генрих находился дома, в собственной комнате, она ни капельки не изменилась с его последнего в ней пребывания. Но юноша заметил нечто необычное: в центре помещения стоял посторонний сундук. Большой и деревянный объект имел на себе огромный амбарный замок, из скважины которого вытекала чёрная жидкость. Стоило только Генриху сделать к сундуку шаг, как он начал яростно трястись: внутри коробки стали разноситься пугающие звуки — что-то отдаленно похожее на совокупность криков большого количества людей. Испугавшись, что члены семьи могут проснуться, Генрих подскочил к сундуку и накинул на него плотное одеяло. Как только ткань полностью закрыла сундук, крики стали разносится еще громче. Страх охватил Генриха, ибо он заметил, как с обратной стороны одеяла что-то стягивало ткань. Юноша хотел уйти прочь, но сундук медленно начал скользить по полу в сторону двери. Вскоре он оказался вплотную к ней, полностью заблокировав выход. Вслед за этим что-то крошечное и теплое коснулось руки Генриха. Это прикосновение успокаивало его и, пытаясь прийти в чувство, Генрих спрятался за кровать. Сжимая своё запястье он попытался притронуться к этому теплу, обнять его. Он хотел найти в нём спасение от этого ужасного кошмара.

Генрих очнулся ото сна и сквозь лучи утреннего солнца видел, как рядом с ним лежит его сестра. С испугом в глазах Анна держала ладонь своего брата, её лицо было наполнено тревогой. Генрих поднялся с кровати, — этот сон был ужасно реалистичен; он действительно подумал, что оказался дома, и с ним было «нечто». Если рассматривать такие ситуации со стороны, то можно заметить множество противоречий и небылиц. Только сталкиваясь лицом к лицу с подобным явлением, страх полностью заполняет разум, мешая рождаться здравым мыслям. Именно из-за этих чувств Генрих не сразу смог отойти от тревожного сна.

Анна волновалась за своего брата, по её словам Генрих ворочался последний час и что-то бубнил себе под нос. Сначала она думала, что это дурной сон, поэтому взяла руку брата чтобы его успокоить, но позже она сама начала бояться чего-то неизвестного в голове юноши. Генрих успокоил её, говоря, что это всего лишь сон и что ей не стоит ничего бояться, особенно когда рядом наконец-то её брат. Собравшись, они отправились на первый этаж, где вскоре позавтракали. Хоть еда была той же что и вчерашним днём, она всё равно была изумительной. Генрих ел бы её каждый день, она попросту не могла ему надоесть. Иногда за приёмом пищи Генрих ловил на себе косые взгляды со стороны Вольфганга, который молча намекал ему о серьезном разговоре с Анной.

Закончив завтрак, они направились на улицу: Генрих собирался вернуться в штаб к Диди, чтобы продолжить инструктаж и отправиться, наконец, в Норденхайн, — ему не терпелось вживую увидеть этот замок. На выходе из столовой его встретил неизвестный солдат, что принёс с собой письмо от лейтенанта. Генрих открыл предназначенный ему пергамент и принялся его читать.

Уважаемый Генрих! К сожалению, нам не удалось закончить наш инструктаж перед твоим отправлением, но учитывая, что важную информацию я до тебя донес, то могу с легкостью позволить тебе отправиться в путь. К десяти утра, по местному времени, должен подъехать конвой машин, на котором твои солдаты, и необходимый груз, будут отправлены в место дальнейшей дислокации. Ещё вчера каждый твой солдат в штабе получил на руки личное дело — убедись, чтобы они попали в руки Эльвире. Твоё-же дело отправлено с машинами. Дальнейшие приказы и важную информацию будешь получать через письма. Груз для безопасности следует поместить в подземелье замка. Удачи, и береги свою сестру.

Лейтенант Диди, друг и товарищ.

Ознакомившись с письмом, Генрих облегченно выдохнул, он успокоился что не стоит извиняться перед лейтенантом за вчерашний уход. Внимание Генриха привлекла фраза «подземелье», которая была особо подчёркнута несколько раз. Перечитав письмо, Генрих подумал, что нашел бы более удобное и приятное место, нежели старые тоннели замка. Также он был рад, что не нужно будет оставлять Анну одну, возвращаться в штаб и сидеть там неизвестно сколько часов. Уже сейчас он вместе со всеми может отправиться в Норденхайн. Выходя на улицу он обнаружил, что напротив дверей отеля действительно ожидает конвой из машин: одна легковая и несколько грузовиков, в некоторых из которых лежали массивные ящики.

— После того, как мы вас отвезём, нам придется вас покинуть, — произнёс один из водителей, что стоял недалеко от поставленных машин. Генрих узнал его, это тот самый водитель что вёз его с Фенригом и Вольфгангом.

За рулём легковой машины Генрих увидел знакомое лицо; довольствуясь своим положением и мягким сиденьем за рулем располагался Фенриг. Он осторожно поглаживал руль и осматривал интерьер.

— Фенриг? Что ты там делаешь? — спросил у своего подчинённого Генрих.

— Он сам вызвался водить этот автомобиль. Учитывая, что водителей у нас мало, а ему нужен опыт, я и разрешил, — сказал бывший водитель этого автомобиля. Генрих помнил, как оставил всех на улице уходя в штаб. Наверное, тогда Фенриг и записался в эту авантюру.

— Лучше пусть за рулем будет опытный человек, чем тот, кто…

— Генрих, пускай там останется Фенриг, — Вольфганг ворвался в разговор, настаивая на том, чтобы офицер не беспокоился неудобствами.

— Ладно, Вольфганг, уговорил.

Закончив со сборами, все солдаты поместились в машинах, и конвой тронулся. Всю дорогу, пока они ехали, Анна разглядывала окружающую природу, леса и поля. Её настолько всё впечатляло, что она почти и не говорила с братом. Генрих был доволен таким событием: было меньше риска, что начнется разговор про родителей. Сбежать Генриху от этого неловкого разговора было не суждено, — когда они проехали через знакомые для Анны дороги, то она поняла, что они с братом не возвращаются домой. Она с удивлением и легким испугом посмотрела на Генриха, желая поинтересоваться, куда они направляются. Сколько бы Генрих не думал о том, что ей говорить, он не пришёл к конечному варианту. Учитывая, что дальнейшее молчание или уход от ответа приведёт только к худшему исходу, он был вынужден соврать своей сестре, ради её блага.

— Мы переезжаем, Анна, я раздобыл для нас удивительный дом, и, родители скоро туда тоже приедут.

Анна немного поморщившись выслушала его ответ. Она подумала, что её брату нет смысла врать, тем более после столь длительной разлуки.

— Здорово!

Сразу после этого она продолжила наслаждаться видами. Её ответ успокоил Генриха, и, расслабившись на удобном сидении, он заметил, как Вольф, что сидел перед ним, пристально смотрел через зеркало и недовольно сверлил взглядом своего офицера.

Добираться до Норденхайна пришлось долго, весь путь должен был длиться около десяти часов. Конвой делал остановку для обеда, тогда все солдаты ели пищу из военных пайков. Генриху не понравилась такая еда, особенно после того что он ел будучи офицером в Керхёфе и в городе. Анна же сказала, что эта еда похожа на ту, которой их кормили в приюте. Иногда во время переезда Анна засыпала на несколько минут, пока машины не наезжали на кочки и ямы. От скуки она пыталась напевать какие-то неизвестные песенки и спрашивала у брата про то, куда он уезжал и что видел. Генрих не рискнул рассказывать ей всю правду, он рассказал только маленькую часть, и то сильно приукрасил события. Он видел много хороших людей, красивые виды и большой провинциальный город. Анне понравилось слушать его рассказы, под некоторые из них она снова засыпала, пока её не тревожила очередная помеха на дороге.

Когда они всем конвоем подъезжали к нужному месту, Анна первой увидела Норденхайн. Огромный замок на вершине большой горы, что была усеяна хвойными деревьями. Три высокие белоснежные башни, покрытые черной черепицей; изрядное количество широких окон делало замок издали похожим на белый сыр.

— Это он?! — Анна, почти с криком повернулась к Генриху, интересуясь действительно ли это тот самый дом. Генрих не сразу увидел его, но посмотрев в направлении руки своей сестры, заметил большой и красивый замок. Это был тот самый замок, что он видел на фотографиях в штабе, в жизни он был ещё краше, чем на фотографиях.

— Да, это он — замок Норденхайн, именно здесь мы и будем жить, — ответил Генрих, испытывая сильное возбуждение от увиденного.

Услышав эти слова, Анна сошла на сумасшедший писк — её радости не было предела. Теперь она могла быть как настоящая принцесса, живя в роскошном замке. Приближаясь к строению, Анна всё время смотрела на него с широкими глазами и открытым нараспашку ртом.

Вот они проезжают мимо деревни Фюссен. Генрих внимательно осматривал пролетающие мимо дома и людей, все они выглядели обычными, примерно также выглядела и семья самого Генриха, когда они жили до войны. Обычные семьи, местами в грязной и потрепанной одежде, старые деревянные дома, некоторые из них покосились под собственным весом, некоторые частично уходили под землю. Перед домами, почти по центру главной улицы стояло вековое дерево, которое, скорее всего, служило местной достопримечательностью и исторической легендой. Сама деревня нуждалась в детальной реконструкции: еще несколько десятков лет, и деревня просто не сможет существовать. Генрих обдумывал, что если он будет жить здесь достаточно долго, то может помочь жителям с благоустройством. Так он заслужит их признательность и поддержку. За некоторыми домами виднелись работающие в полях люди. Генрих наблюдал за тем, как люди в поте лица работали во время сезона сбора урожая, и, его внутренние часы фермера радостно щелкали. Вид этого приятного захолустья чем-то смутил Генриха: в глазах некоторых жителей, — малой единицы, — он видел недоброжелательные взгляды. Ненавидели ли они новоприбывших или недолюбливали городских, он не знал. Ему не хотелось, чтобы сразу по приезде между ними начались недоброжелательные отношения.

Чем ближе был замок, тем выше он становился. Под склоном горы строение выглядело колоссальным, и, Генриха тревожила возможная неприятная репутация самого здания. Мог ли жить в нём злой монарх, что терроризировал несколько поколений местных людей или какое-нибудь абсурдное приведение, зажигающее по ночам огни и бьющее стёкла? Тогда недоброжелательность со стороны населения была бы оправданной и, возможно, неизбежной.

Деревню от замка разделяли несколько километров, весь путь Генрих думал только о жителях населённого пункта. Когда они подъезжали по дороге к возвышенности, где-то сбоку послышался громкий рёв. Неизвестный звук для Генриха издали напоминал шум рабочего поезда, когда тот приезжал за людьми. Этот шум сразу уничтожил спокойную и тихую обстановку, словно разразившийся резкий оружейный выстрел. После того, как все обратили своё внимание на источник звука, из кустов сбоку выскочил на большой скорости трактор. Массивная, увешанная деревянными столбами и кусками металла, сельская машина неслась прямо на дорогу. Не разбирая пути и не сворачивая, она направлялась на конвой. Он целился именно в голову, — в легковую машину с Генрихом и Анной. Увидев надвигающуюся опасность, все принялись действовать. Каждый делал то что считал нужным: Генрих закрыл своим телом Анну, пытаясь уберечь ту от столкновения и подставив себя под удар. Вольфганг, достав свой автомат начал стрелять в место, где должен был сидеть водитель; он впервые видел трактор, но, разглядев его строение, определил, где должен быть человек управляющий им. Фенриг пытался свернуть с пути надвигающейся угрозы. Зажав тормоз, он выворачивал руль из всех сил. Столкновение было неизбежно. Была ли виной запоздалая реакция водителя или само событие было достаточно резким и идеально спланированным, но трактор достиг своей цели.

В следующие же секунды Генрих оказался в полёте. Закрыв собой свою сестру, он не дал ей сорваться с места. Когда произошел удар, собранный из подручных материалов трактор развалился: плохо закреплённые модификации отлетали в разные стороны, сохраняя опасную скорость. Осколки быстро нашли свою цель: один из них прилетел в Генриха, в его левый глаз. Осколок металлической пластины вошел вглубь на пару сантиметров. Такого ранения было достаточно, чтобы навсегда лишиться зрения. Если бы скорость снаряда была выше, то Генрих бы не пережил этой аварии. Не осознавая происходящего вокруг, он даже и не заметил, как приземлился на спину и прокатился полтора метра по земле. Поднявшись, он увидел под собой образующуюся лужу крови, а правым глазом видел что-то торчащее из лица. Осматривать свои ранение было менее приоритетной задачей, его волновало только состояние сестры. Машина, в которой они ехали, лежала на боку, до неё от Генриха тянулся небольшой след из капель свежей крови и частей машин. Подойдя ближе к месту аварии, Генрих заглянул внутрь транспорта, там, на дверце задних сидений лежала Анна. Девочка была без сознания. В ходе аварии она только получила пару незначительных ушибов. Оценив состояние своей сестры, Генрих посмотрел на первый ряд. Вольфганга там не было, но был Фенриг, — несчастный попал под самый удар, — импровизированные металлические шипы трактора пробили обшивку машины и вонзились в тело юноши. Фенриг был мёртв. Поднявшись в полный рост, Генрих высматривал местность за дымящейся машиной. Достав из кобуры пистолет, он был готов к чему угодно. Но никого не было видно, только со стороны кустов вдали слышался шелест, что с каждым мгновением становился всё тише. Поняв, что самое страшное позади, и атакующие отступили, а Анна не пострадала, Генрих взял её на руки и начал уносить с места происшествия.

— Вольфганг! — Генрих быстро осматривался, пытаясь найти своих ближайших подчиненных. Пока он выкрикивал их имена, из других машин начали вылезать люди. Они принялись осматривать место аварии и проверяли нет ли кого ещё рядом.

— Я здесь! — раздался крик Вольфганга с другой стороны машины.

Генрихпошел на встречу своему другу и обнаружил того с небольшими синяками на лице и слабыми царапинами на теле. Вольфганг держал раскалённый докрасна автомат и осматривал трактор; он проверял сидение где должен был быть водитель.

— Я попал! Я ранил гада! — сказал Вольфганг, показывая пальцем на кровь в кабине. Он не обращал внимание на своего друга, а лишь смотрел на то что смог причинить боль врагу, но когда обернулся на Генриха то обнаружил, что у того из глаза торчит металлический осколок.

Генрих испытывая сильное волнение за состояние своей сестры, и не обращал никакого внимание на то, что сам получил ранения гораздо хуже.

— Мы должны добраться до замка как можно быстрее, только там мы будем в безопасности. — Генрих отправился к другим машинам и залез в кузов грузовика.

Офицер держал маленькую девочку на руках, усевшись на пол, он бережно поглаживал её волосы, пытаясь успокоить и себя, и её. Каждый солдат, что увидел тяжелое ранение Генриха, испытывал неприятную боль, будто сам был ранен. Осознавая, что никто ещё не надумал продолжить путь, Генрих крикнул присутствующим:

— По машинам!

Вскоре, конвой продолжил свой путь. Пока они ехали, Генрих наблюдал, как сзади него остаётся груда металла, бывшая трактором и легковой машиной. Также там остался его верный солдат и друг, с которым он прошел через многое.

Глава 5 Норденхайн

— Добро пожаловать в Норденхайн! — раздался приятный голос молодой девушки, что выходила из дверей огромного замка.

Стоило ей выйти к гостям, как она увидела неприятную для себя картину: большинство из людей, что стояли перед ней, выглядели уставшими, бледными и до смерти напуганными; они стояли на месте, не зная, что делать дальше. Все присутствующие приняли её слова, как страшную шутку, — они не знали, как на это реагировать. Если бы, — около пяти минут назад, — не трагедия у подножья горы, они бы радостно приветствовали новое лицо. Реагировать на «тёплый приём» было так же тяжело, как добраться до самого замка. Каждый из солдат был на взводе. Когда машины поднимались по наклонной дороге, все опасались нового нападения; каждый без исключения держал своё ружьё так крепко, как никогда раньше. Сложнее всего переживал после аварии Вольфганг, — он находился рядом с Фенригом, когда тот умер. Ощущая, что сам был на волоске от собственной гибели, эмоции и мысли, что мучили его ещё в Керхёфе возвращались с новой силой. Он вспоминал ужасные моменты совсем недавней жизни: патрулирование улиц в пустом и враждебном городе, бессонные ночи, наполненные страхом, отчаянием и горем, осознание тяжкой утраты товарищей. Пытаясь совладать с паникой, он всматривался в лесные гущи, желая что-то найти раньше, чем найдут его самого. Генрих же был встревожен состоянием Анны, но на ней не было видно никаких серьёзных ран, что очень сильно его радовало; девочка лежала на руках брата и находилась в безопасности. Он собирался как можно быстрее добраться до замка, чтобы оказать сестре скорую помощь, и, на протяжении всего пути, в глазу Генриха росла ужасная боль. Он понимал, что причина этому — опасное ранение, которому он изначально не придал особого значения. Жжение окутало его голову, простираясь от глаза куда-то глубже. Запрокинув её назад, он чувствовал, как кровь мелкими каплями стекает по его щекам, падая на грязный мундир.

Услышав человека, что вышел из замка, Генрих прошел через толпу и направился прямо к девушке.

— Прошу, помогите ей!

Его вид был самым ужасным: весь в крови и пыли и, имея торчащий из глаза железный осколок, он нёс на руках тело маленькой девочки в тёмно-зелёном платье. Девушка, что вышла к ним на встречу, мигом побежала к офицеру. Осознавая, что юноша в офицерской униформе выглядит более-менее живым, она обеспокоилась состоянием ребенка, который находился без сознания. Оценив состояние девочки поближе, и обнаружив, что она дышит, девушка потребовала у Генриха проследовать за ней. В считанные секунды они скрылись за одним из внутренних коридоров замка. Поняв, что сейчас офицер не в состоянии командовать отрядом, и занят более важными делами, Вольфганг, как идущий следующий по уважению среди солдат, принялся брать ситуацию под свой контроль. Он приказал основному составу вынести ящики из грузовиков и оставить во дворе замка, а сам взял с собой пару солдат и отправился обратно. Внизу по наклонной дороге его ждало место аварии, где он хотел найти виновных и отомстить за Фенрига.

Генрих шёл по большим залам замка вслед за девушкой, которая хотела помочь Анне. Почти перейдя на бег они быстро достигли небольшой комнаты. Внутри их ждало светлое помещение с несколькими койками и большим столом с различными бумагами и колбами. Увидев это помещение и то, что девушка начала копаться в ящиках, Генрих понял, что она является местным доктором. Это была крайне хорошая новость, ведь она могла помочь Анне, и также при необходимости помочь ему самому и другим солдатам. Они уложили Анну на койку, где доктор более детально проверила её состояние. Осмотрев девочку, она принялась вкалывать ей шприц с прозрачным содержимым. Увидев эти действия, Генрих моментально схватил её за руку, пытаясь остановить доктора до того, как она что-то сделает его сестре.

— Это обезболивающее, она потеряла сознание от удара и может какое-то время испытывать боль. — Девушка поняла причину столь грубого вмешательства и умоляюще смотрела на офицера. — Я хочу помочь.

Генрих осторожно отпустил руку и позволил сделать Анне укол. Он надеялся, что это не приведёт ни к чему плохому. После того, как инъекция была введена, доктор приблизилась к Генриху, пытаясь осмотреть его рану. Он только отмахнулся и, волнуясь за свою сестру, сказал, что это подождёт. Стоя на своём, доктор заявила, что девочка будет в сильном шоке если увидит такое ранение. Приняв эти слова, как действительность, Генрих позволил доктору осмотреть себя. Боль его не отпускала, но он всё равно продолжал думать только о своей сестре. Генриха положили на соседнюю от его сестры койку, вкололи обезболивающее и приготовили всё необходимое для дезинфекции раны и наложения бинтов; доктор готовилась к изъятию осколка. Благодаря обезболивающему, боль в голове офицера медленно утихала, — Генриху начало казаться, что он сам придумал её. Сейчас она казалась настолько отдалённой, что можно было игнорировать её, без каких-либо усилий. Это ощущение вскоре пропало, когда взявшись за осколок доктор начала его вытаскивать. С омерзительным звуком режущего мясо металла, осколок начали удалять из глаза Генриха.

Боль была невыносима: Генрих со всех сил вцепился руками в койку, ломая её своей крепкой хваткой. Издавая подавленный и обрывочный крик, он задыхался от нехватки кислорода. Эта агония продолжалась целую вечность, никогда Генрих не ощущал такую физическую боль, но она не могла сравниться с тем, что он чувствовал во время утраты семьи. Сейчас он ощущал бурлящую кровь в своём теле, грохочущее и стонущее сердце, болезненную горечь в груди, но там, в стенах дома он чувствовал только смертельный холод. Когда тело Генриха вымоталось от борьбы, он уже неподвижно лежал на койке с обмотанной бинтами головой. Сейчас всё казалось так, будто прошло много часов от операции: всё вокруг было расплывчато и ходило ходуном. Ему довелось пережить страшное событие. Всё тело горело, а после сильной хватки в койку, все пальцы онемели — ими было невозможно шевелить. Генрих беспомощно лежал и глубокими вдохами-выдохами смотрел на белый потолок медицинского кабинета, с облегчением что всё закончилось. Его тело с трудом смогло выдержать такую нагрузку, из-за чего юноша начал терять сознание. В то же время, в голове начали витать самые разные образы, смешивая мрачное прошлое и желаемое светлое будущее.

Быстрыми шагами, почти перейдя на бег, группа Вольфганга спускалась вниз по наклонной дороге. Ему пришлось, не разбирая солдат, взять двух рядом стоящих бойцов и отправиться с ними вниз. Ими оказались Цейс и Зигфрид. Вольфганг лично не знакомился со всеми, но несколько раз слышал о том, какая у всех их была удивительная кампания в городе. Спускаясь по дороге, Вольф надеялся, что найдёт нападавших и сможет отомстить за Фенрига. Вольфганг не считал Фенрига за друга, а скорее, просто товарищ. Но за долгие месяца общения, он считал его одним из самых близких людей. Убийство товарищем он посчитал чем-то личным. В голове крутилось множество мыслей, он был шокирован ранением Генриха, а также для него было удивлением само нападение на конвой. Весь отряд находился вдали от полей битв и, пытаясь уйти от них как можно дальше, неожиданно вернулись в их оцепление. Вольфганг только гадал чьих это рук дело: ему хотелось совершить месть и увидеть виновников напротив дула своего автомата.

Вернувшись к месту аварии троица застала момент, когда вытекший бензин загорелся, и пламя уже полностью окутало груду металла. Подойдя поближе к машине, в которой находился Вольф, он увидел, что к ней и от неё идут несколько следов из капель крови. Фенриг находился всё ещё на своём сидении: его тело также неподвижно сидело за рулём автомобиля. Это зрелище стало шоком для сопровождающих солдат, они увидели ещё одно последствие аварии. В самом начале, когда это произошло, то из-за шума при столкновении все не сразу среагировали, к тому же вокруг была полная неразбериха. Единственное что они видели — раненных Генриха, Анну и Вольфганга. Сам Фенриг лежал наполовину прикрытый машиной, — его было сложно заметить, не всматриваться в обломки. Теперь о судьбе юноши знало только четыре человека, остальные не заметили этого или не обратили внимание. Вольф попытался вытащить своего погибшего товарища из его отвратительного гроба, он вырвал его из острых кусков металла и положил рядом на землю.

На лице Фенрига застыла гримаса удивления, не было ни боли, ни страха. Он скорее всего надеялся избежать удара и выбраться из той ситуации живым, но судьба распорядилась совершенно иначе. Окровавленное тело юноши закопали под деревьями, недалеко от места аварии. Используя армейские лопаты из рюкзаков, пара солдат копала могилу, пока Вольфганг контролировал окрестности. Когда работа была завершена, и они похоронили тело юноши, Вольф положил на неё пару цветов, что нарвал на поляне. Ему было тоскливо, что ещё один человек покинул этот мир раньше времени, его будущее было уничтожено.

— Кто она? — раздался голос доктора. От действия обезболивающего и сильной усталости, Генрих с трудом расслышал эти слова — они будто произносились шепотом где-то в соседней комнате, хотя собеседница находилась в паре метров от офицера.

— Моя сестра, — ответил Генрих. Это всё, что он мог бы ей сказать, другая информация была бы лишней и бессмысленной.

— Где её родители?

Генрих только промолчал, он сделал вид что просто не расслышал вопроса. Он не хотел слышать о своей семье, ведь каждое воспоминание несло в себе огромную боль. Генрих со всей силы сжал свой кулак, пытаясь сдержать накапливающуюся злобу.

— Я хочу её спасти от войны.

— Жаль, что вы попали в беду; раньше подобных случаев не происходило. С ней ничего не случится, я позабочусь об этом. — Доктор продолжала говорить об Анне, в её интонации Генрих уловил печальные ноты, возможно она действительно хочет помочь. — Она такая красивая.

Генрих попробовал подняться с койки, даже обычное движение рукой отдавалось болью в пострадавшем глазу. Посмотрев на осколок, что сотворил такую ужасную боль, Генрих понял, что он навсегда лишился зрения. Доктор попыталась остановить пациента от необдуманных действий, но на него не действовали ни слова, ни легкие толчки обратно на место. Генрих только твердил что ему нужно следить за сестрой, и, он хочет убедиться, что с ней всё в порядке.

— Ваша сестра в безопасности — время подумать о себе.

— Я переживу, а она нуждается в моей защите.

Доктору так и не удалось уговорить офицера на отдых, она не смогла пробиться через эту крепкую стену. Вместе наблюдая за маленькой девочкой, что без сознания лежала на койке, между Генрихом и доктором возникла длительная пауза. Девушка нервно поглядывала на юношу, словно хотела о чем-то поговорить с ним, но Генрих игнорировал все признаки внимания. Молчание в кабинете рассеялось после того, как Анна начала приходить в сознание. Она медленно открыла свои глаза и, поднявшись, уселась на койке. Осмотрев большой белоснежный кабинет, она увидела своего брата и рядом сидящую с ним милую девушку.

— Анна, ты в порядке? — произнёс Генрих, подходя к своей сестре.

Девочка лишь одобрительно покачала головой, а когда к ней подошел её брат то она увидела, что треть его головы перемотана белыми бинтами.

— Братик, что с тобой? — Указав пальцем на Генриха, Анна сильно испугалась за его самочувствие.

— Всё хорошо, просто маленький порез.

Услышав это, Анна не поверила своему брату, она осторожно гладила его по бинтам, пытаясь унять возможную боль. Эти прикосновения были болезненны для Генриха, но он не желал показывать этого своей сестре. Сжавшись от боли и натянув фальшивую улыбку, он очень спокойно смотрел в глаза Анны. Его истинные чувства выдавало только тяжелое дыхание и дрожащие губы.

— Я рада, что с вами всё в порядке. Меня зовут Эльвира. — Убедившись в здравом состоянии своих пациентов, доктор представилась им.

Генрих развернулся к ней, она — тот самый человек, о котором писал Диди. «От неё может быть польза» — подумал Генрих. Если ей доверяет Диди, значит и сам Генрих может ей довериться.

Оценив обстановку вокруг, Генрих выяснил что Эльвира — единственный житель в Норденхайне. Внутри этого величественного строения она долго тосковала в полном одиночестве, и была безумно счастлива прибытию любых людей. Офицеру требовалось узнать причину нападения на военный конвой и покарать тех, кто был за него ответственен. «Маловероятно, что Эльвира знает об этом, а в Фюссене мне вряд ли будут содействовать» — предполагал Генрих. Он не сможет спокойно спать по ночам, если недалеко от его сестры будут разгуливать враждебно настроенные люди. Анна пыталась узнать у брата более подробно что случилось, не зная, как правильно ответить ей он сказал, что они попали в небольшую аварию, но приукрасил её последствия. Анна не совсем поняла сумбурный ответ брата, и не смогла добиться большей информации, но сама осознала, что в ходе этой аварии её брат сильно пострадал.

Все трое направились к двору, где у Генриха были задачи, которые ему стоит выполнить. Проходя через большие залы, он наконец смог разглядеть их своим уцелевшим глазом. Прекрасные огромные помещения в несколько метров высотой были обустроены из идеально обработанного камня, они выглядели настолько гладкими, что походили больше на застывший поток воды. Окна, — что издали казались маленькими дырами в стенах, — на деле оказались в полтора раза выше Генриха, и были увешаны шерстяными шторами с бахромой и длинными ламбрекенами. Пол был сделан из красного дерева, и, несмотря на то, что замку не один век, он был в идеальном состоянии, от него по всему помещению исходил лёгкий аромат сосны. Украшены были и холодные на вид стены: на красивых каменных массивах висели картины с пейзажами и портретами ранних жильцов. На полу вдоль стен стояли стулья, столы и серебряные подсвечники. Это были места где гости во времена крупных балов и светских приёмов могли сесть и отдохнуть. Потолок держал на себе несколько огромных люстр-подсвечников из золота и хрусталя. Гиганты неподвижно висели на массивных цепях, ожидая своего дальнейшего использования. Деревянный пол, в отличии от остальных поверхностей, казался Генриху довольно пустым, и он даже начал думать, чтобы положить вдоль всего зала длинный синий ковёр с золотистыми узорами.

Наконец, выйдя во внешний двор, Генрих наблюдал как его солдаты переносят груз внутрь здания. Уточнив у Эльвиры местонахождение подземелья, Генрих сказал солдатам отнести туда все ящики, как велел сделать лейтенант Диди. Всё это время Анна не отходила от своего брата. и Генрих не хотел, чтобы она видела некоторые вещи, которые хотелось бы от неё скрыть. Он не мог всё время нянчится с ней, так как ему следовало разобраться с инцидентом. Он попросил Эльвиру посидеть с сестрой, на что та очень охотно согласилась: они отдалились в дальний зал за деревянную дверь с большими золотыми узорами. Когда парочка скрылась из виду, Генрих приказал Сиги, что находился у грузовиков, посторожить Анну и Эльвиру, внимательно следя за тем, чтобы ничего не происходило. Не желая оставлять Анну надолго, Генрих решил по-быстрому проверить как выполняют свои поручения его солдаты, за одно, можно было отпустить водителей грузовиков. Напуганные возможностью новых нападений, водители не собирались уезжать: они попросили разрешения остаться на некоторое время пока всё не утихнет. Генрих понимал их страх — он и сам бы не решился сразу отправляться обратно. Не думая о других решениях, он разрешил им остаться на ночь.

Офицер отправился вслед за своими солдатами в подземелье. Он зашёл в каменный проём и спустился по выдолбленной в скальной породе лестнице. Местами на стенах висели старинные кованные зажимы под факелы. На протяжении всего спуска вниз на периллах уже были расставлены светильники. На половине пути вниз, Генрих встретил необычное разнообразие в интерьере: среди голых и ледяных на вид стен, красовалась единственная огромная картина, на которой был изображен одетый в чёрный камзол и жёлтые кюлоты старик. На его голове красовалась небольшая мешковатая шляпа с перьями; его седая борода доходила до середины тёмного жакета с коротким плащом по пояс, а ноги были закрыты кожаными сапогами чуть ниже колен; в руках красовалась изящная шпага с серебряной гардой. Вид человека был величественен, но нелеп по современным меркам. Генрих подумал, что это, возможно, один из бывших жильцов замка. Только юношу сильно смутило место, где висела картина. В отличии от зала, мимо которого он ранее шел, эта картина была установлена в спуске в подземелье.

Закончив осмотр достопримечательности, Генрих отправился ниже к своим подопечным. Помещение в самой тёмной и холодной низине представляло собой нечто между погребом и темницей. Оно имело большое свободное пространство со стеллажами вдоль стен и несколько закрытых на решетчатые двери камер, где висели ржавые настенные цепи. Ящики с грузом были осторожно расставлены вдоль свободных стен, и, солдаты что занимались их перемещением тихо сидели по углам погреба. Они пытались перевести дыхание, и Генрих, заметив грамотную работу своих солдат, разрешил им отдохнуть, но присмотревшись к ним, обнаружил, что среди них нет Вольфганга, Зигфрида и Цейса. Расспросив подчинённых, он узнал, что те ушли к месту аварии. Генрих был рад, что Вольфганг может в случае необходимости взять командование на себя, но переживал за его опрометчивый и рискованный поступок. Генрих не хотел, чтобы Вольф и дальше пользовался его людьми. Простив другу его своеволие, он решил, что от этого бед не будет. Также ему было интересно, что планирует делать Вольфганг дальше. Вспоминая его манеры и поведение, Генрих предположил, что его друг будет искать способы отомстить за Фенрига, и он не успокоится, пока не совершит свою месть до конца. Гибель Фенрига и для офицера была печальна: они вместе прошли через страшные операции в городе и Керхёфе, он был отличным другом и солдатом. Хоть они были мало знакомы, но вспоминая погибшего, хотелось вспоминать только хорошее.

Не зная всех помещений замка, солдаты разбрелись по строению кто куда, они также любовались картинами и внутренним интерьером. Некоторые особо уставшие решили не напрягаться с поиском покоев и разлеглись прямо на стульях в центральном коридоре. Некоторые путешествовали по Норденхайну в попытках найти что-то отдалённо похожее на жилые помещения. Генрих быстрым шагом направился туда, где последний раз видел Анну и Эльвиру. У дверей покорно стоял Сиги, выполняя полученный приказ следить за доктором. Подойдя к большой двери офицер замедлил свой шаг и, остановившись, начал прислушиваться к происходящему внутри. Он не хотел тревожить девушек, но также хотел лучше изучить доктора.

— Что-нибудь необычное происходило? — поинтересовался офицер у охранника.

— Ничего необычного, Генрих.

Хоть это был тот самый ответ, чего и ожидал подошедший офицер, он всё же сомневался в том, что всё может быть так просто. Он должен хорошо понимать Эльвиру, чтобы знать стоит ли ей полностью доверять заботу об Анне. Постояв у дверей около десяти минут и подслушав всё что происходило внутри, Генрих пришёл к выводу, что девушка, которая отвела девочку в местную библиотеку и начала читать старые сказки, показала себя с хорошей стороны. Юноша подумал, что доктору всё-таки можно доверять и вошёл внутрь.

Помещение библиотеки было огромным, потолок был такой же высокий, как и в зале, где уже побывал Генрих. Внутри стояли громадные книжные шкафы, высотой в пару десятков полок, и огромная лестница, по которой можно было добраться до верхних секций. Анна и Эльвира сидели у камина, который горел и обогревал всю комнату. На вершине камина красовалась картина с милой девочкой и старые рабочие часы. Помещение идеально подходило для спокойного чтения: массивные окна можно было закрывать шерстяными шторами, на полу лежал мягкий персидский ковер и несколько шелковых подушек; диваны и стол стояли в паре метров от камина, и там можно было присесть и выпить чашку горячего чая, делая перерыв между продолжительным чтением. Генриху удалось войти незаметно, Анна читала очень старую книгу, которую взяла с верхних полок. Эльвира сидела рядом и успокаивающе поглаживала ребёнка по голове. Генрих медленным шагом приближался к двум сидящим на полу девушкам. Они его не замечали, пока он не сел рядом с ними.

— Братик! — удивлённо и радостно крикнула Анна, увидев своего брата незаметно севшего рядом с ней. Она смотрела на него сияющими от восторга глазами. Замок ей безумно понравился, она уже и забыла об аварии, просто сидела и наслаждалась новой обстановкой. — Посмотри, что я нашла! — Вслед за этими словами Анна достала из-за своей спины знакомую для Генриха книгу в желтой обложке. Девочка раскрыла её, и Генрих увидел, что буквы в ней были печатными. Облегчение снизошло на офицера, первоначальный вид поверг его в легкий шок, — его посетила страшная мысль, что это был дневник незнакомца.

— Точно такая же книга, как и у нас! Она только другого года, но сама точь-в-точь! — Сделав небольшую паузу от показа брату ценной вещицы, Анна притихла и грустно продолжила говорить. — Генрих… а мама и папа, когда приедут?

Эти слова заставили Генриха занервничать, так же сильно, как и при виде желтой книги. Он не знал, что ответить своей сестре. Ему было больно думать о родителях и о том, что именно он виноват в их смертях. Лишь сказав невинное слово: «они…», его перебили. Эльвира. вскочив на ноги взяла Генриха за руку и сказала Анне, что им срочно нужно отойти, но они скоро вернутся, вместе им удалось покинуть библиотеку. Потянув Генриха за собой, Эльвира оставила маленькую девочку в полном одиночестве. Юноша был сильно удивлен данным поступком: рука Эльвиры крепко сжимала его ладонь, но в тоже время была очень нежной и лёгкой. Генрих не хотел сопротивляться, ему были приятны такие ощущения, и он в ответ сжал руку доктора, тоже нежно и крепко. Уведя офицера подальше от библиотеки, девушка остановилась.

— У тебя пошла кровь, — сказала Эльвира, смотря прямо на перемотанную голову, где сквозь белую ткань проявилась алое пятно, — рану надо обработать.

Эльвира отпустила руку Генриха, ощущая, как на её щеках выступает румянец. Он молча повиновался своему доктору и пошёл вслед за ней в кабинет. Не прошло и часа после того как осколок вытащили, за это время струп успел образоваться на месте ранения, но из-за нервного состояние пациента, он был повреждён, поэтому рана на голове снова раскрылась. Генрих сидел на койке, с его головы сняли все бинты, и, ему представилась возможность посмотреть на рану. Глубокий порез разрезал бровь и верхнюю часть глаза, внутри пореза можно было наблюдать, как бесполезно болтается хрусталь. Пока Генрих разглядывал своё ранение, к нему успела подойти Эльвира и осторожным движением, убрав зеркало от лица пациента, присела напротив него. Когда дезинфекция проходила в первый раз, Генрих не обращал внимания на доктора, — его разум застилала лишь ужасная боль. Сейчас он смотрел в большие, ярко зелёные глаза Эльвиры, в которых видел своё собственное отражение.

Аккуратное и милое лицо девушки находилось в нескольких сантиметрах от Генриха. Она бережно пыталась промыть рану и думала о более красивой и удобной повязке. Офицер эту процедуру ощущал с волнами нарастающей боли, но он был увлечён совершенно другими вещами. Генрих молча смотрел на красивое лицо девушки и ощущал мягкий аромат медового парфюма, исходящий от неё. Он был успокаивающим, почти опьяняющим, — Генрих впервые так близко находился к незнакомой для него девушке. Своими прикосновениями она была нежна, её взгляд нёс в себе доброту, а сопровождающий её запах застревал в голове. «Хорошенькая» — подумал Генрих, почти сказав это вслух.

Когда операция была завершена, и доктор убедилась, что рана не кровоточит, то она отошла от пациента и вернулась к своему столу, в котором принялась что-то искать. Всё это время Генрих не сводил с неё взгляда: он смотрел на неё как на ангела, который избавил его от ноющей боли, хоть та всё ещё преследовала его. Когда Эльвира нашла то, что искала в ящике стола, то с улыбкой на лице подняла взгляд на Генриха. Заметив, как юноша смотрел на неё, она сама начала смущаться и опустила свой взгляд, также непроизвольно краснея от смущения.

Ранее Эльвире было чуждо внимание посторонних мужчин. Большую часть жизни она жила с отцом, а когда подросла, то потратила много времени на обучение в медицинском институте. Она видела и других солдат, но прямые и не скрытые действия Генриха показывали его настоящие мысли. С трепыхающимся сердцем она подошла к нему и вручила глазную повязку. Это был небольшой кусок дублёной кожи на длинной льняной веревке, что должна обвивать всю голову. Генрих принял такой подарок, это было более удобно, чем несколько слоёв тяжелых бинтов. Он надел эту повязку и вопросительно посмотрел на Эльвиру.

— Ну как? — спросил он у доктора. Ему был важен его внешний вид, ведь он не хотел пугать сестру. Услышав эти слова, Эльвира перестала смущаться, она только села на койку рядом с Генрихом, и смотря на его повязку, сказала:

— Теперь вы — вылитый пират.

Услышав это, Генрих опешил, он не ожидал ответа в виде шутки, но непроизвольно улыбнулся, так как ему было действительно приятно. Он уже давно не слышал шуток, а то, что пытался делать Вольфганг, когда продолжительно скучал, начинало сильно приедаться.

— Генрих, можно на «ты», — юноша дальше смотрел в глаза девушки, продолжая смущать её.

Вспомнив, что у неё ещё много работы, Эльвира резким движением поднялась с койки.

— Раз уж так, Генрих. Мне нужны твои документы и всех остальных солдат. — После этих слов девушка направилась к своему столу, где её ждала куча работы с бумагами, где следовало проверить и зарегистрировать всех новоприбывших.

Обязанностью доктора была выписка особенностей солдат и архивация их дел по особо составленному порядку. Генрих встал и достал из внутреннего кармана слегка помятый документ, который получил ещё до отъезда. Он сообщил, что скажет остальным что делать, только самих солдат нужно будет найти. Эльвира сообщила, что на втором этаже расположены спальни слуг, там могут проживать солдаты. Личные покои «владык», как называли себя бывшие жильцы, были на третьем этаже. Перед уходом Генрих поинтересовался, как здесь обстоит с питанием, ведь нужно позаботиться, чтобы никто не голодал.

— Пока я была одна, то готовила только для себя. Я не повар, поэтому на всех готовить не буду, — ответила Эльвира, не отрывая глаз от личного дела Генриха. Прочитав некоторые строчки, она заметно побледнела.

— Что ж, в таком случае я поговорю со своими людьми, может они смогут заняться готовкой. Некоторым более активным нужно найти дело. — Сказав эти слова, Генрих улыбнулся уткнувшейся в бумаги девушке и покинул кабинет.

Выйдя в общий зал, офицер возвращался обратно в библиотеку, по дороге он встретил пару солдат, которым сообщил про документы и покои. Забыв про работу повара, Генрих направился дальше. Некоторые подчинённые после тяжелой работы по переносу ящиков устали и уснули прямо на местах своего отдыха. Генрих чувствовал, что слишком странное отношение у него возникло с Эльвирой, что-то неуловимое происходило между ними. Если его действия казались неправильными с этической и профессиональной точки зрения, то он желал закрыть на это глаза, ведь его новые чувства были очень приятны. «Хорошенькая» — повторил про себя Генрих, нелепо улыбаясь деревянному полу под собой.

Открыв дверь в старинную библиотеку, Генрих обнаружил свою сестру, которая сидя на полу, прижимала своё лицо к коленям и плакала. Испугавшись от вида этой картины, юноша молниеносно побежал к ней. Обняв Анну, Генрих начал медленно гладить её по голове и успокаивать. Он осторожно приподнял её личико и поинтересовался что случилось.

— Ты меня оставил! Одну! Опять! — Девочка взорвалась новым потоком слёз и снова зарыла лицо в коленях. Анна после этого пыталась ещё что-то сказать через закрытое лицо, и её слова отдалённо походили на: «…ты обещал!» Сердце Генриха разрывалось на части — он не ожидал, что несколько минут в одиночестве смогут так сильно повлиять на Анну, учитывая, что девочка была увлечена книгами. Посмотрев на часы, что стояли над камином, Генрих обнаружил, что с его ухода прошло два часа. Он даже и не заметил, как быстро прошло это время, они с Эльвирой будто находились вне этого времени. Анна оставалась одна в незнакомом для неё месте, где среди прочих людей она знала только Генриха, который ушёл и долго не возвращался. Паника напала на неё, она никак не могла успокоиться очень долгое время. Генрих крепко обнял свою сестру, и осторожно приговаривал слова извинения ей на ушко.

Раньше он успокаивал Анну, читая ей сказки, и, взяв одну из книг у своих ног, обнял сестру и начал читать. При треске огня, слушая знакомый ласковый голос, девочка успокоилась и вытерла слёзы о подол платья. Она положила голову на колени Генриха и дальше слушала его чтение. Анна рассматривала деревянный потолок и новый аксессуар на голове брата; невозмутимость родственника перед раной дарила ей уверенность и спокойствие. Вскоре ребёнок уснул, Генриху удалось это заметить только тогда, когда она неряшливо перевернулась на бок. Всё это время он продолжал читать книгу, местами пытаясь самому не уснуть на месте. Ему не хотелось будить сестру, — она дальше лежала на его коленях, и малейшее движение могло её разбудить. Поэтому Генрих просто отложил книгу в сторону, и, сняв свой мундир, укрыл им Анну. Он поглаживал свою сестру по голове, надеясь, что у него получиться сделать её жизнь более яркой, приятной и безопасной.

Со стороны двери раздался неожиданный скрип. Генрих обернулся в сторону звука настолько, насколько это позволяла его неудобная поза. В дверях стоял Вольфганг. Юноша был без своего обычного обмундирования, на нём находилась только легкая рубаха и слегка пыльные штаны, в руках он держал две небольшие железные кружки. Генрих жестом попросил друга вести себя тихо, и Вольфганг осторожно подошёл к нему и протянул одну из кружек. Офицер принял такой заботливый подарок и, принюхавшись, учуял запах чёрного чая.

— Кто его приготовил?

— Я отправил Зигфрида и Годрика на кухню, — это их первые плоды.

Услышав это, Генрих в очередной раз был благодарен своему старому другу. Не первый раз Вольф выручил его, выполнив обязанности, на которые он был временно не способен. Если бы это увидели другие офицеры, или кто-то гораздо выше, они бы сильно начали сомневаться в возможностях и выборе приоритетов Генриха.

— Спасибо, друг. Твоё здоровье.

Они сидели не тёплом ковре и наслаждались чарующей атмосферой безмолвной и старой библиотеки, которая за всё время успела впитать в себя запах книг и аромат горящих поленьев. В голове неожиданно появилось чувство раскрепощённого и весёлого бесстыдства, Генрих начал говорить на все темы, которые всплывали в его голове. Даже на те, которые были не для лишних слушателей.

— Что-нибудь было внизу?

— Ничего. Машины сгорели, а Фенрига мы похоронили под ясенем.

— Хорошо.

Желая новых тем для разговора, Вольфганг начал задавать интересующие его вопросы:

— Как тебе медсестричка? Хорошенькая?

— Хоро… Милая. Милая девушка.

Вольфганг увидел, как его собеседник слегка покраснел от такого вопроса и быстро смекнул, что к чему; на его лице появилась ехидная улыбка. Он слегка ударил друга по руке и тихо произнёс:

- «Милая девушка»?! Ну-ну.

— Я слишком много с тобой общаюсь…

— Ау, больно!

Генриху было уже неудобно сидеть с Анной на коленях. Становилось поздно, пора было уже всем отправляться спать. Возможно, все остальные уже спали. Генрих попросил своего друга помочь ему с сестрой, тогда Вольф подошёл к ним и осторожно поднял голову девочки, пытаясь не тревожить её покой. Офицер встал и поднял сестру на руки. Собираясь, он наблюдал, как Вольфганг пошёл тушить огонь в камине используя содержимое кружки. Пламя как-то странно зацепилось за маленькие капли, но всё же потухло.

— Что ты туда подлил?

— Пордарочек из Керхёфа, — ответил Вольфганг заплетающимся языком.

Выйдя из библиотеки, они медленно пошли по темным коридорам Норденхайна. Канделябры и свечи потухли, в совершенно незнакомых помещениях было невозможно ориентироваться. Под рукой у Генриха и Вольфа не было ламп или других осветительных приборов, поэтому приходилось бродить в темноте, ориентируясь только на едва знакомые углы и лунный свет, что просачивался через окна. Маленькая девочка на руках была для Генриха то очень легкой, то непосильно тяжелой. Он осторожно перебирал ногами, пытаясь её не уронить. Офицер только недовольно смотрел в спину своего друга за то, что тот попытался споить обоих.

Поднявшись на второй, а затем на третий этаж. Из окон на пол и стены падал лунный свет, частично освещая путь. Генрих впервые поднялся на этот этаж, он не знал, какая из множества дверей по левому краю ведёт в комнату, где можно поселить Анну. С Вольфом они шли вдоль всего ряда и открывали каждую встречающуюся им дверь.

Первая комната походила на личный кабинет, где стоял гигантский стол, шкафы, камин и широкий глобус. За рабочим столом виднелась стеклянная дверца, которая выходила на маленький балкон. Она была открыта, и из неё рвался ветер, беспорядочно тревожа шторы. Генрих не смог в полутьме разглядеть кабинет, но маленькая частица, что он увидел, ему понравилась. Следующей комнатой они открыли спальню, и, пройдя внутрь, Генрих услышал тихое сопение из глубины помещения, — кто-то лежал на большой кровати и, укутавшись в одеяло, сопел. Учуяв знакомый медовый парфюм, Генрих поспешил покинуть комнату Эльвиры. Следующая комната сильно походила на детскую: в ней находились большие заполненные доверху сундуки с игрушками, конь-качалка и кровать с занавесками. Эту красивую на вид комнату Генрих отдаст Анне. Брат с сестрой подошли к кровати и, не услышав звуков возможных жильцов, Генрих положил девочку на спальное место. Анна спала настолько крепко, что ни транспортировка, ни неуклюжие попытки уложить её на кровать не смогли прервать глубокий сон.

Генрих и Вольфганг покинули детскую и направились дальше по коридору. Следующими комнатами также были спальни, они ничем не выделялись от второй комнаты, и, можно было предположить, что тут тоже спали взрослые. Ребята не стали разделяться, а сели на пол рядом с кроватью в самой последней спальне. Холодный ветер, исходящий из открытого окна, проходил по полу и окутывал молодых людей. Теперь у них была возможность поговорить друг с другом более привычным способом, — без шепота и страха, — им не нужно было беспокоится, что девочка проснётся и услышит что-то лишнее. Вольфганг, как и в Керхёфе, раскрыл свои мысли на тему страха собственной смерти. Он говорил, что такими темпами их попытки сбежать от войны, заберут всех в отряде.

— Я не хочу больше чертить могилы…

Генрих понимал своего друга и, учитывая все ужасные события, произошедшие с ними, согласился. Он сделает из этого замка идеальный дом, где можно будет ходить без опаски. Помимо самого замка, потребуется сделать всё необходимое, чтобы нападение больше не повторялось. Он посчитал, что люди из Фюссена должны что-то знать — сельскохозяйственная техника была единственной зацепкой на виновников нападения. Генрих в ближайшее время начнёт поиски. Несмотря на то, что нашлись люди из Фюссена, что решили напасть на военных и вставить палки в колёса правительственной машины, не все люди в той деревне должны быть негативно настроены к новоприбывшим соседям. Всё это время Вольфганг внимательно слушал своего друга и молчаливо кивал головой.

— Знаешь, все события, что с нами происходили, поистине являются кошмаром. Смотря назад на своё прошлое, я вижу маленького мальчика, который наивно жил вдали от большого города, вдали от жестокой жизни и мира. Как бы долго он не пытался спрятаться от этого ужаса, — его находят, ему не позволят долго оставаться в стороне. Это мир, как зверь, огромный и жадный. Ему нужны жертвы для его страшной игры. И чем дольше мы отдалялись от дома, от того дня, когда покинули родные края, тем страшнее становилась жизнь. Поэтому я боюсь, что дальше будет только хуже. За то время от моих рук погибло четыре человека, и, старый «я» никогда бы себе такого не простил. Я изменился настолько, что стал совершенно другим человеком. Когда-нибудь, наверное, это заметит и Анна. Поняв, что я стал другим, она будет меня бояться и ненавидеть. Только мне ничего другого не остаётся, чтобы защитить её… мне, возможно, потребуется пожертвовать всем, что у меня есть. — Оказавшись в не трезвом состоянии, от добавленного алкоголя в чай, Генрих впал в полное раздумье о собственной жизни. Закончив свой длинный монолог, он заметил, что Вольф уже давно спал, запрокинув голову набок.

Возможно, юноша был на грани сонного состояния ещё тогда, когда Генрих только начал рассуждать о дальнейших планах и уже поддакивал, находясь во сне. Офицер решил не будить своего верного солдата и, сняв покрывало с кровати, прикрыл им сопящего друга. Встав с пола и направившись к выходу, Генрих шел так тихо как позволяло его непослушное тело. Ему удалось покинуть комнату, и он остался в полном одиночестве. Тёмный коридор враждебного и незнакомого Норденхайна представился ему во всей своей красе: холодные на вид стены и голубой свет луны. Сделав пару шагов, Генрих оказался у окна.

В нём он видел далёкие огни, находящиеся внизу горы, — это были свечи, что служили источником света в домах Фюссена. Между Генрихом и этими огоньками находились плотные лесные массивы. Люди занимались своими делами: они планировали новое нападение на военных или готовились к завтрашней работе в поле. Неизвестность пугала Генриха, но всё же он находился далеко от них. Ночной свет создавал вид из окна более зловещим, чем он мог показаться изначально. Малая освещённость и алкоголь в крови позволяли мозгу юноши играть с его глазами. Казалось, что он видел движения среди деревьев, будто что-то стоит в густых кустах и следит своим хищным взглядом. Как бы Генрих часто не вспоминал события с кабаном в лесу, как бы сильно они на него не повлияли, страх перед прошлым был чересчур наивным. Чудовищ не существует. Об этих воображаемых существах говорят только дети и наивные люди, что не знают всего устройства мира. В этом мире есть только люди и животные, одни «чудовища» для других.

Каким бы чарующим и одновременно устрашающим не был вид из окна, Генрих был вынужден отвернуться. Он направился к предпоследней комнате, которую мог бы назвать своей собственной. Эта спальня на третьем этаже древнего замка была идентична остальным двум, она идеально подходила для взрослых людей: нет никаких цветочков и животных, игрушек и специальной мебели. Отличие этой комнаты было в том, что в углу стояла неосвещённая фигура. Ночной мрак идеально скрывал все важные детали, мешая что-либо разглядеть в ней. Генрих знал, что некому здесь находиться, но испытывая лёгкий природный страх перед темнотой и неизвестностью, решил подойти поближе к мрачному силуэту. Чем ближе он становился к фигуре, тем сильнее он нервничал, его пугало неподвижное тело в углу, которое дальше стояло на месте, как животное, что выжидает свою дичь из засады. Офицер уже был готов к тому, что фигура начнёт двигаться и сразу набросится на незваного гостя. В определённый момент в голове юноши возникла идея открыть шторы. «Впущу достаточно света, чтобы разглядеть его, но не подам виду, что заметил» — подумал Генрих. Слегка сменив направление, он пошел к окну. Генрих неторопливо отодвинул закрытые шторы и обнажил широкое окно. Отражаясь от черепиц на высокой башне, свет попадал прямо на Генриха.

Не отрываясь от своего места и пытаясь краем глаза посмотреть на незнакомую фигуру, Генрих ощутил боль в левом глазу. Он так сильно старался посмотреть в бок, что его левый орган зрения принял больное для хозяина положение. Почувствовав это, Генрих отшатнулся из-за жгучей боли, — ему было уже всё равно на фигуру в углу. Как только боль стала утихать, юноша поднял голову. Света было достаточно, чтобы можно было что-то разглядеть помещение; в углу действительно стояла необычная фигура, она не мерещилась офицеру. Это было полное обмундирование рыцарских доспехов. Увидев их, юноша даже удивился, — родители рассказывали ему о подобных костюмах, но в жизни они выглядели более устрашающими. На ощупь они были холодны, будто даже более холодны, чем должны быть на самом деле. Прикасаясь к ним, Генрих ощущал нечто отталкивающее, но списал это на первичное удивление.

Развернувшись в сторону кровати и покинув общество стального стража, Генрих отошел от окна. День был крайне тяжелым: юношу до сих пор мучили раны и переживания. Он был измотан как морально, так и физические. Упав на кровать, он вцепился руками в мягкую белоснежную подушку, пытаясь уснуть. Кровать была во много раз мягче чем те, что Генрих встречал ранее. Это было настоящее королевское ложе, где спали люди только голубых кровей. Она была как цельный кусок ваты, повторяя каждуючастичку тела своего хозяина. Как бы долго Генрих не наслаждался этими ощущениями, что-то его тревожило. Перевернувшись на бок и подняв свой взгляд на рыцарские доспехи, он начал смущаться их. Неужели они были причиной этого неостановимого ощущения? Нет. Груда железа в виде человека не смогла бы оставить столь глубокий след в сознании. Генрих не понимал, что с ним происходит. Лежа на кровати, он стал осматриваться. Совершенно пустая полутёмная комната со старинной мебелью. Взгляд юноши упал на шторы, которые подсвечивались со стороны улицы. Из-за отражающегося света они казались синими. Синие шторы были у Анны в комнате, когда ничего этого не было. «Анна, она сейчас спит одна. Если она проснётся, будет ли она напугана одиночеством?» — думал Генрих. Он уже оставил сестру совершенно одной, что сразу же привело к плачевному результату. Дальнейшие повторения этой ошибки не приведут ни к чему хорошему: девочке придётся очнуться в незнакомом месте, совсем одной. Обдумав эти мысли, Генрих поднялся с кровати и направился к выходу. Пройдя по такому же враждебному на вид коридору, юноша прошёл в детскую, где на широкой кровати сопела маленькая девочка.

Сокращая дистанцию до кровати, юноша обнаружил, что девочка неряшливо вертится во сне и слегка отбивается ногами от невидимого нападающего. Генрих сел рядом со своей сестрой и погладил её по голове, прогоняя неприятные сны. Ребёнок успокоился и стал лежать на кровати неподвижно. Поняв, что теперь они оба связаны, как никогда раньше, Генрих осторожно лёг рядом со своей сестрой. Обняв её покрепче и прижав к себе, он наконец смог спокойно уснуть. Ему было тепло, он чувствовал себя в полной безопасности, нужным и сильным.

Огромный, зелёный лабиринт с высокими стенами, поднимающимися на многие километры вверх. Его стены были сотворены из плотных перепутий веток и листьев. Местами выступали красивые красные цветы. Оказавшись в неизвестной ситуации, Генрих ощущал, что должен идти по этому странному лабиринту, чтобы искать что-то важное. Он бродил по тоннелям и сворачивал на пути, которые считал правильными, — ни разу ему ещё не удалось оказаться в тупике. Невидимая нить указывала юноше путь. Не имея возможности к ней притронуться, Генрих ощущал, что двигался в сторону чего-то страшного и скрытого. Чем ближе Генрих подходил к сокровищу лабиринта, тем более мрачной становилась обстановка вокруг: вместо голубого неба, что было над ним в самом начале пути, весь небосвод был покрыт тёмными тучами, через которые не мог пробиться солнечный свет. Несмотря на то, что солнца не было видно, лабиринт сохранял слабую освещенность, которая исходила от живых стен. Оградная травянистая масса постепенно стала походить на колючие ветви терновника, где вместо цветов висели иссохшие коконы, высвобождающие из своего нутра омерзительный запах гнили. Генрих продолжал свой нелёгкий путь, таинственное же притяжение становилось всё сильнее. В какой-то момент он пожелал повернуть обратно в более приятную обстановку, но никак не мог развернуться и остановиться.

С каждым шагом окружение становилось всё хуже и хуже. Окружающая вонь росла; из терновых стен стали появляться контуры лиц, без каких-либо отличительных черт. Имея только отверстия для глаз и рта, они сопровождали Генриха на всём оставшемся пути. Наблюдая за юношей через свои пустые глазницы, белые маски начали издавать едва различимые голоса, которые сливались в единый звук, что граничил между молодым альтом и пожилым сопрано, они твердили различные проклятия и обвинения в сторону Генриха. «Почему ты не сказал?», «Почему ты покинул нас?», «Как долго ты ещё будешь бросать нас?» Голоса не умолкали и только становились громче. За самым последним поворотом юноша увидел, что на стенах отсутствовали лица, но вместо них красовались огромные свежие дыры и свисающие, разорванные, корни. В самом конце стояло невиданное ранее ни в книгах, ни в жизни создание.

Двухметровое нечто, — наряду со сказочным монстром Франкенштейна, — состояло из множества не принадлежащих ему по природе частей. Страшная помесь из живых и неживых кусков, но сильнее всего выделялась сама форма создания: голова волка и форма тела человека — детище творца с больной фантазией, сшитое из других частей, тело чудовища местами было закрыто пришитыми пластинами дубленной кожи и кусками плотного меха, а вместо лап красовались протезы из дерева и железа, представляя собою загадочные и ужасные механизмы. Стоило существу бросить взгляд на Генриха, как юноша мог видеть ярко-красный глаз, залитый кровью от сильного гнева. Второй же зрительный орган был скрыт за гигантской опухолью, свисающей с самого лба.

Испытывая неописуемый страх перед неизвестным, Генрих всеми силами хотел остановить свой непрекращающийся марш вперёд. Он пытался упасть на спину или специально вывернуть ноги в противоположную сторону, но ничего не выходило. Ужасающая особь не проявляла видимой агрессии к гостью, а наоборот, оно было радо видеть юношу, как старого приятеля, которого разделили долгие годы. Оно подняло свои лапы-механизмы в разные стороны, повторяя добродушный жест перед объятием.

Открыв свои глаза, Генрих лежал на мягкой кровати в комнате своей сестры. Из-за страха, что он испытывал в собственном сне, ему удалось проснуться раньше Анны. Смотря через плечо сестры, он наблюдал, как сквозь шторы на окнах виднелась одна из башен замка. Само строение сильно выделялось на фоне восходящего солнца, но в помещении было ещё достаточно темно. Генрих бы и дальше лежал неподвижно на кровати с сестрой, и надеялся на её скорое пробуждение, но в один момент к нему пришла интересная мысль: разбудить сестру точно так же, как он делал дома — резко раскрыв шторы. Хоть девочке и будет неприятно, но всего лишь на мгновение, но потом она сразу почувствует ту самую домашнюю атмосферу, в которую больше никогда не сможет вернуться.

Генрих осторожно поднялся с кровати и направился к окну. Шторы свисали до самого пола и были толще пальца, они словно были созданы из цельной шкуры немыслимо громадного зверя. Осторожно взявшись за шторы из нескольких слоёв тармалама, Генриху пришлось пробежаться вдоль окна пару метров, чтобы сдвинуть ткань с места. Не моментально, но всё же быстро, солнечный свет наполнил комнату Анны, и девочка уже знакомо начала недовольно ворчать.

Вместо того, чтобы привычным делом перевернуться на другую сторону, Анна поднялась и начала протирать свои слипшиеся глазки. С улыбкой на лице она посмотрела на брата, в ней не было ни единой капельки осуждения.

— Доброе утро, братик.

Услышав эти добрые и приятные слова, — впервые за многие месяца, — Генрих был готов заплакать.

Подойдя к сестре, он нежно потрепал её по растрёпанным волосам, и понадеялся, что повара работают полным ходом, и все жильцы вскоре смогут позавтракать. Выйдя в общий коридор, они направились к лестнице, но по дороге рядом с ними открылась дверь. Генрих запомнил все комнаты и знал, кто должен был находиться в этой. Он, как и ожидал, увидел на пороге сонную Эльвиру. Выйдя к своим бывшим пациентам в одной сорочке, она увидела Генриха и покраснела, но вскоре перевела взгляд на маленькую девочку.

— А как же утреннее умывание? — поинтересовалась девушка, наклонившись поближе к Анне.

Девочка, невинно улыбаясь, смотрела на Эльвиру и Генриха. Юноша впервые увидел доктора в таком необычном виде: неухоженные волосы и стеклянные сонные глаза. Этот вид никак не портил внешнюю красоту Эльвиры, а даже делал её более дикой и неподвластной. Убедившись, что она сама по себе прекрасна, Генрих только невинно улыбнулся. Голубого цвета ночнушка из легкой ткани слегка обхватывала осторожное тело Эльвиры, превращая её в некий образ древнегреческой нимфы. Услышав про умывание, офицер попытался вспомнить, что ему удалось мельком увидеть окрестности замка, но он не наблюдал здесь колодца, а это означало только одно — здесь есть трубопровод. Ему изначально казалось, что в таком замке не должно быть таких чудес технологий, хотя замок выглядел действительно очень старым, — даже у Генриха дома не было трубопровода. Всю воду они брали из колодца. Всегда. Немного опешив от удивления, он сказал доктору:

— Буду признателен, если ты ей покажешь.

Не смотря даже на Генриха, Эльвира осторожно взяла Анну за руку и указала другой на дверь в самом конце коридора.

— А вам туда, — сказала она, тихо уходя с маленькой девочкой.

Генрих посмотрел в указанном направлении и заметил, что в конце коридора наблюдалась последняя дверь, которую он заметил ночью, но ещё не успел осмотреть. Направившись к ней, офицер решил разбудить своего старого друга. Постучав в дверь, он стал ожидать, когда её откроют. В начале послышались недовольные звуки и скрип половицы, затем открылась сама дверь. Перед Генрихом показался Вольфганг, который выглядел, — мягко говоря, — не свежо. Взъерошенные чёрные волосы, красные и мутные глаза, всё лицо передавало вид усталости, а изо рта доносился более сильный запах алкоголя, чем раньше. Генрих понял, что его друг решил посреди ночи допить «подарок из Керхёфа». Показав своим естеством легкое отвращение при виде Вольфганга, Генрих сказал ему, что нужно умыться.

Потеряв какую-либо инициативу и желание что-либо делать самостоятельно, Вольф, как марионетка, направился вслед за своим офицером и другом. Они прошли в последнюю комнату, где непонимающе смотрели на систему подачи воды. Генриху доводилось встречать схожие механизмы, еще в отеле он опробовал их в работе, но местная система выглядела совершенно иначе. Попробовав чисто интуитивно нажать на случайные рычаги, ему удалось включать воду. Приспособившись к новому механизму, он попробовал взбодрить своего друга: набрав холодной воды в ладонь, он ловко метнул её Вольфу в лицо. Не ожидав такой подлости, юноша вскрикнул и закрылся руками. Теперь же он был не таким сонливым и уставшим. Молча умывшись, они направились к девушкам.

Пока юноши продолжительное время совершали свои ритуалы утренней гигиены, девушки уже успели умыться и собраться. Они встретились у лестницы на нижние этажи, где направились вслед за Эльвирой к кухне. Проходя через уже знакомые коридоры, новоприбывшие хотели запомнить строение замка, чтобы можно было добраться до желанного места без лишнего сопровождения. Дойдя до кухни, Генрих был рад тому, что Зигфрид и Годрик стояли за плитами и готовили еду: они в поте лица занимались приготовлением завтрака для всех жителей замка. Увидев своего офицера в добром здравии, повара были рады и предложили ему сесть за стол обеденного зала, где тот сможет отведать свежий завтрак. В ходе небольшого разговора, Генрих убедился, что солдаты не держат ни на кого зла за такую работу — им, просто, нужно было отвлечься на новом месте. Готовка на кухне была самым идеальным решением, кое-кто даже хотел проявить свои врождённые способности.

Генрих с Анной и Эльвирой отлучились в обеденный зал, где сели за огромный стол. Сидя на большом расстоянии друг от друга, они ощущали это немаленькое расстояние и понимали, насколько была велика эта мебель. (Чтобы добраться с одного конца до другого, нужно было сделать не меньше двадцати шагов.) Вольфганг отказался от «столь величественного места» и, даже под уговорами своего старого друга, не принял предложенного места. По его словам, кто-то должен был дальше следить за солдатами, их поведением и бытом. Поэтому он удалился в помещение для слуг, где с того дня стали питаться все солдаты. Генрих был благодарен своему другу за такую сильную заботу, без него он бы не смог справиться с многими трудностями. Именно Вольфганг поддерживал сплочённость всего отряда, местами справляясь даже лучше, чем сам офицер.

Завтрак новым жильцам замка вынесли покрасневшие от жара плит повара: широкие подносы с едой положили каждому сидящему за большим столом. Удалившись, они направили небольшие тачки с другими блюдами в помещение для слуг. Даже через серебряную крышку подноса, Генрих ощущал запах жаренной рыбы и укропа. Нюх его не обманул, но помимо того, что он смог уловить, был ещё и сочный картофель. Последний раз попробовав безвкусную еду из пайка, юноша был рад вернуться к горячей и свежей пище. Несмотря на обычность ингредиентов, блюда вышли изумительными. Генрих даже изначально не знал причину столь необычного ощущения: могли ли быть всему виной специфическая посуда или специальные приправы бывших владельцев. Эльвира относилась к такой еде более спокойно, будто каждый день питалась схожими блюдами. Анна была в восторге, и по началу долго смотрела на еду, восхищаясь её красотой и ароматом.

Во время приёма пищи, Анна рассказывала, как ей нравится здесь всё: какие мягкие кровати, какие прекрасные виды в самом замке и за его пределами. Этот маленький промежуток очень сильно напоминал то, как проводила время за едой семья Генриха, как они обсуждали различные темы за столом. Эти мысли сменялись беспокойством и тоской. Уже никогда их семья не соберётся за одним столом в полном наборе. Никогда дети не услышат смех своих родителей. Такая мысль могла возникнуть и у Анны, тогда бы она начала задавать неудобные для своего брата вопросы. От ответа Эльвиры, что девочка увидела только маленькую часть красот, Анна только пищала в предвкушении чего-то интересного. Генрих был рад, что здесь была другая девушка, которая сможет отвлечь Анну от возможных опасностей. Эльвира выглядела очень мягкой и доброй. Поднимая свой взгляд от подноса и смотря на девушку напротив, Генрих никак не мог насладиться её красотой. Рыжие волосы цвета заходящего солнца, блестящие при ярком свете алые губы и эти зелёный глаза, похожие на бескрайние пастбища. Смотря на столь прекрасное творение, Генрих начинал ощущать легкое беспокойство.

Девушки увлечённо говорили друг с другом, забывая, что они здесь не одни. Желая позволить Анне насладиться компанией и исследовать замок, Генрих молча покинул их. Выйдя из-за стола, он поблагодарил всех присутствующих и покинул зал. Всё это время его сестра только удивлённо смотрела на него, испытывая переменчивые чувства между спокойствием и беспокойством. Генрих не хотел, чтобы Анна присутствовала рядом с ним в те времена, когда он будет планировать и обдумывать возможные средства защиты семьи, а также способы предотвращения дальнейших нападений. Покинув одно поле боя он вошёл на другое, где теперь будет сам творить свою симфонию войны.

Глава 6.1 Рождение герцога (Испытание)

Несмотря на то, что Генриху пришлось покинуть свою сестру и оставить её на попечительство Эльвире, он отправился на третий этаж. В его голове крутились мысли о том, что самостоятельно справиться с бунтарями из Фюссена не выйдет. Подходя к лестнице, Генрих бросил взгляд вниз, обдумывая, что подземелье всё же меньше всего подходит для хранения ценностей, ибо там нет никакого надзора, — мало того, что само место находятся вдали от жилых помещений, так и спуск туда не быстрый. Хотя, это не ему решать — это был приказ лейтенанта Диди, ему виднее. Поднявшись на нужный этаж, офицер зашёл в кабинет, который ранее присмотрел для себя. Это было то самое помещение, что находилось между умывальней и комнатой доктора. При дневном свете кабинет был более красивым чем то, что ночью видел Генрих. Широкий деревянный стол, огромные шкафы с книгами и пустыми полками, декоративно сделанные стулья и воинственный глобус в золотой сфере. Такой вид заставлял сердце юноши трепетать, никогда он не видел столь прекрасного кабинета. По сравнению с ним, кабинет лейтенанта был просто жалок и смешон.

Подходя к столу, Генрих прикоснулся к нему, одним лишь прикосновением ощутив вековую старость. Усевшись на кресло, юноша чувствовал, что это помещение чересчур светлое. Ответом на эту загадку было то, что потолок кабинета был усеян стеклянными пластинами, что отражали входящий свет и равномерно распределяли его по комнате.

Чтобы не сталкиваться с ещё большими неприятностями и секретами, Генрих подумал попросить помощи. Открывая ящики в столе, Генрих начал искать что-нибудь, что поможет ему написать письмо для лейтенанта Диди, в котором он изложит свои мысли и просьбу. Ему, как минимум, нужны будут данные о жителях Фюссена и, по возможности, новая исправная машина. В одном из ящиков лежали различные документы, которые из себя представляли собрание личных дел бывших жителей этого замка, датируемые более века назад. Различные часы на цепях, перстни, украшения и старинные монеты попадались во внутренностях стола. Генрих перебирал дорогие аксессуары, пока не нашёл нечто, что своим видом приковало к себе взгляд. Кинжал. Изделие с золотой рукоятью и ножнами было инкрустировано множеством драгоценных камней. Лезвие его было сделано из чёрного материала с маленькой выгравированной надписью: «Коль в смерти я найду покой, всегда навеки ты со мной». Хоть само оружие и выглядело довольно острым, но на первый взгляд выглядело скорее, как антиквариат. Надпись на лезвии погружала в уныние и тоску.

Как долго бы гибель родителей не изводила их сына, он должен жить дальше, ради последнего, что осталось от его семьи. Продолжив поиски принадлежностей для письма, Генрих нашёл чистые листы бумаги. Несмотря на их скомканный и неприглядный вид, они были единственным материалом, на котором можно было вести записи. Перо и чернила были в столе — несмотря на долгое неиспользование, пишущие материалы оставались в хорошем состоянии и, помучившись в написании пером, юноша составил письмо для лейтенанта Диди, где смог грамотно изложить всю сложившуюся ситуацию.

Закончив с посланием, офицер поднялся с кресла. Он направился в столовую, где ожидал встретить ещё не покинувших замок водителей грузовиков. Быстрым шагом проносясь мимо комнат первого этажа, Генрих слышал радостные возгласы Анны из библиотеки, — так он понял, что с ней всё в порядке. Водители ещё не покинули замок, они как раз завершали свой завтрак и готовились к отправлению. Генрих вручил одному из них письмо с просьбой отдать лейтенанту Диди лично в руки. Согласившись со всей сложностью сложившейся ситуации, водители пообещали незамедлительно всё сделать, как положено. В качестве охранника, и будущего водителя, с ними отправился Франц, — Генрих прекрасно помнил, что именно он спас жизнь своему офицеру в опустошенном госпитале. Несмотря на то, что Генрих был единственным офицером, который находился со своими солдатами в дружеских отношениях, другие командующие были против этого, — отношение Генриха к подчинённым было выше профессиональных ещё в Керхёфе.

Все надеялись, что возвращение Франца произойдёт без последствий. Проводя взглядом уезжающий конвой, все разошлись по своим делам. Приказов никаких не поступало, поэтому остальные солдаты стали гулять по замку и разглядывать его. Вольфганг осознавал, что нужно что-то делать и подошёл к Генриху.

— Мы должны найти виновников нападения и избавиться от них.

— Знаю, но в деревне проживает не один человек, но нас есть только пара зацепок — тягач и пулевое ранение. — Генрих уже обдумывал различные планы и идеи, но пока ни к чему не пришел.

— Для начала достаточно, предлагаю спуститься в деревню и осмотреться.

Генрих согласился с предложением своего друга, но попросил дать ему немного времени. С момента ночной встречи с полным комплектом стальных доспехов, глаз Генриха ужасно болел. Он ныл на протяжении всего времени, распространяя эти неприятные ощущения по всей голове. Генрих не желал их терпеть дольше положенного, ибо в начале он надеялся, что всё пройдёт само по себе.

Юноша знал только одного человека, который может ему помочь с этой задачей и, отчасти, Генрих был рад скорой встречи с Эльвирой. Находясь рядом с доктором его сердце посещали ранее незамеченные чувства, которые были очень приятны. Путь юноши лежал в библиотеку, откуда ранее он слышал смех своей сестры.

Проходя по знакомым коридорам, Генрих видел своих солдат, что отдыхали и разглядывали окружение. Он решил их не тревожить раньше времени, — ему ещё предстоит пройти через очередную дезинфекцию, а потом всех солдат ждёт вылазка в деревню. Остановившись перед дверью в библиотеку, Генрих слышал активный разговор между Анной и Эльвирой, где они обсуждали книжки и сказки. Стоя, как вкопанный, он не знал, как ему стоит войти. «Нужно постучаться? Может, просто, открыть и войти? Надо ещё раз здороваться?» — проносились бешеным потоком мысли в голове Генриха, он начал нервничать, не понимая причину столь сильного дискомфорта.

Этот поток прекратился, когда дверь в библиотеку раскрылась, и за ней стояла Эльвира. Это была такая же неловкая и резкая сцена, как этим утром, когда они все случайно встретились в коридоре. Девушка, открыв дверь, была удивлена увидев офицера, она даже дёрнулась от удивления. Затем, посмотрела на Генриха, и её лицо озарила краска.

— Мой глаз… — шепотом сказал Генрих, отходя от стыда за испуг девушки.

Услышав это, Эльвира напряглась, одобрительно кивнула и, пробежав под рукой Генриха, умчалась к медицинскому кабинету. Возможно, не сами слова её шокировали, а интонация, с которой говорил юноша, некий странный полушепот, будто умирающий солдат просит последний стакан воды. Анна, увидев это, невинно улыбалась, пытаясь всеми силами изобразить радость на лице. События вчерашнего вечера повторялись: она опять не хотела оставаться одна. Генрих понимал чувства своей сестры, и не думал уходить, пока кто-нибудь не присмотрит за ней. Проходили минуты, доктор задержалась в своем кабинете, возможно, она ожидала пока пациент сам придёт. Всё это время, Анна и Генрих молча смотрели друг на друга, девочка отвлеклась от чтения книги, она увлечённо смотрела на своего брата. Жесткие чёрные штаны, длинный кожаный мундир, фуражка с орлом на тулье, и глазная повязка на левой стороне лица. В мыслях маленькой девочки её брат не выглядел, как рыцарь на белом коне, он скорее походил на главаря лесных бандитов. Только его голубой глаз с добрым взглядом менял всю картину. Лесные грабители бы никогда не смотрели такими добрыми глазами. Он был для неё добрым принцем в виде грозного бандита.

Сзади Генриха раздались звуки шагов, он надеялся, что пришла Эльвира. Он не оставит Анну снова в одиночестве, и, за ней будут присматривать. Для него было удивительно, что пришел Вольф, который, слегка оттолкнув своего друга в сторону, вошёл в библиотеку. Генрих сразу понял замысел Вольфганга и был очередной раз благодарен ему за помощь. Офицер развернулся в сторону медпункта и ушёл. Сзади него доносились голоса его друга и сестры.

— Анна, давай я тебе почитаю, — спокойно проговорил он, точно говоря с своей собственной сестрой.

— А ты умеешь? — удивлённо вскрикнула девочка.

— Как это, умею ли я?!

Такой неловкий разговор, что разносился эхом по ближайшему коридору, вызвал у Генрих лёгкий смешок. Для Анны было довольно грубо так говорить со старшим, но это было комично. К тому же, Генрих уже догадывался, что именно Вольфганг научил девочку различным колкостям. Оставалось только надеяться, что она не возьмёт в привычку что-то ещё.

Генрих вошёл в медицинский кабинет, где его ждала Эльвира. Она, возможно, не понимала всей ситуацией с Анной, не знала, что её нельзя оставлять в полном одиночестве, даже и представить не могла, насколько это маленькое и уязвимое создание. Было бы неправильным обвинять доктора в том, чего она не может знать, — она врач, не няня.

— Был с сестрой? — спросила Эльвира, когда её пациент сел рядом с ней на стул.

— Да, — твёрдо ответил Генрих. — Её тяжело оставлять одну. Ей тяжело быть одной.

Доктор, состроив слегка виноватое лицо, принялась убирать повязку с глаза офицера, обнажив недавнюю рану. Она обнаружила, что повреждённый глаз слегка покосился в другую сторону. Его, видимо, хотели повернуть, но он застрял в определённом положении, и повреждённый нерв не смог исправить такую ситуацию.

— Ты слишком сильно напряг глаза, и он застрял. Его можно удалить или вернуть обратно, но при втором варианте всё может повториться, — говорила Эльвира, смачивая проспиртованной ватой рану и проводя дезинфекцию.

Такое предложение для Генриха было неприятным, он не желал лишаться своего глаза окончательно. Возможно, его мысли были глупы и наивны, но где-то в глубине души жила крупица надежды, что он когда-нибудь вернёт себе зрение. Юноша был вынужден отказаться от удаления.

Эльвира принялась вручную возвращать смещённый глаз в правильное положение. Взявшись двумя пальцами за яблоко, она осторожно поворачивала его, чтобы он встал симметрично второму. Вся эта операция была очень болезненной для юноши — последние два дня этот глаз доставлял ему огромную кучу проблем, даже всплыла мысль согласиться на его удаление.

— Почему ты стала доктором? — спросил Генрих, пытаясь отвлечься от боли.

Несмотря на попытки быть спокойным во время операции, юноша кряхтел в неудачных попытках сдержать себя. Его руки сжимали брюки с такой силой, что пальцы периодически пощелкивали.

Доктор осторожно проводила свою операцию, не обращая внимание на вопросы и другие внешние раздражители. Она хотела выполнить всё идеально. По окончании смещения яблока, она облегченно выдохнула и облокотилась на спинку стула. Только тогда она решила ответить на вопрос, который прозвучал больше минуты назад.

— У меня была подруга с необычной болезнью — саркоидоз. Он коснулся позвоночника забирал у организма все силы, — она неделями лежала в кровати и не могла пошевелиться. Никто ей не мог помочь, и жили мы далеко от крупных городов. Ради неё я и пошла учиться на доктора. У неё не было нормального и весёлого детства, поэтому я бы хотела создать его для Анны. — Эльвира говорила тихо, не поддерживая зрительный контакт с Генрихом. Она направляла свой взгляд куда-то вдаль, словно видела в стенах картины из своего прошлого.

— Тебе удалось вылечить её?

— Нет… — ответила Эльвира более печальным тоном, чем вела весь рассказ ранее. — После трёх лет учёбы, я вернулась с надеждой помочь, но она уже была мертва.

Генрих прекрасно понимал детский страх Эльвиры, они оба жили в идентичных условиях вдали от посторонней помощи. Он был рад, что Анна никогда не встречала никаких серьёзных болезней. Поднимаясь со стула, он попросил своего доктора заботиться о его сестре. Он высказал ей своё доверие, и, она была благодарная за это.

Генрих вышел из кабинета и направился обратно к библиотеке, где Вольфганг читал для Анны книгу. Покинув библиотеку, юноши направились во двор; по пути они отвели девочку в медицинский кабинет, где она будет не одна. Встретившись с несколькими своими солдатами, Генрих взял их с собой, и все они отправились к деревне. В замке остались только два повара, что сейчас выступали в роли охранников для оставшихся жильцов.

Солнце находилось в зените и согревало солдат, что шли по асфальтированной дороге. До Фюссена им придётся идти почти час, в начале их пути солнце спокойно согревало их через чёрные и серые мундиры, потом оно начало печь, и их поход становился всё труднее. Спустившись с горы, группа проходила мимо места аварии, Вольфганг заметил, как весь пролитый бензин выгорел и на дороге остались лишь покрытые копотью куски металла. «Стоило попросить водителей нас подбросить» — подумал Генрих. С другой стороны, он должен был изучить дорогу до деревни и обратно. Для офицера было удивлением то, что от разбитых машины, где они остались, исходило несколько кровавых следов, когда должна быть только пара. Значит, раненый водитель трактора возвращался к месту аварии.

Спустя некоторое время они достигли деревни. Ещё на большом расстоянии до неё, они смогли увидеть вековое дерево, что стояло в центре населённого пункта. По прибытии, они сразу встретили местную старую женщину. Она не выглядела радостной при виде гостей и солдат, наоборот, в её глазах читался страх и удивление. На неё был натянут старый выцветший сарафан и наполовину порванные, стёртые лохмотья. «Идеальная одежда для работ в огороде» — подумал Генрих, он сам носил похожую одежду изо дня в день. Только то, что было не жалко испортить или потерять.

— Добрый день, уважаемая. Мы, ваши соседи из Норденхайна. Скажите, у вас никто из жителей не терял ценные вещи? — Генрих начал говорить не прямолинейно, пытаясь не выдавать свои мотивы, но всё же не имел понятия, как правильно подступиться к незнакомому человеку. Его вопрос звучал резко, инородно, враждебно.

Женщине не понравилось то, что к ним пришли гости, и их интерес к различного рода пропажам.

— Нет, — коротко ответила она и начала уходить по своим делам. Генриху не понравилась её попытка уйти от диалога, и он осторожно остановил старушку, схватив её за плечо.

— Недавно произошла авария с участием тягача. Полевая техника может быть только здесь. — Генрих начал терять терпение, — зайти исподтишка не получалось, пришлось действовать в лоб.

— Вся техника у нас, никто ничего не терял, — ответила она, смотря своими старыми глазами на высокого юношу.

Опять же, попытка всё сделать правильно ускользнула от Генриха. У трактора должно было быть место, где он стоял. Обдумывая дальнейшие события, позади офицера раздался голос. «Вы не будете против, если мы осмотримся?», — эти слова принадлежали Вольфу, который также был не рад полученным ответам.

— Нет! Это наши дома! Вы чужие, вам нельзя! — старушка почти сошла на крик. Она агрессивно выказывала своё недружелюбие.

— Успокойся, бабушка, если они не будут без разрешения входить в дома, то всё в порядке. Мы всё же гостеприимные люди! — раздался звонким басом голос выходящего из-за одной избы крепкого мужчины. Густая борода, рельефные мышцы что блестели от пота на солнце, лысая голова в старых шрамах. Настоящий, крепкий рабочий.

— Да, всё верно, — ответил ему Генрих, одобрительно кивнув.

Мужчина кивнул в ответ, и, подхватив старушку за плечо, отвёл её в дом. Генрих приказал всем осмотреть деревню, но не создавать проблем. Они искали только то, что им нужно: место, где мог стоять трактор и раненного человека.

Генрих гулял между старыми хижинами, иногда мельком смотря в окна на внутренний интерьер. Отделка помещений напоминала его собственный дом, только его старая изба была другой. Это место, где жил юноша до ухода из семьи, за всё время пропиталось некой энергией, что витала внутри. Она окружала каждый угол и каждую дощечку. Стоило только хоть на мгновение увидеть что-то из дома, Генрих сразу ощущал спокойствие и чувство безопасности. Но ничего схожего он не ощущал, смотря через грязные окна на внутреннее убранство. Всё, наоборот, выглядело ужасно враждебным и унылым.

Дома не отличались друг от друга: дряхлые, пахнущие плесенью, сыростью и навозом. Покосившиеся и уходящие в грунт строения оставляли желать лучшего. Изначально Генрих думал, что мог бы помочь жителям, теперь он не был в этом уверен. Если ничего не предпринять, деревенские будут жить, как кроты под землёй. В окнах виднелся классический интерьер: сшитые вручную шторы и наволочки, чугунная и деревянная посуда, подсвечники и печи. Обычный быт для тех, кто жил вдали от современных городов. Единственное чудо техники для них — машины. Единицы жителей находились в домах, готовили еду или пили чай. На огородах работало больше людей: они копали ямы, чинили ограждения, собирали урожай и сажали новые семена. Ничего в них не было враждебного и подозрительного, даже те люди, что поднимали взгляд на чужаков, только недовольно отворачивались, некоторые и вовсе прятали своих детей. Для местных, незнакомцы были самым плохим знаком.

Закончив свой осмотр и придя к выводу, что дела идут не очень хорошо, Генрих решил испытать удачу и поговорить с одним из местных. Это был худощавый мужчина, который мотыгой выравнивал грядки. Он не заметил гостя и на одном из замахов чуть не ударил офицера по голове.

— Кто вы?! — вскрикнул мужчина, когда заметил постороннего.

— Генрих Верлорен, ваш новый сосед. Скажите, пожалуйста, у вас всё в порядке, ничего странного или необычного не происходит? — Генрих попытался слегка изменить темы разговора, начав поиск нужной информации издалека, и стараясь делать это более вежливо.

— Единственная тут странность — вы, — мужчина слегка опешил от своего гостя, но не сказал ничего лишнего.

Генрих ощущал на себе тяжелый взгляд этого мужчины, который источал страх. Офицеру был знаком этот взгляд, и его он очень сильно раздражал. Он уже начал думать, что нужно ещё раз попробовать применить угрозу. В прошлый раз, когда он говорил с директрисой, это сильно помогло.

Их разговор прервал крик: «папа!», что донёсся из дома. Обернувшись, они оба увидели маленькую девочку, которая стояла в дверном косяке и вопросительно смотрела на своего отца и рядом стоящего человека. Короткое светло-желтое платьице, маленькие родинки на слегка пухлых щёчках, длинные волосы, хрупкое на вид тело. Генрих увидел в ней ровесницу Анны, может, даже чуточку старше. Её отец жестом загнал ребёнка в дом, а затем повернулся обратно к юноше.

— Нам не нужны проблемы! Пожалуйста, уйдите! — Мужчина продолжал говорить, слегка боясь своего гостя, теперь же его голос заметно дрожал, а голова неуклюже вжалась в плечи.

Недовольно и уставши выдохнув, Генрих покинул компанию местного фермера. Он решил вернуться обратно к месту, где вся группа солдат разошлась на поиски. Генрих понимал, что без бумаг о жителях у него нет никакой возможности добиться ответов, каждый с кем он встретился упирался и не шел на контакт. Он мог бы силой взять своё, и у него есть ресурсы для этого, но это не был его путь. Генрих не жестокий, он не хотел бы им быть.

Встреча произошла спустя час после общей разлуки, солдаты воссоединились на месте, где и расстались. Никто не добился никаких результатов, они ходили по огородам и вокруг домов, не было подозрительных людей или следов от тракторов. Единственные экземпляры техники работали в поле, и они были на самом видном месте.

— Бесполезно, мы должны вернуться потом, — сказал Генрих, собираясь уже покинуть недружелюбную деревню.

— Постой! — раздался голос одного из солдат, — здесь не все.

Генрих осмотрелся. Действительно, из шести солдат что сюда пришли, — считая самого офицера, — сейчас их было пятеро.

— Не хватает Августа, — заметил Вольфганг.

— Кто-нибудь видел куда он ушёл?

Каждый начал вспоминать момент разлуки, — времени прошло немного, но усталость и ужасная погода давали о себе знать. Мысли собирались крайне плохо, мешая сконцентрироваться на нужных воспоминаниях.

— Туда, — сказал Сиги, показывая пальцем в сторону одного из дальних домов. Он был таким же старым и покосившимся, как все остальные.

Генрих взял с собой своего верного друга, и вместе они направились в заданном положении. В голове не было никаких негативных мыслей; скорее всего, солдат просто чем-то увлёкся или занялся допросом деревенских. Офицер плохо знал Августа, только помнил то, что они вместе были в городском госпитале. Одним из воспоминаний было то, что именно этот солдат отправлялся в тёмный подвал на поиски пропавших товарищей.

Зайдя за угол деревянного строения, юноши начали звать своего потерявшегося товарища, называя его по имени и постепенно повышая голос. Не было никакой реакции на зов: ни движения, ни оклика. Будто Вольф и Генрих звали того, кого не существовало вовсе. Также звали пастухи своих овец, которые давно были разорваны голодными волками. Зайдя уже за само здание, им открылась вполне обычная картина, классическая для любой деревни: небольшой огород с большим количеством растительности и старый колодец. Сооружение для добычи грунтовых вод было запечатано, на вершине каменной горловины красовалась плотная деревянная заслонка — ручная работа из старых досок и ржавых гвоздей.

Людвиг всегда опасался того, что его семейный колодец может пересохнуть, и все останутся без воды. Ему была страшна мысль того, что семья будет нуждаться в жизненно необходимой влаге, ведь создание нового колодца — работа ужасно долгая и сложная. Генрих с отцом обсуждали этот момент много лет; Людвиг учил своего сына тому, что может произойти в будущем. «Надо быть готовым ко всему» — твердил он. Неисправный колодец они бы закопали. Отцу не нравилась идея иного использования для такого сооружения, это было опасным местом для детей. Снести стены и поставить люк, который для красоты прикроют землёй — идея ещё хуже, ведь доски сгниют и рано или поздно кто-то провалится под них.

Генрих решил подойти к колодцу. По дороге к сооружению он видел на земле несколько свежих следов. «Возможно местных или наших». Водное сооружение выглядело ужасно старым, ему можно было дать несколько десятков лет, если не век. Деревянный оголовок был гнилым и дряхлым, казалось, что легкого толчка хватит, чтобы его уронить. Камни, что являлись опорой и стеной, были поцарапаны и полностью покрылись мхом. У самого подножья этой структуры на небольшом клочке земли был замечен свежевскопанный участок с множеством следов. Пытаясь подойти ещё ближе, Генриха остановили. Справа от него раздался неряшливый кашель, который насильно выдавили из себя. Сурового вида мужчина сидел на корявой табуретке. Свисающая кожа с рук, большое количество морщин, мешки под глазами и седина на усах. Человек находился на пороге старости.

— Что вам надо у моего колодца? — хмурясь спросил он, сердитым взором смотря на Генриха. Такой же неприятный, сверлящий и ненавистный взгляд, что был и у старушки.

Генрих сразу же забыл об Августе, — его внимание привлёк загадочный колодец и его враждебный хозяин. Внутреннее чутьё говорило ему, что это всё не просто так. Он несколько секунд смотрел на следы у колодца и на закрытую горловину деревянной крышкой.

— Почему ваш колодец запечатан? — спросил Генрих. Вольф только вопросительно посмотрел на своего офицера, не представляя зачем он интересуется такой информацией.

— Высох. Колодец высох. Какая тебе разница? Не твоё дело! — ответил мужчина в тени, не скрывая своей раздражённости.

— Высохший колодец стоит снести — опасно оставлять его так. — Генриху была интересна причина таких поступков, больше для самого себя, чем для поиска солдата. Говоря о чём-то знакомом, он как будто спрашивал не только своими устами, но и устами отца. Сразу же в голове юноши появилась некая скользкая мысль, будто он уловил кого-то на лжи, а сам прекрасно знал истину.

— Вот и снеси, а мне трудно.

— Вы здесь не видели нашего солдата? Молодой, в таком же обмундировании, должен был проходить мимо. — В разговор вмешался Вольфганг. Он перебил двух говорящих о колодце людей, считая такой разговор пустым и бессмысленным.

— Не видел я никого. Работал я, и работал бы дальше, если бы вы не пришли сюда топтать мои грядки. — Мужчина начал активно ворчать, будто за минуту разговора он успел состариться на целый десяток лет. — А если твои щенки везде шастают и теряются, то это твои проблемы!

— Извините, я… — пытался объясниться Вольф.

— Да мне плевать кто ты, я же вижу, что ты главный у солдатов, — по глазам всё видно. Но знаешь, что? На моём участке, я сам себе даю приказы, — начал возражать фермер, не давая Вольфгангу возможности что-либо ответить.

Генриха удивляла странная нервозность мужчины по отношению к колодцу. С самого начала разговора его собеседник вёл себя слишком агрессивно и обеспокоенно. Свои истинные чувства он удачно прятал за злобой и раздраженностью старого человека.

— Вы не против, если мы посмотрим внутрь? — спросил у своего собеседника Генрих, пытаясь глубже углубляться в вопрос о загадочном колодце.

— Хе! Смотри, только ты ничего не увидишь, — сказал фермер без промедления. Он ожидал этот вопрос и ответил на него, наперёд продумав диалог, всё ещё идеально скрывая свои настоящие мысли.

Генрих сдвинул крышку с колодца и посмотрел внутрь него. Солнечный свет отражался от стенок и уходил вглубь сооружения. Несмотря на солнечный день, света было недостаточно: можно было увидеть не глубже пяти метров, а дальше оставалась только кромешная тьма. Ничего, кроме тьмы. Пытаясь всмотреться в ничто, Генрих ждал. Ждал. Если многие старания людей окупаются, то эта попытка нелепо разглядеть что-то на дне колодца с самого начала была бессмысленной. О чем бы все рядом стоящие люди не думали, на что бы не надеялся офицер, ничего не происходило.

— Смотри, не свались! — выкрикнул фермер, гуляя от одной стороны своего помещения к другой. Его походка была дерзкой и лёгкой, он будто глумился над гостями. Он демонстративно смеялся над нелепым видом и действиями юношей.

Для Генриха ничего не осталось. Он вернул обратно крышку на колодец и покинул территорию недружелюбного фермера. Юноши вернулись к месту встречи. Августа по-прежнему не было. Остальные солдаты не встречали его, никто из других жителей не видел его, — он просто исчез. Бесследно. Также исчезают детские мечты, когда малыши узнают, что фей и сатиров не существует, что их опасения о злых колдунах неправда, и служили только для управления непослушными детьми. Отряд уменьшился на двух людей за два дня. Ужасное событие. Это выводило Генриха из себя. Остальные солдаты были в смятении и напуганы. Никто не знал, что делать и думать.

— Мы должны найти его, действовать! Может, его держат в плену и пытают! Нельзя оставлять его здесь, да хоть всех перебьём! — После непродолжительного молчания, Руди высказался на счёт того, что происходит. Он был самым нервным, но всё же грамотно озвучил то, что было у всех на уму.

— Может и стоит. Генрих, Руди прав, нельзя спускать это. Они уже начали нас вылавливать по одиночке! — Вольфганг вступил в разговор, поддерживая напарника.

— Только скажи, — добавил Цейс.

— Приказывай, Генрих, — почти выпрашивал Сиги.

Генрих молча смотрел в глаза своих подчинённых. За месяца работы с отрядом, он взрастил в них доверие к себе, полное, беспрекословное подчинение, и в то же время фамильярное отношение, как к другу. Офицер действительно мог устроить допрос, изрядно превышая свои полномочия, но в то же время пытаясь сохранить уважение к себе и спасти потерявшегося человека. Однако, он всё ещё не знал, кто и где его враг, сколько их, сможет ли отряд вернуться в замок, целыми и невредимыми. Быть может, начнётся затяжной конфликт, в ходе которого останется один-два солдата, если и останутся. Исход может быть самым непредсказуемым, самым суровым, жестоким, непоправимым. Это был риск. Потерять одного бойца или всех?

— Генрих, поступай правильно, пожалуйста. — Вольфганг видел на лице своего друга всю тяжесть выбора, и опасался,что могут быть совершены ещё большие ошибки, чем банальное бездействие.

— Мы возвращаемся в Норденхайн. Нам ничего не известно о врагах, ничего не известно о нахождении Августа. В лучшем случае, он задержался и вскоре вернётся назад. В худшем… нам нужна поддержка, и, для этого стоит ждать Франца, вместе с машиной, распоряжениями и возможными припасами. — Генрих окинул взглядом всех солдат. Он смотрел мрачно, точно опасаясь осуждения со стороны и готовый сам осудить любого встречного.

Кто-то облегчённо выдохнул, кто-то безнаказанно выругался, но всё же им пришлось покинуть Фюссен с поджатыми хвостами. Избитые деревенщинами и обмануты. Солдаты не могли ничего сделать, ведь любое враждебное действие будет рассматриваться, как преступление против человека, как превышение собственных полномочий. У солдат не было доказательств, не было двух людей, не было победы, счастья, надежды и ощущения безопасности. Они оказались в новом Керхёфе.

Вернуться в почти безопасное место удалось без каких-либо проблем. Хоть они все и находились за большими каменными стенами в нескольких километрах от людей, всё это не давало сильного чувства защищённости. Солдаты направились в обеденные залы и вошли в помещение для слуг. Даже Генрих присоединился к своим верным солдатам, оплакивая потерю. Несколько часов они вспоминали Августа, его поступки и стремление, — его уже похоронили, без какой-то надежды на спасение. По воздуху разносились резкие удары кулаков об стол с криками, что все виновные заплатят. Солдаты проиграли. Им удалось выйти живыми из осаждённого города и совершить переворот в стенах военного лагеря, но они не справились с горсткой деревенщин. Стыд разрывал их изнутри. Под руками не было алкоголя, что мог притупить мысли и чувства, дать желанного обманного спокойствия. Только чай, обычный чёрный чай, который был таким же горьким, как и проигрыш.

В отличии от своих солдат, у Генриха была возможность отвлечься, расслабиться и забыться. Он пошёл искать свою сестру, он знал лёгкий способ её найти — Эльвира. Анна должна быть рядом с Эльвирой.

Петляя через знакомые помещения, Генрих не мог найти девушек. Несмотря на некоторые проблемы в поиске, его не настигал страх или сомнения в том, что всё не в порядке. Он знал, что они где-то в замке. В какой-то момент он начал слышать музыку. Слабые, нежные ноты мелодии ласкали его слух. Ориентируясь только по звукам, он пошёл на встречу дивной музыки. Это был огромный зал с невообразимо массивной люстрой на потолке, с различными картинами на стенах, канделябрами и роялем в углу. Стены помещения состояли из разрисованной древесины, из-за чего вся комната переливалась множеством красок, сама комната внушала чувство спокойствия. В центре этого зала танцевала Анна.

Маленькая девочка в новом мягко-розовом платье кружила на месте, то и дело улыбаясь и смеясь. Уподобившись игрушечной юле, она не замечала происходящего вокруг, ею овладела музыка, что, подхватив ребёнка несла сквозь бурный поток эмоций. Эльвира сидела в стороне рядом со старым граммофоном. Небольшая деревянная коробка с лиственными узорами, которая крутила в себе чёрный диск. Из огромной трубы, что превышала маленькую коробку в два или три раза, раздавалась музыка. Раритетный инструмент вдохновил и Генриха: ранее он мог частично услышать музыку в радиоприёмниках, но сейчас для него будто сама история ожила и начала играть свою музыку.

Мелодия неожиданно прекратилась. Эльвира увидела офицера в дверях и остановила работу граммофона. Анна ещё кружилась некоторое время, но, заметив, что музыки нет, закончила свой танец. В зале нависла неловкая пауза, Генрих ощутил, что он вторгся на чужую территорию и помешал всем. На его лице была заметна тоска, и это видели все, только Эльвира решила поинтересоваться всё ли в порядке.

— Всё в порядке, просто устал. — Генрих говорил тихо, пытаясь не показывать свою обеспокоенность о последних событиях. Ему не хватало, чтобы в Норденхайне началась паника, которая перевернёт с ног на голову хотя бы мельчайшее спокойствие в старых стенах.

— Тогда, может, тебе следует отдохнуть? — сказала Эльвира. Вскочив со своего кресла, она направилась прямиком к вошедшему юноше.

Анна смекнула, что к чему, и, хихикая побежала к граммофону. Поставив иглу на диск и повернув рычаг для запуска механизма, начала играть мелодия. Такая же спокойная и пьянящая. Эльвира подбежала к Генриху, взяла его за руки и начала тянуть в центр зала. Она настаивала, а он не сопротивлялся. Они были в центре, кружили словно ветер, не обращали внимания на окружение, смотрели друг другу в глаза. Он не знал, как танцевать; Генрих никогда раньше этого не делал. Она ведёт, он ведом. Его посещали всё новые и новые чувства, ведь ему пришлось полностью отдать своё тело и движение другому человеку. Марионетка безумного танца, такого тяжелого и расслабляющего. Зелёные глаза Эльвиры, как бескрайние луга. Генрих уже думал об этом. И вот они уже среди цветов и голубого неба. Одни. Вот оно, его успокоение и счастье.

Пока солдаты скорбят за столом, их командир танцует с красивой девицей под огромной горящей люстрой. Прошли минуты, музыка на пластине закончилась. Пара продолжала свой танец, несмотря на тишину. И только аплодисменты со стороны граммофона остановили их. Вспомнив, что они не одни, пара остановилась. Их танец умер, покинул бескрайние зелёные луга. Девочка, что сидела у музыкального инструмента была в восторге. Она всегда была впечатлительной, но сейчас она воодушевлена прекрасным сочетанием цветов; чёрный и светло-голубой породили в вихре движений идеально синий, как небо.

— Время вечерней дезинфекции, — запыхавшись, проговорила Эльвира. — Анна, принеси бутыль!

Сестра Генриха выбежала из зала и скрылась в тёмном коридоре. Теперь ей не было страшно быть одной, она наконец осталась без сопровождения и стала чуть более самостоятельной. Без Генрих, без слёз. Эльвира развернулась к креслам и попросила Генриха присесть. Она не заметила, что до сих пор сжимала его руку, и, только когда между ними появилось легкое натяжение, отпустила её.

Офицер, уставши, сел на одно из кресел. Эльвира осторожно села рядом, но не так, будто готовилась к операции. «Сегодня, не я твой доктор» — сказала она. Генрих повернулся к двери, через которую с минуты на минуту должна пройти Анна, теперь она будет ухаживать за своим братом. Двери распахнулись, и из них вышла маленькая девочка с ватой и колбой медицинского спирта. Сев напротив юноши она начала внимательно слушать указания Эльвиры. Под указкой своего учителя, девочка начала процедуру. Когда повязка была убрана с глаза Генриха, Анна оцепенела, — она впервые увидела то самое ранение, которого стыдился её брат.

На девочку нахлынуло опасение, в глазах читалось извинение, — она чувствовала себя виноватой. Но взгляд Генриха, тот самые взгляд, которым он внушал в доверие и чувство безопасности успокаивал её. Как путеводная звезда, он вёл руку Анны. Нежными движениями, — более нежными, чем у доктора, — она осторожна проводила смоченной спиртом ватой по ране. Генрих испытывал такую же сильную боль, как и в прошлые разы. Он снова не смог сдерживать себя: сжимал кулаки, стискивал зубы и тяжело дышал. Анну это пугало, но ею двигало желание помочь брату, обезопасить его и спасти, поэтому она продолжала свою работу. Чувства, что были присуще только любимым.

Процедура закончилась, повязку вернули на промытый глаз. Генрих обнял свою сестру в знак благодарности за заботу. Капли спирта попали на мундир, но офицеру было всё равно, даже если весь мундир будет в грязи и источать вонь, он будет благодарен Анне за всё: за спасение, за помощь, за возвращение смысла жизни. Она — драгоценность, которую охраняет сказочный дракон. Его спокойный взгляд и добрая улыбка успокаивали девочку, даже после того, как она закончила дезинфекцию, она всё равно нервничала и боялась, даже несмотря на то, что всё прошло как нельзя лучше.

Время подходило к концу дня, и, Генрих спокойно порекомендовал своей сестре отправиться спать. Он не мог на неё кричать или говорить с ней приказным тоном, она, как красивый цветок, требовала осторожности и заботы. Её увела Эльвира, они вместе пошли спать, оставив юношу одного в зале. Он всё размышлял про доктора, про её поступки и мотивы. Ранее он никогда не получал что-то просто так. Будучи на поводу у офицеров или спасая кого-то, он заслуживал доверие. Сейчас Эльвира, не зная его, поступала так, как надо было для юноши. Она была для него загадкой.

Фитили на люстре тонули в расплавленном воске, заглушая свет. Зал постепенно уходил во тьму. Генриху тоже следовало уйти, ему нужны силы, чтобы сражаться и защищать Анну. По дороге к своей комнате, он обдумывал следующие дни, создавал план. «Если завтра вернётся Франц, то послезавтра мы отправимся в деревню и не вернёмся без победы» — рассуждал он. День отдыха был бы полезен для всех, надо перевести дыхание, собраться с мыслями, обдумать приоритеты. Не только самому Генриху, но и Вольфгангу, и остальным в замке. Если из штаба будут доставлены документы по Фюссену, это поможет в поисках полезной информации, что позволит легко копать глубже под жителей. Так они и найдут того, кто желает им зла. Отряд отомстит за всё: за Августа, за Фенрига, за раны и страх. Жители Фюссена посеяли семена смерти и боли, они их и пожнут.

Мягкая кровать, синие от света луны шторы, фигура в углу что теперь выглядит более дружелюбно; Генрих чувствовал себя спокойно в своей новой комнате. Широкий обзор позволял видеть всю комнату, а огромная кровать помогала каждой частице тела отдохнуть. Королевское ложе, для нового герцога этой земли. Сон настиг юношу так же быстро, как и осознание собственной беспомощности, когда пропал Август.

«Генрих… Генрих…» — звучал шепот откуда-то из тьмы. «Пришла пора сделать свой шаг». Генрих был в бездне, его не окружало ничего, кроме непроглядной черноты. Неизвестность была везде: вверху, внизу, по бокам. Юноша снова летел в никуда. Ему ранее снился похожий сон, когда оставалось только обдумывать свои мысли и действия, привыкнуть к собственной беспомощности и отдаться судьбе. Его падение замедлилось, это было заметно по тому как края мундира перестали беспорядочно трепаться на ветру. Они обогнули Генриха и оказались у него за спиной. Теперь юноша висел в воздухе. Бесконтрольное падение прекратилось. Незримые руки осторожной хваткой взяли офицера за мундир и начали медленно тянуть вверх. Пытаясь к ним притронуться, руки Генриха нелепо проходили сквозь, оставляя только ощущение легкого холода. Ему помогают не упасть, именно этого он и хотел в последние дни — чтобы ему помогли.

Очнулся Генрих очень уставшим. Мышцы ныли, а суставы никак не могли разогнуться. Пришлось поваляться в кровати некоторое время, перед тем как к телу придёт осознание пробуждения. Генрих будто пытался восстановится после тяжелой тренировки, — каждая часть его тела горела и просила отдыха. Несмотря на неприятные ощущения, у него всё же были обязанности, которые стоит выполнять несмотря ни на что. Генрих поднялся с кровати и, всё резко испарилось, будто ничего и не было.

Это новое утро было спокойным, даже слишком. Выйдя в коридор Генрих видел отдалённые дома Фюссена, в которых недавно исчез Август. Жив он или нет — неизвестно. Эта деревня выглядела слишком спокойной, и в свете дня, люди выглядели маленькими точками, что исчезали за домами. Они копошились, обсуждая свои действия и осуждая своих новых соседей, по крайней мере так думал Генрих.

Юноша умылся и направился в зал, где мог бы подкрепиться. Завтрак готовился, поэтому молодому офицеру пришлось немного подождать. Вскоре к нему присоединилась Анна и Эльвира. Вольфганг с солдатами удалились в зал для гостей. Те, кто вчера участвовал в походе, выглядели как живые мертвецы. Уставшие и печальные, они шаркали ногами по деревянному полу, исполняя свой проклятый марш.

Завтрак закончился, свежеприготовленную похлёбку пришлось подождать: Генрих хотел, чтобы она остыла перед употреблением. Диалоги между девушками проходили с разных концов стола, обходя стороной Генриха. Он выглядел слишком усталым, и его не хотели беспокоить. Следующая за завтраком дезинфекция была также проведена Анной, теперь её рука не дрожала, — она была более уверенной в своих действиях. Девочка ощущала тоску своего брата и хотела ему помочь. Она сообщила Генриху, что потом хочет ему кое-что показать. Дальше уже все начали заниматься своими делами, Эльвира пошла в медицинский кабинет, Анна спокойна читала сказки одна в библиотеке. Недалеко от неё горели поленья в камине, не давая девочке замёрзнуть. Вольфганг пришёл за своим офицером и предложил ему устроить собрание отряда для обсуждения дальнейших действий.

Прошли минуты, некоторых солдат потребовалось найти и подождать. В конечном итоге они все собрались в зале, где ранее Генрих танцевал с Эльвирой. Они вышли на балкон и, при открывшемся виде на деревню, начали обсуждать всё, что произошло.

— Август так и не вернулся, и, мы прекрасно знаем, что он никак не мог сбежать. Он не трус! Это всё те деревенщины, — они его поймали! — говорил Годрик, самый нетерпеливый. Он был с Генрихом в больнице. Как и все остальные, носил ящики, прикрывал в бою. Много силы и энергии, мало мыслей по делу. В начале делает, потом думает. По прибытии в Норденхайн, оккупировал кухню, занялся общей готовкой. Готовит лучше, чем мыслит.

— У нас нет доказательств. Может, он потерялся?

— Нет… потеряться в паре домов? Чушь! на него напал кто-то из местных! — Вольфганг рассуждал вслух, слушая голос разума.

— Согласен, только неизвестно кто напал. Там почти сотня людей живёт. — Генрих вступил в общее раздумье. Периодически он смотрел на деревню, ожидая чего-то, что даст ему знак или подсказку.

— Да почти кто угодно! Даже старуха что в начале на нас огрызалась. Женщины, дети — они все там заодно, — прозвучал голос из-за спин солдат. Снова Руди, — доброе сердце, умные мысли, тощее телосложение. Генрих ещё давно предположил, что у парня неустойчивые нервы и паника при малейшем шорохе. Было удивительно, как он оказался в рядах солдат. Потеря друга вызвала у него сильную паранойю.

«Будь нас больше, он бы помчался одним из первых в Фюссен и вырезал всех», — мысленно предположил Генрих. В отличии от него самого и Вольфганга, остальные парни были настроены более агрессивно и решительно. За них говорил гнев, вперемешку со страхом. Вольф с самого начала офицерской карьеры своего друга смотрел на Генриха, и первым делом начал учиться новым трюкам и уловкам, иногда удивляя самого Генриха своими способностями.

— Я с вами соглашусь, — они должны заплатить; мы должны узнать правду и предотвратить дальнейшие нападения. Франц отправился за подмогой, он вернётся — вернёмся и мы. — Генрих повторил план своим солдатам. Все его выслушали, они были вдохновлены тем, что их офицер готовится действовать. Сейчас за него не выполнял работу Вольфганг. Все согласились, что пытаясь что-то сделать вчера, они могли накликать беду. Вселяя надежду в сердца своих солдат, Генрих надеялся, что ничего не произойдёт с его посыльным. Иначе, все они окажутся в наихудшем положении.

— Но зачем им всё это? Мы ничего не сделали. Мы ведь просто приехали сюда, — паранойя Руди давала о себе знать. Его большие глаза начали расширяться, а голос дрожал как осенний лист. — А если не только они против нас? — он начал коситься назад, в сторону дверей.

Хоть он и не назвал имени, все сразу понимали о ком идёт речь. Они начали переглядываться между собою. Враг мог быть ближе, чем кажется.

— Исключено. Все вы видели мою рану. Если бы она, — Генрих указал в сторону закрытых дверей, — была не на нашей стороне, вы бы меня не видели в живых.

Все выслушали и согласились. Руди только немного успокоился, он облокотился на каменные перила и пытался дышать полной грудью.

— Сегодня отдыхайте, а завтра, с возвращением Франца, выступаем. Без победы не вернёмся! — сказал Генрих, сжав свой кулак и смотря солдатам прямо в глаза. Он демонстративно показывал свою решимость, и все её подхватили.

Глава 6.2 Рождение герцога (Холод и тьма)

На балконе началось и закончилось собрание отряда. Все разошлись по своим делам: некоторые ушли на дневной сон, другие гуляли по окрестностям. Вольфганг и Генрих решили прибегнуть ко второму варианту.

— Думаешь получится? — спрашивал у офицера Вольф.

— Я не приму другого исхода… Чем планируешь скоротать время?

— Пойти в библиотеку и, что-нибудь, почитать.

— Вокруг, наверное, живность хорошая… на охоту не желаешь? — слегка колко предложил Генрих.

Вольфганг ухмыльнулся, услышав такое предложение.

— Только с тобой, как в старые-добрые.

— Нет! — резко отрезал Генрих. Он неестественно резко улыбнулся, испытывая отвращение к такому призыву.

В начале он думал подшутить над другом, но в итоге подшутили над ним самим. Мысль о том, чтобы пойти в лес заставило все внутренности сжаться, словно офицер подхватил отравление, но это было лишь последствием от одной лишь мысли. Также Генриху чудилось то, что ни один из дальнейших походов в лес не сулит ничего хорошего.

— Я и сам как-то не доверяю лесам вокруг, — продолжал Вольфганг, — внутри замка безопаснее, но со стороны он выглядит куда страшнее, чем неизвестные леса.

Вместе они достигли библиотеки. За массивными дверями, в полной тишине сидела Анна, по-прежнему читая книги. Она была укутана в тёмный плед, а в пяти метрах от неё тихо трещали поленья в камине. Кто-то успел о ней позаботиться, так как рядом на столе стояла кружка горячего чая. Его запах создавал легкую жажду и зависть у вошедших гостей. Анна медленно повернулась в сторону дверей и, увидев брата с его другом, радостно приветствовала вошедших.

— Что можешь посоветовать, малютка? — спросил Вольфганг, присаживаясь на соседнее от девочки кресло.

Анна закрыла книгу и, уставившись на книжные полки, начала вспоминать слова Эльвиры. Она жадно бегала глазами по разноцветным корешкам, но, не зная предпочтения юноши, начала перечислять всё подряд:

— Есть сказки, биографии, какие-то дневники от старых жильцов. О! ещё есть различные книги, написанные закорючками, и романы. — Анна каждый раз указывала пальцем на разные полки.

Вольф и Генрих принялись сами разглядывать полки, в надежде найти что-то сто́ящее. Они ходили из стороны в сторону, доставая книги и перелистывая их. Некоторые были настолько старыми, что лёгкого прикосновения было достаточно, чтобы их обложки начали осыпаться.

— Сестрёнка, ты говоришь, что есть дневники бывших владельцев замка, можешь показать? — простояв ступором несколько минут напротив одного из книжных шкафов, Генрих развернулся к девочке.

«Там, может быть, подсказка, почему жители Фюссена так ненавидят нас» — подумал Генрих. Анна моментально, словно проворная куница, вскочила на лестницу, что вела к высоким ярусам и поползла наверх. От её торопливого подъёма вся конструкция начала ходить ходуном и, испугавшись за свою сестру, Генрих вцепился медвежьей хваткой в деревянную лестницу. Он смотрел вверх, надеясь, что сестра, как можно быстрее, спуститься вниз. Анна взяла какую-то небольшую книгу серого цвета в бумажном переплёте и спустилась вниз. «Вот!» — радостно прокричала она, довольствуясь тем, что оказалась полезной. Генрих принял книгу и, в знак благодарности, потрепал сестру по голове. Та только посмеялась и ринулась под свой остывающий плед.

Юноши сели на диван рядом с девочкой. Генрих открыл дневник и начал читать его, в надежде что это прояснит всю ситуацию. Вольфганг взял первую попавшуюся под руку: «Медицинские аспекты свершения казней». Они сели в той же комнате и принялись изучать собранные книги. Крайне редко им приходилось брать в руки какое-либо чтение: Вольф всегда пропадал в полях и лесу, занимаясь сомнительными делами и предаваясь самым разным рассуждениям. Возможно, та книга являлась первой, в его руках.

— Ого! Генрих, ты знал, что при повешении, происходит не удушение, а излом шеи, так как удушение не гарантирует смерть, а может привести лишь к потере сознания от недостатка кислорода?

Офицер молча уставился на своего друга. Такая тема разговора показалась ему излишне грубой, резкой и жестокой, к тому же вместе с ними в комнате была и маленькая девочка, которой вовсе не следовало слушать подобные вещи.

Через пару минут, Генрих вернулся к книге. Он почти не читал в последнее время: письма, название на наклейках и вывесках, пара страниц дневника в желтой обложке — все его литературные путешествия за полгода. Ранее он только изредка читал книги у себя дома, и пару раз читал Анне сказки. Оба юноши боролись с желанием прекратить скучное занятие — оно было утомительным и непривычным. Было сильное желание встать с дивана и размяться. Только если Вольфганг боролся со временем, пытаясь чем-то занять себя, то Генрих решил всеми силами добиться наилучшего результата при следующей встречи с деревенскими жителями; от его планирования и поступков зависела безопасность и Анны. Сейчас у него в руках могла быть важная зацепка, и, это означало, что оставить чтение — всё равно, что сдаться.

Дневник был написан рукой брата предыдущего владельца замка, который открыто при всех, называл себя бароном, не имея при этом никакого на это основания. В начале описывалось долгое путешествие с южной части Англии, местами на карету автора и его спутников нападали различные бандиты и дикие животные; «скверное время» — думал Генрих. Автор описывал Норденхайн как непомерно огромный и запутанный собор, будто выстроенный специально для каких-то оккультных и тайных нужд. Он часто ссылался на высокий шпиль, который, — по его предположению, — должен был означать поднятую к небу руку просителя. В то время, жители соседней деревни дружелюбно отнеслись к новым соседям, и, даже были приглашены в гости на светский бал. Первая половина дневника не давала никакой полезной информации, кроме того, что жители Фюссена не всегда были агрессивными к жителям замка. Но, как и в жизни, произошёл переломный момент, и он был успешно задокументирован в записях.

Барон увлекался археологией и хотел найти сокровища, оставленные предыдущими владельцами. Наравне с братом он верил в религиозную задумку замка, и предполагал о том, что сам Норденхайн ранее принадлежал тайному культу. Барон днями пропадал в лесах, где со своей свитой искал различные пещеры и тайники. Спустя месяц утомительных поисков, ими был найден сундук с огромным количеством состарившихся и рассыпавшихся бумаг, драгоценным кинжалом из золота и чёрного железа, и один чрезвычайно необычный предмет. Автор описывает последнюю находку как платиновый куб с выгравированными религиозными, оккультными, символами и рунами, нарисованные в пунктирной манере, сам же куб насквозь проткнут десятком стержней из чистого золота. Конструкция находилась в спиралевидной клетке, состоящей из примесей металлов. Барон был опьянён этим артефактом, и несколько недель сидел в своём кабинете, не в силах оторваться от находки. Вскоре барон начал утверждать, что это ключ.

«Днями позже, моего любимого господина, и брата, настигла мучительная хворь; судороги и озноб сковывали его члены и разум. Несмотря на гнетущее состояние тела и духа, он не остановил свои стремления сиим артефактом, разглядывая и исследуя его вдоль да поперёк. Как брат, я был обязан следить за здравием господина, но моя скромность, и его отстранённость, не дали возможности вовремя взять сию ситуацию в свои руки. На семнадцатый день хворы он слёг. Брат не имел сил подняться с ложа! Но на следующем восходе светила случилось чудо, и, мой господин бродил по залам замка, без чудных намёков на ранее нездоровье. С того дня его сокровище никто не видел, и он даже перестал упоминать его в беседах» — говорилось на одной из страниц рукописи.

Дальнейшие странные события и увлечённость неким «артефактом» казались Генриху надуманными и преувеличенными. Дальше по рассказам барон становился холоден и жесток; паранойя медленно захватывала его разум, из-за чего и начала страдать соседняя деревня. Хозяин куба в течении нескольких дней самолично истребил половину населения. Его бой описывался как бойня, где он, наподобие легендарному и несокрушимому воину, стоял против целого десятка людей. Его не брали ни мушкеты, ни стрелы, ни мечи или вилы. Вернувшись с кровожадного похода, его подозрение в скором предательстве пало на семью. Кем бы он ни был на самом деле, чего бы ни боялся и ни пытался избежать, какие бы страшные события не описывались в дневнике, барон нашёл свою смерть от руки любящей дочери, которая заколола его в сердце, защищая свою мать.

Генрих прочитал весь дневник и получил ответ на один из главных вопросов. Жители деревни боялись что барон вернётся и устроит для них новую бойню. Деревенские воспитывали своих детей, и их детей, ужасным образом непобедимого чужеземца, что живёт в замке на горе. Несмотря на логичный, врождённый и укреплённый недавними событиями страх людей, Генрих не мог оставить гибель двух своих подчинённых без должного наказания. Прощение и мщение были полностью исключены. Генрих мог бы прибегнуть к справедливому суду, но боялся того, как к этому могут отнестись люди с обеих сторон. Через свой поток мыслей офицер ощутил, как по его ноге хлопнула маленькая рука.

— Пойдём, — сказала полушепотом Анна.

Генрих обернулся и увидел, как сестра тянет его за пределы библиотеки. Ему пришлось пойти вслед за ней, наблюдая через плечо как за окном заходит солнце. Вольфганг продолжал лежать в кресле, скованный крепким сном. На нём лежал недочитанный научно-мифологический трактат, что медленно скатывался с поднимающейся и опускающейся груди. Анна быстрым шагом шла по коридорам замка, знающе поворачивая в заученные и знакомые места. Маленькой рукой она крепко держала своего брата, будто опасаясь что тот может потеряться. Спустя несколько минут они вышли к задней части Норденхайна, где красовался большой дендрарий.

Зелёные деревья, пышные кусты, множество цветов, пруд и беседка. Все детали придавали этому месту особый вид, всё будто было украшено самой природой. Хаотичное расположение растительности, выложенные гравием дорожки, покрытый плющом каменный забор, пение птиц и журчание воды; маленькая дикость на территории старого замка.

— Смотри, — сказала Анна, показывая на запад, где солнце начало садится за горизонт.

Последние лучи проходили сквозь листву деревьев, свет отражался от поверхностей и проецировался на всё окружение. Светло-зелёные лучи поглотил стены замка, прозрачную воду в пруду, дорожки и кусты. Весь дендрарий светился и дышал; Генрих присмотрелся к деревьям и увидел, что к ним прикреплены маленькие разноцветные стёкла, что и создавали великолепную картину, искажая солнечные лучи.

Оглядываясь и восхищаясь окружением, Генрих ощущал прилив спокойствия и беззаботной радости. Он не сразу заметил, как Анна исчезла, — она стояла в метре от него, а когда он начал осматриваться, то бесследно испарилась.

— Хочешь поиграть? — громко спросил Генрих.

Только шум листвы от порыва ветра и журчание пруда дали ему ответ. Никакие тёмные мысли не посещали голову юноши, он был уверен, что его сестра хочет просто поиграть в прятки. Этот сад — идеальное место, где можно прятаться во множестве кустов и стволов деревьев. Генрих знал, что его сестра не будет жульничать в игре, и не станет перебегать от одного места к другому, а значит, рано или поздно он её найдёт.

— Ладно, я иду искать, — сказал Генрих, поддерживая улыбку.

Он начал ходить по гравийной тропинке, раздвигая руками ветки кустов и оглядываться, в надежде увидеть блеск маленьких карих глаз. Чем дольше длился его поиск, тем больший азарт получал юноша, ему уже не терпелось поймать сестру и показать, что он лучший игрок в прятки. Скорость ходьбы увеличилась, он уже не пытался скрыть свои шаги, перемещаясь с одного места к другому.

В кустах что-то зашуршало.

Генрих повернулся в сторону звука, и успел увидеть, как успокаивалась потревоженная листва. Улыбаясь от предвкушения победы, Генрих легким шагом подошёл к кустам. «Бедная Анна выдала себя. Как жаль, что сейчас я её поймаю» — думал он. В какой-то момент кусты перестали дёргаться, но было уже слишком поздно — Генрих давно узнал, откуда доносился звук. Протянув руку вперёд, чтобы отодвинуть гущи, юноша открыл рот и приготовился кричать что-то по типу: «попалась!»

Из кустов выпрыгнуло нечто оранжевое и небольшое. Генрих не ожидал, что на него кто-то выскочит, и, пошатнувшись, громко крикнул от удивления. Крик никто не услышал.

Лис. Дикое животное выпрыгнуло из зелёной гущи и, когда оно увидело человека, заверещало и нырнуло обратно в кусты. Его чёрные лапы с короткими когтями оставили глубокий след на дорожке, а плотная шерсть осталась висеть на острых и обломанных ветках. Ужасный вестник снова явился предупредить Генриха. Тревога нахлынула так же неожиданно, как и последние воспоминания о доме. Тогда юноша тоже видел лису, что спускалась со второго этажа дома. Мама. Анна. Генрих ринулся в кусты за мерзким животным. Пробираясь через ветки, что разрезали кожу на лице, он обнаружил зияющую дыру в каменной стене, которая окружала Норденхайн. Однажды юноша уже пошёл за лисой и узрел страшную правду о матери. Сейчас он собирался не допустить очередной трагедии.

Животное успело улизнуть за пределы ограждения и уже смогло скрыться из виду. У офицера не представлялось возможности выследить зверя. Генрих не хотел терять время и направился через дыру за пределы периметра, где вниз по склону горы царил дикий лес. Оказавшись один на один с природой, Генрих начал осматриваться. Он искал любые следы своей сестры: нечаянно слетевшая туфля, порванный клочок платья, сломанные ветки кустов или следы на земле.

— Анна! — кричал Генрих.

Он всеми силами пытался позвать свою сестру. Услышать хотя бы легкий шепот или отдалённый крик, ознаменовавший что она жива. Он кричал и кричал. Существовал риск перенапрячь связки и забыть на несколько дней о возможности безболезненно говорить. Юноше было всё равно, он был готов получить любые раны, взять на себя любую беду, лишь бы найти любимую сестру.

Он блуждал больше получаса по лесу. Страшные мысли и предположения бурным потоком поражали его. Голова кружилась, а ноги не слушались. Он запинался об корни деревьев, падая навстречу земле. Если бы Анна оставалась в пределах замка, она бы давно откликнулась на зов брата. На такой душераздирающий крик мог откликнуться любой, даже тот, кого и вовсе не ждут встретить.

Лес никак не жалел своего гостя: ветки царапали кожу, корни и камни отбивали ноги. Вечер подходил к концу, тени сгущались, и, из земли росли страшные образы, скрываясь в тенях деревьев. Весь этот древний страх тянулся к юноше. Последние надежды на удачный поиск испарялись, Генрих был готов похоронить себя в этом лесу. Если Анны не станет, не станет и его самого. Упав на колени он облокотился об одно из толстых деревьев, что уже много веков росли в лесу и служили домом для огромного количества зверей. Норы, дупла, ветки — всё дерево было как огромный отель для животных. Генрих плакал, он не мог сдержать свои слёзы, он сдавался. Издав последний неистовый крик и вложив в него все силы и горе, офицер начал бить кулаками в беззащитное древо. Нанося один удар за другим, он ощущал ужасную боль, что нарастала в его кулаках. Но он продолжал бить и бить, будто этот акт слепого гнева способен вернуть его сестру. Облокотившись на дерево, юноша соскользнул с окровавленной опоры. Смола и кровь создали ужасную смазку, которая покрыла весь столб и костюм Генриха. Дрожащими руками он взялся за свои колени и свернувшись калачиком начал плакать. Ничего не оставалось кроме боли. На себе он ощущал осуждающие взгляды животных, чей покой он посмел нарушить.

Какой был смысл что-то продолжать, на что-то надеяться, бороться, когда единственное, ради чего жил Генрих исчезло. Единственный смысл жизни, маленькое сокровище в дрожащих и испуганных руках ускользнуло. Это было жестоко, жалко. Генрих хотел раствориться в земле, в которой он лежал. Давно исчез отец, потом мать, теперь Анна, остался только Генрих. Он был готов отдать всё, сделать что угодно, лишь бы его сестра осталась жива и невредима, ведь она являлась последней частью его семьи, последним воспоминанием о том, что жизнь когда-то не была такой мрачной и жестокой.

«Твоей сестры здесь нет. Может быть она еще жива, не время сдаваться!» — прозвучал голос его старого друга в голове. Так говорил Вольфганг, в тот день когда Генрих похоронил свою мать, сжёг дом и обрел новый смысл жизни. Этот клочок воспоминания был как свет маяка в тумане. Он показывал правильный путь. Желанный путь.

— Не время сдаваться! — повторил про себя Генрих.

Облокотившись руками на мокрую почву, он смешал землю с кровью, что капала из разбитых кулаков. Постояв минуту и собравшись силами, ему удалось отправиться на дальнейшие поиски. Теперь он не кричал — силы окончательно покинули его, он молча шел вперёд, ломая хрупкие ветки. Словно опьянённый, он ощущал все свои чувства ненастоящими, надуманными и отдалёнными. Будто наблюдал эту картину в своём воображении, читая старую книгу.

Что-то маленькое лежало на сырой земле, настолько маленькое, что в начале походило на животное, на полевую мышь или белку. Сократив дистанцию, Генрих увидел туфельку. Маленькая обувь поместилась у него в руке, коричневый шлепанец, детский. Трясущимися руками, Генрих сжимал свою находку, ещё сильнее испачкав её. Каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего, юноша боялся найти другой след.

Офицер остановился, вдали от себя он видел, как у старого дуба стояла маленькая девочка в тёмно-синем платье. Такого же цвета, как и шторы в комнате Анны. Видение стояло и смотрела на верхушку дерева, пытаясь что-то увидеть. «Уходи…» — сказал Генрих полушепотом. Тратя последние силы на попытку избавиться от назойливой галлюцинации, созданной его измученным сознанием. «Уйди!» — сказал он громче, но не смог выдавить из себя даже жалкое подобие крика. Генрих никак не верил, что там могла стоять его сестра, в этом выдуманном платье, с таким запоминающимся, болезненным цветом. Девочка развернулась и, увидев Генриха, побежала к нему, вскинув руки перед собой. Ощущение толчка вернуло Генриха в реальный мир. Эта была не иллюзия, не мираж. Это было что-то настоящее. Живое. Он направил глаза вниз и наконец признал в девочке свою сестру. Живую и здоровую. Юноша упал на колени и обнял её. Он плакал ей в плечо, а она не понимала причины. Она не знала, что её уже успели похоронить.

Уткнувшись лицом в маленькие плечи, Генрих чувствовал, что утыкается в маленькие клочки грязи. Некогда ярко-голубое платье стало тёмно-синим из-за детской непредусмотрительности и неосторожности. Генрих был рад, осознавая, что ошибся.

— Пошли домой, — сказал он шепотом ей на ухо. Генрих наконец назвал это место своим домом. Не «замок», не «Норденхайн», а дом — такое тёплое и успокаивающее слово.

Взяв Анну на руки, он направился обратно откуда пришёл. Вдали он видел высокий шпиль единственной башни и возвращался назад по этому ориентиру. Анна всё время не отпускала своего брата, заключив его в крепких объятиях. Она была напугана его состоянием и ощущала на себе вину за это. Её пугало всё в нём: его взгляд, бешеное сердцебиение, дрожащие окровавленные руки, что периодически ослабевали свою хватку и, словно ветки, вонзались в мягкую кожу, его тяжелое дыхание и красный нечеловеческий глаз. Она всегда хотела быть как в сказке, но она не ожидала, что её брату будет уготована роль не принца на белом коне.

Почти весь путь она повторяло одно: «Прости, прости меня». Генрих почти не слушал её, — ощущение маленького тельца на руках опьяняло разум, в голове застрял пульсирующий шум, было ощущение, словно танк проехался по голове офицера.

Возвращаясь к каменным стенам, пришлось приложить много усилий чтобы удержать девочку на руках. Внутрь можно было только проползти через дыру, и Генрих не хотел искать другой путь. Опираясь на разодранный кулак, Генрих всаживал себе в рану камни и щепки, что под весом тела уходили глубоко в кисть. Выбравшись из кустов он увидел, что в дверях замка стояла целая толпа. Вольфганг, Эльвира и его солдаты; почти все стояли с оружием в руках. Среди них был даже Франц, который успел вернуться из города. «Убрать оружие», — приказал Генрих своим безмолвным жестом, и все успокоились. Эльвира подбежала к офицеру и хотела взять девочку на руки. Анна сопротивлялась, она кричала: «Нет! Нет!», и ещё сильнее вцепившись ногтями в шею своего брата. После пары попыток снять девочку, Эльвира остановилась. В её глазах читалось беспокойство за обоих. Девушка попросила Генриха пройти внутрь.

Ведомый незримыми нитями, Генрих направился в первое помещение, что пришло ему на ум — библиотека. Камин всё ещё горел — удивительно долго для маленького количества дров. Генрих не стал снимать свою сестру или усаживать её на отдельное место. Он сел вместе с ней. Девочка всё никак не хотела отпускать его. Юноша слышал, как она дышит ему прямо в исцарапанную шею. Этот звук напрягал Генриха, но всё же был не так неприятен, как ноющая боль во всём теле.

Сопроводив пару в библиотеку, Эльвира сразу же покинула их; Генрих сидел и смотрел на огонь. Красные языки пламени гипнотизировали его. Анна по-прежнему висела на его шее, ни на мгновения не ослабевая хватку. В библиотеку вошёл Вольфганг и остальные солдаты, они все столпились вокруг своего офицера, наблюдая за ним. Волновались они или как хищники наблюдали за своей добычей, чтобы атаковать в удобный момент, — Генриху было всё равно, оставшиеся у него силы он тратил на то, чтобы сидеть ровно и не терять сознание.

Вернулась Эльвира, она несла с собой в охапке целую кучу различных медикаментов и бинтов. Разложив всё на столе, она принялась осматривать своих пациентов. Никто за последнюю пару дней не посещал её так часто, как эти двое.

Разбитые кулаки, свисающие с них куски кожи, много крови и грязи. Потребовалось большое количество спирта и бинтов, чтобы обезопасить офицера от возможных последствий. Усиленное сердцебиение, сильный стресс, повышенное давление — укол успокоительного и болеутоляющего; рекомендация постельного режима и полного спокойствия. Генрих только ухмыльнулся услышав это, его планы противоречили полученным рекомендациям. Завтра был важный день, не время для «постельного режима и полного спокойствия». Ни он один был разочарован в этих словах, все солдаты ожидали предстоящего похода в Фюссен, и ответ офицера их воодушевил. С Анной всё было проще: пара ушибов, маленькая ссадина и лёгкий шок. Вся испачканная в грязи она висела на брате, оставляя глубокие порезы своими неподстриженными ногтями.

Препараты начали действовать, и боль наконец-то отступала, сердцебиение замедлялось, возвращаясь к привычному темпу. Анна это почувствовала и отпустила своего брата. Она подняла на него свои глаза, красные от слёз. В них читалось простое и невинное «извини». Генрих натянул нелепую улыбку и поцеловал сестру в лоб. Эльвира села с Анной и начала её успокаивать. Генрих сидел рядом, пока девочка не уснула. Она так и не сообщила, почему сбежала, но это уже мало волновало юношу. Анна вернулась, живой, и это было главное.

Окружение знакомых людей, треск костра, тепло — прекрасное сочетание для крепкого и быстрого сна. Офицер позже покинуть Анну и Эльвиру, молчаливые взгляды всего отряда намекали — требуется очередное собрание.

Выйдя из библиотеки, Вольфганг остановил своего друга. Генрих вопросительно смотрел на него, ему протянули пару кожаных перчаток.

— Спрячь руки от сестры, — сообщил Вольф.

Ужасная картина в какую превратились его кулаки, заставляли всех нервничать. Генрих смотрел на них, ему самому был неприятен этот вид, но он ничего не чувствовал, будто это не его руки. Генрих всё же согласился надеть перчатки поверх бинтов.

— Теперь ты прям как Руперт, — произнёс Франц.

Именно как тот, кого Генрих ненавидел. Они оба сейчас походили друг на друга.

Весь отряд пошёл дальше, Франц шёл впереди, он ввёл всех остальных. «Хочет продемонстрировать груз» — догадывался Генрих. Чутьё его не обмануло, во дворе стояла машина, схожая с той, на которой они ехали в Норденхайн. Легковой автомобиль без крыши, с низкими стёклами, толстыми шинами и тонким корпусом. При иной конструкции Фенриг мог бы выжить. На заднем сидении и в багажнике был целый склад: папки с документами, пара противопехотных мин, пара коротковолновых раций, зажигательные смеси, патроны и небольшая сумка. Внутри сумки были деньги, небольшие стопки бумажных банкнот, связанные бечёвкой.

— Зачем? — спросил Генрих, демонстрируя крупную пачку Францу.

— Если надо будет что-то купить у местных.

— Ничего мы не будем покупать у местных! — отрезал Годрик.

Франца сразу ввели в курс дела. Он был также обозлён и шокирован, и, даже обрадовался, что добрался без происшествий, иначе случайно предоставил бы жителям деревни немаленький запах вооружений и информации. Вернувшись на машине, Франц стал новым водителем; завтра он повезёт всех в деревню, где займутся поисками.

— Идите спать, завтра будет тяжелый день, — сказал Генрих, взяв с собой папку документов. Он развернулся и не спеша направился в кабинет.

— А с этим что? — неожиданно спросил Вольфганг.

Генрих обернулся и увидел, как солдаты столпились у машины и начали выгружать всё остальное. Их трудолюбие позабавило Генриха и, недолго обдумав все помещения, он предложил им обеденный зал слуг, — самая посещаемая комната в центре замка, лучше, чем погреб. Все вещи вынесли, а машину загнали в старое крыло, что ранее служило конюшней, а теперь стало домом для совершенно нового транспорта.

Поднявшись в свой кабинет, офицер приготовился к изнурительной и долгой бумажной работе. Учитывая, что в полдень они выдвинутся к деревне, ему нужно как можно быстрее ознакомится с материалом из штаба. Он должен хотя бы минимально ориентироваться в документах, чтобы при необходимости оперативно находить нужную информацию. Мягкое кресло позволило удобно расположиться за рабочим столом. Большая стопка документов на столе напоминала аналогичную картину в кабинете Манфрэда. Появилось лёгкое ощущение дежавю. Было бы довольно странно, если в кабинет войдёт другой солдат и начнёт монолог об операции и необходимости проверки оружия.

Раскрыв первую папку, Генрих обнаружил запечатанное письмо,адресованное ему.

Письмо было написано рукой лейтенанта Диди, и в нём он сочувствовал сложившейся ситуации, и, просил Генриха не совершать опрометчивые поступки. «У нас нет возможности предоставить тебе подкрепление и поддержку; пару месяцев тебе придётся провести в полной изоляции. Не делай ошибок, проведи суд и арестуй виновного, не больше. Тебе желательно жить с жителями Фюссена дружно, чтобы вы могли сосуществовать» — говорилось в письме. Закончив чтение, Генрих скомкал бумагу и выбросил в ящик стола, туда же, где видел драгоценный нож. Может быть Генрих и хотел всё сделать как в письме, но сильно сомневался в том, что всё может пойти так легко.

Документы представляли собой собрание различной информации о жителях, а это именно то, что было необходимо офицеру. Генрих читал кто кому приходится братом, сестрой, отцом, дядей: обычные семьи с описанием каждого представителя до третьего колена, даже была информация, кто куда переезжал и где работал. Больше всего офицера интересовала информация о наличии сельского транспорта. Техника имелась у трёх людей, последняя опись была летом прошлого года. Генрих внимательно запомнил дома и где найти эту информацию. Он также обратил внимание, что шестьдесят процентов населения были отправлены на войну. «Теперь понятна ещё одна причина их возмущения при виде военных». Оставался только один вопрос: как они узнали о конвое? Об этом могли знать только люди из военного штаба и Эльвира. Только для доктора это было бы рискованным, ведь она не знала, кто именно приедет, и когда это будет. Кто-то из жителей или их родственников мог работать в штабе, но и такой информации не было. Были записи того, что несколько человек работали в городе, но они не причислялись к военным объектам. Даже была информация того, что у этих людей имеются квартиры рядом с местами работ. «Может быть подслушали», — промелькнула мысль в голове Генриха. Чем дольше он сидел за столом, перебирая огромное количество бумаг, тем тяжелее становились его веки. Вскоре его начало клонить в сон.

Присмотревшись к документам, юноша пришёл к выводу что жители ничем опасным или подозрительным не занимались. По большей части они вели себя спокойно, несмотря на недавние события. Отложив нужные страницы в сторону, Генрих отклонился на спинку кресла. «Боже… Анна…» — сказал он себе шепотом. Теперь офицер остался один на один со своими мыслями. Произошедшее в лесу всплывало в голове, действие медикаментов заканчивалось. «Я должен тебя защитить любыми способами», — размышлял он вслух. В лесу на его сестру могли напасть дикие звери, и всё могло окончиться гораздо печальнее.

Тишину комнаты, и кружащие в голове Генриха мысли прервал стук. Дверь в кабинет отворилась и, за ней показался Вольфганг. Пройдя через темноту до стола своего друга, юноша остановился, осматривая офицера.

— То, что произошло сегодня — ужасно, — начал он, направляя взгляд на окна, откуда доносился шум развивающейся на ветру листвы. — Мы все испугались… Тебе стоило позвать кого-нибудь!

— Вольф, — тихо произнёс Генрих, перебивая своего друга, — если со мной что-то случится, позаботься об Анне.

— Обязательно.

— Ты отлично показывал себя ещё задолго до Керхёфа. Думаю, у тебя получится это лучше, чем у меня…

— Только не принижай себя! Кто избавился от Манфреда и устроил переворот в Керхёфе? Ты! Кто стоял на своём во время обучения, несмотря на все трудности и невзгоды? Ты! Кто вернулся из ада войны, чтобы воссоединиться со своей семьёй? Ты, Генрих, не «никто», и не думай об этом. Родители бы тобою гордились… Ты это ты, и, есть вещи, с которыми только один Генрих Верлорен сможет справиться.

— Спасибо, Вольф, но мне нужен отдых, а не лекции по поднятию боевого духа.

«И силы…», — слово, которое Генрих всё же не озвучил.

Вольфганг замолчал, и через минуту собрался покинуть комнату, но подойдя к двери остановился.

— Знаешь, может же быть и такое, что и со мной что-то случится. Кто тогда позаботится об Анне?

Никто не дал ответа на эту мрачную мысль. После продолжительного молчания, солдат молча покинул кабинет своего офицера. Погрузившись в собственные мысли, Генрих боялся что его друг прав. Наличие маленького шанса на то, что Анна останется одна, пугало его. Юноша закрыл глаза и разлёгся на своём кресле, пытаясь что-то придумать и собраться с мыслями.

Генрих открыл ящик стола, — он вспомнил, что видел золотой кинжал. Такой же красивый, как и при первом взгляде. Он до сих пор завораживал своей красотой. «Я не могу дать его Анне, это плохо на неё повлияет», — к такому выводу пришёл Генрих и спрятал кинжал обратно в стол. Вид большой стопки бумаг напрягал его, ещё сильнее всплывал образ жестокого Манфрэда. Какая ужасная шутка — стать собирательным образом из тех людей, которых он ненавидел. Генрих принялся убирать бумаги в один из ящиков стола, и в самом нижнем, который он никогда не открывал, обнаружил исписанный клочок бумаги. «В позолоченной клетке мой дом, там я, забывшись, храню секрет» — гласила наскоро наброшенная надпись на маленьком обрывке бумаги.

Странная загадка от предыдущего владельца. Могло ли быть это послание самому себе от барона? Генрих читал, что предыдущий правитель сходил с ума, и, возможно, он сам остерегался проблем с памятью, из-за чего и создал эту записку. И именно в этом кабинете он пропадал днями с той странной находкой в сундуке. Проводя глазами по интерьеру, внимание Генриха привлёк глобус, чья золотая сфера светилась в свете луны. «Позолоченная клетка» — всплыла строка в голове юноши. Генрих подошёл к глобусу и начал его осматривать. Тяжёлый и крепкий корпус не поддавался ни под какими-либо манипуляциями. Шар внутри «клетки» крутился, прутья не отгибались. Перенести саму конструкцию к центру не было возможным, — опора глобуса крепилась к железной пластине на полу. Офицер ощупывал каждую выпуклость золотой сферы, проверяя всё пространство своими пальцами, что не переставали болеть. Генрих пытался игнорировать боль, так как ощущал, что он приближается к чему-то действительно важному.

На ощупь удалось найти какой-то маленький поршень. Интуитивно Генрих вдавил его вглубь. Послышался щелчок, вслед за которым раскрылась золотая сфера, обнажая серый, голый глобус. Шар свободно вертелся по оси, не выделяясь чем-нибудь необычным. На нём не было ни пометок, ни узора, ничего, просто идеально гладкий шар. Генрих пытался воплотить в жизнь любую догадку, любую теорию, что родилась у него в голове; он снова и снова крутил глобус по кругу, чтобы все надписи и краски слились воедино. И в один момент крепления слетели, из-за чего верхняя часть шара выскочила. Большая, трёхкилограммовая половина упала на пол, издав громкий стук. Шум мог разбудить всех людей на этаже, но никто не начал суетиться. Тишина была такой же невозмутимой, какой была до грохота. Чудом половина глобуса не треснула и не разлетелась на куски, лежащая на полу часть была полой, но в ней ничего не оказалось, в другой же была видна выемка, внутри которой лежала книга. Генрих взял этот предмет и обнаружил, что это маленькая записная книжка, которая состоит из пары уцелевших страниц. Все остальные листы были вырваны. Как напоминания о них, оставались небольшие клочки бумаг у корешка. Две единственные страницы описывали часть жизни барона:

Мистические события начали со мной происходить после нахождения стального куба. Я ни раз показывал его оценщикам из города, но никто не смог определить ни принадлежность к известной цивилизации, ни его свойства. Сью же минуту мои догадки подтвердились! это был тайный артефакт эзотерического культа, прославляющего некоего Вечного. Я впервые слышал о такой секте, но иные источники попросту не существовали, только внутренние архивы замка. Необычная скульптура удивляла всех, и, за мной пристально следили. Артефакт пытались выкупить и похитить. Одни предлагали немыслимо огромные деньги, другие угрожали моей семье. Оставлять артефакт под рукой опасно, его следует спрятать. Он будет храниться всегда за моей спиной, и в то же время вдали от меня.

Необычные описания на первой странице давали легкое объяснение причины нападений на Фюссен: барон впал в паранойю по поводу одержимости со стороны оценщиков и напал на тех, кого подозревал больше всего. Только последние строки о хранении предмета сильно отличались от остальных моментов дневника, словно были вписаны гораздо позже; они не имели никакого смысла и в то же время казались очередной загадкой. «Может кинжал тоже является подсказкой?» — подумал Генрих, уловив некоторую закономерность в любви к загадкам. Ведь кинжал упоминался братом барона. Но кто его оставил себе?

Дитя моё, милая Ева, рассказала о книгах, что описаны в здешней библиотеке. Там приводились истории о предыдущем властителе сих земель. В его рассказе я заметил нечто общее. Ранее куб тоже принадлежал правителям Норденхайна, но он, в отличии от меня, начал опасаться родных. Меня это заинтересовало, книги могли помочь понять тайну моей находки.

В один день слёг от болезни, и чувствовал себя отвратно, однако вскоре оказался здоров, как ни в чём не бывало. Доктор говорил, что мне не жить, но я доказал, что дух превыше науки. Только тут было кое-что странное: когда меня пытались лечить пиявками, то обрили всю бороду, — какая жалость, моя пепельная, пышная бородка, — но она слишком быстро отросла обратно, почти за целую ночь, пока я был не в силах покинуть свою опочивальню.

Изучая остальные книги, я заметил, что бывшие жители замка обладали удивительной живучестью, некоторые легко били рекорды по долголетию. Все они, как один, твердили что-то вроде: «любимый поможет обрести покой».

Сжёг все лживые книги; они мне снятся и нагоняют разные мысли. Начинает казаться, что семья строит козни против меня.

Эти строки дались более сложно. Они имели много непонятной и сбивчивой информации. Барон боялся старых книг и, возможно, благодаря ему и его поступку, они не угрожают сейчас никому. В ходе прочтения, Генрих понял только то, что описание барона было ему знакомым. Будто его образ уже встречался ранее. Долголетие предыдущих владельцев и наличие у них куба тоже было таинственным образом связано. Генрих закрыл дневник и, присев на кресло, пытался вспомнить, где он мог видеть барона.

Мысленно юноша проносился по знакомым лицам, кратким описаниям, что слышал краем уха, картинам и фотографиям, пытаясь воссоздать в голове нужный образ. Его не покидала навязчивая мысль: он его видел. Вот он уже вспомнил лица людей в штабе, Керхёфе, отеле, Фюссене, картины Норденхайна. Пытаясь вспомнить все картины, что висели на каменных стенах, он вспомнил одну, что сильно отличалась от остальных. Картина, что находилась между первым этажом и погребом, расположенная в полном одиночестве, в полутьме и сырости. Старец с длинной седой бородой и в черном жакете. Он гордо стоял, выпятив грудь вперёд и демонстрируя всё своё могущество. «Будет храниться всегда за моей спиной» — вспоминал Генрих строку из дневника; она уже начала приобретать определённый смысл.

Генрих поднялся с кресла и тихо направился к той картине, что ему удалось вспомнить. Была уже поздняя ночь, он провёл несколько часов на одном месте, погрузившись в свои мысли. В замке царила полная тишина, не было слышно скрипа половиц, тихого дыхания, даже свист ветра не раздавался из сквозняков. Портрет находился на прежнем месте. На этот раз пространство между этажами было заботливо освещено светильниками и факелами. Увидев картину ещё раз, Генрих начал ощущать какое-то сильное влечение, исходящее от холста. Поглаживая портрет и раму, офицер не чувствовал ничего необычного. Его будоражила возможность найти кубический артефакт, это желание овладело юношей. Он как во сне переставал полностью осознавать последовательность своих действий. Лёгким движением юноша снял картину со своего обыденного места. За ней была обычная каменная стена, только часть её выглядела слегка бледно. Прикоснувшись к выделяющейся поверхности, Генрих ощутил мягкую бумагу. Реалистично нарисованные камни на ней создавали идеальную иллюзию самой обычной стены из камня. Офицерским ножом Генрих разрезал бумажное полотно. За ним оказалась маленькая пещера, идущая глубоко внутрь горы.

Покинув лестничную площадку, юноша очутился в темноте и неправдоподобном холоде, который резко начал колоть всё его тело, стоило только залезть внутрь прохода. Пещера уходила на несколько метров перпендикулярно внешним стенам, но скоро начали образовываться углы и повороты. Её гость запинался о камни и натыкался на острые углы. Идти дальше было невозможно, и, остановившись в последнем месте, где ещё был виден свет, Генрих решил вернуться назад. Вернувшись к лестнице, юноша ощутил тёплый воздух, что проходил снизу-вверх. Необычную температурную аномалию пещеры разделяла бумажная стена, к тому же, странное явление не покидало рамок портрета.

Генрих попытался взять один из настенных факелов. С большим трудом ему удалось оторвать ржавый кованый зажим. Теперь он мог осветить себе путь в пещеру. Вернувшись обратно к температурной аномалии, его резко охватил всё такой же резкий холод. Согнувшись, он перебирался на корточках вглубь, надеясь найти сокровище барона, если его дневник не врал. В мыслях не было даже намёка на ловушку или случайное совпадение. Пройдя через узкие проемы в самых неудобных позах, Генрих углубился на десять метров в скалу. Он обнаружил тупик, который своей голой и холодной стеной закрывал возможность продвинуться дальше. На полу в самом углу лежал маленький свёрток, который не сразу бросился в глаза юноше. Он его заметил совершенно случайно, когда, разочаровавшись решил вернуться обратно с ничем.

Убрав разрушенную сыростью и временем ткань, под ней обнаружился тот самый артефакт. Такой же необычной формы, как себе и представлял Генрих из описаний в дневнике: два металлических диска соединялись между собой спиралевидными прутьями, что расширялись в середине пути и окутывали куб, но затем снова сужались к противоположному диску, в центре широкой середины этих прутьев красовался сам куб; его стороны имели на себе аккуратные гравюры и торчащие наружу концы золотых стержней. На одной из грани куба выступали следы старой копоти. Генрих попробовал протереть её, но, найденная им тряпка, не справилась с этой задачей, она лишь рассыпалась на лоскуты, оставив копоть на прежнем месте. Генрих пришёл к выводу, что этот странный артефакт держали над открытым огнём. Учитывая, что эти попытки не описывались в дневнике, он решил попробовать повторить этот эксперимент самостоятельно.

«Меня не постигнет та же участь, что и старика», — сказал сам себе офицер.

Стоило Генриху поставить свою находку между камней и положить под неё факел, как стержни куба погрузились внутрь, а из образовавшихся отверстий начало подниматься синее пламя. Генрих удивился необычному на вид светильнику или какому-то дивному механизму, что преобразовал пламя. Эксперимент не ответил ни на один из вопросов, только задал новые. Это пламя было очень завораживающим, оно извивалось необычно для стандартного огня. Оно будто имитировало движения человеческих рук, что манили к себе. Потянув руку к факелу, Генрих заметил необычное явление — только факел источал тепло. Огонь из куба не отдавал жаром. Это явление казалось необъяснимым чудом. Офицер потянул руку к синему огню, желая ощутить его поближе. Рука проходила сквозь пламя, разрывая языки. Не было ничего: ни холода, ни жара. Будто это был не огонь, а видимые порывы ветра или столбы газа. Обвивающий кожаную перчатку огонь начал медленно пробираться дальше, переходя на рукав мундира. В начале это не удивило Генриха: он знал, как распространяется огонь. Он осознавал, что если огонь не причиняет боль, то его не стоит опасаться. Паника наступила, когда после пары попыток стряхнуть пламя с одежды, оно только быстрее начало охватывать всё тело. От головы до ног всё было покрыто синим необычным пламенем. Голова Генриха закружилась, темнело в глазах, а факел что лежал под кубом начал тускнеть.

Быстрым движением Генрих поднялся. Он оказался в положении лёжа на мягком кресле собственного кабинета. Осмотрев себя, он убедился, что не горел. «Сон…» — подумал Генрих. Обстановка в кабинете выглядела идентично той, какая была до того, как он нашел записку: документы из штаба были убраны в стол, глобус был цел. Офицер чувствовал себя неловко, разрываясь от мыслей, было ли всё сном или нет. Умываясь, он пытался вспомнить произошедшее, восстановить все детали. После того как его поглотило пламя, он ничего не помнил. Огонь. Именно то, что огонь не причинял боли и то, что от него не исходило тепло — чересчур нереалистично. Дальше была обычная тьма — доказательство самого сна. Скорее всего мозг просто устал от большого объёма работы и даже не показал интересных образов во сне, только какие-то наивные и туманные мечты. Всё остальное оставалось как прежде: повреждённый глаз, искалеченные руки. Весь этот дискомфорт поддерживал здравый рассудок в Генрихе.

Всё остальное происходило по типичному расписанию: завтрак в компании Эльвиры и Анны, — из их разговора Генрих понял, что они спали в библиотеке. Девочка заснула на руках доктора, и та не хотела её тревожить. Только Генрих знал, как сложно разбудить девочку; ему не раз приходилось её уносить в кровать. Похлёбку, приготовленную поварами пришлось мешать, она была слишком горячей для чувствительного языка Генриха. Офицер хотел остудить блюдо как можно скорее, ведь его ещё ждала вылазка в деревню. На протяжении всего обеда Генрих детально обдумывал план дальнейшей операции, не замечая происходящего вокруг. Эльвира пыталась заговорить с офицером, но обратила внимание на сильную увлечённость юноши и решила его не беспокоить лишний раз. Следующая обработка ран проходила дольше обычного, глазом занялась Анна, улучшив свои способности. Такая же болезненная маленькая пытка, что будет сопровождать Генриха ещё очень долго. Каждое прикосновение к ране приносило много боли, юноша по-прежнему пытался неудачно её спрятать за нелепой улыбкой. Потом Генрих был вынужден отправиться в медицинский кабинет, где в тайне от сестры ему обработали руки.

— Анна мне рассказала, — начала Эльвира, занимаясь обработкой рук.

— Про лес?

— Да. Она сказала, что когда спряталась в кусту, то заметила лаз, а за ним красноголового дятла…

— Хм… — Генрих промычал так, будто всё было совершенно понятно и логично. Это только смутило доктора.

— Генрих, я думаю, что Анна…

— Особенная, — перебил он, — она всегда любила природу. Очень сильно любила. Больше, чем кто-либо из нас.

Эльвира ничего не ответила, а только принялась завершать свою работу.

Когда посещение медпункта закончилось, офицера встретили солдаты, и проводили его во двор. Новая машина была готова к дальнейшему пути. Все собравшиеся были вооружены и настроены на любой исход. Потратив пару минут их времени, Генрих побежал в кабинет, где забрал нужные для вылазки документы. Весь отряд отправился в деревню.

Путь занял около десяти минут. Из пяти возможных пассажиров, в машину получилось влезть всей восьмёрке. Такую машину, доверху набитую солдатами, встретили жители Фюссена. К гостям вышел мужчина, что ранним днём уводил за руку пожилую женщину.

— Чем я могу вам помочь? — сказал фермер слегка дрожащим голосом. Вид такого необычного появления встревожил его.

— Мы хотели бы поговорить о людях, у которых есть сельская техника… тягач, — сказал Генрих, вылезая из машины. Он держал документы за спиной, не демонстрируя их собеседнику.

Мужчина только почесал свой затылок и задумался.

— Сколько тягачей в вашей деревне? — повторил Генрих.

— Два. Оба сейчас работают в поле.

— К каким домам они закреплены?

— Ну… — мужчина пытался собраться с мыслями, его пугала прямолинейность и настойчивость Генриха. Больше всего его взгляд был сфокусирован на руке, что была закрыта перчаткой, которую ранее он не наблюдал. — К двенадцатому и ещё к двадцать третьему.

— Всё верно, — подтвердил Генрих.

Офицер достал из-за спины документ и начал сверяться с ним. Информация была предоставлена фермером правильно, кроме одной важной детали: был и третий, зарегистрированный трактор, в доме номер пять.

— Да, всё совпадает. Слышал жителей у вас поубавилось в последнее время… а этот дом пустует? — Генрих указал как раз на пятый дом, который выглядел давно заброшенным. Его окна были закрыты плотными ставнями, а на крыльце осел толстый слой песка.

— Да, он давно пустует. Бартон давно уехал, и больше здесь не живёт.

— На него тоже был зарегистрирован тягач, и никакой новой информации нам о нём не поступало. — Генрих продолжал свой допрос, сверяясь с документами на руках. Ему казалось, что он подловил своего собеседника на лжи.

— Уехал он, в середине той осени. Видать продал машину где-то в городе, — мужчина нелепо улыбался, выставляя всё случившееся, как обычную случайность, — мы, видите ли, не военные, отчитываться не привыкшие.

Генриху не понравился этот ответ. Кинув осуждающий взгляд на фермера, он попросил разрешения осмотреть дом.

— Конечно-конечно, смотрите, хозяин точно слова против не скажет. Только будьте осторожны, хижина старая, ветхая, можно войти, да не выйти — рухнет.

Генрих взял с собой пару солдат, и они начали обходить дом по периметру. Некоторые остались охранять машину и следить за местными. Участок вокруг заброшенной хижины выглядел совершенно опустошенным, будто им долго не пользовались, что подтверждало слова фермера. Даже проходя мимо здания, можно было услышать, как он трещит под собственным весом. Земля выглядела заброшенной, не было никаких следов, даже нельзя было определить место, где ранее располагалось сельское хозяйство. По большому свободному пространству у боковой стены можно было предположить, что там стоял трактор, который не оставил после себя следов.

— Пошли внутрь, — сказал Генрих Вольфгангу.

Они смогли выбить старую дверь, что слетела с петель и рухнула на пол, подняв миллиметровый слой пыли в воздух. Кашляя от грязи в воздухе, юноши вошли внутрь. Заметив лестницу на второй этаж, они разделились. Вольф отправился наверх, Генрих остался внизу. Все помещения казались полностью одинаковыми, безжизненными и старыми. В этом доме не было ничего полезного. Каждый шаг по гнилым доскам давался с легким страхом, потому что под ногами каждый сантиметр древесины трещал, предупреждая, что следующий шаг может быть последним.

Всматриваясь в различные углы, двери и оставшуюся мебель, Генрих не находил ничего важного. Он очередной раз проигрывал, его снова обвели вокруг пальцев. Идеально спланированная легенда не имела никакой ошибки в своей структуре.

Блуждая взглядом по комнатам и слушая, как скрипит пол на втором этаже и открываются двери, Генрих наступил на странную выпуклость, что не походила на оставшийся случайный камень, а нечто другое. Юноша сдвинул в сторону старый ковёр, на котором стоял, и увидел под ним люк. «В подполье может что-то быть» — подумал Генрих. Он открыл люк и увидел внизу слабый желтый свет. Это находка показалась крайне странной для заброшенного дома, и Генрих спустился вниз. Хилая лестница с трудом держала его вес, каждая ступенька прогибалась и трещала. В конечном итоге он почуял под своими ногами твёрдую землю. Подполье представляло из себя большое помещение, вырытое в голой земле, без какой-либо отделки. Внизу не было ни ящиков, ни бочек, ни мешков, ни инструментов, только земля и металлические пластины, что стояли, облокотившись на одну из стен. Офицер пошел к источнику света и, завернув за угол, увидел стол у дальней стены, на котором стояли папки с бумагами и горела одинокая свеча.

Всё это походило на тайную штаб-квартиру, где создавались новые планы и идеи. Сделав пару шагов к столу, чтобы посмотреть на документы, Генрих услышал позади себя резкий шаг. Он подумал, что Вольфганг потерял его и спустился по найденному люку. Но повернуть голову у юноши не получилось, что-то упорно мешало даже сдвинуть её в сторону. Генрих ощутил резкий прилив слабости в своих ногах и сильную нарастающую боль в макушке, не сравнимую с той, что исходила от глаза. Ноги подкосились и, офицер упал на колени. Боль от такого удара разнеслась по всему телу. Вместе с этим падением и растущей болью пришло осознание происходящего — из его головы что-то торчит. Генрих хотел поднять руки и ощупать то, что торчало из его тела, попытаться вытащить это и как можно скорее покинуть это мрачное место! Только у него ничего не получалось, руки лишь поднимались на пару сантиметров вверх и падали тряпками вниз… в глазах начинало темнеть, правым глазом были видны маленькие ручьи крови, что стекали со лба.

Раздался хруст костей и прилив агонии, что прошёлся по телу. Этот этого болезненного импульса единственный зрячий глаз неожиданно ослеп, юноша бессильно упал на пол, и ничего не мог предпринять. Генрих не мог сопротивляться, двигаться, кричать или бежать. Зрение постепенно возвращалось и снова исчезало в никуда. Через долю секунды он увидел, как рядом с ним упала обычная мотыга, чьё лезвие было покрыто свежей кровью, которая капала на землю, очерняя её. Сильный холод постепенно поглощал всё тело, заменяя собою ужасную боль. Мысли путались между собой бешеным потоком. Множество противоречивых образов соединялись в единые события, создавая непонятный водоворот мыслей. Остались только холод и тьма. А он всё лежит там, на земле, в старом подполье. Одинокий и беззащитный.

«Мама… папа… я иду».

Глава 7.1 Последствия (Утрата)

Маленькие и пустые комнаты, завешанные старинными и иссохшими тряпками окна. Каждое следующее помещение походило на другое как две капли воды, огромное пространство и все детали сливаются в одну сплошную картину, только многолетняя пыль и маленькие тусклые лучи света добавляли хоть какое-то разнообразие. Каждый шаг сопровождался омерзительным скрипом половицы; отвратительный запах гниющего дерева въелся в нос. Каждая минута нахождения в старинном доме заставляла все части тела кричать в надежде быстрее покинуть это злополучное место. Окончить осмотр пришлось раньше, чем хотелось бы: второй этаж не таил в себе ничего полезного. Вольфганг спустился ниже, где последний раз разделился с Генрихом. Никого рядом не было, и из пустых комнат не доносился шум, — в доме было тихо как в склепе. «Скорее всего он вышел на улицу», — промелькнула мысль в голове юноши.

На улице ждал скучающий отряд Генриха. У машины стояли все. Все, кроме самого офицера.

— Где Генрих? — спросил вышедший из здания Вольфганг.

— Вы же вместе вошли в дом, — удивлённо заметил Зигфрид.

Смутные мысли появились в голове Вольфа. После полученного ответа, он бросил сомнительный взгляд на заброшенный дом и решил вернуться в него. Возможно, он просто не заметил Генриха, или тот бесшумно стоял в одной из пустых комнат, когда его друг проходил мимо. Проверяя все помещения первого этажа, Вольфганг не нашёл ни следа. Каждая комната, которую он обыскивал, была пустой и совершенно идентичной комнатам второго этажа. В доме находилась ещё одна дверь, но та была полностью заколочена досками и, как оказалось, выходила на задний двор, где когда-то был огород. Вольф знал, что Генрих не смог бы покинуть дом будучи незаметным, ему незачем так поступать, и, он попросту физически не смог бы осуществить такой фокус.

В одной из комнат Вольфганг увидел открытый деревянный люк в полу, который вёл вниз. Рядом с ним лежал непримечательный ковёр, настолько покрытый толстым слоем пыли, что легко мог слиться с таким же по цвету полом. Всмотревшись в люк, Вольф не увидел ничего кроме темноты. Просачивающегося через щели и стёкла света было недостаточно, чтобы хоть что-то увидеть. Единственное, что было видно благодаря ему — пара дряхлых ступеней лестницы, уходящей вглубь погреба.

— Генрих! — Вольфганг позвал своего друга достаточно громко, чтобы его можно было услышать из подвала.

Никто не ответил.

Вольф повторил попытку позвать Генриха, но ничего не изменилось. Никто не выходил из темноты; никто не отзывался. Вольфганг был один во всем доме, он опустил голову и посмотрел вдаль темного подземного помещения. Под собой он заметил, что из-за света слабо заметны свежие следы на пыльных ступенях. Желания спускаться в неизвестность не было, — был риск не подняться обратно. Темнота по другую сторону люка окутала юношу странным чутьём, которое начало щекотать его нервы.

У Вольфганга была при себе зажигалка, которую он носил с собой не первый год. Он начал благодарить себя за старую привычку курить, которая оказалась полезной в самый подходящий момент. Осознавая, что света от неё будет слишком мало, он поднял пыльный ковёр и стряхнул с него пыль. Несмотря на старость и влажность, изделие из пряжи начало гореть очень бодро. Когда небольшое пламя начало расти и распространяться, а пальцы стали ощущать грубое прикосновение языков огня, Вольф кинул ковёр вглубь подвала. Пока он летел, то смог осветить собою небольшой участок внизу. Голые стены и пол показались из темноты, в них не было ничего примечательного. Самый обычный, незаурядный подвал. Когда импровизированный факел рухнул на пол, то развалился, и, несколько его частей разлетелись по углам, продолжая догорать. Вольфганг начал спускаться вслед за брошенным освещением. Ему был виден странный поворот вдали подвала, и, присматривая за ним, Вольф спускался лицом вперёд, желая не терять зрительный контакт с возможным местом западни. Одна из хлипких ступеней, на которые он наступал, сломалась под весом человека. Потеряв опору, юноша полетел вниз. Часть ступеней, находящихся ещё ниже тоже сломались. Пролетев полметра, он осторожно приземлился на ноги, находясь прямо под люком. Его падение с приземлением звучали достаточно громко, и, не веря в то, что Вольфганг находится в безопасности, он застыл на некоторое время, продолжая всматриваться в глубь подвала. Прошла минута, и ничего не случилось. Облегчённо выдохнув, Вольфганг направился дальше. Проходя мимо странных железных пластин, которые облокотившись стояли у стены, он готовился к любой встрече. Больше всего он хотел встретить Генриха.

Никого. Абсолютно никого не было вдали нового открывшегося перед юношей коридора. На другом конце тоннеля виднелись силуэты какого-то стола и стула. Между юношей и мебелью на земле находилась лужа, которая слишком сильно выделялась среди остальной обстановки. Это была странная тёмная жидкость, походившая на чистую нефть; она была слегка багровая из-за слабого света, но всё же была ближе к чёрному, словно сама ночь. Рассматривая странную лужу, в нос ударил слабый запах железа. Этот запах начал дурманить старого охотника, особенно после убийства кабана; этот запах нёс с собой страх и победу. От лужи исходили маленькие капли, которые исчезли через метр от неё. Вся эта картина и причина, по которой Вольфганг спустился вниз, все эти краски создавали из себя ужасную картину возможной судьбы Генриха. Пропажа, тишина, кровь. Вольф долго смотрел на лужу, пока всё помещение медленно уходило в привычную для неё темноту. Ему было страшно, для него всё происходило слишком резко. Кровь могла быть не Генриха, только тогда он сам должен быть здесь, но его нет.

Подвал исчез, вместе с ним исчезла и мебель в конце земного коридора. Всё вернулось в привычную тьму. Остался только Вольфганг. Каждая секунда нахождения в темноте нагоняла новую волну страха. «Может, так и пропал Генрих?» — промелькнула мысль в голове солдата. Нужно было уходить как можно скорее; что-то незримое тянуло свои лапы к нежелательному гостю, обвивая своими крупными щупальцами сырые стены и лакая свежую кровь. Оно было тут, в тени, за каждым углом, под каждым шагом. Это могло стоять вплотную к Вольфгангу, могло быть и в нескольких метрах от него. Холодное дыхание прошлось по его шее, будоража кожу и сводя с ума. Прозвучал скрип старых досок со стороны входа в хижину. Вольфганг обернулся, и сбоку послышался гул ветра, что всё время циркулировал по подвалу. Сейчас этот слабый гул звучал как-то иначе, как-то более враждебно, словно звериный рёв — последнее предупреждение перед смертоносным прыжком. С бешеным стуком сердца в груди, Вольф вслепую искал путь назад. Он быстро смог добраться до лестницы, ориентируясь по остывающему пеплу на земле. Поднялся вверх он гораздо быстрее, нежели, когда спускался. Ещё одна ступень треснула и обвалилась вниз. Из-за большого желания сбежать, Вольфганг зацепился за край пола и смог себя подтянуть вверх. Он был спасён, сбежал от него.

— Вольфганг?! Генрих?! — звучал призыв со стороны снесённой двери.

— Я тут! — крикнул в ответ Вольф. Он пытался быстрее достичь выхода и выбраться из проклятого дома.

Минув опустелые комнаты, он выбежал на улицу, испугав при этом человека, что звал его ранее. Все были удивлены таким поведением сослуживца, — Вольфганг выглядел крайне встревоженным. Грязный и запыхавшийся, его мятый и слегка ободранный мундир был весь в пыли. Маленькими шагами, юноша достиг машины и рухнул возле неё на землю. Он пытался отдышаться после резкого бега и нескончаемых клубов пыли, что застряла в его горле от слишком сбивчивого дыхания. В это время вокруг него вместе с тучами собирались и солдаты. Между ними в окнах домов виднелись люди, что вопросительно смотрели на толпу гостей. Все члены отряда спрашивали у Вольфганга о Генрихе, но тот никак не мог им ответить. Каждое дыхание отдавало болезненными ощущениями в груди. Наконец собравшись силами, юноша смог подняться.

Дыхание восстанавливалось, легкое напряжение в груди ослабевало, вокруг собралась толпа вопросительных взглядов. «Где Генрих?» — твердил каждый из них. Сами солдаты уже не открывали рты, чтобы задать вопрос, который и так был понятен Вольфгангу.

— Он исчез… — не веря себе сказал Вольфганг. Все ожидали эти слова, и боялись их услышать.

— Как «исчез»? Вы же вдвоём вошли в дом! — начал паниковать Руди. Все стали опасаться за дальнейшие события — теперь они потеряли и офицера. Три человека за четыре дня, это была наихудшая ситуация из возможных.

— Мы разделились… Он, должно быть, спустился в подвал, а там я нашёл только кровь, — продолжал говорить Вольфганг, словно отчитывался сам перед собой. И правда, он не мог себе простить то, что так легко позволил другу исчезнуть.

— Его?

— Рядом никого не было…

Этот ответ озадачил всех, оставшиеся солдаты начали гадать куда делся их офицер. Если тела не было, то всё же была надежда на то, что Генрих ещё жив.

— Надо ему помочь! он ранен! — вступил в разговор Годрик. Он не хотел мириться с ещё одной смертью, так как каждый солдат начнёт чувствовать себя беспомощным и ненужным.

— Его больше нет! нет тела! нет Генриха! — Вольфганг выпрямился и начал злобно скрести зубами. Он испытывал самый сильный прилив ярости в своей жизни. — Они за это ответят!

Вольф оглядывался и смотрел на рядом стоящие дома. Он хотел выловить кого-нибудь из местных. Приближался вечер, перед домами никого уже не было. Все могли быть только внутри, так как заканчивался день работ в поле. Вольфганг чувствовал, что отойти от отряда будет крайне опасным поступком, он не повторит ошибку своего офицера. Солдаты только смотрели на своего нового командующего, и, на то, как он бешеным взглядом метался между домами. Все были напуганы от этого не меньше, чем от потери Генриха. В какой-то момент в поле зрения Вольфа попала старушка. Женщина, — которую они встречали ещё в день исчезновения Августа, — вышла из своего дома и направилась вдоль всей улицы. Вольфганг пошёл к ней, он переставлял ноги быстро, почти бежал, и не мог позволить своей жертве скрыться из виду. Не замечая ничего вокруг, он громко топал, как здоровый лось, и тяжело дышал. Старушка услышала это и, обернувшись к источнику звука, пришла в ужас. Прямо на неё мчался вооруженный солдат, который крепко сжимал автомат и сверлил её взглядом наполненным нечеловеческой злобой. Этих ужасающих глаз было достаточно, чтобы убить испуганную женщину на месте.

Инстинктивно сделав пару шагов назад и наивно подняв руку в знак защиты, старушка упала на землю. Она оступилась, и теперь была не способна скрыться от надвигающейся угрозы. Вольфганг схватил её свободной рукой за плечо, вцепившись крепкими пальцами в слабое тело и, подняв на ноги, поволок обратно к машине. Женщина начала истошно кричать, боль и страх разрывали её рассудок на части. Всеми силами она пыталась оторвать от себя руку более сильного человека. Упираясь в землю слабыми ногами, она пыталась замедлить своего похитителя, надеясь задержать его и дождаться спасения. Крик её не останавливался даже несмотря на то, что пожилая женщина начала хрипнуть, — она кричала всё громче и громче, в ней словно открылась вторая глотка. Постепенно на страшные звуки начали выходить и другие жители. Они стояли на шатких верандах и с ужасом наблюдали за страшной картиной перед ними.

Жертве похищения ничего не оставалось, она лишь смотрела в глаза своих соседей и друзей, моля их о помощи, но они ничего не могли поделать. Они испытывали такой же страх, что приковал их к месту. Старые друзья и родственники оставили бедную женщину одну. Её бросили. Десятилетия поддержки и дружеского отношения испарились за считанные секунды. Не получив желанной помощи, старушка подтянула себя к юноше, что волок её по земле и вцепилась в него зубами. Укус был слабым для взрослого человека, но старые и неухоженные зубы сделали своё дело. Укусом она смогла разорвать кожу на запястье Вольфганга. Вскрикнув от сильной и резкой боли, он кинул старушку в сторону машины. Укус задел латеральную вену, и из раны пошла кровь.

Расстояние до машины составляло чуть больше метра: старушка пролетела весь этот участок и ударилась головой о дверь автомобиля, оставив небольшую вмятину. Удар был громким и болезненным, вслед за ним, женщина взялась руками за голову и начала плакать от боли. Через слёзы и собственные стоны, она смогла услышать хорошо знакомый для неё звук. Подняв глаза, она увидела своего мучителя, что приволок её сюда. Мокрой от крови и слюны рукой, он передёрнул затвор автомата и направил его прямо на пожилую женщину. Теперь в его глазах была видна настоящая бездна ненависти.

— Где он?! — крикнул Вольфганг. Направляя своё оружие прямо в лицо старой женщины.

— К-кто?! — Старушка была в панике, она продолжала плакать, держась за свой ушибленный затылок. Она осознавала, что, возможно, её убьют. Она прекрасно понимала, что больше никогда в своей жизни не сможет видеть своих любимых, и эта мысль сильно притупляла разум.

— Здесь был наш человек! он зашёл в дом и исчез! Где он?! — Вольф продолжал свой допрос, повышая голос.

— Я не знаю! не знаю! Отпустите, пожалуйста! я не знаю! — Старушка перестала смотреть в глаза своего похитителя и, не переставая плакать, уткнулась лицом в землю, молясь, чтобы всё закончилось.

Каждое новое слово, каждый вздох и всхлип выводил Вольфганга из себя. Он целиком и полностью трясся от ярости. Он находился на границе между поступками, которые разделяют последние отголоски трезвого разума и слепой злобы. Юноша выстрелил.

Три выстрела из автомата заглушили своим шумом старческое нытьё. Старушка затихла.

Ни одна пуля не задела её, они прошли рядом с ней, перед самой макушкой и сбоку. Женщина была осыпана грязью, что поднялась от стрельбы в землю. Сарафан, что она носила, теперь был покрыт осевшей пылью, что испачкала некогда красивое платье. Страх поглотил её, и она замерла, её сознание окончательно перестало что-либо понимать. Ей повезло сойти с ума и, наконец-то, сбежать от всего этого ужаса.

— Пожалуйста, прекратите! Отпустите её, она ничего не сделала, — раздался грубый голос человека, выходящего из ближайшей хижины. К солдатам вышел молодой человек, который был одет в грязную рубаху. Его глаза излучали страх, он также был встревожен поступками солдат. Подняв руки перед собой и показывая, что он безоружен, ему пришла мысль начать сокращать дистанцию до вооруженных людей, надеясь забрать женщину домой. Его грязные и покрытые мозолями руки беспорядочно тряслись. Эти монотонные движения слегка гипнотизировали и привлекали много внимания.

— Стоять! — предупредил его Вольфганг.

Солдат осознавал, что чем больше здесь будет людей, тем быстрее будет утерян контроль над ситуацией. Теперь приходилось следить не только за старушкой, но и за мужчиной.

— Пожалуйста, отпустите её! Я не знаю, что у вас случилось, но давайте мирно во всём разберёмся! — Второй деревенский житель проигнорировал приказ юноши с автоматом и продолжал медленными шагами сокращать дистанцию.

— Тебе сказали «стоять»! — прозвучал очередной крик, это был Годрик. Он тоже начал осознавать, что ситуация выходит из-под контроля. Вслед за своими словами, он поднял своё ружьё и направил его на надвигающегося мужчину.

Этих действий хватило, чтобы вышедший наружу человек остановился. Он хоть и прекратил попытки подойти ближе, но всё ещё продолжал умоляюще смотреть на агрессивно настроенных солдат. Теперь двое деревенских были напротив дул огнестрельных ружей: женщина и мужчина. Вольфганг не хотел сдаваться и решил продолжить свой допрос.

— Где. Мой. Друг! — громко повторил он, полностью лишив интонацию вопросительного звучания.

— Я не знаю кто это, если он потерялся, то я готов помочь искать. — Голос жителя Фюссена дрожал, он почти начал плакать, осознавая своё плачевное положение и собственную беспомощность. Пытаясь выйти на компромисс и стать героем, он только рыл себе могилу. — Давайте пройдём внутрь, успокоимся, обдумаем…

— Ложь! Вы все пытаетесь нас убить! Почему, когда мы второй раз к вам приходим кто-то исчезает?! — перебил его Годрик.

После этих слов мужчина затих, он не знал, что сказать. Вольфгангу не понравилось то, что Годрик так же нервничал, как и сами деревенские, каждую следующую минуту он мог совершить роковую ошибку. Однако продолжительное молчание нового допрашиваемого было плохим знаком для всех. Все, как один, посчитали, что он что-то знает. Человек, что пытался договориться с солдатами, продолжал молчать, он панически быстро пытался подобрать в своей голове необходимые слова, которые идеально подойдут для того, чтобы разбавить напряженную обстановку и успокоить возбужденных людей. Для него их диалог представлял из себя опасное скалолазание, где каждый камень, за который можно зацепиться,мог обвалиться и отправить спортсмена в смертельный полёт.

Вольфганг начал нервничать, образовавшаяся тишина не успокаивала его, наоборот, в ней он ощущал затишье перед бурей. Бросив быстрый взгляд на Годрика, он приказал ему поместить мужчину в машину. Он надеялся отвести его в замок и провести более длительный и эффективный допрос. Он не мог просто взять и уехать ни с чем.

Годрик продолжал держать мужчину на мушке и медленно направился к нему. Заметив понимающий взгляд в ответ, он облегчённо вздохнул осознавая, что тот не настроен на сопротивление. Годрику тоже хотелось как можно быстрее покинуть это ужасное место, отдохнуть и узнать о судьбе своего офицера. Солдат сократил дистанцию до пленного и, приготовившись отвести его в машину, потянулся к нему рукой.

Раздался знакомый для всех грохот, и солдат попятился назад. Он плашмя рухнул на землю у машины. Никакого движения, сопротивления, криков или стонов, он просто упал, как тяжёлый, набитый камнями, мешок. Ситуация начала меняться стремительным темпом: не определив откуда произошёл выстрел, оставшиеся члены отряда начали прятаться за машину, они надеялись найти там укрытие. Вольфганг только успел бросить быстрый взгляд на своего лежащего товарища, который только судорожно успел моргнуть пару раз, оставив глаза открытыми. Он тоже не сумел обнаружить позицию стрелка и ринулся к своим друзьям. Когда Вольфганг начал поворачиваться назад, то ему удалось заметить, как старушка, что лежала на коленях, начала быстро подниматься и убегать в сторону зданий. Притворялась она в своей беспомощности, или громкий звук вернул ей рассудок, сейчас она желала уйти подальше от боя. В отличии от неё, другой, что выходил из дома, лёг на землю и прикрыл руками голову — надеялся, что его чудом не заденут. Именно их поведение сыграло большую роль в дальнейшем. (Виновный пытался скрываться от своего наказания, а невиновный смиренно ожидал конца.)

Задержавшись на одно мгновение, Вольфганг смог выстрелить несколько раз вдогонку убегающей жертвы. Каким бы сильным не было желание у старушки выжить, она не была быстрее пули. Её жёлтые и синие цветы на платье начали приобретать красный оттенок.

Закончив свою расправу, Вольф метнулся за машину; он сделал это вовремя, так как в следующую же секунду рядом пролетела другая пуля, что была в смертельной близости от своей цели. Все, кто сидели за машиной, никак не могли безопасно выглянуть из-за неё, они не хотели получить пулю в лицо и распрощаться с жизнью. Заметив, что Вольфганг вернулся к ним живым и здоровым, они все приободрились. Солдаты сидели и переводили дыхание, пытаясь собраться мыслями и успокоиться.

— Мы должны отсюда выбираться! Иначе нас всех перестреляют! — прокричал паникующий Руди.

— Нет! я не оставлю здесь Генриха! Они за всё заплатят! — воскликнул Вольфганг. Сейчас он не испытывал страх за возможную гибель, старые опасения неожиданно исчезли, и, он просто забыл, что был также смертен, как и Годрик. Вольф выглянул из-за машины и моментально открыл огонь по одному из домов. Ему было безразлично, находился в нём стрелок или нет. Он хотел лишь отомстить кому угодно, как угодно. В следующую же секунду его повалили на землю; оставшиеся люди, которым он не был безразличен, убрали своего друга с линии огня.

— Мы все умрём!

— Они просто не знают, с кем связались.

— Если они и выбрали войну, то мы им покажем, кто здесь умеет воевать!

— Вольфганг, у нас есть всё, чтобы отомстить, но не сейчас. Сейчас мы, как утки в озере — перестреляют на раз-два.

За машиной разносилась ругань и споры, Вольфа отвлекали от перестрелки и пытались успокоить горячившегося юношу. Никакие уговоры не давали результата, и Вольфганг пытался подняться обратно, в надежде выпустить ещё пару обойм в дома. Стоило только приподняться на пару сантиметров, как его тут же повалили вниз; спустя несколько безуспешных попыток, кто-то ударил его по лицу. Крепкий, резкий и неожиданный удар заставил Вольфганга отвлечься от своих обеспокоенных мыслях. От удивления юноша замер, словно животное, что пытается притвориться мёртвым перед хищником.

— Вольф! нам надо уходить! — сказал Франц, открывая дверь машины.

Вольфганг смотрел вслед Францу и наблюдал как остальные солдаты пытаются лёжа залезть в машину. Один, двое, трое. Теперь он один остался вне безопасной машины. С таким раскладом он точно не сможет дальше вести бой. Проглотив свою гордость, он всё же залез ко всем. Солдаты лежали плашмя друг на друге. Пол и сидения были забиты людьми, что пытались не попасться на глаза стрелку.

— Мы не можем бросить Годрика… — сказал кто-то хриплым голосом.

«Действительно» — подумал Вольфганг, — «нельзя здесь никого бросать, он может ещё быть жив. Есть надежда, за которую стоит держаться».

Задняя дверь машины открылась и ловкими движениями четверо солдат смогли затащить внутрь своего подстреленного напарника, который по-прежнему оставался в неподвижном положении. Солдаты положили его сверху себя, и кое-кто смог ощутить на своей коже падающие капли крови.

Так они и уехали оттуда. Полностью вслепую Франц смог покинуть пределы деревни и скрыться за холмами. Когда появилось ощущение подъёма машины по знакомому склону, все смогли немного расслабиться. Когда появилась возможность осмотреть подстреленного Годрика, все сразу потянулись к юноше, чтобы помочь. Только Франц следил дальше за дорогой, пытаясь безопасно и быстро добраться до Норденхайна. Годрик не дышал, в его груди находилось пулевое ранение, из которого медленно вытекала кровь. Никто уже не продолжал осматривать тело, они лишь закрыли открытые глаза покойника. В этих мёртвых глазах читалось осуждение за то, что Годрика никто не спас.

Вольфганг посмотрел в сторону удаляющегося Фюссена и начал проклинать его и его жителей. Ранее он был готов ко всему, но даже в таком «боевом» состоянии могли быть ситуации, выходящие за пределы всех ожиданий. События, о которых никто не рискует подумать, которые кажутся чересчур невозможными. Именно такое и произошло. На плечи Вольфганга легла новая, тяжелая ноша, которая была непосильна даже для его друга, который прошел через ужасные моменты своей жизни. Вольфганга ждало тёмное будущее, таинственное и страшное. С каждым метром, что машина поднималась по дороге к заветному убежищу, погода становилась всё хуже и хуже. Вольф заметил надвигающиеся тучи, когда выбежал из дома, сейчас все они уже царили над ним.

Машина въехала во внутренний двор замка, звук плотно закрывающихся массивных ворот ознаменовал конечную остановку. Теперь, вернувшиеся солдаты были в безопасности, но всё же страх проник в сердце каждого. Никому из отряда раньше не приходилось держать оборону внутри старых крепостей, они и не знали, смогут ли справиться с такой задачей, когда на то будет необходимость. Все робко смотрели на массивные ворота стены, и не могли предположить, что ещё может их обезопасить.

Годрика положили на холодной каменной дороге, машину загнали в конюшню. Отряду нужно было найти место, где можно будет сделать кладбище, они должны будут проводить их товарища со всеми почестями. Могильник должны были сделать ещё на самой первой смерти, Фенрига, чтобы где-то под рукой был надгробный камень, рядом с которым можно было постоять. Прошел ни один день, но никто так и не спешил реализовывать эту затею, даже после исчезновения Августа. Теперь же, когда ещё двое погибли, оттягивать неизбежное было никому не под силу. Руди приглянулся небольшой пустой закуток, который уходил вдоль стены. Эту заросшую кустами тропинку скрывал угол здания, и его было сложно заметить, ещё сложнее можно было предположить, что тропой раньше пользовались.

Никто не был против такой идеи, никому не хотелось спускаться к склону горы и хоронить Годрика рядом с Фенригом — всеми овладел страх ужасной мести жителей Фюссена, которая могла нагнать сбежавших в любой момент. Пока пара солдат пыталась расчистить тропинку в кустах, разрубая ветви ножами и лопатами, остальные поднесли тело покойного друга к будущей могиле. Никто из оставшихся в замке не вышел встречать вернувшихся бойцов, и это было хорошо. Вольфганг как можно дольше хотел держать в тайне судьбу Генриха, он не знал, как на это сможет отреагировать Анна. Вспоминая разлуку сестры и брата после приюта, он думал, что она не переживёт этого и умрёт от потрясения. «Пожалуйста, не говори ей ничего» — всплыли слова Генриха, — точно также он говорил у штаба. Вольфганг не сможет долго скрывать трагичную участь Генриха, как не смог бы это делать и сам офицер, пытаясь утаить от сестры судьбу их родителей. Маленькая девочка осталась одна. Возможно, Генрих не зря медлил с тем, чтобы сказать сестре правду, — если она потеряет в один день отца и мать, а на следующий брата, то может произойти что-то ужасное, что-то непоправимое… Пусть лучше девочка потеряет одного, в надежде встретить остальных.

— Прости… — сказал в никуда Вольфганг. Хоть он и сказал это почти шепотом, но все вокруг услышали его. Солдаты посчитали, что их товарищ извиняется перед погибшим, они думали, что он ощущает на себе вину за его гибель.

Все были повергнуты в печаль, но в отличии от Августа, они знали, что Годрик не мучился. Постепенно начал проявляться дождь. Солдаты смогли это заметить, только когда их покойный друг стал постепенно мокнуть, и из его глаз будто бы струились скорбные слёзы, Сами солдаты даже не реагировали на какие-либо раздражители — все копали могилу для своего товарища, кто-то ушёл к дендрарию собрать цветов. Никто не остался без дела, если кого-то покидали силы, его тут же заменял другой. В течение десяти минут могила была готова. В неё положили Годрика, и, стоя под дождём ещё несколько минут, его сослуживцы прощались с ним, вспоминая все светлые моменты. За каждый такой счастливый момент, что погибший смог подарить своим друзьям, Вольф представлял, как будет карать виновных.

— От лица всего отряда благодарю тебя за службу, — произнёс Вольфганг и отдал честь. Остальные последовали примеру. Закончив со своим прощанием, Вольф первый начал закапывать покойного. Сначала земля попадала на ноги, постепенно поднимаясь вдоль тела, чтобы остальные тоже успели проститься. Пока все они работали лопатами, дождь не прекращался, постепенно набирая силу. Раздался гром, и, все резко замерли. В самом начале им показалось, что прозвучал очередной выстрел. Никто не рисковал повернуться или поднять голову, только через минуту единственный шум дождя успокоил их. Яма была зарыта, сверху погрузили шесть цветков синей орхидеи. Кто-то остался дальше стоять у могилы, кто-то ушёл внутрь замка. Каждый прощался с погибшим так, как мог, так, как хотел.

Вольфганг покинул могилу последним — вместе с Годриком он похоронил и Генриха. Он чувствовал то, что его друг погиб. Его тело лежит где-то в Фюссене, спрятанное от всех. Вольфганг найдёт его и похоронит, не позволит ему лежать там, где он встретил смерть. Сейчас Вольфу требовались силы, ведь нужно сообщить о смерти офицера оставшимся людям.

Полностью промокший, Вольфганг шёл по голому деревянному полу туда, где надеялся отдохнуть и восстановить силы, а позже, рассказать всё как есть. Подъём по каменным ступеням винтовой лестницы дался с большим трудом. Юноша почти выдохся, но оказался на нужном этаже. Его клонило вбок, веки слипались, но он сумел дойти до своей спальни. Не закрыв дверь, позабыв о личном пространстве и безопасности, он упал на мягкую кровать в полностью промокшем обмундировании. Вольфганг закрыл глаза и мгновенно уснул.

Сон закончился так же резко, как и начался. Вся кровать Вольфганга была мокрой от дождевой воды, у него было ощущение, будто он спал в луже. Для него это был крайне неприемлемый вид, и, переодевшись в сухую одежду он вышел из своей комнаты. После мокрой одежды, всё вокруг ощущалось неприятно тёплым, и на то было основание — от воды, кожа юноши была смертельно холодной. Лишь чудом он не отморозил себе органы и не простыл.

Ступая по коридору солдат видел, что почти наступила ночь, но Анна и Эльвира ещё не находились в своих покоях. Вольфганг догадывался, что они были в уже привычной им библиотеке: другого места попросту не существовало, почти что их личное гнёздышко. Ступая в сторону лестницы, внимание Вольфганга привлекло странное явление: за окнами он видел, как со стороны Фюссена поднимался дым. Чёрный и хаотичный столб возвышался выше замка, постепенно растворяясь в воздухе. «Так вам и надо» — подумал Вольф, надеясь, что одна из молний ударила в деревянный дом, устроив опасный пожар. Вместе с этой надеждой появилась и мрачная мысль, что деревенские сжигают тела Генриха и Августа. Эта мысль была настолько резкой, дикой и ужасной, что Вольфганг не сдержал всю свою злость на этих людей и в порыве ярости ударил кулаком в стекло, точно целясь в чьё-то расплывчатое лицо. Этот удар образовал собой паутину из трещин, в центре которой идеально отображался маленький свет пламени. Столь отдалённый и столь раздражающий.

Вольфганг начал спускаться вниз, желая встретить нужных ему людей — Анну и Эльвиру. В сухой и новой одежде он смог бесшумно передвигаться по замку, не издавая отвратительных и неприличных хлюпающих звуков при ходьбе. Вскоре он добрался до библиотеки. Вольфганг подошел к двери и, как ожидал, услышал за ней знакомые голоса. Он приоткрыл большие двери и увидел, как на диване располагались девушки. Анна и Эльвира увлечённо читали книги, попутно что-то обсуждая между собой. Их освещал мягкий свет, исходящий от камина, из открытой двери потянул горячий воздух, позволяющий юноше хоть ненадолго согреться. Поток казался каким-то душным, зловещим, но девушкам внутри это никак не мешало, им, казалось бы, от этого было только лучше.

Вольф смотрел на маленькую девочку, что радостно тыкала пальцем в книгу и о чем-то активно говорила с Эльвирой. Он смотрел на лицо Анны и не мог представить на нём горе от потери брата, не хотел его представлять, не хотел его видеть.

— Эльвира, — произнёс Вольфганг, всё же собравшись силами обратить эту идиллию в прах. — Можно на минуту?

Вольф изначально не собирался вести себя как-то изнежено с этой девушкой — она была для него безразличное, не более чем мебелью. Да, она жила в замке, но не убиралась, не готовила, а была лишь сиделкой. Даже к её услугам врача никто не прибегал… кроме Генриха. В начале он и заметил её сверкающие, полные жизни и энергии глаза, но он прекрасно видел и другие, такие же, в Керхёфе, и те, и эти глаза рано или поздно станут серыми и безжизненными. Эта жизнь вызывала отвращение. Он мог бы прервать беседу в библиотеке, потребовав аудиенции, не просив, но всё же, он чувствовал вину за смерть Генриха, за то, что дал ему исчезнуть. Для него это было не просто потерей члена состава, а личным ударом, как другу, так и солдату. Потеряв Генриха, он был оскорблён, за то, что не смог спасти друга, не смог отомстить за товарища, не смог помочь начальнику. И вместо того, чтобы перед кем-то высказаться, Вольфганг слегка виновато попросил у Эльвиры отойти «на минуту».

Девушка удивлённо посмотрела на юношу и, медленно встав с дивана, направилась к нему. Раньше она с Вольфом только здоровалась, и, по большей части он был чёрств и малообщителен, очень редко переглядывались друг с другом, сейчас же он звал её на прямой разговор. У Эльвиры было плохое предчувствие. Анна, увидев знакомое лицо, радостно помахала ему. Вольфганг смог только натянуть фальшивую улыбку и кивнуть в знак приветствия.

— Что-то случилось? — спросила Эльвира, стоя в дверном косяке.

Внутреннее чутье било тревогу, из-за чего девушка не решалась покинуть мнимо безопасную библиотеку. Она находилась на своей территории.

— Не здесь, — ответил Вольфганг, медленно начав пятиться в сторону выхода.

Юноша начал отходить, Эльвира направилась за ним, не задавая лишних вопросов. Её начало охватывать лёгкое напряжение от резкости и непривычности данной ситуации. С самого отъезда отряда она так и не увидела Генриха, и, то, что её уводят подальше от ушей ребёнка, не намекало на что-то хорошее. В добавок ко всем, с ней заговорил фактически незнакомый человек, после того как весь отряд отправился в деревню, откуда в прошлый раз не вернулся один боец. Каждая эта мысль образовывала большой ком, что застрял в её горле, не позволяя свободно дышать.

Вольфганг прошёл обратно через весь главный коридор и вышел к арке, что выходила во двор. Он остановился на лестнице под козырьком здания и принялся смотреть на капли дождя. Разговор начался не сразу, вначале юноша пытался подобрать подходящие и менее грубые слова, чтобы рассказать всё что случилось. Эльвира наблюдала за дождём и ощущала, как растёт напряжение.

— Генрих не вернулся.

Вольфганг сказал это с сильной тягой, прямо в лоб, не подготовив, не подведя к самой мысли об этом. Грубо, ужасно, резко, именно так, как и сам пришел к этому выводу. Он стоял всё также в стороне, не отрывая глаза от каменного пола. Однако, после того как он высказал всё, что собирался, неожиданная лёгкость обхватила его, такая заметная и приятная на фоне недавних событий. Стоя боком к девушке, он чувствовал на себе вопросительный и испуганный взгляд с её стороны, и прекрасно всё понимал.

— Что случилось? — дрожащим голосом спросила она.

— Мы обыскивали старый дом, и он спустился в подвал. Я пришёл за ним позже, но обнаружил большую лужу крови. — Вольфганг обернулся к девушке, пытаясь держать зрительный контакт для попытки морально её поддержать и успокоить.

Эльвира долго смотрела в глаза своего собеседника, пытаясь прочитать в них ложь, но собеседник ей не лгал. Она положила руку на грудь; её сердце начало колоть от страшных мыслей.

— Я… не знаю, как сказать Анне… — добавила Эльвира. Сблизившись с ребёнком, она прекрасно научилась её понимать. Не стоило читать медицинские трактаты и изучать человеческую психологию, чтобы знать наверняка — девочка не переживёт эту новость; горе если не убьёт её, то сведёт с ума. Эльвира не могла этого допустить. — Она не сможет это пережить…

— Мы не сможем это скрывать, рано или поздно она об этом узнает. А если узнает о смерти брата, то догадается и о родителях. — Вольфганг направил свой взгляд вдаль зала, смотря прямо на двери библиотеки, пытаясь представить возможные последствия. — У нас нет выбора.

Эльвира направила свой взгляд вслед за юношей, присматриваясь к дверям библиотеки и надеясь, что оттуда не выйдет Анна.

— Нам нужно подготовиться, обдумать всё и сообщить максимально деликатно. — Для Эльвиры эта задача казалась невыполнимой, и это пугало её.

Их размышления о проведении самой рискованной и опасной для здоровья операции были прерваны посторонним звуком за пределами закрытых ворот. Помимо падающих капель дождя, они услышали громкий скрип ржавых петель и звук того, как огромные деревянные балки скребутся по каменному полу. Обернувшись к источнику шума, пара увидела, как открываются массивные ворота. Их обоих охватил сильный страх, они не ожидали, что кто-то придёт в замок, никто не должен был. Вольфганг опешил от мысли, что за ними пришли жители деревни, пришли прямо к порогу дома, злые и вооруженные. Потянувшись к поясу он понял, что пистолет остался в спальне. Стоя на месте и вслушиваясь в скрежет, солдат примечал, что не было криков с другой стороны ворот, только полная тишина, таинственный звук неизвестного.

Ворота распахнулись, и за ними показалась тёмная фигура. Одна. Пройдя через открывшийся проход, фигура начала медленным шагом приближаться к Вольфгангу и Эльвире. Сильный шум дождя скрывал звук шагов гостя, будто призрак ступал своими нематериальными ступнями по земле. Отсутствующий свет и наступившая темень скрывала лицо незнакомца, и он подходил всё ближе и ближе, уверенной походкой, будто ступал по своему дому. Поднявшись на первые ступени и подняв свою голову, он сильно напугал молодую пару.

Прямым и лёгким взглядом Генрих смотрел на своего друга и доктора. Его лицо было спокойным и бледным, ещё заметна была усталость в глазу и маленькая улыбка. На лице оставалась ещё маленькие, едва заметные красные подтёки со лба.

— Я бы не отказался поесть, — сказал гость, проходя мимо пары, полностью игнорируя их недоумевающие лица.

— Стой! — сказала Эльвира, взявшись крепкой хваткой за мундир Генриха. — Что с тобой случилось?

Генрих остановился, повернувшись к девушке и другу он заметил, как на их лица растёт сильное удивление и шок. В глазах доктора читались забота и желание помочь, Вольфганг вовсе будто увидел призрака наяву.

— Меня ударили по голове… вот, что случилось.

— Я был в подвале, тебя там не было. — Вольфганг наконец нашёл в себе силы заговорить, он точно никак не ожидал того, что его друг окажется жив.

— Спрятали. Я очнулся и выбрался оттуда. — Генрих показал большим пальцем через своё плечо в сторону обеденного зала. — Знаете, я действительно не отказался бы от еды…

— Ты в порядке? — перебила его Эльвира, наконец-то отпустив рукав кожаного мундира.

— Конечно! — Генрих снял свою фуражку и продемонстрировал мокрые от дождя и крови волосы. Проведя по ним рукой, доктор не смогла обнаружить никаких повреждений. Не было ни малейшего намёка на удар по голове.

Подойдя к библиотеке, Генрих поднял свою руку перед открытием двери, ему хотелось проверить свою сестру, но он был вынужден остановиться. Его глаза привлекло неприятное зрелище на руках: он потянулся к ручке двери обожжённой перчаткой, почти полностью сгоревшей, и, под ней виднелась бледно-светлая кожа, со всё ещё свежими ранами. Сняв перчатку, Генрих видел бинты, что ранее обвивали его пальцы и ладонь; они почти сгорели и свисали вниз. Протерев мокрый и окровавленный лоб оставшимися бинтами, Генрих открыл дверь.

Библиотека выглядела самым привычным образом, почти всегда там была Анна. Заметив своего брата, она подбежала к нему и на бегу обняла. Резкий толчок сильно пошатнул юношу, но он смог удержаться на ногах и погладил свою сестру по голове.

— Голодная? — спросил её Генрих.

— Я бы покушала.

Офицер сбросил с себя на пол жёсткий мундир, чтобы он не приносил неудобства ребёнку. После этого, когда длинные края одежды не скрывали его ноги, показались обгоревшие штаны и почти расплавленная обувь. Оказавшись сверху в одной лёгкой рубашке, он поднял свою сестру на руки и направился в обеденный зал. Ему повезло что девочка не заметила его изуродованные руки. Эльвира пошла вслед за ними. Вольфганг долго смотрел вдаль уходящего друга, и потом обратил внимание на плащ офицера. Подойдя к одежде на полу, он почувствовал резкий запах дыма, словно Генрих находился в эпицентре большого костра. Будучи ещё более удивлённым от увиденного, и почувствовал лёгкую головную боль, он отправился в свою комнату. Он не знал, что думать. Увидев своего друга, в голове крутились мысли, что он бросил Генриха среди врагов.

Еда была приготовлена недавно, оставшийся последний повар усердно приготовил особую трапезу для всех — грибной суп. Имея в кладовке огромное количество различных ингредиентов, он выбрал те, что были любимыми для Годрика. Генрих не сразу ощутил исходящий жар от супа, почувствовал его только тогда, когда прикоснулся губами к наполненной ложке. Ощутив неприятное жжение, он опустил столовый прибор обратно в чашу и принялся остужать блюдо. Этот ужин проходил тихо, никто не разговаривал друг с другом: Эльвира осторожно наблюдала за Генрихом, Анна нервно крутилась на своём стуле, и это было сильно заметно её брату.

— Что-то случилось, Анна? — спросил он.

— Генрих, я хочу посадить в саду семена тысячелистника, чтобы мама могла ухаживать за ними, когда приедет, — ответила ему девочка, после чего успокоилась и села смирно.

Услышав это, по спине Генриха прошелся заметный холод; рано или поздно ему придется рассказать сестре про родителей, и он хотел бы как можно дольше тянуть с этим моментом, даруя сестре беззаботные, светлые дни. Натянув лёгкую улыбку, юноша ответил:

— Конечно, теперь это и твой сад.

Анна начала сильно улыбаться, услышав это. Она быстро опустошила свою тарелку и бегом покинула зал. Такие события начали беспокоить Генриха, Анна готовилась к приезду родителей. Чем дольше будет длиться её подготовка, тем болезненнее будет открытие правды. Стоит ли дальнейшая ложь такого большого риска? Генриху вскоре не понравилась мысль, что Анна будет много находится в дендрарии, куда могут проникнуть дикие животные, откуда она может опять уйти. Брат предоставит сестре свободу, но позаботиться о её защите. Сами цветы, о которых говорила Анна, их вид, название и запах болезненно напоминали о доме и о странном сне, что юноша видел в Керхёфе. Если каждый раз цветы дендрария будут напоминать о прошлом, то Генрих не сможет его больше посещать, боясь навсегда погрузится в пучины воспоминаний и горя. Как бы Генрих не хотел сбежать от печального прошлого, оно продолжало его посещать.

Эльвира и офицер проводили девочку взглядом. После небольшой паузы девушка наблюдала за Генрихом. Она видела все его сомнения и переживания, только потом она смогла продолжить высказывать своё беспокойство о состоянии офицера.

— Ты точно в порядке?

— Да, всё хорошо.

— Бинты почти спали, надо перевязать.

— Завтра. Они мне не мешают, и к тому же, всё не так уж и плохо. — Генрих продемонстрировал доктору свою руку, где на месте недавних ссадин оставался свежий обескровленный след и местами проглядывались свисающие частицы кожи. Эльвира увидела обнажённое мясо, но не заметила старых или свежих кровоподтёков. Не было заметно и образование струпа, рана юноша выглядела одновременно старой и новой.

Закончив свой ужин, девушка встала из-за стола и, пожелав Генриху спокойной ночи, удалилась. Офицер остался в зале совершенно один, он ещё долго размешивал свой суп, собираясь с мыслями и странным потоком ощущений. Когда он приступил к употреблению пищи, еда успел остыть, и, закончив ужин, Генрих отправился в свою комнату.

Проходя по пустым и тёмным коридорам, офицер наслаждался тишиной и одиночеством. На протяжении последних дней он часто ловил на себе сочувствующие взгляды, при виде его ран. В начале он относился к этому спокойно, потом это начало быстро раздражать. Вернув себе мундир, он направился на этаж со своей спальней, по пути он заметил треснувшее стекло. Присмотревшись к нему, он видел в центре трещин горящий дом, и, на его лице образовалась довольная улыбка от проделанной работы. Находясь по другую сторону окна, и на большой дистанции от очага возгорания, Генрих по-прежнему ощущал на себе его жар и невыносимую боль в груди при каждом вдохе и выдохе. Тот маленький огонёк, что возвышался на несколько метров над землёй был гипнотически прекрасен, манящий обратно в свои адские чертоги.

Ещё дальше он увидел дверь в комнату Анны, которая теперь была увешана цветами, точно так же, как дома. Юноша не смог долго смотреть на эту картину и отвернулся. Через минуту он уже оказался в своих покоях.

Свободно разлёгшись на своей кровати, Генрих облегчённо выдохнул, смотря на тёмные узоры в потолке. После всего, что с ним случилось в деревне, он не чувствовал себя сильно уставшим, наоборот, он не чувствовал никакого прилива или убытка сил. Подняв руку, Генрих начал тереть свои пальцы друг об друга, постепенно ускоряя их движения, при этом вырабатывая заметное тепло. Сейчас все ощущения твердили, что он не спит. Закрыв глаза, юноша начал воссоздавать картину случившегося, чтобы разобраться во всем. Он хотел разложить всё по своим местам и, сориентироваться в том, что было и чего не было.

Глава 7.2 Последствия (Месть)

I

Слабый запах сырой земли и крови, они были хорошо знакомы. Генрих открыл глаз и увидел перед собой голую стену такого же погреба, в котором был ранее. Теперь он не ощущал ужасную боль в голове, которая отняла все чувства и повалила на землю. Медленными движениями Генрих поднялся. Теперь он находился в другом помещение, где-то вдали был шум струящейся воды. Поднявшись, он ощутил, как мутнеет его зрение, а голова кружится. Пытаясь устоять на ногах, он опёрся на земляную стену. Внизу показалась небольшая лужа крови. Офицер вспомнил, что его ударили по голове, и он ощущал, как тёплые струи стекали по его лицу. Пощупав рукой макушку, он не нашёл ни шишки, ни раны. Разрубленная фуражка лежала в углу погреба.

Подвал, в котором он находился, кардинально отличался от того куда он спускался первоначально. Теперь это было помещение для хранения продуктов: в углу стояли мешки с картофелем, к стенам были прибиты полки с банками солений. Теперь это был самый обычный погреб. Не сразу Генриху удалось сделать первые шаги, ноги шатались, загибались под странными углами, но со временем всё вернулось в привычное состояние. Он чувствовал, или, думал, что что-то в нём сломалось, и было уже не таким, как раньше. Бывший чуткий нюх притупился, словно всё ещё не очнулся после… обморока. Сейчас улавливалось что-то неузнаваемое в воздухе. Чтобы осознать и классифицировать парящие элементы, ему пришлось напрячь свой ум. Даже наблюдая за картошкой в мешках, он не сразу начал ощущать её запах.

Над юношей висел большой земляной потолок с торчащими корнями, из дальнего угла даже выглядывало тёмное щупальце старого дерева. Изучая окружение, Генрих не нашёл выхода наверх, — единственный люк в деревянной части потолка не имел у себя лестницы. Поэтому Генрих принялся дальше осматривать помещение в котором находился, обдумывая возможность создать подъём самостоятельно.

Лёгкое дуновение ветра стремительно трепало волосы юноши, в помещении находился сильный сквозняк. Ориентируясь по этому воздушному потоку, Генрих быстро нашел его источник: вплотную к одной из стен погреба стоял старый, гнилой и дряхлый комод, — он и скрывал причину сильного сквозняка. Генрих убрал мебель и открыл за ней небольшую нору, которая уходила вглубь на много метров и была очень низкой. Офицер полез в эту дыру пытаясь найти выход и, заметил, что начал приближаться к звуку воды.

Закончив свой путь по длинному и тёмному тоннелю, Генрих вышел в знакомое место. Он очутился в подвале, где его ударили по голове. Это место немного изменилось с того момента, когда он там был раньше. Местами на полу лежали горстки пепла, где-то больше, где-то меньше. Генрих попробовал ощутить витающий в воздухе запах, пытаясь понять, что горело здесь, или горит до сих пор. Не сразу в нос пришли новые ароматы, даже запах земли исчез из воздуха, покуда Генрих перестал думать о нём. Несколько новых ароматов сразу же достигли носа юноши, и чувствительные рецепторы подали особый сигнал. Земля, кровь, пыль, воск, гарь, бензин. Последний из запахов сильно удивил юношу, он не предполагал, что сможет почуять что-то подобное в этом помещении, и определил источник запаха прямо над собой.

«Вольфганг» — подумал Генрих. Он не знал, как долго он был без сознания, и, побоялся того, что Вольф потерял его и начал вести себя безрассудно и жестоко. Действия отряда могли привести к открытым боевым стычкам, что будут нести за собой огромное количество жертв, а также создадут причину для ненависти к армии, если об этом узнают за пределами Фюссена и Норденхайна. Пытаясь остановить своих солдат пока те не совершили крупную ошибку, Генрих побежал к лестнице. От старой конструкции осталась только половина ступеней, остальные валялись на земле в виде маленьких досок и щепок. С большим трудом, держась за тетиву лестницы, Генрих вылез наверх. Оказавшись снова на первом этаже старого дома, он обратил внимание, как лучи света больше не попадали внутрь. В хижине была почти непроглядная тьма. «Сколько я был без сознания?»

Осмотрев комнату и часть коридора, Генрих видел множество свежих следов на пыльном полу. Один, два, три, четыре, пять. Некоторые следы сливались воедино и повторяли прежний контур, было сложно определить, какие появились раньше, какие позже. Вся эта кутерьма перемешивалась, и, сложно было понять, ходил ли здесь только один человек или все пять. Также на полу были видны следы разлитой жидкости, которые сплошными тропинками охватывали весь периметр комнаты и уходили в коридор. Это был тот самый бензин, с помощью которого задумали сжечь дом. Юноша ощутил нестыковки и нелогичности в таких действиях Вольфганга; если он хотел отомстить за похищение друга, то он бы не стал сжигать старый и никому не нужный дом, если только не в целях предупреждения и запугивания местных жителей. Только количество горючего, полученного из штаба, было ограничено, а пролитое на полу, уже было большой тратой всех важных запасов. Все эти мысли вылились в сомнение, что здесь постарался Вольфганг. Выйдя в коридор, Генрих хотел достигнуть улицы и оценить обстановку вокруг, чтобы раз и навсегда разобраться в случившемся.

Генрих был рад, что выжил, ведь это сыграет против нападавшего злую шутку. Он подошёл к валяющейся на полу двери и посмотрел на улицу. У дома не стояла солдатская машина, только куча следов от ботинок и шин. Сделав пару шагов наружу, Генрих хотел осмотреть остальную часть деревни, в надежде что машина стоит в другом месте. Деревня была полностью опустошенной, на улице стояло только одинокое большое дерево, не было видно людей или кого-нибудь ещё. Теперь Генрих был один в том месте, где его пытались убить, и где уже убили одного его солдата.

Из дома раздался предательский скрип половицы. Офицер обернулся к источнику звука и увидел, как на пороге дома стоял незнакомый ему мужчина с большими от удивления глазами.

— Ты?! — прохрипел он, не надеясь очередной раз увидеть человека перед собой живым.

— Я! — озлобленно ответил Генрих, игнорируя удивление человека и фактическое признание в покушении.

После этого немногословного ответа мужчина попытался сбежать. Одним шагом он оказался на улице и развернулся в сторону соседних зданий, надеясь найти там убежище. Генрих был готов к такому исходу, он побежал наперёд, пытаясь помешать неприятелю. Они столкнулись почти на углу здания, где Генрих схватил мужчину и перекрутив через себя, откинул его обратно внутрь заброшенного дома. Его живой снаряд влетел на большой скорости в дверной проём и, сильно ударившись спиной об него, отскочил обратно внутрь. Офицер не хотел, чтобы беглеца обнаружили и спасли. Генрих был вынужден действовать быстро и решительно, чтобы не дать местному предупредить всех, и этим разрушить всё. Офицер быстрым шагом направился в дом, войдя внутрь он обнаружил, что мужчина, поднимаясь с пола, достал коробок со спичками и зажёг одну из них. Не долго выжидая, он сразу же бросил её на пол. Почти моментально весь пролитый бензин начал возгораться, окутав всё пространство в доме огнём. Пламя пока не торопилось поглощать старое дерево, начиная со сладкого горючего.

Поджигатель начал пятиться назад в сторону лестницы на второй этаж. Не зная дальнейшего строения дома, Генрих быстро направился к своему врагу, пытаясь предотвратить любые попытки на бегство. Они оба перешли на бег, один пытался убежать, второй хотел ему помешать. Генрих схватил мужчину за рукав и, пытаясь скинуть его с лестницы, тянул на себя. Они сражались в настоящем аду, где вокруг них царил огонь, надеясь поглотить всё в своих чертогах. Пламя одинаково сжигало обувь обоим людям, медленно цепляясь и за другие предметы одежды. Фермер начал давать отпор: он кулаком ударил Генриха прямо в шею, надеясь повредить трахею. Удар пришелся точно в горло; раздался громкий хруст и слабое ощущение боли прошлось по всей шее, захватив даже грудь. Теперь каждый вздох Генриха приносил ему боль. В воздухе постепенно начал витать запах палёной кожи. Противник юноши не церемонился, и сам офицер перестал играть в игры. Генрих схватился за рукоять ножа — который элегантно висел на его ремне — и резким движением постарался ударить убегающего. Лезвие достигло своей жертвы, слабо пройдя по ноге, но достаточно, чтобы ослабить её. Мужчина захрипел от сильной боли и, хромая, попытался продолжить своё бегство. Дистанция между обоими росла и, офицер начал терять последние капли терпения. Пусть хоть вся деревня узнает о его присутствии и встанет против него, пусть только попробуют. Генрих решил использовать свой пистолет.

Генрих начал подниматься по лестнице, надеясь настичь свою жертву. Пытаясь помочь в подъёме руками, офицер хватался за горящий поручень и тянул себя вверх, рывками минуя маленькие ступени. Он стал ощущать, как после удара по горлу кровь начала стекать вниз, теплой струёй проносясь вниз по трахее. Генрих инстинктивно сглатывал стекающую жидкость, что приносило дополнительные болезненные ощущения. Хуже было и то, что руки начали гореть, хватка слабла, но юноша не унимался. Достигнув второго этажа, офицер услышал хлопок закрывшейся двери в конце коридора. «Попался» — подумал Генрих, ожидая, что загнал свою жертву в ловушку. Сокращая дистанцию до двери, он поднял пистолет и, не целясь, стреляя от плеча, открыл огонь. Двумя выстрелами он попадал в центр двери, надеясь ранить убегающего; за дверью послышался звук бьющегося стекла. Было ли окно задето при выстреле или беглец таким экстремальным способом решил покинуть дом? Генрих этого не знал. Сама эта мысль, сам звук уже приносил чувство проигрыша и нарастающей злобы. Воспользовавшись плечом как тараном, юноша вынес закрытую дверь. Хрупкая конструкция разлетелась на доски, что свалились на горящий пол. Окно было разбито, но не пулями. Выстрелы Генриха остались в миллиметрах от стекла. Юноша сократил дистанцию до окна надеясь посмотреть вниз на улицу. Прыжок со второго этажа на раненую ногу должен был сильно замедлить убегавшего. Никого. Внизу не было живого человека, ни следов крови, ни звука убегающей добычи. Только осколки, что лёжа на земле насмехались над офицером.

Толчок.

Резкий удар в спину отправил наклонившегося Генриха в полёт. Это было настолько неожиданно, что он не успел ничего предпринять. Вместе с ним вылетело несколько осколков стекла, доказывающих что прежняя дыра была непригодна для взрослого человека. Юноша упал на сырую землю, вместе с этим раздался громкий треск костей. Он сломал себе шею, упав прямо на голову.

Это падение оказалось смертельным.

Беглец выглянул в окно, наслаждаясь победой. Он смог изменить ход сражения, адаптироваться, выиграть. Только ему этого было мало, его заинтересовали личные вещи его врага: острый нож и красивый пистолет. Через пару минут он уже спустился вниз. Подходя к телу своей жертвы, он приметил плохую погоду, и, подумал о хорошем кожаном мундире.

— Кожа не мокнет, — сказал он сам себе.

Схватившись за край своей новой одежды, он начал переворачивать тело убитого офицера, чтобы поглумиться над проигравшим и забрать свою награду.

К его невезению, совсем другая награда вонзилась ему прямо в щеку, заодно повредив язык. Выждав удачный момент, Генрих схватил один из выпавших осколков от стекла и воспользовался им как оружием. Если бы его удар оказался на пару сантиметров ниже, то бой закончился бы моментально. Отскочив назад, больше от удивления, нежели от боли, беглец никак не мог ожидать такого поворота событий. На его глазах человек, что выпал из окна второго этажа, попутно приземлившись на голову и сломав несколько шейных позвонков, поднялся во весь рост и самостоятельно размял собственную шею. Мужчина опешил, осознание происходящего и нарастающий животный страх поглотил его, боль, что только что обожгла его лицо, отступила. Остался только страх. В голове начали всплывать старые прабабушкины рассказы о страшном человеке… нет, гораздо хуже, чем человек. Ноги испуганного мужчины перестали слушаться, он хотел убежать, но уже не мог.

Генрих воспользовался замешательством своего врага и, схватив его за плечи, ударил головой об окно горящего дома. Времени прошло достаточно, чтобы огонь начал выходить за пределы комнат и коридоров, и, это привело к тому, что разбившееся окно выпустило огненный язык в лицо своей жертвы. Раздался громкий хрип, жертва ударов и поджогов пыталась кричать от боли, но не смогла. Беглец не хотел сдаваться, его попытки и стремление к жизни поистине были впечатляющими. Резким движение он смог откинуть назад Генриха и второпях начал покидать место драки. Пошатнувшись от толчка, офицер ударился спиной о соседний дом, от чего ещё сильнее напугал перепуганных внутри жильцов.

Генрих видел, как его жертва убегает, — несколько метров отделяли его от желанного спасения. И тут же на земле, рядом с осколками стекла лежал драгоценный Luger P.08. Достигнув оружия, Генрих нацелился в спину убегающей жертвы. Моментально перед ним показались все люди, в которых он ранее стрелял. С каждым прошлым выстрелом, частичка Генриха умирала, менялась. Сколько бы сейчас мыслей и образов не всплыло в голове Генриха, он выстрелил. Почти сразу беглец упал на землю, издавая по-прежнему продолжительный хрип.

Юноша подошёл к своей жертве, которая уже пыталась уползти, руками цепляясь за намокшую землю. Наступила кульминация их долгого танца, грандиозных образов ударов и маневров. Генрих перевернул деревенского, и тот теперь смотрел на своего врага как на нечто хуже, чем «не человек». Будто перед ним стоял не злой лесной дух из старых сказок, а сам дьявол. Глаза бедолаги источали не пересыхающий поток слёз, хрипя, он пытался просить прощения и пощады. Лицо и горло его было обожжено и изрезано кусками стекла. Сочетание всех деталей создавало просто омерзительную и жалкую картину. Генрих демонстративно поднял свою правую ногу и занёс её над головой своей добычи. Момент взгляда друг другу в глаза передал нужный посыл этих действий. На лице беглеца теперь читался не страх, а смирение, — он принял свою судьбу.

Когда всё это закончилось, Генрих покинул Фюссен и направился назад в Норденхайн. Вся дорога переливалась свежими ручьями от дождевой воды, клубы пара покидали рот, растворяясь в воздухе. Сзади себя он только слышал, как выходили на улицу другие жители, и через какое-то время его настиг чей-то крик. Этот вопль напомнил о многих событиях ранних месяцев, когда Генрих только начинал свой нелёгкий путь. Раньше он и представить бы себе не смог подобную картину. Сейчас он ничего не ощущал… Или нет? Что-то было внутри его тела, незнакомое чувство, или, скорее, старое чувство, которое он забыл. Сожаление? Страх? Почему сейчас он не боялся убить? Почему не боялся за судьбу других людей? Не думал о последствиях? Внутри него что-то сломалось.

II

Вспоминая все эти моменты, Генрих по-прежнему не понимал, как именно ему к ним относиться. Углубление в чертоги памяти и пережиток прошлогоподарили ему прилив адреналина, того самого, которого не было в нужный момент. В той драки Генрих был слишком спокоен. Теперь он не сможет уснуть, и будет ворочаться часами, пока слабость не осилит его. Встав с кровати, юноша решил прогуляться по замку и насладиться тишиной. Выйдя в коридор, Генрих увидел, как дом в Фюссене продолжал гореть; несмотря на его продвижение по делу с неожиданными врагами, он всё ещё не знал настоящих мотивов людей из Фюссена и сомневался в том, что отомстил за Фенрига.

Генрих начал гулять по Норденхайну, посещая все комнаты и наблюдая за тем, как они выглядят в ночное время. Некоторые картины и тёмные углы выглядели иначе, даря замку более жуткую и незнакомую атмосферу. В какой-то момент Генрих подошёл к портрету барона, за которым ранее он нашёл пещеру. Теперь он точно знал, что это был не сон. Полчаса он разглядывал лицо барона, представляя его в лёгкой одежде, что наперевес бежал против целой толпы людей. «Это твоё проклятье и тех, кто был здесь раньше» — про себя произнес Генрих. Юноша прикоснулся к своим раненым пальцам, что больше никогда не заживут, проверил целостность горла, провёл руками по голове, легонько и безболезненно коснулся повреждённого глаза. Ничего.

— Ради неё я готов пожертвовать собою… — сказал шепотом Генрих, обращаясь к портрету.

Когда наступило утро, офицер сидел в своей комнате, перечитывая дневник брата барона, пытаясь найти новые зацепки. Несколько раз он прошёлся по разным строкам, пытаясь найти в скрытый смысл. Увы, из-за неполноценности дневника, некоторая информация была для него недоступна, поэтому он не мог сверить историю с более ранними владельцами. Оставалось только гадать и самостоятельно додумывать некоторые моменты. В какое-то мгновение его начало посещать иное чувство — страх. Не перед кем-то обычным, а перед его собственной сестрой, маленькой девочкой, что никогда бы не смогла навредить собственному брату. Генрих пытался откинуть это чувство, но оно возвращалось. Сбоку начали открываться двери в соседние комнаты — утро наступило и для других людей.

Во время завтрака Генрих по привычке долго не принимался за еду, дожидаясь пока та остынет. Всё время он думал о различных ситуациях, что могут произойти с ним и Анной. Каждый раз, натыкаясь на что-то новое, реалистичное и опасное для маленькой девочки, он думал о её защите. Генрих хотел бы построить идеальное оборонительное сооружение, где Анна не будет в опасности.

Все опять сидели молча.

Анна периодически читала книгу по ботанике, подготавливаясь к работе в дендрарии. Эльвира с опаской и беспокойством наблюдала за странным поведением офицера, и Генрих это замечал. Раньше он ощущал в себе голод, — чувство, когда тело было истощено морально и физически, и нуждалось в чём-то особом. Сейчас ничего такого его не посещало, но он понимал, что отказ от еды, только заставит других волноваться о ещё больше.

Закончив с едой, Анна умчалась по своим делам. Учитывая, что никто не проводил дезинфекцию раны почти целые сутки, Эльвира попросила Генриха последовать за ней. Они отправились в медицинский кабинет, где всё происходило по заранее выработанному сценарию, кроме маленькой детали: Генрих теперь никак не реагировал на обработку глаза. Это сильно смутило доктора, ранее её пациент всем телом показывал неприязнь и боль, сейчас он сидел с полностью безжизненным и пустым лицом, будто он и не ощущал ничего. Эльвира не стала задерживать офицера, она ещё больше смутилась, когда тот сам спокойным, почти холодно-мёртвым тоном попрощался. В центральном коридоре Генрих встретил Вольфганга.

— Что будем делать теперь? — спросил солдат своего офицера.

— Планирую вернуться в деревню: надо осмотреть тело и убедиться, не был ли это водитель тягача… — Генрих думал вслух, бубня себе под нос все предположительные действия.

— Старуха? — удивился Вольфганг.

— Какая старуха? — более удивлённо переспросил Генрих.

— Которую я застрелил вчера. Ты не о ней?

— Не понимаю о ком ты; я смог избавиться от человека, что напал на меня, но мне не удалось его рассмотреть.

Вольфганг сильно удивился, — после позднего возвращения, его друг тот был максимально немногословен и холоден. Их разделяли события, о которых они ничего не знали.

— Я, наверное, наломал дров, да? — неуклюже спросил Вольфганг, практически извиняясь за вчерашнее.

— Всё в порядке, — холодно ответил Генрих, даже не интересуясь всем, что произошло вчера после его исчезновения.

Вольфганг испугался такому резкому хладнокровию, которое ранее не появлялось в голосе и поведении его друга. Он с нервно осознавал, как сильно изменялся его давний товарищ.

— У нас будут проблемы если мы вернёмся!

— Нет, пусть только попробуют что-либо сделать. Они на взводе, и, конечно же не хотят начинать войну. И нам, и им будет проще, если всё уладится здесь и сейчас; мы вернёмся назад, и постараемся вести себя мирно.

— Но… никто не вернётся назад, особенно после того, что случилось с Годриком.

— Это не просьба, Вольфганг, а приказ!

— …А если не получится?! — Вольф начал заметно нервничать — никогда Генрих не повышал на него голос. — Мы убили их человека, и они убили нашего! Они явно не будут рады возвращению, и могут просто открыть по нам огонь!

— Тогда все они умрут. Готовь отряд. Всех.

Эти слова смутили Вольфа ещё сильнее, теперь он сам начал бояться своего офицера.

Случайно встретив Руди в одном из многочисленных коридоров замка, Генрих приказал ему одеться врачом. Под предлогом оказания помощи и осмотра тела, он планировал вернуться в деревню с доброжелательными намерениями. После непродолжительного сбора оставшихся членов отряда Генриха, все собрались у машины. Фальшивый врач смог прихватить с собой старый медицинский саквояж, в котором были незнакомые всем препараты и инструменты, узнаваемым оказался только спирт. Офицер предупредил об отъезде Эльвиру и сказал, что скоро они вернуться. Девушке сразу не понравилась эта идея, но она не смогла отговорить юношу. Весь отряд достиг деревни за десять минут. На улице никого не было, даже в окнах не было видно живых людей. По приезду все смогли лицезреть последствия вчерашнего дня: один из домов был усеян дырами от стрельбы Вольфганга, а старый заброшенный дом превратился в гору обгоревшей древесины, от которого почти ничего не осталось. Вся эта конструкция выглядела так, словно её и не пытались тушить.

Генрих вылез из машины и направился к месту, где вчера он убил деревенского мужика. В том маленьком переулке между домами общая картина почти не изменилась, только рядом со стеной лежали наполовину сгоревшие балки. На месте тела остался только багрово-коричневое пятно и маленькие осколки стекла, гильза от последнего выстрела лежала в тени дома, и заметив её, Генрих положил эту улику в карман. По приказу офицера, только два человека покинули машину, остальные ожидали их возвращения и охраняли транспорт. Оставшиеся на открытом места солдаты, выглядели очень нервными.

Покинув предел машины, офицер задержал своего доктора в переулке между домов, — Генрих предупредил его, что они ищут человека, в ноге которого должна быть пулевая рана; сам же человек может выдумать любую легенду, но только Руди, как солдат, узнает её. Теперь в сопровождении свободного солдата и медика, Генрих начал искать местных.

Через некоторое время, петляя по огородам деревни, он услышал громкий галдёж, доносившийся от одного из домов. Подойдя к источнику звука поближе, шум стал более понятен для восприятия. В старой хижине проходил один из похоронных обрядов, где люди прощались с покойным. Кто-то кричал и громко спорил, кто-то плакал. Сам дом и источающие его звуки были угнетающими; Генрих видел, как его солдаты начали чувствовать себя некомфортно, но не он. Он, просто, слышал звуки, обычные звуки, что способны издавать любые живые существа. Хотя что-то всё-таки было на его душе, возможно, сожаление и тоска. Выпрямив спину, офицер осторожно постучал в дверь.

Генрих постучался достаточно тихо, и, этого не хватило бы, чтобы его услышали через громкий гам. Однако, по окончанию стука, все голоса внутри затихли, и наступила гробовая тишина.

Люди внутри знали, что никто не мог постучаться в дверь, ибо обряд прощания для этой группы людей ещё не окончен. (По их обычаям с покойником могло прощаться сразу по тридцать человек, из специально составленного списка, остальные не имели права их отвлекать в течении часа. Эту информацию Генрих также вычитал из полученных документов, но ему были безразличны местные обычаи, у него было дело, которое нельзя было откладывать.)

Прошла пара минут после стука, никто не открывал дверь, никто не говорил, даже не было слышно дыхания внутри дома, будто все его посетители испарились в ту же секунду, как звук удара об дерево обошёл все помещения в доме. Юноша повторил свой стук, и только после него внутренняя обстановка начала оживляться. Кто-то начал шептать, тихо возмущаться, и также был звук шагов, приближающихся к двери.

Дверь открылась, за ней стоял далеко не молодой человек. Генрих узнал его, он говорил с этим фермером, когда их отвлекла маленькая девочка. Он тоже был узнан, когда мужчина увидел своего старого гостя, его лицо резко приободрилось, теперь он не выглядел измождённым. Его удивленные глаза устремились на юношу, а рот слегка приоткрылся. Ему шло такое выражение больше, чем лицо напуганного человека.

— Ч-что вам надо? — спросил он, поперхнувшись слюной от удивления.

— Мы видели, как у вас случился пожар, поэтому привели доктора, чтобы помочь вам. — Генрих указал на взволнованного и стеснительного Руди.

Мужчина посмотрел на молодого человека, который застенчиво стоял в белом халате и красной пилоткой на голове, в его руках красовался странный саквояж с большим крестом. Врач выглядел максимально неправдоподобно и неуклюже, но мужчина, похоже, поверил в этот обман.

— У нас умер вчера друг, но мы сомневаемся, что причиной был пожар, — сомнительно ответил фермер.

— Дикое животное? — добавил Зигфрид, что сопровождал Генриха.

Мужчина только невнятно что-то пробормотал себе под нос, косясь глазами на доктора. Будто сама мысль о диком животном как-то иначе повернула всю картину.

— Будет лучше, если я вам помогу: потеря близкого человека накладывает большой стресс на организм, — сказал Руди, показывая желание действовать. — Мы просто хотим помочь.

«Молодец» — подумал про себя Генрих. Меньшего он и не ожидал от человека, что помогал ему ещё в Керхёфе. Его солдаты были хитрыми и понимали суть происходящего в самый ответственный момент.

Услышав эти слова, мужчина впустил доктора внутрь, но перегородил дорогу остальным.

— Вы не доктора, — сказал он.

— Нам надо защищать его, — заметил Генрих, наблюдая за тем, как Руди скрылся в другой комнате.

— От кого? нас?! — удивился мужчина, демонстративно подняв свои густые брови. — Вчера ваши люди напали первыми, чего мы совсем не хотели; сейчас людей не нужно пугать или провоцировать, поэтому будет лучше, если вы останетесь здесь.

Генрих промолчал. Его бы устроило событие, где местные показали бы свою агрессивную натуру и вынудили Генриха атаковать. В такой концепции одна жизнь в обмен на три десятка звучала крайне выгодно.

Генрих сейчас свободно торговал жизнью своего подчинённого, словно продавец экзотических животных, которому главное показать товар, а не заботиться о нём. Если ранее он бы потратил на более безопасный план и операцию минимум несколько дней, то сейчас им только двигало желание сделать всё быстрее, несмотря на цену и риск. Когда он пытался избавиться от командующих Керхёфа, ему пришлось потратить пару недель для создания и подготовки идеально безопасного плана, сейчас он действовал почти наобум, пользуясь любым случаем и хватаясь за свежие идеи.

Обстановка в доме приободрилась, люди были рады видеть доброе лицо. И, похоже, никто не узнал вчерашнего солдата. Офицер отошёл в сторону и пытался прислушаться к людским речам, найти нужные слова, важные зацепки. Подойдя к другой стороне хижины, ему захотелось посмотреть через окно, и, к сожалению, для него, оно было полностью закрыто чёрными тряпками. Оставалось только дальше слушать сливающиеся воедино голоса и плач. Пытаясь убить время, Генрих думал о будущем и о событиях, что стоит совершить, думал и об ошибках что стоит исправить. В голове всплывали замечания о странных изменениях, что происходили с ним. Была ли всему причиной война или это последствия его «жертвы»?

«„А если меня попросят что-то вылечить?“ — поинтересовался псевдо-врач. — „Просто вколи что-нибудь; главную задачу я тебе сказал, остальное — неважно,“ — прозвучал вслед ответ». В голове Генриха начали всплывать события нескольких минут назад, до того, как Руди ушёл в дом. Раньше, если маленький шанс мог подвергнуть своих людей смертельному риску, Генрих дорабатывал план, менял его, строил новый. Сейчас — любой риск незначителен и не важен. Приоритет был лишь в том, чтобы Анна была жива и здорова.

Почти через час «доктор» покинул дом и вежливо попрощался с оставшимися внутри людьми.

— Ну как? — спросил его Генрих, надеясь узнать информацию про убитого.

— Это не он. Никто из них не имеет описанной раны, как ты говорил, — ответил Руди. Его голову не покидала ужасная картина, которую ему пришлось лицезреть внутри дома. Он был единственным, кому удалось заметить след ботинка на лице покойника, точнее на том, что осталось от его лица. Другие люди думали, что на голову бедолаги упало что-то тяжелое, убив его на месте.

Вслед за доктором вышел мужчина, что открывал дверь, он поблагодарил доктора и начал возвращаться в дом, как вдруг его резко остановил офицер.

— Извините. А как погиб ваш человек? Я видел следы около сгоревшего заброшенного дома? — поинтересовался Генрих, пытаясь узнать общепринятую местную легенду или принятое мнение.

— Возможно, он первый обнаружил пожар и хотел его потушить, а там что-то случилось… может быть, здание обрушилось… — вяло ответил фермер, закрывая дверь.

Когда мужчина ушел, Генрих выжидал следующей группы поминающих, надеясь и с ними провести те же действия, но спусти даже пары часов, никто не появился. «Похоже, предупредил остальных не высовываться», — подумал Генрих, проклиная ушедшего мужчину.

Дальнейшее ожидание не приводило ни к чему полезному, из-за чего офицер решил свернуть операцию. Несмотря на печальный финал, в деревне стало на одну сомнительную личность меньше. Отряду стоило вернуться в замок и обдумать новые операции. «Возможно, придётся действовать грубо» — подумал Генрих, вспоминая несколько бутылок зажигательной смеси. Вернувшись к транспорту, офицер заметил, что почти все намертво вцепились в свои ружья, каждый момент высматривая возможное нападение. У некоторых руки налились красным от крепкой, фанатичной, хватки.

Машина не стала долго задерживаться на вражеской территории — все незамедлительно покинули деревню и отправились обратно в Норденхайн. Солдаты были сильно удивлены и обрадованы, насколько улицы были безлюдными; кто-то даже выглядывал из домов, но ничего плохого не произошло, будто сейчас Генрих был для всех, как амулет на удачу.

Отряд вернулся обратно благополучно, и все начали расходиться по своим делам. Дальнейших приказов не поступало, и выдалось время для отдыха. Генрих отправился навестить свою сестру, и, как всегда, направлялся в сторону библиотеки.

— Генрих! — неожиданно раздался голос Эльвиры из-за приоткрытой двери медицинского кабинета. Юноша понимал к чему всё ведёт, он не спрашивал у доктора разрешение на использования одежды и саквояжа, а грубо взял то, что ему нужно. Сейчас же он приготовился оправдываться перед девушкой.

Офицер вошёл в кабинет к доктору и увидел, как та перебирает содержимое ящиков, что-то доставая и проверяя.

— Ты же сказал, что вы всем отрядом отправились… — сказала она, повернувшись к своему гостю. Для офицера было удивлением, что разговор пошел не по загаданной заранее теме.

— Да, а что? — перебил он.

— …Тут был твой солдат. Я даже испугалась, увидев его.

— Кто?

— Фенриг.

Услышав это, Генрих немного опешил. Он понимал, что это невозможно, так как Фенриг погиб несколько дней назад в автокатастрофе, из-за чего всё и началось, только Эльвира не могла об этом знать.

— Это невозможно!

— Я его видела у погреба, он чем-то занимался там, внизу. В начале я тоже удивилась, но когда он мне передал личное дело, сказав, что забыл, то я успокоилась.

— Эльвира, Фенриг Йутс мёртв! это случилось в тот день, когда мы прибыли в Норденхайн! Его тело лежит в земле, недалеко от места аварии. — Генрих осознал всё происходящее, теперь враг мог проникнуть незаметно в замок. Деревенские запомнили полный состав отряда Генриха и, когда Норденхайн оказался без охраны, послали шпиона. Оставался только один вопрос: «зачем?»

— Тогда кто это был?

— Не знаю. Должно быть, кто-то из местных. Мы должны избавиться от него, потому что они могут спокойно напасть на нас даже среди ночи. Я не могу рисковать своей сестрой. — Генрих пытался быстрее обдумать самое надёжное и быстрое решение в такой нелёгкой ситуации, и у него созрел план. — Эльвира, ты запомнила его лицо?

III

Получив распоряжение от офицера, Вольфганг с тремя солдатами принялись осматривать замок. Кто-то ушёл закапывать дыру в стене со стороны дендрария, остальные проверяли все ящики, проверяли документы о перевозке и искали возможные пропажи, если они имелись. Генрих не сообщил никому о том, что внутри Норденхайна был посторонний, чтобы лишний раз не тревожить людей. Когда все приказы были отданы, подчинённые были на стороже от столь странных действий, будто их друг, и офицер, находился на поводу паранойи. Не стоило быть великим стратегом, чтобы понять один факт — оборона усиливается полным ходом.

Вчетвером небольшая группа возвращалась в Фюссен. Теперь туда отправлялся настоящий доктор и свидетель проникновения в Норденхайн крайне опасного человека, что знал подход к замку и легко мог о нём рассказать остальным. Время шло против Генриха, в его голове рождалась мысль, что этой ночью его сестра может не проснуться. Ему нужно любой ценой убрать опасное звено из вражеского ряда, посеять зерно страха, чтобы никто больше и не думал о проникновении.

Когда все смогли добраться благополучно до деревни, не желая разделяться и далеко уходить от машины, Генрих увидел гулящего человека и попросил его собрать местных. Молодой парень, на пару лет младше Генриха, не хотел что-либо делать, но почувствовав на себе тяжёлый взгляд со стороны военного, испугался и отправился по домам. Парень стучался в двери и просил всех срочно собраться. Генрих осознавал, что теперь его взгляд внушал страх в людей, ещё сильнее чем раньше. В голове появлялась мысль, что ребенка легче запугать, ибо он не полностью осознает всё происходящее. Через несколько минут люди начали выходить на улицу, и, Генрих осторожно созывал их к себе, пытаясь не казаться грубым и резким. Нехотя, люди подходили к машине, больше ведомые страхом, нежели благодаря своему послушанию или любопытству.

— Эльвира, будь так добра, — сказал Генрих, вылезая из машины и придерживая дверь для своей помощницы. Он смотрел в толпу и готовился к любым последствиям, будь то подготовка к выстрелу или резкому переходу на стремительный бег.

Девушка вылезла вслед за юношей из машины и начала всматриваться, пытаясь найти уже знакомое лицо. Приходилось ходить из стороны в сторону, смотря на тех людей кто прятался за спинами впередистоящих. Так продолжалось несколько минут, никто из местных жителей не понимал, что происходит, но они боялись отойти, ведь каждого из них сверлил своим взглядом суровый офицер. Хоть вся деревня уже была в курсе того, что в прошлый раз солдаты приехали с вполне мирными целями, сейчас вся атмосфера, и настроение самой встречи, выглядела иначе. Солдаты, что остались в машине выглядели более спокойными, но иногда можно было уловить в их взглядах блеск злости и нервозности.

Эльвира неожиданно приблизилась к Генриху и шепнула ему на ухо: «он».

После этого слова девушка бегло описала найденного шпиона, чтобы Генрих сам мог его найти. Офицер оглядел толпу и увидел удивляющегося старичка. Того самого, что давно возился с колодцем.

Приметив все эти действия, мужчина медленно начал пятиться назад.

— Стоять! — почти рявкнул Генрих, и, тот остановился на месте. На лице пожилого человека не было страха или удивления, он, как в первый раз, демонстрировал раздражительность и недружелюбие.

— Выйди из толпы, — добавил Генрих, указав пальцем на место рядом с собой.

После этих слов несколько людей начали выступать вперёд и закрывать своими телами соседа, не давая тому ступить и шагу. На это солдаты Генриха среагировали достаточно быстро: они выскочили из машины и отогнали всех, оставив только одного старика и офицера.

Эльвира стояла в ступоре, не понимая, что происходит; солдаты, не выполняя приказов своего командира, догадываясь об их цели, и сами начали действовать, контролируя всю ситуацию. Перед глазами они видели гибель Годрика, когда сами стояли и ничего не делали, теперь же они были готовы на всё. Жители были напуганы и хотели, как можно быстрее покинуть столь страшное представление, теперь никто из них не пытался помочь своему соседу. Эльвира не смогла вмешаться в происходящее, — её сразу остановил командующий и приказал ничего не делать. Мужчина остановился рядом с офицером, и, тот достал из кобуры пистолет.

— Без глупостей, — предупредил Генрих.

Генрих стоял перед своей жертвой, наставив на неё пистолет. Жители деревни в ужасе сжались в одну большую кучу, прижимаясь друг к другу. Франц и Руди, что теперь следили за толпой, с легкой нервозностью предвкушали дальнейшее развитие событий, надеясь на благоразумный исход с обеих сторон.

— Генрих… что ты делаешь? — прозвучал испуганный голос Эльвиры. Эта реакция слегка смутила юношу, ему казалось, что доктор всё заранее поняла и предвидела. По каким-то причинам она была слишком наивна для военного времени. Она по-прежнему была для Генриха загадкой.

— Ты проник в мой дом; устроил охоту на моих людей и стал угрозой для моей семьи. Ты мешал с самого начала, а сейчас у тебя есть шанс всё искупить, и, рассказать мне весь свой чёртов план — сознаться в своих злодеяниях. — Генрих держал пистолет перед собой, будучи готовым выстрелить в любую секунду.

— Я ничего не знаю, вы ошиблись… — сказал он через стиснутые зубы.

— Я тебе верю, — ответил ему Генрих, пытаясь улыбнуться, чем сильнее напугал свою жертву, — но не мой пистолет.

Офицер театрально направил своё оружие на толпу людей, которая, заметив это, начала копошиться, пытаясь прятаться за спины своих друзей и членов семьи. Они все осознавали мотивы и возможности вооруженного человека. С их стороны начали раздаваться звуки плача и тихих молитв.

— Я знаю многое: подполье под заброшенным домом, где горела свеча; разбитый тягач; дно высохшего колодца; террор барона… а также, причину смерти вашего друга. Я убил его, втоптал своими ботинками его голову прямо в землю. — Генрих смотрел сурово, вглядываясь сквозь мутные глаза находящегося перед ним человека, надеясь невидимыми руками дёргать за нужные ниточки. Не всё, что он ему сказал, было правдой, Генрих ничего не знал о высохшем колодце, просто предположил.

— Ты… паскуда…

Проигнорировав слова человека, офицер начал всматриваться в толпу, медленно ведя пистолетом по воздуху, демонстративно выбирая мишень. Копошащаяся куча людей теперь походила на полчище насекомых, что обхватили большой толпой свою жертву; как бы Генрих не хотел, он не чувствовал к ним никакого сострадания, будто делал обычное для себя дело.

— Ребёнок, мать, какую ещё цену вы готовы заплатить, чтобы ваш дерзкий план работал дальше? Все эти жертвы, которых не должно было быть. Может, стоит избавиться от всех?! — говорил Генрих, считая секунды до того, как нажмёт на спусковой крючок.

Послышался быстрый звук шагов, Генрих обернулся посмотреть на источник, и, сразу на лице ощутил крепкую пощёчину. Несмотря на то, что по загадочным для него самого причинам, его чувства в последнее время начали притупляться, — почти исчезая в никуда, — он смог легко и болезненно ощутить всю силу того удара. Эта пощёчина напомнила о событиях полгода назад, когда он покидал свой дом, отправлялся на великую миссию по освобождению отца из плена. Такой же сильный, быстрый и обжигающий удар.

— Генрих, прекрати! не трогай беззащитных людей! — крикнула на офицера Эльвира.

Юноша был в ступоре, он испытывал сильное чувство дежавю и маленькие нотки страха и жалости. Мысли о потери всей семьи ещё сильнее нарастали в нем, на секунду он даже увидел в лице девушки свою мать. Он проклинал про себя этот удар. Только после того, как офицер смог унять дрожь в своих руках и проглотить скопившийся ком, ему удалось заговорить.

— Госпожа доктор, прошу вас не вмешиваться в военные дела. Вы выполнили вашу работу, и остальное вас не касается. — Генрих пытался приказным и холодным тоном унять огненный пыл Эльвиры, но временами он заикался, до сих пор не отойдя от удара девушки.

Эльвира замолкла, осознавая всю властность этого человека. Чтобы не двигало ею, она ничего не могла поделать. Генрих жестом отправил её в машину, и она повиновалась.

— Тогда никто больше не вспомнит о Фюссене! — пригрозил Генрих, восстановив возможность говорить в более устрашающем тоне. Вслед за своими словами он снова направил дуло пистолета в толпу, что очередной раз начала боятся последствий.

— Стой! — крикнул допрашиваемый, — я всё скажу. Мы знали о прибытии вашего конвоя заранее, когда он формировался… Мой сын был в городе, он работал почтальоном, именно от него мы всё узнали. Затем мы подготовились и напали, надеясь вынести сам грузовик. Когда всё не удалось, я проник в замок и начал искать груз.

— Хорошо. Ещё пара вопросов: где Август? как ты проник в замок? где твой сын? кто был водителем тягача? — Генрих наконец-то опустил пистолет, сконцентрировав внимание на говорящем.

— Ты убил моего сына. Ваш друг тоже мёртв: я его скинул в высохший колодец; в замок я попал, поднявшись по дереву и перепрыгнув через стену; за рулём машины сидел я. — Мужчина пытался говорить, не смотря в глаза Генриха, устремляя взгляд куда-то сквозь землю.

— А что на счёт раны? Я знаю, что мой человек попал в водителя.

— Попал… — фермер приподнял левую штанину, продемонстрировав перебинтованное пулевое ранение в ноге. Наложенный поверх ноги каркас, что по длине идеально подходили к стопам, позволяли опираться на ногу без лишних усилий и привлечения внимания.

— Хитрец… — сказал Генрих, поднявшись во весь рост. — Сколько ящиков успел вынести?

— Ни одного. Это была разведка.

Генрих спрятал свой пистолет, и, слегка похлопав испуганного человека по плечу, тихо сказал ему: «ступай». Мужчина сильно удивился, он поднял свой взгляд на офицера, но, не увидев в нём какой-либо злости или обмана, обрадовался. Он был сильно удивлён такому сильному и добродушному поступку, и, с трудом медленно направился к своим друзьям.

— Спасибо, — сказала Эльвира. Она сидела в машине и нервно наблюдала за всем происходящим со стороны, боясь, что офицер совершит роковую ошибку.

Сделав пару шагов к машине, Генрих развернулся вполоборота и направил пистолет на человека, — ещё не лишенного статуса жертвы, — и выстрелил. Пройдя ещё пару шагов, фермер упал. Толпа людей, что тянула к нему руки, но боялась пойти навстречу, ожидаемо, начала медленно приближаться. Когда они заметили, что их друг начал падать, они все подхватили его, оцепив полностью. Тело убитого скрылось за множеством живых щитов. Начался сильный галдёж, люди начали кричать и рыдать. Никто не ожидал такого.

— Нет! — прокричала Эльвира, пытаясь вылезти из машины, навстречу раненному.

Генрих одним движением схватил девушку за плечо и мощным рывком вернул её обратно на сидение. Он сделал своё дело, исполнил долг перед сестрой, подчинил себе местных людей. Едва тёплое ощущения удовлетворения от проделанной работы начали навещать его разум. Каким бы ни был исход, если бы этот человек выжил, он бы не оставил свои прежние попытки переворота и убийства. Генрих был вынужден от него избавиться.

— Он наш враг, Эльвира! Если ты покинешь машину, я буду расценивать это как предательство! — сказал Генрих, пригрозив своему доктору. Эльвира с сильной одышкой и взволнованным взглядом смотрела на толпу людей, что оплакивала ужасную трагедию. Она была беззащитна перед этим выбором, и, сама стала жертвой. Если бы она выбрала покинуть Генриха, то жители не смогли бы ей помочь так, как она хотела спасти убитого; Генрих теперь пугал её ещё сильнее, чем когда-либо раньше. Она гадала, было ли всему виной ужасное прошлое юноши или это адаптация под суровое настоящее.

— А вам, мои дорогие друзья, я, впредь, рекомендую тщательно следить за соседями, дабы не рисковать своей головой за чужие промахи, — бросил Генрих через плечо и сел в машину.

Через десять минут группа вернулась в Норденхайн. Во время поездки никто не говорил. Генрих смотрел в зеркала и видел, как по щекам Эльвиры стекали слёзы. «Не вини себя, доктор» — говорил про себя юноша, извиняясь за её причастность к убийству. Все разошлись по своим местам, Эльвира заперлась в своей комнате. Генрих слышал, как из спальни доносился плачь. Его раздражали столь сильное переживание, по отношению к незнакомому человеку. Может не такому уж и незнакомому? Несколько дней назад Руди высказывал свои подозрения на счёт девушки, но некоторые факты притупили его паранойю. Что бы не испытывала Эльвира, у Генриха были кое-какие сомнение касательно всего происходящего.

— Эльвира, ты смотрела дело Фенрига? — спросил Генрих постучав в дверь спальни девушки. Она ему не ответила. — Эльвира!

— Да! — раздался жалобный крик, несущий в себе множество эмоций.

— Тебя не смущала информация в нём?

Плачь исчез. По другую сторону двери образовалась тишина.

— Какая информация? — раздался слабый голос девушки.

— Фенригу Йутсу было всего двадцать один. В личном деле каждого солдата указан год рождения.

— Там было сорок девять.

На этом их разговор прекратился. Офицер перестал расспрашивать доктора, осознавая, что жители Фюссена были способны идеально подстроить документы, написав всё, что им нужно.

Генрих начал искать Анну. Девочки не оказалось в библиотеке и, юноша спокойно пошёл искать её дальше. Он не переживал, так как в замке есть ещё несколько мест, где может быть его сестра.

В дендрарии он нашёл Анну, и Вольфганга, что находился неподалёку и присматривал за малышкой. Вольф доложил, что дыра засыпана, и, через неё невозможно будет пройти, он также проверил погреб и подтвердил, что весь груз на месте. Вместо того, чтобы отпустить своего друга и позволить тому отдохнуть, Генрих отправил его пройтись вдоль стен и осмотреть деревья, с которых можно перелезть в замок. Тяжко выдохнув, Вольфганг отправился выполнять новое поручение.

— Пошли ужинать, — сказал Генрих своей сестре, пытаясь воссоздать на лице тёплую улыбку. Невинно-яркое личико не вызывало у него тёплых чувств, он не ощущал рождающееся в сердце тепло и заботу. Возможно, он просто устал и ему стоит отдохнуть.

С Анной они направились в обеденный зал; Эльвира явилась к столу, когда еда давно была разложена. Этот ужин отличался от всех предыдущих: веселье и живые разговоры покинули стол, осталось только молчание. Анна пыталась говорить с Эльвирой, которая всё время смотрела на свою еду с унылым видом и красными, заплаканными, глазами. Девочке не понравилось то, что её игнорируют, ей не понравился вид девушки, что ранее была очень весёлой и общительной. Теперь и Анна на протяжении всего ужина молчала. Генрих долго изучал эту обстановку, придя к выводу, что доктор больше не справляется с небольшой работой няньки. Он понадеялся, что работа доктора по-прежнему будет происходить качественно, иначе девушка станет бесполезной. Офицеру теперь нужен был новый человек, у которого будет больше способностей общаться с маленькой девочкой и не будет мотивов причинять ей вред. В голове сразу всплыл образ подходящего кандидата. Не притронувшись к своей еде, Генрих молча покинул зал; он направился искать Франца, чтобы с ним вернуться в Фюссен. Ему было безразлично как на это отреагируют местные, главное — сделать всё для Анны.

— Ни с одного дерева нельзя залезть внутрь, — сказал Вольфганг, случайно встретившись со своим офицером у винтовой лестницы. Генрих не удивился, что его война все ещё не окончена. Пытаясь выиграть время или запутать врага, убитый соврал, не боясь последствий. Из него вышел бы хороший солдат, но плохой друг.

— Хорошая работа, друг. Можешь отдохнуть.

Офицер отправился на третий этаж. Учитывая, что он так и не узнал, откуда в замке оказался деревенский, был риск ночного нападения, и, нужно было сделать всё возможное, чтобы с Анной ничего не случилось. Войдя в свой тёмный кабинет, Генрих по памяти достиг большого стола, где из одного из ящиков достал золотой кинжал.

Медленным шагом офицер возвращался в обеденный зал, чтобы подарить сестре её первое средство защиты. Ранее он не думал, что до этого дойдёт, но сейчас события требуют полной подготовки. Он смог достичь помещения до того, как оттуда выйдет его сестра. С его ухода обстановка не изменилась, такая же тихая и гнетущая. Подойдя к Анне, Генрих попросил её закрыть глаза, сказав, что у него есть подарок. Эти слова приободрили девочку: она начала улыбаться и весело спрятала глаза за руками. Юноша достал кинжал и, вытащив его из ножен, положил на стол.

— Открывай, — разрешил Генрих.

Девочка открыла глаза и была удивлена необычным подарком. Она с неприязнью посмотрела на нож. Анна не смогла выдавить из себя никаких слов, Генрих мог только слышать её волнительное и глубокое дыхание. Краем глаза он видел осуждающий взгляд Эльвиры.

— Если появиться кто-то плохой, воспользуйся им, — добавил наконец Генрих, разрушив мрачную тишину.

— Я не хочу! я не буду! — начала кричать девочка, она спрыгнула со стула и убежала из зала.

Кинжал остался лежать на столе, Анна к нему даже не притронулась. Генрих очередной раз увидел свою сестру в слезах. В этот момент он мог думать только о том, что она ничего не понимает. Вернув в карман кинжал, Генрих покинул зал под неостановимый осуждающий взгляд Эльвиры. Юноша знал, что его сестра, скорее всего, пойдёт в свою комнату, где закроется и будет плакать в кровать. Там она будет в безопасности, и, Генрих может не беспокоиться за неё.

— Ей приснилось, что отца ударили в спину. Ножом, — проговорила Эльвира, продолжая сверлить взглядом Генриха.

— Всего лишь сон. — Офицер даже не посмотрел на девушку, развернувшись и покинул зал.

— Для детей сны значат куда больше, чем могут считать взрослые. Если ты… — Конец предложения Генрих так и не услышал, выйдя в коридор и закрыв дверь.

Время ужина закончилось, оставалось недолго до наступления полуночи, но у Генриха была ещё не завершенная работа. Гуляя по комнатам, он смог найти Франца, что пытался уснуть на своей койке. Кратким объяснением, офицер потребовал отвести его в Фюссен. С сильной усталостью и изнеможением, водитель согласился, и они отправились в деревню.

В некоторых окнах горел свет, другие пустовали и были похожи на тёмные лужи после дождей. Наблюдая за опустевшей деревней, Генрих всё же вспомнил нужный дом. Несмотря на то, что в хижине отсутствовал свет, и она выглядела полностью необитаемой, Генрих постучался в дверь. Он знал, что эта семья не могла так быстро покинуть деревню, ведь ещё днём он видел местного отца.

После нескольких ударов в дверь, дом оживил. Можно было услышать, как скрипят доски, как неряшливо ворчит здания и тихо возмущается столь позднему гостю. Когда спал замок, Генрих открыл дверь, дернув на себя. От таких действий, и увидев, кто пришел в столь поздний час, отец семейства отпрыгнул назад и упал на пол. Он начал отползать прочь, пытаясь скрыться от злого рока, что теперь пришел за ним. Далеко скрыться ему не удалось, через пару метров он ударился спиной о ножку шаткого стола. Его очень быстрое дыхание, переполненное животным страхом, было слышно по всему дому, эти звуки напугали оставшихся жильцов, что начали активно просыпаться и идти к главе семьи.

Протянув руку в сторону лежащего мужчины, Генрих продемонстрировал ему свои добрые намерения и попытался помочь ему встать. Деревенский ещё больше опешил от таких действий, он уже не знал, как реагировать на своего гостя. Ведь недавно тот убил двух его друзей.

— Я хочу купить у вас дочь, — сказал Генрих, смотря в глаза отцу семейства.

От таких слов мужчина начал ещё больше нервничать, теперь у него начался нервный тик. Его губы неряшливо дрожали, пытаясь что-то сказать, согласиться или отказаться, он мог только издать несколько неразборчивых звуков.

— Зачем вам наша дочь? — прозвучал ласковый женский голос из соседней комнаты. Это была молодая и красивая девушка, в её глазах хорошо читался возраст, а маленькие морщины на лице только красили. Это была мать девочки. Она говорила спокойным сонным голосом, не предавая особо значения ситуации, или, просто думала, что всё это сон.

— Мне нужна няня. Ваша дочь, как ровесник, идеально подойдёт. — сказал Генрих, переведя взгляд на вошедшую женщину, как на более подходящего собеседника.

— Мы…

— Я заплачу.

Генрих достал из внутреннего кармана своего мундира пачку денег. Сумка, которую с собой привёз Франц, идеально подошла для совершения необходимой сделки.

— Только на пару дней; вот часть суммы. Потом получите всё, что есть в сумке. Денег хватит, чтобы переехать даже в другую страну.

Генрих немного знал рынок, цены и общий круговорот. Когда ему было одиноко и скучно, он пытался расспрашивать об этом отца, изучая большой мир, в который рано или поздно ему придётся выйти. Сейчас он предоставил семье небольшую сумму, но её было достаточно, чтобы купить продуктов питания на месяц. Смотря на сомневающиеся взгляды родителей, он надеялся, что его подкуп удастся.

— Хорошо, — прозвучал третий голос. Молодой и бархатный. Такой ласковый и тоненький, как полёт бабочки.

Маленькая девочка показалась в проёме мансарды, она смотрела сверху вниз на гостя своего дома, её взгляд был воинственен, даже слишком сильным для маленького ребёнка. Даже не смотря на неё, Генрих видел в ней лишь слабое дитя, которую не стоит опасаться, которую можно использовать в своих целях.

В семье начался спор, родители не хотели отпускать своего ребёнка. Они так же сильно боялись Генриха, как боялись потери своего единственного чада. Девочка, доказав, что способна на собственные решения и чрезвычайно ответственна, не отступала от своего раннего ответа, сказав, что просто хочет помочь семье. Почти час она успокаивала мать с отцом, говоря, что всё будет хорошо. В начале Генрих думал, что её появление — хороший знак, и, всё происходит как нельзя лучше, но чем дольше шли уговоры и споры, тем больше вся эта идея казалась неудачной. Эта семейка забрала у него слишком много времени, когда он был на территории своего врага, вдали от дома и сестры.

В конечном итоге, через продолжительные убеждения и уговоры, отец и мать сдались; они согласились отдать свою дочь на работу, при условии, что её возят на машине в сопровождении Генриха утром и вечером. Офицер был готов идти на такие условия и пожал руку родителям. Пожелав всем доброй ночи, юноша покинул хижину. Уснувший за рулём машины Франц отвёз своего офицера обратно в замок, где они начали мысленно готовиться к следующему выезду.

Глава 8.1 Вредители (Черта)

Генрих поднимался на свой этаж, время было уже за полночь, и, он знал, что все жильцы уже давно уснули. Проходя мимо комнаты своей сестры, юноша начал вспоминать случай, как в замок кто-то пробрался. «Чертов лжец» — подумал про себя юноша, проклиная убитого старика. Офицер открыл дверь в комнату Анны и, убедившись, что она мирно спит в своей кровати, осторожно подошёл ближе. В помещении было темно, но Генрих всё равно увидел картину, что не обрадовала его, — вся комната была обустроена так же, как и в родительском доме. Каким-то чудом Анна смогла поменять толстые шторы, заменив их более привычно-синими, а местами в комнате наблюдались цветочные лепестки. Пытаясь не вглядываться в болезненно знакомое окружение, Генрих вытащил кинжал из своего кармана и положил его рядом с маленькой девочкой. Поцеловав сестру в лоб, Генрих увидел, как та морщится и ворочается во сне. Почти сразу, после совершения своих обязанностей как брата, так и защитника, юноша покинул комнату. Разлёгшись на своей кровати, Генрих долго не мог уснуть, он обдумывал дальнейшие события, надеясь, что смерть жителя Фюссена остановит серию нападений. Долго смотря на тени и, почти, незримые узоры на потолке, юноша медленно впадал в состояние покоя, которое по своей натуре было схоже с гипнозом, нежели сном.

Отойти от этого состояния получилось только тогда, когда солнце ещё не выглядывало из-за гор. Интуиция подсказывала Генриху, что все должны начать просыпаться примерно через час. Это было удобное время, чтобы вернуться в деревню за новой няней. Офицер пошёл будить своего водителя, надеясь быстрее закончить все необходимые дела. Франц с трудом смог подняться в такую рань, как бы сильно Генрих не старался его разбудить, ему пришлось ждать своего солдата. Почти через полчаса, они смогли сесть в машину и отправиться в Фюссен.

— Не проще будет привозить её на пару дней, а не на один? — интересовался Франц у своего офицера.

— Я не позволю кому-нибудь из Фюссена жить в замке вместе с моей сестрой!

По приезду, они незамедлительно навестили хижину семьи, где им также не сразу смог открыть дверь отец семейства. Сонный, шатающийся на ногах мужчина не сразу понял, что происходит, и, когда он захотел начать спорить с гостями, то смог вспомнить события вчерашнего дня. По его взгляду можно было понять, что ему всё казалось сном. Девочка проснулась и быстро собравшись, вышла к солдатам. Отец и мать слишком эмоционально прощались с ней, будто их разлука займёт далеко не один день. Их дочь разместили на заднем сидении машины, где всю поездку она молча разглядывала лесные пейзажи.

— Наконец-то у меня есть работа, и я стала настоящей взрослой! — проговорила в какой-то момент пассажирка, пытаясь хоть с кем-топоделиться своей радостью.

— Быть взрослым, это не наличие работы, а умение нести ответственность за свои поступки, — сказал Генрих, пытаясь не смотреть на девочку. После этих слов никто и не пытался что-либо говорить.

Когда машина добралась до замка, девочка несколько минут стояла в пределах внешнего двора, разглядывая местную архитектуру. Её реакция была знакома Генриху, ибо также по своему приезду реагировала и Анна.

— Ты помнишь в чём будет заключаться твоя обязанность? — спросил у ребёнка Генрих, опустившись рядом с ней на колено.

— Да, — коротко ответила девочка, продолжая разглядывать серые каменные стены и красные черепицы на крышах.

— Девочку зовут Анна — она твоя ровесница. Она… дочь моего покойного друга. — Генрих намеренно соврал ей, собираясь утаить общие родственные связи с Анной, надеясь не предоставить эту важную информацию недоброжелательным людям в Фюссене.

— Хорошо, меня зовут Клара, — сказала девочка, наконец посмотрев в глаз Генриха. — А что здесь можно делать?

— Можешь делать всё, что хочешь. Главное, будь обычным ребёнком. Это всё, что от тебя требуется.

Генрих отпустил Франца и отправился с девочкой в обеденный зал, где она будет ждать свою новую подругу. Расположившись недалеко от гостя, Генрих спокойно сидел, ожидая, как проснуться все остальные. Позже он мог слышать, как проснулся оставшийся повар и начал готовить еду. Офицер всё время молча сидел рядом с девочкой, которая стеснялась о чём-либо спросить, или просто боялась новой обстановки. Так они сидели десятки минут, молча смотря друг на друга и на окружающие их стены. Генрих думал о том, что ему нужна Клара, пока улучшается оборона замка, потом он сможет навсегда забыть про Фюссен и про события, что там происходили. Шум в кухне слегка изменился, для одного повара было слишком много голосов. Находясь за несколько стен от кухни, Генриху было сложно определить, кому именно они принадлежат, но он подумал, что это Вольфганг решил помочь своему другу в работе. К его удивлению, вскоре в зал вошла Анна с Эльвирой.

Покинув пределы кухни, они увидели новое лицо, сидящее за столом, и остановились. Возникла новая неловкая пауза, все смотрели друг на друга, не понимая, что происходит. Всю эту тишину нарушила Клара, она слезла со своего стула и медленным шагом направилась к Анне. Всё это время, все присутствующие осторожно следили за ней, а на лице Анны росло сильное смущение.

— Привет, я Клара, — представилась девочка, подойдя к сестре Генриха.

Анна не сразу ответила взаимностью: немного постояв в ступоре, она смогла натянуть неловкую улыбку, и только потом поприветствовать своего гостя. Вся эта возникшая ситуация, — её резкость и скорость, — показалась Генриху ошибочной. Будто он сделал всё неправильно. По его предположениям, между девочками должна была образоваться быстрая симпатия, из-за чего они смогут стать чуть ли не лучшими подругами. Только более-менее спокойное поведение и эмоциональное состояние Эльвиры свободно говорили о том, что та смогла пережить события вчерашнего дня.

— Давай дружить! — резко предложила Клара.

Анна не ожидала такого быстрого предложения, но, услышав его и быстро обдумав, изменилась в лице. Она согласилась. На её лице наконец-то появилась искренняя улыбка. Генрих наконец-то победил. Вскоре повар вынес еду для всех, и, по просьбе своего офицера, подготовил ещё одну порцию Кларе. Теперь всё вернулось на круги своя: завтрак был оживлённым, и люди говорили друг с другом. Эльвира и Анна интересовались Кларой, а та показывала свою ответную заинтересованность и жизнелюбие. Пытаясь не уничтожить этот момент своим мрачным видом и холодным присутствием, Генрих также открыто демонстрировал желание быть частью компании, предлагая Анне возможные действия по её сближению с новой девочкой.

Когда завтрак закончился, Анна потянула за собой Клару, чтобы показать ей замок. Когда они обе скрылись за дверьми зала, и, после их ухода зашумели дальние двери, Эльвира поднялась со своего стула. Генрих начал думать, что девушка отправиться по своим докторским делам, но удивился, заметив, что она шла к нему.

— Откуда ты её принёс?! — неожиданно спросила Эльвира. В её глазах Генрих читал сильное удивление и нарастающее волнение, будто в её мыслях офицер похитил ребёнка.

— Она местная. Я нанял её на работу. Анне нужен друг-сверстник, а не девушка, что годится ей в старшие сёстры. — Генрих смотрел в пол, пытаясь не поднимать свой взгляд на Эльвиру, и, не раздражаться ещё больше от того, что она гневно смотрела на него.

— Девочке нужен не друг, а брат. Куда ты вчера ушел, вместо того, чтобы быть с сестрой? — доктор продолжала давить на офицера, медленно повышая свой тон. — Она плакала перед тем, как уснуть! Кто был рядом с ней, когда ей нужна была помощь? Брат? нет! Я была там, Генрих! А что насчёт этого утра? Девочка проснулась раньше всех, и всё утро провела бы одиноко в саду, если бы я не нашла её!

Каждое новое слово и осуждение в свой адрес начали раздражать Генриха. С этой точки зрения он мало того, что был ужасным братом, так он ещё никак не мог проследить за своей сестрой, и, тем более обезопасить её так, что та находилась в беззащитном и уязвимом эмоциональном состоянии, и ещё хуже, была на улице без присмотра, когда не был найден настоящий способ того, как незваный гость попал внутрь замка. Для маленькой девочки это был крайне опасный и рискованный поступок. Лучше бы она всё время оставалась в замке под бдительным присмотром, без возможности выйти за его пределы.

— Сад, говоришь… — пробубнил про себя юноша, обдумывая возможные варианты улучшения обороны и решения всех проблем.

Эльвира только недовольно фыркнула, услышав это и удалилась. Генрих осознавал, что частично во всей этой сложившейся ситуации виноват он сам. Предоставив Анне разрешение на проведение посадочных работ в дендрарии, он фактически выгнал её на улицу, где она была уязвима и находилась без присмотра. Ещё большей загадкой и опасностью было то, что в деревне по-прежнему могли находиться люди, что хотели свергнуть новых жителей Норденхайна. Начавшиеся стычки и расправы только ухудшали общую ситуацию. Здесь Генрих видел только два пути: или полное истребление местного населения, или тотальная диктатура, основанная на страхе. Созрел новый план, идеальный в своём исполнении и удобстве.

Распахнулись большие двери в зал слуг, где с самого первого дня питались остальные солдаты. Все были удивлены встретить своего офицера, который соизволил их навестить. Члены отряда синхронно подняли свои стаканы и поприветствовали Генриха. Игнорируя чересчур радостные лица, офицер направился к ящику с припасами, что привёз Франц, там были вещи необходимые для исполнения всех планов.

— У меня для вас хорошая новость, — сказал громко Генрих. Все солдаты навострили уши и обернулись к своему офицеру.

— Цейс и Сиги, для вас важное задание. Вы будете выполнять разведывательные работы. По шесть часов на дню, каждый из вас по очереди будет следить за деревней и при необходимости сообщать сюда по рации, — сказал Генрих, смотря на двух своих солдат. Он мог бы легко предоставить эту работу кому-нибудь ещё, но только эти двое были менее загружены, и, должны были отработать полученный отдых и мягкую кровать.

— Что?! Но это же слишком долго и тяжело! — возразил своему офицеру Цейс.

— Я понимаю, что это нелегко, но для нашей общей безопасности, это необходимо. Именно для того, чтобы местные нас не застали врасплох, — ответил ему Генрих, пытаясь успокоить солдата. Офицер медленно начинал терять терпение из-за непослушания Цейса и легкой нотки дерзости в его голосе.

Сиги и Цейс с трудом согласились на эту работу, осознавая, насколько она важна не только для них самих, но и для всех других людей, что живут под одной с ними крышей. Несмотря на то, что у каждого солдата была своя обязанность, самым работоспособным из всех был Зигфрид. Как второй — и на данный момент единственный — повар, он поддерживал на своих крепких плечах здоровье всего отряда, его состояние и благополучие; ему Генрих никогда не смог бы вручить другого задания, ибо помнил, что никто другой из его людей не годится на работу за плитой. Франц же исполнял работу личного водителя, что тоже было невозможно с графиком «наблюдателя». Вольфганг был правой рукой, и был нужен поблизости. Руди был чересчур нервозен, и забивал бы эфир ненужной информацией.

По требованию офицера, Сиги направился собираться в лес. Генрих продолжил искать рации в ящике, но не смог их найти. Он несколько раз пересмотрел содержимое, вытащил всё из ящика и осмотрелся вокруг. Пусто. Раций просто не было, хотя он отчетливо помнил, как доставал их при возвращении Франца.

— Генрих, рации у меня: я доставал их, чтобы проверить работу и заранее настроить, — сказал Франц, сидя за столом.

Нарастающая паранойя наконец-то покинула Генриха. Он было уже начал думать, что убитый им мужчина не только обманул его касательно способа проникновения на территорию замка, но и украл рации. Имея при себе средства связи, деревенские могли в лёгкую организовать сложные и опасные операции. Франц удалился из зала, чтобы принести необходимую аппаратуру. Офицер отправился с ним, но остановился и стал ожидать у лестницы. Когда все трое собрались, Генрих отдал одну из раций Сиги и, повторно сказав, что это необходимо, отправил его за пределы ворот. Когда его солдат покидал территорию безопасной крепости, Генрих будто ощущал на себе проклинающие и зловредные мысли. Пусть даже если он будет ненавидеть своего офицера и всем сердцем желать ему смерти, Генрих будет готов на это пойти, если на кону будет стоять безопасность его сестры. Юноше предстоит в кратчайшие сроки определиться с уязвимыми местами и устранить их, тогда все разведывательные операции и помощь няни со стороны будут уже не нужны. Затем, он сможет самолично ухаживать за Анной и быть всегда рядом с ней.

Настал этап следующих действий; ещё одна вещь не давала покоя Генриху. Приказав своим солдатам проверить все помещения и возможные лазы, он отправился в дендрарий. Солнце уже успело подняться из-за гор, оно висело почти над головой офицера. Ранее длительное нахождение под палящим солнцем нагревало кожаный мундир и фуражку, нагревая тело хозяина, из-за чего Генрих сильно потел и быстро выдыхался. Странные изменения в его теле становились всё более и более заметными, будто Генрих изначально не мог сконцентрироваться на том, что меняется, а что остаётся прежним. Некогда он думал, что это какая-то болезнь или последствие от полученной травмы, но благодаря всему этому, никакие сторонние источники не могли ему помешать в исполнении нужных задач, не было ни боли, ни дискомфорта. Можно было благополучно думать о различных действиях, исполнять всё без опасения что человеческое нутро будет кричать о том, что твои поступки неправильны и опасны. Это полученное хладнокровие делало из офицера идеального солдата, который будет умён и силён. Только такой человек сможет составить идеальное оборонительное сооружение. Сняв свои кожаный перчатки, Генрих начал тереть свои пальцы друг о друга. Ничего не ощущалось. Увеличив скорость трения, юноша по-прежнему ничего не ощущал.

Последний раз Генрих прошелся по тропинкам дендрария и смотрел как мирно и спокойно бежала вода в пруду, как раскачиваются макушки деревьев под дуновением ветра; в некоторых клумбах были аккуратно вырваны сорняки, что раньше придавали окружению более дикий вид. Местами землю была вскопали, и, скорее всего, там уже начинали расти новые растения. Это был подарок человеку, который уже очень давно был мёртв. Все эти мысли не нравились Генриху, теперь само его нахождение в этом саду казалось отвратительным. Это словно был не сад, а целая могила, где каждая новая деталь была маленьким кусочком памяти о любимом человеке. Прикинув силу, Генрих бросил первый бутыль с зажигательной жидкостью. Она полетела в дерево и, от удара сосуд разлетелся на маленькие осколки. Генрих повторил эту процедуру несколько раз, кидая свои снаряды в другие открытые места дендрария. Бутыли бились с большой громкостью, но ни после первой, ни после последней, никто не зашёл в сад посмотреть всё ли в порядке. Офицер сел недалеко от дендрария, оставаясь на каменной части замка он всего лишь ожидал, когда сила солнца вступит в контакт с разбитым стеклом и начнёт взаимодействовать с огнеопасной жидкостью.

Реализация всей затеи не заставила себя долго ждать: через несколько минут уже начала загораться трава. В первые секунды было заметно образование лёгкого дыма, исходящий из-под большого куска стекла, потом огонь резко начал распространяться во всех направлениях. Он не сразу начал поглощать траву и деревья, но в воздухе постепенно возникал аромат дыма. Огонь, зная своё дело, пожирал всё вокруг, и, Генрих наконец-то мог отдохнуть. Теперь юноша попробовал снова ощутить что-нибудь вокруг себя. В первую очередь ему удалось учуять тот самый дым, что всё больше и больше захватывал пространства в воздухе. Сила природной стихии что вышла из-под контроля, начала вкушать дивный пир. Слышался треск дерева, воздух становился менее прозрачным, и запах дыма был всё сильнее и сильнее, такой же сильный как тогда, когда Генрих сжёг свой дом и похоронил мать. Тогда он оставил всё старое позади, чтобы получить что-то новое. Появилось ранее погасшее чувство тревоги и душевного волнения. Генриху удалось многое сделать после того, как он покинул дом. Правильно ли он поступил? Теперь это не дано узнать юноше; вскоре появились мысли, что ему никогда не избавиться от этих странных изменений в себе.

Постепенно на звук пожара и запах дыма стали приходить люди. Кто-то бежал, кто-то быстрым шагом добрался до входа в дендрарий. Каждый без исключения был в панике от большой опасности прямо под носом. Только никто не знал, как реагировать на происходящее: всех сбивало с толку картина, как офицер сидел на каменном полу и невозмутимо смотрел на пожар, наслаждаясь каждой секундой. Когда кто-то начал принимать отчаянные действия по спасению дендрария, Генрих останавливал каждого, приговаривая, что осталось подождать ещё чуть-чуть. Пока время продолжало течь своим неостановимым потоком, ситуация вокруг становилась ещё хуже: огонь поднялся и покрыл стену замка копотью, создавая ужасную, чёрную и омерзительную на вид картину. От сильной концентрации дыма в воздухе, люди начали медленно задыхаться, испытывая сильное жжение в горле и лёгких, среди них была и Анна, которая оплакивала такую ужасную потерю.

— Пора, — сказал Генрих и отправился тушить огонь, чтобы прекратить весь этот ужас. По его подсчёту, времени с начала пожара должно было пройти достаточно, чтобы после огня ничего не уцелело, чтобы осталась только безжизненная и никому ненужная пустота. В течение нескольких минут все люди общими усилиями смогли потушить огонь, оставив только мокрый пепел и уголь.

— Что произошло? — спросил Франц у офицера.

— Я сжёг этот сад, — ответил Генрих.

Дальше никаких слов не последовало, все были просто обескуражены такому поступку, и, не могли найти подходящих слов. Генрих видел взгляды своих людей, сестры, доктора и маленькой няни. В них читалось непонимание и страх. Только офицеру все его поступки казались правильными и логичными, ему не нужно чтобы его понимали, только исполняли его приказы.

— Зачем?! — почти крикнула Анна. На её маленьком личике начали проявляться слёзы, что быстрым потоком обвивали щёки и собирались на подбородке. Её глаза дрожали в судорожном танце горя и утраты. Будто она предала материнские идеалы и ощущала на себе весь груз вины.

— Анна, послушай. Если бы ты и дальше находилась в этом саду, могло случиться что-то очень плохое. Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности. — Генрих встал на колено и попытался обнять свою сестру, чтобы успокоить её, но та лишь испуганно отпрыгнула от своего брата.

— Безопасности?! — возразила Эльвира. — Ты чуть не сжёг весь замок! со всеми нами! Какая тут может быть безопасность?!

— Я не спрашивал вашего мнения, доктор. Не вам решать, где и как я буду оберегать свою сестру. Это была вынужденная мера, — ответил Генрих, смотря прямо в лицо Эльвиры.

Девушка, вслед за полученным ответом, взяла маленьких девочек за руки и отправилась внутрь замка. Некоторые солдаты тоже разошлись, на их лицах была ещё большая гримаса непонимания и неодобрения.

— Ты перестарался, — заметил Вольфганг, уходя со всеми остальными.

Теперь Генрих остался один. Окружающая его обстановка из пепла и копоти, создала сплошное тёмное море. Будто промокшая земля стала одной водой; она казалась мягкой и живой, словно, коснувшись её, можно утонуть. Офицер, стоящий в одном чёрном обмундировании, слился с этой ужасной картиной, визуально становясь единым целым с чем-то мёртвым, неодушевлённым, — это был последний фрагмент головоломки, что отображала то, что осталось от былой красоты. В полном одиночестве, Генрих подумал, что действительно перестарался, что сгоревший дендрарий никак не защитит Анну. Только план на самом деле был исполнен не до конца. «Они меня ещё будут благодарить» — подумал про себя Генрих, возвращаясь обратно в замок. Подойдя к знакомому ящику с припасами, он достал одну из противопехотных мин. Вернувшись на пепелище, юноша нашёл старое место, где был лаз в стене, и, закопал там мину, скрыв её под пеплом и землёй. Теперь одна из линий обороны была готова. Благодаря тому, что сада больше нет, никто не будет здесь находиться, то, никто не сможет случайно угодить в ловушку.

Генрих решил прогуляться по замку, пытаясь найти что-нибудь ещё, что поможет в обустройстве обороны. Встречая свободных от дел солдат, он рекомендовал им присоединится к работе. Встречные с большой неохотой соглашались, но скрывшись от глаз своего офицера, уходили по своим делам, игнорируя приказы командира, который — по их мнению — начал страдать паранойей. Генрих правильно представлял это, словно на затылке у него отросла новая пара глаз. Раньше он бы доверился своим солдатам, но сейчас требовалось прибегать в холодным расчётам. Но всё же, первые неповиновения со стороны подчинённых могли перерасти в предательство… И Генрих не мог отогнать эту мысль. Из всех солдат только Руди, как всегда слишком нервный, с большим энтузиазмом стал осматривать каждый угол замка, пытаясь найти что-нибудь опасное и полезное. Через какое-то время Генрих повстречал Франца.

— Сиги хочет поговорить, — доложил он, отдавая рацию офицеру.

— Слушаю.

— Генрих, долго мне здесь находиться? Я слежу за жителями из кустов, но они ничего особого не делают. Они только работали в огороде, похоронили двух человек и ходили друг к другу в дома, — слышался голос Сиги через скрип и треск рации.

— Ещё несколько часов и можешь вернуться в замок. Цейс возьмёт твою рацию и вернётся к дежурству.

— И ещё: что это было в замке? я видел огромный столб дыма!

— Ничего интересного. Займись работой.

Франц слушал весь разговор от начала и до конца, осознавая, какая неприятная и скучная работа выпала его друзьям. Никто толком ничего не знал о местных лесах, где точно обитали дикие животные. Генрих закончил разговор, протянув рацию обратно своему солдату.

— Ты настолько уверен, что они готовят нападение? — поинтересовался Франц.

— Нет. Я видел, какие слабые люди там остались, но рисковать не стану.

— Генрих, не пойми меня неправильно, но поступки, что ты совершаешь, пугают всех. Они слишком… суровы.

Офицер молча посмотрел на своего солдата. Францу показалось, будто его испытывают.

— На тебя это не похоже. Лучше отдохни пару дней, за последнее время случилось много событий, передай командование Вольфгангу.

— Нет.

Франц никак не ответил на отрицание офицера, отбросив попытки уговорить его. Если что-то произойдёт критичное, то он обратиться к Вольфгангу, даже если Генрих будет против. Через час офицер завершил обход замка, не успев посетить комнат, в которых никогда не был. Мысли, что он перестарался, выполняя свой план, с новой волной посещали его голову. Юноша решил передохнуть и отвлечься на что-то более спокойное. Единственный способ пробраться через стену был устранён, а наличие тайного прохода внутри самого замка казался просто немыслимым и нереальным. Дорога Генриха проходила мимо библиотеки, которая звучала более оживленно, чем раньше. Внутри старого помещения были все три девушки. Юноша остановился у двери и, слушая разговоры изнутри комнаты, вникал в происходящее, надеясь, что никто его не увидит за некультурным подслушиванием.

— Наверное, я прочитаю все эти книги только через много-много лет! Только некоторые не интересные… — раздался тихий и грустный голос Анны.

— Анна, не переживай на счёт сада, просто твой брат боится за тебя, и, не знает, как это показать. — Эльвира уже не первый час пыталась успокоить девочку, и, учитывая, что сейчас голос Анны был более спокойным, у доктора всё получалось как нельзя лучше.

— Он мог спросить меня, чего хочу я?

— Взрослые глупые, — заключила Клара, пытаясь поднять настроение своей новой подруге.

Подслушивая, Генрих услышал много чего интересного, но когда ему надоело это шутовство, то он решил войти. «Надеюсь, меня не выгонят» — подумал он. Даже несмотря на все его поступки, ему было бы желательно дальше держаться рядом с сестрой, ради поддержания семейных уз, и, для этого требовалось достаточно быть рядом с девочкой и уделять ей внимание. Генрих и забыл, когда последний раз просто сидел с сестрой и наслаждался приятными и спокойными вечерами, нуждаясь друг в друге. Он хоть и был с ней, когда читал дневники, но это было другое. Скорее всего, последний раз это было, когда он читал ей сказку ещё в родительском доме. Этот момент был будто из другой жизни, когда совершенно всё было иначе. Хоть прошло и более полугода, Генрих помнил тот день, будто он был вчера. Юноша не хотел, чтобы их семейные узы обрушились. Потеряв столь многое, он не мог себе позволить проигрывать дальше. Выпрямив свою осанку, Генрих постучал в дверь.

Все, кто были внутри помещения, обратили взгляд в сторону звука, встречая вошедшего гостя. Перед ними появилось выглядывающее из дверей лицо офицера, который согласно правилам приличия, извинился за вторжение и попросил разрешения войти. Генрих получил что искал, и, войдя в библиотеку, начал медленно идти к своей сестре. Девочка располагалась на большом диване в окружении подушек, рядом с ней не было свободного места. Офицер надеялся, что его сестра освободит для него пространство, когда заметит, что он движется к ней, — это будет отличным показателем, что между ними остались хоть какие-то узы. Когда юноша медленным шагом, даже слишком медленным, — и с какой-то театральной походкой, — сокращал дистанцию, Анна оттолкнула одну из подушек в сторону, освободив для него место. Генрих сел и, не зная, как правильно себя расположить, скрестил руки на груди.

— Ты в порядке? — робко поинтересовался юноша, смотря на свою сестру.

Он хотел бы успокоить девочку, так как видел по её глазам, что она сильно обеспокоена. Учитывая, что с юношей в последнее время проходили странные перемены, он никак не мог натуральным образом продемонстрировать свои переживания по отношению к сестре. Его взгляд был холоден, а интересующий вопрос о состоянии сестры более походил на старую, скучную и неинтересную церемонию, которую проводят только потому что так принято, а не под мотивацией, исходящей от сильных чувств любящего человека. Для своим малых лет, Анна очень хорошо понимала подобные моменты, тем более она хорошо знала своего брата, по крайней мере, того, каким он был до отъезда на войну.

— Всё в порядке…

Они оба остались недовольны таким сухим и безжизненным разговором. Генрих знал, что сестру тревожит происходящее, но не знал, как правильно к ней подступиться, как сделать это так, словно ничего и не было, будто он не покидал родной дом на долгий срок. Ему хотелось вернуться в те времена, где одного взгляда в глаза своей сестры было достаточно, чтобы она открылась ему во всём. Сейчас же девочка говорила, будто с незнакомцем, она не могла узнать своего брата, видя только безжизненную куклу со знакомым лицом.

— Может, приготовим чаю? — заглушила общую тишину Эльвира, пытаясь оживить мертвенно-тихую обстановку.

— Я сам его сделаю, отдыхайте, — сказал Генрих, резко поднявшись с дивана. — Скоро вернусь.

Офицер покинул комнату, предполагая, что на кухне сможет придумать несколько вопросов к Анне, и тем для разговоров. Вслед за офицером вышла Эльвира. «Я помогу» — добавила девушка, обращаясь скорее к девочкам в комнате, нежели к офицеру. Вместе они направились на кухню.

Когда они добрались до места, то решили разделиться. Эльвира отправилась набирать воду и ставить чайник, Генрих принялся искать сам чай. Когда пакет с унциями трав был найден, офицер попробовал положить их в чашки, но рядом он не нашёл ложки, поэтому попытался выполнить всю работу руками, удобства ради сняв перчатки. Выбор кружек упал на самые объёмные, офицер потянулся к солдатским — железным и большим. Чайные лепестки лежали на днищах четырёх кружек, ожидая, когда их зальют кипятком.

— Этого мало, чтобы загладить вину, — неожиданно сказала Эльвира с противоположной стороны кухни. Генрих посмотрел на неё: девушка задумчиво разглядывала стоящие на полках специи.

— Я знаю. Просто осознал свою ошибку и пытаюсь исправиться.

— Генрих, твоя сестра не машина, ей нужно время, — продолжала Эльвира. Теперь Генриха учит воспитывать его сестру почти незнакомый для него человек. Такая новость сопровождала его неприятными мыслями о том, что он отдаляется от Анны.

Эльвира попробовала взять кружки, но с болью отдёрнула руку, переставив их на поднос. Вскоре ушедшие вернулись в библиотеку. Обстановка вернулась на круги своя, где все сидели молча, не зная о чём можно и стоит говорить. Только теперь у них на столе красовались кружки горячего, свежезаваренного чая. «Может, приятные воспоминания успокоят её?» — подумал юноша, взявшись за напиток.

— Мама тоже готовила вкусный чай, — произнёс он, — только он был более ароматный.

— Мама приедет, и мы ей сделаем так много чая, что на всю жизнь хватит, — прошептала Анна. Генрих заметил, как его сестра начала слабо улыбаться.

Мать. Анна по-прежнему не знала о том, что случилось с их родителями. Если не Генрих ей скажет всё, как есть, то сама догадается. Генрих всё равно надеялся утаить горькую правду, рассуждая, что такое знание не пойдет ребёнку на пользу.

— Я скучаю по маме, скорее бы она приехала, — продолжила свою мысль Анна. Девочка заметно тише закончила фразу, крепко обхватив руками свои колени.

«Наверное, сейчас её надо обнять» — пронеслась мысль в голове Генриха. Он просто представил, что бы сделал, оказавшись самим собой ещё в те времена, когда Людвига не забрали на войну. Ему показалось, что объятие — самое удобное успокоительное в данный момент. Юноша осторожно наклонился к своей сестре и обхватил рукой её плечи. Анна вскрикнула и дёрнулась. Её крик был таким резким, что удивил юношу, попутно испугав Клару и Эльвиру. Офицер отодвинулся от девочки и начал смотреть на неё, пытаясь найти объяснение необычной реакции.

— Ты холодный! — удивлённо вскричала Анна. Она не могла поверить в то, что, находясь в тёплом помещении, человек мог быть таким ледяным на ощупь. Пытаясь найти ответ во взгляде своего брата, она видела в ответ лишь холод. Такой мрачный и безжизненный, будто всё происходящее шло согласно какому-то страшному сценарию. Лицо Генриха сильно выделялось, особенно на фоне испуганных Эльвиры и Клары.

Генрих осознал этот шок со стороны его сестры, и понял, что ему маловероятно удастся расположить её к себе, ведь сейчас он уже не эмоциональный, жизнерадостный и добрый старший брат, — он всего лишь олицетворение воспоминаний о старой жизни, что-то знакомое и полое. Юноша поднялся с дивана и, вернув свою кружку обратно на поднос, постарался удалиться. Анна хотела его остановить, жалобно произнеся имя брата, но остановилась, увидев, как его рука, которой он держал свою кружку, была обожжена до слабых волдырей.

Весь остаток дня Генрих пытался не попасться никому на глаза и сидел в своём кабинете в полном одиночестве. Иногда его посещали различные мысли, иногда он просто смотрел вдаль окна, погружаясь в состояние гипноза или комы, что как-то ассоциировалось со сном. Вывести его из такого состояние смог стук в дверь.

— Нам надо отвести ребёнка назад, — прозвучал голос Франца.

Только сейчас, почти в полной темноте, Генрих понял, что наступил поздний вечер. Достав часть от оставшейся пачки денег, юноша начал собираться к выходу. Далее он с Францем и Кларой доехали до деревни, где офицер отдал девочке её заслуженную зарплату. Попрощавшись, они разошлись. Юноши вернулись в замок.

Когда их последняя за сегодня поездка закончилась, Генрих собирался перекусить, согласно уже привычному графику. По пути в зал ему довелось встретить доктора.

— Не вини себя, она сама хочет быть к тебе ближе; надо просто стараться дальше и быть более терпеливым.

Генрих понимал, что эти слова должны были его приободрить и успокоить, но он не почувствовал ничего.

— Спасибо.

— Не забудь про обработку раны, — напомнила девушка. Немного постояв с пустым взглядом, Генрих не сразу понял о чём речь.

— Не нужно — всё зажило.

— Невозможно. Раны так быстро не заживают.

После этих слов, Генрих прикоснулся двумя пальцами к повязке и начал на неё давить. Когда пальцы продавили кожу, раздался характерный чавкающий звук.

— Зажило.

Не думая продолжать разговор, он пошел дальше в обеденный зал, где сидел и начал дожидаться, когда его еда будет приготовлена. Из кухни опять вышли Анна с Эльвирой. Их частое пребывание в этом помещении не могло быть без причины, Генриху стало любопытно.

— Мы просто помогаем повару с приготовлением, — ответила на удивление своего брата Анна. — К тому же, я учусь готовить очень вкусные блюда.

Генрих приятно понимал, что его сестра уже не горюет по саду и не грустит. «Не знаю, кому надо быть благодарным, но это работает». Как бы хороша не была жизнь у девочки в замке, никто не должен ей заменить родного брата.

— Анна, давай я тебе почитаю сегодня сказку, как раньше.

— Давай!

Офицер знал, что читать вслух само по себе легко, и, если он это сделает, то его сестра будет более спокойной и беззаботной, это также снова сблизит их. А значит, она станет сильнее доверять брату.

Когда ужин закончился, Анна направилась в свою комнату. Генрих решил по дороге захватить книгу со сказками. Единственным верным и знакомым экземпляром он выбрал тот самый сборник в жёлтой обложке, аналогичный которому он видел уже не первый раз. При прикосновении и рассмотрении этой книги, Генрих вспомнил безобидного юношу, которого пристрелил во время операций в городе. «Если он забрал свою книгу, может, он тоже владел кубом?» — подумал Генрих, но вспомнив живую смерть незнакомца, отбросил эту мысль. Он продолжал сомневаться в том, что тот юноша выжил, хоть и не видел никаких других объяснений множеству вопросов.

Войдя в комнату Анны, Генрих разместился на уголке кровати, ожидая того, как его сестра удобно устроится под одеялом. Когда вся подготовка была завершена, и, девочка была готова окунуться в старые и тёплые времена, Генрих начал читать. На этот раз его выбор пал на другую сказку под названием «Бультадар» — историю про большую жабу, что охотилась на поздно гуляющих детей.

«Бультадар видит, Бультадар помнит. Не гуляй дитя во тьме — позаботься о семье. Скоро лунный свет падёт — Бультадар вас всех найдёт» — звучала одна из строк.

— Генрих… — прозвучал тихий и дрожащий голос Анны, — я устала и хочу спать. — Вытерпев половину, девочка поняла, что не сможет выдержать дальнейшего рассказа.

Она прекрасно знала всю историю и то, чем она закончиться. Никакая из сказок не смогла бы её напугать, каким бы ни был рассказчик. Так она считала до той поры, пока ей не начал читать Генрих: словно живой мертвец с холодом в голосе пробегал по строкам, призывал орды призраков и нежити, читая заклинания со старых свитков. Никакого эмоционального отыгрыша, театрального чтения, просто монотонное повторение слов, отображенных на бумаге. Эта картина пугала девочку больше, чем всё что она когда-либо встречала.

Генрих прекрасно понимал, что Анна не стала бы останавливать его, ведь раньше она спокойно слушала истории до тех пор, пока не засыпала. Генрих пожелал ей хорошей ночи и удалился, предоставляя девочке возможность остаться одной. Сам юноша тоже решил не задерживаться и, вернув книгу обратно в библиотеку, отправился в свою кровать. Быстро погрузившись в уже знакомое состояние анабиоза, офицер очнулся в новом дне.

Все остальные события происходили идентично предыдущему дню. Перед завтраком Генрих и Франц доставили Клару в замок. Во время утреннего приёма пищи, офицер долго смотрел на спокойное и жизнерадостное общение между остальными присутствующими; офицер наблюдал, как девушки между собой обсуждают различные вещи и шутят. Он понимал, что всё в порядке. Несмотря на то, что Клара будет работать в Норденхайне ещё пару дней, она выполняла свою работу очень хорошо, и, останется глубоко в сердце своих подруг. «Быть может, она захочет работать даром, или будет просто приезжать в гости» — думал Генрих, но отбросил эту мысль, придя к мнению, что её семья покинет эти земли, получив всю сумму денег. Когда проходил приём пищи, юноша повторно размышлял о своих поступках, пытаясь найти в них оправдание и логический исход. Он попробовал посмотреть на всё это со стороны своей сестры, и пришёл к выводу, что был бы благодарен такому человеку, как более опытному и взрослому защитнику. Учитывая, что часть обороны уже была составлена, Цейс и Сиги до сих пор отправляются в лес на слежку, теперь их офицер может полностью сконцентрироваться на помощи Анне.

Все снова собрались в библиотеке, где спокойно разговаривали. Даже наличие молодого парня не смущало девушек.

— Вот моя мама приедет, и мы сделаем такой красивый интерьер в доме — все обзавидуются, — говорила Анна. Она начала рассказывать Кларе и Эльвире о том, какая красивая у той была подушка с цветком и много чего другого, что своими руками делала Петра. Её слушатели только восхищались этому.

— У мамы будет помощник на кухне, и у нас будет самая вкусная еда, и, я ей покажу, как хорошо я научилась готовить сама, — продолжала Анна.

«Мама, мама, мама, мама» — повторял у себя в голове за сестрой Генрих. Она только и говорила, что о Петре, но ни разу не упомянула про Людвига.

— Анна, почему ты не говоришь про отца? — поинтересовался юноша.

— Папа… — притихла девочка. — Папа больше с тобой был, в огороде, в городе. Я его люблю, правда, но мы редко говорили о чём-то. В основном он меня учил и ругал. — Анна ещё сильнее притихла, осознавая, что, по её словам, она отца любит меньше, чем маму. — Но, если папа вернётся!..

— Анна! — громко перебил её Генрих. — Наши родители не вернутся…

Он пытался сказать это менее грубо, чем хотелось бы. За последние дни его сестра начала всё чаще и чаще вспоминать родителей. Её подготовка по изменению дендрария была первым тревожным знаком. Генрих думал, что чем дольше это будет продолжаться, тем хуже будет Анне, поэтому был вынужден всё сказать именно сейчас.

— Что? — прозвучал дрожащий голос девочки. — Что ты имеешь в виду?

— Они мертвы.

— Но ты же говорил, что…

Девочка сделала паузу, собирая все осколки событий и слов в единую картину: приют, переезд, отказ в возвращении домой, ни единой весточки от родителей или их упоминания со стороны брата. Анна бы восприняла эту новость как плохую шутку, — она знала, как звучит её брат, когда врёт. От его холодного голоса мурашки пробежались по спине. Она осознала обман, в который её погрузили и держали с самого начала. Сладкая ложь, застрявшая ударом ножом, вырвалась из сердца с невыносимой болью, обнажив ужасную, скорбную, рану. Девочка никогда не увидит свою мать и отца. Последний раз она видела Петру, когда та не могла позаботиться о себе, тогда только маленькая девочка поддерживала в ней жизнь. И, её неожиданно забрали посторонние люди. Значит, и Анна виновата в смерти матери. Но если бы её всё равно забрали в приют, мог остаться Генрих… остаться с мамой, он его уже давно не было рядом.

«Он во всём виноват, он убил мать».

Маленькое сердце девочки просто разрывалось от злости и горя, её всю трясло, слёзы скапливались в уголках глаз и маленькими ручьями стекали вниз.

— Лжец! убийца! Это всё ты виноват! всё из-за тебя! Ненавижу! — Анна вскочила на диван и, у всех на глазах, начала бить офицера маленькими кулачками. Генрих не сопротивлялся такому слабому нападению — маленькая девочка не смогла бы причинить ему серьёзного вреда. Юноша лишь мирно сидел дальше на диване, холодным взглядом смотря на свою сестру, что в приступе злости и отчаяния била его, не жалея собственного хрупкого тельца.

«Она хочет меня убить или просто сошла с ума?»

Если бы первый вариант был правдив, то Анна могла бы в любой момент накинуться на своего брата с ножом в руке. В таком случае для юноши было бы удобно покинуть замок, оставив сестру в безопасности с Эльвирой и никогда больше к ней не возвращаться. Второй вариант был более знаком для Генриха, он сам вел себя похоже и хорошо понимал состояние сестры. У Генриха не было возможности утешить девочку, он не смог бы со слезами на глазах обнять её, после чего они вместе бы плакали, пока не устанут. Офицер молча смотрел на сестру, понимая, что только время покажет настоящие чувства Анны по отношению к нему.

Каждый удар Анны становился всё слабее и слабее. Её глаза помутнели и начали медленно смыкаться, девочка резко свалилась на пол. Так же резко, как и начался её эмоциональный приступ.

Атмосфера библиотеки резко переменилась с молчаливого ужаса до настоящей паники и истошных криков. Крик маленькой и испуганной Клары вывел Эльвиру из ступора, подскочив к лежащей на полу Анне, она начала проверять её состояние.

— Она в порядке? — сказал безразличным тоном Генрих, также наклонившись над потерявшей сознание девочкой.

Доктор никак не могла собраться с мыслями, она активно проводила руками по бессознательному телу, проверяя зрачки и пульс, повторяя эти проверки всё снова и снова. Услышав слова офицера, она только безмолвно бросила на него взгляд и вернулась к повторению своих бессмысленных действий. Генрих видел, как девушка находилась в смятении и терялась в собственных мыслях. Подняв сестру на руки, юноша отправился в медицинский кабинет. Эльвира быстро пошла за ним, как послушная собачонка, не отставая от него ни на шаг и путаясь под ногами; следом к ним присоединилась Клара.

В кабинете доктора девочку положили на койку, где смогли рассмотреть при более подходящей обстановке. Эльвира, ответственная за физическое состояние и здоровье жителей замка, сделала вердикт, что у Анны нервный срыв. Ей провели несколько инъекций с прозрачным содержимым, на что никто не возражал.

— Она поправится? — Если девочка погибнет от действий Генриха, у него не останется смысла в жизни.

— Ей нужно время, чтобы восстановиться, — сказала Эльвира, осторожно поглаживая волосы Анны.

— Сообщи, если она придёт в себя. — После этих слов, Генрих покинул комнату.

Выйдя в общий коридор, он встретил своего друга — Вольфганга, что всматривался в библиотеку, пытаясь что-то найти. Офицер осторожными шагами приблизился к своему другу и медленно положил руку ему на плечо. От сильного удивления Вольф вздрогнул.

— Что случилось? — поинтересовался солдат, увидев перед собой офицера, — я слышал крик.

— Анна потеряла сознание.

Эти слова сильно удивили Вольфганга, почти напугав его. Это было хорошо заметно по его широко раскрывшимся глазам и расширенным зрачкам. Юноша быстро начал идти в сторону медицинского кабинета, полностью забыв про офицера, и оставив его одного.

— Она в порядке, позже придёт в себя, — громко сказал Генрих вдогонку.

Вольфганг остановился, услышав эти слова. С удивленным взглядом он посмотрел на друга через плечо. «Тебя это не пугает?» — спросил он почти шепотом, будто говоря это у себя в голове, но случайно проронив вслух. Постояв несколько секунд, Вольф продолжил путь в кабинет.

«Нет, не пугает». Он не был в шоке или в смятении, хотя знал, что должен был.

Вскоре Генриха нашёл Франц, что при встрече протянул офицеру рацию.

— Слушаю.

— Генрих, мне как-то не по себе. Я слышал странные звуки в кустах, будто тут кто-то бродит, — прозвучал через треск и щелчки голос Сиги. Офицер прикинул, что это могли быть или местные жители, или дикое животное. Только ни один из вариантов не был сам по себе ужасен. Обоих можно напугать или убить.

— Не веди себя, как ребёнок! У тебя есть задача, выполняй её! Можешь использовать оружие при необходимости, — ответил своему солдату Генрих, пытаясь повысить голос, чтобы приободрить или напугать солдата. Дальнейшего ответа не последовало, только раздался звук того, как сигнал был прерван.

Происходящие события сеяли маленькие семена сомнения в голове Генриха, будто уже никто из его людей не может самостоятельно справиться с задачей. Никакой инициативы, никакой логики, просто группа глупых юнцов. На ум пришла мысль, схожая с любимой идеологией Манфрэда и Руперта. Генрих уже начал думать, что он перестал быть самим собой, взяв самое плохое от своего бывшего офицера и его жестокого коллеги.

Анна ещё долго не приходила в себя. Даже когда Франц и Генрих отвозили Клару обратно в деревню, она продолжала лежать на койке. Эльвира, опасалась за состояние ребёнка и не покидала её ни на шаг, даже отказалась отправляться ужинать в зал, из-за чего Зигфрид принёс ей еду лично в рабочий кабинет. После этого Генрих сидел один, поедая свой суп, который испуская густой пар, обжигал чувствительный рот, уже не принося хозяину вреда. Офицер не видел ничего постыдного в том, что он не навещал свою сестру, ибо она находилась под бдительным присмотром, а значит, его присутствие у Анны не несёт полезным. Даже когда приближалась ночь, а солнце давно ушло за горизонт, Эльвира ни на шаг не отходила от маленькой девочки.

Единственные изменения в замке произошли на следующий день. Вернувшись на рабочее место, Клара составляла компанию доктору, ухаживая и наблюдая за Анной. Генрих редко навещал их, смотря через полузакрытую дверь, испытывая только чистое любопытство к такойсильной заботе. Кроме этого, юноша просто бессмысленно блуждал по коридорам замка, смотря уже на знакомые шторы и картины. Очередной раз после того, как наступал вечер, Генриха встретил Франц. Юноша подходил к своему офицеру, смотря на него виноватыми глазами, и извиняясь за то, что докучает старшему по званию.

— Опять они?

Франц удовлетворительно кивнул.

— Слушаю. — сказал офицер, ожидая уже любую выходку со стороны своих шпионов.

— Генрих, плохи дела! — прозвучал резкий голос Цейса, полный паники.

— Что случилось? — навострился Генрих, прислушиваясь ко всему что доносилось из рации. «Наконец-то, дождался!»

— Эти психи! Они линчевали родителей девчонки! Я видел, как жители собрались перед их домом с вилами и ножами, а затем, злые как бесы вошли внутрь! Не знаю, что случилось внутри, но вышли они не скоро. И все они были в крови! — почти крича проговаривал Цейс, но заметив свою оплошность, перешел обратно на шепот.

Глава 8.2 Вредители (Нелюдь)

Генрих с самого начала думал о возможных последствиях его действий: скорее всего, жителям не понравилось, что их соседи ведут сомнительные дела с солдатами из замка и, имея большой запас времени перед их приездом, просто избавились от возможных предателей. Несмотря на то, что случившееся было частичной виной Генриха, ему были безразличны эти люди, — у них есть дочь, и именно она должна оплакивать родителей. Разговор с Цейсом закончился, и офицер вернул рацию Францу. Удовлетворённый полученной информацией и успехом миссии, Генрих продолжил свою длительную прогулку по коридорам замка.

Завершая круг и проходя не первый раз у дверей библиотеки, Генрих заметил кое-что новое: на кожаном диване, напротив ярко горящего камина сидела Анна. Скрючившись на сидении, она крепко сжимала в объятиях знакомую книгу в жёлтой обложке. Офицер направился к дверям, желая открыть их, и ради приличия сказать, что рад здоровому состоянию Анны. Когда его добрый жест был исполнен, маленькая девочка только медленно повернула голову к своему гостю и посмотрела на него пустыми глазами. Они смотрели друг на друга больше минуты, и, никто не нашёл никаких признаков эмоций и жизни в взгляде собеседника. То, как Анна смотрела на своего брата, ранее повергло бы его в шок и сильно напугало. Сейчас же их взгляды зеркально отражали друг на друга — такие же опустошенные и мёртвые.

— Рад, что с тобой всё хорошо, — повторил Генрих, пытаясь избавиться от излишне затянутой паузы.

Выйдя за дверь, он продолжил свою прогулку по замку: по дороге он решил наведаться в кабинет доктора, надеясь узнать от неё о состоянии сестры. Чем ближе он приближался к заветному помещению, тем сильнее он слышал странный шёпот, что исходил из-за закрытой двери. Внутри была Клара и Эльвира, которые сидели за столом и, услышав скрип ржавых петель, резко замолчали.

— Мне… пора домой… — проворчала девочка, отходя от доктора. В её речи Генрих читал неуверенность. — Офицер Генрих, можно мне домой?

Генрих не отказал няне в том, чтобы она закончила свой рабочий день раньше положенного. Он посчитал, что ей было бы лучше оказаться дома раньше обычного, для того чтобы похоронить родителей.

Когда машина приехала в деревню, девочка получила все оставшиеся деньги за свою работу. Толком не попрощавшись с ребёнком и не навестив её родителей, Генрих с Францем покинули Фюссен, желая, как можно скорее отдалиться от него. Офицер знал, что в следующую минуту всю деревню накроет душераздирающий крик ужаса и отчаянья, и, он надеялся, как можно дальше оказаться от неё, пытаясь не попасть под волну раздражающего звука. Ожидаемое событие произошло, когда машина находилась не в зоне досягаемости. Понимание происходящего пришло к Генриху вместе с громким граем стай ворон, что находилась в лесу со стороны деревни и подняли волну его более громких воплей.

Анна по-прежнему находилась в библиотеке, теперь с ней была Эльвира, которая, обняв девочку, согревала её под широким пледом. Цейс и Сиги отдыхали после тяжелого дня, надеясь, как можно скорее пережить это период с тяжелой работой. Генрих не стал их мучить, и, сказав, что их работа закончена окончательно, сильно обрадовал парней.

Генрих мог спокойно отдыхать дальше, не опасаясь возможных неприятностей. Даже возможность нападения жителей Фюссена на замок казалась менее возможной: жители деревни думают, что каждый из них предатель. Идеальная оборона наконец-то построена.

На следующее утро, когда всем удалось собраться у стола, офицер видел свою сестру, которая после вчерашнего дня выглядела более свежей, но по-прежнему была понурой. «Вскоре она успокоится» — предполагал Генрих.

— А где Клара? — поинтересовалась Эльвира зная, что юноша всё равно не сразу начинает приём пищи и не будет сильно занят для ответа на вопрос.

Генрих прошёлся глазами по столу убедившись, что память его не обманывает и, маленькая девочка не сидит вместе с ними.

— Её работа закончена, — медленно сообщил офицер, будто вкушая свою победу, — сейчас она, должно быть, дома с родителями.

Эльвира как-то многозначительно посмотрела на Генриха, но в итоге промолчала; Анна печально посмотрела на прежнее место, где должна была быть её новая подруга, и грустно выдохнула. Офицер понимал, что немного ухудшил обстановку в замке, но его действия были необходимы ради общей безопасности.

Медленными движениями Генрих мешал свой суп в тарелке, создавая маленькую воронку, которая, уменьшаясь, будто скрывала в себе туманные и страшные моменты из будущего. Послышался шум со стороны коридора, юноша уловил знакомые звуки ходьбы по полу. Вместе с строгими, выверенными, ударами по полу, они был более тихие, с меньшим интервалом между шагами. Офицер повернул голову в сторону дверей надеясь, что не увидит ту, кого не хотел бы увидеть.

В зал вошла Клара, и выглядела даже хуже Анны: её маленькие глаза были полностью красными, а лицо чудовищно опухло. На ослабших ногах она прошла в зал, бросив быстрый взгляд на Генриха, и двинулась к Анне, приветливо её обняв. Совершенно никто не ожидал такого сюрприза. Офицер увидел за дверьми ждущего Вольфганга. Генрих поднялся со стула и направился к своему другу. Когда он вышел из зала, оттуда начал доноситься слабое шушуканье между подругами.

— Что она здесь делает?! — удивлённо и агрессивно спросил Генрих.

— Она постучала в ворота и сказала, что в пришла в гости.

— В гости?!

Словно пристыженный, солдат только удовлетворительно кивнул.

Генрих посмотрел в дверной проём наблюдая, как Клара теперь медленным шагом подходила к Эльвире, чтобы обнять и её. Появление маленькой девочки не сулило ничего хорошего. Это был самый дурной знак из всех дурных знаков.

— Эта дрянь что-то затеяла…

— Она?..

— Её родителей убили. Не ожидал, что она вернётся к нам.

Вольфганг смотрел через щель в двери на Клару, после услышанного в его взгляде появилась печаль.

— Генрих… — повернулся Вольф к своему другу, — разве тебе это не знакомо? Тебе тоже было больно после смерти Людвига и Петры, — ты тоже нуждался в поддержке друзей. Кому как не тебе должна быть знакома эта боль.

— Плевать. Её следует прогнать.

— Ей нужно помочь!

Офицер уставился на своего подчинённого, он долго смотрел ему в глаза, пытаясь внушить страх, так же как он делал и с деревенскими.

— Сама себе поможет, — добавил Генрих поняв, что не может добиться желаемого подчинения. Юноша развернулся и начал уходить. — Выгони её!

Через несколько минут офицер направился в свой кабинет. Зная, что там его никто не будет отвлекать, он решил убить время за чтением старых книг с полок барона. Старые тома художественной литературы, учебники по истории, тактики и научные доклады, — книги в кабинете сильно отличались от тех, что были в библиотеке, они носили в себе более серьёзный, взрослый и рабочий характер. После продолжительного поиска Генрих остановился на совершенно случайной книге: взяв в руки художественное произведение с сильным романтическим уклоном и сев в кресле спиной к двери, он начал читать. Он понадеялся, что Вольфганг оповестит о том, когда выгонит Клару. Проходили часы, солнце меняло своё положение на небосводе — Вольф так и не появлялся. «Возможно, из-за приличия, дал ей некоторое время» — подумал Генрих.

— Проклятье, надо было самому выкинуть её за шкирку, — сказал он вслух через пару минут.

Солнце зашло, офицера никто так и не навестил; начали появляться мысли, что подчиненный бросил свои обязанности считая, что его мнение более верно. Возможно, здесь было замешено не обычное самовольство, а начало настоящего предательства. «Невыполнение приказов не пойдёт на пользу Вольфгангу». Только решив встать с кресла, Генрих услышал за своей спиной скрип дверных петель. Юноша вернулся в положение сидя ожидая, как к нему подойдёт Вольфганг с докладом. Слева от него показалась голова сестры. Офицер повернулся к Анне, — он был удивлён, и стал ждать, что же будет делать его сестра дальше. Немного постояв на месте, девочка скромно обняла брата. Это было неожиданно, но юноша в ответ тоже обнял её.

— Спасибо, что позволил Кларе остаться на ночь, — прозвучал ласковый голос у самого уха.

— Пожалуйста… — ответил её брат, выдавливая эти слова через поток негативных мыслей.

«Чтоб тебя, Вольфганг. Слабак и предатель» — пронеслись мысли. Когда его сестра отошла в сторону, юноша наблюдал как девочка моментально воодушевилась. На её лице снова красовалась маленькая улыбка, но не такая как раньше. Нет, девочка никогда больше не сможет широко улыбаться своему брату, как последнему родному человеку что остался в живых. Анна была готова дать Генриху второй шанс, третий, четвертый, лишь бы они были вместе, — юноша хорошо это знал. Что бы не было у Клары на уме, попытка спастись от гнева былых соседей и друзей или жажда мести за гибель родных, Генрих был ей благодарен за эту маленькую помощь Анне.

Генрих проводил сестру в её спальню. Внутри комнаты он заметил знакомый кинжал в дальнем углу кровати. Похоже, что Анна не прикасалась к нему, чтобы выбросить. Проводя сестру к кровати, Генрих отправился к себе. Лёжа уже в своём ложе, он начал сомневаться в правильности своих поступков и мыслей. Дальнейшие планы и задачи казались просто невозможными: он не знал, что делать. Закинув руки за голову и разглядывая старые узоры на потолке.

Вверху были настолько диковинные и замысловатые узоры, что под игрой света, они будто двигались. Генрих позволил своему воображению играть со световыми явлениями в одну игру: представляя самую критичную ситуацию, он воображал, что с мечом в руке выбегает против целого десятка жителей Фюссена. Взмахами он отсекал руки, ноги, головы; протыкал тела так, будто сражался с воздухом. Стоило ему припасть на колено, посмертно сомкнуть глаза, как он снова возвышался над всеми, холодный, неподвластный, непобедимый.

Только, что может привести к такому исходу, что Генрих останется один против всех… Предательство со стороны собственного отряда? Смерть Анны? Генрих прикидывал, что если у него не останется каких-либо незавершенных целей, то и не будет смысла в месте и дальнейшего нахождения в Норденхайне. Предательство друзей его не пугало — они и так потихоньку косо смотрят ему в спину; гибель Анны, — и как только он мог подумать о таком, — не могла быть настолько обезумевшей, настолько сильной и влиятельной, что офицер мог повести себя необдуманно… по крайней мере сейчас.

Если бы он и ринулся в необычный бой на мечах, то может быть ради маленькой надежды что-то ощутить, будь то азарт, боль, страх или веселье.

За этими мыслями Генрих провёл всю ночь, и даже не обратил внимание, когда закрыл глаз и впал в транс. Солнечный свет, отражаясь, попадал в комнату Генриха. Очнувшись, юноша видел всё те же старые и привлекательные узоры, что были высечены на потолке спальни. Опуская свой взгляд вниз, юноша увидел торчащий из груди кинжал. Перевернув голову на левый бок, затем на правый, Генрих смог получше разглядеть оружие, которым кто-то пытался его убить. Не было никаких ощущений, будто из тела офицера действительно торчит холодное оружие, будто просто рукоять без лезвия шуточно положили сверху «спящего» человека. Только разрезанная рубашка и плоть подтверждали то, что Генриха действительно хотели убить, погрузив клинок на десяток сантиметров в тело. Золотая рукоять с инкрустированными в него драгоценными камнями напоминала кинжал, что офицер совсем недавно дарил сестре. Вытащив застрявшее в мясе и костях оружие, раздались характерные звуки режущей плоти и скрипа железа о ребра, обнажая холодно-чёрный цвет лезвия. На теле осталась небольшая рана, которая не испускала кровь и не думала затягиваться. Теперь на теле юноши красовалась свежая рана, которая пролегала в паре сантиметров от сердца.

В голове Генриха начали всплывать недавние события: горящий дендрарий, гнев Анны, обморок, её состояние после подъёма. «Значит, не такие уж мы и разные» — подумал Генрих, вспоминая собственные убийства. Только он не знал, смог бы сам убить родного человека. Он прекрасно помнил, что планирование зачастую сильно отличается от реализации, и это заставило Генриха сомневаться во всём. С одной стороны, он был рад что его сестра наконец-то подросла, с другой — их уже ничего не связывало. Семейные узы брата и сестры были уничтожены, когда клинок погрузился в грудь спящего юноши.

Несмотря на его новое состояние, он хотел бы узнать от своей сестры то что она думает и чувствует, если она чувствует. Генрих начала думать о том, что его сестра оказалась под влиянием проклятия куба, как и дочь хозяина замка. Очистив в умывальнике кинжал от крови, юноша вернул его в комнату своей сестры, где обнаружил пустующие ножны.

К удивлению Генриха, никто из девушек не стал завтракать в обеденном зале, где ранее всегда происходили приёмы пищи. Со стороны библиотеки он слышал знакомые голоса и предполагал, что именно туда все переселились. Не дожидаясь, когда еда остынет, Генрих начал, и сразу закончил завтрак. Несмотря на то, что никто не следил за поведением и распорядком офицера, он продолжал потреблять пищу из-за старой привычки, которая уже сама по себе была бессмысленной. Юноша стал замечать, что его не мучает ни жажда, ни голод, ни усталость.

Позже, он решил наведать девушек, и, слух не обманул своего хозяина — в библиотеке находились вся троица: они спокойно завтракали и параллельно о чём-то говорили. Простояв под дверями и выждав, когда приём пищи будет окончен, юноша медленно вошёл к ним в комнату.

— Девочки, не хотите поиграть? — предложил Генрих сходу, осматривая своим взглядом сидящих за столом людей. Быстрый анализ не показал никаких отклонений и реакцию в лицах, будто никто из них не всаживал в Генриха кинжал, и никто из них не мог и подумать, что этим утром офицер был обязан никогда больше не проснуться.

— Это было бы неплохо, но только через двадцать минут, — сообщила Эльвира. Генрих одобрительно кивнул и разместился на свободном сидении. Осматривая всех присутствующих и следя за их поведением, словами и эмоциями, Генрих не нашел виновного в попытке убийства.

— А во что мы поиграем? — поинтересовалась Анна.

— Прятки, — недолго думая, ответил Генрих.

По всей библиотеке разошлись удивлённые возгласы. Сам по себе замок был большим, — это была крайне тяжелая территория для игры в прятки, — но в конечном итоге никто не возражал. Генрих предложил разделится на пары и взял к себе Анну. Путём разделения с помощью какой-то детской считалочки, команды получили свои обязанности. Брат с сестрой водили, но Генриху было не до игры, он преследовал свои личные цели.

— Анна, ты ничего не хочешь мне сказать? — поинтересовался юноша у сестры. Девочка в ответ посмотрела на брата и попыталась собраться с мыслями.

— Я хочу извиниться, Генрих… Я зря на тебя кричала и била, — мне сказали, что ты это делал для меня, но… — Анна сделала небольшую паузу, собираясь с силами и сдерживая накопившиеся слёзы. — Пожалуйста, не утаивай ничего и не бросай меня!

Скинув тяжёлый груз с плеч, девочка обняла своего брата.

Тратя слишком много времени на борьбу с жителями Фюссена, Генрих всё сильнее и сильнее начал сомневаться в том, что всё делает правильно. Он будто он находился в мире, к которому не принадлежал, поскольку, пытаясь во всём разобраться, только глубже увязал в проблемах и неодобрении со стороны окружающих. Этот момент искренности, после которого сестра обнимала любимого брата, был настолько обычным и понятным, что Генриху не составило труда его распознать. Недавно ему довелось встретить не один такой момент из книги, и он понимал, что ему стоит сказать.

— Я люблю тебя, Анна.

После этих слов, девочка только сильнее прижалась к Генриху.

Наслаждаясь компанией друг друга, уже не могли продолжать игру. Подождав час, — ради приличия, чтобы никто не был в обиде, — Анна вышла в коридор и прокричала, что они сдаются. Генрих сидел всё это время в библиотеке понимая, что это самая скучная партия, в которую когда-либо он играл. Он знал, что в прятках азарт приходит, когда ты знаешь о местоположении своей добычи, и находишься в предвкушении нападения и победы, и тогда, когда ты видишь хищника рядом с собой. Дальше девочки начали играть в салочки, но Генрих не присоединился к ним. Беззвучно сидя в библиотеке, он слышал радостные крики из коридора. Он размышлял о том, что ему не место в такой весёлой компании. «Так и она станет членом семьи» — подумал Генрих, смотря на веселящуюся Клару. Оставшись наедине с собой, офицер вернулся к размышлению о том, что ещё этим утром его собирались убить. Он не мог оставить это без внимания, и собирался действовать.

Когда девичьи игры продолжались дальше, Генрих решил незаметно пробраться мимо них, направляясь в комнату сестры. Внутри он нашел лежащий в полном одиночестве кинжал. Убрав его на комод, юноша начал более детально осматривать покои сестры. Проходя глазами по ящику с игрушками, мебели и картинам, он увидел один далёкий и свободный угол: дальняя часть стены, что соседствовала с окном и осторожно была закрыта шторами, походила на идеальное место для того, чтобы спрятаться. Войдя в это тёмное пространство и скрываясь в тени, Генриху открылся большой обзор на комнату, где он мог легко видеть всё помещение. Именно там юноша и остался ожидая часа, когда попытка убийства повторится. Он знал, что после первого неудачного хода они будут повторяться, и, Генрих надеялся, что это случится сразу.

Наступала ночь, вместе с ней и мрачные тени начали наполнять комнату, с каждой минутой всё сильнее скрывая присутствие юноши. Благодаря тому, что девушки много времени проводили вместе, Генрих мог не опасаться, что его потеряют, и что кто-нибудь вообще заметит его отсутствие. Через несколько часов в комнату вошла Анна. Закончив свой день, она разлеглась на мягкой кровати. Генрих ждал дальше, не издавая ни звука. Прошел ещё час, за ним другой, и ничего не намекало на какое-либо действие; луна начала отбрасывать свет на ковёр и деревянный пол, слышалось слабое сопение спящей Анны. Девочка спала, и ничего не тревожило её сон. Неожиданно из темноты к кровати вышла тёмная фигура. Скрытая во мраке и сутулясь, тень погладила спящую девочку по голове, и заметив кинжал на комоде, осторожно взяла с собой. Такой расклад Генрих. Медленно он последовал за тёмной фигурой, но не успел нагнать её в коридоре. Прислушиваясь к окружению, он услышал предательский скрип пола, что раздался из его комнаты, и, юноша уже знал, где его цель. Заглянув внутрь покоев, он видел, как таинственный силуэт стоял у кровати и недоумевающе смотрел на пустое место.

Зная об отсутствии возможности бесшумно подойти к врагу со спины, Генрих решил сделать акцент на скорость и неожиданность. Рывком сорвавшись с места, он побежал к своей кровати. Тайная фигура никак этого не ожидала и, не успев окончательно повернуться на шум, оказалась брошенной на деревянный пол. Свет луны осветил уже знакомое лицо Клары. Упав на пол, девочка выронила кинжал, который отлетел в сторону.

— А я в начале думал, что ты слабачка, — произнёс тихо Генрих, но достаточно громко, чтобы его услышали. Пнув Клару в грудь, — так, что девочка даже отлетела на целый метр, — юноша начал медленно сокращать дистанцию к ней, наблюдая за дальнейшими действиями маленькой убийцы.

Прокатившись по холодному полу и откашливаясь, девочка смогла выждать нужный момент; Клара дотянулась до находящегося недалеко кинжала и, поднявшись, ударила им в живот офицера, который только подошел. Генрих согнулся от резкого толчка, и посмотрев маленькой девочке в глаза, увидел в них кипящую злобу.

— Знаешь, у меня был офицер — настоящий нелюдь. Чудовище. Когда я убил его, то ощутил резкий прилив спокойствия и радости, хоть и не сразу это осознал. — Генрих спокойно выпрямился на глазах Клары, демонстрируя превосходство в росте. Увидев свободные движения и невозмутимость на лице юноши, злость в глазах девочки сменилась страхом. — Жаль, что я не смогу сейчас это ощутить…

Закончив свой монолог и воспользовавшись паузой, Генрих вцепился рукой в волосы девочки и, подогнув ногу, ударил коленом в лицо. После резкого крика и глухого удара, маленькое тело тряпичной куклой свалилось на пол. Не желая оставлять эту мрачную картину в своей комнате, юноша грубо закинул ребёнка себе на плечо и постарался бесшумно покинуть покои. Коридоры были пустыми и мрачными, иногда можно было слышать отдаленные шаги людей, что ещё не уснули. С небольшими остановками Генрих достиг машины Франца, в багажник которой поместил тело. За время, что Генрих открывал багажник автомобиля и погружал туда девочку, Клара успела очнуться. Осознав страшную натуру происходящего, она начала громко кричать в надежде что её найдут и спасут. Офицер же имел иные планы: желая быстрее заглушить девичий крик, он быстро начал закрывать багажник. Первая попытка привела к тому, что дверца опустилась на торчащие наружу пальцы, сломав их под сильным ударом. Во второй раз Генрих поднял дверцу и повторно опустил её вниз, приложив больше усилий. Теперь ничто не встало на пути у механизма, и багажник благополучно закрылся с характерным щелчком. Изнутри продолжали доносится сильно приглушенные крики.

Офицер хотел бы со всем справится самостоятельно, но к его сожалению, он не умел водить машину; помощь Франца ему была просто физически необходима. Смирившись с этим, Генрих направился в покои слуг, где спали его солдаты. Пройдя внутрь и найдя водителя, Генрих попытался его быстро разбудить, надеясь управиться до того, как крики с внешнего двора смогут привлечь внимание. Франц не сразу проснулся и собирался очень медленно, что сильнее нагоняло мрачные мысли на Генриха. Офицеру казалось, что Клару вот-вот обнаружат и спасут. Никто бы не смог сказать против Генриха и слова, но тогда бы он лишился даже самых верных людей.

Когда юноши спускались вниз, Франц остановился при приближении к машине: он чётко слышал исходящий из багажника крик. Заметная паника появилась на его лице, он посмотрел на своего офицера, негласно показывая своё недоумение.

— Нам надо снова увезти её в деревню, — невозмутимо произнёс Генрих. В этот момент водитель понял, кто был внутри. Проглотив скопившийся ком, и будучи напуганным от случившегося, Франц повиновался. Вместе они отправились в Фюссен.

Когда они прибыли в деревню, офицер приказал своему солдату никуда не уходить и ожидать его возвращения. Сам Генрих отправился в пустующий и слабо знакомый для него дом, — место, где жила со своими родителями Клара. Проникнув в опустевшую хижину, он пытался найти верёвку, с помощью которой собирался раз и навсегда показать жителям деревни свои намерения и силы. Некоторые комнаты дома, — в которых он находился, — были запачканы кровью. Проходя мимо одной из дверей, он мельком увидел лежащие на кровати тела. Чтобы найти верёвку, юноше потребовалось достаточно много времени, но в конечном итоге он вернулся к своему водителю с трофеем. Франц в этот момент с ужасом разглядывал закрытый багажник, из которого доносились приглушенные всхлипы, будто сквозь металлические пластины он видел избитую, сломленную маленькую девочку.

— Привяжи её к дереву и перекинь через толстую ветку, — сказал Генрих, кинув моток верёвки солдату.

Франц поймал снаряд и, полный сомнений и переживаний, направился к большому дереву, что высоко возвышалось над домами. На протяжении всего пути к этому деревянному гиганту его сердце ужасно ныло, осуждая действия своего офицера. Опьянённый этим чутьем, Франц надеялся, что всё это всего лишь кошмарный сон.

Смотря на закрытый багажник и вслушиваясь в исходящие из него звуки, Генрих знал, что Клара в сознании и, даже будучи маленьким ребёнком, может оказать сильное сопротивление. Офицер не желал, чтобы его жертва сбежала и устроила настоящий переполох в деревне, подняв всех на уши. Занеся свой кулак для контрольного удара, юноша отпер дверцу и почти моментально опустил заготовленную руку. Дальнейшие сопротивления были устранены, и, погрузив тело на плечи, Генрих направился к дереву. Когда офицер подошел к нему, то увидел, что работа Франца как раз была завершена, а на одной из веток красовался свисающий кусок верёвки.

— Петлю.

Франц не отреагировал на слова офицера.

— Петлю!

— Это… не правильно…

Услышав это, Генрих погрузил свободную руку на плечо солдата.

— Она пыталась меня убить, а могла убить и тебя, и любого из нас. Ты сам знаешь, какие они животные.

Знакомый тон и оскорбление «животные» промелькнули в голове обоих солдат.

Услышав эти мрачные слова, сказанные безжизненным, почти мёртвым голосом, Франц нервно всхлипнул. Трясущимися руками он завязал петлю из свисающего конца верёвки.

Проверив прочность узла, Генрих просунул голову маленькой девочки в петлю и затянул свободные концы, чтобы верёвка обхватила хрупкую шею. Сзади себя юноша слышал тяжелое дыхание водителя. Генрих понимал, что дальнейшей картины его солдат морально не выдержит, и отправил его обратно в машину. Франц развернулся и медленно начал уходить, параллельно говоря себе, что всё это сон; он всё ещё надеялся очнуться в кровати. На половине пути, позади него раздался скрип натянутой верёвки и громкий хруст, будто сломанных веток. Игнорируя всё и надеясь, что ему показалось, Франц продолжал путь. Каждый его шаг становился всё тяжелее и тяжелее. Сев в машину, водитель пытался не поднимать взгляд в сторону старого дерева.

Закончив с размещением «послания», Генрих достал из своей кобуры пистолет и трижды выстрелил в небо, надеясь разбудить всех спящих жителей. Постепенно недалеко от него начали разносится звуки: от скрипа кроватей и полов до недовольных и напуганных речей. В некоторых окнах появлялся слабый свет; когда на улицу вышли сонные и недоумевающие люди и увидели ужасную картину, что появилась у них на пороге, то замерли, словно статуи. Генрих начал своё финальное выступление.

«Посмотрите до чего вы дошли — сделали из маленькой девочки убийцу! Уничтожили её будущее, убили её родителей! Кто вы после этого?! Я пытался оставить вас в покое, но теперь знайте — кто ко мне придёт, тот не вернётся!» — кричал Генрих, осматривая шокированные лица. Несмотря на то, что своими словами он хотел запугать людей ещё сильнее, он всё же осознавал, что визуальная картина, — создателем которой он стал, — привела к большему эффекту. Они больше с ужасом смотрели на дерево, нежели вслушивались в слова солдата. По завершению демонстрации своих возможностей и намерений, Генрих сел в машину, и вместе с Францом они отправились назад в Норденхайн. Вернувшись, юноша забрал себе кинжал и спрятал его в нагрудном кармане плаща, желая не повторять очередную ошибку, он решил хранить это оружие у себя.

Узоры на потолке всё сильнее напоминали дивные фантазии о кровавой драке с жителями Фюссена. Предположив это видение как знак, он обезоружил доспех в углу комнаты и положил меч рядом с кроватью.

Генрих снова не спал, точно так же, как и все последующие дни после нахождения куба. Сном для него стало странное состояние организма, где он мог просто лежать и смотреть в одну точку, словно мертвец. Любой, кто мог посмотреть на него и прикоснуться к нему, легко бы сказал: «этот человек мёртв», но Генрих не был мёртв, возможно, никогда не будет. Размышляя о своём состоянии всё глубже и глубже, погружаясь в саму философию смерти, он пришел к выводу, что его тело перешло в гораздо более тёмные и неизведанные уголки человеческих возможностей, где смерть просто не существовала. Будет ли он стареть, и умрёт ли от старости? Суждено ли ему увидеть увядающую и дряхлую Анну, увидеть её внуков, правнуков? Что ждет его в конце?

Наступило очередное утро, новый день в котором Генриху придётся рассказать грустную историю о том, что подруга Анны и Эльвиры была вынуждена покинуть замок и отправиться с родителями куда-то далеко. Генрих очень сильно сомневался, что Клара рассказала правду о семье. Хоть легенда Генриха отчасти была идеально, он всё же думал, что ему могут не поверить. Несколько дней юноша минимально взаимодействовал с Анной и Эльвирой, поэтому сомневался в том, как они отреагируют на новость, и будут ли верить в каждое слово юноши. В любом случае, скрывать факт отсутствия Клары было бы невозможным. Генрих решил самостоятельно разбудить Анну и Эльвиру, убедив их позавтракать, как раньше, в зале. Ожидая их на месте, он по-прежнему видел их, выходящими из кухни.

— А где Клара? — спросила Анна. На пути к кухне, она заглядывала к своей подруге, но не нашла её в кровати. Подумав, что девочка в обеденном зале, она ни о чем не переживая направилась с Эльвирой на кухню.

— Может гуляет где-то? Пойду поищу, — сказала Эльвира и направилась к дверям.

— Стой, — осторожно сказал Генрих, пытаясь придать своему голосу максимально живую интонацию, и удерживая лёгкую улыбку на лице. — Клару забрали родители, — они переехали в город.

— Так неожиданно… — пробубнила Эльвира.

— Она не говорила об этом, — добавила Анна.

— Даже не попрощалась, — грустно заметила доктор.

— Я и сам удивился! — ещё ночью приехали её родители и забрали её. Я предложил подождать до утра, но её родители настаивали на срочном отъезде. — Генрих наблюдал как в глазах его слушателей читалось доверие и лёгкая грусть. У него получилось: ему поверили, по крайней мере, ему так казалось.

— Надеюсь, мы тоже приедем к ней в гости, — сказала Анна, садясь за стол.

— Обязательно! — приободрил её Генрих.

На такой грустной ноте девушки начали завтракать. Генрих всё время смотрел за ними, выискивая причины для новой порции воодушевления и лжи. Когда общие дела были закончены, они все направились в кабинет Генриха, где юноша хотел сменить обстановку и показать сестре глобус. За последние дни он наблюдал, как скучно всем было находиться в уже приевшейся им библиотеке.

Когда они добрались до кабинета, Генрих показал своей сестре глобус. Вначале она, не переставая крутила шар, и, когда это наскучило, то начала разглядывать материки и страны. Убедившись, что ребёнок нашел себе занятие и был надолго отвлечен, Эльвира привлекла внимание офицера.

— Генрих, можно мне съездить в город? Некоторые медикаменты заканчиваются, и нужно пополнить их запасы.

— Какие медикаменты? — удивился Генрих, не замечая, что в последнее время могли происходить какие-то траты. Сделав небольшую паузу, доктор продолжила:

— Спирт для обработки ран, успокоительное, обезболивающее. В последнее время и ты, и Анна, изрядно расходовали старые запасы. Могу дополнительно взять витамины для Анны.

Подумав, что это хорошая идея, Генрих согласился.

Когда девушка покинула кабинет, юноша присоединился к своей сестре и начал ей рассказывать о материках и странах, пытаясь поделиться с ней всеми своими знаниями о географии. Вскоре в дверь раздался стук, что отвлек офицера. В открытой двери показался мрачного вида Франц. Услышав краткий приказ, он не собирался задерживаться в кабинете офицера. Генрих был бы рад, что Францу выдастся денёк чтобы проветрится после вчерашнего, но он не испытывал никакой жалости, а просто сделал беглое предположение. Он прикинул что, эта пара вернётся только вечером следующего дня, а значит, юноша сможет побыть с сестрой и добиться более близкого расположения к ней. Почти весь день они провели в кабинете, где вначале кружился глобус, а затем Анна на кресле брата.

Когда же Эльвира уехала, её обязанности упали на плечи Генриха, из-за чего ему пришлось помогать Анне и Зигфриду на кухне. В этом новом испытании он потратил часть ингредиентов в никуда, и, давно бы бросил эту затею в припадке отчаяния или злости, но его холодное стремление к завершению удивило всех. В конечном итоге юноша понял, что заварить чай ему проще, нежели пожарить картофель. В погребе офицер нашел несколько бутылок старого вина, коими поделился со своими солдатами, и решил попробовать сам. Он прекрасно понимал, что без дела и поощрения, он будет терять любовь собственного отряда, и решил сделать это доброе дело. Находясь в обеденном зале, он слышал радостные крики солдат, что наслаждались настоящим творением старых виноделов, но сам, к большому сожалению, ничего не ощущал; даже ощущение стекающей внутри горла жидкости покинуло его. Всё это время, Анна удивлённо смотрела на своего брата, предполагая, что тот пьёт обычную, но старую воду. Она захотела попробовать, и, предположив, что ничего не будет, Генрих дал ей один маленький глоток. Девочка не радовалась, как солдаты её брата, а только скривила рожицу, почуяв сильную горечь во рту.

Генрих посчитал, что день длился и закончился благополучно. С того момента как Эльвира покинула пределы замка, он делал вещи, что считал нормальными и правильными, представляя на своём месте своих родителей. Анна отправилась спать, а её брат наблюдал через окна за маленькими огоньками со стороны Фюссена.

— Скучаешь? — спросил его Вольфганг, неожиданно появившись совсем рядом.

— Скорее всего.

Повернувшись к старому другу, офицер увидел, как тот достал сигарету и начал курить. Маленькая никотиновая палочка, что разгоралась на одном конце от вдохов живого человека, выглядела как-то по-особенному гипнотизирующе. Ощутив на себе пристальный взгляд, Вольф предложил последнюю из пачки сигарету своему другу. Генрих узнал эту пачку, именно её он хранил под половицей своего дома в тайне от отца. Старый и последний подарок Людвига, единственное напоминание о его жертве и счастливой жизни.

— За мою семью, — сказал Генрих, доставая последнюю сигарету.

Он не был удивлён тому, что его тело не почувствовало знакомого жжения в груди. Он будто и не курил, а просто дышал через тонкую трубку, без какого-либо удовольствия или последствия. Стоя у широких окон, юноши любовались дальними лесами и равнинами.

— Франц сегодня был каким-то хмурым… — вслух подумал Вольфганг.

— Волнуешься?

— Да. Нас стало меньше, и я волнуюсь. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Нет.

Вольфганг разочарованно выдохнул и добавил:

— Ты, как будто, отдаляешься. И я говорю не про себя или Анну, ты отдаляешься… от жизни.

— Как ты сказал: «Нас стало меньше, и я волнуюсь». Подобные вещи не обходят стороной.

— Ты прав. Но, если у тебя есть какие-то проблемы, то о них лучше говорить. Не держи в себе. — Закончив беседу, друзья разошлись по комнатам.

Утром Генрих думал повторить вчерашние развлечения с сестрой и составить ей компанию на протяжении всего дня. После завтрака, — в приготовлении которого Генрих немного преуспел, — они ходили по коридорам замка и смотрели на портреты и пейзажи. При прогулке по замку Генриху и Анне попадались свободные от работы солдаты, что пытались развеселить девочку ради собственной забавы. Чем ниже опускалось к горизонту солнце, тем больше Генрих хотел, чтобы Эльвира вернулась, — у него заканчивались идеи для развлечения сестры. Вскоре им пришлось вернуться в наскучившую девочке библиотеку, где после предложения её брата, они стали читать книги по ролям. Пытаясь подойти к такой задаче более деликатно, у Генриха получилось не напугать сестру, как в прошлый раз.

С вечером пришли и звуки гудка машины Франца, что вернулась на территорию замка. Генрих и Анна знали, что это значит, и, девочка побежала встречать свою подругу.

— Анна! — крикнула Эльвира, увидев бегущую к ней девочку. Девушка наклонилась и обняла маленькую подругу. — Смотри что я тебе привезла, — Эльвира достала из-за спины небольшой ботанический набор в коробке, с различными семенами растений, — можешь сделать себе сад таким, каким захочешь.

Анна обрадовалась такому подарку, но вспомнив что случилось с предыдущим дендрарием, с некоторой опаской посмотрела через плечо на своего брата. Офицер, рассчитывая, что его обязанности по укреплению обороны окончены, одобрительно кивнул своей сестре в знак того, что он ей разрешает. За доктором в коридор вошёл Франц, он нёс в руках большой ящик со звенящими колбами. Вся троица скрылась в медицинском кабинете. День заканчивался хорошо, и офицер отправился в свою комнату, чтобы поспать.

Несмотря на то, что Генрих пропустил свой приём пищи, никто не позвал его. Юноша не осуждал никого и понимал, что все расслабляются и занимаются любимыми делами. Проводя рукой по области сердца, он надеялся о том, что когда-нибудь его странное состояние тела пройдёт. Раны, которые были в его груди и животе не исчезли, они оставались на бледном теле. Старые узоры на потолке по-прежнему привлекали внимание юноши, вводя офицера в гипнотические фантазии.

Весь следующий день не отличался собой от всех предыдущих: он был таким же спокойным и тихим. В нём был обычный завтрак, где Эльвира и Анна радостно беседовали друг с другом, а Генрих наслаждался налаженной идиллией. Только Эльвира странно себя вела по отношению к офицеру, будто не замечала его, или не хотела замечать. Люди в замке пытались заняться полезными делами или хотя бы убить время за чтением книг. Девочка под четким присмотром брата ходила в дендрарий с попыткой посадить семена в землю. Она несколько часов блуждала по пепелищу, рисовала будущие тропинки и чертила грядки. Не желая перечить сестре и беспокоить её, Генрих следил, чтобы никто не вступал на минированное место, — он всё же не до конца был уверен в безопасности замка, и хотел, чтобы мина осталась на месте. Весь отряд Генриха от скуки помогал девочке с её работой. Именно в этот момент все жильцы были ближе друг к другу, чем когда-либо. Потом они опять расходились по своим делам, иногда встречаясь в коридорах и радостно беседовали друг с другом на обыденные темы. Генрих посетил погреб, где уже давно лежали без дела ящики Диди. Офицер не понимал, что могло быть такого ценного в них, раз уж ради этого жители Фюссена рисковали своими жизнями, но решил ничего не вскрывать. Чтобы там ни было, это вряд ли была полезная вещь для улучшения безопасности Анны или способ избавиться от жителей деревни раз и навсегда.

Постепенно наступал вечер, Анна и Эльвира готовили еду на всех. До этого они договорились с Зигфридом, чтобы тот временно отдохнул от жара печи и оды кипящей воды. Повар был не против, и охотно отдал им свою «мастерскую». В начале все блюда отнесли солдатам, а потом девушки начали обставлять уже свой зал. Когда весь стол был накрыт, вся троица преступила к трапезе. Офицер уже понимал, что он сделал всё для обустройства безопасного места для сестры, и, теперь мог спокойно расслабиться. Юноша начал приём пищи, не ожидая чего-либо, и не следя за кем-либо. Почти сразу эта перемена в поведении знакомого человека удивила оставшихся людей за столом: все уже давно привыкли, что Генрих вначале ожидает пока еда остынет, а только потом приступает к её употреблению. Однако, сейчас Генрих приступил сразу, нарушив свою старую привычку. На ужин был густой суп, и, несмотря на то что в нём почти ничего не плавало, сам по себе он был сытным. По привычке, — которая часто бывает у людей, что постоянно употребляют твёрдую пищу, — Генрих жевал свою порцию, пока на его зуб не попало что-то твёрдое. Что-то маленькое и раздробленное на малейшие кусочки скользило по рту юноши, и, он никак не мог определить, что это. Сохраняя приличие, Генрих незаметно для всех осторожно сплюнул странный предмет в поднесённую ко рту салфетку. Протерев инородный объект тканью, офицер видел слегка пенящуюся таблетку. «Возможно, витамины» — подумал он.

— Какой вкусный суп, — сказал юноша, достаточно громко, чтобы его было хорошо слышно.

— Да… — слегка протяжно ответила Эльвира. — Мы изготовили его по местному рецепту.

После этих слов она продолжила есть. Анна всё это время молчала, будто бы и не заметила того, что её брат что-то сказал. Давно Генриха не настигали те самые мысли, он даже успел успокоится и начал думать о чём-то другом, как резко они начали появляться с новой силой. Прервав ужин, Генрих незамедлительно отправился на кухню. Более детально рассмотрев таблетку, он ничего не обнаружил. Пытаясь почувствовать запах, он не ощущал ничего, даже приправы и ингредиенты на кухне не подавали ароматов, и, как на зло, он никак не мог определить, что же это за препарат. Офицер решил остаться в помещении, продолжая размышлять о предназначении странной добавки. Вскоре, по скрипу стульев он определил, что Эльвира и Анна закончили ужин и покинули зал. Ещё через несколько минут пришел повар. Зигфрид был удивлён встрече Генриха на кухне, но не возражал его присутствию.

— Чем могу помочь?

— Что это? — Генрих взял лежащую на столе таблетку и протянул её повару.

— Я не знаю, — еду готовили Анна и Эльвира. Может, особая витаминная добавка? — немного растерянно сказал Зигфрид. — Я такого не видел в своей тарелке.

— А в чужих?

— Тоже. — Повар подошёл поближе к странному предмету и начал более детально его рассматривать. — Может, что-то упало в тарелку? Как на вкус?

— Может и упало… Вкус я не определил. — Офицер внимательно рассматривал полки со специями и добавками.

— Дай мне, — сказал Зигфрид, взяв таблетку из рук.

Засунув её себе в рот, повар немного молча постоял на месте, смотря в потолок. Жадно причмокивая ртом, он пытался определить вкус у таблетки, надеясь идентифицировать её. «Чувствую перловую крупу… Больше ничего» — произнёс он. Генрих холодно смотрел на своего солдата. Если бы он мог что-то испытывать, то скорее всего пытался подавить отвращение и тошноту. Зигфрид с каким-то фанатизмом принялся за найденную вещь, и, похоже, это была обыденная практика. Проглотивто, что удалось и не удалось рассосать, Зигфрид лишь неудовлетворительно пожал плечами, не зная, что только что он попробовал.

— Наверное, витаминные добавки, поэтому и без вкуса, — заключил он.

Когда их эксперимент не дал никакого результата, повар начал относить собранную посуду к раковине, чтобы всё помыть. Генрих всё это время стоял на прежнем месте, размышляя, что только у него эта таблетка не успела раствориться в супе. Также он рассуждал о том, что Эльвира ничего не сказала о «особых добавках». «Может, она просто не хотела говорить при Анне?» — подумал офицер. Генрих никогда бы не назвал свою сестру брезгливой по отношению к медицине, она никогда не пугалась витаминов и лекарств.

Размышление Генриха прервал звук бьющейся посуды. Обернувшись на шум, офицер увидел своего повара, который неряшливо стоял в окружении осколков фарфора на полу. Зигфрид скорчил гримасу сожаления, пытаясь сказать, что он случайно. Вскоре его мимика сошла на нет так же быстро, как и разнесённый по комнате звук бьющейся посуды. Издав протяжный хрип, повар свалился с громким грохотом на острые осколки. Офицер подбежал к своему солдату и перевернул его на спину. Глаза лежащего человека не реагировали на свет, грудь не вздымалась, а пульс отсутствовал. Зигфрид умер.

Предположив, что дело было не из-за возможной аллергической реакции или чистой случайности, Генрих отправился в медицинский кабинет, оставив товарища на полу. По дороге до нужного места он слышал голоса Эльвиры и Анны из библиотеки и понимал, что они внутри. Оказавшись в нужном помещении, офицер начал быстро просматривать содержимое всех банок и коробок, надеясь найти схожую таблетку. Ему хорошо довелось её разглядеть, а значит, найти другую — вопрос времени. Ни в шкафах, ни в коробках не было схожего препарата. Места, где можно было искать заканчивались, и Генрих медленно приближался к рабочему столу доктора. Когда до него дошла очередь, юноша открывал встроенные ящики, и в одном из них нашел то, что искал. Лист из фольги с упакованными внутри таблетками, схожими с той, что была съедена. Неизвестное название ни о чем не говорило, но в составе присутствовало смутно знакомое название: Акони́т. В упаковке из двенадцати таблеток отсутствовала только одна. Офицер убрал пачку в карман, частично сомневаясь в тех мыслях, что Эльвира могла попытаться отравить его. За прошедшие дни жизни с Эльвирой, Генрих научился доверять девушке, но так до сих пор и не мог понять её, а сейчас эти сомнения только росли. Генриху нужны были ответы, и, он сел на одну из коек и принялся ждать своего доктора.

В течении следующего часа ожидания девушки, Генрих думал о том, что он скажет, что он сделает. Возможно, под влиянием препарата, мимика Зигфрида менялась от одной эмоции к другой, активно заставляя всё тело тщетно сопротивляться стремительно приближавшейся смерти. «Что же ты чувствовал…» — думал Генрих, вспоминая каждую последнюю секунду жизни Зигфрида. Юноша даже завидовал участи своего повара: сколько бы Генрих не сталкивался с вещами что должны были повлиять на него, он ничего не ощущал. Даже таблетка, что должна была убить его, не привела ни к какому результату. Вскоре явилась Эльвира, она была сильно удивлена, встретив в своём кабинете офицера. Девушка прошла на своё рабочее место и молча села за стол.

— Чем я могу помочь, Генрих?

Юноше понравилось, что девушка сама шла на диалог, поэтому она возможно ответит на все вопросы.

— Знаешь, Эльвира, — Генрих встал с койки и медленными шагами направился к двери, — у меня давно возникла одна проблема… — он закрыл дверь на внутренний замок. Юноша решил действовать максимально осторожно, подготовившись к любому исходу.

— Проблема?.. — смущённо и удивлённо переспросила Эльвира, нервничая при виде странного поведения молодого человека.

— Я стал думать, что вокруг меня одни враги… я хотел услышать тёплые слова поддержки от друга, но тут есть другой, более важный вопрос. — Генрих достал из кармана своего кожаного мундира лист с таблетками. — Что это?

Девушка заметно напряглась, будто её поймали за страшным преступлением, наказание за которое — смертная казнь. Её лицо побледнело, а мышцы напряглись. Несмотря на яркую реакцию, она ничего не ответила.

— Зигфрид умер, когда съел это. Она лежала в моей тарелке, а в чужих — нет. — Генрих демонстративно вытащил одну из таблеток. — Это витамины? — Эльвира не дала ответ своему офицеру, после чего, Генрих медленно положил таблетку в рот.

Девушка только нервно усмехнулась, увидев это, но вернув себя в руки, подтвердила, что это всего лишь витамины. Она не среагировала на полученную информацию о смерти повара, будто эти слова никто не говорил. Генрих проглотил то, что не успел рассосать.

— Будешь? — юноша протянул оставшуюся пачку девушке.

— Нет…

— И вот в чём суть: не знаю почему, но я перестал всё чувствовать. Всё… Знаешь, будто тело мертво. — Генрих начал подходить ближе к доктору, девушка же, встав со стула, начала пятиться к дальней стене. — А ты что-нибудь чувствуешь?

В глазах Генриха начало темнеть, стал появляться какой-то тёмный туман, а веки безвольно слипались. Пытаясь что-то ещё сказать девушке, он осознавал, что язык его не слушается, у него получилось только издавать непонятные звуки. Ноги стали подкашиваться и прогибаться под весом всего тела. Генрих упал. Теперь он слышал своё сердце более громко, чем когда-либо и интервал между каждым ударом становился всё больше, пока сердце не ударило последний раз.

Очнулся Генрих уже на полу, рядом с ним лежал пустой шприц, а Эльвира что-то активно искала в своих ящиках.

— Что-то случилось?! — спросил офицер, поднимаясь на ноги.

Увидев это, Эльвира отпрыгнула к стене; раздался глухой удар спиной о камень.

— Генрих! Ты просто устал, тебе надо поспать! — прижавшись к стене, девушка начала паниковать и повышать голос, в её глазах медленно рос страх.

— Страх… — холодно произнёс Генрих, прочтя эту эмоцию на лице у доктора.

— А это что? Шприц?! Собиралась сделать мне лживую инъекцию, а потом сказать, что я умер в ходе аллергической реакции?! — добавил юноша, указывая на пол.

Офицер легким движением снял с себя глазную повязку, обнажая старую рану и, проведя по ней рукой, медленно начал погружать внутрь неё указательный палец. В начале он коснулся оставшейся после осколка раны, затем начал погружаться глубже, погрузив внутрь глаза уже целый ноготь. Затем исчезла и дистальная фаланга. Средняя фаланга. Теперь палец наполовину исчез в большой ране на лице юноши.

— Чувствую ли я боль? Нет. Тепло или холод? Нет. Страх? радость? горечь вина? жжение в груди от дыма? Нет… — Юноша вытащил из своего раненого глаза окровавленный палец. — Я даже умереть не могу от твоего дрянного яда! Акони́т, даже не пытайся юлить! Что же со мной, Эльвира?

— Ты монстр… — вырвался шепот из уст девушки.

— Почему? Почему ты решила предать меня? — поинтересовался Генрих, подойдя к ней в упор.

— Ты убийца! такой человек не должен быть рядом с ребёнком. Мне всё рассказал Франц! — промолвила она, боясь взглянуть в глаза офицера.

— Я не позволю ни убийце, ни предателю находится рядом с Анной, — ответил Генрих, сверля своим взглядом испуганную девушку.

Юноша холодными руками вцепился в шею Эльвиры и начал тянуть её вниз. Кабинет начал наполняться звуками приглушенного хрипа и скрипа скользящей по полу обуви. «Что ты чувствуешь?», — промолвил холодно Генрих смотря, как расширяются зрачки девушки, как её рот открывается в порывах глотнуть жизненно необходимого воздуха. «Чем я хуже, Эльвира? Я просто хочу защитить сестру, а ты предала того, кто доверял тебе!» — продолжал говорить офицер. «Я полюбил тебя!» «Почему я ничего не чувствую? но ты чувствуешь всё! Это нечестно!», — это были последние фразы, которые довелось услышать Эльвире.

Даже когда Генрих перестал осознавать сопротивление со стороны девушки, он продолжил сжимать пальцы, отсчитывая долгие минуты. Поняв, что даже его друзья могут воткнул нож в его сердце, он погрузился в новый круг ада, под названием паранойя. Весь этот новый наплыв образов и идей теперь касался даже старого друга. Это место гибели доктора, послужит идеальным местом для хранения новых тел, если они последуют. Дождавшись пока в коридорах не станет совсем тихо, офицер перенёс Зигфрида в медицинский кабинет. Генрих закрыл помещение на ключ, оставив внутри тела повара и задушенной девушки, что хотела с самого детства помогать людям. По иронии судьбы она стала жертвой того, кому помогала.

Была уже поздняя ночь и, Генрих знал, что все спят, поэтому, решив никого не беспокоить, сам отправился в свои покои. Лёжа на своей кровати и безуспешно пытаясь погрузиться в старый и знакомый гипнотический сон, воображение Генриха начало рисовать картину поверх затемнённых узоров потолка. Теперь этой картине виднелись высокие стены огромного лабиринта, где вместо мифического минотавра блуждало странное существо, не похожее ни на человека, ни на волка, ни на кого-либо ещё.

Сон так и не настиг юношу, ему пришлось бодрствовать лёжа в кровати, до тех пор, пока не начало вставать солнце. С улицы послышались странные звуки, Генрих услышал их самым первым, до того, как любой другой смог бы проснуться. Движимый к источнику шума и странного механического рёва, Генрих спустился во внешний двор, где раскрывались огромные ворота. Навстречу юноше, проходя кожаными сапогами по каменному полу, в коротком мундире с множеством орденов шел Диди, в сопровождении взвода солдат, машин и танка.

Глава 9 Палач и спаситель

С другой стороны двора, напротив Генриха стояли самые неожиданные гости, которых только можно было ждать: знакомый лейтенант, отряд из пары десятков солдат и большой танк Panzer V, ласково прозванный «Пантерой». Эта картина не вызвала никаких хороших ассоциаций, — расположение солдат и то, как массивная машина стоит за пределами ворот, — всё это выглядело крайне недружелюбно. Где-то за спинами вооруженных солдат шумели заведённые грузовики. Если сам Диди и выглядел более-менее спокойно, то его солдаты были словно готовы в любой момент вступить в бой.

— Не ожидал прихода гостей, — мрачно произнёс Генрих.

— Я пришел заменить тебя, Генрих, — твоя работа здесь выполнена, — произнёс Диди, не скрывая свою усталость или недовольство.

Постепенно Генрих слышал, как сзади него начала скапливаться толпа других жителей Норденхайна. Громыхающая техника разбудила всех, кто мирно спал в своих комнатах.

— Конечно, — ответил Генрих, — подпишу приказ и пойду.

— Приказ отдаю тебе я, а не бумаги. Поэтому соизволь его исполнить.

— Что же вы тогда всем путаете мозги? Заполняете свои бумажки в тёплых кабинетах, а сейчас говорите, что они не нужны. Нет бумаг — нет приказа, — приметил Генрих, гласно отказываясь выполнять слова лейтенанта. Он слышал, как сзади него зевала Анна, которая, проснувшись, спустилась со всеми вниз.

Небольшая пауза нависла во дворе, Диди рассерженно смотрел на своего подчинённого, отчасти понимая, что его коллега оказался умнее, чем он предполагал раньше.

— Приказ начальства не обсуждаются, — выполняй, — повторил лейтенант. Когда он заметил, что новые люди не спускаются вниз, то не смог увидеть в толпе одно знакомое лицо.

После услышанного, Генрих недовольно скрестил руки на груди, демонстрируя, что он не желает слушать человека перед собой. Он никак не ответил на требования стоящего напротив Диди.

— Я вижу твоих солдат и сестру… но где Эльвира?

— Она не может прийти.

— Не может?..

— Она напала на меня, и я был вынужден устранить эту угрозу. — Генрих говорил спокойно, монотонно, холодным взглядом смотря на лейтенанта и его компанию.

Диди опешил, услышав это, вены на его шеи вздулись, а глаза расширились.

— Какого чёрта, Генрих?! Я закрыл глаза на твоё своевольство в приюте! Закрыл глаза на твои операции в Фюссене! Но поступки твоих солдат, казнь ребёнка, убийство ни в чём неповинной девушки! Да что ты себе позволяешь?! — кричал Диди. Его распирал гнев. Все солдаты, стоящие за своим лейтенантом, заметно напряглись.

После сказанных слов, Генрих услышал позади себя поспешно удаляющийся топот маленьких ног.

— Диди, мои действия тебя не касаются — я выполнял поставленный тобою приказ.

— Не смей юлить, малец, у меня кончается терпение! Покинь замок сейчас же, это предупреждение!

Генрих раздраженно выдохнул. Это было ужасно прохладное утро, из ртов всех присутствующих вырывались облака пара, но не у Генриха. Посмотрев внимательно на солдат, что стояли напротив него, он заметил решимость и страх в их лицах. Осознавая, что ситуация постепенно выходит из-под контроля, Генрих отодвинул вбок подол плаща, демонстрируя кобуру пистолета.

— Я выполняю приказы, указанные в документах. Официальные. Сейчас же я прошу Вас покинуть замок по-хорошему, иначе… — Генрих специально не договорил последние слова, позволяя солдатам лейтенанта самостоятельно додумать окончание этой фразы.

Удивившись такому поступку, Диди выпрямился и заметно начал показывать своё неодобрение к такому поведению.

— И вы пойдёте за ним? за маньяком?! за психопатом?! Покиньте его, пока не поздно! или вам рассказать все его грехи? — лейтенант переключил своё внимание на пятерых солдат, стоящих за Генрихом. Юноши начали нервничать от полученного внимания, они переглядывались друг с другом, обдумывая выдвинутое предложение.

После такой речи никто не остался равнодушным, все приняли окончательное решение в расположении симпатий и антипатий к членам обеих сторон. Из-за спины Генриха в противоположную сторону вышло трое людей: Цейс, Сиги и Франц. Никто не стал их провожать убедительными речами или пытаться отговорить, они ушли молча и скрылись в толпе новоприбывших людей. Теперь Генрих понимал, что рядом с ним стояли верные ему солдаты, хоть их и осталось всего двое.

— Мы даём вам два часа на то, чтобы вы покинули замок добровольно, тогда вас заберут, и вы сюда больше никогда не вернётесь, — промолвил напоследок Диди, разворачиваясь к выходу.

Долго ещё оставшаяся троица солдат стояла на месте, смотря на закрытые ворота. Когда офицер развернулся в противоположную сторону, то услышал, как Вольфганг попытался привлечь его внимание, но проигнорировав это, незамедлительно направился в библиотеку. Оказавшись внутри, он увидел картину, которую и ожидал: Анна сидела на кожаном диване, и, в обнимку с желтой книгой со сказками смотрела на пустой и холодный камин.

— Это правда? — спросила она, не смотря на своего брата, но понимая кто открыл двери.

— Да.

Девочка промолчала. Даже видя её лицо только со стороны, Генрих заметил, какой она стала опустошенной после услышанного.

— Что будем делать? — спросил Вольфганг.

— Руди, спустись в погреб и открой ящики, посмотрим, что внутри. Вольфганг, пройдись по периметру вдоль стен, перепроверь наличие дыр и лазов. — Генрих отдал приказ своим солдатам и мысленно начал готовиться к будущему бою. Ему сильно не нравилось происходящее: пойти на поводу Диди означало стать дезертиром и военным преступником, — отправится туда, откуда не возвращаются, — всё равно, что потерять Анну; сидеть внутри замка до последнего, — стать врагом номер один в глазах Диди и его солдат, — принять кровавый бой.

— Стойте! где Зигфрид? — громко спросил Руди. Он смотрел по сторонам пытаясь найти своего друга, но никак не мог его увидеть.

— Я тоже его ещё не видел, — добавил Вольфганг, пытаясь вспомнить свою последнюю встречу с поваром.

— Возможно он и вызвал Диди, предварительно покинув замок до его приезда, — сказал Генрих, соврав о настоящей судьбе юноши.

Все молча стояли в большой коридоре, печально осознавая, что они находятся в самом плачевном состоянии. Несмотря на то, что они уже проигрывают, им следует бороться, как и последние полгода их жизни. Когда юноши начали расходиться, Руди исчез в лестничном пролете ведущем к погребу, а Вольф только начал уходить в сторону бывшего дендрария. Генрих остановил друга, крикнув вслед предупреждение: «не подходи ближе к старой дыре в саду, если жизнь дорога!» Остановившись на мгновение, Вольфганг продолжил свой путь. Когда Генрих направился дальше по коридору, он рисовал у себя в голове карту местности и возможные места укрепления позиций и ловушек. Несмотря на большу́ю разницу в численности и в наличии военной техники, обороняющиеся знали замок лучше врагов. В запасе оставалась одна мина, и она не сможет навредить танку, но сможет вычеркнуть вражеского командира из игры. Генрих не знал, в каком построении будут идти люди Диди, и, как вообще будет выглядеть их следующая встреча. Офицеру оставалось только подготовить поле, куда ему придется заманить центральную фигуру.

Раздался громкий звук огромных деревянных балок, что скреблись по каменному полу. Генрих прекрасно знал этот звук открывающихся ворот. Обернувшись в сторону двора, он увидел, как по нему ступал Франц. Старый солдат Генриха молча сократил дистанцию до юноши и, посмотрев ему в глаза, сказал: «Мы прошли через многое, я не оставлю своего командира». Генрих одобрительно кивнул, осознавая, что его солдаты — не простое пушечное мясо, что воспитывалось в Керхёфе. Однако, в голове офицера появлялись сомнения касательно вернувшегося солдата: его стоило наказать за то, что он проболтал Эльвире, но и похвалить, что именно благодаря его действиям, в стенах Норденхайна был найден предатель.

Францу не удалось ничего узнать от солдат Диди. В толпе он слышал только то, что люди лейтенанта не хотят долго задерживаться на задании, и за сутки возьмут замок любой ценой. Для Генриха это был самый худший вариант, — лейтенант был готов пролить кровь, если понадобится. В замке всего несколько человек, — в сравнении с тысячами погибших в других боевых точках, это будет даже незаметно. Времени оставалось мало, нужно было действовать. По приказу своего офицера Франц отправился помогать Руди.

Вернувшись к ящику с припасами в обеденном зале слуг, Генрих забрал последнюю хранившуюся там мину и взял себе пару обойм для пистолета. Бегло оглядывая помещения, он не находил ничего, что могло бы помочь ему в обороне. Вся мебель, что была оставлена в комнатах, выглядела ужасно хрупкой и некачественной для установки в роли баррикад. В голове витали мысли о том, где стоит спрятать мину, чтобы Диди её не заметил. Её стоило бы установить где-нибудь в самом начале коридора, на видном месте, чтоб гибель лейтенанта видел каждый солдат. Идеально для такой цели бы подошел ковёр — под него можно было бы удобно спрятать мину.

Вернувшись в центральный коридор, который юноша выбрал как точку установки мины, он вспомнил, что там нет никакого ковра, под который он мог бы положить устройство. В этот момент он вспомнил, что думал о ковре ещё тогда, когда только-только приехал в Норденхайн, и, видимо, думал так сильно, что смог нарисовать и воссоздать его наяву. Эта новость полностью разрушила его план о возможности быстрого устранения Диди и скорой победе. Новый план пришел как нельзя вовремя. Офицер помчался в обеденный зал, где, взявшись за стулья и столы, начал разламывать их на доски.

Через полчаса все солдаты выполняющие особые поручения собрались у библиотеки. Они лицезрели, как их офицер стащив всю мебель из залов и комнат, уничтожал её и устанавливал образовавшиеся останки как баррикады.

— Здесь не ходить! — указал пальцем Генрих на одну из досок и, посмотрев, что все собрались после окончания своих поручений, решил поинтересоваться общим положением. — Какие новости?

— Ничего полезного: золотые слитки, картины, документы и всякий антиквариат, — доложил Франц.

— Стены прочные — дыр и щелей нет. С южной стороны очень крутой склон, север и запад достаточно ровные, но всё равно на возвышенности, — продолжил доклад Вольфганг.

— Отлично… — сказал Генрих, выслушав доклады своих людей. — Времени у нас мало… Руди, возьми это и приготовь чай на несколько человек, таблетку добавь в одну из кружек, только запомни в какую, — сказал Генрих своему солдату, попутно протянув уже знакомый лист с таблетками.

Отходя назад, офицер начал разворачиваться к винтовой лестнице, но остановился на её пороге и посмотрел на оставшихся двух людей, что стояли без приказа.

— Принесите ещё мебели, и, кто-нибудь, минут через пятнадцать приведите к моей спальне Анну, — сказал юноша на прощание. Скрывшись за каменной стеной, он умчался вверх.

Работа продолжала кипеть; не посещая многих комнат, Франц вместе с Вольфгангом ломали всю попавшуюся под руки мебель и переносили образовавшиеся доски к месту с будущей баррикадой. Руди варил чай, предварительно выбрав одну из кружек, пометил её установленной на дне таблеткой. Генрих поднялся в свою комнату, где, достав офицерский нож, принялся выковыривать щеколду, расположенную на внутренней стороне двери. Пытаясь всё сделать осторожно, и не повредить гвозди, ему пришлось испортить и несколько других дверей. В конечном итоге имея при себе щеколду и подходящие для крепления гвозди, он начал приколачивать механизм к двери в спальню сестры.

Франц ориентировочно понял, что пришло время привести к офицеру девочку. Зайдя в библиотеку, он ощутил небольшую прохладу от сильного сквозняка. Девочка всё ещё неподвижно сидела на диване в обнимку со старой книгой. Работа Генриха закончилась, он уставился в окно, и ему казалось, что он видел, как в Фюссене стояла «Пантера». Такое наблюдение дало ответы на несколько вопросов, которые были неприятны, и не были хорошей новостью. Наличие союза между деревней и лейтенантом Диди было дурным знаком, что ставил крест на всём отряде Генриха. Это и объясняло то, почему лейтенант был так проинформирован происходящим, и то, что он требовал убрать ящики в определённое место, откуда местные самым удобным для них способом могли забрать всё содержимое.

На этаж поднялся Франц, который ввел позади себя Анну. Грустная на вид девочка даже не была против того, что её куда-то ведут, ей уже было всё безразлично. Даже на попытки брата с ней заговорить, она только печально смотрела в его глаз, пытаясь найти частичку знакомого человека, который давно исчез. Офицер осторожно взял сестру за руку и провёл её в покои, где разместил на кровати и посоветовал ждать его возвращения. Девочка была чересчур тиха и сера, будто большая механическая кукла слабо ковыляла по полу и мрачно смотрела по сторонам. Даже её дыхание было каким-то слабым, хриплым и болезненным.

Генрих покинул комнату и закрыл дверь на новый замок. Когда раздался звук того, что девочку заперли, она резко ожила. Было слышно, как она подбежала к двери и начала её колотить. В голосе, которого Генрих почти не слышал с самого утра, слышался просто невыносимый ужас, будто ребёнка заперли там, где его ждёт неизбежная гибель.

— Анна, успокойся! — перекрикивал девочку юноша, и, замечал, что его сестра не пытается прекращать. — Это ради твоей безопасности, представь, что это просто игра!

Звуки ударов кулачков о дверь не прекращались, дополнительно к ним начали разносится крики: «выпусти!», «открой!» и «Генрих, не надо!» При других обстоятельствах сердце Генриха бы не выдержало, и он открыл дверь, несмотря на то, что могло бы произойти, лишь бы не слушать столь мучительные для него звуки. Только сейчас юноша негодовал столь резкому изменению в поведении сестры, но списывал всё на потерю родных и подруг.

— Ни за что не открывай эту дверь, — приказал офицер Францу. Солдат одобрительно кивнул.

Вернувшись на первый этаж и убедившись, что работа Руди выполнена, а Вольфганг продолжает строить баррикады, Генрих приказал первому солдату помочь с укреплениями. Сам же офицер вместе с Францем отправились за ящиком с боеприпасами, который позже поставили в центральном коридоре, чтобы у всех была возможность достать необходимые патроны. Генрих посмотрел в окно, пытаясь определить примерное время.

— С минуты на минуту должны прийти наши гости. Пока что ведите себя спокойно, но будьте готовы стрелять — они не станут жалеть нас, а мы их, — сказал Генрих. Осматривая тех, кто остался с ним, он видел в глазах Вольфганга, как тот вспоминал ужасные моменты после обучения в Керхёфе. Солдаты принялись ждать.

— Руди, ты запомнил отравленный стакан? — мимолётом поинтересовался Генрих.

— Да, я его пометил красным крестом, — ответил юноша.

— Черт возьми, Руди! Ты бы ещё для конспирации пометил его белым черепом с надписью «яд»! Убери метку, пусть все выглядят обыденно. — Офицер уже подумал убрать непутёвого с глаз, чтобы не портил все планы.

— А если мы отравимся? — начал спорить солдат.

— А ты поставь его в сторону и запомни!

Руди не мог себе представить, как во всей текущей суматохе, его офицер продолжал сохранять сверхъестественную хладнокровность и сдержанность.

Когда Руди вернулся со своего задания в центральный коридор, то все продолжили дальше ждать возвращения лейтенанта. Вскоре они получили то, что ожидали, — ворота внешнего двора начали открываться. Генрих со своими солдатами поспешил к ним, чтобы приветствовать возвращение Диди и его солдат. На этот раз гости прибыли без танка. Во дворе произошло очередное собрание людей, которые не были рады видеть друг друга.

— Вы пришли к конечному выводу? — поинтересовался у офицера лейтенант.

— Нет, но мы можем это обсудить в более приятной обстановке, — ответил Генрих, указывая пальцем себе за спину. — Пока мы вас ждали, то решили сварить чай. Мы все могли бы дипломатично обсудить важный вопрос и, как цивилизованные люди, прийти к мирному решению.

— Поздно думать о переговорах, — ответил Диди, разрушая весь план Генриха, — последний шанс. Один час, и мы будем брать замок боем.

Лейтенант и его солдаты, развернувшись, начали покидать пределы замка. Если бы у Генриха не атрофировалось переживание, нервозность и страх, он был бы взбешён тем, что его план был разрушен, даже не начавшись. В состоянии аффекта, он выхватил бы свой пистолет и застрелил лейтенанта в спину. Юноша развернулся и молча вернулся в замок.

— У нас ещё много работы, — сказал он.

Проходя по нагроможденным баррикадам, Генрих слышал позади себя только две пары сапог, что под весом своих хозяев ломали хрупкую мебель. Обернувшись через плечо, он увидел стоящего Вольфганга, который неподвижно смотрел на друга с грустным и напуганным взглядом.

— Я не могу так, это безумие!

— Я готов сравнять этот замок с землёй, только не проиграть и не отдать этому дьяволу Анну! Если же ты не со мной, то убирайся прочь, но знай: вернёшься сюда ты только моим врагом. — Генрих высказал всё своему другу и, не дождавшись решения Вольфганга, отправился дальше вглубь замка.

Эти последние слова добили юношу, он не хотел повторно переживать кошмар Керхёфа: когда хорошие люди погибали; когда вокруг царил страх и гнев; когда он виделся с человеком не осознавая, что это было в последний раз; когда, подслушивая новости с фронта чертил на земле могилы. Вольфганг, молча и не прощаясь ни с кем, покинул замок, закрыв за собой массивные ворота.

— Что будем делать? — поинтересовался у офицера Франц.

Вся подготовка Генриха пошла коту под хвост. Если начнётся бой, то их дряхлые баррикады, сделанные только для вида, не смогут защитить от пуль. В честном бою эта маленькая группа из трёх людей не выстоит, и, сам противник был слишком умён для уловок и трюков.

— Франц, собери рыцарские латы из моей комнаты. Руди, осмотри пустые помещения на предмет чего-нибудь полезного, — выдал новые приказы офицер.

Солдаты снова разошлись в их последнюю подготовку к решающему бою. Генрих знал, — он единственный, кто переживет эту бойню, а затем, сможет остаться с Анной в замке или покинуть его, раз и навсегда. В голове рождались всё новые и новые планы: он мог бы в разгар боя взять Анну и сбежать с ней; он прекрасно понимал, что взрослый человек не стал бы стрелять в ребёнка, и, тем самым, благополучно бы позволил офицеру сбежать. Генрих ходил по комнатам и коридорам, пытаясь зацепиться глазами за что-нибудь, что может помочь ему в обороне, но ничего не приходило на ум. Через несколько минут послышались крики Руди, который звал своего офицера. Генрих пошел на зов.

— Генрих! у меня идея: мы можем поставить ловушки по всему замку, и постепенно отступать через них. Таким способом мы сможем уменьшить количество врагов. Я открою старую дыру в стене, и мы сможем через неё сбежать. А когда враги нас потеряют — мы ударим в спину, — радостно твердил о своём безупречном плане юноша, что с лопатой в руках стоял в центре пепелища.

— Руди, не подходи туда, — предупредил Генрих.

— Не волнуйся, я всё сделаю быстро, и, мы займёмся ловушками. Пойми, Генрих, мы их всех сделаем, — слегка трясясь от возбуждения бормотал чересчур встревоженный юноша, чьи мысли о возможной победе просто опьянили его.

— Руди, стоять! — крикнул офицер, пытаясь заглушить безумный поток мыслей в голове солдата, но тот его всё никак не слышал.

Резко, так же быстро, как и возникла вся эта ситуация в сгоревшем дендрарии, прозвучал взрыв. Не обращая внимания на голос своего командира, солдат направился в сторону небольшой насыпи, которая за собой скрывала дыру в стене. Мина стояла на небольшом расстоянии от стены, и, её всё же можно было легко обойти, — человек мог наткнуться на неё только при нескольких условиях: если бы он начал копать; совершенно случайно наступив на неё или находясь в скоплении людей, что ходила туда-сюда. Генрих пришел к выводу, что такое происшествие было лишь вопросом времени. Вырвавшиеся из устройства осколки разорвали плоть и органы Руди, оставив только испещрённое тело на земле. Солдат умер в течении доли секунд, даже не сообразив, что случилось. Генрих же чудом остался невредим, так как большая часть снарядов угодила в его подчинённого.

Генрих вернулся в дом и отмыл лицо от пятен крови. К его удивлению, на звук взрыва не примчался Франц, хотя ситуация была не из приятных, и они должны быть наготове ко всему. Несколько минут никто не спускался на первый этаж, не было никаких звуков, будто Франц, поднявшись наверх, просто исчез. Это таинственное исчезновение вынудило Генриха пойти за ним.

Проходя мимо покоев сестры, Генрих обратил внимание, что дверь всё ещё закрыта и не позволяет Анне покинуть пределы комнаты.

— Брат? — раздался тихий голос за дверью.

Генрих едва расслышал эти слова, — они звучали так тихо, что изначально показались шепотом сквозняка. Юноша прильнул к двери, чтобы прислушаться.

— Да, сестрёнка, — попытался спокойно ответить Генрих.

— Не ходи во двор.

— Двор?

— Я слышала, как какой-то дядя говорил, что во двор выходить опасно.

Генрих медленно отошел от двери. Он не понимал о чём идёт речь, но Анна ничего больше не сказала, ведь и сама не знала, что всё это означало. По комнатам должен был ходить Франц, но зачем ему говорить про двор? К тому же Анна ни за что не назвала бы его как «какой-то дядя» — она видела юношу и даже говорила с ним. Эта новость не понравилась офицеру, и он направился во двор.

Осторожно перебравшись через смертельную баррикаду, Генрих вышел наружу, где начал внимательно осматриваться вокруг. Никаких изменений с прошлого посещения не произошло, всё оставалось точно так же, как и было при уходе Вольфганга. Офицер приблизился к воротам, чтобы прислушаться что за ними. Единственное, что слышал юноша — тишина. События становились всё более странными, будто Анна попыталась не спасти Генриха, а выманить его во двор. С такими мыслями офицер начал возвращаться.

Высоко в небе прозвучал грохот, словно раскат грома. Юноша поднял взгляд ввысь и увидел, как с очень большой высоты стремится огромный кусок одной из башен замка. Пока дистанция до земли сокращалась, Генрих понял, что не молния сбила тяжелую конструкцию, это была «Пантера». Пытаясь, пятившись назад, покинуть место падения осколков, юноша руками закрывал своё лицо, надеясь уберечь себя от смертельного удара падающих камней. В предыдущий раз, когда смерть почти настигала его тело, он только засыпал на минуту или две, но даже такой промежуток был на вес золота. Несколько камней пролетели рядом с офицером, черепица касалась пола и множилась на сотни осколков. Один из массивных камней попал в руку юноши, сломав кость. Генрих только почуял сильный толчок и услышал громкий хруст. Он потерял равновесие и упал на землю. Когда последний ошмёток стены опустился на землю, юноша попытался подняться, но обнаружил торчащий из левой руки фрагмент кости. Генрих не мог опереться на раненую руку, она только безучастно прогибалась под весом тела. Через пару минут во двор выбежал Франц.

— Генрих! Ты в порядке?! — кричал солдат с порога здания. Генрих только молча уставился на молодого человека.

— По нам стреляли из танка, — наконец спокойно ответил он.

— Нам не выиграть в этой битве, надо уходить!

— Уходи…

— Генрих, послушай, оставаться тут — чистое безу… — Франц остановился полуслове. Вместо завершающего окончания из пары букв, из его рта вылетел безвольный хрип, не несущий в себе никакого смысла. Генрих потратил последний патрон.

«Как-то быстро закончился магазин» — промелькнула в голове мысль. Генрих встал с каменного пола, и, ступая к своему бывшему солдату, попытался вправить торчащую кость надеясь, что рана заживёт самостоятельно. Подойдя к телу Франца, что постепенно остывало, офицер обратил внимание, что попал точно в горло юноши, прекратив его жалкую речь и бессмысленную жизнь.

— Спасибо, Франц.

Теперь юноша остался единственным защитником замка, — все, кому он доверял, или предали его, или оказались трусами и глупцами. Офицер сомневался, что сможет в одиночку противостоять против взвода лейтенанта Диди. Смотря на Франца, он предположил, что тот всегда был предателем. Именно он оставил себе рацию и связался со своим командиром, получая все указания и предоставляя важную информацию, только поэтому ловушка Генриха не сработала. «Если всё это было подстроено Диди с самого начала, то не зря он требовал размещения ящиков в погребе!» Убрав из-под досок баррикад мину, юноша отправился с ней в погреб, надеясь, что там он поставит ловушку, и она сработает.

Стены погреба и темничных камер выглядели цельными, будто внизу не было никакого прохода. Предположительно он находился где-то за стеной, спрятан как пещера с кубом, это подтверждало то, что другие пути в замок так и не были найдены, также, именно здесь Эльвира встретила незваного гостя. Пытаясь наугад найти тоннель, Генрих бы только потерял драгоценное время, поэтому, раскидав крышки от ящиков в более хаотичной манере, он спрятал мину под одну из них, сверху же накидал антиквариата из ящиков, чтобы, взрываясь несли смерть. Генрих надеялся, что она сработает если противник попытается пройти в замок скрытно. Офицер рассчитывал, что если лейтенант не сможет выйти на связь со своим связным, то попробует войти в замок через тайные ходы.

Вспомнив выстрел танка по крыше, Генрих пошел к своей сестре, надеясь её перепрятать в другое место. «Если „Пантера“ будет дальше стрелять по крышам, то они обвалятся и похоронят Анну», — такая мысль родилась в его голове. Поднимаясь по каменной лестнице, он оказался на нужно этаже. Пройдя поближе к двери и потянувшись к щеколде, юноша обнаружил, что дверь не заперта. Открыв её шире, Генрих видел пустую комнату. Параллельно он обратил внимание на то, что перелом так и не зажил. «Анна!» — крикнул Генрих. Молчание. В голову пришли мысли, что он остался один во всем замке. Чертов Франц открыл дверь в спальню и позволил девочке сбежать! Офицер начал проверять все комнаты что попадались ему на пути, от собственной спальни до кабинета. Он спускался на нижние этажи, надеясь проверить каждую комнату в этом замке и найти сестру.

— Что ты делаешь? — раздался звонкий голос, когда Генрих спустился на первый этаж. Недалеко от дверей библиотеки стоял Вольфганг.

— Я, кажется, тебя предупреждал, — проигнорировав вопрос, сказал Генрих.

— Остановись, друг. Я не знаю, что происходит, но я хочу тебе помочь. Я не бросил тебя в лесу, шел с тобой бок о бок в Керхёфе, не брошу и сейчас. Только то, что ты делаешь — самоубийство. — Вольфганг медленно ступал вперёд к другу, демонстрируя отсутствие оружия. — Что с Анной? Она была в библиотеке и замерзала. Где ты был? Почему Франц убит от выстрела в горло, когда здесь был только ты и Руди? где сам Руди?

Вольфганг продолжал задавать вопросы, но офицер только молчал. Вскоре они оказались достаточно близко, что могли свободно пожать друг другу руки. Генрих смотрел на Вольфа как на врага, который что-то задумал, и он не собирался отчитываться перед ним.

— Ты готов простить своего друга? — неожиданно спросил Генрих.

Вольфганг сильно замялся, смущенный таким неожиданным вопросом, но всё же дал ответ:

— Да, прощу.

— Но я не прощу.

Быстрым движением Генрих выхватил пистолет из кобуры и выстрелил в упор, прямо в живот солдата. От выстрела ноги юноши ослабли, и он упал на пол. Задыхаясь от сильной боли, Вольф видел над собой не своего друга, а кого-то другого, мрачного и жестокого. Страх полностью обхватил юношу, заставляя его пытаться отползти назад. Пистолет офицера с громким звоном упал на каменный пол. Генрих подошел ближе к Вольфгангу, что не успел скрыться от него, и прижал к полу коленом.

— Ты чудовище!.. — прохрипел Вольф.

— Все мы чудовища. — Генрих закончил фразу, сильно ударив кулаком прямо в лицо старого друга.

Словно обезумев от сумасшедших мыслей, он наносил один удар за другим. Вольфганг рефлекторно защищался рукой, но у него просто не было сил противостоять противнику, и, вскоре, она упала вниз.

— Я подозревал, что это так! Когда я вернулся то видел, как ты беседовал с Эльвирой! Ты приютил Клару! ты был затейником всех покушений! А я верил тебе! — Генрих кричал, пытаясь заглушить звуки ударов своим голосом, продолжая наносит удар за ударом, пока лицо его друга не скрылось за сплошным красным пятном.

Когда-то, этот сильный юноша повалил слабого кабана на землю и прекратил его существование удар за ударом, теперь же, сам Вольфганг стал жертвой настоящего зверя. Поднявшись на ноги, Генрих услышал продолжительное хриплое дыхание — поток воздуха, что струился через горло ещё живого юноши. Грудь Вольфа медленно поднималась и опускалась; офицер ждал, когда Вольф покинет этот мир сам, но, не дождавшись этого, подобрал лежащий недалеко пистолет и выстрелил солдату в сердце. Подняв глаза выше, офицер увидел Анну, что стояла в дверях библиотеки и с ужасом наблюдала за этой картиной, по-прежнему сжимая желтую книгу в руках.

Девочка начала кричать, ощутив на себе холодный и убийственный взгляд брата. Выронив книгу, она выбежала в коридор и умчалась в сторону дендрария. Генрих побежал за ней. Он мчался следом через коридоры, залы, и в конечном итоге они выбежали за пределы здания. Маленькая девочка была достаточно юркой — она не позволяла брату догнать её. Остановила её только ужасная картина, как вся чёрная поляна была усеяна ошметками какого-то человека. Заметив знакомую одежду и лицо, девочка узнала Руди. Вместе с новым криком ужаса она потеряла сознание.

Генрих подошел поближе к лежащему на каменном полу девочке, и погрузил её на плечо. Он нёс её из омерзительного места, что ранее было прекрасным, и уже понимал, что дальнейший вид замка и его окружение только психологически травмирует Анну. Теперь, чтобы помочь ей, он должен увезти её подальше. С каждым шагом по коридору Анна медленно начала приходить в себя. Вскоре она открыла глаза и молча смотрела на холодный пол, что смотрел на неё в ответ через растёкшуюся лужи крови.

Чем ближе Генрих был к знакомым баррикадам, тем сильнее им овладевали мысли, что он наконец-то победил и сможет спасти сестру. Эти мысли были такими реальными, что смогли бы заставить юношу расплакаться, но он оставался дальше совершенно холодным. Когда офицер поравнялся с лестницей, Анна оттолкнула своего брата и упала на пол. Быстро поднявшись, она умчалась по лестнице вверх.

— Анна! — крикнул Генрих вслед, пытаясь остановить беглянку.

Стремительный бег продолжал отдаляться от юноши, и он начал бежать за девочкой. На этот раз он оказался быстрее, и, почти догнал девочку, но, когда та скрылась в своей комнате, он закрыл дверь. Генрих только потянулся к ручке двери, как вдруг остановился — он услышал взрыв, что прогремел в замке и прошелся эхом по всем помещениям. «Мина» — подумал Генрих, догадавшись, что его план побега провалился, и, он опоздал. Враги были уже в его доме, и оставалось только драться. Заперев на щеколду дверь в комнату сестры, юноша достал пистолет и побежал в погреб.

Минув все пролёты, юноша оказался на лестнице, ведущей в самое нижнее помещение замка. Там, где висел портрет барона, сияла большая дыра, которую ранее Генрих сам разрезал в хорошо замаскированной бумаге. Перед этой норой стоял Диди, что покрытый с ног до головы кровавыми пятнами смотрел куда-то вниз, откуда и прогремел взрыв. Рядом с лейтенантом лежал солдат, прикрывающий сильно кровоточащую рану в животе, снизу лестницы слышался ещё не один мучающийся голос.

Диди заметил, что кто-то вошел в его поле зрения. Он знал, что товарищей на этой территории не осталось, и, быстро подняв руку с пистолетом, выпустил несколько пуль в незнакомца. Генрих скрылся за стеной сразу, как только увидел надвигающуюся угрозу, теперь оба стрелка выжидали, когда их жертва покажется для очередного удара.

Офицер понимал, что ему нечего боятся: отсутствие чувств и имеющееся бессмертие поможет ему одолеть любого врага. Сразу выскочив из-за укрытия, не дав противнику и пары секунд сменить позицию или воплотить любой план, Генрих бегло выстрелил несколько раз по лейтенанту, пытаясь хотя бы раз попасть и ослабить мишень. Оба стрелка обменялись удачными выстрелами. Диди, облокотившись на стену начал соскальзывать вниз, теряя равновесие и опору. Получив ранение в грудь, Генрих слышал, с каким неприятным хрипом, звучит его дыхание. Теперь он мог спокойно покинуть замок, нужно было только забрать сестру.

Генрих развернулся назад, к спальне Анны, и, чем выше поднимался по лестнице, тем сильнее осознавал, что его тело постепенно начинает принимать объятие смерти: ноги стали более медленными и почти не выдерживали тело юноши, зрение начало подводить, и сам взгляд становился мутным. Посмотрев вниз, Генрих видел, как за ним по всей лестнице идёт толстая алая тропа. Добравшись до комнаты сестры, он медленно отпердверь и попробовал позвать Анну, но девочка никак не откликалась. Генрих знал, что она внутри, и скорее всего, просто пряталась. Офицер начал входить в комнату, но ноги окончательно его подвели. Левая, не выдержав веса тела, согнулась, и, Генрих начал падать назад. Попробовав зацепиться за дверь и устоять на правой ноге, юноша сделал шаг назад и, ударившись затылком об окно, упал. На звук глухого удара вышла Анна. Выглядывая из-за большого шкафа, она увидела своего брата, сидящего на полу и полностью окровавленного. Она боялась подойти к нему, но с другой стороны, боялась снова остаться одной. Маленькими шагами она приближалась к беспомощному юноше, что даже не мог поднять здоровую руку. Анна пыталась поговорить с ним, но Генрих молчал, и его глаз закрылся.

Когда Генрих вернулся, то не знал, сколько прошло времени. Он надеялся, что его смерть, как и раньше, заняла всего пару минут. Поднявшись во весь рост, он видел, как дверь в комнату сестры была прикрыта, и, за ней доносился посторонний голос. Сделав шаг, чтобы посмотреть и подслушать, Генрих увидел Диди, что стоял у кровати Анны, как ни в чём не бывало. Он что-то говорил девочке, а та только заплаканными глазами смотрела в пол. Неприятная правда пришла в голову Генриха: «Диди тоже проклят».

В таком отвратительном повороте событий, нужно было кардинально менять все планы, работать наверняка, и, лучше, спешить. Офицер быстро заглянул в свою спальню, откуда вынес с собой давно присмотренный меч.

Генрих осторожно вошел в комнату Анны, не желая привлекать к себе внимания. Девочка не поднимала взгляд вверх, — никто и не догадывался, что в комнате оказался лишний человек. Резким ударом, Генрих отделил голову Диди от тела. Когда обрубок упал, перед маленькой девочкой предстала картина, которая на многие годы не покинет её измученный разум.

— Нет! нет! нет! — повторяла Анна, пятясь назад, пытаясь то ли сбежать от брата, то ли оттянуть их воссоединение. Она, может, и была рада тому, что он жив, но его действия только сильнее заставляли её сомневаться в собственных чувствах к близкому человеку.

Генрих накинулся на девочку, пытаясь успокоить её и снова закинуть на плечо. Сопротивляясь, Анна словно стала тяжелее в несколько раз. Время тянулось, возможное поражение офицера медленно нарастало, что он никак не мог себе позволить.

— Если ты будешь сопротивляться, то мне придётся тебя придушить! — пригрозил юноша.

Услышав это, девочка замерла, как испуганная лань. Неужели это был её брат… Неужели он действительно мог сказать что-то настолько ужасное, попытаться причинить ей вред?

— А я так надеялся, что это неправда… — произнёс Диди, поднимаясь на ноги за спиной офицера. Он говорил, почти грустно, будто успокаивая самого себя.

Генрих оставил свою сестру, которая уже ничего не понимала.

— Раз нам не суждено проиграть, то мы можем договорится, — предложил Генрих. — Я забираю её и покидаю Норденхайн навсегда.

От этой мысли Диди словно испытывал наисильнейшее оскорбление и отвращение.

— Такой как ты не заслуживает новой жизни.

В воздухе повисла неловкая пауза.

— Как так вышло? — спросил Генрих у Диди, не понимая, когда тот обнаружил куб.

— Франц видел тебя у портрета, и всё это мне показалось крайне подозрительным. А дальше я просто действовал интуиции.

Генрих осознал, что стал жертвой обычной случайности. Какова была вероятность, что Диди действительно что-то заподозрит, и, он сам разберется в работе куба. Посмотрев за спину своего собеседника, юноша видел удобный балкон на высоте более девяти метров, и предположил, что такое падение будет смертельным. Пары минут, пока Диди будет дееспособным, будет достаточно, чтобы сбежать. Отбросив все слова на потом, Генрих побежал к лейтенанту, желая отправить его в долгий полёт.

Завязалась драка, в ходе которой оба человека наносили друг другу удары кулаками и ногами, пытаясь оттолкнуть противника или повалить его на пол. Увидев очередной акт насилия, Анна спряталась под кроватью. В отличии от Диди, Генрих активно менял место драки, медленно переходя на балкон, дополнительно толкая и швыряя своего оппонента. Диди быстро смекнул что к чему, — бросив быстрый взгляд через двери, он приметил смертельную высоту, — ему понравилась идея его противника и, он с азартом на лице тоже хотел ею воспользоваться. У каменных перил столкнулись два совершенно разных человека: тот, кто был ведом хладнокровной жестокостью и тот, кто ещё ощущал последние дуновения прохладного ветра и пытался дальше быть живым. Генриха уже не останавливала возможность воспользоваться собственным телом как оружием. Повредив палец, он пытался выколоть им глаза лейтенанта; в Диди же ещё жили старые умения и привычки. Пытаясь довести своего врага до ужасной боли, Генрих не жалел себя, то и дело цепляясь за любую возможность, именно из-за этого его противник смог перехватить инициативу и отправить офицера в полёт вниз.

Через несколько минут Генрих очнулся снаружи здания. Смотря на небо, он видел плотное скопление тучи над головой. Было достаточно темно, и, невозможно было понять, как был час. Поднявшись на ноги, Генрих не видел и не слышал никого, словно остался один. С балкона комнаты сестры на него не смотрел Диди, жадно вкушая свою победу. Только лейтенант и сам знал, что ему не победить, поэтому ему оставался только побег. Офицер направился ко внешнему двору.

Выйдя ко входу в замок, Генрих начал оглядываться, но никого не было рядом — ни единой живой души. Несмотря на то, что вечер ещё не наступил, пасмурная погода с самого утра делала день на удивление мрачным. Пришлось напрячь своё зрение, чтобы увидеть то, что скрывается в тенях. Юноша проиграл — он потерял свою сестру, позволил забрать её. Он нарушил собственное обещание о том, что должен был обезопасить и спасти Анну. Когда Генрих смотрел на каменный пол, на лежащие под собственными ногами большие и маленькие осколки стены и черепицы, он хотел бы разозлиться, как тогда, когда потерял девочку в лесу. Он мог бы убить себя, лечь на земле и навсегда закрыть глаз, — умереть от одиночества и горя, как его мать. Только не такова была судьба человека, что не мог умереть навсегда.

Резкий свет освятил Генриха и осветил ошмётки замка. Этот яркий и резкий свет в темноте оказался словно спасительным маяком, и, Генриху хотелось смотреть на его источник. В голове сразу всплывало воспоминание, как выйдя утром в огород, он видел свою маму, чьи золотистые косы становились яркими, словно маленькие лучи солнца. Где-то за этим новым лучом света могла стоять Петра, и, Генрих хотел, чтобы она там была. Почти сразу, как появился этот свет и разрезал тени, он помчался в сторону юноши. Офицеру никак не хотелось сходить с пути, он хотел, чтобы этот свет ударил в него; он думал, что его мама бежит к нему, бежит к своему ребёнку, чтобы успокоить его и помочь. Когда Генриха обнимали на бегу, он всегда мог устоять на месте, хоть и прилагая для этого иногда большие силы. У него всегда получалось устоять на ногах. Сейчас на большой скорости его подхватила поверхность чего-то твердого и широкого, что не могло быть человеческой кожей, и, юноша улетел вместе с ярким светом к каменным стенам соседней пристройки. После оглушительного шума и поднявшегося в воздух клуба дыма, Генрих очнулся от этого наваждения. Когда пыль осела на землю, перед юношей встала картина: бывшая машина Франца впечатала его тело прямо в здание, лишив возможности бежать и сражаться. У Генриха не получилось оттолкнуть автомобиль или вылезти на более открытое пространство. Он застрял.

Вскоре, после нескольких попыток освободится, раздался кашель и из машины вылез Диди. Он с грустным лицом посмотрел на Генриха и молча пошел внутрь замка. Офицер попытался достать пистолет, но понял, что тот был раздавлен вместе с берцовой костью. Через пару минут лейтенант вернулся во двор, ведя с собой за руку маленькую девочку. Генрих наблюдал, как Анна смотрела на холодный пол красными от слёз глазами, за эти долгие секунды она не проронила ни слова.

— Анна! — пытался позвать её Генрих, желая помешать Диди окончательно одержать победу. — Анна!

Девочка продолжала идти дальше, пересекая двор и переступая через обломки замка. Она не бросала взгляд на брата, даже на маленькую секунду. Ей приходилось тратить много сил, чтобы не плакать и не смотреть на Генриха.

— Ты ублюдок! из-за тебя всё это! Из-за тебя погибла моя мать! это ты забрал Анну в приют, ты убил всех! По твоей прихоти на нас напали местные и убили моих людей! По твоему приказу Эльвира покушалась на меня! Это всё ты! — Генрих кричал так сильно, чтобы его слышали не только Диди и Анна, а даже те, кого он мог не видеть.

Лейтенант, пройдя ещё несколько шагов, резко остановился.

— Эльвира… она не должна была во всём этом участвовать… Ты думаешь, я хотел такого конца?! Если бы за рулём машины сидел мой человек, он бы ушёл от удара, всё было спланировано! Мне жаль твою мать, я хотел сделать всё как можно лучше для матери и ребёнка! — Диди смотрел на Генриха, из его глаз текли искренние слёзы. — Но ты… ты всё сделал куда хуже… Убийца!.. Всё должно было пройти гладко! Груз должны были по-тихому украсть, а тебя через месяц перевести, и ничего бы не было.

Генрих молча смотрел на плачущего мужчину, осознавая своё поражение с самого начала новой карьеры. Он проиграл ещё тогда, когда в Керхёфе ему пришло письмо из штаба.

— Позволь хотя бы попрощаться с сестрой в последний раз, — тихо попросил Генрих, предполагая, что за его грехи даже такого он будет не достоин.

— Я этого не позволю… — ответил ему Диди и начал уходить.

Анна стояла на месте, и когда мужчина пошел дальше, она просто отпустила его руку. «Я хочу…» — сказала девочка. Лейтенант нехотя не стал вмешиваться.

Маленькая девочка подходила к своему брату, когда он смотрел на неё холодным взглядом. Он мог бы почуять большой прилив радости или надежды, но он просто видел хорошо знакомого ребёнка, что был всё ближе и ближе.

— Я вернусь через много-много лет и выращу такой большой сад, чтобы он был самым красивым во всем мире. Ради мамы и папы, Эльвиры и Вольфганга, меня и… — Анна сделала небольшую паузу, будто слово что вертится у неё на языке, даётся с ужасной болью в сердце, — …тебя.

Генрих понимал, что эта речь очень трогательна — она могла бы легко сравниться с любыми античными и современными трагедиями и историями: в ней не было напускного пафоса или излишней театральщины, только чувства, самые настоящие и живые чувства.

— Я всё это делал для тебя.

— Мог спросить, чего хочу я, — утирая слёзы говорила Анна, пытаясь держать на лице фальшиво-привычную улыбку.

— Могу сейчас. — Генрих вынул из своего нагрудного кармана материнский платок, что забрал из дома, и, дотянувшись им до сестры, вытер её слёзы. — Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы тебя не было, не хочу помнить тебя, — сказала через новый поток слёз девочка. — То, что ты сделал — неправильно. Ты — настоящее чудище.

— Понимаю… — Генрих видел, как состояние его сестры стремительно приближалась к новой панической атаке, в его голове кружились мысли, что с самого начала он делал всё неправильно, для сестры он был хуже, чем кто либо-другой, только он понял это слишком поздно.

— Иди ко мне, — сказал он, надеясь успеть до того, как его сестра может потерять сознание.

Словно под влиянием таинственной флейты крысолова, Анна послушно начала карабкаться по разрушенному автомобилю, пока не залезла на капот. Сидя выше своего брата, она смотрела ему в оставшийся целый и неприкрытый глаз. Она хотела найти в нём что-то кроме холода и безразличия. Сняв глазную повязку, девочка обнажила второй глаз брата, который, как и в прошлые разы, оставался ужасно изуродован.

— Помнишь, как я с Вольфом пошел в лес, в последний раз? — поинтересовался Генрих. Девочка безмолвно кивнула.

Юноша осторожно взял свою сестру за кисть руки и медленно потянул к себе, девочка не сопротивлялась. Другой рукой Генрих достал из внутреннего нагрудного кармана старый кинжал, коим когда-то его пыталась убить Клара.

— Вечером я рассказывал, что у чудищ каменные и холодные сердца, — им неведомы чувства других, поэтому они и творят зло. Ты знаешь какое у них слабое место… — Генрих медленно высвободил кинжал из ножен и вложил рукоять в руки девочке.

— Нет! — начала возражать Анна, понимая к чему всё идёт.

— Ты знаешь, они возвращаются. Тебе надо забыть меня, — говорил Генрих это, осознавая, что свою обязанность перед сестрой. Это была его последняя попытка помочь человеку, которого он хотел защитить.

Анна перестала отчаянно сопротивляться, утонув в новом потоке слёз, она просто молча смотрела на то место, куда двигалось острое лезвие, и ощущала, как её брат обхватил маленькие ладони, что сжимали острый кинжал. «Любимый поможет обрести покой» — именно эта фраза и открылась в сознании юноши, когда он вспоминал трогательную кончину барона. Именно сейчас Генрих знал, что его сестра — тот самый человек. Его палач и спаситель. Медленными движениями Генрих пронзил свой мундир, и нож плавно вошел в грудь.

— Анна… — тихо произнёс Генрих, пытаясь отвлечь свою сестру от неприятной картины. Девочка подняла глаза, уловив медленные движения того, как знакомый для неё белоснежный платок падал вниз, осторожно касаясь железного капота изуродованной машины.

По щеке Генриха стекали слёзы, такие же холодные, как и раньше.

Эпилог

Это был хороший день для того, чтобы можно было вспомнить старые времена в компании давнего друга.

Чёрная машина нового поколения, бесшумный и скоростной Pegas Atlantis Zero был творением самых лучших умов земли. Автомобиль схожий по своей конструкции и интерьеру со старыми довоенными аппаратами, блестел от чёрной матовой краски. Эта красавица на скорости свыше ста километров рассекала дороги, что проходили между зелёными полями и широкими рощами. Она могла набрать скорость в несколько раз превышающую текущую, но человек внутри хотел наслаждаться видами, а не «мазней за стеклом». Её водитель собирался уже долгое время навестить старого друга и, наконец-то, у него выдалась на это свободное время. Через старый плеер играл очень приятный и бодрящий Лунный Джаз, который потерял свою популярность ещё когда люди только начали колонизировать Луну. Именно в его нотах и текстах просачивались позитивные мысли и яркие мечты о том, что певец будет пить свой гранатовый сок на дне Лунного кратера. Такой беззаботной обстановки давно не хватало мужчине за рулём.

Через пару часов машина прибыла на место встречи, то, что не менялось уже много лет, где почти каждый год старые друзья находят друг друга и проводят время за сладкими воспоминаниями. В начале это место было самым обычным, и только с каждым новым годом оно становилось всё ценнее и ценнее.

Нацепив на верхнюю пуговицу жучок-аксессуар, водитель в строгом костюме выбрал себе опцию «Классика», которая преобразила маленький механизм в длинный чёрный галстук. Посмотрев через прозрачное окно, он глядел на один из дальних холмов, где его ждал тот самый друг. На встречу торопиться сломя голову нельзя, особенно если у обоих в запасе ещё куча времени. Мужчина открыл бардачок машины и достал оттуда бумажник, внутри которого в несколько рядов красовались фотографии его семьи, от чёрное-белых, до цветных, и осторожно погладил одну. Он решил убрать грязное пятно, но остановился, поняв, что фото просто выцвело.

Проверив свой костюм и прическу, мужчина покинул машину. Автомат установил сигнализацию, которая будет охранять автомобиль до возвращения хозяина, самостоятельно отъехав на автопилоте в удобную парковочную зону.

Сколько бы водитель не поднимался и не опускался по небольшим холмам к месту встречи, как долго бы он не проделывал один и тот же ритуал, десять лет или больше, — ноги его ещё никогда не подводили — он всегда был в идеальной форме.

Добравшись до своего друга, мужчина осторожно присел рядом и поздоровался.

В голове всплывали приятные воспоминания о старых временах, звучали шутки, интересные новости, и просто разговоры о бытовых вещах. Они вместе пережили столько всего… Некоторые события скрыла пелена плохой памяти, некоторые уже не упоминаются нигде, оставшись только в памяти долгожителей. Медленно солнце заходило за горизонт, погружая всю поляну в нежный, красный цвет, что был самым ценным и памятным у друзей. В какой-то момент они сидели в полном молчании, наслаждаясь всем вокруг. Мужчина понимал, что ему скоро предстоит покинуть общество старого друга, но знал, что скоро они ещё встретятся.

«Тебе это понравится» — сказал он, доставая из внутреннего кармана герметично упакованный букет цветов. Раскрыв его от прочной и удобной оболочки, он вдохнул их запах. Ради этих цветов мужчина отправлялся в другую страну, не жалея своего здоровья и финансового состояния. Сам поступок и память, для него были гораздо дороже. Рассмотрев их со всех сторон и по привычке улыбнувшись, он положил эти цветы к остальным, что лежали у надгробья с табличкой:

«АННА ВЕРЛОРЕН (1935–2042) ГГ. ВЕРНАЯ ЖЕНА, ЛЮБИМАЯ СЕСТРА, ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ДОКТОР»

Оглавление

Пролог

Глава 1 Оазис

Глава 2 Чудовище дикого леса

Глава 3.1 Руины (Надежда)

Глава 3.2 Руины (Отчаяние)

Глава 3.3 Руины (Расправа)

Глава 3.4 Руины (Перемены)

Глава 4 Встреча

Глава 5 Норденхайн

Глава 6.1 Рождение герцога (Испытание)

Глава 6.2 Рождение герцога (Холод и тьма)

Глава 7.1 Последствия (Утрата)

Глава 7.2 Последствия (Месть)

Глава 8.1 Вредители (Черта)

Глава 8.2 Вредители (Нелюдь)

Глава 9 Палач и спаситель

Эпилог