КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124645

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Рождество в Петропавловской крепости (СИ) [Цветы весеннего сада] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Арест ==========


Рано утром, едва Штольман ступил из квартиры на улицу, его с двух сторон схватили за локти, выворачивая руки. Жандармы… Он уже почти не сопротивлялся, колотая рана в боку очень болела. Холодное железо наручников равнодушно сомкнулось на запястьях, щелкнули замки. Двое крепких жандармов молча взяли надворного советника под стражу.

На одного из филеров, наблюдавшего арест, это происшествие подействовало как взрыв бомбы. Он с ужасом отпрянул от жандармов и побежал прочь. За ним бросились вдогонку, но, очевидно, не догнали. В мгновение ока Штольман остался с жандармами один на один.


Его, полуживого, посадили в открытые дрожки и под этим конвоем открыто повезли по всему городку, где почти полтора года он был главным судебным следователем.

Как ни странно, знакомых навстречу не попадалось. Было слишком рано, и людей на улице было пока немного. А если кто и видел дрожки с жандармами, то никто не признал в невзрачно одетом бледном арестанте с полуприкрытыми глазами господина надворного советника.

Ехали долго, несколько часов. Доставили Якова Платоновича сначала в тюрьму города Т. Хорошо знакомый ему комендант находился в отъезде, какой-то нижний чин грубо отволок его в крохотную, холодную и прескверную одиночную камеру.

Здесь со Штольмана сняли наручники, наспех перевязали рану, сняли всю другую одежду и велели надеть арестантскую робу. Видя, что надворный советник чувствует себя совсем неважно и порядком ослабел, тюремщики переодели его самостоятельно. Просьба Якова Платоновича оставить ему собственную одежду и известить о происходящем полковника Варфоломеева была отклонена.

Дверь камеры заперли, и он остался один, наедине с болью, растерянностью, и дурным предчувствием.

Позже Штольману зачитали приказ об аресте. Он был просто оглушен. Из приказа об аресте он узнал, что арестован не за убийство князя Разумовского, а за государственную измену и шпионаж.

При домашнем обыске у него изъяли все бумаги и доставили в жандармерию. Штольман был совершенно уверен, что эти письма, документы, и другие бумаги не содержат ничего даже мало-мальски подозрительного.

Кроме того, все изъятое наверняка побросали в ящики без разбору, и за столь короткое время было невозможно произвести детальный обзор их содержания. Часть переписки Штольман вел и вовсе на немецком, пользуясь привычными сокращениями, понятными лишь носителю языка.


Яков понимал, что здесь явно действовали давние злокозненные враги, которые желали любой ценой завладеть результатами исследований военных и погубить его. Единственными ценными документами, бывшими у него в руках, были документы Гордона Брауна. Яков надеялся, что они дойдут до адресата - Анны Викторовны, единственного человека, которому, на сегодняшний день, он мог доверять. Штольман надеялся, что Анна просто спрячет их и ни за что никому не покажет.


Миновали первые сутки в камере. Их верными спутниками были холод, жажда и постоянная ноющая боль в боку. Про голод он даже не вспоминал. Было не до еды.

Памятуя о ране, Яков старался не беспокоить ее и не шевелиться. Это дало результат. Боль стихала. За первой ночью последовала еще одна, но для опального надворного советника ничего не изменилось.

Яков старался не поддаваться унынию, он спокойно обдумывал, что могли бы спросить у него следователи, и что он мог бы им ответить.

Однако будучи довольно эмоциональным человеком, Штольман никак не мог остановить ход нежелательных мыслей. Несправедливость обвинений, его арест и отсутствие следственных действий, отсутствие медицинской помощи и наконец, беспокойство за Анну, очень мучили его. Он корил, что, несмотря на очевидность своих поступков относительно барышни, он самонадеянно подверг ее такой опасности. Он умудрился втянуть ее во все это… Какой идиот! Временами в нем вскипала ярость и возмущение против несправедливости и нанесенного арестом оскорбления. Иногда он впадал в тревожную депрессию, страдая от невозможности защитить себя и любимую женщину. Заключение затягивалось.


Через несколько дней камеру отперли. Надворному советнику Штольману принести собственную одежду и предложили переодеться.

“Значит, побывали у меня на квартире еще раз” - подумал он.

После этого Якова Платоновича вывели из камеры и передали с рук на руки незнакомому полковнику от жандармерии.

Здесь Штольман было обрадовался, что получит хоть какое-то разъяснение, на мгновение ему показалось, что он пришел его освободить.

Но, к разочарованию Штольмана, жандарм игнорировал его вопросы, храня полнейшее молчание. Острым слухом Яков услышал разговор конвоиров о скорой виселице. Прошиб холодный пот.


Полковник лишь жестом пригласил надворного советника сесть в наглухо закрытую карету. Якову ничего не оставалось, как шагнуть к ней. Когда он подошел к дверце, то увидел, как на переднем сиденье уже сидят два охранника от жандармерии, а на козлах с кучером располагался еще один.

Его везли куда-то как особо опасного политического преступника. Дело дрянь…


Это открытие, услышанная краем уха беседа, все это потрясло Якова. Надежды на счастливое освобождение оставалось все меньше.

Штольману ничего не оставалось, как подняться в карету. Жандармский полковник вздохнул и сел рядом.

Лошади тронулись, увозя бывшего следователя все дальше и дальше от города Т., а значит, и от Затонска и той женщины, что он любил.


Даже перед лицом смерти - Яков полагал, что его могут просто повесить, без суда и следствия, он не мог не думать об Анне. Она была единственным лучиком света, ангелом в кромешной тьме его пропащей жизни. За последние полтора года он так привязался к ней, сам не заметил, как безумно полюбил чистую светлую барышню. На своих колесиках она легко и беспечно ворвалась в его извечное и уже потухающее ожидание счастья. Еще недавно Яков мечтал о том, как проведет остаток своих дней с ней, его единственной любимой, посвящая ей всю свою нерастраченную нежность.

Дурак… Недостойный мечтатель.


Окна экипажа были завешены, и он совершенно не видел и не знал, куда они едут, но предполагал, что вариантов немного. Его везут либо к виселице, либо в другую тюрьму.

Через пару часов карета остановилась, Штольману знаком велели выйти. Растревоженная рана немилосердно ныла, но конвоирам было все равно. Яков вдруг увидел, что он и его охранники находятся у запасного пути на окраине провинциального вокзала. На путях стоял паровоз. К нему был прицеплен один-единственный вагон первого класса.

“Какая честь для будущего висельника!” - с усмешкой подумал Штольман. Было не очень страшно. Кошки на душе скребли только от того, что где-то в Затонске осталась одна, с разбитым сердцем Анна, его Анна.


Двое конвоиров вновь взяли его под руки. Один жандарм хотел было надеть арестанту наручники, но главный конвоир жестом приказал этого не делать. Вместо этого, полковник вынул из кобуры револьвер и взял Штольмана на мушку.

Молча вся процессия проследовала в вагон. Жандарм сделал знак Якову Платоновичу сесть на сиденье, и сам сел рядом. Штольман какое-то время держался, боль усиливалась, он чувствовал, как его вновь прошибает пот, и соленые капли катятся по лицу. Через несколько часов надворный советник потерял сознание.

На полной скорости поезд промчался мимо городов и поселков в сторону Петербурга.


Очнулся Штольман уже в экипаже. Судя по тому, как с ним обращались, Яков Платонович почти уверился, что его везут на виселицу.

Поездка продолжалась около часа, который показался ему вечностью.

Тело отказывало. Его знобило, болели мышцы, он ощущал сильную слабость, зато мозг, сигнализируя телу об опасности, работал с особой быстротой.

Штольман никогда не боялся смерти, но в эти минуты его терзал другой страх. Он посвятил службе Отечеству всю свою жизнь и теперь его переполняло чувство гнева перед несмываемым позором, который по причине необъяснимой казни падет на его имя. Его переполняло чувство сопереживания к оставленной барышне, для которой его бесславное исчезновение будет тяжелым ударом и горьким уроком. Аня, держись, родная!


Экипаж немилосердно трясло на скверной мостовой из старого булыжника. Яков, подумав, заключил, что его путь лежит отнюдь не по центральным улицам Петербурга. Под конец поездки булыжники на мгновение сменились ребристой деревянной брусчаткой, а затем опять каменной мостовой. По этой улице колеса громыхали несколько иначе. Вдруг экипаж проехал по ровному дощатому настилу и снова, как и до этого, затрясся по камням.


Штольмана осенило. Он прекрасно знал Петербург и его улицы. Яков Платонович вдруг понял, что их экипаж пересек Неву по Дворцовому мосту. Надворный советник помнил, что мост замощен, но прямо посередине мостовую прерывает особенный участок. Это был разводной деревянный настил для пропуска кораблей.

- Господа, а не в Петропавловскую крепость ли вы меня везете? - спросил Штольман.

Жандармский полковник покосился на него и нехотя, но все же утвердительно кивнул. Все предшествующие вопросы Штольмана он оставлял без внимания.


Худшие предположения Якова Платоновича после этого открытия отнюдь не исчезли, ведь он прекрасно знал, что в Петропавловской крепости, при необходимости, совершаются казни.


От моста внутрь крепости вела дорога. Он услышал эхо, когда экипаж проехал под аркой на въезде.

Звон часов на башне Петропавловского собора подтвердил время, подсчитанное Яковом Платоновичем. Путь не на Голгофу, а прямиком в Ад занял около полусуток. Куранты Петропавловского собора каждые четверть часа играли короткий стих, а каждый час длинный немецкий хорал: “Я молюсь могуществу любви”.


Ох, Аня… Меньше всего на свете Яков сейчас хотел, чтобы она лила по нему слезы. Он не достоин. Яков хотел бы, чтобы барышня забыла его как страшный сон и жила счастливо. Он сам во всем виноват и не стоит ничьих слез, особенно этой прекрасной девушки. Он вел опасную игру, которая вылилась в закономерный результат. Все, чего он сейчас хотел, это того, чтобы девушка с голубыми глазами и чистой душой была в безопасности и вскоре забыла все свои печали. Но все ли он для этого сделал? Конечно же, нет. Он был слишком самонадеян.


Карета резко остановилась. Жандармы открыли дверцу. Стараясь не тревожить рану, Штольман осторожно осмотрелся.

Они находились меж высоких стен узенького внутреннего дворика перед маленькой запертой дверью. Якову Платоновичу позволили выйти из экипажа. Оба верховых жандарма быстро спешились и один из них громко постучал. После этого дверь тут же отворили. Жандармы отдали встречающему господину запечатанный пакет и передали арестанта. Эскорт, доставивший Штольмана, остался снаружи.


Вместе с сопровождающим Яков Платонович поднялся по короткой, но узкой лесенке, прошел по коридору и очутился в большом канцелярском помещении с яркими лампами, где стояли столы, за которыми, не поднимая головы, что-то писали два военных писаря. Помещение напомнило Штольману полицейский участок. Словно в подтверждение своих мыслей, он заметил десятичные весы и рейку для измерений. Эти приборы были из тех, какими пользуются при заключении под стражу или в армии, при рекрутском наборе.

На большом столе, похожем на врачебный, лежали незнакомые Якову Платоновичу антропометрические инструменты и аппараты.

“Такими штуками меня еще не измеряли”, - иронично подумал надворный советник.

За время в пути он многое передумал. Яков был готов и к пыткам, и к тому, что его замучают или просто застрелят, но что его задержат и будут измерять словно хряка на бойне, никак не предполагал. Не все ли равно политической полиции сколько он весит?


Военный сел за громадный письменный стол, для Штольмана поставили рядом жесткий стул и предложили сесть. Засим полковник стал внимательно записывать подробнейшие данные о личности надворного советника и подошел к делу с таким скрупулезным педантизмом, что Яков Платонович сам не справился бы лучше.

- А теперь подпишите постановление об аресте, господин Штольман!

Яков вчитался в сухие равнодушные строки:


ПОСТАНОВЛЕНИЕ…принимая во внимание сведения, указывающее прикосновенность к государственному преступлению надворного советника Штольмана Якова Платоновича и руководствуясь п.21 положения о мерах по охранению государственного порядка и общественного спокойствия ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного 14 августа 1881г постановил:

сделать постановление о предварительном задержании названного Штольмана Я.П., заключить его под стражу в отдельном помещении. Копию постановления направить задержанному и прокурору С.-Петергбурской Судебной Палаты.


С тяжелым сердцем уязвленный Штольман подписал постановление. Полковник сделал знак помощнику и через несколько минут пришел тюремный врач, а за ним пожилая сестра милосердия.

Якова Платоновича донага раздели, обмерили со всех сторон и поставили на весы. Затем сестра с величайшим тщанием сняла грязные бинты, доктор осмотрел рану и наложил швы.

После этого новоявленного задержанного провели в соседнюю комнату, которая оказалась обычной ванной, там помощник совсем коротко его остриг, не оставив на голове практически ничего и осторожно обмыл.

Яков Платонович чувствовал себя если не младенцем, то выставочной болонкой.

Впрочем, к его удивлению, все эти процедуры, были проделаны очень вежливо и словно с некоторой деликатностью. Это приличествовало положению и рангу надворного советника. Грубость жандармов и тюремщиков в Затонске и далее составила разительный контраст здешней предусмотрительности и обходительности.


За него все же кто-то вступился? Варфоломеев? Он может надеяться, что дело будет расследоваться с особым тщанием? На сколько это может затянуться?

- Могу я спросить, в чем конкретно меня обвиняют и что меня ждет? - резко спросил Штольман.

- Я знаю не больше Вашего! Пожалуйста, больше вопросов не задавайте, ни мне, ни моему персоналу.

- Так кому мне задавать вопросы? - настаивал Штольман.

- Я получил приказ: “Абсолютное молчание”, - отрезал полковник.


Грязную одежду заключенного аккуратно сложили в мешок и унесли.

Впрочем, надворному советнику выдали вполне недурную замену: длинную ночную сорочку, чулки и кальсоны, добротные домашние кожаные туфли и верхнее платье типа халата, подбитого мехом.

Из светлой канцелярии Якова Платоновича вывели в длинный сводчатый коридор. Он и его конвоир бесшумно пошагали по полу, устланного ковром и толстыми циновками.


Штольмана в очередной раз охватило нехорошее предчувствие. Он догадывался, что вступает в царствие тишины, тайн и кромешного одиночества. Отсюда в мир не проникало ни звука. Это был мир, где несчетные слезы и вздохи пленников так и отзвучали без надежд, никем не услышанные. Сегодня таким арестантом стал и он сам.


Комментарий к Арест

Ну какие кандалы, цепи и обросший, нестриженный Штольман почти в рубище? Политических заключенных содержали очень прилично, по крайней мере многих из них. А то в новелле “Лед” показали какие-то средневековые катакомбы. Нет, дело было совсем не так!


========== Барышня с характером ==========


Комментарий к Барышня с характером

Доброе утро. Лилия Савельева по мотивам этой истории сочинила чудесные стихи, полные любви и светлой грусти. С ее разрешения, я поставила их эпиграфом к главе. Спасибо, Лилия!

Я, однажды, истаю, исчезну бесследно, покину

Светлый, радужный мир, познавая великий покой.

Свод небес оставляя, паду в мировую пучину,

Лишней каплей вливаясь в ленивый, усталый прибой.

Буду облаком плыть над широким, безбрежным простором

Над утесом взметнусь пламенеющей искрой зари.

Разобьюсь на осколки игривым, лучистым узором

Чтобы светлой любовью твой мир навсегда одарить.

Стану ветром горячим, пески поднимая в пустыне

Или льдинкой усталой застыну в арктической мгле.

Я прошу, вспоминай мое грешное имя,

Позволяя к тебе прикоснуться, хотя бы, во сне.

Ночной визит духа князя Разумовского вверг и без того несчастную обессиленную Анну в состояние шока. Какой Кирилл Владимирович негодяй!

Она лежала в постели, вспоминая родной профиль у окна, что ей привиделся, такой безжизненный, усталый и бледный. Аня много плакала.

Горе ее было безгранично. Она не знала, где Яков, и не было никакой возможности узнать. Воспаленное сознание рисовало тревожные картины, одну мрачнее другой.

Дар пропал бесследно, сколько бы она не звала духов, ни один так и не пришел на ее отчаянный зов. Больше она не чувствовала сумеречного холода, который так донимал ее раньше.

Беспокойство о судьбе Якова ужасно мучило ее. Следы крови в коридоре гостиницы и найденное на окраине города тело филера не предвещали ничего хорошего.


Неизвестность просто убивала. Давно были забыты все горькие, но нелепые обиды, ревность к блистательной Нине Аркадьевне, дурацкие ссоры. Наверное, это было вообще не с ней… или в прошлой жизни. Да нет, с ней!

Как она, Аня, могла так нелепо и глупо себя вести! Как могла так эгоистично страдать от его благородной вежливой сдержанности!

- Боже, прости меня!

Она горько плакала.

- Боже, прости и его!


Лишь бы Яков был жив!

- Боже, ты всегда испытывал его, и так мало дал ему счастья, тепла и настоящей жизни, полной любви близких людей, пожалуйста, не поступай так с ним!


Час проходил за часом.


Наверное, барышня вымолила у Бога жизнь своему возлюбленному, потому что в тот момент, когда она особенно горячо просила за Якова, неизвестный ей жандармский полковник отказался подписать обвинительный приговор. Назначенная было смертная казнь через повешение не состоялась. Представленные документы не убедили чиновника в виновности надворного советника Штольмана, и он настоял на тщательном расследовании дела силами жандармерии и прокуратуры.

***

Родители не трогали Анну. Несколько раз в день Прасковья ставила перед барышней чашку чая с вареньем или бульон. Аня послушно выпивала все, что ей давали. От душевных переживаний она не могла ничего есть. К счастью, родителям хватило мудрости не настаивать ни на совместных обедах, ни на ужинах. Аня почти не выходила из комнаты. Добровольное затворничество растянулось на несколько дней.


- Как долго это будет продолжаться?! - маялась в кабинете мужа Марья Тимофеевна.

Будучи словно парализованной ужасом от невозможности хоть чем-то облегчить страдания дочери, она сидела, бессильно заламывая руки.

- Маша, Анна влюблена. У нее, очевидно, со Штольманом был роман. С Яковом Платоновичем явно случилась большая беда. С большой вероятностью он может быть убит.

Анна никогда не сталкивалась с подобными потрясениями. Боюсь, пока душевные раны не затянутся, мы не увидим дочь прежней. Остается только набраться терпения и попытаться облегчить ей эту ношу.


Аня была уверена, что Штольман никогда по доброй воле не оставил бы ее. То, что ему пришлось уйти - это вынужденная необходимость. В своем письме Яков пообещал вернуться, но она догадывалась, что в их жизнь вмешался безжалостный злой рок. Ее возлюбленный находился на краю вечности.

Человеку трудно спорить с судьбой. Вступая в схватку с безжалостным фатумом, нужно быть сильным. Яков именно такой человек. Он воин, он не сдастся, он сильный и смелый. Только бы он выжил в этой схватке!


Она ничего не знала о судьбе того, кому обещалась, не знала, какие дальнейшие испытания приготовила ему жизнь. Но Анна всем сердцем просила за своего любимого. Она без устали горячо молилась, и этот порыв, а иногда и труд, давали ей хоть какое-то облегчение.

Она верила, что молитва, произнесенная со всей искренностью чистой души, хранит ближнего и дает ему силы. Дает свет и надежду. Яков!


Приглашение Варфоломеева поехать с ним в Петербург Анна восприняла с глубоким недоверием. Это был чужой для нее и непонятный человек. Где была помощь полковника, когда Штольман так в ней нуждался?

Нет. Аня чувствовала, что доверять полковнику опасно. И потом, таинственную папку Яков передал на хранение ей, а не отдал Варфоломееву. Это ли не знак, что сам Штольман полковнику тоже не доверял.

***

Из коридора с большими окнами, наполненного солнечным светом, Яков шагнул в вечный полумрак одиночной камеры.

Он осмотрелся. Гладкий каменный пол. Скругленные стены помещения поднимались крутым сводом на высоту более трех метров. Яков продолжил изучать камеру. Это было помещение площадью примерно 6×4 метра.

На широком окне стояли толстые тройные решетки. Само окно было расположено довольно высоко, почти под потолком, не дотянешься. Сразу за ним виднелась высокая глухая стена, поэтому в камерах царил полумрак. Света попадало совсем немного. Дополнительно камера освещалась двумя электрическими лампочками, которые тюремщики включали снаружи.


Яков осмотрел кровать. Если в камерах полицейских участков были обычные койки, то здесь тюремщики подошли к делу с изобретательностью. Кровать была железная, намертво привинченная к стене, низкая, с туго натянутой под сеткой простыней. Захочешь, к примеру, повеситься, так ослабить простыню нужно было еще умудриться.

Зато поверх простыни было расстелено толстое, на редкость добротное шерстяное одеяло. Такое большое, что можно в него завернуться целиком, и еще бы осталось. Значит, холодом пытать не будут, и на этом спасибо!

С профессиональной точки зрения, камера представляла собой чудеса инженерной мысли. В стены были врезаны железные пластины-двери, которые можно было открыть только снаружи. Под одной оказался рукомойник с водопроводным краном, под другой ватерклозет. Стула и стола в камере не было.


Старая железная дверь была такой чудовищной толщины, что выломать и вынести ее мог разве что направленный взрыв. Посередине двери имелось специальное отверстие для подачи пищи, а прямо над ним была прорезь под толстым стеклом для соглядая.

Яков с ужасом подумал, что его ожидает полное лишение приватности. Какая гадость! Ходить в туалет при зрителях ему еще не доводилось. Безусловно, человек - такая скотина, которая привыкает ко всему. Но как же противно.

Охранники наблюдали на Яковом неотлучно.

Из хорошего в камере Штольман отметил отличный ремонт, чистоту и абсолютно новые вещи, свежий чистый воздух и сносное отопление.

***

Через несколько тяжелых дней, проведенных в постели, слез и молитвы, Анне, находящейся еще в глубокой меланхолии, словно в утешение, приснился сон.


Она стояла в огромной незнакомой гостиной у большой рождественской елки, дивно украшенной восковыми ангелами, бумажными балеринами, мандаринами и конфетами. Рядом с ней стоял нарядный и ласково улыбающийся Яков Платонович. Он обнимал ее за плечи и осторожно целовал в щеку. Аня посмотрела на свою руку. На ней сияло венчальное кольцо.

- Мамочка! - закричали у нее за спиной.

Аня обернулась и…. сон закончился.


Она проснулась с полным ощущением реальности происходящего и предчувствием великого щемящего сердце счастья. Такого, что слезы выступили на глазах.

И она, и Яков в этом сне давно позабыли свои беды, горе и отчаяние. Они были счастливы!

Яков Платонович, молодой, счастливый и красивый так радовался предстоящему Рождеству. Они целовались.

Но когда же это все произойдет? Это было сродни чуду, но Аня была уверена, что она видела свое реальное будущее.

Яков жив, с ним все будет хорошо, а это значит, что и она должна быть сильной! Хватит пугать родителей и лить слезы в подушку.


Аня словно очнулась. Она осторожно встала с кровати, надела домашние туфли и села у зеркала. Впервые за прошедшую неделю девушка взглянула на себя. Из отражения на нее смотрели тревожные глаза незнакомой барышни. Аня стала другой. Повзрослевшей, сильной, смиренной и спокойной.

После этого сна появилась уверенность, что сколько бы времени не продлилась разлука, они с Яковом все преодолеют.


Мария Тимофеевна очень обрадовалась появлению дочери в гостиной и ее доброй, чуть смущенной улыбке.

- Аннушка, ну наконец-то, девочка моя! Садись скорее, будем пить чай!

Аня подошла к столу и взяла чашку.

- Виктор! Аня встала! - радовалась мама.

Адвокат Миронов вошел в гостиную. Он ласково улыбнулся жене и дочери, но на душе у него словно кошки скребли.

С утра один из доверителей, местный купец, принес ему столичных газет. Он нашел новости в них заслуживающими внимания адвоката. Желтое издание называло известного сыщика петербургской полиции немчурой, предателем и шпионом. Журналисты, со всей очевидностью, исполняли чью-то злую волю и отрабатывали заказ, уничтожая репутацию Штольмана на корню. Из злобного текста, полного желчи, Миронов понял главное: по политическому обвинению надворный советник заключен под стражу. Дело очень серьезное.

Виктор Иванович обязательно расскажет об этом дочери, но сегодня едва ли. Анна только встала, а известие было весьма неприятным. Как бы опять не слегла от шока!

***

Унтер-офицер, сопровождавший Штольмана до камеры, вручил ему потрёпанную тетрадь.

- Господин Штольман, это каталог книг тюремной библиотеки. Вам дозволено получать на выбор по две книги в неделю. Перед выходными я буду приносить каталог. Через час постучите в дверь трижды, заслонка откроется, и вы назовете номера нужных книг. Если в каталоге или книге будет хоть одна пометка - пятном, ногтем, карандашом, то книгу изымут из библиотеки и уничтожат. Будьте аккуратны. В противном случае, вы лишитесь права пользования библиотекой.

- Хорошо, я понял! - спокойно ответил Штольман.

- Если захотите пить, стучите один раз, если умыться, то дважды, если нужно в туалет, стучите четырежды.


Вот так, господин надворный советник, теперь вы себе не принадлежите совсем! - подумал Штольман.

- Учтите, ни ключник, ни надзиратель с вами разговаривать не в праве. Я говорю только сегодня, чтобы ознакомить вас с тюремным распорядком.


Когда Штольман получил все разъяснения относительно своего быта, дверь камеры захлопнулась и настала мертвая тишина.

- Ну вот, я и один! - сказал Яков и обернулся к двери.


В прорезь сквозь толстое стекло за ним неотрывно смотрели два глаза.

- Да нет, кажется, не один, - вздохнул Штольман.


С этого дня Яков мужественно приучал себя терпеть это жуткое ощущение невозможности скрыться от чужих глаз.

Единственными звуками, соединяющими его с внешним миром, был все тот же хорал: “Я молюсь силе любви”. Когда короткий напев обрывался, наступала мертвая тишина.


Яков, не спавший несколько дней, бросился на кровать. Его покинули все мысли и чувства, они остановили свою безумную гонку, и теперь он погрузился в спасительный мертвый сон.

- Яков! - звала его во снах Анна. - Яков…

Барышня из его снов не плакала. Она печально улыбалась и ласково смотрела на него.

Следующие пару дней Яков просто спал. Будил его неизменный стук открываемой заслонки.

Еду приносили по часам, четыре раза в день. Спустя несколько суток Яков, наконец, почувствовал, что сила воли и трезвость ума начали возвращаться к нему.


Он проснулся со здоровым ощущением пустоты в желудке. Проснулся от голода. Хотелось есть. Заслонка хлопнула, напоминая о том, что принесли ужин. Штольман взял поднос с едой и начал разглядывать свой нехитрый паек.

На подносе он увидел оловянную миску с маленькой деревянной ложкой, деревянную кружку с молоком и здоровый кусок хлеба.

В миске была запеканка из белой рыбы с грибами.

Яков подозрительно принюхался и все осмотрел, не найдя в приготовленной пище недостатков. Посуда была чистой, новой. Приготовлено все довольно вкусно. Молока в кружке оказалось этак с пол-литра.


Штольман чувствовал себя диким волком, который в минуту слабости поменял гордость и свободу на еду. Но что было делать? Голодать глупо.


Иногда Яков, меряя шагами камеру то вдоль, то поперек, а то и вовсе по кругу и, постоянно ощущая на себе противный неотрывный взгляд из-за стекла, размышлял о побеге. Это были лишь те естественные мысли, которые, наверное, свойственны каждому арестанту.

Сам Штольман не стал бы бежать даже при открытых дверях. Для него, как человека чести, существовал только один благополучный исход - полное оправдание. Его угнетал позор, а вовсе не смерть.


Яков от скуки много занимался чисто теоретическими рассуждениями, восхищаясь рациональностью устройства камеры. На его педантичный взгляд более практичной системы просто придумать было нельзя.

Арестантам было предоставлено все необходимое для поддержания здоровья, учитывались привычки касательно опрятности, питания и даже курения, обращались с заключенными вежливо. Яков ни разу не услышал ни оскорбительного слова, ни неуважительного жеста.

Но не это было главным. Он чувствовал, что в преддверии вечности. Чистилище. Мир для него словно более не существовал, а он умер для мира. Яков чувствовал себя довольно беспомощным, хоть и гнал от себя это отвратительное чувство.

В сухом остатке было ясно, что он отдан во власть чужой силы. Мужчина, привыкший сам заботится о себе, быть самому себе хозяином, теперь даже собственной жизнью и смертью не располагал. Покончить самоубийством здесь было невозможно. Все было хитроумно продумано до тонкостей. В камере не было ни дверных ручек, ни гвоздей, ни даже спинки кровати, чтобы привязать веревку и повеситься.

У него нет нормальной простыни, нет вообще ничего, чтобы эту веревку изготовить. Стены прямо от пола специально наклонённые, биться о них головой не имеет смысла. Острые углы отсутствуют. Кровать низка до такой степени, что и стоя на коленях, голову о нее разбить невозможно. Металл в руки не дают, посуда деревянная, вилок узникам не полагается.

В конечном счете, всевидящее и недремлющее око за стеклом так или иначе пресечёт любую попытку самоубийства.


Свет горел практически всегда, днем ярче, ночью чуть приглушеннее, так что надзиратели все время видели Якова. Поначалу неотрывный взгляд, от которого не спрячешься, казался невыносимой пыткой, но потом Штольман привык.

****

- Анна, нам нужно поговорить! - улучив момент, обратился к дочери Виктор Иванович. Прошло уже несколько дней. Анна немного успокоилась и по-прежнему коротала время в своей комнате, не стремясь выйти из дома.

Аня подняла на батюшку глаза, и тот положил перед ней газету. Судя по громким заголовкам, это было издание столичной прессы.

На всю страницу гремел заголовок: “Разоблачение немецкого шпиона: знаменитый петербургский следователь помещен под арест”.

Аня схватила газету и пробежалась глазами по строчкам.

- Так Яков Платонович в тюрьме? - растерялась она.

- Да, и, очевидно, по политическому делу. Эта газета не единственная. У меня есть еще и другие. В них одно и тоже - грязные отвратительные обвинения.

- Я не верю ни единому слову этих писак! - отчеканила Анна, решительно отодвигая газету, но затем вновь хватаясь за нее. - Яков Платонович где-то в заключении, оторванный от мира, неспособный оправдаться, а желтая пресса накинулась на него, как свора собак.

- Не только на него, на иностранцев во власти. Думаю, это чей-то заказ. Газеты пестрят самыми отвратительными инсинуациями, особенно достается немцам.

- Но папа, как я понимаю, дело сейчас только на этапе дознания. Ведь в нашей стране есть цензура. Почему не обуздают эту травлю?

- Я думаю, Аннушка, у господина Штольмана достаточно врагов, и все выпады желтой прессы щедро оплачены. Положение у Якова Платоновича тяжелейшее. Если дали команду травить, да еще такими методами, дали информацию в прессу и цензура пропустила, то дело плохо.

- Мы можем что-то сделать? Узнать, где он? Навестить? Помочь? - взмолилась Аннушка.

- А мы ему, простите, кто? - возмутился Миронов.

- Я люблю его папа! Яков Платонович сейчас совсем один!

Виктор Иванович широко раскрыл глаза на свою, такую отчаянную, дочь. Он, конечно, догадывался об их чувствах, но чтобы вот так прямо и бесстрашно заявить о своей любви…

- Этот господин за полтора года тебе даже предложение не сподобился сделать. Ты даже не невеста. Может, оно и к лучшему. В противном случае, этот позор пал бы и на твое имя!

- Мне все равно!

- Так, дочь, считай, что я этого не слышал. Тебе не должно быть все равно на доброе имя. Это имя дала тебе твоя семья.

- Яков Платонович просто не успел, папа. Он обещался мне. Сказал, что мы должны быть вместе. Я ему верю.

Папа отдышался, прикрыл глаза, успокоил бешено колотящееся сердце и продолжил:

- Пойми, Аннушка, у политических свое судопроизводство, свое дознание. Дело открыто только для жандармерии. Оно закрыто не только от адвоката, но даже от прокурора. Права подданного Российской Империи в тюрьме, где содержат политических преступников, почитай, врагов государства, не действуют. Помочь сейчас господину Штольману может только он сам, или его петербургское начальство, если, конечно, пожелает вытащить своего чиновника.

Помочь ему может и моя любовь! - подумала Анна.

- Но я буду пробовать что-то узнать, хотя бы просто на уровне слухов. В высоких кабинетах сидят тоже люди, у меня есть некоторые связи. С кем-то я встречался на дознании и в суде, с кем-то учился. Что для тебя не сделаешь, дочь!

- Спасибо, папа! - обняла его Анна.

Виктор Иванович прижал ее к себе покрепче.

- Ты отдашь мне те газеты? - спросила она.

- Конечно, отдам. Ей богу, Анна, лучше не читай. Только душу растревожишь. - вздохнул отец.

***

Тяжелее всего Штольман переносил душевные переживания. Мысли о бесчестии иногда овладевали им с такой силой, что неукротимый поток рассуждений остановить было невозможно. Яков вскакивал с кровати, и, словно дикий зверь, попавший в клетку, метался по камере.


В такие минуты он чувствовал, что буря внутри приближается к точке кипения. Все телесные ощущения вдруг словно исчезали, а за ними все мысли и чувства, вместе с ощущениями пространства и времени.

Яков тонул в бездонной пропасти. Это было особое состояние души, абсолютно безымянная и безбрежная душевная мука.

- Яков…Яков! - звала его в темноте любимая.

Он шел на ее голос и этим спасался.


Как долго это могло продолжаться, минуты ли, часы, Яков не помнил, как не помнил и то, что упал на пол. Очнулся он уже на кровати, поднятый, очевидно, тюремщиками. Голова и руки болели от удара.


В воскресенье Аня пошла в церковь помолиться за Якова Платоновича. Священник, хоть и встретил неприветливо, но пустил ее. Он больше не говорил Ане про грехи. Посмотрел на нее сердито, но препятствий чинить не стал. Аня поставила свечи за здравие своей семьи и своего возлюбленного. За Якова Платоновича Анна молилась особенно истово. Она просила у Бога заступничества, помощи и поддержки. В своей молитве она обещала, что сделает все от нее зависящее и просила благословение.


В воскресенье с Яковом что-то произошло. Он вдруг всем сердцем почувствовал, что нечто жуткое отступилось от него, а именно странное чувство полной заброшенности.

В нем пробудилось чувство близости Господа. Откуда-то появились силы. Яков с головой укрылся теплым одеялом, и его сморил сон без сновидений.


Утром надворного советника опять разбудил грохот открываемой заслонки. Якову принесли завтрак. На подносе были: молоко, пшённая каша и булочка с маслом, яйца, все очень свежее и в достаточном количестве. Рядом неожиданно оказались две заказанные книги


Оборудование камеры работало как часы. После утреннего умывания вдруг открылась дверца в глухую нишу, и Штольман услышал голос: “Войдите, пожалуйста, в эту нишу, камеру нужно будет помыть”.

Хорошо.

Яков последовал приглашению. Дверца за ним тут же закрылась. В маленькой нише нашлось сиденье.

Через несколько минут дверца опять открылась, и Якова выпустили. Камера была вымыта, проветрена и чистотой напоминала больничную палату.


Однажды вместе с жандармским полковником к Штольману вошел старый генерал, высокий и аристократичный. Это был комендант крепости. Штольман не был с ним знаком, но неоднократно видел его на придворных торжествах. Генерал посмотрел на него, поздоровался лишь кивком и обвел взглядом камеру. Яков хотел обратиться к нему, но генерал молча покачал головой и вышел. Мучительная загадка обвинений так и не разрешилась.


Яков взял одну из книг и попытался читать. Он никак не мог сосредоточиться. Новый страх охватил его, мучительный страх за Анну и мысль о том, как она может бояться за него. С самого ареста он ничего не знал о любимой женщине. А что, если немыслимое, случившееся с ним, зацепило и ее?


Этот страх завладел Яковом и не отпускал. Днями напролет он ни на миг не отступал. Чем глубже Штольман погружался в эти панические мысли, тем оправданнее казались ему такие опасения.

Анна засветилась в расследованиях, где в качестве противоборствующей силы были сторонники английской партии. Помимо этого, он отдал Анне злосчастную папку, подвергнув ее тем самым по своему скудоумию ужасной опасности.


Душевную пытку Штольмана молчаливо фиксировали всевидящие очи тюремщиков. С собора каждый час звучали обрывки хорала.

“Я молюсь силе любви” было тем единственным посылом, что проникало в его горькое беспокойное одиночество извне.


Яков был отдан на произвол неотвратимости. Чувство тревоги с каждым днем нарастало, превращаясь в невыносимые душевные терзания. Лишь одно успокаивало его воспаленное сознание.

- Яков! Яков! - кричала ему девушка с глазами цвета неба.

- Я люблю тебя, Аня! - беззвучно отвечал ей Штольман.

***

Анна, будучи барышней образованной, конечно, знала, откуда берутся дети. И, как истинная барышня своего времени, всегда имела представление о том, как важно беречь себя до брака и горе той, кто пойдет против этой простой истины. Она прекрасно знала и то, что близость с мужчиной может привести к зачатию ребенка.

Поэтому, когда через полмесяца Анна заподозрила, что беременна, она удивилась не слишком сильно. Скорее, она подумала, что это - знак свыше. Их любовь благословили. Яков, исчезнув по воле обстоятельств, в утешение оставил ей ребенка. Он, разумеется, не хотел, чтобы вышло все вот так…

Да, Аня понимала, что мыслит, как блаженная дура и должна сейчас, как минимум, переживать за свою репутацию, но ничего не могла с собой поделать. Слишком хорошо ей стало от этого подарка судьбы. Она не знала, что будет с ней дальше, как сложатся ближайшие месяцы ее жизни. Но ею, вопреки всему, завладела такая эйфория и такое блаженство, что уверенность, что все будет хорошо, день ото дня только крепла. Вот он, новый смысл жизни, такой понятный и осязаемый.


Ребенок! Внутри нее его ребенок! Чудо-то какое! Она все время прислушивалась к себе, пытаясь найти доказательства того, что не ошибается. Как женщины понимают, что беременны? Их тошнит? Снятся рыбки? Им хочется соленых огурцов? Спросить совета и поделиться таким важным открытием было не с кем.

Аня прекрасно себя чувствовала, разве что грудь побаливала. Рыбки ей не снились. Она украдкой гладила совершенно плоский живот.

Женские дни которые у нее были не слишком регулярными, вдруг пропали совсем. Но вот что странно, мама рассказывала, что они с папой ждали рождения Ани почти 4 года. А тут иступленное поспешное соединение двух горячо любящих людей, и сразу дитя. Не смотря на пугающие обстоятельства их с Яковом жизни, Аня была очень рада и искренне считала, что этот ребенок - благословение Божие.

То, что произошло между ней и Яковом было прекрасно. Это были минуты совершеннейшего счастья, и она ни о чем не жалеет.

Вот только о ребенке Аня пока никому не скажет. Этому счастью нужна тишина.

Мама рассказывала, что иногда женщины теряют детей… Она, Аня, выносит и родит этого ребенка во что бы то ни стало!


Зачатие произошло в конце декабря, значит ребенок должен родиться в конце сентября. Кажется. Посоветоваться было не с кем. У нее даже нужной книги небыло!

У Анны был большой запас времени до родов, чтобы все хорошо подготовить. Она решила, что продолжать жить в Затонске не будет. Нужно уехать. Поближе к возможному месту заключения Якова, подальше от осуждающих взглядов и негодяя Рябушинского.

Журналист так смотрел на нее… С жадным профессиональным любопытством, словно ждал от нее горячих новостей, которые он тут же напечатает в газете на потеху своим читателям. Всякий раз, увидев его, Анна спешно перебегала на другую сторону улицы. А ведь скоро она бегать не сможет.

Нет, в Затонске оставаться нельзя, они обязательно вернутся сюда, но только позже. Когда Якова освободят и реабилитируют, они вернутся вместе. А пока ей обязательно поможет дядя, нужно только написать ему.


Мария Тимофеевна определенно чувствовала что-то. Она не могла точно ухватить суть происходящего и даже сформулировать.

“Неладное”? - нет. “Не то”? - тоже нет. Дело было в ее единственной дочери.

Аннушка вела себя удивительно спокойно. Вернувшись домой после суток, проведенных в гостинице и пропажи господина Штольмана, она словно омертвела. А теперь вдруг воспряла духом, разом отпустив печали. Ее дочь определенно вернулась к жизни. Она успокоилась, осела дома и, хоть иногда грустила, грусть ее была удивительно светлой. Анна охотно общалась, рисовала, играла на фортепьяно. Ее больше не интересовали ни расследования, ни полицейский участок.

Несколько раз к ее дочери с надеждой заходил господин Коробейников, но Анна, напоив его чаем, неизменно выпроваживала.

Мария Тимофеевна хоть и дивилась ее умиротворению, но была рада произошедшим в дочери переменам. Глядишь, они ее, такую очаровательно-спокойную, кроткую и красивую замуж выдадут! Женихов достаточно, а про Анну у нее все время интересуются. Да и как не интересоваться такой умницей и красавицей из хорошей семьи. Как все-таки хорошо, что ее роман с господином Штольманом окончен! Нет, конечно, чрезвычайно грустно, что его привлекли по политическому делу, ведь Виктор говорит, что бывшего полицейского оговорили… Однако для Аннушки это печальное происшествие только к лучшему. Надворный советник, с его репутацией дамского угодника и дуэлянта был совершенно не подходящей парой для ее замечательной дочери. А теперь, тем более!


- Аннушка, почему ты не ешь кашу? - удивлялась Мария Тимофеевна. - Ты же знаешь, как полезен такой завтрак.

- Для кожи, волос, фигуры, - покорно повторила Аня мантру мамы.

- Именно! Ты совсем перестала есть! Бледная! Может быть, ты увлеклась новомодными диетами? Я запрещаю тебе ставить эксперименты над организмом! Ты слышишь меня?

- Слышу. - усмехнулась Анна, и зачерпнула ложкой овсянку.

- Вот и умница! - похвалила мама дочь и экзальтированно поцеловала ее в макушку.


Аня чувствовала себя обманщицей. С одной стороны, она никого не обманывала, но она умалчивала… Молчание - это тоже обман. Письмо дяде она отправила несколько недель назад. Призналась во всем и попросила привезти ей книгу по акушерству. Она хотела узнать все самое необходимое. Как растет ребенок по месяцам, как изменяется самочувствие. В Петербурге она обязательно сходит к доктору, но не здесь, в Затонске, где ее знает каждый. О том, чтобы пойти к Александру Францевичу не могло быть и речи. Да, доктор никогда никого не осуждал, и ее бы понял, но она не могла. Стремление хранить все ото всех в тайне распространялось и на милого, доброго доктора. К тому же, природную стеснительность никто не отменял, ведь Александр Францевич знал ее еще маленькой девочкой.


- Петр Иванович? - удивленно обернулась к неожиданному гостю Мария Тимофеевна.

Она смерила брата мужа улыбкой ядовитой змеи.

- Вы же сказали, что едете в Европу не менее, чем на год?!

- Ну не смог я, решил, что хватит сорить деньгами…

- Это похвально!

- К тому же я чрезвычайно соскучился по родной племяннице!

Петр Иванович мазнул ласковым взглядом по лицу племянницы и на мгновение прикрыл глаза, мол, все хорошо, я - могила!

- Дядя! - растроганно поприветствовала его Анна.


- Ты привез? - уже в комнате спросила его племянница.

- Привез целых 3 книги и все разные, новейшие. Я полистал, картинки, честно говоря, жуткие … кошмар. Дитя мое, ты уверена, что хочешь это читать? Большую часть терминов я не понял.

Анна нахмурилась. Естественно, хочет!

- Может, все-таки к доктору? - довольно быстро добавил Миронов.

- О чем речь? - в комнату быстро зашла подслушивающая Мария Тимофеевна.

Она вырвала из рук опешившего родственника книги.

- Что это?!

- Книги… по акушерству! - неопределенно пожал плечами Миронов.

- Аннушка, зачем тебе эта пошлость? Ты могла бы все спросить у меня! Порядочной барышне не требуется так много знаний.

- Мама… ты всегда знала, что я хочу учиться.

- И что?

- Я хочу поступить в повивальный институт в Петербурге на курс акушерок. Я уже все узнала, а дядя, он поедет со мной…

- Только этого не хватало! Витя! - крик несчастной Марии Тимофеевны чуть не перешел в визг.


Впрочем, это был лишь ритуал. Как бы мама не сердилась, она заранее уже знала, что отпустит дочь.

***

На третий месяц все более и более безнадежного мучительного ожидания, энергия у Штольмана иссякла. Она утекла, как песок сквозь пальцы. И тогда, в одну страшную ночь произошло нечто, не поддающееся осмыслению. Душа Якова отделилась от тела, она была в камере, но отдельно от бренной плоти. Он видел себя сверху, лежащим на кровати, равнодушно наблюдал измученное лицо и прикрытые веки. Яков видел, как его грудь вздымается от тяжелого дыхания, видел, свои закрытые глаза. Руки сжимали книгу, которую он взял в библиотеке.

Яков все это видел до мельчайших подробностей, видел камеру, забытый обед в прорези заслонки и даже неподвижный внимательный взгляд тюремщика за стеклом.

Странно, но Штольману было настолько все равно, что он не испытывал ни малейшего сострадания к лежащему внизу Якову Платоновичу, своему двойнику.


Потом камера словно исчезла и душа полетела над полями. Он очутился в деревне.

Штольман увидел маленького кудрявого мальчика на руках прекрасной голубоглазой девушки в светлом кружевном платье. Они стояли у окна.

Это была Анна. Она показывала мальчику запряженный экипаж и тройку лошадей.

Он бесконечно долго смотрел на нее.

Эту картину душа Якова тоже созерцала с равнодушием пассивного наблюдателя, но он знал, что Анна в этот момент счастливо замужем, и у нее все в порядке.


Картина неожиданно исчезла, и с нею пропало все остальное. В том числе, Штольман потерял свое телесное “я”. Он потерял все свои ориентиры.

Долго ли продолжалось оцепенение, Яков не знал.

- Яков! Пожалуйста! Очнись, любимый! - кричал голос Анны из темноты. Он шел на него, словно слепой щенок.

Сначала он не мог вымолвить ни слова. Проклятое косноязычие преследовало его даже здесь.

Наконец, он собрался с силами и крикнул:

- Аня!


В себя Штольман пришел уже другим человеком. Он обрел способность, когда совсем невмоготу, развоплощаться, покидая тело. Однако Яков больше не рисковал и оставлял свое душевное “я” рядом с телесной оболочкой.

Тюремщик, который наблюдал за ним за дверною прорезью, заметил продолжительные припадки оцепенения. Однажды Яков опять находился в таком состоянии.

Он увидел, что дверь открылась и жандарм в сопровождении двух солдат и военного врача подошли к кровати. Яков услышал, как доктор окликнул его по имени. Потом и все присутствующие начали звать арестанта Штольмана, щупали у него пульс, осматривали зрачки.

Душа Якова фиксировала все эти манипуляции совершенно безучастно.

- Инъекцию камфоры ему! - наконец сказал доктор.

Ему сделали укол, и Яков почувствовал, как тело пробудилось.


Врач посчитал это болезненное состояние арестанта началом психической болезни.

Для поддержания здоровья Якову Платоновичу Штольману были предписаны ежедневные получасовые прогулки и жаркая баня с последующим холодным душем.

***

Жандармский полковник внимательно и задумчиво смотрел в окно на прогуливающегося по внутреннему дворику опального надворного советника.

- Пожалуй, он дошел до нужного состояния, - сказал он собеседнику, - с завтрашнего дня начнем допрос.


Я, однажды, истаю, исчезну бесследно, покину

Светлый, радужный мир, познавая великий покой.

Свод небес оставляя, паду в мировую пучину,

Лишней каплей вливаясь в ленивый, усталый прибой.

Буду облаком плыть над широким, безбрежным простором

Над утесом взметнусь пламенеющей искрой зари.

Разобьюсь на осколки игривым, лучистым узором

Чтобы светлой любовью твой мир навсегда одарить.

Стану ветром горячим, пески поднимая в пустыне

Или льдинкой усталой застыну в арктической мгле.

Я прошу, вспоминай мое грешное имя,

Позволяя к тебе прикоснуться, хотя бы, во сне


Лилия Савельева


========== Сражение и победа ==========


К весне и без консультации доктора, все догадки относительно беременности окончательно подтвердились. Тут уже не нужно было быть семи пядей во лбу. Анна уже точно знала, что у нее и Якова Платоновича будет ребенок. К ней вернулся хороший аппетит, а маленький холмик под пупком стал стремительно расти. Беременность очень волновала и радовала Анну, обнажила душу, давала силы жить, и не просто жить, а светиться от потаенного счастья.


Вскоре стало очевидно, что с отъездом ей и Петру Ивановичу стоит поторопиться. Разоблачить Анну могли многие - от вездесущей внимательной мамы до закройщика одежды, к которому все та же мама настаивала немедленно сходить, ведь летний гардероб все еще не пошит.

- Что скажут люди! Аннушка, у тебя нет ни одного нового платья к сезону! - волновалась Мария Тимофеевна.

Анна упрямо молчала.

Утягивать живот корсетом совершенно не хотелось. Как можно! Малышу должно быть комфортно и безопасно. К тому же к концу апреля девушка стала ощущать первые робкие, почти невесомые толчки. Ее малыш стал шевелиться.


В Петербург дядя и племянница уехали в начале мая. Родители Ани восприняли их отъезд несколько недоуменно. Виданное ли дело - учиться барышне на акушерских курсах.

- Курица - не птица, акушерка - не девица! - ляпнул дядюшка столичную шутку, за что Мария Тимофеевна сердито употребила на его бедную голову все колкости, какие только могла себе позволить почтенная мать семейства.

Материнское сердце чуяло подвох, к госпоже Мироновой пришла растерянность и неспособность понять, что же происходит в собственном доме.


В Петербурге у Миронова-младшего была замечательная квартира на улице Сергиевской.

Она располагалась в большом доходном доме, который принадлежал известному купцу I гильдии. Квартира была огромная, с пятиметровыми потолками и изящной лепниной на стенах. Петр Иванович никогда в ней не жил. Обычно Миронов сдавал апартаменты, изображая из себя рантье затонского разлива, а на вырученные деньги много путешествовал, удовлетворяя свою вечную тягу к новым впечатлениям.

В этот раз путешествие пришлось отложить. Да что там поездки, к чему они, если его Аннет так нужна помощь.


Квартиранты заранее были извещены о том, что аренда заканчивается. Видный петербуржский адвокат и его супруга выразили большое сожаление, но уступили квартиру владельцу, и вот дядя с племянницей были готовы к скорейшему переезду в столицу.

Деньги Петр Иванович копить умел и даже скапливал немалые суммы, особенно если задавался целью, не проигрывал баснословные суммы в карты и не шиковал, ухаживая за очередной прелестницей.

Миронов-младший был готов ко всему, денег в любом случае должно хватить надолго. Никак нельзя было допустить, чтобы Анна осталась без поддержки. Как и его племянница, Петр Иванович интуитивно в столь деликатном вопросе не очень доверял брату. Он опасался скандала и ультимативных решений, призванных защитить честь семьи.


Жили они Анной на редкость дружно. Дядя и племянница всегда хотели вместе поехать в столицу, побродить, не спеша по улочкам, и вот выдалась такая замечательная возможность… Они ходили в парки, музеи, посещали выставки. Иногда Анна становилась задумчивой и немного грустила. Петр Иванович изо всех сил тормошил ее. Он нашел Анне хорошего доктора, самого лучшего.

Как бы племянница не отпиралась, он уговорил ее сходить.

Аня была скромна до такой степени, и так привыкла скрываться, что на приеме у седого степенного профессора расплакалась и не знала, что сказать.

- Голубушка, ну что же Вы? - увещевал доктор. - Срок приличный, я провожу исключительно наружные исследования. Мне нужно посмотреть расположение и примерный размер плода, ширину бедренных костей.

Аня расслабилась и позволила аккуратному ласковому профессору сделать все, что нужно.

- Вот, господин Миронов, Ваша супруга, насколько можно судить по сегодняшнему осмотру, полностью здорова, плод развивается по сроку. Ожидайте прибавление в семействе на начало сентября. Вызывайте меня и акушерку на домашние роды. Буду рад, весьма рад помочь! - сказал доктор и выписал счет.


Именно Петру Ивановичу выпала честь с удовольствием наблюдать, как меняется племянница в процессе ожидания своего первенца. Он, несмотря на затруднительные обстоятельства их жизни, гордился Анной.

Она была прекрасна и отважна, как Жанна Д’Арк и одухотворена как Мадонна. Для Петра Ивановича не было во всем свете человека лучше племянницы. Ну, а Штольман обязательно справится, восстанет из пепла хотя бы ради нее. В Якове Платоновиче Миронов тоже был уверен.

***

Однажды утром, после почти четырех месяцев одиночного заключения в камеру Якова Платоновича еще затемно неожиданно вошел незнакомый ему жандарм. Жестким тоном, отличным от нейтрального обращения тюремщиков, он обратился к заключенному:

- Господин Штольман, встаньте, умойтесь и идите на допрос.

Следуя за жандармом, Яков Платонович с удивлением узнал, что комната для допросов находится прямо за стеной его камеры. Как удобно! Они прошли через заслонку в стене, прежде всегда закрытую, в очень представительное, добротно обставленное помещение.


Яков подумал, что комната напоминает зал суда. Несомненно, здесь заседают важные чины.

Толстый ковер, длинный стол со стульями, покрытыми красным сукном. На столе неожиданно оказалась библия, судебная печать и бумаги. Допрос собирались вести важные люди. В тяжелых креслах расположились двое - седобородый генерал от жандармерии с орденской звездой на груди и не менее важный гражданский чин в вицмундире, с высокими орденами в петлице и на шее.


Генерал дал знак, предлагая арестанту подойти к столу. Штольман выполнил требуемое и тотчас оказался под светом ярких ламп.

Оба чиновника встали перед своими креслами, представляясь.

- Генерал-адъютант Данилов, заместитель шефа жандармерии! - представился седобородый.

- Статский советник Стан фон Гольштейн, прокурор Петербургского окружного суда.

Яков бесстрастно отметил про себя, что стула ему не предложили. Он остался стоять.


Перед генералом лежало досье Штольмана, а также ряд документов и писем, в которых Яков Платонович без труда узнал свою собственную переписку.

- Вы надворный советник Яков Платонович Штольман, бывший главный судебный следователь, дворянин. Вам известно, что Вас обвиняют в шпионаже и измене Родине?

- Да, - ответил Штольман и нервно сглотнул. Он пытался сообразить, что происходит.

- Вы признаете свою вину?

- Нет! - категорически ответил Штольман.

- Эти письма и бумаги Ваши? Вы признаете?

- Насколько я могу видеть, да. Однако часть писем перевязана, мне нужно убедиться, предметно осмотрев содержимое.

Прокурор любезно вскрыл несколько пачек с письмами.

Штольман бегло просмотрел их и признал, что вся переписка его. Там были бумаги, телеграммы, и даже старые расписки. Жандармы выгребли из его квартиры все.

- Когда Вы последний раз были в Кенигсберге? - неожиданно спросил генерал.

- Несколько месяцев назад.

- По какому вопросу?

- Там служит мой кузен, начальник окружного управления, который хотел бы перебраться в Россию.

- Как давно Вы возобновили с ним знакомство?

- Несколько лет назад. Кузен написал мне с просьбой возобновить родственную связь, прервавшуюся с кончиной наших родителей.

- Встречались ли Вы в Кенигсберге с другими немцами?

- Да, по просьбе родственника я заказывал топографическую съемку сразу нескольких объектов в России.

- Зачем?

- Это простая посредническая помощь. Кузен хотел приобрести лесное имение, я представлял его интересы и был посредником между продавцом и покупателем.

- Почему это не мог сделать сам кузен?

- Я мог это сделать сам. У кузена большая семья, дети. Многонедельное путешествие - это очень хлопотно и накладно. А мне было не сложно.

- В чем конкретно заключалась ваша посредническая миссия?

- После картографической и топографической съемки я и поверенный моего кузена должны были заверить контракт на месте и внести сведения о нем в поземельный кадастр, - обстоятельно ответил Штольман.

- Известно ли Вам, что тот немецкий топограф, которого Вы рекомендовали для работы в Петербурге, также занимался съемкой районов военных маневров?

- Откуда мне было это знать? Я свел с ним знакомство исключительно для единичного семейного дела и более не пересекался. Кроме того, я имел дело не с конкретным специалистом, а несколькими служащими русско-немецкой конторы “Балтийский Ллойд”.

Прокурор открыл одну из своих папок и зачитал из нее письма, показавшиеся Штольману совершенно непонятными, речь в них касалась специфических военных вопросов.

- Как Вы объясните эту переписку?

- Я не могу дать пояснений, потому что эти бумаги не мои!

Генерал искренне возмутился.

- Вам известно, господин Штольман, в чем вас обвиняют, и что вам грозит. У Вас был последний шанс облегчить совесть, добровольно признать вину. Это дало бы вам возможность хоть немного уменьшить позор. Вы сами, своими руками его на себя навлекли! Позвольте спросить, что толкнуло вас на предательство Родины, материальные причины или, быть может, Ваши мотивы политические?

- Я не предатель, и никогда им не был, признаваться мне не в чем. - твердо сказал Штольман.

- Ваша жизнь кончена. Вина полностью доказана. Только волей случая и благодаря прошениям ваших заступников, вы имеете возможность дать объяснения, прежде чем дело будет окончательно закрыто! - раздраженно сказал прокурор.

- Господин Штольман, если в вас осталась хоть толика порядочности, то глухое отрицание, как способ избежать наказание, не к лицу такому человеку, как вы. Русская контрразведка скрупулёзно установила вашу виновность.

Сначала вы подтверждаете, что содержащиеся в пакетах письма принадлежат вам, а когда я зачитываю выдержки из них, все отрицаете!

Генерал небрежно вынул из пачки бумаг телеграмму и спросил, принадлежит ли она арестанту.

- Да, это моя переписка, - напряженно ответил Штольман.


Прокурор сравнил номер бумаги с соответствующим номером в своей папке и начал говорить:

- Я читал вам эти строки, и вы от них отказываетесь. Я закрываю дело и подписываю присланный мне протокол.

Здесь Штольману пришлось думать уже очень быстро. Бумаги ему в руки больше не давали.

- Вероятно, то, что Вы читаете - это перевод моих бумаг с немецкого. Возможно, поэтому я не понимаю, о чем идет речь, - терпеливо объяснял Штольман, не смотря на напряженную обстановку в кабинете, - я никогда не писал ничего подобного. Если Вы не владеете в достаточной степени немецким, я прошу привлечь к допросу носителя языка, такого, который поймет разговорную немецкую речь и общеупотребительные сокращения.

Прокурор замолчал, задумался и коротко пошептался с седобородым генералом.

Часы пробили полдень, это означало, что Штольман простоял перед допросчиками уже около 4 часов. С непривычки ноги устали, гудели.

Генерал встал.

- Продолжим допрос позже! - хмуро кивнул он, ничего не обещая.

***

Через два месяца отъезда Аннушки Мария Тимофеевна вдруг осознала, что настолько сильно соскучилась по своей единственной дочери, что думает о ней практически все время. Анна никогда не уезжала так надолго. Необъяснимой тревоги добавляло и то обстоятельство, что дочь отказалась приехать на летние именины отца, ограничившись поздравительной телеграммой. Словно Анна не хотела ехать в Затонск, разлюбила и забыла родителей. Неужели, они стали не нужны и не важны прежде всегда ласковой и почтительной дочери? Да нет, Аннушка не такая! Если она не приехала, значит не смогла.


- Не смогла?! - тут в умной и пытливой голове Марии Тимофеевны что-то щелкнуло, и ее осенило. Она начала судорожно считать, загибая пальцы.

- Январь, февраль, март, апрель… Бледный загадочный вид, отказ от утренней еды, и… о, Боже, ужасные учебники от дядюшки. Поспешный отъезд в столицу и отказ приехать на праздник лишь усугубил подозрения.

- Вииитя! - отчаянно закричала Мария Тимофеевна.

Адвокат Миронов, мирно просматривавший бумаги, вздрогнул.


Через неделю родители были в Петербурге.

В пути, переругавшись в пух и прах, помирившись и вновь рассорившись, они, наконец, обсудили немногие варианты.

Если Анна ждет ребенка, то на седьмом месяце отрицать очевидное будет бессмысленно. Скрыть от них новость она уже не сможет.

Дочь следует образумить, защитника-дядюшку призвать к ответу.

Неистовали оба родителя. Виктор Иванович хватался за сердце, курил и напряженно размышлял.

Мария Тимофеевна ругалась, проклинала негодяя Штольмана, собственную доверчивость и плакала, хороня будущее дочери, умницы и красавицы. Не уберегли! Наконец, не выдержав непосильной эмоциональной нагрузки, они выдохлись и замолчали.


В последнее время Анна вела уединенный образ жизни, общаясь лишь с дядей. Она хорошо питалась, много гуляла и спала, словно сама была ребенком. Анна отгородилась от любых переживаний и просто жила. Она не знала, что сказал Петр Иванович их респектабельным соседям, но они очень мило раскланивались перед госпожой Мироновой, и никто не смотрел на нее косо. Впрочем, чем ближе приближалось время родов, тем осторожнее становилась Анна. Она не уходила далеко от дома. Голубоглазую румяную молодую госпожу в сопровождении Петра Ивановича видели лишь в парке, булочной или галантерейной лавке. Осознание того, что у нее вскоре должен родиться ребенок, заполнило все ее существо. Даже боль от разлуки с Яковом притупилась. Анна все также часто думала о нем, но уже без надрыва и отчаяния, с мягкой грустью и неизменной надеждой.


Однажды ее разбудили крики из гостиной.

- Где она? Где моя дочь? - кричала мама.

- Петр, мерзавец! Как ты посмел обманывать меня? - вторил ей папа.

- Немедленно зовите ее сюда! Анна! Где ты, девочка моя?


Аня со стоном накрылась одеялом с головой. Нет, она не выйдет. Так и будет лежать, а если зажмурит глаза покрепче, ангел-хранитель перенесет ее взбудораженных родителей обратно в Затонск и избавит ее от сцен. Глупая, глупая Аня! Дотянула!

Скрипнула дверь.

- Аннет, там твои мама и папа! - осторожно сказал Петр Иванович и отвел глаза.

- Откуда они узнали? - шепотом спросила Анна.

Своим обескураженным видом дядя и племянница напоминали неожиданно раскрытую ячейку заговорщиков.

- Я не знаю. Но вид у них безумный! - поделился наблюдением Петр Иванович.

- Анна!

- Дочь, выходи немедленно!

- Сейчас, мама, папа! - чуть громче сказала Анна и, вздохнув, аккуратно встала с кровати.

Скакать, как горной козочке, ей было уже тяжеловато.


Анна вышла минут через десять, когда разъяренный отец уже кричал о том, что довольно прихорашиваться.

Она и не прихорашивалась. Аня быстро сложила пучок и надела домашнее платье. После этого она просто сидела на стуле и не решалась выходить, с ужасом прислушиваясь к буре за дверью.

Судя по крикам в гостиной, обстановка была еще та.

- Петр, ты же мой брат! Как ты мог потакать ей?

- Я всегда знала, Петр Иванович, что Вам доверять нельзя. Это все Ваше пагубное влияние. Ваши поездки, ваши велосипеды! Вы в алкогольном бреду, что ли, эти недели были?

- Маша!

Когда Анна осторожно вышла, взгляды родителей сосредоточились на ее испуганном и несчастном лице, а, мгновением позже, на круглом симпатичном животе, мило очерченном домашним платьем.

Мария Тимофеевна заплакала и кинулась на шею мужу, который порывался подойти к дочери.


- Давно это у вас со Штольманом? - мрачно спросил Виктор Иванович.

Спустя час страсти улеглись, и родственники сели за обеденный стол. Дядя с племянницей сели по одну сторону, а родители по другую.

- Нет, не так давно. Это уже не важно. Папа, уважьте мою скромность, пожалуйста, не нужно допросов.

- Все-то у Вас, сударыня моя, не важно! Да у тебя, дочь, живот на носу, вот что важно! Забудь про скромность, рассказывай все как есть.

- Я ничего не расскажу, никаких подробностей. Вы же знаете, папа, я давно люблю Якова Платоновича, и мы хотели быть вместе. Я рада, что у меня будет ребенок.

- Рада?! - не поверила своим ушам Мария Тимофеевна, уже вообразив свою святую дочь “обесчещенной жертвой коварного государственного преступника Штольмана”.

- Да, рада.

Из глаз Анны полились слезы.

- Это незаконнорожденный ребенок! Пойми же ты наконец, блаженная! - возмутился Виктор Иванович, стукнув кулаком по столу и тут же схватившись за сердце.

- Это ужасный позор. В Затонске нам откажут от всех приличных домов! - плакала Мария Тимофеевна

- В Затонске всем знать не обязательно. Я могу жить здесь, с дядей, - мирно предложила Анна.

- Ну уж нет, ты - наша дочь, и я хочу, чтобы ты жила с нами. Ты еще сама окончательно не повзрослела.

- Я не ребенок, мама!


Виктор Иванович решил предложить дочери и жене единственный логичный вариант, который видел, дабы сохранить обоим детям - взрослой дочери и будущему младенцу, доброе имя.

- Я думаю, мы с Марией Тимофеевной должны усыновить этого ребенка.

Обе женщины с удивлением посмотрели на него. Анна - с неодобрением, Мария Тимофеевна - с надеждой.

- Если мы сможем скрывать твою беременность вплоть до самых родов, то по приезду домой, мы сможем крестить ребенка на свое имя. Проблема решена. У тебя будет брат или сестра.

- Какая хорошая мысль! Просто великолепная! - просияла мама.

- Вы что же, забрать у меня его хотите? - нахмурилась Аня.

- Ну почему забрать, Аннушка, ты тоже будешь жить с нами, пока не выйдешь замуж! - быстро добавила мама.

- Это мой ребенок, мама! - возмутилась Аня. - У него есть родители, и он будет носить наше с Яковом Платоновичем имя.

- Да пойми же, Анна, ты совсем одна! А своего Штольмана ты можешь вообще больше никогда не увидеть! - кипятился Виктор Иванович.

- Увижу!

- Посмотри уже правде в глаза! Он давно в тюрьме. С жандармерией шутки плохи. Забудь уже про свою великую любовь. Пора жить рассудком. Кроме того, не забывай, что я опекаю тебя и содержу. Да, Анна, иногда главе семьи приходится принимать тяжелые решения.

- Ты возвращаешься домой, Анна! - добавила мама.

- Не ожидала от Вас, папа, такой жестокости.

- Какая жестокость, дорогая моя, это я прикрываю твой грех и защищаю твою честь и честь семьи! Даю твоему ребенку имя, фамилию и обеспечиваю принадлежность к дворянскому сословию.

Аня с ужасом закрыла лицо руками.

- Ну вы уж совсем…господа, - грустно сказал Петр Иванович.

Неосторожные слова Миронова-младшего возбудили гнев Марии Тимофеевны с новой силой.

- Кто бы говорил! Вам ли, столь легкомысленному человеку, брать право голоса в столь деликатном вопросе. Позволю себе напомнить, что и вас, нахлебника, содержит мой муж.

- Маша! - возмутился Виктор Иванович. - Петр до сих пор не выделил долю своего наследства из общей массы, могу тебя заверить, ему есть на что жить!


Внимательная Анна вдруг заметила каким странным лихорадочным блеском горят глаза у мамы. Она интуитивно поняла, что если сейчас спасует перед родителями, то у нее никогда не будет сына. У нее будет брат, вечный мамин сын, которого Мария Тимофеевна никуда от себя не отпустит.

- Мама и папа, если вы попробуете забрать у меня Яшу, я убегу вместе с ним, и вы меня никогда не найдете! У вас только один ребенок - это я, и если попробуете поступить так со мной, то не будет ни одного! - гневно заявила Анна.

- Яшу? Этого еще не хватало! - возмутилась мама. - Ты еще на лбу ему напиши, что это - ребенок Штольмана!


В глубине души Мария Тимофеевна уже подобрала своему второму ребенку новое имя. Сильное, благородное, красивое.

- Не сделаешь по-моему, ни копейки не получишь! - сказал папа. - Не хочешь быть разумной, значит, я вынужден тебя к этому принудить. Не думаю, что сам Штольман одобрил бы твое своеволие. Хотя, что ждать от человека, сделавшего тебе ребенка без венчания и на пороге тюрьмы!

- Не ожидала от Вас такого, папа!

- А я от тебя, дочь! - парировал Виктор Иванович, абсолютно уверенный в своей правоте.

Анна вскочила, забыв, что нужно быть плавной, как лебедь. Она задохнулась от обиды и попятилась назад. Здесь, наверное, будущая мама оступилась бы и упала, но ее ловко подхватил дядя. Анна угодила в мягкие объятия Петра Ивановича.

- Тише, Аннет, тише. Никто у тебя никого не отберет. Если отец лишит тебя содержания, я продам эту квартиру, еще кое-что продам, и будем мы с тобой и твоим ребенком жить припеваючи. Лучше всех!

- Дядя…, - с надеждой и благодарностью обернулась на него Анна, обеими руками закрыв живот от взглядов. Затем она с испугом покосилась на родителей.

- Иди в комнату, - посоветовал Миронов-младший.

Аня выбежала из гостиной.

- Я вижу, нам в этом доме больше не рады! - возмутился Виктор Иванович. - И это нас же вы двое выставляете негодяями! Ладно, безумцы, продолжим этот разговор позднее.

- Но, Витя! - мама никак не хотела уходить.

- Мы уходим, Маша!

На этой печальной для всех ноте родственники расстались, так и не поняв мотивы друг друга. Дядя, как мог, успокаивал оскорбленную и испуганную Анну.


Через неделю из Затонска пришел крупный перевод, а через две недели еще один. С тех пор деньги приходили регулярно. Храня молчание, отец все же увеличил содержание дочери ровно в два раза.

***

Новый допрос состоялся только через неделю.

Когда Штольман зашел в кабинет, он отметил, что диспозиция прошлой недели изменилась. У ближнего торца стола сидели двое неизвестных ему жандармов. Генерал представил их.


- Для честного дознания нам пришлось пригласить сюда переводчиков, потому что ни я сам, ни генерал действительно не владеем немецким в достаточной для подобной экспертизы степени, - признал прокурор.

- Господин Штольман, садитесь между двумя господами переводчиками. Один из них непосредственно принимал участие в переводе вашей корреспонденции. Проведем следственный эксперимент.

Каждый из вас будет делать новый перевод предложенного письма. Затем переводы будут подвергнуты сравнению и тщательному анализу. Оба переводчика хорошо владеют немецким. Один из них по происхождению немец, а другой много лет жил в Германии.


Дело пошло. Штольман с жандармами сели за стол, а прямо напротив них сели в мягкие кресла генерал и прокурор. Долго времени перевод не занял. Когда все закончили, генерал подал прокурору перевод из папки.

Чиновник мельком заглянул в текст и сказал, что генерал, вероятно, мог ошибиться в номере, так как этот текст и переведенный, и по стилю, и по содержанию совершенно различны. Первого переводчика смутили некоторые сокращения, которые он не смог понять в немецком оригинале.

Штольман методично разъяснил свои письмена. Это были простые общеупотребительные сокращения: BL - Балтийский Ллойд, DG - пароходная компания.

Эти термины были внесены в текст, после чего генерал прочитал первый перевод, прокурор - перевод Штольмана. Тексты совпали почти полностью. А вот перевод из папки имел совершенно другой смысл, странным образом превративший его из невинного делового письма в тягчайший обвинительный документ.

- Господин Русанов, это ведь вы полгода назад переводили документ? Второй переводчик сжался и не знал, что сказать.

При подробном изучении перевода оказалось, что фразы переиначены, некоторые вовсе отсутствуют, а невинные сокращения превратились в названия стратегических узлов и станций.

Генерал, Штольман, прокурор и первый переводчик недоуменно переглядывались.

- Ужасающее невежество! А ведь вы служите переводчиком при жандармерии!

- Полноте, господа. Разве ж это невежество? Это злонамеренный оговор! - заметил Штольман.

- Мы проведем тщательное расследование. Наберитесь терпения, господин надворный советник. Следствие придется начать заново! - сказал генерал.

- Возьмите всю переписку и эту папку с переводами с собой и сопоставьте немецкие оригиналы господина Штольмана с переводом. Возможен подлог! - сказал прокурор жандармскому полковнику.

Полковник забрал бумаги и откланялся.

Прокурор окружного суда, подумав, подвинул мягкое кресло, в котором сидел переводчик, к столу и спросил генерала:

- Вы не возражаете, если надворный советник присядет? Продолжим допрос.

Штольман понял, что в тьму его безнадежности упал первый лучик света. Впервые за несколько месяцев он увидел чиновника, который начал сомневаться в его виновности.


В первые несколько часов после главного допроса на Штольмана нахлынули хмельные надежды. В эйфории он был несколько часов. По-настоящему связно и логично Яков Платонович смог думать лишь после отдыха, по прошествии нескольких часов. Физическая усталость не оставляла его еще несколько дней, но приподнятое настроение не уходило.


Еще несколько дней подряд его вызывали на многочасовые допросы, проверяя мельчайшие факты биографии и связи с различными чиновниками. Старый генерал отлично знал свое дело и чувствовал себя, как рыба в воде. Яков не сопротивлялся.

Он было уверился, что дело идет на лад, как допросы резко прекратились.


Несколько недель он провел в полном незнании. Он не догадывался, что дело движется своим чередом. В переводах его документов были допущены многочисленные подмены, и на основе этих фальшивых сведений было сфабриковано дело об измене и шпионаже. Был допрошен переводчик генштаба, и тот признался в оговоре, сдав заказчика - Илью Петровича Увакова. Теперь его разыскивали. Разыскивали и бывшую фрейлину Её Величества госпожу Нежинскую, объединив два дела в одно.


Когда спустя два месяца в положении и режиме Штольмана ничего не изменилось, неожиданно наступил мощный откат. Яковом вновь завладела грозная неопределенность. Сколько уже идет следствие? Почти 8 месяцев. Целая вечность. Если бы у следствия не было к нему претензий, и он был оправдан, его бы выпустили самое большее через неделю после окончания допросов.

Опять днями напролет в мозгу надворного советника роились тяжкие мысли, опять его душа медленно погружалась во тьму. Лишь светлые воспоминания о голубоглазой девушке давали надежду. Яков любил Анну больше жизни. Своим нелепым, сухим, нелогичным сердцем он переживал заточение и их вынужденную разлуку. Дождется ли она его? Будет ли он сам таким, как раньше? Возможно ли возрождение ее чувств? Что осталось там, во внешнем мире, от его прежней жизни? Сможет ли он дать ей, барышне из хорошей семьи, хоть что-то? Яков всеми силами заставлял себя обуздать мысли и чувства.

- Не забывай меня, Аня! Только не забывай! И береги себя, любимая.

***

Аня после той ужасной встречи совсем не виделась с родителями, она чувствовала себя одиноко, но так было спокойнее. Впрочем, сама она маме и папе написать не решалась. Вместо этого Аня понемногу готовила приданное для малыша. Часть вещичек ей хотелось сделать своими руками. Рукоделие умиротворяло и настраивало на самый мирный лад. Когда Анна не решалась выходить в магазин сама, она отправляла туда Петра Ивановича, и тот возвращался с каталогом детских товаров. От созерцания милых детских вещичек, пеленок и свивальничков на сердце становилось теплее.

Но сколько бы не проходило времени, Аня каждый вечер ставила свечку и молилась за своего возлюбленного. Она просила у Бога заступничества за себя, за Якова Платоновича и их будущего ребенка. Каждой частичкой свой светлой души она тосковала по любимому.


Незадолго до родов Анне нанес визит полковник Варфоломеев.

После того как жандармерия вышла на след беглой Нины Аркадьевны Нежинской, настало время поговорить с госпожой Мироновой начистоту.

Полковник нанес визит вечером, заехав после службы. Петр Иванович помялся, раздумывая, впускать ли визитера, но Анна, услышав голос Варфоломеева, быстро вышла к нему сама.

Сказать, что полковник удивился, увидев барышню, это ничего не сказать. Анна Викторовна держалась просто, но с необыкновенным достоинством. Ее круглый живот был уже той величины, когда скрывать его не имело никакого смысла.

Полковник подумал, что он лишил эту прекрасную гордую девушку мужа и белого платья невесты. А еще он знал наверняка, Штольман никогда не бросил бы своего ребенка, тем более, от любимой женщины.

- Вы хотели меня видеть, господин полковник? Есть новости о Якове Платоновиче?

- Есть, Анна Викторовна. Как все уже знают, господин Штольман находится в заключении. Думаю, это хорошо известно и вам. Кстати, не очень далеко отсюда, в Петропавловской крепости. Я пришел просить вас о помощи.

- Чем я могу помочь?

- Вы можете помочь господину Штольману выйти на свободу.

Отдайте, пожалуйста, добровольно папку, что вы получили на хранение. Жандармерия вышла на след Нины Аркадьевны Нежинской. Как только она будет схвачена, начнутся допросы.

Если папка будет у меня, я сумею убедить руководство, что господин Штольман действовал в интересах Российской Империи.


Аннна молчала. Она не знала, как поступить.

- Ваш вызов на допрос - дело времени, и вы сами отдадите этим людям папку. Вот только прежнее молчание будет расценено как укрывательство. Поверьте, эти люди свое дело знают. Ваше интересное положение их не смутит.

- Они что же, меня пытать будут?! - испугалась Анна.

Полковник улыбнулся ее наивности.

- Зачем пытать? Многочасовые допросы, которые ведут профессионалы, парализуют волю. После 5-6 часов напряженной беседы даже самый стойкий человек не в состоянии критически мыслить и будет чувствовать себя, словно лягушка на вивисекции.

- Я не знаю, - растерялась Анна.

- Поймите, Анна Викторовна, я не враг вам. Папка - собственность государства. Яков Платонович принимал решение быстро, под воздействием обстоятельств. Сейчас Вы не можете с ним посоветоваться. Вы должны принять решение сами. Как только папка будет у меня, я смогу представить дело так, будто Яков Платонович отнял материалы у заговорщиков и спрятал в надежном месте.

Анна колебалась.

- Я даю Вам слово чести.

- Хорошо, я отдам вам папку. Пойдемте. - вздохнула девушка.

Полковник помог Анне одеться, и они вышли на задний двор. К удивлению Варфоломеева, папка обнаружилась. А ведь его люди уже негласно обыскали и особняк Мироновых, и квартиру барышни. Находчивая Анна Викторовна спрятала документы в заброшенной кладовой.

- Обещайте мне! - серьезно потребовала Анна, словно это обещание могло что-то изменить.

- Обещаю! - сказал полковник, - поверьте, теперь все понемногу начнет налаживаться.


Нину задержали в конце августа. Шеф жандармов требовал результата немедленно, поэтому Нежинская ждала допроса не долго.

На первом жедопросе она рассказала все, что знала, без колебаний сдав подельников. За сотрудничество со следствием ей пообещали максимально мягкое наказание.

Нина пояснила, что искомые материалы исследований находятся либо у Штольмана, либо у его доверенного лица - девицы Мироновой.

- Папку я оставил в квартире на Столярной! - стоял на своем Яков, очень тревожась за Анну.


Зачем он наказал ей никому не показывать папку? Надо было написать, что если возникнет речь о ее безопасности или безопасности близких ей людей, то папку следует отдать не раздумывая. Он не без оснований считал, что Аня может начать геройствовать и спасать его там, где не нужно.


Больше на допросы Штольмана не вызывали. Нервы его были накалены до предела. Ужасное осознание того, что он подставил Анну под удар, не давало покоя. У Якова было полное ощущение того, что он попал в ад и жарится сейчас на горячей сковородке.

***

В начале сентября, как и предположил доктор, в петербуржской квартире Петра Ивановича родился маленький Яша Миронов, огласив громким криком о своем рождении всех своих многочисленных родственников. Незадолго до родов к Анне приехали родители.

Они смирились с выбором дочери, и просто хотели вместе с ней разделить радость от рождения нового человека, своего внука.

Анна родила младенца среди ночи, легко и радостно. Акушер обмыл мальчика, завернул в чистое белое одеяльце и отдал спеленатого младенца матери.

- Яшенька мой! - умилилась Аня.

Она долго любовалась красивым и спокойным малышом.

Аня прижимала к себе сладко спящего сына. Боже, какое невероятное счастье!

- Яков Платонович, у вас сын родился, Яшенька! - прошептала она. - Мы так ждем вас, возвращайтесь скорее, возвращайтесь как сможете.

***

В далекой Петропавловской крепости на постылой койке беспокойно спал надворный советник Штольман.


Ввиду очередного ухудшения самочувствия, ему опять были назначены прогулки и еженедельные бани. Гулять его выводили в квадратный - 40x40 шагов крохотный дворик, обнесенный высокими глухими стенами.

В центре двора стояла маленькая русская банька.

Свежий осенний воздух и активное движение действовали очень благотворно, как и горячая баня с последующим ледяным душем. Во время парения рядом со Штольманом присутствовали два молчаливых тюремщика, один из которых, будучи раздетым, мыл и поливал его из душа, а второй вытирал и одевал.

Яков только дивился на такое обращение.

Каждый раз приходил врач, щупал арестанту пульс, внимательно смотрел в глаза, выстукивал. Еще он часто проводил Якову ногтем по коже спины и груди, проверяя чувствительность.


После процедур становилось легче. Он быстро и крепко засыпал.

Сегодня Якову снилось Рождество и укутанные в серебристый узор крыши Затонска. Падал снег.

Он шел по Царицынской, и навстречу ему шли люди.

- Мальчик! Мальчик! - оживленно кричали прохожие. Все они заходили в большой красивый дом.

Их голоса были полны возбуждения и радости. Якову просто нестерпимо хотелось забежать хотя бы на порог этого дома, посмотреть, что за мальчика они славят. Кто родился?

Дорогу ему загородила бабушка.

- Нельзя, батюшка, нельзя. Потерпи чуток!

- Да почему же нельзя? - возмутился Яков.

- Не твой год, милок. На будущий год приходи.

Яков сделал вид, что послушал, а сам обежал дом, чтобы заглянуть в окно. На миг ему показалось, что в комнате мелькнула Анна.

- Анна! - закричал он, но не смог подойти.

Поднялась такая метель! Казалось, что сама зима выгоняет его. Злой ветер не оставил шансов пробиться к дому.

- Аня… Аня!

Он проснулся с ее именем на губах.

***

Через два месяца госпожу Миронову и ее сына навестил полковник Варфоломеев. Он принес маленькому Яше подарки.

- Анна Викторовна, я добился, чтобы Якову Платоновичу, в виде исключения, разрешили передачу. Свидания, к сожалению, запрещены. Но Вы можете, в честь Рождества, передать ему что-то вкусное, совсем немного, не переусердствуйте.


Аня с кухаркой три дня колдовали на кухне. Они задумали испечь самый вкусный рождественский кекс с сухофруктами, коньяком, орехами и цукатами. Еще Аня купила самых красивых красных яблок. Она написала письмо. Аня ничего конкретного писать не стала, также как и не стала волновать Якова Платоновича новостью о рождении сына. Она просто написала, что любит, ждет и надеется скоро увидеть его. Все остальное Аня расскажет при встрече.

***

- Что Вы, барышня! - возмутился жандарм. - Не положены нашим арестантам письма, и не уговаривайте. Передачу только в виде исключения разрешили, видать, похлопотали о заключенном, а так и продукты тоже нельзя. Ничего нельзя.

- Но почему так жестоко? - расстроилась Анна.

- Не жестоко, барышня, а строго! Вдруг вы государственного преступника отравить хотите? И полетит моя голова с плеч!

Аня очень огорчилась. Как же так? Как ей рассказать Якову о том, что она рядом, что любит и ждет? Как передать весточку? Вкусный кекс сам за себя не расскажет, и о любви тоже равнодушно промолчит.

Барышня с минуту размышляла, а потом достала карандашик, села и решительно начала расписывать упаковочную бумагу.

Конвоир, глядя на это, только подивился находчивости барышни, а потом неожиданно принес ей цветные чернила. Очень уж приглянулась ему загадочная девушка в скромном пуховом платке.

Аня быстро нарисовала виды Затонска. Полицейский участок, парк, дом на Царицынской и… цветы красной сальвии. Яков Платонович обязательно поймет. Она нежно поцеловала рисунок. Нет, безо всяких говорящих о любви и страсти следах красных губ. Просто оставила на бумаге частичку своей нежности и своего дыхания.

***

В 4 часа пополудни куранты в очередной раз играли длинный отрывок чудесной немецкой песни “Я молюсь силе любви”.

Сегодня канун Рождества. Яков подумал, что он уже находится в заключении целый год. Двенадцать бесконечно длинных месяцев. Сколько всего передумано, сколько сказано, а воз и ныне там!

Хлопнула заслонка.

- Пожалуйста, возьмите ужин, - сказал тюремщик.

Яков не пошевелился. Он не видел смысла в очередном бесполезном принятии пищи. Тело еще не истратило прежних запасов. Он поест завтра, когда проголодается. Отец ему всегда говорил: “Меньше есть - дольше жить”.

- Ваше Благородие, хоть передачу заберите, - донеслось из-за двери, - не положено.


В сотый раз Штольман разглядывал простую упаковочную бумагу. Он мог поклясться, что все это нарисовала Анна. В простых рисунках тушью было столько радости и столько любви. Неужели она была здесь, совсем рядом? Если Анна печет кексы и рисует, значит ли это, что с ней все хорошо?

Конечно, значит.

Яков закусил руку от облегчения. На глазах появились предательские слезы.


Он растянул кекс на две недели, отламывая по небольшому кусочку ежедневно. Казалось, он ничего не ел вкуснее, просто потому, что этот десерт, каждая его крошка побывала в руках возлюбленной. Бумагу Яков тщательно расправил и оставил себе, засмотрев все рисунки до дыр. Целуя маленький алый цветочек, ему чудился аромат духов и нежное девичье дыхание. Как же он скучал!


В эту ночь Яков Платонович впервые за долгое время молился. Следовало бы делать это чаще, но у него с Богом был особый ритуал общения. Редкий, горячий, искренний. Он просил Бога даровать ему прощение и свободу. Яков просил счастья и радости для своей возлюбленной.

- Господи! Я совсем не успел дать Анне тепла и любви. Я приложу столько сил, сколько нужно. Я наберусь терпения. Пожалуйста, защити ее. Пожалуйста, позаботься о нас.

Яков закрыл глаза.


В ночь перед Рождеством было много молитв. Но эта просьба от одинокого узника была особенной. Сия молитва не была просьбой отчаяния, то была молитва воина. Молитва крепкой веры и твердого духа.

Бог выслушал искреннюю просьбу человека и его обещания, подумал и согласился.


========== Самый лучший подарок ==========


Твоя любовь издавала звуки, похожие на шум океана.

Твоя любовь подавала руки, чтобы залечивать ими раны.

Твоя любовь прижимала к сердцу, так тихо-тихо и не отпускала.

Твоя любовь возвращала в детство. Дарила всё, чего не хватало.


Артем Шаповалов


Одним из немногих развлечений, доступных в одиночной камере заключения Петропавловской крепости, было чтение. Штольман трепетно относился к любой книге, попавшей в его руки, ведь чтение было единственной возможностью поддерживать свой интеллектуальный уровень. Такой сложноорганизованной личности, как он, было чрезвычайно важно поддерживать как свою физическую форму, так и живость и остроту ума. Превращаться в жалкое подобие себя, опустив руки, было не в его правилах. За дальнейшую полноценную жизнь можно и нужно было бороться, прежде всего с самим собой и собственным унынием.


Когда надворному советнику в первый раз принесли тетрадь с перечнем книг, он с большим вниманием прочитал крупную надпись на первой странице: “Внимание, узники! Помните, что, нарушив правила пользования книгами, Вы, в первую очередь, навредите другим заключенным. Всякая книга с пометками немедленно уничтожается. Она не подлежит замене. Все доступные Вам книги суть конфискованы у Ваших предшественников.”

Читая подробный каталог, Яков не переставал удивляться: наряду с периодикой на всех основных европейских языках и трудами по разным отраслям науки, в тетради значились всевозможные запрещенные в России книги: революционная литература, сочинения философов. Уже само владение подобными книгами образует состав преступления и карается ссылкой в Сибирь.


В голове надворного советника вдруг мелькнула мысль, что эта, тетрадка, возможно, ловушка. Ведь по выбору книг легко можно было сделать вывод о взглядах узника и его умонастроении.

Однако в теперешнем положении Якову оказалось все равно, что подумают о нем следователи. Он справедливо решил, что его тюремщикам уже нет до него никакого дела. Поэтому надворный советник с удовольствием воспользовался свободой от цензуры и уникальным для России выбором книг.

Кроме революционной литературы, Яков читал романы европейских и русских писателей и избранные исторические труды. Ко второму году заключения, он перечитал практически все, что было в библиотеке, включая Новый Завет и другие религиозные книги. Как только Штольман с неудовольствием подумал, что вот-вот начнет читать тюремную литературу по второму кругу, как надворный советник неожиданно получил в дар новые книги.


Кто же это мог быть? Ни единой пометки на обложке. Новыми книгами оказались романы Гюго, “История государства Российского” Карамзина, сборник новых законов. К тому же тюремщик принес еще большую пачку газет и журналов.

Чуть позже на допросе новый прокурор петербуржского окружного суда Константинов признался, что это он принес книги.

Допросы для Штольмана превратились в формальность. Следствие по делу о шпионаже было закрыто. Теперь от надворного советника требовалось лишь комментировать показания Нины Аркадьевны и ее подельников, что Штольман, скрепя сердце, и делал. Отвечая на вопросы следователя, Яков Платонович тихо вздыхал про себя. Нина Аркадьевна рассказала все, даже то, о чем он и не догадывался. Сколько мерзости! Знакомиться с признаниями Нежинской было очень неприятно. Он понял, что ошибся в этой женщине даже больше, чем ему казалось еще год назад.


- А зачем вы принесли мне книги, Евгений Борисович? - спросил Штольман.

Он привык задавать вопросы прямо.

Ответ видного чиновника весьма удивил Якова Платоновича.

- Анна Викторовна Миронова, проходящая по делу в качестве свидетельницы, волею случая оказалась моей соседкой. Мы с моей матерью и Петр Иванович живем в соседних квартирах. Анна Викторовна просила за вас, и я счел возможным пойти ей на эту уступку. Тем более, режим вам облегчили.

-Анна… Викторовна проживает в Петербурге? Давно? - с волнением спросил Штольман.

Прокурор смущенно улыбнулся, что было для него совсем не свойственно.

- Я полагаю да, не менее нескольких месяцев. Часто вижу ее на прогулках в парке с компаньонкой и … признаться, не уточнял статус их спутника. Кажется, братом. Чудесная девушка, да. И с братом у нее весьма чуткие отношения.

***

С братом. Ну, конечно! А чего Яков ждал? Чуда? Вам ли не знать, господин надворный советник, что месяцы ожидания убивают самые пылкие чувства. Тем более любовь такой юной девушки, как Анна. Ей только и остается, что в память о своей первой, такой неудачной, влюбленности передавать ему то кекс, то книги.

Сколько она будет ждать? Ждет ли Анна вообще его? И в каком статусе его отпустят?

Анна за эти месяцы может переосмыслить всю их недолгую связь, полную досад и несправедливостей, прежде всего с его стороны. Барышня взрослеет, меняются ее взгляды на мир, на отношения мужчины и женщины. Она всегда знала о Нежинской, видела его и ее вместе. Что же сейчас Анна обо всем этом думает? Нет, он ее не достоин. Прошло столько времени!


Как бы не была влюблена Анна два года назад, она обязательно, рано или поздно, оценит какого-нибудь другого мужчину с блестящей репутацией и прекрасными перспективами. Она - ослепительно красивая молодая девушка. В Петербурге Анна составит прекрасную партию с достойным ее человеком.

Он же, Яков, похоже, всю жизнь так и проведет один, хорошо, если не в одиночной камере.


Допросы продолжались несколько месяцев, потом, очевидно, дело над членами “английской партии” передали в суд, а про Штольмана опять надолго забыли.


Однажды надворного советника посетил полковник Варфоломеев. Это произошло прямо во дворике для прогулок.

Полковник спокойно, безо всякого сочувствия либо снисхождения смотрел на подчиненного.

- Как Вы, Яков Платонович?

- Благодарю, не жалуюсь! - усмехнулся Штольман.

- Яков Платонович, вас отпустят только тогда, когда закончится суд над шпионами. Это многомесячный процесс, но он идет уже очень давно, и освобождение не за горами. Я благодарю вас за помощь в поимке преступников и заверяю, что ваши заслуги перед Отечеством не останутся незамеченными.


В первую очередь, Якова интересовало отнюдь не это.

- Как Анна Викторовна? Когда вы забрали у нее папку?

- Вы догадались?

- У нее все хорошо, и она на свободе. Я не потерял способность размышлять. Однако предыдущий год прошел в беспокойстве за ее судьбу.

- Я лично предпринял все усилия, чтобы госпожа Миронова не пострадала. Я пробовал найти документы самостоятельно, но не нашел. Тогда мне пришлось нанести барышне визит и убедить ее, что вы были бы не против отдать папку нашему ведомству.

- Когда вы видели ее? - требовательно спросил Штольман.

Варфоломеев улыбнулся такому неравнодушию.

- Не так давно. Наши люди приглядывают за ней. У Анны Викторовны все в порядке. Признаться, в свете событий последнего года, ее решение переехать из провинциального Затонска в Петербург, я счел логичным.

Яков Платонович надеялся, что полковник расскажет еще хоть что-нибудь об Анне, но Варфоломеев молчал. Кроме того, он иронично, не хуже самого Штольмана, усмехнулся.

Полковник сказал еще несколько напутственных слов, велел подчиненному быть стойким и удалился.

Бессмысленное заключение, которое, как казалось, не имело ни конца ни края, продолжилось.


С тех пор Яков почему-то уверился, что Анну Викторовну вывезли в Петербург для скорейшего замужества. Прекрасно зная нрав ее маменьки, Марии Тимофеевны, логично было предположить, что она не отступится от задуманного.


Проходили месяцы. Иногда ночью ему снилась его Анна. Она танцевала на балу с другим, и тогда Яков просыпался с бесконечной тоской на сердце.


Неизвестность относительно своей судьбы была мучительной. Да, теперь Яков Платонович знал, что его освободят, но, когда это произойдет? Он же тут состариться успеет. После визита Варфоломеева, утром каждого нового дня Яков Платонович надеялся, что ему не придется ночевать в камере, а под вечер вновь и вновь испытывал разочарование. С каждым днем надежда его убывала. Так шли недели. Это были бесплодные вереницы секунд…часов… целая вечность!

***

Однажды Анна увидела в продаже газету “Санкт-Петербургские ведомости”. В ней был опубликован большой материал, реабилитирующий надворного советника Штольмана.

Анна с большим волнением принесла газету дяде.

- Да, дорогое мое дитя, как ты видишь, процесс пошел. Не удивлюсь, если вскоре эти материалы перепечатают по всей России.

- Дядя, давай нанесем визит издателю. Может быть, он нам расскажет что-нибудь о Якове Платоновиче?

- Давай попробуем, - согласился Петр Иванович.


Василий Григорьевич, издатель, встретил их довольно дружелюбно.

На вопрос, “Кем вы приходитесь надворному советнику Штольману?”, Миронов не успел ничего сказать, потому как Анна храбро ответила:

- Невестой!

- Я знал, господа, что реабилитация персоны господина Штольмана именно нашей газете будет иметь для общественности решающее значение. Самое солидное и массовое издание как-никак. С Яковом Платоновичем я был знаком лично. Он однажды оказал мне большую услугу - спас из премерзкой ситуации, которая могла иметь весьма неприятные последствия. Мда-с. Я уважаю господина Штольмана как незаурядного человека и определенно считаю его неспособным на преступления, в которых его обвиняют. Как только до меня дошли обнадеживающие сведения, то, с разрешения цензора, я немедленно взялся за перо!

***

Петр Иванович был прав, через несколько недель адвокат Миронов привез в Петербург свежий номер “Затонского телеграфа” с главной новостью на передовице, восстанавливающей репутацию бывшего следователя Штольмана. Рябушинский был в ударе.

- Я не знаю, как Штольману это удалось, Анна, но буду не удивлен, если в ближайшее время Яков Платонович все-таки окажется на свободе. Однако горе ему, если он не объявится и не придет просить твоей руки. Я клянусь, что вызову его на дуэль! - кипятился Виктор Иванович Миронов.

- Яков Платонович не такой, папа, вот увидишь.

- Дочь, я столько пожил на свете, и видел столько несправедливостей и невероятных кульбитов судьбы своих доверителей, что уже ничему не удивляюсь. Ничего хорошего, кстати, от большинства людей тоже не жду. Однако я тебя люблю, дочь, и сына твоего, своего внука тоже люблю и вас в обиду не дам! Даже Штольману. Особенно ему.

***

Приближалось второе лето, что Яков Платонович проводил в заключении. Во время прогулок он старался хоть немного загореть, получая полезные солнечные ванны. Полтора года без нормального солнца оказались сущим адом. Однажды, примерно через два месяца после визита Варфоломеева, Якова после прогулки неожиданно вывели со двора совсем в другую сторону. Через неприметную дверь они с тюремщиком вошли в крепость и долго шли по коридорам. Оттуда Штольмана завели в маленькую комнатку, разделенную пополам толстой двойною решеткой.

Яков недоуменно осмотрелся.

Между решетками стоял жандарм.

- Господин Штольман, сейчас войдет посетитель, на него вам можно только смотреть, разговаривать с посетителем нельзя, - инструктировал он. - Если вы нарушите запрет, скажете хоть слово, или подадите какой-либо знак, то Вас тотчас уведут.

- Вам все ясно?

- Вполне, господин дежурный, - напрягся Яков Платонович.

Он вытянулся, расправляя одежду. Сердце учащенно забилось.


Через пару минут дверь в другой половине помещения отворилась, и за двойной решеткой Яков увидел Анну.

Лицо ее выражало радость. На Якова смотрели прекрасные сияющие глаза без слез, а лицо любимой, хоть и выражало некоторое страдание, было спокойно. На ее губах играла легкая смущенная улыбка.

Яков с волнением оглядывал любимую, подмечая произошедшие в ней разительные перемены. Перед ним стояла цветущая юная женщина. Анна выросла, стала изысканней и строже одеваться. У барышни стал другой взгляд, иная стать, словно она стала другим по статусу человеком. Уверенным и загадочным.


Яков вдруг похолодел и посмотрел на ее безымянный палец правой руки. Нет, кольца не было. Это значит, она пока не замужем… но только пока. Вечно эта прекрасная девушка его ждать не будет, как бы эгоистично ему этого не хотелось.

Но все же Яков был безумно рад был ее видеть. За полтора года он позабыл, насколько Анна красива и какое доброе и сострадательное у нее сердце. Яков просто смотрел, стараясь запомнить каждую черточку и спокойно улыбался ей в ответ.

В какой-то момент самообладание барышню покинуло, и она чуть не заплакала, но сдержалась. Так несколько минут они безмолвно стояли друг перед другом, не имея возможности ни для разговора, ни для ласкового жеста.

Затем их свидание прервали.

Когда Яков возвращался в камеру, в его сердце вновь зажегся огонек надежды.


Но минуло еще четыре месяца, а так ничего и не изменилось. Все так же неусыпно следили за надворным советником глаза за стеклом, а каждый час с соборной башни доносились обрывки хорала. Это было невыносимо.

Прошло уже почти два года. Два, черт возьми, года! Чтобы не сойти с ума, Яков вновь постарался сосредоточиться на чтении, чтобы хоть ненадолго отвлечься мыслями от ужасающей реальности. Он читал Карамзина и Соловьева, историю России последних десятилетий, жизнеописания неизвестных ему святых и даже книги по астрономии. Все, что угодно, но только чтобы не сойти с ума от скуки.

Заметив, что он потерял много мышечной массы, Яков вновь стал хорошо питаться, занялся гимнастикой. И, как оказалось, не зря.


В один прекрасный вечер его камеру вдруг отперли, вошел комендант крепости с бумагами в руках. Он любезно поздоровался с Яковом Платоновичем и сказал:

- Ваше дело сегодня было закрыто. Вы свободны.

Когда Штольман услышал, что сказал генерал-адъютант, сознание его помутилось, и он упал на койку.


Очнулся Яков Платонович уже в присутствии доктора и прокурора окружного суда Константинова. Статский советник с заметной радостью протянул ему руку:

- Вы свободны и нынче же вернетесь домой. Ваш костюм сейчас принесут, переоденьтесь, пожалуйста, и приходите ко мне в кабинет. Я передам вам все бумаги.

Документ, который статский советник держал в руках, был срочной депешей из жандармерии, которую адресовали коменданту крепости.

Яков прочел:


За отсутствием обличающего материала и отказом от обвинения надлежит освободить надворного советника Якова Платоновича Штольмана из заключения и дело закрыть.


- В какой инстанции можно получить письменное уведомление о том, что дело закрыто и подтверждение моей невиновности для восстановления репутации? - хмуро спросил Штольман, усилием воли подавляя первую радость от освобождения.

- Расследование проводило главное управление жандармерии под надзором прокуратуры Петербургского окружного суда. Если Вы и сможете получить бумаги, то только оттуда, ибо это было политическое дело и судебное решение, как вы понимаете, не имело места.

***

Переночевав в гостинице, помывшись и переодевшись, Яков Платонович подавил желание бросить все и поехать разыскивать барышню Миронову. У Анны все в порядке, а вот его репутацию, как и дела службы, следовало поправить немедленно. С денежным вопросом проблем не возникло - накопления надворного советника никуда не исчезли, более того, ему было выплачено жалование за двухлетний срок и компенсация за перенесенные неудобства. Деньги не радовали. Его вообще почти ничего не радовало. долгожданная свобода на поверку оказалась довольно серой и унылой.

Никто не вернет ему два года жизни, потраченные нервы, репутацию, а, самое главное, почти потерянную связь с девушкой, что он очень любил.


Адрес Анны Викторовны легко нашелся через адресное бюро. Действительно, барышня Миронова проживала в столице вместе со своим дядей. Яков составил для нее письмо с просьбой о встрече и занялся насущными делами. Прежде всего, он поехал к следователям, ведущим эти два года его дело и попросил предоставить ему возможность ознакомиться с личным досье, а также снабдить постановлением, которое можно предъявлять для реабилитации.

Надворный советник Штольман не столкнулся с особыми трудностями. Прокурор Константинов тотчас отдал требуемые бумаги, и заметил, что было установлено, что обвинения против господина надворного советника совершенно безосновательны, ибо все они опирались на злокозненные фальшивки, и на небрежное дознание.

Требуемые документы Якову Платоновичу выдали за подписью министра внутренних дел.

Генерал Данилов объяснил, что дело под надзором полковника Варфоломеева, жандармерия расследовала образцово. Вся корреспонденция, а равно и как и каждое слово показаний, были проверены с особым тщанием и после перепроверены.

- Я благодарю Вас, господа, за честное и тщательное дознание! - сказал Штольман.

- Теперь я могу, господин Штольман, с чистой душой констатировать, что вы политически чисты, словно новорожденный младенец. Кстати, поздравляю Вас с новым назначением в министерство юстиции. Следователь по особо важным делам при окружном суде… звучит прекрасно и сулит замечательные перспективы.


Идти к голубоглазой барышне без приглашения он опасался. За три дня Яков был во многих конторах и ведомствах. Попав в свою привычную среду, он чувствовал, что буквально в считанные часы стал прежним - уверенным в себе надворным советником, бесстрашно смотрящим в будущее. Он был чист, и ему нечего было опасаться.

Кроме одного. Мысль о том, что Анна теперь может отказать ему, не давала покоя. Он часто вспоминал намек прокурора Константинова на поклонника, с которым Анна часто гуляет в парке возле дома. Судя по мечтательному виду господина Константинова, он и сам был не прочь пообщаться со столь прелестной соседкой.

Это не добавляло Штольману уверенности.

***

Приближалось Рождество. Центральные улицы столицы наводнили вереницы веселых, спешащих куда-то людей. Несколько дней спустя Яков Платонович, заехав на Невский, зашел в петербургское отделение Московского коммерческого банка распорядиться о денежном вкладе. Там неожиданно он увидел сначала Петра Ивановича Миронова, а потом и Анну Викторовну. Барышня, разговаривая со своим дядей, просто светилась от радости. Штольман замер.


Они стояли у кассы, ожидая свою очередь.

С жадной внимательностью Штольман, неузнанный, не обнаруживая себя, вслушивался в разговор. Это произошло случайно. Просто в очереди они стояли прямо перед ним, да так близко, что Яков Платонович растерялся.

- Какой же подарок ты ему выбрала, моя радость?

- Самый лучший! - убежденно и капельку лукаво сказала Анна Викторовна. - Потом сам посмотришь!

В душе у Штольмана поднялась глухая ревность.

- Нельзя так баловать будущего государственного мужа. Мужчина должен быть скромен. Все лучшее даме.

- О, нет. Кого мне радовать, как не его?

- А мой долг, как дядюшки, умерить твой пыл, Аннет. Во всем нужна мера! Ты же растворилась в своей любви. А что потом?

- А что потом?!

- На шею тебе наш молодой человек сядет, вот что потом!


Штольман опешил. Он не решился обнаружить себя, осмысливая услышанное, хотя этикет требовал, чтобы надворный советник немедленно обнаружил себя и поздоровался.

Тут Анна, словно что-то почувствовав, обернулась на него. Прямо на Якова смотрели родные пронзительно-голубые глаза.

Он замер от ее красоты, строгости, и все той же, непостижимой ему уверенности в себе. Это была другая Анна.

- Яков Платонович? - поразилась она.

На миг глаза Анны Викторовны вспыхнули почти детским восторгом.

Яков сделал шаг вперед.

- Здравствуйте, Анна Викторовна…

Анна во все глаза смотрела на него, отмечая изменения. Все так же хорошо одет. Подтянут. Все такой же молодой и красивый. Она не могла поверить, что они увиделись случайно.

- Вас отпустили? Как давно? - пораженно спросила она.

- Пять дней назад, - спокойно сказал Штольман.

- Пять дней?! - Глаза Анны вспыхнули сначала разочарованием, а позже и растерянностью.

- Но почему же я не знала … мы бы с дядей встретили Вас!

- Да все в порядке. Я не хотел никого беспокоить, мне нужно было прийти в себя, разобраться с делами. Привык уже быть один. Не стоит беспокоиться.

Анна молча смотрела на него, прижимая к груди коробки с рождественскими подарками.


Они вышли на улицу, оставив Миронова-старшего в банке. Яков неожиданно захотел уйти. Ему стало очень одиноко. От того что у всех была налаженная жизнь, у всех, кроме него. В руках у взрослой, цветущей Анны Викторовны были подарки, среди которых самый лучший - загадочному “ему”.

- Я думала, Вы нанесете визит нам… - растерянно пролепетала Анна.

- Я не знал, насколько это уместно. Прошло два года! - пожал плечами Штольман.

- А почему Вы считаете, что это может быть не уместно? - задрожал голос у его собеседницы.

- Да потому что я был в заключении, а у Вас, похоже, есть с кем праздновать Рождество и без меня. Вы меня простите за грубость и прямоту.

- Ну, Яков Платонович… Вы что же, даже не позволите мне с вами объясниться? - пораженно качала головой Анна.


Некоторые вещи вот так на улице не расскажешь. Особенно самые важные.


- А, по-моему, признаться, что Вы выходите замуж очень просто. И быстро. Я бы понял и оценил Вашу искренность! - он забылся и раздосадовано схватил ее за локоть.

- Ну, знаете! - Аня аккуратно отцепила ткань пальто от его крепких рук и возмущенно смотрела на Штольмана.


Прошло два года. Она и забыла, что он может быть таким… гневливым и несносным, особенно, если выдумал себе что-то совершенно нелепое.


- Возьмите письмо, - устало попросил Штольман. - Я носил его для Вас, Анна Викторовна. Прочитайте и, если сочтете возможным, назначьте место встречи. Мы поговорим.

- Эти два года я ждала Вас каждый день. Нет у меня никакого жениха! - обиженно сказала Анна.


Но поклонник точно есть… Наверняка молод, богат, красив, любит роскошные подарки и вхож в семью - все на радость Марии Тимофеевне! - желчно подумал Штольман.

Он молчал, собираясь откланяться.

- Хорошо, я прочитаю Ваше письмо и дам ответ, - вздохнула Анна, отступая.

- До свидания, Анна Викторовна! - резко сказал Штольман и быстро ушел.

***

- Не сердись, не сердись! - успокаивал ее дядя. -А что ты хотела, два года прошло. Штольман - непростой фрукт, этого тигра придется укрощать заново. Но он же письмо написал?

- Написал, - смахнула слезу Анна.

- Значит, все идет своим чередом.


Ответное письмо не заставило себя ждать.


Дорогой Яков Платонович! Приглашаю Вас 24 декабря. Пожалуйста, приходите пораньше, в шесть часов пополудни. Я буду очень ждать. Анна


Острым ум Штольмана не мог дать однозначный ответ, почему Анна назначила такое странное время. Завтра сочельник. Шесть часов пополудни - слишком рано, чтобы праздновать. Его пригласили отдельно, чтобы Яков заведомо не встретился с другими гостями? А ведь на самом торжестве почти наверняка будет ее поклонник. Тот, кому Анна с таким восторгом выбирала “самый лучший подарок”.


Ладно. Раз его зовут, пусть и в такое обескураживающе-нейтральное время, он все равно придет и будет ждать соперника. Собираясь к любимой женщине, словно на бой, он взял кольцо. Яков купил его еще несколько дней назад. Красивое помолвочное кольцо, у его матери было похожее. В России было не особенно принято дарить невестам кольца, то вот ему захотелось связать себя с Анной чем-то осязаемым.


Если барышня пригласила его, значит ей все еще не все равно? Если он увидит хоть намек на взаимность в ее глазах, он сделает ей предложение. А потом предпримет все усилия, чтобы тот, второй, немедленно исчез из жизни Анны.

Ну, а если она откажет ему, то, значит, он, Яков, уйдет без промедления…

***

С самого утра Анну трясло, и она ничего не могла с собой поделать. Слезы наворачивались на глаза. Она постоянно выглядывала в окно.

- Анна, успокойся, придет твой суженый! - заверил ее дядя. - Я уже коньяк для нас приготовил. Нервы, они не железные.

Еще вчера в гостиной установили большую рождественскую елку. Многие ёлочные украшения Анна приготовила сама: золотила и серебрила грецкие орехи. Тонкое листовое золото так липло к пальцам! Она резала из цветной бумаги юбочки для конфет и клеила гирлянды. Петр Иванович принес румяных яблочек и глазированных пряников, которые они подвесили на нитках. Огромная елка до потолка наполнила гостиную чудесным хвойным запахом.


В пять часов пополудни Аня увидела знакомый силуэт. Яков Платонович пришел пораньше! Какое счастье!

Однако надворный советник прогуливался в парке и зайти не спешил.

Подождав пять минут, Анна схватила шубку, намереваясь выскочить на улицу.

- Стой! Пусть господин Штольман сам идет! В состоянии же он пройти сотню метров? - возмутился поведением племянницы дядя.

- Дядя, не вмешивайся! - коротко сказала Анна, метнув на него обжигающе-сердитый взгляд.

Маленький Яша, увидев, что мама схватила шубку, расплакался. Он страшно не любил, когда она уходила.

- Наташа, уведи пока его! Скоро вернусь! - коротко кивнула Анна няньке и выскочила за дверь.

- Ааааа! Маама! - горько залился слезами Яша, которого няня ласково взяла на руки.

- А кто это у нас тут плачет? Мальчик наш плачет? Пойдем милый, в окно на маменьку посмотрим! - сказала она.


Штольман с удивлением увидел, как к нему бежит Анна. Она не хочет, чтобы он заходил?

- Яков Платонович! - облегченно сказала любимая женщина и абсолютно по-родственному уткнулась лбом в его плечо.

А потом вдруг беспокойно и виновато оглянулась на окна квартиры.


- Я ненадолго, - убитым голосом объявил Штольман.

- Как ненадолго? Да почему же ненадолго? - возмутилась Анна.

- Скоро вечер, у вас, наверное, будут гости. Не хотел мешать.

- Что за фантазии? Никого у нас не будет. Я… пригласила вас пораньше, потому что мы рано укладываемся спать, в семь-восемь вечера.

- В семь-восемь вечера? Позвольте удивиться. Привычка следователя. Вас и раньше было не заставить соблюдать режим, а уж ложиться в детское время…

- Яков Платонович, пойдемте уже! - взмолилась Анна. - Просто пойдемте. Мне нужно вас с кое-кем познакомить. Вы не знаете всего. Я вам все объясню, и потом мы поговорим. Пора уже перестать вам терзаться. И меня терзать заодно.


Яков решился.

- Аня, прошу вас, дайте мне шанс. Даже если вы тому, другому что-то пообещали, то у вас все еще есть возможность передумать…

- Идем! - прослезилась Аня.

Она опять оглянулась на окна.

Анна схватила Якова за руку и почти потащила его за собой.

Совсем рядом с домом Штольман остановился. Покачал головой. Анна обернулась на него. Бледный, возбужденный, с горящими глазами и решительным выражением лица. Надворный советник остановился у заснеженной ели.


- Прежде чем мы войдем в Ваш дом, Вы должны дать мне ответ. Я не готов более жить в подвешенном состоянии и думать о том, что было обговорено два года назад. Вы выйдите за меня?

Анна поджала губы и беспокойно посмотрела на окна.


Яков достал кольцо. Настал момент истины. Или да, или нет!

- Надевайте! Я согласна. - быстро протянула руку драгоценная.

Яков поднял бровь, а потом, пока взбалмошная барышня не передумала, быстро надел на тонкий пальчик помолвочное кольцо.

- Ну, а теперь пойдемте уже! - возмутилась Анна.

- А вот теперь вы возьмёте меня под руку, и мы спокойно пойдем. Никто нам не страшен. Сразу предупреждаю. Я не потерплю никаких соперников. Мы немедленно обвенчаемся, чтобы там не говорили ваши близкие.

Аня упрямо и капельку сердито молчала.

- Он что, у Вас дома? - осенило Якова. - Вас заставляют выйти замуж родители?

- Дома. Только это не то, что вы думаете, и никто меня не заставляет!


Новоиспеченным жениху и невесте дверь открыл сам Петр Иванович.

- Ну наконец-то! - усмехнулся он.

Анна мгновенно сбросила шубку и помогла раздеться аккуратному чинному Якову Платоновичу, вдруг оробевшему под добродушной усмешкой Миронова-младшего.

- Аннет! Яков Платонович! Он заждался. Все окна высмотрел. Возмущается. Словно чувствует, уведут тебя у него, такую красавицу.

- Уже увели! - мрачно сказал Штольман. - Анна Викторовна согласилась выйти за меня замуж. Не ожидал от Вас, Петр Иванович.

Миронов ничуть не смутился.

- Мое дело соблюсти интересы всех сторон. Думаете, вы один скучали и ждали встречи? Нет, это не так. Этот молодой человек тоже ждал и надеялся…

- Дядя! - возмутилась Анна. – Хватит интриговать! Где он?

- Так с Натали, как ты и распорядилась.

- Зови!


Дальнейшее надворный советник Штольман помнил смутно.

Потому как случившееся потрясло его воображение… Да что там! Вселенная вдруг разверзлась перед ним и явила настоящее чудо.

Из комнаты, нетерпеливо оттолкнув няню, выбежал маленький заплаканный и моментально забывший все печали, мальчик. Он бросился к Анне.

- Мама! - закричал малыш. - Мамочка!

А его хрупкая юная Анна, сама еще вчерашняя девочка, с румяными от мороза щеками вдруг присела перед ним и сказала:

- Яшенька, ты маму потерял? Мама совсем ненадолго ушла. Вот видишь, уже вернулась. Никуда от тебя не уйду.


Яков не верил своим глазам. Он с удивлением смотрел, как Анна привычно погладила мальчика по спинке и с готовностью сцеловала все подвысохшие дорожки слез.

Яков пытался что-то сообразить, но не получалось.

Она взяла сына… сына? Своего? Аня…

Анна обернулась к жениху.

- Яков Платонович, а это наш сын Яша. Ему всего годик. Он родился прошлой осенью, десятого сентября.

- Как вы его назвали? - не поверил ушам Штольман.

- Как его папу. Его зовут Яша.

- Как меня? - прошептал Яков.

У него пропал голос.

- А можно подержать?

Он протянул руки, чтобы взять мальчика, но сын крепко обхватил маму за шею и отказался отпускать.

- Нет, нет! Это моя мама! - ревниво сказал надворному советнику маленький Яша и спрятал лицо в мамины кудри.

Штольман не стал настаивать. Он просто взял и обнял их обоих. Новоиспеченный отец прикрыл глаза, чтобы скрыть набежавшие слезы.


Мужчине не пристало плакать. Но иногда слезы — это единственное средство, чтобы облегчить невыносимую душевную боль. Сильные мужчины плачут, чтобы стало чуть-чуть легче. Слезы Якова были от осознания того, что эти два года Анна провела без него, и их маленький чудесный сын родился в его отсутствие.

- Все хорошо, - прошептала Анна, целуя Якова, - все будет хорошо.


В семь тридцать пополудни Яшенька начал зевать, а ровно в восемь уснул.

- Режим! - пожала плечами Анна.

Пока Анна укладывала возбужденного мальчика, ревниво поглядывающего на незнакомого любвеобильного дядю, Петр Иванович заботливо отпаивал будущего родственника коньяком и угощался сам.


И вот, несколько часов спустя, Анна Викторовна и Яков Платонович уже почти спокойно сидели за столом и пили чай.

Яков разглядывал метрику маленького Яши Миронова* и потихоньку сердился на весь белый свет. Кроме, разумеется, своей драгоценной невесты. Он хмурился, проводя пальцем по прочерку в графе “отец”. Тер переносицу. Потом улыбался, потом снова сердился. А еще он задавал бесконечные, безумно дотошливые вопросы.

Яков хотел знать все.

Как Анна себя чувствовала? Ругали ли ее родители? Кто содержал их? Не обидел ли кто? Как прошли роды? Болел ли Яша и какими болезнями?

Анна, видя возбужденный вид жениха, сначала терпеливо отвечала, но потом возмутилась:

- Яков Платонович, по третьему кругу я рассказывать все свои жизненные перипетии небуду. В конце концов, я - не подозреваемая и не на допросе. Никто меня не обижал. Наш сын рос с большим комфортом, настолько, насколько это возможно.

- Смиренно принимаю все Ваши претензии, Анна Викторовна. Уж простите, меня не было так долго, что хочется узнать подробности каждого дня. Я догадывался, что у Вас тут за эти месяцы прошла целая жизнь, но не мог даже представить себе, насколько насыщенная она была! - смущенно улыбнулся Яков Платонович.

Аня было нахмурилась от усталости, но поцелуи пальчиков развеселили и расслабили ее. Она отобрала руку и покрутила кольцо, разглядывая его.

- Нравится?

- Нравится.

- На венчание я вам другое подарю.

Яков посерьезнел.

Анна… нам нужно обвенчаться немедленно.** Так не должно быть. Вы, я, наш сын… Это недопустимо, что наш Яша (Штольман, замирая, произнес имя мальчика) находится в таком положении. У меня волосы дыбом становится от мысли, что мой сын прожил целый год, не имея возможности носить фамилию отца. Как и вы сами. Я должен просить у вас прощения. Вы прощаете меня?

- Вы не виноваты. Я знала, что вы вернетесь и все сделаете, как нужно. Что вы все исправите, Яков Платонович. Главное, что вы сами вернулись. Я не сомневалась в вас ни секунду.

- Мне было, к кому возвращаться. Ради вас стоило сохранить ясность ума и сражаться за жизнь. До сих пор не верится, что все хорошо. Что вы рядом. Яков…Яша. Сын… такой большой и такой красивый. Вы - мой ангел-хранитель.

- А я жила ожиданием вашего возвращения.

Яков встал и помог подняться улыбающейся Анне. Он с большим удовольствием поцеловал ее. Жадно, требовательно, вложив все нерастраченные эмоции в эту короткую ласку.

Анна с радостью ответила на поцелуй.

С трудом оторвавшись от таких притягательных губ, Яков спросил:

- Можно я еще немного посмотрю на него? Мы не потревожим сон?

- Вам не нужно разрешение, - покачала головой Аня. - Он - ваш сын и хочет быть с вами.

- А вы? Вы тоже хотите быть со мной?

- А я, тем более! - смахнула набежавшие слезы Анна.

Он поцеловал ее в лоб.

- Анечка, ведите меня к ребенку. Мне не терпится еще посмотреть на Яшу. Я не видел его спящим.

- О, Яков Платонович, это - особое удовольствие.

Улыбаясь, она взяла его за руку и повела в детскую.


Маленький Яша тихо спал в своей кроватке. Его родители, затаив дыхание, подкрались к постели малыша так тихо, что даже пламя свечи на столе не дрогнуло.

Яков посильнее обнял такую стойкую и сильную девушку, мать своего ребенка, и вместе с ней смотрел на чудесное создание.

- Какой он красивый мальчик! - прошептал Яков ей на ушко. - Какой славный ребенок. Такой же, как мама.

Анна улыбалась.


Яков присел у кроватки и, осторожно просунув палец между деревянными рейками, погладил темные кудри.

Затем он заключил Анну в объятия.

- Мне придется сегодня уйти ненадолго.

- Нет! - нахмурилась Аня.

В ее глазах заблестели слезы.

Он покачивал ее. Теперь Якову приходилось утешать любимую.

- Я лишь съезжу за вещами. Знаю, не гоже жить с невестой до свадьбы, но я не могу оставить вас. Меня и так не было так долго. Надеюсь, Петр Иванович поймет и пойдет нам навстречу.

Аня всхлипнула и спрятала лицо у него на груди.

- А после Рождества мы поедем в Затонск просить благословения Вашего батюшки и сразу обвенчаемся.

***

Когда утром Анна проснулась, оказалось, что Яков уже вернулся. Словно и не уходил никуда.

Штольман съездил за вещами поздно ночью, не хотел лишний раз волновать ее.

Когда вчера он только упомянул, что уедет на пару часов, Анна неожиданно вцепилась ему в руку и выдала полновесную истерику.

- Два года терпела, терпела, а тут такой потоп! - разводил руками Петр Иванович.

Яков так напугался рыданий своей сильной девочки, что продержал ее в объятиях полночи, пока Анна не обессилела и не уснула.


Утром, как только Анна открыла глаза, она поняла, что ее жених уже здесь. Судя по звукам в гостиной, дядя и Яков Платонович завтракали.

Анна привела себя в порядок и смущенно вышла.

Штольман отметил чуть отекшие глаза любимой и ласково улыбнулся.

Маленький Яша вольготно сидел у папы на руках, инстинктивно признав в нем друга и защитника. Яков-старший довольно ловко подкармливал сына кашей.

Няня Наташа сидела поодаль и смотрела на надворного советника круглыми от удивления глазами. Вот так дела!

***

Полгода спустя.


Рябушинскому всегда везло на сенсации для своего детища - главной газеты Затонска. Для того, чтобы раздобыть самые горячие вести с полей, он мог буквально носом рыть землю, не жалея ни сил, ни собственных средств.

Но тот материал, что он добыл в этот прекрасный летний день, сам прыгнул к нему в руки.

Дело было так.


Алексей Егорович шел по центру Петербурга, наслаждаясь приятной погодой. Вдруг он увидел сидящим на скамейке некогда опального, а позже реабилитированного надворного советника Штольмана. Опытный глаз журналиста сразу отметил на Якове Платоновиче новый мундир.

Рябушинский живо спрятался за дерево и продолжил наблюдение.

Мимо надворного советника проходил какой-то важный чин. Увидев господина Штольмана, чиновник любезно раскланялся с ним.


Становилось все интереснее. Рябушинский от усердия чуть карандаш не выронил, стараясь записать все и сразу, и ничего не упустить.

К господам чиновникам подошла цветущая Анна Викторовна, которую журналист не видел уже очень давно. С госпожой медиумом был маленький мальчик.

- Это моя супруга, Анна Викторовна Штольман, - улыбаясь, представил Яков Платонович знаменитую затонскую духовидицу. А это наш сын Яков!


Рябушинский выпучил глаза, принявшись строчить в блокнот. Вот это удача! У него раскупят весь тираж!

В голове уже роились названия для будущей сенсации.

“Штольман: тайный агент, восставший из пепла.”

“Супруги Штольман: тайная любовь и служба на благо страны.”

“Тайное венчание: наследнику легенды затонского сыска уже…”


Тут Яков Платонович, попрощавшись со знакомым, заметил Рябушинского и иронично кашлянул.

Алексею Егоровичу ничего не оставалось, как подойти поближе.

- Добрый день! Не смел нарушить покой такой блистательной пары! - ничуть не смущаясь, объяснился журналист.

- Здравствуйте, господин Рябушинский! - приветливо улыбнулась ему Анна Викторовна.

- Господин Штольман, где же вы с Анной Викторовной пропадали? Затонск без вас не Затонск. Скушно!

- Служба, господин Рябушинский! - расслабленно улыбнулся Яков Платонович с видом абсолютно счастливого человека.

Мальчик потянул к Штольману руки и надворный советник с готовностью взял его к себе.

- Какой прелестный маленький господин! - восхитился Рябушинский. - И как же зовут нашего прелестника?

- Яков Яковлевич Штольман! - объявил ему мальчик.

Рябушинский закатил глаза от восторга.

Улыбнулся и Яков Платонович, они с Анной Викторовной переглянулись.

- А не пойти ли нам всем к нам на чай, господин Рябушинский? Мы приглашаем! - сказала госпожа Штольман.

- Наша квартира неподалеку, - поддержал приглашение Яков Платонович.

- С восторгом, Анна Викторовна! Бог мой, с безмерным восторгом, Яков Платонович! - сказал Рябушинский и отправился домой к супругам делать свой самый популярный за всю историю Затонского телеграфа репортаж.

***

- Затонские Тристан и Изольда: счастливый финал невероятной истории! Следователь Штольман женился на главной затонской духовидице!

Затонские Тристан и Изольда….

В это утро прохожие, услышав знакомую фамилию, судорожно скупали новый номер.

Мальчик, что продавал газеты, сделал хорошие деньги.

На часть выручки он купил большую сайку, квас и с удовольствием обедал. Мальчик щурился от радости. Газету раскупили, как горячие пирожки. Всегда бы так!

- Слышь, Евсейка, а кто эти Тристан с Зо-льдой? - спросил продавца знакомый мальчишка.

- Графья, тут в большом замке жили! Теперь в столице живут, - авторитетно ответил Евсейка.

- Вон оно, че… - почесал голову приятель.

Он тут же забыл эту невероятную историю и, выпросив кусок сайки, побежал себе дальше по своим делам.


________________