Всеобщее путешествие вокруг света. Часть IV. Китай и Япония [Жюль Дюмон-Дюрвиль] (doc) читать онлайн


А.Ф. Крузвиштерн.


Дюмон Дюрвиль
Путешествие вокругъ света.
СОДЕРЖАЩЕЕ
ИЗВЛЕЧЕНІЕ ИЗЪ ПУТЕШЕСТВІЙ ИЗВѢСТНѢЙШИХЪ ДОНЫНѢ МОРЕПЛАВАТЕЛЕЙ , КАКЪ-ТО МАГЕЛЛАНА, ТАСМАНА , ДАМ- ПІЕРА, АПСОИА, БАЙРОНА, ВАЛЛИСА, КАРТЕРЕТА, БУГЕН­ВИЛИ, КУКА, ЛАПЕРУЗА, БЛЕЯ , ВАНКУВЕРА, АНТРКАСТО, НИЛЬСОНА, БОДЕНА, ФЛИНДЕРСА, КРУЗЕНШТЕРНА, ПОРТЕРА, КОЦЕБУ, ФРЕЙСННЕ, БНЛЛППГСГАУЗЕНА, ГАЛЛЯ, ДЮПЕРРЕ, ПАУЛІіДННГА, 1ИІЧЕЯ, ЛИТКЕ, ДИЛЛОНА, ЛАПЛАСА, МОРЕЛЛИ, И МНОГИХЪ ДРУГИХЪ,
СОСТАВЛЕННОЕ1
ДЮМОНЪ-ДЮРВИЛЕМЪ,
КАПИТАНОМЪ ФРАНЦУЗСКАГО КОРОЛЕВСКАГО ФЛОТА ,
СЪ
ПРИСОВОКУПЛЕНІЕМЪ
картъ, плановъ, портретовъ, и изображеній замечательнейших предметовъ природы и общежитія но всѣхъ частяхъ свѣта , по рисункамъ Сенсона, сопровождавшаго Дюмонъ-Дюрвиля в его путешествіи вокруг свѣта.
Часть четвертая.
Москва
ВЪ ТИПОГРАФІИ АВГУСТА СЕМЕНА
при Императорской Медико-Хирургической академии
1836.

печатать позволяется,
с тем, чтобы по отпечатании представлены были в Цензурный Комитет /лри вкземпляра. Москва, Мая 27«го дня 1836 года.
Цензора Д. Перевощикоей.
ВСЕОБЩЕЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Китай и Япония.

КИТАЙ. ПЕРЕЬЗД ИЗ МАКАО В БАЙТОВ.
j В десять часов утра на другой день, мы яви­
лись на нашем пакетботе, который немедленно пустился в путь. Погода была прекрасная и благо­приятная, и скоро проплыли мы залив Макайский. Тут вступили мы в проток реки, широкий в этом месте на три льё, и пересекаемый в раз­ных местах утесистыми, голыми островками. Только один из них, Анитин г населен наро­дом, самым негодным из всех племен здеш­ней стороны, но смелым более Китайцев, и потому проводящим всю жизнь в контрабанде опиумом. Хотя употребление этого зелья всеобще во всем Китае, но законы запрещают его под строжайшим взысканием. Уголовное уложение назначает каждому продавцу и потребителю опи­ума разные наказания, начиная с ударов бамбука до виселицы. Но строгость законов недействи­тельна при потачке исполнителей их. Мандарины
»
8
являются чрезвычайно снисходительны к провози­телям опиума, приобретающим это снисхождение большими подкупами. Высшие чиновники также не отказываются от участия в тайных торговых сделках. Бывшая прежде в Макао, торговля опи­умом перешла после того в Вампоа, порт Кан­тонский, а наконец, с 1821 года, в Линтин.
В Бенгале нарочно строятся особенные суда для этого запрещенного торга; отлично идя на пару­сах, хорошо снабженные людьми и хорошо воору­женные, они идут против муссонов,и пристают в Линтине.Туш окружают их лодки контрабан­дистов; легкия, хотя и очень длинные, они без па­русов,но, при помощи двадцати гребцов с того и другого борда,лодки эти стрелою летят по во­де. Английские корабельщики продают в Линтиие товар свой не иначе, как за наличные деньги. Получив плату, они пересыпают опиум из ящи­ков в мешки, чтобы удобнее было спрятать его контрабандистам. Едва перегрузка в лодки сделана, они, управляемые пятьюдесятью человека­ми каждая, пускаются по самому быстрому прошоку, стараются избежать от богдыханских стороже­вых жонк, в случае необходимости бьются с ними каменьями и копьями, и сгружают потом свою контрабанду в уединенных заливах, а иногда даже в самом Кантоне. Когда свезли опиум на берег, немедленно принимаются те­реть его в порошок, и раскладывать в малень­кие сосуды, для легчайшей разноски, но обыкно­веннее скатывают порошок в шарики, кошо-
9
рые прячут разнощики в платье и в рукавах. Посредством таких хитростей, злое зелье рас­пространяется по всему Китаю, и Проникает даже в чертоги самого богдыхана. В известные времена года, посылают из Кантона к богды­хану разные подарки, а в замену их получают разные льготы, и между прочим привиллегии, по­средством которых корабли делаются недосщупны обыкновенному осмотру. Желая показать одна­кож, что таможенная стража поддерживается с строжайшею исправностью, каждые три месяца, в назначенный, и наперед известный день, ман­дарин приплывает из Кантона в Линтин, в великолепной жонке. Он лично удостоверяется, что государственные постановления по таможням тщательно приводятся здесь в исполнение, что никакого тайного торговца опиумом нет на острове, и что даже ни один Европейский ко­рабль не останавливается в пристанях Линтинских. Уведомленные наперед, Английские корабли отплывают на время осмотра в море, а контра­бандисты тщательно прячут запрещенный то­вар. Все ограничивается обрядом свидетельства, и кончится богатыми подарками, без труда успокоивающими совесть правосудного мандарина. Полагают в Лб-гпь миллионов Франков ценность опиума, ежегодно ввозимого в Китай. Опиумом так дорожат в Китае, что тщательно соби­рают остатки его после куренья, перечищают их, и продают дешевою ценою беднякам.
10
Мы проплыли столь близко мимо Линшина, что могли различишь множество Европейских кораб­лей, стоящих на рейде его, вопреки богдыханскому запрещению. Одни выгружали ящики с опи­умом на понтоны, места для поверки веса про­давцам и покупателям; другие нагружались са­рачинским пшеном, привезенным из Ява и Ма­нилла прибрежными плавателями, чтобы воспользо­ваться льготою, данною от правительства, ко­торое снимает две трети пошлин за плавание по Тигровой реке, если судно нагружено этим припасом. Стечение кораблей и деятельность об­менов делают из Линшина значительное.место для торговли. Обитатели здешние могли-бы обо=гатиться, если-бы не сдирали с них немилосер­дых поборов ненасытные мандарины, попускаю­щие за то самую наглую контрабанду. Не думая быть благодарны Европейцам за то, что получа­ют от них средства пропитания и наживы, шу, земцы здешние обходятся с ними нагло, и-горе Европейскому кораблю, если он разобьется близ берегов Линшина! Якорное место, посещаемое только при С. В. муссоне, находится здесь на западной стороне острова; вход в него удо­бен, и грунт надежен для якоря.
Линшин остался за нами; мы плыли потом, мимо бесплодных, пустынных, гористых бере­гов; редкия и тощие деревья показывались коегде на крайней оконечности их к реке; по вре­менам выставлялись, то необработанные пещаники, то болотистые низменности, и только тамъ
11
и сям мелькали кучки хижин, убежища бедных рыбаков. Далее эшо дикое местоположение кон­чилось; река, дотоле широкая, сжимается здесь между двумя стенами утесов, среди которых белеют в разных местах красивые деревень­ки, окруженные опоясками зелени и садов. Тор­говые и военные жонки, кампаны всякого рода и разного груза, покрывают реку и плавают во всех направлениях, между тем, как множество лодок, с их ратановыми парусами, поддержан­ными и разделенными бамбуком, переходят от одного берега к другому, с грузами скотины, зелени и другими запасами.
Через несколько часов плавания, мы были в том месте реки, которое Португальцы называ­ют Восса de Tigrlf ( Тигрова пасть ). Здесь ¥уКианг, или Тигровая река, сжимаясь постепенно бе­регами, представляет самый узкий проход, по причине высокого, круглого осгпрова, занимающего самую средину речного течения. Из двух про­токов, образуемых здесь рекою, судоходен только правый, охраняемый безобразным укрепле­нием, поставленным отчасти на берегу реки. Ничего не может быть ничтожнее и беззащитнее этой Китайской крепости. При входе в прошок представляется род какого-то замка, развалин снабженных множеством пушек, а выше их, в самом тесном месте протока, прошив остро­ва, прикрытого также несколькими окопами, про­тягивается зубчатая стена, и в амбразурах её помещено до 20-ши пушек. Обширная стена, опять
42
с зубцами, идешь от оконечностей батареи, и подымается четыреугольником на возвышен­ность, довольно крутую, оставляя таким образом обширную отгородку, совершенно открытую огню кораблей, которые захотели-бы пройдти по про­току. Был случай испытания этой грозной кре­постной защиты и мужества её охранителей, ког­да проходил здесь, в Ноябре 4 816 года, капи­тан Мексуэль, с Фрегатом Ллъцеста. Ему при­казано было идти прямо в Кантон, и дожидать­ся там Английского посла, лорда Амгерсша, ко­торый должен был отправиться от устья реки Пеи-го по Желтому морю. Мексуэлю хотели за­претить проход через Тигровую пасть-он про­шел насильно, и рассказ его об этом подвиге так любопытен, что я приведу его здесь:
« Китайские укрепления означенного проезда бы­ли недавно возобновлены” - говорит повество­ватель. «Тут построили новую баттарею о JiO-ка пушках, так, что 440 пушек различного ка­либра составляли защиту всех крепостей, считая отделение на острове Ванг-Тон, лежащем про­тив берега. Все части укреплений, находящиеся в полувысшреле одна от другой, снабжены были на это время гарнизоном из 4 200 человек. Чучни, лежащее немного подалее других, защищается 4 2-ю или 4Ч-ю пушками, но его можно проплыть вне пушечных выстрелов. Пока мы приближались сюда, несколько военных жонк составили против нас линию, имея пушек по шести и человек по 60-ши каждая. Мы насчитали 4 7-шь, или 4 8-ть такихъ
33
жонк, и к нам явился переводчик мандарина, приказывая положишь якорь, под опасением, что корабль наш, в противном случае, утопят вы­стрелами. Он сопровождал свое изъяснение дру­гими грозными речами. «Я пройду сквозь огонь баштарей-отвечал ему Капитанъ-а потом по­вешу тебя на большой мачте, за то, как ты смел так дерзко говорить с Англичанами.” Действи­тельно, веревку лодки его перерубили, а его са­мого оставили на корабле пленником. Тогда жон­ки начали стрелять холостыми зарядами; им от­вечали тем-же, как будто принимая это за са­лютацию. Так продолжалось дело, пока Альцеста не подошла к Чумпи. Китайцы открыли огонь с крепости, и несколько ядер просвистало в на­ших снаспиях. Ветер стих; отвечать было не­возможно; следовало остановишься. Только к 9-ти часам вечера дело приняло другой оборот. Аль­цеста двинулась снова; на многих жонках за­жгли сигналы тревоги, и крепости были освеще­ны на всем их протяжении. В каждой амбразуре появился огромнейший Фонарь, будто светлый шар, представляя этим превосходное средство к вер­ному прицелу. Сильный,* но дурно направленный огонь загорелся с острова и с берега; мы от­вечали огнем медленным, но правильным, сколь­ко могли достать наши пушки без задержки ко­рабля, беспрерывно шедшего вперед. Ветра почти вовсе не было, и пальба способствовала еще более его уничтожению, а это сделалось причиною, за­державшею нас несколько времени, пока мы при-
п
плыли на вид главной батаареи. Наконец, мы подошли к ней на пистолетный выстрел, и пре­жде нежели защитники успели навести на нас все свои громоносные Оружия, мы выпалили в них с полного борта - дождь картечь засвистал / над их головами, сопровождаемый троекрат­ным: ура! раздавшимся с нашего корабля.-Это­го было довольно на береговую сторону: Фонари потухли и батшареи замолчали. Противополож­ная сторона продолжала стрелять, но ядра лете­ли чересч корабль, и попадали прямо в Китай­скую крепость на берегу реки.-Миновав опасную точку теснины, мы пошли тихо, не заботясь о Китайской пальбе. Целый час продолжался наш проезд, и мы не потеряли ни одного человека; [
только два ядра попали в корпус корабля; снаI сти не были повреждены нисколько. С выгодами позиции Тигровой пасти, Европейские артилле­ристы могли-бы расщепать нас в дребезги. »
Через несколько дней потом, капитан Максуэль приехал в Кантон требовать удовлетво­рения за обиду, нанесенную Английскому Королев­скому Флагу. На это отвечали не прямо, но око­личностями, уверяя, что недоразумение оказалось в позволении на проезд Английского корабля, и мандарины, начальствовавшие крепостями, не имея надлежащих повелений, принуждены были действо­вать по общим своим инструкциям В следствие такого оборота, Китайцы замяли все дело, уве­ряя потом, что Bçe оно состояло в нсдоразумениях по поводу салютаций,
45
Перед устьем Тигровой реки обыкновенно стоит богдыханский. Флот, наблюдая за безопас­ностью Кантона и спокойствием южных морей. Мы насчитали около тридцати жонк, тяжелых, неловких по виду и превысоких кораблей, у ко­торых в задних частях пробито множество ма­леньких окошечек, освещающих каюты капитана и офицеров. По средине палуб стоят на них рядками по нескольку пушек разного калибра, вы­ставляя наружу свои жерла, раскрашенные красною краскою. Все вместе взятое не показалось нам ни красиво, ни сгитяшно. Мы не заметили даже в этом Флоте Небесной империи опрятной и строй­ной наружности, чем отличаются купеческие кампаны Китайцев.
Можно сказать, что настоящая Китайская зем­ля начинается только с Восса de Tigris. Перед этою грозною заставою, гористая, дикая, бесплод­ная облаешь предана во власть контрабандистов и рыбаков; нигде не видно туш обработки по­стоянной и последовательной. Но за крепостями, к Кантону, начинается другая область, полная жизни и богатства, то сдвигаясь луговинами вдоль берега, то волнуясь холмами в долинах, и беспрерывно являя взорам плавателя городок, ме­стечко, домик, мелькающие из-за зеленых об­ставок дерев и рощиц.
От времени до времени видели мы селения даже на самом берегу реки, у которых лестницы, сходящие в воду, образуют пристани. Тут каж­дый пловец причаливает к жилищу своего хоэяи-
16
на. Домы, вытянутые по берегу, не лишены изя­щества. У некоторых, на перистилях, поддер­жанных деревянными столбами, выдвигаются внеш­ния галлереи, перилы которых украшены выпук­лыми изображениями. На верхушках кровель у многих домов видны украшения, в виде, либо рыбьего хвоста, либо коровьих рог - Фигур совсем некрасивых, но Китайцы и ста­вят их не для красы, а по суеверным предосто­рожностям. Ош места до места, по всему берегу показываются на вершинах холмов Китайские та, несправедливо называемые ѵГп Европейцев пагодами: это сушь здания, в 5, 7, 9-ть этажей, с изогнутыми навесами на каждом этаже. Долго думали, будто эти та имеют какое нибудь рели­гиозное назначение; но их отдельная постановка, столпообразная, узкая Форма и вышина показыва­ют несправедливость такого мнения. Посвященыли эти здания памяти каких нибудь событий, или это памятники каких нибудь знаменитых людей, или просто бельведеры, казенные и частные? Одно знаем мы удовлетворительно, что все построй­ки зданий такого рода и такой Формы чрезвычай­но древни, и что ныне Китайцы уже не строят более подобных башен.
Весь берег Тигровой реки, от Тигровой па­сти до Кантона, покрыт бесчисленным народо­населением. Если где не образует оно селения, то гнездится отдельно, на каждом холмике и протоке, занимая хижинки, довольно опрятные, и даже укрываясь в старых лодках, которые по-
17
врывают сверху навесом из соломы, и преобращаюш таким образом в жилье.
По мере того, как поднимались мм вверх реки, плавание наше становилось труднее, от множе­ства песчаных ошмелей. Мы пробились через вторую теснину берегов, льё в пяти от кре­постей; тут нередко корабли особенно затруд­няются большими медями. Наконец, после часо­вого, или двух-часового плавания отсюда, среди долин, пересекаемых каналами и покрытых засаждениями сарачинского пшена, прибыли мы в Вампоа, третью теснину, за которую не переходят Европейские корабли, и которую можно почитать Кантонскою пристанью. Тут видели мы до 4 5-пип кораблей Ост-Индской Компании; одни совсем были готовы к отплытию; другие только что прибыли; иные ожидали нагрузки чаем; остальные выгружали огромные тюки хлопчатой бумаги. Впрочем, кроме этих кораблей, взорам нашим явились предста­вители почти всех морских держав Европы-ко­рабли Голландские, Испанские, Французские, Датские, Португальские, и особенно Северо-Американские.
В Вампоа, река Чу-Кианг делится па два ру­кава, узкие и мелкие, которые сливаются опять, льё в пяти далее, уже под самым Кантоном. Проток, называемый р-Ькою Жонк, более занят плаванием. Все окрестности усыпаны селениями, почти сплошь, так, что смотря на общность их, можно-бы подумать, что это один бесконечный город. Не взирая на постоянное пребывание Евро­пейцев, обитатели здешних окрестностей оспта-
Ч. ИГ. 2
48
юптся неприязненны и недружелюбны. Из Кантона привозят сюда все что нужно для снабжения ко­раблей Европейских, потому-ли что правитель­ство Китайское так приказывает, или что ха­рактер жителей здешних удаляет их от сно­шений с чужеземцами. Ио крайней мере, до сих пор напрасно старались установишь какие нибудь промены между жителями Вампоа и кораблями Европейцев, здесь стоящими на якоре. Даже не­безопасно кому нибудь из людей корабельного экипажа пускаться в окрестные селения. Любопыт­ный наблюдатель, торгаш, ученый Европейский,поч­ти всегда воротятся с изорванным платьем и испытавши множество обид, нередко прибитые. Трусы, когда сила бывает равна, Китайцы стано­вятся весьма храбры, если их двадцать против одного; туш со всех сторон набежит народ с длинными бамбуковинами, бросится на безза­щитную жертву и готов растерзать ее.
Ош Вампоа до Кантона, река более и более оживляется - вы предчувствуете, предугадываете близость обширного города: различные Формами суда плавают во множестве, как стрелы мелькая по воде, с грузами овощей, рыбы, мяса, плодов; они пересекают друг другу дорогу, обгоняют друг друга, и никогда не сталкиваются - так искусно управляют кормщики длинным веслом, служащим вместо руля. Вид этих лодочников, называемых по-Китайски водяными людьми, от­крытый, добрый; и они шумливы, иногда дерзки, но всегда мирны и веселы. Одеяние их сосшавля-
19
ют широкие шаровары, белая рубашка, из гру­бой бумажной ткани; эшо прикрывается родом блузы, падающей до колен, у кошорой отверзшие, не напереди, а с правой стороны груди, означено пуговками. Длинная коса, висящая по всей спине, и широкополая соломенная шляпа, острая к верху, дополняют этот странный наряд.
В одной льё от Кантона, нам указали на­селение, славное в окрестностях своими садами и оранжереями. Тут возращают самые редкия деревья и растения. Барон хотел воспользовать­ся случаем, чтобы при небольшом отдыхе взгля­нуть на Китайскую Флору. В самом деле, мы увидели здесь великолепные сады и огороды. Меж­ду избранными растениями заметили мы большую пиону, белых, красных и смешанных цветов, прелестную лнмодору ( нагорник ), пауковый ванильник, замечательный тем, что он может возрастать без воды и без земли, двуличиевую кетмию ( проскурняк ), амбретту (выхухолышк), Японскую камелию, двойной смешанный цветок, большую алцею, алый амарант, чудный passe-ve­lours (род амаранта ), лавровую розу, и наконец уи-иап, род манголин, у которого цветы являют­ся прежде нежели распукнутся листочки.
Лучшие из пахучих цветов были здесь: 2’
20 драгоценнейшую из всех известных роз, тубе­розу f и широколистную, с сильным запахом, гардению.
Сорипы плодов показались нам особенно многоразлични. Тут видно было множество родов фиг, шелковицы, персиков, миндалю, ананасов, розовых яблоков, лиге ( savonier ), чрезвычайно уважаемого Китайцами, померанцев, бананов, oulong-chou и карамболиии ( carambolier axillaire ). Всему этому не уступало богатство овощей. Мы нашли тут: горох soya t полнстахиии, у которого цветы образуют красивые, красные букеты, Индийскую цнтнзу, из которой делают знамени­тое бобковое молоко, предлагаемое от богдыхана посланникам на торжественных аудиэнциях, огромную сладкую редьку, лук, чеснок, переч­ник, сладкие пататы, инбирь, Восточную капусту, из которой выжимают масло, годное для стола. • Тут-же были два рода табаку, лаковое деревцо, шаФран, картами, спорыш ( генопёе ), веерная рафиа, служащая вместо вееров простому народу, зноелюб ( corette ), белая крапива, а наконец мно­жество врачебных растений - пальмовый ревень, чернобыльник (armoise) и оспенный корень (squine).
Наша небольшая ботаническая прогулка не мог'ла продолжиться сколько хоипелось-бы нам, по привязчивости какого-шо дрянного мандаринишка. Он заспорил, что не имея щапа, которым нозволялся-бы нам выход здесь на берег, он не может допустит нас к нарушению закона. Споришь против этого строгого исполнителя
21
законов было неловко; народ, собравшийся тол­пою, мог заступишься за него, и мы с досадою отправились к нашей шлюпке. И без того око­ло нас раздавались уже ругательства; мы их не понимали, но очень понятны были нам грозные, наглые телодвижения здешнего неприступного на­рода.
Зрелище Кантонских предместий заставило нас забыть досаду на наглецов. Приближаясь к этому обширному городу, мы поражены были преж­де всего множеством корабельных верфей; по­том открылись, по обоим бокам реки, длинные протяжения деревянных домов, построенных на сваях и выдвинутых над водою; многие даже вовсе не касались земли, возвышаясь в реке, и образуя, как будто пловучия улицы, на протя­жении многих миль. Чем долее вдвигались мы в узкий проезд, остававшийся между этими непо­движными надводными строениями, тем труднее было нам различать все встречавшееся. Оглушен­ные звуками гонгов, обыкновенным призывом покупателей здешними купцами, спутанные мно­жеством предметов, мелькавших справа, слева, спереди, сзади, мы были в каком-то оморочении, состоянии неописанном, мире неопределенных идей, при кошором отказывается руководство­вать нами разум, и как будто оставляет нас на игру нашим чувствам, увлекая их самыми Фантастическими образами. Все вместе составля­ло такой шум, такое смешение криков и зву­ков, шакое пестрое и быстрое движение людей
22
и лодок, при странном зрелище домов, с их Флагами, лавок, с их вывесками, что глаза и уши едва могли отдавать отчет в различных впечатлениях.
Все это прекратилось тогда только, когда мы пристали у набережной, на левом берегу, где на­ходятся Европейские Фактории. Тут очутились мы на своей земле. Поставленные на высоте пре­красных пристаней, Флаги, Американский, Англий­ский и Голландский, казалось, вызывали на борьбу Китайскую наглость. Они показывали нам неу­тральную землю, где чужеземец поставил коче­вой табор свой на неприступной отчизне Ки­тайца. Жилища и складочные места различных Факторий Европейских составляют здесь общ­ность прекрасных зданий; все они построены ту­земцами, и принадлежат им, ибо только тузе­мец может владеть в Китае недвижимым име­нием. Но легко можно было заметить, чгпо не туземный вкус распоряжал шут устройством. Это уже не была Китайская архитектура, неле­пая, уродливая, вся сложенная из разнообразных частичек, по, напротив, прекрасное протяжение домов, с великолепными террасами и крытыми галлереями, прохладными летом, теплыми зимою; галлереи эти, отброшенные, как будто арки от моста, от нижних этажей, оканчиваются на пределах улицы. Между улицею и прибрежьем идет стена, образуя собою одну из сторон обширных, усыпанных песком загородок, где выгружаются товары.
23
Мы вышли из пакетбота нашего перед Англий­скою Факториею, где уже ждали нас. Письма из Макао, и рекомендация Баропу, прямо от Калькушского Генерал-Губернатора, доставили нам прием самый дружеский и самый великолепный. Из конторы Фактории, Английский Резидент по­вел нас по смежпой улице, обставленной бога­тыми домами. Тут живут почти все Европей­цы. Он указал нам на один из этих домов, лучше всех отделанный, и уведомил, чпю здесь приготовлена для нас квартира; мы заняли па­радные комнаты. Можно было заметишь, что дом эпют построен не для одного только щеголь­ства: в залах нижнего этажа, прикащики и Ки­тайцы-переводчики писали Фактуры, поверяли об­разчики, печатали письма, пробовали на оселках и потом считали пиастры, накладенные кучами. Но только этот угол и обличал настоящее заня­тие хозяев; повсюду в других частях дома богатая мебель, огромные зеркала, часы, бронза, щегольские ковры, показывали роскошь, привольную и утонченную. При взгляде па все это, лицо Ба­рона прояснилось; невольно вытянулся он, и тот­час принял тон и манеры, подходившие к ве­ликолепию пашей квартиры. Совсем не принимая вида глупой, барской горделивости, Барон явил­ся знатным человеком, рожденным среди всех этих удобства» жизни, с детства знакомых ему и не бывших диковинкою.
Вечером, когда нас позвали ужинать, Барон одет был со всею утонченностью мастерского
2)1
туалета; в его одежде было чгпо-шо изысканное и вместе простое - этому не льзя выучиться, и даже изъяснишь это трудно, но светские люди знают тайну подобного наряда. Барон достиг своей цели; он успел озааинт Кантонское об­щество Английской знати. Нас окружили с при­ветами, нам начали задавать праздники, стара­лись нам угождать. За столом, мы сидели подле самого Резидента. Не стану описывать роскоши угощения, обилия хрусталя и серебра, разнообразия кушаньев, выбора вин и щегольского десерта. Богатое тщеславие Англичан, соединенное с утонченною негою Креолов, находит в здеш­ней стороне одно услаждение - хороший стол. После этого сами судите: чего надобно было ожидать? Моим соседом на сей раз пришелся один из тех добрых, услужливых колони­стов Европейских, в роде Верже и Вильмота, с которыми успеваешь скоро ознакомишься, и ко­торых везде встретит путешественник, как подарки провидения, рассеянные на пуши его, для услаждения забот страннической жизни. Генрих Мортон, новый приятель мой, находился в Кан­тоне в числе Компанейских чиновников. Заме­тив мое удивление на роскошь житья Кантон­ского, он отвечал мне вздохомъ«Не счишаешели вы нас большими счастливцами, при некото­рых удобствах нашей жизни?» - спросил меня Мортон. - По крайней
[так кажется)-отвечал я.
раемся забыть свое горе, и смачиваем его шам-
мере, vous eu avez l’air кДа, правда, мы ста-
25
панским, но, поверьте, что нам здесь скука смертельная. Надобно-же развлечь ее чем нибудь? Как жители Востока развлекают ее опиумом, чтобы не чувствовать тоски настоящего и уло­вишь хоть мечту, мы гуляем и роскошничаем. Да, к чему ведет нас все это? Наверное к сплину, или что еще хуже, отягощению желуд­ков и отвычке от истинной жизни. Нам недо­стает здесь именно того, что могло-бы сделать жизнь нашу настоящею жизнью - общества жен­щин.»-В самом деле, я их вовсе не вижу!-«И не увидите, потому, что здесь нет ни одной Европейской женщины. Эти узкоглазые болваны боятся их, и богдыханскою волею запрещено Европейским женщинам пребывание в Кантоне.»- Почему-же это? - « Почему! Подите спрашивайте у этого невидимого Сына Небес, который жи­вет в своем ИОен Мннг-Юен, у этого Восточ­ного сатрапа, полу-Манджура, полу-Китайца, ко­торому особенно нравится именно то, что осо­бенно нелепо. Боятся-ли, чтобы наши Европеянки не подали дурного примера Китайским красави­цам, не научили их жить на воле, не в заперши, не заставили отказаться от своих крошечных ножекъ-хотяш-ли, чтобы мы считали здешнюю сторону местом временного пребывания, местом изгнания, и не думали прочно заселяться здесь: то и другое может быть; да кто станет доби­ваться изъяснения у Его Богдыхансшва обо всем, что нелепо в Китае? Так ему угодно. Бош одно, что мы знаемъ».-Видя, что горячность, съ
26
какою говорено было все это, удивила меня, Морпион спешил прибавишь: « Извините, если эшо шевелит меня так сильно - не поверите, как я сердит на Кантон! Бош ужь два года, что я оставил в Мадрасе мою добрую жену и двухълетнюю дочь. Неволя заставила меня разлучиться с ними - я пожертвовал настоящим для блага будущего. Тащить с собою семью, с тем, чтобы подвергнуть ее обидам здешнего запрещения, или оставить в Макао на жертву какого пибудь нечаянного бунта-избави Бог!»-Но, почему, го­спода, не постараетесь вы уничтожишь эшо не­лепое распоряжение, вы, Британцы, которые не боитесь Ванг-Тонских пушек?--«Мы ужь думали об этом, и в 1828 году многие из здешних чиновников отважно привезли с собою свои се­мейства, и хотели оставить их в здешней Фак­тории. Вместо негодования, все Кантонцы сбега­лись любоваться нашими Англичанками, и впечат­ление, произведенное ими, было самое благоприят­ное. Мы было думали, что дело как пибудь уладит­ся, но через несколько дней Вице-Король загремел в своем uiant, или приказе, против такой неслыханной новости. Он потребовал немедлен­ного изгнания наших колонисток. Не можете представить, до какой степени это оскорбитель­ное и повелительное требование взволновало наше самолюбие! Мы заспорили. Мы сослались на досшоинствд Компании, на дружбу нашу с Китай­цами. Дамы наши не оставляли Кантона, и для подкрепления спора, тысячи полторы матрозовъ
27
сошли с кораблей, составляя стражу на всякий случай. Китайцы остановили иромены; Компаней­ским кораблям запрещено было плавание по ЧуКиангу; революция сделалась ужасная, и Компания прислала новых управляющих в Кантон. После этого дело было уже' проиграно. Самолюбие новых пришлецов не страдало от уступки, а между тем им приказано было уступить. Компании на­добен чай, и за эгпу негодную траву не послу­шались ни печали, ни слез наших Англичанок, показавших смелость характера и уступивших только в самой крайности. С тех пор, мы опять овдовели, и за нашими богатыми ужинами, при всех кушаньях и винах, при блеске свеч и ФарФора, у нас пет ни веселья, ни поэзии; всякий живет здесь мимоходом, и думает только о том, как-бы поскорее уехать отсюда.»-А сколь­ко должно продолжишься изгнание, которое вы стараетесь усладить так роскошно?-«Три, пять, десять, двадцать, тридцать лет, смотря по воле Компании и по честолюбию чиновника; нас заваливаюит жалованьем: 300 Фунтов стерлингов в первый год, Я00 во второй, 500 в третий, d ООО в пятый 3000 вии десятый; некоторые из стар­ших получают по 5000 ф. с. ежегодно. Этим можно упрочить себе беспечную будущность, и кто умен, тот возвращается отсюда с день­гами.»-Думаю, потому что куда-же вам девать их здесь? - «Вот то-то и беда, что выходит иначе. Не поверите, что за нелепую роскошь, что за пустые расходы ввели мы здесь в моду! Мы
28
щеголяем тем, кто более истратит по пу­стякам. Пусшь-бы еще старшие, которым необ­ходим блеск для ослепления туземцев; но млад­шие чиновники могли-бы наблюдать более порядка и экономии, а между тем они-шо и тратят бо­лее. Всего чаще, проживши здесь много лет, едут обратно шакимн-же бедняками, какими приехали сюда.»-По крайней мере, вас может за все это награждать удовольствие в жизни, дру­жеское согласие-вас так немного здесь.-«Прав­да, только согласия здесь шак-же мало, как и наслаждения. К несчастно, зависть и корысть действуют здесь более, нежели где нибудь в другом месте. Не только Фактория Английская в вечной вражде с другими Факториями, во даже и между Англичанами вражда вечная: Компания пользуется монополиею, и после этого каждый сво­бодный торговец враг её. Чиновники Компании беспрерывно должны преследовать разные покуше­ния частных людей, нарушающие права исключи­тельного торга. Мы раззоряем этих бедняков, потому, что мы сильнее, богаче, знакомее здесь, не говоря уже о том, что для нас открыта Англия, а они должны тихонько в нее прокрады­ваться (вы знаете, что до 4 83 года, только Компании предоставлено было привозишь чай в Англию): кшо может после этого с нею соперни­чать?»-Кажется, что теперь эшо не продолжится (говоря таким образом, я не думал быть предвещашелем).-«Но Компании, поверьте мне, мало горя; у неё здесь все заведено, все устроено, ка-
29
питали огромные; лучшие чаи всегда ей достанут­ся, и если разрушат её привиллегию, тем проч­нее будет её старание снабжать Англию хоро­шим чаем, а это верное ручательство за выго­ду, лучше всякой монополии. Соперничество страш­но только беднякамъ-богач должен желать его; оно всегда будет в его выгоду.”
Разговоры наши продолжились до самого конца ужина. Говоря об уничтожении чайных монополий Компании, мы не воображали, что 1-е Апреля 4834года, Кантонское торжище будет открыто для всех Английских кораблей на равных правах. Уничтожение Компанейской монополии чаем было тогда так-же неизвестным будущим, как те­перь неизвестны следствия, какие должна повести за собою столь важная перемена в торговле Ост-Индской Компании с Китаем.
ГЛОД ХХХУ.
КИТАЙ. КАНТОВ. ТРИ ГОРОДА В ОДНОМ.
Барон ипак-же скоро подружился с Морто­ном, как и я. С другого дня по приезде нашем, мы трое были уже неразлучны. После завтрака у нашего нового, доброго знакомца, мы положили вместе осматривать город. «Кстати, и я пойду -говорил Мортон.-«Эти господа Китайцы так вежливы с нами, что до сих пор увольнял я себя от взаимного им визита.» Он позвал сво­его служителя. «Зонтики нам, Мьу, и ты пове­дешь нас по Кантону.»-Через несколько ми­нут, мы пустились в нате странствование.- Оставив Фактории направо, а реку назади, мы во­шли в извивистые, набитые домами городские улицы. Две главные, названные Англичанами: Новая Китайская (New-China-Strcet) и Китайская (ChinaStreei), 'с честью могут запять место в Евро­пейских столицах. они длинны, ровны и удиви­тельно опрятны. Домы, деревянные, почти все
31
с галлереями у нижних этажей, с кровлями странно срезанными, далеко выдвинутыми наружу. Все Фасады расписаны яркими красками, особенно в тех домах, где внизу находятся лавки. Вме­сто беспорядочного смешения товаров, каким щеголяют магазины у нас в Европе, Кантон­ские торговцы делятся по разрядам торговли: туш собраны торгаши Фарфором, здесь торгов­цы чаем; в одном месте продают только шел­ковые ткани, в другом только бумажные. Но среди разделения торговой промышленности, одно обще всемъ-удивительное искуство разложишь, показать, представить в порядке и чистоте то­вар. Ничего не может быть обольстительнее мастерства в Китайском расположении самых последних безделок. Как хорошо расставлены эипи лаковые мебели, с их золотым, матовым рисунком, ошененным по блестящему полю! Какое бесконечное терпение выказано в работе этих вееров из слоновой косши, этих красивых зонтиков! А роскошь этого искусно подобран­ного ФарФора? А эти китайки, которым все еще так дурно подражают наши Европейские ману­фактуры? И эти крепы тысячи цветов, столь хо­рошо обрисовывающие Формы тела, сшоль плотные, столь мягкие-прелестные шарфы, прочные, блестя­щие канфы и канън, ткани, вышитые шелком, ковры, ширмы, шторы? Что за чудеса промышлен­ности, неистощимой на изобретение и работу!
По улицам, где расставлены все эти оболь­стительные приманки, толпа, непроходимая и пре-
32
занятая, теснится, толкается, движется. Ганисты в паланкинах; бродящие торгаипи, неся запасы на каком-шо роде коромысла, с которого уравно­вешиваются два кружка, а средина которого ут­верждается на плече; Китайцы всех званий, всех I занятий-все это наполняет узкие проходы, ос­тающиеся между домами. В местах, где улица» расширяясь, образует род площадей, обыкновен­но становится с своею подвижною лавочкою, с своим однозвучным колокольчиком, Китайский Фигаро, и под открытым небом, среди шума и толкотни, бреет своею треугольною бритвою безволосую голову соотчича, красит ему брови ', чистит ему платье. Подле держатся-продавец кушанья, бродячая кухня; торговка, с корзи­ной, повешенной на шее и наполненной закусками; кочующие лавочники, которых легко узнать по странному и нелепому крику их. За тем, встречается Кантонский гражданин, тем горде­ливее, ипем важнее, чем выше его звание; его отличите по жилету с металлическими пуговками, по длинному, развевающемуся кафтану, по бритой голове, по ужасной косе, по шелковым башма­кам, по зонтику с бамбуком. Б кисших зва­ниях, кафтан идет только до половины бедр, и шаровары, широкия сверху, завязываются выше икр. Иногда также, вместо зонтика, бедные Китайцы носят просто веер. Мандарины и бо­гатые люди никогда не выходят без служителя, который провожает их, и держит зонтик над головою своего господина.
33
Простонародный костюм показался нам до­вольно однообразен у всех. Обыкновенно: род куртки, рубашка голубого цвета, большая соло­менная шляпа, кончащаяся к верху конусом. Па­род рабочий показывает собою вид силы и здо­ровья, так, что любо смотреть на него. Бедно, но опрятно одетые, простолюдины не носят па загорелом лице своем ни малейшего следа гру­бого и скотского выражения-вы замечаете только важность, с какою-то особенною решительностью. Не шумливые, не вздорливые, как бывает это между чернью в самых образованных землях, люди, занятые даже грубою, тяжелою работою, кажутся здесь живущими во взаимном согласии, и чрезвычайно приветлива один к другому.
Среди этого страшного волнения народа, мы не видали ни телег, пи лошадей, даже собаки встре­чаются весьма редко. Из женщин немногие, и то самих низших звании, осмеливаются вмеши­ваться в толпу мужчин. Мы долго теснились на Ново-Китайской улице, среди домов с пло­скими крышками, убранных цветными шариками, среди двух рядов угловатых и отвесных вы­весок, на коих золотыми буквами по красному нолю написаны имена хозяев и роды товаров. Мортон вводил нас в некоторые из лавок, где торговали его знакомые. Туш везде ласково удовлетворяли всем нашим вопросам, показы­вали нам товары, и мы не знали: чему удивлять­ся более, прочности-ли работы, или искусшву вы­делки? Купцы говорили с нами изломанным Aut-
У. /Г. 3
ЗѴ
лийским языком, которому носовое произноше­ние их придавало особенный характер. Нам показали на этом базаре предметы роскоши, под­деланные под образцы, привезенные из Парижа и Лондона, столь хорошо, что незнашок мог-бы обмануться и почесть нх Европейскими. Терпе­ливые, ловкие, смышленые, Китайские мастеровые достигли до подделки самых превосходных пла­кированных и серебряных изделий наших, и так как работы стоят здесь гораздо дешевле, нежели в Европе, то, вместо требования от нас, Китай отпускает теперь множество изде­лий па манер Европейских, не только в Индию, но даже в Англию.
За торговыми улицами, смежными с Фактория­ми Европейцев, начинается другой город и дру­гой народ. В China-Street, вы находитесь еще на земле неутральной, в атмосфере на половину Английской, на половину Китайской; появление чужеземца встречают здесь ласково, не отвора­чиваются при его приближении; с посетителем Европейским говорят, смеются; корысть побеж­дает здесь предразсудок и национальное отвра­щение, Но когда перешли вы эту торговую грань, Физиогномии переменяются, лица мрачнеют. Те же купцы, которые так ласково принимали вас в своих лавках, отворачиваются от вас в той части города, где находятся их жилища и их семейства. Спросите о дороге: обидный, грубый смех будет вам единственным ответом. Горе вам, если вы, когда мимо вас несут па-
и
35
ланкин какой нибудь зпаипной Китайки, не приль­нете как нибудь к стене, чтобы избежать толч­ка носильщиков паланкина! Вас собьют с ног, через вас пойдут, вас прибьют, ограбят, и с трудом успеете вы спасшись и убежать от этого негостеприимного народа!
Но и в этой части города, совершенно Китай­ской, всем владеет мелочнал и гуртовая тор­говля; магазины занимают нижние этажи домов; столовые комнаты находятся сзади лавок *, в верхних комнатах помещаются товары и при­кащики. Целый день, хозяева домов сидят у дверей, с трубкою в зубах, и ждут при­хода покупщиков. Хозяин обыкновенно бывает горд и важен; покупателю указывает он на сидельцев лавки, которые показывают ему тре­буемую вещь и торгуются в цене; хозяин вме­шивается редко, и то разве только для оконча­ния торга.
Так как все эти люди имеют по два дома, один для своей торговли, другой для житья соб­ственно, то и невозможно определять народона­селения Кантонского пространством, какое зани­мает эпюил обширный базар. Вот что было причиною преувеличенных итогов, которые для него подводили многие; миссионер Лекомт опре­делял число жителей Кантона в полтора милльона, Дюгальд в милльон, иные гораздо более обоих числителей. По странной противо­положности, если одни слишком много назначали и: з’
: ■..
36
для народонаселения Кантонского, другие слиш­ком сбавляли и уменьшали его. Так Соннера, Кук и Малипебрюн не придержались никакого правдоподобия, определяя на весь Кантон от 100,000 до 250,000 жителей. Кажется, самый верный цыфр будет между 500,000 и 600,000. Желая продолжить нашу первую прогулку так ' далеко, как только было нам эпю возможно, мы осмелились дойдти до входа в Монгольский или Китайский, город, строго закрытый для Европей­цев. Туш увидели мы узкия, нисенькия, небрежно охраняемые ворота, и стену, через которую ни­чего не стоило перелезть. В этой части Кан­тона живут вице-король и чиновники, находя­щиеся под его начальством. Из ворот могли мы видеть каменный дом мандарина, построен­ный, без всяких украшений, в один этаж. Обширные дворы окружают его со всех сто­рон, и тяжелые ворота, кажется, более годилисьбы для тюрьмы, нежели для жилища вельможеского. Мортон рассказал нам, каким образом пло­щадь подле эшнх ворот бывает иногда теат­ром самых странных явлений. Когда Европейцы подадут прошение вице-королю, через его ман­даринов, и удовлетворение не последует вско­ре, они полагают, что просьба осталась в ру­ках низших чиновников, и что надобно посту­пить решительнее, если хотеть дать ей надле­жащий ход. Просители собираются толпою, чело­век двадцать, тридцать, вооружаются дубинами, единственным оружием, позволенным Европейцу
37
в Китае, и нечаянно нападают на лавки запре­щенного им города. Тут быопи они по стенам, по прилавкам, по головам, во что попало, и! производят такой ужасный шум, что мандарин, которому вверено благочиние в городе, решает­ся наконец унять вздорливых буянов. Тогда окружают его, кричат, принуждают взят спи­сок с поданной просьбы, так, чтобы после пуб­личного волнения не льзя было ему запереться в принятии просьбы. Дело иногда удается хорошо, но бывает, что оно ооращаешся и в невыгоду забиячливых просителей. Если Китайцы предвари­тельно заметят предположенное нападение Евро­пейцев, то прячутся в ближних улицах, и са­ми с дубьем нападают па беспокойных просителей. Тут чья возьмет, и-вот как произво­дятся дела Европейцев в такой стране, где с большими издержками содержат Европейские государства своих консулов и торговые кон­торы!
Мы уже столько насмотрелись на Кантон, что могли определишь его Физиогномию. Один из составляющих его городов прошли ты во всю длину; в другой заглянули. Первый можно на­звать полу-Есропейскпм предместьем, застроен­ным около Факторий торговых, и богатым от этого соседства. Другой, настоящий Китайский город, есть место пребывания чиновников и правителя.
В первом из этих городов свирепствовал,
38
1-го Ноября 4823 года, достопамятный пожар, истребивший около 40,000 домов. По закопте­лым от дыма стенам, видимым в разных сторонах, легко еще и теперь представишь себе эшо бедствие, живое в воспоминании всех здеш­них жителей. Загорелось новью, в одной из са­мых многолюдных частей города. Раздуваемый жестоким северным ветром, огонь обхватил богатые магазины, где находится столько сгарае­мых вещей, растопил даже металлы, лившиеся потом горящими потоками по улицам, и от дома к дому, из улицы в улицу, от одного квартала к другому разнесся так быстро, что вся обширность города представилась пламенею­щею печью. Вообразите, среди этого безмерного пожара, сто тысяи Китайцев, изгнанных из жилищ свирепостьюогня, бегущих к реке, тщетно умоляющих о спасении пловучее отделе­ние Кантона, которое спешило удалишься опи берегов; вообразите полунагих детей, в зим­ний холод, Европейцев, осажденных в своих конторах и принужденных бросить все для своего спасения; вообразите суда, лодки, нагру­женные бегущими, тонущие в реке; перенеситесь в это смешение раздирающих сердце воплей, шпона, слез, где тысячи ужасов от огня и воды не были еще единственным бедствием. Сре­ди этого позорища гибели, в город ворвалось более 5000 разбойников, жадных добычи и кро­ви, завладевших дымящимися развалинами, грабив­ших все, чшо попадалось в жилищах, разрушав-
A
I 39
шихся в пламени. Злодеи безжалостно резали тех, кого щадил огонь, завладели потом пепе­лищем Кантона, и едва только 30,000 присланИного войска могли изгнать их из страшного притона, где основали они свое временное вла­дычество. Тогда можно было оцепить великость потерь, сосчитать детей, стариков, женщин t погибших в смятении пожара; целые семейства исчезли совершенно, и почти в каждом оплаки­вали какую нибудь потерю. Кшо-бы поверил, слы­ша рассказ об этом бедствии, что через два года будут уже изглажены следы столь страш­ного события? Сгоревший город, будто волшебною силою, выстроился вновь, и сделался еще красивее, обширнее, величественнее прежнего. Нынешняя по­стройка Факторий, столь простая и столь ще­гольская с тем вместе, эти строения и проч­ные набережные, обширные магазины, боковые ули­цы, возникли после пожара.
Подле двух Кантонов, одного Европейского, другого Китайского, должно поставить и третий город, который видели мы с самого приезда на­шего, и который назвал я пловуснль отделением Кантона. Он составляется из кампанов, или судов, которые, стоя на якорях, в несколько рядов унизывают собою оба берега реки, на протяжении многих льё. Тут каждое семейство занимает свою отдельную лодку, опрятную, кра­сивую, с рогоженным навесом. Это город бедняков; они живут тут, презираемые дру­гими званиями, но довольные, спокойные и трудо-
ли
любивые. Женщины бывают тут хозяйками и ло­дочницами; они правят здесь, в полном смысле эшего слова, потому, что правят хозяйством и лодкою, употребляя половину её для перевоза желающих, когда в другой половине помещается вся семья лодочницы; муж её бегает между тем по Кантону сухопутному - он коммиссионер, дрягиль, мелочник, поденьщик.
Ничего не может быть разительнее зрелища этого водяного города, в котором пловучия жи­лища, то сближаются, то разделяются по частям, то, следуя силе течения, крепят свои причалы к берегу, то предаются на волю речных волн, пе­ременяют положение ежечасно, переворачиваются, движутся при каждом приливе. Надобно видеть, как этот жилой Флот совершает свои различ­ные движения, с каким порядком и правиль­ностью каждое судно выдвигается и снова вдви­гается здесь в свое место. Ничего не может быть любопытнее зрелища эшего народа, жителей его, которые родятся и умирают на своих бар­ках и лодках, никогда не оставляют их, не ищут себе крова на сухом пуши, и не завиду­ют жребию людей, защищаемых от непогоды каменными стенами. Редко женщины и дети остав­ляют, хогаь-бы на час, свои пловучия помещения. Управление и содержание лодки требуют их беспрестанного присутствия. Палимые солнцем, особ­ливо при отражении лучей его в воде, бедные Китайки водяного города вообще загорелы, но черты лиц у них приятны и выражают доброту,
41
тело их гибко, шалия у них прелестная, все члены нежны и складны. Платье лодочницы, сшитое по Китайской моде, делается обыкновенно из темной и грубой ткани; оно закрывает рубашку, из белой ткани, надетую сверх шароваров; волосы на голове поднимают пуком на верхушку.
Но не одни суда, служащие прибежищем бедного народа, составляют надводное отделение Кан­тона. Среди бесчисленных кампанов и барок, видите здесь множество огромных судов, или расшив, в несколько этажей, похожих на пло­вучия купальни, построенные по рекам в многих Европейских городах. Эти громады раскрашены, раззолочены, обременены горшками цветов, вну­три убраны красивыми люстрами и великолепною мебелью. В иной из них устроена гостинница, в другой отведено место для публичпыхч празд­ников, и наконец многие суть жилища Китай­ских нимф веселья. Едва зайдет солнце и про­хлада освежит берега, Кантонские жители тол­пами гдугп в пловучий город, место забав и наслаждений: здесь теснится парод у Китайских ресшорашёров; там собираются отдыхать и слушать музыку; одни наслаждаются здесь освеще­нием, другие утонченностями веселья и разврата. Волны Чу-Кианга сверкают, освещенные бесчислен­ными огнями; везде видны бумажные Фонари, про­питанные маслом, раскрашенные, блестящие зеле­ными, красными, синими, фиолетовыми огнями; на всякой плывущей лодке зажигают тогда цветной Фонарь, огонь которого будто бежит по
■
y
Л2 I
волнам, между тем как ряды неподвижным, огней у берегов светятся в воде и играют в бесконечных отражениях. Это время музыки, ве­селья и праздника, и непроходимая толпа движет­ся тут в знаменитых ресторациях, объедаясь, славною похлебкою из салангановых гнезд и рыбными соусами* f
Ни один из обыкновенных вечеров на реке. Кантонской не сравнится однакож с вечерами праздников, совершаемых в Китае каждое но­волуние. Тогда веселье народное бывает в пол­ном разгуле; Чу-Кианг весь горит огнями; ра­кеты и Фейерверочные штуки шипят, змеятся хлопают во всех сторонах; гонги усиливают, свои дикие звуки, похожие па громовой раскат; народ шумит, оркестры не умолкают, лодкискользят и мелькают во всех направлениях, и, безумная веселость продолжается во всю ночь, до утра.
Таким образом, с самого первого дня, вашего приезда в Кантон, мы успели взглянуть на общ­ность его, и нам оставалось только собирать подробности. Мы взяли обратную дорогу к Фак­ториям, предводимые Мьу, слугою Мортона, лов­ким, услужливым, и едва-ли не первымии бездель­ником из всей Небесной Империи.
При его пособии, продолжительную прогулку нашу кончили мы не испытавши ни малейшей не­приятности. В отдаленных частях города, прав-
пз
да, загораживали нам дорогу кой-какие рожи, не­довольные и сердитые, но Мьу успевал прогонять их, сказавши им несколько каких-то слов. Я просил изъяснения Мортона на эти таинствен­ные слова. « Чорт его знает!» отвечал он. «По-Китайски говорить не так легко выучишься, как вы думаете, и притом у нас с Китайца­ми введен особенный язык,забавная смесь испор­ченного Малайского, Португальского,' Английского и Китайского. Думаю, что наглецов, грозивших нам, Мьу стращал именем мандарина; по край­ней мере, это лучшее средство отвязаться от нападка. Китайские слуги здешние могут на­зваться почти приставниками нашими от Китай­ского правительства; они составляют особенное, уважаемое отделение жителей Кантона, и поль­зуются доверенностью земляков; их поддержи­вает и защищает покровительство высшего зва­ния служителей, обыкновенно называемых сотpradores (факторы, или поставщики), которые под­держиваются в свой черед уже от мандари­нов. Gomprador-это интендант в доме Евро­пейца, назначаемый и надзираемый мандарином; ему поручают все покупки для домашнего хозяй­ства; он поставщик всех припасов для стола, он и эконом - закупает все, и против сче­тов его мы не смеем споришь, потому, что мандарин, которому на него пожалуетесь, де­лится с ним во всем, что он украдет у своего хозяина. Туш круглая порука, н плутов­ство определяется самым законным образом,
M4
по трем степеням: мандарин назначает Ев­ропейцу компрадора; этот, нанимает для него слуг, своих помощников, и все вместе обкра­дывают Европейцев; младшие получают меньше, старшие больше-главный счет из этого обшир­ного круга плутовства достается мандарину и вице-королю. Все это делается так явно, что мы хохочем от чистого сердца. Вот вам не­давний пример: Голландский Резидент получил бочку превосходного Констанцского. Бочка была единственная в целом Кантоне. Несколько раз собирал нас к себе хозяин этой бочки, подчивал нас - вино было в самом деле превос­ходное, но Резидент надоел беспрестанным повторением о том, как трудно иметь подоб­ное вино, и кончилось тем, что один из го­стей его ударился с ним об заклад, обещая поподчивашь его вином нисколько не хуже. Все­го забавнее, что пробу спорному вину определи­ли на другой-же день. Голландец догадывался в чем была тут хитрость, взял все меры пред­осторожности, и - не смотря ни на что, дю­жина бутылок вина его перешла ночью в по­греб его противника, и Голландец проиграл заклад.-
« Но как-же можете вы терпеть при себе после этого ваших Китайских бездельников?» А чпю-жь прикажете делать, если других слуг негде нам взять? Не самим-же сделаться слу­гами! Они обкрадывают нас, шпионят за нами, но за то они самые ловкие слуги. Едва-
Я5
ли какой нибудь Европеец сравнится с пиши в трезвости, деятельности, уме, покорности, старательности, искустве услужить. И иакойже Европейский слуга не обманывает притом своих господ?
■
..
КИТАЙ. К АКТОН. ГУНУ. ГАНИСТЫ.
Окна квартиры нашей выходили прямо на набе­режную, где могли мы подробно видеть беспре­рывную торговую деятельность Кантонских Фак­торий. Внимательно смотрел я на это позорище- суда, привозившие и отвозившие грузы товаров; дрягилей Китайских, переносивших на себе ог­ромные гпяжесгпи; поверку, перевеску привоза и вывоза; старательность, хлопотливость таможен­ных чиновников, одетых подобно другим Ки­тайцам и передающих один другому распоря­жения; шутки и кулачные бои между Китайцами и Европейскими магпрозами; вмешательство высших чиновников, прибегавших на всякий шум, если только дело шло о пользах таможенного сбора. Все эшо занимало меня и увлекало мое внимание. Но мои наблюдения были-бы ребячеством, если-бы я не постарался присоединить к ним ключа для разгадки всех этих таможенных и торговыхъ
M7
движений и устройства здешней торговли. Ни­кто лучше Мортона не мог вразумишь меня во все подробности, и он согласился удовлетво­рить любопытству моему, с самою дружескою приветливостью. Вот что слышал я от него:
Когда раэсуждаемо было о том, чтобы ТсиангъДжиннам (Западным людям) позволишь поста­вить ногу на земле Китайского государства, две мысли особенно занимали Китайское правитель­ство: первая-образовать торговлю, которая приносила-бы ему выгоды; вторая-сохранишь Китай от всякого покушения честолюбивых пришель­цев на прочное пребывание в Китае.
Терпеть их, но угпетать постоянно, пресечь им всякое непосредственное сношение с Китай­цами и затруднять их во всем, но так, что­бы не отогнать от себя решительно-такова была цель сложных действий, какие предписала себе Китайская политика прп сношениях с иностран­цами в Кантоне. К этой цели направили мно­жество частных распоряжений: запрещение Евро­пейцам привозишь с собою женщин; запрещение выступать за предписанную черту города и при­обретать недвижимые имения в Китае; запреще­ние Китайцам посещать иностранцев свободно и без дела, учить их Китайскому языку, гово­рить с ними о чем пибудь другом, кроме торговли, и проч.
Когда все это было запрещено, открыли Евро­пейцам маленький уголок Кантона. Но и тут, правительство Китайское не захотело само войд-.
Я8
ши в прямые торговые сношения с ними; оно смешало пользы частных людей с пользами чу­жеземцев, предоставляя себе только побор и окуп за эпии пользы. В следствие этого, исклю­чительная привиллегия на торговлю с иностран­цами дана была особенному торговому обществу, составленному из богатейших купцов Кантон­ских. Привиллегия эта казалась для них прибы­льною, но ее опутали тяжкими обязанностями. Общество называется Конг-Ганг, и ош того произошло название двенадцати членов его: Ганнсты (hanistes). Когда Европейский корабль яв­ляется в Вампоа, он должен избрать из ганиешов фактора (findor), или ругателя, который отвечает Богдыхану, не только за ввозную и вывозную пошлину, но и за все действия и по­ступки прибывших на корабле; за то, порука этот делается маклером всех продаж и по­купок, всех привезенных па корабле и вывози­мых на нем товаров.
Таможенный директор Кантонский есть началь­ник ганиешов. Он называется Гуну, то есть правитель пошлин, назначается Богдыханом, и живет в обширном доме подле Факторий Ев­ропейских. На дверях этого дома, вместо гер­ба, прибиты четыре доски с изображениями го­лов драконовых, и с привосокуплением к это­му цепей и плетей, как будто показывающих, что хозяину дома предоставлено право суда и наказания. Помощниками Гупу служат три пере­водчика (iiuguas) и целое войско осмотрщиков.
Л9
Когда корабль выбрал себе ганисша, Гупу обык­новенно отправляемся на этот корабль, с тол­пою своих подчиненных. Предлогом посещения берется измерение корабля, как средство для взыскания пошлины, следующей за стоянку в га­вани. Но настоящею целью посещения бывает по­лучение подарка, товаром или деньгами. Посеще­ние совершается с некоторыми обрядами; посе­тителям представляют угощение; они до него не дотрогиваюшся, по заведенному обычаю. Когда Гупу отправится обратно, корабль принадлежит уже не хозяину Европейцу, но Китайским кара­ульным, которых оставит он на корабле. Ка­раул этот, при малейшей неосторожности, пре­вращается в бесстыдное воровство; забытая столовая вещь, столовое белье, всякая безделка плохо оставленная, все будет украдено, если не остерегутся. Желая поскорее избавиться от оф­фициальных мошенников, спешат перегрузить товар в лодки и отвезти на них в Факто­рии. Перегрузку эту производят под надзором десяти, или двенадцати таможенных коммиссаров, записывающих все, что свозится с кораб­ля. Матрозы провожают их до места выгрузки, беспрерывно наблюдая за ловкими руками и нена­сытными карманами почтенных смотрителей Ки­тайских. В складочных магазинах, на берегу, начинается новый разбой: особенные коммиссары, посланные от Гупу, рассматривают, разбирают, раскладывают и облагают пошлиною вс® товары, по мере того, как они привозятся и распаковы-
ч: «•
50
ваются. В этом пересмотре, бездельничество доходит до высокой степени. Чтобы прибавить какой нибудь лишек в пошлине, коммиссары пе­ременяют по своему названия и назначения пред­метовъ- одеялы называются сукнами, оконничные стекла зеркалами, кремни агатами; меру тканей ушрояюгп, учетверяют, и против всего этого нет ни споров, ни поверки, потому, что с од­ной стороны, присутствующие Европейцы ничего не понимают что такое говоряшъи пишут чи­новники Китайские; с другой потому, что га. вистов вовсе не слушают, сколько-бы они ни кричали и ни спорили. Такое-же плутовство, шакой-же обман бывают когда проверяется нагруз­ка и берется с неё пошлина, но только, по при­чине большей известности качества, веса и меры Китайских товаров, и происходящей от того легчайшей оценки их, произвольное применение тарифа делается сноснее и поспешнее.
Но это еще не все. Корабль сдал привозный товар, нагрузился чаем, куркумою, другими Ки­тайскими товарами; ему надобно плыть. Тут начинается окончательный счет пошлин по та­рифу, и пока ошвешсшвующий ганисш не пере­даст в таможенную казну полной суммы всего следующего по вычетам таможни, Отъездного шапа ему не выдадут, и корабль должен будет терять время и тратить расходы по пустому, платя лишнее за стоянку и за все. |:
Согласитесь, чпю все это, вместе взятое, со­ставляет превосходную систему распоряжений,
и
51
при которой не явится у Европейцев большой охоты на торговлю с Китайцами, и всегда оста­нутся они под властью правительства Китай­ского, тяжелою и унизительною. Редко начальник таможни пускается на прямое притеснение Факто­рий; он обыкновенно гнет и теснит ганисшов, компрадоров, слуг. Чуть только переводчик, приставленный к кораблю по 'повелению Гупу, за­был какую нибудь определенную мелочь обряда- его бьют бамбуковинами; чуть Европеец высту­пил из определенных для него правилъ-гани~ сша принуждают расплатиться за нарушение усшава. Иногда, беда нейдет даже и на деньгу: один Китаец из числа ганисшов, за то, что какой-то Европейский корабельщик, бывший па его поручительстве, хотел скрытно перевезти на берег ящик с кремнями, был осужден па заключение в тюрьму, просидел в ней целый ме­сяц, и едва отделался, заплатив выкупу 20,000 пиастров! Невольники и жертвы таможенных смотрителей, умеющих всячески вымучивать у них огромные суммы, гаписшы стараются возна­градишь себя притеснением Европейцев, повышая и понижая беспрерывно и неожиданно цены това­ров. С своей стороны, Европейцы стараются всячески защититься, и из всего этого выхо­дит сцепление хитростей, интриг и взаимных торговых тонкостей в променах по Кантон­ским Факториям. Ганисты, говоря собственно, невольное орудие в руках Гуну, и от того по­роки их должно приписывать несчастному поло-
Н*
52
жению их, более нежели бессовестности врожден­ной и личной. Подвергнутые системе невыноси­мых обязанностей, беспрерывно обременяемые не­померными взятками, принужденные дарить за вся* кую льготу по делам, расплачиваться за всякую прихоть, не только начальника таможни, но и са­мого правителя Кантонского, иногда они реши­тельно раззоряются, и на целое общество ганисшов падает тогда ответственность по взы­сканиям с неплатящего должника, потому что Пекинское правительство не хочет терять ни одной копейки из своего дохода. Можно понять, что при всех столь утеснительных условиях быта, честность делается для бедных ганистов сущею невозможностью. Их грабят, им не да­ют никакого средства защиты, им пресечена вся возможность требовать правосудия высшего на­чальства-что остается им делать? Грабить са­мим и делиться. Жалоба, даже малейшая угроза жалобою на Гупу, наказываются конфискациею всего имения ганисша, и ссылкою его самого в Татарию. Послушные рабы, эти бедные Китайские торговцы обязаны еще, при каждом новолунии, испытывать торжественное унижение: приходить к начальнику таможни, благодарить его, и в награду за то терпеть самый горделивый прием; нередко, зна­менитый обиратель карманов их не соизволя­ет даже допускать поздравляющих с праздни­ком в свое присутствие, и передает им ми­лостивый отзыв через своих писцов.
Должно после всего отдать справедливость, что
*!
53
в гаписипах находится еще довольно чесгшиосши, не смотря на их трудную и унизительную жизнь. Смело можете поручишь им в сохранение день­ги, и даже если ящики с чаем, через их руки перешедшие, при поверке в Европе окажутся маловеснее, ниже добротою прошив Фактуры, ганисшы верят на слово, и немедленно пополняют все понесенные убытки.
Превосходное средство для выгод торговли, общество ганисшов служит еще Китайскому правительству политическою чучелою, для прикры­тия своих действий: при помощи Конг-Ганга, Китайское правительство никогда не входит прямым образом в сношения с иностранцами. Случись так, что притесненные Европейцы сталибы сильно жаловаться, правительство до последней крайности будет отыгрываться неведением. Начни Европейцы жаловаться решительно-оно за­говорит, но сложит всю вину на ганисшов. Таким образом, бедняки эти точно мячик, бро­саемый с рук на руки притеснениями мандари­нов и неудовольствиями Европейцев; никто не уважает, не любит их, все на них жалуются, все их обвиняют. Право, извинительно, если за все такия неприятности и за все унижения, они стараются вознаградить себя хоть какими нибудь барышами....
Из числа Европейских торговых обществ, или Факторий, в Кантоне находящихся, и подчи­няющих себя установлению Конг-Ганга, первою считается Английская Компания, поставленная вне
I Sft
ряда других; потом следуют Фактория Голланд­ская и Северо-Американские купцы; наконец тор­говцы, являющиеся в меньшем количестве, Фран­цузские, Испанские, Португальские, Шведские, Датские.
Должно сознаться, что Франция далеко отстала в Китайской торговле от других Европей­ских народов. Едва-ли пять, шесть кораблей Французских в год являют Флаги свои на при­стани Макао, или Бампоа. Что это означает со стороны Французских торговцев: рассчет, или бессилие? Разве неизвестны им выгоды и сред­ства Кантонской торговли? Или, зная их, по­тому самому не хотят они заводить бесполез­ной борьбы с соперничеством Англичан в Кан­тоне? Кажется, то и другое равно причиною уда­ления Французов от Кантонского торжища. Впрочем, первая и главная причина совсем не за­висит от частных купеческих рассчетов; она соединяется с важным вопросом о тарифе Французских таможен, об этой покровитель­ствующей, как называют ее у нас, тарифной системе, когда надобно-б было называть ее убий­ственною системою для Французской торговли и промышленности. Действительно: в какую-бы часть света ни направил плавание свое Француз­ский корабельщик, всюду преследуют его наши таможенные установления, с своими запретитель­ными ужасами. Еще не наполняя корабля своего товаром, капитан его должен хорошенько рассчитать и сообразить: сколько, и не все-ли при-
55
детпся ему отдать неумолимому охранителю каждой Французской гавани, таможенному надзору? Забо­та об этом всюду преследует его, и нигде не угрожает она ему пиан, как с приближением его к берегам Китайским. Против Китая на­правлены самые стеснительные правила нашего та­моженного: « Не позволял!» Все шелковые ткани Китайские объявляются во Франции контрабандою- эиним хотят защищать шелковые изделия Лион­ские, хотя им вовсе не нужна такая защита, и хотя от эшего опи более теряют, нежели выигрывают. Китайские предметы роскоши - лаковые изделия, веера, зонтики, мелкая мебель, обременены у нас такою пошлиною, что цена их после этого никогда ие допустит до всеобщего употребления, и навсегда оставит их дорогою редкостью. Китайка запрещена во Франции совер­шенно, хотя никто и при дозволении не спиалъбы носит ее, и хотя Французские торговцы сами готовы снабжать Китайцев шакою-же тканью, дешевле и лучшей доброты.
Но вот что еще хуже: когда после всеобщего мира, Французская торговля решилась было на опыт сношений с Китаем, учредители тари­фов Французских, по видимому, посовестились немного отваги частных людей, и вздумали по­собить новому торговому движению: пошлина на Азиятский сахар была уменьшена. Что-же? Я го­ворил уже, описывая торговлю Филиппинских островов, какое ободрение родилось было от самой небольшой сбавки пошлин. И в Китае
56
оказалось пю-же самое, были потом и следствия те-же самые. Вывозя отсюда сахар, Французские корабельщики имели в нем верный предмет вы­воза, которого без этого у них не было, по причине малого требования на чай во Франции и запрещения Китайских шелковых тканей и ки­таек (которых и без этого у нас не кому продать). В сахаре видели они таким образом предмет, могущий заменишь балласт, и по при­возе во Францию довольно ходкий, без убытка сбываемый. Не льзл не удивишься, как оживилась было от эшего маленького рассчета вся наша торговля с Восточною Индиею. В Бордо, Гавре, Нанте, Марсели начали строить немедленно ог­ромные шрех-мачтовия суда, на манер Англий­ских country-ships, и множество сахару навезе­но было во Францию из Манилла, Турана и Кан­тона. Но деятельность не продолжилась. Привиллегированные колонии наши возопияли. Если угодно, они имели на это право: мы велим им брать произведения Французских мануфактур, а они основаны для того, чтобы Франция брала их произведения. Выгодны-ли подобные условия, рассуждать не дело колонистов. Кажется и никто рассуждать об этом не подумал. Старые привиллегии возобновили, и деятельность нашей Ин­дийской и Китайской торговли тотчас упала; корабли, снаряженные для Кантонской Фактории,“ проданы с убытком для строителей. Так спра­ведливо, что ложная система есть истинный ла­биринт ошибок, из которого трудно выбрать-
57
ся, как-бы кшо умен ни был, пока решительно не сломаете этого лабиринта.
Впрочем, торговые отношения Франции к Ки­таю никогда не могли стать на ту степень, на которой стоят отношения Факторий Английской и Голландской. В стране дышащей самым утон­ченным плутовством, Европейцу надобно из­брать верное средство защиты, и это сред­ство - строгая точность в делах и отноше­ниях. Во все времена, Фактории Английская и Гол­ландская соперничали этим; за каждую связку то­вара, выходящую из их конторы, они строго за­ставляли производителей ручаться своим име­нем, требуя, чтобы Фактура была точно выпол­нена счетом и добротою товара. Доказанное бесчисленными опытами, это утвердило доверен­ность покупателей, и Фактории тщательно под­держивают доныне такую доверенность. Она до­шла до того, что теперь Китайцы даже не поверя­ют товара, покупаемого у Англичан и Голланд­цев. Так некогда поступали они и с Француз­скими привозами, но многократно обманутые ка­питанами и купеческими прикащиками, спекулян­тами, действовавшими раздельно, не понимавшими пользы хорошей репутации торговой, ганисты ста­ли недоверчивы, разборчивы, подозрительны с Французскими торговцами, и даже неохотно всту­пают е ними в дела. Торгуясь с Французом, кажется, как будто они берутся за непривычное им дело, и все эшо падает на выгоды торговли, делая предприятия Французских корабельщиковъ
58
маловыгодными. Действуя обществом, наблюдая в делах с Китайцами строгий общественный надзор, дружно установляя весь размер и все подробности дел своих, Англичане не боятся в следствие сего соперничества Французов, свое­вольных и невольников в одно время-своеволь­ных потому, что нет на них никакой общей обязанности; невольников потому, что на них лежат тяжкия оковы тарифа Французского. И та­ковы несчастные следствия ограничений и запре­щений нашей Французской таможни, что никакая монополия, столь губительная для Англичан, не может сравниться с вредом наших Француз­ских тарифов! Как будто нарочно, для поясне­ния истинных понятий о торговле, для утвер­ждения всего, что говорит теория, в Кантоне должны были явишься Американцы, новички в здешних делах, но почти опередившие уже Англи­чан и всех других народов. У купца Северо-Американского нет монополий, заставляющих его в промене следовать однообразному направлению; нет также и тягостных платежей, которыми он должен окупать товар свой по привозе в отечество. Смело берет и везет он все, что кажется ему выгодно, платя потом незначитель­ную ввозную пошлину. Свободно действуя вне, свободно действуя у себя, легче перенося притя­зания Китайца, потому, что только с Кантон­скою таможнею надобно ему иметь затруднитель­ные отношения, он смело поступает при выборе потребного ему товара, идет после того, куда
59
ему угодно, в Манчестере и Бирмингаме закупа­ет товар и в Кантоне соперничает этим товаром с самими Англичанами, продает де­шевле их, потому, что не обязан на столько расходов, как они, покупает то, на что нельзя им решиться, в следствие своих различных стеснительных постановлений. Все это сделало то, что мало по малу, Американцы разбили в Китае Британскую монополию, как ловкие тирольеры разбивают тяжелую пехоту, выбегая из засад, и приводя в недоумение, откуда берутся все эти смертельные выстрелы, разрежающие тя­желодвижимые полки неприятеля? Соперничество Американцев и Англичан в Кантоне явило уди­вительный пример действий ловких, оборотли­вых мелочпых торгашей прошив богатых, опытных, по связанных привычками и условиями старинных купцов. В последние годы, Амери­канцы усеяли кораблями своими Тигровую реку. Не все обороты их были одинаково удачны, но здесь надобно смотреть, не столько на следствия в настоящем, сколько на то, что обещают они в будущем, на живость этой раждающейсл тор­говли Американской, на преуспеяние торговой де­ятельности, несвязанной ни тарифами, пи исклю­чениями, словом - на решение вопроса, которое производится ныне повсюду на практике, тор­говцами всех наций, и должно опытом подтвер­дишь теоретические выводы Политической Эко­номии.
60
i rr A
Теперь Американцы встретят однакож в * Кантоне сильное соперничество в новых поста­новлениях Ост-Индской Компании, и в свободе Английской торговли, ими доставляемой. Два сильИные народа вступят после того в битву с равными силами. ОсвобождениесАнглийской чайной торговли, уничтожение Компанейских монополий, создадут в Кантоне отдельную, частную тор­говлю Англичан. Из этого, без сомнения, дол­жно нроизойдти новое образование Кантонских Факторий. Английская Компания решительно не за­хочет уступать соперничеству других. - Она должна будет изменить сущность дел своих - без этого не льзя. Таким образом, ей придется, может быть, взять в образец экономическое сооружение кораблей, которое изобрели Амери­канцы, которому подражают Голландцы, которое перенимают частные Английские торговцы, и о котором до сих пор не думали Французы. Ком­пания, вероятно, откажется от своих огром­ных кораблей и обширных заведений, от без­мерного штата чиновников и страшного жало­ванья этому штату, от своего манера действо­вать привычкою и исключительными прнвиллегиями, от системы подкупов, которая необходимо на­добна была ей всюду для' успеха.
Хлопоты и затруднения Компании будут боль­шие, потому, что не с одними чужеземцами на­добно будет ей сражаться; каждый Англичанин будет её соперником, при одинаковых сред­ствах для выгодной покупки и продажи. Чшб по-
01
следует из этого - угадать невозможно. Ком­пания на торжище Кантонском, без привиллегий своих, уже не Компания прежняя, но просто тор­говое общество с большими капиталами. За нее станут опытность в делах, заведенные исста­ри связи, денежные средства, кредит. Прошив неё будут тяжелая привычка к старому, столь свойственная богачам, горделивая уверенность на свои силы, трудность убедиться в необходи­мости реформы по управлению и направлению дел. Но если Компания поймет необходимость рефор­мы, и захочет исполнишь ее, будеш-ли у неё достаточно сил и средств преобороипь все пре­пятствия против этого исполнения? - Да, это очень сомнительно.
Если действователям по Китайской торговле предстоит, может быть, преобразование, то на­против, ничего не льзя представить себе неиз­меннее предметов, составляющих сущность этой торговли. Главный, самый прибыльной, исключи­тельно принадлежащий Китаю товар, по торгов­ле с Европою, есть и будет гай. Думаю, все знают уже, что чай листочки дерева, более или менее насаждаемого почти во всех областях Китайского государства. Но особенно родится чай в областях между 25-м и 33° широты, в гористых местах и по склонениям тамошних холмов. Растет он медленно, продолжительно, и достигает надлежащей зрелости только в шесть и восемь лет. Тогда деревцо бывает Л-х и 5-ши Футов вышиною. Различие в сортахъ
I
62
чаю долго приписывали Европейские естествоиспы­татели различию чайных деревцов, с которых Китайцы собирают листочки. Теперь нам уже достоверно известно, что чайное деревцо быва­ет одного рода, и различие в сортах чаю про­исходит единственно от степени зрелости листочков, времени сборки их, приготовления, свойств почвы, климата и места, где оно рас­тет; словом: причины различия чаю в Китае те-же, от которых происходит в Европе раз­личие вин, и потому не только чай бывает не­одинаков в разных областях, но даже в од­ной и той-же области, смотря по местности и обработке.
Только через три, или четыре года после на­саждения чайного деревца начинают сборку с не­го листочков; она производится два раза в год, весною (в Апреле) и осенью (в Сентябре). Листочки первой сборки дают лучший и более уважаемый чай. Когда листочки сняты и разобра­ны, погружают их в кипящую воду, на полмииуты, вынимают оттуда, дают им обтечь, и бросают их потом на железные сковороды, огромные и плоскодонные, вмазанные сверху пе­чей особенного устройства. Печи эти бывают сильно разогреты; листочки проворно мешают на горячих сковородах, и потом разбрасыва­ют их па столах, покрытых скатертями. Туш привычные мастера начинают свертывать листочки, водя по них ладонями рук, пока еще листочки не простыли,. и между тем огромнымъ
63
веером освежают воздух при этой работе. Для чаю обыкновенного скатывают вдруг по­многу листочков, но в чаях лучших сортов почти каждый листочек свертывается отдельно. Всевозможные предосторожности принимаются, чтобы в хороших сортах сохранить аромат и изящный вкус растения. Если веришь расска­зам Китайцев, служащий для употребления Богдыханского чай садят на особенной почве, в известных местах, от отборных деревцовч, и многочисленные предосторожности в сборке и приготовлении его доходят до сметного суе­верия. Только детям, или несовершеннолетним юношам, позволяют общипывать листочки с де­ревца, и туш па руки им надевают перчатки, чтобы прикосновением пальцев не заморить све­жести чая. В приготовлении берут потом пе менее осторожности. Впрочем, чай столь вы­сокого сорта почти не доходит в Европу; не­сколько ящиков его, как говорят, получается только в России, где продают его дороже 25 рублей за Фунт. Два главные различия чаев сушь: чай зеленый и чай ъерныии,, подразделяемые еще на бесчисленное множество разных сортов п раз­боров. Сорпиы чаю зеленого вообще бывают зе­леноватого цвета, иногда сероватого, или серо­зеленого; вообще вкусом они крепче и запахом ароматнее черных, которые цветом более или менее темпы, па вкус слабее зеленых, и настой с них бывает цвета более жидкого. Зеленый чай, употребляемый в России, в Северной Аме-
рике, в Английской-Индии, и в некоторых ме­стах Европы, идет главнейте из областей Кианг-Нан, Кианг-Сн и Ше-Кианг. Черные чаи, привозимые в Англию, производит облаешь ФоКиен, за исключением трети, которую составля­ет чай, вообще называемый Англичанами бое, его вывозят из северной части Кантонской об­ласти, называемой Воппнг. Впрочем, одни и те-же области равно производят чаи зеленые и черные. В числе зеленых должно отличать: чай еизо«ь или геневмн ( hyswin ), самый употребительный, зелено-голубоватого цвета, длинными листочками, весьма вяжущий на вкус, и запаха весьма крепкого; чай жемгужный, скатанный круче гизона, почти шариками, темнее цветом, приятнее запахом, вы­делываемый из нежных, молодых листочков; чай пороховой, отборный из двух упомянутых сортов; листочки его еще круглее скатаны, вкус и запах его приятнее, и потому он дорог и редок. Наконец, самый лучший сорт называется жулан, но его мало в торговле. Черные чаи сушь: сугоп, темный, почти черный; это самый обыкновенный, крепче зеленых, выделывается из нежных листочков, и бывает худо свернут; чай пеко, называемый Французами thé à pointes blanches t Рускими цвЪтогным гаем; его выделы­вают из молоденьких, еще покрытых пухом листочков; он приятнее, ароматнее всех сор­тов, и особливо хорош для употребления тех, у кого раздражительны нервы, и кто по этому не может переносишь других сортов чаю. -
65
Все сорты чаев, после приготовления их, ссыпа- югпся в ящики, сколоченные из тонких доще­чек, куда предварительно влагается обкладка из тонких свинцовых листочков, плотно запаи­ваемая, чтобы сохранить аромат чаю.
Количество чаю, вывозимого в Европу и в Америку, Рускими через Кяхту, другими Евро­пейцами, и Американцами, через Кантон, со­ставляет ежегодно до шестидесяти пяти милли­онов Фунтов. Из этого количества, Руские бе­рут 26-ть, Англия и её колония 28-мь, Северо-Американцы 6-т, Голландцы 3, остальные народы 2,000,000. Вывоз чаю из Кантона составляет сумму ценности в 3 милльона Фунтов стерлин­гов ( 77,500,000 Франков ). Остальное количе­ство вывоза отсюда товаров состоит в шел­ке, сырце и обработанном, шелковых тканях хлопчатой бумаге и тканях из неё, сахаре, крас­ках, кошенили, камФаре, Фарфоре, черепахе, ку­ске, Китайской бумаге, стеклянных корольках, ящичках и других лаковых мелочах, бамбуке, рогожках, мебели, и проч.-Ценность чаю, полу­чаемого Англичанами, равняется ровно ценности всех других товаров, какие беруш они в Ки­тае. Прежде довольно значительная торговля Руских производилась караванами вч Пекин, но уже давно прекратилась она, и все торговые сно­шения Китая с Россиею ограничиваются только променами в Кяхте, городе, находящемся на гра­нице Монголии, прошив Китайского городка Манмагина. Руские уверяют, будто чай, провозимый
Ч. 1Г. 5
66
ими в Европу сухим путем, через Сибирь, бывает ароматнее того, который доставляется морем, переходя через палящий зной экватора, при чем будто-бы теряет он настоящий вкус свой. Но если это и действительно правда, за то перевозка его через степи северной Азии де­лает его более ценным. Прежде Руские получа­ли еще от Китайцев значительное количество бумажной ткани, вообще называемой ими китай­кою (особенный род нанки), но теперь заменили ее собственным изделием. В обмен за чай, шел­ковые ткани, лаковые вещи, сахар, и особенного рода грубый чай, называемый Рускими кирпичным, употребляемый Монголами и Сибиряками, Руские отдают меха и шкуры зверей, сукна, кораллы, и проч, -
Предметов, привозимых в Кантон из Ев­ропы, далеко недосшало-бы на замен вывоза, если бы Бенгальский опиум не уравновешивал требо­ваний Европейцев. С 4 84 8-го по 4 83-й год, ввоз опиума в Китай дошел от 5000 ящиков до 15,000. Теперь ввозится его в Китай еже­годно на 80-пиь милльонов Франков, и все конт­рабандою! Если положишь народонаселение Китая в 4 Л0,000,000 человекъ-цыФр самый достовер­ный-по крайней мере, самый вероятный, то вый­дет ужасное потребление этого губительного зелья: почти фунт ежегодно па шестдесят шест человек, и ввоз Индийского яда сравнивается вполне с количеством чая, вывозимого на Ан­глийских кораблях. Другие статьи привоза въ
67
Кантон суш: шелковые и бумажные шкани, Ан­глийские и Голландские камлошы, сталь и железо в изделиях, морские припасы. Благодаря требо­ванию на опиум, при малочисленности всех дру­гих привозных Европейских товаров, нет уже теперь надобности, как прежде, возить в Кантон пиастры и слитки серебра для заплаты за выводные Китайские товары. Это уравнивает пользы с обеих сторон, избавляет от излиш­них притязаний и своевольных требований, и равно выгодно Европейцам и Китайцам, произ­водя соревнование промышленности, дающей жизнь милльонам народа; в этом заключается важный успех нынешней торговли Европейцев с Ки­таем, а не в том мнимом выигрыше, что мы перестали платить за товары Китайские золото и серебро. Многие в Европе не так думают, и - истинно не льзя понять, как в наше время, не шутя, люди рассудительные могут иметь по­добные детские понятия! Кто не станет смеять­ся, если почтем богачем только такого челове­ка, который склал в сундук свои деньги, и умирает голодом, сидя на этом сундуке, и ду­мая, что он раззорится, если употребит часть денег своих на покупку платья, хлеба,, мебели? Но люди, которым все еще мерещатся выгоды торгового баланса, и богатство только в прили­ве серебра и золота- право, забавнее подобного чудака. Пусть пересмотрят они всю историю, с тех пор, как говорит она о появлении на бе­лый свет, так называемых ими, драгоценных 5*
68
металлов, пусть оглянутся кругом: ни один на­род, кажется, не питался и не питается золо­том и серебром, не заменял и не заменяет им пи жилища, ни одежды. Золото и серебро суть средства удовлетворять необходимым по­требностям, а после удовлетворения необходи­мостей, если угодно, страстям и наслаждениям. Если у народа есть уже необходимое, он хочет излишнего. Умные умеют все это уравнять, ос­тавляя запас на будущее, глупые мотают и тратят без запаса; но, все шут не золото, не серебро цель: они только средства, и никто не станет собирать их, если велите ему толь­ко собирать. В самом Китае, прибыль от чая повела за собою требование опиума, потому, что получают вкус употребляя что нибудь, а упо­треблять невозможно, если нет средства до­стать предмет употребления. Теперь путь Ев­ропейцам открыт, привычки к потребностям явились с обеих сторон, и остановить торго­вых сношений своих не могут ни те, ни дру­гие, без сильного общего потрясения. Какие-бы опасения пи таил Пекинский Двор, он видит себя попавшим в неразрушимые связи с Евро­пейцами, и принужден дозволять пю, чего запре­тить не может. Чем далее, тем более привы­кают Китайцы к торговле с Европою, убежда­ясь опытом, что безмерное народонаселение Ки­тая находит здесь источники деятельности и богатства. Переселения., совершаемые вопреки строгих постановлений Китайской империи, кон-
69
шрабанда, производимая в столь огромном ко­личестве, изменение в отношениях к Европей­цамъ- все предвещает Китаю переворот, если не скорый, то, по крайней мере, неизбежный. В первый раз, может быть, Китайцы постигают, что неподвижность законов и обычаев не мо­жет быть вечною, и что успехи торговых сно­шений неминуемо ведут за собою успехи обще­ственности.
Вот что слышал я от моего приветливого Мортона, и старался записать, так, как слы­шал от него, без порядка, но сколько мог вернее. Когда мой добрый приятель объяснил мне сущность Кантонской торговли - «Этого не до­вольно- сказал он - что вы знаете теперь дела наши с Китайцами: вам надобно еще узнать людей, с которыми производятся у нас дела. Один из ганистов пашей Фактории дает сего­дня обед главнейшим из Компанейских Англий­ских чиновников; вы пойдете с нами: вам на­добно это видеть.”
II вот, в четыре часа по полудни, мы были уже на пуши к жилищу Пан-ке-куа, почетного ганиста Кантонского. Жилище это составлял не дом, но целый ряд отдельных строений, между которыми находились куртины зелени, и расста­влены были вазы с водою, в которой плавали прекрасные ирисы. Проходя по цепи эпиих сади­ков и комнат, мы проходили тут сквозь кре­стообразные арки, столь употребительные в живописи на Китайском Фарфоре, и наконец всту­
70
пили в почетную залу, убранную только Фонаря­ми из крашеной бумаги; посредине её поставлен был сшол, окруженный стульями из плетеного бамбука.
Первое блюдо обеда нашего состояло в рос­кошном салангановом супе; его подали нам в маленьких Фарфоровых чашечках; вкус его по­ходил на суп с вермишелью, и мне понравился. В особых блюдцах, не в счет кушаньев, по­ставили на стол разные, возбудаюиция аппетит снеди. Тут были: вкусные червяки, соленые, су­шеные и вареные, соленая рыба, ветчина, Японская кожа, моченая в воде, наконец супа, сок, выжи­маемый из бобов, и почитаемый Китайцами весьма полезным для желудка. Между тем, пока забавлялись мы, заставляя изъяснять нам все эти превосходные снадобья, множество окрошек, за­литых соусами, носили около стола. Мы насчи­тали двадцать'-перемен; блюдам не было счета. Нам изъясняли, и мы поверили на-слово, что имели честь быть угощаемы голубями, душеными в соку, Фрикасе из лягушек, солеными гусени­цами, аккульими перьями, маседуаном из уток и цыплят, и что все это пропитано удивитель­ною вытяжкою из мокриц. Дичину, Фазанов, куропаток, разрезанных в кусочки, подносили нам на крошечных тарелочках. Не имея, вме­сто вилок и ножей, ничего, кроме каких-то тоненьких пало?ек из слоновой кости, поли­рованных и обделанных в серебро, мы не знали, чем донести нам какой нибудь кусок до на-
71
тих ртов. Барон, казалось мне, решался уже просто постничать, а я старался поймать палоч­ками хоть какие нибудкусочки, но, спасибо Мор­тону-он вмешался в наше затруднительное по­ложение. Кое-как научились мы брать кушанье, и не боясь, что желудки наши не смогут упра­вишься со всем предлагаемым нашему вкусу, ре­шились отведывать - даже есть все Китайские окрошки, аккул, червей, гусениц, морских ку­бышек, морских раков, толченых скиллов, и тысячу других вещей, без имен, но каждая с своим особенным вкусом и запахом. Казалось, что мы ударились об заклад с Бароном, кто кого перещеголяет в похвале гастрономии Ки­тайской, кто из нас лучше другого отравит себя, полнее другого наполнит себе желудок всякими жирными соусами и пахучими мясами. беспрестанно запивали мы произведения Китайской кухни сей-гннгох, или камгу, подогретым пой­лом, похожим на белое вино. Камчу пьют из маленьких металлических чашечек, похожих на фиалы Древних; слуги, с огромными серебря­ными кувшинами в руках, беспрестанно подли­вают эпю питье гостям. Когда головы нашипоразогрелись от угощения, было предложено несколько тостов: за здоровье Богдыхана, за успехи Компании, за благополучие Квонг-Ганга, за счастливый путь нам, почетным гостям ганиста. После провозглашения каждого тоста, на­добно было брать чашечку с камчу обеими рука­ми, и делать сим-гинь, то есть, качать головою
72
несколько раз, выпивая потом все что было в чашечке, и показывая другим дно ся, чтобы до­казать, что она точно остается пустая.
За первою переменою кушанья следовала вторая, составленная из пирожного и печенья. К этому подали салат из молодых бамбуковых отпры­сков, и граФины с какою-то водою, которая пах­ла чем-то - приятным только для Китайского носа. Напоследок принесли десерт - корзины цветов, подносы, заставленные двадцатью рода­ми конФектов, укладенные превосходными пирож­ками и различными Фруктами - померанцами, са­харными мандаринами, бананами, личи, орехами, яблоками, виноградами, грушами; иные из этих лакомств принадлежали жарким климатам, другие были привезены из северного Китая.
Вставши из-за стола, мы очень хорошо чув­ствовали, как нелегко Европейцу обедать у Китайца. К счастью, заведенный здесь обычай- пить чай тотчас после слиола, помог нам спа­стись от всяких неприятных следствий, при пособии нескольких благодетельных чашек чаю. И какого чаю, и гдй еще мы пили его? В Канто­не, в доме знаменитого Китайского торговца чаем! После этого надобно-бы дашь обещание уже никогда и нпгди не пить более чаю во всю жизнь. В самом деле, это было что-то превос­ходное: аромат, вкус чудный - что-то такое бархатное, и вместе с тем пряное, и столь усладительное притом, что ничто не могло срав­ниться с этим драгоценным питьем. Боясь,
73
чтобы не потерялось какое нибудь из драгоцен­ных свойств Китайского нектара, его подавали нам в закрытых чашках, и напрасно сшали-бы мы просить сахару, дерзая портить такою при­бавкою чудный вкус чаю: Китайские служители посмотрели-бы на йас с изумлением, а хозяин рассердился-бы за такое бесчестье. Старый этот ганист, почтенный этот Пан-ке-куа почелъбы требование наше просто наглою насмешкою; он походил в подчиваньи своим чаем на тех Европейских знатоков в винах, которые не потерпят, чтобы кремень и букет их драгоцен­ностей не был принят в желудок гостя с подобающим систематическим благоговением. Известный во всем Кантоне, как самый первый знаток чаев, Пан-ке-куа подчивал нас теперь самым первым из всех чаев всего Китая. Правда, ему надобно было по совести так по­ступить: отравивши нас своею Китайскою стряп­нею, надобно было дать нам какого нибудь про­тивоядия. Мы расстались дружески, уже при на­ступлении ночи. Служители, с Фонарями из кра­шеной бумаги, провожали нас до Факторий.
Начавши этим обедом наши Кантонские гу­лянки, мы уже не хотели остановиться в раз­гулье и весельях. На другой день, будто ревнуя почести, оказанной посещением нашим товарищу, другой участник Квонг-Ганга, Чун-Куа-Дзи, задал нам большой обед, уже на Английский ма­нер, но за обедом следовал Китайский спек­такль. Театр сгородили на открытом воздухе,
7M
в саду, устроив его из холстин и крашеных досок; сцену, в двадцать Футов шириною и пятнадцать вышиною, увеличивала перспектива. Нам хотели показать одну из самых знамени­тых трупп Китайских актеров, накануне только приехавшую из Пекина, и располагавшую прожить в Кантоне несколько недель.
Представление началось, только что сели мы за обед, оглушающими звуками цымбалов, труб и там-шамов; к этому присоединились звуки ар­фы, лютни, стук барабанов. После самой оглу­шительной увертюры, следовала большая истори­ческая пантомима, в которой пять Богдыханов были попеременно возводимы на трон, и свер­гаемы с трона. Такая борьба великих особ и целых династий не могла совершаться без силь­ной драки, и в самом деле-на сцене дрались целый час, дрались отчаянно и жестоко. Воины, богато одегпые, украшенные лентами всяких цве­тов, бросались друг на друга, с дубинами, щи­тами, секирами. Они повертывались во все сторо­ны с удивительною быстротою, и страшно раз­махивали оружием, но все так искусно, что ни разу не задели друг друга, как ни тесно было поприще битвы их. Музыка одушевляла все эти битвы, следуя за каждым движением сражавшихся, успехами и неудачами действующих лиц, и пре­вратилась наконец в несносный рев, когда, в следствие погибели четырех похитителей, закон­ный наследник прекратил, вступлением своимъ .
75
на прародительский престол, продолжительные междоусобия.
После пантомимы явились знаменитые актеры в драме, одной из самых любимых драм Ки­тайской публики. Сидя между Мортоном и Ба­роном моим, старался я разгадать, что такое играется, прося изъяснения знатоков в темных местах. Вот что мог я выразуметь из всего виденного и слышанного мною: какая-то Китай­ская Гертруда вздумала у бишь супруга своего; пользуясь временем его отдыха, она крадется тихонько по сцене, держа в руках маленький топор, бьет по лбу бедного мужа, и убегает. Жестоко.раненый, муж встает с кровавою ра­ною на лбу, шатается, поет, оплакивает свою горькую участь, как делают это герои, умираю­щие в наших операх..Потом падает он, и- конец делу. Но убийцу подозревают в смерти мужа, берут под стражу, ведут к судье, и решают содрать с неё кожу. Приговор испол­няют на сцене. Да этого мало: в следующем акте, Китайская Гертруда является не только нагая, но совсем ободранная. Женщин не допу­скают у Китайцев на сцену, и потому обыкно­венно, либо эвнух, либо молодой, еще безборо­дый мальчик, представляют женские роли. Обо­дранной преступнице остается еще столько сил, что она плачет и поет добрые полчаса. Можете представить, сколь отвратительно и безобразно было все эипо зрелище, и как ни приучены мы те­перь к ужасам сцены новейшими романтическими
I
76
драмами, но, право, Китайская драма была для нас вовсе невыносима. Напротив, Китайские собе­седники наши выражали восторг свой громкими рукоплесканиями.
Репертуар Китайский обилует сочинениями в таком страшном роде. Нигде отвратительная нагота ужасных картин и грубая наглость раз­говора не доведены до такой степени, на какой находятся они на Китайской сцене. Отсутствие женщин, которым строго запрещено смотреть на все сценические позорища, вероятно, много спо­собствовало ко введению такого странного вкуса в драматическую словесность Небесной империи.
Исторические драмы Китайцев бывают двух родов: одни сочинены до завоевания Китая Мон­голами, другие появились после сей эпохи. Пер­вые, где актеры являются в старинных костю­мах Китайских, лучше по составу своему, и бо­лее уважаются. В тех и других, декламировка актера есть что-то похожее па однообразный ре­читатив; действующее лицо понижает и повы­шает голос свой, смотря потому, что надобно ему выразить-гнев или печаль. На каждом окон­чании куплета, или перерыве, раздаются звуки ду­ховой музыки, стараясь выразишь положение или страсти актера. Роль оркестра в Европейской мелодраме довольно походит на участие Китай­ских дудок в исторической драме Китайцев. Промежутки в разговоре действующих лиц определяются музыкальною интермедиею, а при сильных местах пьесы шам-шамы и гонги при-
77
нимаются за работу, чтобы придать более силы выражению. Обыкновенно следует за тем песня, веселая или печальная, выражая радость или от­чаяние.
Китайский театр строго придерживается Ари­стотелевских правил, хотя Китайцы и не слы­хивали об имени Сшагирского философа. Постоян­но наблюдается на Китайской сцене единство дей­ствия. Если надобно переменишь место, зритель должен воображать, что оно переменилось. Та­ким образом, если полководцу надобно отпра­виться в отдаленный поход, он садится вер­хом на палочку, берет плетку, хлещет ею по полу, и объезжая два, три раза около сцены, по­ет между тем песню, для развлечения дорожной скуки. Потом, когда думают, что довольно уже песни и прогулки, актер останавливается, со­скакивает с своего ретивого коня, говорит: « Мое странствование кончилось,” и начинает новый речитатив. Публика очень хорошо может понят из этого, что герой драмы переехал на­значенное пространство, и находится в новой стороне.
Иногда, если недостает декораций, их заме­няют весьма остроумными выдумками. Согласно всем нашим пиитикам и риторикам, мы при­даем разумение и слово бездушным и неговоря­щим предметамъ-стене, дереву, камню, реке. В Китайской драме дело бывает на оборот: люди превращаются в предметы неодушевленные и не­говорящие. Надобно-ли изобразить на сцене взятие
78
крепости, а стен под рукою нет, тотчас становятся рядом несколько человек; герой ле­зет на эту стену, ломает ее, и бедная стена терпит, падает и не шевелится, разломанная на части. Это напоминает остроумное изъясне­ние Ника Боттома ( Midsummer Nigbt’s Dream ): « Надобно, чтобы один из нас представлял стену; вот надобно его помазать известкою, глиною и землею, и будет он походишь на стену.”
Когда спектакль даепися походным образом, сценические приготовления всего менее бывают затруднительны. Строят наскоро деревянный са­рай, покрывают его бамбуковыми листьями, и де­лят на две части, сцену и фойе, где одеваются актеры. До начала пьесы, является директор по­ходной труппы, с бумагою в руках, на кото­рой написано название пьесы, какую приготовляют­ся играть; потом приносит он на сцену креслы, столы, ширмы, представляющие все, что ве­лят им представлять-крепости, горы, города, домы. Актер дает разуметь зрителям значение каждой вещи. Он говорит, например: «А, вот дверь ( разумеется, двери нет ), и вот я от­ворю ее” - и он делает телодвижение, как будто отворяет дверь. Зритель обязан после этого веришь, что в назначенном месте дверь точно существует, и что ее отворили..
Но если все эти театральные вольности ме­шают сценическому очарованию, в замену того, актеры не затрудняют зрителей догадкою, ка-
79
кое именно лицо выступает на сцену, потому, что каждое из действующих лиц объявляет при входе своем, как бывало это, говорят, в древ­них Греческих драмах: « Я буду шем-то,” Агамемнон, Эдипъ-« Шун-дзи-пхей-чао, Тзунъпхей-сы-шуэн.” Есть у Китайцев пьесы, в ко­торых действие продолжается сто лет. Европе издавна известна Китайская трагедия: Сирота из поколения Чао, плохо переведенная отцом Премаром, но доставившая Вольтеру содержание тра­гедии его: VDrphéline de la Chine. Эта пьеса на­ходится в числе ста других такого-же рода, собранных вместе Китайцами, как образцы вку­са и изящества. Кажется, что с того времени, когда сделано было это собрание, искусшво дра­матическое упало в Китае, и театр Китайский, как наш Французский театр, сделался добычею страшного романтического своеволия, представляя только бесстыдные Фарсы.
Актеры, игравшие у Чун-Куа, не оставили нас без подарка пьесою нового рода. Едва только кончилось представление большой драмы, начался водевиль, истинный водевиль, начиненный купле­тами, колкостями, двусмысленностями, заставляв­шими зрителей помирать со смеха. Вообразите, что водевиль, который le Français, né malin ( по словам Буало ), почитал своим изобретениемъ- вот где отыскался он - в Китае, и со всеми его условиями, с настоящим его характером! В числе актеров водевиля Китайского были ли­ца, в которых, не зная Китайского языка, можно
80
Пило угадать роли Перле, Потье, Одри Кантон­ских, потому, что такой актер не мог сде­лать ни одной гримасы, ни одного телодвижения, даже открыть рта, или ггройдти по сцене, без того, чтобы не произвесть всеобщего хохота и не возбудить самого веселого восторга зрителей. Роли женщин были выполняемы эвнухами, моло­дыми, довольно приятной наружности, хорошо одетыми, хорошо причесанными. В одной из сцен водевиля была представлена внутренность Китай­ского гарема, и шесть Китаек, сидя за работою и разматывая шелк, пели довольно приятную пес­ню, общим хором.
Таким образом, одно после другого, высмо­трели мы за один раз балет, историческую драму, комедию, водевиль, и готовы уже были отказаться от дальнейшего продолжения зрели­ща, когда явились Китайские эквилибристы, и по­казали нам разные гимнастические штуки, дока­зывавшие необыкновенную силу и проворство. Один из них, настоящий атлет, с исполин­скими Формами тела, выдвинул вперед грудь свою, и образовал из неё род подножия, на ко­торое прыгали его товарищи, перескакивая по­том через плечи его. Поставили после того посреди сцены высокий стол, и тридцать чело­век скакали через него, поочередно и вместе, делая иа воздухе разные кривлянья. Наконец, как будто в довершение этих Омировских игр, исполин-атлет поставил подле себя трех то­варищей, и потом еще шестерых, которые все
81
обхватили его руками; он поднялся, обвитый таким образом, как будто легкою цепочкою, девятью сильными человеками. Для большего дока­зательства силы его, один из эквнлибрисшови шпал еще на голове его, составляя таким обра­зом пирамиду.
Добрый знакомец пат, ганист Пан-ке-куа не хотел остаться побежденным от госте­приимного Чин-Куа, узнавши все, чем он нас подчивал, и через несколько дней потом взду­мал угостить нас еще раз, особенным празд­ником, коипорый был для нас занимательнее всех других. По милостивому позволению, вы­прошенному под рукою у Вице-Короля, нам поз­волено было посетишь настоящую Китайскую зе­млю, гпу часть города, которая простирается по другому берегу Тигровой реки, прошив Факто­рий. Там был устроен у нашего знакомца пре­восходный сад, и он, казалось, был в совершен­ном восторге, что может принять и угостишь нас в настоящем своем доме. Будучи отли­чен званием мандарина, с золотыми инариками, и человек весьма богатый, Пан-ке-куа имел значительный вес в той части города, где жил, и по этому мог распорядиться так, чтобы мы не были оскорблены Китайским неприязненным простолюдьем. Род особенного надзирателя, ловкий Китаец сопровождал нас, и беспрестан­но повторял какие-шо таинственные слова, после чего никто из проходящих не показывал неудо­вольствия, видя нас в запрещенной части горо-
У. ИГ. 6
да. По мере приближения нашего к Китайскому отделению, лучше и красивее раскрывалась перед нами картина его, с высокими башнями, Фигур­ными воротами, выгнутыми, угловатыми кровля­ми зданий. При вступлении в городские ворота, могли мы обозреть всю пеструю общность горо­да. Чем далее шли мы, тем оживленнее и ве­селее являлась она перед нами, перерезанная ка­налами, обставленная набережными и магазина­ми, где беспрестанно складывали товары с боль­ших лодок. Множество узких, но освежен­ных чистым воздухом улиц, представляли нам, по обе стороны, ряды домов, прочно по­строенных, и от одного места до другого обширные отделения, закрытые заборами. Эти заборы означали жилища мандаринов. Через чет­верть часа ходьбы, путеводитель наш остано­вился подле нисеньких, незначительной наружно­сти ворот; они отворились по данному от не­го знаку. Мы вступили в таинственное Китай­ское жилище, убежище нашего почтенного Панъке-куа. Вороша были со сводом внутрь жилища, н по какому-то темному корридору прошли мы до нисенькой залы, составлявшей самую средину жилья. Отсюда, во всех направлениях, видны бы­ли переходы, аллеи, дворики, образовывавшие со­бою что-то похожее па лабиринт.
Хозяин ожидал нас в главном отделении дома, на средине почетной комнаты. Едва успе­ли мы отвечать на его Китайские приветствия на­шими Европейскими учтивостями, нам подали
83
чай и конФекты. Убранство этой приемной ком­наты было богато, но без всякого вкуса в убор­ке; ее составляла смесь туземных и иноземных украшений и мебелей, и все это было наставлено, набросано без порядка. Французские зеркала, не­ловко поставленные, закрывали стены, а часами с музыкою были заставлены все столы. Из че­тырех сторон комнаты, три казались совер­шенно глухими; четвертая была открыта, в сад, во всю длину и вышину. На-зиму, эта сторона задвигается бамбуковою плетушкою, убранною че­репками устриц, обделанными весьма искусно, но такая подвижная закрышка делает комнату те­мною, и худо защищает от холода.
Задняя часть комнаты была занята высокими., узким столом, в виде жертвенника, и на нем стояло изображение какого-то Китайского боже­ства, перед которым расставлены были цветы и плоды. Перед этим жертвенником находи­лось почетное седалище, род канапе, возвышен­ного уступом над полом комнаты; оно было сделано из полированного дерева и украшено зеркальцами. Табурет и подушки ставятся на не­го •- первый для того, чтобы положить книгу, поставить чашку с чаем, другие, чтобы сидя опираться на них локтями. Только двое могут усесться на этом почетном, месте, потому что весьма редко три особы одинакого достоинства сходятся у Китайцев для беседы. Китайцы си­дят на-манер Турков, поджавши под себя но­ги. Для нас поставлены были особенные канапе и 6*
I
8Ü
креслы. Закрытые двери вели из почетной ком­наты в другие внутренние покои. В каждом из углов почетной комнаты поставлены были столики, разнообразного вида, убранные различны­ми предметами роскоши - вазами, часами, цве­тами, музыкальными орудиями, а на одной из стен виден был целый пук длинных, тонень­ких трубок; в разных местах висели с потолка лампы, или Фонари, зажигаемые только по торжественным дням. Одни из них делаются прозрачные роговые, в виде шаров, другие из цветного Флера, восьми-уголъные, иные стеклянные и бумажные, и все украшаются бахрамами, кистями, стеклянными шариками. Вместо обоев, стены ком­нат покрывают живописью по лаку, на которой золотыми буквами изображают надписи и нрав­ственные изречения. В дни религиозных празд­ников, Китаец пестрит свою почетную комна­ту с удивительною роскошью, развешивает в ней золотые и шелковые ткани, и жжет, в те­чение нескольких часов, палочки благовонного дерева нц своем домашнем алтаре.
Другие комнаты, которые одну за другою пока­зывал нам хозяин, представляли почти такияже подробности и шакую-же уборку. В иной только, вместо нравственных изречений, стены украшены были довольно грубыми картинами, зер­калами, или сплошною живописью. Но библиотека представляла некоторое отличие от других комнат. Множество рукописей было тут рас­положено, в особенном порядке и устройстве,
85
на полочках, укрепленных по одной стене. Ки­тайцы знают и употребляют в дело типограф­ское искуство, но книг печатных у них почти нет; рукописи, писанные отменно красиво, до сих пор заменяют им печатанье. Для письма употребляют они сушеные чернили, столь изве­стные у нас под именем туши, или Китай­ских зернил; натирают немного размоченной па­лочки таких чернил на кусок мрамора, или ка­кого нибудь драгоценного камня, беруш краску кисточкою, и рисуют ею буквы по желтоватой, тонкой, бархатистой на осязание бумаге, весьма обыкновенной в Китае, но отменно уважаемой в Европе, под названием Китайской ( сиерариег <1е Chine ). Кроме известного нам рода тонкой бумаги, в Китае есть еще особенный род, ко­торый менее уважается, но по отделке его го­раздо драгоценнее. Белизна этой бумаги удиви­тельна, а плотность её такова, что сгибаясь, она не ломается. Такая бумага служит обыкновенно для Китайских картинок; она чрезвычайно бар­хатиста, и потому придает изображениям птиц и цветов особенный колорит, которому мы по­дражать не можем. - Чернилица, или лучше ска­зать, писальный камень нашего хозяина, состояла из агаша, обделанного в золото; оц говорил нам об ней, как о родовой драгоценности; отец его написал с эшего камня множество письменных памятников, и он хотел передать его своим детям, чтобы и они также почерпа­ли из него наследственные вдохновения.
86
На полочках другой стены, прошив полочек с книгами, видно было множество разных пред­метов Естествознания: куски ископаемого дере­ва, окаменелости, образчики драгоценных камень­ев, ониксы, агаты, аметисты; тут-же были бронзовые статуйки, и собрание монет, где на­ходились все роды золотой монеты, какая только обращается в торговле; каждая из них обозна­чалась Кишайскимч ярлычком; мы видели тут цехины, суверены, луйдоры, наполеондоры, квадрупли, и проч. - Далее расставлены были редкия туземные произведения; превосходные изделия ла­ковые и Фарфоровые, Японские вещи, весьма уважае­мые в Китае, по блеску цветов и прочности лакировки.
Из нижнего этажа перешли мы в верхния ком­наты, преимущественно назначаемые для домашнего обихода. Их составляли ряды покоев, все с ка­минами на холодное время года. В каждом на­ходились кровати, и все показывало, что тут живут постоянно, но Мортон, давно знакомый с ганисшом, и очень дружный с ним, напрасно просил его показать нам отдельные комнаты, занимаемые его женами; тщетны были и наши прось­бы. Бсе, что могли мы вымолить у него, состояло в том, что он решился показать нам свою церемонияльную комнату, где, с большою пыш­ностью, развешено было его мандаринское одеяние и почетное одеяние старшей супруги его, как жены мандарина.
] 87
Одежду мандарина составлял широкий, нисхо­дящий ниже колен, зеленого цвета кафтан, с прорезами на обоих боках, и с рукавами ши­рокими и висячими. КаФтан этот был из шелковой прочной ткани, цвета яркого, вышитый странными узорами. Иа груди его изображались два дракона, почетный знак достоинства ман­даринского, оттененный иа остальном простран­стве Фантастическими Фигурами, похожими на те, которые отливаются по шелковой объяри. От­крытый спереди, каФшан этот давал заметить широкия шелковые шаровары, к низу висевшие на голенищах сапогов из черной кожи, с загну­тыми носками, с толстыми подошвами, почти в вершок; сверх кафтана надевалось агатовое, или коралловое ожерелье. Шляпа - важная часть наряда-была круглая, пуховая, сине-фиолетового цвета, убранная черным бархатом, и па верхуш­ке её укреплен был синий шарик - предмет честолюбия Китайцев, столь-же драгоценный Ки­тайцу, как драгоценна Европейцу какая пибудь звезда и лента! Шарик на шапке есть отличи­тельный, всегдашний знак достоинства мандари­на - эшо Китайская табель о рангах. Первый класс мандаринов носит шарики розовые, вто­рой красные, третий синие. Общность всего это­го одеяния была блестяща и внушала уважение. Пан-ке-куа оделся перед нами в полный наряд свой, и он весьма хорошо шел к его физиогно­мии, холодной и важной. Для дополнения своей одежды, он вынял даже, из-под стекляннаго
88
колокола, мандаринский жезл свой, который удо­
стоился получить прямо из рук самого богды­хана. Жезл этот составляла палочка в несколь­
ко дюймов длиною, из драгоценного дерева, в которое врезаны золотые украшения. Подле церемонияльных платьев мандарина и супруги его находились драгоценные украшения и уборы неви­димой подруги Китайского чиновника. Этими убо­рами могла-бы подорожипиь богатая Европейская дама. Жемчуг, алмазы в несколько карат, ру­бины, агаты блистали в дорогой оправе, состав­ляя выбор щегольской и весьма ценный. Не льзл
было определить всему виденному нами цены, ме­нее 300,000 Франков.
Из комнагп отправились мы в сад. Тут ни­чего не было естественного, и все было поддель­
ное: пригорки, ручейки, утесы; во всем этом, при маленьком размере, являлась какая-то забав­ная пародия на огромные создания природы. Ни одна аллея не протягивалась прямою линиею. Желая достигнуть всевозможного смешения всего, что только мог выдумать, художник, при располо­жении сада, не щадил ни перспективы, ни силь­ных оптических нечаянностей. Каждый пред­мет, казалось, поставлен был тут с намере­нием удивить; для этого изрыли тут землю, наставили на ней киосков самых странныхъ
Форм, навалили утесов, накопали водопадов, набросали мостиков, исковеркали деревья и рас­пестрили лужки; все в этом загороженном углу было направлено к миниатюрному передраз-
89
ниванью красот диких и величественных, как будто хотели этим утешить бедных затвор­ниц, супруг мандарина, которым, как всем женщинам в Китае, строго запрещен свободный воздух полей и лесов. Тут могут они, запер­тые в стенах, лишенные даже способности хо­дить, в малом виде наслаждаться подделкою все­го, что вне тюрьмы их свободно творит могущая природа. Зимою, когда дождь препятствует гу­лять по дорожкам сада, усыпанным песком, террасы из плитняка, или из муравленых кир­пичей, представляют им места для прогулки, без опасения вымочить свои крошечные ножки.
Нас поразило всего более в этом саду, не устройство поддельных холмов и утесов, не извилины лабиринтов, не уродливость разно­образных мостиков, не киоски с цветными стеклами, но блеск, красота, благоухание тысячи цветов, всюду пестревших перед нами. Хо­зяин показывал нам цветы свои один после другого, и страх как гордился ими. « Шесть садов почтенного господина Тати-пхай-дзина,” говорил он, « самые великолепные во всем Кан­тоне, не представят вам такого богатства и разнообразия камелий, как мой маленький са­дик!” В самом деле, трудно было даже ис­числить все разнообразие этих прелестных цве­тов. Целая аллея была убрана ими. Туш видно было еще множество деревьев в малом виде-буков, ясеней, вязов, возращенных искуственно, в Формах и виде настоящих буков, ясеней и
90
вязов. Иной из таких уродцев рос еще при­том на спине Фарфорового буйвола, на голове птицы, на хвосте собаки. В таких нелепых изобретениях, чем страннее мысль, чем труд­нее исполнить ее, тем более прельщает она Китайца; не соразмерность, но неправильность есть для него самое высшее выражение искуства. Коверкать природу, придавать ей каррикатурный вид уродливой старухи, переворачивать строй­ность её, так, чтобы произрастание являлось угловатое и горбатое-вот к чему стремится искуство Китайского садовника. Не хотят-ли этим Китайцы показать нам эмблемму образо­вания своего, дряхлого, тощего, и между тем ухищренного, и гордого именно этою ухищрен­ностью?
Подробное рассмотрение Китайского дома и житья, продолжительная прогулка по садам, и внимание к тому что мы видели, все это заста­вило нас обрадоваться обеду, и потом пообедать очень хорошо; к тому-же и обед на этот раз был без чинов, а кушанья Китайские перемешаны были с Английскими. Вместо теплого камчу, к десерту хозяин велел принесши превосходного Шампанского. Барон встретил этого пришельца из Европы, как старого, доброго знакомого, а я как земляка. Мы охотно пили его оба, Мортон не думал уступать, и даже сам гостеприимный Пан-ке-куа соединился с гостями. Подвеселясь несколькими бокалами Шампанского, этот Ки­таец стал совсем другой человек - шутил,
94
смеялся, решился даже-показать нам, но только как можно скрытнее и осторожнее, одну из жен своих; она гуляла в саду, и ми, спрятан­ные за садовыми куртинами, могли хорошо рассмотреть супругу мандарина, ребенка, которого вела она за руку, и служанку, шедшую за ними. Одежду госпожи составляло длинное шелковое платье, богато вышитое, и немного разрезанное к низу, спереди, так, что можно было видеть из-под него широкую исподницу, сшитую из легкой шаФгпы. Полусапожки, сжатые на ступне, и широкие к верху, были превосходной работы. Молодая и красивая, не смотря на узкие глаза, Китайская красавица отличалась особенно искус­ною уборкою волосов, собранныхъ'на теме головы, и точно полированных - так сильно были они намаслены. На лбу у неё был надет род севннъе, с брильянтом, а по обеим сторонам головной уборки приколоты искуственные цветы. Серьги и ожерелья из благовонных шариков дополняли убор. На лице, белом и румяном, видны были следы большего употребления притираньев. Брови явно выведены были черною краскою, и яркий алый цвет нижней губы ротика также обличал под­краску. Дитя и служанка не представляли собою ничего особенного. У служанки видно было в го­ловной уборке несколько длинных булавок, зако­лотых на манер Тирольский, и, по обычаю всех простолюдинок, у кистей рук её были надеты оловянные, грубой работы запястья.
92
С первого взгляда можно было заметить, что жена нашего ласкового хозяина, как и все Ки­тайки, была почти совершенно лишена употреб­ления ног. Она не шла - она едва тащилась, ша­талась на ногах, и ее можно было почесть расслабленною ногами. Этому неудобству подвер­гаются почетные Китайки, по милости неле­пой уродливости, на которую осуждают их с самого детства. Малостью ноги измеряется здесь преимущество звания для женщины, и от того с детства подвергают бедных девочек ужас­ной пытке, зашивая им ноги в крепкия перевяз­ки; четыре палъца подгибаются от этого под подошву насильно, и только один большой па­лец образует окончание ноги. В следствие та­кого мучительного принуждения природы, нога взрослой Китайки редко бывает более дюй­мов в ступне.
Доставив нам удовольствие видеть то, что строго запрещено показывать Европейцам, хо­зяин наш повел нас в комнату, где собра­лись тогда его дети и внучата. Их было всех около десятка, и над ними надзирал учитель- настоящая Фарфоровая Китайская кукла. Маленькие Китайцы разыгрались с нами, и угрюмый педа­гог напрасно журил и унимал их. Дети были резвы, веселы, беленькия, краснощекия, но уже от­личенные типом туземной физиогномии. С пяти лет, каждый из них начинал свое ученье, под руководством узкоглазого ФилосоФа-учишеля, и каждый до 16-ти лет должен корпеть надъ
93
простонародною грамотою, после чего перехо­дит к высшей азбуке мандаринской.
Когда мы вышли из детской комнаты, было уже четыре часа по полудни. Мы все видели в доме нашего приятеля, и обиталище Китайское становилось для нас тягостным; его запретные стены, его поддельная природа, воздух его, тя­желый и душный, все это заставляло нас желать поскорее дохнуть внешним воздухом, освежить­ся полем, свободным небосклоном. Мы прости­лись с хозяином, в самых нежных и друже­ских выражениях.
Едва ступили мы за порог, как нам пришло в голову, что смешно будет воротиться в Факторию, не испытавши маленькой прогулки по запрещенной Китайской земле. Мортон, правда, говорил нам, что эта сторона предместья не слишком безопасна для иноземца, но при веселом расположении духа, в каком все мы были тогда, едва-ли благоразумная осторожность могла одер­жать преимущество над другими желаниями. Мы согласно положили отважиться на опасное путе­шествие между Китайцами. При пособии двух золотых монеток, Фактор ганиста согласился провожать нас и удалять всякия опасности.
Едва ступили мы сотню шагов, как уже были награждены за нашу смелость новыми открытиями. Чего не могла представить нам внутренность Кантона, чего недоставало в наших прогулках по городу полу-Европейскому-нравы, совершенно Китайские, обычаи, одежды, туземные, без при-
i
91
меси чуждого, все эшо встретили мы немедленно. При повороте в одну улицу, лицом к лицу увидели мы какого-то бедняка, осужденного на на­казание кангою. Полицейский служитель вел его на железной цепи, держа в руках плеть. Евро­пейцы называют капгоп, орудие казни, кото­рое Китайцы именуют ta. Эшо собственно два толстые деревянные отрубка, у которых с внутренней стороны вырублены полукружия. Вло­жив шею преступника в круг, образуемый ими, накрепко соединяют обе половины, и мандарин­ская печать, наложенная на спай отрубков, где на широкой бумаге описывается преступление и приговор, удерживает сторожа от всех по­кушений на жалость, и от подкупа, могущего облегчить страдание осужденного. В две другие дыры, составленные шаким-же образом, вклады­ваются руки преступника. Тяжесть канги бывает от 60-ти до 200 Фунтов, смотря по мере пре­ступления и строгости приговора. Уложение по­дробно объясняет, каким образом, по какому случаю и сколько времени должна канга обреме­нять плеча и шею виновного. Наказание продол­жается иногда месяц, два, три, и даже четыре, беспрерывно. Каждый день служители правосудия приходят ц темницы за теми преступниками, которым определено в тот день являть на себе всенародному позору зрелище своих мучений и неумолимой строгости правосудия. Преступ­ников тащат на цепях к городским воро­там, или на большие площади. Тут даюшч имъ
95
средства облегчат тяжесть канги только тем что позволяют прислоняться к стене, или к дереву. Но такой отдых бывает непродолжи­телен. Полагая, что преступник перевел дыха­ние, приставник бьет его плетью, и заставляет снова идти и нести свою тяжкую колодку. Не­счастный жалостно умоляет прохожих смило­ваться над ним; умирая от голода и жажды, он питается только тем, что жалостливые лю­ди положат ему в рот, но из тысячи людей, ругающих его, едва-ли находится один, который даст бедняку какую нибудь горсть шнена. Осуж­денный, встретившийся с нами и согбенный под тяжестью канги, казался однакожь весел и без­заботен; увидя нас, он начал просить мило­стыни, и мы отвечали ему парою пиастров, ко­торая, кажется, очень хорошо утешила его и облегчила его страдания.
Мы достигли наконец до конца предместья, где увидели отряд Монгольский, охраняющий го­род с этой стороны. Солдаты, составлявшие здесь стражу, были двух разборов: одни при­надлежавшие к обыкновенной милиции; другие из корпуса избранных войск, недавно прибывшего из внутренних областей. Одеяние первых грубо, неудобно, обременено ненужным излишеством. Двойной кафтан, сходящий до икр, кираса из китайки, с металлическими бляхами, железная шапка, с пуком крашенных волосов на остро­конечной верхушке, колчан с стрелами, висящий назади плеч, коробка, род чемодана, свешенная
96
на правом боку, где находятся лук и запасные стрелы, все это, взятое порознь и вместе, не представляет ничего, ни воинского, ни щеголе­ватого. Нам гораздо красивее показалось оде­яние избранного войска, которое миссионеры на­зывают военными тиграми; оно легко, и состоит из сплошных шароваров и куртки, полосатых, с капишоном на голове из пюй-же ткани, кончащимся с верху двумя полумесяцами, которые довольно похоже изображают уши тигра: от этой забавной прибавки к голове воина, и от полосатой одежды, обтянутой по всему телу, произошло название «военных тигров.» Воору­жение этих тигров заключается в довольно плохой сабле, и щите из ивовых прутьев и крепкого бамбука, столь хорошо переплетенных, что щит этот выдерживает самые жестокие удары меча. На таком защитительном оружии рисуются обыкновенно волшебные знаки, или какие нибудь нелепые, вымышленные чудовища.
Военная стража пропустила нас без всякого спроса, и мы спокойно вышли в чистое поле. Всю окрестность покрывают тут обширные посевы сарачинского пшена, попеременно с четы­реугольными полями пшеницы и бакчами овощей. Каналы усеяны жонками, плавающими во всех на­правлениях, и придающими всей стороне этой вид деятельности и довольства. Но мере удале­ния нашего от города, физиогномии людей, встре­чавшихся с нами, являлись недоверчивее, и без сомнения, если-бы столкнулись мы с кучею народа,
97
а не встречали Китайцев по-одиначке, неприят­ное приключение могло-бы кончить нашу отважную прогулку.
В затишье долины решились мы отдохнуть, и с удовольствием смотрели здесь на семейство какого-то Китайского крестьянина. Мать, стоя на ногах, и держа в зубах свою трубку, придер­живала на спине, посаженного в суму, маленького, еще грудного ребенка. Отец, сидя близ дороги, играл с другим дитятей, между тем как третье дитя, расположив перед собою свою чашку пшена, с палочками в руках, принима­лось за еду. Одежда отца не разнилась от одежды городских жителей; на поясе у него видны были мешок с табаком, ножны для ножа, кремень и огниво. Мать, в цветном китайчатом платье, показывала щегольство только в головном убо­ре; волосы её были так хорошо причесаны, как будто у знатной Кантонской дамы, и так на­питаны маслом, что их можно было почесть ла­кированными. Сзади головы была завязан кожа­ный ремень, и все это скреплялось маленькими че­репаховыми и костяными булавками.
Далее увидели мы нечто более любопытное: эипо был развощик съестных припасов, катив­ший в город товар свой, в тележке с пару­сом. Лоскут шкани, растянутый на двух пал­ках, на копце тележки, двигал по ветру коче­вую лавочку и облегчал труд его. В тележ­ке были накладены шравы, стоял ящик с ча­ем, и кроме того корзины с Фруктами. Трудно
Ч. /Г. 7
98
представить себе необыкновенную силу, какую придает ветер парусу тележки.
Мы решились-бы на прогулку гораздо далее, если­бы не убедил нас в прошивном наш Китай­ский проводник. Опасение его было так основа­тельно, что мы наконец уступили его просьбам, требуя, чтобы за то, он показал нам какой нибудь пагод. Он обещал, и через двадцать минут ходьбы очутились мы перед входом Ки­тайского капища. Капище это выходило во двор, обнесенный высокими стенами, оканчиваясь длин­ным сводом к внутренней зале. Все это было построено тяжело, безвкусно, скорее в Индий­ском, нежели в туземном роде устройства воздушных та. Внутри видны были четыре дере­вянные болвана, Футов по двадцати вышиною, сидящие, и довольно соразмерных Форм. Поста­вленные по углам храма, каждый из них пока­зывал особенный характер; с одной стороны видны были два гения зла, с другой два гения добра. Первые изображали собою самые отврати­тельные Фигуры, какие только можете себе пред­ставить гаже. Мужчина, вымазанный красным, с волосами Медузы, с черными усами, с кровавыми глазами, с кабаньими клыками во рту, держал в руке огромную саблю, как будто угрожая вся­кому приходящему; женщина, безобразная и огром­ная подобно мужчине, по одежде и по всему по. ходила на самую злую ведьму, какая только когда нибудь являлась в чертовских шабашах на сво­ем помеле. Две противоположные им Фигуры ра-
99
зишельно отличались от них; они изображали сгпарика и старуху, с опущенными в землю гла­зами, с руками, положенными на колени; их зе­леная одежда, их спокойное и приветливое поло­жение, являли в них божества кроткия и благошворишельные.
В глубине внутренней ограды находится глав­ный пагод, род прямоугольного сарая, с кры­шею в двойную пирамиду, с покрышкою на вер­шинах муравленою черепицею. Здание пагода было пусто, когда мы вошли в него; в меньшем ви­де, оно напоминало нам пагоды Пондишери и Мадраса. Главный алтарь, с медными подсвечни­ками, с расписными в подсвечниках свечами, с вазами, наполненными искуственных цветов, и с покрышкою в роде сени, а выше её с позолочен­ною статуею, изображающею сидящего человека, в естественную величину, вот все, что поразило взоры наши в этом святилище. Статуя предста­вляла Фо, Китайского Будду, обожаемого в Китае всеми низшими званиями; но все высшие звания сле­дуют здесь религии Конфуция.
Главные обряды Буддийского верования Китай­цев совершаются в новолуние. Тогда бонза, или жрец, окутанный своею эпитрахилью, приходит в пагод петь установленные молитвы, и все при-' сутствующие повторяют их хором, стоя на коленях.
Случилось так, члио едва вошли мы в пагод, бонзы вступили в него, для посвящения двух кандидатов в звание бонз. Каждый бонза по7*
100
местился на круглой рогожке, в расстоянии Фу­тов трех одни от других, образуя таким образом круг, которому центром служил глав­ный начальник. Этот жрец одет был в ши­рокое фиолетовое платье, а другие бонзы в жел­тые платья. Стоя на ногах, сложа руки на груди, от времени до времени падали все онй на колени, по нескольку раз ударяясь головою в пол, и потом вставали опять.
«За молитвою следовал обряд, в котором участвовали все сорок два бонзы и два новые ставленика, одетые еще в светское платье. Толь­ко после окончательных молитв, оба ставленика начали брать с алтаря, штуку за штукою, ду­ховное облачение, и показались наконец в одеж­де жреческой, серого цвепиа, с большими рукавами, и с головою совершенно обритою.
Когда обряд посвящения кончился, один из бонзов подошел к нам, прося подаяния. Едва бросили мы несколько серебряных монет в ко­шелек его, он пригласил нас осмотреть строе­ния, назначенные для жительства жрецов пагода. Строения эти состоят из длинных, грубых, нисеньких, выбеленных снаружи зданий, разделен­ных внутри на маленькия кельи, футов по восьми квадратных каждая, составляя таким образом нечистые, душные, темные кануры, украшенные изображениями идолов и крашеными картинками. Кухня и пекарня, надзираемые бонзами, казались не так гадки; несколько грубых орудий для ра­боты, глиняные горшки, и особенно огромный же-
101
лезный пошел, вмазанный в печь, составляли все украшения и снаряды обоих заведений. Трапеза была устроена несколько наряднее; алтарь зани­мал в ней углубление, и несколько картинок украшали стены. Тут видели мы сшолы и скамьи, и на каждом и на каждой из них было означено имя бонза, который имел право хозяйничать тем и другим. Обыкновенная пища Китайских бопзов состоит из пшена и овощей; мясо им за­прещено.
Устав обрекает также бонзов па строгое целомудрие. Из всего эшего видно, что устано­вление Китайских бонзов похоже на наши Ка­толические монашеские ордена, и даже по самому платью своему бонзы походят на наших мона­хов. Только среди низших званий Китайские бонзы пользуются некоторымъ' уважением; они астро­логи и хиромантики, торгуют предвещаниями худа и добра,, определяют счастливые и несчаст­ливые дни, советуют и приказывают простолю­динам во имя своего бога. Им принадлежит весь мелкий обиход домашнего богослужения Ки­тайцев, все эти идолы, вымазанные красным, иногда одинакие, иногда тройные, перед которы­ми день и ночь горят лампадки в лавке Китай­ского торгаша, кампане моряка, мастерской ре­месленника, хижине земледельца.
Кроме мужских обителей, есть также, как говорят, обители бонзок, но до сих пор Евро­пейцы не имели возможности поверишь, до какой степени справедлива эша молва. Впрочем, если
402
она и правда, Европейцам невозможно ничего узнать о нравах Китайских монахинь, их рели­гиозном значении, влиянии их на общество и обра­зовании их.
Прежде нежели мы оставили пагод, бонза, пу­теводитель наш, непременно хотел показать нам еще священных свиней, питаемых в паго­дах благоговением поклонников. Блаженные эши животные едва ходят с жиру; назначенные жить и спокойно умереть во храме, они делают собою честь щедрому усердию благочестивых подавате­лей милостыни. Им не страшен нож жертво­приношения, потому что, как я сказал выше, употребление мяса воспрещается бонзам, и запре­щение это они соблюдают строго. Священным свиньям пагодаостается околевать от пресы­щения, либо от старости.
Хорошо осмотрев пагод и жилища бонзов, мы отправились наконец по дороге к Факториям. Было уже очень поздно, и Китайцы, как нам казалось, пришли в неописанное негодование, едва увидели трех Европейцев, спокойно идущих по запрещенным предместиям Кантона, и даже прилежно заглядывающих в лицо каждой Китай­ке, которая попадалась на встречу. При переходе через одну из площадей Кантонских, досада узкоглазого народа чуть было не перешла в на­стоящее восстание против нас. Барон подо­шел к какой-то лавке, будто торговать разло­женные шут Фрукты, а в самом деле для то­го, чтобы разглядеть поближе хорошенькую голов-
403
ку молодой Китайской лавочницы. Старик отец её взбесился, закричал, звал на помощь земляков, и вотъ-соседи и прохожие сбежались с длин­ными бамбуковинами. Доходило до того, что только при помощи нашего оружия могли-бы мы спастись от разъяренной толпы, и то, вероят­но, кое-как, избитые, ограбленные. Но к счастью нашему, в паланкине, мимо нас, несли в это время полицейского мандарина здешней части го­рода. Почтенный блюститель правосудия бросился на шум, и пиастров за дюжину обделал все пре­восходно, потому что с помощию звонкой мо­неты в Китае можно делать все что угодно. Мы благополучно достигли домой, поплатившись толь­ко испугом и деньгами. День, проведенный нами, был не без усталости и не без убытка, но чего не нагляделись мы за то в Китае о один день? ■
I
КИТАЙ. СНОШЕНИЯ С ЕВРОПЕЙЦАМИ. ПОСОЛЬСТВА. НЕЙГОФ, МАКАРТНЕЙ, ТЗИНТЗИНГЬ И ФАНЪБРАМ, ДИНДЗЕЙ И ГУТДААВ.
Слишком продолжительна и-едва-ли не беспо­лезна была-бы история первобытных времен Ки­тая - смесь догадок и предположений, а не вер­ных Фактов, дело бесконечных споров, где уже столь давно бьются Европейские историки и исследователи. В безразсудном ослеплении хва­стливою ученостью Китайцев, многие, а особливо миссионеры, считавшие Китай второю отчизною, и честь Китайцев своею честью, до безмерности увеличили могущество, образование, мудрость и древность земли, которую старались просветить проповедью Евангелия. В новейшее время, беспри­страстная поверка уничтожила уже многое из ошибок, сделавшихся почти общим поверьем. Теперь идет война систем и ученой тактики- Нам она вовсе нелюбопытна.
4 05
Что не подвержено спору, эшо решительное незнание Китая древними Греками и Римлянами. Пи Омир, ни Иродот не говорят о Китайцах. Утверждали некоторые, будто Императорский Рим имел сношения с ними, и их землю озна­чал названием Шелковой земли (Серики). Утвер­ждались в этом на словах Флора, писавшего через сто леип после Августа, и говорившего о посольстве Сериков к этому императору, но об этом посольстве не упоминает ни один современный писатель.
Дело выходит опять спорное, такое, которое трудно опровергнуть, и еще труднее доказать. Тоже надобно сказать и о глубокой древности Китая, утверждаемой Китайскими книгами, где столько лжей и преувеличений, и вычеты астро­номические оказываются неверны. Царствования Фу-Ги и Гоанг-Ти, будшо-бы за четыре тысячи лет до P. X., и владычество Яо, более близкое и более славное, также такия дела, которые пре­жде надобно доказать, а потом рассказывать, как достоверную быль. беспорядок и темнота прекращаются со времен Конфуция (Купг-Дзея), первого историка Китайского, шак-же, как был он первый Китайский нравоучитель. Конфуций определил порядок династий царских и пра­вильное леипочислие Китайское.
Сколько можно рассмотреть из всего, пре­стол был наследственный в Китае почти за 2000 лет до P. X., но законное наследование его не оставалось без смятений и жестокой борьбы,
106
как думали это прежде. Во времена новейшие, когда летописи Китайцев являются более досто­верны, в течение восмнадцати столетий, мы ви­дим восмнадцать династий, следовавших одна за другою. Из числа их ни одна не прекраща­лась за недостатком наследников, и. все были низвергнуты насильственно, иная изменою мини­стра, другая возмущением полководца. Перемены, колебавшие весь Китай, странно противоречат неподвижности законов, нравов, языка и обы­чаев Китайского народа. Если от этого общего Факта перейдем к исследованию частностей, без сомнения, мы найдем в длинном списке богдыханов, о которых говорят Китайские летописцы, несколько властителей благодетель­ных, справедливых, добродетельных и просве­щенных, но гораздо большее число было тира­нов, без веры и правды, отцов, губивших де­тей своих, детей, восстававших на отцов.,Как всякая другая история (Азиятская), и более неже­ли другая, Китайская история представляет нам возмущения народа и вельмож, бедствия, страш­ные расплаты за злодейство, изгнания и междо­усобия.
Постоянные сношения Китая с Европою вос­ходят не далее трех-сот лет, хотя и пре­жде этого времени, некоторые из неутомимых” искателей приключений отдельно посещали Китай. Первым из всех был, кажется, монах, кото­рого Китайцы называют О-ло-пен, и кошорагб имени и Европейской отчизны мы не можем раз-
407
гадать из этого испорченного названия. Догады­ваются, что это был Сириянин, сектатор церк­ви МоноФизитов. Он прибыл в Си-ан-Фу, в девятый год чинг-куан (535-й от P. X.), в царствование великого богдыхана Тай-Тсунга, ис­тинного основателя династии Танг. Богдыханъ- говорят Китайские летописи-отправил своих чиновников на встречу Олопена, даже до запад­ного предместия столицы, ввел его в свои чер­тоги, и приказал перевесть священные книги, им представленные. Надпись, найденная в Си-ан-Фу, будгпо-бы относящаяся к 784-му году по P. X., извещает нас о следствиях этой первоначаль­ной миссии. Олопен изложил богдыхану свое учение; мудрецы Китайские отозвались об нем благосклонно, и сам богдыхан утвердил его, говоря, что всякая вера может быть хороша, смотря по месту и времени. Тогда построили храм, которому дали двадцать одного священни­ка, и на памятнике Си-ан-Фуском надписали, что истинный закон, потемненный в Китае при династии Чеу, и унесенный на запад Лао-Тзеу, являлся возвратившимся к своему первоначально­му источнику, для умножения славы царствования великого поколения Танг, владеющего Китаем. II Религия Олопена, или Христианская, как говорили
потом миссионеры, основалась таким образом в Китае с древнейших времен. Ио Христпианство-лп это было? II если Христианство, то, ве­роятно, это была Несториянская ересь, столь силь­ная в Азии. Б Китае держалась церковь Олопе-
108
нова около 200-ти лет, и потом уничтожилась казнью и изгнанием её последователей, по при­чине перемены династии, или по опасениям поли­тическим.
В начале ХШ-го века, множество Греческих христиан явилось в Китае, в след за победо­носными полчищами Чингиз-Хана, завоевавшими Китай. Монгольские государи, даже покровитель­ствовали обращению новых своих подданных. Хубплаии-Хан, Ша-тзу по Китайским летописям, основав пребывание свое в Пекине, дал Като­лическим миссионерам землю внутри города, для построения церкви. Политика Монголов, дейст­вительно, требовала уменьшения новою религиею силы древних установлений и прежних верований Китая. Впрочем, Монголы и не были уже тогда ипакими варварами, как стараются представишь их многие историки. Ученые из Балка и Самар­канда, следовавшие за Татарскою армиею, передали Китайцам первые начала Астрономии, заимство­ванные ими от Арабов; с большими издерж­ками привезены были усовершенствованные ин­струменты для наблюдений, произведены наблю­дения, переделан туземный календарь. Тогда-же соединили длинным каналом, требовавшим ве­ликих усилий, две части Китая, дотоле разде­ленные, и устроили систему водоходства внут­реннего, от которой далеко отстала нынешняя система водных сообщений в Китае.
Около этого времени посетил Китайцев Мар к-Навел, этот чудесный путешественник,
109
которого по возвращении его на родину, в Вене­цию, почли лжецом и мечтателем. В юных ле­тах явился он с отцом своим при Дворе Хубилая, сделался любимцем этого государя, и зная языки Татарский и Китайский, путешествуя в качестве посланника от владыки Китая и Монголии, в землях Татарских, Китайских, по островам Зондским, в странах Сиамцев и Бирманов, первый из всех Европейцев мог он передать Европе достоверные сведения о Вос­точной Азии, богатств которой тогда и не подозревали. По возвращении в отчизну, после 16 ши летнего отсутствия, Марк-Павел расска­зывал землякам обо всем, что видел и слы­шал. Слушатели его пожимали плечами, смотрели на него с видом жалкого недоверия, и так как беспрестанно говорил он о мильонах, то его и не называли иначе, как ii signor Marco millione (Господин Марк мильонщик). Кч. счастию Марка, его отдаленные путешествия принесли ему не одно познание Азийского Востока- он ворошился богачем, и ему мало было нужды, верят ему или не верят. Не убедив современ­ников в истине слов своих, Марк хотел оставить по крайней мере потомству память о своей кочевой жизни, и написал книгу: Delie nuiraviglie ciel morulo ( о чудесах мира ). Тут, среди ошибок и сказокч, находятся статисти­ческие и географические сведения драгоценные, за­мечания о нравах и обычаях, важные материалы для Азийской истории.
440
Во время владычества Монголов, несколько Арабских музульманов проникли во внутрен­ность Китая. Поборники исламизма, еще юного и пылкого, они с жаром принялись за обращение Китайцев, доступных всяким религиозным мнениям; нарочно покупали они детей у бедня­ков, подвергали их обрезанию и воспитывали в догматах Мугаммеда. Но все такия усилия оста­лись бесплодны. Безмерное расстояние Китайской отрасли от основного корня Мугаммедовой веры, мало по малу, уничтожило все отношения между последователями Корана и обожателями Фо и Конфуция.
Христианство казалось здесь прочнее и крепче. Не только остаток Олопеновых Несшориян поддерживался еще в Китае, хотя в малом числе, в конце ХШ-го века, но кроме того мо­нах ордена Францисканского, Иоанн дс-МонтеКорвнно, прибыл в Камбалык ( Хан-Пелик, Пекин) и не смотря на ухищрения соперников, поставил там католическую церковь, с коло­колами, которыми торжественно возвещал осно­вание христианства в Китае, Хотя Корвино был без помощников, но совершил обращения мно­гочисленные; 6000 Китайцев было крещено, и еще 30,000 готовились к этому таинству, но злоумышления завистников расстроили дело. Мно­гие из знатнейших Китайцев последовали про­поведи Корвино, и в числе обращенных был начальник Кераигпов. Не смотря на усильные просьбы, Римский первосвященник долго не по-
114
сылал никакого подкрепления деятельному про­поведнику, при безмерных трудах его. Кельн­ский Францискам Арнольд прибыл к нему толь­ко через двенадцать лет, и только в 43121году, папа Климент Ѵ-й послал в Китай Анд­рея, урожденца Перузского, возведя церковь Пе­кинскую в звание архиепископии.
После Корвино опять прекратились сношения Европы с Китаем. Следы теряются до 1524 года, когда путешественник Фома Перез, отправленный посланником от Ферпанда Переза де-Андрада, начальника Португальской эскадры, прибыл в Пекин. Он должен был вручить богдыхану письмо от короля Эммануеля, но как бродяга был он прогнан за дерзкия речи, принужден бежать в Кантон, и наконец посажен был в тюрьму. Жребий этого Португальца остался неизвестен: одни говорят, будто он был за­мучен, вместе с своими товарищами; другие, что освобожден в последствии, остался в Ки­тае, женился, и обратил жену свою в хри­стианство.
После него явились в Китае миссионеры, столь знаменитые в его истории. Первый, едва коснув­шийся пределов Китая, был иезуит Франциск Ксаверий, умерший в 4 552 году, в Сан-Шиане, перешедши, по словам его товарищей, во все время своих благочестивых странствований, трид­цать тыспъь лъё, пешком, через горы, степи, леса и палящие пески. За этим проповедником вдруг явились Балнньлн, Рожер, Падио, и ученый
112
Матвеи Pnttn, настоящий основатель Китайских миссий.
Получив позволение поселиться с своими то­варищами в Чао-кинг-фу, в 1583 году, Риччи понял, что действия его и товарищей, как про­поведников, будут гораздо легче и действи­тельнее, если они покажут в себе Китайцам, вместе с добродетелями и благочестием, уче­ность и мудрость. Будучи отличным геограФом, Риччи составил для Китайцев карту мира, на которой назначил Китай по самой средине, сле­дуя в этом неизменному верованию туземному, которого ни за что не согласилась-бы уступить горделивая ученость Китайская.
Но, только после продолжительных и труд­ных странствований по Китаю, Риччи успел на­конец, в 1600 году, достигнуть Пекина, обле­ченный одеждою Китайского ученого. Богдыхан принял его ласково, и казался доволен многими нз даров его, особливо стенными часами и кар­манными часами с боем; то и другое было тог­да новостью в Китае.
Милость Богдыхана облегчила после этого до­рогу миссионерам. Замечательные обращения в Христианство ознаменовали пребывание их в Китайской столице, не менее ученых трудов. Когда Риччи скончался, в 1610 году, подвиги проповедников были значительны, и при том Адам Шаль, замечательный неменее предшест­венника, наследовал миссию Риччи. Он уподо­бился этому патриарху миссионеров, как пропо-
413
ведник и как ученый человек. В царствование первого богдыхана из Манджурской династии, называемого Европейцами Шун-чи, наименован он был одним из советников трибунала небесных дйл ( des affaires célestes ), с особенным титу­лом Магистра утонченных учений ( Maître des doc­trines subtiles ).
Богдыхан оказывал даже, как говорят, столь I великое личное уважение Шалю, что четыре раза в год приходил дружески беседовать с ним, в его жилище, сиживалч* в его кабинете и вку­шал притом плоды из его сада. В правление Шун-чи, с 4 650-го по 466 год, миссионеры окреспиили более 4 00,000 Китайцев. Но по кончи­не Шун-чи, во время малолетства Кан-хн, Шаль подвергся жестоким преследованиям. Обременен­ный цепями, вместе с тремя своими товарищами, девять месяцев влачимый из судилища в судилище, осужденный быть разрубленным на 4 0,000 кусочков, он обязан был кратким отдыхом только ужасу, какой причинило в Китае лунное затмение. Новые жестокости были потом опять устремлены прошив него; он претерпел тяж­кое наказание кангою, и скончался от изнеможе­ния и скорби, 4 5 го Августа 4669 года.
Астрономический календарь, начатой миссионе­рами, после смерти Шаля передан был невежде Китайцу; но ошибки, от того происшедшие, за­ставили Пекинское правительство возвратишь ие­зуитам эшо ученое занятие их, и знаменитый
Ч. ИГ. 8
ш
миссионер Вербьест сделался продолжателем трудов Шаля.
В это время ( 4 690 года ) явилось в Китае на­чало Французских миссий, с столь различными намерениями составленных Колбертом и Лашезом. Богдыхан Кан-хи царствовал тогда, и объявил себя покровителем ученых чужеземцев, вероятно, не столько по усердию к вере, какую они проповедывали, сколько по соображению пользы, какую могли они распространить в Китае своею ученостью. Вместе и порознь, члены миссии ста­рались оправдать благосклонность богдыхана тру­дами, удивлявшими Китайцев. ГеограФы, фило­логи, естествоиспытатели, физики, астрономы, математики, они сделались необходимы для уче­ных заведений, находившихся в столице Китай­ской. Знаменитая была эта эпоха для миссионе­ров, когда столь блестящее поприще было от­крыто их религиозному и общественному влиянию. Тогда наследовали один другому миссионеры, бывшие в первой присылке 1 684 года, и прибыв­шие после того - Татар, Фонтаней, Лекомт, Ноель, Буве, Фуке, Виделу, Сибо, Пареннен, Жербилъон, Амиот, Режис, и особенно Премар и Гобиль.
Двое последних до того проникли в тайны Китайского языка, что книги, писанные ими, как книги Риччи и Вербьеста, имели честь быть поме­щенными в собрание избранных творений Китай­ских, составляющее сто шестдесят пиысяи то­мов, каталог которым был составлен потомъ
445
по повелению богдыхана Киан-Лунга. Прежар и Гобиль изъяснили и перевели собрание книг, име­нуемое Кинг, один из древнейших памятни­ков Китайской литературы, до миссионеров понимаемый немногими из самых ученых Ки­тайцев.
Счастливые, спокойные и уважаемые в правле­ние Кан-хи, миссионеры сами начали уничтожать свое выгодное положение ссорами, какие восстали у них между братиями разных орденов монаше­ских, бывших тогда в Китае. Иезуиты, превы­шая образованием других собраший, почитали необходимым, с самого начала, смотреть сквозь 'Пальцы на некоторые обряды и обычаи Китайцев, заключавшие в себе более политический и нрав­ственный смысл, нежели идолослужительное ве­рование. Так, например, обожание предков, и поклонение, воздаваемое теням их, были тер­пимы иезуитами, потому, что опасно было разру­шать столь основный догмат Китайской религии. Но из этого произошли страшные споры. ДосаИдуя на успехи других орденов, Доминиканы и Францисканы восстали против снисходительного потворства своих соперников, возопияли об искажении чистоты христианской религии идоло­служительскими прибавлениями, и сильно начали действовать в совете Папском, требуя, чтобы Римский первосвященник решил важный вопрос о чистоте православия Китайской церкви. С сво­ей стороны, иезуиты, сильные покровительством богдыхана, и опираясь на успехи проповеди, так8*
I
416
же ходатайствовали в Риме, где за них было много защитников. Долго продолжалась борьба. Посольство следовало за посольством, булла за буллою. То получали повеление строго предписать новообращенным христианам совершенное оста­вление всех прежних суеверий, допуская в недра церкви христианской православие без всяких, условий; то, принимая систему действий менее строгую, дозволяли незначительные послабления и уважение старых предразсудков Китайских. Война в проповедях, война полемическими кни­гами, сделалась наконец столь сильна, что возбу­дила опасение правительства Китайского. Из всех областей присылались богдыхану беспрерыв­ные жалобы. Ордена непользовавшиеся покрови­тельством богдыхана, желая подорвать силу сво­их соперников, не думали, что губят будущ­ность христианства в Китае. Они начали вопиять прошив судей, прошив чиновников Китайских; наконец заговорили против самого богдыхана и его наследника.
Следствия всех этих несчастных раздоров оказались однакожь не прежде кончины богдыхана Кан-хи. Сын его, Ион-Чинг, едва вступил на престол, как и показал себя противником хри­стианских проповедников. Немедленно.было объ­явлено общее их изгнание, и только ученые мис­сионеры, причисленные к ученым заведениям Пе­кинским, были исключены из общего осуждения. Смысл приказа не казался однакожь ни строг, ни оскорбителен. Многие из проповедников ре-
4 17
шились, к несчасшию, защищаться, прямо или косвенно, и от шего явились с одной стороны преследования, с другой жертвы упорства. Мно­гих заключили в тюрьмы; другие были погубле­ны казнью; иных подвергли наказанию кангою. Ион-Чинг, прежде изгнания иезуитов из Пе­кина, призвал их к себе, и вот как рассу­ждал он с ними, по пересказу о. Пареннена: « Вы, Люди Западные, хотели уничтожишь наши законы, возмутить паши народы. Мне должно вос­препятствовать такому покушению. Что сказалибыу вас, если-бы я послал к вам наших бонзов и лам, и они сшали-бы возмущать у вас поря­док? Вы изгнали-бы их. Теперь хотите вы, что­бы мои подданные были христианами, и приняли-бы вашу веру. Хорошо, да за чем-же вы отвлекаете их от повиновения моей власти? Начнется воз­мущение, и ослепленные слушаться будут вас, а не меня. Знаю, что теперь от вас опасности еще нет, но если братья ваши подкрепят вас тысячью кораблей, а потом десятью тысячами, из этого может быть дело нехорошее.”
И с шего времени (1723, 1724 года) Китай был потерян для христианства. Миссии сами се­бя подорвали, и уже не могли восстать никакими усилиями.
Несколько иезуитов остались в Пекине, и удержались там, но не как проповедники, а просто как ученые люди. Некоторые из мисси­онеров скрылись в народе, и тайно проповедывали христианское учение. Правительство оставляло
418
без внимания такое нарушение приказа, потому более, что успехи оказывались ничтожны, в такой стране, где политика всегда управляла религиею. Наследник Ион-Чинга, Киан-Дунг, поддерживал распоряжения своего предместника гораздо стро­же; несколько тайных миссионеров были захва­чены в разных областях, и мало по малу со­вершенно уничтожилась христианская церковь в Китае; теперь она не существует вовсе.
Старания Европейской дипломации и Европейских торговцев проникнуть в Китай, всегда остава­лись и остались гораздо безуспешнее усилий рас­пространишь в нем христианскую веру. В раз­ные времена, от различных народов Европы по­сылами были в Пекин посольства, стоившие больших издержек, но все оканчивались гордым отказом и неудовольствиями. '
Первое из таких значительных покушений относится к 1656 году. Па двух Голландских кораблях, отправленных из Батавия, прибыли в Китаи полномочными посланниками Соединенных Нидерландских Штатов, Петр Фан-Гойер и Яков Фан-Кейзер. Остановясь в Кантоне, по­сланники получили позволение ехать в Пекин, для представления их глубокого почтения богды­хану. рассказ об этом путешествии, и приклю­чениях, бывших притом, подробно передан нам Иоанном НейгоФом, метрдотелем посольства; книга его, переведенная на Французский язык по повелению Колберта, и напечатанная па иждивение
119
Французского Правительства, содержит подроб­ности любопытные и добродушно рассказанные.
После продолжительного плавания по внутрен­ним рекам и каналам, переехавши таким обра­зом области Киаиг-Зи и Нанкинг, Посланники прибыли в Пекин, 17-го Июля 1656 года, где по­местили их в доме, зависевшем от дворца богдыханского. На другой день явились к ним с посещением мандарины и осведомлялись об их здоровье, а с тем вместе, от имени бог­дыхана, пересмотрели они все подарки, чпюбы дать своему государю об них отчет. « Спрашивали нас они еще и о том,” говорит Пейгоф, «не в море-ли родятся Голландцы, и не в воде-ли обыкновенное их пребывание? А если есть у нас на земле какая нибудь страна, то как зо­вут ее, как она управляется и в какой части света находится? Посланники скромно отвечали на все сии вопросы, хотя и были очень удивлены первым вопросом, который надули в уши Ки­тайцам злые происки Португальцев, внушавших богдыхану, будто море была родина и отчизна Голландского народа. Посланники открыто ска­зали, что есть у нас родная земля, весьма из­вестная, называемая Голландией). Но все такие от­веты не были довольно сильны к разуверению ман­даринов, и ниспровержению н уничтожению ковар­ных наветов врагов наших, а потому Послан­ники разложили всеобщую карту, и заставили Ки­тайцев своими собственными пальцами уверишься в существовании Голландии. Мандарины унесли
120
карту с собою, чтобы яснее растолковать все это дело Его Богдыханскому Величеству”,
Легко можно вообразишь, что должно было по­следовать из переговоров, когда им пред­шествовали подобные сомнения. Мандарины спра­шивали еще у Петра Фан-Гойера и Якова Кей­зера: какое было правление в их государстве, и были-ль они, Посланники, члены семейства цар­ствующего в Голландии государя? Далее был вопрос: откуда шли привезенные подарки, и что такое значит: Батаеил? Наконец, подобные во­просы простерлись до наглости, самой упорной, и привязчивости, самой мелочной. рассказывая все это, НейгоФ складывает большую часть оскорб­лений на внушения Адама Шаля, называя его Ада­мом Скалнгером Кельнским (таково было Латин­ское именование этого иезуита). Шаль находился в то время в полной силе при Пекинском Дво­ре, и весьма понятно, что он всячески проти­вился успехам посольства, прибывшего из ерети­ческой земли.
Долго терзали Посланников унизительными обрядами и проводили обещаниями. Богдыхан пе­ременил тогда место своего пребывания, и По­сланники принуждены были идти и совершать ко­ту, или обряд поклонения, перед пустым тро­ном его. « Привели насъ-говорит Нсйгофъ-на одну долину, прошив какого-то возвышенного входа, где увидели мы маленький, старый и вет­хий трон, со всех сторон запертый решетка­ми. Здесь-то надлежало нам становишься на ко-
I
421
лени три раза, и преклонить головы и плечи наши до земли, по возгласу герольда.»
Наконец, после бесчисленных отсрочек, дип­ломатических переговоров, прямых и косвен­ных притязаний, богдыхан назначил аудиэнцию Голландским посланникам, или, лучше сказать, дал дозволение поклониться ему, вместе с по­сланниками Монгольскими. Вот рассказ НейгоФа;
« Ош места дворцовой ограды повели нас во внутренний двор, где находился трон, и где присутствовал Его Богдыханское Величество. Приближаясь туда, увидели мы двадцать два чело­века молодых господ, державших желтого цве­та зонтики, сделанные из тканей, с уборами; потом еще десять других, державших позо­лоченные круги, в виде солнцев, подле кото­рых было еще шесть человек, державших кру­ги, представлявшие полумесячия и полулуния; шест­надцать отдельных особ находилось окрест сих полумесяцев, держа каждый в руках боль­шую палку, у которой конец украшен был на манер букета космами, или кистями шелковыми, распещренными всякого рода цветами. Тридцать шесть человек присоединялось еще к этим, держа хоругви, с гербами, в виде золотых дра­конов, что составляет герб богдыхана. Мы увидели потом еще четырех человек, велико­лепно одетых, держащих каждый позолоченную палицу, орудие великого Геркулеса; потом четы­рех аллебардистов, и еще несколько носителей
422
секир, символов кровавого жертвоприношения и власти государя Китайского.
«В таком порядке находились все означенные особы по правую сторону престола; левая сторо­на была обставлена таким-же образом, и потом обе сии стороны смыкались и соединялись мно­жеством придворных, у которых одежды, все сделанные на один манер, были вытканы, выни­заны, расцвечены золотом, серебром и драгоцен­ными каменьями.
«Против дверей, по средине залы, к самому трону богдыханскому, находилось двадцать кам­ней, расставленных порядком, в которых утверждены были маленькия медные дощечки, испи­санные буквами и цыфрами Китайскими, означая места и действия, какие должно было знать и на­блюдать, являясь пред престолом монарха. Вицекороль Ту-танг дал знак нашим Посланни­кам остановишься подле десятого камня. Тогда герольд провозгласил громким голосом: «Z/длте и явитесь пред троно.нъ\» По этому повелению пошли мы вперед. Он закричал потом: «Зани­майте вашу степень!» и мы это исполнили. Он вскричал еще: «Наклоняйтесь по-трижды!” Когда сделали мы это, возгласил он нам: «Возстань­те!» и окончательно, когда воскликнул он: «Воз­вратитесь на свои места!» мы возвратились на места свои.
« Повели потом Посланников наших и Мон­гольского Великого Хана к возвышению, на ко­тором была небольшая. сень, возвышенная па
123
15-ть, или 4 6-шь Футов; сюда всходили различ­ными ступенями, между алебастровыми отгород­ками, преискусно сделанными. Мы обязаны были еще коленопреклоняться шут один раз, и на­клонят голову.
«Когда окончились все сии обряды, нас посади­ли, и подали нам, в маленьких деревянных ча­шечках, Татарский чай, смешанный с молоком. Потом, когда сошли мы отсюда вниз, многие знатные господа подошли к нам и подчивали нас чаем. Во время этих промежутков услы­шали мы звон небольпиого колокола, и в одно мгновение каждый из нас стал на колени, воз­водя очи свои к трону.
« Мы не имели тогда счастия хорошо видеть великого монарха Китайского на знаменитом престоле его, по причине великого множества князей, окружавших престол.
«Впрочем скажу, что сидел он на троне, ко­торый блистал золотом, алмазами, карбункула­ми, рубинами, гранатами, амандинами, аметиста­ми, изумрудами, саФирами, опалами, хризопрасами, хризолитами, хризобериллами, сардониксами, хал­цедонами, перлами, и другими драгоценными укра­шениями, великой цены. Опоры этого трона, пред­ставлявшие двух великих драконов, покрывали его так, что Посланники не могли вполне рассмотреть лица его. По сторонам были вице-ко­роли, князья царской крови и главнейшие вель­можи, и все они пили чай из деревянных чаше­чек. Невозможно описать вам вполне одеяний
12M
всех сих господ, по причине безмерного их великолепия, и довольно уже будет с вас и пю узнать, что были все они в шелковых платьях голубого цвета, усеянных змиями, вышитыми зо­лотом, и унизанных алмазами и перлами. Каж­дый носил при себе особенный знак, дававший уразуметь его звание, достоинство и должность. Сорок стрельцов, без мундиров, ио велико­лепно одетых, охраняли обе стороны трона.
« Едва побыл богдыхан с четверть часа на своем троне, как поднялся и удалился, будучи последуем всеми своими князьями. Пока Послан­ники наши сходили с возвышения, господин по­сланник Яков Кейзер, на которого богдыхан смотрел очень внимательно, заметил, что бог­дыхан собою дороден, что лицо у него желто, цвет тела белый, рост вышины посредственной, глаза блестящие, как две маленькия звезды, кор­пус тела тучен и крепок, а чело исполнено величия. Платье его, снизу до верху, казалось, как будто соткано было из золота и алмазов.
«Мы было сначала удивились, видя, что он от­пустил Посланников ничего им не сказавши, или, по крайней мере, не изъявив им лично ка­кого нибудь знака уважения. Но изъяснили нам после того толмачи наши, что большая часть Восточных государей показываются своим под­данным весьма редко, а еще менее иноземцам, и что сей обычай тем строже наблюдается в государстве Китайском, ибо государство Ки­тайское продолжается уже сотни тысяч летъ»...
425
Когда Посланников порядком поводили та­ким образом от церемонии к церемонии, ког­да они довольно потерли кожу на лбах своих, принимавшись стучат ими несколько раз в зем­лю, перед троном Его Богдыханского Величест­ва, Сына Небес Шун-чи, дали им, в виде от­пуска, три обеда, при чем каждый раз, не са­дясь еще за стол, обязаны они были кланяться в землю, обратясь на запад, то есть, по тому направлению, в каком находилась столовая, где в то время обедал богдыхан, сидя один. Их не выпускали из-за обедов, пока пе проглаты­вали они порядочного количества теплого камчу, и набивали им полны карманы теми кушаньями, которых они не могли съедать.
Окончательно-посольство ни в чем не могло успеть, кроме унижения. Его отослали обратно из Китая, с кое-какими подарками Голландско­му генералу, управлявшему тогда в Батавия, Иоанну Матцуйкеру, при богдыханском письме, где было сказано: «Просили вы у меня дозволения приезжать торговать в моем государстве, и привозить ваши товары, обменивая их на наши, для общего удовольствия и для пользы моих под­данных. Но по причине дального расстояния от вашей земли до моей, свирепых бурь, часто со­крушающих корабли жестокими ветрами, и по причине снегов, градов, льдов, смыкающих ча­сто наши реки и наши гавани, весьма грустно было-бм мне слышать о бедствиях, которые лег­ко могут приключиться всякому, кого пошлете
4 26
вы к нам. Если находите вы однакож полез­ным подвергаться всем этим случайностям, шо советую вам посылать в восемь лет не более ста человек, из которых двадцать могут при­ходить ко мне,” и проч. и проч. - Таким обра­зом, двадцати Голландцам позволено было яв­ляться в Пекин через восемь лет, и в этом заключалась вся милость, приобретенная девяносто одним днем униженных молений. Письмо, за­ключавшее в себе богдыханское решение, было вручено Посланникам торжественно, как вели­чайшая драгоценность. « Края письма - говорит НейгоФ - были позолочены, и оборотная сторо­на его была усеяна золотыми и серебряными блест­ками, и все оно вокруг было расписано золотыми драконами. Когда сообщили нашим Посланникам, что содержалось в нем, богдыхапский совет­ник свернул его и положил в кусок ткани, шелковой, желтого цвета, а потом вложили его в трубочку, завернутую в желтую ткань. После j
сего передано было оно Посланникам, принявшим его с преклонением колена на землю и с на­клонением головы. Советник богдыханский взял его потом опять и привязал на спину одного из толмачей, который понес его до ворот дворца, мгновенно отворившихся, когда извещено было, что несут письмо Его Богдыханского Ве­личества.”
Первое посольство Голландцев было последуемо вторым, явившимся в Пекине 20-го Июня 4667 года, и выехавшим оттуда б-го Августа. Оно
127
было следствием первого, и кончалось подобно ему.
Через некоторое время потом, Россия реши­лась в свою очередь вступить в теснейшие дип­ломатические сношения с Китаем. Политические отношения Рускмх и Китайцев начались с рас­пространением Русской власти в восточной Си­бири. Несколько посланников были отправляемы из Москвы в Пекин в ХѴИ-м веке. Построение Рускими городов по берегам реки Амура, на гра­ницах Монголии, заставило Китайцев приняться за оружие. Они раззорили селения Русские, и отве­ли в Пекин несколько сот пленных Россиян. Там поселили их особенною слободою, при ко­торой позволено было пленникам иметь священ­ника Русского. В 4 689 году, Русский посол Го­ловин заключил с Китайцами мир, в Нерчин­ске, определил взаимные границы, отказался от Амура, и установил торг караванами в Пекин. Так оставались дела, когда Петр Великий взду­мал отправить к богдыхану посольство, началь­ником которого был гвардейский капитан Лев Измайлов. Доктор Бель сопровождал Измай­лова, и оставил нам описание, весьма любо­пытное.
Посольство отправилось из Москвы 9-го Сен­тября 4 74 9 года, и прибыло в Пекин 4 8-го Де­кабря 4 720 года. Въезд его в Китайскую сто­лицу был торжественный, при бесчисленном сте­чении любопытных зрителей. Осшановясь в осо­бенном дворе, где жили Руские караванные шор-
4 28
говцы, и который потому назывался Русским до­мом, Посланник Петра Великого, подобно Гол­ландцам, потерял много времени переговаривая и споря об обрядах приема. Решено было нако­нец, что Посланник должен сообразоваться с обрядами Китайскими в Пекине, хотя это и необязнвало Китайцев взаимно следовать Русским обрядам, еслибы посольство их явилось в Пе­тербург. Миссионеры, находившиеся тогда в Пе­кине, Пареннен и Фриделли, старались всячески убедить Китайское правительство на изменение строгости церемонияльных поклонов для По­сланника великого Русского царя. По убеждения оставались бесполезны: отменишь поклоны во­все не согласились ни за что, и только уменьши­ли их. Аудиэнция у богдыхана была наконец на­значена 28-го Декабря в Чан-Щу-Ианг, богдыханском дворце, в нескольких милях от Пе­кина. Русский Посланник отправился туда, и вот описание Белево:
«Через четверть часа ожидания, богдыхан во­шел в приемную залу, заднею дверью, и сел на троне. Все немедленно встали. Начальник обря­дов пригласил Посланника войдти в залу, дер­жа его за руку, между тем, как в другой дер­жал он царские граматы; их положили па сто­лик; по знаку богдыхана, Посланник подошел к трону, преклонил колено, подал царские гра­маты; богдыхан прикоснулся к ним рукою, и спросил потом о здоровье царя.
129
« Во все эшо время, свита Посланника остава­лась на ногах, вне залы приема. Мы думали, что если грамапиы приняты, пю уже дело кончено; но начальник обрядов, вывел Посланника, и всем нам было приказано становиться на колени, и но-шрижды делать земные поклоны Его Богдыханскому Величеству. После каждых трех покло­нов, мы должны были подыматься на ноги и пре­клонят колена снова. Начальник обрядов давал знаки всему этому, произнося какие-то Татарские слова: Morgu и Boss, что значило, как нам объясняли: «Покланяйтесь» и « Вставайте.” Мне кажется, я в век не забуду этих проклятых слов. - Когда поклоны кончились, начальник об­рядов препроводил Посланника и шестерых чи­новников его свиты, с переводчиком, в залу приема. Нас посадили на подушках, всех ря­дом, по правую сторону трона, аршинах в ше­сти расстоянием, и непосредственно за нами се­ли три миссионера, одетые по-Кишайски, и всю­ду сопровождавшие Двор. При настоящем слу­чае, онислужили вместо переводчиков.”
Впрочем, богдыхан, царствовавший в то вре­мя, был знаменитый Кан-хи, государь просвещен­ный и мудрый. Удовольствовавшись необходи­мостью из всех обрядов, он оставил мелочные подробности, и вопреки горделивому безмол­вию предшественника своего Шун-чи, как будто в награду за неуступку основного обряда, дру­жески разговаривал с Русским Посланником об Европейских делах, о Царе, просил пере-
Ч. 1Г. 9
430
дать Петру Великому свое мнение, что напрасно подвергает он личной опасности свою высокую особу в битвах, и особливо плавая по морям, где бури и опасности бывают великия, от ко­торых не спасают ни ум, ни храбрость. По­том он подал Посланнику из своих рук чашку тарасуна, или горячего камчу, напитка, перебродившего из смешения разного рода зерен.
« По левую сторону трона богдыханского-го­ворит Бель-сидели пять князей, и с ними вель­можи и знатные придворные; потом вошли в залу восемь, или десять юных внучат Его Ве­личества. Все они были красивы собою, и одеты просто, так, что ничем не отличались от дру­гих особ, кроме дракона о пяти лапах, кото­рый вышит был на верхнем платье каждого из них, и полукаФшанъев исч желтого атласа, украшенных такою-же эмблеммою. На головах у них были надеты небольшие калпаки, спереди отороченные соболями. Богдыхан сидел на троне, поджав под себя ноги. На нем была легкая со­болья шуба, мехом наружу, подбитая овчинками с мелких барашков, а под этою шубою виден был длинный кафтан, из шелковой ткани жел­того цвета, с нашивкою дракона о пяти лапах. Такого пятилапого чудовища никто не может иметь на своем платье, кроме богдыхана и его семейства. На голове Его Величества был на­дет маленький круглый калпак, спереди укра­шенный черною лисицею. На верхушке калпама за­метил я огромную, превосходную жемчужину, по-
431
хожую Фигурою на грушу, с шариком из крас­ного шелка, утверженным под жемчужиною. В этом только и состояло все особенное украше­ние монарха, столь великого и знаменитого. Трон, так-же как и все другое, отличался простотою, был деревянный, только работы превосходной; он возвышался ош полу на пять ступеней, от­крытый к той стороне, где мы сидели, но с двух других сторон защищали его от тече­ния воздуха двои огромные Японские ширмы.
« Начальник обрядов и некоторые другие са­новники были в своих государственных одеж­дах, из парчи, или из глазета, с большими дра­конами, вышитыми на груди и на спине. Многие другие вельможи, напротив, были одеты весьма просто, не имея на себе никаких украшений; иных отличали только большие драгоценные ка­менья - рубины, саФиры, изумруды.”
После приема Посланника следовал пир, при чем увеселяли гостей Татарскою музыкою. Бог­дыхан прислал Посланнику несколько Фазанов с своего стола. Обыкновенные споры о предста­влении подарков, посещения мандаринов, театр, увеселения, праздники всякого рода, занимали все время Русского Посланника, в продолжение трех месяцев, которые прожил он в Пекине. Богды­хан, знатнейшие государственные чиновники, миссионеры, тогда весьма сильные при Дворе, все были, каждый в своем отношении, ласковы и снис­ходительны чрезвычайно. Праздновали даже пре­бывание Русского посольства самыми пеобыкновен9*
4 32
ними увеселениями; таковы были, между прочил, великолепный Фейерверк и охота, в которой Кан-хи, не смотря на 78-ми летнюю старость, принимал личное участие. рассказ об этих праздниках столь любопытен, что его не льзя не выписать:
« На другой день увеселения опять возобнови­лись. Но мы не являлись однакожь ко Двору до самого вечера, потому, что Фейерверку надлежало быть только после захождения солнца, в пять ча­сов по полудни. 'Сигнал для начала его подали ракетою, пущенною с галлереи, где находился богдыхан, и в несколько минут зажжено было множество тысяч Фонарей; сделаны были они из бумаги различных цветов, красные, голубые, зе­леные, желтые, и повешены на высоких подстав­ках, в шесть Футов, расставленных по саду, что составляло зрелище чрезвычайно приятное. По другому сигналу начали пускать ракеты; они взлетали на высоту удивительную и распадались звездами. Ракеты сопровождались петардами, хло­павшими, как будто из пушек, между тем, как из недр их летели огни всяких цветов.
« В’и противоположной стороне, против богдыханской галлереи, висел огромнейший круглый бурак, почти 20-ти Футов в поперечнике, меж­ду двумя столбами, Фушовчи 30-ши вышиною. Ра­кета, пущенная из галлереи богдыханской, зажгла Фитиль, спускавшийся из бурака, от чего с ужасным треском отвалилось дно этой махины. Тогда выпало к низу чипо-то в виде решетки,
133
горевшее ярким огнем, и оставалось минут десять между бураком и землею, сверкай разно­цветными красками. Когда решетка эта, будто волшебством зажженная, погасла, мы увидели Фи­тиль, запылавший по средине бурака. Едва дого­рел он до верха, тридцать прелестных бумаж­ных Фонарей, разных цветов, появились изнут­ри, спускаясь прямою линиею, один над другим, от бурака до земли; они загорелись потом, и образовали столп, весьма правильный, составлен­ный из цветных огней. Десять, или двенадцать таких столбов выпадали один за другим, шакой-же Формы, освещаясь по мере того, как они выпадали, и все это продолжалось до тех пор, пока из бурака не вышло тысячи Фонарей, умень­шавшихся в величине своей, постепенно по мере появления, так, что последние Фонарики были уже весьма маленькие, и зрелище это было истин­но восхитительное.”
IИ Фейерверк, данный в честь Русского посоль­
ства, кроме того представлял собою доказа­тельства искусшва необыкновенного. Надобно было изумляться, видя, то гору, сверкавшую синими и белыми огнями, столь похоже па живой водопад, что зрение невольно обманывалось; то явление сло­нов, лошадей, тигров, бегущих среди полей, виноградом покрытых. Гроздья виноградные со­ставлялись из огней, белых, красных и синих.
Богдыханская охота представила потом зре­лище гораздо более любопытное и драматическое. «Февраля 21-го-говорит Бель-в день, назначен-
134
ныЙ для охоты, лошади присланы были к нам в первом часу по полуночи, для Посланника и всех тех, кто должен был ему сопутствовать. Мы сели на присланных лошадей, и после шести миль пути, на юго-запад от столицы, достигли на рассвете до ворот дворца, называемого Шай-3ау где встретил нас чиновник, и проводил через лес к сельскому дому, почти на одну милю расстоянием от дворца. Богдыхан приехал сюда накануне и ночевал здесь. Только что вошли мы в дом, Его Величество, вставший за час до нашего прибытия, прислал одного из своих эвнухов поздравишь Посланника, и приказать, чтобы нас угостили чаем и разными кушаньями. После завтрака, богдыхан, страшный охотник до хорошего оружия, попросил Посланника при­слать ему поглядеть свое охотничье ружье, и прислал нам посмотреть многие из своих ружей; все они были с Фитилями. Китайцы го­ворят, будто кремни в их климате волгнут, так, что нет возможности стрелять из ружей с курками, но я не заметил однакожь подобного действия климата над нашими ружьями.
«Тогда дали сигнал к богдыханскому выезду. Немедленно все сановники построились в ряд, от внутренних ступеней дворца до самой до­роги, ведущей в лес. Все были пешие, вооружен­ные луками и стрелами, и вохотничьем платье. Наряд охотничий шош-же самый, что у конных Китайских офицеров в походе. Нам указали наше место, и когда Богдыхан проезжал мимо
435
нас, шо отвечал на поклоны наши самою благо­склонною улыбкою, давая нам знак следовать за ним. Сложив под себя ноги, сидел он в от­крытом паланкине, несомом четырьмя человеками на носилках, которые лежали на их плечах; пе­ред ним были охотничье ружье, лук и пук стрел. Этот способ езды на охоту принял богдыхан с нескольких лет, когда перестал ездишь верхом на лошадях.
« Едва пронесли мимо нас богдыхана, все мы сели на лошадей, и следовали за ним в некото­ром расстоянии. Остановились только достиг­нув луговины в лесу, где вся свита образовала полукруг, в средине которого поместился бог­дыхан. Тогда растянули полукружие, и выпусти­ли множество зайцев, в направлении к богды­хану; он убил многих на бегу, стрелами. При каждом промахе давал он знак князьям, ко­торые преследовали добычу и убили также много штук; но кроме их, никто не дерзал ни стре­лять, ни оставлять своего места.
«Отсюда направили мы путь иа запад, к месту, покрытому кустарниками и тростником, откуда вспугнули к нам множество Фазанов, куропа­ток и перепелок. Его Величество оставил свой лук и свои стрелы, взял на руку сокола, и спу­скал его, каждый раз, когда подмечал близкую добычу. Сокол богдыханский беспрестанно прома­хивался на воздухе, но если дичь бросалась в тростник, или в кустарник, он ее схваты­вал быстро.
4 36
« Продолжая углубляться таким образом в лес еще иа две, или на три мили, мы достигли большего леса, где находилось много разных зве­рей. Молодые охотники пустились в чащу, и на­чали пугать их, пока другие захватили у них выходы из леса. Хотя мимо нас бежало мно­жество добычи, но никто не смел стрелять, поfi ка богдыхан не убил оленя, очень ловко попав-
. ши в него стрелою с широким копейцом. Пос­
ле того позволено было стрелять князьям в диких коз; между убитыми нашлась коза муску­совая, которую называют в Сибири кабаргою.
1« Шесть часов были уже мы беспрестанно на лошадях, и по моему счешу проехали около 45-ти миль. Конца леса все еще не было видно. Мы оставили его, повернув на юг, и достигли бо­лот, поросших высоким тростником, откуда поднялось множество кабанов, но как тогда бы­ло время года, в которое не бьют их, то им дали полную свободу разбежаться. Охота за кабанами почитается здесь самою опасною, после охоты за львами и тиграми. Каждый старался
И уклонишься огп свирепости этих зверей; но, не
смотря на то, некоторые из кабанов бросались с бешенством в те места, где наиболее нахо­дилось лошадей. Богдыхан предусмотрительно огородил паланкин свой отрядом людей, во­оруженных пиками.
« После обеда, богдыхан прислал двух из своих главных эвнухов, приветствовать По­сланника, и известишь еио, что хочет показать
137
ему травлю трех тигров, которых нарочно берегли несколько времени, запертых в желез­ных клетках. Шатер богдыханский стоял на возвышении, окруженный многими рядами стражей, вооруженных длинными пиками. Другой отряд стражи поставлен был перед Посланником и его свитою, чтобы охранять их от свирепости яростных животных. Первого тигра выпустил из клетки человек, прискакавший на легкой ло­шади, отворив дверцы издалека, помощью верев­ки. Тигр выскочил, и сначала только радовался, видя перед собою свободное пространство, ка­тался по траве, прыгал, рычал от удовольствия, и все это дало средства всаднику, выпустившему его, ускакать во всю прыть. Но через несколько минут веселья, тигр поднялся сердито, погля­дел вокруг себя, казался изумленным, видя по­всюду людей и копья-заворчал, начал грозно по­хаживать. Три раза выстрелил в него богды­хан, но расстояние было велико, и он промахи­вался, хотя целил очень ловко. Тогда велел он сказать посланнику, что позволяет ему попро­бовать свое ружье на тигре. Посланник зарядил ружье одною пулею, поехал прямо на зверя, со­провождаемый десятью копейщинами, на случай неудачи; надеясь, что расстояние соразмерно, он приложился, и от выстрела его тигр мгновенно свалился мертвый.
«Тогда отворили клетку второго тигра, по всадник, вып\ спавший его, дав ему время бро­сишься па шраву, выстрелил в него из лука
4 38
стрелою, и, взбешенный полученною раною, зверь вспрыгнул от ярости, погнался за всадником, преследовал его, столь упорно, что тот едва успел ускакать и укрыться за ряды копейщиков. Приблизившись к этой живой ограде, тигр не­сколько раз старался перескочить ее, вспрыгнулъ' наконец так высоко, что упал на копья, под­нятые к верху, и издох, покрытый ранами.
« Третий тигр, едва только увидел себя на свободе, как направил бег прямо к богдыханскому шатру, и был убит почти подле богды­хана. Надобно иметь добрую лошадь и быть хо­рошо вооруженным для охоты за тиграми в ди­ких лесах, где они должны являться гораздо сильнее и проворнее, нежели виденные нами на травле богдыханской. Легко можно было понят, что от долговременного сиденья в тесной клет­ке, и от недостатка движения, члены виденных нами зверей не могли иметь надлежащей силы и гибкости.
«Травлею тигров кончились увеселения охоты. После ужина явился от Его Величества чинов­ник, и принес Посланнику кожу убитого им тигра, объявляя, что она принадлежит ему по законам охоты.»
Среди всех этих праздников, Русский По­сланник не забывал о цели своего посольства, и старался уговоришь Китайцев на ближайшие сно­шения торговые и дипломатические. Русскому Ца­рю хотелось иметь постоянного агента при Пе-
4 39
кинском Дворе; Китайцы не согласились, но По­сланник расстался однакож с ними дружески. Тщетно уговаривали потом Китайцев допу­стить в Пекин архиерея, который был-бы па­стырем пленных Россиян и их потомства, оставшагося в Пекине. Кажется, что Руские на­рочно не желали возвращения пленных своих, стараясь иметь всегдашнюю причину к сношени­ям с Китаем. Китайцы позволили наконец быть при Русской слободе архимандриту. В 4727 году отправился в Пекин полномочный По­сол Русский, граф Рагузинский, но едва не по­ссорился с Китайцами, по причине горделивого своего обращения. Положено было торговать пос­ле того только на Китайской границе, в ме­стечке Кяхте. Опасаясь мщения Руских за оскор­бление Рагузинского, вовлеченные притом в вой­ну с Калмыками, Китайцы присылали дважды по­сланников в Петербург, при императрице Анне. Не смотря на двукратное прекращение торговли при императрице Екатерине, мир продолжился, и в начале нынешнего столетия новый опыт по­сольства был произведен Рускими, но оказался решительно неудачным, так, что посол, граф Головкин, воротился, едва переехавши Русскую границу. Дипломатические сношения между Ки­таем и Россией продолжаются беспрестанно че­рез начальников пограничных областей, а при Пекинской Русской церкви постоянно живет Рус­ский архимандрит, с небольшим числом при­четников. К сожалению, Руские до сих поръ
aasa -
no
почти ничего ne издавали из своих любопытных известий, прежних и новых, так, что Европе остаются неизвестными подробности их по­сольств в Китай и сношений с Китаем. Толь­ко в последнее время, Иакинф Бичурин, не­сколько лет бывший в Пекине архимандритом, напечатал несколько переводов с Китайского, доказывающих обширные сведения его в Китай­ской литипературе.
Заметим, что после посланника Измайлова являлось в Пекине посольство от Папы, в 4 721 году, а потом, в 4753 году, посольство Порту­гальское. То и другое не имели никакого успеха, и кончились спорами об обрядах.
Наконец, Англичане вздумали отважиться на опыт дипломатических сношений с Китаем. Лорд Макартпей, уполномоченный посол СенъДжемского Двора, отправлен был, в 4 792 году, из Спитида, на кораблях: Jbct, 7И-х пушечномч» линейном, и Индостан, Компанейском, в 4200 тонн груза. Путешествие расположили так, что­бы посольству осмотреть в Китае области, до­толе никем из Европейцев невиденные. Для этого, вместо направления на Макао и Кантон, Макаршнею было предписано плыть по Желтому морю, и пристать к восточному берегу Китая. Посетив Яву и Кохинхину, эскадра Английская прошла Формозским проливом, направилась к северу, осматривала берега, останавливаясь не­сколько раз, и иногда даже не в виду берега- так мелко Желтое море-наконец, в Августе
4*1
4 793 года, достигла устья реки Il en-го, цели своего путешествия. Здесь посол перешел с своею сви­тою на Китайскую ях.шу, назначенную для плавания его по реке Пеи-го в Пекин.
Сопровождаемое естествоиспытателями, Физи­ками, рисовальщиками, посольство Макарипнея дол­женствовало быть гораздо полезнее для успеха знаний, нежели все предшествовавшие ему путеше­ствия Европейцев в Китай. В продолжение пу­ти, рисовальщик Александр снимал своим искусным карандашем все, что встречалось лю­бопытного, между тем, как Барров и Георг Стаунтон занимались исследованиями, касательно жителей и земли.
Сбегаясь смотреть на невиданных чужеземцев, народонаселение области Пе-гн-лн покрывало оба берега реки. Ежечасно, ежемгновенно сцена изме­нялась: то, когда посольская яхта, выгадывая со­кращение пуши, входила во внутренние каналы, путешественники видели округлявшийся перед ними какой нибудь один из тех красивых мостов, об одной арке, над которыми строят­ся в Китае торжественные врата; то, когда ме­стоположение вдруг возвышалось, плавателей изум­лял Китайский способ гидравлики, заменяющий у них наши шлюзы: не находя средства переме­нишь уровень воды, Китайцы подымают и пере­носят суда из одного канала в другой; это делается посредством складенной из камней покатости, образующей собою наклоненный угол, около сорока градусов. Суда тянут воротами
U2
на вершину покатости, и когда они достигнут точки перехода на другую сторону, охранитель­ные канаты поддерживают их, пока не сойдут они на уровень высшей воды; широкие веера, из ивовых прутьев, поставляемые спереди, защи­щают между тем переправляемую жонку от сильного удара по воде.
В Тонг-ъу-фу посольство прекратило свое плавание по реке Пеи-го, и отправилось сухим путем. Три тысячи носильщиков тащили на своих плечах, до самого Пекина, вещи посоль­ства и подарки, назначенные для Богдыхана. После нескольких часов пути, по дороге, выложенной гранитом, среди бесчисленной толпы зрителей, посольство завидело вдали стены Пекинские. Об­ставленные четыре-угольпыми башнями, и окру­женные рвом, стены зти составляют громаду, в 25 Футов толщиною снизу, и в 12-ть Фу­тов сверху; вышина их от 25-ти до 30 Фу­тов; камнем обложена только наружность их, а самый нутр, между двух стенок, набит землею.
Следуя по направлению стен Пекинских, по­сольство приблизилось к одним из ворот сто­лицы. Оно остановилось тут за мостом, пере­брошенным через ров, и вступило потом в Пекин на-лево от полукруглого поворота стены. Всех ворот в Пекине считается девять, и по­стройкою они похожи одни на другие; только углы, образуемые к ним стеною, близ иных оста­влены квадратные, около других округлены,
443
Когда посол и свигпа его прошли под сводом отверзтия, образуемого воротами, Пекин раскрыл­ся перед взорами их. Широкия, в 20, 30 шуазов, и длинные по соразмерности улицы, прямо протянутые и хорошо содержимые; домы,в один этаж, украшенные расписанными Фасадами; краси­вые лавки с товарами, с вывесками раззолочен­ными, с веющимися значками-вот что предста­вила общность Китайской столицы послу Британ­скому. Принужденные ехать с одного конца го­рода на другой, чтобы достигнуть дворца Юанъминг-Юан, находящагося за городскою стеною, Англичане могли рассмотреть все великолепие Пе­кина. В ином месте особенно изумляли их какие-нибудь торжественные врата, или пай-занг, воздвигнутые в славу, или воспоминание зна­менитого человека-памятники, обыкновенно, дере­вянные, резные и раскрашенные, с тремя прохо­дами, и с кровлею Фигурною, изображающею чтото в роде лебединой шеи, или в Формах еще более странных и узорчатых; в другом месте не льзя было не полюбоваться, подле такого, по обету воздвигнутого здания, высокою крепостью, у которой на стенах развевалось богдыханское знамя, и ходил часовой с пикою в руках. В ином месте, уже за городскою стеною, возвыша­лась сквозная высокая башня, та, или таис, луч­ший образец которой находится в Сьу-Чьу, в тамошнем странном создании Китайского зод­чества, башне с десятью навесами, в виде восьми-
4M
угольных раковин, обкладенной муравленными кирпичами, обвешенной звонкими колокольчиками.
Проехав город во всю длину его, среди уду­шающей пыли, и в толпах народа, любопытства которых не могла утишить даже бамбуковая пал­ка полицейских служителей, посольство достиг­ло наконец до дворца Юан-минг-Юан, где бог­дыхан, бывший тогда в Монголии, назначил место для пребывания Английского посла и свиты его. Но только доктор Двинди и Барров оста­новились здесь; другие Англичане убедительно просили препроводить их обратно в Пекин, а сам Макарпшей, на другой-же день, должен был отправиться с частью свиты в богдыханское тогдашнее местопребывание Ие-го.
Юан-минг-Юан, что значит по-Китайски: « круглый блистающий дом,” считается одним из чудес северного Китая. Дворец этот со­ставляют множество строений, расположенных с величественною соразмерностью, и разделен­ных дворами, садами и лугами. Фасады зданий его блестят золотом, лаком и красками. Китай, Япония, Европа соединили здесь всякия произведе­ния свои, для украшения внутренности этого ве­ликого дворца. Подарки послов, предметы ту­земной роскоши, расставлены тут, без порядка, в большой приемной зале. Зала эша построена на громаде камней,возвышающей ее от земли, а крыш­ка здания, самых странных Фигурных Форм, поддерживается деревянными столбами, между ко­торыми размещены окна, на манер готических.
05
Но сады дворцовые еще удивительнее дворцовых строений. Тут, на пространстве 60,000 акровъ- горы, озера, реки, нагромождены, ископаны, устрое­ны руками человеческими. Природа вся искуствен­ная и поддельная, но она подделана в таких огромных размерах, что возбуждает невольное изумление; горы покрыты здесь цветущими деревья­ми, реки унизаны красивыми, великолепными жон­ками; на озерах разбросано бесчисленное множе­ство зеленеющих островов. Там и здесь, среди этой испещренной цветами и зеленью, искуст­венной природы, видны прицепленные на стремни­нах утесов, взгроможденных по лугам, или перенесенных целиком издалека, с неимовер­ными издержками, киоски, бельведеры, Фарфоровые башни, торжественные врата; все это считают здесь тысячами. Во всякой долине поставлен туш особый увеселительный дом, или лучше сказать, дворец; таких дворцов находится в Юанъминг-Юане- двиетп! У каждого свой особенный Фасад с колоннами, свои раззолоченные, рас­крашенные, разлакировапные стены, свои навесы и кровли, унизанные черепицами, алыми, жел­тыми, голубыми, зелеными, фиолетовыми, изо­бражающими узоры, не столько изящные, сколь­ко странные. - Мрамор, кирпич, кедр - все это, вместе и порознь, употреблено без счета в здешних зданиях. Самое превосходное из всех строений, поставленное посреди искуствен­ного озера, растянутого на половину льё в поперешппке, воздвигнуто среди громады искуешвеп-
V. /Г. 10
П6
ных утесов. Это здание изумительно; в нем сто комнат, великолепно убранных, и отделка всего так превосходна, что даже Европеец не­вольно принужден удивляться.
Сентября 2-го, лорд Макартней отправился в Ие-го, тогдашнюю резиденцию богдыхана, устроен­ную в Монголии, подле знаменитой ВелпкоА стены, старинной границы Китайского государства.
Этот пограничный оплот, это исполинское создание, одно из самых удивительных, какие только производила рука человеческая, громадная каменная мысль, существующая уже двадцать сто­летий, простирается более нежели на 4300 миль протяжения, считая с западной оконечности его в ПИен-Зи, до восточного края, в Пе-чи-ли. Ве­ликая стена Китайская вздымается на самые кру­тые горы, нисходит в глубокия ущелья их, пе­ререзывает собою потоки, и пересекается только большими реками; ее составляет параллельная кладка в две стены кирпичей, между которыми промежутки набиты землею и камешником; осно­вание утверждается на огромных диких камень­ях, поддерживающих эту безмерную громаду. Высота Великой стены вообще простирается до 2Л-х, а ширина до 4 3-ши Футов. Через каждые сто шагов находятся на ней башни, защищаемые пушками. Барров, в своем описании Макартнеева посольства, приводит следующие вычисления, может быть, более остроумные, нежели исправ­ные: « Великая стена Китайская так огромна - говорит он - что если предполагать-и это,
w
кажется, никем еще не било оспорено - протя­жение её на 4 500 мил, а толщину везде ту, ка­кую видели мы в местах, через которые про­езжали с лордом Макарпшеем, то материалы, употребленные на постройку всех домов в Англии и Шотландии, полагая их в числе 4,800,000, и на каждый считая 2000 кубических Футов, со­ставят массу, едва только равную массе Великой стены Китайской, не принимая еще в соображе­ние огромные башни, на ней поставленные. одни башни эти, предположив, что на протяжении всей стены расставлены они на расстояниях, какие мо­жет перелететь стрела, из лука пущенная, бу­дут заключать в себе кирпичей и камня столь­ко, сколько содержится их в зданиях всего Лондона. Желая дат себе понятие о громадности Великой стены, сообразите одно то, что мате­риалов, на нее употребленных, достаточно-б было построить стену, в шесть Футов выши­ною и два Фута толщиною, которая два раа обо­гнет весь земной шар при этом размере, счи­тая по прямой линии»....
Приписывают богдыхану Тзин-ши-Гоангу, цар­ствовавшему за два столетия до P. X., сооруже­ние этого изумительного памятника. Желая защи­тишься от набегов воинственных, кочевых на­родов, приходивших на Китай из средины.Азии, Тзин-ши-Гоапг совершил столь громад­ное сооружение ( по словам Китайских истори­ков ) в пят лбип, употребив на работу ше­стого человека из всего народонаселения Китай40*
П8 ского государства. Кончив сооружение стены, назвали её Ван-лп-Чпнг ( десяти тысяч ли ). Но не смотря на эту охранительную громаду, Китай дважды был завоеван в последствии, в первый.раз Монголами, в другой Манджурами,
В том месте, где Английское посольство про­езжало сквозь Великую стену, она идет двой­ным рядом укреплений, из которых второй начинается от одних ворот её и оканчивает­ся при других. Охранный корпус Монгольского войска расположен в средине обширного про­странства, замкнутого в этих двух стенах, и он раздвигает кочеванье свое далее, в гор­ное ущелье, составляющее дорогу к Ие-го. Земля плодоносна, не смотря на дикую внешность её; стада баранов и волов, маленькие домики, расставленные, то отдельно, то купами, показывают народонаселение, не стол тесное, как в насто­ящем Китае, но за пю привольнее живущее.
Сентября 4 2-го посольство прибыло в Ие-го, а 4И-го было принято на аудиэнции, царствовавшим тогда богдыханом Кианг-Лунгом. Два мандарина, Ван-та-гнм и Шон-та-гпн, церемониймейстеры при посольстве, со времени плавания его по ПеиГо, сопровождали лорда Макартнея до шатра, приготовленного к его принятию., и находившагося вблизи шатра богдыханского. Вместо ко-ту-это­го неизменного поклонения при Китайском Дворе, для которого, как говорит капитан Максуэль, надобно иметь на лбу запасную кожу, лорд Макаршней только преклонил колено, когда богды-
хан шел мимо его, для вступления на трон свой; в этом состояло все унижение, кото­рым удовольствовалась Китайская церемониаль­ность от Британской гордости.
Едва богдыхан сел на троне, посол Англий­ский появился у входа в шатер его, и прямо пошел к трону, неся в золотой коробочке, украшенной брилльяншамп, грамашу своего короля. Богдыхан принял ее, и в обмен вручил, как знак емшн (символ миролюбия), агат, или зме­евик, назначенный Английскому королю. Два дру­гие ейши, меньшей цены подарены были самому послу и сиру Стаунтону, предназначенному осгпашься полномочным послом при Пекинском Дворе. По обычаю, обед следовал за приемом, и сам богдыхан передавал из рук свонх ча­шечку с камчу лорду Макаршнею.
Другой праздник дан был в Ие-го, по случаю дня рождения богдыханского, и Макаршнея пригла­сили на этот праздник. Великие сановники Ки­тайские, оскорбленные слишком вольным обра­щением посла на приемной аудиэнции, надеялись, чпю обряди при этом приглашении дадут им средство отмстить гордому Англичанину, но на­дежда их не сбылась. Английский посол хладно­кровно предоставил подданным богдыхана сту­чать лбом и сгибать колена перед Его Богдыханским Величеством, на сей раз невидимым, сидевшим на троне за занавесом, но сам не следовал общему примеру. Среди праздников, Макаршней старался всячески заводишь речь о шор-
450
говых делах Англии с Китаем, главном пред­мете своего посольства; но богдыхан уклонялся Ош прямой речи, или заграждал уста Англий­скому дипломату какими нибудь подарками, то посылая к нему драгоценный камень, то книжечку, самим им писанную, или кошельки для арена, а наконец прислал маленькую коробочку Японского ФарФора, старинной работы, с оправою драгоцен­ными каменьями; коробочка эта, назначенная от Кианг-Лунга Английскому королю, уже восемь сот лет принадлежала Китайским богдыханам, как уверяли Макаршнея Китайцы, С благогове­нием передавая ее.
Продолжительно было-бы входишь во все по­дробности увеселений, которыми ознаменовалось пребывание Английского посольства в Ие-го. Туш, одно за другим, следовали обеды, Фейерверки, спектакли, так, как бывало это при угощении других Европейских посольств, являвшихся при Дворе Пекинском. Бош отрывок из описания, какое передал нам Макартней, говоря о придвор­ном спектакле; спектакль этот можно было на­звать опытом наутического (водяного) шеашра.
«Последнею из представленных пьес - гово­рит Макартней-была большая пантомима, и по громким рукоплесканиям, какие заслужила она, кажется, что в понятиях Китайцев эта панто­мима составляет чудо механического изобретения и сценического дарования. Сколько мог я понять, хотели изобразишь на театре брак земли и моря. Земля показывала шут многообразие своих оби-
451
пиашелеЙ и своих произведений, вывела на сцену драконов, слонов, тигров, орлов, сгарофокамилов, дубы, сосны, деревья всяких родов. Мо­ре не хотело уступить ей чести, и по его пове­лению явились богатства водяного царства-киты, тюлени, морские чудовища, показались корабли, вышли мели, раковины, губки, кораллы. Все эшо было представляемо людьми, скрытыми в маши­нах, и выполнявшими свои роли превосходно. Когда все подвластное земле и морю наполнило сцену, показало себя зрителям, раздельно и вме сше, и потом выдвинулось вперед театра, после нескольких оборотов действующие лица разош­лись направо и налево, и дали место огромней­шему кишу; извивая громадное тело свое, чудо­вище приблизилось к самому переднему краю сцены, прошив ложи богдыхана, открыло пасть свою, и извергло из неё страшное количество воды, которая хлынула и утекла в дыры, нарочно сделанные в партере. Этому особенно апплодировали зрители, и двое, или трое знатных Ки­тайцев, сидевших подле меня, просили меня обратить особенное внимание на виденное нами ди­во. «Гао! Кунг гао [прелестно, превосходно)!» восклицали они в восторге.
Сады и парки Ие-гоские считаются одною из самых знаменитых редкостей Китая. Макаршней соглашается, что действительно они возбуж­дают удивление. Китайское название этой богдыканской резиденции Ван-Шу-Юан ( рай десяти тысяч дерев ), и богдыхан весьма редко даетъ
152
дозволение осматривать этот рай. Парки здеш­ние состоят из двух отделений, совершен­но различного вида: в одном поверхность не­ровная, волнистая, и в средине находится об­ширное озеро, усеянное островами, обставленное по берегам мысами и затишьями. Тут, на ты­сяче местах, разбросаны произведения искусшва, которое силилось подражать красотам природы, и старалось соединить их с предметами пора­зительными: среди дикого леса возвышается па­год; на красивом утесе поставлен дворец; при выходе из искривленной дорожки видите киоск. Но другая половина парка являет кра­соты более величественные и более многочислен­ные: туш безмерные, столетние леса, дикие утесы и стремнины, населенные сернами и оленями, сосны, дубы, лиственницы, каштаны, то выходя­щие из гребней скал, и иглами возвышенные к небу, то ползущие по ребрам стремнин, и ку­пающие вершины свои в кипящих потоках водо­падов; все это усеяно увеселительными домами и убежищами для охоты, маленькими, красиво по­строенными храмами, пустынными обителями - нет пробитых дорог, нет аллей, песком усыпанных - утесы голые, дикие видны повсюду. С трудом перебираясь через них, Макаршней достиг наконец до павильона, поставленного на высоте горы. «Вид отсюда,» говорит он, «про­стирается, по крайней мере, на 20-гпь миль в окружности, и никогда не думал я увидеть чпю нибудь столь богатое, многообразное, величесип-
153
венное! Все различал я отсюда, как будто па раскрашенной ландкарте: пагоды, дворцы, селения, Фермы, долины, луга, орошенные бесчисленными ручьями, горы, украшенные волнистыми лесами, пастбища, покрытые стадами. Мне казалось, что все эти предметы были у ног моих, и что мне надобно было только шагнуть, чтобы к ним до­стигнуть.”
С этой высоты, Макартней мог также ви­деть, построенный на скате горы Марбури, один из великих памятников Ламайской веры, оби­тель Ботала, или По-та-ла. Здесь, в летнее вре­мя, живет Далай-Лама, первосвященник Буддий­ского исповедания, таинственный властитель Ти­бета. Храм здешний, почитаемый лучшим из всех Тибетских храмов, до 312 Футов в вы­шину; крышка его сплошь позолочена. В зданиях около храма устроено более 10,000 келлий, каж­дая с окошком на которую нибудь из сторон Фасада. Башни и обелиски, облитые золотом и серебром, драгоценные статуи Будды, рассыпаны здесь в неисчислимом множестве.
После недели, проведенной в шумных празд­никах, Английское посольство ворошилось в Пе­кин, Сентября 26-го. Во время отсутствия Макаргпнея, Барров и Двипди были жертвою мелкой интриги эвнухов Юан-мннг-Юанских. Они приходили в отчаяние, слыша, как успешно идут дела Макаршнея в Ие-Го, и сердились на Англи­чан жестоко. Удостоишься чести видеть лицом к лицу повелителя Небесной империи, и не хо-
15»
тешь бить перед ним лбом об полъ-это ка­залось им неслыханным оскорблением чести Китая, которой иначе не могли объяснишь себе стражи богдыханского гарема. В досаде своей, мстили они всякими мелочными привязками за оскорбление славы и чести отечественной. Прибы­тие Макартнея и богдыхана избавило бедных Англичан от сплетней придворного мира Пе­кинского.
В Пекине начались было снова дипломатические переговоры об обрядах поздравления и необхо­димости земных поклонов. Макаргпней держался упрямо в своих условиях, и не смопиря ни на какие происки Китайских мандаринов, все при­тязания кончились наконец, как прежде-только преклонением колена. Аудиэнция для поднесения подарков была утверждена, и немедленно после неё Английский посол получил указ богдыхана, чипо пребывание Англичан в Пекине не должно быть отсрочено далее 7-го Октября. Сопушники Макартнея спешили пользоваться остальным вре­менем, стараясь подробнее рассмотреть столицу Китайскую.
Пекин состоит собственно из двух горо­дов, совершенно различных; северный именует­ся Кннг-Чпнг, или Манджу-рскин город, и обра­зует собою почти квадрат; южный именуют Jao-Ччт (старый город), или еще Вай-ло-Ччнг; он составляет продолговатый четыреугольник. В первом обитают Манджуры, во втором собственно Китайцы.
455
Манджурское отделение, бесспорно, превосхо­дит Китайское; домы в нем красивее по на­ружности и гораздо лучше убраны внутри. Кроме двух главных своих делений, Пекин заклю­чает еще 4 2-шь предместьев, каждое по две мили длиною. Таким образом, столица Китай­ская объемлет ужасное пространство земли, и потому, может быть, многие возводили народосслсние Пекина до преувеличенной степени. Г обиль, а в новейшее время Тимковский ( Русский, чиновник, сопровождавший в Пекин одного из Русских архимандритов), полагали число жите­лей в Пекине до 2,000,000; кажется, что умень­шая этот цыфр на 4,00,000, мы более прибли­зимся к вероятию.
После главного деления на две половины, Пекин подразделяется на части, и каждая из них со­ставляет город чрезвычайно обширный; три та­ких части считают в Мапджурском отделе­нии; у каждой своя особенная стена. В одной из этих частей находится богдыханский дворец Тсу-кмн-Чпнг, едва-ли не обширнейший из всех дворцов, какие только существуют в мире. Окружность его составляет до 2000 туаэов. Отделяют его от всех строений зубчатые стены, складенные из кирпичей и покрытые жел­тою черепицею. Внутренность дворца составля­ет протяжение дворов, обставленных колонна­дами, и зданий, убранных с величайшим велико­лепием. Лучшее из всех зданий дворца обшир­ный портик Туан-Мень; потом следуют два
466
храма, Тай-Ми по, где обожают изображения Маиджурских богдыханов и Ше-Тсу-Тана, возведен­ного Китайцами в достоинство духа, благоде­теля земледелия. В богатой зале Тан-го-Тиан (великого единства) богдыхан принимает чинов­ников государства и иностранных посланников. Наконец замечательно особенное жилище бог­дыхана; название его значит Пребывание свет­лого неба. Это самое высокое, богаче всех убран­ное, великолепнее всех построенное отделение богдыханского местопребывания. В другой поло­вине дворца, или Гуанг-гинг, отделенном осо­бенною стеною, виден славный храм Будды, или Фо, с истуканом этого бога, бронзовым, позолоченым, 60-ши Футов вышиною и со ста ру­ками. Тут-же находится обширный Монгольский храм, Сунг-Чу-Шу, где живет Кутухта, первый из трех великих первосвященников Далай-Ламской религии, пребывающий в Пекине; при его жи­лище находится типография, для печатания книг на языке Тибетском. В Гуанг-Чинги устроены еще залы для театральных представлений, соору­женные Кианг-Иунгом, и видны пять искуствен­ных холмов; на одном из этих холмов, Кинг-ШанЬ, или Блестящей гори, возвышенной над другими, Гоей-Тзунг, последний богдыхан из династии Минг, зарезал дочь свою, и потом сам повесился на дереве, чтобы пе отдаться жи­вому в руки бунтовщика Лн-тсу-Чннга. Кроме всех упомянутых мною зданий, в Гоанг-Чпнги заключается еще множество других, весьма заме-
157
нательных. Туш судилища, храмы, жилища при­дворных, и даже еспиь лавки, предоставленные не­скольким привилегированным торговцам. Во второй ограде воздвигнут дворец, окруженный обширным каналом, через который построен мост из черного ясписа, создание странное и смелое. Если веришь миссионеру Магаллаену, мост эипоип изображает собою дракона, у которого ноги составляют столбы, а изогнутое тело арки мостовые.
Китайское отделение Пекина уступает богат­ством Манджурскому, но заключает в себе также замечательные памятники. Храм Неба, или Тиакь-Тан, считается первым во всем Китае, по своей постройке и убранству. В этот храм ежегодно ездит богдыхан вч день зимнего равно­денствия, для принесения жертвы богу. Особенная комната в этом храме, Чан-Кукг (место уеди­нения и покаяния), служит богдыхану для житья во время шрек-дневного поста, которым приго­товляется он к такому жертвоприношению; главная зала кругла, изображает собою небо, и украшена 82-мя столбами, расписанными золотом и лазурью. На величественную высоту выставляют­ся над нею три отделения кровель, каждая осо­бого цвета, голубого, желтого и зеленого. В храме живут 500 музыкантов, определенных для его служения. Неподалеку отсюда другой храм, посвященный изобретателю земледелия. Сю­да ежегодно, весною, приходит богдыхан, тор­жественно берется за плуг, и проводит бороз-
158
ду по земле-обряд, умно придуманный и имев­ший некогда, можем быть, политическое значение, но теперь просто сделавшийся обрядом.
Исчисление всех примечательных зданий какие замыкает в стенах своих бесконечный Пекин, могло-бы завлечь далеко. Упомяну только еще о двух, особенно характеристических памятни­ках, касающихся истории и религии Китайцев: это храм Тманг-Миао и храм Конфуция (Кунг дзе, или Кон-фу-тзе). В первом находятся скрижали, или портреты славнейших богдыха­нов, начиная с Фу-ги до династии Тзинг. Фу-гп изображен тут с полумесяцами на обеих сто­ронах головы, писальным грифелем в руке, и своими священными таблицами, перед ним лежа­щими. Подле него видно изображение божества, называемого Европейцами Китайским Юпитером, Фантастического гения, с драконовыми ногами, птичьим носом и распростертыми крыльями; поставленный в круге, обвешенном маленькими таратапами, он взмахивает жезлом как будшо-бы хотел в них ударишь.-Храм Конфуция находится в богдыхапском коллегиуме. Здесь приносят в память великому мудрецу поклоне­ния и кровавые жертвы, от имени всего госу­дарства. Зала жертвований находится по средине двора, и в пей, рядом с портретом великого Конфуция, находятся еще скрижали Менг-дзея, или Менция, и двух, или трех других философов второго разряда; девяносто шесть скрижалей раз-
4 59
ных мудрецов, составляющих третий разряд, поставлены отдельно.
Обожание людей мудрых и ученых, заведенное в Китае с незапамятных времен, вероятно, было главною причиною множества заведений уче­ных и учебных, какими обилуют Пекин и весь Китай. В столице находится трибунал исто­рии и лиштературы Китайской, род универси­тета, предназначенный для воспитания семейства богдыханского и для собрания летописей Китая. Кроме того замечательны: богдыханский коллеги­ум; богдыханская обсерватория, построенная в 4279 году, и обновленная миссионером Вербьестом, когда был он председателем матема­тического трибунала; типография; трибунал ме­дицинский; дом для незаконнорожденных детей; публичные училища; оспенное заведение; собрания предметов естествознания, и наконец богдыхапская библиотека, где, по известиям Абель-Ремюза, находится около 300,000 томов разных книг.
Наши Европейские столицы, как-бы ни отлича­лись они населением и промышленностью, дадут I только несовершенное понятие о шуме, движении и народонаселении Пекина. В каждом нижнем этаже дома находится здесь лавка; у каждой лав­ки своя веха, украшенная красными, голубыми, зелеными, белыми Флагами, для привлечения прохо­дящих; на каждой такой вехе вывеска, где не только означено имя торговца, но исчислены еще его торговая родословная, похвалы ему, и част­ные достоинства, рекомендующие его вниманию по-
4 60
купаптелей, подле исчисления главных предметов его торговли. При пестроте и смешении таких вех, значков и вывесок, каждая улица Пекина походит на пристань, покрытую множеством кораблей, распещренных Флагами. Улицы Пекин­ские наполнены кроме того бесчисленным множе­ством переносных лавочек, подвижных цырю­лен, бродящих заведений медников, чеботарей, кузнецов. Посреди этих, беспрерывно движу­щихся и работающих мастерских, видите и оседлые мелочные притоны мелкой торговли, чаем, плодами, вареным сарачинским пшеном, разными закусками, так, что не смотря на ширину улиц Пекинских, остается по средине их узкий про­ход, едва достаточный для проходящих взад и вперед. В этом свободном промежутке теснятся тысячами люди всяческих званий и со­стояний - солдаты и офицеры Манджурские, ман­дарины всех степеней и всех шариков, чиновни­ки полицейские, богатые Китайцы, сопровождаемые множеством служителей, несущих зонтики, зна­мена, крашеные Фонари и разные отличительные знаки их достоинств. Тут идут и пробира­ются в толпе погребальные шествия, сопровож­даемые печальными процессиями, и веселые свадьбы, с веселыми звуками там-шама и длинными ве­реницами гостей-два предмета, беспрерывно ви­димые на углу каждой улицы, как будто в споре за жизнь и смерть, избирая для этого свадьбу и похороны, два главные события жизни человека. Между ними тянутся нескончаемые цепи верблю-
1GI
дов, приходящие из Монголии, навьюченные уголья­ми, и тысячи запряженных гпелсг, или ручных шележек и повозок, наполненных овощами и другими припасами, привозимыми из окрестно­стей. Все эгпо народонаселение Пекина, то отды­хающее, то движущееся, кричащее, шумящее, хо­хочущее, плачущее, спорящее, эпю смешение предмешовч», кличка торгашей, коипорою каждый из них извещает о своем товаре, цырюльники, звенящие в свои блюдца, все вместе взятое, не столько увлекает, сколько уничтожает внима­ние, пестрит, рябит в глазах на вечной Пе­кинской ярмарке.
На Пекинских улицах увидите много женщин. Китайки выходят вообще мало, и обыкновенно ходят пешком. Но женщины Монгольских и Калмыцких поколений беспрестанно вне дома, и всегда верхом на лошади; они обыкновенно оде­ваются в длинные шелковые платья, закрывающие их до самых пяток, но всего легче узнать их по величине ног, спюль-же огромных, сколь ма­лы и коротки ножки Китайские. Уборка головы у них почти ипакая-же как у Китаекъ-волосы вы­лощены, вымазаны, подняты к верху; хотя лица Монголок покрыты бывают белилами и румяна­ми, но легко заметишь, что' природный цвет ' тела их лучше, нежели у Китаек.
Нет, кажется, в целом мире полиции лучи ше Пекинской. На конце каждой улицы, и часто, вч виде лесенки, по самым улицам, поставлены
Ч. ИГ. 11
162
рогатки, с бутками и часовыми, не считая мно­жества военных гауптвахт, повсюду рассеян­ных. Кроме таких оффицияльных надзирателей, существует еще надзор особенный, незаметный, и его принимают на себя жители, для которых всего драгоценнее соблюдение тишины. От каж­дых десяти домов, поочередно, хозяева обязаны ответствовать за безопасность и покой отде­лений города. При малейшем нарушении порядка в том или другом десятке домов, чередовой десятник-обыватель бежит на ближнюю гаупт­вахту, и ему дается на помощь отдел полицей­ских служителей. Ночная стража отправляется особенными людьми, в роде Английских ночных сторожей ( watcbmen ), которые не кричат ча­сов, но в известное время стучат в пустые бамбуковины, производя тем резкий и пронзи­тельный звук.
Лорд Макартней отправился из Пекина Октяб­ря 7-го, далеко не достигнув от своей поездки всех торговых и дипломатических выгод, ка­ких надеялись Англичане и их правительство. В замену 2| милльонов, истраченных Компа­ниею, посольство вывезло несколько подарков богдыхана, и грамату, содержание которой ниче­го не решало. Октября 8-го началось обратное плавание Макартнея по реке Пеи-Го, и шут мож­но было видеть, какие бедные селения, какое ни­щенское многолюдство окружают столицу Китая. Из Пеи-Го Англичане выплыли в Эн-Го, и отсюда
163
вошли в знаменитый канал, который, следуя миссионерам, Европейцы привыкли называть Им­ператорским.
Безспорно, этот канал есть одно из самых прекрасных и самых полезных произведений че­ловека па земле. Доктор Джонсон говииривал, что какого-бы высокого звания ни был человек, но он должен гордишься, когда может сказать: « Дедушка мой видел Императорский канал в Китае.» Сравнивая с этим безмерным объемомии искуственных водч паши водные сообщения, долж­но назвать их бедным, ребяческимч трудом. Китайцы и Монголы спорят о чести создания Императорского канала. Одни говорят, будто он гораздо древнее иселикон стены; другие ут­верждают, что он не старее ХШ-го столетия. Как-бы то ни было, но Императорский канал показывает в созидателях своих более знания и силы характера, нежели видим их у нынеш­них обитателей Китая. Надобно было провести эту громаду, на пространстве 800 миль в длину, так, чтобы воспользоваться всеми большими ре­ками государства, не истощив, не умалив оби­лия вод их. На этом основании взяты были участки из Эй-Го, Желтой реки и Янг-ТзеКианга, и канал поддержан был между ипем повсюду на одинаком уровне вод, так, что ни засуха, ни наводнение не изменяют его. При­бавьте, что на столь великом объеме, воды его никогда не застаиваются; эшо производится по­средством огромных шлюзов, от одного ме-
4Г
164
сипа до другого пересекающих Императорский канал.
Исполняя всю эту исполинскую работу, надобно было побеждать величайшие препятствия, чтобы вы­ровнять общий объем канала с различными ча­стями подкрепляющих его вод. В иных местах, землю выкапывали для этого на 70 Футов в глу­бину; в других, среди глубоких озер, в не­драх топких, бесконечных болот, выводили высокие, широкие и прочные водопроводы. Даже через большие озера вели таким образом ка­нал, иногда на протяжении многих миль, и води его возвышены над водами озер, так, что от этого происходит плавание в два яруса, по озе­ру и по каналу. Там и здесь видны мосты, раз­личных Форм, построенные из разных матери­алов; у одних арки походят на готические, у других они полукруглые, у третьих наконец они складепы в виде лошадиной подковы. Есть арки с столбами, столь высокими, что корабли в 200 тонн груза проходят свободно под ни­ми на всех парусах.
Вся эта чаешь внутреннего Китая, через ко­торую путешествовали Макартней и свита его, возвращаясь из Пекина, обилует озерами, на берегах которых живут семейства рыбаков. Рыбную ловлю производят они посредством леутзе, или бакламов-рыболовов ( pelicanus siueiisis ). Отправляясь по утру на ловлю, беруш этих птиц 10, или 4 2-ть, не кормя их, и несут на бамбуковипе; пришед на известное место, рыба-
4 65
кн пускают по одному, или по два своих пер­натых ловцов в воду, и отбирают у них ры­бу, которую вытаскивают они из воды на по­верхность. Величиною птица эта пе превосходит утки, но часто схватывает и вытаскивает из воды рыбу неменее себя весом. Когда баклан утомился, дают ему в награду несколько мед­ной рыбы, и сменяют другим. Тысячи лодок и плотов покрывают озера, на которых рыбаки производят лов рыбы таким образом.
За озерами начинается лучшая часть Китайского государства, наполненная храмами, памятника­ми, селениями, городами. По полям все покрыто пшеницею и хлопчатою бумагою; даже покатости гор обработаны до самых вершин, оканчиваю­щихся купами деревьев. Подле каждого домика виден садик, огород, с цветами, плодами, ово­щами всех родов. Посольство приблизилось к Желтой рек, и как будто для того, чтобы при­готовить путешественников к великанским своим размерам, Императорский канал раскрыл­ся перед ними вдруг па тысячу (/утов шириною, с шоссе и набережными, обложенными мрамором и гранитом. Еще не приступая к переезду в канал по быстрому течению реки, Китайские пла­ватели хотели принести обыкновенную жертву духу властителю речных вод. Пшпцы, свиньи, ушки были зарезаны на яхтах, и разложены на передних частях их, подле чашек и блюд с вареным мясом. По знаку, данному звуком гон­гов, капитаны яхтенные сбросили все из чашек.
4 66
и блюд в реку, а запасы перенесли в кухни яхтенные, для раздачи машрозам. Петарды и хлопушки ознаменовали потом окончание жертво­приношения.
Свободно вступившие в канал, яхты прошли мимо городов: Сауну, Янг-Чу и Съу-Чьу, находя­щихся в области Янг-тзе-Килиг; последний из них почитается местом щегольства и мод; отсюда переходят в серали богатых Китай­цев женщины самые красивые и самые образо­ванные.
После Янг-тзе-Ки анга, посольство миновало Ше-Кианг, где главный город, Ганг-Чъу, нахо­дится наберегах озера Сн-Гу: это знаменитый КииисаЛ Марка-Павла, столица Китая Сонгов, или Южного. За эшим городом земля являлась возвы­шеннее, гористее, города встречались реже; но все еще множество местечек, селений, хижи'н было рассыпано по высотам. Вскоре насаждения чайного деревца, до сих мест незамечаемые, стали являться чаще, с каждым днем и каж­дым часом пути.
Два или три раза надобно было переезжать не­которые переволоки сухим пугаем. Лошади и бамбуковые носилки приготовлены были для этого повсюду. Так, водою и сухим путем, Англи­чане достигли наконец озера Понана, самого пе­чального, пустынного и дикого места, которое походит своими ужасами па Даншев Ад; но Рай поставлен с ним рядом: облаешь Хианг-
1G7
Зн раскрылась немедленно, с землею, как будто сплошь покрытою народонаселением, с бесчислен­ными заведениями промышленности, храмами, уве­селительными домами и дворцами. За тем раз­двигается Кантонская облаешь, границы которой находятся близ вершины горы Мелин,
До сих мест посольство было встречаемо почтительным приветом от Китайцев всех званий, но едва вступило оно в Кантонскую об­ласть, как начало испытывать оскорбления всякого рода от обитателей, нарочно выбегавших из селений своихч грозить и ругаться. Напрасно ман­дарины, сопровождавшие по воле правительства лорда Макаршнея, хотели препятствовать столь оскорбительным явлениям; они умножались по мере гпого, как посольство близилось к Канто­ну. «Иноземные черти! Чужестранные дьяволы!» раздавалось по всей дороге. Англичане принуждены были молчать. Плывя по реке Тигровой, путеше­ственники любовались на беспрерывные измене­ния прибрежных видов. Тут виден был им утес, Футов семи сот вышиною, выдвинувший­ся в реку; там храм, посвященный богине Пуза, и населенный пустынниками. Направо и налево беспрерывно мелькали насаждения сарачинского пше­на, сахарного тростника и табаку..Наконец, Де­кабря 1 1-го, после шестидесяти-трех дневного странствования через всю обширную землю Китай­скую, Английское посольство вступило в Кантон, встреченное множеством праздничных яхт, высланных на встречу ему из Факторий. Вице-
I
168
Король Кантонский принял посла в пют-же день на торжественной аудизнции. Во все время продолжительного пути, посольство было на со­держании богдыхана, и по счетам мандаринов, сопровождавших его, оно должно было, всего-навсе, стоить Китайскому правительству не менее 4-х милльонов Франков.
Посольство Макартнея, безуспешное, но столь ласково принятое, как будто подстрекнуло че­столюбие Голландцев; они решились возобновить свою дипломацию, и в 1794 году отправили в Пекин двух посланников, Исаака Тзинтрннга ( Isaac Tsintsing ) и фан-Брама. Посланные про­ехали через весь Китай, и прибыли в Китайскую столицу в большой нужде, потому что ничего не было приготовлено для соделания им дороги легкою и удобною. В Пекине, потому-ли, что Китайцам стали казаипься подобные приезды Евро­пейцев слишком частыми, или приемы их слиш­ком убыточными, или наконец, полагали Ки­тайцы, что уважать Голландцев наравне с Ан­гличанами пет особенной надобности, только богдыхан не вошел в большие издержки для приема нежданных гостей. Им отвели плохое помещение, кормили их без всякого старания и когда пришел день аудизнции, на бедных послан­никах Голландских выместили все, что принуж­дены были уступишь непочтительной гордости Англичан. Дошло до того даже, что однажды за­ставили посланников стучать лбом девять раз в землю перед кушаньем, которое богдыханъ
4 69
I прислал им с своего сшола; потом принудили их повторять тоже перед ящиком изюму, перед блюдом пирожков, уверяя, что все это даруется с богдыханского стола. Утром, в три часа по полуночи, в сильный холод, подняли бед­ных посланников, для того только, что богды­хан отправлялся на поклонение в какой-то храм, и потребовал, чтобы и они были в числе его свиты и снова кланялись ему. Словом, все пребы­вание Голландских посланников в Пекине было только беспрестанное повторение ко-ту или зем­ных поклонов. Посланники слушались приказаний богдыхана, и кланялись так усердно, что в 37-й день по приезде их в Пекин, богдыхан при­слал благодарить их за исправное послушание. Что это означало: насмешку, или в самом деле « спасибо” за постоянное смирение? Бог знает; но только посольство, предназначенное един­ственно для переговора о торговых выгодах, не имело ни однажды случая даже поговорить о своем деле, сбитое с толку поклонами и обря­дами. Богдыхан объявил в заключение свою благо­дарность « людям, которых прислали к пре-, столу его из Башавиа, поклонишься ему, как властителю Небесной Империи,” и-этим огра­ничились все следствия Голландского посольства.
Надобно сказать, что Англичане видели не бо­лее успеха, когда отправили в Китай, в 4 814 \ году, нового посла, лорда Амгерста, племянника
Питтова, бывшего потом Генерал-Губернато­ром в Индии и воевавшего с Бирманами. Едва до-
4 70
сшигнув Китая, Амгерсш заспорил о несчаст­ном ко-ипу, Китайцы не уступали, и через сутки по прибытии в Пекин, посол должен был отправишься обратно. Все замечательное в этом предприятии заключилось тем, что ко­рабль Английского посла разбился в Индийском море, посол едва спасся в Башавиа, и возвра­щаясь в Европу завернул на остров св. Елены, где Наполеон забросал его вопросами о Китае.
С тех пор, ни одно Европейское посольство не проникало в неприступные стены Пекина. Как будто опасаясь более и более усиливающаго­ся действия Европейцев по Каншойской торгов­ле, Китайский богдыхан, по видимому, решитель­но не хочет допускать ни малейшего влияния Европейцев на столицу своей Небесной Империи, и упорно затворяет Западным Людям врата чертогов своих. Только об одном любопыт­ном новейшем путешествии Европейцев в Ки­тай можно здесь упомянуть: это было плавание Компанейского корабля Лорд Лмгерст, в 4 832 году. На нем находились Компанейские агенты Линдсей и Гушцлав, и осмотрели все восточное приморье Китая. Остановясь сначала в Канто­не, Лорд Лмгерст посетил после сего Эмун t в области Фо-Киенской, где Линдсей и Гушцлав сходили на берег, не смотря па сопротивление Китайских чиновников. Превосходно зная Ки­тайский язык, агенты Компании вполне имели воз­можность произнесть подробные и верные наблю­дения над нравами и обычаями жителей.
4 74
Продолжая свое плавание, Лорд Лмеерст оста­новился подле острова Ки-тан, где находился тогда Китайский адмирал Тсунг-Пннг или ВанъТагнн. Вот как описывает Линдсей свое сви­дание с этим Китайским чиновником: « Мы приняли адмирала па нашем корабле с почестя­ми, приличными его сапу, и приветствовали его I тремя пушечными выстрелами, но казалось, будто
понятия, какие имелч он случай приобресть о ха­рактере иностранных народов, не вразумили его, что на учтивость нашу надобно было отве­чать также учтивостью. «Откуда вы? Какая ваша земля? Поезжайте отсюда немедленно!» Вот что заговорил он с нами с первого слова. Только что начал было я свой ответ, как Его Превосходительство быстро поворотился к Гутцлаву, и сказал ему: «Вы Китайцы?” Гушцлав отвечал отрицанием. Адмирал попросил его снять шляпу, и показать: нет-ли у него косы. Требование его исполнили. «Понимаю,» сказал он, « вы Португальцы.” Я изъяснил ему, что наш корабль Английский. Он, казалось, этому не поверил, отвечая мне: « Ведь л сам жил в Макао, и знаю всех вас, Западных Варваров, а ваш корабль из Макао.” Я возразил, что мне странно видеть недоверчивость Его Превосходи­тельства и подозрение в обмане; что мы точно Англичане, и корабль наш Английский, не смотря на то, что Его Превосходительство изволил жить в Макао и знает всех Европейцев. Тут взял я карандаш, написал по-Кнтайски на ло-

172
скушке бумажки; « Ta-Ying-Kwo (Великая Бришаиия ) есть моя земля,”» и отдал адмиралу эту бумажку. Он взглянул на нее презрительно, рас­хохотался и вскричал: « Какая нелепость 1 Вели­кая Британия! Ты, верно, хотел сказать: Малень­кая Британия! Вот как ты лжешь!” До сих пор сохранял я совершенное хладнокровие, от­вечал вежливо на все грубости, но, признаюсь, дерзость последних слов восторжествовала со­вершенно над моими миролюбивыми намерениями. Я вырвал записку из рук грубияна, все еще продолжавшего насмехаться над нею, схватил его за руку, и сказал: « Если ты пришел на корабль наш только для поругания моего славного Ta-Ybig-Kwo, то я прошу тебя немедлен­но от нас удалишься.” Соединяя потом слова с действиями, я потащил адмирала за руку из каюты. Его Превосходительство заметил тогда, что изволил заговориться слишком, и поспешил оправдаться передо мною: «Прошу меня извинишь; не было моего намерения оскорблять вас. Извест­но вам, что есть l'a-se-Ying и Leaon-se-Yang ( Большая и Малая Португалия; первым означают Китайцы Поршугалию-собсшвенно, а вторым Гоа), и думал я так, что есть тоже Ta-Ying-Kwo и Leaoii-yang-Kwo Большая и Малая Британия ); при­знаю свою ошибку, и прошу извинить меня.” Такое остроумное изъяснение было сопровождено мно­жеством поклонов и вежливостей, столь-же по­чтительных, сколь грубы и неучтивы были сначала поступки Адмирала. Он долго оставался потомъ
473
у нас на корабле, но все казалось в нем пиак нелепо, что мы начали подозревать, в полпомъли разуме этот знаменитый чиновник? Сомнение наше подтвердили офицеры из его свиты, говоря, что он действительно очень глуп.”
Ош острова Ки-Тана, где Английские морепла­ватели имели успешные сношения с туземцами, Лорд Лмгерст отправился далее по берегу до вы­соты Фу-шо-фу; туш находится место пребыва­ния главного начальника области Ule-Кианг. Не смотря ни на какие препятствия и отказы, смелые агенты Компании достигли в главный город области, и упрямо требовали свидания с ВицеКоролем. Забравши местные указания, прямо по­шли они к жилищу его, но тщетно однакожь старались видеться с ним. Их хотели да­же заставить переночевать на лодке, обык­новенном жилище самых бедных Китайцев, но твердость и решительность Линдсея и Гушцлава принудили Китайцев переменишь тон. Здесь можно было заметить отличительную черту Ки­тайского характера. « Весьма замечательно - го­ворит Линдсей - что едва только начинали мы не уважать власти мандаринов, большая часть их, сначала казавшись неприступными, станови­лись ласковы, и обращение самого Вана-Ше-Киангского, сначала гордое и презрительное, тотчас сделалось рассудительно и сговорчиво, при нашем упорстве. Это покажется странным и против­ным общему закопу человеческой природы, но точные опыты могут убедишь в верности мо-
474
его замечания. При всех важных и неважных случаях, ни опт правительства, ни от чиновни­ков Китайских вовсе ничего, или весьма не­много приобретете покорными прошениями и лас­ковыми советами; но переменив тон, тотчас увидите уступчивость, и что еще удивительнее, они станут после того оказывать вам даже бо­лее искренности и уважения.”
С первого до последнего дня пребывания своего в Фу-шо-Фу, надобно было Англичанам беспре­станно бороться с деятельною хитростью и тай­ным плутовством Китайских купцов. Однажды агенты Компании принуждены были даже прибли­зиться с кораблем своим к берегу, и угро­жать силою получишь удовлетворение в обиде таможенных чиновников Вице-Короля. - Приемч. в Нннг-По был учтивее и церемонияльнее, но равная неприступность была встречена здесь в переговорах. Напрасно агенты Компании реши­лись красноречиво доказывать перед толпою на­рода выгоды, какие взаимно приобрешушсн от сношений более частых и легких; мандарины спо­рили, что этого не позволяют коренные законы Китая и Формальное запрещение богдыханское. В Шанг-Ге, в области Киапг-Су, сопротивление Китайских властей было так упорно, что для получения справедливости и покровительства, Ан­гличане принуждены были насильно вломиться в чертоги областного правителя. Наконец, после обозрения берегов Корейских, Английский корабль ворошился в Макао, в конце 1832 года. Совср-
175
шив путешествие столь отважное, Линдсей и Гутцлав заключают, из всего виденного ими, что старинное отвращение Китайцев от сно­шения с чужеземцами, или варварами, по значению слова, которое употребляют Китайцы, говоря о чужеземцах, начинает заменяться, даже в самых отдаленных местах Китая, желанием и необхо­димостью торговых связей, равно полезных Ки­таю и Европе. Только политика Китайского пра­вительства останавливает еще полное развитие подобных сношений, но невозможно, кажется чтобы эта политика долго выдержала сопротив­ление новых преобразований и промышленных успехов, которые неприметно, но явно проника­ют в Китай.
■
I!
I
ï
ГЛАВА тѵш.
■6
КИТАЙ. ВЫВОД ОБЩИЙ. ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПРИРОДЫ, ПРАВЛЕНИЕ, РЕЛИГИЯ, НРАВЫ, ОВЫЧАИ, ЗАКОНЫ, ЛИТТЕРАТУРА, НАУКИ, ИСКУСТВД.
География Китая дело столь неопределенное, среди противоречащих известий и обширности размеров, что надобно написать несколько то­мов, если захотеть привесть ее в какую нибуд ясность и точность. Легко-ли-сами подумайте- выпутаться из лабиринта 4 572-х городов, 2796! гаи храмов, 3158-ми мостов, 4 0,809-ти важней­
ших зданий, или из 765-пии названий озер и 421,605 названий гор, что все исчислено и поиме­новано в книгах Китайских географов 1 Естествознагпельное описание Китая, определенное в одних частях, остается сомнительно в Дру­гих, и вообще чрезвычайно неполно.
На пространстве земель, простирающемся между 69-м и 4Л4° долготы восточной, и 48-м и 51°
\n
широты северной, среди положения поверхности самого разнообразного, какое только можете себе вообразишь, вмещая и гористые области и загпопляемые водою долины, степи и болота, тучные ра­внины и плодоносные покатости, изрытый водами, исчерченный каналами, Китай должен произво­дишь все, ЧШ0 только. захочет производишь, и из царства растительного, вероятно, немного деревьев и растений целого мира не войдет в обширные каталоги ботанического описания Китая.
Земледелие с незапамятных времен уважается в Китае, и в известное время года отправля­ют здесь даже празднество в честь его; сам богдыхан принимается за плуг, и своими цар­скими руками проводит борозду по земле. Оче­видцы передали нам поэтическое описание этого необыкновенного торжества. В 1 5-й день первого годового новолуния, в сопровождении князей крови, родственников, и с главнейшими сановниками го­сударства, богдыхан отправляется на место, определенное для праздника. Кругом поля теснят­ся областные земледельцы, приходящие наслаждать­ся торжеством своего занятия. Вступив на поле, I богдыхан преклоняется на землю, и девять раз касается головою земли, воздавая обожание Тиену, Богу небес; громогласно произносит он мо­литву, и потом заколаеш вола, как жертву Подателю всех благ. После сего приводят бо­гато убранных волов, запряженных в особен­ный плуг. Богдыхан берется за ручку плуга, погоняет волов, и начинает паханье; князья
Ч. JK. 12
178
сменяют его немедленно в труде; мандарины следуют за ними; простые землепашцы оканчива­ют богдыханскую полосу, в один и тоип-же день во всем государстве, вице-короли исполня­ют этот обряд во имя богдыхана. Посевы празднуются с гаакою-же пышностью, шеми-же са­мыми особами, при гпех-же самых свидетелях. Но ко всему этому должно прибавишь, что неко­торые путешественники изображали богдыханское паханье и Китайское земледелие совсем не в роскошныхъо верках; по рассказам их, торже­ственное исполнение обряда пием не менее остав­ляет земледельчесшво Китайцев далеко не на той степени совершенства, о которой столь много наговорили пристрастные хвалители Китайцев. Истина этого подтверждается ужасным голодом, который от времени до времени опустошает народонаселение Китая. Легко можно себе вообра­зишь, что в государстве, которое упорно отверга­ет ввоз иностранного хлеба, ошибка в рассчете урожая должна иметь следствия самые ужасные, при многолюдстве заселения.
Все домашния животные, обыкновенные в Евро­пе, находятся в Китае, и кроме того здесь во­дится еще верблюд, впрочем малорослый выродок. В лесах Китайских живут: слон, однорогий носорог, безгривый лев, тигр, из пород обезьянъ-долгорукий гиббон, безобразный мого, гемфик, подражающий всем движениям и даже хохо­ту человека-олень, кабан, лисица, и множество других зверей. Птиц обилие, особливо уток.
479
Особенно должно заметишь Китайских серебря­ного и золотого Фазана, сарселлу и баклана-рыболова. Китайский тупоголов, украшение садовых бассейнов в Китае, давно перевезен в Евро­пу, также и у нас считается украшением.
В Китае есть серебряные рудники, но их худо обрабошывают. Золото добывают в песке некоторых рек. Тутенаг, известный беловатый металл, особенно принадлежит Китаю; туземцы употребляют его на выделку «иашь и подсвечни­ков. Желтая медь служит для бишья мелкой монеты, употребительной в Китае. Ртуть и сернистый мышьяк находятся здесь во множестве. Из драгоценных и замечательных каменьев дол­жно отличишь: лапис-лазури ( лазуревик), яспис, горный хрусталь, нефрит (jade néphrétique), магнит, гранит, порфиры, различные мраморы ( в числе их черный, чрезвычайно звонкий, ко­торый многие путешественники называли музы­кальным камнем ). Три вещества, входящие в состав Китайского ФарФора, сушь; пе-тун-тзе ( беловатый, пластинчатый Фельдшпаш ), као-лин ( глиновидный Фельдшпаш ) и ше-као ( сернистый барит ).
Правление Китая есть полный неограниченный деспотизм, допускающий право посредничества только известным званиям государственных са­новников. Верховная власть исключительно при­надлежит богдыхану, принимающему наименование Сына Небес. Престол наследственный, и с дре­внейших времен наследство утверждается толь-
4 2*
4 80
ко по мужескому колену, впрочем, право перво­родства не составляет неизъемлемой принадлеж­ности. Аристократия в Китае неизвестна, если под этим именем разуметь наследственное право на благородство, передающее чини и по­чести из рода в род в определенном, огра­ниченном числе вельможеских родов. Но в Китае есть своя особенная, личная, так сказать, аристократия, совсем не зависящая, как дума­ют многие, от прихоти богдыхана, но утвер­ждаемая на незыблемых правилах основного за­кона и обычаем успгановляемой иерархии: это аристократия укеностп, которую определяют экзамен и успехи в знаниях. Все юные Китайцы, без различия званий, могут быть допускаемы к получению по экзамену третьей степени ученой. Люди, получившие ее, диспутуются между собою за вторую степень, после которой можно всту­пить в отправление публичных должностей. С этой второй степени, человек ума превосход­ного может возвысишься на первую степень и занять самые важные государственные должности. Такое установление почета по образованию и уче­ности восходит к ѴИИ-му столетию, и с тех пор продолжается оно постоянно, не смотря на нашествия варваров и завоевания Китая. Можно допустить, что ослабляя воинский дух, оно от­крывало пределы Китая Монгольским ордам, но за то ему одолжен Китай тем, что победите­ли приняли Китайское образование, и покорились духу местности, вместо преобразования Китая
i
4 81
и по своей воле; ему также одолжены Китайцы эшим продолжительным рядом целых столетий тишины, этим внутренним порядком, этим уважением народной толпы к установленным предметам, и совершенным повиновением наро­да древним законам. Преимущество, даруемое образованию и уму, но не рождению - вот осно­вание Китайского правительства. Наследственные преимущества в Китае предоставлены только князьям богдыханских семейств и потомкам КопФуция, Менция и Лао-Киума.
Военная иерархия, составляемая мандаринами воен­ными, бывает также следствием состязания. Но только для неё надобно, вместо доказательств ума и образования, доказать свои воинские способ­ности, силу и искуство в воинских запятиях. Впрочем, военные степени считаются вообще го­раздо ниже ученых. Гражданских мандаринов во всем государстве считается 4,000, разде­ленных на восемь степеней, из которых каждая отличена ипарикомч» на шапке; им предоставляют­ся уважение парода и милости богдыхана. Воен­ных мандаринов считается 20,000, но все они суть низшие чиновники; им повинуются солдаты, но влияние их па государство гораздо незначи­тельнее.
Управление областями разделено между многими чиновниками, которые не зависят одни от Дру­гих, и должны переносишь к богдыханскому Двору все дела, касательно взаимных между со-
182
бою отношений. Наместники, или, как привыкли их называть Европейцы, вице-короли ( внцероп ), почти всегда имеют под властью своею по две области. Кроме того, в каждой области есть еще областной интендант, начальник над уче­нием, управляющий Финансами, уголовный судья, и два надзирателя, один над запасами соли, другой над хлебными магазинами. Отделения, округи, уезды, каждый управляются отдельными судьями, соединяющими в себе власть правитель­ственную и судебную. Сам богдыхан назначает во все сии должности, рассматривая по тройному списку кандидатов, способных для того, или другого занятия. Донесения и оффицияльные прика­зания богдыхана все печатаются в придворной Пекинской газете, и повторяются потом в об­ластных газетах. Если указ богдыханский ка­сается чьей либо особенной выгоды, или может встретить какое нибудь противодействие в на­роде, богдыхан вступает, при обнародовании его, в ОФФищялъную полемику, доказывая неооходимосшь, принудившую его к тому или другому решению. Дело доходит в этом отношении иногда итак далеко, что по случаю какого нибудь бедствия, как-то: голода, землетрясения, болезни, Сын Небес берет на себя ответственность за такое зло перед своими подданными, кается в грехах, обвиняет себя торжественно в не­соблюдении обязанностей перед Богом, и обе­щает умилостивить его постами, уединением и необыкновенными молитвами.

183
Богдыхан есть верховный властитель государ­ства и войска. Число воинов, которыми может располагать повелитель Китая, было предметом различных мнений. Барров говорил о двух милли­онам; миссионеры считали миллион четыреста тыслъь; Малыпебрюн только пол-миллиона. Ка­жется, вернее всех должно почесть вычисление Русского путешественника Тимковского, который разделял все Китайское регулярное войско на четыре корпуса: первый., составленный из Манджуров, войско отборное, числом 67,000 чело­век, имеющее большие преимущества; второй корпус Монгольский, 15,000; третий, 27,000-й, Китайский; наконец, четвертый, самый многочи­сленный, состоящий из 500,000, также Китай­цев. Между двумя последними корпусами ша раз­ница, что предки меньшего из них присоедини­лись к Мапджурам с первых легп их наше­ствия, и помогали им воевать своих соотчичей, между тем, как другие Китайцы сражались за свою родину. Избранные полки обыкновенно нахо­дятся в столице и её окрестностях; другие войска рассеяны в двух тысячах укрепленных мест Китайского государства. С подвижною милициею, число которой восходит до 125,000, вся военная сила Китая составит около 70,000 человек, и в том числе конницы 175,000. Кроме того, как независимые союзники, есть еще Мон­гольские конники, похожие своим установлением на Русских казаков; число их полагают в 500,000 человек.
II; i B l
4 8)1
Почти все солдаты Китайские женаты, и дети их, которых вписывают в состав корпусов при самом рождении, служат потом к попол­нению войска, вместо отцов. Кроме оружия, ло­шади, дома, и определенного рациона сарачинского пшена, каждый солдат трех первых корпусов получает еще ежемесячного жалованья три, или четыре лама ( от 24-х до 32 рублей ). На эти деньги должен он одеваться, и как одеванье производится не только на собственный счет солдатский, но и по собственному вкусу каждого солдата, то из этого следует, что в обмун­дировке Китайского войска нет никакого поряд­ка; иные шьют себе куртки синия, с красною оторочкою, а другие темные с желтою; одни носят ипирокие шаровары, другие гораздо уже, с сапогами сверх шароваров. Здесь видите стрел­ка в длинном каФтане из бумажной ткани, с маленькими пуговками, подпоясанного кушаком; там встречается Фузелер, с картонною, либо кожанною шапкою, у которой висят лопости на щеки и на плеча.
Четвертому корпусу, из 500,000 состоящему, даются участки земель для собственного обрабо­тыванья. Находя в этом спасение от голодной смерти, бедняки во множестве добиваются милости быть записанными в солдаты этого корпуса, и потому укомплектование его производится весьма легко.
Из всех Китайских солдат разве только в коннице есть еще какая нибудь важность и
485
воинственность. Пехотинцы, вооруженные плохи­ми ружьями, без курков, с Фишелями, тру­сливы, и вовсе не знают порядка службы; ар­тиллерия в ребяческом состоянии, до того, что артиллеристы с робостью подходят к своим пушкам. По исчислению Тимковского, содержание всей армии Китайской стоит ежегодно до 87,00,000 лаков (около 700,000,000 рублей).
Многие и весьма много говорили о Китайских законах и их вековой неподвижности. Каковобы ни было мнение, которое можно иметь об них, смотря с Философической точки зрения, но не льзя одпакожь оспоришь, что они удиви­тельно приспособлены к местной политике и характеру туземцев: это, как говорит Мальшебрюп, хорошие полицейские постановления, со­единенные с хорошими нравственными постано­влениями. Властитель уважает законы своей зем­ли, потому что они служат превосходным ору­дием для прямого и косвенного поддержания его владычества. Мандарины также не находят вы­годы изменять их, ибо ими поддерживают они повиновение к себе народа, если и не находят защиты против старших себя. В Китае лис­тий и слабый бывает всегда виноват - это не­обходимо по сущности Китайского правления, и хотя учреждены судилища, куда, для Формы, низший может подашь жадобу на высшего, по вся­кий наперед знает, что наказание непременно последует за подобную дерзость. В следствие этого, все принуждены кое-как ладишь между со-
4 86
бою, а в случае нужды бамбуковая палка уравни­вает всякия ссоры и притязания. Народ не ду­мает спорить, потому что он труслив, но хитер и ловок, и своею хитростью умеет на­правлять волю своих начальников, как ему угодно. Его грабят, да за то дают ему сред­ства воровать и мошенничать, и он превосход­но пользуется средствами вознаграждать себя. Правосудие оказывается плохо, но только тем, кто худо платит, и потому богатый всегда остается в выигрыше, а бедняк молчит и тер­пит по неволе. Когда Китайцу приходится уми­рать голодною смертью, он делается морским или сухопутным разбойником; его повесят, если поймаюпи*, и если он не в состоянии бу­дет противишься, но ежели он силен и умен, с ним договорятся, дадут ему даже мандарин­ское место, гполько-бы унять его, и правитель­ство извлечет еще пользу из его вредной опытности.
Впрочем, все-воспитание, обычаи, обряды в общественных сношениях, приучают Китайца с самого детства к повиновению. Ему шагу не льзя сделать без того, чтобы какой нибудь по­клон, какая нибудь учтивость, даже раболепство не были предписаны законом. Таким образом, врожденная гордость человека уничтожается уста­вом общества. Но важнейшая тайна Китайской политики, самая главная причина неподвижной само­бытности Китая, есть -г поверят-ли этому? - паспграФическая система Китайского письма, ко-
187
торая не дает возможности письменными знака­ми выражать звуки разговорного языка. «Поставьте основные, или вообще'необходимые для вас идеи, в каком угодно порядке - говорит Малыпебрюнъ-и под этими идеями главными поставьте все другие идеи, какие передает вам язык раз­говорный, или какие только можете вы себе вообра­зить; придайте главной вашей идее какой нибудь представляющий ее знак, только самый произ­вольный и безобразный; пусть эти знаки, как ключи вашего языка, будут основанием приба­вочных знаков, также совершенно произвольно к ним присовокупленных - вы образуете себе то, что составляет в Китае, так называемый, уъеный, или письменный язык. Главных ключей в нем 21Л-ть, и как они, так и присовокупляе­мые к ним знаки, числом более 800,000, выра­жают не слова, но идеи; их читают глазами и понимают памятью; воображение не пробуждается этими произвольными начертаниями, и голосом не льзя выразишь и сотой их части. Красота Китайской поэмы состоит в том, чтобы ее невозможно было передашь декламациею, и великие ученые люди Китая спорят между собою, рисуя на воздухе своими веерами начертания, которые не соответствуют ни одному слову разговорного языка.”
Что касается до разговорного языка Китай­ского, он составлен из односложных звуков, и едва-ли ухо Европейца может отыскать в них более 350-ти различий. Но при помощи раз-
4 88
пых изменений голоса, Китайцы отличают эших различий число несравненно большее. Так, па при­мер, смотря по произношению, слово: , мо­
жет значит: господин, свинья, кухня, столп, щедрый, приготовлять, старуха, невольница, плен­ник. В других случаях самое произношение совершенно одинаково, но множество смыслов придается между тем одному и шому-же слову: не краткое, на пример, значит: север, белый, кипарис, сто, и еще несколько других предме­тов. Словосочинение, кроме шего, отличается самобытностью совершенно варварскою: не имея ни спряжений, ни склонений, оно заменяет те и другие самыми смешными изворотами. Ученый, или . k
письменный язык, с своей стороны, отвергая все пособия разговорного, составляет свои идеислова, подразумевая связь нх различных отно­шений. Хотят-ли сказать: «Безпредельное море», пишут: «Море»-«нетъ»-«предел.» Сухой, тем­ный, отставший, письменный язык Китайский носит на себе все признаки глубокой древности, хотя, кажется, должен почесться ветвью одно­племенною с Тибетским и Аннамским.
Между тем влияние тайнописания Китайского н
на политическое образование государства гораздо большее, нежели можно-бы подумать с первого взгляда: им держится народ в младенчестве, и все понятия, сколько пи будь высшие, остаются вне всякого народного разумения. Язык разговор- J
ный, поставленный такимъ• образом, в высшую степень, не участвует в успехах ума, совер-
J 89
ниаемых в отдельной сфере, а язык письменный, ограниченный условными знаками, с трудом на­ходит Формулы для идей и выражений новых.
Слишком, превознесены и увеличены были в прежнее время лишшерапиурные и ученые познания Китайцев. До прибытия Европейцев в их зем­лю, Китайцы решительно не знали Математики, и всехч зависящих от неё сведения. АспгроноИмические наблюдения Китайцев были неверны и неточны, и невольное убеждение самих Китай­цев в превосходстве Европейских способоии» вычисления, подтвержденном множеством опы­тов, послужило одним из главных средств Идля миссионеров приобресть уважение, как вели­ким астрономам и Физикам; им после того переданы были все занятия сего рода, и они по­ставили Астрономию Китайцев почти па ряду с Европейскою. Доказательство, что Европей­цы были в сем случае единственною причиною успеха, служит упадок Астрономии снова, с тех пор, как миссионеры были изгнаны из Ки­тая. Когда посольство Макартпея прибыло в I Китай, тамошние астрономы находились в вели­
чайшем затруднении, до шего, что президент Математического трибунала явился с просьбою к Баррову и Двинди - пособить ему в Астро­номических вычешахи» для составления обыкновен­ного календаря. До тех пор кое-как пробивал­ся он, употребляя известный календарь Француз­ский ( Connaissance des temps ), присыланный ему из Парижа; но Революция Французская прервала
190
все сношения между Парижем и Пекином, и бед­ный Математический трибунал принужден был ограничиваться своими собственными сведениями, почти на удачу определяя небесные явления. С величайшею благодарностью принял Президент трибунала от Двинди собрание морских кален­дарей, по которым вычеты'астрономические учи­нены были на Гренвичский меридиан до 1800 года.
Другие знания оказали в Китае успехов не более Машематики и Астрономии. Об Искусгпвах и Художествах Китайских можно судишь по обращикам, привозимым в Европу: стран­ное считается здесь изящным; зодчество, живо­пись, ваяние производят Фантастических чудо­вищ. Только два важные изобретения кажутся исключительно самородными в Китае, хотя и в несовершенном состоянии: печатанье резными до­сками и компас. Полярность магнита была бесспорно ведома Китайцам, еще во времена Марка Павла. Подвержено сомнению, но вероятно, не онълн первый вывез отсюда и открыл тайпу ком­паса Европейцам, а мнимый Итальянский изобре­татель не на пракшике-ли только осуществил мысль, переданную ему славным путешествен­ником.
Но не смотря на эшо, мореплавание Китайцев самое жалкое и грубое. Китайские корабли суть огромные ящики, хотя иногда бывают в 1000 тонн груза. Верхняя высокая надстройка делает их совсем неспособными к плаванью. Негодные для управления парусами по ветру, Китайския
И
491
жонки беспрерывно разбиваются; из ста кораблей, вышедших в море, наверное гибнет пятдесяш. Якори делаются деревянные. Не зная наших ин­струментов для наблюдений на море, кормчий правит по видимости берега, и по положению звезд, если потеряет из вида берега. Из всех судов Китайских, кампаны суть самые красивые, щегольские и опрятные; их покрывают прекрасным хелшым лаком, и паруса на них делаются из тонких рогожек. Спасти кора­бельные плетут обыкновенно из бамбуковой коры. Только механические изделия достигли в Китае достаточного совершенства, относитель­но ко всему другому; но и в них, так-жс как в ткацких изделиях, Фарфоре, лаке, и других произведенияхч Китайской промышленности, ви­дите плоды более смышленого терпения, нежели изобретательности Китайцев.
Я говорил уже о памятниках Китайских.Что касается до литтературы, видим, что в ней немногое найдется для нас, хотя произведения философов, поэтов и историков Китайских усердно переводятся теперь на Европейские языки. У Китайцев есть много печатных книг, особ­ливо в Пекине, где обилуют ими богдыханские библиотеки, а также и во многих областях, где есть библиотеки в публичных заведениях и у многих ученых Китайцев. Между другими творениями, Китайцы имеют Энциклопедию в 64-х томах, составленную Ванг-гонг-шаном, знаменитым их писателем, жившим около
192
4 600 года, по'шии в эпоху прибытия миссионеров в Китай. Сынч помогал в этом огромном сочинении Ванг-гонг-шану. Среди многого заме­чательного исходим известие об огнестрельном оружии Европейцев. Распределение предметовч, странное с одного конца книги до другого, само по себе разумеется, не походит на систему, принятую в Энциклопедии Даламбера и Дидеро. Вот как распределил всю область ведений Ки­тайский энциклопедист: 4, Астрономия; 2, Гео­графия; 3, портреты замечательных людей и раз­личные веры разных народовч»; 4, таинства вели­кого Цикла и Пакуа; 5, Зодчество; 6, орудия и снаряды военные, земледельческие, садовые и ры­боловные; 7, Анатомия; 8, одежды; 9, шахматная и другие игры; 4 0, древние письмена Китайские; II, Ботаника и Естествознание различных стран; 42, искуство сражаться и биться на кулачках; 4 3, искуство дровосека; 44-, танцованье; 4 5, раз­личные средства сохранять здоровье и быть дол­говечным; 16, битвы воловч, и петухов; 4 7, мо­неты, с изображениями.
Поэзия составляет важный отдых ученых людей, и даже самые великие богдыханы Китай­ские оставили доказательства своих стихотвор­ческих способностей. Киап-Лунг находится в числе здешних великих поэтов. Самый извест­ный в народе отрывок его стихотворений Ода на чай, изображаемая на всех Китайских чайни­ках. ВопиЧ) как начинается эшо знаменитое сти­хотворение Киан-Лунга: «На небольшом огне
J 93
поставь сосуд, утвердив его на треножнике; наполни сосуд чистою снеговою водою; кипяти воду, столь долго, сколько потребно сделаться рыбе белою, а ракам красным,” и проч.
Философические сочинения уважаются однакож в Китае более, нежели забавы поэтические. Уче­ние Конфуция, основная философия Китайцев, со­ставленное в кратких изречениях, излагаемых повелительным образом, темно в своих дог­матах, но ясно в отношении нравственности, не оставляя никаких сомнений о сущности рели­гиозных и гражданских обязанностей. Таково, на пример, следующее изречение Китайского му­дреца:
« Три добродетели основные; скромность для рассмотрения; благосклонность для общего блага; му­жество для сохранения.”
Учение Конфуция составляет, кажется, рели­гию образованных званий в Китае. До него, ту­земная религия была каким-то Философическим пантеизмом (натуробожием). Кажется, что в отдаленной древности, Китайцы признавали бы­тие Бога, мздовоздаятеля за добро и зло, и из многих мыслей Конфуция можно заметить, что этот мудрец допускал сей основный догмат. Но темный и неопределенный смысл его изрече­ний, его основания естественной нравственно­сти и всеобщего согласия, сделали из Китайской религии совершенный Спинозизм, смешанный с материализмом и атеизмом. Совершенно поли­тическое обожание неба, гениев земли, звезд,
Ч. /Г. 4 3
ш
гор и рек, поклонение теням предковъ-все это есть собственно гражданский обряд, без всяких религиозных оснований. Здесь не прием­лется никакое видимое изображение божества, нет и жрецов; каждый начальник гражданский отправляет обряды в своем месте, а богды­хан является политическим понтиФом Китая. Конфуций украшает своим изображением Ки­тайские храмы, но на него смотрят как на портрет достойного уважения человека, и по­тому только жгут перед ним благовония, ладон, кусочки сандального дерева и позолоченой бумаги. - Секта Тао-тзе допускает понятия и обряды, похожие на Эпикурейство. Созерцатель­ная жизнь есть одно из её главных оснований, но с тем вместе допускаются Астрология и колдовство. Считают до 1500 храмов в Ки­тае, посвященных Конфуцию, и полагают, что весною и осенью приносят в них на жертву до 27,000 свиней, 2800 баранов, 2800 диких коз, и 27,000 зайцев; приношения благочестивых лю­дей в сии храмы составляют до 27,000 кусков шелковых тканей.
Обожание Конфуция и Тао-Тзея, слишком от­влеченное для простолюдинов, никогда не нисхо­дило в низшие звания. Но за то, едва только Индийский Буддизм появился в Китае, народ принял его, под именем религии бога Фо. Я объяснял уже в чем состоит эта религия, рас­
пространенная ныне во всем Китае.
J,
4 9S
Мне остается дополнишь легкий очерк Китая, представленный мною, некоторыми забытыми по­дробностями и замечаниями о домашнем быте Китайцев.
Затворническая жизнь Китайских женщин не распространяется на деревенских Китаек; они свободно ходят в народе, и на них лежат самые тяжелые труды земледельческие; нередко они даже сами пашут землю. Но затворничество женское строго соблюдается в высших званиях, где всем управляют неизменность церемоний, обряды, и какой-то род семейственной иерархии. Единственная, неизменная добродетель, которая за то и служила любимою темою, на которой разыгрывались неумеренные похвалы Китаю, есть почтение детей к родителям, доходящее до совершенного излишества. В Китае, как не­когда в Риме, отец может продашь сына сво­его в рабство, и Китайцы, по своенравию, или по бедности, часто пользуются этим правом. Дочери особливо, почти всегда, бывают пред­метом торга между отцами и женихами. Всего страннее, что жених покупает невесту не ви­давши её. Впрочем, покупатель в праве разо­рвать договор в самую решительную минуту: когда закрытая повозка, в которой привозят невесту в дом жениха, остановится перед входом в это жилище, хозяину вручают ключ от дверец повозки; он может отпереть двер­цы, взглянуть па свою будущую жену, и если опа не понравится ему, немедленно отправить ее
4 3*


4 96
обратно к отцу. Но подарки и плата за неве­сту остаются в таком случае у отца невесты, в награду отказа женихова.-Поезди Китайских свадеб, сопровождаемые музыкою и веселыми пе­снями, довольно походят на обряды свадебные у древних Греков, которые возили молодых по улицам городов своих, на великолепных ко­лесницах; единственная разница в пюм, что Китайская невеста бывает при этом случае не­видима для народа, а на Гречанку открыто устремлялись любопытные и восхищенные взоры всех проходивших по улице.
Многоженство позволено в Китае, как во всех других землях, где женщины составля­ют вещь и товар; но при всеобщей трудности содержания, большая часть Китайцев, едва имея пропитание для одной жены и детей, от неё происходящих, не пользуются правом такого злоупотребления законов природы. Только знат­ные люди имеют гаремы, из шести, восьми, десяти женщин, смотря по охоте и средствам. Что касается до богдыханского сераля, он мно­гочислен и хорошо бывает выбран. Каждые три года, великий властитель Китая делает смотр всем дочерям Мапджурских чиновни­ков и знатнейших людей своего государства, достигнувшим двенадцаши-летнего возраста. На­зываясь общим отцом всех своих подданных, как отец, он имеет право выбирать из этих девочек, кого ему угодно и сколько угод­но, в жены и в простые наложницы. Те, ко-
197
пиорых не назначают в третий раз, после двукратного пересмотра, исключаются из числа невест богдыханских. Женщины для прислуг во дворцах, числом около 5000, берутся из третьего перебора, и иногда удостоиваются бла­госклонности богдыханской; но если такая ми­лость будет сопровождаема рождением сына, или дочери, счастливица вступает в отделение жен богдыханских, и принимает звание законной же­ны его, вместе с другими.
Впрочем, живость страстей у Китайцев об­наруживается только в одномъ-пристрастии к игре. Редко выходит Китаец из дома без того, чтобы в кармане его не было карт, или косточек; за недостатком их, начина­ют /ядой-лой j род игры в пальцы, Французского Мурра, до которой так пристрастны Неапо­литанские бродяги. Кроме того, в Китае изве­стны еще свои особенные шахматы, бой пету­хов, перепелок, стрекоз, кузнечиков.
Деспотизм, тяготеющий над Китаем, конеч­но, не мог-бы справиться с вещественным обра­зованием народа, столь далеко достигнувшим совершенства, в сравнении с другими Азияшцами, если-бы природный характер Китайцев не спо­собствовал злоупотреблению власти. Этому дол­жно приписать безмерное распространение бамбу­ковины, стражи спокойствия и безопасности в Китае. Малейшая погрешность, малейшее преступ­ление сопровождается, более или менее достаточ­ным, приемом бамбуковых ударов, зависящимъ
4 98
почти всегда от воли мандарина, подводящего законную меру наказания.
Бамбуковая палка и бедность-вот две стихии, от которых унижен характер Китайцев. Человеколюбие, родительская любовь, благотвори­тельность суть добродетели незнаемые в Китае. Пусть человек упадет на улице, пораженный параличемъ-он может спокойно умирать, и ни­кто об нем не позаботится. Ремесленник, видя товарища своего, вместе с ним работающего, и издыхающего от болезни, или нечаянно, даже не подумает спросить, что такое с ним сде­лалось. Если жонка тонет в реке, сбежавшиеся люди сперва постараются спасти груз, а потом подумают о погибающих плавателях; так в пожарном случае, каждый Китаец старается спасши только свое, и ни один не подумает о бедствии соседа.
Без сомнения, этому бесчувственному эгоизму должно приписать ужасное количество дето­убийств, беспрерывно совершаемых в Китае. Нетолько не противится правительство эипому страшному преступлению, но терпит его, даже потакает жестокости родителей. Одну из обя­занностей Пекинской полиции составляет под­биранье по улицам каждое утро детей, кото­рых выкинут по ночам из домов; несчаст­ных младенцев этих складывают в телеги, и бесе разбора везут их, мертвых и живых, на кладбище, неподалеку от горо­да. Некоторые из путешественников пола-
199
гаюш в 30,000 число детоубийств, ежегодно совершаемых в целом государстве, но другие ограничивают его 4 0,000-ми. Живущие около рек бросают детей своих в воду, навязавши им на шею пустую тыкву, чтобы голова младенца вы­ставлялась на поверхности воды. Часто видят по рекам плавающие пиаким образом трупы де­тей, и лодочники обращают на них так тало внимания, как будто-бы на трупы мертвых ще­нят.
Правда, что рядом с подобным рассчитанным бесчеловечием, которого не льзя извинить ни бед­ностью, ни излишеством народонаселения в Ки­тае, должно поставишь некоторые добродетели, свойственные обитателям Небесной Империи: опрятность в общественной жизни, вежливость, миролюбие, трудолюбие. Учтивость, между равны­ми, и между высшими и высшими званиями, со­ставляет не только обычай, но даже неизменный закон. Ссоры весьма редки, даже в самом низшем простолюдье. Гордые и низкие, тщеславные, но трусы, Китайцы обладают только такою сме­лостью, которая возрастает при уступке и уменьшается перед угрозою и сопротивлением. Обходитесь с Китайцами вежливо - они оскор­бят вас; станьте перед ними грозно-они уни­зятся. Шпага, сабля, пистолет делают Китайца совершенно безмолвным и послушливым.
МАША ШП,
отъьзд из кантона. *ормоза. -льу-чьу.
i
Ничшо не задерживало меня более в Китае. Из Кантона видел я все, что можно было ви­деть; успел собрать даже о самых внутренних областях новые верные сведения. Как ни хоте­лось мне продолжить житье мое с Бароном и с Маргпономъ-надобно было ехать: другие земли призывали меня-Иъу-Чъу и Япония, дополнения мо­его путешествия по Азии, а потом Океания, это бесконечное многоостровие, эти страны поколений новых и диких, поприще открытий, могила двух великих мореплавателей прошедшего столетия- Кука и Лаперуза.
Дни проходили. Совершенно предавшийся новым друзьям своим, мой Барон не говорил еще мне ничего об отъезде. Китай нравился ему; пристрастие, первые выходки которого заметил я в Макао, усилилось в Кантоне; если он не всему здесь удивлялся, по крайней мере, многое
201
занимало его, малейшие подробности увлекали, за­манивали. Он, этот злой осуждатель всего, так сильно скучавший занятием путешественни­ка, столь беззаботный ко всему, что ни встреча­лось, Барон, Шведский знатный человекъ-полю­бил Китай! Было-ли это естественное противо­действие, странность организации, выздоровление, новая болезнь? я не успел решить, потому что принужден был расстаться с моим Бароном.
Прошла неделя с приезда нашего в Кантон. Приготовясь на решительный разговор, пришел я в комнату Барона, вечером. « Ну, сказал я - гошовы-ли вы к отъезду?” - Куда? - « В Иьу-Чьу.” - Готов, но... случаи так редки.... - «Именно, и потому-то пришел я известить вас, что после-завтра открывается случай: плывет жонка в Иеддо, и ей надобно будет остановить­ся у Льу-Чьу.” - Боже мой! как вы спешите! Не правда-ли, что жить здесь так хорошо, и что мандарин с красным шариком самый сча­стливейший в мире человек? - « Может быть, но мы не жители здешние, и не мандарины, и, при­знаюсь, притом - я не променяю звания путеше­ственника на звание мандаринское. Послушайте, Барон: за чем принуждать себя? Последуем лучше каждый своему расположению. Со времени знакомства нашего в Синкапуре, я так одол­жен вами, что сохраню воспоминание об вас во всю жизнь мою. Наша прогулка по Китайскому морю заставила меня полюбишь вас. Все это так, по-избави.Бог употреблять во зло ваше доброе
202
ко мне расположение! Позвольте мне ехать од­ному-вам за мною не угоняться.” - Какая дея­тельность! - «Что делать, Барон: рано или поз­дно, у вас наверно недостанет охоты быть мо­им товарищем; вы еще не знаете с каким отчаянным искателем приключений имеете вы дело. расстанемся лучше теперь. Бам нравится отдых здесь, а я скучаю бездействием, считаю каждый час, только и думаю о дальнейшем пу­тешествии. Знаете-ли, что Азия кажется мне даже слишком избитым поприщем для шего, кто ищет нового? Я в ней проездом, мимоходом, останавливаюсь по разнымии местам, как музульманмнъл идущий в Мекку, останавливается в Ан­тиохии, Алеппо, Дамаске. Цель моя не здесь. Лич­ные впечатления подчинены в Азии предваритель­ному изучению; мне хочется далее-в те стороны, о которых так мало еще писали, где будет свободный разгул моим собственным наблюде­ниям, где обо всем буду я судить сам, свобод­но, без старых предубеждений. Бош настоящее путешествие-оно расширяет, увеличивает идеи. Каждая остановка здесь кажется мне после этого похищением из моего настоящего странствова­ния. Все еще Льу-Чьу и Япония лучше: они соседи Китая, но так малоизвестны, а за ними откры­вается настоящая демлл путешественника, моя ми­лая Океания, которую хочу я переглядеть остров за островом, обозреть, как географ, как есшесшвоиспышатель, как историк, как фило­лог, философ, поэт, и... - Да, на это жизни
203
человеческой не достанет! - « Что делать! Уже одна мысль об этом восхищает меня; чувствую довольно силы, сколько возможно, осуществить ее, и ручаюсь вам, что никто еще не видал Океании так хорошо, как я ее увижу. Там го­тов я жить, сколько хотите, готов записаться в дикари, чтобы только лучше узнать дикарей; стану ездить с ними, в их лодках, нить их кавуи постараюсь записаться в число пиапу.- Та­кова моя основная мысль, Барон, и я не покину Океании, пока не соберу с неё, будто пчела, всего, что только есть там замечательного.” - И вы твердо решились? - « Да.” - Хорошо - благословляю вас в путь, а сам остаюсь в Ки­тае. В самом деле, мне не угоняться за вами. Вас обольщает еще очарование пользы, ученья, а я уже давно потерял его. Всему выучиться не льзя, а люди-право, не стоят того, чтобы для них трудишься. С Богом, добрый товарищ! Благодарю вас за дружбу и ласку!
Этим кончились наши переговоры, и я поспе­шил после того приготовлениями к отъезду. Впрочем, последнее испытание характера моего товарища облегчило печаль моей с ним разлуки. Барон нашел меня на дороге, и взял с собою, как средство развлечения; теперь он оставлял меня, потому, что меня заменяли ему Мортон и другие средства рассеяния. Все - любовь, дружба, ненависть, удовольствия скользили, пролетали по душе этого человека, истомленной прежнею его жизнью. Но что-же так измучило его душу?
20U
Эшего никогда не открывал он мне, и, вероят­но, никипо и никогда не дождется в этом свете его доверенности. В путешествии своем, во всем, что встречалось ему на пути, искал он только рассеяния, а не утешения. Уверясь в этом, я даже рад был отодвинуть от себя холод души Барона. Но когда, на третий день, надобно было расставаться, Барон, казалось мне, был тронутъ* Мы обнялись со слезами на глазах, и я чушь било не решился остаться. Мортон пока­зал мне все возможное радушие; заботился обо всех удобствах моего путешествия; надарил мне на дорогу всякой всячины, начиная с Евро­пейских прихотей до Китайских игрушек.
Сентября 22-го, 1830 года, отправился я на пе­ревозном боте в Линтин, где ожидала меня жонка, назначенная для путешествия в Льу-чьу и Иеддо. Окрестности Кантона и Тигровой реки были уже мне знакомы, и потому мало обращал я внимания на все встречавшееся мне в моем бы­стром переезде. Но когда впечатления отъезда моего стали изглаживаться, множество новых предметов начали опять занимать меня. Тут шли по реке лодки с утиными плотами, у кото­рых по бокам прицеплены были огромные клет­ки, с двойными помостами, для причала к бе­регу, так, что днем птица может ходить на берегу, и вечером укрываться в свою пловучую темницу, под предводительством старых ' ушок, которые ходят в голове стада. беспре­станно встречали мы такия пловучия клетки,
« 205
громким кряканьем своего груза показывавшие, что в них нагружено. бесчисленное множество уток, любимого кушанья Китайцев, поддержи­вается здесь искуственным высиживаньем в пе­чах.
По мере приближения нашего к морю, река ожив­лялась перед нами. Место маленьких Кантон­ских лодок заступали огромные перевозные суда, с одним парусом, но за шо вмещающие в себе страшное количество груза, при пособии огром­ных магазинов, в них устроенных, на крыше которых помещаются сами моряки. В устье реки, еще одно из судов обратило на себя мое внимание: это был небольшой корабль из ЧьуКиао, красивый, хорошо оснащенный, покрытый парусами, искривленный по концам в виде шпор, летевший по воде, как стрела. Далее явилась огромная военная лодка, с двадцатью веслами на каждой стороне, и с богдыханскими Флагами на мачте и на корме.
Когда прибыл я в Линтин, 25-го Сентября, жонка, на которой надобно было мне отправить­ся, уже отвалила от берега; надобно было дого­нять ее, на самой летучей лодке, какую только можно было здесь сыскать. Посредством сигнала, мы дали знать жонке, чтобы она остановилась и подождала меня; скоро догнали мы ее, и капи­тан жонки, почтеннейший Чау-Трнмг, по пись­мам, какие привез я ему от ганиспиа Англий­ской Компании, знакомца моего Пан-ке-куа, а также и за добрые пиастры, врученные ему, при-
206
мял меня самым вежливым образом. Он про­говорил мне несколько Английских слов, и я порадовался, что могу ему изъяснять, хоть коекак, все, что мне будет надобно спросить во время пути.
Жонка, состоявшая под начальством моего нового Китайского Колумба, была не так тяже­ла, как прежняя жонка почтенного Тзин-Фонга; назначаемая для плавания в северных Китайских морях, она имела Формы более легкия, хотя и прочные, и, казалось, была способнее противиться непогоде лучше всех виденных мною доныне судов Китайских. Самый Чау-Тзинг казался мне смелее, смышленее, мужественнее нашего преж­него корабельщика; с первых минут нашего знакомства заметил я, что на него можно было полагаться надежнее. Важный видом, но ласковый, казалось, он составлял исключение из других Китайских моряков своими привычками, полуКишайскими, полу-Европейскими. Эта загадка ско­ро для меня объяснилась: лет двадцать, ЧауТзинг занимался торговлею в Бенгале, доводил жонку свою до самого Иль-де-Франса, и таким образом успел, мало по малу, сгаереть с себя природную Китайскую кожу. Это не был уже за­матерелый житель Небесной Империи. Без сомне­ния, счастливая звезда моя навела меня на тако­го человека. Он обходился со мною превосходно с первого до последнего дня нашего знакомства.
Приморье Кантонской области скрылось от нашихч, взоров, и мы завидели берега Фо-Киенские,
207
когда туманный очерк горного хребта, на небо­склоне, впереди нас, показал нам близость острова Формода. Остров этот, называемый Ки­тайцами Тай-У ап ( залив высоких гор), сделал­ся известен Китайцам не прежде 4ЛЗО года. Японцы завладели им в 4 62-1 году, и оставили его потом Голландцам, построившим тут крепость Зеландию. Занятие острова Голландцами продолжалось до 4 664 года, когда Китайский пи­рат, Чмн-Чши-Кунг, сделался властителем Фор­моза, принужденный, в 4 683 году, уступить пре­восходным силам Китайцев, посланных богды­ханом для его изгнания.
Владение Китайцев на Формоза и теперь про­стирается только на долины, лежащие по запад­ному приморью острова; к востоку, цепь гор служит границею между покоренных Китайцами областей и страною отдельною, обитаемою дики­ми,-туземными жителями.
Подвластные Китайцам долины необширны, но плодородны и орошены водою; воздух здоров; земля обилует сарачинским пшеном и сахаром. Формоза снабжает еще Китай цветами дикого жасмина, называемыми сан-иу-гуа, придающими чаю приятный запах. Почти все Индийские плоды находятся на Формоза - померанцы, бананы, ана­насы, гойлвы, дыни, кокосы, арек, превосходные жакьеры. Многие из Европейских плодов рас­тут здесь также удачно, и в числе их должно поставишь персики, абрикосы, фиги, виноград, каштаны, и проч, - Находится здесь еще сиан,
я
208 i
дерево с почковидным плодом. Табак, перец, инбирь, алое, камфара входяш в число вывоз­ных отсюда предметов. Соли и серы обилие.
На Формоза водятся буйволы и быки, которых приучают к земледельческим работам; в изо­билии есть лошади, собаки, ослы и козы, но овец мало. Свиньи, столь превосходные и многочислен­ные в Китае, худо разводятся на Формоза, но кур, гусей и уток множество. Среди такого богатства произведений встречается неудобство, почти уничтожающее все выгоды: вода на острове нездорова, даже иногда бывает губительна для иноземца. Только в главном городе есть немно­го воды, пригодной для питья. Странность эта происходит, вероятно, от высоты снегами по­крытых гор, с которых текут водяные ис­точники, или, может быть, от свойства зе­мел, по которым они протекают.
« к
Восточная часть Формоза вообще малоизвестна. Знают только, что там обилие золота и се­ребра, и что островитяне Льу-чоуские бывают там, для обмена на произведения своей земли этих драгоценных металлов. На западной,' под­властной, Китайской стороне, много гаваней находящаяся близ столицы острова, Тай-уан-Фу, самая надежная и обширная, но по причине мелко* водного входа, только в десять футов глуби­ною, она недоступна для больших кораблей; не смотря на такое неудобство, более ста Китай­ских жонок останавливаются в ней ежемесячно.
Г
209
Первобытных жителей Формоза составляет, кажется, смешенное поселение Китайцев, Малай­цев и Японцев. По известиям, какие у нас есть, каждое из этих поколений говорит сво­им особенным наречием. Жители северной части живут в домах, построенных по-Китайски; южные в хижинах, деревянных и земляных, где нет у них ни столов, ни стульев и никакой другой мебели. По средине каждой хижины устроивается род очага из земли, на два Фута выше полу, и служит для приготовления пищи, со­стоящей из сарачинского пшена, хлеба и дичины. Говорят, будто дикие Формозцы так легки на бегу, что догоняют оленей и ловят их рука­ми. Желая изъяснишь пиакую легкость, Китайцы рассказывают, будто Формозцы сжимают себе каким-то образом колени и лядвен до 15-ши лет. Обыкновенное оружие Формозцев копье, которое бросают они на расстояние 80-ти ша­гов, и лук со стрелами, употребляемый ими не с меньшим искуством. Неопрятные по приро­де, они едяш полусырое мясо, раздирая его рука­ми. Начальство над селениями вверяют у них старикам, которые правят жителями патриар­хальным образом; эти старшины определяют награды охотникам, более других ловким и проворным, и только им предоставлено право позволять накалывание кожи, или татуаж, чем отличается у них звание и гражданское достоин­ство человека. Южные Формозцы ходлиш нагие, прикрываясь только запаном, нисходящим отъ
Ч. 1У. 4 И-
210 t поясницы до икр. Северные, обитая в стране более холодной, носят одежды из оленьих кожь, без рукавов; голову прикрывают остро­конечным калпаком, сплетенным из пальмовых листьев; верх калпака украшается пуком пе­тушьих, или Фазаньих перьев. Китайцы обви­няют этих дикарей в человекоядсшве, уверяя, будто на торжественных обедах своих, неред­ко съедают они стариков, сирот, больных и калек. Подчиненная Китайцам част острова охраняется 4 6-ю тысячами войска. Тай-уан-Фу, столица, построена на месте прежней Голланд­ской крепости.
Хорошо споспешествуемый муссоном, капитан нашей жонки не хотел останавливаться у Фор­моза, и прямо направил путь к Льу-Чьу; через несколько дней благоприятного плавания, мы усмо­трели на С. В. высокие горы этого острова. С приближением нашим к земле, множество рыба­чьих лодок выплыло к нам на встречу, и не­которые даже, прицепясь к нашему кораблю, начали менять с нами свежую рыбу на табак и разные Китайские произведения. Потом, ознакомясь ближе, Льу-Чьусцы взошли на жонку нашу и поздравляли нас на Японский манер, кланяясь до земли, сложив руки на груди. Многие из рыба­ков были полунагие; другие одеты в платья из грубой бумажной ткани, с широкими рукавами. При первом взгляде на наших гостей, всего бо­лее поразила меня их малорослость. Самые высо­кие были не более 5-гаи футов от земли.
211
Сопровождаемые нашими посетителями, правили мы прямо к Напа-Киангу, столице Льу-Чьу, и ве­чером, Октября 2-го, бросили якорь на расстоя­нии пистолетного выстрела от большой насыпи, нисходящей к самой гавани. С зтого места на­шей стоянки, остров выказывал нам свои кра­соты, могучия и спокойные. Повсюду видна была обработка земель, тщательная и смешливая. Домы, построенные на косогорах, разнообразные пажи­ти, кузницы, занятые работою - все показывало здесь страну образованную и многолюдную. В раз­ных местах, пересекая однообразие полей, явля­лись в горных изломах туземные гробницы, состоящие в двойной каменной стене, заграждаю­щей вход в подземелья, и оставляющей только маленькое ошверзсгаие в средине. Над всем этим высилась гора Самар, возвышеннейший пик всего острова, откуда взор обнимает всю его окружность. Почти на самой вершине этой горы находится Шуи, или Шуди, город, по видимо­му, немаловажнее Напа-Кианга. Сколько возможно было мне различить издали, эшош внутренний город казался окруженным стеною, и казалось мне даже, что я распознаю множество Флагов, веющихся на мачтах по его стенам. Хотя жи­лища горожан были отчасти скрыты большими купами деревьев, легко можно было заметить их многочисленность. Самое возвышенное, обшир­ное и величественное между зданиями, без со­мнения, било жилище властителя Льу-Чьусцев. Великолепный ковер зелени разделял безмолвный

212
Шуди, дремавший, казалось, в тени своего мрач­ного возвышения, от шумного Напа-Кианга, быв­шего у нас перед глазами. Этот ближайший к нам город мог я различать яснее; мне мож­но было рассмотреть в нем даже все крыши до­мов, с их выгнутыми краями, как у домов Китайских, обширность высоких его укрепле­ний, набережную его, вдавшуюся в море, под за­щитою которой стояло шесть военных жонк. Толпами показывались, на парапете укрепления, ту­земцы здешние, мужчины и женщины, и когда слух о прибытии нашем распространился в городе, число зрителей до того умножилось, что наконец все укрепления были усеяны их головами. Это стечение народа в гавани, движение лодок, пла­вавших около берегов, тихое, приятное пение матрозов, лепет значков, развевавшихся на туземных жонках и в городе, все это весе­лило зрение и занимало мое воображение.
Я стоял, облокотясь на заднюю оснастку на­шего корабля, задумавшись, когда Чау-Тзинг по­трепал меня по плечу и предложил мне ехать на берег. Можно поверить, как поспешил я по­следовать его приглашению. Посетить этих доб­рых обитателей Льу-Чьу, узнать этот госте­приимный народ, столь пленявший меня в пре­лестном романическом рассказе Базиля 1 алла, и в достоверном описании Бичея; познакомишь­ся здесь с этими лицами, которые так знакомы уже были мне по рассказам мореходцев, пожить е ними, попраздничать, полюбоваться этим по-
24 3
следним уголком патриархальной жизни на земле -слишком много было всего этого, и как было мне не броситься опрометью в лодку, которая готовилась плыть к берегу!
Движимая веслами гребцов, скоро достигла лодка наша до устья реки, протекающей по го­роду, столь широкой и глубокой, что самые большие корабли могут входишь в нее. На при­стани была шма народа, и несколько старшин прибежали встретишь меня, потому что рыбаки успели уже известить в Папа-Кианге, что «белый Западный человек,» Европеец, был на прибли­жающейся жонке. Едва ступил я па землю-напе­рерыв старался каждый из старшин схватишь меня за руку, утащить меня к себе, сделаться моим гостеприимцем. Наконец, один из всех, старательный более других, кажется, удалил своих собраший какими-то повелительными сло­вами, и, оборотись ко мне-«Пойдем с мною»- говорил он мне, коверкая Английские слова, до такой степени, что я едва мог понять его - «пойдем со мною, господин Эпгелссъ-Коми зна­ет говорить по-Энгелески - он говорит поЭнгелески- они, вот не знают говорит поЭнгелески!» Добряк, правду сказать, и сам знал по-Энгелески не более других, но он просил меня так умильно, он тащил меня к себе с таким видимым страхом, боясь, не ошкажусьли я от его приглашения, что все это почти до слез меня растрогало. Я отправился с добрым Коми, (имя моего нового знакомца), который зналъ
2 IJ»
по-Энгелескм; подле дверей жилища Коми встре­тила нас хозяйка, жена моего нового друга, и казалась неявнее мужа счастливою, что видит меня и принимает в своем доме.
Коми, один из старшин Иапа-Кианга, по ви­димому, был лет сорока от роду, а жена его неболее 20-ши лет; волосы на голове Коми, глад­кие и намазанные какою-шо черною помадою, были подняты, по обычаю туземцев, с обеих сторон головы, и потом соединены пуком на теме; вы­ше ленточек, которыми они были завязаны на верхушке, надето было еще два кольца, называе­мые камезашм, и узкзаиип; то и другое у Коми были золотые, а камезаши, кроме того, с ма­ленькою звездочкою и двумя булавками, также золотыми; медь и серебро употребительнее для этого убора, но золотом отличаются здесь зва­ние и богатство. Борода и усы Коми были тоже натерты каким-то черным, блестящим веще­ством. Одежду его составлял кафтан из шел­ковой ткани, пестрый, на подобие змеиной кожи. Жена моего хозяина была одета очень просто. Волосы её, подобранные под большую булавку, небрежно упадали с верха головы на щеки, а рубашка, с широкими рукавами, обхваченная поя­сом, совершенно закрывала все тело, с шеи до ног. Вид Коми выражал какую-то добродушную хитрость; глаза его, не столь узкие, как у Ки­тайцев, были крошки, показывая ум; рот и нос его были весьма соразмерны. Жена Коми, красивая женщина, показалась-бы недурною даже и
215
у нас в Европе; прекрасные глаза её блистали под выразительными ресницами, а темным цве­том тела походила она вообще на свежих оби­тательниц южной Европы. Руки её были немно­го испещрены накалыванием, но, кажется, этот татуаж означал больше почетное отличие, не­жели украшение.
Как ни старательно увлекал меня к себе Коми, но, немедленно по приходе моем к нему, он показал себя добрым товарищем других старшин Льу-Чьуских. Едва только выпил я стакан н/аззи (род напитка, перебродившего, и похожого на Китайский камчу), как мне предло­жили идти, посетить знатнейших людей в го­роде. Мы отправились.
Окруженные толпою любопытных зрителей, пришли мы прежде всего к саду старшины Укома, одного из самых почетных начальников, на острове. Добрый старец эгпот сидел в саду своем; по сторонам его стояли двое молодых людей, а сзади служитель, державший огромный, развернутый зонтик над его головою. Мне ка­залось, что в жизнь мою не видал я картины столь занимательной и патриархальной. Седая бо­рода старика падала белыми, шелковистыми вол­нами на грудь его. Имея на голове род повязки, он был в широком шелковом каФшане, сво­бодно подпоясанном. Платье служителя было сши­то из бумажной ткани, но двое юношей были одеты в кафтаны из пестрой парчи. Вид ста­рика выражал благосклонность и веселость. Юно-
24 6
ши были красивы, и лица их оживлялись удивле­нием и умною хитростью. Не боясь показаться странным, или смешным, я готов был всех их обнять дружески.
Едва сели мы подле Укома, как известили хозяина нашего о приходе бодезе, или жреца ЛьуЧьуского, и еще одного из начальников города; шогп и другой хотели передать мне свои дру­жеские приветствия. Мы встали и пошли на встре­чу им.
Жреца легко можно было узнать по обритой его голове и. по босым ногам, ибо все другие Льу-Чьусцы носят сандалии, а также по его про­стой, небрежной одежде, широкой повязке из шелковой ткани, которая голубою лентою была укреплена на его груди, всего-же более по важному, задумчивому виду и молчаливости. Вновь пришед­ший начальник был одет и носил волосы, как хозяин мой Коми, во всем походивший на него.
Укома ласково встретил посетителей, и про­водил их под тень развесистых дерев. Тут наша беседа была полная; тотчас подали чай, с чем-то сахарным, в роде пирожков, испечен­ных из муки сарачинского пшена. После шего каждый принялся за трубку, и мы начали разго­вор, на языке, которому невозможно придумать надлежащего имени: это была смесь языков Анг­лийского, Китайского, Японского, Льу-Чьуского. « За чем прибыли вы в Наца-Кианг?” - Посмо-
24 7
пиреипь вашу сторону, и потом отправиться в Иеддо. ■-• « Из какой-же вы земли?”- Из Фран­ции. - «Франция, Франция, а не Энгелес?» - Нет, Франция-и видя что мои собеседники не понима­ют меня, я прибавил - « Франция и Англия, вот как у вас Китай и Япония, две соседст­венные, но различные земли.” - Собеседники мои подумали, и казалось, выразумели слова мои. «Не Энгельс,” повторяли они - «нет Энгелес, а Франсес, Франсес. Да что-же надобно Франсес в Льу-Чьу?» - Я уже сказал вам: посмотреть вашу сторону, как прежде меня делали это Максуэль, Галл, Бичей.
Эти имена, едва произнес я их, имели вол­шебное действие на моих собеседников. Добрые островитяне начали смеяться, хохотать, чуть не заплясали иа своих стульях. Они встали, окру­жили меня, снова взялись за мои руки, говоря: Шурасса, Щурасса (кажется, что это особенно значит: хорошо, хорошо! Можно было заметишь, что л возбудил в них драгоценные им воспо­минания; Галл и Бичей представлялись великими людьми в Льу-Чьу, и пребывания здесь Англичан составили эпоху в истории островов здешних.
Как будто для подкрепления мысли, всех нас занимавшей, случай, или любопытство, привели в это время в жилище Укома двух туземцев Льу-Чьу, имена которых сделались столь изве­стны в Европе после издания путешествий Гал­ла и Бичея; это были Мадера-Кодионг и Ан-Ниаг; тот и другой тщательно сохраняли, как вели-
218
чайшую драгоценность, несколько Английских слов, которые успели они заучишь; из слов эших со­ставили они небольшой словарь, в который загля­дывали при разговоре. Прибытие Мадера и АнъНиага придало более живости и откровенности нашим разговорам. «Есть-ли у тебя на корабле женя твоя?” спросил меня Мадера. - Не только нет со мною на корабле, но не осталось и дома -отвечал я. - « Ах!” сказал он - « а какая прекрасная, прекрасная жена была с Энгелес!” - Я вспомнил тогда, что действительно, жена од­ного из офицеров Альцесшы, Г-жа Лой, в 4 816 иоду, произвела на здешнем острове чуть не революцию. Не только во все время пребывания здесь, ее осыпали ласками и приветом, но при отъезде сделаны были ей самые убедительные предложения, от какого-шо неизвестного обожа­теля, навсегда остаться в Льу-Чьу. По велико­лепию предложенных притом подарков, можно было заметить, что этот таинственный обожа­тель едва-ли не был сам царь Льу-Чьуский. Пре­красной Англичанке обещали дом, богато убран­ный, сто невольников, и все наслаждения роско­ши туземной, между тем как об уступке её шли переговоры с её мужем, которому давали награды неменее важные.
Г-жа Лой ни на что не согласилась, но после неё утверждена была в Льу-Чьу слава о красоте Европейских женщин; по крайней мере, у Ма­дера, в Числе других воспоминаний, эшо было самое главное. Ни терпеливые уроки капитана
219
Галла, ни слезы, пролитые туземцами при отбы­тии отсюда Альцесшы, ни пышный праздник, ка­кой давал на корабле своем капитан Максуэль, ничшо не оставило такой силы впечатления, с какою врезалась в память его красавица Энгелесская. Старик, лет около 55-ти, он моло­дел в душе своей, припоминая красавицу, как самое свежее и лучшее воспоминание в прошед­шем.
После двух часов разговора, оживленного вза­имными рассказами, жрец встал с своего, ме­ста, и через Коми, моего хозяина и покровите­ля, просил посетить его жилище и храм. Охот­но согласился я, и все отправились со мною, даже и самый Укома просил позволения нам сопут­ствовать. Целый дом начальника деинулся прово­жать его: двое служителей, один с зонти­ком, другой с веером, первый в полосатом платье, второй в одноцветном; мальчик, кото­рому должно нести кошелек; старик, инвалид домашний, и даже какая-то женщина, жена садовни­ка - все спешили за своим повелителем, и на­правились к жилищу жреца.
Это была обширная отгородка, в разных ме­стах усаженная деревьями, в роде наших то­полей, и застроенная небольшими павильонами, где каждый из служителей храма живет своим хозяйством. Когда Альцеста находилась в гава­ни Папа-Киангской, здешние бодезы уступили Анг­личанам свои жилища, и здесь устроено было за­ведение разных мастерских. Канатчики, кузне­
220
цы заняли сад, и работали все, что было надобно для поправления корабля. Не только не оскорбля­лись этим добрые туземцы и жрецы здешние, но еще сами всячески помогали своим гостям, при­носили припасы и воду больным, таскали деревья, срубленные в горах для плотничьих работ; если хотели платишь им за что нибудь, они сердились и ничего не брали.
Далее мы увидели могилу, напомнившую мне трогательное событие. На камне написано было по-Английски: « Здесь покоится Виллиам Гаррис, матроз корабля Альцссша, умерший 4 5-го Октяб­ря 4 816 года, на 24-м году своей жизни. Памят­ник сей воздвигнут ему царем и жителями здешнего гостеприимного острова. « Гаррис, с давнего времени страдавший неисцельною болезнью, умер в бытность свою здесь. На другой день по смерти его, когда земляки Гарриса собрались для его погребения, они были изумлены, увидя во­круг тела его собравшихся начальников и знат­нейших жителей Напа-Кианга, в белых плать­ях с черными поясами, что означает здесь глубокий траур; все это собрание провожало умершего до могилы и отдало телу его почести по туземному обычаю.
Чем более всматривался я в здешних жите­лей, тем более душевно привязывался к ним. Творя добро без хвастовства, исполненные кро­тости и врожденного дружелюбия, они не показыва­ют ни малейшей наклонности к какому нибудь своекорыстию, стараются услужишь всякому, ода-
221
риипь всякого, только для того, чтобы услужить и одаришь, без всякой особенной мысли о бары­шах, с полною доверчивостью, не думая о воз­награждении. Англичане, останавливаясь здесь, всегда встречали любовь истинно братскую. Бы­ков, буйволов, свиней, птицы, пшена, присылае­мых от имени царя и начальников, бывало уже достаточно для экипажей, и едва могли уго­ворить добряков, в замену всего этого, принять сукна, или других каких нибудь Европейских вещей; брать плату за гостеприимство почитает­ся здесь делом недостойным честного чело­века.
Для добрых жителей Льу-Чьу, я был гостем нестоль убыточным, как экипаж целого ко­рабля. Потому, не имея средства вполне пока­зать свое щедрое великодушие, они наперерыв старались, друг перед другом, доказать его мне, чем только могли. Надобно было иметь сотню желудков, чтобы съесть все, чем меня угощали. После завтрака у Укома, меня приня­лись угощать в жилище жрецов, и вся роскошь туземной гастрономии была истощена в множе­стве закусок и стряпни, выставленных при сем случае. Без нескольких чашек чаю, мне пришлось-бы задохнуться от объядения.
По окончании нашей закуски, жрецы хотели по­казать мне храм свой, и что было еще важнее, самое божество его. Мы отправились в пещеру, естественно образовавшуюся в горе, и здесь уви­дел я идола, грубо сделанного. Это было изоб-
222
ражение Кугип-Ионгн, богини прощения, покрови­тельницы Напа-Кианга. Перед ним расставлено было множество деревянных ящичков, одни квад­ратные, другие продолговатые. Маленькия палочки положены были сверху их. В ящички кладутся от посетителей разные приношения божеству, а палочками, если не ошибаюсь, жрецы вынимают жребии и гадают, подобно Китайским бонзам; для этого кидают палочки на воздух, и по цыфрам, на них поставленным, вычисляют из­вестное число, смысл которого объясняется по­
том в книгах жрецов.
Случайно познакомясь таким образом с здеш­ними духовными, с самого приезда моего, старал­ся я пояснить мои понятия о веровании Льу-Чьуских обитателей. Вот разговор, бывший между мною и жрецами: « Сколько вер считается у вас в Льу-Чьу?« - Три. - « Какие-же?» - Жу, Шиг, Тау; вторая есть то-же, что вера Фо в Китае. - «Много-ли у вас последователей веры Жу?”•- Много. •- « А веры Фо?” - Меньше. - « А веры Тау?” -■ Мало. - « Вера Жу призпает-ли идо­лов?” -- Нет! Она велит только молиться под открытым небом, иногда во храме, а все­го более повелевает только думать о Боге и обожать его в сердце своем. - « Верипие-ли вы, что добро будет награждено, а зло наказа­но?” - Да, все три веры наши говорят эшо.
Сколько мог я заметить, духовенство здеш­нее по пользуется большим уважениеми. народа, так, как в Китае, хотя и приходят к нему
223
совещаться и гадать о счастии и несчастий. Мо­жет быть, по этому, оно не показывает ни гордости, ни нетерпимости. Выразить невоз­можно, с каким почтением обходились со мною жрецы, пока я находился у них в жилище.
Было уже довольно поздно, когда отправился я домой; глубокая тишина царствовала в НапаКианге. Жена Коми, видя, что мы так долго не возвращаемся, беспокоилась об нас, и отправи­ла слугу своего искать нас. Пшено и баранина, отлично приготовленные для гостя, могли поте­рять свой изящный вкус от нашего замедления, а это чрезвычайно озабочивало добрую хозяйку. Она боялась показать мне с невкусной стороны свою Льу-ТИьускую стряпню. Мы поспешили пре­кратить её беспокойство своим приходом, и вот -на столе, весьма опрятно накрытом, во­круг которого поставлено было несколько бам­буковых скамеек, явился превосходный ужин. С какою боязливою дружбою хозяйка следовала за каждым моим движением! Как старалась она угадать по лицу моему, нравяшея-ли мне её ушки, яицы, окрошки! При малейшем знаке удо­вольствия, я видел радость на её лице - она смеялась, хлопала руками, и потом опрометью бежала за новым кушаньем. Коми был восхи­щен неменее, видя меня своим гостем; он говорил без умолку, не слушал моих отве­тов, гордился своим знанием Энгелесского язы­ка, хотя после нескольких чашек шаззи, язык эгпот сделался наконец вовсе непонятным; по
I
224
это умножило дружеские уверения Коми, не сде­лавши их однакож для меня более тягостными. Он говорил, что почитает себя счастливым не менее Мадера и Ан-Ниага, потому., что если у них есть два друга «Эигелесь, за то у него Коми есть один друг Франсес. За тем следо­вало множество вопросов о Франции, её жите­лях, нравах их, вопросов скромных и про­стодушных, деланных с вежливостью, столь особенною, и при том столь естественною, что можно было подумать, будто их предлагает самый образованный Европеец. Отвечая Коми, л распрашивал его в мою очередь. Два обстоя­тельства хотелось мне пояснить особенно, два любопытные рассказа капитана Галла, придавав­шие характеру Льу-Чьусцев черту, достойную нравов небывалого Золотого века. Одно из них было несуществование будто-бы на Льу-Чьу воен­ного оружия; другое, неимение будто-бы здесь мо­неты. С романической точки зрения, на которую поставил себя Английский мореплаватель, описы­вая свои любимые острова, разумеется, чрезвы­чайно выгодно было поэтическому очарованию чи­тателей, когда расскащик прибавил два упомя­нутые обстоятельства, будто остатки жизни первобытной и патриархальной. Целый народ без­оружный, когда весь остальной мир стоит подч ружьем с незапамяшуемых времен, так, что жители его едва успевают колотишь друг дру­га! Целый народ без денег, когда у всех дру­гих народов всем правят и самовластвуютъ
225
золото и серебро! Боже великий! Открытие та­кой земли стоило открытия Нового Света! Ка­питан Галл понял это, и составил из это­го самую прелестную басенку, какую только мож­но было составить, развеселил этим скуку Наполеонова отшельничества на острове св. Еле­ны, потом дополнил на пути в Европу, и по­местил в Фантастическую картину Льу-Чьу, которой поверила вся Европа. Но сказка должна остаться сказкою: Коми, согласно с Бичеем, ниспровергли этот романъ-у Льу-Чьусцев есть оружие, есть и монета. Оружие скрывают они в своих крепостях, где не увидите пушек их в грозном величии на стенах. При миро­любивых свойствах своих, они не понимают, как можно выказывать готовность на войну, если ни с кем нет войны; но у них есть одна­кож ружья и пушки на защиту, в случае не­обходимом. Что касается до денег, употребле­ние их всеобще между пародом, и каждый ту­земец, в маленьком кошельке, привешенном с боку, всегда носит при себе и употребляет в торговле мелкую Китайскую монету, называе­мую каш; золотой и серебряной монеты нет в обороте, но ее заменяют слитки этих метал­лов.
Долго говорили мы обо всем этом после ужина, куря из длинных гпрубочек табак и запивая его чаем. Надобно было наконец поду­мать об успокоении. Постеля, почти на Евро­пейский манер, была приготовлена для меня въ
'7. 1Г. 15
226
одном из садовых павильонов, и хозяйна так усердно заботилась о моем спокойствии, что гость даже более меня взыскательный остался-бы совершенно доволен. Утомленный моими дневными странствованиями, я заснул самым крепким сном.
Едва проснулся я, Коми и жена его были уже подле дверей моего павильона, предлагая мне чашку шаззи, которому приписывают здесь чу­десные свойства. После легкого завтрака, я ска­зал моему хозяину, что нынешний день хошелось-бы мне избавиться от церемонияльных по­сещений, и что им охотнее предпочту я про­гулку в поле. При таком предположении, оче­видно неожиданном, лицо моего хозяина омра­чилось; он старался члю-то сказать, но не мог, и совершенно смешавшись бросился вон и ушел из дома своего. Около получаса прошло, и я г.се еще не мог разгадать причины такого внезапного бегства, когда наконец я опять увидел мо­его Коми, с радостью прибежавшего; он прыгалч, скакал, смеялся, « Франсез, Франсез! мы будем смотреть Шуи, мы будем смотреть поле! Укома позволил! Царь также позволил!» Я понял тогда, что это позволение означало ве­ликую милость, которою одолжен я был значи­тельности, или просьбам Коми.
Тотчас весь дом Коми пришел в движение; явились служители с зонтиками, мальчики с ящиками, наполненными говядиною и другими при­пасами. Ан-Ниаг явился кстати сопутствовать
227
в нашем путешествии; Мадера, старый и дрях­лый, изъявлял большое горе, что пе может следовать за нами.
Путь наш лежал сначала мимо погребальниц, которые заметил я с гавани, и о которых уже говорил прежде. Любопытство заставило меня заглянуть во внутренность этих гробовищ, и я нашел в одном из них полуисшлевший ипруп, покрытый грубою рогожкою. Подле стояло несколько чашек, и большой кув­шин с чаем, так, что дух умершего мог пить сколько ему было угодно. Но никаких кушаньев шут не было, ибо Льу-Чьусцы полага­ют, что духи только пьют, но не едят. Обы­чай оставлять таким образом тела для гниения происходит от шего, что на кладбищах соб­ственно туземцы хоронят только кости. Потому предварительно кладут тело в погребальницу, пока совершенно обгнивший скелет можно бу­дет собрать в место его окончательного успо­коения.
Гора, по которой мы шлиГ, была усеяна такими погребальными пещерами костей. Мне хотелось взойдпип в какую-нибудь из них, но кроме од­ной, все были замурованы наглухо. Вход у той, которая открыта, закладен был красными кир­пичами, с маленькими отверзтиями, не болие вер­шка. Внутри расставлено было десятка два кра­сивых глиняных кувшинов красного цвета, по­крытых крышками, похожими па мандаринские шапки. Я хотел-было заглянуть в некоторые
15*
228
из эших кувшицовъ', и посмотреть что такое в них находится, но Коми и Ан-Ниаг с ужа­сом остановили меня: это были кости их предков, и нарушат последнее их на земле убежище, почитается здесь страшным свято­татством; можно-ли было не уважить такого предразсудка!
По-немногу подошли мы на одну высоту, с которой открывались перед нами большая часть залива Напа-Киангского и города Шуи. По дороге видел я множество различных насаждений - картофель, просо, пшеницу, Индийский хлеб, паташы, ячмень, сахарный тростник, горох, чай­ное деревцо, сарачинское пшено, табак, огурцы, кокосы, морковь, салат, лук, попутник, грана­ты и померанцы. Подле земель, богатых всеми такими произведениями, возвышались по местам пригорки, увенчанные перелесками диких сосен. Пригорки вши составляет, так как и самое основание острова, губковатая, окаменевшая из­весть, легко уступающая обтеске.
Все это пространство - смесь природных красот и человеческих произведений - пред­ставляло собою вид величественный и прекрас­ный. С одной стороны острова, расположенные лесенкою на обширной водяной скатерти, столь прозрачной, столь сквозистой, что даже с высо­ты, где мы были, взор наш, погружаясь в мо­ре, мог легко преследовать все изгибы подвод­ных утесов; на юг город Ha-Фу; ниже, в гавани, суда на якорях, жонки, с их значками,
229
■ Японские кампаны, пришедшие из Ушимара и I едfl до, увешанные Флагами; потом по берегу, не­заметно возвышающемуся от моря к городу, ■ хижины, полузакрытые купами деревьев, и там и здесь белые домики, при потоках серебри­стых ручьев - вот что являлось мне от­всюду. Самое богатое произрастание видимо было везде - оно обнимало домы, вилось во­круг сгпеп, цеплялось арабесками, нисходи­ло в иных местах даже на край морского берега, и гляделось в волны морские, свешиваясь с утесов. Если от Напа-Кианга идти к Шуи, внутреннему городу, или Кпнг-Шпнгу, по описа­нию капитана Максуэля, прелесть местоположе­ния является еще разнообразнее и восхитительнее. Здания в Шуи, более щегольские и более обшир­ные, нежели в приморском городе, представ­ляются, как будто стеною при подножии гор­ной высоты. Купы деревьев соединяют одно здание с другим. Долина около города кажется обширным его предместьемъ-так многочислен­ны и сближены здесь одно к другому рассеянные по ней жилища. На ('север, высокие, древние ле­са заслоняют южную часть острова, и охраня­ют ее от холодных ветров, дующих в этом направлении.
Мы достигли в это время до шой части ост­рова, где никогда еще не бывала нога Европей­цев. Крайния хижины предместия Шуи были пе­ред нами. Вокруг нас зеленело и пестрело произрастание столь богатое и столь сплошное,
I i
.30
I й г
что казалось, будто мы гуляем в густой роще. Вскоре зашли мы в такой лабиринт тенистых дорожек, что я не находил никакого выхода из них. Кое-где видны были только плешеные двери. Смеясь моему замешательству, Ко­ми отворил одну из них. Мы вошли в жили­ще земледельца, с задним двором, наполнен­ным уток, свиней и других домашних жи­вотных. Вся эта роща была усеяна такими жи­лищами, скрытыми под тенью роскошной про­хлады. Некоторые из обитателей вышли к вам на встречу; изумленные, видя меня между двух своих соотечественников, они пусти­лись в распросы обо мне, и заставили меня, как умел я, изъяснять имъ-кто я, откуда явился, куда иду, за чем пришел к ним в Льу-Чьу. Распрашивая, они осматривали меня с головы до ног, с ласковым любопытством, удивля­ясь всем частям моей одежды - жилету, шляпе, башмакамъ-и беспрестанно приговаривали: иШурасса, ' ПИурасса!”
В каждом из этих сельских убежищ нас подчиняли лицами, молоком, мясом, шазэи, ча­ем, и если я не показывал хоть вида, что при­нимаю угощение, добродушные хозяева оскорбля­лись, готовы были рассердиться. В обмен за их угощение, я хотел былоотплатить одному из них несколькими монетками, но, предвидя мое намерение, Коми поспешно удержал меня и принудил спрятать мой кошелек. По мнению туземцев, тот жестоко оскорбляет своего
231
хозяина, кшо за гостеприимство вздумает за­платишь деньгами.
Находясь в это время столь близко подошвы горы, на которой построен Шуи, я хотел продолжать мой путь через предместье его, и изъявил моим сопушникам желание видеть их царя и осмотреть дворец его. Но при этом изобразился на лицах Коми и Ан-Ниага такой ужас, что его описать словами невозможно. Вдруг бросились они передо мною, и Коми лег поперег дороги, как будто показывая, что только перейдя через его труп, могу я испол­нить свое дерзкое предприятие. « Никто не ви­дал царя Льу-Чьу» - кричал он голосом исступленного отчаяния - «Коми не видал, Укома не видал, Энгелес не видал, никто не видал!» II бедняк катался по песку, словно бешеный, между тем, как Ан-Ниаг, стоя передо мною, казался готовым на сопротивление самое отчаян­ное. « Франсез,” говорил он - « царь отру­бит мне голову, если ты пойдешь далее!» Не желая продолжать скорби моих добрых сопуш­ников, я немедленно поворошил обратно, гово­ря: « О чем-же споришь? Пойдем опять в НапаКианг.” При этих словах, товарищи мои за­прыгали от радости. Коми вскочил поспешно и бросился целовать мои руки, ноги, мое платье, осыпая меня всеми дружескими названиями, какие только мог он запомнить из Льу-Чьу Энгелесского своего языка. Мы направили путь к при­морскому городу, псрешед на другие тропинки,
232
оспиавя те, по которым шли прежде, и идя та­ким образом по длинным, узким переулкам, где с обеих сторон, между зеленью, скрыва­лись от нас домы и жилища, недоступные ни взорам прохожого, ни лучам солнечным. Пле­ти вьющихся растений и цветы всяких родов перепутывались шут по ратановым заборам, огораживающим с обеих сторон дорожки. В палящем климате здешнем, ничто не даегп такой свежести, такой здоровой прохлады, та­кой усладительной тени, как подобные жилища туземцев,
Среди множества Льу-Чьусцев, встречавших­ся с нами во всех направлениях, мы беспре­станно видели веселые толпы детей, выбегавших из хижин, гонявшихся за бабочками, или сры­вавших цветы. Если им попадалось что пибудь покрасивее, цветок или мотылек, они подно­сили эшо мпе, кланяясь по-Китайски, и убегая потом с беззаботным, беспечным смехом. Им вовсе неизвестно было, что из их по­дарков, в другом месте, составился-бы при­быльной промысел. Страсть собирать растения и редкости природы почти неизвестна вне преде­лов образованного мира.
Далее встретили ми двух ослов, навьючен­ных корзинами, расположенными в виде седла. Это были первые рабочия животные, мною здесь виденные. Не замечая ни одной колеи по доро­гам, я думал, что в Льу-Чьу вовсе неизвест­ны ни шелеги, ни повозки. Но смотря па сил-
233
пый солнечный зной, земледельцы работали по по­лям с своими женами. Одеждою, чертами лица, правами, привычками, сельские жители здешние казались мне совершенно похожими на здешних горожан. У некоторых женщин были наколоты на руках изображения и узоры.
Едва пришли мы на небольшое возвышение, с которого виден был весь Напа-Киапг, Коми оборотился ко мне, и легонько ударив меня по плечу, проговорил: « Смотри, смотри!” Он указывал мне на гавань; оборотив туда взоры, я увидел, что после нашего уже прибытия, в гавань вошла и стала среди других судов огромней­шая жонка; вокруг неё, во всех направлениях, видны были сотни лодок, подплывавшие к ней, по видимому, с тяжелыми нагрузками. « Что значит - спрашивал я-эта огромная жонка, и это движение вокруг неё лодок? я Коми не знал, шио мне отвечать, ибо, вероятно, эшо был такой предмет, объяснений которого не мог онч найдши в своем Энгелесском словаре, со­бранном с величайшим трудом, едва только па самые употребительные слова. Наконец, при обильном пособии телодвижениями, Коми дал мне понятие, что большая жонка, стоящая среди гавани, прибыла из Китая для собрания подании, копюрую ежегодно платит Папа-Кианг повели­телю Китайцев, и что завшра-же выступит опа обратно в море.
В самом деле, па другой день, с самого утра, ИИапаКиапг торжественно праздновал oui-
234
плытие богдыханской жонки. Чиновник, в сане мандарина, прибыл нарочно из Шуи, присут­ствовать при обрядах. Коми предупредил меня, говоря, что это « великая особа, больше всех, которые велики в приморском их городе,» и что, вероятно, ведикий чиновник этот поже­лает меня видеть. В самом деле, едва успел я одеться, мне принесли визитный билет, ще­гольски написанный Китайскими буквами, сле­дующего содержания:
« Унг-Щу, синовник Шуйский, преклоняясь до ли­ца земли перед сужеземцем, просит свидания с ним.”
По изъявления моего согласия, один из слу­жителей пошел уведомишь об этом знамени­того вельможу Льу-Чьуского, и через несколько минут потом, он вступил в жилище Коми, с свитою, состоявшею человек из двадцати.- Унг-Шу, « великая особа, больше всех, кото­рые велики в приморском городе,” являл со­бою более всех других сходства с Европейцами. Платье его было из шелковой фиолетового цвета ткани, а шапка его, цветом несколько потем­нее, была вышита желтыми цветами. Вид и осанка его выражали благородную простоту; ни­чего не было в нем заметно ни гордого, ни спесивого, и он отличался от своих подчиненных только самою крошкою, обязательною вежливостью. Когда проходил он сквозь толпу народа, собрав­шуюся перед домом, все преклоняли перед ним колени, складывая руки почтительно на груди.
235
Мой знаменитый посетитель пе знал пи одно­го слова по-АнглиЙски, и Коми сделался его пе­реводчиком. Надобно было снова отвечать па вопросы, уже столько раз слышанные мною от других, о моей земле, цели моего прибытия, бу­дущем плане моего путешествия. В свою очередь, я распрашивал моего гостя о Шуи, о внутренних областях Льу-Чьу, и он казался готовым войдпии со мною во все подробности объяснений. По несча­стно, нам должно было сообщать взаимно свои идеи посредством плохого толмача, худо пере­водившего или вовсе не умевшего перевесть слов наших, так, что после многочисленных вопро­сов и ответов, мы почти ничего не успели узнать из того, что знать желали. Только одно хоро­шо поняли мы, что уже искренно полюбили друг друга. Это взаимное чувство так хорошо ут­вердилось между нами, что мой посетитель ре­шился сделать мпе странный подарок. Каждый раз, когда я вынимал из кармана мой носовой платок, я замечал выражение какого-то неприят­ного чувства на лице моего гостя. Желая пояс­нишь это, я еще раз принялся за платок мой, и увидел, что с большою важностью гость мой вынимает из своего мешка пять, или шесть бумажных лоскутков; он передал их мне че­рез одного из служителей, сам взял такой лоскуток, высморкался, и отбросил его от себя. Тогда понял я, что опрятность Льу-Чьусцев находила употребление наших платков обычаем весьма неопрятным. Боясь остаться въ
236
долгу перед знаменитым Унг-Шу, я поспе­шил отыскать в чемодане моем лучший пла­ток, и он принял его от меня с величайшею радостью. Полагая однакожь, что мой подарок был гораздо дороже, через четверть часа при­слал он ко мне штуку прекрасной ткани и ящичек чаю.
Едва кончилось эшо учтивое посещение, восклица­ния народные вызвали нас из дома. Богдыханская жонка вступала под паруса - якорь был уже поднят, значки веялись на всех её мачтах, на палубе её теснился народ, и лодки туземцев сотнями собрались вокруг громадного корабля Китайского, плавая во всех направлениях, и приветствуя его в путь радостными криками и звуком гонгов. Пет! ни допотопные кораб­ли, ни корабли Греческих Аргонавтов не пред­ставляли, кажется, столь тяжелых, столь не­изящных Форм, мак эта громада, на которой везли в Китай доказательства покорности ЛьуЧьусцев повелителю Срединной империи! Между тем, любопытно было видеть это огромное пла­вающее здание, с его носом, где изображались два страшные глаза, с его мачтами, гнувшими­ся, как легкая трость, с его парусами из ко­косовой коры, скрепленными на бамбуковые палки. Присовокупите к этому три веющиеся Флага, на большой мачте Льу-Чьуский, треугольный, крас­ный с желтым, с изображением белого шари­ка в средине, как знака подчиненности, и на другой мачте превеликий богдыханский Флагъ-не
237
считая множества значков, расставленных ря­дами на носу и на корме, из которых каждый показывал на корабле присутствие мандарина. Едва подали знак к отплытию, с криком рас­пустили паруса, и вскоре, буксируемая лодками за мели, составляющие окружение залива, громад­ная жонка направилась к G. 3., с торжеством и весельем туземцев.
Только что воротился я в дом Коми, церемопиилыиое приглашение на обед прислано было ко мне от великого чиновника Шуйского. Такой обед всегда сопровождает отплытие богдыханской жонки. Старшины н начальники Иапа-Киангские, в числе их Укома, Коми, Мадера, АпъНиаг, долженствовали быть при том почетны­ми гостями, но случай увеличить торжество при­сутствием Европейца был такою редкостью, что знаменитый мандарин никак не хотел упу­стить этого случая.
Для достижения в жилище мандарина, нам надобно было идти по улицам, до такой сте­пени наполненным любопытными зрителями, что мы с трудом могли пробираться сквозь толпы их. Между тем любопытство всех этих лю­дей не представляло ничего дерзкого и нахального. Солнце светило в это время ярко, и все зонтики зрителей, по мере того, как прохо­дил я, раскрывались над моею головою; каждый из Льу-Чьусцев спорил о чести доставишь мне тень и прохладу. Так достиг я в жилище ман­дарина, уже ожидавшего меня в столовой. Столъ
238
Японской работы, превосходно лакированный, исписанный по бокам и на ножках золотыми буквами, был поставлен по средине; надписи на нем означали место, где, и время, когда срабо­тана была эта великолепная мебель, а также имя мастера. Весь стол эгпот был загроможден мясными кушаньями, сластями, и двумя родами крепкого напитка: шаззн и муру (раку-то и дру­гое имеют вкус кисло-сладкий, к которому с трудом можно привыкнуть. Мне отвели почет­ное место подле мандарина, между тем, как остальные посетители помещались па скамейках ниже и в некотором отдалении от нас. Пе­ред каждым из присутствующих за столом поставили эмальированную чашечку, с блюдеч­ком, и положили Китайские палочки, вместо вилок. Окрошки, соусы, мяса показались мне по приготовлению похожими на ше, какие едал я в Макао, но особенным отличием здешней кухни надобно было почесть невероятное множество пирожков и печенья; я насчитал более 20-ши сортов того и другого, и отведал более 1 0-ти из них. После сладких кушанъев, по здешне­му обычаю, следовали жареная свинина, рубленая птица и род пуддипга из лапши, а наконец огромные блюда сарачинского пшена, составлявшие основание обеда. Для сварения в желудке всего этого, надобно было беспрырывно глотать из своей чашечки шаззи, и опрокидывать потом ча­шечку на стол, в доказательство, что на дне её не оставалось нн капельки. Праздник кончил­
239
ся песнями, петыми хором всех гостей, и плясками, довольно странными и некрасивыми. Плясуны прыгали на одной ноге, держа другую на воздухе, переменяли ноги, кривлялись, хлопа­ли руками, и подпевали между тем что-то очень медленно, сохраняя стройную меру пляски и пе­ния. Из столовой перешли мы в сад, где кон­чили вечер наш трубками и чаем.
ЮЛАША SIL.
ЛЬУ-ЧЬУ. - ИСТОРИЯ, ГЕОГРАФИЯ.” ПРАВЫ И ОБЫЧАИ.
Ни один народ в мире не дорожит до та­кой степени древностью своего происхождения, как Льу-Чьусцы. И в самом деле, им есть чем погордиться: по рассказам их, первый муж и первая жена, вышедшие из какого то хаоса па белый свет, были их бесспорными прароди­телями. Этих предков называют Льу-Чьусцы Омо-Мей-Къу, и говорят, будто из трех сы­новей и одной дочери от этой первоначальной пары людей, старший сын, Тиен-Сун, то есть внук Неба, был первым царем в Льу-Чьу. Ош этого первого царя до царя Шум-Тиена, жившего в 14 87 году после P. X., историки туземные считают ни более, ни менее-4 7,805 лет.
Баснословной истории Льу-Чьу наследует ис­тория достоверная. Она восходит не далее 605 • года по P. X., и именно того времени, когда
2)11
Китайский богдыхан Суи, услышав, что прекра­сные и обильные острова находятся на море, в восточную сторону от Китая, послал несколь­ко кораблей осмотреть их. Несколько остро­витян было привезено на этих кораблях в Снн-га-Фу, тогдашнюю столицу Китая, где Япон­цы рассказывали об них ужасы, как об вар­варах. Богдыхан Янг-Ти, решись присоединишь небольшой новооткрытый архипелаг к своей империи, послал несколько ученых людей, угова­ривать Льу-Чьусцев покоришься добровольно и нлашиипь дань, но посланных не послушались, и после отказа им, «лот, с десятью тысячами войска, вышел из Фо-Киенских гаваней, для покорения оружием страны, непослушавшей мирных угово­ров. Напрасно туземцы Льу-Чьуские хотели во­спротивишься высадке; напрасно сам царь их стал впереди своих воинов, желая отразить силу си­лою-победа осталась на стороне многочисленного неприятеля, царь был убит, и 5000 пленников увезены победителями на Китайский материк.
С этого времени установилась между Кита­ем и островами Льу-Чьу мена торговая, продол­жавшаяся во все время владычества пяти династий, и только это и было следствием победы Китай­цев, ибо цари Льу-Чьуские вскоре отказались от платежа дани, на них наложенной, и сделались по прежнему независимы. В царствование ШунъТиена, одного из знаменитых властителей ЛьуЧьуских островов, чтение и писание, дотоле не­ведомые, были введены здесь Японскими учеными.
у. ИГ. 16
I
242
Впрочем история Льу-Чьускяя не представляла ничего замечательного до 1372 года. Цари следо­вали один за другим; иные были добрые, другие злые-подданные любили одних, ненавидели дру­гих; некоторые были храбры и победительны, увеличивали власть свою завоеваниями; другие бы­ли слабы и трусливы, и нередко не могли проти­виться даже восстаниям и междоусобиям. Flo год,упомянутый нами, сделался памятен по пред­приятию Китайского богдыхана Гонг-y, захотев­шего подчинить Льу-Чьу подданству более поло­жительному и непосредственному. Острова дели­лись тогда между тремя властителями, из коих главнейшим был царь Тза и-Ту. К нему явилось посольство Китайских мандаринов, и послан­ные умели обойдтись с ним так ловко, что царь Льу-Чьуский добровольно согласился на пред­ложенные условия, признав себя данником Ки­тая. Его примеру последовали оба остальные ца­ря туземные.
Тогда начались между правительствами Китая и Льу-Чьу взаимные пересылки учтивостей, подар­ков и приветствий. Из Льу-Чьу послали к бог­дыхану лошадей, пахучего дерева, серы, меди, олова. Богдыхан отвечал подарками более бо­гатыми, послал железа, Фарфора и других пред­метов, едва известных в то время Льу-Чьуецам. Золотая, превосходно вырезанная печать для царя, серебряные и золотые украшения для ца­рицы, дополняли множество других богатых да­ров. После разных пересылок, дети знатныхъ
2’13
Льу-Чьусцев были присланы в Нанкин, для вос­питания там на счет Китайского правитель­ства, а тридцать шесть семей, переселясь из ФоКиена, распространили на земле Льу-Чьуской Ки­тайский образ земледелия. Письмена Китайские, сочинения и вера Конфуция, были принесены этими переселенцами и изъяснялись туземцам. С тех пор сношения покорившихся островов и влады­чествовавшего над ними Китая поддерживались самым дружеским образом. Три царства ЛьуЧьуские соединились наконец в одно, при царе Шанг-па-Ши, который сделался через это зна­чительным государем, так, что его посредство было принимаемо в войнах, происходивших ме­жду Китаем и Япониею. Бремя это было также эпохою особенных успехов в торговле Льу-Чьусцев. Они предпринимали отдаленные плавания по морям: жонки их ходили в Формоз, в Гавайи Бунго, Фионга, Сатзума, Кореи, в устье Пеи-го, и даже в Малакку.
Когда знаменитый властитель Японии, Тай-Козама, решился внезапно завоевать Китай, одним из предварительных средств его к этому была отправка тайного посла к Шанг-Нмнгу, тогдашнему царю Льу-Чьускому, с требованием отказа в подданстве Китаю и перемены влады­чества Китайского на Японское. Шанг-Нинг не только воспротивился всем таким предложе­ниям, но, верный присяге подданства, тайно уве­домил Пекинский Двор о предполагаемом напа­дении Японцев. Столь благородный поступокъ
4 6*
2U4
навлек на Льу-Чьу ужасную грозу. Тай-Коэама решился покоришь эшоип архипелаг, и застигну­тый смертью в своих предприятиях, завещал исполнение их своим наследникам. Они испол­нили замысел его. Японский Флот, снаряженный в Сашзуме, сделал высадку на Льу-Чьу; осшровигпяне бились храбро, но были побеждены; отец царский пал в битве, и сам Шанг-Нинг, за­хваченный в полон и задержанный в неволе два года, обезоружил гнев победителей только своим непоколебимым упорством и великодуш­ною настойчивостью, с какою хотел постоянно оставаться верным своей присяге Китаю. Ему да­ли наконец свободу, позволили возвратиться в свое государство, и первое дело его по возвра­щении было посольство в Китай, с новым уве­рением в подданстве Китайскому богдыхану.
Завоевание Китая Манджурами мало изменило отношения, какие существовали между Льу-Чьу и его повелителями. Положено было только, что Льу-Чьусцы должны посылать от себя депута­тов в Пекин каждые два года. Славный богды­хан Кан-хи, государь столь просвещенный и справедливый, оказал Льу-Чьусцам внимания бо­лее всех своих предшественников. Ничего не щадил он для их благосостояния, и был к ним столь благодетелен, чшо имя его с благогове­нием передается здесь доныне, из рода в род. По его повелению, в Шуи построен был храм Конфуцию и учреждена ученая иерархия Льу-Чьуская, на подобие пюй, какая существует в Ки-

2U5
пиае. Качество подаитей было особенно приспособь лено к удобствам местным, и в те годы, коя гда пожары, или бури, опустошали Льу-Чьу, му­дрый богдыхан не только не обременял жипиеледанью, но помогал еще им от себя, посылай всякия пособия к облегчению их бедствий. Со вре­мен сего монарха, никакое особенное событие не возмущало мирной и счастливой жизни Льу-Чьусцев. Ученый Китаец Супао-Коанг, наблюда­тель весьма умный, посещавший Льу-Чьу в 474 9 году, описывал сии острова « цветущими и усы­пленными в счастии продолжительной тишины”, а по описаниям Европейцев, посещавших потом в разное время Напа-Кианг, можно и должно ве­рить, что действительно простая и мирная жизнь островитян Льу-Чьуских не была уже издавна возмущаема никакими политическими, или граж­данскими бурями.
Первый из Европейских посетителей НапаКианга был известный искатель приключений БеньовскиЙ, повествованию которого едва-ли можно допакожь верить вполне. Беньовский, в бегстве сво­ем из Камчатки, пристал к одному из остро­вов Льу-Чьуских, называемому Ус май-Янгон, где жители, обращенные каким-то миссионером, по­чти все исповедывали тогда христианскую веру. По рассказу Беньовского, он был принят ту­земцами с гостеприимством неслыханным, до того, что различаясь в этом отношении от всех жителей Азии, туземцы не ревновали даже к нему жен и дочерей своих, стараясь только
246
как нибудь удержать добрых гостей. Восхищен­ная столь дружеским приемом, часть сопушников Беньовского осталась на Усмай-Лигоне, а остальные должны были обещать добродушным островитянам приехать потом и остаться с ними навсегда. Беньовский уверяет, что огне­стрельное оружие было тогда известно в ЛьуЧьу, и что желая усилить друзьям своим сред­ства защиты, он с своей стороны подарил им несколько ружей, пик, сабель, пуль и пороху.
Английский капитан Броутон, в 1796 году, а потом Калькутский корабль Фридерик являлись после Беньовского, стараясь установить торговые сношения между Индиею и Льу-Чьу. Оба не успе­ли в своих предприятиях; самое дружеское го­степриимство оказали жители, но не согласились на торговлю. Руководимые совсем другою мыслью, капитаны Максуэль и Галл в 184 7 году, и капи­тан Бичей в 1827 году, были здесь и не могли потом довольно нахвалишься туземцами. Максуэль получил от них позволение свезти чаешь сво­его экипажа, изнуренного болезнью, на берег, и каждый день, без всякой платы, привозили ему для них все необходимые припасы. Дружеские, блестящие праздники ознаменовывали время пребы­вания здесь Англичан, и при ик отплытии, все народонаселение толпилось на берегу, провожая дружески лодки, увозившие их новых друзей, приветствуя криком и телодвижениями, зонти­ками и веерами Английский корабль, при звуке гон­гов и размахивании значков. Жители оставались
2’17
после сего на берегу до шех пор, пока могли различать Англичан, стоявших на палубе своего корабля и ответствовавших на трогательные и почтительные изъявления дружбы туземцев. Если Бичей и не встретил здесь столь романического приема, он, по крайней мере, мог во многом подтвердить все прежние рассказы своих земля­ков. Врожденное добродушие туземцев здеш­них, их гостеприимные обычаи, их обязатель­ная услужливость, внимательная, почтительная, по никогда не докучливая дружба, их бескорыстное великодушие, терпимость, доверчивость к чуже­земцам, совершенная правота в делах - все эшо признано теперь бесспорно всеми, хотя и прошиворечившими один другому во многом, путе­шественниками. Несколько китоловов, здесь ис­кавших себе.убежища в бедствии, также могли только благодаришь за ласковость и участие до­брых жителей Льу-Чьу.
Чему одолжен этот счастливый архипелаг такою добротою и беспорочносшью нравов, до­стойных первобытных времен человечества? Между тем как ни один из народов, обита­ющих вокруг них, на материке и островах, не представляет ничего подобнаго-Китай явля­ет землю образованных плутов, Япония стра­ну образованных гордецов, Формоз и Филип­пинские острова страну дикарей, покорных толь­ко силе - от чего-же эши островки, заброшен­ные в волнах Океана, населены стол добро­душным, самобытным народом, шак-же удалей-
248
ныл от образования, как и от варварства, но доступным всем впечатлениям кротким, не­способным к ненависти, всегда готовым обя­зать других? Откуда пришли эти странные люди? Что забросило их сюда, столь различных от всего их окружающего?
В ответ на все такие вопросы можно ска­зать, что Льу-Чьусцы первоначально происходили от Японцев, на которых походят они сво­ими чертами лица, и что удаленные потом от всякого сообщения, эти переселенцы сохранили первобытные нравы Японии, в последствии со­вершенно изменившиеся в их первобытном оте­честве. Этим изъясняется и сходство и несход­ство их с Японцами. Надобно предполагать также, что со времени приведения здешнего архи­пелага в подданство Китая, влияние Китайцев, сношения с ними, двоякое смешение от посылки молодых Льу-Чьусцев в Нанкин и переселения Фо-Киенцев на Льу-Чьу, ввели некоторые религи­озные и гражданские обычаи, и отчасти правы Китайцев, в понятия, нравы и обычаи первона­чальные. От этого.туземцы здешние сделались народом превосходящим тот, от которого должно почитать их первобытно происшедшими, У них видише учтивость, ласковость, церемони­альность Китайцев, с большею честностью и от­кровенностью, и важность, угрюмость Японцев, с меньшею жестокостью и недоверчивостью. Ха­рактер их вообще кроткий, изнеженный, общи­тельный и трусливый. Одного Европейского ко-
2W
рабля достаточно-б было покоришь все острова Льу-Чьу. Всего вероятнее, что не думая встре­чать завоевателя пулями и ядрами, жители побе­гут на встречу его со всеми знаками смирения, умоляя о пощаде.
Невозможно похвалить достаточным образом гостеприимства здешнего, ненужно и распростра­няться в доказательствах его. Дети, просто­людины здешние уважают всякого пришельца в их страну, и спорят об услуге ему, наряду с самыми образованными мандаринами и старшинами. Когда что нибудь препятствует исполнишь во­лю и желание туземца, слишком требовательного, или излишне любопытного, Льу-Чьусцы присту­пают к отказу так нежно, с такою умною кротостью, с такою ловкою настойчивостью, что им уступают охотно, не заставляя их прибе­гать к мерам более строптивым. Отвращение от получения какой нибудь платы за услугу, да­же за доставленные припасы, доходит здесь до невероятности. Все, что говорили об этом Бро­утон и Галл, сущая истина. Китолов, приста­вавший к Напа-Киангу в 1826 году, после со­вершенного отдыха, за две дюжины быков и дру­гую провизию, едва мог уговорить Льу-Чьусцев принять, и то как любопытную вещь, карту зем­ного шара.
Язык Льу-Чьуский, первоначально Японский, ма­ло по-малу перемешался с Китайскими словами. Даже у самых простолюдинов, он нежен, зву­чен, богат, не представляя никаких трудно-
250
сшей в произношении. Знатные люди говорят более По-Китайски. Письмен особенных нет; Льу-Чьусцы употребляют Китайские письмена, и множество писанных на Китайском языке книг находится здесь для обучения детей. Но по­веления правительства и законы издаются одна­кож, или на туземном, или на Японском язы­ке. Впрочем, в законах, кажется, нет здесь большой надобности. Уголовное уложение в ЛьуЧьу почти шо-же, что в Китае, по добрые нра­вы жителей делают приложение его весьма огра­ниченным и редким. Бичей подробно распрашивал об этом островитян, и вот слово в слово любопытный разговор его: «Упошребляются-ли у вас пышка и плети?” - Да. - « Определена-ли у вас пытка при допросе?» - Да. - « Жестокое средство это уничтожается-ли при мандаринском звапин преступника?» - Нет.- « Пышают-ли у вас до смерти?” - Да, при больших преступлениях. - « Какое наказание по­ложено у вас за убийство?» - Смерть. - «Ка­кая смерть?” - Виселица, или петля. - «Как наказывается воровство?”- Также. - «А пре­любодеяние?” - Изгнанием. -Малые преступле­ния исправляет бамбуковина, или сеченье верев­кою. Видим из всего этого, что уложения здеш­него нельзя назвать снисходительным, но бла­годаря доброй природе народа, меч правосудия, почти всегда, остается здесь спокойно в нож­нах. - Правление в Льу-Чьу монархическое, на­следственное, и власть царя ограничивается толь-
251
ко отдаленным владычеством Китайского бог­дыхана. Ниже царя следуют сановники, или ман­дарины, разделяясь на девять степеней, и отли­чаясь по степеням шапками. Шапки членов цар­ского семейства цвета Фиолетового, и украшают­ся желтыми цветами; за тем следуют шапки алые, а за ними красные.
Китайский философ Супоа-Коанг передал нам подробности обряда, соблюдавшагося прежде при восшествии на трон Льу-Чьуского царя, и этот обряд столько-же трогателен, сколько простодушно его описание.
« Когда умирает Льу-Чьуский властитель-го­ворит Супоа-Коангъ-наследник его посылает немедленно посольство к властителю Китая, испрашивая себе утверждения на трон, а между тем правление по праву передается почетному сановнику. Получив уведомление, богдыхан изби­рает в трибунале обрядов особу, достойную' представлять его лицо в Льу-Чьу. Снаряжают корабль в Фо-Киене, выбирают капитана, офице­ров, матрозов, солдат, лоцманов, всего чи­слом до трех сот человек. Потом избран­ный посланник отправляется, с великою пыш­ностью, в Напа-Кианг.
« бесконечные почести ожидают сановника, по­сланного от сына Небес, после его прибытия па место. Наследник и вельможи принимают его с корабля в великолепно украшенную шлюпку, и провожают до дворца. Свита посланника выхо­дит на берег в свой черед, с множествомъ
252
небольших связок груза, из которых каждый выручает потом большую прибыль.
« Едва оправясь от дорожней усталости, по­сланник вступает на великолепный помост, устроенный в большой зале дворца. Различные звания туземцев приходят поочередно исполнять перед ним девять поклонений в честь богдыха­на, после чего начинаются общие праздники, в городе, в селениях, и в гавани, на каждом ко­рабле.
« Другие обряды совершаются в следующие дни; по все они только предварение великого обряда воцарения. Когда все бывает устроено, послан­ник шествует во дворец, между двух рядов вельмож и чиновников. Его встречают князья царской крови, в тронной зале. Самый благозвуч­ный из всего острова оркестр музыкантов на­ходится здесь, и по его звукам производятся раз­личные действия возведения. Царь и царица садят­ся на скамейке, а посланник занимает место выше. Когда он откроет гранату, все встают. Потом он читает ее, говорит несколько слов в похвалу памяти умершего властителя, и возвещает наконец, что Его Величество бог­дыхан Китайский, великий повелитель его, при­знает за властителя островов Льу-Чьуских князя наследника и княгиню супругу его. Это объявление последуется советами новому царю, и увещанием жителям всех 36-ти островов, о том, чтобы они пребывали верны новому царю, как были верны его предшественнику. После сего
253
граната богдыханская вручается царю, который передает ее своему министру, для сохранения в государственных архивах. Тогда возобнов­ляются поклонения в честь Китайского богдыхана; посланник отвечает на это некоторыми учти­востями и представлением подарков, предназна­ченных царю и царице.
« Посещение вновь возведенных царей послан­никам дает причину к проявлению великолепия, гораздо более необыкновенного. Путь царя знамену­ют торжественные врата, и от одного до другого места расставляются шатры, где находятся плоды, цветы и благоухания. Окрест трона царского, семь молодых девушек держат хоругви и зон­тики. Князья, вельможи и чиновники, являясь вер­хом, стараются при сем случае отличиться друг перед другом роскошью и великолепием.
« Посланник принимает Его Величество при вратах дворца, и царь сам подносит ему вино и чай. Посланник отрекается, возвращает чашу, берет другую, и выпивает ее тогда только, когда царь выпьет свою чашу. Окончив сей об­ряд, царь возвращается с своею свишою во дво­рец свой.
« Ош сего дня даже до отъезда посланника, пет праздника такого, которого не изобрели и не прндумали-бы в честь его • праздники на воде праздники в поле, музыку, театральные зрелища, пляски, освещения, потешные огни.» -
Хотя многоженство здесь позволено, но ЛьуЧьусцы редко пользуются таким позволением, не
25M
исключая даже и самого царя. Он избирает себе супругу из трех -знатнейших, определенных на то семейств своего государства. Есть че­твертое семейство, может быть, еще значитель­нее этих трех, по оно исключено, потому, что родословные, хотя не совсем ясно, доказывают, будто оно само принадлежит к царскому роду. Высшие звания бывают иногда наследственные в знатных семействах, но большею частью только личное достоинство ведет к ним.
Доходы царя составляются из дохода с ко­ронных поместьсв, и пошлин на соль, серу. медь, олово и другие произведения. Этим царь прикрывает все государственные расходы и жа­лованье знатнейшим чиновникам. Мерою жало­ванья служат здесь мешки сарачинского пшена, кошорых ценность соразмеряется по промену их на шелковые ткани и всякия другие вещи, и
Торговля Льу-Чьусцев ограничивается тремя местами, Япониею, Китаем, Формозом. В Ки­тае жонки здешния посещают Фо-Киенские гавани, и иногда плавают по Пси-Го, в Пекин. С Япо­ниею ведется постоянная торговля, посредством множества кораблей, приплывающих сюда из Япон­ского государства. Привозят оттуда пеньку, железо, медь, лаковые вещи, а берут в обмен соль, хлеб, табак, сарачинское пшено. Эши-же туземные произведения меняют в Китае на раз­личные изделья Фарфоровые, стеклянные, лекарсшва, серебро, железо, шелк, гвозди и лучших сортовъ
255
чай. С Формоза почти ничего более Не привозят, кроме черепахи и перламутра. Впрочем, кажется, Льу-Чьусцы совсем не помышляют о большей об­ширности и усиленной деятельности своей тор­говли. Единственное неудовольствие, встреченное здесь Англичанами, состояло в том, что жи­тели здешние не хотели торговать с ними.
Находясь под 27“ широты северной и 125" долготы восточной, все тридцать шесть остро­вов, составляющих архипелаг Льу-Чьуский, на­слаждаются кротким и постоянным климатом. Все преуспевает на их почве, и местных бо­гатств является достаточно жителями* их, про­стым, трезвым, довольным тем, что у нихч есть, когда притом немного сыщется таких произведений, которые не могли-бы здесь быть разведены удачно. Все плодовитые деревья тро­пических стран находятся па Льу-Чьу-бананы, фиги, померанцы, и проч. - Все растения Евро­пейские принимаются весьма хорошо. Что касает­ся до животных, то рогатая скотина и буй­волы бегают здесь по полям, дикие, большими стадами. Лошади, ослы, свиньи, козы, кошки не различаются от находящихся на Азийском мате­рике, только все они на Льу-Чьу меньше ростом; молодой быки здешний, убитый и выпотрошенный, весит не более -100 Фунтов; лошади здешния так малы, что Европеец, сидя верхом, почти цепляется за землю ногами. Птица также мелка, хотя и вкусна. Клапрот пишет, будто водятся здесь медведи, волки, шакалы и ядовитые змеи,
256
по Бичей видел только летучих мышей, ящериц и лягушек. Самые обыкновенные насекомые здеш­ния сушь: саранча, бабочки, пчелы, шмели, огром­ные муспиики, и особенного рода пауки. Птиц мало; находятся только жаворонки, зимородки, дикие голуби, кулики и цапли, и жители уверя­ют, что даже в самых внутренних землях островов нет куропаток, столь многочислен­ных на всех других островах Азийского архи­пелага.
Рыбы в Льу-Чьу особенное обилие, и роды рыб, пригодных для стола, водятся по всем берегам. Черепах весьма немного.
Худо зная внутренния области островов ЛьуЧьуских, не льзя сказать, какие роды дерев на­ходятся в обширных лесах, видимых с бере­гов. Говорят, что на островах Татао и Ки-ке, находящихся па С. В., есть род кедра, называе­мого Китайцами киен-нъу, а туземцами жсеки; де­рево это никогда не гниет, по рассказам ту­земцев, и потому делают из него столбы в домах знатных людей.
Жонки Льу-Чьуские строятся на манер Китай­ских. Материалы для постройки, паруса, оснастка, все в них тоже самое. Кроме того есть еще у Льу-Чьусцев лодки однодеревки, выдолбленные из одного дерева и могущие вмещать в себя шесть, восемь, и даже десять человек. Перевозка грузов, более значительных, производится по­средством плоских лодок, прочно построен­
ных.
257
Из всех прибрежьев на Льу-Чьуских остро­вах, гавань Напа-Киангская и её окрестности суть места лучше других обозренные капита­ном Бичеем. Гавань эта, хотя открытая север­ному ветру, защищена с западной и юго-западной сторон коралловыми грядами. На месте внешней стоянки, во время прилива, волнение сильно; не­редко вредит притом кораблям западный ве­тер. Два прохода ведут во внутренную гавань, один с G., другой с В., и последний гораздо теснее и ненадежнее первого.
Подробная съемка Льу-Чьуского архипелага произ­ведена была капитаном Максюэлем, и особенно капитаном В. Галлом, во время прибрежного плавания его, на корабле Jitpa. Плавание это, про­должавшись семь дней, дало возможность опреде­лишь множество географических подробностей. Остров, осмотренный Галлом прежде других, и названный им Сахарною головою, не велик, но I превосходно обработан. Город, весьма красивый по наружности, распростираясь по берегам его, восходит на гору, среди амфитеатра зелени.
В 40-ши милях на В. от Льу-Чьу осмотрен другой остров, названный Галлом островом Гер­берта. Шлюпки, посланные для подробного обзора, прошли в залив, узкий, но глубокий. Залив этот оканчивается превосходною гаванью, с ко­торою сравнится разве только Магонская гавань; ее образует морской рукав, защищаемый от волн крутыми стремнинами, покрытыми зеленью и цветами диких растений. Кроме того, гавань
У. ИГ. 4 7
258
сия, названная от Галла портом Мелъвкля име­ет еще другое сообщение с морем. Место­положение, песчаный грунгп моря, все, кажется, нарочно соединилось для удобства мореплавателей в этом удивительном убежище.
Галл выходил на берег, и в долине, прости­рающейся направо, между двумя рядами гор, осмотрел несколько красиво расположенных се­лений. Жители казались сшоль-же ласковы и общи­тельны, как в Напа-Кианге. На С. В. от ЛьуЧьу острова более лесисты, но менее богаты и малолюднее, нежели лежащие на Ю. 3., или острова Шеулп; эта часть архипелага, кажется, обилует за то превосходными якорными местами.
Купы островов, видимые из Напа-Кианга на 3., называются туземцами Киррама и Агунъи. Первая состоит из четырех островов: Замманье, Аккар, Гхирума и 7'укаги; все они незначительны, кроме последнего. Лгуньи заключается в двух островах небольших: Агп и Гомар; оба они зависят от царя Льу-Чьуского. На Киррама на­ходятся четыре царские мандарина, один выс­шего звания, три кисших степеней; двое ра­вных им управляют купою Агуиьискою, впро­чем весьма мало населенною; на Тукачи, значи­тельном более других островов, едва-ли есть пят сот хижин. - К С. от Льу-Чьу нахо­дятся два острова, которые можно назвать до­полнением архипелага: режима, подвластный царю Льу-Чьускому, и Яку-Шнма, где колония Японская.
259
Усхлма обилует сарачинским пшеном, и как в засушливые годы Льу-Чьу терпит недоста­ток в этом припасе, жонки Якушиманские на­гружаются здесь, будто в запасной житнице, и везут потом продавать груз свой в НапаКианг.
17*
ГЛАША Ш.
ЯПОНИЯ. - ВАВГДЗАКК.
Так правилось мне житье в доме моего до­брого Льу-Чьуского приятеля, что я желал даже, чтобы какое пибудь неожиданное препятствие за­держало меня по неволе в Напа-Кианге еще на некоторое время. Все, что только можно было придумать в добром обхождении, замысловатом привете, нежной внимательности - все было ока­зано мне моим почтенным Коми и ласковою же­ною его. Я был у них точно как родной, и еще более, потому, что чужеземец считается здесь ближе всякой родни, по праву гостеприим­ства.
Но-к досаде моей, жонка наша пресчастливо изготовилась в путь. Неумолимый Тау-Тзинг назначил день отъезда. Когда Китайский матроз, посланный от него, пришел звать меня, объясняя друзьям моим, что через несколько часов я должен буду расстаться с ними - на лицахъ
261
Коми и жены его изобразилась такая горесть, что я был глубоко разтрогап. « Ты приедешь! Ты приедешь!” говорил мне Коми, с каким-шо сердечным убеждением. Жена его беспокойно смотрела па меня, готовая плакать, если-бы толь­ко смела. Теперь, когда впечатление разлуки уже изглаживается во мне, я готов спросить у са­мого себя: что могло быть причиною такой при­вязанности при столь коротком знакомстве; но в то время, когда мы прощались, мне было не­когда заниматься исследованием чувства, пре­обладавшего мною. Очарованный властью почти­тельной доброты, увлеченный обязательною друж­бою добрых людей, которая встретила меня при первом шаге в Льу-Чьу, и с тех пор не оста­вляла меня ни па одну минуту-я безмолвство­вал. « Бедный путешественник!” казалось, го­ворили мне в то время добрые островитяне - « бедный странник I ты не везде найдешь наши гостеприимные берега! Останься здесь еще, хоть на несколько месяцев, хоть на несколько дней, в нашем патриархальном убежище! Чего недо­стает шебе здесь? Дружба наша так беско­рыстна, гостеприимство наше так сердечно - мы не продаем их за золото! Для чего-же ты бежишь от нас? Куда ты спешишь? Умереть от ядовитой стрелы какого пибудь кровожадного дикаря? Или боишься, что не успеешь попасть на обед каких пибудь человекоядцев? Останься в Льу-Чьу, безразсудный, останься на этом острове, где шы видишь только доброшу, просшоду-
262
шие, почтение, счастие! Останься-у нас довольно пшена, накормить тебя, довольно чаю, напоишь тебя! Останься-моря бурны, землинеприязненны! Чего еще ищешь ты, если уже нашел землю мира и спокойствия?”
Такия романические приветствия, казалось мне, читал я в кротких, печальных взорах доброго Коми и жены его. В самом деле-как хотелось им остановишь меня! С моей стороны, я го­тов был отвечать им дружескими изъявлениями печали и благодарности. Но делать было нечего! Едва только весть об отъезде моем разнеслась Но городу, в жилище Коми собрались все знако­мые мне жители Напа-Кианга - Укома, Мадера, Ан-Ниаг, и-явился даже сам мандарин УнгъШу. Непременно надобно было еще раз отобе­дать с ними, прежде отправки моей на корабль, и осушишь порядочное число чашек шаззи, за благополучный путь.
Но час отъезда наступал, и Чау-Тзинг, собственною своею особою, явился напомнить мне об этом. Едва показался он, Коми напал на него, требуя, чтобы он непременно выпил с нами. Коми как будто хотелось задобрить мо­его неумолимого корабельщика, и заставишь его забыть об отъезде. Ни шаззи, ни чай, ни трубка, ничто не действовало на старого моряка. Он был непреклонен и подал знак непременной разлуки.
Тогда началось прощанье. Жена Коми подошла ко мне со слезами, и подавая мне свою золотую
263
каяезашн, кошорую всегда носила на своей голове, просила меня принять ее, и сохранить на память Льу-Чьу ских друзей. Я взял, но потребовал, чтобы в замену того, она приняла от меня ма­ленькие часы с цепочкою. Когда надел я ей на шею мой подарок, мне казалось, что она одуре­ет от радости. Небольшие подарки раздал я всем присутствовавшим, которые, с своей стороны, обирали себя, стараясь каждый подарить мне какую нибудь безделку па память. Коми только не дарил ничего и не брал ничего; бед­няк горько плакал.
Когда мы отправились к гавани, бесчисленная толпа встретила нас, собравшись, сколько по случаю отправления в путь жонки, и еще более желая посмотреть на Европейца, пребывание кото­рого в Напа-Кианге возбудило общее любопыт­ство. Зрители толпились по дороге, но в та­ком порядке, как будто солдаты, пришедшие на смотр. В первых рядах стояли дети, и почти все на коленях; далее находились молодые люди, на корточках, и женщины, почти равного с ними роста; за тем следовали рядами мужчины, одни нагнув немного головы, а стоящие за ними поды­маясь на цыпочки; наконец, зрители последних рядов взлезли на камни и возвышения, так, что из всего собрания, без спора, без сумятицы, без ссор, всякий мог все видеть. Глубокое молчание царствовало в толпе, и только когда проходил я, каждый повторял мне: « Прощай!”
26M
сопровождая слова свои самыми приветливыми телодвижениями.
Я уже так хорошо знал нравы Льу-Чьусцев, что все эшо не удивляло меня. На приветы отве­чал я приветами, на прощанья прощаньями. Толь­ко одно поразило меня теперь в этом стечении туземцев: это была небольшая толпа народа, неподвижная среди всеобщей движимости, и со­вершенно отличавшаяся своею одеждою от ЛьуЧьусцев. Ее составляли человек двадцать, как будто расположившихся отдельным табором на берегу, <( Что это за люди?” спрашивал я у Коми. - Это люди не Льу-Чьу-отвечал он - это люди из Кореи, чужие, чужие. - В самом деле эшо были Корейские матрозы, вероятно, При­надлежавшие к какой нибудь жонке, находившейся тогда в гавани Напа-Киангской. Один из них, без сомнения, начальник, сидел на земле, на рогожке, и пил чай из маленькой чашки. Платье его составлял голубой кафтан, с широкими рукавами, подпоясанный поясом из буйволовой кожи. На голове у него была надета большая шляпа, не менее 5-ти, или 6-ти Футов в окруж­ности, сделанная из какой-шо ткани, походившей на плетушку из конских волосов, покрытую лаком; тулья шляпы его сходила ниже краев. Носки обуви его были загнуты, как у Турецких башмаков. Вруке держал он палку черного цвета, обвитую шелковыми лентами. Странное одеяние эшо казалось тем разительнее, что Ко­реец, одетый пиаким образом, был человекъ
265
вида угрюмого и почтенного, с удивительно бе­лою бородою, блестящие, волнистые волосы кото­рой падали на его груд. Люди, окружавшие его, были, одни моряки, другие военные, потому, что жонка, как узнал я после, была военный Корей­ский корабль. Один из офицеров держал над головою своего начальника зонтик, убранный веявшимися лентами. Простых солдат можно было отличить по остроконечной шляпе, и по одежде, похожей на костюм наших пьерро.
Как жаль мне было, что время и обстоятель­ства не позволяли мне поближе познакомишься с Корейцами, одним из замечательных и само­бытных народов здешней стороны! Но я спешил ехать; все было готово, и толпа почти на ру­ках несла меня к пристани, между тем, как все мое внимание обращали на, себя мои Льу-Чьуские друзья. Чем ближе был час разлуки, тем сильнее становились изъявления дружбы их. Каза­лось, что они боятся отпустишь меня, не оказав мне вполне и дружбы своей, и печали о разлуке со мною.
Наконец, мы пришли на пристань, и после са­мых нежных уверений в памяти и любви, я сел в лодку, которая повезла меня к жонке, уже вступавшей под паруса. Когда жонка наша пу­стилась в открытое море, толпы народа, собрав­шиеся на всех местах, откуда можно было еще нас видеть, махали нам, в изъявление желаний счастливого пути, руками и веерами, между тем как Мадера, Коми и другие друзья мои, стоя
266
неподвижно, не спускали глаз с корабля, быстро уносившего от них чужеземца, искренно их полюбившего.
Позади коралловых мелей, окружающих га­вань, мы взяли путь на 3., и вскоре высокий мыс закрыл ош нас Напа-Кианг. « Прощай-вскри­чал я тогда - прощай Льу-Чьу! Прости страна первобытной простоты! Простите, Коми, Ма­дера, все гостеприимные, добрые друзья мои!” •- Снова единственным другом и товарищем мо­им сделался мой угрюмый корабельщик; но, ка­залось, как будто пример ласковости Льу-Чьуrf сцев подействовал на моего важного Чау-Тзинга;
он сделался со мною гораздо приветливее и обхоѵ дишельнее.
Уже три дня прошло, как потеряли мы из вида берега, и по моему рассчету, могли мы быть в это время почти на равном расстоянии от Льу-Чьу и Японии, то есипь, около 29° широты. Это было 9-го Октября 4 830 года: сильно и на­всегда врезался этот день в моей памяти. По­утру, солнце казалось восходящим из кровавого савана. Ветер был от 10. 3., но слабый, не­определенный, дувший порывами. Небо с этой стороны было голубое, светлое. Но восток, на­против, облекали громады облаков, серых, черных, серебристых, перламутровых, вавило­нами рисовавшихся на темной лазури неба, как будто облака, которые на декорации оперной рас­пускаются по свистку машиниста. Эти громады густых шучь бежали прошив ветра, могущия
2G7
более его, готовые победишь все его усилия. Странный, порывистый свет мелькал сквозь эти плывучие воздушные острова. Простыми глазами можно было различишь, как боролись тут все стихии, росли исполинскою силою, вбирали в себя, здесь и там, отвсюду, все серные и электриче­ские частицы воздуха, долженствовавшие превра­тишься в них в громы и молнии, и все пары, долженствовавшие сжаться в них и разрешишься морем дождя. Дело великой небесной лаборато­рии, воздушная перегонка тучевого куба, были здесь на виду, для изучения человеческого.
Физическое предчувствие присоединялось к торжественности этого великого явления. Кормчий, привычный к здешним морям, моряки, которым так знакомо зрелище неба и моря, даже простой путешественник, которому не чужды подобные действия природы после продолжительных стран­ствований, все, без сомнения, невольно приводили на память события, походившие на ню, которое готовилось теперь упасть с неба на землю. Но и для тех, кто ничего подобного не испытывал, действие электрической силы, невольное трепе­тание тела, внутренняя дрожь каждой Фибры, могли достаточно возвестишь грозную и тяжкую бурю. Птицы, будто одурелые, улетали вдаль от стремления облаков, или летели на встречу им, как-бы желая еще испытать: достанеш-ли сил их бороться прошив ужасающего гнева стихий?
Чай-Тэинг не мог обмануться; опытный мо­ряк - он видел и понимал, что дело шло о
268
жизни и смерти всех нас. Голосом, которого я прежде не мог подозревать в нем, закричал он: «7’я«-Ф/нгь!) Так, особенно произнесено было. это слово, что каждый матроз жонки мог услы­шать его и почувствовать ужас этого слова. Его услышали на палубе, в каютах, в кухне, в самой глубине трюма; все выбежали на это призывное слово; в пять минут палуба корабля покрылась тревожным народом. «ТаЙ-Фунг!» повторил капитан наш, и головы всех, маши­нальным каким-то согласием, вдруг поверну­лись в ту сторону, откуда неслась буря; губы всех, побледневшие от страха, раскрылись, бор­моча: «Тай-Фунг! Тай-Фунг!» -Эшо слово, со­ставленное из Тай - великий, и Фунгъ-ветер, означает по-Китайски шо-же, что выражаем мы словами: тисронъ ураган.
Тай-Фунг мгновенно налетел на нас, предше­ствуемый неопределенным, тревожным колеба­нием воздуха, и глухим шумомч., которого не производили одпакожь ни вали, ни ветер; он шелесшил уже парусами, которые стремился по­том раэтрепать в клочья; он подымал уже эти длинные рогожки Китайских парусов, как будто издеваясь над их ничтожностью; он при­нес уже нам, на могучих крылах своих, без­вестную будущность: гибель среди пучины моря, крушение на прибрежных скалах, или только ис­пуг и повреждение корабля-что ожидало нас? Кто мог это предугадать?
269
спокойно скользит по шпхому парусами, верным путем. Да, тогда оставить палубу, полопомощников, дать место уче-
При подобной опасности узнаем мы, что зна­чит начальник корабля, капитан, земное про­видение людей, подчиненных ему. Пусть, если он любит понежиться и пороскошничать, пусть ле­жит он в своей койке в благоприятное время, когда корабль его морю, с полными капитан может житься на своихъ
никам мореходства. Но в те часы, когда ему надобно дать великую битву стихиямъ-полково­дец своих подчиненных, он должен быть сре­ди опасности, предупредишь неприятеля, сразишь­ся с ним, победит его. О! эта обязанность прекрасная, высокая обязанность, поверьте мне! Стоя на корме корабля, с открытою головою, с трубою в руках, освещаемый молниями, обли­ваемый водою неба и моря, прицепившийся к рулю, когда волна падает на корабль, поднимаясь снова, когда она схлынет, чтобы в это мгновение про­известь новый маневр, отвечающий за жизнь всех своихч. сопутников, за будущность целых се­мейств, вверивших ему людей, столь им ми­лых, капитан корабля должен тогда выросши во все величие, во всю меру своей обязанности. Надобно быть ему героем, по крайней мере, во время бури: надобно быть ему смелу, смелее всех, кто его окружает. Если оробеет он, все по­гибло. Смелость, как и робость, имеют свое магнетическое действие. Кто дерзнет трепе­тать, когда капитан безтрепетен? Кто раз-
270
уверится, когда капитан верит? Кто может отчаявашься, когда капитан еще надеется?
Я уже говорил, что Чау-Тзинг был добрый мореход; теперь, опасность раскрыла мне его более: это была стальная душа, закаленная в опыте. Первое движение экипажа его был ужас; некоторые из матрозов, в страхе, упали ниц на палубе. С плетью в руках бросился между всеми наш капитан, и указывая на мачты, за­ставил самых робких бежать на верх и под­вязывать паруса. Приказания его были кратки, определенны, исполнены В глубоком молчании. Реи были мгновенно убраны; остались только кис­шие паруса.
В это время Тай-Фунгч загремел с ужасаю­щим неистовством. Покрывало шучь, сначала растянутое угрожающею полосою по дальнему не­босклону, мало по малу обвилось куполом над головами нашими, и упорный ветер от Ю. В. засвистал в реях и снастях. Почти всегда, опасность, какую мы лично испытали, кажется нам страшнее и ужаснее всех тех, о которых мы только слышали. Но, истинно, нисколько не преувеличивая бедствия, мною испытанного, я осмелюсь сказать, что никогда подобная буря не воз­мущала морей, где находился я тогда, хотя они почитаются самыми бурными морями в мире. Если проживу я еще сто лет, воспоминание этой бури останется у меня всегда так свежо, так живо, как в тот день, когда эта страшная буря гремела над моею головою. Небо сделалось такъ
271
мрачно, так черно, как уголь, и я дивился, видя, чипо из него падают светлые капли дождя. Обла­ка шли столь низко, что туман их закрывал вершины мачт. Они вихрились так быстро, вздымая над нами водяной свод океана, столь шумный, столь бурный, что голова моя закружи­лась, и, вне себя, ошеломленный, я не мог уже отдашь себе отчета, ни в том, где я был, ни в том, что было вокруг меня! Впрочем, ни мысли, ни уму не могло быть места, когда вся Физическая сила долженствовала необходимо со­средоточишься на заботу о спасении тела, когда надобно било, при беспрерывных громозвучных валах, перелетавших через корабль, беспре­станно бросаться ниц-лицом, держаться за же­лезное кольцо, веревку, за все, что только мож­но было успеть ухватить...
Едва час продолжалось свирепство Тай-Фунга, как наша бедная жонка представляла уже самое жалкое зрелище опустошения и опасности; две мачты её были изломаны усилием ветра; третья, остальная, небольшая мачта для Флага, сдвинутая к корме корабля, была срублена по повелению ка­питана. Ежеминутно, по опустошенной таким образом палубе переливались и били волны, уда­ряя в бока корабля, будто тараны в крепостные стены, стремясь пробить ушлые доски и потопишь его совершенно. Куча построек, нагроможден­ных близ кормы, недолго уцелела; море рухну­ло на нее валами, разбило ее, словно клещами сорвало с места, и бросило, полуразрушенную,
à
272 Jj
в бездны моря. Два гонки и пять пассажиров сидели там.... Я стоял подле, опершись на нее, когда схватило и сбросило ее в море.... только судорожно ухватясь за веревку, я успел уцелеипь.
Какое ужасное состояние! При жесточайшей буре, иметь под ногами несколько плохо-сколо­ченных досок, составляющих безобразную жон­ку, еле-живую, ничтожную, полуразбитую, ежеми­нутно готовую развалишься! Умереть здесь, да­леко от своих, не пожавши дружеской руки, не сказав прощального слова в минуту начала веч­ности-погибнут безвестно, на Китайском кораблишке, о котором никто и не подумает беспокоиться, оставишь на родине милое семей­ство жертвою долгой, сомнительной надежды на возврат, и потом тяжкой грусти о безвест­ности своего жребия-это было тяжко, это было грустно, не выносимо! II в эту минуту я со­знал в себе чувство робости и страха....
Безмолвно стоял я и смотрел вокруг себя- ничто не изменялось: все то-же свирепое море, с белоголовыми валами, те-же волны горою, безжалостные, поражающие, бьющие, терзающие не­счастный корабль, играя с нимч, как силач, безжалостно взирающий на мучения слабого; все те-же тучи, темные, мрачные, волнистые, пробле­скивавшие ежеминутно тысячами отсветов; все тош-же ветер, бешеный, беспорядочный, быст­рый, усиленный; все шот-же дождь ливнем; все та-же соленая пена, те-же ослепляющие молнии, шот-же оглушающий треск грома! Лежа на па-
273
лубе, я видел всюду только знамения гибели и ужаса; пламенными чертами, будто грозная рука ангела смерти перед гордым Балтазаром, беспрерывно означались молниями на тучах гибель наша и смерть неизбежная в гробовом, мрачном объеме неба и моря!
Случайно, среди удручавших грудь мою помы­шлений, взглянул я на корму корабля, где стоял Чау-Тзинг. Вид его одушевил меня, готового предашься отчаянию. Я увидел его, столь спокой­ного, столь важного среди гибели, что мне стыд­но стало моей малодушной слабости. Разве жизнь этого человека не так-же была подвергнута опасности, как и моя? Этот человек разве не имел также семейства, ожидавшего его, родных, друзей, считавших дни разлуки с ним, жены, детей, которых был он подпорою, надеждою? Едва только подобные размышления пролетели в голове моей, робость и малодушие исчезли во мне: я не был разуверен в погибели-я рЬшнлся на нее великодушно; эшо было подкрепление, ниспосланное с неба и необходимое, ибо мы да­леко еще были от окончания наших страданий...
Уже около девяти часов беспрерывно продол­жался ураган, и час от часу становился он свирепее и упорнее. От 10. В., мало по малу, ветер перешел к 10., двигая перед собою всю массу океана. Можно было сказать, что воды морские поднялись в воздухъ-так уничтожено было равновесие их, так влажная громада их, поднятая из своего уровня, возвышала к небу
Ч. ИГ. 18
27Л
пенистые вершины валов. В беспрерывном пере­ходе водяных гор и долин, жонка, то казалась гальционою, сидящею на высоте волны, то, бро­шенная в бездну, изрытую между двумя горами волн, она уподоблялась слабой дощечке, которую мгновенно поглотит Океан-разрушитель.
Но мы еще не погибали. Правда, без мачт, без парусов, мы были бедною игрушкою стихий, но-кто знает? - Может быть самое это уси­лие гнать ничтожный корабль наш так упорно по пространству волн, должно было перенесть нас за пределы их свирепости, и через два, три часа, мы могли очутиться под небом бо­лее ясным, на волнах менее бурных? Так меч­тал я, когда отчаянный вопль послышался из внутренности корабля; я не понимал настоя­щего значения этого безумного крика, но смысл его бил угадан мною, в нем не льзя было оши­баться-он говорил нам: « Мы погибли!” Дей­ствительно, вскоре пять, шесть матрозов вы­бежали па палубу, и с отчаянием бросились к Чау-Тзингу. В первый еще раз, ужас выразился па лице его, но-только на одно мгновение! Он опять был спокоен, бесстрашен. Идя подле меня по кораблю, он сказал мне, довольно чисто по-Английски: « Если вы хотите работать, при­нимайтесь за работу; все мы должны взяться за дело-в корабле вода!”
Эти слова все пояснили мне, и я живо почувство­вал весь ужас нашего состояния. Какая деятель­ность распространилась в эти минуты, между всеми
275
этими людьми, до того времени смотревшими иа море сложа руки, ожидая безмолвно, когда утих­нет его свирепость! Все мы стали рядами, и плохими насосами, и чем могли, старались выли­вать воду, стремившуюся в корабль наш сквозь расшатавшиеся стены его. Подобно другим, и я работал, делая невероятные усилия, стараясь забыться в этой работе и утомлением тела за­глушишь волнение души. Я чувствовал в себе силу, я ощущал в себе бодрость. Действитель­но, в спокойном срсшоянии, мы постигнуть не можем, сколько силы бывает у человека в ми­нуты отчаяния!
Всю ночь работали мы таким образом. К утру все мы были утомлены совершенно. Восемь часов беспрерывного, отчаянного усилия, восемь часов работы, без сна - этого было слишком много для небольшего экипажа нашего! Не только не успевали уже мы превозмочь прибывавшей в корабль воды, но она решительно превозмогала нас, по немногу правда, медленно, но так явно, что мы могли наперед зпашь и сосчитать: че­рез сколько именно часов вода зальет совер­шенно корабль наш.... О спасении в шлюпках и думать было невозможно; при силе ветра, при свирепости волн, их уничтожило-бы с первым покушением пуститься па море.
Тогда все машрозы увидели, что наступил по­следний час наш. Капитан кричал, чипо еще надобно отливать воду-его не слушали; он ка-
■18*
276
зался рассерженным, грозил, хотел принудить к работе силою; вместо привычного повиновения, все восстали прошив него, начался ропот, ему грозили, и так упорно, что Чау-Тзинг не мог идти далее, без опасности погибнуть от непо­слушных матрозов. Безмолвный, мрачный, воро­шился он к своему месту; видно было, что погибель корабля не столь была тяжела ему, как это неслыханное неповиновение. Машрозы, поступая теперь по своей воле, прибегнули к суеверию и собрались вокруг маленького идола, находившагося на жонке; это был истукан Ки­тайской АмФишригпы, покровительницы плавате­лей. Все они стали вокруг идола на колени; один из них запел что-то, другие отвечали ему пением; потом сожгли перед идолом не­сколько свертков позолоченной бумаги, зарезали какую-то птицу, и бросили в море её внутрен­ности, голову и лапы.
Пока совершался этот обряд, я замечал, как мало по малу, линия моря, до которой жонка была погружена в него, возвышалась. Более и бо­лее обременяемая тяжестью вливавшейся воды, она не плыла уже с прежнею быстротою, и когда перекачивалась она на бок, то масса воды, влив­шейся в нее, удерживала ее на боку, и мы беспрерывно труднее могли приходишь в настоящее положение. Это показывало нам, чем все должно было кончишься-мы явно тонули, ц полные жизни, здоровья, юности, мы могли видеть и замечать, один после другого, все признаки нашей неиз-
277
бежпой смсргпи, могли следовать за медленным боем наших предсмертных часов..,.
Это было около полудня -10-го Октября. Гус­той мрак, дотоле окружавший нас, вдруг стал редешь, уступая лучам солнца. Светлое мерцание их, пробившееся сквозь толщу одной тучи, мельк­нуло по волнам, и действие его было точно вол­шебное, как будто кто нибудь отдернул пе­ред нами занавес: мы увидели земл», вблизи, вч нескольких льё, которой не могли разглядеть прежде; это был низкий остров, без сомнения обитаемый, потому, что мы различали, как нам казалось, признаки человеческого пребывания.
О провидение! сколь радостна была теперь на­дежда на спасение наше! Сколь неожиданно пере­водишь ты человека от отчаяния к восторгу! Еще пять часов, и из всех нас не осшалосьбы ни одного в живых, и от этой жонки, на­полненной народом, обширной, шумной, не сохранилось-бы никакого следа, не уцелело никакой па­мяти; волны залили-бы ее, и никакое надгробие не означило-бы на безднах Океана даже шего ме­ста, где погибло столько народа, мыслящего, живу­щего, полного надежд и веры на счастие жизни....
Но увидит землю еще не значило спастись. Полупошопшая, без парусов, без мачги, без руля, как могла жонка наша достигнуть бе­рега и пристать к нему? Эта мысль мгно­венно поразила меня, и я обратился к наше­му безтрепетному капитану. Чау-1 зинг все предвидел, соразмерил затруднение, опасность,
278
средства достигнуть земли. Он уже действо­вал. При первом призраке надежды, экипаж снова бросился к насосам, и работал с иссту­пленною деятельностью. Море и ветер несколь­ко утишились, и еще на четыре Фута жонка была вне воды. Несомые прямо к берегу, мы уже могли различать купы дерев, еще с необлешевшими листьями, жилища, гавань, наполненную рыбачьими лодками. Кое-как, Чау-Тзинг успел заменить руль несколькими досками, 'вместе связанными и прикрепленными у кормы. Залив открывался пе­ред нами, недалее, как в полу-льё, затишный, безопасный, защищаемый от волнения высоким полуостровом. Казалось, мы скоро туда достиг­нем, обнимем землю, которой никогда не суж­дено уже было нам видеть, возблагодарим Бо­га на безопасном убежище от волн и бурь.... Жестокая насмешка судьбы! Страшный треск излома отдался в ушах наших, заставил кровь оледенеть от ужаса, кости содрогнуться в основаниях - треск глухой, продолжительный, голос неизбежной смерти, когда на нас уже веяло с берега жизнью!...
Жонка ударилась о коралловую мель, в одной миле от земли. Страшным прибоем волн об этош подводный утес, громада корабля, уже со­вершенно натрученная, распадалась в обломки. Надобно было помышлять о спасении. Из всех шлюпок оставалась у нас только одна; все другие унесло бурею. Старались отцепить эту по­следнюю, спустишь ее поспешнее на воду; но едва
279
принялись мы за работу - жонка легла на бок, стала погружаться, и повлекла на дно и оря людей и обломки свои.
Тогда каждый помышлял только о спасении са­мого себя. Некоторые из матрозов старались ухватиться за куски корабля, торчавшие из моря, делая знаки отчаянного призыва прибрежным ры­бакам; другие немедленно бросились вплавь к берегу, надеясь доплыть туда. Будучи порядоч­ным пловцом, я решился последовать за послед­ними. На подводной мели, где мы были теперь, при жестокости волн, не легко было выбиться из неровности утесов, то закрытых водою, то почти выставившихся наружу. В ту минуту, когда я думал поддержаться на воде, мне встре­чалась подводная твердыня--я падал и расшибался о коралловые камни, раздиравшие мне грудь. На­конец, половину плывя, половину переходя по утесам, я досшигнул края их и бросился к берегу. По несчастью, силы мои были уже исто­щены в отчаянной борьбе; кровь текла из разиперзанного моего тела, и соленая вода, разъедая рапы мои, причиняла мне жестокую бол. Но я
плыл однакожь, подвигался - еще пятьдесят шуазов и я спасен! В эшо время продолжи­тельная история моих страданий готова была кончишься просто и скоро. Надобно было несчаст­ному случаю сделать так, что один из матро­зов, плывший подле меня, лишился сил и памяти; как обезумевший, ухватил он меня за ногу и поволок своею тяжестью на дно моря....
280
Эшо мгновение было ужасно I
Столько чувства и памяти, чтобы понять всю опасность моего положения, у меня еще было, но уже не было возможности и сил избавиться от внезапного бедствия. Обхваченный каким-то не­вольным самозабвением, л допускал топить меня, не чувствуя даже воли, не только не пости­гая возможности избавишься. Что происходило потом со мною, с этой минуты, до того вре­мени, когда пришел я в себя, увидел себя на берегу, едва мог дышать, но чувствовал, что я жив еще - это томление смерти, этот шум в ушах, это небытие, когда кровь застывает в теле холодом гроба, этот сон без про­буждения - все эшо образовало для меня ряд впечатлений, столь быстрых, столь безотчет­ных, что их не льзя выразить словами. Кажет­ся, я пролетел в эти мгновения столь близко смерти, как только возможно приблизиться к ней человеку в жизни, не вступив еще в пре­делы замогильные.
Когда я опомнился, меня окружало несколько человек матрозов; между ними был Чау-Тзинг, уже снова вполне властвующий над другими. За­ботливость, какую оказывали мне, без сомнения, должно было приписать его великодушному за­ступлению. Меня раздели донага, и сильно терли мне тело, стараясь возбудить обращение крови. По мере того, как жизнь снова вливалась в меня, я чувствовал протекавшее по всем жилам моим неизъяснимо сладостное ощущение, жизнен-
28 J
ный какой-шо огонь... Физические чувства, сначала смешенно, потом различаясь более и более одно от другого, сначала неопределенные, но потом Лучше и лучше определявшиеся понятия, постепен­ный, незаметный переход от чувства к раз­умению и смыслу - вот что испытывал я при двояком переходе, от жизни к смерти, и от смерти к жизни...
Между тем, видя бедствие нашей жонки, сбе­жались окрестные жители и рыбаки. Мы не знали, где мы теперь находились; только один ЧауТзинг утвердительно говорил, что мы были на острове Къузу. Он не ошибся. Туземцы объ­явили нам, что мы находимся в шести льё от Напгазакн; следовательно, буря, двигая нас на юг, стремила нас к настоящему нашему пуши. Если-бы мрак, теперь совершенно рассеявшийся, дал нам заблаговременно возможность видеть высокие горы, окружающие Голландскую Факторию, мы могли-бы прямо на них направлять путь наш, и жонка наша разбилась-бы в Нангазакской гава­ни. Судьбе не так было угодно.
Пока я был еще без чувств, счастливое со­бытие, как будто хотело вознаградить меня за претерпенное бедствие. Рыбаки туземные, опыт­ные лоцмана окрестностей, умели добраться до утеса, где находились остатки жонки нашей, осо­бенным маленьким проливом, только им изве­стным. С пособием нарочно для этого сделан­ных снарядов, они принялись вытаскивать из неё груз, и лодки их вскоре перевезли на берегъ
282
большую чаешь погрузки, остававшейся внутри нашего несчастного корабля. Вообразите мою ра­дость, когда я узнал туш два мои чемодана, и особливо коробку, где хранились у меня бумаги, письма и множество драгоценных мне вещей! Не только все воспоминания и записки о путеше­ствии моем от Франции до Японии были шут, но и все средства продолжать мое путешествие. Я чушь не позабыл теперь всех претерпенных мною страданий. Чау-Тзинг немедленно объявил, чпю чемоданы и коробка принадлежали мне; я спе­шил вынять несколько золотых монет и раз­дать их услужливым Японцам, которые не зна­ли как отблагодарить меня, и вызвались за то провожать меня и несши все мои пожитки в Нангазаки. Щедро одарил я матрозов, спасших меня из гибельных волн моря. Переодевшись в чистое, сухое платье, я не чувешвовалч» никакой усталости, и решился пустишься в Нангазаки немедленно, пешком. Чау-Тзинг, занятой раз­боркою всего, что спасли от кораблекрушения, не мог мне сопутствовать. Он обнял меня со слезами на глазах, и дал мне адрес одного Китайского купца, своего согпорговца, которого я должен был предуведомишь об его бедствии. Я отправился около 2-х часов по полудни, по приморью, сопровождаемый четырьмя человека­ми; они несли мои вещи и служили мне провод­никами. Вещи мои несли они на бамбуковых пал­ках, положив средину палок на плеча, и урав­новесив тяжесть на обоих концах, На первомъ
283
месте отдыха, успел я напять лошадей, и вско­ре явился близ Нангазаки.
Всего более поразило меня при этом переходе позорище опустошения, какое представляли все окрестные поля. Тай-Фунг, едва не погубивший нас на море, хотя был здесь слабее, но все еще столь силен, что вырывал с корнем дере­вья и срывал крыши с домов. По мере прибли­жения моего к городу, следы и бури опустошений уменьшались, и передо мною раскрывался отличи­тельный характер Японской земли и природы. На высотах мыса, образующего с одной сторо­ны берег залива Нангазакского, я увидел кре­пость Японскую, убранную на сей раз Флагами, для отдания почести Голландскому Фрегату, выхо­дившему в море. Стены крепости сделаны были из битой глины; в них, на ровном от одно­го до другого расстоянии, проделаны были круг­лые дыры, в которые, во время военное, выстав­ляются пушечные жерла. Множество длинных палок поставлено было по стенам крепости, и каждая украшалась пуком конских волосов на конце и длинным Флагом во всю длину свою. Полосатые ткани были притом развешены по сте­нам, как будто праздничные ковры, которыми убирают у нас домы, во время торжественных ходов, или больших праздников, в южных городах Франции.,
Поворачивая от этой крепости, омываемой при подошве стен ся морем, в первый раз встретил я несколько Японцев высших званий.
284
До сих пор видел я только бедных рыбаков, земледельцев, моряков, попадавшихся мне на пути, и из них не лъзя мне было полупить слишком выгодного понятия о благообразии жителей Япо­нии, или красоте их одежды. Новая встреча так­же не могла изменить во многом моих поня­тий о Японцах. Я увидел несколько человек, вероятно, живущих в окрестности города; всшретясь на дороге, они раскланивались друг с другом; их полубритыа головы, маленькия косенки, свитые трубочкой, наклонение тела в нояс, между тем, как руки висят и касаются земли, а сабли торчат сзади, все это составляло самую смешную каррикатуру, какую только можно было себе вообразишь.
Собственно говоря, в этих людях, с первого взгляда, открывалось существенное сходство с Китайцами. Очевидно, что Японцы составляют отросток от одного корня, только разрознен­ный в последствии действием климата и обыча­ев. У того и у другого народа глаза узкие, углубленные, маленькие, с черными озорочками и высокими бровями; головы большие, на короткой шее; волосы черные, цвет лица темный; тело крепкое, но нестройное.
Что касается до одеяния, оно почти одно­образно у всех Японцев. Его составляют длин­ные кафтаны, у людей нобогаче шелковые, у людей беднее и слуг из бумажной ткани; вниз на­девается полукафтанье, нисходящее ниже колен, и застегнутое поясом, шириною в ладонь. Къ
285
верху платье это вырезано, и шея остается го­лою. Кроме сего последнего платья, служащего вместо рубашки, богатые люди надевают шаро­вары из тонкого полотна, которые подвязаны около колена, и висят к низу; сверх всего надевается наконец кафтан, церемониальный, широкий, распашной, иногда темного, иногда чер­ного цвета, который скидают, вошедши в ком­нату.
Вид чужеземца, казалось, изумил почтенных господ Японцев, со мною встретившихся, но когда они увидели, что я спокойно продолжаю путь в Нангаэаки, то приветствовали меня, не говоря ни слова. Никого более не встретилось мне до самого прибытия к предместью города, где увидел я два передовые Японские караула, один конный, другой пеший. Конные солдаты были в остроконечных шапках с плюмажами, с длинными копьями в руках, каждый с двумя саблями на левом боку, с луком и колчаном за плечами. Кафтан, раскрытый сверху, прикрывает широкие шаровары. Лошади, на которых сидели эти солдаты, показались мне красивы и хорошей породы. На пехотинцах было надето по два пла­тья, из бумажной ткани, одно другого короче; шляпы их, из лакированной кожи, были к верху круглы, с полосками по тулье, что казалось до­вольно красиво. Каждый был вооружен двумя саблями и ружьем, с Фитилем, вместо курка.
' Едва стража завидела нас, как приняла гроз­ный вид, и, казалось, приказывала мне прибли­
286
жаться с осторожностью. Один из моих про­водников пошел вперед; вероятно, он рассказал офицеру о несчастий, которого был я жертвою. Этот рассказ изменил грозное расположение стражи. Ко мне подошли ласково, с участием, учтиво пригласили меня войдти в ближнюю караульню, где надобно было сделать мне допрос. Караульня эта находилась почти близ ворога Наигазаки. Ее составлял небольшой са­рай, с отвесною крышею, украшенною по краям шариками, с одной стороны с большим Фона­рем для ночей, с другой с царским знаменем. Перед открытым входом стояли два солдата, которых можно было узнать по одежде, назы­ваемой камлгпмо, и по двум саблям, которые позволено носишь только военным людям; кро­ме того, они были вооружены, один копьем, другой ружьем с Фитилем. Тут-же располо­жены были сошки с ружьями, и два праздные сол­дата, сидя на земле, играли в шашки. Во внут­ренней комнате находился старший офицер, или банжо.
Меня задержали, пока переводчик Голландской Фактории пришел для переговоров между мпою и военным начальством. Переводчик этот, какоЙ-то Японец, едва знал несколько слов Голландских, и переводил так хорошо, что мы принуждены были чначать разговор с пим движениями рук, будто глухо-немые. Можно было догадаться, что у меня спрашивают о двух предметах: осмотре моих чемоданов, чтобы
287
увериться, что в них нет ничего запрещенного тарифом, и наименовании кого-нибудь из жи­вущих в Фактории, коглорый-бы поручился за меня, на все время моего пребывания в Наигазаки. На первое отвечал я тем, что сам отдал ключи от моих вещей и открыл мои чемоданы; на второе именем г-на Нидбольдта, которое предусмотрительный Вильмот заставил меня записать на всякий случай
Это имя произвело желанное действие. Г-н Нндбольдт был один из самых почетных негоциянтов НангазакскоЙ Фактории Голландцев. Чемоданы мои закрыли; взяли только у меня две Библии, находившиеся в одном из них; потом дали мне четырех солдат, как будто почет­ных провожатых, для препровождения меня к г-ну Нидбольдту. Он жил на маленьком остров­ке Дезпма,, который властители Японии совер­шенно предоставили для поселения Европейцев. Шлюпка перевезла меня туда. Жилище моего не­знакомого знакомца, г-на Нидбольдта, находилось на самом берегу, и сам он был дома и стоял подле дверей, когда мы пристали к берегу. Ре­шав прямее идти к делу, я не хотел говорить с ним по-Голлапдски, едва зная несколько слов этого языка, и прямо заговорил по-Английски. Как рад я был, когда мой неизвестный покро­витель отвечал мне свободно на этом, совер­шенно известном ему языке! Любопытство пере­водчиков ничего пе могло туш подметишь, и
288
я мог во всем свободно объясняться, даже и при этих лукавых соглядатаях.
Разсказав г-ну Нидбольдту о моем корабле­крушении и чудесном спасении на Японские берега, откровенно прибавил я потом, что сып Калькутского негоциянша Вильмоипа, мой друг, дал мне список имен на все Европейские Фактории в Азии, и против Нангаэакской Фактории сам написал имя Нидбольдииа. Едва кончил я слова мои, почтенный Голландский негоциянш протя­нул мне руку. « Старый Вильмот бывал моим неразлучным товарищем в Башавиа, Малакка, Мадрасе-сказал онъ-во всех почти местах, где проводил я мою юность. Вы, друг сына его, и этого довольно, М. Г.-Считайте себя нашим. У меня также есть сын, и он будет вашим Вильмотом в Нангазаки. Добро пожаловать!” После такого дружеского привета, отпустили переводчика и сопровождавших меня Японцев. Мы пошли по лестнице, ведущей в верхния ком­наты дома.
« Павел! и сказал г-н Нидбольдт белокурому молодому человеку-« вот иностранец, рекомен­дованный нам от г-д Вилынотов. Он пре­терпел кораблекрушение нынешним утром, на Китайской жонке, о которой нам сказывали. Теперь он наш добрый гость. Прошу позабо­титься об его спокойствии.” Любезный юноша не имел нужды в дальнейших словах отцов­ских; он был так добр что уже полюбил меня с первого взгляда. Европеец, в Японии, выбро-
289
шепный бурею на берег - да, эшо сокровище, когда человеку двадцать два года ош роду, и когда он закупорен при том в Японской тюрь­ме, называемой здесь Европейскою Факториею! Па­вел подошел ко мне, и пожал мне руку, стол выразительно, что эшо пожатие стоило двадцати заученных учтивых Фраз. Он предавался впеча­тлениям с полною доверчивостью молодости, с откровенным добродушием неопытности, у ко­торой не бывает оглядок ( arrière-pensée. )
Было уже так поздно, что мы принялись ужи­нать, предоставляя завтраку наши прогулки и обозрения. За то, едва только настал день, я уже поднялся, и хотел отправиться будить мо­его нового приятеля. Но Павел предупредил ме­ня; он ждал уже меня в общей зале, с ста­каном саккп, напитка, делаемого из перебродив­шего сарачинского пшена: это все топи-же, что видел я в Китае и Льу-Чьу, по там титу­луют его камъу, сп-диннг, шаззч, а в Японии имя его переходит в саккп.
Мы встретились с Павлом будто старые зна­комые. Юность так добра, так любит друж­бу! - « Ну,” заговорил я - « с чего-же на­чат нам теперь? Пойдем-ли посмотреть на город, или сперва отправимся осмотреть его окрестности?” - Не льзя-ли немного потише, любезный гость? - отвечал мне Павел, смеясь- в Японии так не водится! Разве вы не знаете, что такое царь Японский, и что такое под­властные ему чиновники? Город в Японии при-
7. /Г. 19
290
надлежит г-м томосама и г-м оттока ( судь­ям и полицейским ). Без их воли ничего не делается. Когда вам вздумается махиуть ру­кою таким манером, о котором не сказано ничего в законе, управители города тотчас посылают к вам толпу банжо, и она напоми­нает вам, под какими именно видами позволе­но в Японии махать руками. Остров Дезима назначен для нас тюрьмою, и мы живем на нем под надзором властей города, которые выстро­или нам жилище и берут с нас за жигпье в своей постройке. Вот тут, на Дезима, можем мы прогуливаться, сколько нам угодно, шагов двести всего-на-все пространства. Вы заметите, что деревянный забор закрывает от нас даже вид на море, и окружает нас со всех сто­рон. При двух воротах, которые служат нам входами с двух боков, одного к морю, дру­гого к городу, день и ночь стоит стража, обере­гая с одной стороны контрабанду товаров, с другой контрабанду гостей в Нангазаки. Види­те, что мы ведем здесь самую глупую жизнь, и если-бы не было надежды через несколько време­ни отдыхать в Батавиа, мы не перенесли-бы ни одного дня в нашей тюрьме. - « Но для чего такия нелепые строгости и предосторожности?)» - В следствие установленной единожды политиче­ской и торговой системы. После ужасных гоне­ний, какие были прошив христиан в Японии, ду­ховный властитель здешний повелел, чтобы во всех землях, подчиненных власти его, самыя
291
строгия меры были предписаны прошив допуще­ния иностранцев в Японию, кипо-бы они ни были. Только два народа исключены из общего запре­щения- Голландцы и Китайцы. Но вы видите: и с этими счастливцами так поступают Японцы, что они едва-ли могут употребишь во 8ло ве­ликое снисхождение великого Даири Японского. Японию составляет для нас загородка ста та­гов на Японской земле, с беспрерывною стра­жею банжо. -
Я едва верил тому, что слышал. Особенно непонятно для меня казалось: как люди могут соглашаться, для чего-бы то ни было, на подоб­ное затворничество, на житье за замками и за­творами темницы, подвергаясь беспрерывному, по­дозрительному надзору туземцев, склоняясь на все их прихоти, опасения и смертельную ску­ку! Чудное свойство корыстолюбия, дающее чело­веку силы, каких едва-ли найдет он в себе для чего нибудь другого, если только бес ко­рысти не овладеет им! Впрочем, утвердясь в Нангаэаки, оффицияльно на нестерпимых условиях, Голландцы, мало по налу, выбирали, выторговы­вали, выпрашивали себе у Японцев более свободы, нежели позволяли им первоначальные положения. Эти положения остаются в прежней силе-по за­кону; но, деятельные, хитрые, настойчивые, Гол­ландцы умели Напирать в каждом благоприят­ном случае, так, что теперь строгое затвор­ничество их неизменно на словах и на бумаге, а на деле совсем почти не существует. Им поз-
49*
292
воляюпгь переходить пределы темницы их, по­сещать Нангазаки, и благодаря времени и при­вычке, это снисхождение под рукою, почти обра­тилось в законное право.
Павел тотчас признался, что хотел только постращать меня строгим уставом, но по­том открыл он мне тайну его нарушения. «Не пугайтесь,» сказал онъ-«мы постараемся, чтобы вы не, умерли с тоски, и чтобы Япония не была для вас неприступнее Китайского моря с его ураганами!»-Мы немедленно отправи­лись обозревать город, и нас пикто не оста­навливал.
Прежде всего внимание мое обратилось на самый остров Дезима, который собственно составля­ет продолжение одной из Нангаэакских улиц. Во время морского отлива, Дезима отделяется от материка только небольшим рвом. Мага­зины Голландской Компании, больница, двух-эшажный дом для купцов, где складка товаров в нижнем и жилища в верхнем этаже-вот что составляет всю эту Факторию. Все это построено из дерева и глины. Крыши сделаны черепичные; у окошек бумажные ставни; полы устланй рогожками. Недавно привезли из Батавиа небольшие оконницы с стеклами для окошек. В одном углу, среди других построек, находится небольшой са­дик, с беседкою в два этажа. Далее коллегия переводчиковъ-обширный дом, в котором жи­вут Японцы, облеченные в это звание. Когда
293
приходят корабли Голландской Компании, толма­чей этих является шут большое количество, но едва купеческая эскадра удалится, только два, или три толмача остаются при-своей должности. На Дезима есть еще дом для огптона, или поли­цейских надсмотрщиков, обязанных смотреть за всем, что делается па этом острове, и до­носить обо всем губернатору Нангаэакскому. Эти оштона начальствуют над стражею и расставляют караулы.
Павел провел меня в жилище оштона, чтобы получишь дозволение осмотреть Нангазаки. Мы застали Японских чиновников за трубками и чаем. Когда вошли мы, они встали и приветство­вали нас весьма вежливо; потом предложили нам трубки, по чашке чаю и по стакану сакки.
С первого взгляда заметил я, что эши люди ни в чем не откажут Павлу Нидбольдшу, и чшо мы легко получим все, чего-бы ни потребо­вали. Разговор шел приятельский, и через не­сколько минут, по данному знаку, явились бацжо с ближней гауптвахты, и им объявлен приказ провожать нас во время прогулки по го­роду. Караульные отдали нам честь, когда мы проходили мимо, и мы вышли на улицы Нангазаки. Это был час утренних запятий, когда ближния к Дезима места кипят народом. Вдали, на вы­сотах, рисовались перед нами храмы Японские; кругом видели мы улицы, пересекавшие одна дру­гую, в небольших расстояниях и во всех на­правлениях; с обоих концов улиц находятся
Ворота, так, что каждая улица составляет осо­бенное.отделение. На ночь, все эти вороша запи­раются, а днем каждый отдельный квартал обере­гается офицером, в нем живущим.
Перешедши первый мост, ведущий в Нангазаки, мы могли уже заметишь различие одежд, фи­зиогномий, лиц, походки, и всего, что харакшеризирует Японцев. Здесь теснились солдаты, с своими двумя саблями на боку; там две жен­щины, взявшись за руки, шли под одним зонти­ком; в ином месте встречались разнощики, у которых по некоторым внешним признакам, или по крику, можно было угадать предмет мелочной их торговли. Далее важно расхаживали люди в трауре; их легко распознавали мы по шапкам в виде корзинок, надвинутым почти до глаз. Все это толпилось, занятое делом, перебегая друг другу дорогу во всех направленияхЪл с шумом, в беспорядке и с самым бесстыдным нахальством. Любопытно было ви­деть и наблюдать Весь этот народ, теснивший­ся между разрисованных, с Фигурными кровлями домов, и украшенных деревьями площадей.
я Пойдемте из этой тесноты,” сказал мне Павелъ-« я хочу показать вам элизий Нангазакский!”• Увлекая через несколько улиц, он до­вел наконец меня до обширного сада, превосход­но усаженного деревьями, украшенного водою, рощицами, лужками, перелесками. «Вотъ' место общего свидания Японских дам,» сказал мне мой путеводитель,-« погуляем здесь немного; они не-
295
замедлят явиться.» Путеводитель мой не ошиб­ся, потому, что вскоре мы увидели Японскую красавицу, шедшую мимо нас. Она была одета в шелковое с цветами платье, длинное до зем­ли, с небольшим шлейфом, тянувшимся за нею; в руке её, нежной и прекрасной, был цветок. Но впрочем, только вито и могли мы рассмот­реть; сберегая от лучей солнца свежесть своего лица, красавица шла сопровождаемая нелепым ка­ким-то слугою, полунагим, державшим в руке длинную бамбуковину, у которой на конце повешен был, не то что зонтик, но что-то в роде огромного колокола, сделанного из тон­кой ткани и спущенного на голову красавицы, так, что лица её не льзя было видеть, между тем как она все видела сквозь четыреугольные отверзшие, закрытые тонким газом и находив­шиеся прошив глаз её.
Мое любопытство было сильно возбуждено такою заманчивою покрышкою; но в это время явилась другая Японка, с открытою головою, за­щищаясь от солнца только веером, щегольски лакированным и позолоченым. Она была очень красива, с выражением кротости на правильном лице, с маленькими, узкими глазками, с добро­душным каким-то щегольством и кокетливою скромностью в наряде. Волосы на голове, подня­тые с обеих сторон, и сильно намазанные чем-то масляным, разделялись на верху головы на две, почти равные половины, между тем как длинная коса была по средине подобрана подъ
296
черепаховый гребен. Платье щеголихи вшой было йз драгоценной шелковой, вышитой цветами пи кани.
В самом деле, сад этот можно было на­звать Нангазакским Тюльери. Не прошло полу­часа, что мы были в нем, и уже толпа Японок гуляла мимо нас. Павел, как старожил, мог даже сказать мне имена многих красавиц, ви­денных мною: одна из них была жена то.чоза.ча, или губернатора, другая жена нннбана, или судьи, третья, дражайшая половина отпюна, который разрешил нам прогулку по городу, четвертая подруга ненгиозн f или годового офицера. Таким образом, вся городская знать присылала сюда свою представительницу красоту.
Столь увлекательная прогулка была неожиданно прервана. Явился посланный от неумолимого отшона, с извещением, что пора нам воротишьсяв Дезимскуго темницу. Боясь, чтобы добрый г-н Нидбольдт не стал об нас беспокоишься, мы поспешили обратно. Нас уже ожидал обед, превосходно приготовленный. Мне можно было положиться на Павла, как на верного спутника в романических прогулках, но я не мог требо­вать от него, молодого веипренпика, пособий в замечаниях более важных, о каких нибудь отно­шениях кроме красавиц Нангазакских. Почтен­ный Нидбольдт будто угадал мою мысль, и со всею приветливою ласковостью разговорился со мною об устройстве Голландской Фактории. Вот что рассказывал он мне:
28jT
« Вам известно, что ми, Голландцы, наступи­ли место Португальцев,1 Явясь в Японии с 4 5Л2 года, Португальцы держались здесь с большими выгодами лет около шестидесяти, или около ста, по другим известиям. С -16-4-1 года, в силу договора, заключенного с властителем Иеддо, мы сделались единственными иностранными торговцами в Японии;, но, говоря откровенно, место наше совсем не так блестяще, чтобы ему можно было позавидовать.
« В начале имели мы некоторые привиллегии, некоторую свободу. Мы могли посылать до десяти кораблей в гавань Фирандо, и на них столько золота, серебра и товаров, сколько было нам угодно. Понемногу, число того и другого умень­шали, и наконец совершенно закрыли для на­ших кораблей Фирандо, а потом заперли вас на островке Дезима, где вы теперь видите все Голландские Фактории в Японии. Но и здесь, пе­реходя ош запрещения к запрещению, от пре­пятствия к препятствию, от налога к налогу, нам позволяют теперь присылать в Японию только два корабля, и то с грузом на цену неболее двух милльонов Флоринов.
« С давнего времени, мы видим дружбу Япон­ского правительства только в нестерпимых по­шлинах, коипорые оно налагает на нас. Нешолько возвысило оно свой фанагмн, или ввозную пошлину, до 4 5 процентов на ценность товара, но установило еще, для Голландцев исключитель­но, особенную цену монете своей, обременяя насъ
298
таким образом двойною тяжестью. Кобам* Японский стоит во всем государстве, и прини­мается от нас в ФО-Ш лиа, но когда отдают его нам, то считают!₽ 68-мь.
Все ати денежные притеснения ничто еще в сравнении с системою Японской таможни, Едва пришел в Японию Голландский корабль, он не принадлежит уже ни экипажу, ни хозяевам его. Это добыча, принадлежность Японских банжо.. Они стерегут его живут на нем, окружают его цепью лодок, которые не спускают его с глаз, ни днем, ни ночью. Никто с корабля не смеет сойдпии на землю без паспорта от бан­жо, находящагося на корабле, и ие давши осмо­треть себя, ипем, которые стерегут в то-же время все берега. Недовольные таким полицей­ским надзором, Японцы принимают еще осо­бенные политические меры. На корабле не может быть, ни оружия, ни пороха, ни ядер, ни книг, которых Японцы боятся пуще ядер и пороха. Все это отбирается, складывается в магазине на пристани, и отдается снова только на-кануне отъезда. Прежде до того доходило, что отбира­ли с кораблей даже паруса, руль и пушки; но трудность перевозки всего этого с корабля и на корабль, и издержка, какой стоила такая пере­возка, сделали Японцев сговорчивее, и они оставляют теперь на корабле руль’, паруса и пушки, без пороха и ядер. За то ежедневно, nt утру и в вечеру, производится перекличка Экипажа, и он обязан, каждый раз, весь спол-
209
йа являться перед ошшона. Прогулка на берегу сгноит путешествия по Европе; каждый раз на­добно особенный паспорт.
и Таможенники здешние таковы, что Европеец не может иметь об них надлежащего понятия» Когда они осматривают ящики, мало того, что каждый ящик должно открыть и опростать до дна, но смотрят еще самые доски его, недвойные-ли они? Железным щупом пробуют каждый боченок с маслом и горшок с вареньем, и\ в кругах сыру прорезывают отверзтие на­сквозь, и кроме того тычут каждую штуку во многих местах. Иногда осторожность дохо­дит до того, что разбивают яицы, и гля­дят: непи-ли там чего запрещенного? Но-при­бавил г-н Нидбольдт, улыбаясь - поверите-ли вы, что Голландцы, при всем этом, находили средства провозишь контрабанду?
а Не смотря на столь утеснительное управление, остров Дезима знал свои счастливые Дни, и маленькая здешняя Фактория имела эпохи блестя­щие и благоприятные. Было время, когда место главного Фактора здешнего можно было получишь только по особенному покровительству, и двух лет достаточно было составить здесь огромное состояние. Но теперь десять и двенадцать можете промучишься в Японии, и едва-ли разбогатеете.
« Вот в каком положении находятся ныне дела: Багпавиа посылает сюда только по два корабля ежегодно. На них привозят сахар, слоновую кость, красильное дерево, олово, евн-
300
нец, железо, тонкия бумажные ткани, сукна, 1
шелковые ткани и рашн, черепаху, камфару, ра­тин, стеклянные изделия, шафран, и проч.- Отсюда везут, в обмен, Японскую медь, осно­вание всего торга, необделанную камФару, лако­вые вещи, шелковые изделия, сарачинское пшено, сакки. Главный предмет, как я сказал, медь, превосходящая все соршы меди целого света, и содержащая в себе много золота. Ее беруш от Японцев в длинных, но не толще пальца пру­тьях, с одной стороны округлых, с другой плоских. Эти прутья раскладываются в ящики, весом в пикуль, или 120 Фунтов.
Ни один Европейский рынок не может дать вам понятия о том, как производится наша торговля в Наигазаки. Когда весь привозный груз сложат в магазины, дается знать внут­ренним купцам, и они приезжают со всех сто­рон за покупкою. Образчики товаров находятся у губернатора; туда должно идти смотреть, сказывать количество товара, какое желаете иметь, и цену, какую даете. После сего получа­ют позволение идти на осгииров Дезима, и смо­треть товар хорошенько. Когда все это кон­чится, объявляют цену, обыкновенно столь низкую и нелепую, что ее не льзя взять. Понемногу прибавляют этой цены, пока мы решимся нако­нец торговаться. Редко однакожь не сходимся ।
мы после недели, или десяти дней самой забавной дипломатики. Но случается иногда, что Японцы упорно поддерживают цены низкие, и чтобы не
301
дагаь им опасного примера для будущности, мы отсылаем в таком случае грузы обратно в Батавиа.
« Вот, М. Г., наша здешняя торговля и наше политическое отношение к Японцам. Согласи­тесь, что довольно дорого платим мы за моно­полию, которая ничего не приносит, или если и приносит, то слишком мало. Присовокупите к этому, что климат здешний, здоровый в остальное время года, несколько месяцев быва­ет за то весьма вредным. Присовокупите еще скуку и совершенное одиночество в мире, в течение почти восьми месяцев. Едва-ли остается нас на Дезима всего человек с дюжину, когда Батавийские корабли отправятся отсюда. Мы жи­вем все эпю время в совершенном уединении, на маленьком квадрате грязной земли, без ново­стей из Европы, без книг, без развлечений, без всяких внешних забав. Трубка, чай, обед, толки о том, что скажет приезд кораблей на следующий год, и что было в прошедшем году - вот это составляет здесь все наше житье, однообразное, бесплодное, неблагодарное во всех отношениях. Только одно для нас счастье - ожидание блаженного дня, в который кончится срок пребывания для каждого из нас, и корабль Батавийский увезет его из этого места тоски и неволи. Все еще молодой чело­век может здесь забываться, хоть в шало­стях - объедаться за столом, ветренничашь с Японками, которые бывают довольно благосклонны
302
к Европейцам, пить сакки, играть в карты, и всем этим уйивать время. Но какий следствия? И притом, в известных летах, когда опыт подкрепит ум, и жизнь остается не для шало­стей только, можно чувствовать тяжесть дней, месяцев и лет, проведенных в чуждой, непри­язненной земле, в тюрьме, которой никогда не украсит семейственная жизнь. Нашим женам и дочерям запрещен приезд в Японию”...
- Как и в Китай-сказал я-но положение ваше в Японии едва-ли еще не хуже положения Европейцев в Кантоне.
Долго говорили мы, потому, что любопытство мое было неистощимо в вопросах, а ласковость моего доброго хозяина неутомима в удовлетво­рении их. Наконец, я обратил речь на желание мое узнать Японию ближе, и даже, если только можно, ехать в Иеддо. « Да, знаете-ли, что ныне это совсем не так трудно, как было прежде - отвечал мне г-н Нидбольдш - не Надобно быть ни посланником, ни поверенным, и многие из нас совершали путешествие в Иеддо... Позвольте, позвольте - Боже мой! я совсем было забыл I Здесь теперь живут два мои соотечественника, приехавшие по последней навигации, один лекарь, другой естествоиспы­татель, и они оба, вместе, едут после-завтра в Иеддо, с позволения нашего Нангазакского шомозама. Не льзя-ли вас вшереть как пибудь в их паспорт?» - Г-н Нидбольдш! вы окаже­те мне такую услугу... Но любезный эшогп чело

||
303
I
век не дослушал слов риоих, взял свою шляпу и ушел, « Будьте уверены,” сказал мне Павел, « что он устроит вам это дело.» Но несколь­ко часов протекло однакож, пока ворошился мой почтенный покровитель; без сомнения, мно­го встретилось ему затруднений, и со стороны Японского правительства, и со стороны несго­ворчивых Голландцев, по милости которых открывалась мне дорога в столицу Японии. Нако­нец, г-н Нидбольдт явился весьма довольный. « Кончено!” сказал он - « не без труда, но сделано, устроено, положено: строгий шомозама благословляет вас посмотреть Иеддо; г-да Блокфиус и Фрайзер рады, что у них будет това­рищем любезный Француз; вы примете трешь расходов; я отпущу с вами двух служителей; если вам надобны деньги-гошоз служишь вам.» - Из предосторожности, я воспользуюсь вашею ласковостью, выдам вам перевод.ча Францию.- « Я его учту, и дело кончено. Вамт» остается прожить с моим Павлом неболее супиок. По­старайтесь развлечь себя; пойдемте гуляидь, ста­нем говорить; о дорожных приготовлениях не думайте” - Ах! г-н Нидбольдш!... « Прошу не терять времени на благодарность; у вас остается его немного.” -
I
ГЛАША ZOI.
ЯПОНИЯ, ИЕДДО.
Положено было, что мы отправимся Октября 4 5-го, в Японских норимонах. Эшо род карет­ных кузовов, сделанным из тоненьких доще­чек и бамбука, с окошками по бокам и спереди, почти гао-же, что Индийские паланкины. В них можно, как вам угодно, сидеть и лежать. Вну­тренность убирают бархатом и прекрасными шелковыми тканями; матрац и одеяла, также бархатные, занимают бока и дно. Подушки для рук и головы, письменные столики, шторы и шел­ковые занавесы дополняют уборку. Это подвиж­ная комната, где вам мягко, тепло, спокойно. Число носильщиков определяется важностью се­дока, не менее 6-ши, не более 42-ти. Для нашего далекого пути определено было иметь по восьми человек на каждый норммон; они беспрестанно сменяли друг друга.
305
В шакпк гпо походных ящиках пустился я в Иеддо, 15-го Октября 4 830 года. Рядом со мною несли два другие норимана, один с док­тором Фрайзером, другой с естествоиспыта­телем БлокФИусом. Когда наступил час отъ­езда, весь наш дорожный народ, носильщики, служители, вожатые, проводники, собрался перед жилищем г-на Нидбольдша; я насчитал чело­век до сорока рашей свиты.
Сколько можно удобнее расположился я в своей дорожной клетке. Дела мои с г-м Нидболъдшом были кончены; дружески простился я с ним и с добрым его Павлом. Дорогою толь­ко узнал я вполне, до какой предусмотритель­ной ласковости простиралась дружба почтенного Голландца. Опасение, чтобы мне чего нибудь не недостало в пути, заставило его простереть внимание свое ко мне даже до излишества. Под ногами у себя, в моем норимапе, нашел я продолговатый, лакированный и позолоченый ящи­чек, в котором положены были несколько бу­тылок вина и пива, ветчина, пирожки, чай не­скольких сортов. Все эшо находилось отдельно, сверх обыкновенного запаса, который везли за нами на вьючных лошадях. Кроме того, у меня была полная постеля, с простынями, одеялами, подушками. Я путешествовал теперь, как рос­кошный набаб, и так притом, что не знал и не мог предупредить забот обо всем этом почтенного Нидбольдша. Можно-ли было предпола­гать, что долгом совести почтет оп исполне-
V. ИГ. 20
306
ние обещания, вскользь им сделанного, слов: «о дорожных приготовлениях не думайте!” И вот, по доброте своей, не только снабдил он меня всем необходимым, но я даже затруднен был изобилием моих дорожных запасов!
Все Японцы, шедшие около нас, пешком, одни провожатые, другие слуги, носильщики наши, были в остроконечных шляпах, подвязанных лентою, с зонтиками, с веерами; иные в широких плащах, из бумаги, пропитанной маслом.;
Продолжителен был-бы рассказ о подробно­стях нашего медленного путешествия. Мы про­шли через Оннай, замечательный своим двор­цом, стоящим почти на вершине горы, с крыль­цом, которое вырублено к нему от подошвы горы, в утесах. Дворец Оннайский составля­ет длинный ряд строений; над ними возвыша­ются четыре башни, построенные в виде бельве­деров, один на другой поставленных. В по­ловине крыльца, впереди всех зданий, видна по­стройка, в роде торжественных ворот. Сады Оннайские славятся в Японии своим великоле­пием.
В Фнраидо, где некогда находилась Голландская «акипория, проводники наши заставляли нас по­дивиться на крепость, одно из чудес Японии. Это здание воздвигнуто уступами по горе, с загнутыми, на манер Китайских, кровлями. Ши­рокий ров и стена окружают всю его построй­ку, которая, кажется, составляет одно из важ-

i ных военных укреплений в Японии. На случай ■ надобности, в здешних казармах поместится ■ до 4 000 человек. Входят в эту крепость по В ступеням, иссеченным в скалах. Ступени дев лятся на три части гранитными загородками. У самого верхнего здания находится особенная сте­на, с 4 2-ю дверями.
Во всех городах и селениях, какие проходили мы от Нангазаки до Фирандо, жилища обывате­лей построены в одну улицу, иногда столь длинную, что надобно целый час времени про­ходишь ее. Домы по обеим сторонам таких улиц вообще довольно обширны, но никогда не выше двух этажей. Живут только в нижнем; верхний служит кладовою. Видя строения пра­вильные, опрятные снаружи, можно-бы с первого взгляда почесть их каменными; так обманы­вается зрение искусным штукатуреньем, кото­рое накладывают на бамбуковый плетен, соста­вляющий основание стен. Внутренния разделения состоят из ширм, которые ставятся и уби­раются по воле. Неоднажды устроивали таким образом комнаты для нас, при самом приезде нашем в гостинницы. Кроватей Японцы не зна' ют. Тюфяк, брошенный на рогожку, составлял для нас почти всегдашнюю и повсюду постелю. Доктор Фрэйзер запасся было койкою, но ее негде было весить, и потому она пригождалась в дело очень редко.
В Фирандо оставили мы наши пориманы и пересели в Японскую яхту, которой должно было 20*
308
зайдпии в Осанка, и потом плыть в Иеддо. Здесь расплатились. мы с нашими носильщиками и отпустили их обратно в Нангазаки. Но банжо не расставались с нами; они как будто приросли к нам. Наша яхта, если только можно дашь такое название тяжелой и некрасивой жонке, представляла пропорции и Формы, довольно стран­ные для Европейца, привыкшего к стройному щегольству Европейских судов. Длинная в 60 футов, она имела до 25-ипи в ширину на корме, и ужасно расширялась в средине. Строят эти суда из соснового, или кедрового леса, далеко уступающего плотностью нашим лесам. Мачта ставится одна, но в случае нужды можно поло­жить на борды двойной ряд весел и плыть греблею. Огромнейший сарай занимает всю корму, и как на Китайских кораблях, возвышается на необыкновенную высоту над палубою; иногда он переходит даже в ширину за края корабля, придавая ему самый нелепый вид.
На таком корабле надобно было нам тащишь­ся до Иеддо. Доктор Фрэйзер и я отправились водою охотно, но бедного г-на БлокФИуса привело это в совершенное отчаяние. К большому облег­чению своих носильщиков, почти всю дорогу от Нангазаки до Фирандо прошел он пешком, и не слушая крика и спора наших банжо, отчаянно собирал травы вправо и влево от дороги; иногда даже терялся, путался, пропадал, только вечером возвращаясь к нам, усталый и счастли­вый, хотя с изодранными башмаками и с плать-
309
ем вт» лоскутьях, восхищенный тем, что мог I обогатишь свое собрание какими нибудь редкими I находками. Вообразите после этого его горе! ' Уже он познакомился в общих чертах с бо­
гатою Флорою Японии, уже многое нашел он; прелестную, широколистную гардению ( gardèuc, Капский жасмин), Ааронову бороду (gouet, arun] Японскую конжаку, или драконтию ( Dracon tia роlyphyllum), которая пахнет трупом и служит убийственным средством для сохранения чести Японок; cmuMt» ( Тгара ), растущий на полях с сарачинским пшеном; Японскую лпцию ( liciet de Japon ); Индийскую ацалсю ( azalée des Indes ), с её волнующимся плюмажем; веерную пальму ( сЪаmaerops ): колючую соал или долил ( dolic à épis), с ползущим стеблем и висящими листьями; корхор ( corcte ), с двойными цветками; артемндию обыкновенную ( armoise commune ), пух которой употребляют Японцы для мокса, или прижигания тела; стелющийся мениант, или сйирелу-траву ( ményaulbe ); многолепестную нелюмбо ( nélumbo ); канат ( u varia ), и множество других растений. Леса, виденные по дороге, да­вали нашему ученому понятие о том, что предста­вит ему Япония по части деревьев и кустарни­ков. Каждое деревцо, каждый кусшочик зани­мали его - туш видел он: дуб, вакцинию ( airelle ), горд, или виорн ( viburnum ), клен ( érable ), лнндерию, мирику ( gale ), и особенно прелестное из деревьев, бесподобную негниюъку (thuya du Japon), с высоким, прямым стволом,
3!0
с зелеными с одной, серебристыми с другой стороны листьями. Когда нашему естествоиспы­тателю удавалось захватить красивый образчик этого прозябения, он подбегал к нашим нориманам и заставлял нас дивиться своей драго­ценности,”,.
После всего этого, судите о печали г-на Блок’ ФИуса, когда надлежало ему отказаться от образа путешествия, столь удобного для его ученых трудов! Что теперь могло вознаградить его за все сокровища прозябаемого царства? Какие ни­будь рыбы, неуловимые в воде и свойственные всем странам? Кой-какие замечания об атмо­сфере, о Фосфорическом сиянии волн? Бедная на­града за столько потерянных наслаждений! Вот почему, когда он взошел на несчастную Япон­скую жонку, на нем лица не было! Он не заме­чал, что его рыжий парик, всегда столь прямо, столь правильно надетый на голову, был сдви­нут на бок; нос его, всегда румяный, сделал­ся пунцовым, красным; из маленьких, серых глаз его сверкали признаки досады и негодования; он почти ничего не ел за обедом, а это было уже сильнейшим и самым убедительным дока­зательством, что в душе естествоиспытателя кипела страшная буря гнева и печали....
Будучи моложе ученого естествоиспытателя, пат доктор посмеивался украдкою над его ми­микою, превосходною в порыве естествоиспышательного гнева и горя. За обедом, доктор перег мигивался со мною, указывая на признаки печали
341
задумчивого БлокФИуса, выраженные глубокими морщинами на его челе. Сжалясь наконец над ученым нашим, мы принялись утешать его. В Осакка, может быть, или в окрестностях Иеддо, говорили мы, представится нам снова возможность путешествовать по земле. Наши разговоры успели развеселить нашего товарища. Как все люди, надеждою лучшего в будущем, он утешился за скорбь настоящего.
Ветер подул попутный, и мы пустились в самое продолжительное, и самое скучное плавание между Японскими островами. После двенадцати дней медленного, тоскливого переезда, пристали мы в Осакка, где, по точному смыслу наших паспортов, нам не льзя было прожит более суток. Осакка находится в числе пяти го­родов Японии, непосредственно зависящих от Кубо., или гражданского властителя государства; четыре другие суть: Наигазаки, Иеддо, Сакай и Миако. Они составляют гокозио, или союз го­родов приморских и торговых.
Осакка управляется почти так-же, как Нангаэаки, двумя правителями, поочередно сменяющими друг друга. Находясь на приморье, в М-х льё от Миако, местопребывания Даири, Осакко важ­ный город, богатый запасами, населенный дея­тельными купцами и ленивыми сластолюбцами. Японская знать старается иметь хоть маленький клочек земли в Осакка, называемом по-Японски
позорищем наслаждений. При пособии реки ИодоГава, протекающей по городу» и многочисленныхъ
342
каналов, выкопанных в окружающей город до­лине, здешнее народонаселение, состоящее из 450,000 человек, действительно, пользуется всеми наслаждениями, какие только может соединишь деятельность человеческая с благодеяниями при­роды, богатой и плодородной. Осакка город по­этов, художников и роскошных богачей.
Но полиция здесь сшоль-же неугомонна, как и в других местах Японии. Едва вошли мы в лучшую гостинницу города, офицер от томозама явился к нам, с повелением немедленно пред­стать перед надзирателей, на которых возло­жен надзор за приезжими иностранцами. Устели­л вы, или нет, весело-ли вам, или скучно, все равно-надобно повиноваться, идти и вытерпеть допрос неумолимого судилища. Мы нашли Япон­ских чиновников заседающими в сарае, доволь­но обширном, возвышенном над улицею, и окруженном открытою галлереею. Они занимали шут высокую подмостку, и исполняли оттуда обязанности своего звания с удивительною важ­ностью. Трое из пихч занялись с нами, и вид каждого из трех был так выразителен, что я решился срисовать их, пока они толковали с моими товарищами. До сих нор, я не встречал­ся еще с такими истинно Японскими Фигурами; в их губах, маленьких и сжатых, в их глазах, неподвижных и узких, в их лбах с выпуклостями, можно было одним разом видеть хитрость и недоверчивость, соединенные с ка­кою-то врожденною добротою. После многих рас­
313
просов каждому из нас, прилежно рассмотрены были наши паспоршы; нам подали потом чаю и конФекшов, и учтиво отослали нас домой.
Пробираясь к нашей гостиннице, ми успели свернуть в сторону и взглянуть на Осаккскую крепость, самую важную и лучшую в Японии,*после укрепленных замков в Миако и Иеддо. Простран­ство крепости будет около квадратной мили. Ров, наполненный водою, и двойная стена, соста­вляют всю защиту. На внутреннем гласисе видно очень немного пушек, и небольшое число амбра­зур в стенах показывает, что вообще число артиллерийских орудий здесь незначительно.- В прогулке нашей встречались нам только про­столюдинки, довольно некрасивые и неопрятные, и невольно изумлялся я, чгпо не вижу ни одной из знаменитых красавиц, которыми так сла­вится Осакка, Милос Японский, Черкасия восточ­ной Азии. Но при переходе через мост, устроен­ный но одному из городских каналов, счастье поблагоприятствовало нам: красавица, из числа прелестниц Осакка, сидя в небольшой тележке, на двух колесах, везомая служанкою, катилась на встречу нам. Она была в самом деле пре­лестна и привлекательна; её волосы, вебуклепные по сторонам головы, завязанные вч кольцо на верхушке, были украшены разбросанными в них натуральными цветами; шелковое платье её, с узорами, красиво обнимало её колена; она сидела подогнув ноги, небрежно облокотись, играя своым веером, и кокетничая самым ловким мани-
31U
ром. Тележка, в которой везли ее, была щеголь­ская и богатая, простая, маленькая одноколка, на двух тяжелых колесах, мастерски украшен­ных резьбою; над нею возвышался навес, с красивым верхом и шелковыми занавесками. Оглобли тележки, сзади приделанные, соединялись на-конце, и были убраны резьбою. Вообще, коля­сочка эта могла почесться образцом изящества и роскоши, и красавица Японская мастерски не­жилась в ней, улыбаясь роскошно в своем по­движном будуаре. 1
Мы застали банжо наших, в гостиннице, в большой тревоге о продолжительности нашего отсутствия. Желая утишишь ворчливость их, пригласили мы почтенных надзирателей наших позавтракать вместе чаем, с пирожками из муки сарачинского пшена, белыми и зелеными; эти пирожки чрезвычайно уважаются в Осакка и Миако. Знаменитый Миако был от нас всего в Л-х льё, и мы хотели было нарушить стро­гое предписание о нашем маршруте, данное пра­вительством, прося позволить нам осмотреть славный религиозный город Японии. Но дело ока­залось неисполнимо. При невозможности личного обозрения, надлежало ограничиться чужими рассказами.
Миако (что значит: столица), называемый также Къо ( пребывание Государя ), находится в долине, обставленной холмами. Камо-Гава, рукав реки Иодо-Гава, протекает по его восточной части. Ни один город в Японии не сравнит­
345
ся богатством памятников с этим местом пребывания духовного властителя Японии. Тут воздвигнут дворец его, обширное строение, окруженное со всех сторон стенами и рвами. По средине его находится обширный четыреуголь­ный двор, от которого идут во все направле­ния тринадцать улиц, обитаемых знатнейшими чиновниками. Kyffo, или Сеугун, политический и гражданский властитель Японии, исполнительная власть в государстве, также имеет дворец в Миако, построенный из тесаного камня и окру­женный двумя рвами, из коих один сухой, а другой наполнен водою. Но самый удивительный памятник в Миако составляет храм Фокоди, знаменитый в целой Азии своим исполинским истуканом Данбутса, или « Великого Будды,” прозванным Рузиана [ блистающий ). Статуя эта, на образец Индийских, представляет Будду сидящего на цветке лотоса. Прежде была она бронзовая, позолоченая, но землетрясение 4 662 года разрушило ее, и в 4 667 году заменили ее деревянною статуею, обклеенною позолоченою бумагою. Вся вышина этой громады составляет 80 Футов, из коих семдесят занимает сама статуя, а десять цветок лотоса. Внутренность храма, выстланная белым мрамором, поддержи­вается 96-ю кедровыми столпами. Неподалеку от этого капища, в ближнем строении, ви­сит колокол, едва-ли не величайший в свете: он в 47-шь Футов вышины, и весит 4,700,000 Японских Фунтов, что равняется почти 2,000,000
316
Фунтов 1 олландских. - После эшего обширного храма, самый красивый есть храм Кванвоне. Туип находится его исполинская статуя, с 36-го руками; вокруг неё расставлено шесть других статуй, также огромнейших, изображающих героев, и бессчетное количество низших богов, постепенного роста, так, что головы их со­ставляют наклоненную постепенно линию; потому можно их всех обозреть одним взглядом, хотя, по словам Японцевъ», количество их про­стирается до 333,333.
Миако считается не только духовным горо­дом в Японии, но, кроме того, он один из самых богатых и промышленных городов в Японии. Эшо Рим и Генуя, Бенарес и Калькутта Японии. Здесь обработываюш лучшую медь, дела­ют лучший Фарфор, ткут шелковые изделия, бьют золото и серебро, и закаливают сталь. Вся монета, обращающаяся в Японии, выходит из Миако. Здесь печатаются учебные книги, и двор Даири есть академия, где деятельно под­держиваются лишшерашура, науки и художества. Здесь составляют также летописи государства и ОФФициальный календарь, предоставленный зна­менитым ученым людям в Миако, хотя печа­тается он в области исе, священной земле Японской, куда ходят Японцы на поклонение, и где построены главнейшие Японские храмы. В Миако, как говорят, находится 500 храмов и до 600,000 жителей.
317
На Другой день оставили мы ОсакНа, и пере­брались опять на нашу Японскую жонку. Переезд до Иеддо был скучный, но за то скорее, нежели я надеялся. Стараясь развлечь скуку житья наше­го па жонке, мы обратились к г-ну БлокФИусу. Эшо был драгоценный оригинал, превосходный ученый по своей части, но сущее дитя во всем том, что не касалось предмета его занятий. Это был естествоиспытатель, каких видим весьма много. Он держался единственно подробностей; только разделял породы, отличал малейшие раз­ности, выводил классификации и номенклатуры, верил только в Линнея, следовал только ему, искал только положительного и вещественного. Никто лучше его не мог-бы составишь травника, никто скорее и вернее его не сказал-бы имени каждой былинки. Но после этой терминологии, после этого мелочного разбора вещей, у него не должно было ничего более спрашивать. Он ста­рался все анализировать, и за то отвергал вся­кий синтез, нисходил до самых последних дробей науки, но не хотел восходить даже к самым главным её выводам. Философического взгляда, мысли о сравнении и критике, светлого ума, объемлющего общность - ничего этого у него не было, и все эшо переходило даже пре­делы его понятий. Но тем сильнее была его спо­собность ученого крохоборства, тем более при­вязывался он к сбору материалов, которые предоставлял другим соображать и приводишь в общность. Он имел свои большие доешоин-
t i
318
ства, и притом все забавное этих достоинств. Нарочно спорили мы с ним и заводили в спо­ры нашего добродушного ученого, жарко защищая разные схоластические тезисы, толкуя о пести­ках и листочках - предмете бесконечного исследования его ученых собратий. За то, когда могли мы застрелить какую нибудь из краси­вых уток, называемых Китайскими, мы спеши­ли порадовать подарком её нашего утешителя.
Б шаких-шо занятиях, от нечего делать, достигли мы Иеддского залива, 27-го Октября 1830 года. Тонъяк, река, протекающая через Иеддо, наносит в устья её столько ила, что он зава­лил уже гавань, и корабли принуждены теперь останавливаться в далеком расстоянии от бе. регов. Мы бросили якорь, от города почти в пяти милях, и нам позволено было отправить­ся в Иеддо сухим путем.
Едва прошел час после нашего прибытия в гавань, как лодка жонки нашей уже перевезла лас в одн-о значительное селение на берегу, где ждали нас норимоны и носильщики. Невоз­можно составишь себе полной идеи о богатстве и плодоносии окрестной стороны. Не только са­мые долины здесь обработаны, но даже холмы по­крыты насаждениями до вершины их. Система распределения участками земли, кажется, подкре­пляет и усиливает обширную здешнюю деятель­ность земледельцев. Кроме взноса податей ча­стью произведений земли земледелец Японский Освобожден от всякой другой повинности. Нетъ
319
здесь и общих земель ( terrains communaux ), всем принадлежащих и никому не приносящих пользы. Кпю пренебрегает тщательною обработ­кою земли, у того отнимают его участок и отдают другому. Лугов здесь нет; все вспа­хано и засеяно. Но всего более отличает Япон­ское земледелие разнообразность и обилие удобре­ний; ничто не пропадает у Японцев, и то, что считается у нас тягостью городов, здесь сбе­регают, как самую величайшую драгоценность.
Всего более представлялись нам поля с сара­чинским пшеном, потом с кукурузою, рожью, ячменем, пшеницею. И каждое поле, не смотря на обширность засева, было выполото, как будто какая нибудь гряда в Европейском огороде; с трудом можете отыскать на здешней пашне какую нибудь дикуш траву. Сарачинское пшено сеют здесь в Апреле, а собирают в Ноябре; в этом месяце засевают пшеницу и ячмень, ко­торые жнут в Мае и Июне.
Подле земледельческих полей, встречали ми особенные насаждения сахарных пиросшей, хлопча­той бумаги и индиго. В ином месте, при пере­ходе через холмы, наш почтенный товарищ, г-н БлокФИус, указывал нам, то на купу кам­фарных дерев, или Индийского лавра, то на отдельное деревцо rhus vernix, из которого течет гуммь, почитаемая за главное основание черного лака, столь употребительного в Китае и Японии. Далее, подле сладкого померанца, замечал он citrus Japonica, дикий род лимонов, особен-
320
по свойственный здешней стропе. В сидах по дороге били новые находки и открытия; груши, пампльмусы, Какийские смоквы, бананы, плоды жакьера и «рагарьера, кокосы, и множество других, неменее вкусных плодов, иные еще на дере­вах, другие уже снятые, давали нам настоящее понятие о богатстве, каким обладает Япония в ятом роде прозябений. Немного стран мо­гут сравниться с нею в сем отношении. Японцы извлекают масло, для освещения и пищи, из сезама, orbresin driandrios, сумаха, if-gingko, chore orienta], камФарника, laurier glauque, азедараха и кокоса. Прогуливаясь около живых забо­ров по полям, мы наслаждались ярким цветом и силою произрастания их. Заборы эти состав­ляли переплетенные вместе шроелисшпый помера­нец, гардения, вибурн, негниючка, колючий долих, сприция. Ближе к приморью росли кокос, веерная пальма, цика, кустовая недотрога.
Уже около двук часов продолжали мы путь свой, а ничто еще не возвещало нам приближения к такому городу, в котором живет до -1,100,000 народа. Не было видно куполов, ба­шен, колоколен, шпицов, ни одного здания, столь издалека означающих собою столицы Евро­пы и Азии - соборов, минаретов, пагодов, та, маяков, бельведеров, крепостей. Ничего, ниче­го решительно не видели мы, кроме однообраз­ных вершин кедров и лимонов! По только одно изменяло и показывало нам, что мы вблизи города обширнейшего: это было бесчисленное
321
множество народа, кипевшего по дороге, мужчин, женщин, детей, стариков, ремесленников, по­садских, солдат, бонзов, знатных людей. Тол­пы были так многочисленны, что можно было по­думать, будто все народонаселение городское вы­шло прогуливаться по прелестным окрестностям. Дорога наша была превосходная, как вообще все дороги в Японии, широкая, обсаженная по бокам каштанами. Где-би вы пи поехали по Японии, всю­ду найдете такую дорогу, великолепно обделан­ную, даже в самых утесистых скалах.
От времени до времени, по высотам, в сто­ронах, полузакрытые купами деревьев, выстав­лялись храмы, красивой и богатой постройки, сч аллеями кипарисов и листвяниц, сходившими па дорогу. На перекрестках этих, обыкновенно, встречали мы нищих, просящих милостыни у проезжающих и благочестивых поклонников. С самого переезда нашего на берег, нас одо­левали нищие, мужчины и женщины, монахи и вся­кого звания люди. Иные цеплялись за наши норимоны, и по целым милям не отставали от нас, даже и получивши подаяние. Особенно бесстыдны показались нам какие-то три женщины, довольно опрятно одетые, благопристойного вида и приятной наружности; переводчик объяснил нам, что эшо дочери горных жрецов, комано бикуни, имеющие особенное право просить милостыню, за ежегод­ную плату, которую взносят они в храм исейский. Потом, в одном переходе между гор, напала па нас целая толпа нищих. Впереди всехъ
Ч. /Г. 21
322
была кахая-шо простолюдинка, в лохмотьях, с корзиною и пустым горшком, привязанными по бокам; грудное дитя было у неё на руках, а другое дитя, калека, на костылях, тащилось впе­реди. Мать вопила о помощи, протягивая руку с чашечкой. За этими несчастными шла семья неменее жалкая. Это было семейство, которое, за какое-то преступление, осудили скитаться по миру; старики, дети и женщины сидели в боль­ших плетушках, поставленных на спине сильного вола. Здоровые мужчины из этого семейства шли пешком, опираясь на палки; один впереди читал па распев какие-пю стихи, или род пес­ни, и беспрестанно протягивал притом руку с чашечкой.
По мере приближения нашего к городу, толпы народа становились особенно теснее и любопыт­нее. Знатные Японки приказывали своим норим о нам останавливаться вдоль дороги, чтобы луч­ше рассматривать нас, и казались очень недо­вольными, когда мы опускали шторы в своих носилках. Поставленные в одну линию по доро­ге, воримопы представляли нам, как будто по­движную улицу, беспрерывно изменявшуюся в гла­зах наших.
Там прибыли мы к предместиям Сипагавп и Таканава, составляющим собственно одну длин­ную улицу. За этими предместьями начинается город, и его легко можно было отличить по большому числу караулен, беспрерывно встречав­шихся. Мост Ннфонбас, служащий точкою для
323
измерения напала всех путевых расстояний в I Японии, и полуденною линиею здешних аспироноI мов, находится с этой стороны, неподалеку f от предместия Таганава. Мы перешли его, и по­том, после получасовой ходьбы вдоль бесконеч­ной улицы, остановились у обыкновенного места пребывания Голландских посольств. Это было довольно дрянное строение, состоявшее из трех небольших комнат, худо меблированных, с рогожками, вместо постелей, и с нисеньким диваном для сиденья.
Едва остановились мы здесь, явился перевод­чик, с тех пор невольный товарищ всех на­ших прогулок и посредник всех наших раз­говоров, на все пребывание наше в Японии. За ним следовали четыре ученые Японца, два астро­нома и два лекаря, получившие позволение видетъи ся и говорить с нами. Долго было-бы пересказы­вать все ребяческие вопросы, какие они нам дела­ли, иногда спрашивая довольно ловко, по большею 1 частью вовсе нелепо. Особенно доктор наш I едва успевал говорить при двойном допросе сво/ их Японских собратий; один спрашивал его о j лечении ран, другой об лихорадке, тот о го? ловной, эгпогп о зубной боли. На все надобно было отвечать сообразно мере познания вопроша­ющих, и притом определенно, ясно, подробно. Доктор наш - надобно отдашь ему в этом справедливость-показал терпение необыкновен­ное, и еще более совести при своем медицин­ском допросе. Японских врачей легко узнать 21*
32 V
по их головной уборке; не сохраняя, подобно дру­гим Японцам, волосов только на верхушке го­ловы, они, или отпускают их вполне, или со­вершенно бреюш. Другие ученые люди сообра­жаются с общим обычаем, и оставляют толь­ко пучек сверху головы.
Первый выход наш на другой день был для обозрения царских дворцов, местопребывания Ду5Ь, или Сеугуна, императора, или лучше сказать, полководце Японских войск, в буквальном пере­воде его титула. Дворец этот находился в удаленной от нас части города, и потому от­правились мы в норимоиах. бесконечное здание дворца образует собою отдельный город, окру­женный стенами и рвами, наполненными водою, через копюрые наброшены мосты подъемные. В окружности будет оно около пяти мил. Кроме царского жилища, находится в этой ограде дво­рец наследного принца, особенно огороженный j стенами и укреплениями. Цитадель, обширная, просторная, крепкая, заключает в себе множе­ство улиц, с домами, где живут князья, вель­можи и семейства областных правителей, со­держимые здесь вместо аманатов, вч. залог верг пости. Караульни, с 1000-ю человек солдат в / каждой, расставлены подле каждых ворот двор­цовых.
Самый дворец Кубо раздвигается на высотах, / в огромном объеме, и превышает все другие строения, хотя и.воздвигнут он только в | один этаж. Над ним построена чеипыреуголии-
325
а пая башня, украшенная великолепными кровлями. ■ Такая башня считается в Японии знаком спиарм ининсгпва, и ее позволено всякому воздвигать там, V где он старше всех других. По этому, въ
Иеддо только сеугуп имеет право на башню владычества, но за то всякий помещик пользует­ся подобным правом в своем поместье, и пе]вепспиво везде означается здесь подобными башня­ми.-Общность царского дворца, по внешнему ви(ду, довольно красива и величественна. Но вну­треннее убранство ни сколько иесоответсипвуеш красоте внешности. Почти единственную мебель I дворца составляют широкия и длинные рогожки, растянутые на полах комнат. По этой причине, главная, или аудиэнц-зала, называется залою сенъсио-сики (ста рогож); в ней собираются, при тор­жественных случаях, вельможи, чиновники, кня j зья, и иногда, при больших приемах, бывает в га ней около тысячи человек.
Отсюда отправились мы обозревать самый го■ род. Иеддо безмерен, занимая бесконечное про/ странство по берегам реки, протекающей через него многими рукавами. Эти естественные пуши F сообщений, при множестве каналов, которыми пе­ререзаны окрестности, делают легким всякий / перевоз, и от того припасы здесь так деше­вы, что можно прожить шестью копейками в 1 день, считая на маши деньги. Кроме оседлых жи­телей здешних, в Иеддо всегда есть еще вре­менное народонаселение Японцев, стекающихся
326
сюда тысячами из всех концов государства. Каждое семейство живет здесь в отдельном доме, которые, большею частию, строятся в два этажа. Передняя часть домов занимается лавками, или мастерскими, перед которыми обыкновенно растягивают род занавесок, чтобы прохожие не заглядывали и не развлекали работников. Рас­кладка товаров и вывески Японские нехуже Китайских.-Улицы и площади красивы и опрят­ны, так, что трудно даже представить себе воз­можность поддержания подобной чистоты, когда с утра до вечера движется по ним бесчисленная толпа народа. Не смотря на звание столицы, го­род управляется двумя томозамами, как Нангазаки, и у них есть свои оттона, банжо и обык­новенный причет гражданских и военных чи­новников.-Делится Иеддо на кварталы; потом на улицы, из которых почти каждая, окружаясь крытыми галлереями, обыкновенно бывает занята людьми одного ремеслаи Так, на пример, плотни­ки живут в одной улице, портные в другой, ювелиры в третьей. Подобным образом распре­деляются и торговцы; каждая ветвь торговли имеет свое отделение домов, и даже каждый род припасов свой особенный рынок. Рыбный базар здешний чрезвычайно обширен, удивитель­но опрятен, и особенно хорошо снабжен раз­ными родами рыбы, речной и морской, свежей и соленой,-Гостинницы находятся подле тех до­мов, где нанимают лошадей и норимомы с но­сильщиками, соединяя таким образом две про-
1327 пиивоположносши для путешественника - приезд и отъезд, жилище и отдых.
Знатные и почетные особы живут в особенной части города, им отделенной. Тупгь, на каждом доме, увидите вырезанный, раскрашенный, раззолоченый на Фасаде герб хозяина. Японцы доро­жат этим, неменее каких нибудь Английских Девонширов и Норипумберландов. И в этой части, как в других отделениях Иеддо, нахо­дятся ворота на концах каждой улицы. Каждый вечер ворота эти запираются, и при них ста­вится стража, так, что в случае бунта, или какого нибудь смятения, выход бывает загоро­жен, и виновники не избегают немедленной поимки.
Полицейские уставы, введенные в Иеддо и во всей Японии, определишельны в своем значении, направлены к общему благу, известны каждому и уважены каждым. Впрочем, малейшее нарушение строго наказывается.-Улицы вытянуты по верев­ке, и каждое новое построение должно сообразо­ваться с назначенною линиею. Для домов опреде­лено два этажа, не более; только крепости и замки пользуются правом построения выше. Каж­дый обыватель обязан содержать в чистоте, и па свой счет, каменный троттуар, находящийся перед его домом. Все пространство города уби­то каменьями, или мелким кремнем, так, что образует крепкую мостовую. Внешность домов вообще мало украшается, ибо к улице всегда
328
помещают у Японцев отделение служителей, а хозяева, большею частью, живут во внутренней части домов, где усшроиваются позади дома обширные и прохладные сады. Дом Японца всегда заперт, и обыкновенно самые окна закрывают снизу ставнями, или деревянными жалузями. Кроме того, все домы строятся во дворах, и перед ними бывает небольшая площадка, окруженная стеною; площадка эта, отделяющая дом опи. улицы, плотно убитая кремнем, служит для помещения свиты знатных людей, если опи посе­щают хозяина.
В Иеддо считается несколько сот больших и красивых зданий, известных в Японии под име­нем ни и ai а, или чайных домов. В каждом го­роде, в каждом местечке есть свой тзиаиа, ме­сто роскоши, где собирают все роды забав, самых утонченных и дорогих. Любимое на­слаждение Японцев проводить здесь вечера, в обществе молодых девушек, называемых пиеекакъеТугп-же находятся гхееко, или игралъщицы на самсъв (род гитары о трех струнах). Пре­лестные, ловкия, нередко хорошо воспитанные, эти музыкантши обольщают своею музыкою и танцами привычных посетителей чайного дома. За то подчиваюш их закусками и сакки. Тзиаиа так многочисленны в Японии, что в Иеддо об­разуют они большие улицы; обыкновение посе­щать ихстоль всеобще, что не только мужчины не делают из этого тайны, но даже иногда во­дят туда жен своих, слушать концерты на
329
а самсье. Японские летописи говорят, что учреж­дение таких домов относится к царствованию И сеугуна Иоритомо. Этот воинственный государь, Я всегда имея в поле большие армии, дал особен­ные привиллегии тем, кто откроет подобные Ж домы на дорогах, где проходят его солдаты;
с тех пор начались они, и сперва сделались пристанищем путешественников, а потом, пе­ренесенные в города, стали местами сходбищ более предосудительных.
Позпакомясь с общею характеристикою Япон­ской столицы, мы не знали, куда девать нам остальные часы дня. Переводчик пригласил нас посмотреть на борьбу, которая в этот день должна была привлечь к себе множество народа. Два знаменитые атлета, нарочно приехавшие с разных концов Японии, должны были помериться силами, и народ тысячами собирался смотреть на них. Мы охотно согласились, хотя г-н БлокФИус, уставши собирать и рассматривать камеш­ки но улицам (о другом он не заботился), сер­дечно желал отправишься на квартиру, отдох­нуть, и разобрать свои находки.
1 Место знаменитой битвы было назначено въ
предместии Иеддо, на левом берегу Тоньяка. Когда мы пришли к дверям театра, человек, приста­вленный для сбора денег за вход, сделал вамъ
I знак, одинакий во всех землях и у всех наро­дов; мы достали из карманов по нескольку семи, маленьких медных монет, и при посред­стве их, двери свободно отворились перед нами.
330
Внутренность позорища была уже наполнена любопытными зрителями. Кругом арены, огоро­женной деревянной загородкою, на подмостках, построенных амфитеатром, теснилась толпа народа, пестро одетого и шумного, вызывая сопер­ников на бой, возбуждая их криком и движе* пиями. Эшо походило на Римский цирк. Выше всех, в какой-то клетке, походившей на бель­ведер, находились высшие чиновники полиции, бывшие туш, как надзиратели за зрителями, и как герольды боя, на всякий случай.
По данному знаку, борцы выступили на арену. До-пояса были они совсем нагие, а далее надеты на них были широкие шаровары, подтянутые ве­ревкою. На головах были у них сетки, из ко­торых висели сзади длинные их косы. На ши­роких поясах находились медные бляхи, с гер­бом Японии. Другими бляхами украшались переда ног и ладони. Оба атлета казались одаренными удивительною крепостью тела. В корошкихч*, квадратных туловищах, толстых членах, ши­роких плечах, жилистых руках, можно было заметить расположение к силе необыкновенной. По всегдашнему обыкновению подобных битв, соперники щадили себя взаимно, старались более показать свои крепкия Формы и становиться в красивые положения. Наконец, утомленные вшою гимнастическою игрою, они напали жестоко один на другого, схватились, отчаянно боролись, пока один не померял плечами земли. Золотая моне­та, цена выигрыша, была отдана судьями победи-
331
ииелю, но побежденный показал однакожь себя таким снисходительным противником, что вероятно, и ему достался из этого выигрыша участок.
С полчаса заняла нас эта народная забава. По окончании её, мы следовали за толпою, оставив­шею позорище борьбы, и уже хотели поворотить на дорогу к своему жилищу, когда один из чи­новников, присутствовавший на зрелище с своим семейством, прислал служителя к на­шему переводчику. Присылка эта была на счет наш, и состояла в следующем приглашении; « Корпду кп-Дофа просит благородных гужедемцев отдохнуть в его доми, и раддилпт с ним taü.” Переводя нам такое приглашение, переводчик прибавил от себя, что Коризуки-ДоФа был один из знатных чиновников государства, обладатель нескольких обширных домов, и правитель четырех областей.
Охотно согласились мы па вежливое приглаше­ние столь почетного человека, и вскоре очути­лись перед одним из его домов. Это было здание удивительное, более щегольское, более за­тейливое, более красивое, нежели самый дворец царя Японии. Черепицы, покрывавшие кровлю, были пальца в два толщиною; по черному цвету, на­глазурены были на них изооражения, и по сло­вам нашего переводчика, блеск их мог со­храняться более 50-ти лет. Комнаты были оби­ты кедровыми досками, издававшими приятное
332
благоухание; балконы, каждый из одного куска, удивительно вырезаны; стены убраны барельэФами и изящными стилобатами; столбы, архитравы, подножия обиты позолоченою медью, с превосход­ною насечкою; простенки покрыты богатою живо­писью, где история Японская являла свои памят­ные события. Бот что нашли мы в богатом, вельможеском доме Коризуки-ДоФа, любимца ны­нешнего сеугуна Японского. Из комнат перешли мы в сад, обширную загородку, усаженную ке­драми, кипарисами, соснами и яблонями. Ручей протекал по саду, и оживлял водою множество бассейнов, Фонтанов и водопадов. Подъемные мосты, бельведеры, поставленные на утесах, киоски, подземные гроты, все нечаянности, остро­умно рассчитанные, показывали старание, которое прилагал хозяин к отделке этой части своего великолепного жилища.
Насладившись удивлением, какое возбуждали в нас чудеса его богатого дома, со всею изы­сканною вежливостью, хозяин пригласил нас в залу, где был приготовлен чай. Драгоценные конфскглы, отличные печенья занимали большое плато, поставленное на нисеньких треножниках. Мы присели кругом этой великолепной мебели, па рогожках, нарочно постланных по полу. После угощения, следуя Японскому обычаю, КоризукиДоФа спешил показать нам свои Фарфоровые и железные чаши и вазы, с незапамятных времен служившие в семействе его для приготовления и сохранения чая. Первою из этих драгоцен-
333
восшей была Фарфоровая ваза, ценимая обладате­лем её неменее 200,000 Франков. По его рассказу, она сработана была на острове Маори, со­ставлявшем чаешь древней Японии, и, Бог зна­ет когда, провалившемся в море, при жестоком землетрясении. Ош времени до времени, продол­жал хозяин, ловцы погружаются в глубину оке­ана и вытаскивают оттуда вазы, ценимые в безумную цену. Та, которую мы теперь рассма­тривали, надобно согласиться, была не очень кра­сива, но именно это доказывало её древность и умножало цену. Она походила на боченок с узким горлом; масса, из которой была она сде­лана, казалась удивительно нежною, и цвета бело­зеленоватого. Кажется, что здесь, действительно, ценится Японцами только уродливость и стран­ность вещи, доказывающие древность её. Кроме драгоценной главной вазы, нам показывали мно­жество других вещей Фарфоровых, чашек, ков­шиков, воронок, и наконец кошел и тренож­ник железные. Треножник, починенный во мно­гих местах, и, по мнению всякого Европейца, годный только в лом, был оценяем хозяином его в 4 0,000 Франков, кошел в 20-шь тысяч, другие подобные вещи в 3, U, 5, 6000 за штуку. Подобные собрания составляют драгоценные Фа­мильные памятники Японцев. Каждая вещь осто­рожно завернута бывает в шелковую ткань, и хранится в ящичке из драгоценного дерева.
Время было уже ворошишься нам домой. Мы успели осмотреть все уголки в доме богатаго
33*
Японца: подивились подвижной роскоши его пере­городок, делающей из такого жилища настоящий театр, где декорация может переменишься мгно­венно, по воле хозяина; как любопытные знатоки, мы осмотрели туш все мелкие лаковые мебели, красиво и превосходно отделанные; мы видели разрисованные и раззолоченые обои на стенах вельможеского жилища, образцы древнего и лучшего Фарфора, в чем даже Китай завидует Японии. И все это в один день, почти за один взглядъ- присовокупив к этому общий очерк столицы Японской, с множеством подробностей, каковы: дворец великого сеугуна, зрелище улиц и отде­лений города, физиогномия жителей, народный цирк, площади, рынки, магазины, мастерские, памятники, крепости, жилища высших и низших званий. Все это было уже нам знакомо, как будто старожилам Японии. Я говорил, что наш доктор успел в это время повидаться и по­говорить с туземными врачами, но чушь было не забыл я сказать, что г-н БлокФИус успел потребовать и получишь особенное позволение осматривать, сколько было ему угодно, придвор­ные сады. Выходило по счешу, что мы успели сде­лать многое. Мне оставалось только приводишь собранные уже мною понятия и впечатления в си­стематический порядок, помогая себе новыми, последовательными изысканиями, и дополняя рабо­тою па досуге то, чего недоставало к замеча­ниям быстрым и общим, размышлением совер­шенствуя очевидность, а личным обозрением по-
335
веря» ипо, что мог я еще почерпнуть из мест­ных известий. Ток поступал я везде в путе­шествии моем. В Иеддо тем легче было мне все это, что переводчик пат был один из отличнейших ученых Японцев. Многое просто ппсалч. я под его диктовку.
ГДАЗВА Xlm. ■
ЯПОНИЯ.” СНОШЕНИЯ С ЕВРОПОЮ, МИССИОНЕРЫ, ХРИСТИАНСТВО. - ПОСОЛЬСТВА ГОЛЛАНДЦЕВ. - РУС­СКОЕ ПОСОЛЬСТВО.
Я сказал уже о том, что Португальские море­плаватели, первые, пристали к Японским бе­регам, в средине ХѴИ-го века. Принятые с уди­вительною терпимостью, во всех портах Япо­нии, немедленно принялись они за распространение Католицизма. Народ был расположен принять новое духовное учение. Погпому-ли, что прите­снения знатных влекли Японцев к исповеданию, столь утешительному в скорбях и страданиях; пошому-ли даже, что в установлениях прежней своей духовной иерархии находили Японцы неко­торое сходство с нововводимою религиею-власть духовную и власть гражданскую, пение в храмах, уединение, пост и строгую жизнь в обите­лях: или наконец, пример многих знатныхъ
337
увлекал тысячи людей, бывших под их зави■ симостыо. Но только следствие в том состояло;
что в конце ХѴИ-го века, обширные области Японские были подчинены владычеству Римской церкви; управляясь своими пресвитерами и свя­щенниками, имея множество христианских хра­мов, и при них тысячи прихожан.
В 15Л9 году, знаменитый Католический мис­сионер, Франциск Ксаверий прибыл в Японскую область Бунго, и вскоре правители области, Лрмма и Омура, потребовали у него крещения. Когда достопамятный проповедник скончался, в 4 598 и году, в Японии считалось около нолутора-яиллъона христиан. Прежде еще этого времени, в 4 582 году, Японское посольство явилось в Риме, и смиренно преклонялось перед троном папы Григория ХШ-го. Главными представителями Япо­нии были при сем случае Манио-Пто, двоюродный брат правителя Фиронгаского, и Михаил Цинга, родственник знаменитых Японцев Арима и Омура.
)Но вскоре Японское правительство возымело подозрения, смотря на чудесные успехи нового исповедания. Внимательно начало оно рассматри­вать действия чужеземцев, которым позволило у себя столь доверчивое гостеприимство. Стали думать о том что было сделано, о следствиях этого, о поведении новых пришельцев в раз­личных странах, где они появлялись. Неблаго­приятные для Европейцев примеры недоверчивости
Ч. 1Г. 22
I
338
следовали один за другим. В Миако удостове­рились наконец, что Португальцы, властители столь многих земель, в Гоа, Малакка, Макао, и в Японии стараются утвердить власть свою так, как везде, где только они ни были, и что под их видимыми действиями может скрываться тай­ная политическая цель, опасная власти Японского правительства.
Все эпю привело мгновенно к быстрому реше­нию- уничтожение всякого влияния Европейцев было определено и утверждено. В 4 589 году, последовало повеление Японского правительства, которым осуждался на смерть каждый христиа­нин, если он не откажется от своей веры. Исполнение приказа произведено так грозно и строго, что уже в следующем году 20,000 че­ловек приняли смерть мучеников. Не только не упадала ревность Японских христиан при всех ужасах, но, казалось, приобрепиала еще более под­креплений, становилась сильнее и деятельнее. Чис­ло новообращенных в 4591 и 4 592 годах про­стиралось за 12,000. Даже сам Кубо тогдашний, или сеугун, принял христианскую веру, с мно­жеством своих воинов.
В 4597 году, при Дайфу-Зама, снова началось гонение, самое жесточайшее, изобретательное на свирепости неслыханные; сорок лет продолжа­лось оно, и во все это время погибло в мучени­ях, как говорят, около 50,000 человек. В иных областях, христиан жгли медленным ог­
339
нем; в других распинали на крестах; иногда умерщвляли их тем, что лили на тело горячую воду, до последнего издыхания, или прожигали мясо до костей горячим железом; иногда секли до крови, и потом выставляли страдальцев на палящий зной, где терзали их тысячи насекомых; иногда запирали в подземелья, наполненные ядо­витыми змеями. Словом, если только веришь рассказам современников, в царствование КамбоЗама свирепость бесчеловечия дошла до такой сте­пени, что слов недоставало выразишь ее, и слез плакать об ней.
Столь страшная система жестокостей, беспре­рывно и сряду поддержанная тремя властителя­ми, в течение сорока лет, едва могла однакожь истребить в Японии христианство-столь глубо­кие корни пустило здесь усердие благочестивых проповедников. Остальные последователи Като­лицизма, оставшиеся верными ему, гонимые во всех местах Японии, сбежались, в числе 30,000, и за­творились в крепости Симабара. Здесь осадили их войска Японского правительства. Запертые отвсюду, умирая голодом и жаждою, они не сда­вались. Крепость взята была наконец штурмом, и все осажденные, до единого, были умерщвлены в один день. Когда наступил вечер, победи­тели ( говорит современный историк ) бродили в крепости по лужам крови, уже неизсыхавшей.
Этим решительно уничтожилось христианство в Японии. В 4 630-м году не было уже здесь ни одного христианина. Кто не погиб, тот ошрек22'
340
ся опт веры. Гонение простерлось даже на все предметы, принадлежавшие христианскому учению., но и тем не ограничилось. Изгнание и вражда объявлены были народу, который ввел в Японию христианство. Ни один корабль Португальский не мог после сего остановишься в гаванях Япо­нии, и ни один Португалец, под жестокою казнью, не мог ступишь на Японскую землю.
В это время явились здесь Голландцы, желая воспользоваться преследованием Португальцев. Уверяют, будто опи успели добиться милости только многократным отречением от всякого, даже малейшего подозрения в христианстве, ре­шительно отказываясь от религиозного родства с другими Европейцами, что так жестоко пре­следовали повелители Японии. Можно поверить, ибо чего не сделает жажда корысти! По край­ней мере, всякими пожертвованиями, Голландцы успели в своем предприятии; им позволили сна­чала посещать Фирандо, потом ограничили их на Дезима, но до сих пор, только они и Ки­тайцы разделяют монополию иностранной торгов­ли в Японии. Первое посольство Голландское прибыло в Японию в 4 64 4 году. В Иеддо заста­ло оно Испанское посольство, великолепное и горделивое, которое своими неуместными требо­ваниями, своею наглостью и притязаниями, вывело из терпения Японцев, и было выслано из Япон­ской столицы.
В 4 637 году явилось новое посольство Голланд­ское, начальником которого был Вагнер. По
зм
странному стечению обстоятельств, этот по­сланник Голландский прибыл в Иеддо как буд­то для того, чтоб быть свидетелем страшного пожара, опустошившего сей обширный город, при чем сгорел даже дворец кубо. - Посланник Нндейк отправился в Иеддо в 4 664 году, и пред­ставил в подарок Японскому государю огром­ного казуара. «(Возьми свою большую птицу назад,» говорили ему Японцы-«опа вся не стоит того, что съедает.»
Ош посольства 4 661 года, мы перейдем прямо
к КемпФерову, которое происходило в 4 690 го­ду. КемпФер принадлежит к людям, оказавшим великия заслуги географическим познаниям, особ­ливо бесценные в то время, когда невежество и Фанатизм обезображивали все известия, собирае­мые Европейцами в отдаленных странах. Кемп­Фер составил описание Японии, неполное во мно­гих отношениях, но до сих пор самое по­дробное, верное и отчетистое из всех, какие только изданы об Японском архипелаге. Пове­ствование КемпФера о посольстве, при котором он находился, писанное им самим, имеет всю прелесть, все добродушие книги, составленной под живыми впечатлениями самовидца. Вот как рассказывает КемпФер об аудиэнции своей у сеугуна:
«Властитель Японии скрывался от нас в та­кой темной загородке, что мы с трудом могли-бы заметить его присутствие, если-бы разго-
ЗЛ2
вор не изменил ему. Но и говорил он одна­кож шак тихо, как будто хотел сохранить совершенное инкогнито. Княжны царского рода и придворные дамы находились прямо против нас, за непроницаемою решеткою. Я заметил, что бумажные трубки были вставлены в решетку, чтобы лучше можно было удовлетворять любо­пытству невидимых зрительниц. До тридцати трубок насчитал я, и это заставляет меня думать, что число дам, бывших на аудиэнции, простиралось до сего количества.
«Макино-Бинго, путеводитель посольства, си­дел отдельно на возвышенной рогожке, в от­крытом месте, направо от нас, то есть, к стороне государя Японии. Налево, в другом отделении, сидели советники первого и второго разряда. Галлерея за нами была наполнена глав­нейшими чиновниками Двора, и людьми, принад­лежавшими к дворцовой службе. Другую галле­рею, которая вела в отделение самого государя, заняли дети, пажи Его Величества, и несколько ■ жрецов, закрывавших свои лица. Таково было расположение театра, где нам должно было раи зыгрывать наши забавные роли. •’
« Первый толмач сел немного повыше нас, чтобы лучше расслушивашь вопросы и ответы, а мы взяли места влево от него, все рядком, j приблизившись с поклонами и преклонениями к, стороне царской отгородки.
« Тогда Бинго сказал нам от имени своего государя, что Его Величество охотно нас ви-'
I
343
диш. Толмач, передавший нам такое привет­ствие, передал взаимно и ответ нашего Послан­ника; он состоял в глубочайшей благодарно­сти, за милость, какую изъявляет нам Его Ве­личество, позволяя свободную торговлю в своих землях. Толмач преклонялся в землю при каж­дой речи своей, и говорил так громко, что мог быть слышим государем; по все, что вы­ходило из уст государя, передаваемо было ти­хонько Бинго, как будто-бы слова монарха Япо­нии были слишком драгоценны, священны даже, так, что не могли быть прямо внимаемы низшими чиновниками.
<( После первых приветствий, все, что следо­вало за первоначальною церемониею, могло пока­заться настоящею комедиею.
« Начали делать нам самые смешные вопросы, о летах, об имени каждого из нас.-Все зшо заставили нас записать на лоскутке бумаги, ко­торый передали Японскому государю, сквозь его решетку. Посланнику был сделан допрос, в одно время политический и географический, а мне медицинский.
«Когда это кончилось, государь Японии, быв­ший до тех пор довольно далеко от нас, приблизился к правой стороне нашей, и сел за своею загородкою так близко к нам, как только было возможно. Ему вздумалось составишь себе из нас увеселительное зрелище; поочеред­но заставляли нас ходить, останавливаться, са-
зм
дигпься, вставать, как будто дело шло об осмотре лошадей, копюрых покупают. Потом надлежало нам, для угождения Его Величеству, приветствовать друг друга, прыгать, предста­влять пьяных, говорить, как умели, по-Японски, читать по-Голландски, рисовать, надевать и ски­дать наши плащи. Последним приказанием за­ставили нас петь и плясать. Я в свою очередь- прибавляет КемпФер - плясал, как умел, и пел Немецкую, сколько помнится мне, любовную песенку. Думаю, что Его Японское Величество полюбовался моим искуством.”
Таким-то испытаниям подвергали терпение бедных Голландцев, составлявших свиту По­сланника, счастливого тем, что его самого, по крайней мере, не заставляли играть роли шута. На этот раз велели только Посланнику ски­нуть и надегпь свой плащ. Но когда, на следую­щий год, этот-же Посланник явился в Иеддо, шутливый монарх Японии, видно, помня еще прошлогодния гимнастические забавы, потребовал, чтобы не шеряя времени, и даже не отдохнувши, Голландцы явились забавлять сго. Они явились и принуждены были снимать свои плащи, стоять, вертеться, петь, плясать, притворяться споря­щими, приветствовать один другого. Все эшо чрезвычайно забавляло повелителя Японии. Он хо­тел еще сверх того, чтобы ему представили, как приглашают в Голландии обедать, как отец говорит с сыном, муж с женою. Для разнообразия комедии, вывели к Голландцам не­
1
3’15
сколько детей, которых оии должны были пяпьчишь, носишь на плечах, скакать, держать на ру­ках; заставили их снимать и надевать свои парики, стряхивать с них пудру, расстегивать и снова застегивать пряжки. Бедные Голландцы все исполняли, зная, что их вовсе не думают эшим унижать и смеяться над ними. Самый знат­нейший из Японских вельмож почел-бы себя счастливцем, находясь на их месте, если-бы только великому сеугуну угодно было найдши его способным для развлечения высокой скуки своей в праздные часы.
В отплату за угодливость добрых гостей, повелитель Японии приказал поподчивапиь ино­странцев удивительным пиром, на Японский манер. Перед каждым из гостей поставлен был маленький столик, с различными блюдами, и с маленькими костяными палочками, заменявши­ми ложки и вилки. Перед каждым было еще положено по два маленькие хлебца, по куску белого сахара, витушкою сделанного, по пяти кайнокп ( род мипдалю ), по девяти ломтиков пирожков различных сортов, одни из муки с медом, дру­гие бобовые, сарачинского пшена, иные продолгова­тые, другие квадратные, и некоторые наконец с гербом даири. Последним кушаньем явилось огромное блюдо, с гороховою мукою и сахаром. Но все эшо составило только первую перемену блюд. На второй были вареная рыба, с превосходпымч соусом; устрицы, с уксусом, в своих раковинах; гусятина, разрезанная в тоненькие
346,
ломтики, рыба жареная, яицы печеные. Питье со­стояло единственно из превосходного сакки.
После посольства, при котором находился Кемпнер, до того, которое описал Тунберг, не произошло ничего достойного памяти. Самый Тунберг, один из обстоятельных наблюдате­лей Японии, говорит весьма немногое о своем пребывании в Иеддо и событиях при дворе Япон­ского властителя. Более занятой медициною и естествознанием, нежели этикетом и дипло­матиею, Тунберг даже не старался пробиться в залу аудиэнции, куда ввели одного посланника Фей­та. Дверь закрывалась ковром. Зала составлена была из трех частей, одна выше другой сту­пенью, образуя в совокупности около 5-ши Фу­тов пространства.
Властитель Японии находился в глубине залы, имея по правую руку своего наследника. После исполнения предписанного приветствия, Посланник остановился на противоположной стороне. Налево тянулась бесконечная комната, без сомнения, та самая, которую называют Японцы Сен-сио-спкп ( отделение ста рогожек ); в ней находились знатные сановники государства, ками, или госу­дарственные чиновники, и все были рядом, по­ставленные по их званию и чину. Аудиэнция не была продолжительна. Едва только вошел по­сланник, три Японские офицера возвестили об нем, восклицаниями: « Голланда капитана!” Эти слова, взятые из испорченного Португальского наречия, вероятно, означали: «Вот Голланд-
3’17
ский чиновник!” По эшим словам, Посланник принужден был стать на колени, протягивая правую руку в рогожке, и преклоняясь лбом в ■ землю. После того должен он был выйдти, так, как пришел, не произнеся ни одного слова.
Таковы подробности, переданные нам КемпФером и Тунбергом, о дипломатических сноше­ниях между Голландцами и Японским Двором. Без сомнения, другие посольства немного отсту­пали от установленного порядка, и история одно­го посольства достаточна для пояснения всех остальных.
Сношения Японцев с Россиею представляют напротив нечто новое и не всем известное. Около 4 804 года, в первый раз, оФФицияльное посольство Русское явилось от имени Россий­ского Императора в Японии. Оно было на кораб­ле Надежда, которым начальствовал знаменитый Крузенштерн. Посланником был каммергер Рязанов. Ми не упоминаем об экспедиции Рус­ского чиновника Лаксмапа, который послан был отвезши несколько Японцев, претерпевших кораблекрушение близ Камчатки, и безуспешно старался притом завесть переговоры и торговлю с Япопиею.
Русское посольство вступило в Нангазакскую гавань, и немедленно наложено было на Русский корабль строгое запрещение, так, что ни один из офицеров, пи даже самый Посланник не мог­ли сойдти на землю. Только после многих ено-
348
ров, позволено было наконец Рязанову, который был тогда болен, переправишься с свитою сво­ею на маленький островок Мегазаки, укрепленное место, недалеко от Голландской Фактории на Дезима.
В день, назначенный для этой переправы, князь Физен, правитель области, послал свою соб­ственную шлюпку для Русского посланника. Это была лодка, в 4 20 футов длиною, разделенная на три части тремя перегородками. В средине на­ходилось главное отделение, расположенное на маленькия комнаты ширмами, из шелковых, лило­вого цвета тканей, с гербами князя Физена. Стены, покрытые лаком, представляли такие-же гербы, из золотой мозаики. Покрышка шлюпки, из превосходной ткани, лаковый пол, устланный рогожками, дополняли убранство, и особенно той комнатки, где поместились Посланник и его главные чиновники. Когда великолепная зта шлюп­ка отвалила от корабля, и пушечными выстре­лами с берегов поздравляли отвал её, зрелище было прекрасно.
По прибытии на берег, Посланник занял на­значенный ему дом. Домъ» этот, на половину ружейного выстрела ош берега, был деревян­ный, состоял из девяти небольших комнат, очень плохо меблированных. Снаружи походил он на деревянный сарай, выстроенный кое-как, без всякой стройности. Небольшой навес при­крывал от непогоды двух часовых, охранявЬииих вход к Посланнику. Пол во внутреннихъ
I
3’19
покоях был покрыт новыми рогожками, по вся мебель заключалась в широких медных жаро­внях, служивших вместо печей. В окна вста­влены были плохия рамы, заклеенные бумажными листками, даже непромазанными маслом.
Здесь-шо поместили Русское посольство, ого­родив жилище его палисадом, который продол­жался до самого моря, так, что лодки подплы­вали к берегу между двумя рядами бамбуковой загородки. Ворота, с двойным замком, замыкали вход с моря, и не льзя было ни войдти, пн выйдши без позволения банжо, у которых нахо­дились ключи от замка ворот.
Запертой в столь неудобном жилище, под нестерпимым надзором, Русский Посланник при­нужден был пять месяцев ждать ответа па вопросы, посланные касательно его в Иеддо. На­конец, после пяти месяцев ожидания, прибыл в Напгазаки один из знатнейших Японских чиновников, с официальным полномочием, при­нять Русского посланника на аудизнции, и гово­рить с ним о том, зачем прибыл он в Японию.
Апреля Ч-го, Посланник, по назначению Япон­ских чиновников, отправился из Мегазаки, опять в великолепной шлюпке князя Физена, и пристал к берегу в настоящем Нангазаки, где.ожидал его великолепный норимон. Долго спорили предварительно об этикете, пока усло­вились в нем кое-как. Решительно отказавшись
I
350
от всякого противного Европейским обычаям приветствия, Русский Посланник принужден был однакож согласиться снять с себя башмаки и отдать шпагу, при входе в залу аудиэнции.
По всем улицам города, где вели Руских, домы были закрыти коврами, с гербами Японски­ми, и так при том, что невозможно было ви­деть ни домов, ни жителей. Изредка только вы­ставлялись кое-где головы из-за торжественной закрышки улиц.
Вот как составлялось шествие посольства: впереди выступали сорок человек Японцев, раз­личных званий, и между ними много банжо, со­провождаемых своими служителями. Потом шли Японские солдаты, без ружей, вооруженные толь­ко палками. За тем являлся норимон Посланника, несомый восьмью человеками, и за ним шел Руский знаменоносец; потом чиновники посольства, толпа гражданских Японских чиновников, бан­жо и толмачей; наконец, в заключение, человек двадцать Японских солдат, в предшествии офицера верхом, и за ними толпа низших Японских офицеров и слуг их.
Скинув с ног башмаки свои, Посланник, с своею свитою, пошел по длинному переходу, в комнату, стены которой были убраны красивыми ландшафтами. По средине комнаты находилось все потребное для куренья табаку - трубки, коробка с табаком, зажженная жаровня, и даже плевальница. Началось куренье, а потом гостей поподчивали чаем. После получасоваго
351
отдыха, Посланник вступил в залу аудиэнции, только с двумя старшими чиновниками. Полно­мочный министр Иеддского Двора сидел уже на рогожке среди этой обширной почетной залы. Разговор начался с его стороны множеством вопросов, весьма грубых. Подробные объяснения о деле отложены были до второй аудиэнции, ко­торая совершилась на другой день. При эипом вто­ричном свидании, уполномоченный Японский пере­дал Русскому Посланнику, из своих рук, с приличным обрядом, весьма любопытную бумагу, образчик ловкого ухищрения и дипломатической логики Японцев, который, впрочем, сделал-бы честь и нашей Европейской дипломатии, столь опытной в делах подобного рода. Вот « содер­жание” ноты Японского Двора:
« В прежния времена, корабли всех народов свободно приходили в Японию, и сами Японцы имели позволение посещать чуждые земли. Но уже более ста пятидесяти лет тому, как предок Японского властителя повелел не позволять под­данным выходить за пределы государства, а в государство позволять приезд только Китайцам, Голландцам, Корейцам и жителям острова Ринкииа. В последствии, торговля с двумя по­следними из означенных народов была прекра­щена, и сношения торговые остались только с Китайцами и Голландцами. Многие народи, в раз­личные времена, старались установить связи друж­бы и торговли с Япониею, но были отвергаемы, в силу запрещения, издревле сделанного, и по-
i?
352
тому, что опасно установить дружеские сноше­ния с неизвестным государством, когда такия сношения не утверждаются на основаниях равен­ства, Действительно, дружба подобна цепи, ко­торая, для достижения к цели особенной, должна составляться из определенного числа колец. Если одна только часть цепи крепка, а все осталь­ное слабо, то вскоре увидим слабейшие кольца расторгнутыми. Следовательно, цепь дружбы бу­дет всегда невыгодна слабейшим частям. Три­надцать лет тому, Русский корабль, под началь­ством лейтенанта Лаксмана, приставал к бе­регам Японским. Теперь другой корабль при­был в Японию, с Посланником великого пове­лителя России. Первый был встречен с неко­торою недоверчивостью, но второй дружески. Властитель Японии охотно исполнил то, чшо было ему возможно, и что согласно с законами его государства. Ему приятно видеть прибытие второго Русского корабля, как доказательство высокой дружбы, которую чувствует к нему повелитель России. Великий государь Русский при­слал к нему Посланника и много драгоценных подарков. Если принять то и другое, ипо пове­литель Японии должен, по обычаям своей земли, отправит от себя посольство к Русскому го­сударю, с подарками одинаковой ценности. Но законом утверждено, чтобы ни один корабль и ни один человек не выходили из Японии. С другой стороны, Япония так бедна, что не может представишь ничего столь драгоценного, чтобы
353
равнялось с подарками Русского Государя. По­сему, повелитель Японии решительно Не может, ни принять Русского посланника, ни взят от него подарков, Потребности Японии невелики, и произведения иностранные для неё мало нужны. Если небольшего количества предметов истин­но-полезных недостает в Японском государ­стве, и если привычка сделала для Японии необхо­димыми некоторые потребности, торговля с Голландцами и Китайцами достаточно доставля­ет все эшо, а дальнейшая роскошь не есть та­кое дело, которому должно покровительствовать. Весьма трудно было-бы установишь здесь обшир­ную торговлю, ибо закон строго воспрещает всякое сообщение между Японским народом и иностранными мореходцами.”
Эта объяснительная ноша составляла все, чем ' властитель Японии ответствовал на предложения
Руских. Сколько ни старался Рязановъ', он ни­чего не мог услышать от уполномоченного Япон­ского, чтобы удалялось от буквального смысла объяснительной ноты. Надобно было отправлять­ся обратно, и в Апреле 4 805 года, Рязанов оставил Японию, весьма недовольный Японцами, и Голландцами, которых, без сомнения, должно было почитать главною причиною неудачи.
Корабль Надежда, оставив Нангазаки, посетил Русские селения в Америке. Рязанов возвратил­ся потом в Россию через Сибирь. Но он не доехал до Петербурга, и умер на пуши, в ма­леньком Сибирском городке, Красноярске. Че-
T. ИГ. 23
354
рез несколько времени потом, двое Русских морских офицеров, Хвостов и Давыдов, на двух небольших судах, обозревали Курильский архипелаг, который длинною цепью простирает­ся от Камчатки до самой Японии. Мы не имеем никаких известий о подробностях этой экспе­диции. Знаем только, что Хвостов и Давы­дов нашли Японские селения на островах, счи­тавшихся подвластными России. Действуя воору­женною рукою, с горстью людей, они раззорили эти селения, откуда бежали Японцы, после неко­торого сопротивления. По возвращении Хвостова и Давыдова в Россию, все дело это казалось за­бытым, когда мщение Японцев возобновило его самым неприятным образом.
В Апреле 4ЭИ года, то есть, лет шесть спустя после отбытия Рязанова из Наигазаки, Русский капитан Головнин был отправлен для обозрения Курильских островов и берегов Мон­голии. Он начальсливовал шлюпом Дианою, и исполнив предписания Правительства, зашел в селения Японцев на Курильских островах. Здесь увидел он неприязненное расположение местного Японского начальства, хотел объяснишься с пра­вителем селений, и в доказательство мирного расположения, сам отправился для переговоров. Нарушая все народные права, Головнина захватили, и как пленника, отправили на остров Матмай. Корабль принужден был отплыть в обратный путь без своего начальника, хотя оставшийся на корабле лейтенант Рикорд сильно спорил съ
355
■ Японцами об их насильственном поступке, и ■ даже принимался стрелять из пушек. Впрочем, ■ насильственные меры были-бы здесь бесполезны, ’ потому, что Головнин и его товарищи уже на­ходились в это время на многолюдном Машмае, куда невозможно было появишься с небольшим кораблем. Но благородный Рикорд, оставляя враждебную землю Японскую, поклялся, что воз­вратит свободу своему капитану. И действи­тельно, после этого, казалось, он существовал только для исполнения своего великодушного на­мерения.
В Августе следующего года, Диана, под наИчальсшвом Рикорда, снова явилась близ Япон­ских селений, с большими силами, и с полно­мочием вести переговоры. План освобождения Головнина состоял однакож не в том, чтобы принудишь Японцев к согласию вооруженною ру­кою. Рикорд старательно искал случая освобо­дишь своего товарища, и после нескольких дней, проведенных в отдыхе и переговорах, встре­тился такой случай. Видя непреклонное упорство Японского начальства, он захватил Японский корабль, с шестьюдесятью человеками экипажа. Капитан этого корабля, по имени Каши, и не­сколько Японцев, увезенных Рикордом в Кам­чатку, должны были оставаться заложниками в безопасности Головнина.
Только при вторичном путешествии Рикорда, и после новых продолжительныхч» переговоров, устроилось наконец дело. Диана появилась в 23*

356

1813 году уже подле острова Матмая. Переговоры начались с тамошним правителем, при посред­стве Каши. В Иеддо беспрестанно отправлялись курьеры и нарочные. Рикорд говорил столь сильно и упорно, что из столицы Японской прислано было наконец повеление отпустить Русских пленных. Октября 6-го 4 81М года, после двух с половиною лет томления в неволе, капитану Головнину воз­вратили свободу, и этим единственно обязан он был дружбе своего благородного лейшенашпа Рикорда. Немало также споспешествовало успеху великодушие честного Каши, Японца, взятого в плен Рикордом; поведение его во все время переговоров было превосходно.
' Но, между тем, хотя благосклонный прием и обещания дружбы последовали за освобождением Головнина, хотя Руских приятельски принял после того правитель Матмая, и не принуждал даже на аудиэнции снимать обуви-уступка неслы­ханная и величайшая! - все таки однакож, Руские ничего не приобрели от своих сношений с Японцами. Земля Японская была снова затворена им, и романическое приключение Головнина оста­лось случайным событием в истории России и Японии.
Только Голландцы из всех Европейцев оста­ются доныне единственными обладателями тор­говой монополии с Японцами. Только им одним одолжены мы, в следствие сего, и всеми геогра­фическими новейшими сведениями об Японии. Со­чинение Головнина, смотревшего на Японию сквозь
357
Ш р*шепики Хакодадской темницы своей на Матмае, ж составлено из слухов и рассказов, поверен­ий ных по возвращении в Россию с прежними опи• । саниями Японии. Лучшее из всех новейших из1 весший доставлено в Европу Голландцем Тишя зингоим, долгое время бывшим в должности I правителя Нангазакской «акпюрии Голландцев.
Многого еще можно теперь ожидать от сочине­ния Зибольда, который долго жил в Нангазаки, несколько раз ездил в Иеддо, и по возвращении в Европу соединился с ученым Клапротом, Идля передачи любопытству публики результата своих продолжительных и обстоятельных исследований.
ГЛА®А
Япония. OBzqifi вывод, география, история: ныНЬШНЕЕ СОСТОЯНИЕ, ПРАВЛЕНИЕ, ЗАКОНЫ, НРАВЫ, ОВЫЧДИ, ХАРАКТЕР, ЗНАНИЯ, ИСКУСТВД, ПРО­МЫШЛЕННОСТЬ, ТОРГОВЛЯ, РЕЛИГИЯ.
Япония находясь между 29° и Л1° шир. север­ной, н 427° и 11° долготы южной (от Париж­ского меридиана ), состоит из архипелага, глав­ные острова которого сушь: Пифон, Къузъу и Сикокф. Можно почитать отдельною область Матмай, остров, находящийся на север от НиФона, прилежащий к Курильским островам, хотя собственно этот остров включается в облаешь Му тс, или О-Съу, на Тозандо. Японское государ­ство делится на десять до, или отделений, весь­ма неравных пространством и народонаселени­ем. За исключением двух из них, состоящих из небольших островов Ики и Ту-Спма, во­семь остальных подразделяются на множество кокф, или частей, которые опять делятся на
359
уезды, или кори.-Гокинай, первое отделение, со­стоит из пяти частей, образующих собствен­ность даири, так, как гокозио есть собствен­ность сеугупа. Обтирный остров Нифон заклю­чает в себе: Гокннай, Токандо, Тозандо, Фокурокудо, Саннндо, Саниодо, Нанкандо. Остров Ики, остров Тзу-Сима, и область Матмаии, с подраз­делениями земли Иеззо, южными Курильскими остро­вами, и островом Такакан, дополняют означен­ную здесь географическую номенклатуру, самую новейшую и самую исправную, какая только нам известна. Поставленная таким образом между Океаном и Японским морем, Японская земля отделяется на запад, от Кореи, проливом Тзу-Сима, а на север, от Иеззо, проливом ТзуГар, или Самарским, как называют его Евро­пейцы.
Название: Япон, Жапон, Жанам, как произно­сят различно Европейцы, или Нифон, как произ­носят туземцы, первоначально происходит от Китайского слова: Джифон, значащего: рождение солнца. Славный Марк-Павел называет Японское государство Зипангу ( а не Знпангри, как нахо­дим в некоторых изданиях его книги); это Китайское название: Жн-пеп-куе ( царство проис­хождения солнца ). Одним из древнейших имен Японии было Уо, или Иамато, по-Кишайски Го, и оно гораздо древнее названия Япона. Основатель Японской монархии, по преданию туземцев, на­именовал большой остров Аки-тзу-тзима ( ос-
360
тров стрекозы ), будто-бы потому, что он походит видом на эшо насекомое.
Три главные острова Японского архипелага, и особливо Пифон, вообще покрыты высокими вол­каническими горами. По длине НиФопа, на 300 льё опт С. Б. к Ю. 3., проходит цепь гор, которых вершины почти все одинаковой вышины, и пересекаются только ош одного места до другого пиками, покрытыми вечным снегом. Эта цепь гор делит реки, текущие в Океан, на восток и юг, от текущих на север, в Японское море. Но высочайшая из гор Японских не принадлежит однакож к сей цепи: это Фузино-Иама, безмерная пирамида, увенчанная снегами и ледниками, которые противятся самому паля­щему зною Японского лета. Гора эта находится в области Суру-Иа, на пределах области Кай. На вершине её жерло волкана, главнейшего и са­мого деятельного из всех огнедышущих гор Японских.
Составленная единственно из островов, Япо­ния не может иметь длинных и широких рек. Важнейшие находятся на НифонЕ, в западной ча­сти этого острова, где плоскость обширнее дру­гих. Здесь текут: Иодо-Гава, выходящая из внутреннего озера Бнва-но-мнтяу-Умн, и впадаю­щая в залив Осаккский; Кпдо-Гава, Тенрио-Гава ( река небесного дракона ), впадающая в море тремя устьями; Каманафи, разделенная до самого истока на два рукава, отдельно текущие; АраГола, один рукав которой протекает черезъ
364
Иеддо, под славным НиФонбасом; Укамн-Гава, Фигамч-Гаоа t Казаба-Гава, и Могамн, главная из рек области Дева, соединение множества источ­ников, нисходящих с снежных гор Мутскнх,
Из всех озер в Японии, самое значительное и самое глубокое Бпвато-миту-Уми, о котором упомянуто выше. Его изображают на Европей­ских картах под именем озера Oitz. Проис­хождением своим обязано это собрание вод волканическому явлению, которого время и по­дробности сохранились в Японских летописях. « В 285 году до P. X.”, говорят они, « чудное понижение большего пространства земли образо­вало в одну ночь обширное хранилище пресной воды. Но в ту-же ночь и в ше-же часы вышла из недр земли Фузи-но-Иама, высочайшая из гор Японских, находящаяся в области Суру-Иа. В 82 году до P. X., из глубины озера появился большой остров Тзн-ку-го-Снма, и доныне остает­ся на озере, длина которого будет около 72| Англ, миль, и 22мили ширины, в самом обшир­ном пространстве.”
Хотя вся Япония находится в умеренных ши­ротах, но она не наслаждается однакожь столь благорасшворенным климатом, как можно-бы подумать, посмотря на карту. Соответствуя по­ложением своим Испании, Италии, Сицилии, Япо­ния совсем не имеет, подобно им, умеренных холодов зимою, и солнечных лучей, столь усла­дительных летом. Брошенная среди бездн Оке­ана, прозванного в этой стороне морем туманов,
362
открытая холодным ветрам, дующим с Та­тарского материка, незакрытая никакими Пиринеями, подобно Испании, никакими Альпами, подоб­но Италии, Япония нередко страдает от холо­да в Январе, Феврале и Марше, от ужасных бурь в эпоху равноденствия, и от дождливой не­погоды в Июне, Июле и Августе,
Туземцы, населяющие Японский архипелаг, ка­жутся, по некоторым сходственным чертам, принадлежащими к племенам, населяющим Ки­тай и Татарию. Между тем, действием-ли про­должительного отделения их, или от другой какой нибудь неизвестной причины, между Япон­скими островитянами и народами ближайшего ма­терика есть различия, кошорых нельзя не при­знать. В этом отношении можно послушать мне­ния ученого исследователя, голос которого до­стоин уважения, именно, Клапрота. Вот что говорит он:
« Поколение Японское, с первого взгляда, похо­же на Китайцев, лицом и внешностью; во тща­тельно сличая и исследуя характеристические черты сих двух племен, легко заметить различие меж­ду ними. Я сам занимался таким исследованием, бывши па пределахКитайского государства, имевши случай встречать Китайцев и Японцев. Глаза Японцев, хотя протянутые так-же косо, как глаза Китайцев, между тем шире к носу, и ресницы кажутся у них поднятыми к верху, когда глаз бывает открыт. Волосы Японцевъ
363
собственно не черные, но темные; у детей, менее 12-ти лет, находите все другие оттенки, даже льняного цвета, и есть Японцы с волосами со­вершенно черными и почти курчавыми, с глазами совершенно косыми и кожею весьма темною. В некотором расстоянии, цвет кожи у людей низших званий кажется желтым, почти таким, как цвет сыра; в горожанах находят разли­чие цветов кожи, смотря по образу жизни, а в чертогах знатных Японцев нередко встретите женщин стол белых, и с шакпм живыми ру­мянцем, как Европейские женщины. С другой L стороны, бродяги по дорогам отличаются цве­том кожи между медью и темною землею. Это вообще цвет всех поселян Японских, особли­во на тех частях тела, которые наиболее под­вержены действию солнечных лучей.
« Различное происхождение Китайцев и Япон­цев совершенно подтверждается языком Япон­ским, в котором все корни совершенно раз­личаются от коренных слов, какие встречаем в языках соседей Японии. Хотя Японцы приняли значительное число слов Китайских, но сии слова не составляют части языка существенно корен­ной; они введены переселениями Китайцев, и особливо Китайскою лиишпературою, послужившею основой для литшературы Японской. Корни Япон­ских слов сшоль-же мало походят на Корей)ские, и совершенно чужды они языкам Линов, или Курильцев, обитающих на Иеззо. Наконец, Японский язык не представляет никакого срод-
ш
сшва с языком Манджуров и Тунгузов, зани­мающих материк Азийский против Японии.”
Таково мнение Клапрота, и с ним согласен Малшебрюн, почитающий Японцев аборигенами их земли, народом переходящим за пределы поло­жительной истории. Другие опровергали мнение двух упомянутых нами ученых, и стояли за единородство Китайцев с Японцами. Для это­го ссылались на сходство общих черт внеш­ности, бритье голов, косые глаза, плетушку на верху головы, множество одинаких обычаев, образованность, почти однообразную и однород­ную, промышленность одинаковую, производящую ше-же предметы, касательно необходимости и роскоши. Во всем этом, и в множестве других подробностей, находили единство происхождения обоих народов. Различие Физического типа объ­ясняли противоположностью образа жизни и кли­мата. Различие языков старались растолковать потерею первобытного, общего обоим народам языка, части которого одни сохранились у Ки­тайцев, другие у Японцев. Ссылались еще, для объяснения различий, на вторжения Монголов в Китай, и на то, что областное наречие может совершенствоваться, и составить отдельно обра­зованный язык. Вообразите, что колония Бретанских мужиков населила архипелаг какой нибудь, образовала, облагородила свое наречие-по этимо­логическим разысканиям, оно оказалось-бы, после перехода в полный язык, вовсе чуждым языку Французскому. Делишь до бесконечности самобыш-
365
ноешь родов ( говорят нам ), потому только, что есть оттенки различий между народами, не значит-ли эшо вести нас в совершенный хаос этнографических изысканий, и без того уже столь перепутанных, чгпо гораздо лучше поста­раться теперь соединять, нежели разделять на­роды, и связывать их взаимно, нежели разъеди­нять более и более. Из всего, и из множества других подробностей, которые долго было-бы излагать, заключают так, что семейство Ки­тайских народов ( очевидное отделение и смесь других ) представляет своих родичей в том круге, который должно обводишь около Катая, включая сюда Японию и Корею, и смешенные от­рывки которого видим в Тонким, Кохинхин, и отчасти в Сиам, Здесь место Китайского племе­ни, резко отличенного среди других племен, каковы: Индийское, Манджурское, Малайское, уже не имеющие никакого, ни близкого, ни отдаленного сродства с.Китаем.
Не зная, как решишь весь этот спор о про­исхождении Японцев, я довольствуюсь тем, что изложил сущность его.
Как у всех других народов, у Японцев, была своя баснословная история. Туземные лето­писи утверждают, что Японский архипелаг сна­чала управлялся семью какими-то богами, или ду­хами небесными. Трое первоначальных, из числа этих богов,родились сами собою; четыре осталь­ные имели жен. За этими небесными царями сле­довало пять земных гениев, из которых пер­
366
вым была дочь солнца, по имени Тен-сио-дай-спн, шо есть, великая богиня ясности. Это главное бо­жество, из обожаемых доныне в Японии, а осо­бенно в области Иэе, где полагают её постоян­ное пребывание. Японцы верят, что их данри, или духовные государи, происходят от Тенъзио-дай-сины, и следственно, что они суть не­земного происхождения. Династия даириев нача­лась за 660 лет до P. X., от Зин-Му (духовного воителя ). Явясь откуда-то с западных бере­гов, он покорил всю Японию, за исключением северной оконечности, которая долгое время по­сле сего была еще занята аборигенами, называвши­мися Jeeu.
С Зин-Му начинается летописная история Японии. Общее мнение то, что Зин-Му был Ки­тайского происхождения. Он образовал в Япо­нии общественность, и мало по малу, перед успехами земледелия и промышленности, принуж­дены были уступить ему.варварские племена, засе­лявшие тогда Японию. Переселения Китайцев на Японский архипелаг происходили несколько раз и в разные времена. Летописи Китайские пове­ствуют, на пример, что около -14 95 года до Р. X., обитатели восточного Китая, угнетаемые богдыханом Ву-И, переправились в большом ко­личестве, мужчины, женщины и дети, на ближние острова, где и основали селения. Зин-Му следо­вал потом, вероятно, с значительною толпою искателей приключений, ибо иначе трудно былобы объяснить, как мог он один завоевать
I

Ы7
Японские земли. После Зин-Му являлись еще но­вые колонисты, между прочим три ста пар мо­лодых юношей и девушек, по рассказу явно аллегорическому, посланных будшо-бы от бог­дыхана Тзин-ши-гуанг-ши, под начальством Зико-Фука ( Зин-Фу ), искусного врача, на небы­валый остров Фо-р ait-Сун, искать там воды бессмертия. Летопись присовокупляет, что после тщетного искания острова и драгоценного питья, Зико-Фук пристал с своею дружиною к Япо­нии, в 209 году до P. X. - Предводитель юных Китайских переселенцев умер и погребен здесь, на горе Фузи-но-Иама, и как он принес в Японию знания и науки, бывшие дотоле в пей неизвестными, то после смерти его воздали ему почести божества.
Отделяя от всех этих рассказов баснослов­ную часть их, можно извлечь два положительные заключения, из коих первое то, что нынешние обитатели Японии, как-бы ни думали об них Клапрот и Мальтебрюн, едва-ли аборигены ту­земные, и по крайней мере, что первобытные пле­мена туземцев Японских перемешаны были с переселенцами Китайскими. Зин-Му, триста пар юношей и девушек Зико-Фука, и колонии других времен, долженствовали составлять большие дру­жины и толпы многочисленные, ибо иначе не мог­ли они восторжествовать над первобытными ди­карями Японии. Здесь происходило то-же, что везде -• образованные колонисты подчинили себе племена первоначальных дикарей. Второе заключе­
368
ние явно из всех рассказовъ--одинаковое проис­хождение нынешних жителей Японского архипе­лага и народов Китайского материка. Не смотря на сильные противоречия, это почти неоспоримый вывод исторического рассказа. Если только до­пустить вероятность Японской повести о завое­ваниях Зин-Му, вопрос о происхождении Япон­цев оказывается решенным.
Во всяком случае, Зин-Му должно почесть основателем династии Японских государей, на­следники которых доныне сохранили в Японии власть духовную. Первоначально сии властители соединяли в особе своей все власти, гражданские, политические, военные, религиозные, были в одно время полководцами и поншифексами, законодате­лями и патриархами. Государственное образование Японии, кажется, составляло в древнейшие вре­мена правление чисто Феодальное, и Форма эта так усвоилась Японии, что по наружности про­должается она даже до сих пор. Япония была разделена между множеством маленьких владе­телей, подчиненных главному властителю, но не­зависимых один от другого. Потомки Зин-Му оставались в эшом положении до конца ХП-го века, почти неограниченными монархами Японски­ми. Но изнеженные мало по налу владычеством мирным и бесспорным, они допустили управлять от своего имени кубо, иди сеу гулов, начальников войска, повелевавших в шо-же время народною милициею. Вскоре эти сеугуны сделались тем-же, чем были у нас во Франции Палатные Меры, при
369
наших Rois fainéaus. И когда, наконец, около 4190 года, сеугун Иорнтомо, из рода Гхензи, после продолжительного междоусобия, спас цар­ствовавшего тогда даири от честолюбивых на­мерений бунтовщика Фепке, победителю дали ти­тул равный генералиссимусу, и местом пребы­вания его назначили Кама-кура.
С этой эпохи началось преобладание сеугунов. Но полное похищение ими власти законных госу­дарей совершилось однакожь неранее ХѴИ-го века. С тех пор стали существовать в Японии два государя, один по имени, другой на деле, Дапри и Кубо. По своему божественному происхождению, даири для Японцев составляет неизменный пред­мет религиозного благоговения, утвержденный ве­ками. Даири, царствовавший в 4 822 году, счи­тался 421-м потомком Зин-Му. Можно подо­зревать туш большой обман. Имя даири, чшо значит внутренность дворца, и запрещение назы­вать его другим каким нибудь именем, показы­вает недостоверность продолжительного родо­словия Японских монархов. Что касается до сеугунов, Японцы не скрывают, чшо поколение Иоригаомо давно прекратилось в эшом высоком звании. Ныне царствующая династия их началась только с 4 585 года, и предок её первый пере­нес пребывание кубо в Иеддо.
Даири никогда не оставляет своего пребывания в Миако. Это вечная тюрьма его. Гарнизон, со­держимый сеугуном, стережет знаменитого плен­ника, и позволяет ему выходить из дворца его
Ч. ИГ, 24
370
только в храмы, и то в установленные празд­ничные дни. Никакой государственный доход не поступает в казну даири, и потому граждан­ский соправитель великодушно снабжает его деньгами на содержание его великолепного Двора. Это дополняется еще некоторыми предоставлен­ными даири средствами дохода: духовные звания, все подчинены его выбору, но он не отда­ет их даром, а продает. Он продает так­же почетные звания тщеславной знати Японской, и иногда даже самому сеугуну, который, из по­литической предосторожности, поддается без­вредной прихоти своего сотоварища. Словом - деньги, титулы, знаки отличия, все это в из­обилии отдано духовному владыке Японии, но за то тщательно удален он от всякого полити­ческого влияния, и от всякой исполнительной власти. Единственное недвижимое владение, оста­вленное ему, составляет город Миако, с окру­гом. Чтобы развлечь чем нибудь скуку заклю­чения, и отвратить даже самую легкую мысль о возвращении власти, постарались бедному даири предписать тяжкий образ жизни, совершенно за­нятой церемониалом и беспрерывным этикетом. Даири не только священная особа для всех, но он священ в собственной!) своем мнении, и ему строжайше запрещается почитать себя при­надлежащим к людям смертным и преходящим. Он обязан величать себя богом, говоришь, дей­ствовать, как бог, и не только перед наро­дом, но и во дворце своем, перед своими при-
371 ближенными, даже оставаясь один. Если от всего этого он несовершенно сходит с ума, то, по крайней мере, должен помешаться. Веря, что он бог, бедняк не станет уже увлекаться ничтожным честолюбием земли, необходимо дол­жен презирать все земное величие, и предоста­вить такия мелочи сеугуну. А только этого-то и хотят хитрые, хотя и ничтожные перед его божественностью товарищи.
Но, быть Японским богом довольно тяжело. и божественность даири стоит ему каждый деи.ь, каждый час, каждый миг, множества всяческих забот. Запрещено ему касаться ногами земли, и когда надобно переступить куда нибудь, его са­дят на плеча свои избранные служители, или не­сут в норимоне, или, когда он непременно сам хочет идти, надевают ему на ноги сандалии, с подошвами, в двенадцать пальцев толщиною. Быть на свободном воздухе ему не позволяется, и хотя солнце услаждает весь мир своими лу­чами, бедный даири не смеет унизить себя при­косновением света солнечного к святому телу своему.
Тело даири считается столь священным, что бедняку не позволяют стричь волос и обрезы­вать ногтей. Бсе это исполняют особенные слу­жители, ночью, когда даири уснет. Пробудив­шись, и увидя похищение святыни, он обязан приходить в величайшую ярость, и еслибы кто нибудь открыл ему виноватых, должен нака­зать их.
2Г
372
Прежде, даири принужден «ще бивал целое упиро просиживать на своем троне, с тяжелою, тройною короною на голове, важно, задумавшись, и совершенно не двигаясь. Малейшее движение рес­ницы при таком сиденьи считалось предзнамено,ванием бедствия и гибельных последствий. Но еслибы даири покачнул головой - ужас распросгпранилсл-бы по всему государству, все Японцы шрепешали-бы, думая, не разверзаюшся-ли уже безд­ны Океана, готовясь поглотить их проклятые острова! Kôe-как, это сиденье, столь тягостное бедному даири, и столь ужасающее народ, было уничтожено.
Одежду даири составляет шелковое черное полукафтанье, сверх которого надевается еще красный длинный кафтан. Кроме этого закуты­вают его святость в огромную симару, из тончайшего шелкового Флера. Шапка у даири ко­нической Фигуры, подобная шапке Далай-Ламы, с которым вообще у него большое сходство; кру­гом шапки находятся зубчики, в роде венца, в три ряда, на подобие тиары. Лоб даири бывает раскрашен белою и красною краскою.
Дапри всегда угощают великолепным столом. Каждый вечер приготовляют ему богатые ужи­ны, во всех двенадцати отделениях его дворца, и когда он назначит, в котором именно от­делении угодно ему совершать свою трапезу, все снаряды угощения переносятся в назначенное от­деление из других. Пока даири кушает, гре­мит оглушающая музыка. Посуда па столе его
373
я
W бывает глиняная, и ее тотчас бьют, едва толь* g ко снимут со стола. Японцы свято верят, что”. еслибы кто нибудь из них прикоснулся к куF таньям, оставшимся после даири, исключая чле­нов царского семейства, у такого безбожника тотчас распухнут горло и рот, и он неме­дленно задохнется.
Наследование сана даири установляется сове­том духовных, который всегда назначает в преемники мнимому богу и царю кого нибудь из | ближайших людей умершего, малолетных и воз1 раешных, сына, дочь, даже иногда вдову прежнего № даири. Выбор и перемена тщательно скрываются от народа. По примеру нашей старинной пого­ворки- Le Roi est mort, vive le Roi - Японцы также могут восклицать: « Даири умер - да здравствует Даири!” Нигде эша Формула, для изъявления беспрерывности временной власти, не Î может быть приложена так верно, как в Японии.
Придворные, окружающие даири, и так-же свя­тые, как и он сам, занимаются только духов­ными предметами. Подобно старинным Католи­ческим прелатам, они имеют анархии, куда ежегодно отправляются на несколько месяцев. Даири имеет двенадцать законных жен, кото­рые одеваются в шелковые платья, столь нелепо широкия, что в церемопияльной одежде своей по­чти не могут ходишь.
Будучи духовным властителем Японии, и бо­гом, разумеется, даири должен считаться но
374
всему выше сеугуна, своего главного министра и полководца. Хоипя в сущности, вся власть в государстве принадлежит сеугуну, но он обязанностью почитает не оспоривать у да­ири никаких внешних Форм первенства, хотя совершенно и всячески ограждает на деле власть, у него похищенную. Так, во всех важных де­лах, касающихся политических отношений госу­дарства, законодательного нововведения, диплома­тического вопроса, сеугун посылает к своему товарищу, спросить его согласия. Подобные по­сылки и спроси производятся с величайшею пыш­ностью, чтобы поразить народ величием обряда, и уверить его в добром согласии, какое суще­ствует между двумя властителями. С своей стороны, даири постоянно содержит в Иеддо несколько духовных сановников, для надзора за поступками сеугуна, во всем том, что касается религии. Даже несколько почетных женщин при­сылаются из Миако в Иеддо, с довольно стран­ным назначениемъ-наблюдать за хозяйством во дворце Иеддском, и доносить даири, если сеу­гун вздумает изменять своим супругам. Бсе это делается в добром согласии, как устано­вление, освященное вековым обычаем. В каждый новый год, сеугун посылает богатые подарки даири, и между ними непременно должна быть белая цапля с черною головою, которую сам сеугун обязан добыть, выезжая в поле с со­колами. Выезд для эшего, и присылка цапли по­
375
том, считаются важным государственным де­лом.
Но кроме постоянных дружеских сношений, редко проходит без того пять лет, чтобы один раз, в течение эшего времени, сеугун не посетил лично даири, в его священном дворце. Пышность и церемониальность при та­ких посещениях бывают стол велики, что для приготовлений употребляется не менее восьми месяцев. Мопшанус передал нам описание од­ного из этих великолепных путешествий, ис­числив все подробности роскоши, наблюдаемой при таком случае. Б назначенный день, говорит Монгпанус, улицы Миако, с утра были усыпаны тальковым порошком, отч чего казались они блестящими, будто покрытые серебряною пылью. Рано потянулось шествие, с лаковыми ящиками, где положены были драгоценные подарки, с при­дворными дамами в норимонах, офицерами, чинов­никами, на лошадях, в сопровождении служите­лей, которые держали вожжи, или шли с зон­тиками. За эипнм авангардом катились три ка­реты, везомые каждая парою черных волов, по­крытых малиновыми шелковыми тканями. Кареипы эти были чудом роскоши и пскуства, и их це­нили немепее 00,000 франков каждую; ободья у них были позолоченые, а спицы колес покры­ты золотом и ФиниФтыо; в каретах сидели три любимицы сеугуна, и потом несли за ними, в норимонах, других подруг сеугуновых. Бо­гатство, ехавших в недальнем расстоянии, иа-
376
реип даири в сеугупа было выше всякого описа­ния. Золото, серебро, шелк, лучшая живопись, самый блестящий лак, резьба, изящество Формы соединялись в этих чудесах Японской художе­ственности. Вообразите впечатление, какое все это должно производить на народ, при свите, состоящей в нескольких тысячах молодых знатных Японцев, в шелковых и парчевых платьях, на лучших, какие только есть в го­сударстве, лошадях! Из всех конных и пе­ших полков присланы были сюда избранные люди, увеличишь собою великолепие свиты двух госуда­рей Японии.
После такого торжественного шествия, начи­наются в Миако беседы и совещания между даири и кубо. Они продолжаются неделю, и обряд окан­чивают вручением взаимных подарков. Мон­та нус говорит, что в его время политический властитель Японии представил духовному своему владыке: 3000 слитков серебра, две сабли, с ножнами из чистого золота, двести узорчатых парчевых платьев, триста платьев атласных, 12,000 псзапов шелку, пять больших серебря­ных ваз, с мускусом, и десять дорогих ко­ней, с убором. Может быпп», этот реэстр, и самые подробности обрядов и великолепия, слишком увеличены легковерным и хвастливым путешественником XVII-го века - тогда эшо было в обычае-но если почесть правдою только половину, и того довольно для изумления самого невнимательного зрителя!
377
Таковы отношения между двумя Японскими вла­стителями. Попятно, что кубо, действительный Государь Японии, охотно готов утешать мни­мого владыку своего мнимым преимуществом. Но ви основании, кубо настоящий повелитель го­сударства, а потому и настоящее место прави­тельства находится в Иеддо. Туда являются дамио, Феодальные владельцы, между которыми раз­делена вся Япония. Гокоаио, или непосредственное владение кубо, управляемое от его имени обанжо, или наместниками, как уже говорил я, составля­ют только пять областей. Все остальное де­лится между 200-ми дамио, составляющими васса­лов и данников кубо. Независимость этих мелких государей постепенно ослабевает более и более. Система кубо постоянно состоит в том, чтобы понемногу уничтожать подчинен­ных ему отдельных Феодалов, что и произво­дится весьма успешно. Ныне, из 200 дамио, независимых один от другого, обладателей уделов, или кокфовъ самовластных прежде без исключения, остается только трое, в Катиа, Cam­ay ма, Сендан, которых можно еще почесть сво­бодными от надзора и отчета сеугуну; все дру­гие сушь простые наместники его в своих на­следственных областях, принужденные оставлять семейства свои в Иеддо, как заложников, или аманатов, ручательством за свое повиновение. СендаиискиА дамио первый и главнейший из всех. Когда является он в Иеддо, 20,000 человек сопровождают его, и свита его кажется точно
378
царская. Его посещения сеугуну производятся с великолепием необыкновенным. Впереди развеваюшся несомые знамена, а потом, в ящиках, на палках с золотыми макушками, на подушках, несут аллебарды, копья, ружья, пистолеты, плю­мажи, лошадиные хвосты белого цвета, и стре­лы в богатых колчанах. Наконец являют­ся оседланные кони, соколиная и псовая охота, оркестр музыкантов, сотни паланкинов и но­ритов, а в заключение ящики, превосходно лакированные, где лежат кирасы и шлемы князя. Вся процессия его чиновников, офицеров, сол­дат, слуг, прислужников, идет в определен­ном порядке и известной стройности; всякий наперед знает свое место, по закопу этикета, изучаемому с младенчества; каждый хранит устав, важно, благопристойно, не смея сделать ничего что ему запрещено, и особенно не имея даже идеи, что можно просшупишъся в чем ни­будь, доказывающем важность, величие и могу­щество тех, кто его выше.
Будучи самыми значительными людьми в госу­дарстве, дамио несут тяжести, равные их пре­имуществам. Обязанные выполнять все расходы до местам своих управлений, они принуждены еще выгадывать суммы, которые должно им по­сылать в Иеддо, как дань, ставить отряды войск в распоряжение кубо, содержать в своих рези­денциях великолепные дворы, и по приказу кубо немедленно являться, для представления своего
379
личного обожания властителю Иеддо. По всему этому, кроме пяти, или шести, все дамио доволь­но бедны, между тем, как сеугун получает от них доходу от 600 до 800 милдьоиов ежегодно.
Власть кубо, среди этого покорного Феодализма, ограничивается одпакожь в правах своих. Глав­нейшие дамио призываются для составления высИшего совета, сзываемого по воле, но имеющего власть решительную. Имя его Тзчн-джо-но-зиоЛ ипо есть, Совет средний общий. Он делится на Сик-бу-ио~зио, совет законодательства и народ­ного учения; Тзч-бу-но-зио, совет главный вну­тренних дел; Мчн-бу-но-зио, совет дел на­родных, или общей полиции; Фио-бу-но-зио, совет И главный военный; Гхио-бу-но-зио, совет уголовных дел; Оиико-уро-зио, совет Финансовый: Лупай-но-зио, совет царского двора. - Бсе государ­ство разделено на восемь больших отделов, именуемых до, то есть, пути, Эти до подраз­деляются на 68-мь кокфов, или областей, заклю­чающих в себе 622 кори, или округа.
Число войска, выставляемого от дамио сеугуну, сообразуется с мирным, или военным со­стоянием государства. Бо времена КемпФера, войско Японское состояло из 438,000 пехоты ц 38,000 конницы. Кроме этого, содержимого князь­ями, сеугун имел еще на собственном своем счете 400,000 солдат и 20,000 лошадей, что со­ставляло гарнизоны в крепостях, гвардию и лич-
380
нуил воинскую свиту ссугуна. И пехота и конни­ца делятся на множество разных участков. Над каждыми пятью солдатами поставлен начальник, называемый « коммиссаром сарацинского пшена,” потому, что он принимает на пятерых подчи­ненных рацион пшена из казенных магазинов. Пять таких коммжссаров подчиняются офицеру, в роде подпоручика. Над десятые этими офице­рами находятся офицер в роде капитана, и два поручика. Далееследуют чины в роде наших батальонных командиров и полковников. Жа­лованье почти всегда выдается сарачинским пше­ном. Установленного мундира нет; от того видна ужасная пестрота в одежде солдат и офицеров; каждый одевается, как может и как хочет, в высших чинах носят кирасы и брони, украшая шапки солнцами, месяцами и вся­кими другими эмблеммами. Хотя ружья употре­бляются в Японской армии, особливо с Фитилями, по можно сказать, что сабля любимое оружие Японцев. Люди всех званий носят на поясах сабли, Фута в три длиною, немного кривые, и с толстым обухом. Люди военные и знатные надевают по две сабли, обе на одну сторону. За­калка сабель Японских превосходна. Особливо старинные сабли превзойдут всякий Дамасский клинок, и Японцы уверяют, что доброю саблею, удальцы их могут разрубишь человека на-двое, от головы до ног.-Военное звание чрезвычайно уважается в Японии. Простолюдин, говоря с солдатом, обязан называть его сама (господин),
381
и оказывать ему знаки почтения. Это, и платье военных людей, шелковое, иногда вышитое золо­том и серебром, вводило Европейцев в забав­ный обман; простые солдаты Японские казались им важными чиновниками, и смиренно кланялись они страже своей, думая, что все эшо весьма зна­чительный народ.
Отправление правосудия в Японии делается весьма просто и правильно. Уложения здешния не­огромны, потому что при неподвижности нра­вов не бывает надобности ни в каких новых прибавках. Японцы сравнивают свои уложения с бронзовою колонною, которой не должны вре­дить ни время, ни непогоды. Они соглашаются, что закопы, составленные в древнейшие времена, могут теперь казаться слишком строгими, но мысль, что древность и неизменность составля­ют главную силу закона, заставляет их воз­держиваться от всяких перемен. Для уменьше­ния буквальной строгости употребляется милости­вое изъяснение, и приложение не в полной силе. Впрочем, полиция, употребляемая, как предупре­дительное средство, уменьшает число преступ­лений в государстве. Нигде в мире нет столь строгого надзора полицейского, как вч Япо­нии. Нередко, когда в следствие тайного ро­зыска полиции, откроется, что дело, кажущееся весьма важным по суду, в сущности и по совести не таково, правительство произвольно прекраща­ет преследования и устраняет суд. Эшо назы­вают здесь «яй5/ль. Противоположное этому име­
382
нуется омите-мукп. В последнем случае, дело предастся полному суду, и обвиняемый Японец судится публично, подвергаясь всей строгости закона. В областях непосредственно подчинен­ных кубо, как-то, в Наигазаки, решения дает комитет исследователей, под председатель­ством правителя, который потом отвечает за решение. Судьи, составляющие комитет, боясь отчета, не щадят ничего, пи строгости, ни времени, ни допросов, чтобы дознаться истины. Редко бывает, чтобы при суде продолжитель­ном истина наконец не открывалась. Тогда не­медленно решают дело. В случае необходимости, позволяется пышка, по общепринятое мнение почти решительно не допускает ее, и потому редкие примеры пышки случаются только при важных преступлениях.
В Иеддо, перед дворцом сеугуна, а также и в местах пребывания областных правителей, перед их жилищами, поставлены ящики, в два фута длиною, назначенные для принятия жалоб против чиновников правительства. Всякий Япо­нец, почитающий себя обиженным, может поло­жить в ящик просьбу. Два офицера находятся беспрестанно подле ящика, и должны замечать, кто кладет в него просьбы. Каждая просьба должна быть запечатана жалобщиком, и подписа­на им, с означением его жилища. При соблюде­нии такой Формы, просьба отсылается в Иеддо, а в противном случае сжигается, если только бумага без подписи не будет три раза положена
383
в ящик; тогда ее отправляют вместе с другими прошениями. Все, что получается таким образом в столице, в назначенные дни откры­вается перед самим сеугуном, и он все про­читывает. Если жалоба основательна, немедлен­но приступают к розыску и исследованию. При открытой розыском правде, виновный, кпю-бы он пи былъ-банжо, оттона-предается строгому суду и наказанию; но если жалоба окажется не­справедливою, ужасное наказание падает на ябед­ника; посадив на лошадь, возят его по городу, в предшествии превеликого бумажного знамени, где написаны его имя, возраст и преступление; на каждой площади, на каждом перекрестке чи­тают приговор клеветнику, и потом везут его на известное место казни, где рубят ему голову.-В собственных сеугуновых областях, правитель не может осудить на смертную казнь, без подтверждения государя. Феодальные власти­тели более независимы, но за то они почти ни­когда не определяют смертной казни, ибо та­кое решение почитается бесславием целой области, и кроме того князья опасаются строгих выго­воров сеугуна, который упрекает их в по­добном случае испорченностью нравов между людьми, им подчиненными. Вообще, как в-судеб­ном, так и во всяком другом отношении, Японцы находят более выгод жить под упра­влением князей, нежели под непосредственным правлением кубо; у князей правление более оте­ческое, налоги не столь тяжелы, и их не такъ
B
3«M
строго взыскивают. Сверх того, более быва­ет сближения между пародом и правителем в Феодальных областях, где чиновники почти всегда определяются на всю жизнь, и даже передают должности свои по наследству, нежели в обла­стях, где всякий почти год приезжают новые правители, не столько заботясь о благосостоянии подвластных, сколько об угождении своему от­даленному властителю. - Большая часть важных преступлений, как-то; убийство, контрабанда, зажигательство, воровство, Подвергаются смерт­ной казни. Если преступник благородного проис­хождения, какч» милости просит он позволения погибнуть не от руки палача, но самому себе разрезать брюхо. Получив такое позволение, оде­вается он в лучшее свое платье, сзывает род­ных, прощается с ними, открывает себе жи­вот и режет его вдоль и поперег. Этим родом смерти очищается всякое преступление, и обычай разрезывагпь себе брюхо дело столь обык­новенное в Японии, что каждый знатный Япо­нец всегда носит при себе орудие, которым законно может исполнить такое кровавое дело. За одно слово, за малейшую обиду, при бездель­ной ссоре, Японец чертит ножем свой бедный живот, и странный обычай этот так всеобщ, что слыша о подобном роде самоубийства, никто ему не удивляется, и только спрашивают, что было тому причиною? Детей знатных семейств учат с самого детства, как должно им, в случае необходимости, исполнишь разрезыванье
385
живота ловко и с приятностью, дают им в этом уроки, как умереть таким образом с честью, и уроки эти выслушиваются ими так-же охотно; как знатные Европейцы охотно слуша­ют уроки в танцованьи. Это направление поня­тий, с самого юного возраста, внушает Японцу совершенное презрение к смерти. Предпочитая смерть малейшей обиде, Японцы, горячо стремятся предупредить бесчестие торжественною, благо­родною разрезкою живота своего. Фанатическая заботливость о чести составляет одну из за­мечательных сторон народного характера меж­ду Японцами, и сохраняет в нем какую-то твердость, не смотря на продолжительность мир­ного состояния государства. Законы позволяют каждому произвольное самоубийство, и только требуют для этого установленной Формы. Что­бы самоубийство было произведено по закону, надобно несчастной жертве одеться в белое платье, особенного Фасона, без гербов и украше­ний; потом завешивают внешность дома белыми тканями, закрывая гербы хозяина; собираются род­ные, и особенным кинжалом несчастный разрезывает себе живот. Гражданские и военные чи­новники всегда бывают готовы на подобное дело, до такой степени, что кроме обыкновенной оде­жды, в дорогу берут с собою платье, необхо­димое для законного самоубийства.
Однажды два чиновника, служившие при Дворе сеугуна, встретились на лестнице; один сходил вниз, держа в руках пустую чашу; другой
Ч. /Г. 25
386
шел к верху с блюдом, назначенным для сеугунова стола. Случайно, они столкнулись сабля­ми. Дело было совершенно ничтожное, но сходив­ший с лестницы оскорбился, и напрасно изви­нялся другой, говоря, что это безделка, что если сабли их и задели одна другую, то в сущности они стоят одна другой. « Я докажу тебе, что ты ошибаешься - возразил обиженный - и что твоя сабля моей не стоит.” - Выхватив кин­жал свой, он разрезал себе живот. Не гово­ря ни слова, другой бежит, ставит блюдо на царский стол, возвращается, запыхавшись, к сво­ему умирающему сопернику, кричит ему. « Если­бы обязанность службы меня не задержала, тебе не удалось-бы опередишь меня!” Он разрезал себе немедленно живот, и горделиво говорил йотом, умирая; « Видите-ли, что моя сабля не хуже его!»
Подобные события происходят здесь беспрестан­но. В 4808 году, Английский военный корабль, Фаэтон, вошел в Нангаэакскую гавань дальним проливом, который до того времени считался непроходимым, и потому не был охраняем стражею. Только тогда заметили нежданного го­стя, когда корабль был уже близ Папенберга, в одной льё от Нангазаки. Ничего не опасаясь, местное начальство думало, что это Голландский корабль, и не препятствовало его приближению. Но едва рассмотрели Британский Флаг, страшная тревога распространилась во всем городе. Пра­витель поспешно призвал войско, находившееся
38*
-,
П окрестностях; Японские лодки спешили захва­тишь выход из залива дерзкому посетителю, и d 4,000 солдат стало на берегу, готовясь дорого рассчитаться с Англичанами за их бесполезную отвагу. По счастью, капитан корабля заметил всеобщее волнение, и поспешил убраться с на­ступившим приливом, прежде нежели могли вос­препятствовать его уходу. - По нашим поня­тиям и образу ответственности чиновника, чтб должно было следовать из этого происшествия? Виноват-ли был правитель Нангазаки? Военный суд Европейский мог-ли осудишь его? Без со­мнения - нет. Но Японские законы не так сни­сходительны, и ничем не льзя было оправдать перед сеугупом небрежности, произведшей след­ствия столь неожиданные. Правитель решился предупредишь бесчестие суда и приговора. Посо­ветовавшись с своим гокаро, или главным адъ­ютантом, и сделав все необходимые распоряже­ния по должности, он оставил казенный дом, где жил, чтобы не осквернить его своею смер­тью, удалился в садовую беседку, и опорожнив последний стакан сакки, по обычаю, разрезал себе живот. Желая докончишь скорее его смерт­ные страдания, один из друзей дорезал несча­стного самоубийцу. Залив Нангазакский вверяет­ся охранению князя Физена, и он должен был также подлежать строгой ответственности; но, как смерть правителя уже очищала преступле­ние, то князь был наказан только стодневным арестом в его дворце. Потом заставили его 25*
388
заплатишь годовой доход, 4 000 кобангов ( око­ло 28,000 рублей ), вдове и детям несчастнаго
правителя.
Презрение смерти и частые самоубийства суще­ствуют в Японии не в одних благородных званиях; между простолюдинами они встречаются нереже, но только их менее замечают. Огп всего этого является между Японцами какое-то щегольство решимостью на самоубийство, хва­стовство этим, хотя такое нелепое направление умов вовсе не доказывает мужества. Уверяют самовидцы, что Японцы, готовые резать сами себя по одиначке, между тем большие трусы в битвах и сражениях. Прибавим однакож, что многие спорят против эшего, уверяя, что на войне они весьма храбры и мужественны.
Устраняя обвинение в трусости, за Японцами останется еще довольно значительных пороков: опи сластолюбивы, беспорядочны в домашней жи­зни, суеверны, горды, недоверчивы, мстительны, как Корсиканцы, до того, что из рода в род передают свою ненависть. Но многие добрые ка­чества заменяют у них нравственные недостат­ки. Понятливые, умные, промышленные, готовые на всякую идею образования, нелишенные велико­душие и благородства души, чувствительные ко всему доброму и прекрасному, Японцы, то слиш­ком унижаемые, то излишне превозносимые, по беспристрастному соображению худа и добра со­ставляют народ более достойный похвалы, не­жели осуждения, умный, просвещенный, и одинъ
4
389
из наиболее преуспевших в Азиятском обра­зовании. Одаренные здравым смыслом и настой­чивостью, они умеют утвердиться в том что поняли, и осуществишь понятое терпеливым тру­дом. Феодальная покорность, в какой живут Японцы, не исключает у них идей личной незави­симости и народного достоинства. Аристократи­ческие преимущества терпимы у них потому толь­ко, что они не тягостны. Их князья и знатные имеют главное основание власти своей в том, что справедливо управляют людьми, подчиненны­ми им по праву наследства. Впрочем, каждому званию предоставлены здесь свои обязанности и свои права, свой участок рабства и своя доля свободы.
Народонаселение Японское делится собственно на восемь званий. Они суть: дамио, которых вла­дения и титул наследственны; шадамодо, вто­рой класс знатных, разделяющие с дамио права па государственные должности; духовенство, под­чиненное даири; солдаты, которые за долговре­менную службу получают степень доссиповь; на­конец купцы, весьма многочисленные и богатые в Японии, но мало уважаемые, хотя ссужают при случае денег князьям, ремесленники, земледель­цы, и небольшое число Корейских и Китайских невольников. Званию земледельцев хуже всех в Японии, ибо редко земля, ими обрабошываемая, принадлежит им; они нанимают ее у владельца, отдавая за то три пятых доли произведения, и
I
390 обыкновенно эшо бывает лучший участок сбора; когда между тем съемщики земель, почти всегда, живут недостаточно, в бедных хижи­нах, ими самими построенных. Самым низким занятием почитается в Японии живодерство, и люди этим занятые принуждены исправлять дол­жность палачей и тюремщиков; они составляют особый цех, и имеют право собирать милосты­ню. в установленные дни первого и последнего месяцев в году.
В следствие всего этого общественного деле­ния, каждый Японец живет в своих правах и в своей обязанности, что и производит отно­сительную независимость каждого, равно для всех полезную. Деятельный ремесленник шак-же поль­зуется общим уважением, как чиновник и бла­городный. Впрочем, при климате умеренном и при земле плодоносной, у Японцев мало нужд, ибо у них мало потребностей. С уважением правимый высшими, любя свои законы, зная их, уверенный, что никто не исключен из их вла­сти, Японец остается доволен своим состоя­нием, и старается улучшить участь свою, не вы­ходя из её пределов. Нигде не ограждена так сильно безопасность лица и имения, как в Япо­нии. Идущий благоразумно путем жизни своей, не боится здесь ни высшего, ни низшего себя. Доверенность к закону, вера в общую незыбле­мость уставов и частное довольство, поддержи­вают равновесие в неравенстве, согласие в раз­ногласии частностей.
391
У народа, таким образом устроенного, при учреждениях, столь мудрых, и правах, не усту­пающих им, обычаи могут иметь свою стран­ную сторону, но никогда не представят они столь нелепых и бесчеловечных уродств, каки­ми отличаются от всех народов Индия и Малезия. Самый почтенный, возвышающий лучшие способ­ности души человеческой обычай Японцевъ-благо­говение их к усопшим. низшие звания доволь­ствуются погребением покойников на кладби­щах; тело обливают благовониями; потом кла­дут в гроб, зарывают в землю, и садят на могиле деревья и цветы. Дети и ближние сродни­ки покойника обязаны наблюдать за сохранением могилы, и исполняют это в течение многих лет, иногда даже целую жизнь свою.. Они обработываюш, украшают могильный цветник, и приходят на него отдыхать с своими семей­ствами. - Но богачей Японских не хоронят в землю, а сожигаюпи, с великолепною церемониею, при многочисленных собраниях народа. За час до того времени, когда должно выносить покой­ника из его дома, толпа родственников, в луч­ших платьях своих, собирается на то место, где должно происходить сожжение тела. Женщи­ны, родственницы, или близкия к семейству умер­шего, являются одетые в белое платье, с слу­жанками, одетыми также в белое, ибо зшот цвет почитается здесь траурным; иа головы накидывают они полосатые покрывала. Тогда яв­ляется старший жрец той секты, к которой
392
принадлежал умерший. Несомый в огромном норимоне, он блистает золотом и драгоценною одеждою, окруженный низшими жрецами, одетыми в особенные полукафтанья и плащи из черного «лера. За ним следует человек в серой оде­жде, неся зажженную сосновую головню, и последуемый другими, поющими гимны в честь их бога. Потом идут, в два ряда, другие при­служники, держа копья, на которых повешены бумажные корзины, наполненные розами и други­ми цветами из бумаги, и потрясая ими от вре­мени до времени. Туш начинаются отделения людей, несущих Фонари, покрытые прозрачным Флером, и других, имеющих на головах малень­кия, черные, коженные, лакированные, треугольные шляпы, на которых пришпилены билеты, с озна­чением большими буквами имени покойника. Вся эипа процессия, перемешанная с значками и норимонами, бонзами и друзьями покойного, духовными и светскими людьми, движется, всходит, сбли­жается наконец на высоту, где, в особенной загородке, бывает устроен костер. Число при­сутствующих при обряде простирается иногда до 500 и 600 человек, и обширное пространство покрывается ими, прежде нежели тело покойника вынесут из его жилища. Наконец является норимон покойника; тело находится в нем поставленное в положении молящагося человека, с опущенною голового и сложенными на груди руками; сверх платья надевается на мертвого бумажная ряса, с наречениями из священныхъ
393
книг., Кругом похоронного норимона, несомого шестью человеками, идут дети покойника, бога­то одетые, и самый младший держит Факел, предназначенный к зажжению костра. Едва покой­ник достигнет места, где находится костер, все присутствующие, стеснясь в загородке, начи­нают ужасно кричать, и вопли их еще страш­нее являются от звуков тридцати тамтамов. Костер составляет большая пирамида сухих дров, покрытая объяринною тканью. По обе сто­роны её находятся столики, с конФектами, Фрук­тами и печеньем, а на одном отдельном сто­лике бывает поставлена кострюлька, с горящими угольями, и блюдо с алоэвыми поленами. Когда утвердят тело на костере, старший бонза начи­нает песню мертвых, которой вторит все со­брание. Потом, размахнув три раза Факелом над головою покойника, он опять отдает его младшему из детей, который нес прежде Фа­кел, и тот зажигает костер, с той сто­роны, где лежит голова мертвеца. Тут напере­рыв, все спешат подбросить в трескучее пламя масла, благоуханий, алоэных полен, и всяких веществ, пахучих или горючих, после чего все собрание удаляется, в безмолвии и задумчивости, оставляя бедным, что было приготовлено съедомого окресгн костра. На другой день ближние и родня покойника приходят и собирают в Фар­форовый кувшин пепел, кости и зубы сожженного. Покрывши кувшин богатым покрывалом, берегут его в доме умершего семь дней, и по­
394
том переносит в место, где определено окон­чательное погребение. Такая погребальная церемо­ния стоит дорого, и знатным людям обходит­ся иногда неменее 12,000 рублей. Главный ра­сход бывает тут на плату духовенству.
Кроме погребального обряда, после смертикаж­дого умершего, есть еще годовой праздник для поминовения всех усопших, называемый бон. В этот день зажигают Фонари при дверях каж­дого дома. Народ толпами выходит из горо­дов на сретение теней. Прибывши на место, где по общему мнению можно их встретить, каждый начинает приветствовать, поздравлять невиди­мых мертвецов, приглашает их есть конФекшы и пить чай. Потом расстанавливают на моги­лах кладбища множество блюд с лучшими ку­шаньями. Японцы верят, чшо мертвецы встают в следующую ночь, и едят все оставленное для них на кладбище.-Строжайший траур по умер­шем носится два года. Пока продолжается он, должно воздерживаться от всяких забав. Тра­урное платье, здесь и в Китае, как уже гово­рил я, бывает белого цвета. Головную повязку при нем составляет широкий венчик, с длин­ным, развевающимся сзади Флером. Платье это шьется широкое, без отверзтия спереди, и быва­ет подпоясано в два ряда широким кушаком из сетки. Шаровары составляют род мешка, из небеленой ткани, как и все платье.
Рождение человека делает у Японцев гораздо менее шума, нежели смерть. Кажется, чшо въ
395
Японии нет даже законного подтверждения на рождение детей, потому, что нет никакой ме­трики. Вероятно, это происходит от Япон­ского закона, который оставляет детей в пол­ную волю отцов, даже с правом на жизнь и смерть их. Потому детоубийство здесь весьма часто и редко наказывается. До юношеского воз­раста, дети подчинены строгой власти родите­лей. Но едва придут они в возраст, как переменяют имена, и с тех пор совершенно свободны от опеки родительской. Тогда отцы и матери помышляют о женитьбе сыновей, если, по семейным отношениям, они не были обручены в малолетстве. Свадебный обряд отправляется обыкновенно за городом, в поле, под шатром, нарочно поставленным. Тут находится алтарь, где стоит идол с собачье» головою, как сим­вол верности. Жених и невеста подходят вме­сте, пока жрец читает молитву, и потом, по данному знаку, невеста берет Факел, зажи­гаешь его на алтаре, и представляет своему же­ниху, который зажигает им свой. Пока горят Факелы, все присутствующие радостно восклица­ют, и этим кончится весь обряд. Только для полного окончания бросают в огонь платья, ко­торые носила в детстве новобрачная, и которые теперь уже не годятся для пея.
По странному и неизъяснимому обычаю, Японка должпа обезобразишь себя в шош день, когда выйдет за-муж. Она обязана зачернить свои прелестные, перловые зубы составом, отврати­
396
тельным и едучим, выбрить свои красивые, полу­месяцем брови, вымазать губы зеленою краскою, и напачкать лицо белилами. Обычай требует, велит непременно, и каждая порядочная женщина становится чучелою в день свадьбы. Это отли­чительный знак замужества, и никто не смеет изменить обычая сгполь гадкого и глупого.
Супружеские обязанности неодинаково испол­няются в Японии со стороны мужа и жены. Сколь верны, домоседливы и добрые матери семейств бывают Японки, столь, напротив, Японцы склон­ны к рассеянию и шалостям. По закону корен­ному, муж может иметь, кроме законной жены своей, одну и даже двух любовниц, и если толь­ко состояние позволяет, то редкий Японец не пользуется гпаким правомъ*. Не смотря на подоб­ный беспорядок и происходящее от того со­перничество в правах, Японки остаются верны мужьям своим, нередко живут в согласии с любимицами мужа, и почитают их своими се­страми. За то муж обязан вознаграждать по­чтительностью к жене, и услугами, беспорядоч­ность своего поведения. Законная жена первен­ствует над своими соперницами, считается госпожею в доме, и, если только она потребует, любимицы мужа обязаны служить ей. они не бреюш себе бровей, однакож чернят зубы. Им не позволяется никогда сидеть за столом хозяина, и одна жена пользуется этим великим пра­вом. Женщин в Японии, вовсе не запира­ют, как это делается всюду на Востоке, но
397
оне могут всегда показываться в люди, всюду являться, и с открытым лицом. Свободно хо­дят они по улицам, в домы, в публичные бани. Употребление бань здесь всеобще, и слитком ча­стое наслаждение имя необходимо должно способ­ствовать раннему старообразию Японок.
По Японским законам, развод позволяется, и состояние женщины бывает в этом отношении весьма незавидно. Если от жены нет детей, муж легко может разорвать супружество, и да­же не обязывается обеспечить чем нибудь жребия оставленной им женщины. Вообще Японские за­коны мало благоволят к прекрасному полу. Жен­щина не допускается здесь в свидетели, и к накому-бы званию ни принадлежала, всегда зависит от своих родителей. В общественной жизни, напротив, Японская женщина находится почти в тех-же правах, как Европейская, с тою толь­ко разницею, что в Японии мало разделяет рна наслаждения жизни своего мужа, и-несет полную долю его забот и трудов.
Путешествие по Японии в норимонах нетруд­но и недорого, только медлительно. Почтовые и постоялые места учреждены повсюду, строго надзираюшея, и содержатся, либо на счет самого сеугуна, либо на счет князей, ему подвластных. Смотря по дороге, остановки учреждены на расстоянии пути от до Я-х часов. При каж­дой находятся носильщики для норимонов и под­ставные лошади, для перевозки тяжестей. Обыкно-
398
венио бывают еще тут гостинницы, где Япон­цы любят отдыхать за чашкой сакки, среди кра­сивых прислужниц. Когда пушешествуетч знат­ный человек, с большою свитою, он отряжа­ет вперед нарочных, для подготовления по­требного числа носильщиков и лошадей. По при­морьям и около озер оставляют коримоиы, и берут лодки, в которых помещаются проезжие и тяжести. Эти суда, удобные и надежные, устрое­ны так, что их можно тянуть бичевою, в слу­чае безветрия, или прошивного ветра. Почтовые сообщения производятся курьерами, из которых каждый держит на плече палку, на которой при­цепляется небольшой ящик с письмами. Курьеры скачут таким образомч» один за другим, со­провождаемые почтовым надзирателем; по приезде на место смены, он передает ящики дру­гим курьерам, уже готовым. Таким образом почта идет лье по 20-ти в день. Значек с сеугуновым, или княжеским гербом, поставлен­ный на ящике, иногда колокольчики, слышимые издалека, извещают встречных о том, что едет курьер, и дают им возможность поспеш­нее очистишь ему дорогу.
В Японии считают три главные веры, подраз­деленные на множество различных сект. Прежние путешественники почти ничего не передали нам об этом предмете, кроме известий весьма сме­шанных. Ученому Клапроту обязаны мы поясне­нием и исправлением старинных известий. Три
399
главные Японские веры сушь: религия Синто, или Син-Сьу, /иуддиз-мь и Конфуциееа,
Синто, древнейшая из всех, была первобыт­ною в Японии. Она заключается в поклонении ду­хам, или невидимым божествам, всюду обитаю­щим. Даири, по своему небесному происхождению, был некогда главным начальником эпюй веры. Прежде всего признает она богиню Тен-сио-дайспн (великого духа света), от конторой происхо­дит даири. Главный храм этой богини, Най-Ку (внешний), находится близ Уза, в области исе. Он был основан 14-м даири, за U года до Р. X.-Это весьма простое здание, окруженное семью другими храмами, посвященными разным богам и гениям. Недалеко огптуда, на горе Нуки-НукоЯма, находятся двадцать четыре маленьких ка­пища, образующих собою Гхе-Кгу, посвященный духам покровителям. Здесь призывают бога Тоио-ке-о-дай-дина, почитаемого создателем земли и неба. Этот бог, защитник даири, часто бы­вает предметом его особенного благоговения. При возведении на престол каждого даири, изме­ряют нового владыку бамбуковою тростью, и та­кая мерка остается в храме навсегда; после смерти каждого даири вносятся в Най-ку две­надцать, или тринадцать листков бумаги, на ко­торых написаны бывают имя и деяния покойного властителя. Все бамбуковые мерки умерших даири почитаются, как священные коми (духи). Кроме их хранятся еще в Гхе-Кгу соломенная шляпа, плащ, для защиты от дождя, и заступъ-эмблем-
MO
ми земледелия, которое считается в Японии вто­рым занятием, после военного. Гхе-кгу, подобно другим храмам, был воздвигнут также за Я года до P. X.-Он окружается четырьмя религи­озными памятниками, посвященными земле, месяцу, ветрам, и проч. - Шестнадцать капищ и кап­лиц, с их отдельными принадлежностями, по­строены подле, и восемь других несколько да­лее. Вообще вся область Изо покрыта храмами и местами жертвоприношений- это святая область Японии. Брат богини Тен-сио-дай-син, по Япон­ским легендам, назывался Фатсман. Главный храм его построен за 570 лет до P. X., в Уза, в области Бунзен. Фатсман считается богом войны, и бережет неприкосновенность государства; по этому, к нему посылаются от кубо посольства, в случае войны.
Богиня Тен-сио-дай-син основательница госу­дарства, мать даири, по мнению последователей сингпо, как я уже говорил, есть первое из всех Японских божеств, и от того происхо­дит религиозное благоговение Японцев к их го­сударям. Народ верит, что если у даири нет детей, святая прародительница посылает ему дитя от себя. Потому, в случае надобности, при входе во дворец даири, под деревом, кла­дут младенца какого нибудь знатного рода, и видя его, народ радуется чуду. Душа даири по­читается бессмертною, но не только для одного даири, религия синто признает для всех людей жизнь человека за могилою. Дши всех людей, го-
Л01
ворят жрецы, должны явишься перед небесными судиями, произносящими приговор. Души людей добродетельных помещаются в така амакавара (высшую площадь неба), где делаются они хами, или благотворительными гениями; души злых лю­дей повергаются в не-нокунжи (царство корней). Японцы воздвигают в честь разных ками миа, де­ревянные храмы, гДЕ символ божества помещается по средине здания; символ этот состоит в по­лосках бумаги, прикрепленных к палочкам дере­ва фппокп ( Thuya japouica ), и подобные симво­лы находятся в Японии в каждом почти до­ме, ибо почти при каждом доме еспиь свой малень­кий миа. Подобные часовеньки окружают зелеными ветвями сакари, мирта и сосны. Ставят в них по две лампады, чашку с чаем, и множество кув­шинов с сакки. К этому присовокупляется еще, как орудия для богослужения, или как символы, колокол, цветы, барабан, и другие музыкальные орудия, и наконец зеркало, эмблемма чистоты ду­шевной. Хотя просто строимые, но в соедине­нии с жилищами жрецов, миа составляют до­вольно обширные здания, украшенные почетным входом. Перед такими храмами обыкновенно выставляются истуканы двух собак, Команну, а перед святилищем Тен-сио-дай-зин всегда быва­ют два её товарища Фино-о (царь огня) и Мшпja-o (царь воды), следовавшие за богинею в её пу­тешествии из Фиуга в Идзумиа. Истуканы этих двух богов носят во всех процессиях, от­правляемых в честь Тен-сио-дай-син.- В Ha-
У. 7F. 26
Д02
значенние дни, миа оглашаются молитвами в честь богини, основавшей царство добрых даири, и во славу всех тех, чьи души после смерти сделались ками. Никто не смеет молишься прямо Тен-сио-дай-сине, ибо молитва будет недействи­тельна, но её милость испрашивается через по­средство Зннго-рннов, или божеств покровительных и хранительных. Ками включаются сюда, кроме перешедших в ато звание из людских душ, хотя они и сделались через шо ками; по животные помещены многие, особливо лисицы. Ли­сица, бурая преимущественно, как умнейшая из всех других, есть великий ками, и ее вопроша­ют при затруднительном деле. Воздвигается ей маленький храм 'во внутренности дома, и в нем ставят кушанья, состоящие из бобов и красного пшена. Но следствиям этой жертвы, мож­но судить, как думают Японцы, об успехе или неудаче предприятия. Если кушанье исчезнетъ-эшо значит, что его лисица съела, и успех верен; если кушанье нетронуто - горе тем, кто ста­вил его; в деле, о котором они молятся, не бывать успеху!
Ныне, жертвы, приносимые ками, ограничивают­ся только кушаньями, пшеном, рыбою, козляти­ною, но в древнейшие времена, кажется, лилась иногда под ножем жрецов человеческая кровь. Так для умилостивления злых духов, каковы: Кью-снн рио, девяшиглавый дракон горы Токакуди, и другие неменее страшные духи Иамагпо, им жертвовали милыми людьми какого нибудь се-
моз
мейсгпва, молодыми и красивыми девушками, или юношами, подававшими хорошую надежду в бу­дущем.
Жрецы религии синшо запускают себе волосы, подобно простолюдинам, и могут жениться. Гробы последователей этой религии должны иметь наружную Форму тела человеческого. В прежния времена, когда умирал значительный человек, несколько друзей и слуг его были похороняемы с ним живые. Потом их не хоронили, но они разрезывали себе животы. Все эшо уничтожено еще 33-м даири, за 3 года до P. X., но, вопре­ки уничтожению, продолжалось до конца XV века; с этого времени смерть живых людей заменили разбиваньем глиняных кукол.
Каждый округ в Японии имеет своих по­кровителей, богов, милости которых испраши­вают все люди, переходящие через места их владычества. Каждый опасный проезд, каждый мыс, грозящий во время бури, охраняется осо­бым духом-покровителем, которому пред­лагают жертвы, испрашивая его защиты. Море­ходцы, переправляясь через море между Пифоном и Сикокфом, не забивают мимоходом прино­сить в жертву крабов, речную рыбу, чеснок и скиллов, Конфиру, почитаемому за тенгу, или не­бесного пса, хранителя эшего моря. Таких т ви­гов представляют обыкновенно в виде человека, с крыльями летучей мыши и птичьим клювом.
Вторая, самая распространенная и более обще­народная в Японии религия, есть Буддизм. Начав26*
m
шись во времена древнейшие, это верование ба* сшро усилилось в средине Азии,. обратилось в Китай и достигло Кореи. Отсюда перешло оно на Японский архипелаг, в 552 году после P. X,- Летописи Японские говорят, что в этом го­ду, один из Корейских государей отправил своего посланника к даири Кин-меи-тен-о, с изображением истукана Буддо-Сакия, и с духов­ными книгами своей веры. « Испытай это новое учение,» говорил даири один из министров его. - Нет, неиспытывай'-возражал другой - в нашей земле есть уже довольно богов, и если мы станем поклоняться чуждым, наши могут Этим оскорбишься. - Даири избрал среднее ре, ипение: не объявил себя ни прошив новой рели­гии, ни за нее, но вскоре новая религия начала всюду торжествовать; сперва проникла она в чертоги знатных, и оттуда разлилась в умах простонародия, которое ослепилось её обрядами, величественными и важными, в сравнении с про­стым богослужением веры синто. Обращение сде­лалось всеобщим и число буддистов безмер­ным; не только потребовали жрецов буддийских из Кореи и Китая, но множество Японцев от­правилось еще на материк Азиятский, изучать буддизм в тамошних его обителях и проповедывашь потом на своей родине. Дотого до­шло наконец, что многие даири, забывши богов сйнпю, тайно принимали буддизм, а князья цар­ской крови явно брили себе головы и делались бонзами, нимало не возбуждая народного негодо-
Л05
вания. В 805 году, 50-й даири принял буддий­скую веру торжественно, сам явился в пюип мрачный храм, где должно было совершиться об­ряду принятия, поставил в чертогах своих истуканы буддийские, и велел изъяснять себе ду­ховные книги новой веры.
Когда таким образом буддизм сделался пер­венствующим и общенародным верованием, пра­вительство объявило его главною верою государ­ства. Это произошло без сопротивлений и без гонений, и странным следствием такого собы­тия было ипо, что последователи синто приняли буддизм, не думая, что нарушают этим прежнюю веру свою. Мало по малу, обе религии как-то смешались в глазах народа. Теперь видите в Японии идолы буддийские в капищах синто, а истуканов ками ставят в буддийских хра­мах, и трудно угадать меру соединения обеих вер и причину подобных смешений.
Считают в Японии восемь главных сект буддийских, и их продолжительная и запутанная родословная может быть любопытна только для ученых и Филологов. Вообще главное различие заключается в некоторых книгах духовных, принимаемых одними, отвергаемых другими, но кроме того есть еще много религиозных предме­тов, разделяющих секты буддийские. Самая за­мечательная секта Икко Сио (истинное наблюдение веры), основанная Спн-Раном, учеником Глен Ко. Жрецы, ей следующие, составляют главный рели­гиозный коллегиум в Японии. Они почитаются
JJ06
родственниками даири, отращивают волосы на голове, носят по две сабли, и в путешествиях одеваются, как знатные Японцы. Норимоны их подобны употребляемым средними званиями, но убранство лошадей, на которых ездят они, не уступает убору лошадей княжеских. Они едят рыбу и мясо, и вступают в супружество с знатнейшими Японскими семействами. Вообще жрецы эгпой секты богаты, сильны, уважены, и с сеугуном обходятся, почти как равные с рав­ным. При вступлении на престол нового сеугуна, они не получают от него, подобно жрецам всех других исповеданий, грамапгь, укрепленных красною печатью, но только представляют ему от себя подписки, у которых печати бывают из их крови, и когпорыми обязываются они за­щищать нового государя от всяких опасно­стей.
Гораздо более странная секта именуется Жоммабо (люди спящие в горах). Это род пустын­ников, которым народное изуверие придает сверх-естесшвенпые знания и дар волхвования. От других буддистов отличаются они тем, что жрецы едят мясо и женятся. Жизнь их проходит в странствованиях по горным вер­шинам, почитаемым святыми местами. Они хо­дят босые, но платье носят весьма широкое. Огромная шапка их, в виде картуза, с длин­ными лопастями по плечам, и длинная перевязь, концы которой связываются назади, придает им вид странный и неуклюжий. Одеяние других бон-
i
W
зов более свободно. Иные бреюин голову, дру­гие имеют право оставлять пучек волосов на голове, но все одеваются в широкие кафтаны, какими отличаются вообще буддийские жрецы Азийского материка.
Буквально говоря, Япония покрыта буддийскими храмами, называемыми зи. Самый огромный и луч­ший храм Фо-ко-зиЬ о котором сказывал я, го­воря о столице Даири Миако, и где находится огромный идол /иудды блистающего. Неподалеку от него видно капище, называемое Мнмм-тсука (гробница ушей). Тут погребены уши и носы Ко­рейцев, убитых в сражении с Японским го­сударем Тайко. Победитель велел обрезать их после сражения, посолишь, и в боченках пере­слал в Японию.
Будду почитают в Японии просто святым человеком, но обожают его, как бога, и кро­ме него поклоняются еще каким-то вымышлен­ным богам буддийским, называя их Амида, или Ксака, и Канон, Последний сын первого. Так, по крайней мере, передали нам имена этих бо­гов путешественники, наблюдавшие религию Япон­цев. Амиду представляют под разными видами, но всего более изображают в виде человека с собачьею головою, держащего круг в руке, и едущего на седмиглавой лошади. Ему жертвуют разными кушаньями, ставя их в храмах, и ве­роятно, жертвы эти достаются потом жрецам. Из всех истуканов Канона, или правильнее Канг-вона, лучший находится на открытом ме-
408
сите, в пустынном и диком ущелии близ Миако. Туда сходятся Японцы со всех сторон, по­клоняться исполинскому кумиру своего бога, изо­браженного с двадцатью руками, держащего двад­цать стрел;.на груди его написано семь дет­ских голов. Голова идола, его положение и при­надлежности, напоминают буддийские религиоз­ные памятники в Индии. Еще храм Канона, заме­чательный, так, чщо об нем стоит упомянуть, находится близ Осакка; это красивое здание, с кривыми кровлями, которые украшены фигурами, с резьбою по стенам снаружи, и с великолеп­ными садами. В этом храме служат двести жрецов, живущих в строении, прилегающем к храму.
Японский буддизм перенял, кажется, в сво­их обрядах, многое из нелепостей браминского идолослужения. Между Японцами встречаются примеры такого-же безумного Фанатизма, такойже страсти к самоубийству в честь своей ре­лигии, какие видим в Бенаресе, Яггернауше, Мад­расе, Пондишерн и вообще в Индии. Изуверы здесь также топятся, сжигаются, заставляют душить, раздавливать себя во имя своего идола. Иные приковывают себя к святым утесам и гибнут голодом. Другие предпринимают отда­ленные путешествия босыми ногами и с откры­тою головою. И в Японии есть свои жоги, как в Индии, род отшельников, которым пред­писывается самая строгая жизнь. Они служат обычными путеводителями пилигримов в бесче­
109
ловечном обряде весов. Этот обряд состоит в следующем: после продолжительного стран­ствования, изуверы приходят наконец к из­вестной горной вершине, возвышающейся за обла­ка. Тут жоги усшроиваюин коромысло, на ко­тором цепляют нечто в роде больших весов. На одну из досок, составляющих такия весы, повешенную над стремнинами горы, поочеред­но садятся пилигримы, между тем, как на дру­гой доске накладывается тяжесть, утверждающая равновесие. В этом положении, каждый пилиг­рим должен сказать свою полную исповедь в грехах, и если бонзам покажется, будто кто нибудь старается что нибудь скрыть, они по­трясают доску, и несчастный исповедник па­дает в бездны, с высоты более 500 пиуазов. С благоговейным ужасом смотрят на эшо зрелище товарищи грешника.
Третье верование, также довольно многочислен­ное в Японии, есть религия Сукдо, или учение Конфуция. В 28ty году по P. X., при царство­вании даири Озкн-Тено, прибыли в Японию из Кореи люди, изученные вере Китайских уче­ных. Они принесли в Миако книгу Конфуция, или Рон-Го, представили ее даири, и изъяснили свое исповедание одному из его сыновей. Знаменитый Во-Нин, бывший начальником этой духовно-литшературной миссии, оказал потом такия услу­ги Японии, что его причли в боги после смерти, и с этого времени распространилось в Японии письмо Китайское.
MO
Со времен Озин-Тено да нашего времени, идеографические знаки Китайские остаются в употреблении у Японцев, так, как и самый язык Китайский. Письмена употребляются на­иболее в ученых книгах, но это не мешаегп * им быть вообще ведомыми между народом. «Ме­жду тем (говорит Клапрот) Японцы видели, что по устройству своему, язык их разнится значительно от Китайского, и поелику Китай­ские знаки часто имеют многие значения, то Японцы признали необходимость писания, кото­рое удаляло-бы все такия неудобства. Потому, в первых годах ѴИИИ-го столетия, изобретена бы­ла Дпонскал силлабическая азбука; именуемая Кана-Кана и Фнро-Кана, совершенно приспособлен­ная к языку туземному. Употребление этих письмен всеобще в Японии, и редко найдете Японца, который не умел-бы их читать. С тех нор, как Японцы начали иметь письмен­ный язык, лиштерашура их, из столетия в столетие, оказывала более и более успехов. К сожалению, она едва известна в Европе; но по немногому числу книг, которые успели мы по­лучишь от Японцев, видно, что у них есть Книги всякого рода, особенно сочинения истори­ческие, а равно и других множество.”
Употребление бумаги началось в Японии с ѴП-г века; типографии Японские печатают на манер Китайский, то есть, Японцы вырезыва­ют выпуклые буквы на досках, как мы грави­руем выпукло по дереву, и начало этого иску-
ж
сшва в Японии относится к 1205 году. Следо­вательно, Японцы опередили нас в печатаньи книг почти 250-ю годами.
Склонность Японцев к литщерашуре и ученью не уступит охоте к этим предметам Ки­тайцев. Любя изучать иностранные языки, Япон­цы мучат вопросами всякого, обо всем, что он знает. Тунберг не знал куда деваться от распроса своих толмачей. Солдата Япон­ского всегда увидите при его посте с книгою в руках. Общее чтение народа составляют на­иболее исторические повести, или стихотворе­ния, гимны в честь богов, описательные идил­лии, любовные песни.
Театр Японский, по многим подробностям, приближается к театру Китайскому, о кото­ром я говорил подробно. У Японцев пиакия-же трагедии, шакие-же актеры, такия-же плясуньи и машины. Но декорации Японские гораздо лучше. На сцене являются домн, мосты, сады, Фонтаны, горы, леса, и иногда обольщение глаз бывает превосходно. Сцена изменяется в виду зрителей. В каждой пьесе непременно должно быть двенад­цать действующих лиц, мужчин и женщин. Актрисы принадлежат к Японской вольнице, но актерами бывают нередко молодые люди хоро­ших семейств, играющие по охоте. Пьесы те­атральные состоят из любовных похождений героических времен, но есть и трагические драмы, где развязку составляет яд и кинжал. Содер­жание всегда берется в старинных летописях,
/x
Л12
Едва зрители увлекутся состраданием, является смешное лицо, в роде Итальянского арлекина, начинает шутить, и превращает слезы в гром­кий хохот. Пляски обыкновенно начинают ц за­ключают каждое сценическое представление.
Ученые сведения Японцев находятся почти на одинаковой степени с сведениями Китайцев. У знатных людей найдете географические карты, но грубые и нелепые. Только в Иеддо есть не­большой астрономический комитет, похожий на Пекинский Математический трибунал. Подобно ' Китайскому трибуналу, комитет Иеддский обя­зан сочинять календарь и вычислять затмения* Головнин упоминает об Японце Мамия-Рннзо, который послан был к нему, во время его за­точения,.чтобы усовершенствоваться в Астро­номии. Этот Японский астроном слыл чудом учености между земляками, и между тем, не шутя, спрашивал у Русского капитана, что та­кое секстан и компас?
Медицина Японская отстала не столько, как Японская Астрономия. Европа одолжена даже Япо­нии несколькими лекарствами, более или менее употребительными. Накалывание ( accupuncture ), на пример, которым недавно хотело восполь­зоваться в Европе шарлатанство медиков, было изобретено в Японии. Чтобы уничтожишь ко­лотье, Японские врачи втыкают больному в тело, золотые, или серебряные, острые иголки. Прижигание (тоха), которого употребление всеоб-
мз
щей й действие менее сомнительно, началось пер­воначально также на Японских островах. Бе­рут для этого немного сухого моху, сделанного из стебля артемизии, кладут его на больное место тела, и после призвания какого-то духа, зажигают. Мох горит медленно, почти без пламени, обжигает кожу и тем вылечивает. Это не только употребляют, но даже злоупотребляют в Японии. Туземцы нередко делают себе прижигу, как предохранительное средство, ежемесячно, Если рана не разбаливает­ся сама собою, ее растравливают толченым лу­ком. Лекаря Нангазакские прописывают прижи­гу от всего, но особливо опи подагры. Обыкно­венно, прижигание делается на верхней части те­ла, и от того в Японии у редкого мужчины, и даже у женщин, не бывает множества следов прижиги. Японские врачи сущие невежды в Ана­томии. Для распознания болезней щупают одна­кож они пульс больного. Кровопускание и диэгпа кажутся им вовсе бесполезным делом. Напротив, всегда советуют они больному по­больше есть, и пить чаю, сколько может он более.
Рукодельная промышленность в Японии рав­няется с Китайскою и Индийскою. Есть мастера для отличной обделки железа, меди и стали. Я говорил уже о превосходстве Японских сабель, не уступающих Дамасским и Харассанским. Шелковые и из хлопчатой бумаги изделия, Фар­фор, мелкие галантерейные вещицы, а также
!
m
бумага, лаковые поделки, стеклянные вещи, и множество других предметов, доведены у Японцев до высокой степени совершенства. В инструментах для измерения времени они так успели, что могут составить и устроить кар­манные часы. - Главнейшие торговые места в Японии суть Осакка, Нангазпкч, Казч-но-Мотс.
Некогда Флоты Японские являлись по окрест­ным морям и плавали даже в Индию, но после губительного междоусобия между Японцами-язычниками и Японцами-христианами, и издания по­том строгим запрещений, в 4 585 году, Япония не имеет ни одного военного корабля, и купе­ческие суда Японцев строятся только для при­брежного плавания. Выход из государства запре­щен так строго, что даже заведенный не­чаянным случаем, пленом, насильственно или кораблекрушением в иностранные государства, Японец не избегает строгого преследования, а нередко жестокого наказания, по своем возвра­щении в отечество.
Единственный, открытый чужеземцам порт Японский-Нангазакч, и сюда допускаются только Голландцы, Китайцы и Корейцы. Число кораблей, которые каждый из сих народов может при­сылать в Нангазаки, определено и предвариипельно назначено. Но если внешняя торговля Япон­ская ограничена таким стеснительным образом, за то внутренняя находится в деятельном и цветущем состоянии. Никакая таможня, никакой внутренний налог не задерживают в Японии
H15 производства туземных купцов, при чем тор­говые сношения облегчаются превосходными доро­гами и удобством прибрежного плавания вокруг всего государства. Все гавани Японские напол­нены туземными судами; торжища, лавки, ярмар­ки годовые завалены произведениями всякого рода и изделиями самой разнообразной промышлен­ности.
Главный вес в Японии составляет пикуль. Меры погонные определяются наттамп. Вообра­жаемую для счета монету представляет таил, равный Голландскому рейхсдалеру, и разделяемый на десять частей, или.«а.-Торговля с Голланд­цами производится меною товара на товар. Вы­воз золота из Японии запрещен. Главнейшие действительные монеты здешния суть, золотые, кобанги, серебряные, кодами. Первые самая круп­
ная монета, и не зная назначения её, можно по­честь ее медалью; она квадратная, плоская, с углами немного округленными, очень топка и за­клеймена гербом даири. Кодама изменяется Фи­гурою, величиною и чеканом; бывает, то про­долговатая, то круглая, шарообразная, вдавлен­ная с одной стороны и плоская. Обыкновенно ставится на ней изображение Дайкокфа, Плутуса Японского; его представляют сидящим на двух бочках сарачинского пшена, с молотком в пра­вой руке и с мешком в левой.
Конец ГѴ-й части.

OMS АЮИ
рисунков, принадлежащих к чет­вертой части Всеобщего путешествия.
/г
Листы. Ниобралк.
LXX. 138. Вид Китайских укреплений в прошоке ре­ки Чц-Киане ( Тигровой ), или Восса de Tigris ( пасть ти­гра ), между берегом.и островом Ване-Тоне ( ч. ИК. сгпр. 11 ).
LXXI. 139. Вид Китайского селения, на берегу Чу-Кианга, и стоящего вдали та, плил башни (ч. ИК, стр. 16).
140. Вид Китайского жилища, Построенного из старых лодок, на берегу Чу-Кианга (ч. ИК, стр. 16). LXXI1. 141. Вид улицы в Кантоне (ч. ГК. стр. Зо).
142. Изображение Кантонских Китайцев, цы­рюльника, почетного жителя, простолюдина и разнощика (ч. ИГ, стр. 32).
LXX11I. 143. Вид части Китайского отделения в Кан­тоне (ч. ИГ, стр. 81).
144. Изображение гражданского мандарина, в пол­ной одежде, и Кантонского фактора (Comprador) Европей­ских контор (ч. 1К, стр. 86 и 43).
LXX1V. 145. Вид стены и ворот Китайского отделе­ния в Кантоне (ч. ИГ, стр. 36).
146. Изображение Китайского милиционного сол­дата, и воина из Тигрового полка, отборного войска Ки­тайского (ч. иу, стр. 95 и 184).
H
Лист,. U.ioCpi’.iK.
LXXV. 147. Вид Китайского моста об одной арке, с торжественными вратами, на нем построенными (ч. IV, стр. 141).
448. Изображение жены Китайского мандарина, дитяти и слу?канки (ч. ИК, стр. 91).
LXXVI. 149. Два изображения Китайца, осужденного на канец, и полицейского сторожа за ним (ч. IV, стр. 94).
150. Изображение ног Китайской знатной жен­щины (ч. иу, стр. £2).
LXXV1I. 151. Вид Китайского гидравлического способа, заменяющего шлюзы (ч. ИК, стр. 141).
152. Изображение Китайского развощика съест­ных припасов, и тележки с парусом (ч. ИК, стр. 97). LXXVI1I. 153. Вид части Пекинской стены и городских ворот (ч. Иу, стр. 142).
1 54. Изображение Кантонского полицейского ман­дарина, несомого в паланкине (ч. IV, стр. 103).
LXXIX. 155, Вид Велакой стЪны, отделяющей Монго­лию от Китая (ч. IV, стр. 14 6).
156. Вид Китайской крепости и пей-занеа, или торжественных порот, близ Пекина (ч. IV, стр. 143). LXXX. 157. Вид части дворца Юан-Мине-Юак, близ Пекина (ч. ИК, стр. 144).
158. Изображение Китайского поселянина и се­мейства его (ч. ИГ, стр. 97).
LXXXI. 159. Вид башни, или та, близ Сьу-Чщ, в Китае (ч. IV, стр. 143).
1 60. Изображение богдыхана фц-еи, и идола, на­ходящихся в Пекинском храме Тиване-Миао (ч. IV, стр. 158).
LXXX1I. 161 Изображение Китайских лодок с плову­чими клетками, для перевоза по воде уток (ч. ИК, стр. 204).
162 Изображение жонки, из Китайской обла­сти Чьу-Киао (ч. IV, стр. 205).
HI
Лмстм. 0лоб/нж.
LXXXJ1I. 163. Изображение Китайской жонки, для перево­за больших грузов, в Кантоне (ч. ИК, стр. 205).
164. Изображение большой Китайской военной жонки (ч. ИК, стр. 205).
LXXXIV. 165. Вид Напа-Кианеа, столицы на островах Льц-Чъц (ч. ИК, стр. 211).
166. Вид погребальницы на Льу-Чьу (ч. ИК, стр.
211).
LXXXV. 167. Изображение Коми, одного из старшин в Напа-Кианге, и жены его (ч. ИК, стр. 214).
168. Изображение бодеза, или жреца Льу-Чьуского, и еще одного из начальников Напа-Киангских (ч. ИК. стр. 216).
LXXXVI. 169. Изображение у кома, начальника в НапаКианге, и семейства его (ч. ИК, стр. 215).
170. Изображение Льу-Чьуского идола КцанеЪ1онеа или богини прощения (ч. ИК, стр. 221).
LXXXV11. 171. Изображение жонки, везущей в Китай из Льу-Чьу подати (ч. ИК, стр. 236).
172. Вид сада жрецов, на Льу-Чьу (ч. ИК, стр.
219).
LXXXV1II. 173. Изображение свиты, сопровождающей Укома в его прогулке (ч. ИК, стр. 219).
174. Изображение Корейских матрозов и их начальника (ч. ИК, стр. 264)..
LXXXIX. 175. Вид Японской военной караульни, близ Нангазаки (ч. ИК, стр. 286).
176. Изображение Японцев, приветствующих друг Друга при встрече (ч. ИК, стр. 284).
ХС. 177. Вид крепости близ Нангазаки, торже­ственно убранной флагами (ч. ИК, стр. 283).
178. Изображение Японских солдат, конного и пешего (ч. ИК, стр. 285).
ХСи. 179. Вид улицы в Нангазаки (ч. ИК, стр. 294).
IV
Листье., МиОбраяс.
180. Изображение Японок высших званий, на Нангазакском гулянье (ч. ИК, стр. 295). '
ХСИИ. 181. Вид Оннайскаео дворца в Японии (ч. ИК. стр. 306).
182. Вид фирандской крепости, в Японии (ч. ИК, стр. 306).
ХСШ. 18 3. Изображение трех Японских чиновников, в Осакка (ч. ИК, сипр. 312).
184. Изображение Японской щеголихи, и ручной колясочки, в кошорой она прогуливается (ч. ИК, стр. 313). ХСИѴ. 185. Изображение Японскихъ' нищих, и семей­ства, осужденного на изгнание (ч. ИК, стр. 321).
186. Изображение народного цирка и борцов Японских (ч. ИК, стр. 330).
ХСѴ. 187. Изображение аудианции Голландских послан­ников в Иеддо (ч. ИК, стр. 343).
188. Изображение торжественной жонки, на ко­торой везли Русского посланника в Нангазаки (ч. ИК, стр, 348).
ХСѴИ. 189. Изображение Буддийского идола Алии да, в Японии (ч. ИК, стр. 407).
190. Изображение Буддийского идола Канона} или Канг-Вона, близ миако (ч. ИК, стр. 407)
ХСѴП. 191. Вид храма Канг-воиова, находящагося близ Осакка (ч. ИК, стр. 408)
192. Изображение Буддийских жрецов, различ­ных сект, в Японии (ч. ИК, стр. 406).
ОГЛАВЛЕНИЕ
четвертой части.
Стр.
ВСЕОБЩЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. Китай и Япония; с Остро­вами. Лау-Чаускими.
ГЛАВА XXXIV. Китай. ЯереИизй илии ЛИакаО вЗ Кантон. Река Чу-Киан.еЪ} или Тигровая. Остров ЛкмтпнЗ. Контрабанда опиумом. Восса <1с Tigris и остров Ване-ТОНе - плохая крепость Китайская; проезд корабля Альцесипы, в 1816 году; сторожевая Китай­ская флотилия. Китайские башни, или та. Остров Вампоа. Китайские оранжереи. Вид Кантона. Жи­лища и житье Европейцев. Запрещение Европейским женщинам жить в Китае 7
ГЛАВА XXXV. Китай. Кантон, Три города о5 одномй. Улицы Кантонские, лавки, торговля, рынки; одежда жителей и промышленность. Вид площадей. Искусшво мастеровых. Китайское отделение Кантона. Число жителей. Жилище Вице-Короля. Различие ча­стей города. Пожар 1823 года. Третье отделение - Кантон на войб.-Прелесть его, веселая жизнь. Лов­кость и плутовство Китайских слуг. Поставщи­ки, или Conipradores Кантонские 50
ГЛАВА XXXVI. Китай. Кантон. Гупу. Ганисты. Зрели­ще пристани. Система торговли Кантонской с Ев­ропейцами. Каив-Гонв } и'анисн.ы, Гуну, факторы, таможня. Предметы торговли. Чай, приготовление
V'
vi
Cmpan.
и вывоз его, сорты и количество. Привозные това­ры. Еудущноета Китайский торговли. Угощение у инкг.ииа, Китайский обед. Пирушка у другого ганисша-театр и драма Китайская.-Еще пир уго­ни Ста- Китайский город; жилище Китайца, костюм мандарина; сад, обед, жена Китайца,-Прогулка по Кантону-Канваj солдаты, поселяне, Буддийский пагод. Ссора .... ... Ьб
ГЛАВА XXXVII. Китай. Сношения с Европейцами., Посолвешва, НейеОфй j Макартней Тзишзиней и фани-Бралий Лиийзей и Гутцлав, Незнание Китая Древними. Се­рина, Древность Китая. Ü-ло-пен и христианство. Монголы. Марк-Павел, Монше-Корвнно, Фома Пирез, Миссионеры-их успехи и упадокъ-.Голланд­ские послы и описание Нейгофа. Русское посольство и описание Веля-Пекинский Двор, забавы его II ве­ликолепие. Дальнейшие сношения с Рускими. Англий­ские посольства; /Чпкисартисй-плавание по иКелтОлиу люрю и реке ИГеи-Го; Пекинъ-дворец Юане-МичЪИОаи; Великая сшЬна; дворец Ие-ео; путь из Пе­кина в Кантов.-Амгерсш, Тзитзннг и Ерам.- Прибрежное плавание Линдзея и Гушцлава, от Канипона до Кореи..... 10Н
ГЛАВА XXXVIII. Лишай. И.ывои7 общий: нроизсебоник приpoùWj правление, релиеил, нравы, обыгаи } закопы, лиштсрашура, науки, искусства. Затруднения Ки­тайской географии. Пространство, земледелие, про­изведения природы - звери, птицы, рыбы, ископае­мые.-Правление, аристократия, управление областей, войско, законы,-Письмена, язык, знания, художе­ства, промышленность, лптшерагаура-энциклопедия, поэзия, книги Конфуция. - Вера.-Женщины-много­женство. Страсть к играм. Пороки и доброде­тели. 170
ГЛАВА XXXIX. ОшЪЬзОо изй Кантона. Форлиоза, Ливу-Чиу. расставанье с Бароном. Обратное плавание в Ma• каи. Китайские суда. Опять Китайский мореход. Остров ФорлЮза-произведения, жители; глядения Китайские - -itiy-Vuy, столица Нипа-Кианег- добро-
VII
Спиран, душие и ласковость жителей. Старшина Коми. По­сещение других старшинъ-Укома и его семейство; бодезы, или жрецы. Мадера, Ан-Ниаг. Европей­ская красавица, Сады жрецов и храм. Ужин. Про­гулка по острову. Прелесть и богатство природы. Китайская жонка, её отплытие и праздникъ 200
ГЛАВА XL. Яву-Чау. История География. Мивологическое начало Льу-Чьусцеви.; завоевание Китайцами; поддан­ство Китаю; война с Япониею; пребывание Беиг.овского. Броутон, Галл и Бичей. - Происхождение, образование, язык, законы, правление Обряды при воцарении государей. Доходы, промышленность, по­ложение- произведения природы, мореплавание и тор­говля Топография 2)10
ГЛАВА XLI. Япония. ТГапепяаиСи, расставанье с Льу-Чьусцами. Корейцы. Ужасный ураган на Японском мо­ре-кораблекрушение-спасение на остров Кпузу. От­правление в Нанеазаки-Японская крепость. Япон­цы, их вид и одежда; солдаты и офицеры. Гол­ландская фактория и остров Дезияиа. Прогулка по городу-гулянье; Японские женщины. Торговля Гол­ландцев в Японии. Отправление в Иеддо.. •. • 260
ГЛАВА XLII. Япония. Иеддо. Дорожные экипажи. Дворец Оннаииский, Крепость в ФирандО. Жилища Японцев. Японская жонка. Плавание морем в Иеддо. Гн Блокфиус и Японская флора. Осагека - крепость, красавицы. Миако j столица даири-храмы и идолы. Дорога от моря до Иеддо-земледелие, нищие, пред­местье. Иеддо-дворец кубог улицы, домы, полиция, чайные домы, или m3iaùat народный цирк и бор­цы Японские. Посещение богатого Японца-фарфор и редкости ЗОЙ
ГЛАВА XLIII. Япония. Сношения сб Европою} лписсионерьг, посолсстеа Голландцев. Русское посольство. Прибы­тие Португальцев в Японию. Обращение в хрисши. анство Японцев, гонение, исипребление Христиан, изгнание Европейцев. Монополия Голландцевъ-посоль­ство Вагнера; описания Кемнфера и Туиберга; уни-
4S3

Спрая.
w«iç ллиядав®.. 'f к«м« печимтеиимчмаеолвь Яя* «ЖИМКЦ Мрием® И ©итдаь. Японцев <» ХиМСМШ» и Дкмдот, ИМагьиЧмиоаииа й эдагоддешЬ Рикар­да.» HbiHriWht «Btenda
ГЛАВА ХЫѴДИмйк* &£»$& в««*0М. Г*И?«<гя М«м» р/я:”г.«5и«»й метоши« «рй$Л»м#й# ий®»ть «ре»*#* Оймимк» иедфвже/»,«йЫ» вдяреяямц нрОлгШилепеWrtJWe# янйвля. pMUSt*.. Исчисление ЯпоНСКН Ж ееифимн области и. деления их. Ироисжождемие Яшшдев и« егеёр о мимъ» *M»ÿxmR9pM«*M№*' ДрломИж переселения Милгабцекъ» Дййрн ДУКввимЙ царь Японии. иля «epcjwÆj пплпиически&пла-
спите ль Яшнйж Деление мяспмй « емеятй меж­ду ИИМИ. Л«®*£й, ИЛИ удЫь «Н1»ДвЫ'Л «ли м*» «алии. жуб®. Вви»ж*ямЙ совет, прамнеудм» и
аакданим» ЛИ*«ж®' нфжжий. Ссмнпммпяь ж сзм»ув»йсгеау й: Щ№уе«т смериин* Характера» ЯчвимжиИк» 3®аиия и мралтѵениШЙ Фм»е<.:Йожа»ивд» саадИ®*» Л«* w®w«* жшйь* о&раза» оумшипеяши м«ми» Bftpsr йиои», xpasm, двгтям» жреция Хрйи&мллий и-киадмКи, Swa* «екииыи реамсия ÿ№ë&f иля Жвифуциеил.-иЕи€ви.ёна,. лквиверпнура» меатрь, жаркиt иря» эштлекйве кь, монета................. « *.»»»«»,*»,
©ишсадае нл»ии4с&«»иы wwb ртунлав,, иритдл.ежа)ц.их, к гешасйжой касиад Мсе«$жэто Ятешмиш**.
/лх/.

i
«




?" f.. дат


i
Z./''/.
„гм 'a.


77 7

S",■ '/// h. /, / ''




• (W

's/ tw b. 7A IS1


, zxxx/z


ЛЯХУ'/#








,_Леитгии. Z.XXXÎ7//




xr.


b.



/.<У.


■ /wm*. хм/.





i; ’