Его-Моя биография Великого Футуриста [Василий Васильевич Каменский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Василий Васильевич Каменский Его-Моя биография Великого Футуриста
Его-Моя биография Великого Футуриста
Эту книгу свою во имя чуда посвящаю П. Е. Филипповой– Автор.
Океанским крылом взмахнем по земле и полетим на великий пролом.(Из кн. Девушки босиком)
Я – Василий Каменский
(Понедельник)
Эй, друзья писатели – гениальные головы – запомните: 1) К чорту выдуманную ерунду романов и всяческих повестей – гнусное вранье надоело – оставим это сморщенным от рожденья протоколистам. 2) Любая биография незаметного архивариуса – пускай коряво написанная – в мильон раз интереснее сочиненной похабщины на романической подкладке. 3) Необходимо Друзья временно объявить биографии живых гениев – единственными культурными книгами искусства – после Поэзии. 4) Поэтому: пишите, издавайте немедленно Ваши биографии – чья творческая жизнь полна откровений, взрывов, размаха, огня, сокрушений, молитв и проклятий. 5) Или пишите биографии Ваших Друзей или кого угодно, но только живых с полными именами, свидетелей вокруг и гордой правды. 6) Связывайте Вашу биографию с Вашим искусством – это и будет идеальная критика: кто лучше Вас развернет сущность Вашего Духа, иллюстрированную образцами Творчества. 7) Проклятие критикам, выискивающим у писателей в книгах прыщи, бородавки, случайные мелочи, пыль недостатков. 8) Отныне писатели сами должны писать о своем творчестве – иначе сгинет книга. 9) Перестаньте фантазировать что Вас читают и Вы – нужны (если уедете в Австралию сегодня – завтра никто не вспомнит о Вас). 10) Книга переживает трагический кризис – книга ненужна – книга пережила себя – ее некому стало читать – революционная жизнь опередила купечески – жирные романы. 11) На арене человечества утверждается Личность. – в искусстве – книга биография гения. 12) Временно надо спасти книгу своими биографиями, нужно всем напряженьем своего мастерства заставить читателя – занятого всегда чем угодно – только не книгой – полюбить трепетно книгу, как живое истинное близкое чудо. 13) И после – книгу в искусстве (мертвая форма словопредставленья посредством бумаги и шрифта) – совершенно уничтожить, а перейти непосредственно к искусству жизни, помещая стихи и мысли на заборах, стенах, домах, фабриках, крышах, на крыльях аэропланов, на бортах кораблей, на парусах, на небе электрическим свеченьем, на платьях. 14) Солнцевеющая мудрость да пронзит Ваши сердца во славу футуризма.(Вторник)
Девушки и Юноши хоровода Его лекций. Во имя Ваше утровейное – чье шествие от Грядущаго – подобно торжеству Карнавала Революционной Победы – только во имя Вашей молодости, обвеянной радугами Истинного Творчества – летал Великий Поэт – Футурист Василий Каменский по долинам России, распевая Свои Лекции, открывая Ваши вольные души, наполняя Ваши сочные сердца Революцией Духа, опьяняя Вас Песнями Футуризма – Девушки, Девушки. Ведь это Вы создали Поэта настолько напевно-женственным, ритмически-гибким, энергично-современным, что он стал похож и на пролетающую Птицу, и на священно египитский Лотос, и на поэмию стремительности водопада Иоземайт в Калифорнии, и на Ай-Петри-Девушки. Девушки. Это Вы во всех городах – где Поэт распевал Свои Лекции – цветистыми лугами весны заливали Его аудитории, утренне приветствуя выступленье Поэта обещаньями, цветами, апплодисментами – Поэт рыцарски благодарит Вас Вольные Юноши. От берегов солнцезарнаго Детства – до последней на земле минуты – это Вы – Юноши научили Его быть стройным, шумным, затейным, беспечным, взрывным, легким, небоглазым, размашным. Юноши. Поэт славит Вас – молодецкую стаю в облаках кричащих орлов – за дружеские звонкие встречи на всех Его перепутьях России. Поэт ждет от Вас единого взлета с ним на Великий Пролом. Он огненно ждет.(Среда)
Видимые чудаки и невидимые читатели. Я – оптимист до торжества Анархизма. Я – сотворил шестую книгу – Его-Моя биография Великого Футуриста. Гениальность этой книги – не только в ее сущности и неожиданности, а в том – что книгой – биографией я, хочу спасти временно Книгу, как официальную форму творческого сообщенья с Вами, хочу показать Живой Смысл напечатанного Слова, хочу убедить Вас по иному взглянуть на книгу и даже невзглянуть, а остро пронзиться счастливыми лучами восходящаго Чуда: Книга перестала быть мертвой, Книга встрепенулась, засветилась, зажглась. Книга поет, зовет, волнует, Книга шелестит крыльями своих страниц, образуя вихрь мыслей, слов, идей, возможностей. Книга – Живая Истина с бьющимся сердцем. Здесь – рубиновая кровь, глаза скорби и счастья, весь перелетный путь Дней и Ночей, расцвет Личности, живая сила жизни, здравствующие сегодня люди, борьба за Тело и Дух, слава, неудачи, смех, проклятия, легкомысленность, любовь, разбой. Я знаю: Вы перестали читать книгу и уважать писателей пишущих дурацкие романы из какой то всегда плоско-галантерейной выдуманной лже-жизни, никому и ничему ненужной, чужой, бездарной, глупой. Вы разлюбили сочиненную жизнь писателями в романах и повестях, потому что полюбили истинную, новую, свободную, революционную, стремительную Правду Жизни, созданную Великими Личностями – борцами за святое дело вольного Человечества. Из любимых всегда и теперь Вами книг Искусства – были и остались только Поэты-рыцари – песнебойцы – создатели гениальных стихов – песен-поэмий – Пророки Эпохи Чистой Формы Слов – Поэты сверхчеловеческой отвлеченности Духа – Композиторы словотворческого ритма – крыловейные Предводители поющих птиц, хрустально звенящих душ – Авиаторы культурных аеропланов современности – Футуристы Искусственных Солнц, Открыватели нездешних Странствований – Возвестники Грядущаго. И еще Вы любили всегда и теперь книги – биографии. Я знаю: в прочитанных книгах-биографиях Вы чуяли эту Живую Истину с бьющимся сердцем, потому что верили, огненно верили в каждое движенье жизни Личности и его окружающих друзей и врагов, названных верными именами. Вы так увлекались биографиями, что часто забывали, что перед Вами только – книга, и между слов и строк Вы ясно видели, чувствовали, воспринимали Живую Душу Книги – чья судьба уносила Вас скитаться, переживать, возмущаться, страдать, искать, торжествовать, любить, преображаться в цепь воплощений Времени. Я самое главное – Вы всегда и теперь находили много общего, единого в биографии Гения – с своей Личностью и это святое совпаденье Вас утешало, гордо радовало, толкая сердце к бодрости до конца. Книга – биография – Жизнь Гения – Его творчество – пусть да раскинется Северным Сияньем над Вашими головами неустанных путешественников, затертых в Ледовитом Океане Жизни. Его Моя Биография Великого Футуриста – Звено пролетающей Птицы с песнями. Слушайте: Я написал о Нем. Я – это, как и Вы, вольный гражданин Мира. Он – Единственный Василий Каменский, Великий Поэт, крыловейный Мудрец. Футурист-Песнебоец. Живой Памятник на глыбе Своего Творчества. Он Автор 5 Книг: Стенька Разин, Землянка, Девушки босиком. Книга о Евреинове, Танго с коровами. Он – Автор девяти неизданных еще Книг. Он – Автор хоровода Лекций по России. Ему ничего не надо. Я – автор – Его Моя Биография Великого Футуриста. Я – с помощью Его создал эту книгу. Мне надо Все. Моя жадность беспредельна: я хочу славы, денег, комфорта, здоровья, любви, вина, сигар, курортов, размаха, пьянства, молодости, красок, музыки, стихов, цирков, театров, друзей. Хочу Всего что – вокруг. И только не хочу ни Я, ни тем более Он – власти. Он – тропическое растенье, а Я – земля. Его Моя – Наша Жизнь – Звено пролетающей Птицы с песнями. Я никого не учу – я только приглашаю к себе в гости.(Четверг)
Своему родному городу Перми. Здесь Поэт родился, вырос и часто бывает, работая на Своей Каменке. Поэт любит детски Пермь и Каму. Но у Поэта здесь нет друзей – здесь гонят Поэтов взрослые пермяки – здесь никогда не радовалось Творчество. Здесь не знают Культуры, Поэзии, Слова. Базар, Сибирская. Торговая – исчерпывают все интересы мещанского населенья. Один книжный магазин – где стесняются выставлять на витрины книги Поэта. Скучно. Бледно. Жалко. Мелко. Эгоистично. Жутко. Вороны каркают. Часто на улицах кого-нибудь бьют. Две газетки самоубийно пропадают. Подневольная молодежь все-таки ныне добилась университета: мильонер Мешков выстроил – на, учись. Здесь еще думают, что Футуризм – дело антихриста. Но Поэт любит детски Пермь и Каму.(Пятница)
Надо качели. Зеленоалыми золотыми балаганными блестками эй блести карусельное детство в памяти заржавленного с бородой чудака, ярче блести пока взрослый еще не подал прошенья в богадельню. Пронзительно шармань металлическими голосами. Взывай, барабань, верещи, глуши. А то ухнет поздно. Спасай дни денечки – тарелку с ягодами. О карусельное детство. К тебе Единому обращается дряблое сердце проквашенное жизнью взрослого – сморщенное бледностью сердце ведь помнит четко, что только детство питало его истинными творческими радостями, удивительными праздниками, яркоцветными приключеньями, необычайной фантазией, смелыми затеями, острыми выдумками, сокрушительным смехом и безпечностью летающих с песнями птиц. О шарманка – пронзившая уши до глухоты малолетнему любителю музыки стоящему перед ней два часа с открытым ртом от удовольствия. Где твоя звучальная мудрость. Напомни озябшей от одиночества душе твой походный марш: в нем так много слышалось отважной решительности и рыцарской гордости. Заржавленный с бородой чудак еще помнит, как под этот походный марш шарманки в карусельном детстве он вдохновенно дал клятву, что когда будет большим – непременно хоть ненадолго поступит в цирк артистом, чтобы наконец постичь все тайны парусиново-досчатых кулис – таких недоступных мальчишкам. Вот – где была штука. Великая штука черной магии. И как славно-гордо-значительно, что заржавленный чудак с бородой исполнил свою клятву через 23 года. И снова стал молод, гибок, певуч и упруг. Старики в калошах и с зонтиками да фельетонисты (Утро России, Театральная газета, Журнал Журналов, Новый Сатирикон) осудили: в цирке чистый народ, а народу по их мненью довольно дрессированных верблюдов и говорящих собак (впрочем эта критика – Василий Каменский в Тифлисском цирке – была за два дня до революции – конечно теперь эти фельетонисты проповедуют демократизацию искусства: им все равно. Исцеленье детством. Только всего один исполненный жест – и жизнь орадостилась, расцвела. Значит еще не ухнула старость. Спасай-же детство, спасай. Бросай спасательные круги в реку уплывающих к тухлому старчеству. Бросай и возникай в еще юных возможностях, в еще вольных движеньях. Ведь так много чудесного неисполнено, что если хоть одно осуществленье привидится во сне – человек пробуждается от счастья. На кой она чорт – эта взрослость. Каждый взрослый – полулешачье. Каждый ребенок – мудрец, затейщик, творец, раздольник, певец интуиции, анархист, футурист. Каждый последний ученик умнее и талантливее своего учителя, который только и знает – слово-плетку: – Нешали. Ух и идиоты же эти педагоги в очках. Не даром ведь все великие люди в Искусстве или выгонялись из школ или ученики убегали как из тюрьмы. Великие дети знали цену своей воли. И остались великими детьми. Ведь неслучайно все великие мастера Искусства так походят на больших детей, так любят детей, что и сами всегда не прочь на деле вспомнить жизнедатное детство, претворяющее воду в вино, жизнь – в фантастическое преображенье. Неслучайно и то, что Василий в Крыму весной (1916) проповедывал на лекциях в Ялте – Алупке – Симеизе о еще непотерянной возможности счастья стать всем морским гостям разом взрослыми детьми на цветущем берегу моря, чтобы хоть один день или два (на пробу) уразуметь всю красоту крымской молодости.(Суббота)
Я и Он Я и Он. Два лица, два существа, два друга, две дороги рядом, два бога, два дьявола. Я – это когда вкусно и плотно обедаю, пью вино, чорный кофе, курю дорогую сигару. Он – это когда в полетах птиц, в движеньи ветра, в изгибе радуги, в травоцветеньи или в ритме прибойных волн моря – видит мудрый смысл песни:(Воскресенье)
Пришел Поэт. Эй – вольная гражданка или вольный гражданин – Товарищ – чьи светлые глаза сейчас читают эти искренние страницы – поймите Истину – возьмите в сердце свое Встречальное чувство, с которым Вы ждете любимое и заветное. Да пронзит Вас благословенье Поэта, с утренним челом всегда гонимого на Голгофу Распятья толпой купцов и мещан, хулиганствующих за счет антикультурности и врожденного кретинизма. Да пронзит Вас Творческое обаянье Поэта до последнего дыханья своей земной жизни отдающего Вам свою поющую Душу.(Девушки босиком)
(Девушки босиком)
(Девушки босиком)
Восприятие Слова
P. S. Специалистам психо-физиологам: Известно, что Брока открыл (в коре большого мозга) двигательный словесный центр. Впоследствии Вернике открыл (верхней левой височной извилине) второй чувствительный словесный центр. В этих центрах организуется словесное представленье (иные изследователи эту организацию слова несвязывают с определенными местами мозга). Кусмауль-же – яркий знаток этой области – изучивший различные болезненные состоянья центров речи – собранных под общим названьем Афазии – дает все основанья предполагать что стан читателей сплошь страдает афазией и поэтому не в силах воспринять высшее мастерство слова Накануне я говорил, что Поэт в чем то сознательно ошибается – и хотел этим намекнуть на огромную долину общого непониманья, лежащую меж двух гор: Поэтом и читающей публикой. Поэт – мастер – строитель высшей организации Слова – Мысли – Речи – Формы. Поэт создает Книгу насыщенную яркими образами, ритмической стройностью фраз, волей ясного разума, любовной чувствительностью к завершенью творчества, непрестанной взрывностью словесного трепета. Книгой Поэт являет законченную Волю своего дарованья словесного мастера – только частично использовавшого крайне ограниченную возможность передать свою многогранную гениальность. Ведь Дух, Огонь, Чувства, Размах, Глаза, Горизонты. Крылья, Сочность, Аромат – остаются с Поэтом жить, вечно изменяясь во Времени, вечно расцветая. Это – Эльбрус Поэта. А читатели – это Экскурсанты (Москвича или Горного клуба) едущие на линейках из Кисловодска на гору Бермамыт встречать перед Эльбрусом восход солнца. Кто эти читатели – случайные экскурсанты, всегда гости, которых надо забавлять, ротозеи, любопытствующие, скучающие, одинокие, заброшенные, больные и Чудаки. Еще влюбленные, знакомые, друзья (редко родственники), враги, арестанты и – вот главное и единственное – Чудаки. Всем этим читателям можно было – дело случайности – по существу и неездить на Бермамыт, а только пожалуй достаточно знать о существованьи Эльбруса Поэта Василья Каменского. Поэт, сознательно ошибаясь (пример: выпуская Книгу), знает о долине разобщенья с читателями и глубинно скорбит о своей одинокой судьбе недошедшого до сердца читателей Пророка. И это потому, что читатели – как случайные гости Книги – лишены способности точно воспринимать смысл и назначенье Книги, как истины. Понятно и просто: читатели словесно неразвиты или вернее неорганизованы для воспринятия образа – мысли, всегда рассеянны, хаотичны, заняты совсем другим: масса разных дел, книга же – между прочим. Книга читается урывками, скоро, поверхностно, по-дачному. Психология читателя в перерывах резко меняется, перекрашивается. Словесные центры перемещаются. Поэт выливает слово – в вино, а читатель пьет воду, Читатель невпитает сущность Книги, непойдет за Поэтом – о нет. Если слово для Поэта самоцель, самоценность, а мысль движенье, полет. То для читателя то и другое – средство, продукт и что то мало понятное. Специалистов-читателей ведь нет – значит нет здоровых, развитых, организованных воспринимателей слова. Все читатели страдают афазией во всех стадиях по Кусмаулю и особенно – парафазией, при которой сцепленье представлений со словесными образами настолько извращается, что вместо логически-красивых сочетаний слов получаются ложные совершенно искажающие смысл творчества. Одна из распространенных стадий среди читателей – это словесная слепота. Страдающие ею прекрасно (особенно критики) видят глазами напечатанные слова, но не в состояньи понимать их и группировать в сознаньи. Платен утверждает, что для совершенья восприятья словесных форм – условностей нужна энергичная работа воспитанья (дело культуры), что человек быстрее всего усваивает речь мимики и жестов: потому эта речь является природною речью глухонемых и идиотов. Во всяком случае – если книга читается Чудаками или Друзьями или Возлюбленной – эти читатели пронзенные лучами Интуиции принимают Поэта целиком индивидуально, но и они далеки от истинного неба Книги. И тут – долина, и тут не то. Значит есть роковая ошибка – трагедия. Книга – как ее читают и понимают читатели – для Поэта – смерть, ничто, проклятьеМои мама и папа
Рожденье
Я родился 1884 в 5-й день Апреля – в центре Урала – в 35 верстах от Теплой горы в поселке Боровское, на золотых приисках. Дед Филипп Каменский (по отцу) был врачом в Перми, имел сыновей: Петра, Василья, Александра, Николая. Дед Гавриил Серебренников (по матери) служил командиром камского парохода, имел сыновей: Михаила, Константина и дочерей: Евстолию, Александру, Ольгу и Глафиру. Сын Филиппа Василий 1878 женился на дочери Гавриила Евстолии. Молодые супруги Каменские – Василий с Евстолией уехали в Теплую гору, на Урале. Василий Филиппович получил место на золотых приисках Шувалова-управителя. Устроились жить в промысловом поселке Боровское на готовой квартире. 1880 родилась дочь Мария. 1884 – сын Василий – я. 1886 – сын Григорий. Мать была красивая женщина: с большими вьющимися светлыми волосами, голубоглазая, стройная, женственная, кроткая. Ей нравилось пышно модно одеться в шелковое платье с длинным шлейфом. В пермской гимназии она училась первой, сильно выделяясь способностью рисовать. Она прекрасно пела русские грустинные песни. И я помню ее трехлетним, когда она больная-чахоточная лежала на кровати и пела:На пристани на Каме
С золотых приисков уральских гор Кочконара и Теплой – на берег Камы, к пароходам – это был Васин первый перелет, полный острого впечатленья и жуткой неизведанности. К тому же новая семья – и все смутно. Ребята: Саня, Соня, Алеша, Петя. У тети Саши кто то рождается еще и умирает. Дядя Гриша – строгий, никогда несмеется, неиграет с детьми, за столом шалить невелит и матросы его боятся, он всеми распоряжается, его страшно слушать. Вася – Алеша целые дни болтаются по угору, – если лето – пускают змейки, сами клеют, стружат ножами дранки, бегают к ключу – там около чана ящик-садок с рыбой: стерляди, язи, налимы – живые, плавают. Или торчат у матросов внизу – разглядывают их, слушают: там целые чудеса разсказызаются. Матросы что нибудь им устраивают, забавляют, балуют.Я – Вася – в солнцерадостном детстве
Школа
Одно лето на даче в Лёвшине забавно жили. А осенью тетя Саша повела семилетняго Васю в школу Слудской церкви. Вася начал учиться. Васе сшили синюю форму, купили книги с картинками, пенал, сумку, тетрадки. Вася стал рано вставать, пить чай и уходить в школу. И первый год учился прилежно: все приглядывался к обстановке. Во втором классе сразу разбаловался, начал дурачиться, неучить уроков. Стали вызывать тетю Сашу в школу и Васе начало попадать, и здорово. В школе ставили в угол, оставляли безобеда, дома ругали, теребили за уши-волосы. Школа сразу опротивела. Однако он ее кончил и Васю определили в другую школу – на базаре – в двухклассную городскую. Там было интереснее – больше книг – больше ребят, больше шалостей – прибавилась гимнастика – Васю стали больше дома лупить за все это вместе. Начал учиться в реальном Алеша, Саня в гимназии.Кама
Кама – вот волшебный журнальный источник утрозарных радостей, неожиданных праздников, яркоцветных затей, славных подвигов. Кама – будто первый верный друг, никогда неизменный, всегда близкий, добрый, светлый. С самой ранней весны, как проходил лёд, прибывала вода, появлялись параходы, подавая свистки, ставились нефтянки, пристани, а на берегу целые дни рыбаки смолили лодки, иные – мартышки – ловили дрова баграми, по вечерам сакали рыбу – Кама с каждым зеленеющим днем обещала все новые восторги, новые возможности, новые костры в отраженьях у берегов. Кама единственное-как Солнце – счастье, ласково матерински обвеявшее мое сиротское детство теплыми чудесами. Кама – вот кто была моей желанной подругой ни разу меня не обидевшей. Кама – вот кто была моей крыловейной сказкой впервые разсказавшей моему сердцу изумительную правду: будто во мне живет нечто иное – второе существо, которое будет называться после Поэтом. Тогда я непонял значенья этих великих слов о Поэте во мне, но всем своим существом я почувствовал Истину Бывали мгновенья – чаще вечером у окна – когда один долго смотрел на Каму я действительно ясно ощущал в себе совсем иную жизнь, похожую на песню, на птицу, на ветер, на облака. Я горячо радовался что во мне живет способность вольно мыслить, думать, переноситься, воображать – тогда я вспоминал о сказках, песнях, книгах. Все настойчивее я представлял себя другим, совсем другим – кем можно быть. Кама – волновала мои воображенья, куда то звала, обещала, дарила сны. Однако жизнь моя – ребенка – мальчика – ученика шла своим чередом: мне снова хотелось играть, бегать, кричать, спасаться от взглядов дяди и тети, звать Алешу озорничать, затевать дела на пристани, на Каме, в ограде, в своей клетушкеПтицы поют
Пуще всего Вася с Алешей любили ловить птиц и ловили их с любовным мастерством. Сами садки, западёнки делали, а больше покупали. Ловля шла в любимовском саду, около озера, между лесной горой и прядильней – эта прядильня тянулась с версту и там появлялись прядильщики с бородами и шли они взад пятки. Из окна – отверстия прядильни можно было наблюдать поставленную западёнку и подсвистывать кузек: – Ци-ци-вий. Ци-ци-вий. Вот под праздник пошлют к обедне Васю и Алешу, а они припасут западёнки да и ловят птиц. Тройная таинственность: удрали от обедни ловить, чтобы никто неувидал и кабы птицы незаметили. Объяснялись жестами, наблюдали с диким волненьем и уж если захлопывала западёнка кузю или жулана – бежали снимать, угорело скакали, присядали от счастья. Была у них балагушка своя в угоре около дома в ёлках и там птицы в садках висели и – главное – покурить можно мох, выдерганный из бани. В балагушке все затеи придумывались и мальчишки туда заходили по разным делам и всегда тихонько, таинственно. И всегда эти мальчишки что нибудь стянут, выманят. Раз Вася – Алеша пришли в балагушку и смотрят: крыша отодрана и все садки с птицами украдены. – Вот те на. Решили, что спер Санко Зеров или болотские. Всетаки часть у Зерова нашли. Зеров – тоже птицелов на монастырской – если идти в Слудскую церковь всегда видать в окнах бедного дома садки с птицами, а сквозь тын забора шестик с перекладинкой и западёнка висит со щеглом или с кузей. Братья Зеровы не хуже умели ловить и рыбу – поэтому Вася – Алеша их уважали. У Васи – Алеши – Пети в комнате жил один клест – совсем их приятель. Клест свободно вылетал из садка, сам открывал перекрещенным носом дверцу, находил себе что надо: иногда промокашку из тетради утащит в садок и разорвет на мелкие кусочки, иногда хлеб стащит и поет – разговаривает. Стали окно открывать на улицу, а клест полетает по елкам и снова прилетит. Вася – Алеша уехали куда то на дачу что ли – на несколько дней – приезжают, а клеста нет – значит нянька или кухарка закрыли окно, когда клест улетел и забыли про него, а он наверно стучался. Вася ревел и ворчал на няньку: – У бабы несчастные. Жалко было друга – клеста. Еще большими друзьями Васи – Ялеши были собаки: Кукла и Верный, дворовые, хохлатые. И все слова понимали, все движенья, все чувства. Много раз Вася – больно надерганный за волосы за уши – за шалости – уходил в слезах к друзьям – собакам и те тепло прижимались к нему, лизали руки, утешая, успокаивая. Были случаи когда Верный и Кукла бросались на рассерженных кричащих во дворе тетю или дядю, спасая Васю от побоев. Зато эти друзья – если видели Васю веселым – звонким – с радостным лаем скакали вокруг и возились отчаянно. Из товарищей – мальчиков к Васе часто приходил Саша Потапов-с Набережной – и у него Вася научился играть на гармошке, которая стала тоже одной из нежных подруг. Но самой желанной и близкой подругой всегда была – книга. Вася читал очень много и все – что только ему попадалось – от Гоголя до жития Иоанна Кронштадскаго и всех святых. А про разбойников Яшку Смертенского и Стеньку Разина он мог читать по тысячу раз, покупая эти книги на базаре. Особенно он полюбил Стеньку Разина, да так горячо полюбил, что с Ялешей – Петей и всеми мальчишками и где только можно он затевал игры в разбойников, а сам был Стенькой Разиным, раздавая все свои богатства и складывая голову за друзей своих – за народную понизовую вольницу. Игры в Стеньку Разина продолжались целые годы, как только подходил случай развернуть сбою удаль. Сеновалы, сараи, балагушки, лабазы, деревья, лог с норами – все было к услугам шайки разбойников. А чулан с шаньгами, со сливками, с пенками, кухня с разными продуктами и – особенно – шкаф в столовой – где хранились конфекты, печенья, сахар, варенье и вина – подвергались много раз удачному нападенью шайки. Слямзить, стяпорщить, стянуть, стащить – и потом честно разделить – были главными заслугами разбойников. А уж самое главное – это как нибудь украсть из комода у тети несколько двугривенных на важные дела; надо купить пороху, пистонов (разбивали камнями), корму птицам, садок, западёнку дубовую, удочек, мешок для прикорма, кренделей, яблоков, конфект. Расходов было густо. Впрочем крупным приходам много помогали богатые Каменские, давая на гостинцы гостю Васе по трешнице, а то и по пятерке. Всех щедрее на свете для Васи были дядя Николай и двоюродный брат Александр Петрович Каменские – люди с размахом, добрые, светлые, чуткие. Главное же главнейшого из жизни шайки разбойников – Васи и Алеши – было забраться в красные лабазы на пристани, ловко подрезать перочинным ножиком какой нибудь мешок с изюмом или орехами или рожками, нагрузить за рубаху и удрать на сеновал, забиться в сено и есть добычу. Вот где трепетало счастье. Вася чавкался и думал; откуда эти сладкие мешки – куда их везут – и кто счастливый владеет ими так, что если захочет – съест сам весь мешок. Ого – а сколько таких мешков и ящиков в огромных пяти лабазах – горы. Вообще на буксирной пристани жили сплошь чудеса летом. Всюду лежат якоря, цепи, смолистые канаты, бочки, везде бегают матросы, кричат, арестанты грузят, бабы с мужиками поют на баржах у мостков:Зима
А зимой – когда все кругом и Каму – заносило глубоким снегом – Вася с Алешей, вернувшись из школ, катались на лыжах, коньках, санках, делали катушку, поливали, мерзли, отогревались, снова бегали. На Рождестве перво – на-перво славили Христа, ходили по родственникам и знакомым и даже совсем незнакомым. Родственники – второстепенные – давали по 20 коп., знакомые по 10 к., а незнакомые по копейке или по шанежке – лепешке. Одна старушка дала Васе марковку. Зато Васины родственники Каменские (Трущовы туда совсем не ходили) давали Васе славленного всегда очень щедро. Потом бывала ёлка, полно гостей, маскированный. – конфекты, – хлопушки, возня. На месленнице увозили – на своей лошади всех ребят кататься по проспекту. Ели оладьи, блины. Вася узнал про то, что есть около базара балаган, где идут удивительные – забавные представленья: об этом у дяди Вани рассказывал дедушка Волков. Вася отправился туда. На досчаном большом балагане с парусиновой крышей была вывеска: – Цирк Камбарова. Сам Камбаров – клоун с позументами, с лицом в крупчатке, кричал у кассы: – Торопитесь покупать билеты – сейчас начинается небывалое зрелище или чудеса и разгадка тайн чорной магии, со всех по гривеннику, а у кого рыжая борода – 20 копеек. Вася забрался на лучшее место. Шарманка с барабаном, ловкий мальчик акробате трико – Вася Камбаров, гармонисты, танцовщицы, девочка на трапеции, дрессированная собака, маленькие нарисованные люди с большими поющими головами, Петрушка, сам смешной с бельмом клоун Камбаров – все это небывалое зрелище в ярких блестках и картинках очаровало Васю. Он стоял около балагана в толпе целые дни, пил сбитень с плюшками, наблюдал и наконец торжественно рыцарски поклялся, что как только вырастет большим – поступит артистом в цирк и узнает все секреты закулисных тайн – куда теперь совершенно никого непускают, а там все – самое главное. Начинался скучный длиннущий пост. Зачем то заставляли говеть. Одно утешенье – много неучиться и скоро весна. На пасхе совсем чудесно – заутреня, новые костюмы, христосуются, яйца крашеные, куличи, сыр, под воротами качели, в бабки можно играть, кругом колокольный звон, надо на колокольню подняться. И через Каму ходить нельзя – лед синий, у берегов вода – вот тронется и снова пойдут пароходы. Снова заживет буксирная пристань. Вася опять будет Стенькой Разиным и отправится на добычу в лабазы. И теперь будет осторожнее: а то он раз принес домой из лабазов плитку парафинового масла, спрятал и всю ночь неспал – все думал куда ему девать эту штуку. Снова покажется жизнь – сплошным удивленьем – сказочным царством подарков. Безпокойными будут ночи, нянька станет пугать домовыми – да лешими, а Вася с Алешей забьются с головами под одеяло и крепко уснут до мотовилихинского свистка.Кем быть
Вася рос неустанным затейщиком, неисчерпаемым изобретателем всяческих замыслов, вершителем, любопытство которого расцветало с каждым новым днем. Это ничего, что ему иногда слишком горько жилось по-сиротски. Больной, кашляющий, раздражительный дядя и нервная тетя часто просто зря били Васю неразбираясь в справедливости. Но что – эти чорные минуты обиды и слез значили перед вечностью приливающих дней, когда горячо и ненапрасно верилось в свободное великое будущее. Вася всегда знал, что он будет исключительным, необыкновенным, высоким орлом над долинами будней. Одаренный от природы внутренними богатствами, светлой гордостью, обаянием воли, красивой внешностью – он всюду мальчиком обращал на себя острое вниманье. Вот это обстоятельство и служило всегда причиной общого раздраженья против гениального Васи и в детстве и теперь. Уж слишком не по плечу всем Вася. Ведь право – прежде чем было понять его, почувствовать, познать – надо быть самому одаренным хоть немного или просто чутким – культурным. Я что было и есть кругом его – только бездарное мещанство, плюющее в солнцезарное лицо Гения. И в лучшем случае – добрые люди, равнодушно улыбающиеся всему необычайному. И маленький Вася знал это, интуитивно чуял, слышал из книг и потому никогда неосуждал, несердился, немстил, прощая своих обидчиков скоро и искренно. Его великодушию небыло границ. Он был и остался истинным ребенком. Он был и остался истинным мудрецом. Никто и неподозревал, что десятилетний Вася серьезно пишет стихи, серьезно читает книги, серьезно мыслить, и в то же время умеет так серьезно и отчаянно шалить, что и в самом деле трудно предположить первое – мудрое. Он всегда был одержим крайностями. Светлая, утровеющая голова, взвихренная тысячами стремительных фантазий. То он – Стенька Разин, жгущий костры в жигулевских горах на вольной дороге – или вдруг – храбрый путешественник Майн-Рида в тропической Мексике, то он – тихий рыболов на Каме живущий в избушке, или – знаменитый Поэт, чьи стихи в книгах и так опьяняют красотой, что кружится сердце от счастья праздничных слов. Кем быть – вот вопрос И он придумывает: – Буду еще и Робинзом Крузо, и Жар-Птицей, и Индейцем, и Дон-Кихотом, и Лесным, и Капитаном Корабля, и Бродягой, и – это главное – останусь великим Поэтом навсегда. Быть всеми, пройти все пути лучшей жизни, все пережить всех понять, полюбить, и стать навеки Поэтом – вот ответ. Это когда – взрослый, большой. Так он клятвенно решил, обещал земле, сказал небу, солнцу, птицам, траве. И весь мир поверил, благословил. Это он почуял всем существом. А когда сказал людям вокруг-люди плюнули ему в душу, стали смеяться, издеваться, хихикать, стараться сделать ему больно, острообидно, чтобы несмел быть гениальным – раз все они только рабы, бьющиеся за существованье, только серые, плоские, незаметные. Он знал это и прощал людям зло. Он знал и то, что не за сиротскую долю ему приходится много страдать, а за его внутреннее высокое дарованье – никому из окружающих непонятное и ненужное. И пока он – маленький Вася – он берет лучшее из возможного: жадно увлекается книгами дома, пишет стихи, записки, прячет их в свой угол, светло молчит, а на улице с Алешей играет в Стеньку Разина, делая необходимые набеги, – в Путешественника, плавая весной на Каме на льдинах с шестом, – в Орла, летающего с крыш служб на землю и непременно в ветер, – в Капитана Корабля устраивая из досок большой корабль (в ограде) и внутри полно ребят – гостей, Алеша – повар, Петя – машинист. Вася – на капитанском мостике. Саня, Нина Толя Волковы, Маня, Соня – пассажиры. Или Вася играет в Охотника – он покупает на толкучке старинный пистолет, набивает дуло порохом, надевает пистон на капсулю и стреляет в столб гигантских шагов (на горе): после оглушительного выстрела в руках остается одна ручка от пистолета, а глаза опалены порохом. Но эта неудача пустяки. Он удит с Алешей щеклею на Камских плотах, тянется за клёвом и обрывается в Каму, рыбак еле спасает его за волосы, и целый день Вася сушится у костра, чтобы явиться домой сухим и веселым. И тонет на Каме не один раз. Ведь в жизни столько опасностей – а это только начало, проба. Часто летом Вася видал как откачивают на берегу утопленников – страшно смотреть. Надо быть сильным, ловким, гибким. Он придумывает не игрушечный, а настоящий свой цирк: с Алешей покупают гантели, в сарае устилают землю пильной мукой, устраивают трапецию, тренируются, борются, жонглируют, ходят с кровоподтеками. На именины Васи (12 апреля) собрались гости – Маня, Нина, Толя Волковы и еще ребята, один из артистов цирка здоровый парнюга техническаго училища Коля Серебров взял гимнаста – Васю за ноги и метнул в воздухе сальто-мортале, Вася перевернулся лишнее – полраза – и вместо ног угодил в землю головой. Именинника долго приводили в чувство. Самая скучная из игр была – зимой ходить в школу: холодно, уши нос – руки мерзнут, в школе даже в перемену дурить нельзя, а на уроках будто нарочно спрашивают всегда такое, что незнаешь и ставят двойки с минусом, потом ставят в угол или стой за партой, а дома ругают, бьют, не дают обедать, на улицу не отпускают и реветь нельзя. Ну и школа – чорт бы ее побрал. Ученики ябедничают, учителя злые – всё в очки видят, нападают, рычат. Из 25 своих учителей Вася любил только одного из городского – Поликарпа Гордеевича Андреева – учителя русского языка, красиво любовно объяснявшего теорию словесности и творчество и жизнь великих Поэтов. Вася только по русскому учился с любовью, знал много больше школы, много заучивал стихов Лермонтова. Некрасова. Пушкина. И всех лучше в школе читал Вася. Зато геометрию и алгебру всячески проклинал, боялся до ужаса треугольников и иксов. Весной беглячил: будто уйдет в школу, а сам на льдинах под собором плавает с угланами. – Истинное счастье лета приходило – когда прекращалась дурацкая дрессировка в школе – Вася, Алеша и Петя снимали серую форму, надевали рубашки и обегали весь берег, всю буксирную пристань и таинственно спускались к мосткам и по городкам к самой воде. Пароходская жизнь гремела. И все, что делалось кругом надо было все видеть, все слышать, все исчерпать. И остаться – великим Поэтом. Главное – сохранить детское сердце. Так будет ярче мудрость и отчаяннее воля. – Ну, поезжай дальше.У дяди Вани
(из детских)
(Поэмия – Моя карьера)
Я и корабли
За Камой в ночной рыбалке на заездке Вася с Алешей ловили подъязков, ершей. И всю ночь на пристани выла собака. Вася чуял, что не к добру это. Вернулись домой, а больной дядя Гриша умер. Народ, все молча хлопочут, священики, ладан, слезы. И разом изменилась как то жизнь. С одной стороны печаль – жалко дядю Гришу – а с другой – радостное освобожденье. Дорога самостоятельности. Почти юношеский возраст, иные затем, иные чувства. Постоянная озабоченность тети Саши, оставлен ной с ребятами без средств, ее внутренняя перемена характера – к вдруг лучшему – действуют на Васю глубоко, раскидывая Его мысли возбужденно, затейно. Он весь полон решений что то резко изменить в жизни – дальше. Кое как он доучивается до весны, отдав зимние вечера запойному чтению книг, а весной поступает в Гл. Бухгалтерию Пермской железной дороги конторщиком. И первое время не говорит об этом дома. С пристани, из родного дома – где все выросли – тете Саше с семьей хамские хозяева Любимовы предложили выехать: за это дядя Гриша им прослужил честно 30 лет. Больно нестерпимо было расставаться с домом – с детством – с берегом, усеянным лодками и плотами – с пристанью – с угором – с чаном и елками. Переехали на Монастырскую улицу – около дяди Вани: большое утешенье. Сестра Маруся выходит замуж за Н. Ф. Кибардина: свадебный шум, гости, вино, шаферство, велосипеды, барышни, семинаристы, крахмальные воротнички. Так началась городская жизнь. Тротуары, служба, много людей, домов. Васю в управленьи стали некоторые звать – Василий Васильевич. Кончено с солнцерадостным детством. Я – стал Я. Я стал личностью, почти человеком, к которому серьезно обращаются люди с бородами, мне платят жалованье 20-го, как всем, я вдруг переродился, изменился. Я стал конторщиком Каменским. Среди взрослых сослуживцев я старался чувствовать себя почти взрослым. Мой начальник – П. И. Высотин – гуманная личность отнесся ко мне светло, ласково Мои сослуживцы – Прокопович, Сережа Чебыкин, Ваня Гоголев, Домбровский. Тяпкин – стали приятелями по службе. Потом я в управлении подружился с двумя сестрами О. И. и В. И. Кулыгинскими (В. И. жена П. И Высотина) – у которых часто и благодарно гостил, пользуясь нужным вниманьем. Интеллигентная семья Высотиных была моим родным первым духовным уютом – теплом – здесь любили писателей, много читали. Я начал серьезно охотиться, уезжая в глубь Урала. И раз даже забрался с ружьем в свою родину – в Теплую гору и было так странно слышать в деревнях и на золотых приисках рассказы о моем отце. Охота по лесам меня опьяняла, колдовала, волновала. Глухари и рябчики заполнили мозг. Я задыхался от увлеченья и конечно часто промазывал. Хотелось навеки остаться охотником в лесу – о службе и городе недумалось. Через год я перешел – с двойным повышеньем – в другой отдел – в службу Движенья (где служил дядя Ваня) к Н. С. Анферову. Мне везло: Н. С. Анферов и его жена Ольга Александровна чутко, близко приняли меня настолько, что я – ради абсолютной самостоятельности – переехал к ним в отдельную комнату нахлебником, часто навещая сестру Марусю, дядю Ваню, тетю Сашу, Высотиных. А перед этим я – или истиннее – Поэт во мне – совершил целое чудо: я взял отпуск и никуда до сих пор невыезжавший из Перми – уехал в Крым – в Севастополь, к морю. Мне так невыносимо хотелось увидеть море и корабли. Дальше.Почуял
Все виденное мною в Севастополе навеки опьянило, очаровало, ошеломило мою душу, буйным ветром разнесло мои мысли, а сердце наполнило ароматным, выдержанным крымским вином. Глаза Поэта навеки пронзились безбрежно-солнечным светом утренняго моря. И почуял Он творческую волю Свою, музыкальную, стройность природной напевности, врожденную способность сочетать ощущенья Мира в образные слова. Трепетный очаровательный юноша целые дни стоял перед сияющим морем и неотрывно жадно смотрел вдаль – куда плавно – безшумно, таинственно ухолили важные громадные корабли. И – главное – невидать было их берегов. Впервые Он решился записать где нибудь на клочке Свое яркое удивленье. Зачем – Он недумал – для себя на счастье. Пусть будет песней души. Я потом – пошел Он в порт – поближе к кораблям – ух, и здоровенными же близко-то показались эти корабли. Один корабль у пристани Он даже потрогал.Дебют
Дернулся в Пермь – взволнованный, задыхался от неуменья рассказать, как видел море. Снова началась нелепая служба. Мои славные товарищи Саша Реутов, Коля Мусатов острили надо мной, замечая мою нездешность и полное нераденье к делу. Начал печатать статейки в пермском крае. На лето переехал я на дачу – в деревню Васильевку – здесь близко познакомился с известными тогда и теперь в Перми светлыми политическими деятелями: П. Я. Матвеевым, Засулич, Каменевым, Бусыгиным – все они служили тоже в службе движенья П. Д. Матвеев – популярный демократ – не раз пострадавший – оказал мне много духовной помощи в смысле политического сознанья свободного гражданина. В Васильевке я с студентом Ионой начали издавать рукописную газету – где Поэт поместил Свои гражданские рассказы. Но больше я увлекся основавшимся театром в Васильевке: стал играть главные роли простаков. А осенью в Перми отправился к режиссеру в городской театр и безплатно предложил свои услуги последняго актера. Для перваго дебюта меня одели толсто кучером, намазали, парикмахер клейко приклеил бороду и меня отослали кверху на колосники в мастерскую декоратора – пока непозовут на выход. Я терпеливо ждал часа два, вспотел, устал, вдруг стали тушить электричество – я бросился в темноте книзу, путаясь в кучерском одеяньи – оказалось, что спектакль кончился, а про меня забыли. Собравшись уходить домой парикмахер с остервененьем сорвал с меня бороду так, что неделю из моих глаз сыпались искры, как из паровозной трубы. Другие выходы были удачнее и сезон кончился тем, что я решил серьезно поступить на сцену – от службы отказался Под покровительством актера Н. Помпа-Лирскаго (из зимней труппы Никулина) весной я переехал в Москву – в театральное бюро – предварительно вручив Помпа-Лирскому все сбереженья пенсионной кассы в 350 рублей – взаймы (с явной без отдачей). Дальше.В Актерах
В Москве я вступил членом театрального бюро под псевдонимом Васильковский. Помпа-Лирский устроил меня на зимний сезон к Леонову в Тамбов на вторые роли, а на лето предложил мне служить у него в товариществе на марках. Я ясно непонимал, что это за марки такие, однако рыцарски согласился, Мы – артисты – человек двадцать выехали во главе с Помпа-Лирским в Новызыбков, Черниговской губернии. Имя актера Васильковского появилось в афишах – я возгордился. Заказал визитные карточки, ходил в убийственном рыжем костюме или в сюртуке, брови, глаза подводил, носил много брелоков, колец, гулял на публике. Отчаянно нравился евреечкам – гимназисткам – они кричали мило: – Ай шейне, ай мишигинэ копф. Играл хорошие роли и был вроде управляющего – составлял афиши, программы. Брал разрешенья. Сначало дела шли гладко. Летний театр в саду слегка наполнялся. Актеры: Цветков, Травин, Юматов, Гурко, Качурин, Помпа-Лирский, я – Васильковский, – пользовались успехом. А как пошли дожди – все провалилось. Никаких марок нестало – делить нечего и есть-пить нечего. Начались скандалы. Целый день – солнце, а как вечер – перед спектаклем – проливной дождь. В один из таких дождливых вечеров перед немного собравшейся публикой мы – почти все артисты – уже загримированные – залезли в оркестр, схватили кто какие попало инструменты и под дирижерством Помпа-Лирскаго стали играть марш. Во истину это было торжество какофонии – с горя да досады. Я бил сумасшедше в барабан. Публика спрашивала: – Ну и что это значит Потом труппа разделилась на две части и одна – верная Помпе-Лирскому – к которому принадлежал я – решила ехать в Клинцы и Стародуб. Перед отъездом мы – обе части учинили драку из-за театрального имущества и стали лупить друг друга корневищами с землей (выдергивали из огородов) от подсолнечников по башкам. Помпа-Лирский вскочил на извозчика и размахивая палкой обратился к публике вокруг: – Православные христиане. Речь успеха неимела. Помпа-Лирский забыл, что нас окружало еврейское населенье. Всех посадили в участок в одну кутузку – на нары: тут мы примирились В Клинцах и Стародубе дела поправились. На Зимний сезон я уехал служить в антрепризу Леонова в Тамбов. Там дело было солидное, серьезное. Из талантливых помню: П. И. Чардынина, Аксагарского, Соколова, Новского, Славянову, Аненскую, Мравина, Неметти. П. И. Чардынина вспоминаю особенно благодарно: он писал в газетах и производил культурное впечатленье. В Тамбове с другом Новским увлеклись водочкой и впервые по земному женщинами. Но то и другое скоро бросили: стало противно. Я всегда предпочитал иное опьяненье, иные соблазны. Восходяще во мне Поэт в пламенных фантазиях заклинал меня оставить актерство – эту бутафорскую жизнь, уехать куда нибудь далеко в горы, к морю, к весенним возможностям, к песням, к чудесам во славу расцветной молодости. Хотелось жить легендой. Затеять рыцарское Совершить что нибудь удивительное, большое, вольнотворческое – дальше. Ведь вся жизнь была в моей воле – в моих руках – в моих силах – надо только было неошибиться, непропасть, незгинуть зря. Приближалась весна – кончался сезон. Уехал в Москву.Наташа
К Апрелю (1902) все мы – артисты труппы Дарьяловой, законтрактованные в Театральном Бюро, из Москвы съехались в Севастополь. Из товарищей помню талантливых: Тамарова Мишу [ныне часто выступает на экране]. Вагина, Яновского [внука Гоголя], яркую М. Юрьеву. Я – под своим псевдонимом – Васильковский. Дело провалилось. Приехал знаменитый М. М. Петипа на гастроли – неспас, запировал, уехал: на что мы ему. Труппа стала голодать. Среди малочисленной публики в ложе гимназисток я начал замечать одну – неземную, с глазами будто друга, и узнал, что ее зовут Наташей Гольденберг. К маю труппа разъехалась. Я один остался, полюбивший в первый раз рыцарски беззаветно, огненно, священно. Я даже не смел подумать как нибудь подойти познакомиться: этого хотел Поэт. Он в пламенно-юношеских мечтах вознес Наташу на нездешнюю высоту любви и стал писать повесть – в форме дневника – под заглавьем Наташа Севастопольская. Глаза мая на море цвели бирюзовно до изумрудности. Он проводил дни на приморском бульваре у самой воды на камнях – на солнце.1905-й
Заводский уральский город чугуна, медной руды и золота – Нижний Тагил приютил меня таксировкой в товарную контору станции на 30 руб. в месяц. Я служил с 6 час. утра – до 6-ти вечера. В конторе среди сослуживцев было трое сильно чахоточных, постоянно кашляющих. Один говорил топотом. Забитость, рабское молчанье, тяжкий труд, нищенская жизнь, сыск начальника станции Кузнецова, кроткие, безропотные товарищи – сделали меня борцом за светлую долю. Тайно я вступил в партию социалистов-революционеров среди рабочих завода и железнодорожных мастерских. Чтобы увеличить влиянье и заработок я начал сотрудничать в екатеринбургских газетах – Уральская жизнь и Урал Стихи и некоторые статьи подписывал – Василий Каменский. Поэт был настроен граждански. Сотрудничество в газетах – на службе и в партии принесло мне популярность. Я начал выступать на литературных вечерах завода – в клубе. С учащимися, чаще с рабочими, иногда с сослуживцами организовывал лесные прогулки, маевки, рыбалки и там – на свободе – пели революционные песни, говорили о необходимости борьбы за идеи человечества. Я пробовал говорить речи, учился держать себя убежденно, твердо. Мне очень всегда хотелось жить оратором. Нехватало эрудиции, размаха культуры. Я волновался, стеснялся, стыдился. А товарищи поддерживали страстно. Горы прочитанных книг помогали мало. Небыло образованья, учености, все кругом брал интуицией, стихийностью, чутьем и многие считали меня необыкновенным, удивительным, оригинальным. И все любили, баловали меня исключительным вниманием за искренность, доброту, товарищеское сердце, вольность. Иные же – с кем толковал о революции (в лесу) – относились с великим внутренним уваженьем, преданностью. Весной (1905) чуть непропал в земской больнице от дефтерита острой формы. Осенью вспыхнула первая российская революция. Я весь, всей головой отдался освободительному движенью. После 17 октября я начал открыто энергично действовать. Митинги, собранья, резолюции. Захват станции, поездов, телеграфа. Меня избирают депутатом в Пермь на съезд всех депутатов железной дороги. Вернувшегося меня избирают в исполнительный забастовочный комитет (огромный район станций и мастерских) Председателем Депутатов. Мои политические речи действуют гипнотически, энтузиазно, огненно. Товарищи меня качают, идут в бой, клянутся умереть за свободу, поют песни. Я проповедую полною автономию Нижняго Тагила на время революции, я сливаю всех с заводскими рабочими в единую семью, целые дни и ночи ораторствую на заводе. И вдруг – черная пасть контр-революции – Петербург спасовал. Царский террор в разгаре. Разстреливают, бьют, арестуют. Полиция взялась зверски. Меня ночью хватают врасплох и бросают в тюрьму. Через два дня народ штурмом берет мое освобожденье и товарищей. Несут по улицам на руках с песнями. Еще некоторое время скрываюсь в квартире машиниста. Потом находят, хватают и под усиленным конвоем увозят в глухую, но огромную Николаевскую тюрьму Верхотурского уезда. Дорогой я пытаюсь уговорить конвойных и жандармов дать мне возможность сбежать – напрасно. Ну что-ж. Дальше.В одиночке
Тюрьма. Январь 1906. Реакция – чорный террор – царизм. Николаевская тюрьма (Верхотурскаго у-около Нижней Туры) знаменита уголовными и политическими знаменитостями. Там побывали многие из теперь здравствующих во славу Свободы. Меня замуровали в одиночную камеру № 16 – все одиночки в подвале, глухие, узкие, с маленькими высоко оконцами, с привинченными к стене койками, в углах параши. Начальники – зверье – палачи. Надзиратели – собаки цепные. Истинная кровопийственная николаевщина. Арестантов бьют по лицу палками, шашками плашмя, карцеры заполнены, в канцелярии тюрьмы большой царский портрет. И вот в такой обстановке потянулись дни вечности. Кормят отвратительно, гулять по дворику отпускают 6 минут в день. Мысли в больной голове заживопогребеннаго, забытаго. А еще так недавно верилось в подобное шествие революции. И свежи были в снах светлые голоса товарищей рабочих, говорящих свято-призывно. Пробужденье под звонок в 5 ч. утра угнетало, Еще ведь 3 часа горели лампы до света. Шли недели, а потом и месяцы. Смутные известия с воли рисовали картину чорного пира палачей среди висилиц. Реакция торжествовала. Подходила весна – март. У меня выросла большая рыжая борода. Иногда я делал гимнастику. Появились вновь арестованные и с ними книги: Маркс, Каутские, Луначарский, Чернов, Пешехонов, Герцен, Крапоткин. Все эти книги мне передавались хитростями на улице в снегу и даже газеты. Я зачитывался. Стал усердно изучать французский и делал переводы: матерьял был с собой. В апреле на пасхе меня посетили – сестра Маруся и тетя Саша – свиданье длилось 15 минут. Потом прилетели птицы – принесли тепло, песни Поэт вдруг всколыхнулся, посветлел, ожил, расправился. Будто Он почуял Волю: начал писать стихи.Пестрая судьба
Снова майское море, ленивые под солнцем чайки, корабли, дельфины, высокий воздух, ялики. Снова я на берегу приморского бульвара, на камнях. Набираюсь приливного света – здоровья, а здоровье сильно убавилось. Внушаю себе декоративные радости, преувеличиваю красоту. Прохожу мимо пустого дома Наташи – их нет – давно уехали совсем. И все стало не то – чужое, одинокое. Схожусь с флотскими революционерами. Дружу с лейтенантом А. Кусковым, другом лейтенанта Шмидта. А. Кусков – уже исключенный от службы – накануне ссылки в Сибирь. Мечтаю о поездке в Константинополь еще раз и Кусков устраивает у знакомого капитана торгового корабля. Снова Константинополь. Корабль стоит 4 дня в гавани и я успеваю по по прежнему восторгаться византийским очарованьем, фескоголовой, яркоцветной толпой, встречаю на базаре семейство диких, одежды которых растенья, а у девочки на груди пустой кокосовый орех и там живет змея. Из кофейни в кофейню перебегаю: всюду масса интересного. Покупаю кальян старинный эмалево-стеклянный с кожаной кишкой – на память. Капитану нравится, что я умею писать стихи и хорошо читаю. Он устраивает мне торговую поездку в Персию – в Тавриз – Тегеран за шолком. Еду туда – в царство ковров. И вижу дивные реки Джагату и Аджи-чай, озеро Урмию, караваны верблюдов. Встречаюсь с Персидскими революционерами меджелиса. Покупаю в Тегеране на базаре несколько старинных вещей на память. Возвращаюсь Каспийским морем, Волгой до Нижняго Новгорода – дальше. Оттуда в Петербург. Месяц готовлюсь к экзамену на аттестат зрелости, сдаю в василеостровской гимназии, поступаю на высшие сельскохозяйственные курсы и одновременно слушаю лекции в университете, на естественном. Курсы основали профессора университета (Адамов, Каракаш) и здесь работали пожалуй интенсивнее. Студенты курсов выбрали меня от эсеров старшиной. А в девятой аудитории университета по вечерам партийные дела. Началась студенческая жизнь. Мои богатые двоюродные братья Александр Петрович и Петр Петрович Каменские и – после – Марья Викторовна Вабинцева (Из Перми, сестра Августы – впоследствии жены) – слегка помогали. На курсах дружу с товарищами Колей Косач и его сестрой Марусей. Потом и вся семья Косач – еще Петя, Вера и врач – генерал – все становятся друзьями: здесь я провожу лучшее время, живу светло, культурно, радостно. Маруся кончала филологический, чутко была подготовлена к новой литературе и несомненно влияла на мое самолюбие печатающего Поэта в истинную сторону. Я полюбил Марусю. Мы стали кристальными друзьями. В неразлучности духовной и земной дружбы, мы обрели право называться сильными детьми своей вольной Современности, мы без берегов радовались приливающим дням во имя своего гордого сознанья культурности Грядущее обещало нам победное торжество. Нас закалял в борьбе царящий тогда чорный террор – мы много работали, учились. На все лето я уехал в Московский уезд, в экономию Карамышево вместе со всеми студентами на практические занятья по агрономии. Там мы создали студенческую коммуну, много занимались: слушали лекции, работали с микроскопом по анатомии растений, группами ходили с профессорами по лугам и лесам, собирая насекомых, червей, паразитов, изучая на месте флору и фауну. С профессором лесного института Сукачевым мы ходили в дальние экскурсии на озера для общого исследованья. Сами вели огромное молочное хозяйство экономии, доили, наблюдали, практиковались. В конце лета зачета ради желающим были даны разные участки для самостоятельного исследования флоры и фауны – по составу которых должно было определить прошлое, настоящее и будущее данного куска земли – и представить диссертацию. Мне дали большой лесной холм, заросший по краям смешанными деревьями, а – в средине высокими соснами. Осенью я с успехом сдал свою диссертацию – знаменитый профессор Сукачев, искренно меня поблагодарил за работу. Я определил, что в историческом прошлом жизни земли – в четвертичном периоде (пост плиоцен) образовал дюну ветронаносным песком. Было разобрано поступательное движенье этой дюны до настоящего дня. Под соснами оказался здоровый еловый подрост, который указывал мне что через 15–20 лет вся сосновая роща исчезнет и ее заменит еловый лес до новой смены – лиственной. Жизнь леса я изучал с такой любовно что построил себе землянку в роще и жил, иногда ночуя на кронах сосен, где я устроил себе колыбель, вспоминая жизнь предков, живших на деревьях. Зимой я учился дальше. Начал занимался живописью. По прежнему дружил с семьей Косач ставшей родной, своей, дружеской. В январе отношенья с Марусей как то вдруг неожиданно для меня изменились – и до сих пор я не знаю причины разрыва – мы странно расстались. Я без границ горевал. Мне невезло в идеальной любви, а Поэт был настроен идеально. Я чувствовал какое то несоответствие между мной – человеком реальности и Им, ищущим нездешняго блаженства. В чем то таилась глубокая ошибка, нелепость. Но сильный и свободный орел – Я не хотел навязываться на исправленье отношений принципиально – тем более, что нечувствовал за собой вины никакой. Я оставил любимую гордо. И всю свою печаль неизбывную, всю нестерпимую боль разлуки, все силы любви я отдал Поэту во имя Искусства. До самозабвенья, до фанатизма, до экстаза грустинный Поэт, отдался Своей поэзии – скорбной, но гордой, как Он. Так одиноко кричит лебедь, если вдруг потеряет подругу свою снежнокрылую.(Девушка босиком)
Женитьба и Землянка
Осенью (1909) Василий-студент вернулся в Петроград для продолженья занятий по агрономии. Почти одновременно с ним из Перми приехала дочь пермского купца Югова – Августа Викторовна – вдова с двумя детьми: мальчиком Женей 4-х лет и девочкой Шурой 2-х. Мужа Августы убили в 1905 революционеры – он был управляющим в Кº Зингера в Тифлисе. Интересно, что с Августой Василий познакомился, как кавалер с барышней, пятнадцати лет и это было его первое знакомство на романическом основани. Тогда она была гимназисткой, а Он учеником городского. Однако этот роман кончился только тем, что Василий-ученик в лютые морозы несколько раз проводил Августу из гимназии домой, да всю свою общую тетрадь исписан ее именем. По приезде в Петроград Василий-студент усилен но начал заниматься живописью и так успешно, что все свои работы – пейзажи (пуантель – масло) ярко-импрессионистическаго характера – Он продавал по 50 и более рублей – таким образом зарабатывая до 300 руб. в месяц. Агрономическая наука остановилась. Редко Он стал посещать лекции. Зато очень часто – Августу, где подолго возился с мальчиком Женей. Августа – тип полуцыганки; энергичная брюнетка с круглым лицом, любившая цыганское пенье, вольную, широкую жизнь; веселые путешествия. Простая, искренняя, купеческая натура с чуткой душой она встретила в Василье яркого ответного друга – спутника одной дороги. В октябре Василий повенчался с Августой в Петрограде. Эта свадьба дома – в Перми произвела сильное возбужденное впечатленье, благодаря многочисленным родственникам с обоих сторон. Отец Августы, умерший за год до этой свадьбы, – Виктор Югов – один из крупных купцов Перми – оставил дочери в пожизненное владенье огромный трехэтажный каменный дом с магазинами и большой капитал тысяч пятьдесят. А у Василья-студента небыло ничего – кроме личного труда и духовных богатств. Вот это обстоятельство – для всех неожиданная свадьба – явилось целым событьем в Перми – и везде всюду по городу стали ходить всяческие слухи и разговоры. И уж конечно все сходились на одном обывательском убежденьи, что Василий женился ради денег. К Рождеству супруги приехали домой в Пермь. Для Василья началась во истину неизведанно-купеческая жизнь. Василий хотя и вырос в достаточно состоятельной семье Хрущевых и имел богачей – двоюродных братьев Каменских (капиталы, дома, коммерческие предприятья и ныне) – и богатство для него небыло недоступностью или чудом, или фантастическим представленьем, – но вот будучи десять лет закаленным пролетарием, скитальцем по России, искателем приключений, мечтателем-путешественником, рыцарем всяческих начинаний – Он совсем отвык от буржуазной обстановки довольства и тем острее-ярче изумительно-новой стала жизнь, отныне полная самостоятельности в семейных и денежных делах. Огромный дом с доходом в 10000 руб. в год, капитал, большая квартира, выезды, прислуга, богатая обстановка, жена, двое детей, фрейлен-немка (нежная культурная воспитательница), постоянные гости, театры, ужины – и среди этой жизни – смущенный Василий, отпустивший для важности рыжую бородку буланже. Я изо всех сил помогал Ему чувствовать себя проще, лучше, нездешнее. В ответ на Его смущенье перед такой купеческой жизнью я предлагал, ему больше выпить за ужином старой мадеры и – главное – помнить, что и этот буржуазный угар пройдет мимо и только надо перенести его легче – интереснее. Так ведь проходит все. Панорама испытанья до конца – неизбежна.(Стенька Разин)
– Начался беззаботный праздник зеленой Жизни. Что такое май-месяц. Это – пир Рожденья земли. В этот счастливый месяц бог создал землю и каждую весну в эти дни Он спускается с неба и гостит у земли. Оттого в майские дни так мудро просветляются человеческие души и сердца наполняются чистой утренней любовью. А земля наряжается в цветы как невеста. Или многоцветный май – безпрерывно ликующая песня солнцецветенья – и под эту дивную песню звери парами рыскают по лесу, птицы вьют гнезда и каждый человек тайно улыбаясь говорит: – ЛюблюНа долгие часа Василий уходил в горы писать свою первую книгу. Он писал увлекаясь на столько искренно, что пожалуй переживал больше, совершенно забываясь, что пишет книгу, и переживая горел творчески – рыцарски так горячо что не успевал записывать наплывающие мысли и образы – и нервничал. Однако потом овладел собой и работа пошла стройно, но со сдвигами. Отвлечений было много: поездки в Батум, в театр, на бульвар, гости, знакомства, купанья, возможности. Кстати – приехала из Перми Соня. Этак в конце июля у Василья открылась сильная малярия и Он временами начал тяжко страдать от припадков. Все же в часы облегченья Он работал и Землянка заканчивалась. Всех потянуло домой в Пермь. Стали радостно собираться. Кама вдруг показалась чудеснее Зеленого Мыса, а домашнее тепло теплее южного солнца. Перед восторженными глазами Василья появились последние страницы Землянки – и это ему помогло. Поехали в Пермь морем. Дальше – Волгой. Осенняя Кама действительно встретила дружно-приветно. Пароход шумел меж гор и стихал у лугов. На пристанях продавали арбузы. Снова началась купеческая жизнь: суетная, шумная, пьяная, веселая, широкая. Василий жил Землянкой. К Августе явился с докладом управляющий и – еще ласковее называя ее кумушкой – заявил, что денег за кавказское лето он перевел нам очень много и много потрачено по дому. Я чуял что управляющий – жулик. Поэт бредил своей первой книгой. Землянка снилась каждую ночь по разному. Наконец в сентябре Василий уехал в Петроград издавать свой роман. Через месяц книга была готова: печатала Общественная польза, которой ведал С. Елпатьевский. А. Измайлов, В. Боцяновский обещали Василью дать статьи о выходе Землянки, но помешало событье. В день вывода Землянки из дому скрылся Лев Толстой, а потом его болезнь и смерть. Землянку сначала замолчали, но после большой статьи А. Измайлова в Русском Слове стали писать насмешливо-звонко. Особенно журналы подхватили из Землянки птичий язык:(Землянка.)
– (дрозд) Чух-чиу – Чур-чух – Чиу-чу – Тррччи. – (иволга) Пциу-нциу – Чииц-увь-цинь-циу. – (жаворонок) Рлю-и-рлюсюир-льиль-рлю-сюрфь. – (синица) Пинь пинь – Чирт-трью – Ци-ци-вий. – (компанья птиц) Циль-циль – Тклю-к-цик. – Уйть уйть – Исили-исили. – Исяля-йть-цив – Циляи-ци. – Цинть-тюрлью – Цинть-тюрлью.Этот птичий язык цитировался с особенной веселостью. Редакции делали предупрежденья, что если кто встретит автора Землянки, – то с ним придется говорить на птичьем языке. Во всяком случае Землянке отдавалось острое вниманье – книга быстро разошлась. Прекрасное издание, бумага верже, обложка и рисунки яркого Бориса Григорьева и друзья Садка Судей – помогли успеху. Василий и я торжествовали.(Землянка)
Затуманился и решил летать
Василий – взволнованный рожденьем Землянки – веселый вернулся домом в Пермь и победно-гордо вручил с огненной любовной надписью (и благодарностью) свою книгу Августе. Однако та далеко не обрадовалась, когда стала читать Землянку после похабщины барыни Вербицкой. Совершенно неподготовленная к Искусству она, как и все родственники, отнеслась к книге отрицательно, не желая слушать и учиться у автора о пришествии нового чистого во имя формы творчества. Все просто плюнули на книгу. Плюнули (и плюют теперь) пермские газеты, испугавшись революционного Духа и вкуса Землянки. А когда из Петрограда с аккуратной – как всегда – любезностью стали приходить конверты Бюро газетных вырезок (Василий вступил в члены Общества помощи интеллигентным труженникам) и в них оказались рецензии газет о Землянке, рецензии полные острот, насмешек, а частью серьезного признанья дебютанта – авторитет Василья дома пал и Августа заявила, что ей стыдно за автора, над которым смеются газеты и журналы. Торжество Поэта сменилось неиспытанной печалью. Сердце сжалось в неизбывной тоске. Нездешне светлые творческие мысли и поэтические гордые образы, которыми проникнута утренняя Землянка, трепетные мечты о новом искусстве футуристическаго Слова и рядом пошлая действительность – бездарно купеческая жизнь с вербицкими и чарскими, с управляющим и кумушками, с наследством и родственниками, с кретинизмом и пермскими газетами – всё это сбило Поэта с толку и заскучал Василий, заметался, забился в одиночестве, затуманился в угаре мещанства. А так хотелось работать, творить, размахнуться. И никого небыло около – кто мог бы почуять Истину – кто мог бы дружеским светом вниманья согреть расцветающую жизнь Его. Он затаенно смолк. Я же на первый момент как то потерялся что-ли перед возрастающей наглостью семейной какофонии и сильно начал нервничать отстаивая Поэта. Но скоро расправил свою волю и стал затевать какого либо совершенья. И час настал. Я решил летать на аероплане – дальше. Поэту затея сразу понравилась: Ему так недоставало к полетам ищущаго Духа – полетов тела под облаками, недоставало стремительнаго освобожденья в небо. А я подумал: – Поэт будет моим благодарным пассажиром на аэроплане и главное Он и Я станем истинными футуристами своих воздушных дней Аэровека. Я уехал в Петроград, а там с известным авиатором Лебедевым решил ехать в Париж: кстати я никогда небыл заграницей.Заграница
Кинематографической сменой панорамы началась моя заграничная европейская жизнь. Несколько дней в Берлине принесли много яркого, величественно-культурного, современного, все удивило до преклоненья и больше всего знаменитый зоологический сад и колоссальные кофейни, где я за кофе курил идеальные сигары. Проехался по крышам и по подземной железной дороге, на гоночной моторной лодке по Шпрее, пил баварское пиво. Видел в цирке Эдипа – постановку Макса Рейнгардта, памятник Рихарду Вагнеру. Великолепный вокзал. Дальше. В день – в Брюсселе – видел Сенну с аристократического французского верха, закруженного ветром брюссельских кружев, был на фламандском низу демократической Бельгии. Дальше. Париж. Остановился в гранд-отель на площади Гранд-Опера. Взял автомобиль, помчался бульварами по площадям Бастилии к июльской колонне, – башни Эйфеля, Луврского музея, Согласия с Луксорским обелиском, Карусели, Л'Этуалэ с триумфальной аркой. Вечером стоял на балконе своего номера изумленный электрическим океаном огней. Поехал по казачкам Монмарта, напился абсенту, в Мулен-руж шампанского. В следующие дни взялся за работу: начали с В. А. Лебедевым ездить на аэродром, в Иссиле-Мулино, а там – аеропланные мастерские, ангары, авиационные школы, полеты. Пассажиром я поднялся на фармане и весь Париж развернулся пестрой скатертью. Перед полетом выпил стакан коньяку на случай более легкого раставанья с жизненной суетой, выпил и сам авиатор. Полет оказался пьянее: мне совершенно вскружило голову и я – кажется – заорал во всю глотку от наплыва энтузиазма. Было жутко-ново до божественности ощущенья, до ясности райских галлюцинаций, до сумасшедшей красоты. От счастья испытанного полета два дня я невыходил из кабаков Монмарта, упорно исследуя абсент – любимое орошенье Артюра Рембо и Верлена. Подошел чудесный праздник Карнавал Микарем. Сотни тысяч жизнерадостных парижан с утра, во всяческих маскардностях, с оркестрами, колоссальными цветами, плакатами, песнями и весельем рассыпались по бульварам. Встреча белых королев Карнавала у Луврского музея была украшена прилетом аероплана, с котораго авиатор бросал королевам (выборным работницам) живые цветы и конфетти. А вечером от щедрого бросанья конфетти – улицы на четверть покрылись разноцветным бумажным снегом. Мой подъем на башню Эйфеля в сильный ветер заставил меня искренно оценить высокие достиженья столицы Мира. Мне очень понравилось парижское уменье жить на улице, чувствовать себя культурно-демократически. В гигантских многоярусных магазинах Бон марше, Лувр я накупил всякой ерунды ради обворожительных продавщиц. Дальше. Я решил ехать в Лондон на всемирную выставку воздухоплаванья. На океанском корабле через атлантический Ла-манш меня дьявольски укачало. Меня и знаменитого Фармана (тоже укаченного) спасал Лебедев. После переправы в Лондон – вся Англия качалась в моих глазах дня три, вместе с выставкой авиации, где я бродил: значит недаром пишут, что Лондон всегда окутан густым туманом. В ресторанах меня поразил пуддинг с ликером – зажженный. Парижская простота улиц сменилась чопорной Пикадилли. Удивили туннели под Темзой, музей Индии, Хрустальный дворец, Истэнд – морская торговля вдоль гавани Темзы. На аеродроме в Гендоне проводил полетные дни, гонялся на автомобилях, завтракал у каких-то лордов в честь авиаторов, видел суфражисток и не видел капли искусства – всюду буржуазная отсталость, провинциальность. – Зато – футбол – гениальный. – Гуд-бай. – Дальше. Обратно через Ламанш – было спокойно – начался отлив и корабль наклонившись очутился на земле около берега Франции. Я, Лебедев, и еще несколько спортсменов американцев спустились по веревочной лестнице и бросились бежать по дну морскому сквозь туман к Булоню сюрмер и добравшись, укатили в Париж. В Париже расстался с Лебедевым и уехал в Милан. Оревуар. В Милане в Скала пел Шаляпин, летали над античными статуями аеропланы, возвещая Современность. Заехал во Флоренцию, в Венецию. Плавал в гондолах по безчисленным каналам, смотрел картины, итальянок, ел фрукты, пил вино, изучал старину. Дальше. Вена. Венские дивные кофейни, венское пиво, вино, кофе, кружевные венки, всюду музыка, венгерские танцы, обилие журналов. Вена исключительно понравилась. Дальше. Снова Берлин Иоганисталь – аэродром. Летаю восторженно на цепелине над Берлином-ауфидерзейн. Дальше. Петербург. Покупаю аероплан Блерио, еду в Гатчино – тренироваться на аеродроме. Сначала рулирую, бегая по земле, потом взлетаю по прямой и делаю виражи. Один раз падаю с небольшой высоты, ломаю хвост аероплана и царапаю себе ноги. Уезжаю с аеропланом в Пермь – тренируюсь там на песках возле Камы. Потом к зиме всей семьей – я. Августа, Женя, Шура, фрейлин (ныне Мальцева) и сестра Соня – едем жить в Варшаву-с аеропланом: я серьезно тренироваться на званье пилота – авиатора. Перед самым отъездом к Августе пришел наш жулик – управляющий и давай вымогать – подписать ему векселей на одинадцать тысяч, встал он на колени, плакал, молил кумушку, крестился. Я хотел его выгнать по шее, но Августа мне запретила вмешиваться в коммерцию и подписала – по слабости женской на свою ответственность. Управляющий возликовал, учтя векселя. Мне было больно, стыдно.На аероплане
Сейчас же по приезде в Варшаву (1911 – осень) Я энергично взялся за полеты. На великолепном аеродроме Любомирскаго на поле, благодаря знаменитому авиатору – инструктору и другу моему X. Н. Славоросову, мои полеты на аероплане Таубе пошли интенсивно-успешно Тут же летали со мной известности: Кампо-Сципио, Янковский (чудесный – беззаветный рыцарь воздуха), Сегно, Лерхе. Славоросов совершал звездные полеты и был (и остался) общим любимцем, чья карьера началась с того, что он поступил в этот же авиационный завод простым рабочим. Позже он приобрел заграницей мировое имя гениального летчика. Наша варшавская авиаторская жизнь среди крыльев, моторов, бензина и запаха масла, носила неземной характер. Мы жили небесными птицами: летали, пели песни (в авиаторской было пианино), веселились, пировали танцовали клохс-данс. Летали в 4 часа утра и вечерами. В ноябре в Варшаву из Петрограда – государственного аэроклуба – приехал комиссар Е. Вейгелин для производства с комиссией авиаторских экзаменов Я стал экзаменоваться по международным правилам. Летал 1 час 47 мин., выполнил все задачи. Получил диплом на званье пилота-авиатора государственного аэроклуба. Семья уехала в Пермь. Весной я и Славоросов (авиаторы другие разъехались) в Варшаве снова открыли полеты по утрам и вечерам, собирая массу зрителей. К пасхе я уехал на гастроли – летать по польским городам. 29 мая (1912), совершая в Ченстохове публичный полет в сильный ветер (перед грозой) я перевернулся с аэропланом на большой высоте, камнем упал и тяжело разбился. Меня увезли в госпиталь. 11 часов я был в глубоком безсознаньи. Свой аэроплан расшиб в щепки. Целым остался мотор. В утренних газетах напечатали некролог (во время выпуска газет я лежал еще в обмороке) под заглавием: погиб знаменитый летчик и талантливый Поэт Василий Каменский. Всюду в газетах России описывали мою катострофу: меня завалили телеграммами и цветами. Мой механик пришел в больницу передать, что щепки аэроплана публика разобрала на память, что сбор был колоссальный. По выздоровленьи я уехал домой – в Пермь, захватив мотор и новые крылья. В Перми узнал – управляющий наш так обжулил нагло мою жену – свою кумушку, что капиталл рухнул. Мои же дела стали великолепны: были сбереженья за полеты и из Петрограда ждал крупную субсидию за паденье. В конце лета – достаточно оправившись от катастрофы – я задумал приобрести именье. Мне повезло; знакомый управляющий пермских огромных имений Балашова И. В. Лещенко предложил мне выбрать интересное – яркое для меня место. В средине августа я выбрал желанное горное, сосновое место с речкой Каменкой, лугами, полями, недалеко от Перми. И приобрел около 50 десятин (часть в долг). Так сотворилась Каменка.Каменка
Я обезумел от счастья: взбалмошные фантазии Поэта о своем гнезде в родных горах сбылись. Каменка явилась чудом, спасеньем, нескончаемым праздником, сказочным гнездом. Я восславлял стихийно, огненно, язычески привалившее счастье. Благодарил И. В. Лещенко, который так широко и культурно пошел мне навстречу, – свою Августу, чьи заботы обо мне были всегда трогательны. – милую (где делась купчая) контору нотариуса Козакевича, – собственную свою сокрушительную энергию и крыловейную волю. Я был нестерпимо рад за воскресшего Поэта: мятежная судьба Его здесь могла найти творческое успокоенье, сосностройное созерцанье вершин с вершины Своей горы, синевечернюю тишину и солнцевстальное пенье птиц среди лесов и полей. Здесь столько сияло от Землянки, от Детства, от Песен. Я почувствовал себя настоящим Робинзоном Крузо и Стенькой Разиным в Жегулях. Я воткнул себе за пазуху топор, засучил красный рукав и пошел хозяйничать по Каменке. Дела было без конца. Построек конечно никаких, просто горная глушь, а ближайшая деревня Шардино в двух верстах. Если ехать из Перми (на лошадях трактом 4 часа увидишь недоезжая с версту: на южносолнечной стороне – амфитеатром изогнутая Каменная гора с сосновым-еловым лесом сплошной стеной, а этак в вершине (теперь построенный) впаян высокий бревенчатый дом – двухэтажный с балконом, крутой по норвежски срезанной крышей, у подножья домик с сельскохозяйственными службами и возле речка Каменка с лугами. За Каменкой поднимаются наши поля и снова наш лес. Работы у меня был неисчерпаемо. Купил срубы для дома и служб, нанял заготовлять свой лес на постройки, с рабочими расчищал место в горе. Волновался, суетился, обдумывал, чертил планы, скакал от затей радостных. Топор не выходил из рук, натерев мне первые гордые мозоли на ладони. Семья переехала жить в деревню Шардино. Женя приносил мне обед на Каменку – я разжигал костер, разогревал, ставил чайник, ел, пил, веселился, махал руками, распевал, работал посвистывая. Иногда охотился – приносил рябчиков, зайцев. Зимой, оставив за себяподрядчика, мы вся семья уехала в Пермь – до весны. В Перми на судостроительном заводе братьев Каменских я начал строить ранее изобретенный мной водяной автомобиль – аэроход – с воздушной тягой, который, мог бы носиться и по земле (и в будущей стадии – по воздуху). В чертежах мне очень помог старший чертежник завода Саша Потапов – друг детства и славный управляющий – мастер в строительстве моторных лодок – И. Д. Иртегов. Тем временем – пока строился аэроход, пока шла заготовка на Каменке, куда наезжал, – я взялся – ради идеи и зароботка – организовать в Перми первую Выставку современной живописи. Снял благородное собранье. 26 художников Москвы и Петрограда прислали свои вещи. Выставка получилась блестящая и вряд ли когда скоро Пермь увидит такой культурный праздник красок от реальнаго Малютина (портрет) до футуристическаго Давида Бурлюка (Он и Н. Гущин помогли дружески). Находясь дома я выставил много своих вещей – футуристических, детски – ярких. Публики было масса, но почти все предубежденные разными буржуазными – Русскими Словами – Биржевыми – провинциально смеялись даже над Малютиным, думая, что и он – футурист. О – пермяки. Я усердно давал разъясенья. Продалось мало: Попатенко, Бурлюк, Гущин, Субботин-Пермяк. Своих же картин на удивленье себе продавал много, а в это время в раздевальной часто появлялся с Каменки подрядчик за деньгами, которые он и получал. Выставка поддержала здорово. Однако мое восторженное состоянье сменилось траурной печалью: нелепо умерли одна за другой – любимые – моя тетя Саша Хрущева – воспитательница, и моя единственная сестра Маруся. Испытанье построеннаго (средствами завода) аэрохода с моим авиационным мотором прошло успешно на Каме, но без подъема с моей стороны – изобретателя, опечаленного событиями. Первым моим пассажиром был редактор местной газеты Перфильев, изрядно подвыпивший перед риском испытанья. Снимки испытаний моего аэрохода были: в Искрах (Рус. Сл.), Огоньке, К спорту и др. Я – что называется – и до сих пор об аэроходе оставил вопрос открытым. Надо было спешить на Каменку, достраивать окончательно дом к осени. С семьей мы переехали в Шардино снова. Работа на Каменке кипела: дом, огород, поля. Летом приехал гостить Алеша. Я много возился с Женей – Шурой, гуляли на Каменке, много рисовал с ребятами, разсказывал им всякие чудеса, работал. Архитекторство мое успешно кончалось. Начался сенокос, появилась земляника. Косил во все лопатки, все кругом работали, кричали, собирали ягоды. Поспела рожь, овес, засеянный с клевером. Огород: картофель, марковь, капуста, репа. Лето катилось ярко, молодо, энергично. По праздникам я так хорошо играл в деревне на гармошке, что крестьяне шутили: – За такую игру тебя Василий надо в государственную думу выбрать. Осенью Августа с ребятами решила ехать на Кавказ, зимовать в Тифлисе, куда я должен был приехать к ним. Я проводил семью на пароходе, не подозревая, что расстаюсь с горячо любимыми и любящими меня Женей и Шурой почти совсем: ведь все эти четыре года я с ребятами был необычайно дружен и близок. У Августы были вероятно какие то свои соображенья или просто мы устали друг от друга – не знаю – будь – что будет. С Алешей мы переехали на новоселье – в новый сосновый дом на Каменке. На радостях много пировали, заводили грамофон, играл я на гармошке, Алеша акомпанировал на гитаре, ухали, пели. Справили. У меня больше не стало денег: надо было ехать на заработки. Дома оставил дворника, караулить и смотреть за скотом. Алеша уехал в Петроград, до весны, в аптеку. Я укатил в Москву читать лекции. К полевым работам в апреле решили съехаться на Каменке.Ю
Что есть Буква. Василий Каменский учит. Буква есть идеально-конкретный символ зачатия мира (слова) – мускул летающого крыла (слова) – взломанный блеск молнии, вызывающий гром (слово) – начало источника бьющого из подгоры, чтобы в стремительном слияньи с другими истоками образовать журчей или речку (слово) во славу движенья реки (мысли) до океана словотворчества. Буква – взрыв, Слово – стая взрывов. У каждой Буквы – своя Судьба, своя Песня, своя жизнь, свой цвет, свой характер, свой путь, свой запах, свое сердце, свое назначенье. Буква – это совершенно отдельная планета вселенной (слова – понятия). Буква имеет свой рисунок, – звук, – полет, – дух, свою твердость, свое вращенье. Рожденное Слово – божественное бракосочетанье нескольких пар или троек Букв. Гласная – жена. Согласная – муж. Согласные – корни Букв, отцы. Гласные – движенья, рост, материнство. Натянутый лук охотника – согласная, а спущенная стрела – гласная. Каждая Буква – строго индивидуальный мир, символическая концентрация которого дает нам точное определенье внутренней и внешней сущности. Образец Ю(Девушки Босиком.)
Вчить-карм
Раз в вечер из-синя-изумруднаго мая – когда лилово в долинах уральских пахли травоцветенья, а небо казалось васильковоглазым шатром – я и Василий (у себя на Каменке) поднялись на гору Цингал. Сели на самой вершине. Он взметнул головой, вздохнул, улыбнулся высоким горизонтам. Может быть вспомнил он о полетах над синими коврами земли из старинного шелка Китая. Может быт услышал он зовный зов океанских волн приливающих для отдыха к скалистым пристаням. Или может быть узнал он сердцем глаза той, что осталась там ждать.(Девушки босиком)
Футуризм
Московская зима расцвела бурно. Футуризм разлился океаном. Василий Каменский, Давид Бурлюк, Владимир Маяковский, после ряда отчаянных выступлений (с Крученых и Хлебниковым) в Москве и Петрограде получили приглашены на гастроли по России. В некоторых городах выступленья я организовал сам, а в иных – антрепренеры. Маяковский ездил в яркошелковых распашонах, в цилиндре. Давид Бурлюк – в сюртуке, с неизменным лорнетом с раскрашенным лицом, в цилиндре. Василий Каменский – в коричневом костюме с нашивными яркими лоскутами, с раскрашенным лицом, в цилиндре. Футуризм оказался в надежных руках этих трех экспрессов от Грядущаго. Улицы Харькова. Одессы, Киева, Ростова. Баку. Тифлиса, Казани, Самары, Саратова и второстепенных городов оказались неменьше взволнованы, чем землетрясеньем. Всюду театры были переполнены возбужденными массами. Газеты встречали и провожали шумным треском столбцов всяческих критиков. С залитых электричеством эстрад три гения от футуризма выкинули в море голов экстравагантной публики – сотни своих решительных лозунгов, закрепляя их стихами высшаго мастерства. Триумфальное шествие трех Поэтов – Пророков – футуристов, чья солнцевеющая Воля, обвеянная весенней молодостью, – взвивалась анархическим знаменем Современности. – утвердило в десятках тысяч сердец Бунт Духа. Старое искусство было чудесным предлогом для Проповедников Грядущаго, чтобы вместе с ним разрушить буржуазно-жандармский строй и создать новые формы Единого Культурного Человечества. Умные – ясно и гордо понимали наши революционные жесты. По внутреннему отсвету сияющих Истиной Глаз Слушающих, по возбужденности идущих на подвиг, по приветствиям девушек и юношей, по скрежету зубов купцов и чорных прислужников царизма, по статьям кретинов-критиков – Давид Бурлюк, Маяковский, Василий Каменский – стихийно чуяли Свое великое назначенье футуристов и вдохновлялись во славу размаха – – Дальше. В Петрограде в это время с лекциями выступали ярко: Крученых, Б. Лившиц, Хлебников, Кульбин, Гнедов, Игорь Северянин, Матюшин, Николай Бурлюк, Ховин (журнал Очарованный Странник). А в Москве ораторствовали: Ларионов, Гончарова, Лев Зданевич, К. Большаков, Шершеневич, Ясеев, С. Бобров, Б. Пастернак, Маринетти (его приезд из Италии). Вылетели книги – сборники: Дохлая Луна, Молоко Кобылиц, Хлебников (том стихов). Галдящие Бенуа (Д. Бурлюк), Маяковский (трагедия, шедшая в театре Комиссаржевской), Крученых (несколько изданий разных.) Вышел Первый Журнал Российских Футуристов – толстый с рисунками. Редактор – Василий Каменский, издатель Давид Бурлюк (он был солидным издателем многих изданий). В марте вылетела пятиугольная книга железобетонных поэм Василья Каменского – Тангоскоровами.(Танго с Коровами).
В гостях
В мае – в Перми – я подружился с девушкой Фаней Митрофановой, на пароходах Камы и Волги уехал с ней в Пензу к моим близким друзьям – Лиде и Косте Цеге. Через месяц мы вернулись на Каменку. Алеша с Марусей – молодой женой – были уже там, и Соня, и Витя – племянник. Домик наш светился утренним счастьем, сосновым теплом, тишиной гор. С балкона далеко вокруг видно.(Девушки босиком).
И ты моя алая песня, взвейся небовой венчалью и упади радужным звоном в сердце каждого, кто трепетно молод и пьян во славу Преображенья. И ты моя песнеянная жизнь, расцветай ярким цветом и прыгай мячиком на площади Каруселей – Сегодня веселится мудрый Режиссер Жизни – Театра – Н. Н. Евреинов.Я переехал в Петроград и был секретарем нескольких левых выставок, где участвовал с своими картинами и – на Трамвае Б (Пуни И., Богуславская К., Малевич, А. Экстер, В. Татлин). Поэт часто выступал в Бродячей Собаке со стихами у всем родных Бориса Пронина и Веры Константиновны. Бродячая Собака – была любимым углом – кабачком – театром – монстром Поэтов, Художников, Композиторов, Актеров. 11 февраля 1915 г. в Бродячей Собаке состоялся вечер Пяти (сотворчество): Поэты – Василий Каменский, Игорь Северянин, Давид Бурлюк и Художники – Сергей Судейкин. Алексей Радаков. Поэт взвыл разбойничьи стихи. Здесь в Собаке праздновался широко выход большого сборника Стрелец (редактировал джентльмен Беленсон, экзотический автор голубых панталон) и тогда Максим Горький сказал речь о признаньи футуризма. О Стрельце шумно писали. – там были стихи Поэта. Поэмия о Хатсу, критический разбор А. А. Шемшурина о железобетонных поэмах Поэта – из Танго с Коровами. Эти поэмы (графическое-словесное творчество) всегда ненравились П. Щеголеву из Дня. Профессор С. А. Венгеров для критико-библио-графического словаря взял краткую биографию Поэта и Его портрет. (Профессор напишет). Поэт посещал в Петрограде друзей: Элю и Бориса Григорьевых, Алексея Ремизова (где познакомился с Ивановым-Разумником), М. В. Ильинскую, Н. И. Бутковскую, Матюшина. В эти же дни Давид Бурлюк повёл Поэта погостить к приехавшим в свою Петроградскую квартиру (на Невском) Друзьям Искусства П. Е. и Н. Д. Филипповым. Бывал у Ф. И. Шаляпина, Максима Горького. Гостил по несколько дней в Гатчине у стихийного Куприна – в Куокалле у Евреинова, ездил в рязанское именье к Ф. А. Малявину, с которым охотился на лисиц. Ф. Д. Малявин с исключительной дружбой отнесся к Поэту (и вся Его семья), восхитив Его изумительной чуткостью и широтой, неуступавших по яркоцветности знаменитым Его малявинским бабам.(Книга о Евреинове).
(В. Каменский из Н. Сатирикона).
Его гениальность (Я о Нём)
Природная от глубин земли яркоцветная самобытность, размах и стихийная вольная сила – вот признаки во истину отмеченной гениальности Василья Каменского. В его росных глазах стрелы утренняго солнца, а улыбка или играющаго ребенка или светлогрустинного мудреца. В его крепких руках резец, плуг, топор, кирка или перо. Или перо каленой стали. В его росте и цвете стройная гибкость северной рябины, а в волосах кудри спелой ржи урожайного края сам-тысячу. В его голосе – строгая нежность, заботливость, музыкальность. Или вдруг он звучит раскатно – призывно (если говорит речь на лекции, митинге, собрании, пирушке) или вдруг – когда читает свои стихи – весь преображается до нездешняго и созерцая будто с горы в разливной напевности открывает слова.(Девушки босиком).
(Девушки босиком).
(Девушки босиком)
(Девушки босиком).
Его Музей
Его музей на Каменке. Это конечно не третьяковская галлерея-кладбище и не Лувр-склеп и не раскопки Помпеи-Геркуланум-Стабия. Его музей ценнее – здесь вещи живут, смотрят слушают, знают, Его вещи одухотворены Поэтом. Этот музей – в сосновом доме на горе – в верхнем этаже в просторной комнате Его. Есть еще вещи и в других комнатах, но мало. Этот музей охраняют кругом высокие сосны да солнце. Когда то музей даже был застрахован в Волостном Правленьи в три тысячи: старшина с писарем оценили музей, как кухонную посуду (и то хорошо). Если случайно сгорит музей – Поэт с последней болью посмотрит на пепел и тихо уйдет – все прямо-дальше, чтобы невернуться. Он создал свою кумирню-хижину с великой любовью религиозного фанатика, когда скитаясь по свету Он вдруг находил ту редкую вещь, которая находила Его. Незримая, но глубокая нездешняя связь рождалась между нами: Поэтом и Вещью. Разве небывает так, что в жизни проходишь мимо тысячи вещей и незамечаешь их, но одна Вещь вдруг остановит и посмотрит родными близкими глазами и захочется ее взять, приобрести или чтобы подарили. Это бывает со всеми. Но когда Поэт встречается с вещью – Он постигает иное: ее душу, ее обвеянность прошлым, руки и мысли тех, кто прикасался к ней с любовью и вниманьем. По вещам Поэт находит друзей – ушедших – переселившихся в другое воплощенье вселенной. Вещи открывают ему тайны и знанья, мысли и глаза. Будто друзья окружают Поэта вещи музея, сообщая Его сознанью свою сущность не от мира здесь. Керамиковый цветной глазури верблюд, серебреные с камнями кольца, пестрые чулки, подножники коврики (для молитвы), платки, янтарные чотки – все эти вещи привезены Поэтом из Турции (1902 и 1006) Старинные иконы – живопись на полотне, дереве, медные с эмалью складени, чеканного серебра ризы, лампады, цепи, книги, парча, – это собрано по России всюду. Есть деревянный ангел из Архангельска – соловецких обителей, светильник и ладан из Ерусалима. Чайные чашки, тарелки, толковые вышитые цветами платки – шали, убранства, ларцы, серьги, набойки, – все это русской старины. Есть украшенья из раковин и кораллов дикого племени дагомейцев: Поэт встретил одно семейство в 40 человек в Милане (1911), Всего же больше вещей персидской древности: кувшины, подносы, чаши (медь с серебром) резные, всякое оружье – резное с золотом, стеклянные с эмалью кальяны, ковры, миниатюры – живопись – графика – книги, набойки, платки, кольца, музыкальные инструменты. Многое из персидского куплено на Кавказе, много подарено в России. Есть замечательная кукла – богатая персианка с семью косами, – подаренная принцессой Туран (в Тифлисе) дочерью Меджид Салтане Ардашир хан Афшира. Из Персии Поэт (1906) привез украшенья и занавески – цветные парча из гаремов. В Париже – Лондоне – Берлине Поэт у антикваров накупил всяких вещиц (1911). Во время гастролей Крымской весны (1916) Поэт приобрел много татарских вышивок серебром, камней, пряжек, мелочей. У Него есть кистени и печоночные ножи найденные в пещерах жигулевских гор времен Стеньки Разина. Еще много китайских, японских вещей и все это среди живописи всего дома от полу до потолка и на потолке. Среди известных живописцев есть: Давид Бурлюк, Малявин (5 цветных рисунков с Поэта), Малютин, Аристарх Лентулов, портрет и рисунки), Гауш, Влад. Бурлюк, Борис Гругорьев, Гончарова, Ларионов, Валентина Ходасевич, Ольга Розанова, Петр Субботин-Пермяк, Кульбин, А. Яковлев, Вас. Денисов, Н. Гущин, В. Воинов, И. Грабовский, Реми и др. Среди малоизвестных – Его краски (еще невыставлявшиеся). Имеется библиотекам книгах которой много книг с надписями авторов, много – автографов – писем знаменитостей – друзей. Есть кустарное искусство: игрушки, бураки, прялки, полки, чашки, ложки. Коллекция детских рисунков и много разных вещей, – подарков, – на камине Каслинскаго литья. И тут же – в музее Поэта – мои вещи: моя кожаная каска авиатора (привез из Парижа), орудия убийства, – защиты и охоты, – и вещи вносящие без-порядок: грамофон, кресла, шкуры, лампы, сапоги, карточки. Порядок в музее – идеальный: здесь живет своей жизнью каждая вещь и в них – Поэт. Поэт говорит с ними, переставляет, курит им сигары, ладан, свечи восковые, а по вечерам перед стеной икон зажигает цветные лампады, иногда – в холод – топит камин – сидит на турецком коврике, – и некоторые вещи – кому священен огонь, – ставит около себя. Он знает желанья вещей. Он – Йог – мудро проникает Своей Волей в духовную сущность бытия там – где начинается Материя – создавая миры – Землю – Человечество Культуру – Футуризм – и где кончается каждое Переселенье Души, растворенное Вечностью. Клык мамонта дилювиального периода ледниковых отложений, найденный где нибудь в средней Азии, или представленье библии Хаоса – первичного зачатия мира, или жизнь микроорганизмов, вносящих малярию через укушенье комаров, или высший расцвет арабской поэзии до появления Магомета, или гальванизиронанное железо цинковым слоем от окислении, или небесная механика движений в солнечной системе – следствие закона всемирного тяготенья (Ньютон), или мифология древней Греции, или наконец Пульс Культурного Человечества и Пришествие Футуризма – Это ли не Музей Духа Его, в котором Он пребывает от Начала до Века, концентрируя в Себе океански притекающие реки познаний. А вещи Музея на Каменке – на горе – охраняемые солнцем да соснами – не есть ли воплощенные следы Музея Духа, которые указывают уже пройденный путь какого нибудь звена Минувшого или Настоящего. Не есть ли Поэт – собравший в свою часовню соснового покоя вещи – Йог – Жрец – фанатик совершающий Свой обряд священнодействия. Не есть ли Поэт – одна из более живых вещей Музея Его, странная вещь, напоминающая людям искусственное солнце. Не вещи ли Его пусть сами лучше расскажут Биографию Поэта, а вся Его комната жизни на Каменке не лучше ли меня откроет истинную душу Его творчества. Смолистые сосны кругом да поля в горах дополняют поэму Его Дней – здесь. Когда нибудь Каменка станет Ясной Поляной и – люди друзья-чудаки – девушки поймут, что гнездо улетевшей Птицы было свито руками гениального Поэта Чудотворца. Я же – только сторож дверей Его святая святых и эту сосновую Часовню я готов открыть всем желающим увидеть Его Музей – на Каменке, всем желающим отдохнуть на высокой горе созерцанья. Я живу дома летом (май-июнь-июль) – в остальное время года прилетаю налетом. Я всегда жду гостей – и гости приезжают. Я жду – пожалуйста.Стенька Разин
В мае Поэт вернулся на Каменку один – без Фани – она ушла домой, чтобы осенью уехать на курсы.Небо Давида Бурлюка
В Москве осенью я сейчас же энергично взялся за изданье Стеньки Разина. Печатала типография – Культура – К. А. Мисиеровой, Мерзляковский – где нежным вниманьем мне много упростили труд. Напролетные ночи я сидел за корректурой. А Поэт вечера проводил в открывшейся (на Кузнецком) Башне – Студии театра друга Поэта Сам. Вермеля (автор – Танки – хризантемно – сексуальных стихов чайных домиков в Нагасаках), здесь постоянно бывали: Ар. Лентулов, Н. Рославец (сверх-композитор), Дм. Варравин – Поэт, И. Машков. Здесь под чтенье стихов Поэта ученицы и ученики парами ритмически танцовали (словопластика) и разыгрывали пантомимы С. Вермеля. Здесь Поэт прочитал публичный трактат-Чугун-нолитейный Давид Бурлюк – где исчерпывающе выявил творчество Своего Великого Друга, Вот несколько справедливых строк из Его трактата:Давид Бурлюк – символ Эпохи Перерожденья Искусства Мира, Он – тонкий философ – сатирик Современности, мудро, светло и победно улыбающийся сквозь Лорнет вслед ворчащим богадельщикам от академии, Давид – Поэт чугуно-литейного лаконизма, умеющий поставить знак равенства над всем Карнавалом лозунгов футуризма. Его творческая пародоксальность, динамичность, конкретность, Его слова и неожиданные краски, Его культурный фанатизм – создали Ему мировую славу – Открывателя. Его Имя стало сигналом Новаго, Смелого, Первого, Вольного, Гениального. Воистину Давид Бурлюк – фельдмаршал мирового Футуризма.Практат Поэта завершился чтеньем стихов Давида Бурлюка и восторженной телеграммой Ему в Иглино (около Уфы) где Он зимовал. Давид Бурлюк – любимейший друг Поэта. Ноябрь ознаменовался вылетом Стеньки Разина. Поэт возсиял бурно, расцветно. Книга смотрела глазами Стеньки Разина. Друзья встретили звонкой встречалью: потащили Поэта в кабак праздновать книгу, чокались сочно, радостно. Аристарх Лентулов с Марией Петровной (жена) С. Вермель, Кожебаткин (известный издатель) пировали с Поэтом дружно, светло, молодо. Книга пошла стремительно – в три недели все изданье было распродано. Молодежь, студенты, курсистки искали случая увидеть Поэта, чтобы сказать Ему свои благодарные, взволнованные чувства. К Поэту приходили группы молодежи Донской, Волжской стороны с трепетной просьбой – написать что нибудь на память от автора на принесенной книге Стенька Разин, толковали с Ним, клялись Ему стать на борьбу за молодецкую Волю. Благодарили горячо за то, что в чорные ночи царизма они почуяли себя озаренными чудесными силами борьбы и победы за Свободу.(Из книги – Давид Бурлюк)
И поклялся сам себе Степан на солнцевстальной заре положить на плаху свою кудрявую буйную голову за святое дело Народа, за жизнь молодую, раздольную, братскую, равную, за вольную Волю, за урожайные отчаянные песни, за удальство молодецкого бунта. Сарынь на кичку.И вот теперь – Сегодня – когда сбылись великие затеи Разина – Поэт обращается к Нему приходившим – с дружеской благодарностью за горячие клятвы, приветствия и кричит: – Друзья Свободы Народной, – необходимо немедленно на вершинах Жигулевских гор в память Стеньки Разина воздвигнуть (требуйте) на деньги государства – дома – башни – вышки, чтобы там основать молодецкое жилье во славу творческую, талантливую, футуристическую, вольную. – Друзья Свободы Народной, – давайте там – на Жигулевских горах жить – кто любит истину Красоту: простор, высокие горизонты, костры, разгул, песни, затеи, работуИскусства. Пускай пассажиры проходящого мимо по Волге парохода Современности видят и чуют, что Стенька Разин оставил в городах достойных удальцов – друзей – чья жизнь развернулась яркоцветной легендой Дней, – чьи гениальные головы переполнены чудесами. А лозунги вот:(Стенька Разин)
– Бунтуй за океанскую волю. – Раздувай вихрем Паруса в солнце. – Ешь денечки как ягоды. – Ломись, свисти, при, нажимай. – Высоко заламывай голову. – Раздавайся в раздолье. – Мотайся в безшабашном величии. – Веселись во всю колокольню. – Песнепьянствуй. Хватайся за волосы вершин. – Пой и реви и славь молодость. – Жить один раз – все единственно. – Вей, разливайся, раскачивайся душа. – Пляши сердце. – Раздобырдывай агалма-турма-мурра. – Рраз оборвался в Волгу чурбан твоя мать.Поэт совсем закружился со Стенькой Разиным: всюду везде Его звали читать стихи. Он едва успевал. То он читает среди гостем у Лентулова, то – у В. В. Лабинской – в салоне которой собирается публика Искусства, то – у Е. П. Кудряшовой – где Поэт встречает много светлого вниманья, то – у С. Вермеля в кругу друзей, то – в литературном – в семье букв, то часто где нибудь на женских медицинских курсах, вечеринках, у студентов, в столовках, на заводских сценах, в театрах. Или появляется в Летучей Мыши – где Н. Ф. Балиев дружески встречает Поэта остротами со сцены. В Летучей Мыши ставилась инсценировка Поэта из Стеньки Разина – песня персидской принцессы Мейран. По какому то благотворительному случаю в инсценировке персиянки Летучей Мыши читала Л. А. Ненашева, а под стихи танцовала Холодная. Л. А. Ненашева чудесно читает персиянку Поэта всюду с эстрад, читают также Его стихи еще многие артистки и артисты и Поэт всегда остается сердечно тронутым вниманьем товарищей. К рождеству Поэт уехал в Петроград. И конечно сразу же очутился в штабной квартире петроградского футуризма у друзей Лили и Оси Брик (на Жуковской) а там встретил Маяковского, славную лэди Эльзу (сестру Лили), Хлебникова, Шкловского, Рюрика Ивнева, Ховина, – радиоктивная компанья Нью-Йоркских замыслов. Цитадель. Директор – О. Брик. Кассир – В. Маяковский. Здесь Поэт встретил 1916 год сочной, виноградной, как выдержанная мадера, речью. Глаза друзей блестели ярче, чем комнаты, иллюминованные фонариками. Маяковский гремел гениальными стихами. Все были накануне Чуда Слова. Электрическая насыщенность дружеских душ увеличивалась нервным предчувствием грядущей революции, т. е. того великого смысла футуризма, во имя которого возникло возстанье творческого Духа. Острая, как бритва молнии, и образновыпуклая, будто Эльбрус, поэзия Маяковского в Его упоенном исполнении всегда производила сокрушительное впечатленье. Камарджоба-салами-Мзэ. (Маяковский, знающий грузинский, – это поймет. Мэ-гиноцвали). В Петрограде Поэт виделся еще с Алексеем Ремизовым, Вс. Э. Мейерхольдом (вспоминали Николаев), Н. Н. Евреиновым, Н. И. Бутковской, Т. В. Жуковской, Фед. Сологубом, (гостил на елке, на именинах А. Чебатаревской) Н. А. Тэффи (у Н. А. Поэт бывал всегда на ее синих гостеприимных вторниках). Критика встретила Стеньку Разина ярко-классово. Торговая пресса шумнословно разносила автора вместе со Стенькой Разиным (принципиально по черносотенному). Одно Новое Время двухаршинной статьей (под заглавьем – Матерый Сын) доказывало явный революционный вред книги и автора, называя Стеньку Разина мерзавцем-анархистом. Демократическая пресса (особенно учащихся и провинциальная) торжественно поздравляла читателей с великой книгой. Н. А. Теффи (Журнал Журналов) написала горячую, светлую, глубокую статью о книге Стенька Разин: Она заявила что это – даже не книга, а нечто большее, потому что она не просто читается, а горит, бьется в взволнованных руках, вызывая на иную судьбу – жизнь понизовой вольницы, величественного размаха за други своя. Н. А. Теффи – единственная, кто так искренно и смело-открыто в печати восславил идею автора в чорные дни – когда все другие боялись показать себя перед жандармами вольнолюбивыми. Зато Новое Время снова взялось за автора Стенька Разина, грозя Ему нагайкой и перекладиной за бунт против царизма (в книге возносится хвала Стеньке Разину за святое дело сверженья царя и князей). Н. А. Теффи – да здравствует. Ведь книга Стенька Разин родилась Чудом в дни мировой скорби, когда душа истосковалась по вольной воле, а сердце устало биться без творческого смысла. Стенька Разин расцвел желанным Солнцем на небе литературнаго безвременья и жалкой трусости. Эта книга дает генинальное выраженье сущности всенародной любви к своему великому безсмертному герою Степану Разину, выявляя его утрозарным борцом за Волю. Эта книга – стихийное творчество. Ужас русской критики всегда заключался в тупом неуменьи найти истинную книгу. Поэтому критика никогда не пользовалась уваженьем и даже не читалась. Из Петрограда Поэт уехал в Пермь, погостил у милого товарища Клани Везсоновой, взглянул на зимнюю Каменку и вместе с другом Своим Володей Гольцшмидт уехал в Крым читать лекции о футуризме, об Утвержденьи Свободной Личности и Свои Стихи.(Стенька Разин)
Критик
Знаменательно. Только один из всех критиков Его Творчества – это Борис Гусман – в статье Василий Каменский чутко резко разделил Его на два лица, на два берега. Опьяненный буйной радостью Земли Василии Каменский, под неумолчный говор леса, распевает на приволье волжском свои разбойные безшабашные песни. Как будто два лица у Василья Каменского. Одно – нежное, любовно-грустное, обращенное к «листочкам-шелесточкам», «волнинкам», «речушкам-дразненкам», говорливым «журчейкам». Другое – злобное, обращенное к пришельцам из города. И два голоса у него. Один гибкий и ласковый, как шептание веток между собой, нежный и звонкий, как голоса любимых птиц (землянка), Другой – зычный, острый и резкий, как лезвие кривого татарскою ножа, который он носит за поясом (Стенька Разин). Старый разбойный клич «Сарынь на кичку!» – ожил в жестоких, суровых строчках Василья Каменского, ушедшого от людей в угрюмые дебри лесов, где так чудесно качаться на широких ветках сосен, видя над собой зеленые глазочки звезд.И его голос резок и груб только потому, что люди нехотят слышать его радостного голоса. Любите, любите, как любит вас Солнце. И вечная радость Земли. Эти два голоса – один нежный и радостный, другой грубый и зычный сливаются в один – мощный и выразительный, зовущий нас к вечной радости солнечной Любви. И эти два лица – одно умиленное и любовное, другое – злобное, полное ненависти – сливаются в один лик русокудрого, небоглазого поэта Земли – Василья Каменского.(Борис Гусман. Журнал – Очарованный Странник.)
Лекции на Ай-Петри
Снова Крым – Ялта. Горы, бирюзовое море, корабли, тишина. Февраль. Розово женственно цветут яблони, миндаль. Солнечно приливает весна. Начался большой съезд. Я с Володей Гольцшмидт сняли одну квартиру в Ялте, другою – в Новом Симеизе, в вилле Дельфин. В Симеизе удобнее, ярче, интереснее жить и мечтать Поэту. Мне же и футуристу жизни Володе для организации лекций необходимо иногда жить в Ялте. В Симеиз ездили на автомобиле – это довольно дорого, зато скоро, красиво и безшабашно: уж все равно были готовы к тому, что много заработаем и еще больше проживем. Я никогда неумел жить экономно, напротив – привык жить широко, безпечно, свободно, размашно. Часто так, будто живу последний день, пью предпоследнюю чарку вина.(Девушки босиком.)
Гости Крыма! Будьте взрослыми детьми, возьмитесь за руки идите к морю, идите в горы. Слушайте музыку прибойных волн Вечности. Слушайте перезвучально-разливное пение птиц вокруг, слушайте сердце свое в созерцании – поймите песню жизни своей творчески вольно. Радуйтесь. Смейтесь. Любите. Горите яркими огнями возможностей. Ищите в себе новых откровений. Бегайте весело. Пойте песни, читайте мои стихи – (Василья Каменского). Произносите тосты, поднимая полный бокал фантастического вина за звонкое счастье – красиво, свободно жить. Трава и камушки, птицы и небо, море с медузами, дельфинами, чайками, и все люди вокруг – да будут верными друзьями вашими. Гости Крыма. Здесь в солнцеисточнике черпайте силы свои для творимой легенды дней Здесь в бирюзовом воздухе гор и море купайте души свои, чеканьте хрустальность восприятия красоты Крыма. Главное удивляйтесь больше, удивляйтесь всему на свете существующему чудесно, славьте вольно-творческие размахи, торжествуйте опьяненные ярко-цветностью, Ждите от удивлений возрождения Духа. Вставая утром рано идите в жизнь как на желанный праздник. Помните вы гости Крыма и это ваше дело ответить на разлитую красоту вокруг – красотой своей поющей души. Чаще всходите на вершину Ай-Петри, чтобы оттуда с орлиной высоты взглянуть на мир глазами мудреца, постигшего все величие и всю простоту жизни для жизни. В запахе роз и магнолий, в полете птиц, в солнцецветении, в пышном пространстве, в вольных дорогах и в каждом из гостей Крыма – ищите отражение своих желаний встретить истинный смысл устремления – вот как солнечно надо жить в Крыму.Поэта засыпали цветами, подарками, приветами. А когда Он читал из Стеньки Разина – ураган апплодисментов долго носился по театру. Чуялось, что молодежь жаждет свободных дней. Ряд других лекций Поэт читал вместе с Володей Гольцшмидт – в Ялте – Алупке – Симеизе. Всюду с весенним успехом. Знаменитые гости Алупки – артистка Алиса Коонен и А. Я. Таиров (создатель Камерного театра) удивлялись радостно, слушая как по аллеям дворцового парка Поэт и Володя, гуляя пели:
(Девушки босиком)
(Из ненапечатанного).
(Из ненапечатанного).
В Стране Нарзании
После крымской весны 1916 – многих лекций – выступлений со стихами – Поэт в мае вернулся на Каменку с гостьей – товарищем Лидой из Ялты – светлой, утренней птицей из гнезда Яйлы. Лида прогостила две недели среди сосен Каменки и улетела домой, к морю. Поэт работал над новыми стихами: закончил большую поэму в стихах – Моя Карьера, написал несколько статей по истории футуризма, о Давиде Бурлюке, В. Маяковском, А. Крученых, Хлебникове. В эти дни Ему особенно хотелось горячо видеть своих друзей на Каменке: почитать стихи, поораторствовать об Искусстве, пофилософствовать о жизни Поэтов, помечтать о изданиях Своих книг. На Каменке были все в сборе: Алеша с Марусей – с Лелькой, Соня, Витя, Саня, Тася, Фая и племянница Поэта Маруся Кибардина. В средине июня Володя Гольцшмидт затеял в Перми лекцию о футуризме на бульваре, в новом Собраньи, которое сдали нам для открытия Нового зала. Лекция прошла успешно: наполнила только молодежь. После лекции Поэт разом решил ехать на Кавказ, в Кисловодск. Сел на пароход. Володя Гольцшмидт проводил футуристически: он отъехал от пристани на пароходе вместе с Поэтом, а на средине Камы попрощался с другом и в костюме бросился в воду вплавь – пить кофе домой – и еще успел вытащить в воде из кармана платок и помахать. Поэту очень понравилось (спасибо Тебе Володя за всё на свете заботливое.) Публика конечно была в ужасе: плоские головы осудили Молодость, Пермские газеты выругались – зачем нарушать порядок установленных (полицией что ли) проводов. Ах эта могильная тьма всяких пермских газет – безграмотное общество интеллигентов, союз плюющих на Вольность неудачников. Чорт с ними. Какое до них дело Поэту – чьи небесные глаза цветут на Пароходе Современности. Сердце звенит песней пролетающого. Крылья хрустально-шелково шелестят. В Кисловодске Поэт снял большую комнату с террасой у милых хозяев Зажницких. Скоро приехал в Кисловодск Володя Гольцшмидт и начались гастроли-лекции. Пятигорск – Кислозодск – Есентуки – Железноводск. Газета – Кавказский Край – яркого журналиста Петросяна встретила Поэта празднично культурно. Петросян – армянин, истый демократ вольной широкой души. Другая газета – Пятигорское Эхо – отнеслась к гастролям тоже внимательно, но сдержанно – по стариковски. Гастроли всюду одна за другом стали повторяться, обвеянные крупным успехом. Спрос на книги Василья Каменского достиг великих размеров, но все изданья уже разошлись давно и я – Его издатель – этому радовался, а тут загрустил; книг Его небыло. Поэта замучили записываньем стихов с Его слов, особенно нравились: Железноводская лань, Полет, на Великий Пролом, Стенька Разин, Персидская, Крым, Кисловодск, Соловей, за вольную Молодость. Отрывки из поэмы – Моя Карьера – знали и читали очень многие.(Девушки босиком.)
Межсловие Анонимного Автора
И это только говорится – Анонимного Автора, а на самом деле (разоблачаю явочным порядком во славу Его Личности) – Это – Николай Дмитриевич Филиппов, чьё поэтическое вниманье к Поэту Василью Каменскому гордо заставляет меня на этой странице дружески обнять и расцеловать Николая Дмитриевича.(Портрет с натуры – анонимного автора)
Анонимный автор.
Тифлис – Иван Заикин
Из Кисловодска мы дали одну гастроль во Владикавказе, а вернувшись мы – я с Володей Гольцшмидт – подписали контракт с дирекцией Казарова и Акопова гастролировать по Кавказу. Трехмесячная нарзано-искристая жизнь кончалась.(Девушки босиком.)
(Девушки босиком.)
(Девушки босиком)
– Мне кажется, что Сегодня пришла пора венчать достойных венцом любви, пришла святая пора восхвалять при жизни дела великих Духом. Поэтому Я с особенно строгой гордостью возношу венец любви на голову достойнейшого Н. Евреинова и от глубин чистагосердца восхваляю великие и богатые дела его.Когда получилась – Книга о Евреинове – от культурной, энергичной издательницы Натальи Ильинишны Бутковской – Поэт возрадовался кахетински: Он схватил в охапку эту желанную – с любовью изданную книгу (яркая обложка А. К. Шервашидзе) и побежал в духан над Курой справлять свой авторский праздник.(Книга о Евреинове)
(Девушки босиком)
Каменский расковырянный кистью Давида Бурлюка
Старушка-Кремль (Карамель) новых дней подвергнут бичеванию: Многие стонут, а я радуюсь. Боюсь тишины, боюсь покоя. При белом молоке электричества треск пулемета. Нет первые страницы летят машины – живой, веселой (дням нашим подобной) – я (когда пишу это) еще не читал Его – Моя биография книги Василия Каменского, но радости смех связал многие века наши, но незабыто упоение Стенькой Разиным, но Девушки Босиком еще звучат весенним бегом Этого предлетья и среди наивно – мудрых строк своих поместив страницу опытного творчестве твоем друга – на полку емлешь колесницу прозы твоей, Вася, – цемент – цемент. Ибо, благодаря оному отчетливей воспринимаем формы, очертания камней отдельных, созидающих вечный дворец творческой души Василия Каменского.(В. К.)
Благодарность
Эй – кабаки, кафе, билиардные, базары, пристани вокзалы, курорты – величайшее благодарностью преисполнен вам Поэт за вольнотворческий приют. У вас в гостях истинно отдыхал Он. И отдыхая затевал удивительные затеи. В кабаках – в общем стеклянном шуме – за бутылкой сочной виноградности – опьяненный – Он чуял Себя уплывающим облаком к берегам Цейлона или вспоминал песню арабианки: – Ю мме коюн карайян. Взбалмошная Его голова кричала: – Дальше – еще одну. Песнепьянство кружилось карусельно.Революция
Через месяц всяческих увлечений Поэта известный антрепенер Федор Долидзе подписал со мной контракт на 15 гастролей по Кавказу и России с 1 февраля. Это значило, что Поэта толкнула близость Движенья Весны: – Дальше. Последние дни Поэт пропадал в кофейнях у персов, накупил для Своего Музея много вещей, усиленно работал над новыми лекциями, грустил по России, по Каменке, по весенним полетам. Замелькали Батум, Кутаис, Баку, Армавир, Екатаринодар. В Армавире редактор – Отклики Кавказа – писатель М. Ф. Михайлов и известный критик-эмигрант В. Я. Перович встретили Поэта великодружёски – запоили, закормили, накурили. И в Армавире Поэту на лекцию неожиданно пришел Н. Евреинов: он проезжал в Сухум – отдыхать. Встреча была трогательной, нежной. Две родные птицы встретились на острове неожиданности в общем шумовом перелете. В Екатеринодаре Кубанский Курьер и Кубанский Край светло по молодому поздоровались с Гостем от Грядущого. Дальнейший маршрут: Ростов-на-Дону, Новочеркаск, Таганрог, Харьков, Москва. НаРостовском перепутье у Бершадского Поэт встретился с Е. Чериковым и с композитором М. Гнесиным. В Ростове как раз случилось величайшее из чудес мира: 26 февраля Поэт в редакции Приазовский Край узнал из телеграмм (тогда еще негласных) о Взрыве Российской Революции. Поэт целые ночи стоял у окна своей комнаты и ревел от нахлынувшого счастья, метался, торжествовал, махал руками, напевно читал стихи, говорил свободные слова, готовился к речам.Буйно славил Степан вольнолюбимый Дон за буйную Молодость, за разгульный ветер, за песни народные – что звали его надело великое и чуял Степан. И как сам Народ русский обиженный зверским гнетом государства московскаго, обездоленный властью жадных корыстных князей, озлобленный царскими палачами. – Степан – не за себя а за братьев своих полоненных решил сложить свою удалую голову за дело воли народной, за долю молодецкую, богатырскую, урожайную.Эти строки Поэта – напечатанные в дни чорной реакции и прочитанные в свободные дни – произвели на новочеркаский народ (в театре на его митинге) торжественное впечатленье. Молодежь почуяла разом суть футуризма, рожденную революцией Духа. Молодежь стихийно поняла истинную демократичность футуристов – единственных Поэтов из всей русской литературы – кто столько страдали от полицейских гонений, от доносов буржуазной прессы, от ненависничества аристократии и кретинизма критиков, и кто – единственные – не боялись бороться открыто, широко за дело грядущей революции во имя предчувствия. Разве еще в 1913 – Давид Бурлюк. Владимир Маяковский, Василий Каменский – когда разъезжали по всей России с лекциями – разве не в десятки тысяч молодых сердец Они влили вино возбужденья Бунта за Волю, за Вперед, за Культуру. Пускай же помнят квалифицированные борцы за свободу что их великая революционная пропаганда небыла интенсивнее и ярче великой пропаганды анархических идей футуризма Кафедра этих трех пророков-футуристов играла роль даже не буржуазной государственной думы в Искусстве, а роль демократического Учредительного Собранья (в Творчестве Вольной жизни) решившего возвестить Миру – Союз Единого Человечества под знаменем всеравенства Интернационала. Эта ли кафедра – всегда окруженная тысячами чающих Движенья – вместе теперь с неотцветной Весной жизни невыявила Поэта со всей Его сущностью Великого футуриста-Открывателя.(Стенька Разин)
Речи
После яростных революционных выступлений-митингов Поэт в Харькове – здесь Он встретился с друзьями Н. И. Кравцовой – художницей и весенним Поэтом Петниковым – и в Москве – Эрмитаже (драм. театр Суходольского 26-го марта, где бурно выступали: Маяковский, Ар. Лентулов, Василиск Гнедов, В. Гольцшмидт, П. Пермяк-Субботин) Поэт уехал в Пермь. Выступал в Мариинской гимназии на огромном митинге учительскаго съезда. В средине апреля Он с В. Гольцшмидт устроил лекцию – митинг в Екатеринбурге. Женственно чуткий, светлый рыцарь Поэзии – единственно честный критик – известный Сергей Виноградов в Уральской Жизни (когда то в этой газете Поэт печатал Свои стихи) искренно писал:– 19 апреля Екатеринбург блестяще выдержал экзамен на футуризм: встреча была триумфально-восторженная. Речь Василья Каменского – пламенная поэма, вдохновенная проповедь поэта – пророка, гимн ярчайшей красоте ликующей солнечности, взмах крыльев, несущих в воздушную Высь от низин жизни. Его стихи – песни – новое, счастливое светозарное, вольное, царство Грядушаго. Его голос – призывный огонь Поэта Сегодня, заженный Современностью. Его лучшия Книги – Стенька Разин, Девушки Босиком, Книга о Евреинове (С. Виноградов пишет по поводу этой книги: Если Евреинов во истину Колумб театральности – то Василий Каменский – Америго Веспуччи, гениально описавший красоты и богатства Америки)Славный рыцарь, нежный Друг Футуризма Сергей Виноградов – да будет благословен яркой памятью благодарнаго сердца Поэта. Из Екатеринбурга Поэт едет перед отдыхом еще на две гастроли-митинга по заводам. В Нижнем – Тагиле Он дружески встречается с уездным комисаром – адвокатом Михаилом Николаевичем Ветлугиным – другом юношества – и заводской публикой, приветствовавшей Поэта в театре, на лекциях. И наконец еще одна гастроль в Невьянске, где заводская публика сердечно апплодирует редкому гостю, и Поэт уезжает к Себе на Каменку, утомленный сплошными переездами и нервной напряженностью Он изумителный оратор: Его горячая всегда страстная, живая речь длится по 4 часа с двумя маленькими перерывами, в которые Он едва успевает выпить по стакану чая. И дальше. Стремительным натиском Он летит все вперед, сгорая в радужных перецветностях, преображаясь все вновь и вновь. Это – Его полетная воля. Его перелетный путь. Его Судьба.(Уральская Жизнь)
Лето на Каменке
Теперь раздольное лето на Каменке. Поэт живет в Своем музее, охраняемый соснами, солнечными днями и мечтами. Он спит у открытаго окна и долго смотрит на звезды или в синий туман долины. Встает с птицами, поет стихи, спускается с горы, умывается из Каменки, идет в нижний домик пить чай, а потом снова на верх, на балкон или в лес. Пока часа в 4 Маруся жена Алеши – незакричит снизу: – Обеда-а-аать. А ее сын Лёлька по своему: – Тип-тя-я-яп. Я работаю: целый день пишу эту книгу, все припоминаю, разбираюсь в письмах, вещах, встречах, Его книгах, безконечных рецензиях о Его стихах, романах, лекциях, речах, философии, полётах на аероплане, изобретениях, картинах, актерстве, (сцена и цирк), путешествиях, затеях. Пишу же о немногом – о том только, что воз можно и ярко – характерно для Его Личности, что – главное – создало Ему имя Великого Футуриста. Ему 33 года – значит впереди у меня еще много работы. Я пишу настолько о немногом (слушайте поклонники скромности), что говоря о Его 5 изданных книгах – я сознательно умалчиваю о 6 неизданных, но готовых уже к печати: 1-я Стихи, 2-я История Российского футуризма, 3-я Давид Бурлюк, 4-я Пьесы, 5-я Философия Современности, 6-я Поэмии. Я молчу также о 13 написанных и всюду читанных лекциях – что составит еще 3 книги – неизданных. Эти 9 книг неизданы оттого, что все издательства крупные находятся в грубых руках невежественно-некультурной коммерции, издающей всякую дешевую дрянь ради дешевого матерьяла или чаще во власти представителей старого искусства неудачников и завистников, которые откровенно-цинично душат Искусство Молодости, а рынок наполняют своими бездарными книгами во имя корысти. Этот кошмар – и в живописи, и – в театре, и в кинемо: Экран замазан сплошной похабщиной. Раз я был в атэлье московской большой фабрики и режиссер, ставивший картину, произвел удручающе безграмотное впечатленье базарного издателя шерлок хольмщины. Во всех кинемо пахнет кретинизмом. На выставках живописи богатые художники – старики гнут талантливейших пролетариев – молодых левых художников. В театрах режиссеры ставят грязную пошлость и дурацкие водевили известных благонадежных драматургов. Вся эта компанья старого искусства – сгнившая вместе с царским строем – еще жива и многочисленна: вот отчего трудно дышать истинным гениям. Вот отчего неиздано 9 книг Василья Каменского. У – а как эксплоатируют издатели авторов – не стерпимо говорить. А если издает сам автор, то одни книжные магазины за комисионную продажу берут 30, 40 и 50 процентов и расплату задерживают, затягивают. У меня много пропало денег за книжными магазинами и думаю у каждого – кто издавал сам. И еще сейчас валяются квитанции – неоплоченные магазинами старые долги: просто противно ходить получать. Приходишь в книжный магазин или в издательство получить свои деньги за свои книги и тебе их выдадут – далеко несразу – в самой оскорбительной форме. Будь они прокляты. Вот отчего лежат неизданные книги (теперь вот за Эти строки бойся мести издателей и книжных магазинов – о как трудно издавать), – книги, спрос на которые огромен и растет. Я пишу эту новую книгу и стараюсь недумать об ее изданьи, иначе тяжко. Я убежден, что и Эта книга разойдется стремительно – как все Его книги – однако издавать – отчаянное мученье. Все же я пишу, работаю, напрягаю силы и знанья, чувства и творческие возможности, широту внутренняго размаха и Волю духовной мудрости. Он неищет, неждет, нежелает никакой награды, ни похвалы, ни шумного успеха, ни упреков, ни славы, ни денег, ни памятников, ровно ничего. Потому я пишу свободно, как поет сердце и творит разум, как развертывается панорама жизни под летящим аеропланом Сегодня с криком мотора: Дальше. Я только авиатор Времени с пассажиром Вечности – Поэтом. Только наблюдатель, собиратель, инструктор, исследователь, организатор, ученый. Я – поступательная сила, земное. Он небесное – Он Гений Духа. Я – как многие из феноменов. Он – Единственный – будто солнце на небе бирюзовых возможностей. Я энергично гордо работаю над этой книгой, а Он каждую минуту отвлекает меня: Он кругло смотрит в светлодальний простор, безпокойно шевелит крыльями, вдыхает ветер, поёт.(Девушки босиком)
Крылья
Эй Ты разудалая отчаянная головушка сокол Поэт. Куда в неведомые страны какие потянуло Тебя обиженнаго буднями и мелочью, непониманьем и одиночеством.Дальше
Сейчас – вижу по солнцу – около семи. Воскресенье. Июль – 2-е, 1917. Каменка. Я сижу – около дома – в лесу у костра. Кипячу чайник. Около в наберушке земляника – ждет. Я подкладываю в огонь сучья, ворочаю угли. У меня болит правый бок и левая лопатка; вчера метал сено, упрел, устал, в баню потом ходил – сразу легче стало. Я плохой работник – у меня много природной силы, гибкости, ловкости, смекалки, но я пасую перед выносливостью мужика. Быстро задыхаюсь, таю, нервничаю. Ныне я много косил, но не днем когда захлестывает овод, а под вечер, как отзанимаюсь. Ныне же в первый раз видел, как славно пахала пол озимое пар Маруся – жена Алешина. Конечно плугом гена. Скоро Маруся будет еще пахать – продолжать – ей нравится – легко, нужна сноровка. Женщины – аристократки и крестьянки (у нас крестьянки пахать небудут) приезжайте смотреть: Маруся пашет и ей нравится Я еще могу емко колоть дрова. У нас гостит брат Петя – матрос. Петя служит матросом-мотористом радиотелеграфа в Гельсинфорсе – вот уже восемь лет. Всю свою молодость, красоту дней, энергию, душу, надежды, возможности – весь смысл своей судьбы отдал казарме, запаху отхожаго места, скверной каше, дурному обращенью начальства, общей нестерпимой тоске таких же, как он, товарищей. За что кому – во имя какое. Ох – страшно – кошмарно об этом мыслить. Нет человеческих сил слушать рассказы Пети о службе своей, перед которой каторга ему кажется желанным отдыхом. В едком дыме костра – отмахиваясь преувеличенными движеньями – я ищу отвлеченья. Дальше. Около меня лежит блок-нот, подниму, стану писать еще биографию Великого Футуриста дальше. Поэт-Йог – и загорелый от солнца – полуголый будто индус – неотрывно смотрит в огонь костра: может быть Он видит Себя на берегу священного Ганга у истока проникновенно повторяющего божественное имя Сиддарта Гаутемы – просветленного Творца буддизма. Я пою Его Индию:Ялта зовёт
О комнате ветка оранжевой рябины. Поэт потерял покой. Он каждую ночь видит во сне море в Крыму, рыбаков из Балаклавы, корзины с виноградом, девушек в белых платьях, солнце на берегу у волн, корабли, дельфинов, крепкий турецкий кофе. Просыпаясь кричит мне. – Дальше. А я работаю и упорно молчу: мне осталось совсем мало, еще несколько страниц, несколько слов. Ведь Ему 33 года и мой труд впереди. Я потом когда нибудь напишу вторую часть Его Дней и моих минут. Теперь же Он начинает меня побеждать – кажется снам Поэта суждено осуществиться. Скоро снова – Пермь – Ялта. Так было много раз. На пароходах по Каме – Волге до Саратова, там по дороге в Симферополь, оттуда на автомобиле в Ялту. Этот маршрут я повторяю, пою, пишу, декламирую, чтобы только успокоить Поэта. Быть может через 10 дней придется расстаться с Каменкой, с Его музеем, родными. И в путь – дальше. Все – к лучшему, к совершенному.(Девушка босиком)
Василий Каменский – Живой Памятник
Эхх и мма и ну
Эхх и летит Поэт Мма – и купается в лебединых облаках. Ну-и что ж. Памятник ли, судьба ли, любимая ли, один ли.Перелётный крик Лебедя
Святая – кроткая – напевная – южная. Зовно грустит в Камышах Поэт о Тебе, когда вечером видит на дне озера упавшие звезды. Или это Глаза Ее изумрудные. И глубина – глубина – глубина. Ах, детка – любимая. Ведь только Он знает, как надо подойти к изголовью кровати Твоей, чтобы уходя – улетая в ночь оставить Тебе тихую теплую сказку – как свет лампады в углу у икон. Он с тобой – в Единой Душе. Он – рыцарь истинный. Это Он в печном Завтра – когда приходил вечерами в гости – видел в картине Георгия Якулова призрак Лебедя, – склоненную голову в грустинной изгибности. Один – потомучто и полон любви, и полетов, и песен, и встреч.(28-го октября)
(Девушки босиком)
Последние комментарии
2 часов 44 минут назад
3 часов 51 минут назад
4 часов 49 минут назад
5 часов 3 минут назад
14 часов 13 минут назад
14 часов 15 минут назад