Дьявольские шутки [Лизз Демаро] (fb2) читать онлайн

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1: «КОРАБЛЬ БЕЗ ПАРУСОВ»

ГЛАВА 2: «ИСПОВЕДЬ: НАЧАЛО»

ГЛАВА 3: «ПРИЗРАК»

ГЛАВА 4: «ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ АДА»

ГЛАВА 5: «РАЙНЕР ФИНН»

ГЛАВА 6: «ОРУЖИЕ И ПОДВОДНЫЕ РИФЫ»

ГЛАВА 7: «ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ АСЕРОВ»

ГЛАВА 8: «ДЬЯВОЛ, СУД И СПРАВЕДЛИВОСТЬ»

ГЛАВА 9: «ЯЗЫК ЦВЕТОВ»

ГЛАВА 10: «МАСТЕР МОНРО»

ГЛАВА 11: «ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ЗВЕРЕЙ»

ГЛАВА 12: «ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПАНДОРУ»

ГЛАВА 13: «ПРЕВЕНЦИЯ»

ГЛАВА 14: «ВАЖНЫЕ РЕШЕНИЯ»

ГЛАВА 15: «ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ЛЮДЕЙ»

ГЛАВА 16: «ЭГЕРИЯ»

ГЛАВА 17: «ДЬЯВОЛ, ПОВЕШЕННЫЙ И СМЕРТЬ»

ГЛАВА 18: «ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ДЕМОНОВ»

ГЛАВА 19: «ЭЙЛЕРТ И РАГИРО»

ГЛАВА 20: «НАКАЗАНИЕ»

ГЛАВА 21: «МАЛЕДИКТУС»

ГЛАВА 22: «ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ БОГОВ»

ГЛАВА 23: «ИСПОВЕДЬ: СИЛА ШЕСТИ ПУТЕЙ»

ГЛАВА 24: «ПЕРЕД СМЕРТЬЮ»

ГЛАВА 25: «ИСПОВЕДЬ: ВСТРЕЧА С ЭЙЛЕРТОМ»

ГЛАВА 26: «НАЧАЛО КОНЦА»

ГЛАВА 27: «БИТВА»

ГЛАВА 28: «ИСПОВЕДЬ СВЯЩЕННИКА»

ГЛАВА 29: «ИСПОВЕДЬ ЭЙЛЕРТА»

ЭПИЛОГ

БЛАГОДАРНОСТИ

ОТ АВТОРА

 

Моей дорогой Насте,

без которой не было бы этой истории.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРОЛОГ

 

«Как-то раз в Карибском море захватили мы фрегат,

Он достался нам без боя. Ликовал в ту ночь пират.

Нас не мучили вопросы: почему на корабле

Ни единого матроса не скрывается во мгле.

Дни весёлые настали, дьявол круто пошутил,

Очень скоро мы узнали, что корабль проклят был.»

Хороший пират – Мёртвый пират;

 

Когда Эйлерт был маленький, Нельс Лир, возвращаясь домой из долгих плаваний, рассказывал сыну сказки и легенды, переплетённые с реальностью и вымыслом одновременно. О дальних берегах, о пиратских сокровищах, о проклятых Бермудских островах, которых все сродни считали выдумкой какого-то сумасшедшего, но несмотря на это говорили о них с долей предосторожности. Пираты — народ суеверный. Нельс Лир не был исключением, хотя всегда делал вид, что ему нет дела до вымыслов.

Нельс бывал дома слишком редко, а когда приезжал по большей части проводил время с женой Налой. Но никогда не забывал о единственном сыне и всегда рассказывал ему о приключениях, приукрасив свои истории ненужными обстоятельствами, а в конце обязательно обещал взять сына с собой в следующий раз. Иногда Эйлерт интересовался, можно ли будет пригласить своего друга, Рагиро Савьера. Нельс всегда улыбался в ответ и соглашался, говоря, что так будет даже лучше.

Но следующий раз так и не наступал, и Эйлерт со временем перестал спрашивать и отца, и мать, когда же он сможет отправиться в морское плавание.

Когда Эйлерту исполнилось десять, он окончательно перестал думать о том, что отец вообще собирался когда-нибудь исполнять обещание.

Когда Эйлерт поделился этим с Рагиро и Налой, друг лишь неопределённо пожал плечами и хмыкнул что-то неразборчивое в ответ, а мать стала разубеждать сына, потому что отец всегда исполнял обещания, которые давал. Даже если давал их спьяну. Лерт тогда не подумал о том, что его мать никогда не ошибалась.

Спустя два года Нельс торжественно объявил, что готов взять сына с собой. Эйлерту уже исполнилось двенадцать. Он хлопнул сына по спине, взъерошил ему волосы и спросил:

— Ты всё ещё хочешь отправиться со мной в путешествие?

Лерт даже не сразу понял, что произошло, но его счастью не было предела. Он сразу же побежал к Рагиро, чтобы сообщить ему радостную новость.

— Иди собирай вещи. Отплываем через два дня на рассвете! — выпалил Эйлерт, едва добежал до дома, где жил друг.

 

***

 

Через два дня на рассвете пиратский корабль «Пандора» отчалил от берегов портового городка Сент-Люси, где в большинстве своём жили семьи таких же пиратов, как Нельс Лир, и другие освобождённые или сбежавшие преступники. Уговаривать дядю Рагиро, чтобы тот отпустил племянника, особого труда не составило: бывший преступник вообще особо против не был, отчасти даже рад: меньше хлопот. Именно в тот день это сыграло мальчишкам на руку.

С первыми лучами солнца Эйлерт Лир и Рагиро Савьер с гордо поднятыми головами поднялись на борт «Пандоры», напоследок кинув восторженный взгляд на город, из которого до этого момента никто из них ни разу не выезжал. Город, несмотря на всю его грязь, бесстыдство и распущенность, они любили, но за двенадцать лет знакомые пейзажи успели надоесть. Лерт свои эмоции не скрывал, широко улыбаясь и жадно наблюдая за всем, что происходило на палубе. Рагиро вёл себя тихо и скрытно, но от этого его взволнованность и заинтересованность не становились меньше.

Пиратский корабль «Пандора» был известен если не на весь мир, то на все Карибские острова точно, а может, даже на весь Новый Свет. Благородные пираты, знающие о том, что такое честь, но не знающие пощады для тех, кто когда-то перешёл им дорогу и стал их врагом. Они вселяли уважение и ужас в один миг. Они жаждали богатства, но порой отдавали награбленное нищим и бродягам. Они жаждали славы прижизненной, но были преступниками, за которыми велась охота.

— Папа, куда мы направляемся? — до этого момента Лерт не интересовался конечной целью их рейда. Он был полностью поглощён самим путешествием и осознанием, что капитан великой «Пандоры» позволил стать частью его команды. Нельс немного удивленно приподнял брови, жестом руки подозвал к себе сына и стоявшего чуть поодаль Рагиро. Мальчишки сразу же подошли.

— Туда, где водятся настоящие пираты, про которых слагают легенды и сочиняют песни. Мы идём в место, где встречаются те, кто продали когда-то свои души морскому дьяволу, и те, кого зовут грозами всех морей, — Нельс рассмеялся и приобнял за плечи обоих мальчишек.

Никто из них не знал, что это плавание закончится, толком не начавшись.

 

***

 

Прошло не больше двух дней с момента отплытия «Пандоры» от берегов Сент-Люси. Корабль направлялся на известный в мире пиратов остров Тортуга на встречу с командой также известного на все Карибские острова корабля «Неберис» — давними знакомыми и союзниками «Пандоры». В далёком прошлом они заключили между собой перемирие, а потом стали сотрудничать. Когда «Пандора» и «Неберис» действовали сообща, им не было равных, и никто не мог одержать над ними победу.

Капитаны «Пандоры» и «Небериса» должны были встретиться третьего числа седьмого месяца в полночь в привычной таверне «Эгерия» на острове Тортуга. Этой встрече не было суждено случиться — так решил сам Морской Дьявол.

В тот день поднялся жуткий туман — такой, что не было видно палубы под ногами. Кто-то из команды обмолвился, что именно с этого начинается проклятие Бермуды. Остальные слишком напряжённо отмахнулись, обратив всё в глупую шутку. Конечно же, ведь проклятых островов Маледиктус не существовало — это лишь сказки и легенды, а сказки и легенды не могли быть правдой.

Туман не рассеивался, но останавливаться они не могли. Передвигаться в таком тумане, когда невозможно разглядеть даже собственную вытянутую руку, было слишком опасно. Нельс отправил Эйлерта и Рагиро в свою каюту, заверив их, что всё в порядке, и надеясь, что дети не заметили несвойственные ему неуверенность и боязливость.

Рагиро и Эйлерт действительно сделали вид, что ничего не заметили.

На палубе начинала подниматься паника. Нельс пытался призвать к порядку и успокоить, но всё было без толку. Предрассудки и поверья имели большое влияние на пиратов. Каждый из них — и Нельс в том числе — уже знал, что появился Он. Тот, кого боялись и пираты, и обычные моряки, и морская королевская артиллерия. Не было ни одного человека, который не слышал хотя бы одного слуха о Нем и который не дрожал от страха об одном Его упоминании.

Его звали Бермуда, и, говорили, он продал душу самому Морскому Дьяволу или сам был им. Поговаривали, что он собирал человеческие души — любые, без разбору. Другие были уверены, что ему нужны души лишь девственников и девственниц. Третьи убеждали, что Он вовсе не нуждается в душах, и ему нужны сердца или другие органы. Зачем только — никто не знал.

Плотные сгустки серого тумана образовались около носа корабля; они напоминали какую-то тёмную энергию, и это уже не было вымыслом. На их месте секундой позже появились пятеро людей в чёрных длинных плащах с высокими воротниками и шляпах, прячущих половину лица. Виднелись лишь разрезы хищных глаз.

Из каюты капитана мало что было видно, но одно было понятно точно: на палубе началась самая настоящая резня. Пираты обнажили свои клинки, кто-то вытащил револьверы и пистолеты, начиная палить по нежданным гостям. Вокруг маячили тёмные сгустки той самой энергии — она внушала неподдельный, дикий страх. Часть матросов сразу же начали спускать шлюпку на воду, чтобы хоть кто-то смог спастись.

…они все уже были заведомо обречены.

Лерт с силой ухватился за рукав кофты Рагиро, но не произнёс ни слова. Иссиня-чёрные ленты ледяного страха добрались уже и до них, и мальчик в ответ накрыл своей ладонью руку Эйлерта.

— Я защищу тебя, — хрипло прошептал Рагиро, стараясь скрыть едва уловимую в голосе дрожь. — Я обещаю тебе, я спасу тебя.

Эйлерт удивленно уставился на друга, веря и не веря своим ушам в один момент. Он никогда не сомневался в словах Рагиро, потому что, когда тот говорил — а говорил он нечасто и немного, — это всегда было правдой. Рагиро понятия не имел, сможет ли сдержать обещание: выйти против Бермуды было сущим самоубийством. Но он точно был уверен в том, что, во что бы то ни стало, должен оберегать Лерта Лира.

За стенкой кричали пираты, Нельс отдавал распоряжения и приказы, попутно защищаясь от нападений тех, кого называли Маледиктами, но уже зная заранее, чем всё закончится. Дверь в капитанскую каюту выбили с одного удара; кажется, это был сам Бермуда. И Нельс тут же рванул к Лерту и Рагиро. Чёрные волны, исходящие от Бермуды и всех его подчиненных, проткнули его сердце насквозь раньше, чем он успел добежать. Хриплый вскрик вырвался из горла, и изо рта потекла тонкая струйка горячей крови. Эйлерт хотел было ринуться к отцу, но рука Рагиро, схватившая за воротник кофты, резко одёрнула назад.

Последнее, что увидел Нельс Лир перед смертью, были застывшие слёзы в глазах его двенадцатилетнего сына. Когда он закрыл глаза, перед ним была улыбка Налы.

Практически вся команда погибла. Бермуда развернулся лицом к двум мальчишкам, и чёрные щупальца, только что убившие Нельса, направились к Эйлерту и Рагиро, оплетая руки и ноги последнего и притягивая его к себе. Бермуда смотрел ему прямо в глаза и смеялся, но мальчик не слышал этого смеха. Не слышал ничего, кроме размеренных ударов собственного сердца.

В самый последний миг раздался пронзительный крик Лерта.

ГЛАВА 1

«КОРАБЛЬ БЕЗ ПАРУСОВ»

 

Тёмные воды океана бились о борт корабля с завидным упорством, будто бы рассчитывая пробить его насквозь. Начиналась гроза. Не настолько грозная, чтобы испугать опытную команду «Пандоры», попадавшую и не в такие передряги, но достаточно сильная, чтобы атмосфера среди матросов вилась раздражённая, дёрганая. Да ещё и какой-то туман клубился на горизонте. Палуба была скользкой от моросящего дождя.

Лерт был в своей каюте. Он сидел за столом, согнувшись низко-низко, и можно было подумать, что он дремал. Перед ним была разложена карта и документы с аккуратными записями — Лерт вовсе не спал. Его взгляд, чуть затуманенный усталостью, был направлен на плохо изученные места Карибского моря. Туда, где могли бы быть Проклятые острова Маледиктус.

Он не сразу услышал, как в дверь постучали.

— Капитан! — юнга, один из тех, кто привязались к ним при последнем заходе в Сент-Люси, чем-то напоминавший Лерту себя в юности, сильно волновался. Им везло, они почти всегда избегали бури, и эта была первая на счёте мальчишки. — На горизонте корабль!

— Расстояние? — деловито поинтересовался Эйлерт, обмакнув перо в чернильницу и делая пометку, умудряясь выводить слово столь же каллиграфически, как и без качки.

— Не больше трёх миль, — сразу же поспешил ответить парнишка, напрягаясь чуть сильнее, чем можно было бы ожидать.

— Чёрные паруса?

— Нет, капитан. И даже не флаг империи! Ни Британской, ни Французской армады, ни Испанской.

— Каперство? — вновь спросил Эйлерт, имея в виду пиратов в законе. С ними у них были не совсем дружеские отношения: в его родном городе их называли трусами и крысами, однако нападать на них считалось дурным тоном.

— Капитан... На нём нет парусов.

Лерт помедлил и отложил перо. Он не спеша повернулся к юнге и смерил того внимательным взглядом. Мальчишка сильно побледнел, отнюдь не от страха за растущие волны. И вряд ли врал. Он так и порывался сам показать, в чём дело, и капитан подчинился: быть среди матросов, своих друзей, в минуты паники — его долг.

Что за чудной корабль был такой, без парусов? Либо он попал в сильнейший шторм, сумев при этом остаться на плаву, либо это полнейший бред. Капитан подошел к марсовому — наблюдателю, спустившемуся вниз со своего поста, — и взял подзорную трубу. Из тумана вдалеке действительно то и дело выплывало судно, на вид самое обыкновенное.

Но оно двигалось. Шло, будто бы не было в этом никакой трудности. Шло без парусов, мерно покачивая торчащими вверх голыми мачтами.

— Что за чёрт... — прошептал Эйлерт, так и не отрываясь от трубы.

Он смотрел на этот корабль и никак не мог понять, как такое возможно и возможно ли вообще. На периферии сознания вертелась мысль, что это игра разума. Но юнга, по-прежнему стоявший рядом, напоминал ему о реальности происходящего: корабль действительно был, и корабль шел. Лерт нехотя опустил подзорную трубу, но глаз с горизонта не сводил, продолжая рассматривать корабль без парусов. Юнга с опаской взглянул на нахмуренное лицо капитана, после чего незаметно ушёл: дел и так по горло, а капитан пока не собирался отдавать никаких приказов.

Эйлерт простоял бы так ещё очень долго, погруженный в свои невесёлые размышления, строя догадки о появившемся на горизонте корабле, но тихие, уверенные шаги вырвали его из бездны собственного непонимания и крутившихся в голове вопросов. Подошедший старпом Грэм Джоуи остановился за спиной капитана.

— Лерт, что-то случилось? — раздался позади него хриплый голос.

Грэм уже заметил странный корабль на горизонте, но решил позволить Эйлерту первому заговорить. Капитан не спешил отвечать на вопрос и едва ли вообще удостоил его своим вниманием. Грэм нахмурился, скрестив руки на груди и сделав несколько шагов вперед, оказываясь рядом с Лертом, но тем не менее не решался настаивать на своем. Теперь они оба неотрывно смотрели за горизонт.

— Видишь корабль? — наконец, спросил капитан.

Голос его звучал не так, как обычно, и непонимание вперемешку с недовольством так некстати сквозило из каждой щели произносимых слов. Грэм нахмурился ещё сильнее и протянул руку в сторону капитана, чтобы взять у того подзорную трубу, хотя и без нее прекрасно видел то, о чем они говорили.

— На нем нет никаких парусов, но он движется. Видишь?

— Вижу, — коротко и ясно ответил Грэм, все-таки перехватывая одной рукой подзорную трубу. — И не думаю, что нам следует дожидаться, пока он приблизится к нам, — холодно добавил старпом секундой позже, наблюдая за беспарусным кораблем, как за несуществующим феноменом. Выдавать своего беспокойства очень не хотелось, но оно непроизвольно выходило наружу: в вмиг изменившемся взгляде, в порывистых движениях, в замедленном дыхании. Он никогда толком не умел скрывать своих эмоций. Эйлерт усмехнулся уголками губ, ведь он, как никто другой, знал об этом.

Помолчав какое-то время, Лерт, наконец-то, смог оторвать взгляд от стремительно приближающегося к «Пандоре» корабля и развернулся лицом к Грэму со словами:

— Пока придерживаемся курса.

Он подавил желание продолжать наблюдать за кораблем, отвернулся и сделал вид, что ничего серьезного не происходило. Важно было показать команде: все под контролем. Даже если часть экипажа прилипла к левому борту, во все глаза всматриваясь в проделки Дьявола. Лерт только открыл рот с целью разогнать их по делам, как Грэм крепко сжал его предплечье.

Эйлерт обернулся одновременно с тем, как раздался изумленный вздох стоящих у левого борта матросов.

Из внезапно склубившегося тумана, теперь с правой стороны, на достаточно близком расстоянии от них вышел корабль без парусов. Неестественно чёрная древесина ярко блестела на солнце. Беспарусный корабль двигался слишком быстро, и это продолжало наводить больший ужас. Вся его палуба была окутана сильным туманом, который скрывал некоторые участки корабля, будто бы издеваясь над теми, кто встретится им на пути. Туман то усиливался, то слабел, но по-прежнему оставался верным спутником. На секунду Эйлерту показалось, будто бы корабль вовсе не плыл, а парил над морем.

Лерт долго рассматривал судно и что-то упускал. Он скользил глазами по корме, по палубе, по мачтам, и его охватывал первородный ужас, парализующий всё тело. Волосы на макушке зашевелились. Лерт попытался что-то сказать, но из горла вырвался только осипший хрип. Помимо парусов, на этом корабле не было...

— Команда? Где команда этого судна?!

Эйлерт моргнул, всеми силами пытаясь прогнать наваждение. Он понял, что по самонадеянной человеческой природе упустил то, что всегда было; то, чего просто не могло не быть. И только после крика, словно в насмешку, из тумана, серыми силуэтами, стали появляться фигуры: он различил даже женскую, но по большему счету это было нечто в черных бесформенных плащах.

Корабль без парусов покачивался на волнах наравне с ними, а после, будто бы окончив раздумья и взвешивания всех за и против, проследовал дальше, набирая скорость. Он за пару мгновений взял полный ход. И вот уже мимо Лерта, который поддался неведомому порыву и вдруг оказался на носу «Пандоры», мелькнула корма.

На носу корабля без парусов стоял молодой человек в таком же чёрном плаще, скрывающим абсолютно все, кроме мёртвенно-бледного лица, на котором ярко выделялись его до ужаса пугающие глаза. Один глаз был обычного синего оттенка, но даже так он вселял трепет; второй же был красным. Алым. Кровавым. У людей не могло быть таких глаз. Лерт нервно сжал руки в кулаки, не смея отвести взгляда.

Он даже не моргал, будто бы гипнотизируя человека, стоявшего на носу корабля без парусов. На самом же деле все было наоборот: тот, кто смотрел на него своими устрашающими разноцветными глазами не просто гипнотизировал капитана «Пандоры», но пленил, усыплял, завораживал. Эти глаза притягивали к себе. И, если бы не разделяющее их море, Лерт пошел бы к нему, не задумываясь ни о чём. Пустил бы все на самотёк и позволил бы судьбе распоряжаться своей дальнейшей жизнью.

Если бы Лерт мог, он бы смотрел в эти глаза вечно, но корабль-призрак уплывал все дальше и дальше, а потом скрылся в непроглядном тумане.

ГЛАВА 2

«ИСПОВЕДЬ: НАЧАЛО»

 

— Знаете, у дьявола очень хорошее чувство юмора. Он умеет шутить так, что ты не сразу понимаешь, что полностью погряз в его чёртовом плане и действуешь по его наводке. Дьявол вообще умеет искусно манипулировать, когда хочет чего-то добиться. Не поймите меня неправильно: я всего лишь хотел спасти того, кто когда-то спас меня, — как только раздался скрип открывающейся двери, Рагиро заговорил ровно и монотонно, но с небольшой хрипотцой, говорившей то ли об усталости, то ли об отчаянии.

Молодой священник — на вид ему было не больше тридцати лет — остановился на пороге тюремной камеры, не имея ни малейшего понятия, что нужно делать в таких случаях. Исповеди обычно начинались не так, и Рагиро знал об этом, но даже не развернулся лицом к священнику.

— Сын мой, по правилам католической церкви исповедь начинается по-другому, — после недолгой паузы сказал священник.

Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону заключенного. Рагиро едва заметно передернул плечами и совсем тихо, хрипло рассмеялся, сразу же закашлявшись: полученные в последней битве раны давали о себе знать. Отец Мартин взволнованно огляделся вокруг, ёжась от неестественного, смертоносного холода. Все-таки тюрьмы — не самые приятные места, тем более для такого наивного и молодого священника.

— Меня зовут отец Мартин, и я…

— Если вы думаете, что мне нужна ваша чёртова исповедь, то вы ошибаетесь. За всю свою жизнь я ни разу не верил в Бога и не верил Богу. Свои правила поберегите для других, — с расстановкой, спокойно продолжил Рагиро. Отец Мартин сглотнул подступивший к горлу ком. Рагиро Савьер, выдержав несколько долгих секунд, продолжил: — Позвольте мне просто выговориться.

Между ними вновь повисло непонятное молчание. Отец Мартин потупил взгляд, ещё сильнее впадая в недоумение. Он за свою недолгую карьеру впервые встретился с подобным. Он мог бы развернуться и уйти, но простая человечность твердила остаться и выслушать. Жестом руки Рагиро пригласил священника присесть рядом, но отец Мартин не шелохнулся, и тогда он рассмеялся. Дерзко, прямо в лицо священнику.

— Вы когда-нибудь встречались с Богом? — в этот раз плечами передернул отец Мартин, не ожидавший такого вопроса. Он никогда не сомневался в существовании Бога, но сейчас был готов подвергнуть сомнению и свою веру, и фактическое существование того, в кого всегда верил. Рагиро впервые взглянул на него. — А с Дьяволом встречались?

Священник оцепенел: на мгновение ему показалось, что он не сможет дослушать этого человека до конца. Слишком вызывающими и провокационными были его вопросы; слишком откровенными и наглыми были его слова. Он с трудом заставил себя отрицательно покачать головой, и вызвал у Рагиро ещё одну волну душераздирающего смеха. Отец Мартин крепко сжал Библию в руках и стиснул зубы: он ведь уже принял решение выслушать, значит, отказываться не имел права.

— Конечно же, нет. Вы не встречали ни Бога, ни Дьявола, — продолжал Рагиро, лишь изредка поглядывая в сторону священника. — Зато я встречал. И того, и другого. Так вы согласны выслушать меня, святой отец?

— Вы могли бы не спрашивать меня об этом, — стараясь не выдать своей взволнованности, ответил отец Мартин. Немного погодя он все же присел рядом с заключенным, решив, что так разговор выйдет более искренним. — Продолжайте. Я выслушаю вас.

Одними уголками губ Рагиро усмехнулся, и в этой усмешке отец Мартин увидел намного больше отчаяния и несвойственного, неестественного для такого человека раскаяния, чем во всех услышанных им до этого исповедях; чем у всех увиденных им до этого грешников. Мартин отпустил Библию и одной рукой ухватился за висящий на груди крест, срывая его с себя, словно в знак подтверждения того, что это необычная исповедь.

— Когда мне было восемь, я встретился лицом к лицу сначала с Дьяволом, а потом — с Богом…

— Вы встречались с… Дьяволом и Богом? — неуверенно перебил заключенного отец Мартин, поражённо уставившись на крест в своих руках.

Он не верил и верил словам Рагиро одновременно. Он хотел поверить ему, но не мог, потому что это было невозможно. Мартин слышал стук собственного сердца, эхом ударяющем по вискам. Рагиро почти что оскалился в ответ на вопрос священника, будто бы чувствуя его неверие и желание верить каждой клеточкой своего тела.

На самом деле Рагиро хотел бы поговорить с кем-нибудь другим — с кем угодно, но только не с тем, кто называл себя служителем Господа, потому что все священники одинаковые. Это раздражало сильнее всего остального. Он вырвал цепочку с крестом из рук отца Мартина и кинул в стену. В этот раз священник даже глазом не повел.

— Я не помню своих родителей, помню самого раннего детства. Моё первое воспоминание начинается с тесной комнатушки в детском доме семьи Инганнаморте с тусклым освещением, обшарпанными стенами и писком крыс, раздающемся откуда-то из угла. Я не знаю, как и почему оказался там, но я был заперт в четырёх стенах наедине со своими страхами и незнанием, что делать дальше. Вы можете представить себе, как чувствует себя восьмилетний ребенок, запертым в холодной комнате, похожей на эту тюремную камеру, и зная, что там, за окном-решеткой, у него нет ни одной живой души, которая могла бы помочь? Отец… Мартин, кажется, да? — Мартин в ответ лишь коротко кивнул. — Отец Мартин, вы говорите всем, кто к вам приходит, что Бог поможет. Тогда скажите, где же был ваш Бог, когда спустя два дня дверь моей личной тюрьмы открылась и на пороге появился Дьявол?

Его звали Чезаре Инганнаморте, и тогда ему было не больше тридцати пяти лет. Первое, что мне бросилось в глаза, был его чёрный и длинный плащ, напоминающий одеяние того, кто пришел из Преисподней. Так я решил, когда мне было восемь, но уверяю тебя, священник, — забыв о каких-либо правилах вежливости, Рагиро обратился к Мартину дерзким «священник» и счел это абсолютно приемлемым. Мартин не стал его поправлять. — Если бы я увидел его сейчас, я бы подумал точно так же.

Он напоминал Дьявола не только своей одеждой — от него разило, будто он ко мне прямиком из Ада. Нет, отец Мартин, не того Ада, о котором ты подумал. Я говорю о другом Аде, о реальном. Который рядом с нами, прямо здесь и прямо сейчас. И не говори мне, что эти страдания с лихвой окупятся на небесах, — я не верю и никогда не верил во всю эту религиозную чушь.

Рагиро на секунду замолчал, позволяя священнику осознать все, что он только что произнес. Несмотря на собственную ожесточенность и хладнокровность, он прекрасно понимал, что молодому священнику слишком странно и страшно слышать то, о чем он рассказывал. И тем не менее он не собирался утаивать даже самые жуткие подробности своей жизни. Мартин ведь согласился и сам хотел услышать историю от начала и до конца.

— Когда я увидел Чезаре там, в черном ореоле смерти, подумал, что на этом все и закончится, что это и есть то, что люди называют концом. Я ошибся. Это было начало начал, — Рагиро замолчал на несколько долгих минут, но священник не торопил его. Он уже понял: в этой одиночной камере они проведут всю ночь.

— В той комнате, где меня держал Чезаре, не было никого, кроме крыс, но я знал, что я не единственный. Каждую ночь я слышал сдавленный детский плач; каждый день я слышал надрывный детский крик. Поначалу они не трогали меня. Три раза в день пожилая женщина по имени Донателла в таком же черном одеянии приносила мне еду. Она позволяла называть себя просто Дона, но разговаривала редко. Просто приносила поесть и уходила, а потом забирала пустые тарелки. Как-то раз я попросил у нее одеяло, потому что было холодно, и даже тогда она ничего не ответила, но вместе с ужином принесла теплый плед. Я счел это за доброту, подумал, что она обо мне заботится… А она всего лишь выполняла свою грязную работу — не давала мне погибнуть до того момента, пока это не понадобится самому Чезаре. Жаль, я не понимал этого.

Плечи Рагиро как-то странно расслабленно и в то же время напряженно опустились. От глаз Мартина это не укрылось, но он не стал ничего говорить. Не стал прерывать поток его мыслей, чувств, эмоций.

— То, что было потом, нельзя назвать даже Адом. Это было в стократ хуже Ада. Прошло примерно полгода с тех пор, как я появился там. Сам Чезаре приходил ещё пару раз, но по-прежнему ничего не говорил и просто смотрел на меня. После его визитов я не мог даже сомкнуть глаз. Мне казалось, будто он все ещё наблюдал оттуда, откуда я не смог бы его увидеть. Его взгляд раньше виделся мне в кошмарах. Конечно, со временем мои кошмары стали более реальные, более мучительные и более жуткие, — и Рагиро мысленно добавил, что священник обязательно услышит об этих кошмарах. — Спустя эти полгода Дона впервые в жизни сама обратилась ко мне.

— Пойдем со мной, — позвала она, и я пошел, будто бы мог ей доверять и доверял, будто бы она когда-то дала обещание не причинять мне вреда. Будто бы она была моей тетей или бабушкой. Ее голос звучал ласково; наверное, именно так матери обычно обращаются к своим детям. Впрочем… я не мог знать этого наверняка.

Мы шли по узкому тёмному коридору, который едва ли освещался несколькими факелами, изредка попадавшимися на пути. У Доны в руках был фонарик — света от него было немного, но его маленький огонёк позволял не сойти с ума в кромешной темноте и мёртвой тишине. Наши с Доной шаги гулким эхом отдавались в моей голове. Думаю, мы шли не больше двух-трех минут, но тогда для меня они были равносильны нескольким часам. Дона вновь замолчала, словно вовсе не умела разговаривать.

Она резко остановилась напротив двойных дверей со странными резными узорами и свободной рукой открыла одну из них, пропуская меня внутрь.

В тот момент мое сердце как никогда настойчиво твердило развернуться и бежать. Бежать без оглядки и без остановки. Не важно куда. Не важно, получится ли у меня сбежать, но главное — бежать.

Я остался стоять на месте, ожидая то ли какой-то команды, то ли чего-то ещё. Я стоял, смотря в непроглядную тьму, царившую в комнате. Там было не только темно, но и холодно, и этот холод чувствовался ещё на пороге. Нужно было бежать.

Как только Дона коснулась моего плеча, я сделал шаг вперед, оказываясь во власти Дьявола. Дверь за моей спиной захлопнулась сама по себе.

Лишь годы спустя, когда эти двери я видел ночами, закрывая глаза, я понял, что там было нарисовано, — Рагиро поймал на себе взволновано-заинтересованный взгляд Мартина. — Шесть Путей. Как вы это ещё называете?.. Шесть Миров, Шесть Реальностей, Шесть Судеб… не важно. Священник, ты ведь знаешь, что это такое, верно?

Выражение лица отца Мартина с взволнованно-заинтересованного сменилось на встревожено-паникующее. Конечно, он знал, что такое Шесть Миров. Все знали. Но ещё все упорно не обращали внимания на существование тех, кто прошел все испытания. Мартин не был исключением. Рагиро замечал все это в его невинном, чистом взгляде, в исходившим от него с каждым новым вздохом страхе, и наслаждался упоительным чувством ужаса, как когда-то его собственным ужасом наслаждался Чезаре.

— Шесть Путей, через которые… — смотря Мартину в глаза, продолжил Рагиро. Губы его были искажены в грустной ухмылке.

— Только не говорите мне…

—…он заставил… — почти равнодушно продолжал Рагиро, не обращая внимания на священника, который вновь вцепился в Библию.

—…что вы прошли…

—…меня пройти. — Резко и жестко закончил Рагиро, наконец, отводя взгляд в сторону. Страх священника больше не доставлял ему такого удовольствия, как несколько секунд назад; теперь он раздражал.

—…Шесть Путей. — Пальцы Мартина с такой силой держали Библию, что ему казалось, будто бы он не сможет ее отпустить. То, что он сейчас услышал, было хуже любых пыток. И Мартин даже в мыслях не допускал, что кого-то — кого угодно, даже самого отъявленного преступника и убийцу — можно подвергнуть такому.

Повисла гнетущая тишина. Вот и первое откровение, вот настоящее начало исповеди. Отец Мартин с ужасом осознал, что к рассвету станет совсем другим человеком; внутренне он уже чувствовал, как начинали рушаться его убеждения и меркнуть его вера. В Бога, в мир, в людей.

— Тогда, в тот мой самый первый раз, когда я попал в ту комнату, мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы глаза привыкли к тусклому освещению факелов, расположенных по периметру комнаты. Чезаре стоял около маленького стола в самом дальнем углу комнаты, за которым сидела женщина с копной длинных каштановых волос. При свете огня они отливали рыжим. Когда она повернулась ко мне лицом, я подумал о том, что она была очень красивой. Самой красивой из тех, кого я встречал. Не сказать, что на тот момент мне встретилось много людей, но она определенно была прекрасней всех, и я не мог оторвать от нее взгляда. Когда Чезаре заметил это, он в голос рассмеялся и приобнял ее за плечи, вызывая и на ее лице легкую, но уверенную улыбку. Как оказалось, ее звали Мирелла Инганнаморте и она была его женой. Сначала она вела себя со мной, будто бы действительно интересовалась моим самочувствием.

Я понимал, что что-то не так, краем глаза замечая на стенах развешанные стальные оковы, мечи, топоры, другие виды оружий и орудий пыток. Извини, священник, названий всего, что я там увидел, я не знаю, но в моих глазах — в глазах восьмилетнего ребенка — это выглядело более чем устрашающе. Поэтому я смотрел на красивое лицо Миреллы — так было проще не бояться. Инстинкт самосохранения по-прежнему настойчиво твердил бежать. Я был бы и рад этому, но ноги будто бы вросли в каменную плитку, и я не мог пошевелиться, чувствуя себя скованным невидимыми цепями.

На полу тоже были выцарапаны какие-то знаки, мандалы или алхимические круги — я понятия не имею. Все они что-то значили. Не зря же кто-то выцарапывал их там, верно?

— Подойди ко мне, — ласково попросила меня Мирелла, и я подчинился, уже переставая соображать, что происходило в тот момент. Я подошел к ней, и она взяла меня за запястье, слегка потянув на себя. И только тогда я заметил, что в другой руке Мирелла держала нож. Он поблескивал в свете факелов. Всё мое внимание было приковано к лезвию. Уже тогда я знал, что она сделает. Я знал и очень хотел бы этому воспротивиться, но ее тонкие пальцы стальной хваткой продолжали держать меня.

Чезаре резким движением разорвал рукав моей кофты, обнажая мне руку, а Мирелла поднесла нож к предплечью. В тот момент, когда лезвие коснулось кожи, я дернул рукой на себя, и нож оставил тонкую неглубокую царапину. Кровь появилась сначала каплями и только потом потекла небольшой струйкой. Не уверен, что в тот момент я чувствовал боль.

Боль пришла потом. Когда начался мой Первый Путь — Путь Ада.

ГЛАВА 3

«ПРИЗРАК»

 

 Порт Тортуги как всегда встретил старых знакомых приветливо: светило солнце, полный штиль не создавал даже мелких волн в закрытой бухте. Жители обменивались с ними улыбками и парочкой фраз. По-бродяжническому уютная обстановка казалась все страннее, особенно после всего пережитого.

Они пробыли в море совсем немного, если сравнивать с прошлыми рейдами. Встретили корабль без парусов ещё дважды, но пугающий мужчина с разными глазами больше не появился. Эйлерт каждый раз чувствовал страх, витавший между его людьми: юнга не отрывал глаз от горизонта даже когда надраивал палубу, марсовой сроднился со своей подзорной трубой, наблюдая за волнами круглые сутки. Его команда была не из пугливых, однако, когда дело доходило до чертовщины, излишняя осмотрительность и осторожность не считались унизительными.

Причалили они ближе к ночи — в тавернах был самый разгар рабочего дня. Ноги сами принесли их ко входу «Эгерии». Местечко не злачнее других в округе, там всегда продавали отменную выпивку, никто не спрашивал твоего имени, работали миленькие девушки, и байки о подвигах лились рекой. Хозяйкой заведения была молодая женщина по имени Изэль, с которой Эйлерт находился в хороших отношениях. Она всегда проявляла доброту к нему и его команде, часто улыбалась и терпела все замашки Грэма и приставания Олдена, который был без ума от нее и, возможно, хотел на ней жениться. Поначалу все лишь усмехались, когда рулевой в очередной раз начинал восхищаться Изэль, но, когда стал привозить ей подарки и первый раз врезал какому-то пьянчуге, распустившему с ней руки, смеяться все перестали. «Никто не посмеет тронуть госпожу Изэль без ее разрешения». Вот, что он тогда сказал. Никто почему-то не посмел с ним спорить, а хозяйка таверны стала ещё более благосклонна к нему.

Грэм опять о чем-то спорил с рулевым Олденом, привлекая внимание порядочных и не очень порядочных дам своей очаровательной улыбкой. Эйлерт перекидывался с ними ничего не значащими фразами, а сам много думал о произошедшем.

Каждая высадка на берег отныне сопровождалась облегченным вздохом.

Эйлерт держал себя в руках, как и каждый член его команды, но мистический корабль и встреча не выходили у него из головы. Он закрывал глаза — и видел его взгляд; задумывался лишь на секунду — и уже слышал встревоженные крики своих матросов; во снах, наяву, всегда теперь его преследовал корабль без парусов. Он боялся, что всё дойдет до того, что он будет видеть судно даже в порту своего города, а человека с разными глазами, капитана корабля-призрака, — в отражении зеркала.

Напуганному, пережившую за одну ночь словно сотни битв разом экипажу был просто необходим отдых. И много, много шотландского виски.

Они сидели вместе с Грэмом, Олденом и ещё несколькими членами команды посреди зала, пытаясь развеяться, но сколько бы ни подпевали кабачным песням, сколько бы ни пили, ни танцевали с грудастыми красотками, никто из них так и не мог избавиться от ощущения проклятья. Как в древних легендах, которыми обычно пугали маленьких детей.

Знакомый низкий бархатистый голос раздался совсем рядом, и чья-то рука опустилась на плечо Олдена:

— Тяжелое плаванье?

Эйлерт попытался повернуть голову так, чтобы очертания таверны не слишком плыли, и медленно кивнул Ригану. Лерт знал Ригана с раннего детства, ещё с того момента, когда отец впервые в жизни привел его к ним домой. Насколько помнил сам Эйлерт, Риган был другом отца и после его смерти был первым, кто пришел, чтобы помочь, поддержать.

Когда Эйлерт стал капитаном новой «Пандоры», Риган продолжал поддерживать его, давал ему советы и в последствии взял на себя роль своеобразного наставника, друга и заменил отца. Лерта это более чем устраивало, он был благодарен Ригану за все, что тот делал для него, и надеялся когда-нибудь ответить тем же.

— Не то слово, — Лерт нашел в себе силы рассмеяться, но получилось откровенно паршиво.

Риган, всё ещё нависая над Олденом и не убирая руку с его плеча, смерил Эйлерта пронзительным взглядом, словно читая мысли. Эйлерт выдержал его взгляд только благодаря нескольким пинтам пива. Он одновременно хотел поговорить с ним и в то же время боялся, не мог подобрать слов и… На самом деле на корабле они поклялись, что никто ни о чем не узнает.

— У пиратов не бывает легких плаваньев… Плаваньов… Плаваний, — Олден повернулся к Ригану, отчего его лихо сдвинутая на один бок косынка и золотая серьга в ухе коснулись чужой ладони. Риган указал Эйлерту на стол, стоявший в отдалении, в самом темном уголке.

Грэм, заметив поведение Олдена, лишь неприятно поморщился и процедил что-то нервное сквозь зубы. Наблюдать за пьяным Олденом удовольствия, как правило, было мало. Капитан «Пандоры», не проронив ни слова, встал и последовал за ушедшим к указанному столику Риганом.

— Скажи, ты веришь в легенды? — без вступлений начал Лерт. Он глубоко вздохнул, тут же становясь серьезным, взмахнул руками, подбирая слова, и продолжил. — В мифы, в сказания? О «Летучем голландце», призраке Лемерского Залива, об Эльдорадо?

— Мальчик мой, я многое видел. Я верю в легенды. Но не в сказки. Всю эту чушь оставь на свою светлую старость, внукам рассказывать.

— То, что случилось с отцом и со мной…

— Не относится ни к чему из тобой перечисленного. Мы давно об этом не говорили. С чего ты решил вдруг вспомнить об этом? До годовщины далеко.

Эйлерт нахмурился, приложив сцепленные в замок руки к подбородку, но отвечать на вопрос Ригана не спешил, не зная, с чего начать и стоило ли вообще говорить. Впервые за все то время, пока он был капитаном «Пандоры», он так сильно сомневался, чувствовал себя потерянным, а в голове так и всплывали разноцветные глаза того человека. Риган, будто бы видя Эйлерта насквозь, не торопил его и терпеливо ждал, пока тот соберется с мыслями и будет готов все ему рассказать.

Песни, которые распевали другие посетители «Эгерии», как и другой посторонний шум отошли на второй план, а потом и вовсе исчезли, стихли, словно в таверне никого не было. Лерт неотрывно смотрел на сидящего перед ним Ригана, но видел совершенно другое лицо и ничего не мог с этим поделать, как ни пытался сосредоточиться.

— Ты ведь знаешь, что именно тогда произошло, верно? Знаешь, кто это был? — наконец, спросил Эйлерт, опуская глаза на только что поднесенную кружку эля — видимо, Риган заказал, пока сам Лерт был глубоко в своих мыслях. Отчего-то именно сейчас, впервые задав этот вопрос, он не смел поднимать взгляда на Ригана.

— Ты не ответил на мой вопрос, — голос Ригана прозвучал непривычно строго, и Эйлерт нервно передернул плечами, на несколько долгих секунд закрыл глаза и, выдохнув, наконец, посмотрел на Ригана. Он мысленно подбирал нужные слова, не торопясь все выкладывать, и с несвойственной отстраненностью осознавал, что отчасти он вовсе не хотел слышать ответа на свой вопрос.

— По пути сюда нам встретился странный корабль, — осторожно начал Эйлерт. — Он был окутан туманом, и было ощущение, словно он не идет по морю, а летит над ним. Может, мне показалось так из-за тумана, я не знаю, но… Этот корабль вселял ужас. Я давно такого не испытывал. Наверное, целых тринадцать лет… — Лерт замолчал, неуверенно потупив взгляд.

— Продолжай.

— …с того самого момента, как была уничтожена прежняя «Пандора» и погиб мой отец. Риган, мне кажется, это тот же самый корабль. Такое возможно? — Эйлерт замолчал, становясь мрачнее обычного. Этот вопрос тревожил его с того момента, как корабль-призрак приблизился к «Пандоре», но он никому его не озвучивал, считая это если не паранойей, то чем-то очень близким. Носейчас, сидя напротив Ригана и смотря ему прямо в глаза, он понимал, что ошибался.

Риган редко показывал свои эмоции, и даже в ту секунду на его лице не отражалось ничего. Только в глазах словно появилась какая-то трещина, дающая возможность увидеть: каким бы непробиваемым он ни казался, у него тоже есть чувства. И Лерт слишком отчетливо увидел эту трещину.

— Расскажи поподробнее, — только и кивнул Риган, хотя уже все знал; знал, что и кого видел Лерт; знал, что «Пандора» ещё встретит его. И знал, что даром такое не проходит. Эйлерт неотрывно смотрел на Ригана и страшился говорить дальше, потому что совсем не хотел услышать ответ на свой же вопрос, но, подождав ещё немного, все-таки продолжил:

— На палубе этого корабля не было никого. Экипажа не было, — повторил Лерт, сжал в руках кружку, но почти сразу отпустил. — Только непонятные размытые фигуры. Я даже не уверен, что действительно видел их. И ещё один человек. Он стоял на носу своего корабля, облаченный в чёрный плащ. На самом деле ничего необычно, кроме… Кроме его разноцветных глаз. Синего и красного. Он смотрел на меня, и я был готов пойти к нему, если бы не море. Был готов следовать за ним, даже не зная его имени. Не зная ничего о нем. Хотя, может, это мое разыгравшееся воображение. Но я чувствовал ужас вперемешку с желанием бросить все и пойти за ним. Желание прошло, а вот страх остался.

Чем больше говорил Эйлерт, тем мрачнее становился Риган. Если до этого у него и были сомнения на этот счет, то после описания все сомнения исчезли. Он знал, кого встретила команда «Пандоры», как и знал, чем это могло обернуться, но почему-то не обернулось.

— Его называют Призраком, — начал Риган, заставив себя посмотреть Эйлерту в глаза. — Никто из тех, кто встречался с Ним, не возвращался живым. Он забирает всех, кого встречает. Нет, я не смогу сказать тебе, почему он не тронул твой корабль, но знай, что это может плохо закончиться. Не просто может. Я бы на твоем месте готовился к самому худшему из всех возможных исходов. Не думаю, что Призрак оставил вас в живых просто так. Либо ему что-то надо, либо… это что-то намного хуже и опаснее всего того, что ты вообще мог представить в самых страшных кошмарах. Я не хочу скрывать от тебя чего-то или лишний раз обнадеживать, но…

— Своей команде я не скажу ни слова, — закончил за Ригана Эйлерт, в миг побледнев до неузнаваемости.

— И правильно, им не стоит лишний раз трепать свои хиленькие нервы, — ещё мрачнее отозвался Риган.

На несколько секунд между ними повисла нагоняющая всепоглощающую тоску тишина. Эйлерт замер, словно его сковали цепями; он снова и снова воспроизводил в своей голове слова Ригана и очень не хотел в них верить, но верил, потому что — что-то подсказывало ему — мужчина говорил правду, и это пугало ещё сильнее. Риган допил эль и бросил едва ли заинтересованный взгляд на Грэма, Олдена и остальных, кто сидел за столом. Они совершенно ни о чем не подозревали.

— Риган, ещё один вопрос, — неуверенно начал Эйлерт. Риган удивленно приподнял брови. — Откуда ты все это знаешь?

Мужчина никак не дал понять, что вопрос Лерта не просто задел его, но и затронул тот самый уголок его сердца, который он закрыл ото всех. Только трещина в его глазах стала чуть заметнее.

— Мальчик, я устал. Поговорим об этом в другой раз.

Риган не стал дожидаться ответа и, молча встав из-за стола, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Эйлерт хотел его окликнуть, но не стал: то ли непривычно поникшие плечи мужчины остановили, то ли интонация голоса, с которой была сказана последняя фраза, будто бы Риган действительно нестерпимо, смертельно устал. Неприятное чувство вины обожгло изнутри: Лерт понимал, что спросил что-то не так, не в том месте и не в то время, но не знал, почему, и не знал, нужно ли было за это извиняться.

Он огляделся, задержав взгляд на Олдене, разговаривающим с госпожой Изэль. Женщина дружелюбно улыбалась, но каждые несколько секунд нервно поправляла выбивающуюся из-за уха прядь. Грэм недовольно бурчал что-то сидевшему рядом боцманом, который на редкость внимательно его слушал.

— Капитан? — Олден поднял кружку, одаривая хорошим настроением подошедшего Эйлерта. Приставать к госпоже Изэль он вмиг прекратил, позволяя ей уйти и заняться работой, и довольно ухмылялся, игнорируя бурчание Грэма. Позитивный настрой штурмана никогда не иссякал. — Сегодняшний вечер безбожно хорош, а на тебе лица нет!

Эйлерт моргнул и не удержался от смешка: быть может, Олден и притворялся безалаберным наивным дурачком, однако был кем угодно, но не тупицей. Лерт взлохматил и без того непослушные рыжие волосы — привычка, оставшаяся ещё с детства, — и кивнул.

— Действительно. Вечер безбожно хорош. Может, стоит немного прогуляться? — произнес он напоследок.

Воздух был свеж и пах дикими цветами. Около таверны почти никого не было, кроме бродячей собаки. Эйлерт осмотрелся и приметил скалистую тропинку наверх, к кустам олеандра, и ему взбрело в голову подняться именно туда: слишком притягательна была уединенность того местечка, слишком хотелось на минуту по-детски спрятаться от всего мира. Слишком красиво лежала бухта у подножья этой возвышенности.

Из олеандра здесь росли целые аллеи: ядовитые, смертельные лабиринты, ведь одна капля сока из ветвей уже может довести человека до гроба. Эйлерт, вновь задумавшись, так бы и простоял неподвижным изваянием до полуночи, наблюдая, как луна разбрасывает свой свет на воду, если бы вдруг ему не показалось, как кто-то за ним наблюдал.

Он похолодел от липкого ощущения дьявольщины, замерз, хотя вечер был теплым и безветренным, прирос к земле и отчаянно не желал оборачиваться, будто ждал неминуемого удара в спину. Он тянул время. За его ботинки цеплялся возникший из ниоткуда туман.

Оборачиваться было куда страшнее, чем напряженно вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть сквозь скрюченные ветви кустарника незнакомца или, того хуже, самого морского чёрта. Но ощущение слежки не проходило, а смертоносный холод окутывал все сильнее с каждой секундой, и Эйлерт понимал, что должен обернуться и посмотреть. Посмотреть и увидеть его. Человека с разными глазами, которые в первую их встречу так непреодолимо пленили его.

Он обернулся — быстро, порывисто, надеясь увидеть его, но заметил лишь быстро скрывшийся длинный подол темного плаща. Лерт потратил непростительно много времени на раздумья, и в конце концов последовал за ним, но уже ни тумана, ни ощущения чего-то мистического не было. Остался лишь страх — да и тот не проходил ещё с того самого дня, только таился в глубине ребер.

Капитан не просто быстро вошел в таверну — он в нее стремительно ворвался, напугав тех, кто сидел ближе ко входу, так же стремительно сел за стол к своей команде и залпом выпил бурду из чьей-то кружки. Он что-то пошутил, скрыв свои эмоции, бледность тут же прошла в душном помещении, все стало возвращаться в норму, а инцидент он списал на мнительность и сильное потрясение.

Теперь от задумчивости не было и следа. Лерт сам развязал разговор и был непривычно весел и болтлив. Его команда если что-то заметила, то предпочла не обличать свои догадки в слова, точно так же пытаясь забыться. Они о чем-то смеялись, Эйлерт захохотал, чуть повернул голову и…

Около входа стоял он. Это была какая-то чёртова темная магия, человек гипнотизировал, словно змея своего заклинателя. Лерт не отрывался от него взглядом, но видел только разноцветные глаза — и всё. Кажется, насмешливую улыбку. Кажется, не улыбку, а оскал. Не оскал — грустную усмешку? Кажется, он был в мундире лейб-гвардии французов. Кажется, в простой белой рубахе. Кажется, в черном плаще.

Его черты словно искажались. Быть может, это у Эйлерта кружилась голова, но единственное, что было постоянным — разные глаза. Лерт, не контролируя себя, привстал, чтобы направиться прямо к нему, и…

— Капитан? — достаточно громкий оклик Грэма вернул его в реальность.

Он моргнул — и наваждение пропало. У входа в таверну никого не было.

ГЛАВА 4

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ АДА»

 

— Рагиро, — осторожно перебил его Мартин. — Вы и впрямь прошли Шесть Путей?

Этот вопрос — главная ошибка Мартина. Рагиро и без того не был расположен к священнику, а то, что он позволил себе спросить, только сильнее разозлило заключенного, в то время как отец Мартин изо всех сил пытался, сам того не осознавая, произвести на него более или менее приятное впечатление. Этот вопрос все перечеркнул. Рагиро молчал. Но сейчас в его молчании было не просто напряжение, не просто тоска — злость, иступляющая ярость, наполненная желанием убивать. Он тяжело дышал, смотря в одну точку перед собой и не обращая внимания на ноющую боль в запястьях от кандалов.

Рагиро медленно поднялся на ноги. Недолго думая и не смотря на Мартина, разорвал уже изрядно порванную и испачканную рубаху, и стянул ее с плеч, обнажая изуродованное в шрамах тело.

— Дальше раздеваться?

Отец Мартин набрал в грудь побольше воздуха, не отрывая изумленного взгляда от покрывающих плечи и торс шрамов, с трудом отрицательно покачал головой и с не меньшим трудом выдавил извинения. Рагиро не ответил: пытаясь успокоиться, он старался отстраниться от собственного прошлого, посмотреть на свою же историю со стороны, чтобы вспышки гнева не застилали ему глаза.

— Вся семья Инганнаморте оказалась религиозными сектантами, повернутыми на идее обладания божественной силой Шести Миров. Тебе ведь известно, что в священных писаниях сохранились записи о том, что человек, прошедший Шесть Путей, станет обладателем Истинной Силы Бога. Тебе никогда не казалось это странным: почему, чтобы получить Силу Бога, нужно пройти через Ад?..

Но знаешь, священник, ни один нормальный человек никогда не смог бы выдержать пыток Шести Путей. Чтобы вынести это и остаться в живых, нужно уже обладать хоть какой-то силой — дьявольской ли, божественной ли. Или нужно быть сумасшедшим. Не важно. Мое настоящее имя Рагиро Савьер Финн, и нет, священник, ты не ошибаешься. Я принадлежу той самой семье, на которую около четырех или пяти веков назад была объявлена охота. Та самая сила — скорее, дьявольская, нежели божественная — уже струилась в моих жилах, пусть тогда я не знал об этом.

Порез от ножа, который нанесла мне Мирелла, вскоре затянулся сам по себе — прошло буквально пару минут. Мне по-прежнему больше всего на свете хотелось убежать, но под их холодными взглядами я не мог даже пошевелиться и с трудом дышал. Краем глаза я заметил, как Чезаре опустил свою руку на плечо Миреллы, и она улыбнулась уголками губ, не спуская своего взгляда с того места на моей руке, где недавно была царапина. Лезвие ножа все так же пугающе поблескивало.

— Мы нашли его, Мирелла, — довольным шепотом проговорил Чезаре, и мне показалось, будто он готов в ту же секунду выпустить мне кишки.

Улыбка на лице Миреллы стала более широкой, но доверия больше не внушала, словно предупреждала: впереди меня ждет пылающий ад. Нож она убрала, руку отпустила, и у меня появился тот самый шанс: я сделал шаг назад. Прямо над моим ухом раздался приглушенный смех, и я вновь почти что окаменел. Кто-то стоял за моей спиной.

— Извини, мальчик, уйти не получится. Ты нам нужен.

Этот голос я слышал впервые: он принадлежал мужчине на несколько лет старше самого Чезаре; говорил он уверенно и намного спокойнее Миреллы и Чезаре. Я заставил себя повернуться к нему лицом и взглянуть на него: его резкие черты лица не выражали ничего кроме ледяной жестокости, он смотрел на меня взглядом хищника, который не ел не меньше недели, но при этом смог сохранить рассудок. Он был старшим братом Чезаре, и его звали Гаспаро Инганнаморте.

У меня не было ни шанса против хотя бы одного из них, даже против Миреллы, а их было трое. Мне не стоило даже пытаться, но я, что было сил, рванул в сторону закрытой двери, не замечая, как Гаспаро успел ухватить меня за воротник. Едва я понял, что произошло, как он откинул меня, впечатав спиной в стену.

— Придется потерпеть, мальчик. Будет больно.

Голос Миреллы Инганнаморте было последним, что я услышал, прежде чем Гаспаро со всей силы ударил меня палкой.

Когда он нанес мне первый удар, я даже среагировать не успел, совершенно не ожидая такого. Мне показалось, что Чезаре усмехнулся, но я не видел этого, потому что за первым ударом последовал второй, третий…

Гаспаро продолжал избивать меня с остервенением ровно до того момента, пока мой крик не превратился в хриплое шипение. В ту же секунду он остановился, успев лишь ещё раз замахнуться.

Я старался хоть как-то закрыться от его ударов, но это оказалось бесполезно, и палка, которую он держал в руках, все равно достигала своей цели. Где-то он рассек кожу до крови. Он смотрел на меня с такой ненавистью, с какой обычно не смотрят на ребенка.

Чезаре и Мирелла прекратили свои любовные утехи и тоже воззрились на меня, желая растерзать на части и тело, и душу.

— Кажется, ты не понял, мальчик, — почти ласково прошептала Мирелла, отстраняя от себя Чезаре. Он жестом руки попросил Гаспаро отойти в сторону, и тот подчинился, в то время как сам Чезаре схватил меня за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Едва его пальцы коснулись моей кожи, я забыл о боли и перестал дышать. — Ты нам нужен, милый, дорогой мальчик. На тебя возложена важнейшая миссия...

Я не понимал, о чем они говорили, не хотел понимать. Для меня это не имело никакого значения, но для них — было смыслом жизни. Когда я попытался отвернуться от Чезаре, он вновь насильно развернул меня лицом к себе, чуть сильнее сжимая пальцами челюсть.

— Смотри на меня, — почти что прорычал Чезаре, и я посмотрел. — Издашь хотя бы звук, и это все начнется заново. Ты меня понял? — в этом был весь Чезаре Инганнаморте: в угрозах, в жестокости, в хладнокровности. Он не объяснил, что значит «это все», но ясно было то, что ничего хорошего его слова не подразумевали. — Не смей кричать. — И он дал мне пощечину, задев и разбив губу.

Так было изо дня в день, разве что без лишних предупреждений и слов. Чаще Гаспаро бил молча, сосредоточенно, наверняка получая от этого садистское удовольствие, как отъявленный псих. Избиение палкой было лишь первым этапом, и я не скоро научился сдерживать хрипы и крики боли. Иногда, в те моменты, когда приходил Чезаре, они подвешивали меня цепями к потолку, и тогда молчать было невозможно. Но со временем у меня получилось и это.

Самое ужасное — то, что раны, которые мне наносили, заживали с невероятной скоростью, а значит, я не мог умереть.

Когда я первый раз не закричал во время избиения, Гаспаро засмеялся, а потом, оставив меня в таком же подвешенном состоянии, ушел за Чезаре. Сейчас боль от обычных деревянных палок не кажется мне такой неистовой, хотя в те моменты я думал, что рано или поздно умру.

Чезаре зашел с небольшой коробкой в руках, следом за ним все с той же испачканной в моей крови палкой зашел Гаспаро. Мне хотелось узнать, почему они так со мной поступают, но что-то подсказывало мне, что я должен молчать, даже если они начнут резать меня на части. И я молчал, с ужасом смотря, как из коробки Чезаре достал нож и несколько прозрачных банок, наполненных жидкостью розоватого оттенка.

Они сняли с меня оковы, но надели снова практически сразу, на этот раз приковав к полу, и при соприкосновении моей спины с холодным камнем я с трудом смог сдержать рвущиеся наружу стоны и прокусил губу до крови. Их это только сильнее рассмешило.

Чезаре опустился передо мной на одно колено, тупой стороной ножа провел по моей щеке. Знаешь, священник, к боли можно привыкнуть. Можно привыкнуть, даже когда тебе восемь.

Рагиро прервал свой рассказ, на секунду взглянув на отца Мартина: тот изо всех сил старался не смотреть на заключенного, словно стыдясь того, что не сразу поверил в сказанное, но внимал всему, что он говорил, и улавливал каждую его эмоцию, отражающуюся в пугающе разных глазах.

— Чезаре заостренным кончиком ножа надавил на грудную клетку, и я попытался дернуться в сторону, но, заметив, как Гаспаро вновь замахнулся палкой, замер, остановил свой взгляд на его равнодушном лице. Чезаре в те секунды медленно повел ножом вниз, надавливая ровно настолько, чтобы оставить неглубокий порез, но не повредить ничего важного. Сначала я пытался переключиться с одной боли на другую, потом — вовсе отключиться, лишь бы перестать чувствовать. Совсем. Только сознание упорно не покидало меня, а острое лезвие причиняло намного больше боли, чем могло бы.

Я не знаю, как тогда мне удалось не закричать. Когда Чезаре убрал нож, я подумал, что все закончилось, по крайней мере на сегодня, но он взял в руки прозрачную баночку и открыл ее, начиная выливать содержимое на мои открытые раны. Боль от палки была практически ничем по сравнению с тем, что я испытал, когда эта жидкость капля за каплей проникала в мое тело. Она сначала обжигала огнем, потом будто бы начала медленно разъедать внутренности, оставляя за собой щемящую пустоту.

И я опять закричал, зарыдал, срывая голос.

Чезаре смеялся, но его смех раздавался в моей голове как нечто отдаленное, нереальное. Гаспаро злился, видимо, думая, что ребенок способен выдержать адскую боль, не моргнув и глазом. У нас всех впереди был ещё почти год, прежде чем я научился молча проглатывать любую боль, а они практически получили все, что хотели.

Практически — потому что… а впрочем знаешь, давай обо всем по порядку.

К обжигающей странной жидкости розоватого оттенка, которая так рьяно разъедала мои внутренности я смог привыкнуть спустя месяц с небольшим, все ещё теша себя бессмысленными надеждами, что этим все могло кончиться. Но Путей — шесть, а это был лишь первый, ты ведь помнишь об этом, священник? — Рагиро обернулся назад, бросая недовольный взгляд на небольшое окно с железной решеткой. Он даже не пытался оттуда выбраться, не пытался сломать прутья, чтобы наконец обрести свободу. Мартин проследил за его взглядом, но ничего не сказал, думая, что смог уловить мысли заключенного.

— Гаспаро приходил один, иногда с Чезаре, и продолжал избивать меня. В какой-то момент — я не знаю, в какой именно — он стал бить не только обычными палками, но и какими-то растениями. Они оставляли неприятные, зудящие ожоги.

А потом разрезал ножами мое тело, вновь и вновь проливая яд, чтобы я корчился в агонии, не чувствуя ничего, кроме огня, сжигающего меня изнутри.

Спустя месяц Чезаре вновь принес ту самую коробку, из которой когда-то вытащил баночку с розоватой жидкостью. Как я потом узнал из подслушанных разговоров, это был яд лягушки, смертельный для обычного человека.

В то время, когда Гаспаро вытирал с деревянных палок мою кровь, Чезаре вытащил ещё два одинаковых сосуда с чем-то мутно-прозрачным. Я испуганно посмотрел на него, не зная, чего ещё можно было ожидать после избиения палок и смертельного яда, но Чезаре был спокоен. Он не торопился, не спешил, делал все скрупулезно и внимательно. Привычно холодным, жестоким голосом он приказал мне:

— Держи глаза открытыми.

И я не смел ему возразить. Никогда.

Стальными цепями я был прикован к каменному полу за руки и ноги. Обычно, когда они начинали свои пытки, я закрывал глаза — так было проще молчать, но сейчас…

…он налил мне в глаза эту жидкость, и я понял, что не могу даже заплакать.

Но я мог кричать. Снова. Кричать так, что, наверное, люди в ближайших домах могли меня слышать, если там вообще были ближайшие дома. Так, что складывалось ощущение, будто я сам слышал чужой голос, будто бы кричал не я. Но Чезаре упорно запрещал мне закрывать глаза. Я их уже не чувствовал. Мне казалось, что это вещество разъело их. Что я больше никогда не смогу видеть. Но ни Чезаре, ни Гаспаро ни на секунду не думали об этом. Я был для них всего лишь вещью, средством достижения цели. Необходимой жертвой. Но не человеком.

Когда боль отступила на второй план, и я смог открыть глаза, я ничего не увидел. Мир вокруг обратился во всепоглощающую тьму, из которой не было выхода. Теперь я мог слышать каждый шорох, малейшее движение, но обострившийся слух сильнее пугал. Я не видел ничего, зато чувствовал, как все нанесенные мне раны заживали неестественно быстро. Знаешь, наверное, любой нормальный человек только и мечтает о такой регенерации, но я тогда мечтал об обратном.

По ощущениям прошла пара часов, прежде чем мои глаза вновь смогли видеть. Я находился все в той же комнате, где Чезаре и Гаспаро пытали меня. Разница была лишь в том, что я мог свободно передвигаться, потому что ничто не ограничивало мои движения. Я всего лишь старался не смотреть на пугающе пустые цепи, прикрепленные к полу.

Входная дверь была немного приоткрыта, и это немало удивило меня. Никого вокруг не было. Ни Чезаре, ни Гаспаро, ни даже Дона не позволяли себе подобных оплошностей, опасаясь, что я могу сбежать. И они были правы: едва увидев маленький шанс на спасение, я почувствовал зарождающуюся надежду, что можно избежать дальнейших издевательств. Конечно, не было никаких гарантий, что, попав на свободу, жить станет легче, но я должен был попытаться.

Моя первая попытка сбежать окончилась не просто провалом. Она едва ли дошла до стадии «начало». Я подошел к двери, осторожно толкнув ее, и сразу же отступил назад в тень. Мимо комнаты, где я находился, прошли двое людей, и они оба тащили трупы маленьких детей, которым было не больше, чем мне. В этот же момент я услышал нечеловеческий крик.

Из этого состоял Первый Путь — Путь Ада, с которого начинались все последующие пути. Каждый раз Чезаре или Гаспаро сначала избивали меня, потом резали, проливая яд, а потом заливали другим ядом мои глаза, прежде чем начать другие смертоносные испытания, которые я обязан был пройти.

Два месяца спустя я смог молчать.

А на следующий день начался Второй Путь — Путь Асеров, Путь Голодных Призраков.

ГЛАВА 5

«РАЙНЕР ФИНН»

 

Только причалив у берегов Сент-Люси, Эйлерт понял, как сильно скучал по этому затхлому и грязному городу, в котором родился. Многие, но не все из его команды тоже родились здесь. Некоторые были рады кратковременному возвращению на родину, другие — не очень, но это было лучше, чем день за днем на протяжении месяца вглядываться в горизонт и вздрагивать при виде каждого корабля, с парусами он или без.

Оставаться в Сент-Люси надолго они не планировали, в первую очередь, потому что это было опасно, учитывая, что за их головы полагалась кругленькая сумма денег. И пусть народ здесь вряд ли стал бы сдавать их, ведь тогда их самих скрутили бы, Лерт прекрасно осознавал, что стоило поторопиться.

Договорившись с командой встретиться в назначенное время на борту «Пандоры», он направился к единственному месту во всем мире, где чувствовал себя в полнейшей безопасности — к своему дому. Эйлерт при каждом возвращении в город непременно виделся с матерью. Только один Бог знал, как ей тяжело после потери супруга отпускать своего сына в пучины океана и ждать без возможности получить даже весточку. Новости к ней приходили лишь в виде слухов или парочки слов, когда кто-либо из знакомых встречал молодого капитана в порту или в море и передавал ей.

Нала, безусловно, была самым дорогим сокровищем в жизни Эйлерта, но даже ради нее он не променял бы вольную пиратскую жизнь на долю обычного торговца, или земледельца, или даже вора.

По дороге к их дому располагался небольшой рынок: не более чем хаотичное скопище разноцветных палаток, где торговали различным барахлом, тканями, едой и иногда оружием, если нужному человеку сказать нужные слова. Толпа как всегда заполонила и без того узкие проходы между прилавками, да ещё и местные артисты на радость ребятне и прочим зевакам устроили представление прямо на сооруженных за минуту помостах. Лерту ничего не оставалось, кроме как пробираться сквозь народ и не забывать следить за кошельком.

Он засмотрелся на товары из Китая и Индии — не то чтобы редкость в его городке, — и вдруг осознал, что несмотря на разгар вечера, ему стало зябко. Привычный холодок пробежался по позвоночнику, вновь заставляя кожу покрываться мурашками, а волосы на затылке — приподниматься от предчувствия чего-то чертовски ненормального. Он судорожно обернулся и шарахнулся в сторону, почувствовал, что задевал людей, но не видел ничего — весь рынок окутал туман.

Эйлерт обо что-то споткнулся, упал прямо в щупальца тумана, попытался встать, но эта мистическая, дьявольская магия будто бы удерживала его на месте. Он смог только отползти, пока не уперся спиной в стену. Кажется, стену, потому что, куда бы он не кинул взгляд, везде была серая плотная беззвучная завеса. И из этой дымки вышла тень.

Силуэт казался знакомым. Силуэт капитана таинственного корабля без парусов.

Прямо перед собой Эйлерт увидел его. Он стоял, выделяясь на фоне всей этой толпы людей, и смотрел Лерту прямо в глаза. Не сразу, но Эйлерт вновь заметил, что глаза у этого человека были разных цветов. Синий и красный. Пугающе мистическим был его взгляд, и он вновь, как и в первый раз, — и во все предыдущие разы — притягивал, завораживал, гипнотизировал.

Разум Эйлерта начинала медленно заволакивать белесая завеса тумана. Он практически перестал думать, молча любуясь этими страшно прекрасными глазами.

Человек не подходил ближе, и, что странно, сердце Лерта, поначалу трепетавшее как птица в клетке, стало успокаиваться, медленно отбивая свой ритм, словно совершенно позабыв об опасности или не признавая в незнакомце врага. Эйлерт, ощущая себя безвольной куклой, даже не заметил внезапно поднявшуюся руку человека. Практически не ощутил мягкого прикосновения чужих пальцев к своему плечу — прикасался к нему кто-то, кто не был капитаном корабля без парусов. Глаза были все ближе и ближе, но человек не двигался, и Эйлерту казалось, что он срывался в бездну, летел все ниже, ниже и ниже.

— Лерт…

Его голос был низкий и тихий, едва превышающий шепот. Эйлерт не почувствовал испуг, когда услышал свое имя. В его устах оно почему-то звучало органично, словно так и должно быть, словно так было всегда. Но потом чья-то рука, всего лишь мягко придерживающая его плечо, вдруг с силой сжалась, а окрик стал громче, резче, былая нежность улетучилась.

— Лерт!

И Эйлерт вздрогнул, дернулся, пытаясь избавиться от болезненной крепкой хватки, мотнул головой и вдруг увидел перед собой взволнованное лицо Грэма. Спиной он чувствовал те самые помосты, служившие сценой. Его окружил, казалось, весь народ, даже торговцы вышли из-за своих прилавков, а матери прижимали к себе напуганных детей. Эйлерт буквально кожей ощущал полный подозрения и опасения взгляды толпы.

— Всё… Всё нормально, — Лерт попытался улыбнуться, хоть как-то посмотреть на Грэма, но не смог даже поднять на него взгляд.

Внутри него горела буря, зародился страх и подозрение, что вся его команда в опасности только из-за него. Он был уверен, что любой из его команды, кто видел такие же иллюзии, точно пришел бы к нему. Но сам Лерт молчал, отчасти поступая нечестно со своим экипажем. Этот чёртов туман словно въедался с каждым разом все глубже и глубже в его голову, совершенно заглушая все инстинкты самосохранения, и никто не мог с этим ничего поделать.

Он хотел сказать что-то ещё, что могло бы переменить ситуацию и избавить его от этих жутких взглядов толпы, но не нашел в себе сил. Сжав кулаки, Эйлерт молча ушел, опустив голову и раздумывая над тем, как избавиться от этого проклятья. Грэм проводил его взглядом, но останавливать не стал: Эйлерт мог сам разобраться со своими проблемами, и, если помощь Грэма ему будет необходима, он скажет.

Нала как всегда почувствовала его приход ещё до того, как он увидел родное крыльцо, — возможно, материнский инстинкт или любовь делает из человека практически провидца или волшебника. Она заключила его в крепкие объятия, и напряжение после инцидента постепенно исчезло, однако неприятная горечь прочно закрепилась в его душе. Со всей проницательностью, присущей самым близким людям, Нала устроила допрос в тот же момент, как Эйлерт доел ее фирменный пирог.

— Случилось что-то серьезное, — это не было вопросом, только утверждением и никак иначе. — Рассказывай, не мучь меня догадками понапрасну! Лучше узнать от тебя, чем от чужого прохожего, дорогой.

И Лерт рассказал. Не всё, многое утаив, оставив в своем рассказе лишь видения человека с разноцветными глазами, исключив всю черную магию. Так незнакомец стал всего лишь человеком, привидевшимся ему в таверне на Тортуге и сегодня на рынке, от которого он помнил только глаза и то, что его звали по имени.

— Разноцветные глаза? — после недолгого молчания воскликнула Нала, по-прежнему довольно воинственно уперев руки в бока. — Но, подожди… Мне, конечно, может показаться, столько лет прошло, но…

— Что? — голос Лерта был полон усталости и бессилия, и мать не могла не заметить, как он осунулся от терзавших его душу мучений.

— Разве у Рагиро не были глаза разного цвета?

Лерт буквально почувствовал, как встают на место шестеренки в его голове, он уставился невидящим взглядом в стену, а после уронил голову на руки, сцепленные в замок. Он помнил, правда помнил о том, что у Рагиро были разноцветные глаза, но… Он мёртв. Люди просто так не воскресают. Люди просто так не появляются в его жизни, принося с собой тонны чертовщины и давно позабытые воспоминания, словно вытаскивая их из самых укромных уголков памяти.

Наверное, это просто проклятье, подцепленное на одном из островов. Они могли потревожить чью-нибудь святыню, такое тоже бывает. Возможно, Эйлерт просто видел то, что хотел видеть. То, что выцарапали у него из сердца темные силы, единственную надежду, спрятанную глубоко-глубоко: о том, что Рагиро жив, о том, что даже отец жив. Это был сущий бред, но верить… Верить всегда приятней, чем каждую ночь себе твердить, что они мёртвы. Сердце на мгновение остановилось, а потом вновь отдало один гулкий удар. Вопрос Налы прозвучал так обычно, но так необычно отозвался в его душе. Прошло целых тринадцать лет с того момента, как был убит и Рагиро, и Нельс. И если Рагиро был жив, то... Эйлерт потерял целых тринадцать лет.

— Ты думаешь… — осторожно начал Лерт, все ещё не осознавая до конца то, что только что произошло. То, что сказала его мать; то, о чем он подумал сам. — …что он мог выжить?.. — кто бы знал, каких усилий ему стоило произнести это вслух. Эйлерт и про себя с трудом мог это сказать. Давно позабытое прошлое, которое он хранил глубоко в душе и не желал вспоминать, стремительными волнами накрывало его с головой, не давая ни единой возможности укрыться.

Нала, выглядевшая крайне задумчивой, неопределенно повела плечами, а потом все-таки присела рядом с Эйлертом, взяв того за руку. Она и подумать не могла, что ее совершенно безобидное, как она сама думала, предположение могло вызвать столько эмоций у ее сына.

— Я не знаю, правда. Думаю, тебе лучше спросить об этом его дядю, Райнера. Возможно, он мог бы что-то знать.

Едва Нала произнесла это, как Лерт сорвался с места и пулей вылетел из дома, уже не обращая внимания на удивленно-возмущенные крики матери, которая явно не ожидала, что сын уйдет — вернее сбежит, — едва переступив порог дома. Нала подумала, что он слишком сильно похож на Нельса, и от этого было только больнее. Лишь бы его не постигла та же участь, что и ее мужа.

Тринадцать лет Эйлерт не приходил к этому дому, тринадцать лет не вспоминал дорогу в этот дом и тринадцать лет не забывал того, кто жил в нем. И сейчас он бежал к этому самому дому по этим самым дорогам, не имея ни малейшего понятия, чего же он ждал и кого хотел там увидеть. Ведь если его друг детства жив, если жив человек, с которым он не один год был не разлей вода, то что делать дальше? Где его искать и искать ли? Нужна ли вообще ему эта правда? Может быть, стоило все оставить на своих местах и ни во что не вмешиваться.

Может быть, стоило все забыть.

Поворот направо в узкий переулок, потом налево, немного прямо и снова налево — заброшенный дом стоял прямо перед ним в нескольких метрах, оставалось только подойти и…

…и перед глазами быстро замелькали какие-то картины из их детства: когда Лерт только-только увидел Рагиро, когда первый раз пришел к его дому, когда первый раз позвал гулять, первый раз рассказал о своем отце и о том, что тот — капитан великого пиратского судна, первый раз пообещал взять с собой в морское плавание. Когда отдал в тайне от родителей кольцо, которое передавалось в их семье от отца к сыну, в знак абсолютного доверия. Воспоминания сменяли друг друга, и Эйлерт отстраненно подумал, что он боялся приближаться к этому дому. Он не хотел и дальше будить в себе неприятное чувство, напоминающее о том, что далеко не все в этой жизни можно вернуть.

Дом Савьеров был заброшен, и Эйлерт даже почувствовал облегчение — он не вынес, если бы за эти годы ничего не изменилось. И даже непрошеные цветы, выросшие посреди высокой травы у забора, дарили немного облегчения. А так… Так эти потемневшие от дождя стены, покосившееся крыльцо со сгнившими деревяшками и зияющие окна лишний раз напоминали о том, что повернуть время вспять попросту невозможно.

Значит, дяди Рагиро, Райнера Финна, здесь не было. Наверное, после смерти племянника он тоже предпочитал видеть родной дом как можно реже. У него не было надобности заходить туда. Стоило спросить в кабаке или же вернуться к Нале, узнать о том, чем сейчас живет этот прохвост. Лерт не хотел заходить за калитку, но ноги его не слушались, как будто опять нечто неестественное, не его праздное любопытство, а неведомая сила потянула за шкирку прямо к дому, и он, не сопротивляясь, послушно шел у нее на поводу.

Он медленно окинул взглядом двор, заросший и неопрятный, прикоснулся к двери. Та с протяжным скрипом поддалась и открылась. Внутри было темно и пыльно, пахло сыростью и чем-то ещё, напоминающим о заброшенности этого места. Желание хоть на мгновение вернуться в счастливое прошлое звало его пройти дальше, подняться наверх, на чердак, где они часто играли, когда были совсем маленькими, в тесную комнатку, когда-то служившую складом для всякого барахла, а затем ставшую пристанищем для Рагиро — другого места у Райнера не нашлось, а может, он и не старался это место искать. Эйлерт замер в бессильном бунте, оттягивал момент и не шел.

Он крутил головой, восстанавливая стершиеся из памяти детали. Темная комната перед ним отталкивала холодностью. Тускло блестели бутылки и какие-то дешевые украшения на стенах, только окно, кажется, единственное оставшееся, светилось прямо напротив него. Эйлерту показалось, что между ставень мелькнуло какое-то движение, и в этот раз знакомый озноб почти его не коснулся, разве что мягким, даже уютным объятием тумана.

В окне показалось маленькое знакомое лицо с поразительно спокойным выражением, которое не свойственно детям. Мигнули два разноцветных глазах миниатюрные ладошки протерли пыль, помахали ему, и Лерт отчего-то помахал в ответ, почти не управляя своим телом. А затем ребенок оглянулся, будто бы боясь, что его застукают, и позвал его к себе, ничего не говоря, но активно жестикулируя.

Эйлерт сделал шаг, и вдруг комната вокруг него стремительно сузилась до размеров каменной тюремной каморки, блеск старых побрякушек показался ему блеском оков и ножей, а маленький, намного младше, чем когда они встретились, Рагиро в испуге попытался закричать, но не мог. Взрослый, грузный мужчина в черном плаще и, кажется, без лица заломил руки ему за спину, а потом одной рукой заткнул рот, с силой таща его куда-то в сторону.

Лерт не успел дернуться, среагировать хоть как-то, вскинуть на изготовку револьвер. Он не понимал, что происходило, и, к своему стыду, растерялся, чего с ним, с капитаном корабля, не бывало. Рагиро редко рассказывал о том, что было с ним до их встречи, да и сам Эйлерт никогда не настаивал, чтобы выведать все подробности. Он просто замечал, какую нескончаемую боль приносили другу воспоминания и какой страх тот испытывал от ненужных вопросов.

То, что он видел словно во сне — но точно в реальности — подтверждало догадки. В голове вертелась мысль, что это вновь то ли проделки Дьявола, то ли продолжение проклятия. Но другая часть его разума твердила, что то, что он увидел, — самая настоящая правда. И это пугало больше всего остального. Больше той чертовщины, которая творилась с «Пандорой» в морях.

А потом Эйлерт вновь вспомнил, что Рагиро мёртв.

И его рука, уже лежащая на рукояти пистолета, разжалась и плетью повисла вдоль тела. Рагиро исчез в темноте, комната вновь стала комнатой, а окно — пыльной завесой, отделяющей его от нормального мира. Лерт опустил взгляд, недоуменно нахмурился, — тень за его спиной изменилась, — и обернулся…

В дверном проеме стоял Рагиро Савьер, взрослый, с забранными в низкий хвост темными волосами, в черном сюртуке, внушающий страх. Только глаза угрожающе светились синевой. Оба.

— Что ты здесь забыл, Эйлерт Лир? — произнес этот человек чересчур резко, колко, холодно. Так, как не сказал бы старый друг через тринадцать лет разлуки.

Райнер Финн каким-то мистическим чутьем прознал, кто пришел в его дом. Эйлерт Лир заметил висящее на цепочке кольцо у него на шее.

 

***

 

Эйлерт шел за Райнером молча, след в след. Сам Райнер в свою очередь не отличался разговорчивостью: все его слова ограничились одной фразой: «Есть тихое место без лишних ушей». Но Лерту, раз почуявшему надежду на то, что Рагиро мог быть жив, единожды узнавшему хоть каплю правды, было все равно, где вести беседу, хоть в самом Аду, лишь бы это прояснило сложившуюся ситуацию.

Капитан «Пандоры» думал, что его поведут на вершину одной из местных гор, но узкая скалистая тропинка, до этого момента вилявшая недалеко от горной реки, вдруг постепенно стала опускаться к морскому побережью. Мелкий гравий скользил под ботинками. Из растительности был только мох и редкие кустики, и в случае падения надежды спастись почти не было: внизу лежали только острые камни да виднелась белая пена. Место, забытое Богом. Вот уж где могло бы свершиться правосудие, и никто не стал бы искать труп.

Эйлерт хотел доверять Райнеру. Он был родной кровью и плотью его друга, он относился к нему вполне терпимо в детстве, даже поощряя, казалось бы, их дружбу, однако вся дьявольщина, творящаяся с ним, начинала путать мысли и порождать недоверие. В этот же миг земля под его ногами могла превратится в щупальца тумана, разноцветные глаза могли приказать ему прыгать, и он прыгнет, даже не противясь.

Ему было страшно. Один раз плавание, в котором он участвовал с командой, завершилось не очень удачно — пленом у испанских солдат. Он провел в плену не одну ночь, закованный в цепи в трюме, — и даже тогда у него было больше свободы, чем сейчас. Эйлерт был слаб, — и не мог ничего с этим поделать.

Вскоре они приблизились к реке, постепенно превратившейся из громыхающей горной в спокойную, все ещё узкую, равнинную. Перешли ее вброд, протиснувшись между двумя огромными скалами, и вышли на открытое пространство широкого каменистого берега, замкнутого в крохотной бухте. На берегу моря виднелась церковь, почти не тронутая временем. Серые стены сливались с окружающим пейзажем. Тускло сиял крест на ее верхушке, от ограды осталось лишь пара обломков, но сама церковь стояла крепко. С одной стороны ее основание подмывала все та же горная река. Они зашли внутрь.

Это был крохотный монастырь, заброшенный столетие назад, рассчитанный лишь на несколько монахов, но строившийся добротно. Эйлерт слабо представлял, как здесь можно жить, поэтому не удивился, что столь суровое место было заброшено. Никаких витых узоров, здесь не было ничего, кроме поразительной тишины, не нарушаемой даже слабым трепетом волн.

— Райнер, — неуверенно, с толикой осторожности и неуверенности начал Эйлерт. — Ты ведь знаешь, что я пришел не просто так?

— Правда? Я-то думал, ты пришел ко мне за душевной беседой, — язвительно ответил ему Райнер. Они ещё немного помолчали, глядя в узкое окошко на волны моря. — Говори прямо, без всяких лишних слов. Это касается Рагиро, верно?

Лерт удивленно вскинул брови, подался вперед, мигом напрягаясь, но все ещё не знал, что именно спросить. Приходил ли и к нему Рагиро вместе с туманом? А если нет, то Райнер сочтет его за умалишенного, свихнувшегося на его племяннике безумца. Спросить про корабль без парусов? Эйлерт интуитивно знал, что между Рагиро и этим кораблем есть связь, но опрометчиво быстро ее озвучивать не хотел.

— Он жив? — внезапно севшим голосом спросил Эйлерт, сжимая гниющую деревянную скамейку побелевшими пальцами.

Райнер ничего не ответил, даже не пожал плечами, никаким движением не выдал хоть какую-то эмоцию. Он только смотрел выжидающе на Лерта, подталкивая его на продолжение разговора. Тот нехотя продолжил, с ощутимым трудом подбирая слова.

— Мне казалось, что я его видел. Я не уверен, было ли это его лицо, но... Это безумие.

Райнер был явно не настолько терпелив, как Риган. Он дал Эйлерту ровно пять секунд, чтобы собраться с мыслями, и тот провел их неподвижно, только вцепившись руками в скамейку. А после Лерт глубоко вздохнул и, скрепя сердце, рассказал. Эту историю не слышал ещё никто целиком, даже Риган, даже Нала. Только урывками, они знали все в общих чертах.

Чужой для Эйлерта человек первым узнал все то, что камнем тянуло на дно.

— Разноцветные глаза. Корабль, который летит в клубах тумана и ходит без парусов...

Райнер настолько долго молчал, что Лерт уже думал о том, что тот сейчас громко рассмеется и выгонит его прочь с позором.

— Ты кое-что от меня утаил, разве нет? Что ты увидел в доме? В нашем с Рагиро?

Лерт не вздрогнул: теперь была егоочередь делать невозмутимое лицо. Та буря, что всколыхнулась в его душе, по мере рассказа затихала, и сейчас он чувствовал себя приятно опустошенным, без единой мысли в голове, без чувств на сердце. Происшествие, что случилось с ним в заброшенном доме, он считал чем-то сугубо личным, сокровенным настолько, что решился бы рассказать о нем лишь одному человеку. Условно-мёртвому.

— Ничего особенного. Только видение нашего с ним детства.

И Эйлерт не врал. Разве что видел он одного Рагиро на много лет младше и со странным безликим мужчиной.

Райнер совсем не удивился, ничего не сказал, по-прежнему ожидая, что Эйлерт расскажет что-то ещё, но тот молчал. Все, что мог, он уже рассказал, и даже то, что не стоило. Райнер понял это спустя несколько долгих мгновений.

— Ну и что же ты хочешь от меня услышать, Эйлерт? — его вопрос прозвучал намного холоднее и резче, чем Лерт ожидал. — Что Рагиро жив? Что после того кораблекрушения он неведомым образом приплыл обратно домой и тринадцать лет скрывался от тебя? Напрасно ты тешишь себя ложными надеждами.

Эйлерт немного помолчал: он ведь и правда понадеялся, что его друг детства жив. Но дело было совсем не в этом: смотря на Райнера, Лерт понимал, что тот что-то скрывал. Что-то очень важное.

— Ты что-то знаешь, — предостерегающе произнес Эйлерт, нахмурившись. Райнер в ответ лишь надменно усмехнулся, словно дразнил Лерта, мол, конечно, он что-то знал, но говорить ничего не собирался. — Райнер. Скажи мне. — Эйлерт вовсе не был уверен в том, что его голос звучал достаточно настойчиво, но отступать оказалось поздно, ведь он сам не хотел этого, он хотел узнать все, что знал сам Райнер.

— Допустим, мне действительно кое-что известно, — примирительно ответил Райнер, едва ли сдерживая довольный смех. Так обычно смеялись те, кто владел ситуацией. — Я уже говорил, все зависит от того, что именно ты хочешь услышать.

— Правду.

— Правду… — задумчиво повторил мужчина, видимо, мысленно решая, стоит ли рассказывать то, что он знал. — Что ж, будет тебе твоя правда. Если ты ее не боишься.

И было в этом что-то пугающе-зловещее, неясно-отталкивающее, но Эйлерт лишь уверенно кивнул, смотря Райнеру в глаза: нет, он не боялся и в то же время был в ужасе от одной мысли, что мог услышать. Он прошептал совсем тихое «Говори», и тогда Райнер начал:

— Наверняка до тебя доходили слухи о том, что семья Савьер проклята, верно? — Райнер многозначительно посмотрел на Лерта, но его ответа так и не дождался. — Главная суть в том, что это не слухи. Это произошло около пятисот лет назад, когда люди ещё верили в то, что богов можно призвать и что им нужно приносить жертвы. В те времена люди зачастую прибегали к таким глупостям — приношение жертв. Или к ритуалам. Вот только не надо выдумывать за миг всякой чепухи, — раздраженно вдруг прервался Райнер, и Эйлерт даже не понял, чем заслужил такую сильную эмоцию. — Я не был жертвой. И уж точно не богом. Все, что я тебе сейчас расскажу, было только моим решением. Осознанным. Я хотел этого. А пожалел лишь сотни лет спустя.

Лерт хотел перебить Райнера, спросить, что именно он имел в виду, говоря, что хотел «этого», но тот жестом руки приказал ему молчать.

— Тогда вся наша семья носила фамилию Финн. Мне было двадцать два года, и я был ужасно алчен. Наш род постоянно враждовал с одной семьей в борьбе за власть. Вообще-то, если говорить совсем откровенно, то они имели полное право на трон, а мы — я, если быть точнее — влезли со своими притязаниями очень некстати. Но в двадцать два года это прощается, верно? К тому же некому было меня останавливать. Но Эверетт Уоллис был в разы сильнее меня. Он — первый в мире человек, прошедший Шесть Путей. Его семья — основоположники тех чудовищных испытаний.

— Что?! — резко оборвал его Эйлерт. Райнер непонимающе посмотрел на него. — Хочешь сказать, что Эверетт Уоллис был причастен к созданию Шести Путей?!

— Не то чтобы, — Райнер неоднозначно покачал головой. — Скорее, его родители. Это они ставили над сыном эксперименты, пытали его и в итоге наделили этой чудовищной силой.

Эйлерт в ужасе смотрел на Райнера, не в силах поверить услышанному. Страшные сказки, рассказанные ему в детстве, больше не казались такими страшными, как правда, которую он так стремился узнать.

Нельс рассказывал как-то об их предках: некогда знаменитой и могущественной семье Уоллис. Не вдаваясь в подробности, которых Нельс сам не знал, он травил сыну байки, приправленные вымыслом, и Лерт никогда не воспринимал их всерьез, зная только имя одного из своих предков — Эверетт.

— Как бы я ни пытался, что бы я ни делал, он всегда побеждал. Мой единственный враг, — продолжил Райнер, почти сразу на секунду замолчал, словно что-то вспоминая. — Вскоре это переросло в нешуточную войну. Люди гибли не в простых стычках, они гибли за то, что принадлежали нашему клану, а их люди — за то, что нам не нравились. Мы отравляли воду в их деревнях, они насылали на нас паразитов. Мы сжигали их дома, они перехватывали торговцев, чтобы те не доехали до нас. Каждый из нас ждал, кто же не выдержит первым или умрет. Но умирать никто не собирался.

Эйлерт слушал, не перебивая, внимая каждому слову, но все ещё не до конца понимая смысл. Райнер будто бы рассказывал о своей жизни, но при этом упомянул, что все происходило пятьсот лет назад.

— Я ненавидел его за его силу и за его доброту. Ненавидел лютой ненавистью, порой доходящей до безумия. Но среди всей этой борьбы, которая со временем переросла в самую настоящую войну, были те моменты, когда мы забывали о том, что мы враги до гроба, и просто разговаривали, словно старые друзья. В такие дни мне казалось, что мы сможем прийти к какому-то перемирию или полному, абсолютному миру. Но это всегда заканчивалось, а война продолжалась. Война, в которой мой клан победить не мог. И тогда я решился сделать то, над чем раньше смеялся. Я провел темный ритуал. Ты наверняка читал о таких в книгах или слышал чьи-то байки в кабаках. Есть ритуалы, с помощью которых можно получить магию. Обычно с ней рождаются, но такие люди как я — жадные до всего на свете и рожденные без силы — нашли способ исправить это досадное недоразумение и при этом не проходить испытания Шести Миров, — Райнер вновь замолчал и в этот раз не спешил продолжать свой до ужаса странный рассказ: Эйлерт все ещё плохо его понимал.

— И… что было дальше? — осторожно спросил Лерт.

— Дальше?.. Дальше я победил Эверетта. Я не просто победил его, — и было что-то в его голосе, напоминающее тоску и отдаленную печаль. Особенно в те секунды, когда Райнер называл Эверетта по имени. Наверное, поэтому он произнес его всего лишь два раза. — Я убил его.

Лерту показалось, что Райнер хотел что-то добавить, но не стал, видимо, посчитав это лишними сантиментами.

— Я убил Эверетта, получил не только всю темную магию, но и эту чёртову вечную жизнь. Конечно, тогда я был нескончаемо рад. У меня появилось все, что я хотел: власть, сила, вечная жизнь и прекрасная жена — Алиша Савьер. Наша семья взяла ее фамилию спустя сто восемьдесят три года, когда на семью Финн объявили охоту. Каждый всенепременно хотел получить нашу силу. Мою силу. Впоследствии, люди научились делать то, что сделал я. Они проводили кровавые ритуалы, приносили жертвы, получали магию, зачастую бессмертие и силу, которая стала передаваться из поколения в поколение.

— То есть у Рагиро… — нахмурившись, заговорил Эйлерт, не спуская с Райнера глаз. — У Рагиро тоже есть эта сила, верно? — в это было сложно поверить. Все сказанное звучало странно, пусть и не совсем невозможно. Но Райнер не был похож на человека, который мог бы шутить на подобные темы в подобной ситуации.

— Конечно, была. Его родители — прямые потомки мои и Алишы, — его голос прозвучал уже более расслабленно, но он сам до сих пор выглядел напряженным и раздраженным. — Я не знаю, мог ли он тогда выжить, Эйлерт, так что ответить на твой вопрос тоже не могу. Шансы выбраться оттуда у него точно были, а как оно случилось на самом деле, я не имею ни малейшего понятия.

Они замолчали. И в этом молчании переплелось отчаяние вперемешку с надеждой, тоска по прошлому, граничащая с сожалением, осознание собственных ошибок и невозможность их исправить. Они оба почти физически ощущали, каким тяжелым стал неосязаемый воздух.

— Райнер, — шепотом позвал Эйлерт. Райнер бросил на него свой слишком резкий, ожесточенный взгляд. — Кем он был для тебя?

Он — конечно же, Эверетт. Уточнять не нужно. И Райнер, и Эйлерт понимали это, как и понимали ответ на вопрос. На секунду Лерту показалось, будто бы Райнер захотел убить его.

— Не лезь не в свое дело, мальчишка!

Эйлерт в ответ лишь опустил глаза. Разговор был окончен. Не только потому, что Райнер рассказал все, что должен был рассказать, а ещё и потому, что ни один из них не был в состоянии его продолжать. Они вышли из мрачного холодного помещения. Лерт в знак благодарности слабо улыбнулся уголками губ, кивнул и медленно направился в обратную сторону, оставляя Райнера наедине с его безумными мыслями.

— Эйлерт, если он действительно жив, найди его и спаси, — напоследок бросил Райнер ему в спину.

Когда Эйлерт вернулся в порт, в кармане плаща он обнаружил кольцо на цепочке и сложенный клочок бумаги. Развернув его, он прочел:

 

«Ты чертовски похож на Эверетта Уоллиса.

P.S. Это кольцо когда-то принадлежало моей семье. Я отдал его Эверетту. Спустя пять веков благодаря тебе оно вернулось ко мне, но, уверен, Рагиро хотел бы, чтобы я сделал именно это. Забирай. Оно твое.»

ГЛАВА 6

«ОРУЖИЕ И ПОДВОДНЫЕ РИФЫ»

 

Когда что-нибудь происходило, это происходило неожиданно. Исключения порой случались, но слишком редко, чтобы им уделялось должное внимание.

По пути в Пуэрто Бельо «Пандора» взяла на абордаж торговое судно с французским флагом: все-таки стоило уже расплатиться с Юшенгом Ли, хозяином небольшой чайной, за оружие, которым он подпольно торговал. Насколько знал Эйлерт, Юшенг был другом Ригана, а это означало, что Лерт автоматически попал в список тех, кому можно доверять. 

Юшенг был человеком довольно странным. Особенно, если учитывать, что в прошлом он тоже пиратствовал и являлся частью той же команды, что и Риган. Несмотря на все свое темное прошлое, он был чересчур спокойным, и большинство членов команды «Пандоры» считали его наивным и не понимали, как он до сих пор остался жив, обитая на острове — ещё одном пристанище пиратов — и нелегально торгуя оружием.

И, тем не менее, работать с Юшенгом было более чем приятно. Они приезжали сюда ради заключения сделок или просто отдохнуть, и Юшенг всегда предлагал им зеленый чай. Откуда Юшенг брал чай в таких количествах, никто не знал, а задавать вопросы не решался, боясь услышать ответ.

Когда это произошло впервые Грэм на свою дурость небрежно ляпнул, чтобы тот принес ещё и булочки, и Юшенг многозначительно посмотрел на свою помощницу. Девчушка сразу же поняла все без слов и попросила, чтобы на кухне испекли несколько булочек, а вместе с ними и пирожных. Грэм потом долго матерился, когда радостная девчонка вручила ему небольшой сверток.

Причалив в Пуэрто Бельо, команда «Пандоры» времени не теряла: они сразу же направились к чайной с нехарактерным названием «Револьвер», где их встретила Джия, помощница Юшенга Ли. Всегда приветливая и дружелюбная, она в этот раз смотрела на них настороженно и улыбалась им тоже как-то напряженно, почти затравлено. Каждый, конечно же, заметил это, но подавать виду не стал. Эйлерт слабо улыбнулся ей, но Джия поспешно отвернулась и даже не поздоровалась.

Такое поведение более чем удивляло, и они невольно задавались вопросом, что изменилось за то время, пока их здесь не было. Эйлерт вместе с Грэмом прошли чуть дальше вглубь помещения. Олден задержался у входа, а после занял дальний столик, подозвав незнакомую девушку. Они могли долго смеяться над тем, как дружелюбно и в то же время настойчиво Юшенг предлагал выпить чай, но чай у него действительно был вкусным, да и проявлять неуважение к нему никто не хотел.

Оказавшись около входа на кухню, Грэм попросил найти какой-нибудь алкоголь, считая, что даже в чайной должны хранить хотя бы эль. Лерт ухватил за локоть пробегавшую мимо девушку и попросил позвать хозяина, потому что «у них к нему было важное дело». Кто-то с кухни, странно покосившись, протянул кружку Грэму, а после жестом руки подозвал к себе Джию.

Никто так ничего и не спросил. Грэм обернулся назад, выискивая сидящих за столом Олдена и остальных. Олден бросил взгляд на Грэма. Один поднял чашку с индийским чаем, второй — кружку эля.

Юшенг неторопливо появился спустя несколько минут, одетый в привычный черно-красный костюм. Он был родом то ли из Китая, то ли из Индии, то ли из какой-то другой восточной страны. Зачастую о Юшенге говорили, что он сумасшедший, но чужое мнение было последним, о чем он волновался.

Джия держалась чуть поодаль, но волком смотрела на команду «Пандоры», и никто из них не мог понять причину ее враждебности. В конечном итоге Юшенг просто отправил ее дальше обслуживать клиентов и заверил, что сегодня ее помощь не понадобится. Он выглядел, как и всегда, спокойным, разве что чуточку настороженным, но это не сильно бросалось в глаза.

Он кивнул в знак приветствия и улыбнулся уголками губ, указав в сторону каморки, где в полу был проход в подвал. Там Юшенг хранил оружие и вел переговоры со своими клиентами. Лерт и Грэм как по команде направились следом за хозяином чайной, ловя на себе такие же, как у Джии, косые, странные взгляды, полные страха, осторожности и непонимания. Судя по выражению лица Юшенга, он был в курсе, что произошло.

— Я ждал вас не раньше, чем через пару дней, — беззлобно начал Юшенг, закрывая двери на все замки.

— Какая разница? Парой дней раньше, парой дней позже, — недовольно фыркнул Грэм, раздраженный неясным поведением.

Юшенг лишь пожал плечами, давая понять, что нет никакой разницы, и он просто сделал замечание, на которое вовсе не обязательно реагировать настолько резко. Они расположились в темном, плохо освещённом подвале за небольшим деревянным столом. И только Лерт хотел начать разговор, как в помещение вошла Джия. Она вновь улыбалась и выглядела дружелюбнее. Больше в ней не чувствовалось той агрессии и недоброжелательности, но с другой стороны теперь она напоминала холодную, застывшую ледышку. Девушка несла поднос с четырьмя чашками и чайником.

— Спасибо, Джия, — поблагодарил Юшенг и вновь обратил свое внимание на Эйлерта.

— Мы рады видеть тебя, — вместо приветствия произнес Лерт. Он по-доброму взглянул на Джию, взял чашку с чаем и сделал несколько глотков. — Оплату мы привезли, как и обещанный металл. Мои люди уже ждут около черного входа сюда, в тоннеле, так что, будь так добр, открой дверь, — серьезно продолжил капитан «Пандоры», и Юшенг практически сразу дал знак помощнице.

Она сразу же открыла плохо заметную на темной стене дверь, ведущую в длинный коридор. Там, с другой стороны, в конце коридора ждал один из матросов, за которым отправилась Джия. Они ждали её в полной тишине, и гнетущая враждебность вновь накрыла всех присутствующих.

Первым в коморку вошел матрос из команды Эйлерта, следом за ним ещё двое юнг тащили большой и тяжелый сундук. Джия вошла последней, бегло глянула на сундук и молча указала пиратам на дверь, намекая, что их помощь больше не нужна. Она открыла один из сундуков, рассматривая поставленный им товар. Как бы странно это ни было, но такими вещами всегда занималась только она — Юшенг полностью доверял Джии.

— Никаких проблем? — для проформы спросил Грэм, сделав шаг в сторону девушки.

Джия, бегло проведя рукой по выкованному листу металла, немного помолчала, а после помотала головой и уверенно улыбнулась, явно получая от этого удовольствие. Кто бы мог подумать, что в таком хрупком существе будет такая сильная тяга к оружию. Однажды команда «Пандоры» застала то, как к Джии пристал мужчина, смачно шлепнув ее по мягкому месту — больше этот мужчина в чайной не появлялся. Пуля, которую выпустила Джия из пистолета, пролетела у самого его уха вовсе не потому, что она промахнулась, а потому, что намеренно не хотела его убивать.

Эйлерт вытащил увесистый мешочек с монетами и протянул его Юшенгу со словами:

— Тут должно хватить.

Юшенг даже не стал проверять. Обычно они вели мирные разговоры, прерываясь только на обсуждение нового заказа, принуждавшего к чуть более деловому тону. Однако в этот раз все было по-другому. Юшенг с истинно восточной невозмутимостью делал вид, что все в порядке, провожая их до выхода. Не замечал косых взглядов и перешептываний, из которых удавалось уловить лишь отдельные слова.

Но шепот за спиной и открытую неприязнь прекрасно ощущала вся команда «Пандоры». Они вышли на улицу, где их уже ждал Олден. Он тоже заметил это и потому не стал задерживаться внутри. Когда Юшенг, мирно попрощавшись, уже хотел уйти, Лерт окликнул его:

— Подожди.

Юшенг остановился. Все, кто был сейчас рядом с Лертом, молча направились к кораблю, решив оставить капитана и хозяина чайной наедине.

— Что происходит? — Эйлерт вновь приблизился к Юшенгу, но тот никак не дал понять, что знал, о чем идет речь. Он стоял, смотря Лерту в глаза, и был абсолютно точно уверен, что рассказывать все, как есть, ни в коем случае нельзя. Но сам Лерт был ровно противоположного мнения. — Ответь мне. Что, чёрт возьми, происходит? Ты же не думаешь, что мы полные идиоты и ничего не замечаем?

— Позволь мне дать тебе один совет: будь осторожен.

 

***

 

Давно уже сражения не будоражили кровь команды «Пандоры». Как морские хищники в поисках добычи, они чутко держали нос по ветру в предвкушении нового абордажа, жаждали вновь почувствовать восторг, азарт и опасность, жгучую смесь, на которую каждый пират подсаживался, как на наркотик. Это незримо витало в воздухе, все ещё пахнущем отгремевшей бурей. Потрепанные штормом корабли непременно должны были показаться на горизонте.

И предчувствие их не обмануло. Юнга чинил канатную снасть, снесенную с петель ветром, когда вдруг заметил темнеющее судно. В подзорную трубу оно было ясно различимо: темное дубовое дерево выделялось на фоне нежно-желтого неба. Строгие силуэты, отточенные до каждой мелочи, вкупе с желто-черным флагом с двуглавым орлом ясно давали понять, из какой оно страны.

Германское торговое судно с порванными парусами упорно шло к порту на Новой Земле.

Долго думать было не нужно — Эйлерт скомандовал «Пандоре» держать курс на противника, натачивать сабли и приготовить пушки и порох. Как только расстояние до германского корабля составило лишь половину от мили, последовала новая команда:

— Полный вперед.

Стремительно разогнавшись, «Пандора» кренилась под напором сопротивляющихся океанских течений, расшатывалась из стороны в сторону, но все равно быстро подлетала к добыче. Только пена летела в разные стороны от носа корабля. Не было сомнений, что торговый парусник заметил надвигающуюся опасность. Но не предпринял ни единой попытки ретироваться.

Не мог, потому что были слишком сильные повреждения? Ветер попутный, его можно было поймать даже дырявыми парусами. Капитан надеялся договориться? Да кто вообще хоть когда-нибудь мог договариваться с пиратами, зная, что все, что их интересовало, это кровь и золото. Рифы позади? Германское судно лишь казалось неповоротливым. Бегство могло увенчаться успехом, лишь бы только обойти этот маленький рифовый островок с куцым лесочком из пальм.

Но корабль только тихо дрейфовал на волнах. Вахтенный прокричал с марсовой, что весь экипаж судна бездействовал, даже не было мельтешения: они просто стояли и смотрели. Эйлерт чувствовал кожей, как настроение пиратов, всего минуту назад бывшее на грани безумия, возбуждения и жажды, сменялось настороженностью и страхом. Капитан знал, о чем они думали. О проклятом корабле без парусов и чёртовом тумане.

Но никто не замечал ничего необычного. Горизонт был чист и свеж. Океан светился изнутри мирным спокойствием, какое бывало только после бурь. Корабль будто ждал, что его сейчас захватят. Олден, полностью доверяя капитану, как и каждый из экипажа «Пандоры», не сбавлял узлов, не изменял курса. И все же что-то было не так.

Эйлерт поднял ввысь саблю, готовясь отдать команду к залпу. Олден выравнивал корабль параллельно торговому паруснику, как вдруг мощный взрыв сотряс весь корпус «Пандоры». Послышались крики с кормы, сизый дым взвился вместе с щепками. Из-за того самого паршивого скудного островка из белого песка медленно выплывал настоящий галеон, перезаряжая все оружие, превосходящие числом пушки на пиратском судне.

— Олден! — раздался совсем рядом взволнованный крик Эйлерта. — Разворачивай!

Лерт плохо видел, что творилось вокруг него. Вся реальность тряслась и утопала в дыме от пороха. Одна особо крупная деревянная щепка оставила продолговатую полосу на его лбу. Его швырнуло в борт и тряхнуло. В ушах звенело.

Олден судорожно раскручивал штурвал, не замечая мелких царапин на спине и плечах, и прокричал:

— Наша верхняя корма разнесена к чертям!

Громыхнули пушки — для Эйлерта даже звук выстрелов с борта «Пандоры» был как сквозь вату. И по иронии в тот же миг раздался залп со вражеского галеона. Их пушек было чуть ли не в два раза больше. Если бы не мастерство Олдена, новая пробоина ушла бы ещё ниже. «Пандора» зияла дырой, все ядра упали в воду.

Его звали по имени, звали по званию. Эйлерт, мотнув головой, с трудом развернулся на звук. Все ещё не владея собственным телом, он очумело огляделся. Крепкие руки доктора бесцеремонно прижали к его носу и рту дурно пахнущую чем-то едким тряпку, от запаха которой на глазах выступили слезы, горло стал жрать кашель, но голова мигом прояснилась. Встать он уже мог сам, решительно отвергая помощь.

«Пандора» превратилась из хищника в добычу.

— Нам нельзя подходить к ним на расстояние пушечного выстрела, — прохрипел Эйлерт, когда рядом с ним возник угрюмый и сосредоточенный Грэм. Признавать следующий факт было до раздражения уязвимо. — Они слишком мощны. Будем стрелять в ответ. Пора испробовать новые премудрости Юшенга.

— Капитан! — кто-то из матросов внезапно оказался рядом. Запыхавшись, утирая пот со лба и то и дело оглядываясь при новых залпах, он начал говорить. — Видишь, там течение будто бы собирается в кочки, почти незаметные…

— Ближе к делу.

— Это скалы. Подводные рифы.

Дальше говорить и не надо было. Как он сам не заметил этого? План возник у Эйлерта в голове моментально. Там же вода распластывалась и растягивалась — верный признак мелей, окружавших островок почти со всех сторон. Достаточно будет заманить галеон туда — и дело будет за малым.

— Вот только…

Вот только Лерт не знал, где начинались торчащие из воды оголенные клыки скал. И «Пандора», даже вопреки виртуозному мастерству Олдена, проехалась боком по ним, накренилась на одну сторону и потеряла чуть заданной скорости. Олден снова вывернул штурвал, уже туда, куда ему закричал Эйлерт. Совсем рядом упали ядра, одно из них пронеслось, снеся фальшборт. Ситуация становилась более напряжённой.

В попытке устроить засаду они одновременно и преуспели, и потерпели крах. Вражеское судно тряхнуло. Оно проехалось брюхом по скалам, так как было больше и тяжелее пиратского корабля, билось боками и будоражило волны, пытаясь миновать мель. Но и «Пандора» не знала, куда сделать следующий ход. Олден старался выворачиваться так, чтобы не было прямых попаданий, в один момент сделал крутую петлю, почти наклонив корабль параллельно воде. Раздались испуганные крики матросов…

Ядра летели в «Пандору» и по чистому везению снесли только золотую гарпию на носу. Эйлерт набрал в легкие воздуха, чтобы скомандовать полную боевую готовность, как вдруг раздался протяжный скрип дерева, похожий на болезненный стон корабля. Грот-мачта медленно кренилась в бок, пробитая снарядом.

На Лерта медленно ложилась тень. Мачта, снося вместе с собой все реи, вырывая своей чудовищной силой канаты и лебедки, неумолимо приближалась к пиратам. Эйлерт видел все слишком замедленно. Кричали матросы. Он сам попытался бежать, но ноги будто бы приросли к земле. Грот падал, и отчего-то это было даже прекрасно в своей катастрофе. Кажется, к нему бежал Грэм, но прямо рядом с Грэмом упал остаток паруса вместе с реей.

Он слышал чей-то предсмертный хрип. Палуба скрылась за хаосом, щепками, огнем. Грот-мачта была совсем близко, утопая только лишь в серой дымовой завесе.

Дым?

Или туман?..

Невесомые руки резко выдернули его с места. Холодный туман приветственно обнял, отдавая морской солью и в то же время земельной могильной сыростью. Он оказался совсем в другом месте своего корабля. Видел, как мачта обрушилась вниз с ужасным грохотом, продавливая доски вглубь. И видел, как прекратился обстрел, как галеон исчез словно за туманной преградой.

Густая завеса скрыла океан: выискивать на горизонте темнеющие силуэты было бессмысленно. Эйлерт бросился в самую гущу событий. Мачта, упавшая наискось, скатилась в воду. Олден в последний момент вывернул штурвал, действуя вслепую, и пиратский фрегат более-менее выровнялся. Их корабль был хорош, быстр и крепок. Они выбирались и не из таких передряг.

Однако повреждения, без преувеличения, были чудовищны. Матросы, не успевшие спастись от падения грот-мачты или обломков рей, представляли из себя жуткое зрелище из вывернутых конечностей и сплющенных костей. Те, кого зацепило несильно, сидели в немом потрясении, не ощущая боли. Доктор сновал от человека к человеку, не замечая неглубокой раны на своем бедре.

«Пандора», развороченная и жалкая, билась парусами и порванными канатами по ветру. Эйлерт отдавал команды в попытке стабилизировать положение. Паника змеями витала в воздухе, но уцелевшие пушки были наготове. На корме, или той части, что от нее осталась, командование на себя принял Грэм. Несколько юнг исчезли где-то на нижних ярусах фрегата, восстанавливая там повреждения и выкачивая воду. Эйлерт искренне надеялся, что пробоев ниже ватерлинии не было. На морское дно не хотелось никому.

И вдруг, в минуту промедления, вся команда осознала: звуков нет. Безмолвный туман плотно окутал их, не было ни криков с других кораблей, ни пушечных залпов, только тихо бились волны о борта. Олден с позволения Эйлерта осторожно повел судно вперед, нос «Пандоры» медленно разрезал сгустившуюся дымку.

Германский корабль, опустошенный, оставшийся без парусов и пушек, мерно раскачивался на волнах. На его палубе не было признаков борьбы, не было крови — только лежало брошенное оружие в виде шпаг и револьверов. Эйлерт был уверен: обыщи его команда все судно, они не нашли бы ни единого признака жизни. Туман медленно растворялся в воздухе.

Лерт скомандовал не сбавлять ход. «Пандора», дернувшись, шла вперед, огибая по короткой дуге вражеский галеон. Те из команды, кто отказался спускаться обрабатывать раны или не мог помочь на нижних уровнях, с опаской косились на судно: даже Лерту казалось, что вот-вот грянет предательский залп в спину и обрушится корма. Они отошли на достаточное расстояние, как вдруг раздались слабый всплеск и изумленный вздох экипажа.

Вражеский галеон тонул. Это было привычное зрелище в океане, но этот корабль тонул, погружаясь в воду прямо, равномерно, без крена. Его не тянули на дно Кракен или туман, не вились вокруг русалки, но даже без всех непременных атрибутов мистических сказаний было прозрачно понятно — чёртова сила самого Морского Дъявола. Они смотрели до тех пор, пока паруса не скрылись в поднятом водовороте.

Корабль ушел под воду так же бесшумно и безмолвно, как исчезла его команда.

Экипаж «Пандоры» испытывал лишь первобытный ужас. Им было некуда бежать — с такими повреждениями пиратский фрегат едва дотянет до ближайшего приличного острова, да и куда убежишь посреди водной глади. Им было нечем защищаться — Морской Дъявол не боялся даже самого Бога. Матросы молились, ожидая гибели.

Эйлерт был полон спокойствия, когда корабль снова погрузился в туман.

Он ждал его появления: человек с разноцветными глазами не мог не предстать во всей красе. Лерт чуял сердцем, как приближался к нему, будто бы связывающая их нить натягивалась.

Из тумана показался строгий корпус торгового судна. В этот раз команда была на палубе, но позади стояли фигуры в черных плащах. Они зажимали рты несчастным. Но среди них не хватало одного силуэта.

— И чего же ты ждешь, капитан? Забирайте все, что вам нужно.

Эйлерт подумал, что его сердце сначала сделает тройное сальто, а потом и вовсе остановится, когда прямо над ухом он услышал немного хриплый, но уверенный и отдаленно знакомый голос. Окаменев, он едва ли мог различить какие-то другие звуки, кроме этого голоса. Лерт с трудом заставил себя повернуться.

Перед ним стоял тот самый человек с разноцветными глазами. Вот он, совсем рядом, настоящий, осязаемый — до него можно было дотронуться. Эйлерт широко распахнутыми глазами смотрел на него, не моргая. И сейчас, когда он видел его в неприличной близости, он понимал, что ошибки быть не могло. Несмотря на прошедшие тринадцать лет. Несмотря на то, что люди за столько времени могли кардинально поменяться.

— Я… — и слова комом застряли в горле. Лерт стоял, как вкопанный, и смотрел в разноцветные глаза, понимая, что перед ним тот, кто давно погиб. Перед ним Рагиро Савьер, его друг, самый дорогой сердцу человек и призрак прошлого.

Эйлерт так и не договорил. Он замер, чувствуя себя окаменевшей статуей, и не мог поверить, что действительно видел перед собой Рагиро. В голове раздался приглушенный, почти ехидный смех, а когда Лерт, моргнув, вновь хотел обратится к стоящему рядом человеку, тот исчез.

 

***

 

На безымянном острове в небольшом доме среди ночи резко распахнула глаза ведьма. Она поднялась с кровати, собирая темные волосы в низкий хвост. Сны ей снились нечасто, но за последнюю неделю, закрывая глаза, она успела увидеть многое. От обычного фрегата с флагом веселого Роджера до пугающего человека с разными глазами в гроздьях амаранта.

Ханна Ламан налила в бокал ядовитого фиолетово-синего цвета жидкость и немного отпила. Зажгла свечу и вышла в прихожую по совместительству с ее рабочим местом. На деревянном столе были разбросаны руны, рядом с ними лежало несколько карт таро. В глаза бросилась карта Дьявола. В свете луны из окна и яркой свечи карта отчего-то казалась зловещей, смертоносной.

— Что за чёрт… — шепнула себе под нос Ханна и перевернула карту Дьявола рубашкой наверх. По спине пробежали мурашки.

В комнату забрел мальчик лет двенадцати.

— Госпожа? — сонно позвал Исаак. — Что-то случилось? Вам опять приснился кошмар?

Ханна помотала головой и подошла к окну. Луна светила ярче обычного. Звезд было в разы больше. Ведьма даже заприметила смутно знакомое созвездие, но не смогла вспомнить название. Перед глазами стояла карта Дьявола, она оживала, и Дьявол пытался ей что-то сказать. Ханна не слышала слов, не улавливала сути, только пыталась сосредоточиться, сильнее обнимая себя. Ночь выдалась холодной.

Исаак скрылся за дверью, но вскоре снова появился рядом с гадалкой и накинул ей на плечи одеяло. Ханна слабо улыбнулась и приобняла мальчика за плечи.

Дьявол все ещё что-то говорил.

Ханна обернулась. Перевернутая карта лежала на своем месте. Так, как несколькими секундами ранее оставила ее ведьма. Она выдохнула, сжала плечо Исаака и скинула с плеч одеяло.

— Идем спать, Исаак. Дьявол нас не тронет. Пока что.

ГЛАВА 7

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ АСЕРОВ»

 

— Я уже говорил, священник, что каждый последующий Путь Ада начинался с испытаний Первого. К шестому Пути я уже почти привык к этому, но на Втором это все ещё было больно. Я сходил с ума, когда слышал шаги за закрытой дверью. Сходил с ума, когда слышал до убивающей дрожи знакомые голоса Чезаре и Гаспаро, реже — Миреллы. Сходил с ума и тогда, когда слышал чужие крики. Я уже давно знал, что был не единственным, над кем они проводили эти… эксперименты. Или испытания. Так, во всяком случае, этот ужас называли сами Инганаморте.

Путь Голодных Призраков звучит менее страшно, чем Путь Ада, более мистически, загадочно. Духи есть духи, и тот, кто умер, не вернется никогда, разве что во сне. Я так думал, пока Чезаре не решил начать мой Второй Путь. Я так думал, пока не увидел этих призраков своими глазами. Знаешь, священник, сейчас мне кажется, что тогда у меня просто помутился рассудок, но, клянусь, я видел их. И нет, призраки не выглядят так, как их все представляют: в полупрозрачных белых одеяниях с нарисованными черными лицами, летающие и проходящие сквозь стены. Призраки выглядят намного страшнее.

Скажи, отец Мартин, ты видел когда-нибудь призраков?

Мартин отрицательно покачал головой, слабо осознавая, о чем вообще шла речь. Его мысли путались, и все звучало, как страшная сказка. Но священник знал: Рагиро не лгал. О таком никто не смог бы солгать.

— Они жуткие, эти призраки. У них нет лиц, но выглядят они как люди. Словно скелеты, обтянутые чисто белой кожей. Пугающие монстры с черной улыбкой сумасшедшего, пускающие корни в каменный пол, чтобы навеки замереть статуями напротив кровати, где спал маленький мальчик. Эти призраки стояли рядом со мной ровно до того момента, пока я не сбежал из того ада. А после они всегда стояли за моей спиной. Они стоят там и сейчас.

Видишь их, священник?

Мартин в ужасе посмотрел за спину Рагиро, будто бы действительно ожидал увидеть там описанных чудовищ. И тогда Рагиро рассмеялся. Это было уже не в первый раз за долгую ночь, но каждый раз Мартину от смеха заключенного становилось не по себе. Смех у него был ледяной. И набатом звенел ушах.

— Что... что было потом? — спросил прерывающимся голосом Мартин. Рагиро замолк, словно вновь погрузился в мир бестелесных духов.

— Потом? — голос Рагиро звучал немного удивленно. — Потом было все то же самое, священник. Был Ад. Или жизнь. Называй, как хочешь. Они повторили Первый Путь: избили меня палками, разрезали мое тело, вновь отравляя его ядом, и ослепили меня тем жгучим веществом. А потом заперли в клетке, рядом с которой постоянно стоял какой-то мужчина. Это точно был не Чезаре и не Гаспаро. Они по очереди приходили ко мне, но больше не трогали.

Кажется, четыре дня… Да, три или четыре дня они не давали мне еды и воды. А мужчина, стоявший около клетки, не позволял мне и глаз сомкнуть. Если я закрывал глаза, он бил меня. Не так сильно, чтобы я потерял сознание, но достаточно, чтобы понял: спать нельзя.

Я молча молился Богу. Я возносил ему безмолвные молитвы, надеясь, что ваш Бог меня услышит, но он не слышал. Или не хотел слышать. Ваш Бог решил, что одна жизнь ничего не значила. Ты тоже так считаешь, отец Мартин?.. — но не успел Мартин и рта раскрыть, как Рагиро, полный все той же надменной иронии вперемешку с жестоким спокойствием, перебил его. — Не отвечай мне, священник.

Четыре дня я чувствовал себя трупом. А потом мой Дьявол вернулся, воодушевленный возможностью вновь издеваться надо мной.

Чезаре начал с ножа, ничего необычного: он просто так же наносил порезы, немного глубже и болезненнее, нежели до этого. И в этот раз он резал, придерживаясь какой-то определенной схемы. Теперь он ранил меня не просто так, а для чего-то. Чего-то более страшного, более жуткого.

Ножевые раны, священник, это не так больно по сравнению с тем, что Инганнаморте делали со мной после. Путь Ада научил меня молчать в те моменты, когда Чезаре и Гаспаро полосовали меня холодным лезвием. Поэтому второй Путь начался с молчания. Но оно не могло длиться долго.

Чезаре слишком быстро понял, что боль от ножа я больше не чувствовал. Поэтому на пятый день моего заточения в клетке он пришел вместе с Гаспаро, в руках у которого были деревянные колышки. Знаешь, священник, такие, за которые очень легко подвесить, как тряпичную куклу, неживую игрушку, которая не чувствует боли. Но я не был игрушкой, не был куклой. Я был живым…

— Вы говорите так, будто сейчас вы уже… — Мартин не договорил, замечая на себе пристальный взгляд Рагиро.

— Будто сейчас я уже мёртв? — нетерпеливо, раздраженно перебил его Рагиро. Отец Мартин неуверенно кивнул ему в ответ. — А разве это не так, священник? Разве я все ещё жив? Посмотри на меня и скажи, что ты видишь. Что или кого. И если ты скажешь, что видишь живого человека, то, возможно, я ещё поборюсь за свое существование. Ну так что, священник, я живой?..

— Почему вы думаете, что вы мёртвы? — Мартин уже не пытался скрыть страха. Паника в глазах, надломленный, дрожащий голос и трясущиеся руки выдавали его с потрохами, тело не слушалось, а сердце колотилось так сильно и так быстро, что Мартин был уверен: Рагиро слышал.

— Потому что не может быть живым тот, кто на своем пути встретил Дьявола и Бога, кто получил по-дьявольски божественную силу и кто смог…

— Замолчите! Я понял, — оборвал его Мартин. Сначала резко, тревожно, но после неведомым образом взял себя в руки. — Продолжайте.

— Как скажешь, священник, — Рагиро послушно прекратил проверять Мартина на прочность. Он чувствовал себя монстром, забывшим о человеческих чувствах. Чудовищем, способным на все. Кем угодно — но только не человеком. Рагиро бросил равнодушный взгляд за решетку: на небе уже красовалась луна. Интересно, сколько ещё у них есть времени? Хватит ли ему этому времени, чтобы рассказать все до конца?

— Гаспаро схватил меня за обе руки мёртвой хваткой, а Чезаре медленно, с упоительным наслаждением, начал вонзать в порезы принесенные им деревянные колышки.

Отец Мартин, запомни одну вещь: если до этого момента тебе когда-нибудь было больно, то забудь и будь уверен, что это было ничто по сравнению с тем, что испытал тогда тот ребенок.

Один за другим он вонзал в меня деревяшки, вслушиваясь в каждый мой крик, будто бы в музыку. Они оба улыбались безумными, жестокими улыбками, но в те секунды я едва ли мог это замечать: боль застилала сознание. Несколько раз я отключался, но, едва я приходил в сознание, как Чезаре продолжал, не давая мне ни секунды на передышку. Я задыхался в собственном крике и слезах. Мой мир тогда сконцентрировался в одной точке — точке моей боли.

Боль стала эпицентром моей вселенной, единственным живым существом. Все остальное растворилось в дым. Я остался один на один с ней, такой неистовой и дикой. Ей не было конца. И призраки тогда смеялись вместе с братьями Инганнаморте, потому что не было ничего смешнее моих страданий. К двадцати годам я сам научился смеяться над своей болью. Потому что иначе… Иначе я бы сошел с… — Рагиро не договорил, осекся: сойти с ума мог только нормальный, а он им не был.

Отец Мартин не торопил его: ему самому было слишком тяжело это слушать. И с каждым новым словом молодой священник все больше и все сильнее сомневался в Боге.

— А они все продолжали. После я понял, что колышки мне вонзали так глубоко, как могли, поэтому боль была в разы и разы больше, сильнее… больнее. К середине седьмого дня у меня не осталось голоса, чтобы кричать, и слез, чтобы плакать. Помнишь, священник, что раны на мне заживали быстрее, чем на собаке? Они стали затягиваться ещё быстрее. Это значило, что Чезаре и Гаспаро приходили чаще и сильнее пытали меня. Божественная сила, видимо, была им очень нужна. Мне, во всяком случае, хотелось так думать, потому что иначе это бы означало, что они издевались надо мной просто так.

Священник хотел закрыть лицо ладонями, но Рагиро остановил его, схватив за запястье, и покачал головой: слишком рано.

— Знаешь, что они сделали потом? — Рагиро не удержался от смешка. — Они прибили колышки к стене и подвесили меня на них. В таком подвешенном положении я провел четыре дня. Без еды, воды и сна. Наверное, я стал похож на скелет. Или на призрака.

Кстати, они никуда не делись. Призраки.

Они все так же стояли рядом со мной с сумасшедшими пустыми улыбками, и в одну из тех четырех ночей один из них заговорил со мной. Сейчас я не уверен, действительно ли слышал его, но тогда, находясь на грани безумия, я видел, как его улыбка менялась, и слышал, как в голове у меня эхом отдавались его слова: «Прошлое определяется настоящим. Будущее определяется прошлым». Тогда я не знал и не понимал, что это значит, но сейчас, кажется, начинаю догадываться. Только сейчас… Может быть, если бы я понял это раньше, все обернулось бы не так, как думаешь, священник?

— Чьи это были призраки, вы знаете?

— Думаю, тех, кого они убили. Таких же детей, как я. Но наверняка мы этого уже не узнаем, — пожал плечами Рагиро и поморщился.

— Я думаю, Рагиро, — начал говорить священник, — что вы ничего не смогли бы изменить. Думаю, что вам не в чем себя винить и что…

— С чего ты решил, что я виню себя? — резко перебил Мартина Рагиро.

— Хотите сказать, что это не так?

— Хочу сказать, чтобы ты не лез ко мне в душу. Я и так себя наизнанку выворачиваю перед тобой, потому что хоть кто-то должен услышать эту историю от начала и до конца, чтобы подобного ужаса ни с кем не повторилось. Ты же не допустишь этого, священник? Прошу тебя, сделай так, чтобы таких как Инганнаморте больше не появлялось и чтобы беспризорные дети не страдали по вине тех, кто возомнили себя богами.

Отец Мартин кивнул:

— Я обещаю.

Он не обещал. Он не имел ни малейшего представления о том, как это сделать, но отказать Рагиро не мог. Только не сейчас, не после того, что он пережил.

Кто-то зашуршал в углукомнаты, а потом из темноты показалась крыса: она грызла раскрытую страницу отброшенной Библии.

— Я четыре дня провисел в одном положении, не чувствуя ни рук, ни ног, — продолжил Рагиро. — Гаспаро резким движением сорвал меня со стены. Кровь хлынула, и я, кажется, снова почувствовал боль, хотя не уверен в этом наверняка. Если честно, я вообще ни в чем не уверен, особенно если это происходило где-то между реальностью и адом.

— Это был конец второго пути? — отец Мартин снова перебил Рагиро слишком резко и слишком живо.

Рагиро отстраненно покачал головой: конечно же, нет. Инганаморте не ограничились бы всего на всего четырьмя днями, это была бы нелепость.

— Ты правда считаешь, что они закончили бы на этом?

— Вы были ребенком! — на эмоциях воскликнул священник, но сразу же понял — зря. Глаза Рагиро широко распахнулись: никто никогда не считал это достаточно веской причиной, чтобы останавливаться, перестать, оставить его в покое.

— Священник, ты слишком мало знаешь о людях.

Мартин не стал с этим спорить.

Они помолчали. Непозволительно долго. Ночь была в самом разгаре, и за маленьким решетчатым окошком слышалась тишина.

— Самое интересное было потом, — задумчиво продолжил Рагиро. — После того, как Гаспаро сорвал меня со стены. Он не позволил мне передохнуть, сразу потащил куда-то. Тогда я ещё задавался вопросом, почему они не могли пытать меня в каком-то одном месте, но потом я понял, что для каждого Пути, для каждого испытания у них был свое помещение.

Мы с Гаспаро оказались в совсем маленькой комнатке, даже меньше той, в которой я изредка спал, когда мне позволяли и когда ночные кошмары и призраки не мучили меня. Такое, знаешь ли, случалось не часто.

Там стоял всего один стол, низкий, круглый и на одной ножке, сделанный из дерева и испачканный в чьей-то крови. Когда мы подошли к нему, я понял, что крови там было намного больше, чем я мог увидеть. Какие-то пятна были темнее, какие-то — светлее. Некоторые — совсем свежие, другие же, напротив, — затертые. Вероятно, порой они пытались отмыть этот столик, хотя зачем — непонятно.

Поверхность у него вся была в рубцах от лезвий, это было заметно даже невооруженным взглядом.

Гаспаро не произносил ни слова. Я, кажется, уже говорил о том, что он вообще был не особо разговорчив, как и все, кто когда-либо приходил ко мне. Гаспаро опустил меня рядом со столом.

Окон там тоже не было, только несколько факелов. Ничего, кроме этого кровавого круглого столика на одной ножке. Я никогда не забуду его, как и ту комнату. Как и все, что там произошло, — чуть тише добавил Рагиро. — В левой руке Гаспаро блестел огромный нож. Я никогда в жизни не видел таких огромных ножей, ни до того момента, ни после.

Он заставил опуститься меня на колени: столик был низким даже для меня. Уложил мою руку на этот столик. Знаешь, что было самым мерзким? Ощущение, будто рука пачкалась в чужой крови. Крови таких же детей, как я, которых Инганнморте здесь пытали и которым уже…

На этом столике они отрезали им мизинцы. На обеих руках. Просто рубили ножом, все ещё испачканным в чужой крови.

Вот так было и со мной. Он даже не привязал меня или мою руку, будто бы не боясь, что я могу дернуться.

Я не дернулся.

Я даже не сразу понял, что должно произойти.

Потом, когда закончился Второй Путь, я вспоминал приходивших ко мне призраков. Между ними была одна общая чёрта: у каждого не доставало по одному пальцу на каждой руке. Но я не сразу обратил на это внимание. Может быть, если бы обратил… может быть… А впрочем, вряд ли, правда же, священник?

— Вряд ли, — тупо подтвердил отец Мартин, даже не вдумываясь. — Вряд ли.

— Да, — протянул Рагиро. — Точно. Боль окутала почти сразу, хотя… стоит ли мне говорить о ней, когда боль была единственной моей составляющей? Думаю, стоит, иначе ты забудешь о ней. Чтобы боль не забывали, о ней нужно постоянно напоминать.

И мне не переставали о ней напоминать. Никогда.

Знаешь, священник, я не помню, когда последний раз забывал о боли.

Тебе, возможно, кажется это ужасным, бесчеловечным, но для меня боль привычна. Она заставляла чувствовать себя живым. Удивительно, как мы можем договориться с собственным сознанием, убедить самих себя, чтобы реальность вокруг нас стала чуть менее ужасной.

Честно говоря, я не помню, кричал ли я тогда. Наверное, кричал, потому что нельзя не кричать, когда тебе отрезают часть тела. Но ты — поправь меня, если я не прав — уже устал слушать о моих криках и слезах.

— В вашей истории есть что-то другое? — отец Мартин не заметил, как его понимающий, сочувствующий голос стал грубым, резким. И от звука собственного голоса его передернуло, но эта грубость предназначалась вовсе не Рагиро — Инганнморте и самому себе. Сумасшедшим сектантам, потому что даже безумие не оправдывало их действий в глазах Мартина. Самому себе, потому что он никак не мог это изменить.

— Как ты думаешь? — губы Рагиро изогнулись в странной полуусмешке. Он смеялся над священником и в то же время безжалостно смеялся над собой. Он не хотел причинять боль именно отцу Мартину и понял это лишь сейчас, когда маска добродетели слетела с его лица, открывая привычную человеческую грубость и ненависть.

— Думаю, нет.

Рагиро предполагал, что священник продержится чуть дольше, а он сорвался — или сломался — на середине Второго Пути. Рагиро было почти жаль.

— Потом он отрубил мне второй мизинец. И вот тогда я уже кричал, точно помню. Раны от деревянных колышков ещё не зажили, ещё кровоточили, а он добавлял ещё. Когда лезвие ножа только-только касалось кожи, сердце замирало. В эти доли секунды ещё хранилась надежда на то, что крови можно избежать, но каждый раз Чезаре или Гаспаро отбирали эту надежду, которая пусть и ненадолго, но возвращалась.

Кисти рук начинали неметь.

Мне было больно, но я уже не различал источник боли. Гаспаро что-то говорил мне, но сконцентрироваться на его голосе не получалось. Я и не старался.

— Ну, вы закончили? — Мирелла оказалась прямо перед нами, и я скорее догадался, что она спросила, нежели услышал. Ее густые волосы ниспадали с плеч, а губы были ярко красными.

Сознание покидало меня, но отключиться совсем не получалось, а в голове вертелась одна единственная мысль: Мирелла Инганнаморте слишком красива.

— Закончили, — подтвердил Гаспаро и поднял меня за шиворот с колен. — Можем продолжать.

И мы продолжили.

Продолжая держать за воротник рвущейся рубахи, он чуть ли не выкинул меня за порог. На ногах я, конечно же, не удержался и плашмя рухнул на пол, все ещё истекая кровью. Гаспаро и Мирелла засмеялись, а потом он поцеловал ее. Я видел это сквозь пелену собственных слез. Даже на фоне обшарпанных холодных стен и кровавых пятен они выглядели как король и королева.

Тогда я не подумал, что Мирелла — жена Чезаре. Это было так не важно.

— Что уставился? — зло бросила Мирелла.

Ей не подходил такой голос.

В нашу первую встречу она казалось доброй, и мне это понравилось. Даже если потом она резала меня. Я влюбился в ее фальшивую доброту.

Я сразу же опустил глаза.

Гаспаро кинул в меня тот большой нож, которым отрезал пальцы, но промахнулся. Специально или случайно. Нож стукнулся со звоном о стену и рухнул рядом со мной, тоже истекая кровью, как и я.

А потом он начал ее раздевать. Целовал в губы, шею и плечи, облизывал языком ее светлую кожу. В моих глазах подобное выглядело крайне мерзким. Гаспаро любил Миреллу, жену своего брата, а она любила его. Он трогал ее пальцами, гладил, и она выгибалась и закусывала губы от его прикосновений.

Они дали мне несколько минут отдыха, пока обнимались в той маленькой комнатушке, прижимая друг друга к этим стенам. Я до сих пор помню ее стоны, ведь это был первый раз, когда я услышал стоны удовольствия, а не боли.

Но Мирелла любила не только Гаспаро: своего мужа она тоже любила. Иногда они любили друг друга втроем. Мое присутствие их не смущало, потому что я был лишь инструментом.

Это было странно: слышать, как кто-то стонал не от того, что его пытали, а потому, что было приятно.

Я продолжал лежать на полу с закрытыми глазами, слушая, как они занимались сексом, потом Мирелла вскрикнула особенно громко, и все резко стихло. До меня доносилось лишь шумное дыхание.

Раны начинали затягиваться.

— Беги, — приказал Гаспаро. Я краем глаза заметил его ботинки около своего лица. — Встань и беги, — повторил он и топнул ногой. К нему подошла Мирелла, тяжело дыша, обвила руками за шею и, наклонившись, что-то прошептала. Они снова засмеялись. Их смех мне опротивел.

— Хватит развлекаться! Пацан должен закончить Второй Путь! — рыкнул появившийся из ниоткуда Чезаре, и Гаспаро с Миреллой сразу же стали серьезными. — Встал. — На этот раз Чезаре обращался ко мне.

Я на дрожащих ногах поднялся.

— А теперь беги. — Следующий приказ Чезаре.

И я побежал.

Отец Мартин закрыл уши ладонями, и Рагиро все же замолчал. С каждой секундой, с каждым своим новым словом он проникался какими-то непонятными, неизвестными ему чувствами, понимая, что отец Мартин не плохой человек, даже если самому Рагиро хотелось думать иначе. А хотелось ему священника ненавидеть.

— Как долго?

— Что — как долго? — не понял Рагиро. Внутренне он убеждал себя в том, что не должен чувствовать то, что чувствовал, но уже сейчас говорил немного мягче.

— Вы бежали… как долго? — голос священника дрожал. Сильнее, ощутимее, страшнее.

— Иногда мне кажется, что я до сих пор там бегу.

Отец Мартин закрыл ладонями лицо.

Рагиро не стал его успокаивать, но и насмехаться над ним тоже не стал.

— Прошу прощения, — тихо проговорил отец Мартин, вытирая остатки слез.

— Отец Мартин, если ты плачешь сейчас, то мне не стоит продолжать. Боюсь, ты этого не перенесешь, — грустно ответил Рагиро.

— Когда вы обращаетесь ко мне просто «священник» без должного уважения, мне как-то спокойнее, если честно, — признался Мартин и почему-то на одну секунду улыбнулся.

— Что ж, буду это расценивать как твой отказ от моего великодушного предложения остановиться.

Я точно не знаю, как долго я бежал. Я бежал до того момента, пока в моей голове не замолчал настойчивый ледяной голос Чезаре. Он все твердил это одно слово, которому я не мог противиться. И бежал, бежал, бежал. Не знаю, куда. Там не было дорог или тоненьких тропинок, как в лесах. Не было того холодного пола. Я просто бежал, а вокруг плясали призраки, и каждый призрак смеялся надо мной.

Они смеялись так громко, что закладывало уши. Что невозможно было понять, где я, что я, кто я, когда я. Они смеялись, потому что уже через это прошли. А мне — только предстояло.

Я падал, а потом сразу же вставал, спотыкался, влетал в несуществующие стены, буквально проходил сквозь призраков, снова падал и снова вставал.

К тому моменту, как мне было разрешено остановится (не знаю, как понял это, но был уверен, что больше можно не бежать), я не чувствовал своего тела, а кровь перестала течь из ран. Некоторые полностью затянулись, хотя все ещё давали о себе знать и уж точно не исчезли насовсем.

Может быть, я бежал несколько часов, а может — несколько дней. Мы никогда этого не узнаем, но поверь, священник, если бы мы могли узнать, ты бы этого не перенес. Как и я.

К концу Второго пути я был там же, откуда начал бежать. Словно… ну, знаешь. Словно я бежал на одном месте.

Вокруг никого не было.

В дверном проходе появилась Доннателла с теплым одеялом в одной руке и стаканом воды — в другой. Она отвела меня обратно в мою комнату. Оставила стакан с водой и ушла. Не сказав ни слова.

Второй Путь был окончен.

Впереди меня ждал Третий Путь Зверей.

ГЛАВА 8

«ДЬЯВОЛ, СУД И СПРАВЕДЛИВОСТЬ»

 

Разбитая «Пандора», плохо управляемая после пережитой битвы, еле-еле дошла до ближайшего хоть сколько-нибудь крупного порта, отмеченного на карте. Олден выкручивал штурвал, но корабль все равно хорошо загреб морской воды пока шел по волнам, просел вниз, почти обрушил деревянный помост — и наконец пришвартовался. Их припасы были в плачевном состоянии, несколько матросов скончались от полученных ран, другие еле держались.

Эйлерт выдохнул, когда трап наконец был спущен. Капитан вселял надежду в своих людей, но сам отчаялся добраться до земли. Им помог лишь попутный ветер, удача, сама судьба, Бог, Дьявол, а может, все сразу, кто их там разберет. Он спустился на землю. Снизу вверх громада пиратского фрегата щетинилась выбитыми досками, как рваными краями — настоящая рана.

Этот порт был ничем не примечателен, скуден на красоту пейзажа, торчал словно брошенный в океан голый камень, и лишь единственные люди его любили — корабелы. Ремесленники стекались со всего Нового Света, и им было неважно, прислуживал ли ты раньше испанцам, англичанам или даже китайцам, кем была твоя мамаша и чем занимался отец. Здесь судили по факту — знаешь свое дело, значит, молодец.

Кроме того, на острове происходил непрерывный оборот разнообразных ресурсов: деревьев любых пород, от обыкновенного дуба, корабельной сосны и вяза до более экзотичных папируса, березы и красного дерева мэхогони, железа разных степеней обработки, даже лучшие носовые фигуры производились в этом месте. Как говорится, любой изыск за ваши деньги.

У Эйлерта Лира было золото, захваченное ещё с торгового германского корабля, и некоторые запасы с предыдущих рейдов, однако что-то пришлось выбросить как балласт, чтобы остаться на плаву. Этих денег должно было хватить на то, чтобы без лишней роскоши вернуть «Пандоре» приличный вид.

Капитан знал хорошего корабела, берущего умеренную плату за свои золотые руки. Его кузница располагалась в маленькой восточной бухте без отмелей и скал. После недолгих раздумий, Лерт каждому раздал поручения: Олдена он отправил пополнять запасы провизии и по возможности боеприпасов, доктор исчез за поворотом на главную торговую площадь в поисках нужных трав и настоек. Грэм же вместе с Эйлертом поспешили к мастеру.

Экипажу «Пандоры» не так часто приходилось бывать на этом острове, от силы раза два или три, но этого оказалось достаточно, чтобы найти его на карте и ориентироваться меж неказистых построек. Однако даже не зная обычаев повседневной жизни его обитателей, каждый из команды догадывался, что поведение людей казалось ненормальным. Нет, люди не стояли толпами и не глазели, охая или посмеиваясь. Они вообще словно испарились — редкие два-три человека выглядывали из-за закрытых ставень окон, быстрые тени исчезали по узким тропинкам. Даже небольшой рынок в пять прилавков и тот был пустынен. Торговцы отошли на достаточное расстояние, чтобы видеть свой товар, но не контактировать с идущим мимо капитаном.

— Эй, послушай, а правда, что тот самый корабль сейчас здесь? Ну, про который рассказывают, будто его Дьявол проклял, — услышал Грэм откуда-то со стороны и почему-то повернулся на незнакомый голос. Две женщины с корзинами в руках спешили прочь, настороженно на него оглядываясь.

Купец быстро схватил монеты, посыпавшиеся в его ладонь, продал все, что они просили, но был немногословен и явно хотел побыстрее от них отделаться.

 

***

 

— Слышь, кажется, слухи-то правдивы, — раздался хриплый голос позади доктора. — Ну этот, корабль мол, который сам Призрак не трогает. Мне это Дик рассказал, тот, который в трактире работает, — двое мужчин прошли мимо, даже не взглянув на него, но он почему-то догадался, что говорили они о «Пандоре». Пытаясь беззаботно улыбаться лавочнику, он сумел ухватить у него нужные для припарок ингредиенты, а после, опустив голову и прикрывая лицо полой шляпы, поторопился на корабль.

 

***

 

Олден, отложив молоток и гвозди в сторону, высунулся из-за бортов фрегата, слыша очередной недовольный вопль.

— Эй, выродки!

В такой дыре, да обзывать пиратов? Может, давний враг? Но нет, это был всего лишь незнакомый пьяница, которого оттаскивали с причала двое его товарищей.

— Бог все видит! Он вас от Дьявола не спасет, как вы его не просите! К чертям своим на дно морское потонете! Че, думаете и нас скормить собирателям душ, да вот выкусите, хер там плавал!

 

***

 

— Проклятый корабль и на нас накличет беду, — зазвучал девичий шепот. — Все это к беде. Не хочу, чтобы они здесь задерживались.

Эйлерт шел с Грэмом по главной и единственной улице островного поселения и слышал вслед фразы с иными словами, но точно такие же по смыслу. О том, что «Пандора» порождена самим Морским Дьяволом; корабль, который либо проклят самим Богом, либо благословлен нечистыми силами. О том, что несколько других кораблей видели, как фрегат выходит целехоньким из тумана, тогда как всем известно — попал в ловушку. О том, что их капитан, ещё совсем юнец, видит образы, шепчущие ему, что делать и как поступить.

О том, что они прокляты. И проклинают все, до чего дотронутся, каждого, с кем заговорят.

Двери в мастерскую были закрыты. Лерт постучал раз, постучал два. Грэм в то же самое время обходил дом, подметив, что по ту сторону окна есть все признаки жизни: в пепельнице все ещё тлела потухшая сигара, в мастерской железо красным каленым бруском светилось на спицах, чувствовался запах приготовленной еды. Однако по-прежнему никто к ним не выходил.

— Мы знаем, что ты там! — потеряв терпение, прокричал Грэм, для надежности двинув тяжелым сапогом по двери так, что она зашаталась. — И либо говори, какого хрена ты творишь, либо мы получим желаемое силой, ты, засранец.

— Убирайтесь! — глухо донеслось до них откуда-то с крыши, хотя, казалось, выхода туда не было. Эйлерт одним движением руки остановил старпома, намеревавшегося в действительности штурмовать дом мастера. Нужно было дать шанс договорить. — Я не буду иметь с вами дело. Вы проклянете и меня, и мою семью, и весь этот остров!

— Да что ты такое несешь вообще?

— Ваш корабль не забирает сам Дьявол! — и, как только Лерт хотел произнести ещё хоть слово, две пули взметнули пыль недалеко от их ног. — Убирайтесь! Иначе я за себя не ручаюсь!

Спорить было бессмысленно, намерения корабела вряд ли изменились бы от пустых обещаний и нелепых оправданий. Эйлерт знал, насколько пропитана суевериями их жизнь, — и переубедить упрямый морской народ слишком трудно, если вообще возможно. Лучше просто уйти, дать понять, что никаких злых намерений нет, и, возможно, все само утихнет до следующего раза.

Вот только у «Пандоры» следующего раза могло не быть. Капитан отчаянно надеялся, что другим его поверенным повезло больше. Кое-как подлатать корабль и добраться до ближайшего острова они смогут. На палубе их встретил понурый экипаж. Страх местных жителей перед ними гнетущим камнем ощущался на душе каждого. Было погано.

— Надеюсь, в другом месте нас ждет более теплый прием, — только и произнес Лерт, когда они отошли на порядочное расстояние от порта.

Команда сама подлатала корабль, как смогла. Свинцовые воды океана жадно сожрали контуры острова. Набежал туман.

 

***

 

В грязном порту неизвестного города, где неказистые домики облепили скалы в самом невероятном расположении, их уже не пугались. По крайней мере, так сильно. Пьяные разбойники усмехались, бравадились и говорили, что для них нет ничего святого, кроме денег, так что их совершенно не волновало, кто прибыл. Разбойники поумнее просто смотрели со стороны, как «Пандора», издавая измученный скрип дерева, наконец очутилась в узком закутке между ещё двумя кораблями. Никто не подходил близко, однако показательно не разбегались. Только делали вид, что не замечали.

Спустившихся вместе с капитаном Олдена и Грэма почти сразу же облепил народ самых разных мастей, наперебой предлагая различные вещи, некоторые из которых не приснятся даже в самых извращенных фантазиях. В этом городке не было ни чести, ни совести, ни хоть какого-либо благородства. Лерт повидал и не такого, но все равно оставалось брезгливое ощущение от происходящего. Он отмахнулся от приставшего к нему торговца и вместе с Грэмом решил пройтись по главной улице, если можно было так назвать ту, по грязи которой могли проехать повозки.

Каждый дом походил на следующий — темные сырые стены из дерева, вывески, каждая из которых пыталась перекричать своего конкурента по изобретательности, менялось только содержание торговых лавок. Ничего стоящего не было, спрашивать у кого-то Лерт не желал, оттягивая момент до последнего. Грэм предположил, что настоящего мастера своего дела, корабела, здесь нет и в помине, и Лерт про себя подумал, что, возможно, старпом прав.

Только одно здание отличалось. В отличие от других, оно стояло угрюмо и одиноко, никого не приглашало внутрь, даже казалось необжитым, если бы не единственная цепляющая деталь — дверь прикрывал серебрящийся полог. Эйлерт замер, наблюдая за этим домом, обладающим какой-то странной притягательностью. Неправдоподобные черные окна как глаза наблюдали уже за ним. Грэм поежился, ворча о том, что здесь наверняка проживают маги-шарлатаны. Из-под полога медленно и грациозно показалась белая кошка и не спеша стала умывать мордочку.

— Капитан Эйлерт Лир.

От неожиданности он вздрогнул. Рука инстинктивно дернулась к кобуре револьвера, но голос был высокий, детский и безмятежно-мирный. Эйлерту показалось, что опасности ждать не стоит.

— Я знал, что вы придете. Это был не очень гостеприимный прием, правда? На том каменистом острове? Мне жаль, что корабел вас прогнал. Кажется, он действительно один из лучших.

Говоривший мальчик мягко улыбался, закутываясь поудобнее в замызганный шарф. Как и все дети этого острова, он был грязноват, но было видно, что заботой не обделен. И если о людях с того острова мальчик мог услышать из разговоров команды «Пандоры», то о корабеле знали только двое, и Лерт был уверен, что не обмолвился ни словом об этом инциденте, как и Грэм.

— Ваш фрегат очень красив, — продолжал ребенок. — Мне бы хотелось вам помочь, но я не могу. За это надо заплатить. Я знаю только имена, а адреса — моя хозяйка. Она очень хорошая волшебница, ее талисманы и амулеты всегда срабатывали. Она может быть даже сможет снять с вас проклятье самого Морского Дьявола, а может быть, не может. Она, если честно, бывает крайне неряшливой и неуклюжей, но очень старается!

Эйлерт попытался не подавать виду, что не очень понимал, о чем шла речь. В его родном городе ведьм, колдунов и прочих им подобных не очень жаловали. Они если и были, то тщательно скрывали свою причастность к этой темной деятельности. Их побаивались. Как Райнера Финна, например. И если бы ремонт корабля не стоял первостепенной задачей, он бы ни за что не вошел внутрь дома волшебницы, так и наблюдая за ним издалека, как загипнотизированный.

Только Эйлерт подошел к проему без двери, как внезапно серебристый полог, резко взметнувшись, ударил его по лицу, а за ним оказалась девушка примерно его возраста, вся увешанная какими-то браслетами, перьями, звенящими монетками с разных стран и прочими якобы магическими атрибутами. Ее наряд был сшит из всевозможных тканей и представлял из себя скорее лоскутное одеяло кричащих цветов, но, бесспорно, она была красива. Ее темные глаза пробежались по Лерту, совершенно запутавшемуся в пологе, и остановились на Грэме.

— Эээээ?! Исаак, что ты опять за небылицы рассказываешь? Капитан! — и она в миг оказалась рядом с Грэмом, схватила его за руку и буквально силком потащила в свое жилище. — А я ждала вас! Уже довольно долго! — девушка совершенно не обращала внимания на недовольные крики Грэма вперемешку с благим матом, которым он покрывал ее.

— Простите, мэм, — вежливо начал Эйлерт, и старпом вместе с незнакомкой резко остановились. Точнее, Грэм просто уперся ногами, а свободной рукой вцепился в дверной косяк, тогда как женщина все ещё по инерции тянула его за собой. — Мэм, я капитан «Пандоры». И мне будет очень приятно с вами познакомится, если вы тоже озвучите свое имя. Грэм Джоуи мой старпом.

— Правда? — воскликнула ведьма, но руку все ещё не отпускала, вцепившись так крепко, что на бледной коже Грэма выступили лиловые пятна. — Странно, что я вас перепутала. Хотя, нет, не странно, ваш старпом выглядит намного более привле… презентабельно!

Эйлерту только и оставалось, что промолчать. Он посчитал приглашением всю эту странную ситуацию, поэтому просто зашел вслед за Грэмом. По его пятам шел мальчик, Исаак. Капитан ждал чего угодно, чучел птиц или белых медведей, статуй с тропических островов, копий туземцев, различных идолов, золотых тарелок, магических побрякушек… Но ничего этого не было. Или, если было, то в минимальных количествах.

Дом как дом. Ещё больше пологов, скрывающих, скорее всего, помещение хозяйственное и жилое. Чучело было — отчего-то белого павлина. Перья павлина цветного были развешаны по стенам, парочка украшала юбку волшебницы. И тотемы были, каменные, стоящие по углам. Был даже ловец снов и прочие нитки с бусинками под потолком. Но ничего слишком эксцентричного, если, конечно, не брать в расчет саму хозяйку.

— Кажется, ваш… слуга сказал, что вы ждали нас, — неуверенно начал Эйлерт, осматриваясь по сторонам, но в итоге останавливая свой взгляд на женщине, которая наконец-таки отцепилась от Грэма, хотя своего пристального взгляда от него не отводила. — Откуда вы знали, что мы будем здесь, если этого не знали даже мы?

— Исаак не мой слуга, он мой ученик, — отмахнулась ведьма, начиная что-то то ли раскладывать, то ли убирать со стола. — А что касается вашего прибытия сюда, капитан Лир, то… карты и руны лгать не умеют. Точнее, они-то всегда правдивы, в отличие от людей. Только нужно уметь с ними обращаться.

— С людьми? — подал голос Грэм, находясь поблизости от двери.

— С картами и рунами! И с мозгами! Голова на что дана, шляпу носить? Могу подарить.

— Мэм…

— Ханна. Просто Ханна.

— Ханна, — Лерт скорее вздохнул, чем сказал. — Наш корабль тоже врать не умеет — вы видели, в каком он состоянии. Исаак сказал, что у него есть имена лучших корабелов, а у вас — их адреса. Так же он сказал, что все решают деньги. Сколько вы хотите за эту информацию?

— Ох, за эту информацию отсыпьте Исааку пару грошей. Только он говорить ничего не будет, пока я вам не погадаю. Господин Джоуи, хотите, нагадаю вам жену? Всего десять монет. Золотых, конечно же.

— Спасибо, не стоит. Я себе жену могу за всего лишь одну монету снять в заведении напротив.

Эйлерту отчего-то казалось, что Ханна и Грэм знали друг друга уже много лет. Они ругались с таким восторгом и упоением, что ему было неловко их прерывать. Он чувствовал себя слегка лишним в своих бесплодных попытках вставить хоть слово, так что бросил это дело и просто слонялся по отведенной для работы комнате Ханны. В конце концов, пока Грэм переводил дух, а ведьма подбирала слова для очередной колкости, Лерт успел заявить, что если дело в гадании, то он не против быть жертвой. И протянул ей руку ладонью вверх.

— Я тебе кто, цыганка, что ли? Зачем мне твоя рука? Иди садись. А ты выметайся! — прикрикнула она на Грэма. — Но, знаешь… Если что, будет минутка, заходи. Я всегда рада гостям, старпом.

В это же время Ханна, которая словно была всюду и везде, успела его усадить за свой круглый стол, затем, взметнув павлиньими перьями и красно-черно-оранжевой тканью на юбке, вихрем унеслась за очередной полог, чтобы так же стремительно вернуться с небольшим кожаным мешочком.

Эйлерт раньше никогда не сталкивался с гаданиями. В баре в его городке это было скорее шутливой игрой, чем настоящим таинством, предсказания почти никогда не сбывались. Ханна была сосредоточена и серьезна. Больше никаких шуток и нарочитой громкости.

— Подумай о прошлом, — попросила его ведьма, и Лерт, закрыв глаза, вспомнил мать и отца, детство с Рагиро, и все эти воспоминания были яркими и солнечными, наполненными радостью… А затем — смерть обоих близких для него людей, страх перед морем и неизведанной чертовщиной, неустанная борьба с самим собой и подъем до звания капитана. Эйлерт вытащил первую руну.

— Подумай о настоящем, — и в настоящем у него был его замечательный корабль, его верная команда, его нажива, удачи и поражения, новые тайны и новые открытия — Райнер Финн, Рагиро, и вновь чертовщина, презрение, беспомощность, иллюзии и обманы. Вторая руна шероховатостью дерева ощущалась в руке.

— Подумай о будущем, — и впервые у Эйлерта не нашлось мыслей: чего он мог пожелать? Разве что легких плаваний и хорошей погоды, удачи на его стороне и Рагиро, Рагиро, Рагиро. Он думал о том, чтобы едкий туман неизвестности о своем друге наконец исчез — хватит с него запутанного клубка из ненужных видений. Третья руна плавно стукнулась о плоскость стола.

Для Эйлерта эти черные закорючки не значили ровным счетом ничего. Он с интересом вглядывался в лицо Ханны: она же, в свою очередь, сверлила взглядом вытащенные руны. Помолчав, ведьма сказала:

— Твое прошлое постепенно тебя отпускает. Ты перестаешь им жить. Ещё немного, и оно исчезнет, но куда, я не знаю. Возможно, оно станет твоим будущем, может, настоящим, а может, уйдет в небытие. Забудь о нем и, если нужно, оно само тебя найдет. Твое настоящее полно препятствий, опасностей и людей, которым можно доверять. Но будь осторожен. Твое будущее…

И на этом Ханна запнулась. Перед ней лежала третья руна — пустая деревяшка. Лерт хотел сказать, не попала ли в ее мешочек просто щепка, но видимо это было не так. Пауза затягивалась.

— Это руна Одина, капитан. И твое будущее либо наполнено новым началом, либо… Либо его нет.

— Нет — это значит смерть? — спросил оторопевший Эйлерт, на что Ханна махнула рукой, в неуверенности отводя глаза.

— Почему же сразу смерть? Вовсе нет! Может, ты плохо сформулировал свой посыл. Руна Одина — самая сложная для толкования, дорогой. Она объединяет в себе слишком многое, чтобы быть кристально ясной. Твое будущее может быть просто запутанным. Капитан, если я вас напугала, то могу погадать вам ещё на таро, и даже бесплатно!

Эйлерт втянулся. Он приоткрыл завесу лишь немного, и теперь ему хотелось большего. Он для вида ещё пораздумывал над предложением ведьмы и согласился. Вновь взметнулся полог, заслоняющий проход в следующее помещение. На этот раз в ее руках оказалась стопка толстых потертых карт, как объяснила сама Ханна, доставшихся ей ещё от прабабки.

— Три карты, капитан. Давай сделаем такое же гадание — прошлое, настоящее, будущее.

Ханна перетасовала карты и разложила их. Эйлерт стал переворачивать понравившиеся.

— Дьявол, — тут же откликнулась Ханна на первую карту. — Дьявол… Дьявол. Три Дьявола? Как… Как такое может быть… Этих карт по одной в каждой колоде. Ха, наверное, попались какие-то старые! Подожди, капитан, сейчас все будет!

Но Лерт видел, как напряженно рассмеялась Ханна, как побледнело ее лицо и как тряслись руки, когда она пересчитывала карты и, не найдя лишних, сложила их вновь вместе. Неумолимое ощущение нечистой силы снова вернулось, и меньше всего он желал навредить ей — вдруг и вправду он проклял ее, лишь заговорив. Капитан тянул карты по новой.

Первым выпал Дьявол. Эйлерт помедлил, прежде чем тянуть новую, глянул мельком на Ханну. Та как-то дергано ему улыбнулась, кивнула, старательно делая вид, что все хорошо, и заметно расслабилась, когда следующими выпали карты с Судом и Справедливостью. На секунду ему показалось, как красноватый нарисованный Дьявол ему подмигнул, однако Эйлерт списал все на усталость и легкую нервозность.

— Суд и Справедливость, — ведьма, казалось, намеренно игнорировала злосчастную карту, начиная трактовать его будущее с других. — Означают необратимое решение. Ты получишь тот приговор, который вынесет тебе судьба, не больше не меньше, заслуженно по деяниям. Капитан, возможно, вас ожидает слава, ведь вы знамениты в пиратских кругах. Вот только какая слава, карты не говорят. Судьба — и есть твой высший Суд. Поступай мудро, капитан Эйлерт Лир.

— Следующее — Дьявол и Суд, — Ханна вздрогнула, произнося слово «дьявол». — Ты боишься посмотреть правде в глаза, хотя уже знаешь, что назад пути нет. Ты не хочешь обратить время вспять, но при этом ещё не готов принять истину. И за это ты заплатишь слишком высокую цену.

— И последнее — Дьявол и Справедливость, — Ханна глубоко вдохнула и выдохнула: опять этот чёртов дьявол, что же не так с этим капитаном? — Ты раздражен и испытываешь чувство тревоги из-за того, что не можешь решить… — она запнулась, подбирая нужные слова. — Есть одна неразрешимая для тебя вещь, камнем тянущая тебя на дно. В конце концов, это приведет к несправедливости, призраком стоящей за твоей спиной. Не самое лучшее, сочетание, капитан. Надо же, совсем недавно выпадал такой же расклад одному человеку, и он умер.

Ведьма осеклась сразу же, как произнесла последние слова. Эйлерт резко поднял на нее взгляд, враз побледнев и ослабев. В горле пересохло и сдавило, он не мог даже рассмеяться. Весь мир вокруг него стал чувствоваться враждебным, сулящим только опасность — и ничего более. В голове крутились одни слова: «он умер». Руки дрожали, даже сжавшись в кулаки. Все люди смертны, но забывают об этом до тех пор, пока им вновь не напомнят. Стул с громким скрипом отодвинулся прочь, Лерт вмиг пересек всю комнату и исчез за серебряным пологом, оставив на столе только десять золотых, прямо рядом с пустой руной Одина.

— Карты не дают точного предопределения судьбы! — кричала выбежавшая Ханна вдогонку, срывая голос. — Капитан! Ты всегда можешь изменить то, что тебе предсказали карты! Но, капитан, будь осторожен… Не делай поспешных решений. И прими истину.

Позже, когда Эйлерт не смог найти покоя ни в каюте, ни на палубе корабля, он без цели слонялся по порту, рассматривая легкие суденышки для быстрой переплавки с одного архипелага на другой, наблюдая за сбродом. Постепенно всепоглощающий страх исчез, на его место пришло полное безразличие. Кто знал, насколько правдива была ведьма. Кто знал, насколько скоро ему придет конец. Да и какая разница — в море нет долгожителей.

К чёрту всё.

Послышались глухие шаги. Эйлерт не удивился бы, даже если холод свинца внезапно уперся бы ему между лопаток. Однако это был всего лишь тот самый мальчик, Исаак. Он казался сконфуженным и смущенным, но ободрять его у Лерта не было никакого желания. Они долго стояли и молчали, пока наконец Исаак не протянул ему сложенный вчетверо листок.

— Это лучший корабел. Он живет вон там, недалеко отсюда, — Исаак указал куда-то в сторону и махнул рукой. Значит, корабел жил на этом острове. Им сказочно повезло. — И ещё пятеро, тоже очень хороших, на всякий случай, если…

Он кивнул, так и не дослушав до конца ребенка, медленно побрел обратно до «Пандоры», молча поднялся по трапу, не реагируя на вопросы Олдена и Грэма, и сообщил, что нашел ещё одного корабела, который должен согласиться. На листке одно имя было подчеркнуто двумя линиями: мастер Монро.

ГЛАВА 9

«ЯЗЫК ЦВЕТОВ»

 

Его помощь капитану Эйлерту Лиру перерастала все мыслимые и немыслимые границы. Рагиро знал это, однако не прекращал попыток сделать жизнь потерянного и найденного друга проще. Он старался быть осторожнее, хотя прекрасно понимал, что Морской Дьявол обязательно обо всем узнает. Не приближаться чересчур близко было не трудно — один корабль без парусов вдалеке, окруженный сизым туманом, вселял страх в возможных врагов «Пандоры», заставляя терять голову и попадаться в совершенно простые тактические ловушки будь то умелые руки бомбардира или коварные подводные рифы.

Пиратский фрегат вызывал у Рагиро щемящее чувство тоски — точная копия того самого корабля, увиденного им, человеком, в последний раз. Теперь разваленный, раскуроченный, как гниющая воспаленная рана, он еле-еле преследовал свою призрачную цель, и Рагиро просто не мог не помочь, приближаясь к запретной черте все ближе и ближе. Капитан «Пандоры» переставал его бояться, даже экипаж свыкся с мыслью о своем хоть и пугающем, но постоянном и в некоторой степени верном спутнике.

Туман не был подвластен Рагиро. Чёрный смог растворялся перед живым существом, превращая остальное пространство в сплошное тёмное марево. Корабль шел словно сквозь дым от пожара, только вода отливала ртутным свинцом и не горела. Рагиро не смотрел по сторонам, уже привыкший к мрачному юмору этих дьявольских мест: будешь слишком долго всматриваться в туман и увидишь тех, кто тебе дорог — кричащих от ужаса, извивающихся от невыносимой боли.

Вместо этого он невозмутимо рассматривал связанных людей, которых удерживали на коленях члены его команды. Лица искажались ужасом, рты были заткнуты — тысячи и тысячи раз слышал Рагиро разный бред: «я дам тебе все, что пожелаешь». Ему это до смерти надоело.

Тем более, что отныне никто не сможет дать желанное. Никто не в силах, разве что Бермуда. Но разве стал бы Морской Дьявол идти на поводу у того, кто сам когда-то отдал душу во власть тумана? Рагиро отогнал непрошенные мысли.

Он поочередно посмотрел на каждого из своей немногочисленной команды: странные, взбалмошные, каждый со своими причудами, они были до одури верные, но знали, что могли дорого заплатить за эту верность, и поэтому никогда никому не давали ни малейшего повода подумать о том, что готовы последовать за своим капитаном, куда угодно. Каждый из них был по-своему прекрасен и по-своему страшен. Конечно, не настолько страшен, как Бермуда.

Взаимопонимание между экипажем и капитаном было на высшем уровне. Они будто читали мысли друг друга, наверное, по этой причине никогда не разговаривали о происходящем — не для лишних ушей были все эти беседы о восставшем прошлом. Рагиро, в отличие от бездушных Маледиктов, чувствовал по взглядам, по мимике своих преданных соратников, насколько им не нравилась вся затея с капитаном Лиром.

Никто не хотел делать что-то во вред собственному капитану.

Рагиро оберегал «Пандору», и под этим покровительством она кое-как добралась до очередного архипелага. В этот же вечер на мачту «Гекаты», корабля Рагиро, сел чёрный как смоль, огромный ворон. Вороны — умные птицы, умеющие говорить. И голоса их удивительно похожи на человеческие.

— Острова ждут тебя, — донесся вороний баритон сверху; последнее слово умерло в хлопанье крыльев.

Рагиро поймал проницательный взгляд Летиции, которая, если бы имела право на такие открытые жесты, точно сказала бы холодным, уверенным голосом «Будьте осторожны, капитан». Но все, что она сделала, — это коротко поджала губы, покачала головой и отвернулась.

На горизонте за доли секунды обрисовался устремившийся копьями в небо темный камень гор, сверкая в лучах затуманенного солнца голыми крутыми склонами. Корабль, словно послушный зверь, с мягким толчком сам устремился в сторону бухты. Рулевой меланхолично рассматривал тени кружащих над ними чаек и изредка поглядывал на тонкие длинные ноги одной из девушек в его команде, так и не притронувшись к штурвалу. Девушка с темно-рыжими волосами носила короткое оборванное платье и не пыталась прикрыть оголенные части тела привычным черным плащом, совершенно этого не стесняясь.

Рагиро не любил Проклятые — иронично, что люди называли их именно так — острова. Непонятно откуда взявшиеся на этом клочке земли вороны, вроде как не любившие морскую воду, вечно галдели на разные голоса и следили за каждым шагом рабов своих желаний горящими красными глазами. Песок был похож на пепел, хотя ни один горный пик не являлся вулканом. Помосты блестели от воды и должны были прогнить сотни лет назад, но вместо этого гнили не они, а каждый, кто хоть раз ступил на чёртову землю.

Этот пейзаж мог поменяться по щелчку пальцев. Окутывающий тяжелый дым мог рассеяться и остаться в виде чёрной росы на внезапно выросшей траве, скрыться в зеленых кронах деревьев, устремиться ввысь, в сиренево-голубое, отчего-то пустое и мёртвое небо. Даже волны океана могли исчезнуть, даже земля под ногами, даже сам пират — и не заметить, как это произошло.

Весь этот мир существовал только благодаря своему демиургу. Бермуда заменял здесь и Бога, и Дьявола. Его влияние простиралось слишком глубоко для обычного смертного. Он был самим сердцем этих островов. Люди не знали об этом, как не знали о том, что когда-то он тоже был человеком, а сейчас превратился в живую легенду, очерненную естеством Морского Дьявола. Он стал самой сутью проклятых островов. Самим проклятием, от которого нельзя было скрыться. Ведь можно сбежать от жизни, но не от смерти, наступающей на пятки.

Его имя вселяло намного больше ужаса, чем имя Призрака, ведь даже Призрак должен был преклонить колени перед Дьяволом.

Безмолвные тени Маледиктов делали свое дело машинально, подвязывая швартовы к кнехтам и спуская трапп. Пленных выводили тоже Маледикты, чем вызывали у несчастных ещё больший ужас, нежели команда самого Рагиро, которая недолюбливала острова не меньше. Никто не спешил прерывать молчание — это место располагало к разговорам так же, как кладбище.

Рагиро собирался справиться со всеми формальностями как можно быстрее, вырваться из когтистых лап островов и поскорее скрыться в спасительных водах. Однако его планам не суждено было сбыться. Последняя пойманная душа, ещё находясь в границах своего тела, скрылась в недрах скал, когда один из Маледиктов прикоснулся к его предплечью и кивком головы указал в направлении подземелий — места, особенно вызывающие дрожь из-за детских воспоминаний.

— ГосподинБермуда? — одними губами спросил Рагиро, уже привыкший общаться с теми, чьи остекленевшие глаза на обезображенных лицах вроде бы ничего не должны видеть. Маледикт кивнул.

— Палачи скоро вернутся? — задал второй вопрос Рагиро. Маледикт помотал головой.

Единственное, что сегодня обрадовало Рагиро. Он усмехнулся и, закутавшись в свой плащ, побрел по темному помосту, извилистой лестницей ведущему через скалы прямо в основные владения Бермуды.

Рагиро слышал, что главная обитель для всех людей разная. Для кого-то это халупа из плохо сложенных червивых досок, для других — роскошный замок в лучших традициях готики Франции, для третьих это и вовсе склеп на дне темнеющего озера. Порождение ли это самых худших кошмаров или потаенных желаний, Рагиро не знал. Его местом всегда были и есть темные длинные подземные коридоры, не освещаемые даже факелами.

Однако в этот раз кое-что все же изменилось. Рагиро не покидало ощущение, что кто-то упорно вскрывал его голову, считывая каждую проскользнувшую в ней мысль, и все его скрытые надежды, мечты, недосказанные слова — все это стало тем, что он видел сейчас перед собой. Неуютные темные стены теперь покрывал цветистый ковер из свисающих гроздьев амаранта, тут же примыкающих к низкорослым кустам белых шипастых роз. Чувствовался нежный запах лаванды, но самих цветов видно не было.

Рагиро немного нервно огляделся: раньше здесь не росли цветы, потому что Бермуда не переносил любые проявления излишней красоты, и тем не менее запах лаванды непривычно витал в воздухе, а амаранты, так поистине прекрасно сочетающиеся с белыми розами, будто бы предвещали беду.

— Ты знаешь, что означают на языке цветов амаранты? — раздался холодный, непреклонный голос хозяина островов.

Рагиро не двигался, но и он, и Бермуда прекрасно знали, что Рагиро насторожено ждал полного появления демиурга. Ждал, когда тот скажет истинную причину, по которой вызвал его сюда. Он не ответил: лишь неотрывно смотрел на свисающие лиловые цветы, на периферии сознания слыша приглушенный смех Бермуды.

— Они означают, — тем временем продолжал Бермуда, довольный тем, что вновь заставлял сердце Рагиро бешено биться, а его самого ломаться в беспомощных попытках привыкнуть к смертоносному холоду подземелий. — Неумирающую любовь и безнадежность. Понимаешь, на что я намекаю?

Рагиро понимал. Слишком хорошо понимал, чтобы по-прежнему держаться напускного спокойствия, но показывать собственные эмоции при Бермуде означало похоронить себя заживо. Он не мог этого допустить, не мог дальше продолжать доставлять Бермуде радость.

— Нет, — жестко отрезал Рагиро, желая как можно скорее закончить этот разговор. — Не понимаю.

Он давно привык играть в кошки-мышки. Разница была лишь в том, что на суше — будь то в Сент-Люси или здесь, на островах Маледиктус — он был мышью, беспомощной, беззащитной, загнанной в угол. А в море он был котом, грациозным, сильным, свободным. В море ему не было равных. Кроме Бермуды.

— Не понимаешь? — Бермуда усмехнулся. Рагиро услышал это, но по-прежнему не видел его, только чувствуя, как чьи-то невидимые руки с силой сжали ему горло. — Если ты и впрямь не понимаешь меня, то я пожалею, что тогда забрал тебя, и отдам на растерзание Палачам. Если же лишь делаешь вид, то ты безнадежный дурак, Рагиро, и мне искренне тебя жаль.

— Не лучше и мнить себя всезнающим, — процедил Рагиро как можно тише, не в силах сдержать в себе отчаянный бунт. Уже намного громче, когда невидимые руки отпустили его, он добавил: — Я действительно не имею ни малейшего понятия. Я никого не люблю. А положение мое безнадежно последние тринадцать лет и останется таким ещё ближайшие семь.

И Бермуда появился, облаченный в чёрный плащ. Лицо его скрывала белая маска, и за все эти тринадцать лет Рагиро ни разу не видел его без нее. От этого страх перед Бермудой был в разы сильнее.

Бермуда рассмеялся: он был охотником, Рагиро — жертвой. Охотник знал, в какой момент должна была умереть Жертва.

— Какая ирония, — откликнулся властитель морей, потом немного помолчал и продолжил так же насмешливо. — А белые розы? Знаешь, у белых роз множество значений. Например, вечная любовь. Или тоска. Молчание. Смирение. Скрытность. Ты до сих пор не понимаешь, к чему я клоню?

— А что означает лаванда? — резко перебил его Рагиро, будучи уже не в состоянии слушать всю эту глупость о цветах. Конечно, Бермуда все знал. Конечно, Бермуда хотел предупредить. Конечно, Бермуда не просто угрожал — он давал знак, что более не потерпит таких вольностей.

— Вечную память, — Бермуда словно глубоко вдохнул навязчивый аромат, и только на выдохе продолжил. — И бесплотные мечты о встрече.

— Так вот оно что. Как я раньше не подумал, — сквозь плотно сжатые зубы прошипел Рагиро. Больше всего на свете ему сейчас хотелось ударить Бермуду по лицу, а потом воткнуть в его сердце меч или выстрелить из револьвера, но он стоял, смотря в темные прорези для глаз, и такой контакт доводил до состояния молчаливой истерики.

— Я предупредил тебя. — Холодно отозвался Бермуда, срывая одну белую розу. Цветок сразу же увял, стал черным и отвратительно мерзким, мёртвым.

Рагиро пробрала мелкая дрожь.

Бермуда был очень зол. Только что роскошные заросли амаранта теперь свисали безжизненными плетями, засохшими и застывшими как в последней судороге; розы почернели и осыпались, выступая теперь только острыми шипами, за которые цеплялся плащ Рагиро. В воздухе витал кисловатый запах перегноя. Былая красота испарилась, исчезла, словно ее и не было вовсе. Была уничтожена, растоптана жестокой прихотью Бермуды.

Рагиро, держа спину излишне прямо, а подбородок даже по-дерзки вверх, всем видом кричал: я тебя не боюсь. Но опасался, недолюбливал, терпел, глотая недовольство. Он был рабом, подвластным своему господину. Пусть и с относительной свободой. В месте, где в подчинении Бермуды находился каждый камушек, каждая пылинка, нужно было знать свое место.

Бермуда не спеша приблизился к Рагиро, вкрадчиво и даже грациозно ступая по опавшим лепесткам. Не сразу, но Рагиро заметил, что после него коридор, обвитый по потолок цветами, стремительно менялся: лозы амаранта и зеленые кусты осыпались пеплом, сгорая за секунды, исчезая и растворяясь в набежавшем порыве ветра. Маленькие частички, гонимые вихрями сквозняка, метались под ногами Рагиро — цветы позади него тоже уничтожались тёмной силой.

Бермуда отряхнул руки, избавляясь от остатков погибших цветков. В два шага преодолев отделявшее расстояние, он встал напротив своего слуги.

— Все ещё плохо понимаю, о чем ты.

— Нет, напротив. Ты слишком хорошо понимаешь, о чем я.

Рагиро хотел усмехнуться, но что-то — ледяной тон ли, явственный холод ли, пробравший до костей, — заставили его потеряться на миг, упустить момент. Он сдал свою позицию. Его нападки выглядели как оскал щенка или раненного зверя. Раньше такого не было. Бермуда видел, как Рагиро ступал по тонкому льду, пытаясь скрыть свои мысли и чувства, пытаясь навлечь беду только на себя и ни на кого более.

— Не вижу смысла продолжать этот абсурдный диалог.

— Какая строптивость, — вроде бы удивленно, но бездушно произнес Бермуда. — Знаешь, я не получаю никакого удовольствия, отрывая тебя от порученной тебе миссии.

— Тогда какого чёрта ты меня вызвал? — прикрикнул Рагиро. Чувство самосохранения покинуло окончательно.

— Я сделал из тебя своего капитана по трём причинам. Первая — твоя сила. Вторая — твой ум. Третья — твоя воля. Последняя приказала тебе согласиться на мои условия. Твоя колоссальная сила всё ещё прогрессирует. Но твой ум… Ох, неужели я тебя переоценил?

Рагиро не успел понять, что произошло. Бермуда только что стоял рядом, но тут же через секунду он исчез. Крепкая рука схватила его за ворот плаща, будто нашкодившего котёнка, и швырнула о стену. Миг — он уже лежал на полу, ещё миг — тяжелый сапог ударил его под дых. Рагиро закрылся руками, нападение прекратилось. Как только тёмные пятна перестали всплывать перед глазами, он увидел, что Бермуда сидит перед ним на корточках. Появилось чувство, будто он осматривал его почти сочувственно.

— Мне казалось, я довольно доходчиво объяснял тебе твои обязанности и твои полномочия. Я не одобряю твоё увлечение этим молодым капитаном. Ты меня понял?

— Мы заключили сделку, — прохрипел Рагиро, поднимаясь на колени и утирая кровь с уголка рта. Он, избегая прямого взгляда, добавил: — Двадцать лет моей службы тебе в обмен на его жизнь. Что по истечению двадцати лет Лерт будет жить.

Бермуда кивнул, а после, как показалось Рагиро, едва ли не промурлыкал, смакуя какую-то одному ему понятную радость:

— Ты собственной кровью подписал договор. Тебя никто не заставлял. Двадцать лет. Они мои.

— Он жив.

— Жив.

— Жив! А значит...

Бермуда смеялся, и в этих коротких, лающих смешках гулом от стен отражались худшие кошмары людей: детские крики и плач, слышанные им в детстве у Инганнаморте, рыдания женщин при вести о том, что их мужей, сыновей, отцов похитил Морской Дьявол, отчаяние тех, чьи души, чья воля отныне им не принадлежали, тех, кто обречен на смерть. Этот смех перебирал натянутые до предела нервы Рагиро. Его бросило в холодный пот.

— А это значит, что веселенькая получилась шуточка. Давно на своем веку я такой не встречал, разве что с одним человеком, на которого ты удивительно похож. Но, мой мальчик, мой милый мальчик... — и тон Бермуды с насмешливо-открытого вновь превратился в ледяной, угрожающий, наполненный до краев тёмной убийственной силой. — Твоя жизнь принадлежит мне. Твоя душа принадлежит мне. Твоё сердце принадлежит мне. И даже твои чувства принадлежат мне. Во всяком случае ещё на семь лет. А дальше… дальше все будет зависеть от тебя.

Цветы исчезли, оставляя за собой запах гари. Бермуда, напоследок коснувшись ладонью щеки Рагиро, растворился в дыму.

ГЛАВА 10

«МАСТЕР МОНРО»

 

Монро жил затворником. В маленьком домике где-то в самом отдаленном уголке, один с псом, которого подобрал, и двумя кошками. На острове его любили, хоть и говорили, мол «мужик немного не в себе». Но у всех он все равно вызывал улыбку. Никто к нему особо не лез, да и сам Монро не старался ни с кем подружиться. Общества трех зверей и — иногда — Ханны ему вполне хватало. К ведьме он заходил за ее настойками, от которых у нормальных людей глаза выкатывались.

Издалека его жилище Эйлерту и Грэму показалось полуобвалившимся, но на деле оказалось просто маленьким и очень старым. Из-за дома шел дым и пахло чем-то паленым. У входной двери лежала черная собака, слабо виляющая хвостом, и две кошки, недовольно поглядывающие в сторону непрошенных гостей. Одна кошка потянулась и зевнула, махнула хвостом и грациозно завернула за дом. Эйлерт уставился на животных, Грэм — на дым.

Послышался мужской голос, но разобрать, что он говорил, было невозможно: что-то шумело, будто лошадь, не прекращая, стучала копытами о дерево. Эйлерт и Грэм переглянулись и направились туда, откуда доносился звук.

Монро оказался невысоким мужчиной с кудрявыми темными волосами и в очках, у которых одно стекло было треснуто. Он недоумевающе оглядывался по сторонам в попытке что-то найти и совершенно не замечал прибывших незнакомцев. Кошка ткнулась лбом ему в ногу; он, улыбнувшись, погладил ее и только потом заметил обломанную деревянную палку с куском тонкой ткани. Обрадовавшись, Монро поднял вещицу, смахнул остатки песка и непонимающе уставился на Эйлерта и Грэма.

— Добрый день, господа! Чем могу вам помочь? — без тени смущения произнес Монро.

Он улыбался, а о его ногу терлась кошка, громко мурча.

— Он чокнутый, — почти не размыкая губ, прошептал Грэм.

Эйлерт услышал, но отвечать не стал: Монро действительно выглядел не многим страннее Ханны, но внушал доверие и казался добродушным. В отличие от гадалки, которая норовила взять все в свои руки, доказывала свою правоту, а потом сама же отступала со своим «судьбу можно изменить». Лерта даже не напрягала чудная обстановка в виде поломанных деревяшек. Некоторые смутно напоминали корабли в уменьшенном размере с чем-то тряпичным по бокам. От некоторых шел пар из всех щелей, некоторые были в крайне плачевном состоянии и вряд ли подлежали восстановлению.

Эйлерт пригляделся и у парочки таких вещиц обнаружил что-то похожее на крылья. К бортам были приделаны деревянные палки, поперек от них торчали тонкие гнущиеся прутья. И по всей этой конструкции была натянула ткань.

— Здравствуйте, — кивнул Эйлерт. — Мы недавно навестили вашу знакомую Ханну…

— О, Ханна! Как она поживает? У нее все хорошо? А то я не был у нее уже, кажется, месяц. Надо бы навестить, а то мои запасы ее чудесных настоек заканчиваются! — перебил Монро. Он подхватил на руки кошку и поспешил в сторону дома, не оборачиваясь на гостей.

Эйлерт и Грэм последовали за ним, немного потоптались на пороге, но так и не получили приглашения и зашли сами.

—…она в порядке. Монро, мы хотели спросить….

Эйлерт резко замолчал и, сделав пару шагов вперед, остановился, ошеломленно оглядываясь. Грэм затормозил сразу на пороге и нервно вздрогнул, когда услышал, как дверь позади захлопнулась. Дом внутри совершенно не соответствовал тому, что они увидели снаружи. Помещение оказалось огромным, с виду дорогие ковры расстилались на полу. На стенах висели картины, парочка из которых Эйлеру и Грэму показались слабо знакомыми.

— А может быть, вы согласитесь к ней заглянуть ещё раз? Возьмете для меня парочку бутылок, а вот эти, — Монро указал на целую груду пустых бутылок, — вернете Ханне? Уж очень не хочется отвлекаться от работы, чтобы идти в город, а настойки моей дорогой Ханны так помогают!

И Эйлерт, и Грэм с крайне глупым видом осматривали дом и никак не могли понять, как такое возможно. В здании было светло, даже ярко — не от дневного солнечного света и не от свечей, а просто так. Обстановка напоминала если не замок, то чье-то дорогое поместье.

— Как это… какого… — начал было Грэм, но нужные слова никак не приходили на ум. Монро внимательно посмотрел на него, явно не понимая, что так обеспокоило гостя. — Что это такое?! — наконец воскликнул старпом и развел руками.

Монро пожал плечами:

— А что такое?

При этом в нем чувствовалось искреннее удивление, будто все маленькие старые дома внутри были похожи на дворцы.

— Ваш дом крайне необычный, — с долей предосторожности заговорил Эйлерт. Его мысли были схожи с мыслями Грэма, но выражать у него получалось чуть более вежливо. — Мы ни разу не видели… подобного.

— Ах, вы об этом! — махнул рукой Монро. — Подумаешь, дело-то пустяковое. Я магию не ради этого получил, а ради науки! Видели те крохотные модели крылатых кораблей? Я пока не придумал им название, но надеюсь в будущем сделать реальный летающий корабль. Вы, конечно, сейчас подумаете, что…

Они ничего не думали. Они просто слушали Монро, а в голове не было ни одной разумной идеи. И неразумной тоже.

—…магией можно добиться всего, но это не так. Особенно если ты не был рожден с ней, как, например, наша дорогая Ханна.

В какой момент та ненормальная ведьма стала «нашей дорогой» никто не понял, кроме самого Монро.

— Вы там что-то говорили, кажется, да? Кстати, как вас зовут? — обратился Монро к Эйлерту и Грэму. Один растеряно оглядывался и пытался взять себя в руки, потому что пришли они по одному конкретному делу, а второй готовился в любой момент быстро вылететь за порог, не думая о разрушенной «Пандоре».

— Ханна сказала, что вы — лучший корабел. Понимаете, мой корабль потерпел крушение, и мы едва добрались до берега. Мы готовы заплатить вам.

— Ну, разумеется-разумеется, — засуетился Монро. — Лучший корабел, серьезно? Только отнесите ей бутылки, ради высших сил! И возьмите хотя бы парочку новых, молю! Иначе вам не видать корабля, а мне — здравого ума.

Грэм буркнул что-то неразборчивое в ответ, Монро запихал бутылки в мешок и сунул его старпому, а через секунду того уже не было в доме — он направлялся к Ханне, решив, что она менее чокнутая, чем Монро.

— Значит, вы почините наш корабль? — проводив недовольного Грэма взглядом, спросил Эйлерт. — Сколько вы хотите?

— Конечно, починю, что за вопросы. А может, хотите его усовершенствовать? — глаза у Монро загорелись. Трещина в его очках придавала ему какой-то особенности. Хотя он и так был особенным.

— Нет, не думаю, что это хорошая идея, — Эйлерт не очень хорошо понимал, что означало «усовершенствовать», но точно не хотел позволять умалишенному незнакомцу, обладающему магией, проводить эксперименты над его фрегатом.

— Да брось, мальчик, ты ещё вернешься ко мне с этой просьбой, — пожал плечами мужчина, а потом снял очки. Глаза у него оказались зелеными, а зрачки — расширенными. Стало немного жутко от исходившей то ли угрозы, то ли предупреждении.

Эйлерт на секунду пожалел, что Грэм ушел. Пусть перемены в Монро не были значительными, но ему в миг стало неуютно. Особенно после гадания Ханны. Особенно после трех выпавших ему Дьяволов.

 

***

 

Ханна ждала Грэма на пороге, сидя с уже наполовину пустой бутылкой, и явно была пьяна. Исаак выглянул из окна как раз в тот момент, когда старпом подходил, и со счастливой улыбкой на лице помахал ему рукой. Грэм этот жест проигнорировал, а мальчик быстро скрылся в доме. Возвращаться к Ханне ему не хотелось, она с первых секунд их знакомства стала раздражать его, но Монро все же не нравился Грэму сильнее, поэтому выбор был очевидным.

Густые темные волосы ведьмы растрепались, глаза отчего-то казались чересчур широкими, а смуглая кожа блестела в лучах солнца. Ханна была красивой. Даже в своих обносках с заплатками и перьями. Но Грэм все ещё считал ее сумасшедшей, а значит, неспособной на нормальный разговор.

— Этот корабел попросил каких-то настоек, — посчитав, что здороваться с ведьмой повторно не нужно, Грэм сразу перешел к делу.

Ханна поморщилась, сделала большой глоток жидкости неприятного зеленоватого цвета и ещё раз поморщилась.

— Манерам бы тебя поучить, старпом, — и она протянула ему свою бутылку. Грэм взял её, но пить не стал: как никак, а напиток такого цвета далеко не каждый рискнет пить, и Грэм не был исключением. — А то ты вроде красивый мужчина, привлекательный. Бабы на тебя вешаются, наверняка. А ведешь себя… как свинья. Или это только со мной? — она икнула, прищурилась и рывком поднялась на ноги. Схватила Грэма за ворот рубахи и потащила в дом. На этот раз он не сопротивлялся.

Исаак отчего-то обрадовался такому скорому возвращению старпома, но старательно пытался этот факт скрыть. Мальчик улыбался, поглядывал в их с Ханной сторону и расставлял по полкам какие-то баночки, мешочки и книги.

— Слушай, я не намерен торчать у тебя до завтрашнего дня, так что…

— А хозяйка права, господин, — Исаак заговорил неожиданно и так же неожиданно оказался рядом с Грэмом. — Поучиться манерам вам действительно не помешает.

Грэм опешил, хотел что-то ответить, но в итоге просто отвернулся от ребенка к Ханне, которая сосредоточенно что-то искала в шкафу.

— Эй, ты меня слышишь, ведьма?

— Ханна! Меня зовут Ханна! Имя вроде бы не такое сложное, старпом, разве нет? Мог бы и запомнить! — на повышенных тонах, но без злости произнесла гадалка и подскочила к Грэму. — Дам я тебе настойки, угомонись. И не игнорируй Исаака! Мальчик не сделал ничего плохого! — она жестикулировала руками, указывая то на Исаака, то на Грэма, то просто вскидывая их вверх. И на лице у нее тоже отражалась каждая эмоция. В этом чувствовалась другая, особенная красота, и Грэм, сам того не желая, слушал Ханну внимательно и даже завороженно.

Не успел старпом как-то отреагировать, как ведьма уже вприпрыжку бежала ко входу в другую комнату и скрылась за занавеской, служившей дверью. Вернулась она с четырьмя настойками самых разных цветов, и Грэм про себя удивлялся, как она пьяная могла так резво скакать и не падать с тяжелыми бутылками в руках.

— Мешок с использованными сосудами положи вон туда в угол, — Ханна указала в сторону. — И отдай наконец мою настойку! Что ты в нее вцепился?

Грэм быстро поставил полупустую бутылку на стол и на всякий случай отошёл подальше. Потом заметил недовольный взгляд Ханны и расценил его, как молчаливый призыв забрать у нее то, за чем он пришёл, и сматываться из ее дома к чертям.

Кажется, он даже не поблагодарил ее. И не попрощался. Просто взял бутылки, положил их в протягиваемый Исааком мешок и вышел на улицу, хлопнув дверью.

К тому моменту, как он вернулся к Эйлерту и Монро, корабел уже начал ремонт «Пандоры». Корабль был окутан тонкими дымчатыми линиями, а Монро казался ещё более обезумевшим. Линии не исчезали и не двигались, и Грэм подумал, что подчинялись они воле Монро. Как — дело десятое. Грэм не хотел знать. Он решил не травмировать себя лишний раз и не вдаваться в подробности, как они смогли так быстро переправить корабль. В конце концов, Эйлерт выглядел спокойным и был вполне доволен происходящим, а значит, причин для волнения и у него, Грэма, не должно было быть.

 

***

 

Беда никогда не приходит одна, а на море беда обычно приходит ещё и неожиданно, со спины и врезается в корабль на полной скорости.

Морские бури своенравны, как сварливые стервозные женщины, и делились на два типа: сразу заявляющие о своих отнюдь не благих намерениях и те, что готовили месть исподтишка. Мог ли подумать капитан Эйлерт Лир, глядя в небо, заволочённое лёгкими белыми облаками, что всего через час с небольшим на них извергнутся тонны гнева самого океана, что вспышки молний будут сверкать так сильно, будто бы огнями освещая им путь, что раскаты грома заглушат даже рев волн. А ведь они едва отошли от берегов безымянного острова и распрощались с Монро.

Буря налетела внезапно. «Пандора» натужно скрипела, терпеливо снося уготованные ей страдания. Поначалу паники не было — матросы работали слажено, им катаклизмы были не в первой. Однако постепенно океан темнел, грозовые тучи сгущались, ветер трепал паруса, и даже бодрые команды капитана перестали снимать напряжение с собственных подчиненных.

— Ларри, какой мощности будет этот чёртов шквал?

Голос Лерта с трудом прорывался сквозь грохот бури, ему даже показалось, что Ларри скорее прочитал по губам, чем услышал этот вопрос. Он был слишком занят помощью с натягиванием парусины, защитившего бы пушечные ядра от скольжения по палубе, поэтому просто поднял руку и показал капитану на пальцах.

Пять и четыре. Всего девять. Эйлерт поджал губы и выругался про себя — этот штормовой ветер нёс в себе слишком много опасности, даже несмотря на то, что их корабль теперь как новенький. Что и как сделал с ним Монро, Лерт не спрашивал, но после ремонта «Пандора» выглядела даже лучше, чем раньше.

— Убрать нижние брамсели и второй грот! Кажется, морской дьявол разбушевался не на шутку.

Команда справлялась до тех пор, пока пена, гонимая сильным ветром, не стала рассыпаться большими хлопьями в виде густых белых полос, а видимость не стала настолько паршивой, что Эйлерт не мог видеть своих людей, действовавших на противоположной стороне корабля. Крики заглушались рокотом волн, черное небо сливалось с совершенно черной поверхностью моря. «Пандору» лихо подбрасывало на новом гребне.

Палубу постоянно заливало, на ней было совершенно невозможно передвигаться. Олден как мог пытался сохранить корабль, но волны становились все выше и выше, пока, наконец, не достигли своего предела, почти сравнявшись с мачтой. Невнимательный матрос, увлекаемый жадным океаном, исчез за бортом.

Иногда Лерт успевал вглядываться в черноту бури. Искал другой корабль, всматриваясь до боли в глазах сквозь сокрушительные брызги.

Корабля без парусов нигде не было видно.

Эйлерт отвлекся на бездумную слежку и упустил драгоценные секунды на осознание своего положения. Корабль накренился так, что почти лёг на волны левым бортом, и он, не удержавшись, медленно покатился вниз, изо всех сил цепляясь за канат, за который ранее держался. Его хлестнуло волной, вжав в мокрое дерево, но Эйлерт сжимал кулаки до последнего. Он слышал, как Олден, перекрикивая ураган, обещал вернуть «Пандоре» нормальное положение.

На миг Лерту показалось, что он летел. Его приподняло, канат дернулся. Он почувствовал себя невесомым и расслабленным, будто бы в тёплой постели, но тут же его одним мощным рывком дёрнуло за ноги вниз. Океан распахнул свою пасть, протягивая алчные руки. Канат выскользнул из рук, порезав ладони, и Лерт упал на искусную резьбу борта. Воздух из легких выбило.

Следующая волна даже ласково обняла его и сняла с корабля. А потом Эйлерт погрузился в такую тьму, которая невозможна даже при слепоте. Глубинная, дьявольская магия океана гипнотизировала его, единственным ориентиром пространства стали пузырьки воздуха, выпускаемые изо рта. Сверху проскрипела «Пандора».

Его резко швырнуло в одну сторону, потом — в другую, со всей силы ударило о борт корабля. А потом вокруг него океан резко успокоился.

Снизу, в воде, шторм выглядел как безобидное покачивание волн, украшенной белой сеткой пены. Но стоило Эйлерту вынырнуть, как его подняло на гребне и со всей силой швырнуло обратно вниз. Океан упорно хотел его утопить. Постепенно у него не оставалось сил даже на то, чтобы попросту удерживаться на поверхности. Одежда камнем тянула на дно, воздуха становилось все меньше и меньше. Легкие и горло горели внутри огнем — он наглотался столько воды, сколько не смог бы выпить даже в пустыне.

Глаза стали закрываться, морская соль оседала на ресницах, дикая усталость порождала перед глазами миражи. Он видел, как к берегам летящего по воздуху Сент-Люси причалил величайший пиратский корабль «Пандора», подходя к острову на облаках; как капитан корабля Нельс Лир сошел на берег в кованых из золота доспехах, как его мать Нала счастливо улыбнулась и побежала навстречу мужу прямо по волнам. Он видел, как маленький мальчик с разного цвета глазами смотрел на него и улыбался своей привычной, едва заметной улыбкой. Как этот мальчик следовал за ним, когда он позвал его встречать «Пандору», прибывшую на родину после долгого плавания.

Он видел, как вокруг него звезды-медузы танцевали неведомый танец, как сам он плавно раскачивался неизвестной музыке в такт. Он видел, как океан закутывал его в надежный и теплый кокон. Он видел сверху проблеск солнца и поднял руку, чтобы поймать луч...

Его руку, вытянутую из воды, кто-то схватил. Мелькнули разноцветные глаза, мягкая улыбка появилась на бледных губах.

А потом его поглотила тьма.

ГЛАВА 11

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ЗВЕРЕЙ»

 

— Священник, ты любишь людей? — после недолгой паузы спросил Рагиро.

Вопрос был неожиданным, и отец Мартин, слегка потупив взгляд, неопределенно покачал головой:

— Да.

Но его «да» не было уверенным и прозвучало скорее с вопросительной интонацией. Рагиро издевательски рассмеялся, но священник уже не обращал на это внимания, успев привыкнуть к тому, что издевки и напускная самоуверенность — его способ защищаться. На самом деле ему было страшно, но они оба старательно делали вид, что не замечали страха Рагиро.

— А если подумать, священник? Очень хорошо подумать, — Рагиро откинулся спиной на холодную стену и из оставшихся сил попробовал расслабиться. Не получилось: тело испытывало лишь ещё большее напряжение. Он скрипнул зубами и крепко зажмурил глаза. — Люди хуже зверей, — почти неслышная фраза сорвалась с губ прежде, чем он успел подумать.

Губы отца Мартина сжались в тонкую полоску. Где-то в глубине души он понимал, что Рагиро был прав, но как же сильно ему не хотелось с этим соглашаться, ведь он, священник, посвятил всего себя людям.

— Не… не думаю, что вы… правы.

Рагиро резко распахнул глаза.

— Какая дерзость, священник! — и он снова рассмеялся так громко, что из соседних камер послышалось недовольное бурчание. — Какая дерзость… Ты сам-то веришь себе? Своим мыслям, своим словам? Я же сказал, что мне не нужна обычная исповедь, как и не нужен обычный священник. Сними с себя эту маску веры в Бога и на одну чёртову ночь стань Человеком.

— Если вы не прекратите так себя вести, я уйду, — на удивление для самого себя жестоко отрезал Мартин и почти сразу же пожалел о сказанном: лицо Рагиро стало каменным, совсем непробиваемым, словно не было ни разговоров, ни притянутого насильно доверия, ни маленькой искорки взаимопонимания и надежды на непродолжительную слабую прозрачную связь.

— Уходи.

Фраза отчего-то отозвалась болью где-то внутри у обоих, но каждый запер этот порыв в себе. Мартин не пошевелился. Рагиро замолчал.

— У нас не так много времени, чтоб…

— Говори прямо: скоро меня повесят на глазах у сотни проходящих мимо зевак, и, возможно, я даже умру в этот раз, поэтому ты хочешь, чтобы я побыстрее все рассказал, а ты побыстрее отпустишь мне мои грехи. Только вот… скажи мне, священник, в чем мои грехи?

Мартин затаил дыхание. Последний вопрос застал его врасплох, потому что обычно люди сами сознавались, а здесь… Священник пожал плечами: он не знал. Все, что ему рассказал Рагиро, не укладывалось ни в одну из возможных и встречавшихся ему до этого жизненных историй.

История Рагиро была дикой во всех смыслах, и отец Мартин даже в самых страшных кошмарах не представлял, что семья Инганнаморте когда-то действительно существовала.

Но такое нельзя выдумать. Таким нельзя давить на чувства, и даже самый отпетый негодяй не стал бы.

— У каждого есть грехи. Но я не могу знать о ваших, пока вы сами мне о них не расскажете, — отец Мартин старался говорить спокойно и уверенно.

Рагиро подался чуть вперед, чтобы оказаться поближе к священнику.

— Ты прав. У каждого есть свои грехи, — Рагиро повторил за священником. — И какие же они у тебя?

— Речь не обо мне, — ладони у отца Мартина вспотели и стали липкими, но вопрос заставил задуматься. У него, конечно же, тоже были грехи, и говорить о них молодой священник не хотел ни с кем, даже с Богом.

— Ты так сильно боишься выглядеть в моих глазах человеком? — Рагиро заметил, как заблестели его глаза, но настаивать не стал. Не в его правилах было доводить людей до исступления, особенно когда его самого не раз испытывали на прочность. Рагиро не любил это чувство безысходности — так хорошо был с ним знаком. Но мог рассказать о нем все. — Ладно, священник, так уж и быть. Сначала я. Но имей в виду, я не позволю тебе уйти, пока ты не покаешься в грехах мне. Слышишь, священник? Я хочу знать о тебе то, что не знает никто.

Отец Мартин резко повернулся к Рагиро, смотря ему прямо в глаза, чем изрядно удивил его.

— Зачем вам это, Рагиро? Вы все равно…

— Я все равно уже ходячий труп. Во всяком случае, хочу таковым себя считать. Именно поэтому. Ты должен хоть кому-то рассказать то, о чем молчишь.

Отцу Мартину на одно мгновение показалось, что Рагиро уже знал все наперед, знал каждое слово, которое Мартин ему впоследствии скажет, но наваждение пропало так же быстро, как и появилось. Он тряхнул головой:

— Тогда вы услышите все.

Рагиро в ответ неприметно улыбнулся: хорошо, он будет с нетерпением ждать.

— Третий путь назывался Путем Зверей. Но ни один зверь не напугал меня так сильно, как пугали когда-то люди. Хочешь ещё одну тайну? Я боюсь людей до сих пор. Они вселяют в меня животный ужас вперемешку с желанием растерзать их на части.

— Вам просто попадалось мало хороших людей, Рагиро, и мне правда очень-очень жаль.

— Чушь, священник! Это все полная чушь. Мне попадалось достаточно людей, чтобы сделать соответствующие выводы, — Рагиро хотел бы разозлиться, очень хотел, но усталость брала свое, и раздражение утихало, едва возникнув. — Но ты прав в том, что хорошие люди есть. Я сам таких встречал, пусть и немного, но обо всем по порядку, верно? Третий путь, священник, Путь Зверей, представлял собой воплощение боли. Нет-нет, подожди, я объясню. Первые два пути тоже были крайне болезненными, но та боль не сравнится с третьим и четвертым путями. До этого была лишь разминка, а после — неизбежные последствия.

В районе реки Амазонка есть вид ядовитых муравьев. Не хочу врать, так что не обессудь, священник, я не помню их названия. Я не знаю, как Чезаре достал их, но, видимо у него были свои связи, чтобы получить все, что он хотел.

С конца Пути Асеров прошло, вероятно, не больше недели. Мои раны не успели до конца затянуться. Представляешь, даже такому как я не хватило недели, чтобы многочисленные проколы зажили, разве что пальцы рук наполовину выросли снова. Но Чезаре Инганнаморте не могло это остановить. Было бы слишком просто, если бы хоть у кого-то из них оказались человеческие чувства.

Он явился ко мне в сопровождении Гаспаро, и они оба были облачены в черные длинные мантии. Я не пошевелился, хотя нутром ощущал их присутствие и знал, к чему оно приведет.

Удары палками, яд по всему телу, яд в глазах. Начало уже знакомое, но все ещё такое больное, противное и обжигающее. Только раны кровоточили ещё сильнее.

— Пойдем, пора начинать следующее испытание, — в оглушающей тишине добрый голос Миреллы, стоящей за спинами братьев, прозвучал до колик неестественно. Я слышал, что она улыбалась, но ее улыбка больше не вызывала приятных ощущений. Они даже не дали мне времени перевести дыхание.

Я поднялся на ноги, игнорируя пульсирующую боль во всем теле.

— Хороший мальчик, — издевательски похвалила Мирелла. Я так ее и не увидел, лишь слышал ее нервирующий голос, и медленно поплелся к выходу, спотыкаясь босыми ногами на ровном месте. Каждый раз Чезаре и Гаспаро довольно усмехались: им так нравилось видеть кого-то слабее них, кого-то в настолько беззащитном состоянии. А Мирелле доставляло удовольствие обращаться ко мне «мальчик» и называть «хорошим». Я ненавижу эти слова, особенно когда их используют вместе. Они все ещё вызывают у меня паническую дрожь.

Знаешь, священник, примерно на третьем пути я перестал обращать внимание на каменные стены в холодных, промозглых коридорах, по которым мы обычно ходили. Тот раз был последним разом, когда я разглядывал витиеватые орнаменты и непонятные, немного жуткие рисунки. Такие я потом видел в храмах. Они изображали демонов и богов. Изображали, как племена людей столетия назад взывали к их силе в надежде заполучить ее или поработить их, существ на много веков старше, мудрее тех, кто посягнул на то, чем они обладали с начала времен.

Я увидел там рисунок двух стоящих друг напротив друга мужчин. Один из них был высокий и до неприличия худой с темными длинными волосами. На нем была длинная мантия наподобие тех, что носили братья Инганнаморте. Но это все неважно, священник. Важно то, что глаза у него имели разные цвета: один серо-синий, а второй — красный. Я сначала подумал, что мне показалось, но этот красный глаз я до сих пор вижу. Ничего более ужасающего на этих стенах не было. Только тот красный глаз, — Рагиро прервался и коснулся пальцами левого века.

Отец Мартин не сразу понял, почему, и лишь когда узник вновь повернулся к нему, в полной мере осознал весь ужас: левый глаз Рагиро тоже был красным. И ведь Мартин обратил на это внимание, едва зашел в тюремную камеру, но в процессе разговора забыл. Паззл складывался пока плохо, но он точно знал, что ни к чему хорошему это не привело, иначе они бы не встретились.

— Это, — Рагиро имел в виду красный глаз, — отличительная чёрта тех, кто овладел силой, которой не должен был овладевать. У него такой же, — не вдаваясь в подробности, объяснил Рагиро. Священник согласно кивнул и не стал задавать лишних вопросов.

Они помолчали. И, прежде чем Рагиро продолжил, отец Мартин произнес то, чего не должен был произносить:

— Мне жаль, Рагиро. Мне правда очень жаль, что с вами это случилось. Если бы я мог исправить ваше прошлое…

— Но вы не можете. И не лгите ни мне, ни себе. Если бы вы знали о том, что происходило в одном из многочисленных детских приютов, вы бы не сунулись туда. Страх победил бы ваши благороднейшие желания. Страх всегда побеждает благородство. Не спорь, священник, я знаю, о чем говорю.

Мартин не спорил, потому что подсознательно понимал, что и правда не рискнул бы сунуться в проклятый дом семьи Инганнаморте.

— Комнату, в которую они меня привели, заполняли растения. Зеленые спадающие вниз ветви были повсюду: на полу, на стенах, на потолке. Понятия не имею, как они росли там и почему не умирали в этих затхлых подземельях, но выглядело это… красиво.

Внутри кто-то жил. Я имею в виду, что услышал странное приглушенное шуршание у себя под ногами, когда перешагнул порог. В центре стоял круглый каменный стол, тоже покрытый зелеными растениями. Сверху лежала куча из листьев, и я интуитивно понял, что должен подойти к этому маленькому столу, сливающемуся со всем вокруг.

Мирелла обошла Чезаре и Гаспаро, оказалась рядом со мной и коснулась рукой моего локтя. Руки у нее были обтянуты черными кожаными перчатками до плеч.

— Смелее, мальчик. Подходи ближе. Тебе все равно некуда бежать.

И она была права: бежать было некуда и делать было нечего, кроме как выполнять их приказы. Я подошёл к столу настолько близко, насколько можно. Мирелла следовала за мной по пятам, в отличие от Чезаре и Гаспаро, которые остались стоять в дверях. Потом, уже после того, как я прошел Третий Путь, я понял, почему они не зашли в ту странную комнату, похожую на сад, — они боялись.

Не подумай ничего лишнего, Гаспаро и Чезаре мало чего боялись, но Мирелла была немного более чокнутой, и именно поэтому со мной туда зашла она одна.

Я говорил о муравьях, помнишь, священник? Они разводили этих ядовитых монстров там. В тех лозах пряталось тысячи, миллионы маленьких насекомых, чей яд способен парализовать взрослого мужчину.

Их укусы очень болезненны. Намного болезненнее, чем ты можешь себе представить. Ты, наверное, подумал, что я слишком часто говорю об этом… о том, что ты понятия не имеешь, что такое настоящая боль, но ты уж будь добр, потерпи до рассвета.

Боль от одного укуса такого муравья приравнивается к огнестрельному ранению. После нескольких укусов части тела начинают неметь. Но после нескольких сотен таких укусов… — Рагиро поморщился, зажмурил глаза, восстанавливая в памяти те незабываемые впечатления, когда первый муравей укусил его ладонь, и сдавленно рассмеялся. — После нескольких сотен таких укусов паралич приходит не сразу. Сначала человек корчится от боли, и, поверь мне, лучше умереть, чем испытать такое.

Знаешь, я был до смерти напуган, но не осознавал своего страха. Словно мозг не позволил испытывать то, что я чувствовал. Но в последующие годы все непережитое тогда с лихвой вернулось.

— Надень перчатку, — ласково попросила меня Мирелла, но улыбка у нее была жестокая. Та груда листьев на столе оказалась парой перчаток, сделанных из веток. — Обе. — Добавила она, когда я вопросительно посмотрел на нее.

Я не совсем понимал, зачем, но ни спрашивать, ни спорить не стал. Возможно, в этом была моя ошибка. Стоило хотя бы попытаться узнать, потому что я не был готов, когда первый муравей укусил мою ладонь.

Крик и слезы вырвались против моей воли. Я обещал себе, что не покажу им своей слабости, боли, слез, твердил себе, что не доставлю им такого удовольствия, а потом понял, что обещания, данные самому себе, сдержать намного сложнее, чем те, которые даешь кому-то.

Это был всего лишь первый укус, а я уже скулил, как побитый щенок, не в состоянии сдержать воя. Мирелла смеялась, и смех ее был похож на крысиный.

— Тише, мой мальчик, — и на этих ее словах я до крови закусил губу. Есть такие люди, чьим словам невозможно сопротивляться. Мирелла была как раз из них. Если Чезаре и Гаспаро заставляли подчиняться своим приказам через боль, то Мирелле следовало просто сказать. Это было похоже на чёрную магию или гипноз. Я продолжал скулить от боли, но в разы тише и глотая капли собственной крови. — Тебе предстоит провести здесь не один день. Надо потерпеть.

Когда они захлопнули за собой дверь, я зарыдал в голос.

— Вы провели в той комнате с ядовитыми муравьями… сколько? — ошалело спросил отец Мартин. Он был бледнее любых мертвецов. — Сколько они продержали вас там?

— Неделю?.. Месяц?.. Не переживай, священник, к концу моего рассказа ты ничему не будешь удивляться, это я могу тебе пообещать, — незамедлительно ответил Рагиро. — Раз в день Гаспаро приносил мне еду, но едва ли я мог там есть. Вернее, я попробовал, но не заметил, как один муравей заполз в тарелку. От боли я тогда не слышал даже собственного крика, а кричал я так громко, что все муравьи попрятались по углам.

Я бы сказал, что тот месяц — неделя? дни тогда соединились в один — был самым голодным, но из-за адской непрекращающейся боли я не уверен, что это так, потому что боль заглушала даже голод и жажду. Все это сплелось в единый твёрдый узел, который я не мог развязать своими силами.

Мне разрешалось снимать перчатки с ладоней только в моменты приема пищи; во все остальное время перчатки должны были быть на мне. Это было невыносимо, потому что в какой-то момент я перестал понимать, когда руки болели, а когда — немели.

Муравьи кусали, конечно, не только ладони, и тело не успевало восстанавливаться. Раны постоянно сочились кровью, а новые укусы воспалялись все быстрее. Но когда я решился стянуть с себя перчатки, потому что терпеть не было никаких сил, я взвыл ещё сильнее,потому что на ладонях не было ни одного живого места. И когда я говорю «ни одного», я имею в виду, что каждая часть кожи была в укусах.

Я не мог пошевелить даже кончиками пальцев, а иногда мне казалось, что рук у меня не было вовсе. Странные ощущения, когда ты смотришь на собственные изуродованные части тела, но не осознаешь, что они — твои.

И именно в тот чёртов момент, — священник, ту секунду я проклинал ещё очень долгие годы, — когда я снял перчатки, зашел сначала Гаспаро, а следом за ним — Мирелла. Ее мягкие черты лица в ту же секунду ожесточились, а уголки губ опустились. Рот искривила непонятная мне гримаса, а глаза стали стеклянными.

Она отхлестала меня по щекам, не сказав ни слова, и разбила губу и нос. Несколько раз пнула под ребрами, не обращая внимания на мой скулеж. Кровь смешалась со слезами. Это уже стало привычным явлением. Гаспаро стоял у входа и с безразличием наблюдал за действиями Миреллы. Его сложно было винить, учитывая, что он сам не раз меня избивал.

Самое отвратительное, что я когда-либо чувствовал во рту, — вкус крови и слез. Даже укусы муравьев в тот момент казались не такими противными, как солёный привкус железа на языке.

— Не смей, — сквозь плотно сжатые зубы процедила Мирелла. — Не смей делать то, чего тебе не говорят. Надень перчатки обратно, если не хочешь продлить испытание, — уже с привычной холодной улыбкой добавила она и погладила меня по голове, прошептав свое излюбленное «хороший мальчик», когда я выполнил ее приказ.

Гаспаро хмыкнул и отвернулся от меня, когда я случайно встретился с ним взглядом. Он схватил проходящую мимо Миреллу одной рукой за запястье, а второй — за задницу. Она рассмеялась и впилась в его губы, явно наслаждаясь тем, что у них есть зритель и что этот зритель не ее муж.

Знаешь, священник, я все ещё считаю ее красивой. Несмотря на все, что она со мной делала, она была чертовски красивой, и сейчас, спустя столько лет, я могу сказать, что понимаю, почему Гаспаро не волновало мнение брата. Не знаю, что сделал бы я на его месте.

Я рыдал, забившись в угол, словно этот угол мог меня спасти. Мои рыдания, кажется, их только сильнее возбуждали. Это не было новостью.

Не помню, как долго они ласкали друг друга в дверях комнаты пыток, но в какой-то момент я отключился, а когда пришел в себя, их уже не было.

Где-то в середине месяца я перестал ощущать реальность. Плакал, рыдал, кричал, выл, потом отключался, приходил в себя и снова начинал скулить. Ничего не ел в надежде, что умру, но, чёрт подери, от голода я тоже не умирал! Единственным, чего я так жаждал, была смерть, но даже она бросила меня! Потом я перестал даже плакать: то ли слезы в очередной раз закончились, то ли боль окончательно превратилась в онемение.

В какой-то момент я был в больном бреду и потерял сознание.

Помню только как… Гаспаро нёс меня на руках. С меня уже сняли перчатки, и я проснулся от пульсирующей, но притуплённой боли. Это было в каком-то смысле даже приятно — лежать в чьих-то объятиях и ни о чем не думать. Я не то чтобы понимал, кто меня нёс. Я просто не хотел бояться и рыдать, а желание заснуть вновь брало свое.

Не знаю, сколько он нёс меня, но те минуты ощущались как часы.

Потом он бросил меня на пол уже знакомой мне комнаты, и иллюзия спокойствия сразу же исчезла. Тело заныло с новой силой, где-то стекала горячая вязкая кровь. Меня пробрал холод, казалось, что кости внутри меня тряслись.

С трудом я осмотрел руки: на них все ещё не было живого места, но я знал, что пройдет время, и они заживут. Возможно, даже шрамов не останется… Хотя… — Рагиро протянул Мартину левую руку, где на тыльной стороне рядом с большим пальцем красовался маленький шрам из нескольких странных белых точек. — Шрамы в итоге остались.

Отец Мартин аккуратно, будто бы боясь причинить ещё больше боли, дотронулся до шрама, но лишь на секунду. Рагиро не без удовольствия пытался прочитать эмоции на лице священника: теперь он не видел страха, скорее бесконечную, почти зеркальную своей боль и нескончаемое сострадание.

Рагиро не стал говорить, что сострадание — это последнее, чего он ждал.

— Гаспаро оставил меня одного, и я на секунду подумал, что хотел бы, чтобы ко мне пришла Донателла. Чтобы она вернула мне теплое одеяло и принесла хотя бы воды. Но она почему-то не приходила.

Еду мне приносили, когда я спал, а спать я стал намного больше. Крики за стенами больше не мешали, как и холод, и каменные стены, и ноющие раны.

К моему счастью, в этот раз Инганнаморте позволили зажить всем укусам, побоям, даже царапинам, и к началу следующего Пути я мог хотя бы твердо стоять на ногах. Меня ждал Четвёртый путь — Путь демонов.

ГЛАВА 12

«ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПАНДОРУ»

 

Сознание возвращалось крайне медленно, голова раскалывалась, словно по ней несколько часов кряду били железным молотом. Поначалу, как ни странно, Эйлерт обрел обоняние — нос все ещё пощипывало от соли, но в воздухе стоял пряный запах дерева. Совершенно сухой древесины, к которой словно никогда не прикасались волны.

Потом вернулся слух. Корабль не скрипел — корабль словно умер. Он даже не покачивался в такт движениям океана, наверняка ещё бурного после прошедшего урагана. Эйлерт не слышал ни голосов, ни шагов, ни какого-то другого движения. В голове мелькнула равнодушная мысль о том, что корабль без парусов принимал лишь мертвецов.

Эйлерт вполне разумно считал, что все-таки утонул.

Когда вернулось зрение, перед глазами предстала практически ничем не обставленная комнатушка: кровать, стол, стул. Все в настолько темных и скупых цветах, что было пресно и противно на это смотреть. Единственным светлым пятном оказалась белая до рези в глазах простыня, как последнее одеяние усопшего. Эйлерт чуть ли не засмеялся своим невесёлым мыслям и попытался поднять руку. Тело слушалось плохо.

Он откашлялся, зажмурился, чуть-чуть помотал головой, из которой постепенно уходила тупая ноющая боль. На большее сил не хватило: Лерт чувствовал дичайшую слабость, будто из него выжали абсолютно все соки. Ему оставалось только думать, думать и думать, пытаясь не провалиться в беспокойный сон. Он даже не заметил, что на нём была чужая, сухая одежда.

Одиночество прервалось осторожным поскрипыванием двери. Незнакомая девушка со светлыми длинными волосами и острыми чертами лица зашла и не сразу заметила, что гость очнулся. Она вздрогнула, но ничем другим не выдала своего беспокойства. «И это — одна из приспешниц самого Морского Дьявола», — подумал Эйлерт, невозмутимо повернув к ней голову. Он боялся того, кто войдет к нему в комнату, полагая, что начнутся пытки или Страшный Суд.

Девушка даже улыбнулась, а после тихо проговорила:

— Я сейчас позову капитана, — и скрылась летящей поступью.

Лерт глубоко вздохнул, прикрыл глаза и попытался хотя бы сесть. На это его сил хватило, пусть он и, судя по ощущениям, побелел.

Девушка сказала, что позовет капитана. Эйлерт не сразу понял, кто являлся этим самым капитаном корабля без парусов, но по прошествии почти минуты его сознание выдало нужную информацию: Рагиро. Человек, которого он считал мёртвым. Живой мертвец. В голове ещё раз промелькнула мысль о том, что сам Эйлерт уже отправился на тот свет и «Пандоре» придется искать нового капитана, как и тринадцать лет назад после смерти Нельса Лира.

Раздался стук, дверь отворилась. Лерт молча смотрел на вошедшего, и его молчание нарушалось лишь тяжелым дыханием. Рагиро тоже не произнес ни слова, гипнотизируя разноцветными глазами того, кого много лет считал погибшим. Слова железным комом застряли в горле; никто из них не решался первым заговорить, и им обоим казалось, будто все это неудавшаяся шутка Дьявола.

— Я мёртв? — на одном дыхании выпалил Эйлерт, поражаясь своему, такому чужому голосу, надломленному, хриплому, слишком тихому. — Ты тоже мёртв?

Рагиро стоял на пороге каюты, пораженно глядя на Лерта: вот он, живой, настоящий, рядом с ним, один на один, и можно поддаться искушению и все выложить, как на духу, рассказать то, что случилось, признаться во многом, а главное — в своем проклятии, которое он получил по собственной глупости. Но он молчал, пытаясь осознать заданный Эйлертом вопрос.

Мертвы ли они? О, нет. Они живее всех живых.

— Мы оба живы, — таким же чужим, непривычным голосом ответил Рагиро.

Его слова гулким эхом продолжали раздаваться в голове Эйлерта, и он не мог вымолвить ни слова. Они не могли быть живы. Все это — предсмертный мираж, и сейчас он обязательно увидит отца, а потом убедится в том, что они погибли.

— Ты удивлён? — вопрос звучал нелепо и глупо.

Лерту вдруг стало нестерпимо больно. И эта боль была отнюдь не физической, хотя голова продолжала неприятно гудеть. Эта боль была намного сильнее, глубже; она раскалывала сердце на осколки, дробила душу и разрывала ее по швам. Эту боль невозможно было терпеть, она рушила любое представление о прошлом, настоящем и будущем. Эта боль острыми стрелами пронизывала насквозь. Эйлерт стиснул зубы и вновь повалился на кровать с закрытыми глазами, изо всех сил стараясь не закричать. Он не был готов к такому.

— Если честно, то да, я удивлен. Немного, — кто бы знал, каких усилий Эйлерту стоило произнести эти слова, чтобы они звучали спокойно и уверенно.

— Ты в ужасе, — поправил его Рагиро со слабой улыбкой на губах. Лерт резко распахнул глаза и уставился на него почти что ошеломлённо: даже после стольких лет он мог читать его как открытую книгу.

— Как и ты, — на выдохе ответил Эйлерт, тоже улыбаясь: неуверенно, боязливо. Он сказал это вовсе не потому, что думал так, а потому, что хотелось хоть как-то снять повисшее в воздухе напряжение.

— Это мое пожизненное состояние, — парировал Рагиро, а потом — секунду спустя — они оба рассмеялись. Буквально на несколько мгновений, но искренне и легко. Этот момент можно было по праву считать одним из самых счастливых.

Они вновь замолчали. Рагиро так же стоял на пороге каюты, будто бы один его шаг мог навредить Эйлерту, спугнуть его. Лерт тоже пытался не двигаться и едва ли дышал. Они оба боялись, что все это в одночасье перестанет быть реальностью.

— Где мы? — шёпотом спросил Эйлерт, уже заранее зная ответ.

— На «Гекате», моём корабле. Как только тебе станет легче, я отправлю тебя обратно на «Пандору», можешь не беспокоиться об этом, — словно заученную фразу выдал Рагиро — немного печально, но слишком спокойно, напуская на себя притворную маску расслабленности. — Найти корабль не составит большого тру…

— Как? — нетерпеливо перебил его Лерт, рывком вскакивая с кровати. — Как ты находил мой корабль? Постоянно… я видел «Гекату» рядом с «Пандорой». Почему? Словно корабль-призрак, парящий над волнами и не имеющий парусов. И… как передвигается «Геката»? — он задавал вопросы один за другим, не замечая, что в один момент он оказался рядом с Рагиро.

Рагиро не торопился с ответом: он позволил Эйлерту приблизиться к нему, но сам потом медленно прошел к одному единственному стулу в комнате, усаживаясь на него. Эйлерт оказался спиной к Рагиро, а перед глазами, сменяя друг друга с невероятной скоростью, проносились обрывочные картинки из прошлого. Кольцо. Эйлерт должен отдать кольцо.

— Вряд ли тебе понравятся ответы, — пожал плечами Рагиро. Его голос едва заметно дрожал.

— Почему ты так решил? — он нахмурился, готовясь услышать самое ужасное, хотя даже не представлял, чем или кем может быть это «самое ужасное», а потом развернулся лицом к Рагиро, но подходить вновь не стал, оставаясь на месте. Они все ещё боялись друг другу навредить.

— Потому что ты всегда был слишком хорошим для человека и слишком правильным для пирата.

Эйлерт ждал, пока Рагиро продолжит, но тот молчал. И Лерт медленными шагами подошёл к нему, опасливо положив руку на плечо. Это прикосновение для Рагиро стало сродни сильнейшему разряду: он давно забыл, как ощущались обычные человеческие прикосновения, когда никто не хотел причинить ему боль. Он резко отстранился, и Лерт сразу же убрал руку, виновато отворачиваясь в сторону, словно извиняясь.

— Да брось, за меня можешь не переживать. Тринадцать лет прошло с нашей последней встречи. За столько лет люди… — Эйлерт замолчал. Лишь в это самое мгновение к нему пришло абсолютное осознание того, что они не виделись с Рагиро больше десяти лет, а ведь это чертовски много. И сейчас, видя его прямо перед собой, Эйлерт задумался о том, как же все эти годы он жил без него?

— …меняются? — закончил предложение Рагиро. Он разделял эмоции Лерта, сам чувствовал ровно то же самое, понимал его намного лучше любого другого человека. Так было тогда, так оставалось и сейчас. Эйлерт как-то неопределенно кивнул в ответ, все ещё смотря куда-то в сторону. — Нет, ты не изменился.

— Ты тоже, ничуть. Разве что выше стал немного, — Лерт усмехнулся и, словно забыв о том, как Рагиро отреагировал на прикосновение в прошлый раз, положил ладонь ему на голову. Когда они был маленькие, Лерт часто так делал. — Прости, не хотел.

— Оставь, — поспешно произнес Рагиро, и Эйлерт не стал убирать руку: так можно было мысленно вернуться в детство. Хотя бы ненадолго.

Разговор прервался долгим молчанием. Оно уже было без прежней нервозности, напряжения — стало спокойным, безмятежным, умиротворенным. Это была тишина, которую хотелось слушать и которая нарушалась лишь размеренными ударами сердец и ровным дыханием. Они слушали друг друга так, будто бы хотели за эти минуты наверстать упущенные года. Рагиро никогда не был особо разговорчивым, и Эйлерт ещё тогда, будучи ребенком, привык к тишине в обществе самого дорогого человека.

Они чувствовали себя утопающими, которым на пороге смерти предоставили чудесную возможность на спасение.

Они отчаянно цеплялись за эту возможность, а где-то на периферии сознания вертелась мысль, что все это бесполезно, что они оба пойдут ко дну.

— Ты ведь не расскажешь, что с тобой произошло, верно? — Эйлерт начал осторожно кончиками пальцев поглаживать голову Рагиро, который, прикрыв глаза, кивнул: конечно же не расскажет. Он не мог. Не мог говорить об этом. Лерт выжидающе смотрел на него, продолжая гладить по волосам.

— Я заключил сделку с Дьяволом. Двадцать лет моей службы ему в обмен на твою жизнь. Он должен был вернуть тебя к жизни через двадцать лет, но…

— …я оказался жив, — глухо закончил за Рагиро Лерт, с трудом вникая в сказанное. — И… и что теперь? — он чувствовал, как к горлу начинала подниматься паника. Как его рука медленно сползла вниз, закрывая половину лица Рагиро. Закрывая его красный глаз. Эйлерт пальцами коснулся его губ, подбородка, шеи, и Рагиро перехватил его руку, прижимая к своей груди.

— Слишком много вопросов. Хватит.

 

***

 

Эйлерт давно так хорошо не спал: в последние годы его сны были либо наполнены кошмарами о том проклятом дне, либо сумбурны и состояли из лоскутков воспоминаний и эмоций, накопившихся за тяжелый день. Итог все равно был один — поутру он чувствовал усталость. А на суше без успокаивающего плеска волн и умиротворяющего покачивания на гребнях и вовсе не смыкал глаз.

В этот раз ему было так хорошо и приятно в теплой вязкой тьме без сновидений. Лерт потянулся, ещё немного понежился, позволил себе минутную слабость и уже переворачивался на другой бок, как вдруг резко треснулся лбом в какую-то стену. Он распахнул глаза, мигом вскочил и чуть не вывалился за борт, в последний момент сумев удержать равновесие.

Лоб пульсировал от боли — он ударился не о стенку, а об одну из седельных балок лодки. Никого рядом не было. Не было даже весел, а лодка сама по себе неспешно плыла по ртутно-серой воде. Лерт зачерпнул в ладонь немного воды — соленая, холодная, непонятная.

Он поднял голову в надежде увидеть хотя бы солнце, может быть пару звезд и определить свое местоположение, но тщетно. Все вокруг окутывал белесый туман, стелющийся прямо по воде и производящий впечатление разорванного облака. Даже небо было белым. Монохромное окружение начинало давить на нервы и не на шутку пугать, но Лерт странным образом стал привыкать к чертовщине, вечно творившейся с ним.

И когда он услышал голос за своей спиной, то даже не вздрогнул.

— Нравится? — спросил Рагиро, материализовавшийся будто бы из воздуха. Его силуэт немного поблескивал, а движение губ не успевало за словами. Эйлерт с сожалением осознал, что будет общаться лишь с его призраком.

— Не очень. Слишком… загробно, я бы сказал.

— По-бермудски, — согласился Рагиро. — Зато надёжное укрытие от ненужных глаз и ушей.

— А у нас их так много? — Эйлерт усмехнулся, надеясь разрядить обстановку.

Рагиро поморщился, посмотрел куда-то в сторону, словно наблюдая за кем-то — или чем-то — и неоднозначно пожал плечами. Он сделал глубокий вдох, затем — выдох. Туман становился более плотным, почти осязаемым, и от этого более опасным, чуть ли не смертоносным. Лодка продолжала покачиваться на слабых волнах и плыть в неизвестном для Эйлерта направлении.

— Достаточно для того, чтобы быть настороже и ждать подвоха.

Эйлерту такой ответ не понравился. Он не понимал, стоило ли начинать бояться и, если стоило, то насколько сильно, хвататься ли за оружие или просто быть готовым атаковать в любой момент. Не понимал спокойствия Рагиро, пусть и притворного. Но спрашивать что-то ещё не стал, предоставляя Рагиро, вернее, его призраку, решать, что будет дальше.

— Скоро ты окажешься на «Пандоре», — после недолгого молчания произнес Рагиро. — После этого, прошу тебя, не пытайся меня искать. Запретить я тебе не могу, но дать совет — вполне, — и с этими словами Рагиро исчез в ещё сильнее сплотившемся тумане.

Эйлерт остался один.

Лодка медленно плыла по течению, Эйлерту ничего не нужно было делать, и он мог позволить себе ещё несколько минут отдыха, но все тело сковывало железное напряжение. Глупый совет Рагиро лишь усугубил ситуацию, тревожность становилась невыносимой. Даже тихое покачивание волн не успокаивало, а звук воды на удивление только сильнее раздражал.

Он закрыл ладонями лицо, делая глубокий вдох и крепко-крепко зажмуривая глаза. Сердце начинало биться быстрее и как-то странно сжималось при малейшей попытке выровнять сбившееся дыхание. Ничего не помогало. Скорее наоборот — делало в разы хуже. Вокруг расстилалась морская гладь, и на горизонте не было ни одного корабля, тем более родной и любимой «Пандоры».

За последнее время произошло слишком много дьявольщины, и Эйлерт изо всех сил старался вести себя нормально и не подавать виду, что все вокруг казалось ему по меньше мере странным. Но, оказавшись один на один с собой на много миль вперёд, он запаниковал. На лбу выступили маленькие капельки холодного пота. Руки сначала окаменели, а потом стали безостановочно дрожать. Дыхание только сильнее сбивалось, а любой вдох и выдох приносил нестерпимую боль внутри.

Эйлерт с силой стиснул ладонями голову в желании переключиться на другие ощущения, но из груди вырвался тихий, сдавленный стон. Паника накатывала все сильней и быстрей. Дрожь была настолько ощутимой, что он едва ли мог контролировать собственные движения и чуть не свалился за низкий борт лодки, но чудом смог удержаться. Сделал длинный выдох и стиснул зубы так, что закружилась голова. Плечи быстро поднимались и опускались, глаза по-прежнему были закрыты.

«Успокойся и не забывай дышать, — мысленно твердил себе Эйлерт. Ногти одной руки безжалостно впивались в борт лодки. — Море — твоя родная стихия.»

Лерт понятия не имел, сколько времени прошло с момента, как началась паника, но открыть глаза он позволил себе лишь в тот момент, когда услышал звук столкновения лодки с чем-то другим. Перед собой он увидел деревянный борт знакомого корабля и вспомнил последние слова Рагиро.

Удивительно, как быстро он забыл об этом, стоило Рагиро исчезнуть.

Плечи расслабились. Дышать стало значительно легче, но до конца паника так и не отступила. В глубине души таился крохотный страх, что это не «Пандора» и что все это ему снилось, а то и казалось в бреду.

Послышались чьи-то голоса, но слов Эйлерт разобрать не мог. Голоса были знакомые, он отчетливо услышал слово «капитан», сказанное Грэмом. Уловил слова «нужна помощь», которые произнес добродушный Олден. Он слышал их голоса, но не мог разглядеть их лиц.

Сознание было затуманено, ужас все ещё крепко прижимал к себе, несмотря на то что дыхание выровнялось окончательно, а сердце больше не сжималось в стальных тисках. Голоса сливались в один незнакомый, а силуэты на палубе исчезли из виду.

Сфокусировать взгляд на чем-то конкретном не получалось, как бы Эйлерт ни старался. Все это были происки Морского Дьявола.

Капитан Эйлерт Лир отключился.

 

***

 

— Капитан! — кто-то отчаянно пытался до него достучаться, но Эйлерт никак не мог прийти в себя и открыть глаза. Он ощущал чье-то присутствие совсем близко, наконец почувствовал себя расслабленно. Паническая атака отпустила, и ему хотелось просто немного отдохнуть, но настойчивый голос старпома вновь врезался в плавный поток мыслей. — Капитан Лир, очнись!

Его голову резко окатило ледяной водой, и Лерт распахнул глаза, закашлявшись.

— Ну, хвала богам, живой, — послышался со спины безмятежный голос Олдена. Грэм что-то недовольно пробурчал в ответ. Рулевой поднял руки вверх, давая знак старпому, что спорить не собирался, и негромко рассмеялся.

Эйлерт протер ладонями лицо, смахнув оставшиеся капли воды и уставился на того, кто стоял прямо напротив него: боцман Хильде. Мужчина смотрел на капитана сосредоточенно и немного хмуро. Его редко можно было заметить с другим выражением лица.

— И долго меня не было? — спросил Эйлерт, хватаясь за руку, протянутую Хильде. Он поднялся на ноги и обернулся через плечо туда, где стояли Грэм и Олден.

— Недостаточно долго для того, чтобы случилось что-то серьезное, — незамедлительно ответил Хильде, по-прежнему не сводя с капитана серьезного взгляда. — Вся команда на месте, корабль цел. Переживать абсолютно не о чем.

Грэм недовольно фыркнул и сдвинул брови, всем своим видом показывая, что ответ показался ему слишком длинным и совершенно не по делу, но Эйлерт лишь согласно кивнул и вопросов больше не задавал, потому что единственное, что было важным, так это то, что все в порядке. Олден незаметно и по-доброму пихнул Грэма под локоть, за что чуть не схлопотал кулаком в нос. За время отсутствия Эйлерта старпом стал раздражительнее и злее обычного, но Олдена это не останавливало подначивать друга.

Лерт, краем глаза заметив перепалку старшего помощника и штурмана, усмехнулся: эти двое никогда не ладили, но при этом в боях стояли друг за друга горой.

— Грэм, — окликнул его Эйлерт, и Грэм с Олденом сразу же замолчали, уставившись на него. — Побудь за главного ещё некоторое время, мне надо прийти в себя, — и с этими словами Лерт направился к себе в каюту.

— Что уставились? — рявкнул Грэм. — Быстро все за работу! Капитана Лира не тревожить. — Отчеканил приказы старший помощник, и всю команду как ветром сдуло. Рядом с ним остался по-прежнему улыбающейся Олден.

Работа на корабле снова закипела, словно исчезновения капитана не было вовсе, как и растворяющейся надежды на то, что Эйлерт мог выжить и вернуться. Грэм скрестил руки на груди и упорно игнорировал ерунду, которую Олден говорил ему ещё с минуту, прежде чем уйти обратно к штурвалу. Хильде отзеркалил жест старпома и сделал шаг вперед, сокращая между ними расстояние.

— Не уверен, что это нормально.

— О чем ты? — нахмурился Грэм.

Хильде помолчал. Его узкие глаза сощурились ещё сильнее, а спутанная прядь темных волос закрыла верхнюю часть лица.

— О том, что, когда шторм успокоился, мы искали капитана слишком долго и слишком тщательно, чтобы что-то упустить. Его нигде не было. И тут он приплывает прямо к борту «Пандоры»? Я не верю в такие совпадения, Грэм.

Теперь настала очередь Грэма щуриться: он не подумал об этом. Он был просто рад снова видеть верного друга и капитана. Новость о возвращении Эйлерта сразу стала тяжелой и начала сдавливать все внутренности. Со слов Хильде все выглядело чертовски подозрительно, но Грэм ведь видел Эйлерта живым и здоровым, совершенно таким же, как и всегда.

— Я поговорю с ним, — настороженно и в разы тише обычного ответил старший помощник. — Экипаж вроде бы не придал этому особого значения, так что не говори на эту тему.

Хильде коротко кивнул в ответ.

 

***

 

Грэм стоял около закрытой двери каюты капитана неприлично долго. Он думал над словами, сказанные ему Хильде, и никак не мог взять в толк, на что конкретно тот намекал, но спрашивать его напрямую не стал: то ли боялся услышать ответ, то ли сам в глубине души уже догадался, но не хотел признавать собственную правоту.

Подождав ещё немного, Грэм все-таки постучал в деревянную дверь. Ответ послышался далеко не сразу:

— Заходите.

Голос Эйлерта звучал вымученно, и Грэм сразу же пожалел, что побеспокоил его так скоро, совсем не дав возможности отдохнуть, но отступать не стал и зашел внутрь.

— Это настолько важно и срочно, что не могло подождать? — сразу же спросил Эйлерт, приняв сидячее положение. — Все, о чем я просил, это пара часов отдыха в тишине, — его губы тронула усталая улыбка, голос звучал нервно.

— Извини, просто… — Грэм замолчал, мысленно пытаясь правильно сформулировать вопрос. — Где ты был? Я имею в виду… разве это возможно? Мы обыскали так тщательно, насколько это было возможно в нашей ситуации, и тебя не нашли. И тут ты возвращаешься на мирно покачивающейся лодке без единой царапины. Не хочу сказать ничего лишнего…

— Так не говори! — перебил старпома Эйлерт. — Если не хочешь — не говори.

—…но я не верю в такие совпадения, — он все равно закончил уже начатую фразу, повторив слова Хильде.

Повисла неприятная, гнетущая пауза. Эйлерт не торопился отвечать, Грэм не торопился снова спрашивать, словно позволял придумать самый подходящий и похожий на правду ответ. На правду, в которую поверят.

Наконец, Лерт сделал глубокий вдох и посмотрел Грэму в глаза:

— Что ты хочешь от меня услышать? Историю о том, как я выжил в открытом море без намека на хоть какую-то сушу поблизости, без корабля и даже без подобия лодки в одиночку? Как трудно мне пришлось, но я героически преодолел все испытания и нашел способ вернуться, соорудив для себя шлюпку из ничего? Брось, Грэм, ты слишком умён, чтобы поверить в такую чушь, а я слишком дорожу твоим доверием, чтобы эту чушь на тебя повесить.

— Тогда что произошло? Мы успели мысленно тебя похоронить.

— И правильно сделали, — жёстко отрезал Лерт, чуть поморщившись. Все-таки слышать новости о собственных несостоявшихся похоронах было не самым приятным, что он мог услышать от своего друга.

— Прекрати издеваться, — так же жёстко отозвался Грэм. — Я хочу услышать правду, даже если она мне не понравится.

Снова воцарилась тишина. Эйлерту слишком сильно не хотелось говорить ту правду, о которой спрашивал его друг: она была ужасающей, больной во всех смыслах и чересчур неестественной. Но врать Эйлерт хотел ещё меньше.

— Она точно тебе не понравится.

Грэм скрестил руки на груди и почти рухнул на деревянный стул напротив стола.

— Я слушаю.

Эйлерт закрыл глаза, потом вновь посмотрел на Грэма и, наконец, сдался.

— Только не перебивай.

ГЛАВА 13

«ПРЕВЕНЦИЯ»

 

 Когда острова Маледиктус хотели его видеть, это не было сигналом явственным или устным, не было приказом, не было знаком. Это был словно неведомый толчок, резкий удар, от которого перехватывало дыхание и темнело в глазах. Но Рагиро всегда понимал: Морской Дьявол ждал его в своем укрытии – доме, как называл этот остров сам Бермуда. Рагиро чувствовал это, когда парочка черных воронов, которые обычно не летали над морями, кружили около его корабля, словно стервятники, готовые в любую секунду кинуться на падаль.

Иногда на деревянном столе в каюте капитана огнем проступало изображение ворона. Иногда появлялся обожженный клочок бумаги или горстка пепла. Не важно как, но Бермуда всегда давал о себе знать, когда Рагиро был ему нужен.

Маледиктус обволокло туманом: Рагиро едва ли мог увидеть сами острова, находясь на «Гекате», но точно знал, куда направлять корабль. Рулевой Чендлер не спрашивал, куда держать курс. Каждый интуитивно чувствовал, где находились острова, словно были привязаны к ним нерушимым кровавым заклятием.

Вечно недовольный Каллен Пайс непривычно притих. Обычно у членов команды это вызывало смех, но в эти секунды даже дерзкая Зелда не посмела отпустить мерзких шуточек в сторону Каллена. Каждый предчувствовал гнетущий и стремительно приближающийся гнев Бермуды.

Острова были близко.

Маледиктус неистово кричал в голове каждого находившегося на «Гекате».

— Какого чёрта ему снова надо? — быстро заговорил Каллен.

— Мы же недавно уже были здесь, — подхватила Зелда.

Чендлер недовольно поморщился: ему тоже абсолютно не нравилось, когда Маледиктус звал их так часто и так громко. Но никто ничего не мог сделать. Они были узниками собственного выбора, и жалеть об этом выборе не было ни времени, ни сил, ни желания.

Зелда демонстративно закатила глаза, а потом перегнулась через борт. Она была самым молодым членом экипажа и самым чокнутым — это признавали даже те, кто был на «Гекате» не одно столетие.

— Вы же знаете, что нашему господину не нравится, когда нарушают его приказы, а капитан Савьер и слушать его не хочет, — затараторила Зелда.

Она резким движением выпрямилась, взмахнула темно-рыжими волосами и чихнула. Каллен Пайс терпеть ее не мог. Его светлые волосы вставали дыбом всякий раз, когда девушка открывала рот, а глаз начинал нервно дергаться.

Чендлер закурил трубку, упорно игнорируя не самые приятные разговоры и старательно делая вид, что он следит за курсом, но все знали, что, даже если Чендлер бросит штурвал, корабль все равно придёт туда, куда надо. Всегда приходил.

Зелда подскочила к Чендлеру, выпрашивая трубку.

На палубе не было только капитана и его главной помощницы Летиции, светловолосой, ужасно худой и неразговорчивой. Кроме Рагиро ее никто не любил, потому что она всегда избегала общества, пряталась по каютам и доверяла только капитану. Капитан в свою очередь отвечал ей тем же, и никто не мог понять этой странной связи. Они не были любовниками, но Рагиро всегда ее защищал и не позволял никому плохо с ней обращаться. Летиция в свою очередь поддерживала Рагиро в любых его идеях.

Зелда говорила, что они больше похожи на старшего брата и младшую сестру. Каллен издевательски отпускал неприятные шуточки, а Чендлер только пожимал плечами. Никто из них за все годы плавания так и не спросил у Рагиро, кем ему приходилась Летиция.

— Маледиктус, — коротко произнёс Чендлер, оповещая всех, что они прибыли. Корабль остановился у самых берегов острова, едва ли не касаясь неестественно чёрной земли.

 

***

 

Летиция напряженно оглянулась на Рагиро, хотела что-то спросить, но вместо этого продолжала смотреть на мужчину.

— Не переживай, — мягко произнёс капитан. — Всё будет в порядке.

— Вы уже не один раз ослушались его. Что, если… — Летиция замолчала: ей не нравилось то, что происходило, и не нравилось то, что она тоже виновата. В конце концов, она могла попытаться отговорить Рагиро.

— Если он вздумает меня убить, то следующим капитаном «Гекаты» будешь ты.

Летиция не понимала, шутил ли так Рагиро или говорил серьезно, но что-то в его взгляде подсказывало, что он и впрямь думал, что она способна быть капитаном корабля. Девушка засмеялась, немного сдавленно и испуганно, а потом хладнокровно заметила:

— Если умрете вы, капитан, то и мы тоже. Не забывайте, — для девушки, говорящей о смерти, она была слишком весёлой, но для того, кто не раз сталкивался лицом к лицу со смертью — слишком грустной.

Рагиро покачал головой: он никогда не забывал о том, что Бермуда не оставляет в живых тех, кто недостаточно ему верен. Но никто не мешал хотя бы попытаться нарушить привычный ход вещей и не позволить умереть тому, кто напрямую зависел от него, своего капитана.

— Идём, Летиция. Он не любит ждать.

Летиция немного поёжилась, осмотрелась, пытаясь понять, что ожидало их самих или их капитана, но все внутри пещер было, как прежде. Веками Маледиктус не менялся для его обитателей, и лишь изредка Бермуда украшал стены и пол с потолком разными цветами. Летиция не любила цветы, поэтому, когда она увидела сгнившую белую розу у себя под ногами, поморщилась, а после безжалостно на нее наступила.

Рагиро сделал вид, что не заметил этого.

Он тоже не любил цветы, особенно после последней встречи с Бермудой, особенно сгнившие белые розы. Они вызывали у него тошноту.

— Капитан, — тихо позвала Летиция, остановившись чуть позади Рагиро. Он неохотно повернул голову в ее сторону, заметив, как девушка показывает на пол.

У них под ногами лежала не одна увядшая белая роза. Белые розы вырисовывали собой стрелки, указывающие путь, словно Рагиро, не раз и не два бывавший здесь, мог заблудиться. Он криво усмехнулся и кивнул удивленной, немного напуганной Летиции, а потом резко произнес:

— Я иду один.

— Я думала… — начала Летиция, но, встретившись взглядом с Рагиро, замолчала и согласилась. — Вернитесь, пожалуйста, к нам. И будьте в порядке. По возможности, — почти шепотом добавила она, когда Рагиро повернулся к ней спиной. Она не заметила, как его плечи на одну секунду напряглись, и ушла назад к «Гекате», где осталась вся остальная немногочисленная команда.

Дальше Рагиро шел один, беспрекословно следуя за белыми розами. Чем ближе он подходил, тем сильнее ощущал неприятный запах: аромат цветов вперемешку с вонью гниющих человеческих тел. Это не пугало, скорее раздражало, и дыхание иногда перехватывало.

Перед ним взмахнул крыльями белый ворон, и Рагиро резко отступил назад, понимая, что все намного хуже, чем предполагалось изначально.

Он действительно не любил ждать. Не любил ещё сильнее, чем Бермуда.

Бермуда мог проявлять терпение, если это играло ему на руку. Мог проявлять в определенной степени милосердие, если потом он получит выгоду.

Но он всегда и со всеми был жесток, и его жестокость была вездесущим абсолютом. Он не терпел неповиновения и во многом был страшнее Бермуды, несмотря на то что сам подчинялся ему.

Морской Дьявол редко прибегал к его услугам, предоставляя ему самому разбираться со своими проблемами. Он никогда не подводил Бермуду. Не было ещё и дня, когда Бермуда жалел о том, что взял к себе на службу Габриэля Грэдиса, самого жестокого из всех, кого он за прожитые тысячелетия встречал, и того, у кого души не было даже при жизни.

Если Бермуда звал Габриэля, это значило только одно: Рагиро совершил большую ошибку. Возможно, самую большую за свою жизнь. И назад отступать уже поздно.

Белый ворон сидел на одной из белых роз и смотрел на Рагиро своими огромными пустыми глазами неестественного серого цвета. Издав оглушающий крик, он взмыл вверх, исчезая в густом дыму.

Рагиро ждал не Бермуда, хотя именно Бермуда вызвал его на Маледиктус.

— Давненько мы с тобой не встречались, — со всех сторон одновременно прозвучал приторно-сладкий, забытый со временем голос, принадлежавший Габриэлю Грэдису.

Рагиро лишь скривил губы в подобии улыбки, но не произнес ни слова. Рядом с Габриэлем все чувствовали себя как на пороховой бочке, даже те, кого называли Палачами, находившимися в непосредственном подчинении Габриэля.

Габриэль Грэдис, которого тоже прозвали Палачом, появился в плотном белом дыму: высокий мужчина с чересчур острыми чертами лица и белыми волосами, стянутыми в тугой высокий хвост. Он был ещё более худощав, чем Рагиро, и в обычном бою один на один вряд ли смог бы победить. Проблема заключалась в том, что в обычный бой ни Габриэль, ни Рагиро не стали бы ввязываться, и все решала другая сила, которая у Габриэля — Рагиро никогда в этом не сомневался — была в разы мощнее.

Они смотрели друг на друга слишком долго и слишком внимательно в абсолютной тишине. Фигуры за спиной Габриэля не двигались, и Рагиро по-прежнему видел лишь их смутные очертания в белом, почти непроглядном дыму.

— Не уверен, что я рад тебя видеть, — наконец, произнес Рагиро, скрестив руки на груди и делая вид, будто его совершенно не волнует ни его будущее, ни будущее его команды. Голос звучал серьезно, немного раздраженно, и Габриэль Грэдис поморщился, потому что никто не имел права показывать свое раздражение в его присутствии.

— Что ж, — ответил Габриэль. — Тогда я разочарую тебя, но в ближайшем будущем мы будем видеться в разы чаще. Впрочем, ты сам в этом виноват, мой дорогой Рагиро.

— Меня сейчас стошнит, — не стал церемониться Рагиро, едва его собеседник закрыл рот.

Габриэль натянуто рассмеялся и пожал плечами, устремив все свое внимание на белого ворона. Очертания коридора стали расплываться в таком же противном плотном белом дыму, какой появлялся всякий раз, когда появлялись Палачи. Рагиро ненавидел и этот дым тоже. И любимые Габриэлем белые розы, белых птиц, белый цвет во всем. Габриэль даже одет был в белый костюм, который, казалось, никогда не пачкался.

— Советую тебе попридержать свои порывы, — безмятежно ответил Палач.

Стены коридора сменились другими стенами, темными, покрытыми изображениями с белыми воронами. Рагиро успел заметить корону на головах птиц, но не придал этому особого значения. Где-то стала появляться мебель: кресла и диван с мягкой синей обивкой и с золотыми симметричными узорами, небольшой деревянный стол. Рагиро не понимал, где они находились, потому что на Маледиктусе таких комнат не было, разве что сам Бермуда или Габриэль меняли окружающую их реальность.

— Почему со мной говоришь ты, а не он?

Габриэль с наслаждением закрыл глаза и уселся в одно из мягких кресел.

— Потому что… — он на секунду задумался. — Он подумал, что я смогу яснее донести до тебя нужное! — и радостно хлопнул ладонями.

На лице Рагиро не отразилась ни одна эмоция. Он лишь пожал плечами, словно не понимал, о чем шла речь, хотя он, напротив, предельно ясно осознавал, что вляпался так сильно, как никогда.

— Присаживайся!

Рагиро, немного подумав, сел напротив Габриэля. Тот по-прежнему радостно, натянуто вежливо улыбался, и на секунду Рагиро заметил, что узкие губы Палача нетерпеливо дрогнули. На столе между ними сразу же появилась бутылка красного вина и два прозрачных бокала. Рагиро не показывал своего удивления, ожидая чего угодно, но явно не вина. А тем временем Габриэль деловито разлил алкоголь и протянул один бокал своему гостю.

Вот только гостем Рагиро не был.

Разве что пленником.

— Твое здоровье, — улыбка на губах Габриэля стала ещё шире и ещё жизнерадостней. Он поднял бокал и коснулся его края губами, но глотка не сделал. Нахмурился, и улыбка сразу же сошла с его лица. — Пей.

Это не было просьбой, не было предложением. Рагиро терпеливо держал бокал в руке, но не делал того, что говорил Габриль, до тех пор, пока рука сама не стала двигаться. Светло-голубые глаза Габриэля стали ужасающе яркими в свете редких свечей, а бокал — обжигающе холодным. Пальцы свело судорогой, но Рагиро упорно держал бокал, пока рука сама по себе тянулась к его лицу, а губы приоткрывались в ожидании терпкого вина.

Рагиро неотрывно смотрел на Габриэля, понимая, что выбора у него, в общем-то, нет, и Габриэль Грэдис в любом случае добивался своего. Он уже даже начинал догадываться, что вино отравлено. Не смертельным ядом, разумеется, но точно приносящим жуткую боль, паралич или что-то ещё в таком духе. Рука двигалась очень медленно, а глаза Габриэля становились все ярче и ярче, и к тому моменту, как губы Рагиро соприкоснулись с холодным стеклом бокала, он не видел ничего, кроме ярко-голубой радужки чужих глаз.

Капли вина коснулись языка, приятно обожгли горло, и… ничего не произошло. Вкус у вина действительно был терпкий, немного горьковатый и отдавал странным металлическим оттенком.

Габриэль рассмеялся и вновь хлопнул ладонями.

— Ты и впрямь думал, что я отравлю тебя? — он вскочил на ноги, в считанные секунды перепрыгнул стол и оказался прямо рядом с Рагиро, усаживаясь на подлокотник кресла. — Ну прекрати, мой дорогой Рагиро, он не хотел бы, чтобы ты страдал. Хорошее вино, правда?

Не успел Рагиро как-то отреагировать, как Габриэль одним маленьким жестом руки заставил его сделать ещё несколько глотков.

А потом тело Рагиро вновь стало его слушаться, но он не спешил избавиться от бокала, едва понял, что в нем нет яда. Габриэль не стал бы использовать медленнодействующую отраву. Он любил наблюдать за чужими страданиями сам, а это означало «здесь и сейчас».

— Ты редко появляешься в этих краях, Габриэль. Зачем он прислал тебя ко мне? — Рагиро перешел сразу к делу, надеясь, что Палач скинет с себя маску доброты и вежливости. Его и впрямь иногда подташнивало от такого образа. Особенно когда он знал, на что в действительности способен Габриэль Грэдис.

— Ты сам все прекрасно знаешь, — он в одночасье стал серьезным и переместился ближе к Рагиро. — Ты слишком заигрался со своим молодымкапитаном. Либо принеси его душу нашему Господину, либо оставь его в покое. Другого варианта нет, Савьер, — в самое ухо, произнося каждое слово раздельно, прошептал Габриэль. Его голос больше не звучал приторно-сладким, скорее угрожающе-предупреждающим, а медленное дыхание ощущалось на коже.

Такой жест от кого угодно показался бы интимным. От кого угодно, кроме того, кто стоял над всеми Палачами и мог заставить одним словом подчиняться, как сделал это минутой ранее с самим Рагиро.

Он крепко стиснул зубы и рывком поставил бокал на стол, расплескав вино.

— Я слышу это уже не первый раз, — Рагиро встал с кресла, лишь бы оказаться подальше от своего не самого приятного собеседника и — главное — не чувствовать на своей коже его дыхания.

— Но первый раз от меня, мой дорогой Рагиро, — всю серьезность сняло, как по волшебству. Привычная и ненавистная маска снова оказалась на лице Габриэля, слащавая улыбка тронула узкие красноватые губы, а голос стал ещё более приторным.

— Почему вино красное, а не белое? Я думал, ты повернут всем белом.

Повисла недолгая тишина. Габриэль издал странное, протяжное и несвойственное ему «хм» и вновь посмотрел своему пленнику в глаза, будто никак не мог насмотреться:

— О, — чуть удивленно воскликнул он, по-прежнему улыбаясь. — Это не совсем вино. Не заметил металлического привкуса? Я кое-что добавил туда.

С этими словами Габриэль последний раз хлопнул ладонями и исчез в белом дыму. Следом за ним стала исчезать и комната, вместо которой снова появился коридор, застеленный полем увядающих белых роз. Где-то вдалеке на секунду показались шесть фигур, но и они мгновение спустя исчезли.

В голове Рагиро прозвучал сладкий голос: «До скорой встречи», а следом тихое хихиканье.

Когда Рагиро вернулся к кораблю, он понял, что пил не вино, а чью-то кровь.

ГЛАВА 14

«ВАЖНЫЕ РЕШЕНИЯ»

 

Грэм не перебивал. Он внимательно слушал каждое слово, произносимое капитаном, и медленно начинал понимать. Все неясности и странности приобретали четкие очертания, а вопросы в голове растворялись. Он едва ли усомнился в сказанном — такое не выдумаешь.

Когда Эйлерт закончил, Грэм по-прежнему хранил молчание, обдумывая ситуацию и пытаясь обрисовать мысленно хоть какой-то дальнейший план действий, но почему-то понятия не имел, что делать. Зато очень хорошо представлял будущее возмущение команды, которая не захочет следовать за Эйлертом Лиром в самое пекло морского ада независимо от причин, потому что это не их родной и близкий человек отдал свою душу на службу Дьяволу.

— Скажи хоть что-нибудь, — наконец, не выдержал Эйлерт. — Можешь назвать меня сумасшедшим и пригрозить бунтом на корабле. Но только пригрозить, — он слабо улыбнулся, надеясь, что неудачная шутка заставит улыбнуться и Грэма, но тот сидел с непроницаемым лицом и смотрел в одну точку. Улыбаться он явно не собирался.

— Боюсь, команда захочет не только пригрозить тебе бунтом на корабле, но и осуществить его заодно, — серьезно ответил Грэм, когда Эйлерт уже не надеялся на ответ. — Ты же понимаешь, что это звучит как… бред сумасшедшего в лучшем случае. И… кто согласится на это? При всем моем уважении к тебе, Лерт, ты не справишься один, а команда вряд ли с тобой пойдёт за исключением парочки придурков-самоубийц. Мы заведомо проиграли, даже не начав.

— Я знаю, — незамедлительно ответил Эйлерт. — Ты думаешь, я не думал об этом сам? Конечно, думал. И не раз. Но разве я могу его бросить? Имею в виду, он же меня не бросил. Ни тогда, много лет назад, когда прежняя «Пандора» почти затонула, ни сейчас, когда нам нужна была помощь.

— Он не просил тебя о помощи, не дури, — раздражённо отозвался Грэм и резко вскочил на ноги.

— Как и я. Я тоже не просил его о помощи, и тем не менее он помог. Разве не для этого нужны друзья? Я думал, ты-то должен это понять, Грэм.

В каюте снова повисла напряженная тишина. Грэм к собственному неудовольствию понимал Лерта, но упорно делал вид, что подобное ему чуждо. Эйлерт терпеливо смотрел на старпома в ожидании его решения: одному ему действительно было бы крайне глупо пытаться спасти Рагиро, но, если к нему присоединится Грэм, станет легче.

— Я не понял, почему он так важен Морскому Дьяволу и как он выжил после того кораблекрушения, — вдруг сказал Грэм, возвращая их на несколько минут назад.

Эйлерт призадумался: он не был уверен, что это стоило объяснять, но потом решил, что он и так рассказал слишком много, чтобы отступать:

— Ты не понял, потому что я не сказал. В детстве он прошёл Шесть Путей.

Грэм не поверил своим ушам. Он уставился на Эйлерта бешеными глазами, только и сумев переспросить:

— Шесть Путей?

Но даже когда капитан вновь произнес эту оглушающую и ужасающую правду, яснее не стало. Эйлерт дал время, чтобы Грэм мог полностью осознать сказанное.

— Так, послушай меня, капитан Лир, — Грэм молчал долго. Эйлерт уже решил, что его великолепный и ни капли не продуманный план по спасению Рагиро провалился, но Грэм все же заговорил. — Я пойду с тобой, куда угодно. И «куда угодно» включает в себя Морской Ад. Я ручаюсь за Олдена. Вероятно, за Хильде — он, конечно, ведет себя как полный козел, но предан тебе. Ларри, скорее всего, тоже увяжется за нами. Этот пацан не понимает, когда надо отступать, хотя и трясется от страха постоянно. Но этого все равно слишком мало! Морской Дьявол размажет нас по бортам «Пандоры», едва мы решим выступить против него! — выкрикнул Грэм и стукнул кулаком по столу.

— Я знаю. И поэтому хочу предложить наведаться на Тортугу, к Ригану, — спокойно ответил Лерт.

— Чтобы он собрал тебе команду самоубийц, готовых стать рабами Морского Дьявола взамен свободы твоего друга? Сомнительно, ты и сам это знаешь, — Грэм не удержался от ехидной усмешки, которая очень быстро сошла с его лица.

Эйлерт покачал головой:

— Нет. Чтобы он собрал свою команду и помог нам.

Они помолчали.

— Ты рехнулся? Да ни в жизнь Риган не согласится собрать «Эгерию» в полном составе, чтобы выйти против…

— В полном составе — нет. Но нам и не нужен полный состав команды, нам нужна лишь ее основа во главе с Риганом. Постараемся заманить к себе Изэль, она должна была унаследовать силу матери.

— Много же баб было на «Эгерии»… — задумчиво протянул Грэм. — И откуда пошло только это дурацкое выражение, что баба на корабле к беде.

— Ну, баба, может, и к беде, а вот женщина вряд ли, — равнодушно ответил Эйлерт, на этот раз вызывая у Грэма слабую улыбку.

Привлечь бывшую команду «Эгерии» казалось безумным, но более реальным, чем уговорить пиратов «Пандоры» сражаться непонятно за кого и зачем.

Эйлерт был от всего сердца благодарен Грэму за то, что тот, пусть и не сразу, но все же выразил то ли желание, то ли неохотное согласие хотя бы попытаться. Даже если это станет последним, что они сделают. Он знал, каких сил и нервов это стоило старпому, но отступать не собирался ни при каких обстоятельствах.

 

***

 

Команда неохотно собралась вокруг Эйлерта, когда он поднялся на мостик. Кто-то опасливо озирался по сторонам, кто-то переминался с ноги на ногу, но никто не хотел слушать то, что собирался произнести их капитан. Никто, кроме тех, чьи имена называл Грэм, когда они находились в каюте. Они то ли боялись, то ли предчувствовали, что что-то случилось. Что-то очень плохое.

Олден стоял почти вплотную к Грэму с немного глуповатым выражением лица. Его постоянно растрепанные волосы колыхались на ветру и то и дело закрывали половину лица. Хильде остановился чуть поодаль от всех, как обычно, смотрел равнодушно, но успевал при этом внимательно наблюдать за каждым членом команды. Ларри с ещё более глупым и отсутствующим видом, чем у Олдена, сидел на корточках рядом, но плечи у него были напряжены до предела.

— Замолчите! — громко отрезал Эйлерт, и все разом замолчали.

Он окинул команду взглядом и продолжил:

— Я знаю, что вы ничего не боитесь. Что вы на многое готовы ради себя и своих близких. И что для вас самое страшное преступление — трусость и предательство. Но та ситуация, о которой я сейчас вам расскажу, несколько отличается от всех предыдущих не только в истории «Пандоры», но и в истории всех остальных пиратских кораблей, слухи о которых дошли до наших дней. Один единственный раз предыдущая «Пандора» во главе с моим отцом Нельсом Лиром столкнулась с такой же опасностью, — Эйлерт услышал, как по толпе прошел взволнованный шепот: все были в курсе, что случилось много лет назад, но никто никогда не говорил об этом вслух, и Лерт сомневался, что кто-то из экипажа позволял себе хотя бы думать о случившемся. — Вы все наверняка заметили некоторые странности, происходившие с нами последнее время. В частности — происходившие со мной. И я уверяю вас, этому есть определенные объяснения, даже если они вам покажутся абсурдными, странными и невозможными.

Я прошу вас просто выслушать меня. После этого мы отправимся на Тортугу, где вы сможете сойти с «Пандоры» и найти новую команду, если не захотите рисковать вместе со мной. Никого из вас я не стану заставлять, но, если вы решитесь остаться со мной… — на секунду Эйлерт замолчал: он понятия не имел, что им можно было предложить, потому что предлагать было нечего. — Возможно, у нас получится освободить всех моряков от страха перед тем, кого называют Морским Дьяволом. Его зовут Бермуда, и первый раз я встретился с ним, когда мне было двенадцать. Я и мой друг Рагиро Савьер, который пожертвовал собой, чтобы спасти меня, и оказался в плену у Бермуды.

Эйлерт рассказывал все в мельчайших подробностях, не упуская ничего. Он доставал из укромных уголков своей памяти те детали, которые его самого приводили в ужас и которые он так старательно игнорировал тринадцать лет. Их с Рагиро история была долгой и не сказать, что самой счастливой, учитывая прошлое Рагиро, но Лерт ни на секунду не пожалел о том, что когда-то давно не прошел мимо маленького мальчика, прятавшегося в узких грязных улочках Сент-Люси.

— «Гекатой», кораблем-призраком, управляет Рагиро, и он вовсе не хотел ни проклясть нас, ни уничтожить, ни — тем более — отправить к Морскому Дьяволу, — когда рассказ об их личной истории подошел к концу, Эйлерт перешел к самому главному. — Мой долг — хотя бы попытаться вытащить его оттуда, откуда сам он выбраться не сможет. Я не имею права отдавать вам подобный приказ, поэтому решение остается за вами. У вас есть время подумать, пока мы не доберемся до Тортуги.

Никто не шелохнулся. Они — кто-то в ужасе, кто-то с любопытством, кто-то немного презрительно — смотрели на Эйлерта в ожидании ещё каких-то слов, но он молчал.

— Вот же засада, — первым от шока отошел Ларри. Он протянул слова, непривычно растягивая гласные. — Капитан! Вы хотите отправить на дно самого Морского Дьявола или сами желаете отправиться за сундуком Дэйви Джонса?

Эйлерт краем глаза взглянул на Ларри, но оставил его вопрос без ответа, хотя, судя по виду команды, они были бы не прочь услышать хоть что-то.

Грэм насупился, а потом недовольно гаркнул:

— Все за работу, быстро!

Команду как ветром сдуло, и каждый уже через пару секунд был занят своим делом.

— Надеюсь, ты понимаешь, что просто так от меня не отделаешься, капитан, — с широченной улыбкой сказал Олден, прежде чем занять свою позицию у штурвала. Эйлерт усмехнулся: как и предугадал Грэм, Олден входил в число придурков-самоубийц.

Краем уха услышавший слова штурмана Ларри поднял вверх большой палец, выражая свое согласие. Они с Олденом переглянулись, понимая друг друга без слов. К Эйлерту и Грэму подошел Хильде. Он бросил хмурый взгляд в сторону старпома, и Грэму на секунду показалось, что тот закатил глаза.

— Это полное безумие, капитан. Но ты это уже знаешь. Не могу сказать, что я удивлен. От такого как ты следовало ожидать чего-то подобного, — Хильде пожал плечами, встречая слабую улыбку Эйлерта как должное. — Не уверен, что мой выбор будет правильным, но надеюсь, мы все останемся живы после заварушки, которую ты хочешь устроить.

На секунду Эйлерту показалось, что говорил эти слова Хильде с хорошо скрываемой грустью, но боцмана редко можно было застать в грустном настроении. Как и в радостном, потому что эмоции он выражал крайне редко. И тем не менее, несмотря на осознание абсурдности своего выбора, уже трое членов его команды, не считая Грэма, решили остаться с ним. Это немного обнадеживало, но все-таки не давало вообще никакой уверенности в том, что им следовало проворачивать эту аферу.

Начало оказалось более оптимистичным, чем предполагал Эйлерт. Он благодарно кивнул Олдену, потом — Хильде, когда тот уходил, и развернулся лицом к Грэму:

— Все, как ты и говорил, мой друг.

Грэм набрал в легкие побольше воздуха.

— Подожди ещё. Не думаю, что вся команда уйдет. Хоть кто-то должен остаться, — он противоречил самому себе, но не потому что хотел просто поддержать Лерта, а потому что действительно был уверен в своих словах. — Не подумай ничего лишнего, я не дурак и помню, что говорил. Но я видел их лица в тот момент, когда ты говорил. Ты был занят своей речью, своей — вашей — историей и вряд ли уделял много внимания тому, как они слушали, но я… заметил, что далеко не все смотрели на тебя, как на умалишенного. Впрочем, загадывать пока рано. Посмотрим, к чему нас это все приведет.

ГЛАВА 15

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ЛЮДЕЙ»

 

— Я хотел бы это всё забыть.

Отец Мартин понимающе кивнул: если бы с ним происходило то, что происходило с Рагиро, он тоже отдал бы всё ради того, чтобы навсегда забыть о прожитых ужасах. Но не существовало ещё той силы, которая могла бы отнять нежелательные воспоминания, оставив лишь самые счастливые.

— Я хотел бы никогда тебе этого не рассказывать.

Отец Мартин вновь понимающе кивнул: никому не нравилось выставлять напоказ свои слабости и свои трагедии.

— Но знаешь, священник, мне кажется, если бы я мог это всё забыть, я забыл бы и того, кто потом показал мне другую сторону жизни. Более счастливую, более радостную, ту, в которой не было места боли. И если чушь о том, что мы получаем лишь то, что заслуживаем, правда, то я хотел бы знать, в какой момент своих прошлых жизней я сделал что-то не так. А если правдой является другая чушь — та, что гласит, будто бы дети должны расплачиваться за грехи своих предков, то тогда многое становится понятным в моей истории. Хотя я предпочел бы первый вариант.

— Почему?

— Потому что никого, кроме себя, винить не получиться. Ты не согласен?

— Винить кого-то всегда проще, — глухим голосом ответил отец Мартин. — Хотя что я в этом понимаю…

— Думаю, побольше многих, — чрезмерно бодрым голосом ответил Рагиро, чье настроение за долгую-долгую ночь менялось слишком быстро и слишком часто. Он сам не успевал следить за собственными переменами, но сейчас ощущал неестественный подъем. Он выпрямился, а после подался немного в сторону священника. Издевательская усмешка сменилась полуулыбкой.

— Простите? — не понял Мартин, немного удивленно вскинув брови. Такая благосклонность вводила в замешательство, потому что с самой первой секунды Рагиро проявлял нетерпимость, раздражение и абсолютное несогласие со всем, что произносил священник.

— Думаю, ты понимаешь в этом дерьме намного больше, чем все, кого я встречал, вместе взятые, — терпеливо ответил Рагиро. — Ты обещал мне рассказать свою историю, помнишь? Потому что я помню.

Отец Мартин сразу же опустил глаза то ли от того, что ему стало некомфортно из-за напоминания и своего обещания, то ли от стыда — Рагиро не смог понять — и согласно кивнул.

— Начало было все тем же. Позволь, я не буду каждый раз тебе об этом напоминать, но не смей забывать, что это неизменно было вплоть до Шестого последнего Пути. После сотни, может, тысячи укусов муравьев боль от уже привычного яда и ударов всего-навсего деревянных палок казалась чуть ли не смешной. Тебе, наверное, интересно, как это боль может быть смешной, я прав, священник? — отец Мартин как раз хотел спросить об этом, но не успел произнести слова вслух, потому что Рагиро опередил его. — Может. Когда годами живешь в боли, она может быть смешной и грустной, вынужденной и добровольной, приятной и раздражающей. Яркой, как все цвета радуги, и серой, как самый пасмурный дождливый день. У боли сотни тысяч оттенков, и каждый из них я научился различать.

На четвёртом Пути я в первый и в последний раз встретился с другими детьми, которых они там держали. Я имею в виду, встретился с ними живыми. Их трупы и призраки я видел и до, и после. Но ни трупы, ни призраки не пугали меня так сильно, как живые — затравленные, истерзанные, избитые. Я редко — вернее, почти никогда — не смотрел на себя. Мне это было без надобности: я совершенно не горел желанием увидеть собственные раны и оставшиеся от них шрамы. И поэтому, когда я столкнулся лицом к лицу с другими детьми, это повергло меня в шок — я не знал, что можно быть настолько исхудалыми. Я не знал, что сам мог выглядеть так же мерзко. Хотя с того момента мало что изменилось, ты так не думаешь? — с губ Рагиро сорвался издевательский смешок, но взгляд оставался непроницаемым с долей жестокости.

Отец Мартин нахмурился, но в этом его выражении не было ни капли раздражения или злости, одно сплошное плохо скрытое сочувствие и чувство неиссякаемой боли. Он очень остро ощущал бесконечное чувство потери другого человека. Чувство потери того, чего тот никогда не имел: нормальной жизни.

У Рагиро никогда не было, нет и уже не будет чего-то нормального, и эта мысль больно резала что-то внутри. Мартин впился ногтями в свою ладонь и отвечать на вопрос не стал — Рагиро и не ждал этого.

— Однажды я проснулся от хлёсткого звука, безжалостно рассекающего воздух. Это было похоже на небольшой взрыв. Следом за этим звуком послышался визг. Звук повторялся из раза в раз, а следом за ним я неизменно слышал чей-то пронзительный крик. Интуиция подсказывала, что это и есть начало четвёртого Пути, и она не ошибалась.

Чужой плач ещё не стих, когда на пороге появился Чезаре. Ладони у него были уже в крови, несколько алых капель застыли на лице, и ещё несколько пятен я разглядел на одежде. В одной руке он держал кнут. Тот звук, который я сначала принял за хлопушку, был свистом кнута, и это один из самых жутких звуков, которые мне доводилось слышать. Даже крики других детей оказались не такими страшными, как пронизывающий до самых костей свист его плети.

Я знал, что Чезаре будет пороть меня до тех пор, пока я не потеряю сознание. А когда я очнусь, все начнется по новой.

Я не ошибся.

— Раздевайся, — приказал Чезаре своим гулким, смертоносным голосом.

Я бросил в его сторону затравленный взгляд и понял, что ни отворачиваться, ни тем более выходить он не собирался. Впервые в жизни я почувствовал стыд и неряшливо стянул с себя одежду, испытывая нелепое желание, чтобы Чезаре на меня не смотрел. Где-то на теле уже появились шрамы, и я всей душой ненавидел их. Уже тогда, будучи ребенком, я хотел, чтобы эти шрамы не видел никто, даже я. Глаза обожгло слезами.

В ту секунду — только в ту секунду — я боялся не очередной, предстоящей порции боли, а пронизывающего холода.

— Пойдём, — последовал следующий приказ Чезаре, и я, стараясь не смотреть никуда, кроме пола, медленно пошел за ним.

Одна дверь в такую же комнатушку, как у меня, была наполовину открыта, и на полу я увидел мальчика, примерно моего возраста, обнаженного и всего в крови. Рядом с ним стоял Гаспаро, а напротив него — неизвестный мне мужчина. Он сказал Гаспаро… Я не помню дословно, но мальчик, на которого я смотрел, пока шёл мимо комнаты, был уже мёртв. Страх сковал меня всего на долю секунды, потом в голову стрелой врезалось осознание, что я мог бы быть на месте этого мальчика, и, будь моя воля, я бы давно уже выбрал именно это, но… мне предстояло пройти всё до конца. Конечно, ни я, ни кто-либо из Инаганнаморте об этом тогда не знал. На то они и держали в своём воображаемом приюте столько детей.

Мы пришли в какой-то зал. Может быть, я уже был в нём, а может, пришёл впервые. Для меня все стены, коридоры и двери были одинаковыми. Лишь с маленькими, едва заметными отличиями, а у меня на эти отличия не было ни сил, ни желания. Туда, куда меня привёл Чезаре, все уже было заляпано в крови. Ничего нового, но я продолжал обращать на это внимание. Так было легче, так я сходил с ума чуть медленнее и чуть меньше. На стенах висели ржавые цепи с оковами. Чезаре не нужно было говорить, что делать: я и сам все понял, но мне так не хотелось подходить к той холодной каменной стене, испачканной в крови таких же детей как я. Не хотелось, чтобы стальные цепи касались моей кожи, и не хотелось слышать короткий резкий звук, с которым защелкиваются оковы. Поэтому я не двигался, все так же уставившись в пол.

Кончики пальцев у меня дрожали, а глаза по-прежнему горели непрошенными слезами — я ничего не мог с этим поделать.

— Чего ты ждешь? — раздраженно спросил Чезаре и толстой гладкой рукоятью кнута подтолкнул меня вперед.

Я сделал несколько шагов вперед и потом снова остановился.

Мне так сильно не хотелось этого.

— Не делайте этого, — я произнес это прежде, чем успел подумать, и не узнал собственный голос: так сильно он дрожал. — Пожалуйста, — шёпотом добавил я, когда не услышал ответа Чезаре. Нет-нет, я знал, что мои мольбы ни к чему не приведут. Даже если бы я начал ползать на коленях и целовать его ноги — всё равно. Чезаре Инаганнаморте принадлежал тому типу людей, которых не трогают чувства других, особенно если это чужие страдания. Не уверен, что его волновала даже собственная боль…

Хотя сомневаюсь, что он вообще мог чувствовать хоть что-то.

То же самое я думал про Миреллу и Гаспаро. Они были словно… уже мёртвыми.

Чезаре расхохотался. Он смеялся громко и фальшиво. Я никогда не слышал такого смеха. И, слыша эти противоестественные звуки, я сжался ещё сильнее, будто бы это могло как-то помочь.

Не могло.

Из глаз потекли слёзы. Он даже ни разу не ударил меня, а я уже начинал плакать.

— А я-то думал, когда ты начнешь меня умолять остановиться. Поздравляю, пацан, ты продержался дольше всех, — ещё смеясь, произнес Чезаре, а потом в одно мгновение его лицо снова стало железным, и он добавил сухим, жёстким голосом: — А теперь не зли меня ещё сильней и сделай то, что надо. Быстро.

Я сделал пять шагов.

Пять медленных шагов на подкашивающихся коленях и упал.

Чезаре в тот момент не выдержал и, вцепившись в мои волосы, потащил к стене. О неровную поверхность пола я сдирал кожу с ног, упираясь и делая хоть какие-то попытки сопротивляться, но — ты же понимаешь, священник? — все без толку. Он впечатал меня лицом в стену, и я даже вздохнуть не успел, как на моих запястьях оказались железные цепи, а я — прикованным к стене.

Когда тебя бьют, самое страшное вовсе не сам удар, а ожидание. Оно рождается неприятным комком внутри тебя и растет с каждой пройденной секундой, образуя в душе трепещущее чувство тревоги. Ты ждешь удара, думаешь, что вот, ещё мгновение и прилетит, а он не прилетает и не прилетает, и ты не чувствуешь обещанной тебе боли, а потом расслабляешься и думаешь: «не случится». И вот в этот момент оно случается. Удар врезается миллионами иголок в твое тело, выбивая последние крупицы кислорода. Боль вонзается так глубоко, как может, и начинает пускать в тебе свои корни.

Это отвратительно.

Я имею в виду, ожидание. Оно отвратительно.

Чезаре не спешил. Он сводил с ума своей неторопливостью и несколько раз ударил хлыстом по воздуху. Это, священник, тоже отвратительно. Этих эфемерных ударов я боялся больше реальных, потому что реальные удары выбивали все мысли из головы. Мнимые же наоборот — заставляли представлять все несбывшиеся кошмары.

Когда на мою обнаженную спину обрушился первый удар, я заставил себя перестать плакать. Но едва ли это могло продлиться долго: слёзы снова брызнули из глаз. Я не знаю, почему до такой истерии меня довел именно четвёртый Путь, но я задыхался в собственном крике и плаче. Чезаре нравилось это.

Где-то на третьем ударе он рассек кожу до крови, и это мерзкое ощущение, когда горячие струйки крови медленно стекали вниз, вновь настигло меня. К двенадцатому удару вся спина была в крови, к двадцатому — все остальное тело тоже.

Мне очень хотелось как можно скорее отключиться, но сознание почему-то было на редкость чистым. Отвлекаясь лишь на резкие, ядовитые удары, я про себя считал каждый из них. Мне казалось, это хоть как-то заставляло абстрагироваться от происходящего. Впрочем, не так сильно, как было нужно, чтобы не сходить с ума дальше. Это чем-то напоминало Первый Путь, когда Гаспаро использовал обычные палки, только в несколько раз больнее.

После тридцать седьмого удара я сбился со счета.

Во рту чувствовался уже знакомый и ненавистный вкус крови и слёз. Горло было разодрано криками, а воздуха в легких не оставалось. Я не знаю, после какого удара я отключился, но очнулся я на полу той же комнаты, где Чезаре меня хлестал. Запястья и щиколотки были стерты железными цепями. Ноющая боль именно в тех местах — первое, что я почувствовал. Потом уже в сознание врезалась яркая вспышка боли, растекающаяся по всему телу огромной волной.

Думаю, он рассёк мне спину до костей. Не могу утверждать наверняка, но по ощущениям было именно так, — Рагиро вдруг замолчал.

Отец Мартин не торопил. Он сидел рядом, не произнося ни слова, упорно стараясь понять хоть маленькую часть той боли, которую испытывал Рагиро всю жизнь.

Когда пауза совсем затянулась, священник наклонился немного вперёд, наклонив голову, чтобы увидеть Рагиро: тот опирался спиной на каменную стену, откинув голову чуть назад и закрыв глаза. Он выглядел таким спокойным и в то же время до ужаса напряженным, и Мартин понятия не имел, как в один момент можно излучать и напряжение, и спокойствие.

— Рагиро? — шепотом позвал священник. — Вы в поряд…

— Ты издеваешься? — Рагиро не пошевелился, даже глаз не открыл. — Ты и впрямь считаешь, что человек в моем положении может быть в порядке, или ты просто идиот?

Только отец Мартин хотел ответить, что скорее он идиот, потому что он вообще не думал, когда заговорил, но Рагиро не дал ему и слова сказать:

— Не держи на меня зла, я не хочу тебя обижать, священник, просто подобные вопросы меня раздражают.

Отец Мартин слабо улыбнулся: раздражительность вперемешку с плохо скрываемой добротой почему-то вызывали необъятную волну тепла внутри. Он кивнул, давая понять Рагиро, что его чувства не задеты и он мог продолжать.

— Рассечки не успевали заживать, кровь засыхала новыми и новыми слоями, и, будь я нормальным, получил бы заражение крови уже на второй день. Но я же никогда не был нормальным, верно? Так что мне это не грозило, и Чезаре продолжал пороть меня если не каждый день, то, может, через день или два. Не то чтобы от этого становилось легче. Количество боли не уменьшалось, сила удара не сбавлялась, а крови я потерял столько, что…

—…что будь вы нормальным, давно бы погибли? — отец Мартин не сразу понял, что он сказал это вслух. Он немного опасливо посмотрел на Рагиро, когда тот наконец открыл глаза.

— Именно, священник, — согласился Рагиро.

Они немного помолчали, а потом отец Мартин спросил:

— Долго Чезаре бил вас?

— Неделю-две или около того. Я не считал дни. Только удары. И, поверь мне, ты не хочешь знать это — пусть приблизительное — число с не одним нулем, — Рагиро продолжил в своей псевдоравнодушной манере: — Я в очередной раз думал, что выплакал все слёзы и что больше не смогу плакать. Я в очередной раз ошибся, потому что слёз ещё оставалось очень много.

На пару дней он оставил нас в покое. Нас — я имею в виду всех детей или во всяком случае тех, кто дошел до четвёртого Пути. Я понял это потом, когда встретился с ними, такими же измученными.

Чезаре отвел меня в тот же зал, в котором порол. Вернее, правильней было бы сказать, что приволок. В зале уже было несколько детей, лежащих без сил на полу. Следом за мной притащили ещё девятерых, и в общей сложности нас оказалось двадцать. И двадцать палок — по одной на каждого.

У стены стоял Гаспаро с ещё тремя мужчинами. Я видел их первый и последний раз, но они вселяли не меньший ужас, чем Чезаре и Гаспаро. Сомневаюсь, что это были их родственники, но они точно беспрекословно подчинялись Инганнаморте.

— Вы сказали, двадцать палок? — не совсем своевременно перебил отец Мартин. Его брови были сдвинуты к переносице, он хмурился и не совсем понимал, что к чему.

— О, да. Я ещё не дошёл до самого интересного. Они заставили нас разбиться на пары и бить друг друга этими палками, пока не останутся самые стойкие, — в ответ священник лишь беззвучно резко выдохнул, а Рагиро, как ни в чем не бывало, заговорил вновь: — Властный голос Чезаре набатом откликнулся в голове, когда он приказал нам встать друг напротив друга. Никто не смел ему возражать, но многие еле-еле стояли на ногах. Мы все были примерно одного возраста, кто-то чуть старше, но это не было заметно и не имело никакого значения.

Каждый был сам за себя, и мы прекрасно понимали, что даже если все двадцать человек откажутся выполнять приказы, Инганнаморте просто либо продолжат нас пытать и в итоге мы все равно сделаем так, как им нужно, либо просто убьют нас.

Мы не смотрели друг на друга. А если смотрели, то украдкой, затравлено и сразу отводили взгляд.

Мы не могли — или не хотели — думать о других. Будучи запертыми в четырех стенах и испытывая каждый день боль, забота о ком-то кроме себя исчезала как явление. Думаю, Инганнаморте отчасти делали ставку именно на это. Впрочем, справится со всеми нами у них не составило бы труда: мы были исхудалыми, без сил, уставшими и напуганными. За то время, пока там был я, никто не посмел сопротивляться. Или я не знаю о таких случаях. Если бы они были, Инганнаморте не оставили бы это просто так: они бы каждому из нас показали, что так делать нельзя. И я не сомневаюсь, что показали бы они настолько зрелищно, что больше никто не рискнул бы повторять.

Они знали толк в зрелищах. Думаю, ты и так это понял.

Мы стояли друг напротив друга, и каждый пристально рассматривал пол под ногами. Удивительно, как самые обычные и скучные вещи могут стать интересными, что от них не оторвать глаз. Я выискивал каждую извилину на камнях, следил, куда она загибалась дальше, считал все изгибы — все, что угодно, лишь бы не поднимать взгляда и не смотреть на мальчишку, стоящего передо мной.

Он, к слову, делал то же самое.

Я так и не узнал его имени.

Хотя не уверен, что мне нужно было его знать. Я имею в виду… как бы я себя чувствовал после того, как убил его, зная его имя? Так он навсегда остался для меня безымянным мальчиком, которого я видел всего единожды. Это вовсе не значит, что совесть меня не мучила. Мучила. И кошмары снились. До сих пор снятся иногда. Но это не то, не так, как могло бы быть.

— Бейте, — приказал Чезаре, по-прежнему стоя поодаль от нас. — Бейте друг друга так, будто бьете меня.

Каждый из нас вздрогнул. Это звучало странно: мы представить не могли, что можем им отомстить. Что можем хоть пальцем тронуть Чезаре Инганнаморте.

— Бросьте, — засмеялся Чезаре. Стоящий рядом Гаспаро нахмурился, но останавливать брата не стал. — Вы меня ненавидите. Так выплесните эту ненависть друг на друга. Причините друг другу такую боль, какую причинял вам я, Гаспаро, Мирелла. Освободитесь от той тяжелой обиды на Доннателлу, которая вдруг перестала приходить к вам, ведь она единственная, кто проявлял хоть какую-то доброту. По очереди, по три удара. Пока не останутся самые выносливые.

После этих слов мы впервые посмотрели друг на друга. Тот мальчик был ростом примерно с меня, тоже истерзанный и худой. Только глаза у него были широкие и светло-серые, какие-то слишком добрые для такого места. Но взгляд — привычно-напуганный. И дрожащие бледные губы. Я бы решил, что он — мое отражение в зеркале, если бы не доброта. Я знал, что во мне этой доброты никогда не было, нет и уже никогда не будет.

Доброта была для меня роскошью, которую я никогда не мог себе позволить. Даже в те года, когда моя жизнь была… спокойной.

— Начинай, — хриплым шепотом попросил я этого мальчика. — Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим.

Конечно же, стоило сказать по-другому. «Чем быстрее начнем, тем быстрее ты умрешь». Я знал, что выживу. И знал, что убью его.

А потом подставил ему свою спину.

Ожидание боли хуже самой боли, помнишь? Этот идиот никак не мог решиться меня ударить. Всего три чёртовых удара, но он не мог нанести даже их! Как же это злило… Злит даже сейчас! Слабак. Ненавижу таких, как он.

Понятия не имею, сколько вечностей прошло прежде, чем он ударил. Не сильно, нет. Но достаточно, чтобы я почувствовал вновь открывшиеся раны. Второй удар был сильнее. Когда таким, как мы, предоставляется хоть какая-то власть, мы теряем голову и думаем, что имеем право творить всё, что заблагорассудится. С тем мальчишкой именно так и случилось: он последовал словам Чезаре — захотел выместить свою злость на мне. Доброта в его глазах никуда не делась, но к ней прибавилось чувство вины, которое вело непосильную борьбу с желанием причинить мне боль. Никогда не видел ничего смешнее. Третий удар заставил меня пошатнуться, но я смог удержаться на ногах. Боль привычными волнами расползалась по телу, но удары того пацана не шли ни в какое сравнение с ударами Чезаре.

Он хотел нанести мне четвёртый удар, но я успел развернуться к нему лицом и, замахнувшись, ударил его первым. Попал я то ли по шее, то ли по лицу. То ли где-то между, но ярко-красная полоска появилась на его щеке непозволительно быстро. Прежде чем я замахнулся ещё раз и прежде чем он рывком повернулся ко мне спиной, я заметил, как заблестели от слёз его глаза. Не понимаю, как он смог продержаться вплоть до четвёртого Пути, если начинал плакать уже от такой мелочи.

Я не люблю медлить. Тогда тоже не любил, поэтому второй и третий удары нанес один за другим. Чужие крики заглушали крики того, кто был предоставлен мне, и я был этому даже рад. Не хотел слышать его голос. Вообще ничего не хотел о нем знать.

Многое отдал бы за то, чтобы навсегда забыть о его существовании.

Мальчик встал, немного пошатываясь. Полоска от моего первого удара была неестественно алой, а глаза блестели слезами. Зубы у него были крепко стиснуты. Он ненавидел меня, и я чувствовал это, но почему-то глупый отблеск доброты все ещё виднелся за твёрдой ненавистью. Может быть, эта ненависть была направлена не на меня, а на всех Инганнаморте во главе с Чезаре. Может быть, он где-то в глубине души понимал, что ненавидеть меня не имело никакого смысла, потому что мы с ним находились в равных условиях, и именно поэтому его доброта — как же я ее ненавижу! — никуда не испарилась.

Я вновь повернулся к нему спиной. Во второй раз его удары были более уверенные, более сильные, но все ещё недостаточно для того, чтобы я закричал.

Ему это не нравилось. Ему не нравилось то, что он не мог причинить мне такую же сильную боль, как ему причинял я сейчас и все Инганнаморте за три Пути. Ему не нравилось его собственная беспомощность, и в этом я очень хорошо его понимал.

С разных сторон мы оба слышали чужие крики, плач, которые только усиливались с каждой новой секундой, и эти звуки раздражали сильнее всего остального. Кто-то уже лежал на полу, сотрясаясь в рыданиях. Кто-то остервенело бил того, кто стоял или лежал напротив. Кто-то не торопился так же, как мы. Каждый вёл себя по-разному, но у всех застыл неподдельный ужас в глазах. Этот ужас мог бы нас объединить, если бы мы хоть на секунду подумали о ком-то, кроме себя.

Я снова нанес мальчику напротив три удара. Он сделал то же самое. Это продолжалось непозволительно долго, и у меня не было сил считать, сколько раз каждый из нас поворачивался друг к другу спиной. Он кричал и плакал сильней с каждым новым ударом. У меня дрожали колени, и мне тоже хотелось кричать: не только от боли, но и от ужаса, от нежелания делать то, что я делал. К тому, моменту, как я первый раз рухнул на пол, едва ли в состоянии пошевелиться, кто-то из детей уже лежал замертво, а их убийцы сидели рядом, переводя дыхание и постанывая. Мальчик, который бил меня, протянул прилично — я был уверен, что он сдастся раньше, но он всякий раз вставал и вставал, а его колени подкашивались сильней, и он сам был таким бледным, что я знал: я почти добил его. Губы у него дрожали, зубы стучали друг о друга, а из глаз беспрерывным потоком текли слёзы.

Я знал, что, когда всё закончится, я тоже буду рыдать. У меня не было в этом никаких сомнений.

Едва я подумал об этом, он снова повернулся ко мне спиной, и я, замахнувшись, опять со всей силы ударил. Он взвизгнул, рухнул на пол со странным треском и больше не издавал никаких звуков. Я понял, что он умер, но все равно нанес оставшиеся два удара, и лишь после этого палка выпала из моих ладоней.

Тяжело дыша, я развернулся всем телом, чтобы глазами найти кого-то из Инганнаморте. В живых осталось только десять из нас, и я тогда подумал, что это даже много.

— Браво! — Чезаре три раза хлопнул ладонями. — А теперь снова разбейтесь на пары и продолжайте. Я же сказал, что нам нужны лишь самые выносливые.

Инганнаморте посчитали точно так же: нас было слишком много для них.

Все повторилось: мы встали друг напротив друга и стали поочередно хлестать чужие, и без того израненные спины. В этот раз я не всматривался в того, кто меня выбрал, едва ли поднимал на него глаза. Единственное, что я запомнил в нём, это борозды на спине — в разнобой, разной глубины и длины, от разной силы удара, одна на другой, скрещённые и параллельные друг другу. Кровоточащие до невозможности. Мерзкие до трясучки.

Такие же были у меня.

Этот мальчик оказался чуть более выносливым и не таким плаксивым, как предыдущий, и продержался больше, чем я того ожидал.

Но это так не важно, ведь он все равно умер после очередного удара. Умер молча, лишь резко выдохнув накопившейся в груди воздух, и рухнул с уже знакомым мне грохотом.

Нас осталось пятеро из двадцати.

Я понял, что убил двоих лишь в тот момент, когда трупы стали утаскивать. Дрожь прошла по всему телу очередной волной, струйки крови на спине стали стекать в разы медленнее, и каждой клеточкой своего тела я чувствовал горячую вязкую кровь вперемешку с холодным потом. Никогда не думал, что смогу так легко убить кого-то. Не то чтобы я часто думал об убийстве до этого, но оно явно не представлялось настолько простым.

Мы — пятеро выживших — смотрели, как кто-то из Инганнаморте убирал мёртвые тела, с трудом осознавая, что это наших рук дело, но неизменно, где-то глубоко-глубоко внутри, радуясь, что именно мы остались живы, и отрицая то, что умереть было в разы проще и приятнее, потому что — чего скрывать — мы сами еле-еле стояли на ногах. Первой упала какая-то девочка, она просто опустилась на колени, пряча в ладонях собственное лицо и, я думаю, заплакала. Следом за ней на пол опустились ещё двое, и последними были я с каким-то парнем почти на голову выше меня. Мы не просто опустились на пол, мы рухнули как те мёртвые, чудом не рассыпавшись на части.

Никто из нас не просил об этом, никто из нас не хотел обладать той дьявольской силой, за которой охотились эти чёртовы фанатики Инганнаморте.

— Это был конец четвёртого Пути?

Рагиро вздрогнул от неожиданности: рассказывая, он впервые за эту ночь забыл о том, что говорил не сам с собой, а с отцом Мартином, внимательно слушающим каждое его слово.

— Почти, — кивнул Рагиро. — Оставалась одна деталь. Последний штрих Пути Людей, так сказать, в завершение, — он сделал немного затянувшуюся паузу, но не успел отец Мартин спросить, что же это за последний штрих, как Рагиро вновь заговорил: — Ты не мог не заметить того, что у меня разного цвета глаза. Они не всегда были такими. Один глаз стал красным как раз после четвёртого Пути.

Закончив избиение друг друга, мы разошлись — или расползлись, потому что кого-то пришлось тащить по полу — по своим комнатушкам в надежде, что нам дадут хоть немного отдыха. Мы думали, что это конец, что мы можем провалиться в неглубокий тревожный сон, но не прошло и пары минут, как ко мне вновь зашел Чезаре. Я не знаю, почему именно он. То есть… предполагаю, что к другим выжившим в это же время пришел кто-то другой, но точно не глава семьи Инганнаморте.

Может быть, он уже тогда откуда-то знал, что из всех оставшихся только я продержусь до конца.

В руках у Чезаре была толстая игла. Сверху к ней крепился небольшой сосуд со странной светящейся жидкостью. Он держал кожаные ремни, предназначавшиеся для моего связывания. Следом за ним показался Гаспаро с невысоким, на вид неудобным креслом: к нему меня должны были привязать. На кресле лежала ещё какая-то вещица, которую я не успел толком разглядеть. Они рывком усадили меня на это неудобное жёсткое кресло, и боль снова пронзила все тело, едва спина соприкоснулась с шершавой деревянной поверхностью. Я изо всех оставшихся сил кусал губу и держал глаза зажмуренными, стараясь не стонать, пока они крепкими ремнями привязывали меня за руки, ноги и голову.

— Если не будешь сильно брыкаться, все закончиться быстро, — у самого уха раздался надменный голос Чезаре. Я в очередной раз услышал, как звучало удовольствие.

Кусая губы, я открыл глаза и взглянул на него. Впервые за все это время я видел его бледное лицо так близко. Если бы я не знал, кто такой Чезаре, никогда бы не подумал, что он способен на такие безумные вещи.

Та вещица,которую я не успел разглядеть, предназначалась моему глазу: чтобы я не закрывал его. Мне надели ее на голову, как ободок, а с двух сторон — сверху и снизу — в глаз мне вставили тонкие металлические пластины, расширяя его так сильно, как только можно. Сопротивляться у меня не было сил. Кровь медленно засыхала сзади на спине, и я не знал, как потом встану со стула, а накопившаяся усталость очень резко дала о себе знать. Мне хотелось спать. Глаз начинал слезиться, а сознание потихоньку ускользать.

Я увидел, как Гаспаро вышел за дверь и как взлетела вверх рука Чезаре с иглой, сверкнула эта странная жидкость. До меня все ещё не доходило, что он хотел сделать. Это чем-то напоминало первый Путь, когда они заливали мне в глаза розоватый яд, но все-таки немного по-другому. Тогда он приказывал мне справляться с болью и заставлял держать глаза открытыми, а сейчас…

Сейчас стал подносить к глазу острие, и я видел, как с каждой секундой тонкая точка иглы увеличивалась. Время замедлилось. Я стал слышать каждый удар собственного сердца и даже позабыл о пульсирующей боли в спине и о мерзком ощущении застывшей крови. Его рука приближалась. Верхнее и нижнее веки неприятно оттягивал холодный металл.

Когда иголка только коснулась зрачка, я завизжал. Сначала не столько от боли, сколько от страха, а вот потом уже продолжал вопить от самого резкого, кошмарного ощущения, когда в твоем глазу находятся три инородных предмета, один из которых буквально пронизывал насквозь.

В противовес холодным тонким пластинам и иголке жидкость была обжигающе горячей. Постепенно глаз переставал видеть. Черная пелена расплывалась из середины, а жидкость подходила к концу. Когда она закончилась, глаз не видел совсем, а мучительная боль не утихала ни на секунду и выжигала вновь и вновь наворачивающиеся слезы.

Чезаре обещал мне, что все закончится быстро, если я не стану сопротивляться, но для меня эти мгновения были чудовищно долгими, а по ощущениям казалось, что я больше никогда не смогу видеть, потому что одного глаза нет.

Глотку я в очередной раз разодрал криками, и к тому моменту, как Чезаре вытащил иглу и отбросил ее в сторону, я мог лишь с трудом хрипеть, да и то недолго: голосовые связки стискивало, я начинал задыхаться.

— Ты стал слишком громким, — констатировал Чезаре, пока снимал с меня металлическое оборудование, непозволяющее закрывать глаз. — Мне это не нравится.

Когда начинался первый Путь, он запретил мне кричать, и я смог с этим справится. То ли потому что были на это силы, то ли потому что была уверенность, что рано или поздно мой личный кошмар подойдёт к концу. Сейчас не было ни того, ни другого, и сдерживать визги стало в разы сложнее.

— В следующий раз постарайся быть тише, иначе придется тебя наказать, — Чезаре отстегнул ремни, бросая их на пол, а после ушёл, оставляя меня на жутко неудобном деревянном стуле.

Он сказал «придется тебя наказать». Сказал так, словно это не он вот уже не один месяц — а может, и год — избивал, калечил, травил меня. Словно моя жизнь не была одним сплошным наказанием. Мне до сих пор интересно, что он мог придумать в качестве наказания после всего, что со мной делал.

Глаза я зажмурил и ждал, пока жжение сойдет на нет. Прошло много времени, прежде чем я сполз со стула на пол и заставил себя вновь открыть глаза. Редкие обжигающие импульсы все ещё ощущались, но это было ничто в сравнении с пылающим ранее внутри огнем.

Удивительно, но я все ещё видел. Видел так, как и раньше, не хуже и не лучше.

Потом, когда я уже выбрался оттуда и впервые посмотрел в зеркало, я увидел, что глаз изменил цвет на оранжево-красный, а от зрачка к радужке исходили шесть ровных полос, делящих глаз на шесть сегментов. Каждый сегмент означал один из пройденных Путей, четыре из которых я уже прошел, а впереди оставалось ещё два. И пятым Путем стал Путь демонов.

ГЛАВА 16

«ЭГЕРИЯ»

 

Когда «Пандора» причалила у берегов Тортуги, на море поднимался сильный ветер. Вероятнее всего, будет шторм, и команда невольно думала, что они приплыли как раз вовремя. Всю дорогу у Эйлерта на языке вертелась последняя сказанная Грэмом фраза. «Посмотрим, к чему нас это приведет». Эйлерт вовсе не был готов узнать, к чему, но выбора у него не было. К тому же, на Тортугу они приплыли с одной единственной целью: Лерту надо вновь поговорить со старым другом отца Риганом Оделисом, бывшим старшим помощником на пиратском судне «Эгерия», и разузнать подробности последнего нападения на них. А заодно хотя бы попытаться уговорить посодействовать в спасении Рагиро.

Сойдя на берег, Эйлерт остановился: ему стоило понимать, сколько людей останется с ним. Если кто-то вообще останется. Грэм, скрестив руки на груди, с довольным видом стоял по правую руку от капитана, а ещё чуть дальше пристроились Олден и Ларри. Хильде задержался на корабле, но вскоре тоже появился, занимая место с левой стороны от Лерта.

Говорить что-либо было излишним: вся команда и без того очень хорошо помнила слова капитана. Такое не забывалось настолько быстро.

Когда первые люди стали молча разворачиваться и уходить, Эйлерт стиснул зубы, морально готовясь к самому худшему, а его плечи заметно напряглись, но в остальном он выглядел как обычно и старался не подавать виду, что он чертовски сильно встревожен.

Люди уходили один за другим, не оборачиваясь, не произнося ни слова, даже не прощаясь. Среди них были те, кто был с ним с самого начала, и те, кто присоединился совсем недавно. Сейчас это не имело значения, потому что никого из них Эйлерт уже никогда не увидит.

Время почему-то замедлилось до неприличия, и Эйлерт сжал руки в кулаки, про себя умоляя невидимые высшие силы, чтобы этот момент поскорее закончился. Пусть даже если он останется один. Пусть даже уйдут самые близкие. Только бы он смог сам убраться отсюда, пройти по уже давно знакомой дороге в здание с деревянной вывеской, найти там родное лицо и сесть напротив мужчины, который в каком-то роде заменил ему отца.

Ему на плечо легла чья-то рука, и Лерт резко обернулся. Грэм слабо улыбался и взглядом указывал вперед. Он и не заметил, как, задумавшись, отвернулся от уходящих и невидящим взглядом смотрел куда-то в сторону. Пришлось вернуть свое внимание к покидающей его команде.

Эйлерт ожидал там никого не увидеть. Или увидеть парочку безумцев, чьих имен он не помнил. У него в команде было сто семнадцать человек. Не считая Грэма, Хильде, Ларри и Олдена, перед ним стояло ещё около сорока-сорока пяти пиратов, готовых пойти следом за ним. Сорок с небольшим безумных самоубийц, решивших отдать жизнь за человека, которого они не знали. Это внушало немного уверенности, но кончики пальцев в сжатых кулаках все равно предательски дёрнулись, а на плечи словно свалилось вся тяжесть неба: он поведёт их на смерть, прямиком в пасть к Морскому Дьяволу. На секунду Эйлерту стало даже жаль, но он быстро откинул эти мысли в сторону.

— Почему? — громко спросил Лерт, желая получить хотя бы одну причину, по которой они согласились.

Повисла неловкая тишина.

А затем ответы один за другим посыпались, каждый старался перекричать друг друга:

— Ваш отец спас мне жизнь!

— Три года назад вы взяли меня на корабль и избавили от голодной смерти!

— Упустить возможность встретиться лицом к лицу с самим Морским Дьяволом и не надрать ему зад? Ну уж нет! Такое нельзя пропустить!

— Моего брата семь лет назад тоже утащил этот чёртов Дьявол к себе на дно, пора бы уже показать ему, кто хозяин на море!

Пираты продолжали выкрикивать причины, схожие и различные одновременно, и Эйлерт наконец разжал кулаки и расслабил плечи. У каждого, кто остался, были свои резоны пойти в бой против Бермуды. Эйлерт не собирался никого из них останавливать.

 

***

 

— Что ж, — с улыбкой на лице протянул Олден, пристроившись рядом с Грэмом, пока они шли до «Эгерии». — Все вышло даже лучше, чем мы предполагали.

Рулевой закинул руки за голову. Выглядел он как нельзя расслабленным и довольным, предвкушая отдых в излюбленной таверне и встречу с госпожой Изэль, которая всегда была к ним добра, но почему-то довольно редко выходила поболтать и рассказать последние сплетни. Она была молчалива, но при виде команды «Пандоры» всегда улыбалась, а как-то пару лет назад представила свою семилетнюю дочь. Олден от всей души надеялся, что в этот раз госпожа Изэль спустится хотя бы поприветствовать их.

— Чем ты предполагал, — в один голос ответили Хильде и Грэм. Они коротко переглянулись между собой, но больше не произнесли ни слова. Эйлерт улыбнулся уголками губ от такой слаженности, а Олден недовольно хмыкнул.

Хильде отвернулся в противоположную сторону, скрывая свою улыбку. Иногда эти двое — Грэм и Олден — вели себя как замужняя парочка в неудачный медовый месяц. И иногда Хильде и Ларри делали несерьезные замечания на этот счет, заставляя Олдена смеяться, а Грэма раздражаться ещё сильнее. Но сегодня никто из них не был настроен на такие шутки.

— Я просто хочу сказать, что нам повезло, — попытался выйти из ситуации рулевой и словил лёгкий толчок от Грэма.

Ларри с интересом наблюдал за ними, даже не скрывая собственного любопытства, но в разговор тактично не вмешивался.

— Заткнись уже, придурок! — не выдержал старпом. И все же его возмущение не было злым, Грэм не был раздражен — скорее, испытывал такое же спокойствие, как и все остальные, но не мог выразить его иначе. Олден прекрасно понимал, что с выражением своих чувств у старпома была беда, не злился и продолжал улыбаться.

Оставшийся путь до «Эгерии» они прошли молча.

Едва переступив порог знакомой таверны, четверо пиратов отделились от капитана, занимая столик по середине у правой стены. К ним сразу же подскочила молодая девчушка, которую Грэм смачно шлепнул по заднице, когда она уже приняла заказ. Эйлерт краем глаза увидел, как она поспешно убегала, вся покраснев, и подумал, что ей совершенно нечего делать в таком месте. Заметил, как Хильде что-то сказал Грэму, как Грэм всплеснул эмоционально руками и как Олден и Ларри рассмеялись.

В самом дальнем углу, уже за привычным Лерту столиком, сидел Риган Оделис, будто бы ожидая появления своего подопечного.

Риган был завсегдатаем таверны с таким же названием, какое когда-то носил их с Илой корабль, — «Эгерия». Эйлерт, всякий раз заходя сюда, думал, что это неподходящее название для таверны. Тем не менее, народу здесь всегда было хоть отбавляй. Все это было связано с тем, что владелицей таверны была единственная дочь покойного капитана корабля Иласэйд Файлель — госпожа Изэль.

«Эгерия» была легендарным судном. О ней барды слагали песни наравне с «Летучем Голландцем». Многие, кого Эйлерт встречал на жизненном пути, не верили в существование этого корабля, да и сам Лерт не поверил бы, не будь он знаком с некоторыми членами экипажа лично.

Он быстрыми широкими шагами направился к столику, за которым сидел Риган, минуя других посетителей и редких молодых девушек, и, едва дойдя до нужного места, молча сел напротив мужчины.

— Ты что-то зачастил, мой мальчик, — вместо приветствия произнес Риган, медленно потягивая пинту пива. Напротив него стояла ещё одна такая пинта, и Эйлерт понял: Риган был здесь не один. Но он ни слова не сказал об этом, так что уходить не было никакой надобности. — За последний месяц ты появился у меня дважды. Что стряслось на этот раз?

Ригану было сорок девять, а по ощущениям все шестьдесят пять. Он выглядел моложе, чем другие мужчины его возраста, но говорил словно прожил долгую и крайне тяжелую жизнь. С раннего детства он мог угадывать настроение Эйлерта, ловил любую его тревожность и напряжение и всегда, что бы ни происходило, обязательно помогал. Особенно это чувствовалось сейчас, когда рядом уже не было матери и когда прошло столько лет со смерти отца. Когда сам Эйлерт отвечал за жизни всей команды и по большей части некому было его направлять и спасать. Оставался только Риган, много лет назад пришвартовавшийся у берегов Тортуги на разрушенной «Эгерии», которую больше было решено не восстанавливать. Риган, который уже тринадцать лет заменял Эйлерту отца.

— Что случилось с «Эгерией»? — в лоб выпалил Эйлерт, пока у него ещё хватало смелости спрашивать об этом. Он знал, что Риган ненавидел говорить о своей жизни, в частности об их с Илой корабле. Всегда терпеливый он мог не на шутку разозлиться от такого вопроса, и в детстве Эйлерту пару раз доставалось за свое любопытство. — Я знаю, что много лет назад, за два года до крушения «Пандоры», «Эгерия» тоже потерпела крушение, после которого больше не вышла в море. Почему?

Риган не разозлился, только напряжение в плечах стало немного заметнее, а глаза будто застекленели.

— Единственное, о чем я просил тебя, это не спрашивать про «Эгерию». У тебя должна быть очень-очень веская причина, Лерт, — от привычной обеспокоенности и терпеливости не осталось и следа, теперь голос Ригана звучал холодно и жёстко.

Эйлерт почувствовал укол стыда, но отступать не собирался.

— Поговорим об этом в другой раз. Вот что ты мне сказал. Другой раз настал, Риган. Мне нужны ответы. На «Эгерию» напал корабль-призрак? Такой же, как видели мы? Такой же, какой напал на «Пандору» во главе с моим отцом? Да или нет? — это мысль пришла к нему совершенно внезапно, и Эйлерт не успел её обдумать, прежде чем высказать. Собственная догадка поразила его настолько, что он резко замолчал, делая рваный выдох, и испуганно смотрел на Ригана, страшась услышать ответ.

На секунду Эйлерту показалось, что Риган его ударит: настолько рассерженным он выглядел. Брови были сдвинуты, темные стеклянные глаза чуть ли молнии не метали, а ладони до побелевших костяшек были стиснуты в кулаки. Губы плотно сжались в одну линию, а дыхание сбилось в одну секунду. Риган старался взять себя в руки, он никогда не поднимал руки на Эйлерта ни в детстве, ни многим позже, и как же эгоистично и глупо было думать, что сейчас он поступит по-другому.

— Прости, — выдохнул Лерт, понимая, что стекло в глазах Ригана было напрочь разбито. — Прости меня.

Меньше всего Эйлерту хотелось причинять Ригану боль. Особенно после всего, что он делал для него и для его семьи. Больше всего Эйлерт боялся увидеть в глазах Ригана разочарование.

— Мне правда очень нужно знать всё, что знаешь ты. Всё. Это важно. Возможно, важнее всего, что было со мной до этого, — начал оправдываться Лерт, когда ответом было молчание. — Я встретился лицом к лицу с капитаном того корабля-призрака, и это оказался Рагиро. Помнишь его? Мой друг, Рагиро Савьер. И ему нужна моя помощь. Прошу тебя, Риган, пожалуйста. Я должен… должен спасти его от…

—…Морского Дьявола, — закончил за Эйлерта Риган, наконец взяв себя в руки. — Бермуды. Ты хочешь сделать невозможное. Бермуду ещё никто не побеждал.

Риган успокоился, но плечи у него все равно были до предела напряжены, а в глазах Эйлерт теперь видел нескончаемую боль и тоску.

— Тогда придется нам быть первыми.

Риган скорее догадался, что ответил Лерт, нежели услышал: он покачал головой и указал пальцем в сторону лестницы, приглашая Эйлерта наверх.

Они поднялись в абсолютном молчании, даже не смотря друг на друга. По пути им встретилась госпожа Изэль, одетая в тёмно-бордовое платье. Она была ростом чуть ниже Эйлерта с темными глазами и каштановыми густыми распущенными волосами с редкими тонкими косичками. Изэль улыбнулась ему, что-то сказала Ригану и поспешила спуститься вниз. Лерт подумал, что именно госпожа Изэль составляла компанию Ригану и что вторая пинта была её, а потом решил, что Олден будет нескончаемо рад её видеть.

Комната, в которую привел его Риган, оказалась небольшой спальней, непривычно убранной и чистой. Шторы были задвинуты, но свет от заходящего солнца всё равно проникал в помещение.

Риган зажег несколько свечей на небольшом деревянном столе и вытащил из небольшого шкафчика бутылку виски, разливая алкоголь по двум бокалам.

— Ты понимаешь, на что подписываешься? — первым нарушил тишину Риган. Он протянул один бокал Лерту и жестом руки пригласил того сесть на кресло.

— Риган, — мягко начал Эйлерт, делая один глоток обжигающего виски, и сел на указанное кресло. — Я больше не маленький мальчик, который в ночных кошмарах видит странные тени, убивающие отца.

— Не ври.

Эйлерт не стал ни спорить, ни соглашаться: ему и впрямь всё ещё снился тот день. Сейчас намного реже, чем десять лет назад. Сейчас он не просыпался с криками и слезами, а просто резко открывал глаза, убеждая себя, что этот сон должен оставаться сном из прошлого и не влиять на его нынешнюю жизнь. В эту секунду Эйлерт стал подозревать, что подобные кошмары снились не ему одному, но и Ригану тоже.

— Риган, пожалуйста! Сейчас все это не имеет значения! — он не заметил, как повысил голос, как был готов вскочить с кресла и как чуть не уронил бокал.

Риган опустился рядом на соседнее кресло.

— О чем ты просишь меня? Рассказать тебе правду о крушении «Эгерии» и «Пандоры»? Или же ты пришел ко мне за помощью, чтобы я отправился с тобой на самоубийственную аферу, которую ты решил провернуть ради человека, которого не видел тринадцать лет? — он хотел бы злиться, хотел бы сбить с Лерта эту заносчивость, будто он может победить самого Дьявола, но единственное, что Риган мог сейчас чувствовать была бесконечная грусть и желание огородить мальчишку, которого он защищал добрую половину жизни, от всех бед.

— И то, и то, — честно признался Эйлерт. — Я хочу услышать всю правду, чтобы знать, к чему нужно готовиться. И ещё я хочу, чтобы ты собрал основной состав «Эгерии» вновь, потому что с вами шансов у нас будет в разы больше. В конце концов, вы были сильнейшими из сильнейших.

«Но не сильнее Морского Дьявола», — хотел ответить Риган, но промолчал. Более откровенного ответа он ожидать не мог, как и не мог избегать жуткой, леденящей правды о том, что случилось пятнадцать лет назад.

— Ну что ж, хотя бы честно, — сдался Риган.

— Ты бы не оценил мою ложь и не поверил бы мне в любом случае, — пожал плечами Эйлерт в ожидании ответа.

Риган ещё немного помолчал, обдумывая, с чего лучше начать. Выглядел он как никогда задумчивым, и Эйлерту показалось, что перед глазами у него невольно всплывали давно позабытые картинки прошлого. Эйлерт даже не догадывался, что мог услышать сейчас и насколько страшной будет рассказанная история, но что-то глубоко внутри подсказывало, что прочитанные им до этого легенды покажутся лишь детскими сказками.

— «Эгерия» была самой сильной и самой малочисленной командой за всю историю пиратства. Нас собрала Ила. Иласэйд Файлель, мать Изэль. Самая сильная женщина из всех, кого я встречал. Она была не похожа на других. Слишком не от мира сего, понимаешь, о чем я?

Эйлерт кивнул: он очень хорошо понимал, что такое «не от мира сего», потому что Рагиро был таким же. Слишком странным, слишком сильным и в то же время постоянно напуганным. Слишком не от мира сего. Эйлерт не знал, что конкретно имел в виду Риган, но все равно был уверен, что они поняли друг друга.

— Ила редко говорила, но если говорила, то только по делу. Почти никогда не смеялась, но каждого одаривала своей улыбкой. Тоже слишком странной, загадочной. Я встретил ее в каком-то кабаке на безымянном острове, и, как я узнал потом, она искала именно меня. Не просто хотела набрать команду, а выискивала конкретных людей и почему-то всегда их находила, будто какая-то тёмная магия помогла ей определить наше местоположение.

— И кого же ещё она искала? Помимо тебя? — нетерпеливо перебил Эйлерт. Рассказ Ригана начался странно и совсем не так, как он думал. Мужчина начал издалека: с начала всех начал.

— Некоторых ты знаешь. Юшенг Ли, у которого вы покупаете оружие. Мастер Монро, который чинил твой корабль.

— Монро? Он больше похож на затворника, чем на пирата, — удивленно воскликнул Эйлерт. Судя по всему, команду капитан Файлель набирала действительно нестандартную. — Про Юшенга ты говорил, но Монро?

— Монро, — подтвердил Риган. — Не удивляйся. Ханна Ламан тоже какое-то время была с нами.

— Что?! Та гадалка? С мальчиком… Исааком, кажется. Сколько ей лет? Она же выглядит молодой, не старше…

— Лерт. Ей намного больше, чем ты думаешь. Она ведьма. Не забывай об этом.

Эйлерт во все глаза уставился на Ригана. Он не мог понять, к чему вёл Риган, и даже не был уверен, что улавливал суть его слов. Пока что он услышал лишь три имени, но этого хватило, чтобы ввести в заблуждение и перестать понимать те крупицы, которые, как казалось Лерту поначалу, он понимал. Ведьмы существовали. Это знали все, но не все принимали факт их существования, и Эйлерт, как бы ни старался смотреть на мир открытыми глазами, не понимал сути и силы магии. Предсказание Ханны тогда напугало его, но он не воспринял его всерьёз в полной мере, ведь Ханну считали сумасшедшей, а её магию — фокусами.

Тёмная магия существовала. Это известный факт, несмотря на то что подтверждений нигде нет. Есть упоминания ничем не объяснимых явлений, есть описания мест, которые словно жили собственной жизнью, дышали и вершили своё правосудие. Есть заметки о людях с даром предсказания или исцеления. Но нигде «это» не называлось магией.

Люди, прошедшие Шесть Путей, тоже существовали. Это тоже знали все, но не все были готовы согласиться с этой правдой, ведь она — слишком жуткая. Эйлерт бы тоже предпочел игнорировать такую правду, если бы не Рагиро.

Риган дал немного времени обдумать полученную информацию, но после недолгого молчания продолжил:

— Очень долго с нами был Райнер Финн, но, узнав о появлении Рагиро, он сошёл на берег и остался с ним, — Риган краем глаза заметил, как Эйлерт в один мах допил содержимое бокала, сделал глубокий вдох, но перебивать не стал. — Остальных ты не знаешь, и их имена вряд ли тебе о чём-то скажут. После крушения они все залегли на дно.

— Их имена мне все равно понадобятся. Не забыл? Я собираюсь очень настойчиво просить тебя собрать их снова вместе, — ответил Эйлерт. Он слабо улыбнулся, замечая заинтересованный, но все ещё уставший взгляд Ригана, и протянул пустой бокал в немой просьбе наполнить его. Риган наполнил оба бокала.

— Конечно, — согласился Риган, но Эйлерт видел, что уверенность в его согласии не звучала. — Ила была воплощением добра. Она хотела сделать мир лучше… Кажется, именно так она говорила. «Сделать мир лучше». Я никогда до конца не понимал, что именно она подразумевала под «лучше», но, увидев её в тот день в кабаке, сразу решил, что пойду за ней, куда угодно. Ила была самой важной женщиной в моей жизни. Ни до, ни после неё я не встречал никого, кого я смог бы… — он сделал недолгую паузу, выпил виски и снова заговорил. — Ей претила мысль, что люди, обладающие магией — реальной магией, а не шарлатаны с улицы — могут принести в мир больше добра. Она хотела лучшей жизни для себя, для нас, для своей дочери. Для всех, кого когда-то встречала. Ей нужен был корабль, чтобы перемещаться и чтобы когда-нибудь встретить того, кто наводил ужас на всех, и победить его. Не только на моряков, но и на сухопутных торговцев, на обычных людей, живущих в городах и деревнях. Ты уже понял, что я говорю о Бермуде. Его называют Морским Дьяволом, но вообще-то по слухам были случаи, когда он появлялся и забирал кого-то с суши.

Сама Ила рассказывала, что, когда она была ребёнком, Он забрал её мать среди ночи прямо из их маленького домика. Мы никогда не расспрашивали о подробностях, но безоговорочно верили ей. Если бы ты знал Илу, ты бы тоже поверил. Ей невозможно было не верить.

Ила обладала силой Шести Путей. После смерти отца, морского торговца, она попала в монастырь, где сёстры заставили её пройти все испытания. Не её одну, но она одна из немногих, кто выжил.

— Подожди. Получается, она искала тех, кто также, как она, обладал силой Шести Путей? Только не говори мне…

— Не только, — оборвал Эйлерта Риган, понимая, о чём тот хотел спросить. — Ещё она искала ведьм и колдунов — таких, как Ханна Ламан. И тех, кто обрел магию по собственной воле — таких, как Райнер Финн. Большинство из нас были как Райнер. Я тоже в своё время — то ли по молодости, то ли по дурости — провёл ритуал. Не то чтобы мне было это так уж необходимо. Ты, возможно, мне не поверишь, но мы с Райнером похожи намного больше, чем ты думаешь.

— Нет.

Риган усмехнулся такому категоричному ответу, но по глазам Эйлерта видел, что того не переубедить.

— Бермуде, как ты наверняка догадался, было неугодно наше появление. Мы были сильны, самонадеянны и считали, что весь мир будет у наших ног. Улучшенный мир. Более добрый и справедливый мир. Слухи о нас распространились довольно быстро, и вскоре у нас на горизонте замаячили другие корабли. «Пандора» во главе с Нельсом Лиром жаждала с нами сотрудничать. Твой отец был безоговорочным романтиком, так что на речи Илы повёлся сразу же. «Неберис» во главе с капитаном Джеральдом захотел к нам присоединиться после согласия Нельса.

Нам не было равных. Тех, кого подсылал к нам Бермуда, мы побеждали. Убивали, истребляли. Делали всё возможное, чтобы они больше никому не навредили. Мы не были святыми и уж точно не задумывались над тем, что эти монстры когда-то тоже были людьми. Ила хотела спасти живых, но о спасении мёртвых не думала.

И тогда он сам к нам явился. Вместе со всеми Палачами — своими самыми преданными и самыми сильными приспешниками. Кто-то их называет Могильщиками, кто-то — просто убийцами, монстрами и психопатами. Суть одна. Если Бермуда забирает всех, кого хочет, в свою бездну, морское дно, на Проклятые острова, — слухи ходят разные — то Палачи сначала жестоко издеваются, а потом убивают.

— Риган, — вдруг заговорил Эйлерт. Он нахмурился, неотрывно смотрел в одну точку и неровно дышал. Напряжение сквозило отовсюду, и мужчина почти слышал, как бегали шестерёнки в голове у Эйлерта. — Откуда тогда берутся слухи? Если всех утаскивают на Проклятые острова или сразу убивают?

— Хотел бы я знать, — выдохнул Риган.

Слухи обычно брались из ниоткуда. Они просто возникали, но все знали, что слухи никогда не появлялись на пустом месте. Всегда есть причина. Но никто её не видел, не знал, не спрашивал о ней, а просто травил байки и рассказывал страшные сказки на ночь, веря, но не до конца, в то, что услышали от кого-то где-то когда-то.

— Мы бились долго, жестоко, на смерть. Знали, что не сможем уйти живыми. Бермуде нужна была Ила. Ханна и Монро, потому что они владели магией от рождения. Всех остальных он был готов убить, если понадобиться, но не её. Она была единственная с силой Шести Путей. Все остальные так или иначе обладали магией, но магии у Дьявола и без нас было достаточно. А вот таких как Ила… почти не существовало. Она взяла с меня обещание, которое я не имел права не выполнить. Обещание убить её в случае необходимости, чтобы она не досталась Бермуде.

После этих слов Эйлерт нервно выдохнул. Ригану не обязательно было продолжать, чтобы Эйлерт понял, чем все закончилось и почему «Эгерия» больше не вышла в море. Почему этот корабль стал просто местной достопримечательностью и все ещё гнил на суше чуть поодаль от порта Тортуги.

— Когда дела стали совсем плохи, команда объединила силы, чтобы переместить «Эгерию», «Пандору» и «Неберис» к ближайшему берегу, а я в этот момент проткнул ее сердце, — последние слова прозвучали совсем тихо, почти неслышно, но Эйлерту было вовсе не обязательно слышать их. — Через год Бермуда потопил «Неберис», а ещё через год — «Пандору». Он отомстил всем, кто посмел выступить против него, и показал, что даром такие вещи не проходят, — уже более громко и уверенно добавил Риган.

Между ними повисло долгое напряженное молчание. Риган впервые за все пятнадцать лет кому-то рассказал эту историю и чувствовал себя опустошённым. Эйлерт лихорадочно думал обо всём и сразу: как убедить Ригана и остальных вновь выйти в море и выступить против Бермуды; как спасти Рагиро и сделать так, чтобы никто не пострадал и не умер, хотя это априори было невозможным; что и как нужно сделать, чтобы победить самого Дьявола и вернуться домой. Голова гудела от количества мыслей, одна заглушала другую, и ему казалось, что он начинал сходить с ума.

Они выпили ещё по бокалу виски в абсолютном молчании. Никто из них не решался заговорить первым.

Наконец, Эйлерт рывком развернулся к Ригану и спросил:

— Неужели тебе никогда не хотелось отомстить?

— Конечно, хотелось, — без раздумий ответил Риган.

— Тогда мы можем помочь друг другу. Я верну себе важного мне человека, а ты отомстишь за Илу.

В голове Эйлерта это выглядело логично, ожидаемо и выполнимо. С некоторыми нюансами, проблемами и преградами, но тем не менее — с хорошим завершением. В голове Ригана это выглядело абсурдно, непродуманно и самоубийственно. Со слабой надеждой, верой и остервенелым желанием согласиться, но тем не менее — заведомо провально. Он покачал головой:

— Слишком рискованно.

— С каких пор ты стал бояться риска? — с вызовом выпалил Лерт немного резче, чем хотел. Ему самому вопрос казался неуместным, учитывая то, что Риган только что рассказал, но он не мог позволить себе поддаться сочувствию и разрушить выстроенную им оборону.

— С тех самых, как ты стал капитаном «Пандоры».

С таким же успехом Риган мог сказать: «С тех самых, как я стал считать тебя своим сыном». Эффект был бы тот же. Эйлерт растерялся, на секунду перестал дышать и замер. Не на такой ответ он рассчитывал. Не на такой искренний. Не на такой обезоруживающий.

— Я все равно не отступлю, — взяв себя в руки, ответил Лерт. — Согласишься ты или нет, я пойду до конца.

— Знаю. Но это не отменяет того, что я попытаюсь тебя переубедить.

Они посмотрели друг другу в глаза. Оба уверенные в своей правоте и готовые идти до победного, но в разные стороны. Риган снова покачал головой в знак подтверждения своих слов. Эйлерт никак не отреагировал.

— Не надо. Мы же оба понимаем, что у тебя не получиться. С «Эгерией» или без нее я пойду против Бремуды и найду проклятые острова Маледиктус. Даже если мы все оттуда не вернемся. Я должен хотя бы попытаться. В твоих силах сделать так, чтобы этот рейд был заведомо обречен на провал и верную смерть или же наоборот — чтобы у нас был большой шанс победить и вернуться назад.

Трещины в глазах Ригана больше не было, она словно рана затянулась, и стекло стало ещё крепче. Его губы изогнулись в слабой, но довольной ухмылке:

— И с каких пор ты так хорошо манипулируешь людьми?

— С тех самых, как стал капитаном «Пандоры».

Больше никто из них не сказал ни слова. Риган принял решение связаться с Юшенгом, Монро, Райнером, Ханной и остальными оставшимися в живых бывшими членами «Эгерии». Эйлерт принял решение во что бы то ни стало победить Морского Дьявола и освободить Рагиро.

Пути назад уже не было.

ГЛАВА 17

«ДЬЯВОЛ, ПОВЕШЕННЫЙ И СМЕРТЬ»

 

Грэм невзначай предложил наведаться к Ханне Ламан, мол она вроде бы умная, много знает и к тому же была в команде «Эгерии» — поможет или хотя бы скажет, что лучше сделать, как быть и вообще стоит ли ввязываться в эту авантюру. Эйлерт весомо заметил, что независимо от слов Ханны Ламан они уже ввязались в эту авантюру и он, Лерт, отступать точно не собирался. Грэм пожал плечами, но спорить не стал, потому что тоже отступать не собирался, независимо от слов ведьмы. Олден как-то странно косился на старпома и улыбался, будто знал что-то, что не знали другие. Ему до гадалки не было никакого дела, как и до её предсказаний. Он с трудом мог признаться, что вообще в это верил и все «случайные совпадения» его не убеждали. Зато Олдену было дело до того, что после того, как они победят Морского Дьявола, он обязательно сделает предложение госпоже Изэль, у них будет двое детей и собака. Конечно, бросать вольную пиратскую жизнь он не собирался, как и госпожа Изэль не собиралась бросать свою таверну.

«Пандора» на полном ходу шла в сторону безымянного островка, где в маленьком непримечательном домике жила молодая на вид ведьма, чьи предсказания всегда сбывались. Ее истинный возраст теперь у всех вызывал вопрос, который вслух никто так и не решился задать.

Эйлерт сидел за столом и внимательно рассматривал карту. Его взгляд был прикован к тому месту, где предположительно могли находится Проклятые острова Маледиктус. На протяжении тринадцати лет он поглядывал в их сторону, строил планы и представлял, как он со своей командой ворвется в убежище Бермуды и отомстит за смерть отца и Рагиро. Он не признавался даже самому себе, что желание отомстить всесильному чудовищу стало основной причиной, по которой он вышел в море.

Сейчас в считанные мгновения его жизнь переворачивалась с ног на голову, он ничего не мог и не хотел с этим делать, и абстрактные планы и желания стали чем-то досягаемым, до чего спокойно можно дотянуться рукой.

Проклятые острова Маледиктус существовали. Чёрные вороны, кружившие над морем вместо чаек, не были галлюцинацией или вымыслом. Корабль без парусов мог спокойно идти по волнам без ветра. Эйлерт и раньше верил в это, но не произносил вслух — его посчитали бы умалишённым и посоветовали бы лечиться.

— У тебя есть хотя бы примерный план действий?

Грэм появился в каюте капитана внезапно и незаметно. Эйлерт вздрогнул и резко поднял взгляд, отрицательно покачав головой: плана не было. Даже примерного. Вообще никакого. Только конечная цель, для многих казавшаяся безумием.

— Так и думал, — выдохнул старпом, пытаясь казаться нераздражённым. Получалось плохо.

— Разве не поэтому мы решили навестить Ханну? — задумчиво спросил Эйлерт, прекрасно улавливая настроение Грэма.

— Карты не дают точного предопределения судьбы, — повторил Грэм слова ведьмы, которая та бросила вслед Эйлерту, когда тот вылетел из её дома после неудачного гадания.

Эйлерт нахмурился: старпом не мог их слышать, потому что Ханна сама велела ему выйти до того, как начала гадать. Потом улыбнулся: возможно, эти двое были предначертаны друг другу самой судьбой.

Доказывать что-то никто из них не хотел, и каждый думал об одном и том же.

«Пандора» на всех парусах стремилась на неизвестный остров, на котором маленький мальчик лет двенадцати по имени Исаак уже вышел из дома взбалмошной ведьмы-гадалки и направился в порт встречать долгожданных гостей.

— Госпожа Ханна ждала вас, капитан Лир, — протянул Исаак, едва «Пандора» пришвартовалась в порту, а Эйлерт с Грэмом сошли на берег. — Пойдёмте. И вы тоже, мистер Джоуи, — обратился он к Грэму, который помнил, как в тот раз его бесцеремонно выставили за дверь.

Олден, перевалившись через борт, сообщил, что наведается к мастеру Монро: на всякий случай попросит того посмотреть корабль, но это была не единственная причина: мастер Монро, как и Ханна Ламан, был на «Эгерии» — Олдена интересовал именно этот момент.

Дом ведьмы едва ли изменился, разве что при входе висело чуть больше защищающих оберегов, а в радиусе пяти метров не было ни одной живой души. Даже бродячие собаки обходили это место стороной, а все соседи, как казалось на первый взгляд, покинули свои жилища. Исаак не обращал на это никакого внимания. Эйлерт и Грэм настороженно косились по сторонам, ведь в прошлый их визит такого опустошения здесь не наблюдалось, да и бордель напротив кишел посетителями.

— Проходите, хозяйка уже наверняка заждалась вас, а мне надо ещё…

Не успел Исаак договорить, как Эйлерт, не стучась, распахнул дверь дома и оказался в тёмной комнате, увешанной всеми возможными амулетами и заставленной разными непонятными статуэтками. Грэм, махнув рукой Исааку на прощание, зашел следом.

— Ханна? — Эйлерт окликнул ведьму по имени, остановился по середине комнаты и внимательно посмотрел на зажженные свечи, стоящие на столе. В помещении никого не было.

Грэм прошел чуть дальше, ухватил странного вида голубую свечу и сразу же поставил ее на место. Что в первый раз, что сейчас ему категорически не нравился дом Ханны: он был слишком мрачным и душным, в нём словно жили множество невидимых душ, и дышать становилось с каждой секундой все трудней. Грэм откашлялся и уже хотел сообщить, что подождет Эйлерта снаружи, как в прошлый раз, но тут из-за ободранной занавески, служившей своеобразной дверью, выскочила Ханна.

— Добро пожаловать! Я ждала вас на пару дней позже, но это даже хорошо, что вы приехали сейчас, — она улыбнулась. В одной руке ведьма держала прозрачную бутылку с жидкостью ядовитого красного цвета, а в другой — пустой бокал, который норовила вот-вот наполнить. — Клюквенная настойка. Не желаете?

Эйлерт и Грэм одновременно покачали головами. Ханна хмыкнула и наполнила бокал, а потом враз осушила его, довольно морщась. Из-за занавески пробрался дым, и гадалка, спохватившись, рванула обратно. По пути она поставила бутылку и бокал на стол и что-то бубнила себе под нос. Эйлерт решил, что она колдовала, а Грэм — что ругалась на собственную неряшливость. Оба были правы.

Грэм взял в руки бутылку, понюхал горлышко, пытаясь понять, можно ли эту дрянь вообще пить, и пришел к выводу, что нормальным людям лучше не стоит, но Ханна Ламан никогда не была нормальной, поэтому до сих пор что-то бубнила себе под нос в соседней комнате.

— Старпом, ну так что, жену тебе нагадать? — донесся из-за занавески голос Ханны.

Грэму показалось, что она ухмылялась, задавая этот вопрос, и это приводило в бешенство. Как и приводило в бешенство то, что Эйлерт с улыбкой на лице резко от него отвернулся.

— Катись ты к чёрту! — рявкнул он ей в ответ.

Прозвучало не очень убедительно, и Ханна в голос рассмеялась.

— Да брось, старпом! Ты же уже всё понял.

Что он понял, Ханна, разумеется, не сказала, а Грэм не стал спрашивать: мало ли что у этой чокнутой ведьмы на уме. Но предчувствие внутри поселилось странное: будто она была права в этой взбалмошности и вульгарности и знала что-то очень важное о нём, о Грэме Джоуи. И о его капитане, Эйлерте Лире. И обо всей «Пандоре». И ещё обо всём мире.

— Ты пришел за ответами, капитан Лир, верно? — Ханна вновь вылезла к ним, и на этот раз она несла котел с чем-то сильно пахнущим. Грэм рефлекторно отшатнулся назад, Эйлерт незаметно отвернулся в сторону. Ханна, пожав плечами, поставила котел на полку в открытом шкафу позади стола. — И ещё чтобы… в общем, не важно. Давай для начала поговорим с картами, — она многозначительно посмотрела на Грэма, и тот понял всё без слов: ему надо выйти, но не уходить далеко, а ждать прямо у выхода.

Эйлерт думал недолго. Ему действительно нужны были ответы, а ещё ему нужна была сама Ханна. Он сел напротив нее, и ведьма уже знакомым привычным движением вытащила на стол колоду. Лерт про себя подметил, что колода была другая. Спрашивать он ничего не стал, все ещё отчетливо помня трёх Дьяволов.

С новой колодой Ханна выглядела уверенней, будто бы напрочь забыв о том происшествии. Она на секунду обернулась назад, помешала половником в котле и вернулась к гаданию. Перед Эйлертом растянулись карты, он с интересом рассматривал одинаковые рисунки обратной стороны, а потом перевернул карту.

Первым выпал Дьявол.

Эйлерт и Ханна одновременно задержали дыхание. Он с опаской поднял взгляд на ведьму. Ведьма с каменным выражением лица кивнула. Она больше не смеялась и не пыталась скрыть напряжения. Не хотела обмануть Эйлерта и саму себя. Даже не хотела оттягивать неизбежное. Будто бы смирилась с тем, что сейчас ей придётся говорить.

Вторым выпал Повешенный.

Эйлерт нахмурился, но не придал этому должного значения: не Дьявол — и слава Богу. Он даже не заметил, как сильнее напряглись плечи Ханны, как она сжала руки в кулаки и как тяжело выдохнула.

Третьей выпала Смерть. Перевёрнутая.

Эйлерту это не понравилось. Смерть и так уже стояла за его спиной, он чувствовал её дыхание всякий раз, поднимаясь на борт «Пандоры», а сейчас стал ощущать и на берегу тоже. Ханна поджала губы. Глаза у неё стали грустные-грустные, потемнели ещё сильней, а сама она выглядела больше решительной, чем встревоженной.

— Не делай этого.

— Чего не делать? — не понял Лерт.

Голос у Ханны звучал твёрдо, жёстко, прежней бодрости и радости больше не слышалось. Она вмиг стала другим человеком, превратилась из чокнутой хохотушки в серьезную, жестокую, опасную ведьму.

— Не делай этого, — повторила Ханна. — То, что ты собираешься делать, не делай, капитан Лир. Не выйдет, не получится. Остановись! — она перешла на крик, вскочила со стула и чудом удержалась от того, чтобы не смахнуть карты со стола. Никогда ещё за всю свою жизнь Ханна Ламан не ненавидела свои карты так сильно, как в эту самую секунду.

— Я даже не сказал, чего хочу, — не унимался Эйлерт. Поведение гадалки вводило в недоумение и нагоняло страх. Он видел её лишь второй раз в жизни, но уже успел понять, каким человеком была Ханна. И она точно не была той, кого сейчас он видел перед собой. — Ханна, ты уверена…

— Капитан Лир. — Грубо оборвала его Ханна, смотря на него сверху вниз. — Карты никогда не лгут. Я многое видела и многое знаю. То, что тебе даже не снилось. То, от чего ты, услышь хотя бы краем уха, убежишь в страхе, каким бы храбрым ты ни был. То, о чём не принято говорить вслух даже шёпотом в тёмных подвалах. Я ждала тебя, капитан. Я знала, что тебя ждёт, ещё в ту нашу первую встречу, но продолжала верить, что ты изменишь свою судьбу. Хочешь знать, что произойдет, если ты не отступишься? Я скажу. И если для того, чтобы изменить твоё решение, мне придётся напугать тебя до смерти, что ж, будь по-твоему, капитан Лир.

class="book">Эйлерт молчал. Сердце между рёбер сжалось, он ощущал каждый удар, отдающийся набатом в голове. Боясь услышать то, что скажет Ханна, он ждал её слов как осуждённый — приговора.

— Повешенный и перевёрнутая Смерть означают, что каждый получит по заслугам. Ты нарвёшься на то, за что сражаешься. Вот только… ты уверен, что это так нужно тебе? Тебя могло бы ждать великое будущее. Намного более великое, чем «Эгерию» во главе с Илой. Ты можешь стать самым знаменитым, самым отважным пиратом Нового Света. Можешь стать героем для одних, символом для других и самым жутким врагом для третьих. Неужели это будущее манит тебя меньше, чем то, которое ты выбрал?

Ханна опустилась обратно на стул, немного успокоилась и снова стала походить на женщину немного не в своем уме. Эйлерта это не успокоило, как и не успокоили слова, сказанные ведьмой. Как объяснить ей то, что он чувствовал? Как сказать ей о том, что у него нет другого пути? Как произнести вслух то, чего он не произносил даже в мыслях? Эйлерт ничего ей не ответил, но Ханна и так знала ответ.

— Дьявол и Повешенный говорят о напрасной жертве. Твоей ли, его ли… кого-то из твоей команды? Я не знаю. Но кто-то эту жертву точно принесет.

Ханна наполнила бокал клюквенной настойкой и сразу же выпила, потом снова наполнила и протянула бока Эйлерту. Он не спорил и молча принял бокал, но пить не стал.

— Дьявол и перевёрнутая Смерть предвещают крах. Ты не победишь в битве, которой так жаждешь. Никто тебя не спасёт. Никто его не спасёт. Кому-то удастся выжить, кому-то удастся уйти. Кто-то погибнет, кто-то навсегда изменится. Ты вернешься оттуда, но не домой, куда-то далеко-далеко. Не волнуйся, капитан, он будет с тобой до конца, — на последних словах Ханна перешла на шёпот.

Эйлерт залпом осушил содержимое бокала. В комнате повисла нагнетающая тишина, которую никто не решался нарушить первым. Тиканье часов было слишком громким. Они слышали дыхание друг друга и завывание ветра за окном. Карты почему-то перестали иметь значения, и Ханна все же смахнула их на пол.

— Риган уже связывался с тобой? — тихо спросил Эйлерт.

Она покачала головой.

— Он согласился, — продолжил Эйлерт. Ханна уже обо всём, конечно же, знала. Она пожала плечами, обхватила себя руками и зажмурила глаза. — И обещал связаться с вами, с теми, кто был на «Эгерии». Сказал, ты была одной из них.

— Была, капитан. Но давно, очень давно, — глухо отозвалась ведьма. — Риган и впрямь согласился выступить с тобой против Морского Дьявола?

Ханна сильнее сжала пальцами собственные плечи. Эйлерт ответил тихое и короткое «да», а потом поднялся на ноги, намереваясь уходить. Он был уверен, что гадалка не станет им помогать. Она так настойчиво твердила, что у него ничего не получится, что надо остановиться, будто от его, Лерта, действий зависела судьба всей вселенной. Поражения признавать не хотелось, но, смотря на Ханну, Эйлерт видел, как она хотела сделать всё, лишь бы помешать ему, и как сила и решимость медленно покидали ее.

— Риган согласился. Мы… Я надеялся, что ты тоже согласишься, Ханна. Ты бы пригодилась там.

Напряжение потихоньку сошло на нет, осталась только всепоглощающая усталость. У Ханны больше не было желания кричать, что-то доказывать. Она не сильно-то и пыталась, ведь, если бы ей действительно понадобилось убедить Эйлерта Лира отступить, у него не было бы и шанса ей противостоять. Но Ханна не стала. И поэтому у Эйлерта ещё оставалась крохотная надежда: вдруг согласие Ригана как-то подтолкнет согласиться ее саму.

— Я бы пригодилась там, — повторила Ханна и усмехнулась. — Там — это на поле боя? Ты прав, капитан Лир, я бы пригодилась там. Моей магии хватит если не на самого Морского Дьявола, то на пару его верных слуг — точно, — говорила ведьма спокойно, уверенно, но с толикой грусти, будто бы вернулась в далёкое прошлое, когда «Эгерия» ещё бороздила море.

— Но? — когда Ханна замолчала, Эйлерт сам подтолкнул ее к продолжению разговора, но ведьма в ответ одарила его удивленным взглядом, словно не понимая, на что он намекал. — Обычно после таких слов следует какое-то «но», — пояснил Лерт. Вышло намного печальнее, чем он хотел.

Ханна — напротив — улыбнулась счастливее, чем предполагала, вскочила со стула и направилась в другую комнату. Вернулась с ещё одним бокалом. Глаза у нее были хитро прищурены. Настроение вернулось в привычное русло, и Ханна Ламан вновь стала Ханной Ламан. Эйлерт немного расслабился.

— Не «но», капитан, а «и», — гадалка наполнила все три бокала и один снова протянула ему. — И я не была бы одной из самых могущественных ведьм, если бы отказала тебе.

Эйлерт замер, уставился на Ханну как на сумасшедшую, потом посмотрел на клюквенную настойку в бокалах, решив, что ведьма просто напилась, но взгляд у нее был ясный, уверенный, решительный. Она не шутила, была в себе и точно знала, что говорила. Эйлерт не поверил ей. Он нахмурился, криво улыбнулся, а потом покачал головой. Сердце бешено забилось от одной только мысли, что Ханна в действительности могла пойти с ними на эту безумную авантюру просто так. Просто ли?..

— И что взамен? — он старался не показывать своего волнения, но оно так и царапало глотку.

Эмоции переполняли его и едва ли умещались внутри: он очень хотел, чтобы Ханна согласилась, и вот она согласилась, но слишком быстро, слишком неправильно, слишком легко, и Лерт не мог найти этому разумное объяснение, как ни пытался. Она предлагала ему выпить за то, что они вместе отправятся на верную смерть, но совершенно не выглядела напуганной или готовящейся умереть, скорее напротив — уверенной в победе и жаждущей славы и всеобщего признания.

— Взамен? — Ханна хохотнула. — От тебя, капитан, мне ничего не надо. Ты вряд ли сможешь мне что-то предложить, скорее наоборот — я буду предлагать тебе свою защиту. Не спорь! Я знаю, как лучше, а учитывая два расклада, выпавших тебе, я бы на твоем месте уже умоляла меня на коленях спасти и укрыть от всех бед, — хмыкнула гадалка, на мгновение становясь той жестокой ведьмой, которая могла наслать на любого неугодного тысячу проклятий.

Эйлерт рвано выдохнул: он никогда никого не стал бы умолять на коленях. Даже если это сильнейшая ведьма, способная изменить судьбу всего мира.

— Взамен человек, предназначенный мне судьбой, останется в живых и станет моим мужем, как и должен был. Ничего сложного, как видишь. Если я не могу спасти тебя, это не значит, что я не могу спасти других, — Ханна пожала плечами, как бы намекая: нет ничего проще.

Для Эйлерта не было ничего сложнее.

— Мне стоит спрашивать, о ком ты говоришь? — после недолгой паузы спросил Лерт. Клюквенная настойка дразнила сильным запахом, перебивающимся с другим, более сильным и противным, из котла.

— Не стоит, потому что ты и сам знаешь, о ком я, — Ханна, улыбаясь, многозначительно посмотрела в сторону выхода.

Сразу стало очевидно, кого она имела в виду и почему они с Грэмом так прекрасно понимали друг друга, даже ругаясь. На сердце сразу потеплело, едва Эйлерт понял, что Грэма ждет долгая и счастливая жизнь. Он не знал, с чего решил, что долгая и счастливая, но искренне надеялся и рассчитывал на то, что Ханна Ламан ему обеспечит и долголетие, и счастье.

— Боюсь, он с тобой не согласится, — он тихо засмеялся и сделал несколько глотков настойки. Бокал незаметно для него наполнялся, и он не мог понять: то ли Ханна постоянно подливала, то ли это была ее магия.

— Боюсь, его никто не будет спрашивать, — парировала Ханна.

Грэма действительно никто не спрашивал. Ведьма вышла из-за стола, прошлась по разбросанным на полу картам таро и направилась к выходу, не дожидаясь Лерта. Она распахнула дверь и обернулась на Эйлерта; тот расценил этот жест как приглашение и направился следом, не понимая, что гадалка собиралась делать.

Старпом стоял чуть поодаль от входа в дом Ханны, рядом с ним наворачивал круги Исаак и что-то тихо бормотал, вызывая у Грэма яркое недовольство. Ханна плавно подплыла к Грэму и ухватила того за руку, заставив развернуться к ней лицом, а потом поцеловала. Она жадно впилась в его губы, не позволяя ни отойти, ни как-то ещё отвергнуть себя.

Эйлерт застыл на месте, чувствуя неловкость. Исаак краем глаза взглянул на них, пожал плечами и вернулся к повторению выученного им недавно заклинания. А Грэм и Ханна целовались до тех пор, пока не перестало хватать воздуха.

— Что ж, старпом, может, ты и можешь себе снять жену в заведении напротив всего за одну монету, — начала ведьма, едва разорвала поцелуй. — Но ни одна шлюха не будет целовать тебя так, как я.

Грэм смотрел на нее распахнутыми глазами, пытался выровнять дыхание и не мог вымолвить ни слова. Когда ведьма кончиками пальцев провела по щеке старпома, Грэм Джоуи влюбился в Ханну Ламан.

— Не хочу прерывать вас, — смущенно заговорил Эйлерт, когда понял, что целоваться дальше ни Грэм, ни Ханна не станут. — Но мне бы хотелось узнать, как можно отыскать Проклятые острова? Ты должна знать такие вещи.

— Конечно, я знаю, — согласилась Ханна. Она, как ни в чём не бывало, улыбнулась и направила на Эйлерта указательный палец. — Туман — верный спутник Маледиктов. Об этом важно помнить, капитан. В кармане у тебя лежит цепочка. Я сорвала её много лет назад с одной из них. Цепочка знает, куда должна вернуться. Твой корабль сам найдёт путь.

Когда ведьма также плавно развернулась и ушла к себе в дом, не попрощавшись, Грэм Джоуи понял, что его сердце отныне принадлежит Ханне Ламан.

— А теперь катитесь к чёрту! — гадалка выглянула из окна и рукой позвала Исаака в дом. Мальчик поспешил ко входу. — Все, что я хотела сказать тебе, капитан Лир, я сказала. Слушать меня ты не захотел, так что потом не жалуйся, что все пошло не так, как ты ожидал. Я приду к вам, когда придёт время. Жди меня.

Ни Лерт, ни Грэм не поняли, к кому относилась последняя фраза.

 

***

— Исаак, ты принёс вино? — немного раздражённо спросила Ханна, как только Эйлерт и Грэм скрылись из виду.

Она долго провожала их взглядом, даже когда они скрылись, снова стала серьезной и настороженной. Исаак вытащил из мешка бутылку вина и протянул ее ведьме. Ханна долго рассматривала, будто хотела удостоверится, что это вино — подходящее, а после уверенно кивнула то ли Исааку, то ли самой себе. Мальчик пожал плечами и скрылся из виду: он не очень любил смотреть, как ведьма проводила ритуалы. Они пугали его, и Исаак после этого плохо спал ночами, а Ханна ни к чему его не принуждала.

Небо за окном в одну секунду потемнело, солнце скрылось за тучами. Ханна удовлетворённо улыбнулась и уверенно подошла к шкафчику. Чаша, синяя свеча, чёрная ткань. Кусок бумаги, на котором стал проявляться портрет Эйлерта Лира. Ханна села за стол, наполнила чашу водой, а свечу зажгла. Портер Эйлерта поставила в воду. Взяла бутылку вина.

— Жертвую Посейдону во имя Эйлерта Лира.

Ханна вышла из дома, не сказав ни слова, и направилась к морю. Синяя свеча в доме ещё горела, но вода из чаши исчезла. Небо стало черным, раздались несколько раскатов грома, сверкнула молния. «Пандоры» в порту уже не было, но Ханна шла не в порт — в более отдаленное от чужих глаз место, заброшенное, неизвестное, нелюдимое.

Она зашла в море по щиколотку. Подол юбки намок и стал темным.

— О Духи вод и водных просторов! О Царица водная и Повелитель морей Нептун-Посейдон! Оберегайте его от волн и от тумана, от препятствий и подводных скал, от всякой беды, напасти на море. Живым пойдёт и живым выйдет вскоре, — Ханна твердила заклинание завороженно, уверенно, но глаза её заволокла серая пелена. — О Душа морская, сопроводи его, оберегай, охраняй, всякое зло от него прогоняй. Да будет мой оберег крепким! Да будет мое слово цепким! Его в море оберегаю от беды и напасти. Да будет так. Заклинаю.¹

Она повторила это семь раз. И вылила все вино в море.

Вернулась домой. Потушила свечу.

Исаак выглянул из-за занавески и помог Ханне убрать все на место. Он хотел о чём-то её спросить, но не решился: непривычно серьезной и молчаливой сегодня была гадалка, и мальчик только налил ещё немного клюквенной настойки и оставил её в покое.

ГЛАВА 18

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ ДЕМОНОВ»

 

— Пятый путь оказался не таким страшным. На фоне всего остального, что со мной делали, Путь Демонов — лишь маленький жалкий отголосок той жестокости, протекающей по венам каждого Инганнаморте. Демоны оказались более благосклонны в отличие от асеров, зверей, людей и… в последствии богов. Вот уж не знаю, почему именно демоны.

В этот раз они расщедрились. Не беспокоили меня до тех пор, пока раны полностью не затянулись, оставляя после себя грубые, шероховатые шрамы. Где-то очень глубоко внутри себя я надеялся, что со временем у меня исчезнут даже они, но я ошибался: шрамы никогда не исчезали. Совершенно не хотелось, чтобы эти мерзкие отметины навсегда остались на моём теле мёртвым напоминанием о том, через что мне пришлось пройти.

Я пытался думать об этом как о том, что сделало меня сильнее. Но в итоге единственное, что чувствовал, это полное отсутствие какой бы то ни было силы. Мне просто хотелось отдохнуть. А лучше — умереть. Не уверен, что это помогло справляться с трудностями, потому что неуверенность, страх, зачастую животный ужас или паника по-прежнему были моими верными спутниками.

Пытался задвинуть в самый дальний уголок своего сердца, закрыть на замок и выбросить ключ от этого замка, чтобы никогда не вспоминать того кошмара, но… Не вышло. Не знаю, где именно я налажал, потому что даже в тот непродолжительный период моей жизни, который я готов с уверенностью назвать счастливым, я чувствовал за спиной голодных призраков, во весь рот улыбающихся мне своими безумными улыбками.

Тебе не надоело меня слушать, священник? — вдруг спросил Рагиро. Голос звучал насмешливо, но дикая отстраненная грусть пробивалась сквозь трещины.

Отец Мартин сначала покачал головой, нахмурился непривычно по-доброму и с толикой грусти — он сам не мог определиться, что чувствовал сильнее — и только потом ответил:

— Ни в коем случае, Рагиро. Продолжайте.

— Для постороннего человека ты слишком внимателен, священник. Мне не нравится.

— Я, кажется, вообще вам не нравлюсь, — со слабой улыбкой заметил отец Мартин. Он был абсолютно не против враждебности в свою сторону, пусть она и спадала с каждым вновь произнесённым словом. — И это уже нравится мне.

— Что именно? — не догадался Рагиро, с трудом поднялся на ноги и, обогнув сидящего Мартина, подошел к стене, на которой в разное время были выцарапаны чужие имена, фразы, цифры. За несколько часов из чуждых они стали привычными, почти родными, но все же недостаточно, чтобы уделять им должное внимание, как сейчас делал Рагиро.

— Что я вам не нравлюсь, — честно ответил отец Мартин. — Не поймите меня неправильно, просто обычно я сталкиваюсь с открытостью и дружелюбием. Дружелюбие может быть искреннее, а может оказаться лицемерием. Но я не встречал человека, который мог бы так откровенно что-то говорить. Особенно если это что-то — признание в ненависти.

— В таком случае могу повторить это ещё раз — я ненавижу таких как ты. Вы вызываете во мне рвотные позывы в своей неуемной и бестолковой вере в самого отъявленного подонка этого мира — в Бога. Доволен? — Рагиро старался говорить раздраженно, старался вернуть себе бушующую в нём ранее злость, но получалось плохо. Он слишком устал, да и священник уже несколько путей назад перестал раздражать.

— Доволен, — согласно кивнул отец Мартин, наблюдая за Рагиро. — Спасибо.

Они оба в этот момент знали, что Рагиро Савьер не ненавидел отца Мартина, но оба сделали вид, что не замечали этого.

— Можете ещё добавить, как сильно вы ненавидите лично меня, — со слабым добродушным смешком, совершенно неподходящем образу священника, добавил Мартин. На секунду ему показалось, что именно так могли бы вести себя друзья.

— Ненавижу тебя. Ты вызываешь во мне отвращение, и, не будь у меня этих цепей, — Рагиро для наглядности приподнял скованные руки. — Я бы задушил тебя ещё в начале нашего знакомства.

Его губы тоже тронула очень слабая улыбка, но отцу Мартину этого было достаточно, чтобы убедиться в своих догадках.

— Не сомневаюсь.

Взгляд у Рагиро стал добрым, но это была лишь секундная иллюзия.

— Ты бы понравился Лерту, — вдруг произнес Рагиро и опустился на холодный пол, придерживаясь руками за стенку и морщась от ноющей боли. — Если бы не был священником, — чуть тише добавил он секунду спустя, когда не услышал ответа.

— Если бы не был священником, — эхом повторил Мартин, будто пробовал на вкус эти слова. Он старался понять, как это — не быть тем, кто ты есть; как перестать быть собой и насколько сложно будет изменить собственную жизнь. Он хотел этого. Хотел сбросить с себя церковный сан, отвернуться от Бога и, глядя людям в глаза, сказать, что Бог — подонок.

Сейчас отец Мартин боялся даже про себя говорить эти слова.

У Рагиро было ещё два пути, чтобы исправить это.

— Когда я закончу… исповедоваться, я хочу услышать ответ на ещё один вопрос. Почему ты выбрал Бога? У тебя есть время подумать над ответом, священник, и будет лучше, если мы оба поверим твоим словам, — ответа Мартина Рагиро решил не дожидаться. Он глянул на него исподлобья и, выдержав совершенно не нужную паузу, продолжил привычным тихим, немного хриплым голосом: — На Пятом пути ко мне пришла одна Мирелла. Каштановые волосы стали чуть короче и грубее, лицо побледнело ещё сильней, щёки впали, а глаза были дикие, бешеные, безумные. Она все ещё была красива, но это была какая-то другая красота, странная, сумасшедшая, безрассудная. Отталкивающая? Или, скорее, пугающая.

Мирелла не улыбалась, даже не поворачивалась в мою сторону, когда вытаскивала из коробочки маленькие баночки с жидкостями разных цветов. Дверь за ней захлопнулась то ли от ветра, то ли от чего-то ещё. Возможно, от её тёмной магии, хотя я даже не был уверен, что Инганнаморте ей владели. Они были обычными людьми. Во всяком случае мне так казалось, несмотря ни на что. Я имею в виду, никто из них не проходил Шести путей и не проводил ритуалов, как один из моих предков. Они не были чародеями и не продавали душу Дьяволу. Это могло бы мне упростить задачу, если бы я встретился с ними сейчас, но…

Мирелла расставила несколько бутылочек перед собой, делала вид, что она крайне увлечена своим занятием, а может действительно не замечала ничего, кроме неестественно ярких жидкостей. Последняя вещь, которую она вытащила, оказался металлический кубок, немного грязный, с причудливыми орнаментами.

Она очень долго смешивала жидкости, переставляла бутылочки с места на места, внимательно вглядывалась в цвета, будто бы пыталась понять, все ли она правильно делала. Мирелла выглядела сосредоточенной. Слишком серьёзной для её игривого характера. Я украдкой наблюдал за ней и думал, как же хорошо, что у них с Чезаре — или с Гаспаро — не было своих детей. Вероятно, они сделали бы с ними то же самое, что и со мной, если не в разы хуже. Мирелла, возможно, думала так же, и поэтому не родила.

Наконец, она добилась нужного результата, вылила получившееся месиво в кубок и несколько секунд рассматривала, как менялся цвет внутри. А потом протянула кубок мне и холодно приказала:

— Пей.

Я все ещё хорошо помнил, как она отхлестала меня по щекам на третьем Пути. И помнил все остальное, что она или её муж делали. Спорить с ней не было ни сил, ни желания, спрашивать что-то — тоже. Пришлось покорно взять кубок из её бледных, слишком ухоженных рук. Для того, кто жил в трущобном детском доме её руки были непозволительно чистыми.

Я выпил. Разом, чуть не захлебнувшись. Вкус был едва ли ощутимый, немного сладковатый, а после сразу отдавал чем-то кислым.

Мирелла улыбнулась, довольно, немного надменно, но сдержанно. Было чувство, что она боялась, что пойло, которое она мне вручила, не сработает, но у Инганнаморте всегда всё срабатывало так, как надо.

Я почувствовал, как огонь разгорался внутри, проходил по горлу, лёгким и опускался вниз. Сначала слабо, а потом сильней и сильней. Желудок скрутило в тугой ком, сдавило спазмом, и так несколько раз подряд. Ощущения были, будто бы я задыхался. Ещё один спазм, и я, обхватив себя руками, опустился на колени. Потом меня начало рвать.

Кроме второго Пути, они не морили меня голодом. Еда там, откровенно говоря, была отвратная, но она была.

И она вся лезла обратно.

Желудок сводило спазмами, меня выворачивало наизнанку, и с каждой секундой — всё сильней. В перерывах я жадно хватал ртом воздух, пытался зацепиться руками за что-то невидимое, что могло мне помочь, а потом снова сгибался пополам, чувствуя, как все внутри выходило наружу.

Это неприятно. Но на фоне всего остального — вполне терпимо. Я бы даже сказал, уж лучше я бы выблевал все органы, чем вновь прошёл Шесть Путей, — Рагиро потер ладони друг о друга в дикой попытке избавиться от грязи на пальцах. — Это длилось недолго. Не знаю точно, сколько, но недолго. Мирелла не двигалась, только собрала всё обратно в коробку и осталась ждать, пока действие напитка закончится. Она даже не успела заскучать и с интересом наблюдала за тем, как меня рвало. И улыбалась своими тонкими побледневшими губами так, будто была королевой всего живого.

Может быть, и была.

Кто знал.

Меня скрутило в последних порывах, я скрёб ногтями по каменному полу дрожащими пальцами, рвано дышал и чувствовал непреодолимую усталость. Внутри было пусто. При желании я мог бы сложить себя несколько раз, и ничто бы не могло этому помешать. Вокруг была лужа из всего, что я ел в тот день вперемешку с моей кровью. Пахло отвратительно, и только от одного запаха хотелось снова блевать, если бы было чем. Как ни странно, но органы остались при мне, хотя по ощущениям должны были лежать в этой оранжево-коричневой кучи с красными, кровавыми пятнами.

Искоса посмотрев в сторону Миреллы, я заметил, как она поднялась на ноги, услышал, как она хлопнула в ладоши один раз, а потом направилась к выходу медленными шагами. Знаешь, священник, а у нее были очень тонкие и ровные ноги. Это единственное, на что я в тот момент хотел смотреть. Ее ноги.

Она вернулась вместе с Чезаре. Он придирчиво и с отвращением осмотрел меня, на секунду задержал взгляд на месиве рядом со мной и что-то прошептал жене. И вытащил из-за спины металлические щипцы и тонкую-тонкую иглу.

Если бы мне когда-нибудь нужно было выбрать между демонами и богами, я бы выбрал первых. Они более справедливые и знают, что такое милосердие. Или сочувствие. А ещё знакомы с честностью. Боги же… слишком эгоцентричны. С ними невозможно договориться. Поверь, священник, я пытался. Не один раз. И ни один раз не получилось.

Я отполз к стене, вжимаясь в нее спиной. Это все, на что хватило моих сил. Во рту все ещё присутствовал неприятный кислый привкус, горло болело и жутко хотелось выпить воды. Чезаре подошёл ко мне, присел рядом и, схватившись рукой за мою челюсть, заставил разжать зубы. Щипцами залез мне в рот и вытащил язык. Я смотрел на него затуманенными взглядом. Смотрел ему в глаза. Он был сосредоточен на щипцах и игле у себя в руках. Мирелла быстро подошла к нам, но осталась чуть позади Чезаре, когда поняла, что её помощь не требовалась. Он отпустил мою челюсть, поняв, что я не собирался ни сбегать, ни сопротивляться, ни вообще что-либо делать, и взял иглу освободившейся рукой.

А потом стал медленно вонзать мне в язык иглу. Я пискнул, но не дернулся. Закрыл глаза — их снова щипало от слез. Первый укол.

Горло по-прежнему жгло, хотелось выпить воды, хотя бы немного. Кричать я не мог, а слезам не позволял пролиться, потому что это понравилось бы Чезаре. Второй укол.

Голос Миреллы ворвался в сознание слишком резко, но в то же время — замедленно. Она сказала что-то в духе «какой он стал терпеливый» и рассмеялась. Третий укол.

Хотелось прекратить дышать. В очередной раз я желал умереть и в очередной раз этого не случилось. Во рту кисловатый привкус смешался с другим, солёным. Четвертый укол.

Кровь стремительно наполняла рот, вытесняя воспоминания о том, что ещё пару минут назад меня выворачивало наизнанку. Пятый укол.

Тонкая струйка горячей солёной крови стекла в горло. Ещё один сдавленный писк, пальцы предательски дернулись. Один раз. Шестой укол.

Шесть уколов — по одному на каждый путь. Маленькие точки-шрамы до сих пор остались на языке. Они изуродовали меня не только снаружи, но и внутри. Ты это, вероятно, и без моих слов понял, но я имею в виду не только физические увечья. У меня не было шанса стать нормальным, но порой очень хотелось.

Например, научиться смеяться. Нормально. Как смеются все дети, а не сдавленно, хрипло, выплевывая легкие и сдерживая крик о помощи.

У меня так и не получилось. Но сейчас это уже не нужно, верно?..

Чезаре убрал испачканную в моей крови иголку, отпустил язык и следом убрал щипцы.

Оставался Шестой путь. Он начался сразу же следом за Пятым. Мне не дали времени прийти в себя, отдохнуть, поспать или даже привести в порядок дыхание.

Последний Путь — Путь Богов — доказал мне, что Боги самые страшные на Земле существа.

ГЛАВА 19

«ЭЙЛЕРТ И РАГИРО»

 

Слова Ханны Ламан не выходили у Эйлерта из головы. Два гадания, и оба не предвещали ничего хорошего. Ему было страшно. Он даже представить не мог, что могло ожидать «Пандору», но отступать не собирался. Он был готов пожертвовать любым ради спасения Рагиро, но признавался в этом только самому себе. Слишком жестокими были эти слова. Слишком эгоистичными были его желания.

Тонкая цепочка оказалась чересчур тяжелой, поржавевшей со временем, но все ещё могущественной. Даже ничего не смыслящий в магии Эйлерт чувствовал мощь внутри маленькой вещицы, и магия рвалась наружу, жаждала вернуться на Маледиктус. Чтобы понять такую простую истину, не надо быть гением. Он рассматривал тонкие сцепленья женского украшения, надеясь увидеть там что-то, что могло дать подсказку или ответить на незаданные вслух вопросы.

Эйлерт все ещё плохо понимал, как нужно действовать. Одна идея сменялась другой, мысли в голове перекрикивали друг друга, и каждая была безумней предыдущей. Он не мог сфокусироваться ни на чем и в то же время пытался сосредоточиться на всём. Пришлось закрыть глаза и сжать цепочку в кулаке: ладонь обожгло слабым импульсом, но Эйлерт не обратил на это никакого внимания.

— Я не знаю, слышишь ли ты меня, — зашептал он. Со стороны могло показаться, что он обращался к самому себе, но на самом деле говорил с Рагиро. Эта идея — поговорить с тем, кого не было рядом — была не самой сумасшедшей из всех, зато самой навязчивой и громкой. «Пандора» плавно направлялась к Сент-Люси: именно там Эйлерт договорился встретиться с Риганом и его командой. — Но должен сказать тебе, что мы… я спасу тебя. Несмотря ни на что. Меня не пугают ни Проклятые острова, ни Морской Дьявол.

Эйлерт чувствовал себя умалишенным. Уперевшись сжатыми кулаками в деревянную поверхность стола, он с закрытыми глазами говорил с пустотой. Если бы его увидел Грэм, то покрутил бы пальцем у виска. Если бы его увидел Олден, то добродушно посмеялся бы, но потом обязательно посоветовал бы найти лекаря. Если бы его увидел Рагиро, он бы сказал…

— И зря.

До сжимающегося сердца родной голос тихо раздался где-то позади. Эйлерт не вздрогнул, не испугался и даже не удивился, но в то же время не ждал ответа и появления Рагиро. Металл от цепочки в руке нагрелся, а магические импульсы били током настойчивее с каждой секундой. Рука сама тянулась туда, откуда прозвучал голос, но Эйлерт не спешил оборачиваться.

— Почему?

Горло пересохло, а попытка нормально заговорить сорвалась в неприятный обдирающий хрип. Вопрос прозвучал непонятно, но повторять его не было необходимости. Рагиро стоял на месте, не двигался, ожидая, когда Эйлерт будет готов сам увидеть его, подойти к нему, попробовать прикоснуться.

— Потому что я отдал себя в его власть не для того, чтобы ты убился, спасая меня. Я сам дал согласие.

Справедливо. Лерту нечем было крыть.

Внутренности предательски сжимались, его скручивало и выворачивало, словно вся боль от прошлого, преследовавшая Эйлерта с момента, как «Пандора» впервые встретилась с Призраком, настигла в эту самую секунду. Боль стала физически ощущаемой, тянула, резала, била. Цепочка обжигала кожу. Рагиро молчал.

Они простояли в молчании так долго, что Эйлерт начал думать, будто ему все это послышалось. Но горячий металл напоминал: надо держать себя в руках, нельзя поддаваться эмоциональным порывам. Время словно остановилось, мир перестал существовать. Молчание казалось таким приятным и желанным, что все слова вдруг забылись. Обоим нравилось стоять в тишине и просто знать, что другой рядом. Шаги на палубе слышались слишком отчетливо, слишком громко. Эйлерт услышал, как Рагиро усмехнулся, и сердце сжалось снова. Он не мог объяснить это чувство: не страх и не предвкушение, не желание и не растерянность. Что-то напоминающее всё по чуть-чуть, но в то же время нечто совершенно противоположное.

— Разве я просил тогда жертвовать собой ради меня? — наконец, выдавил Эйлерт. Кулаки сжались сильнее, хотя, казалось, сильнее уже невозможно.

— Нет, — сразу же ответил Рагиро. Голос его звучал спокойнее, чем того ожидал Эйлерт. — Но разве о таком нужно просить?

— На такое точно не стоит идти ради кого попало, — отчеканил Эйлерт так быстро, что не успел подумать.

— Ты — не кто попало.

Простые слова, простая истина. Эйлерт знал, что Рагиро говорил правду, и поменяйся они местами, Лерт не раздумывал бы ни мгновения. Но он не на месте Рагиро, и выбирать не приходилось. Сердце ударило один раз, остановилось и забилось с бешеной скоростью. Эйлерт рывком обернулся. Они, наконец, смотрели друг другу в глаза. Рагиро ничуть не изменился с их последней встречи. Все такой же потрёпанный, измученный, с грустными разноцветными глазами, но по-прежнему сильный, вселяющий уверенность. И похожий на призрака. Буквально.

— Меня здесь нет, — сразу же пояснил Рагиро.

— И где же ты? — то ли ошеломленно, то ли смущенно спросил Эйлерт. Слова Рагиро звучали странно даже с учетом всего произошедшего за последнее время.

— На Маледиктусе.

Снова повисло молчание. Оно было вынужденным, но не было неудобным. Эйлерт хорошо помнил, что Рагиро любил молчать. Тишина никого из них никогда не напрягала, они научились ей наслаждаться. В тишине можно найти гармонию. Тишина умела успокаивать. Вот и сейчас тишина отчего-то притягивала намного сильнее, чем разговоры. Пусть они не виделись так долго, пусть в прошлый раз Эйлерту едва хватило время, чтобы узнать те маленькие крупицы, которые он знал сейчас. Пусть им обоим было что сказать друг другу. Они все равно выбирали молчание.

— Не делай этого, — наконец, произнес Рагиро. Тихо, уверенно. — Оно того не стоит. Поверь мне.

Эйлерт разжал кулак, и цепочка упала на пол, дёрнулась сама по себе и на мгновение сверкнула. Рагиро внимательно смотрел на украшение, явно узнавая его и зная его обладателя лично, но на лице не отобразилось ни единой эмоции.

— Ты стоишь и не такого.

Взгляд Эйлерта тоже был направлен на цепочку, но в отличие от Рагиро он видел всего лишь безделушку, — пусть и магическую, — которая могла привести его на Проклятые острова. Ничего более. Только средство достижения цели.

— Лерт, это не шутки. Дьявол не умеет шутить. И прощать.

Как же сильно Рагиро хотелось повернуть время вспять. Убедить Лерта никогда не ступать на борт «Пандоры», отговорить Нельса от того рейда и самому не приближаться к морю. У моря был запах смерти. Гниющий, тлеющий, дьявольский. Смертельный. Когда-то — недолго — все было очень просто. Теперь стало непреодолимо сложно. Рагиро давно не чувствовал, как билось его сердце, а сейчас не знал, сколько ударов оно отдавало в минуту. Там, на Маледиктусе, время шло иначе — иногда медленнее, иногда быстрее. На море время останавливалось, потому что для смерти не существовало понятия времени.

Но здесь, на «Пандоре», восстановленной из пепла, время вдруг снова текло как обычно, и Рагиро ощущал, как мир приобретал ясные очертания, становился реальным. Это почему-то оказалось очень больно. Почему-то больнее боли.

— Это не шутки, — согласился Эйлерт, и Рагиро уже знал, что услышит в ответ. — Тринадцать лет — не шутки. Служба у Дьявола — не шутки. Проклятые острова — не шутки. Чёрт тебя дери, Рагиро, ты правда считаешь, что я оставлю всё, как есть?! — он разозлился, срываясь на крик.

— Только чёрта мне не хватало, — оскалился Рагиро, получив от Эйлерта полный непонимания взгляд. — С Дьяволом я уже познакомился, а ты ещё чёрта хочешь на меня наслать.

У Эйлерта не нашлось слов. Нахлынувшая злость вмиг утихла, но не отступила, скорее приобрела более беспомощный характер и оттенок вины.

— Я не эт…

— Расслабься, — Рагиро даже рассмеялся. Приглушённо и затравленно, но Эйлерт так давно не слышал его смеха, что обрадовался. — Просто остановись, ладно?

— А если не остановлюсь? — с вызовом спросил Эйлерт. Его состояние за последние минуты успело поменяться как минимум трижды: неосознание, что произошло, затем злость, теперь решительность. Он и не знал, что столько всего можно почувствовать за такой короткий промежуток времени.

Рагиро не хотелось отвечать и пугать Лерта. Он слишком хорошо знал, что такое жить в страхе. Да и едва ли страх мог остановить его. Рагиро, как никто другой, понимал, ведь сам был таким же в желании пойти на всё ради того, кого любил. Но одно дело, когда он сам заключил сделку с Дьяволом, сам стоял на грани и проверял на прочность, насколько же его ещё хватит и насколько же ещё хватит терпения Бермуды. И совсем другое, когда против Бурмуды шёл Лерт, человек, когда-то спасший ему, Рагиро, жизнь. Слишком по-разному откликалось это осознание.

— А если умрешь? — вопросом на вопрос ответил Рагиро. Голос дрогнул. Потерять самого важного человека один раз больно. Потерять самого важного человека дважды — то же самое, что спуститься в Ад. Повторно.

— Я не боюсь умереть ради тебя.

Слова, сказанные Эйлертом, прозвучали обыкновенно. Складывалось ощущение, что он говорил такое каждый день. Как будто здоровался, отдавал приказы команде, заказывал эль в таверне. Только признавался в том, что готов умереть, вот он, такой храбрый и даже смерть с Дьяволом ему ни по чём.

— Я не говорил, что ты боишься. Я попросил тебя остановится, — Рагиро не знал, что просить Лерта не пытаться его спасти окажется тоже сложно. Язык не слушался, хотелось спросить, есть ли у него план, что он собирался делать, может, нужна какая-то помощь — так команда «Гекаты» поможет. — Ради меня, — добавил Рагиро печально, отрешенно.

— Не смей меня о таком просить. Тем более ради тебя! — Эйлерт снова разозлился и начинал злиться сильнее от того, что не получалось контролировать собственные эмоции. Он никогда не жаловался на отсутствие самоконтроля, но сейчас…

Сейчас все превращалось в безумие.

И самоконтроль совершал отчаянное бегство. У обоих.

— Разве ты не понимаешь? Ты же не дурак, Лерт. Во всяком случае не был им, — голос надломился, сердце трещало по швам.

— Больше десяти лет прошло. За такое время люди меняются, — не унимался Лерт. — И не всегда они становятся умнее.

Эйлерт давно не чувствовал такой злости, Рагиро давно не чувствовал такой печали.

— Но не ты, — отрезал Рагиро. Жёстко, грубо, так, как не позволил бы себе разговаривать с самым важным и единственным в его жизни человеком, если бы ситуация позволяла. Но ситуация не позволяла.

Рагиро начинал думать, что уже был готов к тому, что Эйлерт рано или поздно его возненавидит. Но ненависть всё равно была лучше, чем его готовность убиться ради того, кто не стоил, чтобы ради него и его свободы убивались. Эту мысль Рагиро повторял про себя, чтобы запомнить её, привыкнуть к ней, чтобы потом не чувствовать слишком сильной боли и чтобы потом раны — не те, которые его Сила залечивала, другие, которые нельзя разглядеть — не разъедали внутренности.

Он твёрдо решил отговорить Эйлерта от его затеи, убеждал, — в первую очередь самого себя — что у него всё получиться и всё вернётся на свои места.

— Сколько уверенности, Рагиро, — сквозь плотно сжатые зубы прорычал Эйлерт. Он не понимал, откуда в нём вдруг появилось столько ненависти. И к кому? К тому, кого он любил больше жизни. Их встреча должна была произойти не так и не здесь. Лерт смотрел на призрака, выглядевшего, как Рагиро Савьер, но он даже прикоснуться к нему не мог — рука бы просто прошла насквозь. — Видеть тебя и не иметь возможности прикоснуться — хуже, чем не видеть совсем.

Слова больно резанули обоих. Рагиро передёрнуло, и Эйлерт заметил бы это, если бы он действительно стоял перед ним, а не использовал магию.

— Если это сохранит тебе жизнь, то лучше пусть будет так. Лучше ты будешь злиться на меня…

— Рагиро! — неожиданно крикнул Лерт, впервые за их встречу посмотрев ему в глаза. От прямого взгляда их пробрала мелкая, но сильная дрожь. — Хватит! Я злюсь не на тебя. Прекрати так себя вести. Это отвратительно. Неужели ты так ни черта не понял — ни за то время, пока мы жили в Сент-Люси, ни сейчас? Ты мне тоже всегда казался умным, но, видимо, за тринадцать лет отупел не только я. Какого чёрта, Рагиро? Я спрашиваю тебя, какого чёрта?! Ты делаешь вид, что твоя жизнь не важна, убеждаешь себя и меня, что ты для меня ничего не значишь, но тогда зачем — скажи мне, зачем! — я из кожи вон лезу, не боюсь угробить свою команду, своих друзей, лишь бы вытащить тебя оттуда, где ты застрял из-за меня!

Когда Эйлерт последний раз кричал из-за нахлынувших чувств, не помнил ни сам Лерт, ни Рагиро. Возможно, он вообще никогда не кричал от такой неистовой злости, а может быть, когда-то в прошлой жизни. Никто не знал.

— Думаешь, я пытаюсь спасти тебя из-за чувства вины? Нет! Я не чувствую вину из-за идиота, решившего возомнить себя героем! Потому что я эгоист, Рагиро. И если тебе станет от этого легче, то именно из-за своих эгоистичных побуждений я развязываю войну с Дьяволом! Не смей. Меня. Отговаривать.

Звенящая тишина оказалась слишком громкой.

Рагиро изумлённо смотрел на Эйлерта. Ему не раз говорили, — сам Лерт, Нельс и Нала — что лучше иметь одного настоящего друга, который будет готов сделать ради тебя всё, что угодно, даже воевать с Морским чудищем. Тогда они об этом шутили, сейчас стало не до шуток. А ещё ему говорили, что у него такой друг есть. Был.

Когда-то Эйлерт говорил ему, мальчишке, мол «знаешь, не важно, что нас ждет, я с тобой до конца, потому что ты мне нужен, потому что ты самый важный для меня человек». Рагиро слабо улыбался в ответ, незаметно кивал, соглашался, но до конца так и не верил, потому что подобные заявления были очень громкими, а они были детьми. Рагиро не брал в расчет то, что он сам был готов отдать и сердце, и душу, и жизнь, если Лерту это понадобиться, если его это спасет, если… Таких «если» было несчётное количество.

Звенящая тишина оказалась оглушительной.

Каждый из них молча кричал.

Каждый из них слышал крик другого.

Каждый из них чувствовал себя бессильным.

— У тебя есть план? Хотя бы примерный, — Рагиро не узнал собственный голос: так дико, испуганно и тихо он звучал. Словно говорил он из далекого, но никогда не забытого прошлого.

— Только примерный и есть, — нервно усмехнулся Эйлерт и тоже не узнал свой голос: в нем слышалось слишком много горечи и усталости, бессилия, словно Морской Дьявол уже сломал его. — Не стоило так злиться, — поспешно добавил он, отводя взгляд.

— Если извинишься, я при встрече тебе врежу, — парировал Рагиро, и они оба легко рассмеялись, на мгновение вернувшись в прошлое.

Звенящая тишина замолкла.

— Так каков план? — напомнил Рагиро. — Если я не могу отговорить тебя, то остается только помочь.

Он поверил в то, что авантюра, в которую ввязывался Эйлерт, могла окончиться хорошим концом, прямо как в сказках, где «жили они долго и счастливо». Чем чёрт не шутил? Чем Дьявол не…

Вдруг у них был шанс выйти победителями?

Вдруг.

— До смешного простой, — признался Лерт и сразу посерьезнел. Рагиро — тоже. — Собрать парочку сильных команд, в первую очередь тех, кто был на «Эгерии». Этим занимается Риган. Найти Маледиктус, победить Морского Дьявола, освободить тебя.

Рагиро смотрел на Эйлерта, как на отъявленного психа без инстинкта самосохранения.

— Ты рехнулся? И это все? Лерт, нет, ты не…

— Мы договорились, — оборвал его Эйлерт. — Ты не переубеждаешь меня.

— Я не переубеждаю. Но твой план обречён на провал. В таком виде — точно. Я не единственный его подчиненный. Есть ещё Палачи. Их не так много, но они очень и очень сильны. Сильнее моей команды. Но «Эгерия» может с ними побороться, имея шанс на победу, — Рагиро задумался, сделал паузу. — Есть ещё Джеральдина. При жизни ее называли Дьяволицей Джеральдиной. Она не то чтобы предана Бермуде, скорее служит ему из-за того, что так может мстить тем, кто виноват в смерти её мужа. Ее я попробую склонить на твою сторону.

— Дьяволица Джеральдина? Её имя… кажется знакомым, — выдохнул Эйлерт, стараясь вспомнить, откуда же он знал имя этой женщины. — Она случайно не..?

— Случайно не была ли она с «Эгерией» и «Пандорой»? Да. Её муж был другом твоего отца, — подтвердил непроизнесенные догадки Лерта Рагиро.

— «Неберис», — произнес название корабля Лерт. Сколько баек, сказок илегенд сочинили об этих трёх кораблях? Сколько песен написали? В море выходил сейчас лишь один из них, и тот — лишь копия прежнего, лишь тень того величия. — Капитан Джеральд и его жена Дина. По слухам она и впрямь была Дьяволицей.

— Точно, — хмыкнул Рагиро. С Джеральдиной он встречался не часто, но их короткие встречи дали понимание, каким человеком была та, кого заслужено прозвали Дьяволицей ещё при жизни. Джеральдина была самой злой женщиной из всех когда-то живых и мёртвых.

— Значит, ты согласен? — с улыбкой спросил Эйлерт. Каким бы безумным и провальным ни был его план, намерения у него были самыми реальными, а с помощью Ригана, Рагиро и их команд становились выполнимыми.

Ответить Рагиро не успел. Улыбка слетела с губ Эйлерта, едва около головы Рагиро он увидел полупрозрачную чужую руку и хотел предупредить, но не успел. Рука быстрым движением закрыла Рагиро рот. Его глаза широко распахнулись: как он мог не заметить?.. Позади мелькнуло незнакомое мужское лицо в обрамлении светлых, чуть ли не белых волос. Рагиро бросил на Эйлерта умоляющий взгляд, и Лерт рванул к нему.

Незнакомец слабо покачал головой, положил вторую руку на плечо Рагиро и потянул на себя.

— Нет!!..

Иллюзия исчезла.

Эйлерт стоял по середине своей каюты один с вытянутой вперед рукой и тяжело, рвано дышал.

Кто-то постучал в дверь.

— Лерт, у тебя все в порядке? — послышался обеспокоенный голос Грэма.

— Да. Все в порядке.

Не было у него ничего в порядке.

ГЛАВА 20

«НАКАЗАНИЕ»

 

— Что ты здесь делаешь, Габриэль?

Рагиро был удивлен. Он не услышал, не увидел, не почувствовал приближение Габриэля Грэдиса. Сохранять спокойствие не получалось — слишком резко его вырвали из каюты Эйлерта, слишком быстро вернули на Маледиктус.

— Иди за мной.

Рагиро хотел бы воспротивиться приказу Габриэля, но что-то в его интонации, в его взгляде, во всем внешнем виде подсказывало: лучше не делать этого, не показывать свой характер сейчас. Следующие его слова подтвердили догадку:

— Если не хочешь, чтобы твой любимый капитан пострадал.

Габриэль не угрожал. Но Рагиро знал, что это не было пустыми словами и что Габриэль скорее всего не раз воспользуется именно этой уловкой, воспользуется Эйлертом, чтобы заставить себе подчиняться. Ведь за всю его службу Морскому Дьяволу у Рагиро не было слабых мест. Теперь Габриэль Грэдис нашел одно и единственное.

Габриэль вёл его по такому же коридору, как и в прошлый раз. Тёмные кирпичные стены сдавливали виски все сильней. Звук чужих шагов — шагов Габриэля — сводил с ума, и ощущение, что всё шло по накатной, не давало покоя. Он снова облажался, позволил себя схватить и, скорее всего, подвергнул опасности жизнь Эйлерта в очередной, возможно, последний раз. Интуиция подсказывала, что ему отсюда не выбраться, а за Эйлертом скоро явится сам Бермуда. Явится вовсе не потому, что Эйлерт Лир представлял ценность, а только из принципа, чтобы наказать Рагиро и напомнить: от Морского Дьявола не скрыться, как ни пытайся.

Размеренное дыхание Габриэля за спиной раздражало. Габриэль специально чуть ли не наступал ему на пятки, словно лишний раз говорил: сбежать у Рагиро не получиться.

Он привёл его в странную комнату в подвале, вымощенную белым кирпичом. Белым кирпич уже, конечно, не был: где-то заляпался кровью и неприятными, поблекшими разводами, где-то просто стерся к серому из-за времени. На стене напротив входной двери висели стальные оковы для рук и ног, и Рагиро сразу же понял, где оказался. Для этого не нужно было смотреть по сторонам и замечать орудия пыток, начиная обычными ножами и заканчивая железной девой.

Рагиро остановился на самом пороге, замерев и уставившись на пустые металлические цепи на стене. Пытками его сложно было напугать, но как же сильно он не хотел испытывать это вновь. Габриэль положил одну ладонь на его спину и слегка, едва ощутимо подтолкнул вперед. Рагиро не сопротивлялся; он сделал шаг вперед, услышал, как дверь за его спиной захлопнулась. Следом щёлкнул замок. Габриэль все ещё не проронил ни слова.

В месте, которого коснулся Габриэль на спине, до сих пор оставалось неприятное тянущее ощущение, но Рагиро упорно его не замечал, чувствуя, как Палач позади него улыбался.

— Не думал, что мы вновь встретимся так скоро, мой дорогой Рагиро, — в самое ухо, вплотную приблизившись к Рагиро, прошептал Габриэль. — Тем более, что при таких плачевных обстоятельствах. Видишь ли…

Он отошел, приближаясь к стене с висящими цепями и беря одну в руки.

— Тут птичка нашептала, что ты не послушался меня. Не послушался Хозяина Тихого Океана. А такое не может оставаться безнаказанным, ты и сам прекрасно это знаешь, верно?

— Верно, — подтвердил Рагиро с легкой улыбкой на губах. Ему стоило очень многих усилий совладать с собой и не вступить в открытый конфликт с Габриэлем после сказанных слов. Рагиро был в ужасе, но пытался дать понять Гаюриэлю, что он его не боялся. Это было не правдой.

Габриэля Грэдиса не боялся только сумасшедший. И Бермуда. Рагиро предпочитал не думать о том, что Бермуда тоже в своем роде был сумасшедшим.

Габриэль Грэдис прекрасно это знал и бесцеремонно пользовался, наслаждаясь своим положением. Получал от этого непреодолимое садистское удовольствие, потому что не было ничего прекраснее в его мёртвой жизни, чем поставить на колени кого-то, кто был слабее.

Рагиро Савьер не был слабее Габриэля, и именно поэтому Палач так желал его сломать. В честном бою Рагиро мог бы одержать победу, но он никогда бы не посмел выступить против того, кто был страшнее Бермуды.

— Тогда отчего же ты так рьяно пытаешься сделать то, что тебе не позволено?

Заметив легкую, нервную улыбку Рагиро, Габриэль тоже стал улыбаться — широко, обнажая белые-белые зубы. А глаза у него оставались холодными, жестокими, бьющими наотмашь. От такого взгляда хотелось бежать без оглядки.

От такого взгляда убежать было невозможно.

Габриэль терпеливо ждал ответ, но его терпение всегда быстро заканчивалось. Его терпение не имело ничего общего со снисхождением, оно исторгало настойчивость и жестокость. Он выжидал, перебирая пальцами рук стальные цепи. Звон от железа эхом ударялся о стены и повисал в воздухе невидимым грузом, который давил на каждую клеточку тела. Габриэля это не напрягало, Рагиро был готов в любую секунду сорваться с места и рвануть прочь.

— Рагиро, — слащавый тон резко сменился на жёсткий, не терпящий отказов. — Ты сам подписал своему обожаемому капитану и всей его команде смертный приговор. Я принесу тебе его голову, когда дело будет сделано, и заставлю поставить её в твоей каюте прямо на столе, чтобы ты никогда не забывал своей ошибки.

Рагиро передёрнуло, он сделал глубокий вдох и рваный выдох, бросил беглый взгляд на Габриэля.

— Мне казалось, Бермуда хотел завербовать его и сделать капитаном собственного корабля, — говорил он чуть тише, чем следовало. Это выдавало бушующую внутри тревогу, несмотря на то что голос так ни разу и не дрогнул.

— Да, кажется, об этом шла когда-то речь, но не думаю, что твой капитан представляет ценность. У него нет магической силы, как у большинства тех, кто служит нашему господину. Он не проходил Шесть Путей, как мы с тобой…

— Что? — резко перебил Габриэля Рагиро.

Сахарная улыбка вновь тронула тонкие губы Палача, и Рагиро почти физически ощущал во рту сладкий привкус.

— О, — со смешком воскликнул Габриэль. — Так ты не знал, что не ты один имеешь силу Шести Путей? Не прибедняйся, мой дорогой Рагиро, не надо. Ты не единственный. Поспешу тебя разочаровать, но все семь из нас, Палачей, прошли через то же, что и ты.

— Хочешь сказать, что нытик Кей и шлюха Каприс тоже выдержали это? Не пойми меня неправильно, — продолжал Рагиро. Ему удалось окончательно совладать с собой, хотя сердце с каждым новым произнесенным словом билось быстрее. — Но такие как они вряд ли смогли бы…

— Ты плохо их знаешь, — беспрецедентно отрезал Габриэль, пресекая любую возможность возразить. — Нытик Кей с легкостью может вскрыть человека живьем, а шлюха Каприс — самый искусный и жестокий манипулятор из всех, кого я знаю. Они не хуже меня или Бермуды могут сломать тебе хребет. Разница лишь в том, что Кей сделает это сам, а Каприс — заставит кого-то другого, но все равно это будет её рук дело. Не стоит настолько пренебрежительно отзываться о моих подчиненных.

Внутри у Рагиро всё заледенело: он не понаслышке знал, как умели работать Палачи. Несколько раз встречался с ними лично и ещё парочку — приходилось работать бок о бок по приказу Бермуды, но ни один раз никто из Палачей не действовал в полную силу. Рагиро знал, на что они способны, но всегда считал, что у него есть достаточное преимущество, чтобы они его не трогали. Сейчас Габриэль Грэдис это преимущество отобрал, находя такое стечение обстоятельств крайне забавным.

Рагиро чувствовал на себе его пристальный взгляд каждой клеточкой тела, каждым вдохом и выдохом ощущал, как Габриэль Грэдис изучал его своими светлыми голубыми глазами, как следил за его движениями, взглядами, эмоциями, дыханием.

— Не думаешь, что нам пора начинать?

В наступившей тишине вопрос Палача прозвучал как удар колокола. За этой омерзительно грязной беседой Рагиро забыл о том, что Габриэль привёл его сюда не просто так.

— Видишь ли, мой дорогой Рагиро, — в одно мгновение Габриэль вдруг оказался рядом со своим собеседником, вновь едва ощутимо касаясь кончиками пальцев его спины. — Наш господин может быть невероятно щедрым, когда доволен своими верными слугами. И так уж сложилось, что мной он бывает доволен… всегда.

Рагиро не улавливал сути, не понимал, к чему вёл Габриэль, говоря о Бермуде, но тихий расслабленный голос, неосязаемые прикосновения и размеренное дыхание не предвещали ничего хорошего.

— Господин дал мне разрешение.

— На что? — напряжённо спросил Рагиро, повернув голову чуть в бок.

Ответил Габриэль не сразу. Он специально выждал достаточно долгую паузу, прежде чем ответить, и сначала очередным невесомым прикосновением заставил повернуться Рагиро к себе лицом и посмотреть себе в глаза, один из которых неожиданно обрёл красный цвет:

— Делать с тобой всё, что я захочу.

Это не было новостью. Это даже не то чтобы удивляло, хотя страх новыми несгибаемыми стрелами впивался под кожу намертво. Единственное, что видел Рагиро в тот момент, были разноцветные глаза Габриэля Грэдиса, словно его собственные, только на несколько оттенков светлее. Раньше такие глаза он видел лишь в зеркале, но его собственный взгляд всегда был немного затравленным, а у Габриэля — властным.

— Знаешь, в чем наше различие? — спросил Габриэль вслух, но в коротких паузах между слов Рагиро слышал другой вопрос. «Знаешь, почему я всегда буду сильнее?» — безмолвно спрашивал Палач, смеясь ледяными глазами. — Тебя всегда вынуждали обстоятельства, а я пошёл на это по доброй воле.

Это — Шесть Путей, служба у Бермуды, бесконечная темнота и боль. Габриэль Грэдис был рожден для всего, что было связано с Дьяволом, в отличие от Рагиро, желавшего нормальной, спокойной жизни с человеком, которого он любил. Ему не нужна была сила, которой он обладал с рождения и которую заполучил, пройдя испытания, собственный корабль и команда, власть, неожиданно появившаяся с силой, кораблем и командой.

— Знаешь, в чём наше различие? — эхом повторил Рагиро, отчаянно игнорируя нарастающую панику. — Я не забыл, что значит быть человеком, а ты никогда им и не был.

— Если эта мысль тебя успокаивает, то не стану с тобой спорить, — не переставая слащаво улыбаться, отозвался Габриэль.

Он не предал особого значения словам Рагиро, потому что был уверен, что сказано это было либо из страха, либо из желания казаться сильнее, но ни то, ни другое не могло затронуть каменное сердце Палача. Мысленно он уже видел, что должен сделать, чтобы наконец образумить, сломать, морально убить Рагиро. Иногда Габриэль даже признавал его как равного себе, но не сегодня.

Белые стены как будто бы стали жёстче, когда Габриэль опустил свою руку, и Рагиро наконец сделал шаг назад, незаметно дернув плечом. Неприятные ощущения чужих пальцев все ещё фантомными болями мешали сосредоточиться, но смотреть Габриэлю Грэдису в глаза все равно стало немного легче, пусть даже цвет радужек сбивал с толку.

В абсолютной тишине Палач развернулся и, стуча невысокими каблуками, вернулся к тому месту, откуда ушел несколько минут назад: к висящим на стене металлическим цепям.

— Подойди.

Не просьба — прямой приказ, нетерпящий неповиновения и допускающий лишь абсолютное подчинение. Внутренности скрутились в ком, перекрывая дыхание. Рагиро сделал один шаг вперед, но сразу же остановился: кончики пальцев дрожали, плечи и спина разве что не раскалились до предела. Он не мог дышать, и каждый вдох, каждый выдох был готов сорваться на просьбы остановиться.

— Я. Сказал. Подойди.

Стальной голос Габриэля Грэдиса выжигал клеймо на ребрах, пронзая тонкими иглами насквозь. Рагиро не смотрел на него, но на несгибаемых ногах подошел настолько близко, насколько мог, и Габриэль уже не улыбался своей омерзительной слащавой улыбкой, наблюдая за скованными движениями и наслаждаясь каждым мгновением.

Палач резким движением впился бледными ледяными пальцами в нижнюю часть лица Рагиро и заставил его смотреть себе прямо в глаза. Снова. В этот раз в глазах сверкал металлический блеск, предвкушающий то, что Габриэль Грэдис любил больше всего на свете: чужую боль.

— Скажи мне, — потребовал Габриэль, сильнее надавливая пальцами. Чужой холод пробирал до костей, морозил все изнутри, и сердце с пульсом переставали биться. — Что будет, если человек, прошедший Шесть Путей, пройдет ещё Шесть? Останется ли он человеком, как ты говоришь?

Рагиро непроизвольно дёрнулся в сторону, выдохнул так, что воздуха в легких не осталось, и вцепился рукой в запястье Габриэля в надежде, что чужие заледеневшие пальцы больше не будут так яростно впиваться в кожу.

— Нас, Палачей, правда семь, но это не страшно. Я придумаю, как себя развлечь, — губы все же расплылись в отвратительно приторной улыбке.

Габриэль Грэдис знал, куда давить.

Его ледяные пальцы разжали хватку, на несколько долгих мгновений задержались на губах, затем опустились на подбородок, шею и замерли, сжимая ровно настолько, чтобы хватало кислорода, но чтобы Рагиро не вздумал дёргаться.

Смотря глаза в глаза, Рагиро не смел произнести ни слова, едва ли мог удержать нарастающую панику и продолжать бесстрастно оценивать ситуацию. Хотелось умолять Габриэля остановиться, но именно этого он добивался: сломать Рагиро, заставить его признать собственную слабость, обещать сделать все, что угодно, лишь бы не повторять то, через что однажды ему уже пришлось пройти. Рагиро молчал, сосредоточившись на собственном дыхании. Кислорода уже отчаянно не хватало, пульс на шее бился бешено, губы дрожали в попытке сдержать рвущиеся наружу мольбы.

Габриэль Грэдис был Богом во плоти, а Бог, как водится, не знал ни пощады, ни сострадания, ни милосердия. Бог был жестче Дьявола и оттого не было никого равного Богу.

— Раздевайся.

Плечи Рагиро рефлекторно вздрогнули от такого хорошо знакомого приказа. Он уже это слышал. Ему уже приказывали это, и голос, прозвучавший сейчас, так сильно напоминал тот, другой, принадлежавший когда-то главе семьи Инганнаморте, религиозным сектантам, определившим его жизнь от начала и до конца и забравшим самое ценное, чем Рагиро мог обладать: его свободу и его выбор. Сейчас Габриэль Грэдис делал то же самое.

Беспощадно бил по самому больному.

— Мне снова нужно повторить дважды? — глаза у него сверкнули каким-то странным железным глянцем, пальцы на шее сжались сильнее, а потом резко разжались, и он с размаху ударил Рагиро по щеке тыльной стороной ладони. Лучше бы Габриэль врезал кулаком. Пощечина казалась слишком унизительной, оскорбительной и позорной. — Лучше тебе сделать это самому или голова твоего капитана окажется в твоей каюте. Раздевайся.

Рагиро был в ужасе. Он всегда знал, что Бермуда не терпел непокорности в любом её проявлении, но всегда из года в год выполнял каждое его поручение и лишь на одном оступился, не думая, что единственной ошибкой заслужил гнев Габриэля Грэдиса.

Дрожащими руками Рагиро расстегнул верхние пуговицы плаща. Остановился, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Губы по-прежнему дрожали, в глотке застрял отчаянный вой и мольба. Он хрипло что-то прошептал, но сам не услышал собственных слов. Больше всего на свете Рагиро не хотел, чтобы Габриэль добился того, чего добивался сейчас, но повисшее молчание наносило последние удары так лихо, что сил не оставалось даже на дыхание.

— Ты что-то сказал? — спросил Габриэль, подался чуть вперед и погладил кончиками пальцев по горящей огнем щеке, словно щенка.

Рагиро не мог этого повторить. Он повернул голову сначала в одну, потом — в другую сторону, стиснул зубы и плотно закрыл глаза.

Габриэль Грэдис не шутил, когда говорил про Шесть Путей.

Габриэль Грэдис действительно мог заставить его пройти через ад снова.

Габриэль Грэдис с радостью будет наблюдать за тем, как остальные Палачи один за другим подарят ему минуты, часы, дни, целиком и полностью окутанные болью.

А потом Габриэль Грэдис придумает свой Седьмой Путь и покажет Рагиро что-то, чего он ещё не знал.

— Не делай этого со мной, — он не сразу понял, как сказал это. Не сразу узнал свой голос, звучавший непривычно, испуганно и нерешительно. Словно Рагиро действительно молил его. Он не говорил так даже с Чезаре Инганнаморте, его личным Дьяволом. А с Габриэлем — заговорил. — Прошу тебя.

— Просишь? — Палач недоверчиво поднял брови и усмехнулся. И было что-то до странности знакомое в его интонации, в его реакции, в надменном, издевательском вопросе. Словно Габриэль рассчитывал на другую формулировку.

Не словно. Рассчитывал.

— Умоляю. Пожалуйста.

Тишина. Сахарная улыбка тонких губ, обнажённые кристально-белые зубы, светлые голубые глаза, смотрящие прямо в душу. Этот взгляд выжигал печати на костях, изнутри заставляя сгибаться пополам в неистовом желании задохнуться собственной болью. Приказы ложились ровными лезвиями на кожу, проходя насквозь, но не забывая задержаться в самых укромных, потаённых уголках души, цепляясь за стремительные удары сердца и захватывая его в тиски.

Рагиро действительно умолял. Затравленным взглядом, испуганным до невозможности голосом, дрожащими губами и пальцами, бешеными ударами сердца, эхом отдающимся в голове. Он забыл о гордости, забыл о достоинстве, и единственное, что заставляло его себя контролировать — призрачная надежда, что Габриэль по какой-то неясной причине ещё мог остановиться, посмеявшись, унизив, задев за что-то очень важное, но все же в конечном итоге отпустив.

— Я умоляю тебя.

— На колени.

И Рагиро без лишних слов, без промедлений рухнул перед Габриэлем на колени, склоняясь под его волей, его желанием и окончательно, без сопротивления отдавая себя в его власть. Плечи непривычно устало опустились. Габриэль рассмеялся. Противно, будто крыса. И положил ему ладонь на голову.

— Неплохо. Я впечатлен. Не ожидал от тебя такого, — чуть ли не пропел Габриэль, почти успокаивающе поглаживая Рагиро по темным непослушным волосам. — Думал, твоя гордость сильнее твоего страха, а оказалось, что нет. Признаюсь, ты застал меня врасплох.

Они оба знали, что это игра, как и знали, что рано или поздно Габриэль в любом случае добился бы своего. Как ни крути, а Габриэль Грэдис мог заполучить всё, что хотел. Всегда.

— Но этого недостаточно, мой дорогой Рагиро. Ничтожно недостаточно, —отрезал Габриэль.

Смех сразу же стих, улыбка исчезла с лица, а глаза стали по-жестокому непроницаемыми.

— Раздевайся, — в третий раз повторил Палач, и Рагиро понял, что спланированный сюжет Габриэля не терпел никаких отклонений. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, всё будет так, как хотел Габриэль Грэдис. Бесспорно. Бесповоротно. Без изменений.

Оцепенелое тело не слушалось. Рагиро поднял на Габриэля измученные глаза, расстегнул оставшиеся пуговицы плаща и стянул его с себя, откидывая в сторону. За эти года он успел забыть, насколько уничижительно снимать с себя одежду на глазах у кого-то, и молча просил разобраться с этим как можно быстрее, даже если ему предстояло вновь пройти Шесть Путей. И Габриэль чувствовал желания Рагиро, его просьбы, безмолвные мольбы, но не был уверен, что готов их выполнять. Габриэль любил растягивать удовольствие и отказывать самому себе не собирался.

Рагиро медленно неслушающимися руками стянул всю одежду, оставаясь полностью обнаженным, безоружным, беззащитным. Стоило больших усилий стоять прямо перед Габриэлем, не произнося ни слова, и терпеть его придирчивый, оценивающий взгляд на себе.

Габриэль дотошно и сосредоточено рассматривал каждый сантиметр его кожи, каждый шрам, мысленно давал оценку всему, что замечал.

— Видишь, как просто, когда ты послушный? — усмехнувшись, он скрестил руки на груди и сделал несколько шагов назад, а потом взглядом указал на стену с цепями.

Не просто.

Рагиро, стиснув зубы, приблизился к каменной холодной стене. Палач в одно мгновение оказался рядом, и цепи с невероятной скоростью сами по себе сковали запястья и лодыжки, неприятным ознобом впиваясь в кожу.

— Прекрасно, — довольно протянул Габриэль, один раз хлопнув в ладоши.

На пороге у самой двери появились клубы дыма. Шесть.

Из клубов дыма вышли фигуры. Тоже шесть.

Палачи. Подчиненные Габриэля Грэдиса.

— Что ж, думаю, на этом нам с тобой, мой дорогой Рагиро, стоит попрощаться. Мои Маледикты сами с тобой разберутся, а я приду, когда они закончат.

Рагиро резко повернул голову в сторону Габриэля, краем глаза замечая шесть разных людей позади себя.

— Габриэль.

Он первый раз позвал его по имени. Голос предательски надломился. Он понятия не имел, что было хуже: остаться один на один с самым близким подчинённым Бермуды, самым страшным монстром, или иметь дело с шестью Палачами, в точности следующими приказам этого монстра.

Позади послышался ехидный смех Каприс и смешок, кажется, Кёртиса Нивена.

— Даже не проси меня, — покачал головой в ответ Габриэль и вновь погладил Рагиро по щеке. — Ты заслужил наказание.

Каприс запрыгала на одном месте и захлопала в ладоши, но, заметив на себе яростные взгляды со стороны всех Палачей, застыла на месте. Джаспер Аселет схватил её за шею и притянул к себе, то ли пытаясь обнять, то ли задушить.

— Габриэль, пож…

— О-о-о, наш дорогой Рагиро научился вежливым словам! — с ухмылкой протянул Джаспер, свободной рукой убирая упавшую на лицо прядь странного тёмно-болотного оттенка. С волос у него безостановочно капала вода. — Невероятно! Господин, неужели у вас получилось?

— Говоришь, будто бы сомневался в силе нашего господина, Джаспер, — фыркнула Каприс, отпихивая от себя мужчину в два раза больше неё.

Кёртис Нивен чуть ли не демонстративно закатил глаза и широкими шагами преодолел разделявшая их с Рагиро и Габриэлем расстояние. Его прищуренные тёмные глаза так и излучали ненависть ко всему живому. Немного худощавый, но по силе не уступающий ни одному из Палачей, он, подобно Джасперу Аселету, положил ладонь на шею Рагиро. Скорее всего, там останутся синяки: от рук Габриэля и от рук Кёртиса.

— Правила ты знаешь, дорогой Рагиро, — пропел Габриэль. — Оставляю тебя на попечение своих верных… слуг, — он запнулся перед последним словом, пытаясь подобрать правильное, но решил не делать исключений. Палачи были его слугами. Не друзьями и не подопечными. Слугами. И они должны об этом помнить.

Рагиро рвано выдохнул, дёрнувшись в сторону от цепких рук Кёртиса. Кей где-то сзади застонал и пробормотал что-то неразборчивое, хватаясь ладонями за жидкие серо-коричневые спадающие на плечи волосы. Его впалые бесцветные глаза вылупились на обнаженную спину Рагиро и стали подробно изучать шрамы с неприкрытым любопытством. Каприс откровенно радовалась всему происходящему, пританцовывая.

Последний раз взглянув Рагиро в глаза, Габриэль исчез в белом дыму. Он не любил сам пачкать руки в отличие от Кёртиса Нивена и Джаспера Аселета.

— Давненько мы с тобой не общались, Рагиро, — Джаспер отпустил брыкающуюся, но довольную Каприс и оказался рядом с Кёртисом. — Мы соскучились. А ты?

Рагиро ничего не сказал в ответ, лишь прислонился щекой к холодному бетону стены и закрыл глаза.

Первый Путь Ада был не самым страшным его испытанием. Пережить его ещё раз не было проблемой.

Пережить все Шесть Путей ещё раз…

…казалось невозможным.

ГЛАВА 21

«МАЛЕДИКТУС»

 

— Олден!

Эйлерт буквально вылетел из каюты, оказался на палубе в мгновение ока и затормозил около штурмана. Тот покосился на него немного настороженно и вопросительно приподнял брови, ожидая то ли приказа, то ли какой-то шокирующей новости, но Лерт только протянул ему странного вида цепочку, которая само по себе дрожала в руках капитана.

— Будешь вести «Пандору» туда, куда поведет она.

Олден хотел поспорить, но Эйлерт взглядом не позволил ему, и рулевой лишь недовольно нахмурился: следовать за цепочкой? За украшением? Он уже понял, что оно было магическим, но явно не доверял магии, особенно если она нужна была, чтобы найти верный путь. Его, Олдена, мнения никто не спрашивал, и, в каких бы хороших отношениях он ни был с Эйлертом, препираться с ним не стал. Даже в таком вопросе. Но сомнение отражалось на лице слишком явно, и Лерт не мог этого не заметить.

— Уверен, что это хорошая идея? — послышался позади Эйлерт голос Грэма. Старпом тоже сомневался в правильности приказа. Засомневалась бы вся команда, если бы тоже понимала, о чем они говорили. — Цепочка приведет нас на Проклятые острова, но едва ли у тебя есть план. Что мы будем делать, когда окажемся там? — говорил Грэм спокойно. Он был готов ко всему, пусть и не понимал даже половины.

— Хочешь, чтобы я бросил его там? — Эйлерт не стал переубеждать ни Грэма, ни Олдена, как и не стал отказываться от своей затеи. Он действовал на эмоциях, но отдавал себе отчет в том, что делал. Даже если он умрёт там. Даже если вся его команда умрёт там. — Мы направляемся на Маледиктус, — отдал приказ Эйлерт, и никто больше ни о чем его не спросил.

«Пандору» окутал туман, как и предупреждала Ханна, едва цепочка оказалась в руках Олдена. «Туман — верный спутник Маледиктов». Цепочка задрожала сильнее и примагнитилась к штурвалу, сливаясь с деревянной поверхностью.

Плотные сгустки тумана опустились ниже к морю и стали образовывать впереди белую неосязаемую дорогу.

Так Олден понял, куда направлять корабль.

А потом он понял, что не может свернуть с указанного пути и что штурвал ему больше не подчинялся.

«Пандора» шла сама по себе, следуя за невидимой силой маленькой хрупкой цепочки.

Туман направлял и оберегал. Даже когда не было ветра, фрегат продолжал идти в неизвестном направлении к невидимым обычному моряку островам. Солнце скрылось за облаками, изредка где-то в небе со всех сторон раздавались крики воронов. Иногда кто-то из членов команды замечал пролетавших мимо чёрных птиц.

Чем ближе они оказывались к Маледиктусу, тем больше воронов, напоминающих стервятников, кружили над кораблем, некоторые, особенно наглые и особенно сильные, садились на мачты и больше не двигались. Туман стал совершенно непроглядным. Холод опускался подобно покрывалу и пробирал до костей.

Все разговоры стихли.

Олден все ещё стоял у штурвала, но давно прекратил попытки вести «Пандору» — цепочка сама с этим прекрасно справлялась. Дышать становилось тяжелее. Он обернулся на стоящего позади Грэма, и тот сначала незаметно пожал плечами, потом кивнул, но никто из них так и не понял, что один спрашивал у другого и что другой ответил.

Эйлерт весь путь был на носу корабля, будто бы мог повлиять на ход событий. Иногда оглядывался на парящих в небе воронов — одна птица уселась прямо напротив него, и Лерт долго смотрел в её пустые глазницы. Ему следовало бы испугаться, но страха он не чувствовал. Не чувствовал ничего, кроме желания поскорее оказаться на Проклятых островах, даже если они станут последним местом, куда он ступит живым.

Вскоре воронов стало так много, что не сосчитать, а их крики начинали оглушать. Среди птичьего воя иногда проскальзывали понятные, знакомые слова.

«Проклятые острова не ждали вас!»

«Хозяин Тихого океана недоволен!»

«Пошли прочь!»

Но «Пандора» не останавливалась, она упорно продолжала идти вперёд лишь по одному ей известному пути, ведь туман теперь был повсюду, и он был таким сильным, что не было видно ничего, кроме пустоты.

— Думаю, скоро будем на месте.

Что делать дальше — непонятно.

Сначала где-то наверху показались верхушки чёрных скал. Вороны замолчали, и весь мир словно погрузился в мёртвую тишину. Крылья множества птиц хлопнули ещё дважды одновременно и тоже стихли, растворились в тумане.

Следом за скалами показалась и другая часть острова, представляющая собой заброшенный полуразвалившейся, но все ещё гигантский замок. Эйдерту показалось, что замок уходил глубоко под землю.

В воду.

Деревья на острове тоже были мёртвые, сгнившие. Пахло мертвечиной вперемешку с палёной плотью. Острова казались — или действительно были — черно-белыми с оттенками серого, будто бы все живое там сгорело.

У берегов Эйлерт заметил корабль без парусов. Величественный и пугающий. Чёрное дерево выделялось неестественной яркостью и чистотой. На палубе корабля без парусов виднелось несколько фигур, и на секунду Лерт решил, будто лиц у них нет. Туман играл с ним зло, но все равно принимал, впускал, позволял. Вместе с привычными безликими, безымянными членами команды «Гекаты» на палубе были ещё двое. Они отличались от остальных. Даже сквозь туман можно было разглядеть непривычные среди бесцветного тумана яркие пятна их одежды.

Когда «Пандора» подошла совсем близко, Эйлерт узнал в двух незнакомцах Ханну и Монро. Они стояли рядом друг с другом, Ханна опиралась локтем о плечо Монро, а Монро в свою очередь сосредоточенно что-то изучал на карте.

— Как они оказались здесь раньше нас? — в вопросе Грэма больше не звучало прежнего недовольства, лишь толика удивления и немного облегчения. Как бы сильно он ни не любил магию и все, что с ней связано, здесь — на Маледиктусе — магия могла пригодиться. Особенно со стороны сильной ведьмы и немного чокнутого корабела, который, вероятно, был не только корабелом.

— А это важно? — вопросом на вопрос ответил Лерт и хлопнул Грэма по плечу. — Они здесь, а значит… — он не стал продолжать. Старпом и без того прекрасно все понял.

Ханна помахала им рукой и подмигнула Грэму. Тот никак не отреагировал, но краем глаза стал за ней наблюдать.

— Нет, — покачал головой Грэм. — Уже не важно.

«Пандора» причалила у берегов Маледиктуса недалеко от «Гекаты». Ханна, оперевшись о Монро, залезла на борт корабля, чудом не запуталась в своих юбках и прошла к носу, что-то тихо напевая. Монро проследовал за ней, не отрываясь от своих потрёпанных бумажек.

— Капитан Лир, — пропела ведьма, улыбаясь. — Ты не верил, что я появлюсь, когда придёт время, или думал, что я говорила о другом времени? Если честно, я тоже сначала предполагала, что встретимся мы не так быстро, но что поделать, раз карты распорядились иначе! — и расхохоталась немного безумно.

— Я не… — начал было Эйлерт, но потом запнулся, замолчал и в итоге сказал совершенно другое: — Нам очень повезло, что ты послушала карты и явилась сюда.

Он не заметил, как отвернулся от неверия ни картам, ни рунам, ни ведьмам, и уже на полном серьёзе говорил с той, кого про себя называл сумасшедшей. Больше Ханна Ламан сумасшедшей не казалась. Это произошло в одну секунду, и теперь Лерту было крайне сложно представить, что ещё совсем недавно её слова были для него не больше чем глупостью.

Грэм тоже почувствовал эту перемену и в первую очередь вместо ведьмы стал видеть обычную девушку, готовую им помочь безвозмездно.

— Нет, капитан, — возразила Ханна, а потом легко перепрыгнула с «Гекаты» на «Пандору». — Везение тут не при чем. Это судьба, — отмахнулась гадалка, взмахнула юбкой и чуть ли не подлетела к Грэму, который ко всеобщему удивлению не шарахнулся от нее.

Было это везением, судьбой или вынужденным стечением обстоятельств, Эйлерт решил не задумываться.

Грэм усмехнулся и нахмурился одновременно, когда Ханна взяла его за локоть.

— Я уже все рассказала им, — ведьма кивнула головой в сторону «Гекаты». — Они не особо сопротивлялись, услышав от меня, что ты хочешь сделать, капитан. Вернее, они сразу же согласились, особенно вон та, светловолосая.

Эйлерт и Грэм одновременно посмотрели на девушку с длинными светлыми волосами, хрупкую на вид, низенькую. Она совершенно не вписывалась в команду «Гекаты», была другой, и даже туман обходил её стороной.

— Её зовут Летиция, — продолжала Ханна. — Насколько я поняла, она стала первой подчинённой Рагиро. И не ведитесь на её внешнюю слабость, она очень и очень сильна! — добавила гадалка, словно читая мысли капитана и старпома. Они переглянулись и пожали плечами, но комментировать слова Ханны никак не стали.

Монро наконец оторвался от тщательного изучения карт и впервые за это время посмотрел на уже знакомых ему Эйлерта и Грэма, помахав им рукой. Очки у него немного съехали, взгляд был рассеянным, как и сам корабел. Он поджал губы, выглянул за борт, а потом движением руки позвал Эйлерта, Грэма и Ханну на «Гекату», потому что сам перепрыгивать не решился — слишком уж неуклюжим он был.

— Я покажу план подземелий, а госпожа Летиция расскажет, как пробраться туда, где держат вашего друга! — радостно сообщил Монро, будто бы ничего проще, чем пройти в логово Морского Дьявола и забрать оттуда пленника, не было.

Ханна тихо рассмеялась, чуть сжав плечо Грэма. Старпом небрежно скинул её руку и прошёл к борту «Пандоры». Следом за ним подошёл и Лерт.

Монро снова поманил их к себе поближе, на борт «Гекаты», но первой туда перепрыгнула Ханна. Так легко, что складывалось ощущение птичьего полёта. И только после ведьмы Эйлерт с Грэмом перебрались на чужой корабль. Он всё ещё казался враждебным, пусть и не так сильно, как было при первой встрече. На «Гекате» было в разы холоднее. Сами острова и так не отличались теплом, но на борту корабля Рагиро холод был невыносимым. Он сковывал, и Лерт на секунду подумал, что этот холод медленно убивал тех, кто ступал на «Гекату».

Те немногие, кто подчинялся Рагиро, настороженно прожигали их взглядами. Все, кроме той светловолосой девушки по имени Летиция. Она равнодушно о чём-то говорила с другой девушкой, но, заметив на корабле незнакомцев, направилась к ним.

Монро протянул Эйлерту карту. Лерт стал внимательно рассматривать чертежи и вчитываться в комментарии, оставленные то ли Монро, то ли Ханной. Грэм пристроился рядом, тоже изучая карту. Судя по всему, подземелья здесь были огромными, и без посторонней помощи найти Рагиро там не представлялось возможным. Мысленно Лерт в очередной раз поблагодарил высшие силы за то, что Ханна и Монро оказались рядом как нельзя кстати.

— Летиция проведёт нас. По её словам, твоего друга, капитан, сейчас держат вот здесь, — тонкие пальцы Ханны указали в часть подземелий где-то по середине.

— Я не знаю, кто может встретиться на пути. Возможно, вам придётся сражаться с Бермудой. А может — с кем-то из Палачей или со всеми сразу. Ни я, ни кто-то другой из нас, — Летиция имела в виду команду «Гекаты», — не станет вмешиваться в эту бойню, так что разбираться будете одни, — говорила она бесстрастно, и лицо её не выражало ровным счётом ничего. Непонятно было, почему Ханна сказала, что именно Летиция согласилась содействовать Эйлерту, ведь весь её вид говорил об обратном. Но спрашивать Летицию об этом не стал ни Грэм, ни Лерт.

— Магия на некоторое время скроет наше присутствие, — добавил Монро, когда понял, что Летиция больше не будет говорить. — Но надолго её не хватит, и Маледикты почувствуют наше присутствие. Сейчас, пока мы в море, они вряд ли станут обращать на нас внимание. Корабли зачастую по незнанию заходят сюда, но редко видят Проклятые острова, — затараторил корабел, не давая никому возможности его перебить.

— Значит, медлить нельзя? — уточнил Грэм.

— Ни в коем случае, — на выдохе ответила Летиция. — Если хотите увидеть его живым, — чуть тише добавила девушка с толикой грусти.

План был до нелепости простой и понятный. О сложностях, которые могли возникнуть, — и скорее всего обязательно возникнут — они проговорили лишь в общих чертах, а хладнокровная Летиция очень четко обозначила свою позицию и позицию команды. Никто не заметил, как при её словах Ханна загадочно и довольно улыбалась. Никто, кроме самой Летиции. Если бы Эйлерт или Грэм, или кто-то ещё был чуть внимательнее, они бы заметили, что между ведьмой и пираткой возникло удивительное взаимопонимание.

На сами острова спустились немногие: Эйлерт с Грэмом, Монро с Ханной и Летиция. Остальные из команд «Пандоры» и «Гекаты» оставались на кораблях и были готовы в любой момент отчаливать.

Монро и Ханна тихо прочитали заклинание на неизвестном языке. Эйлерт заметил, как между кончиков пальцев у обоих мелькнули искры. Внешне ничего не изменилось, внутренне — тоже, но и Ханна, и Монро уверенно направились на сушу.

— Эти маги сведут меня с ума, — буркнул Грэм и последовал за ними.

Эйлерт с молчаливой Летицией покинули «Гекату» последними.

— Не облажайся, капитан, — полушёпотом произнесла Летиция и ускорила шаг, не давая возможности ответить. Она сказала это так, будто бы происходящее зависело только от Эйлерта, и внутри появилось неприятное чувство бессилия. Оно усилилось, едва он ступил на сухую, выжженную землю Маледиктуса.

Остров встретил их усиливающемся с каждой секундой туманом и редким криком воронов. Летиция шла уверенно, хотя из-за белого-белого дыма ничего не было видно. Замок, представший перед Эйлертом в первые минуты, исчез, но на его месте не появилось ничего кроме засохших деревьев. Он слышал от кого-то где-то когда-то, что вид Маледиктуса зависел от потаённых желаний его обитателей и от страхов заключённых навеки душ, но не думал, что это правда.

Когда они вдруг резко остановились, Эйлерт на одно мгновение заметил, как воздух вокруг него словно поблескивал. Сначала он решил, что ему показалось, а потом — что это тот щит, поставленный Монро и Ханной. Понять, как магия могла обеспечить им невидимость, хотя бы на время, оказалось непостижимо сложно и ужасно некстати.

Летиция сняла с себя цепочку, похожую на ту, что дала ему Ханна, и вытянула руку вперёд, немного опустив. В земле образовался проход, уходящий глубоко под землю.

— Скорее всего, как только мы спустимся, заклинание Ханны и Монро сойдёт на нет, — предостерегающе начала Летиция. — У нас будет немного времени, пока они сообразят, кто ступил на их территорию, где конкретно мы находимся и зачем пришли. Если хоть где-то помедлите — живыми нам отсюда не выбраться. Всё понятно?

Никто не ответил, но молчание послужило их согласием. Один за другим они спускались по тёмной каменной лестнице в непроглядную тьму.

Как и предупреждала Летиция, едва они перешагнули последнюю ступеньку, послышалось пять щелчков. Невидимые нити, скрывающие их от Маледиктов, испарились. На ходу Летиция передала карту Монро.

Она точно знала, куда идти, кто мог повстречаться им на пути и чем все могло обернуться. А ещё она не собиралась…

— Ему повезло с тобой, — прошептала Ханна, поравнявшись с Летицией.

— О чем ты? — не поняла Летиция.

Она нахмурилась и резко свернула направо. Монро позади что-то пискнул, Грэм выругался громче, чем следовало, а Лерт устало и протяжно выдохнул.

— Ни звука, — злобно прошипела Летиция, даже не обернувшись, и никто не посмел ей возражать.

Она уже чувствовала, как невидимые потоки магии задвигались быстрее в поисках тех, кого она сюда привела. Почувствовали это и Ханна с Монро.

Подземелья Маледиктуса были действительно гигантскими. Едва ли без посторонней помощи кто-то мог разобраться в многочисленных поворотах, дверях и ходах.

Он появился перед ними неожиданно, возникнув из сгустка чёрного тумана.

Кёртис Нивен лёгким движением руки скинул с себя чёрный плащ, который в битве мог помешать. Тёмные глаза смотрели с хищным прищуром, и от одного его взгляда можно было вмиг замерзнуть — настолько он был заледенелым. Летиция даже бровью не повела. Её каменное выражение лица оставалось неизменным. У Ханны черты лица ожесточились. Обе девушки приготовились к бойне. Старший помощник капитана Рагиро Савьера и одна из сильнейших ведьм во всем мире.

— Кажется, ты не хотела сражаться, — одними губами прошептала Ханна.

— Не хотела, — согласилась Летиция, но больше ничего не сказала. Девушки поняли друг друга без слов.

Летиция не любила Рагиро. Она вообще очень давно никого не любила, но на удивление дорожила теми отношениями, которые выстроились за годы работы с капитаном. Поэтому в тусекунду она стояла там, где должна была.

— Милая Летиция, неужели и ты решила предать нашего господина? — прошипел Кёртис.

Бледные губы изгибались в неприятной ухмылке, непредвещавшей ничего хорошего, а глаза светились гневом. Кёртис Нивен сам по себе был истинным воплощением гнева, и весь внешний вид Маледикта говорил о том, чтобы никто не рисковал его злить.

Вопрос Палача остался без ответа. Эйлерт и Грэм, стоящие позади магов и Летиции, не решались вступать в диалог, потому что в честном бою один на один у обоих не было ни шанса победить. Монро аккуратно втиснулся между девушками и выглядел он крайне нелепо рядом с воинственно настроенными Ханной и Летицией.

— С картой разберешься? — быстро бросила Летиция, обращаясь к Монро. Тот незамедлительно кивнул. — Мы с Ханной остаёмся здесь, — и она одарила многозначительным взглядом сначала Монро, потом — Ханну, намекая им обоим, что одна она точно не справится против Кёртиса, но и всем троим оставаться здесь нельзя.

Монро махнул рукой Эйлерту и Грэму.

— Ханна? — прежде чем уйти, позвал ведьму Грэм.

Гадалка обернулась на его голос, и ему показалось, что она самая красивая женщина во всем мире. Ханна одними губами прошептала: «идите», сжала руки в кулаки, и Эйлерт с Грэмом заметили тонкие чёрные нити, исходившие от её рук.

Летиция вытащила из-за пазухи револьвер и прицелилась в Кёртиса. Мужчина нагло и громко рассмеялся.

— Пусть идут, — сквозь непрекращающийся смех проговорил Палач. — Всё равно живыми им не выйти. Как и вам, мои прелестные дамы.

Это было последним, что услышали Эйлерт, Грэм и Монро, сворачивая в очередной тёмный коридор.

Они отбежали достаточно далеко, чтобы не слышать звуки начавшейся битвы. Монро притормозил, чтобы понять, куда нужно двигаться дальше. Грэм то и дело оборачивался назад и постоянно одёргивал себя: с Ханной всё будет хорошо. Эйлерт не оборачивался вообще, словно забыл о тех, кто так самоотверженно остался позади. Монро успевал только смотреть под ноги и в карту, а потом снова под ноги и настороженным шёпотом говорить, куда сворачивать.

Белая дверь бросилась в глаза сразу же. Она так сильно выделялась на фоне беспроглядного мрака, и складывалось ощущение, что дверь светилась. Все трое разом остановились, и Монро указал пальцем туда, куда они и так смотрели.

Эйлерт первым рванул к ней, но открыть не смог — ручка не поддалась. Он выругался и ещё раз дёрнул за дверную ручку, но без толку. Монро сложил карту, передал Грэму и, приблизившись, коснулся неестественно гладкой поверхности. Провёл ладонью вверх-вниз и быстро проговорил одно слово, которое ни Грэм, ни Эйлерт разобрать не смогли.

Дверь поддалась и открылась.

Ослепительная белизна стен резанула глаза.

Белые стены, белый пол, белый потолок. Чёрное пятно в дальнем углу. Резкий металлический запах крови. Белизна.

Громкая тишина.

У Эйлерта закружилась голова.

Грэм рядом недовольно щурился в отличие от спокойно стоящего Монро, которого яркий свет совершенно не напрягал. Очки у корабела снова немного съехали.

— Он вряд ли сможет идти, — вдруг произнес Монро, и его голос оказался таким чужеродным, что Эйлерт с Грэмом отшатнулись от него. — Я перенесу его на корабль, но вас перенести не смогу. Вам придётся самим возвращаться назад. Помните, куда? — он вдруг стал выглядеть угрожающе. До этого Монро был воплощением добра, но сейчас что-то поменялось. Эйлерт понял, почему Монро когда-то тоже был частью «Эгерии».

— Не переживай, с дорогой назад разберёмся. Нам ещё Ханну и Летицию забирать, — согласился Грэм и обернулся на Лерта в ожидании то ли команды, то ли сразу действий. Со стороны Эйлерта не было ни того, ни другого. — Лерт?

И Эйлерт широкими шагами устремился к чёрному пятну в самый дальний уголок белой комнаты, стараясь не обращать внимания на орудия пыток, развешанных по стенам. Грэм и Монро подождали немного и последовали за ним.

Сначала Эйлерт подумал, что его стошнит. Потом — что он заплачет. Не произошло ни того, ни другого. Он просто стоял рядом с лежащим на полу Рагиро и молча смотрел на то, что с ним сделали. На теле не оставалось ни одного живого места, и Эйлерт отдал бы все на свете, лишь бы никогда не допустить этого, уберечь от ада, через который Рагиро пришлось пройти. Эйлерт отдал бы свою жизнь, если бы его жизнь могла изменить жизнь Рагиро.

— Монро, — хрипло позвал Эйлерт. Пальцы непроизвольно дрогнули, голос — тоже. — Перенеси Рагиро на «Пандору». Только, прошу тебя, осторожней.

Он боялся. Он был в ужасе. Он хотел кричать.

Он стоял на месте и смотрел, как Монро аккуратно присел рядом и коснулся рукой плеча Рагиро, как Рагиро никак не отреагировал на прикосновение и как Монро стал шептать заклинание. Как оба — и Монро, и Рагиро — стали медленно исчезать.

Он был не в силах пошевелиться. Он не мог даже говорить, все слова комом застряли в горле, и даже когда Рагиро исчез вместе с Монро, оставляя за собой размазанные по полу пятна крови и испачканную черную одежду. Белый цвет жёг глаза, Эйлерт стоял на месте, замерев, не моргая и едва ли дыша.

Им нужно было скорее уходить. Оставаться на Маледиктусе — слишком опасная затея, и каждая секунда, проведённая на острое, могла стать последней. Грэм ухватил Эйлерта за локоть, выводя из оцепенения. Лерт резко вздохнул как можно глубже и тряхнул головой: у него будет время обо всем подумать и все пережить, но это время не сейчас. Он кивнул в сторону выхода, и оба незамедлительно поспешили обратно.

 

***

 

Летицию отбросило в сторону, и она впечаталась спиной в каменную стену. В лёгких не осталось воздуха, и силы стремительно её покидали. Летиция была сильной, намного сильнее, чем можно было бы подумать, смотря на нее, но не сильнее Кёртиса Нивена, одного из Палачей. От его пальцев исходила плотная чёрная нить. Толстая, искрящаяся серебром, напоминающая плеть. Кёртис бил ею, как реальной плетью, оставляя тонкие кровоточащие порезы. Он был непобедимым.

Но Ханна Ламан тоже была непобедимой. Не было ещё в этом мире того, с чем ведьма, прожившая больше пяти веков, не могла бы справится. Она усмехалась немного безумно, и её глаза светились жадно, словно она только и мечтала, что сразить Кёртиса Нивена. Летиция была хорошей помощницей в битве, и без неё Ханне пришлось бы тяжелее. Девушка активно противостояла Кёртису всё это время, пока Ханна плела магические сети, способные сдержать Палача хотя бы на то время, пока они не смогут укрыться.

— Хэй, как там тебя, забыла! — с притворной радостью воскликнула Ханна. — Может уже отстанешь от бедной девочки и выступишь против той, кто равна тебе по силе?

Руки Ханны окутала тёмно-фиолетовая энергия, мерцающая синим и золотым. Зрачки у неё расширились, глаза полностью потемнели. Она стала походить на демона, только что вышедшего из Ада, ведьма древнее каждого из Палачей, древнее Проклятых островов, владеющая самой тёмной магией, недоступной магией, которую невозможно получить ни одним ритуалом.

Они столкнулись. Кёртис и Ханна. Чёрный и фиолетовый сплелись воедино, и каждый старался уничтожить другого. Оба забыли о человеческом, и оба сомневались, что когда-то владели хоть чем-то от людей. Древняя магия была жестока, но магия не могла быть другой. Ханна Ламан тоже была жестока, ведь она являлась её порождением.

Магия была древнее самого мира и уничтожала каждого неугодного. Лишь немногим она позволяла собой управлять: от рождения, после ритуала или после Шести Путей. Самыми сильнейшими были те, кто родились с ней. Им по силе уступала магия Шести Путей лишь ненамного.

— Думаешь, какая-то жалкая гадалка способна одолеть меня? — в самое ухо Ханне прорычал Кёртис.

Он отскочил и, замахнувшись, нанёс удар чёрной плетью, но Ханна успела вовремя увернуться, пригнулась и сделала рывок вперед, прямо к Кёртису.

— Из нас двоих жалок только ты, — обворожительно улыбнулась Ханна и коснулась рукой его щеки. Фиолетовые острые иглы впились в его кожу, парализуя.

Кёртис истошно закричал. Ханна отбежала в сторону Летиции и, наконец, помогла ей подняться.

Из-за угла в этот момент выбежали Эйлерт с Грэмом.

— Ханна, Летиция! Уходим! Сейчас же! — набегу выкрикнул Эйлерт, и они оба пронеслись мимо Кёртиса, который только-только пришел в себя и не успел отреагировать на пробежавших мимо Грэма и Лерта.

Девушки отреагировали молниеносно: они сорвались с места и ринулись следом, даже уставшая и измученная Летиция бежала так быстро, как могла. Они были уверены, что Кёртис Нивен будет преследовать их до последнего, но он не стал, и тем страшнее была вся сложившаяся ситуация. Почему он не остановил их, почему даже не попытался?.. Думать о причинах такой резкой смены поведения не было ни времени, ни сил.

Никто не оглядывался, спеша поскорее оказаться на кораблях, преданно ждущих у берегов Маледиктуса. Летиция прытко вбежала на борт «Гекаты», остальные впопыхах забрались на «Пандору». Никто не отдавал приказов, все и так поняли, что пора немедленно отчаливать.

«Пандора» и «Геката», окутанные туманом, поспешно уходили от берегов Маледиктуса. Погони за ними не было.

— Где он? — выдохнул Эйлерт, но, не дождавшись ответа, направился в свою каюту, словно заранее знал, что Рагиро и Монро там. Грэм сначала хотел последовать за ним, но потом передумал и остался на палубе — кто-то же должен был заменить капитана. Эйлерт ворвался в каюту и замер, облегченно выдохнув, но вовремя напомнил себе, что расслабляться нельзя. Во всяком случае пока они не достигнут берегов Сент-Люси, где их должен ждать Риган.

Монро сидел на стуле за столом и не спускал глаз с лежащего на кровати Рагиро. Он исподлобья глянул на Лерта и поспешил его успокоить:

— С ним всё будет в порядке. Намного быстрее, чем ты думаешь. Раны у него исцеляются с невероятной скоростью, давно я такого не видел, — Монро пожал плечами и поднялся на ноги.

Ответа от Эйлерта он не дождался и вышел. Лерт сразу же оказался рядом с Рагиро. Плед, которым Монро укрыл его, пропитался кровью. Это не было так уж важно, но именно эта деталь — окровавленный плед — врезалась в память Эйлерта так сильно, что потом стала сниться ночами. Он хотел позвать доктора, но внутренний голос остановил: Рагиро бы это не понравилось — он никогда не доверял посторонним. Да и Монро, которому Лерт верил, сказал, что раны затягивались сами по себе. Он знал об этом, в детстве замечал, что ссадины заживали у Рагиро неприлично быстро, но все равно ухватился за край одеяла, чтобы убедиться самому. Ещё раз.

Ран на плечах действительно стало меньше, во всяком случае Эйлерт видел белую кожу в некоторых местах. Он выдохнул ещё раз, — устало, измученно — а потом перестал дышать на какое-то время, потому что снова почувствовал мерзкий металлический запах крови. Что они с ним делали?.. За что?..

Эйлерт чуть ли не рухнул на стул и склонился над столом, положив голову на руки.

— Ты в безопасности, — прошептал он то ли для себя, то ли для Рагиро, а после сразу же уснул.

ГЛАВА 22

«ИСПОВЕДЬ: ПУТЬ БОГОВ»

 

— Асеры, звери, люди, демоны, боги… между ними нет разницы. Все они монстры, одинаково жестокие, одинаково беспощадные. Все они любят причинять боль другим, и каждый уверен в своем превосходстве. Никто не согласится пойти на уступки, никто не захочет быть хуже других. Это заложено в их природе. Из меня хотели сделать такого же монстра. Как думаешь, у них получилось?

Отец Мартин опомнился не сразу, думая, что вопрос не требовал ответа, но Рагиро сверлил его выжидающим взглядом.

— Что? Простите, Рагиро, я… — он растерялся, язык запутался, и Мартин так и не связал слов в нормальное предложение.

Выглядел он огорошенным, смущённым, а Рагиро ждал ответа, давая понять, что ему важно то, что мог сказать священник.

— Нет. У них не получилось. — Выпалил Мартин на одном дыхании, когда понял, что это единственный возможный ответ.

Рагиро никак не отреагировал, лишь опустил глаза, переставая пугать — отца Мартина всё ещё приводили в ужас его глаза — разноцветными яркими радужками.

— Разве?

— Вы не монстр, Рагиро. И никогда им не были.

— Откуда тебе об этом известно? — грубо спросил заключенный.

Вопросы Рагиро из раза в раз ставили отца Мартина в тупик. Он не знал, что отвечать, как реагировать и нужно ли это все самому Рагиро или он спрашивал только ради приличия. Мартин одёргивал себя: такой человек как Рагиро никогда не стал бы спрашивать что-то из чувства вежливости.

— Я не так много времени знаю вас. Если быть совсем точным, то всего лишь несколько часов. Я бы сказал, что мне жаль, потому что был бы рад встретиться с вами раньше, но вам, вероятно, не понравится, поэтому сделайте вид, что вы этого не слышали, — Мартин тщательно подбирал каждое слово, и чем больше он говорил, тем увереннее звучал его голос. — Мне хватило несколько часов, чтобы понять, что ни у кого не получилось сделать из вас монстра. Вы остались человеком. Останьтесь им, пожалуйста, до конца.

— Ведь конец уже так скоро, да, священник? Сложностей никаких.

Отец Мартин задохнулся. Последняя фраза отозвалась в сознании двойным ударом молотка. Сложностей никаких. И правда, у того, кто одной ногой в могиле не должно возникать проблем с тем, чтобы ничего не менять в своей жизни.

— Я имел в виду немного другое.

— Я знаю, что ты имел в виду. Не оправдывайся.

Оба замолчали, провалившись куда-то в свои мысли и переживания.

— Никогда ни перед кем не оправдывайся. Я уже понял, что ты это любишь, но пора прекращать, Мартин, — первым нарушил тишину Рагиро.

Отец Мартин подскочил со скамейки, услышав своё имя, — привык к неуважительному и наглому «священник». Без необходимой приставки «отец», просто по имени, как обычно обращались к друзьям, как обычно Рагиро обращался к Эйлерту, так легко и непринужденно, собственное имя показалось Мартину чужеродным.

Это не казалось неправильным. Это казалось очень-очень нужным. Сделать видимость того, что они не в тюремной камере, что Рагиро не заключенный, а Мартин не священник.

Мартин обошел скамью и почти что упал на пол рядом с Рагиро, получив от того взгляд, полный благодарности. Разноцветные глаза вмиг перестали быть такими пугающими.

— Путь Богов не был похож на другие пять. В нем вообще не было физической боли. Знаю-знаю, звучит непривычно. Я и сам удивился, когда понял, что меня не собирались бить, резать или ещё как-то кромсать на куски. То ли я и без этого был достаточно измучен, то ли Боги оказались жестче, чем я предполагал, и требовали другого.

Язык онемел, но железный вкус крови я все ещё чувствовал. Мирелла кивнула посмотревшему на неё Чезаре, молча куда-то вышла и вернулась довольно скоро с другой деревянной коробкой поменьше. Оттуда она вытащила небольшую чашку и ещё одну бутылку с оранжеватого цвета напитком. Потом я узнал, что это настойка из водорослей високкана. Они вызывают сильнейшие галлюцинации, частичную потерю памяти и речи. Рвоту, агрессию, учащённое сердцебиение и что-то ещё.

Не самое приятное, но поприятнее хлыста и деревянных колов. Может быть, мне так кажется спустя почти восемнадцать лет, потому что тогда этот ужас был примерно на одной ступени с поркой. Но меня хотя бы не избивали в кровь, — Рагиро хотел добавить, что это можно рассматривать в качестве положительной стороны, но не стал, понимая, что отец Мартин и без того достаточно услышал за сегодняшнюю ночь.

Он не беспокоился за психическое состояние священника, просто решил избавить его от ненужных деталей. Священник ещё вызывал отрицательные эмоции, и его хотелось выставить за дверь. Рагиро в очередной раз напомнил себе об этом.

— Мирелла наполнила стакан и протянула его Чезаре, а Чезаре — мне. И приказал то же самое, что приказывала Мирелла:

— Пей.

Ослабевшими руками я взял стакан и медленными глотками выпил, не чувствуя вкуса.

Они молча встали и направились к выходу. На пороге, прямо около двери Мирелла оставила коробку с бутылками. Я заметил её, когда Чезаре закрывал за ними дверь. А потом услышал, как он защелкнул замок на ключ.

Сначала почти ничего не происходило. Настойка обожгла горло, лёгкие и желудок, но огонь довольно быстро утих.

Ничего.

Я не понимал, потому что привык к боли настолько, что она была моим естественным состоянием. Жизнь без боли не имела очертаний — а ещё без панического ужаса, холода и писка крыс. Если честно, не уверен, что даже после того, как я вышел, она обрела другую форму, ведь я по-прежнему не понимал, как жить и что это вообще значило.

Ничего не происходило, и это тихое ничего почему-то заставляло ждать того, что было в сто крат страшнее боли.

Сначала я почувствовал ветер, не сообразив, что ветра в запертой комнате быть не могло. Клубы пыли взвились вверх, воздух обволок лицо своими холодными порывами, заставляя немного расслабиться. Это была главная ошибка — расслабляться нельзя. Ветер стал обретать вполне конкретные черты. Целая толпа призраков стояла напротив меня с безумными улыбками от ушей до ушей. Но кроме улыбок на их лицах больше не было ничего. Белые зубы, острые углы ртов и тихий, писклявый смех. Они обступали меня со всех сторон и тянули ко мне гибкие тонкие руки в остервенелом желании забрать с собой. На ту изнанку, о которой вы, священники, рассказываете у себя в храмах. Я отказался.

И им это не понравилось.

Я жался спиной в стену, пытаясь стать как можно меньше и убраться от их вездесущих рук, а они продолжали тянуться ко мне, но почему-то все равно не касались, несмотря на то что могли. Смеялись все громче и громче. Безликие головы с безумными, почти что нарисованными улыбками приближались ко мне, маячили перед глазами, а потом сразу же исчезали и появлялись вновь в других местах.

Разумеется, я не понимал, что на самом деле этого не было. Думал, это проделки Инганнаморте. И в общем-то был прав, потому что именно они напоили меня високканом. Только тогда я был уверен, что они использовали тёмную магию, чтобы свести меня с ума.

Призраки заполонили всю комнату. В ней не осталось свободного места, и мне самому едва ли хватало маленького закутка у стены.

Призраки смеялись с надрывом. Их смех оглушал и сводил с ума одновременно. Мне стало казаться, что они проникли в мою голову своими руками, пусть по-прежнему не касались.

Призракам было мало. Они хотели всего и сразу. Они жаждали выпить всю мою кровь, высосать душу, как будто душа — это что-то материальное.

Я знал, чувствовал, видел.

Сердце вдруг стало тяжелым и непреодолимо большим. Отдало сильный удар, а потом забилось часто-часто, хотело выпрыгнуть из груди и остановиться. Руки вспотели, задрожали. Дыхание участилось вместе с сердцебиением. Призраки все никак не исчезали, а смех звучал все громче, улыбки становились безумнее, а на месте глаз появились чёрные дыры.

Это были призраки тех детей, только в несколько раз злее. Они излучали ненависть чёрными волнами вокруг себя, и эти чёрные волны я видел своими глазами. Эту ненависть я ощущал всем нутром. Она была сильной, намного сильнее любого другого чувства. Она поглощала меня целиком, и я не чувствовал ничего кроме ненависти.

Огромная волна растоптала бестелесных призраков, стерла их улыбки, заглушила смех. И окатила меня ледяным ветром, заключая в деревянные, равнодушные объятия.

Сердце билось сильнее, я задыхался во вдохах и выдохах. И кричал, что было мочи, чтобы избавиться от всепоглощающей ненависти. Свет погас, и даже из маленького окошка у потолка не проходили лучи. Вокруг теперь была лишь чёрная ненависть, осязаемая, холодная, страшная.

Мне хотелось бить. Себя или кого-то. Резать. Тоже себя или кого-то другого, мне было не важно. Убивать всеми способами, которые я знал, а знал я очень много способов благодаря Инганнаморте. Даже тогда, когда Чезаре — или Гаспаро — бил меня, я не ненавидел их настолько сильно. Даже когда они хлестали меня или заставляли хлестать других, я не чувствовал такой ненависти. Такой, что не мог дышать.

Ненависть — самое сильное чувство.

Она сильнее привязанности, симпатии. Любви. Сильнее эйфории и упоения. Сильнее разочарования и злости. Когда человека пожирает ненависть, он не может сопротивляться. Возможно, именно поэтому Боги предпочитали ненависть любви.

Ненависть обезоруживала и подчиняла всех без разбору.

Черные сгустки тумана сужались рядом со мной, становясь все плотней, гуще. Они хотели меня сожрать, но я сопротивлялся. Не знаю, как, но точно сопротивлялся. В те мгновения больше всего я ненавидел ненависть.

Она сжала меня в железных тисках, а потом резко растворилась. Сердце остановилось. И снова бешено заколотилось с такой силой, что я слышал каждый удар в своей голове. Не заметив, как ногтями я впился в свои ладони, я почувствовал горячую жидкость на коже: проткнул до крови. И кровь заставила на долю секунды успокоиться.

Но лишь на долю секунды.

Потом все продолжилось новой волной.

Меня бросило сначала в жар, потом в холод. Я метнулся в угол, ударился головой о стену и, возможно, разбил голову. Заметил, две большие фигуры в чёрных плащах около двери, снова внутренне сжался и вцепился пальцами в шершавые стены. Взвыл, закусил губу, специально ударился головой ещё раз. Бросил затравленный взгляд на знакомые фигуры на двери, но вспомнить, кто это, я не мог, как бы сильно ни напрягал память.

Фигуры не шевелились, но почему-то с каждой секундой приближались, а мое сердце билось, билось и билось, и в груди становилось очень больно. Фигуры стали большими и нависали надо мной с огромными металлическими ножами. Они целились в меня и расплывались прямо в воздухе, оказываясь приклеенными к стенам. Сердце отдало три с половиной удара в секунду.

Кончики пальцев онемели, я резко дёрнул руками вниз и ободрал подушечки до крови, не чувствуя боли. Попытался вскарабкаться вверх по плоской стене, упал плашмя на пол и сдавленно зарычал, готовый в любой момент броситься на непрошенных, неосязаемых гостей.

Вероятно, это были тени Гаспаро и Чезаре, но в тот момент я не помнил их имён. Они были просто тенями, жаждущими моей скорой смерти.

И они растворялись.

Им на смену явились голодные дикие звери. Они скалились и рычали, обнажая окровавленные клыки. Хотели наброситься на меня, но стояли неподвижно. Пол под ногами поплыл, я зачем-то попытался встать на ноги, но не удержался и снова упал, рассматривая кирпичи в стене. Из них тоже стали появляться тонкие неосязаемые ленты. Они обволакивали меня и направлялись к зверям, проникали внутрь них и там исчезали.

Звери продолжали скалиться.

Я продолжал жаться в угол и иногда пытался встать на ноги, чтобы уйти, но снова падал. Падал и вставал, падал и вставал, падал и вставал. Ноги дрожали, подкашивались и совсем не держали. Бросало то в холод, то в жар. Сердце не замолкало ни на секунду, и грудь уже болела от ударов.

Звери продолжали рычать. Почему-то пахли сеном, а потом приобрели лиловый оттенок и стали похожими на волков с чёрными пустыми глазницами. С клыков стекала ярко-голубая кровь, окрашивая в этот яркий цвет пол моей камеры.

Кирпичи в стенах затряслись. В ушах загудело, я слышал грохот, нарастающий с каждой секундой. Стены норовили вот-вот упасть, разрушится, разлететься на миллионы маленьких осколков, но оставались на месте. Грохот стал невыносимым. Лиловые волки рычали слишком громко. Голубая кровь стала сначала слишком жидкой, а потом — слишком вязкой.

Волки стали медведями-гризли с тёмно-зеленой шерстью, а глазницы у них тоже оказались пустыми. Медведи побежали, и один из них, подпрыгнув, рухнул прямо на меня. Его веса я не почувствовал, но чудовищный запах палёной плоти прошиб яркую дыру в сознании: я вдруг понял, что что-то не так, и это не могло быть реальностью. Может быть, думал я, это сон. А может быть — сон наяву. Может быть, вся жизнь — это сон, и сейчас он подходит к концу, и я проснусь, и у меня всё будет хорошо. Ради этого не страшно было потерпеть зелёного гризли, пахнущего сожженной плотью.

Загорелся огонь. Каменные стены горели гигантским пламенем, сметая всё на своем пути, и кирпич наконец-то стал опадать, исчезая в огне. Гризли перестал так пугать, но сердце стучало-стучало-стучало, пот ручьями стекал со лба, грудную клетку сдавило, и я не мог нормально дышать.

А потом вместо стен горела вода. Бескрайнее море, над которым парили птицы. Не чайки, нет, другие птицы. Кажется, вороны. Чёрные и белые. С пустыми глазницами. Но уже не пугали даже они.

Кончики пальцев тряслись и почернели, будто гнилое дерево. Я слышал крик птиц, искусственный, неимоверно громкий, оглушающий, и лежал на спине в горящем море. Огонь и вода обволакивали моё тело, согревая и морозя одновременно. Чёрные пальцы медленно осыпались чёрными осколками. И в голове раздался чей-то пронзительный вой. То выл не я и не лиловые волки, кто-то другой, бесконечно далёкий и близкий. С надрывом, с болью, с мольбой о помощи. Выл, не замолкая ни на секунду, и я сходил с ума от этого воя. Кричал, кричал, кричал.

Никто не слышал. Никто не приходил.

Я был один. Был один всё это время. Но никогда не замечал своего одиночества, возможно, из-за криков за стеной. Ведь эти крики, были ли они фантомные или нет, создавали видимость того, что я не один.

Море горело и было холодным. Его волны ласкали изуродованное шрамами тело, и в нём хотелось раствориться, как те тени несколькими минутами ранее. Но я всё ещё был. Все ещё существовал, и мне являлись и призраки, и люди, и звери. Теперь оставалось ждать демонов и богов, надеясь, что после их визита меня избавят от страданий.

Сильнейшие из сильнейших, они явились ко мне, когда море потухло и когда чёрные деревянные пальцы осыпались до запястий и выросли вновь. Две фигуры — чёрная и белая — стояли рядом со мной, напоминая ангела и демона. Море превратилось в камень, застыло; огонь погас, оставляя после себя лишь пепел. Фигуры улыбались, смеялись, и их смех звучал в моей голове. Мне казалось, я был глухим. И в то же время слышал каждый шорох.

Их смех, словно смех сумасшедших, ударялся о стенки моего сознания ударами молота. Перед глазами начинало двоиться, и фигур уже было не две, а четыре. Белые улыбки, пустые глазницы. Серый туман. Чёрные и белые вороны.

Я лежал в исчезнувшем море, которое когда-то полыхало адским пламенем. Видел перед собой тех, кто в будущем — тогда я не знал этого — определил мою жизнь. Их имена на периферии сознания мелькали неизвестными мне образами в виде воронов. Ты думаешь, кто это был?.. Бермуда и Габриэль Грэдис. Один — в чёрном, второй — в белом. Они явились ко мне, когда я даже не догадывался об их существовании. Дьявол и Бог во плоти. Тогда они были безликими — лишь размытые образы в густом тумане.

Все звуки разом стихли, и я погряз в ошеломляющей тишине. Оба молчали и просто смотрели на меня.

Дьявол и Бог во плоти.

Я снова кричал, кричал, кричал. Не слыша собственного крика, не слыша ударов своего сердца, не слыша завывающего за окном ветра. Ничего. Абсолютно.

Хотелось бежать, сломя голову, куда глаза глядят, и в то же время не двигаться. Хотелось визжать во всю глотку и в то же время — слушать тишину. Хотелось привычной боли, но ещё хотелось чьей-то любви.

Хотелось всего и сразу. И не хотелось ничего.

Меня разрывало изнутри невидимая сила, но я не ощущал боли. Лишь чувствовал чужие прикосновения изнутри, которые цепкими пальцами хватались за органы и тянули куда-то вниз. Иногда щекотали, иногда сжимали сильнее, чем нужно, но не причиняли боли. Только сводили с ума.

Каменные стены воздвиглись снова и сужались, сужались, сужались, пока не оставили маленького закутка, на котором умещался я и сразу напротив меня — они. Потолок падал. Но не касался ни Дьявола, ни Бога. Они обратились в воронов, кричащих разными человеческими голосами, и улетали ввысь, исчезнув за облаками.

Это повторялось снова и снова. Двадцать один день каждую секунду.

Они вливали в меня високкан, и всё возвращалось опять.

А на двадцать второй день все вышло из-под контроля.

ГЛАВА 23

«ИСПОВЕДЬ: СИЛА ШЕСТИ ПУТЕЙ»

 

— После двадцати одного дня под действием високкана вы получили силу Шести Путей? — Мартин выглядел уставшим, говорил устало и источал усталость каждой клеточкой тела.

История Рагиро — из ряда вон. Она была больной и болезненной, обделённой любви и улыбкой, зато переполненной ненавистью и злобой. И это не было концом. Там, впереди, было ещё много всего, о чём Рагиро хотел рассказать.

Они сидели рядом друг с другом в абсолютном молчании, а небо за решёткой приобретало оранжевый оттенок. Солнце скоро взойдет над горизонтом. Последнее солнце его жизни.

— После двадцати одного дня под действием високкана я получил силу Шести Путей, — эхом повторил Рагиро. — И не смог её контролировать. Она была слишком сильной, настойчивой, необузданной. И никто — ни я, ни кто-то из Инганнморте — не были к ней готовы. Она вырывалась дикими потоками, нескончаемой сильной энергией чёрного-чёрного цвета. Была темнее любой темноты, которую ты когда-либо видел. Не слушалась, хотела жить своей собственной жизнью.

Может быть, если бы меня предупредили, что после окончания испытаний меня переполнит чужеродная сила, которую мне нужно подчинить… может быть, я бы попытался? Не делать того, что делал, или наоборот — сделать все в разы болезненнее для них?.. Не знаю.

Первыми разрушились стены моей комнаты. Кирпич посыпался сначала крохотными частицами, потом — огромными кусками, которые раскалывались при падении. Возможно, кого-то придавило камнями. Во всяком случае, я слышал чей-то протяжный вой. Следом начали осыпаться стены коридоров и соседних комнат. Медленно. Вряд ли в тот момент кто-то из Инганнаморте успел понять, что происходило. Скорее всего, они услышали грохот, но не более. Скорее всего, когда полетела ещё одна стена, они испугались, если вообще были способны на испуг, и стали искать причину проблемы.

Тёмные волокна проникли мне под кожу, в тисках держали каждый орган, сжимали стальной хваткой. Полупрозрачные ленты тянулись от меня во все стороны. Один глаз стало жечь. Сильнее, чем на четвёртом Пути, когда они вонзали иглу. Глаз горел огнём и перестал видеть, из него текла горячая вязкая кровь. Она тоже была чёрной — я заметил это, когда маленькие капли, похожие на слёзы, начали стекать на пол.

Возможно, именно в тот момент глаз стал красным. Я ощущал это физически: красный огонь стал появляться от зрачка и расползался во все стороны кругами, пока не заполонил всё глазное яблоко, а потом сконцентрировался на радужке и так там и остался.

Вообще-то я мог бы это скрывать. Как Габриэль. Но будучи ребенком я этого не знал, а потом не имело смысла. Как думаешь, священник, если бы я сумел спрятать факт прохождения Шести Путей, может быть наши с ним жизни сложились бы иначе?

Не отвечай. Не хочу знать твой ответ.

Жжение в глазу становилось невыносимым. Кровь безостановочно текла, а изнутри меня разрывала сила Шести Миров. Не зря одно из названий — Шесть Страданий. Я действительно страдал, и боль за все испытания накрыла меня новой волной. Желание навредить каждому, кто заставил меня кричать, плакать, корчиться в агонии стало слишком сильным, приобрело вполне конкретные образы и рвалось наружу. Я не мог — да и не хотел — его сдерживать. Инганнаморте заслужили всё, что с ними сделала сила Шести Путей. Все, что с ними сделал я.

Я не жалею об этом.

— Сила убила их? — шёпотом спросил Мартин, когда пауза стала дольше обычного.

Рагиро неопределенно пожал плечами.

— Скорее, уничтожила. Ничего не осталось. И никого. На том месте, где раньше стоял детский дом Инаганнаморте сейчас сгоревшая дотла земля и больше ничего. От них не осталось даже костей и праха.

Первым к развалинам, оставшихся от стен моей комнаты, подбежал Гаспаро. В руках у него был длинный кинжал. Он не успел им воспользоваться. Я закричал громче, почувствовал ненависть к нему настолько остро, что единственное, о чём мог думать: как растерзаю его на части. Сила Шести Миров сделала всё за меня. Разорвала его на куски вместо меня, проткнула насквозь острыми лезвиями тёмной магии, вырвала сердце и положила его у моих ног.

Едва ли Гаспаро успел что-то понять. Всё было забрызгано его кровью, а я впервые в жизни почувствовал удовлетворение. Пусть и длилось оно всего несколько паршивых мгновений.

Дрожать начало всё здание. До той ночи я и представить не мог, насколько оно огромное. Люди сбегались к эпицентру, из-под развалин слышались чьи-то хрипы, стоны, вопли. Кто-то, кто ещё мог ходить, выползали ко мне. Возможно, запертые там дети, думали, что я их спасу, но… правда в том, что я никого не собирался спасать, даже самого себя. Я просто хотел уничтожить то место, и мне было глубоко плевать на то, что случиться с остальными.

Конечно, я не стремился убить их, но… сила расценила все иначе. Люди в черных плащах прибежали слишком поздно. К тому моменту от Гаспаро не осталось даже мокрого места, разве только его бьющееся сердце лежало рядом со мной. Они ринулись на меня, как на чудовище, способное расколоть мир надвое, и поплатились, не приблизившись ко мне и на половину. Мне стоило лишь на секунду задуматься, что я желал им смерти, как чёрные щупальца исполняли моё желание. Они становились неотъемлемой частью меня и истребляли каждого, кто ко мне приближался.

Последними, кого я убил стали Чезаре и Мирелла.

Из глаза продолжала сочиться кровь, я ничего не видел. Боль внутри стала донельзя привычной и отчасти немного приятной, потому что давала силы.

Из нас троих в чёрном ореоле смерти теперь стоял я, готовый в любую секунду закричать и приказать густому туману, окутавшему меня, навсегда от них избавиться. Чезаре хотел что-то сказать, возможно успокоить меня. Мирелла шагнула ко мне и протянула дрожащую руку. В её глазах застыл страх, но губы улыбались. Они думали, что смогут подчинить меня снова. Они были уверены, что для них не составит труда заставить меня вновь опуститься на колени и подставить спину под удары, ведь я был всего лишь ребенком.

Чёрный дым направился к Мирелле, захватил её в свои непробиваемые тиски и сжимал, сжимал, сжимал. Пока позвоночник не хрустнул в нескольких местах, пока она не повисла тряпичной куклой, а потом дым её поглотил. Мирелла Инганнаморте исчезла навсегда.

Чезаре был в ужасе от смерти жены, но в предвкушении от того, что сила достанется ему одному. Не успел он сделать ещё один вдох, как тонкие полупрозрачные пластины впились в его грудь, проходя насквозь.

Сила мучила его дольше остальных. Бросала из стороны в стороны, ломала руки и ноги, отрывала пальцы. А потом его сердце тоже оказалось у моих ног, и в моей жизни не было большего наслаждения, чем тогда.

Чезаре Инганнаморте был мёртв. Первый Дьявол в моей жизни исчез, и он сам был виноват в своей смерти.

К тому моменту, как я пришел в себя и осознал происходящее, от здания остался обугленный фундамент под ногами и запах гари. Энергия обратилась в огонь, который меня не тронул. Я был единственным живым, кто остался от дома Инганнаморте, и мне нужно было понять, как жить в мире, о котором я не имел ни малейшего понятия.

ГЛАВА 24

«ПЕРЕД СМЕРТЬЮ»

 

Едва «Пандора» причалила к берегам Сент-Люси, люди начали разбегаться в разные стороны. «Геката» призраком шла следом, окутывая все вокруг туманом, и маленький островок заволокло дымом, когда два корабля показались на линии горизонта. Кто-то ненадолго задерживался и с любопытством старался рассмотреть прибывших, но быстро менял свое решение и уходил. Ханна спустилась на сушу первой, упёрла руки в бока и довольно усмехнулась. В Сент-Люси она не была ни разу, но не могла сказать, что этот город сильно отличался от других в её глазах.

Вторым спустился Монро, остановился рядом с гадалкой и без стеснения вылупился на последнего оставшегося рядом с портом худощавого мужчину. Мужчина взгляда не выдержал и поспешил скрыться.

— Ну что за трусливый народ! — воскликнула Ханна, краем глаза заметив стремительный побег незнакомца. А потом схватила Монро под локоть и потащила вперед. Оба знали, где находился дом Эйлерта Лира. Там их уже ждал Риган. — Ты уже переместил Рагиро в дом Лиров? — спросила ведьма, оглядываясь по сторонам с явным интересом.

— Да, — только и ответил Монро, стараясь поспеть за быстрым шагом Ханны.

Грэм и Олден проводили их взглядами и тоже спустились на берег. Кто-то из команды последовал их примеру, кто-то не спешил и оставался на борту корабля. Вся команда Рагиро, которая временно находилась под руководством Летиции, столпилась у борта, но на сушу упорно не сходила. Ни спрашивать, ни предлагать что-то им никто не стал.

Эйлерт ни разу не вышел из каюты, и его не тревожили. Но когда одна половина разошлась, а другая удобно устроилась кто на корабле, кто рядом, он, наконец, подошёл к Грэму и Олдену. Ему тоже было чуждо видеть родной город, объятый плотным белым туманом. За это время он не смог к нему привыкнуть.

— Он так и не пришел в себя? — коротко спросил Грэм, и Лерт в ответ только покачал головой и молча указал в сторону своего дома, намекая, что им тоже пора идти.

За всю дорогу они не произнесли ни слова. А когда подошли к дому, даже не переглянулись.

Встревоженная Нала с порога заключила в объятия всех троих и не желала отпускать до последнего. Откуда у женщины её возраста было столько сил, не знал никто, но выглядела она весьма воинственно, особенно с кухонным ножом в руке. Лерту показалось, что его мать с радостью пошла бы бороздить моря вместе с отцом, если бы Нельс ей позволил. А если бы сам Эйлерт позволил ей воевать с Морским Дьяволом, она бы и это сделала.

Грэм выдохнул и устало улыбнулся Нале. Олден тихо добродушно рассмеялся вместо приветствия. Оба были бесконечно рады видеть мать Эйлерта, ведь более доброй и понимающей женщины они не встречали. Низкого роста со светлыми кудрями и нахмуренным выражением лица она выглядела младше своего возраста.

— Что ты, что твой отец! Ни слова от вас не дождёшься! — с притворным недовольством воскликнула Нала и рассмеялась, снова обнимая сына. — Наконец-то ты вернулся. Знаю-знаю, ненадолго. Риган мне уже всё рассказал. И про Рагиро, и про… Морского Дьявола… — последние слова она прошептала и сразу стала серьёзнее и печальнее.

Эйлерт только в этот момент заметил позади матери Ригана и Ханну с Монро, стоявших по обе стороны от мужчины, словно стражники. Выглядело это забавно, если брать во внимание вызывающий внешний вид Ханны и неряшливый — Монро. Это невольно вызвало улыбку.

— Риган сказал, что ты хочешь его победить. Морского Дьявола, — также тихо продолжала Нала, крепче сжав в руке нож. Она поджала губы, прикусила их и склонила голову на бок в немом вопросе.

Эйлерту очень хотелось её успокоить, но успокоить было нечем.

— Риган сказал тебе правду, — неохотно подтвердил Лерт. — Я хочу выступить против Морского Дьявола и победить его.

Нала и так знала, что врать ей никто не стал бы, но одно дело услышать подобное от Ригана и совсем другое — от Эйлерта. Пусть Риган стал частью семьи, его слова не имели для неё той ценности, которую имели когда-то слова мужа и сейчас слова сына.

— Я знаю, что тебе не нравится эта идея, но…

— Но море ты всегда любил больше, чем меня. Как и твой отец, — Нала улыбалась, но в голосе звучала неприкрытая грусть.

Монро и Ханна тихо скрылись за поворотом на кухню, Грэм с Оледном последовали за ними.

— Дело не только в море, — Эйлерт не рассчитывал, что этот разговор будет настолько сложным. Обижать мать не хотелось, но и выдумывать что-то он не собирался. — Дело в Рагиро. Дьявол забрал у нас тринадцать лет. Для кого-то такой срок — целая жизнь. Я не могу оставить все, как есть, не могу бросить Рагиро, когда ему так нужна моя помощь. Да и избавиться от того, кто пугает одним своим упоминанием всех моряков, тоже идея неплохая. Ты так не думаешь?

Нала украдкой вытерла слезы.

— Да, дорогой. Я тоже думаю, что идея неплохая. Отец тобой гордился бы, — её улыбка стала искреннее, а голос — немного бодрее и громче. Только Эйлерту от упоминания Нельса стало больно. — Пойду проверю, как там Рагиро.

И Нала направилась в спальню, куда Монро перенёс Рагиро с «Пандоры».

— Она права. Нельс гордился бы тобой, будь он здесь, — мягко произнёс Риган. Лерт ничего на это не ответил, сделав вид, что не обратил на слова Ригана и Налы никакого внимания, но на самом деле он старался не обращать внимания на сжимающееся сердце. — Юшенг и Райнер ждут на кухне. Джия тоже решила присоединиться к Юшенгу. Изэль, не спрашивая разрешения, пробралась на корабль. Сказала, что хочет отомстить за мать, так что она тоже здесь.

Эйлерт и Риган прошли на кухню: Юшенг показывал Грэму какие-то бумаги, и Лерт разглядел там чертежи оружия; Ханна и Монро наперебой рассказывали что-то явно скучающему Райнеру; Олден обнимал Изэль и что-то шептал ей на ухо, а она тепло улыбалась и точно радовалась его присутствию. Было похоже на встречу старых друзей, если бы не причина, по которой они собрались.

— Не думал, что у тебя действительно получится спасти его, — тихо сказал Райнер, встретившись взглядом с Эйлертом. Все замолчали, устремив свои взгляды на вошедших.

Лерту вдруг нестерпимо захотелось ударить Райнера, и сдерживать себя он не стал.Чувствуя, как злость растекалась по всему телу, он преодолел расстояние между ними и врезал кулаком по лицу. Все замерли, не произнося ни слова. Райнер усмехнулся, вытерев проступившую на губе кровь: не сказать, что реакция Эйлерта стала неожиданной для него.

— Если бы не ты, Райнер, его вообще не пришлось бы спасать, — с плохо скрываемым гневом прошипел Лерт. — И если бы ты не был нужен, чтобы довести дело до конца, я бы нашёл способ тебя убить.

До этой секунды Эйлерт не думал об этом, он вообще не вспоминал Райнера Финна, но, увидев его, понял, что ненавидел не меньше, чем Бермуду.

— Твоя ненависть ко мне не поможет в битве с ним, — как ни в чём не бывало ответил Райнер. — Так что настоятельно рекомендую поубавить свой пыл и оставить такие сильные эмоции до поры до времени. Риган, уйми своего отпрыска.

Лерту захотелось ударить его во второй раз, но он сдержался. Усмешка Райнера стала чуть более заметной. Риган нахмурился и жёстко ответил:

— Вообще-то он прав. Знаешь ли, я бы и сам добавил, но, думаю, у нас ещё будет время выяснить отношения.

— О, не сомневаюсь в этом, — тихо рассмеялся Райнер, не сводя заинтересованного взгляда с Ригана.

Кровь на разбитой губе растворилась, любые следы удара тоже сразу исчезли. Эйлерт мысленно напомнил себе, что сила восстанавливаться у Рагиро именно от Райнера. Легче от этого не стало.

Напряжение накалилось до предела. Возможно, звать Райнера было не самой лучшей идеей, во всяком случае сразу по прибытию «Пандоры». Сам Райнер старался выглядеть непринужденным, словно его ничто не волновало, но Эйлерту казалось, что это всего лишь оболочка. Не просто так на том утёсе Райнер просил его совершить невозможное, не просто так отдал кольцо и не просто так рассказал то, что веками никому не рассказывал.

И несмотря на все догадки Лерта, Райнер никак не давал понять, что он был прав. Он едва ли смотрел в сторону Эйлерта.

Риган был зол, но от дальнейших комментариев воздержался. Остальные тактично не вмешивались, пока из-за тишины не стало трудно дышать. Тогда Изэль аккуратно положила руку на плечо Райнеру и в немой просьбе улыбнулась Ригану. Она всегда могла их успокоить — не так хорошо, как её мать Ила много лет назад, но её способностей хватало, чтобы окончательно не выйти из себя.

— Предлагаю всем выдохнуть, — она говорила тихо. Эйлерт не ожидал, но большинство действительно выдохнуло, включая Ригана и Райнера. И его самого. Дар убеждения у Изэль оказался сильным. — И отдохнуть до утра. Сон нам всем пойдёт на пользу. А завтра обсудим все детали, да и Рагиро должен уже прийти в себя к тому времени.

Ханна усмехнулась и согласно кивнула: Изэль определённо была права, но ведьме не пришлось озвучивать свои мысли — все и так поддержали идею. Райнер и Риган заметно расслабились. Эйлерт — тоже.

— Что ж, — встрял в разговор Юшенг, поднимаясь со стула. — Вижу здравый смысл в словах Изэль, так что мы с Джией покинем вас до завтрашнего утра, — он поклонился и направился к выходу. Джия молча поспешила следом.

Изэль на секунду сжала плечо Райнера и отпустила, помахав на прощание Джии и Юшенгу, а потом обернулась на стоящего позади Олдена. Она редко сама начинала с ним разговор, но с каждым разом общалась охотнее.

Подождав ещё немного, Эйлерт незаметно вышел с кухни и направился в сторону своей бывшей спальни, где сейчас находился Рагиро.

Ханна ухватила Грэма за руку и потащила к выходу. Олден приблизился к Изэль, приобнял за талию, и они тоже покинули дом Лиров.

В кухне остались только Риган и Райнер.

Они сверлили друг друга взглядом, не произнося ни слова. Не встречаясь с момента крушения «Эгерии», оба забыли, как никогда не могли поладить то ли из-за непохожести, то ли наоборот — из-за отвратительного сходства мыслей и поступков.

Райнер никогда не был хорошим человеком, думал только о себе и жаждал власти, денег, внимания, силы. Добился всего этого самым нечестным путём, какой только можно представить, и был доволен собой до дня смерти его красавицы жены. А после погоревал столько, сколько было нужно, и нашёл в себе силы идти дальше, потому что не любил зацикливаться на том, чего не мог изменить. Алиша Савьер никогда не была центром его вселенной — всего лишь один из этапов в его долгой жизни.

Риган напротив — изо всех сил старался быть хорошим и поступать правильно. Было ли это влияние Нельса, Илы или чье-то ещё или же его искренним порывом, он не знал. Но каждая попытка обращалась прахом, приводила к провалу, а иногда — к чудовищной катастрофе. Пятнадцать лет назад его попытка сделать всё правильно закончилась смертью Иласэйд Файлель, женщины, которую он любил больше жизни. А сейчас его желание поступить хорошо и помочь семье Лиров оборачивалась неизбежной битвой с тем, кого невозможно победить, и скорее всего — Риган был в этом уверен и морально готовил самого себя — приведёт к смерти Эйлерта Лира. У него никогда не получалось сделать хоть что-то правильно.

Риган Оделис ненавидел Райнера Финна за его умение признавать свои провалы и жить дальше, несмотря ни на что. Потому что Риган не умел прощать себя.

— Ты так и не смог отпустить её, верно? — глухо спросил Райнер.

Риган прищурился. В оцепенении покачал головой. И хотел уже уйти, как Райнер вновь заговорил:

— Научись оставлять прошлое позади. Что случилось — уже не изменить. Её смерть была неизбежностью, и ты это знаешь, Риган. Её цель, её желания не могли привести ни к чему хорошему.

— Тогда зачем ты согласился присоединиться к ней? — громко рявкнул Риган, и сам не узнал свой голос: настолько зло и дико он звучал.

Он быстро развернулся к Райнеру лицом, замахнулся, но не ударил.

Райнер язвительно засмеялся и, помелдив, ответил:

— Это было интересно.

На этот раз Риган не сдержался. Удар получился сильнее, чем хотел Риган и чем ожидал Райнер. Один быстро выдохнул, второй недовольно потёр челюсть.

— Тебе было интересно? — Риган давно не повышал голоса, но рядом с надменным, насмешливым Райнером забыл, как держать себя в руках. — Ты самый отъявленный подонок из всех, кого я знаю. Только ты мог смеяться над её мечтами и пойти за ней ради интереса.

Райнер не возражал, но и не согласился. Только огрызнулся:

— Твоя личная неприязнь ко мне не является причиной, чтобы мня ненавидеть или бить.

И, если бы в этот момент в кухню не вошла рассерженная Нала, Риган бы ударил его снова. Она хлопнула дверью, широкими шагами преодолела расстояние между ними и остановилась по середине.

— Немедленно замолчите! Оба! — вскричала Нала. — И проявите хоть немного уважения. Если не к друг другу, то хотя бы ко мне.

Она устало закатила глаза и указала на дверь, намекая, чтобы мужчины покинули её дом. Ни Риган, ни Райнер не стали спорить с рассерженной Налой Лир. Оба догадывались, что она стала женой Нельса не за красивые глаза.

Риган извинился перед ней и вышел, больше не произнося ни слова. Райнер, хмыкнув, направился к спальне, где был Рагиро и Эйлерт.

 

***

 

Небо темнело быстро. Ни туч, ни солнца, ни облаков — только ровное чёрное небо. Ханна отпустила руку Грэма и остановилась лишь тогда, когда они приблизились к морю. Она вела его окольными путями и вывела на безлюдный пустой берег. Был один песок — и ни одной живой души, кроме них. Грэм не сопротивлялся, он даже не ругался и не ворчал, а молча шёл за ведьмой. Где-то далеко пели птицы, но их пение не успокаивало, скорее наоборот — заставляло волноваться сильнее. Шум моря действовал на нервы, и Грэм не мог дать этому разумное объяснение.

Он с любопытством смотрел, как Ханна разулась и пошла по песку босиком. Как зашла в воду и как обернулась к нему, словно ждала, что Грэм сделает то же самое. И Грэм сделал.

Ханна снова взяла его за руку, но на этот раз ненавязчиво, с долей нежности. Она аккуратно переплела их пальцы и несильно сжала чужую ладонь, приблизилась вплотную и положила голову Грэму на плечо.

— Зачем мы здесь? — первым их молчание нарушил Грэм. Вопрос прозвучал без претензий, мягче, чем он говорил обычно. Ханне это понравилось, как Грэму неожиданно понравились ее прикосновения. Оба не торопились.

— Чтобы насладиться спокойствием и гармонией этого мира.

Грэм редко понимал Ханну. Вернее, почти всегда не понимал. Но были моменты, когда её странные слова становились вдруг прозрачными и превращались в отголоски его собственных мыслей. Как сейчас.

— Мы умрём? — он не понял, как и зачем спросил об этом, потому что точно был уверен, что не хотел знать ответа. Грэм думал, что Ханна начнёт говорить загадками, но гадалка только хмыкнула, а потом спокойно произнесла:

— Все когда-нибудь умирают. Даже такие чокнутые ведьмы, вроде меня, и такие самодовольные эгоисты, вроде Райнера Финна. Этот мир ещё не создал ничего вечного. И вряд ли когда-нибудь создаст.

Ханна Ламан никогда не была похожа на нормального человека или на сумасшедших гадалок-шарлатанок. Все её слова — на удивление точны; все её предсказания — безошибочно сбывались. Ханну подобная достоверность пугала, но с годами она смогла примириться даже с этой своей стороной.

Грэм не воспринимал ведьму серьёзно, скорее причисляя к гадалкам-шарлатанкам, но внутренний голос кричал, что он не прав, потому что настоящие ведьмы говорили только правду и ничего кроме правды.

— Мы умрём в этой битве? — уточнил свой вопрос Грэм.

Любопытство брало верх, несмотря на нежелание знать ответ. Он спрашивал себя, каков предел у возможностей Ханны и был ли этот предел вообще. Как одна женщина могла видеть исход таких глобальных событий?.. И почему тогда она не пыталась изменить судьбу всего мира, раз владела такой силой?..

— Мы — нет. Но кто-то в ней обязательно погибнет, — Ханна приподнялась на носках и свободной рукой коснулась щеки Грэма, разворачивая его лицо к себе.

Грэм любил Ханну. Он смотрел в её темные широкие глаза и знал, что сделает все возможное, чтобы она не умерла в битве, которая должна была случиться совсем скоро. Даже несмотря на то, что защищать нужно не Ханну, а его, Грэма, обычного человека.

Имён Ханна не назвала, Грэм не спрашивал. Если кому-то было суждено погибнуть, то они постараются это предотвратить. Вдруг получится?.. Ханна же говорила, что судьбу можно изменить. А Ханна никогда не ошибалась.

Он поцеловал её так, как не целовал никого другого. Она поцеловала его так, как могла целовать только любовь всей жизни.

— Что будет после? — Грэм прервал поцелуй, но не отстранился от Ханны, шепча ей прямо в губы. Ведьма улыбалась — нахально и кокетливо.

— После? — Ханна немного удивилась, но улыбка не исчезла. — После будет жизнь. Поверь мне, ничего не поменяется. Кто-то выживет, кто-то умрёт. Одна сторона выиграет, другая — проиграет. То, что затеял капитан Лир не является исключением. Мир видел сотни, тысячи таких битв. И мир увидит ещё миллионы сражений, которые повлияют на всю вселенную. Или не повлияют. Ход истории не изменится.

Грэму становилось не по себе с каждым новым словом Ханны. Не она ли убеждала, что судьбу можно…

— А вообще не заморачивайся. Судьба — штука сложная, но её можно изменить! — она стала деланно весёлой. Грэм в её веселье не поверил.

Небо сильнее темнело, как при шторме, но море было спокойным. Ханна зашла чуть глубже и, развернувшись, брызнула водой на Грэма.

— Расслабься хоть на секунду, старпом, — она подмигнула ему и рассмеялась, в этот раз искренне.

Он хотел отмахнуться, но вторая волна брызг не заставила себя ждать, и тогда Грэм, быстро подбежав к Ханне, поднял её на руки и закрутился на месте. Вышел на берег и осторожно опустил ведьму на песок. Ханна обнимала его, не желая отпускать.

— Раздевайся, старпом, — шепнула она Грэму в самое ухо. — Я тебя хочу. Здесь и сейчас.

Спорить он не стал: скинул с себя одежду на землю и только развернулся лицом к Ханне, как та уже стояла рядом. Она схватила его между ног, и не успел Грэм даже выдохнуть, как Ханна впилась в ему губы. Этой женщине точно не нужна была его защита.

 

***

 

По дороге в комнату, где спал Рагиро, Эйлерт встретил мать. Она как раз только вышла из небольшой спальни и чуть не врезалась в сына. Нала растеряно посмотрела Лерту в глаза, а потом приоткрыла дверь в маленькую спальню, намекая, что Рагиро уже пришёл в себя. Она на мгновение сжала его плечо и направилась в сторону кухни, откуда уже доносились недовольные голоса Ригана и Райнера.

Эйлерт медлил. Он стоял на пороге некогда собственной спальни, рассматривал пол в дверном проёме, но не решался зайти, не зная, что мог сказать Рагиро и с чего вообще начать разговор. Слыша, как Нала повысила голос на мужчин, Лерт улыбнулся: несмотря на всю свою хрупкость, его мать никогда не была слабой.

— Долго там будешь стоять?

Откуда взялась эта боль, Эйлерт не знал. Раньше рядом с Рагиро он чувствовал лёгкость, а воспоминания, связанные с ним, приносили тепло и радость. Пока не случилось крушение. Потом воспоминания стали болезненными, острыми. А в итоге просто исчезли, и Эйлерт перестал думать о своём прошлом, лишь бы не чувствовать, как изнутри его разъедало щемящее чувство тоски.

Появившаяся надежда поначалу дарила успокоение, но сейчас он снова чувствовал, как внутри все раскалывалось на части.

— Извини, — выдохнул Лерт и наконец зашел в комнату. — Задумался.

На Рагиро не было ни одной царапины, и Эйлерту впору было бы радоваться, но он только сглотнул подступивший к горлу ком. Всегда зная о способностях Рагиро, он никогда не видел в живую, как многочисленные раны исчезали в считанные часы. Это оказалось страшно. Не так, как исцелялись царапины. В детстве Эйлерт восхищался, когда полученные на улице ссадины затягивались уже через пару минут, а сейчас, увидев Рагиро, целого и невредимого, он с трудом дышал. Яркая картина истерзанного тела ещё отчётливо стояла перед глазами.

— Как ты себя чувствуешь? — говорил Эйлерт тихо и неуверенно, так, будто боялся даже словами навредить Рагиро.

Рагиро это могло бы позабавить в любой другой ситуации, но он только пожал плечами:

— Лучше, чем в клетке у Дьявола, — и было непонятно, пытался он пошутить или говорил серьёзно.

Эйлерт придвинул стул к кровати и сел совсем рядом. Когда им было по двенадцать, все казалось намного проще. В двадцать пять все стало непреодолимо сложным.

— Ты говорил не спасать тебя, — перевёл тему Лерт, замечая, как плечи Рагиро напряглись. — Но нам удалось тебя вытащить оттуда. Летиции и Ханне пришлось сразиться с одним из слуг Бермуды, но разве это важно? Ты в безопасности, осталось только…

— Что? — раздражённо перебил Рагиро. — Только убить Бермуду и всех Палачей? Я не просто так просил не лезть в это, Лерт. Ты думаешь, что, раз вытащил меня с Маледиктуса, то выиграл? Нет. Если вам удалось забрать меня, то только потому, что Бермуда позволил. А это в разы хуже.

Эйлерт ни разу не видел Рагиро таким злым, особенно по отношению к нему, Лерту. Они ни разу не ругались, когда были детьми, и первый раз разговаривали на повышенных тонах тогда на «Пандоре». Ругаться с самым близким человеком оказалось неприятно и больно, и эта боль смешалась с другой, которая и так расцветала внутри, впиваясь шипами в сердце. Видеть разозлённым самого близкого человека оказалось хуже, чем невыносимо. Эйлерт не понимал, чем заслужил такой гнев, но отчего-то верил, что Рагиро прав.

Если Морской Дьявол позволил забрать кого-то с Проклятых островов, это могло значить только одно: он вернёт себе всё, что у него отняли, и возьмёт ещё больше. Рагиро не хотел думать, что Бермуда мог ещё присвоить себе: чью жизнь, чьи чувства, чью память. У Эйлерта никогда не было магии, он не проходил Шесть путей и не проводил ритуалов, и Рагиро был несказанно этому рад. Свою же силу он проклинал каждый день, каждый час, каждую минуту. Сила, о которой многие мечтали и ради которой совершали безумные поступки, тяготила его.

— Прости, я не должен был срываться, — после недолгой паузы заговорил вновь Рагиро. — Бермуда никогда не делает ошибок и никогда не проявляет слабостей, так что, если я здесь, значит, ему это зачем-то нужно. И если с тобой что-то случится по моей вине, Лерт, я не уверен, что смогу с этим справиться.

Вернее, он был уверен, что точно не справится. Эти слова — самое откровенное, что когда-либо Эйлерт слышал от Рагиро и что Рагиро когда-либо говорил вслух. На большее никто из них рассчитывать не смел. Он не смотрел на Лерта, потому что знал: как только посмотрит, спорить дальше не сможет.

— То есть предлагаешь с этим дерьмом справляться мне? Снова? Нет, Рагиро, так не пойдет. Ты уже согласился помочь нам, назад отступать уже поздно. К тому же, уверен, и тебе, и твоей команде порядком поднадоело быть на побегушках у этого чокнутого, — Эйлерт старался говорить непринуждённо, и ему казалось, что у него получалось неплохо, несмотря на то что он чувствовал, как нервы натягивались словно тетива.

— Тогда у нас есть два варианта. Первый: победить и навсегда освободить море. И попробовать вернуть то время, которое он забрал у нас. Второй: проиграть и умереть за то, за что действительно стоит умереть. И, наконец, освободиться, — последнюю фразу Рагиро неслышно прошептал. Эйлерт не услышал, но не переспросил его, потому что знал, что ему не понравятся последние слова Рагиро.

Лерт грустно усмехнулся, явно предпочитая первый вариант, и тихо признался:

— Знаешь, я тоже не уверен, что смогу справиться, если ещё раз тебя потеряю.

— В таком случае мы на равных условиях.

— В таком случае нам нельзя проиграть, — уверенно заявил Эйлерт. Он всегда надеялся на лучшее, но мысленно готовился к другим исходам. Способность видеть только лучшее во всем и всех досталась ему от матери. Рагиро этого никогда не понимал, он привык ждать только самого худшего, готовиться к самому худшему и получать самое худшее. Но рядом с Лертом все становилось по-другому. В одно мгновение. С той секунды, когда они впервые встретились.

Эйлерт коснулся плеча Рагиро, немного сжал то ли в знак подтверждения своих слов, то ли просто желая поддержать, то ли потому что слишком сильно скучал все эти годы. Рагиро не отстранился, вообще никак не отреагировал поначалу, но потом, подавшись чуть вперед, приблизился к Лерту, но сказать ничего не успел. Кто-то настойчиво постучался в дверь и, не дожидаясь ответа, зашёл в комнату.

На пороге стоял Райнер Финн.

— Думаю, нам пора поговорить, Рагиро. Давно пора.

Раньше Эйлерт думал, что невозможно так сильно ненавидеть кого-то, но, смотря на Райнера, понимал, что нет предела ненависти. В их прошлую встречу здесь, на Сент-Люси, он почувствовал щемящую печаль по прошлому, а сейчас отчаянно винил во всем происходящим Райнера, хотя знал, что виноват не только он. Стиснув зубы, Лерт поднялся на ноги и сделал шаг в сторону, преграждая путь Райнеру. Мужчина в ответ усмехнулся, но понял, что проходить дальше не стоило.

Рагиро не отвечал. Они с Райнером никогда не были особо близки, никогда не считали друг друга семьей и никогда нормально не разговаривали. Просто в один момент Райнер больше не захотел выходить в море, остался жить на острове и позволил Рагиро жить вместе с ним. Просто в один момент Рагиро обрёл единственного родного человека, переехал в его дом и поверил в то, что даже у него может быть обычная жизнь.

— Тебе стоит уйти, Райнер, — прошипел Эйлерт, но Райнер на него даже не посмотрел.

— Нет, — наконец, заговорил Рагиро. — Нам действительно стоит поговорить. При чём уже очень давно. Не мог бы ты..? — он не договорил, поднялся с кровати, чуть пошатнувшись, и остановился рядом с Лертом.

Они посмотрели друг другу в глаза, словно мысленно о чем-то переговаривались.

«Ты уверен?» — спрашивал Эйлерт.

«Уверен», — отвечал Рагиро.

Эйлерт молча вышел, с трудом поборов желание намеренно не задеть Райнера.

 

***

 

— Знаешь, это был лучший секс в моей жизни, — тихо произнёс Грэм.

Они с Ханной лежали на песке, едва ли прикрывшись одеждой, и оба были довольны. Она положила голову ему на грудь, пальцами рисовала незамысловатые узоры на его коже и не хотела, чтобы эта ночь заканчивалась.

— Ты настоящая ведьма, — продолжал Грэм.

Он гладил Ханну по голове, перебирая темные волосы и не сводя глаз с темного неба, на котором виднелись редкие звёзды.

— Как ты догадался? — съязвила Ханна, усмехнувшись.

— Я не об этом, — нахмурился Грэм, и гадалка рассмеялась, уткнувшись носом ему в грудь.

— Я поняла, о чем ты, старпом. И я ведь предупреждала тебя, что ни одна шлюха не подарит тебе такого наслаждения, как я, — она приподнялась и коротко поцеловала его в уголок губ.

Оба отчаянно желали, чтобы солнце никогда не взошло.

 

***

 

Олден и Изэль шли молча, без особой цели, просто прогуливаясь по узким улочкам. Люди им на глаза попадались редко, а те, кто попадался, обходили стороной, не желая приближаться. Обоих такой порядок вещей вполне устраивал: лишнее внимание раздражало. В тишине им удавалось побыть довольно редко: Олден постоянно находился с командой, Изэль — в таверне.

Небо быстро потемнело, но ни ветра, ни холода они не чувствовали.

— Почему ты здесь? — первым заговорил Олден. — Я думал, ты останешься дома с дочкой.

Изэль спокойно улыбнулась: он говорил одно, имея в виду совсем другое, и она очень хорошо его поняла. Покачала головой и взяла за руку, впервые проявив настолько открытый жест симпатии.

— Моя мать отдала жизнь много лет назад за то, чтобы вся её команда вернулась живой. Не уверена, что у меня есть право остаться в стороне сейчас. Да я и не хочу, — призналась Изэль. — Дочка сейчас с моей подругой и помощницей, дома, в безопасности, так что о ней переживать не стоит.

Олден всегда удивлялся её спокойствию. Что бы ни происходило, Изэль умела держать себя в руках, умела улыбаться в любой ситуации и умела всех привести в чувство. Возможно, поэтому у неё хорошо получалось управлять таверной. А возможно, она стала такой как раз потому, что ей пришлось заняться делами «Эгерии».

— Хочешь отомстить за неё? — не удержался от такого личного вопроса Олден, только немногим позже задумавшись, что вопрос мог быть неприятен. Но Изэль только кивнула. — Тогда держись там рядом со мной. Я защищу тебя.

Олден не понял, почему, но Изэль тихо рассмеялась, прикрыв рот рукой, и остановилась. Она смеялась по-доброму, словно он сморозил какую-то несусветную глупость, а она, как его учительница, уже сто раз объясняла ему, как правильно. Олден озадаченно ждал.

— Думаю, защищать буду тебя я, — наконец, произнесла Изэль, улыбаясь. — Я владею магией, похожей на магию Райнера и Рагиро. Досталось от матери, которая прошла Шесть Путей, будучи ребенком. Я, конечно, не так сильна как Ханна или как Райнер и Рагиро, но что-то могу.

Сначала Олден хотел удивиться, но потом вспомнил, как Эйлерт говорил о том, что вся команда «Эгерии» владела магией, а Изэль — дочь капитана, Илы. Почему-то связать эти два момента Олден даже не подумал, но сейчас, после слов девушки, это казалось проще простого, и он почувствовал себя дураком, что не догадался сам.

— Что ж, в таком случае, бояться мне нечего.

И они вдвоем рассмеялись.

— Я бы на твоем месте не была так уверена, — отмахнулась Изэль.

Она ни разу ни с кем не дралась. В таверне ей хватало наличие ружья и в некоторых случаях громкий и уверенный голос.

Полагаться на магию в войне с бессмертным чудовищем казалось неплохой идеей, но Изэль крайне редко прибегала к силе, живущей внутри, и не имела никакого представления, как ею пользоваться. Об этом она умолчала, решив, что магия будет защищать её в любом случае.

— Когда всё это закончится, я хочу хотя бы немного пожить спокойно. Как ты смотришь на то, чтобы… — Олден не договорил, не зная, как правильно сказать то, что он хотел ей предложить. Слова вдруг потеряли какое-либо значение. Изэль заинтересовано смотрела на Олдена в ожидании.

— …чтобы пожить вместе? — подсказала она.

—…чтобы пожениться.

Неловкое молчание продлилось недолго. Изумлению Изэль не было предела, она резко вздохнула и прижала ладони к щекам.

— Так сразу? — непонимающе выдохнула она, чувствуя то ли смущение, то ли бесконечную радость. — Я согласна, — не удержалась Изэль, хотя не собиралась отвечать настолько быстро. Она никогда не принадлежала тому типу женщин, которые хотели побыстрее выйти замуж и обзавестись семьей. Она редко влюблялась, взаимно — ещё реже, но иногда задумывалась, что найти человека, с которым ей будет хорошо и который будет её любить, было бы не так уж плохо.

— Уверена? Я не требую ответа сейчас, — Олден сдерживал себя, чтобы не притянуть Изэль к себе и не начать её безостановочно целовать. Он никогда не думал, что вообще способен на настолько сильную любовь, но Изэль стала для него «настолько сильной любовью».

— Уверена, — повторила Изэль. — Когда все это закончится, займёмся подготовкой к...

Олден подхватил Изэль на руки, не дав ей договорить, и закружил. Она смеялась, обнимала и целовала его. И чувствовала себя самым счастливым человеком во всем мире.

Им оставалось только пережить приближающуюся битву.

 

***

 

Как только дверь за Эйлертом захлопнулась, Рагиро сразу опустился на стул: раны затянулись, но чувствовал он себя разбитым. Это ощущение нельзя было назвать ноющей болью, скорее усталостью от хронической болезни, которая иногда давала о себе знать. Рагиро хотел бы к ней привыкнуть, но за всю жизнь так и не смог.

Райнер был прав: им следовало поговорить. Только Рагиро не знал, как и о чем. Что говорить и как себя вести. Эйлерт винил Райнера, а Рагиро не мог разобраться в том, что чувствовал по отношению к нему. Его единственной семьей всегда был и остается Лерт и его близкие. Своих родителей Рагиро не помнил.

— Я не стану перед тобой извиняться, — начал Райнер, когда понял, что напряжённое молчание вот-вот могло стать критичным.

— Мне не нужны твои извинения, — отмахнулся Рагиро. Пальцы непроизвольно дёрнулись, и он сжал руки в кулаки. Встретиться с Райнером спустя столько лет оказалось тяжелее, чем он думал.

— Да неужели? — уголки губ Райнера слегка дрогнули, но Рагиро этого не заметил, потому что изо всех сил избегал прямого взгляда на него. — Тогда почему тебя выворачивает наизнанку от моего присутствия?

Рагиро хотелось бы сказать, что это не правда, но на Райнера так и не взглянул. Райнер не ошибался, но признавать его правоту отчаянно не хотелось. Это значило бы, что Рагиро всё ещё слаб, как и тринадцать лет назад. Он действительно не ждал извинений, но какая-то маленькая часть жаждала услышать хотя бы одно «прости». Этого «прости» было бы достаточно, чтобы двигаться дальше и закрыть глаза на всё остальное.

— Мне не нужны твои извинения, Райнер, — повторил Рагиро увереннее, сделав глубокий вдох. — Чего ты хочешь?

Они посмотрели друг другу в глаза, не моргая.

— Поговорить, я же сказал, — он скрестил руки на груди и опёрся о стену. — Ты знал, что Шесть Путей были созданы предками Эйлерта? — внезапно спросил Райнер.

Рагиро растерялся. Вопрос поставил его в тупик, и он сначала снова отвернулся от Райнера, потом — снова посмотрел тому в глаза. В попытке осознать полученную информацию, он не мог зацепиться ни за одну вертящуюся в голову мысль.

— Эйлерт так и не сказал тебе? — удивился Райнер. — Впрочем, его можно понять.

Рагиро не реагировал. Не знал, как. Он мог бы почувствовать себя преданным, но не чувствовал. Мог бы решить, что Райнер ему лгал, но это было не так. Мог бы разозлиться, потому что его злости хватило бы на весь мир, но знал, что это неправильно.

— Это всё, что ты хотел мне сказать? — отстранённо спросил Рагиро.

Райнер пожал плечами.

Продолжая держать дистанцию, они с каждым произнесенным словом отдалялись друг от друга все больше, а пропасть между ними росла и росла до невообразимых размеров. Рагиро уже пожалел, что согласился на разговор, Райнер задумался о том, что, возможно, извинения были бы не самым худшим вариантом, но отказываться от собственных слов не стал.

— Ты можешь считать меня последним подонком, но даже такие подонки и эгоисты как я способны на благородные поступки. Я люблю море так же сильно, как и ты. И если есть возможность дать ему свободу, я дам, — впервые за последние пару сотен лет Райнер заговорил о чём-то сокровенном, личном. Он чувствовал, как вспарывал собственную грудь, разрывал швы и вытаскивал гниющие чувства. Даже тогда, с Эйлертом, он не был настолько честен, как сейчас.

— Ты прав, я люблю море…

— Но помимо моря в твоей жизни есть ещё Эйлерт Лир. Я знаю, — говорить о чужих чувствах намного проще, и Райнер быстро отвернулся от своих. Снова.

Только для Рагиро эти слова стали оглушающей пощёчиной. Он задержал дыхание, медленно выдохнул.

— Не смей приплетать его сюда, — огрызнулся Рагиро.

— Только за борт меня не выбрасывайте, капитан Савьер, — Райнер вскинул руки в примирительном жесте и усмехнулся, пытаясь сгладить вновь накалившуюся ситуацию. Рагиро вскочил со стула, быстро подошел к Райнеру и замахнулся, желая ударить, но остановился, выдохнул и опустил руку. — Если бы ударил, тебе стало бы легче дышать.

Но Рагиро не ударил, и дышать было по-прежнему тяжело.

— Ты во всем виноват.

Винить кого-то всегда легче, чем взять ответственность на себя. Но чем больше Рагиро думал над этим, тем сильнее не понимал, как он мог брать ответственность за чужие действия на себя, как он мог быть виноват в том, что Инганнаморте поступали с ним так, как поступали, и как он мог повлиять на ход всего с ним случившегося.

— Да, знаю. Но изменить все равно ничего нельзя, — согласился Райнер. Неприятное и незнакомое ранее чувство укололо где-то внутри, но он не обратил на него внимание, потому что это не могло быть виной. Райнер Финн никогда не испытывал чувства вины. Никогда.

— Говоришь так, будто, если бы мог, то изменил бы.

Рагиро нахмурился и закрыл глаза. Только в этот момент он понял, что злился не столько на Бермуду и на всех Инганнморте, сколько на единственного родственника.

— Нет, но так у меня есть весомая причина, — честно ответил Райнер. Он тоже не предполагал, что разговор с Рагиро выйдет до такой степени тяжелым. — Ты должен меня ненавидеть.

Ненависть — штука сложная. Сложнее любви. Или любого другого чувства. Ненависть ослепляла или наоборот — дарила хладнокровие, заставляла мстить, убивать или идти на жертвы, о которых впоследствии люди жалели.

— Должен, — неслышно ответил Рагиро.

— Но?..

— Но я знаю тех, кто в сто крат хуже тебя. Ты просто жалок в своих попытках заполучить власть и силу, Райнер. А ради чего? — он смотрел в пол, потому что смотреть на Райнера ещё было сложно. Сжал зубы, словно уже заранее догадался, какой получит ответ. И медленно выдохнул.

— Ради чего? Кому, как не тебе, это понять? Ты думаешь, только в твоей жизни есть человек, ради которого ты готов на всё? О нет. Для тебя это Эйлерт Лир, для меня — Эверетт Уоллис.

Рагиро показалось, что он начал понимать Райнера. Не достаточно хорошо, чтобы простить, но достаточно, чтобы смотреть на него без давящего чувства между ребер. И он посмотрел. Разговор окончился. Произнеся намного больше, чем хотели, они на несколько секунд решили, что готовы пойти друг другу навстречу. Но наваждение прошло.

— Я не стану извиняться, Рагиро, — повторил свою первую фразу Райнер. — Но мне жаль, что твоя жизнь сложилась так. Я не желал подобного ада для кого-то из своей семьи, — он развернулся к двери и направился к выходу.

— Мне тоже жаль, потому что мы никогда не были семьей. И вряд ли когда-то станем, — напоследок бросил Рагиро, прежде чем дверь за Райнером закрылась.

 

***

 

Эйлерт стоял напротив двери в спальню, дожидаясь Райнера. Они не сказали друг другу ни слова и разошлись в разные стороны, но Лерт в очередной раз пожелал, чтобы их жизни — жизни каждого, кто хоть как-то был причастен ко всей этой истории — сложились по-другому. Если высшие силы могли хоть что-то исправить, то он со всей несвойственной верой просил их переписать эту историю. Эйлерт никогда не был особо религиозен, но в такие моменты безмолвно обращался к небу. Другие люди называли это молитвой, но он слишком не любил Бога, как и не любил молиться.

Вернувшись к Рагиро ещё более задумчивый и напряженный, Лерт подошёл близко-близко и, не спрашивая, уткнулся лбом ему в плечо. Закрыл глаза, слушая тишину.

— Весь разговор подслушал?

Вся ненависть растворилась, едва Эйлерт зашел в комнату, и Рагиро слабо улыбался — Лерт слышал по голосу. Они давно научились предугадывать настроения друг друга, успокаивать действиями, словами, взглядами, и за много лет ничего не забыли. Чувство безмятежности, которое они обрели, вновь оказавшись рядом, — лучшее чувство, что когда-то им доводилось испытывать.

— Я не подслушивал, — прошептал Эйлерт и тихо рассмеялся. Оба знали, что он говорил неправду, но обоих это устраивало.

— Конечно, я так и понял. Охранял дверь, чтобы нам с Райнером никто не помешал, — Рагиро редко шутил и редко смеялся, и тем ценнее становился этот момент.

— Именно, — серьёзно подтвердил Лерт, не открывая глаз. — Насчет того, что сказал Райнер… я не…

— Забудь. Я не собираюсь винить тебя в поступках тех, кого ты даже не знаешь. Всё в порядке.

В порядке, конечно же, ничего не было, но Эйлерт благодарно кивнул и не стал продолжать. Рагиро ещё не определился, какие чувства его одолевали от осознания, что семья самого дорогого ему человека причастна к ужасам, которые творили Инганнаморте, но точно знал, что обвинять его в этом он не имел права.

Они простояли в абсолютном молчании не одну минуту, не двигаясь, почти не дыша и надеясь, что мир застынет и стрелки часов больше никогда не пойдут вновь. Им катастрофически не хватало времени и друг друга. Никто не мог ничего поделать, разве что наслаждаться единственной ночью, после которой первостепенной задачей станет смертельная битва. Битва, из которой вернутся не все.

Рагиро бережно, едва ощутимо коснулся предплечья Эйлерта, задержал дыхание и несильно сжал его руку. Такие прикосновение — единственное, что они могли себе позволить. Нечто большее — слишком опасно, слишком неосмотрительно, слишком безрассудно. Просто слишком. Эйлерт это понимал так же хорошо, как Рагиро, и, так же как Рагиро, был с этим категорически не согласен.

Он поднял голову, посмотрел Рагиро в глаза. Их разный цвет никогда не пугал Эйлерта, скорее наоборот — привлекал. Это казалось чем-то необычайно волшебным, и Лерт в какой-то степени был прав. Но сам Рагиро ненавидел столь яркое отличие от других, нормальных людей.

Когда Рагиро был рядом, Эйлерт чувствовал себя спокойно, а ему зачастую не хватало немного спокойствия, как вечно бушующему морю.

Когда Эйлерт был рядом, Рагиро чувствовал себя в безопасности потому что до встречи с ним не знал даже значения этого слова.

Это произошло инстинктивно. Эйлерт приблизился к Рагиро, сокращая расстояние между ними ещё сильней; Рагиро не отстранился, вслушиваясь в чужое размеренное дыхание. Их губы невольно соприкоснулись — сначала всего на одно мгновение, а потом в несмелом поцелуе.

Это длилось недолго. Они целовались осторожно, словно боялись друг другу навредить, словно поцелуем можно убить. В жизни Эйлерта были и женщины, и мужчины, которых он любил, но никто никогда не мог заменить ему Рагиро. И дело было не только в любви. В жизни Рагиро не было никого, кроме Эйлерта, и вряд ли он смог бы остаться человеком, не появись в далёком прошлом мальчик, сын пирата, со светлыми рыжеватыми волосами.

— Тебе пора, — перестав целовать, прошептал Рагиро в самые губы Лерта.

Оба знали: если они не остановятся сейчас, то не смогут победить Бермуду с холодной головой и чувства затуманят разум. Допустить такую ошибку означало заведомо проиграть. У них не было права на промахи. Только не сейчас, когда они так близко к самому заветному.

Эйлерт медленно выдохнул, до боли стиснул зубы. Рагиро незаметно покачал головой, потому что знал, что остановиться им необходимо. Но если остановить себя не составляло особого труда, то останавливать Эйлерта оказалось на редкость больно, особенно смотря ему в глаза и не смея произнести то, что он хотел сказать с момента их первой встречи.

Спорить было бессмысленно. Лерт и сам понимал, что остаться здесь на ночь не имело смысла — он не справится потом. Коротко кивнув, быстро выдохнув, он отступил. Перед смертью, говорят, не надышишься. Поэтому Эйлерт перестал дышать.

— До завтра? — скорее спросил, чем попрощался Лерт. Неуверенность так и сквозила: в голосе, во взгляде, в движениях. Он не просто боялся ненамеренно навредить Рагиро, он боялся вернуться завтра утром и не увидеть его здесь.

— До завтра, — кивнул Рагиро с плохо скрываемой грустью. — Иди.

Эйлерт молча направился к выходу, но остановился у самой двери, ухватившись на ручку.

— Рагиро..?

— Со мной ничего не случится. Я буду здесь. Не бойся, — убеждать в этом кого-то легче, чем самого себя. Лерт всегда ему верил, при чём верил безоговорочно, как и сам Рагиро — Лерту. Но поверить самому себе и в самого себя для Рагиро было нерешаемой проблемой. И именно поэтому ему всегда был нужен Эйлерт — он заставлял чувствовать себя лучше, увереннее, сильнее.

Эйлерт, ничего не ответив, вышел.

Он впервые в жизни не поверил Рагиро.

 

***

 

Утром все собрались в небольшой кухне, где Нала умудрилась приготовить завтрак на всех и сейчас, аккуратно и быстро обходя всех стороной, пыталась накрыть заваленный картами стол. Волосы она убрала в неряшливый хвост, сзади завязала фартук и тихо напевала себе под нос, совершенно не обращая внимания ни на кого, только один раз приобняла за плечи Эйлерта, а потом появившегося в дверях Рагиро. Нала не выглядела менее воинственно, занимаясь домашними делами, но явно чувствовала себя комфортнее, чем если бы была в гуще событий.

Юшенг показывал ружье, объясняя некоторые детали, которые были добавлены в оружие благодаря Ханне и Монро. Джия вертела в руках нож, лезвие которого иногда вспыхивало фиолетовым пламенем — тоже проделки Ханны. Остальные внимательно слушали Юшенга, порой перебивали, задавая уточняющие вопросы. Эйлерт и Рагиро стояли в дверях рядом, больше смотря друг на друга, чем вслушиваясь в слова Юшенга. Со стороны могло показаться, что они говорили молча, и это не то чтобы было неправдой.

На секунду Эйлерт отвлекся, столкнувшись взглядами с Монро, и сразу же жестом руки попросил подойти к себе. Воспоминания об их первой встрече всплыли сами собой, и в голове Лерта прозвучали последние слова корабела: «Да брось, мальчик, ты ещё вернешься ко мне с этой просьбой». Монро оказался прав: Эйлерту нужен был улучшенный корабль. Улучшенный Монро, лучшим корабелом и сильным магом. Почему он сразу не согласился, Лерт знал: тогда их проблемы не казались настолько масштабными.

Монро тихо встал со стула и подошел ко входу на кухню, хлопнул Эйлерта по плечу и вышел в коридор, будто бы уже догадался, что произойдет.

— Ты предупреждал меня, что я ещё попрошу тебя об этом, и вот я прошу, — без вступлений начал Эйлерт, выйдя следом.

Монро скрестил руки на груди и усмехнулся, явно наслаждаясь ситуацией, но при этом не выглядя надменно и самовлюбленно. Он скорее был похож на того, кто что-то очень долго ждал и наконец дождался. Очки немного съехали набок, но Монро чувствовал себя комфортно и уточнил:

— Хочешь, чтобы я ещё немного поработал над «Пандорой»?

— Да. Я не знаю, смогу ли заплатить тебе, но…

— Не переживай, капитан Лир, — перебил Монро, выставив перед собой ладонь. Эйлерт недоуменно уставился сначала на самого Монро, потом — на его руку. — Всё, что нужно сделать с твоим кораблём, я уже сделал.

Растерявшись, Лерт не сразу понял, что имелось в виду и уже хотел уточнить суть своей просьбы, но вовремя опомнился:

— То есть без моего ведома? Ты просто… просто залез в мой корабль и… «улучшил» его?

Монро спокойно кивал при каждом сказанном слове и по-доброму улыбался.

— Мне незачем было тебя ждать, капитан. Я и без того знал, что этот момент настанет, — отмахнулся он, как ни в чём не бывало.

Эйлерт не мог сказать, что был разочарован или разозлён. Удивлён — да. А ещё благодарен, хотя в любой другой ситуации точно испытывал бы возмущение.

— Туман не тронет «Пандору», корабль сможет ходить без парусов, как и «Геката». Ветер ей больше не нужен. А обычные пушки вряд ли пробьют дыру, — перечислил Монро, потом задумался и добавил: — И, разумеется, защита от магии. Против магии Бермуды она долго не устоит, но немного протянет.

— Как я могу отплатить тебе? — только и смог вымолвить Эйлерт.

— Не все в этой жизни покупается деньгами, — и Монро ушёл обратно на кухню, где Риган уже объяснял план действий.

Эйлерт переглянулся с Рагиро, все ещё стоявшим на пороге как можно дальше от всех остальных, но сам не спешил возвращаться. Он знал, что Рагиро чувствовал себя некомфортно: ему никогда не нравилось находиться среди такого большого количества народу, и, скорее всего, команда «Гекаты» быланастолько немногочисленна как раз поэтому.

Нала проскользнула мимо Рагиро, по пути снимая с себя фартук, но сразу же остановилась, только заметив Лерта. Посмотрел на него встревоженно с толикой печали.

— Мам, слушай, я хотел… — он не знал, чего хотел. Извиниться? Попрощаться? Или и то, и другое, или ни то, ни другое.

— Не надо, дорогой, — ласково прошептала Нала. — Сейчас не самое подходящее время для этого.

Она коснулась ладонью щеки Эйлерта, погладила, не зная, что таким простым движением приносила сыну невыносимую боль.

— Я люблю тебя, — шепнул Лерт матери, но на секунду все же посмотрел на Рагиро. Тот сделал вид, что не услышал, но опустил взгляд и отвернулся. Плечи у него заметно напряглись.

— Я знаю, — со слабой улыбкой ответила Нала. — Я тоже тебя люблю.

Она действительно знала. А ещё знала, что она была самой дорогой женщиной в жизни Эйлерта, но не самым дорогим человеком и никогда его за это не осуждала.

— У нас есть всего три корабля. Один — скорее всего «Эгерия» — зайдёт с тыла, — слышался с кухни голос Ригана. Он продолжал объяснять, не дожидаясь Эйлерта, но Эйлерт и без его объяснений знал план.

— Это абсолютное самоубийство, — заговорил Райнер, и в его словах Лерт уловил насмешку. — Но, кажется, все здесь на это согласны.

Кажется, все там действительно были на это согласны.

Эйлерт заметил, как Рагиро резко отвернулся в сторону и как быстро выдохнул — Райнер скорее всего смотрел прямо на Рагиро, обвиняя его во всем происходящем. Райнер не задумывался над тем, что Рагиро и без него чувствовал вину за все происходящее и совсем не хотел подвергать кого-то опасности.

Нала ещё раз погладила Лерта по щеке и тихо ушла в их с Нельсом спальню. Эйлерт этого не заметил.

Он подошёл ко входу на кухню, чувствуя, как злость на Райнера снова вскипала внутри, и коснулся рукой спины Рагиро. Райнер действительно, не отрываясь, смотрел на Рагиро, и взгляд его был полон пренебрежения. Эйлерт стиснул зубы и попытался отвлечься на слова Ригана, но не получалось: сконцентрироваться было сложно, мысли разбегались, а взгляд постоянно возвращался то к Рагиро, то к Райнеру.

— Расслабься. Я твоё напряжение на себе чувствую. А он не сказал ничего неправильного, — тихо проговорил Рагиро, все ещё смотря куда-то в пол. Рука Эйлерта на спине успокаивала, но недостаточно.

— Может, он и не сказал ничего неправильного, но… — хотел начать спорить Эйлерт, но Рагиро вскинул голову и произнёс только его имя:

— Лерт.

И это заставило Эйлерта замолчать.

Он тоже прекрасно осознавал, что вёке5л их на верную смерть, что против Морского Дьявола им не выстоять даже с магически улучшенными кораблями, магически усовершенствованным оружием и с силой Ханны и других магов, потому что Морской Дьявол все равно был сильнее. Они разработали план, обсуждали победу, строили планы на будущее, в глубине души все равно понимая, что шансов у них ноль, но об этом не говорилось вслух. Смертный приговор все подписали себе сами.

— Основная атака лежит на нас, — говорил Риган, имея в виду команду «Эгерии». — Остальные будут нас прикрывать и стрелять по врагу. Одна-две пули с магией Ханны точно должны убить их, если попадете по жизненно важным органам. Я попробую найти Бермуду и вступить с ним в схватку. Остальные подтянуться, как смогут, но убедительная просьба по возможности не задерживаться. По одиночке никто не сможет его убить, недаром же он стал Дьяволом. Напасть на него нужно будет одновременно.

— Если в одну секунду направить на него магические потоки с разных сторон, — вступила в разговор Ханна. — То у него не останется путей отступления. Придётся обороняться разом ото всех. Так у нас будет больше шансов.

— Ханна права, — продолжил Риган. — Но не забывайте, что у Бермуды много слуг. И скорее всего большинство из них, если не все, будут сражаться против нас.

— Что если попробовать кого-то переманить на свою сторону? — спросила Изэль.

Все присутствующие обернулись на неё и выглядели удивленно.

— Они не послушают никого из нас, — ответил Рагиро. Изэль хотела возразить, но Рагиро продолжил: — Они пойдут за тем, кто будет сильнее Бермуды. Или хотя бы за тем, кто будет по силе равен ему. Габриэль Грэдис. Джеральдина.

— Ты? — осторожно спросила Изэль.

— Нет, — покачал головой Рагиро. — За мной они не пойдут.

Эйлерту показалось, что не пойдут они в первую очередь потому, что Рагиро сам в себя не верил, а не потому, что был недостаточно силён.

В какой-то степени Эйлерт был прав.

— Я пытался связаться с Джеральдиной. Она не выходит на контакт, — словно в оправдание произнес Рагиро. Изэль грустно ему улыбнулась.

Юшенг ещё раз объяснил, что магическим оружием нужно пользоваться так же, как и обычным, просто результат будет разный.

Все стали расходиться. Ханна с Юшенгом и Джией направились проверять оружие, Монро — к кораблям, чтобы сделать их ещё сильнее, проворнее, выносливее. Олден с Изэль быстро выскочили из дома. Грэм поначалу хотел присоединиться к Рагиро и Эйлерту, но, взглянув на них, решил не трогать. За столом остались Риган и Райнер: один всматривался в разложенные карты, второй по-прежнему внимательно наблюдал за Рагиро.

Безмолвная застывшая сцена Эйлерту быстро надоела, и он, ухватив Рагиро за локоть, потянул его за собой, оставляя Райнера и Ригана позади. Им тоже было, о чем поговорить.

Они вышли на улицу и сели на небольшую лестницу перед входной дверью в абсолютном молчании. В нескольких метрах от них обнимались Изэль и Олден, и выглядели они совершенно счастливыми. Эйлерт пожелал хоть на секунду стать таким же счастливым, в отличие от Рагиро, даже не повернувшемуся в их сторону.

Перед смертью, говорят, не надышишься, а они уже не хотели дышать.

Неминуемый час — все ближе.

Перед смертью, конечно, не надышишься, но они уже не дышали вовсе.

 

***

 

Последующие несколько дней прошли очень быстро и как в тумане. Юшенг проверял оружие, чтобы все работало. Риган снова и снова пересматривал карты и вспоминал каждую деталь их встречи с Бермудой в прошлом. Монро перемещался с одного корабля на другой, чтобы тоже лишний раз всё проверить: выстроить щит, усилить пушки, укрепить палубу. Ханна сновала от Монро к Юшенгу, потом к Ригану, наведывалась к Эйлерту и Рагиро, в промежутках целовала Грэма и не забывала о других, просто спрашивая у них, всё ли в порядке.

Магия не всесильна, но магия могущественна. Она способна на многое, особенно если знать, как ей пользоваться. Все, кто когда-то был на «Эгерии», знали. Все, кто сейчас был в команде «Гекаты», — тоже. И именно для Эйлерта и его людей Юшенг предложил Ханне изменить его оружие, совместив с магией.

Эйлерту и его команде не нужно было повторять несколько раз. Умея пользоваться обычными ружьями и револьверами, они должны были только не промахиваться.

Едва солнце взошло над землей, все уже подошли к порту. Улицы ещё пустовали, а редкие прохожие шарахались от каждого и убегали прочь как можно скорее, лишь бы не оказываться так близко к тем, кто был отмечен Бермудой. Никто уже не придавал такому поведению должного внимания, мысли были далеко от Сент-Люси.

Путь до островов Маледиктус мог быть коротким — всего пару часов, а мог — до безумия длинным. Никто не знал, примут ли их острова, позволят ли приблизиться, захочет ли Бермуда выйти к ним, захочет ли сразиться с ними. Или же просто уничтожит, как только они подойдут к зоне его власти.

На Маледиктусе Бермуда был Богом, потому что именно Бермуда создал Проклятые острова. Так во всяком случае говорили, никто не знал правды. Но на море действовали свои законы, неподвластные Бермуде, потому что море было сильнее, море могло дышать. Им нужно было вызволить его с суши — в воду. Так шансов на победу становилось чуточку больше нуля.

«Пандора» была под командованием Эйлерта, «Эгерия» — под командованием Ригана, а «Геката» — под командованием Рагиро. Все остальные члены команд распределились по кораблям по-разному и от начальных составов не осталось следа. Ханна и Изэль взошли на борт «Пандоры» вместе с Грэмом и Олденом, позже к ним присоединилась Летиция, Юшенг проводил Джию на борт «Эгерии». Райнер и Монро оказались на «Гекате». Распределялись так, чтобы силы каждого корабля были примерно на одном уровне и могли сразиться с Бермудой.

Эйлерт, Рагиро и Риган отдали команду отчаливать.

Солнце беспощадно слепило глаза.

Три корабля отошли от берегов Сент-Люси в сторону островов Маледиктус.

ГЛАВА 25

«ИСПОВЕДЬ: ВСТРЕЧА С ЭЙЛЕРТОМ»

 

— Первый раз я встретил его в какой-то грязной подворотне летним жарким днём. Я прятался в тени между домов, уже несколько дней побирался объедками, чтобы выжить, и понятия не имел, что делать дальше. Он остановился прямо напротив, и я очень четко чувствовал на себе его заинтересованный взгляд. Потом услышал, как он сделал пару шагов, и увидел его ботинки перед собой. Смотреть на того, кто так настойчиво требовал моего внимания, не хотелось. Я мог навредить, всё ещё не умел контролировать свою силу и боялся её, а этот мальчишка так спокойно стоял рядом и не убегал.

Иногда я думаю, что мне стоило сразу сказать, что я опасен и что ему совершенно точно не нужно со мной заговаривать. Но я услышал какое-то шуршание, а следом его спокойный, добрый голос:

— Ты, наверное, проголодался. Вот, возьми.

Такие простые слова, верно? Они очень легко произносятся, и говорят их наверняка намного чаще, чем я думаю, ведь о людях, как ты знаешь, я невысокого мнения.

Я поднял голову и посмотрел: сначала на него, потом на свежую буханку хлеба, которую он протягивал. Вот так просто. Внутри поселилось незнакомое до этого чувство: то ли благодарность, то ли любовь, то ли что-то ещё похожее. Или что-то среднее между ними. Мальчишка улыбался, и его улыбка отражала такую же незнакомую мне искренность и теплоту. Он не хотел мне вредить, наоборот — хотел помочь, несмотря на то что не знал меня.

— Я заметил тебя четыре или пять дней назад. Ты постоянно сидишь тут один, и… — он запнулся, поджал губы и присел на корточки, чтобы быть со мной на одном уровне. — В общем держи, — и он подсунул мне хлеб ещё ближе. Видимо, чтобы у меня не было возможности отвертеться.

Потому что её не было. Я взял буханку у него из рук, и он улыбнулся ещё шире, ещё счастливее, а потом сразу же вытащил из сумки два яблока и тоже протянул их мне.

В этот раз ждать второго повторного предложения я не стал.

Он плюхнулся сбоку от меня, не замечая грязи.

— Меня зовут Эйлерт Лир, — представился он. — Но, если хочешь, можешь называть меня просто Лертом, я не против.

Я кивнул, давая ему понять, что услышал, но сам называть своё имя не торопился, а Лерт не настаивал. Он только достал третье яблоко и стал есть его так быстро и так демонстративно, чтобы я точно обратил на это внимание и расценил, что можно есть прямо сейчас. Живот болел от голода. Когда я вцепился зубами в буханку, Лерт выдохнул и заметно успокоился, а яблоко стал есть намного медленнее.

Когда Лерт уходил, он оставил всю сумку с едой рядом со мной, но ничего не сказал, только улыбнулся, прежде чем убежать на женский голос, обеспокоенно звавший его по имени.

Это была моя первая встреча с человеком, который спас мою жизнь.

Второй раз он пришёл на следующий день. Пришёл с каким-то пыльным одеялом и завёрнутыми в платок парочкой кусочков пирога.

— Это мама испекла вчера вечером, а я стащил с кухни, — вместо приветствия произнес Лерт и протянул их мне. У меня вообще-то оставалась еда со вчера, но я не стал ни спорить, ни благодарить, а только кивнул ему, как и в прошлый раз. Лерт — тоже как и в прошлый раз — уселся сбоку от меня, а потом положил мне на колени одеяло. Лето, конечно, было жаркое, но ночами становилось прохладно.

Лерт не пугался моих разноцветных глаз, он словно едва ли замечал такое разительное отличие от всех других нормальных детей. Лерта не напрягало, что я не разговаривал с ним. Ему не то чтобы было всё равно, скорее он где-то глубоко в душе понимал, что мне нужно время, чтобы привыкнуть, довериться и поверить. Так что Лерт ничего не требовал взамен, приходил каждый день и приносил еду, рассказывал истории — про свою жизнь, про жизнь своего отца-пирата, про жизнь выдуманных героев разных историй.

Он часто улыбался, но почти никогда не смеялся. Иногда говорил, что скучал по отцу, который постоянно в море. Иногда молча грустил. Но никогда ничего не требовал взамен и даже не спросил моего имени.

На седьмой день Лерт признался, что совсем перестал видеться с соседскими мальчишками, с которыми раньше играл каждый день. А следом признался, что его совершенно это не заботило, потому что теперь у него есть я.

До сих пор не знаю, как надо было на это реагировать. Он сказал мне… Извини, не помню дословно, но его фраза звучала до абсурдности просто. «Они злятся, что я больше не прихожу к ним. Но зачем же мне приходить к ним, если теперь я прихожу к тебе?» — и улыбнулся. Той своей доброй, тёплой улыбкой. Сказал это так, будто не было ничего на свете более понятного, простого и логичного.

— Почему? — это было первое, что я ему сказал. Спросил, почему он ко мне приходит, ведь с теми соседскими мальчишками — я был уверен в этом — ему было интереснее и веселее, чем со мной, который зачастую даже не смотрел на него.

Лерт вопрос понял не сразу. Смотрел на меня широко распахнутыми карими глазами и никак не мог взять в толк, что для меня такие вещи — не сами собой разумеющиеся.

— Так ты все же разговариваешь! — радостно воскликнул он, даже не собираясь отвечать на мой вопрос.

Он ответил на него многим позже. Сказал, что я был его другом уже тогда, ведь «своего человека чувствуешь сразу». С того момента прошло больше пятнадцати лет, а я так и не понял, что значили его слова.

— Извини, просто ты молчал больше недели, вот я и начал думать, что ты не говоришь. Ты не подумай, мне всё равно. Если не хочешь разговаривать, я заставлять не стану. Тебе, наверное, так комфортней. Ну, молчать постоянно, — Лерт затараторил с такой скоростью, что я с трудом улавливал, что он произносил. — Вообще папа думает, что много молчат обычно те, кто много знает. Мудрецы, в общем. Или те, кто что-то плохое задумал. Но ты ведь не задумал ничего плохого, верно? Ты хороший. Я это чувствую.

Внутри что-то защемило от его слов. Это не было страхом и не было физической болью, но больно все равно стало где-то внутри между ребер. Я схватился за воротник рубахи и немного оттянул его в надежде, что неизвестное щемящее чувство пройдёт само, но оно только больнее укололо, когда Лерт обеспокоенно проследил взглядом за моими движениями и потянул ко мне руку. Я дёрнулся назад.

Я позволял ему быть рядом, сидеть рядом, говорить мне всё, что он хотел, был благодарен, когда он приносил еду или вещи, но он никогда не прикасался ко мне, и я про себя радовался, что мы не настолько близки.

Лерт сразу же опустил руку.

— Прости, — тише обычного сказал он. — Ты же знаешь, что я бы не сделал тебе больно?

Но он сделал. Я не знал, как ещё расценивать испытываемые мной ощущения, кроме как «боль», но сказать об этом Лерту в момент, когда он смотрел на меня так, словно не было в его жизни никого дороже меня, я не решился.

— Прости, — ещё раз повторил Лерт и сам ненамного отодвинулся от меня. — Мне показалось, что у тебя там что-то заболело, и я подумал: вдруг ты ранен, и тебе нужна моя помощь. Если тебе нужна моя помощь, ты же скажешь об этом, правда?

Я не умел просить помощи ни тогда, ни сейчас, — слишком сложная и непосильная для меня задача — но я пробубнил скомканное «да» в ответ. Лерт нахмурился. В ту секунду я не понял, но он не поверил мне. Пусть Лерту было столько же, сколько мне, он разбирался в человеческих чувствах в разы лучше любого взрослого уже ребёнком. Скорее на интуитивном уровне догадывался или чувствовал эмоции другого, нежели подмечал детали или мог считывать чужую реакцию.

Он приходил ко мне ещё несколько дней, много говорил, продолжал таскать еду, но теперь старался держать дистанцию.

Потом вдруг пропал на пару дней, не предупредив, и я решил, что он больше не придет. Это ведь было вполне ожидаемо, верно? Что рано или поздно он бросит меня. Во всяком случае, такой поступок не вызвал бы никаких вопросов. Но он вернулся.

Лерт пришел ближе к вечеру, в этот раз без еды. Пока его не было, пришлось вернуться к объедкам и помоям, а за время, пока Лерт был со мной, я быстро привык к хорошей еде. И к хорошей компании в лице мальчишки, который часто говорил без умолку.

Он не стал садится рядом, но подошёл довольно близко.

— Извини, что меня так долго не было, — прошептал Лерт. — Вернулся отец, и я совершенно не следил за временем.

Я помотал головой, мол, ничего страшного, я и так прекрасно справляюсь, и вообще ты не обязан приходить. Лерта такой ответ, я думаю, не устроил.

— Ты, возможно, разозлишься на меня, — вновь заговорил Лерт. Выглядел он неуверенно и в первый раз избегал моего взгляда. — Но я рассказал о тебе родителям. Спросил у них разрешения позволить тебе жить с нами. Мы не очень богаты, но это всяко лучше, чем на улице. Я взял с них обещание ничего у тебя не спрашивать, поэтому не волнуйся!

После его слов я перестал дышать. Страх накатил привычной волной, парализовал на мгновение, а потом сжал сердце своими цепкими пальцами. Тёмные туманные щупальца стали появляться из-за моей спины впервые с момента нашей встречи. Я даже толком не знаю, чего именно испугался: того, что Лерт всё-таки не оставил меня, или того, что его родители могут оказаться такими же садистами, как Инганнаморте.

Ленты за моей спиной расползались в разные стороны, и некоторые из них потянулись к Лерту. Он отступил на шаг назад, но не убежал.

— Пойдём к нам. Мои родители добрые хорошие люди. Мама всегда хотела второго ребенка, а отец будет только рад, если у меня появится брат, пусть и не родной, — он на мгновение взглянул на приближающиеся к нему щупальца, а потом — мне в глаза. Смотрел решительно и уверенно. Так, как всегда. Без страха. — Только это… надо будет имя узнать. А то… сам понимаешь, странно это немного будет. Ну так что?

Чёрная энергия остановилась в ту секунду, когда отступил страх. Не полностью, он просто сделал несколько шагов назад, позволяя мне дышать.

— Рагиро. Меня зовут Рагиро Савьер.

Лерт расплылся в улыбке. Чёрные ленты медленно стали заползать обратно.

— Так ты согласен, Рагиро?

Я не знал, что отвечать. Не знал, нужно ли соглашаться, и не знал, что ждало впереди, если я соглашусь. Его слова звучали слишком хорошо и привлекательно, и от этого становилось ещё страшней. Стараясь дышать ровно, спокойно, я чувствовал, как грудь сдавливала невидимая сила, но чёрные щупальца пока не показывались вновь. Я зажмурился, сжал руки в кулаки и услышал какое-то движение. Когда открыл глаза, Лерт сидел рядом со мной как раньше и терпеливо ждал моего решения.

Он не торопил, не давил и вообще больше ничего не говорил. Но главное — не боялся. Ни моих разноцветных глаз, ни увиденных им чёрных бесформенных рук, появляющихся из-за спины, ни опасности, которую они за собой несли.

В молчании мы просидели, пока совсем не стемнело. Я вытащил одеяло и накрылся им, думая, что Лерт вот-вот уйдёт, но он не уходил. Сидел рядом, только теперь обнимал свои колени, чтобы немного согреться. Ночи все-таки были холодные.

— Иди сюда, — позвал я, приподнимая одеяло.

Лерт каждый день не давал мне умереть с голода, так что у меня не было права оставлять его мёрзнуть. Я бы не простил себя, если бы с ним что-то случилось по моей вине. Он стал первым человеком, который показал мне, что такое быть добрым. Первым и… последним.

Мы сидели близко-близко друг к другу, укрывались одним одеялом. Я пытался уснуть, но спать, когда рядом с тобой кто-то есть, оказалось слишком сложно. Лерт дремал у меня на плече, и его прикосновения не казались больше страшными, неприятными и нежелательными. Где-то через час мне тоже удалось задремать.

А ещё через пару часов Лерт проснулся, и его сонный голос неожиданно ворвался в мое сознание:

— Рагиро, пойдём домой. Тут неудобно.

Спорить не хотелось. Отказываться — тоже.

Он не ушёл бы без меня. Я это осознал, когда он остался ночевать на улице, лишь бы со мной.

— У меня глаза разные, — вдруг сказал я вместо того, чтобы просто согласится.

— Знаю. Родителям не важно. Отец сказал, что это будет твоя индивидуальная особенность и что в этом нет ничего плохого, — по голосу слышалось, как сильно Лерт хотел спать.

— Это не от рождения, — добавил я, прежде, чем успел подумать.

— Тебя заколдовали?

Пожалуй, тот диалог был самым странным в моей жизни, потому что Лерт все принимал как должное. Заколдовали? Хорошо. Прокляли? Нет проблем. У тебя дьявольская сила? Ну, вдруг когда-нибудь пригодится, пусть будет. Главное, Рагиро, пойдем домой, потому что я хочу спать в своей кровати, а не на улице, но без тебя я не уйду. Именно это я слышал в его голосе.

— Что-то вроде того, — неуверенно ответил я. Сонливость уже прошла, но голова Лерта все ещё лежала на моем плече, поэтому я не двигался.

— Это были плохие люди?

— Да. Это были очень плохие люди, — это я уже говорил уверенно и со знанием. Инганнморте были очень плохими людьми.

— Главное — ты больше не с ними, — Лерт зевнул и — вряд ли в тот момент он понимал, что делал — положил свою руку на мою.

— У меня есть магическая сила. Тоже не от рождения, — я словно собирался рассказывать все свои тайны, но при этом не углубляться в подробности. Чтобы Лерт знал, кого он звал в дом. Чтобы в случае необходимости мог сразу сказать мне, что его предложение отменяется, потому что он не может пустить в дом такого монстра как я.

Но Лерт не испугался даже после слов про силу Шести Путей. Он ещё раз зевнул, крепче вцепился в мою руку, а потом приподнял голову.

— Это те непонятные чёрные сгустки за твоей спиной? Они же тебя защищают. И они знали, что я не причиню тебе вреда, поэтому не навредили мне. Все в порядке. Мои родители не сделают тебе больно, так что тебе не стоит опасаться. Твоя сила их не тронет.

У меня такой уверенности не было. Я боялся родителей Лерта, потому что они точно были сильнее меня физически, боялся своей силы, потому что не мог ее контролировать, и боялся себя самого, потому что не знал, что заставляет эту силу пробуждаться. И несмотря на всё это, его слепая вера давала спокойствие и подталкивала к утвердительному ответу.

— Ладно, — согласился я. — Тогда пойдём.

Уверенности Лерта явно хватало на нас двоих.

Мы поплелись к нему домой. Я старался запомнить, куда сворачивали и мимо чего проходили, но ночью все сливалось в одно непонятное пятно, и единственное, о чем я мечтал, это снова укутаться в одеяло и уснуть.

Идти оказалось не так долго. Дом был небольшим, но уютным и тёплым. Лерт ловким движением смог отпереть дверь и повёл меня в свою небольшую комнатку. Мы сразу же повалились на кровать, укутались в одеяло и, не сказав друг другу ни слова, уснули.

Утром нас никто не разбудил, и мы проспали почти до полудня. Спать на кровати оказалось намного удобнее, чем на полу или улице. Я проснулся ненамного раньше Лерта, но не двигался до тех пор, пока не проснулся он. Чтобы не помешать и чтобы вдруг не заметили его родители.

— Умираю с голоду, — недовольное бурчание донеслось откуда-то из-за спины. Это было вместо пожелания доброго утра. Лерт на удивление не любил ни приветствовать, ни прощаться, а начинал диалог сразу с самого главного. — Ты уже проснулся же, да, Рагиро? — он перевернулся на другой бок и аккуратно положил руку мне на плечо.

— С добрым утром, — тихо ответил я, но с места так и не сдвинулся.

— Идём на кухню. Завтрак скорее всего уже давно готов, а родители наверняка очень хотят с тобой познакомиться! — Лерт вскочил с кровати и уже хотел побежать на кухню в полной уверенности, что я последую за ним, но я смог заставить себя принять сидячее положение и на этом остановился. Он удивлённо застыл на месте, а потом протянул руку. — Обещаю, что тебя никто не тронет. Разве я хоть раз тебя обманывал?

Ни разу. Он ни разу меня не обманул. И мне пришлось согласиться, пусть даже очень хотелось остаться в той маленькой комнатке с кроватью и одеялом с подушкой навсегда.

Нала Лир выглядела… по-доброму. Светлые кудрявые волосы ниже плеч, тонкие изящные руки, широкие шоколадного цвета глаза. Она была невысокой и хрупкой, слабо улыбалась, тихо напевая себе под нос, и, когда мы вошли на кухню, что-то готовила. Не сразу обратив на нас внимания, она немного растеряно выдохнула, а потом её улыбка стала шире и добрее.

— Ты, наверное, друг Лерта, да? Мы ждали вас вчера вечером. С вами ничего не случилось, ведь правда? — Нала обеспокоенно осмотрела нас обоих и довольно кивнула, убедившись, что мы действительно в полном порядке. Она представилась мне и пригласила нас за стол, сообщив, что Нельс скоро вернётся домой.

— Спасибо. Простите за неудобс…

— Да ну что ты, прекрати, — мягко перебила меня Нала и поставила передо мной тарелку с кашей. — Живи у нас, сколько нужно. Мы с Нельсом этому будем только рады.

Когда она говорила это, действительно выглядела счастливой.

Нельс Лир вернулся через несколько часов с двумя сумками еды к ужину, был нескончаемо рад со мной познакомиться и не обижался на меня за то, что я его боялся.

Вскоре после знакомства с семьей Лерта, Нельс нашел единственного оставшегося в живых моего родственника — Райнера Финна. Того самого, о котором рассказывают истории, в которые не всегда верят и которые обросли толстым слоем лжи.

— Подождите, Рагиро, — отец Мартин, молчавший все это время, вдруг встрял в монолог узника. — Вы имеете в виду того Райнера Финна, который жил несколько веков тому назад и который по легенде заключил сделку с демоном?

— Да, — в самом начале их знакомства Рагиро разозлился бы за то, что священник так резко его перебил, но сейчас лишь спокойно подтвердил его слова. — Только никакого демона не было. И сделки тоже не было. Он всего лишь провёл ритуал тёмной магии, которые описаны в ваших… как их? Священных писаниях? Или что вы там изучаете в своей религии.

— Такого рода писания скорее изучал бы кто-то вроде Инганнаморте, нежели священ…

— Плевать. Это слишком не важно, священник. Мне просто всю жизнь не дает покоя мысль, что не сделай Райнер того, что он сделал, может быть, моя жизнь сложилась бы иначе. Может быть, все было чуточку лучше?

Оба немного помолчали, думая о том, что Райнер Финн действительно был виноват перед Рагиро, пусть и косвенно. Никто из них не мог бы ему простить того, что сделал когда-то молодой, алчный молодой человек, впоследствии не раз пожалевший о своем выборе.

— Вскоре я переехал к Райнеру, но в любую свободную минуту, когда он не учил меня управлять силой, я убегал к Лерту и зачастую ночевал в доме Лиров. Райнеру было все равно: он дал мне крышу над головой, кормил и помог справиться с необузданной магией, а ещё редко задавал вопросы, но всегда давал ответы. Вряд ли мы любили друг друга и уж точно не были семьей, но я благодарен ему, ведь ради меня он отказался от свободы и пиратства.

Не могу сказать, что Райнер был прекрасным учителем: объяснял он непонятно, быстро выходил из себя и не проявлял никакого интереса, но, тем не менее, если бы не он, понятия не имею, что я мог бы натворить. К тому же, он — единственный оставшийся в живых родственник. Эта мысль может в каком-то смысле согреть, когда тебе девять.

Ты, наверное, уже понял, но я должен произнести это вслух. Лерт стал для меня самым важным человеком во вселенной. Самым важным, самым родным, самым любимым. Он стал моей семьей, и у меня никогда не было никого ближе него.

Ради Лерта Лира я был готов на всё тринадцать лет назад. С того момента мало что изменилось.

Когда нам исполнилось двенадцать, Нельс взял нас в плавание на «Пандору», и это был последний рейд самого знаменитого в Карибском море пиратского судна. Не успели мы толком отойти от берегов Сент-Люси, как нас окутал туман. Ты слышал эту историю, верно, священник? Ты слышал множество её вариаций, и одна страшнее другой. Последнее плавание великого Нельса Лира, окончившееся смертью почти для всей команды.

В живых оттуда осталось человек пять или шесть. Им неведомым чудом удалось сбежать. В том числе и Лерту, хотя я видел… видел, как чёрные сгустки энергии, точно такие же, как мои, подняли его в воздух и впечатали спиной в стену. Я слышал, как он кричал, как резко выдохнул весь воздух и как рухнул на пол, больше не двигаясь.

За несколько мгновений до этого я обещал Лерту, что защищу его любой ценой.

Я не смог сдержать этого обещания.

Моя сила начинала медленно выползать из-за спины, но было уже поздно. Она расплывчатыми пятнами тянулась к тому, кто возвышался надо мной, но была так ничтожно мала по сравнению с чёрными плотными щупальцами Дьявола. Он в один миг заставил её исчезнуть.

Я не боялся смерти. Я лишь хотел, чтобы Лерт был жив и чтобы у него всё было в порядке.

Ради этого оказалось не страшно даже отдать себя в руки Дьявола.

Снова.

По собственной воле.

Условием были двадцать лет моей жизни, и если какие-то жалкие двадцать лет могли вернуть Лерту жизнь, то я без промедления был готов заплатить в ту же секунду.

— Вы не задумывались, что Дьявол мог обмануть вас? — шёпотом спросил отец Мартин.

— Священник, Дьявол и так получил бы меня. Он напал на «Пандору», потому что знал, что мальчик, обладающей силой Шести Путей, будет на том корабле. Я стал причиной смерти отца Лерта, как бы сильно ни хотел это отрицать. Он спас мне жизнь, стал для меня… Богом. А я лишил его отца, — Рагиро грустно улыбнулся. Мартин — тоже.

— Вы говорили, — начал священник, и Рагиро внимательно на него посмотрел. Они по-прежнему сидели на холодном каменном полу, практически не шевелясь, — что с богами невозможно договориться. А сейчас называете Лерта Богом. Фигурально, я это понимаю. Лично для вас. Я не уверен, что правильно…

— С Лертом никогда нельзя было договориться. Он слишком твердолобый. Но это неважно, потому что я всегда был готов следовать за ним, куда угодно.

— Вы тринадцать лет служили Дьяволу, думая, что Лерт мёртв? — спросил отец Мартин, и тон его голоса был похож на тот, каким он говорил, едва переступив порог тюремной камеры, — неверящим.

— Смешная вышла шутка, верно? Дьявол здорово посмеялся, — посмеялся Рагиро. — Дальше историю ты знаешь.

ГЛАВА 26

«НАЧАЛО КОНЦА»

 

Плотный белый туман преследовал корабли с момента, как они отчалили от Сент-Люси. Непривычный холод окутал вокруг всё живое, море словно заледенело, и вода слишком неохотно позволяла проходить сквозь неё. Чайки больше не летали, зато редкие чёрные вороны то и дело садились на мачты, на борта и рассматривали каждого пустыми чёрными глазницами каждого матроса. Большинство молчало, в воздухе раздавались только приказы капитанов, да и те — с каждой милей реже.

Пушки были заряжены с самого начала, оружие держали наизготове и в любой момент могли броситься в бой, но островов не было видно. Только туман расстилался белым полотном, морозил, душил, не позволял дышать. Туман клонил в сон, медленно убивал.

Среди моряков ходили легенды не только о Морском Дьяволе, но и о тумане, в котором корабли просто растворялись, словно их никогда не существовало. Откуда брались эти легенды, если все исчезали — никто не знал, зато все знали, что из тумана выбирался не каждый. И сейчас три корабля добровольно шли в этот смертоносный туман.

Маледиктус стали показываться постепенно. Чёрные, иссушенные верхушки неестественно высоких деревьев без единого лепестка поприветствовали незваных гостей неподвижно. Разве что одинокий ворон опустился на мачту «Гекаты» и гаркнул трижды. Никто не обратил на птицу особого внимания, но все знали, что означало её присутствие.

Острова ждали их.

Бермуда ждал их.

Смерть ещё никогда не была так близко.

Эйлерт ожидал увидеть несколько находящихся рядом друг с другом островов, но увидел только один большой. Настолько большой, что разглядеть его границы в нерассеивающимся тумане оказалось невозможно. Только тонкие черные ветки деревьев почти незаметно колыхались на несуществующем ветру.

Ворон гаркнул ещё раз и превратился в дым, оставляя за собой горстку пепла как феникс.

Маледиктус был всё ближе.

Маледиктус приближался всё стремительней, и теперь корабли застыли на месте, а остров двигался к «Пандоре» и «Гекате» сам.

«Эгерия» заходила с тыла, пытаясь угнаться за уходящим островом.

А потом все резко остановились, туман на мгновение стал белее, а потом вмиг растворился, будто его никогда здесь не было.

«Пандора» и «Геката» стояли впритык к берегам. «Эгерия» пока не подошла.

— Неужели у тебя и правда хватило сил бросить мне вызов? Я удивлен, — голос Бермуды раздавался везде и нигде одновременно. Он звучал то ли в головах каждого, то ли в воздухе, то ли прилетевшие вороны говорили его голосом, его словами. — Ты смелый мальчик. Смелый и крайне самонадеянный.

Эйлерт про себя называл это отчаянием, доведённым до безумия. Будто бы у него был выбор, что делать, и тем не менее он смог усмехнуться — непонятно кому, потому что Бермуды никто не видел.

— Не более самонадеянный, чем ты, — уверенно ответил Эйлерт. Он стоял на носу «Пандоры», вглядываясь в пустой остров. — Но у меня хотя бы хватило духу не прятаться, как последнему трусу.

Бермуда не любил, когда его называли трусом, как и не любил, когда ему хамили, а Эйлерт Лир переходил все дозволенные и недозволенные границы. Бермуда такого не прощал. Маледиктус вдруг уменьшился, и Бермуда появился в нескольких метрах от моря в чёрном плаще и белой маске. Один, окружённый только хрупкими деревьями, он не казался таким уж страшным, но Эйлерт знал, что это ощущение обманчиво.

— А что до тебя, Рагиро, всё-таки я переоценил твой ум, — проигнорировав Эйлерта, продолжал Бермуда. Если бы Рагиро плохо знал его, он бы решил, что тот говорил с плохо скрываемой грустью, но такие как Бермуда не умели испытывать грусть. — И недооценил твоё упрямство.

Рагиро не мог с уверенностью заявить, что Бермуда не прав, потому что он тоже недооценил своё упрямство. С умом дела обстояли сложнее, но здесь Рагиро был склонен согласиться с Бермудой: на такое пошёл бы только человек недалекого ума. Но Бермуде об этом знать совсем не обязательно. Впрочем…

— Вы и впрямь думаете, что сможете победить меня?

Рагиро давно перестал реагировать на провокации Бермуды, и его мало кто мог вывести из равновесия. Разве что Габриэль Грэдис.

Бермуде подвластны его острова, отчасти подвластно даже море.

— А ты настолько боишься нас? — незамедлительно отозвался Лерт. Смелости ему и правда было не занимать, особенно когда дело касалось кого-то, кого он любил.

Бермуда помедлил с ответом, но Эйлерту казалось, что он слышал его дыхание — везде и нигде. Вороны загалдели, но быстро успокоились. Их стало намного больше, и теперь птицы сидели почти на каждой мачте, огибали борта кораблей и буравили взглядами всех присутствующих. Зрелище немного пугающее, но птицы не могли навредить им, потому что были лишь иллюзией, созданной Хозяином островов. А иллюзии не могли навредить. Физически.

— Я всего лишь даю вам шанс выжить, показываю своё милосердие.

— Тот, кто терроризирует весь океан и забирает души погибших моряков, не умеет проявлять милосердие, — отчеканил Рагиро, неожиданно вклинившись в разговор. — Я это знаю на своем собственном примере.

Бермуда в ответ только рассмеялся, вороны снова закричали, а потом растворились, на этот раз вспыхнув чёрным огнем и оставив после себя горстки пепла. Рагиро поморщился: больше белых роз Габриэля он ненавидел чёрных воронов Бермуды. Но отчего-то стоя на носу «Гекаты», он почувствовал, как вся былая неуверенность прошла, словно не было никогда переживаний, словно голова никогда не взрывалась от мыслей, что будет после.

— Зачем же так категорично? — притворно удивился Бермуда.

Ответом ему послужило молчание.

Позади из тумана стали появляться чёрные корабли без парусов. На палубах стояли люди в чёрных длинных плащах.

 

***

 

«Эгерия» стремилась следом за уходящим Маледиктусом, впервые преследуя остров, а не другой корабль. Как только судно приблизилось, берег вдруг отдалился. Погоня казалась абсурдной и бессмысленной, но длилась недолго: Проклятый остров — теперь отчего-то один — остановился, а «Эгерия» остановилась у самых берегов. Риган, ничуть не удивившись, осмотрел сушу, до которой палуба корабля едва ли не дотрагивалась: нужно было выманить Бермуду с его острова в море, но он не видел ни Бермуды, ни кого-то другого. Лишь чёрные птицы с пустыми глазницами, кружившие вокруг и приземляющиеся на «Эгерию».

Его голос раздался неожиданно, и Риган с командой могли слышать только то, что говорил Бермуда. Он медлил, оттягивал время. Вот только зачем?..

Юшенг тихо подошёл сзади, тоже внимательно вслушиваясь в слова Бермуды, хмурился, устало выдыхал, но сам никак не комментировал. Риган пытался казаться не таким встревоженным, каким был на самом деле. Его рука уже лежала на рукояти револьвера, и он в любой момент был готов вступить в смертельный бой. Перед глазами на секунды мелькнуло улыбающееся лицо Илы.

В тумане стали появляться чёрные корабли без парусов.

— С нашей стороны было глупо полагать, что он примет нас с распростертыми объятиями, верно? — спокойно спросил Юшенг.

И Риган действительно чувствовал в нем спокойствие. Юшенг Ли всегда отличался уравновешенностью, которой позавидовали бы многие. Даже в таких безвыходных ситуациях.

Риган, сжав рукоять револьвера сильней, согласился, а потом развернулся так, чтобы разглядеть хотя бы часть обступивших их кораблей и понять, как правильней поступить.

Юшенг терпеливо ждал. Джия равнодушно уставилась на один из подошедших вражеских фрегатов. В тумане можно было рассмотреть лишь тени тех, кто выступил против них по приказу Бермуды. Все похожие друг на друга, в одинаковой одежде, Джии они казались безликими. Она выглядела так, как будто уже умерла или вот-вот собиралась испустить последний вздох. Юшенг уже видел такое выражение лица у неё: всякий раз, когда она предчувствовала драку, Джия становилась равнодушной. Она всего-то пыталась уйти от реальности, в которой было слишком много жестокости. Со всей её любовью к оружию, Джия не любила драться. За спиной у неё висело огромное ружье.

Внимание Ригана привлек один-единственный корабль, подошедший ближе остальных. Даже в белой пелене он казался смутно знакомым, но Риган так долго не выходил в море, что точно не мог его нигде видеть, потому что корабли без парусов никогда не подходили к берегам. Кроме «Гекаты», да и то всего единожды.

Корабль без парусов не останавливался, Риган различал уже несколько человеческих фигур, облаченных в знакомые плащи. У одной из них он видел копну красно-рыжих волос, которая бросалась в глаза даже сквозь туман.

Когда корабль без парусов подошёл совсем близко, Риган смотрел ей в глаза и знал, что её узнал бы из миллионов даже спустя столько лет. Юшенг на мгновение удивлённо распахнул глаза, встретившись с ней взглядом, но сразу же взял себя в руки: от неё стоило ожидать подобного, ведь она всегда была неуправляемой.

Она хмурилась, как обычно, и кусала нижнюю губу, тоже как обычно. Глаза блестели яростью, но смягчились: сначала — потому что увидела флаг Весёлого Роджера, а потом — потому что увидела Ригана и Юшенга. Она знала, что их узнала бы из миллионов даже спустя столько лет. Не могла не узнать тех, кто когда-то сражался бок о бок с ней и с её покойным мужем.

Название корабля, под парусами которого ходили она и её муж, всплыло в памяти и отдалось болью в груди: «Неберис». Тот самый разрушенный, потонувший «Неберис».

— Джеральдина, — в один голос выдохнули Риган и Юшенг.

Ни Риган, ни Юшенг уже не надеялись встретиться с Джеральдиной, женой Джеральда, их давнего друга, погибшего больше пятнадцати лет назад. Его поймали и казнили, оставив Джеральдину одну, и она, не долго думая, решила отомстить королеве. Риган даже не догадывался, сколько армейских судов она потопила при жизни и сколько — после того, как отправилась на морское дно. Её по праву называли Дьяволицей, потому что она была истинным воплощением зла — но только для тех, кто служил королеве, кто служил церкви. Пиратов она никогда не трогала, потому что сама была пираткой, возможно, самой опасной из всех.

Их встреча была чистым везением или случайным стечением обстоятельств, а может быть — самой судьбой. Риган был уверен, что Джеральдина им не навредит, даже если это — прямой приказ Морского Дьявола.

— Давно не виделись, — скрестив руки на груди, вместо приветствия сказал Риган.

— Кажется, лет десять, — беззлобно хмыкнула в ответ Джеральдина.

— Вообще-то больше, — улыбнулся Юшенг.

Остальные корабли без парусов пока держали дистанцию, ожидая приказа Дьяволицы, но Джеральдина смотрела то на Ригана, то на Юшенга и уже приняла решение, которое совсем скоро должно перевернуть всё вверх дном.Она никогда не вредила пиратам и не станет. Она никогда не вредила тем, кто когда-то сражался за неё и её покойного мужа. И не станет.

— Мне плевать, что у вас там произошло, но с одним кораблем…

— Вообще-то с тремя, — поправил Юшенг. Джеральдина оскалилась, недовольная тем, что её перебили, но продолжила:

— Но с тремя кораблями шансов у вас никаких. Не знаю, о чём вы думали! Риган, уж ты-то должен был остановить тех безумцев, которые это затеяли. Где Рагиро? Он пытался со мной связаться, но мне было совершенно не до него. Где он? — требовательно спросила она, на секунду оглянувшись назад: пока было тихо, все покорно ждали. Пока.

— С той стороны Маледиктуса на «Гекате», вместе с Эйлертом и «Пандорой», вторым кораблем, — отчеканил Юшенг, указывав на противоположную сторону острова.

Джеральдина бросила беглый взгляд на остров, прищурилась, поджала губы.

— Значит, Габриэль там, — заключила она и снова замолчала. Туман становился плотнее, белее и холоднее, но Джеральдина, погруженная в свои мысли, этого не замечала.

Джия неохотно подошла к ним, придерживая ружье. Оружие перевешивало со спины, и идти ей было тяжеловато, но упрямства Джие не занимать. Она рассматривала Джеральдину с явным интересом.

— Думаете, с четырьмя кораблями шансы увеличатся? — спросила Джия.

Юшенг незаметно усмехнулся, потому что только он один мог расслышать еле уловимую издёвку в её спокойном, вежливом тоне. Джеральдина покачала головой и сильней нахмурилась.

— Конечно, нет. Но кто тебе сказал, что у меня только один корабль? — с вызовом спросила Джеральдина, вскинув голову. — «Неберис» я оставила лишь в память о муже. Но, дорогая моя, все корабли, которые ты видишь вокруг, мои. У Бермуды есть три главных капитана: я, Рагиро и Габриэль. Рагиро уже его предал. Я никогда не была ему верна. Остался лишь Габриэль.

Джия удивилась, Юшенг с Риганом заговорчески переглянулись.

— Я не имею ни малейшего желания сражаться со старыми друзьями! — продолжала Джеральдина. — Помимо вас, кто ещё здесь?

— Райнер, Ханна, Монро, — ответил Риган и после назвал ещё несколько знакомых им всем имён. Джеральдина кивала на каждом имени и сверлила взглядом туманный остров.

Медлить она не стала: развернулась, взмахнув огненными волосами, и устремилась к своей команде, прошептала что-то двум мужчинам. Те кивали, иногда посматривали в сторону «Эгерии», но не выглядели ни удивлёнными, ни напуганными. Даже не возражали, насколько мог судить Риган издалека. Как только Джеральдина закончила, оба мужчины растворились в сгустках красного дыма, а сама капитан в один прыжок забралась на борт «Небериса» и один раз выстрелила из револьвера в небо, привлекая внимание всех.

Джеральдина всегда была неугомонной, и Риган с Юшенгом отлично это помнили. Она не угомонилась даже после смерти.

Она резкими, отрывистыми движениями сняла с себя чёрный плащ, оставаясь в алом кителе, который когда-то носил Джеральд, и выбросила плащ в море. Из толпы собравшихся команд — некоторые корабли медленно подходили ближе к «Неберису» — раздались смешки, вздохи, хмыканье.

— Отныне мы больше не служим Морскому Дьяволу, — гордо заявила она без каких-либо объяснений, уперев руки в бока. Впечатляющее начало речи. — Возражения не принимаются! Все, кто против, получат от меня смертельную пулю в голову.

В ответ раздалась тишина. Никто не посмел ей перечить, но и радостными возгласами такая новость принята не была, и тогда Джеральдина продолжила в своей обычной, дерзкой и вызывающей манере:

— Хоть кто-то из вас получил от этого мерзавца то, о чем просил? Хоть кто-нибудь! Ну же! Никто? Мы столько лет служим ему, а ради чего? Чтобы только его величеству Бермуде было хорошо жить на этих Проклятых островах за счёт чужих жизней, — Джеральдина откровенно издевалась над Бермудой, не заботясь, слышал ли он её или нет, а заодно подначивала каждого, кто заключил с ним сделку, разорвать соглашение. Многие, конечно, тогда погибнут. Она погибнет. Но Джеральдина не боялась смерти и забирала страх у всех, кто был с ней.

По толпе пробежались первые согласные возгласы — неуверенные, тихие, но они положили начало неуверенности и нежеланию и дальше бороздить моря на беспарусных кораблях и забирать невинных на морское дно.

Риган наблюдал за этим с победоносной улыбкой, Юшенг — с приятным удивлением.

— Я прошу вас выступить против Бермуды не ради тех, кого вас послали убить, не ради моих давних друзей, не раз спасавших мою жизнь, а ради меня! Ради той, за кем вы шли все эти годы. Эта битва не будет лёгкой. Возможно, она станет самой сложной за всю вашу жизнь. Я не обещаю, что вы все выживете, потому что это неправда. Но я обещаю, что это сражение того стоит, ведь потом никто больше не сможет повестись на россказни Морского Дьявола. Он, кстати, не так страшен, как вы думаете, — уверенно добавила Джеральдина. Толпа уже гудела, готовая ринуться в бой, как только их капитан, их лидер отдаст приказ. — Как его приближённая я точно это знаю. Ну так что? Вы со мной?!

Вся команда — каждый, кто когда-то заключил договор с Бермудой, сейчас был готов пойти против него, главное — вместе с Джеральдиной.

За все столетия легенд о Морском Дьяволе, никто ни разу не сложил легенду о том, как он, Бермуда, выполнил свои обещания. И вера в его всемогущество медленно начинала таять под тяжестью слов Джеральдины.

— Отныне у вас два капитана: я и мой друг — Риган Оделис, — она указала в сторону Ригана, тот коротко кивнул ей в знак благодарности.

Кто-то выкрикивал имя Джеральдины, кто-то — имя Ригана, кто-то — имена их обоих поочередно. Кто-то сделал несколько выстрелов в воздух на эмоциях, кто-то подбросил шляпы. Риган надеялся, что часть команд последует за Джеральдиной, но ни он, ни Юшенг явно не рассчитывали на такой результат.

Джеральдина перепрыгнула на борт «Эгерии». Она улыбалась, и улыбка её была похожа на оскал дикого зверя в предвкушении хорошей драки.

— Наведаюсь к Габриэлю, а потом можем начинать, — жёстко отрезала Джеральдина, подмигнула Ригану и Юшенгу и сразу же исчезла в кроваво-красном дыму, напоследок бросив: — Я скоро, не скучайте.

 

***

 

— Ваше время подходит к концу, — Бермуда заговорил вновь, когда его корабли без парусов полностью окружили «Пандору» и «Гекату». — Какое решение вы примите: сдаться и остаться в живых или умереть за то, за что совершенно не стоит умирать?

Эйлерт чудом смог промолчать в ответ и не отдать приказ стрелять прямо в ту секунду. Злость захлестнула с головой, и сдерживать себя становилось сложнее. Сзади подошли Ханна и Грэм, и ведьма сжала его плечо, молча прося успокоиться. Возможность кинуться в бой никуда не делась и не денется. Легче от прикосновения Ханны не стало, но он сделал глубокий вдох и выдох.

— Это единственное, за что стоит умирать, — ответил Рагиро прежде, чем Эйлерт успел подумать и что-то сказать.

Они посмотрели друг на друга, понимая, что согласны: это действительно единственное, за что стоило умирать.

— Ты и так уже разочаровал меня, Рагиро, можешь не продолжать, — равнодушно отозвался Бермуда.

Эйлерту и Рагиро с кораблей показалось, что он обернулся назад, но наверняка знать не могли. Бермуда замолчал, туман усилился, и увидеть хоть что-то кроме силуэтов других кораблей было крайне сложно. Ближайший к «Гекате» корабль подошел вплотную. «Палач». Корабль Габриэля Грэдиса и его немногочисленная команда, которой не было на палубе. Сам Габриэль вальяжно облокотился о борт и пристально наблюдал за Рагиро своими светлыми голубыми глазами.

— Последнее время мы видимся всё чаще и чаще, мой дорогой Рагиро.

Габриэль расплылся в улыбке и помахал рукой, словно они старые друзья. Эйлерт, заметив краем глаза Габриэля, невольно вздрогнул. С почти белыми волосами, бледной кожей и в кристально-белом кителе на иссиня-черном корабле он выглядел до дрожи пугающим.

— Скоро мы не будем видеться совсем, — ответил Рагиро, даже не посмотрев в его сторону. Совсем недавно Габриэль внушал ужас, но сейчас он казался Рагиро не более чем ещё одной проблемой.

Габриэль рассмеялся и хлопнул ладонями. Звуки, движения — всё уже было заучено и знакомо. И все ещё пробирало, хотя и не пугало в той степени, как раньше. Но Габриэлю и этого было достаточно, чтобы чувствовать свою силу, своё превосходство. Он подмигнул Рагиро, будто бы обещая, что будет очень и очень весело, и напоминая, что в прошлый раз они тоже хорошо провели время.

На «Пандоре» и «Гекате» появились по одному сгустку красного дыма, они на мгновение вспыхнули и тут же погасли: появились двое мужчин в чёрных плащах, таких же, как и на всех, кто служил Бермуде. Сам Бермуда пока молчал, а его силуэт с трудом проглядывался на острове. Ни Эйлерт, ни Рагиро не могли понять, было ли это добрым знаком или наоборот — плохим, но…

— Мы от капитана Джеральдины, — выпалили они в один голос. Один подошел к Эйлерту, второй — к Рагиро. Рагиро заметно успокоился: пусть у него не вышло связаться с ней, он верил, что Джеральдина могла принять их сторону, а двое посланников только подтверждали его догадки. Отдалённо в памяти вспомнилось имя одного из мужчин: Алан, но имя второго Рагиро, скорее всего, не знал.

Алан и второй пират быстро объяснили, что произошло на той стороне Маледиктуса.

Один за другим на вражеских беспарусных кораблях появлялись красные вороны, говорившие звонким женским голосом. Они повторяли Джеральдину, слово в слово то, что она произносила своим командам. Дерзко, нагло, и даже вороновы глаза светились непокорностью, хотя птицы были ненастоящими. Красные вороны в красном тумане с красными глазами. Не знай Рагиро Джеральдину, подумал, что дела у них ещё хуже, чем до этого, но он встречался с этой женщиной и понимал, что бояться им было нечего.

— Мои команды уже встали на мою сторону, — прокричали вороны. — Теперь выбор должны сделать вы.

Чёрные вороны Бермуды и белые — Габриэля набрасывались один за другим на красных птиц и рвали их на части, иногда одерживая победу, иногда проигрывая. Но убитые алые вороны появлялись вновь и вновь говорили голосом Джеральдины.

Красные птицы сидели на каждом корабле, кроме «Палача», и Габриэль с силой сжимал борт своего корабля. Габриэль ненавидел Джеральдину, а Джеральдина ненавидела Габриэля. Они были в некотором роде похожи, но различий у них всё же было больше, и оттого вспыхнувшая между ними ненависть оказалась неизбежной закономерностью. Он что-то прошипел, но слишком тихо, чтобы кто-то его услышал, и быстро направился к каюте. Рядом стояли надменная Каприс и серьезный Кёртис.

Вороны продолжали свои бойни, но никто не мог одержать победу.

— Кажется, будет веселее, чем мы думали, — протянула Каприс, и было непонятно, то ли она сдерживала радость, то ли вдруг испугалась.

Но Палачи никогда не испытывали страха. Кёртис устало выдохнул и закатил глаза: он-то надеялся со всем расправиться быстро, но, видимо, придётся повозиться. Кёртис жаждал реванша с Ханной и Летицией. Эта сумасшедшая ведьма каким-то неведомым для него образом сумела его победить в прошлую встречу, но сейчас у неё не было шансов. Так Кёртису хотелось думать.

Ханна и Летиция были другого мнения:

— Этот подонок поплатится за то, что тогда сделал с тобой, — с гордо поднятой головой заявила Ханна.

— Этот подонок умрёт за то, что тогда сделал со мной, — с улыбкой ответила Летиция.

Они кивнули друг другу и поняли, что сражаться будут снова бок и о бок.

Вороны замолчали, белый туман стал приобретать алый оттенок, и это было похоже на тихое сражение: алый пытался победить белый, а белый давал отпор.

Кто-то молча смотрел на птиц, кто-то переговаривался и пытался принять правильное решение. Были и те, кто возгласами поддержал Джеральдину сразу. Корабли без парусов по другую сторону острова приняли предложение Дьяволицы не так торжественно. Вместо ликования — по большей части недоумение.

Те несколько кораблей, которые сразу же согласились последовать за Джеральдиной, в одну секунду ушли на дно.

— Так будет с каждым, кто пойдёт против меня, — раздался разгневанный голос Бермуды.

У штурвала «Пандоры» рядом с Олденом появилась знакомая не всем женщина в красном туманном облаке. Джеральдина хлопнула Олдена по плечу в знак приветствия, подняла руку и махнула Эйлерту. Уверенная, наглая и яростная — Эйлерт увидел её именно такой. Она не обратила внимания на то, что сделал Бермуда, и была уверена, что по ту сторону острова её корабли, её команды все ещё ждут её, что до них Бермуда не успел добраться, ведь даже он не мог быть одновременно и здесь, и там.

Олден отвесил ей полушуточный поклон и с обаятельной улыбкой на губах проговорил:

— Добро пожаловать на «Пандору».

— Капитан Эйлерт, «Неберис» отныне на вашей стороне, как и остальные мои корабли, — поприветствовала Джеральдина, приподняв свою шляпу.

Она спустилась к нему так, словно шла по палубе своего собственного корабля. Ханна радостно взвизгнула и кинулась Джеральдине на шею, заключая ту в объятия, но Джеральдина не реагировала, только положила ладонь на спину ведьме, а после тихо попросила прекратить. Ханна хотела бы обидеться, да только не получалось: это ведь Джеральдина, та самая капитанша «Небериса», та самая пиратка, о которой говорили все от нищего бродяги до Её Величества королевы.

— Это не твои корабли, девчонка! — взревел Бермуда откуда-то с острова. Ещё один корабль ушёл на дно. Он был зол. Намного злее, чем несколько минут назад. И уже был серьёзен, потому что преимущество в неначатой битве от него ускользало.

— Ошибаешься, мои, — отрезала Джеральдина. — Когда мы заключали сделку, я потребовала суда и людей в подчинение. Ты согласился.

— Вскоре ты пожалеешь о своём решении, — голос Бермуды прозвучал оглушающе громко, а слова относились не только к Джеральдине: к Рагиро, к Эйлерту, к Ригану, ко всем, кто решил выступить против него.

— Не пожалею. Не станешь же ты топить все свои корабли. Ты не настолько глуп, Бермуда. Потопишь всех — и придётся начинать с начала, ведь у тебя останутся лишь острова. Но острова никогда не смогут сделать ту работу, которую делаем мы. Хоть раз сразись сам. Иначе зачем ещё ты заполучил такую силу и власть?..

Именно это и послужило началом битвы.

ГЛАВА 27

«БИТВА»

 

Взрывы раздались сразу со всех сторон. Одни корабли без парусов атаковали другие такие же беспарусные судна. Казалось невозможным разобрать, кто за кого сражался, но главной целью оставалось уничтожение Бермуды и Габриэля. Без них сражение должно утихнуть, ведь их подчинёнными двигал только страх перед Дьяволами.

Габриэль исчез с палубы «Палача» и появился перед Рагиро. Белый туман за спиной у него образовал форму птичьих крыльев, и Габриэль походил на ангела. Жестокого, кровавого, но ангела.

Риган ступил на землю Проклятых островов и направился прямиком к Бермуде. Юшенг и Джия последовали за ним. Корабли Джеральдины начали огибать остров: среди них не осталось тех, кто по-прежнему был предан Морскому Дьяволу. Да и был ли когда-то вообще?.. То, что Бермуда выстраивал веками, начало рушиться от слов женщины, мстящей за своего мужа, и от желания двух мужчин, не пожелавших подчиниться судьбе.

Ханна жестом руки подозвала Грэма, рядом с ними стояла Летиция. Кёртис Нивен хотел утащить её в туман, но Ханна успела потянуть Летицию на себя.

Олден рванул к Эйлерту, как перед ним в клубах белого тумана появился Джаспер Аселет в чёрном плаще и с длинными волосами тёмно-болотного цвета, с которых, не прерываясь, капала вода.

Зелда и Монро вместе перепрыгнули с «Гекаты» на борт «Палача» — так близко стояли корабли — и с двух сторон окружили Каприс.

С других кораблей стреляли, шум начавшейся бойни заглушал все остальные звуки, голоса.

Наступил хаос.

 

***

 

Риган уверенно шёл по пустынному острову. Все высохшие деревья, которые виднелись с кораблей, разом исчезли — или же их не было вовсе — и оставалась только чёрная твёрдая земля, похожая на пепелище. Силуэт Бермуды приближался, но вовсе не потому, что Риган быстро шёл, а потому, что Бермуда будто бы летел к нему по воздуху. Юшенг и Джия следовали за ним и не сильно отставали, но, когда он обернулся, их позади не оказалось. Ничего, кроме белого тумана и чёрной земли. Одна пустошь. Он позвал их по имени, но в ответ ему послышалась тишина.

Догадываясь, что это проделки Бермуды, задерживаться надолго Риган не стал. Его задача — выманить Бермуду с острова на море, а для этого совершенно необязательно вступать в бой. Достаточно просто разозлить его чуть сильнее, надавить на самолюбие и безграничное эго и побыстрее оказаться вновь у берега, а лучше сразу на борту «Эгерии». Звучало не так сложно, но планы никогда не срабатывали в жизни с предельной точностью.

Бермуда остановился напротив Ригана в нескольких метрах: достаточно близко, чтобы поговорить и достаточно далеко, чтобы успеть среагировать на ожидаемую атаку.

— Не думал, что мы снова встретимся, — стиснув зубы, сказал Риган.

— Честно признаться, я тоже. После того, как ты трусливо сбежал, я не рассчитывал увидеть тебя в море, — по голосу казалось, что Бермуда улыбался, но белая маска скрывала лицо.

Вывести на эмоции должен был Риган Бермуду, а не наоборот, но Бермуду не зря называли Морским Дьяволом: из него вышел хороший манипулятор. Он знал, куда и как давить.

Потому что Риган повёлся на провокацию:

— Ты ничерта не знаешь.

Бермуда знал достаточно. Прекрасно разбираясь в человеческих эмоциях и желаниях, он пользовался этим и поворачивал ход событий так, как ему нужно. А сейчас ему нужно вывести Ригана из равновесия.

— Я был там, не забыл? Я видел всё до последней секунды, — чётко, с расстановкой, отвечал Бермуда. — Видел, как ты убил её.

Риган сжал кулаки, и меж пальцев сверкнули чёрные искры. Они осыпались и исчезали в земле. Сколько лет он не использовал магию? Как давно?.. Когда всё пошло не так?.. Ему нельзя поддаваться Бермуде, нельзя позволить себе чувствовать — только не сейчас, только не здесь.

— Ты так хотел владеть ей, что решил, будто бы лучше убить её, чем отдать мне. Ты бы мне пригодился, — продолжал Бермуда нарочито спокойно.

Складывалось ощущение, что он рассуждал о чём-то обыденном, о ком-то, кто не умер по его вине.

— Знаешь, я мог бы её вернуть. Не просто так, конечно. За определённую плату. Уверен, мы сможем договориться. Что скажешь?

Рядом с Бермудой из тумана вышла она. Высокая, круглолицая, с чёрными, забранными в неряшливый хвост волосами, она смотрела своими широкими тёмными глазами прямо на Ригана и улыбалась нежной, доброй улыбкой. Вместо привычного тёмно-коричневого мундира — где она только достала его? — на ней было белое длинное платье. В таком она ходила, когда они причаливали к берегу и оставались на суше дольше одного дня. Это случалось редко, но Риган особенно любил такие моменты, потому что тогда она переставала быть капитаном самой сильной команды, самого быстрого и самого лучшего корабля, а становилась обычной женщиной со своими обычными мечтами.

Иласэйд Файлель стояла перед Риганом словно живая. Улыбалась словно живая. Протягивала руку словно живая. Бермуда мог вернуть её. Мог ли?.. Риган не был уверен. На груди у Илы алым растекалось пятно крови, улыбка поблекла, лицо побледнело. Ила вновь умирала. Её рука безжизненно упала, ноги подкосились, и она рухнула на землю, захлебываясь в собственной крови. Вместо сердца у Илы виднелась дыра, из которой торчал острый металлический нож.

Иласэйд Файлель умерла во второй раз.

— А ты мог бы её спасти, — равнодушно произнес Бермуда.

Риган оцепенел. Он никогда не забывал, как она умерла. Не забывал, как она сама попросила убить её, как он воткнул нож в неё и вырвал её сердце, как она вздохнула в последний раз. Как попросила заботиться о дочери. Как улыбнулась ему на прощание. И как потратила последние оставшиеся силы, чтобы перенести их к берегу Тортуги.

Умирающая Ила снилась ему в особенно беспокойные ночи. После таких ночей Риган не смыкал глаз. Ночи стали для него невыносимыми.

— Не смей. Даже. Вспоминать. Её.

Если бы у него была возможность, он бы уже набросился на Бермуду, он бы душил его, рвал на части. Вырвал сердце, если бы Бермуда имел его. Но у Дьяволов не бывало сердец, у них в груди зияла чёрная всепоглощающая пустота. Черная бездна — точно такая же, какую Риган ощущал у себя внутри который год.

— Да брось, Риган. Ты не сможешь убежать от прошлого, как бы ни пытался.

Риган был готов поклясться, что слышал его смех, но звуки доносились со всех сторон разом. Юшенг и Джия до сих пор его не нагнали, действовать приходилось одному. Времени уже не оставалось, нужно было вывести Бермуду из равновесия, заставить его переживать или злиться. Риган вытащил револьвер, сделанный Юшенгом, с магическими пулями Ханны, и наставил оружие на Бермуду. И выстрелил.

Пуля прошла навылет. Только попал Риган не в Бермуду, а в Илу, вновь стоящую напротив него, уже умершую дважды и захлёбывающуюся в крови снова. По его вине. Опять.

Она улыбнулась ему, его пальцы незаметно дрогнули, и он чудом удержал револьвер в руках. Ила упала на землю. Раздавшийся грохот прозвучал громче, чем должен. Уши заложило на несколько секунд, Риган закрыл глаза, сделал выдох — это нереально, Ила уже мертва — и снова посмотрел перед собой.

Он был на корабле. Юшенг стоял у штурвала и курил трубку, прикрывая глаза от слепящего солнца. Джии нигде не было видно, зато Ханна ходила по правому борту, норовя свалиться в море в любой момент. Она напевала незнакомую Ригану песню и не замечала его. На носу корабля Райнер внимательно рассматривал что-то на статуе эгерии, нимфе воды. Риган увидел себя рядом с женщиной, которую он узнал бы из миллионов, и видел всё словно со стороны, но в то же время был участником событий.

Риган неведомым образом оказался на «Эгерии». Пятнадцать лет назад. В день, когда на них напал Бермуда и когда умерла Ила.

— Какого чёрта..?

— Кажется, это именно тот день, верно? — деловито спросил Бермуда, но его самого Риган не видел. — День, который разделил твою жизнь на «до» и «после». Удивительно, обычно у таких как ты роковой день — это день, когда они завладели магией. Как у Райнера. А у тебя… Ты так сильно её любил, Риган, что мёртвый позавидует, не говоря о живых.

Ригана нельзя было сломить пытками, и Бермуда понял это, едва встретил впервые в тот самый день. Поэтому он даже не пытался напасть, нанести удар, он всего лишь решил показать ему то, что убивало Ригана изнутри.

Тогда небо почернело в одночасье, и они попали в жуткий шторм, что никакая магия не смогла бы его утихомирить. Ила, Ханна и Монро создавали защитный барьер, Юшенг старался рулить так, чтобы поменьше шатало, а Райнер с Риганом отбивались от особо сильных волн. У них была малочисленная команда, но они справлялись. Такой корабль, как «Эгерия», не нуждался в большой команде несмотря на свои размеры.

Шторм был чудовищным. «Эгерию» швыряло в разные стороны, несколько раз почти перевернуло, и сейчас Риган наблюдал за тем, как это происходило. В голове мелькали позабытые воспоминания — его воспоминания, воспоминания того дня, — и он не мог сфокусироваться на чём-то одном.

Он помнил всё в мельчайших подробностях. Помнил, как появились странные тени, как быстро стих шторм и как первая тень проткнула насквозь одного из них — Нестора.

— Мы не нужны были тебе, — прошептал Риган, еле дыша. — Тебе нужна была только Ила.

Риган понял это лишь тогда, когда увидел со стороны. Бермуда и его тени не старались заполучить их всех, как думал Риган раньше. В первую очередь ему нужна была Ила. Потом — Ханна и Монро. Но остальные — нет.

— Тех, кто по глупости или из жадности решил заполучить магию с помощью ритуалов, найти не так сложно, как кажется. Но те, кто обладает истинной магией, данной от рождения или в результате прохождения Шести Путей… О, они как бриллианты. Они сильнее, могущественнее. Они могут то, чего не могут другие. Ила была одной из…

— …одной из тех, кто владел Силой Шести Путей, я знаю. А Ханна и Монро — владеют магией от рождения. Поэтому они были тебе нужнее остальных. Поэтому ты, не задумываясь, убил Нестора. И остальных.

«Эгерия» тогда попала в воронку хаоса, из которой невозможно было выбраться даже с мастерством Юшенга. Риган чувствовал, как вода била ему в лицо и в то же время наблюдал с расстояния нескольких метров. Море бушевало, море неистовствовало. Такую бурю Риган видел в первый и в последний раз.

Сердце сжималось с каждым ударом, буря усиливалась. В воздухе летал чёрный песок, которого не могло быть среди водной глади. Вороны галдели так, что шум шторма Риган не слышал. Чёрные вороны, белые вороны — они стаей кружили над кораблем. Глаза у птиц были пустыми, и в любой другой ситуации это вызвало бы страх. Но не сейчас. Тогда, пятнадцать лет назад буря не казалась такой чудовищной, а вороны не летали над морем. Появились лишь тени, жаждущие кого-то убить, а кого-то — заполучить во власть. Бермуда явился под самый конец, когда в живых остались лишь одиннадцать. Последние оставшиеся в живых одиннадцать членов экипажа, и только десять из них тогда вернулись.

Бермуда смеялся, и его смех эхом звучал со всех сторон. Риган наблюдал за «Эгерией», хотя в поднявшемся хаосе «Эгерию» он различал с трудом. Мысленно повторяя про себя, что ему нельзя поддаваться на уловки Бермуды, он не мог дышать, не мог отвести глаз и не мог пошевелиться. Тело цепенело, холод парализовывал. Риган закрыл и открыл глаза в надежде, что иллюзия, созданная Бермудой, исчезнет. Но она не исчезла.

Он оказался снова на фрегате, перестав быть сторонним свидетелем. Теперь был на месте самого себя в конце решающей битвы, предрешившей дальнейшую судьбу каждого, кто ещё дышал.

«Что ты делаешь?» — хотел спросить Риган у Бермуды, но не смог вымолвить ни слова. Он физически чувствовал, как горло стискивало что-то невидимое, но очень сильное. Воспоминания оживали и превращались в реальность. Когда тени Бермуды только появились, они с Илой стояли около входа в трюм и решали, как лучше поступить: вступить в бой или попытаться уйти. Время тогда текло быстрее обычного.

— Пообещай мне одну вещь, — после недолгих раздумий, произнесла Ила.

Они решили дать бой. Из тумана к ним выходил корабль без парусов, на палубе которого пока не было ни одного матроса.

— Что угодно.

Риган ответил ей теми же словами, что и пятнадцать лет назад, хотя хотел ответить другое. Слова сами по себе срывались, и контролировать ничего не получалось. Нельзя изменить то, что уже случилось. Даже если это происходило в созданной Морским Дьяволом иллюзии. Риган знал, что, как, когда и в каком порядке должно произойти, и не мог помешать неизбежному.

Бермуда определённо знал, куда и с какой силой давить. И давил.

— Убей меня, если он меня схватит, — выпалила Ила и, не дав Ригану возможности ответить, ринулась в бой.

Бермуда не стал показывать сражение полностью — им обоим это было ни к чему — и решил перейти к самому главному: к тому, как Риган вонзил нож в сердце Илы.

Риган видел, как Илу схватил сам Бермуда — не тот, с которым он говорил несколько минут назад и которого должен был выманить с острова, а тот, другой, из прошлого — и как Ила умоляюще смотрела на него и безмолвно шептала одними губами: «Убей». Выбора у них не было. Они оба — и Ила, и Риган — знали, что служить Бермуде она не смогла бы.

Неосязаемые тени оплели её руки и ноги и тянули к Бермуде. Ила сопротивлялась, но даже её силы тогда было недостаточно, чтобы противостоять силе тех, кто служил Морскому Дьяволу. До этого она сражалась с одним из Палачей и уже чувствовала усталость.

Тогда Риган отбивался от нападавших, но сейчас просто стоял на месте. Никто не пытался его убить или ранить, на него вообще не обращали внимания. Рука Ригана потянулась к ножу: он не мог понять, то ли он сам по инерции хотел снова убить Илу, то ли это Бермуда заставлял его.

Риган бросил в неё нож — попал в самое сердце. Тени отступили. И этого хватило, чтобы Монро подлетел к упавшей Иле, поднял её на руки и отбежал в сторону — к Ригану. Она истекала кровью, захлёбывалась и задыхалась. Смотрела на Ригана — с нежностью. И улыбалась. Последний раз.

— Позаботься о моей дочери, — это были последние слова Илы.

Иласэйд Файлель умерла на руках Ригана Оделиса. Он вырезал этим же ножом у неё сердце, потому что только так они могли быть уверены, что Ила умрет.

«Эгерия» вмиг оказалась у берегов Тортуги.

А потом все повторилось вновь.

Живая Ила снова стояла перед Риганом, а потом её снова утаскивал кто-то в чёрном плаще, чье лицо Риган разглядеть не смог. Он снова доставал нож, снова бросал его, и нож снова попадал в сердце. Монро снова поднимал её на руки, подносил к Ригану, и Риган снова вырезал её сердце. А следом «Эгерия» снова причаливала к Тортуге.

Снова,

снова,

снова.

И снова.

Риган сбился со счета после семнадцатого раза. Он убивал Илу вновь и вновь, и с каждым новым разом отчётливее слышал смех Бермуды. Ладони были в крови — настоящей или иллюзорной. Пальцы дрожали, нож несколько раз падал, но потом вновь появлялся в руке. Сердце Илы ещё билось, когда Риган сжимал его.

Снова,

снова,

и снова.

— Риган! — чей-то знакомый голос раздался из-за спины, но Риган не мог повернуться, не мог ответить.

Рука опять тянулась к ножу, чтобы в очередной раз убить самого важного человека в жизни. Кто-то позвал его по имени второй раз, когда бьющееся сердце опять лежало в его ладонях. Сейчас все должно было исчезнуть в тумане и начаться заново.

Не началось.

— Риган!

Прогремело два выстрела. Туман рассеялся, палуба корабля — тоже. Риган стоял на коленях на земле Маледиктуса, а напротив него Бермуда держался за грудь. Сквозь сжатые пальцы просачивалась чёрная вязкая кровь.

Наконец сумев обернуться, Риган заметил позади себя Юшенга и Джию, которые целились из ружей в Бермуду.

 

***

 

— Ещё чего захотел! — недовольно бросила Ханна Кёртису Нивену.

Летиция оступилась, но не упала и благодарно кивнула Ханне. Грэм скинул с плеча ружье и, зарядив его, прицелился в Кёртиса.

Кёртис Нивен покачал головой и недовольно поджал губы: хотелось покончить с этим побыстрее, но все вечно всё усложняли. Особенно такие как Ханна Ламан. Он снял с пояса сложенный хлыст, взмахнул им и вдруг зевнул, демонстрируя скуку. Грэм поморщился, Летиция обнажила парные кинжалы. Ханна не шелохнулась и этим ещё сильнее разозлила Кёртиса.

— Ты решил унизиться ещё разок? — не унималась ведьма. — Нет, если тебе очень хочется, то я с радостью снова отделаю тебя, как ребёнка! Мне не сложно!

Ханна хохотнула, но по-прежнему не давала понять, что готова к бою, рассматривала свои ногти, глядела по сторонам и загадочно улыбалась. Выводила Кёртиса Нивена из себя. Грэм в любой момент мог выстрелить, Летиция — напасть. Её клинки слабо светились чёрно-синим. Кёртис взмахнул хлыстом, неприятный звук резанул уши, но никто не дрогнул. Позади раздалось несколько взрывов, чей-то корабль ушёл на дно. Мгновенно.

— Пора показать тебе твоё место, ведьма! — прошипел Кёртис, взмахнул хлыстом ещё раз и двинулся к Ханне.

Грэм стрелял в него, пока не закончились пули. Тогда он отвлекся, чтобы перезарядить ружье. Две пули попали в Кёртиса, ещё две он смог отразить, от остальных легко увернулся. Летиция воспользовалась паузой и набросилась на Кёртиса с клинками, атакуя быстро, не раздумывая, не оглядываясь, чтобы ни у неё, ни у него не было времени среагировать должным образом. Ханна стояла в стороне с закрытыми глазами. Она опустилась на колени, соединила руки в замок и что-то очень тихо прошептала. Меж пальцев заплясали фиолетовые искры.

Кёртис отразил первые удары Летиции рукоятью хлыста, отступил на шаг и ударил свободной рукой по лицу. Она вскрикнула и упала, но тут же вскочила и сделала выпад. Клинки прошли мимо его лица, оставляя две тонкие царапины. Бровь у Летиции была разбита, кровь стекала вниз, и Летиция сжала зубы, стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения.

Грэм перезарядил ружье и снова пустил очередь в Кёртиса, в этот раз попадая в него чаще. Пули врезались в тело, и Кёртис вздрагивал, матерился, но стоял на ногах. Пули внутри растворялись, и тёмная магия волнами расползалась внутри, разъедая кости и органы, впитывая кровь. Боль была адская. Кёртис Нивен молчал, но дыхание сбилось.

Он ударил хлыстом в сторону Грэма, выбивая из рук ружье и рассекая его руки. На запястьях проступили ожоги.

— Будь ты проклят! — прорычал Грэм, по инерции прижимая руки к себе.

Летиция перехватила кинжалы поудобнее и ринулась к Кёртису, нападала на него снова и снова, несколько раз даже задела, а один — проткнула плечо. Он зашипел, резко оттолкнул Летицию и сразу же схватил её за шею, поднимая вверх. Рука у Кёртиса немного подрагивала: пули продолжали разъедать внутренности. Царапины, нанесенные Летицией, ныли и не заживали. Она начинала задыхаться, рефлекторно ухватилась за руку Кёртиса и выронила кинжалы.

Грэм пытался поднять ружье, но было ощущение, что руки у него горели огнем. Ожоги приобрели неестественный тёмный, почти чёрный оттенок, боль не утихала. Кёртис сдавил Летиции горло. Она закашлялась, начинала задыхаться, а он громко над ней смеялся.

Ханна открыла глаза. Руки по самые плечи обволакивала тёмно-фиолетовая энергия, сверкающая маленькими молниями. Глаза у Ханны стали полностью чёрными, кожа вокруг глаз треснула, губы тоже потемнели. Выглядела Ханна как та, кого подняли из могилы, вернули из Ада. Даже в первой стычке с Кёртисом Нивеном она была не настолько ужасающей, не настолько кровожадной и не настолько могущественной.

Сейчас Ханна Ламан напоминала порождение самого Дьявола во плоти.

Если бы Бермуда видел сейчас Ханну, он бы пожалел, что не заполучил её себе. Но он не видел.

Ханна плавно направилась к Кёртису, словно летела по воздуху. Ноги ступали по палубе неслышно, едва соприкасаясь с деревом. Кёртис отбросил Летицию в сторону, она впечаталась в борт и, обмякнув, рухнула без сознания. Грэм, забыв про боль, уставился на Ханну и затаил дыхание. Она вытянула руки перед собой, протягивая их к Палачу без попытки прикоснуться.

— Сука, не смей.

Кёртис Нивен понимал, что в его нынешнем состоянии один он не сможет справиться с Ханной. Внутри всё горело, рёбра словно впились в сердце, и он чувствовал, как её магия — магия Ханны — разрушала его. Кажется, он не заметил пару пуль, попавших в него, иначе как ещё Кёртис мог объяснить, что уже едва стоял на ногах, а ведьма перед ним должна была вот-вот его уничтожить? Он попытался ударить её, связать хлыстом, хоть как-то обезвредить.

Ханна не произнесла ни слова, но тонкие фиолетовые нити сожгли в чёрном огне его кнут. На секунду Грэму показалось, что он заметил страх в глазах Палача. Но Палачи ничего и никого не боялись. Даже умирая.

Чёрный огонь с фиолетовыми отблесками поднимался с палубы, оставляя дерево невредимым, и обволакивал Кёртиса Нивена. Пламя обнимало Кёртиса, и Грэм готов был поклясться, что пламя могло бы ласкать его, если бы не убивало. Медленно, мучительно больно. Он не мог пошевелиться, не мог даже закричать. Страшное зрелище. Грэм не стал смотреть до конца, он отвернулся в тот момент, когда чёрный огонь Ханны достиг головы Кёртиса и поджёг его волосы.

И вот тогда раздался неистовый крик.

Ханна была беспощадной и от Кёртиса Нивена оставила только пепел.

И упала на колени. Огонь растворился, её глаза снова приобрели привычный карий цвет, губы стали алыми, а трещины исчезли. Ханна жадно дышала и пыталась откашляться, пригнувшись. Кончики пальцев оставались черными, будто испачканными в саже, но уже не светились и не метали маленькие молнии. Грэм подлетел к ней:

— Ты в порядке? — выпалил он, схватив за плечи.

Ханна кивнула, ещё кашляя, но выпрямилась и дышала уже спокойнее. Грэм почувствовал облегчение, едва осознав, что ведьма действительно в порядке и не умирала, как только что — Кёртис Нивен. Про Летицию он и думать забыл, но от Ханны не отходил ни на шаг, больше не обращая внимания на пульсирующую боль в ладонях.

— В порядке, в порядке, — прохрипела Ханна, слабо улыбаясь. — Не думал же ты, что так просто отделаешься от меня, старпом. Я ещё от тебя кольца жду вообще-то.

— Какого кольца? — не понял Грэм, растерявшись.

Ханна нахмурилась и несильно стукнула его ладонью по лбу:

— Обручального, дурень!

— Я люблю тебя, — выдохнул Грэм, тоже улыбаясь ей в ответ и радуясь, что Ханна Ламан выбрала именно его. Не каждая женщина, спалив своего врага потребует обручальное кольцо.

— О, да неужели! Для того, чтобы услышать это, мне требовалось всего-то ввязаться в смертельную авантюру, рискнуть своей жизнью, призвать древнюю магию и заставить одного из наших врагов исчезнуть. Что ж, старпом, требования у тебя какие-то завышенные, — тараторила Ханна. Она поднялась на ноги, огляделась и отряхнула юбку. — Ладно, пойдём. Главного подонка мы ещё не убили.

И Ханна совершенно спокойно направилась в сторону берега и ступила на землю Маледиктуса.

 

***

 

Олден во все глаза уставился на появившегося перед ним незнакомого мужчину. Он выглядел так, словно только что вышел из болот и не успел привести себя в порядок. Грязная вода стекала с волос и падала на палубу, и Олдену на мгновение послышалось, как капли соприкасались с деревянным полом. Глаза у мужчины были безумными, а лицо исхудало — кожа да кости. И тоже с зеленоватым оттенком. Жутковатое зрелище.

Джаспер Аселет в руках держал гигантский разделочный нож и размахивал им перед собой. Олден видел такие у мясников, только в разы меньше. В голове пробежала мысль, что этим ножом Джаспер разделал не одного человека. И что следующим мог быть он, Олден. Но времени думать о таких вещах не было: Олден еле-еле успел отпрыгнуть в сторону, чтобы лезвие не задело его.

Из трюма выскочила Изэль и вскрикнула, увидев, что огромный нож пронесся совсем рядом с Олденом. Она ещё плохо могла управляться со своей магией, но, когда вокруг гремели взрывы и свистели пули, такие мелочи волновали Изэль в самую последнюю очередь. Она попыталась сконцентрироваться и повторить трюк Ханны, когда у той в руках появлялись тёмные магические шары, сверкающие искрами.

Олден выхватил шпагу и успел отразить очередной удар Джаспера прежде, чем нож врезался бы в его грудь. Изэль облегчённо выдохнула. Сформировать небольшую магическую сферу — у неё она была светло-фиолетовая с проблесками голубого — вышло со второй попытки, и Изэль быстро, не думая, швырнула её в сторону Джаспера. Олден, на ходу поблагодарив Изэль, отскочил в сторону, перехватил поудобнее шпагу и сам атаковал Палача.

Раздался противный смех Джаспера Аселета:

— Обычной шпагой ты даже поцарапать меня не сможешь! — весело прокричал он.

Улыбка у него была ещё безумней, чем взгляд, и Олдену стало ещё больше не по себе. Зубы Джаспера имели зеленоватый оттенок, как и кожа.

Олден сделал выпад вперед, направляя шпагу наверх к лицу Джаспера. Уклониться Палач успел, но на щеке выступила тонкая полоска крови, а самодовольная усмешка исчезла. Кровь у Джаспера блестела тёмно-болотным.

— Серьёзно? — настала пора Олдена усмехаться.

Его до чёртиков пугал вид противника, но он не позволял себе показывать эмоций. Именно эмоции могли его погубить.

— Жалкий щенок, — зло прошипел Джаспер и, забыв про нож, ударил Олдена кулаком по лицу. Тот отлетел к напуганной Изэль, но сразу же поднялся на ноги.

В спину Джаспера Аселета влетела пуля, он пошатнулся, но на ногах удержался и медленно обернулся. Эйлерт стоял напротив с револьвером в руках. Одна пуля, даже сделанная Ханной, не могла убить кого-то вроде Палача. Эйлерт прицелился ещё раз, но выстрелить не успел: сзади на него накинулась Каприс. Оба упали. Олден упустил тот момент, когда эта сумасшедшая, сражающаяся против Монро и Зелды, смогла перебраться с «Палача» на «Пандору», а потом заметил позади Каприс Монро и раненную Зелду, пытавшихся помешать ей атаковать Лерта.

Эйлерт отполз от приближающейся Каприс и хотел уже выстрелить в неё из револьвера, но она вцепилась в его руку с такой силой, что пришлось разжать кулак. Оружие выпало, и Каприс отпихнула его, засмеявшись во весь голос. Из пальцев Монро молниеносно образовалось множество тонких магических потоков сине-фиолетового цвета. Они сплетались в одну линию, образовывая нечто, по форме напоминающее стрелу, которую Монро запустил в Каприс.

Джаспер, засмотревшийся на Каприс, пришёл в себя и, замахнувшись ножом, ринулся к успевшему отдышаться Олдену. Изэль успела тысячу раз пожалеть, что согласилась пойти с ними, потому что она не имела представления, как следовало сражаться, а потому снова попыталась создать небольшую магическую сферу у себя в руках. Не получилось.

Олден успел блокировать удар Джаспера, но сопротивляться долго не мог: нож тяжелел с каждой секундой. Лезвие обрамляла зелёная аура. Джаспер вновь усмехался, и Олден слышал его хриплый неясный шепот. Нож стал ещё больше и ещё тяжелее, и удерживать его становилось сложнее.

Каприс сошлась внеистовой рукопашной схватке с Монро, не позволив ему атаковать её первым. Они били друг друга без остановки и передышки. Очки слетели с лица Монро, отлетели в сторону и разбились. Он отвлёкся, и новый удар Каприс пришёлся по губам. Монро упал, но успел увернуться от следующей атаки. Каприс воспользовалась передышкой: её руки обволокла светлая голубая полупрозрачная материя, вокруг образовались летающие слабые волны. Магия Каприс сильным потоком направилась к Монро, но он прытко вскочил на ноги и отразил нападение, выставив перед собой магический щит.

Одной рукой держа огромную созданную стену, второй рукой Монро создал ещё одну стрелу. Быстро отскочил назад, так же быстро прицелился и запустил оружие в сторону Каприс.

Каприс взвизгнула, когда тонкий магический поток прошёл сквозь неё и растворился.

Шпага Олдена треснула под тяжестью разделочного ножа, и он, выдохнув, откинул оружие в одну сторону, а сам рванул в другую, но не удержал равновесие и упал. Изэль ахнула, в руках у неё появился небольшой голубоватый шар, который она запустила в Джаспера, но тот легким движением лезвия рассёк его и уверенно направился к перепуганной Изэль. Она пятилась ровно до того момента, пока не врезалась спиной в противоположный борт корабля.

— Попалась, птичка? — довольно протянул Джаспер.

Рука с ножом взлетела вверх — он хотел полоснуть по шее, по груди, по животу. Выпустить ей все органы наружу.

Олден среагировал мгновенно: он вскочил на ноги и со всей силы побежал к Изэль. Остановился между Изэль и Джаспером и обхватил её за плечи, подставляя Джасперу свою спину. Нож быстро врезался в позвоночник. Олден почувствовал резкую боль и горячую густую кровь. Хотел что-то сказать, но вместо слов из груди вырвался сдавленный хрип. Изо рта потекла кровь, лёгкие перекрыло.

— Олден..? — растеряно шепнула Изэль.

Джаспер смеялся.

Олден попытался напоследок улыбнуться самой прекрасной женщине, которую знал, но вместо улыбки вышел кривой оскал. Ноги подкосились. Джаспер рывком вытащил нож и вонзил ещё раз — глубже, резче, сильнее. Чтобы наверняка. Олден рухнул на колени, не в состоянии даже закричать. Изэль подхватила его.

Джаспер все ещё смеялся.

Изэль начинала плакать и совсем не думала, что её тоже могли убить в любую секунду.

Каприс лежала на палубе, еле дыша. Монро опустился на колени и в ужасе смотрел на истекающего кровью Олдена, но от усталости не мог даже пальцами пошевелить. Эйлерт добрался до отброшенного револьвера и дважды выстрелил в Джаспера. Пули в револьвере закончились, а Джаспер так и не умер.

Умер Олден. И Эйлерт чувствовал, как появилась первая дыра внутри.

— Изэль, уходи! — выкрикнул Эйлерт.

Она была здесь по большей части из-за Олдена, а, став свидетельницей его смерти, вряд ли оставалась в состоянии хоть чем-то помочь. Джаспер отвлёкся сначала на своё ранение, а потом на того, кто это ранение ему нанес. У Изэль появилось время сбежать от Джаспера и избежать судьбы Олдена. Ей было необходимо взять себя в руки, и Изэль, быстро вытерев слёзы, побежала к трюму. Сейчас там безопасней всего.

Джаспер несколько раз взмахнул разделочным ножом перед собой, смахивая с лезвия кровь, и стремительно направился к Эйлерту. Вокруг него вода сначала задрожала, а потом медленно поднялась вверх большими каплями, приобретая тёмный коричнево-зеленый цвет. Монро тем временем подбежал к Зелде, осмотрел её рану и наскоро перевязал оторванным от её же плаща куском ткани.

Времени перезарядить револьвер не оставалось, и Эйлерт отбросил в сторону оружие, обнажил меч и чудом успел блокировать удар Джаспера. Каприс позади зашевелилась, безумно посмотрела на дерущихся Лерта и Джаспера и, не задумываясь, хотела запустить в Эйлерта множество крошечных игл, созданных из воды. Не успела — в неё влетел фиолетово-голубой сгусток энергии. Каприс снова взвизгнула, отлетела в сторону и больше не поднялась на ноги, но продолжала слабо дышать.

Монро удивлённо уставился в ту сторону, откуда прилетел магический сгусток, и обнаружил там напуганную Изэль, от рук которой исходил фиолетовый дым. Он улыбнулся ей и кивнул. Зелда, хромая, шла к Изэль, потому что, прежде чем продолжить с кем-то сражаться, ей стоило перевести дыхание.

Эйлерт отбивался от непрекращающихся ударов Джаспера. Вокруг Палача капли воды становились твёрже, приобретали форму маленьких треугольников. Ещё один удар — Лерт с трудом увернулся, но нож саданул по плечу. Он поморщился и отскочил назад. Джаспер улыбнулся шире, увидев первую кровь противника.

Монро убедился, что Зелда в безопасности, хотя бы на время, и сам, подняв с пола, чью-то шпагу, зашагал к лежащей Каприс. Она приподнялась на локтях. В ладонях у неё появилось небольшое облако чёрного тумана, которое она бросила в Изэль. Попала. Изэль рухнула без чувств, но была жива: у Каприс не хватило сил на мощный заряд, и она потратила последние силы, чтобы обезвредить и без того неопасного врага. Монро, не раздумывая, воткнул меч в сердце Каприс.

— До встречи в Аду, — прохрипела она напоследок, одарив Монро улыбкой. И перестала дышать.

Монро выдернул шпагу и резким быстрым ударом отрубил ей голову. Тело и голова Каприс рассыпались в пепел.

С Джаспером дела обстояли хуже: физически он был выносливее и сильнее Каприс. Эйлерт уже устал, двигался медленнее, но внимательно следил за каждым движением Джаспера. Маленькие капельки воды — Эйлерт невольно заметил это — перестали отсвечивать, перестали быть прозрачными как вода, резко взмыли вверх и развернулись острыми углами к Лерту. Отбиться от всех сразу он бы точно не успел, он бы не смог…

Эйлерт поднял взгляд на крохотные острые капли-стрелы, Джасперу этой заминки хватило, чтобы, сделав выпад, нанести удар по груди. Лерт успел отступить, но поскользнулся и упал. В груди пульсировало, но рана оказалась неглубокая.

— Монро! — громко позвал Эйлерт, понимая, что один уже точно не справится.

Монро как раз проткнул мечом какого-то незнакомого парня, совсем молодого и, судя по всему, глупого, потому что он оказался не на той стороне не в то время и не в том месте. Корабел обернулся на крик Эйлерта и сразу понял, что времени у него не так много.

— Не успеешь, — прошипел Джаспер.

— Посмотрим, — в один голос ответили Эйлерт и Монро.

Острые капли-стрелы полетели в Эйлерта. Монро сделал несколько движений руками, и из пальцев, как и несколькими минутами ранее, выскользнули тонкие нити. Они тут же сплетались между собой в полёте, образовывая огромный полупрозрачный ковёр.

Стрелы Джаспера расплескались водой, врезавшись в полотно Монро.

Успели.

— Сукин сын! — взревел Джаспер.

Эйлерт вскочил на ноги и, не позволяя ни Джасперу, ни самому себе прийти в чувство, атаковал, пытаясь выбить разделочный нож из рук Палача. Эффект неожиданности сделал свое дело не до конца: хватка Джаспера ослабла, но он смог удержать оружие. Лерт не прекращал атаки, чтобы у Джаспера не хватило времени напасть первому, и надеялся, что Монро уже придумал способ убить его.

Из трюма вышла Зелда. Живот у неё все так же был перевязан, но уже сухой, даже без крови. Она веренно стояла на ногах, хотя вряд ли смогла бы долго сражаться, тем более в одиночку. Монро поднял руку, давая ей знак подойти ближе к нему. Придумать план, как убить Джаспера, за такое короткое время он не успел, но что-то решать и делать нужно было прямо сейчас. Времени совсем не оставалось. Эйлерт мог погибнуть в любое мгновение.

Зелда подбежала, по инерции придерживаясь за раненное место. Джаспер резанул ножом по уже раненному плечу Эйлерта. Монро быстро заговорил:

— Атакуем его с двух сторон. Целься со всей оставшейся силы ему в сердце. Сможем ранить его сердце…

— Сможем убить его, знаю. Можно целиться ещё в голову, но давай начнем с сердца, согласна, —отчеканила Зелда и рванула в обратную сторону, чтобы окружить Джаспера.

Зелда и Монро переглянулись, кивнули друг другу.

Эйлерт тяжело дышал и отбивался все медленнее. Но отбивался. Атаки Джасера становились сильнее, настойчивее. Ему доставляло колоссальное удовольствие так изматывать врага, а не убивать его сразу. Смотреть, как Лерт выдыхался больше с каждым новым ударом, оказалось весело и интересно. Джаспер смеялся и наносил один удар за другим. Звук сталкивающихся лезвий становился тише.

Между ладоней Монро появилось чёрное тонкое копье. Оно поблескивало маленькими искрами, казалось неопасным и неострым, но было длинным и больше обычного копья. Зелда, внимательно наблюдая за действиями Монро, повторила его движения, создав точно такое же оружие.

Одновременно они бросили копья в Джаспера. От оружий к их рукам тянулись тонкие, едва заметные нити, с помощью которых они могли задавать траекторию, но Джаспер был слишком занят Эйлертом. Копье Зелды вонзилось в спину и прошло насквозь. Джаспер замер, выдохнул, не сводя глаз с Эйлерта, который тоже не двигался, тяжело дыша.

Копье Монро сделало полукруг и протиснулось спереди между Лертом и Джаспером, тоже проходя насквозь. Даже Палач не смог ничего сделать, когда его сердце защемило чужой магией.

Копья расплывались, и потоки магии проникали внутрь сердца, разъедали его, уничтожали. Зелда опёрлась о борт корабля, теряя силы, но упорно продолжала — нужно довести дело до конца, нужно покончить с этим. Монро стискивал зубы и старался не делать лишних движений, чтобы не упустить созданные им же нити.

Джаспер выронил нож.

— Убью вас, сукины дети, — проскрежетал он и рухнул на колени.

Вместо сердца у Джаспера образовалась дыра. Магия сжирала не только его сердце, но и жизнь. Кожа чернела, каменела, а тело рассыпалось прахом.

Джаспер Аселет умер, оставив после себя только измазанный кровью разделочный нож.

Эйлерт выронил шпагу и опустился на одно колено, пытаясь выровнять дыхание. Монро подошёл к нему, и выглядел он не менее уставшим.

— Мы справились, — выдохнул Монро.

— Ещё нет, — напряженно ответил Лерт и поднялся. — Рагиро..!

Он посмотрел в сторону «Гекаты» и решительно пошел в сторону корабля.

Монро, немного подождав, решил, что ему лучше всего отыскать Ригана и Бермуду.

 

***

 

Габриэль Грэдис выглядел словно ангел — полностью белый с белыми крыльями и ледяным блеском в глазах. От него веяло холодом, несмотря на начавшиеся взрывы и полыхающий огонь. Рагиро слышал его едкий, раздирающий смех, и даже грохот не смог заглушить его. Ледяным у Габриэля был не только взгляд, но и улыбка. Рагиро бы привыкнуть к этому за столько лет, но всякий раз — даже сейчас, когда отступать некуда, — его пробирала дрожь. Габриэль Грэдис не мог этого не заметить.

Они не спешили начать бой. Каждый из них знал, что рано или поздно этот момент настанет и им придётся сойтись в битве. Габриэль ждал, когда сможет в очередной раз поставить Рагиро на место, а Рагиро оттягивал ту секунду, когда придётся дать Габриэлю отпор. Страха больше не было, зато желания убивать — хоть отбавляй. В руке у Рагиро материализовалась рапира.

— Рапира — это так банально и так элегантно, мой дорогой Рагиро, но раз ты хочешь… — произнёс Габриэль, и в его руке тоже образовалось точно такое же оружие. — Я не против.

Рагиро стоял неподвижно, Габриэль несколько раз взмахнул в воздухе рапирой. Крылья за спиной сделали один взмах, и дым, из которого они были созданы, посветлел, становясь ослепительно белым. Это позёрство раздражало бы, сделай то же самое кто-то другой. Кто-то, кто не Габриэль. Но у него — у первого из Палачей — это выходило изящно, будто бы он был рождён с ангельскими крыльями, которые продолжали его тело.

— Чего ты ждёшь? — Габриэль сделал ложный выпад вперёд, кончик рапиры застыл в нескольких сантиметрах от лица Рагиро. — Из нас двоих биться на смерть хочешь именно ты. Так чего ты ждешь? Или по-прежнему боишься меня? Мой дорогой Рагиро, зачем ты здесь, если даже оружие на меня направить не можешь, ммм?

Не успел Габриэль отойти назад, сказать что-то ещё или наконец нанести удар, как Рагиро резким, неожиданным движением выбил рапиру из рук Габриэля.

— Не советую тебе отвлекаться, Габриэль, — серьёзно ответил Рагиро, и теперь его рапира смотрела прямо на Палача.

Один глаз у Габриэля принял красный оттенок, становясь зеркальным отражением Рагиро и снова напоминая ему, что они похожи намного больше, чем Рагиро думал.

Рагиро ненавидел эти глаза — свои и его. Габриэль беззвучно рассмеялся, откинутая рапира вернулась в его ладонь, но действовать он не спешил: медленно отошёл на пару шагов, убрал свободную руку за спину и поклонился, не отрываясь смотря на Рагиро.

Позади Райнер Финн сражался с другим Палачом, и сражались они громко, круша всё на своем пути, сжигая всё, что можно сжечь. «Геката» оставалась на воде лишь благодаря силе тех, кто ещё оставался на палубе, корма была снесена, и, будь это обычный корабль, он бы вряд ли подлежал восстановлению.

Бой Рагиро и Габриэля кардинально отличался: вёлся бесшумно и неторопливо. Они не пытались задеть что-то вокруг, сокрушить противника одним ударом или изничтожить его до праха. Их бой был похож на безмолвный диалог, в котором говорили только рапиры, соприкасаясь лезвиями друг с другом.

Габриэль улыбался, отражал удары Рагиро, но не нападал сам, лишь отступая и уворачиваясь, не воспринимая всерьез ни битву, ни самого Рагиро, ни его намерений. Он смеялся, издевался, всем видом показывая, что просто удовлетворяет желания того, кто по определению не мог быть сильнее его. Рагиро двигался быстро, резко и сосредоточено. Хотел задеть Габриэля, достать его, поставить на колени и отомстить за всё, что он делал. Но почему-то не успевал за плавными отступлениями Палача. Несколько миллиметров всегда оставались между лезвием рапиры и телом Габриэля. Это злило, но Рагиро не останавливался.

Не обращая внимания на взрывы, на огонь, на дым, застилающий глаза, они продолжали вести свой разговор без слов.

«Ты ни на что не способен!» — Габриэль сделал шаг назад.

«Ты так боишься открытого боя, что можешь только убегать?» — спрашивал Рагиро взглядом, сделав ещё один выпад. Их рапиры соединились, лязг оружия резанул по ушам, и Габриэль снова увернулся.

«Убегал из нас двоих только ты» — отвечал Габриэль. Он обернулся вокруг себя и блокировал удар Рагиро своей рапирой, по-прежнему держа за спиной одну руку в насмешку, что сможет одержать победу, не дерясь в полную силу.

«Лучше бежать от боли, чем склониться перед тем, кто тебя не ценит» — Рагиро быстро ударил, и на шее Габриэля выступила тонкая полоска крови. Она сразу же затянулась, но этого было достаточно, чтобы пошатнуть его непробиваемую уверенность в собственной победе.

Габриэль неподдельно удивился, коснулся рукой того места, где только что выступала кровь, и растеряно посмотрел на свои пальцы, потом — на Рагиро. Диалог завершился, и последнее слово впервые осталось за Рагиро. Рапира все ещё была наставлена на шею Палача, оба замерли, смотря друг другу в глаза. Габриэль внезапно взмахнул крыльями, и они обрели чёрный цвет. Голубые глаза сузились, стали ещё злее, чем были, и Рагиро понял, что издевки и игры закончились с первой пролитой кровью.

Крылья увеличились и медленно расползались во все стороны, теряя форму и образуя размытые пятна. Рагиро знал, что это за сила, и очень хорошо был с ней знаком. Тёмная энергия, чёрная магия, сила Шести Путей, подвластная лишь немногим и дарующая то, о чём многие даже мечтать не могли. Рагиро много лет назад перестал бояться этой силы и смог её подчинить. Позади него чёрная энергия приобрела форму шести тёмных полупрозрачных человеческих рук. Эти руки могли утащить в Ад по велению и желанию Рагиро.

— Значит, действительно хочешь боя? Без игр, без шуток? Тебе что, не хватило того, что сделали с тобой Палачи в прошлую нашу встречу? — голос Габриэля заледенел. Если бы лед мог говорить, он говорил бы голосом Габриэля Грэдиса. — Не знал, что ты любишь боль, — продолжил Габриэль, не услышав ответа.

Руки за спиной Рагиро сделались острее, чётче, две из них обволокли его руки и рапиру, а на их месте образовались две новые. Рук оставалось шесть.

— Оказывается, даже ты можешь быть опасным, мой дорогой Рагиро, — говорил Габриэль, чувствуя, как поменялось настроение их битвы и его собственное. — Теперь я понимаю, почему он выбрал тебя.

Рагиро не стал уточнять, что именно понял Габриэль, и сразу атаковал: так же, как и до этого. Он выбил оружие из рук Палача. Времени отреагировать у Габриэля не осталось, рапира выпала из рук и отлетела в сторону. Её сжёг чёрный огонь Шести путей, и восстановить её было уже невозможно. Габриэль усмехнулся, но Рагиро уловил в этой усмешке нотки волнения — никто до этого не выбивал оружие из рук Палача дважды за одну битву, и тем более никто до этого не уничтожал его без права на восстановление.

Одна из теней Габриэля рывком ухватила Рагиро за запястье, потянула на себя. Рагиро быстро вырвался, отскакивая к правому борту, хотел ударить Габриэля лезвием по плечу, но тот исчез и появился в нескольких метрах от Рагиро.

— Убегаешь? — спросил Рагиро, прежде чем напасть снова. На этот раз быстрее, резче, чтобы Палач не успел снова исчезнуть и сбежать.

— Ни в коем случае, — тут же ответил Габриэль. Чёрная щупальца из-за его спины резко проткнула плечо Рагиро и испарилась.

Рагиро быстро рвано выдохнул и сделал шаг назад.

«Гекату» заволокло туманом так, что люди с других кораблей вряд ли видели корабль. Райнер Финн все ещё сражался с Палачом и явно одерживал победу, пусть и был ранен. Рагиро заметил рыжую шевелюру и понял, что вместе с Райнером сражалась Джеральдина. Туман был плотный и белый-белый, а тени за спинами Рагиро и Габриэля — чёрными-чёрными. А потом сила Габриля вновь приобрела белый цвет — слишком яркий и ядовитый. Даже в тумане он выделялся острыми краями и блеском.

— Почему именно белый? — спросил Рагиро и сжал плечо. Рана заживала медленнее чем обычно.

— Потому что белый — самый чистый цвет, — незамедлительно отчеканил Габриэль.

И только после этого началась настоящая бойня. Оба сорвались с цепи, больше не думая, не разговаривая, а лишь действуя так, как велели инстинкты и подавляемые желания уничтожить друг друга.

Чёрный сцепился с белым. Туман, окружающий Рагиро и Габриэля, превратился в щит, сквозь который невозможно было пройти посторонним. Они бросались друг на друга, управляя тенями позади, и чёрные ленты-щупальца беспрекословно слушались каждого безмолвного приказа, сплетались воедино, поглощая друг друга и уничтожая до крохотных песчинок.

Никто из них толком не понимал, что происходило в те секунды неистовой поднявшейся бури. Море вокруг почернело, и волны — только в том месте, где стояла «Геката» — поднимались вверх при каждом ударе. Рагиро не выпускал из рук рапиру. Ранить Габриэля в такой суматохе казалось проще и сложнее одновременно. Проще — потому что он защищался не только от лезвия, но и от самой могущественной силы во вселенной. Сложнее — потому что они оказались на равных условиях. Несколько порезов Рагиро все же нанес, но остаться самому невредимому у него не получилось. Тени Габриэля обожгли не только плечо — грудь, нога и бедро тоже были повреждены, но Рагиро упорно продолжал наступать.

Удары сыпались один за другим без остановки, без продыху. Ни Рагиро, ни Габриэль уже не могли уследить за тем, что делали: чёрные полупрозрачные щупальца уничтожали ярко-белые острые ленты. Ярко-белые острые ленты сжигали чёрные полупрозрачные щупальца. Никто не мог выиграть, никто не мог проиграть.

Плотный туман на мгновение расступился, и через образовавшуюся дыру прошёл Райнер Финн. Рагиро и Габриэль замерли рядом друг с другом, оба вымотанные до предела. Окровавленные, израненные, но не собирающиеся останавливаться ни на мгновение, не имеющие причин и желания останавливаться и жаждущие лишь смерти друг друга. Райнер выглядел немногим лучше: лицо у него было в крови, но в чьей — понять невозможно. Из рук выходили тонкие чёрно-синие нити, которые вот-вот норовили исчезнуть.

— Ты ещё не уделал этого подонка? — тяжело дыша, спросил Райнер у Рагиро и покачал головой.

Джеральдина махнула рукой Райнеру и соскочила с «Гекаты» на берег Маледиктуса, решив, что дальше они могли справиться и без её помощи.

Габриэль прищурился и присмотрелся к другой полуразрушенной части корабля: Палач был мёртв от руки Райнера Финна. Габриэль оказался в меньшинстве и уже достаточно уставшим, чтобы сражаться против двух сильных, пусть и не менее уставших противников.

— Как видишь, — рвано выдохнул Рагиро, и вновь ринулся на Габриэля.

Шесть чёрных рук ухватили Палача за шею, плечи, руки и ноги и тянули в сторону Рагиро, но Габриэль упорно сопротивлялся. Белые ленты собрались у него за спиной и обратились крыльями, которыми он взмахнул несколько раз подряд: это позволило избавиться от энергии, посланной Рагиро, и притормозить неизбежное. Габриэль не знал, что это неизбежное всё равно наступит рано или поздно. Не знал и не хотел знать, потому что привык выходить победителем из любой битвы и привык, что перед ним все вставали на колени. Но в тот момент, оглядываясь вокруг, он понимал, что вставать на колени перед ним некому. Кроме Рагиро Савьера и Райнера Финна.

Райнер недолго наблюдал за вновь начавшейся заварушкой — боем он назвать это не смог, потому что и Рагиро, и Габриэль держались из последних сил — и решительно направился прямо к ним. С головы до ног его окутала собственная магия, которую Райнер непрерывным потоком направил на Габриэля, целясь в сердце.

Подходить совсем близко он не стал, решив позволить Рагиро нанести последний удар, но его магические нити быстро пробирались к Палачу. Они невидимыми призраками ухватили его за щиколотки, но Габриэль смог выпутаться, отскочить в сторону. Крылья он использовал в качестве щита. Атаки удвоились: теперь на него нападали с двух сторон, и защищаться становилось сложнее, нападать — тоже, но Габриэль все же со всего размаху отправил в Рагиро и Райнера по две длинные тонкие белые стрелы, которые растворились, не долетев до целей.

Магические нити Райнера вновь захватили Габриэля и поднимались наверх до самой шеи, обездвиживая, обезоруживая. Габриэль дёрнулся в сторону, попытался исчезнуть, но остался заключенным в нити, обернувшиеся цепями.

Цепи тянули вниз. Райнер Финн поставил Габриэля Грэдиса на колени.

Палач прожигал взглядом Рагиро, на которого первый раз смотрел снизу вверх. Он вообще впервые на кого-то смотрел не свысока, и это чувство неприятно обожгло что-то, называемое сердцем, внутри. Габриэль ненавидел Рагиро, а Рагиро ненавидел Габриэля. Эта ненависть между ними была нерушима, и ничто никогда не могло её пошатнуть.

Секунда, когда Габриэль упал на колени перед Рагиро, лишь укрепила эту липкую, вязкую ненависть.

Белые крылья за спиной Габриэля приняли облик множества острых стрел, и все стрелы были направлены на Рагиро. Он ещё раз дернулся в попытке освободиться от цепей, ещё раз предпринял попытку исчезнуть, как делал это миллиарды раз, но магические нити на то и были магическими, что блокировали чужую силу. Габриэль оскалился.

Рагиро протянул к нему руку, окутанную чёрной пеленой силы Шести Путей, и другая, чёрная полупрозрачная рука вонзилась в грудь Палача в ту самую секунду, когда Габриэль хотел пустить стрелы в Рагиро. Стрелы расплавились. Сердце Габриэля Грэдиса лежало в ладони Рагиро Савьера.

Глаза Габриэля потухли, цепи Райнера рухнули. Рагиро с силой сжал сердце в ладони, чувствуя, как впервые за много лет почувствовал удовлетворение.

Райнер неохотно подошёл к Рагиро и сжал его плечо. Первым порывом было скинуть чужую руку, но Рагиро не стал этого делать. Смотря на труп того, кого он боялся больше чем Бермуду, он не понимал, что именно чувствовал помимо тихого удовлетворения. Ненависть растаяла. Усталость свалилась на плечи новой сильной волной, и Рагиро опустился на одно колено, положил сердце Габриэля рядом с его телом и тихо произнес, обращаясь к Райнеру:

— Спасибо.

Райнер кивнул и направился к берегу.

— Найду Ригана, — напоследок сказал он. — Думаю, скоро всё закончится.

— Рагиро!

Рагиро и Райнер обернулись на крик: Эйлерт перепрыгнул на борт «Гекаты» и тут же подлетел к Рагиро, уставившись на бездыханное и медленно исчезающее тело Габриэля.

Райнер сошёл с корабля на чёрную землю Проклятых островов.

 

***

 

Бермуда расхохотался:

— Вы и впрямь настолько уверены в своей силе, что решили убить меня из ружей?

Лицо Юшенга не дрогнуло, глаза Джии опасно сверкнули. Риган устало выдохнул и покачал головой. Оружие было бесполезно против Бермуды, и это знали все здесь присутствующие, но ружья не опускали, словно они могли послужить гарантией их победы.

Не могли.

Бермуда выпрямился, раны на груди затянулись, а кровь засохла, но не исчезла. Он поднял голову, окинув взглядом всех по очереди, но опасности не заметил. Трое, с двумя из которых он уже был хорошо знаком, не могли напугать Бермуду, чтобы он стал воспринимать их всерьез, даже если многие его корабли решили предать его. Он чувствовал, что большинство команд приняли сторону Эйлерта Лира, но угрозы Бермуда не замечал: он покарает их за предательство немногим позже, и никто не сможет уйти от него живым. А потом он наберёт новых. Это никогда не было проблемой. Досадно ему сделалось лишь потому, что придётся отказаться от Рагиро и Джеральдины. Но даже им Бермуда найдёт замену, потому что не было незаменимых.

— Ружьями? — равнодушно переспросил Юшенг. — Отнюдь, Бермуда. Мы прекрасно знаем, что пулями, пусть и магическими, тебя не взять. Но с чего ты решил, что пули — единственное, что у нас есть?

Джия хмыкнула. Риган не вмешивался, мысленно благодаря Юшенга за то, что давал ему время отдышаться и прийти в себя.

Бермуда не впечатлился речью Юшенга, но отвечать не стал.

— Ружья! Тоже мне!

Ханна появилась внезапно. Образовалась рядом с Юшенгом, и никто не видел, как она подошла. Павлинья юбка в темноте и мрачности острова казалась ярче, чем была на самом деле. Джия от неожиданности незаметно вздрогнула, Юшенг слабо улыбнулся и кивком головы поприветствовал ведьму.

— Неужто решил, что мы не придумали ничего более изощренного, м? Из-за тебя между прочим Ила погибла, — напомнила Ханна, и голос её звучал угрожающе. Ничто не выдавало её раздражения и злости, кроме голоса, нёсшего опасность каждому, кто встанет у неё на пути.

Бермуда только усмехнулся в ответ. Он знал, как сильна Ханна. А ещё он знал, что он сильнее. Ханна, в отличие от Бермуды, не придавала такой маленькой детали должного значения.

— Если бы только Ила, — послышался чей-то возмущённый голос позади. Кудрявые волосы Монро растрепались, а одежда в некоторых местах порвалась. Выглядел он не лучшим образом, но блестящие гневом глаза говорили, что щадить он никого не собирался.

Райнер подошёл молча одновременно с Монро, безразлично взглянул на Бермуду и уже хотел развернуться и уйти, но передумал, решив хоть раз в жизни помочь кому-то, кроме себя. Бермуда все ещё не видел реальной опасности, но его руки окутала чёрная вязкая энергия — на всякий случай. Последней явилась Джеральдина с окровавленным мечом. Кровь на лезвии виднелась и красная, и чёрная, но сама она не была ранена.

Риган обернулся на Джеральдину, взглядом спрашивая, в порядке ли она. Джеральдина прошла к нему, остановилась рядом и положила руку ему на плечо, а после прошептала так, чтобы слышал только Риган:

— План простой, Риган. Я отвлеку его на себя, а вы окружайте. Мне всё равно не жить, если умрёт Бермуда. Я мертва вот уже семнадцать лет. И отомстила достаточно, чтобы спокойно отправиться на тот свет.

Риган никак не дал понять, что услышал её и что согласен с ней, но спорить не стал. Они были не в том положении, чтобы выяснять, чьей жизнью жертвовать, а Джеральдина была права: она мертва уже семнадцать лет, и со смертью Бермуды она исчезнет в любом случае.

Джеральдина подняла окровавленный меч и двинулась на Бермуду. Не давая ему времени одуматься, она напала. Лезвие столкнулось с магическим щитом, ничем не навредив, но Джеральдине было нужно не это. Она полностью завладела вниманием Бермуды.

— Девочка хочет потягаться силами? — усмехнулся Бермуда.

Пока Джеральдина безостановочно и безуспешно атаковала Бермуду, остальные плавно окружили их. От ног по земле поползли тонкие едва заметные нити, образовывая пятиконечную звезду в кругу.

Джеральдина нападала, нападала и нападала. Снова, снова и снова. Задыхаясь, она продолжала наносить удары Бермуде, вновь, вновь и вновь натыкаясь на магический щит, который невозможно пробить сталью меча. Она пыталась. Бермуда насмехался над ней, наблюдая за каждым движением и не замечая всего остального. Ему нравились тщетные попытки той, кто наводил ужас на моряков — при жизни и посмертно. Тщетные попытки женщины, которая никогда не останавливалась и никогда никого не щадила.

Риган, Райнер, Ханна, Монро и Юшенг замерли. На кончиках пальцев танцевали разных цветов искры, осыпаясь на землю и растворяясь в них. Нити, проникшие под землю, становились толще и крепче, и непрерывным потоком струились в разные стороны. Пентаграмма сверкала ярче с каждой секундой.

Джеральдина на мгновение замерла, переводя дух. Бермуда пронзил её чёрным потоком магии и враз вырвал сердце. Она коротко вздохнула, выронила меч и перестала дышать. В этот раз навсегда.

Первыми магические нити в Бермуду пустили Райнер и Риган. Следом — Ханна, Монро и Юшенг, задержавшись лишь на долю секунды. Сильнейшие потоки разрушающей магии впились в Морского Дьявола, пробирались под кожу, разъедая все, что там осталось от живого. Мёртвое тело Джеральдины рассыпалось в пепел. Бермуда сдавленно засмеялся.

— Так вот чего вы задумали, — прошипел он, пытаясь вновь выставить щит.

Щит появился, полупрозрачный, но сильный, плотный. Поток магии прервался, но то, что уже проникло в него, никуда не исчезло.

Джия, до этого стоявшая в стороне, прицелилась и выстрелила в его щит несколько раз подряд, перезарядила и выстрелила снова. Раздалось ещё несколько выстрелов — стреляла уже не Джия. Грэм, Эйлерт и Рагиро целились и стреляли, стоя рядом с Джией. Стреляла даже Изэль, вышедшая из укрытия. Стреляла Летиция, подошедшая немногим позже. Стреляли все, кто смог добраться.

Ханна, Риган, Райнер, Юшенг и Монро атаковали тонкой, но сильной магической энергией, проламывая щит Бермуды и целясь в его сердце и голову. Не сходя со своих мест, они били по невидимой защите с такой силой, что тряслась земля.

Первую трещину пробила Ханна. Вторую — Риган. Пришедшие с кораблей продолжали стрелять до тех пор, пока щит не начал рушиться, а после уже целились и стреляли в Бермуду.

Райнер быстро вздохнул и опустился на одно колено, но магическую цепь не разорвал. Ханна и Риган, стоявшие по обе стороны от него, беспокойно переглянулись. Ведьма хотела уже спросить, всё ли в порядке, но Райнер поднялся. Рагиро позади откинул ружье в сторону и подбежал к Райнеру сзади, коснувшись рукой плеча. Райнер дёрнулся, оглянулся и слабо, вымотано усмехнулся.

В попытке отразить все атаки разом Бермуда не мог отразить ни одной, а тонкие нити, проникшие внутрь, не позволяли восстановиться и направить всю мощь острова на врагов. Будь у него хотя бы пять свободных секунд, он бы их всех порвал на части, но нападение не прекращалось.

Рагиро присоединился к Райнеру, и его чуть ослабевший поток увеличился вдвое.

— Спасибо, — прошептал Райнер.

— Ещё немного! — громко воскликнул Монро.

Щит рухнул неожиданно и быстро. Осколками вмиг осыпался на землю. Никто даже понять ничего не успел. Обстрел прекратился, пять сильнейший потоков разом вонзились в Бермуду, и эхом раздался его неистовый крик.

Остров пошатнулся, раскололся на шесть частей. Все, кто сражался с Бермудой, оказались в центральной. Его крик был настолько громким, что оглушал. На том месте, где он стоял, образовался чёрный комок, в котором невозможно было что-то разобрать, но сверкающие вспышки и разрастающаяся тёмная энергия говорили о том, что они все сделали правильно.

Бермуда исчезал. Магии у него не оставалось.

— Он почти мёртв! — крикнула Ханна и медленно, но уверенно начала приближаться к Бермуде, усиливая свой поток. Остальные последовали её примеру.

В эпицентре их битве — там, где должен был стоять Бермуда — вспыхнуло огромное пламя. Их резко отбросило в сторону. Острова сотряслись ещё раз. Всё было в чёрном огне. Бермуда исчез. На его месте лежало маленькое обожжённое чёрное сердце. В небе сверкнула молния, раздался гром. Ещё одно землетрясение обрушилось на расколотые острова.

Никто не мог ничего понять, когда поднялся сильный туман. Возможно, самый сильный из всех, который они когда-либо видели. Ещё одна молния, ещё один раскат грома.

— Какого чёрта?.. — воскликнул Эйлерт, подбегая к Рагиро.

— Последнее желание Бермуды, — отозвалась Ханна.

Маленькое чёрное сердце трепыхнулось. Все замерли в ожидании. Радости никто не чувствовал, а вот облегчение накрыло с головой, несмотря на то, что вот-вот что-то должно произойти.

И произошло.

Их снова отбросило. На этот раз намного дальше, до самых кораблей. Острова трещали по швам, рушились, осыпались, превращались в прах. Чёрный огонь сжирал всё. Проклятые острова не могли существовать без своего создателя.

Поднялась огромная волна позади кораблей, и море казалось непривычно тёмным. Тучи сгустились над ними. Дышать никто не мог, говорить — тем более. Даже Ханна Ламан была больше не в состоянии противостоять: атака на Бермуду полностью её опустошила.

Волна не накрыла их, она подняла в воздух корабли и всех, кто был на палубах, и в считанные секунды отнесла их к берегам Великобритании.

Солдатам королевы потребовалось не так много времени, чтобы понять: к берегам их страны прибыли пираты. Они окружили их. Никто не помнил и не понимал, как они сходили на берег, как королевская армия напала на них и как они сопротивлялись. Кто-то успел убежать, кого-то поймали сразу, а кого-то сразу убили. Эйлерт пытался найти Рагиро, но в той поднявшейся суматохе едва ли различал, по кому нужно стрелять, от кого защищаться. Рагиро тоже пытался найти Эйлерта, но успевал только отбиваться от нападающих солдат на исходе сил.

Ханна схватила Грэма, и они вдвоём исчезли в фиолетовом дыму. Риган и Райнер отбивались от солдат. Монро последовал за Ханной и Грэмом. Изэль убежала, как только появилась возможность. Летиция ринулась к Рагиро, чтобы защищать его до последнего. Юшенг и Джия сражались, стоя спина к спине. Солдаты были беспощадны. В некоторой степени беспощадней Бермуды.

Солдаты королевы убивали за один удар.

«Ты вернешься оттуда, но не домой», — в памяти Эйлерта всплыли слова Ханны Ламан. Неужели она говорила именно об этом?..

Удар, удар, блок, удар. Выстрел. Кажется, не один. Чей-то крик.

Удар.

Перед глазами всё поплыло.

Он вернулся оттуда, но не домой.

Ханна Ламан оказалась права.

Ханна Ламан никогда не ошибалась.

ГЛАВА 28

«ИСПОВЕДЬ СВЯЩЕННИКА»

 

Дальше историю Мартин знал: слухи, которые не доходили только до глухого, порой удивляли, а порой вводили в ужас. Не все из них были правдивыми, но Рагиро в обрисовал картину, чтобы у Мартина не оставалось никаких сомнений и чтобы хотя бы один человек знал всю правду от и до. Отец Мартин пожелал быть глухим.

— Твоя очередь, священник.

Он успел уже забыть о том, что несколько Путей назад пообещал Рагиро рассказать свою историю. Она, конечно же, не была такой длинной и такой болезненной. У него не было трагедии в детстве и трагедии в юношестве. Не было тех, за кого он отдал бы свою жизнь. Не было невероятной магической силы. Была разве что любовь. Запретная, непозволительная и постыдная.

Они сидели на холодном полу, не замечая холода и став намного ближе, чем Шесть Путей назад. Став почти друзьями. Рагиро всё ещё хотел познакомить Мартина с Эйлертом. Мартин всё ещё хотел изменить судьбу Рагиро. Оба знали, что никогда не смогут сделать то, чего хотели. И это могло бы быть почти смешно, если бы не было настолько больно.

Небо за решеткой светлело.

— Что ж, у нас как раз есть время, — сдался отец Мартин. — Что именно вы так хотите услышать? Вряд ли всё от моего рождения и до этой секунды. Вас интересует что-то конкретное, я прав?

— То, что причинило тебе боль, от которой ты так и не смог избавиться, — последовал незамедлительный, уверенный, жестокий ответ.

Отец Мартин вздохнул:

— Равноценный обмен, значит? Ваша история о боли взамен моей? Звучит справедливо.

У боли не было эквивалентов.

Боль есть боль. И какой бы образ она ни имела, какие бы причины у неё ни были, она мучила всех без исключений.

— Его звали Теодор Рэндалл. Символично, что имя Теодор означает «подаренный богом». Словно сам бог подарил мне его, а потом резко забрал навсегда, показав, что… — отец Мартин запнулся. —…что я не заслуживаю счастья? Что я недостоин любви? Не знаю, Рагиро, правда. Это было не так давно, всего каких-то два или три года назад, но мне кажется, что с того момента прошла целая вечность.

Мы встретились на похоронах его отца, и он не был похож на скорбящего сына. Разве что на разозлённого мужчину, который больше всего на свете хотел, чтобы его оставили в покое. Как я потом узнал, с отцом у него никогда не было хороших отношений, и даже на похоронах он не смог притворяться. Теодор был до умопомрачения честным, и иногда это по-настоящему злило. Я имею в виду, несмотря на то, что я священник и должен поощрять подобное, его честность доводила. Как доводит ваша честность, Рагиро.

Рагиро вдруг рассмеялся:

— Чёрт тебя подери, священник, да ты никогда не был хорошим священником! А я-то всю ночь думаю, как же мне аукнется то, что я порчу твою чистоту и непорочность.

Отец Мартин смущенно промолчал. И только он хотел заговорить вновь…

Послышался звук открывающегося замка, и дверь тяжело открылась. На пороге стояли двое солдат. Каменные лица ничего не выражали, они держались холодно и не смотрели ни на Рагиро, ни на Мартина. Их не удивила ни странная, увиденная ими картина, ни выкинутая в дальний угол библия, погрызанная крысами.

Время вышло.

Рагиро не узнал, что случилось в жизни Мартина, но, посмотрев друг другу в глаза, священник решил, что ему вообще-то необязательно было говорить — Рагиро обо всём и так догадался. Во всяком случае Мартин чувствовал возникшее между ними молчаливое понимание. Такое же, как когда-то возникло между ним и Теодором.

— Вы можете дать нам ещё немного времени? — неожиданно для самого себя спросил отец Мартин.

Стражники покачали головами, но не сказали ни слова. Рагиро послушно поднялся на ноги, на секунду плечом оперевшись о стену. Он слабо улыбнулся отцу Мартину и медленно побрёл к выходу, не оборачиваясь. Священник не сказал самого главного. Того, ради чего проводились исповеди.

«Отпускаю тебе твои грехи».

Потому что у Рагиро грехов не было.

Дверь с грохотом захлопнулась, оставляя Мартина одного. Они не успели попрощаться, не успели вообще ничего друг другу сказать напоследок, и у Мартина складывалось ощущение, что у него из сердца только что вырвали какую-то очень важную часть. Вырвали резко и без предупреждения. Всё должно было закончиться не так. Он дал Рагиро два обещания, и ни одно из них никогда не сможет выполнить. Первое — потому что ему никогда не хватило бы мужества сражаться против тех, кто сильнее. Второе — потому что второй и последний раз, когда он увидит Рагиро, будет его казнь. Отчего-то Мартин думал, что пережить ещё одну смерть Рагиро не сможет.

Он просидел какое-то время на полу пустующей камеры, собираясь с мыслями и силами. Когда-то несколько лет тому назад Мартин пропустил казнь лорда Теодора Рэндалла, человека, которого бесконечно любил. Сейчас он не мог пропустить казнь Рагиро. У него попросту не было на это права.

Отец Мартин вышел из тюремной камеры, оставив лежать на полу разодранную библию и крест.

Больше он никогда не возьмет в руки библию.

Больше он никогда не наденет на шею крест.

Всё закончилось слишком быстро.

Когда он выходил в коридор, мимо него прошёл высокий мужчина. Точно не стражник, точно не священник. Шёл он от соседней камеры, где был заключен Эйлерт Лир.

ГЛАВА 29

«ИСПОВЕДЬ ЭЙЛЕРТА»

 

Холодные каменные стены давили. Полученные в последней битве раны давали о себе знать больше, чем хотелось. Ночь словно остановила время и окрасила мир в чёрно-белый. Хотелось взвыть и неведомой силой пробить дверь, исчезнуть навсегда, лишь бы не здесь, лишь бы не сейчас, лишь бы не так. Он никогда не замечал за собой меланхоличного настроя, но после всего случившегося силы покинули его слишком резко. Он ждал рассвета как спасения, думая лишь о том, что у него получилось спасти самого дорогого ему человека. Он не знал, как сильно ошибался.

Холодные каменные стены пахли плесенью. Он возненавидел этот запах, как только переступил порог маленькой тюремной камеры и понял, что здесь ему предстояло провести целую ночь. Он, кажется, успелпопрощаться с матерью, но не успел попрощаться со всеми остальными. Он, кажется, знал, что не вернётся из той битвы. Ведьма его предупреждала. Ведьма же говорила, что карты и руны лгать не умеют. Он не послушал и поплатился за это. Поплатится, когда солнце взойдёт над землёй.

Холодные каменные стены сводили с ума. Как сильно он желал сейчас оказаться не здесь, не сейчас, не так. Как быстро он поверил в Бога, когда дверь за его спиной гулко захлопнулась, а крысы под ногами разбежались. Как сразу он вспомнил все услышанные когда-то молитвы, едва взгляд зацепился за тюремную решётку.

Кандалы непосильным грузом тянули вниз, усталость становилась тяжелее с каждой минутой. Он ждал священника — кажется, перед смертью давали возможность исповедаться даже пиратам. Но священник почему-то не шёл. И, если быть честным, он не очень-то и хотел.

Когда он почти уснул, в двери щёлкнул замок: кто-то пришел. Но открывать глаза так не хотелось, как и не хотелось видеть незнакомца, одетого в рясу. Исповедь ему была не нужна. Если Бог настолько слеп, что не видел мира, который создал, то ему не нужно было прощение.

— У нас не так много времени, — раздался знакомый до щемящей боли в сердце голос.

Риган Оделис стоял на пороге тюремной камеры, и он явно не был священником, несмотря на соответствующую одежду. Эйлерт распахнул глаза и непонимающе уставился на мужчину, уставшего не меньше его самого.

— Не удивляйся. Магия, деньги и сила вперемешку с умом могут сделать всё, что угодно, — ответил он на незаданный вопрос, скинул рясу на пол, оказываясь в более привычной одежде, и подошел к Эйлерту.

— Даже не знаю, рад ли я тебя здесь видеть, — прошептал Лерт, попытавшись улыбнуться. Не получилось. — Если ты пришёл сюда, чтобы спасти меня, то, боюсь, я не смогу сейчас даже идти, не то что бежать или драться со стражей.

Риган сел рядом. После полученных ран ему тоже было сложно двигаться, и вдвоем они не смогли бы справиться с не одним десятком стражников.

Эйлерт как-то сразу понял, что Риган пришёл попрощаться, что все увертюры закончились. Они победили Бермуду, и освобождение для всех моряков стало последним, что они сделали.

— Что с Рагиро? — нетерпеливо спросил Эйлерт, будучи уверенным, что Риган должен был первым делом сообщить ему именно это. Что с Рагиро. Но он молчал, то ли подбирая слова, то ли не желая говорить то, чего Лерту знать не следовало.

— Не знаю, — наконец, произнес Риган. — Всё произошло слишком быстро, ты же сам видел. Изэль едва ли убежала. Ханна, Грэм и Монро исчезли. Райнеру точно удалось скрыться, этот прохвост сбежит даже из Ада. Про остальных я ничего не знаю, Лерт. Рагиро я не видел с самой высадки на берег. Летицию — тоже. Как и многих из твоей команды. Нам остается надеяться, что никто из них не попался английским солдатам.

Слова Ригана — совсем не то, что хотел услышать Эйлерт за несколько часов до смерти. Он слишком хорошо понимал на что соглашался: он один был виноват во всем случившемся. Все смерти — на его совести. Все пропавшие без вести — тоже. Все разрушенные жизни — он разрушил их сам. Как и свою.

У Бога хотелось попросить лишь одного: чтобы с Рагиро всё было в порядке. Даже если он, Эйлерт, умрёт. Даже если сам Рагиро будет страдать, думая, что виноват в его, Эйлерта, смерти. Главное, что живой, подальше ото всех, кто мог бы ему навредить.

На мгновение Лерт даже почувствовал облегчение.

Мгновение очень быстро прошло.

Они молчали, и в их молчании было намного больше слов, чем в любом диалоге. Оба были вымотаны, не хотели говорить и бесконечно думали о том, что произошло и что могло бы произойти, но никогда не произойдёт, потому что Лерт оказался слишком самонадеянным в войне, которую не мог выиграть изначально.

Риган положил руку Эйлерту на плечо, и Эйлерт подумал, почему ему сейчас не двенадцать, ведь так хотелось ни о чем не волноваться и просто обнять кого-то близкого. Молчание кричало громко, и этот крик так сложно было выносить. Ладонь Ригана напоминала о прожитых когда-то счастливых моментах, но успокоения в этих воспоминаниях он не нашёл. Только нескончаемое море боли и тоски по прошлому. А прошлое, как известно, вернуть невозможно.

Лерт бы многое отдал за это.

Если бы было, что отдавать.

До той секунды, пока Риган не положил руку ему на плечо, Эйлерт думал, что не боялся: он заглушал свой страх усталостью, злостью, ненавистью. Но одно прикосновение разрушило защиту, обнажая душу перед самим собой.

Эйлерт не хотел умирать, и это осознание скрутилось в жёсткий ком внутри.

— Риган, мне страшно.

Риган чуть сильнее сжал его плечо. «Я знаю». Любому было бы страшно, если бы он знал, что через несколько часов умрёт.

— Даже идя прямиком к Морскому Дьяволу мне не было страшно, — тише добавил Лерт и закрыл глаза. Тюремная камера — последнее, что хотелось видеть в такой момент. — То есть страшно было, но не так.

Он не мог объяснить, каким был страх тогда и каким он стал сейчас, но точно понимал, что это были два разных чувства. Оба заставляли сердце биться чаще, быстрее, неистовее. Но если страх перед битвой заставлял двигаться дальше, не позволяя оборачиваться назад, то страх перед казнью — заставлял цепенеть, то и дело оглядываясь на прошлое без шанса на будущее.

Почему ему сейчас не двенадцать. Об этом думал не только Эйлерт, но и Риган.

Когда Эйлерту было двенадцать, Риган мог его защитить. Даже после смерти Нельса, Риган всё ещё мог его защитить. Сейчас он был бессилен. Он был бессилен с тех пор, как Эйлерт возглавил «Пандору», — Риган убеждал себя в этом снова и снова, хотя знал, что необузданное море внутри Эйлерта никогда не разрешало его защищать, и все те годы были лишь видимостью безопасности.

Слов не осталось — одни чувства, да и те неумолимо сгорали, оставляя за собой разбитые надежды и пепел.

Если бы Нельс Лир не погиб в кораблекрушении, его бы тоже казнили. Эйлерт всего лишь повторил его судьбу.

Если бы Риган Оделис много лет назад решил восстановить «Эгерию», он бы тоже был повешен.

У каждого из них была одна дорога и один конец. Просто кто-то свернул в нужный момент, а кто-то свернул не туда.

— Спасибо, — шепнул Лерт совсем не слышно, но Ригану было не обязательно слышать, чтобы понять. — Ты заменил мне отца. Не знаю, что со мной стало, если бы не ты.

Эйлерт никогда не забывал Нельса, но не мог отрицать значения в его жизни Ригана. Не мог не обращать внимания на то, как Риган приехал к ним после смерти отца, как Риган остался и помогал ему и матери. Как Риган первый раз его обнял, когда он первый раз заплакал, очнувшись после кораблекрушения. Как Риган учил его стрелять и драться. Как Риган позволил попробовать эль и привёл в бар. Как Риган бросил свою жизнь ради него, Эйлерта.

— Ты стал мне сыном, мальчик.

И от этих слов хотелось плакать и смеяться одновременно. Плакать — потому что больно. Смеяться — потому что капитан пиратского судна никогда не плачет.

— Не говори матери, — после недолгой паузы попросил Эйлерт. — Не говори ей, что меня казнили. Скажи, я погиб в битве. Она не переживет, если узнает, что после победы я угодил в английскую тюрьму и был казнен.

— Не уверен, что Нала вообще переживёт известие о твоей смерти, — выдохнул Риган. Он не хотел этого говорить — слова сами сорвались — и быстро пожалел о сказанном. Эйлерт поник ещё сильнее: после смерти Нельса у Налы оставался сын, но после смерти сына она останется одна, и причин жить больше не будет.

— Просто не говори ей, — повторил Лерт. Он и сам прекрасно понимал правоту Ригана, только слишком сильно не хотел признавать и думать об этом.

Риган кивнул: хорошо. Даже мертвецы имели право на последнее слово и последнюю волю. Эта воля беспрекословно выполнялась. Риган никогда не скажет Нале, что её сына казнили. Нала никогда не узнает правду. Последняя воля Эйлерта оказалась жестокой — он лишил матери того, к чему она всегда стремилась. Правды. Риган не стал его переубеждать.

— Можно ещё одну просьбу?

«На этот раз точно последнюю», — хотел добавить Лерт, но не стал, зная, что мог просить, о чём угодно и сколько угодно, потому что Риган действительно стал ему отцом, и иногда ему хотелось именно так его называть, но он вовремя себя одёргивал.

— Когда найдешь Рагиро, прошу тебя, сделай всё, что понадобиться, чтобы он не жертвовал ни душой, ни сердцем, ни чем-то ещё, чтобы вернуть меня. Нам обоим хватило одного раза. Второго, боюсь, мы не переживём. Я, во всяком случае, точно. Мне не удалось пережить даже первого, — его пробило на смешок. Нервный, раздраженный. — И скажи ему, что он с момента нашей встречи был самым важным человеком в моей жизни и остался им до сих пор. Я уже говорил ему об этом, но мне кажется, он не совсем поверил. Так что…

— Хорошо, — Риган не стал дожидаться, пока Эйлерт скажет что-то, что снова и снова будет разрывать ему сердце. Снова.

И они замолчали.

Надолго.

Пока не начало светать.

Молчание тоже могло говорить, и оно говорило. Эйлерт ни о чём не жалел, даже на смертном одре. И если бы у него была возможность прожить жизнь заново, он бы прожил её так же, ничего не меняя. Риган жалел лишь об одном: что у него так и не получилось защитить сына. Он бы с радостью поменялся с Лертом местами, да только Лерт ни за что ему не позволил бы.

— Как думаешь, это больно — умирать? — первым нарушил тишину Эйлерт. До прихода стражи оставалось немного времени, и это был единственный вопрос, который волновал Лерта.

Ригану не хотелось отвечать. Он говорил Эйлерту, что Нала не переживет его смерть, но ни слова не сказал о себе — он сам не знал, как ему жить дальше, сам был в ужасе не меньше Лерта и сам надеялся, что умирать — это не больно.

— Думаю, смерть похожа на сон. Когда ты засыпаешь, тебе ведь не больно. Значит, когда умрешь, боли тоже не будет. Не переживай.

На мгновение в его голову закралась мысль вступить в бой со стражниками и попытаться освободить Эйлерта. Чем Дьявол только не шутил — вдруг получилось бы?.. Риган мысленно одёрнул себя. Они вдвоем не смогли бы управится даже с его магией — настолько были вымотанными и уставшими. Лерт вообще еле передвигался и вряд ли у него хватило бы сил убежать.

Если бы у них только было ещё немного времени, тогда Риган нашёл бы Грэма и Ханну, Монро и Летицию, да даже Рагиро. Они придумали бы план, они вытащили бы Эйлерта, никто бы больше не умер.

Но у них не было времени.

Солнце уже выглядывало из-за линии горизонта, небо окрашивалось в голубой, но для Ригана и Эйлерта оно истекало кровью.

Для Рагиро в соседней камере — тоже.

Когда двое стражников открыли дверь, Риган уже снова был одет в рясу.

Никто не произнёс ни слова. Эйлерта не надо было уговаривать: он сам направился к стражникам, улыбнувшись уголками губ Ригану, а после — ни разу не обернувшись. Потому что обернись он, уйти бы не смог.

Тяжёлая дверь захлопнулась, и Риган остался один, не зная, что делать дальше, и не зная, хватит ли у него сил увидеть казнь Эйлерта собственными глазами. Первое, что он сделал, скинул с себя рясу.

Когда он выходил в коридор, мимо него прошёл священник. Они на мгновение посмотрели друг другу в глаза, но не произнесли ни слова. Шёл он от соседней камеры, где был заключен Рагиро Савьер.

ЭПИЛОГ

 

В тот день солнце светило ярко и море горело в ослепительных лучах. Время в такие минуты останавливалось, позволяя запечатлеть в памяти уходящие моменты. Это было почти магией, не такой жестокой, не требующей ничего взамен. Риган остановился рядом с Мартином. Оба смотрели на небо, которое должно было быть голубым, но в свете обжигающего солнца стало красно-оранжевым. Ни единого облака — ничего. Только красное небо и белое солнце. Они на мгновение перестали дышать. Не сказали ничего, даже не догадываясь, как тесно теперь связаны друг с другом, но понимая чувства каждого без слов. И молча направились к месту казни.

В толпе легко затеряться.

Риган знал это. Они разделились с Мартином, едва дошли до небольшой площади, и больше никогда не встретились снова, но навсегда запомнили друг друга. Риган проводил взглядом священника и, развернувшись, вернулся назад — оттуда он мог увидеть казнь, но его вряд ли заметили бы солдаты.

Ханна и Грэм знали это. Он поддерживал её за талию и помогал идти, чтобы ведьма не упала и не потеряла сознание снова. Ханна с трудом залатала собственные раны и раны Грэма, и ей тяжело было даже держать глаза открытыми, но она настояла, чтобы они явились сюда. Грэм не возражал, он бы и сам предложил это Ханне, если бы она не заговорила первая.

Монро знал это. Он появился чуть позади Ригана, еле устояв на ногах. Магия давалась ему тяжелее, нужно было восстановить силы, но ни времени, ни возможности он найти не смог. Монро коснулся плеча Ригана и, когда тот обернулся, покачал головой: они ничего не могли изменить.

Летиции и Изэль там не было. Но там был Райнер Финн. Он стоял невидимой тенью в самом конце толпы прямо напротив виселиц.

Солнце сжигало, море горело.

Первым на невысокий помост поднялся Рагиро. Он сразу же нашёл в толпе отца Мартина, подмигнул ему и слабо улыбнулся всего на секунду. Левый глаз светился алым — священника это больше не пугало. Не обращая внимания, что виселицы вместо одной — только для него — было две, он остановился напротив первой. Смерть могла бы стать для него утешением много лет назад, но сейчас она почему-то казалась лишь ненужным и нежелательным забвением.

Вторым на невысокий помост поднялся Эйлерт. Он в ужасе смотрел на Рагиро, не веря своим глазам. Он думал, у них получилось. Он думал, они победили. Что же тогда означали все смерти, если всё было зря?.. Лерт резко остановился, не в силах сделать ни шага дальше, но солдат позади нетерпеливо пнул его вперед, выкрикнув недовольное «Шевелись!».

Рагиро тут же повернулся на голос и застыл. Его смерть имела бы смысл, если бы Эйлерт остался жив и был в порядке. Но так… Левый глаз приобрел кровавый оттенок. Небо вмиг потемнело — это солнце скрылось за появившимися облаками.

Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Чей-то отдаленный голос зачитывал обвинение и приговор, но слова ускользали. Ни Эйлерт, ни Рагиро не могли сосредоточиться на собственных жизнях, потому что жизнь другого была важнее. Они не хотели спасать себя, но хотели спасти друг друга. Снова.

— Я не хотел, чтобы всё так получилось, — одними губами прошептал Эйлерт. Они не отрывали глаз друг от друга, в ушах гудело. — Прости меня.

Морской Дьявол был наименьшим из всех зол, с которыми сейчас они сталкивались. Морского Дьявола, как оказалось, можно было победить — и они победили, забыв о других монстрах, живущих совсем рядом с ними и выглядевших также, как и они: о людях. Эйлерт пожелал никогда не появляться, а потом вдруг понял, что тогда он бы никогда не встретил Рагиро, а это в стократ хуже. Сердце превращалось в камень медленно и болело. Есть раны, которые никогда не заживут, и они оба обрели такие раны: те, которые не затянуться даже после смерти.

— И ты прости меня, — тоже шепотом ответил Рагиро. — Если бы я не появился, у тебя могла бы быть долгая и счастливая жизнь.

Это ложь. Они оба знали, что долгой жизни у Эйлерта быть не могло. Как и у Рагиро. С самого начала. Счастливой — может быть. Может быть, у них даже был бы шанс — где-то в другой реальности — на то, что Морской Дьявол не забрал у них тринадцать лет. И где-то в другой реальности эти тринадцать лет не были бы целой жизнью.

— Не говори глупостей. Если бы ты не появился, у меня никогда не было бы счастливой жизни. Я бы всю жизнь искал потерянную часть себя, — Эйлерт не понял, как сказал это, но взгляд у Рагиро стал немного спокойнее.

Приговор зачитывали неприлично долго. Слова по-прежнему ускользали от сознания, но они хотя бы успели сказать то, что так давно хотели. Этого было недостаточно, чтобы согласиться умереть, но достаточно, чтобы начать прощать себя.

Рывками Рагиро и Эйлерта заставили отойти друг от друга, поставили их напротив виселиц.

Палач накинул на шеи петли.

Между пальцев Рагиро сверкнули чёрные искры.

Они посмотрели друг другу в глаза, слабо улыбаясь. Эйлерт — грустно, Рагиро — вызывающе. Словно это ещё не конец, словно ещё был шанс на спасение.

Словно не страшно это — умирать.

 

Конец.

БЛАГОДАРНОСТИ

 

Я хочу сказать спасибо каждому, кто дочитал до конца, даже если вам не понравилась эта история. Для меня это очень важно.

Спасибо моим самым лучшим родителям, благодаря которым у меня есть возможность заниматься тем, чем я хочу. И которые готовы помочь мне всегда и во всём.

Спасибо моей дорогой Насте, без которой не было бы моего творчества. Ты первый человек, которому я рассказываю о всех своих идеях, даже самых безумных.

Спасибо моей прекрасной Кате, которая согласилась отредактировать мой текст дважды и не злилась после бесконечных тавтологий и самых странных поворотов сюжета. И которая также выслушивала все мои идеи, находясь за много километров от меня.

Спасибо моим подругам Эмме и Марине за поддержку.

Спасибо Аиде и Вере за волшебство в моей жизни.

Спасибо Ксюше за то, что подтолкнула к действиям.

Спасибо студии Дисней и Джеку Воробью в лице Джонни Деппа за любовь к пиратам. Спасибо Амано Акире за то, что благодаря её истории я написала свою.

Спасибо тебе, тому человеку, который это читает.

Я люблю вас всех.

ОТ АВТОРА

 

Идея этой книги пришла мне в далёком 2017 году, жарким летом, когда я выходила из кинотеатра. Тогда я даже подумать не могла, что когда-нибудь «Дьявольские шутки» станут полноценной книгой, а не просто недофанфиком на просторах интернета.

«Дьявольские шутки» прошли очень долгий путь, потому что мне потребовалось 4 года, чтобы сделать всё так, как я хотела. Среди этих 4 лет был период, когда я не могла писать. Не могу назвать это творческим кризисом, потому что я не могла заниматься не только творчеством, а вообще всем.

Частично эта книга стала моей рефлексией, моей переработкой собственных чувств. Возможно, именно поэтому здесь так много боли. А может, потому что я люблю грустные истории.

Такая концовка планировалась с самого начала, когда идея только закралась в голову. Я не считаю этот финал плохим, но он определённо печален, ведь даже я не знаю, что случилось после и выжили Эйлерт и Рагиро или нет. Ты можешь выбрать их судьбу и решить за меня, я не буду против.

Эйлерт и Рагиро очень важны для меня, и я безумно люблю их. Поэтому я не могла позволить себе убить их. Но другой исход в их истории казался мне нелогичным и слишком пафосным. Тюрьма и возможная казнь — единственное, что я видела в завершении «Дьявольских шуток».

Надеюсь, ты меня поймёшь, мой дорогой читатель.

Заметки

[

←1

]

Слова заклинания и сам обряд принадлежат Инге Хосроевой.