Письма на воде (СИ) [Наталья Гринина NataBusinka] (fb2) читать онлайн

К началу ручья дойду дорогой прямой,

Присяду, смотрю, как встают облака над горой{?}[1. Отрывок из стихотворения «Дом в горах Чжуннань» (пер. А. Штейнберга).].

 

Ван Вэй{?}[2. Ван Вэй (701–761) – китайский поэт, живописец, каллиграф.]

Чхве Чжи Мон появился, как всегда, бесшумно и долго стоял за кустами гибискуса, глядя на Кванджона, четвёртого правителя Корё.

Тот уже который час сидел в лодке у берега. Издалека его можно было принять за спящего, но звездочёт ясно видел, как император неотрывно смотрит на воду и тонким концом веточки сакуры водит по неспокойной поверхности. Его тёмная фигура с напряжённо прямой спиной и жёсткий профиль бесстрастного лица были абсолютно неподвижны, лишь рука скользила так, словно утешала озёрную рябь, подёрнутую вуалью утреннего тумана.

Посторонний решил бы, что перед ним мечтатель, ищущий в уединении вдохновение и покой. Но чужих людей во дворце не встречалось. А Чжи Мон посторонним не был. И ему было прекрасно известно, что императора окутывают отнюдь не расслабленность и светлые грёзы, а неизбывная, выгрызающая душу скорбь, холодные волны которой звездочёт ощущал всей кожей даже на расстоянии.

Подумав об этом, он вздрогнул и на миг закрыл глаза, переводя дыхание. Как же Кванджон может всё это выносить?

Только Чжи Мон знал, почему правитель Корё бывает здесь так часто.

Император не наслаждался рассветной тишиной. Не радовался утру. Не отдыхал от дворцовой суеты и забот. Он приходил сюда не за этим.

Взгляд звездочёта переместился с тёмной фигуры на воду, мягкую глянцевую поверхность которой вспарывала вишнёвая ветка. На его обычно невозмутимом лице появилось выражение внимательной заинтересованности.

Когда Кванджон выпрямился и шагнул на берег, Чжи Мон неслышно отступил в тень. Император медленно прошёл мимо в сторону дворца, ломая дрожащими пальцами ненужную ветку. Полы его одеяния, шурша, задели куст, за которым затаился звездочёт. Но даже если бы Чжи Мон и не скрывался, сейчас император его не заметил бы: перед его затуманенным взором стоял один-единственный человек, и это был не придворный астроном.

Тягучая, изматывающая тоска превратила лицо Кванджона в неподвижную маску. Как только он вернётся во дворец, её сменит другая – маска отчуждения и холодности. А дорожки слёз, которые поблёскивали сейчас на щеках императора, и вовсе никто никогда не увидит.

Кроме Чжи Мона.

Через пару минут звездочёт спустился к берегу. Он стоял на влажной от росы траве рядом с покачивающейся лодкой, пристально рассматривая воду возле борта, и взгляд его при этом скользил по поверхности, как будто Чжи Мон что-то читал.

 

Я больше не могу.

Я не могу так больше, Су!

Не могу жить, не слыша тебя, не видя твою тихую лунную улыбку, не чувствуя в ладони прохладу твоих пальцев.

Время без тебя тянется мучительно медленно и бесконечно. Не проходит ни дня, чтобы я не думал о тебе, ни одной ночи, когда бы ты мне не снилась, моя Су. И я готов выть от беспомощности, стоит мне только проснуться и с горечью осознать, что это был только сон: твои руки, твой смех, твой запах…

Как же я смог отпустить тебя? Как же ты смогла уйти?

Каждый день я прихожу сюда, чтобы вспоминать. Потому что только это и заставляет меня дышать. Я говорю с тобой, как если бы ты стояла рядом и держала меня за руку, смотрела на меня и улыбалась. И тогда мне становится легче. Если я не буду говорить с тобой, если не буду вспоминать, то просто сойду с ума. А вспоминая, буду корчиться от боли и слёз. Но иначе – никак.

Я бы писал тебе, когда бы не боялся, что эти письма увидят чужие глаза. У нас с тобой был один на двоих почерк, помнишь? Сейчас я понимаю почему.

Я бы писал тебе… Но я ни на миг не забываю о том, что нахожусь во дворце. И ни на мгновение не перестаю ощущать, что тебя здесь нет…

Поэтому я решил писать тебе на воде. Так я смогу не опасаться, что кто-то услышит, прочтёт и вновь прикоснётся к тебе даже в мыслях. А на это имею право только я.

Лето подходит к концу. И моё время тоже. Но я жалею не об этом, а о другом. О многом другом, что случилось и чего не было. Мне мучительно думать, как мало мы с тобой были вместе, как мало говорили. Не слишком ли поздно я очнулся? Не слишком ли поздно решил рассказать тебе обо всём?

Я не знаю. Я знаю только, что ты была моей. И остаёшься в моей жизни до сих пор – тёплым дождём, медовыми сладостями, мягким смехом маленькой девочки с твоими глазами и серебряным украшением в волосах.

Моим дыханием. Моим сердцебиением. Моей болью. Просто – моей…

 

Порыв ветра разорвал тонкую пелену тумана и качнул пустую лодку.

Чжи Мон поднял голову и, подставляя лицо мягким лучам восходящего солнца, едва заметно кивнул с печальным удовлетворением.

Да.

Всё так.

Всё так, как и должно быть.

Никому не дано обмануть судьбу. Её нельзя изменить по своему желанию. Только если умереть и снова возродиться.

 

Я буду писать тебе, слышишь?

И где бы ты ни была сейчас, я верю: ты прочтёшь и простишь меня. И однажды вернёшься ко мне в одном из тысяч миров, в одной из тысяч жизней…

Комментарий к Пролог. Ветка сакуры

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 1. Волчья луна ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 1. Волчья луна

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/bJIIvD1rAvI80A.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Heo Sang Eun – The Prince (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – SCORE)

 

Был сослан на десять тысяч смертей,

Но всё ж возвращаюсь домой{?}[Отрывок из стихотворения «Под дождём гляжу на гору Цзюншань из беседки Юэян» (по книге С. А. Танцуры «Время цикад: Древневосточная поэзия»).].

 

Хуан Тин-цзянь{?}[Хуан Тин-цзянь (1045–1105) – китайский поэт, каллиграф, государственный деятель.]

Привал был недолгим.

Пока всадники, давая отдых лошадям, подкреплялись сами, сидя тесным кругом на поросших жёсткой травой и мхом валунах, Ван Со стоял в стороне, нетерпеливо постукивая себя по бедру навершием меча.

Он никогда и ни с кем не разделял трапезу, если только этого не требовали проклятые правила приличия и отказаться не представлялось возможным. Но подобные церемонии в его приёмной семье Кан случались редко, а сейчас ему было и вовсе наплевать на тех, кто буравил его спину настороженными взглядами, полными страха и неприязни.

Как вообще можно делить пищу с теми, кто ненавидит тебя и желает твоей смерти?

Четвёртый принц государства Корё спешил вернуться в столицу. Днём ранее ему доставили послание от короля, в котором тот требовал его присутствия на церемонии очищения наследного принца от злых духов. Письмо было кратким и сухим. Ван Со горько усмехнулся, подумав о том, что правитель Тхэджо Ван Гон, как всегда, был настолько занят государственными делами, что не мог потратить лишнюю минуту на несколько добрых слов для сына. Однако в послании обнаружилась записка от придворного звездочёта Чхве Чжи Мона, который более пространно и мягко, но не менее настоятельно просил принца вернуться в Сонгак{?}[Сонгак (Сонак) – столица древнего государства Корё, современный г. Кэсон на юге КНДР.] именно сегодня, и желательно до рассвета.

Ван Со посмотрел на пепельно-жёлтый диск солнца в зените и вновь усмехнулся: звездочёт будет недоволен, какой бы ни была таинственная причина его просьбы.

Они опоздали. Лошадь одного из сопровождавших его воинов на полпути поранила ногу, и ехать им пришлось медленнее, так как замены не нашлось. А тут ещё этот привал…

Сам Ван Со ограничился парой глотков воды и, как только его спутники начали подниматься с нагретых солнцем камней, вскочил в седло, подстёгивая коня.

Пусть догоняют, если хотят. И если смогут. Он и без того достаточно терпел их, всех их – чужих ему людей из враждебного клана, якобы взявших его на воспитание, а на самом деле державших его заложником хрупкого мира с королём Тхэджо. Будь на то его воля, Ван Со перерезал бы их всех прямо здесь, на дороге, подтвердив тем самым жуткие слухи о нём по всему Корё. Но он давил в себе это звериное желание ради достижения своей цели.

Он возвращается домой.

Его нагнали на последнем горном перевале. Испуганные крики заставили Ван Со обернуться.

– Господин Кан, смотрите!

– Дурной знак!

– Волчья луна!

За спинами всадников на невозможно огромное кроваво-огненное солнце, вдруг рухнувшее к горизонту в середине дня, хищно наползал чёрный диск, погружая землю во тьму.

Волчья луна.

Беспощадно пожирающая солнце. Предрекающая беды. Несущая смерть.

Остановившись на краю пропасти, Ван Со смотрел на раскинувшийся далеко внизу Сонгак, накрытый траурным плащом лунной тени, за которой пряталось робкое, вмиг ослабевшее светило.

Так вот почему Чжи Мон торопил его, умоляя приехать до рассвета! Наверняка звездочёт знал о затмении, не мог не знать. Только какое отношение всё это имеет к нему, к Ван Со?

Хотя… По большому счёту ему было всё равно.

Он дёрнул поводья, и тут вдруг что-то задержало его над обрывом в бездну, которую медленно и неотвратимо затягивало кроваво-угольным покрывалом.

 

Я не могу объяснить тебе, Су, что произошло со мной, потому что и сам до конца не понял. Но в тот момент, когда чёрный круг на небе сомкнулся с красным, меня словно обожгло внутри.

Я внезапно почувствовал, как что-то изменилось в моей судьбе и во мне самом, и осознал, что там, внизу, в долине, меня кто-то ждёт. Не король-отец, призывающий сына к себе лишь ради долга. Не мать, изгнавшая своего искалеченного ребёнка из дворца, только чтобы не видеть его уродство. Не братья, которые не знали и боялись меня.

Меня ждал кто-то, кого я ещё не встречал, но кому был нужен и в ком нуждался сам. Это ощущение было настолько сильным и ярким, что ослепило меня не меньше кровавого обода солнца.

Теперь я знаю, что это была ты, Су. В тот самый миг ты пришла в мой мир, чтобы стать моей.

И прав был Чжи Мон, который торопил меня к тебе…

 

Тень от луны, погрузившая Сонгак во тьму, исказила черты лица Ван Со, что были видны из-под отталкивающей, но искусно сделанной маски. Те из его спутников, кто оказался рядом и смотрел в тот момент на него, шарахнулись в стороны, заставляя и без того уставших и испуганных лошадей сбиться в кучу на опасно узкой и каменистой горной тропе.

Ван Со холодно оглядел всадников из-под капюшона и под их растерянное перешёптывание решительно развернул коня к спуску с перевала.

Пусть думают, что хотят, и как угодно толкуют небесную тень. Пусть обвиняют его во мраке, накрывшем долину с его возвращением. Ему не было до этого дела. Он видел их всех в последний раз.

Родной город встретил принца так же, как проводил тот, где он жил в изгнании долгие годы: паникой на рынке и криками «Волк! Принц Волк!». Страх и суеверия расчищали перед ним улицы. Ужас и омерзение заставляли отворачиваться от него любого, кто оказывался поблизости.

Волк. Зверь в человеческом обличье, явившийся в Сонгак в час проклятой луны. Это ли не предвестие бед, которые нёс с собой четвёртый принц?

Не глядя под копыта своего коня, Ван Со прошествовал по улицам, лишь на минуту задержавшись у лотка торговца украшениями.

Дворец оглушил его равнодушной пустотой. Никто не встречал его. Никто не был ему рад. Другого принц и не ждал. Однако весь непростой путь сюда где-то глубоко внутри, в самом тёмном уголке его очерствелой души теплилась надежда на иное. Надежда, погасшая при взгляде на неприветливый, некогда родной дом.

Тем больнее Ван Со было услышать слова наместника Кана, произнесённые с насмешливым высокомерием, словно тот бросал кость паршивому псу и приказывал побыстрее расправиться с ней, чтобы вернуть его на цепь:

– Я оставлю с вами слугу, принц. После церемонии не задерживайтесь и возвращайтесь в Шинчжу{?}[Шинчжу (Синчжу) — провинция Корё, находившаяся на территории современного уезда Шинчхон (Синчхон) в провинции Хванхэ-Намдо (Южная Хванхэ), КНДР.], – в тоне наместника звучали повелительные нотки, не допускавшие возражения. – Не забывайте, что вы были приняты в семью Кан. Держите себя достойно при короле.

Этому трусливому лизоблюду не стоило открывать рот! И тем более не стоило напоминать о том, что Ван Со здесь всего лишь гость. Нежеланный гость.

Волна клокочущей ненависти поднялась из самых глубин звериного существа четвёртого принца, затопив сознание и лишив способности здраво мыслить. Рука сама потянулась к мечу, притороченному к седлу, но тут открылись ворота, пропуская Ван Со во внутренний двор.

Ненависть сбросила его с коня, а меч неизвестно как оказался в руке.

 

Я не стану оправдываться перед тобой, Су. Не стану притворяться, что жалею о сделанном. Потому что я не жалею.

Я не намерен был возвращаться в Шинчжу, чтобы вновь превратиться в заложника чьих-то интересов, в подкидыша, пригретого из корысти вдали от дома.

Ни за что!

Я готов был зарубить не только коня, на котором прискакал сюда, но и всех тех, кто остался по ту сторону ворот, захлопнувшихся за моей спиной подобно дверям преисподней. Я готов был выжечь весь путь назад, чтобы никогда больше не проходить его, уничтожить любое напоминание о прошлом, малейшую возможность вернуться туда, в свою тюрьму.

Я оглох и ослеп от ярости, протеста и отчаянной решимости, охвативших меня при мысли, что мне придётся вновь терпеть всех этих людей, каждому из которых мне хотелось свернуть шею за один только взгляд презрения или жалости, за одно только упоминание о моём положении и увечье.

Меня не отрезвила ни кровь, капающая с меча на землю, ни крики вокруг. Наоборот, всё это только разбудило во мне безумного Волка, от которого шарахались даже бывалые воины, испуганно отводя глаза.

Принц Волк?

Что ж, пусть.

Волк вернулся во дворец, чтобы остаться в нём навсегда…

 

Чхве Чжи Мон видел всё.

Стоя на крепостной стене позади принца, он слышал разговор Ван Со с наместником Каном, наблюдал последние конвульсии хрипящей лошади, провожал взглядом чёрную фигуру, источающую ярость. В облике четвёртого принца в тот момент не было ничего человеческого.

Недаром сегодня над Сонгаком разлилось алое зарево затмения.

Чжи Мон коротко вздохнул: он не ошибся.

 

Да и Ван Со оказался прав в своих предположениях и мрачных ожиданиях.

Мать отказала ему во встрече под предлогом недомогания, хотя они не виделись два года.

Братья старательно избегали его, перешёптывались за спиной, обмениваясь нелепыми устрашающими слухами, и столбенели при его появлении, словно он был исчадием ада, а не одним из них.

А отец… Отец действительно позвал его лишь затем, чтобы из волка превратить в пса, приказав встать под руку наследного принца Ван Му и охранять его шаткое положение до коронации. Да и то правитель Тхэджо пока ещё сомневался, кем станет Ван Со для будущего короля – щитом или карающим мечом.

 

Первую ночь в родном доме я не мог заснуть, Су. Меня измучили кошмары, в которых я маленьким мальчиком заходился криком в руках матери, располосовавшей моё лицо ножом в безумном припадке ревности к мужу из-за того, что тот решил заключить ещё один брак ради укрепления государства.

Я вновь бился в её руках, а после истекал кровью, отброшенный в сторону, как мерзкое животное. И лишь Ван Му пожалел меня, поднял на руки и отнёс к придворному лекарю. Но что могли сделать травы и целебные порошки с глубоким шрамом, разделившим моё лицо на две половины, а мою жизнь – на до и после? Что могли сделать утешения старшего брата, наследного принца, если от меня отказалась родная мать, стоило ей увидеть моё увечье?

Она своими руками сделала меня таким! И этими же руками вышвырнула меня из дворца в чужую семью, не желая видеть уродливого сына, терпеть рядом с собой калеку, который одним своим видом напоминал ей о содеянном ею же, но больше всего – о том, что она проиграла, когда король предпочёл ей другую женщину.

Только Ван Му оставался добр ко мне. Только он провожал меня, рыдающего, в чужой дом. Только он изредка писал мне. Так мог ли я теперь отказать ему в помощи? Тем более что в обмен он предлагал мне великую милость – позволение жить в Сонгаке и не возвращаться в ненавистный Шинчжу.

А я предпочёл бы скорее умереть, чем вернуться туда…

 

С самого утра следующего дня Чхве Чжи Мон нещадно гонял принцев, готовя их к церемонии, где им предстояло исполнить танец с мечами. Солнце припекало, тёмная одежда намокла от пота, мечи то и дело выскальзывали из рук. Наконец десятый принц взбунтовался, и Чжи Мон, проявив милосердие, дал им передышку.

Ван Со на репетицию предсказуемо не явился. Но на этот раз братья напрасно ругали за чаем его мерзкий характер: четвёртый принц покинул дворец по заданию Чжи Мона и Ван Му. Ещё до рассвета он сел на коня и отбыл на север.

И вот теперь, стоило принцам в разговоре упомянуть наследника престола, Чжи Мон встрепенулся и под благовидным предлогом покинул воспитанников, а сам поспешил в город, на рыночную площадь.

Ему нужно было убедиться в том, что всё идет так, как надо, и Ван Со окажется в нужном месте в нужное время.

Ровно тогда, когда астроном приведёт за собой Хэ Су.

Накануне звезда четвёртого принца засияла на небосклоне особенно ярко. А после затмения рядом с ней появилась новая маленькая звёздочка. И сейчас они двигались навстречу друг другу, но им нужна была помощь.

И Чжи Мон торопился изо всех сил.

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 2. Нечто невообразимое ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 2. Нечто невообразимое

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/iTTrdJZDpGKtWg.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: EXO-CBX – For You (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Хочу, из дальних странствий вернувшись,

Стряхнуть воспоминания, как росу,

Стоять среди зелени, в белом красуясь{?}[Отрывок из стихотворения «Дикая роза» (по книге Мун Чонхи «Вслед за ветром», пер. М. В. Солдатовой, Е. А. Похолковой, И. Ю. Панкиной).].

 

Мун Чонхи{?}[Мун Чонхи (р. 1947) – южнокорейская поэтесса.]

 

Дом мой родимый – всего лишь двор постоялый,

И я здесь как будто тот гость, что должен уехать{?}[Отрывок из стихотворения «Солнце с луною…» (пер. Л. Эйдлина).].

 

Тао Юань-мин{?}[Тао Юань-мин (365–427) – китайский поэт.]

Четвёртый принц возвращался в столицу в отвратительном расположении духа.

Мало того, что его всё ещё леденил вчерашний нерадушный приём во дворце! Отец, мать, братья – все избегали его, а при встрече отводили глаза, как от прокажённого. Морозная корка обиды до сих пор сковывала его внутри, не давая глубоко и чисто дышать.

Мало того, что ему уготовили роль жертвы возможного покушения на наследного принца! На церемонии изгнания злых духов Ван Со предстояло занять его место, чтобы уберечь от смерти ценой собственной жизни, если покушение удастся.

Мало того, что всю минувшую ночь его изводили кошмары о матери! Он словно наяву ощущал ненасытное лезвие ножа на своём лице, каждый взмах, каждый росчерк, каждый миг, когда нож вгрызался в его кожу. Он вырвался из сна в слезах, и его ещё долго трясло от жутких воспоминаний на крепостной стене, куда он выполз, не в силах находиться во дворце. Там его и нашёл Чжи Мон, чтобы отправить с поручением ещё до рассвета.

Мало того, что поездка его оказалась напрасной, потому что доверенный человек звездочёта, живший в приграничной деревне на севере Сонгака, таинственным образом скончался накануне! Теперь неоткуда было узнать, причастны ли к организации покушения на наследного принца северные кланы, которые давно уже выказывали недовольство Его Высочеством в качестве потенциального правителя Корё.

Неужели всего этого судьбе было мало, и она продолжала его испытывать?

Видимо, да, потому что на него вдобавок возложили тяжёлую миссию вестника смерти. Повесилась служанка, подававшая завтрак наследному принцу Ван Му в тот самый день, когда умерла птица, которой дали попробовать приготовленную для него еду. По словам Чжи Мона, самоубийство было инсценировано, во дворце искали виновного. А Ван Со, раз уж всё равно направлялся на север, должен был заехать к родителям этой девушки, принадлежавшей некогда знатному, но обедневшему роду, и сообщить несчастным о смерти единственной дочери, которую те с большим трудом устроили служить при дворе для поддержки семьи.

Четвёртый принц это поручение выполнил, но у него разрывалось сердце, а перед глазами до сих пор стояли лица стариков, получивших страшное известие. И от кого! От Волка, который сам был словно посланец преисподней в своих чёрных траурных одеждах и маске, скрывающей обезображенное лицо.

Ван Со глухо застонал, вспомнив, как от него шарахнулись мать и отец погибшей служанки, стоило ему зайти в дом, и со всей силы пришпорил коня, чтобы забыться в бешеной скачке.

Почему он? Почему и это тоже выпало ему?

Он влетел на улицы Сонгака не разбирая дороги. Люди бросались в стороны, едва его завидев.

– Волк! Это Волк! – разносилось по округе.

«Волк!» – колоколом билось в ушах Ван Со, заставляя его морщиться и скрипеть зубами в бессильной злобе. И если бы кому-то не посчастливилось попасть под копыта его коня, это ничуть не расстроило бы четвёртого принца.

С чего бы?

Ван Со и сам не понял, как всё случилось, когда возле моста перед ним вдруг мелькнуло, падая в реку, нечто яркое, розовое, словно сорванный с дерева ветром лёгкий бумажный фонарик. Не успев ничего подумать, принц на полном скаку подхватил это воздушное нечто на самом краю обрыва и вскинул на спину коня, к себе в седло. Простой инстинкт, реакция тела, ничего более.

Прошло ещё несколько бесконечно длинных мгновений, пока Ван Со не осознал, что крепко прижимает к себе маленькую девушку с перепачканными сажей щеками и огромными глазами, полными ужаса. Принц отражался в её расширенных зрачках, взбешённый, с холодной яростью на застывшем лице и растрёпанной гривой волос. Ясно, почему она так на него смотрела! Её хрупкое тело била крупная дрожь. Он ощущал это напряжённой ладонью, кончиками пальцев, слышал это в её неровном дыхании.

Сколько же можно, а?

Сколько можно смотреть людям в глаза, обжигаясь их страхом и отвращением?

Мало ему досталось в последнее время, ещё и она тут… Бестолочь чумазая! Дернуло же её попасться ему на пути! Только её и не хватало вдобавок ко всем прелестям этого отвратительного дня! Теперь наверняка примется рассказывать всем и каждому, как её, бедняжку, схватил свирепый Волк и едва не уволок в тёмный лес.

Да лучше бы он овцу спас, чем эту замарашку!

Вне себя от раздражения и разочарования четвёртый принц грубо швырнул спасённую девушку на землю, словно вместе с нею можно было так же легко сбросить всё, что его тяготило.

Но эта пигалица в дорогой слепяще-розовой одежде, от которой у Ван Со в глазах кружили яркие пятна, вдруг принялась отчитывать его на весь рынок, едва поднявшись на ноги:

– Стойте! Подождите-ка! Как вы могли так обойтись с человеком, словно это мешок? Как вы вообще можете мчаться по такой узкой дороге? Всем пришлось отбежать! Вам что, важнее ваша лошадка, чем люди?

Нет, вы только посмотрите на неё! Это же нечто невообразимое!

Только что чуть не искупалась перед смертью, а позволяет себе подобное! Ещё ни одна девушка не разговаривала с ним таким назидательным, напрочь лишённым почтения тоном. Однако её цыплячье возмущение не столько разозлило, сколько позабавило Ван Со.

Пожалуй, стоило бы её проучить.

Как только девчонка, выдохнув первую порцию негодования, накинулась на него вновь, принц поднял своего коня на дыбы прямо над ней, и все слова у неё разом куда-то пропали. Должно быть, проглотила вместе с пылью, так кстати набившейся ей в рот, когда она опять ткнулась носом в землю.

Поделом, хмыкнул Ван Со и, не оглядываясь, направился дальше.

Но когда, вернувшись во дворец, он спешился и неосознанным движением поднёс руку к груди, то с изумлением понял, что давящая ледяная корка внутри дала трещину и начала таять по какой-то необъяснимой причине.

 

«Вот мерзавец!» – искренне восхитился Чхве Чжи Мон, наблюдавший за всем этим безобразием из-за телеги с перезревшей капустой, от которой густо пахло тухлятиной.

Принц мог бы вести себя повежливее, хотя куда там, это же четвёртый, а не восьмой!

Но Чжи Мон улыбался. Самое главное – всё получилось! А ловко он подкинул кочерыжку под ноги зазевавшемуся крестьянину с огромной торбой за спиной, который и подтолкнул Хэ Су к обрыву. И как вовремя, а! Звездочёт потёр ладони, донельзя довольный собой.

Народ, взбудораженный произошедшим, потихоньку разбредался по рынку, возвращаясь к своим делам. Телега источала тошнотворный запах гнили и навоза. Изнемогавший от попрания эстетических чувств звездочёт морщился, однако не спешил покидать своё неудачное укрытие, пока прибежавшая служанка не потащила Хэ Су обратно во дворец. Размахивая руками и то и дело закатывая в ужасе глаза, она визгливо причитала на всю округу, что рисовый клей, за которым госпожа Хэ приглядывала по поручению принцессы Ён Хвы, подгорел, и теперь беды не миновать.

Наконец Чжи Мон выбрался на дорогу, шумно вдохнул стылый воздух, прочищая лёгкие, и неторопливо, с чувством исполненного долга направился за девушками, держась на безопасном расстоянии.

Дело сделано. Он – молодец!

 

Я часто потом пытался вспомнить и понять, Су, как же я не разглядел тебя при первой встрече. Однако единственное, что всплывало в памяти, – это запах лотоса, медовых сладостей и чего-то ещё, больше всего похожего на… рисовый клей. Забавно, но я почему-то так и не спросил тебя, откуда это взялось.

Хотя… Было ещё одно… Странное ощущение сродни тому, что я испытал тогда на перевале, глядя на луну, пожирающую солнце. Это ощущение длилось всего миг, но я вновь увидел вспышку света в красно-чёрных языках пламени и почувствовал, как что-то вдруг… успокоилось во мне. Успокоилось и затихло. Словно я всё делал правильно. Но что именно – понять я не мог.

Как мучительно жаль, что понимание пришло ко мне слишком поздно…

***

И под угрозой смерти Ван Со никому бы не признался, что завидует своим братьям.

Не прямой дороге на трон наследного принца Ван Му.

Не амбициям и талантам в управлении третьего принца Ван Ё.

Не признанному всеми уму и начитанности восьмого принца Ван Ука.

Не денежному везению вкупе с потрясающей глупостью и безнаказанностью девятого принца Ван Вона.

Не детской непосредственности и наивности десятого принца Ван Ына.

Не силе и задиристости, странным образом сочетающейся с добротой, четырнадцатого принца Ван Чжона.

Не тонкой творческой натуре и успехам у женщин тринадцатого принца Бэк А.

Нет, не это трогало его и заставляло жалеть о том, что он не принадлежит их кругу. Ван Со жадно смотрел, с какой непринуждённостью братья общаются между собой, пьют чай, дурачатся, копаются в книгах и занятных вещицах в башне звездочёта Чхве Чжи Мона, задирают друг друга и прощают тут же, да просто открыто и дружелюбно смотрят друг другу в глаза! А он… паршивая овца, нет, дикий, ощерившийся зверёныш, выброшенный из стаи, вынужден был наблюдать за всем этим со стороны, не смея присоединиться к ним из-за страха вновь оказаться отвергнутым.

Но избежать встреч с братьями во дворце он не мог хотя бы потому, что они должны были все вместе готовиться к церемонии изгнания злых духов.

Вот и в этот раз Ван Со, опоздав, забился в угол и, напустив на себя безразлично-холодный вид, тайно наслаждался тем, что ему непостижимым образом стало легче после того случая у моста. Не особо доискиваясь до причин, он слушал чужие разговоры, греясь в тепле и лёгкости общения других братьев. Они опять что-то не поделили, шутливо бранясь. И ему было почти хорошо.

Однако тут произошло нечто более интересное, чем весёлая перепалка принцев.

Они не успели отдать должное чаю с пирожными, как со двора донеслись крики: похоже, неугомонный десятый принц с кем-то сцепился, и сцепился не на шутку.

– Эй, постойте! – требовал звонкий девичий голос. – Вы должны извиниться за то, что подглядывали за Чхэ Рён, когда она переодевалась!

– Отстань от меня! – огрызался Ван Ын, правда, не очень уверенно. – Где это видано, чтобы принц извинялся перед служанкой! Оставь меня в покое!

– Ах так! Вот вам!

За отчётливым звуком удара последовал обиженный вой:

– Ай! Ты осмелилась ударить принца? И думаешь, сможешь избежать наказания?

– Негодяй!

– А ты – глупая вздорная девка! Не трогай меня!

– Таких людей нужно хорошенько наказывать, чтобы выбить всю дурь!

Разумеется, на этот спектакль выбежали поглазеть все братья, включая Ван Ё и Ука.

Четвёртый принц вышел последним и замер на пороге.

Ну надо же!

То самое невообразимое нечто, с которым он столкнулся в полдень на рынке, восседало на вопящем Ван Ыне, щедро и довольно умело отвешивая ему тумаки. Эта сумасбродная девчонка каким-то чудом оказалась во дворце, возле библиотеки восьмого принца, и наводила тут свои порядки.

Уму непостижимо!

Шагнув вперёд, Ван Со перехватил тоненькую руку, занесённую для очередного удара, и одним движением сдёрнул вошедшую в раж девчонку с десятого принца, скорчившегося в пыли.

Не то чтобы он порывался защитить неразумного шалопая Ына, который, по его мнению, за свои вечные проделки заслуживал и не такой взбучки. Всё дело было в этой девчонке. Ван Со из чистого любопытства хотелось не просто поставить её на место, а проверить, как она отреагирует на этот раз.

И та не обманула его ожиданий. Вместо того чтобы каяться и просить прощения, она бросилась вслед за ним, очевидно, не растратив весь свой пыл на потрёпанного бедолагу Ына, который, причитая, с позором покинул поле боя.

– Стойте! Подождите! Да постойте же!

Ван Со остановился, однако и не подумал оборачиваться.

– Опять то же самое, – раздалось прямо за его плечом. – Я что для вас, мешок какой-то? Вы должны извиниться!

Да ну? И в честь чего это, интересно?

– А кто ты такая? – развернувшись на пятках, Ван Со едва не отпрянул, увидев совсем близко раскрасневшееся от недавнего сражения, а больше от негодования лицо девчонки.

– Я? Кто я такая? – смешалась та от его небрежного тона и неожиданного вопроса. – Я Хэ Су.

– Меня не интересует, как тебя зовут, – поморщился Ван Со. – Я спросил о твоём статусе.

– А при чём здесь мой статус? – озадаченно отступила на шаг девчонка. – Или вы извинитесь, только если я принцесса? Боже, что за странный человек!

Вот именно. Странный. И опасный. Неужели не очевидно? А эта бестолковая синица продолжала играть с огнём. И пусть она развлекала его своими выходками, её следовало поставить на место, а заодно оградить себя от дальнейших стычек с ней, которые ведь могут однажды и прискучить.

– Значит, ты хочешь услышать мои извинения? – вздёрнул одну бровь Ван Со.

Видимо, его обманчиво покладистый тон пришёлся этой нахалке по душе, потому что она тут же задрала нос.

– Да! И не только ваши! Тот юный принц тоже должен извиниться, и я добьюсь от него этого! – она просто полыхала жаждой справедливости. – Чем выше статус, тем больше нужно уважать законы. Не согласны?

Однако, это ново…

Ван Со шагнул к надоедливой склочной девчонке, которая вдруг вздумала читать ему нотации, и навис над ней холодной чёрной тенью:

– Ну ладно! Но как только ты услышишь мои извинения, сразу распрощаешься с жизнью. Устраивает это тебя? – и, не дожидаясь ответа, продолжил с открытой угрозой, намеренно растягивая слова: – Что ж… Я приношу…

Но в этот момент его почти что жертва встрепенулась и с возгласом «Сестра!» порхнула за спину невесть откуда взявшейся супруги восьмого принца, которая, едва поклонившись, тут же увела притихшую поборницу справедливости со двора.

Вот оно что!

Стало быть, у этого невообразимого нечто с рынка были все права находиться во дворце и путаться под ногами. И к тому же, у него (вернее, неё) было имя.

– Хэ Су, – проговорил четвёртый принц, задумчиво глядя вслед сёстрам и с удивлением ощущая, как внутри него разливается медовое тепло.

А ещё ему хотелось улыбаться. Впервые за долгое-долгое время.

 

Прежде я не встречал никого, похожего на тебя, Су. Никого, кто так же прямо и дерзко смотрел бы мне в лицо, не отводя взгляд, не пугаясь моей маски и грубого обращения. Тем более странно было видеть перед собой девушку, ведь с ними мне не доводилось разговаривать особенно часто, да и приятных воспоминаний эти встречи у меня не оставили. Немногочисленные служанки в Шинчжу, которых я почти не видел. Дрожащие от ужаса передо мной тени в доме кисэн{?}[Кисэн – профессиональная артистка, обученная танцам, пению, поэзии, игре на музыкальных инструментах, поддержанию разговора – всему, что необходимо для развлечения мужчин. Считается, что первые кисэн появились в Корее во времена государства Корё (X в.).], лиц которых я не помню. Нечастые в моей приёмной семье гостьи, с которыми у меня не было никакого желания общаться, да и у них со мной тоже.

Другое дело ты.

Та забавная встреча с тобой осветила мою душу настолько, что я решился повторно нанести визит матери. Мне вдруг стало легко и казалось, раз ты смотрела на меня так просто, то и королева Ю примет меня столь же открыто. Мы не виделись два года, я был её родным сыном, и я отчаянно жаждал её ласки или хотя бы одного доброго слова, но…

Когда я пришёл, мать пила чай с Чжоном и Ё, моими родными братьями. Мне хотелось улыбаться ей. Хотелось увидеть улыбку в ответ. Однако… ничего не изменилось. Ничего, Су!

Она по-прежнему отталкивала меня, то и дело упоминая мою приёмную мать, госпожу Кан Шинчжу, как будто та чужая женщина имела для меня какое-то значение! Несмотря на то, что я был родным сыном королевы Ю, я оставался её позором, её шрамом, который она пыталась спрятать в отдалении от дворца. А я имел наглость явиться и претендовать на её внимание и ласку! Это было моей ошибкой, но я так хотел увидеть мать, Су! Я так хотел коснуться её! Искалеченный изгой, никому не нужный, никем не любимый, я продолжал глупо верить, что уж для матери я всегда буду родным и желанным. Я ошибался.

И всё равно пытался улыбаться ей.

Ван Ё открыто насмехался надо мной, рассуждая о том, что волки хуже собак. Ну как же, конечно… Я был и его позором тоже. Хуже – я был для него угрозой. И, как показала жизнь, предчувствие третьего принца не обмануло.

А Чжон… Он единственный из всех был мне рад, ну или хотя бы не раздражён моим присутствием. Однако, сам того не зная, Чжон отнял у меня возможность порадовать мать подарком, так некстати вручив ей свой. Потом он ещё много чего отнял у меня, включая самое дорогое, и ты это знаешь, Су…

А в тот раз… Сейчас я думаю, что своим несвоевременным порывом он спас меня от ещё большего разочарования и обиды. Ведь королева Ю вряд ли приняла бы мой подарок – серебряную шпильку для волос, чем унизила бы меня в глазах братьев и моих собственных ещё больше. Так что я должен быть благодарен Чжону.

Я должен быть благодарен ему за многое, будь он проклят!

 

Чхве Чжи Мон благоразумно стоял в отдалении от своих воспитанников, беззастенчиво подслушивающих под дверью. Всем было интересно, чем закончится визит четвёртого принца к королеве Ю. А визит этот закончился довольно предсказуемо: Ван Со покинул мать в таком состоянии, что едва не вышиб дверь, а заодно и единственный здоровый глаз Ван Ына, пострадавшего в бою с Хэ Су.

Чжи Мон чуть не прыснул, заметив, с каким деловитым видом девятый принц Ван Вон принялся изучать бамбуковую тумбу и как смачно отлетевший в сторону тринадцатый принц Бэк А приложился к стене. Но Ван Со не обратил на это никакого внимания. Он молча прошёл мимо оторопевших братьев и застывших в поклоне слуг и скрылся за поворотом.

Надо думать, не в меру любопытным мальчишкам ещё очень повезло.

Звездочёт видел, что творилось с Ван Со, слышал его хриплое от обиды и невыплаканных слёз дыхание, чувствовал клокочущий бессильный гнев, и ему хотелось, вопреки данной себе клятве, утешить четвёртого принца, убедить его в том, что…

Да ничего этого он не мог! Просто не имел права!

И всё-таки Чжи Мон бросился вслед, окликая его. Однако все слова сочувствия и поддержки застряли у него в горле, стоило Ван Со обернуться. Он посмотрел на звездочёта такими больными глазами, что тот вмиг подавился всеми заготовленными фразами, которые всё равно не помогли бы, а быть может, ранили принца ещё сильнее…

Вместо этого Чжи Мон изобразил на лице улыбку и приветливо произнёс:

– Ваше Высочество, вам стоит принять ванну перед церемонией.

Впрочем, искусственная улыбка сползла с его лица, когда он смотрел в спину удаляющемуся Ван Со, раздавленному холодным приёмом матери и собственным ничтожеством.

Что ж… Астроном никак, никак не мог ему помочь, даже если бы у него было на это право! Небеса каждому определили свою ношу, и нести её во все времена приходится в одиночку, совсем по-волчьи.

По подсчётам Чхве Чжи Мона, Хэ Су должна была уже подходить к королевской купальне, пробираясь по тайному ходу в скале…

 

Я и сам не знаю, что меня заставило послушаться звездочёта, Су. Почему я безропотно отправился в купальню вместо того, чтобы вскочить на коня и гнать его прочь отсюда, от дворца, от этого места, где я никому не был нужен! Только – куда? Мне хотелось столкнуться со стаей волков и рвать их на части, как меня раздирала на части боль сына, которого в очередной раз отшвырнула родная мать!

Даже у волков детёныши доверчиво жмутся к волчице, и она оберегает их, зализывая любые раны, прижимая к тёплому боку, утешая и защищая до последнего, какими бы они ни были… А я… Я, будучи королевским сыном, не мог рассчитывать и на толику любви.

Но я отчего-то подчинился Чжи Мону. В его глазах было нечто необъяснимое, что заставило меня молча последовать его совету. Сейчас я думаю, что не совет это был вовсе, а приказ. И я не мог бы его ослушаться, даже если бы захотел.

Вместо этого я пришёл в купальню, но вовсе не за тем, чтобы соблюсти правила подготовки к церемонии, на которые мне было плевать. Мне нужно было смыть с себя всю обиду и грязь, все взгляды: презрительные, злые, жалостливые, неизвестно ещё, какие хуже… Это желание было детским, наивным, но во мне заходился слезами брошенный матерью волчонок, и я не слышал ничего, кроме его жалобного воя.

И надо же было такому случиться, что там я снова встретил… нет, ещё не тебя, моя Су. Стоя в воде, с обнажённой душой и лицом, не спрятанным за маской, я вдруг снова увидел ту самую взбалмошную девчонку, которая преследовала меня везде, где бы я ни оказался.

Как? Ну как такое было возможно? Каким образом эта девчонка очутилась в закрытой королевской купальне поздним вечером, когда там был я? Что она делала в воде, полностью одетая? Почему я вновь и вновь натыкался на неё, куда бы ни шёл? Что это было за наваждение?

В тот момент я не думал об этом, я вообще потерял способность здраво мыслить от потрясения. Волк во мне ощерился и вцепился в горло этой девчонке, а волчонок испуганно скулил, пытаясь спрятаться от чужого взгляда, полного ужаса. Я чувствовал себя перед этим взглядом уязвимо открытым, не защищённым ни одеждой, ни маской, ничем. Я просто не знал, что делать.

За это, за свою душевную наготу, за свой панический страх я бы легко задушил эту девчонку одной рукой, если бы вдруг не понял, что она боится вовсе не моего обезображенного лица.

Это озарение ошеломило меня и заставило разжать пальцы.

Я не помню, как вышел из купальни, как вернулся к себе, как заснул в ту ночь и заснул ли вообще. Но отчётливо помню это новое пугающее ощущение: непрестанно прислушиваясь к себе, я чувствовал, как нечто невообразимое, чуждое моей звериной натуре, прорастает во мне, согревая изнутри, оставляя во рту привкус мёда…

***

Между тем во дворце всё было готово к церемонии изгнания злых духов: наступил двенадцатый лунный месяц.

Слушая бой барабанов в сгущающихся сумерках, Ван Со смотрел на маску охотника, возглавляющегоцеремонию. Её должен был надеть наследный принц, ведь это его собирались очистить от скверны на празднике. Но на его месте, под этой маской, будет четвёртый принц, пожертвовать которым гораздо проще.

Его не в первый раз приносили в жертву. И уж точно не впервые могли убить – всё «на благо государства».

Рот Ван Со скривился в саркастической усмешке. Да он, оказывается, весьма нужная фигура на доске политических игрищ! А всё мучается своей никчёмностью, глупец!

Он коснулся безобразной маски, и ему вдруг пришло в голову, что, не появись нужды в подмене принцев, он легко бы справился с этой ролью и без подобных ухищрений: его обезображенное шрамом лицо надёжно отпугнёт всех злых духов, вздумай они и в самом деле явиться во дворец.

Но главным героем церемонии для всех должен выступать Ван Му. А он, четвёртый, останется в тени. Если вообще останется…

Когда-то в Шинчжу его как лучшего охотника отправили в кишащие волками горы под благовидным предлогом защиты селения. Ван Со ни минуты не сомневался, что наместник Кан таким образом надеялся избавиться от него, оказав тем самым услугу королеве Ю и выгодно выставив себя безутешным приёмным отцом. Однако к его великому разочарованию, четвёртый принц остался жив, истребив при этом всех волков в округе.

Что с ним происходило в лесу, Ван Со предпочёл бы вытравить из памяти, но – увы! – это было невозможно, как и стереть все шрамы с его тела, все следы от волчьих когтей и клыков. Он предпочёл бы забыть, как в одиночку отбивался от стаи, сперва израсходовав все стрелы, потом сломав меч о хребет вожака и потеряв охотничий нож, застрявший в горле матёрой волчицы… Как полз по скалам к спуску в долину, оставляя за собой горячий, густо пахнущий кровью след на жухлой траве, стараясь не потерять сознание… Как в последнем отчаянном усилии выбрался на охотничью тропу и швырнул пылающий факел в тех, кто якобы искал его в лесу.

С тех пор не только его лицо, но и тело испещряли грубые шрамы. Но, в отличие от первого, их можно было спрятать под одеждой, равно как и растерзанную душу. Для этого не требовалась никакая маска.

Да, в тот раз он выжил, изгнав всех злых духов в волчьих шкурах из окрестностей Шинчжу. Выживет ли сегодня? Сможет ли, приняв удар за наследного принца, вернуться к жизни, чтобы провести её в Сонгаке?

Ответа на этот вопрос он не знал.

А тот, кто знал, с энтузиазмом руководил последними приготовлениями к церемонии во дворце, не забыв весьма прозрачно намекнуть Чхэ Рён, той самой голосистой служанке Хэ Су, что её госпоже наверняка понравится праздник на рынке. Так почему бы не провести вечер, развлекаясь за пределами дворца, вместо того чтобы скучать на церемонии?

 

Во мне не было ни сомнений, ни страха, Су. Всё, что я чувствовал, двигаясь под ритуальные барабаны, – это азарт на пути к своей цели. Если у меня всё получится, если я смогу пережить нападение и найти тех, кто задумал покушение на наследного принца, я останусь в Сонгаке. Больше ничто не имело значения.

Но я ошибался.

В самом конце церемонии, когда мне уже стало казаться, что сведения о нападении были неверными, а третий принц Ван Ё в костюме заклинателя злых духов расправился со всей нечистью, в церемониальный двор вдруг ворвались фигуры в чёрных одеждах и уродливых масках.

В бою, в который вступили и принцы, многие из нападавших остались лежать на земле, захлёбываясь кровью. Однако единственной целью убийц был я – и до меня добрались.

Мою руку обожгло лезвие меча, и в первые минуты, упав на землю, я просто не понял, что происходит вокруг. Но я предпочёл бы погибнуть от руки наёмника, чем увидеть лицо отца, который с криком «Ван Му!» бросился ко мне, а когда осознал, что ранен не наследный принц, а я, даже не попытался скрыть свою радость.

– А, это ты… – с облегчением выдохнул он и тут же, отвернувшись, принялся искать своего старшего сына: – Где наследный принц? Что с ним?

Я спас Ван Му. Я стоял на коленях перед отцом, чувствуя, как одежда моя набухает кровью. Я ждал от него хотя бы одного доброго слова, Су! Но напрасно. Главной заботой короля Тхэджо оставался наследник престола. А меня можно было принести в жертву.

Удар нападавшего пришёлся вскользь, задев меня, но не смертельно. Зато удар от слов отца попал прямо в сердце. И лучше бы я истекал кровью, чем слезами, которые предательски наворачивались мне на глаза.

Я всегда был никем для короля. И до сих пор оставался для него никем.

Всё, что я мог, – это до конца исполнить условия нашего соглашения с наследным принцем: найти убийцу в обмен на возможность остаться в Сонгаке.

Поэтому я поднялся с земли и поспешил в погоню, на самом деле убегая от собственной слабости и слёз…

 

Ван Со настиг одного из нападавших на горном склоне, поросшем редким бамбуковым лесом.

В его намерения не входило убивать этого человека, лицо которого хоть и скрывала маска, но неуверенные движения и дрожь в руках выдавали страх и готовность сдаться. Принц действительно не собирался лишать его жизни. Гораздо важнее было выяснить, кто нанял всех этих людей для убийства наследника престола Корё.

– Надеешься уйти отсюда живым? Тогда скажи, кто стоит за тобой, и я поговорю с королём о помиловании. Я – четвёртый принц Ван Со. Ты можешь верить моему слову.

Меч в руке нападавшего дрогнул и опустился.

Но в тот самый момент, когда он готов был назвать имя, на поляну выбежала Хэ Су. Та самая несносная девчонка, которая преследовала четвёртого принца с момента его возвращения в Сонгак.

Как, святые Небеса, ну как она могла оказаться в лесу в это время? Что за злой рок привёл её сюда за миг до того, как раскрылось бы имя убийцы? Будь она трижды проклята!

Воспользовавшись секундным замешательством принца, наёмник подскочил к Хэ Су и выставил её перед собой живым щитом.

Ван Со едва не засмеялся: это было смешно и глупо. Неужели этот недоумок и в самом деле полагал, что жизнь какой-то девчонки может стать препятствием к достижению цели четвёртого принца?

– Убей её! – холодно предложил Ван Со. – Меня не волнует, что ты с ней сделаешь. Это бесполезно. Лучше скажи, кто стоит за тобой?

Ещё миг, всего лишь миг отделял его от триумфа: принц явственно видел, как на вдохе поднимается грудь его противника, чтобы выдохнуть заветные слова! Но девчонка вдруг вывернулась у того из захвата, а в следующее мгновение наёмник уже лежал на земле с пробитым черепом: за спиной Ван Со стоял Ван Ук, опуская руку, в которой секунду назад был клинок.

Звериный рык ярости и разочарования вырвался из груди четвёртого принца. Он был в каком-то шаге от своей цели, всего лишь в шаге! И вот из-за этой поганой девчонки и братца его постигла неудача!

Если бы не восьмой принц, Ван Со уже знал бы имя человека, организовавшего покушение на наследника престола. Если бы не Ван Ук, в порыве слепого гнева он бы уже перерезал горло этой вездесущей маленькой дряни, лишившей его надежды на будущее…

 

Именно в тот момент, Су, я впервые возненавидел своего брата. И ненависть эта, подпитываясь разными причинами, росла и крепла во мне год от года, до самого конца.

Но хуже всего, тяжелее всего то, что я благодарен Уку. За то, что в ту ночь он не дал мне совершить самую страшную ошибку в моей жизни: потерять тебя, не успев обрести.

И это мучает меня до сих пор…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 3. Огнём и мечом ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 3. Огнём и мечом

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/F3bMkjciLCFRmQ.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Kim Ji Soo – Gesture of Resistance (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – SCORE)

 

Лежу, словно мёртвый,

И пережёвываю тишину,

Но всё равно в ушах – звук стынущей крови

И звук разлагающейся плоти{?}[Отрывок из стихотворения «Почему я воспеваю горы» (автор перевода неизвестен).].

 

Ли Кынбэ{?}[Ли Кынбэ (р. 1940) – южнокорейский поэт.]

Небо над Сонгаком было холодным и пустым. Без луны, без единой звезды, без облачка, словно в эту ночь кто-то набросил на него покрывало непроглядного мрака, на котором даже птицы не решались оставить белёсый росчерк крыльев.

Вечное, недосягаемое, оно казалось абсолютно равнодушным ко всему, что происходило под ним и тысячу лет назад, и сейчас, и что случится ещё через тысячу лет.

Но четвёртому принцу было всё равно.

Он редко смотрел на небо: там для него не было ни отклика на его надежды, ни ответов на его вопросы. Ему никогда не приходило в голову любоваться дождём, звёздами или снегом. Слишком много времени он провёл под плачущим небом, которое не замечало его собственные слёзы. Слишком свежи были воспоминания о зимних ночах в лесу, где его одиночество укрывал только летящий снег и волчий вой. Слишком тягостной была его бессонница в чужом доме, куда он отчаянно не хотел возвращаться.

Ван Со сидел на каменных ступеньках в маленьком дворике в поместье восьмого принца, куда они все вернулись после неудачной погони за наёмниками, и перебирал в памяти события минувшего дня.

– Ваше Высочество желает сегодня спать на улице?

Чхве Чжи Мон, казалось, вообще не касался земли: всякий раз он приближался настолько бесшумно и неожиданно, что даже великолепный слух Ван Со, присущий истинному охотнику и воину, не мог уловить звук шагов звездочёта. И как ему это удавалось?

Принц молча поднял на него взгляд.

– Осмелюсь предположить, что последствия такой неосмотрительной затеи могут быть весьма и весьма удручающими, – вкрадчиво заметил астроном.

– А если и так? Тебе что за печаль? – не очень любезно откликнулся Ван Со.

– Я – смиренный слуга Небес и проводник их воли, – Чжи Мон картинно поднял глаза к небу, но тут же вцепился в Ван Со пристальным взглядом: – А вы, Ваше Высочество?

– Что – я? – недоумённо вскинул брови принц.

– Кем видите себя вы? Кем мечтаете быть? – не дождавшись ответа, звездочёт продолжил: – Вы хотите остаться в Сонгаке? Хотите выяснить, кто спланировал покушение на Ван Му? Если так, вам стоит внимательнее относиться к собственной судьбе и не пренебрегать её знаками.

– Какими знаками?

– О которых я сообщаю вам благодаря воле Небес, – Чжи Мон пожевал губами и, вновь не дождавшись от недогадливого принца никакой реакции, со вздохом напомнил: – Я писал вам о том, что следует вернуться в Сонгак до затмения? Писал. А вы?

– Это не моя вина, – Ван Со никак не мог уяснить, куда клонит звездочёт.

– Да, но вы опоздали. А небесные светила не ждут. Вот вы и явились в столицу вместе с волчьей луной, под её зловещей тенью. Рассказать вам о том, что теперь о вас говорят люди?

Принц опустил голову.

– Я стремился избежать того, чтобы ваш приезд связывали с затмением, желал оградить вас от лишних слухов и пересудов, но… – Чжи Мон развёл руками. – Что ж, постарайтесь в дальнейшем не искушать судьбу, Ваше Высочество. Завтрашний день может преподнести много сюрпризов… Тем более что утром вас ожидает король.

– Отец? – от нахлынувшего волнения внутри у Ван Со всё перевернулось.

– Его Величество король Тхэджо Ван Гон желает видеть вас и наследного принца до встречи с министрами. Поэтому я бы посоветовал вам, принц Со, как следует выспаться и позаботиться о своём здоровье, – взгляд Чхве Чжи Мона выразительно скользнул по его левому рукаву, скрывающему повязку, после чего астроном как будто к чему-то прислушался, учтиво поклонился и скрылся за чайным домиком, по-прежнему не издав ни единого звука одеждой или подошвами сапог.

Ван Со оцепенело смотрел ему в спину.

Завтра отец и наследный принц будут ждать от него объяснений, а что он мог им рассказать? Как потерял след целой группы нападавших? Как не смог узнать имя организатора покушения у человека, который сдался ему и опустил меч? Как вернулся во дворец ни с чем?

Как он будет оправдываться перед королём за своё бессилие и никчёмность?

Ван Со в сердцах стукнул кулаком по каменному парапету и зашипел: из-за резкого движения взвилась болью раненая рука, и принц, морщась, небрежно поправил повязку.

Заботиться о здоровье, когда на кону стоит его жизнь?

Эта рана, полученная им на церемонии от наёмника, одна из многих, которые приняло и сохранило в шрамах его тело, была сущей мелочью по сравнению с раной душевной, что кровоточила, не заживая годами, и изводила его, со временем только ширясь.

Ван Со вспомнил, как сегодня вместо служанки его перевязывала принцесса Хванбо Ён Хва. Он не просил об этом, но она принесла лечебные травы, обработала рану и наложила повязку. Ён Хва смотрела ему в глаза, касалась его лица и единственная во дворце улыбалась ему, но принца не покидало ощущение, что всё это было каким-то ненастоящим. Ему казалось, что улыбка сестры была такой же фальшивой и бездушной, как новогоднее небо над его головой. Ён Хва очень старалась выглядеть милой и приветливо разговаривала с ним, но была будто сделана из фарфора, холодного на ощупь и пустого внутри.

Словно неживая.

Не то что эта неугомонная надоедливая девчонка. Как её там… Хэ Су!

При внезапной, как удар, мысли о родственнице Ван Ука четвёртый принц глухо застонал, возвращаясь к своим тревогам.

Эта вездесущая маленькая дрянь – вот кто сейчас был его настоящей проблемой. Если бы не она… Если бы её не было, всё могло бы обернуться иначе! Он бы уже сообщил королю имя человека, задумавшего убийство наследного принца, и получил бы позволение жить в Сонгаке. Остаться дома!

И зачем только он спас её у моста? Отчего не придушил в купальне? Почему не прирезал там, в лесу? Что его остановило?

Сейчас бы всё было по-другому!

Ван Со почувствовал, как в ответ на вспышку злой досады у него зажгло ладони, и с удивлением посмотрел на свои руки. Попадись ему эта девица сейчас, он бы раздумывать не стал – уж точно свернул бы её тонкую противную шею! Но сперва вытряс бы из неё всё, что она сможет вспомнить об увиденном в лесу. Каких-то людей в масках, главаря, исчезнувшие трупы – всё, что могло пригодиться ему в поисках убийц. А потом бы он без сожаления избавился от неё, чтобы она никогда больше не попадалась ему на глаза!

И равнодушные, холодные Небеса вдруг услышали его, подарив ему этот шанс, потому что та, о ком сейчас остервенело думал четвёртый принц, появилась из-за чайного домика, где несколькими минутами ранее скрылся звездочёт.

Хэ Су шла в сопровождении служанки и просто не могла миновать Ван Со: дорожка тянулась как раз к тому месту, где он сидел. Разумеется, девушки видели его, служанка даже неловко поклонилась, и они, испуганно семеня, поспешили прочь.

Не в этот раз.

– Стоять! – низкий рык пригвоздил обеих к месту, эхом отдаваясь в стылом ночном воздухе.

Одного красноречивого взгляда на служанку хватило, чтобы та убралась восвояси. А Хэ Су, сжавшись под безмолвным напором принца, затараторила, как никогда напоминая струсившего цыплёнка:

– Зачем? Что опять? Я правда рассказала вам всё, что знаю. Что я ещё могла там увидеть? Какие-то люди пронзали мечами людей в масках. Всё произошло быстро, словно… это было заранее спланировано.

Терпение Ван Со, запас которого и без того был невелик, сошло на нет. Он грубо схватил Хэ Су за горло, нимало не заботясь о том, что неизбежно тревожит свежий порез от меча наёмника на шее своей жертвы.

– Ну-ка подумай! – он бесцеремонно тряхнул её, словно от этого движения мозги перепуганной насмерть девчонки могли встать на место и она тут же выдала бы ему всю нужную информацию. – Вспоминай! Давай!

Хэ Су сипло всхлипнула в тисках его пальцев. Ван Со наверняка бы придушил её, не рассчитав в ожесточении силы, но на его закаменевшее в хватке запястье легла чья-то рука.

Ну конечно! Защитник слабых и обиженных! Благородный восьмой принц Ван Ук! Ваше, чёрт бы вас побрал, Высочество! А у вас появилась та же поганая привычка, что и у вашей маленькой ручной синицы, – вечно путаться под ногами в самый неподходящий момент.

Четвёртый принц подавил раздражённое рычание и порыв свободной рукой выбить из Ука привычку влезать не в своё дело. Они с восьмым принцем родились в один год, поэтому Ван Со не мог просто так осадить его, как поступил бы с младшим братом, но и не обязан был безропотно слушаться и выказывать подчёркнутое уважение старшему.

– Думаю, уже достаточно, – спокойно и веско произнёс Ван Ук, ослабляя волчью хватку четвёртого принца на горле Хэ Су, отчего та плюхнулась на каменный парапет, не удержавшись на ногах.

Однако это падение, очевидно, каким-то образом прочистило её память, поскольку девчонка воскликнула:

– Мех! На всех были чёрные одежды! А у одного одежда была отделана мехом, он и приказал их убить.

Невероятная догадка озарила Ван Со.

– Ты видела его лицо? Как он выглядел? – от волнения он почти кричал, что явно не понравилось Уку, хотя на него четвёртому принцу было плевать.

– Нет, я не видела. Но он определённо был главным.

Ван Со изо всех сил старался не выдать ужаса, накрывшего его вслед за озарением.

– Кто ещё знает об этом?

– Кроме вас, меня этим больше никто не донимает, – обиженно надулась Хэ Су.

Жалкую попытку уколоть его четвёртый принц пропустил мимо ушей:

– Забудь всё, что ты видела в лесу. И забудь того человека, поняла?

– Да, Су, Ван Со прав, – неожиданно поддержал его Ук, правда, совсем по другой причине. – Только в этом случае ты избежишь смерти.

– А теперь я могу идти? – капризно поинтересовалась девчонка и, даже не поклонившись, направилась к себе.

– Ты! – неприязненно окликнул её Ван Со. – Не показывайся больше мне на глаза!

Он хотел припугнуть Хэ Су и рассчитывал, что его резкий пренебрежительный окрик, словно он обращался к прислуге, подстегнёт её и она побыстрее уберётся с глаз долой. Но та вдруг остановилась и, развернувшись к нему, с нажимом спросила:

– Да что такого я сделала? Вы предложили тому человеку в лесу убить меня, а ещё сказали, что сами меня убьёте. И что же мне было делать? Я что, должна была молча умереть?

Гневный голос Хэ Су сдвинул с места восьмого принца, и тот, успокаивая её, шагнул вперёд. А Ван Со с удивлением почувствовал, что у него внутри шевельнулось нечто, похожее на уважение к этой дерзкой и смелой девчонке. А она… молодец!

Он криво усмехнулся, чтобы скрыть смущение, и пошёл прочь, но замер, когда ему в спину донеслось:

– Это преступление – хотеть жить? Все хотят жить… За что вы так со мной?

Эти слова кинжалом прорезали загрубевшую оболочку души четвёртого принца и добрались до самого сокровенного.

И он тоже. Он тоже просто хотел жить. Под родным небом, каким бы чужим и недосягаемым оно ни выглядело.

 

На следующее утро я стоял перед отцом, слушая их беседу с наследным принцем и Чжи Моном. И я не могу описать тебе, Су, тот ворох чувств, что накрыл меня, когда король внезапно спросил, что с моей раной. Значит, он помнит! Значит, ему не всё равно! Значит, он беспокоится обо мне!

От смятения я не сразу нашёлся с ответом, но всё-таки смог заверить короля, что со мной всё в порядке и я буду счастлив найти организаторов покушения, если мне позволят остаться в Сонгаке.

И я получил это позволение, Су! Отец был настолько великодушен, что разрешил мне остаться!

Я не знал, что такое счастье, в ту пору ещё не знал. Но мне казалось, что горячая волна, откатившая меня при его словах, – это оно и было! И я не смог удержаться от улыбки, глядя на довольное лицо Чжи Мона.

Этот хитрый лис наверняка что-то знал! И радовался за меня – я это чувствовал…

***

Чхве Чжи Мон изнемогал от приступов тошноты, то и дело подступавших к горлу. Его не спасал ни пропитанный персиковым маслом платок, что он прижимал к лицу, ни колонна, к которой он привалился, чувствуя противную слабость в коленях. Он хватал ртом воздух, а глотал тяжёлый смрад, сдобренный привкусом персика.

И как только наследный принц и Ван Со могут находиться здесь, среди трупов наёмников, и изучать их с таким хладнокровным видом, словно это книги или звёздные карты? Вон как невозмутимо рассматривают эти посиневшие лица и распоротые животы! Они бы ещё при этом яблоки грызли!

Сам Чжи Мон, хоть и вызвался участвовать в расследовании, вовсе не предполагал, что ему придётся копаться в человеческих внутренностях, источающих невыносимое зловоние, от которого у него темнело в глазах, а желудок скручивался в тугой узел. Хвала Небесам, что он проспал и не успел позавтракать!

Однако когда Ван Со и Ван Му с потрясёнными лицами склонились над трупом наёмника, раскрыв его дурно пахнущий рот, звездочёт не удержался от любопытства и таки заглянул туда тоже, после чего с булькающим хрипом едва успел добежать до ближайшего отхожего ведра, провожая задержавшийся в желудке вчерашний ужин.

 

Спустя час наследный принц, Ван Со и вполне себе оправившийся Чжи Мон сидели в башне звездочёта, обсуждая увиденное, строя предположения и догадки. На самом деле сидел только Ван Му. Чжи Мон нервно расхаживал по комнате, рассуждая вслух и перебирая факты. А Ван Со замер в отдалении, неотрывно глядя на картину, где в языках пламени корчились жуткие лица.

Чжи Мон, не в силах изгнать из памяти безъязыкие трупы наёмников, бурно истерил, вспоминая банды, которые могли сотворить такое, и тщетно требовал, чтобы принц Со тоже участвовал в обсуждении, а не прикидывался там, в углу, каменным изваянием.

– Языки отрезают насильникам и убийцам, – вдруг произнёс, вставая, Ван Му. – А этих людей могли лишить языков, чтобы они молчали о покушении.

– Это ужасно! – воздел глаза к потолку звездочёт, но, в одно мгновение посерьёзнев, предположил: – А что если они уже были без языков? Я слышал о тёмных монахах, применяющих подобные наказания. Когда монаха наказывают, его исключают из святого ордена. Таких немых людей используют как убийц. Именно они, переодевшись артистами, могли проникнуть на церемонию во дворец.

Ван Со молча слушал их разговор. Он заставлял себя поверить, что в этом участвовал третий принц. А в том, что это был он, сомнений почти не осталось. Как только Хэ Су вспомнила меховую оторочку одежды главаря, четвёртый принц понял, кто это. На вчерашней церемонии Ван Ё был одет в костюм заклинателя духов, чей ворот был сделан из дорогого лоснящегося меха, который не мог носить никто из простолюдинов, и уж тем более монах.

Словно продолжая его мысли, Чжи Мон спросил:

– Тогда кто может стоять за всем этим?

– Тот, кто обладает неограниченной властью. Кто может встретиться с тёмным монахом, не привлекая внимания. Кто имеет право в любое время покинуть дворец, – убеждённо ответил Ван Му.

Ван Со похолодел: его самая страшная догадка обретала реальные формы, а красноречивый испуганный взгляд третьего принца, когда Со припёр его к стенке вечером того же дня, превратил догадку в истину – убийство наследника престола планировала королева Ю.

 

Это может показаться тебе странным, Су, но я не мог допустить, чтобы пострадала моя мать, какой бы она ни была и как бы ко мне ни относилась.

Я знаю всё, что ты можешь мне сказать, и ты будешь права. Только я не мог, просто не мог поступить иначе!

Осуждай меня, укоряй меня, не соглашайся со мной, только пойми!

Это была моя МАТЬ, и я должен был защитить её честь и её жизнь любой ценой. Я должен был найти укрытие монахов-убийц раньше Ван Му с солдатами и уничтожить любые доказательства причастности королевы Ю к покушению на наследного принца. Она не должна была пострадать!

Не стану скрывать от тебя, где-то глубоко в моей душе теплилась наивная надежда глупого волчонка на то, что, узнав обо всём, мать примет меня. Что благодарность раскроет мне её объятия. Я желал этого всем своим одиноким существом и ради этого готов был, если понадобится, проложить путь к сердцу матери огнём и мечом…

 

Осведомители не обманули: Ван Со, покинув дворец на рассвете, вскоре уже приближался к укрытию наёмных убийц в горах к востоку от Сонгака.

На высокой скале, словно орлиное гнездо, прилепилось к краю обрыва небольшое деревянное строение. Подходящее место для тех, кто стремится быть ближе к Небесам во искупление грехов, но вот вопрос – будет ли прощён за свои нынешние деяния, пусть и на благо королевы?

Четвёртого принца встретила вязкая тишина. Однако чутьём охотника он ощущал враждебное присутствие, испытующие взгляды, сгущающее воздух напряжение перед схваткой.

Ван Со закрыл глаза, весь обращаясь в слух. Сквозь шум ветра, скрипы голых ветвей деревьев, шорох соломы, устилавшей землю, треск пламени в жаровне он слышал биение собственного сердца и чужое дыхание, замершее перед броском.

Он успел отбить несколько кинжалов и увернуться от летящего в него копья, прежде чем узкий двор монастыря заполнили люди в масках, скрывающих безъязыкие рты.

– Кто здесь главный? Выйти! – потребовал Ван Со, не рассчитывая на ответ. Ему было ясно, что среди окруживших его насильников и убийц нет того, кто их обучает и командует ими. Но устраивать пустую резню в его планы не входило: ему нужно было убедиться, что за ними стоит королева Ю. – Никто из вас не может сказать ни слова? Кто создал это отвратительное место?

Люди в масках настороженно молчали, обнажив клинки.

Что ж…

Бой был коротким.

Вскоре на утоптанной земле двора лежала пара десятков трупов, языки которым точно уже не понадобятся. А блёкло-жёлтая солома покраснела от пролитой крови.

Кровь была повсюду: на стенах, бамбуковых ширмах, столбах и даже в жаровне. Она медленно стекала с меча Ван Со, капая на сапоги, пропитала плотную ткань одежды, жгла лицо.

Но это была чужая кровь.

Он убил всех наёмников, так и не узнав правду.

Однако это был ещё не конец. В опустевшем дворе, пропахшем кровью, страхом и ненавистью, появился монах. Его одежды были безупречно чистыми и дорогими, посох – боевым, а выражение лица не хранило и тени смирения.

– Эти люди несут тяжесть своих грехов. Они были наказаны вырезанием языков. Мне поручено приглядывать за ними.

Его язык явно был на месте.

– Значит, мне нужно избавиться лишь от тебя? – уточнил, тяжело дыша, четвёртый принц.

– А что именно вам нужно? – переспросил, осклабившись, монах. – Ваша матушка в курсе ваших деяний?

Большего Ван Со и не требовалось. Ответ на свой вопрос он получил.

Матушка. Королева Ю. Значит, он был прав.

– В этом месте все должны молчать. А ты слишком много болтаешь, – прохрипел он, сжимаясь для удара.

Последнее, что увидел в своей жизни монах, был багровый от крови клинок Ван Со и его перекошенное в исступлении лицо. Последнее, что он услышал, – приговор четвёртого принца:

– Вы жили для королевы. Теперь умрите для неё.

 

Мне невыносимо признаваться тебе в этом, Су. Но мы обещали не лгать друг другу. И ты знаешь меня лучше всех на этой несчастной земле и там, на бескрайних Небесах. Ты единственная знаешь меня настоящего.

Одно из моих первых детских воспоминаний, самых ярких и, к сожалению, незабываемых, – кровь. Липкая, солёная влага на моём лице, прожигающая глаза, затекающая в уши, заполняющая рот вместе с криками боли и непонимания – за что?

Живительная сила моей юности – кровь. Только благодаря ей я смог выжить там, в заснеженных горах, когда мои «благодетели» из семьи Кан бросили меня на растерзание волкам. Я пил её из разорванных мною волчьих тел, чтобы не потерять сознание, чтобы не умереть… Помнишь, ты спрашивала меня, Су: «Это преступление – хотеть жить? Все хотят жить…»? И я тоже хотел.

Мой путь на трон, моя жертва, которую я принёс, чтобы стать императором, – кровь. Ты знала это. Каким-то образом ты всё это знала заранее и предупреждала меня. Но может ли что-то изменить тот, кому самими Небесами было уготовано стать тираном? Чей путь прописан в Книге Судеб – кровью…

Я говорю тебе всё это прямо, Су, потому что перед тобой у меня нет нужды притворяться и скрываться за ложью. Ты – моё зеркало, зеркало моей души и жизни, могу ли я солгать тебе хоть в чём-то, тем более теперь?

В то утро я покидал убежище наёмников без раскаяния и сожалений с одной лишь мыслью – я успел! Я успел уничтожить их всех, все доказательства и само это отвратительное место до появления наследного принца с солдатами. Ничто больше не свидетельствовало о том, что покровителем насильников и убийц была моя мать. Никто не мог указать на неё.

Я уходил оттуда, ничего не видя перед собой, кроме серых камней под ногами. А за моей спиной пылало на скале гнездо смерти. Меня сводил с ума запах горящей плоти и вскипающей древесной смолы. Летевшие сверху искры и угли прожигали мою одежду, опаляя кожу и волосы, однако я не чувствовал боли. Запах гари и крови пропитывал меня насквозь: моё тело и мысли.

Но я повторял про себя только одно – я успел!

И теперь мне нужно было увидеть королеву Ю, чтобы попытаться вернуть себе мать…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 4. Ничего своего ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 4. Ничего своего

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/lrTQZGGWk-eE0A.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Park Min Ji, Choi Sung Kwon – The Sorrow of Prince (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – SCORE)

 

Нежные цветы, распустившиеся, где я рос,

Неведомо вам моё горе, которое не выплакать слезами{?}[Отрывок из стихотворения «Цветы пастушьей сумки» (автор перевода неизвестен).].

 

Ли Кынбэ

Никто не осмелился остановить четвёртого принца, когда тот вернулся во дворец в тяжёлых зимних сумерках.

Он появился перед стражниками из туманного мрака истинным исчадием преисподней: его загнанный вороной хрипел, роняя на сбитые о скалы копыта хлопья розовой пены. А сам принц и вовсе походил на Смерть: в разорванной, перепачканной копотью чёрной одежде, с лицом, покрытым кровавыми слезами, с мечом наотлёт, на лезвии которого багряными каплями засыхали чужие грехи.

Никто не преградил ему путь в покои королевы Ю: это было просто немыслимо.

Ван Со соткался из тьмы у кровати матери, как её самый жуткий кошмар, и сперва королева даже не осознала, кто перед ней, а когда пелена сна наконец спала с её глаз, едва смогла удержаться от крика и только проговорила севшим от испуга голосом:

– Кто здесь?

– Это я, матушка.

Принц шагнул вперёд, в пятно приглушённого света ночников, и королева поняла, что смотрит на того, кого вообще никогда не желала бы видеть.

– Как ты посмел прийти? – воскликнула она, сжимаясь на постели и прикрываясь одеялом. – Зачем ты здесь?

– Вы знаете, что я сделал ради вас? – улыбнулся Со, хотя улыбка его вышла страшной. – Я сделал всё, чтобы вас не наказали. Уничтожил все следы.

– Что ты несёшь? Я тебя не понимаю.

– Я сжёг всё дотла. Ничто не будет указывать на вас.

Расширившиеся глаза королевы и её запинающийся голос подсказали Ван Со, что она обо всём догадалась.

– Неужели… ты их всех убил?

Он тихо и безжалостно рассмеялся:

– Эти люди жили только ради вас. Думаю, они не были против умереть за вас.

Королева ахнула, но тут же овладела собой:

– И ты думаешь, я похвалю тебя? Ждёшь, чтобы я позаботилась о твоих ранах? Да ты же самое настоящее животное!

Улыбка погасла на лице принца, как пламя свечи, которую задули за ненадобностью. Он просто не мог поверить тому, что слышал.

– Убирайся! От тебя несёт кровью. Я не смогу уснуть! – с омерзением выплюнула королева ему в лицо и отвернулась.

– Это же ради вас, матушка!

– Матушка, матушка, матушка! – голос королевы взвился от злости. – Когда слышу от тебя слово «матушка», сразу покрываюсь гусиной кожей. Убирайся прочь! Я не желаю тебя видеть.

Это был конец.

Всё оказалось напрасно, жертвы – бессмысленны, а надежды – пусты.

У Ван Со задрожали губы.

– Мне всегда было интересно, – выговорил он с трудом, – почему моя матушка никогда не жалеет меня. Другая мать переживала бы за своё дитя. Но почему моя матушка даже не взглянет на меня? Я так отчаянно ждал этого, но ни разу…

– Ты не мой сын, – холодно перебила его королева Ю. – Ты сын семьи Кан из Шинчжу.

Ван Со будто толкнули в грудь, и он падал куда-то, падал, падал…

На самом деле он просто начал отступать под ледяным взглядом королевы, не в силах больше выдержать, как она отворачивается в отвращении.

Как же так? За что?

– Это ведь из-за моего лица, да? – прошептал он, даже не пытаясь скрыть слёзы. Жгучая, горькая на вкус влага струилась по его щекам, смывая кровь и копоть. Если бы она так же легко могла смыть этот отвратительный шрам! – Вы отправили меня в чужую семью вместо моего старшего брата. И до сих пор отталкиваете меня. Всё это из-за моего лица!

То, что Ван Со сдерживал внутри, чему не давал прорваться во время всего этого невыносимого разговора с матерью, выплеснулось вдруг в одном замахе и одном коротком ударе, в который он вложил всю свою боль.

Расколотая ваза, где прежде стоял букет свежих цветов, усеяла осколками пол, и Ван Со рухнул вслед за ними, не чувствуя впивающиеся в ладони острые куски фарфора, ничего не чувствуя, кроме охватившего его отчаяния, которое приторно пахло пионами.

Это был конец.

Мать отказалась от него. Снова.

И в один момент свирепый волк исчез, уступив место маленькому несчастному волчонку, чей горестный вой переплетался со слезами и словами, таить которые в себе не было больше сил, да и смысла тоже не было. Разумом Ван Со понимал, что всё это бесполезно, что его никто не услышит, но душа его исходила кровью, и необоримо было простое желание по-детски пожаловаться матери, и не имело значения, что на неё же саму.

Кому ещё он мог открыться? Кому, если не ей?

На него неприязненно взирала с высоты королевской кровати чужая женщина, а он сидел на полу, среди осколков своей хрупкой надежды, и рассказывал этой женщине то, что не доверил бы ни единой живой душе.

Кому, если не матери? Даже если её у него и не было.

– Да вы хоть знаете, как мне жилось у этих Канов? – слова царапали ему горло, но Со говорил, больше не глядя на ту, которой было на него плевать. – Однажды они швырнули меня в огромное волчье логово. Я всю ночь боролся с дикими зверями, а потом устроил пожар. Убил и сжёг всех волков на той горе, а сам выжил. Моё тело было пропитано запахом горящей плоти…

Сейчас он тоже был пропитан этим запахом, только причиной была выжженная дотла душа.

Принц рассмеялся сквозь слёзы, словно безумец:

– А сумасшедшая наложница Кан всё время держала меня при себе, думая, что я её умерший сын. Однако когда она приходила в себя, то избивала и запирала меня, а потом начинала допрашивать, где её сын и почему вместо него рядом с ней какое-то чудовище. Это продолжалось по три-четыре дня. Мне не давали даже глотка воды, и никто не приходил ко мне…

– Ну и что? – у королевы Ю не дрогнула ни одна мышца на прекрасном лице, полном безразличия, словно она действительно не была его матерью. Не дрогнула душа, словно её и не было вовсе.

– И что? – переспросил принц, чувствуя, как его рот дёргается от накатившей обиды. Ему нужно было покончить со всем этим, вырвать из себя последним мучительным усилием, потому что нести это непосильное бремя он больше не мог.

Ван Со поднял взгляд на женщину, которой мешал жить. Странно, она наконец-то взглянула на него – но как!

– Мать признаёт только тех сыновей, кем можно гордиться. А ты – мой позор и моя ошибка. Поэтому я отправила тебя прочь, – королева цинично усмехнулась: – И всё же я отблагодарю тебя за преданность и подумаю, как это сделать.

Да, это был конец.

На смену горячим слезам, которые омывали лицо и душу Ван Со, вдруг пришёл могильный холод. Можно было больше ничего не делать и не объяснять: и без того всё было ясно.

Принц тяжело поднялся с пола и проговорил, заставляя себя смотреть в лицо той, что его родила, но так и не стала ему матерью:

– Обязательно запомните сегодняшний день. Вы вновь вышвырнули меня, но я больше не уйду. Запомните – настанет час, когда вам придётся смотреть только на меня.

А слёзы всё текли и текли, и не было им конца…

Он направился прочь из комнаты, едва понимая, куда идёт, а в спину его толкал злой испуганный крик:

– Что за бред! Если ты посмеешь что-нибудь сделать, навсегда покинешь Сонгак, наглец!

Однако уходить из дворца Ван Со не собирался.

 

Фонарики на старом персиковом дереве едва покачивались в танце с лёгким восточным ветром. В столь поздний час здесь не было ни души, и никто не видел, как четвёртый принц, пошатываясь, брёл из дворца королевы Ю, пока не наткнулся на каменные башенки, увенчанные горевшими свечами. Их было здесь несколько, таких рукотворных пирамид, под сильным и мудрым деревом. Их складывали матери, чтобы молиться за своих детей и посылать им добрые мысли вместе со своей любовью.

Ван Со пришёл сюда не нарочно, слепо глядя перед собой и так и не выпустив из рук окровавленный меч. Но стоило ему увидеть ясные огоньки свечей, которые, как материнские глаза, лучились теплом в темноте, – и он сорвался подобно случайной стреле с тетивы.

Отшвырнув меч, Ван Со принялся в исступлении крушить башенки, сбивая свечи и рыдая от одиночества и жалости к себе. Никто и никогда не собирал такую для него. Никто и никогда не молил Небеса о том, чтобы он был счастлив и здоров, хорошо ел, спокойно спал и думал о людях с добром. Так почему здесь должны выситься эти напоминания о том, что у него нет матери и некому помолиться за него в час скорби?

Почему?!

– Стойте! Остановитесь!

Ван Со ощутил, как сзади его обхватили чьи-то руки, силясь оттащить от рассыпавшейся пирамиды.

– Я уничтожу здесь всё! – надрывался не он, а хор его отчаяния, ревности, боли и нерастраченной любви, которая никому не была нужна. – Оставь меня!

Он кричал, пытаясь освободиться не только из слабых рук, но и из тисков всего того, что терзало его, не позволяя дышать. И если первое далось ему одним рывком, то второе было попросту невозможно, и, понимая это, принц свирепел ещё больше.

А за его спиной на земле сидела Хэ Су, которую он отшвырнул в неистовом порыве, и смотрела на свою руку, перепачканную в крови. Его крови.

– Кровь… – пролепетала она, поднимая на него огромные чистые глаза, полные ужаса.

– Да, – зашёлся безумным смехом Ван Со, наконец-то осознав, кто перед ним. – Это кровь. Кровь людей, которых я сегодня убил, – он указал на нетронутые каменные столбики, где ещё теплились свечи. – Матушка сложила эти камни для своих детей? Нет! Она должна просить о прощении меня. Меня! – его хрип перешёл в волчий вой, обильно сдобренный слезами. Принц остервенело набросился на ближайшую полуразрушенную башенку, но на его плечи вновь легли тонкие руки, упрямо оттаскивая его в сторону.

– Отпусти меня! Пусти, сказал!

Однако Хэ Су вцепилась в него из последних своих птичьих силёнок и умоляла, сама чуть не плача:

– Прошу вас, остановитесь!

У неё, видимо, вообще не было инстинкта самосохранения.

– Ты тоже хочешь умереть? – взъярился на неё Ван Со, замахиваясь для удара.

– Но вы же ранены! – в отчаянии воскликнула Хэ Су, не опуская рук, обнимавших его за судорожно сведённые плечи. – Вам, должно быть, очень плохо!

Кому плохо – ему?

Ван Со замер, не понимая, о чём она вообще говорит. Почему не боится его такого, потерявшего человеческий облик и разум? То, что всё его тело горит ещё и от ран, полученных в бою с наёмниками, до этого момента просто не приходило ему в голову: так было больно душе.

– Я же сказал тебе, что убил людей! – повторил он, хватая Хэ Су за горло, но вдруг ударился о взгляд… не отвращения, нет, – сострадания.

– Тогда скажите мне, – выдохнула в ответ девушка, – почему вы их убили? Ведь это было не просто так? Не ради забавы?

Что?

Хэ Су, эта маленькая пичужка, которой он мог свернуть шею одним движением руки, не осуждала, не проклинала и не гнала его. Несмотря на то, как он вёл себя с ней и сколько раз угрожал смертью. И внутри у него словно лопнула та самая тетива, что тонко звенела от натуги и неизбывного горя. Под кротким взглядом Су, в котором мягко, как свечи, мерцали понимание и печаль, Ван Со вдруг почувствовал, что всё его ожесточение куда-то исчезло, осталась толькоскорбь.

– Уходи, – с усилием выдавил он, чувствуя, что его вот-вот захлестнёт новая волна слёз. Но слёз не яростных, не безумных, а тех, что нужно просто выплакать – и станет легче.

Он отвернулся от Хэ Су, чтобы она не видела его таким, однако та не уходила и продолжала говорить:

– Но ведь такова жизнь, верно? Вам с раннего возраста пришлось взяться за меч. И вам приходится убивать, чтобы самому выжить, – она всхлипнула за его спиной. – Я понимаю вас. Я знаю, что вы сейчас чувствуете. Должно быть, вам так тяжело!

Дрожащий голос Хэ Су словно омывал принца тёплой водой, утешая, успокаивая и врачуя мелодичными звуками, которые ложились на раны чистыми повязками и обволакивали истерзанную душу нежным запахом лотоса. Она говорила, как будто читала его, все его чаяния, написанные на полотне души слезами и кровью.

И Ван Со вдруг ощутил себя не зверем, что способен только огрызаться и убивать в ответ на удары и обиды судьбы, а человеком, которому непостижимым образом становится легче от того, что кто-то понял его и не стал осуждать, а просто – пожалел.

Силы вдруг оставили его, и он упал на колени у разрушенной им башенки, цепляясь за камни раненой рукой. Осталось только изгнать из себя со слезами то, что его терзало. Но это уже было другое. Своими словами, своим добрым участием Хэ Су словно очистила его от скверны, сбросила с души тяжесть, отчего из глаз Ван Со теперь струились слёзы человека, которого вдруг согрели сочувствием вместо того, чтобы оттолкнуть с ненавистью, в которой тот захлёбывался.

 

Су, я никогда не благодарил тебя за ту ночь. А ведь ты уберегла меня. Я не знаю и не хочу думать, от чего. Просто – уберегла.

У меня никогда не было ничего своего. Своего – ничего! Ни дома, ни семьи, ни каких-то значимых вещей… Однако я свято верил, что раз живёт на свете женщина, которая меня родила, значит, у меня есть мать. И она – моя. Пусть не будет ничего, мне ничего и не нужно, лишь бы была она – матушка. Я так часто повторял это слово, что оно звучало для меня, как имя Небес.

Но оказалось, что я проклят Небесами. Хуже того – я проклят своей матерью.

Разве это справедливо, Су, ответь мне? Ответь, мне, умоляю…

В ту ночь я смотрел в её прекрасное каменное лицо, а сирота внутри меня давился слезами и жалобным криком: «Мама! Мама, ну посмотри же на меня! Посмотри! Это же я, твой сын! За что ты так со мной? Ведь ты сама искалечила меня, так почему не прижмёшь к себе, не утешишь, не примешь меня такого? Ты же знаешь, что ближе тебя, роднее тебя у меня никого нет! У меня вообще никого и ничего нет…»

Это была моя последняя попытка вернуть мать. Я думал так и поклялся себе, что больше никогда не позволю ей издеваться надо мной и видеть мои слёзы. А ещё я поклялся, что ей придётся смотреть на меня. И я стану единственным, кто будет рядом с ней, когда Небеса распахнутся для неё. Больше никого – только я!

В ту ночь ты спасла меня, Су, мой свет, моё единственное утешение. Ты вернула меня себе самому.

И когда я, очистившись слезами, поднялся с колен, я твёрдо знал одну вещь – матери у меня нет и никогда не было…

***

Далеко внизу, в долине, грелся под неожиданно тёплым зимним солнцем Сонгак. А прямо под скалой, на которой замер в размышлениях четвёртый принц, раскинулся дворцовый комплекс. Отсюда, с вышины, люди виделись принцу маленькими ничтожными букашками, суетливо снующими в своих пустых бесконечных делах.

Глядя на мир, простиравшийся у его ног, Ван Со думал об утренней встрече королевской семьи в приёмном зале правителя Тхэджо. Он не жалел о том, что ему пришлось признаться в уничтожении укрытия наёмников. Он не собирался выдавать мятежную королеву Ю или своего старшего брата Ван Ё. Но его терзала мысль о том, что он снова остался один, ведь все отвернулись от него, узнав, что он в одиночку расправился с бандой натренированных безъязыких убийц. Это что, преступление или грех? Почему ни у кого не нашлось даже слова в ответ на его признание – лишь потрясённые взгляды и тяжёлое молчание?

Хорошо, что всё обошлось, но Ван Со покинул тронный зал и вернулся сюда, в своё убежище на скале, в полном одиночестве. Никто не подошёл к нему, никто не захотел говорить с ним.

Сколько всё это будет продолжаться? И что ему нужно сделать, чтобы его наконец приняли в Сонгаке? Приняли в… семью?

Его тягостные размышления прервало чьё-то жалобное кряхтение и последовавшие за этим возмущённые слова:

– Нет, ну почему он выбрал это место, а? Он так издевается над людьми? Боже! И без того меня достал, а тут ещё и это… Как же он мне надоел!

Знакомый мелодичный голос заставил принца вздрогнуть, но он не пошевелился.

А Хэ Су, выдыхая усталость от нелёгкого подъёма на гору, продолжала, не подозревая, что Ван Со слышит всё до последнего слова. С его слухом охотника она всё равно что кричала ему в ухо:

– Боже! Вчера он такое устроил! А со спины кажется таким невинным. И выглядит очень одиноким. Ха!

Услышав саркастический смешок, принц не удержался и обернулся, смерив незваную гостью холодным взглядом, который мигом стёр ухмылку с её хорошенького утомлённого личика.

Странно, но сейчас Ван Со вовсе не был против встречи с ней. И это после всего того, что произошло!

Бесстрашно подойдя к нему вплотную по скользкой покатой кромке скалы, Хэ Су плюхнула перед ним большую корзину:

– Я принесла вашу еду.

Интересно, с каких это пор еду принцам-отшельникам носят не служанки, а родственницы королевских особ? Или все настолько боятся его, что предпочитают поступиться обязанностями, только бы не встречаться с ним с глазу на глаз?

Родители, братья… А теперь ещё и слуги.

– Оставь там, – стараясь выглядеть невозмутимым, обронил Ван Со.

– Хотите поесть в одиночестве? – ехидно поинтересовалась нахальная девчонка и добавила: – Счастливо оставаться!

Принц искоса наблюдал, как она спускается по обледеневшему скосу, то и дело ойкая и вздыхая явно напоказ.

Ушла – и ладно.

Он старательно игнорировал скребущееся у него в душе сожаление.

Каково же было его изумление, когда Хэ Су вдруг вновь выросла перед ним ярким жёлтым цветком на серых, покрытых снегом скалах. И Ван Со быстро отвернулся, чтобы она не заметила его внезапную радость.

– Мне нужно будет забрать посуду! – надув губы, капризно заявила эта невероятная девчонка. – Приступайте к трапезе.

Мало того, что она не выказывала и толики почтения, мало того, что не боялась его и командовала, она ещё и уселась рядом, заставляя его подвинуться и давая понять, что не уйдёт, пока он не поест.

Но Ван Со всё это ужасно нравилось!

Он посмотрел на её уложенные в изящную девичью причёску волосы и сам не понял, как произнёс:

– Вчера ты ничего не видела. И впредь следи за языком!

За этими резкими словами принц бессознательно прятал своё смущение и желание, чтобы Хэ Су подольше побыла тут, с ним. Он откуда-то знал, был уверен, что его предупреждение было напрасным: она и так никому ничего не расскажет. И это согревало его едва ли не больше, чем её открытый взгляд, который, впрочем, тут же потемнел от обиды:

– Да я и не собиралась болтать! – Хэ Су возмущённо фыркнула. – Не могу в это поверить! У меня и своих проблем немало. Мне некогда сплетничать о других. Ну что это такое – каждый раз вы мне угрожаете!

Она умолкла, а минуту спустя с удивлением спросила:

– А вам что, нравится здесь обедать? Любуетесь видом дворца? Конечно, это же ваш дом… Но зачем смотреть на него во время еды?

Она так забавно щебетала, сидя рядом с ним, что Ван Со и сам не заметил, как ответил ей, и ответил то, что волновало его в этот момент сильнее всего:

– Дом там, где семья.

Он чувствовал, что может вот так просто, по-человечески говорить с этой девчонкой и что она не станет насмехаться над его словами. Ведь она видела его в таком состоянии, за которое другие бы открыто высмеяли его или же стали презирать.

А Хэ Су подняла на него свой тёплый ореховый взгляд и задумчиво протянула:

– Но ведь ваши родители и братья все живут во дворце… – она вдруг встрепенулась: – Кстати, пока я вспомнила… Что это было, в купальне?

Да как она… Неужели ей… Это же…

От изумления принц растерял все слова и сумел только ошарашено выпалить:

– А ты… Как ты вообще туда попала?

Теперь пришла очередь Хэ Су краснеть и оправдываться.

– А? Что? Ну… Это… – она смутилась и полезла в корзинку с едой. – Чхэ Рён говорила, что эта курица отменная…

 

А потом они вместе ели ещё тёплую курицу с рисом и засахаренные фрукты, сидя на самом краю нагретого солнцем гладкого лба скалы в дружелюбном молчании, лишь изредка обмениваясь короткими мирными фразами, и Ван Со было так хорошо, как никогда прежде. Он и не знал, что можно делить с кем-то трапезу и получать от этого простое и такое искреннее удовольствие. Неужели подобное возможно?

Хэ Су больше не боялась, не отворачивалась и улыбалась, протягивая ему на крохотной ладошке кусочки персиков, яблок и мандаринов. И делала она это настолько непринуждённо и доверчиво, что Ван Со хотелось смеяться. Просто от того, что она сидит так близко, изредка касается его плечом, передавая еду, что на щеках её сладкий фруктовый сироп, что вокруг – только небо и никого, кроме них.

Рядом с Хэ Су ему было тепло и пахло весной. И не хотелось, чтобы это заканчивалось…

Но на Сонгак незаметно опустились серые зимние сумерки, и пора было возвращаться во дворец. Ещё не хватало, чтобы сестру жены Ван Ука начали разыскивать по всей округе, беспокоясь, не сделал ли что-нибудь с ней ненормальный четвёртый принц!

А четвёртый принц шёл позади Хэ Су и всерьёз изводился вопросом: помочь ей нести корзину или нет. С одной стороны, сыну правителя Корё не пристало подносить вещи кому бы то ни было ниже по статусу, а с другой – Су так забавно кряхтела и вздыхала, то и дело запинаясь за подол и временами волоча корзинку по земле, что Ван Со становилось её жалко. Однако он опасался, что с этой строптивой девчонки станется огреть его корзиной – и что тогда? Ещё, чего доброго, их кто-нибудь заметит, ведь Хэ Су только-только каким-то чудом избежала наказания за взбучку десятому принцу, а уже колотит корзиной четвёртого…

Даже засыпая, Ван Со улыбался. Впервые за долгое время его не провожали в сон безрадостные мысли. И причиной тому была похожая на озорную синицу маленькая бойкая девчонка, которая всё сильнее нравилась ему.

 

На следующее утро четвёртый принц отправился бродить по поместью восьмого. Ему не было дела до красоты и уюта садов Ван Ука: он искал Хэ Су. Он не знал зачем, просто для того, чтобы увидеть.

И он увидел.

Увидел, как принцесса Ён Хва бьёт палкой привязанную за руки Хэ Су, словно провинившуюся служанку. И за этим истязанием наблюдают его братья, как за представлением заезжих циркачей.

Ван Со успел перехватить лишь третий удар сестры:

– Достаточно, – он спокойно и твёрдо смотрел в глаза принцессы, игнорируя её негодование и неуверенный окрик Ван Ука, который слишком припозднился в своём порыве защиты: от ударов Хэ Су сжалась, ожидая продолжения наказания.

Только этого он не допустит.

– Здесь я слежу за порядком, – попробовала возразить ему Ён Хва, оправившись от изумления. – Отпусти.

Ван Со перевёл взгляд на Хэ Су, которая смотрела на него распахнутыми от боли и унижения глазами и безмолвно умоляла о помощи.

– Она принадлежит мне, – проговорил Со, неотрывно глядя на неё.

Его слова повергли всех присутствующих в такой шок, что в упавшей им на головы тишине было слышно, как в соседнем дворе бьётся о камни ручей, а на крепостной стене дворца о чём-то переговариваются стражники.

– Что… ты сейчас сказал? – переспросила принцесса, придя в себя раньше других.

– Я сказал, – не поворачиваясь к ней, повторил Ван Со раздельно и чётко – так, чтобы это услышали и уяснили себе все, кто ещё не понял, – что она моя.

Боль в глазах Хэ Су смешалась с изумлением. Она смотрела на Ван Со так, словно он… Словно он прилюдно назвал её своей. А он так и сделал. Он так решил ещё вчера, а что подумают об этом остальные, ему было глубоко наплевать.

Ван Со даже нравился испуг Хэ Су в ответ на его возмутительное заявление. Зато её хрупкого тела больше не касалась палка, пригодная только для нерадивых служанок и шкодливых собак.

Ему не нужно было ничего объяснять: он и без того понял причину происходящего, увидев в руке Ён Хвы шпильку для волос, которую собирался подарить матери, но где-то обронил несколько дней назад, не особо сожалея о потере. Видимо, Хэ Су нашла эту шпильку и велела Чхэ Рён незаметно вернуть её в его покои, но служанку застала принцесса, скорая на расправу и, что скрывать, охочая до неё.

Ван Со нехорошо улыбнулся и, отпустив руку Ён Хвы, добавил:

– И шпилька эта тоже моя, – он специально вновь выделил слово «моя». Эффект, который произвела его первая фраза, неверно истолкованная присутствующими, позабавил его, поэтому он не отказал себе в маленьком удовольствии подразнить их ещё. – И только мне решать, что делать с этой девушкой, разве нет?

Дальнейшее его интересовало мало. И то, как за Су вступился вдруг оживший Ук, почему-то молчавший всё это время и позволивший принцессе избивать свою родственницу. И то, как подскочил Ван Ын, начав что-то лепетать в защиту Хэ Су, всё явно выдумывая на ходу. И то, как скрипела зубами Ён Хва, не в силах достойно снести подобное унижение на глазах братьев и служанок.

Ван Со достаточно было видеть, как Хэ Су освободили и она ушла, придерживая под руку свою служанку, которой досталось гораздо больше. Дождавшись, когда разойдутся все остальные зрители этого гадкого представления, он молча протянул руку, требуя у принцессы свою шпильку.

– Неужели тебе жалко эту девку? – негодующе выдохнула Ён Хва. – Ты ведь не из тех, кто стал бы останавливать меня без причины. Неужели у тебя появились какие-то чувства к ней?

В ответ на это Ван Со скривился в скупой фальшивой улыбке:

– Ён Хва, прости, что я вмешался.

Никакого чувства вины, разумеется, он не испытывал, объяснять принцессе ничего не собирался и жалел лишь о том, что появился здесь слишком поздно.

Но на этом неприятные утренние встречи и разговоры для него ещё не закончились. Когда чуть позже он задумчиво шёл по саду, разглядывая шпильку, вернувшуюся к нему столь необычным образом, путь ему неожиданно преградил Ван Ук, который явно не просто так наслаждался свежим воздухом неподалёку.

– Ты сказал, что она твоя, – холодно проговорил восьмой принц, глядя на Ван Со с открытой неприязнью. – Я ждал тебя, чтобы заверить, что ты ошибаешься. Здесь ничего не принадлежит тебе.

Каждое слово последней фразы Ван Ук отчеканил, намеренно повторив интонацию четвёртого принца, когда тот говорил о Хэ Су.

Ван Со словно ударили по лицу: он побледнел и отступил на шаг. А восьмой принц, довольный его реакцией, с подчёркнутым превосходством в голосе и во всём облике продолжил:

– И Ён Хва, и Хэ Су – мои. Не смей вести себя так по отношению к моей сестре и сестре моей жены.

Сказав это, Ван Ук ушёл, явно чувствуя победу за собой.

Однако, проглотив комок обиды, Ван Со упрямо сжал губы, не замечая, как шпилька впивается в его ладонь.

Ну нет, братец. Не в этот раз.

 

Да, Су, отчасти Ван Ук был прав. У меня не было ничего своего. Но только до этого дня.

Я назвал тебя своей ненамеренно, однако эта мысль настолько обогрела меня, что я действительно почувствовал – ты принадлежишь мне.

А ведь так оно и было на самом деле: ты стала моей, когда исчез твой страх, когда ты открыто взглянула на меня, когда сдержала меня, раненого и рыдающего, у молитвенных башен, когда протянула мне на ладони первый кусочек персика там, на горе. С каждым этим моментом ты всё больше становилась моей, прорастая изнутри, чтобы остаться во мне навсегда.

Ты – моя. Моя!

Я повторял это снова и снова и верил в это, весь наполняясь каким-то новым чувством, названия которому в ту пору я ещё не знал.

Но ты уже была моей. И ничьей больше, слышишь?

 

И днём позже Ван Со всё так же искал встречи с Хэ Су, нимало не заботясь о том, что об этом подумают другие и даже она сама. Ему просто необходимо было видеть её. Что тут сложного и непонятного?

Он подстерёг её, когда она гуляла одна в саду. Глядя себе под ноги, Хэ Су случайно налетела на него, ударившись лбом о его грудь. Признаться, принц и сам специально не стал уклоняться, но что в этом было такого?

– Ай! Боже мой! – картинно взвыла Хэ Су, хватаясь за голову, и Со едва не расхохотался. До чего же она была смешной и милой!

– Ты сама в меня врезалась, – заявил он ей, уже по привычке пряча радость за нелюбезностью.

– «Она принадлежит мне»? – тут же бросилась в наступление Хэ Су, позабыв об ушибе. – Зачем вы так сказали? Нас могут не так понять!

А пусть понимают как хотят.

– Ты что, не умеешь говорить спасибо? – вскинул брови принц. – Я спас тебя от побоев. Чем спорить, лучше бы поблагодарила за спасение.

Хэ Су тут же насупилась:

– Вы всегда вели себя так, будто убить меня хотели. Даже любопытно, что же произошло, – она неловко кашлянула и, немного помявшись, добавила: – Спасибо.

Знала бы она, что произошло!

И кто бы объяснил это ему самому.

– Зачем тебе понадобилась эта шпилька? Где ты её взяла? – спросил Ван Со, чтобы хоть что-то сказать и удержать Хэ Су рядом.

– Вы обронили её в королевской купальне, когда мы с вами встретились там ночью, – пояснила Хэ Су, нимало не смутившись. – И я ничего не сказала об этом принцессе, потому что не могла открыть, что видела ваше лицо. Я сдержала своё обещание!

И подверглась наказанию. Но не выдала его!

– Ты вообще меня не боишься? – Ван Со изо всех сил старался скрыть трепет от услышанного. – Каждый раз напоминаешь мне об этом.

– Вы – человек, которого стоит воспринимать всерьёз, – рассудительно откликнулась она. – Но я больше вас не боюсь. И всё-таки впредь не говорите, что я принадлежу вам!

Воинственный настрой, с которым она произнесла свою просьбу, больше похожую на приказ, позабавил Ван Со.

– А почему нет? – заинтересованно посмотрел он на свою собеседницу.

Она его не боится! Возможно ли это? До сих пор все шарахались от него, отводили взгляд, старались отвернуться, а эта странная девчонка вдруг такое заявляет.

– Я человек, а не предмет мебели или зверюшка! – с вызовом вздёрнула подбородок Хэ Су. – Как я могу кому-то принадлежать?

Действительно…

Ван Со шагнул к ней вплотную и склонился так низко, что видел крапинки в её ореховых глазах, настороженных, но не испуганных.

– Как тогда мне тебя называть? – произнёс он, поневоле ощущая, как его затягивает в эту бархатную глубину. – Если ты «не предмет мебели и не зверюшка»? Своим человеком? Или своей женщиной?

– Боже! Конечно же, нет! – воскликнула Хэ Су, покраснев так очаровательно, что Ван Со тут же захотелось её обнять, и он крепче сжал руки за спиной. – Не обязательно всё называть такими громкими словами. Можно придумать что-нибудь другое.

Она окончательно смутилась, коротко поклонилась ему и убежала.

А принц ещё долго стоял на мостике через говорливый зимний ручей, греясь в тепле их занятного разговора.

Можно придумать.

Только – зачем?

***

Ты изумляла меня с первой встречи, Су, – такая необыкновенная, такая живая и настоящая среди всех обитателей дворца, начиная со служанок, больше напоминающих тени, и заканчивая королём Тхэджо. Хотя и тот, впрочем, скорее походил на тень, недосягаемую в своём величии, пусть он и был моим отцом.

Но ты…

Казалось, тебя ничто не сковывает и ты свободна в своих изречениях и поступках. Чего стоила одна драка с десятым принцем! Или твоя наивная попытка спасения четырнадцатого принца Ван Чжона, который по своей глупости не только умудрился попасть в передрягу с уличными бандитами, едва не лишившись при этом руки, но и подверг опасности тебя!

Су, ты всегда меня удивляла и восхищала. Сколько же в тебе было силы, отваги и безрассудства! В отличие от моего младшего братца Чжона, последнее в котором явно преобладало. Я ведь был готов убить его за то, что он втянул тебя в то происшествие, из которого рисковали не выйти живыми ни Чжон, ни ты, ни Ван Ук.

Я даже думать не хочу, что могло бы случиться, если бы я не успел тогда… Если бы напавшие на вас не испугались дурной славы Волка или разделались с вами до моего появления. Едва ли не впервые в жизни я порадовался своей репутации и проклятому прозвищу, которое само по себе отпугнуло бандитов и спасло вас без того, чтобы я вновь замарал свой меч чьей-то грязной кровью, тем более у тебя на глазах!

Когда всё благополучно закончилось, я не знал, что мне делать: то ли броситься к тебе и прижать к груди, не веря, что ты цела, то ли схватить тебя за плечи и трясти, чтобы ты, наконец, перестала ввязываться в авантюры, грозящие тебе смертью.

А ты представляешь себе, Су, что я испытал, когда после бегства бандитов ты принялась обнимать не меня, а Чжона, который назвал тебя своей сестрой и поклялся защищать и беречь тебя всю жизнь!

Тебя, которую я уже самонадеянно считал своей!

Мне так горько осознавать, что Чжон сдержал своё слово, хотя и называл тебя уже не сестрой…

 

Четырнадцатый принц Ван Чжон, постанывая, натягивал на себя одежду. Впрочем, минутой ранее он не без самодовольства рассматривал свои раны в зеркале под тяжёлым, осуждающим взглядом Ван Со.

Да, ему чудом повезло остаться в живых и при этом сохранить обе руки. Но откуда он мог знать, что на рынке появится этот однорукий со своими прихвостнями, затащит его в лес и начнёт обвинять в своём увечье и прочих бедах, к которым он, Чжон, не имел никакого отношения? Ну, или почти не имел. Не он же отрубил ему руку за поражение в той давней драке! Не он поджёг его лачугу на окраине Сонгака! За него отомстила королева Ю, приказав своим солдатам расправиться с наглецом, посмевшим унизить её младшего сына.

Если бы за ними не увязалась эта удивительная сумасшедшая девчонка!

Ван Чжон вспомнил, как Хэ Су самоотверженно и наивно защищала его, с визгом размахивая палкой, как он прикрывал её своим телом от ударов и как потом она, позабыв о приличиях, обнимала его под потрясёнными взглядами Ука и Со, подоспевших на помощь.

Вспомнил – и не сдержался от улыбки. Какая же она всё-таки…

Но в следующий раз нужно осмотрительнее выбираться из дворца, чтобы размять кулаки!

Наблюдавший за ним исподлобья Ван Со словно прочёл его мысли и мрачно поинтересовался:

– Ты хочешь опять переодеться простолюдином и выйти драться на рынок? А если матушка узнает?

– Спасибо, что так заботишься обо мне, – тон четырнадцатого принца не допускал никаких сомнений в том, что он так и поступит при первой же возможности.

– Не стоит устраивать подобные вылазки в одиночку.

– Да мне просто случайно не повезло!

– Не повезло? – язвительно передразнил его четвёртый принц. – Из-за тебя человек потерял руку и дом. «Не повезло»! Ты сможешь позаботиться о нём?

– Я же тебе сказал, что не знаю! – не выдержал нотаций Ван Чжон. – Я не делал этого!

Ван Со оторвался от стены и приблизился к нему:

– Не знаешь и поэтому не виноват? Ты – принц! Чем больше силы и власти, тем больше ответственности – это ты знаешь?

– Очень смешно, – хмыкнул Чжон. – Да у тебя самого-то была хоть когда-нибудь сила и власть? А? Ты так себя ведёшь, потому что матушка к тебе холодна? Или ты хочешь унизить младшего брата?

«Остановись! – кричали ему опасно сузившиеся глаза Ван Со. – Остановись!»

Но Чжон не умел читать по глазам, и его несло:

– Ван Ё был прав насчёт тебя. Он столько раз жалел, что матушка вообще тебя родила!

Удар наотмашь был полной неожиданностью не только для зарвавшегося Чжона, но и для самого Ван Со, однако дольше себя сдерживать он не смог.

– Глупец! – прорычал он, не замечая в дверях королеву Ю, которая с криком отшвырнула его от Ван Чжона.

– Ты! Вон отсюда!

И хотя четырнадцатый принц начал защищать брата, пытаясь объяснить матери, что тот сегодня спас ему жизнь, королева с ненавистью смотрела на Со и не желала ничего слушать и слышать.

– Ты ошибаешься, Чжон, – сквозь зубы процедила она. – Остерегайся его! Он приносит всем одни несчастья. Я уже прошла через это. Ты не должен ему доверять! Не связывайся с ним!

Ван Со слушал всё это с каменным лицом и не двигался.

– Матушка, но он спас меня! – продолжал настаивать четырнадцатый принц, по-щенячьи заглядывая матери в лицо.

Однако все его уговоры оказались бессмысленны. Королева Ю злобно набросилась на Ван Со:

– Поклянись, что ты никогда и пальцем не тронешь Чжона! Сейчас же!

Четвёртый принц коротко усмехнулся:

– Если вы так хотите.

Выходя из комнаты, он презрительно бросил в сторону младшего брата:

– И как долго ты будешь держаться за мамину юбку?

Пусть.

Пусть королева делает с Чжоном всё что хочет, пусть нянчится с ним, зализывает его раны, жалеет его – в следующий раз Ван Со не полезет его спасать.

А ревность мерзким червём разъедала душу. И поздно вечером, когда принц, глотая слёзы, в одиночестве складывал новую каменную башенку у персикового дерева, он усердно, хоть и безуспешно, гнал из памяти улыбку Хэ Су, с которой та смотрела на Чжона, и полное тревожной заботы лицо королевы Ю, когда та обнимала любимого младшего сына, беспокоясь о его ранах.

Там, между камнями, в самом основании пирамиды, была погребена шпилька, которую Ван Со так и не подарил той, кому она предназначалась.

Пусть.

Её больше нет.

***

Здесь, у своей незаконченной башенки, он встретился с Хэ Су вновь неделю спустя.

Этот день с самого начала был каким-то необыкновенным, и Ван Со казалось, что прав был Чжи Мон, когда заявил на приёме у короля Тхэджо, что звезда четвёртого принца взошла над Сонгаком и ярко светит рядом со звездой наследника престола. Это ли или что-то иное повлияло на решение правителя Корё, но он позволил Ван Со окончательно обосноваться в столице и жить в королевском дворце.

И сейчас, складывая камень к камню, четвёртый принц мысленно благодарил Небеса за великую милость. Он поднял голову, улыбнулся ночному небу, которое сегодня не казалось ему безучастным, и положил на вершину пирамиды ещё один кусочек гранита.

– Вы снова её сломали!

При звуках знакомого голоса рука Ван Со дрогнула, и камень, не удержавшись, упал на землю.

Хэ Су.

– Я не ломаю, а складываю, – пояснил ей Ван Со, отходя в сторону и усаживаясь на стылый парапет.

– Это неожиданно, – приблизившись, Хэ Су с любопытством заглянула ему в лицо. – Что вы задумали?

– Теперь тебе нужно знать желания людей? – беззлобно поддел её принц, но заметив, как она поникла, тут же исправился, смягчив голос: – Я уезжаю отсюда. Буду жить во дворце.

Ему вдруг захотелось поделиться с ней своей радостью. Он чувствовал – Хэ Су разделит её. Хотя кое-что и омрачало эту добрую новость.

– Мы будем видеться реже, – озвучил свою тревогу принц и замер, ожидая, как отреагирует Хэ Су.

– Что ж… – пожала она плечами в ответ. – Значит, мне больше не придётся носить вам еду на ту высокую гору? Так ведь это прекрасно!

Заметив в улыбающихся девичьих глазах озорные искорки, Ван Со поддержал её игривый тон:

– Это было всего пару раз. Не строй из себя жертву.

Он думал, Хэ Су продолжит шутить, но она вдруг погрустнела и заговорила тише:

– Пожалуйста, ведите себя спокойно во дворце. Не угрожайте людям и никого не убивайте. Не ссорьтесь с теми, кто с вами не согласен. Будьте осторожны и не деритесь по пустякам. А ещё не ломайте то, что другие старались построить, – она на миг замялась. – Что же ещё?..

– Хватит уже! – возмутился принц, но его негодование было притворным.

Подумать только – эта девчонка взялась его воспитывать и давать ему наставления! Но ему это очень нравилось, будто… Будто ей было не всё равно, и она заботилась о нём, как о ком-то близком.

– Хорошо кушайте, – вторя его мыслям, мягко продолжала Хэ Су, не обратив внимания на предостережение. – И спокойно спите. Постарайтесь не видеть плохие сны.

Ван Со смотрел на неё, потеряв дар речи. Никто никогда не говорил с ним так, как с… родным человеком. Ни разу ни от кого он не слышал таких добрых слов и даже в мыслях не допускал, что однажды услышит.

– Почему вы так смотрите на меня?

Принц моргнул, стряхивая оцепенение, вызванное искренней заботой о нём.

– Просто вспомнил, что ты меня не боишься, – он смущённо усмехнулся. – И почему это ты меня не боишься?

– Иногда я боюсь саму себя, – задумчиво откликнулась Хэ Су. – Но не вас, Ваше Высочество. Временами мне сложно уследить за потоком своих мыслей, и, как бы я ни старалась изменить их направление, ничего не выходит.

Ван Со чувствовал, что она говорит о чём-то большем, о чём-то важном, что в самом деле беспокоит её. И ему вдруг стало тепло на душе от того, что эта девушка так доверчиво делится с ним своими переживаниями, с ним – Волком, с которым и разговаривать-то никто не хочет.

Хэ Су подняла печальные глаза к небу, на котором мерцали звёзды:

– А вот они не беспокоятся о таких мелочах.

Она улыбнулась и добавила:

– А в Корё, оказывается, так много звёзд!

– Что значит – в Корё? – в недоумении уставился на неё Ван Со. – Ты что, видела звёзды где-то ещё? – И, не дождавшись ответа, с усмешкой пробормотал: – Чжи Мон в обморок грохнется от зависти.

Он сперва не понял, что произошло, просто как-то вдруг всё изменилось вокруг, и запахло… снегом.

Снег пошёл так неожиданно и густо, словно кто-то над ними вытряхнул его из огромной небесной корзины.

– Снег! – восхищённо прошептала Хэ Су, подставляя лицо белым ласковым хлопьям. – Как красиво!

Снежинки ложились на её гладкие волосы, цеплялись за кончики ресниц, обрамляли её маленькую фигурку мягким прозрачным облаком. А Ван Со, не отрываясь, смотрел на неё и мысленно соглашался: «Как красиво…»

Он впервые в жизни радовался снегу.

 

А ведь пока ты любовалась снегом, а я – тобой, Су, за нами наблюдал восьмой принц, и я весьма сомневаюсь в том, что это доставляло ему удовольствие. Я не стал говорить тебе, но он стоял неподалёку. Его неподвижная фигура на веранде библиотеки походила в сумерках на бледно-лиловый призрак.

Я заметил его не сразу. А заметив, непрерывно ощущал его взгляд. Поверь мне, Су, этот взгляд тебе бы не понравился. В нём смешались зависть, ненависть, бессилие и сожаление. Подумать только: утончённо-благородный восьмой принц Корё – и такие недостойные чувства!

Я еле сдерживался от злорадной усмешки. Ну что, Ваше разнесчастное Высочество? Здесь нет ничего моего? Что ж… Смотрите! Смотрите и давитесь злобой, которая вам, по всеобщему мнению, вовсе не присуща. Потому что сейчас, в этот момент, Хэ Су моя, а не ваша!

Я знаю, Су, что ты осудишь меня за подобные мысли. Но они были именно такими. В своё оправдание я могу лишь добавить, что они промелькнули отравленной стрелой – и пропали, потому что я был настолько поглощён тобой, что тратить время на мысленную перепалку с Ван Уком у меня не было никакого желания. И вместо этого я любовался твоей тихой улыбкой, такой светлой под этим мягким снегом, и боролся с искушением коснуться твоего лица, смахнуть с волос снежинки, глубже вдохнуть запах мёда и лотоса, который стал заметнее, когда пошёл снег. Или мне так только казалось?

Всё это было похоже на чудо, всё, что произошло со мной в тот день. Значит, не напрасно я сложил каменную башенку, раз Небеса откликнулись на мои чаяния.

И ты тоже походила на самое настоящее чудо, которое я боялся спугнуть прикосновением или вздохом. И я просто смотрел на тебя, ощущая, как же вкусно сегодня пахнет снег.

В тот вечер я отнял тебя у Ван Ука. А он отомстил мне за это много позже. Ук тоже отнял тебя у меня, но гораздо более жестоко и уже навсегда…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 5. На небосклоне Корё ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 5. На небосклоне Корё

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/y4e6VUTNIVBPiQ.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: I.O.I – I Love You, I Remember You (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Ночь рвёт мне душу – одиноко под луною;

Когда же день?

Я выйду из дому, но рядышком со мною

Одна лишь тень{?}[Отрывок из стихотворения «Слушаю рог горниста, думаю о возвращении домой» (по книге С. А. Танцуры «Время цикад: Древневосточная поэзия»).].

 

Гу Куан{?}[Гу Куан (727–815) – китайский поэт.]

Покои, что отвели для четвёртого принца в королевском дворце, оказались неожиданно просторными и уютными, а не какой-то там собачьей конурой у конюшен, как изначально предполагал Ван Со. До приёмного зала короля, башни звездочёта с библиотекой, купальни в Дамивоне и озера Донджи было рукой подать, и при этом окна выходили в ухоженный вишнёвый сад, за которым виднелся пруд, поросший лотосами. Вокруг разливались свет и тишина.

И всё-таки Ван Со не смог прожить там и недели.

Едва переступив порог комнаты, он почувствовал – что-то не так. Вот только что?

Он отослал служанок и методично исследовал каждый угол, но не обнаружил ничего подозрительного. Однако инстинкт подсказывал ему, что безмятежность его покоев обманчива.

Инстинкт его не подвёл.

В первую же ночь Ван Со проснулся, судорожно сжимая горло дрожащими пальцами и давясь хрипом. Он вырвался из вязкого кошмара, в котором мать, смеясь, выреза́ла у него на лбу цветок пиона. Во сне он задыхался от густого запаха цветов и омерзительно-металлического – собственной крови. Но удушье не прошло даже тогда, когда он добрался до чаши для омовений с холодной водой и вылил её себе на голову, хватая ртом клочки воздуха и капли влаги.

Не помогло. Лицо его горело, словно на лбу действительно расцветал кровавый пион, а горло стягивала невидимая петля.

Ван Со вышел в сад и до рассвета просидел на берегу пруда, вдыхая запах талого снега и звёзд, напоминающий о Хэ Су. Ночь отползала за горы, и ему постепенно становилось легче, а в ушах звучал тихий ласковый голос: «Спите спокойно. Постарайтесь не видеть плохие сны…»

Однако стоило принцу вернуться под крышу, чтобы привести себя в порядок и переодеться для завтрака с братьями, он тут же вновь начал задыхаться. Спасло его только бегство в чайную беседку на открытом воздухе.

А следующей ночью всё повторилось. Тот же кошмар, только на этот раз пионы раскровили во сне его щёки, а королева Ю злорадно смеялась, любуясь острым лезвием в своей руке, ронявшим багровые бусины ему на грудь, и повторяла:

– От тебя несёт кровью! Ты – животное. Животное!

Стоя на коленях у самой кромки воды и по-звериному вонзая онемевшие от напряжения пальцы в мёрзлую землю, Ван Со силился вздохнуть, но воздух никак не проталкивался в его лёгкие, словно горло перекрывал комок мокрой глины. Прокашлявшись и наконец-то глотнув ночную прохладу, принц вытер невольные слёзы.

По тёмной глади пруда плавали увядшие прошлогодние лотосы, хранившие слабый аромат.

И вдруг Ван Со осенило.

Цветы!

В его покоях на бамбуковых тумбах, столах и просто на полу повсюду стояли вазы с пионами. Это они были причиной его кошмаров и удушья.

Отдышавшись под чистым звёздным небом, Ван Со дождался у пруда рассвета, а когда к нему явились служанки, потребовал убрать из комнат все пионы. Этот тошнотворный запах пережитого горя, пропитывающий всё его тело, напоминал принцу о последнем визите к матери, где он ударом меча разбил вазу с траурно-белыми живыми шарами и изрезал о фарфоровые осколки обе ладони.

Порезы зажили, а шрамы на душе – нет.

Служанки, не смея поднять на него глаза, тут же послушно вынесли все сосуды с букетами.

А к концу дня цветы появились вновь.

Ван Со вымотался на вечерней тренировке по боевым искусствам и, не спав двое суток, мечтал только о том, как снимет защиту, умоется и рухнет в постель. Но уже возле двери в спальню понял, что этому не бывать: приторный запах ядовитыми змеями сочился из каждой щели, заставляя его конвульсивно сглатывать и пятиться прочь.

Несмотря на полночный час, Ван Со вызвал служанок, а когда две тени, то и дело переламываясь пополам в поклонах, появились на веранде, указал им мечом на свою дверь и прорычал:

– Это что?

Плечи обеих служанок дёрнулись, как от удара палкой, но ответа не последовало.

– Утром я велел вам убрать цветы! Вы слышали мой приказ?

– Да, В-ваше В-высочество, – заикаясь, проговорила девушка, что была постарше и, видимо, посмелее.

Вторая служанка, побледнев, смотрела на блики света, которые хищно метал на стены и пол клинок в руках принца, жмурилась от страха и, казалось, была готова вот-вот упасть в обморок. Ван Со охотно бы ей в этом помог, но сперва ему нужно было выяснить, каким образом в его комнату вернулись эти мерзкие цветы.

– И что? – угрожающе навис он над той, что ещё была способна открывать рот.

Вид его в этот момент был страшен: раскрасневшийся после тренировочного боя с тремя стражниками, что сейчас наверняка врачевали раны у придворного лекаря, взвинченный, с ещё не растаявшим волчьим оскалом на влажном лице, к которому липли взлохмаченные волосы, Ван Со мог довести до помешательства и менее впечатлительных девушек. Но прислуживать ему поручили этим двум, видимо, в качестве наказания за какой-то проступок.

Впрочем, до душевных терзаний прислуги четвёртому принцу дела не было. Он хотел раз и навсегда избавиться от кошмаров и приступов удушья, которые грозили в конце концов осчастливить его мать.

– В-ваше В-высочество, мы выполнили ваш приказ, – пролепетала служанка, уткнувшись взглядом в его перепачканные грязью сапоги.

– Да ну? – Ван Со глубоко вдохнул, запасаясь воздухом, резким ударом ноги вышиб дверь, схватил ближайшую вазу с пионами и остервенело швырнул её в девушек. – А это что?!

Ваза полетела к той, которая собиралась, но всё никак не могла упасть в обморок. От удара в голову её спасло только то, что она вовремя потеряла сознание и тяжёлый китайский фарфор просвистел над ней, разбившись о стену.

А перед глазами у принца вдруг возникло укоризненное лицо Хэ Су, и в наступившей тишине, разбавленной только всхлипываниями старшей служанки и его собственным хриплым дыханием, он услышал шелест мягкого голоса, припорошенного снегом: «Пожалуйста, ведите себя спокойно во дворце. Не угрожайте людям и никого не убивайте…»

Ван Со мотнул головой и, вывалившись обратно в коридор, заговорил чуть спокойнее:

– Я спрашиваю, откуда здесь опять эта дрянь?

– Господин, – залепетала служанка, порываясь, но не смея помочь своей менее стойкой подруге, – распоряжение Её Величества королевы Ю… во всех спальнях дворца… из зимнего сада… принцесса Ён Хва строго следит… Ваше Высочество…

Подавив злой стон, Ван Со кивнул на дверь:

– Убрать немедленно! – и ушёл к озеру.

На следующий день проклятые пионы опять отравляли воздух его покоев.

Ван Со, скрипнув зубами, молча собрал свои вещи и направился в башню звездочёта.

***

В насыщенные жизненные планы Чжи Мона никак не входил пункт, согласно которому у него под боком, в святая святых – библиотеке и обсерватории, будет обитать принц под каким бы то ни было номером, а тем более четвёртым.

А как же священное уединение в научных изысканиях? Упоительное погружение в древние трактаты? Сосредоточенные наблюдения за небесными светилами, опять же… Не говоря уже о том, чем на самом деле занимался в башне звездочёт, когда был уверен, что его никто не видит. За это его давно бы четвертовали или сожгли на костре, хотя… Это же практиковалось в другом месте и в другое время.

Сейчас Чжи Мону было не до святой инквизиции и собственных грехов. Вконец обнаглевший четвёртый принц – вот что являлось его насущной проблемой!

– Почему здесь? – громко стонал астроном, взбегая по лестнице за Ван Со, который не глядя швырнул ему узел со своими вещами.– Принцы живут в таких роскошных и просторных помещениях! Отчего же вы решили поселиться именно здесь? Здесь живу я!

Авиационный шлем на его голове, который в Корё вызывал много странных, но вполне себе закономерных вопросов, съехал набок, придавая Чжи Мону залихватский вид, резко контрастировавший с несчастным выражением лица.

Но четвёртый принц игнорировал все его хлипкие аргументы. Он распахнул двери на балкон, обрамлявший нескромное убежище астронома по самому верху, вышел под звёзды и демонстративно улёгся на простой деревянной кровати, принадлежавшей хозяину башни.

– Это моё место! – взвизгнул Чжи Мон, не смея, однако, стащить Его Высочество с лучшего балкона в поднебесной научной обители.

– Это часть королевского дворца, – невозмутимо повернул к нему голову Ван Со. Глаза его смеялись. Вернее, один глаз, тот, что не был скрыт за густой чёлкой и маской. – И ты утверждаешь, что оно твоё?

– Я не это имел в виду, – буркнул астроном, переминаясь с ноги на ногу в дверях.

– Ну и всё, – довольно улыбнулся принц и отвернулся к небу.

Здесь, на самом верху высокой башни, оно было близким и невероятно радушным, наконец-то распахнувшим ему свои объятия.

– Нельзя врываться в чужой дом! Разве сын короля может так себя вести, а? – бубнил своё Чжи Мон, не желая сдаваться без боя, но уже понимая, что проиграл: упрямства и самоуверенности принцу, родившему в год Петуха, было не занимать.

– В моей комнате я не могу наблюдать за звёздами, – мечтательно глядя ввысь, пояснил Ван Со. Рассказывать звездочёту о пионах и кошмарах он не собирался. – Такие звёзды светят только на небосклоне Корё.

Он улыбнулся, видя в мягком свете луны лицо Хэ Су.

– Только в Корё? – недоумённо откликнулся Чжи Мон, пытаясь прикинуться дурачком. – Разве это так?

Он даже высунулся на балкон и, проследив за взглядом принца, уставился на луну, которая и в Корё, и в Чосоне, и вообще где бы то ни было (а главное – когда бы то ни было) находилась там, где ей и было положено. А вот его, придворного звездочёта, предсказавшего объединение трёх государств, сейчас нахально выживали с насиженного места!

Вернее, уже выжили.

Спор можно было не продолжать: Ван Со его больше не замечал. Он смотрел на небо и звёзды, вдыхая ночной воздух полной грудью, и знал, что сегодня не будет кошмаров и ему приснится та, чью улыбку сейчас примеряла луна.

Чжи Мон обречённо махнул рукой и ушёл вниз.

Что ещё четвёртому принцу наболтала эта неугомонная? А ведь он её предупреждал, намекал, просил – всегда следить за своими словами, тем более во дворце. Когда Хэ Су налетела на него при Ван Уке, обрадованно хватая за рукава и треща что-то про встречу через тысячу лет, Чжи Мон едва не выдал себя, опешив от подобного напора и безрассудства.

Следить за словами! Помнить, где ты находишься! И не забывать, кто ты есть.

А она? Наплевала на все его предупреждения и взялась просвещать Ван Со (ясно же, откуда он взял это мракобесие)? Рассказала об устройстве Солнечной системы? Похвасталась вылазкой Армстронга? Разъяснила на пальцах преимущества спутниковой связи перед лучшими королевскими гонцами? Не похоже. Иначе принц сейчас бы не наслаждался звёздами, которые «есть только в Корё», а проедал бы плешь ему, астроному, требуя пояснить фантазии Хэ Су.

Хотя… Это же четвёртый, а не восьмой. Может, и не проедал бы…

Пусть его… Пусть живёт тут, нахальный интервент, притесняя науку в прямом и переносном смысле! Самое главное, Ван Со здесь, в Сонгаке. Можно действовать дальше.

А что до звёзд и их воли, это Чжи Мон брал на себя.

 

Он вообще много чего на себя брал.

Например, сопровождал короля Тхэджо на утреннюю молитву в храм и стоял подле него, пока великий правитель преклонял колени и возносил хвалу и чаяния Небесам. В это время вся остальная королевская семья терпеливо ждала снаружи.

Хорошо, что погода сегодня стояла отменная. А вот когда шли холодные дожди, Чжи Мон, укрываясь в храме, моментами позволял себе мерзко хихикать, глядя на то, как венценосные особы ёжатся на ветру. Есть, есть в этом мире справедливость, собственно, как и в любом другом мире тоже…

Тхэджо Ван Гон страдал бессонницей, и ему было несложно встать до рассвета и явиться в храм, когда самые первые солнечные лучи лениво ползли по Сонгаку, разгоняя ночной мрак. Но этого категорически нельзя было сказать о принцах, чьи молодые организмы требовали полноценного здорового сна, которого их сегодня лишили. Поэтому все они, кроме напряжённо замершего четвёртого, отчаянно зевали и старались удержаться на ногах, изо всех сил сохраняя благопристойный и почтительный вид.

Когда король распростёрся в молитве на полу храма, будто простой смертный, стоявший рядом с ним Чжи Мон скосил глаза и едва не взвыл от смеха, заметив, как усиленно моргал четырнадцатый принц, борясь со сном, и как сдавшийся десятый просто закрыл глаза, прикорнув на плече девятого. Ван Вон то и дело отпихивал его, отчего Ван Ына качало, словно ковыль на ветру, и в итоге от особо усердного пинка девятого качнуло так, что бедный Ын уткнулся лбом стоявшему впереди Ван Ё аккурат пониже спины.

Звездочёт издал короткий булькающий звук, но тут король Тхэджо поднялся и торжественно вышел из храма навстречу принцам.

Их утренняя пытка закончилась.

Однако правитель Корё не спешил уходить. Поравнявшись с сыновьями, он внимательно посмотрел на Ван Со, открыл было рот, но так ничего и не сказав, прошествовал дальше в сопровождении наследника престола и двух королев.

Чжи Мон видел, что четвёртый принц чувствовал себя не в своей тарелке. Впервые попав на эту церемонию, он поминутно поглядывал на братьев, повторял их движения (разумеется, те, что не выходили за рамки приличий) и старательно постигал дворцовые правила, привычки и этикет.

 

Ван Со вообще нравилось учиться, и делал он это с большим рвением и успехами. Его время было заполнено не только боевыми тренировками, стрельбой из лука и скачками на лошадях. Он занимался с Чжи Моном историей и точными науками, учился разбираться в экономике и политике, посещая встречи министров, в свободное время бродил по дворцу, стараясь больше узнать, как и что здесь устроено, а по вечерам допоздна сидел в библиотеке над книгами или каллиграфией.

Ему нравилось чувствовать себя дома, жить насыщенно и интересно, не как в Шинчжу. Там до него никому не было дела, а чтобы ещё заниматься его образованием – такого и помыслить никто не мог. Поэтому сейчас Ван Со усердно и довольно быстро постигал всё то, на что у его братьев ушли годы.

 

Мне не хватало лишь одного – тебя, Су.

Встреч с тобой, перепалок, споров, уютного молчания под снегом – чего угодно, только – с тобой…

Но просто так явиться в поместье восьмого принца я не мог, а повода не находилось. И я ждал. Мечтал о новой встрече и видел тебя во сне. Знала бы ты, как часто!

Сидя за одним столом с братьями, я постоянно ловил себя на том, что предпочёл бы сейчас оказаться на горе и делить горсть засахаренных фруктов с одной озорной и милой девчонкой, которая меня не боялась…

Иногда я замирал, перебирая в пальцах какой-нибудь кусочек сушёного мандарина, и улыбался. Я замечал удивлённые взгляды, но вопросов мне не задавали. Да я бы и не ответил.

Однажды принцесса Ён Хва спросила меня при Ван Ё, кого бы мне хотелось видеть рядом с собой. И я сказал то, что думал. Мне не нужно было сокровище. Я искал ту, которой буду важен именно я. Кого не будет волновать моё уродливое лицо.

И я уже тогда верил, что нашёл. Осталось только дождаться.

Знаешь, Су, мне всегда думалось, что я умею ждать… Оказалось – это не так. Оказалось – я вообще этого не умею, когда дело касалось тебя. И в ту пору, и потом тоже. Потом – даже ещё сложнее…

Когда много лет спустя ты покинула дворец, оставив меня, в тот же самый миг я начал тебя ждать, надеялся – дождусь. Но ты не послушалась меня и ушла навсегда, в другой мир. Почему же ты не послушалась? Как ты могла?

И тогда я решил, что буду ждать тебя всю жизнь – все свои жизни! – сколько бы ни потребовалось. Только как же это тяжело, как это порой невыносимо!

Где же ты, моя Су? Помоги мне найти тебя. Помоги дождаться…

***

Ван Со возвращался от Чжи Мона в отличном настроении. Тот экзаменовал его по истории до периода Троецарствия{?}[Троецарствие (период Трёх государств) – эпоха существования на территории Корейского полуострова и Маньчжурии трёх раннефеодальных государств: Когурё, Пэкче и Силла (с I по VII в.).] и остался весьма доволен своим учеником, по крайней мере, не брюзжал, не закатывал глаза и не приводил в пример восьмого принца, который знал историю государства лучше, чем привычки и вкусы собственной жены.

Имя Ван Ука – последнее, что хотел слышать четвёртый принц, тем более в упрёках в свой адрес, поэтому старался и получил заслуженную похвалу от наставника. Теперь весь день у него был свободен, и ему хотелось…

А то, что ему хотелось, ждало его в открытой галерее. Поистине – Небеса взглянули на него с милостью и продолжали улыбаться.

Шагнув в галерею, Ван Со вдруг заметил, как впереди него, шагах в пяти, семенит Хэ Су, заглядывая во все углы, будто что-то ищет или не знает, на что ещё обратить своё птичье любопытство.

Он так ей обрадовался, что готов был подскочить и стиснуть в объятиях, однако дворец ежедневно учил его думать о своих словах и поступках, а главное – всегда помнить о последствиях. Поэтому принц просто незаметно подкрался к Хэ Су и собственническим жестом положил ей на плечо свою тяжёлую ладонь.

Другая бы подняла визг или хлопнулась в обморок, но Хэ Су лишь тихо пискнула, когда он не очень деликатно развернул её к себе и вместо приветствия коротко улыбнулся.

– Ого! Вот это да! – позабыв о подобающем поклоне, Хэ Су с открытым ртом так беззастенчиво разглядывала его так, что принцу даже стало не по себе.

– Что ты здесь делаешь? – грубовато поинтересовался Ван Со, не зная, куда деться от её испытующего взгляда.

– Вы стали совсем другим человеком! – восхищённо выдохнула девушка, не заметив его смущения и проигнорировав вопрос. Вместо этого она продолжала рассматривать его аккуратную причёску, сменившую вечно растрёпанную гриву, опрятную красивую одежду вместо старых чёрных лохмотьев и спокойное лицо, которое сперва не узнала без привычного злобного прищура и волчьего оскала.

– Вот теперь вы похожи на принца! – одобрительно заключила Хэ Су, сама в своей чудесной праздничной одежде напоминающая нежный утренний туман, низко стелящийся над цветущими розовыми лотосами.

– А я и есть принц! Я ведь им родился, – Ван Со вновь склонился к ней так близко, как позволял себе только он, абсолютно наплевав на приличия. – Ты что, шпионишь здесь за кем-то, что ли?

– Я принесла подарок королеве! – возразила Хэ Су, от негодования залившись румянцем, который только ещё больше украсил её. – И восьмой принц позволил мне осмотреть дворец.

Вот как!

Ван Со выпрямился, старательно игнорируя оскомину при упоминании Ван Ука.

– А у вас всё хорошо? – тут же заметила изменение в его настроении Хэ Су.

– Разумеется! Ты же сама говорила: здесь мои родители, братья и сёстры.

– Понятно! Дом, конечно, у вас огромный. Теперь вы видитесь с родителями каждый день?

Ощутив внутри внезапную пустоту, Ван Со замешкался с ответом и вдруг понял, что Хэ Су пропала. Покрутив головой, он обнаружил её за своей спиной, а секундой позже увидел, от кого она пряталась – по галерее в сопровождении служанок шла королева Ю, и встречи было не миновать.

Приблизившись к сыну, она процедила сквозь зубы:

– Думаешь, ты всегда будешь получать всё, что хочешь? Я отправила тебя в Шинчжу, чтобы заключить перемирие, но ты не справился, – она скривилась и отвернулась. – Вы с Уком одногодки, но тебе с ним не сравниться. Всё, что ты умеешь, – только убивать. Ты же ничего не знаешь! Зачем ты вообще здесь нужен?

Ван Со слушал, почтительно склонив голову, а внутри у него бушевала настоящая буря. Однако больше его беспокоило то, что всё это слышит Су, притаившаяся за его спиной.

– Благодарю вас за вашу заботу, – проговорил он, поднимая глаза на мать. – Я не стану для вас обузой, – он сделал паузу. – Постараюсь, – ещё одну паузу. – Изо всех сил.

Королева Ю с удивлением взглянула на сдержанную улыбку сына, и по её лицу было понятно, что его холодный сарказм незамеченным не остался.

Когда после её ухода развеялся наконец тяжёлый запах пионов, Ван Со обернулся, но Хэ Су нигде не было. Она исчезла.

Впервые после встречи с матерью принц жалел не о том, о чём привык жалеть.

***

Чхве Чжи Мон спустился с наблюдательной площадки на крыше и неожиданно наткнулся на четвёртого принца, который сидел за столом и задумчиво постукивал пальцами по каким-то бумагам.

Звездочёт полагал, что в такой час Ван Со уже отправился спать: скоро взойдёт солнце, летом светает рано, однако оказалось, что принц и вовсе не ложился. Осторожно приблизившись, Чжи Мон заглянул ему через плечо.

На столе перед принцем лежала раскрытая книга о сокровенных отношениях между мужчиной и женщиной. Эту книгу звездочёт давал листать только женатым принцам, не желая, чтобы ростки зрелости прорастали в душах и телах юных принцев преждевременно, до нужного часа. Иногда, правда, ему приходилось отнимать подобные фривольные книжонки у расшалившегося Ына или Чжона, чьи не в меру любопытные носы и длинные руки лезли в библиотеке куда ни попадя. Пусть пока забавляются игрушками или луком со стрелами. Им ещё рано.

Однако Ван Со был исключением.

Он во всём был исключением, но об этом ему знать не полагалось.

Чжи Мон едва не хмыкнул с риском обнаружить себя, увидев иллюстрацию в книге. На развороте были изображены мужчина и женщина под ветвями цветущей сакуры. В отличие от остальных рисунков в книге, здесь оба были полностью одеты. Мужчина нежно касался лица своей возлюбленной кончиками пальцев, словно бесценного сокровища, и склонялся к ней для поцелуя.

Всё. Даже странно было, что в подобную книгу включили столь целомудренную сцену.

«Чем же она приглянулась Его Высочеству?» – подумал звездочёт и тут же сам себе ответил. Женщина на иллюстрации поразительно напоминала одну молодую особу, с появлением которой в Сонгаке начал незаметно преображаться весь двор, не говоря уже о четвёртом принце. Она так походила на Хэ Су, словно художник рисовал с натуры.

– И долго ты ещё будешь пыхтеть мне в затылок? – вдруг едко осведомился Ван Со, заставив Чжи Мона подпрыгнуть.

Принц обернулся к звездочёту, и тот увидел, что остальное пространство на столе занимали звёздные карты. Причём это были даже не каталоги Ши Шеня{?}[Ши Шень (4 в. до н. э.) – китайский астроном и астролог, автор нескольких сочинений по астрономии, в том числе одного из древнейших каталогов звёздного неба.] и Гань Гуна{?}[Гань Гун (Гань Дэ) (4 в. до н. э.) – китайский астроном и астролог. Наряду с Ши Шенем считается одним из крупнейших астрономов того времени.] и не средневековые атласы Гевелия{?}[Ян Гевелий (1611–1687) – польский астроном, конструктор телескопов, основоположник селенографии, составитель атласа звёздного неба.] и Байера{?}[Иоганн Байер (1572–1625) – немецкий юрист и астроном, составитель первого звёздного атласа всей небесной сферы.]. Это были полноценные навигационные карты без рисунков, с координатной сеткой и границами участков звёздного неба.

Чжи Мон икнул и понял, что никогда ещё не был настолько близок к провалу.

– А-а-а… – глуповато заскрипел он, пытаясь сообразить, где же четвёртый принц раздобыл эти ковры из плотной, качественной бумаги. Неужели добрался до сейфа в подвале башни? Но как?

– Ты чего? – низкий голос Ван Со вывел астронома из ступора, но тот только пожал плечами и ещё раз громко икнул.

– Вода – там, – кивнул принц в сторону стола у окна.

Чжи Мон пил большими шумными глотками, ежесекундно ожидая какого-нибудь гибельного вопроса в спину. Но когда он повернулся, готовый к любому удару судьбы, принц сосредоточенно разглядывал вполне современную ему карту, на которой его, похоже, заинтересовало созвездие Дракона.

– Это что, дракон? – ткнул он пальцем в полупрозрачный измятый лист.

– Да, Ваше Высочество, – откликнулся звездочёт, позволяя себе расслабиться.

Кажется, опасность миновала. Осталось только потихоньку сложить подозрительные карты и запрятать их так, чтобы не нашли никакие археологи.

– А где он на небе? – не унимался Ван Со. – Покажешь?

– Отсюда не видно, – беспечно махнул рукой Чжи Мон, бочком подбираясь к бумагам на столе. – Оно же северное, околополярное.

Сказал – и прикусил язык, сообразив, что сболтнул лишнее.

Чёрт бы побрал любознательность четвёртого принца и его волчий нюх на всякие диковинки!

– Около… Что? Значит, на небосклоне Корё его нет? – прищурился Ван Со. – И где же ты тогда его видел?

Ситуацию надо было спасать. И проколовшийся Чжи Мон не придумал ничего лучше, чем перейти от защиты к нападению. Он приклеил на лицо ехидную улыбочку и потряс перед принцем книгой для взрослых.

– А где вы обнаружили вот это, Ваше Высочество, позвольте полюбопытствовать?

Лица Ван Со не коснулась и тень смущения, и звездочёт засомневался – а принц её вообще листал? Понял, что держит в руках? Или сразу, открыв на странице с нарисованной «Хэ Су», углубился в свои романтические мечтания?

– Я прячу такие книги подальше, – продолжал нарочито кривляться Чжи Мон, – но, если хотите, могу вам дать почитать эту и ещё парочку похожих. У меня есть занятный экземпляр «Камасутры». Вам, конечно, ещё рановато, хотя семнадцать по нынешним временам… Хм… Однако это всяко интереснее, чем звёздные карты, уверяю вас, Ваше Высочество. Конечно, с домом кисэн я не сравниваю, но нужно же постигать сокровенное, тем более принцам, на ком лежит ответственность за продолжение и сохранение династии, и вообще…

Ван Со прервал его словесный поток нетерпеливым движением руки.

– Знаешь что? Дай мне лучше книги со стихотворениями. Я хочу почитать перед сном.

Онемев от охватившего его шока (четвёртый принц – и вдруг поэзия?), Чжи Мон нашёл на полках и вручил Ван Со несколько книг.

Уже в дверях, ведущих на захваченный им балкон, принц обернулся:

– А это – он кивком указал на книгу, которую Чжи Мон по-прежнему держал в руках, раскрыв на том же развороте с нежным поцелуем, – нужно постигать вот здесь, – Ван Со постучал себе по груди кончиками пальцев. – И оно приходит само. А в дом кисэн тащи кого-нибудь другого. Ына, например.

Когда за принцем мягко закрылась дверь, Чжи Мон плюхнулся на стул, чувствуя себя последним сутенёром.

Да. Ван Со был исключением во всём.

 

Знаешь, Су, о чём я думал той ночью, читая стихотворения в предрассветном сумраке?

О том забавном случае в библиотеке, когда Ын обнаружил твой ответ восьмому принцу – странный рисунок, который пытались разгадать все, а смог только я.

Мне бы стоило тогда внимательнее наблюдать за Уком. Он смотрел на тебя и говорил с тобой на языке взглядов. Он говорил с тобой на языке поэзии! А я тщетно пытался понять, что происходит и почему это всё мне не нравится.

Ван Ук посылал тебе стихи, в ответ на которые ты расцветала и улыбалась? Значит, мне предстояло разобраться и в этом тоже.

Много позже, уже научившись слышать и толковать поэзию, я догадался, почему в тот раз побелел Бэк А и отчего он выбежал за тобой. По какой причине он едва не потерял рассудок от невинного стихотворения о природе, которое прислал тебе Ук.

Одна строчка, всего одна строка с тонкой, завуалированной игрой слов способна рождать и рушить чувства, как империи?

Значит, я должен был овладеть и этим искусством!

И я читал стихи, пропитываясь ими, как мыслями о тебе, читал каждую ночь, чтобы однажды заговорить с тобой на этом таинственном языке. Чтобы ты услышала меня – и улыбнулась.

Только мне.

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 6. Шрамы на крыльях ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 6. Шрамы на крыльях

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/D8caMVBo0aWgKg.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Lim Do Hyuk – Goodbye (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

В тумане лёгком, словно маячки,

Они дорогу указуют мне.

Куда же та дорога приведёт?{?}[Отрывок из стихотворения «Ночью сижу на западном крыльце храма Небесных Просторов» (по книге С. А. Танцуры «Время цикад: Древневосточная поэзия»).]

 

Гао Ци{?}[Гао Ци (1336–1374) – китайский поэт.]

Сегодня утром я вспоминал день прощания с Мён Хи, был на её погребальном холме и принёс ей ромашки от тебя, Су. Я надеюсь, они ей понравились.

Время тянется мучительно медленно, но кажется, что Ван Ук овдовел только вчера.

Я не был близко знаком с его женой, не подозревал о её смертельном недуге, но знал, как сильно ты любила её. И относился к Мён Хи и к памяти о ней, печалясь твоими горестями и омывая её образ в душе твоими слезами.

Ты плакала, прощаясь с ней на похоронах, а у меня разрывалось сердце, Су! Мне так хотелось поддержать тебя хотя бы словами… Но когда позже я пришёл к тебе, ты сидела на веранде с Бэк А, и вам, судя по всему, не нужен был кто-то ещё. Твоё горе разделил с тобой он, а не я. И за это я просил у тебя прощения, стоя под соснами и издали наблюдая за вами, так и не решившись подойти.

И сейчас прошу – прости меня, Су, что в тот скорбный час рядом с тобой был не я.

Прости меня за каждый день, каждый трудный миг, когда меня не было рядом!

 

Весть о скором замужестве Хэ Су переполошила весь дворец.

Наместник Хэ, потеряв в лице Мён Хи связь с королевской семьёй, а стало быть, и влияние на другие кланы, искал возможность упрочить своё положение. И юная племянница, которая как раз вошла в брачный детородный возраст, оказалась как нельзя кстати.

Бэк А, обезумев, метался по двору. Он обещал Мён Хи заботиться о её сестре, но – брак! Так скоро после погребальной церемонии! И главное – за кого? Знать бы, за кого отдадут и куда из дворца увезут Хэ Су!

Ван Со мрачной тучей застыл посреди двора, глядя на то, как сходит с ума его младший брат. Происходящее напоминало ему кошмарный сон. Неужели всё кончится – так? Всё кончится, даже не начавшись? Су выдадут замуж, и он больше никогда её не увидит?

Эта новость раздавила его, лишив способности здраво мыслить, и в ответ на возгласы тринадцатого принца он смог выдавить из себя лишь ничего не значащее:

– Это дело семьи Хэ. Мы не имеем права вмешиваться.

Бэк А, единственный из всех братьев, с кем сблизился Ван Со, впервые за всё время после его возвращения в Сонгак посмотрел на него, как на… зверя. И неизвестно, чем бы закончился их разговор, если бы во двор не влетели Ын, Чжон, а за ними и Вон.

– Брат, это правда, что Хэ Су выдают замуж? – Ван Ын кричал так, что его, должно быть, слышали и в Хупэкче{?}[Хупэкче (Позднее Пэкче) – одно из поздних Трёх корейских государств наряду с Силла и Тхэбон (Поздним Когурё), которое было завоёвано в 936 г. Ван Гоном и присоединено к Корё.].

– Ын слышал, что её хотят выдать замуж за старика, у которого много сыновей, – вторил ему Чжон. – Она хоть знает, куда её собираются отправить?

– Это не замужество, – потрясённо ахнул Бэк А. – Её просто выгодно продали!

– Ну да, так и есть, продали, – с глуповатой улыбочкой подтвердил Ван Вон.

Сердце Ван Со ухнуло куда-то вниз, и он изо всех сил пытался совладать с собой.

Продали? Живого человека? Его Су – продали?

– Что ты сказал? – не поверил появившийся во дворе Ван Ук. – Повтори! Куда отправляют Су?

– Брат, – в отчаянии бросился к нему Ван Ын, – это же слишком! Как ты можешь такое допустить?

– Мне нужна ваша помощь, – проговорил Ван Ук, и Со неожиданно для себя посмотрел на него с искренним интересом.

 

Конь стрелой летел сквозь туманный лес, а рука четвёртого принца обнимала Хэ Су, съёжившуюся под тонким лиловым плащом. Им нужно было успеть покинуть Сонгак до того, как за ними вышлют погоню. Вот сейчас кончится лес, а там, за небольшой горной грядой, в тихом селении, Су приютят в семье бывшей кормилицы Ука, которая, по его словам, не откажется помочь. Страсти улягутся, а потом можно будет что-нибудь придумать, лишь бы вырвать Хэ Су из алчных лап её дядюшек, каждому из которых Ван Со лично перерезал бы ненасытную глотку, чтобы они захлебнулись собственной жадностью и кровью.

Он прижимал к себе Хэ Су и грудью чувствовал, как колотится её сердце. Его собственное эхом откликалось на этот сбивчивый стук, но принц заставлял себя смотреть вперёд и подстегивал коня. Лишь бы успеть…

– Я не думала, что вы станете помогать мне, – едва слышно проговорила Хэ Су.

– Мне не нравится, когда другие решают за человека, что ему делать и как жить, – ответил Ван Со. – Это неправильно. Такого быть не должно.

Следом за ними спешил верный Бэк А.

Лишь бы успеть!

В просвет между деревьями уже виднелись горы. Беглецам осталось преодолеть совсем немного, чтобы вырваться из лесной чащи на травянистый простор, как вдруг…

…им наперерез неспешно выехал Чхве Чжи Мон в сопровождении стражников, за которыми шли носильщики с паланкином. А чуть погодя к ним присоединились другие принцы и злорадно улыбающаяся Ён Хва.

Ван Со еле справился с порывом развернуться и скакать напролом сквозь чащу. Если бы он был один! Но к нему, дрожа, прильнула Хэ Су, рисковать жизнью которой он не имел права, поэтому лишь настороженно смотрел в невозмутимое лицо предателя-звездочёта, который спешился и направлялся к ним.

Что было у него на уме? Откуда он прослышал про их планы? Как мог оказаться так далеко от дворца у них на пути, да ещё и в сопровождении пеших стражников и паланкина? Как будто он заранее знал, где их поджидать!

– Приветствую вас, – поклонился Чжи Мон.

У четвёртого принца дёрнулись ноздри, он сжал зубы и отвернулся.

– Что привело тебя сюда? – спросил Бэк А, видя, в каком состоянии его старший брат. – Да ещё и со стражей?

– А разве это не госпожа Су из дома восьмого принца? Вы должны следовать за мной, – Чжи Мон заглянул прямо в глаза Ван Со, и тот невольно вздрогнул, крепче обхватывая девушку.

«Уступите, Ваше Высочество! – невесть каким образом прозвучал у него в ушах голос астронома. Прозвучал так отчётливо, словно тот говорил вслух. – Доверьтесь мне и уступите. Так нужно!»

Но Ван Со строптиво тряхнул головой. Не хватало ещё, чтобы ему ставил условия какой-то звездочёт.

– Следовать за тобой? Почему это? – грубо откликнулся он, игнорируя негласный призыв. – Это жених попросил помочь ему?

– Чжи Мон, – вновь примирительно заговорил Бэк А, – подумай хорошенько, как можно отдавать её замуж вот так? Тебе не жалко Хэ Су?

– Она будет жить во дворце, – слова Чжи Мона всех повергли в ступор, а сам он продолжал неотрывно смотреть в расширившиеся от изумления глаза Ван Со, который вновь услышал внутри настойчивый голос: «Принц Со, я прошу вас, уступите! Дайте мне возможность и время всё вам объяснить. Но сейчас – не противьтесь. Этим вы всё испортите!»

Хэ Су будет жить во дворце?!

«Её хотят выдать замуж за старика, у которого много сыновей!» – зазвенел в памяти Ван Со негодующий голос Чжона.

Озарение накрыло четвёртого принца вместе с волной ледяного пота, от которой мгновенно взмокли ладони, а сердце рвануло так, что это почувствовала и Хэ Су, испуганно обернувшись к нему.

Она будет жить во дворце? Замужем за стариком, у которого много сыновей? Этого не может быть! Это же…

– Госпожа Су должна выйти замуж за Его Величество, – подтвердил его чудовищную догадку Чжи Мон. – Я пришёл за ней.

«Принц Со! – его голос разрывал голову Ван Со на горящие клочки. – Дайте мне сделать то, что я должен. Промолчите!»

– Не может быть! Это так неожиданно, – откуда-то издалека прошелестел потрясённый Ван Ук.

– Дочь Ха Чжин Хэ и Гу Гу Мён, госпожа Хэ Су выходит замуж за Его Величество, – веско повторил звездочёт.

– Ты знала об этом? – склонился принц к побелевшему лицу Хэ Су.

– Понятия не имела, – пролепетала она, в поиске защиты инстинктивно прижимаясь к нему ещё теснее. – Как такое возможно?

– Хорошо, – выпрямился Ван Со. – Значит, ты никуда не пойдёшь.

«Принц, одумайтесь! Не делайте этого!» – очередной резкий окрик Чжи Мона оглушил его, но он упрямо сжал поводья, готовясь унести Хэ Су прочь от всей этой дикости. А куда – это уже второй вопрос.

– Четвёртый принц… – вслух произнёс астроном, теряя терпение и почтительность, но договорить ему не дали.

На поляне появился наместник Хэ, едва не лопаясь от важности и громкого противного смеха.

– Что происходит? – обратился к нему Ван Ук. – Хэ Су выходит замуж за короля?

– Вам уже сообщили об этом? – не переставая хихикать, осведомился его бывший родственник. – Король признал достоинства семьи Хэ и захотел породниться с нами.

– Но почему вы не сказали мне раньше, что это король?

– Мён Хи умерла, – перестал паясничать наместник. – Между нами больше нет родственных отношений. Возможно, Су понесёт ребёнка от короля, и у вас начнётся борьба за трон.

Предвкушая такую заманчивую перспективу, он вновь зашёлся гадким смехом.

Ребёнка от… короля?

Ван Со охватила паника. Сквозь несколько слоёв одежды он ощущал, как дрожит тело и гулко бьётся сердце Хэ Су.

Отдать её – королю?

Он рванулся вперёд, но его пригвоздил к месту один-единственный властный взгляд Чжи Мона.

«Стоять!» – прорычал астроном.

– Здесь не о чем говорить! – вмешалась в разговор принцесса Ён Хва. – Неужели кто-то осмелится противиться этому браку? Мы возвращаемся.

– Не подходите! – недвусмысленная угроза Ван Со вынудила стражников остановиться. – Не подходите, я сказал!

– Вы знаете, что будет, если вы ослушаетесь короля? – нахмурился Чжи Мон.

А взгляд его кричал: «Глупец! Я же сказал – молчи!»

– Отпусти её, брат! – не унималась Ён Хва. – Ты не можешь так поступить, иначе из-за неё казнят всех нас.

Ван Со закрыл глаза.

Это была правда. В гневе король мог легко лишить жизни всех, кто помогал Хэ Су сбежать из дворца. И если сейчас не отдать её, в исходе сомневаться не приходилось.

Почувствовав, как Хэ Су соскальзывает с седла, принц рванул её к себе:

– Я же сказал тебе – не надо!

– Думаю, я должна идти, – тихо откликнулась она, глядя на него печальными, как осеннее небо, глазами.

– Но ведь потом ты уже не сможешь покинуть дворец! – продолжал настаивать он.

– Я пойду, – покорно вздохнула Хэ Су. – Никто не должен пострадать из-за меня.

Ван Со в последней отчаянной попытке сопротивления обвёл взглядом притихших братьев, чья жизнь зависела от решения маленькой хрупкой девушки, у которой просто не было иного выбора.

Бэк А, насупившись, едва заметно кивнул.

Ван Ын громко шмыгнул носом, его губы дрожали, будто он сейчас заплачет.

Ван Чжон отвёл взгляд.

Ван Ук молча смотрел куда-то мимо.

Подавив злой стон, Ван Со с усилием оторвался от Хэ Су, спрыгнул с коня и, протянув к ней руки, помог спуститься. Но и тогда, схватив её за плечи, продолжал допытываться:

– Ты не будешь потом жалеть?

В ответ его словно умыл тёплый дождь – так светло и спокойно посмотрела на него та, кого он сейчас отпускал в постель к проклятому старику, будь он сотни раз его отцом и тысячи – королём.

– Не беспокойтесь за меня, – улыбнулась Хэ Су. – Я пойду и поговорю с ним.

Отступив в сторону и вонзая ногти в ладони, он смотрел, как девушка садится в паланкин.

– Выходит замуж за старика, у которого много сыновей? – рявкнул Чжон на Ына, который при этом едва не свалился с лошади. – Это был король! Где ты это вообще услышал?

– Возвращаемся во дворец! – крикнул Чжи Мон и, уже сев на лошадь, обернулся к Ван Со.

Он промолчал, но его взгляд и укоризненное движение головой сказали четвёртому принцу гораздо больше: «Ещё ничего не случилось».

– Глупая девчонка, – проговорил Ван Со, чувствуя внутри такую пустоту, которую не могли заполнить никакие обещания звездочёта.

***

Конечно, Чжи Мон не надеялся, что будет легко. Но чтобы всё оказалось настолько сложно!

Он покачивался на лошади, вышагивающей перед паланкином, и на чём свет стоит честил Хэ Су, принцев и особенно Ван Со.

Порой этот великовозрастный детский сад доводил его до смеха, но сегодня он бы всех их отстегал суровой хворостиной, да так, чтобы долго не смогли сесть в седло и впредь остерегались разводить самодеятельность. Подумать только – из-за их выходки ему пришлось на коленке перекраивать план и действовать даже не по запасному, а по авральному варианту! Хорошо хоть, что всё получилось и дороги пересеклись там, где он и рассчитывал. Конечно, за такие вольности со временем и пространством его по голове не погладят. Да чего уж там…

Но больше всего, как ни странно, Чжи Мон ругал себя. За несдержанность, которую в число своих недостатков обычно не включал. Однако Ван Со оказался настолько непредсказуемым и упёртым, что пришлось-таки прибегнуть к крайним мерам. И что теперь? Как объяснить четвёртому принцу, откуда у него в голове взялся голос звездочёта?

Хотя… Надо признать, он воспринял всё это довольно неплохо. Спокойно. Ну, это же четвёртый, а не восьмой… Ладно, разберёмся. Проблемы нужно решать по мере их поступления. Конечно, с Ван Со этот метод сбоил всё чаще, и надо бы на каждый шаг вперёд припасти по парочке шагов влево–вправо. Но сначала требуется урегулировать вопрос с неженитьбой короля. И на этот раз строго по пунктам, чтобы без осечек.

 

Пункт первый – Хэ Су.

Собственно, от неё каких-то выходок Чжи Мон и не ожидал. Но ему была важна одна деталь, ключевая деталь, которую требовалось вложить в голову девушки так, чтобы в нужный момент она вспомнила и сообразила, что делать. Если, конечно, другие способы не сработают.

Вернувшись во дворец, он повёл Хэ Су в Дамивон к наложнице О, которая должна была осмотреть и подготовить невесту для брачной ночи с королём. Накануне астроном наверняка заработал себе прозвище попугая, без конца напоминая строгой придворной даме обратить особое внимание на шрамы. Шрамы, госпожа! Женой короля не может стать девушка с подобными изъянами во внешности! И пусть вечером наложница О выставила его вон, устав слушать то, что она и сама прекрасно знала, Чжи Мон уповал, что испортил свою репутацию в её глазах не напрасно.

Сейчас же рядом с ним шла Хэ Су, и всё своё внимание он переключил на неё.

– Дворец Дамивон, – бодро разглагольствовал Чжи Мон на манер заправского экскурсовода, – построен для того, чтобы заботиться о здоровье королевской семьи. Здесь вы будете готовиться к браку, госпожа.

Разумеется, эта наивная простота тут же принялась за своё.

– Простите, – прервала его речь Хэ Су. – Но я вообще ничего не слышала о предстоящем браке. Не могли бы вы сообщить королю, что произошла ошибка?

Понеслось…

– Вы хотите отказать самому королю? – выпучил глаза звездочёт.

– Да неважно, король это или кто-то другой! – удивилась его простодушию Хэ Су. – Я не собираюсь выходить замуж за незнакомца!

Святые Небеса! Похоже, она до сих пор не поняла, где находится и каковы устои этого времени и места. А ведь столько уже здесь живёт! Историю надо было учить не по дорамам, а по учебникам! И что, теперь он должен объяснять ей прописные истины устройства браков эпохи Корё заодно с текущими политическими проблемами государства, неразрывно связанными с этими самыми браками?

За что ему всё это, а?

На счастье астронома, в этот момент к ним подошла наложница О, своим появлением избавив его от необходимости изворачиваться и строить из себя просветителя.

– Госпожа! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Чжи Мон. – Я так сильно хотел видеть вас, что мои глаза стали просто огромными при встрече с вами!

– Это она? – осведомилась дама О, игнорируя поток его чепухи.

– Это госпожа Хэ Су из семьи Ха Чжин Хэ, – представил свою подопечную звездочёт и с облегчением добавил: – Что ж, я выполнил своё задание. Разрешите откланяться.

Поравнявшись с Хэ Су, Чжи Мон сбросил маску клоуна и, пристально глядя девушке в глаза, проговорил тихим и твёрдым голосом, разительно отличавшимся от его обычного петушиного трёпа:

– Просто. Следуйте. Своей. Судьбе.

 

Пункт второй. Вернее, четвёртый.

И не пункт, а принц.

С ним тактика, подходившая для Хэ Су, абсолютно не работала.

В этом Чжи Мон убедился в очередной раз, дёргаясь в руках Ван Со, который прижал его к стенке в его же собственной башне, безжалостно вцепившись в горло.

– Астроном, – сквозь зубы допрашивал его четвёртый принц, стискивая свои железные пальцы так, что Чжи Мон не мог вдохнуть. – Его Величество принудил Хэ Су к этому браку?

– Наследный принц, помогите мне, – прохрипел Чжи Мон, взывая к Ван Му, который стоял чуть поодаль вместе с Бэк А.

Но ни тот, ни другой не сдвинулись с места. Чёрт бы побрал их несвоевременную братскую солидарность!

– Ты же сам говорил мне, что кролик всегда роет два выхода из своей норки, – продолжал сдавливать его горло Ван Со. – Пока хищник стережёт один выход, кролик убегает из норки через другой. Чхве Чжи Мон, которого я знаю, не будет надеяться только на один выход. Наверняка у него есть несколько отходных путей.

Увидев, как перед глазами поплыли радужные пятна, астроном отчаянно замолотил ладонями по запястью Ван Со.

Этот принц вполне способен придушить его, и что тогда?

Убрав свою клешню от посиневшего лица звездочёта, Ван Со продолжал наступать на него, пока тот откашливался, возвращаясь в реальность.

– Ну-ка, выкладывай свой план!

– В-ваше Высочество, – просипел Чжи Мон, согнувшись и глядя куда-то в пояс четвёртому принцу. – Я бы хотел напомнить вам…

Появившийся в дверях библиотеки стражник старательно делал вид, что ничему не удивлён. Он переводил взгляд с одного на другого, пока не наткнулся на Ван Му, которому поклонился и не очень уверенно произнёс:

– Ваше Высочество, наследный принц! Король требует вас к себе незамедлительно!

Немного поколебавшись, Ван Му ушёл со стражником, оставив Чжи Мона приводить в порядок свои лёгкие, а четвёртого и тринадцатого принцев – переглядываться в ожидании.

– Ваше Высочество, – разогнулся наконец Чжи Мон. – Я бы хотел… с вами…

И он зашёлся в неожиданном приступе сухого кашля.

Ван Со выразительно посмотрел на Бэк А, и тот, коротко кивнув, покинул библиотеку вслед за наследным принцем.

В комнате воцарилась тишина, правда, длилась она недолго. Чжи Мон, подозрительно быстро оклемавшись, стоило ему оказаться наедине с Ван Со, на всякий случай отошёл подальше и теперь опасливо взирал на него из-за своего стола, заваленного бумагами и астрономическими приборами.

А Ван Со, проводив взглядом брата и дождавшись, пока за ним закроется дверь, словно по щелчку сорвался с цепи.

– Чжи Мон, ведь это бред! Ты же сам понимаешь! Всё это какая-то дикость!

Он ожесточённо ударил ногой по подставке для чтения, и та переломилась, жалобно скрипнув. Но четвёртого принца это не остановило. Оставшись один на один с астрономом, он вмиг потерял над собой контроль и начал крушить всё, что попадалось ему под руку.

«Хорошо, что телескоп я унёс утром в подвал», – мысленно похвалил себя Чжи Мон, стратегически отступая спиной к окну, за кованый сундук.

– Хэ Су – замуж? Ради блага государства? На одну ночь, после которой она превратится в никому не нужную тень во дворце? Отец сошёл с ума! – Ван Со одним ударом снёс с книжной полки несколько пухлых томов. – Он сошёл с ума! Для чего всё это нужно? У него же и без того три десятка жён! Зачем ему ещё и Хэ Су?

Его колотило от гнева.

– Чжи Мон, ведь так нельзя! Нельзя! Сделай что-нибудь! Останови это!

В голосе четвёртого принца сквозь ярость проступили рыдания, и Чжи Мон понял, что пора. Иначе Ван Со натворит такого, чего потом не исправить ни ему самому, ни кому бы то ни было. Да… Над самообладанием принца придется ещё ойкак поработать.

Чёрт! Вот опять – запасной план! И опять – по вине Ван Со! А ведь он, похоже, уже готов. Только сам этого ещё не осознаёт. Рано, как же рано! Но кто мог предположить!

Чжи Мон на секунду закрыл глаза, собираясь, как перед битвой. В это время на пол полетел стеллаж с горными породами, которые астроном собирал не один год.

Всё.

Этот беспредел нужно прекращать.

– Я и пытаюсь всё это остановить, – проговорил он, глядя в затылок Ван Со, который, тяжело дыша после разрушения научной обители, опёрся руками о подоконник.

– Да неужели? – принц развернулся к нему всем телом, и по его диким глазам Чжи Мон отчётливо понял, что вслед за горными породами полетит он, причём из окна собственной же башни. – Ты что-то пытаешься сделать? А что это было, в лесу? Ты же помешал мне её спасти! Это – твоя попытка? И вообще, откуда ты там взялся?

Ну вот, дождались…

– Я должен был вернуть госпожу Су во дворец, – невозмутимо пояснил звездочёт. – И Небеса подсказали мне путь.

– Небеса подсказали? – зарычал Ван Со. – Может, это Небеса перенесли тебя от дворца вместе с паланкином и пешими стражниками прямо нам наперерез?

Чжи Мон предпочёл отмолчаться, зная, что, если не отвечать, принца в его состоянии понесёт дальше и скользкую тему можно будет замять.

Его расчёт оправдался.

Ван Со, выпрямившись, шагнул к нему, и Чжи Мон предусмотрительно шмыгнул за стол.

– Ты мог позволить нам уйти! Ты же мог!

Крик четвёртого принца и его трясущиеся от ярости руки подсказали звездочёту, что до разума Ван Со он ещё не достучался.

Нужно действовать иначе.

– И что? – едва слышно спросил Чжи Мон.

– И что? – спокойствие астронома остановило принца на полпути к нему, как каменная стена. – Сейчас Хэ Су была бы свободна!

– Сейчас Хэ Су была бы мертва, – осадил его Чжи Мон. – Вместе со всеми, кто участвовал в побеге. Кормилица восьмого принца, на которую он так неосмотрительно рассчитывал, выдала бы вас королю, не задумываясь, и к вечеру этого же дня вы все вернулись бы во дворец только затем, чтобы умереть. Я спас госпожу Хэ и ваших братьев, Ваше Высочество. Вы можете себе это уяснить?

Но четвёртый принц не сдавался:

– Откуда ты знаешь? Это тебе тоже подсказали Небеса?!

Чжи Мон выдержал паузу и вышел из-за стола.

– А теперь послушайте меня, Ваше Высочество, – чужим повелительным тоном заговорил астроном, как будто несколько минут назад не трепыхался в руках Ван Со, жалобно попискивая о пощаде. – Прекратите истерику! И выслушайте меня внимательно, – он говорил и продолжал медленно наступать на принца. – В данный момент вами движут чувства. Я это понимаю и приветствую. Однако спросите себя – что толкает вас на необдуманные поступки? Одни лишь эмоции. А вам сейчас как никогда требуются холодный рассудок, понимание и ответственность.

Чжи Мон подошёл вплотную к Ван Со, который под его немигающим взглядом пятился к стене, пока не упёрся в неё спиной.

– Вы говорите, король сошёл с ума? Думайте, всякий раз думайте, прежде чем произнести что-то вслух, тем более во дворце! А вам известно, что из-за этого брака не только вы, но и почти все принцы посходили с ума? В данный момент, к примеру, – Чжи Мон на миг прикрыл глаза и тут же вновь уставился на четвёртого принца так, что того окатила холодная волна, – в покоях королевы Хванбо собралось занятное общество. И знаете зачем?

В ответ Ван Со только помотал головой.

– Ну разумеется… А я вам расскажу. Ван Чжон умоляет королеву Ю остановить всё это, не допустить брак короля и Хэ Су. Просто потому, что он привязан к ней, как к сестре, и беспокоится о её судьбе. Восьмой принц, стоя за его спиной, пытается противиться тому же, хотя и по иным причинам. Принцесса Ён Хва запоздала, но присоединилась к их обществу, чтобы настоять совершенно на обратном.

Ван Со закрыл глаза, однако его тут же тряхнул за плечи астроном:

– А вы?

– Что – я?

– А вы, Ваше Высочество? Что думаете и собираетесь делать вы? – безжалостно бил его словами Чжи Мон. – Разнести мою библиотеку в клочья или всё-таки что-то предпринять? Даже Бэк А, который в силу бесправного положения своей семьи не может повлиять на короля и всю ситуацию в целом, пытается что-то сделать!

Принц опустил голову и вжался в стену. Звездочёт не доставал ему и до плеча, но сейчас, казалось, возвышался над ним подобно Небесам и подавлял своей правотой, от которой было не спрятаться.

Ван Со вновь увидел перед собой тринадцатого принца и вспомнил, как тот умолял его после их возвращения во дворец:

– Ты должен найти способ помочь Хэ Су! Если бы она не согласилась на этот брак, нас бы всех казнили!

Он тогда ещё спросил у Бэк А, не влюблён ли он в неё, но тот ответил:

– Ты что? Конечно же, нет. Просто Хэ Су… особенная. После смерти Мён Хи мы часто выпивали вместе с ней. И как-то она спросила меня, почему я не признался Мён Хи в своих чувствах, если так сильно любил её. Я пытался объяснить ей, что моя матушка из королевской семьи побеждённого Силла{?}[Силла – одно из Трёх древних корейских государств, наряду с Когурё и Пэкче. Находилось на юго-востоке Корейского полуострова. Пало в 935 г., став частью Корё.]. Мы все – принцы, но у всех разное положение. Тогда у семьи Хэ было более высокое положение, чем у меня, и я не мог просить руки Мён Хи. И знаешь, что ответила Хэ Су? Она потребовала, чтобы я перестал говорить о положении и статусах… Она сказала, что нужно слушать своё сердце, поступать так, как считаешь нужным, и жить так, как хочешь.

– Она говорила подобное? – изумился Ван Со. – А ты просто слушал?

– Она же не сказала ничего плохого! – вступился за Хэ Су Бэк А. – Оглянись вокруг! В Корё родственные связи кругом. К тебе хорошо относятся, только если у твоей семьи высокое положение или удачный брак! Если нам, принцам, тяжело, то каково нашему народу?

– И что? Ты хочешь устроить переворот? Хочешь изменить страну?

– Я хочу быть свободным, – просто ответил Бэк А. – Ты же тоже этого хочешь для Хэ Су? Как же она выживет во дворце без поддержки своей семьи? После сегодняшней ночи с королём она больше никогда не увидит его. Она зачахнет и умрёт в одиночестве. Так сделай что-нибудь, брат!

Сейчас Ван Со под напором этих воспоминаний и убийственных слов Чжи Мона как-то разом остыл и потерянно произнёс:

– И что мне делать?

– Слушать и запоминать, – сухо ответил астроном. – Вы просили меня обучать вас истории и политике. Вот вам урок. И начну я издалека. Империи строятся на крови. Империи крепнут на связях: кровных, брачных, политических – любых. Построить империю непросто, но удержать её сильной и значимой – гораздо труднее. И использовать для этого нужно все – все! – возможности, если действительно нужно её удержать и сделать великой. И нужно быть готовым заплатить любую цену. Любую, слышите вы меня? Иначе не стоило её воздвигать. Это раз. Запомните это, Ваше Высочество.

Ван Со волком смотрел на своего наставника и кусал губы, не понимая, к чему тот клонит и при чём здесь Хэ Су.

– Дальше. Иногда, чтобы уйти далеко вперёд, нужно вовремя остановиться. И даже сделать шаг назад, – звездочёт и сам отступил от принца, пристально вглядываясь в него, чтобы понять, достигают ли его слова цели. – Шаг назад!

– Ты что, предлагаешь мне оставить всё как есть и не вмешиваться?

– Я предлагаю вам подумать над тем, что я сказал.

– И это – всё? Вся твоя помощь и совет? Тогда нам больше не о чем разговаривать.

Ван Со оторвался от стены и направился к двери.

Да, над его импульсивностью ещё предстоит солидно потрудиться…

– Постойте, Ваше Высочество.

Принц остановился, но не обернулся, так что Чжи Мону пришлось говорить ему в спину.

– Всему. Своё. Время, – ронял он слова, будто свинцовые капли. – Услышьте меня! Вам тяжело это принять, но это нужно уметь. Учитесь. Это два.

Не успел Ван Со сделать шаг, как до него долетело:

– И ещё одно. Невозможно подняться к солнцу без жертв. Такова цена свободы и высоты полёта. Это три.

Рот четвёртого принца дёргался от всколыхнувшейся ярости. К чему все эти слова?

Звездочёт обошёл его и тяжело посмотрел прямо в глаза.

– У любой птицы, которой удаётся вырваться из клетки, остаются шрамы на крыльях, – выждав паузу, Чжи Мон с нажимом добавил: – От прежних неудачных попыток. Но это не значит, что нужно бояться и ничего не делать. Это тоже – цена свободы. Слышите вы меня?

Ван Со долго смотрел в немигающие глаза астронома, а потом опустил плечи:

– Я услышал тебя. Теперь говори, что мне нужно сделать, чтобы помочь Хэ Су?

– Взять себя в руки и усвоить ещё один урок по истории и политике, – и Чжи Мон подтолкнул его к столу, где развернул карту Корё.

***

Король Тхэджо в сопровождении первого министра шёл по коридору дворца, размышляя о жадности наместника Хэ. Он был удивлён, когда узнал, что в жёны ему прочили юную родственницу почившей супруги восьмого принца, к которой он был весьма расположен после забавной встречи у королевы Хванбо. Будь другой вариант, он не женился бы на Хэ Су, но иной подходящей девушки не нашлось, а медлить с этим браком было нельзя.

Он повернул к покоям невесты, как вдруг увидел стоявшего на коленях восьмого принца.

– Ван Ук?

– Я осмелился прийти, чтобы обсудить с вами кое-что, – проговорил принц, поднимая взгляд на короля.

– И почему же такой умный мальчик, как ты, преградил мне путь? – поинтересовался Тхэджо, заранее зная, что услышит в ответ.

– У нас очень много влиятельных родственников. Все стараются породниться с королевской семьёй. Я хотел бы узнать, для чего вы хотите породниться именно с этой семьёй.

– У меня есть очень веская причина. Мне нужна помощь семьи Хэ, чтобы остановить войну с киданями{?}[Кидани – кочевые монгольские племена, в древности населявшие территорию современной Монголии и Маньчжурии.]. Ну а ты почему так противишься этому браку?

– Дело в том… – неуверенно начал Ван Ук, но над ним чёрной глыбой вдруг вырос Ван Со и прямо обратился к королю:

– Разве нельзя решить эту проблему по-другому?

– Да что на всех вас нашло! – рявкнул, не сдержавшись, Тхэджо.

Что же это за напасть! Все будто сговорились за его спиной, от королевы Ю до самых разумных его сыновей!

– Ваше Величество, – не сдавался четвёртый принц. – Мы просим услышать нас и отменить этот брак.

– Вам что, не дорога собственная жизнь? – угрожающе нахмурился король.

Ван Со смело шагнул вперёд:

– Я нашел свидетеля, который утверждает, что Ха Чжин Хэ в сговоре с киданями. Вы должны наказать его и передать охрану границы другой семье. Назначьте Хэ магистратом города. И тогда нас ждёт перемирие. Вам не нужен брак. Есть и другие способы держать семью Хэ в рамках. Неужели вы действительно хотите породниться с ними?

Король на минуту опешил. А этот мальчик не так-то прост! Нужно приглядеться к нему повнимательнее. А пока стоит преподать ему урок.

– Этот брак неизбежен, – твёрдо сказал он, замечая, как меняются в лице оба принца. – Если я накажу семью Хэ за заговор, как вы предлагаете, к обеду северная граница нашей страны будет нарушена вражеской армией. Если я захочу проучить семью Хэ, вы не боитесь реакции других могущественных кланов? – король обращался к обоим принцам, но смотрел при этом только на Ван Со, словно вкладывал в его голову прописные политические истины. – Во дворце так не принято. Для любого действия нужна очень веская причина. Ты должен найти лучший предлог, чтобы предотвратить этот брак. Это понятно? А твоя причина – не лучшая.

Четвёртый принц, потупившись, с поклоном уступил отцу дорогу.

Неужели это – всё? Он лихорадочно пытался придумать хоть что-то, чтобы остановить короля. До спальни невесты оставалось всего лишь несколько шагов!

Оглушительный звон бьющегося фарфора заставил его поднять голову.

В коридоре, между королём и принцами, стояла Хэ Су. Из её порезанного запястья на ковёр обильно текла кровь, а рядом валялись осколки вазы.

– В таком случае я дам вам лучшую причину, – прерывисто проговорила Хэ Су, зажимая глубокую рану и морщась от боли. – Если на моём теле будет шрам, я не смогу стать женой короля. Поэтому, Ваше Величество, отмените брак и отпустите меня!

Ван Со, окаменев, с ужасом переводил взгляд с короля на неё и обратно.

И вдруг Тхэджо рассмеялся:

– А ты сильнее некоторых мужчин!

Правда, смотрел он при этом не на неё, а на четвёртого принца.

– Министр, приведите во дворец Ха Чжин Хэ, – бросил он и ушёл.

Едва Тхэджо скрылся за поворотом, силы оставили Хэ Су, и ноги её подломились. Ван Со рванулся к ней, но его вдруг словно кто-то толкнул в грудь – он отчётливо ощутил удар в рёбра.

«Шаг назад!» – прозвучал у него в ушах голос Чжи Мона, и четвёртый принц замер, глядя, как Ван Ук бросился к Хэ Су и подхватил её на руки у самого пола.

«Иногда, чтобы уйти далеко вперёд, нужно вовремя остановиться. И даже сделать шаг назад». Эти слова звездочёта бились в висках Ван Со, пока он шёл за Ван Уком, который на руках нёс бесчувственную Хэ Су к лекарю в сопровождении остальных принцев.

Выйдя из дворца, Ван Со застыл на ступенях и мрачно смотрел им вслед.

Почему? Ну почему он должен был остановиться? Неужели у восьмого принца больше прав на Хэ Су, чем у него? Почему он не мог вот так же сейчас нести её на руках, чтобы она прильнула к нему, а потом, открыв глаза, увидела его, а не Ван Ука?

Что ещё хотел сказать ему Чжи Мон? От чего предостеречь? Чему научить, будь он проклят со всеми своими знаниями и тайнами!

Ван Со поднял глаза на башню звездочёта и вздрогнул.

Под самой её крышей на балконе стоял Чжи Мон и наблюдал за происходящим во дворе, удовлетворённо сложив руки на груди. Перехватив потерянный взгляд Ван Со, астроном вдруг подмигнул ему и улыбнулся.

Всё шло по плану.

***

Третьим пунктом в плане Чжи Мона значился король.

Тут ожидать чего-то конкретного было нелегко, но зато астроном и ближайший советник мог рассчитывать на своё немалое влияние и авторитет.

Отменив брак и тем самым ночь его консумации, король заперся в приёмном зале и до утра разбирался с документами, выискивая следы причастности семьи Ха Чжин Хэ к заговору против престола.

Чжи Мон, с переменным успехом сражаясь с зевотой, наконец не выдержал:

– Ваше Величество, – осторожно начал он, видя, что Тхэджо и не думает заканчивать с делами. – Звёзды ушли, и скоро взойдёт солнце. Вам нужно отдохнуть, чтобы иметь силы для борьбы.

– Всё в порядке, – сухо обронил король, не отрываясь от очередного свитка.

Чёрт бы побрал его бессонницу! Но, может, так будет даже проще.

– Ваше Величество, – решился задать свой главный вопрос звездочёт. – Вы определились, что будете делать с дочерью семьи Хэ?

– Хотя мне и жаль её, – вздохнул король, – нельзя простить её неподчинение приказу. – Она станет рабыней.

И он решительно взял в руки следующий свиток.

Чжи Мон почувствовал, как у него непроизвольно дёргаются усы.

Он придал своему лицу выражение спонтанного энтузиазма и как бы невзначай предложил:

– А почему бы не позволить ей жить во дворце, как придворной даме? Королева Ю и королева Хванбо спрашивали о ней, – он вдруг как будто что-то вспомнил: – И госпожа Кван Чжу Вон интересовалась ею!

– Я уверен, что это проделки принцев, – прозорливо заметил король, покосившись на звездочёта, и в сердцах отшвырнул свиток. – Что у неё за отношения с ними? Восьмой и четвёртый принцы вообще посмели ко мне явиться просить за неё! – он недовольно покачал головой. – Нет. Я не хочу больше неприятностей.

Чжи Мон едва не топнул ногой от досады.

Ещё один упёртый баран! Ясно, в кого пошли сыновья, особенно четвёртый.

Что ж, придётся пускать в ход тяжёлую артиллерию.

– Но… наложница О из дворца Дамивон также просила за неё, – вкрадчиво добавил он, не спуская внимательного взгляда с короля и по вытянувшемуся лицу монарха понял, что контрольный выстрел попал в цель.

– Дамивон? – заинтересованно переспросил Тхэджо.

– Я слышал, Хэ Су хорошо разбирается в косметике и травах, – схватил быка за рога ушлый звездочёт. – У неё очень большие знания. Она будет весьма полезна королевской семье, если мы оставим её.

Улыбка короля свидетельствовала о том, что план Чжи Мона сработал до конца.

***

– Ей удалось избежать смерти, – потрясённо выдохнул Ван Со, глядя на то, как его братья, словно бестолковые воробьи, крутились и чирикали вокруг Хэ Су.

Он стоял рядом с Чхве Чжи Моном у дворца Дамивон, куда астроном провожал девушку, которой предстояло стать придворной дамой под началом госпожи О.

– Это судьба, – коротко ответил Чжи Мон, игнорируя проницательный испытывающий взгляд четвёртого принца. Этот взгляд словно спрашивал: «А только ли судьба? Или кто-то помог судьбе проявить подобное великодушие?»

Как бы там ни было, Хэ Су осталась жива и не покинула дворец. И Ван Со наблюдал за ней, даже на расстоянии ощущая свежесть лотоса и медовый запах её волос, напомнивший ему о той бешеной скачке по лесу, когда он прижимал её к себе, пытаясь спасти от замужества.

От него не укрылся ни детский испуг Ван Ына, который то и дело поглядывал на повязку на руке Хэ Су и даже пару раз осторожно потрогал ткань, ни преувеличенный энтузиазм Чжона, ни мягкий укор в глазах Бэк А.

Но больше всего Ван Со не нравилось выражение, с которым Хэ Су смотрела на восьмого принца. Если бы её, истекающую кровью, нёс на руках он, а не Ван Ук, быть может, сейчас она так же смотрела бы на него. Может быть…

А ещё четвёртый принц заметил, как в Хэ Су что-то неуловимо изменилось. Было нечто такое в её взгляде, что она переводила с одного принца на другого, как будто что-то выискивая в них, ответ на какой-то мучающий её вопрос. Избежав брака с королём и вернувшись в сознание, Хэ Су словно утратила свою детскую непосредственность. Словно там, где она побывала в беспамятстве, ей что-то открылось.

Что это, четвёртый принц не знал и продолжал пристально смотреть на неё даже тогда, когда она прошла мимо, поклонившись ему, но так и не подняв на него глаз.

«Шрамы на крыльях», – вдруг вспомнилась Ван Со фраза Чжи Мона, когда он увидел тугую повязку на запястье Хэ Су. – «У любой птицы, которой удаётся вырваться из клетки, остаются шрамы на крыльях от прежних неудачных попыток. Но это не значит, что нужно бояться и ничего не делать. Это тоже – цена свободы».

Хэ Су скрылась в дверях Дамивона, а четвёртый принц ещё долго смотрел ей вслед. К его чувству, которое он испытывал к этой необыкновенной девушке, ещё не до конца понятому им, примешивалось нечто большее, чему ещё предстояло научиться.

Шрамы на крыльях. Цена свободы.

Но можно ли с ними взлететь? И как высоко?

 

Я не понимал тогда, что происходит, но мне казалось, вот-вот пойму, будто пытался поймать рукой набегающую волну – и не мог.

Я был потрясён твоей силой и мужеством, Су. Восхищался твоим стремлением к свободе, о которой ты говорила Бэк А. Король отменил брак из-за шрама. Клан Хэ, став участником заговора, потерял возможность давить на тебя и использовать в своих корыстных целях. Ты осталась жива и не покинула дворец. И всё это благодаря твоей убеждённости в праве выбора собственного пути, в праве на счастье.

Сейчас, думая об этом, я вспоминаю уроки, которые преподали мне Чхве Чжи Мон и король Тхэджо в те дни.

Империи строятся на крови и крепнут на связях. Чтобы удержать империю, нужно быть готовым заплатить любую цену.

Иногда, чтобы уйти далеко вперёд, стоит вовремя остановиться и сделать шаг назад.

Всему своё время.

Я усвоил эти уроки. И сполна заплатил за науку. Заплатил самым дорогим, что у меня было. Потому что прежде всего мне следовало придать значение тому, чему научила меня в той ситуации ты, Су.

Помимо чувств, должны быть понимание, ответственность и забота.

Нужно всегда слушать своё сердце и следовать его зову.

Мне страшно осознавать сейчас, что я сделал неверный выбор. Было ли это моей ошибкой или велением судьбы, как утверждал Чхве Чжи Мон? Я не знаю.

И вновь прошу – прости меня, Су. Прости, что меня не было рядом с тобой, когда я был тебе нужен, и особенно – когда мне больше всего на свете нужна была ты…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 7. Вместе с кожей ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 7. Вместе с кожей

Иллюстрации к главе:

https://yadi.sk/i/PpBeJ8Uf870tfg

https://yadi.sk/i/bOc4V3953G_bFQ.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Baek Ah Yeon – A Lot Like Love (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Диких цветов заросли так хороши.

Голос птицы в теснине столь одинок и чист.

Вам ночью не спится{?}[Отрывок из стихотворения «Посетил горную обитель почтенного Тань Сина в храме Ганьхуасы» (пер. А. Штейнберга).].

 

Ван Вэй

Цикады трещали так, что заглушали плеск воды в озере Донджи. Знойный полдень обволакивал дремотой и густым, терпким запахом разнотравья, который хотелось пить и смаковать на губах.

Четвёртый принц лежал в траве на берегу под ослепительно голубым небом, на котором не виднелось ни единого облачка. Таким же безоблачным, как это летнее небо, было и его настроение. Над ним, давая лёгкую ароматную тень, цвели камелии и магнолии, и он, закрыв глаза, вдыхал их благоухание и вспоминал недавнюю прогулку с Хэ Су.

 

Он специально поджидал её в переходах дворца Дамивон, надеясь на встречу. Ему просто хотелось увидеть её, поговорить с ней, побыть рядом. И он стоял в коридоре у покоев наложницы О, где, по словам одной служанки, и находилась новая придворная дама.

Хэ Су выпорхнула из дверей в неброской форменной одежде, со скромной причёской без лишних украшений и всё же показалась Ван Со красивее, чем когда-либо. Она напомнила ему мандаринку, которыми он любовался на озере: такая она была маленькая, яркая и милая.

Принц мог бы сказать, что скучал по ней и беспокоился, всё ли у неё хорошо, но вместо этого молча шёл рядом, слушая её мелодичный, как живой летний ручей, голос.

– Сначала я немного волновалась, но думаю, что у меня здесь всё будет в порядке, – щебетала Хэ Су, поглядывая на него. – Ведь я неплохо разбираюсь в косметике. А вы знали об этом? Ведь не знали же? – её свежий смех коснулся щеки Ван Со. – Хотя это и неважно. Просто приходите ко мне в гости почаще.

В гости? А он зачем пришёл? Как называется то, зачем он здесь?

Если бы Хэ Су спросила прямо, принц растерялся бы и не ответил. Но она не спросила, а с лёгкой виноватой улыбкой проговорила:

– Ах да, забыла! Вы ведь чуть не пострадали из-за меня. А я вас так и не поблагодарила, – она постучала себя ладошкой по лбу и радостно выдохнула: – Как бы там ни было, разве это не здорово, что я не выйду замуж за короля?

Ван Со, резко повернувшись к Хэ Су, схватил её за руку, как раз там, где наверняка всё ещё саднил недавний порез, и дёрнул её к себе, пытливо вглядываясь в лицо, не веря в то, что она может так просто обо всём этом рассуждать.

– Ты же могла умереть! – воскликнул он с упрёком, вспомнив, как струилась кровь из её запястья на ковёр, окрашивая в пурпур расшитую персидскую ткань и белоснежные осколки фарфоровой вазы. И ему вновь стало страшно, как тогда.

Ван Со давно привык к крови. Она не волновала его ни на телах врагов, ни на мече, ни на собственной коже. Он равнодушно воспринимал её запах и цвет, её вкус во рту, даже то, что она означала: боль, страдание и смерть. Однако когда он увидел рану Хэ Су, в нём всё перевернулось и он впервые испытал страх, связанный с видом крови.

Он испугался за жизнь Су.

И сейчас, крепко сжимая её узкое запястье, чувствовал, как эта самая кровь, которую он не мог больше спокойно видеть, пульсировала под тонкой, словно бумажной кожей.

– Ты могла погибнуть! – повторил он. – Будь твоя рана чуть глубже, ты бы умерла!

– Но не умерла же… – тихо откликнулась Хэ Су, уткнувшись взглядом ему в грудь и вмиг растеряв всю свою птичью весёлость.

Ван Со встряхнул её, заставляя смотреть в глаза.

– Ты хоть понимаешь, каково это – жить со шрамами на теле? – сердито допытывался он, поражаясь легкомыслию Хэ Су и тому, как просто она могла говорить о телесных увечьях, способных искалечить всю жизнь. – Ты так счастлива, что стала служанкой? Да ты, быть может, больше никогда не ступишь за пределы дворца! Этого ты не боишься? Зачем нужно было заходить так далеко?

Перед его глазами вновь красным пламенем вспыхнуло свадебное одеяние Хэ Су, её руки, перепачканные в крови, и он сильнее сжал её запястье, не замечая, что девушка морщится от боли.

– Ты же могла просто выйти замуж! – он сказал это и почувствовал, как под ним качнулась земля.

– Не знаю, не вышла – и всё! – воскликнула Хэ Су, и земля тут же перестала качаться.

Ван Со смотрел в ореховые глаза, которые больше не смеялись. Наоборот, в них набухали слёзы.

– Если не можешь ничего изменить, просто закрой глаза и иди к королю, – всхлипывая, говорила ему Хэ Су. – Так я приказала себе, но не смогла это сделать. Не смогла! Кроме меня самой, никто не сумеет мне помочь. Я вдруг подумала так и… разбила вазу. Это было мгновенное решение.

Своим признанием и неожиданной, но такой беззащитной силой она выворачивала душу принца наизнанку.

– Глупая девчонка, – прошептал он, глядя на её мокрые щёки и подрагивающие губы. – Больше не делай подобное, слышишь? Я тебе не прощу…

В тот день они ещё долго гуляли по берегу озера Донджи, и Ван Со рассказывал Хэ Су о дворце, где теперь ей предстояло жить и работать.

– Здесь все одиноки, – завершил он свой рассказ и очень удивился, услышав в ответ:

– Но я не одинока, и у меня всё хорошо! – Хэ Су улыбалась и уже не казалась расстроенной.

– Ты не одинока? – переспросил принц.

– Вы же здесь, со мной! – Хэ Су коснулась его плеча. – Разве я одинока?

Ван Со только покачал головой:

– Твоя наивность до добра не доведёт.

– Но ведь все, кто здесь живут, тоже люди. Поэтому я думаю, что справлюсь.

– Я надеюсь, – улыбнулся он. – Теперь, когда сумасбродная девчонка здесь, во дворце точно не будет скучно.

Хэ Су не переставала его изумлять. Забыв об их короткой размолвке, она уже вся светилась и раскрывалась, как цветок после дождя. Ушли тучи, растеклось по небу солнце – и вот она уже сияла рядом с ним, озаряя его своей улыбкой.

 

Ван Со приоткрыл глаза и сквозь ресницы посмотрел на небо. Иногда ему и самому хотелось верить, что Хэ Су права, что во дворце тоже живут люди, а стало быть, можно просто радоваться каждому дню, не боясь удара в спину.

И действительно, в последнее время здесь с ним случалось всё больше хорошего.

Прежде всего, теперь Су была рядом. Королеву Ю он почти не встречал. Постепенно сближаясь с братьями, вместе с ними он ходил на занятия, играл в их странные, но забавные игры: в конный бой, например. Ван Со усмехнулся, вспомнив, как накануне в этой игре переругивались Чжон и Ын, стремясь сорвать друг у друга пёрышко с головы.

А недавно во дворец прибыл генерал Пак Су Кён, который с детства обучал его боевым искусствам. Генерал единственный был добр к нему в Шинчжу, и принц уважал его прямоту, силу духа и мастерство. И хотя этот матёрый воин, далёкий от дворцовых интриг, не одобрил его чрезмерное увлечение книгами и беспокоился о том, что боевые навыки принца ослабнут, если он будет меньше тренироваться и больше заниматься науками, Ван Со с удовольствием беседовал с ним, веско и аргументированно отвечая на его упрёки и опасения.

Была, правда, одна вещь, которая после разговора с генералом не выходила у него из головы. Пак Су Кён только казался неотёсанным воякой, грубым и простоватым, но Ван Со прекрасно знал, что это не так. Этому человеку была присуща мудрость, глубинная, мощная, вызревшая на суровом жизненном опыте, полученном в боях и при дворе, где генерал появлялся нечасто, но сразу видел и верно оценивал расстановку сил, как на поле сражения.

Прощаясь, наставник долго смотрел ему в лицо, словно что-то выискивая, а потом спросил:

– Вы не собираетесь вернуться в Шинчжу, когда наиграетесь во всю эту вашу политику и начитаетесь заумных книжонок?

– А почему я должен вернуться? – ощетинился Ван Со. – Я же принц! Мне хочется жить здесь, чтобы понять, что так настойчиво толкает к трону мою матушку и братьев.

– Прежде всего, вы должны понять, что в Сонгаке в конце концов останется только один из принцев, – тяжело ответил генерал Пак, – тот, кто взойдет на трон. Подумайте, какова настоящая причина, по которой хотите остаться здесь вы.

 

И Ван Со думал об этом. Он думал об этом даже теперь, разомлев под мягкими лучами солнца, слушая неугомонных цикад.

Он присягнул на верность наследному принцу, поклявшись королю стать опорой и щитом для Ван Му. Он сказал Ван Ё, что это – единственное, зачем он здесь.

Но так ли это было на самом деле, вернее, только ли преданность держала его во дворце? Или теперь причина крылась ещё и в одной необыкновенной девчонке, которая запала ему в душу?

Ван Со вытянул руку, не глядя сорвал несколько цветочных головок и поднёс их к лицу. Это оказались ромашки. Он лениво разглядывал их, перебирая пальцами белоснежные шёлковые лепестки, трогая шершавую сердцевину, и прислушивался к ощущениям, которые вызывали в нём эти прикосновения.

Он не привык любоваться красивыми вещами. Не умел этого и не знал толком, что считать красивым, а что нет. Его никто этому не учил, не разъяснял, не показывал. Красивых вещей в его жизни просто не было. Он сторонился их, прячась за своё уродство, считая себя проклятым и недостойным красоты. Ему не доводилось их касаться, он просто не смел и не представлял, какие они на ощупь – все эти вещи, которые люди называли красивыми.

И ему казалось, что все они, как цветы. Хрупкие – чуть сильнее дёрнешь за лепесток – и искалечишь. Нежные – и не сразу почувствуешь пальцами их прозрачную ласку. Тонко, неуловимо пахнущие – как лотосы или глицинии, чей запах обволакивал, успокаивал и исцелял от грусти.

Ван Со сорвал ромашку, выбрав самую крупную, и поднес её ко рту, перекатывая тонкий стебель между пальцами. Закрыл глаза, целиком отдаваясь этим ощущениям – трепетным прикосновениям прохладной шелковистой ласки к своим приоткрытым губам.

Он подбросил в воздух горсть оборванных лепестков и замер, наслаждаясь тем, как они падали ему на веки, щёки и шею, невесомо касаясь кожи, ставшей вдруг такой восприимчивой и чувствительной.

Внезапно его охватила дрожь.

Если соприкосновение с цветочной красотой ощущается так, то что же он почувствует, когда дотронется до… лица Хэ Су?

Едва он успел это подумать, как на него вслед за лепестками упали пригоршни ошеломляюще холодной воды. А затем над его головой прозвучало:

– Пейте, цветочки! Пейте!

Ван Со вскинулся в траве, вытирая мокрое лицо и отряхивая одежду, и увидел Хэ Су, удручённо причитающую над разбитым кувшином для воды.

Увидел – и едва не залился краской, словно она могла прочитать его мысли…

Они снова, как и тогда на горе, сидели рядом на тёплом камне и говорили о важном и не очень. Просто говорили. И принц упивался каждым взглядом Хэ Су, каждым её словом, каждым жестом. Он корил себя за глупые фантазии о лепестках и прикосновениях, сердился на Су за её детскую наивность, рассказывал ей о деревьях – и чувствовал себя при этом по-настоящему счастливым, потому что красота, которой он был окружён в этот миг, пропитывала его насквозь вместе с солнечными лучами и южным ветром.

Так вот что это такое – красота, думал он, глядя в сияющие ореховые глаза сидящей рядом девушки и лаская взглядом её медовую кожу, которой ему отчаянно хотелось коснуться. Он смущался, ругал себя за подобные мысли и прятал своё смущение за поучениями и насмешками.

В конце концов Ван Со просто сбежал. Но и тогда его преследовал вопрос генерала, на который он так и не ответил сам себе.

***

Десятый принц совершенно не умел пить.

И пусть он был не самым младшим из братьев, но искусством возлияний Чжон и Бэк А владели явно лучше него. И даже на праздновании собственного дня рождения Ван Ын вёл себя, как мальчишка, который никак не желал становиться мужчиной: он дурачился, кривлялся, рассуждал о рогатках и при этом без меры пил вино, которое ему по очереди подливали расшалившиеся братья.

Ван Со наблюдал за ними со смесью удовольствия, снисхождения и лёгкого раздражения, которое он прятал за молчанием, вежливой улыбкой и бесчисленными чашками чая. Алкоголь он не любил и пил редко, предпочитая даже за здоровье брата выпить чай из свежих листьев, а не вино, которое способно самых достойных людей превращать в животных, отнимая разум и контроль над языком и поступками.

Не то чтобы ему не нравилось находиться среди братьев, с которыми он в последнее время неплохо ладил, но ему гораздо уютнее сейчас было бы где-нибудь на лугу, в цветах, под чистым небом и… с Хэ Су. Но она почему-то не показывалась среди придворных дам, прислуживающих за праздничным обедом принцев, и Ван Со ловил себя на том, что ищет её и ждёт, оборачиваясь на каждый звук у входа.

Наконец он не выдержал неуёмного веселья братьев, которые напоили Ван Ына до невменяемого состояния, и ушёл. Опять сбежал, но в этот раз стыдно ему нисколько не было.

 

А часом позже Ван Со понял, почему на утреннем празднике не было Хэ Су.

Оказывается, она готовила свой особенный подарок для десятого принца!

Ван Со шёл по дворцовому парку, как вдруг увидел Ван Ына, которому Хэ Су пела странную весёлую песенку про день рождения. Они устроились вдвоём в украшенной фонариками, лентами и забавными рисунками летней беседке и выглядели так, будто им больше никто на свете и нужен не был.

Ын смотрел на Хэ Су осоловелыми влюблёнными глазами и пьяно улыбался. Он то пытался подпеть, но не мог связать и двух фраз, то порывался танцевать, но тут же начинал путаться в собственных руках и ногах и плюхался обратно на стул.

Отгоняя непонятное чувство, чёрное и ядовитое, Ван Со замер под деревом гинкго шагах в десяти и наблюдал за танцем Хэ Су для полусонного от вина десятого принца, как вдруг в беседке появились его братья, смущая Су восторженными возгласами и просьбами спеть ещё.

В поднявшемся шуме Ван Со даже не заметил, что рядом с ним стоит Ён Хва.

Хэ Су, поддавшись на мягкие, но настойчивые уговоры принцев, запела. Тихо, ласково, словно полночную колыбельную для того, кто под медовой луной закрывал глаза и плавно скользил в объятия сна.

Она пела, сперва смущаясь, потом, осмелев, сильнее и громче, но так красиво и трепетно, что Ван Со не знал, куда деться от охватившего его чувства, которому он не мог дать названия.

Для него вдруг потускнел ясный солнечный день, куда-то делись все звуки, запахи и образы и осталась одна Хэ Су – её чистота, скромность и невесомое очарование, которое обнимало его, нежно касаясь слуха, взгляда и кожи, вновь ставшей такой чувствительной, что Ван Со ощущал каждый вздох ветра на своих губах, каждый взмах ресниц Су.

В её чарующем голосе было всё: мягкий рассветный туман, пахнущий травами, лёгкий плеск озёрной волны на закате, прозрачный перламутр цветочных лепестков – всё то, что Ван Со считал дыханием красоты и её сутью. И он стоял, заворожённый этой красотой, и видел только её – Хэ Су.

Ему вдруг стало одновременно и холодно, и жарко, будто среди снежной равнины он ступил в пылающий костёр. Он ощущал странную дрожь во всём теле и не понимал, что происходит, только чувствовал – ещё немного, и он не выдержит всего этого, просто не выдержит!

Святые Небеса, что же с ним творится? Почему вдруг так хочется плакать и смеяться, спрятать горящее неизвестно от чего лицо в ладони и в то же время смотреть, смотреть на Хэ Су, не в силах насытиться, напиться её свежести и красоты, которой сейчас беззастенчиво, не имея на это никакого права, любовались и все остальные принцы.

А он? Он – имел на неё право?

Да, он назвал её своей, и не раз. Назвал назло жестокой сестре, назвал, чтобы подразнить Хэ Су, чтобы ощутить самому, каково это – считать что-то своим.

Но его ли она теперь?

Нет. Нисколько.

И ему вдруг стало так больно где-то там, в груди, где, должно быть, обитала душа, что он не выдержал: сорвался с места и, ошеломлённый собственным открытием, вновь сбежал, не зная, что Хэ Су, допев свою песню, растерянно смотрит ему вслед…

 

Ван Со очнулся на берегу озера Донджи.

Он и сам не понял, как оказался здесь и сколько уже сидит вот так, бездумно швыряя в воду мелкие камешки, лишь бы чем-то занять руки и прогнать беспокойные мысли.

А думал он…

А думал он только о той, что пела сегодня – не для него, улыбалась – не ему и смотрела – не на него.

А что ей на него смотреть? На его уродство? Зачем? Чтобы жалеть?

Ван Со передёрнуло от отвращения к себе. Что угодно, только не жалость, которой он был сыт по горло, равно как и ненавистью, и страхом, и презрением – всем тем, что испытывали люди, глядя на него! Они ощутимо источали запах страха, режущий ему ноздри и стягивающий горло нежеланием жить.

Но Хэ Су…

Ван Со поморщился и нервно сжал в ладони горсть камешков.

Что с ним произошло там, в парке, когда он слушал пение Хэ Су и смотрел на неё, такую небесно-воздушную, юную и чистую, как водная гладь, вздыхающая под кувшинками и лотосами? Он не знал. Только в отличие от воды, которой можно было коснуться, Хэ Су казалась ему недосягаемой, словно небо, обнимающее его за плечи, а стоит лишь вскинуть голову – ускользающее ввысь.

Ван Со мучился неизвестностью от того, что не мог понять себя, не мог определить, что же с ним творится. Его тянуло к Хэ Су. Ему хотелось видеть и слышать её, а кончики пальцев горели от желания дотронуться до её лица.

Он не знал, что это и что с этим делать.

И поэтому просто швырял в воду камни, будто озеро могло так же сгладить его мятущиеся мысли, как круги на воде.

– Почему опять один? – вывел его из тревожной задумчивости голос Бэк А.

Тринадцатый принц присел рядом и пытливо взглянул на Ван Со:

– В такой день надо быть всем вместе! Пойдём со мной!

– Я не люблю шумные компании, – признался Ван Со, втайне радуясь тому, что Бэк А своим появлением выдернул его из трясины необъяснимого смятения, а ещё тому, что это был именно он, а не кто-то другой.

– Эй! – притворно возмутился тринадцатый принц. – А что, праздник брата – недостаточная причина? Ты должен поздравить его! Пойдём!

Ван Со качнул головой, глядя на листья кувшинок.

Кому он сейчас там нужен, да и зачем?

– Пойдём, – продолжал настаивать Бэк А, схватив его за руку и заставляя подняться на ноги.

– Я не хочу всем мешать! – неуверенно упирался Ван Со.

Однако Бэк А тянул его за собой, и не было сил сопротивляться острому желанию ещё раз увидеть Хэ Су.

 

Если бы он только знал, что его ждёт!

Если бы знал…

Ван Со, смеясь, пытался вырвать свою руку из цепких пальцев Бэк А, поэтому не сразу обратил внимание на необычную тишину в зале, где собрались принцы. И его не насторожило даже то, что все смотрели на него так, будто чего-то ждали.

Потому что Хэ Су улыбалась ему. Улыбалась так, будто была рада его видеть. И он, обласканный её мягким светом, улыбнулся ей в ответ.

Может быть, она действительно ждала его?

– Где ты был? – вернул его на землю желчный голос третьего принца. – Мы подарили брату свои подарки.

– Я… – замялся Ван Со, теряясь под выжидательным, полным жадного детского любопытства взглядом Ван Ына. – Прости, я ничего не приготовил… Хочешь, я выполню любое твоё желание?

– Я правда могу попросить, что хочу? – уточнил десятый принц, будто сомневаясь в нём.

– Конечно! – беспечно подхватила Хэ Су. – С чего бы четвёртому принцу нарушать своё слово? Он добудет для вас любой дорогой и редкий подарок. Ведь так?

Она вновь взглянула на Ван Со с такой теплотой и уверенностью в нём, что он не сумел сдержать улыбку. Как он мог не согласиться с ней?

– Да, – ответил он десятому брату. – Тебе осталось толькопридумать – и я сделаю для тебя что угодно.

– Ты обещаешь? – не поверил Ван Ын, подпрыгивая от нетерпения.

– Я же сказал «да».

– Тогда… сними маску с лица!

Оглушённый накатившим на него ужасом, Ван Со решил было, что ослышался, однако десятый принц, раззадоренный вином, всеобщим сегодняшним вниманием и чувством вседозволенности, не унимался:

– Я только слышал, но никогда не видел. Мы же родные братья! Зачем скрываться? Я хочу посмотреть, действительно ли всё так страшно, что надо это прятать?

– Принц Ын! – негодующе воскликнула Хэ Су. – Постойте…

– Как смеет придворная дама вмешиваться? – резко оборвал её третий принц, и Хэ Су почтительно умолкла.

– Просто забудь, – шепнул Бэк А на ухо Ван Со, который вдруг почувствовал, что летит куда-то в чёрную бездну и нет ничего, что могло бы предотвратить его падение.

Он дал слово.

– Ты хочешь это увидеть? – запинаясь, проговорил он, глядя при этом не на глупого десятого принца, а на Хэ Су, и спрашивая об этом её, только её одну!

– Хватит! – отрезал наследный принц. – Ван Ын, тебе должно быть стыдно за такие желания!

– Ну он же сказал, что я могу просить, что угодно, – капризно надул губы десятый принц. – И Хэ Су это подтвердила! – он обратился к растерянно моргавшей девушке: – Ты же заверила меня, что Ван Со не нарушит слово!

Ван Со пошатнулся, как от пощёчины.

Хэ Су?

Не нужно было Ван Ыну произносить это имя!

– Что? – залепетала Хэ Су. – Но ведь я не это имела в виду…

– Довольно! – прервал её Ван Со, и его руки потянулись к затылку.

Ему вдруг стало холодно, так холодно посреди жаркого летнего дня, что плечи его судорожно дёрнулись в поисках тепла, ждать которого было неоткуда.

На охоте он не раз сдирал волчью шкуру, порой и с неостывшей туши, и знал, каково это. И сейчас ему казалось, он не снимает с себя маску, а медленно отдирает её от лица вместе с кожей: до того ему мучительно больно было это делать. Лицо пылало, а каждое движение давалось с неимоверным трудом. Пальцы путались в кожаных ремешках, которые никак не желали ослабевать.

Когда маска, будто нехотя, с мерзким звуком отлипла от влажной кожи, но Ван Со ещё не отнял её от лица, его ненадолго – всего на полстука сердца! – накрыло малодушное желание последовать совету Бэк А и вернуть её на место, затянув ремешки обратно, пока ещё никто не увидел шрам и ничего не произошло. Вернуть – и уйти.

Но он дал слово.

И Хэ Су сказала, что он его сдержит.

Рука с зажатой в ней маской упала плетью, и Ван Со только теперь вспомнил, что нужно дышать.

Тишину в комнате можно было резать клинком на тонкие полосы и сплетать из них петлю ему на шею. Все смотрели на него, и каждый взгляд – испуганный, жалостливый, презрительный, насмешливый – полосовал не хуже ножа, а в пересохшем горле бился хрип – не надо! Пожалуйста, не надо!

Не надо так на меня смотреть!

Когда на него смотрели вот так, даже прячущегося за мнимой защитой маски, Ван Со и сам не знал, чего ему хотелось больше: убежать и забиться в самый дальний угол, в глубокую волчью нору, и, свернувшись клубком, скулить от жалости к себе или выхватить меч и погасить все эти взгляды одним махом, ощущая капли крови на изувеченном лице, как небесный дождь, смывающий с него грех убийства.

Даже когда он был в маске.

А теперь не было и этой хрупкой преграды между теми, кто сейчас с жадностью, вольной или невольной, разглядывал его уродство, заставляя Ван Со внутренне сжиматься и чувствовать себя так, словно он был полностью обнажён и каждый взгляд отрывал от его тела кровоточащий кусок.

Услышав прерывистый вздох, Ван Со с усилием поднял голову – Бэк А стоял рядом, зажмурившись и отвернувшись от него. Почему-то это ударило его едва ли не сильнее, чем то, как смотрели на него остальные.

Но самым страшным было даже не это.

Ван Со собрал остатки мужества, взглянул на Хэ Су – и тут же мысленно закричал: «Не надо так на меня смотреть! Пожалуйста, только не ты! Кто угодно, только не ты!»

Она замерла рядом с окоченевшим от шока Ван Ыном изящной статуэткой, и смотрела на Ван Со так, что ему захотелось просто закрыть глаза – и умереть.

Всё, что до этого имело значение, ранило его, терзало, все братья, что находились здесь, – всё это мигом перестало существовать. Ван Со видел только Хэ Су: её фарфоровые щёки, залитые румянцем стыда и страха, её приоткрытые губы, которых он ещё недавно мечтал коснуться, её дрожащие ресницы, за которыми неприкрыто плескался ужас.

Он видел только её.

Её испуг и жалость.

Не в силах вынести всё это, он бросился вон из комнаты. Прочь отсюда, куда угодно, только чтобы она не видела его таким! Почти бегом направляясь к озеру, Ван Со лишь теперь осознал, какую власть имеет над ним эта хрупкая девушка и то, как она смотрит на него, что она о нём думает. Это злило и подстёгивало его бежать, лишь бы не встречаться с ней больше и не напарываться на такой её взгляд, словно на остро заточенный меч – снова и снова…

Он хотел её увидеть?

А вместо этого его увидела она.

Пальцы судорожно сжимали ненавистную маску, и Ван Со хотелось раздавить её, раскрошить в пыль. А ещё ему хотелось оказаться на лугу и с корнем без разбора вырывать все эти лживые цветы, давшие ему глупую надежду. На что? На прикосновение к красоте? На то, что он сможет когда-нибудь получить её, слиться с ней, почувствовать её в себе?

Ложь!

Он рычал, как раненый зверь, захлебываясь яростью и безысходностью, и не сразу услышал, как его окликает далёкий настойчивый голос.

– Ваше Высочество! Ваше Высочество, прошу вас, подождите!

И только когда его руку обхватили тонкие пальцы, обернулся на зов.

На него умоляюще смотрела Хэ Су, вцепившись в его рукав.

– Что, ещё недостаточно? – спросил он, вырываясь. – Они хотят ещё пошутить?

– Это не так! – воскликнула Хэ Су, не опуская его. – Вы ошибаетесь! Прошу вас, не уходите!

Он остановился.

– Если вы сейчас уйдёте, – убеждала Хэ Су, приободрённая его заминкой, – десятый принц потеряет возможность извиниться и вы станете отдаляться друг от друга. Вы же братья!

Братья?

Да плевать он хотел на кого бы то ни было, кроме…

Ван Со остервенело стряхнул руку Хэ Су, а потом, схватив девушку за тонкое запястье, швырнул её к деревянной колонне.

– Посмотри на меня! – потребовал он. – Смотри внимательно!

От его гневного окрика Хэ Су вздрогнула всем телом. Её сердцебиение рванулось так, что принц ощутил это даже закаменевшими пальцами. Но она не отвернулась и смотрела на него, а он под её взглядом остро ощущал, как пульсируют и горят шрамы на лице, а душа со стоном выворачивается наизнанку.

– Твои глаза… – проговорил Ван Со, выталкивая из себя слова. – Этот твой взгляд… просто сводит меня с ума. Я его до смерти ненавижу. Не смотри на меня так!

– А как я на вас смотрю? – едва слышно спросила Хэ Су. – Я всегда так на вас смотрела.

– Ты смотришь с жалостью. Жалеешь меня! Ты думаешь, мне нужна твоя жалость? – его голос срывался от горечи и обиды. – Ты хоть можешь понять, как я сейчас себя чувствую?!

Ван Со кричал, а пальцы его против воли поглаживали тёплую руку Хэ Су, позволяя ему запомнить мягкость её кожи и само это ощущение прикосновения. Но как только он осознал это, то тут же отпустил Хэ Су и отступил от неё.

– Держись от меня подальше. В следующий раз я не знаю, что с тобой сделаю.

Он пошёл прочь, с трудом отрывая ноги от пола, но что ещё хуже – с трудом отрываясь от Хэ Су, к которой так стремилось его измученное сердце.

 

Знаешь, Су, я всегда считал, что полночь лучше полудня. Что она надёжнее и вернее скрывает то, что нужно спрятать от других: мысли, чувства, шрамы…

Но в тот раз, лёжа без сна и глядя на полную луну, я вдруг подумал, что полночь, наоборот, всё обнажает сильнее дневного света. Каким бы непроглядным ни был её мрак, она беспощадно сдирает покровы тайны с человеческих душ, даря взамен лишь иллюзию защиты. А никакой защиты и нет. Потому что от себя невозможно скрыться ни в ночи, ни под маской – вообще никак…

Когда во дворце всё стихло, ко мне пришёл Бэк А. Он хотел извиниться, что не смог предотвратить случившееся, и считал себя виноватым за то, что притащил меня на праздник, где мне пришлось испытать такое унижение. Он что-то говорил про Ван Ё и опомнившегося Ван Ына, уговаривая меня не сердиться. А я и не сердился. Я только попросил его всегда быть рядом и больше не отворачиваться от меня. Потому что я доверял ему и уважал его, как никого другого из моих братьев.

Оставшись один, я смотрел на луну и думал о том, как же трудно разобраться в человеческих чувствах. Ты согласна со мной, Су? Ты ведь тоже это знаешь… Я был расстроен из-за того, что один человек видел мой шрам, а другой даже не взглянул на меня.

Оба они были дороги мне. И обоих я в итоге потерял…

А ещё в ту ночь я признался себе, что все мои попытки отдалиться от тебя ни к чему не приведут. Что бы я ни делал, куда бы ни сбегал, та ночь открыла мне простую истину: оторвать тебя от себя я уже не смогу…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 8. По воле Небес ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 8. По воле Небес

Иллюстрации к главе:

https://yadi.sk/i/3O763SgrQyXD3g

https://yadi.sk/i/2kkN5Kt_iAvXww.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Epik High feat. Lee Hi – Can You Hear My Heart (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Чем дождь сильнее льёт,

Тем лотос всё свежее;

Но лепестки, заметь,

Совсем не увлажнились.

Хочу, чтобы душа

Была чиста, как лотос{?}[Стихотворение «Чем дождь сильнее льёт, тем лотос всё свежее…» (пер. А. Ахматовой).].

 

Сон Кан (Чон Чхоль){?}[Сон Кан (Чон Чхоль) (1536–1594) – корейский поэт, государственный деятель.]

Во все времена в каждом из миров Небеса нуждаются в помощи, чтобы доносить свою волю до людей. Как бы их ни называли, какие бы ритуалы ни проводили, молясь им или проклиная, что бы ни использовали для связи с ними: оливковые ветви, благовония или спутниковые навигационные системы, – Небесам всегда и везде нужен проводник. Слишком далеки и недоступны они человеческому пониманию и языку, слишком слаб голос просящего и несовершенна система.

Нет, Небеса вовсе не глухи и не равнодушны, как думают многие в час скорби. Но чаяний людских так много, а воля Небес порой настолько непредсказуема и неожиданна для тех, кого вполне обоснованно называют простыми смертными, что крайне необходимо протягивать им руку – не простым смертным, а Небесам, чтобы передавать их дары тем, кому они нужнее.

В этом и заключается миссия проводника. А что до его собственных чувств и отношения к воле Небес, об этом ещё никто никогда не спрашивал и не ждал ответа.

Проводник не имеет права любить, осуждать или менять что-то по своему усмотрению. Он – всего лишь рука помощи во исполнение воли свыше. Он – всего лишь тонкая, неуловимая дождевая нить, связующая полноводные Небеса и иссохшую землю. Увидеть и поймать эту нить не дано никому. Лишь избранные, те, кто сами могли бы стать проводниками, но – по воле Небес! – рождены простыми смертными, способны уловить отблеск этой нити и начать задавать вопросы.

Но им никто не ответит.

Никогда.

И даже если проводник, презрев принятые вековечные устои, поступит вопреки воле Небес, пойдя на поводу у чувств, это ничего не изменит. Всё равно всё случится так, как решили Небеса. То, что должно произойти, произойдёт. Только цена станет иной. И судьба проводника – тоже.

Так было, так есть и так будет.

Во все времена.

В каждом из миров.

***

Сонгак изнемогал от зноя и изнывал от жажды с самой зимы. И не только он: в столицу толпами шли беженцы из Хупэкче и других провинций, где не было ни спасительных рек, ни благословенных дождей, что могли принести избавление от засухи.

Вся надежда была только на ритуал вызова дождя, который испокон веков проводил правитель страны.

Но король Тхэджо был стар и болен, и молить Небеса о милости и плодородии следовало вовсе не ему, а молодому здоровому мужчине, способному к продолжению рода и великим свершениям. И самым очевидным кандидатом для этого был Ван Му. Кому, как не наследному принцу, надлежало спасти свою страну от засухи, чтобы позже возглавить её в своём триумфе и благодарности простого народа за избавление от беды и подарить ей надёжных и сильных наследников, взрастив их на родной земле?

Но у Чжи Мона на этот счёт было своё мнение и вполне определённые планы, над реализацией которых он неустанно размышлял и трудился уже очень давно.

Лишь немногие, включая звездочёта, знали о неизлечимой болезни Ван Му, покрывающей его тело зудящими струпьями. И пусть эта болезнь не была смертельной сама по себе, но в значительной степени подкашивала дух наследного принца и его волю, что непростительно для будущего короля. Ван Му сомневался в своей значимости, силе и предназначении, из-за обострений недуга часто пропускал совещания министров и важные события, что вызывало кривотолки и ни в коей мере не способствовало укреплению его авторитета как будущего сильного правителя Корё.

И Чжи Мон вовремя подсуетился, убедив короля Тхэджо ещё загодя отправить наследного принца на север для наведения порядка на мятежных границах, где по-прежнему было тревожно. Кто же ещё должен ловить преступников, как не Ван Му? Кто же ещё обязан вернуть спокойствие своей стране, как не следующий её глава?

Тхэджо, удручённый недомоганием, проблемами с беженцами и непрекращающимися мятежами, даже не сопротивлялся такому предложению, чем порядком облегчил Чжи Мону дальнейшую задачу.

А дальнейшая задача или, вернее, проблема (поскольку всё, что касалось четвёртого принца, Чжи Мон не мог расценивать иначе: с таким потом и кровью всё это ему давалось!) требовала от звездочёта не просто тщательной подготовки, но и, как показала жизнь и тот памятный случай с побегом Хэ Су из дворца, – виртуозной импровизации и немалой выдержки.

Ну, что было делать: это же четвёртый, а не восьмой…

 

Собрав принцев в комнате для занятий, Чжи Мон наблюдал, как все они подписывают своими именами деревянные таблички, а Ван Со, откинувшись на спинку стула, исподлобья следит за ними, насмешливо кривя рот.

Звездочёту вдруг вспомнилась другая такая же встреча с принцами, годом ранее, вскоре после затмения, у него в башне, когда все они, юные и дружные, перебирали его сокровища: книги, карты, измерительные приборы и, подтрунивая над ним, просили предсказать их судьбу. Они дурачились, смеялись, дразнили и в ту пору ещё доверяли и любили друг друга, и от этого Чжи Мону было особенно горько осознавать их недалёкое будущее, которое – увы! – ни изменить, ни предотвратить он не мог.

У него сжималось сердце от тоски и безнадёжности, от быстротечности подобных светлых мгновений в жизни этих счастливых, беззаботных и обречённых людей.

Чжи Мон улыбался принцам, отшучивался в ответ на их каверзные вопросы о предназначении каждого из них, а сердце его обливалось кровью, потому что он знал. И ничего – ничего! – не мог сделать. И давился грустью, с которой тоже ничего поделать не мог.

Это была только его ноша.

Ноша проводника.

Вот и сейчас он смотрел на них, молодых, сильных, красивых мужчин, и заставлял себя не думать о том, что их ждёт, с усилием возвращаясь в настоящее. А в настоящем королю предстояло выбрать принца, который вместо него проведёт ритуал вызова дождя. И не было секретом то, что этому самому принцу потом будет персидским ковром выстлана дорога к трону. Если, конечно, после ритуала пойдёт дождь.

А он непременно пойдёт – это Чжи Мон брал на себя.

Равно как и выбор этого самого принца.

Однако о такой мелочи знать никому не полагалось. Даже королю.

Вот почему все принцы сейчас выводили свои имена на табличках и складывали те в большой глиняный сосуд, из которого – исключительно по воле Небес! – правитель Корё наугад достанет одну, чтобы определить, кто же будет проводить ритуал, вызывающий благодатный дождь.

Принцы заметно нервничали, ведь никому из них не хотелось испытать на себе гнев толпы, если дождь всё-таки не прольётся. Особенно (ну кто бы сомневался!) дёргался Ван Ын и не стесняясь упрашивал Чжи Мона сделать так, чтобы его не выбрали.

Пряча улыбку, астроном едва ли не силой отобрал у него табличку и опустил её в сосуд. Кому-кому, а десятому принцу уж точно не грозила честь проведения ритуала.

– Ван Ук, а что будет, если дождь всё-таки не пойдёт? – задумчиво проговорил Ван Чжон.

– Вас убьют, – хладнокровно ответил за брата третий принц. – В начале истории этой страны люди убивали короля, который безуспешно проводил ритуал, и говорили, что его кровь проливается на землю дождём.

– Чжи Мон! Верни мне дощечку! – завопил десятый принц, подскочив к столу.

– Нет-нет, – усмехнулся астроном, самоотверженно защищая сосуд для изъявления воли Небес. – Никто вас не убьёт!

– А если Ван Ё прав?

– Народ разозлится, если не будет дождя. А вдруг убьют?

– Чжи Мон, отдай мою дощечку!

Принцы волновались, перебивая друг друга, и напоминали астроному всполошённый курятник.

Как вдруг…

– Какой-то ритуал не может вызвать дождь, – раздался спокойный голос четвёртого принца, и все, враз умолкнув, в недоумении уставились на него.

Ван Со невозмутимо сидел за столом, не принимая участия в общей панике.

– Просто ритуал проводят до тех пор, пока дождь не пойдёт, – он взял в руки кисть и, не торопясь, написал на дощечке своё имя красивым, узнаваемым почерком: уроки каллиграфии принесли свои плоды. – Человек не может управлять Небесами. Нужно просто создать видимость.

Чжи Мон сдержанно улыбнулся.

Молодец, мальчик! Ошибиться в тебе было сложно.

Ван Со, провожаемый оторопелыми взглядами братьев, подошёл к столу и протянул астроному свою дощечку:

– Четвёртый принц Ван Со, рождённый в год Петуха.

 

– Четвёртый принц Ван Со, рождённый в год Петуха, – в сухом, раскалённом воздухе голос короля Тхэджо разнёсся непривычно далеко.

Чжи Мон подметил, как при этом вскинул голову четвёртый принц и как его братья дружно выдохнули, не веря в то, что суровые Небеса в этот раз обнесли их своей сомнительной милостью.

Пока король выбирал табличку с именем, опустив руку в сосуд, все они ожидали своей участи на ступенях храма: Ван Ё – с нетерпением, сетуя лишь на потерю времени, Ван Ук – с невозмутимостью Будды, в его случае весьма хлипкой, Ван Вон – с суеверным ужасом, бормоча нелепые отводные молитвы, Ван Ын – со страхом, зажмурившись, как перед неизбежным наказанием за провинность, Ван Чжон и Бэк А – со спокойной обречённостью, делающей честь их возрасту.

И лишь четвёртый принц не показывал своих чувств, замерев за спиной Тхэджо. Однако Чжи Мон услышал обезумевшее сердцебиение Ван Со, стоило королю объявить его имя, хотя внешнему самообладанию принца, рождённого в год Петуха, мог позавидовать даже он, проводник.

– Я сделаю это, – склонился перед отцом Ван Со, пряча за веками испуг.

Чжи Мон отвёл взгляд, полный удовлетворения.

Конечно, вы сделаете это, Ваше Высочество. Потому что, кроме вас – некому.

 

– И зачем нужно было выбирать меня?

Ван Со смотрел на астронома так пронзительно, что не имело никакого смысла юлить и прятаться за ложью, утверждая, что выбор был случаен. Святые Небеса, ему бы с его проницательностью и умом быть проводником, когда бы не одно но – Корё!

– Может быть, именно вы необходимы Небесам? – как можно более непринуждённо ответил Чжи Мон. – Почему вы так переживаете, что Небеса указали на вас? Вы не должны сомневаться в себе.

– Да, – Ван Со будто услышал невысказанный призыв астронома к мужеству и спокойствию, а заодно и к принятию своей судьбы, знать о которой ему не полагалось. – Меня выбрали.

Тебя выбрали, мальчик. И ты не представляешь, как давно и неизбежно. Соберись! Не сомневайся в себе.

И следуй воле Небес.

***

День проведения ритуала дождя был особенно зноен и сух, накалив людские ожидания, как растрескавшуюся землю, жаждущую влаги.

Вся королевская семья собралась в просторном внутреннем дворе, где на ступенях храма установили стол с жертвенными дарами и ждали возвращения во дворец четвёртого принца. Несмотря на лёгкие белые одеяния, от жары изнывали все: от императора до последней служанки. Но ритуал следовало выдержать до конца.

А в это время четвёртый принц смотрел в глаза Чжи Мона, который протягивал ему зелёную ветку и сосуд с водой, смотрел так, словно находился не на рыночной площади перед дворцом, а на нижней ступени виселицы, куда ему предстояло проделать последнее в своей жизни восхождение.

Пока Ван Со ещё сидел в паланкине, скрытый от взоров простолюдинов, до его слуха долетала искренняя мольба:

– Дайте нам дождя!

– Просим дождя!

– Пускай пойдёт дождь!

Однако стоило ему ступить из паланкина на дорогу, ведущую к воротам дворца, как всё стихло. И в наступившей тишине Ван Со отчаянно цеплялся за взгляд астронома, будто тот единственный мог помочь ему пройти через всё это.

Собственно, так оно и было, но Чжи Мон лишь молча заставил его взять в руки сосуд с водой и оливковую ветку, негласно приказывая: «Ваше Высочество, это нужно сделать. Именно вам!», а потом с поклоном отступил в сторону, давая ему дорогу.

Как бы ни было ему жалко Ван Со, как бы он ни сочувствовал его положению и ни желал помочь, через это испытание четвёртый принц должен был пройти сам, от начала и до конца.

Как в кузне мастера подвергают истязаниям невзрачный, уродливый кусок руды, чтобы создать и закалить сверкающий лёгкий клинок, так и он, Чжи Мон, должен был выковать из этого измученного нелюбовью, неуверенного в себе, напуганного толпой мальчишки в маске будущего великого императора Корё. Но для этого принцу предстояло пройти огонь, воду, грязь и поругание толпы, чтобы закалиться и приобрести уверенность в себе и собственных силах.

Всё это Ван Со должен был выдержать сам.

По воле Небес.

 

Я не могу сказать тебе, Су, что хуже: целую ночь в одиночку сражаться со стаей голодных волков в заснеженных горах или идти сквозь толпу, которая забрасывала меня камнями и комками мокрой глины, засыпа́ла меня проклятиями и криками: «Волк! Это же принц Волк! Почему именно он проводит ритуал? Как такое могло случиться? А вдруг он вызовет гнев Небес? Он же чудовище, а не человек!»

Они видели во мне не сына короля, а зверя в человеческом обличье, явившегося в Сонгак в час чёрной луны. Но если я и был когда-то чудовищем, то только не в тот день. В окружении бесполезных стражников, закрывая лицо руками, шёл не принц, а мальчик, израненный внутри и снаружи, страдающий и жалкий.

Я не помню, как оказался во дворце, но очнулся именно там, будто от кошмарного сна.

В спину мне неслись проклятия простого народа, а в лицо смотрели члены королевской семьи, министры и дворцовые слуги. Их взгляды навсегда остались выжженными отметинами у меня в душе. И пусть жалости в тот день я не видел, но зато с лихвой окунулся в презрение, злорадство и разочарование во мне – никчёмном выродке, не способном провести простой, но такой важный ритуал, и опозорившем короля.

Только ты и Бэк А взглянули на меня с участием и искренним состраданием. И от этого у меня в глазах закипели слёзы, но рыдал и бежал прочь не четвёртый принц Корё, а тот самый мальчик, которому ещё предстояло стать мужчиной.

Укрывшись в башне звездочёта, я сходил с ума, дав волю чувствам, жалея себя и проклиная Небеса за их жестокую насмешку. И если хотел видеть кого-то рядом, то только тебя, Су, несмотря на то, что сам же отталкивал все твои попытки сблизиться вновь после дня рождения Ван Ына.

Но я так нуждался в тебе, хоть и упорно отказывался это признавать! Потому что моим единственным утешением всегда была и остаёшься только ты…

Мог ли я предположить, что увижу тебя тем же вечером?

Я спрятался на озере, в лодке, покачивающейся у берега под старым платаном, чьи ветви касались воды. И пусть из головы у меня не шло моё унижение, а в ушах не стихали крики толпы, здесь мне было легче справиться с горечью, потому что воздух пах цветущими лотосами, напоминавшими о тебе.

Помнишь ли, как ты отыскала меня там, упав мне в руки, словно дар Небес, свидетельствующий о том, что они не отвернулись от меня? Ты говорила со мной, врачуя своим тихим ласковым голосом мои душевные раны.

Знаешь ли, что тогда ты спасла меня, как спасала много раз, одним своим присутствием придавая мне сил?

Тогда ты сказала, что хочешь сама решать, как тебе жить, чем снова изумила меня. А ещё ты сказала, что никому в этой жизни не бывает слишком легко. И я думал над твоими словами, вдыхая запах лотосов и всё меньше сожалея о произошедшем.

Никому не бывает слишком легко. Сколько раз потом я вспоминал эти твои слова, Су! И они вновь и вновь возвращали меня к жизни.

Вот и сейчас, когда я пишу тебе в этой же самой старой лодке, только они заставляют меня нести свою ношу…

***

Чжи Мон старательно имитировал панику, впрочем, она всегда удавалась ему довольно натурально. Но толстокожий четвёртый принц не понимал его намёков и сидел за столом, упорно не желая пойти навстречу. То есть на ритуал дождя.

– Ритуал скоро начнётся, а наследного принца всё ещё нет! А вдруг с ним что-то случилось? – вовсю истерил астроном и метался за спиной Ван Со, который с мрачным видом слепо листал какую-то книгу.

– Подожди ещё, – угрюмо изрёк четвёртый принц, даже не повернув голову.

– Люди начнут возмущаться, если ритуал дождя будет отложен! – продолжал гнуть своё Чжи Мон, проклиная упрямство Ван Со. – Я пойду и попробую поискать наследного принца.

Ну да, поискать! И где, интересно? На конюшнях?

Его блеф был настолько грубым, что астроном охнул и покосился на принца, который дураком не был и мог за эту очевидную глупость размазать Чжи Мона по стенке. Но Ван Со был не в том состоянии, чтобы напомнить зарвавшемуся звездочёту, что наследный принц задержался на границе и никаким образом не сможет появиться в столице к сегодняшнему ритуалу. Чжи Мон употребил все свои возможности, чтобы Ван Му торчал на севере как можно дольше и не мешал ему тут своим осточертевшим самоедством и бесконечными сомнениями.

Притомившись носиться по комнате и впустую сотрясать воздух, звездочёт шагнул к столу:

– Ваше Высочество, пожалуйста, сделайте что-нибудь, чтобы успокоить народ!

– Я не пойду, – даже не шелохнулся Ван Со. – С меня хватит и прошлого общения с народом.

Ну надо же, какой упёртый, а!

Что теперь, все карты перед ним раскрывать, что ли? Всё равно силой стащить по лестнице и выгнать его из башни не получится, хотя Чжи Мон никогда не жаловался на собственную немощь. Ещё ведь нужно заставить его переодеться, затолкать в паланкин и всучить эту несчастную ветку, чёрт бы её побрал вместе с принцем, рождённым в год Петуха!

Чжи Мон мысленно досчитал до пяти (до десяти не мог: поджимало время!) и пошёл в лобовую.

– Именно вы должны быть там вместо наследного принца! – выпалил он. – Вы уничтожили банду наёмников, но впадаете в уныние из-за такой мелочи?

Ван Со побелел так, что Чжи Мон испугался, а не перегнул ли он палку.

– Мелочи? – сощурился принц.

Голос его опасно упал.

– Вы чересчур уж переживаете из-за этого шрама! – вздохнул астроном. – Как вы будете наследным принцем, если не справляетесь даже с этим? Ваша обида на мать никогда не пройдёт.

Ну всё.

Он точно переступил черту: в открытую заявил, что Ван Со предстоит стать наследным принцем, несмотря на то, что следующий по счету за Ван Му принц Ван Ё здравствовал и метил на престол с немалым рвением, пусть и с подачи королевы Ю.

Более того, он и королеву приплёл! А откуда, спрашивается, он, простой звездочёт, мог всё это знать?

Чжи Мон нервно сглотнул.

Перебор.

Он не раз уже поражался интуиции и остроте ума четвёртого принца и сейчас сильно рисковал, говоря ему всё это. Но иначе Ван Со не сдвинется с места! Астроном это чувствовал и начинал переживать за успех предприятия.

Святые Небеса, за что ему всё это, а? Ох, не зря он оттачивал план, не зря дёргался из-за вероятной импровизации – вот, пожалуйста! Опять четвёртый принц заставляет его выкручиваться прямо на ходу.

А четвёртый принц тем временем поднялся из-за стола и с угрожающим видом наступал на Чжи Мона:

– Значит, вы специально выбрали меня, чтобы унизить? Зачем? Вы хотели посмотреть, как я с этим справлюсь? Так?

Вот теперь точно всё.

Ну почему Небеса наградили этого человека таким умом и прозорливостью? Ну почему ему предстояло управлять какой-то страной вместо того, чтобы стать проводником?

Как бы там ни было, а притворяться дальше смысла не имело. Не с четвёртым принцем.

– Ну вы же сами всё поняли, – глухо ответил Чжи Мон. Он помедлил, а потом подошёл вплотную к Ван Со. – Вам нужно обрести уверенность в себе. И тогда камней, летящих в вас, станет меньше.

– А тебя когда-нибудь закидывали камнями? – прошипел ему в лицо четвёртый принц, чьи глаза наполнялись гневными слезами. – Это что – воля Небес? Ты считаешь меня глупцом? К моим братьям относятся, как к принцам, а меня воспринимают, как сына мясника. И вы выбрали меня вести ритуал? Если вам нужен раб, который бы сидел там, так бы и сказали!

– Если дождь пойдёт от ритуала раба, он станет королём! – закричал, сорвавшись, Чжи Мон. – Это воля Небес! Вы должны устоять перед народом и доказать своё право на трон!

Увидев, как Ван Со поник под его напором, Чжи Мон смягчил тон:

– Я могу только подсказать, но не могу заставить вас произнести: «Я понимаю. Я справлюсь». Только вы сами можете решить, что вам делать.

Припечатав окаменевшего принца этими словами, Чжи Мон направился к лестнице. Ему действительно пора было уходить. Сейчас сюда должна была прийти Хэ Су, которой он вчера якобы от имени Ван Ука передал целую коробку редких порошков, масел и трав. И он знал, что всю ночь Хэ Су старательно смешивала ингредиенты и пробовала полученные смеси на коже. Он в ней не сомневался.

Равно как и в четвёртом принце.

***

Когда Чжи Мон ушёл, Ван Со упал обратно на стул и замер, глядя на белое одеяние, которое очистили от грязи и глины и принесли ему сегодня, чтобы он вновь провёл ритуал дождя.

Он был раздавлен словами звездочёта, их силой и правдивостью. Если он не сможет переступить через себя, побороть свой страх, то что тогда он может вообще? На что годится? Чего стоит?

Внезапно в его ушах прозвучал тихий голос Хэ Су: «Никому в этой жизни не бывает слишком легко. И каждый сам решает, как ему жить».

Ван Со глубоко вздохнул, а затем решительно поднялся, схватил одеяние и устремился к лестнице.

Будь что будет! Он не позволит издеваться над собой ни матери, ни братьям, ни кому бы то ни было. И пусть камни полетят в него вновь, народ Корё больше не увидит ни его слабости, ни его слёз.

Но не успел он шагнуть на лестницу, как перед ним появилась Хэ Су, которая, встретив его хмурый взгляд, радостно воскликнула:

– Ваше Высочество! Вот вы где! Вы должны пойти со мной!

– У меня сейчас нет времени, – попытался обойти её Ван Со. – Я иду на ритуал дождя.

– Я могу помочь вам снять маску.

 

По какой причине он вдруг послушался Хэ Су и пошёл за ней? Что он делает здесь, в просторной светлой комнате дворца Дамивон, у стола, заставленного баночками со странными порошками и мазями? Почему позволяет Хэ Су развязывать кожаные ремешки на его затылке, когда ещё совсем недавно угрожал ей смертью за то, что она видела его без маски?

Ван Со задавал себе эти вопросы, сидя напротив Хэ Су и впиваясь пальцами в колени, лишь бы не показать, что они дрожат от напряжения.

Ремешки ослабли и соскользнули вниз по шее. Он вздрогнул, когда Хэ Су отняла маску от его лица, но упавшая на лоб чёлка скрыла шрам, давая Ван Со возможность выдохнуть перед тем, как Су увидит его. Увидит таким, какой он есть – проклятым всеми уродом.

Хэ Су аккуратно убрала его волосы с лица, закрепив пряди, чтобы не мешали, и…

…и ничего не произошло.

Она не ахнула от изумления, не скривилась в презрительной усмешке, не зажмурилась от страха. Она смотрела на него, просто смотрела, как на обычного человека. А потом спокойно протянула руку и дотронулась до шрама.

Ван Со замер, смущённо моргая и изо всех сил заставляя себя сидеть на месте. Он был открыт перед нею и чувствовал себя при этом так странно, что не мог понять, что же испытывает на самом деле.

Тёплые пальцы цветочными лепестками касались старого рубца, изучая его: от середины лба к переносице, затем спустились ниже, на левую щёку, и чуть задели ресницы.

Не выдержав этого, Ван Со вцепился в запястье Хэ Су, пытаясь справиться с охватившим его смятением.

– Ты можешь спокойно смотреть на это уродливое лицо? – прерывисто проговорил он. – Тебе меня жаль?

– Как я могу жалеть того, кто постоянно угрожает мне смертью? – легко вздохнула Хэ Су, ничуть не испугавшись. – Есть у вас шрам или нет, неважно, что говорят люди. Для меня вы всегда будете хорошим человеком.

Ван Со растерялся от её задумчивого взгляда, мягкого голоса и простых, добрых слов и отпустил её руку.

Хэ Су вновь дотронулась до шрама:

– Он не очень и большой. Из-за этого так долго жить в тени? Это несправедливо, – она потянулась к столу и взяла кисточку.

– Почему я доверяю тебе? – обращаясь к ней, Ван Со на самом деле спрашивал себя, и уже не впервые. – Я всегда думал об этом и не мог понять.

Ответом ему был ещё один тихий вздох и светлая улыбка:

– Бывает, что, доверяя кому-то, вы совершаете огромную ошибку. Доверять другим всегда сложно. Я понимаю, что вы хотите сказать. Поэтому вы можете на меня положиться: я никогда вас не предам. Если вы доверитесь мне, я помогу вам сделать первый шаг.

– Ну если так, – отозвался Ван Со, ощущая, как от её невесомых прикосновений его обволакивает неожиданное и такое непривычное спокойствие, – тогда я отдам себя в твои руки. Делай со мной, что хочешь. Теперь я твой.

И он закрыл глаза.

Никто и никогда не находился так близко от него. Настолько близко, чтобы Ван Со чувствовал чьё-то дыхание на своём лице. Только те, кому он вспарывал мечом живот. Но от них пряно разило кровью, смертью и ненавистью. А эта хрупкая девушка с огромными глазами пахла лаской и доверием, чаем из свежих зелёных листьев и медовой выпечкой, ключевой водой и луговыми цветами.

И Ван Со хотелось вдыхать её аромат и ощущать его ещё ближе…

Он сжал зубы, заставляя себя не открывать глаза, чтобы не напугать Су. Кисточка в её руке едва ощутимо щекотала его переносицу, а мягкое размеренное дыхание окутывало доселе неизведанным умиротворением и надеждой на что-то недосягаемое, несбыточное и оттого ещё более желанное.

Что это? Ван Со не знал. Он просто позволил себе успокоиться, впервые в жизни осознав, что может кому-то довериться.

– Взгляните на себя, – откуда-то издалека позвал его довольный голос Хэ Су, заставляя настороженно открыть глаза.

Но, подняв ресницы, он увидел не её, а своё собственное лицо без единого намёка на шрам, который был закрашен так искусно, что нельзя было и подумать, что безупречная кожа четвёртого принца не настолько совершенна, как убеждало зеркало.

– Вам пора идти, – вскочила со стула Хэ Су, оборачиваясь на призывный звук ритуальных барабанов в открытом окне.

Ван Со схватил её за плечи и притянул к себе.

– Помнишь, я уже говорил – ты принадлежишь мне? И тогда, и теперь, и когда ты дотронулась до моего лица, я всегда знал – ты моя. Так что ты должна быть готова – я никогда тебя не отпущу.

Хэ Су застыла в его руках, а принц склонился к её раскрытым от изумления губам, погружаясь в свежее рассветное дыхание, которое одаривало его ароматом цветущих лотосов и манило коснуться нежных лепестков. Однако почувствовав, как Хэ Су дрожит, в последний момент он поднял голову, улыбнулся и, разомкнув объятия, вышел из комнаты.

Пусть не сейчас. Но он знал наверняка: она принадлежит ему. И он никогда её не отпустит.

***

Барабаны надрывались, возвещая о начале ритуала дождя.

Наследный принц ожидаемо не явился. Избранный Небесами четвёртый принц куда-то пропал, что никого не удивило после произошедшего с ним в прошлый раз, и ушлый министр Пак Ён Гу, сговорившись с королевой Ю, настоял на том, чтобы подготовить к проведению ритуала Ван Ё, как следующего по возрасту за Ван Му. Нельзя же было упустить благоприятный момент!

За крепостной стеной в нетерпении шумели простолюдины, а внутри уже давно изнывали от жестокого солнца члены королевской семьи и придворные. На небе по-прежнему не было видно ни одного, даже самого крохотного облачка, и немощный ветер не обещал никаких перемен.

Паланкин ждал у ворот, а время катастрофически заканчивалось.

Чжи Мон ковылял, волоча ноги, и с показным кряхтением хватался за поясницу, как древний старик. А ритуальный сосуд нёс так, словно тот был наполнен не водой на жалкую треть, а кусками гранита по самое горлышко.

Его спектакль не обманул третьего принца, который только что не бил копытом, стремясь поскорее забраться в паланкин.

– Не старайся слишком сильно, – съязвил Ван Ё с ехидной усмешкой. – Наследный принц всё равно не явится.

– О чём это вы? – распрямился уличённый в симуляции недуга звездочёт.

– Мой брат обладает талантом вечно упускать хорошие возможности, – ядовито пояснил Ван Ё и решительно направился к паланкину.

Судя по всему, Ван Со после случившегося в расчёт он просто не брал.

«Чтоб тебя!» – думал звездочёт, имея в виду и бессовестного третьего, и пропавшего четвёртого, и всех принцев Корё в прямой и обратной последовательности, которые каждый по отдельности и всем своим табуном вознамерились, видимо, свести его с ума. А ум ему ещё ой как был нужен!

Однако стоило Ван Ё приблизиться к паланкину, как перед ним, преграждая дорогу, вдруг вырос Ван Со в белоснежном ритуальном одеянии и маске.

– Ты что себе позволяешь? – опешил третий принц, не веря своим глазам.

– Я пришёл занять своё место, – невозмутимо ответил Ван Со. – Только наследный принц и я имеем право находиться в этом паланкине.

– Ты слишком наглый для животного!

Удар Ван Ё сбил маску с четвёртого принца, но когда тот выпрямился, Чжи Мон с трудом удержался от торжествующего крика: открытое лицо Ван Со было холодно спокойным и абсолютно чистым, без единого намёка на шрам.

Хэ Су не подвела!

– Прошу вас сесть, – едва не лопаясь от грозящего вырваться наружу смеха, изрёк астроном.

Избранный Небесами принц шагнул в паланкин прямо перед окаменевшим Ван Ё и коротко приказал носильщикам:

– Идём.

Чжи Мон давно не испытывал такого всепоглощающего чувства триумфа, когда следовал за Ван Со по улицам Сонгака и видел, как люди подобострастно падают на колени перед четвёртым принцем, взывая к нему с просьбами о дожде, и превозносят того, кого вчера ещё проклинали и забрасывали камнями.

А Ван Со шёл, смело расправив плечи, с гордо поднятой головой, как и подобает будущему великому правителю.

Так же неспешно и уверенно он ступил во дворец, где ему предстояло завершить ритуал.

Чжи Мон откровенно развлекался, пополняя свою копилку забавных впечатлений изменившимися лицами обитателей дворца. И сколько бы ему ещё ни предстояло участвовать в ритуалах дождя, он точно знал, что никогда не забудет искреннее уважение короля Тхэджо, неприкрытую злобу королевы Ю и немое удивление молодых принцев.

Поднявшись на ступени храма, Ван Со обернулся, выискивая кого-то в толпе, и, найдя Хэ Су, смотрел теперь только на неё. Смотрел так, что Чжи Мон понял – всё получилось и в этой части его хитроумного плана.

Однако пора было включать дождь. Момент настал.

И поскольку всеобщее внимание было приковано к четвёртому принцу и его безупречно чистому лицу, никто не заметил, как безоблачный раскалённый Сонгак вдруг накрыла плотнаяпелена туч, проливаясь на землю щедрой долгожданной влагой.

Чжи Мон ликовал: как же он любил, когда его план удавался!

Подставляя лицо собственноручно пущенному ливню, он поглядывал на Ван Со и прекрасно видел, как радостно принц улыбался Хэ Су, какой ласковой признательностью светился его взгляд, который переставал быть волчьим, когда принц смотрел на неё.

Внезапно Чжи Мон заметил, как Хэ Су пошатнулась и теплота на её лице сменилась неприкрытым ужасом. Он вновь перевёл взгляд на Ван Со и вздрогнул, увидев то, что видела она: в пурпурно-чёрном зареве волчьей луны на ступенях храма стоял и пристально смотрел вниз Кванджон – кровавый четвёртый правитель государства Корё.

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 9. Только не ты! ==========

 

Настроение: Lee Hi – My Love (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

У нас с тобою была война.

Моя любовь приходила,

Не тихо и спокойно дыша.

Она с собой приносила

Тайфуны дьявольской силы.

С самого первого дня

Мои обугленные пламенем губы

Потрескались в огне войны{?}[Отрывок из стихотворения «Моя любовь» (по книге Мун Чонхи «Вслед за ветром», пер. М. В. Солдатовой, Е. А. Похолковой, И. Ю. Панкиной).].

 

Мун Чонхи

Дождь поил Сонгак целую неделю, словно Небеса просили прощения за долгие суровые месяцы засухи и воздавали людям за терпение и веру. Земля расцветала, полнилась силой и благодатью, омытая щедрыми потоками освежающей влаги, согретая виноватым солнцем, что выглянуло из-за туч на седьмой день и, каясь в прежней безжалостной мощи, своими тёплыми лучами приветствовало горы, сады и счастливых людей.

Четвёртый принц возвращался домой из южной долины, где в оживших заливных лугах объезжал молодого норовистого жеребца, которого ему подарил король после ритуала дождя.

Дождь принёс Ван Со столько радости! Принц не смел мечтать и об одной её крохотной капле. Но – всё сразу, настоящим ливнем удивительных, искрящихся чувств и новых надежд! Такой дар великодушных Небес не мог сравниться ни с чем.

Он сумел переступить через собственные страхи и справился с собой – это ли была не победа, к которой вёл его Чжи Мон?

Теперь он мог не носить маску: Хэ Су научила его, как иначе скрывать шрам и жить с открытым лицом.

Народ Сонгака принял его, благодаря и прославляя за содеянное благо. К нему изменилось отношение и членов королевской семьи.

Но самое главное произошло вечером после ритуала.

Наследный принц появился в столице аккурат после того, как церемония завершилась и все вернулись во дворец. В гулком тронном зале не было никого, кроме правителя Корё, двух принцев и Чжи Мона с первым министром.

Ван Му, не переодевшись с дороги, стоял перед королём в доспехах, а Ван Со – в ритуальном белом одеянии, которое он тоже не успел сменить. Вода капала с его мокрых волос, пропитала насквозь одежду, но все эти неудобства были сущей мелочью по сравнению с тем, что с ним творилось.

– Принц Ван Со, – торжественно произнёс король Тхэджо, подходя к нему, – ты совершил великий подвиг – ты спас свою страну!

– Я просто провёл ритуал вместо наследного принца, – с достоинством ответил Ван Со.

Он говорил спокойно и сдержанно, хотя внутри у него всё пело от гордости и восторга.

– Разве это не судьба? – повернулся к нему Ван Му. – Я был занят поимкой бандитов и не мог принять участие в ритуале.

– Благодарю вас, – Ван Со почтительно склонился перед старшим братом.

Уже не раз он доказывал ему свою преданность. И на церемонии изгнания злых духов, и в ритуале дождя он заменил Ван Му, защитил королевскую семью и принёс спасение своей земле.

И теперь его убеждение в собственной никчёмности и ничтожности рассыпалось в пыль, как комок сухой земли, сжатый в сильной руке – его руке! Он чувствовал себя совершенно иным человеком: уверенным, значимым и нужным. Королю, наследному принцу, народу. Он больше не был выродком и изгоем, позорным клеймом на белоснежном полотне государственной славы Корё. Сегодня он стал создателем и символом этой славы. Ради этого, ради того, что он ощущал сейчас внутри, стоило вытерпеть все эти горести, унижения, обиды и камни, летящие в лицо.

В себе он больше не сомневался.

Ван Со взглянул на Чжи Мона и благодарно улыбнулся ему: «Я всё понял. Я справился». А звездочёт едва заметно кивнул в ответ, возвращая улыбку: «Да, Ваше Высочество. Вы справились. Это так».

Однако настоящим потрясением для четвёртого принца стал тёплый взгляд короля Тхэджо и его слова:

– Сколько лет прошло с тех пор, как ты в последний раз показал лицо отцу? Ты так долго скрывал свой шрам!

– Я заставил вас беспокоиться… отец.

Отец!

Когда Ван Со нерешительно произнёс это слово, он готов был поклясться – не было на свете человека счастливее его. Разве что он сам минутой позже, когда услышал в ответ:

– Покажи своё лицо всему миру и будь уверен в себе! Помоги наследному принцу создать великую нацию. Стань для него источником силы. Твой отец доверяет тебе.

– Я выполню вашу волю, – Ван Со едва замечал, как дрожит его голос от волнения, а на глаза наворачиваются горячие слёзы счастья.

«Твой отец доверяет тебе!»

Король принял его! Признал своим сыном! Обласкал своим доверием! Обнял добрым взглядом!

Впервые в своей сознательной жизни Ван Со смотрел в лицо королю Корё и видел отца.

О чём ещё можно было мечтать?

Только о встрече с той, которая помогла ему пройти через невзгоды и вернуться домой, в семью, к отцу.

К себе самому.

 

Ван Со не торопил уставшего коня и наслаждался влажной прохладой утра, отпустив поводья. Ему очень хотелось отвезти на луг Хэ Су, показать ей травостой, затканный цветами. Чтобы она увидела это цветочное море, вдохнула пьянящий воздух свободы, которую так ценила. Чтобы она улыбнулась и стала краше любого цветка. Но ей, как служанке, запрещено было покидать дворец, и за его пределы она имела право выйти только в исключительном случае, иначе её ждало суровое наказание. А принц не хотел подвергать её риску.

Пока конь пощипывал сочную траву, переступая у края дороги, Ван Со соскользнул с седла и нарвал букет полевых цветов. Он не выбирал их и не старался сочетать по цвету и длине стеблей – просто складывал в охапку те, что ему нравились: колокольчики, ромашки, васильки, незабудки, луговые гвоздики. Все они были так похожи на Хэ Су в своей простоте, свежести и неброском очаровании, что принц не удержался и спрятал лицо в их дивном ароматном облаке, глубоко дыша. В отличие от тяжёлых, искусно составленных садовых букетов, украшавших помещения дворца, эти цветы были настоящими, искренними и трепетными, как его чувства к той, для кого они предназначались.

На тугой бутон колокольчика, поблёскивающий от росы, села маленькая синяя бабочка. Её крылья подрагивали и переливались нежным перламутром. Ван Со полюбовался ею, пока она не улетела, оглядел букет и добавил к нему ещё несколько солнечных ромашек.

Пусть хотя бы так, но он порадует Хэ Су. С ней что-то случилось, но что – понять он не мог. Озорная, бойкая девчонка, донимавшая его нравоучениями, куда-то исчезла, уступив место печальной осенней тени.

После ритуала дождя, на котором Хэ Су с такой добротой смотрела на него, её словно подменили. Она замкнулась в себе и как будто чего-то всё время боялась. Её улыбки были вымученными, а глаза – затравленными.

Ван Со не находил объяснения, почему Хэ Су вдруг стала так на него реагировать. Почему жутко испугалась, встретившись с ним после захода солнца в день ритуала. Он поймал её за руку на веранде, и, скользнув по мокрому дощатому полу, она не удержалась и упала ему в объятия. Всего миг Ван Со прижимал её к своей груди, а когда она узнала его, то тут же с криком вырвалась, будто увидела нечто ужасное.

Принц растерянно смотрел на неё, гадая, что сделал не так.

– Это я, – шагнул он к ней, неуверенно улыбаясь, но Хэ Су лишь отшатнулась прочь.

Она тяжело дышала, её маленькая фигурка сжалась от страха, а голос срывался, когда она начала бессвязно лепетать, оправдываясь перед ним за что-то:

– Как-то неожиданно… Вы появились так внезапно. Я ничего такого не имела в виду, просто… Просто очень удивилась, вот и всё. Простите меня.

Ван Со не понимал, за что она извиняется, отчего дрожит и прячет от него глаза.

– Почему ты извиняешься? Я ведь сам виноват.

Хэ Су подняла на него настороженный взгляд, и Ван Со вдруг захотелось поделиться с ней радостью, которая переполняла его, как проливной дождь – водостоки у них над головами, бурно, через край!

Он счастливо выдохнул:

– Ты знаешь, сегодня я впервые в жизни назвал короля отцом. А он впервые увидел моё лицо после долгих пятнадцати лет и сказал, чтобы я был более уверенным в себе, – он улыбнулся, глядя в ночное небо. – После таких слов вся моя боль куда-то испарилась.

Хэ Су молча смотрела на него и понемногу успокаивалась.

– Я буду защищать наследного принца и помогать ему, – продолжал Ван Со, чувствуя трепет от того, что доверяется, открывает свою душу, и не кому-нибудь, а именно этой девушке. А это, оказывается, очень приятно! – Так странно… Все благодарят меня. Никто не говорит мне, что я страшный, что я чудовище. Забавно… но мне начинает нравиться моя жизнь. И помогла мне ты, Су.

Он благодарно посмотрел на неё, потом протянул руку и, набрав пригоршню дождевой воды, выпил её, подумав, что в жизни не пил ничего вкуснее, разве что чай из свежих зелёных листьев, приготовленный Хэ Су.

И его очень удивили её неожиданные слова:

– Ваше Высочество, вы должны себя контролировать. Не убивайте никого, пожалуйста. Ведь с этих пор вы больше не будете страдать, а я стану восхищаться вами и уважать вас. Хорошо?

– Ох, опять эти твои наставления, – мягко упрекнул её Ван Со, решив, что волнение её было связано с этими странными мыслями. Значит, ничего страшного не произошло. Он закрыл глаза: – Хорошо-то как!

Ему действительно было хорошо. Так – едва ли не впервые в жизни. А Хэ Су грустить больше не будет: он сделает всё, чтобы этого не допустить.

Ван Со вспомнил зимний вечер, когда Хэ Су была рядом и с неба падал снег. А сейчас шёл тёплый летний дождь, и она снова была с ним. И на душе было спокойно и радостно, и мечталось, чтобы это никогда не кончалось…

 

Погрузившись в приятные воспоминания, Ван Со не заметил, как добрался до городских ворот. Там он спешился и повёл коня под уздцы, обходя встречных прохожих, играющих возле домов детей, телеги и лавки. Ему хотелось пройтись по улицам Сонгака, окунуться в утреннюю суету рынка и почувствовать себя ближе к людям, которые не шарахались при встрече с ним и не проклинали его, обвиняя во всех своих бедах.

Ван Со шёл спокойно и уверенно, с открытым лицом и прямым дружелюбным взглядом. Он больше не прятался, а люди его больше не боялись. Наоборот, они, как и тогда, после ритуала дождя, кланялись ему и благодарили:

– Ваше Высочество, да благословят вас Небеса!

– Вы наш великий спаситель, Ваше Высочество!

– Мы вам так благодарны!

А он приветливо кивал и улыбался им в ответ. Всё это произошло только благодаря Хэ Су, которой он вёз в седельной сумке луговые цветы, предвкушая новую встречу во дворце.

Проходя через рыночную площадь, Ван Со остановился возле лавки торговца украшениями. Он задумчиво рассматривал затейливые заколки для волос, отгоняя тени непрошенных печальных воспоминаний, а потом протянул руку к изящной серебряной шпильке, украшенной белоснежным цветком лотоса и ягодами барбариса в искусно вырезанных листьях, над которыми порхала маленькая синяя бабочка*.

***

Чжи Мон любил, когда его план удавался, а поставленные задачи были выполнены точно и в срок. Ну, если не кривляться, – а кто не любит? И пусть редко случалось так, что всё проходило идеально, согласно исходному замыслу, без авралов и импровизации, главное – итог. Главное, чтобы всё шло так, как нужно.

Больше всего хлопот ему доставлял, разумеется, четвёртый принц.

Чжи Мон никак не мог к этому привыкнуть, разрабатывал многоходовки, пытался предугадать шаги Ван Со, прочесть его мысли, повлиять на него, но это было не так-то просто. Четвёртый принц не был обычным человеком, и стандартные, обкатанные приёмы ему не подходили: он ужом выворачивался из, казалось бы, продуманных и проработанных в теории ситуаций. Он то и дело поступал по-своему, ставя звездочёту палки в колеса. Он сбоил там, где не должен был. Он шёл против течения. Ломал стереотипы и поступал не так, как ожидалось. Возражал, когда любой другой бы согласился.

Но он не был любым другим. Он был тем самым. И от этого задача звездочёта не упрощалась, а становилась кратно сложнее.

Чжи Мон медленно, терпеливо подводил Ван Со к главной идее, которая должна была расцвести у принца в голове и вобрать в себя все его стремления, таланты и успехи. Он должен был осознать свою будущую роль и идти к ней с уверенностью, упорством, силой и бескомпромиссностью, присущими только ему.

Его первый шаг к трону, который сам четвёртый принц ещё не осознал таковым, – участие в ритуале изгнания духов и защита наследного принца, куда так настойчиво звал его Чжи Мон. Ван Со сделал этот шаг, добиваясь другой цели, но ведь сделал! И дальше пошёл так, что иной судьбы, кроме трона Корё, для него уже не существовало. Просто он пока ещё этого не понял.

Нет, власть ему не нужна, но кто же, если не он? И Чжи Мон кропотливо возделывал плодородную почву его разума и души, роняя туда зёрна, которые непременно должны были дать щедрые всходы.

Для этого звездочёт и был здесь нужен, и всё, что он делал, было направлено на одну-единственную грандиозную цель. Все эти мелкие авантюры и задачи, которые он себе ставил, служили всего лишь ступенями ввысь, но четвёртый принц должен был все их пройти до конца. А вместе с ним и Чжи Мон.

Однако выполнить какую-либо задачу было ещё половиной дела: обычно после этого звездочёту приходилось уничтожать улики, сглаживать углы и разгребать последствия. Рутина. Но рутина порой весьма непредсказуемая, требующая не меньшего внимания и осторожности.

Взять, например, Хэ Су.

Она блестяще справилась, открыв лицо принца народу и подарив Ван Со триумф во время ритуала. И надо же было такому случиться, что под дождём её накрыло прозрение, которого Чжи Мон хоть и опасался, но не мог предотвратить. Значит, ему вновь придётся устранять последствия. Что ж, не в первый и не в последний раз.

Вот и сейчас он слышал, как по лестнице его башни стучат женские каблучки.

Пора приготовиться.

– Вы знаете, кто будет следующим королём? – запыхавшись от быстрого бега и волнения, Хэ Су подскочила к нему, забыв о приличиях и подобающих приветствиях.

Она смотрела на Чжи Мона в тревожном ожидании, а в её глазах он читал гораздо больше, чем она произнесла вслух.

«Кванджон. Безжалостный тиран, четвёртый правитель Корё, который жестоко убил своих братьев, племянников и близких родственников ради трона. Неужели это Ван Со? Неужели четвёртый принц станет королём из-за меня, из-за того, что я закрасила шрам? Но ведь его имя уже было вписано в историю! Даже если я ничего не сделала бы, он всё равно стал бы королём. А если… А если это всё-таки я и все умрут из-за меня?»

Хэ Су умоляюще смотрела на астронома, а тот лихорадочно раздумывал, как бы ей лучше ответить. Её нужно было отвлечь и успокоить, но так, чтобы не напугать и не дать пустые надежды. И не солгать, разумеется. Ложь Чжи Мон не приветствовал, относился с брезгливостью и прибегал к ней только в самых крайних случаях. А пока можно было применить свою обычную тактику – заговорить Хэ Су и попытаться увести её мысли в сторону от опасного предмета.

И при этом говорить правду.

– Думаю, это наследный принц, если с ним ничего не случится, – логично заметил он.

– Тогда… кто же следующий претендент на трон? – настаивала Хэ Су.

Видимо, она не уймётся. Что ж…

– Кванджон? – проговорил астроном. – Так вы сказали на церемонии? Я слышал вас.

– Что? – испуганно вздрогнула Хэ Су.

Чжи Мон помолчал и невозмутимо пояснил:

– Вы назвали принца Ван Со Кванджоном.

– Я сказала это, не осознавая, – принялась оправдываться Хэ Су. – Это имя само вырвалось из моих уст.

Ну да, конечно.

Чжи Мон почувствовал, как дёрнулась стрелка его личного барометра лжи, который безотказно срабатывал всякий раз, когда ему врали в лицо. Как сейчас, например.

Значит, придерживаемся прежней тактики: заговорить и отвлечь.

– Со мной тоже происходили странности, – успокаивающим тоном произнёс он, делая вид, что поверил. – Говорят, что я чуть не утонул. Вернее, я уже умер. Но я очнулся через день.

– Вы умерли, а потом вернулись к жизни? – ошеломлённо прошептала Хэ Су.

Так. Похоже, сработало.

И Чжи Мон с энтузиазмом продолжил свой рассказ, попутно измеряя уровень дождевой воды в бамбуковом сосуде, который он вытащил из-за оконной рамы. Возился с измерительными приборами на своём столе и при этом без умолку тарахтел.

Заговорить и отвлечь!

– Моя матушка не единожды рассказывала мне, что, когда я очнулся, то стал совсем другим, мудрым не по годам. Я никогда никому не признавался, но у меня перед глазами часто пролетают какие-то образы, я не пойму, сон это или реальность. Я видел огромную птицу, возносящую людей к небу. Я даже видел ступеньки и комнату, которые двигаются сами по себе, и здания до небес, где живёт много людей, – он повернулся к Хэ Су: – Я слышал, вы тоже умерли и очнулись? И думаю, вам довелось увидеть то же самое, что и мне.

Вот так. И не наврал, и сделал всё, что мог.

Он спрятал ненужную улыбку и спросил, пристально глядя на Хэ Су:

– А теперь задайте мне свой вопрос. Что на самом деле вы хотели узнать у меня?

Хэ Су шагнула к нему, и астронома оглушил её безмолвный крик: «Ван Со и есть король Кванджон? И он всех убьёт? А что насчёт Ван Ука? Какова его судьба?»

Чжи Мон терпеливо ждал. И Хэ Су наконец-то спросила вслух, правда, совсем не то, что собиралась:

– Что же мне делать?

Астроном почувствовал одновременно и облегчение, и разочарование. И ответил совершенно искренне, ни на грамм не кривя душой:

– Ничего. Вы ничего не должны делать. Что бы вам ни привиделось, вмешиваться нельзя.

Кому положено, тот и вмешается. Чтобы потом не пришлось бороться с самодеятельностью и зачищать последствия.

– А если я смогу что-то изменить? – не сдавалась Хэ Су. – Если я смогу предотвратить беду? Сделать что-нибудь хорошее?

Вот ведь, а… Не унимается! И эта её наивность – «что-то изменить». Прямо забавно! Если даже он, проводник, ничего изменить не может, то она-то куда? Конечно, память он ей не сотрёт и от пророческих озарений о будущем не избавит, но она и так играет свою роль во всей этой истории и делает всё, что требуется. А если что, он поможет, направит и намекнёт, толсто или тонко – это уже в зависимости от ситуации.

– Госпожа, – продолжал убеждать её Чжи Мон. – Вы уже прикоснулись к лицу Ван Со!

– Значит, – пробормотала Хэ Су с надеждой в глазах, – теперь судьба принца изменится?

– Я этого не знаю, – ответил Чжи Мон, чувствуя, как стрелка барометра лжи ухнула на максимум, неприятно царапнув душу. Но тут у него выбора не было – приходилось врать. А для успокоения совести можно и правды добавить, и даже не поскупиться. – То, что люди называют волею Небес, это же на самом деле судьба. Разве это не значит, что всё будет так, как суждено? Кто знает? Мы, люди, не можем избежать воли Небес. Пусть всё идёт своим чередом.

А уж он позаботится о том, чтобы это всё шло в нужном направлении, и, если потребуется, придаст необходимый вектор и ускорение.

Ещё бы ему не мешали, особенно сам Ван Со!

***

Хотя четвёртый принц и был хронической головной болью Чжи Мона, периодически переходящей то в стадию ремиссии, то в обострение до мигрени, у астронома имелось также немало и других забот, которые он стоически рассматривал как сопутствующий ущерб на пути к своей великой цели.

Взять хотя бы остальных принцев, этих ненасытных юных вампиров, постоянно пьющих его кровь. Или несносного генерала Пака… Или вообще – святые Небеса! – генерала Пака вместе с принцами. Хуже не придумаешь! То ещё испытание для нервной системы, даже самой закалённой, но куда деваться: наша служба и опасна, и трудна…

Это испытание было настолько невыносимым, что Чжи Мон нет-нет, а позволял-таки припадки жалости к себе, вопреки собственному призванию и мужеству.

Один из таких припадков случился с ним во время утренней прогулки короля Тхэджо после встречи с министрами. Астроном по своему обыкновению сопровождал правителя, но в этот раз к ним дёрнуло присоединиться и генерала Пака.

Если Чжи Мон и не переносил кого-то, так это его. Тонкую возвышенную натуру звездочёта коробил не только неопрятный внешний вид генерала, который, по мнению главного придворного эстета, никак не соответствовал красоте и утончённости королевского дворца и окружавших его пейзажей, но и вопиющая простота этого мужлана, его прямота и раздражающая детская наивность, приправленная отсутствием природного такта и должного воспитания, не отполированного духовными практиками и просветительской литературой.

Как можно всё время говорить то, что думаешь? Это не признак искренности, а свидетельство невероятной глупости, невежества и неосторожности. Как можно не принимать в расчёт устои и порядки, заведённые во дворце, и лезть со своим мнением, не стесняясь ни короля, ни его ближайшего советника?

Чжи Мон вспомнил, как генерал Пак явился к правителю Корё прямо после своего прибытия в Сонгак: не переодевшись, не приведя себя в порядок в купальнях после многодневного конного похода, не пропитавшись красотой дворцовых садов и цветников, настраивающей на благие мысли и изящные изречения. Вспомнил – и его передёрнуло.

И пусть сейчас, на прогулке, генерал выглядел более-менее пристойно, но вот мысли его и способ их выражения всё ещё не претерпели благодатную огранку придворным этикетом.

А речь шла ни много ни мало – о замужестве единственной дочери генерала Пак Сун Док. Её прочили в жёны одному из принцев Корё, которые, не подозревая о матримониальной дискуссии на их счёт, развлекались после занятий на открытой чайной веранде.

Чжи Мон почтительно стоял за спиной короля Тхэджо и слушал рассуждения по поводу потенциального жениха для Пак Сун Док. На его прогрессивный взгляд, по абсурдности эта ситуация больше походила на выбор племенного жеребца, чем на устройство судьбы двух молодых людей. Но вспомнив, где (и главное – когда) он находится, астроном заставил себя сосредоточиться на происходящем, чтобы не проворонить что-нибудь важное.

И ведь чуть было не проворонил!

– Думаю, четырнадцатый принц просто идеально подойдёт госпоже Сун Док! – влез в диалог короля и генерала опомнившийся звездочёт. – Они оба любят боевые искусства, и их гороскопы подходят друг другу.

– А если они всё время будут драться? – пробурчал недовольный его предложением генерал. – Да они же просто разнесут свой дом!

– Тогда что насчёт тринадцатого? – поджал губы Чжи Мон. – Он самый красивый мужчина в Сонгаке. Ей будут завидовать все девушки Корё!

– Они забросают её камнями, – тут же выдал очередную нелепицу будущий тесть. – Я не хочу этого!

Нет, вы только посмотрите на него – и тот ему не так, и этот не этак! Ну, точно, королевские конюшни и племенные жеребцы!

С досадой глядя на привередливого заводчика (Святые Небеса! Разумеется, великого генерала!), астроном похолодел, услышав короля Тхэджо:

– Четвёртый принц! – задумчиво проговорил будущий свёкор, не замечая, как на него со священным ужасом уставились оба горе-советчика. – Не знаю, как насчёт других, а эти двое вместе тренировались. Возможно, между ними возникла симпатия.

От такого покушения на святое, даже чисто гипотетического, Чжи Мон поперхнулся и не успел ответить, а в это время генерал, сам того не зная, своим брюзжанием спас ситуацию.

– Одна всё время охотилась на медведей, другой гонялся за волками! Они ни разу не встречались после занятий, – как-то уж очень старательно хихикнул генерал.

– Тогда кого нам выбрать? – всплеснул руками Чжи Мон, демонстрируя нетерпение, чтобы поскорее свернуть этот спектакль. И, не сумев отказать себе в удовольствии лишний разочек поддеть генерала, с воодушевлением ответил на свой же собственный риторический вопрос: – Ах да! Восьмой принц! Он ведь должен повторно жениться. Но там совершенно разные уровни интеллекта, образования и общего развития…

Разумеется, толстокожий генерал пропустил его ехидный намёк, но уловил главное – номер восемь!

– Эй! – вознегодовал возмущённый совершенно не тем, чем следовало, папаша. – Почему это вы перечислили только этих принцев, а? Посмотрите, вы забыли назвать одного из них!

В довесок ко всем своим недостаткам генерал оказался ещё и на удивление жутким скромнягой, когда дело коснулось его личных чаяний, и почему-то не мог заставить себя прямо попросить у короля Тхэджо того, на кого положила глаз его дочь. Имя этого счастливца звездочёту было прекрасно известно. Он из одной только вредности не предложил десятого принца сразу, попутно приврав про звёзды и гороскоп, волю которых он мог подтасовать нужным образом безо всякого ущерба для государства и собственной совести.

А с чего бы ему помогать этому невежде? Его дочь – вот пусть сам и выкручивается!

Однако король Тхэджо оказался более сообразительным, чем его старый боевой товарищ.

– Ты серьёзно? – с искренним изумлением посмотрел он на генерала, который вмиг зарделся так, будто женили его, а не Ван Ына, ничего не подозревающего о крутом повороте в собственной судьбе.

Чжи Мон закатил глаза, но удержался от комментариев, заставляя себя быть благодарным. Главное – не тронули четвёртого принца.

По крайней мере, в данный момент.

***

Если четвёртый принц был для Чжи Мона головной болью, Хэ Су – лёгким переутомлением, а генерал Пак – занозой в… эстетических чувствах, то третий принц являл собой натуральный геморрой в острой стадии, ни игнорировать, ни свыкнуться, ни вылечить который астроном даже не надеялся.

И пусть сам по себе Ван Ё не был таким уж плохим человеком (высокомерие и мелочная недоброжелательность в личный реестр смертных грехов Чжи Мона не входили никогда), последнего мерзавца из него старательно лепила родная матушка, вбившая себе в голову, что непременно должна остаться в истории не только в качестве жены, но и матери правителя Корё.

Что ж, как говорится, бойтесь своих желаний, королева Ю!

Ван Ё был ей нужен только для укрепления власти, как когда-то Ван Со стал, пусть и безуспешно, орудием давления на короля. При всех очевидных недостатках королева Ю не могла не восхищать Чжи Мона своими зашкаливающими амбициями и патологической целеустремлённостью, которых пока ещё недоставало четвёртому принцу. Вспоминая все её пакости, уловки и преступления, на которые она шла со дня свадьбы со здравствующим королём, чтобы стать матерью короля будущего, Чжи Мон восторгался также и её преступной изобретательностью и изворотливостью, от которых не отказался бы и сам, в рамках закона и совести, разумеется.

И такая женщина дёргала ниточки, связывающие по рукам и ногам третьего принца, заставляя его алчно рваться к трону, но при этом плясать в качестве её личной нелепой марионетки.

Поэтому в случае с третьим принцем Чжи Мон действительно играл с огнём, но ставки были слишком высоки, и он продолжал свои стратегические манёвры, рискуя не только итогом всего этого, но и собственной жизнью.

Тем не менее он делал то, что считал нужным. В частности, изящно подкинул королю Тхэджо идею снять с третьего принца обязанности по обеспечению армии и передать их принцу четвёртому. А Ван Ё услать куда-нибудь подальше выпустить пар и не мешаться под ногами во дворце, пока тут вершатся великие дела. С учётом того, как повздорили братья у паланкина в день ритуала дождя, какую жгучую ревность испытывал третий принц, глядя на все милости, которыми король осыпал Ван Со, и какую чёрную обиду он затаил на младшего брата, подобное предприятие – это был даже не риск, а прямое объявление войны между принцами.

Но так было нужно, чтобы подготовить Ван Со к борьбе за трон, которая, собственно, уже началась, чтобы разбудить в нём стремление к власти, научить его понимать ей цену и уметь приносить жертвы. Чтобы он справился и не сломался, когда придёт время.

Ради достижения всего этого Чжи Мон был готов на многое, если не на всё, и его не смущало ни упорное нежелание четвёртого принца взглянуть на главный предмет мебели в тронном зале с собственническим интересом, ни внезапная прозорливость принца третьего, который раскусил хитроумную рокировку в исполнении государственных обязанностей в пользу Ван Со, что озлобило его ещё больше. Ему-то с подачи астронома король предложил объехать все склады зерна в стране, во время проверки которых в прошлом году был убит генерал.

Да, Чжи Мон серьёзно рисковал.

В этом он лишний раз убедился, наткнувшись на озверевшего Ван Ё в пустом тронном зале поздно вечером.

– Король отсылает меня? – проговорил третий принц, когда с ним поравнялся звездочёт.

– Не думаю, – с безмятежной улыбкой откликнулся Чжи Мон, проклиная и превознося догадливость и настырность Ван Ё. – Просто он назначил того, кому больше доверяет.

Ему бы прикусить язык и не подливать масла в огонь, но тогда он не добьётся того, что ему было нужно.

И он добился. Искра от его огнива вспыхнула в душе третьего принца жгучим пламенем ненависти.

– Что ты сказал королю, чтобы Ван Со занял моё место? – прошипел Ван Ё, приближаясь к нему. – Что, ради внимания отца два сына должны, как звери, порвать друг друга на куски? И это – воля Небес?

– Вы претендуете на то, что принадлежит другим по праву рождения, – жёстко осадил его Чжи Мон, засунув все свои улыбочки вместе с мягким почтительным тоном куда подальше. – Вам лучше найти своё собственное место в этом мире.

– Тогда наблюдай, – с неприкрытой угрозой ответил ему третий принц. – Смотри внимательно, где моё место.

Он бросил выразительный взгляд на пустой трон и вылетел из зала.

Чжи Мон долго смотрел на закрывшуюся за принцем дверь. Его барометр лжи молчал.

Ван Ё не притворялся.

***

Четвёртый принц стоял в тени сиреневых кустов и наблюдал, как лучи закатного солнца согревают ханок{?}[Ханок – дом, построенный в традиционном корейском стиле.] Хэ Су, окрашивая его стены в яркие причудливые краски. Ван Со казалось, что он смотрит на волшебный фонарь, полный сказок и тайн, и одна из них – самая большая и желанная тайна, которую ему ещё предстояло разгадать, – сейчас как раз там, внутри.

Его жизнь в эту пору была так же освещена солнцем, как этот яркий ханок. И у него всё было хорошо, кроме одного – его отношений с Хэ Су, разобраться в которых он не мог, как ни старался.

Щедрость отца не знала границ. Заглянув недавно на утреннее чаепитие принцев, король Тхэджо изъявил желание подарить четвёртому принцу земли в Сонгаке в награду за спасение страны от засухи. Неслыханный дар тому, кто ещё совсем недавно был жалким подкидышем в чужой семье и не имел права даже ступить на эти земли!

Однако теперь для Ван Со важнее всего на свете было совсем иное. И он, осмелев, обратился к королю:

– Благодарю вас, Ваше Величество. Но есть кое-что другое, что я желал бы попросить у вас.

– Говори, – милостиво позволил король, с интересом глядя на сына.

– Отдайте мне Хэ Су из дворца Дамивон. Пожалуйста, Ваше Величество, – попросил Ван Со и заметил, как испуганно вскинула на него глаза стоящая поодаль Хэ Су.

Но в тот момент для него не имела значения ни такая её реакция, ни вытянувшиеся лица братьев, особенно восьмого и десятого. Да и Бэк А почему-то подозрительно открыл рот…

Всё это было неважно. Он должен был получить Хэ Су. Она должна была принадлежать ему. И он просто сделал ещё один шаг к своей цели.

– Хорошо, – кивнул ему король, а затем обернулся к воплощению мечты своего сына: – В знак признания твоих усилий я назначаю тебя старшей придворной дамой. С этого момента ты будешь помогать четвёртому принцу и заботиться о нём.

Ван Со улыбнулся, вспомнив яркий румянец на щеках Хэ Су. А что он означал: смущение ли, страх или, может, радость, было для него тот момент несущественно. Разве он не предупреждал её, что она принадлежит ему? Разве не велел приготовиться?

И пусть он искренне сочувствовал Ыну, которому на той встрече король объявил о скорой его свадьбе с дочерью генерала Пака, собственная радость настолько захлестнула его, что перекрыла иные тревоги.

А ведь на этом благосклонность короля Тхэджо к нему не угасла! Правитель Корё переложил на него обязанности третьего принца по обеспечению армии, тем самым ещё больше возвысив его и приблизив к себе и государственным делам. Поистине, отцовское доверие было очень велико!

Ван Со так хотелось поговорить об этом с Хэ Су, поделиться с ней, поблагодарить её!

Дверь ханока едва слышно скрипнула, и он с надеждой взглянул в ту сторону – но нет, это просто выходила служанка, унося от придворной дамы Хэ корзинку с травами для заваривания чая.

Он мог бы подняться на веранду и постучать к Хэ Су. Мог бы выдумать какой-нибудь предлог, чтобы она вышла к нему, пусть ненадолго. Ведь теперь она была его личной придворной дамой, и ничто не мешало ему потребовать её к себе хоть и посреди ночи по любой прихоти.

Но так поступить с Хэ Су он не смел. И что-то не давало ему сейчас даже просто позвать её на прогулку по берегу озера, как раньше. Что останавливало его: боязнь ли её отказа, сама по себе немыслимая для придворной дамы, которую ему отдали в прямое услужение, или собственное необъяснимое смущение – он не знал.

И поэтому просто стоял неподалёку и смотрел в её окна, освещённые засыпающим солнцем.

 

Знала бы ты, Су, как часто в те дни я приходил к тебе! Как сильно хотел увидеть твои глаза!

Но я боялся потревожить и напугать тебя.

Стоял, смотрел и думал о тебе.

Думала ли ты обо мне, Су? И как думала? С добром или той самой непонятной печалью, омрачавшей мои мысли?

Быть может, в этот момент ты как раз готовилась ко сну. А может, с интересом склонилась над книгой о травах или увлечённо колдовала над ступкой с засушенными цветочными лепестками, перетирая их в порошок?

Я улыбался, представляя твоё сосредоточенное лицо: как ты хмуришься, разбирая записи в книге, как закусываешь губу, сжимая в ладошке каменный пестик…

Я представлял твои глаза, обращённые на меня с заботой и теплом, которого мне отчаянно не хватало, по которому я так скучал! Ведь несмотря на то, что ты стала моей личной придворной дамой, ты по-прежнему сторонилась меня, отмалчивалась и не поднимала взгляд, когда я обращался к тебе. Ты всё так же закрашивала по утрам мой шрам, но всё это теперь происходило быстро, в неуютной тишине, от которой мне было не по себе. И я тосковал по тому самому первому дню, по ритуалу дождя, когда ты скрывала мой шрам и мы говорили с тобой настолько просто и доверительно, что у меня щемило в груди от переполнявших меня чувств.

Помнишь, как однажды, не выдержав молчания, я попробовал заговорить с тобой, выяснить, в чём же причина твоего отчуждения и куда пропала та девчонка, что всё время спорила со мной и давала мне наставления. Я помню. Прекрасно помню, как и твой ответ, ошеломивший меня:

– Раньше я была неразумной. Впредь буду осторожнее.

Я смотрел в твои окна, вспоминая тот разговор, и в который раз пытался разгадать смысл твоих слов. Ты была неразумной? В чём? В том, что тепло относилась ко мне, помогала и поддерживала меня? В чём именно неосторожной ты была?

Эти вопросы мучили меня, я терялся в догадках и изводил себя предположениями.

Что же я сделал не так? Чем смог тебя напугать? Как обидел?

Я приносил тебе полевые цветы. И я никогда не забуду самый первый букет, который я собрал для тебя на лугу после дождей. Я не решился отдать его тебе и просто оставил на веранде у твоей двери. Твою растерянную улыбку в тот момент, когда ты взяла его в руки, я тоже никогда не забуду, Су. Я заставляю себя верить, что ты думала обо мне, хотя и знаю, что это было не так.

Я и теперь часто отправляюсь в те луга, где собирал их для тебя, моя Су, или прихожу сюда, к озеру, когда цветут лотосы.

Прихожу, чтобы дышать тобой…

***

Ван Со едва не падал, его спасала только деревянная опора веранды, за которую он хватался, как обречённый – за последнюю надежду.

Его плечи вздрагивали, но слёз не было: все они сгорали внутри, а горло раздирал комок разочарования и горечи.

– Глупец, чего же ты ожидал? – шептал он, слепо глядя себе под ноги и морщась от отвращения к самому себе.

Он сам виноват, что согласился пойти на семейный ужин к королеве Ю, просто опешив от изумления, когда Ван Чжон сообщил ему о приглашении матери. Они были там все, все три родных брата: Ё, Чжон и он. И их матушка, которая любезно разговаривала с ним, просила забыть прежние обиды, угощала его лучшими кусочками мяса и смотрела так ласково, что Ван Со… поверил ей. Ведь ему так этого хотелось – поверить в то, что мать приняла его, что этот семейный ужин с братьями – настоящий, что наконец-то погас ещё один очаг боли в его душе…

Он верил ровно до того момента, как Ё заговорил о Ван Му. Заговорил так, что сразу стало понятно: весь этот ужин, всё это представление было устроено лишь для того, чтобы заставить Ван Со убить наследного принца – человека, который доверял ему свою жизнь, которому он присягнул на верность, которого был готов защищать до последнего своего вздоха.

И кто просил его об этом! Родная мать!

Ван Со хрипло застонал, стоило ему вспомнить, как помертвело лицо королевы Ю, как заледенели её прекрасные глаза, когда он спокойно высказал всё, что он думает об очередной её попытке посадить на трон Ван Ё, и покинул её гостиную.

Он справился с собой и сумел не показать, насколько сильно его задело её притворство и лицемерие, ударившее по самому уязвимому – его глупой и бессмысленной надежде на материнскую любовь. Но сейчас, оставшись один, корчился от мучительной боли в груди. Как бы ему хотелось разрыдаться, чтобы стало легче, пусть так, по-детски, но хоть немного легче!

А слёзы не шли: в душе его зияла пустота, и не было ничего, что смогло бы заполнить её, кроме… Хэ Су.

Ван Со и сам не заметил, как оказался возле её ханока. В окнах горел тёплый свет, но принц вновь не решился войти.

Просто стоял и смотрел.

До тех пор, пока не открылась дверь и на веранде не показалась та, кого он так ждал и так хотел увидеть.

Хэ Су с фонарём в руке спускалась к озеру, то и дело спотыкаясь в темноте и вздрагивая от любого шороха. На берегу она опустила светильник в траву и выпрямилась, прижав руки к груди, и тяжело, надсадно дыша.

Ван Со не выдержал и, приблизившись к ней, тихо позвал по имени.

И вновь Хэ Су отшвырнуло прочь от него нечто необъяснимое, а глаза расширились от ужаса. Но принц больше не мог не видеть её, не касаться её, тем более сейчас. Он так давно мечтал её обнять! Мечтал пить её дыхание, как тёплый летний дождь, мечтал ощутить кончиками пальцев шёлк её волос, а губами – её тонкую фарфоровую кожу…

Ведь она сама однажды сказала, что нужно слушать своё сердце, поступать так, как считаешь нужным, и жить так, как хочешь. Не так ли он старался жить? А хотел он в этой жизни только одного – её. И пусть бы у него отняли всё, все его радости, только бы у него осталась Хэ Су и он с полным правом мог назвать её своей.

Он очень изменился, он менялся каждый день ради неё, но она не принимала его. И в чём была причина, что он делал не так, он не мог понять и изводил себя вопросами, на которые никто не мог ему ответить.

Вот и сейчас Ван Со бросился к ней, как к единственному утешению, притянул ближе, крепко обвивая руками, цепляясь за неё, словно она одна могла вытащить его из той бездны отчаяния, в которую он падал.

Да так оно и было на самом деле.

А Хэ Су окаменела в его руках и сбивчиво прошептала, давясь испугом:

– Прошу вас, отпустите меня.

– Только миг, – выдохнул он, сильнее прижимая её к себе. – Побудь со мной. Мне так плохо…

Но она рванулась из его объятий иотшатнулась в сторону:

– Я не хочу! Я боюсь вас, Ваше Высочество!

Пустота ширилась, стремительно поднимаясь из груди и заполняя его разум, вытесняя оттуда все мысли и чувства. Он смотрел на трясущиеся от страха губы Хэ Су, не в силах осознать, что она сказала.

Она его – что?

– Но ты же говорила, что не боишься меня…

Язык не слушался его, а сознание поглотила тьма.

– Я думала, что смогу изменить мир, – покачала головой Хэ Су. – Но ошибалась. В конце… вы всё разрушите!

Её прерывающийся от слёз голос взлетел до крика.

– Уйдите, оставьте меня! – умоляла она, а Ван Со вновь сковало жутким холодом безысходности, и стало страшно, так страшно…

Что она такое говорит?

Она что, гонит его? Гонит прочь? За что?

– Только не ты! – воскликнул он, не веря ей, отказываясь верить. – Не отталкивай меня. Не проси уйти. Не говори, что я животное и приношу только несчастья. Не поступай так со мной! – принц не говорил – стонал, подойдя к Хэ Су и схватив её за плечи в попытке удержать. – Ведь ты одна на моей стороне! Ты – мой человек! Ты принадлежишь мне! Ты моя!

Но Хэ Су закрылась от него, как цветок на закате. Плакала. Терпела. Смотрела затравленно. И отталкивала от себя всем своим существом.

– Я не ваша, Ваше Высочество, – всхлипнула она.

Ты моя! – надрывалась в крике его душа, а внутри вместо холода теперь всё пылало яростным пламенем, доводя Ван Со до безумия.

Этого не может быть!

Не. Может. Быть!

– Ты принадлежишь мне! – он не замечал, как безжалостно стискивает её худенькие плечи. – Ты не можешь покинуть меня, пока я не разрешу. Не можешь даже умереть! Ты – только моя!

Ван Со отказывался понимать, почему Хэ Су вдруг отвернулась от его. Ещё недавно она улыбалась ему. Ещё недавно, касаясь его лица, называла его хорошим человеком и говорила, что никогда его не предаст. Ещё недавно под дождём обещала восхищаться им.

Почему же теперь она так себя ведёт, ведь он ничем не обидел её, не сделал ничего плохого?

За что она с ним – так? За что?!

Ван Со смотрел ей в глаза, ощущая, что его захлёстывает такой безрассудный поток чувств, с которым ему просто не справиться. Страсть, которую он тщательно скрывал, прорвалась наружу. И на пике отчаяния он готов был силой взять то, в чём нуждался, действуя так, как привык всегда. Резко. Жёстко. Прямо.

Неспособный больше контролировать себя, он приник к её дрожащим губам. Хэ Су вырывалась из его объятий, протестующе стонала и извивалась всем телом. Но не было такой силы, которая могла оторвать от неё Ван Со. Слишком долго он этого ждал! Слишком мучительно хотел! Слишком обезумел, чтобы суметь сдержаться.

Он обещал ей, что без её разрешения этого не сделает. Но сейчас он был в таком состоянии, что просто не мог сопротивляться самому себе, и целовал Хэ Су, едва цепляясь за ошмётки разума, оглушённый накрывшей его дикой волной ощущений, которые испытывал впервые.

Это не было прикосновением цветочных лепестков, как он не раз представлял себе. Не было нежности и трепета, не было терпких запахов дождя, неба, трав, воды и цветущего лотоса. Это больше походило на то, как если бы он, страдая от жажды, потянулся за глотком воды, а вместо этого его захлестнул поток… и он им захлебнулся.

Ван Со исступлённо прижимал Хэ Су к себе и жадно пил эту воду, силой заставляя отвечать ему. Но, ощутив на губах горечь, обжёгся ею и… отстранился.

Что же он творит?

Хэ Су больше не сопротивлялась и не бежала от него. Она замерла, опустив глаза, и лишь тихо плакала. Слёзы заливали её лицо и капали на сжатые трясущиеся кулачки. Она прерывисто дышала, но больше не пыталась ни уйти, ни сказать что-то. Покорно стояла и ждала, когда кончится это истязание.

Ван Со молча смотрел на неё, потерянный и жалкий, словно раненый зверь. И вдруг осознал, что с Хэ Су так нельзя.

Этот цветок нельзя вырывать из земли, лишая корней и опоры, нельзя ломать хрупкий стебель, против воли притягивая к себе, нельзя обрывать лепестки, чтобы почувствовать их щемящую нежность.

Нужно стать для этого цветка солнцем в ненастный день, чтобы он потянулся к нему в поисках тепла. Стать живительным дождём, когда ему будет нужна влага. Стать прохладной тенью в зное.

Он должен стать для Хэ Су всем тем, без чего она просто не сможет жить. А силой он никогда её не получит, потому что сила рождает лишь покорность и страх.

А Ван Со хотел от Хэ Су иного.

Нужно было научиться ждать. И стать для неё всем в жизни. Нет – стать самой её жизнью.

Значит, он станет!

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 9. Только не ты!

* Если кому-то захочется эту самую заколку, то вот, пожалуйста, - ссылка на лавку торговца украшениями. ;)

https://www.kr-store.com/product/minwhee-art-jewelry-moon-lovers-tradition-flower-headpiece/

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 10. По тонкому льду ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 10. По тонкому льду

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/kU6BAD6VZfusiw.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Choi Sung Kwon, Son Joo Kwang – Agonal Howl, Heo Sang Eun – Pastoral Morning (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – SCORE)

 

Гнётся, гнётся под ветром

тот бамбук, что растёт сиротою,

Укрепившись корнями

на уступе горы великой…{?}[Отрывок из восьмого стихотворения, входящего в сборник китайской классической поэзии I–II вв. «Девятнадцать древних стихотворений» (пер. Л. Эйдлина).]

 

Девятнадцать древних стихотворений,

8-е стихотворение

 

Недолгая летняя ночь подходила к концу, и персиковое молоко рассвета уже разливалось по кромке неба, там, где его касалась сонная водная гладь.

Море раскинулось перед ними серебряным плащом, как только они выехали из леса на поросшее травой плоскогорье. Приблизившись к опасно крутому спуску на побережье, принц крепче обхватил Хэ Су. В ответ она лишь тихо вздохнула.

Скачка через ночной лес навстречу западному ветру охладила и успокоила Ван Со. Да, он поцеловал Хэ Су вопреки её желанию. Да, он силой притащил её на конюшню и посадил на своего коня. Да, он заставил её покинуть дворец и привёз сюда против её воли.

Но сейчас он не испытывал ни капли смущения, его не одолевали сомнения и не угнетала вина. Ветер остудил его пылающие виски, пригладил растрёпанные чувства, и минутная слабость там, на берегу озера Донджи, вновь сменилась упрямой уверенностью – он поступает так, как считает нужным, как подсказывает ему сердце. И это правильно.

Пусть.

Пусть Хэ Су пока не любит его. Пусть отталкивает. Но он от неё ни за что не отступится и будет терпеливо ждать, когда однажды она примет его. А в том, что это случится, Ван Со не сомневался.

Разве он не сказал ей, что она принадлежит ему? Разве король не отдал её в его личное распоряжение и не велел заботиться о нём? Хэ Су была ему нужна, поэтому он мог взять её с собой туда, куда ему вздумается. Конечно, его безрассудный порыв грозил обернуться наказанием для них обоих, однако сейчас ему было всё равно. Сейчас Хэ Су была с ним, а всё остальное не имело никакого значения.

Он мечтал отвезти её на луг, но ночью цветы спали, и, покинув Сонгак, Ван Со направил коня на юго-запад, к побережью. Всего пара часов скачки через лес – и он подарит ей бескрайний простор, ощущение полёта между небом и водой. Пусть ненадолго, но Хэ Су сможет вздохнуть легко и почувствовать себя свободной, забыть печальную клетку дворца и улыбнуться.

Ван Со так этого хотел!

Всю дорогу к морю они молчали. Хэ Су сидела перед ним, напряжённо выпрямив спину и вцепившись в луку седла. Она больше не плакала, покорившись воле своего похитителя. И лишь когда под копытами коня зашуршали в прибое мелкие камешки, негромко произнесла:

– Нам обоим придётся отвечать за это.

– А может быть, просто сбежим с тобой? – неожиданно для самого себя предложил Ван Со. – Если ты хочешь, я могу это сделать.

Она не ответила, да он и не ждал. И просто зачарованно смотрел на морские волны и дышал запахом волос Хэ Су. Сейчас, сидя перед ним в седле, она была такой близкой, такой его, что Ван Со жадно ловил и впитывал эти мгновения, как пьянящий аромат её кожи, которой он мог коснуться губами: и бьющейся жилки на тонкой шее, и шелковистой пряди на виске, и маленькой мочки уха. Всего лишь одно движение!

Он так не сделал. Сдержался, чтобы не испугать Хэ Су, но сама эта возможность будоражила его и заставляла часто дышать. А воздух был приправлен морской солью, как мысли и чувства Ван Со – простым, трепетным счастьем близости с той, что была ему всего дороже.

Хэ Су – вода{?}[Одно из толкований имени Хэ Су – вода.]. Тихая, безмятежная гладь… Это имя так ей шло, как рассветная улыбка, с которой она любовалась морем, пока они брели по берегу.

Побег из дворца был равносилен смерти, неважно, кто покинул его – принц или служанка. Нарушение воли короля каралось одинаково сурово для всех. Статус наследника престола не позволял никому из принцев опускаться до отношений с прислугой, а неповиновение правителю означало позор правящей династии. Такое не прощалось.

Но если бы Хэ Су согласилась, он нарушил бы все правила и клятвы – только бы быть с ней!

– Пусть меня могут отослать из Сонгака, я так хотел привезти тебя сюда, – заговорил Ван Со, когда они остановились, глядя на волны, усыпанные солнечными блёстками. – Меня всегда вынуждали покинуть его, и я никак не мог понять почему. До сих пор не понимаю. Я никогда и никому не приносил несчастья, не убивал животных ради забавы. И я никогда просто так не убивал людей. Тогда за что меня гнали прочь?

Хэ Су слушала, подняв на него огромные печальные глаза. Во всех её жестах, в повороте головы чувствовалась покорность. Но она не отталкивала Ван Со, не плакала больше – и сейчас ему было этого достаточно.

– Ваше Высочество, вы же можете жить спокойно где-нибудь вдали от дворца, без страданий и кровопролития, – откликнулась Хэ Су на его слова. – Просто жить счастливо.

– А ты уедешь со мной?

– Я – всего лишь служанка, – уклончиво возразила она. – И должна оставаться во дворце.

Это не было ответом на вопрос Ван Со. Он спрашивал о другом, но требовать пояснений не стал.

– Ну тогда и я не уеду.

Однако Хэ Су не закончила.

– К тому же, – решительно повернулась она к нему, – у меня уже есть человек, которого я люблю.

А вот это было ответом. И причиной. Но, к собственному изумлению, Ван Со не почувствовал ни разочарования, ни горечи. И лишь спокойно уточнил:

– Это Бэк А?

– Нет, это не принц Бэк А.

– Тогда ничего. Хорошо, что не он. А любого другого я могу убить, – просто сказал Ван Со и отвернулся к морю.

Его даже не интересовало, о ком говорила Хэ Су. Главное – это не тринадцатый принц, единственный из всех братьев, кто был ему по-человечески дорог.

Он вспомнил, как Бэк А защищал перед ним Хэ Су, как дёргался, когда её выдавали замуж за короля, как частенько выпивал с ней во дворце восьмого принца, как опешил, услышав, что король позволил Ван Со взять её себе в качестве личной придворной дамы. Всё это могло навести на подозрения, но Хэ Су говорила так искренне, что принц поверил ей.

– Как вы можете… так? – поразилась она.

– Я же сказал, что ты моя, когда Ён Хва наказывала тебя, – пояснил Ван Со, невозмутимо глядя на неё. – С тех пор ты принадлежала только мне. Ты меня уже хорошо знаешь. И я не собираюсь извиняться или оправдываться.

Хэ Су смотрела на него, затаив дыхание.

– Ты сказала, что боишься меня, – продолжал он тем же ровным тоном. – Но я тебе не верю. Ведь ты мой единственный друг. И знаешь что? Я не считаю, что я в чём-то провинился перед тобой. Да, я поцеловал тебя и насильно привёз сюда. А ещё я запрещаю тебе любить другого человека и не чувствую себя виноватым.

Ван Со достал из складок одежды серебряную шпильку с лотосом и синей бабочкой.

– Возьми, – протянул он украшение Хэ Су. – Я давно хотел тебе это подарить.

Но она не взглянула на подарок и жалобно прошептала:

– Я просто хотела помочь вам и не ждала от вас каких-либо чувств…

– Тогда беги от меня, если сможешь, – Ван Со взял её руку и вложил шпильку в ладонь. – И выброси это, если хочешь.

Он направился к ожидавшему в стороне коню и не смотрел, что сделала с подарком Хэ Су, потому что был уверен: она его не выбросит.

 

Ну кто бы мог предположить, что, возвращаясь во дворец, они встретят Ука и Чжона!

Увидев братьев на лесной дороге, Ван Со глухо зарычал: только их не хватало! Ему осталось не так много времени обнимать Хэ Су, ведь обратный путь всегда короче. Он даже не торопил коня, чтобы растянуть это время, чтобы чувствовать её сердцебиение и дышать запахом её волос. Принц иногда склонялся к Хэ Су и будто бы случайно касался губами её виска или щеки при резком повороте или на взгорье. Она лишь вздрагивала, а у него внутри разливалось медовое тепло, и губы хранили сладость прикосновения.

Нет, он больше не станет извиняться. Не станет нерешительно смотреть в её окна. Не станет ждать.

Хэ Су принадлежит ему! Она только его! И он не намерен ни отдавать её кому бы то ни было, ни мучиться сомнениями, ни запрещать себе что-либо.

Она – только его, и ничья больше!

Поэтому, наблюдая, как спешивается Чжон, а за ним Ук, Ван Со изо всех сил давил в себе раздражение и рукой с поводьями закрывал Хэ Су, отгораживая её от братьев.

Как они разнюхали, что он увёз её из дворца?

– Су! – бросился к ним Чжон, в то время как Ук смотрел в глаза Со так, что четвёртому принцу вдруг вспомнилась зимняя ночь и волки, окружившие его на снегу. Они смотрели на него так же, как и восьмой принц сейчас: оценивая его намерения, не скрывая ни настороженную злобу, ни холодную угрозу, прикидывая, с какой стороны и как лучше напасть, чтобы легче и быстрее покончить с ним.

– Как вы здесь оказались? – ахнула Хэ Су. – Неужели во дворце меня уже ищут?

– К счастью, только Ук и я в курсе, – успокоил её четырнадцатый принц. – Но скоро другие заметят твоё отсутствие. Нам нужно поторопиться!

Он потянулся к Хэ Су, чтобы снять её с коня.

Плечи Ван Со тут же напряглись, а руки перехватили поводья, заставляя жеребца дёрнуться в сторону от брата.

Он её не отдаст!

И при этом Ван Со даже не смотрел на Чжона. Он всё так же впивался взглядом в бледное ненавидящее лицо Ука, который до сих пор не произнёс ни единого слова.

– Ты что делаешь? – удивился Чжон, в недоумении разводя руками.

– Это я увёз её из дворца, – соизволил посмотреть на него Ван Со. – И я верну её обратно.

– Если люди увидят вас вместе, начнут распускать слухи, – наконец-то открыл рот Ван Ук. – А это очень плохо, Су.

«Да неужели? – оскалился волк внутри четвёртого принца. – А если её увидят с тобой или Чжоном, то, можно подумать, слухов не будет, да? Что ты несёшь!»

Почувствовав, что Хэ Су колеблется, Ван Со выпрямился, прижимая её к себе локтями:

– Его Величество предоставил её мне. И я позабочусь о ней.

– Ты позаботишься? – вздёрнул брови Ук.

Его неприкрытый сарказм вызвал в душе Ван Со всплеск злой обиды.

Два брата смотрели друг на друга так, что даже Чжон, который ещё не растерял наивной веры в братскую любовь и уважение, ойкнул и отступил на шаг. Воздух между ними начал стремительно уплотняться и грозоветь, и кто знает, во что бы вылилось безмолвное противостояние их взглядов, если бы Хэ Су вдруг не сказала:

– Я поеду с принцем Ван Со.

Это неожиданное заявление поразило всех, включая четвёртого принца, который был внутренне готов к тому, что Хэ Су будет вновь просить отпустить её, особенно после всего, что между ними произошло в эту ночь.

Ван Со насторожился. Почему она вдруг решила поехать с ним, ведь совсем недавно умоляла оставить её в покое? Боялась, что он сорвётся и устроит драку с братьями? Поэтому она так сказала? Беспокоилась за Чжона и Ука, которых в схватке он смог бы победить без особых усилий? Или за кого-то одного из них в особенности?

– Не переживайте за меня, – между тем продолжала уговаривать Ван Ука Су. – Он же сказал, что позаботится обо мне. Всё будет в порядке.

Почему же она вдруг выбрала его?

– Ты отправишься с ним? – недоверчиво переспросил восьмой принц.

– Да.

Ван Ук с явным усилием перевёл взгляд на Ван Со:

– Сдержи своё слово. Она не должна пострадать.

– Я тоже этого не хочу, – четвёртый принц сказал это главным образом для Хэ Су, а не для брата, убеждать которого у него и в мыслях не было. Ему было важно успокоить её, а на Ван Ука – плевать.

Но, несмотря на это, весь оставшийся путь Ван Со думал только о нём.

Он вспоминал, как Ук смотрел на него там, в бамбуковом лесу, в ночь церемонии изгнания духов, требуя отпустить Хэ Су. Вновь слышал, как Ук говорил ему после того, как Ван Со спас её от наказания принцессы: «Ты сказал, что она твоя. Ты ошибаешься. Здесь ничего не принадлежит тебе. И Ён Хва, и Хэ Су – мои». Перед его глазами опять возникло лицо восьмого принца, когда он видел их с Хэ Су под снегом…

Ван Со приходили в голову и другие взгляды и слова Ван Ука, и это всё ужасно ему не нравилось. Он скрипел зубами, сильнее натягивал поводья и старался переключиться на что-нибудь другое. Но мысли о восьмом принце не покидали его даже тогда, когда они въехали в ворота дворца.

 

Когда я думаю, сколько времени мы с тобой потеряли, Су, мне хочется выть от сожаления и презрения к себе за собственную нерешительность и слабость. Сколько было упущено минут, часов и дней, когда мы могли бы быть счастливы вместе! Или всё-таки Чжи Мон прав, убеждая меня, что всему Небесами отпущено своё время и срок?

Изменилось бы что-нибудь, если бы уже тогда ты приняла меня? Если бы я вёл себя иначе? Если бы силой увёз из дворца, навсегда покинув Сонгак? Если бы давил на тебя, выясняя, кому ты отдала своё сердце? Если бы, выяснив, убил его, как и говорил тебе? Что бы это изменило?

Столько вопросов без ответов…

Отчаяние твердит мне, что всё было бы иначе, безысходность вслед за Чжи Моном повторяет: на всё воля Небес, а разум настаивает: тогда было ещё рано. А я разрываюсь между ними и не верю ни тому, ни другому, ни третьему.

Было рано? Для чего? Для того, чтобы любить тебя?

Но я уже тебя любил! И пусть ты отталкивала меня, понимал: ничего не выйдет. Поздно. Ничто не сможет вытравить тебя из меня, ничто не сможет заставить перестать думать о тебе и тянуться к твоему свету.

Ты уверяла меня, что я заблуждаюсь. Говорила, что обычно люди дорожат тем, кто помог им в трудные времена, и начинают думать, что это их единственный сторонник, называя его своим другом. Ты пыталась убедить меня в том, что я путаю любовь и дружбу, неверно истолковывая свою привязанность к тебе. Как же ты ошибалась, моя Су! Ведь ты всегда знала, что я не из тех людей, которые привыкли проявлять эмоции. Но я уже тогда понимал, что люблю тебя, как бы ты ни сопротивлялась, как бы ни пыталась иначе назвать мои чувства к тебе.

Я уже тебя любил!

Так неужели тогда, в то время, было ещё рано? Были ли те дни нашей с тобой потерей, одной из многих?

Найду ли я когда-нибудь ответы на все эти вопросы? Да и нужны ли они мне теперь…

***

Фестиваль Чуньян{?}[Фестиваль Чуньян (праздник Двойной девятки) – традиционный осенний праздник, который отмечается в девятый день девятого месяца по лунному календарю. Согласно обычаю, в этот день пьют вино из хризантем, угощаются пирожными, поднимаются в горы и носят с собой веточки кизила для избавления от бед и достижения долголетия.] в этом году собрал во дворце Корё всю королевскую семью, за исключением третьего принца, уехавшего по поручению короля проверять склады с зерном в дальних провинциях, да припозднившегося десятого, которому простили эту оплошность ввиду его недавней свадьбы.

Девятый день девятой луны выдался погожим и солнечным, и праздник устроили на большой открытой веранде, где с самого утра было шумно и весело: столы украшали затейливые пирожные, кругом благоухали хризантемы, все пили вино, настоянное на этих прекрасных поздних цветах, и развлекались играми и поэзией.

Но четвёртый принц даже не старался делать вид, что разделяет общее приподнятое настроение, не принимал участия в семейных забавах, ничего не ел и не пил. Он сидел неподвижно, как статуя Будды, смотрел прямо перед собой, на столик наследного принца, и думал только об одном: когда же это случится и как ему это предотвратить.

Все смеялись над удачной шуткой Бэк А, а Ван Со ощущал вокруг себя лишь фальшь и притворство. Ему казалось, что он попал в волчью стаю, где каждый готов перегрызть другому горло. Но нет, у волков всё иначе: проще, понятнее, яснее. И чувство стаи, и безоговорочное почитание вожака, и намерение убить – открытые, без мерзких интриг и лицемерия.

А он находился не в стае, а во дворце, где всё было гораздо запутаннее, сложнее и оттого намного страшнее.

И его изгоняли отсюда. Вновь.

Король приказал ему покинуть Сонгак и вернуться в Шинчжу сразу после праздника Двойной девятки.

Эта мысль просто убивала Ван Со! И если бы только она одна!

Бэк А пил вино из хризантем с упирающимся Ван Чжоном под весёлый смех присутствующих. Никому не было дела до терзаний четвёртого принца. Никто не смотрел на него.

Ван Со закрыл глаза – и вновь оказался на крепостной стене, где несколько дней назад стоял перед королём и наследным принцем. Он догадывался, о чём пойдёт речь. Дворец напоминал взбудораженный муравейник. Кругом творилось невообразимое: люди жаловались, что родственники Ван Му взимают двойной налог. Министр Пак Ён Гу обвинил наследника престола, что тот знал о преступлении, но не смог контролировать свою родню, а это непростительный недостаток для будущего правителя. И главы влиятельных семей обратились к королю с требованием сместить Ван Му.

Король Тхэджо должен был принять решение, и Ван Со собирался исполнить любой его приказ, чтобы помочь наследному принцу сохранить расположение совета министров, но оказался совершенно не готов к тому, что услышал.

– Думаю, тебе пора вернуться в Шинчжу, – тяжело проговорил король после долгих размышлений, во время которых и Ван Со, и Ван Му, не говоря уже о первом министре и Чжи Моне, молча ожидали за его спиной. – Уезжай сразу же после фестиваля Чуньян.

– Вы… гоните меня? – Ван Со не верил, что правильно расслышал и понял отца.

Но король Тхэджо не шутил. Такими вещами не шутят, а подобными словами не бросаются.

– Люди хотят, чтобы ты занял место наследного принца.

Что?

Ван Со потерял дар речи.

Он не знал о том, что министры предложили королю назначить его наследным принцем вместо Ван Му по настоянию Пак Ён Гу. Не знал, что его задумали рассорить со старшим братом, чтобы подорвать позиции последнего. Он ничего не знал, и поэтому новость раздавила его, и он ошеломлённо смотрел на отца. Нет, сейчас перед ним был не отец, а король Корё, который приказывал ему вновь вернуться в гибельную ссылку.

– Вы… действительно этого хотите, Ваше Величество? – еле выговорил принц, всё ещё отказываясь верить.

– За этим стоит клан твоей матери, – вздохнул король, поворачиваясь к нему. – Они используют тебя, чтобы укрепить свою власть.

– Но почему же я должен уехать, если я ни при чём? – попытался возразить ему Ван Со, немного придя в себя. – Это же несправедливо!

Он вспомнил, как ещё совсем недавно на берегу моря говорил Хэ Су о том, что его постоянно выгоняют из Сонгака, хотя он не понимает за что. И вот это происходит с ним вновь.

– Люди непостоянны. Сейчас ты об этом не думаешь. Но когда на тебя начнут давить и подталкивать к трону, ты не сможешь устоять перед искушением, – покачал головой Тхэджо.

– Кажется, моя преданность совсем ничего не значит для вас… – принц и сам не заметил, как у него вырвались эти непочтительные горькие слова.

– Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Но что я могу поделать? Сорняки нужно выдергивать с корнями. Это дворец. И так здесь обстоят дела.

Было ясно, что решение принято, и что бы Ван Со ни говорил сейчас, это ни на что не повлияет и его заставят вернуться туда, откуда он вырвался с боем и кровью.

Только как же всё, что он обрёл здесь? Как же Хэ Су? Ему что, придётся смириться с потерей?

Он в отчаянии взглянул на наследного принца, но тот молча смотрел в сторону, не делая попыток защитить его перед королём. От прежнего расположения Ван Му к младшему брату не осталось и следа.

Ван Со перевёл взгляд на Чжи Мона, однако в глазах звездочёта была стена. И принц бился об эту стену, не находя поддержки.

«Скажи что-нибудь!» – безмолвно умолял он звездочёта. – «Сделай что-нибудь, ведь ты же можешь! Помоги мне!»

Но Чжи Мон смотрел сквозь него и молчал.

И Ван Со понял, что ему преподают ещё один урок. Жестокий урок власти от отца, от брата и наставника. Только на сей раз учебным пособием по выживанию во дворце был он сам.

Вне себя от злости он бросился к королеве Ю. Он не хотел её видеть, не мог смотреть в это каменное лицо, но его потрясение было настолько велико, что чувствам, переполнявшим его, нужен был выход: в виде обвинений, криков, упрёков – чего угодно, просто внутри у него не умещалось всё то, что он испытывал после приговора короля.

Ему подарили солнечный свет, дали миг, чтобы насладиться им, – и тут же швырнули обратно во мрак, ослепив и отобрав всё, что у него было, всё, чем он дорожил и дышал… Что ему было терять?

– Разве вы недостаточно поиздевались надо мной? – с порога набросился на мать Ван Со. – Когда же вы оставите меня в покое?

Королева наслаждалась вечерним чаем в своей личной купальне и даже не обернулась на звук его срывающегося голоса.

– Я как мать забочусь о своём сыне, – невозмутимо проговорила она, глядя в чашку. – Если всё пойдёт по плану, ты взойдёшь на трон.

Как будто это было ему нужно! Как будто он мог поверить хоть одному слову из этих красивых лживых уст!

– Хватит лгать, что это всё ради меня! Я не знаю, что вы задумали, но у вас ничего не выйдет.

– Наследный принц умрёт во время фестиваля Чуньян. Чашка чая с ядом уже подготовлена. Ван Му выпьет чай в последний раз, – королева довольно усмехнулась и вылила остатки жидкости из своей чашки в купальню.

– Думаете, я буду просто наблюдать? – Ван Со не мог понять, зачем она всё это ему рассказывает, почему именно он, а не Ван Ё стал вдруг объектом её властных вожделений.

– И что ты скажешь о том, откуда ты узнал? – насмешливо вздёрнула брови королева. – От своей матушки? А я тогда скажу, что всё это устроено, чтобы сделать тебя королём. Что ради тебя наша семья решила отравить наследного принца. Тебя поддержат и другие влиятельные кланы, – в её спокойном голосе проступил металл. – Такова жизнь во дворце. Мы носимся по кругу, пытаясь укусить друг друга за хвост. Можешь попытаться это остановить. Но всё закончится тем, что ты затянешь верёвку вокруг собственной шеи.

«Попробуй! – говорил её ледяной взгляд. – Попробуй помешать этому – и ты увидишь, что будет, щенок! Это дворец! И ты можешь сколько угодно тявкать и огрызаться, но против стаи ты бессилен».

Ван Со и правда ощутил, как вокруг его шеи, медленно скользя и царапая кожу, затягивается петля. Но он не мог просто стоять и слушать это. Не хотел принимать участия во всём этом безумии! Не желал, чтобы им управляли и использовали, как пешку в грязных политических играх!

– У вас ничего не выйдет, – пригрозил он, совершенно не понимая, что сделает, чтобы этого не допустить.

Королева вдруг потянулась к нему и принялась убеждать, видя, что он никак не поддается на её уговоры. Её голос сочился таким непривычным для принца теплом:

– Король ведь приказал тебе покинуть дворец. Ты же понимаешь, что тебя ждёт. Так почему не хочешь использовать шанс остаться? Не вмешивайся. Просто не мешай! Пострадает только служанка, которая подаст чай и отравит принца. А ты получишь всё.

– А почему я должен вам доверять? – не сдавался Ван Со, всё ещё пытаясь найти разумное зерно во всём этом абсурде, нащупать твёрдую землю под ногами и понять, как же ему следует поступить.

– Я верю, что, став королём, ты сохранишь жизнь своим родным братьям, Чжону и Ё. Верю, потому и помогаю…

 

И вот теперь Ван Со сидел на фестивале, перебирая в памяти все эти минувшие события, поступки и слова, подталкивающие его к роковому краю, и всё ещё не мог прийти к решению. К своему решению, не чужому, принятому за него кем-то жестоким и жадным до власти, кто желал манипулировать им по своему усмотрению.

Он отчаянно сопротивлялся этому и не знал, что ему делать.

Что же ему делать, святые Небеса?

Он чувствовал себя так, словно шёл по тонкому льду, не ведая, что принесёт ему следующий шаг: гибель или спасение.

Если он откажется действовать по чужой указке, если помешает покушению на принца, его в любом случае вышлют из Сонгака, как и приказывал король. И пусть Ван Му выживет, но его доверие к Ван Со будет утрачено навсегда, ведь королева Ю, как и грозилась, скажет, что делала всё, чтобы наследником престола стал четвёртый принц Корё, её сын. Попытку убийства Ван Му раскроют. Кого-то накажут, кого-то помилуют, но его, Ван Со, навсегда бросят в клетку Шинчжу, чтобы забыть там, как мятежника и центральную фигуру политического заговора. Ему никогда и ни за что не позволят вернуться. А стало быть, для него всё будет потеряно: его новая жизнь, дом, семья, братья и… Хэ Су.

При мысли о ней Ван Со вынырнул из оцепенения и огляделся, в очередной раз удивляясь, почему её нет среди придворных дам, прислуживающих королевской семье на фестивале. Где она? Что с ней?

Неужели он лишится и её тоже, если попытается остановить отравителей наследного принца? Он же тогда просто умрёт там, в Шинчжу, совсем один. Без неё.

Ну почему она отказалась сбежать с ним из дворца? Почему?!

Его руки, лежавшие на коленях, комкали одежду, в то время как он из последних сил старался не выдать охватившего его смятения.

Между тем собравшиеся на празднике оживились, затеяв поэтическое состязание. Начиная с короля, все по цепочке передавали друг другу право произнести витиеватые строки, сопровождая своё выступление глотком вина из хризантем, которым посвящался фестиваль. Но Ван Со даже не обратил на это внимания и не думал, что будет, если на него укажет предыдущий игрок. Его взгляд был прикован к чаше с вином на столе у наследного принца, которое тот ещё ни разу не пригубил.

«А вдруг это будет вино, а не чай?» – промелькнуло у Ван Со в голове.

А если… А если он промолчит, не вмешается и просто позволит случиться задуманному? Вот сейчас, всего лишь бездействуя, увидит, как Ван Му выпьет приготовленную ему чашку отравленного чая, потом согласится занять его место и сам станет наследным принцем. Взойдёт на трон и… превратится в марионетку влиятельных кланов, организовавших это покушение, и прежде всего – клана его матери.

Это – дворец, будь он проклят! Разве не говорил ему Чжи Мон, что империи строятся на крови? Разве не внушал, что нужно уметь приносить жертвы ради великих целей? Но… неужели трон – это его цель? Неужели он готов поступиться всем ради власти: собственной совестью и честью, расположением отца, привязанностью Бэк А – всем, что у него сейчас было?

А самое главное – Хэ Су?

Сможет ли он после всего этого смотреть ей в глаза, чистые и непорочные, как первый снег?

Ван Со сходил с ума и остатки самообладания тратил только на то, чтобы не выдать своего состояния. Он следил за Чжи Моном, но тот вовсю развлекал принцев и упорно избегал встречаться с ним взглядом.

«Что же делать?» – билось у него в висках до тех пор, пока ушей не достиг приказ:

– Пусть наследному принцу принесут чай!

Ван Со почувствовал, как у него мгновенно пересохло во рту, и взглянул на королеву Ю. Та смотрела на него в упор, а её губы подрагивали, кривясь в язвительной усмешке, которую она даже не прятала. Её взгляд насмехался над ним, спрашивая: «Что будешь делать теперь? Выбор за тобой!»

И он его сделал.

Поднявшись из-за стола, Ван Со поклонился королю:

– Я бы хотел обратиться к наследному принцу.

– Можешь говорить, – позволил Ван Му, впервые за все эти смутные дни посмотрев ему прямо в глаза.

– Дело в том… – начал Ван Со и задохнулся: наследному принцу принесли чай, и несла его Хэ Су.

Хэ Су!

«Пострадает только служанка, которая подаст наследному принцу отравленный чай!» – прозвучал в его голове холодный голос матери.

Ван Со метнул испуганный взгляд на королеву и поймал её ответный – насмешливый и мстительный взгляд превосходства. Так смотрит человек в шаге от триумфа, тем более такого чёрного и жестокого, как тот, которого жаждала его мать.

Больше Ван Со не колебался. Ни секунды. Решение, которое он так долго панически искал, пришло само. И вмиг всё встало на свои места. Так просто…

– Что ты хотел сказать? – вывел его из оцепенения голос наследного принца.

– Я доставил тебе немало неприятностей, – заговорил Ван Со, и с каждым словом голос его звучал увереннее и громче. – Но я хотел бы, чтобы ты угостил меня тремя чашками вина для укрепления наших отношений.

– Хорошо, – кивнул Ван Му. – Правда, это чай, а не вино.

Ван Со с признательностью улыбнулся:

– В такой день, как этот, даже чай опьянит меня.

– Отдай ему чашку, – приказал наследный принц.

– Слушаюсь, – тут же откликнулась Хэ Су и, шагнув к Ван Со, с поклоном протянула ему чай, который только что налила для Ван Му.

Ван Со взял из её рук тёплую чашку и… разжал пальцы.

Его учили, как поступать в подобных ситуациях. Генерал Пак тренировал не только его боевые навыки, но и развивал в нём способность сопротивляться ядам. Принц не знал, что было отравлено – напиток в чайнике или сама чашка, поэтому воспользовался возможностью уменьшить риск: разбил сосуд.

– Пожалуйста, простите меня! – ахнула Хэ Су.

– Это моя вина! – обойдя её, обратился Ван Со к королю. – Я не смог удержать чашку.

От него не укрылась презрительная усмешка королевы Ю. Но это уже не имело никакого значения.

– Принеси другую чашку, – велел наследный принц растерявшейся Хэ Су и сам налил в чистый сосуд чай из хризантем.

– Первая чаша, – улыбнулся ему Ван Со, принимая из рук Хэ Су то, что могло перечеркнуть его жизнь, – за то, чтобы ты жил очень долго.

И он выпил всё, что было в чашке, ощутив на языке горьковатый терпкий вкус лепестков осенних цветов – ничего более.

– Вторая чаша, – поднял он свежую порцию чая в почтительном приветственном жесте. – Ты будешь участвовать в битвах за Корё, и я желаю тебе… – и тут его желудок опалило огнём. Такого быстрого действия яда он не ожидал! Но он лишь улыбнулся наследному принцу и продолжил: – Я желаю тебе, чтобы удача была на твоей стороне.

И выпил вторую чашку, в этот раз ощущая, как жидкое пламя стекает по его горлу, выжигая всё на своем пути.

«Это была не просто одна чашка! – смотрел Ван Со в глаза королеве Ю, пока Хэ Су наливала ему в третий раз. – Вы отравили весь чай».

«А ты, – перевёл он взгляд на ту, кого любил больше жизни, – собственноручно подаёшь мне яд».

Его руки дрожали, когда он потянулся за третьей чашкой. Но не от страха – от боли, которая ядовитыми жалящими змеями расползалась у него внутри и не давала контролировать движения.

– И последняя чаша, – проговорил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и ровно. Ему нужно было договорить! – Как бы ни пытались посеять между нами раздор, я клянусь, что всегда буду предан тебе.

Огонь у него на губах и во рту слился с огнём, охватившим всё его тело. А он пил и смотрел на Хэ Су. Быть может, в последний раз.

Яд был ему незнаком. И хотя генерал Пак с детства приучал его к различным зельям, с такой стремительной и бурной реакцией организма на отравление Ван Со ещё не сталкивался. И, возвращая Хэ Су чашку трясущимися руками, думал только о том, чтобы успеть уйти отсюда до того, как потеряет сознание.

– Я благодарен тебе за твою искренность, – сказал Ван Му и обратился к королю: – Ваше Величество, вы же слышали это? Как я могу потерять такого брата, как он? Пожалуйста, отмените своё решение вернуть его в Шинчжу.

Мысль о том, что наследный принц не держит на него зла, согрела сердце Ван Со и тут же затерялась в паническом ожидании развязки. Яд действовал очень быстро. Или он был слишком сильным, или три чашки были критической дозой. В любом случае время струилось сквозь пальцы и пора было уходить отсюда, чтобы спрятаться, скрыться от всех, не дать увидеть, что с ним произошло, не позволить кому-либо связать его недомогание и смерть с чаем, а через него – с Хэ Су.

Нужно было отвести от неё подозрения и неминуемую расправу.

Между тем Хэ Су поклонилась наследному принцу:

– Чай почти закончился. Я принесу вам ещё.

И она удалилась, прихватив с собой пустой поднос.

Ван Со провожал её тоскливым взглядом, чувствуя, как его всего колотит от жуткой боли, лавой поднимавшейся изнутри и грозящей выдать его.

Сжимая предательски дрожащие руки, он обратился к королю, моля Небеса только о том, чтобы они позволили ему договорить и уйти:

– Прошу простить меня, но мне нужно покинуть вас.

Договорить и уйти – большего ему и не требовалось.

Согласный кивок короля он уже видел сквозь горячий туман, застилавший глаза.

Поклониться – и не упасть.

Развернуться – и не упасть.

Дойти до конца веранды – и не упасть…

Ван Со твердил себе это, с трудом передвигая ноги. Тело его уже не слушалось. А пол под ним качался и проваливался, превратившись в болотную трясину.

Шаг.

Ещё один.

И ещё.

Спускаясь с веранды, Ван Со ощутил, как рот его наполняется кровью. Как же быстро! Как быстро…

В галерее он споткнулся и едва не упал, удержавшись на ногах лишь потому, что схватился за столб. Впереди в кровавом тумане от него удалялась Хэ Су, или это было только видение – принц уже не осознавал. В глазах у него всё плыло, голова кружилась, а сжигающая адским пламенем боль рвала на части его тело.

Ван Со не осознавал, он ещё двигается или это ему только мерещится, и в последнем усилии протягивал руку к зыбкой фигуре той, что уводила его отсюда, уводила из жизни, сама о том не подозревая…

Он всё-таки шагнул вслед за ней, оторвавшись от опоры, но на следующем шаге боль исторглась из него фонтаном крови, и, падая, он успел увидеть, как Хэ Су обернулась и с криком бросилась к нему.

Кажется, она приподняла его и положила его голову себе на колени, отчаянно призывая кого-нибудь на помощь. Кажется, он пытался сказать ей, чтобы она ушла, ведь ей нельзя было находиться рядом с ним, когда их обнаружат…

Но кровь нескончаемым густым потоком хлестала из горла. Воздуха не хватало. И времени тоже.

А ведь он так и не успел сказать ей, что любит… Как же так?..

Последнее, что мелькнуло в охваченном пламенем сознании Ван Со, – это бездонные глаза Хэ Су, в которых отражалась покидающая его жизнь…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 11. Не покидай ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 11. Не покидай

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/t8HwExicZ1P2Qw.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Davichi – Forgetting You (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Меж нами лежат

бессчётные тысячи ли{?}[Ли – китайская единица измерения расстояния, в древности составляла 300 (360) шагов (около 500 м). Расстояние в «тысячи ли» в китайских идиоматических выражениях означает очень долгий путь.],

И каждый из нас

у самого края небес{?}[Отрывок из первого стихотворения, входящего в сборник китайской классической поэзии I– II вв. «Девятнадцать древних стихотворений» (пер. Л. Эйдлина).].

 

Девятнадцать древних стихотворений,

1-е стихотворение

Ван Со плавал в болезненном забытьи, лишь изредка ненадолго приходя в себя, а затем вновь утопая в тумане, обволакивающем его непроглядным коконом.

Он не понимал, сколько времени прошло, кто находится рядом и что вообще происходит. С ним что-то делали, давали ему какое-то питьё, меняли одежду, но кто и зачем – всё это от него ускользало. Единственное, что оносознавал в полной мере, – это выгрызающую его изнутри боль, которая снова и снова исторгалась из него кровавой рвотой, но никак не желала покидать его измученное тело.

Ему становилось всё хуже. Он слабел, и сил не оставалось даже на мысли, которые растворялись в беспамятстве и смутно уловимых образах. И зацепиться было не за что, кроме боли, а она не оставляла просвета для того, чтобы хоть как-то воспринимать себя и окружающую действительность.

Однажды ночью, когда Ван Со было особенно плохо, ему привиделся Чжи Мон.

Астроном возник у его кровати с глубокой чашей в руках, заставляя выпить её содержимое. Принц отворачивался и сжимал губы. Ему было страшно глотать ещё что-то, он боялся, что его вновь начнёт тошнить кровью и режущей болью, которая при этом продирала его всего, от желудка до немеющего рта.

– Выпейте, Ваше Высочество, – настаивал Чжи Мон. – Вам станет легче.

– Нет… – прохрипел Ван Со, с ужасом глядя на чашу. – Я… сам… смогу.

– Не сможете, – печально покачал головой звездочёт. Ему было известно, что генерал Пак с детства приучал своего подопечного к ядам: давал небольшие дозы, чтобы тот смог сопротивляться в случае серьёзного отравления. – В этот раз вы не справитесь. Принц Со, я уверяю вас, что ваш организм уже сдаётся. И вы это понимаете, не так ли? Да, придворный лекарь даёт вам противоядие. Однако этот яд вам ещё не встречался, а вы к тому же выпили три чашки. Поэтому вам не выжить. Если не хотите умереть в этой постели, заливая её собственной кровью, пейте!

С этими словами Чжи Мон, больше не церемонясь, поднёс чашу к губам Ван Со, другой рукой приподнимая его голову: и пить будет легче, и отвернуться не получится.

Вкуса принц не понял, но жидкость была густой и тёплой. И когда он её проглотил, едва не подавившись, то почувствовал, как по его горлу в желудок словно заструилось ласковое молоко, тихонько уговаривающее боль.

Ван Со зажмурился, прислушиваясь к ощущениям и опасливо ожидая, что его сейчас опять начнёт тошнить, но ничего этого не произошло. Наоборот, он даже расслабился и бессознательно убрал с живота судорожно сцепленные руки: ему действительно стало легче.

А когда он вновь открыл глаза, Чжи Мона рядом уже не было.

В ту ночь Ван Со впервые не просыпался и его не выворачивало наизнанку. Утром же он так и не смог для себя решить, был ли это сон или Чжи Мон действительно приходил к нему. Сам астроном на все вопросы упорно отмалчивался или уводил разговор в сторону. И принц скоро перестал его спрашивать.

 

С тех пор он пошёл на поправку, но был ещё настолько слаб и так медленно выбирался из болезни, что весь извёлся, вынужденно находясь в постели, принимая помощь посторонних в самых простых действиях и чувствуя себя при этом отвратительно беспомощным. Он злился и срывался на придворного лекаря, рычал на служанок и швырял посуду, которой пытался пользоваться сам, однако то и дело проливал на постель чай или рисовый отвар. Его призывали к благоразумию, от него шарахались, с ним боялись разговаривать. И ещё неизвестно было, кто сильнее молил Небеса о его выздоровлении: он сам или те, кто обречён был выносить его невозможный характер, усугубившийся в болезни.

Единственный, кого рядом с собой, кроме астронома, терпел Ван Со, был тринадцатый принц, который находился в комнате постоянно, насколько это было возможно. Когда Ван Со открывал глаза, то видел его у своей кровати на одном и том же месте – в изножье, у стены. Бэк А то спал, роняя голову на грудь, то читал, то рисовал в блокноте, то смотрел на него с тревогой и что-то шептал.

Когда Ван Со впервые узнал его и понял, что может говорить, то разлепил пересохшие губы и просипел:

– Су… где?

Бэк А придвинулся и низко наклонился к нему, не поняв вопроса, и Ван Со пришлось повторить ещё раз, давясь и кашляя.

– Она под стражей, – нехотя и не сразу ответил тринадцатый принц.

– Что с ней?

Бэк А отвёл взгляд, но Ван Со схватил его за руку, заставляя смотреть на него и отвечать. Перед глазами всё ещё колыхалась розовая пелена, и лицо брата виделось ему размытым отражением в мутной воде.

– Её пытали, – через силу произнёс Бэк А, и Ван Со от внезапного прострела в висках провалился во мрак.

 

Когда он очнулся в следующий раз, было темно. Бэк А спал, устроившись на полу и положив под голову руку.

Ван Со сполз с кровати, стараясь не потревожить его, и, поминутно морщась от боли, стягивающей живот шипастым обручем, натянул на себя одежду.

– Брат! – вскинулся Бэк А, когда Ван Со, неловко повернувшись, уронил со стола подсвечник. – Ты куда? Тебе нельзя вставать!

– Мне нужно… к ней… – Ван Со силился проморгаться сквозь плотный туман перед глазами, чтобы определить, где дверь.

– Не надо, пожалуйста! Ты ещё очень слаб, – уговаривал его Бэк А, пытаясь вернуть в постель.

– Оставь… меня, – Ван Со сбросил руку брата со своего плеча и пошатываясь направился к выходу, который наконец-то обнаружил по двум приметным светильникам. Но стоило ему взяться за ручку и дёрнуть дверь на себя, как от этого незначительного усилия его перерезала пополам жгучая боль, и он потерял сознание.

День сменяла ночь, за ночью расцветал новый день, а выздоровление шло слишком медленно, и Ван Со не находил себе места, продолжая остервенело рваться из тюрьмы своего недуга к Хэ Су, которой наверняка было неизмеримо тяжелее и хуже, чем ему, и о чьей судьбе он ничего не знал.

***

Чхве Чжи Мон приходил к четвёртому принцу каждый вечер, чтобы дать Бэк А возможность отдохнуть. Он всех выпроваживал из спальни Ван Со и оставался там, пока упрямый младший брат больного не возвращался, чтобы занять своё привычное место у кровати. Никого другого рядом Ван Со просто не выносил, особенно по ночам.

В комнате было свежо и сумрачно: молодая луна только народилась, и робкого, блёклого сияния её тонкого серпа не хватало, чтобы осветить всю спальню. Днём придворный лекарь зажигал ароматические свечи, но Чжи Мон, приходя, убирал все душные благовония и открывал окна: гораздо важнее и полезнее для принца был свежий воздух и прохлада.

Проделав все свои привычные манипуляции и в этот раз, он встал у изголовья, наблюдая за больным. Ван Со дышал ровно и спокойно, лишь незначительные хрипы выдавали его нездоровое состояние. Но его больше не рвало кровью, он начал спать, мог принимать жидкую пищу, говорить, садиться на постели и постепенно приходил в себя – это обнадёживало.

Чжи Мон вовремя успел дать ему своё противоядие. Ещё несколько часов – и Ван Со не выдержал бы, просто сгорев изнутри. Теперь оставалось только ждать и молиться.

Осторожно, чтобы не разбудить больного, Чжи Мон проверил его пульс, легко прикоснулся ко лбу и пергаментным щекам, после чего со вздохом облегчения выпрямился и устало потёр переносицу. Неужели опасность миновала?

Что он там себе думал о непредсказуемости четвёртого принца и о выматывающей необходимости постоянно быть с ним начеку? Видимо, расслабляться не стоило ни на грамм, иначе это могло обернуться катастрофой в любой момент. Как на фестивале Двойной девятки, например, оплошность на котором астроном никак не мог себе простить.

Сейчас, когда угрозы жизни Ван Со больше не было, а вокруг искрилась цикадами ночная тишина, такая мирная и полная обманчивой безмятежности, Чжи Мон мог признаться себе, что запаниковал. Тогда, на празднике, увидев, как Ван Со хлещет отравленный чай чашку за чашкой…

Астроном крайне редко мог позволить себе поддаться этому недостойному и весьма непродуктивному чувству – панике, однако в тот раз и в самом деле ощущал себя, как паук, который пытается плести паутину на ураганном ветру. Сравнение ему не нравилось, но иного он не находил и, пользуясь передышкой от дневных забот, вновь и вновь перебирал в памяти цепочку событий, которые привели к такому плачевному исходу. Самобичевание нравилось ему ничуть не больше паники, но он называл это самоанализом и кропотливо сопоставлял факты и случайности, маркируя каждую из них знаком «плюс» или «минус» и делая выводы.

Разумеется, Чжи Мон знал о заговоре против Ван Му, равно как обо всех других заговорах, без которых дворец просто не мог просуществовать ни дня. Это было так же естественно, как свежие пионы поутру во всех его залах. Кстати, у принца Ван Со в комнате их не наблюдалось – и слава Небесам! Только этого тут не хватало!

Звездочёт непроизвольно хмыкнул, вспомнив, как принц что-то плёл ему про небо, когда нахально вторгся в его владения и захватил балкон в единоличное пользование. Ему, видите ли, остро приспичило полюбоваться звёздами, «которые есть только в Корё»! Ну да, конечно! А пионы с их удушливо-приторным запахом горя и агрессивной психосоматикой Ван Со были совершенно ни при чём…

Ладно, это всё дело прошлого. Сейчас бы разобраться с настоящим. И желательно так, чтобы минимально зацепить уже предопределённое будущее.

Чжи Мон был в курсе шаткого положения наследного принца, его неизлечимой болезни и в особенности – его острого нежелания садиться на трон после отца. Ван Му не был плохим человеком: справедливый, честный и великодушный, он умел быть благодарным и ценил доверие и преданность. Он искренне любил отца и братьев. Но в нём не находилось того сурового стержня, той жёсткости и бескомпромиссности, которые требовались для правителя молодого государства, чьи опоры постоянно подтачивали водовороты смуты и мятежей.

И Ван Му это прекрасно понимал, поскольку глупцом он тоже не был. Если бы ему дали право выбора, он бы предпочёл спокойно жить со своей семьёй в родной провинции покойной матери, вдали от дворца, не пачкаясь в грязи его интриг и вечных подковёрных игрищ влиятельных кланов и придворных. Но такого выбора у него не было, поскольку его угораздило родиться первенцем.

У короля Тхэджо было много сыновей, а у Ван Гона – он один. И, сам того не желая, Ван Му стал надеждой первого правителя Корё и – в его отцовских глазах – единственным достойным претендентом на трон. Как бы ни возражал сам наследный принц, как бы ни уговаривал короля Чжи Мон (впрочем, без особого усердия), тот упёрся в желании видеть на своём месте именно старшего сына, с которым бок о бок воевал при становлении государства. Несмотря на слабый клан матери Ван Му, на его неизлечимый недуг, на его сопротивление, на все намёки окружающих о том, что наследный принц категорически не подходит на уготованную ему роль, Тхэджо слепо вёл его к престолу и не желал говорить ни о какой замене.

Стоило ли удивляться, что Ван Му постоянно пытались убрать всеми возможными способами: от отравления до официального низложения?

Особенно усердствовала в этом королева Ю.

В этот раз ей пришло в голову рассорить короля, наследного принца и Ван Со, который не раз уже доказывал свою преданность старшему брату, с момента появления во дворце служа непреодолимой помехой для устранения Ван Му. И дошёл до такой наглости, что отказался сам убить наследного принца, хотя его просила об этом она, родная мать! Значит, от Ван Со тоже следовало избавиться.

Министр Пак Ён Гу, плясавший под её дудку, из кожи вон лез, чтобы заменить наследника престола на Ван Со, а попутно убедить Ван Му, что Со хочет ему навредить. Королева Ю притворилась, что поддерживает сына и жаждет видеть его на троне. А Ван Вон заронил в душу наследного принца зерно сомнения в лояльности Ван Со, признавшись, что дал четвёртому брату бумаги, свидетельствовавшие о долгах дяди наследного принца.

Дворцовый гадюшник ожил и зашевелился.

Но это было бы ещё полбеды, и с этим бы Чжи Мон справился без особых усилий, как справлялся не раз за все долгие годы при дворе Корё и не только при этом дворе, ничем, в общем-то, не отличавшемся от любого другого.

Совершенно неожиданно в игру вступила принцесса Ён Хва, спокойно жить которой не давали неуёмные амбиции, жажда власти и… ревность к Хэ Су. Её брат, восьмой принц, собирался отказаться от борьбы за трон, жениться на Хэ Су и уехать за мирной семейной жизнью в родовое гнездо семьи Хванбо – провинцию Хванчжу. И Ван Со был явно заинтересован этой нахальной девицей. Всё это выводило принцессу из себя. Именно она, сговорившись с королевой Ю, передала в Дамивон яд. Именно она настояла на том, чтобы чай на фестивале принесла Хэ Су: стремилась одним ударом убрать и наследного принца, и ненавистную соперницу. Именно она, сымитировав на фестивале собственное отравление после ухода Ван Со, дала всем понять, что был организован заговор.

Теперь в королевской корзине шевелились и угрожали друг другу и остальным уже две властолюбивые змеи…

Ван Со беспокойно дёрнулся во сне, отвлекая звездочёта от его мыслей.

Чжи Мон склонился над ним, внимательно вглядываясь в его бледное осунувшееся лицо, резкие черты которого за время болезни ещё больше заострились, придавая четвёртому принцу хищный и суровый вид, не говоря уже об отталкивающем шраме, который ему сейчас никто не закрашивал. Неудивительно, что Ван Со нагонял такой страх на лекаря и слуг, даже оставаясь практически неподвижным в постели.

– Су… – сипло прошептал принц, и веки его дрогнули. – Су!

Он зашарил рукой по одеялу, будто что-то искал. Его дыхание сбилось, и хрипы проступили яснее.

Чжи Мон положил прохладную ладонь на лоб Ван Со, и спустя минуту тот успокоился, вновь погрузившись в сон.

Хэ Су.

Вот что было краеугольным камнем этого заговора! Вот кого не следовало вплетать в паутину интриг. Вот чьей жизнью не стоило дразнить четвёртого принца и будить в нём зверя. И ещё как не стоило!

Чжи Мон полагал, что для Ван Со достаточно будет угрозы возвращения в Шинчжу, поэтому и молчал, когда Тхэджо сообщал о своём решении сыну, поэтому не предпринял ни единой попытки вступить в разговор и переубедить короля. Это должен был сделать сам опальный принц. Он должен был наконец-то прозреть и осознанно вступить в борьбу за трон! Неважно, по какой причине. Сколько несправедливости под сенью власти показал ему Чжи Мон? Сколько всего увидел Ван Со за время жизни при дворе? Сколько всего умудрился пережить сам за такой короткий срок, постоянно подставляясь под удар? Всё это должно было подстегнуть его, из конца-то в конец!

Но нет, если что-то подобное и зародилось в душе четвёртого принца, всё перевешивали почитание отца, преданность Ван Му и любовь к Хэ Су, побуждавшая его искать покоя, а не власти. Надо же, вновь ухмыльнулся Чжи Мон, хотя размышления его были отнюдь не весёлыми, – в кои-то веки четвёртый и восьмой хоть в чём-то совпали.

Ван Со ни в какую не желал быть королём, а раз так, значит, нужно было принимать решительные меры и применять жёсткие методы. Время теории прошло. Четвёртому принцу пора было открывать глаза, причём давно пора.

И всё-таки даже теперь Чжи Мон не собирался использовать Хэ Су в качестве основного стимула для пробуждения властных амбиций Ван Со. Строя свои стратегические планы, астроном держал её в резерве, на всякий случай, однако принцесса Ён Хва заставила его внести коррективы.

Чжи Мон до последнего старался держать Хэ Су подальше от королевской семьи на фестивале, где, как он знал, и состоится попытка отравления наследного принца. Накануне он предусмотрительно нанёс визит наложнице О и, несмотря на утерянный в её глазах авторитет после приготовлений к женитьбе короля, проявил чудеса красноречия, убеждая главную придворную даму Дамивона не допускать Хэ Су на праздник. Какие только аргументы он ни приводил, какую только чушь ни нёс, но наложница О, похоже, и сама не намерена была вовлекать в это свою подопечную, твёрдо решив ограничить её общение с принцами ради её же блага.

Это было астроному только на руку.

Но как? Как принцесса с королевой умудрились обвести вокруг пальца и его, и госпожу О и устроили, чтобы именно Хэ Су принесла для наследного принца этот проклятый чай?

Что он упустил?

Когда Хэ Су появилась с чайным подносом на праздничной веранде, не только Ван Со замер от шока. К нему присоединился и Чжи Мон, именно в тот момент ощутив противный вкус паники во рту. А потом непредсказуемый четвёртый принц умудрился выпить не одну, а три, и Чжи Мон вновь не сумел ему помешать.

Если бы чаша была единственной!

Если бы Хэ Су не явилась на фестиваль!

Если бы Ён Хва, взбешённая бездействием королевы, не решилась взять ситуацию в свои алчные руки и не продемонстрировала всем, что чай отравлен!

Столько неожиданных нюансов Чжи Мон просто не в состоянии был учесть, как ни корил себя за слепоту и самонадеянность!

И что теперь? А теперь ему приходилось вновь менять все планы, вытаскивать Ван Со с того света, изворачиваться перед наследным принцем и королём и действовать, а вернее, бездействовать так, чтобы события развивались в нужном направлении.

Жаль только, что без жертв в этом случае обойтись не удастся. И жертвы будут серьёзные.

Чжи Мон горестно вздохнул и виновато посмотрел на спящего четвёртого принца. Астроному было до невозможности больно видеть этого сильного человека таким беспомощным, и не столько перед недугом, сколько перед будущим. Ему было стыдно и страшно направлять Ван Со на тот путь, что был ему уготован, и вести его по этому пути, зная, на что он его обрекает.

– Простите меня, Ваше Высочество… – прошептал он, проклиная себя за то, что должен был сделать, но больше всего за то, что должен был допустить, не вмешиваясь и не пытаясь что-то изменить.

Это всё.

Дальше благоденствовать не получится: все сроки вышли.

Настал тот самый переломный момент, наступления которого астроном так не желал и так боялся, но тянуть более возможности не было: спокойные и радостные дни безвозвратно покидали Корё.

Исключительно по воле Небес.

***

Весь день Бэк А не находил себе места и прятал глаза от Ван Со.

Тот уже подолгу мог сидеть на постели, начал вставать и ходить по комнате, правда, из-за своего кошмарного упрямства доводил себя до такого состояния, что падал там, где его настигала слабость, поэтому тринадцатый принц боялся оставлять его одного и терпеливо измерял шагами комнату следом за старшим братом, чтобы вовремя его подхватить.

Вот и сейчас, под вечер, Бэк А поймал Ван Со у стола, на который тот не успел опереться в падении, дотащил его до кровати и, не слушая возражения и ругань, силой заставил лечь, стащив с него сапоги. Одежду снять четвёртый принц упорно отказывался, как ни уговаривал его Бэк А. Видимо, после передышки собирался истязать себя снова.

Ну что за характер, святые Небеса!

Ван Со глотал воду со свежими листьями мяты, избавляющими от тошноты, и исподлобья смотрел на брата, который пытался отдышаться, сидя рядом на постели.

– И? – нетерпеливо спросил Со, сжимая в пальцах чашку. – Долго ты ещё будешь молчать?

– О чём? – опасливо покосился на него Бэк А, чувствуя, как холодеют руки.

– О том, что утаиваешь от меня весь день и что боишься сказать, – от такой непривычно длинной речи в горле запершило, и Ван Со сделал ещё глоток. – Я всё жду, когда ты наберёшься смелости.

– Откуда ты…

– Говори! – рявкнул Ван Со и тут же зашёлся кашлем.

Бэк А понял, что тянуть с этим известием дальше становилось опасно, причём смертельно.

– Брат… – начал он, пытаясь подыскать правильные слова, но выбирать, собственно, было не из чего.

И почему сообщать такое четвёртому принцу выпало именно ему?!

– Ну! – подстегнул его резкий голос брата, который уже завёлся, раздосадованный собственной слабостью и нерешительностью Бэк А.

– Хэ Су приговорили к смерти… – одним махом выдохнул тринадцатый принц, но продолжить не успел.

Поперхнувшись, Ван Со выплюнул воду на одеяло и с рычанием швырнул чашку в стену, о которую та разбилась, жалобно звякнув осколками. А потом развернулся и ударил Бэк А по лицу так, что сам едва не опрокинулся на постель.

– Когда? – прошипел Ван Со, хватая брата за ворот, будто собирался придушить. А может, как раз и собирался. – Когда приговорили?

– Сегодня утром… – смаргивая выступившие от боли слёзы, ответил Бэк А. – Король приказал казнить Хэ Су за покушение на наследного принца. Её повесят через два дня, то есть… то есть послезавтра уже.

– Почему же ты мне сразу не сказал?

– Я не знал, как…

Ван Со на миг закрыл глаза, а потом уставился на Бэк А так, что тот мог поклясться, что видит в черноте его зрачков преисподнюю.

– Но ведь это ложь! – закричал четвёртый принц и тут же вновь закашлялся. – Она… не виновата!

– Даже мужчины не могут выдержать пытки, – тихо проговорил Бэк А, опуская голову, чтобы не видеть состояния Ван Со. – Её вынудили лжесвидетельствовать…

Не стон – хриплый волчий вой огласил комнату, заставив содрогнуться не только Бэк А, но и всех, кто слышал это за стенами покоев четвёртого принца.

Не обращая внимания на слабые протесты брата, Ван Со оттолкнул его, встал с кровати и сунул ноги в сапоги. Пошатываясь, он вышел из комнаты и устремился в дальнюю часть дворцового комплекса, где подальше от пышности и великолепия в деревянной лачуге под стражей держали преступников.

И его Хэ Су была среди них!

Ему было больно даже думать о том, что с ней делали и как истязали, выбивая признание, которого при других обстоятельствах никто никогда от неё бы не добился. При её-то честности, стойкости и обострённом чувстве справедливости.

Ван Со не замечал спешащего за ним Бэк А, на которого дико злился за молчание.

Он потерял целый день. Целый день!

И скоро Хэ Су… казнят?

При этой чудовищной мысли он споткнулся и едва не упал, не подхвати его вновь тринадцатый принц.

– Брат! Ты только навредишь себе, если будешь много двигаться, – Бэк А и сам понимал, что говорит в пустоту.

– Эта девочка… – задыхаясь, прошептал Ван Со, – она же совсем одна!

Он отбросил руку Бэк А и шагнул на веранду, где ему преградил путь невесть откуда взявшийся Ван Ук.

– Министр Пак Ён Гу утверждает, что Ван Му приказал Хэ Су отравить тебя, – без предисловий начал восьмой принц.

– Вздор какой-то! – выдохнул Ван Со, ужасаясь новой лжи. – Не слушайте его!

– Я знаю, что это неправда! – Ван Ук почти кричал. – Все знают! Но невозможно доказать обратное! – внезапно он оборвал себя и едва слышно добавил: – Я должен был оградить Хэ Су от общения с тобой. Вот к чему это привело.

– Бэк А, нам нужно поговорить наедине, – потребовал Ван Со, не отрывая взгляда от обвиняющего лица Ука.

– Что? – не понял тринадцатый принц.

– Уходи отсюда! – рявкнул на него Ван Со и, дождавшись, когда младший брат исчезнет за поворотом, продолжил, но уже тише: – Это дело рук королевы Ю, моей матушки. Она сама мне говорила, что отдала приказ добавить яд в чай наследного принца.

– Значит, ты выпил яд, чтобы спасти свою мать? – презрительно сощурился Ван Ук. – И ради неё же ты убил тех наёмников?

– Я сделал это, чтобы спасти Хэ Су и наследного принца, – покачал головой Ван Со.

– Спасти Хэ Су? – недоверчиво повторил Ук.

– Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о яде. Но всё обнаружилось из-за того, что Ён Хва тоже выпила его. Я не мог никого предупредить заранее: люди моей матери хорошо подготовились. Поэтому, Ук, ты должен пролить на всё свет! Никто не сможет помочь Су, кроме тебя. Это всё и ради наследного принца тоже.

– Я найду доказательства её невиновности, – пообещал Ван Ук. – Не хочу, чтобы она пострадала.

Как же Ван Со хотел ему верить!

Когда он добрёл до тюремной пристройки, все заключённые уже спали. Принц медленно шёл по коридору, задыхаясь от смрада, тянущегося из тесных клетушек, и страшась увидеть в этом аду Хэ Су. Его тошнило, частыми волнами накатывала слабость, ведь он впервые поднялся и вышел из комнаты настолько далеко. Но это всё было ничем по сравнению с участью Су.

Стоило Ван Со добраться до последнего закутка, огороженного грубо сколоченной деревянной решёткой, от того, что он там обнаружил, ноги его подкосились и он сполз на пол, хватаясь за неструганые доски и вгоняя себе в ладонь шипы.

Всё это было ничем.

Потому что внутри, на прелой соломе, в ворохе грязно-бурого тряпья лежала его маленькая Су. Её простая белая одежда была пропитана кровью, а правая нога неестественно вывернута в колене. Девушка вздрагивала и стонала в рваном сне, её пальцы дрожали, зарываясь во влажную гнилую солому.

Увидев её состояние, а главное – её кровь, Ван Со почувствовал, что сознание ускользает от него, и шумно выдохнул, цепляясь за отвратительную реальность.

Разбуженная его появлением и хриплым, надсадным дыханием, Хэ Су открыла глаза и спустя минуту туманного узнавания слабо улыбнулась и неловко приподнялась на подламывающихся руках.

Принц смотрел в её измученное лицо в кровоподтёках и изо всех сил сдерживался, чтобы оставаться спокойным хотя бы внешне. Ему страшно было представить, глядя на все эти раны, что творили с его Су, как пытали, выбивая лживое признание, обрекающее её на смерть.

Нет, он сделает всё возможное, чтобы это предотвратить. И Ук! Он тоже поклялся помочь. Вместе они вытащат Хэ Су из этого ада, обязательно вытащат!

– Я знала… – прошептала она, превозмогая боль: её губы были разбиты и сочились кровью. – Я знала, что вы справитесь и не умрёте.

– Конечно, нет, – откликнулся Ван Со, заставляя себя не думать о том, как Хэ Су били по лицу. – Им надо очень постараться.

Выяснить бы, кто мучил её, он бы каждого из них заставил страдать так, как страдала она! И не пощадил бы после!

– Вы знали, что там был яд, и выпили его, чтобы защитить меня, так как я подавала чай? – продолжила Хэ Су, покачиваясь от слабости.

– Что за ерунда? Я не такой глупец, чтобы пить яд из-за какой-то девчонки!

И почему он ей лжёт?

– Вы думаете, я вам поверила?

Ван Со опустил голову: глаза выдавали его.

– Но кто я такая, чтобы из-за меня вы подвергали свою жизнь опасности? Теперь мне будет непросто покинуть вас.

– А ты не покидай меня, – тихо ответил принц. – Умеешь же ты заставить меня волноваться. Мы оба чуть не умерли. Но я уверен, что и с этим справимся.

«Держись! – умолял его взгляд. – Прошу тебя, держись!»

– Скажите, – выдохнула Хэ Су, – что же мне с вами делать?

– А мне с тобой?

– Ваше Высочество, пожалуйста, принимайте лекарства вовремя и пока поменьше двигайтесь. И больше не приходите сюда, хорошо?

– Опять поучаешь? – попытался улыбнуться Ван Со.

Но заплаканные глаза Хэ Су просили его послушаться. Она не хотела терзать его. Не хотела, чтобы он видел её такой и переживал.

От всех этих впечатлений, от осознания того, что даже теперь она думает и заботится о нём, у Ван Со перехватило дыхание и в горле встал ком.

Он с усилием поднялся, больше ничего не сказав, и направился к выходу.

Во дворе его ждал Бэк А, который тут же протянул к нему руки, чтобы помочь спуститься по лестнице.

– Я сам, – упрямо возразил Ван Со, отвергая помощь.

Сколько можно? Болезнь и слабость приводили его в бешенство. Он не привык ощущать себя таким, он таким не был, а сейчас тем более не имел на это права.

– Как она? – спросил тринадцатый принц, идя чуть сзади и касаясь его плечом в незримой поддержке.

– Завтра утром я иду к королю, – не сразу откликнулся Ван Со, игнорируя вопрос брата.

Боялся: если начнёт рассказывать, в каком состоянии Хэ Су, просто сорвётся, и тогда всё пойдёт прахом.

– К королю? Ты хочешь просить его о помиловании? – изумился Бэк А. – Но ведь за протест и тебя накажут смертью!

– И что? – Ван Со остановился и развернулся так резко, что брат налетел на него, едва не сбив с ног. – Мне теперь просто стоять и ждать у виселицы, когда её казнят? Так? Она не виновата! А её просто приносят в жертву!

– Все это понимают, – потупился Бэк А.

– И никто ничего не делает, чтобы её спасти! – взорвался Ван Со. – Никто! Я не могу на это смотреть! Я не могу это допустить, потому завтра утром иду к королю!

– Брат… Но ведь Ван Ук обещал помочь, – с надеждой напомнил тринадцатый принц.

– Посмотрим, – сухо обронил Ван Со.

Вопрос доверия Ван Уку для него оставался открытым.

Просто у него не было выбора.

***

У него действительно не было выбора.

Четвёртый принц отчётливо понял это, стоя следующим утром перед королём, который не желал ничего слышать о Хэ Су. Тхэджо усердно, но весьма безуспешно делал вид, что занят разбором прошений, и не обращал внимания на мольбы Ван Со.

– Неважно, что ты сделаешь. Ничего уже не изменить, – король даже не смотрел на него. – Её преступления слишком велики!

– Ваше Величество! – не сдавался Ван Со. – Вы всегда были справедливы. Почему приговор вынесен так быстро? Она же не виновата! – он неотрывно смотрел на короля, подмечая все изменения в царственном лице. – Неужели… – задохнулся он от пугающей догадки: – вы используете Хэ Су, чтобы спасти наследного принца?

Вот оно! Судя по тому, как угрюмо король взглянул на него, принц попал в цель.

– Я защищаю эту страну! – жёстко проговорил правитель. – И сохраню более важную жизнь, принеся в жертву незначительную.

Незначительную?

Его Су – незначительная?! В то время как для него она значит просто – всё?

Будь прокляты все ваши уроки и вся ваша власть, если ради неё приходится жертвовать любимыми! Будь проклята ваша корона, если за право обладания ею нужно заплатить такую непомерную цену!

– Теперь я вижу, что быть королём – это пренебрегать и поступаться людьми для защиты собственных интересов, – Ван Со вышел за все дозволенные рамки, но ему уже было плевать.

Плевать на все правила! Плевать на мнение и решения правителя!

– Наглец! – не выдержал дерзости сына король Тхэджо. – Ты тоже захотел умереть? Я думал, ты прекрасный меч. Но я ошибался.

– Тот, кто владеет мечом, должен уметь разумно его использовать! – яростное отчаяние вытравило из мыслей и с языка Ван Со всё должное почтение. Сейчас он ненавидел этот золочёный трон, облитый кровью невинных людей, и того, кто на нём восседал.

– Придёшь ко мне снова – и умрёшь, – пригрозил король. – Каждый, кто явится ко мне говорить о Хэ Су, будет наказан!

– Ваше Величество… – сквозь подступившие слёзы прошептал принц, отказываясь верить, что уже ничего нельзя изменить. – Ваше Величество!

Но король отгородился от него очередным свитком, отгородился наглухо, и было ясно, что это конец.

 

Больше к Хэ Су его не пустили: видимо, он действительно вывел короля из себя, и тот решил наказать строптивого сына как следует. Что ж, в этом Тхэджо преуспел: Ван Со сходил с ума весь день и всю ночь, а вместе с ним и тринадцатый принц.

По просьбе старшего брата (хотя какая там просьба, четвёртый принц просто рявкнул так, что ослушаться было невозможно) Бэк А ездил во дворец восьмого принца, но не обнаружил его ни там, ни где-либо ещё: Ван Ук словно провалился сквозь землю.

Наведывался Бэк А и в башню Чжи Мона, но того и след простыл.

«Где же ты? – взывал к астроному Ван Со, глядя, как последние звёзды тают в рассветном мареве. – Где же ты, когда ты мне так нужен?»

Может, звёзды и отвечали ему, но он не умел читать их послания, поэтому слепо смотрел в небо, а потом вновь начинал метаться по комнате, насколько ему позволяло его состояние, и крушил всё, что попадалось под руку, а несчастный Бэк А тенью ходил за ним, убирая опасные осколки и отодвигая сломанную мебель: что делать ещё, он попросту не знал. Уговоры пощадить себя и отдохнуть на Ван Со не действовали, а оставить его одного тринадцатый принц боялся до смерти: в бешенстве с него станется учудить такое, что уж лучше трястись за него рядом, чем на расстоянии.

С рассветом Ван Со затих. Но лишь для того, чтобы собрать воедино все ошмётки мыслей.

Король принял своё решение? Ну так и он, Ван Со, принял своё. И пусть это будет стоить ему жизни – свой выбор он сделал. Да, он поклялся защищать наследного принца. Но у Ван Му сейчас было достаточно защитников, и среди них, нет, во главе их – отец. Король Корё.

А у Хэ Су не было никого.

Никого, кроме него!

Ван Со так и не выяснил, где сейчас восьмой принц, что он делает для того, чтобы спасти Хэ Су, как обещал, и делает ли вообще. Весь дворец накануне словно вымер в ожидании несправедливой казни, которая обеспечит ему мнимую безмятежность и иллюзорный покой до того момента, как заговорщики вновь соберутся с силами и нанесут удар. Так стоит ли этого ждать и стоит ли жертвовать ради этого всем?

Ван Со отошёл от окна, закрепил на поясе кинжал, взял со стола свой меч и, на миг закрыв глаза, чтобы побороть подступившую предательскую дурноту, повернулся к выходу из комнаты.

В дверном проёме стоял Бэк А, и на его лице было написано, что он отсюда не сдвинется.

– Пусти! – потребовал Ван Со, вплотную подойдя к нему.

Бэк А покачал головой:

– Брат… Ты должен смириться.

– Нет! – Ван Со почувствовал, как кипящий внутри него гнев сейчас вырвется наружу и накроет совсем не того, на кого был направлен. – Отойди.

– Я не дам тебе погибнуть! – повысил голос тринадцатый принц.

– А ей – дашь? – Ван Со смотрел на него снизу вверх, но Бэк А казалось, что тот нависает над ним, накрывая его своей болью и отчаянной решимостью, как небеса – грозой. – Ей позволишь умереть? Ты же говорил, что она дорога тебе!

– Да, но… я ничего не могу сделать, ты сам знаешь.

– А я – могу, – Ван Со шагнул вперёд. – Пусти!

– Ты можешь только умереть вместе с ней, – озвучил его мысли Бэк А, не двигаясь с места. – Никто не даст тебе покинуть дворец, даже если ты сейчас спасёшь её от виселицы!

– Значит, я умру вместе с ней.

– Со, пожалуйста. Ну, пожалуйста, одумайся, брат! – умолял тринадцатый принц. – Я знаю, что эта казнь для того, чтобы спасти наследного принца. И понимаю, что невозможно спасти обоих. Но я не могу позволить тебе погибнуть! Я не могу тебя потерять.

– А я не могу потерять её, можешь ты это понять или нет?! – голос Ван Со звенел от напряжения. – И даже если… Даже если её… Я не позволю ей уйти одной!

Бэк А долго с тоской смотрел в почерневшее лицо брата, а потом шагнул в сторону.

Сжав его плечо, Ван Со в последний раз взглянул на него, кивнул, прощаясь, и вышел.

 

Он бежал через сад, через церемониальный двор, по дорожке, огибавшей озеро Донджи, пересёк мост и наконец-то добрался до дальней части дворцового комплекса, где рядом с тюремной лачугой были установлены виселицы.

Он то и дело спотыкался, проклиная своё не до конца восстановившееся тело, что грозило подвести его в любой момент. Но колокол ещё не звучал, а значит, казнь не свершилась. Значит, надежда ещё оставалась.

Ван Со гнали вперёд страх и любовь.

Его не пугал гнев короля, который, пытаясь сохранить государство и преподать очередной урок власти, добился лишь того, что потерял сына. Он боялся одного – не успеть.

«Не покидай меня!» – билась у него в висках единственная мысль.

Он не представлял себе, как выберется за пределы дворца, когда вырвет Хэ Су из лап палачей. Об этом он просто не думал. Сейчас главное – застать её живой. А если нет… Значит, такова воля Небес, но одну её туда, к ним, он не отпустит.

Когда Ван Со влетел в тюремный двор, его взгляд сразу же выхватил маленькую хрупкую фигурку в толпе солдат: Хэ Су вели на казнь, но из-за сломанной ноги девушка еле двигалась. До виселиц ей оставалось всего несколько шагов.

Он бросился к ней, и стражники тут же перекрыли ему путь, обнажив клинки.

– Убирайтесь! – потребовал Ван Со.

Солдаты не отступили: они исполняли приказ. А он спасал жизнь – жизнь самого дорогого на свете человека.

Задохнувшись яростью, Ван Со разбросал с десяток воинов и встал рядом с Хэ Су, закрывая её собой:

– Она пойдёт со мной, – заявил он ощерившимся оружием палачам. – Должна пролиться кровь, чтобы до вас дошло?

До сих пор он не доставал свой меч из ножен: во дворце было запрещено обнажать клинок кому бы то ни было, кроме стражи, иначе это приравнивалось к угрозе главе государства. Но сейчас Ван Со уже перешёл все разумные границы, препятствуя исполнению приказа короля, поэтому терять ему было нечего.

Его меч сверкнул на солнце – и тут во дворе появился Чжи Мон, размахивая какой-то бумагой.

– Королевский приказ. Приказ! – еле выговорил он, задыхаясь от бега. – Эта казнь отменяется. Найден настоящий преступник!

Не осознав до конца значение слов астронома, принц обернулся к Хэ Су и едва успел поймать её, бесчувственную, у самой земли.

***

Ван Со бережно положил Хэ Су на кровать.

– Лекаря! – рявкнул он притихшим в коридоре служанкам. – Ну! Живо!

Под его волчьим взглядом девушки испуганно согнулись пополам в излишне усердных поклонах и, попятившись, исчезли из вида.

Наплевав на то, что положено и что не положено делать принцу в отношении служанки, тем более только что побывавшей под стражей, Ван Со взял чашу для умывания и, присев на край кровати, принялся осторожно стирать с лица Хэ Су запёкшуюся кровь мягким полотенцем, смоченным в прохладной воде.

В сознание она так и не пришла и лишь тихо стонала в ответ на прикосновения.

Там, в тюремном дворе, Хэ Су очнулась у него на руках и, не совсем ясно воспринимая происходящее от потрясения, наотрез отказалась, чтобы он нёс её в неблизкий Дамивон на руках. Так они и брели вдвоём, пока не наткнулись на солдат, которые… арестовывали главную придворную даму.

Ван Со не поверил своим ушам, когда услышал, как наложница О признавалась в покушении на убийство наследного принца. Это была очевидная ложь, и причина её была не менее очевидной: придворная дама, которая любила Хэ Су, как родную дочь, жертвовала своей жизнью ради неё.

Хэ Су сопротивлялась, сквозь слёзы умоляя наложницу О не брать вину на себя, и отказывалась принять эту жертву, а потом, хромая, увлекла свою наставницу в купальни. Ван Со, давая им время побыть вдвоём, сдерживал стражу. Им нужно было попрощаться, все это понимали.

Он ждал и думал о том, как тяжело сейчас было Хэ Су терять ещё одного горячо любимого человека: сначала Мён Хи, а теперь и придворную даму О, заменившую ей мать. У Хэ Су не оставалось больше никого в этом холодном и страшном месте под названием дворец, в целом мире – никого.

Лишь он один.

Если бы только она приняла его! Если бы только позволила заботиться о ней и любить её!

Хэ Су упала ему на руки, едва появилась с наложницей О в дверях купальни. Ван Со посмотрел в покрасневшие от слёз глаза женщины, которая спасала его Су ценой собственной жизни.

«Я буду беречь её и останусь рядом, пока дышу, клянусь вам!» – говорил его взгляд.

«Не обещайте, Ваше Высочество, – откликалась безмерная печаль в погасших глазах придворной дамы. – Вы не сдержите своё слово. Дворец заставляет людей нарушать свои обещания. Просто любите её и помните – за всё на свете приходится платить, а за каждую минуту счастья – вдвойне…»

Ван Со промочил полотенце в ставшей розовой от крови воде и осторожно коснулся им свежего багрового рубца у воротника Хэ Су.

Ей приставляли к горлу меч? Её пытали кинжалами?

Он нервно сглотнул. Ещё один шрам. Ещё одно тяжёлое и неизбывное воспоминание, которое никогда не исчезнет из памяти Су. Станет ли она прежней? Будет ли вновь улыбаться, как раньше? Сможет ли пережить всё это?

Его горестные размышления прервали вошедшие служанки.

– Ваше Высочество, что вы… Что вы делаете? – они в ужасе смотрели на то, как он спокойно отжимает окровавленное полотенце над чашей. – Лекарь скоро будет.

Ван Со встал, уступая место у кровати, и отошёл к окну.

Девушки бросали на него осторожные вопросительные взгляды, пока старшая из них, немного помявшись, не произнесла:

– Ваше Высочество, нам нужно умыть и переодеть госпожу Хэ Су, чтобы лекарь смог осмотреть её и позаботиться о её ранах.

– Так чего вы ждёте?

– Но, Ваше Высочество, – попыталась робко возразить покрасневшая служанка. – Вам не следует…

– Делайте, что должны, – раздражённо отрезал четвёртый принц, всем своим видом давая понять, что не сдвинется с места.

– Но вам нельзя здесь находиться… – от смущения голос служанки сел и был едва слышен.

– Ну так попробуйте меня выгнать, – Ван Со сложил руки на груди и посмотрел на служанку так, что она только испуганно кивнула и дала знакдругим девушкам приступать к своим обязанностям.

Ван Со не выпускал из вида ни одну служанку, внимательно наблюдая за их действиями, и старательно отводил взгляд от Хэ Су. Он не мог оставить её даже ненадолго. После всего, что им обоим пришлось пережить, в каждой придворной даме ему виделась отравительница, в каждом чужом взгляде на Хэ Су – взгляд королевы Ю. До него дошли слухи, что после фестиваля Чуньян одна служанка пропала из дворца, а вторую нашли мёртвой с проколотой шеей. Эти смерти наверняка были связаны с покушением на наследного принца и последующими истязаниями Хэ Су. Поэтому он боялся за неё и упрямо оставался в её комнате в нарушение всех приличий, пока не явился придворный лекарь.

– Ваше Высочество! – воскликнул почтенный старик, увидев принца в комнате незамужней девушки, прислуживающей во дворце. – Как вы здесь…

Ван Со даже не удосужился открыть рот для ответа и просто кивнул в сторону кровати – займитесь своим делом! Весь его вид и мрачный взгляд сказали лекарю больше, чем какие-либо слова.

Пока тот изучал раны Хэ Су, принц смотрел себе под ноги, весь обратившись в слух, и беззвучно твердил: «Только не покидай меня. Только не покидай…»

Ему было страшно услышать непоправимое, но лекарь деловито бормотал, попутно давая указания служанкам, и то и дело опасливо косился в сторону окна:

– Сломана нога в колене… Это я сам. Раны на спине уже затягиваются, надо обработать поскорее, пока не загноились… Сюда и сюда – повязку, и потуже… На животе посинение, внутри, возможно, скопилась кровь… Нужно приложить холод и ждать…

Ван Со скрипел зубами, сцепив руки на груди, и поднял голову лишь тогда, когда услышал, как его зовёт тихий голос астронома.

– Ваше Высочество, – обратился к нему из коридора Чжи Мон через приоткрытую дверь. – Прошу вас, выйдите. Мне нужно с вами поговорить.

Свою просьбу ему пришлось повторить дважды, но и тогда четвёртый принц даже не пошевелился.

Звездочёт вздохнул и шагнул в комнату, отворачиваясь от кровати, где всё так же без сознания лежала Хэ Су, которую продолжал осматривать лекарь.

– Ваше Высочество, – едва слышно проговорил Чжи Мон, – вам не следует здесь находиться. О госпоже Хэ Су позаботятся.

Ван Со хмуро посмотрел на него и упрямо мотнул головой.

– Принц Со, – продолжал шёпотом настаивать астроном. – Вы можете спокойно идти. В вашем присутствии необходимости нет. Я уверяю вас, что госпоже не грозит иная опасность сверх той, которой она уже подверглась. Ей нужно восстанавливать силы. И вам тоже. К тому же, у меня для вас приказ короля.

Лишь после этих слов Ван Со соизволил оторваться от стены и шагнул вслед за Чжи Моном в коридор. Но там его словно подменили: плотно прикрыв дверь, он схватил звездочёта за горло и прижал к стене:

– Приказ короля? Ещё один, наподобие этого? – кивнул он в сторону комнаты Хэ Су.

– Ваше Высочество, отпустите меня, – просил Чжи Мон, отгоняя чувство дежавю и пытаясь справиться с дыханием, которое под железными пальцами четвёртого принца начало ощутимо сбоить.

Ван Со ослабил хватку и прошипел ему в лицо:

– Где ты был?

– Я… был занят, – пролепетал звездочёт.

– Занят? Ты был занят?! – яростно зашептал принц, понимая, что его могут услышать за тонкими стенами. – Она же чуть не умерла!

– Но казнь госпожи Су отменили…

– В последний момент! И вместо неё теперь казнят другую невинную жертву, да? – еле сдерживался от крика Ван Со.

– Придворная дама О призналась в содеянном.

– Хватит!

Ван Со потащил Чжи Мона на улицу и, толкнув в пустую беседку, заорал, уже ни от кого не таясь:

– Наложница О невиновна! И ты это знаешь! Ты же это знаешь, так почему лжёшь мне в лицо? Лжёшь вместе с королём, которому ничего не стоит разбрасываться такими приказами, равно как и жизнями людей!

– Вы не представляете себе, принц Со, что чувствовал король, когда отдавал этот приказ, – с трудом ответил Чжи Мон, и во взгляде его сквозила такая скорбь, словно он сам отправлял на казнь кого-то, кто был ему неизмеримо дорог. – Он знает, что будет сожалеть об этом всю жизнь. Госпожа О была для него единственной… – звездочёт на секунду умолк, но то, что значила главная придворная дама Дамивона для Тхэджо Ван Гона, ни для кого во дворце не являлось секретом. – Если он лишится всех близких ему людей, то останется в полном одиночестве. Однако такова участь короля: ему всегда приходится чем-то жертвовать.

– А я не хочу жертвовать! Не хочу, слышишь ты меня?

– Такова участь короля, – повторил Чжи Мон, делая упор на каждом слове. – А вы меня слышите, Ваше Высочество?

Под его пронзительным взглядом Ван Со как-то сразу остыл и развернулся, чтобы уйти к себе, но его догнал голос астронома:

– Приказ, Ваше Высочество…

Принц замер на пороге беседки.

– Вам надлежит отправиться в Хупэкче, к магистрату Наджу, для прояснения ситуации с растратами родственников наследного принца. Эту проблему нужно решить так, чтобы избежать последствий и повторения обвинений в адрес Ван Му. Бумаги у меня. Как будете готовы, зайдите ко мне, я всё вам передам.

– Это наказание? – глухо спросил Ван Со. – Меня высылают из Сонгака за то, что я осмелился просить о помиловании Хэ Су?

– Это приказ короля, – короткая фраза звездочёта дала ему ответы на все вопросы.

После недолгой паузы Ван Со шагнул назад в беседку и, приблизившись к Чжи Мону, проговорил с тихой угрозой:

– Я выполню приказ. Но если в моё отсутствие что-нибудь случится с Хэ Су, за это ответишь мне ты, понял?

– Значит, возвращайтесь скорее, Ваше Высочество, – спокойно встретил его взгляд астроном. – Если не хотите, чтобы что-то случилось.

Это был ещё один приказ. И Ван Со его услышал.

***

Дворцовую площадь заливал нескончаемый дождь. Тяжёлые струи били по черепице на крышах построек, срывались с водостока и, казалось, привязывали карающее небо к скорбной земле бесчисленными режущими нитями, от которых нигде нельзя было спрятаться, как от суровой воли Небес.

А перед дворцом, на холодных каменных плитах, скрытых под слоем воды, увядшим цветком лотоса белела фигурка Хэ Су.

Когда Ван Со увидел её там, стоявшую на коленях, такую маленькую и измождённую пытками, увечьями и страданиями, в нём будто лопнула последняя нить, удерживающая груз его преданности королю, лояльности и веры в незыблемую силу и правоту власти. И он, не задумываясь, шагнул к Хэ Су и встал над ней, укрывая своим дорожным плащом от хлёстких струй дождя. Неважно, кто видел его, кто осуждал и как собирался за это наказать. Он показывал всем, что Хэ Су – его, и он будет защищать её вопреки всему.

Она подняла на него измученные глаза и, узнав, с обречённой покорностью выпрямилась из последних сил, принимая его помощь, отдавая себя под его защиту…

 

Ему нельзя было уезжать! Нельзя было оставлять её одну!

И пусть он выполнил приказ короля и уладил проблемы наследного принца с его родственниками в Хупэкче, пока он отсутствовал во дворце, его неотступно преследовало ощущение беды.

Поэтому Ван Со рвался назад в Сонгак, несмотря на непогоду и размытые ливнем дороги. Он загнал коня и едва не разнёс в камни маленькую горную деревню, у которой его конь упал замертво. Ему повезло, что у старосты нашлась крепкая лошадь, а может, это старосте повезло, что она нашлась и Ван Со покинул их, оставив в ужасе вспоминать пришествие принца Волка, который рыча требовал немедленно предоставить замену павшему животному, угрожая всеми бедами мира.

Вернувшись во дворец, он сразу же бросился в Дамивон, и ему сообщили, где искать Хэ Су, которая, не оправившись от ран, второй день на коленях умоляла правителя пощадить наложницу О. Ему передали и слова короля Тхэджо, пригрозившего покарать каждого, кто поддержит протестующую служанку.

Но сейчас Ван Со стоял над ней, не боясь ни гнева отца, ни кары Небес, и сожалел лишь о том, что покинул её, подчинившись приказу. Он не мог силой увести Хэ Су с площади: это был её выбор, её право – молить правителя о милости. Всё, что он мог, – закрыть её от дождя, облегчая участь и надеясь на чудо.

А чуда не произошло.

Пелену дождя над дворцом траурным эхом разорвал колокольный звон, возвещая всех о свершившемся правосудии: наложницу О повесили.

Услышав этот страшный раскатистый звук, Хэ Су дёрнулась, закричала, а потом поползла к тюремному двору, цепляясь ослабевшими пальцами за мокрые каменные плиты и вырываясь из рук Ван Со.

– Госпожа О! – заходилась в крике Хэ Су. – Нет! Госпожа О умерла вместо меня! Это же несправедливо! Отпустите!

Но Ван Со держал крепко, пока силы её не иссякли и она не упала без чувств ему на руки.

И всё время, что он нёс Хэ Су в её комнату, сидел рядом с ней, согревая её ледяные пальцы и успокаивая её в ожидании лекаря, даже в беспамятстве она продолжала рваться к своей наставнице и бредить, изредка приходя в себя и принимая Ван Со за придворную даму О, чьё тело сейчас покачивалось под оплакивающим её дождём на площади перед ненасытным дворцом, получившим свою очередную жертву.

– Су, очнись! – просил Ван Со и гладил залитые слезами щёки любимой. – Это я! Посмотри на меня, посмотри!

Но она, глядя на него как будто уже из другого мира, видела вовсе не его и, сжимая его руки, горячо шептала:

– Госпожа, госпожа О, простите меня! Простите! Госпожа, вы говорили правду, а я не послушала вас! Простите меня!

– Су, пожалуйста, очнись! – пытался привести её в чувство Ван Со, но мучения последних дней были столь велики, что это не могло не сказаться на её рассудке.

– Если бы я знала, что кто-то умрёт из-за меня, я бы не радовалась тому, что избежала смерти, – говорила Хэ Су сквозь слёзы. – Как бы мне хотелось, чтобы это был сон. Как бы мне хотелось проснуться и забыть об этом кошмаре!

– Су, очнись! – умолял её Ван Со, – Я с тобой. Я здесь!

– Простите меня, госпожа О! – слепо всматривалась в его лицо Хэ Су, продолжая казнить себя. – Я так виновата перед вами! Вы звали меня с собой уехать в ваш родной город, а я не послушала вас… А теперь уже поздно. Вы сделали это не для меня, а чтобы помочь королю? В чём помочь, госпожа? Зачем это всё?

Ван Со знал, что наложница О не просто так отдала свою жизнь. Старшая придворная дама Дамивона была смертельно больна, с тех самых пор, как её отравили и она лишилась ребёнка короля. Мучиться ей оставалось недолго, и она решила пожертвовать собой, чтобы спасти любимую подопечную, которая была ей как дочь. Чтобы помочь Тхэджо сделать непростой выбор и сохранить стабильность и спокойствие государства, которое он создал. Пожертвовать угасающей свечой ради сохранения пламени путеводного факела Корё – наследного принца.

Глубоко в душе Ван Со не понимал этого и не принимал. Хотя сейчас ему было не до того: лекарь всё не шёл, а Хэ Су, похоже, окончательно выбилась из сил и наконец затихла, перестав вырываться и лишь горестно причитая:

– Госпожа О, я не могу так жить: обдумывать каждый шаг, каждый миг, словно я иду по тонкому льду. Я не хочу так жить! Не хочу жить…

А Ван Со прижимал её к себе и боялся лишь одного – что она не выдержит всего этого, и повторял: «Не покидай меня, пожалуйста, Су, не покидай!»

 

Слышишь ли ты меня, Су? Мой голос? Мою исповедь тебе?

Твоё имя не сходит с моих губ, ведь ты тенью повсюду следуешь за мной, куда бы я ни шёл. Я обернусь – а тебя нет… И всё же я чувствую тебя, ведь ты навсегда во мне, в моём сердце. Ты навсегда моя! Слышишь?..

Дождь моих воспоминаний идёт бесконечно. И когда я возвращаюсь мыслями в то время, меня посещает одно из самых страшных моих видений – твоя маленькая фигурка на грязной соломе, окровавленное лицо и глаза, полные переживаний… за меня. Но за меня ли? О ком ты думала, когда я пришёл к тебе, едва перенёсшей пытки? К кому ты взывала там, под дождём, стоя на коленях перед королевским дворцом? Кого звала?

Меня или…

Я не хочу знать ответ на этот вопрос. Не хочу.

Но зато теперь я знаю, что чувствовал король, отдавая приказ казнить свою любимую женщину – единственную любимую! Знаю, потому что чувствовал себя точно так же в тот день, когда видел тебя рядом в последний раз и произносил слова, которые калёным железом выжжены в моей памяти…

Я сам, сам прогнал тебя! Святые Небеса, мне бы только знать, что ты меня простила, хотя прощения мне нет… Я прогнал тебя, а вместо этого мне нужно было умолять: «Не покидай меня! Что бы ни случилось, не покидай!»

Знаешь, Су, в тот день, когда тебя собирались казнить, я бы пошёл до конца. Если бы мне не удалось спасти тебя, если бы я опоздал на казнь, я бы последовал за тобой. Неважно как, главное – с тобой. И мы бы больше никогда не разлучались, мы бы отправились в другой мир вместе, чтобы быть там – вместе. Ведь я не мог отпустить тебя, как не могу и теперь…

И я порой жалею, что тогда всё случилось именно так. Прости меня за это признание, но мы же обещали не лгать друг другу… Я жалею, что успел и мы не ушли вдвоём, как бы страшно это ни звучало. Тогда бы я не потерял тебя и мне не пришлось бы столько ждать и искать. Но осталась бы ты со мной в то время? Приняла бы меня?

Услышь меня, ответь мне, Су! Дай мне надежду, что я смогу найти тебя там, в одном из тысяч миров, где ты меня ждёшь и, встретив, больше никогда не покинешь…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 12. Невидимые цепи ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 12. Невидимые цепи

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/CtsSbplfkO727w.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Lee Joon Gi – For a While

 

Что мнится иному сокровищем дивным,

Порою для нас вовсе не драгоценность{?}[Отрывок из стихотворения «Что мнится иному…» (пер. Л. Эйдлина).].

 

Тао Юань-мин

Король Тхэджо готовился покинуть этот мир.

Чжи Мон мог сколько угодно заливать ему про то, что звезда его горит, как и прежде, ярко, а сам правитель Корё – сколько угодно убеждать министров, что всё так же бодр и полон сил, но от правды деться было некуда, ведь себя король знал гораздо лучше всех придворных лекарей, вместе взятых. И Чжи Мон тоже его знал.

Ван Гон начал угасать ровно год назад, с того самого дня, как казнил наложницу О, с того момента, как отдал Чжи Мону в руки приказ об отмене наказания для невиновной Хэ Су, который звездочёт еле успел доставить к месту казни, где едва не случилось непоправимое. Если бы не Ван Со, смысла в этой бумажке уже не было бы…

Тхэджо любил свою О Су Ён всем сердцем, любил с тех пор, когда, ещё будучи военачальником, встретил дочь простого травника, девушку с глубокими, лучистыми, как тёмный янтарь, глазами. Но он не смог назвать её своей: дворец диктовал свои правила, а государство, которое создал Ван Гон, – свои законы. И в них не вписывались ни любовь, ни обещания, ни совместное будущее короля и Су Ён, ведь у неё не было могущественного клана за спиной или иных способов поддержки молодого правителя.

Кроме любви.

И Су Ён отдала ему всю свою любовь, всю свою жизнь, всю себя, принеся в жертву дворцу право быть счастливой, право родить ребёнка от любимого человека, право прожить долгую жизнь в здравии и покое рядом с ним. И ушла – ради него, чтобы облегчить его участь и его решение, без обид и возражений.

У неё было достоинство королевы, однако Су Ён не суждено было ею стать.

Кто-кто, а Чжи Мон прекрасно знал, что за каждым великим мужчиной в истории всегда стояла любимая женщина. Во все времена, в любом из миров. Ибо самой природой, самими Небесами устроено так, что каждому живому существу предназначается его пара – его опора, сила, страсть, без которой гаснут все стремления, а рядом с которой – пылают негасимым огнём созидания и великих свершений. Но Чжи Мону также было известно (ведь сколько раз он был тому безмолвным и бесправным свидетелем!), что именно любимую женщину обычно первой приносят в жертву тому, чего она вместе со своей бескорыстной любовью и верой помогает достигать мужчине при восхождении к вершине.

Король Тхэджо принял жертву О Су Ён и сделал её своей наложницей и придворной дамой, заточив во дворце, потому что отказаться от этой женщины было выше его сил. Потому что эта женщина была единственной, кого он любил. И когда она ушла, жить без неё просто не сумел, снедаемый тоской и чувством вины. И пусть Су Ён не была его женой, не родила ему детей, но одно её присутствие вливало в него силы, спокойствие и уверенность. Она всего лишь подавала ему чай, ухаживала за его волосами… и при этом была для него так же важна, как дыхание. Незаметное, беззвучное в светлые дни, когда его теряешь, вдруг оказывается, что жить без него невозможно.

И король не смог.

Он таял на глазах, и это почуяли все стервятники, кто только и ждал удобного момента для смены власти. А Тхэджо Ван Гон отказался бороться. Он больше ничего не хотел. Ни к чему не стремился.

И никого не любил – вот что было страшнее всего.

 

Прошёл целый год, а четвёртый принц по-прежнему исполнял роль посла, меняя земли и страны, выясняя военную мощь союзников и противников Корё. Король отослал его из Сонгака сразу же после казни наложницы О, невзирая на то, что принц всё ещё был болен. Это стало наказанием отца строптивому сыну, осмелившемуся перечить воле властителя страны ради ничтожной служанки.

Но главная причина крылась в ином: Ван Со спас свою любимую, а Ван Гон – потерял. И Чжи Мон чувствовал, как это гложет правителя Корё и не даёт спокойно смотреть на принца, который мог себе позволить то, что уже не мог позволить себе король.

Астроном помнил, как Ван Со смиренно стоял на коленях перед троном, где восседал Тхэджо, у кого в ушах ещё звучал траурный колокол по повешенной наложнице О. И как безропотно принц принял наказание, равносильное гибели, что привело в изумление даже его отца.

– Ты не станешь противиться? – удивлённо переспросил Ван Гон.

– Разве я могу не подчиниться королю? – безо всяких эмоций ответил четвёртый принц. Но он не был бы собой, если бы не продолжил: – Я покину Сонгак, как вы того пожелали. Однако Хэ Су не должна покидать Дамивон. Прошу вас о милости и понимании.

И было очевидно, что Ван Со не просит, а ставит условие. В обмен на собственный отъезд и миссию во враждебных землях с риском для жизни он требовал безопасности и покоя для Хэ Су. Это не могло не вызывать уважения.

– Ты всё ещё обворожён ею? – после тяжёлой паузы сердито проговорил король.

– Я не могу отказаться от неё, – в тихом почтительном голосе четвёртого принца звучала такая несокрушимая твёрдость, что даже Чжи Мон взглянул на него так, словно видел впервые.

Однако стоило Ван Со покинуть тронный зал, как астроном едва не сел на пол, причём буквально, услышав приказ короля:

– Избавься от Хэ Су.

– Что, простите? – уточнил Чжи Мон, донельзя поражённый внезапным вероломством Тхэджо.

– Отправь её туда, где она не сможет видеться с принцами, – сквозь зубы пояснил король. – Если Ван Со не способен отказаться от неё, я сам позабочусь об этом.

Вот это было уже жестоко и перекрывало любую ссылку на войну, в противоборствующий клан и куда бы то ни было вообще. Потому что это было не наказанием, а самой настоящей местью. Местью мужчины, который не смог защитить свою женщину, но имел власть, чтобы покарать того, кто на это отважился, даже родного сына.

И пусть король требовал убрать Хэ Су за тридевять земель, запретив ей прощаться с принцами, Чжи Мон его не послушался: ему страшно было представить, что натворит четвёртый принц, если не найдёт её по возвращении. Да он же просто разнесёт ко всем чертям дворец, а потом придушит его, астронома! Или нет, сперва придушит, а потом разнесёт. Хотя какая разница…

Поэтому Чжи Мон отправил Хэ Су не в какую-то захолустную провинцию, а всего лишь на окраину Сонгака, определив прачкой в кёбан{?}[Кёбан – учебное заведение для кисэн, где девушек обучали музыке, танцам и поэзии для развлечения знати.]. Да, из некогда благородной госпожи она превратилась в низшую из служанок, но астроном был уверен, что эта удивительная девушка справится с любыми трудностями, ведь не просто так он её выбрал!

К тому же он не хотел терять Хэ Су из вида, ведь ей предстояло вернуться.

И королевский запрет на прощание с принцами Чжи Мон истолковал на свой лад: со всеми нельзя, а с одним – можно и даже необходимо. Поэтому он сам проводил хромающую Хэ Су до своей башни, где собирался в дорогу Ван Со.

Звездочёт понимал, что этим двоим нужно было увидеться и поговорить перед расставанием. Ведь его сердце вовсе не было каменным.

А что до короля Тхэджо, то ныне, через двадцать шесть лет после вступления на престол, на троне сидел уже не тот величественный и грозный генерал Ван Гон, который твёрдой рукой объединил три государства и мудро правил молодой страной. Спустя долгие месяцы вялого и покорного угасания Корё возглавлял сломленный, ссутулившийся старик. Тхэджо было, в сущности, не так много лет, но он сдался и теперь устало смотрел на мир погасшим взглядом и бескровными губами равнодушно отдавал приказы.

Чжи Мон наблюдал за ним со смесью сожаления, сочувствия и смирения: всё это происходило по воле Небес, что бы он там себе ни думал и ни был способен изменить.

Однажды под вечер, выгнав из тронного зала бесполезного лекаря, у которого от страха и осознания собственной беспомощности тряслись руки, пока он пытался нащупать королевский пульс, правитель долго молчал, глядя куда-то в пустоту, а потом повернулся к Чжи Мону и едва слышно сказал то, чего астроном ждал от него, ждал уже очень давно:

– Верни Ван Со в Сонгак.

***

Год вдали от тебя прошёл, словно целая жизнь, Су.

Так мне думалось тогда, ведь я ещё не знал, что это такое – целая жизнь без тебя, поэтому даже год мне казался вечностью.

Как же наивен я был в то время!

Я побывал в разных землях, видел и вынес много такого, о чём бы никогда не решился рассказать тебе, да и теперь не стану. Зачем? Ради чего тревожить тебя рассказами о нескольких новых ранениях, которые лишь прибавили шрамов на моём теле, о долгих зимних неделях в плену, об изнуряющей болезни, о потере моего отряда – всех воинов, одного за другим… Ведь главное – я выполнил свою миссию и вернулся к тебе. Живым. Я снова увидел и обнял тебя!

Меня везде принимали с настороженной холодностью и даже враждебностью, не зная, чего можно ожидать от принца Волка из династии Ван, но опасения Чжи Мона не оправдались: несмотря на всё пережитое, на все трудности и столкновения, данные мне поручения я выполнял так, как и рассчитывал мой отец. А я постоянно ждал, когда же он сменит гнев на милость и позволит мне вернуться домой…

В длительных конных походах, бесконечных месяцах в плену и похожих один на другой муторных днях на постели под присмотром военного лекаря у меня было много времени для воспоминаний, и все они были связаны с тобой. Долгими ночами, глядя на звёзды чужого неба, я думал о тебе и безумно скучал. Я скучал по той бойкой, дерзкой и смелой девчонке, которая ворвалась в мою жизнь свежим ветром и досаждала мне своими поучениями, незаметно пробираясь в самую глубину моего сердца. Я скучал по маленькой испуганной пичужке, в которую ты превратилась после ритуала дождя, пусть так и не понял, почему ты вдруг начала бояться меня. Я скучал по тихой печальной тени, которой ты стала после испытаний и смерти придворной дамы О.

Я тосковал по тебе любой, ведь, какой бы ты ни была, ты оставалась для меня чудом. Ты принесла в мою жизнь свет и надежду. Ты открыла мне, что невыносимая унизительная жалость в твоих глазах на самом деле была мягким состраданием и пониманием, в котором я так нуждался.

Меня никто, никто не понимал так, как ты, Су! Тебе единственной на земле было не всё равно, что со мной, здоров ли я, хорошо ли я спал…

Но моя тоска была ничем по сравнению с той, что душит меня сейчас! Та тоска по тебе была иной, ведь в душе я был уверен, что однажды вернусь к тебе и вновь увижу твои глаза. А теперь она изменилась: у неё другой цвет – серый, гнетущий, у неё другой голос – изматывающе безысходный и недосягаемый, как твои черты в моей памяти.

Но тогда… Тогда всё было иначе, думал о тебе я иначе и надеялся на иное… Ты научила меня смотреть на звёзды, любоваться снегом, пить свежие струи дождя. Рядом с тобой я отогрелся и понял, что могу чувствовать радость, замечать красоту и улыбаться. Когда я видел тебя, говорил с тобой, меня окутывали умиротворение и покой. Как рассказать тебе, что это значило для меня? Как объяснить, насколько сильно мне тебя не хватало?

Я не выпускал из рук ту самую шпильку с лотосом, которую ты вернула мне в нашу последнюю встречу, ведь когда-то в своих руках её держала ты.

Я и не ждал, что ты придёшь ко мне, когда собирался в дорогу. Потому что намеревался разыскать тебя до отъезда сам. И знаешь, что потрясло меня даже больше того, что ты – пришла? Ты улыбнулась мне! Улыбнулась едва ли не впервые за долгие месяцы и не отказалась прогуляться у озера Донджи. Нашего озера.

Ты говорила мне о том, что этот мир продолжит жить своей жизнью всегда, несмотря на все наши скорби и потери. А я, слушая тебя, надеялся только на одно – чтобы ты как можно скорее отпустила прошлое, хотя и знал, что это невозможно после всего, что тебе пришлось вынести.

И я не поверил своим ушам, когда услышал, как ты просила меня забыть о тебе, как говорила, что не будешь меня ждать и протянула мне шпильку, которую я ни разу не видел в твоих волосах.

Но ведь ты её и не выбросила!

Я слово в слово могу повторить, что ты тогда говорила мне:

– Вас отсылают за то, что вы пытались помочь мне. А я помню, каким счастливым вы были, когда стали жить во дворце. Вы вынуждены уехать, хоть и не хотите. И в этом моя вина. И я прошу вас, научитесь отличать дружбу от любви. Отдав всю любовь одному человеку, вы усложните свою жизнь.

Ты опоздала в своих опасениях и предостережениях, Су, потому что я уже отдал всю свою любовь. Тебе. И назвал тебя своей, хоть ты и противилась этому. Но я знал, что всё равно тебя не отпущу, что бы ни случилось…

Я хранил это серебряное украшение, мечтая однажды увидеть нефритовый лотос в твоих волосах, ведь если ты наденешь его, это будет означать, что ты приняла мой подарок и меня самого. Я сжимал в пальцах шпильку, а мои руки хранили тепло объятий, пусть прежде я обнимал тебя и против твоей воли.

Глядя на луну, которая дарила мне твою улыбку, я просил у тебя прощения за то, что не умел контролировать свои чувства, не умел себя вести и, быть может, этим пугал и отталкивал тебя. Но ты была так нужна мне, что иначе я просто не мог…

Я смотрел на звёзды, дышал луговым ветром и хотел, чтобы ты тоже почувствовала эту свободу – запах ночной прохлады, шорох травы в бесконечных цветущих полях, чтобы ты вырвалась из клетки дворца, улыбалась и любовалась небом… А со мной или без меня – неважно.

Именно тогда я придумал, как освободить тебя. И если бы ты позволила, я был бы рядом с тобой, ничего не прося взамен.

Осталось только вернуться…

***

Ван Со стоял перед королём, тратя все силы на то, чтобы сохранить самообладание. Его колотило от гнева и обиды, и лишь Чжи Мон замечал его подрагивающий рот, сжатые кулаки за спиной и слышал прерывистое дыхание, с которым принц пытался справиться, что выходило у него весьма посредственно. Однако в остальном для всех присутствующих он являл собой образец сдержанности и почтительности.

Такой железной выдержке можно было только позавидовать!

Астроном знал, что, едва спрыгнув с коня, Ван Со бросился в Дамивон – и что же? Хэ Су не было ни там, ни где-либо ещё во дворце, а все, кого терзал расспросами обезумевший четвёртый принц, отводили взгляд и не могли ответить ему ничего вразумительного. Сам Чжи Мон благоразумно покинул свою башню ещё загодя, и принцу, который никого там не обнаружил, не оставалось ничего иного, как только явиться в тронный зал, где малодушно прятался от него звездочёт, оттягивая неминуемую расплату.

Ван Со обстоятельно докладывал королю о положении дел в приграничье, но мысли его были далеки от территориальных распрей и возможного увеличения сил киданей. Он думал лишь о том, где искать Хэ Су, и так выразительно поглядывал на Чжи Мона, что тот явственно ощущал на своём горле железные пальцы Его Высочества и нервно сглатывал в предчувствии неизбежного разговора, в котором – он не сомневался – прежде чем выслушать, Ван Со хорошенько перетряхнёт все его внутренние органы без гарантии возвращения их на предусмотренное анатомией место.

Однако тревоги Чжи Мона кратно возросли и приняли совершенно иное направление, стоило ему сосредоточиться на беседе отца с сыном и осознать неслыханное: принц в открытую перечил королю!

– Я хочу, чтобы теперь ты отправился к киданям, – приказал Тхэджо.

– Я отказываюсь, – холодно ответил Ван Со, не обращая никакого внимания ни на округлившиеся от удивления глаза генерала Пака, ни на заинтересованный взгляд астронома, ни, собственно, на самого короля, который даже ожил от подобной дерзости. – Вы нарушили данное вами обещание. И я не могу подчиниться вам.

– Ты всё ещё испытываешь чувства к этой девке? – грозно привстал на троне Тхэджо, но Ван Со промолчал, чем лишь подтвердил предположение правителя. – Король обязан быть готов пожертвовать всем ради защиты семьи или страны! Ты должен благодарить за то, что я вообще не избавился от неё!

– Я не король, – невозмутимо парировал четвёртый принц, поднимая глаза на разбушевавшегося владыку. – И не стану им. А вам, если вы желаете сохранить союзника наследного принца, не стоит затягивать петлю на моей шее. И теперь я буду жить и поступать так, как считаю нужным.

Заявив это, Ван Со покинул тронный зал в гробовой тишине.

Чжи Мон почувствовал, как у него жутко зачесались ладони: ещё чуть-чуть – и он бы зааплодировал в ответ на такое фееричное сольное выступление четвёртого принца. Ну до чего хорош, наглец, а! Неужели это всё-таки произошло и он огрызнулся в ответ на очередную попытку унизить и использовать его «на благо государства»? А мальчик-то вырос и в свои восемнадцать наконец-то научился защищать собственные интересы без наносного подобострастия и соблюдения надуманных дворцовых правил.

Однако в следующую минуту Чжи Мон едва не захлопал… королю. Потому что, выслушав вежливые утешения генерала Пака, пытавшегося выгородить своего любимца перед его же собственным отцом, Тхэджо вдруг довольно рассмеялся и проговорил голосом, полным гордости и удовлетворения:

– Ван Со давно должен был сделать это. Теперь он не проиграет, кому бы ни пришлось противостоять. Если он будет таким и дальше, я покину этот мир со спокойной душой.

И вновь астроном не удержался от улыбки. Во-первых, его весьма позабавило вытянувшееся лицо генерала, который явно не ожидал подобного выпада от принца и уж тем более – такой неожиданной реакции его отца. А во-вторых, Чжи Мон наконец-то услышал от короля то, что таилось и зрело у того в душе долгие годы.

Король Тхэджо с малых лет растил Ван Со как будущего императора и рассчитывал на него больше, чем на наследного принца.

Ван Гон обладал острым умом, иначе он не стал бы тем, кем являлся сейчас, а ещё он был на редкость прозорлив, и Чжи Мон вполне обоснованно опасался, что король однажды разоблачит его. Однако многоходовка Тхэджо по воспитанию из увечного униженного изгоя будущего великого правителя поразила даже такого ушлого проныру и стратега, как придворный астроном.

Да, король Корё видел после себя на троне именно наследного принца, но в нём говорили отцовская любовь и традиции. При этом он не был глупцом и понимал, что Ван Му долго не усидит на золочёном стуле, и, чтобы сохранить государство таким, каким создал и возвеличил его Ван Гон, следом должен прийти сильный и мудрый преемник с боевыми навыками, опытом переговоров и умением подавлять неизбежные дворцовые интриги и мышиную возню кланов.

Именно таким преемником Тхэджо и видел своего четвёртого сына. Все трудности и испытания, через которые прошёл Ван Со, должны были закалить его, и это случилось.

Не зря король держал его подальше от дворца, ведь таким образом он защищал Со, понимая, что влиятельный клан королевы Ю неизбежно попытается использовать принца для своих корыстных нужд.

Не напрасно он определил ему в наставники давнего боевого друга – генерала Пака, который превратил своего подопечного в искусного и опытного воина.

Не просто так он попросил генерала приучать мальчика к ядам.

Не ради тщеславия велел Чжи Мону штудировать с вернувшимся из Шинчжу четвёртым принцем историю и науки.

Не только в качестве наказания отправил во вражеские земли именно Ван Со. Это был весьма мудрый и прозорливый шаг: умный, хладнокровный, несгибаемый, четвёртый принц мог постоять за себя и словом, и мечом, и одним своим неприступным видом в маске, которая вновь словно приклеилась к его лицу и наводила страх, даже когда Ван Со просто молчал. Никто из принцев не смог бы выполнить эту миссию настолько толково, безупречно и, в конечном итоге, выигрышно для Корё, как он.

То, что выглядело как расправа и неприкрытая мужская месть, было гораздо глубже и имело далеко идущую цель – воспитать из четвёртого принца достойного правителя государства, который способен сберечь великие достижения отца.

И теперь Чжи Мон мог со спокойной душой проводить короля Тхэджо в иной мир, зная, что тот ушёл вслед за своей О Су Ён без сомнений и напрасных тревог: Корё останется в сильных руках и будет процветать. Всё, чего удалось добиться отцу, сохранит и приумножит его сын.

Однако все эти патетические мысли, какими бы они ни были возвышенными и позитивными, притупили бдительность звездочёта, который, покидая тронный зал, на время забыл о самом четвёртом принце, и, как оказалось, совершенно напрасно.

Потому что Ван Со никуда не исчез и поджидал Чжи Мона у бокового выхода, налетев на него чёрной фурией, стоило тому выйти в коридор.

Астроном и сам не понял, как, едва перешагнув порог, оказался припёртым к стене, а перед глазами у него вместо картин славного грядущего Корё возникло разъярённое лицо его будущего правителя, кто, не ведая своей судьбы, думал лишь об одном.

– Где она? – рычал четвёртый принц, не заботясь о том, что через весьма символическую бамбуковую стену король беседовал с первым министром. – Куда ты дел Хэ Су? Отвечай!

Да что же это такое, в самом деле, мысленно причитал Чжи Мон, барахтаясь в безжалостных тисках. Время идёт, а звериные повадки не меняются! Не он ли восхищался возмужавшим Ван Со не далее как десять минут тому назад? И вот, пожалуйста, – всё то же самое! Методы четвёртого принца доискиваться до правды не претерпели никаких сколько-нибудь существенных и благородных изменений.

Не то чтобы Чжи Мон рассчитывал на всестороннее эстетическое просвещение Ван Со в его посольской миссии, но над манерами нужно работать, и над сдержанностью тоже. Придётся не забыть это и учесть в процессе дальнейшего культивирования характера будущего короля.

Если бы Ван Со мог читать мысли, он бы, скорее всего, тут же придушил астронома. И ему даже не потребовались бы особые усилия: Чжи Мон и без того уже посинел, достаточно было всего лишь покрепче сжать пальцы, чтобы выплеснуть гнев и получить мрачное удовлетворение. Но тогда бы принц не выяснил, где Хэ Су. И, противясь жгучей жажде расправы, ослабил хватку на горле своей жертвы.

– Говори, где она! Я же предупреждал тебя, я просил, я доверял тебе! А ты… Ну, говори!

Звездочёт, приходя в себя от удушья, без преувеличения видел в почерневших глазах четвёртого принца огненные всполохи и, пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, сдавленно прохрипел:

– Ваше Высочество… С ней всё в порядке…

Услышав это, Ван Со разжал пальцы, и Чжи Мон медленно сполз по стене на пол, добавив уже из-под ног четвёртого принца:

– Ещё немного – и вас просто некому было бы к ней проводить…

***

Такого предательства от отца он не ожидал. Чего угодно: унижения, презрения, равнодушия – ко всему этому Ван Со давно привык и уже научился принимать если не со смирением, то, по крайней мере, с достоинством.

Но – предательство?

Это не укладывалось у него в голове.

Лишившись женщины, которую любил, король решил и у сына отнять его любимую? Это что – такая кара, месть или очередной урок выживания во дворце?

Как тогда сказал правитель – ради сохранения более важной жизни нужно уметь жертвовать незначительной?

Ван Со горько усмехнулся.

Неужели О Су Ён настолько мало значила для Ван Гона, что он вот так просто принёс её в жертву, чтобы защитить наследного принца? Нет, за этим крылось что-то ещё. Что-то, что Ван Со ещё предстояло постичь, только он вовсе не был уверен, что хочет этого.

А сейчас он хотел только одного – увидеть и обнять Хэ Су. Ему не пришлось долго ждать, как в те вечера, что он провёл под окнами её ханока в Дамивоне, не решаясь войти. Да и повторись это вновь – он бы вошёл к ней, не раздумывая.

Ван Со сразу узнал её, стоило ей появиться на заднем дворе кёбана с корзиной выстиранного белья. Хэ Су показалась ему ещё более хрупкой, чем он её помнил. И ещё эта хромота, что не исчезла даже год спустя… В нём вновь поднялась волна унявшейся было злости на бестолкового астронома, который додумался определить Хэ Су в прачки со сломанной ногой!

Однако сейчас всё его внимание было приковано к тонкой девичьей фигурке в потрёпанной униформе. Хэ Су развешивала мокрое бельё на бамбуковых перекладинах, отвернувшись от принца, поэтому не заметила, как он подошёл к ней сзади, и лишь вздрогнула всем телом, как только Ван Со заговорил:

– Ты никогда не слушаешься, да? Я велел тебе оставаться в Дамивоне. Работа там подходит тебе больше, чем труд прачки.

Принц обнял её со спины, чувствуя, как его наполняет почти забытое тепло, по которому он так отчаянно тосковал.

– Я скучал по тебе, – проговорил он, сжимая худенькие плечи, вздёрнувшиеся от его прикосновения.

– Вы не должны быть здесь, – откликнулась Хэ Су, вырываясь из его объятий. – Забудьте меня.

Она наклонилась, чтобы взять пустую бельевую корзину, но Ван Со схватил её за руку, разворачивая к себе, – и обомлел. Он жадно вглядывался в её лицо, не узнавая прежние любимые черты. Его потрясённый взгляд скользил по впалым щекам Хэ Су, обтянутым сероватой кожей, погасшим, безжизненным глазам, потрескавшимся губам и тусклым волосам, убранным в простую растрепавшуюся причёску.

Его нежный, наполненный жизнью цветок превратился в сухой увядший бутон, а всему виной – пережитые страдания, потери и непосильный труд. Всему причиной – дворец, будь он проклят!

– Ты всё такая же красивая, – улыбнулся Ван Со, ласково поглаживая огрубевшие от работы пальцы, что когда-то в невесомой заботе касались его лица. Лица, в которое испуганно вглядывалась Хэ Су, не слушая, что говорит ей принц:

– Почему вы снова в маске? – воскликнула она. – Неужели вы забыли, как делать краску? Или шрам стал ярче? Вы же так ненавидите её, так зачем опять надели?

Ван Со снял маску, под которой не было и намёка на шрам. Но тревога Хэ Су была ему приятна. Ей было не всё равно! Она беспокоилась о нём!

– Я надел её, чтобы помнить о тебе, – просто сказал он, не вдаваясь в пространные объяснения. – Я мечтал вернуться и увидеть тебя.

– Я больше не придворная дама из Дамивона, а прачка из кёбана, – потупилась Хэ Су. – И не в том положении, чтобы видеться с вами. Вы вернулись целым и невредимым и видите, что я в порядке. Этого достаточно.

Она подняла пустую корзину и, сильно припадая на правую ногу, пошла прочь.

Ван Со настолько опешил и от её вида, и от её слов, что даже не сразу бросился за ней.

– Хэ Су, – догнал он её и схватил за руку, заставляя смотреть ему в глаза, – тебе здесь не место! Пойдём со мной, я с этим разберусь.

Он настойчиво тянул её за собой, но Хэ Су отняла свою руку и закричала, уже не сдерживаясь:

– Да оставьте же вы меня в покое! – в её глазах вскипали слёзы, а голос рвался на мелкие клочки. – Я здесь потому, что просто не могу ни жить дальше, ни умереть! Будь то моя вина в смерти наложницы О или страх пребывания во дворце, где за каждым углом таится опасность, забыть это я могу, только работая до полусмерти. Вы должны перестать беспокоиться и заботиться обо мне. Оставьте меня ради вашего же блага!

– Я буду заботиться о тебе так же, как и ты обо мне когда-то, – перебил её Ван Со, подходя ближе. – Ты сможешь забыть всё это, не изнуряя себя работой.

– Даже если тот, кого я хочу забыть, – это вы, Ваше Высочество? – выпалила Хэ Су, заливаясь слезами.

Ван Со вдруг почувствовал страшнуюпустоту внутри и умолк, неверяще вглядываясь в её лицо, побелевшее так, что сильнее, казалось бы, некуда.

– Видя вас, – продолжала Хэ Су, раня его каждым словом, – я вспоминаю всё то, что хотела бы забыть… Уходите, Ваше Высочество. Я жива, и у меня всё хорошо. А вы, прошу вас, живите в мире, не таите обиду или ненависть, просто забудьте всё, и тогда больше никто не пострадает.

С этими словами Хэ Су отвернулась от него, и ушла, хромая сильнее прежнего.

 

Я смотрел тебе вслед, Су, раздавленный твоими словами, и ничего не понимал. Ничего! Мою радость от встречи с тобой, о которой я столько мечтал, словно засыпали пеплом.

Что ты такое говорила? Почему? Ты столько раз спасала меня, помогала мне, беспокоилась обо мне. Ну почему же ты вновь отталкивала меня?

Я хотел всего лишь вытащить тебя из кошмара, в котором ты жила все эти месяцы. Но ты отвергла и меня, и мою помощь! За что? В чём я был виноват перед тобой? Виноват настолько, что ты не выносила даже моего присутствия?

Да, ты не любила меня, боялась и не желала видеть рядом, но ведь я просто хотел помочь тебе, ничего не прося взамен! Неужели ты думала, что я смогу уйти, увидев тебя такой несчастной и измученной, и ничего не попытаюсь сделать? Или начну требовать что-то в благодарность за заботу? Неужели ты могла подумать обо мне такое?

Ты была солнцем на моих небесах, и я знал, что даже если погаснут все звёзды, твой свет будет направлять меня и дарить мне надежду. И я бы остался рядом с тобой безмолвной тенью, чтобы подхватить тебя, если ты оступишься и упадёшь. Я бы стал твоим укрытием от любой бури, защитой от любой беды. Но ты вновь отталкивала меня. Почему, Су?

Всё это не укладывалось у меня в голове, и сначала я даже не знал, куда мне теперь идти и что делать. Но решение пришло само, и я вернулся во дворец. Я был готов на что угодно, лишь бы ты покинула унылые прачечные кёбана, где тебе было не место, и вернулась к жизни.

А со мной или без меня – это не имело значения…

***

Чхве Чжи Мон как раз заканчивал составлять свежий гороскоп для Ван Му, сидя на северном, затенённом уходящим солнцем балконе своей башни, который остался ему после интервенции четвёртого принца, когда этот самый интервент возник в дверях.

Ван Со надсадно дышал, видимо, после скачки или стремительного подъёма по лестнице, а может, и того и другого. И выражение его лица звездочёту совсем не понравилось.

Ну вот опять, пожалуйста! Святые Небеса!

– Ваше Высочество, стойте там, где стоите! – Чжи Мон прытко отскочил к перилам балкона, подальше от принца, чувствуя, как у него уже привычно сжимается в удушье горло. С лабильностью собственной нервной системы надо было что-то делать, причём срочно, пока его не хватил удар при одном только виде будущего правителя Корё.

– Ты видел её? – грозно наступал на него Ван Со, игнорируя нелепую просьбу.

– Кого? – глупо переспросил Чжи Мон, непроизвольно выставляя перед собой карту звёздного неба в виде щита, не замечая, что эта карта не просто полноцветная, но ещё и ламинированная (Климат тут такой капризный, так что же, вещи ценные портить, что ли?).

Но Ван Со, на его счастье, ничего не замечал. Прижав астронома к перилам, он вырвал у него из рук бесценную карту и швырнул её с балкона, лишив Чжи Мона иллюзорной защиты и важного артефакта, за который тот легко мог распрощаться с жизнью. Всё зависело от того, кто первым обнаружит упавшую карту во дворе и как ею распорядится.

– Хэ Су! – выкрикнул принц прямо в лицо звездочёту, отчего у того зашевелились усы и сбилась на бок борода.

– Ну, разумеется. Я же… Она же… Мы же с ней знакомы, как-никак… – очевидная чепуха, которую нёс Чжи Мон, легко объяснялась свирепым видом Ван Со и высотой башни, с которой астроном имел все шансы полететь вслед за своей картой. Неудивительно, что от страха его мозги обернулись айвовым киселём.

– Она превратилась в тень! Она не похожа сама на себя! На неё больно смотреть! – принц на мгновение закрыл глаза и тряхнул головой, отгоняя от себя образ измождённой Хэ Су. – Как ты мог так с ней поступить? Неужели нельзя было позаботься о ней, пока меня не было в Сонгаке? Она явно голодает и изнуряет себя работой до полусмерти! Ты видел её руки? Они же стёрты в кровь!

– Ваше Высочество, но Его Величество… – проблеял звездочёт, всё опаснее перегибаясь через перила, лишь бы подальше отклониться от нависшего над ним принца.

– Мне плевать на Его Величество!

– Весьма опрометчиво, – дипломатично заметил Чжи Мон. – Вам не следует…

– Верни Хэ Су во дворец! – потребовал Ван Со, не дав ему закончить неуместную воспитательную мысль.

– Но как…

– Так же, как убрал её отсюда! Меня не интересует, как именно ты это сделаешь. Но чтобы она вернулась в Дамивон, и чем быстрее, тем лучше. Уяснил? Иначе…

Руки Ван Со потянулись к горлу звездочёта, но он вдруг опомнился и, сжав кулаки, покинул балкон, оставив Чжи Мона приводить в порядок дыхание, нервы и затёкшую спину. А заодно соображать, как выполнить приказ.

Хотя была у него одна мыслишка…

***

Ван Со растерянно смотрел на принцессу, не совсем понимая, что она только что ему сказала. Может, он неверно расслышал её?

Она хочет – что?

– Я хочу, чтобы ты женился на мне, – повторила Ён Хва, прямо глядя ему в глаза.

И пока принц собирался с мыслями, его сестра что-то говорила ему о себе и о своей мечте получить награду за все скитания и унижения, которые вытерпела семья Хванбо в прежние времена. Она говорила о троне Корё как о единственном способе заглушить её ненасытный голод власти.

Ван Со слушал её и никак не мог сообразить, при чём здесь он.

– Я никогда не стремился быть королём, – скупо улыбнулся он Ён Хве.

Ему неприятны были все эти разговоры о троне, который приносил его обладателям только несчастья. Он не желал ничего слышать о скорой смерти короля и преемнике престола Корё: и без того был сыт по горло слухами и сплетнями во дворце, откуда сбежал в башню звездочёта, дожидаясь, пока тот вернёт Хэ Су в Дамивон.

А просьба принцессы о браке вообще застала его врасплох. С чего вдруг ей пришло в голову выйти замуж, и тем более с учётом её амбиций, замуж именно за него?

– Я знаю о том, что ты не мечтаешь о троне, – продолжала Ён Хва без тени смущения. – Поэтому я и держалась поодаль. Но я тоже женщина. Я очень давно люблю тебя и думаю, что быть вместе – это наша с тобой судьба.

Ван Со смотрел на неё и со странным удивлением думал о том, что ничего не чувствует. Абсолютно ничего. Если бы раньше кто-то сказал, что любит его, он бы отдал за это весь остаток жизни. Ему никто и никогда не говорил, что любит его: ни мать, ни отец, ни братья – никто. И мальчишкой он часто мечтал о том, каким это будет счастьем – услышать «Я люблю тебя» хоть от кого-нибудь, как бы он сам ни относился к этому человеку.

И вот ему говорят эти слова, и говорит его родная сестра, которая всегда выказывала ему своё расположение, не оскорбляла и не унижала его, не боялась и не шарахалась при встрече с ним, которая была юна и очень красива. Но при этом он не ощущал вообще ничего. Так странно… А может, как раз наоборот.

– Однажды в детстве, – заговорил Ван Со после короткой паузы, – мне сказали о том, что я любимец короля. В тот день на моём лице появился шрам. И я перестал быть принцем Корё. И чьим-то любимцем, – он криво усмехнулся, глядя, как окаменело хорошенькое личико принцессы. – Говоришь, нам с тобой суждено быть вместе? А я не верю в судьбу. К тому же мои мысли сейчас о другой.

– Ты говоришь о Хэ Су? – поникла Ён Хва и тут же, встрепенувшись, заговорила с горячностью, так непохожей на её прежний смиренный тон: – Она приносит беду! Она разрушит твоё будущее!

– Без неё у меня его вообще нет, – твёрдо осадил её Ван Со. – И раз я сказал это прямо, надеюсь, ты поняла меня. Я не смогу без неё жить.

 

Разговор с принцессой лишь укрепил его в мысли, которая пришла ему в голову в одну из бессонных ночей, ещё когда он был послом. Ван Со смотрел на бледный лик луны и любовался её далёкой туманной улыбкой, которая так напоминала ему Хэ Су. Он лежал в густой молодой траве, дышал запахом полевых цветов, наслаждаясь ощущением покоя и свободы, и мечтал, чтобы Хэ Су почувствовала то же самое.

Теперь оставалось только убедить её принять его предложение.

***

Король Тхэджо ощутимо сдавал.

Он то и дело отменял ежедневные встречи с министрами, не в силах высидеть до конца их перепалок. А склоки среди его приближённых множились с каждым днём: все понимали, что правителю осталось недолго и не просто так он призвал во дворец глав влиятельных семей и давал им наставления в приватных беседах. Каждому клану хотелось не прогадать при скорой смене власти и урвать кусок пирога Корё, охочих до которого оказалось слишком много.

Мало кто понимал, на кого следует делать ставку: на Ван Му с его странным равнодушием к трону, частым отсутствием на совещаниях и слабым семейством жены, не раз запятнавшим себя перед королём, или на какого-то другого принца. На третьего? Или, быть может, четвёртого? Неспроста же он вернулся в Сонгак как раз в это смутное время заката Тхэджо. Да и ритуал дождя провёл именно он…

Дворец походил на растревоженный улей. По всем его углам сквозняками бродили слухи и домыслы, и это весьма удручало короля, никак не способствуя его душевному покою и телесному здравию.

Выгнав всех прибывших глав кланов, он устало закрыл глаза и сидел на троне, напоминая Чжи Мону древнего старца-отшельника в горах Чжуннань{?}[Чжуннань (Чжунань) – горы в Китае, традиционное место проживания даосских отшельников.], с которым астроному как-то довелось провести целую зиму. Только в отличие от Тхэджо, старый мудрец был полон сил и жив до сих пор…

Но сейчас не время было вспоминать о собственном прошлом. Нужно было заботиться о будущем государства.

И Чжи Мон, неслышно приблизившись к трону, налил королю свежего чая.

– Ваше Величество, – обратился он к правителю, придвигая к нему чашку, – это целебный чай из дворца Дамивон.

– Я ничего не хочу, – равнодушно откликнулся Тхэджо, игнорируя напиток. – Мне уже ничего не нравится.

– Новая придворная дама сделала свежую смесь, – не сдавался звездочёт. – Хотя бы вдохните аромат.

Он выдержал испытующий взгляд короля и с напряжённым вниманием следил за тем, как тот неверной рукой подносит чашку к лицу, вдыхает терпкий пар, делает глоток и… замирает, поражённо глядя на чайник.

Это был любимый чай Тхэджо. Рецепт травяной смеси знала только О Су Ён. И передать его она могла лишь одному человеку.

– Его сделала та девушка, Хэ Су? – проговорил король, не глядя на Чжи Мона.

– Я хотел всего лишь вернуть вам аппетит. Прошу прощения, – принялся оправдываться астроном, стараясь скрыть радость: его уловка сработала! Не зря вчера он навестил Хэ Су в кёбане и попросил её явиться утром во дворец.

Король не забыл вкус своей прежней любви. Этот вкус был способен одним глотком возродить его к жизни.

– Приведи её ко мне, – потребовал Тхэджо, крепче сжимая в руках остывающую чашку.

И Чжи Мон её привёл. Этим же вечером. Благо он рассчитывал на подобную просьбу короля и велел Хэ Су задержаться в Дамивоне. И пусть идти туда она наотрез отказалась, но зато смиренно ждала своей участи на берегу озера Донджи, сидя под старыми платанами в зарослях можжевельника. Эта часть дворцового комплекса была далеко от башни звездочёта, поэтому встретиться с четвёртым принцем она не могла, что в данный момент очень устраивало Чжи Мона: сначала нужно было подготовить Хэ Су, дать ей понять, что не стоит уговаривать Ван Со отказываться от власти и стремиться покинуть дворец. Принц нужен был здесь, нужен как никогда. И то, о чём он мечтал, что хотел предложить Хэ Су, о чём собирался просить её, никак не вписывалось в планы короля и звездочёта.

Ван Со и Хэ Су ещё рано было встречаться, потому что она могла принять его предложение.

Поскольку, как показали все бесплодные попытки Чжи Мона направить помыслы Ван Со к трону, на упёртого принца ничто иное не действовало, эта девушка должна была стать основным рычагом. Да, это было жестоко, но других вариантов, увы, не осталось: дай четвёртому принцу волю и свободу действий, он прямо сейчас посадил бы Хэ Су в седло и ускакал в закат. И тогда – всё, прощай, великое будущее Корё!

Ван Со нужно было привязать ко дворцу любой ценой: цепями любви, канатами лжи, нитями надежды – чем угодно, лишь бы он остался в Сонгаке. Цепями, конечно, было бы надёжнее всего…

Размышляя так, Чжи Мон стоял за шёлковой ширмой в тронном зале, откуда мог наблюдать за королём и Хэ Су без риска быть обнаруженным. Он переводил взгляд с болезненного, землистого лица правителя на бледное истаявшее лицо девушки и ловил себя на том, что судьба государства зависит в данный момент только от того, чем закончится разговор этих уставших от жизни людей с искалеченными душами, пусть одному было за шестьдесят, а другой не исполнилось и двадцати.

– Ты думаешь, что у меня осталось не так много времени, верно? – невесело усмехнулся Тхэджо, заметив, с каким волнением Хэ Су следила за дрожавшей в его руках чайной чашкой. – Откуда ты вообще взялась? После случившегося с наложницей О я наблюдал за тобой. Я узнал всё о твоей семье и друзьях, о том, где и когда ты родилась. Я опросил всех в окружении Ван Ука. И по моим выводам выходит, что ты неожиданно стала другим человеком. Ты внезапно изменилась. И я отчётливо вижу, что ты похожа на Чжи Мона. Вы оба знаете будущее, в отличие от нас.

Челюсть звездочёта упала одновременно с приоткрывшимся в изумлении ртом Хэ Су. Она ничего не сказала, но на её лице и без того было написано: король не ошибался. И, как оказалось, истинную природу вещей в Корё знали как минимум трое.

Чжи Мон полагал, что Ван Со унаследовал от отца острый ум и непробиваемое упрямство, а выходит, удивительная проницательность принца тоже была заслугой Тхэджо. Вот это генетика!

Астроном покачал головой, заставляя себя сосредоточиться на тихом голосе правителя.

– А тебе известно о том, что четвёртый принц родился под звездой Короля? – продолжал тот. – И Ван Му, и Ван Со – им обоим суждено править государством. Никто достоверно не знает, что и когда произойдёт в этом дворце. А ты сможешь быть этому свидетельницей, но тебе не стоит увлекаться и поддаваться чувствам.

– Ваше Величество, – вдруг подала голос молчавшая всё это время Хэ Су. – А не могли бы вы просто отослать меня подальше отсюда? Не думаю, что я смогу здесь жить.

Услышав её, Чжи Мон едва не выдал себя: он всплеснул руками и весь подобрался в ожидании ответа короля. Нет-нет! Её ни в коем случае нельзя было отпускать из дворца, иначе всё пойдёт прахом и уже наверняка!

Но Тхэджо Ван Гона не зря называли мудрым правителем. Он и без подсказок своего советника осознавал, какое влияние имеет эта девушка на его четвёртого сына: тот себе на беду весьма явно дал это понять. И теперь не только звездочёт делал ставку на Хэ Су, чтобы она привела Ван Со к власти. Она должна была, вольно или невольно, заставить принца захотеть сесть на трон!

– Просто закрой глаза на то, что тебе неподвластно, – ответил король, и Чжи Мон с облегчением выдохнул. – Если не сможешь не обращать внимания на происходящее здесь, куда бы ты ни отправилась, ты окажешься в таком же положении.

Чжи Мон тревожно поморщился, увидев, как Хэ Су прижала руку к груди, и прислушался: её сердце, и без того слабое и больное, сейчас ощутимо сбоило, заставляя девушку переводить участившееся от переживаний дыхание.

Плохо. Очень плохо.

Ей нельзя было так волноваться! Кто же мог предположить, что Го Ха Чжин, девушка из будущего, попав в это тело, своим неугомонным характером, беспокойством и страданиями настолько усугубит врождённый сердечный недуг Хэ Су! Нет, ей предстояло пережить и сделать ещё очень многое, а её непростая болезнь могла на всём этом поставить крест.

Прав был четвёртый принц: идея с прачечной была губительной для хрупкого здоровья Хэ Су, на голову которой свалилось слишком много всего. Нужно подумать, как поддержать её и помочь восстановить силы, иначе можно просто не успеть…

– Боясь будущего, – продолжал между тем Тхэджо, глядя на то, как безуспешно пытается успокоиться Хэ Су, – ты можешь потерять что-то важное в настоящем. – Он вдруг улыбнулся, и голос его потеплел. – Су Ён назвала тебя своей дочерью. Поэтому, как своей дочери, я и даю тебе этот совет.

Чжи Мон перевёл взгляд на Хэ Су и понял, что слова короля достигли цели. Девушка услышала то, что говорил ей правитель, и теперь поступит так, как следует: привяжет Ван Со ко дворцу и не позволит ему перечить воле Небес.

Несмотря на то, какую непомерную цену придется заплатить за это и ей самой, и четвёртому принцу.

***

Встреча глав могущественных кланов во дворце Корё завершалась большим праздником, но Ван Со даже не собирался там присутствовать: cлишком свежа была его обида на короля! Принц не мог заставить себя улыбаться и почтительно смотреть в глаза правителю Тхэджо, которому ещё вчера утром поставил ультиматум, невзирая на родственные узы и разницу в положении и возрасте. Простить такое предательство он был не в состоянии.

К тому же ему совершенно не хотелось видеть всех этих стервятников, слетевшихся делить прах того, кто был ещё жив и сидел на троне. При мысли об их лицемерии и интригах, которыми Ван Со был сыт по горло и в Корё, и в тех землях, где ему довелось побывать в качестве посла, он чувствовал омерзение и неодолимое желание немедленно покинуть дворец, чтобы никогда больше сюда не возвращаться и не мараться в этой придворной грязи и крови.

Если бы только здесь не оставалась Хэ Су, с которой были связаны все его надежды и без которой у него не было будущего ни во дворце, ни где-либо за его пределами!

Эта девушка словно приковала его к себе невидимой цепью, приковала намертво, навсегда. И Ван Со физически ощущал: чем настойчивее Хэ Су отталкивала его, тем крепче натягивалась эта цепь, чем сильнее отдалялась от него, тем больнее было чувствовать разлуку, чем надёжнее пряталась от него, тем острее ему хотелось быть рядом, чтобы видеть её, говорить с ней и хотя бы изредка касаться, убеждаясь, что она не плод его воображения.

Ему невыносимо было видеть, во что превратилась Хэ Су после всех перенесённых страданий и изнуряющего труда. Если бы только он не уехал, покорившись воле короля, доверившись ему! Он бы ни за что не позволил, чтобы с ней так обходились, чтобы она плохо ела, мучилась ночными кошмарами и таяла день ото дня, балансируя на грани жизни и смерти.

Но сейчас у него был план, веру в осуществление которого укрепил тот неожиданный разговор с принцессой. Призрачная идея обрела реальные формы и затеплила в душе Ван Со надежду, что всё получится и ему удастся вызволить Хэ Су из дворцового плена, как ей и мечталось.

Лишь бы только она согласилась!

Именно поэтому он бродил по дорожкам парка, поджидая Хэ Су там, где ему велел Чжи Мон. И его ожидание было вознаграждено: как только отгремели праздничные барабаны, возвещая о том, что король прибыл на праздник в церемониальный двор, на мостике через ручей появилась та, что занимала все его мысли.

Заметив его, Хэ Су опустила глаза и хотела прошмыгнуть мимо, но Ван Со решительно преградил ей путь и протянул шпильку с лотосом:

– Хэ Су, выходи за меня замуж.

У него не было ни желания, ни времени на пространные объяснения, поэтому он сразу начал с главного.

– Что? – прошептала она, поднимая на него потрясённый взгляд.

– Поженившись, мы сможем оставить дворец, как ты и хотела. Согласна? – он и сам не ожидал, с каким трепетом будет ждать, что она скажет ему в ответ. И хотя он готовил себя к любой её реакции, но не мог предположить, как больно ударит его её отказ.

– Я не могу, – испуганно отшатнулась от него Хэ Су.

– Если ты не любишь меня, – борясь с горьким разочарованием, как можно спокойнее продолжил Ван Со, – после отъезда мы расторгнем брак. Я хочу сделать это для твоего благополучия.

Похоже, первый шок Хэ Су прошёл, поскольку она заговорила спокойнее, всё так же игнорируя серебряное украшение – этот символ любви в его протянутой руке.

– Вы нужны здесь, Ваше Высочество, и не должны уезжать из-за меня. К тому же король беспокоится о вас.

– Он всегда испытывает своих детей, – помрачнел Ван Со. – Он король, а не отец. И я не хочу быть на его стороне.

– А что если вы сможете стать королём? – неожиданно спросила Хэ Су, и странное пытливое выражение в её глазах почему-то совсем не понравилось принцу. – Вы и тогда захотите уехать?

– Будь я королём, ты осталась бы со мной? – вопросом на вопрос откликнулся Ван Со и, не дождавшись ответа, продолжил: – Когда я ездил послом в другие страны, я ощущал настоящую свободу и постоянно думал о тебе: хотел, чтобы и ты чувствовала себя так же. Пойми, я просто хочу быть с тобой рядом, даже ничего не получив взамен, иначе быть королём не имеет смысла.

Он вложил тяжёлую шпильку в её руку, крепко и нежно сжимая холодные дрожащие пальцы:

– Пойдём со мной! Ты же принадлежишь мне, помнишь?

Ван Со улыбнулся, глядя в её огромные, бесконечно любимые глаза, но Хэ Су оттолкнула его руку, не принимая подарок и отвергая его самого.

– Нет! – воскликнула она. – Я не выйду за вас только ради того, чтобы покинуть дворец!

Она бросилась прочь от него, едва не столкнувшись с Ван Уком, который слышал конец их разговора, если не всё с самого начала. И если бы не Ван Ук, Ван Со не дал бы ей уйти. Но его остановила рука восьмого принца и ядовитые слова:

– Принц женится на прачке? – исподлобья глянул на него Ван Ук. – Не стоит так лгать Хэ Су.

– Я всегда держу своё слово, – отчеканил Ван Со, сбрасывая с груди удерживающую его руку.

– Она в опасности. Из-за тебя.

Ван Со застыл, услышав столь нелепое обвинение. Хэ Су в опасности из-за него? Что за бред?

А Ван Ук продолжал, забрасывая его словами, которые густо сыпались и били Ван Со, как камни во время ритуала дождя:

– Она пострадала, потому что вмешалась в твою борьбу с королевой Ю. Ты это начал. И теперь хочешь жениться на ней? Я никогда не прощу тебя.

Злая улыбка расчертила лицо четвёртого принца:

– Я то же самое могу сказать и о тебе, – ответил он обвиняющим тоном. – Я просил тебя доказать невиновность Хэ Су. У тебя была такая возможность. Но ты не смог даже этого. Твоя бесполезность и беспомощность просто выводят из себя!

Миг – и братья сцепились, словно два свирепых волка, с ненавистью глядя друг другу в глаза.

– Прекрати притворяться, что заботишься о ней и отвернись, как делал это прежде! – с холодной яростью выплюнул Ван Со в лицо Ван Уку. – Вы больше не родственники. Хэ Су не имеет к тебе никакого отношения!

Он выразительно посмотрел на доспехи, выглядывающие из-под праздничного одеяния восьмого принца, но ничего не сказал, лишь брезгливо отшвырнул от себя брата и пошёл прочь.

 

Ван Ук снова помешал мне. Он помешал нам, Су! Если бы не он, я бы не дал тебе уйти так просто и принялся уговаривать, убеждать, умолять тебя покинуть Сонгак вместе со мной.

И пусть ты не любила меня тогда, я не стал бы насильно привязывать тебя к себе, ведь мне достаточно было знать, что ты спокойна и здорова вдали от дворца, что тебе не угрожает никакая опасность. Я бы заботился о тебе и берёг тебя всю жизнь, если бы ты только позволила!

А Ван Ук…

Каждый раз, когда я мысленно касаюсь его имени, я не знаю, что испытываю больше: ненависть, ярость или презрение. Его имя для меня – это пропасть между тобой и мной, которая расколола земную твердь, оставив нас по разные стороны непреодолимого непонимания. Его имя для меня – это чёрная бездна нашей разлуки. И за это я никогда не смогу его простить. Никогда!

Как не смогу никогда простить себе то, что просто разжал руки – и отпустил тебя…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 13. Да здравствует король! ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 13. Да здравствует король!

Иллюстрация к главе: https://yadi.sk/i/PvHnzSaPitraXg.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Kim Ji Soo – Wing of Goryeo (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – SCORE)

 

Все, как безумные, стремятся к власти,

Но не она меня прельщает, нет…{?}[Отрывок из поэмы «Лисао» (пер. А. Ахматовой).]

 

Цюй Юань{?}[Цюй Юань (ок. 340–278 до н. э.) – китайский поэт.]

Долгая жизнь – не всегда подарок Небес. Всё зависит от того, как её довелось прожить и сколько потерь выпало оплакать. Подчас долголетие становится лишь продлением агонии, сдобренной густой горечью сожалений и воспоминаний, которые редко бывают счастливыми. Да и счастливые воспоминания – непосильная ноша, ведь уже невозможно вернуться в то время, когда был счастлив. И эти воспоминания только разъедают душу, не принося и толики радости.

А бессмертие – это и вовсе настоящее проклятие. Как наивен и жалок тот, кто мечтает о вечной жизни, не ведая, на что обречён не считающий лет и идущий в никуда!

В любом случае сколько бы ни выпало прожить, потери неизбежны. Враги, друзья, любимые… Одних мы теряем походя. Другие исчезают, не касаясь нас в прощальном жесте, где-то за дымкой расстояния и времени. Но есть и те, кого мы провожаем сами, до последнего вздоха держа холодеющую руку в своей и наблюдая, как гаснет едва тлеющий огонь в глазах, уже смотрящих в вечность…

 

Чхве Чжи Мон не считал своих потерь. Просто потому, что это грозило свести его с ума. И он предпочёл забвение в качестве иллюзорной защиты от шрамов на сердце, для которых уже, казалось, не осталось места.

Ныне он провожал в мир иной короля Тхэджо, до чьей кончины оставались считаные часы.

Звезда правителя Корё погасла, когда тот упал без сознания на празднике для глав влиятельных кланов, собравшихся во дворце. Во всеобщей суете и суматохе Чжи Мон поднял ищущий взгляд и увидел непререкаемую волю Небес – некогда яркая точка над Сонгаком, которая светила всё слабее, исчезла на его глазах.

Время Ван Гона прошло.

И вот теперь некогда грозный и великий правитель вытянулся на своём ложе, допустив к себе лишь генерала Пака и его, ближайшего советника и придворного звездочёта.

– Неужели я уйду именно так? – с тоской проговорил король, едва приоткрыв затуманенные надвигающейся смертью глаза.

Слабый голос Тхэджо напоминал ветер в сосновых кронах, но его шелест был потусторонним, как в ночь сошествия духов.

– Куда же вы собрались уходить? – пытался приободрить его генерал, однако выходило у него плохо: он так и не овладел сомнительным, но весьма полезным при дворе искусством притворства и лицемерия. – Пожалуйста, не говорите так! Ваше время ещё не пришло.

– Как же быстротечна жизнь, – не слыша его, выдохнул король. – И ради чего я жил все эти годы?

– Вы создали великое государство, – сказал Чжи Мон.

Он не мог и не желал размениваться на лживые слова: на грани миров они не имеют никакого смысла и лишь ещё больше удручают уходящего, отягощая его ненужными сожалениями и препятствуя его готовности к встрече с неизвестностью.

– Государство… – далёким эхом, словно уже из другого мира, откликнулся Тхэджо. – А всегда ли будет существовать Корё? И правильный ли я сделал выбор, назначив наследником Му?

И поскольку положительного ответа ни на один из этих вопросов у Чжи Мона не было, он предпочёл промолчать. Всё по той же причине: он просто не мог заставить себя лгать умирающему.

Но зато сейчас на это был способен генерал Пак, разумеется, из лучших побуждений. Поэтому он ответил, поразив своей убеждённостью даже астронома:

– Мы можем заверить вас, Ваше Величество, что это решение было верным. Наследный принц взойдёт на трон.

Звуки, которые достигли слуха Чжи Мона, меньше всего напоминали смех, но это был именно он.

– Я вижу, у меня есть хорошие друзья, – уголки губ Тхэджо дёрнулись в подобии слабой улыбки. Его не мог провести даже такой уверенный тон старого военачальника. – Моя война окончена. Теперь начинается ваше сражение. Присматривайте за наследным принцем. И за четвёртым тоже.

Услышав это, генерал Пак не выдержал и заплакал: искренне, горько, открыто. Матёрый вояка, мужественно вынесший столько ранений, что его тело, да и искалеченное лицо, могли служить летописью объединения трёх государств. Верный товарищ, бок о бок прошедший с Ван Гоном весь непростой путь становления Корё, ни разу не усомнившись в своём великом короле. Близкий человек, отдавший свою единственную дочь в жёны сыну Ван Гона. Сейчас он так жалобно плакал, теряя друга, что видеть и слышать это было просто невыносимо.

Чжи Мон сдерживался из последних сил. Он сам, едва проговорив пустое «Ваше Величество!», замер, глотая невыплаканные слёзы, которые обжигали горло: слова короля о друзьях полоснули его по сердцу безжалостным мечом.

Тхэджо назвал его своим другом.

Другом! Святые Небеса!

Чжи Мон не позволял себе иметь друзей. Это было для него недопустимой роскошью и вдобавок чревато суровыми последствиями от разоблачения до лишней горечи потери. Но кем тогда приходился ему Ван Гон, которого он знал, понимал и поддерживал столько лет, если не другом? Ведь Чжи Мон до сих пор в мельчайших подробностях помнил их знакомство, с которого и началось его путешествие по эпохе Корё…

 

Это случилось в день нападения армии генерала Ван Гона на Хупэкче. Шёл високосный 904 год, суливший большие перемены, потрясения и кровавые события. Недаром поле битвы вдруг накрыло солнечное затмение, которое заставило многих суеверных воинов обратиться в бегство или сложить оружие.

И пусть армия молодого военачальника одержала победу, сам он лежал в соломенной хижине на окраине безымянной деревушки, умирая от раны в живот. Рядом с ним находился генерал Пак, на чём свет стоит ругавший беспомощного лекаря. Но тот лишь прижимал к ране плотную ткань, едва успевая менять пропитанные кровью клочки материи на новые без всякой надежды на смысл этих манипуляций.

Слишком глубоко и нехорошо вошёл меч, слишком много крови потерял Ван Гон, прежде чем его отнесли в безопасное место подальше от затихавшего боя!

Маленькая бедная хижина пропахла кровью и безысходностью.

И тут ниоткуда появился Чхве Чжи Мон.

Поговаривали, что он просто вышел из-за старой сухой сосны, одиноко растущей на берегу реки. Но мало ли что наплетут… У страха и невежества глаза велики, а когда землю накрывает кровавая волчья луна – становятся и того больше.

Чжи Мон по-хозяйски вошёл в хижину, выгнал оттуда всех, кроме растерянного лекаря и озадаченного генерала Пака, и принялся за дело.

Для начала он дал Ван Гону выпить что-то пахучее, мгновенно погрузившее раненого в крепкий сон. Потом велел принести чистой воды, долго и тщательно скоблил руки, после чего ловко обработал рану, наложил снадобье из трав, подозрительно пахнущее вовсе не травами, и туго перевязал её чистыми полосами ткани, коих в его бездонной сумке нашлось с избытком, словно он знал, куда и зачем шёл.

Что странно, никто не решился перечить этому незнакомцу, который действовал быстро и так уверенно, что даже не возникало сомнений, что он помогает, а не вредит.

– Я умру? – еле слышно спросил Ван Гон, очнувшись поздним вечером того же дня.

– Как и все, – смиренно откликнулся Чжи Мон и, подняв голову, долго смотрел на звёздное небо. Так долго, что сидевший рядом генерал Пак не вытерпел и бесцеремонно пихнул его в бок: отвечай, мол, когда тебя спрашивает военачальник. Чжи Мон недовольно покосился на него и с уверенностью продолжил, обращаясь к раненому: – Но вы, господин, умрёте точно не сейчас. Ваша звезда горит удивительно ярко, поэтому вам рано умирать. Вам предстоит ещё много великих деяний.

– О чём ты? – уже громче поинтересовался Ван Гон, которому ощутимо полегчало.

– Хотя бы о том, что вы ещё должны объединить три государства и возглавить новое.

Пак и Ван Гон недоумённо переглянулись.

– Откуда ты знаешь? – удивился будущий основатель Корё, даже привстав на постели.

– Мне подсказали звёзды, – невозмутимо пояснил Чжи Мон. – Я умею читать их послания. А вам, господин, не стоит пока так себя утруждать, если вы хотите поправиться и продолжить свой славный путь. Отдыхайте, а о вашем будущем я позабочусь.

 

С тех пор Чжи Мон сопровождал Ван Гона повсюду: и в его многочисленных морских сражениях, и во время заговора с целью свержения власти бывшего повстанца Кунъе, и после, уже когда властитель Корё обосновался в Сонгаке, откуда правил страной.

Чжи Мон стал придворным звездочётом, ближайшим советником и надёжной опорой королю Тхэджо.

Но – другом? Неужели?

Он никогда не задумывался о себе в таком качестве. И то, что Ван Гон впервые назвал его другом, находясь на смертном одре, Чжи Мона просто раздавило. Будь проклята стылая вечность, не дающая счастья забвения!

В ту ночь только звёзды на сумрачном небосклоне Корё видели слёзы придворного астронома…

***

На рассвете королевский дворец был оцеплен верными солдатами армии генерала Пака.

Наследный принц находился в отъезде в Хупэкче, и Чжи Мон с генералом тянули время, чтобы как можно дольше скрывать состояние короля от кого бы то ни было. И в особенности – от остальных принцев, каждый из которых мог оспорить или отобрать право Ван Му на трон.

Необходимо было во что бы то ни стало дождаться наследного принца для объявления воли правителя Корё!

И пока генерал охранял вход во дворец со своими воинами, внутри его стен Чжи Мон встал на защиту покоев короля. Тхэджо был прав: их сражение началось. И главными противниками были не кидани, не влиятельные кланы, а собственные сыновья и жёны Ван Гона, которые стремились к власти в обход законного наследника.

Чжи Мон презрительно скривился, вспомнив, как накануне праздника, где правитель лишился чувств, восьмой и третий принцы ломали комедию в тронном зале, продолжая убеждать всех, в том числе и отца, что между ними множатся разногласия. Астроному всё это казалось детскими играми в песочек: уж больно старательно Ван Ё настаивал на том, чтобы король не явился на праздник, а Ван Ук – наоборот, чтобы тот почтил глав кланов своим присутствием, пусть и недолго, для отвода глаз.

Именно они, а точнее, третий принц, задумали покушение на короля в тот вечер, покушение руками У Хи – той несчастной девочки из Хупэкче, бывшей принцессы из знатного рода, попавшего под гнев Тхэджо. Её семью уничтожили, и сердце её было переполнено ненавистью к королю. Но насчёт неё Чжи Мон даже не переживал, ведь там рядом маячил Бэк А, кому, собственно, и довелось принять на себя удар вместо отца…

Звездочёта больше беспокоил сам король, что еле дышал, и Ван Ё, который при поддержке восьмого и девятого принцев в данный момент пытался прорваться во дворец, намереваясь использовать завещание в свою пользу.

А ведь когда-то все они дружили, вместе проводя беззаботные часы досуга! Но наступило «завтра», о котором в прошлом столько раз грустно размышлял Чжи Мон. Воинствующие кланы буквально растащили принцев по своим углам, разрывая братские узы и превращая их в недругов. Алая королевская кровь не водица, она – знамя в войне за власть, и поделать тут ничего нельзя: хочешь не хочешь, но будешь втянут в эту борьбу. А на войне, как известно, все средства хороши и пожертвовать можно чем угодно и кем угодно, в том числе родными братьями.

Поэтому генерал Пак и объявил явившимся поутру принцам, что любой, кто ступит во дворец без позволения Его Величества, будет считаться государственным изменником независимо от статуса. Генерал, как всегда, преданно и самоотверженно закрывал собой своего друга, своего короля и свою страну.

А в это время Чжи Мон с первым министром и несколькими солдатами защищали вход в спальню короля от его же собственных жён, у которых также были свои, отнюдь не бескорыстные интересы.

– С дороги! – визгливо требовала королева Ю, наступая на астронома. – Я должна лично увидеть короля!

Но Чжи Мон с каменным лицом стоял у дверей, всем своим видом показывая, что двери эти останутся закрытыми для кого бы то ни было.

– Чжи Мон, – вступила в разговор молчавшая прежде королева Хванбо. – Ты утаиваешь от нас состояние короля? А что насчёт принцев? Они в безопасности? Вы ведь им не навредили?

– Нет, Ваше Величество, – ответствовал звездочёт, по-прежнему не двигаясь с места. – Принцы разошлись по своим домам. И вам я советовал бы сделать то же самое. Наберитесь терпения.

Когда негодующие королевы удалились вместе со своими служанками, Чжи Мон неслышно вошёл в покои Тхэджо и привычно встал за ширмой, наблюдая за тем, как Хэ Су готовит для короля свой живительный чай – единственное средство, способное поддержать силы умирающего до приезда наследного принца.

Звездочёт мог воспользоваться собственным снадобьем, которое бы подняло короля на ноги. Мог – и не мог. Не имел права делать это, оставаясь безучастным наблюдателем. Его задача заключалась в бездействии, за которое он себя просто ненавидел.

Когда-то он стоял у постели спящего четвёртого принца и просил у него прощения за то же самое. А теперь он мысленно просил прощения у короля, зная, что уже получил его, и казнил себя за это.

Тем временем Тхэджо пошевелился и открыл глаза.

– Ваше Величество! – бросилась к нему Хэ Су, хромая и спотыкаясь на ступенях, ведущих к возвышению королевского ложа.

– Даже аромат твоего чая схож с ароматом чая Су Ён, – прошептал Тхэджо, в слабом усилии втягивая в себя воздух.

– Как вы себя чувствуете? – заботливо склонилась над ним Хэ Су.

– Я скоро умру, – король закрыл и вновь с трудом открыл глаза. – Приведи ко мне наследного принца, пока ещё не слишком поздно.

– Я? – изумилась девушка. – Я могу попросить кого-нибудь поскорее привести его сюда.

– Нет, – возразил правитель. – Это сделаешь ты. Никто за пределами дворца не должен прознать о моей кончине до прибытия сюда наследного принца. Когда покинешь эту комнату, к тебе непременно обратятся с вопросами о моём состоянии. Тому, кто спросит об этом, скажи, что я попросил подать ещё чаю. А того, кто спросит, мёртв ли я, остерегайся: это тот, кто желает заполучить трон, – голос Тхэджо прерывался и угасал. – Ступай и никому не доверяй. Судьба Корё лежит на твоих плечах… Возможно, именно по этой причине ты здесь.

Когда за Хэ Су закрылась дверь, Чжи Мон выдохнул: король не ошибался. Именно по этой причине Хэ Су и находилась во дворце.

Разумеется, сама она, простая служанка, к тому же ещё и хромая, никак не могла отыскать Ван Му в Сонгаке или отправиться за ним в Хупэкче. Но она могла найти того, кто был способен это сделать за неё.

И такой человек как раз находился во дворце.

***

В то утро я пытался вырваться из Сонгака.

Я не знал, что с королём, жив ли он, и если жив, то сколько продержится ещё. Отгоняя мрачные мысли о находящемся при смерти родном отце, я торопил коня: мне нужно было как можно скорее привести во дворец наследного принца во избежание измены и государственного переворота.

Но даже если бы я гнал коня без отдыха, только на то, чтобы известить Ван Му и вернуться с ним обратно, ушло бы целых два дня. Ведь ровно столько мне потребовалось, когда ты, Су, стояла на коленях перед дворцом, умоляя короля помиловать наложницу О…

Я должен был спешить! Однако как только я покинул пределы столицы, дорогу мне преградили солдаты во главе c… моей родной сестрой. Она злорадно заявила мне, что никому не позволено покидать Сонгак, все пути из которого перекрыты.

Это приказ Ван Ука – сомнений не было. Ведь прошлой ночью, когда я встретился с тобой и просил выйти за меня замуж, нас прервал Ук, одетый в доспехи. И это во дворце. В мирное время. В день праздника!

Ён Хва что-то говорила о троне и наследниках… Она искушала и провоцировала меня, спрашивая, не желаю ли стать королём я сам, гарантировала мне поддержку семьи Хванбо, если я решусь на этот шаг, сулила мне безграничное владение миром, обещала, что я буду обладать всем, чем только пожелаю…

Но я желал только одного – тебя, Су!

Кроме тебя, мне ничего не было нужно в этом мире. Рядом с тобой мне было тепло и спокойно, мне хотелось дышать, улыбаться и просто – жить! И если бы трон подарил мне твоё сердце, то я согласился бы стать королём! Других причин стремиться к власти у меня не было.

Я вынужден был ни с чем вернуться во дворец. И весь обратный путь думал об этом разговоре с принцессой и о том, что сказал ей.

Я не был стольнаивен Су, чтобы надеяться, что ты полюбишь меня только за то, что я сяду на трон. Но, обладая королевским могуществом, я подарил бы тебе свободу, о которой ты так мечтала, оградил тебя от любого зла. Я стал бы твоей защитой, ничего не прося взамен. Я дал бы тебе всё, чего бы ты только ни пожелала, всё, о чём бы ты ни попросила меня.

Зачем мне иначе нужна была власть?

Я просто хотел, чтобы ты была счастлива, Су!

И тогда, быть может, ты перестала бояться, избегать и… приняла бы меня?

Сейчас, сидя на троне, который без тебя стал моим негасимым погребальным костром, я осознаю, как заблуждался… Но пойми меня, Су, я отчаянно хватался за любую возможность помочь тебе, вернуть в твоё сердце покой и свет, а в твои глаза – улыбку. Да, я мечтал назвать тебя своей со всем правом, мечтал стать твоим мужем, твоим мужчиной, просто – твоим. Если бы ты только захотела… Но гораздо важнее для меня было видеть тебя счастливой, и ради этого я был готов на всё, даже стать королём.

Именно тогда я впервые задумался о троне и власти.

Тот разговор стал поворотным моментом во всех моих стремлениях.

Но смысл и цель у всего этого была лишь одна – ты…

***

Чжи Мон выплакал ночью все слёзы по уходящему в другой мир человеку, который – один из немногих! – был ему другом.

Глядя сквозь завесу жгучей влаги на далёкие равнодушные звёзды, он вспоминал весь путь, что ему пришлось пройти плечом к плечу с правителем Корё: каждый день, каждую победу и поражение. И чувствовал он при этом не тоску и сожаление, а неизмеримую гордость, осознавая, что жизнь его не напрасна, даже если в её бесконечности и не встретится больше таких великих людей и подобных свершений.

А он точно знал, что встретятся. Уже повстречался – королевская звезда этого человека разгоралась всё ярче. Значит, всё, что он, Чжи Мон, делал во имя Небес, было не зря…

Он простился с Ван Гоном, в одиночестве стоя у его холодеющего ложа, когда последний рассвет нынешнего короля занимался над Сонгаком. Большего Чжи Мон себе позволить просто не мог. Отныне его скорбь была надёжно спрятана в самой глубине души, куда никто и никогда не сможет добраться.

Именно поэтому сейчас звездочёт был спокоен и собран, поражая всех, кто видел его, своей невозмутимостью, граничившей, по мнению многих, в том числе и генерала Пака, с вопиющим неприличием. Однако мнение окружающих о нём было последним, что когда-либо беспокоило Чжи Мона.

По его распоряжению королеву Ю и королеву Хванбо так и не выпустили за пределы дворца. И сделано это было не из бездушия астронома, а лишь для того, чтобы избежать распространения информации и вспышки мятежа.

Сторонники Ван Му продолжали тянуть время.

Но поскольку обе королевы смиренно приняли свою участь и не порывались покинуть дворец, Чжи Мон перестал скрывать от них правду. Он вошёл в спальню правителя вслед за ними и скромно встал в изножье кровати.

Королева Ю, присев на край постели, с приветливой улыбкой принялась расспрашивать супруга о самочувствии, но тот её уже не видел.

Он никого не видел, кроме…

Заглянув ему в глаза, Чжи Мон вздрогнул.

– Су Ён… – на последнем вздохе прошептал король, прощаясь с этим миром.

Осознав, что случилось, королева Ю просто обезумела. Она рыдала, трясла Тхэджо за плечи, просила его не оставлять её, вернуться к ней.

А Чжи Мон старательно отводил от неё взгляд. И дело было не в скромности или вежливости. Он просто не мог видеть её страданий – страданий несчастной нелюбимой женщины, потерявшей любимого мужчину. Ведь именно равнодушие Ван Гона сделало королеву Ю той, что наводила ужас на весь дворец, начиная от самых ничтожных слуг и заканчивая её собственными детьми.

Отчаявшаяся согреться взаимностью женщина стала чудовищем не по своей вине: её страсть превратилась в ненависть из-за нелюбви. Зная, что в сердце Тхэджо живет одна-единственная другая, она ненавидела мужа настолько же сильно, насколько продолжала его любить.

И Чжи Мон даже не хотел представлять себе, что чувствовала сейчас королева Ю, когда на её руках Ван Гон умер с именем другой женщины на устах.

Он поднял взгляд на королеву Хванбо, которая, как всегда, скромно держалась поодаль и молча кусала губы, не смея иначе выразить свою скорбь и прикоснуться к королю, возле которого безутешно рыдала его первая жена, всё так же умоляя его вернуться.

Астроном закрыл глаза и увидел, что Тхэджо вернулся. Вернулся к своей Су Ён.

Единственная любимая женщина короля шла ему навстречу, молодая и счастливая, с букетом полевых цветов. Она улыбалась, наконец-то дождавшись его в ином мире, как верно и преданно ждала в этом.

И Чжи Мон, благодаря которому два любящих сердца соединились, прежде потеряв друг друга, вновь почувствовал, что его жизнь струится по лабиринтам времени и миров не напрасно.

Пройдя через все жертвы и потери, Ван Гон и Су Ён выстрадали свое право быть вместе, теперь уже навсегда.

Это было меньшее, что Чжи Мон мог сделать для своего друга.

***

Вернувшись в Сонгак ни с чем, Ван Со тотчас же бросился на поиски Чжи Мона, чтобы посоветоваться с ним и узнать новости. Но дворец был оцеплен, внутрь, к королю, никого не пускали, и принц стоял, размышляя, что ему теперь делать. Как вдруг, не заметив его, мимо пробежала Хэ Су, запыхавшись и хромая сильнее обычного.

Он схватил её за руку и увлёк в безопасный угол, где никто не мог их обнаружить.

– Король скончался, – жалобно выпалила Хэ Су без приветствий и других лишних слов.

– Что? – Ван Со даже не сразу понял, что она сказала, а когда понял, почувствовал, как ему в лицо пахнул порыв ледяного ветра.

– Когда я видела его в последний раз, он был близок к смерти, а сейчас… – Хэ Су печально покачала головой.

Отец… умер?

Его отец, король Корё, умер?

Несмотря на болезнь Тхэджо, на все события последних дней и внутреннюю готовность к неизбежному, Ван Со стоял, поражённый этим свалившимся на него известием, и не слышал, что говорила ему Хэ Су. И только когда она, привлекая внимание, схватила его за руку, вновь взглянул на неё, с трудом осознавая её слова:

– Он велел тайно привести к нему наследного принца! Завтра принц Ван Ё нападёт на дворец!

– Как ты об этом узнала? – Ван Со, с усилием выбираясь из пут скорби, лихорадочно соображал, как действовать дальше. А действовать нужно было быстро. Если бы Ён Хва не перехватила его по пути, сейчас бы он уже приближался к Хупэкче!

– А разве это важно?

Он заглянул в глаза Хэ Су и понял, что она не обманывает его, а ещё – что она доверяет ему. Она доверяет ему! Это неожиданное открытие ободрило Ван Со и придало сил здраво мыслить и действовать:

– Наследный принц в Хупэкче. Все дороги из Сонгака перекрыты. Но мы должны найти способ попасть туда, и как можно скорее!

– В Хупэкче? – переспросила Хэ Су, и по её лицу, которое внезапно озарила надежда, принц понял: ещё не всё потеряно, что подтвердили её слова: – Я знаю того, кто сможет нам помочь!

Она потянула его за собой в глубину фруктового сада, где в старом ханоке, недалеко от дворцовых ворот, на время праздника разместили кисэн, приезжих артистов и музыкантов.

Там, на веранде, Ван Со увидел Бэк А, который о чём-то просил одну из кисэн в скромной дорожной одежде. Глядя на неё, четвёртый принц смутно припомнил, что где-то видел её, но где и когда?

– У Хи! – бросилась Хэ Су к этой девушке, очевидно, зная её. – Ты ведь говорила, что родом из Хупэкче!

– А почему ты её об этом спрашиваешь? – вмиг насторожился Бэк А, пряча кисэн за спину.

– Мы должны привести оттуда наследного принца, – пояснила Хэ Су.

Вопросительный взгляд Бэк А переместился на Ван Со, который остановился поодаль.

– Как я могу доверять ей? – обронил четвёртый принц, подозрительно разглядывая У Хи, чьи знакомые черты не давали ему покоя.

– Она мой друг! – принялась убеждать его Хэ Су. – Ей можно доверять.

– Не знаю, о чём вы, но да, ей можно доверять, – поддержал её Бэк А.

Ну что ж… Если и Хэ Су, и тринадцатый принц могли положиться на эту девушку, значит, и он тоже может.

– Судя по всему, король скончался, – сообщил Ван Со, с изумлением глядя на то, как внезапно подкосились ноги у этой знакомой незнакомки и как его брат бережно подхватил её и прижал к себе.

– Ты в этом уверен? – растерянно пробормотал тринадцатый принц, меняясь в лице.

– Да. Нам нужно защитить трон. Совсем скоро Ё и Ук попытаются захватить его.

Ван Со сделал вид, что не заметил, как при имени восьмого принца на него испуганно взглянула Хэ Су. Правильно, ведь она ничего не говорила ему о Ван Уке. Но в этом не было нужды: и без того всё было ясно. Все события последних дней: недуг короля, боевые доспехи под праздничным одеянием восьмого принца, Ён Хва с кордоном солдат – сложились в целостную картину, которая весьма недвусмысленно указывала на зачинщиков мятежа и заставляла готовиться к худшему.

– Я их остановлю, – продолжил Ван Со, обращаясь к брату, – а ты поезжай за Му. Тебе потребуется два дня, но Ук перекрыл все дороги.

Ему не удалось сдержать вздох сожаления. Если бы король был ещё жив!

– Есть одна дорога, о которой известно только мне, – вдруг подала голос У Хи, до этого молчавшая за спиной Бэк А, и все с надеждой посмотрели на неё.

Теперь исход зависел от того, как быстро тринадцатый принц сумеет добраться до Ван Му, и сколько удастся продержаться Ван Со в завтрашней битве за законного наследника престола.

***

Ты помнишь, Су, как мы встретились с тобой тем вечером в пустом тронном зале?

Я не ожидал увидеть тебя там, да и сам не собирался любоваться троном, где ещё недавно восседал король Корё – мой почивший отец, с которым мне не суждено было больше говорить и спорить, подчиняясь и сопротивляясь его воле, доказывать свою преданность престолу и наследному принцу и надеяться на то, что когда-нибудь король назовёт меня сыном. Ещё хотя бы раз…

Бродя по ночному саду в плену скорбных мыслей, я не понял, как очутился во дворце, но я был там не первым и не единственным.

Что заставило тебя прийти в королевский зал для приёмов? Ты так и не сказала мне, а я не спросил, просто радуясь тому, что именно ты оказалась рядом со мной в тот мрачный и тревожный час.

Глядя на пустой трон, ты говорила о том, что ради него все рискуют жизнью, король предал наложницу О, мне предстояло сражаться с родными братьями… А я думал о своём решении завладеть им однажды, чтобы вместе с ним получить и твоё сердце. Потому что это стоило всего остального на свете, любых усилий и жертв. Для меня – стоило, Су! И моя уверенность в правильности принятого решения только крепла.

Я не знал, что произойдёт на следующий день, успеет ли вернуться наследный принц, сумею ли я выстоять в битве за него. Да и кто мог это знать наверняка?

Ты тревожилась о том, подниму ли я руку на родных братьев, смогу ли убить их, если этого потребует защита престола, а я слышал в твоих словах беспокойство об Уке. Вновь и вновь – только о нём! Как же я мог тогда не разглядеть тогда, что за этим крылось не просто участие в судьбе бывшего родственника, а чувства к нему, какими бы угасающими они ни были в то время? Как я мог не понять, Су?

Видимо, не хотел, не был готов принять и поверить.

А следовало бы!

Знаешь, что в тот вечер накануне сражения успокоило меня? Что придало мне сил и мужества, несмотря на потерю отца? Твои слова о том, что со мной всё будет в порядке. Вот чему я поверил тогда – простым словам, сказанным с тихой улыбкой и открытым взглядом: «Ваше Высочество, с вами всё будет в порядке. Я это знаю точно».

Это обещание и твоя улыбка согревали меня, когда наутро я облачался в доспехи и выходил на битву.

Откуда бы ты ни знала это – я верил тебе…

***

Чжи Мон поджидал четвёртого принца у входа в тронный зал и, когда тот вышел вслед за Хэ Су, поймал его за рукав и приложил палец к губам, давая знак молчать и следовать за ним.

Ван Со растерянно оглянулся на уходящую девушку, но та, казалось, не заметила его исчезновения, понуро направляясь в комнатку, выделенную ей во дворце. События и волнения минувших дней измотали её, и сейчас она еле двигалась, глядя себе под ноги и едва слышно вздыхая.

Принц хотел проводить её, побыть с ней ещё немного, но звездочёт настойчиво тянул его в противоположную сторону, одними губами беззвучно проговорив: «Не сейчас».

Подчинившись ему, Ван Со не сразу сообразил, куда ведёт его Чжи Мон, а когда понял, застыл посреди коридора в шаге от дверей в королевские покои.

Астроном печально кивнул ему и проговорил:

– Это должны сделать вы, Ваше Высочество.

Что это, принц осознал, когда, распахнув двери, с колотящимся сердцем ступил в королевскую спальню.

Там, у постели почившего Тхэджо, ссорились две королевы.

Мать Ука хотела накрыть тело супруга белым ритуальным ханбоком{?}[Ханбок – национальный традиционный костюм жителей Кореи.] с вышитыми золотыми драконами, тем самым приняв его смерть и попрощавшись с ним уже навсегда. Но королева Ю отталкивала её, отчаянно цепляясь за руку Тхэджо, и никак не желала признать, что его больше нет. Королева Хванбо призывала ту к здравомыслию, но всё было бесполезно: первая жена короля обезумела в своём горе.

– Уходите отсюда! Он мой! Не трогайте его! – повторяла она вновь и вновь, неотрывно глядя в лицо своего мужа, который никогда не был по-настоящему её.

– Его Величество не хотел бы, чтобы вы вели себя так, – пыталась успокоить её королева Хванбо.

– Да что вы понимаете? Вы когда-нибудь любили его? – отвечала королева Ю с высокомерием, которое казалось здесь и сейчас настолько же неуместным и оскорбительным, как и сама ссора. – Не трогайте его! Отойдите!

Она оттолкнула королеву Хванбо в порыве гнева, отчего сама упала на пол.

– Ваше Величество, – холодно проговорил наблюдавший за этим безобразным зрелищем Ван Со. – Позвольте мне увидеть его.

Он на негнущихся ногах приблизился к ложу короля и откинул траурную вуаль полога.

– Как ты сюда попал? – удивилась королева Ю, поднимаясь с пола. Но, заметив за спиной принца астронома, тут же забеспокоилась о другом: – Что с Ван Ё? А Чжон здесь?

Ей никто не ответил.

Ван Со опустился на колени возле постели, борясь с подступившими слезами. Значит, Хэ Су не ошиблась: король Тхэджо умер. До этого момента принц касался этой чудовищной мысли какой-то частью сознания, не понимая до конца, не принимая страшную правду. И вот теперь он смотрел в безмятежно спокойное лицо отца, который больше никогда не назовёт его сыном, не скажет, как надеется на него, как гордится им…

Никогда!

– Его последние слова, – мягко обратился Чжи Мон к Ван Со, стоя за его спиной, – «Жизнь так коротка!» Он сказал, что жизнь коротка, быстротечна и мимолётна.

Проглотив горький комок, мешавший ему дышать, принц почувствовал, что слёзы всё-таки прорвались наружу с первым полноценным вдохом, и перестал им сопротивляться.

Он поднялся на ноги и аккуратно, с почтением накрыл тело отца белым ханбоком, навсегда прощаясь с тем, кого любил несмотря ни на что и от кого до последнего момента ждал хотя бы слова любви…

Астроном был прав: это должен был сделать именно он.

– Чжи Мон, – Ван Со не отрывал затуманенного слезами взгляда от сияющего в свете свечей золотого дракона на белой ткани, непреодолимой преградой отгородившей Тхэджо от этого мира, и говорил жёстко и твёрдо, как говорил когда-то его царственный отец, отдавая приказы: – cколько войск сейчас находятся во дворце? Проверь с генералом Паком. На восходе солнца третий принц Ван Ё и восьмой принц Ван Ук поднимут мятеж. Король хотел передать трон наследному принцу, и мы выполним его волю.

– Да, Ваше Высочество, я сейчас же поговорю с генералом Паком, – откликнулся астроном и спешно покинул комнату.

Как только за ним закрылась дверь, королева Хванбо, до этого растерянно смотревшая на Ван Со, коснулась его рукава:

– Почему ты упомянул Ван Ука? Надеюсь, я неправильно расслышала тебя.

– Прошу прощения, – не глядя на неё, прошептал Ван Со, подтверждая свои прежние слова о брате.

– Мятеж? – набросилась на него с расспросами королева Ю. – А что с Ван Ё? Ну конечно же, он придёт за мной. Они придёт и увидит, что вы держите меня взаперти! – Вцепившись в уходящего четвёртого принца, она зашипела ему в лицо: – Не смей вредить Ё! Если хоть волос упадёт с его головы, я сама тебя убью!

И это говорила ему женщина, которая его родила!

– Думаете, он останется в живых, совершив измену? – презрительно сощурился Ван Со. – Вы слишком жадная до власти!

Он оттолкнул мать и направился к выходу.

Больше ему здесь нечего было делать.

***

Над Сонгаком разливалось серое безрадостное утро.

Тяжёлый туман властно спускался с гор в долину, заполняя её непроглядной тусклой мутью, несмотря на восходящее солнце, чьи робкие лучи слепо прощупывали окрестности в надежде на торжество силы света.

Так же сумрачно было на душе у Ван Со, и точно так же он пытался найти в себе стойкость и силы противостоять неизведанному и, если придётся, смириться с неизбежным.

Он и генерал Пак в полном боевом облачении стояли перед дворцом во главе небольшого отряда воинов. Защитников воли короля было не так уж и много, поскольку основные войска находились с Ван Му в Хупэкче для подавления очередного восстания.

Ван Со окинул взглядом неподвижные ряды солдат. Мало, очень мало! Но, как бы там ни было, он выполнит наказ отца и будет биться за наследного принца до последнего своего вздоха.

В его сознании растревоженной птицей промелькнула мысль о Хэ Су, оставив тень сожаления: неужели так ничего и не случится?.. Но принц упрямо тряхнул головой и крепче сжал рукоять меча: о собственной судьбе он подумает после.

Если останется жив.

Его ладонь не успела согреть холодный, спящий в ножнах металл, когда во двор ступили третий и восьмой принцы, а за ними красной рекой потекла бесчисленная армия, против которой не было шанса устоять нескольким десяткам защитников дворца.

– Ты посмел привести армию во дворец короля! – грозно закричал генерал Пак, обращаясь к Ван Ё. – Это измена!

– Моя матушка находится там уже вторые сутки, – отвечал ему третий принц. – Мне необходимо знать, почему дворец закрыт.

– Я уже сказал вам вчера, что королю нужен отдых, – отрубил генерал, оценивая силы противника, которые всё прибывали и прибывали, так что вскоре весь двор был заполнен воинами.

Третий принц криво усмехнулся:

– И ты думаешь, я поверил твоей наглой лжи? – его лицо не выражало ни капли почтения великому военачальнику, возглавлявшему армию Корё – армию почившего короля, его отца. – Позвольте моей матушке уйти. Или я сочту, что вы решились на измену и собираетесь захватить трон.

Последние слова Ван Ё адресовал стоявшему рядом с генералом Ван Со, который всё то время, что шёл разговор, неотрывно смотрел в ледяные немигающие глаза Ука и видел там приговор. Себе.

Ван Ук пришёл сюда не за властью. Ему нужен был он, Ван Со.

Четвёртый принц не боялся его. Он думал лишь о своём вчерашнем обещании Хэ Су не убивать Ука, случись им сойтись в открытой схватке. Он не хотел множить её страдания ещё одной потерей, но не мог поручиться, что сдержит слово.

В его голове прошелестел печальный голос Хэ Су: «Если восьмой принц пострадает, это будет мучить меня всю оставшуюся жизнь…»

Он должен! Должен оставить Ука в живых!

Ради Хэ Су.

Ван Ук не выдержал первым. Он бросился на Ван Со, обнажив меч, и завязался бой.

Каждый, кто наблюдал за схваткой принцев, мог сказать, что это противостояние равных по силе воинов.

Четвёртый принц был силён и искусен, но восьмой почти не уступал ему в силе, и в лучах рассветного солнца, наконец-то взобравшегося на крышу дворца, то и дело драконьими искрами вспыхивали в ударах мечи.

Ван Ук был быстр и хитёр, его обманные манёвры и выпады могли положить на землю любого воина. Однако Ван Со не был любым. Боевой опыт, мастерство и звериная ловкость раз за разом уводили его из-под удара, изматывая Ван Ука и вытягивая из него силы вместе с самоуверенностью.

Наконец они намертво сцепились мечами и взглядами, замерев посреди площади пылающим сгустком ненависти. Скрещённые мечи, раскалившись в бою, звенели от напряжения. А Ван Со, глядя в застывшее злобной маской лицо Ван Ука, думал лишь о том, что вот-вот нарушит своё обещание Хэ Су…

Внезапно над их головами пролился дождь из стрел – и воины за спиной третьего принца один за другим красными каплями начали падать на каменные плиты двора.

Ван Со поднял глаза – и не поверил им: ко дворцу в сопровождении Бэк А шёл наследный принц. Это его лучники усеяли двор трупами мятежных солдат. Это его армия прибыла в Сонгак, чтобы утвердить его право на престол.

Опустив меч, Ван Со склонился в поклоне. Его сердце неистово билось о рёбра, разгорячённое недавней схваткой и воспылавшее радостной надеждой на торжество справедливости.

Но он никак не мог ожидать, что при появлении наследного принца Ван Ук вдруг приставит свой ещё не остывший меч к горлу Ван Ё.

– Ты… – прошептал третий принц, с изумлением глядя на брата. – Ты предаёшь меня?

– Мы никогда не были на одной стороне, – холодно ответил Ван Ук. Его голос сочился уничижительным превосходством. – Это не предательство.

– Я узнал о твоём мятежном плане от Ука, – подойдя к ним вплотную, заявил Ван Му третьему принцу. – Я выехал в Сонгак после получения письма, – он перевёл взгляд на застывшего с мечом в руке восьмого принца. – Ук, ты доказал свою верность трону.

– Это честь для меня, – откликнулся Ван Ук, не сводя глаз со своего пленника.

Ван Со гадливо поморщился. Его трясло от презрения и бессильного гнева. Вот, значит, как! А восьмой братец в дополнение к своему лицемерию и скрытности оказался весьма изворотлив и хитёр!

Что ж, выходит, между ними ничего не закончено. И придётся защищать наследного принца ещё и от козней Ван Ука, который только что весьма выгодно выставил себя героем в глазах будущего короля. Подлец…

Ван Со тяжело вздохнул, переводя дыхание, как вдруг над площадью, окутанной гулкой тишиной, словно раскат грома, разнёсся голос Чжи Мона:

– Его Величество только что скончался! Последней волей правителя наследный принц Ван Му становится королём! Королевы, получив приказ, признали волю Тхэджо Ван Гона. Я передаю её вам, Ваше Высочество!

– Отец! – побелел Ван Му, бросившись к ведущим во дворец ступеням, но ему преградил путь опустившийся на колени Ван Ук:

– Да здравствует новый король! Долгих лет жизни королю!

Его слова повторил Ван Со, склонив голову перед законным властителем Корё. А вслед за ним и все присутствующие во дворе пали на колени, подтверждая право Ван Му на трон и клянясь ему в верности.

Над Сонгаком взошло осмелевшее солнце, возвещая о наступлении нового дня.

***

Озёрная гладь мерно дышала под плотным покровом из лотосов и водяных лилий. Редкий всплеск от разыгравшихся карпов или случайного дуновения ветра тут же угасал меж листьев кувшинок.

Ван Со сидел на берегу и в оцепенении смотрел на воду. Хотелось бы ему, чтобы его горести так же легко и просто исчезали, утешенные чьей-то тёплой и ласковой ладонью…

Но он был совсем один. Как всегда. И в тягостных раздумьях, скованный давящей болью, пытался осознать, что же он сделал.

 

Этим утром третий принц сбежал из-под стражи.

Как и с чьей помощью Ван Ё сумел выбраться за пределы дворца, Ван Со не знал. Он и Ван Ук присоединились к погоне позже, бросившись на конюшню по тревоге из тюремного двора.

Третьему принцу не удалось далеко уйти: он был пеш и изранен, отряд солдат гнал его сквозь редколесье к высокому скалистому обрыву. Оказавшись в ловушке на самом его краю, Ван Ё развернулся и, хищно осклабившись, принял бой, не тратя время на бесполезные попытки уйти от преследователей иным путём, которого попросту не было.

Солдатам пришлось нелегко: сила и мастерство третьего принца, помноженные на злое отчаяние и безысходность, творили невероятное. Когда четвёртый и восьмой принцы, спешившись, подбежали к краю поляны, обрывавшейся вниз зазубренной скалистой стеной, на земле вокруг уже лежали с десяток раненых и убитых.

Несмотря на прибывший конный отряд, Ван Ё сдаваться явно не собирался.

Ван Со зарычал от возмущения: он не мог спокойно смотреть, как человека, даже не будь он его мятежным братом, травят, загнав в ловушку, словно дикого зверя. Это было бесчестно и омерзительно.

Как и то, что восьмой принц вдруг взял в руки лук и уверенно положил стрелу на тетиву. Перехватив рукоять лука и направляя его вместе со стрелой в землю, Ван Со брезгливо процедил:

– Ты не на охоте.

Из-за его плеча вдруг вынырнул невесть откуда взявшийся Ван Чжон:

– Я остановлю его!

Бездумная горячность юного четырнадцатого принца грозила обернуться против него: в пылу схватки, будучи зажатым в угол и не имея надежды на помилование, Ван Ё не пощадит и младшего брата.

– Нет, – отрезал Ван Со. – Ты уверен, что справишься? Он же твой родной брат!

Сказав это, он решительно шагнул вперёд, туда, где среди груды тел неистово бился за право погибнуть свободным обречённый третий принц.

Ван Со шёл не карать брата, ведь он не был ему ни судьёй, ни палачом. Он хотел лишь остановить и образумить Ван Ё, сохранив жизни людей. А спиной он явственно ощущал оценивающий взгляд Ван Ука и взволнованный – Ван Чжона.

После короткой схватки один на один, в которой он, даже не обнажив свой меч, мощным натиском отбросил третьего принца к обрыву, Ван Ё долго пытался отдышаться, схватившись за грудь, а Ван Со потребовал, не надеясь на то, что будет услышан:

– Сдавайся!

– А ты бы сдался? – огрызнулся его старший брат и выпрямился в боевой стойке, всем своим видом демонстрируя непокорность.

Иного Ван Со и не ожидал. На месте третьего принца он, не раздумывая, поступил бы точно так же. Другое дело, что он никогда бы не оказался на его месте. Измена и предательство – эти вещи были за гранью его понимания.

Он медленно вынул меч из ножен, давая Ван Ё возможность опомниться, которой тот, разумеется, не воспользовался, и одним стремительным ударом выбил оружие из рук брата, пригвоздив того к месту остриём меча, вошедшим третьему принцу на палец в грудь, чуть ниже ключицы. Рана была неопасной, и Ван Со это знал.

Он давал брату ещё один шанс! Ещё одну попытку признать поражение и сдаться с достоинством, потерпев неудачу в открытом бою из-за ранения. Но Ван Ё дёрнулся, сбрасывая меч, и Ван Со рефлекторно перевёл сбитый замах в подсечку, которая оказалась роковой: по изодранной на груди третьего принца одежде растеклось багровое пятно, а сам Ван Ё, качнувшись назад, не удержался и рухнул с обрыва.

Отшвырнув меч, Ван Со бросился к нему, протягивая руку, но было уже поздно: там, далеко внизу, лишь угрюмо шевелились кроны деревьев, приняв на своё зелёное ложе тело третьего принца.

Что происходило потом, Ван Со едва осознавал. Всё вокруг для него превратилось в вязкий туман, откуда один за другим выплывали и тут же ныряли обратно смутные образы: люди, кони, скалы, обрывки голубого савана неба…

Он видел перекошенное в ужасе лицо младшего брата, который на коленях подполз к краю обрыва, отчаянно взывая к Ван Ё, а потом оглянулся на Ван Со с такой ненавистью, какой четвёртый принц и предположить в нём не мог…

Он видел бесстрастное лицо Ван Ука, где насмешливо блестели чёрные иглы глаз, как будто восьмой принц радовался такому трагическому исходу погони и издевался над пламенем вины, сжиравшим Ван Со изнутри.

Он видел испуг напополам с облегчением на лицах солдат, сливающихся для него в одно неузнаваемое лицо, пену на морде своего коня, шарахнувшегося в сторону от запаха крови на одежде хозяина, бурую кашу деревьев, сменившуюся серой мутью дворцовых камней…

…а после он увидел зелёное покрывало водяных лилий и понял, что сидит на берегу озера Донджи во дворце, на том самом месте, где когда-то ночью в отчаянии бросился за утешением к Хэ Су, но лишь отпугнул её своей звериной страстью и поцелуем, вырванным насильно, против её воли.

Хэ Су…

Он не представлял себе, как сможет посмотреть ей в глаза после того, что сделал. И пусть это был не Ук, но суть от этого не менялась: он своими руками убил родного брата. Как он сумеет сказать об этом ей?

Когда-то на берегу моря он говорил Хэ Су, что никогда не убивал просто так. А что, в таком случае, он сделал сегодня? И пусть он этого не хотел и предпринял всё, чтобы избежать гибели Ван Ё, разве это что-то меняло и имело значение? Третий принц погиб, поверженный его мечом. И изменить уже ничего было нельзя.

Невыплаканные слёзы жгли ему глаза, но он никак не мог выплеснуть из себя боль, горечь и страх, и они тугим клубком змей шевелились у него в груди, жаля и наполняя всё его существо смертельным ядом, противоядия от которого у Ван Со не было, и избавиться от которого не представлялось никакой возможности…

Лёгкий шорох травы и едва заметное прикосновение заставили его повернуть голову – и он захлебнулся волной мягкого сострадания в ореховых глазах, которые были так близко от него, что казалось, одним незаметным движением можно погрузиться в их тёплую бездну, смыв с себя всё, что терзало душу.

– Что-то случилось? – спросила Хэ Су, глядя на него с таким ласковым участием, на которое была способна лишь она одна.

– Я не думаю, что ты простишь меня, – еле выговорил Ван Со, чувствуя себя так, словно ступал по тонкому льду, – но надеюсь, что хотя бы поймёшь.

Он отвернулся, не в силах говорить дальше, глядя в эти чистые, невинные глаза.

«Пожалуйста, пойми и прости меня, Су! Прошу тебя…»

– Я… убил старшего брата, – слова царапали ему горло волчьими когтями, не желая выползать наружу, но он не мог ей лгать. И молчать тоже не мог.

Вот и всё.

Он сказал ей.

И, опустив взгляд на робко притихшую, неподвижную воду, принц и сам замер, ожидая, что Хэ Су отшатнётся от него в отвращении и уйдёт, больше никогда не приблизившись к нему. Вот сейчас поднимется неловко, припадая на изувеченное колено, – и исчезнет…

И вдруг Ван Со почувствовал на своём плече прикосновение маленькой тёплой ладони. Хэ Су качнулась ему навстречу, протягивая руки, и он потянулся к ней, обессиленно припав к её груди. А когда Хэ Су в ответ обняла его, истончившаяся оболочка его самообладания лопнула. Ван Со затрясло в рыдании, и слёзы наконец-то прорвались наружу вместе с тихими горестными стонами.

Сломленный невыносимым чувством вины, ослабевший от напряжения последних дней и чёрной вереницы потерь, Ван Со безутешно рыдал в кольце тёплых рук Хэ Су, завернувшись в них, будто в мягкое одеяло. Она молчала и лишь тихонько покачивалась, давая ему возможность выплакаться и отпустить боль, а её маленькая ладошка ласково поглаживала его по спине, успокаивая и прощая его.

В этих нескончаемых слезах было всё, что так мучило Ван Со и никак не могло найти выход: и безмерная скорбь по почившему отцу, и чудовищная вина за смерть старшего брата, и тоскливые мысли о матери, которая, поседев за одну ночь, сходила с ума во дворце, лишившись мужа и сына, и страх, что Су не простит его, и облегчение от того, что простила…

 

Ты спасла меня, Су!

Просто спасла тогда… Снова. Знаешь ли ты, догадываешься ли об этом?

Если бы ты не пришла, если бы не обняла меня и не исцелила своим прощением, я не знаю, что бы со мной было, в кого бы я превратился.

Только благодаря тебе из дикого волка я стал человеком, только благодаря тебе остался им. Всю мою жизнь, на каждом шагу, при каждом вздохе, что бы ни происходило, ты защищала меня, понимала меня и успокаивала одним своим присутствием, ласковым молчанием, таким знакомым и родным прикосновением руки…

Где же ты теперь? В каком из тысяч миров улыбаешься новому дню? Почему не возвращаешься, чтобы утешить меня? И как мне заставить тебя вернуться?

Только Небеса знают это, знают, как мне не хватает тебя, моя Су! И как трудно мне без тебя оставаться человеком…

Чжи Мон как-то сказал: «Если бы вы могли забыть, Ваше Величество! Если бы только вы могли позабыть всё, вам стало бы легче».

А я не хочу забывать, Су! Я просто не могу без тебя даже в своих воспоминаниях. Как можно добровольно отказаться от того единственного, что заставляет тебя дышать? Даже если это мучительно больно…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 14. На лезвии судьбы ==========

 

Настроение: Yan Yidan – Three Inches of Heaven

 

Сердце любовно к прошедшим зовёт временам.

Вспомню об этом – и всё оборвётся внутри!{?}[Отрывок из стихотворения «Краски цветенья…» (пер. Л. Эйдлина).]

 

Тао Юань-мин

Эта зимняя ночь выдалась особенно длинной и лютой, какой не доводилось припомнить никому из старожилов на северо-западе Корё. Снег валил с небес густым лебяжьим пухом, только он не грел и не ласкал, а леденил и жалил, заставляя прятаться в укрытии в поиске хоть толики тепла.

Отразив дневные атаки киданей, пограничная крепость чутко спала в тревожном ожидании нового нападения.

Сегодня Ван Со не должен был заступать в ночной дозор, но ему не спалось. А вернее, как только он проваливался в неглубокий сон, его тут же начинали душить кошмары, от которых он смертельно устал. Дурные, изматывающие сновидения вернулись в первую же ночь, стоило ему покинуть дворец. И в каждом из них он видел одно и то же – страдания Хэ Су.

Вот она заходится тонким жалобным криком, когда, переусердствовав в пытках, ей ломают ногу, выворачивая колено. Она падает и корчится от боли, признаваясь, наконец, в том, что намеревалась отравить наследного принца…

Вот она сжимается кроваво-белым комочком на прелой соломе тюремной камеры. Её бьёт в лихорадке, а треснувшая глиняная плошка для воды давно пуста, и Хэ Су хрипло дышит, облизывая пересохшие губы, не в силах даже позвать кого-то на помощь…

Вот она, хромая, в окружении стражников выходит во двор, где на ветру покачиваются алчные красные петли виселиц, разевающие пасти в предвкушении жертвы, и каменеет от ужаса, понимая, что сейчас закачается в одной из них, расплачиваясь за преступление, которого не совершала…

Вот она прополаскивает бельё в зимнем ручье, хватая одеревеневшими от холода пальцами одеяло, которое у неё отбирает стремительный поток, но не удерживается на обледенелом камне и падает в стремнину, захлёбываясь стылой водой…

Однако самым жутким кошмаром, повторявшимся чаще других, для Ван Со оставался тот, где всё было по-прежнему: здравствовал и правил страной отец, дружили и благоденствовали братья, сам он жил в родном доме и… не было Хэ Су. Её просто не было! Рядом с ним. Во дворце. В Сонгаке. В Корё. В этом мире.

Он метался в поисках, спрашивал о ней, но её никто не знал, не встречал, не помнил. И тогда Ван Со становилось страшно, так страшно, что хотелось выть. По-волчьи, надрывно, как зверю, который навсегда потерял свою единственную волчицу. Он продирался сквозь сон, цепляясь за явь всем своим существом, не сразу понимая, что вернулся в реальность, и лишь потом, продышавшись, вспоминал, что Хэ Су – есть. В этом мире. В Корё. В Сонгаке. Во дворце. Рядом с ним.

Рядом ли? Неважно. Главное – она есть!

Таких невыносимых снов было много, все они были разными, но в каждом из них Хэ Су мучилась и погибала, а его не оказывалось рядом. И Ван Со просыпался в слезах, терзаясь от бессилия и невозможности помочь. Эти сны изводили его, отбирали по ночам остатки здравомыслия и сил, заставляя рваться во дворец, назад, к ней, чтобы защитить и спасти. Если он успеет…

Вот и в этот раз он проснулся, задыхаясь от ужаса, с именем Хэ Су на губах, весь в липком ледяном поту, хотя в комнате было настолько холодно, что даже промёрзли стены. Разогнув скрюченные в судороге пальцы, Ван Со с силой потёр лицо, размазывая по щекам тяжёлые слёзы, и нервно огляделся, пытаясь понять, где он. А когда осознал, что всё это было лишь сном, долго сидел на постели, слепо глядя в темноту и повторяя имя любимой.

Полночь едва миновала, и Ван Со, упав обратно на футон{?}[Футон – традиционная постельная принадлежность в странах Азии (Японии, Корее и др.) в виде толстого матраса, который расстилают на полу для сна.], силился заснуть, но ему не спалось, вернее, он попросту боялся спать. Поэтому, не придумав ничего иного, он вышел на крепостную стену, где во главе небольшого отряда дежурил генерал Пак Су Кён.

Заметив его неподвижную приземистую фигуру на северном бастионе, четвёртый принц непроизвольно поёжился от порыва колючего ветра с гор, сморгнул налипшие на ресницы снежинки и, поплотнее запахнувшись в шерстяной плащ, направился туда.

– Не спится, Ваше Высочество? – не оборачиваясь, осведомился старый военачальник, когда Ван Со до него оставался ещё добрый десяток шагов. – Опять?

– Прогоните? – в тон ему отозвался принц, не вдаваясь в объяснения и уже давно не удивляясь тонкому слуху и звериному чутью своего наставника.

Не у него ли учился и сам?

– Да нет, принц Со. Наоборот, я вам рад, – генерал чуть повернул голову, коротко кивнул в приветствии и вновь уставился в снежную темноту – туда, где за перевалом укрылись отброшенные в недавнем бою отряды киданей.

Но и их гарнизон понёс весомые потери. Об этом свидетельствовали и отдалённые стоны из пристройки лазарета – самой тёплой во всей крепости, и поредевшие отряды на посту и в основном войске, и необходимость в подкреплении из Сонгака, куда на закате генерал отправил гонца.

Ван Со встал рядом с наставником у маленького костерка, разведённого в осколке глиняного горшка так, чтобы огонь не было видно снаружи, и смотрел во мрак, на белёсые верхушки сосен, качающиеся в унылом танце на фоне набухшего снегом ночного неба. Но ему постоянно хотелось обернуться назад, где далеко на юге спал Сонгак и та, что не покидала его ни на миг, даже во сне.

– Почему вы так плохо спите, Ваше Высочество? Что вас гложет? – по-отечески тепло осведомился генерал спустя некоторое время доверительной тишины, и у принца в груди что-то всколыхнулось от давно забытого чувства заботы и тревоги о нём постороннего человека, которое он всю жизнь собирал по крупицам и хранил в душе, как самое ценное сокровище.

– Мысли… о доме, – откликнулся он, ничуть не стесняясь быть откровенным с генералом Паком – одним из немногих людей на свете, с кем он вообще когда-либо был искренним.

– О доме? – добродушно хмыкнул Пак Су Кён и, выпростав руки из-под плаща, протянул их к огню, который и согреть-то толком не мог, но дарил слабую иллюзию домашнего очага. – Или о том, кто там остался?

Ван Со покосился на него и ничего не сказал. Генерал, несмотря на свою внешнюю неотёсанность и невежество, всегда чутко читал его, как раскрытую книгу.

А Пак Су Кён, не дождавшись ответа, продолжил с лёгким вздохом:

– Мой дом раньше был в Шинчжу, а теперь он в Сонгаке, ведь там моя Сун Док… Другого дома у меня нет, потому что больше никого у меня и нет вовсе. И пусть она замужем за вашим братом, всё равно она останется моим единственным пристанищем, хоть родной отец ей теперь нужен не так сильно, как раньше.

Глубокий уродливый шрам на левой щеке генерала, идущий от уголка рта, дёрнулся, как бывало всегда, когда генерал волновался.

Ван Со знал, что у него действительно не осталось родных, кроме дочери, пару лет назад выданной замуж за десятого принца Ван Ына. Единственная горячо любимая супруга генерала умерла вскоре после родов, заставших её в одном из военных походов, где она сопровождала мужа. Генерал говорил о своей Ён Мин очень мало, вообще почти никогда не говорил, но принц чувствовал, видел, как одиночество угнетает его наставника, как тот до сих пор любит свою жену, после кончины которой так и не оправился и не захотел вступать в брак повторно, хотя сам король Тхэджо уговаривал его и предлагал невест из знатных кланов Корё.

Принцу было известно, что Ён Мин, дав жизнь Сун Док и ослабев, тут же подхватила лихорадку, выкосившую в ту гнилую осень половину войска Пака, и через некоторое время тихо угасла на руках безутешного мужа, умоляя его заботиться о малышке. Но эти мольбы были лишними: и без того всю свою нерастраченную любовь генерал обратил на дочь, которая, по его словам, была копией ушедшей матери, и на Ван Со,ставшего его воспитанником волею судьбы.

Пак растил их с одинаковым вниманием, любовью и строгостью, отчего Сун Док выросла не изнеженной благородной девицей, а крепким воином, закалённым телом и духом. Они редко виделись с Ван Со, потому что он жил в доме Канов, а Сун Док – с отцом там, куда посылал его воинский долг. И, встречаясь на какое-то время, они предпочитали каждый свои развлечения: Сун Док – рукопашный бой с подчинёнными отца под его же присмотром и выслеживание медведей, а Ван Со – схватки на мечах и охоту на волков. Но, несмотря на это, четвёртый принц всегда с теплотой думал о Сун Док и не понимал поведение Ван Ына, который все годы брака дерзил жене, прилюдно помыкая ею и незаслуженно обижая её. Впрочем, в семейные дела младшего брата Ван Со никогда не лез и делать это впредь не собирался.

«Другого дома у меня нет, потому что там… моя Хэ Су», – подумалось ему почти словами генерала, и он улыбнулся, согреваясь одной мыслью о той, что ждала его во дворце.

Говоря по правде, Ван Со не знал, ждала ли его она его, но сейчас, вдали от Сонгака, ему хотелось так думать, и он не мог отказать себе в этой крошечной радости, которая на деле могла оказаться призрачной мечтой. Ну и пусть!

Прошло почти два года с того смутного времени, как умер Ван Гон и на трон взошёл Ван Му. Похороны прежнего правителя, коронация нового, положенный траур по Тхэджо и Ван Ё, пусть он и был объявлен изменником, – всё это растянулось на долгий период, в течение которого Ван Со почти не видел Хэ Су. Он постоянно находился во дворце, занимался делами Ван Му, решая вопросы с кланами, не все из которых приняли волю почившего короля, и продолжал руководить военными силами дворца.

По его просьбе и с милостивого позволения Ван Му, который всегда хорошо относился к Хэ Су за её доброту и помощь при обострении его болезни, она стала главной придворной дамой Дамивона, сменив свою любимую О Су Ён.

Несколько месяцев после возвращения во дворец Хэ Су восстанавливала здоровье, пошатнувшееся из-за пыток и непосильного труда в прачечных. А Ван Со превратился в навязчивый кошмар придворного лекаря, с пристрастием расспрашивая его, усердно ли тот заботится о придворной даме Хэ, быстро ли идёт её выздоровление, хорошо ли она ест, изголодавшись на пустом рисе в кёбане, спокоен ли её сон и велики ли заботы в новой должности.

Принц постоянно посылал ей сладости, привозил травы, которые требовались для целебных настоев, способных вернуть ей силы, и вынимал душу из несчастного лекаря при каждом визите того во дворец, беспощадно, как на допросе, дознаваясь о любом нюансе в здоровье и настроении придворной дамы Хэ.

Он старался не докучать ей и встречал её чаще совершенно случайно, когда она приходила к королю, принося тому чай или снадобья. И Ван Со всякий раз, отрываясь от бумаг, пристально следил за ней, подмечая любую мелочь в её внешности и поведении, которая свидетельствовала о том, что его Су возвращается к жизни и вновь учится радоваться ей, пусть и крайне медленно.

После той памятной встречи на берегу озера Донджи, где Ван Со признался Хэ Су в том, что убил старшего брата и она долго утешала его, пока он рыдал в её объятиях, их отношения неуловимо изменились. И Хэ Су больше не шарахалась от него, не стремилась избежать разговора, не отводила взгляд.

Она с тихой покорностью следовала за ним по дорожкам вдоль озера, когда он приглашал её на прогулку, большей частью отмалчивалась и ступала чуть позади него, но всегда откликалась на вопросы, улыбалась туманной лунной улыбкой и благодарила за новые целебные травы или цветы, что он ей дарил. Чем особенно дорожил Ван Со, так это тем, что Хэ Су не возражала, когда он поддерживал её, стоило ей оступиться из-за больного колена, которое мучило её в дурную погоду или из-за переутомления.

Больше принц ни разу не порывался обнять Хэ Су, поцеловать или напомнить о своих чувствах. Он боялся нарушить то хрупкое доверие, что связало их после кончины Тхэджо, и заставлял себя сдерживаться, что подчас давалось ему очень нелегко, особенно когда Хэ Су смотрела ему прямо в глаза и улыбалась, озаряя его душу своим медовым светом. В такие минуты его невыносимо тянуло к ней и он сжимал кулаки, вынуждая себя бездействовать, хотя ему до боли хотелось прижать её к себе, как прежде, и целовать, вдыхая запах её волос и нежной, свежей кожи, пахнущей лотосом и чем-то таким родным, без чего он себя уже не осознавал.

Хэ Су была ему нужна как воздух, и он не собирался от неё отказываться или давить на неё и терпеливо ждал. Ждал, когда она привыкнет к нему, перестанет бояться, поймёт, что он не угроза её покою, а наоборот – её надёжная защита перед королём, принцами и всем миром, пусть для неё этот мир и ограничивался крепостной стеной дворца.

Ван Со не оставлял надежды подарить Хэ Су свободу, когда она будет готова к этому, но она молчала. И он молчал, веря в то, что однажды всё изменится. Нужно только дать ей время, а самому набраться терпения.

Жаль, что два месяца назад, незадолго до нового года, кидани возобновили свои набеги на границы, и Ван Му отослал их обоих – генерала и четвёртого принца – навести там порядок. Вот только их миссия затянулась и неожиданно превратилась в бесконечное боевое дежурство в этой крепости, где приходилось постоянно отбивать атаки противника.

Перед отъездом Ван Со из Сонгака Хэ Су вышла проводить его. Она скромно стояла в стороне, пока принц с другими военачальниками получал последние распоряжения короля, сам отдавал приказы и следил, как войско покидало дворец через узкие ворота. И всё время, что Ван Со ходил по двору, он чувствовал всей кожей её тёплый внимательный взгляд. А когда сам сел на коня и, обернувшись к Хэ Су, помахал ей рукой, её ответная улыбка наполнила его такой радостью и надеждой, что это тепло до сих пор согревало его, даже в эту снежную зимнюю ночь на дальнем рубеже, открытом неприятелю.

Если Хэ Су пришла проводить его и так на него смотрела, неужели она не ждала его, и это было лишь мечтой? Нет, Ван Со отказывался в это верить! И вновь улыбался, смахивая с лица назойливые колкие снежинки, которые даже теперь казались ему теми самыми, что укрывали их с Хэ Су в поместье восьмого принца, когда они с ней вдвоём любовались первым снегом.

Как же давно это было! И он был другим, и Хэ Су тоже. Она – особенно. Но лишь бы она была.

Ван Со настолько погрузился в свои приятные мысли, что не сразу сообразил, что генерал выжидательно смотрит на него, очевидно, задав какой-то вопрос.

– Что вы сказали? – спросил принц, виновато кривя замёрзшие губы.

Генерал прищурился и с доброй усмешкой покачал головой:

– Ну, раз вы пропустили мои слова мимо ушей, то и повторять не стоит, Ваше Высочество. Я просто задам свой последний вопрос ещё раз. Почему вы, не желая отказываться от госпожи Хэ Су, никак не решитесь сделать её своей? Почему не обратились к королю, нынешнему или прежнему, за разрешением на брак? Чего вы ждёте?

В первую минуту, услышав имя той, о ком он думал прямо сейчас, Ван Со растерялся. Хотя чему тут удивляться? Во дворце все знали, причём очень давно, о его особом отношении к этой девушке. Немудрено, что и генерал Пак, при всём его кажущемся равнодушии к подобным вещам, тоже это замечал. Но в отличие от остальных, даже от короля, генерал никогда не насмехался над ним и не пытался манипулировать его привязанностью к Хэ Су в своих целях.

Этого Ван Со опасался от любого человека, просто боясь, что не выдержит и превратится в заложника своих чувств, давя на которые, из него станут вить верёвки, а противиться он попросту не сможет, чтобы защитить Хэ Су.

Заметив, что генерал по-прежнему внимательно смотрит на него, Ван Со спешно отвёл взгляд.

– Я не стану её принуждать, – его слова прозвучали сухо, однако генерал этого не заметил.

Или предпочёл сделать вид.

– Иногда принуждение – во благо, – вскинул брови Пак Су Кён, и угол его искалеченного рта вновь задёргался. – Взять хотя бы вашего брата, десятого принца. Вы думаете, я не знаю, как отчаянно он сопротивлялся браку с моей Сун Док? Как готов был умереть, лишь бы не жениться на ней? Да и теперь тоже… Глупый мальчишка! – он хмыкнул, покачал головой и продолжил: – Но моя дочь любит его, любит с самого детства, с тех пор, как впервые увидела во дворце. И я не смог отказать ей в просьбе соединить их судьбы с Ван Ыном. И пусть у него ветер гуляет в голове, словно это не голова, а решето, я знаю, да и он, шельмец, тоже, что Сун Док будет любить его и заботиться о нём до самой смерти, сама утешаясь этой заботой. Но, боюсь, он может понять это слишком поздно. А ведь жизнь, как справедливо заметил ваш отец перед кончиной, быстротечна. И можно просто не успеть…

Генерал умолк и отвернулся, зябко потирая руки, а потом вдруг заговорил севшим голосом, глядя куда-то сквозь снежную пургу:

– Моя Ён Мин рассказывала мне, что не стала ждать. Это она попросила своего отца, моего командира, соединить нас, хотя я не помышлял о женитьбе, да и не знал толком эту девушку. Можно сказать, меня принудили к браку с ней. Но я быстро прозрел и взамен получил то, о чём все молят Небеса. Жаль, не понял этого раньше. Столько времени потерял, дурак…

Когда у него перестал дёргаться рот, генерал Пак повернулся к Ван Со и впился в него пронзительным, сверлящим взглядом:

– Не ждите, Ваше Высочество! Вы не знаете, что принесёт завтрашний день, и принесёт ли вообще. Так можно вовсе не дождаться, напрасно растратив жизнь. А принуждать… Кто вам сказал, что это будет принуждение? Мне почему-то так не кажется.

 

Уже у себя в комнате, глядя, как рассветное марево превращает стену снега в молочную пену, Ван Со продолжал думать над этими словами генерала Пака.

Когда-то Чжи Мон убеждал его, что нужно уметь останавливаться. «Шаг назад, Ваше Высочество! – прозвучал в его голове голос астронома, прозвучал, как однажды, очень давно, когда на глазах у Ван Со Хэ Су перерезала себе вены на запястье, чтобы не выходить замуж за короля Тхэджо, и ей на помощь бросился Ван Ук, а не он. – Иногда, чтобы уйти далеко вперёд, нужно вовремя остановиться. И даже сделать шаг назад».

И что? Сколько раз Ван Со останавливался и делал шаг назад в отношениях с Хэ Су? И зачем? Что из этого вышло? Далеко ли он ушёл в попытках завоевать её сердце? Может, прав как раз генерал, и нужно быть жёстче и настойчивее?

«Не ждите, Ваше Высочество! Вы не знаете, что принесёт завтрашний день, и принесёт ли вообще. Так можно вовсе не дождаться, напрасно растратив жизнь».

Ван Со тихо застонал и спрятал лицо в ладонях.

Кто из его наставников ошибался? А если оба были правы, и только от него самого зависело, как поступить в том или ином случае?

Что ему делать по возвращении во дворец? Идти к королю и просить разрешения на брак с Хэ Су, не принимая в расчёт её желание и отношение к нему? Ван Му, ныне правитель Хеджон, разумеется, не откажет, и Хэ Су не сможет воспротивиться королевской воле. Она выйдет замуж за него, за четвёртого принца Корё. Только что это изменит?

Ван Со хотел, чтобы Хэ Су принимала его. Не терпела, а любила его, по-настоящему любила, без страха и принуждения. Чтобы доверяла и раскрывалась ему навстречу, как цветок лотоса под лучами солнца, а не сжималась в тугой холодный бутон в его руках, как тогда, во время первого поцелуя. При мысли об этом Ван Со болезненно поморщился и сжал кулаки: он слишком хорошо помнил судорожно вздёрнутые плечи Хэ Су и слёзы на белых щеках… А ещё он прекрасно помнил её ужас и отторжение в распахнутых глазах, когда он предложил ей пожениться.

Эти воспоминания до сих пор прожигали его стыдом и непониманием.

Нет, не это было ему нужно…

Он мечтал, чтобы, когда он по праву мужа зайдёт в полночном сумраке в её покои, Хэ Су с радостью шагнула в его объятия, и улыбалась ласково, и тянулась к нему, как он сам тянулся к ней. Чтобы стала его по собственной воле, тая в его руках от нежности и страсти… Чтобы она была свободна в своих чувствах, действиях и решениях и была счастлива с ним.

Ван Со представил, как Хэ Су, кутаясь в свадебные одеяния, затравленно смотрит на него, как когда-то смотрела на короля Тхэджо, и едва не теряет сознание от страха и отвращения, не смея отказать ему в его праве супруга… Представил – и его передёрнуло. Нет! Он никогда не сможет так поступить из уважения к ней, из любви и собственной жгучей потребности в ответном чувстве.

Он никогда не понимал, как можно овладеть женщиной силой или, ещё хуже, с её согласия, но не испытывая к ней абсолютно ничего. Для него всё то сокровенное, что свершалось за закрытыми дверями спальни между мужчиной и женщиной, было полно глубокого смысла и трепетного желания. Взаимного желания. Глупо, наивно, но тем не менее… Иного он себе не представлял, как не представлял на месте Хэ Су какую-то другую девушку.

И поэтому он не хотел даже думать о том, чтобы к чему-то принуждать Хэ Су. Она и без того столько жила под гнётом страха, долга и чуждых её живой, свободной натуре правил, что добивать её ещё и насильственным браком он просто не мог.

Остаётся только ждать.

Или… он всё-таки ошибается?

«Ведь жизнь, как справедливо заметил ваш отец перед кончиной, быстротечна… И можно просто не успеть…» – напомнил ему грубоватый голос генерала Пака, а вслед за этим и сам генерал возник в дверях комнаты, стукнув раз для приличия по деревянному косяку.

– Всё ещё не спите, принц Со? – осведомился он чисто риторически, окинув взглядом свёрнутую постель и фигуру в доспехах, замершую у окна.

– Не могу, – мотнул головой Ван Со.

Генерал оглянулся в коридор, затем шагнул в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

– Вот что, Ваше Высочество, – решительно и твёрдо заговорил он, подходя к окну. – Как только из Сонгака прибудет подкрепление и лошади отдохнут, отправляйтесь-ка вы домой с вестовым. Вы сейчас нужнее во дворце. Киданей оставьте мне, а сами приглядывайте за королём. Неспокойна у меня за него душа. Я обещал вашему отцу, что буду заботиться о Ван Му, а сам мало того, что покинул Сонгак, так ещё и вас за собой потащил. Но кто лучше вас знает приграничье… А с другой стороны, нельзя и короля оставлять без надёжной защиты. Поэтому собирайтесь – вы отправляетесь домой. Вам лучше заняться охраной дворца, но прежде – прийти в себя. Вы превратились в собственную тень, вон как почернели, столько времени не спавши как следует. Как только в бою меч в руках держите и замертво не падаете? Ещё и киданей рубите, будто дрова, – загляденье просто…

– Но генерал… – попытался было возразить Ван Со, которому показалось, что его наставник делает это из жалости к нему. А жалость принц ненавидел всем своим нутром, в любом её проявлении.

– Да, «генерал»! – отрезал Пак Су Кён, и в его голосе зазвучал металл. – И поскольку пока я ещё командую этим гарнизоном, вы, принц Со, будете слушаться меня и выполнять мои приказы, несмотря на ваш статус. Вам понятно?

– Да, генерал, – эхом повторил Ван Со.

Пак Су Кён тревожился о короле, а принц – о Хэ Су. Он и самому себе не мог объяснить причину своих опасений, но его неотступно преследовало ощущение, что Хэ Су грозит беда. Не зря же его мучили все эти кошмарные сны!

И, может быть, генерал прав: ему нужно вернуться домой. Там он сможет защитить короля и будет рядом с Хэ Су.

Порой принуждение действительно во благо.

***

Что Ван Со просто терпеть не мог, так это дни рождения и другие праздники, где требовалось непременно дарить подарки и соблюдать придуманные ритуалы, нравится тебе виновник события или нет, и к тому же делать это прилюдно. А если его на дух не переносишь, что тогда – притворяться, лицемерить и натужно улыбаться ради соблюдения приличий? Лучше уж вообще на праздник не явиться, как, например, он поступил в день рождения Ван Ука, прикрывшись необходимостью срочной проверки вооружения восточного форпоста Корё. И совесть его дружелюбно молчала.

Он не привык к праздничным церемониям и не умел себя там вести, особенно когда все смотрели на него в ожидании каких-то напыщенных речей и прочей клоунады, которая из-за своей неестественности больше пристала уличным артистам. А ещё Ван Со пугали сюрпризы. Вспомнить хотя бы день рождения Ван Ына, когда из-за своей доверчивости и верности данному слову он сам стал главным «сюрпризом» при вручении подарков. Он до сих пор не мог думать о том дне без содрогания, хотя давно уже не носил маску и спокойно воспринимал шрам на своём лице. И всё благодаря Хэ Су.

Самого Ван Со никто никогда не поздравлял с днём его появления на свет, очевидно, считая это не даром, а нелепой ошибкой Небес. Иначе с чего бы им посылать в королевскую семью такое паршивое создание, да к тому же ещё и порченое? Ни в Шинчжу, ни в Сонгаке его день рождения ни разу не отмечали, поэтому Ван Со даже начал забывать, в какой день Луны ему так не посчастливилось появиться в этом мире. Ему ни разу не дарили подарки, не говорили добрые слова и не поднимали чаши вина за его здоровье. И его это в каком-то смысле устраивало: оказываться лишний раз в центре внимания и делать вид, что веришь фальшивой искренности окружающих, – не самая приятная штука на свете.

Ван Со даже запретил Чжи Мону сообщать кому-либо дату своего рождения, когда звездочёт заикнулся об этом, возясь с новогодними гороскопами для королевской семьи. Они тогда ещё серьёзно повздорили на этот счёт. Астроном пытался настаивать и успел-таки привести пару аргументов против странного требования, но угрожающее выражение лица четвёртого принца, а также собственный инстинкт самосохранения убедили его гораздо лучше каких-либо слов или действий.

Четвёртый принц династии Ван родился в год Петуха – этого, по мнению Ван Со, было более чем достаточно для истории и для кого бы то ни было вообще.

Однако день рождения Хэ Су – совсем другое дело! Ведь когда-то на рассвете такого же необыкновенного дня Небеса привели в этот мир ту, которая стала целым миром для него. Именно поэтому Ван Со хотелось побыть вдвоём с Хэ Су, без лишних глаз и церемоний. Ведь она принадлежала ему, и провести этот особенный день он мечтал только с ней.

Но не тут-то было! С самого утра в Дамивоне, как, разумеется, и всегда, без конца сновали служанки, лекари, посыльные и прочий люд, мешавший Ван Со поздравить Хэ Су наедине и спокойно поговорить с ней, что его дико раздражало.

И ладно бы только слуги – родной брат Бэк А просто выводил его из себя, потащив на рынок сразу после завтрака и гоняя там из лавки в лавку, как барана на выпасе, в поисках подарка. Спасибо, что хворостиной не подстёгивал!

И почему подарок на день рождения обязательно должен быть какой-то вещью? Этого Ван Со искренне не понимал, ведь гораздо дороже, на его взгляд, был какой-нибудь значимый поступок, долгожданные слова или исполнение желания. Именно поэтому он сердился, упирался, не желая рассматривать товары, и рычал на торговцев, чем несказанно забавлял вероломного Бэк А, просто лучившегося прекрасным настроением. Наверняка этот прохвост припас для Хэ Су нечто необычное и вовсю предвкушал, как подарит ей это вечером, когда она освободится от работы.

Так, собственно, и произошло. И по возвращении с рынка Бэк А не оставил Ван Со в покое: стоило солнцу упасть за горы под звуки вечернего колокола, тринадцатый принц явился в башню звездочёта и чуть ли не за шкирку поволок брата в Дамивон.

Слава Небесам, на чаепитии у Хэ Су не оказалось никого, кроме них с Бэк А, но легче Ван Со от этого не стало. Он сидел насупившись и, прячась за чашкой чая, слушал трескотню брата, который развлекал именинницу рассказами о своём недавнем путешествии по западному побережью. Язык тринадцатого принца и правда был без костей и привешен так искусно, что истории у него получались – заслушаться можно! Он цитировал поэтов, всякий раз весьма к месту, напевал отрывки из песен и забавно менял голос, подражая то старому монаху, то юной крестьянке. Не истории, а целое представление!

Хэ Су с неподдельным интересом слушала Бэк А, задавала вопросы, угощала чаем и при этом ни разу за весь вечер не подняла глаза на Ван Со, сидевшего прямо напротив неё с каменным лицом и продолжавшего злиться на всех и вся. Злился он в том числе и на самого себя, а главное – на вредного брата, который то и дело насмешливо посматривал в его сторону и не упускал возможности уколоть его, пусть и добродушно.

Ван Со молча сносил его подначки, утешая себя картинами страшной мести, которые рисовал в голове, одну изощрённее другой. Жить тринадцатому принцу оставалось… ровно до того момента, когда они выйдут отсюда. Ради этого можно было и потерпеть.

Но всё стало ещё хуже, когда Бэк А вытащил откуда-то из-под стола тяжёлый деревянный сундучок и веско грохнул его перед изумлённой Хэ Су, скользнув при этом снисходительным взглядом по напрягшемуся лицу Ван Со.

– С днём рождения! – придвигая сундучок поближе к имениннице, Бэк А весь сиял в предвкушении её реакции. – Я увидел его и сразу подумал о тебе.

Ван Со едва не скривился: слова брата неприятно резанули его, и где-то внутри на тлеющих углях ревности сверкнули язычки ожившего пламени.

И было отчего: стоило только откинуть крышку – в комнате сразу разлилось цветочное благоухание, а лицо Хэ Су озарилось такой весенней радостью, будто внутри она нашла нечто особенное. Да так оно и оказалось на самом деле. Не зря Бэк А весь день с загадочным видом задирал нос: в сундучке обнаружился целый набор разноцветных склянок и кувшинчиков. Один из них Хэ Су взяла в руки и, вынув тугую пробку, вдохнула густой аромат:

– Это же розовое масло!

Она зажмурилась от удовольствия, и её губы мягко раскрылись на вдохе, будто смакуя бесценный подарок. Увидев это, Ван Со ощутил, как его захлестнула горячая волна желания и ревности, и, сжав зубы, отвернулся, пытаясь совладать с собой.

– Персидские торговцы привезли его из Болгарии, – Бэк А явно гордился своим сюрпризом и даже не старался это скрыть.

– Я использую это изысканное масло для мешочков с благовониями, – счастливо улыбнулась ему Хэ Су. – Благодарю вас за подарок!

Чувствуя себя как минимум лишним, Ван Со глотнул остывший чай, едва при этом не подавившись. Может, на этом издевательства над ним закончатся?

Однако расшалившийся Бэк А никак не унимался:

– А брат всё не мог что-нибудь выбрать. Слонялся по округе, но в результате так и вернулся с пустыми руками.

– Она простая придворная дама, – огрызнулся Ван Со, не выдержав насмешек. – Наш визит сюда – уже подарок. Разве нет?

Он сказал это – и тут же отругал себя за беспричинную грубость.

Однако Хэ Су, так и не взглянув на него, тихо откликнулась, перебирая склянки в сундучке и как будто ничуть не обидевшись:

– Да, вы правы. Я придворная дама. И должна быть рада уже тому, что родилась.

В её словах и в том, как она их произнесла, звучали и скромность, и достоинство, и спокойный отпор на неожиданную резкость.

«Ну что, съел?» – лукаво взглянул Бэк А на Ван Со, готового провалиться сквозь землю: кто тянул его за язык?

Он с громким стуком поставил пустую чашку на стол и надулся, как будто обидел не он, а его. Ну когда он научится себя вести, особенно с теми, кто ему дороже всех на свете?

На самом деле у Ван Со тоже был припасён подарок для Хэ Су. И пусть она уже видела эту вещь, принц бережно хранил её и мечтал, что однажды Су её все-таки примет. Но что он делать уж точно не собирался, так это вручать её в чьём-либо присутствии, пусть даже и тринадцатого принца. А после его сегодняшних выходок – тем более!

Когда наконец закончилась пытка красноречием и остротами Бэк А, Ван Со чувствовал себя так, словно выдержал бой с киданями. Он вышел в объятия ясных сумерек, взвинченный и разочарованный тем, что день прошёл совершенно не так, как он рисовал себе в воображении. И Бэк А, везучий обормот, ускользнул от него, удачно встретив на пороге Дамивона придворного лекаря, которому привёз редкие травы. Не устраивать же ему выволочку при свидетелях!

Проследив мстительным взглядом за удаляющимся братом и почтенным старцем, которые по очереди оглядывались на него и кивали друг другу, явно обсуждая не время сбора лекарственного сырья, Ван Со едва не рухнул без сил на ступеньки дворца: бесцельные хождения по рынку и это проклятое чаепитие вконец измотали его.

Но ведь день ещё не закончился, по крайней мере, формально. Значит, у него ещё оставалась возможность исполнить свой замысел!

Побродив по саду, чтобы успокоиться, Ван Со совершенно закономерно обнаружил себя у ханока Хэ Су, в окнах которого гостеприимно мерцал тёплый свет: его обитательница ещё не ложилась. Принц представил, как было бы сейчас уютно сидеть с ней вдвоём у светильника, но стучать в дверь он не собирался. Вместо этого он подошёл поближе к окну, в котором совсем недавно плавно скользнула изящная тень, и… завыл.

Он выл так, как воет по весне волк, призывая свою волчицу: протяжно, мягко, то и дело срываясь на ласковый игривый лай. И вот что любопытно – чувствовал он себя при этом абсолютно нормально. А почему, собственно, Бэк А можно хулиганить, а ему нельзя?

Умолкнув, Ван Со внимательно прислушался: идёт или нет? Поймёт ли она его знак? Выйдет ли к нему? А если не выйдет?

Но когда Хэ Су появилась на верхней ступеньке лестницы, все его сомнения вмиг развеялись вместе с сумрачным настроением сегодняшнего неудачного дня.

Она пришла!

– Это вы только что издавали звуки… животных? – скучающим тоном осведомилась Хэ Су, однако в её глазах искрился задорный огонёк, и Ван Со понял, что она не сердится.

– Да, – кивнул он и самодовольно добавил: – Звучало, кстати, весьма правдоподобно. Я боялся, что ты не догадаешься, что это я.

– Звучало не так, будто это был вой собаки или волка, а словно кто-то поперхнулся рисом, – осадила его Хэ Су, но губы её подрагивали от сдерживаемого смеха: она приняла его игру.

Как же он соскучился по ней такой: озорной, бойкой, его прежней Су, которая то и дело подначивала и поучала его! Как ему отчаянно её не хватало!

– Что, не похоже? А разве это имеет значение? – фыркнул Ван Со. – Ты ведь всё равно пришла!

Он приложил ладонь ко рту и вновь завыл, краем глаза замечая, что Хэ Су не выдержала и заулыбалась, сдавшись в своих попытках сохранить невозмутимый вид.

– Идём, – сказал он, подходя к ней и протягивая руку. – В качестве подарка я тебе кое-что покажу.

Хэ Су колебалась, и Ван Со нетерпеливо добавил:

– Говорю же, идём!

Когда Хэ Су вложила свою ладонь в его, принц сжал её тёплые пальцы и подумал, что это точно один из самых драгоценных моментов в его жизни, который сам по себе мог бы служить для него подарком, будь сейчас день рождения у него.

В этот раз Хэ Су не сопротивлялась, когда он посадил её на лошадь и неспешно выехал за пределы дворца. Король был добр к ним обоим, а ночь стояла такая чудесная, что возможность полюбоваться ею, сидя на берегу небольшого лесного озера, поросшего кувшинками, стоила того, чтобы рискнуть ради кусочка свободы.

Вокруг, как и в его давних мечтах, разливался необъятный свежий простор, трещали цикады, невесомо парили цветочные пушинки и терпко пахло разнотравьем и водой. Ван Со ощущал прикосновение плеча Хэ Су к своему и чувствовал себя при этом таким счастливым, что ему хотелось сидеть вот так бесконечно, и любоваться ею, и говорить о чём угодно или вовсе молчать, главное – рядом с ней…

Ночное небо укрывало их одним на двоих одеялом, густо затканным мерцающими, как огоньки свечей, звёздами, и принц показывал на них, называя каждую именем, известным ему от Чжи Мона или выдуманным прямо на ходу. Хэ Су с мягкой снисходительной улыбкой поправляла его и рассказывала истории о тех божествах и героях древности, чьи имена на самом деле носили эти маленькие далёкие искорки и целые их созвездия.

Она говорила, а Ван Со никак не мог на неё наглядеться, такую близкую, такую любимую! Её густые ресницы подрагивали, взлетая и опадая, словно крылья бабочки, а когда она щурилась, в уголках глаз собирались лёгкие морщинки, в которых пряталась улыбка. Приятный ветерок играл волосами на её виске, целуя нежную кожу и беззастенчиво воплощая сокровенное желание Ван Со…

Заметив, что принц неотрывно смотрит на неё, Хэ Су умолкла, в недоумении вскинув изящные брови, и у него перехватило дыхание: какая же она красивая! За те несколько лет, что они знали друг друга, её красота изменилась: к свежести и чистоте юности добавилась неуловимая печаль и тонкая женская мудрость, превратив робкий прозрачный бутон в роскошный благоухающий цветок. Ван Со хотелось вглядываться в эту чарующую, манящую красоту и касаться её, наслаждаясь ею с полным на то правом.

– Ты хочешь, чтобы я отказался от тебя или, наоборот, смотрел лишь на тебя? – внезапно спросил он, озвучивая затаённые мысли, которые не давали ему покоя. – Когда я рядом с тобой, все мои тревоги теряют свою значимость. И как же мне жить, не видя тебя? – он ненадолго умолк, а потом заговорил снова: – Если ты не хочешь быть со мной, то и надежды не давай. Ведь для меня это пытка.

Его сердце неистово колотилось, когда он потянулся к Хэ Су, влекомый небесным светом в её огромных невинных глазах, и вдруг ощутил на своих губах прохладные пальцы, преградившие ему путь.

– Разве вы не обещали мне, что спросите позволения? – с упрёком проговорила Хэ Су, но Ван Со видел это позволение в её прямом взгляде, поэтому убрал её руку от своего лица и с улыбкой уточнил:

– Я могу..?

– Не можете! – неожиданно заявила Хэ Су и отвернулась. А когда принц вновь потянулся к ней вопреки запрету, с притворным негодованием воскликнула: – Говорите одно, а делаете другое?

– Да не стану я тебя целовать! – буркнул Ван Со и ворчливо продолжил: – Так ты дождёшься – тебя выдадут замуж за какого-нибудь знатного старика в качестве его второй жены.

– Такому никогда не бывать! – беспечно засмеялась Хэ Су. – Король меня слишком сильно ценит.

– Надо же, какое хвастовство! – не остался в долгу Ван Со, а потом, счастливо вздохнув, растянулся на траве, закинув руки за голову.

Святые Небеса! Как же ему сейчас было легко и хорошо! Как вкусно пах ночной воздух, и как ярко светили звёзды на небосклоне! Ну и пусть Хэ Су не разрешила ему поцеловать её: Ван Со знал, чувствовал, что она в шаге от того, чтобы позволить ему и поцелуй, и нечто большее, о чём он так давно мечтал и надеялся, что она вот-вот примет его предложение.

И этот последний шаг она должна была сделать сама, по собственной воле, без принуждения. На иное он был не согласен.

– Скоро же у тебя выходной? – повернулся он к ней, встречая её ласковую улыбку, кутаясь в неё, как в небесную вуаль, искусно расшитую созвездиями, и сам, в свою очередь, загадочно улыбнулся: – Давай встретимся у озера!

– Встретимся у озера? – озадаченно переспросила Хэ Су. – Для чего?

– Я должен тебе кое-что сказать. И думаю, мне стоит сделать это там, – не дождавшись ни слова, Ван Со взглянул в её растерянное лицо. – Ты же придёшь?

Ответом ему был её выразительный взгляд и оглушающее биение сердца, которое принц ясно слышал сквозь музыку ночи: этот взгляд и неровный стук обещали ему так много, что он просто боялся в это поверить.

Прощаясь с ним на ступеньках Дамивона, Хэ Су всё так же смущённо молчала, как и по дороге назад во дворец, а когда Ван Со взял её за руку, не воспротивилась, а лишь тихонько вздохнула, не поднимая глаз.

Принц долго не отпускал её, ласково поглаживая тонкие пальцы, и очнулся только тогда, когда услышал робкое:

– Ваше Высочество…

Он на миг крепче сжал маленькую ладошку, а мгновением позже вложил в неё серебряную шпильку с белым лотосом и ягодами барбариса. Вложил – и замер: неужели не примет?

Но Хэ Су, увидев украшение, застенчиво улыбнулась и, спрятав его между сомкнутых ладоней, посмотрела на Ван Со своими лучистыми глазами так, что он всё понял.

– Спасибо вам за подарок, Ваше Высочество. Я буду беречь его.

Она поклонилась ему и, прижав руки со шпилькой к груди, исчезла за дверью.

 

В ту ночь я ещё долго стоял, прислонившись к каменным перилам, и смотрел, как гаснет свет в твоих окнах, Су, и как вслед за этим незаметно засыпают на небе звёзды, растворяясь в рассветных лучах. Смотрел и не верил тому, что произошло – наконец-то произошло! – ты приняла мой подарок, тем самым подарив мне надежду.

И я не сомневался, я знал, что ты придёшь к озеру Донджи, которое я уже давно считал нашим с тобой. Придёшь, чтобы следом за украшением принять и моё предложение, и меня самого.

Эта надежда и волнующее ожидание счастья от соединения с тобой стоили всех лет испытаний и сомнений. И если бы кто-то спросил, какие моменты в жизни стали для меня самыми благословенными, в числе прочих я бы назвал и эту незабываемую ночь. Ведь предвкушение порой едва ли не дороже самих минут блаженства, когда всё самое лучшее ещё не пришло, но вот-вот наступит, стоит только протянуть руку – и коснёшься его, и почувствуешь наконец…

…а сейчас я каждый день прихожу сюда, на наше озеро, закрываю глаза – и вижу тебя, в небесно-облачных одеждах, с украшением в волосах, где садится на цветок лотоса маленькая бабочка. Только мне уже тебя не коснуться, не услышать и не вернуть. Остаётся лишь вспоминать и ждать.

Я буду ждать, Су! Буду ждать тебя всю оставшуюся жизнь. Приходи ко мне, прошу тебя! Хотя бы во сне приходи, не оставляй одного в бескрайней пустыне отчаяния! А когда мой путь в этом мире подойдёт к последнему порогу, я перешагну его и сам отправлюсь на поиски тебя в новый мир. И я верю, что мои воспоминания и моя любовь приведут меня к тебе, моя Су! Однажды – обязательно приведут!

И это тоже предвкушение и надежда. И единственная причина жить дальше. Жить лишь для того, чтобы ждать…

***

Ван Ук появился перед министрами с той стороны тронного зала, откуда обычно к ним выходил король, и это не укрылось от четвёртого принца. Сегодня ни правителя Хеджона, ни его советника Чжи Мона на утреннем совещании не было, и главы влиятельных семей переговаривались вполголоса в ожидании, строя предположения, одно другого невероятнее, и сетуя на неизбежный закат Корё.

С таким-то королём…

Выйдя вперёд, Ван Ук высокомерно оглядел собравшихся и, не удосуживаясь снизойти до традиционных приветствий, безапелляционно заявил:

– Король желает внести изменения в силовую защиту дворца. Солдаты из знатных семей присоединятся к воинам дворцовой стражи и будут дежурить посменно, охраняя дворец.

Ван Со слушал, исподлобья глядя на брата и замечая, как среди глав и послов могущественных кланов поднимается ропот негодования. Их возмущение было понятно: ещё совсем недавно король призвал молодых сильных мужчин из всех провинций, чтобы усилить армию для защиты границ от набегов киданей. А теперь – новая повинность! Так в кланах не останется ни одного воина, способного постоять за свой собственный род.

Выждав, когда волнения и шум улягутся, Ван Ук продолжил тем же повелительным тоном:

– Недуг его величества усиливается. Для него мучительно присутствовать на встречах. Но мы не должны затягивать с исполнением королевского указа.

Когда совещание закончилось и толпа министров с главами семей потекла к выходу из дворца, Ван Со догнал Ука, улучив удобный момент, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.

– Ук, – начал он, – а ты часто своевольничаешь! Прикрываясь болезнью Его Величества, ты правишь в качестве регента.

За то время, что Ван Со отсутствовал в Сонгаке, отражая нападения киданей с армией генерала Пака, Ван Ук и правда непозволительно приблизился к королю, но ему благоволили министры, и его репутация начитанного и умного человека весьма ему в этом способствовала.

– Твоё предположение вызвано неприязнью ко мне, – снисходительно улыбнулся восьмой принц, и в улыбке этой не было ни капли сожаления или раскаяния. – Но я не допущу подобных мыслей у других.

Однако Ван Со ещё не закончил.

– Ты ведёшь себя, как первый министр, и это вызывает волнения среди глав кланов, – обвиняющим тоном продолжил он. – Если не прекратишь оказывать на них давление, прикрываясь королём, их недовольство будет только нарастать, – откровенно насмешливая улыбка Ван Ука оборвала его мысль, и Ван Со нахмурился: – Тебе смешно?

– Я полагал, что ты хорош только в сражениях, но ты силён и в вопросах политики, – скривился Ук без капли уважения.

– Обучился, чтобы противостоять тебе, – спокойно ответил Ван Со, – потому что до сих пор не доверяю.

По лицу Ван Ука скользнула тень нетерпения. Он не скрывал, что этот разговор его утомляет, и с прежней неприятной улыбкой пояснил так, словно обращался к несмышлёному ребёнку, что не осталось незамеченным Ван Со и очень его задело.

– Я стремился сгладить отсутствие короля, но перестарался. Приму к сведению твои слова. Однако тебя не станет слушать ни один министр.

И, продолжая мерзко улыбаться, восьмой принц пошёл прочь.

Ван Со смотрел ему вслед, чувствуя, как его захлёстывает волна неприязни. Если бы король был здоров и бодр, если бы хоть немного интересовался государственными делами, кроме собственной защиты и угнетающей его болезни, сейчас бы у Ван Ука не было повода для спеси и безнаказанного манипулирования кланами!

Но Хеджон почти не появлялся в тронном зале. Недуг полностью поглотил его, разъедая не только тело, но и сознание. Ван Со видел, как его старший брат, король, постепенно сходит с ума: его мучили видения, он не слушал, когда Со заговаривал с ним о делах в приграничье или о растущем недовольстве могущественных семей. Большую часть времени Хеджон проводил в купальнях, принимая ванны с целебными травами, которые, вместо того чтобы исцелять его, делали его вялым и безвольным. Он жаловался, что чувствует себя измождённым и почти не спит, а когда просыпается, не может определить, какой это день. Его стала подводить память, аппетит угасал, а ведь ему было всего тридцать три года!

Ван Со ясно понимал, что с королём творится что-то неладное, но что именно – не знал, как не знал и способа ему помочь.

Помимо вооружённой охраны дворца, тронного зала и своих покоев, Хеджон вдруг приказал, чтобы его сон каждую ночь охранял один из братьев возле ложа. Что это ему давало и как успокаивало, было неизвестно, но перечить ему в этой прихоти никто не посмел.

В своё последнее ночное дежурство в спальне короля Ван Со был просто шокирован тем, что увидел. Хеджон скрючился на постели, кутаясь в шёлковые одеяния: его бил озноб, хотя стояло душное лето. По его лицу, шее и рукам – всем открытым взору постороннего частям тела – расползались уродливые багровые пятна.

Король уже давно велел Чжи Мону распространить слухи о том, что он сын Дракона, потому как из-за болезни рубцы на его теле стали походить на чешую. Сейчас Ван Со явно видел, что эта ложь была оправданна: шёлковая ткань соскользнула с тела Хеджона, обнажая отвратительные струпья, на которые нельзя было смотреть без содрогания.

– Со, – стуча зубами, бормотал король, глядя безумным взглядом куда-то в пространство, – со мной что-то не так. Почему я ощущаю холод под горячим летним солнцем? Я совсем не могу спать, а когда удаётся заснуть, меня душат кошмары… Хэ Су сделала мне подушку с целебными травами от придворного лекаря, но это не помогает, мне ничего не помогает. Что происходит, брат?

Хеджон поднял на Ван Со воспалённые слезящиеся глаза, в которых не теплилось ни единой здравой мысли, кроме ужаса и покорности перед неизбежным, и четвёртый принц едва не отшатнулся. Он хотел успокоить брата, утешить его и уже открыл было рот, но все слова застряли у него в горле, когда он понял, что король смотрит куда-то сквозь него, и зрачки его при этом расширились от испуга. Хеджон дёргал головой, переводя взгляд с места на место, словно панически следил за чьим-то движением. Больше всего это походило на то, как если бы он пристально наблюдал за полётом мотылька, хотя комната была пуста.

Ван Со стало жутко. Но его страх неизмеримо усилился, когда король, перестав разглядывать нечто несуществующее, сжался на постели и сипло забормотал, то и дело срываясь в пугающие паузы:

– Он приходил ко мне… Он постоянно ко мне приходит, хотя я его не зову. Он сказал, что время пришло. Что мне пора остановиться и отречься от престола в пользу… в пользу… – Хеджона затрясло, и он громко клацнул зубами, заставив Ван Со вздрогнуть.

– Кто это сказал, Ваше Величество? – склонился он к королю, но тот не видел его, хотя смотрел прямо в лицо, едва не касаясь носом.

– Он! Он пообещал мне, что если я отрекусь в его пользу, то он обеспечит мне достойную жизнь до конца моих дней…

– Кто – он? – Ван Со схватил невменяемого брата за плечи и тряс без всякого почтения: ему нужно было выяснить имя этого человека, который – принц чувствовал это – виноват, косвенно или прямо, в недомогании и безумии короля. – Кто? Как его имя?

– Он сказал, что трон – это бремя, и мне нужно от него избавиться ради всеобщего блага, – Ван Му покачивался,словно китайский болванчик, и ничего не слышал. – А я… почему я…

Ван Со понял, что ничего сейчас от него не добьётся, и, как только освободился, бросился в башню звездочёта, но никого там не обнаружил. Более того – складывалось ощущение, что Чхве Чжи Мон уже давно не появлялся во дворце: на его столе царил идеальный порядок, все книги были расставлены по полкам, и даже в вечно переполненной корзине для мусора было пусто.

Принц в сердцах смахнул со стола стопку рисовой бумаги и опрокинул чернильницу, которая, глухо стукнувшись об пол, испачкала плетёные циновки и, оставляя за собой яркий след, закатилась в угол, под стеллаж с картами.

– Да что же это такое! – со стоном отчаяния воскликнул Ван Со.

Где носило неуловимого астронома, он не знал, и никто не мог ему этого сказать, хотя он обошёл едва ли не весь дворцовый комплекс и спрашивал всех, от первого министра до служанок в прачечной.

Как так получается? Почему, когда он нужнее всего, Чжи Мон всякий раз таинственно исчезает? И куда, спрашивается, если его место – во дворце, подле короля?

Ван Со сел прямо на ступеньки, ведущие на крышу башни, и уронил гудящую голову на руки. Его разум разрывали бесчисленные вопросы, главным из которых было имя неизвестного, заставляющего Ван Му отречься от престола.

«Он пообещал мне, что если я отрекусь в его пользу, то он обеспечит мне достойную жизнь до конца моих дней…»

Кто посмел давить на Хеджона? Кто мог обеспечить ему достойную жизнь? Только один из братьев, в чью пользу мог отречься правящий король. Но который из них?

Ван Ё, рвавшийся к трону с подачи королевы Ю, погиб.

Ван Чжон после смерти мятежного старшего брата покинул дворец и все эти годы в чине генерала командовал одним из гарнизонов на восточном побережье, лишь изредка появляясь в Сонгаке. Власть никогда не интересовала его, равно как и тринадцатого принца, который после воцарения Ван Му стал каким-то странным: в нём будто задули горевший некогда фитиль, и Бэк А погас, оживая время от времени, как в день рождения Хэ Су. Он стремился забыться в путешествиях, но и оттуда возвращался всё в том же угнетённом состоянии, будто тосковал по какой-то безвозвратной потере. Что с ним происходило, он не говорил, а Ван Со лезть к нему в душу не намеревался.

Ван Ын заперся с Сун Док в своём поместье и во дворце появлялся только по большим праздникам, и то по приказу короля: трон в его глазах был игрушкой для взрослых, а десятый принц, как и прежде, предпочитал нечто попроще, типа рогаток и хитроумных силков для птиц…

Оставались Ван Ук и Ван Вон.

Оба они жили рядом с королевским дворцом, и оба проводили там времени больше, чем в собственных поместьях. Ван Ук – тот вообще едва ли не превратился в первого советника короля. А девятый принц постоянно крутился в Дамивоне, зачем-то проверяя купальни…

Всё это было более чем подозрительно, но чтобы обвинить их в чём-то, а тем более в посягательстве на трон, нужны были доказательства, а их у Ван Со как раз и не было. Голословные же обвинения равносильны измене, да он и не привык обвинять кого бы то ни было без веских на то оснований.

Вот если бы сейчас здесь был Чжи Мон, с которым можно было хотя бы посоветоваться и всё взвесить, как тогда, после церемонии изгнания злых духов из наследного принца… По-видимому, ритуал не удался или его благотворное действие закончилось, поскольку Ван Му явно находился во власти тёмных сил, которые всецело владели его телом и разумом.

Ван Со обвёл ищущим взглядом верхний этаж башни, словно астроном мог внезапно обнаружиться за каким-нибудь стеллажом с книгами, и, удручённо вздохнув, поднялся со ступенек.

Ему было тревожно. Более того – ему было страшно. Он чувствовал, что надвигается то самое нечто, что беспокоило его ещё в приграничной крепости, на службе у генерала Пака.

Только что это и что ему предпринять, чтобы отвести угрозу от короля, от дворца, от Хэ Су, Ван Со не имел ни малейшего понятия, и это приводило его в смятение.

***

Я стоял на берегу нашего озера, в тени старого платана, где когда-то прощался с тобой перед своей посольской миссией, и не знал, что мне делать, Су.

Ещё утром я был охвачен волнующим предвкушением нашей встречи. Я верил, что ты придёшь и примешь моё предложение. Я собирался в этот же день просить у короля позволения на брак с тобой, не сомневаясь в его благоволении. Этот день обещал стать одним из самых счастливых в моей жизни!

И что же?

Я ждал тебя и… боялся, что ты придёшь. Потому что мне больше нечего было тебе предложить: то, что случилось утром, перечеркнуло все мои надежды.

Явившись во дворец, я окончательно убедился в том, что король повредился рассудком. Как иначе можно было объяснить то, что он решил отправить свою старшую дочь, маленькую принцессу Кен Хва Гён, к враждебно настроенным киданям ради политического брака, обещавшего мнимую военную поддержку и защиту государства? Разве что эту идею ему подал тот, кто жаждал его отречения в свою пользу. Теперь, по прошествии стольких лет, я знаю его имя, но что это может изменить, Су?

Короля трясло в очередном припадке, и он не замечал рыдания и мольбы собственной дочери, не слышал увещевания Чжи Мона. Его одолевали видения, он кричал, что слышит топот лошадей и звуки колокола, возвещавшего о нападении на дворец, хотя вокруг стояла мирная тишина.

А принцесса в алом свадебном одеянии заливалась слезами. Она была так мала и так несчастна, Су! И горестно взывала к отцу, который был глух к её страданиям, погрузившись в пучину безумия…

Я смотрел на неё, и меня душили ожившие воспоминания. Это было так давно, что я уже не помнил, то ли это случилось наяву, то ли привиделось мне в кошмарном сне. Меня точно так же изгоняли из дома во враждебный клан. Рана на моём лице ещё кровоточила, а во дворец уже прибыл за мной наместник Кан. И, чтобы навсегда перечеркнуть мою память о доме и вытравить из моего сердца желание вернуться сюда, королева Ю устроила мне на прощание изощрённую пытку. Меня привязали к столбу на крепостной стене, и мать приказала стрелять в своего маленького сына огненными стрелами.

Ни одна стрела не попала в цель: опытные лучники пустили их мимо. Но разве это имело значение? Я не понимал своей вины и в страхе заходился криком и слезами, умоляя пощадить меня. Я видел, что даже наместник Кан был в ужасе от подобного истязания, но королева Ю, моя родная матушка, невозмутимо сидела в роскошном паланкине, рассчитывая на то, что её уродливого сына прикончит случайная стрела либо он лишится рассудка, чтобы навсегда забыть о ней и её преступлении, о Сонгаке и о родных.

Но я выжил, Су. Я, на свою беду, не сошёл с ума и не утратил память! И эти мучительные воспоминания прожигали меня пылающими стрелами при взгляде на несчастного ребёнка, которому предстояло, как и мне когда-то, стать заложником в чужой семье. Я смотрел на принцессу и видел себя, ощущая каждую её слезинку и жалобный стон, как свой собственный, понимая, что испытывает эта маленькая невинная девочка, которую швыряет в волчье логово родной человек!

И я бросился на её защиту. Я не мог поступить иначе, Су, пойми! Не мог! Слышишь ли ты меня, веришь ли?

Однако Хеджон сквозь пелену безумия увидел во мне не просто человека, заступившегося за его дочь, он увидел её мужа, преемника трона и опору королевской семьи и всего государства.

Я не сумею описать тебе, что почувствовал в тот момент, потому что я просто не помню. Осознав, что я сделал с собственной жизнью, защитив чужую маленькую жизнь такой непомерной ценой, я словно провалился во тьму.

Из этой чёрной бездны я смотрел, как ты идёшь по дорожке вдоль озера, как нетерпеливо оглядываешься в ожидании меня, и не мог решиться подойти к тебе.

Ведь мне больше нечего было тебе сказать…

 

Вечерний ветер перебирал волосы Хэ Су, уложенные в замысловатую причёску с длинными прядями, укрывающими плечи. Чудесное бело-голубое одеяние делало её похожей на невесомое облако, спустившееся на землю и нечаянно зацепившееся за длинные стебли травы и цветочные головки.

Ван Со уже очень давно смотрел на неё, борясь с желанием подойти и заключить это облако в объятия, чтобы оно больше не ускользнуло от него, чтобы принадлежало только ему одному. Навсегда.

Но… теперь он не имел на это никакого права.

Он видел, как замерла в ожидании Хэ Су, как радостное предвкушение на её лице постепенно сменилось растерянностью, затем разочарованием. А когда она прикусила губу и в её глазах блеснули слёзы, Ван Со больше не выдержал этой пытки. Покинув своё укрытие, он направился к ней, так и не решив, как себя вести и что говорить. Выйдя из-за старого платана, он словно шагнул в пропасть с обрыва, полагаясь на судьбу и милость ветра, который мог удержать его от падения на своих призрачных крыльях. А мог и ринуть вниз, ускорив гибель.

Заметив его, Хэ Су встрепенулась и склонилась в приветствии, и в это мгновение Ван Со почувствовал, будто у него самого за спиной раскрылись те самые невидимые крылья, способные поднять его к небесам: волосы Хэ Су украшала его шпилька, а это означало только одно.

Однако было уже слишком поздно.

Из жара озарения, что Хэ Су приняла его, Ван Со мгновенно бросило в леденящий холод отчаяния, стоило ему вспомнить сегодняшнее утро. Но, проглотив горький комок безысходности, он заставил себя улыбнуться и как ни в чём не бывало подошёл ближе.

– Как же так вышло? – с наигранным удивлением осведомился он. – Я ведь и не думал, что ты придёшь, поэтому не торопился. Ты долго меня ждала?

– Вы хотели сказать мне что-то важное, – напомнила ему Хэ Су без тени упрёка.

– Важное? – переспросил Ван Со и сделал вид, что задумался. – А… верно! Так и было, да. Вот только что я хотел сказать?

Он на миг отвернулся, чтобы не видеть смятения в погасших от его слов глазах Хэ Су, и продолжил:

– Никак не вспомню, что это было. Ты не напомнишь?

– Я? – опешила Хэ Су. – Почему вы спрашиваете об этом меня? Это же вы просили о нашей встрече здесь и собирались сказать что-то важное.

Ван Со улыбнулся:

– А ты надеялась услышать нечто значимое для тебя? Вот же… Теперь я чувствую себя виноватым.

На самом деле он чувствовал себя не просто виноватым. Ему было противно слушать самого себя и осознавать, какую чушь он несёт и как держится с Хэ Су, но главное – какую боль он причиняет ей своей откровенной ложью и фальшивым поведением, которые самому ему казались столь очевидными, что он едва держался. Но он больше ничего не смог придумать с ходу, и был вынужден продолжать это нелепое представление.

– Вовсе нет, – покачала головой Хэ Су и отвела взгляд.

– Правда? Но всё равно позволь мне загладить вину.

Ван Со привёл её к своей лодке и, усадив на скамью, оттолкнулся от берега. Вскоре они оказались на середине озера, и принц отложил вёсла, внимательно глядя на Хэ Су. Всё это время она подавленно молчала и смотрела на свои руки, сложенные на коленях. И ему вдруг захотелось сделать что-нибудь этакое, чтобы она оживилась, а не таяла, как снег на закатном солнце, которое золотило водную гладь вокруг них.

Не придумав ничего лучше, Ван Со вдруг резким движением качнул лодку, отчего Хэ Су ахнула и испуганно вцепилась в нагретый солнечными лучами борт. Её испуг был первым проявлением каких-либо эмоций с момента их встречи и странного разговора. От этого принцу сразу стало как-то легче, он даже рассмеялся и вновь взялся за вёсла.

Пусть ругает его, пусть дуется, пусть делает что угодно, только бы не замирала так безжизненно и не уходила в себя.

– Мы можем плыть быстрее? – очнувшись, капризно поинтересовалась Хэ Су. – Сидя в лодке, хочется ощущать хотя бы лёгкий ветерок.

Её ворчание обрадовало Ван Со, и он ответил таким же вредным тоном, демонстративно опуская вёсла:

– А сама погрести не хочешь?

Хэ Су поджала губы, а потом внезапно спросила:

– Мне всегда было интересно, эта лодка принадлежит вам?

– Да, она принадлежит мне. Я привёз её сюда ещё в юности. Когда я в лодке, я забываю о проблемах. Она моя самая любимая вещь во дворце.

– Но прежде я ни разу не видела, как вы плаваете на ней, – удивилась Хэ Су.

Ван Со долго молчал, прежде чем ответить.

– Я люблю её слишком сильно, – наконец сказал он изменившимся голосом. – Для меня она скорее символ всего того, что я желаю. Поэтому я не плавал на ней и берёг её.

Он взглянул на Хэ Су и похолодел. Неужели она догадалась, что он говорил вовсе не о лодке?

– Почему ты так смотришь на меня?

– Я думала, – тихо откликнулась она, – каково вам было отказываться от того, что вы любите. Но рада, что в этом больше нет необходимости.

От её ясной улыбки Ван Со стало совсем плохо.

Нет необходимости отказываться от того, что он любит? Нет необходимости?!

Если бы Хэ Су только знала, что утром он как раз это и сделал – отказался от той, которую любит, чтобы защитить ту, которую пожалел.

– Прости меня, – хрипло проговорил он, с усилием выталкивая из себя слова и обжигаясь спокойным удивлением в глазах Хэ Су.

– За что?

– За то, что забыл о том важном, что хотел тебе сказать.

«Прости меня за то, что не сделал это раньше. За то, что опоздал и не смог назвать тебя своей единственной женой, как собирался. За то, что обманул твои надежды и предал свои собственные…» – говорил его виноватый взгляд.

Но Хэ Су лишь мягко улыбнулась ему в ответ:

– Я уверена, вы скоро вспомните, не беспокойтесь.

Ван Со смотрел на неё, жадно впитывая её красоту, близость и доверие, любуясь ею, как тогда, ночью, под звёздами, и не знал, куда себя деть от душивших его сожаления, горечи и стыда.

Вот она, его любимая, его единственная желанная, улыбается ему в медовом ореоле закатного солнца, с той самой шпилькой в волосах – символом его любви, его обещанием и её ответом…

Она рядом – и при этом так бесконечно далеко от него, теперь уже недосягаемо далеко. И в этом его вина. Его боль.

Почему только Хэ Су вынуждена испытывать эту боль вместе с ним? Почему он не смог уберечь её от этой боли? Что с ней будет, когда она узнает правду, которую он так и не сумел произнести сейчас?

Что будет с ними обоими?

И главное – как ему всё исправить?

***

А Чхве Чжи Мон никуда и не исчезал.

Он делал то же, что и всегда: наблюдал и бездействовал, бездействовал и наблюдал, готовый при первой необходимости вступить в игру и вернуть всё на круги своя. Но пока его вмешательство не требовалось. Король, не выдержав бремени власти, угасал, как это было ни прискорбно, а принцы занимались своими привычными делами.

Ван Ын продолжал тиранить свою любящую жену, и делал это так по-детски, инфантильно, что просто руки чесались взять суровую хворостину и научить его уму-разуму. Или ещё лучше – загнать бы его в северную крепость, под начало тестя на месяцок-другой. Пусть на своей изнеженной шкуре попробует, каково это – защищать свою страну, семью, жену. Но Пак Сун Док и тут была выше Ван Ына на целую голову: уж она-то умела и воевать, и терпеть лишения, и преодолевать трудности. И что только она нашла в этом вечном мальчишке?

Вот Ван Чжон уж точно оказался на своём месте: в таком возрасте добиться настолько значимых военных успехов! Всего за какой-то год четырнадцатый принц полностью изменился: избрав военную службу, он превратился из импульсивного юнца в мужчину, и уже делал успехи на благо страны. А за то, как он расправился с пиратами, король и вовсе произвёл его в чин генерала.

Бэк А по-прежнему шарахался от дворца, где ему пришлось пережить горькие потери, и пропадал в путешествиях, безуспешно пытаясь забыться в чужих землях, заблуждаясь лишь в одном: куда бы он ни пошёл, где бы ни стремился избавиться от болезненных воспоминаний, туда они неизбежно придут вслед за ним. И не будет ему покоя, пока он не отыщет его в своей собственной душе.

Ван Вон оставался собой и продолжал по-крысиному обстряпывать свои тёмные делишки, прислуживая то одному, то другому властолюбивому брату-интригану. Если бы мог, Чжи Мон давно бы вывел его на чистую воду, но он – увы! – не мог: время девятого принца ещё не пришло. Да и мараться о такое презренное существо астроному, честно говоря, было до омерзения противно.

Всё его внимание сейчас было сосредоточено на Ван Со и Ван Уке. Оба они находились ближе всего к трону, но если первый защищал короля всеми доступными ему средствами, безоговорочно и преданно, то второй, а вернее, восьмой, уже давно превратился в бессердечного циничного манипулятора. Он так искусно плёл свою паутину интриг, что Чжи Мон не мог им не восхищаться, как в своё время королевой Ю, притом что осуждал и презирал их обоих не меньше.

А вот за Ван Со звездочёт наблюдал особенно пристально со дня неожиданного возвращения того из приграничья. Четвёртый принц шёл по лезвию судьбы, опасно балансируя между долгом и стремлениями собственной души. И любая мелочь могла толкнуть его в неверную сторону в неудачное время. Посему Чжи Мон старался ни на миг не упускать его из вида, при этом не попадаясь ему на глаза.

Но наступил момент, когда дольше оставаться в тени было невозможно: приближался очередной кризис власти в Корё, в котором Ван Со предстояло сыграть ключевую роль – и он это сделал, сам, без подсказок и наставлений, на благо государства поступившись собственным счастьем и надеждами.

И тем самым сделал ещё один серьёзный шаг к трону.

Когда Чжи Мон вслед за королём появился на ступеньках дворца, провожая принцессу Кён Хва Гён к паланкину, он поймал вспыхнувший негодованием взгляд четвёртого принца: ну как же, он столько бегал и прятался от Ван Со, что странно, как тот не пришиб его прямо на глазах Хеджона и его несчастного ребёнка. Но четвёртому принцу было не до астронома. Глядя, как старший брат жертвует своей родной дочерью, Ван Со терзался собственными воспоминаниями, которые таки привели его к единственно верному решению в тот момент, хотя оно и стоило самому принцу новых кровавых ран на сердце.

Чжи Мону практически ничего не пришлось для этого делать. Он лишь раз воспротивился королю, заявив, что неправильно отправлять столь юную принцессу во вражеский стан киданей – и его стрела, пущенная на самом деле не в короля, а в четвёртого принца, достигла своей цели: Ван Со поступил так, как следовало.

Но теперь, стоя за его спиной на верхнем этаже своей башни, Чжи Мон испытывал нешуточные угрызения совести. Он видел, как принц полночи мерил шагами балкон, как напряжённо сведены его плечи и неподвижен тусклый взгляд. Намертво привязав себя невидимой цепью долга и ответственности, Ван Со продолжал рваться с этой цепи к своей собственной мечте, которую предал, согласившись на брак с дочерью короля.

Дождавшись, когда принц перестанет метаться, Чжи Мон с тяжёлым вздохом вышел из своего укрытия и шагнул на балкон. В глубине души он побаивался, что, увидев его, Ван Со вновь вернётся к своим волчьим замашкам и схватит его за горло, но, видимо, те времена прошли и принц остепенился, перейдя к другим методам увещевания, или, что вернее, его скорбь достигла таких пределов, что ему было не до рукоприкладства, ведь он даже не обернулся на звук шагов астронома и не поинтересовался, где же его носило.

– Вы приняли серьёзное решение, – осторожно начал Чжи Мон, вставая рядом с замершим в тяжких раздумьях Ван Со.

– Если я вступлю в брак с принцессой, королева Ю, семья Кан и прочие кланы ошибочно станут думать, что я претендую на трон, – глухо отозвался принц. – Но так я смогу держать могущественные семьи под контролем и предотвратить нападение на короля.

– Вы всё просчитали, – уважительно кивнул Чжи Мон. – Ваши навыки ведения политической борьбы значительно улучшились.

Это была не лесть ради поддержки или утешения. Это была простая констатация факта.

– Но есть одна проблема, – надтреснутым голосом продолжил Ван Со, глядя куда-то в пространство. – Я что, снова стану псом на поводке у брата? Такова моя судьба?

Что Чжи Мон мог на это ответить?

Когда-то верность четвёртого принца нынешнему королю выросла из простой детской привязанности и благодарности за доброту. Ведь только Ван Му считал его не зверем, а человеком, и поначалу дикий волчонок, не знавший, что такое любовь и душевное тепло, и сам был готов безоговорочно отдать жизнь за наследного принца, за его сердечное отношение, как преданный пёс. Но те времена давно прошли, волчонок вырос и возмужал, превратившись не в волка – в сильного, умного и надёжного мужчину благодаря той, кем пожертвовал сегодня, повинуясь долгу перед тем, кто сам стремительно терял человеческий облик и разум.

На горле четвёртого принца неотвратимо затягивалась петля, и он, не желая мириться с этим, отчаянно боролся за каждый вздох.

– Мне уже невыносимо пренебрегать тем, что мне дорого, – продолжал Ван Со. – Но всё идёт прахом.

Услышав это, Чжи Мон почувствовал, как у него мгновенно пересохло во рту: что ж, было бы глупо рассчитывать на то, что принц отодвинет на второй план то, к чему столько лет терпеливо и упорно шёл, через жертвы и страдания, свои и не только.

– Скажи, – наконец-то пошевелился Ван Со, обратив на него давящий мрачный взгляд, – как мне избавиться от поводка и обрести свободу?

– Многие кусают руку, которая их кормит, и сами становятся хозяевами, – задумчиво проговорил Чжи Мон.

– Ты предлагаешь мне взбунтоваться? – принц недоверчиво всматривался в лицо звездочёта, силясь понять, шутит тот или нет.

– Конечно, нет, – усмехнулся Чжи Мон, но под тяжёлым взглядом Ван Со его натянутая улыбка быстро угасла. Он помолчал и заговорил искренне, веско, делая паузы между словами. – Я благодарю вас за защиту короля.

Не выдержав того, как на него смотрел Ван Со, астроном отвернулся к небу, которое заволокли грозовые тучи, предвещавшие суровые перемены, и вздохнул, чтобы наконец-то завершить этот непростой разговор:

– Возможно, вскоре всё изменится.

Ему ли было этого не знать!

Но сейчас он не мог позволить себе добить жестокой правдой Ван Со, и без того терзавшегося осознанием собственной вины и глубоко в душе сомневающегося в правильности своего сегодняшнего поступка.

Каким бы сильным ни был человек, если на него разом свалить всё то неизбежное, с чем ему предстоит столкнуться, он сломается.

Даже четвёртый принц.

А ему предстояло вынести ещё очень и очень многое.

***

Полночный лунный свет сочился в королевскую купальню сквозь узорчатые окна, размывая очертания предметов и наполняя пространство призрачными дрожащими тенями. С увядших утренних букетов осыпались лепестки и беззвучно падали на остывшую воду, белёсые доски пола и лестницы.

Таким же печальным лепестком на одной из ступенек замерла Хэ Су.

Ван Со обнаружил её далеко не сразу, не найдя ни во дворце, ни в Дамивоне. Лишь когда совсем стемнело, он догадался заглянуть в купальню и застыл на пороге, глядя на неподвижную маленькую фигурку, от которой веяло такой тоской, что у принца защемило сердце.

Хэ Су сидела в полной тишине, прислонившись головой к перилам, погасшая, как свеча за её плечом.

Сперва Ван Со решил, что она спит, но еле уловимые движения ресниц и горестные вздохи убедили его в обратном, а заодно подтвердили и его худшие опасения: Хэ Су всё знает о его условленном браке с принцессой Кён Хва Гён. Кто мог рассказать ей? Попробуй выясни: дворец постоянно полнился слухами, как русло весеннего ручья – водой с горных ледников, так что не стоило и гадать напрасно. Да и какая теперь разница…

Принц на миг закрыл глаза, собираясь с мыслями, и вновь увидел тронный зал и потрясённое лицо Ван Ука, с которым он столкнулся сегодня утром, явившись во дворец. Восьмой принц зачитывал бесконечные прошения, когда Ван Со принёс королю письмо от Чхве Чжи Мона, где указывалась благоприятная дата заключения брака с принцессой, пусть ей и предстояло стать всего лишь второй женой в силу юного возраста. Услышав это, Ван Ук побелел и едва не выронил свиток.

Однако настоящим ударом для обоих братьев, четвёртого и восьмого, стали слова Хеджона о том, что он собирается отречься от трона в пользу Со, как своего брата и зятя. Проглотив эту новость, Ук незамедлительно ударил в ответ, правда, не короля, а Ван Со, с ядовитой усмешкой заявив:

– Мои поздравления с браком! Надеюсь, ни одна девушка не станет лить слёзы, потеряв тебя?

Вся эта утренняя сцена пронеслась у принца перед глазами за один короткий миг. И пусть Хэ Су не лила слёзы, как предрекал Ук, но весь её вид свидетельствовал о такой безысходной тоске, что лучше бы она плакала.

Откладывать неизбежное смысла не имело, и Ван Со подошёл к ней, снова, как и накануне у озера, шагая в свою собственную пропасть.

– Ты уже слышала? – прямо спросил он у поднявшейся ему навстречу Хэ Су. Её огромные глаза были сухими и горячими и смотрели на него с такой отчаянной мольбой, что принц не сумел выдержать этот взгляд и отвернулся. – Можешь злиться и ненавидеть меня. Это моя вина.

– Зачем мне злиться или ненавидеть вас? – поникла Хэ Су. – Вы ничего не обещали мне.

– Я сказал, что увезу тебя из дворца, что хочу видеть тебя свободной. Всё, что я говорил, было моим обещанием, которое я не смогу выполнить.

– И вы даже не станете оправдываться? – её тихий голос дрогнул, и это оглушило Ван Со гораздо сильнее крика.

– Я уже причинил тебе боль и потерял твоё доверие ко мне, – он чувствовал, что ранит Хэ Су каждым своим словом, и казнил себя за это, но лгать и изворачиваться не собирался. – Больше мне нечего сказать.

– Я поняла вас, – прошептала Хэ Су. – Значит, я не буду ни о чём спрашивать.

Услышав слёзы в её голосе, Ван Со наконец-то посмотрел на неё.

– Поздравляю вас… со свадьбой, – сдерживаясь из последних сил, она поклонилась ему, и от этого движения слёзы всё-таки покатились из её глаз, оставляя на бледных щеках мокрые дорожки, а на сердце у Ван Со – выжженные полосы.

Он смотрел, как Хэ Су уходит, раздавленная и бесконечно несчастная, и даже не мог броситься за нею следом, потому что ему нечем было утешить и успокоить ни её, ни себя.

И вдруг по краю его сознания чёрной юркой змеёй мелькнула мысль – нужно было послушаться генерала Пака!

***

Молчание – весьма изощрённая пытка.

Вкупе с отчуждением оно способно вымотать все нервы и даже довести до помешательства, будь то кара от врага, друга или любимого человека. А когда молчанием наказываешь себя самого, тут надеяться на прощение и прекращение этой пытки не просто глупо, но и бессмысленно.

После подобия разговора с Хэ Су в полуночной купальне Ван Со замкнулся в себе и наглухо замолчал. Он открывал рот только в тронном зале, да и то если король обращался к нему напрямую, в иных случаях за него приходилось говорить Чжи Мону или Бэк А, который в этот раз задержался во дворце, отложив поездку к родным на юг. Состояние Ван Со тревожило его, и он неизменно находился рядом, стараясь не досаждать лишний раз своим обществом.

И без того нелюдимый, Ван Со избегал любого общения. Он мрачной тенью перемещался по дворцу, большую часть времени проводя в башне звездочёта, когда его присутствия не требовал король или дежурство в охранном карауле. Он не брал в руки меч и лук, не ходил на тренировки по рукопашному бою, давно не садился на коня, не интересовался происходящим вокруг и перестал нормально есть и спать.

Чжи Мон сетовал тринадцатому принцу на то, что служанки, принося в башню еду, каждый день забирали её нетронутой. Чем, кроме воздуха, питался четвёртый принц, укрывшись на своём балконе, было неизвестно. Когда он спал – тоже, поскольку всякий раз, выбираясь на крышу для наблюдений за звёздами, астроном видел неподвижную фигуру, застывшую у перил.

Он и Бэк А по очереди пытались пробиться сквозь апатию Ван Со, но ни один не преуспел: тот даже не поворачивал головы, когда кто-нибудь из них пробовал поговорить с ним. Какова бы ни была затронутая тема, на его посеревшем от переживаний лице застывала маска равнодушия, и можно было надрываться сколько угодно – это было равносильно диалогу со стеной.

Наблюдая за братом, Бэк А видел, с какой звериной тоской тот смотрит на Хэ Су, стоит ей появиться где-то неподалёку, однако не предпринимает ни единой попытки приблизиться к ней. Тринадцатый принц понимал, что Ван Со душит чувство вины, и именно это чувство не даёт ему поговорить с ней. Но дольше так продолжаться не могло: это самое чувство грозило сожрать четвёртого принца изнутри. Нужно было что-то делать, и делать немедленно.

Бэк А ломал себе голову, стараясь что-то придумать, чтобы изменить эту ситуацию. И однажды его осенило.

Он пришёл в башню Чжи Мона после захода солнца и, поднявшись наверх, увидел того за столом, заваленном ворохом бумаг, книг и звёздных карт. На его вопросительный взгляд астроном лишь пожал плечами и кивнул в сторону балкона – всё по-прежнему, никаких изменений.

А на что, собственно, можно было рассчитывать?

Бэк А вздохнул и решительно толкнул дверь.

Ван Со он обнаружил не сразу: ночь была безлунной и пасмурной, светильники на перилах не горели, а Чжи Мон за его спиной погасил весь свет в комнате и спустился вниз.

Недоумённо покрутив головой, Бэк А наконец-то сообразил, что тёмный выступ в углу – это не опора, как ему подумалось сначала, а закаменевший четвёртый принц, который стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди.

На этот раз Бэк А ничего не сказал, он даже не стал приветствовать брата, зная, что тот и так его видит, но до ответного кивка не снизойдёт. Вместо этого он просто подошёл и встал рядом.

Час тянулся за часом, время неумолимо текло к рассвету, но ни один из них даже не пошевелился. Бэк А приготовился ждать до последнего, зная, что переупрямить Ван Со ему не удастся, но, может быть, всё-таки…

Поневоле срываясь в неодолимую чуткую дремоту, он смотрел, как плавные очертания гор окрашиваются белёсо-розовым, и едва не подпрыгнул, услышав слева хриплый безжизненный голос:

– Зачем ты пришёл?

– А? – от неожиданности Бэк А вздрогнул и, повернувшись к брату, встретил безучастный взгляд.

Тонкая вуаль сна разом соскользнула с его затуманенного сознания, и он весь подобрался, чувствуя, что вот оно, наконец-то случилось: четвёртый принц подал признаки жизни!

– Что ты от меня хочешь? – и в голосе, и на лице Ван Со не было ни единого проблеска эмоций. Он просто смотрел на Бэк А и ждал.

– Ничего.

Даже в предрассветных сумерках Бэк А заметил искру удивления в тусклых глазах Ван Со. Тот, видимо, ожидал, что брат, как и прежде, явился вести с ним душеспасительные беседы, уговаривать поесть и лечь спать, быть может… А тринадцатый принц просто стоял рядом и молчал всю ночь.

– Ничего? – переспросил Ван Со в очевидном замешательстве и повторил свой вопрос: – Тогда зачем ты пришёл?

– Просто побыть с тобой.

Четвёртый принц беззвучно хмыкнул и отвернулся. А ещё примерно через час вновь заговорил. Бэк А успел настолько отвыкнуть от его низкого звучного голоса, что ему даже было несколько странно слышать его и привыкать к нему заново.

– Скажи мне, стоило ли оно того?

– Что стоило? – эхом откликнулся Бэк А.

– Ты знаешь, о чём я.

– Знаю.

– Ну так ответь мне.

Занятный у них выходил диалог. Они стояли рядом, опираясь о стену и соприкасаясь плечами, но смотрели не друг на друга, а на розовую полосу рассвета над горами, которая стремительно ширилась, отгоняя тучи и ночной мрак. И, увидев в этом доброе предзнаменование, Бэк А решил для себя, что не сдвинется с места, пока не заставит Ван Со покинуть балкон первым, чтобы хоть что-нибудь сделать.

– Ты ждёшь от меня, что я отвечу утвердительно?

– Я жду, что ты скажешь мне правду.

– Я её не знаю.

– А что ты знаешь?

– Я знаю, что вы оба просто зачахнете, если будете продолжать изводить друг друга молчанием, – Бэк А старался говорить ровно и не показать своей радости от того, что скорлупа, в которой спрятался Ван Со, наконец-то треснула. И раз уж сам четвёртый принц заговорил, и заговорил о главном, Бэк А решил не ходить вокруг да около.

– Это моя вина, – Ван Со произносил слова всё так же ровно, без всякой интонации, но ведь и не молчал!

– Да, – Бэк А не боялся его обидеть или шокировать: он этого добивался. Его брату нужна была встряска, способная выбить его из паршивого состояния добровольного угасания.

– И ты не станешь переубеждать меня? – голос Со дрогнул и стал чуть громче.

– Не стану. В том, что произошло между вами, вина целиком твоя. Но то, что заставило тебя так поступить, – это другое. Ты не можешь быть сильнее обстоятельств.

– Я должен был. И не смог.

– Хэ Су это понимает.

– Но от этого ей не легче. Я обманул её доверие и разрушил надежды, которые сам же ей дал. И мне невыносимо даже думать о том, сколько боли ей это принесло.

Услышав такую непривычно длинную для последних дней речь брата, Бэк А покосился на него. Тот по-прежнему смотрел куда-то вдаль, но уголки его губ дёргались, выдавая его злость на себя.

– Я уверен, что Хэ Су всё понимает, – мягко повторил Бэк А. – Ей просто нужно свыкнуться с этим. А тебе – поговорить с ней, а не молчать. В конце концов, небеса не рухнули на землю. Вы оба живы и свободны. И потом, принцесса Кён Хва Гён ведь станет тебе лишь второй женой, и то через много лет. Ты можешь жениться на Хэ Су.

Ван Со отрицательно мотнул головой:

– Нет, ты не понимаешь… Хэ Су, она особенная… Она не приемлет этого, не хочет так жить, чтобы делить мужа с другой женщиной и состариться, ожидая своей очереди. И я мечтал дать ей это, ведь она для меня всё равно единственная, и другая женщина мне не нужна. Но теперь… – Ван Со задохнулся и некоторое время молчал, пытаясь справиться с собой, – уже слишком поздно. Если бы можно было всё вернуть!

Он не сдержался и сорвался на стон.

– Так поговори с ней, объясни ей всё! – воскликнул Бэк А.

Но Ван Со лишь упрямо покачал головой:

– Я не знаю, что ей сказать. Мне просто нечего ей сказать.

– Тогда… напиши, – вдруг оживился Бэк А.

– Что?

– Напиши, – улыбался тринадцатый принц, удивляясь, как это не пришло ему в голову раньше. – Если не хочешь или не можешь своими словами, скажи языком поэзии!

Ван Со озадаченно смотрел на брата, а на его лице, освещённом рассветными лучами, чувства менялись с такой скоростью, что Бэк А не успевал за ними следить, но определённо видел, что внутри его брата шла внутренняя борьба, и замер, ожидая её исхода.

Спустя несколько минут Ван Со оторвался от стены и медленно прошёл мимо него в комнату, а оттуда – в библиотеку Чжи Мона. Пока он осматривал полки, Бэк А заинтересованно наблюдал за ним, стоя в дверном проёме балкона. Долго ждать ему не пришлось: довольно скоро Ван Со нашёл то, что искал, взял в руки потрёпанный томик и, усевшись за стол, придвинул к себе письменные принадлежности и лист рисовой бумаги.

Бэк А терпеливо ждал, боясь погасить огонёк, который затеплился в душе брата.

Ещё через несколько минут Ван Со встал и, подойдя к нему, протянул листок, исписанный крупным уверенным почерком:

 

К началу ручья дойду дорогой прямой,

Присяду, смотрю, как встают облака над горой…

 

Бэк А поднял голову и кивнул со светлой улыбкой радости:

– Ван Вэй, «Дом в горах Чжуннань». Я узнал, – он немного подождал, пока чернила подсохнут, и аккуратно сложил лист. – Это то, что нужно, брат! Я передам Хэ Су твоё письмо. Она всё поймёт!

 

Я знал: ты поймёшь, Су. И надеялся на прощение за то, что столько медлил, терзая молчанием и тебя, и себя. Я ведь тогда едва не сошёл с ума от отчаяния в поисках способа вернуть твоё доверие. Я жил, как в кошмарном сне, задыхаясь без тебя и медленно умирая… И сейчас со мной происходит то же самое. Но в ту пору я мог хотя бы видеть тебя и знал, что ты есть, моё утраченное ныне счастье…

Бэк А был прав: язык поэзии поразителен! В строках Ван Вэя скрывалось всё, что я испытывал и чего желал. Не терять надежду. Обратить время вспять. Вернуться к самому началу, к самым истокам, в те дни, когда между нами не было столько преград, хотя и те, что были, кажутся теперь ничтожными.

Я так хотел вновь любоваться снегом с тобой, или слушать твои поучения, или спорить, или наблюдать, как ты завариваешь чай… Что угодно – только бы с тобой!

Я и сейчас этого хочу. Знала бы ты, Су, как мучительно я этого хочу! Я отдал бы что угодно, чтобы вернуться к началу всего – к началу нас с тобой! И с горечью понимаю, что это невозможно…

Последняя преграда между нами оказалась непреодолимой. Но я обещаю тебе, что, как и прежде, буду искать способ вернуть тебя, встретиться с тобой, чтобы больше уже никогда не расставаться, какой бы долгой и трудной ни была дорога к тебе, моя Су!

Я обещаю и сдержу своё слово, слышишь?

***

А тучи над дворцом продолжали сгущаться.

Среди придворных поползли слухи, что Хеджон, защищая свою жизнь, убил в собственных покоях наёмника, но мало кто действительно знал, что в бреду он задушил придворную даму, которая всего лишь принесла ему успокаивающий чай из трав.

Мания преследования разгоралась на кострище его пытающего безумием сознания с нешуточной силой. Король перестал проводить традиционные собрания в тронном зале, шарахался от собственной тени и в каждом видел потенциального убийцу. Дошло до того, что он решил превратить дворец в крепость, запретив посещать и покидать его в ночное время. Любого нарушителя надлежало схватить, кем бы он ни был.

Ван Со ожил после разговора с Бэк А и письма для Хэ Су. И пусть ничего не изменилось между ними, он начал шаг за шагом возвращаться к жизни.

В эту ночь он во главе отряда охраны обходил территорию дворца. И всё было как всегда спокойно, как вдруг рядом мелькнула тёмная фигура воина с мечом в руке, поразительно напоминавшего Ван Чжона. Проследив за ним, Ван Со догадался, что его брат укрылся в Дамивоне: больше прятаться ему было негде.

Свет в спящем дворце горел только в комнатах придворной дамы Хэ. И Ван Со, несмотря ни на что, вознамерился к ней войти. Его обязывал долг, но помимо этого, его разум захлестнула ещё и жгучая ревность. Неужели Ван Чжон был у неё? Ведь она однажды говорила, что любит кого-то… И это точно был не Бэк А. А если это четырнадцатый принц? И сейчас он… в её спальне?

Едва сдерживаясь, Ван Со подошёл к покоям Хэ Су в сопровождении шести стражников.

– Он там, Ваше Высочество, – доложил ему командир отряда. – Больше ему скрываться негде. Прикажете выломать дверь?

Ван Со, сгорая в пламени ревности, не успел кивнуть: дверь отворилась, и перед ними появилась дама Хэ.

– Что здесь происходит? – холодно осведомилась она. – Вы не можете вести себя так в Дамивоне. Прошу вас уйти.

Впервые за долгое, очень долгое время Хэ Су прямо обращалась к нему, и Ван Со жадно всматривался в её черты, в которых не было ни капли чувств и эмоций. Она говорила с ним абсолютно бесстрастно и смотрела при этом прямо на него, но будто куда-то сквозь, демонстрируя полное равнодушие.

Совсем как он сам недавно смотрел на любого, кто пытался заговорить с ним. Однако Хэ Су не была для него любой. А он? Кем был для неё он?

– Человек, проникший во дворец, был замечен у входа в Дамивон, – ответил за него командир. – Мы должны всё здесь осмотреть.

– Я читала книгу и ничего не заметила, – по-прежнему твёрдо и холодно ответила ему Хэ Су, отведя ничего не выражающий взгляд от Ван Со. – Прошу вас поискать в другом месте.

Её очевидное безразличие глубоко задело принца. Мало того, что она никак не ответила на его письмо, сейчас она откровенно лгала ему в лицо, потому что скрыться Чжону было попросту негде. Представив брата в комнате Хэ Су, куда сам он ни разу не входил, Ван Со почувствовал, как его начинает накрывать волна неконтролируемого гнева, щедро приправленного всё той же безрассудной ревностью.

Ван Чжон? Чжон в её комнате? Ночью?

Неужели тогда, на побережье, говоря, что любит кого-то, она имела в виду четырнадцатого принца?

Память услужливо подсунула взбешённому своей догадкой Ван Со давний случай, когда Хэ Су бросилась защищать Чжона от напавшей на него банды однорукого простолюдина, а после так тепло обнимала спасённого принца, радуясь, что оба они остались целы и невредимы… А потом он вспомнил, как сам Чжон вместе с Уком искал Су, которую он увёз из дворца к морю… В его сознании промелькнули и другие слова и взгляды брата, адресованные Хэ Су.

Неужели… Ван Чжон?

class="book">Это запоздалое озарение стало последней каплей, и Ван Со кивнул, отдавая безмолвный приказ – проверить комнату придворной дамы Хэ.

Но стоило солдатам сдвинуться с места, как Хэ Су отступила назад, к своей двери, и раскинула руки, преграждая им путь:

– Куда вы направляетесь? – повысила она голос, хотя лицо её оставалось бесстрастным. – Я старшая придворная дама Дамивона! Я подчиняюсь напрямую королю и не позволю входить в мою комнату кому бы то ни было!

Ах, вот как!

– Отойдите, – сквозь зубы процедил Ван Со. – Я проверю сам.

Он шагнул к дверям, но вдруг словно натолкнулся на невидимую преграду, увидев, как Хэ Су вынула из причёски шпильку и приставила её острый конец к своему горлу.

– Я не позволю! – непреклонно заявила она, глядя ему прямо в глаза, и в её взгляде Ван Со увидел твёрдую решимость: она его не пропустит. Ни за что.

– Это комната незамужней девушки, – продолжила Хэ Су, и эта фраза больно резанула Ван Со своим неприкрытым намёком на его предательство. – Чем испытать подобное унижение, я предпочту умереть. Если вы настаиваете, прежде получите позволение короля. Исключений не будет.

– Ты уверена, что в комнате никого? – уточнил он, уже зная, что Хэ Су солжёт: спрятаться в ином месте нарушитель королевского приказа просто не мог.

– Да, – недрогнувшим голосом отозвалась она, не отнимая руку со шпилькой от своего горла. – Я в этом абсолютно уверена.

И с этими словами, неотрывно глядя Ван Со прямо в глаза, Хэ Су провела острым концом шпильки по тонкой коже, которая тут же вспухла багровым рубцом.

Ещё один протест. Ещё один шрам. Ещё одна преграда между ними.

Перед внутренним взором Ван Со пронеслась картина несостоявшегося брака Хэ Су с королём Тхэджо, когда она осколком фарфоровой вазы рассекла себе запястье. С тех пор он не мог спокойно воспринимать её кровь: один её вид напрочь лишал его самообладания.

«Больше не делай этого, слышишь? Я тебе не прощу…» – вспомнил он свои собственные слова и едва не задохнулся.

Он с неимоверным усилием отвёл глаза от застывшего в отчаянной решимости взгляда Хэ Су и бросил охранникам, молча ждавшим за его спиной:

– Проверим другие места, – и, в последний раз посмотрев на неё, отвернулся и вышел из Дамивона.

Разумеется, они нигде никого не обнаружили.

А когда караул сменился, Ван Со вернулся к Дамивону и всю ночь стоял, с ненавистью глядя на так и не погасший свет в окнах Хэ Су, до хруста в пальцах сжимая меч.

Он знал: Ван Чжон там, с ней, в её спальне, и его отравленное ревностью воображение рисовало ему такие картины того, что происходило внутри, что он готов был наплевать на всё и войти. И только сказанные когда-то слова Чхве Чжи Мона удержали его от этого:

«Иногда, чтобы уйти далеко вперёд, нужно вовремя остановиться. И даже сделать шаг назад».

 

Но выдержать Ван Со смог едва до рассвета. И лишь Небеса знали, чего ему это стоило.

Как только во дворце проснулась и привычно закипела жизнь, он разъярённым демоном ворвался в королевскую купальню, где на глазах у ошеломлённых служанок бесцеремонно схватил Хэ Су за руку и поволок в сад. Он тащил её за собой, нимало не беспокоясь, что о них подумают и что при этом испытывает Хэ Су: его злость была слишком велика, а по-прежнему кипевшая внутри ревность слишком мучительна. Он летел, не разбирая дороги, не понимая, куда направляется, и очнулся лишь на берегу озера Донджи. На их месте, где он впервые поцеловал Хэ Су, где она раскрыла ему свои утешающие объятия после смерти третьего принца, где каждый цветок и плеск волны говорили ему о ней.

Осознав, что путь ему преграждает водная гладь и бежать больше некуда, Ван Со грубо отшвырнул руку Хэ Су и накинулся на неё с обвинениями:

– Вчера в твоей комнате был Чжон, – бросил он ей в лицо. – Я прав?

– Это не так, – с прежним холодным презрением ответила Хэ Су, потирая покрасневшее в его хватке запястье.

– Я всю ночь намеревался выломать твою дверь! – продолжал кричать на неё Ван Со. – Ты это понимаешь? – заметив, как она морщится, касаясь своей руки, он слегка остыл: – Скажи мне правду, это был Чжон? Дай хоть какое-то объяснение! Почему ты его прятала?

– А может, вы первый объяснитесь, Ваше Высочество? – неожиданно перешла в наступление Хэ Су. – Не написав стихотворение, а так, чтобы я действительно смогла всё понять? – Она перевела дыхание. – Почему вы вдруг решили жениться? Люди говорят правду? Вы стремитесь захватить трон?

Под её требовательным взглядом Ван Со даже отступил на шаг назад. Вот чего он боялся – всех этих нелепых и слишком очевидных слухов! И того, что Хэ Су им поверит.

– Эта маленькая девочка, – заговорил он уже другим, более спокойным тоном, – не согласись я на брак, стала бы заложницей киданей. А брак – единственный путь её спасения.

– Почему же вы сразу мне всё не рассказали? – услышав его слова, Хэ Су мгновенно растеряла весь свой воинственный пыл, и голос её дрогнул. – Тогда бы я не была так… расстроена. Тогда…

– Я бы снова просил тебя терпеть! – резко перебил её Ван Со. – Я же знаю, что ты против нескольких жён, поэтому я старался избежать этого брака, но другого пути нет, – он не оправдывался, он ей просто всё объяснял, но при этом смотреть ей в глаза было почему-то ужасно трудно. – И что я мог сказать тебе?

Хэ Су потупилась и виновато призналась:

– Вчера в моей комнате действительно был Ван Чжон. Он сказал, что тренировался и не уследил за временем. Только и всего.

Камень свалился с души четвёртого принца. Тяжёлый холодный камень из тех, что охраняют погребальные курганы.

– Больше никогда не лги мне! – выдохнул Ван Со, почувствовав, что воздух снова свободно проходит в его лёгкие. – Какой бы правда ни была невыносимой, мы не должны скрывать её друг от друга.

– А если захотим о чём-то умолчать? – робко спросила Хэ Су. – Что нам тогда делать?

Действительно, что?

– Скажи, что не хочешь говорить, – смешавшись от такого простого вопроса, не сразу нашёлся принц. – Я правда ненавижу тех, кто лжёт.

– Я поняла.

Вид у Хэ Су был такой расстроенный и смиренный и так контрастировал с недавним боевым запалом, что Ван Со не удержался от улыбки:

– Ты… больше не сердишься?

Она лишь отрицательно покачала головой, а принц с удивлением почувствовал, что вслед за исчезнувшим давящим камнем его душу озарил свет и стало невероятно легко.

Однако Хэ Су неожиданно спросила:

– Вы не жалеете о предстоящем браке?

В её пытливых глазах застыло тревожное ожидание ответа, но ведь они только что договорились не лгать друг другу, и потому Ван Со спокойно и прямо ответил:

– Не жалею. Я делаю это, чтобы защитить короля. А принцессу отправили в монастырь, где она останется до замужества.

И сказав это, он тут же задал встречный вопрос:

– А ты… прежде говорила, что любишь кого-то. Это… Чжон?

И задержал дыхание до того момента, пока Хэ Су не усмехнулась так, словно услышала забавную шутку:

– Конечно же, нет!

Ему показалось, или его душа, избавившись от гнёта камня и озарившись светом, вдруг запела? Такое возможно?

– В тот день в лодке вы хотели сказать мне нечто важное, – продолжала Хэ Су. – Но сделали вид, что забыли?

Принц кивнул, и она уточнила, безуспешно пытаясь напустить на себя обиженный вид:

– Что же это было?

Ван Со шагнул ближе и, склонившись к ней, наконец-то сказал то, что собирался сказать, что ему следовало сказать давным-давно:

– Я… люблю тебя.

Сказал – и почувствовал, как его окутывает ласковый свет глаз Хэ Су и её застенчивой улыбки. А вслед за этим ощутил мимолётное прикосновение её губ к своим и, не успев удивиться, услышал, словно издалека:

– Никогда больше не забывайте эти слова.

Не помня себя от нахлынувшего счастья, Ван Со привлёк Хэ Су к себе и обхватил так крепко, словно она могла исчезнуть, ускользнуть лёгким, неуловимым облаком. Но нет, она была его, только его – это читалось в её доверчивом взгляде вместе с позволением, которого принц так долго и терпеливо ждал.

Это был не сон и не обманчивая иллюзия.

Хэ Су оказалась в его объятиях, отдавшись им сама, без принуждения и слёз.

Наконец-то он смог с полным правом коснуться шёлка её волос и нежной кожи щёк, порозовевших от смущения, чувствуя, как Хэ Су дрожит в его руках от предвкушения и желания, которое захлестнуло и его самого. И Ван Со приник к её губам, жадно и трепетно, погружаясь в это ощущение всем своим существом, всей изголодавшейся по любви душой…

А когда её руки обняли его в ответ, в этот миг за спиной Ван Со раскрылись те самые невидимые крылья, которые удерживали его над бездной, куда он столько раз мог упасть, если бы не Хэ Су. И теперь эти крылья, распахнувшись, обвили её, защищая от всего дурного, укрывая от беды и навсегда привязывая её к нему.

Навсегда.

***

Как же глубоко и безнадёжно заблуждается тот, кто полагает, будто Небеса щедры и великодушны! Это не так, что бы ни думали себе те, кто смотрит на них из юдоли забот и скорби. И справедливость – это тоже не о них. По крайней мере, в ничтожном человеческом понимании.

Небеса ведут каждого из нас по лезвию судьбы босиком, без поддержки и баланса, а то, что кажется нам опорой, – обманчиво и эфемерно. Любое испытание страданием или счастьем, как внезапное дуновение ветра, способно покачнуть и свергнуть совсем не туда, куда стремится душа. А пресловутая надежда на деле оказывается не сильнее целебного травяного отвара, который лишь притупляет боль, но не уничтожает её источник.

Молиться, роптать или сопротивляться особого смысла не имеет. И уповать можно лишь на пару мгновений счастья, на крохи блаженства, которые Небеса бросают нам, словно птицам.

Не больше.

И нужно суметь насладиться ими сполна, с благодарностью Небесам или без – неважно. Поймать и вкусить, пока можешь.

Иного не дано.

 

– Чжи Мон!

Ответа не последовало.

– Чжи Мон, ты меня слышишь? Что с тобой? – Ван Со дёрнул за рукав астронома, который минуту назад увлечённо показывал ему модель бамбукового акведука, расписывая его преимущества перед системой искусственных каналов с водопадами, но вдруг выпрямился и застыл, глядя в одну точку на абсолютно пустой белой стене и побледнев, как эта стена.

– Не может быть! – произнёс Чжи Мон севшим голосом и на миг закрыл глаза. – Ведь не сегодня же…

Он повернулся к замершему в нетерпеливом ожидании принцу и проговорил, в растерянности глотая слова:

– Ваше Высочество, нам нужно в Дамивон. Скорее!

– Что с ней? – Ван Со отшвырнул вмиг оказавшиеся мусором бамбуковые палочки и схватил астронома за шиворот. – Говори!

– С кем? – недоумённо захлопал глазами Чжи Мон, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, но через несколько мгновений сообразил: – С госпожой Хэ Су всё в порядке… Пока… Ваше Высочество! Король! Он… Его… Там…

В сердцах отодвинув бестолкового звездочёта в сторону, Ван Со схватил свой меч и бросился вниз по лестнице, к выходу из башни. Чжи Мон, немного отстав, спешил за ним.

Когда принц вбежал в ворота дворца, его взору предстала страшная картина недавнего боя: тела воинов дворцовой гвардии на ступенях и во дворе, разрубленные, ощерившиеся торчащими стрелами. И ни единого выжившего… Ван Со оглядел дворцовую площадь, силясь отыскать хотя бы один труп противника, чтобы понять по одежде или оружию, кто напал на дворец, но никого не обнаружил – лишь солдат армии Корё в окровавленных серебристых доспехах.

Он обернулся к подоспевшему Чжи Мону, но тот лишь повторил, задыхаясь от бега и паники:

– Дамивон…

И согнулся пополам, исторгая из себя остатки пищи, желчи и бессилия.

У королевской купальни Ван Со заметил служанок, выбегавших из дверей с криками и причитаниями. Среди них не было Хэ Су, а значит, она осталась внутри.

Разметав несколько воинов в синих одеждах клана Ю, Ван Со будто со всего маха ударился лицом о невидимую стену, поражённый открывшейся ему картиной. Происходящее с трудом складывалось для него в нечто целостное и осмысленное, дробясь на мельчайшие фрагменты мозаики, которые сознание его воспринимало словно отдельными гранями, заставляя цепенеть от ужаса.

Хэ Су на коленях, в окружении всё тех же воинов мятежного клана, с залитым слезами побелевшим лицом…

Тело короля Хеджона в неспокойной воде купальни…

И… третий принц, его восставший из мёртвых родной старший брат Ван Ё, насмешливо взирающий на него с таким интересом, с каким смотрят на загнанного зверя, ожидая, что же тот предпримет, попав в смертельную ловушку.

Ван Со не верил своим глазам.

Ван Ё – жив? Но… как, если он сам, своими руками рассёк его грудь и видел, как тот падает в пропасть? А теперь третий принц в боевых доспехах стоит здесь, а за его спиной на коленях захлёбывается слезами Хэ Су.

Что же здесь произошло?

Ван Со и сам не понял, как добрался до Ван Ё, раскидав ещё человек пять в синем, и замер, увидев, что Чжи Мон бросился в воду, перевернул Ван Му и поднял его на руках, плача и взывая к нему, мёртвому…

– Я здесь ни при чём, – донёсся до его замутнённого шоком и болью сознания коварный голос третьего принца.

– Что? – сейчас Ван Со не был способен на более связную и длинную речь. Всё происходящее казалось ему невозможным ночным кошмаром, из которого он никак не мог выбраться, хотя отказывался верить и сопротивлялся изо всех сил.

– Это Хэ Су добавляла ртуть в королевскую ванну, – всё тем же ядовито-невозмутимым тоном добавил его старший брат.

Хэ Су дёрнулась, пытаясь встать и защититься от лживых обвинений, но девятый принц Ван Вон, до этого момента молча наблюдавший за ними, грубо швырнул её на пол и склонился над ней, небрежно опираясь на меч, словно на деревянную палку:

– Король принимал ванны только в твоём присутствии. А в воде была ртуть. Как же так, а?

– Я ничего не знала об этом, – сквозь слёзы прошептала Хэ Су, обращаясь только к Ван Со и глядя ему в глаза.

Тем временем Ван Ё продолжал, намеренно растягивая слова и кривя рот в усмешке превосходства. И смотрел он при этом также на Ван Со:

– У нас есть два варианта: ты можешь доказать свою верность умершему королю и убить её. Или можешь признать королём меня – и спасти её, – он цинично хмыкнул: – Конечно, то, что она убила короля, не изменить. Поэтому при необходимости она будет тут же казнена за своё преступление.

Вне себя от бешенства Ван Со бросился на Ван Ё, едва дав тому договорить, и их мечи скрестились в нервной дрожи металла, жадного до новой крови.

– Отпусти Хэ Су. Сейчас же! – прохрипел Ван Со в лицо ухмыляющемуся мятежному брату, но тот лишь снисходительно скривился и протянул в ответ из-за перекрестья мечей:

– Всем известно, что волк всю жизнь любит одну волчицу. А ты как-никак животное… Ван Вон!

Ван Со не увидел – услышал, как меч девятого принца с хищным лязгом выскользнул из ножен и прижался остриём к горлу ахнувшей Хэ Су.

– Решай, – сверлил его пылающие виски мерзкий голос Ван Ё. – Хэ Су или мёртвый король?

«Решай!» – издевавлся его прищуренный взгляд.

Ван Со, задыхаясь от ужаса и гнева, смотрел в змеиные глаза брата и видел, что Ван Ё уже знает исход их противостояния, ведь он давно безошибочно понял, как ударить четвёртого принца по самому больному и уязвимому месту. И на какую цепь посадить, чтобы привязать к себе, заставляя подчиниться.

Он был прав: волк никогда не предаст свою единственную волчицу. Никогда.

Удар Ван Ё был рассчитан с поразительной точностью и пришёлся Ван Со прямо по сердцу, которое остановилось, стоило ему увидеть любимую с мечом у горла. Его колени подломились, он выронил ставший ненужным меч и под насмешливым взглядом третьего принца – нет, уже нового короля Корё – склонился перед ним и помертвевшими губами произнёс:

– Да здравствует новый король. Долгих… лет… жизни… королю…

Он не смог удержаться на лезвии судьбы и рухнул на него. Грудью, в которой билось беззащитное любящее сердце.

Спасая жизнь своей волчицы, гордый свободный волк добровольно превратился в цепного пса, свирепого в своей бессильной ярости и жалкого в своём яростном бессилии.

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 15. Время пса и волка ==========

 

Настроение: Ivan Torrent feat. Julie Elven – Icarus

 

Южный ветер подул…Он мешает стремленьям моим.

Вёсла в лодку кладём,Недвижимы в озёрной глуши.

<…>

Не поможет мой вздох.Как отсюда бы вырваться нам?{?}[Отрывок из стихотворения «Еду-еду, плыву…» (пер. Л. Эйдлина).]

 

Тао Юань-мин

Ещё никогда Чжи Мону не было так тяжело!

Его бесконечный путь петлял меж мирами, сворачивая в закоулки времени, а неисчислимые миссии уже давно должны были приучить к потерям и стойкому принятию неизбежного. И астроном был уверен, что научился.

Но он ошибался. Святые Небеса, как же он ошибался…

Его надёжная броня безразличия ко всему происходящему вокруг дала трещину ещё с уходом Тхэджо, и сквозь эту трещину с той поры непрерывно сочились чувства, которые Чжи Мон усердно давил и прятал в себе долгие годы. А теперь они пробивались жгучими алыми струями, настойчиво демонстрируя, как кровоточит его душа.

Эта его миссия в Корё с самого начала пошла не так, как планировалось. Столько нестыковок, ошибок и сомнений в его жизни не было никогда, ни в одном из миров, ни в одной временной петле. Он считался безупречным проводником и сам себя полагал таковым без ложной скромности и излишних амбиций. Никакой гордыни – всего лишь трезвая оценка и опыт, помноженный на ответственность, холодный расчёт и серьёзный подход к делу. И космическая индифферентность ко всему и вся, без которой ни один проводник не справился бы не только с обстоятельствами, но и с самим собой.

Чжи Мон просто делал свою работу и делал её хорошо. А равнодушие было частью этой работы. Её необходимым условием. Её прочным фундаментом. Её знаком качества.

До недавнего времени. Недавнего в сравнении с вечностью, разумеется.

Да, он жил неизмеримо дольше, чем мог представить себе любой из смертных, видел последние минуты людей десятки, сотни, тысячи раз, и порой эти минуты были действительно жуткими, однако Чжи Мон воспринимал всё это отстранённо, с выдрессированным веками безразличием к переходу между мирами и сверхзнанием, что там, за кратким мигом страха, боли и тьмы, открывается новый путь. Стало быть, нет причин для скорби и пустых, бессмысленных слёз.

Но одно дело, когда гаснут далёкие звезды, и совсем другое – когда стынет Солнце у тебя над головой, так долго и щедро дарившее тебе тепло и свет…

 

Едва Чжи Мон заметил тело Хеджона, покачивающееся в купальне лицом вниз, для него перестали существовать и внезапно восставший из мёртвых третий принц в окружении приспешников из клана Ю, и превратившийся в дикого зверя Ван Со, мечом прокладывающий себе дорогу к Хэ Су, и вообще кто-либо в этом кровавом мире, где звездочёт смертельно устал…

Сейчас он видел только короля, окончившего свой путь безвременно, жестоко и жалко, захлебнувшись отравленной водой, страхом и сожалением. А его, Чжи Мона, которого Хеджон считал своим другом и братом, не оказалось рядом, чтобы помочь уйти достойно, с покоем в душе и вовне.

А ведь он мог! Он собирался это сделать! Он знал, что дни Ван Му сочтены, и готовился проводить его так, как тот мечтал когда-то проститься с этим миром.

«Ваше Высочество, – услышал он собственный голос и увидел ещё совсем юного наследного принца, к которому обращался когда-то, много лет назад, – а что если вам суждено прожить недолгую жизнь?»

И получил спокойный и мудрый не по годам говорившего ответ: «А разве это имеет значение? Гораздо важнее то, как я проживу свои последние мгновения».

В тот день Чжи Мон пообещал себе сделать всё, чтобы, когда придёт срок, Ван Му ушёл с честью, как и подобает королю. А теперь он был мёртв. И смерть его оказалась презренной, полной страданий и боли.

Чжи Мон опоздал и нарушил своё обещание.

Когда до него дошла страшная правда, звездочёт словно оглох и ослеп. Он не видел ничего, кроме тела того, кого поклялся чтить и оберегать, едва тот появился на свет. Первенца Ван Гона. Наследного принца. Второго короля государства Корё.

Своего друга.

Словно во сне, Чжи Мон на негнущихся ногах спустился с лестницы, не замечая ничего вокруг, и вошёл в воду.

– Ваше Величество! – прошептал он Хеджону, перевернув его обмякшее тело и приподняв голову над водой. – Ваше Величество! Ваше Величество…

Чжи Мон звал его, будто всего лишь пытался разбудить после затянувшегося послеполуденного сна, обнимал за плечи и пытливо вглядывался в безмятежные черты. Он повторял это, зная, что ничего уже не сможет сделать, и всё равно надеясь.

Как глупо, как поздно! Как… по-человечески.

– Ваше Величество, – время соблюдать приличия и выказывать подобающее почтение прошло. – Ван Му… Открой глаза! – умолял астроном, чувствуя, как его душат жгучие слёзы раскаяния, стыда и горечи.

Но все метания, сомнения и страхи наследного принца, взошедшего на трон против воли, уже растворились в вечности, как растворилась его кровь в ядовитой воде.

И Чжи Мон зарыдал, открыто, надрывно, с рвущимися из груди стонами, оплакивая ещё одну оборвавшуюся жизнь, ещё одну погасшую свечу, которой он не дал догореть до положенного срока.

Опоздал. Проглядел. Не предусмотрел.

И – потерял.

Кажется, он каким-то образом сумел вынести тело высокого и крупного Хеджона из купальни и положить его на дощатый пол, залитый водой. Или ему кто-то помог? Этого Чжи Мон не осознавал и после так и не вспомнил.

Только спустя некоторое время он понял, что стоит над почившим королём, а рядом с ним откуда-то взялись Ван Чжон и Бэк А. Откуда? И где все мятежники во главе с самозванцем?

А впрочем, какая, к чёрту, разница…

В данный момент для него существовал только Ван Му, вернее, его тень, которая печально таяла, касаясь лица и сердца звездочёта прощальным теплом.

– Он – король государства Корё, – проговорил Чжи Мон, ни к кому конкретно не обращаясь и уже зная, что в тронном зале хозяйничает другой. – Как он мог покинуть нас?

Он закрыл глаза и увидел, как Ван Ё сбрасывает со своего кованого нагрудника руку униженно стоявшего на коленях короля, протянутую в поиске помощи, а затем толкает его в воду и невозмутимо наблюдает, как тонет его брат. Третьего принца не трогали ни крики Хэ Су, умолявшей его помочь Хеджону, ни кровавые пузыри, исторгавшиеся с предсмертными хрипами изо рта умиравшего короля.

Ван Ё просто стоял и смотрел.

И криво улыбался. Улыбался до самого последнего момента, когда вода в купальне перестала колыхаться и лишь робко ласкала захлебнувшегося короля мягкими объятиями, отравленными ртутью и завистью братьев.

Значит, вот как это было, поморщился Чжи Мон. Неужели Ван Ё настолько чёрств и циничен?

Мимо него к королю шагнул Бэк А. Опустившись на колени, он обнял старшего брата и прошептал ему, как бывало в детстве, когда они утешали друг друга из-за разбитой коленки или пустячной раны от тренировочного меча:

– Брат… – мягко приговаривал тринадцатый принц, глотая искренние слёзы и баюкая уснувшего беспробудным сном Ван Му, – забудь обо всём и покойся с миром. Всё прошло…

Прошло?

Чжи Мона словно ударили в живот, он охнул, согнулся и некоторое время пытался отдышаться под вопросительными взглядами тринадцатого и четырнадцатого принцев. Потом выпрямился, в последний раз посмотрел на Хеджона в руках Бэк А и пошёл прочь.

 

Он очнулся у себя в башне, на балконе, глядя с высоты, как дворец пожирает траурная ночная тьма, глухая и беззвёздная. Слёзы его кончились ещё там, в купальне, словно с одним его вздохом закрылся кран, откуда сочились капли неизбывного горя…

Чжи Мон бессмысленно огляделся вокруг, изо всех сил борясь с сиюминутным желанием исчезнуть, бросив весь этот дворцовый ад и кровавые распри на произвол судьбы.

Если бы…

Он должен оставаться здесь до окончания своей миссии, что бы ни происходило, и справляться со всем в одиночку. Не впервой. Только как же ему было тошно!

Он поймал себя на том, что завидует четвёртому принцу – нелепость какая… Хотелось бы ему провалиться в скорбное молчание и закрыться от всех, как недавно Ван Со, тщетно пытавшийся сбежать от чувства вины. Но Чжи Мон не мог позволить себе эту роскошь, по крайней мере, сейчас. Слишком многое нужно было исправить, наладить, распутать и связать нити судеб, из которых он ткал полотно истории здесь, в Корё.

Нужно было продолжать своё проклятое дело.

Миновала полночь, а он по-прежнему стоял на балконе и думал. И все его мысли были о Ван Ё. О том, как он, опытный и дальновидный проводник, умудрился проморгать возвращение мятежника в Сонгак.

– Как? – в который раз повторял Чжи Мон, кусая костяшки пальцев и нервно измеряя шагами балкон. – Ну как?!

Разумеется, астроном знал, что третий принц остался жив. В тот день на обрыве Ван Со, пытаясь образумить брата, дрался едва ли вполсилы. Да какое там вполсилы… Если бы он действительно намеревался убить Ван Ё, того бы уже проводили погребальным костром, а на его холме зеленела бы густая трава с маргаритками. Нет, Ван Со всё рассчитал так, чтобы его меч лишь поцарапал грудь третьего принца, но не лишил того жизни. А Ван Ё качнулся не в ту сторону и рухнул с обрыва.

Но что значит Судьба, которая каждому отмеряет ленту жизни определённой длины! Если бы время старшего сына королевы Ю пришло, то всё было бы иначе. Однако ему ещё предстояло войти в летописи государства Корё – и его приняли на свои мягкие лапы пружинистые кроны сосен, росших на уступах обрыва, в результате чего Ван Ё остался жив. Правда, не совсем невредим. И довольно долго восстанавливался, залечивая раны и переломы в поместье своего дяди Ван Шик Рёма. А хуже всего оказался серьёзный удар виском о скалу. Но ничего, оклемался же, чёртов бунтарь!

Устав расхаживать по балкону, Чжи Мон упал на стул и, сложив руки в замок, опустил на них отяжелевшую от переживаний и раздумий голову.

Он не имел права винить третьего принца, равно как вообще кого бы то ни было.

Ван Ё был так же несчастен, как и все остальные его братья, но несчастен по-своему: тем, что королева Ю видела в нём идеальный инструмент достижения своих целей и с рождения пестовала амбиции, которых в душе принца изначально не было. Да, он не мог похвастаться милосердием и мягкостью, но не был и тем мерзавцем, какого из него вылепила родная мать, желавшая любой ценой стать королевой-матерью. И эту цену был вынужден заплатить её старший сын.

Все эти годы Ван Ё притворялся мёртвым, лишь его счастливая матушка и ближайшее окружение Ван Шик Рёма знали правду. И усердно давили на Ван Ё, уговаривая того не отказываться от притязаний на трон. В результате третий принц настолько свыкся с мыслью о том, что родился под звездой Короля, что искренне возжелал свергнуть Хеджона. А тут весьма кстати выяснилось, что того и убивать-то не нужно, и руки пачкать не придётся, ведь обо всём уже позаботился Ван Ук.

Чжи Мон скривился, будто в рот ему попала кожура незрелого лайма и, подняв голову, посмотрел в ночь, в западные сады, в окружении которых спал дворец восьмого принца. Дворец спал, а его хозяин сидел в библиотеке взъерошенным пауком и перебирал лапками, восстанавливая целостность своей паутины, пробитой внезапным появлением третьего брата…

При мысли о Ван Уке Чжи Мон с удивлением понял, что вместо привычного презрения, запрятанного глубоко внутри, вдруг впервые почувствовал к нему ненависть. Ненависть была горькой на вкус и жаляще-жгучей, и астроном некоторое время с невольным интересом прислушивался к своим ощущениям, оценивая их и примеряя на себя их новизну и своеобразие.

Ван Ук. Вот в ком крылся корень зла всего, происходившего в последнее время во дворце! Вот кто был стратегическим центром и источником всех бед! Все нити сходились в поместье восьмого принца, откуда, как из гнилого болота, далеко вокруг расползался ядовитый туман интриг и злодеяний. И это ещё на сцену пока не вышла Ён Хва! Да и их мать, королева Хванбо, не так добра, как кажется. Что за поганый род…

Астроном зло усмехнулся, вспомнив, каким был Ван Ук до того момента, когда ему пришлось выбирать между любовью и семьёй. Надо же, как необходимость выбора порой ломает людей и выворачивает их наизнанку, являя миру чёрное, изъеденное червями нутро! Из мастера оправданий и труса восьмой принц превратился в хищного изворотливого интригана, и всё – из-за любви, вернее, её потери.

Мысли Чжи Мона на миг отвлеклись от Ван Ука, метнулись далеко вперёд – и звездочёт вздрогнул, со свистом втянув в себя воздух, стоило ему представить, что будет с четвёртым принцем, а вернее, уже императором, когда и он лишится того же самого. Во что превратится он, оставшись один. Это же четвёртый, а не восьмой! С его-то диким нравом, неспособностью чувствовать наполовину и неумением отпускать…

Чжи Мон увидел это – и застонал от отчаяния. Нет, об этом он подумает после, иначе его просто не хватит! Нужно беспокоиться о настоящем, а грядущее в любом случае наступит.

Он скрипнул зубами и возвратился к своему нынешнему самобичеванию, анализу фактов и предмету размышлений.

Восьмому принцу, если точнее.

Именно Ван Ук, зная о том, что больной король часто принимает ванны, надоумил Ван Вона раздобыть ртуть, якобы для изготовления зеркал.

Именно Ван Ук отпустил Чхе Рён в Дамивон, чтобы та добавляла ртуть в купальню, заодно обеспечивая ему возможность при удобном случае очернить Хэ Су перед Ван Со и всем Корё.

Именно Ван Ук посоветовал восставшему из мёртвых третьему принцу использовать Хэ Су, чтобы усмирить четвёртого брата, набросив на него ошейник.

А Ван Ё не преминул всем этим воспользоваться. И как удачно! Подцепив Ван Ука на крючок его прошлого предательства, третий принц заручился не только его поддержкой в свержении Хеджона, но и фактически получил трон в подарок. Ему и делать ничего не пришлось.

И вот теперь Ван Ук вне себя от ярости, которую в нём не подозревала и родная мать, метался по своей библиотеке, лихорадочно размышляя, что делать дальше.

– Что же вы выдумаете ещё, Ваше Проклятое Высочество? – задумчиво пробормотал Чжи Мон, глядя на запад и уже не удивляясь лавине истинных чувств, которые он теперь не прятал от себя самого. А смысл?

Самые умные всегда оказываются самыми опасными, холодно хмыкнул он. Ему ли не знать! Хотя, говорят, по себе не судят…

Ладно, пусть. Пусть всё к этому шло. В конце концов, все нити сходились в один узел, который предстояло разрубить тому же Ван Ё. Но не так. Не так жестоко по отношению к Хеджону. Не так рано!

Чжи Мон запустил пальцы в волосы и застонал, вновь вернувшись мыслями к утонувшему в купальне королю и своей нарушенной клятве.

Как он мог так ошибиться со временем? Как умудрился не почувствовать намерение Ван Ё напасть на дворец? Как пропустил все знаки, указующие на фатальные изменения в хрупкой ткани пространства и времени?

Да, Хеджон должен был угаснуть, и довольно скоро, однако не так бессмысленно и постыдно! И Ван Ё должен был взойти на престол вслед за ним, но не так нагло и не при таких трагических обстоятельствах, кои сейчас он творил собственными руками, воодушевившись безнаказанностью и неожиданной лёгкостью победы.

Всё шло не так, чёрт подери!

Стоило Чжи Мону подумать о новоявленном короле Корё, как дворцовый двор вокруг его башни ожил и озарился всполохами факелов. Астроном подскочил к перилам и перегнулся через деревянную балку, в панике всматриваясь вниз. Что там творится?

А там, внизу, собиралась армия Ван Ё в полном вооружении, и возглавлял её сам бывший третий принц.

Чжи Мон охнул – неужели?

Неужели и Ван Ын… Но ведь ему ещё не пора!

Да что же это такое, в самом деле! Как же так?

По мерзкому солёному вкусу во рту Чжи Мон понял, что прокусил себе губу, когда до него дошёл смысл происходящего.

Ван Ё не стал терять время и повёл своё войско ко дворцу десятого принца.

Догадавшись, кто за всем этим стоит, Чжи Мон с ненавистью посмотрел на запад.

Ван Ук. Снова Ван Ук! Ведь именно он придумал сделать десятого принца козлом отпущения: слишком влиятелен был его клан, слишком мудр и ещё крепок дед Ына, Ван Гю, глава семьи, который бы не оставил просто так государственный переворот, и Ван Ё недолго бы занимал тронный зал.

Изменник решил выставить изменником собственного брата, который никогда и не помышлял о троне и предпочёл бы устраивать силки на птиц в долинах Сонгака, чем ломать голову над благополучием целого государства. Но чтобы народ поверил в восстание Ван Гю, Ван Ын должен быть показательно схвачен и убит…

Когда на него обрушилось ещё и это, Чжи Мон просто замер, не в силах вынести всю глубину трагедии, которая неудержимой лавиной неслась на дворец, сметая на своём пути всех, не деля на виновных и непричастных.

Святые Небеса! Как же так? Всё, буквально всё вышло из-под контроля и летело в тартарары.

– Простите меня, Ваше Высочество, – непослушными губами прошептал в темноту астроном, морщась от внезапной острой боли в сердце. – Простите меня! Я не могу…

Он говорил это обречённому десятому принцу, этому капризному вечному ребёнку, чья звезда угасала на глазах, а прощения просил у всех принцев, каждый из которых был также обречён. И сделать для них связанный долгом и клятвами Чжи Мон ничего не мог, как бы ни желал этого…

И хотя звездочёт уже знал, что Ван Ына в эту ночь не обнаружат, поимка его и Сун Док была всего лишь делом времени. А по следу его…

А по следу его пустят того, кто и так готов был выть от отчаяния. Выть диким волком, угодившим в хитро расставленную ловушку и посаженным на цепь.

Чжи Мон вновь закрыл глаза и почувствовал, как они наполняются злыми слезами, стоило ему увидеть бледное лицо Ван Ука и услышать его бесстрастный голос, обращённый к Ван Ё, по-хозяйски развалившемуся на троне:

– Не беспокойтесь, Ваше Величество, у вас есть пёс, который прекрасно справится с поимкой сбежавших.

Это уже выходило за все возможные рамки!

– Ваше Высочество! – хрипло простонал измученный открытиями этой чудовищной ночи Чжи Мон, падая на колени и прижимаясь пылающим, залитым слезами лицом к балкам перил. – Простите меня! Прошу вас, простите!

Только обращался он уже не к десятому принцу.

***

Это произошло.

То, чего Ван Со поклялся не допустить, от чего должен был оберегать Ван Му, который помог ему остаться в Сонгаке и вернул ему семью и дом: король умер, и умер он беззащитным и жалким.

То, что Ван Со видел в самых страшных кошмарах, мучивших его в приграничном гарнизоне генерала Пака: Хэ Су погибла бы, откажись он присягнуть новому королю, да и теперь была на волосок от смерти с пожизненным клеймом отравительницы второго правителя Корё.

То, чего Ван Со стремился избежать с ранних лет, и всё равно то и дело попадался в одну и ту же западню: им вновь манипулировали, вновь превратили в паршивого пса на службе чужих интересов, угрожая отнять единственное, чем он дорожил.

Всё это произошло. Изменить он ничего не мог. И сердце его вновь застыло от нахлынувшего чувства вины и бессильного гнева. Лишь где-то глубоко внутри жалобно скулил загнанный в клетку волк и скрёб когтями душу, вспарывая её до кровавых ран.

Ван Со стоял на коленях.

Стоял, пока произносил клятву верности Ван Ё. Стоял, пока из воды выносили тело Хеджона. Стоял, пока один за другим купальню не покинули все мятежники во главе с новым правителем государства.

Стоял, пока не услышал над головой тихий срывающийся голос.

– Прошу вас, встаньте, – произнесла Хэ Су, возвращая его в реальность. – Это случилось по моей вине. Простите меня. Я…

Что она говорит? Как она может такое говорить?

Оцепенение, владевшее им, вмиг исчезло, как исчезает завеса тумана, сметённая порывом холодного горного ветра.

Ван Со рывком поднялся на ноги и, схватив Хэ Су за руку, устремился вон из купальни, вон из Дамивона, вон из дворца! Ему было всё равно куда, главное – увезти её подальше отсюда и спрятать.

Плевать на всех! Ван Му не вернуть. Псом на службе у Ван Ё он быть не собирался. Терять ему было нечего, кроме Хэ Су, а она была с ним.

Но они едва добрались до озера, как путь им перерезал отряд дворцовой гвардии во главе с гадко ухмыляющимся Ван Воном – ещё одним королевским псом, а вернее, шакалом, ставшим таковым по собственной воле.

– Куда направляешься? – желчно осведомился девятый принц, небрежно поигрывая мечом.

– С дороги! – сквозь зубы выплюнул в ответ Ван Со, борясь с желанием вцепиться ему в глотку и придушить голыми руками, не марая свой клинок грязной кровью королевского лизоблюда, которого раньше он считал своим братом.

– Король просил передать тебе, – с притворно усталым вздохом, будто поражаясь человеческой недальновидности, изрёк Ван Вон, – что если Хэ Су покинет Дамивон или вообще исчезнет, каждый в Корё узнает, что это она отравила почившего короля. И тогда она не сможет уйти далеко.

Ван Со почувствовал, как в его руку вцепилась дрожащая ладошка Хэ Су, а сама она прильнула к его плечу в поисках защиты. От этого простого жеста доверия его пронзила такая горькая нежность, что он с трудом удержался, чтобы не прижать любимую к себе, успокаивая и закрывая от насмешливого взгляда девятого принца.

Не здесь и не сейчас.

Такого удовольствия Ван Вону он не доставит, не продлит его подлый триумф зрелищем беспомощности и покорности.

Ван Со прикусил губу, подавив в себе протест, молча развернулся и увлёк Хэ Су обратно в Дамивон. Его руки горели от жажды расправиться с девятым принцем, но он не мог позволить себе рисковать жизнью той, что отдала себя под его защиту.

Когда они подошли к дверям комнаты Хэ Су, уже смеркалось. Ван Со взял её за плечи, разворачивая к себе, и заглянул в безжизненное лицо.

– Ничего не бойся, слышишь? Они тебя не тронут. Не посмеют.

Хэ Су подняла на него глаза, в которых словно пересыпался стылый пепел – такая в них была обречённая покорность судьбе. Ван Со почувствовал, как в нём закипает злость на весь мир, где не может быть счастлива его любимая, где она забывает, как это – улыбаться и чувствовать себя в безопасности. Даже рядом с ним.

Тем более – рядом с ним!

Ван Со встряхнул её и почти обрадовался, когда Хэ Су распахнула глаза от изумления – значит, она не закрылась от него, не ушла в себя, спрятавшись за отчуждением.

– Тебя не тронут! – повторил он, повышая голос. – Я не позволю. Ты меня слышишь?

– Да, Ваше Высочество, – послушно прошептала Хэ Су.

– Иди к себе, – кивнул он на дверь её комнаты, – и постарайся уснуть. Тебе нужно успокоиться и отдохнуть.

– А вы? – вцепилась она в его рукава и потянулась к нему.

– Я буду здесь, – улыбнулся Ван Со, стараясь говорить как можно мягче и сопротивляясь вспыхнувшему желанию обнять её и поцеловать: они оба были не в том состоянии, чтобы забыться в нежности. – Я никуда не уйду. Спи и ни о чём не волнуйся. А завтра ты вернёшься к своим обязанностям. Всё будет по-прежнему. Тебе ничего не угрожает, пока я рядом.

– Я знаю, Ваше Высочество.

Хэ Су на миг сильнее сжала пальцы, отпустила его руки и с тихим вздохом исчезла за дверью.

Только теперь, оставшись один, Ван Со позволил себе сбросить маску спокойствия и уверенности. И без того он слишком долго держался. Прикрыв плотнее дверь, он сполз по ней на пол и, сжимая в руках холодный меч, просидел так до рассвета, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к малейшему шороху.

Его лицо исказила гримаса отвращения и боли, а пальцы побелели на рукояти меча, всё ещё перепачканном в засохшей крови мятежников из клана Ю – семьи его родной матушки, которая наверняка сейчас была вне себя от счастья, добившись своей цели.

Опустошённый осознанием всего произошедшего, Ван Со пытался собраться с мыслями и понять, как жить дальше и что ему делать.

Кто же он теперь?

Принц государства Корё, независимый и гордый, или жалкая бесправная марионетка в руках тирана у власти?

Кто же он?

Жалкийпёс, которого заставили служить новому хозяину, зная, что он будет безропотно сносить побои и издевательства и не осмелится даже ощериться в ответ в страхе, что из-за его непокорности может пострадать Хэ Су? Или матёрый волк, которого придушили ошейником, посадив на цепь в дворцовую клетку, но не вытравили из него ни звериной тяги к воле, ни стремления освободиться, ни желания отомстить?

Кто он?

Ответ был очевиден.

***

Утром, проводив Хэ Су в чайный дом, Ван Со намеревался ненадолго заглянуть в башню звездочёта, чтобы умыться и сменить пропитанную чужой кровью одежду, прежде чем явиться в тронный зал, куда ему до рези в животе не хотелось идти, но его внимание привлекли шум и крики, доносившиеся с тюремного двора.

Поднявшись на веранду, выходившую на площадь с виселицами и столбами для порки, он отшатнулся к стене, увидев жестокую расправу над родственниками и домочадцами десятого принца. И руководил ею Ван Шик Рём – дядя новоиспечённого короля.

Ван Со в ужасе оглядел столбы с привязанными к ним рабами, и помертвел, заметив Ван Гю – почтенного главу клана и дедушку Ына, мать принца – наложницу почившего короля Тхэджо, его тётушек и других родственников. Все они бездыханными лежали на земле в багровых лужах. Но среди них он не обнаружил ни своего брата, ни Сун Док. А значит, им удалось сбежать.

Наверное.

Переведя дыхание, Ван Со вдруг понял, что он на веранде не один, когда из-за угла до него донёсся голос королевы Ю.

– Я знала, что этот день настанет, – довольным тоном говорила она, любуясь истязаниями. – С самого рождения ты был безупречным ребёнком. Я предвидела твоё великое будущее… Ваше Величество!

Ван Со, подавшись вперёд, смотрел на неё, не веря своим глазам: как в женщине, в матери, может обитать такая чёрствая душа – ведь крики и мольбы умирающих могли тронуть кого угодно! Но королева Ю взирала на всё это даже не равнодушно – она улыбалась. И поздравляла стоявшего рядом Ван Ё, облачённого в королевские одеяния.

– И мои вам поздравления, королева-мать, – не остался в долгу бывший третий принц, а ныне король Корё Чонджон.

– Поспеши и избавься от остальных принцев, – всё с той же улыбкой торжества и превосходства продолжала королева, оглядывая площадь, заполненную окровавленными трупами. – Тогда твоей власти ничто не будет угрожать.

– Политическими вопросами я займусь сам, – неожиданно осадил жестокий пыл матери Ван Ё, чем привел ту в немалое изумление. – Теперь Корё в наших руках. И вам лучше наслаждаться всем прекрасным, что может предложить жизнь в вашем положении.

Ответить королева Ю не успела: Чонджон заметил за её спиной четвёртого принца.

– Подойди, – бросил он так высокомерно, словно обращался не к брату, а к прислуге.

Но Ван Со замер шагах в десяти, не приближаясь и не приветствуя его.

– Прояви должное почтение! – взвилась королева Ю, с ненавистью глядя на среднего сына, который не спешил падать на колени или кланяться Чонджону.

Однако Ван Со лишь с презрением отвернулся, жалея, что пришёл сюда. Он ни минуты не сомневался, что расправу над семьёй Ына учинили с единственной целью – очернить влиятельный клан десятого принца и убрать его с дороги нового короля, который таким образом укреплял свою власть. И чудовищный совет матери Чонджону почти не удивил Ван Со: он думал лишь о том, живы ли Ван Ын и Сун Док и где они могут скрываться.

– Не будьте так суровы, матушка! – пропел король, кривя рот в показной снисходительной улыбке. – Благодаря ему я сейчас жив, – но, перехватив тяжёлый взгляд четвёртого принца, вмиг посерьёзнел, перестав кривляться. – Тогда ты сражался не в полную силу, и это стало твоей роковой ошибкой.

– Если сожалеете, что выжили, – шагнул к нему Ван Со, – я готов сейчас же всё исправить.

Ему и правда на миг показалось, что он не совладает с собой, а рукоять меча сама скользнула в ладонь. Но он поборол эту вспышку гнева, загасив её до тлеющих углей.

Сейчас не время.

Да, он бы легко расправился и с Чонджоном, и с его немногочисленной охраной, но Хэ Су… Слишком влиятельные люди стояли за спиной ухмыляющегося короля, и его смерть даром бы не прошла. Тем более для той, на ком стояло клеймо убийцы безвременно почившего правителя.

Очевидно, намерения Ван Со слишком явно отразились на его лице, потому что королева Ю в страхе отпрянула, однако король лишь небрежным жестом остановил метнувшихся к нему стражников и невозмутимо пояснил, проигнорировав прямую угрозу:

– Ван Гю замышлял возвести на трон Ван Ына, за что и был казнён, – его ложь была такой же очевидной и наглой, как и уверенность в собственной неприкосновенности.

Ван Со похолодел, ожидая продолжения, и Чонджон тут же подтвердил его опасения:

– Схвати десятого принца, – ровным тоном приказал он. – А как найдёшь, можешь убить его на месте.

– Смерти Ван Му недостаточно? – процедил Ван Со, поражаясь цинизму старшего брата. – Я отказываюсь.

Король осклабился так, будто другого ответа и не ожидал:

– Отказываешься? Да неужели? Ты должен выполнить мой приказ. Только в этом случае Бэк А, Чхве Чжи Мон и даже Хэ Су – все те, кем ты так дорожишь, останутся в живых, – он сделал паузу, наслаждаясь эффектом, который произвели его слова. – Ты уже давно стал королевским псом. Так что вперёд!

Чувствуя, что ещё немного – и он всё-таки не выдержит, совершив непоправимое, Ван Со с трудом подавил рвущееся наружу волчье рычание и, развернувшись, пошёл прочь. Без единого слова и положенного поклона.

Слишком много чести братоубийце, который пытался переложить свой грех на него.

 

В башню звездочёта Ван Со поднялся в абсолютно невменяемом состоянии. На смену гневу пришла растерянность, и ему было жизненно необходимо поговорить хоть с кем-нибудь, кому он мог доверять.

Круг этих людей был до смешного невелик, и каждому из них угрожала опасность, если Ван Со не выполнит приказ короля.

На его счастье, у Чхве Чжи Мона оказался генерал Пак. Но встрече с ним Ван Со радовался недолго: на кону стояла жизнь единственной дочери его наставника, а убить её, как жену изменника, должен был именно он, Ван Со.

Сглотнув колючий комок в горле, принц нашёл в себе силы коротко кивнуть в ответ на приветствие.

– Ван Гю казнили. Семья десятого принца, его матушка и остальные родственники убиты все до единого, – сказал он, не видя смысла ходить вокруг да около, и заметил, как при этих словах генерал закрыл глаза, а Чжи Мон, наоборот, вытаращился так, будто это было для него новостью, в чём принц почему-то глубоко сомневался, но отложил этот вопрос на потом. – Король приказал мне найти Ына и его жену, – добавил он, в упор глядя на генерала, взгляд которого помертвел, а обезображенный шрамом рот тут же задёргался.

– Он же не намеревается… убить и их тоже? – Пак Су Кён задал вопрос, на который прекрасно знал ответ и сам, поэтому Ван Со промолчал, и генерал продолжил:

– Послушайте меня внимательно, Ваше Высочество. Ещё во времена основания Корё я плечом к плечу сражался с королём Тхэджо. Мы с ним бились насмерть против наших врагов. И я верен ему и Корё по сей день. Но то, что происходит сейчас, неправильно, – он нехорошо засмеялся, однако его смех быстро оборвался, и подбородок задрожал от гнева. – Не смейте трогать мою дочь! Если она пострадает из-за распрей между братьями, я, Пак Су Кён, не буду сидеть сложа руки.

Открытая угроза в его голосе и немигающий стальной взгляд сказали четвёртому принцу гораздо больше слов. И он лишь подавленно смотрел, как генерал, его наставник и друг, человек, заменивший ему отца в чужих, враждебных землях, холодно кланяется и уходит.

Неужели Пак Су Кён допускает, что он, Ван Со, способен предать его и Сун Док? Неужели думает, что он ищет брата ради того, чтобы отдать на расправу Чонджону и его матери?

Выходит, и генерал считает его не человеком, а придворным псом?

Вот, значит, как…

Ван Со чувствовал, что его мир рушится и опоры под ногами нет никакой, только край бездны, к которому его толкает безысходность. Но он отчаянно сопротивлялся, не желая сдаваться. Только не теперь!

Чжи Мон стоял перед ним с таким обескураженным видом, словно и сам был бы рад получить дельный совет, а генерал Пак, кажется, вычеркнул своего воспитанника из списка союзников. Значит, Ван Со придётся доказать ему, что он ошибся, но сначала нужно отыскать Ына.

И кто у него остаётся? На кого можно рассчитывать, чтобы найти и спасти брата и Сун Док?

Похоже, даже Бэк А, с которым Ван Со договорился встретиться после захода солнца, сомневался в нём.

Они специально выбрали шумную и людную чайную в самом центре рынка, чтобы их не подслушали и можно было спокойно поговорить, ведь дворец был полон чужих ушей. Но и здесь, за крепостной стеной, Ван Со догнала дурная слава и грязные слухи.

– Люди говорят, что четвёртый принц разыскивает своего брата, чтобы казнить за измену.

– Был диким волком, стал бешеным псом – эка невидаль! Туда ему и дорога. Но что-то слабо верится, что безобидный десятый принц, такой юный и добрый, мог совершить государственную измену.

– Четвёртый принц ведёт себя, как послушный охотничий пёс короля, а мы, я думаю, всё равно никогда не узнаем всей правды.

Услышав этот диалог за спиной, Ван Со опустил поднесённую ко рту чашку и замер, силясь подавить клокочущее раздражение, а Бэк А с беспокойством заглянул ему в лицо, однако предпочёл не тратить время на пустые утешения и заговорил о деле:

– Я нашёл одну лодку, которая отбывает через пять дней, но в этот день из Сонгака в разных направлениях отправляются аж четыре лодки, и я не знаю, на какой они поплывут, – он вдруг замялся и смущённо посмотрел на Ван Со. – Послушай, ты же не думаешь на самом деле схватить и вернуть Ына во дворец?

– Ты тоже не доверяешь мне? – невесело усмехнулся Ван Со.

Вопрос тринадцатого принца неожиданно сильно его задел. Оказывается, доверие, как и любовь, – весьма хрупкая и бесценная вещь. И безумно больно, когда те, на чьё доверие ты полагаешься, не уверены в тебе.

– Я не доверяю третьему брату! – забыв о безопасности, воскликнул Бэк А. – Тот, кто манипулирует людьми и использует их слабости, стал королём! Наступают смутные времена…

Он удручённо вздохнул и зачем-то принялся перекладывать палочки с места на место. Понаблюдав за его бессмысленными действиями, Ван Со попросил:

– Выясни, возможно, Ын с кем-то связывался. Например, с Чжоном.

– А Ван Ук остался верен третьему принцу и, вероятно, причастен ко всему этому, потому его и не изгнали, – отложил было палочки Бэк А, но вдруг в сердцах смахнул их со стола, будто они были в чём-то виноваты. – Ну кто мог предположить, что наш третий брат останется в живых?

Никто не мог, даже сам Ван Со. Надо же, а ведь он искренне оплакивал его тогда и едва смог признаться Хэ Су, что убил старшего брата!

Но слова Бэк А о Ван Уке не выходили у него из головы, поэтому Ван Со не вернулся во дворец, а отправился прямиком в поместье восьмого принца, которого вполне ожидаемо обнаружил в библиотеке. Похоже, Ван Ук там и ел, и спал, и затевал свои тёмные делишки.

Когда Ван Со перешагнул порог, Ван Ук как раз поднимался из-за стола, оправляя парадную одежду, словно намеревался нанести визит королю, что весьма походило на правду.

Ну да, на ночь глядя – в самый раз, мысленно хмыкнул Ван Со, а вслух осведомился:

– Ты куда-то собрался? Уже поздно.

– Твой интерес ко мне чрезмерен, – с нарочито утомлённым видом вздохнул Ван Ук, глядя на четвёртого принца без всяких эмоций.

Он вообще за последние годы научился так искусно скрывать свои чувства, что даже Ван Со не удавалось его раскусить. Однако интуиция его ещё ни разу не подводила.

– Меня одолевают догадки, – с холодной улыбкой продолжил он, – что за всем происходящим стоишь именно ты, братец. Что, намереваешься снова встретиться с Ё?

Но Ван Ука, выросшего в королевской семье и впитавшего мастерство интриг и скрытности с самим дворцовым воздухом, не так-то просто было смутить: он уходил от прямых ответов и отбивался от вопросов вопросами, что само по себе наводило на подозрения:

– А что заставляет тебя так думать?

– Почившего короля травили ртутью по меньшей мере два года, – рассуждал Ван Со. – Конечно, есть вероятность, что это дело рук Ван Вона, однако всё было слишком тщательно спланировано, а нашему девятому брату такое не по зубам. Чего не скажешь о тебе, – он сделал многозначительную паузу, но Ван Ук продолжал молча смотреть на него с непроницаемым видом. – Да и король оставил тебя в покое, а такой человек, как он, решил бы тут же от тебя избавиться. Ведь неспроста он казнил семью десятого принца – самую могущественную в Сонгаке. Поэтому кто ещё за всем этим может стоять, если не такой хитроумный человек, как ты?

Открытую язвительную насмешку Ван Ук встретил с печальной улыбкой оскорблённого достоинства.

– Ты никогда не доверял мне, – вздохнул он, с показным смирением принимая неприязнь в свой адрес, словно вопрошая Небеса, чем он мог заслужить такое отношение.

И тогда, теряя терпение, Ван Со приблизился к нему и спросил прямо, впиваясь в него испытующим взглядом:

– Это ты подстроил смерть нашего брата?

Любой другой на месте восьмого принца смешался бы или выдал себя иначе, но только не он. Ван Ук не шелохнулся, и на его застывшем лице не дрогнула ни одна мышца.

– Ну а ты? – вновь отбил он вопросом вопрос, прекрасно зная, как побольнее ударить в ответ. – Станешь охотничьим псом короля и убьёшь Ына?

Ван Со едва не качнулся назад, ощутив на своём лице хлёсткую увесистую оплеуху, а восьмой принц и не думал останавливаться:

– Мы оба боремся за своё выживание. Такова участь принца, не ставшего королём. Чтобы кого-то защитить, приходится повиноваться.

Именно этим Ван Со и занимался. Не по своей воле.

– Я не понимаю, что заставило тебя так измениться, – проговорил он.

– Я не травил почившего короля, – раздельно произнёс Ван Ук, игнорируя последние слова брата. – Такого ответа достаточно?

Проблема была в том, что этот ответ мог с одинаковым успехом быть и правдой, и ложью, но доказать Ван Со не мог ни то, ни другое. Равно как и поверить восьмому принцу.

 

Тогда кому вообще можно было верить?

Ван Со раздирали противоречивые мысли, сомнения и предположения. Шло время, а он ни на шаг не приблизился в своих поисках к десятому принцу, тем самым ставя под удар и его с Сун Док, и всех тех, с кем угрожал расправиться Чонджон, если его приказ не будет выполнен.

Поместье Ван Ына было разгромлено и сожжено: Ван Со лично побывал на пепелище и обошёл всю округу, пытаясь обнаружить хотя бы намёк на то, что его брат спасся и избежал расправы.

Безрезультатно.

Бэк А пропадал в городе в надежде выяснить хоть какие-то подробности о лодках, которые на днях должны были отправиться из Сонгака, и о тех, кто намеревался на них уплыть. Судя по его отсутствию, и его поиски успехом не увенчались.

Генерал Пак Су Кён покинул дворец, больше ни словом ни обмолвившись ни с самим Ван Со, ни с кем-либо ещё, и где он находился теперь, было неизвестно.

Чжон упорно избегал встреч с Ван Со, а стоило им нечаянно столкнуться, хмурился и отмалчивался, стараясь поскорее уйти. Меж ними зазмеилась трещина ещё в тот день, когда Ван Со ранил третьего принца и тот рухнул с обрыва. И пусть Ван Ё был изменником, Чжон так и не простил Со за тот роковой удар, позабыв, что и сам готов был вступить в бой, который неизвестно чем бы для него закончился. И даже теперь, когда старший брат оказался жив, здоров и взошёл на трон, Ван Чжон словно винил четвёртого принца в расколе семьи, не желая сближаться с ним. К тому же оба они, не признаваясь друг другу, прекрасно помнили ту ночь, когда Хэ Су укрывала у себя четырнадцатого принца от Ван Со. И трещина в отношениях братьев ширилась и становилась глубже, лишь увеличивая непонимание и холодность.

Оставался Чжи Мон, который, словно трусливый суслик к зиме, окопался в своей башне, не показывая оттуда нос, и появлялся во дворце лишь в случае крайней необходимости. На его счастье, необходимость эта возникала довольно редко, так как Чонджон не причислял его к своим союзникам, даже наоборот, и посему не нуждался ни в его присутствии, ни в советах.

В очередной раз вернувшись во дворец ни с чем, Ван Со поднял голову у ворот и, заметив огонёк на самом верху башни, решил ещё раз поговорить со звездочётом. Ну должен же он хоть что-то знать!

Похоже, Чжи Мон догадывался о его возможном визите, потому что прытко сиганул вверх по лестнице, как только за Ван Со с громким стуком закрылась дверь. Но отпускать его в этот раз просто так принц был не намерен.

– Чжи Мон! – крикнул он, взлетая вслед за астрономом под самую крышу.

Памятуя о железных пальцах принца на своём горле, звездочёт понял, чем чревата его попытка скрыться, и решил не искушать судьбу. Он остановился на верхней площадке и насупился, глядя, как принц поднимается к нему.

– Что случилось? – нахмурился Ван Со и похолодел от дурного предчувствия, позабыв, что собирался задать астроному совсем другие вопросы.

– Звезда десятого принца появилась над дворцом, – признался Чжи Мон. – Поищите его здесь снова!

– Я уже всё проверил, – покачал головой Ван Со. – Я только что ходил в Дамивон, там его тоже нет.

«Плохо искали, Ваше Высочество. Где же ваш нюх?» – промелькнуло в голове у астронома, но он лишь всплеснул руками:

– Этого не может быть!

Видимо, притворство удалось Чжи Мону довольно скверно, потому что Ван Со вдруг сощурился, пристально глядя ему в лицо, и спросил, меняя тему:

– А могу я тебе доверять? Неужели ты не знал, что Ван Му умрёт вот так? И что мой третий брат станет королём? Наверняка знал! И ничего не сделал! Как ты мог?

Горькие упрёки четвёртого принца сыпались на звездочёта, как камни, и попадали прямо в его оголённую страданиями душу. Ещё чуть-чуть – и Чжи Мон сломался бы под градом этих справедливых обвинений, но Ван Со, не догадываясь о душевных метаниях астронома, умолк, тем самым опрометчиво давая тому передышку и возможность собраться с мыслями.

– Известно ли вам, Ваше Высочество, – тихо заговорил Чжи Мон, ощущая себя припёртым к стенке, – каково это – знать и не вмешиваться? Это кара Небес за умение понимать их волю. Однако даже меня третий принц сумел удивить. Он был рождён под звездой Предателя, но что-то определённо изменилось. Судьба изменилась! Третий принц стал королём по какой-то неизвестной мне причине. Я… удивлён.

Чжи Мон, как и Ван Со, ненавидел ложь, поэтому не солгал ему ни единым словом. Он мог себя поздравить: сказав правду, он умудрился не выдать себя. Но что толку было в этой правде, если она ничем не могла помочь?

И от этого Чжи Мону стало ещё паршивее.

А Ван Со, тяжело вздохнув, отвернулся от него и принялся спускаться по лестнице.

– Ваше Высочество! – окликнул его сверху звездочёт, когда принц уже взялся за ручку двери. – Сегодня, пока вы отсутствовали во дворце, госпожа Хэ Су весь вечер провела у короля, угощая его чаем. На вашем месте я бы убедился, что у неё всё в порядке.

 

К тронному залу Ван Со не шёл – летел. Неспроста же звездочёт направил его туда! Однако попасть внутрь ему не удалось. Король изволил отдыхать и наслаждаться чаем придворной дамы Хэ, приказав его не тревожить.

И Ван Со ходил вокруг, как зверь по клетке, ожидая, когда же Хэ Су покинет дворец. Ходил и, пытаясь успокоиться, вспоминал, как пару дней назад перехватил её поутру тут же, на этом самом месте. Тогда Хэ Су заверила его, что у неё всё в порядке, и больше волновалась о нём, чем о себе.

А ему было страшно всякий раз, стоило ей перешагнуть порог тронного зала, и он ничего не мог с собой поделать.

– Король действительно был отравлен ртутью, – с тяжёлым сердцем признался ей тогда Ван Со. – Пока мы не выясним, кто за этим стоит, никому нельзя доверять. На какое-то время мне придётся покинуть дворец. А я так боюсь оставлять тебя одну! – он взял Хэ Су за плечи и требовательно произнёс: – Избегай встреч с королём и его матерью, а в случае чего иди к Чхве Чжи Мону. Поняла?

– Куда… вы направляетесь? – нерешительно спросила Хэ Су, сжавшись в его руках маленькой испуганной птичкой.

Ван Со отвёл взгляд.

Как же он не хотел говорить ей про Ван Ына! И вовсе не потому, что не доверял. Ближе Хэ Су у него никого не было. Он просто боялся лишний раз растревожить её, а ей и без того хватало горестей, и Ван Со категорически не желал обременять её ещё и переживаниями за десятого принца.

– Король приказал мне найти изменников, – поколебавшись, выдал он часть правды.

– Король снова угрожал вам моей смертью? – ахнула Хэ Су, и у Ван Со зашлось сердце: ну когда же она сможет жить спокойно, не боясь ни за себя, ни за дорогих ей людей? И возможно ли это во дворце?

Он ласково погладил её по щеке и обнял, прижимая к себе так, словно расставались они не на день-другой, а на целую вечность. Хотя кто мог знать, что случится завтра?

– Просто доверься мне, – проговорил он, крепче обнимая её и наслаждаясь ответными объятиями. – И не переживай. Я скоро вернусь.

В тот день Хэ Су не стала его больше ни о чём спрашивать, и Ван Со не пришлось лгать и изворачиваться. Но недомолвка между ними свинцовым грузом легла ему на душу, не давая покоя. Ведь Хэ Су была единственной на всём белом свете, кому он мог довериться полностью, без оглядки и малейших сомнений. И чьей жизнью дорожил больше, чем своей собственной.

Вот почему теперь Ван Со остро хотелось убедиться, что у неё всё хорошо.

На его счастье, ждать пришлось недолго. Хэ Су показалась на дорожке с чайным подносом, живая и невредимая, и у принца отлегло на душе.

Проклятый астроном! Надо же было так напугать!

Какие только мысли не приходили в голову Ван Со, пока он измерял шагами петли каменных дорожек между дворцом и Дамивоном! Он то и дело прислушивался к тихим сумеркам, но не слышал ни криков, ни других подозрительных звуков. И вдруг, когда он, снедаемый беспокойством, совсем было решил заявиться в тронный зал и уже выдумывал вескую причину позднего визита к Чонджону, из-за можжевеловых кустов показалась Хэ Су.

– Су! – бросился он к ней, только теперь замечая, что может вдохнуть полной грудью. – Я слышал, тебя вызывал король, и решил, что что-то случилось.

– Всё хорошо, Ваше Высочество, – ответила Хэ Су со своей обычной приветливой улыбкой. – Не похоже, что король намеревается убить или изгнать меня. Не волнуйтесь.

Если бы он только мог!

– Он использует тебя, чтобы управлять мной. И пока ты ему нужна, – проговорил Ван Со. – Но ты не беспокойся. Всё в порядке, ничего страшного. Лишь бы ты была в безопасности.

Хэ Су отчего-то долго не поднимала на него глаз, разглядывая чайные принадлежности на подносе, а потом, будто решившись, робко заговорила:

– Я хотела спросить… Что с теми людьми, которых вы искали?

Ван Со нервно сглотнул.

Сколько можно от неё скрывать? Они ведь обещали не лгать друг другу, да и кому ещё он мог довериться, если не Хэ Су? Она не заслуживала ни лжи, ни молчания.

– По правде говоря, я ищу Ына, – медленно произнёс Ван Со и заметил, как её глаза расширились, а поднос качнулся в руках, но почему-то его не покидало ощущение, что это признание не стало для Хэ Су новостью.

Почему? Откуда она могла знать?

– Король хочет найти и убить его, но я должен помочь ему скрыться, – закончил он, отмахиваясь от нелепых подозрений и коря себя за мнительность. Это же его Су!

– Да… – прошептала она, бледнея.

– Ты только не волнуйся. Хорошо? – мягко улыбнулся принц.

Однако, взглянув на него, Хэ Су вдруг вздрогнула всем телом и отшатнулась, будто увидела нечто ужасное, отчего посуда на подносе громко звякнула с жалобным звуком, расколовшим ночную тишину.

Её дыхание сбилось, а взгляд тревожно забегал. Ван Со хотел было избавить Хэ Су от подноса, чтобы обнять её и успокоить, а заодно успокоиться и самому, но она, ускользая от объятий, вдруг торопливо поклонилась ему и заспешила в Дамивон.

Не представляя, что произошло, Ван Со бросился следом, окликая её, однако им навстречу вышли служанки, принимая у Хэ Су чайные принадлежности и закрывая её саму от принца.

А он всё стоял, силясь понять, что же сказал, чтобы напугать её до такой степени, что она сбежала от него. И внутри у него расползался липкий необоримый холод.

Что же происходит с Су? Что опять он сделал не так?

 

Почему ты не сказала мне, Су?

Почему о том, что ты прячешь у себя Ына и Сун Док, я узнал от Ён Хвы, и узнал, когда время было упущено и ничего уже нельзя было сделать?

Скажи мне, Су, ответь мне, ты… ты хоть когда-нибудь была уверена во мне? Ты хоть когда-нибудь доверяла мне?

Почему ты так поступила со мной, Су? Я не сделал ничего плохого, не предавал и не отступался от тебя. Я всегда был искренним и честным с тобой. Ведь ты – всё что у меня есть. Ты была и остаёшься моей твердью под ногами, моим звёздным небом, моим спокойным сном. Как же ты могла усомниться во мне? Как могла не довериться тому, кого выбрало сердце?

Ты изменилась. Ты была, как лесной ручей, – бойкой, звенящей, искрящейся радостью и свободой. Сначала в твоих глазах появились страх и настороженность, затем – неизбывная печаль и покорность. Когда же и за что к ним присоединилось недоверие ко мне? Я до сих пор не могу понять.

И всё равно ты оставалась моей.

Ты подарила мне силы и стала моей слабостью, которой воспользовался Ван Ё. Впрочем, он никогда не видел во мне брата и считал меня зверем. Нет, хуже – животным, над которым можно издеваться, помыкать им и ранить ради забавы. Однако Ван Ё не учёл одну вещь – волка приручить нельзя. И у него не вышло, как бы он ни убеждал себя в обратном.

А ведь мне было что терять, впервые в жизни. И я был готов на всё, чтобы защитить тебя и уберечь от беды. Если бы ты только доверилась мне…

 

Прости меня, Су! Прости за эти слова. Должно быть, виной всему изматывающая тоска, что не даёт мне спокойно спать и здраво мыслить. Виной всему северный ветер, принёсший в середине лета дождь с ледяными иглами, которые холодят мне руки и сердце. Виной всему дворец, где злобной тенью скользит императрица, не позволяя мне забыть обо всём, и снова, как в тот день, заставляет меня сомневаться и сожалеть.

Прости!

Ведь несмотря ни на что, ты всегда была, есть и будешь моей единственной. А я всем сердцем – твой…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 16. Стрела на тетиве ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 16. Стрела на тетиве

Художественная иллюстрация к главе:

https://yadi.sk/i/vJDQ1LLizFzeug.

Автор – Проигравший спор ♡

 

Стихотворная иллюстрация к главе (эпизоду у озера):

https://ficbook.net/readfic/9486908.

Настроение: Jung Seung Hwan – Wind (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

На восток и на запад

Ты уже отправлялся не раз.

 

И мы снова расстались –

С той поры миновал целый век.

 

Мы прощались с тобою,

И снег был похож на цветы,

 

Ты сегодня вернулся,

А цветы так похожи на снег{?}[Стихотворение «Стихи на прощание» (пер. Л. Бежина).].

 

Фань Юнь{?}[Фань Юнь (451–503) – китайский поэт, государственный деятель.]

В тот день Ван Ын впервые появился на стрельбище.

Ему недавно исполнилось десять – знаковая дата для десятого принца, наследника влиятельного клана Сонгака, будущего воина, мужчины. И поэтому король Тхэджо решил, что Ыну довольно играть в мячики и рогатки и пора взять в руки настоящее оружие.

На небольшой утоптанной лужайке упражнялся в стрельбе третий принц. Он не глядя брал со стола стрелы и одну за другой пускал их прямо в красную сердцевину мишени, напоминавшую утыканные булавками игольницы мастериц в Дамивоне.

Ни одна стрела не пролетела мимо, не вышла за красный круг, не упала на землю, криво ткнувшись в капризную древесину.

Третьему принцу не было равных во дворце в стрельбе из лука, и поэтому Ын замер в стороне, нахохлившись от упрямства и зависти. Ему до смерти не хотелось брать в руки лук вместо привычной и такой послушной рогатки. И он, как мог, тянул время, понимая, что это глупо и совершенно напрасно. А ещё он не хотел учиться стрелять при остром на язык Ван Ё, который не преминет зло подшутить над ним, а помогать и подсказывать ни за что не станет, уж в этом-то сомневаться не приходилось.

И Ван Ын стоял у того за спиной и обиженно сопел, не решаясь ни покинуть стрельбище, ни подойти к столу и встать рядом со старшим братом для тренировки.

Так бы он и проторчал там до полудня, когда солнце поднималось аккурат над лужайкой и начинало слепить глаза, что не позволило бы разглядеть мишени, но на его плечо вдруг легла чья-то рука, и, обернувшись, десятый принц увидел Ван Со. От неожиданности Ын даже присел, испугавшись и удивившись одновременно. Он очень редко встречал четвёртого брата, который жил в Шинчжу, но зато много слышал о нём, и слышал такое, что заставило его сейчас сжаться от страха.

Ван Со приехал на очередной фестиваль Двойной девятки по приказу короля и почти не показывался на людях, ожидая окончания праздника, чтобы вернуться в семью Кан. Ын и не разглядел его хорошенько, и не разговаривал с ним ни разу. Надо же было им столкнуться сегодня утром, и где – на тренировочном поле!

– Умеешь? – спросил у него Ван Со, пристально следя за движениями третьего принца, будто изучая его манеру стрельбы.

– Нет, – честно признался Ын и шмыгнул носом, от избытка чувств совершенно позабыв поприветствовать старшего брата.

– Тогда почему стоишь?

И рука на плече мягко, но настойчиво подтолкнула десятого принца к столу.

Ын с опаской приблизился к разложенным на алой скатерти лукам и разного вида стрелам: коротким и длинным, с перьями и без, с узкими, широкими и зазубренными наконечниками и тут же напоролся на насмешливый взгляд Ван Ё, который ничего не сказал и отошёл, демонстративно сложив на груди руки и приготовившись наблюдать.

Не обращая на него внимания, Ван Со взял лук, выбрал самую, как показалось Ыну, тяжёлую стрелу и уверенно положил её на тетиву:

– Смотри.

Секундой позже стрела нырнула в центр красного круга на свободной мишени, и десятый принц восхищённо вздохнул. Нет, ему никогда так не научиться! Он и меч-то держать толком не может: тот всё время норовит вывалиться у него из рук, хотя он тренировался на деревянном, а не на боевом. Что уж говорить о настоящем оружии!

– Бери лук, – всё так же коротко скомандовал Ван Со.

Он неспешно и толково объяснял Ыну, как правильно встать и, не напрягаясь, развернуть тело в стойке, когда задерживать дыхание, куда смотреть, каким образом положить на тетиву стрелу и прицелиться, а затем выпустить её в мишень. А Ын слушал вполуха и таращился на его жуткую маску, открыв рот и не веря, что сам Волк учит его стрелять, и учит так спокойно, словно и не о нём шептались во дворце, как о диком звере, способном убить за любую малость и невозмутимо перешагнуть через труп.

Неужели это тот самый четвёртый брат, страшилками о котором его пугали кормилицы?

Закончив объяснения, Ван Со шагнул в сторону, и Ван Ын понял, что пришла его очередь и отвертеться не получится.

Странное дело: когда стрелял Ё или Со, со стороны это выглядело настолько легко, что Ыну показалось, стоит ему взять лук – и у него теперь всё получится. Зря он, что ли, наловчился стрелять из рогатки? Это же почти одно и то же!

Но неудобный лук никак не хотел держаться в руке вертикально, всё время западая вбок, вредная стрела то и дело выскальзывала из пальцев, виляя оперением, словно сойка хвостом, а упрямая тетива упорно не желала поддаваться, терзая его покрасневшие пальцы.

Несколько стрел упали Ыну под ноги пустотелой соломой, парочка соизволили оттолкнуться от тетивы, но не пролетели и середины пути до мишени.

Левая рука, державшая лук, быстро затекла, локоть немилосердно ныл, а подушечки пальцев правой горели от напряжения и жёсткого, колючего оперения стрел.

Ван Ё лишь злорадно ухмылялся в стороне.

Ван Со, по-прежнему игнорируя третьего принца, терпеливо поправлял стойку младшего брата, поднимал его уставший локоть и выравнивал капризную стрелу. Но у Ына ничего не выходило. Он злился и уже не видел не то что кругов, а и самих мишеней из-за отчаянных слёз, застилавших глаза.

Наконец Ван Со отошёл по зову посыльного от короля. Воспользовавшись передышкой, Ын положил ненавистное оружие на стол и отёр рукавом влажное лицо, обижаясь на весь белый свет.

– Этот попробуй.

Ын, удивлённо моргая, поднял голову на Ван Ё, протягивающего ему лук. С чего бы вдруг такая доброта?

Он видел в прищуренных глазах третьего брата издёвку, чувствовал подвох, но не посмел не принять протянутое оружие, оказавшееся ощутимо увесистее прежнего.

Оглянувшись в поисках поддержки Ван Со, Ын заметил его закаменевшее лицо и взгляд, направленный в сторону. Видно, послание от короля было не из приятных. Стало быть, помощи ждать не приходилось.

Удручённо вздохнув, Ын взял со стола лежавшую с края стрелу и только потом сообразил, что схватил охотничью, с утяжелённым остриём, покрытым зазубринами. Попробуй такую спусти с тетивы, куда уж там попасть в цель!

Но Ван Ё смотрел так язвительно, что отступать было поздно.

Что произошло дальше, Ын так и не понял. То ли лук третьего принца оказался очень уж громоздким для него, то ли тетива слишком норовистой или надорванной, то ли его руки сильно дрожали. Положив стрелу на лук, он прицелился, выровнял дыхание, как учил его Ван Со, потянул на себя тетиву, стараясь удержать и лук, и хвост стрелы… Как вдруг его руку пронзила такая острая боль, что он выпустил оружие и взвыл, падая на колени.

Краем полыхающего болью сознания Ын уловил хохот удаляющегося третьего принца, а потом среди красных пятен перед его глазами возникло лицо Ван Со. Тот скользнул убийственным взглядом по старшему брату, присел рядом с Ыном и, не обращая внимания на шипение и стоны, взял его правую руку и осмотрел кисть, безжалостно пробежавшись по каждому пальцу изучающими поглаживаниями, местами придавливая суставы.

– Выбил, – уверенно подытожил он, глядя на стремительно отекающий большой палец, неестественно изогнувшийся вбок. – И как только умудрился!

В ответ Ын лишь дёрнулся и залился новым потоком слёз, поскольку действия Ван Со вызвали очередную вспышку боли, которая поднималась вверх по руке и уже прожигала плечо.

Ему было так плохо и обидно, что он почти перестал соображать.

– Так… – четвёртый принц огляделся, взял со стола короткую толстую стрелу и протянул её Ыну. – Возьми в зубы и сожми! Ну!

Десятый принц послушно взял стрелу и сунул её в рот.

Было страшно. Он понимал, что сейчас станет очень и очень больно, сильнее, чем прежде. Но ему так хотелось, чтобы его мучение поскорее закончилось, что ради этого был готов перетерпеть и худшее.

«Брат, пожалуйста, помоги мне, – мысленно взмолился он, забыв, что ещё совсем недавно боялся четвёртого принца как огня, а теперь видел в нём единственное скорое избавление от страданий. – Мне так больно! Так больно… Прекрати это, прошу тебя!»

– Терпи! – приказал Ван Со, будто прочитав его мысли, приподнял пострадавшую руку и одним точным движением резко потянул большой палец на себя. Сквозь собственный крик и ослепительную вспышку боли, опалившую всё его тело, Ын услышал противный щелчок, а потом увидел, как удовлетворённо кивает и улыбается четвёртый принц.

Неужели – всё?

Пока Ван Со приматывал ту самую короткую и толстую стрелу к его руке куском тетивы, пока с усилием разминал одеревеневшие в напряжении мышцы предплечья, Ын благодарно смотрел на него, чувствуя, как вместе со слезами словно высыхает, испаряясь, боль, а его прокушенные губы растягиваются в благодарной улыбке.

Он так ничего и не сказал, когда Ван Со поднял его на ноги и встряхнул, велев быстро идти к лекарю, приложить холод и беречь руку, но в голове у него звучало жалобно и как-то особенно по-детски: «Спасибо, братик! Спасибо!»

***

Может быть, ничего этого и не произошло бы, если б он не задержался в саду после разговора с Ён Хвой. Но его настолько сильно ударили её слова о том, что всё это время Хэ Су прятала Ына и Сун Док у себя в Дамивоне, что Ван Со, едва выйдя от сестры, просто не смог сделать ни шага и замер, привалившись плечом к засохшему платану.

Он хватал ртом воздух, опираясь на старое дерево, и силился осознать, принять тот факт, что Хэ Су не доверяет ему. Однако, как он ни старался, у него ничего не выходило.

Его сразила сама мысль о том, что Хэ Су не сказала ему об Ыне из опасения, что он убьёт родного брата. И при этом она знала о том, что Ван Со ищет десятого принца. Ищет, чтобы спасти его, а не покарать. Он же сам говорил ей об этом!

Выходит, Хэ Су не поверила ему и её слова были ложью? Выходит, и она, его последний луч света, не позволявший ему кануть во мрак, считает его не человеком, а охотничьим псом, способным лишь на травлю и убийство? И для неё, как и для всех, он всего лишь животное? Как же так…

Ван Со слепо огляделся вокруг, не зная, что ему сделать прежде: отыскать Хэ Су в тронном зале, чтобы посмотреть ей в глаза, или броситься в Дамивон, чтобы вытащить оттуда Ына и Сун Док, если они ещё там.

Он колебался, пытаясь побороть нахлынувшую дурноту, пока не услышал десятого принца.

– Брат! – где-то невдалеке отчаянно умолял Ван Ын. В его голосе звучали слёзы и безнадёжность. – Позволь нам уйти! Пожалуйста!

Этот крик сорвал Ван Со с места, как стрелу с тетивы.

Когда он влетел во внутренний двор Дамивона, первое, что выхватил его мечущийся взгляд, была Пак Сун Док. Дочь его наставника лежала без движения на дышащей пылью земле, а над ней на коленях склонился Ван Ын с торчащей из руки стрелой.

И Ван Со понял, что опоздал.

Вне себя от ярости, окатившей его кровавым потоком, он расшвырял воинов и встал, закрывая собой младшего брата и его жену от короля. Тот криво ухмылялся на верхней галерее с новой стрелой, нацеленной в рыдающего Ына, который обнимал Сун Док, бессвязно уговаривая её очнуться.

– Уйди, – бросил король, невозмутимо натягивая тетиву.

– Зачем заходить так далеко? – воспротивился Ван Со в попытке прекратить это безумие.

– Ради поддержания мира от предателей нужно избавляться, – спокойно пояснил Чонджон. – Отойди.

– Остановитесь!

Крик Ван Чжона, раздавшийся за спиной, бросил Ван Со навстречу атаковавшим его стражникам, и он, защищая Ына от чужого меча, ушёл в сторону. Тем самым он допустил смертельную ошибку, потому что, обернувшись на жалобный стон десятого принца, увидел у того в груди тяжёлую боевую стрелу.

Это был конец.

Чонджон стоял близко и был ловким и метким стрелком, поэтому шансов увернуться у открытого для удара Ына просто не было.

Задыхаясь от отчаяния, Ван Со выронил меч и упал на колени перед младшим братом, который последним усилием схватился за его рукав и зашептал, глотая слёзы и обрывки фраз:

– Помнишь… в мой день рождения… ты говорил, что подаришь мне всё, что я захочу? Ты же помнишь?

Пальцы Ван Ына, дрожа, цеплялись за руку онемевшего от шока Ван Со.

– Он сказал… – с усилием выталкивал из себя Ын. – Ван Ё сказал, что есть подарок, который можешь сделать мне только ты… Это он подговорил меня тогда, – принц всхлипнул и перевёл угасающий взгляд на Сун Док. – Эта девчонка… Я не могу отпустить её одну.

Внезапно он закашлялся и захрипел, и Ван Со крепче обхватил его, не давая упасть, а Ын приблизил к нему перемазанное в крови и грязи лицо:

– Брат! – взмолился он, и было видно, как чудовищно тяжело давалось ему каждое слово, выходящее из горла с рыданием и предсмертным свистом. – Сделай мне подарок! Последнее желание, которое можешь исполнить только ты!

«Нет! – всё внутри Ван Со взорвалось горячим протестом. – Нет! Нет! Пожалуйста, не проси! Не надо… Я не могу!»

Но Ван Ын смотрел на него сквозь слёзы с такой мучительной надеждой, что Ван Со просто не сумел произнести это вслух. Какое-то мгновение он ещё боролся с собой, а потом в последний раз сжал плечо Ына, отцепил от своего рукава его холодеющие пальцы, поднялся на ноги, нашарил на земле отброшенный меч и занёс его дляудара.

«Не надо!» – чиркнул по краю сознания слабый голос Хэ Су, и Ван Со, размахнувшись, ударил младшего брата, падая вместе с ним во тьму.

Заходясь криком, он видел, как Ван Ын рухнул на землю и потянулся к руке Сун Док, но так и не смог её коснуться, в последний раз дёрнувшись и замерев. Как возле десятого принца оказался Ван Чжон, который тряс его, пачкаясь в крови, и только повторял, захлёбываясь слезами:

– Нет! Брат… Ын… Вставай! Ну же, Ын, открой глаза!

Лишь теперь Ван Со осознал, что совершил, исполнив последнее желание умирающего брата. И его накрыл такой дикий смех, что стоявшие поблизости стражники отшатнулись, а Чонджон опустил ненужный лук.

Ван Со задыхался в истерике, его трясло от смеха и страшной безысходности, которая ледяными тисками сжимала его сердце, заползала в уши, слепила глаза и разрывала горло болезненным стоном.

Что он наделал! Что же он наделал…

Кто он теперь? Уж точно не человек. Человек не способен на подобное…

Надо же! А ведь он так долго упирался, отвергая простую истину, доказывая всем: матери, отцу, братьям и прежде всего себе, – что он не зверь, что у него тоже есть сердце! Смешно… Святые Небеса, как смешно и нелепо! Все эти его жалкие попытки доказать… стать… измениться…

Стоило оно того, Ын, скажи, стоило?

Его безумный хохот перешёл в плач напополам с волчьим воем, которым он оплакивал себя прежнего. Того, кем ему больше никогда не быть.

Ван Со заставил себя посмотреть на Хэ Су и увидел невыразимый словами ужас в её распахнутых глазах и на дрожащих губах, таких мучительно любимых…

«Почему же ты не сказала мне, Су? Почему не доверилась? Ведь ты могла спасти их. И меня тоже…»

Но этого не произошло.

И он пошёл прочь. Прочь от осевшей на землю Хэ Су, от рыдавшего над телом брата Ван Чжона. Прочь от навеки уснувших Ына и Сун Док, так рано постигших жестокую истину о быстротечности жизни…

Прочь от себя самого, оставшегося там, в багряной пыли, под ногами растоптавшей его Судьбы. Под равнодушным взором Небес, которым, как всегда, не было до всего происходившего внизу никакого дела…

Ван Со шёл как в тумане, не зная, куда вообще идёт. В какой-то момент он различил в окружавшей его пелене генерала Пака, который замер на миг, глядя на окровавленный меч, и рванулся дальше.

Принц машинально переставлял ноги, давясь горькой печалью, и знал, что у него не получится ни исторгнуть её из себя, ни выбелить, ни забыть. Она не станет светлой, не исчезнет, не развеется со временем.

Он не избавится от неё.

Волки так не умеют.

 

Если бы можно было выбирать, что нам помнить, а что нет, я бы с радостью забыл весь этот кошмар, чтобы никогда не возвращаться к нему ни в мыслях, ни в снах. Уверен, и ты бы не отказалась от этого, Су, ведь Ван Ын был так же дорог тебе.

Но мне суждено до конца моих дней вспоминать, как я лишил жизни младшего брата, глядя ему прямо в глаза. И пусть это было не убийство, а милосердие, и я всего лишь помог ему, облегчил его уход вслед за любимой, однако, понимая это разумом, я никогда не смогу принять это сердцем.

Я помню, как вглядывался в затуманенные страданием глаза Ына и видел перед собой маленького мальчика, слышал его прерывистый жалобный голос: «Брат, пожалуйста, помоги мне! Мне так больно! Так больно… Прекрати это, прошу тебя!» И мне казалось, что я уже слышал это прежде.

Когда я осознал, о чём меня просит Ван Ын, небеса словно рухнули на землю. Он умолял избавить его от мучений, не представляя, на что обрекает меня своей последней просьбой.

Потому что тот удар стал роковым и для меня тоже.

Одним взмахом меча я разрубил не только надорванную нить жизни Ван Ына, но и свою собственную на два несоединимых куска – мои навечные «до» и «после». Брата и –уже без сомнений – братоубицы. И не спрятаться. От себя не спрячешься. Никогда и нигде.

За тем взмахом меча больше не осталось меня прежнего. Я своими руками отсёк гремящую цепь и окончательно превратился в дикого волка. Пути назад больше не было.

Как бы я ни хотел и ни пытался забыть, Су, и перед собственной смертью я буду помнить прощальный взгляд Ван Ына, вновь говоривший мне: «Спасибо, братик! Спасибо!»

Это я, я погасил его! И теперь не знаю, есть ли мне хоть какое-то оправдание или я выдумал его сам, чтобы не сойти с ума…

***

Чхве Чжи Мон бежал, запинаясь о неровные плиты церемониального двора, сам не зная, куда он пытается успеть, ведь всё уже случилось.

Об этом ему красноречиво поведало мёртвое лицо Ван Со и его обнажённый меч, на котором стыла, засыхая, кровь десятого принца.

Увидев звездочёта, Ван Со скривил рот в мрачной усмешке.

– Чжи Мон, – заговорил он чужим, треснувшим голосом. – Я думаю, мне придётся превратиться в дикого зверя. Укусить руку, что меня кормит, и самому стать хозяином. Обезумевшим волком. Потому что выбора у меня просто нет. Теперь – точно нет.

По бледным щекам Ван Со катились слёзы, но взгляд был суровым и твёрдым, и Чжи Мон понял, что время пришло: четвёртый принц наконец-то принял решение, пусть и не осознавая, какую цену в итоге ему придётся за это заплатить.

А над дворцовой площадью раскатами грома, слышными одному лишь астроному, гремела клятва: «Я, Ван Со, стану правителем Корё!»

 

Только теперь Чжи Мон в полной мере осознал, что это такое – ненависть.

Он стоял на коленях, одной рукой опираясь о дощатый пол веранды, а другой цепляясь за выглаженную ветром и временем колонну – свою единственную опору, и смотрел, как на опустевшем дворе возле тел Ван Ына и Сун Док сидят на земле Хэ Су, Ван Чжон и генерал Пак, недвижимые в своём горе, будто изваяния Будды.

А перед внутренним взором астронома разворачивалась недавняя картина, которую он не застал, но в этом не было нужды: он и без того всё видел.

Видел, как Сун Док, защищая беспомощного десятого принца, в одиночку расшвыривает дворцовую стражу – опытных, матёрых воинов в доспехах с боевыми мечами. Как Чонджон, склонив голову, с искренним интересом наблюдает за всем этим с верхней галереи в окружении министров и телохранителей. Как Ван Со, появившись будто из ниоткуда, пытается заслонить собой обречённого младшего брата…

Чжи Мон смотрел – и ненавидел их всех! Всех, кто заставил его быть здесь и смотреть, не вмешиваясь, когда надо, и влезая, когда его об этом не просят. Всех, кто присутствовал на жестокой замедленной казни невинного мальчишки, которого угораздило родиться принцем во влиятельной семье и не умереть во младенчестве, что было бы для него самым лучшим подарком Небес. Всех, кто обрёк на смерть Ван Ына – такого юного, красивого, доброго, бестолкового и только-только научившегося любить…

«Жизнь коротка и быстротечна», – сказал перед смертью король Тхэджо.

Как же больно, что десятый принц так этого и не понял, отталкивая своё счастье по глупости, упрямству и неверию, лишив себя и свою жену пусть и немногих, но солнечных дней взаимной любви, которые в итоге превратились в единственную ночь, проведённую ими в объятиях друг друга накануне смерти…

Неужели Корё стоило того, чтобы их жизни, трепетные и юные, как весенняя трава, превратились в мёртвые камни в основании великого государства на благо прогресса и истории? Ведь Ван Ын и Сун Док едва начали постигать вкус и смысл всего сущего!

Насколько же это всё дико, бессмысленно и жестоко, святые Небеса!

Взглянув на небо, Чжи Мон скривился и перевёл дыхание. Его душа просто разрывалась на части.

Как же он всё это ненавидел! Но больше всего он ненавидел себя.

Честно. Глубоко. Истово.

Ненависть, не изведанная им ранее, не понятая, не прочувствованная до конца, сейчас струилась по его венам, стучала в висках и слепила глаза и разум. Чжи Мон упивался этой ненавистью, умывался ею, будто кровавыми слезами, и смотрел.

Он смотрел на Ван Со, чьё выражение лица в хищном оскале безумного смеха было абсолютно диким. И чувствовал всем своим бессмертным существом адскую боль, сжиравшую изнутри четвёртого принца.

Чжи Мон закрыл и вновь открыл глаза, возвращаясь в настоящее.

Он смотрел на генерала Пака, который баюкал на руках мёртвую дочь – единственный смысл своей непростой и полной нескончаемых сражений жизни – и говорил, ни к кому не обращаясь:

– Как-то я сказал ей, что тринадцатый принц очень красив, а четырнадцатый принц хорош в боевых искусствах. Я предлагал ей выйти замуж за одного из них, но эта упрямая девчонка выбрала десятого принца, ведь он же её первая любовь… – генерал горестно усмехнулся и вновь почернел лицом. – Знай я наперёд, не допустил бы этого. Хотя… Будь ей известна их судьба, она всё равно бы за него вышла. Если что-то задумает, то уже не отступит.

Генерал невидяще посмотрел на Хэ Су и спросил:

– Скажите мне только одно: мою дочь принц сильно любил? Мою Сун Док?

– Сильно, – прошептала Хэ Су. – Очень сильно. Они любили друг друга.

– Это хорошо, – сквозь слёзы улыбнулся несчастный Пак Су Кён. – Тогда я рад. Этого хватит… Прости, Сун Док, твой отец больше ничего не может для тебя сделать.

И он заплакал и засмеялся одновременно, обнимая Сун Док, как живую.

А Чжи Мон, глядя на него, чувствовал себя виноватым в этой смерти, которая, как и многие другие, калёным железом отпечатывалась на его совести.

Он смотрел на Ван Чжона, рвавшегося из рук Хэ Су, что не давала ему броситься вслед за четвёртым принцем и покарать его за смерть Ына, в которой Ван Со был совершенно не виноват.

– Не надо, пожалуйста, не надо! Остановитесь! – рыдала Хэ Су, цепляясь за рукав Ван Чжона. – Ван Ын сам этого хотел и молил об этом… Вы не должны винить принца Со. Ему сейчас тоже тяжело…

Чжи Мон не выдержал и отвернулся.

Если бы у него оставались силы и мужество, он бы вышел из своего укрытия и приблизился к этим несчастным, которые были ещё живы, но умирали сейчас от горя на его глазах. Однако ничего этого у него не осталось.

И Чжи Мон просто сидел, спрятавшись за колонну, которая скрывала его от горюющих, но не могла спрятать от самого себя. Он сидел, не в состоянии пошевелиться, и ненавидел.

Святые Небеса, как же люто он себя ненавидел!

***

Этот поистине чёрный день всё тянулся, никак не желая раствориться в закате, словно ещё не всю кровавую дань собрал с притихшего к вечеру дворца. Но вот наконец солнце рухнуло за вздыбившийся горной грядой горизонт, и Ван Со остался один в темноте.

Он стоял на балконе башни, тщетно пытаясь не думать о том, что случилось.

Сегодня ночью он не смотрел на далёкие звёзды, которые напоминали ему о несбыточном, не любовался робкой луной, так похожей на ту единственную, кого он любил и должен был забыть.

Стоило Ван Со поднять глаза – и он видел Хэ Су. Их первый снег, ветер на скале над Сонгаком, тёплый дождь после ритуала, звездопад в день её рождения, розовое молоко рассвета над кромкой моря…

И не мог этого вынести.

Поэтому он смотрел во тьму прямо перед собой, куда ему предстояло теперь идти.

Без неё.

Его одиночество нарушил тринадцатый принц, возникший рядом так бесшумно, что Ван Со обратил на него внимание лишь тогда, когда Бэк А заговорил.

– Ван Ына признали изменником, поэтому похорон не будет, – едва слышно сказал тот, сумрачно глядя всё в ту же тьму. – Нам запрещено облачиться в траур и похоронить их рядом с семьёй. Тела Ына и Сун Док были оставлены в лесу на растерзание воронам, но мы уже тайно похоронили их, – Бэк А сглотнул невыплаканные слёзы. – Ты знаешь… Вытащить стрелы из тела никак не удавалось, поэтому Чжон просто сломал их. Это… это…

– Ын помнил произошедшее в день его рождения, – медленно проговорил Ван Со и попытался улыбнуться, но у него не вышло. – Даже я сам успел всё забыть… Он сказал, что только я могу сделать ему этот подарок.

– Ын благодарен! – убеждённо воскликнул Бэк А. – Он благодарен тебе за то, что ты сделал для него.

– Ваше Высочество!

Принцы не заметили, что к ним присоединился Чжи Мон, который протягивал Ван Со вскрытый конверт.

– Я обнаружил на столе письмо, оставленное придворной дамой Хэ. В нём сообщается, что десятый принц скрывается в Дамивоне, – продолжал между тем астроном, заставляя Ван Со принять конверт.

Сообщается, значит…

Ван Со проглотил царапнувший горло ком и смял послание, даже не попытавшись его открыть. Стало быть, она всё-таки решилась довериться ему. Надо же, как лестно… Только смертельно поздно, поздно для них обоих.

Он не глядя сунул скомканную бумагу обратно в руки Чжи Мону и решительно направился вниз.

Он знал, где искать Хэ Су.

Там, где она сама будет его искать.

 

Ван Со не мог понять, что он чувствует, выходя на залитую лунным светом лужайку на берегу озера Донджи, возле зарослей лотоса и камыша, где они с Хэ Су провели столько радостных и трепетно-грустных минут, где они открылись друг другу и были счастливы. Здесь, как и прежде, тонко пахло самшитом и можжевельником, и в этот запах вплетался аромат озёрной воды и цветущего лотоса – её аромат.

Принц болезненно скривился и тряхнул головой, избавляясь от наваждения.

Всё это осталось в прошлом, в его жизни «до», которую он сегодня перечеркнул одним взмахом меча.

Его тянуло сюда, всегда тянуло, и сейчас тоже. И в то же время он боялся, что, поддавшись чувствам, не справится с собой, не сделает и не скажет то, что собирался. Но пути назад больше не было: за спиной зияла пропасть.

Хэ Су он увидел сразу, ещё до того, как шагнул на ведущие к лужайке ступени. Она стояла у кромки воды и, морщась, потирала ладошкой больное колено, которое и спустя годы после пыток продолжало её терзать.

Ван Со вспомнил, как сегодня она неловко села на землю, увидев смерть десятого принца. Видимо, тогда и потревожила ногу. Внутри тут же всколыхнулись тепло и нежность, а руки потянулись к Хэ Су – подхватить, обнять, утешить…

Однако стоило только ей обернуться и броситься ему навстречу – и руки сами собой сжались в кулаки, а из бездны за спиной пахнуло холодом.

Очевидно, и Хэ Су ощутила это, потому что, вглядевшись в его непроницаемое лицо, погасла и качнулась назад.

– Теперь и ты видишь во мне чудовище? – едко осведомился Ван Со, не веря, что говорит эти слова, и говорит их ей. Но какой-то демон противоречия будто толкал его к краю и заставлял всё это произносить, растравляя душу и себе, и Хэ Су. – Я убил Ына.

– Я знаю, что вы сделали это против воли, – покачала головой Хэ Су.

– Почему ты скрывала, что он в Дамивоне? – продолжал наступление Ван Со, с каким-то странным жестоким удовлетворением замечая, как поникла Хэ Су, как задрожали её губы. – Ты не доверяла мне? Смолчала из опасения, что я убью Ына?

– Да, вы правы, – откуда-то издалека откликнулась она, глядя на его руки. – Я беспокоилась за десятого принца и боялась, что вы будете вынуждены лишить его жизни, чтобы защитить мою. Я надеялась, что всё наладится, когда они сбегут… Но слишком поздно поняла, что приняла неверное решение. Поэтому я и написала письмо, – Хэ Су подняла на него глаза, полные слёз. – Я… доверяю вам. Не сразу, но я действительно начала вам доверять. Я поняла, что моих чувств достаточно, чтобы верить вам во что бы то ни стало.

Её взгляд говорил: «Не гоните меня, Ваше Высочество, не просите уйти!», как однажды ночью сам Ван Со умолял её на этом же самом месте. И принц разрывался на части от желания прижать её к себе и от горечи предательства на губах.

– Но теперь всё изменилось, – услышал он себя со стороны и поразился, как ровно и холодно звучит его голос. – Видя тебя, я буду вспоминать, к чему привело твоё недоверие. Ын умер по твоей вине. И я всегда буду помнить, как убил его.

Ван Со намеренно ранил Хэ Су каждой фразой и понимал, что никогда не простит себе эти безжалостные слова. А ведь однажды Хэ Су сказала ему почти то же самое: «Видя вас, я вспоминаю всё то, что хотела бы забыть». Какая злая ирония судьбы…

– Из-за любви к тебе, – продолжал он, выворачивая себя наизнанку, – я подчинился королю, чтобы спасти тебя… Но тех чувств больше нет. И закончим на этом*.

Он отвернулся, чтобы уйти, и замер, услышав её срывающийся голос:

– Это ложь! – воскликнула Хэ Су сквозь слёзы. – Вы лжёте мне!

Его губы изогнулись в саркастической и насквозь фальшивой полуулыбке:

– Мы пообещали друг другу не лгать.

И Ван Со ушёл, не оборачиваясь: Хэ Су тоже осталась в его жизни «до». По ту сторону пропасти.

Он сам себя к этому приговорил. Разве нет?

Вот только проклятое сердце никак не желало успокоиться и колотилось умирающей птицей о его грудную клетку, пока он шёл к башне и, пошатываясь, поднимался по лестнице.

Измотанный событиями минувшего дня, раздавленный собственными решениями, принятыми под гнётом безысходности, Ван Со скорчился от мучительной боли, падая на ступени. Эта боль говорила, что он всё ещё жив, что он всё ещё чувствует и что будет помнить…

Помнить каждое мгновение этого проклятого дня.

Помнить о том, что он не лгал Хэ Су.

***

Как Ван Со ни старался, избегать Хэ Су не получалось. И сердце предательски заходилось, стоило ему заметить её тоненькую фигурку во дворце или даже услышать её имя от кого-то из придворных.

Это было просто невыносимо!

Ему нужно было куда-то сбежать из Сонгака, всё равно куда, лишь бы подальше от неё и всего того, что он ей наговорил.

И повод нашёлся довольно быстро: Чонджон решил перенести столицу в Сокён по требованию своего дяди Ван Шик Рёма, который оказал ему поддержку в обмен на эту малость. А Ван Со был назначен королевским посланником для наблюдения за строительством нового дворца. Разумеется, Чонджон сделал это, чтобы удалить от себя угрозу, не решившись открыто избавиться от цепного пса, чьи клыки и свирепость ещё могли пригодиться.

Ван Со это стерпел. Он покинул Сонгак ночью, попрощавшись только с Чжи Моном и Бэк А. А больше прощаться ему было не с кем.

Генерал Пак так и не простил ему потерю единственной дочери. И пусть всем было известно, что Ван Со не лишал её жизни, скорби Пак Су Кёна это не умаляло. К тому же король во всеуслышание объявил, что именно четвёртый принц убил десятого принца Ван Ына и его жену Пак Сун Док по причине государственной измены, за что получил в дар землю для возделывания и возведения дома.

Покачиваясь в седле на лесной дороге, туманно-призрачной в свете луны, Ван Со вспомнил обидные слова генерала после совещания в тронном зале:

– Теперь вы будете приглядывать за строительством нового дворца. И к тому же стали богаты. Нажились на убийстве моей дочери и зятя! Проживёте долгую жизнь состоятельным человеком.

Сказав это, генерал хотел было плюнуть Ван Со под ноги, однако сдержался и пошёл прочь. Нервная судорога подёргивала край его плотно сжатого рта.

За Пак Су Кёном поспешили и главы влиятельных кланов. Проходя мимо четвёртого принца, они бросали на него презрительные взгляды и, не стесняясь, плевали в него словами:

– Да разве он человек после убийства младшего брата?

– Безумная псина короля!

– Чудовище!

Всё это Ван Со тоже стерпел. И готов был стерпеть ещё многое ради достижения своей цели – трона Корё.

А иной у него не осталось.

 

Я страшно ошибался, Су, надеясь, что побег из Сонгака принесёт мне облегчение и хоть какое-то подобие покоя.

Отправившись в Сокён, я будто вернулся в прошлое. Влиятельные семьи во главе с наместником Ван Шик Рёмом приняли меня с настороженной холодностью, как когда-то принял Шинчжу, а потом и родной дом. И пусть я больше не носил маску, но от меня шарахались, как прежде, и перешёптывались за спиной, называя зверем и братоубийцей. За мной повсюду следовали шпионы короля, полагая, что я об этом не догадываюсь.

Я снова остался один. Для меня это было не ново, но теперь, когда я узнал, что такое благосклонность отца, братское плечо, объятия любимой, выносить одиночество стало стократ тяжелее. Потому что оно больше не спасало и не казалось надёжным укрытием.

Однако я принял решение и там, в Сокёне, шёл к своей цели всё это время. В одиночку, без стаи и своей души, оставленной в Сонгаке.

Для того чтобы взойти на трон, мне не нужна была душа. Я желал стать королём и стремился к этому. Но причины были иными. Нет, их просто стало больше, и моё смутное желание окрепло. Прежде я хотел надеть корону, чтобы ты отдала мне своё сердце. Чтобы ты наконец почувствовала себя свободной и никто не смел ломать твои крылья. Я мечтал о троне, чтобы больше никто – никто! – не мог манипулировать мной и использовать меня. Но теперь, после того, что случилось с Ыном и Сун Док, я стремился к власти ещё и затем, чтобы избавить страну и близких мне людей от безумия старшего брата и его безнаказанной слепой жестокости.

Да, я желал недостижимого. Но разве я желал этого из тщеславия или гордыни? Ты же знаешь, что нет, Су. Ты всегда это знала. И когда отговаривала меня от трона, и когда провоцировала завладеть им.

Сейчас он мой, а ты – нет. И я понимаю, как ничтожно мало он значит по сравнению с пустотой внутри. Но тогда…

Тогда я твёрдо решил добиться своей цели, чего бы мне это ни стоило. Я должен был стать королём и положить распрям конец, даже если я буду вынужден убивать. Я не осознавал только одного: что цена может быть непомерно высока. А ведь генерал Пак предупреждал меня: «Вы помните слова, сказанные почившим королём, Ваше Высочество? Ради блага государства и правящей династии король должен быть готов пойти на жертвы и отказаться от всего иного. Так кого вы принесёте в жертву?»

Ты знаешь ответ, Су. Знаешь, как никто другой. И простишь ли меня когда-нибудь?

Те два года в Сокёне тянулись для меня гораздо дольше посольской миссии во вражеских землях по приказу короля Тхэджо. Пусть я всего лишь наблюдал за строительством нового дворца и не было битв, не было ранений и плена, но я перенёс это время гораздо тяжелее, чем все прежние испытания.

Кто бы мог подумать, что одиночество может превратиться в такую изощрённую пытку! Я полагал, что справлюсь, но я заблуждался, Су. Рядом со мной не было никого, кто мог бы стать мне отрадой, собеседником или добрым другом. Никто не спрашивал, хорошо ли я спал, вовремя ли поел, легко ли у меня на душе. Я никому не был нужен, и это вновь терзало меня, особенно остро из-за того, что я успел понять и почувствовать, каково это – быть нужным. Особенно тебе.

Надеясь забыть тебя, я постоянно думал о тебе. Все мои попытки вытравить твой образ из памяти и сердца рассыпались в прах, а при одной мысли о тебе начинало нестерпимо ныть в груди. И если при свете дня я хоть как-то забывался в делах, то ночью становилось просто невыносимо.

Стоило мне покинуть Сонгак, как меня вновь начали мучить кошмары. Я никак не мог привыкнуть к тому, что ты далеко и что я сам отступился от тебя. Я должен был, но не хотел привыкать и сопротивлялся, как мог, а сопротивляясь, лишь усугублял проблему.

Кошмары наваливались на меня, стоило мне закрыть глаза. Моя мать с ножом в руке, алые пасти виселиц, одной из которых в жертву досталась ты, поругание толпы в день ритуала дождя, презрение отца, страх братьев, смерть Му и Ван Ын, залитый кровью, – всё это лишало меня рассудка ночь за ночью, видение за видением…

Я не знал, куда деться от поглощающей меня с заходом солнца тьмы, пока однажды не оказался на берегу лесного озера, на которое наткнулся случайно, возвращаясь с рудников, где добывали камень для строительства. Заночевав там, я впервые спокойно спал. На траве, под звёздным небом Корё…

Мне снилась ты, Су. Такая, какой я оставил тебя во дворце: в одежде придворной дамы, с невыразимой печалью в глазах, но живая и невредимая. Ты стояла на берегу нашего озера и говорила мне: «Я буду ждать вас, Ваше Высочество…» А на твои плечи падал то ли новогодний снег, то ли дождь из осенних листьев, то ли лепестки отцветающей вишни…

Когда я проснулся и осознал, что впервые за долгое время спал, и спал без изматывающих кровавых сновидений, меня озарила догадка: всё это случилось благодаря запаху диких трав, озёрной воды и цветущего лотоса – твоему запаху, который убаюкивал меня и врачевал душевные раны.

С тех пор я перестал сопротивляться себе самому и больше не гнал твой образ из мыслей. А ещё я приходил к тому озеру так часто, как только мог, чтобы думать о тебе, дышать тобой, спокойно спать и видеть тебя во сне…

***

Чонджон сходил с ума.

Шёл 948 год – третий год его правления, и ни для кого не было тайной, что король Корё безумен. Он начал слышать голоса вскоре после смерти десятого принца и его жены, и министры даже во время официальных приёмов замечали, как Чонджон вдруг начинал в панике оборачиваться, словно искал кого-то, и, думая, что его не слышат, в ужасе бормотал себе под нос, без конца повторяя одно и то же: «Брат, позволь нам уйти! Пожалуйста, брат!»

Неслучайно на четвёртый день после казни изменников он вдруг потребовал, чтобы во дворцовом храме провели обряд упокоения, хотя до этого сам исступлённо кричал, запрещая похороны и поминовение брата с невесткой.

Минуты просветления его рассудка вспыхивали всё реже, скрываясь в пелене помешательства, которое со временем становилось всё очевиднее и острее.

Во дворце поговаривали, что Ван Ё повредился головой ещё тогда, при падении с обрыва. И это было весьма недалеко от истины. Ведь неслучайно Ван Шик Рём так долго прятал его в своём поместье, сам король то и дело жаловался лекарю на головные боли, а придворная дама Хэ не успевала заваривать ему травяной чай с ромашкой и мятой, остужавший его пылающий разум.

Получив от Бэк А письмо с тревожными новостями, Ван Со принял решение вернуться в Сонгак, несмотря на то, что доложить ему было нечего: дворец в новой столице до сих пор не был достроен. Но тринадцатый принц настоятельно просил его приехать.

К тому же, после двухгодичного отсутствия домой вернулся Чжон. Отправившись защищать границы, он поклялся не возвращаться во дворец, однако уступил просьбам обеспокоенной матушки. Он со своей армией разгромил войско киданей, принеся мир на север Корё, и стал великим генералом. Но королева Ю звала его не ради того, чтобы поздравить – её план был иным, и, догадываясь об этом, Бэк А умолял Ван Со приехать, опасаясь новой бури во дворце.

Стоя перед дверями личных покоев Чонджона, где он молился в этот час, Ван Со убедился в том, что опасения брата не были беспочвенными: изнутри доносился звон ритуального колокольчика и мычание короля, прерывающееся визгливыми криками его матери.

– Ваше Величество! Примите же решение! – убеждала сына королева Ю. – Назовите Чжона наследным принцем. Он будет поддерживать вас! Ваше Величество! Вы слышите меня?

– Матушка, – отвечал ей глухой заторможенный голос Чонджона. – Кого вы видите во мне? Я человек или свинья? Для вас я не сын, а кабан, которого вы хотите принести в жертву ради трона! Все вокруг жаждут моей смерти. И вам я был нужен только ради получения власти.

«А король не так уж и безумен», – вскользь подумал Ван Со, слушая прерывистый смех Чонджона, эхом отдающийся от стен и потолка просторной комнаты.

Внезапно за дверью стало тихо, и в этой подозрительной тишине отчётливо прозвучал голос короля, в котором не было ни тени помешательства или недавнего сумасшедшего смеха:

– Чжон хочет взойти на трон? – громким шёпотом, похожим на змеиное шипение, осведомился Чонджон.

Решив, что ждать дальше не стоит, Ван Со толкнул дверь и вошёл внутрь.

Не обращая на него внимания, король вновь схватился за колокольчик и, утонув в очередном приступе дикого смеха, заявил, глядя куда-то поверх головы Будды, невозмутимо взиравшего на него с пьедестала:

– Раз вы так боитесь упустить власть, наследным принцем станет Со! Они ведь оба ваши сыновья! – и Чонджон захохотал, в упор глядя на мать, которая в ужасе отшатнулась от него, больше не пытаясь скрыть свои истинные чувства.

– Безумец! О чём ты говоришь? – взвилась она в гневе, игнорируя присутствие среднего сына. – Мы обсудим это позже.

И королева Ю бросилась вон, задев Ван Со краем своего роскошного одеяния и обдав его густым запахом пионов, давно забытым, но от этого не менее тошнотворным и удушающим.

Чонджон посмотрел ей вслед на редкость ясным, спокойным взглядом и, ухмыльнувшись, бросил Ван Со:

– А ты во многом можешь пригодиться…

Сказав это, он тут же закрыл глаза и вновь начал раскачиваться, барабаня в перевёрнутую жестяную миску и терзая колокольчик.

Ван Со молча наблюдал за этим, размышляя о том, как изменился его наглый и самоуверенный старший брат за минувшие два года. Его лицо осунулось, глаза запали и воспалились, а зрачки то и дело исчезали за веками, придавая Чонджону сходство с грубо сделанными статуями Будды в бедных деревенских храмах. Но, в отличие от Будды, король не был безмятежен и недвижим. Безумие завладевало им всё больше. А это значило, что цель Ван Со оказалась близка как никогда.

Он вернулся вовремя.

Пока он так думал, стараясь не морщиться от оглушительного грохота, король вдруг отшвырнул колокольчик в сторону.

– Ука и Чжона сюда! – приказал он, поднимаясь на ноги и перебираясь за стол. – И чая мне! Живо!

Когда принцы появились в зале, Чонджон стучал кулаком по колену и орал на Ван Со, замершего перед ним в сдержанно почтительном молчании:

– Почему из-за смерти нескольких рабов ты снова прекратил строительство? – брызгал слюной король и закатывал глаза, будто четвёртый принц стоял не в отдалении, а нависал прямо над ним. – Земли Сонгака истощены! Королевская власть в опасности! Жрецы и шаманы это подтверждают.

В это время дверь за спиной стоявших перед ним принцев отворилась, и в комнату вошли служанки с чайными подносами.

Ван Со не было нужды оборачиваться: он и так понял, что Хэ Су рядом.

Он почувствовал её присутствие, её взгляд – как дуновение весеннего ветра с озера Донджи. Запахло водой и лотосом. И сразу вся его броня, все стены, что он так упорно строил эти два года вместе с дворцом в Сокёне, рассыпались в прах.

Он стоял, глядя прямо перед собой, сжимал пальцы и думал лишь о том, что всё это было напрасно – все его попытки забыть её, посвятив себя одной-единственной цели.

Значит, Чонджон по-прежнему держал её при себе как удобный инструмент манипулирования, не поверив в то, что она рассталась с Ван Со и больше не представляет для него никакого интереса как залог королевской безопасности и покорности четвёртого принца. Толково и весьма дальновидно для того, кто слыл безумцем…

А между тем Хэ Су прошла мимо, и Ван Со окутало щемящим теплом и медовым ароматом, от которого перехватило горло и задрожали руки.

Он с усилием вернулся к тому, что говорил ему король, и ответил, всё так же глядя в пол, хотя ему мучительно хотелось поднять глаза и увидеть её:

– Нам не хватает людей и припасов. Поэтому те, кто есть, работают через день.

Он едва успел договорить, как в него полетела фарфоровая чашка. Ударив его в грудь, она с резким звоном разбилась об пол. Краем глаза Ван Со заметил, как напряглись стоявшие рядом братья, но не шелохнулся до того момента, пока не услышал вскрик Хэ Су, заставивший его дёрнуться и поднять голову.

– Если людей недостаточно, не позволяй им спать! – в исступлении кричал Чонджон. – И пусть они сами добывают себе еду!

Он грубо схватил Хэ Су за руку, за то самое запястье, где под тонкой тканью прятался памятный шрам:

– Выжимай! Выжимай из них все силы! Вы должны успеть в срок! – надрывался король, сдавливая руку Хэ Су так неистово, что она кусала губы, жмурилась и всхлипывала, не смея пожаловаться или вывернуться из его хватки.

Ван Чжон шагнул было защитить её, но Ук задержал его, не давая попасть под гнев безумца.

Чонджон не просто выказывал своё недовольство – он проверял Ван Со, станет ли тот по-прежнему защищать Хэ Су, бросится ли ей на помощь, доказав тем самым, что она небезразлична ему, как он пытался убедить всех вокруг. И если так, то четвёртый принц и правда ещё может пригодиться.

Всё это Ван Со прекрасно понимал. Да, король сходил с ума, но тем острее и опаснее были редкие всполохи его просветления.

Сейчас же времени на раздумья не было: ещё чуть-чуть – и Чонджон сломал бы хрупкие кости Хэ Су, и Ван Со, не выдержав её мучительных стонов, упал на колени:

– Я совершил смертный грех, Ваше Величество!

Это было очень и очень рискованно. Сказать такое потерявшему рассудок королю означало спровоцировать того на немедленную расправу. Но сейчас это было неважно.

Лишь бы уберечь её.

– Ваше Величество, позвольте говорить без посторонних, – раздался вдруг голос восьмого принца, от которого Ван Со не ожидал ни поддержки, ни помощи.

Минуты капали, как вязкая сосновая смола, а он не смел поднять голову в ожидании отклика короля на своё покаяние и, сжав зубы, ждал. А когда его слуха коснулся облегчённый выдох Хэ Су, сумел выдохнуть и сам. Но не поднял глаза, даже услышав рядом шуршание её юбки.

Он сумел спасти её. Снова.

Всё возвращалось на круги своя.

***

Всё возвращалось: все воспоминания, чувства и чаяния Ван Со, вроде бы угасшие за время его отсутствия в Сонгаке. Угасшие, но не сгоревшие дотла. Да и это угасание ему только казалось…

Ван Со убедился в этом с беспощадной ясностью, когда его самого пронзила боль, которую испытывала Хэ Су в сумасшедшей хватке Чонджона.

Он чувствовал её. До сих пор воспринимал, как часть себя самого, а быть может, после долгой разлуки ещё глубже и сильнее. И что с этим делать – понять не мог. И не знал, куда себя деть от охватившего его смятения.

Как иначе объяснить то, что он оказался в полночь на озере Донджи, на их лужайке, где каждый камень, каждое облако самшита, каждая струна камыша хранили столько воспоминаний, эмоций и слов, что Ван Со стоял у воды, ошеломлённый всем этим, не в силах сопротивляться?

Как иначе объяснить то, что Хэ Су появилась за его спиной и, когда он обернулся, встретила его взгляд со спокойной уверенностью, что он будет здесь?

– Уходите, не дождавшись меня? – спросила она с мягким упрёком, хотя в голосе её сквозила горечь. – За два года вы ни разу не появились тут. Неужели вы действительно забыли меня?

– Да, – выдавил из себя Ван Со, упорно не поднимая на неё глаз. – Сегодня я забрёл сюда случайно.

Сказав это, он пошёл прочь, но не сделал и нескольких шагов, когда Хэ Су догнала его и обняла, прижавшись к его напряжённой спине. Это прикосновение ожгло Ван Со и заставило его замереть в невыносимом желании ответных объятий.

– Но я вас не забыла, – тихо говорила Хэ Су, и её голос, в который, словно нити дождя, вплетались отзвуки слёз, связывал Ван Со по рукам и ногам, заставлял путаться мысли и сводил на нет всю его прежнюю решимость держаться от неё поодаль. – Побудьте со мной немного, прошу вас. Неужели я не заслужила хотя бы такую малость?

Мольба Хэ Су звучала в каждом вздохе, каждом движении рук, что сжимались в кольцо, не давая Ван Со пошевелиться. Его окутало давно забытое, но от этого не менее желанное тепло – тепло её тела, её любви, от которой он тщетно пытался заставить себя отказаться. Он стоял и каждой клеточкой ощущал учащённое биение её сердца, что стучало так близко от его собственного, отзывавшегося на призыв таким же неистовым стуком.

Ван Со не сомневался: Хэ Су слышит это, слышит и не верит ни одному его слову.

А ведь когда-то он точно так же умолял её не уходить отсюда, побыть с ним, утешить хотя бы своим присутствием и молчанием в его объятиях. Тогда он, впервые прижав её к себе, просил горячим шёпотом: «Только миг… Побудь со мной… Мне так плохо…»

Как давно это было! И было ли вообще?

А рука сама тянулась к её сомкнутым ладоням – коснуться, накрыть, не отпускать…

Но Ван Со сжал пальцы в кулак, чувствуя, как при этом на его шее будто затягивается петля.

– Хорошо ли вы спите, Ваше Высочество? – продолжала Хэ Су, прильнув к нему в отчаянном порыве. – Хорошо ли питаетесь?

Не это ли он мечтал услышать, погрузившись в искреннюю заботу, как в парную воду, нагретую ласковым солнцем?

– Вы всё ещё злитесь на меня?

Если бы он только мог…

Ван Со проглотил душившие его слёзы.

Побыть бы с ней ещё минутку! Ещё хоть немного постоять, оттаивая в тепле её объятий и слов, щемящей нежности и обманчивой надежды…

Он позволил себе выждать ещё три стука сердца, а потом поднял руку и решительно разорвал замок пальцев Хэ Су, сплетённых у него на животе. И уходя, ощущал всей кожей её тоску и любовь, о которой грезил столько лет, а теперь отвергал сам, казня себя и проклиная.

 

Но всё возвращалось, просачиваясь в истерзанную душу Ван Со независимо от его стремлений и усилий отрицать и не думать…

И вслед за полночью он встретил полдень на том же самом месте, перебирая драгоценные воспоминания, как редкие жемчужины в шкатулке.

Он вновь видел, как Хэ Су смеётся, будто весенняя синичка: «У меня всё хорошо. Вы же здесь! Так разве я одинока?» Вновь ловил её в свои объятия в шаткой лодке… Вновь просил позволения поцеловать её… Вновь целовал, признавшись ей в любви, и слышал ласковый шёпот: «Больше никогда не забывайте эти слова…»

Он смотрел на притихшую воду и улыбался своим воспоминаниями, касаясь их с трепетом и необоримой грустью. А образ Хэ Су не исчезал перед его внутренним взором, как его наваждение, как жизненная необходимость.

Как и она сама, печально вздохнувшая за его плечом.

– Остановись! – предостерегающе воскликнул Ван Со, едва Хэ Су шагнула ему навстречу. – Нам лучше не видеться больше.

Знал – если она опять коснётся его, как минувшей ночью, если обнимет и заговорит, он не выдержит.

Каким-то непостижимым звериным чутьём Ван Со уловил неожиданную угрозу, услышал хищный треск натягивающейся тетивы и, подняв глаза, заметил стрелу, нацеленную в Хэ Су. А в следующее мгновение уже падал на камни, сжимая любимую в своих объятиях и чувствуя, как в его руку повыше локтя вонзается дикая боль.

С трудом осознавая, что он только что сделал, Ван Со встретил неверящий взгляд Хэ Су, которая дрожала в его руках, целая и невредимая, лишь донельзя испуганная. А её глаза были так близко, что он отчётливо видел собственное изумление в расширившихся от страха зрачках.

Он успел! И спас её снова.

Вот только…

Неловко выпрямившись, Ван Со ощутил, как его руку ядовитой змеёй обвивает боль: стрела задела его, ужалив пусть и вскользь, но весьма глубоко и сурово: сквозь его пальцы, пачкая ткань рукава, обильно сочилась кровь.

– Ваше Высочество, что с вами? – вскрикнула Хэ Су, потянувшись к его ране, но Ван Со оттолкнул её и весьма вовремя: перед ними на лужайке появился Чонджон в сопровождении Ван Вона и целой свиты придворных и служанок.

Значит, это король выстрелил в Хэ Су: перед глазами Ван Со мелькнуло его сосредоточенное лицо за остриём стрелы на тетиве, а вслед за этим виски проломила тревожная догадка: увидев их вдвоём, Чонджон вполне справедливо усомнился в том, что их чувства угасли, несмотря на то, что за эти два года они не виделись и не написали друг другу ни слова, о чём ему исправно докладывали шпионы. Разумеется, король захотел проверить, не напрасно ли держит на привязи своего свирепого пса. Ведь если рабов время от времени пороть, они будут работать только лучше.

– Мне казалось, я теряю сноровку, – ухмыльнулся Чонджон, невозмутимо глядя на то, как Ван Со и Хэ Су поднимаются на ноги. – Вот я и решил убедиться, что это не так.

Он прищурился и поинтересовался:

– Ты ранен?

Так невинно, будто и не стрелял только что в беззащитного человека. Своего родного брата.

– Всего лишь царапина, – отозвался Ван Со, чувствуя, как нестерпимо горит рука.

– Ой, надо же, – всунулся Ван Вон, бесцеремонно тыча пальцем в них с Хэ Су. – А вы двое, оказывается, всё ещё мило общаетесь!

Его гаденькая улыбочка подсказала, кто подал Чонджону эту жестокую идею, а может быть, и лук со стрелами.

– Если убьёте придворную даму ради забавы, – отчеканил Ван Со, – пойдут слухи.

– И правда, – согласился король, притворно вздыхая. – Нехорошо выйдет. Я не подумал.

И он ушёл, неприкрыто радуясь своей выходке.

– Будь осторожен! – бросил Ван Со вслед направившемуся за Чонджоном Ван Вону.

– А я-то тут при чём? – хмыкнул тот, но по его бегающему взгляду было понятно: Ван Со не ошибся в своихпредположениях.

Девятый принц продолжал выслуживаться и лебезить перед королём, как паршивый шакал без чести и достоинства.

Поморщившись от боли и бросив последний взгляд на Хэ Су, Ван Со поспешил прочь, убеждая себя в том, что она не догадалась о его истинных чувствах, хотя всё в нём кричало об обратном.

Значит, ему оставалось только одно – покинуть Сонгак. И чем быстрее, тем лучше.

 

Однако намереваться – это одно, а осуществить – совершенно другое. И никому не известно, как Небеса смеются, забавляясь людскими надеждами, стремлениями и планами.

Несмотря на то, что Ван Со собирался выехать обратно в Сокён на следующее утро, он не смог сделать это ни назавтра, ни днём позже: рана на руке никак не заживала и, казалось, только ширилась и терзала его всё сильнее.

Он никому не хотел говорить об этом, но во время встречи с Бэк А, который прибыл во дворец, как только узнал о его возвращении, на него вдруг накатила страшная слабость, в глазах потемнело и он едва не упал со стула: тринадцатый принц еле успел поддержать его. А поддержав, по неведению так крепко схватил как раз за раненую руку, что Ван Со взвыл от боли, а на рукаве его сквозь бесполезную повязку тут же проступили алые пятна.

Пока Бэк А приводил его в чувство, меняя повязку и отпаивая травяным чаем, Ван Со был вынужден рассказать ему о том, что случилось.

– Я только не понимаю, почему рана никак не затягивается, – закончил он, благодарно кивая брату, который помогал ему надеть ханбок после перевязки, обернувшейся настоящей пыткой. – На мне всегда всё заживало, как на…

Он запнулся, потому что сравнение с собакой в свете отношений с королём его покоробило, а иного слова он не находил. Как на волке? Ещё лучше…

Пока он размышлял об этом, устало прикрыв глаза, до него донёсся голос Бэк А:

– Я думаю, это яд.

– Что? – изумился Ван Со, повернувшись так резко, что у него тут же закружилась голова.

– Яд, – мрачно повторил тринадцатый принц и покосился на дверь.

Убедившись в том, что никто не подслушивает, он придвинулся к Со и зашептал:

– Пока ты жил в Сокёне, у Ван Вона появилось новое увлечение. Ему отовсюду стали привозить яды: змеиные, травяные, ещё какие-то. Я не знаю подробностей, потому что меня почти не было в Сонгаке, но наш девятый брат объяснял это своим внезапным интересом к лекарскому делу и то и дело вызывал к себе придворного врача, будучи совершенно здоровым. А ещё я слышал, что в последние месяцы во дворце стали часто умирать служанки…

Память тут же подсунула Ван Со картинку – криво ухмыляющийся Ван Вон за спиной Чонджона: «А я-то тут при чём?»

Ещё как при чём!

– И ты думаешь…

– Я почти уверен! – воскликнул Бэк А, но тут же вновь перешёл на шёпот: – Ван Вон не отходит от короля, следует за ним повсюду и постоянно торчит в тронном зале. И я думаю, что дело вовсе не в его неожиданном интересе к медицине. Когда это у него вообще был интерес к чему-либо, кроме денег?

Бэк А выпрямился и сокрушённо покачал головой.

– Стрела была отравлена, – договорил за него Ван Со, чувствуя: так и есть.

Чистая рана, даже более глубокая, уже затянулась бы и не беспокоила его так сильно. Ему ли не знать! А его воспалившаяся рука немилосердно горела, боль расползалась дальше, а теперь добавилось ещё и это – слабость и головокружение.

– Где Чжи Мон? – спросил Ван Со, чувствуя, как на него накатывает очередная волна дурноты.

– Я не знаю, – пожал плечами Бэк А. – С твоим отъездом и он куда-то пропал. Чонджон ведь его не жалует. Я слышал, Чжи Мон ненадолго возвращался во дворец, а потом снова исчез.

– Как всегда, когда он нужнее всего… – сквозь зубы просипел Ван Со, сопротивляясь новому приступу боли и понимая, что проигрывает. – Мне тоже надо… убраться отсюда.

– Куда, брат? Тебе же требуется помощь!

– Всё равно куда, – упрямо бормотал Ван Со. – Я во дворце не останусь. И если… Если этот яд не из тех, к которым меня приучал генерал Пак, тогда… – он закрыл глаза, сглатывая горькую слюну. – Тогда тем более… Только не здесь!

И он потерял сознание.

 

Лицо Бэк А колыхалось перед ним размытым пятном, а звуки доносились как сквозь толщу воды. Себя он почти не ощущал. Вернее, ощущал, но не собой, а сгустком пульсирующей боли, охватившей уже всё его тело. Эта боль была нестерпимой, и Ван Со то и дело проваливался в темноту, где задыхался и мучился от жгучих волн, накрывающих его одна за другой, всё чаще и болезненней.

В одну из редких минут просветления, когда тринадцатый принц пытался напоить его рисовым отваром вместе с какой-то незнакомой служанкой, Ван Со спросил:

– Где я?

– Не волнуйся, ты не во дворце, – ответил Бэк А, жестом отсылая девушку из комнаты.

– А где?

Слова давались с трудом: губы почти перестали его слушаться.

– В моём доме. Недалеко от Сонгака.

– Давно?

– Пару дней.

– И что?

– Плохо дело, – не стал ходить вокруг да около Бэк А.

Ван Со закрыл слезящиеся глаза. Его вдруг охватило странное равнодушие. Пусть так. Всё равно. Жалко только, что он не успел сказать ей, сказать…

– Брат… – позвал его Бэк А.

Ван Со с трудом разлепил веки и, несмотря на всю тяжесть своего состояния, хмыкнул, вспомнив, что всё это уже когда-то было: яд, беспамятство, слабость, боль, Бэк А…

Небеса умеют забавляться, и ещё как!

– Брат, позволь, я позову Хэ Су, – проговорил тринадцатый принц и заторопился, заметив, как Ван Со протестующе сжал губы. – Вчера во дворец вернулся Чжи Мон. Я поговорю с ним. Уверен, он поможет.

Да, и это тоже мелькало в памяти, вот только… Не слишком ли поздно на этот раз?

– Я оставлю тебя, – продолжал Бэк А, радуясь, что не встретил возражений. – Мне нужно самому всё рассказать Хэ Су, а заодно поговорить с Чжи Моном. Мы что-нибудь придумаем! Отдыхай, тебя никто не потревожит. И… пожалуйста, держись!

Ответить Ван Со так и не смог: его вновь поглотила тьма.

 

Ему снилось, что он умирал в горах, где его бросили Каны.

Он лежал под выступом скалы, на заледеневших камнях, красных от крови, которая сочилась из рваных ран, оставленных на его теле волками. Эту битву он выиграл, но выдержит ли следующую? И вообще – доживёт ли до неё…

Оружия он лишился в схватке с дикими зверями. Огонь в костре еле теплился. Одеревеневшие пальцы нащупали последний факел, который не было сил даже поднять.

На горы опускались сумерки, и вдали уже слышался призывный волчий вой. Значит, вернутся… Вернутся, как только соберутся вместе. Придут к нему с полной луной.

Что ж, значит, такова его судьба… И даже непонятно, стоит ли упрекать её в жестокости: ведь она милостиво дарует ему смерть, избавляя от страданий, душевных и телесных. Он всё равно никому не был нужен: урод, чудовище, порченый щенок, которого за ненадобностью вышвырнули из стаи.

Стало быть, всё это к лучшему…

Только… как же больно, святые Небеса! Как нестерпимо горячо, будто огонь из костра перекинулся на его кожу и теперь жадно слизывал с неё кровь шершавыми звериными языками, от которых саднило и передёргивало.

А может, волки уже вернулись, и это вовсе не огонь?

Он попытался приподнять голову и оглядеться, но это ему не удалось: перед глазами было темно. Боль вгрызалась в его тело острыми клыками и рвала пылающую плоть.

Скорей бы…

Вдруг он ощутил дуновение ветра, и ему даже почудился запах лотоса. Странно – посреди зимы, в горах?

Он глотал этот вкусный свежий ветер, вливающийся в него прохладной водой со слабым травяным ароматом, и ощущал, как огонь внутри угасает с каждым глотком.

А потом пошёл снег… Он падал крупными ласковыми хлопьями на его полыхающую кожу, на все вдруг вскрывшиеся раны. Он не таял, а холодил и успокаивал. Снежинки скользили по коже, щекоча и врачуя боль, и сами собой исчезали звериные языки огня в ранах, и кожа остывала, как озёрная вода после заката.

Он открыл глаза и сквозь туманную небесную дымку увидел полную луну, склонившуюся над ним с приветливой печальной улыбкой. Луна смотрела на него с таким участием и нежностью, что от одного её взгляда ему стало легче. И отчего-то захотелось плакать.

Как же он устал! Так устал бороться и сопротивляться, что просто опустил отяжелевшие веки и заснул, на этот раз глубоким, спокойным сном, потому что знал: его луна будет рядом. Она не исчезнет с рассветом за вуалью облаков, и он снова её увидит.

Проснётся – и останется с ней…

***

В комнате было тепло. И как-то уютно, что ли. Исчез раздражающий ноздри запах крови и смерти, а в свежем воздухе витал приятный аромат трав, расплавленного свечного воска и ещё чего-то такого родного, что Ван Со не мог определить, балансируя на грани яви и сна.

Он прислушался к себе: странно, боли больше не было, лишь вяло ныла раненая рука, на которой ощущалась добротная тугая повязка.

Ван Со приоткрыл глаза, силясь вспомнить, что с ним произошло после того, как он потерял сознание, беседуя с Бэк А. Однако последнее, что всплывало в памяти, – это слова брата: «Я уже всех отослал. Не волнуйся», а ещё таинственный сон с лунным инеем на коже, глотками исцеляющей прохлады и ласковыми снежинками, такой осязаемый, будто и не сон это был вовсе.

Сколько он проспал? И где он? Неужели во дворце?

При этой мысли, сверкнувшей отблеском клинка, Ван Со тревожно вскинулся на постели. И всё вспомнил: отравленную стрелу, незаживающую рану, слабость и вязкую дурноту, помощь и заботу Бэк А.

Вспомнил – и успокоенно выдохнул: значит, он в поместье брата, один, без чужих недобрых глаз и ушей.

Ван Со сел на постели, только теперь заметив, что на нём свежая одежда, а вокруг чисто и по-ночному сумрачно, но сумрак этот был добрым, умиротворяющим, разбавленным мягким сиянием свечей, едва слышно потрескивающих по углам.

Он обвёл комнату взглядом, ещё затуманенным отступающим сном, – и замер, от неожиданности сжав повязку на руке так, что её прострелила ушедшая было боль.

У его постели сидела Хэ Су.

Она спала, обхватив колени и устало склонив голову к плечу.

Сперва Ван Со подумал, что его никак не отпускает сон, что стоит ему приблизиться к ней – и она исчезнет, как бывало не раз в его тоскливых ночных видениях. Он неловко поднялся, поневоле баюкая потревоженную руку, шагнул к Хэ Су и опустился с ней рядом, вглядываясь в любимые черты.

И его снежный сон вмиг перестал быть для него загадкой: всё, что привиделось ему в беспамятстве, нашло своё объяснение.

Он едва коснулся кончиками пальцев бледного лица Хэ Су, как она вдруг открыла глаза и тут же потянулась к нему умоляющим пытливым взглядом. Сколько раз он порывался сбежать от этого её взгляда – и всё напрасно…

– Почему ты здесь? – спросил Ван Со, запоздало отдёргивая руку.

Ответ был ему известен, однако от внезапного смущения и досады на свою несдержанность, разбудившую Хэ Су, он не придумал сказать ничего другого.

– Я хотела кое-что спросить у вас… Поэтому Бэк А помог мне, – в её глазах читалась такая мольба, что Ван Со вместо резких слов, готовых сорваться с языка, лишь сухо обронил:

– Спрашивай и уходи.

– Вы всё ещё не забыли меня? – прошептала Хэ Су. – Вы говорили, что больше не любите меня… Но вы же лгали мне?

Неужели это было настолько очевидно?

– Ступай домой, – только и ответил Ван Со, не зная, как реагировать на это и не солгать ей вновь.

Он поднялся на ноги и отвернулся, чтобы не видеть этих огромных, бездонных, как звёздное небо, глаз, отчаянному призыву которых он просто не мог противостоять.

Но Хэ Су заговорила так пронзительно, словно к нему взывала сама её душа, измученная сомнениями и разлукой.

– Мы не во дворце! – воскликнула она, принимая его холодность за осторожность. – И королю никто не доложит. Я должна услышать ответ! Ради этого я покинула дворец, рискуя жизнью! Эти два года я ждала вас каждый день… Я бы очень хотела повернуть время вспять. Тогда бы… я с самого начала… доверилась бы вам.

Каждое её слово капало на шрамы и раны Ван Со – на теле и душе – расплавленным железом, растравляя их и вновь заставляя кровоточить. А Хэ Су продолжала говорить, её голос дрожал от слёз и отчаянной решимости:

– Я спрошу снова. Ответьте мне, только не лгите! Скажите… – она умолкла, затем резко выдохнула и произнесла: – Вы всё ещё любите меня?

Здравый смысл кричал ему: «Отступись! Уходи, пока не поздно! Солги! Ты сбережёшь её, утаив от Чонджона свои чувства. Ты добьёшься своей цели, не опасаясь за её жизнь!»

А глупое истерзанное сердце настойчиво колотилось в закрытую дверь его рассудка и умоляло сказать правду.

Терпеть эту борьбу внутри больше не осталось сил. Одержимость и звериная тоска по Хэ Су, которые он так долго в себе давил и прятал, захлебываясь ими, затопили его сознание – и Ван Со сорвался.

Шагнув к Хэ Су, он обхватил ладонями её мокрое от слёз лицо, жадно прильнул к раскрытым губам и тут же ощутил, как она отвечает ему, обнимая за плечи так знакомо и жарко, что в её прикосновениях мгновенно растворилась вся боль, все его метания, уступив место невыносимому счастью и жгучему желанию.

Он и забыл, как Су маняще пахнет медовыми сладостями и утренней озёрной водой, какая нежная у неё кожа и как прохладно-шелковисты волосы, из которых он сейчас бессознательно вынимал шпильки, одну за другой, освобождая тяжёлую волну, наконец легко заструившуюся меж его нетерпеливых пальцев. Шпильки падали на пол, наполняя комнату тихим звоном колокольчиков в луговом разнотравье и воскрешая в памяти запах полевых цветов под ночным летним небом…

На миг отстранившись, Ван Со заглянул Хэ Су в глаза и улыбнулся, безмолвно отвечая на её вопрос и сам находя ответы на свои вопросы, которых больше не осталось. Её лицо было так близко, что он видел каждую золотистую крапинку в потемневших от волнения глазах, каждую драгоценную слезинку на ресницах. Эта близость кружила голову, дурманила, и, целиком отдаваясь захватившему его чувству, Ван Со вновь припал к губам Хэ Су.

Наконец-то он обнимал и целовал её так, как ему хотелось всё это время – все эти потерянные годы, которые они восполняли сейчас, без оглядки на чьё-то мнение и правила. Сейчас это время – ушедшее, настоящее и грядущее – принадлежало только им, как они принадлежали друг другу.

Когда Ван Со ощутил тёплые пальцы Хэ Су на своей шее, щеках и висках, по его телу прошла горячая волна радости, снося остатки осторожности. Его кожа внезапно стала настолько восприимчивой, что каждый невесомый вздох любимой, касавшийся его вишнёвыми лепестками, будоражил его, заставляя вздрагивать и желать большего. И он, не отрываясь от поцелуя, потянулся к завязкам на её ханбоке, снимая с неё одежду – слой за слоем, лепесток за лепестком…

Эта необъяснимая магия позволяла ему проникать в самую сердцевину цветочного бутона, пьянящий аромат которого кружил голову и сводил с ума. А тонкие лепестки ткани падали к его ногам с тихим шорохом весеннего сада, когда вслед за тревожным зимним ожиданием приходит истинное наслаждение – настоящее, глубокое, выстраданное…

Скользя поцелуями от пульсирующего виска Хэ Су по её разгорячённой щеке и изящной шее к обнажившейся впадинке между ключицами, Ван Со ощущал, как дрожит её тело и оглушительно бьётся сердце, отвечавшее ему взаимностью.

Он мягко увлёк Хэ Су на футон и, освободив её от последнего кусочка шёлка, опустил в облако одеяла. Ему безумно нравилось и её рваное дыхание, и алеющие от стеснения щёки, и тихие стоны, которые он ловил ртом, как серебряный летний дождь. Ему хотелось чувствовать её, впитывать её, раствориться в ней – и он нетерпеливо отбросил в сторону мешавшую ткань, с готовностью упавшую с её плеч под приглушённый вздох смущения и робкого протеста.

Наконец-то он увидел её.

Увидел – и, задохнувшись, замер от восхищённого изумления.

Обнажённое тело Хэ Су – это было нечто сверх его восприятия и понимания прекрасного, за гранью всех его ожиданий и чаяний. Он смотрел, не в силах насытиться этой первозданной красотой, а Хэ Су тянулась к нему, стыдливо прячась в его объятиях, и неловкими движениями снимала с него одежду. Её несмелые прикосновения казались ему одновременно и снежинками, и искорками пылающего костра, и было так жарко и холодно, что он плавился и леденел, и вновь плавился, а перед глазами его мерцал лунный иней и вспыхивали звёзды…

Оставшись нагим, Ван Со помедлил, вглядываясь в любимые глаза, а потом вернулся в поцелуй, прильнув к Хэ Су так сильно, чтобы почувствовать. Почувствовать каждой частичкой тела и души, которые навсегда слились с её.

Он наконец-то ощущал Хэ Су всей кожей и сходил с ума от этой ошеломляющей лавины ощущений. Су, его Су была с ним, всецело отдавая себя ему, без прежних сомнений, без обречённой покорности, без принуждения, условностей и страха. Её податливое горячее тело отвечало ему, губы шептали его имя, позабыв о титулах и приличиях, а маленькие ладошки скользили по его спине, вызывая дрожь. Она наконец-то любила его и принадлежала ему одному!

И гасли в комнате свечи, одна за другой, уступая место блаженному покрову темноты, наполненной ласками, шёпотом и любовью – чистой, глубокой, истинной. И была эта ночь бесконечной и мучительно прекрасной, как и их соединение – скольжение по краю боли и наслаждения, которое не описать словами, не охватить разумом, которое можно только чувствовать, впитывая в себя и запоминая навечно, потому что подобное бывает только раз…

А потом, в предрассветных сумерках, Ван Со лежал рядом со спящей Хэ Су и любовался ею, тихонько перебирая её волосы и пытаясь осознать произошедшее.

Что творилось за стенами этого дома, наполненного благословенной тишиной, в далёком кровожадном дворце и вообще где-либо под звёздным небом Корё – ему было безразлично сейчас. Всё это не имело никакого значения, потому что Хэ Су – его Хэ Су, уже навсегда его – была рядом с ним.

Ван Со зачарованно смотрел на неё и не верил: неужели теперь она принадлежит ему? Неужели он всё-таки дождался и это случилось спустя столько лет переменчивой надежды? За это время, что бы ни происходило между ними и вокруг, он успел навсегда прирасти к Хэ Су, прикипеть кровью, и вот она, настоящая, трепетная, наконец-то окутала его своей нежностью и подарила себя, свою любовь и невыносимую ласку, о которой он не смел и мечтать.

Её ресницы подрагивали во сне, а губы улыбались, и Ван Со гладил шелковистые волосы и влажную разгорячённую кожу своей женщины, веря и не веря тому, что видит, что чувствует и чего не сможет забыть до последнего вздоха.

 

Мне казалось, я не вынесу всего этого, Су. Всего этого счастья, которое обрушилось на меня той ночью. Неужели всё, чего я касался, что ощущал внутри – всё это было моим? Неужели это – мне? Разве такое возможно?

Сколько же я тебя ждал… Сколько смотрел, не смея подойти и коснуться, не имея на это права!

Но ты была со мной, в моих объятиях, такая любимая, такая близкая, такая моя… И я боялся заснуть: вдруг тебя не окажется рядом, когда я открою глаза?

Так было и в ту ночь, и после… Всякий раз, когда ты засыпала возле меня, моя Су, мне было страшно: останешься ли ты со мной после пробуждения? Я понимал, что это смешно и глупо, что ты была только моей, и всё равно не мог себя пересилить.

Я наконец-то чувствовал тебя всей душой, всем своим тоскливым одиночеством, которое ты заполнила собой, своим свежим цветочным дыханием и ласковой мягкостью рук.

Никто, никто не касался меня так, как ты! Никто не смотрел на меня так! Никто не стал частью меня самого – только ты, моя Су!

Я любовался тобой и мечтал, чтобы эта ночь длилась тысячу лет. Чтобы и через тысячу лет мы всё ещё были вместе. Ведь я не сомневался, что теперь ты навсегда принадлежишь мне.

Я до сих пор в это верю, слышишь?

Ты – моя! Даже покинув меня, ты остаёшься моей и спустя тысячу лет будешь моей. Я это знаю.

И никогда тебя не отпущу.

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 16. Стрела на тетиве

* К этому эпизоду есть стихотворная иллюстрация «Не верь!»:

https://ficbook.net/readfic/9486908

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 17. Вчерашний день ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 17. Вчерашний день

Иллюстрации к главе:

https://yadi.sk/i/wRbgUzoMTDABtQ

https://disk.yandex.ru/i/Kb8v4W9L7K31mQ.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Taeyeon – All with You (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Луна – как и солнце:

Она остановки не знает.

Вчерашняя ночь

Разделила нам осень и лето{?}[Отрывок из стихотворения «Первый день осени» (пер. А. Гитовича).].

 

Ду Фу{?}[Ду Фу (712–770) – китайский поэт.]

 

Какими бы чёрствыми и подчас жестокими ни казались Небеса, и они бывают благодушно слепы, позволяя уповающим на них ощутить прикосновение счастья. И когда это случается, нельзя терять ни мгновения, ибо счастье иллюзорно, а жизнь коротка и быстротечна. Нужно сполна наслаждаться этим щедрым подарком Небес, ведь никому не дано знать, повторится ли подобное вновь.

Судьба редко и весьма скупо одаривала Ван Со, но эта ночь, мимолётная и бесконечная, стала её истинным благословением.

Спать не хотелось.

Хотелось иного.

Cмотреть. Касаться. Чувствовать. Любить.

Ван Со смотрел на спящую Хэ Су, утомлённую волнениями и ласками, и подмечал то, чего не видел раньше, ведь она никогда не была настолько близко к нему. Его задумчивый взгляд скользил по её безмятежному лицу, задерживаясь на тонких стрелках ресниц, на чувственном изгибе припухших губ, маленькой родинке на левой щеке, едва заметной ямочке на подбородке…

Ван Со казалось, что он видит это впервые. Так – действительно впервые.

Он слушал, как дышит Хэ Су: размеренно и тихо, словно озёрная вода летним утром под покрывалом кувшинок и лотосов, и замирал, когда её дыхание вдруг сбивалось, а сама она хмурилась и шевелилась во сне. И тогда он прикасался к её лицу, успокаивая и при этом боясь разбудить, проводил кончиками пальцев по наметившейся складке между бровями, разглаживая её, по мягкой линии подбородка, по влажным губам, которые ему хотелось ощущать вовсе не пальцами…

Он перебирал волосы Хэ Су, освобождённые из тугого плена шпилек и лент, любуясь тем, как непрошеный утренний свет сочится сквозь блестящие пряди. Сетуя на ранний восход, который торопился отобрать у него ночное наваждение, Ван Со не мог оторваться от своей Су, осознавая, как с ударами пульса безвозвратно уходят мгновения счастья. И чем быстрее бился пульс, тем стремительнее исчезало время.

Когда его ладонь легла на щёку Хэ Су, она моргнула во сне и открыла глаза, встретив его взгляд с такой искренней и чистой улыбкой, что Ван Со больше не сумел ни сдерживаться, ни сопротивляться доводам разума. Чувствуя, как его вновь накрывает густая волна нежности и желания, он притянул Хэ Су к себе в поцелуе, а его руки скользнули под одеяло в поиске завязок на её рубашке, обжигаясь прикосновениями к горячей обнажившейся коже.

«И кто только их придумал, эти завязки!» – успело мелькнуть у Ван Со в голове – и его рассудок отключился, уступая место инстинктам и нарастающему неконтролируемому влечению…

 

Он и не знал, до чего это приятно, когда рядом есть кто-то, кто заботится о тебе, с кем самые простые действия – будь то одевание, умывание, завтрак или перевязка – становятся особенными, наполненными тайным смыслом и тончайшим удовольствием.

Ван Со тосковал по этому ощущению в Сокёне, искал его в болезненном бреду, смутно мечтал о нём с самого детства, не представляя, что это, но желая этого всем своим недолюбленным существом. А сейчас забота Хэ Су наполняла его таким умиротворением, что хотелось не думать ни о чём другом и просто наслаждаться. Столько, сколько отпущено Небесами.

И, забыв обо всех тревогах, о дворце, о троне, Ван Со наконец-то позволил себе погрузиться в бесхитростное и такое настоящее счастье.

Это долгожданное счастье нежилось в чайнике с чаем из свежих листьев и в горке его любимого медового печенья на фарфоровой тарелке, что протягивала ему Хэ Су за завтраком.

Это чистое счастье искрилось солнечными зайчиками в тёплой воде для умывания, которую он брызгал на Хэ Су, глядя со смехом, как она уворачивается, пытаясь закрыться приготовленным для него полотенцем.

Это трепетное счастье щекотало его кожу, когда Хэ Су перевязывала ему притихшую рану, смущённо разматывая сбившуюся за ночь повязку – понятно, отчего сбившуюся. Ван Со любовался стыдливым румянцем Су и вновь тянулся к ней, отнимая у неё чистые полоски ткани и отбрасывая их в сторону, прерывал её слабый протест поцелуем и возвращал на нагретый полуденным солнцем футон. И дрожал всем телом, вновь ощущая её шёлковую кожу и задыхаясь от наслаждения, а в висках его стучало ликующее: «Моя… Теперь моя… Только моя…», и мысли путались, как пальцы в волосах. А тому, кто придумал эти проклятые завязки на ханбоке, Небеса пусть сами определят наказание.

Это щемящее счастье было рядом, в самом Ван Со. Оно не оставляло его весь этот длинный и такой короткий день. Оно заставляло его застенчиво улыбаться, когда он не смог за обедом держать палочки ноющей правой рукой (надо было беречь, но кто же об этом думал ночью!), а левой у него никогда толком не выходило. И Ван Со лишь покорно открывал рот, когда Хэ Су кормила его, а внутри при этом порхали маленькие синие бабочки, и было тепло-тепло и так хорошо, что смущение куда-то исчезало, и за ужином он уже специально отодвигал палочки в сторону, выжидательно глядя на Хэ Су, которая только тихо посмеивалась, разгадав его детскую уловку.

Это невыразимое счастье укрывало их обнажённые тела вуалью закатных лучей, бесстыдно заглядывающих в спальню. Но Ван Со и Хэ Су было всё равно. Уже не стесняясь ни слов, ни прикосновений, ни собственных чувств, они не прятались под покровом одежды и одеяла ни от завистливо краснеющего солнца, ни друг от друга. Потому что всё, что они испытывали, что происходило между ними, было настолько чисто, трепетно и прекрасно, что не было и мысли скрываться. Наоборот, они наконец-то могли позволить себе быть самими собой, узнавать друг друга, говорить то, что хочется, и касаться так, как просили руки, губы и души, которые наконец-то обрели своё истинное пристанище – в любимом человеке.

Это хрупкое счастье стрекотало полуночными цикадами, когда Ван Со и Хэ Су сидели обнявшись на веранде и любовались ночным небом, щедро усыпанным звёздами. И в тот момент счастье казалось им таким бесконечным, как этот раскинувшийся над ними бездонный купол. А звёзды улыбались и подмигивали им, рассказывая свои истории, понять которые мог только тёплый южный ветер.

И было всё это огромное счастье таким невыносимо человеческим, земным, что иного и не хотелось больше.

Ничего и никого не хотелось, кроме друг друга.

***

Чхве Чжи Мон чувствовал себя последним мерзавцем.

Он стоял в зарослях самшита и смотрел в окна единственного освещённого ханока в поместье Бэк А, где в этот поздний час Хэ Су врачевала раны Ван Со.

Астроном прибыл сюда сразу же вслед за ней. Отчасти его спешка и бесцеремонность были вызваны необходимостью подстраховки ситуации: а вдруг то противоядие, что он дал даме Хэ для умирающего четвёртого принца, не сработает? Всякое бывает. И яды зверствуют, и панацея подводит. Ему ли не знать…

«Этот целебный настой нужно дать Его Высочеству сразу же. Вы понимаете меня? Немедленно! Как угодно, но влейте это в него до последнего глотка, слышите, госпожа?»

Кто же мог предположить, что отравленная стрела заденет руку Ван Со, когда он закроет собой Хэ Су? Всего каких-то пара сантиметров – и ничего бы не случилось, но… Чёртов девятый принц с его «невинными» увлечениями и насквозь прогнившей душонкой! Хорошо хоть, стрела не попала в хрупкую девушку, которая не смогла бы сопротивляться этому яду ни часа. И тогда – всё, обезумевший от горя Ван Со однозначно слетел бы с катушек, и не удалось бы спасти ни его, ни Корё.

Чжи Мон вздохнул и с неожиданным удовольствием втянул носом терпкий запах самшита, который полюбил только здесь, давно, ещё во времена Троецарствия. Кстати, это растение было весьма и весьма ядовитым. Вот бы накормить этими листьями Ван Вона! Ну или хоть чай ему из них заварить…

Астроном кашлянул, отгоняя циничные мысли, поёжился от ночной прохлады и вновь взглянул на притихший в тревожном ожидании ханок.

Да, он торчал здесь на случай, если что-то пойдёт не так.

Как показала жизнь, с Ван Со ни в чём нельзя быть уверенным, а ставки стали как никогда высоки. Поэтому рисковать не стоило. Если снадобье не поможет, Чжи Мон был готов пойти на крайние меры, чтобы спасти будущего императора Корё. Но не хотелось бы, конечно, до этих крайних мер доходить: чревато как-никак.

Ему, похоже, пора уже привыкнуть, что здесь, в этом мире и времени, всё, что прямо или косвенно касается его подопечного, легко сходит с рельсов, и поэтому нельзя расслабляться ни на минуту. Пора – да что-то всё никак не привыкалось. И, видимо, напрасно, поскольку Ван Со вновь чуть было не перешёл черту…

Чжи Мон заметил, как в окне мелькнула высокая мужская тень, и с облегчением привалился спиной к вековой сосне: сработало!

Четвёртый принц выжил. Снова.

Слава Небесам и прогрессивной медицине, до которой человечеству ползти ещё как минимум тысячу лет по ромашковым полям, зарослям мяты и шалфея, дебрям крапивы, полянам сосновых шишек и прочему малоэффективному мракобесию. Нет, Чжи Мон с уважением относился к натуропатии и сам, бывало, грешил настойками, однако предпочитал антибиотики, высокоточную аппаратную диагностику и лазерную хирургию. Были у него свои слабости, знаете ли.

Но при этом он всегда помнил, где находится, и старался действовать исходя из ситуации, если, конечно, ситуация не вынуждала прибегать к методам, провоцирующим анахронизмы всякого рода, вот как сейчас, например. Но иного средства нейтрализовать дрянь, пропитавшую организм четвёртого принца, не было: более-менее действенное противоядие придумают только через пару столетий, да и то с подачи одного из проводников, который задолбается метаться во вверенном ему королевском гадюшнике до такой степени, что от отчаяния едва ли не введёт там поголовную вакцинацию и принудительный регулярный детокс.

Чжи Мон спрятал усмешку в зевке: наша служба и опасна, и трудна…

Хорошо, что сейчас ситуация в его собственном азиатском ведомстве, как он про себя именовал Корё, сменила траурные оттенки на ясный свет надежды. Можно было расслабиться, но ненадолго. Потому что второй причиной, по которой астроном торчал здесь вот уже полночи, было время.

Время, коего у Чжи Мона почти не осталось. И у четвёртого принца, кстати, тоже. Его нужно было как можно скорее вернуть во дворец: разум Чонджона, истерзанный приступами панического страха, нотациями матушки и видениями с призраками отца и убитых братьев, мог погаснуть в любой момент. И пусть добрая половина этих призраков была весьма искусно инсценирована по приказу восьмого принца, сути дела это не меняло: если король внезапно решит отправиться к предкам для покаяния или разборок (что Чжи Мона абсолютно не интересовало даже из праздного любопытства), королева-мать, чьи амбиции с годами только пуще расцветали подобно поздним пионам, могла вывернуть дворец наизнанку, тем самым изменив ход истории, который как раз таки и призван был блюсти Чжи Мон.

А значит, пора. И клейма наглеца и мерзавца ему избежать не удастся. Да чего уж там…

Астроном устало вздохнул, оторвался от соснового ствола и, разминая затёкшие плечи, направился было к ханоку, но вдруг замер, почувствовав, как там, внутри, что-то меняется, меняется стремительно, непредсказуемо и совершенно не в ту сторону.

Чжи Мон схватился за голову и застонал.

Четвёртый принц! Ван Со! Ваше несдержанное Высочество! Что же вы творите! Ну как же так…

Ханок перед ним на миг затаился в звенящем напряжении, а затем вспыхнул таким нестерпимо ярким светом, невидимым обычному глазу, что астроном отшатнулся и зажмурился.

Святые Небеса!

Как такое возможно – любовь настолько невероятной силы, чтобы пропитать все измерения сразу? Подобное Чжи Мон видел впервые. И ему нечего было ей противопоставить, нечем загасить…

Он стоял, часто моргая и ошеломлённо глядя в окно, где две зыбкие тени слились в одну, и не мог заставить себя сдвинуться с места.

Хотел, должен был, был обязан – и не мог!

А когда размеренное дыхание дома сменилось на рваное, прошитое алой нитью стонов и горячего шёпота, Чжи Мон не выдержал и попятился прочь: ему было неловко касаться этой чистой пронзительной любви даже краешком мыслей.

Он вернулся сюда на рассвете, и вновь не сумел постучать в двери, за которыми разливалось такое невероятное тепло слияния душ, что звездочёт физически ощущал, как оно мягко обволакивает и его, поневоле вызывая восхищение, трепет и зависть, как оно настойчиво отталкивает его прочь: «Не вмешивайся, не касайся, не разрушай… Дай им хотя бы один день! Другого такого у них больше не будет. Завтра всё изменится. Так позволь им сегодня быть счастливыми. Ты же можешь! Подари! Всего лишь день…»

И Чжи Мон отступил, кусая губы и проклиная себя за слабость.

Но вечером, вновь явившись в поместье Бэк А, он понял: ждать дольше равносильно краху всего. Время вышло.

Скрепя сердце он дал им – и себе! – ещё час. И этот жалкий час из своего самшитового укрытия печально наблюдал, как в проёме окна, озарённом медовым светом уюта и умиротворения, скользят волшебные тени: журавлей, ласточек, диковинных животных, которые сближались и обнимали друг друга. Это было настолько трогательно и так щемяще грустно, что астроном, поддавшись, даже сделал шаг от ханока, но тут же приказал себе остановиться.

Для чего тогда всё это было: все эти мучения, смерти, жертвы? Для чего?

Святые Небеса, ну почему он? Почему именно ему выпало вторгаться и ломать это хрупкое чудо, которого не знали ещё ни в одном из миров, ни в одном из времён? Что это за кара?

Он посмотрел на ханок и увидел, как Ван Со и Хэ Су, обнявшись, сидят на веранде и любуются звёздами.

Когда-то четвёртый принц, разглядывая астрономические карты, спрашивал его о созвездии Дракона – символа императорской власти. Он словно знал наперёд свою судьбу, которую упорно отрицал в то время. Но неспроста… Неспроста всё это было! А значит, медлить теперь нельзя.

Чжи Мон приблизился к веранде и услышал обрывок разговора, прерываемого ласковым смехом, от которого на глаза звездочёта наворачивались слёзы.

– Видите вон то квадратное созвездие? Оно называется Пегас.

– Пе… Как?

– Пегас!

– Пе-гас…

Голова Хэ Су лежала на плече Ван Со, их руки были сплетены крепче, чем корни вековых деревьев, и Чжи Мону предстояло всё это разорвать, разрушить. Однако у него действительно не осталось выбора, и он шагнул в полосу света у веранды, словно в прорубь ухнул.

 

– Король очень болен, – начал издалека астроном, когда они все вместе вернулись в дом.

Ван Со, интуитивно и, как всегда, безошибочно предчувствуя плохое, сжимал руку Хэ Су, которую отпустил в первый момент, увидев незваного гостя. Но теперь ему было всё равно: он готов был защищать свою женщину до последнего.

Чжи Мон старательно отводил взгляд от их переплетённых пальцев и продолжал:

– Монахи подготовили жертвенные приношения. Я выбрал для их визита грозовой день. Но никто и не думал, что молния ударит в посланника и тот умрёт на месте! По словам лекаря, это сильное нервное потрясение подкосило Его Величество.

Он не стал говорить ни о призраках, реальных и сфабрикованных, ни о планах королевы Ю. Сейчас главным было не это.

– Принцы Ук и Чжон покинули дворец, направившись за поддержкой к Ван Шик Рёму. Пока генерал Пак и семья Кан контролируют королевские войска и влиятельные семьи Корё, вы должны принять решение, Ваше Высочество.

Он сказал это и заметил, как вмиг окаменело лицо Ван Со.

Решение четвёртый принц уже принял и теперь прощался с прошлым, наглухо закрывая двери во вчерашний день.

***

Пока Чжи Мон ходил за лошадьми, а Хэ Су собирала немногочисленные вещи, Ван Со стоял под звёздным небом, пытаясь понять, где среди всей этой россыпи сияет его звезда – звезда Короля.

Он никогда не верил в то, что плёл ему Чжи Мон, воспринимая его предсказания как занятные детские сказки о принцах и драконах. Но сейчас эти сказки не казались ему выдумкой. И астроном был прав: его судьбой действительно был трон Корё.

Он готов был в это поверить. Уже поверил.

– Вы хотите взойти на трон? – прочла его мысли неслышно подошедшая Хэ Су.

Она не смотрела на него. Её печальный взгляд тоже блуждал среди звёзд, только искал он там иное – Ван Со это чувствовал.

– Да, хочу, – кивнул он.

– Значит, вы оставили меня ради него?

– Король использовал тебя, чтобы манипулировать мной. Я поступил так, чтобы защитить тебя.

– А если я попрошу отступиться?

Ван Со посмотрел на Хэ Су и увидел в её встревоженном взгляде ожидание и ответ, который откуда-то был ей уже известен. Принц и это чувствовал тоже. Она знала, что так будет, и спрашивала, не веря в то, что он согласится.

Он и не согласится. Теперь – точно нет.

– Тогда я буду убеждать тебя, что так надо, – ответил он и улыбнулся, пытаясь смягчить улыбкой свои слова и вмиг ставший жёстким тон.

– Но вы говорили, что вам достаточно и того, что мы будем вместе, – не сдавалась Хэ Су.

Зачем только она это делала, если всё знала наперёд?

В памяти Ван Со мелькнул праздничный вечер, когда он просил Хэ Су выйти за него замуж, лишь бы покинуть дворец. Он был готов отказаться от всего ради её свободы. Но теперь всё изменилось. Они сами изменились. И их цели тоже.

Не дождавшись от него ответа, Хэ Су со вздохом отвела взгляд и эхом повторила его мысли:

– Теперь всё иначе.

– Мы обещали не лгать друг другу, верно? – Ван Со заставил её посмотреть ему в глаза. – Я ступил на этот путь, потому что хотел положить конец кровопролитию. Но, пока строил дворец, я понял, что король может изменить мир, – в его голосе прорезалась сталь. – Мной никто не будет управлять! И я смогу избавиться от несправедливости. Поэтому я намерен стать королём.

Хэ Су молчала, и Ван Со спросил, пряча разочарование и тревогу в усмешке:

– Что, не хочешь видеть меня на троне?

– Не хочу, – призналась она, отчего у принца неприятно кольнуло в груди, однако Хэ Су со вздохом продолжила: – Но поддержу вас, если вы того желаете.

– Спасибо, – Ван Со взял её ладони в свои и удивился, до чего они холодные такой тёплой ночью.

– Вы станете королём, – убеждённо заговорила Хэ Су, игнорируя его успокаивающий жест. – Я это знаю. Только никогда, слышите, никогда не причиняйте вред своим братьям! Можете пообещать мне это?

Ван Со кивнул и крепче сжал пальцы.

Он взойдёт на трон Корё. И Хэ Су будет рядом.

Пусть вчерашний день растаял, как таяли сейчас над ними рассветные звёзды, он был уверен в дне завтрашнем, как и в том, что на вершине мира она останется с ним.

***

Март 949 года выдался холодным и пасмурным, как закат правления Чонджона, закат всей его короткой и полной метаний жизни, что ныне тонула в безумии, как в своё время жизнь Тхэджо – в сомнениях, а Хеджона – в отравленной ртутью воде.

Такова была участь первых королей Корё.

Такова была воля Небес.

И сейчас Чхве Чжи Мон прятался за раздвижной панелью личных покоев Чонджона вовсе не затем, чтобы выбелить или продлить его сумерки, а для того, чтобы сберечь придворную даму Хэ, которая с риском для жизни неотлучно находилась возле безумца, бесконечно заваривая ему чай, уже не приносящий ни пользы, ни удовольствия.

Астроном кривился от досады и сочувствия, наблюдая, как трясутся руки Хэ Су, пока она насыпала в чайник сухие травы, но его внимание было приковано к сгорбленной фигуре короля, сидевшего на постели в одном ночном одеянии, не заботясь о приличиях. Казалось, его уже вообще ничего не заботило. Кроме той, что стояла перед ним, белая от страха, словно лист рисовой бумаги. Чжи Мон был готов прийти ей на помощь, если тьма затопит разум короля до того, как во дворец ступит Ван Со с войском союзников. Ждать осталось недолго. Однако случись с госпожой Хэ непоправимое – первым, кого четвёртый принцположит на алтарь своей восходящей власти, будет он, Чжи Мон. Уж в этом-то сомневаться не приходилось.

Неспроста ещё в поместье тринадцатого принца, отправляя Хэ Су и астронома во дворец, а сам намереваясь встретиться с генералом Паком в расположении его армии в Шинчжу, Ван Со отозвал Чжи Мона в сторону и пригрозил:

– Ты отвечаешь за неё, понял?

– Да, Ваше Высочество, – кивнул звездочёт, мельком замечая, что обращается так к четвёртому принцу практически в последний раз.

Когда-то он уже давал такое обещание, но слово своё не сдержал. Вернее, жизнь Хэ Су он сохранил, но обрёк её на непосильный труд, подорвавший и без того слабое здоровье, подкошенное пытками. Четвёртый принц этого не забыл. И второй раз не простит.

– Береги её, – сурово приказал Ван Со. – Если с ней что-то – хоть что-то! – случится…

Выражение его лица при этом было таким, что последствия неудачи астронома загадки не представляли: за свою любимую женщину этот человек не оставит камня на камне. Не то что какую-то жалкую жизнь.

– Да, Ваше Вели… то есть Высочество.

Перед глазами не на шутку струхнувшего звездочёта замелькали красочные картинки самых изощрённых пыток, которые практиковали обиженные правители этой варварской эпохи. И ему не улыбалось ни вариться в котле на медленном огне, ни кататься по камням под палками. Хотя принц Ван Со, слава Небесам, не обладал ангельским терпением – он наверняка бы не стал тратить время на все эти извращённые затяжные удовольствия и сразу снёс астроному самое ценное, что у него есть. Голову, разумеется. А без головы не сможет функционировать даже проводник. При всём своём могуществе и бессмертии. Против физиологии не попрёшь.

Именно поэтому сейчас Чхве Чжи Мон напряжённо следил за королём и прислушивался к разговору, готовый прийти на помощь, если жизни Хэ Су будет что-то угрожать.

Пока же Чонджон всего лишь выбил из её трясущихся рук чашку с чаем.

– Ты… – прохрипел он, с ненавистью глядя на испуганную придворную даму. – Что ты скрываешь от меня? Что, подмешала яд в мой чай?

– Нет, Ваше Величество! – в страхе воскликнула Хэ Су. – Служанка уже отведала его!

Чонджон закашлялся, а когда продышался и прочистил горло, зашипел, как придавленная колесом телеги змея:

– Только теперь я осознал, что причина в тебе. Му, Ын со своей женой, даже король Тхэджо… Каждый из них после смерти не даёт мне покоя, и в этом – твоя вина!

Чжи Мон хмыкнул, едва не выдав себя. Для умалишённого король рассуждал слишком здраво. Хотя, бывает, перед смертью безумцев посещает озарение разума, и им открывается истина, недоступная в лучшие дни.

А Чонджон тем временем продолжал:

– Я решился на убийство братьев, вознамерился стать королём, потому что именно ты помогла Со скрыть его шрам и занять моё место. Он завладел тем, что было моим!

Дама Хэ сжалась от его крика, но тут внимание обоих привлёк протяжный звук сигнальных труб со сторожевых башен. Этот жуткий вой, казалось, проникал под черепную коробку, но Чжи Мон, услышав его, выдохнул, сбрасывая часть напряжения.

Слава Небесам!

Войска принца Ван Со подошли ко дворцу. Однако помощь астронома там не требовалась: ворота мятежникам открыла принцесса Ён Хва.

Чжи Мон презрительно сморщился и покачал головой: дождалась! Императорское солнце наконец-то озарило её алчущие ладони, протянутые к Небесам в неуёмном желании власти.

Отказаться от любви – и завладеть миром. Или выбрать любовь – и прожить никчёмную жизнь. Перед этим выбором принцессу поставила королева Хванбо, и Ён Хва долго не колебалась.

А трубы всё гудели, натужно и страшно, вызывая в груди тянущую боль от предчувствия неотвратимых перемен. К ним присоединились походные барабаны, чей мерный зловещий грохот, приближаясь, закладывал уши. Где-то за стенами дворца кричали служанки, слышался боевой клич воинов.

Время пришло.

Чонджон ссутулился ещё больше, затравленно озираясь и прислушиваясь к нараставшему шуму, а в это время придворная дама Хэ незаметно отступала к выходу из покоев, бросая на него настороженно-испуганные взгляды.

Но она не продвинулась к спасению ни не метр, когда дверь за её спиной вдруг распахнулась и в покои вбежала королева Ю.

– Ваше Величество! Ё! Со напал на дворец! Он восстал против тебя! – кричала она, но в её голосе не было ни паники, ни истерики: наоборот, весь её вид источал собранность и решимость.

Чжи Мон невольно восхитился: ну что за женщина, а! Ей бы власть не над Корё, а над всей Азией – и то развернуться было бы негде с такими амбициями и готовностью принести в жертву что угодно и кого угодно. В данный момент, к примеру, этой жертвой был её безумный сын, не оправдавший материнских надежд.

Пока Чонджон, вскочив с кровати, пытался осознать её слова своим затуманенным разумом, королева схватила бумагу с кистью, и бросилась к нему:

– Ё, – приговаривала она, обнимая сына за плечи и усаживая его обратно на постель, – Ё, ну же, давай… – она расправила лист на коленях короля и настойчиво всовывала в его скрюченные в судороге пальцы кисть, с которой на белое шёлковое одеяние капали подсохшие чернила. – Назови Чжона наследником трона! Поспеши!

– Что? – наконец-то ожил Чонджон, с видимым трудом разлепляя запёкшиеся губы.

– Со не должен захватить трон! – принялась убеждать его королева. – Поспеши и назначь наследником Чжона, тогда будущее страны будет в наших руках.

Ей наконец-то удалось обхватить пальцы короля своей рукой, и она прижала кисть к бумаге, вскинув на сына раздражённый взгляд:

– Скорее, Ё!

– Но… как же я? – Чонджон смотрел на мать, ошеломлённый истиной, которая свалилась на него ударом, не меньшим, чем известие о мятеже младшего брата. – Разве… разве я не ваш сын? Что я для вас, матушка? Ваше орудие власти, восседающее на троне?

Он всхлипнул и вырвал свою руку из цепких пальцев матери, отбрасывая в сторону кисть. Его лицо пошло красными пятнами, искусанные губы дрожали.

Чжи Мона вдруг пронзила острая жалость к этому глубоко несчастному человеку, по сути, мальчишке, который так же, как и его искалеченный в детстве брат, не знал материнской любви. За неё он всю свою жизнь принимал ненасытную жажду власти, способную дать всходы и прорасти в подходящем сыне, коим он стал, поневоле захотев сесть на трон.

Астроном сцепил побелевшие пальцы в замок, кляня судьбу за то, что является свидетелем трагедии ещё одной человеческой души, что теперь не проходило для него бесследно. Его сердце надрывалось от жалости и сочувствия к прозревшему наконец третьему принцу, в угоду матери взошедшему на трон, за что ему теперь приходилось расплачиваться рассудком и жизнью.

– Вы не нуждаетесь в сыне, неспособном оставаться королём? – рыдал Чонджон и мял ненавистный лист, на котором родная мать вынуждала его подписать смертный приговор самому себе. В проблеске молний, озарявших его воспалённый разум, он наконец-то осознал, что станет ненужным и выброшенным из сердца матери, стоит ему только коснуться бумаги.

– Ё, прекрати, – увещевала его королева Ю, нашарив на постели кисть и пытаясь вернуть её сыну, так некстати узревшему истину. – Прошу, отрекись в пользу Чжона, иначе мы лишимся всего!

Поперхнувшись слюной, Чонджон прокашлялся и, глядя в одну точку, проговорил:

– Теперь я понимаю Со… Понимаю его чувства…

Он вдруг резко развернулся к двери, за которой тряслись его слуги и охрана, и истошно завопил:

– Уведите отсюда королеву-мать!

Вбежавшие в комнату стражники обогнули оцепеневшую в ужасе Хэ Су и поволокли упирающуюся королеву из спальни.

– Ё, не делай этого! – кричала та, сопротивляясь. – Отпустите меня! Уберите руки, немедленно! Прочь! Пустите! Сейчас же пустите меня!

Когда двери за ней захлопнулись и её визгливый голос затих в паутине коридоров дворца, Чонджон перевёл немигающий змеиный взгляд на придворную даму, будто вспомнив о ней. Хэ Су вздрогнула и, уже не таясь от него, попятилась к двери, но король схватил с чайного столика чашку и швырнул в неё, обдав брызгами воды и осколков её одеяние и пол вокруг.

Он поднялся с кровати и, тяжело переставляя ноги, наступал на испуганную Хэ Су. А за стенами дворца всё громче надрывалась тревога: войска принца Со под предводительством лично Его Высочества и генерала Пак Су Кёна взяли дворец в плотное кольцо, и четвёртый принц уже въезжал в распахнутые ворота, не пролив ни капли крови благодаря поддержке клана Хванбо.

Чжи Мон напрягся, готовый при малейшей угрозе жизни Хэ Су прийти ей на помощь и отчаянно желавший, чтобы время застыло: Ван Со должен успеть. Должен!

А Чонджон, пошатываясь, медленно приближался к придворной даме и заходился булькающим истеричным смехом.

– Я знал! Знал, что в итоге он завладеет всем! – он остановился, не доходя до Хэ Су каких-то пару шагов, и нахмурился: – В чём же я допустил ошибку? Я боялся, что от меня отвернутся, в точности как от Со. Я боялся стать ненужным…

Он вдруг выпучил глаза и, схватившись за грудь, согнулся пополам.

Его сердце сдавалось, не выдерживая напряжения.

Но немного погодя Чонджон выпрямился и, заливаясь слезами, вновь обратился к дрожавшей даме Хэ.

– Матушка говорила мне, что я всегда был безупречным… – он всхлипывал после каждого слова, а его трясущиеся руки мяли нижнюю рубашку, перепачканную в чернилах и намокшую от слёз.

Король задохнулся, пережидая очередной приступ боли в груди, и Чжи Мон едва не бросился к нему, но заставил себя стоять на месте, вонзая ногти в ладони.

Спальня полнилась хриплыми вдохами и выдохами Чонджона, возвещавшими о его скорой кончине. И сам он это ясно осознавал. Поэтому, цепляясь за последние минуты жизни, отчаянно пытался понять главное, не догадываясь, что именно это понимание и толкало его сейчас в могилу.

– Я был таким! Я был безупречным и нужным, – он впился пристальным взглядом в Хэ Су, и голос его вновь упал до скрипящего шёпота: – Но по твоей вине всё изменилось. Зачем ты появилась, девка?

Король грубо швырнул Хэ Су на пол, и от этого движения сам отшатнулся в сторону, принявшись шарить по постели в поисках бумаги и кисти.

– Ты должна выбрать, – он подавился лающим кашлем и скорчился на полу над измятым листом. – Кому мне передать трон? Скажи, – он повернулся к Хэ Су, которая потирала ладошкой грудь, жмурясь от боли. – Кому передать трон? Уку? Бэк А? Или Со? Выбери, ты же такая всезнающая!

Хэ Су затравленно смотрела на него и молчала, а Чжи Мон с нарастающей тревогой прислушивался к сбившемуся ритму её сердца.

Проклятье! Да где же этот чёртов принц?

Если Ван Со промедлит ещё чуть-чуть, Чонджон перестанет быть для Хэ Су угрозой: её собственное слабое сердце остановится и обречёт Чжи Мона на смерть, а Ван Со – на яростное безумие, рухнув в которое, тот как раз и превратится в того самого кровавого тирана, хладнокровного и беспощадного в своей жестокости, что расцветёт в выжженной горем пустыне его души.

И словно в ответ на безмолвный призыв астронома, в коридоре, перекрывая истошные вопли и визги служанок, прогремел голос Ван Со:

– Найдите короля!

Услышав голос брата, Чонджон схватил листок и начал суетливо царапать бумагу кистью. Хэ Су с отчаянием смотрела на дверь, задыхаясь в надвигающемся сердечном приступе.

Чжи Мон понял: или сейчас, или никогда! Он уже схватился рукой за ширму, чтобы отодвинуть её в сторону, как вдруг король поднялся на ноги и протянул истерзанный лист Хэ Су. Та в страхе пятилась прочь от него, а стены дворца сотрясались от криков и лязга мечей.

Сделав шаг к придворной даме, Чонджон внезапно дёрнулся, побагровел и неуклюже повалился на пол, хватаясь за сердце. Его рука продолжала сжимать клочок бумаги, скрывающий судьбу династии и государства, а душа уже покинула этот мир.

Третий правитель Корё умер.

И в этот момент распахнулась дверь, пропуская внутрь четвёртого принца. Он посмотрел на сидевшую на полу Хэ Су, убеждаясь в том, что она цела, а затем наклонился к Чонджону. Вынув из скрюченных пальцев комок бумаги, Ван Со расправил его – и с раскрасневшегося от бега лица вмиг схлынула вся краска вместе с эмоциями.

– Ты читала? – спросил он у Хэ Су.

Его голос напомнил Чжи Мону скрежет металла по стеклу.

Придворная дама лишь отрицательно мотнула головой, и Ван Со тут же разорвал листок на мелкие клочки. Его окаменевшее белое лицо было при этом абсолютно бесстрастным, а губы плотно сжаты.

– С дороги! – раздался за дверью голос королевы Ю, и она шумно ввалилась в спальню вместе с пытавшимися задержать её министрами. – Пустите!

Увидев тело старшего сына, распластанное у ног Ван Со, она, словно не веря, медленно направилась к нему.

К тому времени Чжи Мон уже зашёл в комнату, покинув своё укрытие: больше ему там делать было нечего.

В возникшей тяжёлой паузе Хэ Су вдруг подползла к Ван Со и, склонив голову, прошептала, всё ещё задыхаясь и всхлипывая:

– Да здравствует новый король! Долгих лет жизни… королю!

Такого от неё Чжи Мон не ожидал.

Эта девочка и так сделала всё зависящее от неё, чтобы привести четвёртого принца к трону, чтобы заставить его самого захотеть сесть на трон, но то, что она делала сейчас, пообещав Ван Со поддержку, поразило и звездочёта.

Он обвёл ошеломлённым взглядом такие же потрясённые лица присутствующих, включая королеву Ю и самого четвёртого принца, который, впрочем, быстро справился с изумлением.

– Кого ты назвала королём? – растерянно огляделась королева-мать, а затем непонимающе посмотрела на каменное лицо сына. – Ты? Почему ты король?

– Перед смертью Его Величество передал трон мне, – решительно вздёрнул подбородок Ван Со. – Он отрёкся в мою пользу.

– Что? – выдохнула королева Ю.

А Чжи Мон опустился на колени и произнёс:

– Приветствуем вас, Ваше Величество!

И вслед за ним на колени немедленно пали все министры и стражники, заполнившие покои почившего короля, приветствуя короля нового.

Астроном выполнил свою задачу. Он сберёг придворную даму Хэ до возвращения Ван Со, как и обещал. А то, что она упала без чувств к ногам своего возлюбленного, шагнувшего на вершину, было уже вторично.

Её сердце справилось. На этот раз.

Однако силы его стремительно таяли.

***

Я помню день коронации, как будто это было вчера, Су. И если я скажу тебе, что не желал быть королём, это будет неправдой. А мы с тобой обещали не лгать друг другу.

Входя в тронный зал во главе церемониальной процессии, я ощущал триумф. Я упивался чувством превосходства над всеми, кто когда-либо презирал и унижал меня. И был уверен: я стану не просто их властелином, но императором. Я лишу их власти и прежнего влияния. Четвёртый принц Ван Со, никчёмный урод, изгнанный из Сонгака, отданный на воспитание безумной наложнице Кан, затравленный, никем не любимый и оттого озверевший, не просто вернулся во дворец, но взошёл на трон государства Корё, чтобы превратить это государство в империю!

Я прятал мстительную улыбку, слушая хвалебные речи, и думал о тех, кто стоял передо мной, согнувшись в почтительных поклонах.

Генерал Пак Су Кён, признавший меня королём в память о друге, во имя процветания и благоденствия страны, которой он служил и отдал всё самое дорогое, что у него было.

Мои братья: озадаченный Вон, гордый Бэк А, хмурившийся Чжон…

С ними не было только Ука. И знаешь почему, Су? Теперь я могу сказать тебе. И мне не стыдно перед тобой, слышишь? Если бы мне тогда было известно о нём то, что открылось позже, я бы не просто запер его в Сокёне, куда этот хитрый и скрытный манипулятор бросился за поддержкой наместника Ван Шик Рёма, довольно быстро сориентировавшись в ситуации. Никакой помощи он там не нашёл: к моменту его прибытия Ван Шик Рём был уже мёртв.

Это мои люди помогли наместнику отправиться к праотцам. Мои люди заключили Ван Ука под стражу и освободили лишь тогда, когда был уже назван новый король. Потому что Ук жаждал быть на моём месте: короля и твоего мужчины и сделал бы всё, чтоб помешать мне и лишить того, что мне принадлежало. Я лишь подозревал это, но, как оказалось, предчувствие меня не обмануло.

Теперь я это знаю наверняка. А если бы узнал в то время, Ван Ук недолго бы благоденствовал в разлуке с почившим Ё, поверь мне, Су. Несмотря на то, что я дал тебе обещание не причинять вред братьям.

Я не боюсь шокировать тебя, не боюсь твоего осуждения и не стану притворяться перед тобой тем, кем я не являюсь, потому что ты меня знаешь. Стоит мне только подумать о том, что я мог бы не потерять тебя так рано и так глупо, как внутри вновь просыпаются гнев и отвращение к Уку. Всё это произошло из-за него! Что бы он ни замышлял, было связано с тобой, Су! Он мечтал отобрать тебя у меня, отобрать просто из мести. И он это сделал.

Так станешь ли ты осуждать меня за моё отношение к нему, за мою ненависть и бессильную ярость? Сможешь ли, Су? Скажи, что сможешь, – и я тебе не поверю.

А в тот день, на церемонии коронации, мог ли я поверить в то, что моя сестра, стоявшая передо мной рядом с вдовствующей королевой Хванбо, станет мне женой вместо тебя? Что она виновна в истязаниях, которые тебе пришлось вынести после неудавшегося покушения на Му. Что она выдала Ына и Сун Док и натворила ещё столько всего, что я не раздумывая перерезал бы ей горло, глядя в её бесстыжие глаза до самого последнего момента, пока в них теплится жизнь.

Я ничего этого не знал тогда, и поэтому с лёгким сердцем смотрел в лицо той, что помогала своему ничтожному брату разлучить нас с тобой. Святые Небеса, как же я был слеп…

Я помню, как на закате вышел на ступени дворца уже его хозяином. Когда-то, вернувшись из Шинчжу, я несмело приблизился к нему, величественному и неприступному, мечтая лишь о том, чтобы он принял меня, как своего сына, наследника правящей династии, просто позволив мне остаться. И вот теперь я сам стал правителем.

А ты ждала меня внизу, улыбаясь и печалясь.

Я смотрел на тебя – и память возвращала меня в другой вчерашний день, единственный из всех в моей прошлой жизни, на который я променял бы день уходящий…

***

Ван Со хотелось, чтобы его дни в новом статусе и с новым именем мерно шли своим чередом, но это было не так.

Будни четвёртого правителя Корё Кванджона не струились один за другим, подобно тончайшим нитям дождя, они капали медленно-медленно, будто тягучие шарики разомлевшей на солнце смолы, нехотя отрываясь один от другого. Каждый из них, сменяя предыдущий, не становился легче или привычнее.

И, хотя Ван Со никому бы не признался в этом, ему было очень тяжело.

В глазах всех: и знати, и слуг, и родных – он захватил трон. Он – мятежник, избавившийся от захватчика. Но стал ли он героем и признанным правителем? Из влиятельных кланов на его стороне были лишь Каны и, вероятно, Хванбо. С этим нужно было что-то делать, как-то обращать ситуацию в свою пользу, и он почти не покидал тронный зал, разбирая прошения, принимая посланников из провинций, отменяя указы Чонджона и издавая новые.

Круговерть забот и тревог поглотила его настолько, что он выдыхал только на закате. И когда тринадцатый принц оставался во дворце, они садились ужинать в королевских покоях: он, Хэ Су и Бэк А – самые близкие ему люди.

Такие уютные вечера Ван Со очень любил и с нетерпением ждал. Трапеза в кругу семьи ранее была для него недосягаемой роскошью. В Шинчжу его никогда не приглашали за семейный стол: мыслимое ли дело принимать пищу с животными? Позже, уже перебравшись в Сонгак, он по-прежнему предпочитал есть один, сторонясь общества из-за своего увечья и чувствуя себя неуютно даже на чаепитиях с братьями, не говоря уже о многолюдных церемониях и фестивалях.

С искренним удовольствием Ван Со вспоминал только ужин с Хэ Су на скале, высоко над Сонгаком, стараясь не думать о том самом вечере у королевы Ю, когда его поманили обманчивым, но таким желанным семейным теплом и тут же унизили, приказав убить наследного принца.

Однако трапезы с Хэ Су и Бэк А были полны радости и умиротворения, и он зачастую специально задерживал брата во дворце допоздна, чтобы тот остался на ужин.

Это были хорошие вечера – добрые, душевные. Ван Со смотрел на брата и любимую и благодарил Небеса за то, что они с ним рядом. Они разговаривали, смеялись, подшучивали друг над другом, вспоминали прошлые дни. Но что-то тянуло внутри. Что-то подсказывало, что так будет не всегда. И вообще – будет ли ещё? Разве можно быть уверенным в чём-то во дворце?

 

Хуже всего Ван Со переносил ночи. Он всегда плохо спал, а теперь был вынужден жить в просторных и гулких королевских покоях, где ему было не по себе, потому что вместо Хэ Су по ночам его обнимала пустота. Он же вновь и вновь возвращался в мыслях в поместье Бэк А, где Су спала в его объятиях, заполняя пустоту и отгоняя кошмары своим теплом, и никак не мог заснуть. А когда засыпал, его душили дурные сны, выматывающие больше, чем дневные заботы. И дело было не в усталости или нездоровье, и не в пионах, которые по старой памяти он загодя приказал убрать из своих покоев, и в этот раз никто не посмел ему перечить.

Теперь дело было в ином.

Он боялся остаться один.

Без неё.

Вот и в эту ночь, едва закрыв глаза и провалившись в вязкую муть, Ван Со проснулся от собственного крика. Ему опять снилось, что он нигде не может отыскать Хэ Су: ни во дворце, ни в Сонгаке, ни вообще в Корё. В этом муторном сне он метался по тронному залу, по дворцовым коридорам, спрашивая каждого встречного, не видели ли они даму Хэ, но слуги и министры почему-то странно смотрели на него – с жалостью, изумлением и испугом – и все как один молча отводили глаза. Он возвращался в свои покои, где вновь и вновь натыкался на нефритовую урну, не понимая, что это и почему этот предмет постоянно оказывается перед ним.

В очередной раз увидев рядом с троном эту погребальную урну, Ван Со в отчаянии закричал, вскинулся на постели и, тяжело дыша, слепо оглядывал комнату, повторяя имя Су, пока не встретил её обеспокоенный взгляд.

Хэ Су сидела на постели рядом с ним, и, чтобы убедиться в её реальности и окончательно избавиться от гнетущего наваждения, Ван Со привлёк её к себе с такой силой, что у обоих перехватило дыхание.

– Я думал, что ты ушла, – прошептал он с дрожью в голосе и почувствовал, что она улыбается.

– Я уйду после того, как вы уснёте, – пообещала Хэ Су, успокаивающе поглаживая его по спине, отчего по всему его телу бежали мурашки. – Сегодня был долгий день.

Она выпрямилась, ласково глядя на него своими бездонными ореховыми глазами, а Ван Со обнял её за плечи и уложил рядом с собой на подушку.

– Зачем впустую тратить время? – прошептал он, наслаждаясь теплом её близости и успокаиваясь от одного её цветочного дыхания. – Просто останься со мной.

Он уткнулся лбом в мягкие душистые волосы Хэ Су, крепче прижимая её к себе, и умиротворённо закрыл глаза. Да, сегодня был долгий день, но если она останется с ним, то ему ничего не страшно: ни трудные дни, ни безлунные ночи.

Ощущая губами тёплую щёку любимой, он уже начал соскальзывать в сон, как вдруг Хэ Су решительно отстранилась и села на постели, разрушая окутавшую их безмятежность.

– Что не так? – он потянулся к ней, пытаясь вернуть на одеяло, но она воспротивилась:

– Вы только-только взошли на трон. Я не хочу, чтобы пошли дурные слухи. Завтра я приду снова.

Но Ван Со схватил Хэ Су за руки, когда она собиралась встать с кровати, и умоляюще заглянул в лицо:

– Мне нужно, чтобы ты была рядом, слышишь? Мне здесь не по себе. Я видел смерть предыдущих королей, и мысли, что я останусь здесь один, не дают мне свободно дышать, – он склонился к ней ближе, крепче сжимая тонкие запястья, и попросил: – Останься со мной! Останься!

Ему не было дела до сплетен служанок и евнухов, которые круглосуточно ждали его приказа за дверями покоев и, разумеется, знали, что Хэ Су была у него. Он плевал на устоявшиеся правила и традиции, согласно которым правитель проводит ночи в своей спальне в одиночестве, время от времени навещая одну из своих жён или наложниц в их собственных покоях.

Чтобы женщина короля осталась на ночь в его постели – это было неслыханно!

Но Ван Со было всё равно.

Его единственная женщина была рядом, а остальное не имело никакого значения. Он хотел чувствовать её возле себя. Он хотел засыпать и просыпаться с ней. Он – король. И станет поступать так, как сочтёт нужным.

Он чудовищно устал и желал сейчас лишь одного – Хэ Су. В своих покоях, в своей постели. И, чтобы она не смогла уйти, положил голову ей на колени и обнял их, не позволяя ей встать.

По-детски свернувшись клубочком, Ван Со наконец-то успокоенно выдохнул.

– Расскажи мне что-нибудь ещё о звёздах, – попросил он, закрывая глаза.

И, засыпая с лёгкой душой, он слушал истории Хэ Су, что она шёпотом рассказывала ему, поглаживая его по плечам, волосам, лицу. Ван Со улыбался этим приятным прикосновениям и чувствовал себя не правителем целого государства, а маленьким мальчиком, обласканным, любимым и нужным. Наконец-то – любимым и нужным! Ради этого волшебного ощущения стоило вынести сотни кошмарных ночей. Лишь бы они были – её колени, которые можно вот так обнять руками, чувствуя, как расслабляется тело и уходит нервное напряжение. Лишь бы они были – её нежные руки, касавшиеся его отяжелевших век и пульсирующих висков. Лишь бы в его снах звучал её мелодичный голос, поющий ему колыбельную – ту самую песню, что однажды она пела Ыну, а теперь – ему. Только ему.

Когда я отыщу то место, где нет одиночества,

Пойдём туда со мной…{?}[Отрывок из песни IU (АйЮ), исполнившей роль Хэ Су, «My Dear Friend (Thank You for Being You)». Именно эту песню Хэ Су пела в день рождения десятого принца.].

Голос Хэ Су убаюкивал его и звал за собой во вчерашний день, где они были так счастливы вместе.

Спасибо тебе за то, что ты такой, какой есть,

Спасибо за то, что остаёшься собой…

Только рядом с ней Ван Со оставался собой и был настоящим. Был счастливым.

***

А дворец жил своей жизнью. И ему было всё равно.

Он существовал сам по себе и плевал на чувства и желания правителя. Он, как и прежде, полнился сплетнями, интригами, недоверием, шантажом и ложью. В нём не было места любви.

И как Ван Со ни старался уйти от всего этого и защитить Хэ Су, подобное было просто невозможно. Дворец продолжал изводить его, угрожая потерей самого дорогого, пока здесь находились те, кто ненавидел его и желал ему смерти. Чего стоила одна только вдовствующая королева Ю, которой не давала покоя последняя воля почившего старшего сына!

 

Ван Со наслаждался долгожданными минутами тишины, наконец-то отпустив министров с утреннего совещания. Откинувшись на спинку трона, он устало следил за тем, как в лучах полуденного солнца кружатся сонные пылинки.

Это была долгая и напряжённая встреча, на которой он объявил свой указ о переносе столицы из Сокёна обратно в Сонгак. Его решение об освобождении рабов, занятых на строительстве нового дворца, вызвало шквал возражений, но Ван Со остался непреклонен и менять его не собирался: он утверждал своё право, силу и власть не короля, но императора.

Наблюдая за строительством, он видел, как голодали, болели и умирали рабы, чьи семьи по всему Корё бедствовали и проклинали Чонджона. Ещё тогда Ван Со решил, что все они смогут вернуться к своим родным и получить плату за труд. А семьям тех, кто покалечился или погиб, воздадут благами.

Главам влиятельных кланов, которые лишались рабов, такая воля правителя предсказуемо пришлась не по душе, но они ничего не могли сделать и, пошумев, разошлись, а Ван Со остался в блаженном одиночестве.

Впрочем, радовался он совсем недолго. В тронный зал, попросив дозволения, в тревоге вбежала У Хи – та самая девушка из дома кисэн, о которой заботился Бэк А. Ван Со узнал её, но не успел удивиться её визиту, как она торопливо заговорила, едва поприветствовав его.

– Ваше Величество, – сказала она, тяжело дыша от волнения и быстрого бега, – я подумала, что вам нужно знать.

– Нужно знать что? – мгновенно выпрямился император, предчувствуя недоброе.

– Королева Ю вызвала к себе придвор… Хэ Су. Она сейчас в покоях королевы, и я…

Не дослушав У Хи, Ван Со сорвался с места и вылетел из тронного зала. За ним едва поспевали советники, министры и слуги. Император ещё не успел привыкнуть к подобному постоянному сопровождению, и оно его изрядно раздражало.

Ещё не зайдя в покои королевы, он услышал её крики и голос Чжона, который пытался успокоить мать.

– Ты лжёшь, дрянь! – надрывалась та. – Ё – мой сын, никто не знает его лучше, чем я. Он бы никогда не отдал трон Со! Признайся, скажи мне правду, лживая девка!

– Матушка! – останавливал её Чжон, но королева словно обезумела.

Когда Ван Со распахнул двери, она трясла Хэ Су за плечи и кричала ей в лицо:

– Ну же, отвечай! Говори!

От вида насмерть перепуганной Су в руках разошедшейся королевы Ю император мгновенно пришёл в ярость.

– Довольно! – потребовал он, хватая Хэ Су за руку и пряча её за своей спиной. – Прекратите! Зачем было беспокоить её? Просто спросите у меня!

Чжон усадил мать на постель и теперь исподлобья смотрел на Ван Со. Он хмурился, на его скулах играли желваки, а в глазах вместо почтения плескалась строптивая непокорность. Он не желал принимать сторону брата, так его и не простив. Но было в его взгляде ещё что-то, тёмное, жалящее, что ускользало от Со, однако давило на него не меньше неприязни и осуждения.

– Вот как? Спросить у тебя? – желчно протянула королева Ю, не смея открыто перечить императору в присутствии последовавшей за ним в комнату свиты. – Тогда скажи мне правду – зачем ты разорвал указ почившего короля о назначении преемника?

– А отчего вы решили, что это сделал я? – сощурился Ван Со, не выпуская руку Хэ Су из своей и чувствуя, как она обхватывает его запястье дрожащими пальцами в поиске защиты. Когда-то она так же доверчиво льнула к его плечу, съёжившись под угрозами Ван Вона, который обвинял её в смерти Хеджона.

Эти воспоминания чиркнули по краю сознания Ван Со всполохом огнива – и его затрясло от гнева. Всё повторяется. Снова и снова. Когда же этому придёт конец?

Он шагнул в сторону, закрывая Хэ Су от матери, и постарался, чтобы, несмотря на клокочущий в груди гнев, голос его звучал убедительно и ровно.

– Я не знаю, почему Ё разорвал бумагу и произнёс свою последнюю волю вслух, но он отрёкся в мою пользу, в чём нет никаких сомнений.

Глядя в ненавидящие глаза королевы Ю, Ван Со крепче сжал руку Хэ Су, стараясь этим успокоить её и придать ей уверенности.

«Я с тобой, – говорил его жест. – Я смогу защитить тебя. Только верь мне и слушайся, чтобы не наделать ошибок!»

– Зачем королю, у которого есть сын, передавать трон младшему брату? – спросил Чжон, по-прежнему хмурясь. Он неотрывно смотрел на руку Ван Со, сжимавшую пальцы Хэ Су, и, судя по всему, его это злило.

Ах, вот как?

Выходит, Чжону было мало отнять у него любовь матери, мало противиться ему и обвинять в смерти братьев, теперь он не мог простить ему его счастье с Хэ Су?

Ван Со тут же вспомнил, как когда-то давно она укрывала Чжона в своей комнате в Дамивоне, и в его душе ядовитой змеёй зашевелилась ревность. Интересно, ради других его братьев Су тоже это сделала бы? Окажись кто-нибудь другой на месте четырнадцатого принца, она бы всё равно помогла? Или Чжон был для неё кем-то особенным?

Так это нетрудно было исправить!

И Ван Со, отбросив ненужную более сдержанность, язвительно скривился, в упор глядя на брата:

– Может, вы хотите сами спросить об этом Ё в ином мире?

Видя вытянувшееся лицо матери и подрагивающие от возмущения губы Чжона, он улыбался так зловеще, что королева качнулась прочь от его улыбки, будто от занесённого над нею клинка.

– Хорошо, что он отрёкся добровольно, – продолжал Ван Со тем же убийственным тоном. – Если бы мне пришлось захватить трон силой, к этому времени дворец был бы уже залит кровью моих братьев и племянников.

Он с холодным удовлетворением отметил, как королева в ужасе ахнула, а Чжон покраснел, сжимая рукоять меча.

То-то же! Впредь будут осмотрительнее в своих словах и действиях.

– Королева-мать, почему бы вам не заняться подготовкой к поминальной церемонии? – осведомился Ван Со, давая понять, что разговор исчерпан. – Позже я навещу вас ещё.

– Не называй меня так, – сквозь зубы процедила королева Ю, не глядя ему в глаза и не желая признавать поражение. – Я не стану носить этот титул, пока ты сидишь на троне.

Несмотря на боль, которой в его душе отозвались эти слова, Ван Со спокойно произнёс:

– Я тоже ваш сын, матушка. Ваш сын – правитель Корё, а значит, вы – королева-мать.

– Ты лишь вор, укравший трон у моего сына, – встретив его взгляд, упрямо выплюнула королева Ю.

Выдержав и этот удар, Ван Со развернулся и стремительным шагом покинул покои матери, не выпуская руку Хэ Су, которая покорно семенила за ним. Он чувствовал – ещё минута, ещё одно слово, ещё один подобный взгляд той, что его родила, но до сих пор не желала признать сыном, – и он не совладает с собой и переступит черту, которую сам же для себя и провёл.

Он летел по коридору к тронному залу, не замечая ничего вокруг. Его трясло от бешенства, а горло стискивала обида: ему страшно было осознавать, что мать до сих пор манипулирует его чувствами, и он ей это позволяет.

Значит, ничего не изменилось?

«Мать признаёт только того, кем можно гордиться. Ну а ты – мой позор и моя ошибка», – прозвучали в его голове давние слова королевы Ю.

Как же так?

Он до сих пор оставался её позором, даже став императором? Матушка по-прежнему ненавидела его, хотя он взошёл на трон? Неужели это не повод для материнской гордости? Он смог, он доказал ей, он шёл к трону и ради неё тоже… А выходит, дело было вовсе не в этом?

Тогда в чём? В чём?!

Ван Со резко остановился у входа в тронный зал, едва не налетев на согнувшихся в поклоне советников, ожидавших его возвращения на пороге.

Глупец! Какой же он самоуверенный глупец!

Надеяться на то, что мать признает его, если он станет правителем Корё? Бред! А ведь он в глубине души верил и ждал этого! Садясь на трон в первый раз, он думал о матери, предвкушая её одобрение. Неужели и этого недостаточно?

Какая злая насмешка судьбы!

Только услышав тихий вздох у плеча, Ван Со сообразил, что всё ещё сжимает руку Су.

Если бы она не пошла к королеве Ю! Если бы отказалась!

– Не встречайся с ними! – приказал он, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться и на неё тоже. – Даже если тебя позовут, ясно?

– Да, – подавленно прошептала Хэ Су, и Ван Со лишь теперь отпустил её покрасневшие пальцы, немного остывая.

– Кто бы из них ни искал встречи с тобой, сначала ты должна получить моё позволение, поняла?

– Я поняла, – ещё тише откликнулась Су, опуская глаза. – Я…

Не дав ей договорить, Ван Со развернулся и скрылся в тронном зале. Дверь у него за спиной захлопнулась с громким стуком, отгораживая его от Хэ Су. Разделяя их.

Он злился на неё!

За то, что пошла к королеве.

За то, что из-за неё он вновь получил пощёчину от матери.

За то, что она оставалась его слабым местом, в которое любой мог беспрепятственно ударить, зная, что удар достигнет цели.

Он обвинял её в крушении своих надежд, прекрасно понимая, что она тут ни при чём. И всё равно злился! На свою маленькую Су, без которой себя уже просто не представлял. Это шокировало Ван Со не меньше осознания того, что для матери он по-прежнему оставался никем.

Что же с ним творится? Что с ним делает трон?

А дворец насмешливо молчал, и даже солнце перестало заглядывать в окна, испугавшись холода стен и сердец его обитателей.

 

Чжи Мону, ожидавшему возвращения императора в тронном зале, хватило одного взгляда на каменное лицо Кванджона, чтобы понять: тот вне себя от злости вкупе с разочарованием и обидой.

Астроном молча смотрел, как император, сгорбившись под гнётом этих чувств, тяжело пересекает зал, как медленно поднимается по ступеням и подходит к трону, бездумно глядя прямо перед собой. Его рот превратился в тонкую злую полосу, ноздри подрагивали, а пальцы комкали рукава роскошного одеяния, расшитого золотыми драконами.

Однако стоило ему сесть на трон, как он выпрямился, подняв голову, – и вот перед Чжи Моном вновь появился император Кванджон, величественный и холодный, с гордой осанкой и непроницаемым лицом. Но звездочёт знал, какое пламя бушует внутри него, он видел его всполохи в чёрных, как безлунная полночь, глазах и слышал его отзвуки в хриплом дыхании императора.

Что ж, такова воля Небес. Тот, кто хочет носить корону, должен выдержать её вес. Никто не обещал, что будет легко, и четвёртый принц это знал.

– Ваше Величество, – осторожно заговорил Чжи Мон, когда тишина в тронном зале стала просто невыносимой, – по всему государству ходят слухи…

– Какие? – соизволил повернуть голову в его сторону Кванджон, и Чжи Мон непроизвольно съёжился под его угрюмым взглядом.

– Говорят, что правителем должен быть старший сын Чонджона, – заторопился астроном. – Министр иностранных дел Пак Ён Гу полагает, что вы солгали о последней воле почившего короля. И я…

– Убить! – рявкнул император и грохнул кулаком по столу так, что у Чжи Мона клацнули зубы и он прикусил себе язык.

– Простите?

– Каждый, заявивший подобное, будет немедленно обвинён в измене! – прорычал Кванджон, не глядя на ошарашенного советника. – Убейте всех! Всех слуг почившего короля, его придворных дам и солдат! Я уничтожу каждого, кто усомнится в моём праве на трон! Я не оставлю ни одной живой души!

Вид его был поистине страшен. Мрачный и опасный, он не оставлял никаких сомнений в том, что угроза будет выполнена.

Чжи Мон похолодел: сейчас на троне Корё восседал именно он – тот самый кровавый император, готовый на всё, чтобы утвердить свою власть. Ни в его агрессивном поведении, ни в устрашающем облике, ни в сердце, полном обиды и разочарования, не осталось ни единого просвета, способного смягчить его стальную волю и изменить решение.

На это звездочёт не рассчитывал. Вернее, рассчитывал, но на несколько иное. Неужели он всё-таки допустил промах, и, несмотря ни на что, четвёртый император Корё пойдёт кровавым путём, от которого нужно было его уберечь? Разумеется, такая вероятность оставалась, и Чжи Мон делал всё, чтобы свести её на нет. Так где же он ошибся?

Астроном заставил себя досчитать до десяти, прежде чем вновь взглянул на Кванджона. Но ничего не изменилось – перед ним пульсировал сгусток мрака и бешенства, готовый развязать кровавую бойню.

Нервно сглотнув, Чжи Мон попятился к боковому выходу из тронного зала.

Вот что способна сделать с человеком отринутая любовь и надежда! На это жестокое решение императора, несомненно, повлияла мать. Он едва проявил великодушие к рабам в Сокёне, как его тут же ударили в самое сердце, смягчённое добротой и оттого ставшее уязвимым.

Четвёртый принц изменился. Но при этом остался собой. А значит, его душу, растерзанную одной любимой женщиной, можно было попытаться заново собрать по кусочкам с помощью другой женщины, которая пока ещё была рядом.

Только вот исход всё равно будет один, и, исцелившись рядом с Хэ Су сейчас, Кванджон всё равно обречён её потерять. Но это будет потом, а пока…

Пока Чжи Мон сделает то, что может и должен.

Уже выходя из зала, он обернулся на одинокую фигуру императора, который застыл на троне. Холодный, несгибаемый и устрашающий в своём гневе.

«Простите меня, Ваше Величество!» – мысленно произнёс астроном, с горечью понимая, что говорит это в первый, но далеко не в последний раз.

***

Министра Пак Ён Гу нашли убитым в саду дворца, на мостике через бойкий ручей, чья вода, окрашенная кровью, и привела к телу родственника почившего короля. Никто не связал его смерть с волнениями в Хупэкче, откуда министр был родом. Никто не осмелился обвинить Кванджона, жестокую волю которого Чжи Мон просто не успел обнародовать, поскольку тело обнаружили вечером того же дня.

А самому Ван Со было вообще плевать на причины смерти старого мятежника и интригана. На него навалилось слишком много всего дурного за поразительно короткий срок, и он пытался справиться со всем этим и не впасть в отчаяние.

Но как можно было спокойно слушать генералаПак Су Кёна, который умолял отпустить его из дворца?

Ван Со смотрел на него, смиренно согнувшегося у подножия трона, и не верил своим ушам.

– Я не могу этого позволить! – проговорил он, чувствуя, что никакие его слова уже не помогут: генерал принял решение и от него не отступится. Разве так уже не бывало?

Словно подтверждая тревожные мысли императора, Пак Су Кён грустно улыбнулся самыми уголками искалеченного рта, не ожидая иного ответа, но с почтительной настойчивостью продолжил:

– Я бы хотел оставить службу и вернуться в родные места.

– Ты нужен мне как никогда! – с нажимом воскликнул Ван Со. – И тебе это прекрасно известно. Так почему ты продолжаешь просить об отъезде?

Он тоже не собирался легко сдаваться, и не только из чистого упрямства. У него было так мало сторонников! И в это смутное время укрепления своей власти он просто не мог лишиться надёжной опоры в лице опытного и храброго военачальника. Пак Су Кён когда-то заменил ему отца, и Ван Со до сих пор считал его своим другом, пусть генерал и отрёкся от своего воспитанника после гибели дочери. Но в нём оставалась неискоренимая преданность Корё, на которую и уповал император.

Как оказалось – напрасно.

Об этом свидетельствовала и скупая усмешка генерала, которому нечего было терять. Уже нечего. Он сделал для государства всё, что мог, и отдал всё, что у него было.

– Если говорить откровенно, – поднял на правителя полный неизбывной скорби взгляд Пак Су Кён, – я уже стар и слишком устал от дворцовых интриг. Пока я здесь, во дворце, я повсюду вижу свою Сун Док и слышу её голос. Я заставляю себя не думать об этом, но, Ваше Величество, у меня перед глазами всё время стоите вы с мечом в руке. Мне тяжело находиться здесь.

– Не оставляй меня! – взмолился Ван Со. – Не уезжай, прошу!

Он обращался сейчас не к подданному, не к слуге государства – он просил друга, наставника, который покидал его, так и не простив.

Улыбка сошла с лица старого генерала. Он пристально посмотрел на императора, и тот увидел, как по морщинистым обветренным щекам Пак Су Кёна текут слёзы.

– Ваше Величество, – тихо и проникновенно проговорил генерал, – ради нашей страны и своего народа станьте хорошим и мудрым правителем. Вы должны им стать.

Он должен. Должен. Но сможет ли? И как, если все, кто ему дорог, кому он доверяет, отворачиваются от него?

Ван Со не пошевелился ни тогда, когда Пак Су Кён покинул тронный зал, ни тогда, когда закатное солнце расписало стены узорными тенями, ни тогда, когда служанки, боязливо поглядывая на застывшего на троне императора, зашли, чтобы зажечь светильники.

Он поднял голову, только почувствовав рядом Хэ Су и уловив тонкий запах лотоса. Она пришла. Пришла к нему после того, как он обошёлся с ней днём, повысив на неё голос и захлопнув перед ней двери.

Всё равно пришла. Простила.

Почему-то эта мысль не обрадовала, а лишь добила его.

Только сейчас Ван Со понял, насколько он измотан и опустошён.

– Пак Су Кён оставил меня, – потерянно произнёс он. – Он устал от дворца. Сейчас он боится меня.

Он посмотрел на Хэ Су и неожиданно для самого себя спросил:

– Ты хочешь узнать, чьё имя указал почивший король? Тебе интересно, украл я трон или нет?

– Я об этом не думаю, – покачала головой Хэ Су. – Мне неинтересно, чьё имя там было указано.

– Там было пусто, – Ван Со произнёс это и ощутил, как с его души свалился тяжёлый камень. Теперь Хэ Су будет знать правду. Ему казалось это очень и очень важным, особенно сейчас. – Имя написано не было. Поэтому я разорвал бумагу, зная, что путаница будет ещё больше. К этому моменту дворец уже был в моих руках.

– Вы поступили правильно.

Эти слова лебяжьим пухом коснулись его щеки, и в горле тут же засвербело.

Правильно ли? Кто может знать наверняка?

– Пак Су Кён оставил меня, – повторил Ван Со. От долгого молчания и закипавшей против воли влаги на глазах голос его сел и звучал низко и сипло. Говорить было трудно не только по этой причине, но ему нужно было это сказать, поделиться с единственной оставшейся у него родной душой. – Для Бэк А я теперь только император. Чхве Чжи Мон видит во мне убийцу старшего брата. Для Чжона я тоже всего лишь братоубийца. Даже моя собственная мать считает меня не сыном, а вором.

Горячие капли всё-таки потекли по его щекам. Сил сдерживаться не осталось.

– Ты была права. Этот трон вселяет страх и делает одиноким.

– Но я же здесь, – Хэ Су присела рядом с Ван Со, накрыла своей ладошкой его руку и заглянула ему в лицо. И свет её глаз, ласковый, исцеляющий, проник в самую его душу, осушая слёзы. – Я не оставлю вас.

Она положила голову ему на плечо и приникла, обнимая своим теплом и любовью, которая принадлежала только ему.

 

«Я не оставлю вас!»

Знаешь ли ты, Су, сколько раз я повторял себе эти слова, когда казалось, ещё вдох – и я не выдержу? Твой голос до сих пор звучит внутри меня, даже теперь, когда ты всё же нарушила своё обещание. Но я больше не услышу его. Больше никогда – вот что страшно…

Ты всё-таки ушла. Как же ты могла, Су, ведь ты обещала мне, и я тебе поверил, как верю до сих пор. Я верю и безумно тоскую по тебе, моя маленькая Су, по твоему голосу и твоим рукам…

Все покинули меня. Оставили на растерзание дворца. Стоило мне войти сюда – и дворец начал отбирать то немногое, что у меня было – тех немногих, кем я дорожил. А ведь генерал предупреждал меня о жертвах, но я оказался к ним совершенно не готов.

Поэтому тогда, простившись со своим другом и наставником, я чувствовал себя раздавленным и несчастным, и твоя ладонь была единственным, что ещё удерживало меня на краю бездны…

 

В эту ночь Ван Со не просил – он заставил Хэ Су остаться с ним, в его покоях. И любил её так жадно и неистово, что наутро ныли все мышцы. Он просто перестал себя контролировать: им овладела не только страсть, но и страх. Страх затопил его рассудок и лишил самообладания. Страх, что у него отнимут и это последнее – его человека, его женщину, его Су.

Он сжимал её в своих объятиях с отчаянием обречённого, впивался в её податливые губы, не ощущая вкуса крови, не замечая её алый бисер, а Хэ Су принимала его дикие, грубые ласки с нежной покорностью и утешала мягкостью рук и цветочными поцелуями, лишь тихонько вздрагивая и сглатывая стоны, когда он делал ей особенно больно. Она понимала его состояние и с готовностью отдавала себя, чтобы погасить его боль и успокоить его, чтобы он не мучился и знал, что она – вся его, вся целиком, до конца…

А наутро Ван Со с ужасом смотрел на ссадины и следы укусов, которые обещали расцвести багровыми маками на снежной коже, целовал слипшиеся ресницы и высохшие дорожки слёз, едва касался истерзанных губ и шептал виновато:

– Прости… Прости… Прости меня, Су.

Он просил прощения не только за эти раны, не только за то, что заставил Хэ Су вынести этой ночью, но и за то, что злился на неё вчера, что позволил себе обидеть её своей холодностью, в то время как она одна оставалась его, душой и телом.

Ван Со сгорал от стыда и чувства вины, баюкая любимую в своих руках, врачуя нежностью кровоподтёки, тускневшие под тонкой кожей, а Хэ Су улыбалась ему в ответ и повторяла:

– Всё хорошо, Ваше Величество… Всё хорошо, не волнуйтесь.

– Не надо, – вдруг замер Ван Со, подняв голову. – Не зови меня так. Когда ты… вот так… со мной, не зови.

– Не буду, – легко соглашалась она и тянулась к нему с объятиями, произнося его прежнее имя так особенно, что Ван Со пробирала дрожь.

Было нечто донельзя интимное в том, как Хэ Су звала его по имени и как оно отзывалось у него внутри, рассыпаясь солнечными брызгами и наполняя душу светом.

Никто не звал его так, только она. В этом было её право, её привилегия.

И его наслаждение, от которого он не мог отказаться. Которое он не собирался отпускать.

***

Чхве Чжи Мону не понадобилось много времени и усилий, чтобы убедить даму Хэ перебраться в комнаты, смежные с личными покоями императора.

Он знал, что возлюбленная Кванджона по-прежнему отказывалась оставаться у него на ночь, чтобы не подвергать его излишнему осуждению в такое непростое время. А император противился, как мог. Из упрямства, из страха, из чувства собственности.

Но Хэ Су была ему нужна. Нужна как никогда.

И Чжи Мон, понимая это, сперва будто невзначай подкинул Кванжону идею о переселении дамы Хэ из Дамивона во дворец, поближе к нему, а потом намекнул и ей самой, что это будет замечательным компромиссом. И всё уладилось гораздо проще и быстрее, чем он сам ожидал.

Человеческие миры теснят друг друга в бесконечности, времена сменяют друг друга, но никогда и нигде любящая женщина не перестанет быть для своего мужчины светом, озаряющим его глаза, теплом, согревающим его душу, и силой, наполняющей его тело.

Без Хэ Су подле себя Кванджон был обречён стать тираном и убийцей, а рядом с ней – мудрым и справедливым правителем, что и нужно было Чжи Мону. Корё. Истории.

Астроном не сомневался, что на решение императора освободить рабов, даровать им статус простолюдинов и воздать им благами повлияли именно наивные речи Су о равенстве всех людей, привнесённые ею из эпохи Го Ха Чжин. И эта девушка была ещё необходима Чжи Мону, чтобы хотя бы начало правления Кванджона стало временем благоденствия государства, несмотря на шаткое положение власти из-за распрей воинствующих кланов, с которыми император боролся единственно возможными мерами, проявляя свой сильный характер и непреклонную волю.

А как иначе? Стоит единожды простить изменника – и завтра тебя предадут снова. Стоит пойти на поводу у одной влиятельной семьи – и вскоре другие кланы заявят свои права на твою благосклонность и примутся манипулировать тобой в своих корыстных целях. Стоит раз позволить кому-то принять решение за тебя – и впоследствии ты превратишься в безвольную марионетку.

Такова была природа любой власти, и удержать её мог лишь такой жёсткий, трезвомыслящий и бескомпромиссный правитель, как Кванджон.

Его основной проблемой сейчас были могущественные кланы Корё, поддержкой которых ему следовало заручиться любой ценой. О цене этой Чжи Мон предпочитал не думать, но закрыть глаза, притворившись, что платить не придётся, было невозможно.

Что же до исполненного приказа императора о массовых расправах над сторонниками почившего Чонджона… Чжи Мон не присутствовал на казнях, стараясь включить здоровый цинизм. На его профессиональном языке это называлось «сопутствующий ущерб». В конце концов, какой правитель, особенно захвативший трон, не начинал с зачисток? К этому надо относиться философски. Надо. Да вот только у Чжи Мона уже не получалось так равнодушно, как раньше. В его отточенном механизме мышления проводника что-то надломилось, и ему не удавалось починить поломку, как бы она ни мучила его. Может быть, потом, после этой неимоверно трудной и изматывающей миссии, он сможет восстановить покой и равновесие в душе. Но это будет после.

А в настоящий момент он должен быть здесь и сейчас. И думать о том, как поддержать нового императора, чьё солнце только-только начинало восходить над Корё, чтобы осенить его своим могуществом, силой, мудростью и превратить в великую державу.

И помощь Чжи Мона заключалась не только в советах, наставлениях и идеях. Она заключалась также и в том, чтобы не лишать императора силы, которую давала ему его главная слабость – Хэ Су. Да, ей недолго суждено было озарять его путь, но, как бы жестоко это ни выглядело, ещё не пришла пора обрекать Кванджона на полное одиночество. Этот мрачный час придёт, однако пока было слишком рано.

Совсем недавно звездочёт подарил влюблённым целый день. Лишний день счастья, не учтённый в скрижалях Небес! И ничего катастрофического не произошло. Как раз наоборот. Поэтому торопиться не следовало. Но и медлить тоже.

Чжи Мон никогда не забывал о времени и пристально следил за стрелками на часах жизни императора. В конечном итоге, это и было его главной задачей.

***

Больше всего на свете Ван Со любил просыпаться рядом с Хэ Су.

Всякий раз он выдумывал какой-нибудь предлог, чтобы она не уходила от него в середине ночи в свои новые покои, пусть их и разделяла какая-то пара дверей. Но эти двери казались императору непреодолимой преградой, а узкий коридор никак не избавлял его от кошмаров и одиночества. Поэтому Ван Со ласками, уговорами, хитростью, нажимом – всегда по-разному – заставлял Хэ Су оставаться рядом с ним. Лишь тогда он спокойно спал и просыпался отдохнувшим и полным сил, как в это утро.

Предрассветный час на цыпочках прокрадывался в императорские покои, окутывая спальню туманной безмятежностью. И Ван Со было хорошо, как ни в какое другое время. Только в эти минуты он мог просто наслаждаться жизнью возле той, что была ему дороже этой самой жизни.

Пользуясь тем, что Хэ Су крепко спала, он любовался ею, беззастенчиво откинув одеяло в сторону. Он не боялся её разбудить: в комнате было тепло, его возлюбленную омывало летнее солнце, так что она лежала перед ним открытая, обнажённая, в ореоле рассветных лучей, прекрасная, как сбывшаяся мечта.

Ван Со безумно нравилось, когда, насладившись друг другом, они, охваченные приятной истомой, засыпали без одежды, не размыкая объятий. В этом таилось нечто трогательное и трепетно сближающее их. В этом крылось его умиротворение и исцеление от одиночества. В этом он находил для себя наивысшее блаженство – держать в своих руках любимую женщину, доверчиво льнувшую к его груди.

Он улыбнулся своим мыслям и чуть отодвинулся, опираясь на локоть, чтобы охватить взглядом всю Хэ Су целиком, пока она не проснулась и не принялась стыдливо кутаться в одежду и отчитывать его за вольности.

Её молочно-белая кожа вся словно светилась перламутровым сиянием, источая негу и едва уловимый запах персикового масла и лотоса. Ван Со тихонько водил кончиками пальцев по её распущенным волосам, изящным плечам, округлой груди, пока его рука не легла ей на живот, накрывая маленькую родинку в виде полумесяца, которую он так любил целовать, всякий раз вызывая в Хэ Су дрожь и сладкие стоны.

Но сейчас он думал о другом.

Его горячая ладонь прижималась к мягкому животу Су там, где однажды под этой самой родинкой должна была зародиться новая жизнь – их с Су дитя.

Эта мысль привела Ван Со в такой трепет, что пальцы его дёрнулись, слегка царапнув нежную кожу, и он посмотрел в лицо спящей – нет, не разбудил… Только ресницы дрогнули, и приоткрылись в глубоком вздохе губы.

Он ласково поглаживал тёплую кожу, обводил кругами родинку и представлял себе, как Хэ Су сообщит ему о том, что у них будет ребёнок. Их ребёнок.

Ван Со перевёл вдруг сбившееся дыхание и коснулся губами безмятежно гладкого лба любимой.

Однажды так и будет. Обязательно. Он в этом не сомневался. Может быть, даже завтра или с новой луной – Хэ Су скажет ему об этом, и он подхватит её на руки, поднимаясь вместе с ней на ступень выше к счастью…

У них будет девочка, маленькая принцесса – почему-то он был в том уверен. Да, потом непременно появятся сыновья, и не один, но первой родится дочь. С такими же огромными бездонными глазами, как у Су. И её лунной улыбкой. Может быть, она будет такой же упрямой, как он, но похожа точно на мать. И его будут согревать уже две любящие улыбки. Две родные души. Два его человека.

Ван Со неслышно рассмеялся своим счастливым мечтам и заметил, что Хэ Су сонно смотрит на него из-под приоткрытых ресниц.

– Ваше… – она смутилась, осознав, что вновь обращается к нему не так, как он просил, когда они остаются наедине, в постели, и порозовела, увидев, что лежит, полностью открытая его жадному взгляду.

Хэ Су завозилась, пытаясь завернуться в одеяло, стыдливо прикрылась руками, но Ван Со ей не позволил. Он сбросил одеяло с кровати на пол, взял её тонкие запястья и развёл руки в стороны.

– Какая же ты красивая, – прошептал он, лаская восхищённым взглядом её румянец, ложбинку на груди, изящные изгибы тела и полумесяц родинки в самом низу живота, где очень скоро… обязательно…

Его сердце застучало сбивчиво и невероятно громко для этой спальни, вдруг ставшей такой маленькой и такой огромной, как целый мир – один на двоих.

– Су… – Ван Со склонился к любимой, закрывая её своим телом от смущения, осыпая поцелуями зардевшееся лицо и ещё на один шаг приближаясь к исполнению своей сокровенной мечты.

 

Почему-то Хэ Су очень нравилось наблюдать, как он пишет, неважно что: письмо, указ или стихотворение. Она всякий раз сосредоточенно следила за тем, как двигается кисть в его руке, оставляя витиеватые следы, как лениво подсыхают чернила, пропитывая шершавую рисовую бумагу, а потом забирала исписанный лист, подносила его к свету и подолгу любовалась размашистой ровной вязью.

Она говорила, что у него красивый почерк, и Ван Со не переубеждал её, хотя ему было далеко до его учителя каллиграфии, от которого он нередко получал нагоняй за свои кривые закорючки. Как же давно это было…

Пусть считает его почерк красивым, лишь бы была рядом. Но иногда Ван Со казалось, что дело не только в его почерке. А в чём ещё, какова была причина столь пристального внимания Хэ Су, он так и не выяснил, а она всякий раз отнекивалась и лишь загадочно улыбалась.

– Зачем тебе так много листов? – в очередной раз поинтересовался он, отдавая Хэ Су написанную по её просьбе «Оду мандариновому дереву» Цюй Юаня.

 

Я любуюсь тобою,

о юноша смелый и стройный,

Ты стоишь, одинок,

среди тех, кто тебя окружает.

Высоко ты возвысился

и, никогда не сгибаясь,

Восхищаешь людей,

с мандариновым деревом схожий.

 

Глубоко твои корни

уходят в родимую землю,

И стремлений твоих

охватить нам почти невозможно.

Среди мира живого

стоишь, независим и крепок,

И, преград не страшась,

никогда не плывёшь по теченью…{?}[Отрывок из стихотворения «Ода мандариновому дереву» Цюй Юаня (пер. А. И. Гитовича).]

 

– На это есть своя причина, – как обычно ушла от прямого ответа Су, с довольной улыбкой рассматривая ровные цепочки символов, заплетённых в ритмичный слог.

– Ты говорила, что приготовишь мне сюрприз, – притворно надул губы Ван Со, размешивая чернила. – А сама всего лишь угостила меня рисом сегодня за обедом. Как это понимать?

– Но вы съели всё до последнего зёрнышка, – воспротивилась его упреку Хэ Су. – А я ведь хотела угостить ещё и Бэк А, и Чхве Чжи Мона.

Скажите пожалуйста! А при чём здесь они?

– Ты не должна заботиться ни о ком, кроме меня, – напустил на себя обиженный вид Ван Со, но чувствовал: глаза его смеются, сводя на нет строгий тон. – Всё лишь для меня!

Хэ Су долго смотрела на него, а потом несмело спросила:

– Сегодня что-то произошло?

Произошло. На рассвете. В его покоях, где они проснулись вместе.

Но Ван Со из озорства вдруг решил не рассказывать ей о родинке и о своих надеждах, раз она не признаётся ему, почему так любит наблюдать за танцем кисти в его руке.

– Нет, – солгал он, широко улыбаясь. – А почему ты спрашиваешь?

– Вы сегодня больше улыбаетесь, – пожала плечами Хэ Су, и Ван Со почувствовал, как от этих её слов в груди разливается медовое тепло. Но она закончила совсем не так, как он ожидал: – И от этого мне тревожно.

Он отложил кисть и нарочито утомлённо вздохнул:

– Не пытайся узнать обо мне всё. Мы не женаты, а ты уже пытаешь меня. Я ведь так и сбежать могу!

Но его шутка возымела обратный эффект.

– Всё это потому, что целыми днями я только и жду вас! – отплатила ему Хэ Су, в точности повторив его надутый вид пару минут назад. Но тут же её тон стал просящим, а улыбка – заискивающей. – Могу я… днём работать в Дамивоне? Даже не прислуживая другим, я много чем смогу заняться.

Пока Ван Со обдумывал её неожиданную просьбу, Хэ Су вдруг что-то вспомнила и встрепенулась:

– И ещё… насчёт Чхэ Рён. Можно, она останется при мне? Всех прежних слуг Чонджона отправили в другие дома. Но я не хотела бы с ней расставаться.

Ван Со недоумённо поджал губы.

Чхэ Рён? Та самая служанка восьмого принца, которую тот почему-то отпустил из своего поместья в Дамивон, когда Хэ Су стала придворной дамой при Хеджоне?

Он помнил, что девушки сдружились ещё в доме Ван Ука, хотя эта служанка была странной и не внушала Ван Со никакого доверия. Всякий раз, когда он видел её, ему казалось, что за внешней простотой, глуповатым лицом и бесконечной болтовнёй этой девчонки кроется нечто более значимое, недоброе, но что именно – выяснить ему не представилось возможности.

И вот теперь Хэ Су просила оставить её в Дамивоне!

– Когда она покинет дворец, ей некуда будет пойти, – продолжала уговаривать его Хэ Су с таким лицом, с каким дети выпрашивают у взрослых сладости.

Вот, пожалуйста! Она уже из него верёвки вьёт!

– Чхэ Рён… – протянул Ван Со, чувствуя, как что-то внутри него противится этой просьбе. – Не знаю…

– С ней мне не будет одиноко, – не сдавалась Хэ Су. – Прошу вас!

Взглянув на любимую, Ван Со вдруг отчётливо представил себе маленькую девочку с её улыбкой, которая тянется за медовым печеньем, выпрашивая у него угощение ещё до трапезы.

«Вы сегодня больше улыбаетесь».

А причина тому – его утренние грёзы.

– Хорошо, – добродушно усмехнулся он, наслаждаясь радостным блеском глаз Хэ Су. – Но скоро ты не будешь так одинока. У нас появятся дети.

Не удержался-таки! А как можно спрятать в себе свет счастья и надежды?

– Де… дети? – опешила Хэ Су, меняясь в лице.

Ван Со взял её руки в свои и заговорил, с улыбкой глядя в любимые глаза:

– Тебя навестит придворный лекарь. Я приказал ему прийти к тебе завтра. Ты должна беречь себя, чтобы понести дитя.

Обескураженный вид Хэ Су не столько озадачил, сколько позабавил его. Неужели она думала, что все их страстные ночи пройдут бесследно?

– Но… – заикаясь, наконец-то выговорила она, – мы ещё даже не женаты, а вы уже говорите мне о детях!

– Не женаты? – искренне удивился Ван Со. Такие мелочи! Они ведь всё равно вместе теперь. Но если Хэ Су так хочется, то… – Давай поженимся! Когда ты хочешь? Сделаем это поскорее!

– А вот и не хочу! – возмутилась Хэ Су, глядя в его сияющее лицо, и Ван Со на минуту даже поверил её детскому негодованию.

– Не хочешь? – озадаченно переспросил он и тут же выдохнул с облегчением, услышав ответ.

– Вы должны сделать красивое предложение, – капризно пробормотала Хэ Су, искоса поглядывая на него. – Когда вы в прошлый раз попросили меня о встрече у озера, думали, я не пойму? Вы же собирались сделать мне предложение?

Ван Со еле сдержался, чтобы не рассмеяться. Поистине, какой хороший, забавный сегодня день!

– Я не знаю, когда смогу пойти к озеру, – протянул он, напустив на себя занятой вид. – Теперь покидать дворец не так-то просто.

– Да, – прошептала Хэ Су, приняв его спектакль за чистую монету, и загрустила.

Нет, его любимая – действительно просто чудо!

– А если я придумаю красивое предложение, – перестал он прятать улыбку, – мы поженимся?

Но Хэ Су насупилась и никак не отреагировала на его жест примирения.

– Говорить с тобой сложнее, чем с министрами, – вздохнул Ван Со и вновь взялся за кисть, услышав её тихий смех.

Он обязательно что-нибудь придумает. Что-нибудь необыкновенное, чтобы увидеть счастливый блеск её глаз и самому стать ещё чуточку счастливее.

Вместе с ней.

 

Не думай, Су, что я был настолько наивен, чтобы надеяться на светлые дни и наше с тобой безмятежное будущее во дворце, не омрачённое тревогами и преградами.

Жизнь никогда не баловала меня. Жизнь научила меня не верить в чудеса и полагаться только на себя, как волку-одиночке, отринутому стаей.

Но никому из смертных не дано знать волю Небес. И даже я, готовый ко всему, не мог предположить, какой удар они нанесут мне в обмен на крохи благоденствия рядом с тобой, какую цену мне придётся заплатить за то короткое время, что я был счастлив, позволив себе погрузиться в недолгое обманчивое заблуждение в милости Судьбы.

Потому что Судьба зорко следила за отмеренными мне светлыми днями, отсчитывая их с рачительностью скупца. Видимо, она решила, что с меня хватит, и послала ко мне Ука.

Он был её карающей дланью, её вестником тьмы, ожидавшей меня после прощальной ласки закатного солнца. Ук явился и поставил меня перед выбором: потерять крылья или сердце. Трон или тебя, моя Су… И третьего Судьбой мне было не дано.

Я не знал, что будет завтра, чем оно обернётся для меня, для нас с тобой, для Корё. Одно я знал наверняка: ты – счастливый стук моего сердца, Су. Ты – его живительное биение, и если тебя не будет рядом, то и меня не будет. С крыльями или без, лишившись сердца, жить не сумеет никто.

И всё-таки мне предстояло сделать выбор, заплатив за нежданный подарок жестоких Небес.

Я понимал тогда, как понимаю и теперь: возврата во вчерашний день нет и быть не может. Но лучше один такой день с тобой, чем тысяча лет без тебя…

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 18. Холод ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 18. Холод

Художественные иллюстрации к главе:

https://yadi.sk/i/2pE4ucU_PcjBlg

https://yadi.sk/i/NrrFI0uafp2kng.

Автор – Проигравший спор ♡

 

Стихотворная иллюстрация к главе (эпизоду в башне звездочёта):

https://ficbook.net/readfic/9975245.

Настроение: Liu Tao – Fading Beauty (Nirvana in Fire – OST)

 

Одну звезду зову воспоминаньем,

Одну звезду – любовью,

А одну зову я одиночеством,

Одну зову стремленьем, жаждой,

А одну – стихами,

А одну зову я мама, мама…{?}[1 Отрывок из стихотворения «Ночью, считая звёзды» (пер. Е. Болдескул).]

 

Юн Дон Чжу{?}[Юн Дон Чжу (1917–1945) – корейский поэт.]

– Восьмой принц просит позволения увидеть Его Величество!

Голос советника звучал из коридора приглушённо, но так торжественно, словно он возвещал о визите самого императора.

Подумав об этом вскользь, Ван Со выпрямился на троне и скривился в глумливом оскале. Что, братец, снова не вышло занять моё место? И не выйдет, пока я дышу, даже не надейся! Волки живут долго…

Стоявшие по бокам от трона Чжи Мон и Бэк А недоумённо переглянулись: у Кванджона не было ни единого повода для веселья. Трон под ним качался, кланы во всех провинциях бурлили, словно кипящая вода, а ему – смешно? С чего бы?

Но, когда в дверях появился Ван Ук, лицо императора вмиг лишилось всякого выражения, а сам он весь подобрался, словно волк перед прыжком. Вряд ли восьмой принц прибыл, чтобы поздравить брата с недавней коронацией, на которой сам он не присутствовал: Ван Со об этом позаботился. Он всё ещё не доверял Уку, подозревая, что тот может препятствовать ему или даже устроить мятеж.

Оба они – братья-ровесники, восьмой и четвёртый – и без слов прекрасно понимали, что каждый думает о другом, не обольщаясь напрасными чаяниями. Слова им были не нужны. За них говорило напряжение, мгновенно возникающее между ними, стоило им оказаться рядом. За них красноречиво высказывались взгляды, в которых был только взаимный холод – и ничего больше. А вот что пряталось за этим холодом, у каждого было своим, тайным.

– Рад видеть тебя, – уронил император в ответ на сдержанный кивок восьмого принца.

– Я здесь от лица всех придворных министров, – сразу перешёл к делу Ван Ук, не тратя время на изъявления расположения, которого не испытывал.

Последнее было очевидно не только для Ван Со.

– От лица министров? – вздёрнул брови император.

А от своего лица говорить боитесь, Ваше трусливое Высочество? Неудивительно. Люди не меняются.

Ледяной тон правителя не предвещал ничего хорошего, и Бэк А с Чжи Моном, не сговариваясь, настороженно покосились на него.

– Первое, – ровным голосом, словно зачитывая свиток, начал Ван Ук. – Мы требуем, чтобы командующего государственным войском определяли голосованием придворных министров. Второе. Каждый влиятельный клан будет ведать сбором налогов в своих владениях. Часть сборов будет направляться императорской семье, остальным же они будут распоряжаться сами. Если вы согласитесь с этим, вы заручитесь их поддержкой.

– Я должен отказаться от войск и податей? – опасно сощурился Ван Со. – Хочешь подрезать крылья императору? Ты ошибаешься, полагая, что на меня подействуют эти угрозы.

– Раз не хотите жертвовать крыльями, то как насчёт вашего сердца?

В этот раз и Чжи Мон, и Бэк А как по команде одновременно уставились уже на восьмого принца. А Ван Со почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Он впился в брата пристальным взглядом, ожидая продолжения и заранее зная, что оно ему не понравится.

Он не ошибся.

– Семья Хванбо из Хванчжу предлагает императору брак! – повысил голос Ван Ук, так что его наверняка слышали и те, кто притих за дверью тронного зала.

– Оставьте нас, – не спуская глаз с Ука, глухо приказал Ван Со и не пошевелился, пока тринадцатый принц и астроном не вышли.

Ван Ук молча ждал, и вид его был полон такого превосходства, что император невольно ощутил, как в горле у него зарождается звериный рык.

Броситься на брата. Стереть с его самодовольного лица тень мерзкой улыбки. Затолкать обронённые слова обратно ему в глотку, чтобы он ими подавился. Всего ничего. Много времени это не займёт, но последствия…

Ван Со потряхивало от напряжения. Он еле сдерживался и продолжал смотреть прямо перед собой.

– Женившись на Ён Хве, вы заручитесь поддержкой всех кланов, а семья Хванбо станет вашей опорой, – вещал Ук таким назидательным тоном, будто объяснял прописные истины несмышлёному младенцу, и это злило Ван Со едва ли не больше, чем то, что ему предлагал восьмой принц.

– Не пытайся манипулировать мной, – процедил император с неприкрытой угрозой. – Может, я и на троне, но всё ещё остаюсь волком.

– Этот трон непросто заполучить, – усмехнулся Ван Ук. – Но ещё сложнее защитить. Восседая на нём, вы должны ясно видеть, что могущественные кланы – это обоюдоострые мечи. И если вы хотите сохранить своё положение, вам понадобится их поддержка.

Покровительственные нотки в голосе восьмого принца выводили Ван Со из себя. Да что Ук возомнил о своей семейке и себе самом?

– Я уже обещал жениться на другой, – сухо ответил он.

– Вы говорите о Хэ Су? – отреагировал Ван Ук с поразительным спокойствием, словно иного ответа и не ожидал. Словно весь этот разговор был расписан и отрепетирован им заранее. – Она не может стать императрицей.

Каков наглец! Ван Со едва не улыбнулся в ответ на это нахальное заявление, однако смешно ему вовсе не было.

– Как я захочу, так и будет.

Но Ван Ук подготовился действительно тщательно.

– Кажется, вы забыли об увечье, – тут же парировал он. – Хэ Су сама нанесла его себе, чтобы избежать брака с королём Тхэджо. Она порезала свою руку. Женщина со шрамом на теле не может быть женой правителя. Но если такое произойдёт, вам придётся отречься от трона, – Ван Ук уже открыто улыбался. – Чем вы пожертвуете: троном или Хэ Су?

Ещё одно слово, ещё одна подобная улыбка – и он точно не выдержит! Неимоверным усилием Ван Со подавил рвущееся из груди волчье рычание, глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и мстительно хмыкнул:

– А я ничем не стану жертвовать. Может, на это готовы другие, я же стал императором, чтобы завладеть всем. И ты думаешь, я откажусь от Хэ Су из-за какого-то шрама? Я ведь и сам взошёл на трон вот с таким лицом, – он коснулся левой щеки, где уже очень давно нельзя было распознать кривой уродливый рубец.

«Никто не должен обладать всем!» – кричал взгляд восьмого принца, в котором клубилась тьма чувств и эмоций, что он не смел открыто показать и высказать. Но это не мешало ему их испытывать, а императору – читать, как в раскрытой книге.

И пусть Ван Ук удалился, больше ничего не сказав, победы за собой в этом словесном поединке Ван Со не ощущал. В его душе занозой застряла ненавистная мысль, заронённая восьмым принцем, – ему придётся сделать выбор. Он отчаянно сопротивлялся этому, злился, отрицал, но понимал – его заставят. Если не люди, так обстоятельства.

Выбор делать придётся.

 

А на него продолжали давить.

Не дождавшись от императора немедленного решения, спустя некоторое время совет министров отправил к нему очередного посланника – наместника Кана, очевидно, полагая, что тот имеет влияние на своего бывшего воспитанника.

– Семья королевы Ю снова требует самоуправления, – заявил тот. – И они, и клан Хванбо настроены против Вашего Величества. Чтобы прекратить это противостояние, женитесь на принцессе Ён Хве. Вступив с ней в брак, вы сможете решить все проблемы. Таково общее мнение всех министров.

И эти туда же! И всё об одном и том же!

– Я сам решу, на ком мне жениться, – отрезал Ван Со, вновь закипая.

– Неужто вы намерены жениться на той девчонке из Дамивона? – картинно выпучил глаза наместник Кан, и императора мгновенно бросило в жар: да что себе позволяет этот жалкий прихвостень Хванбо? А тот, видимо, не понимая, что всерьёз перегибает палку, даже повысил голос, перейдя к открытым угрозам: – Видимо, вы не настолько дорожите троном!

Очевидно, Небеса благоволили этому старому интригану: от того, чтобы немедленно свернуть тому шею за наглость и прошлые обиды, Ван Со удержало только присутствие Бэк А.

Сговорившимся министрам вторила и вдовствующая королева Хванбо, которая явилась в тронный зал на следующий день.

– Сейчас каждая могущественная семья старается завладеть частью государства. Неужели вы допустите разделение Корё? – вопрошала она. – Это государство построено вашим отцом, и, чтобы защитить его, он пожертвовал слишком многим. Я велела сыну отступиться от борьбы за трон и предлагаю вам брак с моей дочерью.

Видя, что её слова не достигают цели, королева положила на стол свой последний аргумент – тетрадь, от корки до корки заполненную странными символами. Ван Со полистал её, но не понял ни слова. Письмо было явно иноземным, а почерк – по-женски аккуратным и чистым.

– Это написала Хэ Су, – проследила за его озадаченным взглядом королева. – Никто не может распознать написанное. Судя по её знаниям и умениям, она очень подозрительная девушка. К тому же, у неё довольно низкое происхождение и много недостатков.

Всё это доводило Ван Со до бешенства. Он терпеть не мог, когда им манипулировали: наелся этого, ещё будучи принцем. Отец, мать, приёмная семья, царствующие братья в прошлом, а теперь, кажется, и все на свете стремятся использовать его в своих целях, невзирая на его собственные побуждения. Относятся к нему, как к несмышлёнышу, неспособному принимать решения и оценивать их последствия. Ну так они все глубоко заблуждаются! Он вовсе не послушный инструмент и не податливая глина в их алчных руках!

Император упрямо искал выход из тупика, в который его неустанно загоняли. Вернее, это был не тупик, а хитроумная волчья ловушка, выбраться из которой не было ни единого шанса.

Ван Со подолгу задерживался в тронном зале и сидел там в одиночестве, обдумывая сложившееся положение. Но не успокаивался, а только больше мрачнел. Потому что выбора у него на самом деле не было. Он осознавал это яснее всех министров, королев и влиятельных кланов, вместе взятых.

А перед его глазами стояло лицо Хэ Су, которой он собирался сделать красивое предложение, как она и мечтала. Как они оба мечтали. И Ван Со мучился, не в силах принять неизбежное.

Хэ Су ни о чём его не спрашивала. Но становилась грустнее с каждым днём и всё меньше улыбалась. Ван Со боялся, что на неё тоже начнут давить, убеждая оставить его, но Хэ Су ничего не говорила, а он не хотел напрасно волновать любимую: её бледность и задумчивость и так не радовали его и наводили на гнетущие мысли.

Он, как и обещал, послал к ней придворного лекаря. После его визита Хэ Су замкнулась в себе ещё больше, осунулась и словно отгородилась от Ван Со, немного оживая только вечерами, когда они оставались наедине, и то ему казалось, что она делает это через силу, чтобы не расстраивать его.

Допрос лекаря ничего императору не дал. Почтенный старик мялся, тщательно подбирал слова, уходил от прямых ответов и в конце концов так ничего и не сообщил толком. Хорошо спать, лучше питаться, больше времени проводить на свежем воздухе – эти советы годились для любого и никак не наводили на истинную причину подавленности Хэ Су.

Впервые их совместный ужин прошёл в молчании, и оно было тревожным и тягостным. Это чувствовали оба, но ни один из них так и не решился заговорить первым. Ван Со видел, что Хэ Су, как и его самого, что-то гнетёт, однако не задавал вопросы, потому что знал: не сможет ответить откровенностью на откровенность, если Хэ Су задаст ему свои.

Он всё ещё пытался сопротивляться и с волчьей настойчивостью искал выход.

Он смотрел, как печально улыбается ему Хэ Су, будто читает его мысли, а в голове у него звучали слова, которые он чуть не сказал ей однажды: «Прости меня за то, что не сделал это раньше, за то, что опоздал и не смог назвать тебя своей единственной женой, как собирался, за то, что обманул твои надежды и предал свои собственные…»

***

Как же давно он здесь не был! И как тут всё… удручающе пусто.

Чхве Чжи Мон оглядел своё прежнее обиталище под крышей башни мутным взглядом и придвинул поближе кувшин с вином.

Надо выпить ещё.

Надо напиться в хлам, чтобы не видеть царящее вокруг запустение и не жалеть единственный уголок во дворце, где он когда-то царствовал среди чертежей и звёздных карт, испытывая подобие счастья.

Астроном громко шмыгнул, глотнул ещё фруктового вина и поморщился от оскомины. Какая восхитительная дрянь! Когда они тут научатся делать приличное соджу{?}[Соджу – традиционный корейский алкогольный напиток.], не говоря уже о более изысканных и благородных напитках? Что за варварское время, cвятые Небеса?

Он вновь наполнил чашку жидкостью вишнёвого цвета с крупной взвесью мякоти и уныло вздохнул. Надо напиться и позволить себе выпасть из этой опостылевшей ему реальности хотя бы ненадолго. Пусть это ничего не изменит но всё-таки…

Он допил вино до дна, громко стукнул чашкой по столу, с силой зажмурился и открыл глаза.

Не помогло. Не выпал. Остался там, где торчит вот уже битый час, малодушно уговаривая себя сделать то, что должен. И напиваясь. Без толку конечно, хотя… как посмотреть.

Чжи Мон сидел в своей башне, не боясь, что его накроют в середине дня за таким постыдным занятием, как целенаправленное падение в алкогольный дурман. Сюда никто не придёт: некому приходить.

Раньше здесь у него постоянно шумели принцы, таскали его книги, ломали макеты, портили карты, наполняя башню громкими голосами и самой жизнью, юной, звенящей, дерзкой, как и они сами – наследники правящей династии. Они дразнили его, требовали рассказать очередную сказку о небесных колесницах или подземных повозках, а потом дружно поднимали его на смех, советуя выглянуть в окно и удостовериться, что таких небылиц просто не может быть, и ему стоит поменьше разговаривать со звёздами и побольше – с нормальными людьми. И почаще смотреть не вверх, а вниз, где эти нормальные люди и обитают.

Звездочёт горько усмехнулся, наполняя чашку.

Их больше не осталось. Озорных разновозрастных мальчишек, которых он любил, как своих сыновей. Их и в самом деле не осталось, тех, кто смог дожить до сегодняшнего дня с прежним светом в душе. Кто вообще смог дожить.

А те, кто остались, теперь иные.

Всё изменилось. И он тоже.

Чжи Мон качнул кувшин, заглянул внутрь, подмечая, сколько кислого пойла там ещё есть, и шумно глотнул прямо из широкого горлышка, плеснув вино себе на грудь.

Плевать.

Кто его тут увидит?

Ван Со больше не узурпировал его балкон, но и самому астроному он стал не нужен: гороскопы нынешнего императора не интересовали вообще, он равнодушно относился к подобным вещам. А всё, что требовалось Чжи Мону, вполне себе умещалось в паре комнат на первом этаже, куда он приходил переночевать и переодеться, да в подвале с тайниками.

Звездочёт тоскливо огляделся – надо бы хоть пыль протереть, что ли… А то будет стыдно перед дамойХэ.

Дама Хэ.

Вот из-за кого он здесь! Вот из-за кого обнимает неверной ладонью пузатый глиняный кувшин с риском пролить его содержимое себе на колени.

Он и не скрывал от себя, что набирается смелости поговорить с Хэ Су. Ему нужно убедить её отступиться от Ван Со. Отпустить его. Отдать его дворцу, трону, Корё.

Чжи Мон пьяно застонал, оттолкнул кувшин и спрятал лицо в ладонях.

Подлец. Какой же он подлец!

Ведь совсем недавно он сам уговаривал её поддержать императора, быть к нему ближе, перебраться в смежные покои, чтобы успокаивать его, беречь его сон и придавать ему сил. Да только чаша весов тут же качнулась в другую сторону, и теперь нужно было сделать обратное – оторвать Хэ Су от Ван Со, оторвать с мясом, кровью, кожей, ведь они так проросли друг в друге, что иначе и не выйдет. Располовинить одну на двоих душу, которая просто не вынесет этого истязания. Убить такую сильную любовь, какую он не встречал ни в одном из миров.

Астроном горько рассмеялся себе в ладони, чувствуя мерзкий запах подкисшего вина.

Каким он стал непоследовательным, а! Сегодня – одно, завтра – другое, противоречащее первому. Качели. Чёртовы качели!

Но это же жизнь! Не шахматная партия. Здесь все фигуры – живые, со своими мыслями, чувствами, душами. А он их двигает, рокирует, вынуждает сдаваться, бить – нет, порой жрать друг друга. Ему и самому вне этой клетчатой доски приходится вслед за шагом вперёд часто делать шаг назад, а то и несколько.

Только разве это его оправдывает?

Поболтав оставшийся напиток в кувшине, звездочёт глотнул густой осадок, поразмыслил немного и решил сразу всё не допивать. Растянуть «удовольствие».

Что он там думал о своей миссии? О себе самом? Возомнил себя всесильным? Вершителем судеб? Перстом небесным?

Чжи Мон посмотрел на свои руки, зачем-то ткнул указательным пальцем в потолок и пьяно захихикал.

Перст!

Один, один как перст!

И расхлёбывать всё это ему одному, и по углам их разводить, и лбами сталкивать…

Он икнул, потряс головой и попытался сфокусировать взгляд на двух глиняных кувшинах на столе. Однако, он запасливый!

А зачем он здесь вообще? Ах, да!

Хэ Су.

Это имя подействовало на него, как ковш талой воды, вылитый за шиворот.

Чжи Мон выпрямился и обиженно оттолкнул от себя кувшин, мельком подивившись тому, куда же делся второй. Да и чёрт с ним!

Ему нужно было поговорить с дамой Хэ и разбить ей сердце. Чтобы она разбила сердце Ван Со. Всего-то ничего! А звездочёт никак не мог решиться встретиться с ней. Но время уходило, и Корё могли разодрать в лоскуты, если…

Если Кванджон упрётся и откажется жениться на сестре.

Если сделает сегодня вечером предложение Хэ Су, как и собирался. А он собирался и не намерен был менять своё решение.

Значит, его должна была изменить Хэ Су. Которая тоже не собиралась это делать.

Патовая ситуация.

Вздох астронома, сорвавшийся на стон, должно быть, услышал весь Сонгак.

Ему придётся. Придётся её переубедить. Иначе – всё. Как только она станет женой Кванджона, его положение усугубится и он потеряет трон, будучи вынужденным отречься от престола.

Императрицей Корё должна стать принцесса Ён Хва. Без вариантов. Ён Хва родом из семьи Хванбо из Хванчжу, дочь почившего короля Тхэджо. Кто, как не она, в силах защитить императора в сложившемся политическом тупике, какой бы корыстной и чёрствой тварью она ни была?

Королева должна использовать силу своей семьи, чтобы поддержать короля. Это непреложный закон. Это истина, такая же простая и очевидная, как смена дня и ночи. Именно поэтому король Тхэджо женился так часто.

Беда в том, что Кванджон не собирался идти по стопам отца. Он хотел одну-единственную женщину. И при этом прекрасно понимал, что сейчас все могущественные кланы нацелены свергнуть его, а семья вдовствующей королевы Ю вообще в бешенстве: тот, кем они пренебрегли, взошёл на трон!

Кванджону позарез нужна была Ён Хва в качестве супруги. И немедленно! К тому же она сама желала власти и почитания, а также чтобы её сын унаследовал престол. Вот только Ван Со её не желал ни в каком из смыслов. Как тут заставить его посмотреть в сторону сестры? И как обеспечить государство наследниками?

Чжи Мон помотал головой. Наследники – это дело десятое. Точнее, второе. А первое – свадьба, а вернее, две. Одну из них нужно предотвратить, а вторую устроить.

Всего-то ничего!

Он помедлил, а потом одним махом допил оставшиеся пару глотков и в сердцах бросил кувшин в угол, удовлетворённо услышав жалобный звон осколков.

Вот так – вдребезги. Разбить два сердца.

Всего-то ничего!

Он сцепил руки в замок и вновь обратился мыслями к Хэ Су. Бедная девочка! Такая беззащитная, такая несчастная…

И такая любимая императором!

Астроном всегда трезво (да-да, даже теперь!) оценивал её роль в становлении Кванджона. Не зря он выбрал именно её, не зря привёл сюда когда-то. Го Ха Джин, то есть Хэ Су, была тем самым камнем, брошенным в воду в прямом и переносном смысле, круги от которого расходятся и волнуют сонную поверхность водоёма ещё очень и очень долго, колышут листья кувшинок и беспокоят притаившихся под водной гладью обитателей глубины. И со своей ролью она прекрасно справилась, ибо круги от её появления в этом мире даже спустя столько лет расходились и делали своё дело.

Святые Небеса, до чего же он противен сам себе в своих циничных рассуждениях, плоских сравнениях, а главное – действиях! Но разве у него есть выбор? Нет. Как у Ван Со. Как у Хэ Су. Ни у кого из них нет выбора, есть только предназначение. Вот в чём трагедия.

Чжи Мон потёр лоб и поднял голову. Его взгляд упал на песочные часы, стоявшие на подоконнике и покрывшиеся слоем пыли, сквозь которую едва угадывался песок. Время в них застыло, но не переставало утекать сквозь пальцы астронома.

Пора.

Ему пора.

И Хэ Су тоже. Её время здесь, в этом мире, заканчивалось. И не зря лекарь Ким, которого недавно послал к Хэ Су окрылённый надеждой на появление дитя император, прямо сказал ей о проблемах со здоровьем. И потеря возможности ходить из-за вовремя не вылеченного колена была сущей ерундой по сравнению со слабостью сердца, что, не выдержав испытаний и страданий своей обладательницы, вот-вот должно было остановиться. У него, этого мышечного органа, которому все почему-то приписывают романтические свойства, осталась лишь одна задача. Но справится ли с ней Хэ Су, выдержит ли – это ещё вопрос.

Ладно.

Все проблемы нужно решать по мере поступления. И эту тоже.

Расслабились – и будет с вас, господин проводник. Пора возвращаться в реальность. Эксперимент с опьянением и ожидаемой целительной психотерапией с треском провалился.

Чжи Мон вздохнул, поднялся со стула и нетвёрдой походкой подошёл к нише в углу, за стеллажами. После нехитрых манипуляций со скрытыми механизмами перед ним распахнулась дверца в стене.

Он пошарил рукой в сумраке сейфа, выудил серебристый блистер, выдавил большую белую таблетку в чайник с застоявшейся водой и, подождав, когда она отбурлит, залпом выпил.

Пора поговорить с дамой Хэ.

Время вышло.

Уже спустившись на один лестничный пролёт, Чжи Мон вернулся, взял с подоконника мёртвые песочные часы и с ненавистью швырнул их об стену.

 

Ему не пришлось долго искать Хэ Су. Когда император бывал занят, она отправлялась в Дамивон, где учила девушек делать душистое мыло, заваривать травы и разбираться в старинных рецептах.

Встретив многозначительный взгляд астронома, Хэ Су лишь молча кивнула и последовала за ним в башню.

– Это место было наполнено жизнью, – искренне посетовал Чхве Чжи Мон, пропуская даму Хэ вперёд и стараясь ногой незаметно сдвинуть в сторону осколки песочных часов.

Пыль он так и не вытер. Но Хэ Су не видела запустения: её печальный взгляд обратился в прошлое.

– Десятый принц любил летательные аппараты, – звездочёт указал на конструкцию из бамбука и рисовой бумаги под самым потолком, и в его ушах тут же зажурчал детский смех Ван Ына, который тщетно пытался допрыгнуть до широкой лопасти крыла.

– Третий и восьмой принцы любили читать здесь книги, – он подошёл к стеллажу и смахнул широким рукавом невесть откуда взявшиеся опилки с книжной полки, возле которой перед его глазами вновь нос к носу столкнулись Ван Ё и Ван Ук, вцепившись в один и тот же томик по философии Древнего Китая.

– А это карта звёздного неба, – Чжи Мон поправил широкий лист, небрежно свисавший со стола. – Четырнадцатый принц очень любил их.

Он сказал это и лишь теперь заметил, что угол листа был неумело изрисован мечами и колчанами со стрелами. Ван Чжон, кто же ещё…

– Девятый принц всё время расспрашивал меня об алхимии, – он запнулся, покосился на даму Хэ и мысленно отругал себя за упоминание явной связи Ван Вона с ртутью и ядами.

– Бэк А, – с преувеличенным энтузиазмом продолжил он, чтобы заполнить неловкую паузу, – постоянно что-то рисовал.

Завершив круг по комнате, Чжи Мон вплотную приблизился к Хэ Су, молча слушавшей его длинное вступление.

– Но в одно мгновение всё исчезло, – в его словах прорезалась горечь, которую не было смысла больше прятать. По лицу дамы Хэ звездочёт понял: пора переходить к главному. Её этими речами не проведёшь.

– Вы всегда заботились о принцах, – кивнула она. – И любили их. Я это знаю.

– Да. Всем сердцем. Поэтому я вынужден сказать вам это, – Чхве Чжи Мон помолчал, набираясь мужества, и произнёс, будто шагнул во тьму между мирами: – Не стремитесь стать женой императора. Он никогда не отступится от трона. Отпустите его первой*.

Ну вот и сказал.

Почему же тогда ему так трудно смотреть в лицо Хэ Су, с которого вмиг схлынула вся краска вместе с печальной приветливостью?

– Но я… не хочу, – запинаясь, проговорила она. – Я многое вынесла и долго ждала в надежде однажды обрести счастье. Если бы я хотела оставить его, то давно бы это сделала.

Чжи Мон понуро разглядывал под ногами белёсый песок, в котором поблёскивало стекло. Как слёзы на глазах девушки, которую он только что сделал самой несчастной на свете. Что он мог противопоставить её страданиям, о которых прекрасно знал, и цене мимолётного счастья, которую заставлял её заплатить?

– Император не сойдёт с выбранного пути, – Хэ Су пришла в себя от первого шока, и голос её немного окреп. – Поэтому и я пойду с ним до конца.

Астроном тяжко вздохнул: иного он от неё и не ожидал.

– Вы ещё помните всё, что здесь произошло? – спросил он, прекрасно понимая, что использует запрещённый приём, жестоко вскрывая едва затянувшиеся раны на её сердце. – Все смерти, с которыми вам пришлось столкнуться лицом к лицу? Во дворце, где повсюду пахнет кровью, жизнь императора постоянно находится под угрозой. Никто не знает, что и когда может с ним произойти, – он поймал мечущийся взгляд Хэ Су и вцепился в него, усиливая давление. – Если из-за вашей непреклонности кто-то умрёт, сможете ли вы жить без чувства вины?

Тоненький всхлип Хэ Су прервал его бичующую речь, и астроном вновь опустил глаза, поневоле слыша, как зашлось больное сердце, сопротивлявшееся его жестоким словам. Но остановиться он просто не мог: на жалость сейчас не было времени.

– Я видел закат многих правителей, – продолжал он истязать Хэ Су, заставляя себя не обращать внимания ни на её слёзы, ни на участившееся дыхание, ни на руку, судорожно прижатую к груди.

Потом. Он сожрёт себя потом. А сейчас сделает то, что обязан сделать.

– Власть сидящего на троне должна быть крепка. Вы можете стать источником успокоения императора, но не в ваших силах стать ему опорой, – Чхве Чжи Мон выдержал помертвевший взгляд дамы Хэ и закончил: – Вы. Ему. Не. Подходите.

Хэ Су закрыла глаза и прерывисто дышала, пытаясь примириться со смертным приговором своим чувствам и их совместному будущему с Ван Со.

Чжи Мон взглянул на её пальцы, комкающие узорную ткань у сердца, которое изо всех сил, каждым слабым ударом противилось бездушной судьбе, и мысленно добавил ещё один камень к своей собственной молельной башенке, уходящей в бесконечную высь. Возле этой башенки ему предстоит просить прощения у всех, кого он обрёк на одиночество, тоску и смерть, кого лишил счастья и заставил отказаться от борьбы за него, кому не дал прожить полную жизнь, исполняя волю Небес.

Ему предстоит тщетно просить прощения у них у всех до скончания времён.

***

Так странно – стоило им оказаться за крепостной стеной, как всё вокруг вдруг настолько изменилось, что Ван Со некоторое время задумчиво шёл рядом с Хэ Су, силясь понять причину перемен в себе и вовне.

Луна на ясном ночном небе светила так же, как и в окна его спальни. И не так. Здесь, за пределами дворца, она была ярче, ближе и смелее, позабыв о робости и осторожности, с которой каждую ночь кралась над императорскими покоями, словно боялась наказания за бессонницу их хозяина.

Кусты самшита, заросли можжевельника и зонтики сосен были такими же, как и те, что обитали во дворцовых садах. И не такими. Пустив корни по склонам вдоль дороги на городской рынок Сонгака, они росли выше, пахли гуще и шумели на ветру веселее и громче.

Да и сам ветер был сильнее и свободнее здесь, вне дворцовых лабиринтов, где он неизменно гас, спотыкаясь о закоулки, крыши и стены – настоящие и иллюзорные, выстроенные из недоверия, интриг, зависти и злости.

Здесь во всём чувствовалась свобода. Здесь хотелось жить.

И было удивительно легко идти, не думая о том, что за тобой по пятам следует надоедливая свита. Легко говорить, не заботясь о словах и не подбирая их всякий раз, чтобы что-то выразить. Легко смеяться, не опасаясь, что твой смех будет неуместен или неверно истолкован. Легко дышать – и это тоже! – когда на тебя не давит потолок тронного зала, словно золочёная крышка гроба. Легко быть собой.

Почему он раньше этого не замечал?

Или всё это стало явным только рядом с Хэ Су, что улыбалась ему сейчас почти так же, как прежде, и тоже наслаждалась этой самой свободой, о которой не переставала мечтать – Ван Со это знал и постоянно чувствовал её затаённую тоску.

 

Хэ Су нашла его в тронном зале на закате.

Он сидел в безмолвном полумраке и вновь бился о стену безысходности.

Сейчас, когда его никто не видел и не было нужды притворяться, Ван Со обхватил себя руками, съёжившись от холода, объявшего его тело и разум.

Плечи болели от напряжения последних дней, когда ему приходилось отражать бесконечные атаки министров, глав могущественных кланов и собственной алчной родни. Все они почему-то наивно полагали, что имеют на него влияние, и никак не желали расставаться с иллюзиями.

Голова раскалывалась от тягостных дум и тщетных попыток найти выход из ловушки, в которой он оказался, сев на трон. Ван Со сжимал виски ледяными пальцами, но это не помогало, наоборот, становилось только хуже: холод телесный просачивался в его сознание, превращая некогда горячие и мятежные мысли в куски льда.

Он силился дышать, глубоко и ровно, чтобы справиться с напряжением и угнетённым состоянием ума, но это у него не выходило. Во дворце словно исчезли все окна и щели, и спёртый воздух давил на лёгкие, не давая телу ни одного живительного глотка.

И причина этого была одна.

Как же он всё-таки заблуждался, полагая, что власть – это свобода! Свобода мыслей, действий, выбора. И как больно было убеждаться в обратном на собственной израненной шкуре, жертвуя этой ненасытной власти сердце и надежды. И, что гораздо хуже, не только свои.

Он стал императором. Теперь ему нужно было сохранить свою империю, что зиждилась на единстве кланов, за которое его отец расплачивался женитьбой на дочерях этих самых кланов. То же предстояло и ему. Ван Со, сыну своего отца, четвёртому правителю Корё, требовалось жениться на наследнице клана Хванбо, что значительно упрочило бы его положение и влияние на распоясавшиеся провинции, знать и министров.

Но он не мог и не хотел это делать! Всё его существо противилось этому политическому браку и соединению с нелюбимой женщиной. Ему нужна была только Хэ Су. Лишь её он желал видеть рядом с собой, лишь её готов был назвать своей единственной императрицей!

Только как тогда справиться с тем, что навалится на него – и на неё! – после их свадьбы? Как защитить любимую от травли и уберечь страну от междоусобиц?

Раздираемый противоречиями, закаменевший в напряжении, Ван Со не сразу расслышал слабый стук, а когда обернулся на звук, словно окунулся в поток солнечного света: перед ним стояла Хэ Су и улыбалась ему своей неповторимой лучистой улыбкой. Ради неё, ради этой улыбки он готов был вынести всё на свете, любые трудности и беды. Только мысль о том, что вечером Хэ Су вот так улыбнётся и скользнёт в его объятия, согревая своим теплом, придавала ему сил и помогала в течение дня пережить нападки министров, нытьё надоевших сватов и давление родственников.

– Кто разрешил явиться к императору без позволения? – притворно нахмурился он.

– Но всем ведь давно известно, насколько вы благоволите мне, Ваше Величество! – подхватила его игру Хэ Су, хлопая ресницами так невинно и забавно, что он не выдержал и рассмеялся.

Один её взгляд, один луч света – и отступила тьма, и стылый тронный зал наполнился весенним теплом.

Оказывается, за всеми этими заботами и тревогами Ван Со позабыл, что сегодня ночь изгнания духов, и Сонгак празднует это событие на рыночной площади, где сейчас шумела ярмарка, продавались сладости, звучала музыка и выступали уличные артисты. Где бурлила настоящая жизнь.

Туда-то его и позвала Хэ Су, чтобы он смог наконец развеяться и хотя бы на время отрешиться от забот. А чтобы не пришлось снаряжать императорский кортеж из солдат и придворных дам, она принесла расписные маски и предложила ему переодеться в простую одежду, в которой никто не признает в нём правителя Корё.

 

Как можно было сопротивляться? Конечно же, Ван Со согласился, поддавшись лунной улыбке и уступив радостному предвкушению Хэ Су. И сейчас сам шёл с ней в шумной толпе, никем не узнанный, – не правитель страны, а простой человек.

И как же это было славно, как удивительно легко – просто бродить по улицам с Хэ Су, смеяться с нею вместе, говорить обо всём на свете и думать о том, что рядом с любимой всё тут же становится на свои места, холод отступает, а душа оживает и озаряется светом.

Ван Со переполняло незамысловатое и полное жизни счастье. Обычного человека. Мужчины, у которого есть единственная женщина. Его женщина.

В этот вечер Хэ Су вновь напоминала ему беспечную синичку, какой была в давние дни их первых встреч. Она озорничала и шутила, как прежде, её глаза горели, а щёки покрывал нежный румянец. Она ожила в этой праздничной толпе, и Ван Со хотелось быть одним из этих людей, крестьян и ремесленников, что их окружали. Жить с Хэ Су в отдалённой от столицы провинции и никогда не знать дворца, где пахнет кровью и где трудно дышать. И пусть бы она улыбалась так почаще и радовалась звёздам и луговому ветру, как он мечтал когда-то…

Ван Со посмотрел на небо, вновь подумав о том, что там, среди тысяч звёзд, сияет и его звезда – звезда Императора, а не простого смертного. И внутри тут же что-то настырно шепнуло: «Нет, четвёртый принц Ван Со, император Кванджон. От судьбы не уйдёшь. Не быть тебе простолюдином. В твоих руках страна. Твоя стезя – трон и власть. Забудь о себе, ибо судьба твоя – Корё».

А Хэ Су вновь возвращала его с холодных небес на тёплую уютную землю, рассказывала ему о том, как раньше они гуляли здесь с Чхэ Рён и Мён Хи, показывала памятные уголки. И Ван Со возвращался к ней. Он любовался ею, с восторгом наблюдающей за выступлением циркачей на площади. Смеялся, когда она перепачкала щёки в меду, угощаясь рисовыми пирожками, что он купил ей на лотке. Защищал её от разошедшихся прохожих, закрыв собой от случайного столкновения. И был таким счастливым в этот вечер, словно они с Хэ Су действительно были свободны от условностей дворца и могли просто любить друг друга.

Просто – любить.

Переполненный этим бесхитростным счастьем, Ван Со взял Хэ Су за руку, показывая всем, что эта женщина принадлежит ему, что она – только его. А когда они оказались вдвоём у пруда, по водной глади которого плавали фонарики, он вместе с ней молился Небесам. Он не знал, что просила Хэ Су. Но сам в этот миг желал лишь одного: чтобы она оставалась рядом. Что бы ни случилось, какие бы сюрпризы и беды ни преподнесло им туманное завтра, он хотел, чтобы Хэ Су была с ним. Потому что без неё всё остальное теряло смысл.

И его жизнь тоже.

– О чём вы задумались, Ваше Величество? – спрашивала она.

– О тебе, – просто отвечал Ван Со, надёжно обвивая её руками, сам не свой от осознания того, что прилюдно держит Хэ Су в объятиях. И, никого не стесняясь, целовал своё сокровище, благодаря Небеса за эту женщину, за это счастье и за этот вечер.

Они вернулись во дворец далеко за полночь и ещё долго бродили, взявшись за руки, по пустынным дорожкам вокруг озера Донджи, пока Хэ Су не остановилась под старыми платанами, где неподалёку покачивалась на воде знакомая лодка.

Сперва Ван Со не понял, почему Хэ Су привела его сюда, но, увидев под деревом каменные башенки, обо всём догадался. И память услужливо вернула его на несколько лет назад, в поместье Ван Ука, где он, Ван Со, израненный, покрытый кровью, своей и убитых врагов, крушил такие же молельные пирамиды, а Хэ Су, эта маленькая смелая птичка, оттаскивала его в сторону, незаметно пробираясь к нему в душу, чтобы угнездиться там навсегда.

– Конечно, эти башенки не так хороши, как те, – угадала его мысли Хэ Су, – но мне нравятся. И расположение неплохое – место, где сбываются мечты.

Он говорила об озере, что соединило их и качало на своих прохладных ладонях их зарождавшуюся любовь и надежды на будущее.

– Ты сложила их, чтобы получить предложение? – хитро сощурился Ван Со, желая немного подразнить Хэ Су и подольше насладиться её озорным настроением.

– Конечно! – капризно надула губы она, а в глазах её искрились задорные огоньки. – Вы же сами хотели сделать его у озера. Поэтому я и привела вас сюда, томясь в ожидании.

– При нашей первой встрече тебе следовало бежать, – не сдавался Ван Со, растягивая удовольствие.

– Я и бежала, – тут же нашлась Хэ Су, подхватывая его игривый тон. – Но вы поймали меня.

«И ни за что теперь не отпущу!» – подумал император, перестав улыбаться, а вслух произнёс:

– Это было так давно, что я уже и не помню, чем ты меня привлекла. Но сейчас могу назвать много причин, чтобы быть с тобой.

Он шагнул к Хэ Су, взял её за плечи и, неотрывно глядя в распахнутые в ожидании глаза, наконец-то сказал то, чего она так ждала. Чего они оба ждали.

– Давай никогда не расставаться. Ты… выйдешь за меня?

У него дрожали руки и колотилось сердце. И всего, от затылка до пят, прошивали горячие стрелы восторга и сладостного предвкушения. Ещё миг, ещё один взмах ресниц – и Хэ Су всё-таки скажет ему «да». После стольких лет сомнений, терзаний и испытаний, которые пришлось пережить им обоим, она станет его до конца, перед людьми и Небесами.

Все звуки вокруг пропали, и в этом безмолвии Ван Со физически ощущал, как тяжело капают секунды…

А Хэ Су молчала.

Она замерла в его руках и молчала, а в её огромных глазах, смотревших на него с невыносимой любовью, плескалась ласковая грусть.

Вдруг он осознал, что хрустальные капли на её ресницах – вовсе не слёзы счастья. И ему стало страшно. А вместо огненных стрел его прошиб могильный холод.

Потому что Хэ Су молчала. Слишком долго. Слишком красноречиво.

И Ван Со всё понял. Понял, почему в последнее время она замкнулась в себе, всё больше от него отдаляясь. Почему он замечал слёзы в её глазах, а она делала вид, что смахивает соринку. Почему она ни о чём не расспрашивала его.

Потому что всё знала. Всё, что с ним творилось.

Улыбка на его лице погасла в тот самый миг, когда Хэ Су одними губами произнесла:

– Я не могу… Я ничего не могу дать вам. Наш брак невозможен…

– С кем ты говорила? – чужим голосом спросил Ван Со, покрываясь холодной испариной.

В глазах у него потемнело от гнева. Он изо всех сил старался держаться спокойно, но его пальцы на плечах Хэ Су сами собой сжались в тиски, причиняя ей боль. А Ван Со отчаянно хотелось ощутить их на горле того, кто посмел говорить с ней и убеждать её отказаться от брака с ним. От их выстраданного счастья.

– Я не откажусь от тебя из-за шрама, – продолжал он, прекрасно понимая, что дело вовсе не в этом. – Никто не заставит меня!

– Я тоже не отступлюсь, – улыбнулась сквозь слёзы Хэ Су. – Я всегда буду рядом с вами. Став вашей женой, я превращусь в заложницу дворца, буду вынуждена следовать его правилам, церемониям, этикету, и не смогу видеть вас, когда захочу. Я не желаю так жить. И вам это известно.

Она говорила не то, что думала. Ван Со это чувствовал. И в то же время говорила ему правду, всего лишь произнеся вслух то, что он и так знал, но не признавал из упрямства. Они обещали не лгать друг другу, и Хэ Су ему не лгала. Просто говорила то, что должна была сказать.

Без труда угадав его мысли, Хэ Су коснулась его холодной щеки своей маленькой тёплой ладошкой, успокаивая и согревая:

– Всё будет хорошо, – голос её срывался, а взгляд омывал Ван Со потоками печали. – Я правда справлюсь.

Он обхватил её запястье, отнимая руку от своего лица.

– Даже если я не женюсь на тебе, ты не покинешь меня! Я тебя не отпущу, слышишь? Ты моя. И никуда не уйдёшь. Я тебе не позволю!

Он прижал Хэ Су к себе с такой силой, что заныли руки.

– Ты моя единственная императрица… – шептал Ван Со, обнимая её и зарываясь в её волосы.

А по щекам его текли слёзы, и тот самый внутренний голос, что напомнил ему на рыночной площади о его императорской судьбе, сейчас тихо смеялся над его словами и вдребезги разбитыми надеждами.

 

Ты – моё убежище, моя сила, мой покой. Ты – моя душа. Как же ты могла говорить, что не подходишь мне? Как могла слушать кого-то, кроме меня и своего собственного сердца, Су?

А может быть, именно оно и твердило тебе всё это, убеждая пожертвовать собой и нашей любовью ради дворца – ненасытного чудовища, которому всегда будет мало…

Тогда почему?

Почему ты не верила мне? Почему сомневалась во мне? Я сумел бы защитить тебя, даже не назвав своей женой. И сколько бы ни оставили нам Небеса дней или лет, мы были бы вместе. Всё-таки – вместе, Су…

 

В этот поздний час дворец, погружённый в обманчивый сон, казался удивительно миролюбивым. И, как бывало не раз в такие тихие ночи, Ван Со не хотелось расставаться с Хэ Су, не хотелось спать, чтобы не терять ни минуты их короткого счастья быть только вдвоём.

Когда они приблизились к воротам внутреннего двора, Хэ Су вдруг потянула его в сторону королевской купальни. И Ван Со даже не удивился тому, что она вновь угадала его мысли, почувствовала его состояние.

– У вас холодные руки, Ваше Величество, – только и сказала она в ответ на его вопросительный взгляд.

Тепло горячих источников обволакивало и манило в свои объятия – согреться и отрешиться от всего дурного. Оказавшись внутри, где мерцали свечи и не было ни души, Ван Со улыбнулся и привычным движением притянул к себе Хэ Су за талию, вдыхая запах расплавленного воска, воды и её волос, к которым он прижался губами:

– Ты всё это придумала и подготовила заранее, верно?

– Вы очень устаёте в последнее время, Ваше Величество, – она обнимала его, а ловкие пальчики развязывали широкий пояс, избавляя Ван Со от пропылившейся верхней одежды. – И даже со стороны заметно, как сильно напряжены. Вам нужно отдохнуть.

Стыдливо оглянувшись по сторонам и убедившись лишний раз, что они здесь совершенно одни, Хэ Су положила руки ему на плечи, сняла рубашку и, вернув ладони на прежнее место, мягко и настойчиво подтолкнула Ван Со к спуску в купальню, заставила войти по колено в воду и сесть на ступеньки, скрытые под колыхавшимися на поверхности цветочными лепестками. Поздние хризантемы – жёлтые, пепельно-розовые и белоснежные – были здесь повсюду, насыщая горячий влажный воздух приятной терпкой горечью и даря расслабление.

Полностью подчинившись, Ван Со со вздохом удовольствия вытянул под водой ноги и мельком подумал о том, что Хэ Су и здесь загодя позаботилась о нём, о его покое и благодушии, предусмотрев всё до мелочей и устроив всё так, как он любил.

Взять хотя бы цветы… Сколько раз, явившись в купальню, он разворачивался и тут же уходил, непроизвольно задерживая дыхание, стоило ему только завидеть вазы с ненавистными пионами, которые, несмотря на все его приказы и ухищрения Хэ Су, знавшей о его непереносимости, как-то умудрялась засовывать сюда настырная Ён Хва.

Коснувшись мыслью принцессы Хванбо, Ван Со тут же ощутил прострел в висках и с немалым усилием заставил себя не думать о ней.

Потом. Сейчас он будет только с Хэ Су.

А она тем временем устроилась на подушечке за его спиной, чуть выше уровня воды. Уютно дыша ему в шею, закрепила его волосы повыше, отчего у Ван Со ухнул вниз по телу водопад приятных мурашек, вылила себе на ладони немного миндального масла и прикоснулась к его закаменевшим плечам…

Интересно, волки мурлыкают? Как тигры и леопарды, к примеру?

Если бы Ван Со мог, он бы замурлыкал от тех ощущений, что дарили ему волшебные прикосновения Хэ Су. Но он – увы! – этого не умел, поэтому просто закрыл глаза, слегка запрокинув голову, и глубоко дышал, чувствуя, как лёгкие насыщаются ароматным паром, а тело постепенно покидают мышечные зажимы.

Сидеть бы так всегда… И не выходить из купальни. Не возвращаться на золочёную дыбу трона. Не принимать то решение, от которого сводит скулы и закипает бешенством кровь.

Подумав так, Ван Со сцепил зубы и мотнул головой, вызвав этим движением тихий протест Хэ Су.

Не думать!

Не сейчас.

Сейчас – только с ней…

Он вновь постарался расслабиться, провёл рукой по водной поверхности и сквозь ресницы взглянул на прилипшие к ладони белые лепестки хризантем.

Траурный цвет.

Ван Со резко втянул в себя воздух.

«Не смей!» – мысленно приказал он себе и с досадой ударил по воде кулаком. Да что с ним сегодня такое? Попрощавшись с мечтой назвать Су своей женой, он же не расстаётся с ней вовсе! Ещё чего!

Отказаться от неё его не заставят никакие министры, никакие кланы, ничто на свете. От её рук, которые с нежной силой гладили его между лопаток, любовно лаская старые шрамы, отчего за спиной раскрывались невидимые могучие крылья. От её дыхания, которое прохладным шёлком касалось его открытой шеи и будоражило воображение, пусть её саму он видел лишь в зыбком отражении. От её завораживающего голоса, который тешил его слух и лил елей на душевные раны.

Хэ Су действительно что-то тихо говорила ему, только Ван Со не расслышал, погрузившись в эгоистичное наслаждение, которое она ему дарила. Поэтому, уловив вопросительные интонации, он повернул голову и виновато переспросил:

– Что, прости?

Хэ Су отняла руки от его поясницы, привстала, наклоняясь ближе, и только набрала в грудь воздуха, чтобы ответить, как её вдруг качнуло, нога поехала по выглаженной водой и временем каменной ступени, и она непременно упала бы в воду, перекувырнувшись через плечо Ван Со, если бы он вовремя не среагировал. Волчьим чутьём предугадав движение Хэ Су в падении, он резко развернулся и поймал её на руки, отмечая, как она жмурится, потирая колено. Растревожила в падении? Или упала из-за того, что давняя травма внезапно дала о себе знать?

Додумать и выяснить причину Ван Со не успел, потому что Хэ Су в его руках открыла глаза – и он пропал, провалившись в прошлое.

Она смотрела на него так же, как и тогда, у моста на рынке, когда они впервые встретились и Ван Со подхватил её к себе на лошадь, спасая от падения в реку, – тем же испуганным и благодарным взглядом, в зеркале которого император видел сейчас своё собственное побледневшее лицо.

Всё было, как тогда. Всё только начиналось…

И у Ван Со на миг остановилось сердце, тут же пустившись бешеным галопом, стоило Хэ Су прийти в себя и улыбнуться.

– Как ты? – спросил он, возвращаясь в настоящее, которое в этот момент для него было неизмеримо лучше прошлого, хотя… как посмотреть.

Довольно! Опять эти сумрачные мысли! Что же с ним сегодня творится?

В этом настоящем Хэ Су была его. Уже его. И только его. Лежала в его руках, наполовину погрузившись в ароматную тёплую воду, и смотрела на него не со страхом и негодованием, как тогда, а с такой невыносимой любовью, что Ван Со мгновенно стало настолько жарко внутри, что горячие источники купальни показались ему водой с ледников.

– Я в порядке, Ваше Величество, – Хэ Су хотела было подняться, но Ван Со ей не позволил, крепче сжав руки и заставляя её остаться у него на коленях.

– Я что, лишился имени? – с ласковой угрозой склонился он ближе, невольно замечая, как намокшая ткань нижней рубашки Хэ Су, вмиг ставшая полупрозрачной, заманчиво обрисовывает её тело в воде.

Он в который раз поразился, что держит в своих объятиях эту чудесную женщину, обнимавшую его за плечи. От её пальцев, пахнувших миндалём, вниз по телу растекалась волна умиротворения. Эта волна, ширясь и набирая силу, стремительно заполняла его вены, и вот по ним уже заструилось не безмятежное тепло, а жидкое пламя.

Ван Со склонился ещё ниже, нашёл раскрытые губы Хэ Су и, прижимая к себе податливое тело и жадно скользя ладонью по мокрой ткани на вздрагивающем от ответного желания животе, перестал думать о вчерашнем и завтрашнем дне. Потому что у него было его сейчас. И оно обвивало его руками, выдыхая его имя, тянуло его в мягкие объятия воды, заставляя не думать о плохом. Вообще ни о чём не думать…

 

Эта ночь казалась Ван Со обломком минувшего счастья. Он пытался оттолкнуть от себя это ощущение, но его мысли поневоле окрашивались серым.

Он лежал на спине, опираясь на высокую подушку в изголовье императорского ложа. У него на груди покоилась голова Су, которая уютным клубочком свернулась рядом, положив руку ему на живот, а ногу – на колени. Ван Со не мог пошевелиться, но ему это даже нравилось – чувствовать себя в её плену и не желать освобождения.

Хэ Су давно спала, а он не мог заснуть и смотрел в расчерченный балками потолок, тихонько поглаживая любимую по волосам, плечам, покатому бедру – везде, куда мог дотянуться. Он собрался было укрыть её одеялом: ночи стали прохладнее, но для этого пришлось бы потревожить спящую, а он этого не хотел. Пусть спит. Он согреет её. Его тепла хватит на двоих.

Погрузившись в свои невесёлые мысли, ставшие уже привычными в последнее время, Ван Со не заметил, как размытое пятно света сместилось на постели и теперь полностью выхватывало из сумрака хрупкую фигурку Су. В лунном мареве её кожа отливала жемчугом. Взгляд императора скользнул с её спины с выступающими позвонками по ложбинке поясницы, ниже, к бёдрам и острым худеньким коленям.

Ван Со болезненно поморщился, сдерживая стон. Ноги Су, особенно возле колен, которые на пытках выворачивали толстыми бамбуковыми палками, были покрыты грубыми рубцами.

Видел это, знал об этом и мучился этим лишь он один. Придворный лекарь Ким в расчёт не шёл.

Ван Со судорожно вздохнул, представив, какие раны должны были оставить после себя подобные шрамы, и какую адскую боль нужно вытерпеть, принимая все эти истязания. Ему ли этого не знать! Ему, у кого всё тело было покрыто подобными узорами, которые ни стереть, ни забыть не получится. Но он – это другое. Он – мужчина, воин, он может и должен вынести худшее.

А Хэ Су… Бедная маленькая храбрая девочка… Ван Со вновь почувствовал бессилие и вину: тогда он не справился, не сумел её уберечь, хоть и выпил яд. Тогда он едва не потерял её!

Что же за день такой? Сегодня его почему-то неотступно преследовали мысли о потере. И как только он их касался хотя бы вскользь, у него внутри всё леденело и он смотрел на Хэ Су и брал её за руку, чтобы убедиться, что она здесь, рядом, что это только его нелепые страхи, невесть откуда возникающие в голове.

А может, это всё из-за того, что она отклонила его предложение и он принял её отказ, несмотря на то, что сердце его обливалось кровью?

Женщина со шрамами на теле не может стать женой императора. Оказывается, со шрамами на душе – тоже.

Ван Со напрягся, пытаясь справиться с дыханием, которое сбилось от одной только мысли о прошлых и нынешних горестях. Сердце застучало так громко, что он испугался: вдруг разбудит Су? Она не могла не услышать его, прижимаясь щекой к его обнажённой груди как раз там, где раздавались гулкие толчки.

Он несколько раз глубоко вдохнул, подождав, пока пульс угомонится хоть немного. И всё это время его ладонь не переставала ласково поглаживать шелковистую кожу Су.

Если бы только этими прикосновениями он мог стереть застарелые шрамы с её тела и души! Если бы мог избавить от воспоминаний о минувших страданиях и не обрекать её своими нынешними решениями на новые! Он бы с радостью принял на себя её муки, лишь бы ей стало легче. Лишь бы она снова улыбалась как раньше!

Но теперь, после сегодняшнего разговора у озера, он понял, что улыбаться по-прежнему светло и открыто его Су больше никогда не сможет. Она принесла в жертву собственные чувства. В жертву ему, императору, чтобы он смог укрепить свою власть и удержаться на троне.

И он её принял, эту жертву. Как и решение жениться на принцессе Хванбо.

А Хэ Су обрекла себя на вечное ожидание. Она никогда не станет по-настоящему его, его женой перед Небесами и людьми.

Он злился на себя за такие мысли, давился подступавшей к горлу тоской и твердил себе: «Она моя. Моя! Я не отпущу её!»

Заметив, как его пальцы впиваются в тонкую руку Су, Ван Со опомнился и расслабил мышцы. Он и так крепко обнимал её и, пока она засыпала, прижимал к себе с таким отчаянием, словно они были вместе в последний раз. И ему хотелось рыдать.

Выждав, пока с алебастровой кожи исчезнут красные пятна, он вновь прижал любимую к себе. И вдруг почувствовал влагу. Тёплые капли падали ему на грудь, скатывались по животу, и кожа под ними холодела.

Хэ Су плакала.

Ван Со замер и по её дыханию понял, что она старается сдержаться, чтобы не разбудить его, чтобы он не понял, что она не спит.

Это было просто невыносимо!

– Су…

Хэ Су пошевелилась, приподнялась на постели и обратила на него заплаканные глаза.

– Что с тобой? – прошептал он и тут же попросил: – Не говори ничего. Просто… будь со мной.

Он посадил Хэ Су к себе на колени, устраивая её голову на своём плече, обнял и заметил, как уютно, как естественно прильнуло её обнажённое тело к его. Как тут же срослась кожа и дыхание слилось в единый порыв: вдох и выдох, вместе.

Уткнувшись носом в её душистые, ещё влажные после купальни волосы, Ван Со чувствовал аромат лотоса – её аромат. Когда Хэ Су оказывалась в его объятиях, он каждый раз ощущал себя так, словно проделал долгое путешествие, целью которого была она, Су.

Не Сонгак, не дворец, не трон.

Она.

Обнимая её, он твёрдо знал, что не хочет ничего иного, кроме того, что происходит сейчас.

– Не уходи, Су! Пожалуйста, не оставляй меня, – вдруг умоляюще прошептал он ей на ухо, сам не зная почему.

Она прерывисто вздохнула и обвила рукой его шею.

– Я всегда буду с вами, вот здесь, – она положила тёплую ладошку ему на грудь, и его сердце тут же толкнулось навстречу этому прикосновению.

– Я люблю тебя, моя Су! – не сказал – выдохнул Ван Со, забываясь под её руками.

И услышал, как она шепчет ему в шею, касаясь губами бьющейся жилки.

– И я люблю вас. Всем сердцем…

В первый момент Ван Со не понял, почему вдруг не может дышать. Не может – и всё. Он сглотнул, пытаясь избавиться от того, что внезапно застряло у него в горле. И это у него не вышло тоже. А потом почувствовал, как кровь отлила у него от головы и накатила слабость.

Что с ним?

Но вслед за невольным испугом его накрыло озарение, накрыло такой горячей волной, что он еле справился с собой, чтобы не вскрикнуть, ощутив, как жар мгновенно охватывает всё его тело.

Она его… любит?

Ни разу ещё он не слышал от неё эти слова. И не ждал, что это случится. Он никогда ни от кого не ждал подобного.

А это произошло.

Его Су прижималась к нему и повторяла, самане своя от собственной смелости:

– Я так вас люблю…

Наконец-то Ван Со смог сделать глоток воздуха, напитанного её запахом и её словами. Он поцеловал Хэ Су в висок, потом снова и снова, двигаясь вниз по влажной от слёз щеке, пока они не встретились губами.

Когда он развернул Су к себе и запустил пальцы в её волосы, она задрожала и, удобнее устроившись у него на коленях, прильнула к нему, отвечая на поцелуй, подтверждая свои слова ласковыми прикосновениями.

Ван Со целовал её, собирая слёзы с ресниц, стирая их дорожки со щёк, и вновь забывался в её объятиях и становился собой настоящим. На считанные мгновения, на обрывок ночи, на то неуловимое время, пока они вместе…

 

Если бы я только знал, что та ночь будет последней нашей ночью и больше никогда ты не проснёшься рядом со мной, я предпочёл бы, чтобы рассвет не наступал вовсе.

Каждая её минута, каждый миг был полон горечи, а наши объятия, ласки и слова, которые мы говорили другу и которые так и не смогли произнести вслух, были сотканы из неизбывной печали. Лишь позже я понял, что мы словно прощались друг с другом. Не осознавая это, отрицая саму кощунственную мысль об этом, мы всё-таки прощались. Верно, Су?

А ведь я чувствовал это и гнал от себя страх, но у меня не выходило. И по твоим глазам и прикосновениям видел: ты испытывала то же самое. Хотя ты и сказала, что любишь меня, и улыбалась мне, и обнимала, и целовала, как прежде, но в каждом твоём движении и вздохе звучала тоска. И прощание.

Теперь я это понимаю. И мне вновь отчаянно хочется, чтобы тот жестокий рассвет никогда не приходил…

***

Если бы раньше кто-то сказал Ван Со, что собственная свадебная церемония превратится для него в затяжную изощрённую пытку, четвёртый принц рассмеялся бы тому в лицо: какие только истязания ни приходилось ему выносить в жизни – уж ритуал бракосочетания он как-нибудь переживёт.

Однако сегодня ему вовсе не было смешно. И держался он из последних сил, вспоминая пытки в плену и волчьи клыки как истинное благословение по сравнению с тем, что происходило с ним в этот день.

С самого утра, пока его готовили к торжеству и облачали в свадебные одеяния, он не проронил ни слова, привычно пытаясь спастись в молчании, отгородиться от тех, кто спешил выразить ему одобрение и поздравить с мудрым и правильным шагом. Он впал в холодное оцепенение и отозвался слабой улыбкой лишь на появление Бэк А. Тринадцатый принц взирал на него с затаённым испугом и жалостью, но лицемерить и скрывать истинные чувства ему редко удавалось. Не удалось и теперь. И поэтому, взглянув на него раз, Ван Со отвернулся и больше на брата не смотрел.

Он вообще ни на кого не смотрел.

Его взгляд был пустым, а лицо ничего не выражало. И ни одна мышца на нём не дрогнула, даже когда он встретился с Ён Хвой у дверей тронного зала перед церемонией. Он не видел её у себя за плечом, зато чувствовал. Чувствовал душный запах пионов и утолённой алчности, от которого к его горлу подступала тошнота и хотелось развернуться и бежать, бежать прочь отсюда, от своей треклятой невесты, из дворца, где сегодня на него надевали надёжные и крепкие кандалы.

Он шёл рядом с ней по проходу между рядами празднично одетых гостей и не замечал ничего, кроме трона. Алтаря, на который он сложил свои чувства и надежды. Плахи, на которой ему предстоит лишиться свободы и права выбора спутницы жизни.

Он уже всё это потерял. И его не спасали ни мысли о сохранённой им стране, ни шаткая убеждённость в правильности принятого решения. Горло его стянула петля долга, а сердце – обруч неизбежности. О каком спасении вообще могла идти речь?

– Ён Хва из семьи Хванбо становится новой императрицей. И посему от лица всех министров позвольте поздравить вас с этим браком!

При этих словах Ван Со с удивлением понял, что пелена обречённости сошла с его глаз: пути назад больше не было. Он взглянул на Чхве Чжи Мона, стоявшего на своём обычном месте у трона, и заметил, как тот коротко кивнул ему: «Всё правильно, Ваше Величество. Всё так, как и должно быть. Это воля Небес».

Странно, он даже не ощутил протеста, прочитав в глазах астронома истину, которую до сих пор не желал признавать.

Сейчас он больше ничего не ощущал. И ничего не хотел, кроме одного.

Ван Со смотрел вниз и видел полный зал тех, кто стремился манипулировать им. В случае с императрицей им это удалось. Они обложили его со всех сторон, затравили, как раненого волка, и вот теперь ненавистная супруга восседала на троне рядом с ним с победной улыбкой, от которой ему хотелось скрежетать зубами. Он видел такие же торжествующие гримасы на лицах Хванбо, Кан и всех тех, кто, одержав над ним верх на этот раз, думали, что прибрали его к рукам и он так же будет послушен им в дальнейшем. Он ясно понимал: ничто не сможет спасти его от невидимых цепей, которые заставляют его пойти против собственного сердца.

Это дворец. Это власть. Это трон.

И ложе императрицы, которое он вынужден будет делить с ней по долгу супруга и правителя государства, коему требовались наследники. От осознания этого факта Ван Со просто выворачивало наизнанку. Но он держался и мечтал лишь о том, чтобы вся эта церемония поскорее закончилась и он смог увидеть Хэ Су. Он не знал, где она и что делает сегодня, волновался и хотел убедиться, что с ней всё в порядке.

Он желал увидеть её и боялся посмотреть ей в глаза.

А день свадьбы всё тянулся, будто измываясь над его выдержкой и терпением. Церемония, поздравления, посещение храма, вручение подарков и опять поздравления… Пышная трапеза, переходящая в безудержное веселье распоясавшейся толпы министров и глав кланов…

Ван Со почти обрадовался, когда их с теперь уже женой на закате наконец-то проводили в императорские покои. Оставшись с ней наедине, в комнате, убранной для первой брачной ночи алыми шелками и бесчисленными золотистыми свечами, он сумел лишь снять с Ён Хвы красную вуаль, открыв её сияющее в нетерпеливом предвкушении лицо. Императрица смотрела на него голодными глазами, давно жаждущими власти и наконец-то получившими её.

Но, видимо, трон был не единственным, чего она желала: её губы приоткрылись, дыхание сбилось и длинные накрашенные ресницы дрожали, безуспешно пряча нескромный ликующий взгляд.

Ён Хва вожделела его!

От этой мысли желудок Ван Со скрутило узлом, и он замер, силясь отдышаться и справится с дурнотой, поднявшейся изнутри удушающей волной. С чего бы такая чувствительность? Или это называется другим словом – отвращение?

Он сглотнул и отшатнулся: его рот наполнился омерзительной горечью гадливости, а перед глазами колыхалась багровая пелена.

Овладев собой настолько, чтобы можно было пошевелиться, Ван Со отвернулся от императрицы и направился к двери, еле переставляя ватные ноги, но не прошёл и пары шагов, как ему в спину вонзилась отравленная стрела слов женщины, униженной пренебрежением супруга:

– В будущем Хэ Су непременно используют против вас. Лучше избавиться от неё заранее, как от возможной угрозы.

– Ты! – вмиг озверел Ван Со, чувствуя, как вспыхнувшая ярость очистила его сознание и напружинила ослабевшее было тело. – Просто играй роль императрицы и не рассчитывай получить что-то большее!

Сменив ненавистные церемониальные одежды, он наконец-то отправился искать Хэ Су. Почему-то он знал наверняка, где её найти – у молитвенных башен на берегу озера Донджи. Там в последнее время она бывала чаще, чем в собственных покоях и Дамивоне.

Он оказался прав.

На дворец опустились не по-летнему стылые сумерки, трава в лунном свете поблёскивала от холодной росы. Ван Со шагнул на дорожку у озера и тут же качнулся назад, прячась в тени деревьев.

Хэ Су сидела у кромки травы, рядом со своими башенками, а её молитвенно сложенные руки, согревая, сжимала Чхэ Рён, глядя на госпожу с участием и состраданием. Обе они молчали, думая о своём, и молчание это разливалось по берегу озера туманом невыразимой печали.

Эта печаль окутывала маленькую фигурку Хэ Су и заставляла вздрагивать худенькие плечи под тонкой тканью небесно-голубого ханбока, вместо которого на ней должны были сегодня блистать одежды императрицы.

Причиной этой печали был он, Ван Со. И то, что он совершил.

Так мог ли он, имел ли он право приблизиться к ней и искать утешения у неё – той, которую предал сегодня, пусть и не по своей воле?

Он не сумел подойти к ней ни теперь, ни позже ночью, когда, терзаясь от бессонницы и гнетущих мыслей, стоял у дверей её покоев и силился заставить себя взяться за ручку двери. Ему мучительно хотелось увидеть Хэ Су, прижать к себе, ощутить её тёплое тело, но он не мог осквернить её своими прикосновениями – объятиями мужчины, который сегодня назвал своей женой другую женщину, пусть и не разделив с ней ложе.

Несмотря на смену одежды и отказ от императрицы, Ван Со явственно ощущал на себе тошнотворный запах измены. Запах Ён Хвы. Запах душных благовоний из храма, где они с супругой возносили традиционные благодарности Небесам за то, что те соединили их, и просили о благополучии их брака и многочисленном здоровом потомстве ради укрепления и процветания семьи и государства.

При мысли о потомстве Ван Со пошатнулся и, вмиг ослабев, привалился плечом к стене, разделявшей его и единственную любимую им женщину, от которой он желал иметь детей.

Перед его взором возникла девочка. Девочка с глазами Хэ Су и шпилькой в волосах, что он подарил ей однажды, вручив вместе с этим украшением и своё сердце.

Это видение исчезло, стоило ему открыть глаза.

Давясь подступившими к горлу слезами, Ван Со выпрямился и медленно пошёл к себе. Его разрывало на части от тоски и безысходности, от невозможности вернуть вчерашний день и прожить нынешний иначе, совсем по-другому, так, чтобы он не закончился одиночеством, его и Хэ Су.

При всей своей силе и могуществе он был на это не способен. Как не способен на то, чтобы свободно любить и быть любимым.

 

Но зато он мог и осуществил другое, подвластное императору.

Всерьёз восприняв угрозу Ён Хвы, он приставил к своей возлюбленной охрану.

Хэ Су просила его отменить приказ: ей было непривычно и неуютно постоянно видеть за спиной сопровождающего её стражника, но Ван Со оставался непреклонен.

Если он не мог сам неотлучно находиться возле неё, значит, это будет делать человек, которому он доверял (и заодно для надёжности пригрозил самой мучительной смертью всем его родственникам, если тот не убережёт даму Хэ и с ней что-то случится).

Однако, к досаде Хэ Су, этим не ограничилось. Её еду и питьё теперь неизменно пробовали служанки. В купальню её сопровождала Чхэ Рён, хоть это смутно и не нравилось Ван Со. Любое желание Хэ Су отправиться на дальнюю прогулку во дворцовые сады согласовывалось с императором: на открытом пространстве одного стражника могло оказаться недостаточно. От стрелы, к примеру, защитить он не сумел бы.

Хэ Су умоляла, сердилась, пыталась воззвать к здравомыслию Ван Со, в сердцах наградив его однажды странным прозвищем «параноик», но всё было бесполезно. Император слишком хорошо знал, на что способен дворец и что может случиться с тем, кто был здесь неугоден имевшим хоть какую-то власть.

Он не мог посадить Хэ Су под замок, чтобы быть спокойным за неё, не дёргаться и не тревожиться о ней поминутно, пока он занят государственными делами. И потерять её тоже не мог. Стоило ему вспомнить лицо императрицы, её тон и недвусмысленную угрозу – и он внутренне содрогался, чувствуя, как его прошибает озноб.

Когда это случилось впервые, он диктовал очередной указ сидевшему в тронном зале Бэк А, над которым привычно возвышался астроном. Ван Со произнёс фразу, где звучало имя императрицы, подумав при этом о Хэ Су и её безопасности. И тут его накрыло наваждение: ему показалось, что в груди его стало тихо. И не просто тихо, а пусто. Он отчётливо ощутил, что там, за рёбрами, больше нет сердца, там ничего нет – одна зияющая бездонно-чёрная пустота.

От этого жуткого ощущения Ван Со подавился воздухом и вцепился руками в стоявший перед ним стол, царапая гладкую поверхность.

– Что с вами, Ваше Величество? – обеспокоенно заглянул ему в глаза звездочёт.

Император непонимающе посмотрел на него, перевёл взгляд на озадаченного тринадцатого принца, затем на свои пальцы, скрючившиеся волчьими когтями…

И услышал, как сердце дёрнулось и бухнуло о рёбра, вновь давая о себе знать.

С тех пор, стоило ему только представить – всего лишь представить на миг! – что Хэ Су нет, это пугающее ощущение возвращалось.

На следующий день в отсутствие императора даму Хэ повсюду сопровождали уже два стражника.

***

А колесо власти императора Кванджона крутилось и набирало обороты. Ведомое железной рукой, одних оно безжалостно подминало под себя, других слепило золочёными спицами, третьих милостиво оставляло на обочине. До лучших времён.

Кстати, об этих временах, вернее, периоде своего правления и его девизе, император Корё размышлял всерьёз, как о времени больших свершений, и желал оставить о нём в истории не просто черту между парой дат.

– Этот период будет назван Квандок{?}[В начале своего правления Кванджон избрал девиз «Блестящая власть» (иначе – «Сияющая добродетель»). В дальнейшем он правил и под другими девизами, которые традиционно являлись в Корее названиями эпох правления с целью нумерации и определения года.] – Блестящая власть, – провозгласил на очередном утреннем совещании министров Чхве Чжи Мон.

Услышав одобрительный гул в тронном зале, Ван Со самодовольно улыбнулся:

– Название хорошее, согласны?

Впрочем, от него не укрылось, как холодно, одними уголками губ, скривился Ван Ук и произнёс c подчеркнутым почтением:

– Мы последуем вашей воле, – он поклонился, помолчал и продолжил: – В настоящий момент мы занимаемся распределением риса между теми, кто строил дворец в Сокёне. И сбор податей вы также можете оставить на нас.

Ван Со смерил его долгим оценивающим взглядом, после чего снисходительно кивнул:

– Пусть так и будет.

Он умышленно проигнорировал потрясённый взгляд Бэк А и отвисшую челюсть Чхве Чжи Мона. Их удивление было понятно: ещё совсем недавно император желал лично контролировать столь важные государственные вопросы, а теперь легко отдавал их на откуп тому, с кем спорил об этом и кого жёстко поставил на место за подобное предложение.

Однако самого Ван Со занимала только реакция восьмого принца, а она оказалась той, что он и ожидал. Ван Ук купился на его показное равнодушие к государственным делам.

Что ж, братец, выходит, и тебя можно провести? Думаешь, ты умнее и дальновиднее всех? Ну так ты ошибаешься и довольно скоро это осознаешь…

Ладно, живи пока, пребывая в заблуждении относительно намерений императора и собственной судьбы. Кольцо вокруг тебя уже сжимается.

– Что ж… – Ван Со неспешно оглядел собравшихся. – С такими надёжными министрами я смогу насладиться охотой и посвятить себя чтению, – он мечтательно вздохнул, вызвав этим новую волну удивления в тронном зале: сурового и несговорчивого Кванджона словно подменили: – Чхве Чжи Мон советовал мне прочесть книгу «Основы управления в период Чжэнь-гуань»{?}[«Основы управления в период Чжэнь-гуань» – сочинение У Цзина (670–749), составленное в 705 г. Одно из известных произведений традиционной китайской историографии, которое представляет собой главным образом изложение бесед танского императора Тай-цзуна (627– 649) с его приближёнными по вопросам управления и морали (по И. Ф. Поповой).].

– Нет книги лучше для изучения мудрого управления государством! – всунулся астроном и покосился при этом на восьмого принца, который пристально смотрел на подозрительно благодушного императора.

А Ван Со вскинул брови, будто вспомнив о незначительной мелочи:

– И ещё одно. За государственную измену четырнадцатый принц Ван Чжон будет изгнан на свою родину, в Чхунджу.

– Но Ваше Величество! – возмущённо воскликнул Бэк А, однако тут же опомнился и уже спокойнее добавил: – Для этого нужны доказательства его предательства.

– Он намеренно поставил под сомнение отречение почившего короля в мою пользу, – Ван Со смотрел на тринадцатого принца и по-прежнему улыбался, но теперь его улыбка как никогда напоминала волчий оскал, стерев все намёки на былое показное благодушие, а в голосе отчётливо лязгал металл. – Принимая во внимание тот факт, что у нас с ним одна мать, я лишу его не жизни, а только положения: звания генерала и всех титулов.

Он вновь оглядел притихших министров и припечатал, выделяя каждое слово для пущей убедительности:

– Если он когда-либо вернётся в Сонгак, то будет казнён.

Ван Со прекрасно видел, как в страхе перешёптывались министры (шутка ли – император ссылает собственного брата!), как побледнел вконец шокированный Бэк А, как озадаченно прикусил губу Чжи Мон и как не дрогнуло лицо восьмого принца.

Он всё это видел и понимал. Но решение было принято, и никто из здесь присутствующих не мог ни оспорить его, ни повлиять на железную волю императора. Пусть привыкают. Свой приговор он не изменит.

Чжон ему заплатит.

За всё.

 

Когда ему сообщили о болезни королевы-матери, вызванной известием об изгнании её любимого сына, Ван Со ощутил смутное удовлетворение. На нечто подобное он и рассчитывал и теперь направлялся в её покои, твёрдо зная, что будет делать и говорить.

Он ждал подобной возможности слишком долго, чтобы позволить кому-то помешать ему, и поэтому присутствие императрицы Хванбо возле постели больной вызвало лишь его раздражение.

По какому праву Ён Хва вообще здесь торчит? Лекарь сказал – не беспокоить? Вот пусть и не беспокоит! И его в том числе. Она здесь абсолютно не нужна. Она здесь чужеродна, как и любой другой человек, кроме него самого. Лишь он один может находиться подле его матушки!

По праву императора.

По праву сына.

– Я сам позабочусь о королеве-матери, – холодно процедил Ван Со. – Без моего позволения сюда никто не должен входить.

Его слова прозвучали как недвусмысленный приказ убраться вон.

Не глядя забрав из рук служанки полотенце, смоченное в прохладном травяном настое, он сел на край постели:

– Скорее поправляйтесь, матушка.

Матушка…

Ван Со смаковал это слово, повторяя его вновь и вновь, пока в тишине пустой комнаты ухаживал за ней, никого не допуская внутрь, кроме лекаря, и того едва терпел, понимая, что толку от его примочек нет никакого. Уже нет.

Но ему было почти всё равно.

Он наслаждался каждым днём, что проводил сейчас в заботах об умирающей матери. Это было ненормально, и Ван Со это осознавал, но ничего не мог с собой поделать.

Королева Ю отворачивалась, не желая смотреть ему в лицо, отказывалась принимать из его рук пищу и питьё, не сказала ему ни единого слова, сжимая губы в неистовой злобе. А Ван Со был почти счастлив. Счастлив тем, что в целом мире сейчас был лишь он и его матушка – и никого больше. Он отлучался от неё на короткое время, под страхом смерти запретив кому-либо входить в его отсутствие. Ел тут же, спал рядом, на полу, положив голову на край постели и изредка касаясь неподвижной материнской руки трепетным, бережным жестом.

В ночном рваном сне и дневном бреду королева, не узнавая его, хрипло шептала:

– Чжон, мой Чжон… Мой сыночек… Любимый…

Ван Со пропускал мимо ушей имя брата и слышал только «мой сыночек». Он примерял эти слова на себя и наслаждался ими, повторяя мысленно каждый раз, когда королева умолкала.

Он позволил себе играть в эту дикую больную игру, не думая о том, что всё это слишком похоже на сумасшествие. Он готов был сойти с ума, лишь бы услышать «сыночек, любимый», лишь бы почувствовать, каково это – когда к тебе обращаются так. Он с готовностью тонул в этом жалком самообмане и чувствовал себя на небесах от счастья, когда в сумраке ночи матушка, просыпаясь, невидяще смотрела на него:

– Сынок, любимый… ты здесь?

– Я здесь, матушка. Я рядом. С вами, – улыбался сквозь слёзы Ван Со, отказываясь слышать, как проваливаясь в забытьё, королева шептала: «Чжон… Мой Чжон…»

Отрезвление наступало днём, когда умирающая ненадолго приходила в себя, узнавала его – и её лицо тут же преображалось, а глаза наполнялись такой ненавистью, что Ван Со хотелось кричать от отчаяния и боли. Но и тогда он улыбался, пытаясь накормить её, упрямо сжимавшую бескровные губы, смочить травяным настоем её пергаментную кожу. И неизменно при этом повторял:

– Матушка, я здесь, рядом. Всё хорошо…

Ему было известно, что Чжон, нарушив его приказ, вернулся в Сонгак и вот уже которые сутки стоит у входа во дворец, требуя, чтобы его пропустили к матери. Что Бэк А приносит ему воду, но тот не берёт в рот ни капли, выливая всё себе на голову. Эти ежедневные доклады, вести о том, что четырнадцатый принц не двигается с места, доставляли Ван Со истинное садистское удовольствие.

Пусть стоит! Пусть мучается от невозможности увидеть мать! Пусть знает, каково это!

Он расправится с Чжоном позже, а пока останется с нею. Сам.

В единственный вечер, когда он за ужином присоединился к Хэ Су, которую не видел несколько дней, она сама завела неприятный разговор.

– Позвольте Чжону вернуться, – умоляла она. – Если что-то случится с королевой-матерью, он вас не простит!

Ван Со грохнул кулаком по столу, не дав ей договорить.

– Ты послала за Чжоном? – глухо осведомился он, стараясь унять клокотавший в груди гнев и заранее зная ответ. – Я всем запретил связываться с ним. Только ты могла ослушаться меня!

– Да, – опустила глаза Хэ Су. – Это я отправила ему весть.

Руки Ван Со затряслись от бешенства, и он спрятал их под столом, чтобы Хэ Су не видела. Будь на её месте кто-то другой – любой другой человек! – Ван Со немедленно придушил бы его за нарушение приказа, за несогласие, за протест. А на неё лишь смотрел, сцепив зубы и чувствуя, как у него сводит скулы.

– Его матушка в плохом состоянии! – воскликнула Су, игнорируя тяжёлый взгляд императора. – А ему запрещено даже увидеться с ней!

– Он должен быть казнён за то, что вернулся! – жёстко проговорил Ван Со, не желая вдаваться в подробности.

– Но Ваше Величество!

– Забудь об этом! Пусть радуется, что я не убил его сразу, – не в силах больше смотреть в умоляющие о милости глаза Хэ Су, не в силах выносить то, что она просила за Чжона, Ван Со поднялся из-за стола и, уходя, бросил через плечо с тихой и твёрдой угрозой: – Если кто-то посмеет провести его во дворец, я не прощу. Даже если это будешь ты.

Он не лгал ей.

Равно как и не сомневался, что она его не послушается.

 

А королева-мать медленно умирала у него на руках.

– За пять дней вы и глотка принесённой мной воды не выпили, – не сумев сдержать досаду, Ван Со отставил в сторону миску с жидким рисовым отваром, расплескав его по подносу.

Он в который раз пытался накормить мать, но та упорно сжимала губы и лишь протестующе хрипела в ответ на все его уговоры.

– Вы хотите умереть? – всё так же в пустоту спрашивал он, вытирая капли у неё на подбородке.

– Чжон… – сипло стонала королева, соскальзывая в беспамятство и выбираясь из него, не представляя себе, что этими стонами подписывает приговор младшему сыну.

Ван Со отложил полотенце и низко склонился над её красивым измождённым лицом:

– Подумайте, какой сын сейчас забоится о вас, – вкрадчиво проговорил он, с жадностью вглядываясь в безупречные холодные черты, на которых уже лежала печать смерти. Он видел, что мать слышит и понимает его. – Любимый идеальный Ван Ё сейчас в загробном мире. Чжон, которого вы берегли как зеницу ока, не может быть рядом с вами. У вас есть только я. Я! Я стал императором. И только я сейчас забочусь о вас.

Королева с видимым трудом повернула голову, посмотрела на него покрасневшими воспалёнными глазами – и Ван Со вернулся в ту ночь, когда он, уничтожив монастырь наёмных убийц ради её спасения, пришёл к ней, умоляя принять его, признать сыном и улыбнуться ему. Хотя бы раз!

«Обязательно запомните сегодняшний день. Вы вновь вышвырнули меня, но я больше не уйду. Запомните – настанет час, когда вам придётся смотреть только на меня».

Он сдержал своё слово. Это время пришло.

Сейчас по изменившемуся лицу матери Ван Со ясно видел, что она тоже вспомнила. Из глаз её текли слёзы, но это были не слёзы раскаяния. Это была чистейшая бессильная злоба и ненависть, невыразимая словами.

Даже теперь он оставался для неё никем. Выродком, паршивой овцой, гадким родимым пятном на её прекрасном челе, которое не вывести, не спрятать, не забыть…

– Я построю храм в вашу честь, – продолжал он. – Это будет самый большой храм в Корё, который идеально подойдёт вам. А ещё я стану писать и распространять истории о наших отношениях, о том, как вы заботились обо мне и как я любил вас, матушка. И мы будем самой любящей семьёй в стране. Все будут знать об этом. И тогда я наконец стану вашим единственным драгоценным сыном.

На его глазах вскипали жгучие слёзы и струились по лицу, прожигая кожу. Губы тряслись, а дыхание перехватывало в агонии обиды ненужного, нелюбимого сына, которая достигла своего апогея на смертном одре матери.

– Это будет моей местью за то, что вы бросили меня!

Ван Со не смотрел на мать, слыша лишь её надсадные хрипы, и вдруг почувствовал прикосновение. Подняв руку в последнем усилии, королева Ю царапала скрюченными пальцами его щёку, где под слоем краски прятался шрам от нанесённой ею раны. Пальцы её, дрожа, скользили по лицу сына, вновь вспарывая старый рубец на коже и в его душе. И хоть лицо его было сейчас безупречно чистым, душа истекала кровью под этими прикосновениями. Потому что в них не было ни толики любви – одна лишь лютая ненависть и нескрываемое разочарование.

Мать словно хотела довершить начатое много лет назад, не исцелив рану, а углубив её, превратив из уродующей в смертельную.

И Ван Со это чувствовал, проживая то давнее истязание заново и вновь ощущая себя двухлетним ребёнком, сходящим с ума от боли, ужаса и непонимания.

Он перехватил её руку, не в силах больше выносить эту пытку, и вдруг осознал, что пульс королевы умолк. В этот момент он понял, что это – всё. Что у него больше не будет ни единого шанса завоевать её любовь. Ни единого! Он никогда уже не сможет даже попытаться вернуть себе мать, доказать ей, что он – есть, что он – её сын, и что он любит её, мучительно любит…

Ван Со рыдал, сжимая эту холодную руку, рыдал в голос, захлёбывался слезами и собственным горем, чувствуя себя ещё более осиротевшим и брошенным теперь, когда она ушла вот так…

Не приняв его. Не назвав сыном. Не простив.

За что? Он не знал.

И теперь никогда не узнает и не получит прощения.

 

Если бы ты только знала, Су, что я чувствовал тогда, сжимая руку почившей матери, которая так ни разу за всю мою жизнь не обняла меня, не прижала к своей груди…

Все эти годы, каждый раз при виде матушки у меня замирало сердце. Я не переставал надеяться, что однажды всё изменится и она посмотрит на меня ласково или скажет хотя бы одно доброе слово. О том, чтобы взять её за руку или прильнуть к ней, я даже не мечтал: это было за гранью моих самых смелых чаяний.

В последний раз она касалась меня не руками, а острым лезвием ножа, раскромсавшим не только моё лицо, но и всю мою жизнь…

Мальчиком, страдая от одиночества в Шинчжу, и потом, глядя на Чжона на коленях у матушки, я часто думал, какая она, материнская ладонь. Мягкая, тёплая, пахнущая лаской и дарящая её. Быть может, она должна пахнуть свежими рисовыми пирожками или розовым маслом? Всё, что перепадало мне в детстве из нехитрых сладостей, я представлял себе материнской ладонью – такой же сладкой, такой же мучительно желанной…

Но вот я прижимал её к своему лицу – ладонь родной матушки. И что? Я не чувствовал ни ласки, ни тепла, ни запаха. Одну только горечь, холод и смерть.

Я говорил ей о храмах, о летописях, в которых сохранятся самые трепетные истории о любви королевы Ю к своему сыну, ставшему четвёртым правителем Корё. И при этом прекрасно понимал, что никакая золочёная ложь не сможет перекрыть простую истину, что носишь в сердце.

Она никогда не любила меня. Не считала своим сыном.

А я любил её! Любил!

И ненавидел всей душой. За то, что она сделала со мной, в кого превратила. За то, что отреклась от меня. За то, что была моей матерью.

И за то, что вновь бросила меня – уже навсегда…

Почему же ты, Су, в тот страшный для меня час приняла сторону Чжона? Ты же должна была поддерживать меня! Ты же была – моей! Неужели Чжон был тебе дороже меня, а его страдания трогали сильнее?

Я помню, как ты восклицала, что не выбираешь чью-то сторону, что из-за моего упрямства Чжон не смог попрощаться с матерью… Я до сих пор помню, с каким негодованием ты смотрела на меня!

Но Су, как же ты не могла понять! Чжон никогда не был один. Это меня всегда бросали! Я не знал материнской любви, не он! И ты защищала – его?

За все мои двадцать пять лет жизни я никогда не был близок с матерью! Она впервые была моей, только моей матушкой и ничьей больше. Так что же плохого в моём желании быть её сыном?

Я так хотел, чтобы ты поняла меня! Я так надеялся, что ты почувствуешь, Су! Знала бы ты, как больно мне было от того, что ты промолчала, не сказала, что понимаешь меня, как говорила прежде. Я искал твоего сочувствия и утешения, а нашёл лишь осуждение и упрёк. От тебя, которая единственная в целом мире была моим теплом и покоем.

Что ещё мне оставалось, чтобы не сойти с ума от горя и одиночества?

Только стать тем, кем я стал…

***

Чхве Чжи Мон с настороженным интересом наблюдал за Кванджоном.

Не сразу оправившись после смерти матери, император с каким-то волчьим остервенением вцепился в государственные дела. Быть может, он хотел забыться. Или забыть, что было вернее.

Но пока у него выходило лишь забывать себя самого – того, кем он стал рядом с Хэ Су. Отдаляясь от неё из-за того, что, сочувствуя Чжону, она нарушила его приказ, лишаясь её благотворного воздействия, император необратимо превращался в себя прежнего, только был уже не озлобленным, ранимым, неуверенным в себе волчонком, а матёрым волком, умудрённым опытом и знаниями, на своей шкуре испытавшим утраты, боль и предательство. Он никому не верил, никого не любил и не жалел, кроме двух человек на всей земле.

Пусть это пока не делало из него жестокого деспота, но Кванджон уже встал на следующую ступень к своей сияющей вершине и расправил крылья, и теперь нужно было сохранить его баланс, чтобы он расцвёл сильным и мудрым правителем, справедливым и достойным, а не сорвался с цепи в отчаянном поиске истины, любви и успокоения.

Астроном вовсе не собирался кроить историю на новый лад или промывать Кванджону мозги душеспасительными нотациями – как можно, святые Небеса! Он всего лишь аккуратненько намекнул ему на возможную пользу от небольшой, но содержательной беседы с девятым принцем, от кого при правильном нажиме император мог бы узнать много интересного. Эта информация сберегла бы бесценное время и нервы правителя, а также удержала на плечах десяток-другой голов, которые в пылу своих расследований Кванджон мог, погорячившись, ненароком снести, причём совершенно напрасно.

Так что, сдавая Ван Вона императору, Чжи Мон не чувствовал угрызений совести и ни капельки не сомневался, что делает доброе дело на благо государства и лично Кванджона, которому ещё рановато было впадать в огульную тиранию в масштабах страны. Прежде следовало навести порядок в собственных конюшнях. А точнее, родственных связях и отношении к ним.

– Кто добавлял ртуть в ванны Дамивона? – со спокойной угрозой спросил Кванджон у понурившегося Ван Вона.

Судя по испуганному виду девятого принца, его ума таки хватило на то, чтобы сообразить, что император призвал его к себе отнюдь не на чашку мятного чая.

В этот ранний час в тронном зале не было никого, кроме императора, Ван Вона и астронома, который словно приклеился к своему излюбленному месту по левую руку от правителя.

– Ван Ук? Ведь так? – повысил голос Кванджон, глядя на то, как переминается с ноги на ногу принц.

– Мне ничего не известно, – промямлил Ван Вон, прячась за заискивающей улыбкой.

Звездочёт прикрыл глаза и покачал головой.

Ой, дурак! Ну какой же непроходимый дурак!

Будь девятый принц хоть чуточку поумнее, он бы уже сообразил, что отпираться и отмалчиваться – не самая лучшая тактика, когда у императора так грозно сверкают глаза и раздуваются ноздри.

– Девушка по имени Чхэ Рён, что жила в его доме, прежде служила тебе? – продолжал свой допрос Кванджон, затягивая петлю на шее доигравшегося в политические интриги недалёкого брата. – Может быть, это не Ван Ук, а ты подослал её? Отравление почившего императора Хеджона, нашего старшего брата, и казнь семьи Ына по ложному обвинению задумал Ван Ук?

Чжи Мон покосился на Ван Вона, который настырно продолжал тупить, что, собственно, умел делать в совершенстве.

– Если за всем стоит не он, то остаешься только ты, – острый взгляд императора, который без ущерба для психики мог выносить лишь астроном, да и то не всегда, пригвоздил девятого принца к месту, словно копьё, и тот задёргался, наконец-то осознав, что ему светит в случае признания его виновным.

– Это был не я! – заверещал Ван Вон, переводя взгляд с императора на звездочёта и обратно. – Вы же знаете, я слишком глуп для этого!

Хоть раз правду сказал…

– Если продолжите отмалчиваться и юлить, – не выдержал этот детский сад Чжи Мон, – вы понесёте наказание за обман торговцев при продаже серебра! – Он выдержал эффектную паузу и уточнил: – Наказание кипящим маслом!

– Я делал только то, что мне говорили, – сломался Ван Вон, не понаслышке зная, как истошно и долго кричат преступники в котлах, где медленно закипает и пузырится кровью густое масло. Сам присутствовал на казнях, и не раз. – Это был… Ван Ук. Он планировал всё это с почившим королём Чонджоном.

Удар, а затем мерзкий скрежет разорвал напряжённую тишину тронного зала, и Чжи Мон, морщась, взглянул на императора.

Вид Кванджона был поистине страшен. Его руки тряслись от бешенства, а ногти скребли глянцевую поверхность стола. Угольно-чёрные глаза горели нездоровым блеском. Их взгляд пронзал Ван Вона насквозь, и астроному даже показалось странным, что тот не упал замертво, ну или хотя бы не обмочился в ужасе, что никого бы не удивило.

Вспышка ярости императора была вполне объяснима: одно дело подозревать, и совсем другое – получить подтверждение своим подозрениям в таких жутких преступлениях, для которых котёл с кипящим маслом сошел бы за милость.

Но главное – кто за всем этим стоял!

Глядя на то, как колотит императора, Чжи Мон всерьёз забеспокоился и хотел было открыть рот, но Кванджон вдруг заговорил сам, и заговорил так тихо, что могло показаться: гнев его испарился.

– В таком случае я спрошу кое-что ещё, – опасно севшим голосом прошипел он, улыбаясь так хищно, что Чжи Мон понял: кипящим маслом и бамбуковыми стеблями дело тут точно не обойдётся.

 

Потому что император избрал совершенно другое наказание. И начал вовсе не с девятого брата.

Вечером того же дня Чхве Чжи Мон стоял в маленьком внутреннем дворике Дамивона за спинами плачущих служанок и молился о том, чтобы сюда не пришла Хэ Су. Разумеется, рано или поздно она всё равно узнает, но лучше бы ей этого не видеть…

Он бы и сам предпочёл не присутствовать здесь, однако Кванджон рявкнул, чтобы Чжи Мон проследил за надлежащим исполнением его приказа, и астроному ничего не оставалось, как только закрывать глаза и отворачиваться от пыльной, пропитавшейся кровью циновки, в которой угадывалось девичье тело. Душераздирающие предсмертные крики и стоны давно уже стихли, а два дюжих стражника продолжали избивать преступницу, истово исполняя приговор.

Только бы не пришла! Только бы её задержала в купальнях У Хи, как договаривались!

Но стоило Чжи Мону подумать об этом, как во дворе появилась Хэ Су в сопровождении У Хи, на чьём лице застыл шок напополам с чувством вины.

Святые Небеса! Она всё-таки здесь!

Выдержит ли?

– Что случилось? – спросила Хэ Су у ближайшей к ней служанки, которая всхлипывала и пыталась зажмуриться, но, боясь окрика стражников, косилась на окровавленную циновку.

– Император пожелал, чтобы мы это видели, – сквозь слёзы выговорила она.

– Император? – ужаснулась придворная дама Хэ, хватая У Хи за руку в поисках опоры.

– Он сказал, что так будет с каждым, кто его предаст, – кивнула служанка, вздёргивая плечи при звуках очередного удара и заливаясь новым потоком слёз.

Хэ Су ахнула и выбежала вперёд, так что Чжи Мону пришлось встать у неё на пути, проклиная всё на свете: взбесившегося императора за стремление к публичному наказанию, стражников, что усердствовали до сих пор, хотя приговор уже минут десять как был приведён в исполнение, бестолковую У Хи, что не сумела задержать Хэ Су в Дамивоне.

Он шагнул наперерез даме Хэ, да вот беда – сказать ему было нечего.

– Что происходит? – мертвенная бледность девушки не оставила звездочёту никакой надежды на более-менее благополучный исход всего этого кошмара. – Зачем императору устраивать нечто подобное?

– За своё преступление придворная дама Дамивона получает наказание палками, – попытался уйти от прямого ответа Чжи Мон, внутренне холодея в ожидании следующего вопроса.

– Дама… Дамивона? – повторила вслед за ним Хэ Су непослушными губами, а потом глаза её расширились: она догадалась. – Кто это?

Звездочёт слышал, как её сердце бьётся в болезненном понимании, и не мог заставить себя произнести ни звука.

– Кто это? – закричала дама Хэ и задохнулась от боли в груди.

– Это Чхэ Рён, – сдался Чжи Мон.

Он обречённо закрыл глаза, пропуская пошатнувшуюся девушку вперёд, к стражникам, один из которых грубо пнул скатанную циновку, отчего та развернулась, и к ногам Хэ Су из неё выкатилось окровавленное тело Чхэ Рён.

Звездочёт не видел – он слышал, как Хэ Су подавилась криком и без чувств упала на руки подоспевшей к ней на помощь У Хи. Сам же он помочь не мог ничем. Ни Чхэ Рён, которая ответила за всё, что натворила. Ни Хэ Су, чьё слабое сердце не выдержало этого страшного удара. Ни императору, могучие крылья которого, распростёртые над Корё, отливали аспидно-чёрным, а в безжалостных глазах метались отблески пламени.

И больше не было силы, способной погасить это пламя, остудить гнев и согреть душу, что превращалась в кусок холодного льда.

***

– Что случилось? Почему мне не сообщили, что она больна?!

Скрючившийся в подобострастном поклоне придворный лекарь Ким не мог связно говорить от страха и выдавал только короткие булькающие звуки, чем ещё больше выводил императора из себя.

Ван Со только вернулся из поездки в родные провинции восьмого и девятого принцев, где припёр к стенке наместников, самолично вытряхнув из них правду о тёмных деяниях своих братьев.

Эта кровавая правда застилала ему глаза алым туманом весь обратный путь в Сонгак, так что его конь, управляемый нетвёрдой рукой, то вставал на дыбы, то пускался бешеным галопом и несколько раз чуть не свалился с обрыва.

И хотя Ван Со подозревал, что Ук и Вон нечисты на руку, да и помыслами тоже, но истина оказалась настолько грязнее и страшнее всех его предположений, что он был сам не свой, пытаясь побороть омерзение и справиться с охватившей его яростью.

Он не помнил, как добрался до столицы. Видимо, всё-таки, повинуясь инстинкту выживания, его конь следовал за авангардом стражников, тем самым сохранив свою жизнь и жизнь седока, который, судя по его поведению, усердно пытался с ней распрощаться.

Бросив поводья загнанного и взмыленного коня испуганным слугам, император чёрным вихрем полетел в тронный зал, на пороге которого его перехватил Чжи Мон.

– Ну что? Что ещё? – зарычал на него Ван Со, пытаясь усмирить дыхание после безумной скачки и жалея, что не может так же просто справиться с мыслями, которые разрывали его голову на куски.

– Ваше Величество, – с тихой скорбью склонился перед ним астроном. – Простите, что тревожу вас, однако… Дама Хэ…

Ощутив ту самую пугающую ледяную пустоту внутри, Ван Со покачнулся и, не дослушав астронома, ринулся в покои Хэ Су.

Три дня! Три дня она пролежала в беспамятстве, и никто не оповестил его об этом! Ему былоплевать, как это было возможно и возможно ли вообще. Его должны были отыскать хоть на краю земли и сказать, что Су не приходит в сознание, что сердце её умолкает и никто не в силах ей помочь!

– Простите, Ваше Величество! – в ужасе повторял лекарь Ким, зеленея под гневным взором императора.

– Вон отсюда! – рявкнул Ван Со и заметил, что ресницы Хэ Су дрогнули, а грудь приподнялась в глубоком вздохе пробуждения.

Он упал на колени у футона, где она лежала, бледная, осунувшаяся, с чёрными кругами под глазами и искусанными губами.

– Чхэ Рён… – шептала она, не приходя в себя. – Чхэ Рён…

– Су! – звал её Ван Со, стирая у неё с висков крупные слёзы, что выкатывались из-под опухших век.

Наконец Хэ Су открыла глаза. Ван Со едва успел подхватить её за плечи: так резко она села на постели, хватая ртом воздух, тяжёлый от благовоний, что повсюду зажёг лекарь Ким:

– Ты не должна вставать! – обеспокоенно заглянул ей в лицо Ван Со, но она отвела его руку в сторону.

– Су, послушай…

– Уходите! Оставьте меня! – Хэ Су отбросила его руки, поддерживающие её, и отвернулась, но потом обратила на него заплаканное лицо, и Ван Со едва не отшатнулся.

Так она ещё никогда на него не смотрела. Любимые глаза, полные слёз и неприязни, оттолкнули его сильнее, чем ослабевшие от болезни руки.

– Что вы наделали? – с ненавистью прошептала Хэ Су. – Как вы могли так поступить с человеком?!

Её взволнованный голос, сорвавшийся на крик, эхом отразился от стен пустой комнаты и заставил Ван Со разжать руки.

– Её забили до смерти, как бешеную собаку! – Хэ Су дышала короткими всхлипами, а горячее осуждение во взгляде прожигало кровоточащие дыры в сердце Ван Со.

Его Су, его любимая маленькая Су смотрела на него, как на чудовище, и ненавидела его! Подобный взгляд он даже не мог представить себе ни в одном из своих кошмарных видений.

А всё из-за этой мерзкой дряни, которую он приказал публично казнить в назидание другим. И ни минуты об этом не жалел! Его ошибкой было лишь то, что он прежде не поговорил с Хэ Су и не приказал Чжи Мону или Бэк А увести её в тот день подальше от Дамивона.

Раздираемый яростью и жаждой мести после допроса Ван Вона, он едва успел выплюнуть приказ о смертной казни для Чхэ Рён, и тут же устремился на конюшни. Ему важно было успеть вытряхнуть всю правду из наместников провинций Хванчжу и Чхунджу до того, как шпионы сообщат им о том, что императору всё известно.

Он успел. И вытряхнул. Вместе с их душами.

Но опоздал к своей Хэ Су. И теперь расплачивался за это, обжигаясь её слезами и леденея от её презрения.

Ван Со отнял руки от вздрагивающих плеч Хэ Су, выпрямился и посмотрел на неё долгим взглядом.

– Всё это время она шпионила за тобой, – наконец-то проговорил он, решив, что в правде стоит идти до конца, раз Хэ Су всё равно стала свидетельницей казни, не имея понятия о её причинах.

– Что? – помертвевшими губами прошептала Хэ Су, неверяще глядя на него.

А он продолжал говорить, ровно и спокойно:

– Она доносила на тебя девятому принцу. С её помощью твои записи попали к королеве Хванбо. Они перерыли в Дамивоне твои вещи и создали доказательства того, что ты шпионка. Чхэ Рён помогала им разлучить нас. А ещё… – Ван Со вздохнул, но не остановился. – Это именно она добавляла ртуть в купальню короля Хеджона.

Он понимал, что надрывает Хэ Су и без того ослабевшее сердце, но ей следовало знать правду, какой бы жуткой она ни была.

– Помнишь, как ты вернулась во дворец после удара головой во время затмения? Через пещеру у купален Дамивона? Ведь это Чхэ Рён показала тебе ту пещеру, верно? А о ней ей рассказал девятый принц. Именно поэтому Ын не смог убежать: Ван Ук и Ван Вон заранее ждали их там с солдатами.

Услышав об этом, Хэ Су вздрогнула и подняла на него полный ужаса взгляд:

– Ван Ук знал об этом месте, – потерянно прошептала она. – Тогда… как же…

Она умолкла и закрыла глаза. Слёзы струились по её белому лицу, задерживаясь на дрожащих губах и срываясь на руки, что Хэ Су судорожно сжимала на коленях.

– Чхэ Рён старалась быть рядом с тобой, чтобы разделить нас, – продолжал Ван Со. – И ждала лишь удобного случая, чтобы навредить. У меня не было желания прощать её.

– Её грех только в том, что она родилась рабыней. Она была мне как младшая сестра, – сама не своя от шока, Хэ Су не замечала, не хотела замечать очевидного: Чхэ Рён никогда не была ей ни сестрой, ни подругой.

И как он мог убедить её в обратном?

Ван Со не желал причинять Су страдания, но не видел иного способа открыть ей глаза на творившийся во дворце кошмар.

– Тебе нужно отдохнуть, – он коснулся плеча Хэ Су, однако она вновь сбросила его руку, будто ей было противно его прикосновение – прикосновение тирана и убийцы.

Он тяжело вздохнул, поднялся и ушёл, слыша за спиной тихие всхлипы.

За это: за болезнь Хэ Су, за её слёзы и разочарование, а главное – за её ненавидящий взгляд, обращённый на него, он бы ещё раз без малейшего сожаления казнил Чхэ Рён, если бы только мог.

 

Мне так не хотелось оставлять тебя одну, Су, ведь я видел, как тебе плохо и больно! Если бы ты только позволила, я бы обнял тебя, прижал к себе и не отпускал, чтобы ты выплакалась у меня на груди и успокоилась. Чтобы тебе стало легче. Но ты отталкивала меня, отталкивала всем сердцем!

В чём же я был виноват перед тобой?

Даже теперь – тем более теперь! – я не стану просить у тебя прощения за казнь Чхэ Рён, потому что не считаю себя виноватым. Это кара за потерю того, что мне было дорого. За тех, кто мне был дорог.

Я знаю, как близки вы были с Чхэ Рён. Но ведь из-за неё ты чуть не умерла! Думаешь, я смог бы простить подобное? Простить человека, искалечившего жизнь моей любимой женщины и едва не отнявшей её?

Из-за Чхэ Рён умер Му, стремившийся исполнить волю отца и защитить братьев, которых искренне любил! Он мог бы жить и править ещё очень долго, а вместо этого столько времени гнил заживо и сходил с ума. Из-за Чхэ Рён! Она отравила его, подставив под удар тебя. Тебя, Су!

Она помогла поймать и убить Ына и Сун Док, а ведь они были такими юными и невинными и так мечтали о будущем! Если бы не Чхэ Рён, я бы не оборвал жизнь Ына! Его кровь навсегда осталась на моих руках. Я вижу её до сих пор, и мне не смыть её до самой смерти. Если бы не Чхэ Рён, генерал Пак не оставил бы меня, так и не простив за то, чего я не совершал…

Му, Ын и Сун Док были и твоими друзьями, Су, намного лучше и честнее Чхэ Рён. Разве нет? Она лгала тебе с первого дня. Я не знаю, сколько ещё из всего сказанного ею было ложью, и не хочу знать. Но ты верила ей, а не мне…

Так почему, почему, Су, ты всегда находила оправдания для всех, кроме меня? Я никогда не убивал людей просто так, никогда без причины не наказывал их, не опускался до подлости и предательства. Я всегда был готов защищать тебя любой ценой! Но именно я раз за разом оказывался беспощадным чудовищем в твоих глазах.

Как же так, Су?

Быть может, к Чхэ Рён тебя толкнуло одиночество? Быть может, потеряв Мён Хи, в холоде дворца ты больше не смогла отыскать близкую душу, и поэтому доверилась ей? Если так, прости меня! Прости, что я, находясь рядом с тобой, позволил тебе быть такой одинокой. И пожалуйста, хотя бы теперь пойми меня, Су, просто постарайся понять!

Если бы ты только знала, как мне пусто и холодно без тебя! Так холодно… И кажется, что сердце молчит и кровь не греет больше, застыв в тот миг, когда ты меня оттолкнула.

Я так хочу вновь обнять тебя, Су! Хочу вернуться в твоё тепло. Хочу коснуться тебя. Ещё хотя бы раз…

Когда холод становится невыносимым, я пытаюсь вспомнить твои глаза в ту нашу последнюю ночь. Ты смотрела на меня в лунном свете и говорила, что любишь. Но вместо этого я снова вижу твой взгляд, полный ненависти и отвращения к бездушному жестокому монстру, которым я стал в твоих глазах, взойдя на трон. А в ушах до сих пор звучит твой крик: «Что вы наделали? Как вы могли?»

Что ж, выходит, я сам виноват: получил трон – и потерял всё. Отдал тебя дворцу – и позволил ему разлучить нас.

Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, Су?

Ведь для меня нет страшнее кары, чем та, которой я уже наказан…

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 18. Холод

*Отсылка к стихотворной иллюстрации для этого эпизода:

https://ficbook.net/readfic/9975245.

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 19. Если бы… ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 19. Если бы…

Художественная иллюстрация к главе:

https://yadi.sk/i/GrN-8gFmIZguFQ.

Автор – Проигравший спор ♡

 

Стихотворная иллюстрация к главе (эпизоду расставания Су и Со):

https://ficbook.net/readfic/9495603.

Настроение: SG Wannabe – I Confess (Moon Lovers: Scarlet Heart Ryeo – OST)

 

Когда ты, устав от меня,

Уйдёшь,

Молча тебя отпущу…{?}[Отрывок из стихотворения «Азалия» (пер. М. Солдатовой).]

 

Ким Соволь{?}[Ким Соволь (1902–1934) – корейский поэт.]

Со смертью Чхэ Рён жизнь Ван Со надломилась, как пересыхающая вишнёвая ветка, на которую вдруг упал слишком тяжкий груз. Кусок льда, соскользнувший с козырька ханока на свирепом зимнем ветру…

И причина была вовсе не в самой этой жалкой твари, о которой он не мог думать без того, чтобы не давиться злостью и отвращением. А ведь он подозревал её, смутно ощущая тревогу всякий раз, когда Чхэ Рён попадалась ему на глаза! Это было неясное, сосущее предчувствие беды, которое нельзя было связать с чем-то конкретным. И всё-таки оно не обмануло его.

Чхэ Рён никогда не нравилась ему, пусть Ван Со и не сталкивался с ней часто, но помнил, что именно эту служанку Хэ Су бросилась защищать от Ён Хвы в поместье Ван Ука и встала вместо неё под палку принцессы. В тот день он ещё впервые назвал Су своей…

Именно эта служанка везде сопровождала Хэ Су, когда та, ещё будучи благородной госпожой, бывала во дворце. Она постоянно крутилась возле Су – уже придворной дамы. И неслучайно именно её Ук отпустил в Дамивон!

Чхэ Рён повсюду следовала за Хэ Су, немудрено, что ей ничего не стоило войти в доверие к своей госпоже. Но чтобы настолько? Чтобы Су едва не умерла от горя, потеряв её? Оттолкнула его, скорбя о той, что лишила жизни её друзей и подставила под удар её саму?

Как такое возможно?

Ван Со тщетно силился понять, почему Хэ Су оправдывала Чхэ Рён. Почему не могла простить ему справедливое наказание ничтожного человека, по вине которого не стало стольких хороших людей. Почему защищала ту, кто едва не разлучил их?

Хотя разве – едва…

Время шло, а Хэ Су по-прежнему не прощала его и отдалялась всё больше и больше, замыкаясь в себе. Ван Со не единожды порывался поговорить с ней, но всякий раз натыкался на стену отчуждения и холодности. И поделать с этим ничего не мог, как ни пытался.

Теперь он снова просыпался каждую ночь, мучаясь от душивших его кошмаров, а очнувшись, тут же в панике принимался звать и искать Хэ Су, спросонья шаря по одеялу трясущейся рукой. Но императорское ложе было пустым и холодным, мёртвым, как стылые камни погребальных курганов.

«Иди к ней, – искушал его внутренний демон. – Что же ты? Иди! Ты – император. Она – твоя женщина. Ты имеешь на неё право. Ты можешь делать с ней всё, что захочешь!»

А некто разумный и добродетельный, быть может, светлый посланник Небес, невидимый обычному глазу, всякий раз оказывался рядом, прижимал плечи императора к постели, не давая встать и совершить непоправимую ошибку.

Хэ Су была нужна ему как воздух. Но Ван Со не мог вернуть её силой. А сама она не желала к нему возвращаться. И он лежал без сна до самого утра, комкая одеяло и до крови кусая костяшки пальцев, чтобы не сорваться и не закричать от раздиравших его противоречий и мёрзлого одиночества.

Не выдержав этой изматывающей внутренней борьбы, однажды Ван Со всё-таки сломался, дойдя до такого состояния, что уже было неважно, как она отреагирует на него Ему нужно было увидеть её, коснуться её, хотя бы поговорить, иначе он чувствовал: просто сойдёт с ума.

Днём Хэ Су будто специально пряталась от него, старательно избегая встреч, а когда он находил её, отмалчивалась и смотрела в пол.

А чёрная леденящая пустота в груди, которая теперь всё чаще давала о себе знать, захлёстывала не только его тело, но и разум, неотвратимо погружая в безумие. Так дальше продолжаться не могло, и Ван Со посреди ночи, даже не утруждая себя облачиться в верхнюю одежду, как во сне, преодолел несколько шагов до покоев Хэ Су и без раздумий толкнул дверь.

Он не сразу увидел её: она стояла у окна в полной темноте. Ни единой свечи не теплилось в её комнате, отчего выстуженные непогодой покои напоминали склеп.

Тоненький силуэт Хэ Су в белой траурной одежде, что она упрямо не снимала после казни Чхэ Рён, тускло выделялся на фоне окна, в которое стучал затяжной осенний дождь. Ночь широко раскинула свой мрачный плащ над дворцом, но Хэ Су не спала. Просто стояла. Не плакала, не убивалась. Она молча стояла, прислонившись к стене, и слепо смотрела во тьму, закаменев в своём горе.

Когда Ван Со вошёл, скрипнув дверью, Хэ Су даже не повернула голову, не вздрогнула, не вздохнула. И не подняла глаз.

Он приблизился к ней – печальной тени той, что когда-то была живым горным ручьём, переливчатым пением птиц по весне, свежим ветром с лугов…

Ван Со смотрел на неё – и у него сжималось сердце от осознания того, что сделал с ней дворец, во что он, император, заставил её превратиться рядом с собой.

А дождь всё стучал и стучал по вискам, не врачуя, а бередя незажившие душевые раны, поливая их тоскливыми слезами.

– Су… – хрипло прошептал Ван Со и сам поразился своему вдруг отказавшему голосу.

Никакого ответа.

– Су, прошу тебя, поговори со мной…

Она молчала, и Ван Со протянул к ней руку, коснулся распущенных волос, длинными прядями струившихся у неё по плечам и груди. Хэ Су больше не делала красивые причёски, не плела косы, не украшала волосы затейливыми шпильками. Ту самую, что он подарил ей когда-то как частичку своего сердца, он не видел уже очень давно и не знал, у неё ли эта шпилька вообще, цела ли, дорога ли ей, как прежде.

Недавно ему приснился странный сон, в котором Хэ Су отдала эту шпильку Бэк А. Зачем она это сделала, было непонятно. Куда дел шпильку тринадцатый принц – тоже. Единственное, что помнил Ван Со, выбравшись из серой мути сна, был её шёпот: «Передайте её…» Кому – он уже не узнал. Но весь день пристально наблюдал за Бэк А, словно ждал, что тот и в самом деле отдаст ему шпильку Хэ Су. Не отдал… И Ван Со не то чтобы забыл об этом муторном видении, просто впечатления от него вплелись в череду таких же удручающих мыслей и чувств и затерялись там. А теперь вот вспомнились. Почему вдруг?

Между тем его пальцы, смелея, погружались в волосы Су, а сам он подступал к ней вздох за вздохом, заворожённый её близостью и таким родным запахом, что его хотелось пить. И вот он уже скользил губами по её прохладному лбу, едва касаясь шелковистой кожи, по кромке волос и стрелкам бровей. Замирая от наслаждения, уловил пульс на виске, спустился вниз по щеке и вздрогнул, задев уголок губ.

Ван Со взял лицо Хэ Су в ладони, а его тело уже само прильнуло к ней. Чувствуя, как набирает силу неутолённое желание, он вдавливал её в стену, беспорядочно скользя руками по белому шёлку нижнего платья.

Ощутив мягкие губы, Ван Со со стоном приник к Хэ Су, глотая её имя…

…и понял, что она ему не отвечает.

Раньше Хэ Су мгновенно отзывалась на малейшее его прикосновение, как водная гладь – на призыв ветра: трепетно, радостно, легко… А сейчас принимала его ласки, никак не откликаясь, не поднимая рук, не открывая глаз. Её тело не реагировало на него, губы не улыбались, дыхание не вплеталось в его собственное…

Хэ Су стояла и терпела. Она всего лишь терпела его, подчиняясь его силе и власти.

Ван Со покачнулся, как от удара.

– Су, скажи, что мне сделать? – с отчаянием прошептал он, готовый на всё, что бы она ни попросила.

И обмер, услышав её надтреснутый голос:

– Вы император. Вы вольны делать, что хотите. Это ваше право.

Это касалось не только его государственных деяний и смертных приговоров, но и того, что он делал с ней сейчас. А Хэ Су оставалась безвольной и покорной. Не отталкивала его, но и не признавала. Не тянулась к нему, как прежде. Она уступала воле императора, который имел право поступать так, как ему заблагорассудится. С кем угодно. И с ней в том числе.

Хэ Су отказывалась принимать его как мужчину. Её мужчину.

Это было невыносимо. Просто невыносимо!

– Су, пожалуйста, не мучай меня так, – взмолился Ван Со, опускаясь перед Хэ Су на колени, обнимая её ослабевшими руками и пряча пылающее лицо в складках её одежды. – Поговори со мной! Скажи, чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы вы ушли.

– Что?

– Уходите, Ваше Величество. Оставьте меня, – Хэ Су наконец взглянула на него сухими, полными безразличия глазами. – Я боюсь вас.

Ван Со поднял на неё ошеломлённый взгляд, не веря тому, что слышит. Эти тихие слова швырнули его в тот вечер, когда он впервые поцеловал её на берегу озера Донджи. Но тогда Хэ Су сопротивлялась, вырывалась, плакала и кричала. Сейчас же она была мёртвой, неподвижной, и от этого ему стало ещё страшнее, а пустота тут же выхолодила всё внутри.

Тяжело дыша, Ван Со встал и отшатнулся.

В нём вновь вступили в борьбу два начала: светлое и тёмное, ангел и демон.

Первый буквально оттаскивал его от Су за шиворот, умоляя оставить её в покое, не брать её силой, не ломать хрупкий стебель: «Тебе не нужна её холодная покорность! Ты нуждаешься в любви, тепле и понимании. Уступи. Перетерпи. Дай ей время!»

А второй презрительно смеялся, оглушая Ван Со и толкая его обратно к Хэ Су. Он заставлял подойти к ней, схватить в охапку, овладеть ею, чтобы она, наконец, очнулась, чтобы вспомнила, что любит его, и вновь раскрылась ему навстречу душистым цветком… И тогда всё будет по-прежнему – утром Хэ Су проснётся в его объятиях и улыбнётся ему, как раньше. А если нет – он всё равно заявит на неё своё право.

«Ты – император! – настаивала тьма в душе Ван Со. – Хэ Су – твоя! Твоя женщина. Она принадлежит тебе! Так чего же ты ждёшь? Бери её!»

И, поддавшись этой тьме, Ван Со резко выдохнул, подхватил Хэ Су на руки и понёс к выходу, в свои покои. Но стоило только коснуться двери плечом, как ему вспомнилась та самая ночь, когда, обезумев от потерь, он творил с Хэ Су такое, за что утром казнил себя и проклинал свою несдержанность.

Он вновь увидел кровь у неё на губах, синяки и царапины на белоснежном теле – и ему стало так мерзко от самого себя, что он замер на месте, задохнувшись от ужаса. В ту ночь Хэ Су отвечала на его дикие ласки, заранее всё ему прощая. Что же будет с ней теперь, когда он возьмёт её силой? Когда она так обречённо послушна и бесчувственна? Когда её руки висят, губы сомкнуты, а глаза закрыты и сухи…

Как он может позволить себе такое?

Ван Со медленно развернулся, подошёл к расстеленному на полу футону, бережно положил Хэ Су на подушку, поправил волосы и укрыл её одеялом.

Его заботу, как и его отчаянный страстный порыв, Хэ Су принимала молча, не сказав ему ни слова, не пролив ни единой слезинки.

Если бы она протянула к нему руки, если бы назвала по имени, если бы сказала хоть одно слово!

Но Хэ Су всё так же молчала и смотрела в потолок.

Ему бы остаться с ней. Лечь рядом. Обнять и прижать к себе. Отогреть своим теплом…

Если бы только она в нём нуждалась!

– Прости меня, – вымученно улыбнулся Ван Со, встал и ушёл к себе, возвращаясь в пустоту одиночества.

 

Следующие дни стали для него сплошным кошмаром, только уже наяву.

Дама Хэ постоянно исчезала из своих покоев.

Было ли это связано с той дождливой ночью, Ван Со мог только предполагать, но его не покидало ощущение, что Хэ Су попросту боится оставаться в комнате, куда он мог беспрепятственно войти и оказаться с ней наедине.

Она была где угодно, только не там. В хорошую погоду часами просиживала у молитвенных башен, не замечая, как промёрзшая земля высасывает из неё тепло и последние силы. Она замирала в полуживом созерцании чего-то, ведомого лишь ей одной, пока Ван Со не находил её и не возвращал во дворец, по-прежнему молчаливую и безвольную.

Он вёл Хэ Су за собой и вновь ужасался, какой же она стала покорной. Покорность превратилась в её маску, за которой надёжно пряталась его прежняя живая, бойкая, любящая Су. И это сводило Ван Со с ума. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, он не мог заставить её сбросить эту маску, а мысли невольно возвращались в ночь изгнания духов, к другим маскам – знатного господина и невесты, что они с ней надели на рынке в Сонгаке, и их мимолетному счастью, последнему его отблеску.

Ему не нужна была покорность под гнётом страха: этого с лихвой хватало в тронном зале, который до сердцевины деревянных колонн пропитался подобострастием и угодничеством. Он тосковал по теплу и любви. И не чьей-нибудь, а её. Но это осталось в прошлом. Невозвратном и таком желанном…

Ван Со шагал по дорожкам вдоль озера Донджи, Хэ Су шла рядом с ним, но теперь всё изменилось, и на душе у него было черно и пусто. Он вёл Хэ Су во дворец не для того, чтобы остаться с ней, как в их последнюю ночь вместе, а для того, чтобы избавить её от своего общества, которое её тяготило. Запереть в покоях, под присмотром слуг, в клетке мнимой безопасности.

Но стоило ему оставить её в комнате одну, как Хэ Су тут же покидала ненавистные ей стены. Когда не было дождей, она бесцельно бродила по саду, а в непогоду забивалась в укромный уголок Дамивона, так что даже служанки не могли её отыскать. Заливаясь слезами, они падали в ноги разбушевавшемуся императору, который требовал сообщить ему, куда пропала дама Хэ. Однако никто не знал закоулки Дамивона лучше неё. И служанки, и охранники, приставленные к Хэ Су, тряслись от страха, вспоминая недавнюю казнь Чхэ Рён, но не могли сказать ни слова, потому что действительно не представляли, где она: Хэ Су ускользала от них бесплотной тенью, заставляя каждый раз прощаться с жизнью под убийственным взглядом императора.

Снедаемый беспокойством за её рассудок и здоровье, Ван Со сам стал проверять её покои по утрам. Заглядывал, убеждался в том, что она внутри, и уходил, не тревожа её своим присутствием. Но Хэ Су довольно скоро разгадала его уловку и исчезала из комнаты до рассвета, если вообще ночевала там.

Её больше ничего не интересовало. Она ушла в себя и ни на кого не реагировала. Не помогали ни мольбы императора, ни уговоры Бэк А, ни увещевания У Хи, ни наставления придворного лекаря: ко всем этим попыткам привести её в чувство и воззвать к инстинкту самосохранения Хэ Су оставалась неизменно безучастной и продолжала издеваться над собой, словно желала умереть.

– Что мне делать? – вконец отчаявшись, спрашивал Ван Со у Бэк А, но тринадцатый принц лишь печально качал головой, не в силах помочь и дать какой-то совет.

А Хэ Су угасала на глазах.

Однажды, привычно заглянув в её покои на рассвете перед тем, как отправиться в тронный зал на утреннюю встречу с министрами, Ван Со не обнаружил её и решил проверить королевские купальни в Дамивоне. Почему он полагал, что найдёт её там, он и сам не мог бы объяснить, но оказался прав.

Хэ Су сидела на ступеньках лестницы, по-прежнему в белом, с распущенными волосами, и смотрела на воду. Заметив подошедшего императора, она скользнула по нему пустым взглядом и тут же отвернулась.

– Тебе ведь нездоровится, зачем ты вышла? – мягко сказал Ван Со, склоняясь к ней. – Давай вернёмся обратно и поговорим.

Он тепло улыбнулся и протянул ей руку.

Хэ Су долго смотрела на его раскрытую ладонь, а потом наконец подняла на него измученный взгляд. На дне её глаз застыла тоска.

– Я не могу вернуться в ту комнату, – бесцветным голосом произнесла она, не принимая его руку и не делая ни единого движения навстречу.

– Не отталкивай меня из-за Чхэ Рён! – улыбка сошла с лица Ван Со, стоило ему понять, почему Хэ Су не хочет находиться в своих покоях и почему по-прежнему отвергает все его попытки примирения. – Она же столько лет лгала тебе!

– Чхэ Рён была искренна со мной, – тихо возразила Хэ Су. – Что бы вы ни говорили мне о ней, она была честна.

– И что? Ты будешь верить ей, а не мне? Ты хочешь отдалиться от меня из-за неё? – не выдержав, воскликнул Ван Со. – Этого ты хочешь?

Он заставлял себя радоваться уже тому, что Хэ Су реагирует на него, и негодовал из-за того, что ничего – ничего! – не менялось, не сближало их, не рассеивало мрак.

– Я хочу покинуть дворец, – отозвалась она, глядя в пол. – Я так хочу уйти отсюда… Оставаться здесь невыносимо для меня!

Сказав это, Хэ Су с видимым трудом подняла голову и умоляюще посмотрела на него, как на последнюю надежду, что было недалеко от истины: лишь император имел право отпустить её из дворца.

– А как же я? – ошеломлённо выдохнул Ван Со, холодея от мысли, что ничего не может изменить, будь он трижды императором. Но вместо отчаяния его вдруг охватила упрямая злость, прорезавшаяся в голосе: – Ты полагаешь, я тебя отпущу? Ты никогда не покинешь меня!

К горлу колючим комом подкатила обида. Не в силах больше смотреть в эти чужие глаза, которые он мучительно любил, Ван Со отвернулся от Хэ Су и пошёл прочь. Он боялся в своём взвинченном состоянии наговорить ей такого, за что ему потом будет стыдно.

Направляясь в тронный зал, он почему-то оказался в её покоях, осознав это только тогда, когда увидел перед собой знакомый стёганый футон, на котором провёл столько алых ночей, сжимая в объятиях разгорячённое ласками тело любимой…

Ван Со смотрел на остывшую постель, на поникшие хризантемы в вазах, на каждую деталь комнаты, где когда-то был счастлив с Хэ Су. Где они оба были счастливы. И его терзали мысли и воспоминания, от которых было не отмахнуться и не спрятаться.

Его сиротливый взгляд упал на императорское свадебное платье, аккуратно сложенное на столике в стороне от окна, сквозняков и прямого солнечного света, – и перед глазами тут же возникла Хэ Су в этом платье – его единственная императрица, которую он никогда не сможет так назвать, потому что этого не захотела она сама.

Ей не нужны были титулы и почести, она не стремилась владеть миром и взирать на него с высоты трона.

Она нуждалась в том, что Ван Со просто не способен был ей дать.

Хэ Су жаждала свободы.

 

Я знаю, что ты мечтала уйти.

Но я не мог отпустить тебя, Су. Не мог, потому что не хотел! Несмотря на то, что видел, как угнетает тебя дворец, его цепи, его устои, его жажда крови, жертв и подчинения незыблемым вековым правилам власти.

Понимая всё это, наблюдая с тоской, как ты угасаешь в золочёной клетке, я эгоистично не желал терять тебя – я боялся этого! Ведь тогда у меня не осталось бы ничего – ни единого источника тепла и света, ни крошки надежды…

Я знал лишь одно и упрямо повторял это до тех пор, пока не поверил и сам: я не позволю тебе уйти или умереть. Ты – моя! Только моя! И останешься со мной, хочешь ты этого или нет.

Если бы я мог заглянуть в завтрашний день!

Если бы…

***

Чхве Чжи Мон напрасно полагал, что его башня предана забвению и её скорбный удел – лишь медленное разрушение под властью времени, ветров и дождей.

И пыль с полок ему вытереть пришлось, и убрать осколки, и привести всё в надлежащий вид, коего здесь не наблюдалось уже несколько лет унылого запустения.

Правда, до этого звездочёт всё-таки опозорился перед императором, который совершенно неожиданно возник на пороге его заброшенной научной обители.

Пользуясь короткой передышкой в государственных делах, Чжи Мон сидел на первом этаже башни и штопал бечёвкой развалившийся переплёт звёздного атласа, на чём свет стоит кляня дремучие времена и отсутствие нормальной типографии с переплётной мастерской. О надёжной прошивке книг он и не помышлял, умерив свою наглость до десятого века, но душа его жаждала хотя бы скромного клеевого крепления страниц, что – увы! – хлипкий рисовый клей, что ныне варили в Корё, гарантировать никак не мог.

Глубоко порезав ладонь о суровую нитку, Чжи Мон зашипел, замысловато выругался и, сунув руку в рот, остолбенело уставился на входную дверь, в проёме которой высилась тёмная фигура Кванджона.

И давно он тут стоит?

– Ваше Величество! – вскочил со стула астроном, поспешно откладывая своё бумажное рукоделие и пряча раненую руку за спину. – Не ожидал…

Император скользнул по столу ничего не выражающим взглядом, едва заметно дёрнул уголком плотно сжатого рта и, не сказав ни слова, направился к лестнице наверх, в библиотеку.

– Ваше Величество! – заспешил вслед за ним Чжи Мон, ругая себя за излишнюю самонадеянность и неряшливость. – Позвольте узнать, зачем…

Он вспомнил, в каком виде оставил книжные стеллажи и комнату вообще, и заалел ушами от стыда.

– Ты обещал мне книгу «Основы управления в период Чжэнь-гуань», – задержавшись на лестничном пролёте, сверху вниз посмотрел на него император. – И что-то я не наблюдаю её у себя.

Святые Небеса! А ведь и правда!

Астроном чуть не хлопнул себя по лбу, сетуя на непростительную забывчивость, но, быстренько приняв невозмутимый вид, со значением произнёс:

– Разумеется, Ваше Величество. Однако эта мудрая книга, не раз читанная вашим отцом, императором Тхэджо, нуждалась в реставрации, поэтому я и задержался.

– Она нуждалась в… чём? – вскинул брови император, явив астроному хоть какое-то проявление эмоций.

Чхве Чжи Мон мысленно отвесил себе знатный подзатыльник и, обернувшись на угол, который временно превратился в книжную ремонтную мастерскую, не нашёл ничего лучше, как молча ткнуть в него пальцем и по-дурацки пожать плечами.

– Что ж… – Кванджон проследил взглядом за его указующим жестом и, кивнув, продолжил свой путь вверх по лестнице. – В таком случае предоставь мне её сейчас.

– Ваше Величество! – рванул за ним астроном, перепрыгивая через ступеньку и морщась от возможной реакции правителя на бардак в библиотеке. – Позвольте принести её вам чуть позже… К вечеру… Или лучше завтра, а?

– Она нужна мне немедленно, – отрезал Кванджон, не сбавляя шага, и остановился только возле полок, запорошенных теми самыми проклятущими опилками, которые смутили Чжи Мона ещё во время разговора с придворной дамой Хэ.

Дама Хэ!

Подумав о ней, Чхве Чжи Мон ахнул, мгновенно позабыв о царившей вокруг разрухе, и уставился на аккуратный узелок из розового шёлка, который занял угол чайного столика как раз рядом со стеллажом, где стоял император, и абсолютно не вписывался в окружающую обстановку.

Этот узелок сегодня утром астроному передала Хэ Су, попросив отыскать родных Чхэ Рён и узнать, не может ли она помочь им чем-нибудь ещё.

Удобнее момента подгадать было невозможно, и астроном, вполне справедливо полагавший, что этим своевольным поступком дама Хэ рискует разгневать императора, пересказал Кванджону их разговор, поминутно запинаясь и путаясь в словах. Он не мог предугадать реакцию правителя, который в последнее время, как раз после казни Чхэ Рён, ходил мрачнее некуда, хотя о причине его состояния гадать не приходилось.

Хэ Су заверила астронома, что Кванджон не станет возражать.

И тот не возражал.

Застыв у стеллажа чёрным изваянием с книгой в руках, император молча выслушал Чжи Мона, долго смотрел на узелок, а потом лишь коротко кивнул, дозволяя выполнить просьбу дамы Хэ, и вновь потянулся к книжным полкам, давая понять, что разговор на эту тему исчерпан.

Звездочёт выдохнул и, воодушевившись милостью правителя, пусть и сдержанной, решился на большее.

– Благодарю вас, Ваше Величество. Но есть ещё кое-что.

– Ещё?

Чжи Мон заметил, как напряглись плечи императора, однако отступать было поздно: Кванджону следовало знать.

Как только Хэ Су передала астроному узелок, в чайном доме появился девятый принц. Преградив Ван Вону путь, она бросила ему в лицо обвинения в смерти Чхэ Рён.

– Да ты ума лишилась? – делано выпучил глаза девятый принц.

– Вы ещё пожалеете, – с тихой ненавистью пообещала ему дама Хэ. – Однажды вы поплатитесь за то, как относились к Чхэ Рён!

– Став любовницей императора, ты возомнила, что можешь говорить, что вздумается? – выплюнул ей в лицо Ван Вон, заметно стушевавшийся, но не растерявший от шока ни глупости, ни нахальства.

– Любовницей?..

Чхве Чжи Мон увидел, как сошла с лица Хэ Су, и дёрнулся было к ней, испугавшись, что она лишится чувств, но она только закусила губу и проводила Ван Вона нечитаемым взглядом, а потом поклонилась звездочёту и вышла из чайного дома через другую дверь.

– Любовницей? – по-змеиному прошипел Кванджон, повторив последнее слово, сказанное Хэ Су, так, что астроному показалось: ещё немного – и оскорблённый правитель бросится на немедленную расправу, которой девятому принцу просто не миновать.

Но Чжи Мон ошибся.

– Да что же это такое?! – проревел Кванджон и с такой силой грохнул по столу книгой, которую держал в руках, что у того подломились ножки, а хлипкий томик рассыпался на части и усеял пол вокруг жёлтым листопадом страниц.

– Ваше Величество, что вы творите-то, а? – взвизгнул астроном, от эстетического потрясения позабыв о приличиях и субординации. Чтобы спрятать нахлынувшее негодование напополам со смущением, он неловко нагнулся, сгребая страницы в кучу. – Это же кощунство!

Но когда он поднял голову, до него дошло, что кощунство для императора заключалось вовсе не в какой-то там книге.

Рот Кванджона подёргивался от ярости, глаза опасно сузились, искажённое гневом узкое лицо побелело, заставив Чжи Мона волноваться теперь уже о душевном состоянии императора, как он волновался утром о даме Хэ.

Нет, добром это всё не кончится, святые Небеса!

Отдышавшись, Кванджон огляделся, будто не понимая, где находится, ненадолго задержал взгляд на съёжившемся у его ног астрономе и, отвернувшись, устремился к лестнице, на краю которой задержался и бросил через плечо:

– Книга сегодня должна быть у меня.

Вздрогнув от грохота захлопнувшейся за императором входной двери, Чжи Мон наконец-то выдохнул и устало плюхнулся на пол пятой точкой.

Всё это точно не кончится добром, что, к своему глубочайшему сожалению, он знал наверняка.

***

Покои главной придворной дамы Дамивона пустовали со смерти Чхэ Рён, занимавшей их после Хэ Су. А до неё здесь жила наложница О.

Ван Со в который раз обходил уютные комнаты, прикасался к фарфоровой посуде, картинам на стенах и вышитым покрывалам, представляя, что их когда-то так же касалась её рука. Он закрывал глаза и видел, как вечером Хэ Су читает при свечах эти толстые книги о травах, пахнущие настоями и сборами, как задумчиво листает страницы и улыбается, обнаружив нечто интересное. А в этом чайнике она наверняка заваривала свой чудесный чай из хризантем или ромашек, недаром у него так пожелтел носик…

Вернув чайник на поднос, Ван Со в который раз оглянулся на закрытую дверь и разочарованно вздохнул.

Он ждал Хэ Су.

Возвратившись из башни звездочёта и вполне предсказуемо не обнаружив Су в её покоях во дворце, он бросился сюда, в Дамивон, и поклялся, что не уйдёт, пока не увидит даму Хэ. А заодно казнит всех, кто, отправившись на её поиски, вернётся ни с чем. И, произнося эту угрозу, он ни капли не кривил душой.

Время шло, за окнами смеркалось, а он всё так же измерял шагами комнаты, упрямо не желая покидать их, пока не дождётся Хэ Су. В коридоре слышались возня, нервный шёпот, стук дверей. Ван Со зло усмехнулся: пусть ищут, раз не могут уследить за одним-единственным человеком. Пусть ищут, иначе казнь Чхэ Рён покажется им лучшей из смертей…

Подумав так, Ван Со помрачнел и замер, невидяще глядя в окно.

Ему не хотелось думать, что Хэ Су может что-то сделать с собой после такого унизительного обвинения Ван Вона. Жалкий идиот! Да как он посмел! Ван Со гнал тревожные мысли и обещал себе, что разделается с девятым принцем, как только тот перестанет быть ему нужным.

Лишь бы Хэ Су нашлась!

И наложница О, и Чхэ Рён, обитавшие когда-то в этих скромных покоях, приняли смерть из-за мужчин, которых любили и которым принесли в жертву своё счастье, любовь и жизнь. Су Ён, преданно любившая его отца. Чхэ Рён, потерявшая себя из-за его брата… Неужели и Хэ Су настигнет проклятье этих светлых безобидных комнат Дамивона, что на деле являлись самой настоящей тюрьмой для верных женских сердец, умолкнувших по прихоти дворца?

Ван Со застонал сквозь зубы и ударил кулаком по оконной раме, вскользь отметив, как по высохшему дереву зазмеились трещины.

Такие же трещины покрывали и его душу. Но он и думать не хотел, что может лишиться Хэ Су. Что угодно, только не это! Он запрёт её в своих императорских покоях, прикуёт к себе цепями, заставит не отходить от себя ни на шаг.

Пусть ненавидит его, пусть молчит. Но лишь бы она нашлась! Лишь бы она была жива! Лишь бы осталась рядом!

Ван Со закрыл глаза и, сцепив руки за спиной, приготовился ждать столько, сколько потребуется. Поэтому едва не подпрыгнул, услышав за спиной тихое:

– Ваше Величество…

На пороге комнаты стоял первый министр, который с поклоном пропустил внутрь Хэ Су.

Нашлась! Жива!

Только присутствие постороннего удержало Ван Со от того, чтобы броситься к ней и заключить в объятия.

Он нетерпеливо ждал, пока министр откланяется и исчезнет в коридоре. И всё это время не сводил глаз с Хэ Су, смотревшей в пол. Её волосы были аккуратно уложены в простую причёску без украшений, а белые траурные одежды сменил ханбок, без вышивки, но зато цветной. В нём Хэ Су больше не походила на бесплотного призрака, и это вселило в душу Ван Со надежду.

Однако эта хрупкая надежда развеялась в прах, стоило им заговорить.

– Вы звали меня, Ваше Величество, – поклонилась ему Хэ Су, как только за министром закрылась дверь.

– Чжи Мон всё рассказал мне, – начал с главного Ван Со, старательно пряча на задворки сознания тревогу и сомнения. – Ты станешь императорской наложницей.

– В этом нет нужды, – равнодушно откликнулась она.

– Я не желаю слышать, как тебя называют любовницей! – вспылил Ван Со. – К тебе будут относиться как к супруге императора, а родив дитя, ты станешь моей второй императрицей.

– Я хочу покинуть дворец, а не занять высокое положение, – подняла на него печальные глаза Су.

Не обнаружив в её застывшем взгляде ни толики чувства, Ван Со ощутил, как внутри него растекается тоска. И всё же продолжал сопротивляться.

– Просто скажи Чжи Мону, какой ты хочешь титул! – не сдержавшись, прорычал он.

– Ваше Величество…

Хэ Су удручённо покачала головой. Весь её вид говорил: «Почему же вы не слышите меня? Мне это не нужно. Мне нужно иное».

Но Ван Со не желал ничего видеть и слышать.

– Ты же понимаешь, что не можешь уйти, поэтому послушай меня и перестань упрямиться!

Осознав, что уже просто кричит на Хэ Су, он умерил пыл, шагнул к ней ближе и взял её руки в свои.

– Давай не будем пререкаться, – мягко, успокаивающе проговорил он, заставляя себя улыбнуться. – Неужели ты уже позабыла, как долго мы были в разлуке? Не стоит ссориться и разрушать наше счастье из-за подобной мелочи.

Сказал – и понял, какую непоправимую ошибку только что совершил. То, что для него было мелочью, жизнь какой-то преступной служанки, для Хэ Су было равносильно катастрофе.

Су молча смотрела ему в глаза, но взгляд её красноречиво отвечал: «Нам больше нечего разрушать, Ваше Величество. Всё уже разрушено. Нечего беречь. Нечего спасать».

Она отняла руки и отвернулась от него.

Слабая улыбка Ван Со угасла. Острое болезненное чувство одиночества накрыло его, грозя утопить в окутавшей его тьме. Они с Хэ Су стояли друг напротив друга уже почти чужими людьми. И в этот самый момент она своими руками укладывала последний камень в стену, выросшую меж ними из обид и непонимания.

Ван Со бился в эту стену, но не мог её разрушить, как ни пытался: слишком крепка она была, слишком старательно Хэ Су подгоняла друг к другу цепкие камни. И можно было сколько угодно кровить об эти камни руки – ничего бы не изменилось.

Только он не верил. Отказывался верить.

Всё уже разрушено? Ложь!

Нечего беречь? Ложь!

class="book">Нечего спасать? Какая пустая ложь и упрямый самообман!

А как же то, что горит у него внутри, продираясь сквозь этот мрак навстречу Хэ Су? Как же то, что заставляет его рваться к ней и всякий раз падать в ледяной омут её глаз?

Неужели ничего не осталось?

Ложь!

Вот только, похоже, Хэ Су больше не верила ему. И что делать с этим, Ван Со просто не знал.

 

Скажи мне, Су, почему мы перестали слышать друг друга?

Что заставляло нас ранить друг друга словами и поступками снова и снова, в то время как сердца наши обливались кровью, а души тосковали по утраченной половине?

Я пытаюсь найти причину – и не нахожу. Пытаюсь понять, когда и в чём я ошибся, – и у меня нет ответа.

Неужели виной всему дворец? Власть? Трон?

Я думал, что, став императором, смогу сделать тебя свободной и счастливой и стать таким же рядом с тобой. И слишком поздно понял, как чудовищно ошибался.

С одной стороны, я мог всё, а с другой – ничего. Ничего! Зажатый в тиски жёстких рамок власти и законов, в толпе придворных и слуг, я чувствовал себя страшно одиноким и беспомощным. Передо мной лежал весь мир, и я полагал, что сумею изменить его, но на самом деле это он менял меня, заставлял жить так, как того требовали время и обстоятельства, а не так, как стремилось сердце.

Я видел, как в твоих глазах гаснет свет, как тебя покидает желание быть рядом со мной. Но я знал, я чувствовал, что ты любишь меня! И так отчаянно нуждался в тебе сам! Сильнее, чем прежде!

А ты наказывала меня своим молчанием…

Сейчас, возвращаясь мыслями в прошлое, я часто думаю, мог ли я, уже будучи императором, вести себя иначе, чтобы защитить страну от жестокости и кровопролитий и чтобы ты осталась рядом со мной, желая этого? И я до сих пор не знаю.

Быть может, нужно было просто понять друг друга, а мы не сумели? Не справились и продолжали причинять друг другу боль снова и снова?

Ответь мне, Су, что с нами произошло? Если люди не меняются, то почему изменились мы с тобой? Почему отпустили друг друга гораздо раньше, чем расстались на самом деле?

Если у тебя есть ответ, если ты можешь помочь мне понять, не молчи! Хотя бы теперь – не молчи, Су, прошу тебя…

***

С некоторых пор тронный зал превратился для него в единственное пристанище.

Ван Со ненавидел его, люто ненавидел всей душой каждую колонну, высившуюся перед ним безмолвным тюремщиком, каждую ступень, ведущую к эшафоту трона, каждый золочёный вензель, украшавший пьедестал императора и слепивший придворных и просителей, алчущих хотя бы кроху этой гнилой позолоты.

Он слишком хорошо помнил времена, когда на этом троне восседал его отец, король Тхэджо Ван Гон, а он, Ван Со, отринутый семьёй четвёртый принц Корё, преклонял перед ним колени в надежде, что его примут обратно, готовый ради этого на всё.

Из его памяти не исчезали дни, когда помутившийся рассудком Хеджон Ван Му смотрел на него с высоты трона с наивной надеждой на то, что, взяв в жёны его маленькую дочь, Ван Со сможет защитить государство и его слабого, безвольного правителя.

Он не мог забыть наглую усмешку превосходства Чонджона Ван Ё, превратившего его из волка в цепного королевского пса, угрожая расправой над Хэ Су.

А ныне он сам сидел на этом отравленном ядом власти стуле, повелевающий миром и бессильный подчинить себе одно-единственное сердце, отказавшееся от него.

Но свой выбор он сделал сам. И теперь расплачивался за это.

Не находя иного места в собственном дворце, Ван Со добровольно заперся в тронном зале. В императорских покоях ему было трудно дышать, его изводили кошмары, поэтому он часто засыпал тут же, на троне. Хэ Су больше не разделяла с ним трапезу, и он ел прямо здесь, на чайном столике у трона, перестав различать ароматы пищи и сладостей.

Жизнь, как и еда, потеряла для него свой вкус и притягательность. И причина этого крылась в одном-единственном человеке.

 

– Это был Ван Ук! Всё это зародилось в его голове. Всё началось с него! Он посмел играть со мной, используя трон как приманку?

Отшвырнув поднос с чаем и пирожными, Ван Со вцепился в стол и даже не пытался справиться с приступом охватившей его ярости, не обращая внимания на Бэк А, который взволнованно смотрел на него, не зная, что ему делать.

– Ваше Величество, – неуверенно проговорил он. – Сперва нужно всё прояснить.

Однако тринадцатый принц не знал, что Ван Со давным-давно уже всё прояснил. Ему продолжали поступать доносы от шпионов из Хванчжу и Чхунджу в дополнение к тем сведениям, что он лично вытряс из наместников этих мятежных провинций, и информации, что выдал ему струсивший Ван Вон.

Все нити сходились в одной точке – поместье восьмого принца. Кусочки головоломки наконец начали складываться в одну целостную картину, которая ясно и однозначно показывала: за всеми бедами королевской семьи, за всеми потерями самого Ван Со стоит Ук.

Вот только у императора не было в руках веских неопровержимых доказательств, которыми можно было бы пригвоздить Ван Ука к плахе. И не было людей, на кого Ван Со мог положиться в дальнейшем, без опасения быть преданным и убитым за свою кровавую расправу над восьмым братом и поддерживающими его кланами.

Последнее было хуже и тяжелее всего.

– Кто у меня ещё есть? – впился Ван Со отчаянным взглядом в растерянное лицо Бэк А. – У меня остались только ты и Хэ Су. Но из-за Ука в глазах Су я стал чудовищем. И он мне за это поплатится!

Нужно было всего лишь поймать его за руку, когда он будет творить очередное злодеяние, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его преступлениях и люди не говорили, что это пустая кровная месть императора. Нужно было устроить всё так, чтобы Ук сам выдал и очернил себя в глазах министров и глав влиятельных кланов.

Нужно было всего лишь набраться немного терпения.

Только где его взять, это терпение? Как хотя бы на время забыться и не думать о том, что Хэ Су презирает и боится его, что Бэк А не понимает его до конца, Чжон ненавидит, Вон лебезит из страха, а Ук только и ждёт удобного момента, чтобы вонзить ему в спину нож?

Как отключиться от всего этого и дать краткий, пусть и иллюзорный отдых издёрганному тревогами разуму?

И выход нашёлся. Простой, постыдный и донельзя глупый.

Отправив вконец расстроенного Бэк А спать, Ван Со потребовал принести в тронный зал вино и оставить его одного. Однако идея напиться на голодный желудок и истончённые нервы оказалась на поверку не самой удачной, как Ван Со представлялось вначале. Он не любил алкоголь и никогда не прибегал к этому жалкому способу ухода от реальности. До сегодняшнего вечера.

Просто ему было тошно. Так тошно, что он схватился за первую попавшуюся соломинку, которая на деле не только не вытащила его из пучины тоски, а наоборот, увлекла его в самую глубь, уподобившись камню на шее.

Ван Со пил чашу за чашей, а легче ему не становилось. Он пил – и жалел себя. Пил – и ненавидел Ука. Пил – и всё больше тосковал по Хэ Су…

Когда в зале догорели свечи, Ван Со, пошатываясь, спустился с трона и нетвёрдым шагом направился к выходу. Он испытывал странное раздвоение: с одной стороны, он всё ясно и чётко воспринимал, а с другой – будто висел в густом болотном тумане, сером и непроглядном. Этот туман затянул влажной поволокой его глаза и заткнул мягкими лапами уши. И Ван Со плыл в нём сорванным с дерева листом, не в силах ни достичь цели, ни опуститься на крепкую, надёжную землю.

Его сердце рвалось к Хэ Су, он бессознательно пытался найти дорогу в её комнаты и сам себя оттаскивал от нужного поворота в коридоре, понимая, что в таком виде не вызовет у неё ничего, кроме отвращения.

Поплутав по лабиринтам дворца, придерживаясь за стены, Ван Со наконец-то оказался возле своих покоев. Сколько он бродил по пустым коридорам, ему было неизвестно, но теперь у него дико раскалывалась голова, дрожали руки и хотелось одного: напиться чистой воды, что всегда стояла в кувшине у его кровати, и рухнуть в постель. На краю ускользающего в пьяный дурман сознания теплилась надежда, что хотя бы сегодня ему не будут сниться кошмары, что и они утонут и растворятся в этом мареве, застилавшем его взор и рассудок.

Войдя в свою комнату, Ван Со закашлялся, поискал глазами столик с кувшином – и вдруг увидел Хэ Су. Она сидела на постели в белоснежном ночном одеянии, а лицо её скрывала маска – та самая маска невесты, что была на ней в ночь изгнания духов, которую они провели вместе, гуляя по рыночной площади. Очертания женской фигуры расплывались в проклятом тумане, но маска была яркой и призывала его, манила к себе, обещая прощение и любовь.

– Хэ Су! – воскликнул Ван Со и покачнулся, стараясь удержаться на неверных ногах. – Ты больше не сердишься?

Он бросился к ней, рывком поднял с постели и прижал к себе, не помня себя от радости. Его накрыла волна облегчения и жгучего желания изголодавшегося мужчины. Одной рукой стискивая тонкую талию, другой он приподнял маску, всего на чуть-чуть, и, закрыв глаза, склонился к губам, зовущим, манящим, молчавшим…

Но когда Ван Со почти коснулся их, влажно блестевших из-под края маски, то вдруг ощутил, что задыхается, а в следующее мгновение в его помрачённый вином разум просочился едкий аромат пионов.

Ён Хва!

Одним резким движением сдёрнув маску, Ван Со увидел перед собой императрицу. Грубо оттолкнув её от себя, он стиснул зубы, стараясь справиться с приступом дурноты, гадливости и презрения к самому себе.

Как он мог перепутать её с Хэ Су? Почему не почувствовал, не понял сразу?

– Я уже говорил тебе знать своё место! – процедил он, с ненавистью глядя в лицо жены.

Но Ён Хва, быстро справившись с шоком и унижением, шагнула к нему и улыбнулась, пряча за насмешкой уязвлённое самолюбие и попранную гордость:

– Вас ввела в заблуждение обычная маска.

– Уйди, – бросил Ван Со, отворачиваясь.

Ему было противно от собственной глупости и от этой нелепой ситуации, в которой он, одурманенный алкоголем, так легко позволил себя одурачить.

А в груди скреблась и скулила жалость к себе: это не Хэ Су. Не она. Хэ Су не простила его.

Как же он мог так обмануться?

Маска! Во всём виновата маска!

И Ён Хва, будь она проклята! Скорее бы она убралась отсюда и оставила его одного.

Однако супруга и не думала покидать его. Наоборот, она всё ближе подходила к нему, шаг за шагом обволакивая его своим вязким голосом и запахом ненавистных пионов.

– Вы велели мне довольствоваться титулом императрицы, – вкрадчиво говорила Ён Хва. – Но вы кое о чём забыли, – она выдержала многозначительную паузу, дождавшись, пока Ван Со обратит на неё непонимающий взгляд. – Ваше Величество, мы вместе должны думать о будущем Корё. И, чтобы защитить трон, я должна родить наследника.

Последние её слова прозвучали неприкрытой угрозой. А Ён Хва всё наступала и, глядя ему прямо в глаза, давила на него:

– Нам обоим нужен сын как продолжение рода.

Ван Со никак не мог избавиться от ощущения, что смотрит в глаза вставшей в стойку кобре, которая собирается напасть, и едва не отпрянул, когда императрица прильнула к нему, положив голову на плечо: он почти ожидал почувствовать на своей шее укус.

Но Ён Хва просто стояла и ждала его реакции.

Его тошнило от её близости, горло раздирало разочарование и дико хотелось пить. Но, несмотря на опьянение, мозг продолжал работать с поразительной ясностью. Ну разумеется! Она заполучила власть. Приблизила клан Хванбо к трону, вознеся свою некогда опальную семью над остальными влиятельными кланами. Укрепила позиции родного братца Ван Ука при дворе. Теперь им понадобился наследник, чтобы окончательно утвердиться во власти и когда-нибудь увидеть своего отпрыска на троне Корё. А сама Ён Хва смогла бы однажды называться не просто императрицей, а матерью нового правителя.

Ван Со невольно восхитился неуёмной жаждой власти своей жены, и тут вдруг у него в голове появилась идея. Нет, не просто появилась – она сверкнула лезвием меча, разорвав пелену тумана и мигом очистив разум.

Ах, так… Тебе нужен наследник? Сын?

Что ж, тогда это будет сделка.

– А если я прикажу тебе отвернуться от семьи, – абсолютно трезвым голосом медленно проговорил Ван Со. – Ты сделаешь это? Сможешь отказаться от семьи и брата? Тогда наш с тобой сын станет следующим императором Корё.

Он смотрел в расширившиеся от потрясения глаза императрицы, а в его ушах звучали два до боли знакомых голоса.

«Что ты творишь? – ужасался посланник Небес, до сих пор пытавшийся сохранить свет в его душе. – Ты предаёшь Хэ Су, ты попираешь вашу любовь. Пути назад не будет! Она больше никогда не вернётся к тебе!»

«Хэ Су уже предала тебя! – возражала тьма, окутывающая душу Ван Со ледяным плащом, который гасил мятущееся пламя и дарил странное полумёртвое успокоение. – Она сама оттолкнула тебя, поэтому ты ни в чём не виноват перед ней. Ты – император! Забыл? Ты должен думать о стране и династии, которой нужен наследник. К тому же, это твой шанс покончить с Уком, лишив его поддержки правящей семьи. Это твоя возможность усмирить алчность клана Хванбо. Это твоя месть! Всем! Всем им, кто возомнил, что может манипулировать тобой!»

Голоса разрывали сознание на части, но дни метаний ушли. Свет померк в душе императора ещё тогда, когда Хэ Су отринула его. И теперь настало время тьмы.

Ван Со улыбнулся зловещей улыбкой, от которой Ён Хва ахнула и отшатнулась:

– Подумай, – искушал он её, открыто издеваясь, – ты будешь императрицей и матерью следующего императора Корё.

Эта улыбка не сходила с его лица, даже когда Ён Хва оставила его, удалившись в свои покои под гнётом судьбоносного выбора. Ван Со смотрел ей вслед и кривился в мстительном оскале. Он не сомневался: императрица Хванбо не сможет устоять.

И тогда с Ван Уком будет покончено.

***

А пока его самого продолжал пожирать тронный зал.

Именно здесь спустя несколько дней Ван Со потерял Бэк А.

Если бы он только мог предположить, чем всё закончится, чем обернётся для его брата и для него самого эта попытка примирения с Хупэкче, то… он поступил бы точно так же ради того, чтобы защитить тринадцатого принца и спасти его от гибели.

Если бы он только мог предвидеть, что, оставшись в живых, Бэк А лишится солнца в душе и музыки в сердце, что для него будет равносильно смерти, то даже тогда Ван Со принял бы то же самое решение, поскольку оно было единственно верным.

Но цена…

 

Провинция Хупэкче уже много лет тлела в глухом пламени неповиновения, грозя вспыхнуть неукротимым пожаром от одной только искры. Время от времени эти искры сверкали, но их быстро и жестоко гасили правители Корё. Однако подобные меры не решали проблему в целом и не несли мир на эту неспокойную землю.

Ещё во времена правления первого императора Корё Хупэкче попала в самый центр ожесточённой борьбы за власть. Эта непокорная страна сопротивлялась долго и упорно, но пала перед войском Тхэджо Ван Гона и стала провинцией Корё. В тяжёлые годы междоусобиц и засухи народ Хупэкче бедствовал, люди умирали от голода и болезней, многие из них стали рабами.

И мало кто знал, что королевская династия Хупэкче не оборвалась.

Да, в борьбе за создание единого государства Тхэджо убил правителя Хупэкче и всю королевскую семью, однако их дочери, последней принцессе этой павшей страны, удалось спастись. У Хи – а это была именно она – долгие годы скрывалась в Сонгаке, в доме кисэн, притворяясь простой танцовщицей.

И её всем сердцем любил тринадцатый принц.

В душе У Хи не угасала жажда мести за свою семью, за свой народ. Попытки покушения на Тхэджо окончились ничем: не помогли ни верные люди в Сонгаке, ни отчаянная решимость принцессы, ни её готовность пожертвовать собой. Однако У Хи не сдавалась. Скрывшись на время в родных землях, она не теряла надежды вызволить свой народ из цепей рабства и нищеты.

Когда на трон взошёл Чонджон Ван Ё, тайна последней принцессы поглощённого государства была раскрыта, но вернувшаяся в Сонгак У Хи пошла на сделку с правителем Корё. В обмен на сведения о строительстве нового дворца, которые через неё получал Чонджон, У Хи просила его позволить народу Хупэкче занять южные территории и три года возделывать землю без уплаты налогов, а также даровать свободу насильно взятым в рабство, восстановить их прежний статус и позволить им строить дома и обрабатывать землю.

К тому времени она открылась Бэк А и приняла его чувства, надеясь забыться в его любви и начать жизнь с чистого листа.

Но коварный Чонджон нарушил уговор с У Хи. Она шпионила для него, а по его приказу не заплативших налоги людей продолжали продавать в рабство. Бедняки из Хупэкче работали и умирали на стройке. И У Хи ничего не могла с этим поделать: Чонджон пригрозил ей, что расскажет Бэк А о том, что она – собачонка короля, и вынудил её отступиться.

С приходом к власти Кванджона Ван Со, который искренне любил и защищал тринадцатого брата, казалось, солнце озарило затянутую мраком душу последней принцессы Хупэкче. Её имя внесли в родовую книгу знатной семьи Сонгака, и теперь ничто не мешало Бэк А и У Хи вступить в брак, несмотря на то, что отец тринадцатого принца убил её родителей, а её дед уничтожил семью бабушки Бэк А. Пришло время забыть о прошлом и жить дальше.

А народ Хупэкче продолжал борьбу за свободу. Провинция вновь запылала восстаниями рабов, уничтожавших дома богатых семей, многие члены которых погибли.

Бездействовать было нельзя, иначе волна протеста охватила бы всё Корё. Министры и главы влиятельных кланов давили на Кванджона, вынуждая его отправить в Хупэкче войско во главе с Бэк А, как правой рукой императора.

Прекрасно понимая, что несведущий в военном деле тринадцатый принц живым из Хупэкче не вернётся, Ван Со сопротивлялся до последнего и всё-таки вынужден был уступить. А пока формировалась армия для подавления смуты, он издал указ, в котором обещал свободу рабам, защиту пострадавшим, равенство по положению и прочие блага. Он надеялся, что это остановит восстание и Бэк А останется цел.

Но было уже поздно: озлобленные рабы Хупэкче шли на дворец.

И тогда У Хи приняла своё решение, выбрав долг, перед которым меркла любовь. Она не смогла забыть о тех, кто нуждался в ней и верил в неё. И на глазах у толпы своих протестующих подданных покончила с собой, чтобы они подчинились Корё и приняли власть Ван Со, не питая надежд на то, что она возглавит их сопротивление по праву принцессы. Она принесла себя в жертву ради воцарения мира на родной земле.

Всё это Ван Со узнал, соединив воедино звенья цепи, часть сведений получив от шпионов, другую – от Бэк А, третью – от Чжи Мона, а недостающие крупицы информации – самые важные, ключевые – от самой У Хи. Он узнал и понял, что именно его указ вызвал приход в Сонгак не поверивших ему рабов и спровоцировал самоубийство У Хи.

Восстание угасло, но какой ценой!

Он хотел спасти жизнь Бэк А, а вместо этого отнял у него душу…

 

Едва дослушав рассказ Чжи Мона до конца, Ван Со с колотящимся сердцем вскочил с трона:

– Где он?

– Тринадцатый принц скорбит, Ваше Величество, – печально откликнулся астроном.

– Он… цел?

– Да, но…

Договорить Чжи Мон не успел. Двери тронного зала распахнулись, и на пороге появился бледный измученный Бэк А.

– Брат! – не сдержал возгласа облегчения Ван Со и замер, глядя, как медленно, будто каждый шаг доставляет ему невыносимую боль, тринадцатый принц приближается к трону.

Император даже не заметил, как исчез Чжи Мон, оставив их наедине.

– Как ты? – с тревогой спросил Ван Со, всматриваясь в почерневшее от горя лицо брата, на котором остались только глаза – красные от пролитых слёз, безжизненные и пустые.

Точно так же на него смотрела Хэ Су, когда оплакивала Чхэ Рён.

Безнадёжно. Обвиняюще. Сквозь.

Это сравнение окатило Ван Со ледяным дождём, и он не сразу понял, что подошедший Бэк А протягивает ему измятый лист бумаги.

– Что это? – спросил он, но тринадцатый принц лишь молча сжал губы и опустил голову, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Упав на трон, Ван Со развернул лист – и похолодел. Он держал в руках предсмертное письмо возлюбленной брата. Неровные столбики иероглифов расплылись от высохших слёз – У Хи и Бэк А, и прочесть всё было невозможно, но главное оставалось очевидным.

«…я полагала, что смогу жить, забыв обо всём. Даже хотела отказаться от родителей. Но я не в силах отвернуться от народа, считающего меня своей матерью. Я не смогу так жить.

Корё и Хупэкче, правители этих государств… За их грехи я расплачиваюсь своей жизнью. Возможно, именно для этого я и была рождена.

Бэк А, я люблю вас! Вы – мой единственный спутник жизни. Простите меня за всё…»

– Брат… – рука с письмом бессильно опустилась на колени. – Она бы не хотела, чтобы ты так изводил себя.

– Да, она не хотела, – прошелестел голос Бэк А, который, не поднимая головы, стоял у трона. – У Хи заставила меня отвернуться, чтобы я не видел, как она… Как она падает с крепостной стены. А я… Я обернулся и видел. Я видел, как она умерла! – принц сглотнул подступившие слёзы. – Во всём этом моя вина. Почему она не рассказала мне? Она была принцессой павшего государства, была кисэн и сиротой… А я не спрашивал её, отчего её улыбки столь мимолетны и печальны. Я сам, моя гордыня и самовлюблённость виноваты в том, что она не открылась мне и покинула меня… так…

– Нужно винить У Хи, – тихо и твёрдо произнёс император. – Ты отдал ей своё сердце, а она поступила так эгоистично и жестоко.

Бэк А наконец поднял на него глаза, и Ван Со ужаснулся, насколько мёртвый взгляд у его брата, в котором всегда пела жизнь и искрилась доброта. Всё это исчезло, стёрлось от горя.

– Ваше Величество, – медленно проговорил Бэк А, и его тон заставил императора замереть от дурного предчувствия. – Вам всё было об этом известно, ведь так?

Сердце Ван Со ухнуло вниз, и в груди вновь заныло от пустоты.

– Ты должен позаботиться о себе, – ушёл он от ответа. – Я пришлю к тебе лекаря, он поможет тебе, а позже мы поговорим.

Но Бэк А упрямо мотнул головой:

– Раз У Хи показала народу ваш указ, это значит, что вы всё знали. Вы знали! Вы заключили с ней соглашение.

– Я не знал, что она покончит с собой, – сдался Ван Со под вопрошающим взглядом брата, которому он просто не мог солгать. – Она сказала, что, издав его, я смогу спасти тебя. Ты не мог возглавлять войско! Руки художника и музыканта не способны держать меч! Ты бы не вернулся обратно, неужели ты этого не понимаешь? Да, я знал, что она принцесса Хупэкче, и не сказал тебе. Но я сделал это ради тебя, пусть и не был уверен в благополучном исходе. Но даже зная о том, что случится, я поступил бы так же. Для меня ты гораздо важнее.

– Я это знаю… – кивнул Бэк А, и слёзы побежали по его белым щекам. – Я это знаю. Но мне слишком сложно это принять… – его голос сорвался. – Мне… тяжело оставаться на вашей стороне.

«Не надо! Прошу тебя, брат!» – мысленно закричал Ван Со, а Бэк А, давясь слезами, уже опускался на колени и склонялся перед ним в последнем земном поклоне, точно так же, как когда-то генерал Пак, просивший отпустить его из дворца.

– Не делай этого! – взмолился Ван Со. – Не покидай меня! Я был не прав.

– Не вы, а я, – возразил, поднимаясь, Бэк А. – Простите, что не сумел защитить вас, Ваше Величество. Проживите долгую жизнь… брат.

Ван Со не верил тому, что видит и слышит. Он не верил, что Бэк А уходит, оставляет его, не в силах простить смерть любимой, не желая больше оставаться во дворце, лишившем жизни и его самого.

Не верил, когда смотрел в спину уходящему тринадцатому принцу.

Не верил, когда кричал ему вслед, звал и умолял вернуться.

Не верил, даже когда остался один в клетке дворца, прикованный невидимыми цепями к трону.

Теперь уже точно – один.

 

Весь во власти скорбных мыслей, Ван Со не заметил, как на закате в зале вновь появился Чжи Мон. Он возник неожиданно, как и всегда, – просто вырос рядом с троном и едва слышно вздохнул, привлекая к себе внимание императора.

Ван Со смутно взглянул на него и с трудом прошептал:

– Хэ Су… знает?

Это был не вопрос, а утверждение, поэтому астроном ничего не ответил и лишь отвёл взгляд, виновато закусив губу.

– Знает… – повторил Ван Со и со стоном спрятал лицо в ладонях.

Больше можно было ничего не спрашивать.

Он долго сидел на троне, покачиваясь и не издавая ни звука, а потом поднял голову и хрипло произнёс:

– Вот и всё, Чжи Мон.

– Ваше Величество? – моментально откликнулся звездочёт, и от его мягкого, понимающего голоса Ван Со захотелось плакать.

– Мне больше некого терять, – он помолчал и сглотнул горький комок, борясь с подступившими слезами. – У меня никого не осталось.

– У вас есть государство, Ваше Величество, – по-прежнему тихо и проникновенно возразил Чжи Мон. – Ваш народ верит вам и уповает на вас. Вы поступили правильно.

– Правильно? – угрюмо усмехнулся Ван Со. – А откуда ты знаешь? Кто вообще может знать, правильный ли я сделал выбор, променяв всех дорогих мне людей на… народ?

– Выбор – это иллюзия, Ваше Величество, – голос звездочёта звучал спокойно и отчётливо, холодным эхом отражаясь от стен тронного зала. – У вас его не было никогда. Подумайте, выбирали ли вы семью, в которой родиться, и звезду, что указала ваше предназначение? Ответьте, сами ли вы выбрали жизнь в клане Кан Шинчжу? Вспомните, как на вас указали Небеса для ритуала вызова дождя. Вы же тогда сразу поняли, что ваше имя было выбрано заранее. Не вами. Признайте: вы не желали стать императором, но стали им.

– И что мне делать? – прошептал Ван Со, раздавленный истиной, звучавшей в каждой фразе астронома.

Выбор – это всего лишь иллюзия…

– Следуйте своей судьбе, Ваше Величество. Идите так, словно ступаете по тонкому льду. Только идите, не останавливаясь и не сомневаясь в себе, – астроном вновь вздохнул и продолжил: – И будьте готовы платить за каждый свой шаг. Иначе – никак. И не забывайте одно: чтобы выжить, достичь вершины и засиять, приходится делать такие вещи, которые невозможно себе простить. Приходится терять самое дорогое. Такова цена.

– А если бы… – в смятении проговорил император, но его сурово перебил астроном:

– Нет никаких «если бы»! Просто нет. Как и выбора. Ни у вас, ни у кого-либо ещё. Смиритесь с этим, Ваше Величество. Есть только воля Небес. И Судьба, обмануть которую не дано никому. Жизнь нельзя изменить по своему желанию. Только если умереть – и снова возродиться.

– Я не верю тебе, – просипел отчаянно сопротивлявшийся Ван Со. – Не верю, слышишь?

– Это ваше право, – печально пожал плечами Чжи Мон. – Однако это ничего не изменит. И не избавит вас от потерь.

***

Вот только терять ему больше было некого.

Осталось потерять себя самого.

Поэтому, когда евнух известил Ван Со о том, что в спальне его ожидает императрица, он лишь на мгновение закрыл глаза, выдохнул – и вошёл в покои жены.

Ён Хва сидела на кровати с самодовольной улыбкой, и не было сомнений в том, какое решение она приняла.

Подойдя к спущенному полупрозрачному пологу, Ван Со разлепил спёкшиеся губы:

– Ты уверена?

– Уверена, – победно пропела змея, леденящей петлёй обвиваясь вокруг его горла.

Вот и всё.

Хэ Су была права.

Нечего терять. Нечего беречь. Нечего спасать.

Игнорируя надрывающийся в душе светлый голос, который, рыдая, умолял его одуматься, Ван Со заставил себя не слышать, как в висках болью пульсирует имя Хэ Су, и кивнул в ответ императрице.

Шагнув к кровати, он откинул шёлковый полог, попав в пятно света, – и Ён Хва, не сдержавшись, ахнула.

Ван Со пришёл к ней с открытым чистым лицом – без грима, скрывающего шрам. И сделал это намеренно.

Он слишком хорошо помнил её вскрик, когда снял маску на дне рождения Ына. В его сознании помимо прочих пощёчин в тот день застряло занозой и то, как Ён Хва, мигом растеряв свое хвалёное достоинство и умение держаться на людях, закрыла рот рукой и отвернулась, лишь бы не видеть это уродство, не осязать его даже взглядом. Позже, когда Ван Со научился скрывать шрам благодаря Хэ Су, принцесса, видимо, привыкла и уже без содрогания смотрела ему в лицо.

Хотя без содрогания – мало сказано. Он вспомнил, с какой алчностью, нет, хуже – с откровенным вожделением взирала на него императрица в день свадьбы и их несостоявшуюся брачную ночь. И всякий раз, стоило только Ван Со испачкаться об этот взгляд, как его передёргивало от отвращения. Ён Хва даже не пыталась скрыть свой голод. Вопрос был только в том, что это – голод женщины, жаждущей мужчину, или принцессы, желающей стать императрицей.

Её мечта сбылась: она села на трон. А взгляд не изменился.

Что ж, значит это простая похоть. Тогда пусть попробует утолить её с таким мужчиной, от которого раньше с ужасом отворачивалась.

Ван Со в одно мгновение преодолел оставшееся крохотное расстояние между ними и навис над императрицей так, что отступать и сбегать ей было некуда: она оказалась зажатой между ним и кроватью. Со злорадной усмешкой он приблизил к ней своё обезображенное лицо, зная, что от нервного напряжения и выпитого вина набухший шрам алел и выделялся ещё сильнее, подчёркнуто уродуя его.

Ён Хва рвалась за него замуж? Говорила, что любит? Неприкрыто вожделела его? В таком случае пусть принимает его таким, какой он есть, со всеми его шрамами на сердце и на теле.

Впрочем, в сердце он никогда её не пустит. А тело… она желала сама. Вот пусть теперь наслаждается.

– Раздевайся! – сухо потребовал Ван Со.

– Что? – потрясённо прошептала Ён Хва, видимо, ожидая несколько иного развития событий.

– Я сказал – раздевайся, – повторил император, не двигаясь с места и глядя сквозь неё.

Он не показывал вида, но его тошнило от всей этой ситуации и особенно – от запаха пионов, которыми была заставлена спальня его супруги. Хотя дышать получалось – и в этом был плюс. Однако он лишний раз не притронется к этой женщине, которая, покраснев от злости и унижения, принялась неловко развязывать ленточки на ханбоке: император не отступил ни на шаг, нарочно создав ей дополнительное неудобство.

Ён Хва медлила, путаясь в завязках, а Ван Со пошатывало, голова кружилась, и он ждал, сцепив зубы и то и дело сглатывая подступающую к горлу дурноту.

И даже вид холёного безупречного тела не заставил дрогнуть ни одну струну в его душе. Он не хотел касаться императрицы. Ему это было до омерзения противно. И он долго стоял, вынуждая себя протянуть руку к собственной жене, а та покрылась пятнами стыда под его равнодушным немигающим взглядом.

Наконец, толкнув её на постель небрежным, если не сказать гадливым жестом, словно перед ним была не императрица, а убогая кисэн, Ван Со закрыл глаза: так было легче справляться с тошнотой и отвращением к себе.

Хотя сейчас его главная проблема – дурнота. А с отвращением – увы! – придётся жить дальше.

И с грузом предательства тоже.

 

Всё закончилось гораздо быстрее, чем ожидала Ён Хва и думал Ван Со.

Поскольку сам он оставался практически одетым, то встал с кровати и покинул императрицу сразу же, даже не оглянувшись. Он и так знал, с каким лицом смотрит ему вслед женщина, униженная его подчёркнутым безразличием и грубостью, граничившей с жестокостью. Он сделал всё, чтобы ей было больно и мерзко. Её слёзы и крики стали тому подтверждением.

А Ван Со было на это наплевать.

Разве между ними шла речь о ласке и любви? Отнюдь. Свою часть сделки он выполнил. Если, конечно, Ён Хва понесёт после этой ночи. А нет – значит, выполнит позже. Но как только придворный лекарь сообщит ему о положительном результате, свой аппетит императрице придётся умерить. Он и пальцем её не коснётся!

Выйдя в коридор, Ван Со напоролся на удивлённый взгляд евнуха, который тут же согнулся в поклоне, как и кучка служанок за его спиной.

Слишком быстро? Что ж…

Ван Со кивком указал им на приоткрытую дверь – займитесь императрицей! – и с каменным лицом прошёл мимо. Однако стоило ему остаться одному, как он скривился и, привалившись к стене, сполз на пол, заглушая хриплый стон прижатыми к лицу трясущимися ладонями.

Как же он себя ненавидел!

Он чувствовал себя так, словно вывалялся в грязи, перемешанной с конским навозом, и отчаянно хотел содрать одежду вместе с собственной кожей, впитавшей запах измены напополам с тошнотворными благовониями Ён Хвы и увядшими пионами!

Ван Со сидел, уткнувшись во влажные ладони, поневоле дыша этим смрадом, задыхаясь от него, и хватал ртом воздух, заставляя себя собраться. Единственное, о чём он мог думать сейчас, – ему нужно в купальню! Всего ничего – дойти до Дамивона и рухнуть в воду, чтобы очиститься от скверны прикосновений к императрице. И чем скорее, тем лучше.

Подгоняемый этой спасительной мыслью, он кое-как поднялся и устремился в Дамивон.

Ван Со не учёл одного: не только он пытался спрятаться там от самого себя.

 

Когда он ступил на веранду Дамивона, ему навстречу уютно пахнуло ароматным теплом, словно там его ждали, хотя он никого не предупреждал о своём визите. Пройдя по пустому коридору, наполненному терпким свежим запахом хризантем, Ван Со вышел к воде и замер, не в силах сделать ни шага дальше.

У главной лестницы стояла Хэ Су и смотрела прямо на него.

Направляясь сюда, он совсем не подумал о том, что увидит её здесь. Но Дамивон давно уже стал её убежищем, и глупо было рассчитывать на то, что они не встретятся. Не сегодня, так позже.

Но они встретились именно сегодня.

Хэ Су склонилась перед ним, молча приветствуя его, и Ван Со понял: она всё знает. А как иначе, если едва ли не половина служанок Дамивона готовили императрицу к визиту супруга: омовение, ароматные масла, уход за телом и волосами – всё должно быть идеальным для правителя, а женщина, с которой он собирался разделить ложе, – тем более.

Только о любви и желании в данном случае речи не шло. Но это уже не имело никакого значения.

Потому что Хэ Су всё знала.

Об этом свидетельствовали её скорбно сжатые губы, дрожавшие ресницы и побелевшие пальцы, стиснутые на животе в замок.

– Уходи, – только и выдавил из себя Ван Со и, с трудом сглотнув, добавил: – Не надо так на меня смотреть. Пожалуйста…

Хэ Су поклонилась ему и, неслышно ступая, исчезла за дверью.

Поборов оцепенение, Ван Со наконец разделся, оставив лишь тонкие паджи{?}[Паджи – свободные мешковатые штаны, элемент мужского ханбока.], и только хотел спуститься в воду, как взгляд его упал на зеркало в полный рост, в котором отражался не он, не прежний Ван Со, а тот, в кого он превратился. Тот, кем он стал после сегодняшней ночи, – холодный, опустошённый, с перекошенным от отвращения лицом, на котором пульсировал уродливый багровый шрам.

Вот кого увидела сейчас Хэ Су.

В одно мгновение его кинуло в жар, а сознание затопила неконтролируемая звериная ярость. От удара зеркало будто ахнуло и рассыпалось сотнями осколков, в каждом из которых мелькало изувеченное шрамом и ненавистью к себе лицо императора.

Ван Со почти не чувствовал глубокие порезы, расчертившие его руку, и мелкие царапины на шее от задевших его осколков. Гнев угас так же быстро, как и вспыхнул. Равнодушно оглядев пол, усеянный окровавленными кусками стекла, он развернулся, спустился в воду и упал на самую нижнюю ступеньку, старательно отгоняя воспоминания о том, как сидел тут же с Хэ Су, которая ласково гладила своими тёплыми ладошками его плечи…

Над смирной водой поднимался пар, запах хризантем и ароматных масел успокаивал и заволакивал в памяти произошедшее в покоях императрицы, и Ван Со закрыл глаза, прислонившись виском к деревянной стенке купальни. Но тут же вскинулся, ощутив прикосновение.

Чуть выше него, там, куда не достигала вода, присела Хэ Су. В её руках покачивался поднос с чистыми рулончиками ткани, палочками и притираниями из лечебных трав. Не говоря ни слова, Хэ Су взяла его израненную руку, выпрямила её, устраивая поудобнее, и принялась омывать и обрабатывать раны, из которых сочилась кровь, растворяясь в воде и пачкая нежные лепестки хризантем.

Ван Со смотрел на неё, сжавшись от нервного напряжения, и молчал. Лишь дышал неглубоко и часто, как собака. Или испуганный загнанный волчонок.

Смотрел, дышал и молчал.

Когда с серьёзными ранами на руке было покончено, пальцы Хэ Су переместились выше, к шее Ван Со, где пощипывали несколько мелких царапин. Он вынужден был отвернуться, но когда лёгкое цветочное дыхание коснулось кожи, его дёрнуло, как от молнии, что поразила монаха у ног Чонджона. И задрожали губы.

А перед глазами возникла сумеречная комната, где он лежал в беспамятстве на футоне, ощущая целительные прохладные прикосновения снежинок к своим ранам и горящей от яда коже. И то, что происходило в этой комнате потом…

В его воспоминаниях алым шёлком разворачивалась их первая ночь с Хэ Су. Эта ночь на контрасте с сегодняшним визитом к императрице, обернувшимся жестокой пыткой и для неё, и для самого Ван Со, была наполнена щемящей нежностью и трепетом.

Он вновь, будто наяву, ощутил, как бережно раздевал и касался Хэ Су, как успокаивал её невольную девичью дрожь, целовал и не давал бояться. Как замирал вместе с ней, ласково гладил вздрагивающее тело и держал Су в руках, тихонько шепча ей в губы слова любви, пока она не приняла его и они не растворились друг в друге. Как она светло улыбалась ему после и куталась в его согревающие объятия, а он сходил с ума от счастья…

Как же он мог отказаться от этого? Как мог променять на бесчувственное исполнение долга императора с нелюбимой женщиной? Её лицо, искажённое гримасой боли и неприязни, и до омерзения скользкое от пота тело под ним, в которое он безжалостно и грубо вторгался, будет преследовать его в навязчивых кошмарах, наказывая за предательство. Ведь когда-то ему казалась дикой, кощунственной сама мысль о близости с кем-то, кроме его единственной возлюбленной. Потерянной возлюбленной…

А всему причиной власть. Трон. Дворец. Корё.

«Прости меня, Су! Прости…» – умоляла его душа, а губы молчали.

Тщетно пытаясь справиться с дыханием, Ван Со чувствовал, как гулко, надсадно колотится его сердце о рёбра, и знал, что Хэ Су это чувствует тоже. И тоже молчит.

Закончив с перевязкой, она поднялась и, глядя себе под ноги, тихо проговорила:

– Я принесла чай, Ваше Величество. Выпейте, вам станет легче.

Она указала на столик с чайными принадлежностями и медовыми сладостями, поклонилась Ван Со и ушла, так и не встретившись с ним взглядом.

А император сидел в странном бездумном оцепенении, пытаясь осознать случившееся. Его не покидало ощущение, что он только что упустил нечто важное… Вот только что?

Ясно было одно: Хэ Су так и не простила его, несмотря на свою помощь и заботу. И всё это было не прощением – смирением.

Хэ Су смирилась.

Потому что выбора не было. Ни у неё. Ни у него.

***

Тронный зал полнился одобрительным взволнованным гулом. Министры и главы влиятельных кланов вполголоса обсуждали улучшение ситуации в Хупэкче и благоденствие других, менее проблемных провинций, которого удалось достичь в последнее время благодаря указам императора, его милости к рабам и договорённостям со знатными семьями, выгодным всем сторонам.

Кванджон действовал быстро, непредсказуемо и жёстко, уничтожая любое сопротивление его решениям на корню и щедро поощряя тех, кто поддерживал его. Но никогда не переступал рамки холодного расположения, давая тем самым понять, что никому не удастся войти в доверие императора настолько, чтобы манипулировать им.

Чхве Чжи Мон со своего привычного места, которое за годы службы протёр до белёсых пятен на полу, следил за собравшимися в зале и невольно изумлялся тому, как сильно за последнее время изменилось отношение придворных и наместников провинций к императору. Они признали его силу, дальновидность и справедливость решений. Никто не осмеливался перечить его воле, и даже наместник Кан, желавший когда-то извести четвёртого принца, чтобы извлечь из этого выгоду и милости почившей императрицы Ю, взирал на своего бывшего заложника с подобострастием и искренним уважением.

Временное политическое затишье в Корё было непривычным и тем более удивительным. Кто-кто, а Чжи Мон уж точно помнил всевзлёты и падения кланов, все интриги и заговоры, удавшиеся и задушенные в зародыше. Однако с воцарением Кванджона государство начало медленно и неотвратимо меняться, набирая силу, влияние и мощь.

Борьба за власть и трон велась всегда. Но только после вмешательства Ван Со она стала ожесточённой и бескомпромиссной. И, несмотря на жертвы, всё было не зря – Чжи Мон знал это наверняка. Не напрасны были потери, и не просто так над Сонгаком в полную силу сияла звезда Императора – символ расцвета Корё.

В такие редкие минуты астроном позволял себе расслабиться и не думать о цене, которую пришлось за это заплатить причастным, и ему в том числе.

Однако расплата настигла не всех. И в данный момент возмездие неуклонно приближалось к восьмому принцу, который как раз входил в тронный зал.

Когда Чжи Мон взглянул в надменное лицо Ван Ука, в глазах которого пряталась уже привычная усмешка мнимого превосходства, им овладели не очень благородные чувства, хотя он и поклонился приблизившемуся к трону принцу с подобающим почтением. А в голове его мелькнул отрывок стихотворения Цюй Юаня, которое почти стёрлось из его памяти, но очень верно описывало восьмого принца.

 

Бездарные всегда к коварству склонны,

Они скрывают чёрные дела,

Всегда идут окольными путями,

Увёртливость – единый их закон!{?}[Отрывок из поэмы «Лисао» (пер. А. Ахматовой).]

 

Тем временем Ван Ук поприветствовал Кванджона, взиравшего на него с высоты трона с полным отсутствием эмоций на лице. Но Чжи Мон чувствовал, как напряжены нервы императора и как искусно тот скрывает хищное предвкушение долгожданной мести, которая вот-вот свершится.

Не укрылась от проницательного взгляда звездочёта и хитрая насмешка в шакальих глазах наместника Кана, и явное беспокойство девятого принца.

Осталось чуть-чуть.

– Для предстоящей охоты позвольте подарить вам сокола, Ваше Величество, – торжественно изрёк Ван Ук, за спиной которого слуга держал большую клетку, покрытую дорогим золотым шёлком.

– Я очень люблю соколиную охоту, – благосклонно улыбнулся Кванджон, жестом призывая слугу с подарком приблизиться.

Однако от его улыбки астроному стало плохо, и он невольно порадовался тому, что не стоит на месте восьмого принца и император отвечает не ему.

Чжи Мон знал, что Ук, как ни старался, не мог уяснить себе целей Кванджона, хотя и понимал, что тот неспроста изучает по управлению государством. И, разумеется, чтобы выиграть время, хотел отвлечь Его Величество от этого подозрительного чтения, подарив охотничьего сокола.

Вот только Ван Ук не учёл, что Кванджон был на две головы дальновиднее и, что греха таить, коварнее его, и Ван Вон, на которого самонадеянно полагался восьмой принц, теперь действует не на его стороне.

– Это проявление братской любви! – тут же воскликнул девятый принц, словно мысли о нём звездочёта подтолкнули его произнести напыщенную и свойственную его глупости речь. – Говорят, что она является основой добродетели. Братья – это лучшее, что есть в нашей жизни. Когда в императорской семье мир и согласие, в государстве царит гармония.

Чжи Мон едва не скривился от этого льстивого пафоса, удивляясь тому, как удаётся правителю так искренне улыбаться девятому брату. Ведь Кванджону, как и астроному, уже было известно, что в дополнение к своим прежним преступлениям именно Ван Вон предложил Ван Уку лишить императора последнего близкого ему человека, оставив его в полном одиночестве. Именно с подачи девятого принца, заручившись поддержкой министров и глав влиятельных семей, Ван Ук потребовал, чтобы Бэк А возглавил подавление восстания в Хупэкче, и таким подлым образом убрал тринадцатого принца из дворца с помощью У Хи.

Кванджон это знал. И сейчас улыбался Ван Вону.

Но Чжи Мон не сомневался, что этот гадкий лизоблюд станет следующим. Император не прощал подобные удары, тем более в спину.

А между тем слуга поставил клетку прямо перед троном и сдёрнул с неё золочёный покров. Переполненный зал охватила гробовая тишина, и слышно было, как на кого-то ближе к выходу напала нервная икота.

Потому что птица в клетке была мертва.

Улыбка сошла с лица императора.

– Это мёртвый сокол? – нахмурился он, впиваясь взглядом в побледневшего восьмого принца.

– Вы даровали императору мёртвого сокола? – взвизгнул наместник Кан, и от его противного голоса у Чжи Мона мгновенно заломило в висках, но сейчас он готов был стерпеть от мерзкого старикашки и это. – Вы прокляли императора! Мы не сможем пренебречь содеянным!

Кванджон навис над Ван Уком обнажённым для удара чёрным клинком, и восьмой принц съёжился под его уничтожающим взглядом.

– Ваше Величество, это недоразумение, – пролепетал Ван Ук, с которого мигом слетела вся спесь. – Что-то произошло, пока мы добирались сюда.

– Ты лично принёс и вручил мёртвую птицу Его Величеству, – громко возмутился Ван Вон. – Так кого пытаешься обвинить?

– Осмелился проклясть императора? – угрожающе протянул Кванджон, перекрывая тревожный гул в зале. – Значит, это измена?

– Все видят мёртвого сокола! – заголосил наместник Кан, и Чжи Мон, не сдержавшись, всё-таки сморщился.

– Мы все свидетели, Ваше Величество!

Нестройный хор голосов вывел Ван Ука из шокового состояния. Он окинул расшумевшихся министров каким-то шальным, безрассудным взглядом и рухнул на колени:

– Ваше Величество, всё не так! Это чьи-то козни, Ваше Величество!

Пока он бормотал оправдания, император бросал короткие колкие взгляды на министров, убеждаясь в том, что его цель достигнута. А потом посмотрел на распростёртого у подножия трона восьмого принца, и лицо его исказила зловещая усмешка, а глаза заблестели злым торжеством:

– Если это измена, – по-прежнему медленно и веско проговорил он. – Ты поплатишься жизнью!

Чжи Мону уже давно не было так жутко. Он смотрел на Кванджона, и ему до рези в животе хотелось оказаться подальше отсюда, пусть он и не стоял сейчас на коленях перед тем, кто являл собой саму беспощадную тьму и небесное правосудие в одном лице.

Звездочёт не сомневался: это лицо будет сниться Ван Уку в навязчивых кошмарах до конца его дней, сколько бы их ни осталось.

***

Если свершившаяся месть может окрылять, то именно на её аспидных крылах Ван Со летел по коридорам дворца, упиваясь глубочайшим мрачным удовлетворением от произошедшего накануне. Чтобы уничтожить Ван Ука, ему осталось только выбрать, каким образом восьмой принц попрощается с жизнью, и подписать указ о казни. Однако всё, что приходило в голову императору, казалось ему недостаточно справедливым за все те злодеяния, которые совершил Ук, и Ван Со испытывал какое-то зверское наслаждение, перебирая в уме пытки и возможные варианты смерти восьмого принца.

В его душе не было ни капли жалости, ни крохи сомнения. Он карал за содеянное зло и не чувствовал угрызений совести. Наоборот, по его лицу змеилась довольная улыбка. Но улыбка эта была настолько жуткой, что встречные придворные и слуги шарахались в стороны. А может, они каким-то образом ощущали на себе ледяную тень тех самых крыльев возмездия, что несли Ван Со прочь от тронного зала.

Он не заходил туда сегодня, однако ему доложили, что восьмой принц по-прежнему остаётся там коленопреклонённым, уповая на милость императора. И Ван Со тут же захотелось повременить с подписанием смертного приговора: пусть постоит, полюбуется на трон, который он так мечтал занять и к подножию которого бросил столько невинных душ! Как стояла под дождём на каменных плитах искалеченная Хэ Су, умолявшая императора Тхэджо помиловать наложницу О, которую струсивший восьмой принц отправил к отцу вместо того, чтобы пойти к нему лично. Как стоял умирающий, отравленный ртутью Ван Му, цепляясь за Ван Ё, как за соломинку. Как стоял перед третьим принцем сам Ван Со, признавая его власть в обмен на жизнь Су. Как стоял, мучаясь в предсмертной агонии, Ван Ын, которого Ван Ук оклеветал и отдал в руки безумца вместе со всей его семьёй. Как стоял, прощаясь с погибшей любимой, рыдающий Бэк А…

Каждый из них – на коленях. Перед неизбежным. Из-за Ван Ука, будь он проклят!

Так пусть напоследок почувствует боль и отчаяние всех тех, кого сделал несчастными и чьи жизни отнял в погоне за властью.

Злодеяниям Ука пришёл конец. Ван Со удалось красиво подставить восьмого принца и обличить его измену перед лицом министров и глав влиятельных кланов, как он и планировал когда-то. Теперь никто не назовёт его месть жестокой расправой. Это будет справедливое наказание за покушение на жизнь правителя, которое карается смертью.

И никто не поможет Ван Уку. Некому помогать.

Ван Вон теперь лижет пятки Ван Со. Жалкая, презренная тварь…

Ён Хва приняла сторону императора и отказалась от своей семьи в обмен на возможность родить наследника престола. Она не станет поддерживать брата, совершившего такое тяжкое государственное преступление. А клан Хванбо затаится, пока с него не сойдёт тень проступка его сына.

Мятежный Чжон – в пожизненной ссылке в отдалённой провинции.

Бэк А давно покинул дворец и неприкаянно скитается с каягымом{?}[Каягым – корейский струнный щипковый музыкальный инструмент.] по стране в поисках забвения и покоя.

Помогать некому. Ван Ук остался совершенно один. Неужели Небеса расщедрились на справедливость?

– Ваше Величество! – раздался за спиной Ван Со родной желанный голос, и, выбежав вперед, дорогу ему преградила взволнованная Хэ Су. – Пощадите Ван Ука! Я уверена, его оговорили! Позвольте ему жить!

Император окинул её разочарованным взглядом и, отвернувшись, устремился прочь. Неужели она прервала свою пытку молчанием из-за восьмого принца? Только ради этого отринула свою собственную обиду и заговорила с ним? Немыслимо!

Непонимание, досада и нечто похожее на ревность полоснули Ван Со по горлу, и его прежнее приподнятое настроение бесследно испарилось. Но, не успев пройти и пары шагов, он услышал странный звук и, оглянувшись, увидел, как Хэ Су падает перед ним на пол, кусая от боли губы.

– Ваше Величество!

От ужаса у Ван Со едва не остановилось сердце. Вмиг позабыв обо всём на свете при виде побледневшей Хэ Су, неловко державшейся на изувеченных коленях, он бросился к ней, пытаясь поднять на ноги. На него душными волнами поочередно накатывали паника и гнев.

– Ты забыла о своих коленях? – испуганно воскликнул он. – Тебе же нельзя так делать: ты можешь лишиться возможности ходить! Вставай! Хэ Су, прошу тебя!

Но Хэ Су упрямо отказывалась от его помощи.

– Вы обещали мне, что ваши братья не пострадают, – с упрёком проговорила она.

– Перестань! – покачал головой Ван Со. – Я знаю, что ты всегда заботилась о принцах. Но то, что ты стоишь на коленях ради Ука, мне не нравится. Вставай, Су, пожалуйста! Тебе нельзя…

– Это ведь вы убили сокола, верно? – перебила его Хэ Су и заглянула ему прямо в душу. На белом лице не было ни тени сомнения. – Вы сами убили птицу, чтобы оклеветать восьмого принца!

Руки Ван Со, обнимавшие её плечи, упали. Лицо застыло суровой маской. Он долго смотрел в её огромные обвиняющие глаза, а потом криво усмехнулся, признавая её правоту:

– А что, он не заслужил? По его вине погибли Му и Ын! Генерал Пак и Бэк А покинули меня из-за него! Он пытался разлучить нас с тобой и убить меня! Он чудовище!

– Но если вы снова убьёте родного брата, это обернётся проклятием для вас самого! – прервала поток его бичующего негодования Хэ Су. Голос её срывался, плечи содрогались. – Если вы не смягчите наказание, все будут видеть в вас только тирана. Я не хочу, чтобы в будущем вас помнили как кровавого правителя!

Ван Со вглядывался в лицо Хэ Су, поражённый страстью в её голосе. Вытерпев столько горя, увидев своими глазами столько смертей, сама едва не погибнув, она всё сильнее ценила жизнь, которая для неё оставалась важнее любой обиды и мести. Но было ещё кое-что, от чего Ван Со на миг онемел, не в силах сопротивляться воздействию Хэ Су. Отдалившись от него, она до сих пор имела над ним власть, гасила его ярость и смягчала его сердце.

Она оставалась его светом.

– Хорошо. Я позволю ему жить, – кивнул Ван Со, уступая отчаянной мольбе в любимых глазах и стараясь не замечать вспыхнувшей в них радости, которая ожгла его, воспламеняя утихший было гнев. – Однако Ван Ук будет сослан в родной город. Ему будет запрещено даже ступать за порог своего имения. Он хотел владеть Корё? Но отныне будет заперт в своём доме, и в нём же он задохнётся! Он будет гнить там всю оставшуюся жизнь!

Свирепея с каждым словом, Ван Со уже не замечал, как ярость вырывается из него наружу, как глаза Хэ Су, минуту назад озарённые надеждой, наполняются безграничным ужасом.

Поднявшись на ноги, император на миг задумался и пробормотал, словно уже разговаривая с самим собой:

– Думаю, для него это будет страшнее быстрой смерти.

Да, пожалуй, он изменит указ. Ему самому так понравилась эта идея, что он зло рассмеялся, представив лицо восьмого принца и его никчёмную, пустую жизнь, остаток которой он проведёт в клетке собственного дома, пожираемый сожалениями и воспоминаниями.

Ван Ук до конца своих дней будет тянуться мыслями туда, куда тянулись его алчные руки, к тому, что он так отчаянно желал заполучить.

Есть ли кара суровее, чем наказание подобной жизнью?

***

Если бы Чхве Чжи Мон мог выбирать себе ремесло, пожалуй, он предпочёл бы стать менестрелем или художником, как тринадцатый принц. И, как Бэк А, он бы тоже не смог гнить во дворце и сбежал бы на свободу, бродил по земле, наблюдал за людьми, слагал о них песни, рисовал их за нехитрыми занятиями…

Он тоже мечтал быть свободным, хотя бы так. Однако над ним довлел долг и воля Небес, на страже которой ему выпало стоять веками.

Что он там плёл императору о выборе, вернее, об отсутствии такового? Вот-вот, господин Проводник-Астроном-Звездочёт-Советник. Всё, что вы можете сейчас выбрать, – это только то, как именовать себя, хоть выбор и небогат. А красоту пусть видят и сохраняют в нотах и красках иные. Не ваша это стезя.

Чжи Мон досадливо крякнул и взглянул на художника, который ползал у его ног по огромному листу рисовой бумаги, водя по ней кистью. Бумага была плотной и дорогой. Краска ложилась на неё сочно и ровно – загляденье! А как иначе можно было рисовать портрет самого императора, который скучал на стуле напротив вот уже битый час, но послушно изображал на лице благодушие и держал спину так ровно, словно находился в седле?

Портрет в общем получался весьма недурным, не зря же Чжи Мон лично разыскивал именно мастера Юна: его полотну ещё предстояло сыграть свою роль, но несколько позже. Скользя оценивающим взглядом с него на Кванджона и обратно, звездочёт пожевал губами, прокашлялся и потеребил художника за плечо, жестами показывая, чтобы тот изобразил глаза императора больше, а плечи – шире и мощнее. Бумага всё стерпит.

– Рисунок должен быть точным, – возразил Кванджон, со снисходительной улыбкой наблюдавший за выразительной пантомимой Чжи Мона, – чтобы смотрящий видел меня, как живого.

– Разве не нужно нарисовать, как вас должны помнить потомки? Вы же сидите не на троне! Люди не поймут, видят они принца или императора!

Говоря так, астроном лукавил: ему-то как раз и требовалось абсолютное сходство портрета с оригиналом, какой бы титул тот ни носил. Вернее, потребуется. Однажды.

– Ну и зачем сейчас рисовать картину, которую повесят после моей смерти? Тем более неправдоподобную? – взгляд императора затуманился, и он, улыбнувшись каким-то своим мыслям, добавил мягче: – Это подарок.

Чжи Мон готов был поспорить на свой самый навороченный телескоп, хранившийся в подвале башни, что знает, кому предназначен в дар этот портрет. Сам он хотел продемонстрировать рисунок тому же человеку, но потом. Может быть. Лет этак через…

Хм.

Он открыл было рот, ещё не придумав, что ответить императору, но его размышления прервал громкий стук распахнувшихся дверей, в проёме которых возник четырнадцатый принц. За его широкой спиной смешно семенил низкорослый пухлый министр, заикающийся в страхе перед гневом императора:

– Нет! Вам сюда нельзя! Нельзя!

Однако разжалованный опальный генерал смёл его одним движением и размашистым шагом пересёк тронный зал. Чжи Мон едва успел сделать знак художнику, чтобы тот исчез, и с благоговейным страхом уставился на Ван Чжона. Ему что, прискучила жизнь в ссылке и он решил добавить в неё ярких красок? Вот только в отличие от портрета императора, ему светит один цвет – кроваво-красный, всех оттенков и насыщенности, от капиллярной до венозной.

Подумав так, Чжи Мон отругал себя за неожиданную анатомичность сравнений и с опаской покосился на Кванджона, который продолжал расслабленно сидеть на стуле, только руки его с хрустом сжались на подлокотниках, выдавая зарождающийся гнев.

Нехорошо…

– Прошу принять меня, – явно пересиливая себя, поклонился четырнадцатый принц и тут же отвёл мятежный взгляд от царствующего брата.

Кванджон не спеша поднялся и, прищурившись, посмотрел на него:

– Ты нарушаешь своё наказание. И, видимо, желаешь умереть.

– Я пришёл получить ваше согласие, – ничуть не смущаясь, ответил ему Ван Чжон. – Разве вы бы приняли меня, предупреди я вас о визите?

От подобной дерзости у Чжи Мона отвисла челюсть. А император лишь с интересом склонил голову набок и сощурился ещё сильнее. Его глаза превратились в два узких клинка из чёрного дамаска.

– Это указ почившего короля, – протянул ему брат небольшой плотный свиток.

И поскольку Кванджон не шелохнулся, звездочёт рысью метнулся к принцу и передал свиток из его рук императору. А пока он его нёс, его содержимое заставило астронома взмокнуть от дурного предчувствия. Ван Чжон, похоже, и правда возжелал оставить потомкам свой портрет, написанный его собственной кровью. Рукой четвёртого императора Корё.

Когда и как он это упустил, святые Небеса?

Кванджон не глядя взял свиток, небрежно развернул его и прочёл вслух:

– Я даю позволение на брак принца Чжона и придворной дамы Хэ Су…

Наблюдая, как застывает лицо императора, Чжи Мон похолодел, воочию увидев в его руках вместо свитка кисть, обагренную кровью четырнадцатого принца, который, видимо, в ссылке окончательно повредился рассудком от одиночества, раз осмелился предъявить подобное ему.

– Это подделка, – невозмутимо заявил Кванджон, швыряя свиток под ноги астроному.

– Вы взошли на трон, имея только устную волю почившего короля, – упрямо возразил Ван Чжон. – А теперь сомневаетесь в его письменном указе? Сравнив почерк на других указах Чонджона, можно убедиться, что этот был написан им лично.

Чжи Мон, поднявший свиток и мельком взглянувший на текст, невольно кивнул и тут же скосил глаза на императора.

– Даже если он настоящий, я этого не позволю, – с ледяной угрозой отбил откровенную наглость брата Кванджон. – Ты не женишься на Хэ Су.

– Почивший король уже одобрил брак, – не сдавался Ван Чжон. – У вас нет причин для отказа.

– Да ну? – криво осклабился император. – Весь дворец знает о наших с ней отношениях. И всё же ты хочешь жениться на ней? Довольно нести бессмыслицу.

– Хэ Су не императрица и даже не наложница. Она не ваша супруга. Нет причин, по которым она не может стать моей женой, – ни одна мышца не дрогнула на лице Ван Чжона, а Чжи Мон ясно услышал, как воздух в тронном зале затрещал от сгустившегося напряжения, и нервно сглотнул. Хотя в глубине души ему было даже интересно, чем закончится это разгорающееся противостояние двух братьев, что тлело в их сердцах столько лет и вот теперь вспыхнуло от искры, которую в данный момент Чжи Мон держал вспотевшими от волнения руками.

– К тому же, – веско добавил принц, – я уже уведомил об этом всех министров и сообщил им, что дождусь от вас одобрения.

Его глаза блеснули открытым вызовом императору.

«Святые Небеса! – внутренне ахнул астроном. – А мальчик-то вырос и набрался опыта не только на поле боя, но и в придворных хитросплетениях! Умно!»

Он смотрел то на одного, то на другого брата и вздрагивал от накалившейся атмосферы в тронном зале: их взгляды схлестнулись, и эта битва ощутимо воспламеняла воздух между ними. Это астроном чувствовал всей кожей, покрывшейся мурашками.

Трясущиеся от ярости пальцы императора сжались в кулаки, на висках проступили вены, и весь он стал, как натянутая тетива. Чжи Мон вновь пожалел, что он не вольный художник: торчал бы себе сейчас на безопасном расстоянии от этого пламени, что грозило вспыхнуть каждую секунду и поглотить и его в том числе.

– Чжи Мон, – низко пророкотал Кванджон, с лица которого схлынула вся краска. – Принц Чжон нарушил указ о ссылке, и посему…

– Хэ Су этого хочет! – перебив его, нанёс свой последний удар Ван Чжон.

«Ну всё, допросился!» – мельком подумал Чжи Мон, но, глядя, как вмиг глаза императора из безжалостных стали беспомощными, не сдержался и застонал – вот что было на самом деле ножом в его сердце, а не какие-то там министры.

Кванджон покачнулся и часто-часто заморгал, при всей своей силе воли не сумев скрыть потрясение.

– Что? – проговорил он одними губами, не веря услышанному.

– Поговорите с ней, – предложил Ван Чжон, по мимолётной улыбке которого было понятно, что он чувствует близкую победу. – Она хочет выйти за меня замуж.

Подобное выражение лица Чжи Мон видел у императора лишь единожды: когда тот стоял в воротах дворца после неудачно проведённого ритуала дождя, а за его спиной бесновалась толпа, закидавшая Ван Со камнями и нечистотами, втоптавшая его израненную душу в грязь.

Неверие, паника, унижение, сопротивление, надежда, горечь, растерянность – все эти чувства мелькали на лице императора, сменяя одно другое, и ясно рисовали его портрет, увидеть который не доведётся больше никогда и никому – в этом астроном мог поклясться.

***

Ван Со ворвался в Дамивон, с налёта опрокинув чайный столик, который стоял даже не на его пути – в углу, за поворотом. Просто он настолько ослеп от душившего его страха, что не видел перед собой вообще ничего, кроме размытых цветных пятен.

Зазвеневшая посуда и ворох смешавшихся листьев разных сортов усеяли пол, Ван Со споткнулся и, едва не упав, схватился рукой за колонну, пытаясь прийти в себя. Жёлтые и фиолетовые пятна вокруг него постепенно приобрели очертания служанок, которые испуганно склонились перед ним, ожидая приказа.

– Где… где она? – только и выговорил он.

В горле пересохло, и онемевшие ещё в тронном зале губы никак не хотели его слушаться.

Но служанкам не нужно было повторять дважды и уточнять, кого именно ищет император.

– Дама Хэ в южном павильоне, – услышал он и устремился туда, идя на голос Су, как на свет во тьме.

– Здесь не хватает мёда, – спокойно объясняла она кому-то. – Так мыло быстро раскрошится. И ещё. Для женщин лучше использовать цветочные ароматы, а для принцев и императора – травы и мяту.

Хэ Су сидела за столиком с разложенными кусочками свежего мыла, а вокруг пахло засушенными цветами и хвоей. Этот запах немного успокоил Ван Со, и поклон Су он уже воспринял довольно отчётливо. Но сердце в груди бухало так, что ныли рёбра и пульс тисками перехватывал запястья.

– Чжон сказал, что женится на тебе! – выпалил Ван Со, едва за служанками закрылась дверь. – Он показал позволение почившего короля на ваш брак. Ты знала о нём?

– Когда же… Когда же Его Высочество получил это позволение? – растерянно посмотрела на него Су.

– В год Обезьяны, когда он вернулся после победы над киданями.

Обнадёженный тем, что Хэ Су была явно удивлена этой новостью и не ответила на его вопрос прямо, Ван Со с облегчением выдохнул и заговорил более осмысленно.

– Чжон сказал, что ты тоже хочешь этого брака, но ведь это не так, – его лицо озарилось внезапной радостью. – Я могу признать…

– Я хочу… – прошелестел у его виска тихий голос.

– …этот указ подделкой, и тогда мы… – Ван Со вдруг осознал, что только что услышал, запнулся на середине фразы и ошеломлённо уставился на Хэ Су.

Она – что?

– Идти против решения почившего короля – тяжкий грех. Если вы поступитесь его волей, однажды кто-нибудь может пренебречь вашей.

Ван Со смотрел на неё и не мог понять, что она говорит. Она что, сказала, что хочет выйти замуж за Чжона? Замуж? За Чжона?

Его Су?

Мысли в его голове взвились и закружились, как ворох снежинок на вьюжном ветру. Он не мог ухватить ни одну из них и лишь растерянно моргал.

– Когда мы были в разлуке, то стремились друг к другу, – тихо и ровно говорила Хэ Су, глядя ему прямо в глаза. – Моё сердце разрывалось от воспоминаний о вас. Но сейчас, хотя я и улыбаюсь вам каждый день, иногда я вас ненавижу.

– Не… на… ви… дишь? – слабым эхом, запинаясь, откликнулся Ван Со.

Внутри словно прорвалась хрупкая плотина, только вместо потока воды его затопила та самая пустота, о которой он думал, что она отступила, когда Су начала оживать. Могильный холод этой пустоты наполнял всё его существо, а он силился понять, неужели Хэ Су обращается к нему? Неужели говорит о себе и о нём?

– Если мы продолжим так жить, в конце концов от нашей любви останется лишь ненависть. Но я этого не хочу, поэтому будет лучше, если я уйду.

Когда Хэ Су умолкла, до Ван Со наконец дошло, что она была совершенно серьёзна и ему не послышалось.

Пустота захлестнула его целиком, вымораживая всё внутри, покрывая заиндевелой коркой душу, которая застыла в неверии. Ещё немного, ещё одно слово о расставании – и душа его просто рассыпалась бы ледяной пылью, но Хэ Су молчала, давая возможность Ван Со сделать вдох.

– Я никогда этого не допущу, – мёртвым голосом сказал он. – Слышишь меня? Я не позволю тебе уйти!

Он бросился в свои покои и заперся там, пытаясь побороть панику, сменявшуюся то растерянностью, то гневной решимостью покарать брата за нарушение приговора и тем самым покончить со всем этим кошмаром.

Рухнув на кровать, Ван Со сжал голову ледяными пальцами. Его колотило в ознобе, а в ушах шелестел голос Хэ Су: «Я хочу… Я хочу…»

Этот монотонный шум прервал стук двери и негодующий крик вбежавшей в его покои императрицы:

– Люди и без того относятся с подозрением к тому, как вы взошли на трон! Вы заставили меня отвернуться от семьи и брата, а сами не можете отпустить Хэ Су?

– Да, – безучастно проговорил Ван Со, даже не посмотрев в сторону жены. – Я не могу её отпустить.

– Вы не сумеете удерживать её вечно! – воскликнула Ён Хва. – А я подожду. В отличие от вас, я не готова отказаться от трона.

Ван Со даже не понял, когда императрица ушла. Он не слышал звуков и ничего не видел, всё сильнее погружаясь во тьму пустоты, в глубине которой затихало: «Я хочу… Я хочу…»

Сначала он силился понять, за что Хэ Су так его ненавидит, что готова солгать. Но потом его мысли обратились к младшему брату. А что, если всё не так? Если Су действительно этого хочет – стать женой Чжона?

Сражённый этим невероятным предположением, Ван Со резко выпрямился и уставился в стену напротив, но смотрел отнюдь не на пейзаж, вышитый шёлком. Перед его глазами, сменяя друг друга, замелькали картинки из прошлого.

Вот Хэ Су обнимает Ван Чжона в бамбуковом лесу, радуясь спасению от шайки однорукого. Принц улыбается ей в ответ, называет её сестрой и обещает, что будет защищать и заботиться о ней всю жизнь…

Вот Хэ Су поёт песню на дне рождения Ына, а Чжон не сводит с неё светящихся глаз и открыто любуется ею, не стесняясь окружающих. А Ван Со почему-то кажется, что он может читать мысли брата, обращённые к Су: «Я больше не хочу называть тебя сестрой. Я хочу быть твоим мужчиной».

Вот Хэ Су преграждает ему, Ван Со, вход в свою спальню, где прячется Чжон. Где остается у неё до утра… Остаётся с ней.

Вот Хэ Су стоит у постели почившей императрицы Ю, а рядом на коленях рыдает Чжон, прощаясь с матерью. Су провела принца во дворец вопреки запрету Ван Со, не испугавшись угрозы императора, его угрозы…

Картинки мелькали, складываясь в мозаику, а внутри не умолкало: «Я хочу… Хочу…»

И, устав от сомнений и метаний, Ван Со уронил лицо в ладони и завыл. Заскулил тихо, протяжно, как волчонок, плачущий от жалости к себе. Он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, и выл, не зная, что ему делать. Не находя в себе сил принять неизбежное, смириться и отпустить.

Если бы Хэ Су не сказала эти слова!

Если бы она просто промолчала, то всё было бы иначе. Он бы наказал Чжона за нарушение ссылки, и министры не признали бы действенным указ, что принёс императору государственный преступник.

Всё.

Чжона бы казнили, Хэ Су осталась бы во дворце.

Так просто…

Но тогда она больше никогда не взглянула бы ему в лицо. Никогда не заговорила бы с ним. Не простила за смерть брата.

Ван Со выл, впиваясь скрюченными пальцами в пылающий лоб. И чем яснее понимал, что Чжи Мон был прав, тем громче плакал загнанный в ловушку волк, тем сильнее кровоточила его истерзанная душа.

Чжи Мон был прав: выбора нет.

Но внутри у Ван Со всё клокотало от этой несправедливости Небес, от собственной беспомощности и ощущения того, что им по-прежнему манипулируют. Не люди, так высшие силы, до которых ему никогда не докричаться. И это выводило его из себя, порождая из его слабости и отчаяния протест и горячую злость. Вой сменился рычанием, щекотавшим горло и возвращающим Ван Со силы.

Ну нет!

Его никто – никто! – не заставит отпустить Хэ Су. И пусть на это трижды будет воля Небес – уйти, покинуть его он ей не позволит.

Пусть ненавидит его. Пусть молчит. Но останется рядом.

Он её не отпустит. Хэ Су принадлежит ему, только ему. И будет с ним. Будет!

Слышите вы, проклятые Небеса?!

Измученный этой бесконечной бессонной ночью, Ван Со вернулся в тронный зал и, застыв на троне, встретил там рассвет.

 

А через пару дней к нему явился Ван Ук.

Первой мыслью императора при виде восьмого брата было равнодушное – ещё один. Ещё один принц решил проигнорировать приказ о ссылке. Видимо, всё-таки придётся нарушить когда-то данное Су обещание не трогать братьев.

– Ты что-то хотел сообщить мне? – прохладно поинтересовался он, глядя на сгорбленную фигуру и потухший взгляд Ван Ука. – Императрица умоляла меня выслушать тебя. Только поэтому ты ещё жив.

Ён Хва, стоявшая у трона, нетерпеливо зашуршала юбками.

– Ваше Величество, – обратился к ней восьмой принц, – прошу, оставьте нас.

– Брат… – попыталась возразить ему императрица, но Ван Ук так выразительно посмотрел на неё, что она сдалась и перед уходом лишь повторно попросила Кванджона выслушать принца до конца.

Оставшись наедине с императором, Ван Ук вздохнул и начал:

– Ваше Величество, я должен рассказать вам о моих отношениях с Хэ Су.

– Хэ Су? – напрягся Кванджон, и внутри у него всё сжалось в тугой узел.

Да что же это такое?

– Кажется, вы до сих пор пребывали в неведении, поэтому я хотел признаться вам, что когда-то мы с ней собирались пожениться.

Безучастное выражение лица императора поменялось в одну секунду. Он свирепо уставился на Ван Ука, его ноздри раздувались от ярости, а стиснутые зубы скрипели так, что слышал это не только он.

– Ты сейчас и правда решил умереть? – процедил Ван Со, буравя восьмого принца уничтожающим взглядом.

– Ещё до того, как она стала вашей, – невозмутимо добил его Ван Ук, – Су была моей.

 

«Су была моей…»

Эта фраза вспарывала сознание Ван Со раскалённым кинжалом, пока он, не помня себя от шока, летел в Дамивон. Ему не пришлось долго искать Хэ Су: он обнаружил её в купальне, где она потерянно бродила по коридорам. Так она выглядела после смерти Чхэ Рён. Так она выглядела и теперь.

Ван Со подошёл к ней, но заговорить сумел далеко не сразу. А Хэ Су, глядя на него, замерла, забыв о приветствии.

– Я узнал, почему ты так сильно переживала за Ука, – не отрываясь от её распахнутых в настороженном ожидании глаз, наконец сказал Ван Со. – И почему ради него стояла на коленях. Теперь мне всё известно. Я знаю о его подарке – том самом браслете, что ты носила, и ваших тайных встречах в пещере Дамивона.

Ван Со начал говорить резким, обвиняющим тоном, но самообладание изменило ему, и голос его дрогнул:

– Это… всё правда?

Губы Хэ Су раскрылись, но она ничего не сказала – лишь неслышно ахнула.

– Ты на самом деле хотела выйти за Ука?

В какой-то момент Ван Со подумал, что сейчас Хэ Су отрицательно качнёт головой, однако она коротко выдохнула:

– Да, это правда.

– Ты говорила, что уже любишь кого-то, – почувствовав, как его охватывает уже знакомый озноб безысходности, Ван Со по инерции продолжал сопротивляться. – Это был Ук?

– Да, это был он.

Зачем он спросил? Зачем спросил, если уже знал, что это правда, но только услышав подтверждение из уст самой Хэ Су, наконец-то осознал её до конца. И сразу все белые пятна прошлого, связанные с тем самым таинственным кем-то, исчезли, наполняясь именем восьмого принца, окрашиваясь в чёрное.

Чувствуя, что не может протолкнуть внутрь ни глотка воздуха, Ван Со беспомощно открыл рот и…

…услышал себя со стороны, будто умолял не он, а кто-то другой:

– Просто солги мне! Скажи, что Ван Ук лжёт, и всё было не так! Тогда мы обо всём забудем!

Пронзительный крик напополам со слезами и в самом деле был не его: это надрывалась разорванная в клочья душа, которая больше не могла выносить чудовищную правду и молила о лжи, как о единственно возможном избавлении от боли.

«Пожалуйста, Су, солги мне!» – просили его глаза, затуманенные подступившими слезами, руки, тянувшиеся к ней, но вновь и вновь падающие плетьми.

«Солги мне!» – заклинало всё его существо*.

Ван Со готов был принять любую ложь, всё, что любимая ни сказала бы ему, в чём бы ни попыталась оправдаться и убедить его. Он был готов на всё.

А Хэ Су подняла на него полный печальной истины взгляд и ответила едва слышно:

– Мы обещали не лгать друг другу.

– Как… как ты могла? – сдавленно прохрипел Ван Со, силясь сделать спасительный вдох. – Как ты могла так обмануть меня? Почему из всех людей на свете именно Ук?

Он отвернулся, смаргивая слёзы.

«Ты всегда это знал! – глумилась внутри него тьма, уже давно не покидавшая его. – Ты знал, но не желал признавать очевидное. Это не мог быть никто иной: ни Бэк А, ни Чжон, ни тем более Ын… Только Ук. Хэ Су жила в его доме, делила с ним кров и пищу. Это он выхаживал её после потери памяти. Он учил её всему. Он навещал её во дворце. О нём говорила Хэ Су в тронном зале перед битвой за трон Корё, когда умер король Тхэджо. Его ждала, стоя на изувеченных пытками коленях под дождём. Для него просила у тебя пощады, рискуя потерять возможность ходить…»

Это был Ван Ук – его главный враг, отнявший жизни наследного принца, Ына и Сун Док, Чонджона и Чхэ Рён. Ван Ук – причина его боли и одиночества. Ван Ук – безжалостный клинок, разрубивший живую золотую нить, связывающую его и Хэ Су.

Хэ Су…

Она любила Ука и всегда думала о нём!

Так почему он, Ван Со, был настолько слеп? Столько лет он ждал Хэ Су, добивался её, жертвовал ради неё своей жизнью, гордостью, честью, столько вынес, искалечил собственную душу… А она собиралась замуж за Ука? Почему? Почему…

Он больше не мог думать. Голос разума перекрыло звериное безумие, ревность и обида.

– Он ведь всегда был в твоём сердце!

– Ваше Величество! – шагнув к нему, Хэ Су коснулась его дрожащих пальцев в попытке утешить и, быть может, сказать что-то ещё, но Ван Со вырвался из её рук и отшатнулся прочь, давясь слезами. На иное сопротивление сил не осталось.

– Не прикасайся ко мне! – задыхаясь, выкрикнул он, чувствуя, как слёзы заливают его лицо, а в голове гудит похоронный колокол всем его светлым чувствам и надеждам. – С этого дня я больше не желаю тебя видеть!

Ван Со отвернулся от неё и ушёл, натыкаясь на стены, колонны и лестницы, пока не очнулся в тронном зале, где вновь заперся, не желая видеть ни Хэ Су, ни кого-либо ещё.

Несколько дней прошли для него в полной тишине и тупом оцепенении. Он не спал, не мог принимать пищу, не выходил на воздух, и только Чжи Мон как-то умудрялся проникать внутрь, заставлял его пить воду и подсовывал ему какие-то книги, что ненадолго вырывали его из трясины неживого безразличия.

Чтобы астроном отстал от него, Ван Со делал вид, что погружён в чтение, не понимая при этом ни слова. Но вскоре и на это притворство у него не осталось никаких сил. И он просто сидел на троне и ждал.

Ждал, когда ему скажут, что Хэ Су покинула дворец.

Он отпустил её. Опустил в тот самый миг, когда она призналась.

– Может, вам не стоит торопиться с решением? – не выдержав, как-то спросил Чжи Мон, несколько часов кряду наблюдавший за тем, как Ван Со листает одну и ту же книгу, просто переворачивая страницы: от начала в конец и обратно. – Да, для защиты трона нужно идти на жертвы, я сам говорил вам подобное, но отпустив Хэ Су, вы потеряете и себя. На вас же страшно смотреть, Ваше Величество!

– Не смотри, – безучастно отозвался император.

Это были первые его слова за несколько дней.

Услышав его голос, Чжи Мон просветлел лицом, но Ван Со отвернулся и хрипло добавил:

– Я не отказывался от Хэ Су. Это она оставила меня.

Каждое слово отзывалось в нём незатихающей болью, и он опять намертво замолчал, чтобы не испытывать её. Но она всё равно разрывала его изнутри, выматывая его, высасывая последние силы.

Ван Со не знал, что ему с этим делать и как жить дальше. Он и не пытался что-то делать.

А когда Чжи Мон сообщил ему, что придворная дама Хэ покинула дворец, он просто провалился во тьму.

 

Мне так больно, Су!

Мне больно сейчас не меньше, чем в тот день, когда ты покинула меня.

Я чувствовал, что ты страдаешь так же, как и я. Я чувствовал тебя! Но ты всё-таки ушла. А я не смог удержать тебя, не захотел – и позволил тебе сделать это.

Скажи мне, Су, стоило ли оно всего этого, твоё молчание? Нужно ли было скрывать от меня правду столько лет, чтобы однажды я узнал её не от тебя, а от того, кто с самого начала стоял между нами?

Знаешь – и опять молчишь? Ответь мне хотя бы теперь – неужели стоило?

Хотя… Не говори ничего. Не нужно ничего говорить.

Я клялся, что никогда не отпущу тебя, но, поддавшись безумству ревности, отпустил. Ты обещала, что никогда не уйдёшь, но, пытаясь сохранить себя и наши чувства, ушла… Мы оба обманули друг друга, не сдержав слово. И знаешь, что я понял, Су, понял много позже?

Не нужно говорить, обещать и клясться. Нужно просто чувствовать, пока можешь. Любить, пока находишься рядом.

И никогда – никогда! – не отпускать.

 

Если бы можно было повернуть время вспять, Су!

Если бы мы никогда не встретились, я бы не тосковал по тебе так сильно.

Если бы я не увидел однажды твоё лицо, мы никогда не были бы вместе.

Если бы я не узнал тебя, то не думал бы о тебе каждый миг.

Если бы ты не была моей, нам не пришлось бы расстаться.

Если бы я тебя не любил, тебе не пришлось бы покинуть меня.

Если бы я не дорожил тобой, ты бы не жила в моих воспоминаниях.

Если бы только я никогда тебя не знал!

Если бы, Су!

 

Но тогда я бы и не жил вовсе…

 

___________________________________________________________

* Отсылка к стихотворной иллюстрации к этому эпизоду: https://ficbook.net/readfic/9495603.

 

========== Часть I. Алые сердца Корё – 20. А дальше – пустота ==========

 

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 20. А дальше – пустота

Иллюстрации к главе:

https://disk.yandex.ru/i/P_HdBpGyB30yxA

https://yadi.sk/i/xtPeq3-wGrKR_g.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: Lee Sun Hee – Fate (King and the Clown – OST)

 

Вдребезги разлетелось имя твоё.

На звёзды рассыпалось имя твоё.

Нет того, кто носил бы имя твоё.

Умру, лелея на устах имя твоё!{?}[Отрывок из стихотворения «Вызывание духа» (цитируется по фильму «Король: Вечный монарх», 2020 г. в переводе фансаб-группы «Азалии»).]

 

class="book">Ким Соволь

Бить или не бить – вот в чём вопрос.

Глядя на императора, Чхве Чжи Мон ощущал раздражающий зуд в ладонях, что он сжимал в кулаки и прятал за спиной вместо привычного и подобающего во дворце замка на животе. Но глубоко въевшееся в его сознание уважение к титулу и, что уж там, к самому Кванджону, не давало ему решить этот наболевший вопрос положительно, и астроном только удручённо вздыхал.

Перед ним на троне сидел полумёртвый правитель, которого не интересовало ничего вокруг: ни государство, ни подданные, ни он сам, а вернее, его собственное состояние, что было весьма плачевным и внушало опасения даже Чжи Мону, довольно поверхностно разбиравшемуся в медицине. Однако и астроном понимал, что ещё чуть-чуть – и Корё осиротеет.

От этой мысли ему становилось не по себе, и он лихорадочно искал выход, но всё, что приходило на ум, не срабатывало: Кванджон не реагировал.

Гнетущая тишина и пустота тронного зала действовали на нервы ничуть не меньше самого императора, и Чжи Мон понуро разглядывал доски пола у себя под ногами.

Он ошибся. Опять ошибся. И на этот раз даже не корил себя: столько их уже было, этих ошибок, особенно если речь шла о Ван Со, который не вписывался ни в одну стандартную схему!

Разумеется, Чжи Мон предвидел, что императору будет тяжело отпустить даму Хэ, что потребуется какое-то время, чтобы её присутствие во дворце забылось и Кванджон возвратился к нормальной жизни. Однако тот вновь вышел за рамки ожиданий и прогнозов астронома. Он не просто изводился, лишившись Хэ Су, – он сломался, как может сломаться только сильный, несгибаемый человек: в самой своей сердцевине, окончательно, непоправимо.

Кванджон умирал на глазах.

Привычно перебирая в памяти события прошлого, цепочка которых привела к такому мрачному исходу, Чжи Мон признавался себе, что допустил катастрофический просчёт. Он полагал, что император отстрадает и рано или поздно придёт в себя. Однако всё обернулось не так.

 

Всё пошло наперекосяк в тот самый день, когда звездочёт, проводив паланкин придворной дамы (хотя уже не придворной дамы, а просто госпожи Хэ), пришёл в тронный зал и сообщил Кванджону о том, что она покинула дворец.

Услышав это, император посмотрел на него каким-то беспомощным, детским взглядом и, издав короткий жалобный не то стон, не то крик, рухнул с трона.

Вот когда Чжи Мон по-настоящему испугался! Даже в какой-то момент подумал, что сердце Кванджона остановилось. Но правителя перенесли в его покои, послали за лекарем, и астроном, нащупав слабый, нитевидный пульс, позволил себе выдохнуть.

Как оказалось, рано.

Борьба за жизнь императора шла двое суток. Чжи Мон откровенно психовал, глядя на ничтожные потуги придворного врачевателя исцелить умирающего при помощи трав и благовоний. В конце концов отослав эту бестолочь в храм возносить молитвы Небесам, что было в любом случае полезнее всего творимого им мракобесия, звездочёт взялся за дело сам, сетуя, что не может применить ни нормальной капельницы, ни действенных препаратов, в которых он хоть как-то разбирался. Вливая в Кванджона имевшиеся в его распоряжении растворы порошков и питательные отвары, Чжи Мон коротал возле его постели дни и ночи, уповая на молодость и крепкий организм своего подопечного.

Но он кое-что не учёл.

Чем сильнее человек, тем страшнее он ломается, когда наступает предел его выдержки. А Кванджон в довершение всего этого просто не хотел возвращаться к жизни. В нём угасло само желание жить, дышать, принимать пищу и воду.

И Чжи Мон говорил с ним. Говорил постоянно, обращаясь к лежавшему перед ним без сознания подобию прежнего неукротимого воина, сурового правителя. Он рассказывал ему о великих битвах прошлого, о могучих государствах древности, о величии Корё, которое засияет, как только император вернётся на трон. Он рисовал ему прекрасное будущее страны, что вырастет на нынешней благодатной почве, описывал её южные земли, прогрессивные и процветающие.

На третьи сутки, перед рассветом, Кванджон открыл глаза, заставив звездочёта поперхнуться от неожиданности на середине рассказа о лодках, которые однажды смогут плыть по морям под водой, как огромные диковинные рыбы.

– Ваше Величество! – радостно склонился к нему Чжи Мон. – Как вы себя чувствуете?

На что император просто отвернулся, не удостоив его ответом. Но его молчание уже не было тем жутким эхом тишины, что омывала неуловимую грань между мирами живых и мёртвых.

– Ваше Величество, – не унимался воспрянувший духом звездочёт, – вам что-нибудь нужно? Вы хотите пить?

Он потянулся за ещё тёплым травяным чаем, но Кванджон прошептал:

– Оставь…

– Тогда, быть может, вы хотите чего-то иного?

– Не хочу, – император уставился в потолок. – Я ничего не хочу.

Как же он сейчас напоминал своего отца незадолго до ухода! Однако Кванджону было ещё слишком рано, и Чжи Мон не намерен был так просто сдаться.

Теперь уж точно нет!

– Ваше Величество, – вновь заговорил он преувеличенно бодрым тоном, протягивая императору чашу с чаем, в который был щедро подмешан качественный натуральный энергетик, – вам стоит выпить этот укрепляющий напиток, а утром принесут свежий рисовый отвар для восполнения ваших сил. Хвала Небесам, вы очнулись, и теперь дело пойдёт на лад!

К искреннему удивлению звездочёта, Кванджон выслушал его заботливое кудахтанье и даже без возражений выпил чай. Что заставило его сделать это: жажда ли, слабость ли тела или душеспасительные беседы, которые он едва ли воспринимал в забытьи, – понять было невозможно. Но, напившись, он откинулся на подушку и, уже не отворачиваясь, из-под прикрытых ресниц наблюдал за Чжи Моном, пока тот возился с посудой на чайном столике, а потом, присев рядом, вновь понёс позитивную бессмыслицу.

– Я никак не пойму, – прервал император поток речи звездочёта, когда во дворце по-утреннему захлопали двери и зазвучали голоса, – чего ты от меня добиваешься?

– Вставайте, Ваше Величество, – вмиг посерьёзнел Чжи Мон, отбросив наносное оживление. – Надо встать!

 

Только радовался своей победе астроном недолго. Встать-то Кванджон встал и даже добрался до трона. Сам! Но, сев на него, словно сросся с ним и превратился в изваяние Будды. Физически к жизни его Чжи Мон вернул, однако изломанную душу вот так запросто починить ему не удавалось.

Кванджон что-то ел, иногда пил, урывками спал и время от времени откликался на вопросы, однако дальше его функционирование не продвигалось. Благо стабильная политическая обстановка в стране позволяла пока обходиться без регулярных встреч с министрами, кои были предупреждены о недомогании правителя.

И тогда Чжи Мона охватила злость.

Святые Небеса, да сколько можно? Поставить на всём крест? Вот так запросто из-за разбитого сердца вдребезги разнести и мечты о процветании целого государства? Попрать усилия и жертвы его основателя? Да будь проклято это неистовой силы чувство, способное разрушать жизни и империи!

Он знал, что любовь Кванджона не находила сравнений, что она пропитывала все измерения вокруг императора, что не было средства загасить её, вытравить из истерзанного сердца. Безусловно, эта любовь, выстраданная и обретённая как бесценное сокровище, была в разы глубже и самоотверженнее чувства Хэ Су, но это не имело никакого значения. Потому что её хватало на двоих. Потому что она была, эта любовь, и никуда не уходила, продолжая мучить Кванджона.

Чжи Мон никогда не испытывал подобного, не понимал этого до конца и злился. Его выводило из себя добровольное угасание человека, в котором некогда пылало яркое желание жить, в котором цвёл острый, пытливый ум и скрывалась невероятная сила духа и тела. И всё это гибло до срока из-за любви?

Столько всего пережить, преодолеть, вынести – и так глупо и просто сдаться из-за… любви?

Вот почему сейчас Чжи Мон боролся с собой, чтобы не подойти к императору и не закатить ему классическую оплеуху, которая в теории должна выдернуть жертву из тисков апатии и как минимум вызвать желание дать сдачи. Но, во-первых, звездочёт помнил своё место, а во-вторых, справедливо опасался, что Кванджон, который весь состоял из жил и натренированных мышц, даже в своём измождённом состоянии закатит ему такую затрещину, что спасать придётся уже его, астронома. И не факт, что успешно. Имелась ещё и третья причина, однако о ней Чжи Мону думать совсем не хотелось, поскольку тут всё было непредсказуемо вообще и варьировалось от повешения до четвертования: мало ли как очнувшемуся императору придёт в голову покарать вышедшего за рамки советника, вконец обнаглевшего и распустившего руки.

Посему этот самый советник прятал зудящие руки за спину и переминался с ноги на ногу в поисках иного, более деликатного способа оживить Кванджона.

Ночь подползла к середине, лениво перевалила через неё и вяло потекла к рассвету, а император по-прежнему сидел на троне и смотрел в никуда.

Чжи Мон, потерпевший полное поражение в борьбе с зевотой, то и дело прятался за широким рукавом и прислушивался к звукам снаружи, ориентируясь по ним во времени: вот прогремела по плитам двора смена караула, вот отзвонил колокол в храме, вот пробежала стайка сонных служанок на кухню, вот вернулись из ночного кони…

Кони!

Что же ему это с самого начала в голову не пришло?

Вмиг проснувшийся астроном встряхнулся и как можно более непринужденно заметил:

– Ваше Величество, я вижу, сон к вам так и не идёт?

– И что? – глухо откликнулся император, даже не пошевелившись.

– Но ведь вы просто убиваете время.

– Мне всё равно.

– А раз вам всё равно, – вкрадчиво промурлыкал астроном, – то, быть может, вы согласитесь выйти со мной на воздух?

Глядя на то, как повернулся к нему император, в глазах которого читался если не интерес, то вялое, равнодушное согласие уж точно, Чжи Мон мысленно потёр ладони.

Неужели попался?

Именно.

Кванджон попался.

Выбравшись за звездочётом на террасу, он мало-помалу оказался с ним в саду, а после – и на конюшне, где в ответ на предложение о прогулке верхом только неуверенно вздохнул.

Сесть на коня Кванджону помогли слуги: сил по-прежнему не хватало, но стоило ему оказаться в седле, как он выпрямился и, пришпорив гнедого рысака, направился вслед за Чжи Моном.

Они неспешным шагом миновали просыпающийся Сонгак, проехали по влажной от тумана долине и приблизились к поросшему лесом подъёму на плоскогорье. Чжи Мон, ехавший впереди в нарушение всех правил, оглянулся: Кванджон следовал за ним, не спрашивая, куда и зачем они едут. Свежий ночной ветер, напоённый ароматом хвои, растрепал его волосы и вдохнул жизнь в потухшие глаза. И астроном удовлетворённо кивнул сам себе: решение было верным.

Осталось немного.

Через каких-то полчаса пути по горной тропе Чжи Мон остановился и спешился, жестом предлагая императору сделать то же самое. Кванджон уже увереннее спрыгнул с коня и, не выпуская из рук поводья, вопросительно посмотрел на астронома. Даже в предрассветных сумерках было заметно, как зарумянилось землистого цвета лицо императора, осунувшееся за время болезни, как стало глубже и мощнее дыхание и развернулись поникшие плечи.

Чжи Мон улыбнулся: надежда его крепчала.

– Сюда, Ваше Величество! – кивнул он на небольшой скалистый выступ у дороги.

– Зачем мы здесь? – дрогнувшим голосом спросил император, когда, обогнув выступ в десяток шагов, они вышли на край обрыва.

Перед ними как на ладони раскинулся Сонгак.

На лице Кванджона мелькнуло смятение, сменившее безжизненную маску последних дней: он узнал то самое место, где почти десять лет назад, возвращаясь из Шинчжу, встретил затмение, в котором почувствовал Хэ Су. Он смотрел не на город в ладонях долины, а выше – на кромку горизонта. Там ало растекался близкий рассвет.

– Посмотрите, Ваше Величество. Посмотрите вокруг. Что вы видите?

– А что я должен видеть? – вопросом на вопрос ответил император, не отводя взгляд от цепочки далёких гор, разделявших спящую древнюю землю и юное золотистое небо.

В его широко открытых глазах отражались багровые всполохи давнего затмения, наполнившего его жизнь новым смыслом.

Смыслом, которого больше не было.

– Это зависит от вас, – промолвил звездочёт. – Что до меня, я вижу там, впереди, новый рассвет над Сонгаком, озаряющий земли Корё, несущий им свет и надежду. А там, – он махнул рукой на скалы за спиной, – я вижу лишь мрак, непроглядную тьму, застилающую прошлое. Сейчас вы стоите на грани между ними, – он кивнул на каменистые зазубрины, под которыми зияла пропасть.

– И что? – взглянул на него Кванджон. – К чему ты клонишь?

– Я говорил вам, что выбора нет. Есть только воля Небес, что зачастую таится и от меня. Однако есть и Судьба – путь, по которому вы должны идти, следуя этой воле. И сердце подсказывает вам, где свернуть, где сделать шаг назад, а где идти вперёд несмотря ни на что. Ваше прозорливое сердце. Что оно говорит вам сейчас, Ваше Величество?

– А что, если оно говорит мне… – взгляд императора переместился к краю обрыва.

– Тогда послушайте его и шагайте вниз, – спокойно откликнулся астроном. – Если вы готовы сделать это. Если вы не желаете возвращаться назад, во тьму, и не можете встретить новый рассвет вместе с вашим народом и вашим государством, ради которого вы преодолели трудный путь по равнинам и горным перевалам судьбы, как сейчас, несмотря на все испытания, слабость и боль. Шагайте, Ваше Величество! И всё, что терзает вас, исчезнет, развеется на ветру.

Глаза императора вмиг стали больными: он понял, о чём ему толковал Чжи Мон. Но, говоря всё это, звездочёт не боялся: терять ему было нечего, даже наоборот, он был уверен, что это именно тот случай, когда клин вышибают клином.

Кванджон долго, невыносимо долго смотрел на астронома, а потом у него подломились колени и он упал на землю.

Его трясло от рыданий, но он не отворачивался, не прятал лицо и плакал так безутешно и горько, что у Чжи Мона разрывалось сердце, однако он ничего больше не сказал, а вместо этого отступил назад, к лошадям, которые беспокойно пряли ушами и переступали с ноги на ногу, пугаясь обрыва, влажного сумрака и тяжёлых, надрывных всхлипываний скорчившегося у края пропасти человека. Но даже лошади чувствовали, что так нужно.

Нужно выплакать боль, чтобы она не сожрала тебя изнутри. Нужно отпустить её вместе с тем, что вернуть уже не удастся.

И Чжи Мон терпеливо ждал. Пусть Кванджон не сможет избавиться от этой боли полностью, но хотя бы настолько, чтобы суметь жить дальше. Именно жить, а не существовать день за днём в полумёртвом бездействии.

Когда кружевная вуаль рассвета растянулась над всем Сонгаком и накрыла скалы, вмиг превратив их из серых в розовые, император затих. Он сидел на земле, свесив голову, только вздрагивали плечи и понемногу выравнивалось дыхание. Наконец он поднялся на ноги, шагнул к обрыву и медленно обвёл взглядом Сонгак, приветственно зашумевший навстречу новому дню и яркому солнцу, взошедшему над долиной. Потом он молча прошёл мимо Чжи Мона, одним движением взлетел в седло и пустил коня вскачь, как и подобает императору – впереди, с прямой спиной и гордым разворотом плеч.

А Чжи Мон следовал за ним и улыбался.

Войдя в тронный зал, Кванджон развернулся так неожиданно и резко, что шедший за ним звездочёт не успел среагировать и со всего маха налетел тому лбом на плечо.

– Прошу прощения, Ваше Величество, – поклонился он, пряча за закрытыми веками радужные круги: худое плечо императора оказалось настолько твёрдым и острым, что голова загудела, как ритуальный колокол.

Чжи Мон морщился от боли и изо всех сил боролся с желанием потереть лоб. У него там под ханбоком что, одни кости? Неудивительно, с учетом того, сколько он не ел. Надо его откармливать. Эх, дама Хэ… Подобное под силу только вам!

– Насчёт Хэ Су… – пророкотал у него над головой властный голос, в котором наконец-то проявились хоть какие-то оттенки эмоций.

Звездочёт выпрямился, выпучив глаза и панически соображая, не обратился ли он к придворной даме вслух. С него станется, тем более после подобной контузии!

Но император развеял его опасения:

– Я хочу, чтобы мне докладывали о ней каждый день. Как она одета, чем занимается, здорова ли и главное – как близко от неё находится Чжон. Это понятно?

– Да, Ваше Величество, – даже не удивился астроном.

– И ещё. Отошли гонцов к наместникам провинций. Я жду их во дворце вместе с министрами, – сказав это, Кванджон направился к трону своей прежней упругой походкой.

Если бы он обернулся, то увидел бы, как широко улыбается его советник, потирая рукой ушибленный лоб.

***

Плотный серебристый конверт тревожно холодил пальцы Ван Со, пока он с раздражением вскрывал его, проклиная старательность своего соглядатая: надо же было настолько крепко запечатать донесение, будто это государственная тайна! Хотя в каком-то смысле так оно и было.

В то время как он разбирал мелкие убористые закорючки, рядом почтительно топтался Чжи Мон. Ван Со видел, что астроном отчего-то жутко волнуется, но ему не было до этого дела, хотя его и не покидало ощущение, что Чжи Мон уже знает содержание письма: уж больно подозрительный был у него вид, когда он принёс этот конверт в тронный зал. Да и теперь звездочёт поглядывал на бумагу с таким опасением, точно ждал, что она вот-вот вспыхнет.

Однако вместо этого вспыхнул сам император.

Его руки затряслись, когда он ещё не дочитал письмо до конца, а дочитав, грохнул по столу кулаком так, что звездочёт ойкнул и съёжился, втянув голову в плечи.

– Бэк А говорил, что их брак – всего лишь формальность! А ты взгляни на это! – Ван Со с хриплым воплем ткнул в астронома письмом, безжалостно комкая бумагу дрожащими от ярости пальцами. – «Супруга четырнадцатого принца долгое время наблюдала, как он тренировался с мечом. Они держались за руки и проявляли заботу друг о друге!»

Его срывающийся голос взвился под потолок тронного зала и наверняка раскатился режущим эхом по всему дворцу, но Ван Со было плевать. Плевать!

Вот, значит, как!

Значит, Бэк А лгал, чтобы успокоить его, а на самом деле этот брак – самый что ни на есть настоящий, каким ему и полагается быть, какого у него самого с Хэ Су не было и теперь никогда уже не будет.

Значит, она предпочла Чжона – этого упёртого мальчишку в чине генерала, который вечно перечил ему, особенно после того, как Ван Со стал императором.

Значит, они теперь вместе? И счастливы?

Это же… это…

Мысли Ван Со путались, он чувствовал, что задыхается от ревности, обиды и злости: на Бэк А – за его утешительную ложь, на Чжи Мона – за его возмутительное спокойствие, на Чжона – за то, что вновь отобрал у него самое дорогое на свете… Но главное, он злился на Хэ Су – за то, что, даже покинув дворец, она не покидала его сердце и продолжала мучить его, теперь ещё и таким жестоким способом.

– Ваше Величество, – сквозь шум в ушах донёсся до него исполненный терпения голос астронома, который смотрел ему в глаза с таким неподдельным сочувствием, что Ван Со стало совсем паршиво. – Вы лучше других знаете госпожу Су. Ещё с юности они были очень дружны с Его Высочеством. В госпоже столько ярких и хороших качеств, потому она ко всем относится с теплотой, и к четырнадцатому принцу тоже. Её забота о нём – всего лишь дружеское участие, не более.

Ван Со развернул скомканный лист бумаги, и его мечущийся взгляд выхватил из густой цепочки иероглифов «…с нежной улыбкой прикасалась к лицу Ван Чжона шёлковым платком, чтобы промокнуть пот… Четырнадцатый принц держал её за руку… Обнявшись, вернулись в дом…»

«Относится с теплотой»? Это называется «всего лишь дружеское участие»?

Это?!

Стоило Ван Со представить, как Чжон берёт его Хэ Су за руку, как касается её тонкого запястья, которое он сам столько раз целовал ночами, ловя губами горячий сбитый пульс, – и его прорвало. Шум в ушах перерос в надсадный рокочущий гул, а в глазах потемнело так, словно в тронном зале разом задули все свечи. Ван Со колотило от неконтролируемого приступа гнева и ревности, и он не слышал, что дальше говорил ему Чжи Мон: видел, как у того двигаются губы, как он жестикулирует, но слуха не достигал ни единый звук.

Он не замечал, что безжалостно комкает письмо, лишь ныли от напряжения пальцы, а внутри звучало: «Неужели?..»

Неужели она так легко забыла его? Неужели приняла Ван Чжона как супруга, и они… и они…

Ван Со не верил в это, отказывался верить!

Хэ Су не могла настолько быстро вырвать из памяти то драгоценное время, что они провели вместе, все те чувства, которыми светились её глаза, когда она смотрела на него, когда улыбалась ему, а не…

На имени Чжона, мелькнувшем в мыслях, Ван Со подавился ненавистью и, отшвырнув в сторону истерзанную бумагу, прорычал сквозь зубы, не глядя на астронома:

– Коня мне! Живо!

 

Он думал, крылья есть только у любви и возмездия, раз ему самому довелось испытать их силу в полёте? О нет! Они были и у ревности тоже – несокрушимые, свинцово-чёрные, с огненными всполохами багровых перьев, простирающиеся насколько достанет взгляда, именно они несли сейчас Ван Со на юг, в Чхунджу.

На заре его царствования эта мятежная провинция требовала самоуправления, и не кто иной, как Ван Чжон, возглавил там сопротивление, чтобы Чхунджу больше не считалась частью Корё, чтобы ослабить позиции Кванджона и пошатнуть его власть. Разумеется, всё это делалось по наущению вдовствующей королевы Ю и при поддержке старого интригана Ван Шик Рёма.

И что же? Бунты были задушены в зародыше, Ван Шик Рём и королева Ю давно отправились на Небеса, а сам Ван Чжон сидел на цепи в своём поместье, лишённый всех титулов, званий и почестей.

Но зато теперь у него было нечто неизмеримо более ценное, чем всё потерянное ранее.

У него была Хэ Су, которая стала его женой.

Женой!

Повторив это слово в тысячный раз, Ван Со остервенело дёрнул поводья, и его конь обиженно захрипел, роняя пену: он и так без передышки всю ночь нёс своего седока через горные перевалы, так куда ещё быстрее?

Близился восход солнца, чьи бледные лучи значительно облегчили путь по каменистым тропам, а с рассветом и горы остались позади.

Спустившись в долину Чхунджу, Ван Со не только не дал отдых коню, но даже не сбавил скорость: до цели поездки осталось всего ничего, и ему было не до коня, даже такого чистокровного и ценного, как императорский.

Он приближался к поместью Ван Чжона.

Стоило Ван Со подумать о четырнадцатом принце, как он вновь ощутил едкую застарелую смесь злости и сожаления. Ван Чжон мог бы быть ему добрым братом, как Бэк А, надёжным союзником и предводителем армии Корё, как генерал Пак, достойной опорой, как Чжи Мон, если бы не козни и происки Ван Ё и королевы Ю, если бы не их наговоры и неуёмное стремление очернить четвёртого принца в глазах родного младшего брата, что удалось им с немалым успехом.

Но сожаление давно уже растворилось в недоверии и неприязни Ван Чжона, а злость осталась там, позади, в Сонгаке.

Сейчас Ван Со душили ревность и зависть к брату, который отнял у него ещё одну любимую женщину, на этот раз оставив его в полном одиночестве и с лихвой отомстив за все прошлые обиды.

Чжон отобрал у него Хэ Су.

Пламя ревности выжигало душу, слепило глаза и разум и заставляло сильнее натягивать поводья, доводя коня до исступления. Сердце колотилось в горле, а в висках пульсировало упрямое: «Ты моя! Ты принадлежишь мне! Ты – только моя, слышишь?»

Ревность сводила Ван Со с ума. Он не хотел верить в то, что было написано в донесении, и торопился, чтобы убедиться своими глазами, что всё это неправда, что его шпион ошибся, и Хэ Су с Чжоном действительно живут в разных домах и видятся нечасто, как утверждал Бэк А, навестивший их вскоре после свадьбы, официальную церемонию которой император запретил.

Ван Со хотел удостовериться в этом сам. И тогда, быть может, ему станет хоть чуточку легче дышать…

У пешеходной переправы через пограничный ручей, узкий, но своенравный, он остановился и обернулся, вдруг сообразив, что совсем позабыл о Чжи Моне, который скакал в отдалении, ведь лошадь у него была далеко не таких благородных кровей и выносливости.

Встретив взгляд императора, астроном прикинулся было энергичным и бодрым, но удалось ему это весьма посредственно: волнение, усталость и трудный путь брали своё. Они провели в седле целую ночь, и если правителю придавала сил жгучая ревность, то у звездочёта подобной энергетической подпитки не было. И у его немолодой лошади тоже. Поэтому вид у обоих был донельзя несчастным и измождённым.

– Жди здесь, – не утруждая себя словами сочувствия, приказал Ван Со, стреножив коня и бросив поводья подошедшему Чжи Мону, который, не чинясь, шумно пытался отдышаться и вытирал взмокшее лицо рукавами запылившегося ханбока.

– Ваше Величество, – пропыхтел астроном, указывая на одеяние императора, расшитое драконами, и золотой сантхугван{?}[Сантхугван – приспособление, которое при помощи шпильки надевалось на пучок волос (сантху) у взрослых мужчин. Правители носили сантхугван из золота и драгоценных камней, поэтому первый же встречный узнал бы в Кванджоне императора Корё.], – куда же вы в таком виде? Вас ведь узнают, и вообще, как можно…

Ван Со в ответ лишь молча отмахнулся и зашагал к хлипкому на вид подвесному мосту. Там, на другом берегу, за молодой сосновой рощицей, находилось поместье четырнадцатого принца. С северного берега ручья можно было подойти к нему незаметно, минуя городские ворота, рынок и главную площадь и не вызывая лишней шумихи, которая сейчас императору была совершенно ни к чему.

Когда он оказался на территории поместья, солнце падало с зенита, но со стороны Сонгака дул неприветливый ветер, и сосны вокруг зябко шумели, скрывая шум шагов по каменной крошке тропы.

Заглянув во двор из-за угла пустовавшей конюшни, Ван Со едва не вскрикнул от неожиданности: прямо перед ним, шагах в десяти, сидела за столом Хэ Су и что-то рисовала на большом плоском камне.

Император отступил в надёжную тень и жадно смотрел, любуясь каждой чёрточкой родного лица, каждым движением изящных пальцев, державших кисть. Он не видел Хэ Су пару недель, а ему казалось – тысячу лет.

Святые Небеса, какая же она красивая! В воздушном белоснежном ханбоке, расшитом розовыми и голубыми лентами, с высокой причёской, убранной затейливыми шпильками, Хэ Су как никогда напоминала ему распустившийся цветок лотоса, который хотелось взять в ладони и касаться губами прозрачных лепестков, вдыхая дивный аромат…

Она сидела вполоборота к нему, и Ван Со не мог отвести взгляда от такой знакомой печальной улыбки, которая снилась ему в обрывочных снах, от тонких рук, что когда-то прикасались к нему с неизъяснимой нежностью.

Как он решился отпустить её? Как сумел добровольно отказаться от той, к кому так неудержимо рвалось его сердце? Как согласился отдать её брату?

В последнее время Ван Со всё чаще посещало чувство, что он совершил чудовищную ошибку. Прогоняя Хэ Су, говорил не он, а его ревность, его задетое самолюбие, ведь он сам столько лет был слеп и доверчиво спокоен, а Су не скрывала от него, что любит кого-то, просто не называла имени восьмого принца.

«До того, как Хэ Су стала вашей, она была моей», – донёсся до него из недавнего прошлого тусклый голос Ван Ука.

Ук лгал: Хэ Су никогда полностью не принадлежала ему. Душой – быть может, но телом – нет… Нет! Ван Со знал это, как никто другой, и лишь по этой причине восьмой принц был ещё жив, несмотря на свою ложь и другие злодеяния.

Однако теперь к Ван Уку присоединился ещё и четырнадцатый брат, который называл себя мужем Хэ Су.

Только… стала ли она его?

С трудом оторвавшись от любимого лица, Ван Со обвёл ищущим взглядом опрятный двор. Не похоже, чтобы Чжон находился неподалёку, да и слуги лишний раз не беспокоили свою госпожу.

Вокруг было пустынно и тихо, только северный ветер играл кронами сосен и трепал рукава ханбока Хэ Су. Ван Со оглядел большой добротный дом, ухоженный цветник и видневшийся за ним прудик, где среди кувшинок сонно покачивались уточки-мандаринки.

Его взгляд задержался на больших замшелых валунах, которые к пруду привезли явно специально, но здесь они смотрелись так уютно, что поневоле тянуло присесть на них и любоваться мандаринками в солнечных лучах.

От этого умиротворяющего уголка веяло таким покоем, что Ван Со вздохнул, вспомнив, как он когда-то мечтал жить в подобном месте с Хэ Су. Вдали от дворца и кровопролитий, не впутываясь в бесконечные интриги кланов и грязные игры престола.

Вдвоём. С ней. А потом и с их детьми.

Всё это было теперь так далеко и недостижимо, что он ощутил горечь на губах, а сердце кольнуло тоской по несбыточному.

Его безрадостные размышления прервал негромкий вскрик, и Ван Со вновь посмотрел на Хэ Су. Кисть выпала из её пальцев на землю, а сама она прижимала руку к груди и морщилась от боли.

Вмиг позабыв обо всём, он рванулся к ней, но ему наперерез из дома выбежал Чжон.

– Су, – закричал он, – почему ты вышла во двор? Холодный ветер может навредить ребёнку!

Ре… ребёнку?

Услышав это, Ван Со почувствовал, что в сердце его будто вогнали кривой зазубренный нож. Он окаменел от шока и лишь потерянно смотрел, как Ван Чжон хлопотал вокруг побледневшей Хэ Су, которая, постанывая, покорно отдалась его заботе. Её ладошки сжались в кулачки, она по-прежнему прижимала их к груди и тяжело, надсадно дышала.

– Вставай! Пойдём скорее внутрь!

Принц подхватил Хэ Су на руки и скрылся с ней в доме, а Ван Со ещё долго не мог пошевелиться, рискуя быть обнаруженным прислугой.

Всё это время Чжон находился в её доме и теперь нёс Хэ Су туда уверенно и легко, как будто это был и его дом тоже. А она жмурилась и прижималась к его плечу так доверчиво, как раньше прижималась только к нему, к Ван Со.

Его захлестнуло острое желание оказаться сейчас, в этот самый момент, на месте брата. Взять Хэ Су на руки, ощутить приятную тяжесть женского тела и цветочный аромат волос у своего лица. Почувствовать, как она дышит ему в шею. Заботиться о ней, любить её. Просто – любить…

Ван Со с силой зажмурился, прогоняя воспоминания, ставшие мечтой, и тут же ржавый клинок в его сердце повернулся, напомнив о себе резкой болью.

Чжон сказал – ребёнку? Если Хэ Су застынет на холодном ветру, это может навредить ребёнку?

Их ребёнку?

Должно быть, ему просто послышалось. Как такое возможно? Ведь прошло не так уж и много времени, и даже если они… Даже если у них… Да нет, немыслимо! Наверняка это порывистый ветер сыграл с ним злую шутку, обманув слух своими завываниями в проходах между постройками.

А нож в сердце не исчезал, медленно поворачиваясь и причиняя невыносимую боль.

Ван Со машинально добрёл до укромного уголка сада, привалился спиной к сосне и закрыл глаза, силясь осмыслить увиденное. В этом болезненном оцепенении он простоял до заката и слышал, как в поместье прибыл лекарь, как позже его проводили и слуги занялись ужином для госпожи.

А Чжон всё не выходил и не возвращался в свой дом.

Сумерки принесли с собой сырую осеннюю прохладу, однако Ван Со упрямо не двигался с места. Если Бэк А не обманывал его, то четырнадцатый принц должен был оставить Хэ Су одну после ужина, пусть и разделив с ней трапезу. По-дружески. Но когда слуги покинули дом госпожи, унося подносы с посудой, ожидание переросло в тревогу.

Потому что Ван Чжон не выходил.

Глядя на то, как в окнах приветливо зажёгся вечерний свет, Ван Со и сам не заметил, что подошёл ближе, настолько близко, что до него долетел смех Хэ Су и Чжона.

Значит, они всё-таки жили в одном доме и делили одну спальню!

Ван Со пробрал озноб. Он схватился за ствол растущего рядом дерева и стучал зубами от охватившего его холода, разочарования и вмиг нахлынувшей обиды на Небеса за их злую иронию.

Стало быть, всё так и есть! Всё это правда. Хэ Су вышла замуж за Чжона не для того, чтобы покинуть дворец под благовидным предлогом, а чтобы… чтобы стать ему женой?

Мрачные подозрения Ван Со подтвердил доносящийся из дома оживлённый разговор, что был отчётливо различим в ночной тишине пустынного поместья.

– Ты всё видела!

– Да я от изумления ничего не смогла толком разглядеть!

– Неправда! Всё ты рассмотрела, признайся! Нет, что не так с моим телом, а? Взгляни-ка!

Ван Со неотрывно смотрел в окна чужой супружеской спальни, с трудом переводя дыхание, и смог пошевелиться лишь тогда, когда там, внутри, погас свет, заглушив при этом и смех, и голоса до едва различимого шёпота, который вплетался в трескотню неугомонных цикад и колыбельную ветра.

Не в силах больше выносить эту пытку, Ван Со на негнущихся ногах пересёк двор и через сосновую рощу направился к ручью, где ожидал Чжи Мон с лошадьми.

Его знобило, горло стягивала тугая тоска, а в голове не осталось ни единой мысли, кроме бессвязных обрывков.

Хэ Су… Жена… Чжон… Ребёнок… Спальня…

Ван Со и сам не понял, как, пошатываясь, перебрался через хлипкий мост, не оступившись в стремнину, как под вежливо-вопросительное молчание астронома сел на коня и как вообще добрался до дворца.

Лишь войдя на рассвете в тронный зал, он разлепил ссохшиеся от напряжения губы и заявил Чжи Мону, не отходившему от него ни на шаг:

– С этого дня я больше ничего не желаю знать о Чжоне и Хэ Су. Позаботься о том, чтобы о них при мне никто не упоминал.

Сказав это, Ван Со закрыл глаза, прячась от пронзительного, всё понимающего взгляда звездочёта. Император знал, что его приказ будет выполнен.

Всеми, кроме него самого.

 

Возвращаясь мыслями в те дни, Су, я сам себе напоминаю дикого волка, потерявшего свою единственную волчицу. И думаю, как же прав был Ван Ё! Как беспощадно прав…

Запретив кому бы то ни было произносить твоё имя, сам я повторял его снова и снова, обезумев от потери, в реальности и невозвратности которой я убедился собственными глазами.

Ты выбрала Чжона. Предпочла тихую жизнь вдали от дворца с ним, устав от бесконечной бури страстей и тревог рядом со мной.

Ты выбрала его!

Теперь я знаю, что всё было не так, как я себе представлял, но то, что я увидел тогда и во что поверил, сводило меня с ума, и я метался по тронному залу вне себя от грызущей душу ревности и злости.

Я до сих пор помню, как задыхался на троне, как ярость перехватывала горло и била в виски, доводя до помешательства. Я то порывался написать приказ об аресте и казни Чжона и не мог придумать вескую причину, то бросался к конюшням, чтобы открыто явиться к нему в поместье и забрать тебя во дворец. Вернуть себе. Но останавливался у самых дверей, вспоминая, что ты этого не хочешь.

Я сам был во всём виноват! Сам отрёкся от тебя, хотя больше всего на свете хотел, чтобы ты была рядом. Я столько раз задавал себе вопрос, почему оттолкнул тебя, сказав, что не хочу больше видеть, а после так легко отпустил, уступив Чжону. И, мне кажется, наконец-то нашёл ответ.

Именно тех, кого любят, стараются задеть больнее. Странная человеческая природа! Я хотел сделать тебе больно ровно настолько, насколько больно было мне самому. А после мучился без тебя так, что готов был вернуться в ту, прошлую боль, когда ты была рядом, лишь бы не ощущать эту, нынешнюю, зная, что ты принадлежишь другому. Что ты больше не моя…

***

Чхве Чжи Мон молчал полгода, прилежно исполняя приказ императора.

Полгода он наблюдал, как Кванджон изводит себя мыслями о Хэ Су и делает вид, что не вспоминает о ней.

Император отозвал всех шпионов из Чхунджу и упорно отказывался говорить о четырнадцатом брате с Бэк А, который всякий раз после очередной бесплодной попытки разговора покидал дворец в расстроенных чувствах. Но даже с ним Кванджон оставался непреклонен. Ни слова о Ван Чжоне и его жене! Ни единого упоминания! Ни малейшего намёка!

Весь Дамивон до сих пор перешёптывался по углам о том, как месяц спустя после отъезда дамы Хэ из дворца одна не в меру усердная глуповатая служанка громко поинтересовалась у дверей её прежних покоев, не пора ли убрать оттуда засохшие букеты хризантем и привести комнаты в порядок для новой наложницы, которая рано или поздно появится у Его Величества.

А Его Величество в этот самый момент возник в коридоре в сопровождении свиты. Поравнявшись со служанками, прилипшими к стене в поклонах, он замедлил шаг и бросил, не поворачивая головы:

– Высечь!

Чжи Мон, шедший за ним по правую руку, дал знак побледневшей придворной даме привести приказ в исполнение. Немедленно.

Выйдя на террасу, Кванджон, всё так же глядя прямо перед собой, процедил сквозь зубы:

– Не сметь заходить в эти покои! Не сметь что-либо трогать там и выносить оттуда! Не сметь даже прикасаться к двери! Ясно?

– Да, Ваше Величество! – поклонился Чжи Мон.

Только он знал, что, запретив кому бы то ни было входить в прежние комнаты Хэ Су, сам император проводил возле них едва ли не каждую ночь. Он подолгу стоял в коридоре и смотрел на закрытую дверь, время от времени касался бронзового кольца дверной ручки, но тут же одёргивал пальцы, словно металл был раскалён.

Астроном помнил, что в последний раз Кванджон был в этих покоях в день, когда госпожа покинула дворец. Чжи Мон не хотел видеть, не хотел быть этому свидетелем, но поневоле знал, что Кванджон рыдал там, комкая в руках императорское свадебное одеяние Хэ Су, которое она надела лишь единожды – в день его свадьбы с Ён Хвой. Просто надела, посмотрела на себя в зеркало, сняла – и больше не притронулась, словно ткань церемониального ханбока была пропитана ядом. Но на одежде остался её запах, от которого императора душили горькие слёзы.

Выйдя оттуда, Кванджон вернулся в тронный зал, где чуть позже Чжи Мон и сообщил ему об отъезде госпожи Хэ, а потом пытался привести его в чувство, когда тот потерял сознание на троне…

Шли месяцы. Император под страхом самого сурового наказания заставил всех позабыть даже имя дамы Хэ. Но не сумел забыть его сам.

Хэ Су никак не могла отболеть в нём. Потому что Кванджон не желал расстаться с этой болью и отпустить её. Когда он думал, что его никто не видит и не слышит, с его уст то и дело срывалось её имя, перемежаясь с тоскливыми вздохами.

Чжи Мон слышал эти вздохи, ощущал, как невыносимо тяжело было на душе у императора – и продолжал молчать.

Ему нечего было сказать и нечем утешить: Кванджону не нужно было утешение, ему нужна была Хэ Су. Только она могла озарить своим мягким светом его сумрачную душу и заполнить пустоту. Только она могла заставить его улыбаться. Только при ней он нормально ел и спокойно спал. Но теперь её не было рядом.

А звездочёт помочь – увы! – не мог ничем.

Поэтому он лишь опечаленно молчал и ждал неизбежного.

 

Весна отцвела в Сонгаке мимолётно, одним ласковым и тёплым дуновением ветра, не коснувшись только замёрзшего сердца императора.

В последний день благоухания увядающих во дворцовых садах магнолий Кванджон не находил себе места с самого утра. Он вновь отвратительно спал, но это как раз не было тайной ни для кого, включая глав влиятельных кланов и министров, которые в ожидании правителя в тронном зале шёпотом обсуждали его необоримую бессонницу и чёрные круги под глазами.

Чжи Мон слышал все эти пересуды и брезгливо морщился, не принимая в них участия. Какое кому дело до того, как спит император, если он управляет государством железной рукой, мудро, жёстко и справедливо, что идёт Корё только на пользу? А как иначе справиться с мышиной вознёй кланов на периферии, извечной жадностью наместников и другими проблемами?

На его счастье, Кванджон появился в тронном зале вовремя, не позволив скудным фактам обрасти нелепыми домыслами и слухами, хотя его внешний вид буквально кричал о том, что с ним далеко не всё ладно.

Отметив это, звездочёт лишь поджал губы и сосредоточился на речи наместника Хупэкче, который завёл свою старую песню о волнениях среди бедняков.

Всё совещание император был непривычно рассеян, ронял свитки и постоянно переспрашивал министров, с видимым трудом вникая в суть вопросов. Это было так на него не похоже, что даже Чжи Мон поглядывал в его сторону с настороженным удивлением, хотя причина происходящего тайной для него не являлась.

Кванджон отмалчивался и едва ли не впервые за долгое время открыто тяготился присутствием придворных, в толпе которых емуудавалось забываться последние полгода. Но даже тогда, когда дворец опустел, легче ему не стало. Он то и дело беспокойно вставал, мерил шагами тронный зал и возвращался на место, замечая внимательный взгляд астронома, который следил за его метаниями, не говоря ни слова, но весь день не отходил от него, под любым предлогом стараясь быть рядом.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – наконец не выдержал Кванджон.

«Сегодня у вас родилась дочь. На рассвете, с первыми лучами солнца».

– Нет, Ваше Величество, – невозмутимо откликнулся Чжи Мон, глядя на императора честными глазами и ощущая, как дёрнулся его выдуманный барометр.

Как же он ненавидел ложь! Хотя ложь во спасение, надо признать, иногда действительно бывает необходима.

Кванджон некоторое время прожигал звездочёта взглядом, который красноречиво говорил, что император ему не верит.

«Правильно не верите, Ваше Величество!»

Да, с такой интуицией он был бы идеальным проводником! Только что толку об этом рассуждать и сожалеть впустую?

Чжи Мон смотрел, как Кванджон нервно перекладывает свитки с места на место, с неясной тревогой поглядывая на дверь. Как он не может понять причину своего странного состояния, но чувствует: что-то не так, что-то произошло. Его связь с госпожой Хэ оставалась настолько сильной, что иначе быть просто не могло.

– Чжи Мон, – задумчиво проговорил император, в очередной раз открыв и закрыв один и тот же свиток, который вертел в руках последние полчаса, – меня не покидает ощущение, что ты от меня что-то скрываешь.

– У каждого из нас есть сокровенные тайны, Ваше Величество, – туманно ответил астроном. – Касаются ли они только нас самих или затрагивают кого-то ещё, порой им лучше оставаться тайнами.

По всей видимости, император не удовлетворился таким уклончивым ответом, потому что спустя ещё полчаса тщетных попыток разобрать послание от генерала северного пограничного гарнизона, он вновь пристально посмотрел на звездочёта и повторил:

– И всё-таки мне кажется, ты мог бы рассказать мне нечто важное.

Чжи Мон только отрицательно покачал головой и уставился в пол.

«Конечно, мог бы, Ваше Величество.

Я мог бы рассказать вам о том, как всю минувшую ночь мучилась в схватках госпожа Хэ. Как, впадая в беспамятство, она звала вас. И только ваше имя возвращало её из тьмы и придавало сил помочь вашей дочери появиться на свет, пусть и преждевременно. Вот почему и вы не спали этой ночью, ощущая её боль и страх за жизнь ребёнка, ради которого она пожертвовала собой.

Я мог бы рассказать вам, как Ван Чжон, терзаясь неизвестностью, желал быть рядом с супругой, чтобы поддержать и утешить, но раз за разом слышал в её криках ваше имя и отступал от двери в бессильном гневе. Как лекарь Ким и повитуха время от времени выходили к нему, серому от переживаний за Хэ Су, и просили его приготовиться к худшему, но всё обошлось, хотя отсрочка и невелика…

Я мог бы рассказать вам, что, несмотря ни на что, ваша дочь появилась на свет здоровой и очень красивой, как и её мать. Однако по приказу Его Высочества всем причастным сообщили, что ребёнок родился мёртвым. Это было сделано исключительно ради блага вашей дочери, и однажды вы поймёте это. Поймёте брата и причины, по которым девочке нельзя видеть вас, знать вас отцом и появляться во дворце.

Я мог бы рассказать вам, что борьба за жизнь дочери и её рождение настолько ослабили госпожу Хэ, что сил на себя саму у неё больше не осталось. Её время заканчивается, и вам придётся смириться и как-то пережить этот страшный удар судьбы.

Я мог бы рассказать вам всё это и много больше, но… я не могу.

Я – всего лишь человек императора*. Я выполняю волю Небес и ваш собственный приказ. Ради госпожи Хэ Су. Ради вашей дочери. Ради вас, Ваше Величество…»

 

На следующее утро Кванджон выглядел и чувствовал себя лучше настолько, что без промедления занялся отложенными накануне делами и до полудня разбирал вместе с Чжи Моном прошения и жалобы.

Он так увлёкся обсуждением непростой ситуации с неурожаем в северных землях, что не обратил никакого внимания на первого министра. Тот вошёл в тронный зал с конвертом, который нёс на вытянутых руках не столько из почтения, сколько из затаённого страха перед гневом императора.

– Распределим рис поровну между семьями, – говорил Кванджон. – Если мы кого-то обделим, можем потерять их поддержку.

– Влиятельные семьи и так довольны, что вы вернули им владения! – не возражал, но пытался рассуждать Чжи Мон, однако его прервал тихий голос первого министра, который неслышно подобрался к трону, стремясь поскорее избавиться от неприятного поручения, свалившегося на него прихотью Небес.

– Ваше Величество, – робко обратился он к императору, – доставили послание от четырнадцатого принца.

Он двумя руками положил перед правителем конверт, с видимым облегчением избавляясь от опасной ноши.

– Ну надо же! Он продолжает присылать их, – желчно хмыкнул Кванджон, небрежно покрутил конверт в руке, а затем швырнул его в кучу таких же, не вскрытых и подписанных рукой Ван Чжона.

– Вы не станете читать? – удивлённо поинтересовался астроном, наблюдая, как конверт соскальзывает с внушительной бумажной пирамиды на пол.

– Уверен, он вновь выразил своё недовольство мной, – император вернулся к свитку, который отложил, когда их разговор с Чжи Моном был прерван. – Я не желаю читать об этом.

– Кроме письма он прислал слугу, чтобы передать сообщение, – подал голос министр.

– Разве я стану тратить своё время на подобные встречи? – мгновенно вспыхнул император, и под его недовольным взглядом придворный испуганно вздёрнул плечи и спешно поклонился:

– Прошу меня простить, Ваше Величество.

Покинул тронный зал он гораздо быстрее, чем вошёл сюда. Чжи Мон сочувственно вздохнул ему вслед, а потом покосился на императора, который, закусив губу, уткнулся в свиток, делая вид, что читает его самым внимательным образом, а в действительности смотрел в одну точку.

Минут через пять этого гнетущего молчания Чжи Мон всё-таки решился открыть рот:

– Ваше Величество, а что если четырнадцатый принц на этот раз действительно сообщает вам нечто важное?

– Меня не интересует ни он сам, ни его… заботы, – огрызнулся Кванджон, запнувшись на последнем слове.

– Но ведь там…

Чжи Мон так разволновался, что едва не проговорился, неловко оборвав фразу.

– Довольно испытывать моё терпение! – император одарил его тяжёлым взглядом и с громким стуком швырнул бесполезный свиток на стол. – Или ты тоже захотел в ссылку, чтобы не докучать мне?

– Разумеется, нет, Ваше Величество, – пряча в извиняющемся поклоне разочарование, заверил правителя астроном. – Простите мою несдержанность.

Он стоял и печально слушал, как гулко бьётся сердце императора, который, по-прежнему игнорируя письма из Чхунджу, отвернулся и уставился в никуда. Это бедное истерзанное сердце переполняла невыносимая любовь, раздирающая его на части, и неистовая ревность, не дающая этим кровоточащим обрывкам вновь прирасти друг к другу, вернув ему целостность и покой.

Как бы Кванджон ни старался сохранять внешнюю холодность и изображать равнодушие все эти долгие месяцы, Чжи Мон знал, что в душе его бушует жгучее пламя, не дающее ни умиротворения, ни отдыха. Знал, что не справившись с разлукой, госпожа Хэ Су просто сдалась и зачахла в тоске по своему императору. Они оба мучились после расставания, но упрямая обида и ревность одного, бессилие и страх другой не давали им ни малейшего шанса.

«Что же вы творите друг с другом!» – хотелось закричать астроному.

Впрочем, ему хотелось не только кричать. Он неимоверным усилием сдерживал себя от того, чтобы не швырнуть непрочитанные письма в лицо угрюмо насупившемуся Кванджону.

«Глупец! Да что же ты делаешь! Открой! Прочти хоть одно! Ты же будешь выть от горя! Ты же себя не простишь, когда станет уже слишком поздно!»

Если бы Чжи Мон только мог!

Воля Небес и неизбежность Судьбы довлели над ним, заставляя молчать. Так было решено свыше. Так распорядились всемогущие Небеса.

И он снова и снова вонзал ногти в ладони, только чтобы не сорваться и не натворить такого, что потом он просто не сумеет исправить.

А даже если бы и натворил – всё равно уже было слишком поздно.

***

Ван Со смотрел на Чжи Мона и не понимал, что тот ему говорит. Откуда в его голосе столько скорби и сострадания? И почему он стоит так близко?

Что произошло?

Кажется, астроном сообщил ему нечто такое, отчего Ван Со сразу оглох и перестал воспринимать дальнейшее, никак иначе не реагируя на известие.

– Ваше Величество! – шагнул к нему Чжи Мон, и уголки его губ горестно дернулись вниз. – Вы слышите меня?

Ван Со неуверенно кивнул и невпопад ответил:

– Нет.

К его недоумению и ужасу, звездочёт повторил то, что изначально выбило из груди весь воздух и отключило рассудок.

– Госпожа Хэ Су умерла.

Выдохнув эту странную фразу, Чжи Мон зачем-то качнулся вперёд, протягивая к нему руки, и Ван Со сообразил, что стоит, пошатываясь, у края пьедестала трона, с риском рухнуть вниз.

До него медленно, очень медленно доходило то, что он услышал. Слова астронома жалобно скреблись в его разум, который закрывался от них, отказываясь принимать их страшную суть.

– Су… что? – прохрипел Ван Со, неосознанно прижимая руку к груди, где вдруг стало пугающе тихо.

– Она умерла, Ваше Величество. Два дня назад.

– Как умерла? – он ошарашенно вглядывался в лицо астронома. – Я же запретил ей! Она не могла…

– Госпожа долго болела, – говорил Чжи Мон, отводя глаза и понемногу отступая от трона к своему обычному месту у его подножия. – У неё было слабое сердце. Её хрупкое здоровье подкосили давние пытки и постоянные переживания. И к тому же она…

– Су… – оборвал его Ван Со, слепо оглядываясь вокруг, словно надеясь обнаружить её где-то рядом. – Она не могла настолько меня ненавидеть, чтобы не известить о том, что ей очень плохо и она умирает. Она бы сообщила мне об этом!

Его губы дрожали, а взгляд никак не мог на чём-то остановиться, чтобы зацепиться за это что-то и осознать себя здесь и сейчас. Он не верил. Отказывался верить. Это было слишком невыносимо для правды.

– Судя по всему, это она отправляла вам письма, – заметил Чжи Мон, и голос его погас до едва различимого шёпота. – А вы не читали их.

Ван Со долго смотрел на него, растерянно и часто моргая, а потом взглянул на кучу конвертов, подписанных рукой Чжона, что пылились у трона вот уже несколько месяцев.

Неужели это её письма? Так много… И он не прочёл ни одного!

Схватив ворох конвертов, Ван Со принялся лихорадочно перебирать их, надрывая уголки, бросая и тут же берясь за следующий. Его ладони мгновенно взмокли, и плотная бумага не поддавалась. Наконец ему удалось разорвать один конверт, из которого выскользнул второй, поменьше. На нём было выведено рукой Су «Его Величеству». Этот аккуратный ровный почерк он узнал безошибочно, потому что это был и его почерк тоже. Их рукописи путал даже мастер каллиграфии, что когда-то занимался с Хэ Су…

Все остальные вскрытые конверты оказались такими же двойными.

Ван Со похолодел: это действительно были письма не от Ван Чжона.

Трясущимися руками он развернул первое попавшееся письмо и почувствовал, как под ним закачался трон.

«…Наша жизнь подобна сну. Добро и зло, любовь и ненависть – со временем всё это незаметно и бесследно исчезает.

Неужели вы всё ещё гневаетесь, полагая, что моё сердце принадлежит не вам? Я переживаю, что, покинув вас, могла зародить в вашей душе ненависть и лишить вас покоя.

Моя любовь к вам не угасла. Когда вы отказались от всего и встали подле меня под дождём, когда заслонили меня собой от летящей стрелы, вы стали тем, кого я никогда не сумею забыть.

Противоположность любви – вовсе не ненависть, а расставание. Отказ от возможности быть вместе. Боюсь, вы можете думать, что я покинула вас, а мне может начать казаться, что это вы от меня отвернулись. Я так сильно тоскую по вам, но не могу быть рядом.

Надеюсь, однажды мы встретимся вновь. Я каждый день буду ждать вас…»

Ван Со читал письма Хэ Су, одно за другим, а душа его, истекая кровью, билась в агонии и рвалась вслед за любимой, но оставалась здесь, вдали от неё, придавленная тяжестью потери и чувством вины.

И было больно. Так больно, как никогда прежде.

Боль скручивала его изнутри, исторгая из горла вместо стонов отчаянный волчий вой. От неё нельзя было уйти, скрыться или отыскать исцеление. С этой чудовищной болью не могла сравниться никакая иная из тех, что довелось пережить Ван Со. Сталь ножа в материнской руке, что вспарывала его лицо, клыки диких зверей, раздиравшие плоть до костей, жгучие щупальца яда, опутывающие всё тело, голодные наконечники стрел, рвущие кожу на поле битвы, как тонкий шёлк, раскалённые кинжалы в руках палачей, пытавших его в плену, – всё это было ничем по сравнению с той мукой, которую он испытывал сейчас. И даже его прежние страдания, связанные с Хэ Су, – всё то, что он вынес, отрывая её от себя, отпуская из дворца, отдавая другому мужчине, меркло перед осознанием – её больше нет.

Хэ Су больше нет.

Ни рядом с ним. Ни где-то во дворце. Ни в Сонгаке. Ни в Корё. Как в его давних кошмарах, которые стали явью. И что бы он ни сделал, куда бы ни пошёл, он не найдёт её и никогда не увидит. Теперь уже точно – никогда.

Содрогаясь от рыданий, рвущихся из его груди вместе с горестными стонами, Ван Со прижимал к лицу опоздавшее письмо, повторяя имя той, что касалась сейчас его мокрых щёк прохладными ладонями бумаги, хранившей её любовь.

Касалась, прощаясь и прощая его за всё, что он сделал и чего не успел.

Но он мог и должен был сделать последнее – забрать у Чжона Хэ Су. Вернуть её себе. Навсегда.

Он не может не прийти за ней.

Ведь она сама сказала: «Я буду ждать вас…»

***

Все дороги из бывшего Силла в столицу размыло недавними грозовыми ливнями такой невероятной мощи, какой в Корё не помнили со времени ритуала дождя, который когда-то провёл четвёртый принц, вернув своей земле жизнь и надежду. Но в отличие от тех благодатных струй, нынешние потоки воды были холодными слезами Небес, что оплакивали одну-единственную смерть, смывая скорбь с лица земли.

Как Бэк А ни спешил в Чхунджу из родного дома, получив тревожную весть от брата о состоянии Хэ Су, он чувствовал – опоздает.

Так и случилось.

Он понял это по белым траурным лентам на сосновых ветвях у поместья четырнадцатого принца и по тишине вокруг, что из приветливой вдруг стала гнетущей.

Передав усталого коня в руки слуге, утиравшему рукавом красные глаза, Бэк А не сразу сумел заставить себя пройти в дом. Задержавшись на высоких ступенях, он оглядывал осиротевший двор, собираясь с силами, чтобы встретиться с братом.

Он знал, что Хэ Су ждала ребёнка, но не спрашивал у Чжона, чей он. А тот молчал. Хотя Бэк А догадывался, замечая, с каким теплом и тревожной заботой смотрел Чжон в осунувшееся лицо жены и как мгновенно остывал его взгляд, стоило ему скользнуть ниже, на складки одежды, скрывающие положение Су.

Чуткое сердце Бэк А подсказывало ему, кто отец ребёнка, которого она носит под сердцем. Недаром Су так трепетно поглаживала живот, чему-то тихо и печально улыбаясь. По мере того как младенец рос внутри неё, сама она таяла на глазах. Когда Бэк А пришлось покинуть гостеприимное поместье Чжона, Хэ Су уже не вставала с постели и лишь смотрела на него своими огромными глазами, набухшими от слёз. Она будто знала, что прощается с ним: долго держала его руки своими сухими невесомыми пальцами и назвала напоследок братцем – как ножом по сердцу полоснула!

Бэк А не хотел покидать Чхунджу, но его призвала серьёзно заболевшая бабушка, и он не мог отказать ей в просьбе приехать. А когда опасность миновала, ему доставили письмо Ван Чжона, в котором тот сообщал, что его супруга разрешилась от бремени, но ребёнок родился мёртвым, а сама Хэ Су день ото дня угасала, истратив последние силы и потеряв слишком много крови.

Бэк А оплакал почившее дитя по дороге сюда и отчаянно надеялся застать в живых Хэ Су.

Не успел.

Сглотнув царапающий горло комок скорби, он решительно поднялся по ступеням и распахнул двери.

Чжон в белом траурном одеянии сидел за столом, сгорбившись над нефритовой урной. Приблизившись к нему, принц судорожно вздохнул: значит, правда. Зная об этом, какой-то частью сознания он продолжал надеяться, что лекарь ошибся, а Чжон от волнения сгустил краски, и, когда он, Бэк А, вернётся, Хэ Су встретит его своей тёплой улыбкой, пусть и полной печали.

Бэк А не хотелось даже думать о том, что будет с Ван Со, когда он узнает о её смерти. Смаргивая проступившие слёзы, он не сразу заметил, что брат молча протягивает ему конверт. Развернув письмо и узнав почерк Хэ Су, Бэк А закрыл глаза.

Прощальное.

Он не успел прочитать и пары слов: двери разлетелись с громким стуком, и в комнату ворвался Ван Со. Смотреть на него было страшно. Обезумев от горя, с абсолютно дикими глазами он принялся слепо метаться по комнате, натыкаясь на предметы, и звать Хэ Су сквозь душившие его рыдания.

– Где она? – вцепился он в Бэк А, встряхнул его и тут же отшвырнул в сторону. – Су? Где ты? Не прячься! Выходи! Су… Ну где же ты?

Бэк А шагнул к нему, взял за плечи, пытаясь образумить, но тут взгляд Ван Со упал на стол и нефритовую урну, которую поглаживал Чжон, безучастный ко всему происходящему.

На какое-то мгновение Ван Со замер, глядя на погребальный сосуд, и его глаза затопил животный ужас: он тоже осознал и поверил только что. Из его груди вырвался душераздирающий стон, которым Ван Со захлебнулся, качнувшись к столу.

Мучаясь от невозможности помочь, Бэк А встал рядом, за спиной старшего брата. Он больше ничего не мог сделать для него – только поддержать, как делал это всегда.

– Чем вы были заняты всё это время? – поднял на императора воспалённые обвиняющие глаза Ван Чжон. – Не притворяйтесь сейчас, что вам больно!

Ван Со перевёл потерянный взгляд с урны на принца, а потом с рычанием бросился к нему и выдернул со стула:

– Это твоя вина! – взъярился он, захлёбываясь рыданиями и ненавистью. – Конверты были подписаны твоей рукой! Я не знал, что внутри были письма от Су!

– Я сделал это потому, что ваши с ней почерки очень похожи. Во дворце догадались бы, что это послания Хэ Су. И тот, кто не хотел, чтобы они попали к вам, мог их уничтожить. А она так ждала и надеялась на ответ… – тускло, словно издалека, пояснил Ван Чжон, не реагируя на то, как неистово трясёт его император, но тут же вспыхнул, словно от огнива: – И всё же вы должны были знать, что она умирает! Я видел, как за нами следил ваш человек!

– Вы с ней делили одну комнату и жили счастливо, – сказал Бэк А, по-прежнему стоя за спиной Ван Cо, готовый подхватить его, если понадобится. – Поэтому он больше не захотел получать вести о вас!

Отпустив Чжона, Ван Со как-то сразу ослаб, согнулся пополам и, припав лбом к урне, жалобно завыл. Его пальцы царапали мёртвый камень, а душа надрывалась так, что Бэк А не знал, куда себя деть, лишь бы не касаться этого сокрушающего горя ни слухом, ни взглядом. Ему невыносимо было видеть старшего брата – императора, сильного и жёсткого человека – сломленным, с помутившимся от потери разумом.

И Бэк А просто стоял рядом, сглатывая бессильные слёзы.

Наконец Ван Со выпрямился, прижимая к груди урну обеими руками, точно ребёнка.

– Су, пойдём… – прошептал он, ласково касаясь бледного нефрита. – Пойдём со мной…

Он так бережно баюкал урну, мокрую от слёз, так трепетно говорил с нею, что Бэк А всерьёз испугался за его рассудок и хотел было остановить, заговорив с ним, но Чжон вдруг решительно преградил Ван Со путь:

– Вы не можете! Я не позволю вам! – в его голосе прорезалась отчаянная злость, приправленная горем, ревностью и осуждением. – Она моя жена!

– С дороги! – исступлённо прохрипел Ван Со, и Бэк А отчётливо увидел в его лице проступившие волчьи черты. – Пусть Су и мертва, но она – моя! Моя!

– Чжон! – Бэк А едва успел перехватить бросившегося на Ван Со младшего брата. – Не надо! Ты же сам всё понимаешь! Ты лучше других должен знать, с кем она хотела бы остаться.

Ван Чжон окаменел, пригвождённый к месту этой жестокой правдой, и не пошевелился, пока Ван Со не покинул комнату, всхлипывая и крепко обнимая нефритовую урну.

– Если ты и правда считаешь Су другом, – произнёс Бэк А, с тревогой прислушиваясь к удаляющимся неровным шагам, – прекрати бороться с императором и противостоять ему! Хэ Су всю свою жизнь беспокоилась за нас всех. Она и так много страдала! И, зная об этом, ты хочешь ещё больше огорчить её?

Он не замечал, как по его щекам текут и текут слёзы. Чжон слушал его, потупившись и кусая губы, а потом достал из складок одежды шпильку старшей придворной дамы Дамивона – и наконец-то расплакался, отпуская накопившуюся боль.

Умолкнув, Бэк А ошеломлённо смотрел, как Чжон дрожащими пальцами гладит матово поблёскивающий перламутр, и ахнул, обо всём догадавшись:

– Неужели ты…

«…лишился разума настолько, чтобы полюбить её? Зная, какие чувства она испытывает к Ван Со, зная, что он без неё не может жить и никогда не отдаст, ты позволил себе…»

– Глупец! – еле выговорил Бэк А, привлекая к себе младшего брата, которого трясло от рыданий.

Ван Чжон плакал, как дитя, а Бэк А гладил его по спине, восхищаясь и ужасаясь этой сумасшедшей беспросветной любви, в которой утонул четырнадцатый принц.

Глупый! Какой же он глупый…

Он спас Хэ Су от дворца, пожертвовав собственным сердцем и ничего не прося взамен. Хотя знал! Всё знал с самого начала!

Эта добровольная жертва, это обречённое чувство изумляло Бэк А и возвращало его мыслями к Мён Хи, которую он любил так же безнадёжно и как никто другой понимал, что должен чувствовать Чжон, каково это – видеть и не сметь коснуться, желать и понимать, что твоя мечта недостижима, быть рядом – и при этом бесконечно далеко. Он и сам испытал такую любовь и теперь обнимал брата, шепча ему слова утешения, в которых не было никакого смысла.

Это он тоже знал наверняка.

Однако в отличие от него, от Бэк А, Чжону довелось хотя бы немного побыть рядом с любимой: делить с ней трапезу, смотреть, как она засыпает, заботиться о ней, поправлять её волосы, даже держать её за руку… Хотя кто знает, не было ли это ещё большей пыткой – называть её своей женой и оставаться всего лишь другом.

А ведь Чжону выпало ещё и иное: стать молчаливым свидетелем того, как любимая тоскует по другому, как носит чужого, не его ребёнка, как бесконечно пишет письма и ждёт… Ждёт до последнего вздоха – не его. Видеть, как она умирает, своими руками зажигать погребальный костёр, а потом обнимать урну с её прахом, которую у него отнимут…

Сравнится ли что-либо с этим?

Бэк А был на месте Ван Чжона. И не был. Знал, каково это. И не знал.

Святые Небеса, как же нужно любить, чтобы вынести всё это?

– Что ты наделал… Что же ты наделал! – повторял Бэк А, оплакивая потерю брата и свою собственную тоже. Оплакивая всех их – алые горячие сердца, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому однажды придёт конец.

Жестокая воля Небес, одинаково равнодушных и к тем, кому они дали познать счастье взаимной любви, ощутить на вкус её мимолётную горькую сладость, и к тем, кого только поманили этим светом, ослепив и искалечив в середине пути, так и не позволив прикоснуться к мечте.

Что же это за Небеса, которые никому не дают счастья на полный вдох?

Что же это за чувство, ради которого вновь и вновь пылают, обращаясь в пепел, алые сердца?

Стоит оно того?

Бэк А не молил Небеса помочь понять это – он точно знал ответ.

***

Считается, что, наделённые благословением Небес, проводники бессмертны и едва ли не всемогущи.

Полнейшая чушь!

И первое, и второе довольно спорно. И если насчёт бессмертия Чхве Чжи Мон был почти уверен, то всесилие вызывало в нём стойкие сомнения, причём практически с самого начала его миссии в Корё, которая вот-вот грозила обернуться полнейшим провалом. Кстати, уже не впервые. И всё из-за Ван Со!

А уж по поводу собственной непогрешимости и душевной стойкости астроном и вовсе не питал никаких иллюзий.

Он проклял всё на свете, пока ждал возвращения императора из Чхунджу. К своему стыду, поправ доводы рассудка касаемо гигиены и эстетики, Чжи Мон обгрыз ногти на руках, нервно нарезая круги у озера Донджи. Он и без того желал бы позабыть, как вытаскивал Кванджона из пропасти отчаяния, в которую тот рухнул, отпустив Хэ Су из дворца. А что будет с императором сейчас – даже он, опытный и без лишней скромности прославленный проводник, не брался предположить.

Едва прочитав письма Хэ Су, Кванджон ринулся в конюшню, запретив астроному его сопровождать. И не надо было числиться в передовых проводниках, чтобы догадаться, куда направляется император. Главное, думал звездочёт, искромсав ногти и приступив к костяшкам пальцев, – чтобы тот вообще вернулся.

Ожидание превратилось для Чжи Мона в истинную пытку. И вот что странно: он не мог дотянуться до Кванджона, чтобы увидеть, что там с ним происходит. Старался сосредоточиться, напрягал все свои силы – без толку. Уже не впервые на пике эмоций его сверхъестественное для обычного человека внутреннее зрение меркло, заставляя ощущать себя противно беспомощным и в то же время удивительно свободным.

Если Чжи Мон оставался спокойным, а вернее сказать, равнодушным, его хвалёное всесилие работало на полных оборотах, без осечек. Взять хотя бы тот случай с поимкой сбежавшей невесты – госпожи Хэ, когда он был вынужден мысленно убеждать Ван Со отступиться и не препятствовать её возвращению во дворец. Тогда всё получилось. А почему? А потому, что ему, астроному, было всё равно, чего тут кривляться.

Тогда, но не теперь.

Эта треклятая варварская эпоха, эти принцы, каждый из которых влез в его душу и пустил в ней корни, постепенно и как-то очень незаметно лишили его мало-мальски надёжных барьеров. А что до Ван Со – тот вообще превратился для Чжи Мона в ежедневный вызов и подвиг, к которому астронома никто не готовил, да и сам он, честно говоря, к героизму никогда не стремился.

Ван Со заставил его чувствовать. Радоваться, сопереживать, страдать, злорадствовать – что было для любого проводника непростительно и чревато. И Чжи Мон держался из последних сил, запас которых стремительно таял.

Однако самым непривычным чувством, которое Чжи Мона вынудил испытать Ван Со, оказался страх. Четвёртый принц научил его бояться. Не за себя – за других. И это чувство, что прорастало в душе астронома алыми стеблями, пугало его больше всего. Потому что, помимо прочих пакостей, оно притупляло разум и отнимало способность конструктивно мыслить и оперативно действовать.

Как сейчас, например.

Чжи Мон полагал, что за годы своей службы в Корё он навидался и натерпелся всякого, однако настолько страшно ему не было ещё ни разу. Даже когда он стоял у постели Ван Со, выпившего отравленный чай, или изводился, зная, как зверски четвёртого принца пытают в плену, он не ощущал себя настолько беспомощным и где-то глубоко внутри знал: всё обойдётся, всё будет хорошо, потому что Ван Со сумеет это выдержать.

Но теперь у Чжи Мона не было никакой уверенности, и он беспокойно топтался у дворцовых ворот, вглядываясь вдаль и пряча истерзанные руки от удивлённых стражников.

Должно быть, ему начало изменять и обычное зрение тоже, раз он пропустил появление императора. И как только умудрился?

Когда на закате Чжи Мон увидел спешившегося Кванджона с нефритовой урной в руках и заглянул в его лицо, на миг у него мелькнула паническая мысль – не справится! Ведь подобное вынести невозможно!

Но если император сломается окончательно, тогда – всё. Всё напрасно, в том числе и смерть госпожи Су.

Чжи Мон сжал кулаки, с поклоном пропуская правителя вперёд, и упрямо мотнул головой, коря себя за неверие и слабость. Кванджон должен справиться. Должен! Но в этот раз – сам. Ему никто – никто! – не сможет помочь.

Убитый горем император, пошатываясь, прошёл мимо, не обратив никакого внимания на звездочёта и, кажется, с трудом осознавая, где он находится и что происходит вокруг. Его глаза, красные из-за слёз, смотрели в никуда, из груди вырывались хрипы, а бескровные губы шептали имя Хэ Су.

Чжи Мон видел, как его трясёт, будто в лихорадке, и как он страшно измучен. В голове астронома непроизвольно возник образ вулкана, что вот-вот извергнется, выбросив из своих недр клокочущую смертоносную лаву страдания и безысходности. Вопрос только – когда, в какой момент?

Неотступно следуя за Кванджоном, звездочёт пытался понять, куда тот направляется и что собирается делать. А догадавшись, почти не удивился: император чёрным призраком скользнул по коридорам дворца прямиком к покоям дамы Хэ и скрылся внутри, как в склепе.

Чжи Мон жестом отослал выглянувших из-за поворота служанок и встал у порога. За дверью было тихо, но он чувствовал, что это тонкое безмолвие вот-вот порвётся: слишком слаба была нить и невыносима тяжесть.

А когда могильную тишину покоев за его спиной разодрал жуткий нечеловеческий вой, звездочёт содрогнулся и закрыл глаза. Час за часом опустевший дворец оглашали мучительные рыдания императора, который променял на золочёный кровавый трон простое человеческое счастье и теперь оплакивал свою потерю.

Астроном провёл у двери всю ночь, чтобы никто не смел потревожить Кванджона в его скорби. Чжи Мону и самому было невыносимо находиться здесь. Он даже не пытался заглянуть внутрь, ни обычным, ни своим, особым, путём: не мог себя заставить. Наоборот, ему отчаянно хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать эти надрывные стоны, и исчезнуть, сбежать отсюда, утратив память, чтобы не помнить о том, как, балансируя на грани безумия, Кванджон всю ночь звал Хэ Су. Звал из тьмы отчаяния, откуда ему уже не суждено было выбраться.

И не существовало средства, чтобы ему помочь.

Поэтому Чжи Мон просто стоял у двери. Это всё, что он мог сейчас сделать для своего императора.

 

К утру в покоях дамы Хэ стало тихо.

Астроном, чьё необыкновенное чутьё позволяло ему выяснить, что происходит с Кванджоном, не заходя внутрь, по-прежнему закрывался всеми силами, поэтому мог только гадать, чего не делал из уважения к чужому горю. Единственное, что он знал наверняка, – император жив. Чжи Мон с тревогой и надеждой прислушивался к неровному биению его сердца и был готов ждать. Столько, сколько потребуется.

Но едва по полу коридора протянулись размытые полосы солнечного света, дверь за его спиной со скрипом отворилась.

Чжи Мон машинально шагнул в сторону, поднял глаза на императора – и обмер.

Тот стоял на пороге, глядя куда-то поверх головы звездочёта. Памятуя о том, как Кванджон едва выжил, лишившись присутствия Хэ Су во дворце, Чжи Мон до последнего боялся, что в этот раз всё закончится не просто хуже – трагически. Он опасался, что, потеряв свою любимую навсегда, Кванджон просто не справится.

А он и не справился.

Он умер.

Он умирал с того момента, как отпустил Хэ Су, а теперь лишь догорел в последней агонии.

Перед астрономом возвышалась холодная мрачная тень – пустая оболочка некогда пылавшего неистовым жизненным огнём человека. Его душа была выжжена горем дотла, а глаза, выплакав все слёзы, помертвели. В их потухшей непроницаемой глубине оседал стылый пепел. Больше там не было ничего.

И от этого Чжи Мону стало жутко.

Кванджон покинул покои Хэ Су, за минувшую ночь оставив там всё, что было в нём живого, человеческого, и против воли смирившись с потерей, доказательство которой он держал в руках.

Всё так же прижимая к себе нефритовую урну, император устремился прочь из дворца, не замечая никого на своём пути, не реагируя на приветствия, испуганные возгласы и сочувственные взгляды встречных. Он их просто не видел.

Чжи Мон не спускал с него глаз, неслышно следуя поодаль. Он смотрел, как император шёл к озеру Донджи, как замер у молельных башен с урной в руках, сам уподобившись каменной статуе.

И, несмотря на всё своё легендарное могущество и дар предвидения, звездочёт не мог понять, как ни старался, к добру ли это – всё, что творилось с императором на его глазах, это необратимое перерождение, превращение из живого, эмоционального сгустка света, энергии и страсти в чистый, холодный, но мёртвый разум.

Оставалось одно – ждать и уповать на время.

 

Как же ты могла, Су? Как ты могла так со мной поступить – оставить меня одного, без мысли о том, что ты где-то есть? Пусть не рядом, но где-то есть… Неужели я заслужил такую жестокость от тебя и чем?

Я запретил тебе, а ты умерла! Ты всё-таки покинула меня.

Я помню, как читал твои письма, в которых ты писала о своей любви. Ты сказала мне это лишь единожды – в нашу последнюю ночь вместе, а потом – только в письмах. Это стало для меня не меньшим потрясением, чем известие о том, что тебя больше нет.

Поэтому, что было дальше, я просто не осознавал до конца. Дальше была пустота. И мне нечего тебе рассказать о тех днях, канувших в провал моей памяти. Но, быть может, это и к лучшему. Не знаю…

Я просто не знаю, как выжил тогда. Как смог дышать, двигаться, думать и говорить с людьми, среди которых не было тебя.

Раньше я был уверен, что могу жить, пока вижу себя в твоих глазах. Оказалось, я могу жить и после. Но жизнь ли это? Без своей души, без её тепла и света. Без тебя, моя Су.

Знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что завидую Ыну и Сун Док. Ведь они ушли вместе. И, должно быть, остались вместе там, в другом мире, где им не нужно искать друг друга, потому что Ын не отпустил свою любимую. А я – отпустил. И теперь наказан, так сурово наказан!

Всё, что со мной происходит сейчас, похоже на страшный сон. Только я никогда не смогу проснуться и выбраться из кошмара, где тебя нет рядом.

А ведь ты так нужна мне, Су, невыносимо нужна! Ты обещала мне, что не покинешь меня. Значит, даже теперь ты будешь со мной, днём и ночью. Будешь моим солнцем, чтобы согревать и слепить меня, выжигая на сердце непроходящие раны. Будешь моей луной, на которую мне суждено выть бесконечными ночами до самого последнего вздоха.

Я всё равно тебя не отпущу, слышишь? И больше никому не отдам. Ты принадлежишь мне. Ты – только моя! В моём сердце, в моих воспоминаниях.

И в холоде нефрита, что сейчас я обнимаю вместо тебя…

***

Время лечит?

Пустая, бесстыдная ложь! Жалкое утешение для тех, кто готов зацепиться за что угодно, лишь бы не утонуть сразу в пучине тоски и боли и вынырнуть хоть ненадолго – на миг, на минуту, на год… Это самая предательски тонкая соломинка, способная удержать и помочь лишь на пару глотков воздуха. И верить ей, полагаться на неё – наибольшая глупость, на которую только можно решиться от безысходности.

Четвёртый император Корё не был глупцом. Он больше никому не верил, никого не любил и ничего не хотел. Потеря Хэ Су стёрла из его сердца все остатки любви, великодушия и прочих чувств, которые теплились в нём, пока она была жива. Внутри осталась пустота, холод и бесконечное ожидание.

С каждым годом после её ухода Ван Со всё яснее понимал, что его жизнь была неотделима от жизни Хэ Су и по сути оборвалась с её смертью. Теперь он не жил, а существовал, закаменев в тоске, лишившись своего единственного источника света, утешения и радости.

Его обычным состоянием стала апатия, сменившая перегоревшие эмоции, светлые и тёмные. Осталось безразличие, превращавшее императора в бездушное орудие по управлению государством – остро заточенное, яро сверкающее, безжалостно разящее и мертвенно холодное.

Корё набирало силу, расправляя крылья, увеличивая мощь и влияние на соседние земли. Кванджона боялись, осуждали, ненавидели, но признавали, что расцвет государства произошёл только благодаря его железной воле, мудрым решениям и жёсткой позиции по отношению к влиятельным кланам и их поползновениям на власть и богатство.

И только он один знал, чего ему всё это стоило. Что он принёс в жертву величию страны и благоденствию своих подданных.

На самом деле он не думал о них – ему было всё равно. Он просто делал то, что должен, и так, как считал нужным. Повелевал, карал, миловал – и ждал.

А если это изматывающее ожидание становилось совсем невыносимым, шёл в покои Хэ Су.

Он запретил что-либо менять там: переставлять мебель, трогать и перекладывать вещи и потребовал только, чтобы эти комнаты всегда наполнял свежий воздух и живые хризантемы.

А ещё эти пустующие год за годом покои наполняли воспоминания о ней, которые никто не мог у него отнять. И ощущение её присутствия, обманчивое и хрупкое, но едва ли не единственное, что придавало ему силы жить дальше.

Император по-прежнему плохо спал. Как бы ни были тоскливы и трудны его дни, худшее ждало его ночами, когда он оставался один на один со всеми призраками, кошмарами и пустотой, которые изводили его от заката до рассвета. Ведь рядом больше не было той, что нашёптывала ему диковинные истории, рассказывала о звёздах, ласково гладила волосы, дышала в щёку, согревая теплом и даря свою любовь…

Он уходил из тронного зала в свои мрачные покои далеко за полночь, когда сменялся второй ночной караул, а то и позже. И всякий раз засыпал очень долго и мучительно. А стоило ему провалиться в сон, как он тонул во лжи, добровольно обманываясь пустыми видениями. В этих снах не Чжон, а он, Ван Со, жил с Хэ Су в том уединённом поместье на краю света, где они наконец-то оставались вдвоём вдали от дворца. У него была она, а у неё – только он. И можно было позабыть о правде и лжи, недопонимании и ревности, об ожесточённой борьбе за трон и смертях. Можно было каждый миг своей жизни просто любить её. Иллюзорной, короткой жизни, длившейся до момента пробуждения.

Однако такие сны были редким подарком чёрствых Небес, которые, видимо, отвлекались на другую жертву и тем самым давали Ван Со передышку. Обычно же его душили кошмары, в которых он вновь и вновь терял Хэ Су и постоянно просыпался от собственных криков и леденившего его привычного страха от того, что там, под рёбрами, было странно пусто, будто сердце его умолкло. И он сидел на постели, покрываясь холодным липким потом, с прижатой к груди ладонью, и прислушивался. Так не бывает, чтобы сердце не билось, чтобы внутри было жутко тихо и холодно. Ведь не бывает же!

Но так было. И тогда он поднимался с постели и снова шёл в покои Хэ Су, через несколько шагов, через две тонкие узорчатые двери. Он приходил туда, ложился на стёганый розовый футон, зарывался лицом в её подушку, слабо пахнущую лотосом, и выл от стылого одиночества.

Он больше не плакал. Его слёзы давно кончились, однако легче ему не становилось. И здесь, в её комнате, на её постели, он лишь усугублял пытку, вдыхая самый чудесный запах на свете, сжимая в трясущихся руках её шёлковую подушку. От этого его только сильнее захлёстывала тоска – единственное, что он мог чувствовать, и он почти свыкся с ней и всё равно приходил сюда, потому что иначе уже не мог.

А когда было тепло и цвели лотосы, шёл на озеро Донджи и ложился спать в лодке, в тени раскидистых старых платанов и печальных ив. Никто во дворце не мог понять эту странную прихоть. Лекари отговаривали его, ссылаясь на губительную природу ночной прохлады и влажного воздуха с болотными испарениями. Охранники, не смея оставить императора, до рассвета недоуменно переглядывались, пряча зевки в металлические наручи брони. Служанки бестолково суетились, не зная, куда нести принадлежности для утреннего омовения – на берег или в императорские покои.

Однако Ван Со это не интересовало вообще. Он не считал нужным кому-то что-то объяснять и поступал так, как хотел: спал в старой деревянной лодке, часами стоял у молитвенных башен Хэ Су, за которыми приказал ухаживать, как за живыми цветами, – и ждал.

Ждал, когда это всё закончится.

И он сможет уйти за ней.

***

Вот уже много лет никто не видел улыбку императора Кванджона, искреннюю, добрую, настоящую, равно как и его слёзы. Это было просто немыслимо.

Даже Чхве Чжи Мон, и тот давно не мог похвастаться подобным. Время шло, а император эмоционально закрывался всё больше и больше, пряча все свои чувства и их проявления глубоко внутри. Его отрешённый вид – эта каменная маска холодного безразличия ко всему и вся – нагонял благоговейный страх на слуг и придворных, и только астроном воспринимал это с обречённымпониманием.

Лишь изредка, когда при дворе появлялся тринадцатый принц, вернувшийся из своих странствий, на лице Кванджона проступало некое подобие радости – слабая тень, заметная одному звездочёту, и то потому, что он, как обычно, стоял у самого трона и видел лучше других во всех смыслах. При взгляде на Бэк А черты императора неуловимо смягчались, суровая складка между бровей разглаживалась, а в бездонной черноте глаз поблёскивал свет. Однако стоило принцу покинуть дворец, где он чувствовал себя неуютно и чуждо, всё возвращалось на круги своя: Кванджон замыкался в себе, никого не подпуская ни в прямом, ни в переносном смысле.

Чжи Мон видел, что эта броня императора из способа защиты постепенно превращается в его суть, и лишь безмолвно и печально наблюдал. Эти необратимые изменения не радовали его, но и не огорчали до такой степени, чтобы потребовалось какое-то вмешательство с его стороны. Поэтому он никогда не лез с советами и предложениями, если Кванджон не просил о них сам, а происходило подобное настолько редко, что астроном считал это скорее случайностью и даже не удивлялся.

Не удивился он и сегодня, когда в тишине тронного зала, воцарившейся после традиционного утреннего совещания министров, император вдруг поднял голову от книги и глубоко вздохнул.

Чжи Мон тут же вышел из состояния полусонного созерцания, но Кванджон вновь уткнулся в книгу, и звездочёт отвёл выжидательный взгляд. В этой сумрачной, но уже привычной тишине прошёл ещё час.

– Я сегодня не мог заснуть, – вдруг сказал император, перестав делать вид, что читает.

Он отложил книгу, с силой сжал виски и замер на троне, закрыв глаза. Его бледное лицо осунулось от усталости, недосыпа и мрачных мыслей.

– Вам нужно больше отдыхать, Ваше Величество, – смиренно проговорил астроном, а про себя подумал совершенно иное.

Для него не было секретом, что без Хэ Су Кванджон вообще перестал нормально спать и коротал ночи за чтением книг или в её покоях, куда Чжи Мон не совался ни прямо, ни косвенно.

– Я не перетруждаюсь, – прозвучал сухой ответ.

Ну разумеется, про себя хмыкнул звездочёт, поневоле сравнивая императора с пресловутым вечным двигателем. И пусть причина этого была одна: загружать себя настолько, чтобы на остальные мысли и воспоминания не оставалось ни времени, ни сил, – сути это не меняло.

– Тогда, быть может, вам стоит переговорить с придворным лекарем? – осторожно предложил Чжи Мон и тут же прикусил язык, ругая себя за нечаянную оплошность, вызванную искренним желанием помочь.

– Это лишнее, – холодно отрезал Кванджон, выпрямляясь на троне, и от астронома не ускользнуло то, как он презрительно скривился.

С некоторых пор император на дух не выносил лекарей. С тех самых, когда не стало госпожи Хэ.

Чжи Мон вспомнил, как, едва оправившись от горя, Кванджон в последний раз говорил с главным придворным врачевателем.

Вспомнил – и вновь ужаснулся.

 

В то утро император впервые вышел из покоев придворной дамы Хэ без следов слёз на лице, и астроном тогда опрометчиво порадовался этому, надеясь, что Рубикон пройден.

Если бы!

Миновало не больше недели с возвращения Кванджона из Чжунджу, из дома четырнадцатого принца, и всю эту неделю звездочёта трясло в паническом предчувствии беды, которое то обострялось, то затихало в зависимости от состояния императора.

Поэтому Чжи Мон воспрянул духом, следуя за правителем в зал для приёмов, где, едва поднявшись на трон, тот потребовал к себе придворного лекаря Кима.

Чжи Мон напрягся, и не напрасно: именно лекарь Ким был самым уважаемым врачевателем во дворце, где служил уже много десятилетий и заботился без преувеличения о каждом из новорождённых принцев, о королевах и наложницах. Ему доверяли самые затруднительные случаи, и даже звездочёт, оставляя свой скептицизм, иногда снисходительно приглядывался к его манипуляциям и уточнял пропорции сухих трав в лечебных настоях.

Именно лекарь Ким под угрозой смерти в своё время скрыл обман принцессы Хванбо, когда она притворилась отравленной на фестивале Двойной девятки, где Ван Со выпил яд из рук Хэ Су. И пусть об этом спустя годы Кванджону стало известно, ни лекарь, ни теперь уже императрица Ён Хва не пострадали: за давностью произошедшего и отсутствием веских доказательств.

Только император ничего не забыл и ничего не простил.

Именно лекарь Ким осматривал Хэ Су по велению Кванджона, когда тот заговорил о рождении их ребёнка. Госпожа Хэ попросила почтенного старца ничего не рассказывать императору о её здоровье, пообещав, что всё откроет ему сама, но не открыла. И это никак нельзя было вменить в вину врачевателю.

Нельзя было упрекнуть его и в том, что он втайне от императора заботился о Хэ Су в Чхунджу, когда она носила под сердцем дитя. Лекарь Ким не утаил от госпожи, что беременность угрожает её жизни, и даже предлагал прервать её без особого вреда для здоровья, но госпожа Хэ отказалась, несмотря на то, что Ван Чжон протестовал, но в итоге не стал ей перечить и уговорил врачевателя задержаться в поместье и присмотреть за его супругой.

Старому придворному лекарю Киму были известны и не такие дворцовые тайны, однако Кванджона интересовала только Хэ Су, её здоровье, её настроение, но главное теперь – причина её смерти.

Он не давил на лекаря, не угрожал ему, даже не повышал голос.

Просто смотрел.

Но под этим режущим ледяным взглядом врачеватель всё рассказал ему сам.

Он поведал императору о том, как Хэ Су долгие годы страдала от изнуряющей боли в колене, особенно после сильного переутомления или в скверную погоду, спасаясь только травяными чаями и компрессами, которые помогали весьма незначительно: настолько сильны были мучения госпожи. Ей ни в коем случае нельзя было быстро двигаться, а уж опускаться на колени и вовсе опасно, поскольку это могло лишить её возможности ходить. Встав на колени, она всякий раз рисковала больше не подняться на ноги. Лекарь Ким вскользь заметил, что в таких случаях китайские врачеватели обычно прибегали к крайним мерам: повторно ломали кости, чтобы они правильно срослись. Но не решался предложить подобное госпоже: она и без того сильно маялась. Да и в успехе этого сомнительного метода уверен он не был.

Он рассказал о слабом сердце Хэ Су, через которое та пропускала все переживания и беспокойство за императора и принцев. Как оно отзывалось болью и учащённым биением всякий раз, когда госпожа волновалась и плакала, а это случалось во дворце довольно часто. В конце концов её чуткое, ранимое сердце износилось настолько, что могло бы принадлежать измождённому старцу, а не молодой женщине.

Не скрыл лекарь Ким от императора и тяжёлую беременность госпожи Хэ, которую она отказалась прервать ради жизни ребёнка, пожертвовав в итоге своей собственной. Он коротко, но честно описал последний месяц, что провёл в поместье четырнадцатого принца, практически неотлучно находясь возле постели своей подопечной, которая уже не вставала. Она почти не ела и только пила целебные чаи, частично снимавшие боли в затёкших неподвижных ногах и усмирявшие беспокойное сердце, которому нужно было дотянуть хотя бы до рождения дитя.

Он признался императору и в том, что последние дни перед тем как разрешиться от бремени, госпожа едва спала, и её сон напоминал лихорадочный бред, в котором она постоянно звала императора, умоляла простить её и приехать к ней. А бодрствуя, всё плакала и горестно шептала, думая, что её никто не слышит: «Он не придёт ко мне. Не придёт…»

Лекарь Ким не умолчал и о мучительных затяжных родах, когда каждый истошный крик госпожи Хэ он полагал последним и отчаянно взывал к Небесам, моля оставить в живых хотя бы кого-то из них: или мать, или дитя. Однако, когда ребёнок уже был готов появиться на свет, врачевателя вызвал во двор прибывший посланник из дворца, от императрицы Дэмок. Вернувшись, Ким обнаружил только безутешного Ван Чжона и лежавшую без сознания госпожу. Повитуха унесла мертворождённую девочку, и теперь нужно было позаботиться о её матери, надежды на спасение которой оставалось так же мало.

Хэ Су умерла спустя несколько дней после родов, так и не оправившись. Вконец измученное сердце, невосполнимая кровопотеря и горестное бессилие, с которым госпожа не пожелала бороться, сделали своё чёрное дело, как ни убивался Ван Чжон и не умолял Кима спасти его супругу.

Но, если это могло послужить хоть каким-то утешением, врачевателю было доподлинно известно, что госпожа Хэ умерла смиренно, без страданий и боли, на руках у мужа, покинув этот мир тихо и светло, как и жила в нём.

Это всё, что знал и мог поведать старый лекарь Ким о Хэ Су.

Весь его длинный рассказ Кванджон сидел на троне натянутой тетивой, едва уловимый угрожающий звон которой терзал тонкий слух звездочёта. Император слушал молча, не перебивая, не задавая вопросов, не шевелясь и даже не моргая. Но Чжи Мон чувствовал, как менялось биение его сердца, и видел, как чуть заметно дёргался уголок рта.

Когда лекарь умолк, Кванджон сжал руки, всё это время неподвижно лежавшие на коленях, на секунду прикрыл глаза и беззвучно прошептал:

– Девочка… Значит, это была девочка.

Он встал, обошёл астронома и замер у вазы с жёлтыми ирисами, сцепив ладони за спиной. Побелевшие пальцы его подрагивали, пока он тяжело и долго молчал, а потом, не оборачиваясь, уронил одно-единственное слово:

– Казнить.

Чжи Мон и лекарь Ким ахнули одновременно и одновременно же воскликнули с одинаковым ужасом:

– Ваше Величество!

Однако Кванджон стоял каменной статуей, уставившись в вазу немигающим взглядом, пока лекаря, взывавшего к его милости, стражники грубо волокли из тронного зала.

– Ваше Величество! – взмолился Чжи Мон, когда вокруг воцарилась тишина. – Прошу вас…

Взгляд повернувшегося к нему правителя заморозил все слова у астронома в горле, и он лишь поражённо открывал и закрывал рот, не смея надеяться на великодушие этого человека.

Глаза императора, некогда цепкие и живые, горевшие умом и чувствами, стали пустыми и безжизненными, а вид – неприступно отстранённым. И Чжи Мон ясно осознал, что это уже не Ван Со. Это Кванджон. Тот, кого историки нарекут кровавым тираном, не имея ни малейшего представления, что его сделало таким.

– Сейчас она была бы жива… – только и сказал император в ответ на застрявшую в горле невысказанную мольбу звездочёта.

«…и была бы со мной», – повисло в воздухе тронного зала.

Это был последний раз, когда Кванджон объяснял своё решение Чжи Мону.

 

Сейчас, как и тогда, в больших фарфоровых вазах благоухали жёлтые ирисы и гладиолусы, наполняя дворец сладковатым ароматом печали, а император возвышался перед астрономом на троне, глухой к советам и закрытый для сочувствия.

Но Чжи Мон, поборов неловкость, вызванную своими неуместными словами о лекаре и последовавшей за ними тишиной, пропитанной воспоминаниями, всё-таки проговорил:

– Ваше Величество, если вы пожелаете, я мог бы предложить вам особенный чай… – и, уловив внимание императора, уже смелее добавил: – Снотворный. Для крепкого сна.

Кванджон исподлобья взглянул на него:

– И что, я не буду видеть кошмары?

– Вы не будете видеть сны, Ваше Величество.

Император только болезненно усмехнулся, и в этой усмешке отчётливо прозвучал сдавленный хрип:

– Совсем?

– Совсем.

– Мне не нужен твой чай, – отвернулся он от Чжи Мона, однако астроном не отступал:

– Ваше Величество, но…

– Я сказал, он мне не нужен. Пей его сам! – повысил голос Кванджон, но лицо его из грозного моментально стало несчастным. – Я хочу… видеть её. Хотя бы так. А ты предлагаешь мне лишиться и этого?

– Я предлагаю вам не издеваться над собой, – с чувством проговорил Чжи Мон. – Да, ваша утрата невосполнима, но вы нужны Корё, Ваше Величество, нужны сильным и здоровым. И Небеса распорядились так, что…

– Небеса! Небеса! Небеса! – вскочил Ван Со, в ярости отшвыривая от себя стол с книгами и свитками. – Довольно! Я не желаю слушать о твоих Небесах! О твоих чёрствых, безжалостных Небесах! Я не верю им!

Он пролетел мимо Чжи Мона к выходу и оглушительно хлопнул дверью, распугав притихших в коридоре служанок.

– Зато они верят в вас, Ваше Величество, – прошептал ему вслед звездочёт. – Всё ещё верят.

***

Не только Небеса верили в четвёртого правителя Корё. И на земле оставались те, кто не терял надежду достучаться до его сердца, скрытого под окаменевшей коркой безразличия.

Однако даже Чхве Чжи Мон не взялся бы определить, у кого больше шансов на благосклонность Кванджона: у Небес или у императрицы Дэмок.

Она с вынужденной покорностью стояла у трона в ожидании, пока её супруг закончит чтение документов и обратит на неё свой взор. Смирение давалось ей нелегко: уже дважды за это утро императрица приходила к тронному залу, но лишь на третий раз, далеко за полдень, ей было позволено войти. Ён Хва шумно дышала, пытаясь обуздать злость, и стискивала в кулаки пальцы, унизанные драгоценными кольцами.

А Ван Со, не обращая на неё никакого внимания, словно она была не его женой, а всего лишь одной из служанок, подававших ему чай, занимался проверкой сведений о податях из провинций.

Раньше это делал Ван Ук.

При мысли о нём у императора привычно загорелись ладони – взять в руки меч, подписать приказ о казни или придушить восьмого принца голыми руками. Вот и сейчас он крепче сжал деревянные ручки свитка, избавляясь от соблазна. Он обещал Хэ Су подарить брату жизнь, да и Ван Ука не было в Сонгаке: вот уже лет пять тот не покидал своего поместья согласно приговору.

Двух последних министров, ведавших налогами после восьмого принца, Ван Со казнил одного за другим: первого за преступную невнимательность, стоившую государству немалых потерь, второго – за растраты и попытку прикрыть свою семейку, ухитрившуюся год не платить подати в казну.

Расправившись с ними, император занялся рутинными проверками сам, никому полностью не доверяя. И хоть он прекрасно разбирался в предмете и считал в уме, в данный момент цифры путались, сливались в расплывчатые пятна, а столбики иероглифов напоминали водоросли в ручье, своими покачиваниями вызывая головокружение: сказывалась очередная бессонная ночь. Но Ван Со непременно желал завершить эту монотонную и скучную работу до заката и упрямо вчитывался в свитки.

Как назло, императрице приспичило переговорить с ним именно сегодня, и она своим обиженным видом отвлекала его от подсчётов и вызывала ещё большую скуку и раздражение.

– Ты что-то хотела сообщить мне? – равнодушно и как бы между делом поинтересовался Ван Со, не поднимая на супругу глаз и не меняя позу.

Поинтересовался – и тут же заметил ошибку в цифрах, умышленную или случайную, нужно было прояснить. Только спустя пару минут нехитрых вычислений он сообразил, что императрица что-то начала говорить, и ему потребовалось немало усилий, чтобы сосредоточиться на её словах и недовольном лице.

– Сегодня день рождения вашего сына, наследного принца! – восклицала Ён Хва. В голосе её проскальзывали истерические нотки. – Как вы можете отказываться от встречи с ним даже по такому важному поводу?

Ах, вот оно что!

Ван Со на секунду прикрыл глаза, но тут же вновь вернулся к свитку, безразлично пожав плечами:

– Достаточно и того, что с ним видишься ты.

Не замечая, с каким пренебрежением обращается к супруге, он отстранённо вспомнил, что месяц назад та оплакала младшего сына, родившегося болезненным и слабым и не пережившего свою первую зиму. Но Ван Со подобное не трогало: это были её дети, пусть он и приходился им отцом. Он думал о них не больше, чем о многочисленных племянниках, о которых вспоминал довольно редко, и то с чьей-то подачи или когда заходила речь об измене.

– Он боится родного отца! – не унималась Ён Хва. – И всё потому, что вы относитесь к нему как к сопернику. Вы уже избавились от двух своих племянников! Но своему родному сыну вы должны доверять!

Ван Со в сердцах хлопнул свитком по столу.

Как же он устал! Устал от её присутствия, от её ожиданий и упрёков, от её вечного недовольства и притязаний на его внимание к ней и её детям, к которым он не испытывал ровным счётом никаких чувств. И пусть временами в нём пробивался светлый голос, напоминавший ему о том, что и он, Ван Со, когда-то был таким же брошенным сыном, он глушил в себе эти упрёки, не чувствуя ни малейших угрызений совести.

Наследники престола были всего лишь частью его сделки с императрицей, которую он безмерно презирал и ненавидел вместе со всей её семьей, включая детей, кем бы там они ни приходились ему лично.

– Послушай меня внимательно, – он наконец-то соизволил повернуть голову в сторону Ён Хвы, и его губы язвительно скривились. – Я прекрасно вижу, когда за лживой маской пытаются скрыть истинное лицо и намерения, и точно знаю, что однажды ты явишься по мою душу со своим сыном. Так что же тебе нужно от меня сверх этого?

Он с досадой отвернулся, возвращаясь к расчётам. А ведь мог бы закончить дела и раньше, если бы не назойливое нытьё этой… этой…

– Вы что… – севшим голосом вдруг спросила императрица и на миг замешкалась, однако договорила: – всё ещё думаете только о ней?

Тень улыбки сошла с лица Ван Со. Он не выносил, когда Ён Хва касалась имени Хэ Су. Она не имела на это никакого права! И почему вдруг сейчас?

Он сцепил зубы и с треском раскрыл очередной свиток, притворяясь, что погружён в государственные дела.

– Хэ Су была единственной, кто говорил о равенстве всех людей! – пыталась вернуть его внимание императрица. Её терпение иссякло, и она уже почти кричала. – Вы освободили рабов, потому что не можете её забыть! Думаете, я не понимаю этого?

– Допустим, что так. Разве это что-то меняет? – вновь посмотрел на неё Ван Со. И, судя по тому, как вытянулось лицо раскрасневшейся от бессильного негодования женщины, ей не понравился его взгляд.

Плевать.

Перед ним лежал последний свиток на сегодня. Ему нужно разобраться с этим – и тогда всё, он сможет выдохнуть и наконец-то пойти в покои Хэ Су, чтобы побыть с ней.

Однако Ён Хва не желала просто так сдаваться и завершать этот неприятный для обоих разговор не в свою пользу. Последнее слово она решила оставить за собой:

– Кажется, теперь я понимаю, почему она ушла. Я знаю причину.

От её злобного шипения Ван Со обдало волной стылой ярости и мгновенно пересохло во рту, но он сдержался и вновь уставился в документ.

Ён Хва пыталась побольнее задеть его? Вызвать в нём чувство вины? Напрасно. Больнее того, как она ранила его в прошлом, уже не получится. Достаточно вспомнить, что она сделала и кого помогла у него отнять. А вина… Только ему нести её непомерный груз. Но его боли не увидит никто. И уж тем более – императрица.

Когда она наконец-то покинула зал, гневно шурша юбками, Ван Со поднялся с трона, отшвырнув надоевшие свитки, подошёл к столику с напитками и жадно выпил три чаши воды, одну за другой, а потом долго смотрел на закрывшуюся дверь, сглатывая омерзение.

Каждый раз при виде Ён Хвы его начинало подташнивать, и он ничего не мог с этим поделать. Не помогали ни мятный чай, ни благовония, ни живые цветы, повсюду расставленные во дворце. И если за государственными делами у него без особого труда получалось не сталкиваться с ней целыми днями и даже неделями, то ночи, отведённые дворцовым регламентом для посещения императрицы, игнорировать было не в его власти.

Он обязан был к ней приходить.

Демонстративное пренебрежение супругой – это нарушение договора с кланом Хванбо, на который Ван Со продолжал опираться, как и на клан почившей матери, до сих пор сохранивший богатство и мощь. И, заботясь о своём положении, эти кланы ревностно следили за появлением наследников престола. Родив первенца к восторгу обеих влиятельных семей, Ён Хва долго недомогала, что дало Ван Со желанную передышку в его тягостных супружеских обязательствах. Однако стоило лекарям сообщить, что императрица здорова и вновь готова к зачатию, его кошмар вернулся.

Ван Со пропадал на охоте, в военных походах, лично в сезон урожая и по весне отправлялся осматривать по провинциям склады зерна и прочих припасов, однако, как он ни оттягивал возвращение, ему всё равно приходилось приезжать обратно. Он ненавидел дворец ещё больше, чем раньше, и единственное, что его примиряло с необходимостью жить там и править, – это воспоминания о Хэ Су. Вместе с тоской, которая с новой силой вгрызалась в него всякий раз, когда он въезжал в ворота дворца, он находил там и свою Су. В каждом закоулке его поджидали они обе – боль и любовь. И снова – боль.

Но кроме них, во дворце его ждала Ён Хва. Её алчность и властные амбиции с годами только росли, и она не оставляла мысли выносить и родить столько наследников, сколько ей будет дано Небесами, чтобы упрочить свои позиции и шансы однажды называться матерью следующего императора Корё.

Ей вторил и клан Хванбо, всеми правдами и неправдами затягивая петлю на шее императора и заставляя его делать то, от чего ему было невыносимо тошно. И как бы ни противился этому Ван Со, он не мог пренебрегать законной супругой, а потому был вынужден в заранее оговорённые ночи, согласованные с лекарем, навещать её. И всякий раз это изводило его сильнее, чем самые изощрённые пытки киданей.

От одной мысли, что ему сегодня предстоит идти к императрице, Ван Со начинало трясти. С самого утра он срывался на всех, кто попадался ему под руку. Весь дворец знал, что нынешнюю ночь правитель проведёт со своей супругой. И дело было даже не в общеизвестных правилах и суете Дамивона, что едва ли не всем составом готовил Ён Хву к визиту мужа. Причина была в том, что в этот день, а то и загодя, император в буквальном смысле превращался в зверя, и никто не хотел ощутить на своей шкуре его волчьи клыки.

Однако с наступлением вечера Ван Со будто каменел и обречённо входил в покои императрицы, стараясь вообще ни о чём не думать, чтобы было проще это пережить. Кроме того, он прекрасно знал, как его безразличие бесит супругу. Ничуть не меньше его шрама, который он, как и прежде, обнажал перед ней, при этом наглухо закрывая душу и пряча глубоко внутри все проявления чувств.

А Ён Хва ждала его, неизменно на что-то надеясь. Это было настолько очевидно, что Ван Со становилось противно от одной только её приторной улыбки и душного запаха притираний, исходившего от её тела. Хорошо, что по его приказу в эти ночи из спальни убирали пионы. Когда Ён Хва из противоречия попыталась возразить ему и оставить пионы в своих покоях, Ван Со холодно пригрозил, что в таком случае он сейчас же вытащит её в коридор вместо цветов и зачатие столь желаемого ею наследника произойдёт прямо на глазах евнухов и служанок. Его тон и выражение лица не оставляли никаких сомнений в том, что угрозу свою он выполнит, и Ён Хва сдалась.

Чтобы как-то вытерпеть происходящее в её постели, поначалу Ван Со пытался уловить хотя бы подобие того ощущения, что он испытывал с Хэ Су, от безысходности наивно полагаясь на природные потребности и реакции тела. Но этого ощущения не было, и быть не могло. Наоборот, всё оборачивалось гораздо хуже: вместо вспышки наслаждения, знаменующей окончание его пребывания на ложе императрицы, он каждый раз чувствовал боль.

Когда Ван Со ощущал приближающиеся спазмы мышц, боль неизменно зарождалась внизу живота и добивала до висков, омывая всё его тело жгучими багровыми волнами. Он стискивал зубы, чтобы не закричать, замирал, пережидая этот приступ, а после тут же покидал покои императрицы, не говоря той ни слова и не удостаивая её даже взглядом.

Оказавшись один, он подолгу стоял, привалившись к стене или колонне, и, силясь отдышаться, прислушивался к затихающим отголоскам боли, которая уползала внутрь, сворачиваясь змеёй до следующего раза. А потом шёл прямиком в купальню, где приходил в себя, глотая спасительный терпкий запах хризантем и мятный чай, что ему приносили заранее по нескольку чайников. Об этой его привычке тоже знал весь дворец и, разумеется, императрица, которую подобное публичное оскорбление низводило до уровня паршивой кисэн. Стыд какой: муж после визита к ней всякий раз незамедлительно совершает омовение, будто не разделил ложе с супругой, а извалялся в грязи!

Однако императору было глубоко наплевать на то, что чувствует Ён Хва до, во время и после близости с ним. Если в первые встречи, пытаясь отомстить ей за то, что он касается её, а не Хэ Су, Ван Со специально стремился унизить жену и причинить ей боль, то теперь ему стало всё равно. Он выполнял свою часть договорённости с ней абсолютно механически, не заботясь о её комфорте, ощущениях и чувствах. И при этом прекрасно понимал, что для Ён Хвы это было едва ли не хуже хоть какого-то проявления эмоций с его стороны, пусть даже и грубости. Ему докладывали, что после его посещения императрица день-два не покидала свои покои, а потом выходила со следами слёз на надменном лице и вымещала злость от своего позора на служанках.

А Ван Со всё это было абсолютно безразлично.

Сам он часами оставался в купальне, забываясь в остывающей ароматной воде и вспоминая, как когда-то тёплые ладони врачевали здесь его телесные раны, а ласковые слова – измученную душу.

В такие минуты ему отчаянно не хватало Хэ Су. Он острее, чем когда-либо, терзался от опустошающего мёрзлого одиночества. И его не грела ни вода, насыщенная парами горячих источников, ни обжигающий чай, который он предпочитал алкоголю, ни воспоминания, что только сильнее бередили его раны.

Его невыносимо тянуло пойти в покои Су и, подобно осиротевшему волчонку, свернуться клубочком на её постели, вдыхая отголоски медового и цветочного запаха, которого за эти годы почти не осталось. Он это знал и всё равно, каждый раз, заходя в комнату, чувствовал, как его обнимает этот едва уловимый аромат и дарит ему благословенное утешение.

Но, как и в первую несостоявшуюся брачную ночь с императрицей, в такие дни Ван Со не мог заставить себя немедленно пойти к Хэ Су, чтобы не осквернять её собой, своим присутствием и своим предательством, которое он до сих пор ощущал так же остро, как и тогда.

Рвался к ней, нуждался в ней, умирал без неё – и не мог…

 

Он помотал головой, возвращаясь из тоскливой задумчивости в реальность, которая была ничуть не лучше. По тронному залу поползли предвечерние тени, и хризантемы в напольных фарфоровых вазах из белоснежных стали блёкло-серыми, всем своим видом вторя унылому состоянию императора.

Ван Со любил эти цветы, как и озёрные лотосы. Когда он смотрел на них, ему вспоминалась Хэ Су. Его и сейчас тянуло в её покои, но он не торопился туда идти. Причина была прежней – Ён Хва. Он вновь испачкался об неё и не желал даже воспоминания о любимой осквернять пятнами мыслей о ненавистной супруге.

Император медленно выдохнул меланхолию, выпил ещё одну чашку воды и вернулся за стол, заваленный свитками.

Бесполезно. Спёртый воздух в тронном зале густо пропитался тяжестью благовоний императрицы, и Ван Со поневоле думал о ней.

Он знал о происках сестры всё до последней детали. Слуги и шпионы, трепетавшие перед ним, не оставили камня на камне от её прошлых тайных злодеяний, которые она полагала канувшими в лету. Сколько раз он порывался разоблачить её! Но, как и с Ван Уком, у него не было веских доказательств, а клан Хванбо за минувшие годы значительно окреп и оставался мощной опорой государства. Проклятая политика диктовала свои условия.

И так же, как и для Ука, Ван Со избрал для неё наказание жизнью.

Жить и понимать, что её соперница из ничтожной, слабой семьи просто купалась в любви, внимании и заботе принцев. Что она, императрица Корё, при всей своей власти и статусе никем не любима и никому не нужна, кроме собственного клана, который видит в ней лишь орудие давления на правителя государства. Что ею пренебрегают, как женщиной, а ночи с ней оборачиваются для супруга пыткой и служат причиной насмешек и пересудов служанок в Дамивоне.

Такой ничтожной, жалкой жизнью Ван Со сполна покарал свою сестру и жену за её преступления. Вот только как жить ему самому, глядя в глаза и касаясь женщины, которая была причастна к его самой страшной потере? Для него кто избрал наказание подобной жизнью, его жизнью, – Небеса? Так стоит ли удивляться его к ним отношению?

Ван Со поднял лицо к потолку и скривился от боли, пронзившей его виски.

***

Я скучаю по тебе, Су!

Мне так тебя не хватает, что я вижу твою лёгкую фигурку повсюду: среди придворных дам Дамивона, в весенней зелени жасмина в саду, на дорожках цветника… Это наваждение? Или, быть может, я теряю рассудок? Пусть.

Я мечтаю увидеть твою улыбку хотя бы во сне, но ты всё реже приходишь ко мне по ночам. Неужели ты забываешь меня?

Твои глаза, которыми в ясные ночи на меня смотрит луна, говорят мне обратное. Твои бездонные, чистые, как вода озера Донджи, глаза… Мне всегда хотелось утонуть в них, чтобы навечно остаться в тебе. Остаться с тобой.

Я прихожу сюда, на берег, так часто, как только могу, и чувствую твоё присутствие рядом с молитвенными башнями, что ты когда-то сложила. Здесь, возле тебя, я перебираю драгоценные воспоминания и жалею о том, что у меня не осталось ничего, кроме них. Покидая дворец, ты забрала с собой не только моё сердце, но и всё то памятное, к чему я мог бы прикоснуться, как когда-то касалась этого ты сама.

Ты помнишь шпильку с нефритовым лотосом? Я подарил её тебе, мечтая однажды назвать тебя своей. Сейчас она украшает волосы той, кого своей назвать я не смогу никогда, как бы ни мечтал об этом…

 

Печаль не бывает светлой или тёмной. Она всегда остаётся печалью.

А воспоминания о любимом человеке, истинно любимом, на самом деле никогда не тускнеют, не стираются из памяти, но, возможно, это даже к лучшему, ведь что останется в сердце, если исчезнут и они?

Вот уже пять лет в этот день Ван Со неизменно приходил на берег озера Донджи, к молитвенным башням. Он ни о чём не просил и ни за что не благодарил Небеса: у него с ними были свои счёты.

Он говорил с ней.

И сейчас, погружённый в мысленный диалог с Су, не сразу услышал весёлый детский крик:

– Отец!

И следом за ним далёкое:

– Будь осторожна! Не беги так быстро!

А секундой позже на него налетел маленький розовый вихрь.

– Ай! Ай-ай! – громко воскликнул этот вихрь, оказавшийся девочкой лет пяти, которая, потирая ладошкой ушибленную голову, лукаво посматривала на императора сквозь растопыренные пальцы.

Один взгляд на неё – и Ван Со тут же провалился в прошлое, вновь, как наяву увидев маленькую девушку в бело-розовом ханбоке, что так же налетела на него на мосту через ручей и точно так же притворно причитала, чтобы скрыть смущение и избежать нравоучений.

– Ты сама врезалась в меня, – улыбнулся Ван Со той, оставшейся в далёком прошлом девушке, обращаясь при этом к замершей перед ним малышке, похожей на принцессу.

В ответ девчушка убрала руки от лица и обиженно надула губы, досадуя, что её уловка не сработала.

Ван Со присел перед ней и ласково коснулся нежной детской щеки. От этого лёгкого прикосновения по всему его телу прошла волна уютного, давно позабытого тепла.

– Кто ты?

Девочка, застеснявшись, молчала, а он никак не мог понять, почему его вдруг так растревожил взгляд огромных доверчивых глаз, что неуловимо напоминали ему о минувшем счастье.

Выскользнув из его рук, она обернулась на шум и бросилась к высокому мужчине, подбежавшему к императору следом на ней:

– Отец! – и расшитый цветами розовый ханбок исчез за спиной того, кого Ван Со никак не ожидал здесь увидеть.

– Приветствую Вас, Ваше Величество, – настороженно поклонился Ван Чжон, стараясь закрыть собой малышку, которая хваталась за его ноги и высовывала свой любопытный нос, поглядывая на императора из складок отцовской одежды, как синичка из зарослей кизила.

– Ты не должен покидать Чхунджу и всё же осмелился явиться во дворец? –поднялся на ноги Ван Со, изучающе вглядываясь в побледневшее лицо младшего брата.

Он не видел Чжона пять лет. И был бы рад не видеть ещё дольше. Четырнадцатый принц будил в нём такие воспоминания, которые он с готовностью вырвал бы из памяти, как застрявшую в плоти стрелу, терзающую его тупой неизбывной болью.

В его памяти из ниоткуда всплыл обрывок давнего разговора с Бэк А, когда они выпивали ночью на веранде и вновь были просто братьями, а не императором и его ближайшим советником.

– Почему Чжон не дал мне проститься с ней? Он же всё знал! – спрашивал Ван Со.

А тринадцатый принц смотрел на него с ласковой грустью и качал головой:

– Чжон отомстил тебе. Ты так и не понял? Иной возможности у него не было. И можешь ли ты осуждать его за это, если сам когда-то поступил точно так же?

Бэк А был прав. И всё равно Ван Со не мог простить родного брата. Не мог до сих пор.

– Сегодня годовщина смерти Хэ Су, – смутился Ван Чжон, безуспешно пряча за спиной комочек энергии и бесстрашного детского интереса к незнакомцам. – Простите меня, Ваше Величество! Мой разум помутился. Это больше не повторится!

Суровый взгляд Ван Со то и дело поневоле падал с напряжённого лица Ван Чжона на девочку и тут же теплел, несмотря на всколыхнувшуюся внутри неприязнь к её отцу. Почему ему так хочется смотреть на этого ребёнка? Почему от неё веет чем-то таким родным и близким?

– Это твоя дочь? – спросил он, удивляясь, как неожиданно дрогнул его голос.

– Д-да, – после значительной паузы признался четырнадцатый принц, по-прежнему пытаясь закрыть от пристального взора императора упрямую озорную пичужку.

Ван Со видел её блестящие ореховые глаза из-за руки Ван Чжона и заставлял себя не думать о том, о чём думать ему не хотелось. Потому что этого никак не могло быть. Никак.

И всё же…

– Твоя семья несколько лет назад просила для тебя разрешения на брак, и я дал его, – задумчиво проговорил он и сощурился, пытливо вглядываясь в девочку. – Однако она довольно взрослая, чтобы быть плодом этого союза. Сколько ей?

Пять лет или немногим больше. Он видел это и сам. И гнал, гнал от себя назойливые мысли, от которых надрывалось сердце.

– Уверен, вы всецело заняты управлением страной, – уклончиво пробормотал Ван Чжон, порываясь уйти и не зная, как это сделать, не нарушив приличий. – К чему вам лишнее беспокойство о моём ребёнке?

Видимо, его волнение, граничившее с паникой, всё-таки пересилило здравый смысл, потому что, сказав это, он поспешно поклонился, прощаясь, и подхватил дочь на руки:

– Пойдём, родная.

Ван Со с необъяснимой жадностью следил за тем, как девочка обняла Ван Чжона за шею и прижалась к нему щекой, а стоило принцу развернуть девочку лицом к нему, вздрогнул и отступил на шаг.

Шпилька.

Искусно вырезанная изящная серебряная шпилька с белым цветком лотоса, алыми ягодами барбариса и маленькой синей бабочкой, при взгляде на которую тут же заныло сердце.

Эта шпилька украшала волосы девочки, но Ван Со показалось, что её вонзили ему в горло.

– Стой! – внезапно осипшим голосом потребовал он.

И всё понял. Он всё понял!

Ужас в глазах Ван Чжона подтвердил его невероятную догадку, и Ван Со почувствовал, как у него немеют руки.

– Оставь ребёнка! – приказал он, неотрывно глядя на девочку.

Четырнадцатый принц бережно поставил её на землю и тут же упал на колени:

– Я не оставлю её даже ценой своей жизни!

– Правда? – тягучая угроза в голосе Ван Со напугала и малышку. Она непонимающе переводила взгляд с императора на отца и теребила того за рукав, чувствуя, что сейчас произойдёт нечто плохое. И произойдёт из-за неё.

А на Ван Со одна за другой накатывали волны счастья, гнева, неверия и ещё чего-то такого, чему он не находил названия. В его голове с поразительной скоростью мелькали мысли, обрывки фраз, картинки из прошлого, давая ему необходимые и важные подсказки. Годы дробились на месяцы, а месяцы – на дни и ночи, их алые ночи с Су… И не нужны были никакие сложные вычисления, чтобы понять, что Чжон никак не мог быть тем, кем считала его девочка.

Ван Со перевёл дыхание, стараясь справиться с головокружением.

Так вот почему эта малышка показалась ему такой знакомой и… родной! Вот чьи глаза изучали его из-за отцовской спины.

Отцовской?

Нет!

Отцом был он! Он, Ван Со! И сейчас смотрел в лицо дочери, которую столько лет полагал мёртвой, оплакивая её вместе с её несчастной матерью и своей разрушенной жизнью. А жизнь эта не угасла и продолжалась в маленькой девочке с огромными ореховыми глазами, которые могли быть у одного-единственного существа на свете.

Его любовь к Хэ Су не исчезла, не была забыта и предана. Его любовь осталась в ней. И победила смерть, став прекрасным бутоном лотоса…

Из водоворота чувств, захлёстывающих Ван Со, его выдернул голос четырнадцатого принца. Тот тоже всё понял и теперь готов был до последнего защищать память той, кому однажды дал слово.

– Она просила не допустить, чтобы этот ребёнок жил во дворце, в страхе и одиночестве, – взмолился Ван Чжон. – Она не хотела обрекать дочь на такую жизнь.

Жизнь, которую прожила во дворце сама.

Ван Со потрясённо смотрел на стоявшего перед ним на коленях младшего брата. Если он ещё и сомневался, то теперь все его сомнения развеялись в прах.

– Это была последняя просьба Хэ Су, – чуть слышно добавил принц, и губы его задрожали, как он ни старался совладать с собой. – Она до последнего вздоха молила об этом!

Просила за дочь, чтобы та не повторила её судьбу.

Оглушённый открывшейся ему истиной, раздавленный ответами на вопросы, которые тщетно задавал себе столько лет, Ван Со смотрел и смотрел в глаза своей родной дочери – глаза Хэ Су.

Вот почему она оставила его и ушла из дворца: пыталась спасти жизнь их дитя, которую императрица, не задумываясь, отняла бы ещё до рождения. Ён Хва, узнав о ней правду, ни за что бы не потерпела рядом с собой дочь соперницы. И его Хэ Су пожертвовала счастьем ради жизни ребёнка, чтобы защитить самое дорогое, что было у них с императором – одно на двоих.

А его непокорный младший брат, которого он столько лет считал вором и своим личным врагом, берёг, утешал её и заботился о ней и малышке вместо него.

– Четырнадцатый принц Ван Чжон – услышал себя со стороны Ван Со. – Я освобождаю тебя от наказания, – и добавил мягче: – Я бы хотел иногда видеть тебя во дворце.

В последний раз обняв притихшую девочку взглядом, он вздохнул и пошёл прочь. Его сердце разрывалось на куски от мыслей о дочери, как истекало кровью при воспоминаниях о её матери. Видеть дочь, слышать, как она называет отцом другого человека, – и не иметь возможности назвать её своей.

Но при этом видеть и слышать её, пусть изредка. Знать, что она есть, что она жива, здорова и счастлива вдали от змеиного логова дворца. Знать, что всё было не напрасно и не оборвалось, канув во тьму. Не закончилось просто так, сожалениями и пустотой.

Разве это не утешение и не дар Небес?

Ван Со остановился и поднял глаза к небу, улыбаясь сквозь слёзы.

Он впервые за очень долгое время улыбнулся Небесам.

***

Бэк А приблизился к воротам резиденции восьмого принца и остановился, не торопясь входить внутрь. У массивных дверей, как всегда, стояли императорские стражники. Но они не защищали поместье от вторжения: их долгом было следить, чтобы владелец не вышел за его пределы.

Ван Ук по-прежнему не имел права покидать свой дом. Даже спустя столько лет император не простил и не помиловал его. И Бэк А не мог за это осуждать Кванджона. Он вообще старался ни о ком не судить опрометчиво и однобоко, все свои мысли и чувства отдавая странствиям, музыке и живописи.

Вот и теперь он заглянул к Ван Уку повидаться перед долгой дорогой на восток – туда, где, как говорили просвещённые, рождается солнечный свет. Он желал увидеть это сам, своими глазами. И, если на то будет воля Небес, сложить мелодию или запечатлеть это чудо на бумаге.

В который раз Бэк А покидал Сонгак, зная, что однажды вернётся лишь только затем, чтобы вновь отправиться в путь: его ничто не держало здесь, не звало назад и не согревало душу. Те дни остались в далёком прошлом, о котором он если и вспоминал, то вскользь: слишком больно ему было воскрешать в памяти то, что он и сам не знал, как сумел пережить, не лишившись рассудка.

Но как раз сегодня ему пришлось погрузиться в эти тяжёлые воспоминания вновь, и Бэк А до сих пор не мог прийти в себя.

 

Он долго откладывал этот разговор. И казнил себя за малодушие, но просто не желал смотретьв глаза девятому брату, зная обо всех его интригах и злодеяниях, былых и новых.

Ван Вон так и не остепенился, не поумнел и не перестал строить козни императору, вместо своих властолюбивых братьев теперь пресмыкаясь перед главами северных кланов, которые не теряли надежды свергнуть Кванджона и использовали девятого принца для своих корыстных целей.

Однако великодушие императора не простиралось столь далеко. Ван Вона поймали на переписке с наместником Ли, замышлявшим с помощью принца отравить Кванджона по причине отказа жениться на его дочери. За это правитель Корё приговорил младшего брата к смерти и приказал ему выпить тот самый яд, что Ван Вон припас для воплощения своего гнусного замысла.

Бэк А виделся с девятым принцем перед исполнением приговора. Небеса свидетели, он бы с радостью отказался от этой встречи, но в своём предсмертном письме Хэ Су просила его передать Ван Вону странную вещь – старый вытертый кусок шёлка, на котором кровью были выведены иероглифы. Бэк А так и не сумел заставить себя прочесть их: до того ему становилось жутко всякий раз, когда он брал в руки этот свёрток. Единственное, что он понял, – это кровавое письмо каким-то образом касалось его девятого брата и казнённой служанки Чхэ Рён, бывшей в услужении у Хэ Су.

Он не желал знать об этом и не хотел встречаться с Ван Воном. Но не исполнить последнюю просьбу Хэ Су не смел. И поэтому передал брату послание, оставив его в пустой комнате с чашей яда и стражниками.

Это всё, что он мог сделать для него напоследок.

Покинув место исполнения приговора, где ему было трудно дышать, Бэк А пришёл в тронный зал попрощаться с императором.

Тот сидел в одиночестве, бледный и задумчивый, и смотрел в никуда, что случалось с ним в последнее время довольно часто и уже не удивляло принца.

– Опять уезжаешь? – сумрачно поинтересовался Кванджон. – Тебе до такой степени невыносимо находиться здесь, что ты с каждым разом бываешь в Сонгаке всё меньше и пропадаешь на всё более длительный срок?

– Ваше Величество… – только и выдохнул Бэк А, силясь понять причину столь мрачного настроения императора. Не мог же Кванджон скорбеть из-за свершившегося возмездия над изменником Ван Воном, которого на дух не переносил!

– Ты отказался быть рядом со мной в качестве моего советника, – с горечью продолжал император. – Покинул дворцовую службу. Но неужели тебя ничего здесь не держит помимо долга? А память? А те, кто был дорог тебе, пусть и остался лишь в твоём сердце? От них ты тоже бежишь?

Бэк А в смятении пытался понять, к чему Кванджон завёл этот разговор. Сколько раз он уезжал из дворца, и брат отпускал его, пусть и нерадостно, но спокойно, без неодобрения и упрёков. Что же случилось сегодня? Почему вдруг император так тяжело смотрит на него, будто в чём-то обвиняя?

А тот, вторя его мыслям, ронял свинцовые вопросы, один за другим:

– Что молчишь? Думаешь, тебе это поможет – твое бесконечное бегство? Чего ты добиваешься? Что ищешь? Чего хочешь от жизни?

– Я хочу быть свободным! Я хочу жить и любить. Любить жизнь, а не пережидать её в застенках дворца, – не выдержал этого неожиданного напора Бэк А и ахнул, поразившись, с какой пылкой откровенностью ответил императору. Видимо, сказалось напряжение последних дней и подступившая к горлу тоска, что неизменно охватывала его, когда он входил в ворота дворца. Он до сих пор не мог поднять взгляд на крепостные стены, где всякий раз видел У Хи.

– Свободным? – едко усмехнулся Кванджон, вставая с трона и медленно приближаясь к нему. – А что дала тебе твоя свобода? Ты любил. Любил двух женщин – и был свободен? Ты лишился их, не обладая ни одной!

– Кто тебе сказал? – Бэк А, от негодования и ужаса потеряв контроль над собой, не замечал, что перестал говорить с императором и теперь обращался к брату, который жестоко вспарывал своими словами еле затянувшиеся раны на его сердце.

Перед глазами тринадцатого принца промелькнуло нежное, как шёлк, лицо Мён Хи, которого он так и не смог коснуться, но столько раз делал это в мечтах, что пальцы его и сейчас хранили прохладу её прозрачной кожи.

Он увидел россыпь звёзд на ночном небе, укрывающем их с У Хи в лесу. Это ночное небо дарило их друг другу и позволяло ему делать всё, что он хотел. Он до последнего вздоха не забудет, как целовал У Хи там, в дурмане полнолуния, как она жарко льнула к нему и как стала его, когда он растворился в ней, как ночь растворяется в зовущей нежности утра.

Он не обладал ни одной?

Ложь! Чудовищная ложь!

В нём неудержимым потоком поднимался гнев. Он не испытывал подобного прежде и не умел с этим справляться, поэтому только дрожал и стискивал зубы, чтобы сдержаться и не совершить что-то непоправимое.

Почему Кванджон вдруг заговорил о свободе и любви, зная, как ему больно всё это слышать и вспоминать? За что он так с ним?

Бэк А сжал кулаки и, подняв голову, встретил пронзительный взгляд брата, который будто испытывал его и чего-то добивался.

И его понесло.

– Кто. Тебе. Сказал? Кто дал тебе право?! Ты любил одну-единственную. Обладал ею – и что? Смог удержать её рядом с собой? Смог подарить ей свободу? Защитить? Сберечь? Нет! Ты выбрал не её! Не её! – Бэк А уже не понимал, что кричит, и ни в его голосе, ни в его словах больше не осталось ни тени почтительности ни к императору, ни к старшему брату. Осталась только боль, приправленная горькой сладостью невозвратных воспоминаний.

Кванджон задохнулся, не дойдя до него каких-то пару шагов и побледнел так, что его округлившиеся чёрные глаза показались принцу провалами в преисподнюю на невинном белом снегу.

– Ты готов был потерять всё, чтобы обрести её одну. И что? Ты всё равно лишился её! И что у тебя осталось – это?! Это ты выбрал вместо любви? Вместо Хэ Су? – Бэк А ткнул в пустой трон за спиной императора, не задумываясь о том, что за его тон, за его слова, за любое из них его могут тут же казнить.

Но ему больше нечего было терять. Дворец отобрал у него самое дорогое. Как и у Ван Со. И сейчас Бэк А видел перед собой брата, которого любил несмотря ни на что, человека, который, стоя на вершине мира, не имел ничего, что согревало бы его душу и наполняло бы её счастьем и теплом. Бэк А шёл за ним, рядом с ним столько лет! Он был для него опорой и стеной и остался ею. Только брат своими руками разрушал всё, к чему прикасался.

Кроме империи.

Созданная им империя – империя Кванджона Ван Со – останется в веках под девизом «Квандок – блестящая власть». Но что останется ему самому и стоит ли оно того?

Жизнь так коротка и скоротечна! А любовь – так хрупка!

Дворец убивает любовь. Во дворце нет места любви. Это Бэк А испытал на себе. Это доказал его брат, который сделал свой выбор и принёс в жертву собственное счастье и счастье Хэ Су, о которой Бэк А всегда думал с щемящей братской нежностью и сочувствием. И поэтому он своими руками растерзал бы Ван Со за этот выбор. Если бы только мог. Если бы не любил его!

Выговорившись, выплеснув то, что не мог произнести ранее, стыдясь и ужасаясь, Бэк А с удивлением ощутил, что ему непостижимым образом полегчало. Оказывается, всё то, что он годами не решался сказать Кванджону, камнем лежало у него на сердце, а теперь исчезло.

Внезапное понимание того, что он только что осмелился заявить императору, отрезвило Бэк А, и он испуганно посмотрел на чёрную фигуру, столбом застывшую посреди тронного зала.

Кванджон не моргая смотрел на него и, казалось, даже не дышал.

– Брат, – прошептал Бэк А, протягивая к нему руки. – Прости… простите меня. Ваше Величество, я не знаю, что на меня нашло! Мне нет оправдания.

Император отшатнулся от него и, сгорбившись, побрёл обратно к трону, как-то разом растеряв всё своё величие. У нижней ступени он остановился и, не оборачиваясь, глухо произнёс:

– Я всегда выбирал её.

– Ваше Величество! – взмолился Бэк А, поражённый изменениями, произошедшими с Кванджоном. Он видел, душой чувствовал неизмеримую глубину страданий старшего брата, отчаянно хотел помочь ему, но не знал как.

Император, по-прежнему не оборачиваясь, уронил едва слышно:

– Уходи. Ты свободен, – немного помолчав, он повторил, жадно вслушиваясь в звучание этого слова: – Свободен.

Только оказавшись на воздухе, за воротами дворца, Бэк А осознал всё значение того, что натворил. Так до конца и не уяснив для себя цель и причину этого странного разговора, он понял одно – император отпускал его и дарил ему свободу, которой был лишён сам.

Кванджон гнал его, спасая тем самым от медленного умирания в дворцовой преисподней, хотя отчаянно нуждался в нём.

Бэк А было до безумия жаль старшего брата, который существовал во мраке одиночества. Принц понимал, какая это бесконечная мука. Жизнь перестаёт быть быстротечной, она останавливается, и остаётся провожать день за днём, зная, что дальше – только кромешная пустота.

Он многое бы отдал, чтобы помочь Ван Со, но это было не в его силах.

Поэтому он просто последовал его доброй воле – и покинул дворец.

 

– Свободен, – пробормотал Бэк А, входя в поместье-тюрьму восьмого принца.

– Свободен! – радостно повторил он, выйдя оттуда несколькими часами позже.

Разговор с Ван Уком вытянул из него последние душевные силы, что ещё теплились в нём после встречи с Ван Воном и визита к императору. То, что восьмому принцу осталось недолго, не составляло тайны и очень печалило Бэк А. Ван Ук угасал от той же болезни, что сожгла Мён Хи, но по-прежнему интересовался политикой и с уважением отзывался о Кванджоне, как о мудром и дальновидном правителе, который освободил рабов и ослабил влияние многочисленных кланов, централизовав власть в государстве.

«Возможно, сейчас управление страной в руках самого могущественного императора в истории Корё», – сказал восьмой принц.

И Бэк А не мог не согласиться с ним.

Но Ван Со пришлось ради этого отказаться от многого. Слишком. И Бэк А до сих пор не был уверен, стоило ли оно того.

А ещё он наконец-то понял одну вещь. Почему Хэ Су передала через него Ван Чжону шпильку с маленькой синей бабочкой, когда просила о помощи, чтобы покинуть дворец. Бэк А тогда ещё долго вертел украшение в руках, пытаясь понять тайный смысл послания. А понял только сейчас.

Та шпилька означала свободу.

Хэ Су мечтала быть свободной, как эта лёгкая бабочка над белоснежным цветком лотоса. И этот знак вместе с её словами «Я хочу» означал «Я хочу быть свободной».

Бэк А тоже хотел свободы. И не променял бы её ни на что, ни на какие блага мира, разве только на любовь… Как жаль, что Ван Со был этого безнадёжно лишён!

Неужели трон, власть и могущество могут сравниться с весенним пением ручьёв в горах, которым можно наслаждаться с возлюбленной? Или с мерцанием загадочных звёзд, чьи сказки так славно слушать вдвоём под ночным небом? Или с возможностью идти, идти, идти, куда хочешь, в поисках своего счастья, веря, что оно ждёт тебя где-то там, за поворотом, твоё безграничное счастье, таящееся в глазах цвета тёмного янтаря?

– Свободен, – сказал сам себе Бэк А и, всей грудью вдохнув воздух, наполненный ароматами молодой хвои и надежды, зашагал по дороге.

***

Даже в бесконечности жизни есть такие вехи, которые дробят время на мгновения и века, разбивая восприятие действительности на «до» и «после» этих рубежей.

Кому и миг – эпоха, кому и целая жизнь – всего лишь мимолётность.

Чхве Чжи Мон смотрел на возвышающуюся перед ним глыбу дворца, и ему казалось, что он глядит не на крыши, опоры и резные украшения стен, а на живое хищное существо, в чьих глазах ему виделся укор, осуждение и… зависть.

Дворец не желал отпускать его, зная о нём гораздо больше, чем кто-либо из живущих здесь. Этому кровожадному чудовищу было известно столько, что Чжи Мон опустил глаза, не выдержав безмолвной укоризны.

Но ему не было совестно. Он выполнил свою задачу. Пусть не без промахов, ошибок и осечек, но справился. И теперь готовился покинуть это место: ему больше нечего было здесь делать.

Ван Со, блистательный реформатор Кванджон, дальше должен был идти сам. Ему предстояло править ещё долгих десять лет, но в их туманной дали Чжи Мон не видел угрозы, с какой не смог бы справиться четвёртый правитель Корё. Встав на этот тернистый путь власти, Кванджон больше не сойдёт с него – это астроном знал наверняка. Как не сомневался и в том, что император выстоит перед какой угодно опасностью, коими полнился земной путь любого смертного, не только властителя. За эту силу и величие он заплатил слишком высокую цену, но иначе быть и не могло. Иначе просто не бывает. Ни в одном из миров. Ни в какую эпоху.

Ван Со стал тем, кем ему предначертано было стать – сильным, жёстким правителем, обречённым на ледяное одиночество. Хотя он с самого детства был одиноким и несчастным и останется таким до последнего вздоха. А островки света в его судьбе, появлению которых способствовал Чжи Мон, лишь помогали ему держаться и не сломаться в пути.

Его путь – это борьба. Борьба за трон, борьба за любовь, борьба за дружбу, борьба за жизнь. Судьба не уготовила иного для четвёртого принца Корё. Он, сам того не желая, взвалил на себя огромную ношу и стал великим человеком. Он нёс свой крест – крест императора. И пусть кто-то называл и ещё назовёт его кровавым тираном и душегубом, но иначе он не смог бы возвеличить империю и заставить её сиять. Скованный троном и долгом, Кванджон был просто вынужден скрывать слабости, быть жестоким и принимать трудные решения, на которые, кроме него, никто не был способен.

Такова цена власти – одиночество и отчаяние на грани безумия.

Такова Судьба – и никому ещё не удавалось перехитрить или изменить её.

Такова воля Небес – единственное, что имеет силу.

А он, Чжи Мон, был всего лишь её скромным проводником, наблюдателем и помощником, последней соломинкой, что спасала Ван Со, когда все остальные источники помощи и света гасли во мгле безысходности.

Но и для него пришла пора покинуть императора: луна неотвратимо приближалась к солнцу.

Чжи Мон в последний раз окинул взором дворец, зная, что увидит его теперь только в электрическом освещении, опутанным проводами и камерами наблюдения. Встретится уже не с живым существом, а с мумией, застывшим музейным экспонатом. От этой мысли стало легче, словно ему предстояло стать свидетелем возмездия, и он улыбнулся.

Вот и всё.

Пора.

За спиной он услышал шаги императора и, кивнув дворцу на прощание, двинулся навстречу Кванджону.

Тот в сопровождении свиты возвращался из храма. Несмотря на возраст мужской зрелости и полного расцвета – ведь что такое сорок лет? – его поступь была тяжёлой, словно он нёс на себе грехи и тяготы всей своей жизни, а может, так оно и было на самом деле.

Приблизившись к императору, Чжи Мон обомлел. Он видел его каждый день и всё никак не мог привыкнуть. На него с бесстрастного, застывшего лица смотрели подёрнутые пеплом глаза, абсолютно мёртвые. В этих глазах больше не было ни жизни, ни желаний, ни малейшей искры чувств и эмоций. Если правду говорят, что глаза – зеркало души, то вместо души у Кванджона зияла чёрная дыра. Страшная пустота, затягивающая в своё бездонное жерло всю радость и тепло, что вспыхивали рядом. Глаза императора не отражали свет, в них меркло всё, не оставляя ни проблеска надежды.

Почувствовав, как по его спине побежали мурашки, Чжи Мон вздохнул. Ему придётся оторвать от себя Кванджона Ван Со, как пришлось в своё время отрывать Тхэджо Ван Гона и Хеджона Ван Му, а также многих других, счастливо миновавших эту кровавую тёмную эпоху, но нуждавшихся в помощи в иных мирах, в иные времена.

Это всё. Ему придётся.

Из-за гор показалась нетерпеливая луна.

– Ты так сильно хочешь уйти? – проговорил Кванджон одними губами.

На его лице не шевельнулась ни одна мышца, даже ресницы не дрогнули, когда он смотрел на астронома. Но сердце его, которое Чжи Мон чувствовал, как своё собственное, билось жалобно и часто.

С трудом заставляя себя не слышать его сиротливых стонов, звездочёт кивнул:

– Да, Ваше Величество.

– Но ты обещал мне другое, – всё так же ровно возразил Кванджон. – Ты же сам говорил, что ты – человек императора.

– Это так, – с печальной улыбкой признался Чжи Мон. – Однако у меня был лишь один король. Он был мне другом и братом. Он был истинным монархом.

Брови Кванджона дёрнулись к переносице, но тут же вновь застыли на холодной маске его лица. О ком он подумал, о Тхэджо или Хеджоне, астроном не собирался выяснять. Значения это уже не имело. В душе императора, иссушённой страданиями и потерями, жил и до сих пор имел значение только один человек. Его человек. Его женщина.

– Говоря о госпоже Хэ Су, – вслух продолжил свои мысли Чжи Мон, – я не думаю, что она была из этого мира. Обратив взгляд в прошлое, вы и сами это поймёте. Вам нужно забыть её. Не желая отпускать прошлое, вы не сможете достичь будущего.

Чжи Мон знал, что это его «нужно забыть» подействует на Кванджона ровно наоборот. И сам не понимал, зачем это ему сказал. Однако о своих словах не жалел.

Он ни о чём не жалел. Но всё помнил. И покидал эту эпоху отнюдь не с лёгкой душой. Когда он уже направлялся к воротам, с каждым шагом приближаясь к долгожданной свободе, перед его глазами вдруг возникла давняя картина, врезавшаяся в его память на все оставшиеся времена: юные принцы Корё, ещё счастливые, ещё открытые этому миру и друг другу. Ещё живые и светлые души, которые не очернило время, борьба за власть и яд дворцовых интриг.

Такими он и будет их помнить. Каждого из них. И куда бы ни пришлось ему идти, каждого заберёт с собой, в своём сердце.

Чжи Мон сделал всё, чтобы Судьба не оступилась. Всё, что от него зависело. И он всегда знал. Он знал всё с самого начала, которое никогда не было самым началом, и до конца, который никогда не станет самым концом.

– Свободен, – глотая слёзы, прошептал Чхве Чжи Мон и шагнул в багряное жерло затмения.

***

Все оставили его.

Все ушли.

Все, кто был ему дорог, кого он любил и в ком по-настоящему нуждался.

Они были его опорой, его корнями, что питали и держали его, не позволяя сдаться, ожесточиться, сорваться и рухнуть в пропасть. Но Небеса отняли их у него, одного за другим.

Бэк А, Чжи Мон, генерал Пак, Ван Му, Сун Док, Ын… Их было не так и много – тех, чьи имена отзывались в его погасшем сердце тёплыми всполохами на стылых углях.

И только одно имя продолжало гореть внутри негасимым пламенем, которое придавало ему силы жить и ждать. Он засыпал с этим именем на губах и просыпался с ним. Он слышал его в плеске озёрной воды и в мягком шорохе дождя, в пении ночных цикад и сонном шёпоте утра.

Он повторял это имя, как молитву, когда становилось так невыносимо, что тьма заливала душу, и тянулся к свету и теплу, что таились в этих чарующих звуках, как трава тянется за глотком воды в засуху и пекло. В этом имени была вся его жизнь. Все его чувства. Весь он.

 

Император Кванджон стоял на площади перед дворцом, один, всеми покинутый, и смотрел на идущую с гор грозу. И в далёком ворчании грома, в потоках воды, что уже омывали долину Сонгака, слышал её плач. Она плакала и просила у него прощения за то, что оставила его, хотя обещала всегда быть рядом. За то, что не сумела найти в себе силы и смелость быть с ним, доверять ему, любить его…

А он так и не отпустил её, не сумел отпустить. Может, именно поэтому её образ всё время преследовал его, её голос звучал внутри, а её рыдания вплетались в струи дождя.

Пройдёт гроза, прольётся дождь, мутными ручьями пробегут дни и годы – и однажды его мучительное ожидание закончится. Когда-нибудь – обязательно. Назло насмешливым Небесам, что одарили его на миг и заставили страдать целую вечность.

Его жизненный путь оборвётся у края пропасти. И некому будет его удержать: все ушли, один за другим. И тогда он просто шагнёт во тьму, не зная, что там, дальше.

Неужто дальше – пустота?

 

Жизнь коротка и быстротечна.

Но теперь я не уверен, так ли это плохо. Ведь чем скорее она завершится, тем меньше меня будут терзать тоска и одиночество, тем раньше я смогу найти тебя, Су.

Ты как-то призналась мне, что каждый день живёшь с тревогой в душе, потому что должна быть во всём осторожна, словно идёшь по тонкому льду и порой чувствуешь, что больше не можешь так. Я был рядом с тобой, я готов был оберегать и защищать тебя, но ты всё равно ощущала себя в опасности и говорила мне, как было бы замечательно, если бы мы встретились в другом мире и в другое время. Тогда мы могли бы ничего не бояться и свободно, действительно свободно любить друг друга.

Я помню твоё печальное лицо и свой внезапный страх. Мне всегда было не по себе, когда я видел такое твоё лицо: в эти минуты мне казалось, что ты уйдёшь, покинешь меня.

Так и случилось.

Но если Чжи Мон не ошибся, ты и в самом деле была из другого мира и туда вернулась, когда оставила меня. И я верю ему. Я отчаянно хочу ему верить! Я просто не могу думать о том, что дальше – только пустота. Должен, должен где-то быть этот благословенный мир, где я встречу тебя вновь и сбудется всё то, о чём ты мечтала. О чём мы оба мечтали.

Только эта надежда заставляет меня проживать каждый новый день, который, уходя, приближает меня к тебе.

Где же ты сейчас, Су? Позови меня! Подскажи, как мне тебя отыскать? Я готов искать тебя тысячу лет – лишь бы однажды найти.

Прошу только: помни меня и жди. Не переставай ждать, слышишь?

И даже если мы из разных миров, я найду тебя, моя Су…

Комментарий к Часть I. Алые сердца Корё – 20. А дальше – пустота

*«Я всего лишь человек императора» – слоган Чхве Чжи Мона на официальном постере к дораме с его портретом.

 

========== Часть II. И не было тысячи лет – 1. Чхве Чжи Мон. Выбор ==========

 

Настроение: EXO-CBX – Paper Сuts

 

Ах, когда же придёт конецЭтой вечной смене времён? <…> Как, скажите, такую тоску Может сердце одно вместить?{?}[Отрывок из стихотворения «Вновь весенняя светит луна…» (пер. В. Марковой).]

Ли Юй (Ли Хоучжу){?}[Ли Юй (Ли Хоучжу) (937–978) – китайский поэт.]

Безмятежность вечности иллюзорна.

Это только новичкам кажется, что годы бессмертия даруют проводникам божественную невозмутимость и просветление, присущие разве что истинным монахам, какую религию ни возьми. В первые миссии, когда ещё цела трепетная оболочка души, когда она ещё не задубела от выработанного профессионального равнодушия и здорового врачебного цинизма, все об этом мечтают: скорее, скорее пройти горнило стажёрства и обрести внутренний мир, что зиждется на опыте и всезнании! И однажды с души стирается налёт человечности, за ним слезает старая кожа, чувствительная и восприимчивая к любому касанию, будь то острый клинок, дурное слово или губы любимой, и наступает то, что бедный людской язык именует нирваной.

Это не цель и не смысл служения проводника. Это его суть.

Но теперь Чхве Чжи Мон знал, что на самом деле всё не так.

Он с ужасом понял это ещё тогда, в високосном девятьсот четвёртом, выхаживая генерала Ван Гона, который как-то сразу пробрался в его сердце и занял там место друга и брата, которого у Чжи Мона никогда не было. И вот вдруг – появился. А за ним появились принцы – его друзья, его подопечные, его дети, его… надежда.

На что? Чжи Мон не смог бы ответить. Он просто полюбил их. И продолжал любить всем сердцем, которому уже давно положено было стыть под бронёй безразличия.

Миновали десятилетия. Пролились реки крови. Отрыдали растерзанные души. Завершилась миссия. И Чжи Мон вернулся в своё вожделенное всегда, о котором малодушно грезил едва ли не с первых дней пребывания в Корё.

Он получил передышку между миссиями. Стандартная процедура для восстановления, осознания, смены мыслей и чувств. Обычно он без усилий отходил от прежнего задания, эпохи, её устоев и переключался на раз, с лёгкостью отпуская людей, с которыми соприкасался, и пережитые события. Но, если быть честным перед самим собой, настолько кровавой и невыносимо тяжёлой миссии ему ещё не доводилось выполнять. Не приходилось провожать в другой мир так много людей, что стали ему дороги.

Ясно, что курортных миссий попросту не бывает: иначе зачем там тогда проводник? Но чтобы всё было жёстко и выматывающе до такой степени! Подобного с Чжи Моном не случалось ни разу за все века. И он продолжал собирать ошмётки души, склеивая их самообманом и самовнушением.

Однако время шло, а безмятежность не возвращалась. Почему-то его душа склеивалась обратно отвратительно, нехотя, вообще никак. И в своей спокойной бесконечности Чхве Чжи Мон больше не находил себе места.

Ему было неуютно в вечности. Он устал от неё. И временами едва ли не с тоской начинал думать о том, что его жизнь никогда не кончится и всё пережитое он будет помнить всегда – во всех деталях и малейших нюансах ощущений, которых он не пожелал бы и врагу.

Но причина была не только и не столько в этом.

Его изводило непонятное чувство. Что-то странное, брошенное, сиротливо взывающее к нему из глубины души. Это что-то скреблось, свербело внутри, не давая ему покоя. Какая-то неопределимая фантасмагория эмоций, из которой Чжи Мон мог вычленить и понять лишь отдельные нити. Здесь таилась и глубокая привязанность, и неприятие, и сочувствие, и осуждение, и страх, и сожаление, и зависть… Всего по чуть-чуть.

Это запутанное и сложное чувство мучило его, звало и упрекало, молило и проклинало. И погасить его в себе Чжи Мон не мог, как ни старался.

Имя этому непонятному чувству было – Ван Со.

***

Чжи Мон не выдержал и десяти лет по тому исчислению, к которому привык в последней миссии и где оставил Кванджона. Он до сих пор отсчитывал время эпохи Корё и по инерции жил им даже в своём благословенном безвременье.

Он больше не был там нужен. И всё равно его невыносимо тянуло назад. Тянуло к императору, кого он, ближайший советник и придворный звездочёт, оставил справляться со всеми трудностями без чьей-либо помощи и поддержки, кого обрёк на долгие годы одиночества и тоски.

Решение вернуться не было спонтанным. Оно зрело, как поздние предзимние плоды – долго, постепенно и неотвратимо. И наконец сформировалось окончательно.

Чжи Мон чувствовал себя так, словно протянул руку к висевшему на ветке яблоку, покрывшемуся изморозью, которое вот-вот готово было сорваться в его ладонь.

Свободные перемещения проводников между эпохами и временными петлями не приветствовались, но и не возбранялись, тем более для таких асов, каким был Чжи Мон. Главное – не нарушать естественный ход событий, если ты не на задании, и не делать ничего, что могло бы повлечь за собой необратимые последствия. А это в его планы и не входило.

Цель его была иной.

Ему не было нужды ждать очередное солнечное затмение. Слияние небесных тел являлось всего лишь самой простой, но далеко не единственной возможностью перемещения. Существовали десятки способов. Другое дело, что каждый из них таил свои трудности, требовал особых умений и далеко не всегда был безболезненным и безопасным.

Чжи Мон владел всеми, однако предпочитал затмение.

Представив, что напридумывали бы себе жители Корё, если бы затмение подкатывало к ним так же часто, как лифт в отеле, он гаденько хихикнул. Что скрывать, и ему были не чужды снобизм и высокомерие носителя прогресса и абсолютного знания. Ну, в конечном итоге, у всех свои недостатки. И у него имелись слабости, среди которых едва ли не первое место занимала любовь к комфортному и быстрому передвижению, будь то расстояние от точки А до точки Б на земной поверхности или от момента до момента во времени.

А кто без греха? В того Чжи Мон бы с чистой совестью бросил камень.

По правде говоря, его совесть даже отдалённо не напоминала горный ручей. Но нимб он не носил, и жить ему это не мешало. До недавнего времени. Вернее, до первой трети десятого века.

Поэтому, промаявшись целое древнекорейское десятилетие, Чжи Мон сдался и махнул назад.

 

Ему казалось, что, покинув Корё, он вернулся домой. И только теперь, шагая по пологому спуску с невысокого плато, осознал и ощутил всем своим бессмертным и бесприютным существом, что его настоящим домом всё это время был Сонгак – долина, чаша которой то полнилась туманом, пропитанным запахом разнотравья, то до краёв заполнялась ливнями и снегопадами, то пересыхала до самого дна. Но ладони долины, сложенные лодочкой, всегда качали его, как материнская колыбель – приветливо, размеренно, уютно. Что бы ни происходило, эта земля оставалась его пристанищем, местом, куда звало его сердце. Ведь здесь и только здесь жили те, кто был ему дорог.

Значит, и дом его был здесь.

Миновав городские ворота, Чжи Мон услышал отдалённые звуки колокола в дворцовом храме. Молитва за здравие императора. Что ж, своевременно, но абсолютно бесполезно – ему ли не знать.

Когда подходит чьё-то время, молитвы нужны лишь тем, кто остаётся. Они помогают пережить потерю, не более. Небесам виднее, когда и кого призывать в другой мир, и никакие мольбы и священнодействия не способны повлиять на их волю. Однако у людей всегда должна быть надежда. Отними её – и сердца людские заполнятся отчаянием и хаосом безверия, что равносильно апокалипсису.

На рыночной площади Чжи Мон специально замедлил шаг, впитывая подзабытую атмосферу простоты и какой-то особой человечности, что неизбежно растворяется в веках в угоду прогрессу. Пахло хвоей, дикими цветами, конским навозом, специями и варёным рисом. Где-то пригорела выпечка. Громко спорили дети. Противно блеяли козы. Тощий крикливый рыбак упрямо торговался за вчерашний улов, который ему не хотелось продавать за бесценок, а не продашь – придётся выбросить. Босоногая простоволосая девчонка, поднимая грязными пятками пыль, гоняла бестолковых кур, и, глядя на неё, добродушно ворчал отец, расставляя на лотке крутобокие горшки и плошки. Пара крестьян, перегородив телегами дорогу, переругивались за выгодное место на рынке. Совсем рядом раздавались бойкие удары кузнечного молота.

Суматоха, запахи и шум вокруг вернули Чжи Мона в тот день, когда он столкнул Ван Со и Хэ Су. Вспомнив до мельчайших подробностей первую встречу четвёртого принца и девушки из другого времени, бывший звездочёт почувствовал приступ грусти и замедлил шаг, а потом и вовсе встал возле чайной, радушно распахнувшей свои двери.

У него вдруг заныло в груди, а во рту пересохло, словно весь неблизкий путь от северного плоскогорья до Сонгака он преодолел бегом.

Он сделал это. Он! Намертво спаял два сердца, а потом оторвал их друг от друга. Оторвал с мясом и кровью, выполняя волю Небес. Может ли последнее служить для него индульгенцией? Он не думал об этом и не искал себе оправдания. Он прибыл сюда, чтобы попытаться хоть что-то исправить.

Чжи Мон открыл глаза и сообразил, что стоит у входа в чайную, откуда уютно веяло домашним теплом, свежей выпечкой и горячим питьём. И, поддавшись соблазну, он вошёл во двор, устроившись за пустующим столом под тенистой акацией так, чтобы наблюдать за тем, что происходит вокруг.

Он никуда не спешил, потому что знал: не опоздает.

Рынок Сонгака продолжал жить своей жизнью. Улочки полнились людьми, стражниками, торговцами. Всё было как всегда. И всё равно в июньском воздухе и приглушённых разговорах чувствовались напряжение и тревога.

А кому не страшно при смене правителя?

– Скажи, отец, – поинтересовался Чжи Мон, принимая из рук седовласого хозяина заведения ароматный чай из пионов. – Всё ли благополучно в столице?

Старик задержался возле него и окинул оценивающим взглядом его дорожную одежду.

– Господин, видимо, прибыл издалека? – осторожно начал он.

– Издалека, – честно кивнул Чжи Мон, отпивая чай, который оказался весьма недурным. Конечно, это был не тот тонкий терпкий напиток, что заваривали придворные дамы Дамивона, но и не гнусная пыль параллельных миров в бумажных пакетиках, которую неразборчиво поглощали там, откуда он явился.

Старик неуверенно потоптался на месте. На его морщинистом лице без труда читалась борьба страха и желания почесать языком. Но его любопытный гость не был похож на шпиона и уж тем более на стражника – скорее, на странствующего учёного, и почтенный хозяин решился:

– Ходят слухи, Его Величество император Кванджон при смерти.

По его тону нельзя было определить, удручает его этот факт или обнадёживает.

– Так ведь император, говорят, куда как суров, – попробовал качнуть чашу весов Чжи Мон, побуждая собеседника к откровенности.

Ждут ли простолюдины Корё скорой кончины Кванджона, пеняют ли ему на беды и трудности, уповают ли на лучшую жизнь при новом правителе – вот что занимало звездочёта. Разумеется, всё это он мог выяснить иными путями, однако ему вдруг остро захотелось простого человеческого разговора, этой неуловимой близости и искренности общения.

– Суров, – невозмутимо согласился старик и ещё раз внимательно осмотрел добротную скромную одежду Чжи Мона из-под кустистых, обожжённых солнцем и возрастом бровей. – Да только суров он к тем, у кого руки по локоть в чужом добре или крови. А к нам, простым людям, он милостив. Рабов освободил, кому и земли дал, иными благами обласкал. Взять хоть меня… Я родом из Хупэкче, господин. Мне довелось и чай из фарфора пить, и на строительстве дворца спину гнуть, и кандалы примерить. А теперь благодаря Его Величеству вот… – и он развёл руками, показывая на чайную, – умру свободным. Пусть и простолюдином, а всё же не в канаве. Так что Его Величество хоть и крут, а мне на него жаловаться грешно. Да воздадут ему Небеса за все его благодеяния! И не останутся глухи к его мольбам, о чём бы он ни просил на смертном одре!

«Да не останутся глухи к его мольбам, – мысленно повторил Чжи Мон, и у него засосало под ложечкой. – Да не останутся глухи…»

– К тому же, вы бы видели, господин, какие храмы построены по велению Его Величества, какие монастыри! – благоговейно выдохнул старик, прислушиваясь к неумолкающим звукам колокола. – Я видел только те, что в Сонгаке, но гости из Чхунджу мне рассказывали и о тех, что возвели в других землях. Злые языки говорят, что Сын Дракона, мол, пытается сим искупить свою вину перед подданными, чьи жизни он отобрал или покалечил. А пусть их… Собака лает – караван идет, я вам так скажу, господин.

Чжи Мон согласно кивнул и протянул пустую чашу за добавкой:

– Дивный вкус у твоего чая, отец! – не чудодейственный эликсир наложницы О или дамы Хэ, а всё-таки хорош. – А что наследный принц? Его Высочество Ван Чжу?

– А что принц… – пожал плечами старик. Видно было, что незатейливая похвала Чжи Мона пришлась ему по душе, и он расслабил сутулую спину. – Он молод и, как говорят, во всём полагается на свою мать, императрицу Дэмок.

При имени супруги Кванджона руки старика дрогнули и горячий напиток пролился на затёртую бамбуковую циновку, покрывавшую стол.

– И это, по-видимому, не радует тебя, отец? – Чжи Мон расплатился за чай и довольно вздохнул: не зря он сюда заглянул, не зря!

– Меня? – неподдельно изумился старик. – Мне-то что, господин. Я на своём веку повидал многих правителей. Про императрицу нашу, конечно, всякое говорят. Что холодна и жестока, беспощадна и мстительна. Не Дева Небесная, однако сам я зла от неё не видел и, надеюсь, не увижу, хотя как знать…

Он взял опустевший чайник и, подволакивая ногу, направился в кухню, а Чжи Мон вновь вышел на рыночную площадь, откуда свернул ко дворцу.

Как и следовало ожидать, в это смутное время дворец был закрыт для любых визитов, а подступы к нему охранялись, как при осаде. Но Чжи Мона подобное обстоятельство нимало не беспокоило. Он с полпинка открывал двери между мирами. Что ему какие-то каменные стены!

 

Через несколько минут он уже стоял на берегу озера Донджи, у молитвенных башен, сложенных руками госпожи Хэ. Вокруг было пустынно и тихо. Сюда, в это место уединения императора, не смел заглядывать никто. Лишь изредка возле башен появлялись служанки, чтобы по приказу Его Величества поддерживать их в порядке. И приказ этот тщательно исполнялся. Каменные пирамиды не рассыпались, не раскрошились и выглядели так, словно их возвели только что. Трава вокруг была аккуратно выщипана, и только ромашки да колокольчики тянули свои головки к нагревшимся на летнем солнце башенкам, от которых исходило тепло даже здесь, в тени могучих платанов.

С тех пор как Чжи Мон был тут в последний раз, ничего не изменилось: ни озеро, ни деревья, ни ощущения.

Здесь пахло печалью. И всё было пропитано тоской по утраченной любви. Эта неизбывная тоска таилась между камнями, ладно пригнанными друг к другу, в шёпоте травы и цветов, в перекличке птиц среди поникших крон ив и акаций.

Чжи Мон долго смотрел на молитвенные башни, а в голове у него повторялась одна-единственная фраза: «Да не останутся Небеса глухи к его мольбам, о чём бы он ни просил на смертном одре!»

Его внимание привлёк тихий плеск под крутым спуском к озеру. Повернув голову на неожиданный звук, Чжи Мон невольно улыбнулся: старая, но ещё крепкая лодка по-прежнему покачивалась на воде, так ни разу и не испытав свежести озёрного простора после того, как император катал на ней госпожу Хэ. Она стояла здесь, как и молитвенные башни, служа пристанищем памяти и утраченной любви.

Ноги Чжи Мона скользили по влажному мху, когда он спускался к лодке, что лишь уныло скрипнула, принимая его на борт, и качнулась, проседая под непривычным весом: давно уже никто не тревожил её и не ступал внутрь.

На дне, укрытом ветхой циновкой, застоялась вода. Чжи Мон выбрал местечко посуше и опустился на скамейку, пристально вглядываясь в озёрную глубину, которая, в свою очередь, внимательно всматривалась в неожиданного гостя. Сколько раз звездочёт наблюдал, как здесь сидит император, роняя в воду слёзы и горькие слова! Сколько раз порывался подойти и останавливал себя в последний момент: у скорби и слёз, как и у разделённой любви, не должно быть свидетелей.

И всякий раз он поражался тому, как может император выносить столь неподъёмную тяжесть вины, тоски и одиночества, если от одного только ощущения всего этого хотелось бежать прочь.

Чжи Мон перегнулся через борт и протянул руку вниз. Замерев на миг в сомнении, он упрямо прикусил губу и провёл по водной глади ладонью, едва касаясь влажной прохлады листьев кувшинок и лотосов. Провёл – будто смахнул вуаль тумана. Если бы его кто-нибудь увидел, то поразился бы даже не его присутствию – только самоубийце могло прийти в голову забраться в лодку самого императора, в которой тот, бывало, и спал! Нечаянного свидетеля озадачили бы плавные однообразные движения ладони звездочёта, заканчивающиеся так, словно он прятал в широком рукаве ханбока нечто невидимое и очень значимое, что ему удавалось снять с воды.

Но рядом никого не наблюдалось, и никто не мешал Чжи Мону в его странном монотонном занятии.

Наконец астроном выпрямился и ещё немного посидел с закрытыми глазами, восстанавливая сбившееся дыхание. Читать чужие письма грешно, но что ему письма, когда он читал души так же легко, как ровную вязь иероглифов на озёрной воде, которая глубоко вздохнула, освобождаясь от гнёта, и благодарно плеснула в борт лодки.

Его совесть молчала и не мучила его. Потому что он был в шаге от того, чтобы сделать окончательный непростой выбор.

– Ты – моя причина. Причина всего…– произнеся эту странную фразу, Чжи Мон решительно поднялся и поморщился от резкого звука храмового колокола, ударившего совсем близко.

Пора.

 

Для любого другого оказаться в этот час в покоях императора было без преувеличения смерти подобно, а проскользнуть незамеченным и вовсе не получилось бы.

Но только не для Чжи Мона.

Ему потребовалось сделать всего три шага от молитвенных башен. И пусть от столь резкого перемещения покалывало всё тело и то и дело ощутимо простреливало током позвоночник, зато сейчас он стоял в сумрачной пустой комнате, выстуженной гуляющими сквозняками, и смотрел на спящего Кванджона.

Тот лежал на спине в своём неизменном чёрном с золотом одеянии, бледный, как шёлковые одеяла под ним, и трудно дышал. Рот его был приоткрыт в попытке глотнуть побольше воздуха, а слипшиеся ресницы подрагивали от тяжких сновидений. Сияющий дракон, клубком свернувшийся на груди императора, казался живым, поднимаясь и опускаясь в такт рваному дыханию, которое до краёв наполняло тишину спальни отрывистыми влажными хрипами, куда изредка вплетались невнятные стоны.

Чжи Мон прислушался и печально покачал головой: обширное поражение лёгких, излечить которое медицине Корё было не под силу.

Кванджон был виноват в этом сам: в недавнююгодовщину смерти Хэ Су он вновь провёл не по-летнему холодную ночь в лодке, надышавшись водяными испарениями и умывшись студёной росой. И пусть организм его был по-прежнему крепок и силён, длительное переохлаждение вкупе с душевной слабостью, мучительными воспоминаниями и нежеланием бороться за жизнь сделали своё чёрное дело.

Император угасал, и на этот раз безнадёжно, вздох за вздохом неумолимо приближаясь к вечности.

Сколько раз он умирал, но, уже перешагнув грань, возвращался, вцепившись в жизнь звериной хваткой! Потому что ему было ради кого это делать. А теперь – нет.

Одиночество изматывало его и высасывало все силы. Кванджон обладал редким здоровьем, однако его медленно и верно убивало отсутствие в его жизни одного-единственного существа, которое было его всем и которому он хранил волчью верность. И никто не способен был удержать его здесь, оттолкнуть от пропасти, потому что он этого не хотел.

И даже Чжи Мон, всегда ходивший с ним по краю, был бессилен, так как и сам теперь намеревался шагнуть за этот край.

Все эти годы, что он вёл Ван Со, его много раз посещали крамольные мысли нарушить завет Небес, отойти в сторону и подарить на горсть больше счастья четвёртому принцу и Хэ Су, помочь Кванджону нести его непосильную ношу. И всякий раз он останавливался за миг до решающего шага. Останавливался не из-за боязни кары на свою голову, а по одной простой причине: знал, что исход будет один, что бы он ни делал.

Иллюзия всесилия проводника бьёт не только по нему, но и по тем, кому он пытается помочь изменить судьбу вопреки воле Небес. И за те крохи счастья, что Чжи Мон мог подарить Хэ Су и Ван Со, они бы заплатили с лихвой, даже больше, чем можно предположить. Заплатили двойную цену: за само счастье и за исправление ошибки. Потому что ничто и никогда не даётся просто так. Для того чтобы изменить судьбу, одного желания недостаточно. Нужно умереть и снова возродиться.

Именно на эту крохотную призрачную зацепку Чжи Мон уповал в своём почти сформировавшемся решении.

Яблоко, прихваченное морозом, раскачивалось на голой ветке, и рука звездочёта тянулась к нему всё ближе и увереннее.

А пока император тонул в удушливом болезненном забытьи, Чжи Мон стоял рядом и смотрел на него – исчезающую тень великого правителя и прирождённого воина, безмолвно прося прощения за всё, что случилось, в том числе и по его вине, вине послушного орудия Небес. Особого смысла это не имело, но Чжи Мону было жизненно важно хотя бы произнести слова покаяния, если потом у него ничего не выйдет.

Он прошёл рядом с Ван Со всю жизнь, год за годом, и помнил его с ангельски прекрасным чистым лицом, когда тот ребёнком ещё любил весь мир, а больше всего – матушку и своего заботливого старшего брата Му.

Он знал Ван Со застывшим в непонимании и отчаянии, озлобленного на весь белый свет, прячущего свою боль, внешний изъян и незаживающую рану на сердце за жуткой железной маской, ставшей его спасением и проклятием.

Он видел Ван Со сломленным, обессиленным и готовым сдаться, когда из-под его ног выбили землю, лишив единственной опоры, что держала и наполняла его светом.

Он оставил Ван Со жестоким и беспощадным властелином, очерствевшей души которого уже не достигали мольбы о милосердии и помиловании.

Только иначе и быть не могло. Никак.

Мальчика, будущего императора, искалечили в прямом и переносном смысле в раннем детстве и продолжали калечить в юности и в зрелые годы, причём родные, любимые, близкие люди. Если учесть, что этот человек перенёс и претерпел ещё до восхождения на престол, то можно ли было судить его за уничтожение тех, кто погряз в жестокости и подлости не только по отношению к нему, но и вообще к любому из тех, кто даже не представлял опасности?

Чжи Мон не осуждал его и не оправдывал.

Во все века, в каждом из миров обитает ненасытное чудовище – власть. Она чревата компромиссами и подчинением обстоятельствам, не зависящим от обладающего ею. Эти обстоятельства создают такие ситуации, что выйти из них с чистыми руками и добрым сердцем практически невозможно: власть ломает и выворачивает самых сильных.

Да, Кванджон карал. Карал сурово и безжалостно. И, как запишут потом историки, был кровавым тираном, убивавшим братьев и племянников. Потому что никому и никогда не прощал одного – предательства.

Четвёртый принц Корё Ван Со родился под звездой Короля и не мог стать никем иным. Такова была его судьба. Так было предначертано волей Небес.

Которую Чжи Мон самонадеянно намеревался изменить.

 

Погрузившись в размышления и воспоминания, астроном не заметил, что император проснулся и смотрит на него.

– Приветствую вас, Ваше Величество, – спина согнулась в привычном поклоне, а слова прозвучали теплее и искреннее, чем когда-либо.

А ведь он скучал по Кванджону, действительно скучал!

Тусклые глаза на утомлённом землистом лице на миг озарились радостью и тут же снова погасли.

– Ты… – прошептал император, но вдруг поперхнулся и зашёлся надсадным кашлем, эхом отдающимся от стен. А когда приступ стих, добавил с усмешкой в голосе, которая никак не затронула заострившиеся черты: – Странно… Мне не сообщали о затмении.

– Всегда есть иные пути, – пожал плечами Чжи Мон. – Просто они не такие очевидные и простые.

Не было ничего удивительного в том, что Кванджон связал его появление со слиянием небесных тел и не поинтересовался, как придворный звездочёт спустя столько лет не изменился внешне. Даже на смертном одре ум императора оставался острым, а сердце – всевидящим.

– Всегда? – с трудом сглотнув, спросил он и вновь усмехнулся, сухо и недоверчиво.

На это его бывший советник только ещё раз пожал плечами. К чему слова, если всё и так ясно?

Кванджон чувствовал себя лучше, чем можно было надеяться, но его время подходило к концу. И на этот счёт не обманывался ни он сам, ни его неожиданный гость.

– Зачем ты здесь? – скривились иссохшие губы.

– Мне подумалось, что вы, быть может, захотите пить, – уклончиво ответил Чжи Мон и направился к столику с чайными принадлежностями.

Больные глаза пристально следили за ним, пока он заваривал чай, пока устраивал императора на подушках повыше, а потом в нарушение всех приличий просто сел на край постели и протянул чашу с тёплым напитком, держа наготове полотенце, пропитанное запахом жасмина.

Кванджон пил жадно, торопливо, и вовсе не в надежде исцелиться: с возвращением Чжи Мона им овладели совсем другие мысли, что безошибочно читались на его осунувшемся лице. Опустошив одну чашу, он вернул её астроному и вдруг поёжился.

– Позвольте, я закрою окна, Ваше Величество, – предложил Чжи Мон, наливая ещё живительного согревающего чая. – Здесь довольно прохладно.

– Не нужно, – качнул головой император. – Мне так легче… дышать.

Очевидно, их разговор и позвякивание посуды привлекли внимание тех, кто маялся ожиданием в коридоре, потому что дверь робко скрипнула и пропустила внутрь первого министра.

Увидев Чжи Мона, вот так запросто сидевшего на постели правителя, министр икнул и глаза его расширились, но он тут же перевёл взгляд на Кванджона, который, похоже, не возражал против подобной вопиющей дерзости.

– Ваше Величество, – просипел министр так, словно и сам страдал от воспаления лёгких. – Хвала Небесам, вы проснулись! Будут ли какие-то распоряжения?

Император лишь недовольно мотнул головой, не отрываясь от питья, и небрежным жестом отослал придворного прочь, что тот с поспешностью и исполнил, не сумев сдержать вздох облегчения.

Вставая с императорского ложа, чтобы вернуть посуду на стол, Чжи Мон не удержался от улыбки: даже теперь, когда Кванджон обессиленно лежал на постели, его боялись до дрожи в коленях.

Но не успела за министром притвориться дверь, как её тут же распахнули и на пороге появилась императрица Дэмок в сопровождении невысокого молодого мужчины, что почтительно следовал на шаг позади неё.

– Ваше Величество, я хочу поговорить с вами! – воскликнула она и осеклась, узнав Чжи Мона, который поклонился ей и встал между нею и императором, не мешая им видеть друг друга, но и не допуская её ближе.

Кванджон едва удостоил супругу стылым взглядом и отвернулся. А Чжи Мон исподтишка рассматривал того, кто стоял за спиной женщины, возмущённой таким холодным приёмом, да ещё при свидетелях.

Наследный принц. Ван Чжу. Старший сын Кванджона и императрицы Дэмок. Будущий пятый правитель Корё Кёнджон.

Он был мало похож на своего отца. Скорее, в его невыразительной внешности проявились черты Хванбо: высокие скулы матери с её характерными ямочками на щеках и отстранённый оценивающий взгляд дяди – восьмого принца, который давно уже покинул эту бренную землю. Но, в отличие от родственников, принцу весьма недоставало страсти и упорства Ён Хвы, равно как ума и хитрости Ван Ука.

Ван Чжу не был примечателен ничем, однако не особо беспокоился об отсутствии собственных талантов, во всём полагаясь на мать и её клан с самого рождения, вот уже почти двадцать лет. Это Чжи Мон прочёл в его неглубокой и мутной душе без труда, как и то, что принц был заметно раздосадован этим визитом. К отцу Ван Чжу не испытывал ровным счётом никаких тёплых чувств, впрочем, как и тот к сыну. Их откровенная неприязнь была взаимной и ни для кого не являлась секретом.

И всё же на самом дне души принца тёмным сгустком копилась обида на отца, которую астроном видел в напряжённых контурах крупного капризного рта и в настороженном взгляде, что Ван Чжу переводил с Кванджона на смутно знакомого ему человека, столь самоуверенно и бессовестно препятствовавшего его матери подойти к супругу.

Поборов удивление, вызванное присутствием Чжи Мона, императрица решительно устремилась к кровати, но звездочёт тут же шагнул к изголовью, закрывая собой правителя.

Когда-то он так же защищал умирающего Тхэджо от назойливости королевы Ю.

Всё повторялось. Всё возвращалось на круги своя.

– Ваше Величество! – раздражённо повысила голос императрица, но умолкла, как только чёрные провалы глаз на восковом лице обратились к ней.

– Что тебе нужно? – с неприкрытой гадливостью проговорил Кванджон, делая долгие паузы между словами, чтобы протолкнуть воздух в пылающую огнём грудь. – Явилась лично проверить, не пора ли готовить погребальную церемонию? Наберись терпения: тебе его не занимать…

Он хотел было продолжить, но не смог: его опрокинул на постель новый приступ надрывного булькающего кашля, после которого на губах появилась кровь. Она струилась по лицу Кванджона, становясь всё гуще и темнее.

Плохо. Очень плохо.

Чжи Мон протянул императору влажное полотенце, однако тот проигнорировал его заботливый жест, глядя куда-то сквозь супругу, и под его презрительным взглядом та невольно отступила назад.

– Я хочу поговорить с вами, – упрямо повторила она и добавила, с вызовом посмотрев на астронома: – Наедине.

– А я с тобой – нет… – отрезал император, странно растягивая звуки, и Чжи Мон понял, что тот задыхается от ярости, не в силах выносить присутствие женщины, которая отравила ему жизнь, насыщая её ядом ещё до той самой первой чаши на фестивале Двойной девятки. Эта женщина помешала ему жениться на Хэ Су и стала причиной её страданий, её увечья, её горя и преждевременной смерти.

Мог ли он спокойно видеть её, когда уже не было нужды притворяться?

– Ваше Величество! – астроном склонился над Кванджоном, обессиленно сползавшим с высокой подушки. На его лице пятнами проступил лихорадочный румянец, а измученный взгляд умолял о помощи.

– Оставьте нас! Немедленно! – потребовала императрица, вдруг оказавшись за спиной звездочёта, а потом вновь обратилась к императору: – Вы должны понимать, Ваше Величество…

Она попыталась оттолкнуть Чжи Мона, одновременно выхватывая из его рук влажное полотенце, – и Кванджон сорвался.

– Пошла вон! – с ненавистью прохрипел он, вскидываясь на ложе, и только руки астронома удержали его содрогающееся тело, не позволив упасть. – Я ничего тебе не должен. Вон, тварь!

Императора больше не волновали приличия, этикет и прочие церемонии. На пороге смерти все эти наносные условности сдувает ветром с той стороны и становится всё равно.

Чжи Мон чувствовал, как Кванджона колотит от ярости, как она клокочет в больной груди невысказанными словами и обвинениями, тонущими в возобновившемся от напряжения кашле. Ему хотелось помочь, успокоить императора, облегчить его последние минуты. Но Кванджон не желал успокаиваться. Схватив рукава Чжи Мона неожиданно цепкими пальцами, он заставил его склониться ближе и отчаянно выдохнул ему в лицо, не обращая внимания на кровь, что густо стекала по подбородку и шее на золотого дракона, придавая тому кровожадный вид:

– Убери её отсюда, Чжи Мон. Убери! Я не хочу видеть её перед тем, как… И помнить не хочу. Убери…

– Ваше Величество, – обернулся к императрице звездочёт. – Я прошу вас, пожалуйста…

Но Ён Хва и сама уже отступала спиной к выходу, с ужасом глядя, как из горла императора хлещет кровь, а тело бьётся в предсмертных конвульсиях, которые усугубляло её присутствие. Споткнувшись на ступени, она развернулась и бросилась вон из спальни. Ван Чжу последовал за ней, так и не сказав ни слова и даже не посмотрев на отца.

Впрочем, тот тоже не смотрел им вслед. Вложив в свою мольбу последние силы, он обмяк на руках Чжи Мона, потеряв сознание.

 

Солнце мазало прощальными лучами по западным окнам, когда Кванджон наконец-то пришёл в себя. Пока он находился в беспамятстве, слуги по велению Чжи Мона всё привели в порядок: сменили залитые кровью одеяла, умыли и переодели правителя в чистую одежду и принесли свежезаваренный чай.

Вновь оставшись наедине с Кванджоном в комнате, которая теперь казалась немного уютнее из-за горевших свечей, астроном сел на постель и, взяв худую невесомую руку императора, прислушивался к замедлявшемуся пульсу.

– Она… ушла? – прошептал Кванджон, приподнимая ресницы с таким трудом, словно это были каменные глыбы.

– Да, Ваше Величество, и наследный принц тоже, – кивнул Чжи Мон, отпуская его запястье. – Вы так и не попрощались с ним.

– Это лишнее, – поморщился император, и звездочёт понял, что ничего так и не шевельнулось в нём и не отозвалось. – Когда я… смотрю на него, я вижу её. А я не могу на неё смотреть. Больше не могу. Хватит, – он перевёл дыхание. – Передай ему потом, если хочешь… Передай ему, мне жаль, что я не сумел его принять. Мне правда жаль. Я знаю, каково это – быть нелюбимым сыном. Но ничего не могу с собой поделать. И лгать ему не стану.

Тонкие пальцы, дрожа, мяли золотого дракона на груди, император задыхался, но крови больше не было – наступило то самое обманчивое состояние, которое перед смертью часто принимают за улучшение самочувствия уходящего.

Однако Кванджон знал, что это не так.

– Всё, – с облегчением прошептал он. – Теперь точно – всё. Как же я устал…

– Ваше Величество, я мог бы попробовать исцелить вас, – осторожно предложил Чжи Мон, сам не понимая, зачем это говорит.

– Я не хочу, – отвернулся к стене император.

– Тогда чего вы хотите?

Чжи Мон не мог заставить себя произнести эту избитую фразу – «последняя просьба». Она застряла у него в горле, царапая и терзая его своей пошлостью и потусторонней необратимостью.

Кванджон помедлил, потом взглянул на него, и в его мёртвых глазах Чжи Мон вдруг увидел искорку света и надежды.

– Проводи меня… к ней, – попросил он.

Его голос звучал слабо, но при этом был не умоляющим, а требовательным.

«Ты мне должен, – говорил взгляд императора, из блёклого на пару мгновений сделавшийся колким и обвиняющим. – Ты должен нам, слышишь?»

– Я не могу, Ваше Величество, – Чжи Мон и сам еле говорил из-за комка в горле и подступивших слёз, что он сглатывал, не в силах удержать.

– Ложь, – уверенно прохрипел Кванджон. – Ты лжёшь мне. Как лгал все эти годы…

Чжи Мон не выдержал и опустил голову.

Конечно, он лгал. Вылезал из кожи вон, чтобы говорить правду, поступать по совести, выдумал этот проклятый барометр лжи, но только применял его преимущественно на других, не на себе.

И в то же время он говорил правду: он не мог проводить императора к Хэ Су, как сделал это для Тхэджо и наложницы О: всё-таки он был не всемогущ, да и в кажущемся хаосе временных петель существовал свой строгий порядок, который нельзя было нарушать.

Ван Гон и Су Ён принадлежали одному миру и одному времени. Соединить их было непросто, но возможно, что Чжи Мон и сделал.

Другое дело – Ван Со и Хэ Су, которые были из разных миров, из разных хронологических узлов. Хэ Су, а вернее, Го Ха Чжин, отделяла непреодолимая толща времени, поэтому Чжи Мон при всех своих умениях и опыте был бессилен. Он не мог вот так просто отвести императора к возлюбленной, но мог указать путь. А пройти его предстояло самому Кванджону. Как всегда – в одиночестве.

Чувствуя на себе взгляд, полный укора и напряжённого ожидания, Чжи Мон сглотнул горький ком, мешавший говорить, и, уже не пряча слёз, вновь посмотрел в чёрную бездну:

– Я не Господь, Ваше Величество. Я лишь выполняю волю Небес, которые…

Лицо Кванджона в одно мгновение сделалось страшным, его оскал как никогда напоминал волчий, глаза гневно сузились и задрожал подбородок:

– Опять Небеса? – прошипел он и дёрнулся, безуспешно пытаясь приподняться на локтях. – Небеса, Небеса, Небеса! Тебе самому не надоело? Самому не противно постоянно повторять одно и то же? Я ничего не желаю слышать о твоих равнодушных, жестоких Небесах!

Каждое его слово, звучавшее приглушённо и рвано, долетало до Чжи Мона хлёсткой пощёчиной, но он лишь молча слушал.

– Это твои Небеса искалечили и лишили меня материнской нежности, отцовского внимания и признания братьев. Твои Небеса заставили меня страдать с детских лет в постоянных попытках выжить. Твои Небеса вынудили меня возжелать власть, которая была мне абсолютно не нужна, – Кванджон замер на миг, прислушиваясь к себе, но кашель не возвращался, и он заговорил вновь: – Мне нужна была любовь. Я всего лишь хотел быть любимым и любить, ощущать в груди живое алое сердце, а не холодный камень и сосущую пустоту. Но твои Небеса сделали из меня кровавого тирана, отняв у меня самое дорогое. Они обрекли меня на одиночество. И всё это время ты помогал им. Ты!

Император прожигал Чжи Мона невыносимо тяжёлым взглядом из-под устало опущенных век, и астроному было от этого так плохо, что хотелось вскочить с ложа умирающего и бежать прочь – в своё спасительное безвременье, в своё недостижимое равнодушие. Но он пришёл сюда сам. И теперь принимал наказание с покорностью обречённого. Потому что всё, что говорил ему Кванджон, было правдой.

– Ты хоть понимаешь, что натворил? Ради чего разрушил мою жизнь? И её жизнь тоже? Стоило оно того? Ответь не мне – себе самому. Стоила она всего этого, твоя слепая вера?

Император захлебнулся воздухом и умолк. Невозможно длинная речь и пыл, с которым она была произнесена, отобрали у него последние силы. Он закрыл глаза и, почти не размыкая губ, прошептал со стоном:

– И всё равно… я буду её искать. И однажды найду, обязательно найду… Наперекор твоим Небесам… – рука Кванджона, дрогнув, соскользнула с присмиревшего золотого дракона и безвольно упала на одеяло, развернувшись ладонью к Чжи Мону. – Если можешь, помоги мне…

Астроном в оцепенении смотрел на эту ладонь, обращённую к нему, а перед глазами его размыто мерцало инеем алое спелое яблоко. И он даже не вздрогнул, когда его слуха достиг едва различимый шелест с той стороны:

– Су… моя Су…

Будто осенний ветер прошёлся по комнате, забирая с собой последний вздох императора, и стало тихо. Так тихо, что Чжи Мон слышал, как гулко колотится его собственное сердце, а кровь шумит в висках, отливая от рук.

Он долго не мог пошевелиться от потрясения, хотя вернулся сюда именно затем, чтобы проводить Кванджона. И вот он ушёл, а Чжи Мон всё никак не мог в это поверить.

Тишина давила ему на плечи, как чувство вины – на развороченную душу. Он ощущал такое опустошение, словно внутри него ничего не осталось. Ничего, кроме невыносимой тяжести и похоронного набата в груди, от которого было не спрятаться и не сбежать.

Чжи Мон поднял залитое слезами лицо к потолку.

«Да не останутся Небеса глухи к его мольбам, о чём бы он ни просил на смертном одре!»

Он в последний раз взглянул на императора, сжал ледяную руку, на которую капали его горячие слёзы, и прошептал:

– До встречи, Ваше Величество. Я обещаю…

***

Над Сеулом занимался выцветший летний рассвет. Восходящее солнце щедро орошало жгучими лучами крыши высоток, проступающие в смоге, как острые серые скалы.

Чхве Чжи Мон скупо улыбнулся своему нелепому сравнению: разве могли одинаковые стеклянные небоскрёбы, выстроившиеся в лабиринте мегаполиса с геометрической точностью, сравниться с первозданной красотой горной гряды, поросшей у подножия сосновым лесом, в котором так славно дышать?

Датчик загрязнения воздуха у окна противно пискнул, и Чжи Мон со вздохом закрыл створку, одновременно нажимая на кнопку пульта комнатного очистителя. Опять зашкаливает. Что за напасть… Хоть бы ливень прошёл, что ли, сбил, пусть и ненадолго, эту едкую взвесь, к которой невозможно привыкнуть.

Жаль, некому провести ритуал дождя. Да и сам он уже не сможет, как прежде, раскрыть хляби небесные, тем более по своему собственному желанию. Те времена давно прошли. Всё изменилось. И он тоже.

Чжи Мон вновь усмехнулся и направился в ванную, на ходу стягивая пижаму. Раз нет дождя, сойдёт и прохладный душ.

Дожил, называется… Опустился до компромиссов.

С некоторых пор он полностью перешёл на ночной образ жизни, что было сопряжено со множеством неудобств, но дарило ощущение умиротворения и свежести всего: воздуха, чувств и мыслей. В темноте, не перегруженной чужим присутствием, звуками и впечатлениями, было легче сосредоточиться, дышать, думать и действовать.

Но случались и такие дни, как сегодня, когда требовалось влиться в общий ритм большого города, нырнуть в толпу, вернуться к жизни двадцать первого века, которую большинство почему-то называет обычной или нормальной – почему, интересно? Что нормального в том, чтобы ни свет ни заря продрать глаза по будильнику, наскоро опрокинуть в себя кружку кофе с парой вчерашних рисовых булочек и упасть в жерло метро, которое доставит тебя на офисный эшафот, где придётся приложить немало усилий, чтобы не свихнуться до кароси{?}[Кароси – смерть от чрезмерного переутомления, часто по причине инсульта или инфаркта на фоне стресса, недоедания и истощения организма.] и удержаться на плаву. А вечером вернуться в квартиру, тупо поужинать и рухнуть в постель до следующего мерзкого вопля будильника.

Смысл?

Чжи Мон нашёл глазами электронные часы и метко швырнул в них пижаму, мстительно хмыкнув, когда под тяжестью ткани часы свалились с тумбочки на пол.

То-то же!

Да, он мог позволить себе выбиться из отполированной схемы существования среднестатистического столичного жителя, однако это не мешало ему ворчать и сетовать на её недостатки. Как сейчас, например.

Контрастный душ привёл его в подобие благостного расположения духа, а приветливо пофыркивающая кофеварка и вовсе примирила с несовершенствами этого мира. И времени, кстати. Пусть ни то, ни другое выбирать Чжи Мон не мог. Хотя что сожалеть впустую. Нужно сосредоточиться на главном.

Взбодрившись всеми доступными ему способами и проснувшись окончательно, он сунул пустую кофейную кружку в посудомоечную машину и прошёл в сумрачную комнату без окон, служившую ему кабинетом. Там он сел за стол, но ноутбук включать не стал, а вместо этого уткнулся лбом в сцепленные в замок ладони и задумался.

Всё было готово.

Наконец, все нити были собраны в узел, который он крепко держал в руках.

Оставалось сделать последний шаг. И он намеревался осуществить это сегодня.

Чжи Мон с силой потёр виски и уставился в стену. Но вместо фактурной штукатурки молочно-серого цвета видел перед собой лицо умирающего четвёртого правителя Корё Кванджона в тот самый миг, когда его обвиняющий взгляд говорил: «Ты мне должен!»

Да, Чжи Мон был должен ему. И Хэ Су. Должен за то, что соединил их. И разлучил, оставив кровоточащие раны у обоих без возможности исцеления. Сплёл цепь событий, что неизбежно привели к трагической развязке, которой предшествовала не менее трагическая жизнь. Он сделал всё, что мог и обязан был сделать, а также то, что не мог и не обязан.

Он был хорошим проводником и преданно исполнял волю Небес, невзирая на последствия, которые прекрасно понимал.

«Стоило оно того? Ответь не мне – себе самому. Стоила она всего этого, твоя слепая вера?» – отчетливо прозвучал в комнате вопрос Кванджона, так и оставшийся без ответа, и Чжи Мон тяжело вздохнул.

Император был прав. Прав во всём, ошибаясь в единственном: это была не вера, а знание. Разница – астрономическая.

Чжи Мон всегда всё знал, знал наперёд. И поэтому теперь ему было несколько странно ощущать собственную слепоту, которая заставляла его чувствовать себя уязвимым, но при этом наполняла его той самой верой, о которой говорил Кванджон.

Не было одного – сомнений.

«Ты должен нам, слышишь?» – напомнил ему суровый тихий голос, и Чжи Мон кивнул, соглашаясь.

Он до сих пор не мог прийти в себя с того самого момента, когда осознал, какой непостижимой силы может быть любовь, когда коснулся её и обжёгся, да так сильно, что душу до сих пор саднило.

Истинная любовь способна идти наперекор воле Небес, но она же и требует жертв. Всегда, во все времена, в каждом из миров. А любовь настолько великой силы требует великих жертв. Это немыслимая боль, потери и смерть, через которые пришлось пройти Ван Со и Хэ Су. И во многом по его, Чжи Мона, вине.

Алые сердца Корё, лунные влюблённые, они и в самом деле были как Солнце и Луна, которые пересекаются в затмении на короткий миг, но не могут быть вместе. И всё же он им завидовал. Святые Небеса, как же он завидовал! И отдал бы многое за возможность почувствовать такую любовь, что наполняет своим светом все измерения, что расцветает вопреки воле Небес и пытается противостоять Судьбе.

Но поскольку ему не дано было ощутить подобное, он сделает единственное, что от него зависит.

Решение Чжи Мона сформировалось окончательно в тот момент, когда он отпустил руку Кванджона, там, в далёком девятьсот семьдесят пятом. Когда убедился в том, что император не оставил мысли найти Хэ Су и будет скитаться по мирам, пока не отыщет её или не превратится в звёздную пыль.

Но ему нужно было помочь.

И Чжи Мон пообещал.

Что он там когда-то говорил Ван Со об отсутствии выбора? Его очередная ложь. Выбор есть всегда, однако зачастую он скрыт от слабых человеческих душ, ведь Небеса тем самым облегчают людям существование, проявляя милосердие, которое смертные принимают за диктат. Или судьбу, что по сути одно и то же.

И у него был выбор. У вечного сверхсущества в телесной оболочке, призванного служить Небесам, отнимая этот выбор у людей, принуждая их слепо верить в неизбежность и неотвратимость предначертанного.

Жалкая роль. Ведь грош цена бессмертию, если на обочине твоего бесконечного пути остаются растерзанные жизни твоих любимых и близких людей. Каков смысл твоего нетленного существования, если за тобой повсюду, куда бы ты ни направлялся, следуют призраки тех, кто был тебе дорог, но мимо кого ты прошёл, повинуясь не зову сердца, но велению свыше?

А сердце всё помнит. И истекает кровью.

Вот тогда и приходит в голову мысль о выборе. Другое дело, что нужно ясно понимать: выбор – это товар. И за него, как за пачку чая в супермаркете, придётся заплатить.

Но Чжи Мон больше не сомневался. Он попробует, чего бы это ему ни стоило. Хотя он и так уже заплатил непомерную цену за возможность помочь Ван Со и Хэ Су встретиться. Такую цену, которую мог осмыслить разве что проводник.

Осмыслить – и ужаснуться.

Он должен был помочь Ван Со. Должен. Чтобы искупить свою вину перед ним.

Слишком долго колебались весы. Последние предсмертные слова императора: «Помоги мне…» стали тем самым пёрышком, что, упав на чашу весов, окончательно определило выбор Чжи Мона.

Будильник, погребённый под пижамой в соседней комнате, обиженно хрюкнул и залился омерзительным звоном, который был призван поднять и мёртвого.

Чжи Мон вздрогнул и, немного помедлив, поднялся со стула.

Сборы заняли несколько минут.

Взглянув на себя в зеркало напоследок, Чжи Мон пригладил уложенные назад короткие волосы и расстегнул верхнюю пуговицу ворота серой льняной рубашки, который вдруг начал его душить, хотя рубашка была даже чуть великовата. Он так привык к просторным ханбокам Корё из натуральных тканей, что никак не мог заново приспособиться к облегающей одежде современности, особенно к обилию пуговиц и молниям. А! Ещё к джинсам, будь они неладны.

Поначалу ему до ужаса хотелось метнуться на пару столетий назад и оторвать руки Джадсону{?}[Джадсон – Уиткомб Лео Джадсон (1843–1909), американский инженер-изобретатель, создавший застёжку-молнию.], особенно когда застёжка на джинсах или куртке не поддавалась, а борода то и дело попадала в молнию. Потом Чжи Мон приноровился, руки вспомнили привычные движения, но бороду с усами он всё-таки решил сбрить от греха подальше. Украсило его это или нет, он пока ещё не определился.

Сдёрнув с крючка в коридоре спортивную сумку, он зачем-то вернулся к зеркалу и машинально прихватил с полки, заваленной всякой ерундой, синий носовой платок в белый горошек и очки без диоптрий. Эти очки были дурацкой круглой формы, но, несмотря на модную цветную оправу, придавали Чжи Мону солидность и даже какую-то академичность, которая ему сегодня была более чем необходима.

Дверной замок щёлкнул с дружелюбным металлическим звуком, по которому, в отличие от истерики будильника, Чжи Мон как-то странно скучал. Вот так всегда. Возвращаясь из миссии, он ещё долго барахтался где-то между, тоскуя по одним вещам и радуясь, что оставил другие. Это было как-то… Как-то очень по-человечески, что ли.

Он ещё немного постоял у двери, теребя в руках ключи от машины.

Ну всё. Дольше медлить нельзя.

Созревшее яблоко, чьи восковые бока румянцем проступали сквозь тонкое кружево инея, качнулось на ветке в последний раз и упало в его раскрытую ладонь. Чжи Мон ощутил его так явно, что с недоумением взглянул на руку, а потом решительно толкнул дверь, выходя из квартиры.

 

========== Часть II. И не было тысячи лет – 2. Хэ Су. Исповедь ==========

 

Комментарий к Часть II. И не было тысячи лет – 2. Хэ Су. Исповедь

Иллюстрация к главе: https://disk.yandex.ru/i/8QhD1VuBwxpQlg.

Автор – Проигравший спор ♡

Настроение: IU – Love Poem

 

Однажды к нам гость

из далёких прибыл краёв

И передал мне

привезённое им письмо.

 

В начале письма –

как тоскует по мне давно,

И далее всё –

как мы долго в разлуке с ним.

 

Письмо положила

в рукав и ношу с собой.

Три года прошло,

а не стёрлись эти слова…{?}[Отрывок из семнадцатого стихотворения, входящего в сборник китайской классической поэзии I–II вв. «Девятнадцать древних стихотворений» (пер. Л. Эйдлина).]

 

Девятнадцать древних стихотворений,

17-е стихотворение

Несмотря на то, что в торговом центре «Лотте»{?}[«Лотте» (Lotte Group) – крупный южнокорейский конгломерат, объединяющий компании в различных отраслях экономики, в том числе: производстве пищевых продуктов, розничной торговле, туризме и строительстве, а также финансовом секторе.] Чжи Мон бывал уже не раз и лично курировал организацию выставки, он всё-таки умудрился заблудиться.

Видимо, поднимаясь на лифте с подземной парковки, в задумчивости нажал не на ту кнопку, иначе как объяснить то, что он вдруг очнулся вовсе не там, где надо, и долго плутал по коридорам, пытаясь определить, как попасть на четвёртый этаж. Почему-то ему и в голову не пришло попросить помощи у проходящих мимо людей, охраны или хотя бы просто взглянуть на указатели.

Ну как так?

Он никогда не страдал топографическим кретинизмом и не топографическим тоже, а вот надо же – острый его приступ случился именно тогда, когда опаздывать было крайне нежелательно.

Всё-таки сказывалось нешуточное волнение и, что греха таить, страх – удастся или нет. Но отступать было поздно, да он и не собирался. Приближалось затмение, которое он творил сам. Солнце и Луна сходились, и, чтобы они не проскользнули мимо друг друга, а соединились, и на этот раз навсегда, им нужна была помощь.

Снова, как и тысячу лет назад.

Появившаяся перед ним вывеска «Культура косметики эпохи Корё» привела его едва ли не в восторг по многим причинам, в которые Чжи Мон предпочёл не углубляться: не было времени. Слегка запыхавшись, он подошёл к группе посетителей, ожидавших вместе с администратором Чон Со Хён, которая при виде его сменила озабоченное выражение лица на профессиональную приветливую улыбку:

– Добрый день, господин Чхве! – и тут же повернулась к собравшимся: – Уважаемые гости, я рада представить вам господина Чхве Чжи Мона – искусствоведа, историка и организатора этой занимательной ретроспективной выставки. Сегодня господин Чхве лично проведёт для вас экскурсию и расскажет об экспонатах из своей уникальной коллекции.

Кланяясь и отвечая на приветствия, Чжи Мон заметил, как Со Хён выразительно посмотрела на часы у информационного стенда и покачала головой.

«Точность – вежливость королей!» – прочёл он в её укоризненном взгляде.

Ну да, ну да, только вряд ли госпоже Чон было известно продолжение этой затасканной оборванной фразы, равно как и то, кому её приписывают. А старина Людовик{?}[Людовик – французский король Людовик XVIII.] вообще-то сказал: «Точность – вежливость королей, но обязанность для их подданных», поэтому пунктуальность его, Чжи Мона, – это всего лишь любезность, пусть он и организатор выставки, а никакой не король и никогда им не станет.

Хм. Где-то он уже это слышал.

Отмахнувшись от накрывшего его чувства дежавю, Чжи Мон придал своему лицу деловитость и обвёл взглядом группу гостей. Хорошо, что он захватил очки. Почему-то в них ему было спокойнее: он уже отвык выступать перед людьми, тем более в такой день, когда нервозность его зашкаливала.

Может, стоило получше выспаться и не пить настолько крепкий кофе? Хотя что уж теперь…

Его обстоятельный рассказ слушали с явным вниманием и интересом, и даже Со Хён перестала дуться и ходила за ним, смешно приоткрыв рот, а возле стенда с керамическими шкатулками и кувшинчиками для масел и вовсе зависла, как подросток, зачарованно разглядывая прекрасно сохранившиеся узоры и эмаль.

– Под влиянием буддизма в Корё стали популярны купальни, – вещал Чжи Мон, то и дело поглядывая на примыкавший к выставочному залу торговый островок косметики, где две девушки в униформе раскладывали на стендах разнокалиберные тюбики и баночки. На обеих были серые юбки делового покроя и лёгкие розовые жакеты.

За одной из девушек, бледной и какой-то встревоженной, бывший астроном, а ныне искусствовед и историк, следил особенно пристально, стараясь при этом не потерять нить собственного рассказа:

– В тот же период начало развиваться изготовление средств для мытья и купания. Писатель и путешественник тех времён Со Кун ездил по стране и описывал в своей книге, как в столице начали делать мыло, добавляя в рецепт всевозможные травы и даже ароматические масла.

Задумчивая девушка в серо-розовой униформе никак не желала хотя бы посмотреть в его сторону.

Стараясь не показать разочарования, Чжи Мон повысил голос:

– В Корё существовало много аналогов современных масок для лица. На рынке Сонгака продавали товары из-за границы, там было даже знаменитое розовое масло из Болгарии. Уже в те времена из этого масла создавали косметику…

Его живой рассказ неожиданно для него самого увлёк не только женщин, но и мужчин в группе, и по окончании экскурсии Чжи Мон ещё минут пятнадцать отвечал на вопросы и пояснял, что такое притирания и как сушили травы и цветы для настоев и целебных мазей.

Он говорил и досадовал на то, что девушка у торгового островка так и не подошла к выставке, даже на минуту не заинтересовавшись происходящим.

Чжи Мон фанатично собирал эти шкатулки и флаконы по всей Южной Корее, дольше всего проторчав в Кёнджу{?}[Кёнджу – город в юго-восточной части Южной Кореи, на берегу Японского моря. Был столицей древнекорейского государства Силла, вошедшего позже в состав Корё.] и даже умыкнув парочку с местных раскопок. Но вором и злодеем он себя вовсе не считал: надо лучше охранять национальное достояние и наследие прошлого, господа!

Однако его опасные ночные вылазки в гробницы Кёнджу были сущей ерундой по сравнению с пребыванием в Кэсоне{?}[Кэсон – город на юге КНДР, бывший Сонгак – столица древнего Корё.], где Чжи Мон оставил о себе «добрую» память, прихватив целую коллекцию полотен и чудом при этом не попавшись. И пусть он до сих пор наверняка находился в розыске у местной полиции, его это волновало мало. Во-первых, возвращаться в Северную Корею и даже в демилитаризованную зону он не собирался. По крайней мере, в ближайшем будущем. Во-вторых, он свистнул в руинах королевского дворца картины, которые сам же когда-то там и припрятал. Посему, в-третьих и в-главных, совесть его была чиста, ведь все эти преступления он совершил во имя благого дела!

Вот только та, ради кого он неоднократно нарушал не только границы, но и закон, помогать ему в этом благом деле почему-то не спешила.

Чжи Мон вздохнул и картинно закатил глаза:

– Женщины!

Сказав это, он тут же наткнулся на возмущённый взгляд Чон Со Хён.

Ну вот, пожалуйста! Теперь он ко всем своим прежним провинностям стал в её глазах ещё и женоненавистником. Ладно, чего уж там, кем он только ни был! Одним клеймом больше, одним меньше – невелика беда. Сейчас у него есть заботы поважнее, чем собственный подпорченный имидж.

Распрощавшись с посетителями выставки и оставив привередливую и щепетильную госпожу Чон встречать тех, кто заглянул туда без экскурсии, Чжи Мон направился к косметическому островку, ощущая странный неприятный холодок в животе. Неужто он настолько сильно волнуется?

– Здравствуйте! – с искренней улыбкой, так отличавшейся от натужной мимики Со Хён, поклонилась ему девушка-консультант.

Её поклон был по-старинному изящным, отчего на миг Чжи Мону показалось, что девушка одета не в жакет с короткой юбкой, а в роскошные струящиеся ткани десятого века. А взгляд её огромных глаз оказался таким тёплым и… родным, что экс-звездочёт и вовсе потерял дар речи.

Он с усилием вынырнул из прошлого, заметив, с каким вежливым ожиданием смотрит на него девушка.

– Ваша фамилия Го? – вместо этого поинтересовался Чжи Мон, подчёркнуто глядя на бейдж на розовом жакете.

– Что? – удивилась было она, но тут же её улыбка расцвела ещё больше. – А, да. Я Го Ха Чжин.

Она смотрела на него открыто, дружелюбно и… не узнавала. Может, напрасно он сбрил бороду? И очки, наверное, нужно было снять.

– А вы знали, что в эпоху Корё ваша фамилия звучала как «Хэ»? – рискнул закинуть удочку Чжи Мон.

– О! Правда? – Го Ха Чжин быстро справилась со смущением и указала своей маленькой ручкой на стенд: – А мы как раз продаём косметику по рецептам эпохи Корё. Забавное совпадение!

– Совпадений не бывает, – возразил Чжи Мон. – Просто всё возвращается на своё место.

– Что? – в глазах девушки мелькнуло тревожное недоумение.

Вот кто тянул его за язык? А хотя… Ему нужно было как-то подтолкнуть её, заставить вспомнить, но при этом не перегнуть палку. В самом деле, не рассказывать же ей сразу, какую многоходовку он провернул, чтобы организовать рядом с выставкой, посвящённой косметике древнего Корё, этот торговый островок isoi{?}[isoi – южнокорейский косметический бренд.], да ещё и с представленной линейкой средств на основе болгарской розы, запах которой, к слову, Чжи Мон терпеть не мог.

А вот, кстати, почему бы и… да?

Чтобы заполнить возникшую неловкую паузу, Чжи Мон шумно втянул носом воздух и сощурился:

– А здесь очень сильный аромат роз!

– Так ведь при изготовлении нашей продукции используется розовое масло, – мигоможивилась Го Ха Чжин. Упоминание привычной темы вернуло ей уверенность. Она взяла в руки флакон, показывая его Чжи Мону: – Например, в этой сыворотке. В её состав входит экстракт болгарского розового масла.

Она сказала это и вдруг умолкла, часто моргая и глядя в одну точку.

А Чжи Мон весь подобрался – неужели?

– Вы в порядке? – склонился он к Го Ха Чжин с искренним беспокойством.

– Что? – непонимающе взглянула на него девушка. – А, да… Всё хорошо, – она глубоко вздохнула и продолжила, но голос её дрожал: – При регулярном использовании этой сыворотки состояние вашей кожи непременно улучшится.

Она отложила флакон и как-то уж очень поспешно схватила со стенда ближайший к ней тюбик:

– А вы знали, что уже в эпоху Корё существовал аналог ВВ-крема?

Ещё бы он не знал, когда самолично доставал его ингредиенты для одной служанки из Дамивона, чтобы та помогла скрыть шрам четвёртому принцу перед ритуалом дождя!

– Сейчас и мужчины пользуются им…

Внезапно тюбик выскользнул из рук Го Ха Чжин, а сама она резко побледнела и покачнулась, не закончив фразу.

– Вам стоит присесть, – заботливо заметил Чжи Мон, изо всех сил стараясь за вежливостью спрятать рвущуюся наружу радость.

– Да что это со мной? – пролепетала Го Ха Чжин, опираясь ослабевшими руками на стойку с косметикой.

К ней подбежала её напарница, слегка задев плечо Чжи Мона.

– Так не пойдёт! – воскликнула она, подхватывая подругу под руки. – Тебе нужно отдохнуть. Иди домой! Я сама тут справлюсь.

– Извините, – дрожащим голосом попрощалась с Чжи Моном Го Ха Чжин и побрела к служебному выходу, прижимая ладонь ко лбу и повторяя в смятении: – Что же это со мной?

«Ничего особенного, госпожа Хэ, – мысленно ответил Чжи Мон, глядя ей вслед. – Просто вы наконец-то начинаете вспоминать свою жизнь. Свою истинную жизнь».

 

Ждать ему пришлось недолго.

Переодевшись, Го Ха Чжин появилась в торговом зале в лёгком белом сарафане. С распущенными волосами она выглядела чуть менее скованной и бледной, но по-прежнему потерянной.

Чжи Мон наблюдал из-за кофейного автомата, как она прошла мимо лифта, мельком глянув на ожидавшую его толпу покупателей, и направилась в малолюдное крыло этажа, очевидно, собираясь спуститься по служебной лестнице, расположенной в самом его конце.

Есть!

Довольно потирая руки, Чжи Мон двинулся за ней, стараясь не попасться ей на глаза, впрочем, это было несложно, учитывая то, в каком она была состоянии.

У вывески «Картины эпохи Корё» Го Ха Чжин задержалась, а затем нерешительно шагнула к картине, висевшей прямо напротив входа. На ней была изображена церемония изгнания злых духов, где воины в устрашающих масках обнажили мечи в древнем ритуале.

Чжи Мон стоял в коридоре за спиной девушки, прячась за разросшийся фикус, и не видел её лица, но был уверен, что она слышит то же, что и он – лязганье металла, бой барабанов и крик: «Защищайте короля!» Картина словно ожила при появлении Го Ха Чжин и теперь говорила с нею.

Дыхание девушки участилось и было отчётливо различимо в гулкой тишине пустого зала. Она прошла дальше и замерла возле следующего полотна – квадратного, сохранившегося чуть хуже, однако довольно ярко передающего ликование людей на дворцовой площади и шум ливня, что омывал центральную фигуру в белом, воздевшую руку к небу.

– Кван… джон? – ошеломлённо прошептала Го Ха Чжин. – Так это был не сон… Точно, не сон!

Она шла по залу действительно будто во сне, и каждая картина заставляла её вздрагивать от новой волны воспоминаний и вызванных ими чувств. А Чжи Мон не сводил с неё пристального напряжённого взгляда и вместе с нею заново проживал все эти моменты, что были теперь лишь опавшими сухими листьями с некогда цветущего дерева жизни.

Жизни в древнем Корё.

Их было немало, этих картин на пожелтевшей от времени плотной рисовой бумаге, местами истлевших, покрытых пятнами, со стёртыми красками, и каждая из них рассказывала свою правдивую трогательную историю. День рождения десятого принца Ван Ына, которому Хэ Су пела песню в присутствии его братьев. Её неумелый земной поклон королю Тхэджо при их первой встрече, когда тот не знал, смеяться или негодовать. Столкновение в лесу с бандой однорукого, от которого Хэ Су пыталась защитить Ван Чжона, или он её – непонятно. Игра принцев в пёрышко – весёлая, живая, как и они сами. Тогда ещё – живые…

У двух заснеженных картин, висевших рядом, Го Ха Чжин не сдержалась и всхлипнула. Восьмой принц, бережно поддерживающий за руку оступившуюся в сугробе кузину своей жены, и он же, несущий под снегопадом уснувшую, навечно уснувшую Хэ Мён Хи.

– Пусть спит, – повторила Го Ха Чжин слова Ван Ука, обращённые к ней, к Хэ Су, тысячу лет назад на дорожке сонного зимнего сада.

Тысячу лет назад!

Девушка в смятении переводила взгляд с одной картины на другую, и Чжи Мон слышал, как она всхлипывает: сперва едва различимо, затем всё громче. Он оглянулся – хорошо, что это крыло этажа пустовало, здесь не было ни магазинов, ни развлечений, ни офисов. Не зря он выбрал для выставки этот укромный уголок торгового центра, и в будни напоминавшего муравейник! Ему не нужна была посещаемость экспозиции. Он ждал одного посетителя. Вернее, двух, но… на всё воля Небес!

Наконец Го Ха Чжин приблизилась к самой большой, лучше всех сохранившейся картине – и ахнула, пошатнувшись. А в ушах Чжи Мона прозвучал властный голос императора: «Рисунок должен быть точным, чтобы смотрящий видел меня, как живого».

Чжи Мон с облегчением выдохнул, едва себя не обнаружив. Не напрасно он возлагал на этот портрет такие надежды! Не напрасно столько рисковал ради него и других висевших здесь полотен!

Ведь он специально разыскивал в Чхунджу того самого художника, что изобразил императора так искусно и точно. Помнится, в тот день ещё четырнадцатый принц едва не распрощался с жизнью, додумавшись просить у Кванджона разрешения жениться на его же возлюбленной. Нет, он не просил – он ставил императора перед фактом. Безумец! Но вот ведь как тогда всё обернулось…

Щедрость астронома сделала своё дело, и старый мастер Юн внимательно слушал, что нужно запечатлеть на бумаге. Да, сюжеты картин были не совсем обычными, а имена тех, кого требовалось нарисовать, привели художника в полнейшее замешательство, но Чжи Мон не поскупился, и мастер Юн постарался на славу, а руины дворца надёжно сохранили полотна до поры до времени…

И вот теперь четвёртый правитель Корё с печальным упрёком взирал с портрета на стоявшую перед ним Го Ха Чжин и как будто спрашивал: «Неужели ты не узнаёшь меня, Су?»

Она узнала.

Узнала – и разрыдалась.

Не замечая притаившегося у входа в зал Чжи Мона, она обернулась к последней картине, не такой большой и сюжетно насыщенной, как предыдущие, но полной настолько пронзительной, щемящей тоски, что она передалась даже Чжи Мону, не говоря уже о самой Ха Чжин.

На полотне был изображён император, в одиночестве застывший на площади перед дворцом, который будто нависал над ним, давил на него и угрожал. И никого не было рядом: никто не стоял за плечом Кванджона, не держал его за руку, не прикрывал собой. Некому было ни помочь, ни защитить, ни утешить его в этом бесконечном противостоянии.

Все покинули его. Четвёртый император Корё нёс свою неподъёмную скорбную ношу совершенно один, с рождения и до смерти.

– Простите! – сквозь слёзы взмолилась Го Ха Чжин, обращаясь к тому, кто остался там, по ту сторону картинной рамы, по ту сторону непреодолимой толщи времени. – Простите, что оставила вас одного!

Она закрывала лицо руками и горько плакала, повторяя:

– Простите меня…

Чжи Мон разрывался между желанием подойти к ней и успокоить и необходимостью позволить ей выплакаться, как когда-то он давал выплакать и отпустить свою боль Кванджону. Да, это тяжело – вот так вспомнить и осознать, но гораздо страшнее держать всё в себе – Чжи Мон знал это как никто другой.

Однако когда колени Го Ха Чжин подломились и она, обессилев, опустилась на пол, сжимаясь в комочек в безотчётной попытке закрыться от навалившегося на неё бремени собственной вины, Чжи Мон не выдержал. Он ещё раз огляделся, убедился, что рядом нет ни души, и неслышно подошёл к скорчившейся на полу девушке, чьи худенькие плечи вздрагивали от рыданий.

Едва ли не впервые в жизни он не знал, что сказать и как сказать, и поэтому просто протянул ей свой носовой платок, так кстати оказавшийся в кармане.

Го Ха Чжин непонимающе взглянула на платок, а когда подняла голову, глаза её расширились от потрясения:

– Господин… Чхве Чжи Мон? – прошептала она, поднеся руку ко рту.

Она узнала его! Наконец-то узнала, потому что смотрела на него теперь другими глазами – глазами Хэ Су.

– Приветствую вас, госпожа Хэ, – мягко улыбнулся Чжи Мон. – Позвольте мне помочь вам.

Он вложил платок в мокрые пальцы Ха Чжин, а затем, бережно и почтительно обнимая её за плечи, помог ей подняться.

Сама не своя от шока, девушка молча приняла его помощь и последовала за ним на подземную стоянку, где Чжи Мон усадил её в машину, пристегнул и, усевшись сам, протянул бутылку воды. Го Ха Чжин взяла её с благодарной улыбкой, но губы её тряслись и она всё время отводила взгляд, так ни о чём и не спросив.

Время. Ей нужно время, напомнил себе Чжи Мон и повернул ключ зажигания.

***

Мотор уже остыл, когда Го Ха Чжин наконец вышла из оцепенения. Она скользнула взглядом по мандариновым деревьям, росшим у её дома, и брови её вскинулись. Не с удивлением – скорее, с пониманием.

– Вы всё знаете обо мне, да, господин звездочёт? – повернулась она к терпеливо молчавшему на водительском сиденье Чжи Мону, и в голосе её прозвучал не вопрос, а утверждение.

Пока они ехали по полуденному Сеулу, она выпила всю воду и немного успокоилась, однако по-прежнему комкала в руках синий носовой платок, что насквозь промок от слёз.

Чжи Мон не удержался от мысленной похвалы в свой адрес. Надо же, как удачно он прихватил платок перед выходом – как знал! Хотя что тут удивляться: интуиция проводника. Такое враз не исчезнет.

– Не всё, госпожа Хэ, – покачал он головой, затем вышел из машины и, обогнув её, открыл дверь со стороны девушки. – Далеко не всё, поверьте мне.

Опустошённая слезами и воспоминаниями, Го Ха Чжин позволила ему взять себя под руку и фактически втащить на третий этаж, но у двери в квартиру ожила. Замок приветливо щёлкнул, и девушка жестом пригласила Чжи Мона войти.

– Входите, господин Чхве, – усмехнулась она, заметив, что он помедлил на пороге. – Это не Дамивон, и у меня нет соседей, так что не бойтесь запятнать мою репутацию. Разрешение императора вам не требуется.

Чжи Мон прошёл вслед за ней в маленькую светлую кухню в голубых тонах и сел на диванчик у окна, где поддувал лёгкий сквозняк и было не так жарко.

– Чай? – спросила Го Ха Чжин, наливая воду в фильтр. – Или, быть может, кофе со льдом?

– От вашего изумительного чая я никогда не откажусь, госпожа Хэ, – благодарно улыбнулся экс-астроном. – Целую вечность его не пил! – и по изменившемуся лицу девушки понял, что ляпнул не то. Но он всего лишь старался разрядить обстановку, и, видимо, получилось у него плохо. Потому что он заметил, как напряжена Ха Чжин, как подрагивают её руки, пока она достаёт из разных мешочков травы и засушенные цветочные лепестки и смешивает их в мраморной ступке.

Несмотря на волнение, движения её были уверенными, ловкими и при этом плавными, так что Чжи Мон невольно залюбовался ею. Да что говорить, он просто по ней скучал!

– Прошу прощения, госпожа Го, – очнувшись, исправился он. – Я привык называть вас иначе.

– Называйте так, как привыкли, господин звездочёт, я не против, – пожала плечами Хэ Су. Да, именно Хэ Су! Она вынула из шкафчика чашки и поставила их на стол перед гостем. – Так вот почему я никак не могла после комы свыкнуться со своим настоящим именем! Оно казалось мне неуютным, словно я надела чужую одежду.

– Имя Хэ Су было вашим десять лет.

– Да. Целую жизнь, – вздохнула девушка и отвернулась, пытаясь скрыть вновь навернувшиеся на глаза слёзы. – Простите, я ненадолго.

Она вышла, и вскоре из ванной послышался шум воды.

Этот звук вернул Чжи Мона в тот самый день, чуть больше года назад по меркам времени Го Ха Чжин, когда он выдернул её из привычного мира. И вот уже приглушённое журчание водопроводной воды сменилось свежим бисерным шумом водопада в городском парке, гомоном детей и плачем растрёпанной девушки, что весьма неоригинально пыталась избавиться от проблем с помощью соджу. Он, Чжи Мон, оказался её единственным слушателем, которому она изливала душу. И которому, кстати, отдала початую бутылку, встретив его выразительный взгляд попрошайки.

– Вы когда-нибудь хотели заснуть на сотню или даже тысячу лет? – спрашивала его Го Ха Чжин, не ожидая ответа. – Я хочу. Очень хочу! У меня всё идёт наперекосяк, и не видно просвета в этой жизни…

Соджу на жаре быстро разморило её, и девушка еле выговаривала слова. А может, затруднение вызывала и разбитая губа, которой Ха Чжин периодически касалась и морщилась от боли.

– Ты говоришь себе, что всё будет хорошо, однако обязательно случается что-то плохое, – бормотала она, пока Чжи Мон жадно пил, причмокивая от удовольствия: денёк выдался не по-майски знойным и сухим. – Было бы здорово просто заснуть и больше никогда не просыпаться. Как бы мне хотелось всё забыть, но не получается!

Ха Чжин тяжко вздохнула и шмыгнула носом.

– Как бы я хотела забыть придурка, бросившего меня с кучей долгов, девку, которая увела у меня парня… Никому нельзя верить! И вообще, как вышло, что всё это произошло со мной? – её жалобный голосок истончился до стона, она уткнулась лицом в острые коленки, обтянутые рваными джинсами, и разревелась уже в открытую.

– Жизнь нельзя изменить по своему желанию, – сказал Чжи Мон её рыжему затылку, подрагивающему от плача. – Только если умереть и снова возродиться.

Он изрёк эту глубокую мысль и завалился на бок, устроившись на потрёпанном рюкзаке. Притворился спящим, хотя сам исподтишка наблюдал за девушкой, что пыталась теперь утопить свои беды в слезах вместо алкоголя.

А он, Чжи Мон, взял и утопил её! Натурально. Не своими руками, конечно. Он же не изверг какой! Просто заранее обстряпал всё так, что Ха Чжин бросится спасать из воды мальчонку, поскользнувшегося на мостках, передаст его суетящимся родителям, а сама уйдёт под воду. Да так глубоко, что вынырнет аж в древнем Корё, попав в тело юной аристократки, кузины жены Ван Ука.

Эту тихоню-притворщицу как раз занесло в королевскую купальню поглазеть на принцев, но она оступилась и потеряла сознание в воде, ударившись головой о каменный выступ. Конечно, хлопотно было перемещать и её тоже, но Чжи Мон потом удостоверился, что настоящей, а вернее, бывшей Хэ Су весьма недурно жилось в Чосоне{?}[Чосон – корейское государство, существовавшее в 1392–1897 гг.] при дворе Седжона{?}[Седжон Великий – 4-й правитель корейского государства Чосон, правивший в 1418–1450 гг.]. Не самый плохой расклад, а?

Спору нет, всё можно было устроить иначе, без лишнего шума и драмы, но в тот раз выбирать ему не приходилось: надвигалось солнечное затмение, и время поджимало. Самому-то ему для перемещения это было непринципиально, а вот с другим человеком, а тем более двумя, иначе бы не вышло.

Так всё и началось. Так двадцатишестилетняя Го Ха Чжин стала шестнадцатилетней Хэ Су, которой предстояло пробраться в сердце дикого волчонка, принца-изгоя, чтобы сделать из него великого правителя. А заодно покорить других принцев, сблизиться с самим основателем государства, настроить против себя принцессу Хванбо…

Всего и не перечислишь, да и надо ли?

– Почему именно я, господин Чхве?

От неожиданности Чжи Мон дёрнулся, возвращаясь в настоящее, и едва не опрокинул свою чашку. Хэ Су наблюдала за ним из дверного проема, где стояла, опираясь спиной о косяк. Её волосы были подколоты кверху, а умытое лицо прояснилось, хотя в уголках глаз поблёскивали притаившиеся слезинки.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Просто случайность.

Пришло время давать ответы на вопросы, а он никак не мог взять себя в руки и сосредоточиться. Или это последствия?

– Вы же сами говорили, что случайностей и совпадений не бывает, – кольнула его Хэ Су, и Чжи Мон невольно улыбнулся: туше́.

На миг ему померещилось, что перед ним та самая жизнерадостная и острая на язык девчонка, которая привлекла внимание всех принцев и столько раз шокировала своим поведением членов королевской семьи, пока не вникла в устои того времени и не научилась вести себя во дворце.

Но нынешняя Хэ Су была такой, какую сделала из неё придворная жизнь в древнем Корё, полная опасностей, интриг, лжи и предательства. Из смелой, озорной и весёлой она превратилась в кроткую и осторожную. Чжи Мон хорошо помнил, как на её лице всё реже стала появляться улыбка и почти никогда не звучал её особенный задорный смех, что просто изводило Кванджона. Неудивительно, что после всего пережитого – пыток, потерь и мучений – она серьёзно заболела. К тому же та, прежняя Хэ Су, страдала пороком сердца. Так стоило ли удивляться тревожности, болезни и ранней смерти возлюбленной императора?

Чжи Мон слишком долго молчал, и Хэ Су оторвалась от стены, чтобы заварить чай: вода как раз закипала. Она занималась угощением и не торопила своего гостя, словно тоже чувствовала, что ему нужно время. Впрочем, придворная дама Хэ всегда была поразительно чуткой и деликатной, как и её наставница.

– Да, говорил, – наконец согласился бывший астроном, поочерёдно принимая у Хэ Су из рук тарелки с сушёными фруктами, пастилой и медовым печеньем. – Случайностей не бывает. Есть лишь воля Небес.

Он расставлял сладости и думал, что опять брякнул не то. Нет, сегодня определённо не его день!

– Воля Небес? – переспросила Хэ Су, разливая чай по чашкам и усаживаясь на стул по другую сторону круглого обеденного стола. – Вы серьёзно?

Чжи Мон хмыкнул, вспомнив, как против этой его заезженной фразы постоянно восставал четвёртый принц, который на дух не переносил, когда звездочёт прикрывался своей универсальной отмазкой. Хотя спорить тут было не о чем.

Воля Небес. Основа всего. Непреложный закон. Истина в своей первозданной сути, в каком бы веке она ни звучала и как бы к ней ни относились: с почтением, равнодушием или сарказмом. Она просто была – и всё.

– Да, я серьёзно, – кивнул Чжи Мон, втягивая носом божественный аромат чая придворной дамы Хэ и жмурясь от наслаждения.

Чай из пионов! Что ни говори, а лучшего чая он не пил действительно целую вечность. И пусть до сегодняшнего утра Го Ха Чжин не помнила себя прежнюю, но руки её не забыли, как измельчать и правильно смешивать засушенные листья и цветы и как заваривать дивный чай, ведь она сколько лет готовила его для императоров Корё! Мышечная память, перебравшаяся из прошлого в настоящее вместе с душой.

И надо же – пионы, его любимые цветы! Любимый чай! В прошлом советник императора слишком долго отказывал себе в этом нехитром удовольствии, чтобы не вызывать гнев Кванджона с его нетерпимостью к этим ни в чём не повинным цветам и жёсткой психосоматикой, которую нельзя было сгладить и приглушить ничем, как Чжи Мон ни пытался.

Стало быть, придворная дама Хэ помнила его вкусовые пристрастия, как помнила предпочтения и каждого из принцев в напитках и сладостях. Это было чертовски приятно!

Чжи Мон улыбнулся своим воспоминаниям, не торопясь отпил чай и вновь посмотрел на Хэ Су:

– Да, воля Небес, но, если вам будет легче принять это по-другому, то можно рассматривать произошедшее как стечение обстоятельств, обусловленное стоявшей передо мной задачей, внешними факторами и… вашим появлением в парке у озера. Хотя, честно сказать, я был уверен, что вы придёте туда, и специально поджидал вас на пирсе.

А ещё Чжи Мон знал, что жизнь несчастной продавщицы косметики летела в тартарары и Ха Чжин как никто другой готова была променять своё жалкое существование на что угодно.

Как знал о ней и нечто другое, более значимое для его миссии.

– А для чего вам нужно было в тот день изображать из себя бомжа? – лукаво глянула на него Хэ Су поверх чашки, и Чжи Мон едва не подавился пастилой. – Тоже по воле Небес?

Какая хорошая память к деталям, однако!

– Скажем так, это был производственный эксперимент, – не очень изящно ушёл он от ответа, стуча ладонью по груди.

– Вот как? – удивилась девушка. – И что же, он вам удался, ваш эксперимент?

– Забирая вас в Корё, я рассчитывал на несколько иной эффект, – признался бывший астроном после того, как прокашлялся. – Проще, если можно так выразиться.

– П-проще? – губы Хэ Су задрожали, и она поспешно поставила чашку с горячим чаем на стол.

– Простите, госпожа Хэ, – смутился Чжи Мон и принялся крутить в пальцах кусочек сушёной хурмы. – Я сегодня сам не свой, и мне трудно подбирать правильные слова. Простите.

Они некоторое время пили чай в тишине. На кухне витал запах пионов и недосказанности, и оба понимали, что весь их разговор ещё впереди.

– Зачем же вы забрали меня туда, господин Чхве? – наконец спросила Хэ Су. Она поднялась из-за стола, чтобы заварить ещё чая, и Чжи Мон был благодарен ей за эту передышку: ему вдруг стало сложно смотреть ей в глаза. – Не из-за имени же, что в древнем Корё произносилось как «Хэ», – она непроизвольно повторила интонацию Чжи Мона, с которой он выдал эту фразу в «Лотте», и они переглянулись с понимающими улыбками. – В чём была ваша, а вернее, моя задача?

– Если коротко – направить ход истории в истинное русло.

– И я это сделала?

– Да, госпожа Хэ. Вы стали ключевым звеном во многих процессах и событиях при королевском дворе Корё, без которых не случилось бы то, что должно было случиться.

Чжи Мон намеренно не упоминал Ван Со, ожидая, что Хэ Су заговорит о нём сама: ему важно было понять, что она думает об императоре, как помнит его, кем он остался в её сердце. Сам бывший звездочёт уже не мог залезть к ней ни в голову, ни в душу, но именно сейчас эта беспомощность его вполне устраивала по многим причинам.

Вернувшись за стол, Хэ Су долго разглядывала чаинки в чашке, а потом заговорила, медленно, будто что-то вспоминая тут же, по ходу своего рассказа:

– Когда год назад я вышла из комы, я всё не могла понять, что произошло. Конечно, мне всё рассказали: как я прыгнула в воду за мальчиком, как спасла его, а сама внезапно пошла ко дну. Никто так и не сумел объяснить, почему. И я сама тоже. Я неплохо плаваю, течения в озере не было, однако меня вдруг накрыла багровая тьма и потащила куда-то… Куда-то вниз, а у меня не осталось сил ей сопротивляться. Говорили, что в тот момент произошло солнечное затмение. Мне кажется, я что-то такое видела сквозь толщу воды перед тем, как… захлебнуться.

Хэ Су сделала пару глотков остывшего чая. Она сидела на удивление прямо и держала чашку так изящно, как это могла делать только благородная дама.

– Родители мальчика навещали меня в больнице, когда я пришла в себя. Это было с их стороны очень мило, да и сам Ын Юль оказался славным, он напомнил мне брата. Благодаря помощи этой семьи и моим родственникам мне удалось расплатиться с долгами, я вернулась домой, нашла работу, всё как-то устроилось, но… эта жизнь почему-то казалась мне не моей, словно меня… – она умолкла, подбирая слова. – Не знаю, как лучше сказать… Словно меня звали, настойчиво звали куда-то назад, откуда я ушла не по своей воле. Словно меня искали там. И зов этот усиливался в моих снах. Дошло до того, что я вообще стала бояться спать.

Хэ Су в упор посмотрела на Чжи Мона:

– Вы вернули меня сюда, господин Чхве? Почему так рано?

В её голосе ему послышался открытый упрёк.

– И да и нет, – откликнулся Чжи Мон, отвечая на её первый вопрос. Но второй тоже требовал ответа. – Там, в прошлом, к моменту смерти… – он запнулся, хотя правда оставалась правдой, и пытаться отрицать или скрашивать её было бы глупо, – вы достигли того возраста, когда утонули здесь, спасая мальчика. Поэтому вас нужно было оттуда забрать. Временная петля, всё просто. Логичнее и легче всего было возвратить вас обратно в ваше тело. Но психологическая травма от немедленного пробуждения могла стать критической, и мне не оставалось ничего иного, как погрузить вас в кому, из которой вы благополучно вышли год назад.

– Благополучно? – переспросила Хэ Су, и звездочёт вновь осознал, что ему следует аккуратнее выбирать выражения. – Моя жизнь пуста, господин Чхве. Как бы я ни убеждала себя, что всё в порядке, всё наладилось, меня не оставляет ощущение, что мне кого-то не хватает, чтобы чувствовать себя целостно, чувствовать, что я по-настоящему живу. Вернее, не оставляло до сегодняшнего утра, когда я всё вспомнила. А теперь…

Она водила пальцами по столу, что-то рисуя, и Чжи Мон внимательно наблюдал за её выражением лица, чтобы ничего не упустить, потому что понимал: они наконец-то подходят к главному.

Хэ Су подходит к главному.

– Теперь я понимаю, почему мне уже целый год снятся странные сны об одном и том же. Я вижу мужчину с длинным шрамом на лице, который он скрывает под маской. А ещё на нём старинные одежды. Я думала, это всё потому, что я вернулась с того света, чуть не утонула и год провалялась в коме. И никак не могла понять, почему каждый раз, когда он мне снится, я просыпаюсь вся в слезах. А сегодня я это поняла.

Она подняла голову:

– Мне снится Ван Со, – на имени четвёртого принца голос её сорвался. – И всё, что я вижу, не просто ночные видения и фантазия больного рассудка. Это воспоминания. Воспоминания о моей жизни. С ним. И без него…

Не справившись с эмоциями, Хэ Су сгорбилась и закрыла лицо руками.

А Чжи Мон молча ждал, пока она продолжит говорить. Вслед за пролившимися слезами пришло время для потока слов – их тоже нужно было отпустить. И бывший астроном приготовился слушать. Он был здесь в том числе и для этого.

– Вы сказали, что знаете обо мне далеко не всё, господин Чхве, – Хэ Су отняла руки от порозовевших в смущении щёк и вновь выпрямилась на стуле. – То же самое и я могу сказать о себе самой. Кто я? Го Ха Чжин или Хэ Су? Какая жизнь моя, настоящая? Я не знаю.

Она беззвучно побарабанила пальцами по столу, видимо, собираясь с мыслями.

– Когда я поняла, куда попала, правда, не ведая, как, у меня было одно стремление – выжить. Выжить любой ценой. Начать жизнь с нуля. Ведь мне особо нечего было терять, да и выбора не было. И на моё счастье, – губы Хэ Су саркастически скривились, – рядом оказался восьмой принц – утончённый, умный, благородный, великодушный и щедрый. И красивый, конечно же. В общем, само средоточие добродетелей. Несмотря на то, что он был мужем моей кузины, я увлеклась им, вернее, вцепилась в него в надежде освоиться в новой для себя реальности и забыть мир прежний, полный разочарований и потерь… – она взглянула на Чжи Мона. – Вы простите меня за откровенность, господин звездочёт. Но кому же ещё я могу всё это рассказать, если не вам. Тем более что бо́льшая часть этой истории вам известна, как бы вы ни утверждали обратное. Я не знаю, кто вы на самом деле, и не стану спрашивать, но вам придётся принять меня такой, какая я есть, и выслушать, даже если это изменит ваше мнение обо мне.

Не дожидаясь ответа, она отвела взгляд к окну и продолжила, глядя на редкие немощные облака на блёклом от зноя сеульском небе:

– Ван Ук помогал мне, учил меня, заботился обо мне и этим привязывал к себе всё крепче. День ото дня я всё больше доверялась ему и думала о нём. Но тут появился он, четвёртый принц, – мой ночной кошмар, навязчивая опасность, пошатнувшая хрупкий покой, которого мне удалось достичь под защитой семьи Мён Хи, едва освоившись в этом мире и времени. Если бы вы только знали, как жутко я боялась Ван Со! Каждый раз при встрече он грубил мне, угрожал, запугивал и заставлял жалеть о том, что он спас меня от падения в реку. Ведь тогда, в лесу, после покушения на церемонии изгнания духов он спокойно приказал наёмнику убить меня! А ещё все эти слухи о нём из Шинчжу и отношение к нему во дворце… Как я могла по-доброму принимать его? – она глянула на Чжи Мона, как будто ища у него поддержку, но тут же вновь отвернулась.

– Он вёл себя дико и агрессивно в противоположность терпению и мягкости восьмого принца, рядом с которым я успокаивалась и чувствовала себя защищённой, пусть меня и терзали муки совести перед сестрой. А потом Ван Со вдруг назвал меня своей, когда спас от побоев Ён Хвы. Он прекратил угрожать мне смертью, хотя не упускал случая поддразнить и зацепить чем-нибудь. И я сама не заметила, как перестала его бояться, тем более что он уехал из поместья Ван Ука жить во дворец, и с тех пор мы намного реже виделись с ним.

И всё равно, пусть страх и ушёл, когда Ван Со приближался ко мне, меня будто опалял огонь и становилось трудно дышать. И лишь много позже я поняла причину – он был моим солнцем, оттого-то я и чувствовала себя так странно. Ван Ук дарил мне ощущение уюта и безопасности, как… – Хэ Су замолчала на пару секунд, подыскивая нужное сравнение, – как свеча. Он разгонял мрак, согревал меня, и мне думалось, что он никогда не изменится. Но он был той самой свечой, что, обещая гореть и согревать вечно, обманывает и меняется, истончаясь в чувствах, тепле и свете. Выбрать Ван Ука означало променять на жалкую свечу солнце, которое обжигает, иногда пугает и ранит, но не меняется, не даёт кануть во тьму и остаётся рядом несмотря ни на что. А я это сделала. Я столько лет выбирала восьмого принца, отталкивая Ван Со и терзая его этим! Как же я была глупа, Боже, как жестоко ошибалась!

Последние фразы Хэ Су не проговорила – выкрикнула и, вскочив со стула, принялась расхаживать по крохотной кухне. Три шага от окна к двери, три шага обратно – и снова к двери.

Чай был забыт. Казалось, о своём госте она позабыла тоже, и Чжи Мон изо всех сил старался не выдать своего присутствия: он отодвинулся в самый угол и молча наблюдал за Хэ Су. Даже дыхание затаил.

– Когда умерла Мён Хи, я знала, что моя жизнь поломалась вновь и уже никогда не будет прежней, но чтобы настолько! – Хэ Су замерла и, обняв себя руками, постояла, запрокинув голову, заново переживая потерю. Когда же ей удалось справиться с подступившими слезами, она вновь зашагала по кухне, не обращая внимания на Чжи Мона. – Эта угроза замужества с королём Тхэджо, моё превращение в простую служанку, суровые уроки наложницы О, преследования королевы Ю и неприкрытая ненависть принцессы Хванбо! Я и сама не понимаю, как мне удалось со всем этим справиться. Однако Ван Со был рядом в самые трудные моменты, а я не замечала его, как мы не замечаем солнце высоко над головой, не ценим его тепло и свет, принимая это как данность. Я продолжала думать о Ван Уке, продолжала выбирать его! Его!

Хэ Су в сердцах стукнула кулаком по дверному косяку и ахнула от боли.

– Наложница О пыталась открыть мне глаза, предостерегала от дружбы с принцами, но меня её увещевания ничему не учили. Я упрямо верила в несбыточное и ждала недосягаемого. Ведь сам восьмой принц просил меня об этом – нужно немного подождать, потерпеть… Ещё немного, и ещё… Я доверяла ему и слушалась его. И при этом всё ближе подпускала к себе Ван Со, даже не предполагая, кем стану для него, кем уже стала! Недаром перед ритуалом дождя, когда я скрыла его шрам просто из добрых побуждений, он сказал мне: «Помнишь, что ты принадлежишь мне? Будь готова – я никогда не отпущу тебя!» Он говорил это абсолютно серьёзно, это была его клятва, его обещание мне, а я… Я беспечно отмахивалась от тревожных мыслей, считая поведение Его Высочества проявлением мимолётной прихоти и несносного характера, от которого доставалось всем. Пока не пошёл ливень и пелена на моих глазах не сменилась с туманной на кроваво-красную…

В очередной раз поравнявшись со столом, Хэ Су вдруг резко развернулась к Чжи Мону, заставив его отпрянуть от неожиданности.

– Господин звездочёт, – тоном прокурора пригвоздила она его к месту, наклонясь к нему через стол. – Мои видения о Кванджоне, о творимой им жестокости и зверских расправах – это ваших рук дело?

Ошеломлённый этим неожиданным поворотом, Чжи Мон открыл было рот, однако не сразу нашёлся с ответом, а Хэ Су продолжала напирать:

– Зачем, зачем вы это сделали, а потом убеждали меня не пытаться ничего изменить? Зачем показали мне его таким, толкнув меня в пропасть ужаса перед ним? Ведь в этих моих видениях он представал передо мной будущим кровавым императором-тираном, убивавшим своих братьев, племянников и других неугодных!

– Госпожа Хэ… – Чжи Мон настолько растерялся под шквалом её обвинений, что не сразу смог и слово вставить. – Госпожа Хэ, послушайте…

– Как вы могли, господин астроном или кто вы там на самом деле? – разошлась Хэ Су, энергично жестикулируя. – Из-за вас, из-за этих кошмарных видений в тот момент, когда другие наконец-то разглядели в четвёртом принце человека, я увидела в нём чудовище! И я столько раз ранила его этим! Он годами страдал из-за меня, из-за того, что я верила не ему, а тому, что вы вложили в мою голову! Как вы могли?

– Госпожа Хэ, я здесь ни при чём. Клянусь вам! – повысил голос Чжи Мон, вставая с дивана и шагая к ней. – Эти видения, ваши выводы и ваше изменившееся отношение к Его Высочеству – вот она, та самая воля Небес, что неподвластна ни вашим желаниям, ни моим, что бы вы там себе ни думали, и как бы я ни хотел что-то изменить. Услышьте меня наконец!

В то время как он говорил это Хэ Су, та пятилась от него, пока не наткнулась спиной на холодильник, непроизвольно закрываясь руками. Этот её беззащитный жест отрезвил Чжи Мона, и он прекратил своё наступление. Благо и ограниченное пространство кухни не позволяло.

– Но ведь если бы не мои видения, – лепетала девушка, вмиг утратив боевой пыл, – если бы я не поверила в то, что мне в них открылось о четвёртом принце, всё могло быть иначе.

– Не могло! – отрезал Чжи Мон, возвышаясь над ней. – В том-то и дело, что не могло, госпожа Хэ. Поймите же вы! Всё должно было идти так, как предначертано свыше, и ваши видения – это часть Небесного замысла, проявления судьбы, над которой вы изволили недавно шутить. Если хотите знать, если вас это хоть сколько-нибудь примирит с положением вещей, я скажу вам, что Ван Со тоже не верил мне. Не верил в судьбу, в звезду Короля, под которой родился, сопротивлялся воле Небес до последнего вздоха. Он шёл вперёд не благодаря, а вопреки. И быть может, именно это закалило его и сделало тем, кем он в итоге стал. Да, через страдания и преодоление! Но таков его путь, как и ваш, собственно. И ваше отношение к этому ничего не меняет. Оно меняет другое – меня…

Чжи Мон опомнился и оборвал себя на полуслове.

– Простите, госпожа Хэ, – покаянно проговорил он, сбавив децибелы и возвращаясь в облюбованный им угол у окна. – Мне просто очень хочется, чтобы вы поняли: у меня нет причин лгать вам. Теперь – нет. Ни вам, ни… – Чжи Мон в который раз стушевался и проглотил конец фразы, прожевав её, как кусок пережаренной свинины, – кому бы то ни было.

Он сел на своё прежнее место и одним глотком допил остывшую жидкость в чашке, смачивая саднящее горло. Что это с ним вдруг? Когда он разучился контролировать свои эмоции, действия и слова? Или это всё-таки последствия, от которых он открещивался, не желая признавать очевидное?

Хэ Су осталась стоять у холодильника. Может, подумала, что там безопаснее? Ну да, примерно как рядом с Ван Уком, если где-то поблизости находился четвёртый принц.

– Простите мою несдержанность, господин Чхве, – только и сказала она.

– Да и вы мою тоже, – миролюбиво откликнулся Чжи Мон. – И знаете, что? Давайте прекратим извиняться друг перед другом, иначе наш разговор превратится в бесконечную череду извинений, а нам есть что сказать и кроме этого, поважнее. Вы согласны? Хватит просить прощения за прошлое, и настоящее тоже. Прошлое уже не вернёшь, настоящее происходит прямо сейчас, и смысла тратить время на лишние слова нет. А будущее настолько непредсказуемо, что, быть может, извиняться больше не придётся. Или придётся, но иначе и совсем за другое. Как знать…

Говоря всё это, он не покривил душой ни на грамм. Хватит лжи даже ради дипломатии и высоких целей!

– Вы правы, господин звездочёт, – со вздохом признала Хэ Су, но от холодильника не отошла: так расстояние между нею и Чжи Моном было в этой игрушечной кухоньке максимальным. – Не будем тратить время. Хотя… Его у меня теперь хоть отбавляй. И я всё же позволю себе в последний раз извиниться перед вами за всё то, что могу сказать или сделать впредь, потеряв самообладание. Скрывать свои истинные чувства, следовать правилам и соответствовать чужим ожиданиям – это, знаете ли, очень тяжело.

– Знаю.

Печаль, прозвучавшая в этом коротком слове бывшего астронома, звездочёта и много кого ещё бывшего, могла наполнить собой Вселенную, и Хэ Су это ощутила, понимающе кивнув в ответ.

– Мне больно и стыдно вспоминать прошлое, но эти воспоминания и сны – всё, что у меня теперь есть, – она рассматривала свои ладони, будто пыталась прочесть тайный смысл линии Жизни и линии Судьбы. – Может, Его Высочество был не так уж и не прав, когда столько раз порывался меня убить, а я приписывала его выходки юношеской горячности и очевидным минусам характера! Но ведь я даже не представляла, что у него творится внутри. И потом, сколько терпения ему нужно было иметь, чтобы при его нраве и несдержанности ждать меня годами, сносить все мои безжалостные слова и поступки!

Несмотря на серьёзность разговора, Чжи Мон едва не прыснул: терпение – и Ван Со? Забавно! Это всё равно что наделять щедростью Ван Вона, твёрдостью характера – Ван Му или великодушием и добротой – Ён Хву.

Ван Со и терпение? Хотя в случае с Хэ Су… может, и так. Любовь открыла в четвёртом принце такие качества, которые и предположить-то в нём было нельзя. Однако не для того ли, господин звездочёт, вы перенесли Го Ха Чжин в Корё? То-то же!

– Я всю свою жизнь во дворце тонула, как в том озере, и хваталась за соломинки, в то время как меня звало к себе алое солнце, – продолжала своё самобичевание Хэ Су. – Но я боялась его! В нём было столько огня и страсти, что мне поневоле думалось, что за всем этим кроется жестокость, та самая, что пугала меня в моих видениях. Его Высочество заявлял свои права на меня с такой уверенностью и напором, что мне казалось: случись мне пойти поперёк – и он, не задумываясь, меня убьёт. Или того, кого я предпочту ему. Он ведь прямо сказал об этом на берегу моря, когда увёз меня из дворца, чтобы я могла полюбоваться рассветом. И я сразу подумала о Ван Уке, – Хэ Су поморщилась от досады. – Лучше бы Ван Со меня убил! Ещё раньше, в купальне, в лесу или у молитвенных башен! Тогда, быть может… – она вскинула руку, жестом запрещая Чжи Мону говорить, хотя у того уже вновь открылся рот для возражений. – Да-да, я себе всё уже уяснила. Воля Небес. Временная петля. Всё происходит тогда, когда должно произойти… Я поняла это, господин звездочёт. Но дайте же мне выговориться и позвольте хотя бы предположить невероятное. Потом, в Чхунджу, когда перед смертью я перебирала в мыслях всю свою жизнь, день за днём, я часто думала о том, что было бы, если бы я приняла предложение Ван Со сбежать из Сонгака. Пусть не ради него, а ради того, чтобы спасти восьмого принца от ревности и гнева четвёртого. Что было бы? Это теперь, после вашей справедливой отповеди, я осознаю, что ничего бы не вышло, но тогда…

Хэ Су удручённо покачала головой и ахнула, когда её взгляд задержался на настенных часах.

– Боже мой! Ведь уже… Вы не голодны, господин Чхве?

– Не волнуйтесь обо мне, – с благодарной улыбкой мотнул головой Чжи Мон. – Я мало ем, тем более в такую жару. Да и разговор наш складывается так, что времени не замечаешь.

– Да, – с грустью подтвердила Хэ Су, возвращаясь за стол и вновь погружаясь в воспоминания. – Порой времени не замечаешь вовсе. А иногда оно тянется так мучительно медленно, что выносить каждую минуту просто невозможно. На пытках, например, когда слепнешь от боли, но при этом отчётливо слышишь, как хрустят твои кости… Или в тюрьме, когда жаждешь глотка воды и даже не можешь потерять сознание из-за того, что твоё тело напоминает освежёванную тушу на бойне… Или на холодных камнях под дождём, когда не веришь – и всё равно ждёшь чуда… – она горько усмехнулась. – А ведь я терпела это всё, не только чтобы спасти наложницу О, но и из-за Ван Ука! Я пообещала ему, что буду держаться. Ради него, ради того, чтобы он не волновался обо мне, ведь у него было столько забот и проблем! А он… Он отвернулся от меня. Выбрал семью, её честь и благополучие. Что ж, можно ли его за это упрекать, тем более в те времена! Только зачем ему нужно было столько лгать мне…

Хэ Су вздрогнула, услышав, как в её сумочке, оставленной в коридоре, залился звонкой мелодией телефон, однако не поднялась, чтобы ответить. Кто бы ей ни звонил, сейчас это не имело значения. Гораздо важнее было то, о чём она говорила.

Онавспоминала, и ей было очень больно – Чжи Мон это чувствовал.

– Именно тогда, стоя на коленях перед дворцом под защитой Ван Со, я осознала, что он ко мне испытывает и какой он на самом деле. Почему он выпил яд на фестивале, решился просить за меня отца, нарушил королевскую волю и пришёл к виселицам, а потом закрыл меня от дождя, понимая, что Тхэджо не простит. Я видела Его Высочество в тюрьме у своей камеры, самого похожего на призрак после отравления, у эшафота, когда он отбил меня у целого отряда солдат, зная, что всё равно нам с ним не спастись, на дворцовой площади под дождём и потом, у своей постели. Даже в забытьи, выкарабкиваясь из болезни, я ощущала его присутствие. Я начала его чувствовать, понимаете? – Хэ Су так посмотрела на Чжи Мона, что у него внутри всё перевернулось и он лишь молча кивнул – конечно, он понимает.

Он слушал, как она рассказывает ему о своём прощании с Ван Со перед его ссылкой из Сонгака в наказание за помощь ей, о её тяжких днях в прачечной кёбана, о возвращении четвёртого принца, смерти Тхэджо и попытке мятежа Ван Ё. И как бы Хэ Су ни старалась говорить ровно и спокойно, очевидно стыдясь своей прежней эмоциональной вспышки, Чжи Мон смотрел на неё и думал: «Нет, госпожа Хэ, ваша сдержанность меня больше не обманет. Вы уже тогда любили его, как бы ни отрицали это. И любите сейчас, наконец-то так же сильно, как и он любил вас с самого начала».

Чаши весов выровнялись, а это значит, он поступает правильно. И всё идёт так, как надо.

– Мне иногда казалось, самым безмятежным временем в Корё для меня стали короткие годы правления Его Величества Хеджона, – продолжала тем временем Хэ Су. – И Ван Со был в ту пору иным – спокойнее и радостнее, чем когда-либо. Он заботился обо мне, постоянно находился рядом, и я даже начала надеяться: у нас с ним всё сложится. Я больше не думала о Ван Уке. Под покровительством Хеджона нам с Ван Со не грозила разлука и смерть, и я готова была открыться ему, доверить свою жизнь, стать, наконец, его. Я чувствовала: он желал этого по-прежнему сильно, а я… Я решилась принять его, – её лицо зарумянилось от смущения. – Тогда Его Высочество впервые сказал, что любит меня. В тот день он был таким счастливым, каким я потом мало его помню.

С минуту Хэ Су сидела, глядя куда-то в пространство, а на губах её блуждала счастливая улыбка от волнующих воспоминаний, которая, впрочем, быстро угасла, стоило девушке вздохнуть и вернуться в реальность.

– Всё рухнуло в один момент, и вы были тому свидетелем, господин Чхве, так что мне не стоит вдаваться в подробности. Вернулся третий принц, которого все считали погибшим, и захватил трон. Обвинил меня в смерти Хеджона и, воспользовавшись мной как приманкой и заложницей, заставил Ван Со покориться ему, обратив из свободолюбивого волка в цепного пса. Думаете, я не понимала этого? Я до сих пор не могу себе это простить, вспоминая, как мучился Его Высочество, и причиной его терзаний, его вынужденной жертвы снова была я. Он сделал это ради меня! А эти проклятые видения! – Хэ Су всплеснула руками, и глаза её заблестели. – Они вернулись! Мне привиделось, как Ван Со убивает десятого принца, и я вновь оттолкнула его! После всего, что он для меня сделал, что вытерпел и перенёс, я не чувствовала к нему доверия и опять боялась его хуже смерти! – Она сжала пальцами виски и глухо простонала: – Боже мой, что же я натворила! Ведь это из-за меня погибли Ван Ын и Сун Док! Из-за меня Ван Со своими руками лишил жизни младшего брата, пусть и во имя милосердия. Всё из-за меня! И могла ли служить мне наказанием разлука с ним, когда он решил отказаться от меня, чтобы уберечь от Чонджона? Я не хочу вспоминать те два года, что Его Высочество провёл в Сокёне, на прощание высказав мне всё то, от чего я не спала ночами и не могла думать о нём без слёз. Он был прав, прав во всём! Но я заслужила это, это была моя кара. И я выносила бы её покорно, если бы не чувствовала, что ему тоже плохо! Это вы называете волей Небес, господин звездочёт? – подняла она на Чжи Мона заплаканные глаза. – Все эти испытания и жертвы?

Его молчание было красноречивее любых словесных подтверждений.

– А вы не считаете, что это чересчур? Нет? – не дождавшись ответа, Хэ Су встала, плеснула в кружку чистой воды и залпом выпила её, намочив подбородок и сарафан. А потом умылась прямо в кухонной раковине, больше не стесняясь и не прячась в ванной.

– Но Его Высочество вернулся назло вашим Небесам, – мстительно заявила она, выделив слово «вашим».

Чжи Мон стерпел и эту пощёчину.

– Он вновь защитил мою жизнь от безумия Чонджона едва ли не ценой своей собственной и принял меня! И хотя я не заслуживала ни его возвращения, ни прощения, ни любви, он стал наконец моим, слышите, вы?! – Хэ Су подняла голову и с вызовом посмотрела в небо, обманчиво смягчившееся от приближающихся сумерек.

Чжи Мон слышал. И всё помнил. Он до сих пор помнил эту нестерпимую вспышку света, пропитавшую все измерения, когда Ван Со и Хэ Су соединились после долгой и мучительной для обоих разлуки. Помнил, как был ошеломлён силой этой любви, поразившей даже его, чего только не повидавшего на своём веку. Помнил, как вибрировал горячий ночной воздух, пахнувший самшитом, и как ему было невыносимо трудно всё это разрушать.

Но именно этот свет и стал причиной того, что он сделал. И делал сейчас.

Поэтому все упрёки Хэ Су он принял, даже не опустив взгляд.

А она, погрозив Небесам, как-то сразу сникла. Видимо, всплески эмоций, чередовавшиеся у неё сегодня с тихим горестным сожалением, вымотали её окончательно.

Постояв у раковины, Хэ Су устало опустилась на стул. Выдержка и манеры придворной дамы, прямой, строгой и утончённой, оставили её. Она сидела, ссутулившись, сжав коленями сцепленные в замок руки, и смотрела в одну точку, где-то между тарелкой с пастилой и чашкой Чжи Мона.

– Я любила его! Любила, когда мы были в разлуке, и я, думая, что он забыл обо мне, всё равно ждала его каждый день, который мог стать для меня последним: при таком-то короле, его матери, сестре и приспешниках. Странно, что Чонджон не казнил и не покалечил меня. Хотя, скорее всего, он опасался, что Ван Со тогда совсем обезумеет.

«Вы правы, госпожа Хэ. Чонджон боялся своего младшего брата, даже отослав его прочь. И много раз, когда рассудок его заволакивала тьма, порывался расправиться с вами, но его останавливал страх: во что превратится четвёртый принц, узнав об этом, что натворит, когда ему больше нечего будет терять».

– Я любила его, когда он принял решение взойти на трон, и поддержала его в этом. Став императором, он начал отдаляться от меня из-за государственных дел, навалившихся на него забот и нескончаемого противостояния тем, кто стремился ослабить его положение и отнять власть, – Хэ Су взглянула на Чжи Мона. – Вы думаете, я не понимала, что продолжала оставаться его главной слабостью, его больным местом, куда любой мог ударить? Это происходило постоянно и просто убивало меня, но он молчал. Ни слова упрёка!

«Он берёг вас, как единственное своё сокровище, единственное, что представляло для него ценность. В то время вы были нужны ему как никогда, госпожа Хэ. Но он должен был удержать власть, что было кратно сложнее, чем её получить. Должен! А я годами подталкивал его к трону, зная, чем всё это обернётся для вас двоих. И есть ли оправдание мне?»

– Я любила его, когда отказалась выйти за него замуж, хотя мечтала об этом не меньше его самого и знала, как сильно ранит его мой отказ. Ведь по сути это было не что иное как предательство. Я сама отдала его Ён Хве, чтобы он получил поддержку её клана и других влиятельных семей. А что могла дать ему я? Что?

«Вы дали ему силу и уверенность в себе. А потом – умиротворение и радость. Но главное – вы подарили ему любовь. Вы всегда дарили ему то, в чём он нуждался.

А я давил на вас, принуждая уступить императора принцессе Хванбо. Я вдребезги разбил не только ваши общие надежды на счастье, но и ваши сердца. Я, соединивший вас прежде, разлучил вас раньше, чем это сделали взаимные обиды и смерть. И всё только ради одного! Такая немыслимая жертва…»

– Я любила его, когда не стало королевы Ю и он из мести и ревности запретил младшему брату проститься с ней. Он хотел почувствовать себя сыном, единственным и нужным, хотя бы в смертный час матери. А я пошла ему наперекор, нарушила его приказ и провела Ван Чжона во дворец. Я знаю, что отказала Его Величеству в понимании и сострадании, которое было ему жизненно необходимо в тот тяжёлый момент. И он не забыл это.

«Император никогда ничего не забывал. Он помнил и добро, и причинённое ему зло, которое не прощал никому. Но память человеческая устроена так, что добро хранится в ней недолго во всей полноте красок и ощущений и неизбежно меркнет со временем. А любая обида рубцуется с превеликим трудом и терзает так же сурово, как в момент удара. Счастливы те, кто может забыть обиды, измены и нанесённые раны! Кванджон не обладал этим счастьем. Единственный человек на всём белом свете, кому он прощал что угодно, – это вы, госпожа Хэ».

– Я любила его, когда оплакивала смерть Чхэ Рён и обвиняла его в жестокости! Когда отталкивала его, не принимая его заботу и ласку. Ведь в то время он не искал у меня тепла, он хотел согреть меня саму, а я… Я отдала его подарок Чжону, решив уйти из дворца, хотя знала, каким ударом станет для Его Величества наше расставание. Ведь знала же! И всё равно гнала его от себя, мучая его и мучаясь сама!

«Дворец выпил из вас все силы, вы желали свободы, однако не понимали, что за неё вам придётся заплатить слишком высокую цену. А он это понимал. И потому отчаянно сопротивлялся и отказывался её платить».

– Я любила его, когда покинула дворец, подтвердив наши прежние отношения с Ван Уком, которые и на самую малость не походили на то, что связывало нас с Ван Со. Я не признавалась восьмому принцу в любви, не давала согласия выйти за него замуж. Только могло ли это служить оправданием? Если бы речь шла хотя бы не о Ван Уке, а о ком-то другом! Однако ваши циничные Небеса решили забавляться до конца… Я до самой смерти не прощу себе ту боль, что увидела в глазах Его Величества, когда он умолял меня солгать ему! Когда готов был поверить чему угодно, лишь бы не правде. Но однажды мы с ним допустили чудовищную ошибку – обещали не лгать друг другу. И я не смогла. А он этого не перенёс. И сам отказался от меня.

«Это был единственный способ оторвать вас от него, госпожа Хэ. Жестокий, варварский, но единственно возможный. Иначе Кванджон ни за что не отпустил бы вас. И вам это известно».

– Только расставшись с ним, я осознала, насколько сильно я его любила, как он был мне нужен! Покинув дворец, в первые дни я дышала свободой, но очень быстро поняла, что задыхаюсь – без него… И меня держала одна лишь надежда вновь увидеть Его Величество и дать жизнь нашему ребёнку, о котором он так мечтал. Разве могла я из жалости к себе и желания продлить свои дни пожертвовать его мечтой? И пусть император так и не узнал о ней, но она родилась – его дочь. Мне бы только знать, что с ней всё было хорошо, что она не попала во дворец и была счастливой!

«Он знал о ней, госпожа Хэ.

Кванджон узнал её при первой же встрече и потом виделся с ней так часто, как это позволяла ваша общая тайна, которую он сберёг. Ван Чжон вырастил её как свою родную дочь, и она прожила долгую и благополучную жизнь, так и не догадавшись, кто были её настоящие родители, но прожила её вдали от дворца, его интриг и жестокости придворного мира. Император сам благословил её брак с достойным человеком, военачальником из армии четырнадцатого принца. Её муж заботился о ней и любил её. Она на всю жизнь осталась его единственной женой, родила здоровых детей и оставила этот мир в глубокой старости, будучи счастливым человеком.

Вы узнаете об этом, обязательно узнаете, потому что след её не растаял во тьме веков и след этот ведёт к вам».

– Я и сейчас его люблю. Даже сильнее, чем прежде, понимая при этом, что не заслуживаю и толики его отношения ко мне… – в тихом голосе Хэ Су было столько тоски, что Чжи Мон ощутил, как его обдало холодом, и он непроизвольно потянулся к своей чашке, давно уже пустой и остывшей. – Так вот почему всякий раз, когда я слышу о солнечном затмении, мне становится не по себе. И снова снится, как я барахтаюсь в вязкой тьме и тянусь к чёрному диску в багровом кольце там, надо мной, – она зябко передёрнула плечами, хотя дневной сеульский зной только-только начал растворяться в спасительных сумерках. – И вот что странно: в этих снах я понимаю, что гибну, но это кроваво-красное солнце не пугает меня, а наоборот, манит к себе. Это Ван Со зовёт меня, моё солнце, вся моя жизнь…

Чжи Мон слушал её, не упуская ни малейшего изменения в её мимике, дыхании и движениях, и думал о том, какие же они с Кванджоном разные и при этом предназначенные друг другу самими Небесами.

Не бывает случайностей. Не бывает совпадений. Существует лишь изначальный фундаментальный порядок, который определяет судьбы и соединяет истинные половины единого целого. Если соединяет.

А им двоим это было дано. Пусть ненадолго. Пусть ценой страданий и жертв. Но они обрели друг друга!

Ван Со и Хэ Су.

Солнце и Луна.

Сияющий, яркий, негасимый свет{?}[Со – сияющий, яркий, солнечный свет (толкование имени).], что оживлял прохладную ласковую тень и согревал её. А она давала ему приют, отражая его и озаряя своей мягкой улыбкой. Удивительное созвучие двух небесных тел, что вечно скользят мимо друг друга, лишь изредка соединяясь на краткий миг, чтобы снова расстаться.

Огонь и вода{?}[Хэ Су – вода (толкование имени).].

Неистовое пламя, жаркое, опаляющее, и кроткая водяная гладь, что единственная могла загасить его метания и принести ему умиротворение и покой. Только сливаясь с водой, огонь перестаёт быть опасным. Только касаясь огня, вода набирается силы и закипает страстью…

Они были полными противоположностями и в то же время дополняли друг друга до того самого единого целого, о котором веками грезят и слагают легенды и песни. Разве не в этом секрет истинной гармонии и одна из величайших тайн Мироздания, что люди именуют счастьем?

Но за всё в этом мире нужно платить. За все принятые решения и нарушенные обещания. И за счастье тоже, каким бы мимолётным оно ни было. Небесная кара настигла обоих. Ван Со был наказан одиночеством до конца своей жизни, казня себя за упущенную возможность провести с любимой её последние дни из-за собственного упрямства, гордыни и ревности. Хэ Су – мучительными воспоминаниями, сожалениями и снами о прошлом, без возможности что-либо изменить. Да, Ван Со вынес кратно больше, но такова была его судьба, что пишется свыше, в скрижалях Небес.

Они оплатили свои ошибки, страдая в разных мирах, разделённые тысячей лет…

Считал ли Чжи Мон это справедливым? Нет. Если бы только он мог карать неправых или избавлять от горя и слёз тех, кого вёл по воле Небес и за чьей судьбой был приставлен следить!

Жизнь нельзя изменить по своему желанию. Только если умереть и снова возродиться.

Но разве это уже не произошло?

 

Когда в окно проник свет уличного фонаря, Хэ Су наконец отняла руки от заплаканного лица. Её тихий умоляющий голос вернул Чжи Мона из бесконечности Мироздания в маленькую кухню на окраине Сеула:

– Скажите, господин звездочёт, он… говорил обо мне? После того, как я… Как меня не стало?

– Нет, – честно ответил Чжи Мон и заметил, как Хэ Су прикусила губу от разочарования. – Со временем он вообще перестал говорить о вас. Более того, и вам стоит это знать, он приказал уничтожить все ваши портреты и малейшие упоминания о вас в дворцовых хрониках, а также переписку с кланом Хэ и другие письма и документы – все до единой записи, где встречалось ваше имя. Он уничтожил всё, что могло напомнить ему о вас. Поэтому, обратившись к истории, себя в той эпохе вы не найдёте. Вы просто исчезли оттуда.

Услышав это, Хэ Су совсем сникла, и робкая надежда во взгляде её угасла.

– Почему он так поступил со мной? – хрипло прошептала она. – Неужели он настолько меня ненавидел?

– Вы не правы, госпожа! – с горячностью запротестовал Чжи Мон. – Император сделал это потому, что ему было слишком больно касаться любого внешнего свидетельства того, что вы существовали – и вот вас не стало. Так он оставлял вас себе одному и хранил в своём сердце, не желая ни с кем делить даже скорбь, не говоря уже о праздных упоминаниях. Вы же знаете его непростой характер и отношение к вам! Его Величество всегда считал, что вы принадлежите только ему. Поэтому он запретил другим вспоминать вас при нём, а сам не переставал думать о вас и тосковать.

Чжи Мону очень хотелось убедить в этом Хэ Су, но весь её вид говорил, что она ему не верит.

– Это вы ошибаетесь, господин звездочёт, – упрямо возразила она. – Вы же сами только что сказали мне, что Его Величество ни с кем не делился своими переживаниями и чувствами, так откуда вам знать, что причиной была скорбь, а не ненависть? – её глаза блеснули отчаянием. – Он ненавидел меня! За то, что я многое скрывала от него, что никогда не доверяла ему до конца, а потом и вовсе оставила его. Я прочла это в его глазах, когда смотрела в них в последний раз: там были ярость и отвращение. Его Величество не желал видеть и знать меня. Иначе он пришёл бы ко мне. А я ждала и умирала без него каждый день.

– И он без вас тоже.

– Этого не может быть, – Хэ Су упорно отказывалась слышать Чжи Мона. – Я написала ему столько писем и в каждом из них говорила о своей любви к нему и умоляла простить меня. Но он не пришёл! Не простил! Неужели, читая их, он совсем ничего не почувствовал?

– Он прочёл их слишком поздно, госпожа Хэ. Слишком поздно для того, чтобы успеть. Он пришёл к вам, однако…

– Я уже умерла?

– Да, – подтвердил Чжи Мон. – И он вместе с вами. Он же говорил, что никогда не отпустит вас. И не сумел отпустить. Император всегда держал своё слово. И дальше правил страной уже не он, не тот прежний Кванджон Ван Со, которого вы знали, а его мёртвая тень, чистый, холодный разум без каких-либо чувств. Ваша смерть лишила его всего живого, что было в нём, а душа закрылась для радости, любви и другого света. Вот когда он по-настоящему остался один. Мне страшно вспоминать того, в кого он превратился, и я не стану. Но он не был тем кровавым тираном, которого сделали из него исторические хроники, поверьте мне. Он был сильным, мудрым и бесконечно несчастным. И никогда – никогда! – не переставал любить вас, госпожа Хэ!

Она долго смотрела ему в глаза, выискивая в них что-то, ведомое ей одной, а потом отрицательно покачала головой, и Чжи Мон огорчённо выдохнул: всё-таки не поверила.

– Вы думаете, причина только в непрочитанных письмах, господин Чхве? – и, не дав ему ответить, продолжила: – Когда я умирала, – она криво усмехнулась абсурдности фразы, – я думала только о нём. Я ждала его до последнего вздоха – буквально. И, закрывая глаза на груди у Ван Чжона, всё ещё надеялась, но так и умерла с мыслью, что Его Величество ненавидит меня. Если бы он пришёл, то, быть может, я смогла бы дольше…

– Нет, госпожа Хэ, – перебил её астроном. – Вы бы просто умерли у него на руках.

– Кто знает, может, так было бы лучше, – слёзы вновь заструились по измученному лицу Хэ Су, касаясь дрожащих губ и капая ей на грудь. – Может, тогда он сумел бы меня простить и ему стало бы легче. Я так виновата перед ним… Да, я понимаю, я ошибалась столько раз! Я боялась его, потом за него, что не давало нам быть вместе так долго. И, покидая Его Величество, тоже ошиблась. Расставание правильно, когда знаешь, что без тебя ему будет лучше, а я думала о себе. Лелеяла только свои горести и обиды. Убедила себя, что он изменился. Изменился сам, изменился в своих чувствах ко мне, променяв меня на власть и ожесточившись. А когда оказалась вдали от него, осознала, что любовь была. Та самая, настоящая, неземная… Когда человек действительно готов умереть за неё, как Ван Со за меня. Он готов был ради меня на всё. И умирал. И жертвовал. И ждал. И терпел. Он делал для моего блага всё, что мог, а я…

Хэ Су всхлипнула.

– Любишь – так люби до конца. Я это знала! Знала, в какое время жила. Знала, что по-другому Ван Со бы не выжил, да и я тоже. Если бы не он, его сила, его вера в меня, нас бы давно разлучили. Я всегда знала, что он не был жестоким и никогда и никого не убивал просто так. Но предала. Заставила безмерно страдать. Так стоит ли удивляться его ненависти и нежеланию видеть меня?

Она покачивалась на стуле, даже не пытаясь вытереть слёзы, и бормотала:

– Что же я наделала? Боже, что я наделала… И как мне теперь здесь жить? Как… когда я ничего не могу исправить. Если бы только я могла объяснить ему… Я бы всё отдала, лишь бы увидеть его хотя бы раз, сказать ему, как я его люблю… Чтобы он не страдал от ненависти ко мне, чтобы он смог успокоиться. Как мне теперь…

На миг перед глазами Чжи Мона мелькнул Мост смерти{?}[Мост смерти (жизни) – мост самоубийц через р. Хан (Ханган) в центральной части Сеула.], через который они с Хэ Су проезжали несколько часов назад, пересекая Хан с юга на север, и он ужаснулся: откуда такие мысли? Отголоски интуиции проводника?

Нет, этого он не допустит.

– В сердце императора не было ненависти к вам, госпожа Хэ, – с нажимом повторил он. – В нём была одна лишь любовь. – Он потянулся к своей сумке, которая всё это время лежала рядом с ним, на соседнем стуле. – Я не сказал вам ещё кое-что.

Хэ Су испуганно вскинула на него покрасневшие глаза и застыла, перестав раскачиваться.

– Его Величество очень глубоко чувствовал. Это и награда Небес, и тяжкое бремя – любить так, что утрата любви превращается в смерть при жизни, – Чжи Мон говорил, а руки его открывали молнию на сумке, и Хэ Су напряжённо следила за их движениями. – И, чтобы выжить, чтобы не сойти с ума от тоски и одиночества, когда вас не стало, Кванджон писал вам письма.

– П-письма? Мне?

– Да, вам. И я не хочу, чтобы они остались не прочтёнными вовремя, как те, что писали ему вы, – Чжи Мон не глядя вынул желтоватый, чуть примятый, но крепкий лист рисовой бумаги, исписанный размашистым нервным почерком на ханче{?}[Ханча – китайские иероглифы, используемые в контексте письменности корейского языка.].

Хэ Су неотрывно смотрела на его руки, и её била крупная дрожь: она узнала этот почерк. Его невозможно было спутать ни с чьим иным, кроме её собственного.

– Это последнее из его писем к вам, госпожа Хэ, – протянул ей лист через стол Чжи Мон. – Есть и другие, но сейчас я прошу вас прочитать именно это.

И, поскольку Хэ Су так и не пошевелилась, он поднялся, вложил лист в её ледяные негнущиеся пальцы и направился к двери.

– Я не стану вам мешать. Читайте. А потом мы… Впрочем, читайте, госпожа Хэ, я буду поблизости.

Чжи Мон щёлкнул выключателем, зажигая свет на кухне, которая уже погрузилась в сумрак, и вышел в комнату. Там он встал у окна, вглядываясь в беззвёздное ночное небо, вдруг набухшее тяжёлыми войлочными облаками: кто-то провёл ритуал дождя, не иначе.

Сжав кулаки в карманах брюк, Чжи Мон отказывался признаваться самому себе, что его руки дрожат.

С чего бы?

Живописный зелёный пригород засыпал в предвкушении свежести ливня, и в сгустившейся тишине летней полуночи с кухни не доносилось ни звука. Как Чжи Мон ни напрягал слух, он не мог уловить даже дыхания Хэ Су, словно её там и не было.

Но она там была. И читала письмо, написанное ей тысячу лет назад.

Чжи Мон помнил каждое слово, каждый росчерк вишнёвой ветки, что вспарывала когда-то печальные воды озера Донджи, тревожа их и доверяя им сокровенные чаяния императора. И пусть в ту ночь придворный астроном не стоял за спиной Кванджона, скрываясь в зарослях гибискуса, как неизменно делал это раньше, он словно воочию видел потемневшее лицо с крупными чертами. Обычно непроницаемое, в тот момент оно было полно чувств и движений: тонкие ноздри подрагивали от сдерживаемых эмоций, готовых вырваться наружу, а губы шевелились, повторяя мысли императора. Но над озером, как и сейчас над домом Хэ Су, было тихо. И в этом скорбном безмолвии Чжи Мон безошибочно угадывал то, что было написано на воде.

Что ему письма, если он читал человеческие души!

Когда-то.

 

Наша жизнь подобна сну. Прав был король Тхэджо, когда говорил, что она коротка, быстротечна и мимолётна. Теперь и я это понял.

Падает снег, отцветают лотосы, небо плачет дождями – всё меняется, чередуется и возвращается вновь на круги своя. Только время уходит безвозвратно. Но меня это больше не печалит, потому что вместе с ним заканчивается и одиночество – мой неотступный кошмарный сон, в котором нет тебя.

Скоро я не смогу писать тебе. Быть может, это моё последнее письмо. Меня не оставляет предчувствие близкого конца, который станет всего лишь началом моего пути. Потому что я пойду искать тебя, Су.

Я не знаю, где ты, в каком времени, в каком из миров. Но я чувствую, как тебе плохо, вижу, как ты прижимаешь ладони к лицу, слышу, как ты плачешь и почему-то просишь прощения. Почему?

Ты всегда словно знала обо мне нечто такое, что не давало тебе открыться мне до конца, довериться и стать моей. Что же ты знала обо мне, Су? Что скрывала? Чего боялась?

Ты приютила в своём сердце озлобленного брошенного волчонка, отогрела его и вырастила из него матёрого вожака стаи, не принимавшей его прежде. Ты подарила мне жизнь, которую я прожил не зря, как сказал Чжи Мон. Надеюсь, он был прав. Но что в ней толку, если тебя в этой жизни было так мало…

Воспоминания о тебе яркие, как солнечный свет. Они не меркнут, не исчезают в забвении. И только они заставляют меня дышать и идти дальше.

Ты – моя причина. Причина всего: надежд и желаний, устремлений и решений, каждого шага, каждого моего вдоха. Без тебя меня не было и нет. Я – это ты, Су, мой свет, моя жизнь, мой человек.

Я знаю, что виноват перед тобой, ведь я причинил тебе столько боли! И столько испытал сам в попытке противостоять алчности и жестокости дворца, охочего до крови. Я не смог защитить тебя от него – и потерял. Это мне нужно просить прощения у тебя, Су. За все свои ошибки и неверные решения.

Я помню, как ты мечтала о нашей встрече в другом мире и в другое время, чтобы мы могли ничего не бояться и свободно, действительно свободно любить друг друга…

Ты всё-таки плачешь? Плачешь, я знаю. Я чувствую тебя, Су, ведь ты у меня внутри. Навсегда – моя.

Не плачь, не надо. Однажды мы встретимся вновь. Я буду искать тебя, Су. Даже если на это понадобится тысяча лет, я буду искать.

Ты только помни, что я люблю тебя. Больше жизни, больше всех жизней, что мне предстоит потратить на поиски. Но сколько бы их ни было, я тебя найду. Обещаю!

И каждый день каждой новой жизни буду ждать и любить тебя, моя Су…

 

Когда Чжи Мон неслышно появился в дверях, Хэ Су сидела на стуле с прижатыми к лицу ладонями. На лист рисовой бумаги у неё на коленях падали крупные капли слёз, растекаясь вместе с чернилами маленькими сероватыми лужицами и превращая письмо в мокрый асфальт во время дождя.

Письмо на воде.

– Вы были правы, господин звездочёт, – прошептала Хэ Су.

Чжи Мон лишь согласно кивнул в ответ, хотя она на него и не смотрела. Он прошёл на кухню, оторвал кусок бумажного полотенца от рулона и протянул ей.

Хэ Су промокнула глаза и щёки и, отложив салфетку в сторону, взяла в руки безнадёжно испорченное письмо в мокрых разводах.

– Откуда у вас это письмо? – спросила она, прижимая лист к груди и пачкая влажными чернилами белую ткань сарафана. – Вы сказали, что есть ещё. Где они? Вы можете отдать их мне? Его Величество писал их, когда меня не стало? Как он смог… пережить? Как он выдержал это всё? И почему он…

– Об этом вам лучше спросить не у меня, – прервал Чжи Мон нескончаемый поток её вопросов – и испугался.

Хэ Су побледнела так резко, что он подумал: она сейчас потеряет сознание, и подхватил её со стула за талию. Как оказалось – вовремя. Вмиг ослабев, девушка повисла у него на руках, а когда мимолётный приступ дурноты отступил, вцепилась в него так, что Чжи Мон непроизвольно поморщился: на плечах точно останутся синяки.

– Он… – Хэ Су подавилась вдохом, трудно сглотнула, собравшись с силами, и договорила трясущимися губами: – Он… здесь?

Чжи Мон колебался долю секунды, но за это время у девушки, впившейся в него закаменевшими пальцами и жадным взглядом, могло остановиться сердце.

– Не молчите, господин Чхве, умоляю вас! Где он сейчас? Вы знаете, что с ним?

– Знаю, – просто ответил бывший звездочёт и, освободив руку, скользнул взглядом по своим наручным часам. – Собирайтесь.

 

========== Часть II. И не было тысячи лет – 3. Ван Со. К началу ручья ==========

 

Настроение: Lee Joon Gi – One Word

 

Путник усталыйДальней бредёт стороной;

Из дому вышел — Тысячи ли за спиной.

 

<…>

Солнце сокрытоВ непроницаемой мгле,

Ветер печалиРядом с людьми на земле{?}[Отрывок из стихотворения «Путник» (пер. Л. Е. Черкасского).].

 

Цао Чжи{?}[Цао Чжи (192–232) – китайский поэт.]

 

В длинных узких коридорах цокольного этажа главного корпуса Пусанского национального университета было темно, пусто и от этого слегка жутковато.

Чхве Чжи Мон двигался практически на ощупь, полагаясь лишь на собственную память и для подстраховки скользя рукой по шершавой оштукатуренной стене, отмечая дверные проёмы. Первый поворот направо – и он будет на месте.

Слабо пахло жасмином и почему-то мандаринами. Чжи Мон невольно ухмыльнулся: а чего он ожидал – затхлого запаха плесени и влажного камня, свойственного подвалам старых зданий? Ерунда какая, честное слово. Он же в одном из лучших вузов страны, в Кымджон-гу, а не в каком-то провинциальном заброшенном ханоке c подземным ходом. Что-то у него разыгралось воображение! А впрочем, всему виною нервы.

В тишине, заложившей уши ватой, откуда-то сверху изредка пробивались приглушённые звуки вечеринки по случаю завершения научной исторической конференции, посвящённой эпохе Троецарствия. Этот балаган в приглашении громко именовали торжественным приёмом, который на деле оказался банальным распитием элитного спиртного под BTS{?}[BTS - южнокорейская музыкальная группа.] и прочий k-pop. Хоть бы классику поставили, что ли. Для солидности. Азиатский масштаб как-никак, не какой-то там внутриуниверситетский междусобойчик.

Продолжая мысленно ворчать, Чжи Мон так же, абсолютно по-стариковски, неуверенно и осторожно переставлял ноги, стараясь не налететь на что-нибудь угловатое, а главное – громкое. Шум ему был совершенно ни к чему. Странно, что здесь, в переплетении полуподвальных переходов, не горели даже дежурные лампы, хотя нетрудно было догадаться, кто и почему мог их вырубить. Но зато, по счастью, тут не было и вездесущих камер, равно как и назойливых волонтёров, от которых на конференции и в кампусе было просто не отбиться. Целый день звездочёта-мизантропа спасал только независимый вид и бейдж с указанием названия крупного сеульского центра искусств и учёной степени по истории. Как это работало в совокупности, он не заморачивался. Не пристают – и слава Небесам!

Нащупав рукой нужный поворот, Чжи Мон с облегчением выдохнул, а секундой позже готическое безмолвие пустынного цоколя в лучших традициях жанра украсил придушенный вой и звук тела, мягко привалившегося к стене.

И какому идиоту пришло в голову снять на углу часть плинтуса, оставив выступающим остро срезанный край? Неужели трудно было догадаться, что здесь может пройти человек в летних текстильных слипонах, которые позволяют пальцам ног в полной мере ощутить все прелести удара о выступающую острую деревянную планку!

Постояв минуту в позе болотной цапли и шипя сквозь зубы, Чжи Мон сморгнул навернувшиеся слёзы и выпрямился. Жить можно, пальцы, вроде, целы. Слипоны, кстати, тоже.

А в нём, похоже, зреет зануда. Это что, тоже последствия? Кто бы мог подумать!

Чжи Мон, прихрамывая, шагнул за поворот и тут же охнул от неожиданности, наступив на яркий люминесцентный клинок света, падающего из открытой двери. Этот холодный луч показался ему таким же чужеродным в окружавшей его вязкой войлочной темноте коридорного тупика, как и он сам, явившийся сюда в столь поздний час.

Дав себе пару секунд на то, чтобы справиться с волнением, Чжи Мон неслышно шагнул в крохотное помещение, служившее чем-то вроде приёмной. Свет, сочившийся из внутреннего кабинета, перереза́л сумрачную проходную комнату надвое и предостерегающе впивался в любого, кто осмеливался нарушить покой хозяина этих владений.

«Империи», – машинально поправил себя Чжи Мон, перемещаясь так, чтобы видеть пространство кабинета, насколько позволяла щель в приоткрытой двери.

Запах жасмина усилился.

«Приветствую вас, Ваше Величество», – привычно дёрнулись губы, а спина сама собой согнулась в поклоне, но Чжи Мон в последний момент удержался, чувствуя, что заливается краской смущения, будто его слышали и видели как минимум половина участников сегодняшней конференции в переполненном амфитеатре аудитории.

В действительности же с ним рядом, а вернее, в глубине погружённой в полумрак комнаты, находился один-единственный человек, который был сейчас для Чжи Мона важнее всего остального населения Земли за исключением, быть может, только Хэ Су.

Глядя на него, Чжи Мон замер, затаив дыхание от радости и какого-то глубинного благоговения напополам со страхом. Исход его миссии, которую он ныне определил себе сам, зависел от человека, сидевшего за столом вполоборота к нему.

Золотистая струя в песочных часах, истончаясь, почти иссякла. Сегодня, в самое ближайшее время, всё должно было завершиться, а вернее, начаться заново.

Во всём помещении, на контрасте с тесной приёмной поражавшем своими неопределимыми размерами, работали всего два источника света – экран ноутбука и вытянутая настольная лампа, отчего-то развёрнутая от стола ко входу, что и порождало настолько яркий узконаправленный луч света. Первый источник позволял разглядеть хозяина кабинета, второй же, по-видимому, служил ориентиром для таких неожиданных визитёров, как Чжи Мон. А может, банально бликовал на экране, отчего лампу так безжалостно отодвинули в сторону.

Молодой мужчина за компьютером был неподвижен и сосредоточен.

Худые жилистые кисти рук с рельефно проступающими венами лежали на клавиатуре, изредка перемещаясь по кнопкам в скупых движениях, какие бывают при длительном монотонном чтении с экрана. Глядя на эти руки, Чжи Мон явственно ощутил тиски на собственном горле и сглотнул, отгоняя давние воспоминания и нынешние опасения.

Идеально ровная спина опытного наездника не касалась высокой плоской спинки офисного кресла, и всё равно будто сливалась с ней.

«Трон, не иначе. Не хватает только пьедестала», – беззвучно хмыкнул Чжи Мон и, переведя взгляд на лицо мужчины, вздрогнул от шокирующего сходства, но тут же одёрнул сам себя: какое там сходство, если перед ним тот самый человек, только возродившийся в ином мире, в иную эпоху. Временные петли, цикличность и непреложный закон Мироздания. Всё естественно – чему тут удивляться?

Стараясь дышать как можно тише, Чжи Мон с жадным интересом разглядывал сидевшего за столом. Разумеется, он видел его прежде, и не раз, но всё издали либо мельком, поскольку сам не хотел быть узнанным раньше времени. А настолько близко и в относительно спокойной обстановке – впервые.

Смоляные волосы в современной классической стрижке с небрежно спадающей на левую сторону чёлкой. Хищный разрез глаз, скорее лисий, нежели волчий. Заострённые черты лица с крупным прямым носом и упрямым подбородком. Бледная ровная кожа, расчерченная едва заметным шрамом на левой щеке.

Да, есть вещи, которые остаются неизменными и спустя века. Правда, происхождение этого шрама было иным, не столь трагичным, но суть от этого не менялась. И восприятие тоже.

«А красив, чёрт! – неожиданно подумал Чжи Мон с невесть откуда взявшейся завистью. – И шрам его нисколько не портит, даже украшает. Пожалуй, и за айдола{?}[Айдол – молодая азиатская медиазнаменитость (в Японии, Южной Корее, Китае), как правило, работающая в области k-pop.] сошёл бы».

Вот только айдолы все сплошь милашки и душки, искрящиеся блёстками и позитивом, а мужчина за ноутбуком прямо-таки источал мрачный холод. Его сухопарая фигура, обтянутая чёрной шёлковой водолазкой с высоким глухим воротом и такого же цвета джинсами, напоминала обугленный ствол дерева на пепелище.

Четвёртый принц Ван Со собственной персоной.

А вернее, император Кванджон. Год этак на десятый своего правления, когда уже совсем слетел с катушек после смерти Хэ Су и закаменел в неживом отчуждении. Это был он. И в то же время что-то в нём было не так, что-то неуловимо изменилось – Чжи Мон это чувствовал даже теперь, но суть ухватить пока не мог. Причём внешнее сходство было поразительным, вплоть до шрама, и всё же…

Ладно, с этим можно и потом разобраться. Если, конечно, представится такая возможность. Горло вновь на миг перехватили цепкие невидимые пальцы, но это ощущение тут же исчезло, и Чжи Мон продолжил своё тайное наблюдение, длившееся уже многие месяцы. Это если не брать в расчёт минувшие века, продираясь сквозь которые к сегодняшнему дню, Ван Со довелось побывать и генералом, и магистратом, и путешественником, и даже мятежником. И всякий раз Чжи Мон навещал его, не давая о себе знать, и исчезал, убедившись, что тот продолжает свой долгий путь по мирам и столетиям.

В нынешней жизни император Корё Кванджон не был воином или правителем, но оставался ярким и значимым, поскольку Небеса не уготовили для него иной судьбы и на небосклоне всё так же горела его звезда.

Он вновь носил своё прежнее имя. Во все эпохи, в каждом перевоплощении его звали только так и никак иначе. Ван Со, как и всегда, плевал на условности и на то, что кто-то мог счесть его имя странным, необычным и каким угодно ещё.

Более примечательным, но вполне себе объяснимым был тот факт, что из раза в раз он рождался на корейской земле, к которой его душа была привязана настолько сильно, что он просто не мог появиться на свет где-либо в другом месте.

Чжи Мон часто размышлял о небесной справедливости. И в такие моменты, как этот, думал, что она всё-таки есть, всё-таки проблёскивает время от времени мельчайшими искорками, смягчая суровость судьбы. Как иначе объяснить то, что Ван Со не оказался где-нибудь в Камбодже или, к примеру, на Аляске?

А вот то, чем он занимался в этой, да и в прошлых жизнях, было вполне себе объяснимо.

Он оставался собой. Всё помнил. И искал. Никогда не переставал искать свою Хэ Су.

И неслучайно теперь доктор Ван был учёным и археологом, автором интереснейших научных работ по истории Южной Кореи, начиная со времён Троецарствия, Корё, Чосона и до современности. Он фактически возглавлял Национальный исследовательский институт культурного наследия страны, хотя неоднократно отказывался официально вступать в эту должность. Работал на базе нескольких крупнейших южнокорейских университетов, совмещая научную деятельность с археологическими экспедициями.

И продолжал искать.

В профессиональных кругах о нём говорили со священным ужасом, поскольку доктор Ван прославился невыносимым характером и стальной категоричностью. На любых научных исторических дебатах он в пыль разносил оппонентов, опрометчиво пытавшихся спорить с ним на предмет каких-нибудь нюансов минувшей эпохи, какую ни взять, словно он там жил, что было недалеко от истины, но вовсе не обязательно для огласки. Его зачастую сравнивали с волком, который зубами вгрызался в противника, не оставляя тому ни единого шанса.

Однако справедливости ради стоило отметить, что доктор Ван очень ценил тех, кому удавалось поразить его новыми находками или фактами, что случалось крайне редко, как солнечное затмение. С учетом того, что он был едва ли не единственным в мире специалистом такого высокого уровня.

Те из его коллег, кто был посмелее (правда, таких находилось немного), позволяли себе на эту тему шутки, сравнивая доктора Вана с одной известной исторической личностью из десятого века с потрясающим сходством повадок, не говоря уже об имени. Его называли Императором, иногда – Волком. Разумеется, за глаза. Рискнул бы кто-нибудь пошутить с доктором Ваном, назвав его так в лицо!

Откуда-то взявшийся сквозняк бросил чёлку на глаза неподвижно сидевшего мужчины, и он досадливо поправил её, заставив Чжи Мона напрячься, но потом снова закаменел, глядя в экран.

Все эти сведения о Ван Со его прежний советник и придворный звездочёт кропотливо собирал долгое время, тенью преследуя его с того момента, как обнаружил в этой жизни. Его вовсе не нужно было усердно искать: как и в далёком прошлом, хоть Ван Со и не хотел сиять, но сиял ярче всех. Недаром его нарекли этим именем, которое он сохранил и доныне. Недаром его звезда оставалась ослепительной во все времена, в каждом из миров, на небосклоне Корё, Чосона и не только. Он никогда не угасал, оправдывая своё имя и свою поразительную внутреннюю силу. И на его свет Чжи Мон пришёл так быстро,словно пересел с одной станции метро на другую.

Звездочёт невольно посмотрел себе под ноги, на луч, исходивший сейчас, казалось, от самого Кванджона Ван Со, что было весьма метафорично. Инстинкт самосохранения надрывался, умоляя Чжи Мона развернуться и уйти. А совесть и душа просили остаться. Иначе ради чего это всё?

Он боязливо поёжился, непроизвольно потёр шею, глубоко вдохнул – и толкнул дверь кончиками пальцев.

Оторвавшись от экрана, доктор Ван поднял на него недовольный взгляд, в котором ясно читалась угроза. Его вид не обещал ничего хорошего тому, кто обнаглел до такой степени, что помешал ему работать без предварительного согласования встречи с его личным ассистентом, тем более в такое позднее время.

Шагнув в кабинет, как в пропасть, Чжи Мон с отчаянной решимостью встретил ледяную тьму глаз императора.

В первое мгновение ничего не произошло. Но почти сразу же на непроницаемом лице мелькнуло узнавание и едва уловимая, обманчивая искра радости, тут же сменившаяся вспышкой неуправляемого гнева.

Чжи Мон не успел удивиться этому позабытому проблеску эмоций на знакомом, словно вырезанном из камня, лице, как вдруг оказался припёртым к стене, а на горле его сомкнулись железные пальцы.

Ему померещилось, или он действительно услышал, как совсем рядом с ним клацнули волчьи клыки?

– Ваше Высо… Вели… господин Ван, отпустите меня, – пытался воззвать к милосердию императора Чжи Мон, безуспешно дёргаясь в его руках и даже не пытаясь отмахнуться от чувства дежавю.

– Где ты был? – прорычал Ван Со, игнорируя отчётливую синеву кожи и набухшие сосуды в глазах своего бывшего советника и придворного астронома. – Тысячу лет! Где. Ты. Был?

– Я… был… не тут, – прохрипел вконец обалдевший от нехватки воздуха Чжи Мон.

Он царапал ногтями запястье Ван Со и совершенно по-рыбьи открывал рот в жалких попытках глотнуть воздуха. А почувствовав, как кровь угрожающе прилила к голове, издал сиплый свист, потому что на членораздельные звуки сил у него больше не осталось.

Император не рассчитал свою хватку. А может, как раз таки рассчитал.

Закатив глаза, Чжи Мон покорно приготовился к просмотру хроники своей жизни, которую обещают умирающим в преддверии конца. Интересно, с какого момента начнётся ретроспектива – мелькнуло у него где-то на краю меркнущего сознания.

Перед ним в радужных кругах уже замаячил знакомый портал, через который он больше никогда не сможет пройти, как вдруг Ван Со разжал пальцы.

Чжи Мон тут же мешковато повалился на пол. Запрокинув голову, он кашлял и глотал кондиционированный сухой воздух кабинета с таким наслаждением, словно это был утренний туман в хвойном лесу. А когда открыл слезящиеся глаза, то прямо перед собой, на расстоянии каких-то жалких сантиметров, увидел лицо императора, присевшего перед ним в пытливом ожидании. Обнаружив Ван Со настолько близко, Чжи Мон отпрянул, но, позабыв о стене, ощутимо приложился затылком о шершавый кирпич так, что прокусил губу.

Тёплый приём, нечего сказать!

А на что он, собственно, рассчитывал? На объятия и фанфары? После всего того, что натворил, а вернее, наоборот, – что не сделал?

Слизывая кровь с раны на губе, Чжи Мон сосредоточился на восстановлении дыхания, которое никак не желало приходить в норму. Знает ведь, на какие болевые точки давить, дьявол! Всегда знал. Наука генерала Пака, не иначе…

Ну за что ему всё это, Святые Небеса? Сначала поседел от нервов, затем чуть не покалечился, теперь его едва не придушили с последующим микросотрясением от удара. Что дальше? Четвертуют? Сварят в масле? Или просто снесут полыхающую огнём голову страдальца-астронома, оказав ему тем самым медицинскую помощь?

Чжи Мон разлепил мокрые ресницы, и замутнённый взгляд его наткнулся на висевшие на стене мечи.

Ну вот, пожалуйста! И за инструментами казни ходить далеко не надо. Всё к вашим услугам, как говорится.

Тем временем Ван Со, убедившись, что Чжи Мон функционирует, пружинисто поднялся на ноги и коротко кивнул в сторону кожаного дивана у противоположной стены, на которой располагалась коллекция дамаска.

Несчастный астроном, неловко поднявшись, проковылял к дивану. Разумеется, чёрному. Здесь всё было в мрачных тонах, в этом аскетичном кабинете без живых цветов, светлых красок, картин и плакатов на стенах, выложенных необработанным бурым кирпичом. Единственным украшением нарочито грубой кладки служило холодное оружие, которое, судя по грозному и потрёпанному виду, было далеко не декоративным.

«Действительно волчье логово», – невольно подумалось звездочёту-эстету.

И всё это: лабиринт узкого коридора с выключенными лампами, дальний тупик, острые плинтусы и клинки света в темноте – служило своеобразной охраной покоя императора, привыкшего к одиночеству и мраку, внутри и снаружи.

Был бы Чжи Мон в порядке, то ухмыльнулся бы подобным ассоциациям, что лезли сейчас ему в голову. Но горло немилосердно саднило, ныл палец на правой ноге, гудел ушибленный затылок, а прокушенная губа пульсировала болью с привкусом металла и вдобавок ко всему неимоверно хотелось пить.

Мельком оценив мучения Чжи Мона, Ван Со подошёл к вытянутому узкому окну высоко под потолком, что объяснялось цокольным этажом, и распахнул приоткрытую створку настежь. С улицы тут же густо потянуло жасмином, и пара назойливых цветущих веток даже просунулись в окно.

«Так вот откуда сквозняк и запах! А где тогда мандарины?» – тупо подумал Чжи Мон, огляделся и, ничего подходящего не обнаружив, вернулся взглядом к Ван Со.

Наблюдая, как тот двигается по кабинету, как тянется к ручке на окне, как затем огибает длинный стеллаж с книгами, направляясь к столу у дивана, Чжи Мон с невольным восхищением, щедро приправленным белой завистью, отметил сдержанные упругие движения и гибкое сильное тело воина с пластикой пантеры, несколько необычной для человека академического образа жизни и занятий.

Эту опасную звериную грацию, так знакомую астроному, непросто было заметить в просторных одеждах древнего Корё, а теперь она прямо-таки бросалась в глаза.

Ах, да! Помнится, он отмечал себе, что Ван Со и здесь с юности занимался боевыми искусствами, в чём преуспел не меньше, чем в науке. Тхэккён, джиу-джитсу, хапкидо, тхэквондо, что-то ещё, кажется… Чёрные пояса, победы, даже приглашение в Национальную сборную – всё это значилось в нынешней биографии императора, но было для него далеко не главным, служа, скорее, инструментом, а не целью.

Цель у него была одна.

Пока Чжи Мон приходил в себя, даже не пытаясь управлять скачущими мыслями, Ван Со налил в стакан воду из прозрачного кувшина, где плавали кусочки лимона со свежими листьями мяты, опустился в кресло напротив (тоже кожаное и чёрное, разумеется!) и протянул стакан своему гостю, который тот принял с благодарным поклоном, насколько позволяла ему поза мученика и неоднократная за сегодняшний вечер контузия.

После недолгого молчания, во время которого Чжи Мон жадно глушил прохладный напиток, стараясь при этом не подавиться, Ван Со произнёс:

– Я знал, что однажды ты явишься. Ждал тебя.

Всё-таки поперхнувшись на последнем глотке, Чжи Мон закашлялся.

– Я тоже рад видеть вас, Ваше Величество, – искреннее, хоть и невпопад ответил он, ощущая, что может свободно дышать и разговаривать.

Но слова почему-то не шли. Не было их и у Ван Со, или он пока просто не считал нужным что-либо говорить.

В последний раз они смотрели друг другу в глаза в далёком 975-м, когда император умирал, цепляясь не за жизнь, а за надежду. Когда он просил звездочёта о помощи, и тот дал ему слово.

От болезненных воспоминаний у Чжи Мона сжалось сердце. Он вздрогнул – и вдруг всё понял. Он наконец понял, что смущало его в тридцатилетнем докторе исторических наук, который с виду был обычным человеком из плоти и крови.

Его глаза!

Таких древних глаз астроном не встречал ни у кого из проводников. Ни разу! Из тёмной бездны расширившихся в сумраке кабинета зрачков Ван Со на Чжи Мона смотрела сама тысячелетняя скорбь, помноженная на знания и воспоминания.

А может, он ошибается? Может, Ван Со и не человек вовсе, и даже не волк, а кумихо{?}[Кумихо – существо из корейской мифологии, оборотень, способный превращаться в лису с девятью хвостами.]? Ведь не зря в легендах говорится, что девятихвостым кумихо становятся только те лисы, которым удалось прожить тысячу лет, как четвёртому правителю Корё. Пусть с перерывами, вновь и вновь проходя через смерти и рождения, но зато с неделимой на лоскуты нескольких жизней памятью – одной на весь его долгий путь.

Тысячелетие темнело в его глазах, не обрамлённых ни единой морщинкой, какие бывают у тех, кто часто улыбается: ни в прошлых жизнях, ни в нынешней улыбка была несвойственна Ван Со.

Чжи Мону, на которого, очевидно, повлиял шок и удар головой, неожиданно пришло на ум сравнение с обсидианом – вулканической лавой, застывшей после бурного извержения. Из обсидиана издревле изготавливали магические шары, в которых можно видеть прошлое, настоящее и будущее. А ещё из него делали наконечники стрел и боевые клинки.

И глаза Ван Со словно были из обсидиана: по цвету и по сути.

Однако сейчас, давным-давно потускневшие и подёрнувшиеся пеплом, они вновь блестели. В них разгорался знакомый огонь нетерпеливого ожидания: император понимал, что его бывший советник явился сюда не просто так, и ждал объяснений.

По этой и многим другим причинам Чжи Мон сейчас ощутимо робел перед Ван Со, несмотря на то, что столько раз видел его при смерти, беспомощным, опустошённым, рыдающим и слабым. Робел, несмотря на всё своё прошлое могущество, знания и прочее.

Поставив пустой стакан на низкий столик между диваном и креслом, Чжи Мон заметил, что его пальцы дрожат, отчего стекло неприятно звякнуло о стекло.

Он попытался взять себя в руки и с глубоким вздохом выпрямился, поднимая взгляд на Ван Со, который, прищурившись, внимательно смотрел на него, не делая ни единого движения – просто замер в своём кресле, как мраморное изваяние, нет, как четвёртый император Корё Кванджон на троне в приёмном зале. От него даже точно так же веяло холодом, как и тогда во дворце.

Не напрасно доктор Ван слыл жёстким, нелюдимым и очень, очень закрытым человеком. Никто не знал, откуда он, есть ли у него семья, чем он интересуется, кроме истории, археологии и боевых искусств. На фотосессии и интервью он никогда не соглашался, даже для научных изданий. Все встречи, насколько это было возможно, проводили его ассистенты, которые словно дали обет молчания, лишь только речь заходила о личности доктора Вана. В прессе о нём писали, что это не человек, а легенда, которую ревностно охраняют немногочисленные приближённые.

И всё равно, несмотря на эти сведения, ситуацию и собственное взвинченное состояние, Чжи Мон чувствовал, что Ван Со рад видеть его.

Ему вдруг захотелось улыбнуться этому угрюмому человеку, отгородившемуся от всех стеной времени, воспоминаний и потерь. Но, приоткрыв рот на вдохе, вместо этого Чжи Мон неожиданно зевнул, окончательно сконфузившись. Сказывалось неимоверное нервное напряжение и вторые сутки без сна.

В ответ на это Ван Со только насмешливо дёрнул уголком рта и, не вставая, протянул руку к внушительного вида кофемашине. Нажал на кнопку, глянул на зардевшегося Чжи Мона – и нажал повторно, для двойной порции. Аппарат заурчал, перемалывая зёрна, и вместе с разливающимся по кабинету вельветовым кофейным запахом на Чжи Мона вдруг снизошло спокойствие.

И почему он настолько разволновался? Всё идёт как надо. Всё возвращается на круги своя. А то, что ему досталось, так поделом! Тем более, это же четвёртый, а не восьмой. Его методы во все времена были несколько… своеобразными, но действенными, стоит признать. Ван Со никогда ничего не делал без причины, ни в том мире, ни в этом. И награждал, и карал по заслугам, ни разу при этом не ошибившись, словно являл собой небесное правосудие. Этот факт всегда поражал астронома и заставлял предполагать об императоре невероятные вещи. Невероятные даже на взгляд проводника.

Когда две фарфоровые чашки наполнились свежим горячим напитком (чёрным, без сахара, а каким же ещё?), одну Ван Со протянул Чжи Мону, а вторую взял сам и, перехватив озадаченный взгляд астронома, по-своему его истолковал.

– Мой ассистент сейчас занят. Однако я вполне способен и сам сварить себе кофе, тем более если для этого требуется одно движение, – пояснил он, откидываясь на спинку кресла с чашкой в руках и при этом умудрившись не расплескать её содержимое. – Да, в каком-то смысле раньше было удобнее – вся эта толпа служанок и придворных за спиной… – он усмехнулся, пожимая плечами. – Но сейчас мне нравится больше. И одного ассистента на месте вполне хватает. Зато лишний раз никто не раздражает.

Не зря Чжи Мон вспомнил о приближённых, оберегающих покой императора!

Взгляд Ван Со в потолок ясно обозначил, где и чем сейчас занят его ассистент: отдувается за него на вечеринке, прикрывая отсутствие доктора Вана, чей утренний доклад об археологических находках в Кёнджу и их толкование произвели настоящий фурор.

– Сам я предпочитаю жить и работать ночью, чтобы мне никто не мешал.

Удивил! – мысленно хмыкнул Чжи Мон, несмотря на боль в губе смакуя отличный кофе: он и сам существовал точно так же, по-волчьи, если не вынуждали обстоятельства.

Он окончательно расслабился, радуясь бодрящему напитку (на чай из пионов тут рассчитывать, естественно, не приходилось) и тому, что император наконец-то нарушил затянувшееся молчание.

Чжи Мон по-прежнему называл его императором: просто не мог пересилить себя. Привычка. Уважение. И суть.

– Итак… – следуя его мыслям, продолжил Ван Со, возвратив на подставку свою чашку и складывая руки на груди. – Я тебя слушаю. Ты всегда исчезал, когда был нужнее всего, а теперь вдруг поступаешь наоборот. С чего вдруг?

Чжи Мон с минуту смотрел на него, вновь растеряв все слова, что в свете происходящих событий его самого почти не удивляло. Но не мог же он с ходу просто заявить: «Я нашёл Хэ Су, Ваше Величество!»

Хотя… кто знает, как вообще было бы лучше поступить.

Открыв рот и уже набрав в грудь воздуха для того, чтобы начать издалека, Чжи Мон увидел, как вдруг изменилось лицо Ван Со. Пристально глядя астроному в глаза, тот внезапно побелел, весь напрягся и после судорожного вдоха сипло произнёс:

– Ты знаешь, где она.

Он сказал это утвердительно, но с такой призрачной, рвущейся на клочки надеждой, что у Чжи Мона внутри всё скрутилось в тугой узел.

– Да, Ваше Величество, – выдавил он из себя с неожиданным трудом.

Вот и сообщил.

А ведь такую речь сочинил! Всю дорогу из Сеула в Пусан репетировал за рулём. Беспокоился, как начать. А тут – на тебе! Вся подготовка в труху…

Не знай Чжи Мон императора, мог бы подумать, что тот умеет читать мысли. Но это были всего лишь поразительная интуиция и зоркое сердце, которое отчаянно рвалось к своей цели и безошибочно считывало все знаки судьбы.

Некоторое время Ван Со смотрел на него в глубочайшем потрясении, пытаясь, видимо, осознать услышанное, а потом плечи его упали и он закрыл глаза, пряча неестественно бледное лицо в ладонях, откуда донёсся его сдавленный голос:

– Тысячу лет я искал её. В каждой своей жизни искал, но не мог найти. Всякий раз наступал момент, когда ко мне возвращалась та, давняя память о Корё. И о ней. И я начинал искать…

Ван Со перевёл дыхание, отнял руки от лица и, выпрямившись в кресле, посмотрел на Чжи Мона:

– Почему я не мог найти её?

– Потому что её там не было, Ваше Величество, – откликнулся звездочёт, отмечая невероятную усталость и смятение на лице императора, который безумно хотел и боялся поверить. – В тех мирах, где вы искали.

– И ты ждал тысячу лет, чтобы прийти ко мне и сообщить это?

Если бы тон Ван Со не был таким потерянным, а взгляд – ошеломлённым, Чжи Мон решил бы, что тот сейчас разнесёт к чертям собачьим разделяющий их стеклянный стол и вытрясет из него, несчастного астронома, всю душу за промедление. За то, что не пришёл и не сказал сразу. И не только за это.

Но так поступил бы четвёртый принц. Император – вряд ли. А доктор Ван – никогда. Поэтому Чжи Мон вместо того, чтобы отодвинуться на безопасное расстояние, склонился к нему:

– Всё гораздо сложнее, Ваше Величество.

– А упростить – не вариант? – сухо поинтересовался Ван Со, постепенно приходя в себя, о чём свидетельствовала возвращающаяся на его лицо краска и упрямо сжавшиеся в тонкую полосу губы.

– Поймите, Ваше…

– Ясно, – оборвал его Ван Со. – Тогда упрощу я.

Он резко поднялся на ноги, а вслед за ним невольно встал с дивана и Чжи Мон.

– Где она сейчас? – впился в него обсидиановый наконечник стрелы.

– В Сеуле, – как-то сразу сдался звездочёт. – Вернее, недалеко от него.

– Через час ты заедешь за мной и отвезёшь меня к ней, – приказал император. Его минутная слабость прошла, хотя голос и подрагивал, выдавая сильнейшее волнение. – А по дороге мы поговорим.

Он направился к столу с ноутбуком, на ходу уточняя:

– Мой адрес здесь, в Пусане, я полагаю, ты знаешь?

Чжи Мон лишь кивнул в ответ. Ещё бы он не знал! Знал, равно как и адрес его апартаментов в Сеуле, а также в Осаке и Шанхае.

Ван Со не ошибся и в этом.

– Я могу заехать за вами утром, – предложил Чжи Мон, глядя на тёмные круги переутомления и хронического недосыпа под глазами императора: тот по-прежнему мало и плохо спал.

– Я сказал, через час, – отрезал Ван Со и добавил тоном, не допускающим двусмысленного толкования: – И только попробуй исчезнуть на этот раз. Я тебя из-под земли достану!

«А ведь достанет!» – поёжился Чжи Мон.

Его Величество слов на ветер не бросает. Да и самому бывшему придворному астроному теперь не спрятаться. Нигде. И никогда.

Они расстались на пустой университетской парковке, где по странному стечению обстоятельств их машины оказались рядом, хотя утром Чжи Мон и внимания на это не обратил.

– Сорок пять минут, – скользнув взглядом по часам, уронил Ван Со и исчез во внушительного вида внедорожнике Кia Mohave (разумеется, чёрном!), что смотрелся рядом с серебристым приземистым седаном Чжи Мона той же марки, как хищник рядом с кроликом, тем более с этой своей знаменитой «улыбкой тигра». В её хромированном оскале звездочёту почудилась насмешливая угроза, и он ясно услышал: «Только попробуй исчезнуть на этот раз. Я тебя из-под земли достану!»

Но подобного у Чжи Мона и в мыслях не было.

Как раз наоборот.

***

Пусан они покинули даже раньше, чем прикидывал Чжи Мон, направляясь сюда из Сеула.

Стоило ему в назначенное время подъехать к неприметному двухэтажному зданию в самой глубине сосновой рощи на берегу водохранилища Хведон, как пассажирская дверь справа бесшумно открылась, напугав впечатлительного астронома до смерти.

Часто-часто моргая, он смотрел, как в салон его автомобиля просачивается сама ночная тьма. Хотя это был, разумеется, всего лишь Ван Со – в чёрных джинсах и чёрной же рубашке, как будто других цветов в его гардеробе не водилось в принципе. Смерив по-дурацки открывшего рот Чжи Мона недоумённым взглядом, он бросил на заднее сиденье сумку, пристегнулся и вопросительно поднял одну бровь – чего ждём? Поехали!

Осторожно выруливая на шоссе по узкой гравийной дороге, петлявшей между деревьев (само собой, Ван Со и здесь умудрился обосноваться подальше от людей!), Чжи Мон на чём свет стоит клял свою расшатанную нервную систему, а заодно и человека, упорно молчавшего рядом с ним, пока они выбирались из северных пригородов Пусана на трассу, ведущую к столице.

Хорошо, что в этот поздний час движение на дороге было минимальным, что дало Чжи Мону возможность успокоиться и даже некоторое время поразмышлять о том, кто всякий раз умудрялся на ровном месте лишить его душевного равновесия.

Пару раз он покосился на своего спутника, но тот даже не повернул к нему голову. Сидел и смотрел прямо перед собой.

Сам ведь хотел поговорить! Так почему молчит?

А может, ему, как и Хэ Су, тоже необходимо время? Ведь несмотря на всю свою исключительность, Ван Со был прежде всего человеком, с бьющимся, как у всех, алым сердцем и душой, разодранной в клочья страданиями, потерями и томительным ожиданием. И после подобного известия ему тоже нужно было прийти в себя, какой бы внутренней силой он ни обладал.

Что ж, времени у них с избытком. Хотя – это ещё как посмотреть…

Чжи Мон подавил вздох и переключил передачу.

Как же с ним непросто, святые Небеса! Ну что за волчий нрав! Непредсказуемый и мрачный. Даже почивший император Ван Гон, от которого сын унаследовал силу и твёрдость характера, был проще и понятнее в самом уважительном смысле.

Но только не Ван Со.

Несмотря на то, что когда-то Чжи Мон умел читать души и видел любого насквозь, четвёртый принц, а затем и император Корё всё равно оставался для астронома загадкой. Внутри него клубилась тьма и будто стоял некий барьер, на который Чжи Мон натыкался всякий раз, когда пытался просканировать намерения и мысли Ван Со. Тот не пускал его. Сознательно или случайно, он был для него закрыт. Одно было неизменным и очевидным – его горячая несдержанность, которую слегка отшлифовал дворец, но, разумеется, не уничтожил до конца.

Однако сейчас это было даже во благо – то, что они вот так резко, без лишних разговоров, сорвались обратно в Сеул, до которого ехать им предстояло несколько часов плюс полчаса – на северо-восток, в сторону Намъянджу.

Когда они пересекли мост через Нактонган{?}[Нактонган – самая длинная река в Южной Корее. Протекает по равнинам юга Корейского полуострова.] и помчались по трассе к Тэгу, Чжи Мон не вытерпел и вновь оглянулся на Ван Со, который был так неподвижен, что могло показаться – он спит или расстроен. Но бывший советник императора слишком хорошо его знал.

О нет, Ван Со не был ни расслаблен, ни подавлен. Напротив, он сидел, сжавшись, как зверь перед прыжком. Или, скорее, как стрела на тетиве. Чжи Мон и без прежних способностей слышал низкое нетерпеливое гудение тетивы, а потом и увидел отблески обсидианового острия в чёрных глазах императора, когда тот наконец-то удостоил его взглядом.

– На дорогу смотри, – проронил он, тут же вновь отворачиваясь.

От неожиданности Чжи Мон так резко крутанул руль, уходя из-под встречного света фар какой-то фуры, что машина ощутимо подпрыгнула на ухабе, и из открывшегося бардачка на колени Ван Со вывалились рекламные проспекты выставок картин и косметики эпохи Корё.

– Так значит, это твоя затея? – ничуть не удивился император, разворачивая буклет о живописи. – Я слышал. Сеул, «Лотте», верно?

– Да, Ваше Величество, – кивнул Чжи Мон, сбрасывая скорость.

Наконец-то заговорил! Нужно было раньше машину как следует тряхнуть!

Подумав так, астроном устыдился и едва не принялся извиняться, но вовремя себя остановил: император и так, должно быть, считает его немного того. Впрочем, как и всегда, надо полагать.

Он покосился на Ван Со, который, задержав дыхание, рассматривал на развороте буклета свой собственный портрет работы мастера Юна и без сомнения вспоминал сейчас, кто явился к нему тогда во дворец и зачем…

– Я надеялся, что вы заглянете на выставку, хотя бы из простого любопытства. Вы как раз были в Седжоне{?}[Седжон – кампус Университета Корё, расположенный в г. Седжон, в 100 км от Сеула. Там находятся гуманитарные факультеты.], когда я открывал её и занимался рекламой.

Если бы хоть раз четвёртый принц последовал его плану! Проигнорировал он усилия Чжи Мона и теперь.

Не имея ни крупицы информации о Хэ Су, он и в этой жизни, как и в предыдущих, искал её, фанатично, непрерывно обследуя Северную и Южную Кореи, особенно территории древних государств Пэкче{?}[Пэкче – одно из Трёх древних корейских государств, наряду с Когурё и Силла. Находилось на юго-западе Корейского полуострова. В VII в. было завоёвано и поглощено государством Силла.] и Силла, откуда происходил клан Хэ, и не только. Он пропадал в архивах, на раскопках, перечитал уйму книг, делал всё возможное и невозможное, чтобы сдержать своё слово. И неизвестно, сколько ещё он бы искал, поэтому Чжи Мон и устроил эту выставку. Не только затем, чтобы воскресить память Хэ Су, но и для того, чтобы они с императором не разминулись.

А не тут-то было!

– Я как раз уехал из кампуса в Кёнджу, – продолжил вслух его мысли Ван Со, мельком уточнив дату открытия выставки на буклете. – Нужно было собрать материалы перед конференцией.

Чжи Мон понимающе кивнул.

Ну разумеется! Этот ажиотаж вокруг древней гробницы № 44 в Джоксаме, где Национальный исследовательский институт культурного наследия вот уже несколько лет проводил раскопки, коснулся и доктора Вана. И пусть Хэ Су не была той самой принцессой некогда могущественного царства Силла, что, по предположениям археологов, была похоронена в этой усыпальнице, Ван Со не мог пропустить подобное событие, тем более что реликвии, найденные при раскопках, могли дать ему зацепки для дальнейших поисков. Что ему какая-то частная выставка в столичном торговом центре!

Чжи Мону и так невероятно повезло: он просто чудом перехватил доктора Вана на конференции в Пусанском национальном университете и рискнул заявиться к нему в святая святых – личный кабинет в цоколе, потому что наутро тот вновь собирался уехать, только куда – астроному было неизвестно.

А маленький снежок, пущенный им, стремительно летел со склона, превращаясь в лавину, и терять время было уже нельзя…

Всё это напоминало ему игру в догонялки, только он не мог с уверенностью сказать, кто теперь был преследуемой целью.

Обхватив двумя руками руль, Чжи Мон постарался сфокусироваться на главном. Что за мысли в голову лезут, когда ему следует думать и беспокоиться совершенно о другом?

– Хэ Су… – выдохнул меж тем Ван Со, и голос его осип. – Она пришла на твою выставку?

– Да, – подтвердил его догадку Чжи Мон и добавил: – Вернее, я привёл её туда. В определённом смысле.

– Расскажи мне о ней, – едва слышно проговорил Ван Со. – Всё, что тебе самому известно. Ты же с самого начала знал, что она из другого мира. Я помню, как ты мне это сказал. И поэтому тоже хочу знать. Всё с самого начала.

Император не приказывал. Он просил. И вновь в который раз при взгляде на него у Чжи Мона зашлось сердце.

Он начал с того самого затмения, которое перенесло Го Ха Чжин в мир Ван Со и превратило её в Хэ Су – единственную возлюбленную четвёртого принца и императора. Его свет и силу. Его самую большую потерю и мучительную боль, не проходящую вот уже тысячу лет.

Чжи Мон говорил, не глядя на своего спутника, сосредоточившись на матовой змеиной коже шоссе и своих собственных воспоминаниях, куда он нырнул подобно Ха Чжин и, как и она, не мог вынырнуть до сих пор.

И всё это время, что астроном рассказывал о прошлом, Ван Со молчал. Он закаменел в своём чутком внимании и был донельзя напряжён, хотя ни единым звуком этого не показывал. Но в этом не было нужды: в машине только что не потрескивало от сгустившихся эмоций.

Ван Со слушал, впитывая каждую фразу Чжи Мона, сопоставляя его слова с тем, что пережил и помнил сам. Что-то он знал. О чём-то догадывался. А чего-то не мог и предположить. И тогда его дыхание менялось, выдавая его с головой.

Он смотрел в лобовое стекло автомобиля, как в зеркало, и слушал, возвращаясь к себе прежнему, заново оценивая свои решения и поступки, понимая при этом, что изменить ничего уже нельзя, но исправить – можно.

Морщась, глотал паршивый кофе из автомата на заправке под Кимчхоном, куда они заглянули на несколько минут, и слушал, не перебивая и не задавая вопросов, время которых ещё не пришло.

Нервно барабанил пальцами по бедру, когда рассказ звездочёта плавно свернул к финалу, и только скрипел зубами при участившемся упоминании имён Ван Ука и Чжона.

И по-прежнему пасмурно молчал.

Но когда Чжи Мон дошёл до момента ухода Хэ Су из дворца, справа послышался глухой стон. Император до сих пор не мог себе этого простить и переживал свою ошибку так же остро, как и в момент её свершения.

Астроном впервые за долгое время повернулся к нему, взглядом спрашивая, стоит ли продолжать.

Ван Со сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Его губы кривились от сдерживаемых чувств, а руки дрожали на сведённых вместе коленях. Чжи Мон почему-то никак не мог оторвать взгляд от этих пальцев, лунно-белых на чёрном, подсознательно притормаживая, чтобы не случилось беды.

Из оцепенения его вывел хриплый голос Ван Со, похожий на треск разрывающейся ткани.

– Дальше, – не открывая глаз, потребовал он, когда пауза слишком затянулась.

А дальше были последние месяцы жизни Хэ Су в доме Ван Чжона, о которых прежде император не желал знать, чтобы не страдать ещё сильнее под бременем неверного толкования доносов своих шпионов и собственных ошибочных выводов, продиктованных гордыней, ревностью и обидой. Но теперь он вынужден был всё это принять, что давалось ему с невероятным трудом.

Рассказывая о смертельном недуге госпожи Хэ, резко усугубившемся после того, как она разрешилась от бремени, о её стремительном и неотвратимом угасании, Чжи Мон то и дело поглядывал на Ван Со, состояние которого вызывало у него серьёзные опасения. И как бы он ни старался сгладить острые углы, где-то умалчивая, а где-то и высветляя отдельные особо мрачные моменты, не изменяя сути, помогало это мало.

Императора колотило от услышанного. Он задыхался и то и дело трясущимися руками оттягивал ремень безопасности и прижимал ладонь к груди, тщетно пытаясь успокоить рванувшее сердце.

Его прерывистые неглубокие вдохи и выдохи беспокоили Чжи Мона и заставляли отвлекаться от дороги, что было крайне опасно: они приближались к Сеулу, и, несмотря на глубокую ночь, движение у столицы стало более интенсивным.

– Последнее, о чём умоляла госпожа Хэ, умирая на руках у Его Высочества, было: «Берегите мою дочь. Не допустите того, чтобы она попала во дворец». И когда Ван Чжон спросил, почему, она ответила лишь: «Потому что он не придёт». Умирая, она думала только о вас и тосковала, провожая каждый уходящий день в напрасном ожидании.

– Я приду, – прошептал Ван Со, его пальцы сжались до хруста, а по мертвенно-белой щеке скатилась крупная одинокая слеза. – Я приду, Су. Обещаю.

– Ваше Величество, – нерешительно добавил Чжи Мон, пытаясь сообразить, как лучше закончить рассказ об этом трагическом периоде и перейти от прошлого к настоящему. – Вы должны знать, что до самой своей смерти госпожа Хэ не снимала шпильку с лотосом. И когда она… умерла, ваш подарок был у неё в волосах.

Услышав это, Ван Со дёрнулся, зачем-то оглянулся на заднее сиденье и прохрипел, с трудом расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки:

– Останови…

Чжи Мон притормозил у опушки хвойного перелеска, за которым уже виднелись в негасимом мареве мегаполиса пригороды Сеула, и, не выходя из машины, смотрел, как Ван Со вывалился наружу, едва справившись с замком ремня безопасности. Он стоял, уперев руки в колени и стараясь продышаться. Но выходило у него плохо. Так бывает, когда долгое время – а в его случае столетия – удерживаешь в себе то, что таить нельзя, иначе оно начнёт отравлять кровь и разъедать душу, неизбежно лишая покоя и рассудка.

Астроном терпеливо ждал. Иного ему не оставалось.

Отголоски его собственной застарелой боли под конец долгого рассказа и невольного возвращения в прошлое прорвались сквозь толщу времени и мазнули по горлу. Ему тоже захотелось выйти на воздух, но он заставил себя остаться в машине, понимая, что императору нужно побыть одному и прийти в себя.

Он не следил за временем и очнулся лишь тогда, когда Ван Со тяжело упал обратно на сиденье и пару минут слепо рассматривал приборную панель.

– Спасибо, – вдруг сказал он, заставив астронома вздрогнуть. – И… прости.

– За что, Ваше Величество? – удивился Чжи Мон, глядя в сухие горячие глаза императора. Слёз больше не было. Их выжгло время.

– За всё, – коротко ответил тот, дрожащими руками пытаясь попасть в замок ремня безопасности.

Когда ему наконец удалось это сделать, он с усилием потёр лицо ладонями.

– Ты тоже должен знать одну вещь, – проговорил он тихо, но твёрдо, что несказанно обрадовало астронома: кризис миновал. Император справился. Снова. – Жизнь Су я всегда ставил на первое место. Выше трона, выше своей собственной жизни. И если бы она только согласилась, я бы увёз её из Сонгака. А после, когда всё изменилось, сделал бы императрицей именно её, и плевать мне было на мнение других. Если бы она не противилась, я удержал бы её рядом и берёг, но насильно… каждый раз видя в её глазах упрёк и отторжение… – он отрицательно покачал головой и скривился от горечи. В нём говорила тысячелетняя тоска, и Чжи Мон это чувствовал. – Я отдаю себе отчёт, что в случившемся в итоге виновата моя гордость, ревность, помешательство… И в том, что я не попрощался с ней, моя вина и только моя.

– Я понимаю, Ваше Величество, – мягко ответил Чжи Мон, успокаивающим жестом касаясь вздрагивающего плеча Ван Со. – Не казните себя так.

Он вновь завёл мотор и вывел машину на трассу, аккуратно вливаясь в поток машин.

«Вы не виноваты: на всё воля Небес», – чуть не добавил он, но вовремя проглотил привычные слова, памятуя о том, как реагировал на них император в прошлом и как мог взъяриться теперь, узнав правду.

Вместо этого он, не отрывая внимательного взгляда от дороги, пошарил рядом с собой и протянул Ван Со литровую термокружку:

– Выпейте это, Ваше Величество. Вам полегчает.

– Да ну? – недоверчиво усмехнулся Ван Со, но кружку взял, открыл клапан и подозрительно принюхался: – Это что? Опять какое-нибудь твоё зелье? Помнится, ты достаточно меня ими пичкал.

Чжи Мон улыбнулся, вспоминая, как своими зельями, правда, не совсем травяными, не раз вытаскивал своего подопечного с того света.

– Нет, это всего лишь чай из трав. Успокаивающий.

– Кого? – философски поинтересовался Ван Со, послушно выпил где-то половину и, помотав головой, пристроил кружку в подстаканник между сиденьями. – Ладно. Считай, что твоя терапия ромашкой и мелиссой сработала, если тебя самого это успокоит.

Однако его несколько язвительный тон не обидел, а, наоборот, обрадовал Чжи Мона: император пришёл в себя. Ну, или почти.

– Как тебе удалось отыскать здесь Хэ Су?

Нельзя сказать, что этот вопрос застал астронома врасплох, но он при такой резкой смене темы слегка растерялся, а потом всё же начал рассказывать, сперва путаясь в словах, но постепенно возвращаясь к уверенному тону. Неплохо бы, конечно, приложиться к термокружке тоже, но ему не позволяли этика и уважение.

– …и тогда я отдал госпоже Хэ ваше прощальное письмо, – закончил Чжи Мон свой рассказ и внутренне ахнул.

– Что ты ей отдал? – переспросил Ван Со, всем корпусом поворачиваясь к нему, насколько допускал широкий тугой ремень.

Что ж… Рано или поздно это всё равно пришлось бы сказать. А раз сегодня всё шло не по плану, то чего уж теперь…

– Она получила ваши письма, – пояснил звездочёт, на всякий случай до предела сбрасывая скорость. И пусть на многополосном окружном шоссе было достаточно места для самого безумного манёвра, доходить до этого всё-таки не хотелось.

Секундное непонимание в чёрных глазах Ван Со сменилось глубочайшим изумлением, а затем он произнёс, медленно, не веря в то, что говорит:

– Те письма, что я писал ей…

– …на воде озера Донджи, – спокойно закончил за него Чжи Мон и так выразительно посмотрел на ошеломлённого императора, что тот всё понял.

– Она прочла их? Все мои письма?

– Я надеюсь, что все, – пробормотал Чжи Мон, глядя на часы и прикидывая в уме время и расстояние, но, перехватив угрожающий взгляд Ван Со, недовольного такими краткими ответами, поспешно добавил: – Надеюсь, что она не повторила вашу ошибку.

Волчий взгляд мгновенно стал виновато-беспомощным: если бы он прочёл её письма раньше! Если бы только успел…

– Не успели бы, Ваше Величество, – флегматично покачал головой Чжи Мон, без труда прочтя сожаление на лице Ван Со. Как же они в этом похожи с Хэ Су, которая тоже без конца повторяла это своё «если бы»! – Воля Небес…

Ну вот! Неужели он всё-таки это сказал? Ведь ему так долго удавалось следить за языком – и на тебе!

Мимолётный взгляд на императора подтвердил, что тот не упустил эту его оплошность.

– Ну конечно же, – тут же съязвил Ван Со. – Куда же без них?

Чжи Мон проигнорировал его колкость, глядя на мокрое шоссе: неужто в Сеуле до сих пор шёл дождь? Это кто ж так постарался?

«Воля Небес!» – издевательски ответил ему голос императора, который откинулся обратно на сиденье. Его лицо, на миг ставшее злым, вновь превратилось в неподвижную маску.

А ведь Чжи Мон только-только поверил, что между ними возникло взаимопонимание – искреннее, пусть и тонкое, как летняя паутинка, но всё же. Оказалось – нет. Оказалось – рано. Мелькнув на какой-то миг, оно легко разорвалось от первого же по-настоящему обидного слова.

Несколько минут они ехали молча, дуясь друг на друга и каждый сам на себя. Атмосфера в машине, едва прояснившись, вновь потемнела и сгустилась, как тучи над Сеулом. Чжи Мон боролся с желанием открыть все окна, но вместо этого всего лишь отрегулировал кондиционер, уменьшив температуру, и включил принудительную вентиляцию.

– И почему это вдруг ты решил пойти против воли Небес, твоих обожаемых непогрешимых Небес и помочь мне? Нам? – нарушил это тягостное молчание низкий голос справа.

– А кто вам сказал, что я пошёл против их воли? – буркнул Чжи Мон, изо всех сил стараясь справиться с обидой.

Нельзя, так нельзя. Нужно понять.

– А что, они наконец-то снизошли до того, чтобы позволить мне увидеть её? Спустя тысячу лет пытки одиночеством, болью и сожалениями?

– Дело не в этом.

Будь они прокляты, эти эмоциональные качели, что бросали Ван Со из крайности в крайность, от раскаяния к обвинениям, от трепетного внимания к привычной сухой ярости!

Нет, нужно понять. Нужно!

Чжи Мон вздохнул и посмотрел на небо. Ни просвета. Ни звёздочки. Как в душе императора. А он-то уже обрадовался…

– А в чём? – не унимался Ван Со, зачем-то накручивая и себя, и астронома.

Зачем только?

– Есть незыблемые законы Мироздания, – сдался под его натиском астроном, тщательно выбирая выражения, чтобы не скатиться в менторский тон и не свести своё объяснение к нудной и никому сейчас не нужной лекции об устройстве мира. – Есть Небесный замысел, касающийся определённых эпох и конкретных людей. – Он вновь выразительно посмотрел на Ван Со, который внимательно слушал, хотя и напустил на себя делано равнодушный вид. – Этот замысел, эта задача, если хотите, должна быть выполнена любой ценой, любыми жертвами. И то, что было предначертано вам, Ваше Величество, произошло. Я исполнил свою миссию, свой долг, проследив за этим. Поэтому теперь, в этом мире, в этом времени, возможно иное развитие событий, которое уже не повлияет на глобальные узлы в путеводной нити Судьбы, – Чжи Мон на миг закатил глаза: всё-таки не удержался от патетики! – И я решил помочь вам с госпожой Хэ встретиться здесь. Не под гнётом веления свыше, а по зову сердца. Хотя то, что вы оба оказались в одном мире, рядом, сохранив при этом память и чувства, – разве это не чудо? Разве это не великий дар Небес, как бы вы к ним ни относились?

Чжи Мон сказал это и взглянул на Ван Со, но тот, нахохлившись, уставился в боковое окно.

– Мне жаль, что вы так упорно отрицаете высшую суть, Ваше Величество, – рискнул добавить астроном. – Госпожа Хэ тоже сопротивлялась очевидному, но, в отличие от вас, как мне кажется, приняла всё с бо́льшим пониманием и смирением.

– Хэ Су… – прошептал Ван Со, отворачиваясь от окна. – Она всегда была мягче и лучше меня.

По его губам скользнула тень улыбки, и Чжи Мон понял, что риск оправдался: при упоминании имени госпожи Хэ император тут же остыл. Качели вновь устремились из тени к свету.

– Она… помнит? – осторожно спросил Ван Со, высматривая что-то в темноте за лобовым стеклом.

Чжи Мон промолчал, сделав вид, что не услышал, во что император, разумеется, не верил ни секунды.

– Я задал вопрос, – сухо повторил он.

– Я слышал, Ваше Величество, – вздохнул звездочёт.

– Прекрати меня так называть, – поморщился Ван Со.

– Некоторые привычки настолько крепко въедаются в сознание и память, что от них не так-то просто избавиться, – неудержался от смущённой усмешки Чжи Мон. – Да и надо ли? Но если вы настаиваете…

– Настаиваю, – уронил Ван Со, не отвечая на усмешку.

– Что ж, тогда я буду звать вас доктор Ван.

– Зови, – милостиво позволил император Корё, который им и остался. – Но для начала ответь на вопрос.

– Да.

Это был ответ. И Ван Со это понял.

– И давно?

– Нет. Я бы даже сказал, что по сравнению с вами у госпожи Хэ амнезия. Однако я так не скажу, потому что дело не в том, давно ли она помнит и терзается воспоминаниями. А в том, как она помнит.

Справа послышалось короткое шипение, словно Ван Со глубоко порезался.

– Как она… – начал говорить он и умолк.

«Справилась? Вынесла это?» – мысленно договорил за него Чжи Мон и невесело усмехнулся, поймав удивлённый взгляд императора. Знать бы… Теперь он этого не мог. Теперь он на многое не был способен, и это было непривычно и… неприятно в какой-то степени.

А Хэ Су… Он мог только предположить, как она вынесет обрушившийся на неё груз памяти и вины, когда сам передал ей письма – последнее, что осталось ему от вечности и утраченного всесилия. Мнимого всесилия, но тем не менее… Чжи Мон не знал, справится ли она, когда прочтёт. Именно поэтому, миновав окраины Сеула, он заторопился на северо-восток, наплевав на ограничения скорости. А то ведь можно и не успеть. А если они не успеют, то всё пойдёт прахом уже навсегда и это он ни исправить, ни простить себе уже не сумеет.

Перед его глазами вновь мелькнул мост через Ханган, который зачем-то попытались переименовать в Мост жизни, не изменив при этом его мрачную суть.

Он тряхнул головой, отгоняя тревожные мысли. Нет-нет! На этот раз всё будет хорошо! Он не знал наверняка, но всем сердцем в это верил, а вера, как ни парадоксально, зачастую сильнее знания.

В лобовое стекло автомобиля застучали крупные капли дождя, и Чжи Мон включил дворники, а затем всё-таки сбросил скорость: они покинули цивилизацию и нырнули в лесной сумрак. Дорога стала хуже во всех смыслах. Так стоило ли рисковать за несколько минут до цели?

Его мысли вернулись к Хэ Су и к вопросу Ван Со о том, как она справилась с возвращением памяти о прошлом.

Да, дело вовсе не в том, сколько времени помнить и перебирать бисер воспоминаний, а как это делать: по крупинке, перекатывая каждую меж пальцев, заново впитывая отдельные ощущения, или горстями, залпом проглатывая сладость и горечь вернувшегося.

С Хэ Су случилось второе. Несмотря на то, что какие-то образы из прошлой жизни просачивались в её сознание в обрывочных снах, попав на выставку и увидев своего императора, она провалилась в бездну минувшего и захлебнулась воспоминаниями, как однажды – водой, во время одного судьбоносного солнечного затмения.

Правда, ей вновь пришлось помочь. Направить, подтолкнуть, подсказать. В конце концов, проводники бывшими не бывают.

Чжи Мон довольно сощурился, в который раз вспомнив, как долго и кропотливо собирал коллекцию предметов быта по двум Кореям, Северной и Южной, как контрабандно вывез картины из Кэсона, чудом избежав огнестрельного ранения от преследовавших его полицейских, как организовывал выставку в «Лотте»…

У него даже мелькали смелые мысли о грядущем, ведь он подумывал подарить это бесценную коллекцию на одну будущую свадьбу, однако для начала нужно было эту самую свадьбу устроить, чем он и занимался, временами срываясь в сомнения, ведь теперь он не мог свободно распоряжаться временными и пространственными тканями, равно как и читать мысли и много чего ещё, что было в его арсенале… когда-то.

Но главное – результат, к которому он приближался со скоростью… Чжи Мон глянул на спидометр и благоразумно скинул скорость ещё. Осталось совсем чуть-чуть. Каких-то пара-тройка километров.

А воспоминания Хэ Су… Нет, звездочёт не сомневался, что она справится. Не зря же он её выбрал когда-то! И все эти крупинки слов, чувств и образов прошлого, в которых она сейчас барахталась, как в зыбучих песках, в конечном итоге станут её самым дорогим сокровищем. И неважно, что миновала тысяча лет. Ведь иногда даже для людей меняется восприятие времени: века проносятся минутами, а часы растягиваются на столетия.

Теперь и он это понимал.

– Для госпожи Хэ всё это было как будто вчера, – задумавшись, Чжи Мон позабыл, что император ждёт его ответа, и повернувшись к нему, встретил его печальный взгляд.

– Ты думаешь, для меня – иначе? – слабо усмехнулся Ван Со. – Тебе ли не знать, как коротка тысяча лет… – Он помолчал и добавил: – И как отчаянно бесконечна.

«…если ты одинок», – мысленно продолжил Чжи Мон.

– А ты знаешь, каково это – тысячу лет просить у кого-то прощения и не иметь возможности исправить свою ошибку? Вернуть сказанные слова? Поступить иначе?

– Знаю, – прошептал астроном, глотая правду своих слов вместе с колючим комком, вставшим вдруг поперёк его горла.

– И за что ты так с нами? – тихо спросил Ван Со, отчего у Чжи Мона потемнело в глазах и он едва успел нажать на тормоз, останавливая машину у обочины. Вовремя. – Тысяча лет… Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

– Простите меня, Ваше Величество, – разволновавшись, Чжи Мон и сам не заметил, как вновь вернулся к прежнему обращению. Впрочем, для него это всё тоже было как вчера, поэтому он не испытал и тени смущения. А вот раскаяние его затопило с головой, несмотря на то, что он просто честно делал свою работу – исполнял волю Небес. – Если можете – простите.

– Тысяча лет… – не слыша его, повторил Ван Со. – Не велика ли плата за ошибки?

– А бессмертие? – неожиданно для самого себя спросил Чжи Мон, облокачиваясь на руль и тяжело глядя на императора.

И вновь, далеко не впервые за эту долгую ночь откровений и открытий в угольно-чёрных глазах Ван Со мелькнуло удивление, а затем – понимание. Он шумно выдохнул, изменившись в лице:

– Ты… Ради того, чтобы… Но почему?

– Потому что я так больше не могу, Ваше Величество, – прямо ответил Чжи Мон, ощущая невероятное облегчение от того, что больше не придётся притворяться тем, кем он не является. – Не вы один несёте бремя вины, которое столетиями гложет душу. Это первое. К тому же, я просто устал заставлять себя ничего не чувствовать и идти в никуда. Мне хотелось… понять, каково это – быть человеком, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это второе.

Кстати, последствий было хоть отбавляй, и он до сих пор не научился спокойно реагировать на собственное восприятие отдельных вещей.

Забавно. Забавно, как вдруг вылезли наружу все его человеческие качества, которые он веками подавлял из чувства долга. Его неуверенность, сомнения, страхи – всё это было так чуждо ему, так странно и так… по-человечески.

– А третье? – подстегнул его Ван Со.

– А третье… – Чжи Мон выпрямился, грустно улыбаясь. – Потому что это моя расплата за своеволие и помощь вам. За сделанный выбор. Вы же помните, как я говорил вам когда-то: за всё нужно платить. За каждый свой шаг.

– Но… как?

Улыбка звездочёта погасла, а губы скривились от мучительных воспоминаний.

Если честно, он полагал, что это будет как-то иначе. Гуманнее, что ли. Быстрее. Но нет…

В его жизни ещё не случалось такого, чтобы проводник становился человеком. Наоборот – сколько угодно, без каких-либо неприятных нюансов. А вот расстаться с бессмертием на его веку ещё никто не додумался. Он стал первопроходцем. И теперь был абсолютно уверен, что ещё раз подобного он бы не перенёс. И никто бы не перенёс.

 

Это произошло внезапно. Ночью. Вскоре после того, как он принял решение. Хорошо, что он был у себя дома, а не где-нибудь в сеульской полуденной толпе.

Чжи Мон помнил тьму, тисками охватившую его сознание, безжалостно давящую, горячую, сжимающую его до точки в Мироздании. Помнил паническое ощущение полного отсутствия воздуха и невозможности сделать вдох. Помнил неподвижность парализованных мышц и душный непреодолимый страх, а потом… Потом внутри него будто взорвалась сверхновая, опаляя каждую клеточку его тела, выжигая из неё бессмертие и исторгая крик из этой самой каждой клеточки, которая перерождалась, становясь иной.

А ещё были они – воспоминания, ощущения и чувства, которые столетиями копились внутри, в его сознании и душе. Все они со взрывом сверхновой разом исторглись из неведомых тайников, обрушились на него и едва не свели с ума.

Кажется, он кричал, надрывно, истошно, раздираемый на атомы невыносимой болью и жгучими воспоминаниями, лавой извергавшимися из самых глубин его разума. Корчился и изгибался дугой на полу, пытаясь избавиться от этой всепроникающей боли, переждать её, перетерпеть. Но не сумел, всё-таки потеряв сознание…

Кажется, когда он очнулся, то долго не мог продышаться и ощутить собственные руки и ноги. Его словно не было. И в то же время он был. Тогда его охватил безумный страх, что это отсутствие восприятия себя никогда не кончится, не оставит его, что он останется таким… бесплотным и беспомощным. Жутко, непередаваемо жутко!

Кажется, сообразив, что может наконец двигаться, он куда-то пополз, натыкаясь на стены и мебель, но куда и зачем – не помнил…

Не это ли испытывают люди, когда умирают? Не зря же говорят, что при смерти перед глазами проносится вся жизнь. А у него она была такой длинной, что он едва выдержал этот натиск.

Если да, тогда теперь – только теперь! – он наконец-то понял, как это – умирать.

 

Чжи Мон судорожно сглотнул и тыльной стороной руки вытер проступивший на лбу пот.

По крыше автомобиля громко барабанил дождь, возвращая его в реальность.

– И что теперь? – Ван Со пристально смотрел на него и по-прежнему не тратил время на сочувствие, мгновенно схватывая суть.

– Ничего, – пожал плечами астроном, стараясь размеренно дышать, чтобы прийти в себя. А потом достал термокружку и одним махом проглотил остатки её содержимого, ещё тёплого. – Буду жить, как все. Столько, сколько мне отмерено Небесами. Мой путь просто станет короче. Он сократится до одной человеческой жизни.

– Ты – человек?

– Я всегда им был, – усмехнулся Чжи Мон, – но… да, вы правы. Я – человек. И вы знаете, я не считаю, что потеря бессмертия – это такая уж жестокая кара за то, что я делал. И чего не делал. Скорее, я этого хотел. Поэтому… А чего вы ждёте, Ваше Величество? – вдруг встрепенулся он, не особо изящно меняя тему.

Он сунул руку в карман и бросил Ван Со связку ключей, которую тот поймал со своей обычной реакцией и ловкостью.

– Идите, – кивнул звездочёт во тьму за лобовым стеклом.

Лишь теперь Ван Со обратил внимание, что они остановились не просто на обочине трассы, а у ворот какого-то частного владения, скрытого за густыми кронами сосен и высокой каменной стеной.

Он перевёл вопросительный взгляд на астронома, и тот ободряюще улыбнулся:

– Идите, Со, вы достаточно ждали.

Чжи Мон впервые назвал императора так, и обоим это понравилось.

– Это…

– Это мой дом, – пояснил звездочёт. – Но на ближайшее время, на сколько хотите, он ваш и госпожи Го, вернее, Хэ. Она там. И, скорее всего, уже спит, впрочем… вы теперь и без меня разберётесь. Сами.

Огонь, вспыхнувший в глазах четвёртого императора Корё, был таким неистовым и таким знакомым, что Чжи Мон сперва непроизвольно отпрянул, а потом открыто расхохотался.

– Видели бы вы себя! – он осёкся и инстинктивно прижался к двери в попытке увеличить жалкое расстояние между сиденьями. – Только без рук! Пожалуйста, Ваше Величество. Ой, доктор Ван. Нет, Со всё-таки лучше… Теперь для меня это чревато, знаете ли.

Но Ван Со замер с приоткрытым от изумления ртом.

– Что вы так смотрите? – деловито поинтересовался Чжи Мон. – Я же обещал вам! Или вы подумали, что мы выбрались просто покататься? – Он потянулся и отстегнул ремень безопасности замершего в шоке императора. – Не теряйте времени, Со. У вас его теперь не так уж и много по сравнению с тысячелетием. Всего лишь одна человеческая жизнь.

– Мне хватит, – отозвался Ван Со, выходя из оцепенения. Он забрал с заднего сиденья сумку и открыл дверь. – Нам хватит.

– Не зарекайтесь, – хмыкнул звездочёт.

– Ни капли, – покачал головой император, с хищной грацией выскользнув из машины и склоняясь обратно к двери. – Потому что я её больше не отпущу.

– Знаю, – пробормотал Чжи Мон, оставшись один в салоне машины, где вдруг стало ощутимо легче дышать: напряжение, царившее здесь всю дорогу, растворилось в хлынувшей внутрь ночной прохладе, пропитанной дождём. А может, всё дело было в том, что источник этого напряжения покинул салон.

Чжи Мон открыл свою дверь и крикнул вдогонку Ван Со, который уже взялся за ручку двери в высокой, метра в два, глухой стене, похожей на крепостную.

– Ваше Величество, чёрт… Со! Потом как-нибудь найдите меня. Ключи вернуть там… Ну и… поговорим. По-человечески.

В ответ на это Ван Со улыбнулся ему, светло, широко и открыто. Как не улыбался уже очень давно, вообще никогда. С уверенностью в будущей встрече, которая непременно станет началом, а точнее – продолжением давней дружбы. Иной и в чём-то незыблемо прежней.

Улыбнулся – и растворился в темноте.

 

========== Часть II. И не было тысячи лет – 4. Солнце и Луна. Полное затмение ==========

 

Настроение: Jackie Chan & Kim Hee Seon – Endless Love (The Myth - OST)

 

Мой лёгкий чёлн

Плывёт путём окружным,

И взмах весла

Становится всё тише.

Расцвёл здесь лотос,

И на плёсе южном

Воркуют лебеди,

Как голуби на крыше{?}[Стихотворение «Озеро, покрытое лотосом» (по книге С. А. Танцуры «Время цикад:Древневосточная поэзия»).].

 

Цао Джи

Улыбка сошла с лица Ван Со ещё до того, как за спиной у него захлопнулась массивная деревянная дверь, своим глухим стуком знаменуя окончание его прежней жизни – всех жизней, что были до этого, – и начало чего-то нового, долгожданного, истинного.

На деле же всё вышло наоборот. Оказавшись за каменной чертой стены, он словно попал из настоящего в прошлое – из современной Южной Кореи с её шумными автострадами, асфальтовой коркой шоссе и нескончаемой вереницей машин в древнее Корё, его влажный ночной сумрак, таинственные запахи и звуки.

Ошеломлённо озираясь, Ван Со стоял в саду королевского дворца – таком, каким он покинул его тысячу лет назад: с каменными террасами, поросшими травой, и благоухающими цветниками, обрамлявшими озеро и пруды, цепочку которых соединяли узкие изогнутые мостики. Над его головой, создавая естественный заслон от дождя, сонно перешёптывались кроны молодых сосен, кедров и лиственниц.

Эта густая ночная тишина, так резко контрастировавшая с тем, что осталось позади Ван Со, мягко обнимала его за плечи, приветствуя и маня к себе, вглубь. И он, подчинившись, направился к озеру, заворожённо глядя на воду, мерцавшую в свете садовых фонариков – электрических, но так похожих на те, к чьему неровному свету он привык там, в Корё. На воде, затканной цветущими лотосами, у серебристой задумчивой ивы покачивалась лодка – совсем как его прежняя, вплоть до бамбуковой циновки на дне. А каменные фигуры на островках, выложенных мшистыми серыми валунами, напоминали статуи в императорских аллеях.

Ван Со двигался как во сне, глядя на всё это и не веря тому, что видит. С каждым шагом он возвращался в прошлое. Погружался в него с каждым вдохом. Он снова был в Сонгаке. Снова шёл по дворцовому саду. И даже камешки под ногами шуршали так же, как раньше.

У самой кромки воды он замер, потерявшись взглядом среди зарослей кувшинок и лотосов, подёрнутых лёгкой розовой дымкой. Эти нежные цветы, что так много значили для него, звали его в памяти назад – туда, где он был счастлив. Пусть недолго, пусть через боль, но был.

Даже не пытаясь бороться с неодолимым наваждением, Ван Со огляделся, чувствуя ирреальность происходящего и в то же время разумом понимая, что это всё – настоящее, что оно здесь, вокруг него – стоит лишь взглянуть, коснуться или сделать вдох.

И в этот момент к нему вернулось одно забытое и незабываемое ощущение, отчего тут же замерло сердце и он почувствовал, как его покидает тысячелетний холод, а пустота внутри заполняется медовым теплом.

Пахло Хэ Су.

Ван Со понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать этот дивный, ни на что не похожий аромат, который он не мог отыскать нигде, сколько ни пытался. Он стоял с закрытыми глазами и глубоко, жадно вдыхал ночную свежесть травы и молодой хвои, омытой дождём, озёрной воды и цветущего лотоса – её запах.

Перед ним, сменяя одна другую, замелькали картинки из прошлого. Счастливые мгновения, когда Хэ Су была рядом, в его объятиях, смотрела на него, касалась его, принадлежала только ему: под проливным дождём после судьбоносного ритуала, на берегу рассветного моря, у ночного озера под звёздным пологом… Каждая из этих мимолётных картинок-воспоминаний была полна воды, травы, цветов, прохлады влажного воздуха и – Хэ Су.

И сейчас – Ван Со это чувствовал – она была где-то здесь, неподалёку.

У него закружилась голова, и он открыл глаза, чтобы не потерять равновесие. Ничего не исчезло, не развеялось, как бывало не раз, стоило ему проснуться.

Окончательно в реальность его вернул внезапный дискомфорт в руке, и Ван Со с удивлением опустил глаза. В его ладонь больно впивались ключи – он и не заметил, что с силой сжимает их. Но это неприятное чувство выдернуло его из водоворота ощущений и запахов, в котором он тонул без сопротивления, так истосковавшись по дурманящей близости Хэ Су.

Ван Со засунул ключи в задний карман джинсов и уже более осмысленно огляделся.

– Где же ты? – прошептал он в темноту и только теперь заметил черепичную крышу над зарослями бамбука в глубине сада.

Туда – подсказало ему сердце и мгновенно отозвалось болью. Но боль эта была иной, не похожей на ту, с которой он почти свыкся, как с неизлечимым увечьем. Она была приятно тянущей и обещавшей скорое исцеление.

Посыпанные мелким гравием дорожки петляли меж каменных террас и цветников со спящими азалиями, рододендронами и примулами. Но Ван Со уверенно ориентировался на выбранное направление, а больше – на собственные ощущения. Ему хотелось сорваться на бег, но что-то мешало, что-то не давало ему бездумно ринуться вперёд, чтобы скорее отыскать и увидеть Хэ Су. Поэтому он шёл, не отрывая взгляда от традиционного ханока, по своим размерам и убранству скорее напоминавшему дворец, и чем ближе подходил к нему, тем теплее становилось внутри, тем сильнее покалывало пальцы и сбивалось дыхание.

Затихающий дождь шуршал по веерам листьев гинкго, и под его ласковыми редеющими струями зыбко покачивались ирисы и гортензии. Искрящийся бисер последних крупных капель срывался с веток и обдавал кожу приятным холодком, отчего по всему телу бежали мурашки.

Ван Со с усилием отогнал воспоминания о бесконечных изматывающих ночах, когда он в бессоннице бродил по дворцовым садам, зная, что больше не встретит там Хэ Су, и от этого медленно умирая. Мир без неё стал для него выцветшей мозаикой образов, складывающихся в хрупкие бессмысленные картины, разлетавшиеся в прах от одного лишь прикосновения к ним взглядом или мыслью.

Покинув его, Хэ Су навсегда осталась с ним. Она жила в его покоях. В его памяти и его сердце. И в молитвенных башнях на берегу озера Донджи, где он, кажется, проводил всё время, свободное от государственных дел, позабыв об охоте, прогулках и прочих императорских развлечениях. Он утратил ко всему этому интерес. Ему нужно было только одно – быть рядом с Хэ Су. Остальное просто не имело смысла.

Казалось, его душа разлетелась в пыль, сердце остыло, и в телесной оболочке остался только разум, который существовал сам по себе и правил страной, не опираясь на чувства. И всё-таки что-то болело внутри, что-то не давало ему покоя, даже мертвенно-холодного, как выглаженный его ладонями нефрит. Болело уже тысячу лет.

Но раз сердце умолкло, а душа умерла – тогда что?

Упрямая надежда? Отчаянная вера? Последняя волчья клятва верности?

Если всё это – всё, что сейчас происходило с ним, что окутывало его пеленой воспоминаний и воскресших ощущений, – не было очередным лживым сном, тогда его надежда была не напрасной, вера – не слепой, а клятва вот-вот должна была исполниться…

Ван Со очнулся, запнувшись о широкую каменную ступень, едва видневшуюся в траве. Лестница, ведущая на веранду ханока, невысокие белёные перила и фонарики по краю крыши живо напомнили ему о той ночи, когда он поджидал Хэ Су, чтобы подарить ей на день рождения глоток свободы и звёздную россыпь. Тогда она приняла его руку с тенью лукавой улыбки на строгом лице, а потом так смотрела на него, там, у сонной воды, что он путался в словах и лишь любовался тем, как она склоняет голову к плечу, слушая его наивные рассуждения о звёздах, как растерянно дрожат её ресницы в ответ на его приглашение увидеться у озера, как идёт ей оливковый шёлк с вышитыми золотистыми бутонами…

Его воспоминания о прошлом с течением времени, с переходом в каждую новую жизнь выцветали, как небо в знойный полдень. Он сам без сожаления отпускал их и уже не помнил пристально ни презрения к клану Кан, ни жажды любви матери, ни ненависти к Уку. Но всё, что касалось Хэ Су, он помнил так тонко, так отчётливо, как будто это произошло не тысячу лет назад, не в прошлой жизни и не вчера – только что. И он, не стараясь искать, всюду находил это прошлое. Или оно находило его, вернее, не желало отпускать. Потому что этого не желал он сам.

Когда нога его коснулась первой ступени, лестница вдруг озарилась мягким размытым светом – прямо до входных дверей. Ван Со недоумённо посмотрел вверх, ожидая увидеть фонари с датчиками движения, но вместо этого встретил улыбку луны, что наблюдала за ним сквозь прореху в тучах.

Эта полная наливная луна улыбалась ему, как раньше, но в её улыбке, такой болезненно знакомой, больше не было неизбывной печали – она источала тепло и… обещание. Луна ждала, ласково глядя на него с высоты небес, и, вторя Чжи Мону, спрашивала, только безмолвно: «Что же ты медлишь? Иди! Иди…»

И Ван Со, кивнув ей, легко поднялся на веранду.

Ещё на несколько шагов выше и ближе к своей Луне.

***

Стоило Ван Со переступить порог, как его окутало ясное, томительное ощущение присутствия Хэ Су. Если в саду оно едва угадывалось, то в доме усилилось настолько, что вытеснило остатки сомнений и превратилось в уверенность.

Она была где-то здесь, в одной из этих спящих комнат – Ван Со это чувствовал, безошибочно и живо, как собственное сердцебиение, рванувшее в груди. И, как только что в саду, захотелось бежать по коридорам, звать Су, распахивая двери… Но вместе с этим его сковало острое чувство счастливого предвкушения. Теперь, когда Ван Со знал, что всё позади и он вот-вот увидит любимую, это предвкушение охватило его в прощальном объятии, и он сдался, позволив ему продлиться ещё немного, одновременно наслаждаясь им и мучаясь.

Выскользнув из обуви, Ван Со неслышно двинулся по коридору, а за ним повсюду следовали воспоминания. Здесь тоже всё было, как во дворце: мебель, вазы с цветами, где, по счастью, ему не встретились пионы, картины на стенах и даже дверные ручки, которые он задевал походя, каким-то шестым чувством определяя, что там, за этими дверьми, никого нет.

Миновав зал для чайных церемоний, наполненный тонкими ароматами засушенных трав, листьев и цветочных лепестков, Ван Со увидел приоткрытую дверь – и сердце его ухнуло куда-то вниз, а потом вернулось и надсадно застучало в ушах.

Она там. Точно там!

Шаг. И ещё один, последний…

Коснувшись металлического кольца, Ван Со замер, на миг закрыв глаза.

Неужели его бесконечные скитания по мирам и эпохам закончились? Неужели прошло то время, когда тоска непрестанно вгрызалась в его душу, а сердце обливалось кровью? Когда он пытался искать убежище в воспоминаниях, но всякий раз ему становилось только хуже, потому что неизбежно наступал момент возвращения в реальность.

Неужели он наконец-то пришёл к истокам ручья, преодолев дорогу длиною в тысячу лет?

Выдохнув остатки душевного сумрака, Ван Со шагнул в комнату, озарённую янтарным сиянием свечей, и, не справившись с внезапной слабостью, прислонился спиной к дверному косяку.

Эта комната поразительно походила – нет, она была той самой комнатой, где однажды, очнувшись от ядовитого сна, он обнаружил рядом Хэ Су. Где она стала его. Навсегда – только его.

Его изумлённый взгляд скользнул по знакомой бежевой штукатурке стен, зелёным оконным рамам, резной мебели из отполированного дерева, белоснежному облаку футона на тёмном полу и… замер на маленькой фигурке, прикорнувшей в изножье постели у стены.

Ван Со почувствовал, что не держится на ногах.

Это была она.

Его Су.

Он вжался в дверной косяк, закусив стиснутые в кулак пальцы, чтобы не закричать и не напугать её.

Неужели…

Сам не свой от потрясения, Ван Со хотел броситься к Хэ Су, подхватить её на руки, прижать к себе, но лишь несколько минут спустя смог оторваться от стены. Он приблизился к спящей девушке и опустился на футон перед ней, краем помутившегося сознания отмечая, что точно так уже было… когда-то…

И как тогда, Хэ Су мерно дышала, обняв колени, прикрытые мягкими складками молочно-голубого сарафана. Её длинные распущенные волосы струились по плечам, зябко подрагивающим под тонкой ажурной кофточкой, хотя в комнате было очень тепло.

Видимо, Хэ Су снилось что-то нехорошее, потому что она хмурилась и её слипшиеся от невысохших слёз ресницы подрагивали. Под глазами у неё залегли тревожные тени, а болезненно бледная кожа щёк будто светилась, маня прикоснуться.

Ван Со, застыв, зачарованно смотрел на неё. Смотрел и смотрел, не в силах оторваться, не веря своим глазам.

Сколько раз он переживал подобное, точно так же жадно любовался ею, а потом… А потом просыпался и выл в измятую и мокрую от рыданий подушку, горюя о потерянном сне и отчаянно желая вернуться туда, к ней.

Теперь же он мог протянуть руку – и коснуться Хэ Су, живой, реальной, осязаемой. Его пальцы жгло от нестерпимого желания дотронуться до неё, но Ван Со медлил, продлевая свою пытку.

И смотрел.

Смотрел, наконец-то оттаивая и позволяя себе поверить.

Он помнил её такой. И не такой. Он помнил её всякой: дерзкой и задиристой, величественно холодной и неприступной, мягкой и нежной, страстной и чувственной. Он видел её в потрёпанных обносках, окровавленных лохмотьях, дорогих шелках и первозданно нагой. Он помнил и боготворил её в любом её проявлении, потому что это всё была она. И пусть Хэ Су неуловимо изменилась, у неё не было замысловатой причёски, тяжёлых украшений и древних вышитых одеяний, она всё равно осталась прежней – его Су.

Странная штука – память! Она способна вмещать столько всего, что, казалось бы, невозможно охватить разумом. А воспоминаниями – можно. Ван Со помнил свою жизнь в Корё, все свои жизни после – и не сходил при этом с ума. Поразительно и даже как-то пугающе, что ли…

Но ярче всего, отчётливее всего произошедшего с ним за эту тысячу с лишним лет он помнил Хэ Су. Каждый её взгляд, каждый поворот головы, каждый жест, каждое слово…

Что это было – дар или проклятие Небес – вся эта исключительная филигранная память, которая наполняла его то грустью, то ревностью, то яростью, то бессилием, и всегда, неизменно – тягучей тоской, Ван Со не знал, не хотел знать, не пытался в этом разобраться. Он просто помнил.

Иногда, очень редко, когда становилось совсем невыносимо, ему начинало казаться, что лучше было бы ничего не помнить, как все остальные люди, счастливо пребывающие в неведении относительно своих прошлых жизней и прошлых потерь, а иногда и нынешних. Как это происходит в кино и книгах? Какая-нибудь авария или шок – и память исчезает.

Да, порой Ван Со отчаянно хотелось этого. Но когда он ловил себя на том, о чём думает, о чём мечтает, ему становилось гадко от подобных мыслей.

Забыть всё? Всё, чем он жил не годы – тысячу лет? Это было бы настоящим предательством. И по отношению к себе, и – прежде всего! – по отношению к Хэ Су. Он просто не мог забыть её. Ведь только так она оставалась с ним. И пусть он не сумел отыскать её ни в одной из предыдущих жизней, он не отчаивался – не позволял себе отчаиваться, заставлял себя верить и продолжал искать.

Он поклялся ей. Он всегда держал своё слово.

«Если мы из разных миров, я найду тебя, моя Су…»

Единственное, что всё это время имело смысл, – его поиски. Его возлюбленная. И вот он нашёл её, спустя тысячу лет отыскал, исполнив свою клятву.

Подумав об этом, Ван Со расслабил напряжённые плечи, сообразив, что сидит, закаменев и прижав ладонь к лицу совсем как тогда на дворцовой площади, когда он произносил те самые слова, что красной нитью вели его сквозь вечность.

Его взгляд скользнул вниз, к ногам Су, возле которых он только теперь заметил россыпь пожелтевших листов рисовой бумаги, убористо исписанных знакомым почерком на ханче. Таким знакомым!

Ван Со потянулся к листам дрожащей рукой и коснулся шероховатой поверхности ближайшего к нему измятого кусочка пергамента, против воли думая о том, как когда-то так же тянулся к стопке непрочитанных вовремя писем Хэ Су, ещё не осознав до конца, что опоздал…

Теперь это был его почерк. Его письма. Те, что он писал на воде озера Донджи сломанной вишнёвой веткой, обезумев от тоски и одиночества.

Но – как?

Хотя Чжи Мон же сказал ему, да и какая разница как.

Гораздо важнее сейчас было то, что Су их читала. Она получила эти письма через тысячу лет и прочла их все до единого, каждый крик его души, каждый стон, каждый вопрос, оставшийся без ответа. Об этом свидетельствовала измятая бумага, покрытая влажными каплями, и кое-где размытые чернила.

Ван Со осторожно взял в руки ближайшее к нему письмо и вдруг вспомнил, как Хэ Су любила рассматривать исписанные его рукой листы или просто наблюдать, как он выводит кистью ровные столбики похожих на гроздья акации символов. Как она сама сосредоточенно повторяла за ним, забавно прикусывая язык от старания, как сердилась, когда у неё не выходило, и по-детски радовалась, если всё получалось.

Неудивительно, что их почерки со временем стали неотличимы, превратившись в один на двоих, как одно на двоих дыхание, как их любовь… Не потому ли он писал ей на воде, подсознательно пытаясь сохранить эту незримую связь, последнюю ниточку, соединявшую их сквозь миры и века? Он говорил с ней через письма, и это не давало ему сойти с ума и держало его, заставляя идти дальше, надеяться и верить.

Эти письма в конце концов и привели его к ней.

«Я буду писать тебе, слышишь?

И где бы ты ни была сейчас, я верю: ты прочтёшь и простишь меня. И однажды вернёшься ко мне в одном из тысяч миров, в одной из тысяч жизней…»

***

Тихий вздох заставил Ван Со оторваться от размытых строчек.

Он поднял голову и встретил взгляд Хэ Су.

В её огромных неверящих глазах мерцали блики света, а приоткрытые губы подрагивали, будто она силилась что-то сказать – и не могла.

Время замерло, и никто из них не двигался, застыв в немом изумлении. Слова казались пустыми и ненужными. Наконец, когда две свечи за спиной Хэ Су, прощально заискрив, погасли одна за другой, Ван Со протянул руку и коснулся её лица. Она вскрикнула и подалась к нему, падая в его объятия. И разделявшие их тысяча лет исчезли, тут же затерявшись где-то в памяти.

Оказавшись в кольце любимых рук и зарывшись лицом в душистые волосы, Ван Со почувствовал себя так, словно вернулся домой после долгого пути.

«Дом там, где моя Су…» – промелькнуло в его сознании, и он счастливо улыбнулся: так и есть.

Когда-то это уже было – это чувство истинного возвращения к себе. Было – и оборвалось на краю пропасти долгого одиночества. И вот теперь его видения, его грёзы и чаяния обрели плоть, тепло и свет.

Он наконец-то вернулся домой!

Ещё не совсем оправившись от шока, Ван Со крепко обхватил Хэ Су, забирая её к себе на колени и ощущая, как радостно и гулко бьётся у него в груди ожившее сердце, вытесняя страшную пустоту, а рядом, совсем рядом с ним в унисон раздаётся точно такой же прерывистый звук. И руки сжимались сильнее, и сбивалось дыхание, и губы шептали: «Прости меня! Прости…», а в ответ эхом слышалось: «Простите меня, Ваше Величество, простите за всё!»

Он простил. Давно простил её. Сразу же. И ему нечего больше было прощать. И желать – нечего. Потому что всё, чего он когда-либо желал всей душой, сейчас находилось в его руках.

А Хэ Су прощала его каждым своим прикосновением. Ван Со чувствовал это и улыбался, наконец-то избавившись от непосильной ноши – вековечного груза вины перед ней за свои ошибки. И ему сразу стало легко-легко, как никогда прежде.

Они оба были уже наказаны сполна, сверх своих грехов, которые искупили, каждый по-своему, но до последней капли. Суровая воля Небес, о которых сейчас Ван Со не хотел думать вообще.

Ощутив движение, он ослабил объятия, позволяя Хэ Су отстраниться, но лишь настолько, чтобы она подняла руку и ласково дотронулась до его волос, лба, висков, а затем и шрама, изучая его, совсем как тогда, перед ритуалом дождя. Нынешний шрам был не такой глубокий, яркий и длинный. Не такой значимый, он оставался на том же месте – на скате переносицы к левой щеке. Его происхождение было до смешного банальным – легкомысленное отсутствие защиты на тренировке по кэндо и дрогнувший в руках противника меч.

Ван Со не стал убирать и прятать этот шрам. И не жалел о нём. Нисколько.

Хэ Су долго-долго вглядывалась в его лицо полными слёз глазами, а кончики её пальцев невесомыми цветочными лепестками сперва робко, потом всё уверенней скользили по коже, вмиг ставшей невероятно восприимчивой, как бывало всегда, когда она касалась его. Такие знакомые ощущения… И такой родной, умиротворяющий запах её ладоней, пахнувших, как и прежде, травами и мёдом, а ещё розовым маслом.

Каждое прикосновение будило тысячу воспоминаний, которые не стерлись и за тысячу лет. И лишь теперь, в объятиях Хэ Су, оглушённый впечатлениями, которые испытывал, Ван Со в полной мере осознал, как же дико, по-волчьи он скучал по своей единственной возлюбленной, как безумно ему её не хватало.

Её лицо было так близко, что он отчётливо видел своё отражение в огромных бездонных зрачках, родинку на виске и белёсый пушок над верхней губой, а прядки шелковистых волос щекотали его шею.

Не в силах дольше оставаться вынужденно безучастным, Ван Со перехватил запястье Хэ Су, целуя середину её ладони и пальцы, странно холодные в эту тёплую ночь. Прижал их к своей щеке в попытке согреть, жмурясь от переполнявшего его наслаждения, и ощутил, как нежные руки на его лице сменились губами, отчего к щекам прилила кровь, и его тут же окатило горячей волной, а за ней следом пришла ещё одна, и ещё…

Он крепче притянул Су к себе, вновь с восторгом отмечая, как уютно, как естественно прильнуло к нему её тело, как знакомо и жарко, и удивлённый и напуганный силой и глубиной собственных чувств, прошептал ей в висок:

– Су, моя Су… Наконец-то… Наконец-то я нашёл тебя!

Он беспорядочно покрывал поцелуями её мокрое от хлынувших слёз лицо, а над ними порхали маленькие синие бабочки, и на расстилавшемся пологе ночи одна за другой вспыхивали звёзды, какие бывают только на небосклоне Корё…

Найдя податливо раскрывшиеся ему навстречу губы, Ван Со целовал Хэ Су, упиваясь её вкусом и запахом, то едва прикасаясь, то со всей страстью и напором. Время от времени, когда в годы одиночества и бесконечных поисков его одолевало отчаяние, он брал в руки цветы и касался губами восковых лепестков, пытаясь уловить хотя бы отголоски этих ощущений, но их не было. И быть не могло. Попробовав Хэ Су на вкус единожды, замены ей он так и не нашёл. Шелковистую прохладу её кожи, нежность прикосновений и дивный запах не могло заменить ничто.

Как ничто не могло заменить её руки, что медленно, будто поддразнивая, спускались сейчас от затылка к шее, минуя напряжённые плечи, ласково поглаживая его спину сквозь тонкую ткань, которая стала вдруг раздражающе лишней.

Больше не желая сдерживаться, Ван Со чуть отодвинулся от Хэ Су и, не разрывая поцелуя, потянулся к вороту рубашки, но тонкие пальчики отвели его руки в сторону.

– Я сама… – прошептала Хэ Су, и, почувствовав её учащённое дыхание на своих губах, Ван Со следом тут же ощутил, как от шеи и груди, к которым она легко прикасалась, расстёгивая пуговицу за пуговицей, по всему его телу растекается жидкий огонь.

Хэ Су изменилась. Она, как и мечтала, наконец-то стала свободной в своих словах, чувствах и действиях.

«Как было бы замечательно, если бы мы встретились в другом мире и в другое время. Тогда мы могли бы ничего не бояться и свободно, действительно свободно любить друг друга…»

Давние печальные слова Хэ Су, угасая, прошелестели по краю сознания, и Ван Со уступил, позволяя ей делать всё, что она хотела, и теряя рассудок от этого невероятного ощущения. Потянув рубашку назад, за плечи, Су на миг прильнула к его обнажённой груди, но тут же, отстранившись, отбросила мешавшую им одежду в сторону и уверенно опустила руки на ремень его джинсов.

Ван Со молча смотрел на неё, наслаждаясь её румянцем, не стыдливым, как раньше, а жарким, вспыхнувшим от желания, а потом, оставшись нагим, увлёк Хэ Су на футон. Нависнув над ней, он принялся не спеша раздевать её сам, растягивая удовольствие и любуясь тем, как сливается её фарфоровая кожа с белым воздушным облаком одеяла.

У него перехватило горло, когда Хэ Су, наконец-то освободившись от одежды, выгнулась ему навстречу всем телом и с тихим стоном прижалась к нему, срастаясь с ним кожей, сплавляясь душами – каждой клеточкой, каждым вдохом… Им обоим было это нужно – почувствовать друг друга полностью, чтобы окончательно обрести себя в любимом человеке. Чтобы наконец-то поверить.

Ван Со стискивал Хэ Су в объятиях, путаясь в прошлом и настоящем. На миг ему показалось даже, что заныла раненая стрелой рука. Но эта фантомная боль только усилила его желание. Вместо яда по венам теперь струились всполохи страсти, и, принимая их, Ван Со накрыл собой Хэ Су, вовлекая и её в это негасимое пламя, не отпуская её ни на миг.

И было горячо, и было больно чуть-чуть, и было невыразимо прекрасно. Потому что руки помнили, души расцветали алыми маками, а тела, вздрагивая, вспоминали всё, что пережили когда-то вместе.

«Я буду смело любить вас…»

И Хэ Су любила его, смело, открыто и невыносимо чувственно. Без стеснения прикасаясь к нему, она смотрела на него затуманенными глазами, в которых больше не было слёз – там лунным светом сияли лишь любовь и влечение.

Всё происходящее казалось Ван Со сном и в то же время было настолько реальным, что он не знал, куда себя деть от нахлынувшей на него лавины жгучих, пронизывающих насквозь ощущений, и погружался в них, как в тёплую воду, нагретую полуденным летним солнцем.

Её мягкая гладкая кожа под его ненасытными руками… Струящийся шёлк её волос… Ласка её влажных губ, что шептали его имя, как он просил когда-то… Её маленькие ладошки на его плечах и спине, где больше не было шрамов…

Тени подчёркивали каждую чёрточку Хэ Су, каждое движение, и, догорая, гасли свечи, уступая лунных влюблённых предрассветному сумраку, который не спешил наполнять комнату, продлевая для них эту чарующую ночь, на пике которой наступило полное затмение сознания Ван Со. Он перестал контролировать себя и дрожал, ощущая Хэ Су целиком, от пульсирующих висков до круглых выступающих косточек на щиколотках, ощущая любимую всем телом, всей истосковавшейся душой, изнутри и вовне, как никогда прежде до этого.

Вот она, его Су. Его человек. Его женщина. Она – есть. Есть! С ним. В его руках. Снова, как и раньше, – только его. Навсегда теперь – только его.

Словно и не было этой тысячи лет. Никогда не было недоверия, непонимания, обид и ревности. Ничего не было, кроме их любви. И ничего не будет, кроме них.

Всё изменилось. Он не был больше императором, скованным положением и долгом, а она – простой придворной дамой без влиятельного клана за спиной, способного поддержать правителя. Они стали обычными людьми, которые могли свободно – действительно свободно! – любить друг друга.

И не было нежности той самой первой ночи недалеко от Сонгака, в пустынном поместье, спасшем их двоих от дворца, укрывшем от чужих взглядов, зависти и осуждения. Не было трепетной ласки и томительной неги, растянувшейся настолько, насколько обоим тогда хватило терпения. Потому что терпения не осталось: оно истончилось за тысячу лет. И его место заняла страсть – чистая, безумная, свободная. Страсть, которую подпитывали обострившийсяголод и страх, что это нереально, невозможно и недолговечно.

Руки Ван Со скользили по горячему нежному телу Хэ Су, по плавным изгибам её ног, обнимали колени, на которых не осталось следов минувших пыток и страданий. Ничего не осталось, кроме них самих – обычных смертных, мужчины и женщины, любящих друг друга. Без условностей. Без предрассудков. Без горечи.

Откровенные ласки Хэ Су, её цветочное дыхание, её глубокие жаркие поцелуи, её хриплый срывающийся голос сводили Ван Со с ума, и с каждым её движением навстречу, с каждым обжигающим прикосновением, с каждым волнующим стоном он чувствовал, как растворяется в памяти, безвозвратно покидая его, прежняя неотступная боль и тоскливое одиночество.

Он больше не был один. И никогда больше не будет.

– Смотри на меня! – требовательно прошептал он, обхватывая ладонями её напряжённое от страсти лицо. – Смотри! Не закрывай глаза. Не оставляй меня больше, слышишь?

И, поднимаясь вместе с ним к небесам, Хэ Су смотрела на него и улыбалась, как умела улыбаться лишь она одна. И кричала в голос, переживая наступающие волны наслаждения, зная, что можно ни от кого не таиться и больше не сдерживаться. В её глазах мягко сиял лунный свет, рассыпавшийся искрящимся фейерверком, когда всё тело Ван Со пронзило такое невероятное ощущение, о котором он раньше и не догадывался.

Это острое невыносимое ощущение абсолютного подлинного счастья накрывало его вновь и вновь, заставляя содрогаться ещё и ещё, повторяя имя любимой, и с силой сжимать её в объятиях, больше не боясь, что она исчезнет, как только наступит рассвет.

Он всегда знал, что ночь лучше, честнее, свободнее дня.

И убедился в этом снова.

Спустя какую-то тысячу лет.

***

Ван Со смотрел на спавшую рядом Хэ Су, утомлённую и счастливую, и чувствовал, что всё наконец-то встало на свои места. Всё наконец-то вернулось на круги своя, став при этом неизмеримо лучше и правильнее.

Он никак не мог насмотреться на неё, надышаться её запахом, таким родным, таким соблазнительным и в то же время обволакивающим его трепетной лаской и покоем.

Так уже было когда-то. И так будет снова, ещё не раз.

Они встретили рассвет, обнимая друг друга в полном изнеможении, шепча слова любви между затихающими поцелуями, и Хэ Су, как ни боролась со сном, всё-таки заснула у него на плече. Он крепко прижимал её к себе и, лишь когда её дыхание стало ровным и глубоким, позволил себе расслабить руки. Но и тогда он не выпускал её из объятий, навёрстывая всё то потерянное время, что они существовали порознь. Год, тысяча лет – какая разница, если одинаково больно.

«Я наконец-то чувствовал тебя всей душой, всем своим тоскливым

одиночеством, которое ты заполнила собой, своим свежим цветочным дыханием

и ласковой мягкостью рук…»

Сейчас ему было тепло и уютно: комнату наполняли медовые рассветные лучи, мягкие руки Хэ Су обвивали его за шею и талию, и не хотелось, чтобы это заканчивалось.

И вдруг Ван Со вспомнил, как умирал. Почему это тяжёлое воспоминание вернулось к нему в такой умиротворяющий момент, он не понял. Только зябко вздрогнул, когда вновь увидел себя в императорской спальне, на широкой кровати, ставшей его траурным ложем.

Он вспомнил, как ему было холодно. Озноб пробирал его, несмотря на одежду, одеяла и закрытые створки окон, которые Чжи Мон притворил, игнорируя слабый протест умирающего.

Чжи Мон…

Он был последним, кого Ван Со видел, прощаясь с жизнью и навеки покидая Корё. Последним и единственным, кто видел грозного и сурового императора жалким и слабым. Чжи Мон говорил ему о воле Небес, что выводило Ван Со из себя, отбирая у него остатки сил. Волны жгучей боли в груди накатывали одна за другой и спасительные просветы между ними становились всё короче. Задыхаясь и захлёбываясь кровью, он думал только об одном – скорее бы… Скорее бы это всё закончилось и он начал свой новый путь в поисках Хэ Су.

Придворный лекарь как-то обмолвился, что лишь немногим счастливцам Небеса даруют особую милость – уйти в другой мир без сопротивления, без мучений, во сне. И Ван Со где-то глубоко внутри надеялся, что с ним именно это и произойдёт: он умрёт во время сна, если не в бою. Но никак не сдавшись смертельному недугу. А вышло иначе, как раз наоборот. И, закрывая глаза в том мире, последнее, что он видел, был виноватый взгляд астронома, последнее, что ему послышалось, – это обещание, которое Чжи Мон всё-таки сдержал.

Ван Со отчётливо помнил, что ему было жутко больно и невыносимо холодно тогда, в его последний вздох…

И пусть ему не удалось уйти из Корё спящим, с тех пор он каждый раз с опаской закрывал глаза. Он вообще терпеть не мог спать, просто не выносил свою беспомощность во сне и насквозь фальшивые ощущения. Всю эту ложь, в которую он с готовностью падал, устав тосковать в реальности. Его счастье быть с Хэ Су, говорить с ней, касаться её всякий раз обрывалось с восходом солнца. И он привык ненавидеть это солнце.

Как и в юности, той, первой, древней, он редко поднимал взгляд к небесам: для него по-прежнему там не находилось ни радости, ни надежды. И он никогда не смотрел на ночное небо, тем более в ясную погоду. Для него это было слишком. Слишком тяжело.

Снежная россыпь звёзд напоминала ему, как они смотрели на них с Хэ Су – вместе. Как она рассказывала ему о созвездиях такое, чего не было в мудрёных книгах придворного звездочёта, и ласково потешалась над ним, когда он коверкал слова, повторяя за ней названия небесных узоров. Особенно мучительно ему было вспоминать ночную прохладу на веранде ханока в поместье Бэк А, где они с Хэ Су обрели друг друга, а звёздное небо любовалось ими, словно они были одни на всём белом свете.

А ещё он больше не смотрел на луну: её тихая печальная улыбка напоминала ему ту, кого он не мог обнять и снова назвать своей.

Долгие века для Ван Со не существовало Небес. Ни в каком из смыслов. И он не верил им, как и прежде, не верил в судьбу, гороскопы, предсказания и тайный смысл снов, которых избегал, чтобы лишний раз не страдать при пробуждении: ему хватало и пустоты реальности.

Со временем он приучил себя к нехватке сна. Всегда привыкал. Или убеждал себя в этом. Лучше меньше спать, зато и лжи, и кошмаров, и боли будет меньше.

И сейчас ему тоже не хотелось спать, только впервые – совсем по другой причине. Раньше он боялся погружаться в иллюзорное блаженство сна или в выматывающий кошмар, а теперь, вновь обретя Хэ Су, не желал терять ни единой минуты этого выстраданного веками наслаждения бодрствования.

Рука Хэ Су во сне упала с его бедра, и Ван Со осторожно вернул её назад, неотрывно вглядываясь в лицо любимой – пусть спит, но не оставляет его даже во сне, ни малейшим своим соприкосновением с ним.

Только теперь, обнимая своё бесценное сокровище, он во всей полноте осознал, сколько минуло времени и какой ценой, с каким трудом он перенёс разлуку. Но если бы его спросили, готов ли он пройти через всё это снова, чтобы встретить её в конце мучительного пути, он согласился бы не раздумывая.

Хэ Су пошевелилась во сне, соскальзывая с его плеча и удобнее устраивая голову на его вытянутой руке, и Ван Со осторожно убрал с её лица прядь волос, едва удерживаясь от того, чтобы поцеловать сомкнутые припухшие губы, уголки которых довольно дрогнули, когда он накрыл её щёку своей тёплой ладонью. Совсем как тогда, в их первую ночь. Ночь, не похожую ни на какую другую.

Даже сейчас, держа Хэ Су в своих руках, вдыхая аромат её разгорячённой влажной кожи, Ван Со не мог до конца убедить себя в том, что они наконец-то встретились. И, любуясь ею, вновь и вновь вспоминал её первый ошеломлённый взгляд после пробуждения, вкус бархатистой кожи на её животе, звучание её наслаждения, её дрожащие от желания пальцы на своей груди. Он не испытывал подобных ощущений тысячу лет. Не касался Хэ Су ещё дольше. И всё его тело, его руки и онемевшие от поцелуев губы помнили об этом.

Он тосковал по всему этому, тосковал по-волчьи, надрывно, мучительно. Он с остервенением искал свою Луну в каждом веке, в каждой своей жизни. И вот наконец – нашёл, погрузившись с ней в полное затмение.

Почему он думал обо всём этом, обнимая Хэ Су, его вовсе не занимало. Главное – она снова с ним, она любит его, она принадлежит только ему. А остальное неважно.

Всё, что существует за стенами этой комнаты, – не касается их двоих.

Всё, что когда-либо было, – не имеет значения.

Блаженный вздох Хэ Су вернул его в настоящее. Её ресницы дрогнули, глаза открылись, подёрнутые паволокой тающего сна, – и Ван Со окатила волна такой пронзительной нежности, что он судорожно вздохнул и, прижимаясь к Хэ Су сильнее, едва выговорил:

– Люблю тебя.

– И я люблю вас, Ваше… – прошептали её губы в ответ.

Ван Со качнул головой, притворно хмурясь, и Хэ Су тут же послушно исправилась:

– Тебя. Тебя, мой Со, – она подняла руку и прикоснулась кончиками пальцев к его лицу. – Дай мне немного времени, и я привыкну.

– Конечно, – улыбнулся Ван Со, нежно целуя её веки, кончик носа, уголки губ. – Сколько угодно, – и, заметив печаль в глазах Хэ Су, спросил: – Что с тобой?

– Я привыкну, – повторила она, поглаживая его шею и плечи, и со вздохом призналась: – Если бы ты только знал, как я тосковала по тебе, как ждала тебя каждый день там, в Корё…

Ван Со приложил палец к её губам, вынуждая умолкнуть:

– Я знаю. Поверь, Су, я это знаю, – он коснулся её щеки в лёгком успокаивающем поцелуе: – Не думай о плохом. Не надо больше.

Он тоже не станет думать о плохом. И не позволит тягостным воспоминаниям омрачить их настоящее и будущее.

– То, что было в прошлом, пусть там и останется. Не жалей ни о чём. Главное – мы снова вместе.

– Да, – улыбнулась Хэ Су и спрятала лицо у него на груди, отчего Ван Со показалось, что внутри у него расцветают лотосы от одного только её тёплого дыхания, щекотавшего кожу.

– Я не стану жалеть, – пробормотала она. – Обещаю. Но… у меня столько вопросов, столько всего хотелось бы узнать и понять.

Ван Со улыбнулся и тихонько потёрся подбородком о её волосы.

– Что, например?

– Даже не знаю, с чего начать, – Хэ Су отодвинулась от него, не выпуская его из объятий. – Как это всё произошло. Как ты оказался здесь. И вообще…

– Нити нашего рода оборвались в разные эпохи по разным причинам. А я – последний потомок… нас с тобой, Су, нашей единственной дочери.

Хэ Су ахнула, и пальцы её впились в плечи Ван Со.

– Нашей… Ты знал?

– Конечно, я знал, – подтвердил он, обнимая её крепче.

Пожалуй, ни о ком, кроме Хэ Су, он не вспоминал за эту тысячу лет так же часто, как об их красавице малышке, которая с возрастом всё больше походила на мать. Как всегда с нетерпением ждал её, вернее, визита Чжона и каждый раз справлялся у него о здоровье и благополучии его старшей дочери, если она не сопровождала того в Сонгак. Как настойчиво приглашал её во дворец и делал вид, что заинтересован ею не более, чем остальными присутствующими. Это было мучительно, но Ван Со заставлял себя радоваться хотя бы тому, что она просто есть и он может видеть её глаза – глаза Хэ Су, пусть они и не смотрели на него с любовью, ни женской, ни дочерней.

Старшая дочь генерала Ван Чжона не боялась императора, как все остальные. Она смело шутила, когда юмор был уместен, возражала ему и даже спорила с ним, если рядом не было посторонних. Это случалось очень редко, во время их прогулок по саду, когда четырнадцатый принц оставлял их наедине, исчезая под каким-нибудь благовидным предлогом, и Кванджон был благодарен ему за это. Беседы с дочерью наполняли его светом, который потом долго ещё теплился внутри.

Он сам благословил её брак с молодым бесстрашным военачальником из армии Ван Чжона и даже успел увидеть своего первого внука…

Жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Продолжалась после его смерти и в каждом его новом возрождении, и он сам был её продолжением, хотя ветви генеалогического дерева, разрастаясь, неумолимо отдалялись от могучего корня династии Ван.

– Я – последний потомок нашей с тобой дочери, Су, – повторил Ван Со, чувствуя, как его голос садится от волнения. – Хотя теперь верю, что нет.

Его ладонь скользнула от виска Хэ Су вниз по шее, груди, животу и накрыла рукой небольшую родинку в самом низу, родинку в форме полумесяца, увидев которую этой ночью, Ван Со едва не сошёл с ума от счастья.

Совпадений не бывает. И случайностей тоже.

Есть только он и она – его Хэ Су, его судьба. Единственное, во что он когда-либо верил.

– Я отвечу тебе, – улыбнулся он, ласково очерчивая пальцами эту маленькую, но такую важную для него родинку, вызывая своими неторопливыми движениями дрожь во всём теле любимой. – Отвечу на каждый вопрос. На каждый упрёк. Только сначала ты мне ответь – ты выйдешь за меня? Станешь наконец моей?

Сколько раз он откладывал это и терял Хэ Су, когда она уже была готова стать его женой и желала этого так же сильно, как и он сам! Выбирая удачный и красивый момент, в конце концов он его упустил. Он мог сделать предложение Су ещё тогда, под звёздами, в день её рождения, подарив ей самый бесценный подарок. Или в тронном зале, когда заговорил о ребёнке. Он мог сделать это в любое время, неважно – торжественно или просто. Но не сделал – и потерял её. Больше он такой ошибки не допустит!

И существовал ли лучший момент для предложения, чем этот, когда они сплелись в объятиях, любили друг друга и были ближе чем когда-либо за минувшую тысячу с лишним лет?

– Я всегда была твоей, – прошептала Хэ Су, и по её порозовевшим от волнения щекам потекли слёзы счастья. – И буду только твоей, – она прижалась к Ван Со всем телом и выдохнула ему в губы за секунду до поцелуя: – Да, я согласна, согласна…

– Постой, – Ван Со изо всех сил пытался сохранить ясность сознания, сопротивляясь не столько нежной ласке, увлекающей его в бездну вновь вспыхнувшего желания, сколько себе самому.

Ещё одно. Последнее. Он должен это сделать, перед тем как… Перед тем как его снова накроет алая вуаль чувственной эйфории.

Хэ Су недоумённо подняла брови, с явной неохотой отстраняясь от него, и, пользуясь этим, Ван Со высвободил одну руку, не глядя дотянулся до сумки, стоявшей у изголовья постели, и спустя пару мгновений протянул Хэ Су раскрытую ладонь.

– Это… это вместо кольца, – хрипло пояснил он, чувствуя, как у него самого зажгло глаза.

Приподнявшись на локте, Хэ Су, уже не сдерживаясь, плакала, касаясь дрожащими пальцами белого цветка лотоса, ягод барбариса и маленькой синей бабочки – символа их любви, который вновь соединил их спустя тысячу лет.

– Та самая… Но как? – только и сказала она, поглаживая потемневшие от времени острые зубцы шпильки, а слёзы её, стекая по щекам и подбородку, капали Ван Со на ладонь, покрывая лотос рассветной росой.

– Я всё тебе расскажу, – пообещал Ван Со, собирая её волосы в тяжёлый узел и закалывая его шпилькой. – Обязательно расскажу… потом…

Потом.

Они ещё наговорятся друг с другом. И Хэ Су заварит ему чай из свежих листьев, который они будут пить с медовыми сладостями на веранде ханока. А после пойдут бродить по дорожкам сада, взявшись за руки. И он посадит её в лодку и отвезёт на самую середину озера – туда, куда не достают тени деревьев и где солнце золотит прозрачную воду. И повторит своё предложение просто для того, чтобы ещё раз услышать ответ, которого так долго ждал.

Всё это будет потом, непременно будет, и не только это. Впереди у них – целая жизнь, одна на двоих. И пусть она не всегда будет безоблачной и ясной, как это удивительное утро, зато они больше не расстанутся.

А пока…

Ван Со тихо рассмеялся, глядя, как из ненадёжного узла на затылке Хэ Су выскальзывает серебряная шпилька, перехватил её в падении, отложил в сторону и вернулся в объятия любимой – единственное место на всём белом свете, куда ему всегда хотелось вернуться.

Во все века. В каждом из миров.

 

========== Вместо эпилога. Завтра ==========

 

Настроение: Silver Screen – Water Of Life

 

Жил когда-то на небе, как будто во сне,

А теперь я живу на земле{?}[Отрывок из стихотворения «Волны омывают песок» (по книге С. А. Танцуры «Время цикад:Древневосточная поэзия»).].

 

Ли Юй

 

Чхве Чжи Мон не собирался возвращаться в Сеул. По крайней мере, уж точно не сейчас. Слишком длинной была эта ночь, и он слишком устал и переволновался.

Проводив взглядом Ван Со, он с минуту ещё задумчиво разглядывал закрывшуюся в стене дверь, а потом завёл мотор. Но не стал выезжать обратно на шоссе, а вместо этого по узкой грунтовой дороге, тянувшейся вдоль его обширных владений, медленно доехал до небольшого холма на опушке хвойной рощи и поставил машину в естественной нише из обвитых плющом скал и кустарника, что защищала от ветра, дождя и посторонних взглядов, которых тут и быть не могло.

Он не стал надевать куртку, вышел из машины и, обойдя её, уселся на багажник. Опираясь руками о влажный остывающий металл, смотрел вдаль, на сосновые кроны, за которыми угадывался его загородный дом, что он возводил и обустраивал долгие годы – и всё ради того, что происходило там сейчас.

Ждать ему пришлось недолго. Прозрачный ночной воздух над сосновыми дюнами, напитанный унявшимся дождём, вдруг задрожал, уплотнился и мгновением позже заискрился и вспыхнул, разгораясь невидимым пламенем, источник которого угадать было нетрудно.

Проводники бывшими не бывают.

Да и сила этого пламени, этой невероятной любви была такова, что не нужно было обладать сверхспособностями, чтобы почувствовать её и восхититься ею, даже будучи обычным человеком. Ради неё, ради этой чистейшей первозданной любви расцвело могучее древнее государство, через жертвы, через потери, через множество препятствий, которые стоило пройти, и трудности, которые стоило преодолеть, чтобы она сейчас алым заревом разливалась над кронами притихших в изумлении сосен.

Ради неё и Чжи Мон сделал всё, что мог, и отдал всё, что у него было. И нисколько не жалел об этом.

Почувствовав тепло, коснувшееся его щеки, Чжи Мон удовлетворённо кивнул и выпрямился, разминая затёкшие руки. Ну вот и всё. Всё получилось. Всё вернулось на круги своя.

Он улыбнулся, ещё немного постоял, подставляя лицо согревающим воздушным волнам, и вернулся в машину. Там он заблокировал двери, вытащил подушку и устроился на заднем сиденье, умудрившись вытянуть ноги. Уютно обхватив себя руками и сладко позёвывая, Чжи Мон медленно соскальзывал в сон, продолжая улыбаться.

Он всегда любил, когда его замысел удавался, начертанный ли свыше или его собственный. Собственный даже ещё лучше, что говорить!

Завтра.

Завтра он вернётся в Сеул и займётся выставкой, нужды в которой больше не было: свою роль она сыграла, а просвещать иные любопытные умы в планы Чжи Мона не входило с самого начала. Тем более что коллекцию картин, а быть может, и шкатулки с флаконами, если так пожелает госпожа Хэ, он уже совершенно точно подарит на их скорую свадьбу с Ван Со.

Завтра, разобравшись с делами и оказавшись наконец у себя дома в тишине и покое, он позвонит Бэк А и обрадует его, сообщив, что всё получилось. А тот пусть сам уже расскажет обо всём У Хи и, конечно же, Му. Это его право мужа, брата и друга, в конце концов. Наверняка Бэк А уже отыскал Ына в Японии, ведь все раздобытые ими сведения указывали на то, что тот перебрался туда сразу после свадьбы с Сун Док…

Чжи Мон, не открывая глаз, повозился и сморщил нос. Он никак не мог привыкнуть к новым именам своих прежних подопечных, поэтому и называл их так, как раньше, и намеревался делать это впредь. Могли же быть у него свои маленькие слабости?

Сейчас, например, он жутко хотел спать и собирался доставить себе это заслуженное удовольствие. А вот завтра…

По правде говоря, Чжи Мон понятия не имел, каким оно будет, это наступающее завтра. И эта неизвестность будоражила и наполняла его трепетом и каким-то простым человеческим счастьем, которое сейчас укрывало его вместо одеяла и дарило надежду.

Главное – завтра будет.

И будет оно настоящим.