Блицкриг в Европе, 1939-1940. Польша [Михаил Иванович Мельтюхов] (fb2) читать онлайн

ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА

БЛИЦКРИГ В ЕВРОПЕ

1939–1941

ПОЛЬША

ИЗДАТЕЛЬСТВО АСТ МОСКВА 2004

TERRA FANTASTICA САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

УДК 355/359

ББК 63.3(0)62

Б69

Серия основана в 1998 году

Серийное оформление A.A. Кудрявцева

Подписано в печать с готовых диапозитивов 18.09.03. Формат 84Х 108'/₃₂. Бумага типографская. Печать высокая с ФПФ. Усл. печ. л. 25,20. Тираж 5000 экз. Заказ 2265.

Б69 Блицкриг в Европе, 1939–1941: Польша.-М.: ООО «Издательство АСТ»; СПб.: Terra Fantastica, 2004.- 477, [3] с.: илл. — (Военно-историческая библиотека).

ISBN 5-17-018623-1 (ООО «Издательство АСТ»)

ISBN 5-7921-0416-6 (Terra Fantastica)

Эта книга открывает серию работ, посвященных войне в Восточной и Западной Европе в 1939–1941 годах.

В результате молниеносных бросков танковых армий и массированных ударов немецкой авиации весной 1940 года пали Дания и Норвегия, капитулировали Бельгия, Нидерланды и Люксембург, летом под оккупационным режимом оказалась Франция. Но первой на пути фашистской Германии была Польша…

В данном исследовании подробно освещен ход польской военной кампании и проанализирована стратегия блицкрига.

Книга снабжена обширным иллюстративным материалом, отражающим состояние сухопутных сил, авиации и бронетанковых войск противоборствующих сторон.

УДК 355/359

ББК 63.3(0)62

© Состав. Б. Лозовский, 2003

© Текст. М. Мельтюхов, 2003

© Приложения. В. Гончаров, 2003

© ООО «Издательство АСТ», 2003

© TERRA FANTASTICA

От издателя

Этой книгой редакция «Военно-исторической библиотеки» начинает публикацию серии работ, посвященных войне в Западной Европе в 1939–1941 годах. Первый сборник посвящен событиям, происходившим на протяжении 1939 года в Польше и на Западном фронте.

Окончание Великой Войны не привело к установлению «мира во всем мире». После распада Австро-Венгрии, Турции, России и Германии, на «освободившихся» территориях возникли молодые государства. Проведение росчерком пера победителей новых границ разрушило традиционные экономические связи, а резкое сокращение военного производства в крупных промышленных державах инициировало глубочайший промышленный спад 1920-х годов, стимулировавший революционную и националистическую активность. Па периферии «цивилизованного мира» эта активность вылилась в череду «релаксационных войн», а в Европе она способствовала превращению политики из государственной в националистическую. Фашизм в этих условиях становится популярным еще задолго до прихода к власти в Германии нацистов.

Гитлеровской Германии для выживания в созданной ей самой экономической ситуации было необходимо победить превосходящего противника, опираясь на ограниченные людские и материальные ресурсы и избегая губительной войны на истощение. Переосмысливая итоги Первой Мировой войны германские генералы увидели путь к победе в применении своего нового стратегического изобретения — «блицкрига». Эта теория считала единственным средством для достижения цели войны стремительное наступление в решительном пункте. Все, что происходит на других театрах, должно было потерять свое значение по сравнению с результатами одного сокрушительного удара, развитие которого ведет к тому, что организационные структуры у неприятеля разрушаются и война обращается уже в скачку к конечной цели. Борьба в этом случае заканчивалась прежде, чем неприятель успевал реализовать большую часть своих сил, средств и энергии. Победителю в итоге доставалась страна, не разоренная длительной войной. По своей сути это была старая система Шлиффена, доведенная до своих крайних форм в соответствии с новыми достижениями техники. Основным методом действий при проведении «блицкрига» должны были стать массированные танковые удары на главных направлениях, глубоко рассекающие оборону противника. Затем в прорыв вводились моторизованные части, а задачей обычной пехоты оставалось блокирование и уничтожение окруженного противника, да удержание обороны на второстепенных направлениях. Авиация должна была подавить оборону противника и нарушить его коммуникации.

В то время демократические страны Запада не видели в новой войне никакой серьезной опасности для себя. Итоги Первой Мировой войны, когда для прорыва фронта требовались колоссальные усилия и огромные потери, казалось, давали все основания для оптимизма сторонникам обороны и умиротворения. Скованная договорными ограничениями Германия не считалась серьезным противником, да и после отказа от соблюдения условий Версальского договора ее возможности считались умеренными. Тоже касалось Италии и Японии. Соответственно предполагалось, что германская экспансия будет направлена в сторону более слабых стран на востоке, желательно против страны-изгоя — СССР. При этом правые считали агрессивный национализм лучшим средством от «заразы большевизма», а либералы, что «экстремисты» просто уничтожат друг друга, после чего наступит всеобщее спокойствие и социальное процветание.

Полигоном для испытания новой теории должна была стать Чехословакия, но блеф в Мюнхене, к невероятному удивлению германского генералитета (уже замышлявшего мятеж), увенчался полным успехом. Следующей жертвой была назначена Польша…

Монография Д.М. Проэктора «Война в Европе» заслуженно считается лучшей среди работ, посвященных первому периоду Второй Мировой войны. Исследуя подготовку и ход боевых действий, автору удалось живо и лаконично нарисовать картину событий, происходивших во второй половине 1939 года в Польше и на Западном фронте. Однако в период написания книги многие вопросы советско-польских и советско-германских отношений не подлежали рассмотрению. Этот недостаток прекрасно компенсируется исследованием М.И. Мельтюхова «Советско-польская война», содержащим подробное и систематическое описание Польской кампании Красной армии 1939 года и сопутствующих ей событий.

ГЕРМАНО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА ВОЙНА В ЕВРОПЕ

Предлагаемая вниманию читателя книга посвящена первому периоду Второй Мировой войны (сентябрь 1939 г. — 21 июня 1941 г.). Из многих проблем истории этого периода, представляющих интерес для исследователя, автор рассматривает вопросы подготовки и хода вооруженной борьбы на сухопутных театрах Европы.

Никогда еще на полях Европы войны не развивались так стремительно, никогда еще катастрофы буржуазных государств с их армиями и парламентами, с их дипломатией и всеми политическими иллюзиями не были так многочисленны и быстротечны, как в эти двадцать два месяца от начала Второй Мировой войны до ее кульминационного пункта — нападения фашистской Германии на Советский Союз. Человечество увидело картину безмерного потрясения Европы. По дорогам шли миллионы людей: завоеватели в серо-зеленых мундирах, солдаты побежденных армий, жители городов и деревень, гонимые страхом оказаться под пятой оккупантов. Послы покидали столицы, буржуа спешили пристроить капиталы в нейтральных странах. Изрезанные гусеницами танков поля, кровоточащие руины Варшавы и Роттердама, завывание немецких пикирующих бомбардировщиков от Бреста на востоке до Бреста на западе и от Нарвика на севере до Крита на юге, первые воздушные налеты на мирные, не подготовленные к обороне города, шаги германских патрулей на замерших ночных улицах оккупированных городов, предательство буржуазных лидеров, первые лагеря смерти и первые герои Сопротивления — такова картина первого периода Второй Мировой войны. И все это шаг за шагом было подготовлено империализмом в 20-30-х годах нашего столетия.

Никакой другой период новой истории не показал доселе так неопровержимо, что германский империализм — один из злейших врагов народов всех стран. Оккупация гитлеровским вермахтом Польши, Норвегии, Дании, Люксембурга, Голландии, Бельгии, Франции, Югославии, Греции и других стран, террористические воздушные налеты на Англию стоили народам Западной, Центральной и Юго-Восточной Европы многих жертв. Гитлеровская армия не только открывала путь СС, гестапо и «зондеркомандам», но и, сливаясь с этими чудовищными организациями фашизма, принимала на себя в оккупированных странах многие их функции.

Вооруженные силы, которыми фашистская Германия развязала Вторую Мировую войну, создавались в течение двадцатилетия, с 1919 по 1939 г. Творцами вермахта были владыки Рура, германский милитаризм с его Генеральным штабом, нацистская партия. Вся международная реакция так или иначе участвовала в создании этой зловещей силы, направленной против человечества, против европейского революционного движения и единственного в мире социалистического государства. Деньги текли из банковских сейфов западных держав. Корабли и самолеты строились на верфях и заводах разных стран — Японии, Голландии, Турции, Испании и Аргентины. Прямая помощь США, Англии и Франции до предела облегчила германским милитаристам тайное вооружение в обход условий Версальского договора. Империалисты Запада снова отточили тевтонский меч, который, как они надеялись, будет занесен над Востоком. Но первый удар пришелся по Западу.

Вермахт, воплотивший в себе наиболее крайние и реакционные черты прусско-германского милитаризма, не был простым слугой фашистского режима, исполнителем присяги, данной Гитлеру, аполитичным орудием нацистской диктатуры, каким пытаются его изобразить современные адвокаты Третьего рейха. Нет, связь между германским милитаризмом, рейхсвером — вермахтом, с одной стороны, и германским фашизмом — с другой, была значительно сложнее. Корни, объединявшие их, лежали глубже. Германский милитаризм процветал в это двадцатилетие не милостями фюрера. Не Гитлер создал милитаристскую клику, а, наоборот, реакционная военщина в союзе с магнатами капитала — Гитлера. Германский империализм был одной из сил, породивших те зловещие процессы, которые со временем окутали Германию мраком фашистской ночи. Нет ни одного реакционного качества, присущего германскому милитаризму, которое не усвоила бы фашистская партия. Конечно, не весь офицерский корпус Веймарской республики придерживался крайних фашистских взглядов. Имелись аристократические круги, тесно связанные с Гогенцоллернами, которые не сразу отдали себя нацистам. Но дух и традиции германского милитаризма таковы, что он, как правило, всегда идет на службу самым реакционным силам данной эпохи. Дисциплинированный, жестокий, беспощадный германский милитаризм вскоре переплелся с фашизмом, стал его существом, и оба нашли друг в друге самое полное выражение.

Фашизм был орудием германского монополистического капитала. «Государственно-монополистический капитализм соединяет силу монополий с силой государства в единый механизм в целях обогащения монополий, подавления рабочего движения и национально-освободительной борьбы, спасения капиталистического строя, развязывания агрессивных войн»^[1]. Гитлеровская армия представляла собой важнейший инструмент фашистского государства, предназначенный для решения этих задач, для борьбы за мировое господство германского империализма.

Германский милитаризм родственен гитлеровской партии духовно. Попытки доказать, будто гитлеровская партия внушила свои взгляды военным уже после прихода фашизма к власти, ошибочны. Дело обстояло как раз наоборот. Германский милитаризм был пропитан погромными идеями, националистической философией, мистической верой в германского «сверхчеловека», мистическим культом силы значительно раньше, чем ефрейтор Гитлер — вскоре фюрер Третьего рейха — услышал обо всем этом в мюнхенских кабаках и воспринял как духовное откровение. Кайзеровская армия, ее Генеральный штаб, окостеневшие в своих традициях, были наилучшими аккумуляторами идеологии нацизма, берущей начало в реакционной философии конца прошлого века.

В нагнетаемой ею атмосфере духовной деградации, в разгуле контрреволюции 20-х годов пышно расцвел германский фашизм.

Таким образом, не Гитлер после прихода к власти обратил «аполитичных» германских милитаристов в свою веру, а германский милитаризм был одним из главных источников, идейно вскормивших Гитлера, передавших его партии свою структуру, свои идеи и свои методы. Германские вооруженные силы, вопреки тому, что утверждают после 1945 г. германские генералы, никогда не были аполитичным орудием государства. Еще весной 1929 г., выступая перед офицерами, Гитлер заявил, что рейхсвер не должен стоять вне политики и что ему надлежит стать диктатором Германии. Приказ военного министра Бломберга от 25 мая 1934 г. под названием «Вермахт и национал-социализм» начинался словами: «С 30 января 1933 г. вермахт получил себе основу в национал-социалистском государстве»^[2]. В конце приказа стояло: «Национальное мышление есть само собой разумеющаяся основа каждого солдата… Оно основывается на идее общности крови и общности судьбы всех немецких людей»^[3]. Генералы хотели не только превратить вермахт в слепое орудие гитлеровской клики, но и сделать его рассадником фашистского мракобесия среди германского народа.

Фашизация армии перед Второй Мировой войной усилилась в феврале 1938 г., когда Гитлер объявил об отставке военного министра Бломберга, командующего сухопутными силами Фрича и некоторых других генералов. Функции главнокомандующего диктатор возложил на себя и создал Главный штаб вооруженных сил (ОКВ), ставший его личным военным штабом. Назначенный начальником штаба ярый нацист генерал Кейтель получил в помощь Штаб оперативного руководства во главе с Иодлем. Главнокомандующим сухопутных сил стал доверенный Гитлера генерал Браухич, до этого командовавший 4-й армейской группой. Богатый помещик и аристократ, пользующийся авторитетом у генералов, он присягнул фюреру с полной верой в его планы и дела. Начальником штаба сухопутных войск после ушедшего в отставку Бека был назначен фашист по убеждениям, личный советник Гитлера, педантичный и расчетливый баварец Гальдер. Заменой ряда нижестоящих командиров Гитлер еще больше укрепил фашистское ядро вооруженных сил.

Перед Второй Мировой войной высшее немецко-фашистское военное руководство выступало как классово замкнутая, хорошо организованная, тщательно подобранная каста, спаянная круговой порукой и традициями, которыми она безмерно гордилась и которые старательно сохраняла. Это были люди с немалыми военными профессиональными знаниями, целиком преданные политике войн и порабощения народов.

Вступая в войну, германская военная организация имела ряд противоречивых качеств.

Наиболее опасными для народов и армий Европы, самыми угрожающими, зловещими свойствами и качествами гитлеровского вермахта и всей германской военной системы накануне Второй Мировой войны были следующие.

Прежде всего полная милитаризация страны, позволявшая развернуть все ее ресурсы для службы вооруженным силам и захватническим войнам.

Наличие стабильного кадрового состава командиров и штабных офицеров высшего и среднего звена, отобранного путем тщательной фильтрации, обладавшего систематической и основательной подготовкой мирного времени, позволило обеспечить довольно высокий уровень профессиональных навыков армии. Активная, решительная доктрина преломляла в военной области основы гитлеровской идеологии и программы нацистской партии и являлась отражением всей государственной организации Третьего рейха. Эта программа и эта система автоматически поддерживали наиболее крайние и решительные концепции во всех областях военного искусства, опиравшиеся к тому же на традиционные взгляды германской военной школы Клаузевица — Мольтке-Шлиффена. Принципы массирования всех средств борьбы, особенно танковых соединений, на избранных направлениях, маневр и подвижность составляли главные оперативные козыри германского командования. Более современное, чем в других капиталистических странах Западной Европы, авиационное и отчасти бронетанковое вооружение, созданное в целом несколько позже, чем в этих странах, и в своей массе более полно отражавшее новые достижения технической мысли, давало германской армии ряд преимуществ перед армиями государств, отставших в модернизации вооружения. Не меньше преимуществ гитлеровский вермахт имел в связи с организацией танковых, моторизованных дивизий и корпусов, предназначаемых для выполнения оперативных задач, воздушно-десантных соединений оперативного назначения, а также соединений пикирующей бомбардировочной авиации. Все это были для вооруженных сил капиталистических государств новинки, которыми располагала пока лишь Германия.

Важным преимуществом гитлеровской армии была ее постепенная заблаговременная и скрытая мобилизация, начавшаяся фактически с 1938 г. и продолжавшаяся вплоть до войны. Многие дивизии германской армии в мирное время содержались по штатам, близким к военным, поэтому для приведения их в полностью отмобилизованное состояние требовался минимум времени. Такой метод мобилизации был новым, его мог позволить себе в те годы лишь агрессор, твердо решивший начать войну.

И наконец, следует учитывать, что основная масса войск была заражена милитаристской фашистской идеологией. Проникновение этой духовной отравы во многие звенья армейского организма наряду с политикой свирепых репрессий делало гитлеровский вермахт особенно опасным орудием в руках преступной клики, пользовавшейся над ним неограниченной властью.

Но военное орудие гитлеровских заговорщиков, несмотря на его силу и значительные возможности, накануне Второй Мировой войны не было все же в такой степени могущественным и всесторонне подготовленным, как это пыталась изобразить тогда гитлеровская пропаганда, как думали в западных странах напуганные мюнхенцы и как убеждали в этом других многие ответственные руководители капиталистического мира, мечтавшие о немедленной организации германской агрессии на Восток. Вермахт и вся германская военная организация имели перед войной немало слабых мест и недоработок. Используя узкие места гитлеровской военной системы, народы и армии стран, оказавшихся вскоре под пятой фашизма, могли бы своевременно отвести угрозу и раздавить агрессию в зародыше, если бы буржуазные правительства Запада на решающих поворотах европейской истории проводили политику, отвечающую национальным интересам своих государств.

К слабым сторонам гитлеровской военной организации следует отнести прежде всего недостаточную подготовленность в 1939 г. материально-технической базы рейха, его экономики для войны мирового масштаба против коалиции великих держав. Это было связано главным образом с отсутствием достаточных источников и запасов некоторых важнейших видов стратегического сырья, зависимостью вооруженных сил от ввоза его из-за границы и вместе с тем с постоянным ограничением этого ввоза. Общее сокращение экспорта и огромный государственный долг Германии создавали большие экономические трудности, непосредственно влиявшие на военное производство и на состояние вооруженных сил.

Далее необходимо отметить, что по сравнению с потребностями мировой войны вермахт располагал ограниченным количеством вооружения, в частности бронетанкового, и особенно боеприпасов. Отсутствие необходимого парка средних и тяжелых танков, преобладание легких, которые, как вскоре показал опыт, по своим конструктивным данным не соответствовали возможностям обороны, вынуждали ограничивать количество танковых соединений и прибегать к импровизациям в их формировании.

Что касается стратегической и оперативной концепций немецко-фашистского военного командования, то здесь наблюдалось переплетение целесообразных и с военной точки зрения эффективных тенденций в области ведения операций и устаревших клаузевицко-шлиффеновских традиционных авантюристических воззрений и методов в области стратегии.

Гитлеровское государство не могло выдержать бремени длительной войны против коалиции европейских государств. Мобилизовать всю нацию до последнего человека на максимальное, но кратковременное усилие, планомерно и тщательно подготовиться, внезапно напасть и одержать победу раньше, чем обороняющийся развернет свои ресурсы и организует эффективное противодействие, разбивать противников поодиночке, используя для этого политическое вероломство, ослабление вражеского государства «пятой колонной», запугиванием, обманом и шантажом — вот суть стратегической доктрины «третьего рейха».

Известная теория молниеносной войны постепенно складывалась перед Второй Мировой войной, как синтез прежде всего политических устремлений и авантюристических планов гитлеровской партии, направленных на установление мирового господства, а также военных теорий от Клаузевица до Людендорфа. Медленно развивавшийся процесс слияния и переплетения всех этих концепций и взглядов, окрашенных традиционными воззрениями германских военных теоретиков XIX и начала XX вв., скрепляемых «основополагающими» идеями гитлеровской «Майн кампф», дал в конечном счете доктрину блицкрига. К началу войны этот процесс не закончился. Теория еще не получила таких вполне завершенных контуров, как позже, в результате побед над Польшей и Францией. Но именно после 1940 г. действительность полностью отвергла и теорию и основанную на ней практику руководства войной.

В области оперативно-тактических проблем германская военная мысль 30-х годов лишь постепенно определяла новые формы. Тормозящее влияние на оперативную мысль оказывали генералы «старой» пехотно-артиллерийской школы (Бек, Фрич, Лееб, Гаммерштейн-Экоуорд и другие). Их взгляды к 1939 г. не ушли сколько-нибудь далеко вперед от оперативных принципов Первой Мировой войны. Они тяготели к могущественным ударам артиллерии и методическим атакам пехотных масс. Однако многие офицеры, причисляемые к «молодому поколению» Генерального штаба, предлагали более радикальные приемы ведения операций, отвечавшие духу нацизма и требованиям Гитлера. На первый план эти офицеры выдвигали доктрину стремительных действий бронетанковых войск. Маневр, перегруппировки, выход из-под удара превосходящих сил, экономное расходование средств — приемы, культивируемые еще в малочисленном рейхсвере до 1933 г., теперь могли быть использованы массовыми вооруженными силами. Именно на этой основе были разработаны методы массированного наступления танковыми соединениями и авиацией в оперативную глубину, принесшие гитлеровскому вермахту успехи в 1939–1941 гг. Среди «молодых» наиболее последовательно за развитие доктрины, основанной на преимущественном использовании танковых и моторизованных войск, выступали Гудериан, Мецш, Лутц, Неринг, Рейнгардт и другие. Новые и эффективные концепции «танковой доктрины» явились результатом работы группы «молодых» офицеров.

В середине и во второй половине 30-х годов в германской армии уже достаточно хорошо поняли, что теперь развитие техники базируется вокруг мотора, что будущее принадлежит моторизации и механизации сухопутных сил — проблеме номер один для большинства крупных армий Европы. «Мотор пожирает мир» — такими словами закончил в 1932 г. свое исследование «Тенденции ведения войны» военный теоретик генерал Мецш. Мотор начинает рассматриваться как символ активизации и быстроты, а моторизация — как главное средство воплощения в жизнь давних идей германского милитаризма и фашизма. Но в середине и во второй половине 30-х годов в области военной теории все еще наблюдалось довольно сложное переплетение новых тенденций «быстроты и натиска», в основе которых лежало массированное использование танковых и авиационных соединений, с тяжеловесным методизмом доктрин Первой Мировой войны. Преодоление старых и полное утверждение новых взглядов превратились в процесс, который занял весь период от «возрождения» Генерального штаба вплоть до начала Второй Мировой войны и продолжался в ее ходе примерно до завершения первого этапа военных действий против Франции.

Мы здесь хотели бы подчеркнуть, что разработка принципов ведения операций подвижными соединениями на большую глубину не представляла собой оригинального творчества только немецко-фашистского генералитета. Даже сами создатели германской «танковой доктрины» отмечали, что прилежно учились в этой области иностранному опыту. Они не могли не признать, что многое заимствовали у советской военной школы (теория «глубокой операции»), они отмечали ее приоритет.

Говоря о слабых сторонах гитлеровской армии перед Второй Мировой войной, необходимо отметить, что при высокой в целом военной подготовке ее солдат и унтер-офицеров, основанной на муштре и дисциплине «прусского» толка, имелись весьма значительные контингенты резерва старших возрастов, обученные слабее (к 1939 г. из 3,8 млн человек действующей армии полностью обученных по-новому насчитывалось 1,8 млн). Следует далее сказать о значительной обособленности и замкнутости каждого вида вооруженных сил, о недостаточно продуманной системе организации верховного командования, при которой наиболее слабым звеном оказывался высший руководящий орган вермахта. И наконец, остается историческим фактом, что часть германского населения и даже некоторые военнослужащие, главным образом солдаты, призванные перед войной, не хотели, боялись новой мировой войны, со страхом относились к гитлеровскому режиму, к его военным планам. Они не считали войну наилучшей перспективой для Германии. Многие из них сочувствовали той героической борьбе, которую продолжали вести мужественные сыны Германской коммунистической партии. Мысли, настроения и действия этих людей могли в иных обстоятельствах стать еще одним тормозом, сдерживающим агрессивные силы фашизма.

Таким образом, к 1939 г. гитлеровский вермахт еще не был полностью готов к мировой войне. Он был намного сильнее вооруженных сил и военных систем некоторых стран капиталистического мира, взятых в отдельности, но он не мог в 1939 г. противостоять крупной коалиции, которая вела бы решительно войну против гитлеровского рейха. Трагедия мировой истории состояла в том, что этому еще далеко не совершенному и недостаточно подготовленному инструменту войны было позволено вступить в действие в самой благоприятной для него, искусственно созданной реакционной политикой Запада обстановке, что коалиция европейских государств, которая, объединив усилия, могла бы раздавить военное детище фашизма, не была создана из-за этой же политики.

Правительства США, Англии и Франции расчищали путь фашистским агрессивным устремлениям на восток, проводили самоубийственную политику наталкивания германского фашистского империализма на Советский Союз. Этому генеральному курсу — курсу Мюнхена были подчинены основные усилия дипломатии западных держав перед войной. «Германия, возможно, сумеет направить свою экспансию в восточном направлении, — говорил осенью 1938 г. посол США в Париже Буллит своему польскому коллеге. — Демократические страны желали бы, чтобы там, на востоке, дошло до разрешения спорных вопросов путем войны между Германией и Россией»^[4]. Посол английского правительства в Берлине Гендерсон писал в Лондон 9 марта 1939 г.: «Гитлер заявил в „Майн кампф“ совершенно ясно, что жизненное пространство для Германии можно получить только путем распространения на восток. Распространение на восток делает, однако, столкновение между Германией и Россией в какой-то день в значительной степени вероятным… Не является невозможным достижение соглашения с Гитлером, если иметь предпосылкой, что оно будет ограничиваться решениями, соблюдение которых можно разумно ожидать от Гитлера»^[5].

Итак, договор с фашизмом против «Востока» — таков предполагаемый путь английской дипломатии. Характеристику всей политики Парижа и Лондона накануне войны Гендерсон дал в следующей формулировке: «Неплохо, если бы произошел „Дранг нах остен“. Тогда никакого „Дранг нах вестен“ не будет, пока Гитлеру не будут преграждать путь на Восток»^[6].

И путь не преграждался!

«История предвоенных лет, — говорил Н.С. Хрущев, — убедительно свидетельствует о том, что западные державы делали Гитлеру одну уступку за другой, толкая его на восток, на нашу страну. Но дело обернулось так, что тот, кого тогдашние правящие круги Англии, Франции и США вскармливали, как своего цепного пса, намереваясь пустить его против СССР, сорвался с этой цепи и бросился на тех, кто его вскармливал»^[7].

В сложной обстановке предвоенного политического кризиса Советский Союз отстаивал единственный способ предотвращения катастрофы: создать на пути агрессии германского фашизма, уже поглотившего Австрию,

Чехословакию, Клайпедскую область и угрожающего Польше, непреодолимый вал системы коллективной безопасности. Пакт о взаимопомощи и военный договор, предложенный Советским Союзом Англии и Франции, мог закрыть дорогу войне. Но руководители западных держав, отвергая миролюбивую политику СССР, неуклонно следовали курсу международной изоляции социалистического государства, вели секретные переговоры с Гитлером и одновременно провоцировали германо-советскую войну. Советское правительство быстро поняло, что действия английской и французской сторон на переговорах в Москве летом 1939 г. — фарс. Срыв английскими и французскими мюнхенцами московских переговоров поставил Советский Союз перед альтернативой: или оказаться в изоляции перед угрозой неизбежного нападения фашистского рейха, динамизм агрессии которого еще не знал преград, или, исчерпав все возможности для заключения желаемого союза с Англией и Францией, подписать предложенный Германией договор о ненападении и тем отодвинуть угрозу войны. Обстановка сделала неизбежным второй выбор. Его правильность подтвердила история. Вопреки холодным расчетам западных политиков взрыв мировой войны произошел внутри капиталистического мира. Но и когда горела земля Польши, и позже, когда цепная реакция войны распространялась на запад, реакционные силы Англии, Франции, США не оставляли надежд на сговор с Гитлером за счет Советского Союза, толкали фашизм на восток.

Прозрение наступало слишком поздно.

Глава I ПОДГОТОВКА АГРЕССИИ ПРОТИВ ПОЛЬШИ. ОРГАНИЗАЦИЯ ОТПОРА АГРЕССОРУ

1

Первым актом новой мировой трагедии, в которую вверг народы империализм, было нападение фашистской Германии на Польшу.

Этой агрессией германский империализм надеялся совершить первый шаг к осуществлению своих давних намерений по колонизации Востока, порабощению славянских народов и стран Восточной Европы, расширению «жизненного пространства» за счет Польши, а затем — Советского Союза. Оккупация польских земель составляла первую фазу этого казавшегося вполне выполнимым плана, который одновременно предусматривал так называемую «германизацию» Польши, иными словами истребление значительной части населения страны. «Наш долг — обезлюдить страну»^[8],- говорил еще в 1932 г. Гитлер тогдашнему президенту сената Данцига Раушнингу о Польше. Создав таким путем обширный плацдарм, фашисты предполагали, что в дальнейшем, накопив силы, они приступят к реализации второй, главной и конечной, фазы «восточного плана» — нанесению удара из «немецкой Польши» по Советскому Союзу.

Германские милитаристы полностью разделяли замыслы Гитлера. Они были наиболее ревностными носителями идеи уничтожения польского государства, ибо в его существовании видели угрозу своему родному гнезду — Пруссии, издавна считавшейся заповедником немецкой военщины. «В глазах прусско-германских милитаристов поляки всегда были неполноценным народом, годным в лучшем случае лишь для того, чтобы поставлять беззащитных батраков в имения помещиков, а в прежние века — пушечное мясо для прусских полков»^[9].

Другим важным побудительным мотивом агрессии было стремление германских монополий захватить польские промышленные и сырьевые ресурсы Верхней Силезии и этим поправить свои дела, ликвидировав зависимость Германии от ввоза руды из-за границы, достигавшего 75 % потребностей страны^[10].

Разгром Польши был необходим гитлеровской верхушке и для того, чтобы нанести удар Англии и Франции, которые до войны считали Польшу своим опорным пунктом в Восточной Европе, а польскую армию силой, способной приковать к себе часть германских дивизий и в случае войны хотя бы на время отвести удар от Запада. Проводя в середине и второй половине 30-х годов политику «умиротворения» гитлеровской Германии, английские и французские правящие круги развязывали ей руки для наступления на Советский Союз. Однако германские захваты в Европе постепенно все больше затрагивали интересы западных держав не только на европейском континенте, но и во всем мире. Не оставляя надежд сговориться с Гитлером, правительства Чемберлена и Даладье тем не менее после захвата гитлеровцами Чехословакии и Мемельской области сделали в апреле 1939 г. угрожающий жест — заключили с Польшей соглашения о гарантиях границ, надеясь тем самым поставить последнюю в полную от себя зависимость, удержать ее от переговоров с Советским Союзом, успокоить общественное мнение в собственных странах и закрепить свои позиции на востоке Европы. И хотя военное соглашение о помощи Польше в случае германской агрессии не было ратифицировано, оно вселило в умы польских руководителей надежды и еще крепче привязало их к англо-французской колеснице.

Между тем правительства западных держав не собирались менять генеральный курс своей политики. Они лишь декларировали об «отпоре агрессору» и о «защите малых стран». На деле же продолжали заискивать перед Гитлером и готовить с ним сделку за счет Советского Союза и тех самых «малых стран», которым давали гарантии. Понимая смысл этой политики, немецко-фашистские агрессоры не теряли надежд, что Англия и Франция в критический момент откажутся от открытого военного выступления против Третьего рейха в случае германо-польской войны. Абсолютной уверенности, конечно, не было, и гитлеровцы вплоть до 1 сентября 1939 г. продолжали опасаться военного вмешательства Англии и Франции, ибо к войне с европейской коалицией готовы не были.

Война была нужна гитлеровцам и потому, что они создали большой военный потенциал. Проводившаяся в течение ряда лет интенсивная милитаризация германской экономики, свертывание промышленности народного потребления неизбежно должны были привести к глубокому кризису и хозяйственной катастрофе, если только вложенные в военную экономику огромные средства не будут реализованы путем ограбления других стран, что должно было «поправить» дела рейха.

Таковы были главные причины, определившие гитлеровскую агрессию против Польши.

Отсюда становится вполне очевидным, что эта агрессия не была результатом, как ныне часто утверждают на Западе, «спора из-за Данцига^[11]» или стремления Германии «разрешить несправедливости Версальской системы на Востоке». Причины агрессии лежат глубже, они коренятся в давних планах германского империализма. Что же касается так называемого «данцигского кризиса», то он был чисто внешним поводом для развязывания агрессии.

На основе указаний Гитлера от 3 апреля 1939 г. германское командование к 11 апреля подготовило директиву «О единой военной подготовке вооруженных сил на 1939/40 г.»^[12] Одним из приложений к директиве был план военного разгрома Польши, так называемый «Белый план», проект которого неделей ранее ОКБ разослал командующим тремя видами вооруженных сил^[13].

Несмотря на имевшиеся уже тогда сведения, позволявшие предполагать, что Англия и Франция вряд ли начнут военные действия против Германии ради Польши, германское командование, и прежде всего Генеральный штаб сухопутных сил, все же опасались военного вмешательства западных держав. Никто не мог дать гарантий, что оно не состоится; в отдельные периоды между весной и осенью 1939 г. казалось даже, что союзники неминуемо откроют действия на Западном фронте, выполняя военные обязательства в отношении Польши. В Берлине достаточно хорошо понимали, что объединенные силы Франции, Англии и Польши намного превосходят вермахт, еще не вполне готовый к «большой» войне^[14]. Война на два фронта всегда была кошмаром для германских милитаристов, а в условиях 1939 г. она могла иметь для «третьего рейха» катастрофические последствия. Все эти опасения наглядно видны из различных оперативно-стратегических расчетов Генерального штаба сухопутных сил. «Если станет ясно, что на Востоке будут введены в действие крупные германские силы, — писал начальник Генерального штаба, — то может возникнуть вероятность того, что французы примут решение начать наступление»^[15].

Против ожидаемого англо-французского крупного наступления на 15-й день силами, по немецким расчетам, примерно 90 дивизий в распоряжении немцев имелось 22–26 дивизий^[16] с очень слабой артиллерией и почти без средств противотанковой обороны. Генеральный штаб сухопутных сил с полным основанием приходил к выводу о крайне опасном положении, в котором могла оказаться Германия в случае англо-французского удара.

Нет сомнения в том, что, если бы все эти опасения немецкого Генерального штаба стали реальностью и союзники, используя свое преимущество, выполнили бы осенью 1939 г. долг в отношении Польши, авантюра Гитлера или вообще не началась бы, или же неизбежно закончилась бы катастрофой, а Вторая Мировая война не превратилась бы в то, чем она стала в действительности.

Но империалисты Запада хотели направить историю по другой дороге. Продолжая свою политику мюнхенского предательства, они отказались от предложенного Советским Союзом договора о совместных действиях, позволявшего в случае германской агрессии бросить против гитлеровской Германии с востока и запада в общей сложности не менее 270 дивизий с тысячами танков и самолетов и зажать вермахт в тисках двух фронтов. Они еще питали иллюзии об уничтожении Советского Союза германским фашизмом. Дивизии, которые могли двинуться через западные границы фашистской Германии, как мы дальше увидим, оставались неподвижными.

Возмездие не заставило ждать себя слишком долго.

Одной из особенностей германского Генерального штаба была тщательность разработки оперативно-тактических проблем в рамках авантюристических в целом планов войны. Германский Генеральный штаб создает агрессивные планы против государств, с которыми у Германии существуют нормальные дипломатические отношения, последовательно и методически, прикрываясь камуфляжем мирной дипломатии, чтобы застигнуть свою жертву врасплох.

Подготовка агрессии против Польши ни в какой мере не составляла исключения из общих традиций. Непосредственное оперативное планирование было начато за пять месяцев до назначенного срока агрессии, в период, когда в дипломатическом лексиконе слово «война» еще отсутствовало.

Указаниями от 3 апреля 1939 г. Гитлер требовал разгромить Польшу в кратчайший срок^[17]. Необходимость «молниеносной» победы диктовалась прежде всего политическим обстоятельством: желанием поставить мир перед свершившимся фактом разгрома Польши, прежде чем ее западные союзники предпримут контрмеры. Немаловажную роль, кроме того, играло стремление гитлеровцев захватить в целости основные экономические районы Польши.

С самого начала вырисовывалась необходимость создания двух атакующих группировок: первой — на юге, которая могла бы ударом из Силезии захватить промышленные районы Юго-Западной Польши, и второй — в Восточной Польши. Здесь наступлением через Буг — Нарев в Юго-Западную Польшу германские милитаристы могли свести давние счеты с Польшей и снять «угрозу своим землям». Уже в апреле 1939 г. ОКВ и штабы сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил приступили к разработке оперативных планов. Были созданы так называемые «рабочие штабы» будущих армейских групп^[18].

В мае 1939 г. оперативный план был в основном готов.

Главная задача германских вооруженных сил определялась в «Белом плане» как «уничтожение польских вооруженных сил путем внезапного нападения»^[19]. Сухопутная армия должна была разгромить польскую армию; военно-воздушные силы — уничтожить польские ВВС, сорвать мобилизацию и развертывание польской армии, оказать непосредственную поддержку сухопутным войскам. В задачу военно-морского флота входило уничтожение или выключение из военных операций польских морских сил, блокада морских путей, ведущих к польским военно-морским базам, и блокада морской торговли^[20].

Замысел главнокомандования сухопутных сил, сформулированный в первой половине мая 1939 г., состоял в том, чтобы «уничтожить польскую армию, прежде чем она завершит мобилизацию и сможет сосредоточиться западнее линии Висла- Нарев»^[21].

Обе оперативные группировки наносили удары в общем направлении на Варшаву. Внезапность удара «замаскированными, сосредоточенными вблизи границы силами» представлялась генеральным штабам решающим залогом успеха^[22]. В оперативных документах майской стадии планирования генеральный штаб неизменно подчеркивал необходимость быстрых, решительных действий, «беспощадного наступления». Чтобы обеспечить внезапность удара, Генеральный штаб по требованию Гитлера согласился начать вторжение в Польшу до завершения общей мобилизации сухопутных сил частью дивизий, специально предназначенных для этой цели. В их число вошли танковые, моторизованные и пехотные дивизии, находящиеся в боевом состоянии, то есть дивизии, обладающие так называемыми «ускоренными сроками мобилизационной готовности». Открытую мобилизацию предполагалось начать лишь в первый день войны, когда карты уже будут раскрыты. Даже современный западногерманский исследователь германо-польской войны Роос, один из апологетов германскогомилитаризма, называет такой метод открытия военных действий «по меньшей мере необычным»^[23]. Слабость первоначальной группировки предполагали компенсировать обманом поляков и полной тайной подготовки. Но ОКХ (главное командование сухопутных сил) предусмотрело и другой вариант вторжения — после концентрации крупных сил, в случае, «если окажется, что оборонительная готовность польской армии будет находиться на высоком уровне и не допустит неожиданного начала военных действий частью сил»^[24].

В июне 1939 г. оперативный план продолжал уточняться. В начале июля его разработка была завершена.

С точки зрения новых задач, которые теперь могло ставить верховное командование наземным войскам, любопытна формулировка главной задачи сухопутных сил: «…неожиданным прорывом во внутренние области Польши упредить организованную мобилизацию и сосредоточение польской армии и разбить массу польских войск западнее линии Висла-Нарев»^[25]. Впервые на первый план выдвигалась неизвестная Первой Мировой войне задача срыва мобилизации и сосредоточения армии противника. Появление ведущей цели такого характера — прямой результат моторизации германской армии.

Группа армий «Юг» под командованием генерала Рундштедта в составе 14, 10 и 8-й армий получила задачу «нанести удар из Силезии сосредоточенными силами 10-й армии в общем направлении на Варшаву, разгромить противостоящие силы поляков, возможно скорее и возможно более крупными силами овладеть Вислой по обе стороны Варшавы и уничтожить во взаимодействии с группой армий „Север“ польские силы, сражающиеся в Западной Польше»^[26]. Центр всех усилий группы армий приходился на 10-ю армию, нацеленную из Силезии на Ченстохова и далее к польской столице. Армия имела 5 корпусов, в том числе 3 моторизованных; всего — 13 дивизий, из них 2 танковые (входившие в 16-й моторизованный корпус Гепнера), 2 легкие (15-й моторизованный корпус Гота), во втором эшелоне армии — 2 моторизованные дивизии (14-й моторизованный корпус Виттерсгейма). Иными словами, 10-я армия получала до 50 % всех подвижных соединений вермахта — более 1000 танков. И не случайно, возлагая особые надежды на эту группировку, наносившую удар прямо на Варшаву, Гитлер доверил командование ею своему личному другу, одному из наиболее ярых нацистов генералу Рейхенау.

Задачи прикрытия ударной группировки возлагались на 14-ю и 8-ю армии, которые, помимо того, решали и самостоятельные задачи. 14-й армии в составе 10 дивизий, в том числе 22-го моторизованного корпуса Клейста (две танковые, одна легкая дивизии), предстояло ударом из Восточной Словакии и Верхней Силезии разбить польские войска в Западной Галиции, прорваться одной группировкой на Краков, другой — в направлении реки Дунаец. Задача 8-й армии, наступавшей на Лодзь четырьмя дивизиями, состояла в «прикрытии северного фланга 10-й армии против воздействия противника из северо-западной части Польши или района Познани»^[27].

Резерв группы армий состоял из 5 дивизий. Всего группа армий «Юг» при полном развертывании насчитывала 34 дивизии^[28].

Значительно меньшими силами — 23 дивизиями — переходила в наступление группа армий «Север» генерала Бока. Ей поручалось разрешить силой оружия политические задачи, ставшие пропагандистскими поводами агрессии — ликвидировать «несправедливость Версаля», присоединить к «рейху» Данциг, коридор и т. д. Для этого группе предстояло «прежде всего, взаимодействуя с группировками, наступающими из Померании и Восточной Пруссии, установить связь между рейхом и Восточной Пруссией. Одновременно значительными силами 3-й и 4-й армий, объединенными восточнее Вислы, наступать возможно быстрее в общем направлении Варшавы с целью разбить противника, укрепившегося севернее Вислы, и далее во взаимодействии с группой армий „Юг“ уничтожить польские силы, которые будут еще удерживаться в Западной Польше»^[29]. Между группами «Север» и «Юг» развертывалось слабое прикрытие для сковывания противника^[30].

Уничтожив «историческую несправедливость» на севере, то есть заняв коридор, группа «Север» широким фронтом вторгалась в Центральную и Восточную Польшу с задачами, не имевшими ничего общего ни со справедливостью, ни с нравом^[31]. Ее 3-я армия под командованием генерала Кюхлера, еще в мирное время составлявшая постоянный гарнизон «восточнопрусского форпоста», девятью дивизиями наступала из Восточной Пруссии, овладевала переправами через Нарев и развивала наступление на Варшаву и восточнее ее, чтобы во взаимодействии с группой армий «Юг» окружить польские войска в западных районах страны и не допустить их отхода за Вислу. По ту сторону коридора 4-я армия генерала Клюге наносила удар из Померании 19-м моторизованным корпусом Гудериана (одна танковая и две моторизованные дивизии) на Грудзяндз, решая «почетную задачу соединения рейха с Восточной Пруссией», а другой группировкой продвигалась на Быдгощ и далее вдоль Вислы к Варшаве.

Планы сторон накануне германо-польской войны

В числе предназначенных для войны против Польши 57 дивизий имелось: танковых — 6, моторизованных — 4, легких — 4.

Активное содействие наступлению должна была оказать «пятая колонна» в Польше, которой являлись организации немецких меньшинств («фольксдойче»), возглавляемые органами СС и СД. Действия этих организаций, заблаговременно и точно спланированные, направлялись на подрыв изнутри польского сопротивления. Они были главной составной частью психологической войны, о которой Гитлер мечтал еще в начале 30-х годов, говоря Раушнингу, что в современной войне «место артиллерийской подготовки заняла психологическая подготовка»^[32].

Германские военно-воздушные силы нацеливались на решение новых по сравнению с опытом Первой Мировой войны задач, которые теоретически разрабатывались военной авиационной мыслью в Европе в 30-х годах: уничтожение первым же ударом военно-воздушных сил польской авиации, срыв мобилизации и развертывания, разгром польских оперативных группировок, разрушение транспорта.

Группу армий «Юг» поддерживал 4-й воздушный флот, группу армий «Север» — 1-й.

Военно-морское командование планировало с началом войны ввести в действие значительную часть своих сил, объединенных в оперативную группу «Восток»: 3 крейсера, 2 флотилии эскадренных миноносцев, все миноносцы, включая учебные, флотилию торпедных катеров, 14 подводных лодок. Кроме того, в операциях должен был участвовать линейный корабль «Шлезвиг-Голштейн», которому предстояло войти в порт вольного города Данцига и с началом военных действий блокировать его. Остальные силы флота находились в готовности в портах Северного моря на случай вступления в войну военно-морских сил Англии и Франции.

2

Агрессора, который готовился внезапно ринуться на жертву, не могли удовлетворить старые методы стратегического развертывания вооруженных сил, совершенно исключающие неожиданность удара и упреждение противника в развертывании. Эти ставшие классическими методы Первой Мировой войны предусматривали последовательность действий по схеме: объявление войны — мобилизация — сосредоточение — развертывание — начало военных действий. Гитлеровский Генеральный штаб разработал иную схему развертывания: предмобилизационные мероприятия — скрытая мобилизация в мирное время — скрытое сосредоточение и развертывание — начало военных действий — открытая мобилизация. Такая схема позволяла развернуть основную массу вооруженных сил скрытно в мирное время под покровом отвлекающих дипломатических маневров, а путем открытой мобилизации лишь завершить развертывание уже после начала войны. Разработанная в мобилизационных планах 1935–1937 гг. и 1939 г. эта схема и была осуществлена перед нападением на Польшу.

Точно определить начало предмобилизационных мероприятий и скрытой мобилизации германской армии перед Второй Мировой войной довольно трудно. Агрессивные действия Германии в 1936 — 1938 гг. позволили привести значительную часть военного механизма в состояние готовности, заблаговременно и планомерно приблизить сухопутные силы к организации военного времени. Фактически скрытая мобилизация началась уже во второй половине 1938 г.

«Белый план» указывал: «Тайная или открытая мобилизация будет проведена в возможно более поздний срок, т. е. в последние дни, предшествующие нападению». В целях маскировки начало открытой мобилизации и день вторжения гитлеровское командование назначило на один и тот же срок- 26 августа. К этому дню сухопутная армия, согласно расчетам, должна была иметь в состоянии мобилизационной готовности из 57 различных соединений, в том числе предназначаемых для действий против Польши, 36^[33]. Следовательно, как это было и при планировании нападения на Чехословакию в 1938 г., сухопутным войскам предстояло вступать в военные действия не одновременно всеми силами, а первоначально «армией вторжения», которая, однако, теперь включала не 35 % всех сил, как в 1938 г., а 63 %. По существу, масштабы «армии вторжения» перерастают здесь довоенные теоретические представления, согласно которым она должна была включать одну треть развертываемых сил, и «армия» по своему составу приближается к главным силам.

Из таких расчетов исходило германское командование, планируя войну против Польши.

На деле получилось иначе^[34]. Открытая мобилизация была начата в предусмотренный срок, то есть 26 августа 1939 г., и в этот же день по политическим соображениям, о которых речь пойдет ниже, наступление Гитлером было отменено, но мобилизация уже не могла быть приостановлена. К 1 сентября, когда началась агрессия, германские вооруженные силы имели отмобилизованными и развернутыми не «армию вторжения» в 36 дивизий, а главные силы — 53 дивизии из 57. Наступление было начато практически всеми силами, заранее отмобилизованными и развернутыми.

Это было шагом вперед от практики Первой Мировой войны в методах начала военных действий, не предусмотренных ранее самим гитлеровским командованием. Отныне оно полностью отказывается от предвоенной идеи создания «армии вторжения» и переходит к заблаговременному развертыванию всех сил.

Для достижения внезапности первого удара германский Генеральный штаб предусмотрел ряд мер дезинформации и маскировки. Танковые и моторизованные соединения сосредоточивались якобы для участия в маневрах, а усиление 3-й армии в Восточной Пруссии велось будто бы для празднования «25-летия битвы под Танненбергом», назначенного на период с 26 августа по 2 сентября. «Белый план» требовал осуществлять передислокацию воздушных соединений в Восточную Пруссию незаметно. Первый перелет авиацией польской границы должен был быть согласован по времени с открытием военных действий сухопутной армией, но ни в коем случае не раньше и т. д.^[35]

Однако, несмотря на многие меры маскировки, польская разведка раскрыла силы и группировку германской армии^[36].

Таким образом, уже в самом начале Второй Мировой войны становится вполне очевидно, что скрыть огромные армии, изготовившиеся у границ государства для вторжения, практически невозможно.

Польское военное командование располагало достаточными сведениями и временем, чтобы не быть застигнутым врасплох. И если польская армия все же вступила в войну неотмобилизованной и неготовой, то это было результатом крупного военно-политического просчета польского руководства, связанного, в частности, с недобросовестной политической игрой западных союзников Польши. Подписание 25 августа договора о взаимной помощи между Англией и Польшей заставило Гитлера отменить приказ о вторжении, назначенном на 26 августа. Но в ходе возобновленных переговоров между Германией, с одной стороны, Англией и Францией — с другой — Гитлеру стало предельно ясным, что западные державы, несмотря на свои торжественные обещания Польше, не собираются из-за нее воевать. Между тем польское правительство, надеясь на успех переговоров своих союзников с Германией, не объявляло мобилизации и медлило с приведением вооруженных сил в боеготовность. Лишь 29 августа оно решило начать мобилизацию, однако протест английского и французского правительств заставил его отложить мобилизацию еще на двое суток. Потеря времени оказалась роковой. 31 августа Гитлер объявил готовым к вторжению армиям «Директиву № 1 о ведении войны»^[37].

Германский план войны исходил из учета ставшей ясной в конце августа возможности использовать англофранцузский курс «мюнхенской политики» и быстро разбить Польшу, не ввязываясь одновременно в действия на Западе даже в том случае, если великие державы объявят войну. В этой крайней ситуации предусматривалось ведение на первых порах торговой войны против западных держав, о чем была издана специальная директива. В ней ставились задачи военно-морскому флоту и авиации подготовиться к войне такого рода, имея в виду необходимость направить главные усилия прежде всего против Англии, а затем — против Франции^[38].

Германский стратегический план не исходил из возможности ведения войны с европейской коалицией. К такой войне Германия еще не была готова. Оставляя на Западе всего лишь 33 слабые дивизии против в общей сложности около 120 французских, английских, бельгийских и голландских соединений, гитлеровцы шли на риск, имевший, однако, основания в известных политических тенденциях и в стратегии Англии и Франции, позволивших германскому командованию сосредоточить против Польши основную часть вооруженных сил. 47 дивизиям и бригадам поляков противостояло 57 германских дивизий, значительно лучше подготовленных и оснащенных. Против 166 польских танков немцы имели 2000, а против 400 самолетов — 1800. Само по себе полное численное превосходство при лучшей подготовке командования создавало предпосылки победы.

Система скрытой мобилизации позволила агрессору опередить польские вооруженные силы в стратегическом развертывании и нанести первый удар в наиболее выгодной для него обстановке.

Идея срыва в начале войны наступающей стороной мобилизации и развертывания обороняющейся армии была новой по сравнению с опытом 1914–1918 гг. Она стала осуществимой в связи с возросшими возможностями бронетанковых войск и авиации, способных теперь решать крупные оперативные задачи и, в частности, первыми же ударами сорвать мобилизацию и развертывание.

«Белый план» предусматривал завершение войны путем одной стратегической операции, которая должна была привести к полному уничтожению польской армии западнее Вислы. Но при всех своих преимуществах гитлеровское командование все же недооценило поляков. В ходе войны пришлось срочно менять планы, проводить вместо одной стратегической операции две и затратить на их осуществление гораздо больше усилий, чем предполагалось до войны. Срыв исходного плана стратегической операции во многом предопределялся диктуемым интересами монополий, но не вполне целесообразным с точки зрения военного искусства распределением сил между группами армий, когда группа «Юг», которой надлежало возможно скорее захватить промышленные районы Силезии, столь необходимые рурским владыкам, делалась чрезмерно сильной, а группа «Север» значительно ослаблялась.

У группировки, наступающей из Восточной Пруссии, — 3-й армии — не хватало сил для решения возлагаемых на нее задач. То обстоятельство, что, планируя стратегические «клещи» путем ударов с юга и севера, фашистский Генеральный штаб счел возможным южную группировку сделать танковой, а северную — преимущественно пехотной, еще раз подтверждает, что перед вступлением во Вторую Мировую войну германский генералитет в целом еще не был полностью уверен в возможности самостоятельных действий бронетанковых соединений, в частности, в том, что они смогут наступать намного быстрее пехоты. Даже Роос, автор вышедших в Западной Германии в самое последнее время работ о германо-польской войне, не может не признать, что перед войной у германского Генерального штаба имелись лишь «предварительные теоретические разработки танковой стратегии…но вряд ли имелся практический опыт»^[39].

Таким образом, вступая во Вторую Мировую войну, немецко-фашистское высшее военное руководство еще не было полностью уверено в возможностях доктрины «танковой войны».

3

Польша в период между Первой и Второй Мировыми войнами представляла собой отсталую аграрную страну. Промышленное производство, а вместе с ним военноэкономическая база находились на крайне низком уровне. Отсутствие собственной развитой индустрии определило военную слабость Польши, ее полную зависимость от сильных империалистических государств Запада.

На международной арене буржуазно-помещичья Польша выполняла роль антисоветского бастиона империализма. Франция, Англия и фашистская Германия рассматривали польское государство как военный плацдарм против Советского Союза. Власть в стране находилась в руках военной клики и крупных земельных магнатов. Жестокий классовый и национальный гнет ослаблял страну изнутри и вызывал острые противоречия, разрешать которые властвующая элита пыталась только репрессиями^[40].

Ни польский диктатор Пилсудский, ни пришедший к власти после его смерти в 1936 г. Рыдз-Смиглы не смогли сделать польские вооруженные силы достаточно боеспособными.

План развития вооруженных сил, разработанный польским правительством в 1936 г., предусматривал серьезную модернизацию армии, особенно ее вооружения. Однако правительство не смогло выделить необходимых для проведения реформы 6 млрд злотых. Обещанные Францией заем и поставки на 2 млрд 250 млн франков были выполнены ею только на 13 %. Французской помощи хватило лишь на постройку одного батальона танков. Из обещанной Англией ссуды в 8 млн фунтов стерлингов Польша вообще не получила ни пенса. Военную реформу к началу Второй Мировой войны Польше осуществить не удалось. Виной этому был экономический застой страны, неспособность буржуазно-помещичьего правительства создать собственную сколько-нибудь значительную оборонную промышленность. В стране имелось 57 фабрик, работавших на оборону, но они выпускали главным образом только пехотное оружие, порох и артиллерию. Авиационная и танкостроительная промышленность были развиты крайне слабо^[41]. Зато армия располагала многочисленной кавалерией, в возможности которой польские офицеры по-прежнему слепо верили.

Польша располагала 30 кадровыми пехотными дивизиями, организационно входившими в состав 10 корпусных округов. При мобилизации общее количество дивизий могло быть увеличено. Кавалерия была сведена в 10 бригад, также входивших в состав корпусных округов. Бронетанковые войска состояли из отдельных танковых батальонов и одной танковой бригады. Всего Польша располагала немногим более 160 танков. Авиация насчитывала до 400 главным образом устаревших, тихоходных самолетов, истребителей и разведчиков. Бомбардировщики почти отсутствовали. Войска испытывали острый недостаток в противотанковом и зенитном вооружении.

Подготовку к войне польское руководство в течение ряда лет вело только в восточных районах страны, нацеливая вооруженные силы против СССР. План войны с Советским Союзом энергично разрабатывался еще при Пилсудском и был закончен Рыдз-Смиглы в 1938 г. В конце января 1939 г., когда неизбежность нападения Германии стала очевидной, Главный штаб провел большую военную игру, содержанием которой было наступление польской армии от Новогрудок на восток и прорыв Пинской речной флотилии «до Черного моря».

Польская армия носила на себе печать разлагающего влияния многолетней антинародной диктатуры фашистского режима Пилсудского — Рыдз-Смиглы. Желая изолировать армию от народа, правящие круги Польши вели среди личного состава реакционную пропаганду, направленную против Советского Союза и сил прогресса внутри страны, стремились сгладить те острые классовые противоречия, которые имелись в вооруженных силах.

Предвоенная польская армия характеризовалась самыми противоречивыми качествами. Традиционная доблесть польских солдат и офицеров — и пассивность, нерешительность высшего руководства; стремление стать в ряду наиболее сильных армий Европы — и наличие феодальных черт в структуре и традициях армии: переоценка роли кавалерии, остающейся «аристократическим» родом войск, недооценка новой техники, сложность взаимоотношений внутри офицерского корпуса, его замкнутость и т. д.

В целом состояние польских вооруженных сил отражало общую экономическую отсталость буржуазнопомещичьей Польши и внутреннюю гнилость ее общественного строя. Польская армия отстала на целую эпоху и, безусловно, уступала вооруженным силам фашистской Германии.

4

Начало угрожаемому периоду войны для Польши было положено событиями, которые произошли в промежуток от двадцатых чисел марта до второй половины апреля 1939 г.

21 марта 1939 г. Гитлер предъявил Польше в форме ультиматума требования о Данциге. 22 марта была присоединена к Германии Мемельская область, и этим укрепились военные позиции немцев в Восточной Пруссии. В целях военной демонстрации сам фюрер во главе германского флота прошел вдоль польского побережья. 23 марта фашистское правительство опубликовало договор о протекторате над Словакией. Теперь весь карпатский фронт подчинялся немецкому влиянию. Он представлял особую угрозу главным военно-промышленным центрам Польши. На словацко-польской границе началось строительство укреплений. В тот же день, 23 марта, генеральный инспектор польской армии приказал провести частичную мобилизацию^[42]. День 23 марта ознаменовался также началом более тесного союза Польши с Англией. Развитие политических событий, казалось, должно было открыть глаза польскому руководству на истинное положение вещей и указать, откуда Польше грозит наибольшая опасность. В условиях нараставшей в 1939 г. угрозы вторжения со стороны Германии единственно правильным и естественным путем для польского руководства был бы путь политического и военного сближения с Советским Союзом. Но ослепленные ненавистью к единственному в мире социалистическому государству, польские правители надеялись на союз с Западом и вместе с тем все еще предпочитали заискивать перед Гитлером, больше уповая на его милость, чем на реальную поддержку Советской державы.

Переговоры с Францией об уточнении договора 1921 г., предусматривавшего оказание французским правительством «немедленно и непосредственно» военной помощи Польше при нападении на нее Германии, начались 28 апреля 1939 г., когда Гитлер расторгнул германо-польский договор о ненападении. 12 мая Рыдз-Смиглы откомандировал военного министра Каспшицкого в Париж, чтобы добиться конкретного военного соглашения^[43]. Главком сообщил французскому Генеральному штабу о чисто оборонительном характере польского оперативного плана, целью которого являлось «причинить немцам наибольшие потери и не дать себя разбить до начала операций союзников на западе». Польское правительство настаивало, чтобы французские флот и военно-воздушные силы с самого начала поддерживали Польшу и чтобы Франция оказала материальную помощь, в частности артиллерией и танками. Во время парижских переговоров глава французских вооруженных сил генерал Гамелен обещал французское наступление в помощь Польше силами в 40 дивизий спустя 15 дней после начала вторжения Германии в Польшу. Именно это и было записано в соглашении от 19 мая 1939 г.^[44] Но это были только слова, направленные на то, чтобы не допустить переговоров между поляками и немцами^[45].

В период с 23 по 30 мая в Варшаве находилась британская военная миссия во главе с генералом Клэйтоном. Британцы уклонялись от оказания Польше помощи оружием для сухопутных сил и флота, но обещали значительную поддержку в воздухе путем передачи Польше 524 бомбардировщиков, 500 истребителей и 280 самолетов других типов, что казалось вполне достаточным для противодействия германским военно-воздушным силам^[46]. На вопрос польского начальника военно-воздушных сил Уейского, будет ли английский воздушный флот в качестве репрессии бомбардировать немецкие военные объекты, если немецкие самолеты начнут первыми подавлять в Польше невоенные объекты, член миссии Давидсон заявил, что английская авиация будет это делать даже в том случае, если немцы не начнут бомбардировку Англии. Наконец 19 июля в Варшаву прибыл начальник имперского Генерального штаба генерал Айронсайд. Он обещал поставить Польше 100 бомбардировщиков новейшей конструкции и 40 истребителей типа «Харрикейн»; на более поздней фазе войны он обязался направить в Польшу через Румынию части из состава британских сухопутных сил в Египте.

Всем этим Франция и Англия взяли на себя военные и моральные обязательства по отношению к Польше и дали ей основания рассчитывать на свою широкую помощь и поддержку.

Другим направлением деятельности польского правительства и командования во время угрожаемого периода войны было продолжение активной антисоветской политики и подготовки войны против Советского Союза. Это решительно подорвало прежде всего процесс стратегического развертывания польской армии против Германии.

Согласно плану мобилизации, армия в случае войны должна была иметь: 7 командований армий, несколько командований оперативных групп, 39 пехотных дивизий (в том числе 9 резервных), 5 пехотных бригад, 9 крепостных батальонов, 55 батальонов гражданской обороны, 11 кавалерийских бригад, 38 дивизионов артиллерии, 2 моторизованные бригады, 3 танковых батальона, 2 авиабригады главного командования, армейскую авиацию и т. д. Фактически ввиду опоздания мобилизации было выставлено значительно меньше сил: вместо 1 млн человек, 474 пехотных батальонов, 236 кавалерийских эскадронов, 1 тыс. противотанковых орудий, 166 танков к 1 сентября находилось в строю 600 тыс. человек, 326 батальонов, 173 кавалерийских эскадрона, 700 противотанковых орудий, 16 танков. Соотношение сил, согласно польским данным, было (польские силы по плану, немецкие — фактические): по пехоте- 1,5:1, по танкам — 15:1, по артиллерии — 1,9:1, по авиации — 4,4:1 — все в пользу немцев. Поляки имели превосходство только в кавалерии — 11:1^[47].

В условиях непосредственной угрозы нападения Германии польские руководители не приняли мер к усилению западных границ, все еще теша себя безумной идеей «похода против большевизма». По дислокации польских вооруженных сил мирного времени в западных районах страны (западнее меридиана Варшавы и в районе самой столицы) располагалось всего лишь 13 кадровых пехотных дивизий, 4 резервные дивизии, 4 кавалерийские бригады и 1 танково-моторизованная бригада. В то же время восточнее Варшавы, ближе к границам СССР, находились 17 кадровых, 5 резервных пехотных дивизий, 7 кавалерийских бригад и 1 танково-моторизованная бригада. Всего, таким образом, западнее Варшавы польское командование держало 22 соединения, а в восточных районах страны — 30^[48]. Эти цифры красноречиво показывают, с кем собирались воевать польские правители. Но как такое размещение сил влияло на развертывание армии против Германии? Для формирования группировок, предназначаемых, согласно мобилизационному плану, к войне на Западе, значительную часть соединений приходилось снимать с востока и везти в эшелонах через всю страну. Так, для укомплектования развертывавшейся в юго-западных районах страны армии «Лодзь» 30-й пехотной дивизии предстояло передислоцироваться на 700 км из Пинска, а Волынской кавалерийской бригаде — из Ровно. Для армии «Поморже», которая развертывалась на северо-западе, 9-я пехотная дивизия перебрасывалась на 550 км из Брест-Литовска в Польский коридор. Подольская кавалерийская бригада перевозилась для армии «Познань» из района Трембовли почти на 800 км в Познаньскую провинцию. Формирование «главного резерва» — армии «Прусы» в районе Кельце — Радом требовало перевозок: 19-й пехотной дивизии из Новой Вилейки — на расстояние около 750 км, 13-й пехотной дивизии из Ровно — на 500 км, 12-й пехотной дивизии из Тарнополя — более чем на 550 км и т. д.

Ввиду того что значительная часть польской армии в условиях непосредственной угрозы нападения Германии продолжала располагаться на востоке, своевременно перебросить ее в западные районы польское командование не успело. При опоздании с началом мобилизации в условиях открывшихся военных действий и завоевания противником господства в воздухе, как это произошло в начале германо-польской войны, передвигать по нескольким железным дорогам одновременно в общей сложности до 700 эшелонов оказалось непосильной задачей.

Польский Генеральный штаб только в угрожаемом периоде войны завершил разработку плана военных действий против Германии.

Для ведения войны на западе предполагалось выставить 47 соединений: 30 кадровых и 5 резервных пехотных дивизий, 11 кавалерийских бригад, 1 танковую бригаду и примерно 400 самолетов. Ведущей идеей польского стратегического плана войны с Германией была оборона с целью выжидания начала наступления французских и английских вооруженных сил. Эта мысль была ясно сформулирована на одном из совещаний, проходивших в начале 1939 г. под руководством президента республики^[49].

«1. Немедленный и решительный отпор каждой форме агрессии, как косвенной, так и прямой.

2. Доведение до немедленного и автоматического выступления западных государств с момента начала военных действий и, таким образом, с самого начала превращение польско-германской войны в войну Германии с коалицией западных государств и Польши.

Только при этих условиях можно ожидать полной и окончательной победы»^[50].

Упорной обороной и контрударами резервов польское командование намеревалось остановить немецкое наступление, выиграть возможно больше времени и затянуть борьбу до тех пор, пока не выступят Франция и Англия. Согласно договоренности Каспшицкого с Гамеленом, 40 французских дивизий, как было обещано, должны были начать действия на 15-й день войны, а бомбардировку Германии английской авиацией планировалось осуществить в первые ее дни. На втором и третьем этапах военных действий предусматривалась возможность прекращения битвы «на избранных позициях» и отхода польских армий до 110–240 км с единственной целью — затянуть борьбу до того момента, когда французское наступление вынудит немецко-фашистское командование оттянуть из Польши на запад крупные силы.

Для войны с Германией польское командование решило подготовить следующую группировку сил.

На севере против территории Восточной Пруссии, вдоль рек Бебжа и Нарев развертывалась самостоятельная оперативная группа «Нарев», состоявшая из 2 пехотных дивизий и 2 кавалерийских бригад. Она прикрывала восточный фланг расположенной к западу армии «Модлин», которая своими двумя пехотными дивизиями и двумя кавалерийскими бригадами должна была прикрывать направления с севера на Варшаву и Плоцк (варшавское направление — главное), а в случае необходимости под натиском противника отойти на линию Висла- Нарев и удерживать рубеж этих рек. В районе Пултуска должен был находиться резерв «Вышкув» (2 дивизии)^[51].

В Польском коридоре располагалась армия «Поморже» генерала Бортновского. Ее 5 дивизий, кавалерийская бригада и оперативная группа «Восток» были расположены настолько неудачно, что, как мы далее увидим, армия не смогла выдержать первого же удара немцев. Армии «Поморже» подчинялся так называемый «корпус вторжения», состоявший из двух ее пехотных дивизий. Он служил средством политического давления при переговорах о Данциге, однако не исключались и его активные действия против города.

Армия «Познань» под командованием генерала Кутшебы (4 пехотные дивизии, 2 кавалерийские бригады) развертывалась в Познаньской провинции, в выступе польской территории, который глубоко выдавался на запад. Эта армия, которой предстояло сыграть важную роль в ходе войны, имела задачу оборонять направление Франкфурт-Познань, обеспечить фланги соседних армий «Поморже» и «Лодзь», а «в случае наступления превосходящих сил противника не дать себя слишком быстро отбросить на главную линию обороны» и отрезать от соседних армий^[52].

Развертывание войск к утру 1 сентября 1939 г.

Южнее развертывалась армия «Лодзь» (5 пехотных дивизий, 2 кавалерийские бригады) под командованием генерала Руммеля. Она обороняла 100-километровый фронт, прикрывая направления на Лодзь и на Пиотркув с задачей «безусловно удержать» районы этих городов, расположив главную позицию вдоль рек Варта и Видавка^[53]. В планировании операции армии немалая роль отводилась поддержке ее со стороны резервной группировки главного командования — армии «Прусы» (7 пехотных дивизий, 1 кавалерийская, 1 танковая бригады), развертывающейся позади. Контрудар армии «Прусы» во фланг противнику, наступающему от Радомско на Пиотркув, должен был, по мысли польского главнокомандования, привести к разгрому немецких войск, наступавших в Юго-Западной Польше^[54].

Для решения этой задачи привлекались также силы армии «Краков» (7 пехотных дивизий, кавалерийская бригада и танковый батальон) под командованием генерала Шилинга^[55]. Обороняясь на 310-километровом фронте от Ченстохова до Новы-Тарг, армия выполняла особо важные задачи: прикрывала промышленный район Силезии и одновременно служила «опорой для всего польского фронта». На ее южном фланге в предгорьях Карпат на 150-километровом фронте находилась слабая армия «Карпаты» (до пехотной дивизии и несколько пограничных частей) под командованием генерала Фабриция. Создание этого растянутого заслона было очень слабым ответом польского командования на оккупацию гитлеровцами Словакии.

Весь этот план при недостатке сил, растянутом фронте и отсутствии хорошо подготовленных рубежей неизбежно приводил к дроблению польской армии на отдельные изолированные группы. Они растягивались в приграничной зоне на широких фронтах против компактных немецких ударных группировок.

Польское правительство и военное командование не смогли использовать угрожаемый период для своевременного стратегического развертывания вооруженных сил и создать группировку, предусмотренную планом.

И здесь решающую роль сыграли реакционная политика правящих кругов Польши, а также вероломство политического курса ее западных союзников. Уже во второй половине августа поступили первые тревожные сигналы, поколебавшие уверенность в честности намерений Франции и Англии. 23 августа французский главнокомандующий Гамелен заявил в Верховном совете национальной обороны: «Я верю, что Польша окажет почетное сопротивление, и это помешает немцам всю массу своих сил повернуть против нас (то есть против Франции. — Д.П.) до наступления весны; к этому времени Англия будет вместе с нами…» И дальше: «Сухопутная армия и флот готовы. В начале конфликта они мало что смогут сделать против Германии… Впрочем, французская мобилизация принесла бы сама по себе известное облегчение Польше»^[56].

Итак, получалось, что вместо обещанной помощи Польше французская армия… сама рассчитывала на польскую помощь!

Последним аккордом всей трагической увертюры войны было опоздание с началом общей мобилизации в Польше, о котором говорилось выше. Мобилизация была начата лишь в последний день перед войной. Потеря времени оказалась невосполнимой. В итоге, когда утром 1 сентября немцы перешли границу, до одной трети польской армии оказалось не готовой к борьбе. 13 дивизий еще не прибыли в назначенные им по мобилизационному плану районы и были с опозданием, неукомплектованными направлены в другие районы развертывания^[57].

В момент нападения гитлеровских армий 25 польских соединений еще не успели сосредоточиться, находились в железнодорожных транспортах и 22 сосредоточились, но полностью занять позиции не успели. Развертываясь на широких фронтах, армии имели преимущественно низкие оперативные плотности, а между внутренними флангами — разрывы до нескольких десятков километров.

Успела полностью отмобилизоваться только авиация. 31 августа польские эскадрильи передислоцировались с баз мирного времени на замаскированные полевые аэродромы. Приготовились к неравной борьбе и слабые силы на побережье и военно-морской флот. 30 августа три эскадренных миноносца ушли из польского порта Гдыня, чтобы присоединиться к британскому флоту.

Приказ — «Начало атаки — 1 сентября 1939 г. Время атаки — 4:30 утра» — был подписан Гитлером 31 августа. В тот же вечер немецкие войска вторглись в Данциг, а отряд Гиммлера, одетый в форму польских пограничников, провокационным налетом на немецкую радиостанцию в Глейвице дал последний пропагандистский повод для начала агрессии.

Простые люди во всех странах еще хотели в эти последние дни верить в разум тех, кто управлял государствами. Но что было вождям империалистического мира до желаний и надежд простых людей?! Политика британского и французского правительств зашла в тупик.

22 августа Гитлер объявил в Оберзальцберге командующим, что уничтожение Польши является его главной целью, даже если на Западе начнется война. Ровно через сутки в Париже открылось заседание Совета национальной обороны Франции. Министр иностранных дел Боннэ начал свою вступительную речь вопросом: «Какова должна быть наша позиция? Должны ли мы только слепо выполнять наш союз с Польшей? Не лучше было бы толкнуть Варшаву на компромисс?»

Какая зловещая гармония звучала в словах Гитлера и Боннэ! Один требовал, другой готовился удовлетворить требование, искал компромисса, едва возникла угроза необходимости выполнить взятые обязательства. Лишь одно сдерживало Боннэ. «Компромисс, — продолжал он, — имеет опасность ослабить франко-польский союз. А этот союз являлся всегда главнейшим для обороны самой Франции». Поэтому окончательное решение откладывалось до того момента, когда станут ясными реальные возможности Гитлера и сила польского сопротивления. Для истории остается особенно важным признание на этом заседании Гамелена и адмирала Дарлана о готовности французской армии и флота. Через неделю они скажут полякам, что армия не готова и не может прийти им на помощь.

Итак, международный империализм, прежде всего американский, английский, французский, подготовил Вторую Мировую войну, а его ударный кулак — германский фашизм — приступил к исполнению замыслов мировой реакции. На шесть долгих лет эта война погрузила во мрак континенты и многие страны мира, стоила десятков миллионов жизней и неисчислимых материальных затрат и в конце концов еще и еще раз с ужасающей яркостью раскрыла античеловеческую сущность империализма.

Над Европой опустилась последняя ночь мира. На рассвете 1 сентября впервые во Второй Мировой войне солдаты страны, подвергшейся агрессии, поднялись в своих окопах, чтобы отразить германский натиск.

Глава II АГРЕССИЯ ПРОТИВ ПОЛЬШИ. НАЧАЛО ВОЙНЫ

1

Первые выстрелы Второй Мировой войны произвел в 4 часа 45 минут 1 сентября линейный корабль «Шлезвиг-Голштейн», заранее прибывший в бухту Гданьска. Он обстрелял казармы и склады пригорода Вестерплатте^[58]. Находившийся в последующие семь дней под непрерывным артиллерийским огнем, постоянно атакуемый с воздуха, польский гарнизон отбил 13 сильнейших атак крупных сил немецкой морской пехоты и не отступил ни на шаг.

Одновременно утром 1 сентября германская авиация вторглась в польское воздушное пространство.

В западноевропейской исторической литературе давно принята и почти не подвергается сомнениям точка зрения, будто в первый день войны германская авиация в результате внезапного нападения уничтожила основную часть польских ВВС на аэродромах. Но справедливо ли такое утверждение?

Рассвет 1 сентября был туманным. Над Северной и Центральной Польшей стояла сплошная и густая облачность. Туман стлался по земле, закрывая авиационные цели. 1-й немецко-фашистский воздушный флот смог в эти утренние часы поднять в воздух лишь незначительную часть самолетов. В 4 часа 30 минут был нанесен первый авиационный удар. Объектом служили мост и казармы в пограничном городе Польского коридора Тчев (Диршау)^[59]. «Операция в районе Диршау, по-видимому, не удалась. Воздушный налет, очевидно, не дал эффективных результатов», — подвел итог этому удару в своем дневнике утром 1 сентября Гальдер.

На южном участке фронта поднялись соединения 4-го воздушного флота. Три авиационные группы атаковали аэродромы в Катовицах, но польских самолетов там не оказалось, и немцы ограничились поджогом ангаров. Поднялось солнце туман рассеялся, погода улучшилась. В атаки включились новые воздушные эскадры. Действия были активными, но первые удары не дали ожидаемых результатов. Распыленность воздушных атак по множеству целей, потеря внезапности ограничили эффект авиационного наступления. Часть польских стационарных аэродромов была повреждена, но авиация успела главными силами своевременно перебазироваться на запасные аэродромы.

Попытка застигнуть польские ВВС врасплох в полной мере не удалась. У поляков оказалось достаточно времени, чтобы провести как активные мероприятия — подготовку истребительной и зенитной обороны, так и пассивные — перемещение соединений на запасные аэродромы. Вследствие раздробленности боевых действий германских ВВС они не смогли атаковать польские авиабазы одновременно.

Господство в воздухе было захвачено германской авиацией в последующие дни только благодаря количественному и особенно техническому превосходству немецких самолетовнад польскими. В многочисленных воздушных боях польские самолеты терпели поражение, так как были тихоходными и плохо вооруженными.

С началом атак военно-воздушных сил перешли в наступление и немецко-фашистские наземные войска. Они пересекли границу и, нанеся свой первый удар, завязали бои с польскими частями, оборонявшими передовые позиции.

На северных участках польско-германского фронта образовалось три главных очага борьбы. Один — в районе Млавы, где армия «Модлин» вступила в сражение против главных сил 3-й немецкой армии, наступавших из Восточной Пруссии на юг; второй — северо-восточнее Грудзяндза, где правофланговые соединения польской армии «Поморже» вели бои с немецким 21-м армейским корпусом той же 3-й армии; третий — в районе Польского коридора. Здесь левофланговая группировка армии «Поморже» встретила атаки главных сил 4-й германской армии.

Фронтальные атаки трех немецких пехотных и одной танковой дивизий млавских оборонительных позиций, стойко защищаемых на 15-километровом фронте польскими 20-й пехотной дивизией и Мазовецкой кавалерийской бригадой, не принесли немцам ожидаемого успеха. Стремительного прорыва 3-й немецкой армии на Пултуск — Варшаву не получилось. Особенно много потерь понесло танковое соединение «Восточная Пруссия», которое использовалось неумело в лобовых атаках. Командующий 3-й армией должен был вывести танки из боя. Польская группа «Восток» также вполне успешно отразила атаки 21-го армейского корпуса на Грудзяндз.

Наступавшая из Померании через коридор 4-я немецкая армия имела в качестве ударной группы 19-й танковый корпус. Противостоявшая ей армия «Поморже» располагала войска в Польском коридоре без ясно выраженного плана. В западной части коридора, где угроза германской атаки была наибольшей, «Поморже» имела только самые незначительные силы, которые рассматривались штабом армии как прикрытие с запада. Здесь растянутая на 70-километровом фронте 9-я пехотная дивизия и расположенная севернее оперативная группа «Черск» создавали слабый и ненадежный заслон. На их боевые построения с рассветом и двинулись немецкие две моторизованные и одна танковая дивизии 19-го моторизованного корпуса, а также две пехотные дивизии. Превосходство немцев в пехоте было здесь пятикратным, в артиллерии- семикратным. Против более чем 300 немецких танков поляки имели немногочисленную артиллерию и свою кавалерию, готовую атаковать даже немецкие танковые соединения. В воздухе господствовала германская авиация, и польским войскам не приходилось надеяться на помощь своих самолетов.

Тем не менее поляков не смутило немецкое превосходство. Наступление гитлеровцев на первых порах было встречено упорным сопротивлением, на которое были способны польские войска, смутно представлявшие новый характер сражений, но готовые к борьбе до конца. Уланский полк Поморской кавалерийской бригады атаковал в старых кавалерийских построениях немецкую 20-ю моторизованную дивизию. Встреченный огнем бронемашин, полк погиб во главе со своим командиром^[60], но задержал немцев. Передовой отряд польской 9-й пехотной дивизии дважды отбивал атаки крупных немецких сил, а затем отошел на главную позицию.

В штабе армии «Поморже» с раннего утра все внимание было привлечено к «корпусу вторжения». Основных событий ждали на севере, в районе Данцига, где накал политических событий накануне войны достиг высшей точки. Поэтому известие, полученное штабом от воздушной разведки, о выдвижении крупной немецкой танковой колонны на юге, из района Сепольно, оказалось для командующего армией генерала Бортновского и его штаба полной неожиданностью. Немцы с наступлением темноты сломили сопротивление польской пехоты и передовым танковым отрядом прорвались на 90 км до Свекатово. Парировать удар в глубине было нечем. Сравнительно легкой ценой германские войска достигли в коридоре успеха.

На южном участке польско-германского фронта главный удар наносила 10-я армия, располагавшая, помимо пехотных соединений, тремя моторизованными корпусами. Командующий армией отдал перед наступлением приказ, согласно которому армия должна была «разбить противостоящие слабые силы противника, чтобы достигнуть свободы оперативного маневра в излучине Вислы, в районах Краков, Демблин, Варшава, Бзура»^[61].

10-й армии противостояли главные силы польской армии «Лодзь» и часть сил армии «Краков», принявшие на себя всю тяжесть удара немецкой группировки. К утру 1 сентября армия «Лодзь» еще не успела закончить развертывание на передовых позициях. Ее войска оборонялись в 100-километровой полосе и частично находились на марше.

Бои в Польском коридоре

Армия «Краков» занимала оборону также на широком фронте, с большими разрывами между соединениями. Ее правофланговая 7-я пехотная дивизия была растянута на 40 км, причем оба открытых фланга дивизии противник мог легко обойти. Соотношение сил и здесь по всем показателям было в пользу немцев. Особенно катастрофическим оказалось положение с резервами, столь необходимыми для обороны широкого фронта^[62]. К началу войны командующий армией имел в резерве только 10-ю танко-моторизованную бригаду западнее Кракова и часть сил 6-й пехотной дивизии. Не случайно в главном штабе и штабе армии говорили в те дни о «кризисе резервов».

Автор исследования о подготовке армии «Краков» к военным действиям В. Стеблик пишет: «Таким образом, за два дня до начала войны в связи, во-первых, с увеличением угрозы со стороны Татр и, во-вторых, неготовностью дивизий второго эшелона, которые должны были создать резервы малопольского крыла, — создался заколдованный круг: что делать в этой трагической обстановке? То ли создавать искусственные резервы за счет ослабления и так уже ослабленного первого эшелона и этим самым обречь его на поражение или же занимать первую линию, как было спланировано, почти совсем отказавшись от резервов?»^[63] Понятно, что при отсутствии минимально необходимых сил никакие ухищрения помочь не могли.

С рассветом 1 сентября войска 10-й и 8-й немецко-фашистских армий пересекли польскую границу. Особенно упорные бои завязались на том участке фронта, где 10-я армия наносила удар 16-м моторизованным корпусом (1-я и 4-я танковые дивизии)^[64]. 4-я танковая дивизия с 8 часов в районе Мокры атаковала Волынскую кавалерийскую бригаду. Немецкий передовой отряд был решительно отброшен уланским полком. Через два часа тот же кавалерийский полк отразил артиллерийским огнем повторную танковую атаку. На поле боя осталось 12 немецких танков^[65]. Около полудня немецкие части вновь перешли в атаку без разведки. Танки двигались густыми построениями и попали под огонь польских батарей. Танковая дивизия потеряла 20 легких танков и была вынуждена отступить. Польские потери превышали 100 человек и несколько орудий. Бой первой половины дня показал, что не имеющие боевого опыта немецкие командиры бросают в сражение танки густыми массами, не ведя разведку, что, несмотря на большие потери, они упорно фронтально атакуют позиции обороняющегося.

Около 15 часов 4-я танковая дивизия возобновила атаки Волынской бригады. Компактная масса немецких танков и мотопехоты при поддержке огня шести батарей атаковала 12-й и 21-й уланские полки восточнее деревни Мокра и вскоре достигла района Клобуцка. Вечерело. Командир польской кавалерийской бригады организовал контратаку. Смелая контратака и меткий огонь принесли успех. В боевых порядках немецких танков произошло замешательство. Танки, наступавшие сзади, продолжали двигаться вперед, в то время как головные машины стали поворачивать назад. Дошло до взаимного обстрела. Вся танковая масса отступила. По утверждению Руммеля, на поле боя осталось до 150 немецких танков и бронетранспортеров^[66].

Эта цифра, возможно, преувеличивает действительные потери, но все же не вызывает сомнения тот факт, что польские части нанесли здесь немецкой 4-й танковой дивизии большой урон.

На левом фланге армии «Лодзь», в 8-километровое открытое пространство на стыке с армией «Краков», наступала 1-я немецкая танковая дивизия. Продвигаясь вперед, она создавала угрозу флангам армий «Лодзь» и «Краков». Командующий армией «Лодзь», несмотря на требования из Варшавы, отказался отступить к северо-востоку, на главные оборонительные позиции вдоль реки Прозна, Варта и Видавка.

В то же самое время вступили в действие войска армии «Краков», встретившие удар непосредственно на главных позициях, выдвинутых здесь к границе. К вечеру северный и центральный участки армии оказались прорванными. Наступающий вдоль долины реки Черный Дунаец 22-й моторизованный корпус двинулся на Тарнув.

Так заканчивался первый день войны.

Что касается верховного командования, то здесь с польской стороны наблюдается в первый день чрезвычайно любопытная реакция, ставшая затем характерной для генеральных штабов Франции, Норвегии и некоторых других стран: относительное спокойствие, уверенно оптимистический взгляд на события и как бы автоматическое продолжение идей и замыслов мирного времени. В Варшаве, в польском Главном штабе, вечером 31 августа царила атмосфера полного хладнокровия. Несмотря на тревожные события последних дней, ответственные офицеры, как обычно, разошлись по домам. Дежурить по штабу должен был заместитель начальника Главного штаба подполковник Яклич, однако, сославшись на недомогание, уехал и он.

Еще не занялся рассвет, когда оставшийся вместо Яклича подполковник Окулицкий принял сообщение из Данцига о том, что немцы в городе явно готовятся начать вооруженное выступление. В 5 часов 30 минут из штаба армии «Поморже» доложили о налете немецких бомбардировщиков на Тчев и о нарушении германскими войсками границы вблизи Грудзяндза. В 5 часов 45 минут Окулицкий объявил тревогу.

Война застала Главный штаб неотмобилизованным. Все его отделы, все органы управления находились на положении мирного времени. Чтобы сделать Главный штаб военным штабом главнокомандующего, как это предусматривалось мобилизационным планом, предстояло пополнить его отделы офицерами, сформировать в его составе штабы артиллерии, связи, военно-воздушных сил и противотанковой обороны^[67].

Особо плохо обстояло со связью верховного командования. Рота связи Главного штаба заканчивала мобилизацию только на третий день, то есть вечером 2 сентября. Когда через несколько часов после объявления тревоги офицеры Главного штаба приступили к делу, оказалось, что в их распоряжении имеется лишь несколько телефонов, один телеграфный аппарат и одна радиостанция, пользоваться которой было невероятно трудно, так как ее передающее устройство находилось далеко от штаба, в районе Повонски, а приемник, соединенный кабелем с передатчиком, — в личном укрытии Рыдз-Смиглы, куда входить считалось не совсем удобным. Правда, вскоре на десяти автомашинах прибыла в форт Пилсудского еще одна радиостанция (типа А-1), однако ввиду своих огромных размеров, не позволявших разместить аппаратуру в укрытии, радиостанция могла начать работать лишь через сутки. 2 сентября немецкая авиация вывела из строя передатчик радиостанции. С тех пор станцией А-1 можно было пользоваться только на прием. Неудивительно, что уже на второй день войны отмечалась потеря связи с соединениями; в частности, вести переговоры из Главного штаба с армией «Краков» оказалось невозможным. На третий день войны длительные перерывы в связи отмечались со всеми армиями.

После объявления тревоги Главный штаб перешел в подвал одного из зданий на Раковецкой улице и приступил к работе.

Верховный главнокомандующий, прибыв в штаб, прежде всего заинтересовался положением 27-й пехотной дивизии армии «Поморже», выдвинутой в район Данцига, привлекавший накануне войны внимание всего мира. После переговоров с командующим армией Рыдз-Смиглы приказал оттянуть дивизию к югу. Затем он обратил внимание на дислокацию «главного резерва» — армии «Прусы». Двигавшиеся в эшелонах войска армии получили новое направление. Лишь во второй половине дня Главный штаб впервые начал заниматься югом. Уже вечерело, когда командующий армией «Лодзь» генерал Руммель сообщил в Варшаву о большом скоплении немецких танков севернее Ченстохова и просил бомбить их авиацией. Генерал Шиллинг — командующий армией «Краков» — доложил в пессимистических тонах о слабости обороны армии и о почти полном отсутствии резервов. Настроение на Раковецкой улице стало несколько более тревожным. Сообщение Шиллинга вызвало вскоре нервный разговор по телефону между ним и начальником Главного штаба Стахевичем, который старался узнать, «почему господин генерал имеет такие слабые резервы», и указывал на необходимость «охранять стык с армией „Лодзь“».

В Главном штабе лишь постепенно становилось ясным, что на юге, вблизи Ченстохова, наступает сильная немецкая танковая группировка.

Очевидно, что первый удар в германо-польской войне не принес немцам всех ожидаемых результатов. Его эффект был значительно ниже потенциальных возможностей вермахта. Но он создал предпосылки для успешного развития в последующие дни первоначальных операций.

Первый день войны весьма характерен не только в оперативном, но и в военно-психологическом отношении. Действия руководителей всех рангов, особенно тех, кто располагался дальше от поля боя, как мы уже отмечали, автоматически соответствовали идеям и тенденциям мирного времени. В предвоенной политической борьбе Польский коридор и Данциг были проблемой № 1. «Главный резерв» рассматривался перед войной как опора центрального и южного участков фронта, и поэтому с началом войны польское верховное командование уделяет ему больше внимания, чем армиям, вступившим в сражение. Медленно вырисовывались в высших штабах контуры происходящих событий. Последующие дни покажут, насколько польское верховное командование смогло понять эти события и перестроить свое мышление в соответствии с их требованиями.

Немецкие и в некоторой степени польские руководители начинают войну уверенно. Немцы убеждены в своих принципах — военных, идеологических, пропагандистских. Они не сомневаются в прочности и надежности своей военной системы. У обеих сторон в первый день — спокойствие и неторопливость, которые, как только прояснится ход событий, сменятся тревогами, а у польского руководства — растерянностью и паникой.

Чем быстрее в начале войны стратегическое и оперативное командование входит в курс развивающихся событий и отрешается от убеждений и гипноза мирного времени, тем больше оно приносит пользы и тем меньше можно ждать от него ошибок.

2

После того как в первый день войны достигнуть решительных результатов в уничтожении польской авиации не удалось, гитлеровское командование начало серьезно колебаться в вопросе о дальнейшем использовании своих военно-воздушных сил. С одной стороны, казалось необходимым для подавления польских ВВС осуществить новые, более эффективные удары. С другой — отсутствие решительного успеха наземных войск заставило перенацеливать все больше авиации на поддержку сухопутных сил и на срыв интенсивных польских железнодорожных перевозок, проводимых для завершения мобилизации. Начиная со второго дня войны немецкая авиация наносит удары по многим объектам одновременно^[68]. Все эти удары, конечно, имели немалый эффект, но уничтожить польскую авиацию по-прежнему не удавалось. Штаб германских военно-воздушных сил, подводя итоги второго дня войны, констатировал, что посредством атак немецкой авиации удалось вытеснить польскую военную авиацию с ее авиабаз мирного времени и, в связи с ее рассредоточением на неподготовленных аэродромах, сильно ограничить возможности использования польских военно-воздушных сил.

Итак, даже теперь штаб Геринга не осмеливается говорить об «уничтожении» польской авиации. Немногочисленная и слабая, она продолжала сражаться против всей гитлеровских «Люфтваффе», хотя и не имела надежд на успех.

Поняв, что попытки атаковать одновременно множество объектов не могут принести серьезного результата, штаб вермахта решает начиная с 3 сентября «подавить с применением самых больших сил передвижение войск противника». Главные силы авиации теперь почти целиком переключаются на удары по железным дорогам и на поддержку наземных войск, наступление которых все еще не получило широкого развития. Массированными ударами против польских железных дорог гитлеровская авиация серьезно затруднила подвоз резервов и дальнейшее развертывание польской армии.

События в Польском коридоре, где 4-я немецко-фашистская армия в последующие несколько дней вела операцию по «установлению связи» между Померанией и Восточной Пруссией, завершились для поляков трагически. Успех, достигнутый 3-й танковой дивизией, прорвавшейся в первый день в Свекатово, дополнился наступлением 20-й моторизованной дивизии из района Тухель в направлении севернее Грудзяндза. Немцы осуществляли двойной охват польских войск, оборонявших коридор. Командующий этими войсками генерал Бортновский с утра 2 сентября потерял связь со своими дивизиями. Армия «Поморже», рассеченная пополам, сражалась в двух группах: южной и северной. Немногочисленная южная группировка заняла оборону на предмостном укреплении севернее Быдгоща. Здесь же находился бежавший с севера генералитет — командующий армией, командиры 27-й пехотной дивизии и группы «Черск». Северная группировка попала в окружение. Немецкие 3-я танковая и 20-я моторизованная дивизии прорвались к Висле, а пехота сжимала кольцо на севере. В штабе армии «Поморже» царила паника. Бортновский, считая, что все потеряно, ждал немедленного удара немецких танков на Быдгощ и Торунь. Он решил отвести остатки армии к югу, а сам бежал от войск в Торунь. Здесь злополучный командарм встретил генерала Кутшебу, командующего армией «Познань», который, беспокоясь о положении на своем северном фланге, уже давно разыскивал Бортновского. Кутшеба хотел уяснить, что же произошло на севере и что следует предпринять. Посовещавшись, генералы решили, что уцелевшие войска армии «Поморже» отступят за Вислу к Торуни. 5 сентября последовал приказ главного командования, предлагавший оставшимся частям армии «Поморже» «маршировать за армией „Познань“… на Варшаву»^[69]. Немецкие танки, а с ними и пехота заняли коридор и стали поворачивать к югу.

Одновременно продолжалась борьба на млавских оборонительных позициях. Наступление 3-й немецко-фашистской армии из Восточной Пруссии к югу в течение трех суток не получало развития из-за упорного сопротивления частей армии «Модлин». Оказались безуспешными и попытки сломить оборону ударами авиации. Но в ходе этих боев польские войска понесли значительные потери. Генерал Пшедзимирский, командующий армией «Модлин», подобно своему соседу, потерял связь с дивизиями. Мазовецкая кавалерийская бригада под натиском корпуса Водрига отступила к югу, обнажив правый фланг млавских позиций. Вскоре покинули свои позиции 20 и 8-я пехотные дивизии, исчерпавшие свои боевые возможности после трехдневной обороны млавских позиций^[70]. Сопровождаемые атаками германской авиации, обе дивизии отходили к переправам через Вислу у Модлина и Вышогруда. В центре армии «Модлин» образовалась 30-километровая брешь. Резервы отсутствовали. Генерал Пшедзимирский решил 4 сентября отвести войска за Вислу, реорганизовать их и принять меры к удержанию вислинского и буго-наревского рубежей.

Отход польских войск за Вислу хотя и был вынужденным, но сопровождался на ряде участков таким сопротивлением, что в конечном счете сорвал планы немецко-фашистской группы армий «Север», стремившейся, в соответствии с общим замыслом, ликвидировать польскую армию на левобережье Вислы, не допустив ее отступления за реку. Западногерманский автор книги «Поход в Польшу», бывший гитлеровский генерал и участник событий в Польше Форман пишет по этому поводу: «…в группе армий „Север“ появилось сомнение в том, возможно ли еще уничтожить польские вооруженные силы западнее Вислы и нет ли необходимости изменить цели, поставленные первоначальным планом»^[71]. Весьма знаменательно! Начиная признавать на третий-четвертый день войны иллюзорность своих расчетов, немецкое командование постепенно изменяет оперативные планы. Командование группы армий «Север» приходит к выводу о необходимости полной перегруппировки сил и создания новой ударной массы, теперь уже не в центре, а на восточном фланге группы армий. Наступление на Варшаву по обе стороны Вислы предполагается отныне вести только 3-м армейским корпусом 4-й армии, остальные же силы армии — 19-й моторизованный корпус (3-я танковая, 2-я и 20-я моторизованные дивизии), 21-й армейский корпус, вновь прибывшие 10-ю танковую и две пехотные дивизии — планируется перебросить к востоку для глубокого обхода отошедших за Вислу польских группировок. Главное командование сухопутных сил, убедившись, что польская армия не столь слаба, как это ему казалось до войны, начинает бояться слишком глубокого удара восточнее Вислы. Оно не хочет рисковать. Директива Браухича от 5 сентября о задачах группы «Север» гласила: «В намерения ОКХ входит наступление 4-й армии по обе стороны Вислы на Варшаву, 3-й армии — правым флангом на Варшаву, левым флангом — на Острув-Мазовецки. Намерение группы армий усилить 3-ю армию путем переброски сил — особенно подвижных — из 4-й армии соответствует мнению ОКХ. Нужно избегать далекого размаха движения восточного фланга и ограничить продвижение на линии Варшава- Острув-Мазовецки»^[72]. Это довольно осторожное решение ОКХ — серьезный аргумент против тех, кто рисует ныне ход германо-польской войны, в частности действия на севере, как одну-единственную операцию германской армии, проведенную от начала и до конца на всех участках фронта с какой-то необычайной смелостью и стремительностью, как блестящее, чуть ли не автоматическое осуществление всех довоенных планов гитлеровского командования. Директива от 5 сентября положила начало подготовке новой, второй по счету операции на севере, что означало срыв первой. В соответствии с директивой, штаб группы армий «Север» в приказе от 5 сентября значительно сократил глубину и размах планируемого нового наступления.

4-я армия нацеливается частью сил на Варшаву, а 3-я армия получает задачу «захватить переправы через Нарев, направить правофланговые соединения к Варшаве, а левофланговые, наносящие главный удар, — немного восточнее, на Рожан»^[73].

Так германское командование создавало новый план. Оно не использовало своего успеха против армии «Модлин», не смогло довести до конца начатую операцию и бросилось выполнять другую задачу. Польские войска получили передышку, отступили за Вислу и Нарев, укрепили оборону Модлина и Варшавы, приступили к созданию нового оборонительного фронта. Действия группы армий «Север» против армии «Модлин» вряд ли можно поставить в ряд значительных достижений военного искусства. Обладая крупным преимуществом в силах, группа «Север» ценой серьезных потерь добилась лишь фронтального вытеснения поляков за Вислу и Нарев.

Перед польским командованием на северном участке фронта теперь возникла задача создать новый оборонительный рубеж за Наревом, Бугом, Вислой и попытаться задержать немцев. Оно располагало сутками, выигранными в результате отхода за Вислу. Для создания нового фронта использовались отошедшие части, вновь прибывающие войска, а также гарнизоны, расположенные вблизи городов. Оборонительный рубеж, фронтом на север, вдоль водных преград, был создан за короткий срок, но он оказался слабым. Многие части, прибывшие после боев, были настолько истощенными, что не могло быть и речи об использовании их в дальнейших боях, а новые соединения еще не успели полностью сосредоточиться.

3-я немецко-фашистская армия лишь 6 сентября выдвинулась к нижнему течению Нарева. Попытка двух пехотных дивизий ее 1-го армейского корпуса форсировать реку по обе стороны Пултуска была решительно отражена Мазовецкой кавалерийской бригадой. Однако корпус Водрига занял Рожан и создал плацдарм на восточном берегу. Оборона нового польского фронта дала здесь первую трещину. В последующие дни группа «Север» выводила свою ударную группировку в пространство между Наревом и Бугом.

3

Развитие наступления немецкой южной группировки, в частности первая операция 10-й армии на варшавском направлении, оказалось решающим для дальнейшего хода войны. В связи с этими событиями вышли наружу в концентрированной форме все недостатки польской системы руководства войной и ведения оборонительных операций.

Первая наступательная операция 10-й армии от границы до Варшавы небезынтересна в том отношении, что она дает понять, как произошел первый в истории Второй Мировой войны танковый прорыв, положивший начало пресловутым «клиньям», с которыми обычно связывается представление о военном искусстве германского вермахта.

Весьма сомнительный успех 10-й армии 1 сентября несколько встревожил германское командование. Одновременно приподнялось состояние духа в польских штабах. Командующий армией «Лодзь» генерал Руммель еще вечером 1 сентября не без основания сообщал главнокомандующему: «С танками наши войска сражаются хорошо»^[74]. Силы немцев перед армией Руммель оценивал довольно оптимистически. Он предполагал, что гитлеровцы наступают здесь всего лишь четырьмя-пятыо дивизиями и что все происходящее — пока еще лишь немецкая разведка^[75]. Иные тенденции и настроения господствовали в польском Главном штабе. Если в армейских и дивизионных штабах, расположенных ближе к полю боя, взгляды на характер происходящих событий менялись постепенно, по мере ухудшения обстановки, то руководители, находившиеся в Варшаве, чрезвычайно импульсивно реагировали на вести с фронта. Их психологическое состояние ухудшалось быстро и как бы скачкообразно. Поражение в их умах наступало раньше, чем на полях сражений.

Уже утром второго дня войны Рыдз-Смиглы пришел к выводу, что армии «Лодзь» необходимо срочно отступить с передовых позиций обороны на главные. В 10 часов он передал телеграфное распоряжение генералу Руммелю: «…не дать противнику опередить себя в достижении главной позиции на Варте и Видавке и возможно дольше ее удерживать»^[76]. Это был приказ на отступление. Но Руммель не торопился с его выполнением. Воодушевленные успехом первого дня, он и его войска хотели сражаться и еще рассчитывали дать врагу отпор на передовых позициях. В первой половине дня на всем фронте армии «Лодзь» разгорелись упорные бои. Однако после полудня в штаб армии поступили первые, пока еще смутные, но очень тревожные данные о продвижении немецких танковых колонн севернее Ченстохова. Одно из донесений, особенно поразившее штаб, гласило, что немецкие танки якобы появились у Каменска, в 40 км к северо-востоку от Ченстохова. Действительно, события ухудшились. В пустом, никем не обороняемом промежутке между внутренними флангами армий «Лодзь» и «Краков», который вскоре в польских штабах стал называться «ченстоховской брешью», теперь двигалась, не встречая сопротивления и лишь подвергаясь слабым атакам польской авиации, 1-я танковая дивизия немецкого 16-го моторизованного корпуса.

Произошло нечто совершенно неожиданное. Такого быстрого проникновения в глубину польской обороны не ожидали ни поляки, ни сами немцы. Польское командование, при всех его самых мрачных предчувствиях, не могло сразу поверить, что немецкие танки так быстро и так легко войдут в оперативный тыл и продвинутся к главной позиции. Хотя виной этому была только «ченстоховская брешь», по фронту стали ползти панические слухи. Но гитлеровские военачальники, подобно тому как с ними это случится вторично через восемь месяцев во Франции, испугались собственного успеха. Они были охвачены тревогой и замешательством. Их страшила возможность разгрома поляками 1-й танковой дивизии, оторвавшейся от пехоты и соседей. Ведь 4-я танковая дивизия отстала, втянувшись, как и накануне, в кровопролитные фронтальные бои у поляны Мокры. Беспокойство германского командования выразилось в приказе 16-му моторизованному корпусу… остановиться на полтора суток. Польские авторы «Сил збройных» пишут: «…приказ 16-го корпуса требовал от дивизий на день 3 сентября оставаться на месте (в связи с тем, что оба соседа оставались далеко в тылу) и ограничиться только расширением плацдарма»^[77]. Распоряжение командира 16-го корпуса генерала Гепнера, отданное вечером 2 сентября, гласило: «16 ак перегруппировывается… имея в виду дальнейшее продвижение с направлением главного удара на Радомско. Предполагаемое начало дальнейшего продвижения утром 4.9»^[78]. Преднамеренная полуторасуточная остановка на Варте в условиях, когда немецкие танки могли почти беспрепятственно двигаться дальше в глубину польской оперативной обороны, не только удивительна, но и весьма показательна. Ясно, что у немецкого командования в первые дни войны отсутствовали достаточные навыки использования танковых дивизий в оперативных масштабах; еще сильным оставалось влияние на германские оперативные умы старых линейных тенденций. Пока еще на практике преобладал взгляд, что танки не могут отрываться от пехоты, а если такой отрыв произошел, то танки должны остановиться и ожидать ее подхода. Мы не склонны придерживаться мнения, столь упорно навязываемого современными западногерманскими историками, что вермахт с самого начала Второй Мировой войны действовал на основе вполне и всесторонне разработанных оперативных принципов использования бронетанковых соединений.

Уже 1 сентября немецкое главное командование сухопутных сил вынуждено было отдать приказ о недопустимости беспорядка, который царил в танковых войсках. «Главное командование указывает, — пишет в своем приказе генерал Гепнер, — на необходимость строгой маршевой дисциплины и порядка движения. Никакого массирования машин. Маскировка!»^[79] Путаница в руководстве, перегрузка дорог, скопление танков и автотранспорта были в немецких танковых соединениях в эти дни самым частым явлением.

Наступал вечер 2 сентября. Тревога, нараставшая в Варшаве, вылилась в категорическом приказе Рыдз-Смиглы командующему армией «Лодзь» — ночью отвести все силы армии на главную линию обороны и «создать сильный резерв»^[80]. Теперь уже и Руммель не видел другого исхода, кроме оставления передовых позиций. В 20 часов 30 минут последовало его распоряжение «главными силами армии отойти в течение ночи за реки Варта и Видавка, где перейти к упорной обороне подготовленных позиций»^[81]. Итак, на второй день войны армия «Лодзь» оставила передовые позиции. В последующие сутки она с боями отступила к северу, на главную позицию за Варту и Видавку.

Теперь все больше и больше вырисовывалась основная угроза на стыке армий «Лодзь» и «Краков».

Для наступления немецкой ударной группировки в «ченстоховской бреши» складывались благоприятные условия в значительной степени также и благодаря ошибкам командования армии «Краков». Оно недооценило угрозу со стороны открытого северного фланга и не приняло никаких мер к его защите.

Изучение материалов армии «Краков» приводит к выводу, что в этот период командование армии беспокоилось за свой южный фланг значительно больше, чем за северный. Генерал Шиллинг считал, что развитие немецкого наступления с юга в краковском направлении создает угрозу катастрофы для всего польского фронта^[82].

Северный же участок он расценивал как менее опасный так как, видимо, надеялся, что «главный резерв верховного командования», то есть армия «Прусы», сможет парировать удар, наносившийся севернее Ченстохова.

Действительно, на юге немецкий 22-й моторизованный корпус вскоре пробился к Иордануву. Общее положение армии «Краков» становилось тяжелым. Немецкие прорывы на северном фланге дополнились разгромом центра южнее Катовице, где 5-я танковая дивизия, разбив 6-ю польскую дивизию, прорвалась к Освенциму. В руки немцев попали склады горючего и снаряжения. «Кризис резервов» лишал возможности закрыть многочисленные бреши. Переданная армии «Краков» по приказу главного штаба в качестве резерва 22-я пехотная дивизия еще только разгружалась западнее Кракова^[83].

Генерал Шиллинг и его штаб единственно возможным решением теперь стали признавать только отход^[84]. В 14 часов 30 минут 2 сентября командующий армией связался с Варшавой и доложил Рыдз-Смиглы: «…положение требует оставления Силезии и сосредоточения ближе к Кракову»^[85]. Главком немедленно согласился и приказал отводить одновременно оба крыла, чтобы «не позволить разорвать армию на части». Однако через полтора часа Рыдз-Смиглы, представлявший себе обстановку довольно фантастически, передумал и приказал «обождать с отходом еще сутки». Он захотел, чтобы Шиллинг «создал резервы за счет войск, обороняющихся на менее угрожаемых участках», и продолжал оборону. Какие резервы? Где эти участки? Штаб армии «Краков» пережил еще два мучительных часа, пока решение главкома вновь не изменилось. В 18 часов главнокомандующий окончательно решил, что надо отходить^[86]. Шиллинг отдал приказ уже отходившей армии на отступление к востоку и юго-востоку за линию рек Нида и Дунаец, то есть на 100–170 км.

Это решение имело далеко идущие последствия: немцам отдавалась Силезия с промышленным районом Кракова; уже на второй день войны фактически ликвидировался южный участок польского фронта, который, согласно первоначальным замыслам, рассматривался как его «опора»; обнажался южный фланг армий «Лодзь», «Познань» и «Прусы». Немецкая группировка получила возможность развивать наступление в южные и юго-восточные районы Польши. Польские оперативные планы срывались.

В таких условиях намеченная на ближайшие дни упорная оборона армии «Лодзь» на ее главных позициях вдоль рек Варта и Видавка, несмотря на возможность приостановить противника с фронта, была уже в оперативном отношении бесперспективна. Отход армии «Краков» обнажал южный фланг этих позиций. Однако ничего иного не оставалось: войска армии «Лодзь» отходили на позиции Варты и Видавки с намерением их удержать. В последующие дни здесь разгорелось упорное сражение, которое не могло принести и подобия успеха.

Тем не менее в штабах еще не были потеряны все надежды. Ведь позади находился «главный резерв» — армия «Прусы», которая, как думали в Лодзи, Кракове и Варшаве, могла существенно изменить обстановку.

Армия «Прусы», согласно плану войны, должна была развертываться за внутренними флангами армий «Лодзь» и «Краков». Ей предстояло сосредоточиться в треугольнике Томашув-Мазовецки — Кельце — Радом^[87].

К началу войны из девяти соединений армии «Прусы» прибыли по железной дороге и выгрузились только три^[88]. Остальные войска главного резерва 1 сентября еще отмобилизовывались, частично двигались в эшелонах или находились на погрузке.

Штаб немецкой группы армий «Юг» вечером 3 сентября считал, что поляки до сих пор ввели в действие еще только часть своих сил и что оказывать решительное сопротивление в пограничном районе они не собираются. В наибольшей мере штаб группы «Юг» угнетала та перспектива, что поляки сумеют избежать сражения западнее Вислы и Сана, выйдут из-под охватывающих ударов и сорвут тем самым весь германский стратегический замысел. Оценивая именно таким образом вечером 3 сентября обстановку, Рундштедт приказал войскам группы армий «быстрым продвижением всех частей вынудить противника к сражению впереди Вислы и Сана, разбить образующиеся группировки. При этом возникает необходимость, — писал он, — скорее добиться окончательного решения, не упуская из виду, что цель армии состоит в том, чтобы скорее продвинуться за Вислу и Сан»^[89].

Соображения немецкого руководства не противоречили общей обстановке, но и не учитывали в полной мере всех ее особенностей. Оценка действий польской стороны была далека от действительности. Рундштедт и его штаб думали, что поляки преднамеренно не ввели в действие все силы и отводят свои армии из-под удара. На самом же деле армия «Лодзь», как мы знаем, еще 2 сентября получила задачу перейти к упорной обороне подготовленных позиций на Варте и Видавке и не собиралась их покидать. Немцы предполагали, что поляки стремятся отойти за Вислу и Сан, но польское руководство еще не имело таких намерений. Мысль немецкого командования о том, что поляки ввели только часть своих сил, была бы верна в том случае, если бы при этом имелось в виду, что в пограничной зоне отсутствуют те войска, которые не успели прибыть в связи с опозданием мобилизации польской армии. Но германское командование учитывало действия войск, уже находившихся на фронте, считая, что и они намереваются выйти из-под удара. В этом случае оценку действий польской стороны также следует признать ошибочной. Бросается в глаза преувеличение опасности флангам 10-й армии, особенно со стороны Кракова, нервозность — «враг со всех сторон». Особенно важно заметить, что задачи своим соединениям германское командование ставит пока еще с таким расчетом, чтобы они продвигались равномерно широким фронтом. Еще нет танковых «клиньев», о которых в недалеком будущем появится так много суждений и которые станут главной новинкой германского военного искусства^[90]. В определении обстановки штабом группы «Юг» имелись умозрительные суждения. Полякам как бы навязывались немецкие методы ведения войны.

Вечером 3 сентября штаб 10-й армии, приняв отход армии «Лодзь» за Варту и Видавку за ее полное отступление к Висле и считая ее разбитой, отдал войскам приказ на «продвижение вперед через Варту и переход в беспощадное преследование разбитого противника в направлении Варшавы»^[91]. Впереди главных сил армия должен был действовать 16-й моторизованный корпус. Он получил задачу «двигаться в качестве армейского авангарда… дальше через Пиотркув на Томашув»^[92]. Здесь мы встречаем понятие «армейский авангард», под которым немецкое командование подразумевает выдвинутое впереди пехоты подвижное соединение. Далеко не точная оценка действий польской стороны штабами группы армий «Юг» и 10-й армии привела к преждевременному вводу второго эшелона 10-й армии — 14-го моторизованного корпуса. Образовалось перенасыщение войск на главном направлении. Дороги оказались перегруженными, управление войсками нарушилось, и общие темпы наступления упали.

4

Армия «Лодзь», отступившая к 4 сентября на главную позицию вдоль Варты и Видавки, начала свое последнее крупное сражение, пытаясь слабыми силами остановить натиск десяти германских дивизий. Это сражение получило название сражения на Варте и Видавке. Закрепиться на новом рубеже армия не успела. На ее правом фланге Кресовая кавалерийская бригада отошла с рубежа Варты. Вслед за отступавшими немецкие передовые отряды захватили мосты через реку, и вскоре открытый фланг армии «Лодзь» был обойден с севера.

На левом фланге армии «Лодзь» 1-я танковая дивизия дезорганизовала слабую оборону созданной здесь наспех группы генерала Томме и двинулась к северу, в тыл армии, на Пиотркув.

Генерал Руммель только около полуночи узнал о форсировании немцами Варты, о наступлении немецких танков к Пиотркуву и о других деталях той тяжелейшей обстановки, которая складывалась на фронте и о которой штаб так долго не имел сведений. Информация снизу вверх шла часами. Теперь командование армий все больше возлагает надежд на помощь армии «Прусы». Положение на левом его фланге, думал Руммель, мог поправить только сильный контрудар резервной армии, в который постепенно включились бы и левофланговые части армии «Лодзь»^[93]. Поэтому в 22 часа 30 минут 4 сентября Руммель вызвал к телеграфному аппарату главнокомандующего и просил его о поддержке «главным резервом»^[94].

Но Рыдз-Смиглы считал, что ввод армии «Прусы» преждевременен, так как неизвестно, в какую сторону повернут немецкие танки. Резервная армия получила из Варшавы пассивную задачу: «обеспечить Пиотркув и узел Опочно»^[95]. Армии «Познань» было приказано отойти в тыл, чтобы «после перегруппировки перейти в наступление». Такое решение вновь свидетельствовало о недооценке главным командованием всей сложности обстановки на решающем участке фронта и незнании общего состояния войск. Все еще надеясь удержать армией «Лодзь» позиции на Варте и Видавке, оно теряло время, позволяя немцам все глубже охватывать ее фланги.

Наступило 5 сентября — последний день обороны армии «Лодзь» на главной позиции. В этот день правофланговая 10-я дивизия не смогла сдержать натиск четырех немецких дивизий. Массированными артиллерийскими ударами немцы проложили путь своей пехоте через тонкую нить польских боевых порядков севернее и южнее Серадза. Истекавшая кровью 10-я дивизия стала отходить под ударами авиации. Охватывающий маневр 10-й армии получал беспрепятственное развитие. Южный фланг армии «Лодзь» все глубже обходил немецкий 16-й моторизованный корпус. Командование армии окончательно убедилось, что линия Варта — Видавка потеряна. В 18 часов 15 минут начальник штаба сообщил в штаб главнокомандующего: «10-я пехотная дивизия рассыпалась, собираем ее в Лутомиерск. Поэтому оставляем линию Варта-Видавка, которую невозможно было удержать… Просим уведомить армию „Познань“, чтобы направила 25-ю пехотную дивизию на Унеюв и Поддембнице для обеспечения себя… Положение тяжелое. Это — конец»^[96]. Через 15 минут Руммель в разговоре с Рыдз-Смиглы подтвердил оценку положения, данную его начальником штаба, и просил разрешить отступление, которое фактически ужесовершалось на всем фронте. Ненужное согласие было получено, и штаб армии «Лодзь» отдал формальный приказ на отход своих разбитых, истекавших кровью полков в направлении города Лодзи.

Сражение на Варте и Видавке закончилось.

Теперь у польского командования оставалась лишь единственная надежда, что немецкая танковая группировка, двигающаяся через «ченстоховскую брешь», все же будет остановлена частями резервной армии «Прусы».

Мы знаем, что армия «Прусы» к моменту ввода в сражение еще не успела сосредоточиться. 4 сентября в район Пиотркува прибыли только две пехотные дивизии (19-я и 29-я) и Виленская кавалерийская бригада. Эти соединения заняли оборону на широком фронте в значительном отрыве друг от друга. Связь со штабом армии «Лодзь» отсутствовала.

Днем 5 сентября немецкая 1-я танковая дивизия вышла на подступы Пиотркува и при поддержке авиации атаковала 19-ю пехотную дивизию. Командир последней, как только начался бой, оставил свой командный пункт и уехал в штаб армии «договариваться о наступлении». Ночью на одной из дорог он наткнулся на немецкую танковую колонну и был взят в плен. 19-я пехотная дивизия отдельными группами отошла севернее Пиотркува, преследуемая передовым отрядом 1-й танковой дивизии, который вскоре оказался в тылу армии «Прусы».

Это вызвало панику в войсках, вскоре распространившуюся на весь участок фронта вплоть до Варшавы. Немецкие передовые танковые отряды, продолжая двигаться к северо-востоку, атаковали западнее Томашува только что прибывшие подразделения 13-й пехотной дивизии и нанесли им поражение.

Бои на лодзинском

направлении

Мысль о необходимости действовать активно все же не покидала командующего армией «Прусы» генерала Демб-Бернацкого, и поэтому когда он днем 5 сентября прибыл в штаб 29-й пехотной дивизии в Сулеюв, то немедленно отдал приказ о наступлении^[97]. План командарма был прост: ударом всеми силами армии от Пиотркува и южнее, строго на запад, разбить немецкую 1-ю танковую дивизию.

29-я пехотная дивизия готовилась наступать двумя колоннами. Главная колонна формировалась в Сулеюве. Город, особенно его окраины, был забит беженцами, ранеными, обозами, отходящими солдатами. Все это перемешалось, никто не знал, где что происходит, где дерутся и где отступают, отовсюду шли панические слухи. Налеты немецкой авиации увеличивали хаос. Сюда и явился во второй половине дня генерал Демб-Бернацкий. Он изменил ранее отданный приказ. Теперь предполагалось Виленскую кавалерийскую бригаду отвести за Пилицу и охранять ее переправы, а пехотными дивизиями — наступать. Будучи уверенным в выполнимости такого приказа, генерал около полуночи уехал из Сулеюва в Пиотркув. Близ окраины он был обстрелян немцами из города, и только случайность избавила его от плена. Теперь командующий стал гораздо яснее представлять сложность обстановки. Он немедленно вернулся в Сулеюв, где его настигла радиограмма из Главного штаба, информирующая об отходе армии «Лодзь» и приказывающая войскам армии «Прусы» отступить севернее Пиотркува. Демб-Бернацкий отдает приказ 29-й пехотной дивизии повернуть на север, а Виленскую бригаду решает отвести за Пилицу к юго-востоку. Но 29-я пехотная дивизия уже двигалась по нескольким дорогам на запад, выполняя предыдущий приказ о наступлении; связи с ней не было.

Время шло. Офицеры, направленные в части, чтобы вручить новый приказ, не смогли их своевременно разыскать. Приказы вручались разновременно, дивизия стала расползаться в разные стороны и вскоре была разбита.

На этом закончила свое существование резервная армия «Прусы», а вместе с ней исчезла и последняя надежда польского командования изменить обстановку на юге. «Главный резерв» растворился в общем потоке событий, не оказав на их ход заметного влияния. Теперь для войск немецко-фашистской 10-й армии открывалась перспектива быстрого развития удара в Центральную Польшу.

Однако штаб группы армий «Юг» расценивал происходящие события без особого оптимизма. В штабе все больше росли сомнения о возможности втянуть все польские части в решающие бои западнее Вислы и тем выполнить первоначальный план. Командующий 10-й армией отдал 4 сентября приказ на преследование. Но упорно сражавшаяся весь день 5 сентября армия «Лодзь» нанесла немцам на Варте и Видавке значительный урон, и это стало убедительным доказательством чрезмерной торопливости Рейхенау и его штаба в оперативных расчетах, которые опережали действительные события. Оборона армии «Лодзь» еще в течение суток, быстрый отход поляков перед 14-й армией затрудняли окружение польской армии западнее Вислы. Чтобы все же добиться заветной цели, различные инстанции германской армии в своих приказах проводят теперь одну мысль: путем быстрейшего продвижения вперед вынудить противника к сражению перед Саном и Вислой, а создающиеся группировки разбить. Но поспешный отход армии «Краков» за Ниду и Дунаец окончательно сорвал намерения Рундштедта и его начальника штаба Манштейна. Командованию группы «Юг» не оставалось ничего другого, как отказаться от плана окружения армии «Краков» в Силезии и бросить 14-ю армию во фронтальное преследование за Сан с целью попытаться охватить польскую группировку с юга за Вислой и Саном. Уже 4 сентября в штабе группы «Юг» впервые формируется мысль о нанесении 14-й армией более глубокого удара на северо-восток через Дунаец в направлении Люблина вместо планируемого раньше наступления значительными силами к северу на Краков. Правда, первоначальный план все еще упорно отстаивал командующий 14-й армией Лист. Назревший на этой почве конфликт между командованием группы армий и Листом был разрешен вмешательством главнокомандующего сухопутных сил. Директива Браухича, отданная во второй половине дня 5 сентября, гласила: «ОКХ приказывает подвижные соединения 14-й армии направить возможно скорее в северо-восточном направлении восточнее Вислы, на Люблин. Соединение на Краков не входит в намерения ОКХ»^[98]. Подвижным соединениям армии, в состав которых включалась еще одна (5-я) танковая дивизия, давалось направление южнее Вислы через Тарнув к переправам Нижнего Сана.

Теперь 14-я армия развернула к востоку, на Ясло, 18-й армейский корпус, главные силы которого для более глубокого охвата еще прежде были направлены в район Дуклинского перевала и здесь перешли польскую границу. 22-й моторизованный корпус 6 сентября достиг Тарнува и перешел Дунаец. 17-й армейский корпус занял оставленный поляками Краков. Таким образом, петлю, которую не удалось захлестнуть в Силезии, германское командование теперь пытается закинуть дальше к востоку.

Штаб группы армий «Юг» 5 сентября приказал 10-й армии наступать к северо-востоку по обеим сторонам Пилицы. Западнее и севернее реки ударная группировка армии в составе 16-го и 14-го моторизованных корпусов нацеливалась на Раву-Мазовецкую, чтобы преградить путь отхода армии «Лодзь» к востоку, в частности на Варшаву, и овладеть мостами через Вислу в районе Гура Кальвария^[99]. Уточняя эту задачу, штаб 10-й армии в тот же день потребовал от 16-го и 14-го моторизованных и 11-го армейского корпусов «продолжать наступление на Раву и разбить создаваемое противником фланговое прикрытие между Пилицей и Лодзью»^[100]. В результате этого маневра германское командование все еще рассчитывало, продвинув возможно скорее подвижные соединения к переправам через Вислу, занять их, не допустить отхода польских войск в восточные районы страны и тем выполнить на юге первоначальный стратегический замысел, предусматривавший разгром польской армии в Западной Польше.

15-й моторизованный корпус двинулся на Радом. Возобновились упорные бои. Германское командование, как и в первые дни, когда встречало упорное сопротивление поляков, стало нервничать. В штабах рождались противоречивые приказы. Командир 15-го корпуса направил под Лысой Горой идущую справа 2-ю легкую дивизию налево, а идущую слева 3-ю легкую дивизию — направо. Их пути перекрестились, создались заторы. В 14-м корпусе при переправе через Видавку пути движения двух дивизий совпали, началась неразбериха. Плохое управление подвижными войсками вызвало путаницу и снижение темпов. Даже Н. Форман вынужден признать, что «войска не понимали этих странных движений… Три больших драгоценных моторизованных соединения тратили много сил без достаточно полезного результата, они до сих пор вели боевые действия едва ли успешно»^[101]. Однако польское командование не смогло предпринять действенные контрмеры, использовать неполадки немецкой военной машины.

5

Деятельность польского Главного штаба воплощала в эти дни все недостатки, присущие высшему руководству, совершенно не готовому к исполнению задач, возложенных на его плечи войной.

Многие офицеры Главного штаба и особенно верховный главнокомандующий примерно со 2 сентября стали смотреть на войну как на проигранное дело. Именно в этот день Рыдз-Смиглы бросает в своем окружении известную фразу о неминуемом разгроме польской армии. Несколько дней спустя он называет проигрыш войны «фатальной неизбежностью». Правда, имелись люди, которые верили в возможность каких-то изменений событий к лучшему. Но, кроме помощи западных союзников, они не видели других реальных средств, могущих повернуть течение событий в желаемое русло. Офицеры Главного штаба и ответственные руководители жили впечатлениями часа, быстро переходили от необоснованного оптимизма, вызываемого более или менее благоприятным сообщением, к упадку духа при получении докладов о событиях, которые постепенно развертывались на фронте и создавали у них, оторванных от полей сражения и замкнувшихся в обширном здании на одной из улиц Варшавы, самые зловещие картины. Все это порождало крайнюю неуверенность руководства. Вспышки энергии перемежались моментами безразличия и пассивности. Методам управления был присущ формализм, который охватывает обычно штаб, когда руководители психологически смирились с поражением раньше, чем оно стало фактом на полях битв. Главный штаб шел за событиями, развертывающимися помимо его воли, и не мог подчинить их своему влиянию.

Но не только психологическими мотивами, бесспорной бездарностью главнокомандующего и общей отсталостью военной системы буржуазно-помещичьей Польши объясняется пассивность высшего военного руководства страны в ответственные моменты борьбы. Далеко не исключено, что, придя к выводу о «фатальной неизбежности» поражения польской армии, Рыдз-Смиглы решил хоть чем-нибудь содействовать империалистам Запада, реакционерам, антикоммунистам всего мира и приблизить час военного столкновения фашистской Германии с Советским Союзом, создать условия для этого столкновения уже сейчас, в результате поражения Польши. «В связи со сложившейся обстановкой и комплексом проблем, которые поставил ход событий в порядок дня, — заявил он 3 сентября генералу Соснковскому, — следует ориентировать ось отхода наших вооруженных сил не просто на восток, в сторону России, связанной пактом с немцами, а на юго-восток, в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии…».

Лишь постепенно польский Главный штаб приходит к пониманию того, что мощь противника заключается прежде всего не в пехоте, атаки которой польские солдаты в ряде мест весьма успешно отражали, а в его танковых дивизиях и многочисленной авиации, бороться с которыми польским пехотинцам и артиллеристам становилось не под силу. Главному штабу суждено было за несколько дней войны познать всю горечь разочарования в том, что он создал за предвоенное двадцатилетие, вернее, в том, чего он не создал. Но переоценка старых ценностей произошла слишком поздно.

Все больше проникаясь мыслью о «фатальной неизбежности» поражения, Главный штаб утрачивал моральное влияние на подчиненные штабы и на войска. Он быстро терял силы и все меньше контролировал свои поступки. Главнокомандующий и ответственные офицеры штаба большей частью лишь соглашались со всем, что им предлагали командующие армиями. Методы согласования действий армий сводились к теоретическим рассуждениям и не сопровождались энергичными действиями.

Плохое состояние связи также усиливало децентрализацию руководства. Уже 3 и 4 сентября штаб главнокомандующего теряет связь с некоторыми армиями, в последующие дни прерывается и теряется связь на длительные промежутки времени одновременно с несколькими армиями^[102].

Последним импульсом к отказу Главного штаба от борьбы западнее Вислы был отход армии «Лодзь» с позиций на Варте и Видавке и откровенный доклад Руммеля о событиях, происходивших на фронте. Известное, приводимое нами ранее донесение штаба армии «Лодзь» от 18 часов 15 минут 5 сентября: «…оставляем линию Барта-Видавка, которую невозможно было удержать… Это — конец» — потрясло маршала Рыдз-Смиглы. Он вызвал Руммеля к телефону, надеясь услышать хоть что-нибудь обнадеживающее.

— Хочет ли господин генерал, — спросил главнокомандующий, — оставить позиции на Варте и Видавке на всем их участке или только на северном фланге?

— Пехота полностью обессилена вражеской авиацией, — последовал ответ. — Днем она может находиться только в лесах. Авиация рвет связь, бомбардирует артиллерию и каждую группировку пехоты. Пехота подорвана физически и морально.

Злополучный главком делает последнюю попытку:

— Нужно потребовать наивысшего напряжения от каждого.

Ответом было молчание.

Теперь главнокомандующий приходит к выводу, что надежд больше нет. По его приказу Главный штаб начинает готовить краткие директивы на общий отход всех войск, сражавшихся в западных районах страны. Поздно вечером 5 сентября эти директивы были разосланы. Отступление за Вислу предполагалось провести в компактной группировке всех армий. При этом армия «Лодзь» должна была отходить на Гура Кальвария, резервная армия, прикрывая ее фланг, — двигаться на восток вдоль южного берега Пилицы, армии «Познань» и «Поморже» — отступать на Варшаву^[103].

Так общим отходом за Вислу главных сил польской армии завершались приграничные сражения в германо-польской войне.

К 6 сентября перед 10-й армией уже не существовало организованного польского фронта. Немецкие подвижные войска устремились по всем дорогам к северо-востоку, на Раву-Мазовецкую и Радом. Дальнейшую задачу моторизованных корпусов штаб 10-й армии рассматривает как преследование разбитого врага и 6 сентября отдает приказ: «Противник находится в полном отступлении к Висле южнее Варшавы. Варшава будет очищена. 10-я армия беспощадно преследует отступающего противника и прорывается на линию Вислы: Пулавы-Гура Кальвария, чтобы преградить противнику переход через Вислу. Будут созданы три группы преследования: справа 15 мк, в середине 14 мк, слева 16 мк…»^[104] Теперь понятие «армейский авангард», введенное 4 сентября по отношению к 16-му моторизованному корпусу, заменяется понятием «группы преследования». Это были поиски определения характера действий крупных подвижных соединений в обстановке начавшейся дезорганизации польского фронта и постепенного отрыва их от наступающей позади пехоты.

Польский фронт на юге окончательно рушился. 14-я немецкая армия достигла подвижными частями реки Дунаец у Тарнува. 8-я армия приближалась к Лодзи и верховьям Бзуры, где вскоре разыгралось еще одно кровопролитное сражение.

Начинался самый катастрофический для польской армии этап борьбы.

Отступление на ряде участков становилось все более хаотическим. И все же дело было бы в какой-то мере поправимо, если бы в стране существовала организующая твердая воля, способная в критический момент сплотить народ на борьбу. Но глубокий кризис буржуазнопомещичьего режима Польши заключался именно в том, что он не смог в час испытаний объединить страну и армию для борьбы против фашизма, выдвинуть таких вождей, которые оказались бы в состоянии действительно возглавить ведение войны. Польский народ ненавидел фашизм, хотел сражаться с агрессорами и их «пятой колонной» в стране. Однако прогнившая государственная система сковывала героические стремления народа, обезоруживала его в решающий момент истории.

Изложенными выше фактами мы хотели показать, что германо-польская война в ее начале, вопреки картинам, рисуемым буржуазными авторами, не была сплошной цепью германских побед и триумфов. Польские солдаты храбро сражались, немцам было нелегко, и побеждали они главным образом за счет подавляющего численного превосходства и своих подвижных войск.

Но теперь гитлеровские генералы имели немало оснований быть довольными. Немецкие войска заняли коридор, расчленили армию «Поморже». Глубокие прорывы на южных участках фронта, где наносился главный удар, открыли немецким танковым группировкам путь на Варшаву, в Галицию и в Силезский промышленный район. Однако далеко не все у гитлеровского командования шло так гладко, как могло казаться на первый взгляд. Серьезно заблуждаются ныне те военные писатели на Западе, которые, подобно Роосу, утверждают, что «поход в Польшу представлял собой в целом только осуществление германских оперативных планов»^[105].

Несмотря на очевидное поражение польской армии, несмотря на дезорганизацию ряда участков фронта и тяжелый урон, она в эти дни не позволила гитлеровскому командованию полностью осуществить его стратегический замысел — окружить польские соединения западнее Вислы. На северном и крайнем южном флангах польские войска сорвали германский план: выйдя из-под ударов, они заставили гитлеровское командование отказаться от охватывающего маневра и заменить его обычным фронтальным вытеснением. Здесь в полной мере сказались недостатки германского оперативного плана, отмеченные в предыдущей главе. Уже 5–6 сентября немецкое руководство признало нереальность окружения польской армии западнее Вислы, оказалось вынужденным изменить первоначальный план и начать новую, вторую по счету, стратегическую операцию. План этой операции был изложен в директиве Браухича, отданной во второй половине дня 6 сентября.

«1. Из сведений о противнике следует, что он отходит за линию Висла-Нарев и больше не собирается вести впереди этой линии решающие бои…

…Его уничтожение на западном берегу Вислы, будет едва ли возможно… (подчеркнуто нами. — Д.П.)

2. В связи с этим ставятся следующие задачи: группа армий „Север“ быстро продвигается 3-й армией через Нарев, чтобы воспрепятствовать планомерному созданию обороны реки, и далее развивает наступление через Буг в направлении Варшава — Седлец, чтобы свернуть с севера фронта на Висле…

Группа армий „Юг“, одновременно с уничтожением группы „Лодзь“, препятствует созданию обороны на Висле… 14-я армия наносит удар через Сан в общем направлении Люблин…

Дальнейшая оперативная цель: охват остатков польских главных сил восточнее Вислы» (подчеркнуто нами. — Д. П.)^[106].

Несмотря на все усилия немецко-фашистской авиации, ей не удалось полностью сорвать стратегические перевозки польской армии. Более того, эффект воздействия с воздуха против железнодорожной сети был в целом невелик^[107].

В области политических отношений первые три дня войны означали переход от мюнхенского курса мирного времени к политике «странной войны» — военному варианту той же мюнхенской политики. Гитлер стремился в эти дни политическими средствами оттянуть вступление Англии и Франции в войну и выиграть время для возможно более глубокого продвижения своих войск в Польше.

Утром 1 сентября Гитлер выступил с речью, в которой сказал: «Германия не имеет никаких интересов на Западе»^[108]. В те же часы Бек обратился к Парижу и Лондону: польское правительство уверено, что «…может рассчитывать на немедленную помощь союзников»^[109]. Однако Боннэ немедленно ответил, что без согласия парламента ничего сделать нельзя, но что парламент соберется лишь 2-го^[110]. Французское правительство ухватилось за предложение Муссолини созвать мирную конференцию^[111], которая, как телеграфировал Боннэ в Рим, позволит «достигнуть всеобщего умиротворения»^[112]. Опять жаргон и дела Мюнхена! Но Бек в 21:30 заявил французам: «Речь больше не идет о конференции, а о том, чтобы союзники дали совместный отпор и сопротивлялись наступлению»^[113]. Тем временем английский посол вручил Риббентропу ноту: английское правительство без колебаний выполнит свои обязательства Польше, если Германия не отведет с польской территории свои войска.

Беспокойство поляков росло. Утром 2-го польский посол в Париже настаивал на немедленном выступлении Франции, но получил ответ, что парламент «соберется сегодня после обеда».

Наконец парламент собрался. Речь Даладье разочаровала Варшаву — премьер говорил только о французской обороне и о том, что «ни один француз не поднялся бы, чтобы вступить на чужую землю»^[114]. Но речь и убедила Гитлера, что его расчеты верны. Через несколько часов Англия и Франция передали в Рим о своем стремлении к немедленной подготовке мирной конференции. Боннэ сообщил Галифаксу, что Франция не готова вступить в войну: эвакуация городов не начата, железные дороги забиты туристами, в случае воздушных атак могут быть большие потери^[115]. Теперь у Гитлера не оставалось и тени сомнений. Он подхлестывал армии, наступавшие в Польше.

Глава III БОРЬБА В ЦЕНТРАЛЬНЫХ РАЙОНАХ ПОЛЬШИ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СРАЖЕНИЯ

1

Объявление Англией и Францией войны Германии 3 сентября 1939 г. было неизбежной реакцией на гитлеровскую агрессию против Польши. Поступить по-иному правящие круги Англии и Франции не могли. Они слишком хорошо понимали, что еще раз отступить — значило бы потерять международные позиции и престиж, уже достаточно подорванный Мюнхеном, добровольно признать Германию победительницей в империалистической борьбе и гегемоном в Центральной Европе, сразу же оказаться в числе второразрядных держав. Это привело бы также к серьезному подрыву экономического и политического могущества британского и французского империализма. Война была объявлена, тем более что для этого не ощущалось недостатка в благородных мотивах, и первым среди них было выполнение обязательств перед Польшей. Однако очень скоро выяснилось, что союзники меньше всего намерены вести открытую борьбу с врагом^[116].

Вступление в войну Англии и Франции приободрило поляков. Возникли надежды на поворот в ходе событий, которые, как теперь стали предполагать в Варшаве, смогут войти в русло, предусмотренное первоначальными стратегическими планами.

Полякам было что попросить у своих союзников. Прежде всего требовалась немедленная поддержка авиацией.

Вечером 6 сентября польский посол в Париже по поручению из Варшавы передал французскому министерству иностранных дел ноту, в которой выражалось мнение, что в Германии война воспринята народом с ясно выраженным пессимизмом. Поэтому, по мнению польских руководителей, надлежит сделать все, чтобы «нанести удар по моральному состоянию врага». Для этой цели предлагалось: «…1) Провести против территории Германии операцию военно-воздушных сил союзников, которая в результате энергичных бомбардировок военных объектов убедила бы население в том, что союзники ведут войну активно, и вызвала бы панику в центрах.

2) Прорвать хотя бы в двух пунктах линию Зигфрида с целью ликвидации мифа о ее неприступности…

3) Провести хотя бы небольшой морской десант на германское побережье»^[117].

Вскоре после того как эта нота оказалась в стенах французского министерства иностранных дел, польскому послу был вручен ответ: «Завтра, а самое позднее — утром послезавтра будет проведена сильная атака французских и английских бомбардировщиков против Германии, которая, может быть, будет распространена даже до тыловых построений на польском фронте»^[118]. На первых порах поляки большего и не ждали. Но в Варшаве никто не знал, что в тот же день командующий французской авиацией генерал Вюильмен заявил на совещании у Гамелена, что в обстановке общих германских успехов на польском фронте отправить в Польшу несколько подразделений французской авиации было бы слишком рискованно. Прошло два дня, а ожидаемые бомбардировщики не появлялись ни в германском, ни в польском небе. На конференции 8 сентября во французском Главном штабе с участием премьера Даладье все пришли к выводу, что не может быть и речи о направлении в Польшу каких-либо подразделений французской авиации. Гамелен в своем выступлении заявил: «Если решимся на бомбардировку целей, не носящих военного характера в полном смысле этого слова, то есть других целей, кроме самих войск… то это вызовет со стороны Германии немедленную реакцию, которая может серьезно затруднить наше сосредоточение»^[119]. Через сутки, отвечая на очередную просьбу польских представителей о помощи, штаб Гамелена прямо заявил своим союзникам, что до окончания сосредоточения французская армия не предпримет никаких активных действий. Черчилль пишет в своих мемуарах: «Французское правительство просило нас воздержаться от воздушных атак на Германию, утверждая, что они вызвали бы ответные атаки на их промышленные предприятия, лишенные защиты. Мы удовлетворились сбрасыванием листовок, которые должны были морально воздействовать на немцев»^[120]. Известный английский политический деятель консерватор Эмери вспоминает, как он зашел 5 сентября к министру авиации К. Вуду с предложением организовать поджог Шварцвальда, чтобы лишить немцев строевого леса. «…Я онемел от изумления, — пишет Эмери, — когда он объявил мне, что не может быть и речи даже о том, чтобы бомбить военные заводы в Эссене, являющиеся частной собственностью, или линии коммуникаций… Когда я спросил его, неужели мы даже пальцем не пошевельнем, чтобы помочь полякам, он вообще не ответил»^[121]. 9 сентября польский военный представитель в Лондоне Норвид-Нойгебауэр узнал, что Англия не имеет никаких планов помощи Польше^[122].

Все многочисленные попытки польского военного атташе в Париже побудить французское руководство к активным действиям оставались безрезультатными. 6 сентября атташе сообщал в Варшаву: «На французско-немецком фронте спокойствие. Взаимное наблюдение… Мое старание в деле выполнения конвенции ген. Каспшицкого не приносит доселе результата»^[123].

Через два дня в очередном донесении атташе писал: «До 7.09.39 10 часов на западе никакой войны фактически нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют. Точно так же нет до сих пор никаких действий авиации. Моя оценка: французы не проводят ни дальнейшей мобилизации, ни дальнейших действий и ожидают результатов битвы в Польше»^[124]. Становился все более очевидным горький для поляков факт вероломного отказа союзников от выполнения торжественно взятых обязательств. Но польские руководители все еще не могли до конца поверить этому. Они продолжали настаивать и просить. Тогда французские вожди возмутились. «Польский военный атташе продолжает нам надоедать! — писал Гамелен. — Я знал также, что польский посол в Париже проявлял нервозность и даже несправедливость в отношении французской армии и особенно авиации»^[125]. Единственным результатом настойчивых действий польского атташе было решение французского правительства послать в Польшу морем из Марселя через Галац и Румынию батальон танков и 5 дивизионов артиллерии с боеприпасами. Однако даже с этим французы безнадежно опоздали. Тем не менее в ноте от 10 сентября, обращенной к Рыдз-Смиглы, Гамелен, не стесняясь, утверждал, будто французская армия и авиация активно помогают полякам. «Большее сделать для меня невозможно», — писал он. Правда, еще 3 сентября было организовано демонстративное французское наступление в секторе Саара. Оно с самого начала не преследовало никаких реальных задач оперативного характера. Согласно приказу Гамелена командующему Северо-Восточным фронтом генералу Жоржу от 4 сентября, цель наступления состояла лишь в том, чтобы установить контакт с линией Зигфрида между Рейном и Мозелем и сковать здесь немцев. Робкая демонстрация не отвлекла с польского фронта ни одного немецкого солдата, ни одного орудия или танка. Уже 12 сентября Гамелен решил приостановить даже это подобие наступления «ввиду быстрого развития событий в Польше». В своей инструкции № 4 он потребовал начать отвод войск из района вблизи линии Зигфрида, который заняли французские войска, а вечером того же дня доложил высшему франко-британскому военному совету о необходимости приостановить атаки, которые не могут больше повлиять на события в Польше. Гамелен заявил: «В настоящее время больше нет необходимости немедленно обеспечить базу атаки против линии Зигфрида… Если осуществится атака противника через Люксембург и особенно через Бельгию, нам не хватит всех наших активных сил, чтобы противостоять ему»^[126]. Совет поспешно одобрил решение Гамелена. Французский историк Гутар, автор труда о войне 1940 г., не без остроумия замечает: «Французы и англичане почувствовали облегчение, а так как немцы его тоже почувствовали, то можно оказать, что редко бывало, чтобы какое-нибудь решение вызвало в обоих лагерях такое единодушное облегчение»^[127]. Однако, считая для себя невозможным активно помочь Польше, англо-французский военный совет был готов действовать более решительно, в случае если бы германские войска стали угрожать Балканам. В упомянутой инструкции Гамелена от 12 сентября имеется параграф, говорящий, что если главные силы противника будут продолжать наступление в направлении Балкан, то «ничто нам не помешает» действовать активно. Другая инструкция Гамелена, изданная 15 сентября, гласила, что, если немцы начнут наступать в Румынию, то есть опять-таки в направлении Балкан, «мы не будем оставаться полностью пассивными». Таким образом французские и английские руководители раскрывали карты: они не хотели помочь Польше, ссылаясь на отсутствие сил. Но этих сил оказывалось вполне достаточно для активных действий, когда создавалась угроза опорному пункту западного империализма на Балканах.

В Лондоне господствовала та же атмосфера, что и в Париже. В этом очень быстро убедилась польская военная миссия, прибывшая в Англию 3 сентября и тщетно пытавшаяся в течение недели добиться аудиенции у начальника имперского Генерального штаба Айронсайда. Когда же она была принята, то узнала, что может рассчитывать лишь на получение старых винтовок, и то через 5–6 месяцев.

Мистификация, проводимая западными союзниками и очень скоро ставшая предельно ясной для поляков, вызвала с их стороны гневный протест. Уже 12 сентября начальник польской миссии во Франции писал: «Ввиду того что польская армия, сражаясь героически в течение 16 дней, сдерживает одна все моторизованные силы и почти всю бомбардировочную авиацию немцев, вместе со всем польским народом неся огромные потери и жертвы, я имею честь, господин главнокомандующий, поставить вас в известность, что польский посол в Париже получил приказ передать сегодня его сиятельству господину председателю Совета ноту протеста в отношении недостаточных действий бомбардировочной авиации союзников»^[128].

Это письмо осталось без ответа. Что же можно было ответить? «Мы вступили в войну, — пишет французский исследователь де Барди, — с целью помочь Польше, но не имея на то ни желания (подчеркнуто нами. — Д.П.), ни средств»^[129]. Да, прежде всего именно желания. Не в планах правительств Чемберлена и Даладье было выполнять обеты, данные польскому союзнику. Гораздо лучшим исходом казалось пожертвовать Польшей и позволить гитлеровским армиям выйти к границам Советского Союза. Можно было предполагать — и для этого имелось немало оснований, — что в определенных условиях вермахт уже сейчас пересечет эти границы. Но правда ли, что у Франции не имелось средств для поддержки поляков? Действительно ли союзникам нечем было оказывать помощь? Это немаловажный вопрос, так как и доныне подобное объяснение остается главным в системе оправданий бездействия союзных армий на германской границе в период разгрома Польши.

Осенью Франция отмобилизовывала 110 дивизий. Из них 14 находилось в Северной Африке, 10 — на итальянской границе, 86 предназначалось против Германии. До 1 сентября во Франции было призвано 1550 тыс. резервистов. Всего к моменту начала войны французская армия насчитывала в строю на своей территории 2100 тыс. человек^[130]. Всего вооруженные силы Франции имели в строю на 27 августа 2674 тыс. человек. Кроме того, на континент прибывали 4 английские дивизии. Этим силам противостояла очень слабая немецкая группировка — группа армий «Ц» в составе 33 дивизий, в их числе 19 резервных с немногочисленной артиллерией^[131]. «Западный вал», вокруг которого фашистская пресса вела пропагандистскую шумиху и которым Гитлер намеревался прикрыть границу, еще не был готов. Резерв главного командования сухопутных сил составляли только 4 резервные дивизии^[132].

Ясно, что Франция и Англия в начале сентября после объявления войны имели все возможности выполнить свои союзнические обязательства перед Польшей. Можно предположить, что, если бы в первой декаде сентября 1939 г. союзники перешли в наступление на западе примерно 80 дивизиями против 33 немецких, гитлеровскому командованию для ведения успешной обороны, а затем для перехода к активным действиям потребовалось бы на первых порах увеличить свою группировку на Западном фронте по крайней мере в два раза, то есть перебросить на запад дополнительно примерно 30–35 дивизий, а затем, чтобы превзойти союзников, еще около 25 дивизий. Не имея возможности быстро отмобилизовать новые соединения, гитлеровское руководство, чтобы защитить территорию рейха, вынуждено было бы, помимо ввода резерва ОКХ, последовательно снимать с польского фронта в общей сложности по крайней мере 25 дивизий, что решительно облегчило бы положение поляков, так как наступающая против них группировка уменьшилась бы почти в два раза. Однако союзное командование и пальцем не пошевельнуло, чтобы превратить реальную возможность в действительность. Оно стало верить в символическую, бескровную войну с Германией, войну, которая, подобно объявленной, но не состоявшейся дуэли, станет лишь поводом для «почетного мира» и даст моральное право, «не теряя чести», сговориться с Гитлером за счет Востока.

Так складывалось известное положение, которое вскоре получило наименование «странной войны»^[133]. Союзные руководители не верили в настоящую войну и рассчитывали на мир с Германией. Л. Эмери пишет в своих мемуарах: «Концепция „странной войны“, как ее вскоре презрительно окрестили в Америке, была не нова. По существу говоря, именно эту идею Чемберлен и его коллеги по кабинету так усиленно старались внушить французам перед Мюнхеном»^[134]. Мюнхенцы не теряли надежды, что, увлеченный своими победами, Гитлер уже сейчас продолжит поход дальше на восток и ввяжется в войну с Советским Союзом. Если этого не произойдет немедленно, то, во всяком случае, отсутствие такого буфера, как Польша, позволит гитлеровской армии прийти в соприкосновение с советской границей, а затем в какой-то момент при удобном случае перешагнуть ее.

Дезорганизация высшего командования завершилась отъездом в ночь на 7 сентября главнокомандующего Рыдз-Смиглы с частью офицеров Генерального штаба из Варшавы в Брест^[135]. В Варшаве остался начальник Генерального штаба Стахевич с небольшой группой офицеров. Отъезд главнокомандующего мотивировался угрозой прорыва к Варшаве немецких подвижных войск.

Союзники предали Польшу. Но, сделав это, они обманули не только поляков, но и самих себя, ибо очень скоро гитлеровские армии, которым старательно открывалась дорога на восток, повернули на запад.

2

В то время, когда союзники тешили себя иллюзиями, когда солдаты французской армии на передовых позициях копали свои огороды и состязались в футбол, польский фронт, истекая кровью, рушился под ударами гитлеровских танковых и воздушных армад.

Германские подвижные войска развивали наступление. Их прорывы становились все опаснее. Удары авиации парализовали дневные передвижения. Организованная эвакуация населения прекратилась. Пылали города и деревни. Десятки тысяч беженцев, потерявших кров, объятых ужасом, толпами двигались на восток.

Перед лицом столь трагического развития событий польское верховное командование оказалось банкротом. Именно в эти дни развивается процесс распада системы польского политического и военного руководства. Реакционное правительство бежало из столицы, бросив на произвол судьбы народ и сражающуюся армию. Президент Мосьцицкий уехал из Варшавы в первый же день войны. 4 сентября началась паническая эвакуация государственных учреждений, документов и золотых запасов, 5-го выехали из столицы все члены правительства.

Министры думали временно обосноваться в Люблине. Но чиновники со всеми документами и канцеляриями не смогли прибыть в Люблин по короткому пути через Демблин, подвергавшийся воздушным налетам. Они двинулись разными дорогами и в Люблин не попали. Министры оказались без министерств. Одиночками и группами они разыскивали свой бежавший аппарат и друг друга, разъезжая на автомашинах по дорогам Польши. Многие высшие чиновники бросили государственные дела и занялись эвакуацией семей. Управление страной было парализовано. Мосьцицкий и Рыдз-Смиглы попытались учредить должность военного комиссара, который осуществлял бы в стране исполнительную власть. Назначенный на эту должность губернатор Полесья Костек-Бернацкий практически оказался бессильным что-либо предпринять. Министр иностранных дел Бек добился согласия французского правительства на право убежища для польских руководителей, которые должны были бежать через Румынию.

Старая крепость Бреста предназначалась для командного пункта главкома еще по стратегическому плану «Восток» в случае войны с Советским Союзом. Но когда постепенно в Брест начали съезжаться офицеры Главного штаба и после полудня 7 сентября прибыл главнокомандующий, они увидели крепостные помещения, совершенно не приспособленные к работе^[136]. Телефонную связь удалось организовать только через 12 часов после прибытия главнокомандующего в Брест, и то лишь с армией «Люблин» и командованием 3-го корпусного округа в Гродно, а позже на короткое время — со штабом группы «Нарев». Единственной радиостанцией, прибывшей из Варшавы, длительное время нельзя было пользоваться: отсутствовали шифры, направленные в Брест по железной дороге. После налета немецкой авиации эта станция, которую из-за ее огромных размеров не могли даже поставить в укрытие, была серьезно повреждена и стала работать только на прием. Вскоре, однако, удалось достать коротковолновую морскую радиостанцию, и главком периодически связывался с Варшавой через Пинск. В таких условиях практически руководить военными действиями должен был Стахевич из Варшавы. Штаб главнокомандующего оказался неработоспособным. Однако Стахевич боялся самостоятельно принимать ответственные решения и постоянно обращался за указаниями в Брест, используя для этой цели главным образом офицеров связи, которые с огромным трудом пробирались на автомашинах по дорогам, забитым беженцами. Принимаемые решения безнадежно устаревали и, если доходили до исполнителей, уже не отвечали обстановке. Разделение Генерального штаба между Варшавой и Брестом привело всю его работу в хаотическое состояние. Долгое время не удавалось договориться, откуда, кто и какими войсками будет руководить. Документы и канцелярии, необходимые Стахевичу, оказались в Бресте. Стахевич в переговорах 7 сентября со своим заместителем Якличем, находившимся в Бресте, говорил: «…так работа не может продолжаться. Мы здесь совершенно истощены от усталости. У нас абсолютная нехватка офицеров… В течение целого дня из-за бомбардировок не имеем связи и только вечером можем поговорить, что заставляет меня самого принимать решения большой важности». А Яклич в ответ характеризовал Стахевичу положение: «У нас целый день постоянные поиски войск и высылка офицеров для восстановления связи… С внутренней организацией в крепости Брест большой балаган, который я должен сам ликвидировать. Постоянные налеты авиации. В Бресте бегство во все стороны»^[137]. Развал управления резко углубил общий кризис войны. Командиры стали действовать на свой страх и риск, исходя из собственных расчетов, не зная намерений высшего командования и соседей. Одни спешили сложить оружие, другие, наоборот, мужественно и упорно сопротивлялись даже в безнадежной обстановке, третьи, как, например, генералы Демб-Бернацкий, Андерс и Скворчинский, бросали войска и дезертировали с поля сражения. Польский фронт постепенно распадался на отдельные очаги.

Изучая события тех дней, нельзя не прийти к выводу, что паника и растерянность, охватившие различные районы страны, верховное военное руководство и политическую администрацию, были лучшими союзниками гитлеровцев. Армия и население Польши оказались психологически не подготовленными к войне подобного рода и к борьбе с таким противником. Воспитанная в духе безусловных побед, армия переживала теперь несравнимое моральное потрясение, подрывавшее ее жизненные основы. Ощущение полного бессилия перед лицом опасного врага приводило к еще большему преувеличению его сил, порождало страх, давало почвумногочисленным слухам и легендам, которые под влиянием действий «пятой колонны» разрастались, принимая гиперболические формы, и расползались по стране, парализуя волю менее устойчивой части населения и армии^[138]. Гитлеровцы наделялись особыми качествами, в воображении людей их армия превращалась в необычайную силу, владеющую комплексом совершенно особых методов ведения войны. Здесь и начал зарождаться пресловутый миф о «непобедимости» немецко-фашистского вермахта.

После окончания приграничных сражений командование группы армий «Север» стремилось прежде всего развить наступление через Вислу, Нарев и Буг, чтобы не допустить стабилизации польского фронта.

В штабе группы теперь опасались, что польские войска, отошедшие за Вислу и Нарев, смогут уйти из-под германских ударов дальше на восток. Поэтому командующий группой 8 сентября приказал соединениям быстрее преследовать поляков с фронта и одновременно постараться отрезать им путь отхода. 4-я армия должна была «наступать на отходящего противника, чтобы его задержать», 3-я армия — захватить переправы через Буг и в дальнейшем двигаться к югу, на линию Миньск-Мазовецки-Седлец, чтобы преградить противнику путь отступления. 19-й моторизованный корпус, переброшенный на левый фланг 3-й армии, оставался в руках командующего группой и должен был теперь наступать на Седлец и восточнее^[139].

Итак, созревало новое решение. Его смысл заключался в том, что группа армий «Север» направляет все больше сил на свой левый фланг для глубокого охватывающего удара через Восточную Польшу. По мере получения сведений о германских успехах на других участках здесь планируется все более решительный и глубокий удар 19-м моторизованным корпусом. Штабу этого корпуса были подчинены 10-я танковая, 20-я моторизованная дивизии и бригады «Летцен», а сам корпус вошел в подчинение непосредственно группе армий^[140].

Наступление продолжало развиваться. 3-я армия перешла своим 1-м армейским корпусом Нарев у Пултуска, но 8 сентября части корпуса залегли на Буге под Вышкувом, встреченные огнем 1-й и 41-й польских дивизий. Восточнее корпус Водрига выдвинулся от Рожан к переправам через Буг у Брока. Здесь ему пришлось преодолевать мужественное сопротивление правофланговых частей польской 41-й пехотной дивизии. Лишь с большим трудом на южный берег переправилась кавалерийская бригада, которая, однако, развить успеха не смогла. Генерал Гудериан, вопреки требованию группы армий двигаться строго на юг, стремился развивать наступление к юго-востоку, в направлении Бреста. После ряда боев, особенно с контратакующей польской кавалерийской бригадой «Сувалки» и на переправах у Визны, а также после многих недоразумений, вызванных плохой организацией форсирования, подвижная группа, возглавляемая Гудерианом, в конце концов переправилась через Нарев и двинулась главными силами вдоль восточного берега Буга, встречая лишь разрозненное сопротивление польских отрядов. Она теперь глубоко охватывала с востока польские группировки, продолжавшие сражаться на Буге и Нареве. Тем временем пехотные соединения 3-й армии, с трудом перейдя через Буг у переправы Брок, наступали с северо-востока к Варшаве. Одновременно они осуществляли глубокий обход всего варшавского района двумя пехотными дивизиями и танковым соединением «Восточная Пруссия» через Седлец на Демблин. С северо-запада к Варшаве приближались войска 4-й армии.

На южном участке фронта события развивались все более стремительно.

В штабе группы «Юг» 6–7 сентября складывалось впечатление, что польские войска западнее Вислы уже полностью лишены свободы маневра и отказываются от борьбы. Поэтому на 7 сентября все корпуса получают задачу преследовать поляков с наибольшим маршевым напряжением. Выполняя этот приказ, 14-я армия широким фронтом двинулась к Сану. Командование группы армий сосредоточивает все больше усилий на южном фланге, имея в виду быстрым преследованием воспрепятствовать созданию нового польского фронта на Сане и одновременно облегчить 8-й и 10-й армиям трудную переправу через Вислу, которую им предстояло совершить в ближайшие дни. 14-я армия рассредоточивала усилия веерообразно, не создавая нигде ясно выраженной группировки. Более компактно продвигалась 10-я армия, имевшая теперь задачу прорваться своими тремя «группами преследования» к Висле на участке Пулавы — Гура Кальвария, Уже 6–7 сентября воздушная разведка донесла о сосредоточении значительных польских сил южнее Радома и севернее Илжи. Это были отошедшие части армии «Прусы» и армии «Люблин». На основе данных разведки задачи подвижных войск были уточнены. Цель состояла в том, чтобы скорее выйти к переправам через Вислу и занять пути отхода вновь обнаруженной польской группировки, одновременно глубоко охватив ее с флангов.

Осуществляя этот план, 15-й моторизованный корпус после тяжелых боев обошел с востока лесной район Илжи и 9 сентября установил связь восточнее Радома с частями 14-го моторизованного корпуса, наступавшими на Демблин. Подошедшие правофланговые соединения 10-й армии концентрическими ударами окружили польскую группировку между Радомом и Илжей.

Тем временем немецкий 16-й моторизованный корпус, наступавший севернее Пилицы, свободно продвигался к северо-востоку. Так как перед 4-й танковой дивизией не было противника и открывалось свободное шоссе на Варшаву, ей была поставлена задача ворваться в польскую столицу и овладеть мостами через Вислу. Темп марша нарастал. 1-я и 4-я танковые дивизии теперь двигались, не встречая сопротивления. Вскоре они оторвались от общего фронта до 70 км. 1-я танковая дивизия захватила мосты у Гура Кальвария. 4-я танковая дивизия, достигнув 8 сентября Варшавы, встретила на ее окраинах упорное сопротивление и остановилась. Все попытки преодолеть польскую оборону оказались безрезультатными.

Теперь германские войска вышли к Висле уже на ряде участков. Они перешагнули линию Буг-Нарев и выдвинулись к Сану. Но все же значительные силы польской армии ушли из-под удара.

3

Крупнейшим из сражений в центральной части Польши была битва над Бзурой, которая произошла западнее Варшавы в период с 9 по 18 сентября между польской армией «Познань», частью сил армии «Поморже» с одной стороны и соединениями немецких 8-й и 10-й армий — с другой.

Общий ход Польской

кампании 1939 г.

Участок, на котором развернулась битва, ограничен с севера рекой Висла, с юга — ее притоком Бзура, с запада и востока — городами Кутно и Сохачевом. В этот район и далее к Варшаве отходили из-под угрозы немецких фланговых охватов еще не вступившие в сражения войска армии «Познань». Тот факт, что армия более недели отступала, не вынув меча из ножен, когда враг уже глубоко проник на территорию Польши, составлял основу принятого вскоре командующим армией генералом Кутшебой решения не просто двигаться к Варшаве, избегая противника, а прежде нанести удар по немецкой 8-й армии. План этого удара складывался вопреки выводам, которые подсказывало неблагоприятное соотношение сил, вопреки прямому запрету Рыдз-Смиглы. Моральный момент — чувство горечи за тяжелые неудачи и потери армии, внутренний протест против отхода без того, чтобы испытать военное счастье, желание ответить врагу ударом на удар — играл здесь, по-видимому, значительно большую роль, чем оперативные соображения и строгие штабные расчеты.

Переходу в наступление армии «Познань» способствовала обстановка в районе Бзуры. Она сложилась в связи с просчетом немецкого командования, предполагавшего, что польская армия полностью и повсеместно разбита и больше не сможет угрожать активными контрмерами.

Немецко-фашистская 8-я армия после окончания приграничных сражений получила задачу преследовать поляков «с наивысшим маршевым напряжением» и прорваться на Лович, имея главную группировку между Лодзью и Бзурой. Поскольку армия не имела на севере соседа, то при этом «беге к Ловичу» неизбежно открывался северный ее фланг, которому угрожала отходившая в то же самое время на восток, но севернее, польская армия «Познань» с присоединившимися к ней частями армии «Поморже».

Генералы Рундштедт и его начальник штаба Манштейн допустили крупную ошибку. Они считали, что эта польская группировка, о появлении которой уже 7 сентября сообщала авиация, отходит на Варшаву и в бой ввязываться не будет и что река Бзура — достаточное прикрытие северного фланга 8-й армии. Ошибочности подобной оценки обстановки не может не признать даже Форман. «Приказ свидетельствует, — пишет он, — что Браухич также рассчитывал только на отход поляков в направлении Варшавы, но никоим образом не на сильное наступление против северного фланга 8-й армии»^[141]. Германские высшие штабы недооценили поляков, поставили 8-ю армию под сильный фланговый удар армии «Познань» и вызвали кризис, чуть не стоивший немцам провала всей операции под Варшавой.

Польские командиры на этом участке фронта руководствовались иными соображениями, чем те, которые им приписывали немцы.

Инициатор битвы над Бзурой командующий армией «Познань» генерал Кутшеба пишет в своих мемуарах: «…мне казалось правильным действовать возможно дольше впереди усиленной линии озер (то есть впереди главной линии обороны. — Д.Я.)… В свободном предполье, имея резервы, я мог наносить частные удары или вести подвижную оборону, выигрывая время… Поэтому с тяжелым сердцем я видел наш отход без боев»^[142].

Замысел командующего армией «Познань» от 7 сентября преследовал, по его словам, ограниченную цель: частью сил армии нанести удар из района Кутно на Стрыков, разбить северную фланговую группировку 8-й немецко-фашистской армии и тем обеспечить дальнейший отход армий «Познань» и «Поморже» на Варшаву^[143].

Для нанесения удара генерал Кутшеба создал оперативную группу под командованием генерала Кноля в составе трех пехотных дивизий (25, 17 и 14-я) и тяжелого артиллерийского полка^[144]. 8 сентября группа развернулась на северном берегу Бзуры между Ленчицей и Пионтеком на фронте 24 км.

Группа Кноля перешла в наступление темной ночью 10 сентября, когда германская авиация не могла прижать ее к земле. Неожиданный удар отбросил гитлеровцев на несколько километров к югу от Бзуры. В завязавшихся упорных боях польские войска сражались героически, особенно под Ленчицей, Пионтеком, Унеювом и Гелестынувом^[145]. День победы под Гелестынувом справедливо был назван великим днем 17-й польской дивизии, разгромившей здесь части 17-й немецкой пехотной дивизии. В последующих боях 10 и 11 сентября была наголову разбита и 30-я немецко-фашистская пехотная дивизия. Группа Кноля захватила 1500 пленных, в том числе командира полка, более 30 орудий^[146]. Прикрытия северного фланга 8-й армии теперь было ликвидировано, и польская группировка могла наступать далее к югу, прямо в тыл немцам, двигавшимся на Варшаву.

Все это, происшедшее за какие-нибудь сутки, было для немцев ударом грома среди ясного неба. Все перепуталось на центральном участке фронта. Германское командование стало снимать войска где только возможно и перебрасывать их к северу от Лодзи, чтобы предотвратить катастрофу. Первоначально сюда прибыли три пехотные дивизии из 8-й и 10-й армий, а вскоре были стянуты 16 немецких дивизий — значительная часть сил группы армий «Юг». Столь паническая реакция германских командиров свидетельствовала о том, насколько, в сущности, непрочными считали они в те дни свои успехи. Армия «Познань» втянулась в тяжелое сражение. Задача отхода на Варшаву сама собой отодвинулась на второй план.

Тем временем, в связи с продвижением 3-й немецкой армии в Восточной Польше и созданием ею угрозы глубокого обхода всей северной группировки польских войск, главное польское командование 10 сентября решило отвести возможно больше сил в Юго-Восточную Польшу и создать несколько новых группировок. Решение главкома гласило: «Группа армий Соснковского должна удержать восточную Малую Польшу и границу с Румынией. Армия Пискора должна обороняться по Висле от Сандомира до устья Вепша. Направление возможного отхода — на Томашув-Любельский. Отход с линии Висла-Вепш — отдельным приказом.

Мое желание — чтобы армия на этой линии выдержала до тех пор, пока не пробьется через Радом на Красник группа Кутшебы».

На основе этого указания армии «Познань» в ходе битвы над Бзурой была поставлена новая задача — вместо отхода на Варшаву отступать к Радому и Краснику. Так как шифр попал в руки немцев, Генеральный штаб передал приказ об изменении направления отхода в штаб армии «Познань» открытым текстом в виде «жаргонной» телеграммы^[147]. Но 11 сентября главное командование вновь отменило свое решение и снова приказало двигаться на Варшаву.

Битва над Бзурой приближалась к кульминационному пункту, когда 11–12 сентября в район сражений стали прибывать части армии «Поморже», отступавшие из-под Быдгоща. Появились некоторые перспективы, но все зависело от того, насколько удастся организовать дальнейшие бои. Командующие армиями «Познань» и «Поморже» не смогли договориться о совместных действиях, о разделении командования и взаимной подчиненности.

В неувязках и колебаниях поляки потеряли трое суток (11–13 сентября). За это время танковые части немецкой 10-й армии, отброшенные 8 и 9 сентября от Варшавы, были повернуты фронтом на запад. 13 сентября при поддержке до 200 самолетов они перешли в наступление против армий «Познань» и «Поморже», нанося удар теперь уже с востока от Варшавы и отрезав польским войскам пути отхода. Отвергая неоднократные требования врага о сдаче, польские воины вновь и вновь шли в атаку с надеждой прорваться из кольца. Однако численное и техническое превосходство немцев было подавляющим. Их самолеты непрерывно бомбили и обстреливали на бреющем полете польские позиции и районы сосредоточения войск. Пылали леса и деревни. Мужество польских солдат в бою поражало немцев, приводило их в замешательство. Польская кавалерия, вооруженная пиками и саблями, неоднократно бросалась в отчаянные атаки, а пехота с песнями шла вперед и попадала под удары артиллерии и авиации. 8-я армия, неся тяжелейшие потери, шаг за шагом пятилась к югу. Немецко-фашистское командование было вынуждено срочно перебросить из-под Радома в район Кутно дополнительно 15-й моторизованный корпус и другие части. Польская группировка пробилась в Кампиносские леса восточнее Варшавы, но здесь была полностью окружена и расчленена. Лишь незначительная ее часть прорвалась в Варшаву и Модлин. К 18 сентября немцы захватили около 100 тыс. пленных.

Исход сражения над Бзурой, которым и поныне гордятся германские милитаристы, был следствием прежде всего их огромного перевеса в силах. Малая подвижность польской армии, отсутствие воздушного прикрытия, плохая связь, незнание командирами общей обстановки довершили дело. Гитлеровцы окружали польскую группировку танковыми и механизированными соединениями, которых поляки не имели. Они бомбили ее авиацией, которой у поляков здесь не было.

Поляки, сражавшиеся на Бзуре, надолго сковали ударные силы немецко-фашистской армии, отвлекли на себя часть гитлеровских соединений от Варшавы, облегчили общее положение польских войск на южном фланге и нанесли вермахту урон общей численностью в несколько десятков тысяч человек. Немецкий успех на берегах Бзуры был куплен немалой ценой. У буржуазной историографии нет оснований превозносить битву над Бзурой как «величайшее достижение военного искусства»^[148].

После битвы над Бзурой центральное направление обнажилось. Сопротивление польских вооруженных сил западнее Вислы было сломлено. Немецкие войска в ряде мест переправились через Вислу. Основная часть территории Западной Польши до Вислы и Сана с ее крупными военно-экономическими центрами и хорошо развитой системой коммуникаций оказалась потерянной.

Под торжественно-траурные католические гимны, которые непрестанно передавало радио Варшавы, погибало польское буржуазно-помещичье государство.

4

Несмотря на тяжелые удары, обрушившиеся на армию, созданную режимом Пилсудского — Рыдз-Смиглы, ее воины на многих участках сражались храбро, вдохновляемые идеями защиты национальной свободы и независимости. Среди ярких эпизодов мужественной борьбы польских войск против захватчиков особенно выделяется упорная оборона Хеля и предместья Данцига — Вестерплатте.

«Вестерплатте еще борется» — эти слова, многократно передаваемые польским радио, воодушевляли польских солдат на борьбу.

Стойкая оборона Вестерплатте вписала героическую страницу в военную историю польского народа.

Однако наиболее ярким событием германо-польской войны была оборона Варшавы.

В условиях столкновения двух государств с реакционными общественными и государственными системами оборона Варшавы особенно наглядно свидетельствовала о том, что польские патриоты вели национально-освободительную борьбу, защищая не прогнивший общественный строй, а свою свободу и право на самостоятельное национальное существование.

Борьба за польскую столицу продолжалась с 8 по 28 сентября^[149].

Приказ на организацию обороны Варшавы был отдан военным министром сразу же после начала войны, 3 сентября в связи с наметившимся немецким прорывом из «ченстоховской бреши». В письменных указаниях командования говорилось, что угроза прорыва немецких танков создает необходимость организовать оборону Варшавы с юга, подготовить оборону мостов и одновременно принять меры к их уничтожению в случае необходимости^[150]. На Средней Висле создавалось два участка обороны: северный — от Модлина до Демблина, южный — далее до Сандомира. Оборона Варшавы готовилась в рамках северного участка, который по приказу главкома возглавил бывший главный комендант пограничных войск генерал Чума. Ему подчинялись пять батальонов с артиллерией.

Прорыв немцев на Варте под Серадзом 5 сентября привел польское главное командование к мысли, что угроза столице возникает не с юга, а главным образом, с юго-запада. Следовало немедленно усилить гарнизон, что можно было сделать только за счет войск, отходивших с запада. Поэтому на следующий день генерал Стахевич потребовал от армий «Познань» и «Поморже» направить часть сил к столице и одновременно приказал Чуме «оборонять варшавские мосты до прибытия генералов Кутшебы и Бортновского»^[151]. Гарнизон Варшавы усиливался еще в общей сложности шестью батальонами с артиллерией^[152]. Этих сил едва хватало даже для организации обороны города западнее Вислы. Но угроза быстро надвигалась и с востока. Следовало думать об организации обороны восточного предместья Варшавы — Праги. По приказу Чумы было сформировано еще три пехотных полка для обороны восточных районов города^[153]. Так постепенно польская столица превращалась в изолированный бастион, к которому со всех сторон подступали вражеские дивизии.

В эти тревожные дни оборону Варшавы возглавил президент города Стефан Старжинский, показавший себя в трудной обстановке стойким и честным патриотом, энергичным руководителем. 5 сентября Старжинский приступил к организации так называемой гражданской обороны. Он поручил возглавить ее магистру Я. Регульскому, ставшему главным комендантом города.

В обращении Старжинского и Регульского к населению Варшавы 6 сентября разъяснялись функции гражданской обороны, содержался призыв к патриотизму и дисциплине. Под руководством Старжинского была проделана очень большая работа по организации населения для борьбы, поддержанию его духа, снабжению, эвакуации, созданию боевых групп, пожарных и санитарных команд и т. д.^[154]

Численность гарнизона столицы постепенно возрастала за счет войск, прибывавших в город из западных районов страны. Однако вплоть до окончания военных действий регулярных частей в Варшаве оставалось очень мало. Так, по данным на 17 сентября, численность гарнизона составляла: людей — 17 825, лошадей — 3670, винтовок — 10 475, пулеметов — 475, противотанковых пушек — 34, пушек 75-мм и 105-мм — 30. В Варшаве и ее восточном предместье — Праге имелось только 36 зенитных орудий.

Организация обороны города была с военной точки зрения вполне целесообразной. Территория разделялась на два участка обороны — западный и восточный. Первый включал собственно город, расположенный на западном берегу Вислы; второй — предместье Варшавы — Прагу на восточном берегу реки. Западный участок состоял из трех подучастков, каждый из которых имел два-три батальонных района, носивших названия обороняемых ими городских районов («Воля», «Охота», «Мокотов»). Кроме того, имелись отдельные группы: обеспечения мостов, охраны Вислы, охраны цитадели.

Для прикрытия с воздуха варшавского оборонительного района польское главное командование назначило авиационную бригаду, имевшую 53 самолета^[155]. Артиллерия ПВО действовала в районе столицы до 5 сентября, а потом часть ее была переброшена в Брест для прикрытия нового командного пункта Рыдз-Смиглы^[156].

Казалось бы, ввиду слабости регулярных войск Варшавы оборона столицы не имела надежд на успех в борьбе против сильного противника. Тем не менее она продолжалась успешно 20 суток, сковала крупную группировку гитлеровских вооруженных сил, сорвала немецкие оперативные планы.

Необычайная для тех условий стойкость обороны Варшавы объяснялась участием в ней трудящихся масс, прежде всего героического варшавского пролетариата. Активная борьба народа — рабочих, солдат, трудовой интеллигенции — придала обороне столицы характер национально-освободительной борьбы. В первых рядах защитников Варшавы выступали польские коммунисты и представители левых социалистов. Вырываясь из тюрем, брошенных охраной, коммунисты вступали в отряды добровольцев и личным примером увлекали трудящихся Варшавы на самоотверженную борьбу. По призыву Старжинского тысячи варшавян пошли на строительство баррикад и противотанковых заграждений. Были созданы отряды Красного Креста, пункты первой помощи, пожарные и санитарные отряды. Организовался столичный комитет общественной взаимопомощи. 5 сентября на совместной конференции руководства ППС и командования обороны Варшавы принимается важное решение о создании рабочих батальонов обороны Варшавы, которые предназначались главным образом для саперных работ. Первоначально было сформировано шесть рот^[157]. Рабочие батальоны впоследствии сыграли выдающуюся роль в ходе борьбы за Варшаву. Из них создавались боевые, строительные, диверсионные группы, которые выполняли наиболее сложные и опасные задания: проводили ночные нападения на вражеские отряды в окрестностях города, на штабы, бронемашины, танки и т. п. В одном из таких батальонов сражался Владислав Гомулка.

Рабочие батальоны стали одной из форм проявления активности варшавского пролетариата в борьбе за столицу. Они пополнялись главным образом за счет добровольцев. 12 сентября рабочие формирования получили название добровольческой рабочей бригады. В ее рядах насчитывалось 22 роты, всего около 6 тыс. человек.

Энтузиазм трудящихся был велик.

Когда Старжинский потребовал 600 человек, обреченных заранее на почти верную смерть, чтобы атаковать германские танки, на зов явилось больше 6000 добровольцев, из которых 3000 вышли из тюрем, оставшихся без охраны, так как вся тюремная стража и полиция были отосланы на переднюю линию. Народ возводил баррикады, выворачивая камни из мостовых, опрокидывая трамваи и автомобили, спиливая деревья бульваров и парков, нагромождая на улицах матрасы, мебель и всякого рода хозяйственную утварь. В каждом квартале образовался свой добровольческий отряд. Когда не хватало оружия, шли в ход топоры плотников, резцы и долота каменщиков, инструменты механиков, автомобильные рессоры, все попадавшиеся под руку железные брусья, даже ножи мясников и кухонные ножи, насаженные на палки от метелок. Образовались отряды вооруженных женщин и женщин-санитарок. Во всех госпиталях открыты были ускоренные курсы медицинских сестер. Появились военные мастерские, в которых женщины приготовляли корпию и бинты. Школьники средних школ образовали отряды курьеров и «национальные батальоны», на которые возлагалась обязанность подносить боеприпасы на первую линию.

На совещании у командующего армией «Варшава» 15 сентября было заявлено, что глава города может доставить любое количество добровольцев. Для их вооружения забрали оружие у нестроевых частей, раненых; часть волонтеров удалось вооружить.

Оборона Варшавы сплотила патриотов из всех классов и партий, объединила лучших сынов народа в общей борьбе против захватчиков.

Только благодаря широкому участию населения столицы, и прежде всего рабочих, удалось в короткий срок подготовить Варшаву к обороне, превратить ее в сильный укрепленный район. Днем и ночью работали трудящиеся в предместьях, на улицах и площадях города, возводя оборонительные сооружения.

Уже в первые дни войны над Варшавой завязались воздушные бои. Польская авиационная бригада смело вступала в схватки с превосходящими силами немецкой авиации. Она несла потери, но причиняла ущерб и врагу. Так, 3 сентября польские летчики сбили два немецких самолета и один посадили, 5-го — 9 самолетов, а 6-го — 15^[158]. Однако этим ее успехи ограничились. 6 сентября, в связи с бегством Рыдз-Смиглы в Брест, бригада была снята с обороны Варшавы и переброшена к Бресту. Главком оставил защитников и жителей столицы без воздушного прикрытия.

Бои за Варшаву начались 8 сентября. Перед вечером 4-я танковая дивизия 10-й немецкой армии, наступавшая через Пиотркув, своим передовым отрядом ворвалась с юго-востока в город. Танки двинулись по Груецкому шоссе и атаковали оборонительный район «Охота» Здесь они неожиданно встретили активное сопротивление. Очень скоро четыре танка оказались подбитыми. Два из них уничтожили отряды добровольцев. На следующий день в 7 часов 45 минут 4-я танковая дивизия вновь атаковала 30 танками при поддержке артиллерии тот же район польской обороны. Несколько танков, которым удалось проникнуть на улицу предместья, попали в ловушки, вырытые жителями города накануне. Облитые бензином, они были сожжены вместе с экипажами. Два германских легких танка ворвались в город со стороны Повонски и подверглись нападению вышедшей из домов толпы. Очевидцы свидетельствуют, что, несмотря на яростный огонь, который вели экипажи из пулеметов, танки были буквально погребены под массой напавших на них горожан, разбиты разъяренным народом, а сидевшие в них люди убиты ударами ножей и дубин. Патриотический подъем трудящихся Варшавы нарастал. Помыслы каждого были только о борьбе с врагом. Каждый предлагал свои услуги на любом участке^[159]. Еще две немецкие танковые атаки 9 сентября и попытки прорваться в город 10-го и в ночь на 11-е закончились для немцев столь же плачевно.

Это был явный провал, еще одна крупная неожиданность для немецко-фашистского военного командования, которое до этого ни на минуту не сомневалось в быстром падении польской столицы. Уверенность была настолько полной, что генерал Рейхенау, получив первые доклады о боях 4-й танковой дивизии под стенами польской столицы, в приказе, отданном 9 сентября, сообщил: «4-я танковая дивизия в соответствии с приказом очистила западную часть Варшавы (подчеркнуто нами. — Д. Л.), которая планомерно обстреливается сильной польской артиллерией всех калибров с восточного берега Вислы»^[160]. Генерал не мог и думать, что поляки задержат его танки и что эти танки не выполнят его личного распоряжения — взять польскую столицу. Сообщение о захвате Варшавы сразу же передало по радио и ОКВ. Впоследствии командир немецкой 4-й танковой дивизии Рейнгардт вспоминал о разочаровании, постигшем немецкое командование в связи с неудачей под Варшавой^[161]. Рассказывая о стремительном прорыве своей дивизии, он не мог не похвалиться, что, как он замечал, «в глазах у всех светила радость», так как вот сейчас, на восьмой день войны, дивизия вступит в столицу врага. Но вышло иначе, признает Рейнгардт: на окраинах танки были встречены сильным огнем, баррикадами, орудиями ПТО, которые «закрыли дорогу головным танкам». Дивизия остановилась. «В этих условиях, — продолжает Рейнгардт, — нельзя было и думать о прорыве в город…»

Ощутив прочность обороны города, командующий группой армий «Юг» отказался от дальнейших попыток взять Варшаву с ходу. Танковые соединения 10-й армии пришлось сменить пехотой. Осада Варшавы поручалась 8-й армии. Предстояло разрабатывать новые планы борьбы против польской столицы.

Защитники столицы были непоколебимы в своем намерении сражаться. 8 сентября польское главное командование отдало приказ о создании армии «Варшава», во главе которой был поставлен генерал Руммель — в недавнем прошлом командующий армией «Лодзь»^[162]. По решению главного командования от 10 сентября Варшава становилась особым самостоятельным районом обороны. Это и понятно, так как в результате продвижения немецко-фашистской 3-й армии через Нарев и Буг к югу и выхода ее частей на восточные окраины столицы 13 и 14 сентября кольцо окружения вокруг Варшавы замкнулось с востока. Отныне гарнизон мог рассчитывать только на свои силы и ресурсы.

Оборона крепла. Она становилась все активнее. Диверсионные вылазки польских добровольцев приносили успехи. Как только 9 сентября городское радио передало указ о наборе в рабочие батальоны, к пунктам вербовки двинулись добровольцы. Только за первый день их пришло более тысячи. Быстро сформированные роты и взводы направлялись к переднему краю обороны для строительства противотанковых заграждений. 12 сентября варшавская добровольческая рабочая бригада насчитывала уже около 4 тыс. человек. Успешные вылазки Добровольческих отрядов натолкнули на мысль усилить добровольцами из рабочих батальонов войсковые части переднего края. С 13 сентября этот план проводится в жизнь. Если Варшавская добровольческая рабочая бригада насчитывала в конечном счете примерно 5 тыс. человек, распределенных в 22 роты, то из них тысяча человек несла службу в первой линии^[163]. Это были главным образом представители варшавского пролетариата и рабочие других городов, школьники, студенческая молодежь, ремесленники. Среди добровольцев имелись группы польских коммунистов.

В период битвы над Бзурой активность немецкой артиллерии и авиации против Варшавы ослабла. Битва на время облегчила положение варшавян. Но после 17 сентября удары с воздуха и земли возобновились. Только в течение этого дня по городу было выпущено более 5 тыс. снарядов. Районы Старого Мяста и Дворцовой площади подверглись ожесточенной бомбардировке. В последующие дни огневые удары наносились по новым и новым районам столицы. Прекратилась подача воды и газа. Тушить пожары становилось все труднее. Однако сопротивление и энтузиазм защитников Варшавы не ослабевали. Гитлеровское командование пришло к выводу, что сломить оборону польской столицы можно лишь путем подавления ее массой войск, техники, сильнейшими авиационными ударами. В середине сентября ОКХ и штаб военно-воздушных сил приступают к подготовке генерального штурма.

Еще 12 сентября Гитлер, прибывший в район Варшавы, на совещании с Герингом и Кейтелем потребовал подвергнуть город беспощадной авиационной бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. Одновременно гитлеровское командование пытается подорвать оборону польской столицы изнутри. На город были сброшены листовки, в которых гитлеровское командование обвиняло население Варшавы, что оно «ведет войну франтиреров» и тем… нарушает международное право. Поистине верх кощунства! Город приказывалось сдать в течение 12 часов без боя. Если же это требование не будет выполнено, то гражданское население получало 12 часов на то, чтобы уйти из города по шоссе на Седлец и на Гарволин. По прошествии этого времени, заканчивалось обращение, «весь район Варшавы станет военной областью со всеми вытекающими последствиями»^[164].

Это обращение полностью выдавало гитлеровцев, так как свидетельствовало о признании ими народного характера польского сопротивления, внушавшего особый страх. Прикрываясь личиной гуманности, они стремились вывести из города гражданское население, составлявшее, как они поняли, главную силу варшавской обороны. Но добиться этого им не удалось. Варшава не сдалась. Сопротивление продолжалось.

19 сентября командующий 8-й армией отдал приказ о подготовке генерального штурма, который предполагалось завершить к 25 сентября. В ночь на 22 сентября немцы приступили к артиллерийской и авиационной подготовке окончательного штурма. Шквал снарядов и бомб обрушился на Жолибож, Марымонт, Старое Място. Уже через два дня оказались полностью выведенными из строя электростанции и телефонная сеть, замолкло радио. Город погрузился во мрак. Следующий день был для варшавян наиболее трудным — авиационные и артиллерийские удары достигли наивысшей силы. Волна за волной налетали немецкие бомбардировщики на жилые кварталы; не встречая почти никакого противодействия, они методически разрушали город. Сотни людей, засыпанных обломками, взывали о помощи. Госпитали, больницы были переполнены ранеными. Убитых хоронили в городских скверах, на огородах. Отсутствие воды делало невозможной борьбу с пожарами. Варшава представляла собой море пламени^[165].

Общий штурм начался 27 сентября. Удар на западном участке обороны был отбит подразделениями 40-го и 41-го польских пехотных полков. Разгорелись бои также на других участках обороны. Наиболее ожесточенный характер они приняли в Черняхове и Жолибоже. Многочисленные атаки немцев защитники города отбили с большими потерями для наступающих.

Один из очевидцев боя писал, что, судя по настроению жителей, они расправились бы самосудом с властями, если бы последние высказали желание капитулировать. Каждый, кто покидал свой дом, не был уверен, что вернется живым, так же как, возвращаясь домой, нельзя было предвидеть, найдешь ли его уцелевшим. Но у варшавян не было сомнений в необходимости продолжать борьбу. Защита столицы стала делом национальной чести. Люди все еще не теряли надежды на помощь Англии и Франции, они еще не примирились с мыслью, что Польше изменили и в Лондоне, и в Париже. Всякий раз, когда жители города замечали вдали на горизонте стаю самолетов, они думали, что это английские бомбардировщики, но это шли немецкие эскадрильи бомбардировщиков или разведывательные самолеты.

Польское руководство пришло к выводу, что возможности обороны исчерпаны. Оно считало, что общая обстановка безнадежна и нужно прекратить сопротивление, что материальные потери невосполнимы, дезорганизация непоправима.

В 13 часов 15 минут 28 сентября был подписан акт о капитуляции Варшавы. Большая часть войск и жителей столицы не поддерживала решение властей о прекращении борьбы и о сдаче города. Некоторые офицеры кончали жизнь самоубийством, не желая сдаваться. Солдаты и целые подразделения игнорировали приказ о сдаче оружия на специальные пункты. Они закапывали или уничтожали свое вооружение, чтобы оно не досталось врагу.

Немецкий генеральный штурм не повлек за собой прорыва всей польской обороны, на что рассчитывало гитлеровское командование.

В ходе обороны Варшавы, согласно польским данным, погибло около 2 тыс. польских офицеров и солдат, в госпиталях в день капитуляции находилось около 16 тыс. раненых. Среди гражданского населения около 10 тыс. человек были убиты, много десятков тысяч — ранены. В плен попали 5031 офицер, 97 425 унтер-офицеров и рядовых^[166]. До 20 % зданий города оказались разрушенными, в том числе национальная святыня — Королевский замок, множество памятников искусства, библиотек, музеев.

В последние дни сентября гарнизон Варшавы покидал город, а утром 1 октября немецкая 10-я пехотная дивизия, командир которой генерал Кохенгаузен стал комендантом города, вступила на улицы. Ее встретила молчащая полуразрушенная Варшава. Открывался новый акт трагедии, новый этап борьбы польской столицы.

Обстановка на всех фронтах в середине сентября была для польской армии исключительно тяжелой. Единственное решение, которое считало возможным принять в этих условиях польское главнокомандование, заключалось в том, чтобы сосредоточить как можно больше сил в юго-восточных районах страны, вблизи границы союзной, хотя и не воюющей Румынии, и здесь продолжать сопротивление. Именно в таком духе и была составлена директива Главного штаба от 10 сентября. Новый оборонительный фронт предполагалось создать за счет войск, отходивших за Вислу и Сан в южном и юго-восточном направлениях, а также за счет резервных формирований. С севера сосредоточение войск должны были прикрывать части армии «Люблин».

Приказ от 10 сентября был последним общим распоряжением польского главнокомандования. Вслед за тем оно покинуло Брест и двинулось в направлении румынской территории, потеряв на несколько дней всякое управление войсками. Очень скоро обнаружилось, что выполнить новое решение не представляется возможным. В тылу польских южных армий под Львовом появилась немецкая горная дивизия, шедшая с Дуклинского перевала. Танки Клейста двигались через Средний Сан к Бугу. Польское верховное командование уже не могло управлять действиями вооруженных сил. Директиву от 10 сентября не удалось своевременно довести до всех штабов. Соединения действовали на свой страх и риск, не зная, что происходит на других участках фронта.

Польской армии как организованного целого начиная со второй половины сентября не существовало. Гитлеровские дивизии широким фронтом катились к границам Советского Союза, и кто мог поручиться, что этот вал затормозит свой бег у советских рубежей? Запад затаил дыхание. Желаемое могло стать явью.

Но 17 сентября по приказу Советского правительства войска Красной Армии перешли границу распавшегося польского государства и начали Освободительный поход в Западную Белоруссию и Западную Украину. Этот решительный акт сразу внес полную ясность и в события, и в перспективы.

Цель похода состояла, как известно, прежде всего в том, чтобы выйти на западные границы Западной Украины и Западной Белоруссии и взять под свою защиту жизнь и имущество местного населения, стремившегося к воссоединению с советскими республиками.

Поход на Запад был необходим и для того, чтобы не позволить Гитлеру в несколько ближайших дней подвести свои ударные силы к границе Советского Союза. Советское правительство было уверено в неизбежности в недалеком будущем германской агрессии против нашей страны. Поэтому стремление уменьшить стратегический плацдарм потенциального врага, отдалить исходный рубеж его будущего развертывания, остановить его марш к советским рубежам было вполне обоснованным и абсолютно необходимым с военной и политической точек зрения, особенно если рассматривать это событие в масштабах Второй Мировой войны в целом. «Польша — плацдарм Германии для будущего», — заявил Гитлер сразу же после окончания польского похода^[167]. Под «будущим», конечно, подразумевалось нападение на СССР.

Освободительный поход Красной Армии оказался в значительной мере неожиданным для всего германского командования и высших штабов, убежденных, что в результате разгрома польской армии вермахт быстро и свободно выйдет на советскую границу. Именно в этом направлении в середине и второй половине сентября разрабатывались некоторые планы. Если бы этим планам суждено было осуществиться, то удар 22 июня 1941 г. последовал бы с рубежа, расположенного на сотни километров ближе к жизненным центрам Советского Союза, чем это произошло на самом деле.

Проследим по приказам гитлеровского командования, как после форсирования немецкими войсками Буга и Сана оно старалось поскорее продвинуть свои дивизии к советской границе. Уже 10 сентября группа Водрига получила задачу на следующий день «по меньшей мере достигнуть линии Малишева — Руски»^[168]. 11 сентября начальник штаба группы армий «Север» генерал фон Зальмут отдал приказ войскам занять Осовец и Белосток^[169]. На следующий день командующий группой армий генерал фон Бок требует от 19-го моторизованного корпуса овладеть Брестом, после чего, согласно его же приказу, группа армий «Север» «собирает на левом фланге группу для удара в восточном направлении» (подчеркнуто нами. — Д. П.)^[170]. Кто может сомневаться, что удар группы армий от Бреста на восток — а такой удар мог быть только очень сильным — рассматривался как самое решительное наступление до советской границы, и кто мог быть вполне уверенным, что при удобном случае гитлеровцы не решили бы двинуться и дальше? В тот же день 21-му армейскому корпусу было приказано «наступать через Замбрув в восточном направлении»^[171]. 15 сентября Бок распорядился направить соединения левого фланга 3-й армии на Луков, Мендзыжеч (в 250 км от границы СССР), а командующему 4-й армией — организовать наступление к востоку с ближайшей задачей выйти на линию Волковыск — Гродно (150 км от советской границы). 19-му моторизованному корпусу ставилась задача «одной моторизованной и одной танковой дивизиями продвигаться на Влодава, Ковель (170 км от нашей границы). Одна моторизованная дивизия, усиленная танковым подразделением, подчинялась 4-й армии с целью достигнуть через Кобрин, Пружаны линии Барановичи-Слоним»^[172] (50 км от советской границы).

Так обстояло дело на северном участке фронта.

Немецкая группировка, наступавшая на юге, также быстро продвигалась к границе СССР. 17 сентября она достигла тремя пехотными, двумя танковыми и одной легкойпехотной дивизиями Дрогобыча, Львова, Равы-Русской и Владимира-Волынского.

Таким образом, в середине сентября масса германских войск, не имея перед собой организованной линии обороны, широким фронтом вторгалась в Западную Белоруссию и Западную Украину. Нацеленная дальше на восток, она стремительно катилась по направлению к советским рубежам. К 17 сентября 21 немецкая дивизия, из них 4 танковые, 3 моторизованные и легкие и 14 пехотных, находились на удалении 150–250 км от нашей границы. Так как темп продвижения немецких танковых и моторизованных группировок достигал в это время 25–30 км в сутки, то при отсутствии организованного польского сопротивления выход этих войск на советскую границу можно было ожидать через 4–8 суток, то есть к 21–25 сентября^[173].

В таких условиях выступить навстречу победоносному агрессору, чтобы остановить его и заставить отойти назад, — значило спасти в недалеком будущем сотни тысяч людей всех наций, которые окажутся втянутыми в пламя мировой войны, спасти сотни городов, отвоевать для мира сотни дней, на которые сократилась Вторая Мировая война в результате того, что ее решающее событие — Великая Отечественная война — началось в значительно менее выгодных для Гитлера условиях по сравнению с теми, в каких она могла бы начаться, если бы Красная Армия не двинулась навстречу гитлеровским армиям в дни их победы^[174].

Вот приказ:

«Группа армий „Север“

1а № 0355/39

Аллентшайн

20.09.39.

По приказу фюрера германская восточная армия отходит на 2-ю демаркационную линию: Ужокский перевал — Хыров — Перемышль — течение Сана до устья — течение Вислы до устья Нарева — течение Нарева до устья Писсы — до границы рейха — граница рейха далее на восток… Приказы о дальнейшем отходе последуют.

Фон Зальмут»^[175]

Это был первый приказ на отступление, отданный командованием гитлеровского вермахта во Второй Мировой войне. Символично, что он был отдан именно в связи с наступлением Красной Армии. Каждый километр ее продвижения на запад был километром на пути к будущей, пока еще очень далекой победе антигитлеровской коалиции; и кто знает, сколько людей в различных странах мира обязаны своей жизнью этим километрам, пройденным на запад Красной Армией в осенние дни 1939 г.?

В конце сентября гитлеровское командование направляло усилия к окружению польской армии в восточных районах страны.

На южном крыле фронта 14-я армия к 11 сентября форсировала Сан. В направлении Владимира-Волынского и Влодавы были высланы подвижные передовые отряды.

В то время как 3-я армия приближалась с северо-востока к Варшаве, 19-й танковый корпус перешел в наступление на Брест. Осуществляя удар по восточному берегу Буга, танковые части Гудериана выдвинулись к Бресту. Передовые отряды были высланы южнее, на Влодаву. Сюда же с юга подходили части 22-го моторизованного корпуса. Обе подвижные группировки 16 сентября соединились у Влодавы.

5

Первый акт мировой войны завершился в необычайно короткий срок. Польша оказалась под жесточайшим гнетом оккупантов. Но сентябрьское поражение не сломило волю польского народа. Борьба польских патриотов за национальное освобождение началась с первых же дней оккупации. Если часть польской крупной буржуазии уже осенью 1939 г. начала сотрудничать с оккупантами, если другая ее часть, ориентируясь на англо-американский империализм, призывала народ к пассивному выжиданию — то рабочий класс Польши уже в первые месяцы оккупации начал действовать как самый передовой и революционный отряд польского общества. Польские коммунисты, возглавляя антигитлеровские выступления рабочих, крестьян и партизанских отрядов, сплачивали патриотические силы и вовлекали в движение все новые группы людей. Слова одного из руководителей польского пролетариата Марцелия Новатко, произнесенные в сентябре 1939 г.: «Война не кончилась, необходимо организовать новые силы против оккупантов для борьбы за демократическую народную Польшу» — достаточно ясно характеризовали цели и настроения рабочего класса Польши в дни, когда гитлеровские захватчики приступали к осуществлению своей программы уничтожения польского государства. Развертывалась героическая борьба польского народа за национальную свободу, продолжавшаяся до его полной победы.

По своему характеру германо-польская война со стороны гитлеровской Германии была логическим продолжением империалистической политики фашизма и носила несправедливый, захватнический характер.

Польский народ вел справедливую, освободительную войну за независимость. Как пишут польские историки, война была не продолжением антинародной политики господствующих классов, а отрицанием этой политики и означала ее банкротство^[176]. Беспощадная и свирепая агрессия, угроза национального порабощения и прямого подрыва основ существования польской нации и других народов, населяющих Польшу, сделали чрезвычайно сильным освободительный элемент в этой войне. Она стала продолжением освободительных стремлений польского народа, его тенденций борьбы с германской агрессией и насилием, за национальную самостоятельность и свободу. Со стороны польского народа война была справедливой, освободительной и антифашистской. Польский народ действовал вопреки политическим доктринам своих правителей и придал войне ясно выраженную демократическую окраску. Бегство буржуазных политических и военных вождей из страны и фактическое предательство ими национальных интересов в самый трудный для Польши час были выражением преступности обанкротившихся правителей режима санации, ненависти к тому характеру и тем методам ведения войны, которые придавали ей народные массы. Но даже уходя с арены истории в небытие, они и здесь попытались совершить зло: открыть фронт именно там и таким образом, чтобы ускорить столкновение Германии и СССР и хотя бы этим выполнить свою миссию перед силами международной реакции. Но теперь изменить ход событий они уже не могли.

Подлинными патриотами своей Родины показали себя в дни войны польские коммунисты. Владислав Гомулка говорил в 1958 г.: «Великая школа чувства ответственности за судьбу страны обусловила то, что коммунисты в этот тягчайший для себя и для страны период давали изумительные доказательства героизма и политической зрелости»^[177].

Народные массы защищали в Варшаве и на других участках борьбы не прогнившую государственную систему, а национальную свободу и честь. В период обороны Варшавы, Вестерплатте, Модлина на первый план стали выдвигаться польские вековые традиции национально-освободительной войны, неоднократно на протяжении всей богатой и сложной истории польского народа порождавшие высокий моральный подъем. Польскую столицу гитлеровцам взять не удалось именно потому, что ее защищал народ во главе с варшавским пролетариатом.

Однако справедливая война польского народа совершенно не означала, что Вторая Мировая война в целом также приняла справедливый характер, что Англия и Франция также ведут справедливую войну. Правительства этих стран в период гитлеровской агрессии против Польши продолжали свой довоенный политический курс, не скрывая, что наиболее благоприятным для них исходом было бы продолжение после разгрома Польши германского похода дальше на восток и вторжение в Советский Союз. Они вступали в войну для того, чтобы прежде всего не допустить преобладания в Европе сильного империалистического конкурента и сохранить свои мировые позиции, которым стала угрожать гитлеровская Германия. Но правящие круги этих стран до поры до времени предпочитали достигнуть этой цели не борьбой, а сговором с Германией за счет Советского Союза.

Таким образом, является историческим фактом, что в самом начале Второй Мировой войны, в ее рамках как войны пока империалистической, именно польский народ первым начал поднимать знамя национально-освободительной борьбы. Известно, что В.И. Ленин неоднократно подчеркивал возможность и даже неизбежность национальных войн при империализме. В годы Первой Мировой войны он говорил о наличии национального элемента, например, в австро-сербской войне, которая велась в целом в рамках войны империалистической^[178].

Причины поражения польского буржуазно-помещичьего государства в сентябре 1939 г. многообразны.

Прежде всего это полное превосходство сил агрессора. Гитлеровская военная машина намного превосходила польскую армию в количественном и техническом отношении. Она буквально задавила польскую армию массой своих войск и техники. Ее действия были решительными, значительно более умелыми и беспощадными. Массированная бомбардировка с воздуха столицы европейского государства в целях ее разрушения и уничтожения мирных жителей тогда еще была беспрецедентной.

Другой причиной поражения был отказ польской реакции от сотрудничества с Советским Союзом. Советская армия могла сорвать агрессию, противопоставив немецким 57 дивизиям и 2 тыс. танков 130 дивизий и 5 тыс. танков.

В области внешнеполитической сентябрьскую катастрофу подготовил мюнхенский курс внешней политики правящих кругов Англии, Франции и США с присущими ему тенденциями попустительства агрессору, подталкивания его на Восток. Роковую роль сыграли ошибочные надежды польских руководителей на помощь Англии и Франции. В критический момент правительства этих стран отказались от выполнения договоров и обещаний.

Одной из решающих причин поражения Польши было подчинение ее экономики иностранному капиталу, ее хронический застой.

Сентябрьскую катастрофу подготовила также политика разнузданного террора, подавления демократических свобод, национальной розни, проводимая господствующими кругами внутри страны. Острые классовые, национальные и религиозные противоречия внутри буржуазно-помещичьей Польши перед войной все более и более обострялись. И когда началась война, противоречия выступили наружу с особой силой.

В области военной, помимо отсутствия достаточного количества вооружения и его невысокого качества, важнейшей причиной катастрофы явились устаревшие, отсталые принципы ведения войны, недооценка роли крупных моторизованных соединений и авиации, переоценка значения кавалерии, плохое управление войсками со стороны высших инстанций. Особо пагубную роль сыграла ошибка в стратегическом развертывании армии. Крупные силы держались фронтом на восток, против СССР, тогда как угроза нависала с запада.

Наконец, поражение польской армии было ускорено действиями «пятой колонны».

Германо-польская война с чисто военной точки зрения свидетельствовала о том, что вооруженная борьба принимает иные формы. Практика войны подтвердила, что моторизация вооруженных сил открывает перед военным искусством новые возможности. Танковые и моторизованные соединения, которые применялись здесь в масштабах оперативного искусства, а не тактики, стали решительно менять характер операций, которые сделались более скоротечными, подвижными и маневренными и вместе с тем получили намного больший размах, особенно глубину, чем в любой из прошлых войн.

В ходе кратковременной войны еще не был выработан ясный взгляд по вопросу о том, как можно бороться с прорывами моторизованных корпусов. Казалось, что оборона теперь бессильна против новых средств наступления и что «молниеносная война», впервые проведенная гитлеровским вермахтом, станет неодолимой.

Ход войны показал, что отныне сражение перестает быть линейным. Оно развертывается на обширной площади, причем в активные действия одновременно или почти одновременно включается вся глубина оперативного построения войск. В войне на первый план выдвигается фактор скорости. Время становится более дорогим, чем раньше. Выигрыш в темпах стал обеспечивать успешный исход сражения в целом. Новые скорости предъявили новые требования к управлению войсками. Оказалось, что штабам и командирам необходимо быстрее мыслить и передавать свои мысли подчиненным; потребовались иные темпы реагирования на изменения обстановки.

Зона огневого удара намного возросла, прежде всего за счет оперативного использования авиации, глубина одновременного воздействия которой достигала 400–500 км. Стали меняться представления о фронте и тыле, ибо прорывы танковых колонн и авиационные атаки городов и коммуникаций сделали легко уязвимыми районы глубокого тыла. Начали меняться формы оперативного взаимодействия: «локтевая связь» войск, идущих плечом к плечу, уступала место координации действий разобщенных группировок по одной цели. Многократно возросло значение начального периода войны — действия войск первых стратегических эшелонов, которые продолжались здесь примерно с 1 по 6 сентября. Начальный период оказался решающим для хода войны в целом.

Современные зарубежные, особенно западногерманские, авторы едины в точке зрения, которая им представляется само собой разумеющейся, что наступление германских армий в Польше шло точно по заранее разработанным планам, что польская армия оказалась не в состоянии даже в малейшей степени изменить их.

Но утверждения подобного рода не соответствуют фактам. Польская армия, несмотря на ее катастрофическое положение, закончившееся разгромом, нашла в себе силы, чтобы несколько раз сорвать планы германского командования. Гитлеровцы не смогли выполнить первоначальный план окружения польской армии западнее Вислы. Вместо одной запланированной стратегической операции германское верховное командование было вынуждено провести две — в Западной и Восточной Польше. Каждая группа армий провела также по две операции и, кроме того, по нескольку армейских операций, причем командующие и штабы обеих групп армий были вынуждены неоднократно отказываться от первоначальных планов и на ходу разрабатывать новые. Германская авиация не смогла парализовать мобилизационные перевозки польской армии и уничтожить польскую авиацию в первые дни войны, как об этом в один голос говорят буквально все историки на Западе. «Люфтваффе» не имели для этого достаточных средств. Использование авиации было далеко не всегда умелым, распыление сил авиации представляло собой главный порок в руководстве ею.

Польское сопротивление оказалось реальной силой, и поход гитлеровского вермахта в Польшу, какими бы ослепительными ни казались его внешние успехи, не был простой военной прогулкой.

Начальные события каждой войны поучительны с военной и с исторической точек зрения, ибо связаны с одним из наиболее резких скачков в жизни государства общества, вооруженных сил — с переходом от мира к войне. Польская армия, особенно ее руководство, не были подготовлены к войне нового типа, которую начал агрессор. Но и гитлеровский вермахт, вторгаясь в Польшу, еще не владел в достаточной мере искусством ее ведения Новые приемы вождения войск не рождались готовыми, а складывались постепенно, по мере накопления практического опыта. Германский генералитет не обладал, особенно в начале войны, каким-то особым искусством вождения войск, как это иногда изображают апологеты гитлеровского вермахта, и далеко не был непогрешим в оперативных вопросах. Начало германо-польской войны еще раз убеждает нас в том, что предвоенные теории, планы, расчеты и реальная практика войны — различные вещи. Германские официальные оперативно-тактические доктрины, несмотря на бесспорные их преимущества над оборонительными доктринами Польши и Франции, на кануне войны еще не в полной мере выражали принципиально новый военный метод, как об этом говорят военные писатели Запада. Но в сентябре 1939 г. перед германской армией открылись такие перспективы, противник давал ей так много преимуществ, что хорошо подготовленный и организованный фашистский военный аппарат начал быстро и эффективно приспосабливаться к этой новой обстановке и новым возможностям.

После завершения войны с Польшей точка зрения о ведущей роли крупных танковых и моторизованных соединений завоевала в германской армии большое количество сторонников. Многие стали считать, что теория Гудериана берет верх над устаревшими концепциями Бека, Фрича и им подобных. Однако «танковая доктрина» еще не была полностью и до конца признана всеми. Требовался дополнительный опыт.

Сентябрьские события обнаружили возросшую мощь современной авиации, но накануне войны ее могущество все же переоценивалось. Техническое и количественное превосходство в воздухе позволило германскому командованию подавлять одновременно тактическое расположение польских войск и оперативную глубину обороны. Если попытки немцев уничтожить польскую авиацию на аэродромах в первый же день войны не удались, то в последующие дни германская авиация добилась больших результатов, особенно при действиях по железнодорожным коммуникациям и незащищенным городам.

Польские вооруженные силы проиграли войну. Но сентябрь 1939 г. показал, что с гитлеровским вермахтом бороться можно. Его победы, даже при подавляющем превосходстве сил, кончались там, где он встречал народное сопротивление. В этом смысле оборона Варшавы свидетельствовала, что там, где перед фашизмом не отступают, а сражаются с ним твердо и до конца, его планы терпят провал, его воля уступает воле борцов за справедливость.

Что касается германских милитаристов, то победа в Польше стала рассматриваться ими как нечто вполне закономерное. Полностью отвлекаясь от социально-политических моментов и по традиции учитывая только военный опыт в «чистом виде», они пришли к выводу, что «блицкриг» в Польше — это всеобщий образец для любого из будущих походов. Односторонние выводы из польской кампании стали теперь основой основ для планирования и осуществления всех дальнейших актов агрессии.

Глава IV «СТРАННАЯ ВОЙНА» И ПОДГОТОВКА СОЮЗНИКОВ К ОТПОРУ ГЕРМАНСКОГО ВТОРЖЕНИЯ

1

Развитие вооруженных сил Франции между двумя мировыми войнами происходило под влиянием ряда условий, определявших внутриполитическую обстановку в стране и внешнюю политику господствующих классов.

По Версальскому договору Франция получила новые важные промышленные районы. Уголь Саарского бассейна, железные рудники и металлургические заводы Эльзаса и Лотарингии способствовали значительному расширению военно-экономической базы Франции. Германия была побеждена, Англия и США эвакуировали с континента свои вооруженные силы, и теперь, казалось, Франция превращалась в самую могущественную европейскую державу. В этой обстановке внешняя политика правящих кругов «третьей республики» имела несколько ведущих направлений. Первое — борьба против Советского Союза и революционного движения в Европе, во имя которой французская буржуазия стала выступать инициатором и участником всевозможных антисоветских блоков, договоров и союзов. Несмотря на явное противоречие национальным интересам, французские руководители стали партнерами США и Англии в деле восстановления экономической мощи Германии и превращения недавнего врага в ударную силу, направленную против СССР. Второе направление политики правящих кругов Франции характеризовалось усилиями закрепить колонии как старые, так и вновь приобретенные, подавить национально-освободительное движение в колониях, поставить их ресурсы на службу метрополии. Третье направление составляли попытки обеспечить страну от новой германской агрессии и реванша, угроза которых, как подсказывал исторический опыт, могла неизбежно возникнуть по прошествии некоторого времени. Участвуя в восстановлении германской военно-экономической базы, правящие круги Франции вместе с тем боялись, что взращенный на иностранные деньги германский милитаризм направит свой первый удар не на восток, а против «третьей республики», так как политическая комбинация, при которой в мировой войне на стороне Франции сражались Россия, Англия, а потом и США, может не повториться. А остаться один на один со своим исконным врагом не сулило ничего хорошего для французского государства. Военноэкономическая база Германии превосходила военное производство Франции, хотя промышленность последней за время войны и увеличилась примерно на 30 %. Франция была страной, где численность населения почти не возрастала. В течение 50 лет перед Первой Мировой войной прирост населения Франции составлял всего лишь 1 млн 700 тыс. человек, то есть примерно 34 тыс. ежегодно. За то же время прирост населения Германии составил 27 млн человек, или 540 тыс. в год^[179]. Даже после военных потерь население Германии достигало внушительной цифры — 65 млн человек (против 39 млн человек во Франции). В условиях, когда военная мощь страны определялась прежде всего количеством дивизий, которые она может развернуть в военное время, отсутствие прироста населения сулило в перспективе дальнейший катастрофический спад военного потенциала Франции. По расчетам французских военных специалистов середины 20-х годов, к 1936 г. численность боеспособных граждан Германии должна была более чем вдвое превысить количество таких же граждан французской метрополии. Это внушало французской буржуазии страх за будущее. Учитывая все обстоятельства развития страны в условиях быстрого роста политической активности трудящихся масс и усиления революционных тенденций в метрополии и колониях, французская буржуазия после Первой Мировой войны в своем европейском внешнеполитическом курсе все больше и больше проникается оборонительными тенденциями. Усилению и закреплению таких тенденций способствовало то обстоятельство, что французская буржуазия стала страшиться собственного народа больше, чем своих внешних врагов. Она не считает необходимым и возможным двинуть свои армии на восток, за Рейн. Она направляет усилия к тому, чтобы укрепить новые восточные границы, а главное — «освоить» вновь приобретенные колонии, то есть железной рукой подавлять национально-освободительное движение и выкачивать ресурсы из колоний.

Французский генералитет в начале 30-х годов верил, что французская армия по крайней мере на ближайшие 10–15 лет обеспечит безопасность страны^[180]. Это успокаивало, но вместе с тем и не давало стимула к развитию, к поискам нового. Победа в Первой Мировой войне рассматривалась как неоспоримое подтверждение абсолютной правильности всей военной системы, военной доктрины, организационных принципов, оперативного и тактического искусства Франции.

Старые генералы мировой войны, безраздельно господствовавшие во французской армии 20-х годов, твердо стояли на теоретических позициях господства обороны над наступлением. В будущее они смотрели глазами прошлого. Чем дальше, тем с большими опасениями встречали эти столпы военной мощи Франции любую свежую мысль о радикальных новшествах и переменах в армии. В обстановке, которая все более прочно укоренялась в громоздком бюрократическом аппарате французской армии, свежих мыслей и новых веяний со временем становилось все меньше. Всей силой своего авторитета отвергали старые маршалы и генералы — Фош, Петэн, Вейган, Гамелен и другие — утверждения о назревающем перевороте в военном деле, который должен произойти, если начавшийся процесс моторизации вооруженных сил будет развиваться и дальше. Позиция французских военных руководителей была непоколебима: ключ к познанию будущего — в руках тех, кто победил в мировой войне, опыт которой настолько всеобъемлющ, что всякая новая война не сможет чем-либо принципиальным отличаться от минувшей с ее господством позиционных форм. Поэтому, считали они, важно последовательно придерживаться достигнутого и время от времени «подновлять» армию частными реформами. Так в начале 20-х годов во французской армии складывались взгляды, которые впоследствии были поддержаны всем политическим курсом правящих кругов. В обстановке реакции 20-30-х годов эти взгляды превращались в мертвую догму. Французская армия почти незаметно для ее руководителей постепенно отставала от других европейских армий. Вскоре это отставание стало угрожающим. Если правильна старая мысль, что разбитые армии хорошо учатся, то верно будет и то, что перед победившей армией есть особая опасность быстрого отставания, если, чрезмерно увлекаясь прошлыми победами, она переоценит свои возможности и силы.

Политическая реакция, господствовавшая во Франции в начале 30-х годов, целиком отразилась на состоянии вооруженных сил. Антинародная политика правящих классов вызывала в стране острейшую классовую борьбу, целиком поглощавшую усилия правительства. Быстрая смена кабинетов, постоянные интриги, непрестанная борьба между буржуазными партиями лишали армию достаточно стабильного и планомерного руководства со стороны высших органов государства. Армию старались все больше и больше отгородить от внутриполитической жизни страны.

Буржуазные правительства Франции, не жалея энергии для подавления революционного движения и для борьбы с коммунистической идеологией, недооценивали важность укрепления национальной обороны. Это видно, в частности, из того, что военные кредиты в большей части оставались неиспользованными: на 50 % — в 19ЗЗ г.: на 33 % — в 1934 г. и на 60 % — в 1935 г.^[181].

В 1935 г. благодаря Гамелену, назначенному вице-президентом Верховного совета национальной обороны, был получен военный кредит почти в 4 млрд франков. Главные усилия направлялись на строительство танков. Было построено некоторое количество машин тина Р-З5 и Г-З5. Но только в 1936 г., в силу психологического шока, вызванного ремилитаризацией Рейнской области, военный министр Даладье потребовал, чтобы Гамелем разработал программу военного производства, рассчитанную на несколько лет. Гамелен представил ему «четырехлетний план» на сумму в 9 млрд франков. Даладье увеличил ассигнования до 14 млрд. Этот план был утвержден 7 сентября 1936 г. Казалось, наконец за три года до войны сдвинулось с места дело перевооружения наземных войск. Что касается подобных же мер в области авиации, то они начали приниматься только в январе 1938 г. с назначением министром авиации Ги ля Шамбра^[182].

Было создано управление по производству вооружения, утвержденное законом от З июля 1935 г. Функции по организации военного производства распределялись следующим образом: Генеральный штаб выбирает объекты, подлежащие изготовлению, и утверждает программу выпуска военной продукции; управление по производству вооружения распределяет заказы по заводам военного министерства или на частных предприятиях; управление вооружения испытывает и принимает продукцию.

Деятельность всего этого аппарата можно проследить хотя бы на одном примере, который приводит в своей работе главный инженер управления вооружений Аппиш из области изготовления новой 47-мм противотанковой пушки. Разработка ее проекта состоялась в 1931 г.; первый образец был представлен лишь в 1935 г., но так как было неизвестно, кто ее будет использовать — пехота или артиллерия, а каждая из них предъявляет свои требования, то дискуссия по вопросу о запуске ее в производство затянулась до 1937 г. Первые экземпляры пушки были изготовлены только в ноябре 1938 г., то есть за десять месяцев до начала войны, и личный состав не успел ее как следует освоить.

Короче говоря, по выражению одного из исследователей вопроса о вооружениях французской армии д’Оопа, «ответственность была рассеяна между многими, а авторитета — нигде»^[183].

Был ли выполнен «четырехлетний план»? В отношении сухопутных войск — с большим опозданием. Только лишь к концу мая 1940 г., то есть к тому периоду, когда поражение Франции в войне с Германией стало фактом, заводы выпустили: тяжелых танков класса В 387 вместо намеченных по программе 396, средних танков класса Д 260 (эти вообще не намечались планом 1936 г.), легких танков 2791 вместо предусмотренных 2430^[184].

Все французские танки имели сильную броню (до 40 мм, а тяжелый танк В — до 70 мм), превосходя в этом германские танки, были вооружены пушками (37-мм — на танках «Рено» и «Гочкис» и 75-мм — на танке В), способными пробивать броню германских легких и средних машин, а тяжелый танк В выдерживал попадание снарядов пушек всех калибров, установленных на немецких танках. В отношении быстроходности и радиуса действия германские танки превосходили французские.

Недооценивая роль авиации, действующей непосредственно на поле боя, французский Генштаб пренебрег противовоздушной обороной войск в пользу территориальной противовоздушной обороны, то есть противовоздушной обороны страны. Для ПВО войск армия располагала только старыми образцами зенитных пушек, которые применялись еще в 1918 г. (86 батарей); было начато производство зенитных пушек 25-мм калибра, из которых только 30 были изготовлены к моменту мобилизации и 1200 в мае 1940 г. Имелось еще некоторое количество 20-мм орудий иностранного производства, закупленных в начале 1940 г. (390 типа «Эрликон» и 34 типа «Бофорс»). Такое число зенитных орудий было мизерным для армии. Почти полное отсутствие противовоздушной обороны в мае 1940 г. сильно отразилось на моральном состоянии войск, оказавшихся безоружными при атаках германских пикирующих бомбардировщиков. До 1938 г. во Франции вообще не делалось серьезных усилий для развития авиации. Так называемый «план I» от 1933 г. предусматривал постройку только 1000 самолетов первой линии. В 1936 г. перед фактом перевооружения воздушного флота, проводимого гитлеровцами, Главный штаб ВВС составил «пятилетний план» — так называемый «план II», по которому число самолетов первой линии доводилось до 1500 единиц. Этот план был утвержден правительством в сентябре 1936 г. одновременно с планом перевооружения наземных войск. Позже «план II», показавшийся неудовлетворительным министру авиации П. Коту, был заменен планами «III» и «IV», предусматривавшими усиление и противовоздушной обороны страны, и истребительной авиации непосредственного прикрытия наземных войск. Однако, чтобы не изменять всего плана национальной обороны в целом, Высший военный совет 15 февраля 1937 г. отверг планы «III» и «IV» и вновь вернулся к «плану II».

Когда в январе 1938 г. Ги ля Шамбр получил портфель министра авиации, он обнаружил наличие всего лишь 1375 самолетов первой линии и очень слабо развитое авиационное производство (35 машин в месяц). Под его руководством производство увеличивается до 220 самолетов в месяц в 1939 г. и 300 машин к началу 1940 г.

Ги ля Шамбр вводит «план V», предусматривающий поставку 2617 современных самолетов, из них 1081 истребитель, 876 бомбардировщиков, 636 разведчиков и наблюдателей и 24 десантных самолета^[185]. К началу военных действий удалось выпустить лишь часть этих самолетов, главным образом истребительной авиации.

Согласно французским данным, на 15 мая 1940 г. авиация первой линии имела в строю 1300 машин, в том числе всего лишь 143 бомбардировщика^[186].

Французская авиация значительно уступала немецко-фашистской и в качественном отношении. Скорость полета французских истребителей «Потез-63» и «Моран» составляла 480 км/час, а германский Ме-110 развивал скорость до 580 км/час. Материальная часть и радиус действия гитлеровских бомбардировщиков значительно превосходили образцы французской бомбардировочной авиации. Пикирующие бомбардировщики во французской авиации вообще отсутствовали.

Французская армия накануне войны предназначалась служить опорой реакции, орудием крупной буржуазии и государственно-бюрократического аппарата. В 1939 г., несмотря на многие слабые стороны, она все же была достаточно боеспособной, чтобы сражаться против Германии. Но зимой и весной 1940 г. быстро развивавшиеся внутренние процессы, о которых речь пойдет ниже, подорвали ее мощь.

2

Три главных момента определяли характер военной подготовки союзников к отпору германского вторжения в 1939–1940 гг.: политика правящих кругов Франции и Англии, получившая название политики «странной войны», противоречия внутри складывающейся коалиции капиталистических государств и англо-французская стратегическая концепция. Из них первый был главным и определяющим.

Ход подготовки Франции и Англии к отпору германской агрессии в период «странной войны» — от сентября 1939 г. до мая 1940 г. — находился в прямой зависимости от внутренней и внешней политики правящих кругов этих держав. Широкие массы английского и французского народов ненавидели и презирали фашизм, его методы и цели, ставшие предельно очевидными в ходе и после окончания германо-польской войны. Но трагедия состояла в том, что капитулянты и пораженцы, обладавшие значительной силой и властью, противились мобилизации национальных сил для активной борьбы с фашизмом.

Девять месяцев «странной войны» показали, что крупная французская буржуазия в обстановке, когда гитлеровские армии стояли у дверей Франции, заботилась прежде всего о создании активного фронта против рабочего класса и коммунистической партии в стране и что, если бы этот внутренний фронт дрогнул, она постаралась бы подкрепить его танковыми дивизиями Гитлера. Влиятельнейшие группировки буржуазии искали мира и союза с «третьим рейхом». Расчеты на возможный германо-советский конфликт, не только изолированный, но и при определенных условиях включающий активное выступление Франции и Англии, как и раньше, занимали в их планах первостепенное место. Политический курс диктовал свести войну с Германией на нет и обратить оружие против «внутреннего врага». Этим в конечном счете и определялся процесс подготовки военных действий против гитлеровских вооруженных сил, этим в значительной степени объяснялось то тяжелое состояние французской армии, в котором она вынуждена была на рассвете 10 мая 1940 г. встретить германский удар. Конечно, существовали буржуазные круги, понимавшие, какую угрозу несет Франции германское вторжение, и выступавшие за более активную борьбу против Германии как опасного врага и торгово-промышленного конкурента. Но и среди радикальных кругов буржуазии трудно было найти достаточное количество решительных людей, которые поставили бы национальные интересы выше классовых и твердо стояли бы на позициях борьбы с германским фашизмом до конца. Под воздействием общественного мнения, требований трудящихся, под влиянием сложной политической ситуации в Европе и данных разведки о сосредоточении вермахта у франко-бельгийско-голландских границ, наконец, в силу того простого факта, что война была объявлена и армия отмобилизована, определенная подготовка к военным действиям на Восточном фронте велась. Все чаще к линиям траншей возили корреспондентов, чтобы убедить простых французов в неприступности восточных границ страны. Но характер подготовки, ее интенсивность и направленность не отвечали реальному течению событий. Именно об этом свидетельствовал, в частности, крайне пассивный план ведения войны против Германии, созданный французским штабом, о котором мы будем говорить ниже и который представлял собой детище не только и не столько оборонительной стратегии, исповедуемой французским генеральным штабом, сколько политики правящих кругов. Французская буржуазия, казалось, убеждала Гитлера, чтобы он был спокоен за свой тыл и решительно направил бы удар на Советский Союз. Реакционные тенденции политики и оборонительная доктрина стратегии полностью сомкнулись в идеях этого плана. Политика «странной войны» определила несостоятельность франко-английской подготовки к отпору гитлеровской агрессии, и на почве такой политики созрела катастрофа Франции.

«Странная война» — это последняя попытка уйти от действительной войны тех, кто открыл ей дорогу. Она выражала политический курс наиболее реакционных кругов французской и английской буржуазии, рассчитанный на то, чтобы под видом защиты своих государств от внешней агрессии нанести удар трудящимся, и прежде всего рабочему классу. Здесь было налицо прямое продолжение мюнхенских тенденций, но начало этой политики идет не от Мюнхена. «Странная война» — завершающий этап длинного пути к мировой катастрофе, проложенного от Версаля через Мюнхен до предательства западными союзниками Польши. Это был вместе с тем огромный самообман. Творцы «странной войны» убеждали себя, будто Гитлер не настолько безрассуден, чтобы вступить в кровопролитие на Западе и помешать французской буржуазии использовать его собственные методы для разгрома левых сил Франции. Гитлер понимает, думали апологеты «странной войны», что объявить войну — еще не значит воевать. Они полагали, что фюрер помнит Сомму, Верден и данные еще в «Майн кампф» обещания сокрушить большевизм. Им казалось, что они установили молчаливое взаимопонимание с далеким Берхтесгаденом — резиденцией германского фюрера — и что дух согласия витает теперь над укреплениями Восточного фронта, над войсками, стоящими по обе стороны мутного Рейна за линиями Зигфрида и Мажино, что Гитлер, конечно, предпочтет Восток, где лежит путь к решению всех его проблем. Разгромить Советский Союз руками Гитлера, вложить и свой вклад в «уничтожение большевизма», сделать это именно сейчас, когда война стала фактом и в ее ходе оправданы любые превратности и повороты, уничтожить коммунистическое движение, подавить рабочий класс внутри своих стран, используя законы и обычаи военного времени, — такова была главная цель французской и английской реакции, такой смысл вкладывали они в политику «странной войны».

С точки зрения политических и военных задач, которые ставило перед собой франко-английское руководство, период от сентября 1939 г. до мая 1940 г. можно разделить на два этапа.

Первый этап открылся бешеным натиском французской реакции на внутреннем фронте. «За спиной этой „странной войны“, - пишет французский исследователь Вийар, — началась настоящая война… Она проявляется прежде всего внутри Франции. Правящие классы стремительно бросили свои силы в атаку против народных масс и в первую очередь против рабочего класса»^[187].

В качестве предлога и прикрытия начала борьбы против Коммунистической партии Франции был использован советско-германский договор от 23 августа 1939 г., а затем начало Освободительного похода Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию 17 сентября того же года. Коммунистическая партия объявляется вне закона, разжигается антикоммунистическая истерия. Коммунисты оказались вынужденными уйти из парламента, профсоюзов и органов местной власти. Чрезвычайным декретом от 18 ноября 1939 г. правительство уполномочило полицейские власти арестовывать коммунистов без суда и следствия. Французская буржуазия создала во Франции атмосферу безудержного разгула антикоммунизма, в угаре которой отошли на задний план проблемы борьбы с гитлеровской Германией. Общественное мнение все более подготавливалось к мысли о необходимости договориться с Гитлером и начать войну против Советского Союза. Коррупция и продажность, господствовавшие в государственном и военном аппарате, открывали страну для гитлеровского вторжения. В такой политической атмосфере подготовка к войне с Германией все больше лишалась внутреннего духа и велась в надежде, что все, к чему она направлена, не осуществится.

Самые широкие возможности открылись для деятельности фашистской «пятой колонны». Предельно активизировались основанные еще осенью 1935 г. пропагандистские и диверсионные организации, возглавляемые ставленником германских монополий и фашистской разведки О. Абецем, особенно так называемый «франко-германский комитет» в Париже. Усилиями Абеца, генерального секретаря «комитета» де Бринона и их ставленников были подкуплены многие французские политики, дипломаты, чиновники, редакторы газет, генералы и офицеры Генерального штаба^[188]. Усилилась подрывная работа фашистских организаций кагуляров (церковная организация капуцинов), являвшихся прямыми агентами гитлеровской Германии. Эти организации, имевшие четкую военную структуру, стремились установить во Франции фашистский режим. Они получали из Германии и Италии оружие. Контакты между французскими фашистами и Третьим рейхом осуществлялись через крупные монополии, особенно через агентуру концерна «ИГ Фарбениндустри», который использовался нацистами как огромный шпионский центр против Франции. «Пятая колонна» имела широкую сеть агентов в государственном аппарате Франции. Через нее гитлеровское руководство знало о всех политических, хозяйственных и военных мероприятиях французского правительства и верховного командования^[189].

Постепенно шел процесс подтачивания боевой мощи французской армии. Она лишалась того огня, той твердой убежденности, без которых немыслимо побеждать. Солдаты чувствовали, что их штыки хотят повернуть в другую сторону; генералы, склонившиеся в штабах над картами Германии, все больше думали о Москве и о тех врагах, которые засели на заводах Лилля, Парижа и других пролетарских центров. И оказалось вполне логичным, что, когда реакция начала новый тур своего антикоммунистического похода, все, связанное с подготовкой войны против фашистской Германии, было совершенно открыто отодвинуто на второй план.

Начало второго этапа «странной войны» было связано с событиями советско-финляндского конфликта.

Как только в конце ноября 1939 г. открылись военные действия в Финляндии, французские и английские правящие круги решили, что наступил самый благоприятный момент. Исступленная антисоветская и антикоммунистическая кампания достигла апогея. «Неописуемая буря охватила буржуазию, — пишет де Кериллис, автор книги „Французы, вот правда“, изданной в Нью-Йорке в 1942 г. — Дух крестового похода с яростью охватил их круги… Существовал единый клич: война России! Люди, миролюбиво настроенные, превратились в наиболее воинствующих людей. Те, кто не хотел „умирать за Данциг“, хотели „умереть за Хельсинки“… Те, кто защищал идею о том, что нужно оставаться неподвижно за линией Мажино, молили уже, чтобы послать армию, которая дралась бы за Северный полюс… Это был момент, когда антикоммунистический бред достиг своей крайней степени и принял формы эпилепсии»^[190]. Буржуазная пресса была до предела насыщена вздорными статьями, авторы которых пытались доказать угрозу со стороны Советского государства«западному миру», уверить, что Красная Армия бессильна. «Для того чтобы провести мнение о необходимости принять войну против СССР, нужно было… убедить общественное мнение в слабости противника, которого предстоит разгромить»^[191]. Сопротивление белофиннов стали называть «Фермопилами цивилизации»^[192], а Маннергейма — «смелым и достойным начальником»^[193]. Под видом помощи Финляндии начал складываться антисоветский фронт. Он включал широкую посылку в Финляндию оружия, денег, подготовку экспедиционного корпуса и оказание широкой моральной поддержки белофиннам. За короткий срок Маннергейм получил от Франции, Англии, Италии, Швеции более 350 самолетов, 1500 орудий, 6 тыс. пулеметов, 1 тыс. ружей, 650 тыс. ручных гранат, 160 млн патронов и другое вооружение^[194].

Английское правительство начало готовить экспедиционные войска для отправки в Финляндию^[195]. На основе складывающегося антисоветского империалистического фронта наметилась общность интересов и намерений Англии и Франции с фашистскими Германией и Италией. Гитлер и его штабы, заинтересованные не только в ослаблении Советского Союза, но и в том, чтобы граница Финляндии проходила возможно ближе к Ленинграду и Мурманску, ясно давали понять о своей солидарности с Финляндией и, подобно французским руководителям, не скрывали свое удовлетворение теми трудностями, которые встретила Красная Армия при прорыве линии Маннергейма. Через шведских корреспондентов в Берлине Гитлер сообщил, что Германия не будет возражать против перевозок через Швецию военных материалов и добровольцев. Фашистская Италия открыто поставляла Финляндии оружие и бомбардировщики, причем последние получили право перелетать через Францию^[196]. Газета «Эвр» писала 3 января 1940 г.: «Иностранная помощь, оказываемая Финляндии, сорганизовалась. Послы Англии и Италии покинули Москву на неопределенное время»^[197].

Так на общей антисоветской основе теперь уже почти открыто складывался контакт западных демократий и фашистских государств, формально находившихся в состоянии либо войны, либо отчужденности друг с другом. Казалось, международная реакция была близка к своей цели — организации «всеобщего похода против большевизма». 20 декабря 1939 г. в Финляндию вылетел полковник французского Генерального штаба Ганеваль для координации совместных действий против Красной Армии^[198].

Мир, заключенный Советским Союзом с Финляндией, сорвал замыслы империалистов и вызвал у них плохо скрываемое разочарование. Но в Лондоне и Париже не хотели отказываться от намерений нанести удар по Советскому Союзу. Теперь там, как и в Берлине, стали рассматривать Советский Союз в военном отношении чрезвычайно слабым. Взоры обратились на юг. Объектами удара избираются советские нефтяные районы.

19 января 1940 г. французский премьер Даладье направил главнокомандующему генералу Гамелену, командующему авиацией Вюильмену, генералу Коэльцу и адмиралу Дарлану письмо следующего содержания: «Прошу генерала Гамелена и адмирала Дарлана разработать памятную записку о возможном вторжении с целью уничтожения русских месторождений нефти». Далее рассматривались три наиболее вероятных пути осуществления интервенции в Советский Союз с юга. Вторым из этих вариантов являлось «прямое вторжение на Кавказ»^[199]. И это было написано в день, когда на немецкой стороне шла деятельная подготовка к разгрому Франции. Гальдер записал в тот же день в своем дневнике: «Назначение срока наступления желательно возможно скорее»^[200], а Гитлер, определив новых командиров корпусов для армии вторжения во Францию, сообщил, что созывает очередное совещание в рейхсканцелярии по поводу плана войны на Западе.

В феврале 1940 г. французский Генеральный штаб закончил разработку плана интервенции против Советского Союза. 4 апреля план был направлен председателю совета министров Рейно. «Операции союзников против русского нефтяного района на Кавказе, — говорилось в плане, — могут иметь целью… отнять у России сырье, которое необходимо ей для ее хозяйственных нужд, и таким образом подорвать мощь Советской России»^[201]. Штаб главнокомандующего в деталях изучил объекты нападения. «Военные действия против кавказских месторождений нефти, — писал Гамелен, — должны иметь целью поразить уязвимые пункты расположенной там нефтяной промышленности. Сюда относятся индустриальные центры, возможные запасы и погрузочные станции. В основном речь идет о трех: Баку, Грозный-Майкоп, Батум. Грозный лежит на северном склоне Кавказского хребта и слишком отдален, чтобы стать целью военной операции с воздуха. Остаются, следовательно, Баку и Батум»^[202]. Основной удар авиацией Гамелен предлагал направить на Баку. В этом случае он считал возможным два варианта действий — операцию сухопутных сил и атаки с воздуха. Сложные условия обстановки склоняли его ко второму варианту. Предполагаемый характер действий излагался в разработанном штабом Гамелена плане под названием «операция Баку»^[203].

План этот предусматривал развязывание войны против Советского Союза путем нанесения внезапных авиационных ударов по его важнейшим экономическим центрам, подрыва военно-экономического потенциала страны, а затем — вторжения сухопутных сил^[204].

Вскоре был установлен и окончательный срок нападения на СССР: конец июня — начало июля 1941 г.

Кроме воздушных атак против Кавказа, способных, по мнению англо-французского руководства, подорвать основу экономики Советского Союза, предусматривалось нападение с моря. Дальнейшее успешное развитие наступления должно было вовлечь в войну на стороне союзников Турцию и других южных соседей СССР. Английский генерал Уэйвелл для этой цели вступил в контакт с турецким военным руководством.

Так накануне вторжения гитлеровских армий, в обстановке, чреватой смертельной опасностью для Франции, ее правящие круги продолжали думать о союзе с Гитлером и о вероломном нападении на страну, народ которой впоследствии внес решающий вклад в дело спасения Франции.

Разработка антисоветского плана «операция Баку» завершилась в Париже 22 февраля 1940 г. А через два дня, 24 февраля, в Берлине Гитлер подписал окончательный вариант директивы «Гельб», предусматривавшей разгром Франции.

3

Вся эта пагубная политика господствующих кругов целиком определила состояние французской и английской армий, которые держали фронт против Германии.

Никогда еще история не знала такой войны. Линии фронтов безмолвствовали. Немцы отвечали выстрелом на одинокие французские выстрелы. Авиация не летала. Войска участка на Рейне получили приказ вообще не стрелять в противника^[205]. Немцы открыто, на глазах у французских аванпостов строили свои укрепления, французские патрули не тревожили их. Гамелен говорил: «Стрелять по работающему противнику? Тогда немцы ответят стрельбой по нашим!»^[206] В случае попыток групп противника наступать через Рейн приказывалось первоначально стрелять в воздух или в воду. Электростанция Канб, сияя огнями, продолжала работать между передовыми линиями французов и немцев на «ничейной» земле. Ее никто не трогал ни с той, ни с другой стороны. «Пехота ограничивается лишь тем, — пишет французский исследователь де Барди, — что демонстрирует свое присутствие отдельными патрулями»^[207]. Действительно, время от времени происходили стычки мелких отрядов. При этом потеря даже нескольких человек считалась у французов чрезвычайным событием. Когда в декабре 1939 г. после небольшой перестрелки патрулей полтора десятка французских солдат оказались ранеными и убитыми, начался поток запросов и рапортов вплоть до главнокомандования. В декабре 1939 г. появилась специальная директива 3-го бюро главной квартиры, составленная на 19 страницах, в которой подробно разъяснялось, как нужно действовать боевому охранению, чтобы не нести потерь^[208]. Очевидцы вспоминают, что солдаты смеялись, читая глубокомысленные откровения генералов из Парижа: «Ночью какой-нибудь куст можжевельника или какая-нибудь маленькая елочка превращаются в большой участок, поросший кустарником»^[209] и т. п. Война патрулей заменила большую войну. Любая неудача маленького разведывательного дозора «влекла за собой целый каскад мелочных приказов, и после каждого случая требовались многочисленные рапорты, отчеты и объяснения по малейшим потерям, что приводило в движение всю иерархическую лестницу вплоть до главного штаба, так что никто не отваживался действовать по своей собственной инициативе»^[210]. В этой войне потери считались исключением.

Армия все больше превращалась в огромную канцелярию с мертвящим духом бюрократизма. Де Барди пишет: «Формализм, господствовавший в армии мирного времени, повторяется и в армии военного периода… Большинство офицеров армии… прибегает к защите огромным количеством бумаг, что дает им возможность при любых обстоятельствах защитить себя от упреков… Избежать всякой ответственности — вот самая большая забота, а часто и единственное существенное занятие. На бумаге все находится в порядке… непосредственный контакт Генерального штаба с войсками считается делом второстепенным»^[211].

Моральный дух армии подрывался антикоммунистической пропагандой, которая развертывалась в стране и в армии по личному приказу военного министра^[212]. Солдатам, как и народу, упорно твердили, что главный враг Франции — не гитлеровская Германия, а коммунисты и Советский Союз.

Принимая свирепые меры против «коммунистического проникновения» в вооруженные силы, руководство вместе с тем открыто поощряло фашистскую идеологию и пораженческие настроения. Лозунги: «Лучше Гитлер, чем Народный фронт», «Лучше рабство, чем война» — широко проникали в окопы. Как свидетельствуют французские историки, в период «странной войны» значительная часть офицерского состава все более заражалась духом фашизма и пораженчества. Даже такой исследователь, как де Барди, не может не сделать важного признания: «Многочисленная часть офицеров убеждена в превосходстве немецкой армии, немецких методов, а также образа мыслей немцев. Она верит в то, что диктатура неизбежно приведет к демократии. В пылу одной такой дискуссии дошли даже до восхваления фашизма, дошли до презрительного отношения к малым странам Центральной Европы»^[213]. Часть офицеров становится застрельщиками планов нацистского переворота. «Они вообще больше не думают о войне. Враг — это внутренний враг, коммунизм. Нужно заключить мир и наброситься на него. Таким образом, возникает, вернее, продолжает развиваться идея настоящей гражданской войны, такой, какая однажды уже привела к пролитию французской крови в 1934 г. и которая с тех пор продолжает разрывать Францию надвое»^[214]. Де Кериллис, говоря о настроениях офицерского корпуса, свидетельствует: «…офицеры, принадлежавшие к высшему классу, которым в течение многих лет повторяли, что Германия миролюбива, что она лишь занята тем, чтобы навести порядок в Европе и спасти ее от гибели, которую несут коммунисты, нашли на поле боя своего рода подтверждение тому, чему их обучали: Германия глубоко любит Францию… Среди высших кадровых офицеров, в частности среди генералов, которые были особенно подвержены нацистскому влиянию… открыто говорилось: „Если Германия потерпит поражение, то демократии погибнут, а коммунизм выиграет“. Не признаваясь себе в этом полностью, они все же желали победы противнику»^[215]. Пораженцы внушали солдатам страх перед гитлеровской армией. Они ссылались на радио Штутгарта, которое узнает от разведки все, касающееся Франции, и передает в эфир: «Немцы знают о нас все!»

Вместе с тем бездействие гитлеровской армии стали понимать как нежелание Германии вести войну на Западе. Немецкая пропаганда нашла благоприятную почву и быстро настроилась в унисон с официальной французской. Она стала усиливать выгодные для Гитлера мотивы: «враг Франции внутри страны». «Стоит ли умирать за Данциг и англичан?» — вопрошали германские листовки. Через Рейн переплывали на лодках и плотах немецкие агенты; они «разъясняли» французским солдатам «мирные помыслы фюрера». Перед аванпостами линии Мажино виднелись германские плакаты: «Мы — друзья французов!», «Мы хотим только братания!» и «Да здравствует мир!»^[216] На некоторых участках фронта действительно начались братания с немцами. Все более широкие круги солдат французской армии дезориентировались, все чаще возникали вопросы: к чему все это, зачем их держат долгие месяцы под ружьем против Германии, очевидно без всякой цели, почему оторвали от дома, от полей, когда, собственно, никакой войны нет? Уже и на линии фронта стали распевать песенку: «Развесим наше белье на линии Зигфрида»^[217]. В армии насаждался дух успокоения: Гитлер настолько ослабел после войны в Польше, что не может и думать о наступлении на Западе. Речь идет лишь о том, каким образом и когда будет заключен мир. Начинали верить, что, может быть, действительно правительство нашло путь, как выйти без потерь из этой удивительной, «сидячей», «смешной» войны. Дисциплина в войсках быстро падала. Росло дезертирство. По приказу Гамелена были созданы дисциплинарные батальоны. Катастрофически развивалось пьянство. Таверны и бистро прифронтовых городов и деревень не могли вместить желающих. «Алкоголизм нашел благоприятную почву»^[218], - пишет автор вышедшего в Париже труда о событиях 1940 года Гутар. На прифронтовых вокзалах пришлось отвести специальные помещения для пьяных солдат и офицеров, стыдливо названные «залы дезэтимизации». «Пьянство немедленно сказалось на внешнем виде людей», — пишет генерал Рюби. В армейских кругах все шире распространялись лозунги: «Война на потеху», «Победа без сражения».

Кем же были люди, приведшие армию в столь плачевное состояние, творцы французской военной системы, которая создавалась в течение 20 лет и рухнула летом 1940 г. немногим более чем за 20 дней?

Среди когорты высших руководителей армии находились преимущественно 60-80-летние генералы, аристократы и крупные буржуа, представители класса, пребывавшего в состоянии глубокого и массового упадка. Охваченные скептицизмом и безразличием к окружающему, зараженные духом коррупции, лишенные энтузиазма и патриотических идей, они, по выражению де Кериллиса, вросли в тот политический режим, иждивенцами и фаворитами которого были, и «не видели и не хотели видеть свое преступное пренебрежение обязанностями, свои ошибки и пороки»^[219]. Среди них оказались и прямые предатели. В ходе судебного процесса над главнокомандующим (с 18 мая 1940 г.) французской армии Вейганом, происходившего в 1948 г. во Франции, выяснилось, что он был, по существу, нацистским агентом. Еще задолго до войны Вейган находился в тесной связи с фашистской агентурой — кагулярами. В критические дни второй половины мая 1940 г. он умышленно ослаблял силу французского сопротивления, а на заседании кабинета 25 мая первым потребовал прекратить борьбу против Германии^[220].

Другие хотя и не были прямыми изменниками, но, живя прошлым и нагромождая в течение долгих лет своей руководящей деятельности одну ошибку на другую, довели армию до состояния глубокого кризиса и серьезно ослабили ее боеспособность. Ни одного раза с 1919 по 1939 гг. высшие генералы не попытались оповестить страну о военной угрозе, не дали правительству или парламенту ни одного сигнала о тревожном состоянии армии. Пределом их желаний было стать членами Французской академии, послами Франции или администраторами крупных компаний. Маршал Петэн в возрасте 80 лет сделался французским послом в Мадриде, невзирая на то что никогда прежде не имел отношения к дипломатии и был невеждой в политических вопросах. Генерал Вейган после отставки добился поста администратора компании Суэцкого канала, хотя ровно ничего не смыслил в ее делах. Он стал членом Французской академии, хотя, по выражению де Кериллиса, «кроме одной плохой книги, никогда ничего не написал».

В большинстве своем высшие генералы французской армии были участниками Первой Мировой войны и проводили свою карьеру главным образом в крупных штабах. Но расцветом их деятельности послужили колониальные походы французского империализма на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Бои против сражавшихся за независимость плохо вооруженных патриотов Алжира, Марокко, Сенегала, Тонкина, победы под безвестными селениями Таса, Дьевель-Друз или Суэида приносили им столь желанные чины, ордена, но никак не опыт современных войн. Большинство превращалось в карателей, но не в высших командиров регулярной армии, должности которых они заняли перед Второй Мировой войной.

На вершине французской военной иерархии с 1931 г. стоял генерал Морис Гюстав Гамелен, кавалер Большого креста Почетного легиона, орденов Нешан-Тетикор, Военного креста Бельгии, Бани и многих других, начальник Генерального штаба армии, член Верховного совета национальной обороны, начальник Генерального штаба национальной обороны и главнокомандующий сухопутных сил. В конце З0-х годов он достиг всех высших должностей и почестей, о которых мог мечтать французский военный. Озаренный лучами славы легендарного Жоффра, он был в глазах французской буржуазии законным преемником главнокомандующего Первой Мировой войны и символом величия Франции. В него верили, его боготворили все сановники, крупные буржуа, дворяне, считая, что этот 67-летний генерал — их надежная военная опора. Но, казалось, все забыли, что Гамелен был только лишь начальником канцелярии знаменитого маршала и на всю жизнь, по существу, остался таковым. Вся боевая карьера генерала сводилась к нескольким месяцам командования пехотной бригадой на Сомме и пехотной дивизией у Нуайона, а затем — колониальной экспедицией на Ближнем Востоке, где будущий главнокомандующий французской армии «умиротворял непокорных туземцев». Этот слабовольный, мягкотелый человек, с лицом, на котором застыла неопределенная улыбка, был ловким политиком, но безнадежно отсталым военачальником. Он прошел мимо того нового, что дали бурные З0-е годы во всех областях военного дела. Он знал, что служит французской реакции, которой требуется не генерал-воин, а генерал-слуга и дипломат. Он был нужен господствующему классу как генерал, способный не столько наглухо закрыть фронт германскому нашествию, сколько суметь в нужный момент приоткрыть его так, чтобы это не было слишком заметно для наблюдателей, но сделало бы французский фронт достаточно проходимым для внешних сил, способных одним ударом расправиться с французским народом, с коммунистами, со всеми, кто составляет угрозу господству крупной буржуазии.

Таковы были высшие генералы Франции. Не все их подчиненные представляли собой копию подобных обликов. Французская армия имела и мужественных, героических командиров, многие из которых пали в боях в трагические для страны дни 1940 г. Но не они решали судьбу страны.

Политика «странной войны» тяжело отозвалась на состоянии французской военной промышленности. В то время, как в Германии период затишья использовался для наращивания военно-технической мощи, во Франции после начала войны стал обнаруживаться ее спад. Вооруженные силы крайне нуждались в авиации, противотанковой и зенитной артиллерии и другой технике, а предприниматели в ряде случаев откровенно саботировали увеличение ее выпуска. Они сокращали штаты военных предприятий, увольняли специалистов или использовали их на второстепенных работах, преднамеренно затягивали выполнение заказов.

Особенно тяжелый ущерб военной промышленности был нанесен призывом в армию 135 тыс. рабочих — опытных специалистов военного производства. Этот акт представлял собой не что иное, как сознательный подрыв реакцией оборонной мощи государства. Ряд военных предприятий оказался в глубоком прорыве. В конце концов специалистов пришлось возвратить на предприятия, но их длительное отсутствие серьезно нарушило ритм военной экономики и затянуло ее кризис. Что касается армии, то отъезд в тыл одновременно большого количества солдат и офицеров в обстановке «странной войны» отрицательно повлиял на моральное состояние войск. Под видом специалистов из армии пыталось уехать множество солдат, не имевших на это права. Возвращение специалистов оказалось длительным, запутанным делом, так как ему всячески противились силы реакции.

Падение уровня военного производства в период «странной войны» объяснялось также начавшейся реорганизацией военной промышленности. Лишь после сентября 1939 г. правительство решило создать министерство вооружения. Тормозило развертывание военного производства и отсутствие на заводах в должном количестве специального оборудования. Некоторое увеличение выпуска военной продукции стало отмечаться только в конце марта 1940 г., однако для восполнения многолетнего отставания военной экономики оставалось слишком мало времени. Трудности в производстве техники и снаряжения для армии усугублялись полной неразберихой в интендантстве. Де Кериллис приводит убийственные факты. «… Французской армии, — пишет он, — не хватало самого необходимого. Ринулись на поиски 500 000 ружей марки Лебель, которые значились в интендантской описи, но их нигде нельзя было найти. И еще искали один миллион одеял, пятьсот тысяч бидонов, пятьсот тысяч солдатских котелков, сто тысяч противотанковых мин и полмиллиона осветительных ракет… Нужно было неимоверное количество снарядов, пуль, касок, ботинок, принадлежностей всякого рода… Когда… один генерал потребовал 20 000 солдат, чтобы копать окопы, тогда обнаружили, что нет лопат. Бетона тоже не было. Колючей проволоки — тоже. Вскоре солдаты получили приказ ожидать и отдыхать. А позже, так как им было скучно, военный министр велел наскоро построить радиоточки, чтобы солдаты слушали музыку. Эти радио-точки назвали „точки Даладье“»^[221].

Так проходили месяцы «странной войны».

4

Политика «странной войны» оказала прямое влияние на стратегию. Возможности последней и потенциальные ресурсы вооруженных сил использовались не в полной мере вследствие того, что политический курс шел вразрез с реальными требованиями войны. Разжигание борьбы прежде всего внутри страны, потворствование фашистским тенденциям в стране и армии вели к уменьшению потенциальных возможностей вооруженных сил, лишали их перспектив активной стратегии.

Тормозящее влияние реакционной политики на стратегию западных держав в период «странной войны» находило свое выражение в противоречиях складывающейся буржуазной коалиции.

Англия, тогда еще великая колониальная империя, с огромными рассредоточенными по всему миру ресурсами, усматривала до поры до времени в лице Германии опасного промышленного и торгового конкурента, которого необходимо ослабить. Одновременно господствующие круги Англии надеялись, что французских армий и британского флота достаточно, чтобы обеспечить безопасность своего острова. Они не желали рисковать по ту сторону пролива ни одним солдатом, самолетом или орудием сверх того, что им казалось достаточным для символического участия в «борьбе за общее дело».

У Франции были иные проблемы. Она стояла лицом к лицу с извечным врагом. Французские генералы знали, что если начнутся военные действия, то первый удар придется именно по Франции и что помощь английского союзника в критический момент окажется значительно меньшей, чем его требования и претензии. В таких условиях вопрос о распределении военных ресурсов и усилий для выполнения задач, относящихся преимущественно к интересам обороны Англии и Франции, должен был неизбежно вызвать и действительно вызвал острые противоречия и опоры. Их темой стал главным образом вопрос о числе солдат и самолетов, посылаемых Великобританией на материк.

В Англии господствовала атмосфера, «в которой предложения об отправке английских войск на континент встречали резкое возражение»^[222]. Подготовка экспедиционной армии умышленно затягивалась, переброска войск на континент производилась крайне медленно. Для формирования одной английской бронетанковой дивизии потребовалось 8 месяцев^[223]. От начала войны до января 1940 г. во Францию было переброшено только 5 английских дивизий, к маю 1940 г. — 10^[224]. Немало дискуссионных вопросов возникло в связи с отправкой в сентябре 1939 г. из Англии во Францию так называемой передовой ударной авиагруппы, состоявшей из 10 эскадрилий. Во-первых, эта группа была уменьшена в два раза по сравнению с первоначальными планами, а во-вторых, англичане наотрез отказались в какой-либо степени подчинить ее французскому командованию, возглавившему, с согласия англичан, действия на всем театре войны против Германии. Впоследствии вопрос об использовании английской авиации был еще неоднократно предметом острейших споров.

Одной из главных забот Франции была защита своих сосредоточенных на небольшом пространстве экономических центров, а не подступов к Англии. Английское же командование интересовалось обороной французских городов лишь в той мере, в какой это было бы необходимо для защиты Англии. Британские начальники штабов требовали в случае «настоящей» войны проведения ударов бомбардировочной авиацией по германским промышленным районам, в частности, по Руру. В основе этих требований лежали старые интересы конкурентной борьбы английских монополий с рурскими владыками. Французский Генеральный штаб категорически возражал против воздушных нападений на Рур, опасаясь ответных ударов по промышленным центрам Северной Франции, судьба которых интересовала англичан в весьма незначительной мере. Подозрения и взаимное недоверие, как мы далее увидим, пагубно отразились на всей системе союзного командования, на взаимоотношениях и оперативных планах в решающие дни борьбы.

Стратегическое планирование войны союзным командованием развивалось также под знаком серьезных политических противоречий, существовавших между Англией и Францией с одной стороны, Бельгией и Голландией — с другой. Главное из них нашло свое выражение в вопросе о так называемом бельгийском нейтралитете.

Составляя планы войны против Германии, французский и английский Генеральные штабы исходили из предпосылки совместных действий Англии и Франции с Бельгией и Голландией. Но политика бельгийского правительства не благоприятствовала подобным расчетам. В сложной международной обстановке 30-х годов оно лавировало между Гитлером и западными державами, все более разочаровываясь в возможностях и намерениях последних. Линия попустительства агрессору и отказа от своих гарантий малым странам, мюнхенский политический курс, проводимый правительствами Англии и Франции, привели Бельгию к объявлению в 1936 г. политики нейтралитета и расторжению франко-бельгийского военного соглашения, заключенного в 1920 г. Непосредственным поводом к этому шагу послужил беспрепятственный захват Германией Рейнской области. Последующие события — аншлюс Австрии, выдача рейху Чехословакии, а затем нарушение обязательств, данных Польше, — укрепили нейтралистские позиции Бельгии. Более того, правящие бельгийские круги во главе с министром иностранных дел Спааком встали на путь заигрывания с Гитлером, включились в политику наталкивания его на Советский Союз. В стране приобретали все большую силу фашистские элементы, возглавляемые Дегрелем. В ноябре 1939 г. правительство Бельгии выступило с предложением посредничества для заключения мира между западными державами и Германией, имея в виду направить фашистскую агрессию на Восток. Бельгийское правительство надеялось различными жестами добиться расположения фюрера, покорить Гитлера подчеркнутой демонстрацией полного доверия к его словам и своей тонкой политикой лавирования спасти страну. Оно не только не принимало мер к укреплению восточных границ перед лицом агрессии, но, наоборот, ослабляло их, стараясь показать, будто гораздо больше боится вторжения Франции, нежели Германии. Правда, после мехельнского эпизода^[225] и особенно после начала агрессии Германии против Норвегии и Дании, еще раз показавших, чего стоят обязательства Гитлера, оно забеспокоилось. В конце марта 1940 г. министр иностранных дел Спаак сообщил Англии и Франции, что бельгийское правительство запросит их помощи сразу же, как только оно убедится, что вторжение немцев неминуемо. Но в это время Верховный военный совет союзников уже решил, если начнется германская атака, ввести войска на территорию Бельгии, не ожидая формального приглашения.

Подобной же самоубийственной политики придерживалось и голландское правительство. Прикрываясь нейтралитетом, оно фактически открыло свою страну для гитлеровской «пятой колонны» и превратило ее в один из самых крупных европейских центров гитлеровского шпионажа. Перед угрозой неминуемой агрессии оно не привело вооруженные силы в состояние готовности и, подобно Бельгии, демонстративно отвергало предложения Англии и Франции о координации действий. В начале февраля 1940 г. был уволен в отставку главнокомандующий голландской армии Рендере, предлагавший активизировать подготовку к войне. Когда 4 мая 1940 г., то есть меньше чем за неделю до германского вторжения, один из министров союзных держав попросил министра иностранных дел Голландии Клеффенса ознакомить французов с силуэтами голландских самолетов и еще некоторыми данными подобного рода, то получил резкий отказ.

Последствия такого политического курса были для Голландии столь же пагубны, как и для Бельгии.

Все эти противоречия империалистического характера между странами, которым предстояло стать союзниками в войне, непосредственно влияли на их стратегию и военную организацию. Прежде всего следствием противоречий было отсутствие единого стратегического плана войны. К сентябрю 1939 г. существовали отдельные не связанные между собой англо-французский, бельгийский и голландский планы. Вплоть до начала военных действий английский и французский штабы имели только самое общее представление о замыслах бельгийского и голландского командований, как и последние — об их намерениях.

Политические противоречия весьма существенно повлияли на организацию высшего военного руководства союзников, во многом определив ее несовершенство. Все важнейшие решения должны были приниматься отдельно Парижем и Лондоном. Конечно, существовала иерархия объединенных командных и штабных инстанций, но, при всей их ответственности, они все же обладали права ми исполнителей, а не законодателей. Высший орган руководства — Высший военный совет, возглавляемый премьер-министрами Англии и Франции, провел начиная с 12 сентября 1939 г., когда он собрался впервые в Абвиле, всего 16 заседаний, обсуждая на них важнейшие политические аспекты войны и с трудом приходя к согласованным решениям. Но этот совет — официальный высший орган военного руководства — усматривал свою задачу не в разработке и координации военно-стратегических и оперативных вопросов, а прежде всего в урегулировании политических проблем. Единый для союзников руководящий оперативно-стратегический центр отсутствовал^[226].

В ходе штабных переговоров союзники заблаговременно и, казалось бы, сравнительно быстро договорились о разделении командных функций на различных театрах будущей войны. Ввиду многочисленности французской армии по сравнению с английской сухопутные силы обеих стран во Франции стали подчиняться французскому командованию, а на Среднем Востоке — английскому. Однако на практике это разделение носило явные черты формализма. Дело в том, что командующий английскими экспедиционными силами во Франции генерал Горт получил от английского кабинета право не подчиняться французскому командованию в тех случаях, когда он сочтет, что приказы французского командования ставят его в опасное положение. Горт имел также указание сноситься непосредственно с Лондоном и получать директивы английского правительства по всем важным вопросам ведения операций. Это право «вето» на французские решения фактически перечеркивало возможность координированных усилий, особенно в сложной обстановке, ибо любое мало-мальски критическое положение, неизбежное на фронте, могло быть признано английской стороной «опасным» и приказы верховного французского командования могли английскими войсками не выполняться, что, собственно, и произошло в ходе войны. Непродуманная система руководства привела к тому, что на театре военных действий Горт получал распоряжения от четырех инстанций: от английского правительства из Лондона, от французского главнокомандующего из Парижа, от командующего французским Северо-Восточным фронтом и от командующего 1-й группой армий. Выполнял он преимущественно первые.

Вся эта крайне тяжеловесная, доходившая в отдельных звеньях до абсурда система высшего союзного руководства была совершенно непригодна для руководства скоротечными маневренными операциями, которые, к полной неожиданности союзных генералов, им пришлось вести.

В наибольшей степени это относилось к организации системы командования вооруженными силами Франции.

В принципе общее руководство войной осуществлял Верховный совет национальной обороны под председательством президента республики, куда входил в полном составе совет министров и, кроме того, маршал Петэн, по его персональному положению, а также начальник Генерального штаба национальной обороны Гамелен. Непосредственное руководство войной было поручено военному комитету^[227].

Практически Верховный совет национальной обороны никогда не собирался; военный комитет до прихода к власти в марте 1940 г. П. Рейно также не проводил регулярной работы.

Единственным рабочим органом, который функционировал регулярно и в мирное, и в военное время, был постоянный генеральный секретариат Верховного совета национальной обороны, общий также для двух других названных выше органов, во главе с контролером генералом Жакомэ.

Генерал Гамелен, являвшийся в мирное время начальником Генерального штаба армии (с 1931 г.), заместителем председателя Верховного совета национальной обороны (с 1935 г.) и начальником генерального штаба национальной обороны (с 1938 г.), в период мобилизации стал главнокомандующим сухопутных сил, иначе говоря, главнокомандующим сухопутных сил на всех театрах военных действий^[228]. Гамелен сосредоточил в своих руках все основные высшие командные должности. Во время мобилизации Гамелен поручил руководство главным — Северо-Восточным — фронтом начальнику Главного штаба генералу Жоржу со званием помощника командующего Северо-Восточным фронтом, а на пост начальника штаба пришел генерал Бино^[229].

В результате сложилась организация, при которой в Венсеннском дворце находился командный пункт генерала Гамелена, командующего сухопутными силами, с малочисленным оперативным штабом, призванным обеспечивать координацию действий сухопутных армий, морских и воздушных сил и взаимоотношения с союзниками. В Ферте-су-Жуар расположился главный штаб сухопутных сил для всех фронтов. Во дворце Бондон, неподалеку от Ла-Ферте, находился командный пункт генерала Жоржа.

В январе 1940 г. была проведена реорганизация управления. Полагая, что было бы лучше передать Северо-Восточный фронт под командование одного начальника, имеющего опыт руководства в качестве помощника командующего, Гамелен добился согласия президента Даладье на назначение генерала Жоржа главнокомандующим Северо-Восточного фронта и на то, чтобы ему, Гамелену, теперь было поручено только лишь «координировать действия разных фронтов, распределять между ними необходимые средства и обеспечивать координацию действий с союзниками»^[230]. Эта реорганизация, завершенная 18 января, повлекла за собой раскол главного штаба и уход Гамелена с Северо-Восточного фронта.

Отныне генерал Гамелен командовал всеми фронтами, но на них еще не было противника, за исключением Северо-Восточного фронта, которым он больше не командовал. Позже Гамелен оправдывался там, что хотел избавиться от ответственности за этот фронт и полностью доверял его командующему — Жоржу. В действительности оказалось, что в результате реорганизации Гамелен до 19 мая 1940 г., то есть до дня его ухода с поста главнокомандующего, не интересовался ходом операций на главном направлении — на северо-востоке, переложив всю ответственность на Жоржа. Получилось, пишет Гутар, что «в критический момент, когда решалась судьба страны, крупный военачальник, в котором Франция видела преемника Жоффра и Фоша, смог удовлетвориться ролью „координатора и распределителя средств“ между единственным фронтом сражений и другими фронтами, на которых не было сделано ни единого ружейного выстрела»^[231].

Раздел командования между Гамеленом и Жоржем повлек за собой необходимость разделить главный штаб. Одна его часть составила генеральный штаб северо-востока, другая — была подлинным генеральным штабом во главе с генералом Думаном. Что касается Гамелена, то он оставался в Венсенне со своим кабинетом и своим маленьким «оперативным генштабом». Такое решение вызвало протест генерала Жоржа, считавшего, что это разделение рискует «разрушить организм в период его интенсивной работы». И действительно, раскол главного штаба имел пагубные последствия. Так, например, 4-е бюро (транспорт и служба) не могло подвергнуться разделению и осталось полностью в Генеральном штабе, расположившемся в Монтрё. 3-е бюро (оперативное) относилось главным образом к Генеральному штабу северо-востока, поэтому из него в Монтрё было взято только 10 офицеров (из 40). 2-е бюро (разведка) было разделено пополам; офицеры, занимавшиеся Германией, перешли в Генеральный штаб северо-востока, остальные — в Монтрё. Наконец, 1-е бюро (личный состав и организация) также разделилось на две части. Таким образом, начальник Генерального штаба генерал Думай, который должен был заниматься всеми бюро и службами, был вынужден работать по утрам в Монтрё, по вечерам — в Генеральном штабе северо-востока, в Ла-Ферте. «Была не только осложнена работа всех бюро, — оценивает создавшееся положение Гутар, — но и выросло движение из конца в конец. С тех пор возник настоящий марш по пробегу машин связи и гонка офицеров между Венсенном, Монтрё, Ла-Ферте, Бондоном и Mo!»^[232].

Сам Гамелен уединился в подвале Венсеннского дворца, куда не проникал дневной свет. Как ни удивительно, но командный пункт главнокомандующего не имел узла радиосвязи. Он не мог ни получать непосредственную информацию от передовых частей, от армий, ни общаться с ними. «В том эшелоне, где я находился, — писал позже Гамелен, — что мы могли бы делать с антенной радиотелефонной службы?.. У нас была, между прочим, связь в главном штабе в 35 километрах от Венсенна, но мы избегали ею пользоваться, чтобы не раскрыть себя»^[233].

Таким образом, главнокомандующий должен был довольствоваться короткой, изредка поступавшей информацией, передававшейся по усмотрению командующего Северо-Восточным фронтом, которая, по мере того как положение ухудшалось, становилась все более обрывочной. В своем подземном командном пункте, настоящей «подводной лодке без перископа», по выражению одного из очевидцев, он не оказывал никакого непосредственного воздействия на сражения.

Политика попустительства агрессору обусловила накануне 1939 г. военную неготовность Англии и Франции. Это было еще одним козырем в пользу оборонительной стратегии. Когда оба правительства, предвидя весной 1939 г. неизбежность конфликта с Германией, приступили к согласованию будущих военных усилий, то в определении совместной генеральной стратегической линии они исходили только из принципа обороны.

Французское верховное командование отмобилизовало к апрелю 1940 г. 113 дивизий и развернуло вооруженные силы на четырех театрах: против Германии — Северо-Восточный фронт под командованием генерала Жоржа — 92 французские дивизии, кроме того, 10 английских, 1 польская; всего 103 дивизии; против Италии — Юго-Восточный фронт, возглавляемый генералом Орли, 7 дивизий; Североафриканский фронт во главе с генералом Ногесом — 8 дивизий; Ближневосточный (генерал Вейган) — 3 дивизии. Кроме того, в Норвегии под командованием генерала Одэ оставалось 3 дивизии. В соответствии с таким развертыванием сил распределялись людские ресурсы французской армии^[234].

Главным театром считался Северо-Восточный, включавший основную массу французских войск. В числе 92 французских дивизий, входивших в его состав, имелось 72 пехотные (в том числе 34 кадровые, 22 — серии «А» и 16 — серии «Б»), 3 крепостных, 8 кавалерийских, кроме того, 3 легкие механизированные, 3 моторизованные и 3 бронедивизии.

Процесс планирования военных действий на театре войны против Германии — Северо-Восточном — целиком отражал все рассмотренные нами выше политические и военно-стратегические тенденции и взгляды.

Оценивая возможные действия немцев против Северо-Восточного фронта, раскинувшего свои силы от Швейцарии до границы с Бельгией, французское командование считало, что, вероятнее всего, враг нанесет удар своими главными силами, как и в 1914 г., через Бельгию и Голландию для последующего вторжения во Францию с севера. Вспомогательные удары германской армии ожидались против линии Мажино и через территорию Швейцарии. В соответствии с подобными прогнозами для парирования этих ударов войска Северо-Восточного фронта разделялись на три группы армий.

1-я группа армий (2, 9, 1, английская и 7-я армии) подкомандованием генерала Бийотта численностью в 41 дивизию (в том числе 10 английских и 1 польская) развертывалась от южной границы с Люксембургом до побережья Северного моря в районе Дюнкерка.

2-я группа армий (3, 4 и 5-я армии) во главе с генералом Претла, имевшая 28 дивизий, занимала фронт вдоль линии Мажино до районов южнее Страсбурга.

3-я группа армий (8-я и 6-я армии) генерала Бессона в составе 10 дивизий развертывалась также за линией Мажино и в районе швейцарской границы.

Резервы ставки главнокомандующего силой в 24 дивизии распределялись на широком фронте. Они почти равномерно нацеливались для поддержки каждой из групп армий: для 1-й группы армий — 11 дивизий, для 2-й — 9 дивизий (так называемые «центральные резервы»), для 3-й — 4 дивизии.

Фактически резервы, которые ориентировались на 1-ю и 3-ю группы армий, включались в состав этих групп. Поэтому главное командование реально могло располагать лишь очень слабым резервом в 9 дивизий.

Поскольку главный удар немцев ожидался через Голландию и Центральную Бельгию, основной процесс оперативно-стратегического планирования сводился главным образом к определению действий на северном участке фронта, то есть характера действий 1-й группы армий.

Французский Генеральный штаб твердо верил в неприступность линии Мажино и поэтому был относительно спокоен за участок фронта от Швейцарии до южной границы Люксембурга. Он был убежден в труднопроходимости Арденнских гор. Самые компетентные, самые непререкаемые французские военные авторитеты признавали их непригодными для наступления бронетанковых и моторизованных войск. Оставались уязвимыми Центральная Бельгия и Южная Голландия, поэтому вся проблема оборонительного стратегического планирования постепенно свелась к решению вопросов, на какой рубеж в Бельгии выдвинуть северную группировку франко-английских армий и когда это сделать — до начала германского вторжения в Бельгию или после.

Вступление в Бельгию имело для французского и английского руководства особенно глубокий смысл. В Париже и особенно в Лондоне опасались, что немцы, если их не опередить, быстро захватят Бельгию и Голландию и создадут там авиационные базы для ударов по Англии и по северофранцузским промышленным районам, лишенным достаточной противовоздушной защиты. Захват портов этих стран намного усилил бы германские позиции в Атлантике, поставил бы под угрозу английский и французский флоты и увеличил бы опасность вторжения в Англию по морю и воздуху. Удержать бельгийское побережье значило, особенно для Англии, сохранить позиции в Атлантике, обеспечить связь с континентом и отдалить к востоку линию обороны. Вступление в Бельгию во многом ослабляло бы франко-бельгийские и англо-бельгийские противоречия и решительно перетягивало бы ее на сторону союзников. Оно вынуждало развитую бельгийскую экономику работать также на французские и английские военные нужды. Немалое место в расчетах французского и английского генеральных штабов занимали бельгийская и голландская армии с их 30 дивизия ми, выдвинутыми к востоку. Нельзя было потерять эти боеспособные армии и не соединиться с ними до того момента, когда они вступят в сражение своими главными силами. С другой стороны, представлялось чрезвычайно выгодным использовать хотя бы часть бельгийских сил в качестве выдвинутого вперед эшелона прикрытия, который встретит и примет на себя первый немецкий удар, прикроет выдвижение и развертывание французских и английских армий.

Кроме того, вступление в Бельгию сулило французскому и английскому командованиям возможность вести оборону на значительно более коротком фронте, создаваемом как за счет уменьшения протяженности общей линии обороны, так и за счет передачи некоторой части, этой линии бельгийской армии после ее отхода с передовых позиций. Наконец, выдвижение линии обороны к северу позволяло отдалить фронт от жизненно важных районов Франции, приблизить авиационные базы союзников к Руру и создать ему постоянную угрозу.

Таким образом, поскольку само собой разумеющимся считался удар немцев главным образом лишь через Голландию и Бельгию, ни у французского, ни у английского руководства на протяжении ряда лет не вызывала сомнения необходимость в случае наступления немцев оставить позиции в Северной Франции, ввести свои силы на бельгийскую территорию и создать на севере новый оборонительный фронт, являющийся продолжением линии Мажино и арденнских позиций.

Но где? Рубеж обороны следовало выдвинуть достаточно далеко к востоку, настолько, чтобы надежно прикрыть северофранцузские и бельгийские промышленные районы, порты бельгийского побережья, отдалить германские воздушные базы и поддержать небольшими силами бельгийскую армию на ее позициях; вместе с тем оборону надо было создавать достаточно близко к французской территории, чтобы успеть в случае немецкой атаки занять намеченные позиции, подготовить их, не ввязаться во встречное сражение и предоставить бельгийцам первыми встретить удар.

Вопрос о выборе линии этого оборонительного фронта и о размещении сил на нем дискутировался во французских штабах в течение нескольких лет.

Еще в 1937 г. французский Верховный совет национальной обороны, изучая вопрос о вступлении французских войск в Бельгию в случае немецкой атаки, пришел к выводу о необходимости создать непрерывный фронт франко-бельгийских армий, опирающийся на заблаговременно организованную позицию либо по рубежу Антверпен-река Диль-Намюр, либо западнее этого рубежа, по линии реки Шельды. Предварительные фортификационные работы на избранном рубеже в соответствии с согласованным планом обороны должна была произвести Бельгия. Если она этого не сделает, то, по мнению тогдашнего помощника начальника генерального штаба генерала Жоржа, французская армия рискует получить в Бельгии встречное сражение, которое она на открытых бельгийских пространствах твердо решила не давать. Французские генералы опасались, что более маневренная германская армия будет иметь в таком сражении решающие преимущества^[235].

Спустя два года, в преддверии войны, объединенный франко-английский штаб вновь обсуждал вопрос о будущей линии обороны в Бельгии. Поскольку союзники не имели от бельгийцев информации относительно их планов, а пространство от канала Альберта до Шельды, казалось, не располагало удобными для обороны позициями, французский и английский штабы все больше приходили к выводу, что после вступления в Бельгию необходимо занять оборону ближе к Франции, на Шельде^[236]. Но это значило отдать врагу почти всю территорию страны, поставить под угрозу полного разгрома на канале Альберта бельгийскую армию, удаленную в таком случае от союзников в среднем на 130 км, допустить немцев непосредственно к побережью, к портам и к северной границе Франции. Поскольку такое решение было невыгодно прежде всего для Англии, то 18 сентября 1939 г. английские начальники штабов выдвинули новое предложение: в случае, если бельгийцам удастся задержать немцев на Маасе, союзники должны направить свои силы дальше к востоку, к рубежу Мааса и канала Альберта, чтобы прикрыть всю территорию Бельгии. При этом настойчивое требование англичан в любом случае располагать свои войска на левом фланге общего фронта союзников было продиктовано желанием, если будет достигнут успех, иметь перспективы вступления в Рур, а при неудаче — более непосредственную связь с портами для эвакуации в Англию.

Однако французское командование не желало во имя интересов англичан получить даже долю риска вступить во встречное сражение, которое могло возникнуть, если бы союзные армии двинулись слишком далеко на восток, до канала Альберта. Постепенно вопрос о глубине выдвижения на бельгийскую территорию становился центром острых дискуссий. В сентябре — октябре 1939 г. он заслонил собой все другие проблемы стратегического планирования. Никто ни в Париже, ни в Лондоне не подвергал сомнению саму концепцию вступления в Бельгию, никто не подумал о возможности нанесения немцами главного удара где-то помимо Центральной Бельгии или об активизации своих действий до начала германского наступления, чего так опасалось германское командование.

Первый оперативный план, составленный на основе всех предшествующих соображений и дискуссий, был изложен в так называемом «Временном постановлении о безопасности»^[237] и секретной инструкции генерала Жоржа от 26 сентября 1939 г. Эта дата интересна тем, что она указывает на отсутствие у союзного командования каких-либо вполне завершенных планов ведения военных действий даже после того, как Франция объявила Германии войну и Польша находилась накануне поражения.

Отсутствие контактов между генеральными штабами не позволило французскому командованию получить какие-либо подробные сведения о расположении главных сил бельгийской армии для решения вопроса о том, какой линии обороны следует достигнуть после вступления на бельгийскую территорию. Было известно лишь, что ядром обороны Бельгии служит район, образуемый укрепленными позициями и водными преградами — каналом Альберта, Маасом от Льежа до Намюра, Самброй и каналом Самбра-Шельда. Здесь находилась первая линия сопротивления, обороняемая на участке от Антверпена до Льежа 12 пехотными и 2 кавалерийскими дивизиями.

Бельгийское командование знало, что эта существовавшая еще с 1930 г. линия обороны недостаточно крепка и вряд ли на ней удастся остановить германское вторжение. Она слишком удалена от Франции, чтобы расположенные на ней войска могли своевременно получить помощь английской и французской армий. Полуэллиптическая конфигурация делала чрезвычайно уязвимыми ее фланги. В 1939 г. было решено рассматривать эту линию в качестве линии прикрытия, а главной оборонительной полосой избрать рубеж по реке Диль, между городами Конингсхойкт и Вавр; отсюда новый рубеж получил название «линии КВ»^[238]. На ней в середине октября и сосредоточилась основная группировка бельгийской армии — 15 дивизий, отмобилизованных в конце сентября. Районы Арденн южнее Льежа прикрывались одной слабой дивизией егерей^[239].

Данные разведки, полученные французским командованием 20 октября, подтверждали намерение немцев атаковать союзников через нейтральные страны. На северном участке фронта обнаруживалась крупная группировка немецкой армии со штабом в Дюссельдорфе, нацеленная в Центральную Бельгию. Ее наступление ожидалось в самое ближайшее время. Поэтому 24 октября командующий Северо-Восточным фронтом по согласованию с главным командованием подготовил приказ о вступлении двух союзных армий в Бельгию, чтобы принять сражение на Шельде, занимая 7-й французской армией фронт на участке до Гента, английской — далее к югу вдоль реки. Предполагалось, что участок предместных укреплений в районе Гента и крепость Антверпен будут оборонять бельгийские войска. Тревогу французского командования вызывал участок открытой равнины между реками Диль и Маас от Вавра до Намюра, получивший название «разрыв Жамблу». Он казался наиболее пригодным для атаки немецких танков^[240]. Чтобы прикрыть этот разрыв, командующий Северо-Восточным фронтом предполагал при благоприятных условиях выдвинуть часть французских сил восточнее Шельды, в район Лувен — Вавр-Намюр^[241].

Все эти расчеты, связанные с «планом Шельда», исходили из более чем сомнительной предпосылки, что союзные войска, занявшие оборону вдоль Шельды, будут находиться во втором эшелоне, прикрытые бельгийской армией. На своей «позиции КВ» бельгийцы окажутся своеобразным боевым охранением союзников и примут на себя тяжесть первого удара немцев. Такая нелояльная, своекорыстная позиция командования французской армии по отношению к будущему значительно более слабому союзнику неизбежно обрекала последнего на разгром. Вскоре французское командование поняло невыгодность такой перспективы и начало приходить к заключению, что не следует позволять немцам бить союзников по частям. Постепенно складывалось мнение, что лучше объединить вступающие в Бельгию англо-французские армии с бельгийскими дивизиями, которые займут «рубеж КВ»^[242]. Следовало не останавливать союзные войска на Шельде, а выдвинуть их еще дальше, примерно до 70–80 км к востоку, и занять оборону на реке Диль. Созданную таким путем общую оборонительную линию можно будет поделить между французской, английской и бельгийской армиями. Помимо объединения сил, такой вариант казался наиболее приемлемым и потому, что позволял сократить линию фронта союзников на 70–80 км, улучшить оборону бельгийских и французских промышленных районов, облегчить условия воздушного базирования. Поэтому Гамелен решил пересмотреть «план Шельда». Он созвал 14 ноября 1939 г. совещание в штабе Жоржа и предложил назначить в качестве конечной линии выдвижения союзных армий в Бельгию рубеж Антверпен — река Диль — Намюр, который следует достигнуть без остановки на Шельде. Здесь, заявил Гамелен, можно будет осуществить «хорошую координацию бельгийских и франко-британских маневров»^[243].

Большинство французских и английских военачальников поддержало Гамелена, и новый план был принят^[244]. Правда, и после того «план Шельда» полностью не отменялся. Сомнения французского и английского командований по поводу возможности глубокого проникновения в Бельгию были настолько велики, что вариант выхода на Шельду (под наименованием «план Е-1») сохранялся на тот случай, если события развернутся неблагоприятно и если марш к реке Диль будет сопряжен с опасностью получить пресловутое встречное сражение. Через два дня после совещания, 16 ноября, Гамелен издал «личную и секретную инструкцию», в которой писал, что изменение военной ситуации в Бельгии, выражающееся в новых мерах по обороне, принятых ею против Германии, позволяет теперь надеяться, что мы будем располагать, если нас бельгийцы призовут на помощь, достаточным временем для того, чтобы как можно быстрее достигнуть позиции Антверпен — Намюр, не задерживаясь на Шельде, если ситуация это позволит, и там закрепиться. Двумя французскими армиями — 9-й и 1-й — предполагалось занять оборону вдоль Мааса на участке Мезьер — Намюр и в «разрыве Жамблу», между Намюром и Вавром. Английским войскам предоставлялся участок реки Диль — Вавр — Лувен, а севернее вплоть до Антверпена оборону своего «национального редута» должны были занять бельгийские войска^[245]. 7-й французской армии с началом осуществления «маневра Диль» предстояло двинуться в Голландию, чтобы установить оперативный контакт с голландской армией^[246].

Маневр по выдвижению в Бельгию предполагалось осуществить следующим образом: в первый день авангарды и прикрытия французских легких механизированных дивизий двинутся вперед; за ними в первую ночь последуют главные силы на линию Вавр — Намюр. Во вторую ночь движение на ту же линию должны совершить моторизованные дивизии. Начиная с третьего дня соединения размещаются и укрепляются, чтобы быть в состоянии принять удар врага «без помыслов об отступлении». Легкие механизированные дивизии, прикрывая сосредоточение главных сил союзных армий, должны будут собрать сведения о бельгийской армии и противостоять, если обстоятельства позволят, попыткам противника форсировать Маас между Льежем и Намюром. В случае, если силы бельгийцев будут отброшены, французские легкие механизированные дивизии соединятся позади позиции Лувен, Намюр и вступят в контратаку в ходе оборонительного сражения.

17 ноября Высший военный совет присоединился к решениям, принятым французским и британским военным командованием^[247].

С этого момента «план Диль» (сокращенно «план Д») стал основной стратегической концепцией союзного командования. Он оставался в принципе без существенных изменений все последующие месяцы и, как мы далее увидим, был автоматически включен в действие в то самое раннее утро 10 мая 1940 г., когда в штабе Гамелена раздался телефонный звонок, оповестивший о начале германского вторжения^[248].

Большинство в союзном командовании считало, что «план Диль» представляет собой наилучшее решение всех стратегических проблем. Бельгийцы должны были быть довольны тем, что оборона «линии Диль» предполагала значительно меньшую оккупацию немцами бельгийской территории, чем «рубеж Шельды»; она совпадала с бельгийским «рубежом КВ» и, казалось, обеспечивала помощь союзников. Британцы чувствовали удовлетворение, потому что «линия Диль» прикрывала бельгийские и голландские подступы к Англии. Голландцы надеялись, что им перепадет кое-какая помощь со стороны союзников. Наконец, французов удовлетворяло то, что новая линия в Бельгии находится дальше от Северной Франции, чем «линия Шельды», что она почти на 80 км короче французской пограничной линии, что эта линия позволяла использовать часть бельгийских сил в качестве первого эшелона и «не потерять» бельгийскую и голландскую армии, в значительной мере поставив их действия на службу Франции. Французское командование полагало, что в «плане Д» оно нашло прекрасный ответ на новый план Шлиффена.

Итак, детально разработанный «план Д» был всецело основан на предположении, что немцы нанесут свой главный удар из района севернее Намюра через Бельгию. Поэтому наиболее сильные армии 1-й группы — 1-я, английская и 7-я — развертывались, ориентируясь на это направление. Оставление крупных сил, включая резервы, за линией Мажино — сил, которые впоследствии французское командование будет вынуждено срочно перебрасывать на север, — может быть объяснено двумя моментами: прикованностью французского руководства к мысли о необходимости надежно оборонять стоившую миллиарды линию Мажино и неуверенностью в позиции Италии, а отсюда — стремлением держать войска на случай усиления Юго-Восточного фронта.

Что же касается арденнского участка фронта, то есть участка южнее Намюра и до северной оконечности линии Мажино, то он оказался очень плохо защищенным, ибо ему, согласно расчетам, ничто не угрожало. Этот участок обороняли 2-я и 9-я французские армии.

Одна из самых слабых французских армий, укомплектованная почти наполовину плохо обученными резервистами, 2-я армия (5 пехотных и 3 кавалерийские дивизии), должна была обороняться южнее Седана, выдвигая в Арденны на территорию южной Бельгии и Люксембурга для ведения разведки и разрушений на дорогах кавалерийские дивизии. Позиция армии являлась как бы связующим звеном между 1-й группой армий в Бельгии и 2-й группой по линии Мажино. От Лонгви до Монмеди 2-я армия была защищена линией Мажино, но от Монмеди до Седана она подготовила лишь очень слабую полевую оборону на открытой местности.

Самая малобоеспособная из всех французских армий — 9-я армия (6 пехотных, 2 кавалерийских и 1 моторизованная дивизии), расположенная дальше к северу, также была укомплектована резервистами и имела очень мало техники. Часть этой армии постоянно находилась в Мезьере, а основная ее масса — в тылу. Левофланговые соединения армии по «плану Д» должны были совершить марш к Маасу на рубеж Живе — Динан — Намюр^[249]. Чтобы достигнуть, например, такого пункта, как Намюр, войскам требовалось по крайней мере три-четыре дня, потому что только одна дивизия была моторизована. Ввиду того что атака немцев через Арденнские горы считалась невозможной, 9-я армия рассматривалась как самая незначительная деталь во всем тяжелом механизме «плана Д».

1-я армия (5 пехотных и 3 легкие механизированные дивизии) была наиболее сильной, и ей поручалась самая трудная задача — прикрыть «разрыв Жамблу» — открытый промежуток между Маасом и рекой Диль, где отсутствуют естественные преграды. Именно эта армия должна была принять на себя на фронте Вавр — Намюр предполагаемый главный удар немцев на равнинной танкодоступной местности, совершив предварительно 80-100-километровый марш^[250].

Британские экспедиционные силы имели 10 дивизий (9 пехотных и 1 механизированную), но это была не очень мощная ударная сила. Главной слабостью английской армии была недостаточная техническая оснащенность. Английской армии предстояло вступить на территорию Бельгии из района Лиль, Дуэ и совершить 80-100-километровый марш в направлении Брюсселя с целью выхода к реке Диль на участке Вавр — Лувен. Здесь, левее британских экспедиционных сил, должна была находиться бельгийская армия.

Бельгийская армия, насчитывавшая 23 дивизии (550 000 человек), первоначально занимала главными силами оборону по Маасу от Льежа до Маастрихта и далее по линии канала Альберта до Антверпена. Выдвинутую к востоку линию канала Альберта от Льежа до Антверпена обороняли 13 дивизий. Участок Мааса от Льежа до Намюра занимали 6 дивизий, которые частью сил вели подвижную оборону в Арденнах, непосредственно у границ. В резерве командования находилось 4 дивизии. На первом этапе военных действий бельгийская армия служила как бы авангардом франко-британских сил и должна была вести сдерживающие действия, чтобы выиграть время, необходимое союзникам для завершения маневра по «плану Д». На втором этапе ей предстояло отступить со своих выдвинутых позиций к «рубежу Диль» и здесь соединиться с франко-британскими силами, примкнув своим правым флангом к англичанам.

Наконец, на крайнем левом фланге группировалась 7-я французская армия (4 пехотные, 2 моторизованные и 1 легкая механизированная дивизии). Задача, возложенная на нее, была наиболее замысловатой. Первоначально предполагалось выдвинуть армию в район Антверпен — Гент, сосредоточив ее непосредственно позади фронта бельгийской армии для поддержки крайнего левого крыла союзных сил. Но когда в марте 1940 г. французы узнали, что главнокомандующий голландской армии Винкельман пришел к заключению о неспособности голландской армии длительное время сдерживать немцев, 7-ю армию было решено выдвинуть для поддержки голландских войск дальше к северо-востоку, в район Бреда. Силами двух моторизованных и одной легкой механизированной дивизий ей предстояло совершить бросок из Северной Франции в Южную Голландию, а голландцам — продержаться до тех пор, пока она к ним подойдет^[251].

Таковы были задачи 1-й группы армий, предназначенной играть ведущую роль в «плане Диль».

Что касается 2-й группы армий, то она обороняла национальное сокровище — линию Мажино. От войск требовалось отразить любую атаку немцев и восстановить позицию там, где она оказалась бы прорвана^[252]. Глубоко эшелонированная оборона состояла из ряда позиций, на которых французским войскам предстояло последовательно оказывать сопротивление немецким попыткам прорваться в глубину территории^[253].

Задача 3-й группы армий исходила из предпосылки о возможности немецкой или германо-итальянской атаки через Швейцарию^[254]. В этом случае предусматривалось выдвижение войск группы для соединения со швейцарской армией у Базеля и создания общего фронта обороны («план Н», явившийся составной частью «плана Диль»).

Общие силы Франции, Англии, Бельгии и Голландии, развернутые против Германии, численно мало в чем уступали немецко-фашистской армии. Это дает ныне повод западногерманским историкам утверждать, будто вермахт нанес поражение численно равному противнику. Но никогда простое сопоставление цифр не может представить объективной картины соотношения сил. Вооруженные силы четырех стран, насчитывавшие 135 дивизий, не были объединены ясными идеями межсоюзнической стратегии и общим руководством. Их надломленное за месяцы «странной войны» моральное состояние понижало и без того невысокий уровень боеспособности, определяемый недостатками техники и отсталыми тактическими принципами. Французской, английской, бельгийской и голландской армиям при всем мужестве их солдат и офицеров трудно было противостоять массированным атакам германских танков и авиации.

Некоторые французские дивизии не имели ни одной противотанковой пушки, основная масса пехоты располагала оставшимися еще от войны 1914–1918 гг. 37-мм противотанковыми орудиями. Новые 47-мм пушки только начали поступать в войска, и расчеты должны были их еще осваивать.

Союзники располагали 3700 танками и бронемашинами^[255].

Общее число современных самолетов, которые имело французское авиационное командование за несколько недель до 10 мая 1940 г., по данным Гутара, составляло 2500, принятых правительством, из них: истребителей — 1900, бомбардировщиков — 200, разведчиков — 400. Из этого числа 250 находилось в колониях и около 750 в стадии вооружения и в длительном ремонте; практически в боевых эскадрильях насчитывалось около 1500 машин. Если учитывать постоянную убыль в 35 % в результате легких аварий и т. д., можно сделать вывод, что в бой готовы были вступить около 1000 самолетов.

10 мая эта тысяча самолетов была распределена между 1-й воздушной армией, назначенной на Северо-Восточный театр военных действий (около 800), и внутренними войсками (200 самолетов); последние должны были служить пополнением для эскадрилий 1-й воздушной армии^[256].

Английская авиация, по данным английского исследователя Батлера, имела в метрополии 1460 самолетов первой линии, в том числе 536 бомбардировщиков, 608 истребителей. Кроме того, имелось 2000 самолетов в резерве. Во Франции, согласно французскому историку Лиэ, находилось 150 английских бомбардировщиков и около 70 истребителей.

Французское оперативно-стратегическое планирование воплощало все слабости буржуазной военной системы, оказавшейся не в состоянии учесть решающие сдвиги в военном деле после Первой Мировой войны. Оно базировалось на таких факторах, которые теперь уже не могли обеспечить победу, — сплошной позиционный фронт, линейная оборона, укрепленная линия, частные контратаки резервами, пехотно-артиллерийский огонь — и целиком игнорировало такие важнейшие моменты, как массированная атака оперативными танковыми объединениями совместно с авиацией и воздушными десантами, высокие темпы операций, маневренность и подвижность действий, внезапные удары по слабым звеньям обороны, значение оперативной инициативы.

«План Д» был чисто оборонительным. Вступив на территорию Бельгии, союзники намеревались расставить армии одну рядом с другой по прямой линии от Седана до Антверпена. Если бы немцам удалось добиться успеха на каком-либо участке линии фронта, французы приложили бы усилия, чтобы восстановить фронт и заткнуть брешь резервами, растянутыми почти вдоль всего фронта непосредственно в тылу.

«План Д» был составлен людьми, совершенно не учитывавшими тот факт, что моторы ускорили темп военных действий.

Ни командующий 9-й французской армией генерал Корап, в прошлом «герой» боев под марокканской деревней Таса, ни командующий 2-й армией генерал Хюнцигер, грудь которого украшали четырнадцать орденов за колонизаторские захваты на Мадагаскаре, в Сенегале и Тонкине, за усердную охрану французских концессий в Шанхае, ни на секунду не сомневались в том, что их армии, так долго прозябавшие в предгорьях Арденн, никогда не станут объектом германского нападения. Если же, думали они, Гитлер рискнет двинуться на Запад, то он сделает это севернее, и тогда командующий 1-й армией генерал Бланшар, тоже «герой» колониальных экспедиций, остановит немецкий удар на плато Жамблу.

Пройдет всего пять дней, и от глубокой убежденности генералов, и от планов останется лишь еще одно свидетельство того, насколько опасно в военном деле слепо верить в желаемое и пренебрегать реальным положением вещей.

СОВЕТСКО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА ВОЙНА С ВОСТОКА

В Москве внимательно следили за развитием событий в Европе, рассчитывая использовать их в своих интересах, которые в Восточной Европе были обеспечены договоренностью с Германией. Германское руководство, признав часть этого региона советской сферой интересов, видимо, считало, что СССР использует для ее занятия войска, что отвечало и германским интересам, поскольку в Берлине всячески подчеркивали советско-германскую «дружбу», стремясь удержать Англию и Францию от вмешательства в германо-польский конфликт. Германский МИД, обеспокоенный слухами об отводе частей Красной армии с польской границы, 27 августа поручил своему посольству в Москве прояснить этот вопрос^[257]. Выполняя это распоряжение, германский посол Ф.В. фон Шуленбург 29 августа выяснял у Молотова, правдивы ли подобные слухи, и передал пожелание Берлина об их опровержении в печати. Молотов поинтересовался, верит ли подобным слухам германское правительство, и после отрицательного ответа Шуленбурга согласился дать опровержение и подчеркнул серьезность, с которой советское правительство относится к пакту о ненападении^[258]. 30 августа в советской прессе появилось опровержение ТАСС, в котором говорилось, что «ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР»^[259].

Перед выбором

1 сентября в 11 часов в НКИД явился советник германского посольства в Москве Г. Хильгер и сообщил о начале войны с Польшей, о присоединении Данцига к Германии и передал просьбу начальника Генштаба германских ВВС, чтобы радиостанция в Минске в свободное от передач время передавала для срочных воздухоплавательных опытов непрерывную линию с вкрапленными позывными знаками «Рихард Вильгельм 1.0», а кроме того, во время передач своей программы, по возможности часто слово «Минск». Советская сторона согласилась передавать лишь слово «Минск», что использовалось «Люфтваффе» в качестве радиомаяка^[260], 3 сентября в Берлине произошло вручение верительных грамот советского посла в Германии A.A. Шкварцева. На церемонии Шкварцев и Гитлер заверили друг друга от имени своих стран, что выполнят свои обязательства по договору о ненападении^[261]. В тот же день германское посольство в Москве получило задание министра иностранных дел И. Риббентропа прощупать намерения СССР относительно возможного вступления Красной армии в Польшу^[262]. На этот запрос Молотов ответил 5 сентября, что советское правительство согласно, что ему в подходящее время «обязательно придется… начать конкретные действия. Но мы считаем, что этот момент пока еще не назрел», а «торопливостью можно испортить дело и облегчить сплочение противников»^[263].

Отношение советского руководства к начавшейся войне в Европе было четко выражено И.В. Сталиным 7 сентября 1939 г. в беседе с руководством Коминтерна. По его мнению, «война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону»^[264]. Германия получала и более ощутимую помощь. 4 сентября все германские суда в северной Атлантике получили приказ «следовать в Мурманск, придерживаясь как можно более северного курса»^[265]. 6 сентября германский МИД сообщил в Москву: «Мы намереваемся и далее направлять немецкие торговые суда в Мурманск и ожидаем, что советское правительство облегчит разгрузку, погрузку и транспортировку грузов по железной дороге в Ленинград, куда будут заходить для погрузки немецкие суда». 8 сентября Москва дала разрешение на заход немецких судов в Мурманск и гарантировала транспортировку грузов в Ленинград^[266]. Всего за первые 17 дней сентября 18 германских судов нашли убежище в советском порту^[267].

Охарактеризовав Польшу как фашистское государство, угнетающее другие народности, Сталин заявил, что «уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население»^[268]. Соответственно и зарубежные компартии получили 8–9 сентября директиву ИККИ, в которой отмечалось, что «настоящая война — империалистическая, в которой одинаково повинна буржуазия всех воюющих государств». Поэтому «ни рабочий класс, ни тем более компартии» не могут поддерживать эту войну. Тем более «международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности»^[269]. Соответственно, вопреки мнению ряда авторов^[270], советское руководство 5 сентября отказало Польше в поставках и транзите военных материалов, сославшись на угрозу втягивания в войну^[271].

Советские военные приготовления

Естественно, советское руководство не собиралось безучастно взирать на развитие ситуации в Польше и без всяких просьб Берлина начало собственные военные приготовления. Еще с мая 1939 г. советское военное руководство, учитывая нарастание международной напряженности, начало разработку новой системы мобилизационного развертывания Красной армии. Основная идея реорганизации сухопутных войск сводилась к тому, чтобы создать постоянную армию, готовую к использованию при минимальном мобилизационном развертывании. Для этого все скрытые, то есть предназначенные к развертыванию в случае мобилизации дивизии, переводились в открытые. В итоге созданная по решению Главного Военного совета комиссия по организационным мероприятиям при НКО под председательством заместителя наркома обороны командарма 1 ранга Г.И. Кулика 27 июля 1939 г. приняла решение развернуть на базе стрелковых дивизий тройного развертывания ординарные стрелковые дивизии со штатом 4100 человек. Комиссия сделала вывод, что все военные округа могут разместить новые дивизии, материальных запасов также хватало, поэтому к 1 ноября 1939 г. следовало перейти на новую организацию стрелковых войск и к 1 мая 1940 г. подготовить новые мобилизационные планы^[272].

В соответствии с принятым решением, 15 августа 1939 г. нарком обороны маршал К.Е. Ворошилов отдал директивы №№ 4/2/48601-4/2/48611 Военным советам Ленинградского (ЛВО), Московского (МВО), Калининского (КалВО), Белорусского (БОВО) и Киевского особых (КОВО), Харьковского (ХВО), Орловского (ОрВО), Приволжского ПриВО), Северо-Кавказского (СКВО), Уральского (УрВО) и Сибирского (СибВО) военных округов, согласно которым им следовало с 25 августа по 1 декабря 1939 г. сформировать 18 управлений стрелковых корпусов, перевести кадровые дивизии на новый штат 8900 человек и развернуть 36 дивизий тройного развертывания в 92 дивизии по 6000 человек^[273]. 22 августа нарком обороны докладывал в ЦК ВКП(б) и СНК СССР об обеспеченности вооружением предлагаемых организационных мероприятий. С учетом наличия вооружения в неприкосновенном запасе проводимые мероприятия были в целом обеспечены по винтовкам, пулеметам, 82-мм минометам и 76-мм пушкам. По самозарядным винтовкам, 45-мм противотанковым пушкам, 122-мм гаубицам и 76-мм зенитным пушкам покрытие некомплекта ожидалось в течение 1939 г. на основании получения их от промышленности, а потребность по противотанковым ружьям, 12,7-мм станковым пулеметам, 50-мм, 107-мм и 120-мм минометам, 152-мм гаубицам, 37-мм и 45-мм зенитным пушкам и автомобилям удовлетворялась поступлением от промышленности в 1939–1940 гг. Нарком обороны просил разрешить использовать неприкосновенный запас, обязать промышленность выполнить план военных заказов на 1939 г. и произвести дополнительный заказ на автомобили^[274].

1 сентября 1939 г. Политбюро утвердило предложение Наркомата обороны, согласно которому в Красной армии предусматривалось кроме 51 ординарной стрелковой дивизии (33 стрелковые дивизии по 8900 человек каждая, 17 стрелковых дивизий по 14 000 человек каждая и 1 стрелковая дивизия в 12 тыс. человек) иметь 76 ординарных стрелковых дивизий по 6000 человек, 13 горнострелковых дивизий и 33 ординарные стрелковые дивизии по 3000 человек^[275]. Соответственно, 2 сентября 1939 г. СНК своим Постановлением № 1355-279сс утвердил «План реорганизации сухопутных сил Красной армии на 1939–1940 гг.» Было решено дивизии тройного развертывания перевести в ординарные и иметь в Красной армии 173 стрелковые дивизии (см. таблицу; цифры в скобках — план дислокации от 5 сентября). Предлагалось увеличить ударную силу пехотного ядра в стрелковых дивизиях, увеличить количество корпусной артиллерии и артиллерии РГК, переведя ее с тройного на двойное развертывание. Следовало сократить численность обслуживающих и тыловых частей и учреждений. Штатная численность Красной армии была установлена в 2 265 000 человек^[276].

Таблица

Дислокация стрелковых войск 15 августа и 5 сентября 1939 г.^[277]

Военные округа	Стрелковые корпуса	Стрелковые дивизии штата							Итого
		13550	8750	6500	5850	5220	3000	Горные
ЛВО	3(5)	-	— (9)	9(-)	— (5)	2(-)	-	2(2)	13(16)
МВО	2(4)	-	-	-	— (9)	4(-)	— (3)	-	4(12)
БОВО	5(6)	-	— (10)	10(-)	— (9)	3(-)	-	-	13(19)
КОВО	5(7)	-	— (12)	12(-)	— (13)	4(-)	-	-	16(25)
КалВО	2(1)	-	— (1)	1(-)	— (3)	1(-)	-	-	2(4)
ХВО	2(4)	-	— (1)	1(-)	— (5)	5(-)	— (9)	-	6(15)
ОрВО	2(2)	-	-	-	— (4)	3(-)	— (4)	-	3(8)
ПриВО	2(2)	-	-	-	— (3)	3(-)	— (6)	-	3(9)
СКВО	2(2)	-	-	-	— (3)	3(-)	— (6)	1(1)	4(10)
ЗакВО	-	-	-	-	-	-	-	6(6)	6(6)
УрВО	— (2)	-	-	-	— (5)	4(-)	— (5)	-	4(10)
САВО	-	-	-	-	-	-	-	2(2)	2(2)
СибВО	— (3)	-	-	-	— (10)	4(-)	>-	-	4(10)

Продолжение табл.
ЗабВО	— (2)	— (1)	_	1(-)	— (5)	1(-)	_	_	2(6)
2-я ОКА	2(3)	4(5)	-	-	— (1)	-	-	2(2)	6(8)
1-я ОКА	3(5)	10(10)	-	-	-	-	-	-	10(10)
1-я АГ	-	— (2)	-	1(-)	— (1)	-	-	-	1(3)
ИТОГО	30(48)	14(18)	— (33)	35(-)	— (76)	37(-)	— (33)	13(13)	99(173)

В то же время советское военное командование, учитывая вероятность скорого использования Красной армии, решило проверить готовность приграничной полосы на Западе к сосредоточению и развертыванию войск.

4 августа начальники штабов ЛВО, КалВО, БОВО и КОВО получили директиву Генштаба за № 16454 сс/ов, согласно которой «в период с 15 августа по 1 сентября 1939 г. необходимо произвести рекогносцировки по следующей программе:

1. Проверить станции выгрузки (выгрузочное устройство станций, число путей, тупиков, наличие запаса рельс и шпал для выгрузочных работ, пропускная способность станции).

2. Произвести рекогносцировку маршрутов от станции выгрузки до района сбора (выходные пути, мосты и дефиле, условия маскировки). В районе сбора: проверить наличие питьевой воды, возможности размещения, средства связи и наличие дорог.

3. Обрекогносцировать маршруты от районов сбора до районов сосредоточения и развертывания, уделив особое внимание частям, выдвигаемым к Госгранице походным порядком.

В районе сосредоточения: проверить наличие питьевой воды, возможности размещения, условия маскировки, возможность использования постоянных телеграфных проводов Наркомсвязи, наличие дорог и их качество.

4. Произвести рекогносцировку пунктов размещения штабов армий и штабов корпусов (условия размещения, обеспеченность постоянными средствами связи, возможность подвоза полевых средств связи, наличие путей условия маскировки и противотанковой обороны). Составить схему размещения.

5. Проверить узлы связи в пунктах расположения штабов и в районах сбора и сосредоточения (оборудованность, наличие проводов, обеспеченность специалистами, время, необходимое для установления связи с отдельными пунктами, меры по усилению существующих средств связи).

6. Проверить аэродромы, базы и их состояние и возможность перебазирования.

7. Произвести рекогносцировку станций снабжения (наличие подъездных путей и средств связи, наличие складских помещений и их емкость, возможность дополнительного расширения станций снабжения, условия размещения тыловых учреждений). Составить схемы станций снабжения и проект расположения санитарных и ветеринарных учреждений на станциях снабжения и в госпитальных базах.

8. Обрекогносцировать грунтовые участки путей подвоза и эвакуации.

9. Проверить наличие и условия хранения запасов продфуража, боеприпасов и горюче-смазочных материалов на складах округа (мобготовность и возможность складов, наличие подъездных путей, противовоздушной обороны).

10. Проверить производственную мощность местных хлебозаводов и хлебопекарен.

Общее руководство рекогносцировкой возлагаю на Вас.

Для производства рекогносцировки привлечь только командный состав, принимавший участие в разработке плана.

В исключительных случаях, в качестве консультантов, разрешается привлечь необходимое количество специалистов.

Рекогносцировки провести под видом рекогносцировок к учениям, ни в коем случае не раскрывая действительного их назначения… Материалы рекогносцировок с Вашими выводами выслать в Генеральный штаб РККА к 20 сентября 1939 г.»^[278]. Однако оказалось, что эти материалы понадобились раньше.

В связи с началом германо-польской войны с 20 часов 2 сентября на советско-польской границе был введен режим усиленной охраны. Согласно указанию начальника пограничных войск Белорусского округа № 1720, все погранотряды были приведены в боевую походную готовность^[279]. 3 сентября нарком обороны просил ЦК ВКП(б) и СНК СССР утвердить задержку увольнения красноармейцев и младших командиров на 1 месяц в войсках ЛВО, МВО, КалВО, БОВО, КОВО и ХВО (всего 310 632 человека) и призыв на учебные сборы приписного состава частей ПВО в ЛВО, КалВО, БОВО и КОВО (всего 26 014 человек)^[280]. Получив согласие правительства, нарком обороны отдал 4 сентября соответствующий приказ.

Развитие международной обстановки в начале сентября 1939 г. привело к тому, что советское руководство решило провести частичную мобилизацию Красной армии, и 6 сентября около 23–24 часов в семи военных округах была получена директива наркома обороны о проведении «Больших учебных сборов» (БУС). Согласно директиве наркома обороны № 2/1/50698 от 20 мая 1939 г., название БУС являлось шифрованным обозначением скрытой мобилизации. Проведение БУС по литеру «А» означало, что происходило развертывание отдельных частей, имевших срок готовности до 10 суток, с тылами по штатам военного времени. Запасные части и формирования гражданских ведомств по БУС не поднимались. Сама мобилизация проходила в условиях секретности^[281].

БУС начались с утра 7 сентября и проходили не совсем организованно, с опозданием на 2–3 дня^[282]. 7 сентября решением СНК СССР вводился в действие мобилизационный план по продфуражному довольствию РККА по ЛВО, МВО, КалВО, БОВО, KOBO, ХВО и ОрВО; утвержденный постановлением Комитета обороны (КО) № 210 от 21 июля 1939 г., и план доснабжения РККА вещевым довольствием, утвержденный постановлением КО № 50сс от 3 марта 1939 г. В округах предлагалось разбронировать мобилизационные запасы продовольствия и хлебофуража. В тот же день председатель СНК СССР Молотов направил председателям СНК ССР, АССР и облисполкомов телеграммы, в которых сообщал, что «войсковые части ЛВО, МВО, КалВО, ОрВО, БОВО, КОВО ХВО привлекают на учебные сборы приписной состав автотранспорт, лошадей и обоз. Вызов производится строго по повесткам без опубликования. Окажите всемерное содействие»^[283]. Помимо чисто военных приготовлений соответствующие меры были приняты и по линии политорга нов РККА. 9 сентября было решено увеличить тиражи красноармейских газет в округах, проводивших БУС, и центральных газет для распространения в армии^[284].

10 сентября нарком обороны просил разбронировать в военных округах, проводивших БУС, 50 % резервов резины (около 8 тыс. комплектов) для обеспечения автомашин, поступающих из народного хозяйства^[285]. Постановлением КО № 334сс/ов от 12 сентября с 18.00 этого дня для выполнения воинских перевозок на БУС вводился в действие воинский график на железных дорогах европейской части страны. Сокращались гражданские перевозки, железные дороги получили 500 тыс. т мобзапаса угля, на ряд железных дорог назначались уполномоченные СНК по выгрузке грузов. С 8 по 16 сентября было погружено 2888 воинских эшелонов (из них 972 за 14–16 сентября), из которых 2058 прибыли в пункт назначения и были разгружены, а из 830 оставшихся 443 уже находились на железных дорогах, где они должны были разгружаться^[286]. Тем не менее воинский график был сорван, и железные дороги работали неудовлетворительно^[287]. Постановлением КО № 338сс от 17 сентября железнодорожная охрана НКВД в семи военных округах была переведена на положение военного времени «для обеспечения бесперебойной работы железных дорог»^[288]. 16 сентября нарком обороны просил разбронировать мобилизационные запасы на 275 базах железнодорожного имущества для обеспечения работ по восстановлению железных дорог на ТВД.

Таблица

Количество войск, принявших участие в БУС
	ЛВО	КалВО	EOBO	КОВО	МВО	ХВО	ОрВО	Итого
Корпуса:	5	5	5	5	5	5	5	5
стрелковые	4	4	4	4	4	4	4	4
кавалерийские	-	-	-	-	-	-	-	-
танковые	1	1	1	1	1	1	1	1
Дивизии:	18	18	18	18	18	18	18	18
стрелковые	17	17	17	17	17	17	17	17
кавалерийские	1	1	1	1	1	1	1	1
Бригады:	8	8	8	8	8	8	8	8
танковые	6	6	6	6	6	6	6	6
моторизованные	1	1	1	1	1	1	1	1

Всего в БУС приняли участие управления 22 стрелковых, 5 кавалерийских и 3 танковых корпусов, 98 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 28 танковых. 3 моторизованные стрелково-пулеметные и 1 воздушно-десантная бригады (см. таблицу)^[289]. Было призвано 2 610 136 человек (см. таблицу 26), которые 22 сентября 1939 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР и приказом наркома обороны № 177 от 23 сентября были объявлены мобилизованными «до особого распоряжения»^[290]. Войска так же получили 634 тыс. лошадей, 117 300 автомашин и 18 900 тракторов^[291].

Одновременно, согласно постановлению СНК № 1348-268сс от 2 сентября 1939 г., с 5 сентября следовало начать очередной призыв на действительную военную службу для войск Дальнего Востока и по 1 тыс. человек для каждой вновь формируемой дивизии, а с 15 сентября и для всех остальных округов, о чем было сообщено в газетах^[292]. Всего в Красную армию до 31 декабря 1939 г. было призвано 1 076 тыс. человек^[293]. Кроме того, согласно новому Закону о всеобщей воинской обязанности от 1 сентября 1939 г. на 1 год был продлен срок службы 190 тыс. призывников 1937 г. В результате списочная численность Красной армии возросла с 1 910 477 человек на 21 февраля до 5 289 400 человек (из них 659 тыс. новобранцев) на 20 сентября 1939 г.^[294] Нормализация ситуации на западных границах СССР позволила 29 сентября начать сокращение численности Красной армии, и к 25 ноября было уволено 1 412 978 человек^[295].

Таблица

Численность резервистов, призванных на БУС[296]
Округ	Начсостав	Младший начсостав	Рядовой состав	Всего
ЛВО	25306	90001	210004	325311
БОВО	15074	37006	327987	380067
КОВО	32428	47969	575974	656371
КалВО	6249	17939	138662	162850
МВО	38359	115831	270392	424632
ОрВО	8489	19922	191493	219904
ХВО	26555	43642	342241	412438
СКВО	-	-	15494	15494
УрВО	-	-	7817	7817
ПриВО	-	-	5252	5252
Итого	152460	372360	2085316	2610136

В то же время 11 сентября на базе БОВО и КОВО были сформированы и развернуты управления Белорусского (командующий — командарм 2 ранга М.П. Ковалев) и Украинского (командующий — командарм 1 ранга С. К. Тимошенко) фронтов^[297]. Витебская, Минская и Бобруйская армейские группы БОВО были 15 сентября 1939 г. развернуты соответственно в З-ю (командующий — комкор В.И, Кузнецов), 11-ю (командующий — комдив Н.В. Медведев) и 4-ю (командующий — комдив В.И. Чуйков) армии. Кроме того, из управления МВО согласно приказу Генштаба от 9 сентября выделялось управление 10-й армии (командующий — комкор И. Г. Захаркин), передававшееся в состав Белорусского фронта, куда оно передислоцировалось 11–15 сентября, и в составе фронта с использованием личного состава управления КалВО была создана конно-механизированная группа (КМГ) (командующий — комкор В.И. Болдин).

В КОВО процедура переименования армейских групп заняла больше времени. Так, Житомирская АГ (командующий — комдив И.Г. Советников) была 16 сентября переименована в Шепетовскую, с 18 сентября — в Северную и с 28 сентября — в 5-ю армию. Винницкая АГ (командующий — комкор Ф. И. Голиков) с 16 сентября стала Волочиской, с 24 сентября — Восточной, а с 28 сентября — 6-й армией. Кавалерийская АГ (командующий — командарм 2 ранга И.В. Тюленев) с 16 сентября стала называться Каменец-Подольской, с 20 сентября — Южной, а с 24 сентября — 12-й армией, которая, в свою очередь, с 28 сентября была вновь разделена на 12-ю армию и кавалерийскую АГ. Не участвовавшая в Польской кампании Одесская АГ была переименована в 1З-ю армию^[298]. Далее мы будем обозначать эти объединения в соответствии с их нумерацией. Войска Белорусского и Украинского фронтов 7-15 сентября в основном завершили мобилизацию и сосредоточились в исходных районах у границы с Польшей.

8 сентября германское руководство, введенное в заблуждение донесением командира 4-й танковой дивизии, заявило о взятии Варшавы. Германское посольство в Москве получило от Молотова следующую телефонограмму: «Я получил ваше сообщение о вступлении германских войск в Варшаву. Прошу передать мои поздравления и приветствия германскому правительству»^[299]. Из Берлина в Москву был вызван советский военный атташе комкор М.А. Пуркаев для доклада о положении в Польше. 9 сентября Риббентроп послал Шуленбургу указание возобновить беседы «с Молотовым относительно военных намерений советского правительства в Польше»^[300]. В тот же день Молотов ответил на зондаж Шуленбурга, что «советские военные действия начнутся в течение ближайших дней»^[301].

9 сентября нарком обороны и начальник Генштаба командарм 1 ранга Б.М. Шапошников подписали приказы № 16633 Военному совету БОВО и № 16634 Военному совету КОВО, согласно которым следовало «к исходу 11 сентября 1939 г. скрытно сосредоточить и быть готовым к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника». Войска Белорусского фронта получили следующие задачи: 3-я армия должна была, «отбрасывая противостоящие войска противника от латвийской границы, действовать в общем направлении на ст. Свенцяны», которой следовало овладеть к исходу 13 сентября. «В дальнейшем иметь в виду овладение Вильно». 11-й армии следовало «мощным ударом прорвать фронт противника и наступать в направлении на Ошмяны-Лида и к исходу 13 сентября выйти на фронт Молодечно — Воложин, к исходу 14 сентября овладеть районом Ошмяны — Ивье. В дальнейшем иметь в виду оказать содействие Полоцкой группе в овладении г. Вильно, а остальными силами наступать на г. Гродно». КМГ получила задачу «мощным ударом по войскам противника разгромить их и решительно наступать в направлении на Новогрудок — Волковыск и к исходу 13 сентября выйти на фронт Делятичи — Турец; к исходу 14 сентября выйти на р. Молчадь на участке от ее устья до м. Молчадь. В дальнейшем иметь в виду наступление на Волковыск с заслоном против г. Барановичи». 4-й армии следовало «действовать в направлении на г. Барановичи и к исходу 13 сентября выйти на фронт Снов — Жиличи».

Войска Украинского фронта получили следующие задачи: 5-й армии следовало «наступать в направлении на Ровно — Луцк и к исходу 14 сентября овладеть районом Ровно — Дубно; к исходу 14 сентября овладеть районом Луцк, имея в виду в дальнейшее наступление на Владимир-Волынск»; 6-я армия должна была «нанести мощный и решительный удар по польским войскам и быстро наступать на м. Трембовля — г. Тарнополь — г. Львов и к исходу 13 сентября выйти в район Езерна; к исходу 14 сентября овладеть районом Буек — Перемышляны-Бобрка, имея дальнейшей задачей овладение г. Львов». 12-й армии предписывалось «нанести мощный и молниеносный удар по польским войскам, надежно прикрывая свой левый фланг и отрезая польские войска от румынской границы, решительно и быстро наступать в направлении на Чортков — Станиславов и к исходу 13 сентября выйти на р. Стрыпа; к исходу 14 сентября овладеть районом Станиславов, имея дальнейшей задачей действия в направлении Стрый — Дрогобыч». Советским войскам не следовало «ввязываться во фронтальные бои на укрепленных позициях противника, а оставляя заслоны с фронта, обходить фланги и заходить в тыл, продолжая выполнять поставленную задачу». Глубина действий войск фронтов устанавливалась по линии латвийской, литовской и германской границ, далее по рекам Писса, Нарев, Висла и Сан и по венгерской и румынской границам^[302].

Однако эти приказы не были переданы в округа, поскольку в тот же день выяснилось, что Варшава не занята немцами, на франко-германской границе началось продвижение французских войск к линии Зигфрида, а советские военные приготовления потребовали больше времени, чем ожидалось. В этой ситуации в 16 часов 10 сентября Молотов пригласил к себе Шуленбурга и заявил, что Красная армия застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и еще не готова к действиям.

Коснувшись политической стороны дела, Молотов заявил, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором». Но, согласно сообщению германского агентства ДНБ, создается впечатление о возможном германо-польском перемирии, что закрывает дорогу для советских действий. Шуленбург пообещал сделать запрос относительно возможности перемирия и сказал, что действия Красной армии в данной ситуации очень важны^[303]. Естественно, вопрос о перемирии с поляками не ставился, о чем Риббентроп и сообщил в Москву 13 сентября^[304].

В итоге советские войска получили приказ о наступлении только 14 сентября с соответствующими изменениями срока выполнения задач. В 4.20 15 сентября Военный совет Белорусского фронта издал боевой приказ № 01, в котором говорилось, что «белорусский, украинский и польский народы истекают кровью в войне, затеянной правящей помещичье-капиталистической кликой Польши с Германией. Рабочие и крестьяне Белоруссии, Украины и Польши восстали на борьбу со своими вековечными врагами помещиками и капиталистами. Главным силам польской армии германскими войсками нанесено тяжелое поражение. Армии Белорусского фронта с рассветом 17 сентября 1939 г. переходят в наступление с задачей — содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов и не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией. Ближайшая задача фронта — уничтожать и пленить вооруженные силы Польши, действующие восточнее литовской границы и линии Гродно — Кобрин». Конкретные задачи войскам совпадали с приказом наркома обороны от 14 сентября^[305].

14 сентября Военным советам ЛВО, КалВО, КОВО, БОВО и начальникам Ленинградского, Белорусского и Киевского пограничных округов НКВД была отправлена совместная директива № 16662 наркомов обороны и внутренних дел о порядке взаимодействия пограничных войск и Красной армии. Согласно директиве «с момента выступления полевых войск из районов сосредоточения с целью перехода государственной границы для действий на территории противника» и до перехода войсками «государственной границы на глубину, равную расположению войскового тыла (30–50 км)», пограничные войска, «оставаясь на своих местах, переходят в оперативное подчинение Военным советам соответствующих фронтов и армий» до их особого распоряжения^[306]. Вечером 15 сентября командующий Белорусским округом пограничных войск НКВД отдал приказ № 01, определявший «основные задачи погранвойск: а) с началом боевых действий — уничтожение польской пограничной охраны на тех участках, где не будут наступать части РККА; б) с продвижением войск армии — не допускать перехода гражданского населения с нашей территории и кого бы то ни было с польской территории через существующую государственную границу СССР. Части, подразделения и отдельных военнослужащих РККА пропускать через существующую границу СССР беспрепятственно». До 5.00 17 сентября 1939 г. пограничники должны были нести службу по охране госграницы как обычно^[307].

Еще 8 сентября согласно приказу № 001064 наркома внутренних дел Л.П. Берия началось формирование пяти оперативно-чекистских групп по 50–70 человек в КОВО и четырех групп по 40–55 человек в БОВО. Каждой группе придавался батальон в 300 бойцов из состава пограничных войск^[308]. 15 сентября были определены их задачи на территории Западной Белоруссии и Западной Украины. На эти группы возлагалась организация временных управлений в занятых городах (с участием руководителей групп). Для обеспечения порядка, пресечения подрывной работы и подавления контрреволюционной деятельности следовало создать в занятых городах аппарат НКВД за счет выделения сил из состава групп. На занятой территории было необходимо немедленно занять пункты связи (телефон, телеграф, радио, почту), государственные и частные банки и другие хранилища всевозможных ценностей, типографии, где следовало наладить издание газет, государственные архивы (особенно архивы спецслужб), провести аресты реакционных представителей правительственной администрации, руководителей контрреволюционных партий, освободить политических заключенных (сохранив остальных под стражей), обеспечивать общественный порядок, не допуская диверсий, саботажа, грабежей и т. п., а также изъять оружие и взрывчатые вещества у населения^[309].

16 сентября Военный совет Белорусского фронта отдал приказ № 005, в котором отмечалось, что «польские помещики и капиталисты поработили трудовой народ Западной Белоруссии и Западной Украины…насаждают национальный гнет и эксплуатацию…бросили наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны. Национальный гнет и порабощение трудящихся привели Польшу к военному разгрому. Перед угнетенными народами Польши встала угроза полного разорения и избиения со стороны врагов. В Западной Украине и Белоруссии развертывается революционное движение. Начались выступления и восстания белорусского и украинского крестьянства в Польше. Рабочий класс и крестьянство Польши объединяет свои силы, чтобы свернуть шею своим кровавым угнетателям… Приказываю: 1. Частям Белорусского фронта решительно выступить на помощь трудящимся Западной Белоруссии и Западной Украины, перейдя по всему фронту в решительное наступление. 2. Молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска и освободить рабочих, крестьян и трудящихся Западной Белоруссии»^[310]. В тот же день Военный совет Украинского фронта директивой № А0084 поставил подчиненным войскам боевые задачи.

Пропаганда: трудное объяснение

Прекращение французского наступления в Сааре и завершение скрытой мобилизации в СССР привело к тому, что 14 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что «Красная армия достигла состояния готовности скорее чем это ожидалось. Советские действия поэтому могут начаться раньше указанного им во время последней беседы срока. Учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских „меньшинств“), было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши — Варшава». Поэтому Молотов просил сообщить, когда можно ожидать ее падения^[311]. Германское командование пока еще не имело точных данных о том, последует ли советское вмешательство, и продолжало действовать по своим планам. 12 сентября в ОКВ рассматривались варианты окончательного решения польской проблемы, один из которых предусматривал среди прочего создание независимого государства в Галиции и Польской Украине. Для этого с помощью ОУН следовало организовать мятежи и провозглашение независимого государства в Западной Украине^[312].

15 сентября командование группы армий «Север» отдало приказ передовым частям 19-го танкового корпуса выйти в район Барановичи — Слоним (50 км от советской границы)^[313].

14 сентября «Правда» опубликовала подготовленную A.A. Ждановым статью, в которой главными причинами поражения Польши назывались угнетение украинского и белорусского национальных меньшинств^[314]. Эта статья стала программным документом советской пропаганды, обосновывавшим действия СССР в отношении его западного соседа, а ее идеи были немедленно положены в основу политработы в Красной армии^[315], как, впрочем, и идея социальных движений в Польше. Так, начальник Политуправления 3-й армии Белорусского фронта бригадный комиссар Шулин в директиве № 8499сс от 16 сентября отмечал, что белорусский и украинский народы, подвергавшиеся в Польше национальному и социальному гнету, «восстали на борьбу со своими вековечными врагами помещиками и капиталистами. Народы Советского Союза не могут быть безразличными к революционно-освободительной борьбе трудящихся Польши… Бойцам, командирам и политработникам 3-й армии посчастливилось первыми оказать военную помощь народам Польши в их освободительной борьбе против помещиков и капиталистов. Части РККА вступают на земли Западной Белоруссии и Западной Украины не как завоеватели, а как революционеры-освободители, выпестованные великой партией Ленина — Сталина»^[316]. В директиве Военного совета и Политуправления 12-й армии указывалось, что «наша борьба с польскими помещиками и капиталистами есть война революционная и справедливая. Мы вступаем на свою землю, идем и освобождаем трудящихся от ига польского капитализма»^[317]. Задача предстоящего похода, как доходчиво было разъяснено командному составу, состояла в том, что «панская Польша должна стать Советской»^[318].

Изданная 17 сентября директива Политуправления Красной армии, согласно которой «части героической Красной армии перешли границу Польши, неся с собой свободу и счастье украинцам и белорусам, населяющим Польшу, мир польскому народу», требовала от политорганов широко популяризировать и разъяснять политику советского правительства в духе статьи в «Правде» о причинах распада Польши и выступления Молотова по радио^[319]. В результате проведенной политработы в сосредоточенных у границы с Польшей войсках возник мощный патриотический подъем личного состава, готового «выполнить приказ об освобождении братьев украинцев и белорусов»^[320]. В частях были проведены митинги, на которых бойцы и командиры поддержали решение советского правительства об освободительном походе. Общим мнением было: «Настал час освободить трудящихся — наших братьев украинцев, белорусов от гнета польских панов. Поклянемся же, товарищи, что мы будем бить врага так, как уничтожали его в годы гражданской войны»^[321].

Так, младший командир отдельного батальона связи 97-й стрелковой дивизии Почуев заявил: «Наконец мы дождались момента оказать помощь нашим братьям за рубежом. Мы решение партии и правительства выполним с честью». Красноармеец артдивизиона 3-й кавдивизии Ивашкин считал, что «мы выполним наш интернациональный долг и умножим число советских республик»^[322]. Красноармеец 22-й танковой бригады Варламов заявлял: «Я готов совершить марш до самого Берлина, лишь бы освободить трудящихся от ига капитала»^[323]. По мнению младшего командира Визирова (3-я армия), «веками стонал народ Западной Белоруссии и Западной Украины от помещиков и капиталистов. Настал час освободить этот народ от гнета. Да здравствует свободная Белоруссия и Украина»^[324]. Как заявил, выступая на митинге в 11-й кавдивизии, командир 3-го кавкорпуса комдив А.И. Еременко: «Первая Конная армия в 1920 году била польских панов, это они должны прекрасно помнить, сейчас мы должны бить в 10 раз больше и в последний раз»^[325]. В войсках 23-го стрелкового корпуса раздавались голоса: «Побольше бы патронов, да пошире шаг. Нас там ждут 20 лет»^[326].

Вспоминая об отношении к действиям СССР в Польше, K.M. Симонов писал: «Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы (кресы. — М.М.), попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдававший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина — в общем, двадцатый год»^[327].

Однако политорганы отмечали и наличие «неправильных» настроений. Красноармеец взвода особого отдела 13-го стрелкового корпуса Кружилин задавался вопросом: «На нас не напали фашисты и мы чужой земли ни пяди не хотим брать, так почему же мы выступаем?»^[328] Красноармеец Муравицкий интересовался: «Почему мы идем защищать Западную Украину и Белоруссию, ведь у нас политика мира, пусть они сами освобождаются, а на нас не нападают, ну и ладно». По мнению красноармейца Шелудчева, «у нас есть лозунг, что мы чужой земли не хотим, а зачем же мы перешли польскую границу? Ведь в Польше и в других странах есть компартия, есть пролетариат, ну и пусть они сами совершают революцию и своими силами избавляются от помещиков и капиталистов»^[329].

Политрук учебного батальона 4-й танковой бригады Украинского фронта Потелешко заявил: «Нам командир и комиссар батальона заявили, что мы будем воевать, но не сказали с кем. Нам никто войны не объявил, мы проводим политику мира и стараемся, чтобы нас никто в войну не втянул, а вдруг сами объявляем и втягиваемся в войну. Такая политика противоречит учению партии Ленина — Сталина. Ленин учил, что революцию на штыках не принесешь, как в Польшу, так и в другую страну. К этому кто-то приложил руку, чтобы изменить нашу политику»^[330]. Красноармеец 34-й танковой бригады Московского военного округа Орехов заявлял: «Я не могу воевать. Как я буду колоть хотя бы немца, когда он такой же рабочий, как и я…»^[331] Красноармеец в/ч 4474 Ленинградского военного округа Макаров считал, что «Советский Союз стал фактически помогать Гитлеру в захвате Польши. Пишут о мире, а на самом деле стали агрессорами. Население Западной Украины и Белоруссии не нуждается в нашей помощи, а мы ее захватываем и только формально сообщаем, что не воюем, а становимся на их защиту»^[332].

Красноармеец в/ч 5281 Харьковского военного округа Корасык полагал, что «Германия захватывает чужую территорию в Польше и мы делаем тоже самое. Хотят, чтобы и мы проливали кровь». По мнению красноармейца 69-го артполка 2-й отдельной Краснознаменной армии Позднякова, «Советский Союз пошел защищать народы Польши, которую уже разбила Германия, это получается, что мы тоже загребаем жар чужими руками»^[333]. Младший командир 2-го прожекторного полка в/ч 4820 Ленинградского военного округа Золотев высказал следующие соображения: «Для чего все это нам нужно, у нас и так много своих бедных, которых не обеспечивают, а тут еще берут себе украинцев. Украинцы самый плохой и вредный народ, я с украинцами жил и знаю их». По мнению красноармейца в/ч 4911 Ленинградского военного округа Иофчика: «Наши почувствовали слабость польской армии и давай заниматься захватнической политикой. Мы всюду пишем и говорим против агрессоров, а по существу дела сами являемся ими»^[334]. Слушатель 3-го курса командного факультета Академии химической защиты Адамашин: «Вот тебе и красный империализм. Говорили, что чужой земли не хотим, а как увидели, что можно кусочек захватить, сразу об этом забыли. Немцы, когда Судеты захватывали, тоже писали, что они немцев защищают, там немцев как раз столько, сколько белорусов и украинцев в Польше. Мы кричали: агрессоры, а теперь сами то же делаем… Хорошо чужими руками жар загребать. Немцы разбили Польшу а мы на готовое идем»^[335].

Вообще, в оценках личным составом РККА вступления советских войск в Польшу видно не только смятение от резкого изменения советской пропаганды, но и просто пацифистские настроения со специфическим советским оттенком.

Стремясь продемонстрировать Англии и Франции, что германские действия в Польше находят поддержку со стороны СССР, Берлин продолжал призывать Москву к вводу в действие Красной армии. В телеграмме в Москву от 15 сентября Риббентроп сообщал, что падение Варшавы — вопрос нескольких дней, еще раз подтверждал нерушимость разграничительных линий в Польше, согласованных в Москве, одобрял планируемое вступление советских войск в Польшу, что, по его мнению, освобождало вермахт от необходимости преследования поляков до советской границы, просил сообщить день и час перехода границы советскими войсками, для координации действий войск предлагал провести встречу советских и германских офицеров в Белостоке и предложил совместное коммюнике: «Ввиду полного распада существовавшей ранее в Польше формы правления, имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них естественный интерес, мира и спокойствия и установления там нового порядка путем начертания естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов». Попытка же Москвы объяснить свое вмешательство германской угрозой белорусскому и украинскому населению вызвала резко негативную реакцию Берлина. В то же время, стремясь подтолкнуть советское правительство к вводу войск в Польшу, Риббентроп предложил Шуленбургу указать Молотову, что «если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум», создав «условия для формирования новых государств»?^[336].

Вечером 16 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что советское правительство решило вмешаться в польские дела завтра или послезавтра, и он уже вскоре сможет точно назвать день и час. Молотов, знавший от разведки о задании Шуленбурга^[337], отклонил предложение о публикации предложенного германской стороной совместного коммюнике, которое представляло советскую сторону прямым союзником Германии, и сообщил вкратце мотивировку действий СССР, которая будет указана в прессе: «Польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключенные с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно»^[338]. В 2 часа ночи 17 сентября Шуленбурга принял Сталин и сообщил, что Красная армия в 6 часов утра перейдет границу с Польшей, а совместное советско-германское коммюнике не может быть опубликовано ранее, чем через 2–3 дня. Сталин просил Шуленбурга передать в Берлин, чтобы немецкие самолеты не залетали восточнее линии Белосток-Брест-Львов, и зачитал ноту, подготовленную для передачи польскому послу в Москве. После некоторого уточнения ее текста, сделанного по предложению Шуленбурга, немецкий посол был удовлетворен и покинул Кремль^[339].

В 3.15 утра 17 сентября польскому послу в Москве В. Гжибовскому была вручена нота советского правительства, в которой утверждалось, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самымпрекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам», а также к беззащитному положению украинского и белорусского населения. «Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии»^[340]. Польский посол отказался «принять ноту, ибо это было бы несовместимо с достоинством польского правительства». В итоге нота была передана в посольство, пока Гжибовский находился в НКИД^[341]. В тот же день текст этой ноты был передан также всем государствам, с которыми Москва имела дипломатические отношения, с уведомлением, что СССР будет продолжать придерживаться нейтралитета в отношении этих стран^[342]. Эта аргументация советского вмешательства в события в Польше была повторена в радиовыступлении Молотова 17 сентября и в его речи на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г.^[343]

Силы сторон

К вечеру 16 сентября войска Белорусского и Украинского фронтов были развернуты в исходных районах для наступления. Советская группировка объединяла 8 стрелковых, 5 кавалерийских и 2 танковых корпусов, 21 стрелковую и 13 кавалерийских дивизий, 16 танковых, 2 моторизованные бригады и Днепровскую военную флотилию (ДВФ) (см. таблицу)^[344]. Имеющиеся данные о численности этих группировок представлены в таблице на стр. 236, а ВВС фронтов с учетом перебазированных 9-10 сентября на их территорию 1-й, 2-й и 3-й авиационных армий особого назначения насчитывали 3298 самолетов^[345]. Кроме того, на границе несли службу около 16,5 тыс. пограничников Белорусского и Киевского пограничных округов^[346].

На восточной границе Польши кроме 25 батальонов и 7 эскадронов пограничной охраны (около 12 тыс. человек, или 8 солдат на 1 км границы)^[347] других войск практически не имелось, что было хорошо известно советской разведке^[348]. Так, согласно данным разведки 4-й армии, «погранполоса до р. Щара полевыми войнами не занята, а батальоны КОП по своей боевой выучке и боеспособности слабы… Серьезного сопротивления со стороны польской армии до р. Щара ожидать от поляков мало вероятно»^[349]. В 5.00 17 сентября передовые и штурмовые отряды советских армий и пограничных войск перешли границу и разгромили польскую пограничную охрану^[350].

Переход границы подтвердил данные советской разведки об отсутствии значительных группировок польских войск, что позволило ускорить наступление.

Таблица

Группировка советских войск к 17 сентября 1939 г.

Фронты	Армии	Корпуса	Дивизии и бригады
Белорусский	3-я А	4-й СК	50-я, 27-я СД 5-я СД, 24-я КД, 22-я, 25-я тбр
	11-я А	16-й СК 3-й КК	2-я, 100-я СД 7-я, 36-я КД, 6-я тбр
	КМГ	5-й СК 6-й КК 15-й ТК	4-я, 13-я СД 4-я, 6-я, 11-я КД 2-я, 27-я тбр, 20-я мбр, 21-я тбр
	10-я А	11-й СК	6-я, 33 я, 121-я СД
	4-я А		8-я СД, 29-я, 32-я тбр
		23-й СК	52-я СД, ДВФ
Украинский	5-я А	15-й СК 8-й СК	60-я, 87-я, 45-я СД 81-я, 44-я СД, 36-я тбр
	6-я А 12-я А	17-й СК 2-й КК	96-я, 97-я СД, 38-я,10-я тбр 3 я, 5-я, 14-я КД, 24-я тбр
		13-й СК 4-й КК 5-й КК 25-й ТК	72-я, 99-я, СД 32-я, 34 я КД, 26-я тбр 9-я, 16-я КД, 23-я тбр 4-я, 5-я тбр, 1-я мбр

Для польского руководства вмешательство СССР оказалось совершенно неожиданным. Польская разведка не зафиксировала никаких угрожающих передвижений Красной армии, а сведения, поступавшие 1–5 сентября, воспринимались как понятная реакция на начало войны в Европе. И хотя 12 сентября из Парижа были получены сведения о возможном выступлении СССР против Польши, они не были восприняты всерьез^[351]. В ночь на 17 сентября в штаб главнокомандующего польской армией Рыдз-Смиглы, находившийся в Кутах у границы с Румынией, стали поступать тревожные донесения с восточной границы. Начальник разведки корпуса пограничной охраны (КОП) майор Я. Гурский сообщил о том, что польский пассажирский поезд не был 16 сентября пропущен до Киева и вернулся в Здолбуново. В 6.45 утра майор Ю. Беньковский из 5-го представительства 2-го отдела Генштаба в Чорткове донес, что «с 5 часов в районах Подволочиска, Гусятина и Залуче какие-то не опознанные из-за темноты части пытаются перейти границу. В данную минуту там ведут бой части КОП». Около 7 часов капитан Е. Фризендорф из разведки КОП сообщил: «В 6.20 опознано, что это большевистские регулярные части. За ними слышен шум моторов. В районе Подволочиск, Точиск и Секержинец части КОП отступают под напором».

Таблица

Численность советских войск на 17 сентября 1939 г.
Армия, фронт	Личный состав	Орудия и минометы	Танки
3-я А	121968	752	743
11-я А	90000*[352]	520*	265
КМГ	65595	1234	834

Продолжение табл.
10-я А	42135	330	28
4-я А	40365	184	508
Отд. 23-й ск	18547	147	28
Белорусский фронт	378610	3167	2406
5-я А	80844	635	522
6-я А	80834	630	675
12-я А	77300	527	1133
Украинский фронт	238978	1792	2330
Итого	617588	4959	4736

В 8 часов командир полка КОП «Подолье» подполковник М. Котарба доложил, что «части советской армии перешли границу и заняли Подволочиск, Гусятин и Скала-Подольска. На Борщев движется кавалерия». Начальник штаба главкома генерал бригады В. Стахевич доложил об этом Рыдз-Смиглы и после беседы с находившимся в Коломые министром иностранных дел Беком, не имевшего никаких известий из Москвы, приказал выслать в расположение советских войск парламентеров с вопросом, в каком качестве Красная армия перешла границу Польши. Около 14 часов была получена телеграмма от командира гарнизона в Луцке генерала бригады П. Скуратовича: «Сегодня в 6 часов границу перешли три советские колонны — одна бронетанковая под Корцем, другая бронетанковая под Острогом, третья кавалерии с артиллерией под Дедеркалами. Большевики едут с открытыми люками танков, улыбаются и машут шлемами. Около 10 часов первая колонна достигла Гощи. Спрашиваю, как мы должны поступить?» Дезориентированы были не только представители польских войск и государственных структур на местах, но и польское руководство, находившееся в Коломые — Кутах.

Поведение советских войск также казалось странным — они, как правило, не стреляли первыми, к польским войскам относились с демонстративной доброжелательностью, угощали папиросами и говорили, что пришли на помощь против немцев. На местах ждали указаний главкома. Поначалу Рыдз-Смиглы был склонен отдать приказ отразить советское вторжение. Однако более внимательное изучения ситуации показало, что никаких сил, кроме батальонов КОП и некоторого числа тыловых и запасных частей армии, в Восточной Польше не имеется. Эти слабо вооруженные войска не имели никаких шансов в бою с Красной армией. В итоге 17 сентября польское руководство оказалось поставлено перед свершившимся фактом и, исходя из заявлений советского правительства и его ноты, полагало, что Красная армия вводится с целью ограничить зону германской оккупации. Поэтому около 23.40 17 сентября по радио был передан приказ Рыдз-Смиглы: «Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию, или Венгрию»^[353]. Продолжать сопротивление было приказано лишь частям КОП, отступавшим от Збруча к Днестру, и частям, прикрывавшим «румынское предмостье».

Конечно, у польского командования имелся план развертывания войск на восточной границе — «Всхуд», который разрабатывался с 1935–1936 гг. Согласно ему севернее Полесья предполагалось развернуть три армии. В районе Поставы — Глубокое — Молодечно развертывалась армия «Вильно» в составе 3 пехотных дивизий и 2 кавбригад, южнее у Новогрудок, Барановичи — армия «Барановичи» (4 пехотные дивизии, 2 кавбригады), а в их тылу в районе Лиды — армия «Лида» (3 пехотные дивизии). В лесисто-болотистом бассейне реки Припять планировалось сосредоточить оперативную группу «Полесье» в составе 2 пехотных дивизий и 1 кавбригады. На южном участке возможного фронта в районе Сарны, Ровно должна была развернуться армия «Волынь» (4 пехотный дивизии и 1 кавбригада), в районе Кременец, Тарнополь до Днестра — армия «Подолье» (5 пехотных дивизий, 1 кавалерийская и 1 моторизованная бригады). У них в тылу в районе Броды — Злочев — армия «Львов» в составе 3 пехотных дивизий и 1 кавбригады. Главный резерв из 6 пехотных дивизий, 2 кавалерийских и 1 мотобригады должен был располагаться в районе Бреста. Кроме того, предусматривалось развернуть несколько резервных пехотных дивизий^[354]. То есть на восточной границе предусматривалось развернуть все наличные силы Войска Польского Конечно, в реальной ситуации 1939 г. весь этот план остался на бумаге.

17 сентября польские послы в Англии и Франции уведомили союзные правительства о том, что Советский Союз «предпринял нападение на Польшу… Польское правительство заявило протест в Москве и дало указание своему послу потребовать паспорта»^[355]. Тем временем советские войска стремительно развивали наступление, а польское правительство и военное командование поздно вечером 17 сентября перешли румынскую границу, рассчитывая выехать из Румынии во Францию, но под давлением Германии они были интернированы^[356]. В тот же день в советское посольство в Варшаве прибыли представители от командующего обороной города генерала Руммеля, сообщившие, что с Красной армией они не воюют согласно приказу Рыдз-Смиглы. Из дальнейших контактов с польскими военными советский поверенный в делах Чебышев сделал 25 сентября вывод, что они ждали скорого прихода Красной армии и рассчитывали сдаться ей, а не вермахту^[357]. Тем временем польским дипломатам в СССР было заявлено, что их присутствие нежелательно^[358], и 9 октября из Москвы в Ленинград для отправки в Финляндию выехало 115 человек во главе с Гжибовским. Генеральный консул в Киеве Матушинский бесследно исчез^[359].

Польская кампания Красной армии: 17–21 сентября

На правом фланге Белорусского фронта Красной армии от латвийской границы до Бегомля была развернута 3-я армия, имевшая задачу к исходу первого дня наступления выйти на линию Шарковщина — Дуниловичи — оз. Бляда-Яблонцы, а на следующий день на фронт Свенцяны — Михалишки и далее продвигаться на Вильно. Главный удар наносился правым крылом армии, где были сосредоточены войска 4-го стрелкового корпуса и подвижной группы в составе 24-й кавдивизии и 22-й танковой бригады под командованием комдива 24-й комбрига П. Ахлюстина. В 5 часов утра 17 сентября войска перешли границу и с помощью пограничных частей уничтожили польскую пограничную стражу: были убиты 21 и пленены 102 польских пограничника. Наступавшие от Ветрино 5-я стрелковая дивизия и 25-я танковая бригада к вечеру через Плиссу подошли к северной окраине Глубокого. Наступавшие на направлении главного удара части подвижной группы в 8 часов заняли Докшицы, к 18 часам — Дуниловичи, где танковые части остановились по причине отсутствия горючего, поскольку тыловая колонна бригады не была пропущена вперед командиром кавдивизии. Пехотные соединения значительно отстали: 27-я стрелковая дивизия заняла в 12 часов Парафианово и подходила к р. Сервечь, а 50-я стрелковая дивизия заняла Крулевщизну. Потери советских войск составили 3 человека убитыми, 24 ранеными и 12 солдат утонули.

Для ускорения наступления на следующий день 25-я танковая бригада была включена в состав подвижной группы, получившей задачу наступать на Свенцяны. Однако в 3.55 18 сентября штаб 3-й армии получил приказ Белорусского фронта в течение дня занять Вильно. Проанализировав обстановку, командование 3-й армии в 9 утра поставило эту задачу группе Ахлюстина, передвинув срок ее исполнения на утро 19 сентября. Правда, реальное выполнение этого приказа началось лишь вечером 18 сентября, когда он наконец-то был передан Ахлюстину. Дело в том, что войска подвижной группы с утра начали действовать по первоначальному плану. В 7 часов разведгруппа 22-й танковой бригады заняла Поставы, а в 14 часов достигла Свенцян, куда в 15.30 подошли разведгруппы 25-й танковой бригады и 24-й кавдивизии. При приближении советских танков к аэродрому в Кобыльниках оттуда улетело 38 польских самолетов, а 2 было сожжено поляками. Основные силы подвижной группы еще только продвигались к Свенцянам. Причем комдив-24 вновь отказался пропустить вперед строевых частей кавалерии тылы 22-й танковой бригады, которая, прибыв в Свенцяны, снова оказалась без горючего.

Получив в 22 часа в Свенцянах приказ о взятии Вильно, Ахлюстин создал подвижную группу из 10-го танкового полка 25-й танковой бригады и радведбатальона 27-й стрелковой дивизии под командованием полковника Ломако, которая, получив все наличное горючее, в 0.30 19 сентября выступила из Свенцян. За ними несколько позднее двинулась мотогруппа в составе 700 спешенных и посаженных на автомашины кавалеристов 24-й кавдивизии. Тем временем группа Ломако в 2.30 достигла Подбродзе, где разоружила 40 польских солдат, спавших на вокзале, а в 3.30 у Неменчина захватила мост через р. Вилию, арестовав 15 полицейских, собиравшихся взорвать его. В 4.30 группа достигла северной окраины Вильно. Тем временем остальные части 3-й армии к вечеру 18 сентября достигли следующих районов:

25-я танковая бригада находилась в районе Годуцишек, 27-я стрелковая дивизия вышла в район озер Мадель и Нарочь, 50-я стрелковая дивизия находилась между Поставами и Мадель, а 24-я кавдивизия сосредоточивалась у Свенцян. На крайнем правом фланге армии 10-я стрелковая дивизия продвигалась южнее р. Западная Двина в сторону Дриссы^[360].

Южнее 3-й армии на фронте от Бегомля до Иванец развертывались войска 11-й армии, имевшие задачу к исходу 17 сентября занять Молодечно, Воложин, на следующий день — Ошмяны, Ивье и двигаться далее на Гродно. Перейдя в 5 часов 17 сентября границу, 6-я танковая бригада в 12 часов заняла Воложин, соединения 16-го стрелкового корпуса в это же время вошли в Красное, а к 19 часов достигли Молодечно — Бензовец. Соединения 3-го кавкорпуса уже к 15 часам достигли района Рачинеты — Порыче — Маршалки, а с утра 18 сентября двинулись дальше в сторону Лиды, выйдя к 10 часам на фронт Рыновиче — Постоянны — Войштовиче. В это время 3-му кавкорпусу и 6-й танковой бригаде была поставлена задача наступать на Вильно, который приказывалось занять 19 сентября. В 11.30 кавалерия двинулась к Ошмянам, которые были без боя заняты в 14 часов. Узнав от местного населения, что впереди движется польский обоз с политзаключенными, части 8-го танкового полка выступили в погоню и в районе Юришаны взяли в плен около 150 польских военнослужащих. К исходу 18 сентября соединения кавкорпуса достигли района Ошмяны — Курмеляны. Будучи вынужденным дать отдых лошадям, командир 3-го кавкорпуса создал из 7-го и 8-го танковых полков кавдивизии сводную танковую бригаду под командованием полковника Мирошникова, которая продолжила наступление на Вильно.

В это время в Вильно находились лишь незначительные польские части: около 16 батальонов пехоты (примерно 7 тыс. солдат и 14 тыс. ополченцев) с 14 легкими орудиями. Однако общего отношения к вторжению большевиков у польского командования в Вильно не было. В 9 часов 18 сентября командующий гарнизона полковник Я. Окулич-Козарин отдал приказ: «Мы не находимся с большевиками в состоянии войны, части по дополнительному приказу оставят Вильно и перейдут литовскую границу; небоевые части могут начать оставление города, боевые — остаются на позициях, но не могут стрелять без приказа». Однако поскольку часть офицеров восприняла этот приказ как измену, а в городе распространились слухи о перевороте в Германии и объявлении ей войны Румынией и Венгрией, полковник Окулич-Козарин около 16.30 решил воздержаться от отдачи приказа на отступление до 20 часов.

Около 19.10 командир 2-го батальона, развернутого на южной и юго-западной окраине города, подполковник С. Шилейко доложил о появлении советских танков и запросил, может ли он открыть огонь. Пока Окулич-Козарин отдал приказ об открытии огня, пока этот приказ был передан войскам, 8 танков уже миновали первую линию обороны, и для борьбы с ними были направлены резервные части. Около 20 часов Окулич-Козарин отдал приказ на отход войск из города и выслал подполковника Т. Подвысоцкого в расположение советских войск с тем, чтобы уведомить их, что польская сторона не хочет с ними сражаться и потребовать их ухода из города. После этого сам Окулич-Козарин уехал из Вильно, а вернувшийся около 21 часа Подвысоцкий решил защищать город и около 21.45 издал приказ о приостановке отхода войск. В это время в городе шли некоординированные бои, в которых большую роль играла виленская польская молодежь. Учитель Г. Осиньский организовал из учащихся гимназий добровольческие команды, занявшие позиции на возвышенностях. Стреляли самые старшие, остальные доставляли боеприпасы, организовывали связь и т. п.

Подойдя около 19.30 18 сентября к Вильно, 8-й и 7-й танковые полки завязали бой за южную часть города. 8-й танковый полк ворвался в 20.30 в южную часть города. 7-й танковый полк, натолкнувшийся на упорную оборону, только с рассветом смог войти в юго-западную часть города. Тем временем 6-я танковая бригада, форсировав р. Березина, прошла Гольшаны и в 20 часов 18 сентября достигла южной окраины Вильно, установив связь с подразделениями 8-го танкового полка. Используя орудия, расположенные на горе Трех Крестов, польская молодежь артиллерийским огнем обстреляла наступающие танки. Для поражения танков в городе широко использовались бутылки со смесью бензина и нефти. Один советский танк был сожжен на Завальней улице. В танке погибли механик-водитель Шенкунос и башенный стрелок Кульков, а командир эскадрона старший лейтенант Бодыль был ранен, но сумел отползти от танка и, сняв фуражку, с наганом в руке стал пробираться к своим. Позднее его, потерявшего сознание, случайно подобрали танкисты экипажа младшего командира Куликова. Выяснив, что значительная часть регулярных войск и штабов уже покинула город, Подвысоцкий был вынужден около 22.30 принять решения об оставлении Вильно и отходе к литовской границе. Ночью противник стал отходить за р. Вилия.

В 5 часов передовой отряд группы Ломако достиг Зеленого моста, где завязалась перестрелка. В 5.45 туда же подошли танки 8-го танкового полка. В течение двух часов возле Зеленого моста шел бой, завершившийся его захватом в 8.50. В ходе боя было уничтожено 3 противотанковых орудия и 5 станковых пулеметов. Стремясь сжечь Зеленый мост, поляки поставили на нем и подожгли машину с бочкой бензина, но танк под командованием Дьячека сбил машину с моста, пожар был потушен, и войска переправились в северную часть города. Тем временем Ломако решил основными силами обойти город с севера и отрезать его от литовской границы. К 8 часам 19 сентября подошли части 3-го кавкорпуса. 102-й кавполк повел наступление на юго-восточную окраину, а 42-й кавполк двинулся в обход города с востока и сосредоточился на северо-восточной окраине. Тем временем 7-я кавдивизия обходила город с запада. В 10 часов была захвачена товарная станция, где находилось три эшелона с боеприпасами и военным снаряжением. В 12.45 было захвачено жандармское управление, к которому подъехал танк под командованием Щечка. Направив пушку и пулемет в окно, командир танка вместе с рабочими направился в здание. Часть полицейских, увидев танк, разбежалась, а остальные сдались и даже помогали выносить из здания оружие.

В 13 часов был занят вокзал. В 16 часов вновь возникла перестрелка у Зеленого моста, в ходе которой были подбиты одна бронемашина и танк. В 11.30 подошла мотогруппа 3-й армии, и приказом Ахлюстина Ломако был назначен комендантом города. К 18 часам сопротивление было сломлено и к вечеру 19 сентября обстановка в городе нормализовалась но отдельные перестрелки возникали вплоть до 2 часов ночи 20 сентября. В боях за Вильно части 11-й армии потеряли 13 человек убитыми и 24 человека ранеными, было подбито 5 танков и 4 бронемашины. 20–23 сентября советские войска подтягивались к Вильно, занимаясь очисткой города и прилегающих районов от польских частей. Всего были взяты в плен около 10 тыс. человек, трофеями советских войск стали 97 паровозов, 473 пассажирских и 960 товарных вагонов (из них 83 с продовольствием, 172 с овсом, 6 с боеприпасами, 9 цистерн с бензином и 2 со спиртом).

В 3.40 19 сентября 3-я армия получила приказ организовать охрану латвийской и литовской границ. Однако до подхода стрелковых частей для охраны границ можно было использовать разъезды и мотогруппы из состава 36-й и 24-й кавдивизии, 6-й, 22-й и 25-й танковых бригад. В 22.30 21 сентября 144-й кавполк 36-й кавдивизии, вышедший в районе Мейшагола к литовской границе, рассеял мелкие группки поляков. При приближении разъездов кавдивизии к границе литовские пограничники выбросили белый флаг и заявили: «Мы с вами воевать не хотим, мы держим нейтралитет». Лишь 23–25 сентября подошедшие стрелковые дивизии 3-й армии смогли реально организовать охрану границ.

Пока в районе Вильно происходили все эти бурные события, войска 16-го стрелкового корпуса 11-й армии были повернуты на северо-запад и двинулись к Лиде. В 18 часов 18 сентября передовые части 100-й стрелковой дивизии заняли Крево. С утра 19 сентября из танковых батальонов 100-й и 2-й стрелковых дивизий и бронероты разведбатальона 2-й дивизии была сформирована моторизованная группа 16-го стрелкового корпуса под командованием комбрига Розанова, которая выступила в направлении Лиды. В районе фольварка Бердовка мотогруппа взяла в плен около 300 польских солдат с кассой в 22 тыс. злотых. В 23 часа группа вступила в Лиду, уже занятую 152-м кавполком 6-го кавкорпуса, где смогла заправиться местным горючим. В 7 часов 20 сентября ей была поставлена задача наступать на Гродно. Продвигаясь к городу, мотогруппа у Скиделя столкнулась с польским отрядом (около 200 человек), подавлявшим антипольское выступление местного населения. В этом карательном рейде были убиты 17 местных жителей, из них 2 подростка 13 и 16 лет. Развернувшись, мотогруппа атаковала противника в Скиделе с обоих флангов. Надеясь остановить танки, поляки подожгли мост, но советские танкисты направили машины через огонь и успели проскочить по горящему мосту, рухнувшему после прохода танков, на другой берег реки Скидель. Южнее плавающие танки самостоятельно форсировали реку. Однако окруженный противник отчаянно сопротивлялся в течение полутора часов и бой завершился лишь к 18 часам. Под конец сражения определенную помощь танкисты получили от вооруженных местных жителей. Группа потеряла 1 бойца раненым, 1 бронемашина была подбита, 1 танк поврежден. Тем временем главные силы 16-го стрелкового корпуса продвигались на запад и к исходу 22 сентября достигли линии Радунь — Лида^[361].

Пока войска 3-й и 11-й армий занимали северо-восточную часть Западной Белоруссии, южнее на фронте от Фаниполь до Несвиж перешли в наступление части КМГ, имевшие задачей в первый день наступления достичь Любча — Кирин, а на следующий день форсировать р. Молчадь и двигаться на Волковыск. Наступавший на южном фланге группы 15-й танковый корпус в 5.00 перешел границу и, сломив незначительное сопротивление польских пограничников, двинулся на запад. К вечеру 17 сентября 27-я танковая бригада форсировала р. Сервечь, 2-я танковая бригада — р. Уша, а 20-я мотобригада подтягивалась к границе. Около 16 часов 18 сентября 2-я танковая бригада вступила в Слоним, население которого радостно встретило Красную армию. Отступавший из города польский гарнизон сжег один из двух мостов через р. Щара, и 15-му танковому корпусу пришлось довольствоваться лишь одним мостом. На следующий день передовой отряд 2-й танковой бригады в 16 часов вступил в Волковыск. Тем временем в 8 часов командир 15-го танкового корпуса получил приказ совместно с мотоотрядами 13-й и 4-й стрелковых дивизий к исходу 19 сентября занять Гродно и Сокулку. 27-я танковая бригада вошла в Дворец, туда же подходила и 21-я танковая бригада. Но здесь вновь сказалось отсутствие тылов: в течение всего дня основные силы 15-го танкового корпуса простояли растянувшись по дороге Слоним-Волковыск без горючего. С востока к Слониму подходила 20-я мотобригада, что еще больше загромождало дороги и задерживало подход тыловых колонн.

К исходу 17 сентября 6-й кавкорпус форсировал р. Ушу. Отставание тылов и отсутствие серьезного сопротивления противника привели к тому, что было решено создать мотомеханизированные группы из танковых полков дивизий, чтобы ускорить продвижение. Передовой отряд 11-й кавдивизии в ночь на 18 сентября занял Новогрудок. В 3 часа 19 сентября мотоотряд под командованием командира корпуса комдива А. И. Еременко занял Волковыск. 19 сентября 152-й кавполк 6-й кавдивизии после короткого боя занял Лиду, где были взяты в плен 2 500 человек, трофеями советских войск стали 300 винтовок, 100 тыс. патронов, 23 самолета. 5-й стрелковый корпус в 5 часов 17 сентября перешел границу и, сломив слабое сопротивление, взял в плен 29 польских пограничников, потеряв 6 человек убитыми и 2 ранеными. К 17 часам соединения корпуса вышли на железнодорожную линию Столбцы — Барановичи, а к 23 часам Достигли р. Уша. В течение дня в корпусе были созданы подвижные отряды, продвинувшиеся до р. Сервечь. Мотогруппа 4-й стрелковой дивизии (101-й стрелковый полк) в 8 часов 19 сентября вошла в Слоним, приняв у танковых частей свыше 6 тыс. пленных. В 4 часа 20 сентября мотогруппа 119-го стрелкового полка вошла в Волковыск, где была подчинена 15-му танковому корпусу. В 3 км западнее города она столкнулась с двумя эскадронами поляков и, потеряв 1 бойца убитым, взяла в плен 150 человек. 21 сентября основные силы 5-го стрелкового корпуса находились у Зельвы, а 119-й и 101-й полки были брошены на Гродно.

В Гродно находились незначительные силы польских войск: два импровизированных батальона и штурмовая рота запасного центра 29-й пехотной дивизии, 31-й караульный батальон, 5 взводов позиционной артиллерии (5 орудий), 2 зенитно-пулеметные роты, двухбатальонный отряд полковника Ж. Блюмского, батальон национальной обороны «Поставы», спешенный 32-й дивизион Подляской кавбригады, в городе было много жандармерии и полиции. Командующий округом «Гродно» полковник Б. Адамович был настроен на эвакуацию частей в Литву. В городе 18 сентября имели место беспорядки в связи с освобождением заключенных из городской тюрьмы и антипольским выступлением местных «красных» активистов. Советские войска ожидались с востока, но они подошли к городу с юга, что было выгодно оборонявшимся, поскольку правый берег Немана крутой.

Лишь по мере поступления горючего части 15-го танкового корпуса с 7 часов 20 сентября начали двигаться на Гродно своеобразными волнами. В 13 часов 50 танков 27-й танковой бригады подошли к южной окраине Гродно. Танкисты с ходу атаковали противника и к вечеру заняли южную часть города, выйдя на берег Немана. Нескольким танкам удалось по мосту прорваться на северный берег в центр города. Однако без поддержки пехоты танки подверглись нападению солдат, полицейских и молодежи, которые использовали немногочисленные орудия и бутылки с зажигательной смесью. В итоге часть танков была уничтожена, а часть — отведена обратно за Неман. 27-я танковая бригада при поддержке прибывшего в 18 часов 119-го стрелкового полка 13-й стрелковой дивизии заняла южную часть города. Группа младшего лейтенанта Шайхуддинова при помощи местных рабочих на лодках переправилась на правый берег Немана в 2 км восточнее города. На том берегу начались бои за кладбища, где были оборудованы пулеметные гнезда. В ходе ночного боя 119-му полку удалось закрепиться на правом берегу и выйти на подступы к восточной окраине города.

К утру 21 сентября подошел 101-й стрелковый полк, который также переправился на правый берег и развернулся севернее 119-го полка. С 6 часов 21 сентября полки, усиленные 4 орудиями и 2 танками, атаковали город и к 12 часам, несмотря на контратаки поляков, вышли на линию железной дороги, а к 14 часам достигли центра Гродно, но к вечеру были вновь отведены на окраину В этих боях полки поддерживала моторизованная группа 16-го стрелкового корпуса, которая после ночевки на шоссе в нескольких километрах от Скиделя с рассветом 21 сентября двинулась к Гродно. Подойдя к городу, танки подавили огневые точки на его восточной окраине, чем оказали поддержку 119-му и 101-му стрелковым полкам. Атака города с востока прошла успешно, но после перехода через железнодорожную линию основные силы стрелковых подразделений вновь отошли на окраину. В итоге танки были вынуждены вести бой в одиночку. С помощью бутылок с горючей смесью был сожжен вместе с экипажем танк командира взвода младшего лейтенанта Алексанова и механика-водителя Комарова. Танк лейтенанта Мирского попал в засаду и был подожжен, но механик-водитель Корнийчук, направив машину на кусты и низкие деревья, смог сбить пламя. Уничтожив немало огневых точек противника, к вечеру танки тоже были выведены из города, в стратегических пунктах которого (почта, телеграф, электростанция и т. п.) были оставлены караулы.

Кроме того, на Гродно после дневки вечером 20 сентября была направлена 4-я кавдивизия. В 9 часов 21 сентября в Гродно подошла и 20-я мотобригада, а прибывший с мотоотрядом 6-го кавкорпуса (3 танка БТ-5 и 2 бронемашины) Еременко решил возглавить атаку моста. Сев в бронемашину, он двинулся во главе атакующих, но вражеский снаряд заклинил башню. Пересев в другую бронемашину, Еременко вновь возглавил атаку и прорвался на мост, где от перегрева у бронемашины заглох мотор. Открыв огонь из пушки по огневым точкам противника, бронемашина вызвала на себя сильный обстрел с того берега, повредивший башню. Наконец механику-водителю удалось завести мотор, и бронемашина тронулась по склону моста назад, но, проехав около 100 метров, мотор снова заглох, и далее бронемашину пришлось буксировать. Теперь Еременко пересел в танк БТ-7 и вновь ворвался на мост. Однако бетонные блоки явились неодолимым препятствием для танка, и в течение двух с половиной часов он с места вел огонь по противоположному берегу.

Как вспоминал Еременко 30 лет спустя, «на мосту завязался бой с огневыми точками противника. С берега нас поддерживали еще 5 танков… Мы расстреляли весь боекомплект и уничтожили около 20 огневых точек противника. Мой танк тоже пострадал: получил три пробоины, более 20 больших вмятин. Были разбиты пулемет, оба прицела, радиатор, поврежден бензобак. Нас всех — [механика-]водителя [С.П. Елисеева], заряжающего [С.И. Новикова] и меня ранило. На последнем бензине задним ходом танк с трудом ушел в укрытие»^[362] с наступлением темноты. Сам Еременко был легко ранен в нос и руку осколками брони. Среди оборонявших мост был командир 2-го эскадрона 101-го резервного уланского полка ротмистр К. Лопяновский, который из единственного противотанкового ружья, имевшегося в полку, повредил танк, двигавшийся по железнодорожному мосту через Неман.

В ходе боев 21 сентября 20-я мотобригада смогла занять юго-западную окраину города, но переправиться через Неман не сумела из-за сильного ружейно-пулеметного огня с противоположного берега. К вечеру к городу подошла 4-я кавдивизия и было решено с утра повторить атаку. Однако, учитывая результаты боев, командующий обороной генерал бригады в отставке В.Я. Пшезьджецкий около 16 часов приказал отходить на север. В ночь на 22 сентября польские защитники Гродно покинули город, и утром он был занят советскими частями, которым бои за город обошлись в 57 убитых, 159 раненых, было подбито 19 танков и 4 бронемашины. На поле боя было захоронено 644 трупа, взято в плен 1543 военнослужащих противника. Советскими трофеями стали 514 винтовок, 50 револьверов, 146 пулеметов, 1 зенитное орудие, 1 миномет. Тем временем получив приказ о занятии Сокулки, но не имея горючего, 2-я танковая бригада была вынуждена создать отряд под командованием капитана Новикова в составе 43 танков, мотострелковой роты и взвода противотанковой артиллерии, которому было передано все наличное горючее. Выступив в 7 часов из Волковыска, отряд в 14 часов 20 сентября занял Сокулку, покинутую накануне германскими частями. 11-я кавдивизия и 5-й стрелковый корпус продвигались на запад и юго-запад от Волковыска^[363].

Во втором эшелоне за КМГ наступали войска 10-й армии, которые 19 сентября перешли границу с задачей выйти на фронт Новогрудок — Городище и двигаться далее на Дворец. К исходу первого дня наступления войска 10-й армии достигли линии р. Неман и Уша. Продолжая медленное продвижение во втором эшелоне Белорусского фронта, войска армии к исходу 20 сентября вышли на рубеж Налибоки — Деревна — Мир, где получили задачу выдвигаться на фронт Сокулка-Большая Берестовица — Свислочь — Новый Двор — Пружаны. Вечером приказом командующего Белорусским фронтом № 04 армии были подчинены войска 5-го стрелкового, 6-го кавалерийского и 15-го танкового корпусов. Однако в ходе переговоров командующих войсками 10-й армии, КМГ и Белорусского фронта 21 сентября было решено оставить 6-й кавалерийский и 15-й танковый корпуса в составе КМР^[364].

На фронте 4-й армии, имевшей задачу наступать на Барановичи с выходом к исходу первого дня операции на линию Снов — Жиличи, наступление началось в 5 часов утра 17 сентября. В 22 часа 29-я танковая бригада заняла Барановичи и расположенный здесь же укрепленный район, который не был занят польскими войсками. Первым в город вошел танковый батальон под командованием И.Д. Черняховского. В районе Барановичей было пленено до 5 тыс. польских солдат, советскими трофеями стали 4 противотанковых орудия и 2 эшелона продовольствия. 8-я стрелковая дивизия заняла Несвиж и продвинулась до Снува, а 143-я стрелковая дивизия заняла Клецк. К исходу 18 сентября 29-я и 32-я танковые бригады, двигавшиеся по шоссе Барановичи — Кобрин, вышли на р. Щара, 8-я стрелковая дивизия прошла Барановичи, а 143-я стрелковая дивизия продвинулась до Синявки. К исходу 19 сентября 29-я танковая бригада вошла в Пружаны, где оставалась до 22 сентября, 32-я танковая бригада — в Миньки на шоссе Барановичи-Кобрин, 8-я стрелковая дивизия достигла р. Щара, а 143-я стрелковая дивизия — района Ольховка-Городище. В 21 час 20 сентября 32-я танковая бригада вошла в Кобрин, 8-я стрелковая дивизия — в Ружаны, а 143-я стрелковая дивизия — в Ивацевиче.

Остававшаяся на окраине Пружан 29-я танковая бригада 20 сентября занималась техническим осмотром танков и вела разведку в сторону Бреста. У Видомля был установлен контакт с германскими частями. Как вспоминал позднее командир бригады комбриг С.М. Кривошеий, «разведка, высланная вперед под командованием Владимира Юлиановича Боровицкого, секретаря партийной комиссии бригады, вскоре возвратилась с десятком солдат и офицеров [6 солдат и 2 офицера] немецкого моторизованного корпуса генерала Гудериана, который успел занять город Брест. Не имея точных указаний, как обращаться с немцами, я попросил начальника штаба связаться с командармом [Чуйковым], а сам с комиссаром занялся ни к чему не обязывающей беседой с ними. Разговор происходил в ленинской палатке, где на складывающихся портативных стендах, наряду с показателями боевой подготовки и роста промышленного могущества нашей страны, висели плакаты, призывающие к уничтожению фашизма. У многих немцев были фотоаппараты. Осмотревшись, они попросили разрешения сфотографировать палатку и присутствующих в ней. Один из них снял на фоне антифашистского плаката нас с комиссаром в группе немецких офицеров…

Накормив немцев наваристым русским борщом и шашлыком по-карски (все это гости уплели с завидным аппетитом), мы отправили их восвояси, наказав передать „горячий привет“ генералу Гудериану». Комбриг забыл упомянуть, что во время обеда бригадный оркестр сыграл несколько маршей.

В течение 21 сентября 32-я танковая бригада с 25 приданными ей пехотинцами, в результате боя с отрядом поляков в З00 человек с пулеметами и противотанковыми орудиями, заняли Городец на Королевском (Днепровско-Бугском) канале, потеряв 6 человек убитыми, 2 ранеными и 3 танка. Один из этих танков в качестве разведки был направлен в Антополь, где вступил в бой с поляками, которым удалось разбить гусеницу. На предложение сдаться экипаж в составе Мухина, Ефимова и Лаговского ответил отказом и вел огонь до последней возможности. Облив танк бензином и обложив его хворостом, поляки подожгли машину. Экипаж погиб. 8-я стрелковая дивизия в тот же день вошла в Пружаны, а 143-я дивизия — в Береза-Картузскую^[365].

В Полесье были развернуты войска 23-го стрелкового корпуса, которым было запрещено до особого распоряжения переходить границу. Обращение командира корпуса к Военному совету Белорусского фронта с просьбой о переходе в наступление вместе с остальными войсками фронта было отклонено. В итоге корпус перешел границу в 16.25 18 сентября. В 11 часов 19 сентября передовой отряд 52-й стрелковой дивизии занял Лахву. Двинувшись дальше, советские войска в Кожан-Городке были обстреляны отрядом 16-го батальона КОП. Развернувшись, части вступили в бой и вскоре оттеснили поляков в лес севернее Кожан-Городка. В ходе боя советские части потеряли 3 человек убитыми и 4 ранеными. Были взяты в плен 85 польских военнослужащих, из них 3 ранены, а 4 убиты. Около 17 часов 205-й стрелковый полк с 1-м дивизионом 158-го артполка после небольшого боя занял Давид-Городок. В 19.30 части 52-й стрелковой дивизии заняли Лунинец. Корабли советской Днепровской флотилии дошли до устья реки Горынь, где были вынуждены остановиться из-за отмелей и затопленных польских судов.

Тем временем был создан мотоотряд в составе 1 стрелковой роты, 2 батарей и дивизиона гаубичного артполка под командованием начальника штаба дивизии полковника Кузьмина, который к 16 часам 20 сентября вышел к р. Ясельда. Предотвратив взрыв железнодорожного моста, отряд по нему переправился через Ясельду и около 19 часов вступил в Пинск. Однако переправа через р. Пину в черте города была остановлена в результате взрыва моста после прохода по нему головного танка. Ночью в центре города раздавались одиночные выстрелы, и лишь подход основных сил 52-й стрелковой дивизии позволил утром 21 сентября прочесать город и очистить его от противника, взяв в плен 205 польских солдат. Советские потери составили 4 человека убитыми, 5 ранеными, а 2 красноармейца попали в плен, но были 23 сентября отбиты у противника. Тем временем в 16 часов 20 сентября в районе Дубовичи с помощью местных жителей был окружен и взят в плен польский пограничный отряд силой в 130 человек. С 21 сентября 23-й стрелковый корпус был подчинен 4-й армии. В 14 часов 22 сентября советские войска заняли Иванове (Яново)^[366].

Войска Украинского фронта тоже 17 сентября перешли польскую границу и стали продвигаться в глубь Польши. На северном фланге на фронте от Олевска до Ямполя развернулись войска 5-й армии, которой была поставлена задача «нанести мощный и молниеносный удар по польским войскам, решительно и быстро наступать в направлении Ровно». В районе Олевска сосредоточилась 60-я стрелковая дивизия, имевшая задачу наступать на Сарны. В районеГородница — Корец развернулись войска 15-го стрелкового корпуса, имевшие ближайшую задачу выйти на р. Горынь, а к исходу 17 сентября занять Ровно. 8-й стрелковый корпус, развернутый в районе Острог — Славута, должен был к исходу дня занять Дубно. 18 сентября оба корпуса должны были занять Луцк и двинуться в сторону Владимира-Волынского.

В 5.00 войска 5-й армии перешли границу, сломив незначительное сопротивление польских пограничных частей. Лишь в районе Устья гарнизон польской стражницы № 11 попытался оказать сопротивление 16-му стрелковому полку 87-й стрелковой дивизии. В бою противник потерял 1 человека убитым, 1 ранеными, а 6 сдались в плен. Севернее части 60-й стрелковой дивизии в 6.00 перешли границу. В ходе боя с польской погранстражей советские войска потеряли 1 человека убитым и 1 раненым. Противник потерял 3 пограничников убитыми, 2 ранеными, а 83 были взяты в плен. В течение дня выяснилось, что «противник, не оказав сопротивления на госгранице, отходит в западном направлении, не пытаясь организовать и оказать сопротивления». В такой обстановке основная масса войск 5-й армии походным порядком продвигалась на запад, практически не имея стычек с противником. К утру 19 сентября 60-я стрелковая дивизия достигла Сарненского УРа, завязав бои за овладение им. Советским частям пришлось вести борьбу с дотами противника на правом берегу р. Случь. В ходе двухдневных боев советские войска прорвали УР на фронте Тынне — Князь-Село и 21 сентября вступили в Сарны, откуда польские части отступили в Полесье. До 25 сентября 60-я дивизия очищала Сарненский УР от вооружения и боеприпасов.

Около 18.00 17 сентября передовой отряд 45-й стрелковой дивизии занял Ровно, где были разоружены мелкие польские части. Наступавшая севернее 87-я стрелковая дивизия 15-го стрелкового корпуса 19 сентября в районе Костополя вступила в бой с противником силой до двух пехотных полков с артиллерией. В ходе боя польский отряд был разбит и до 1,5 тыс. солдат попали в плен, 25 орудий стали советскими трофеями. Соединения корпуса продолжали марш на запад, продвигаясь вслед за отходившими группами польских пограничников, жандармов и осадников. В 4.00 21 сентября разведбатальон 45-й стрелковой дивизии вступил в Ковель. Находящиеся в городе части польских войск организованного сопротивления не оказали и отступили на запад. Разоружить их «не удалось из-за отсутствия достаточных сил. Сопротивление оказала полиция, последняя стреляла с чердаков. Солдаты польской армии воевать с Красной армией не желают». 21–22 сентября 87-я стрелковая дивизия на рубеже Навуз — Боровичи натолкнулась на укрепившегося противника и вела бой с группами 3-го польского пехотного полка. «21 сентября разведбатальон и танковая рота при входе в деревню Навуз были обстреляны ружейно-пулеметным огнем и огнем противотанковых орудий. Разведбатальон и танковая рота отступили с некоторыми потерями. В бой были брошены подразделения 16-го стрелкового полка, 43-го разведбатальона, 212-го гаубичного артполка и 71-го противотанкового дивизиона. В бою 21–22 сентября на Безымянной высоте в Навуз противник был уничтожен. Остатки преследовались до Боровичей. В результате боя поляки имели 260 человек убитых и раненых и 120 пленных», было подбито одно 45-мм орудие и три станковых пулемета. Потери советских войск составили 99 человек убитыми, 137 ранеными. В 14 часов поляки стали отходить в сторону Колки и на север в Полесье, а около 15 часов отходящие части подверглись бомбовому удару 9 самолетов СБ.

Наступавшая в первом эшелоне 8-го стрелкового корпуса 36-я танковая бригада двинулась в сторону Дубно, но в первый день наступления танкисты старались не отрываться от стрелковых частей, испытывая трудности с подвозом горючего. В местечке Мирогоща две бронемашины под командованием старшего лейтенанта Аксенова остановили четыре эшелона с польскими войсками Пока одна бронемашина держала под прицелом голов ной паровоз, Аксенов вступил в переговоры с польским начальником эшелонов и заявил ему, что в случае попытки увести эшелоны на запад он вызовет авиацию и скрывающиеся в засаде танки. Этот блеф заставил поляков отказаться от отправления эшелонов. К утру 18 сентября к Аксенову подошло пять танков, и поляки сдались.

Тем временем 36-я танковая бригада в 7 часов 18 сентября заняла Дубно, где были разоружены тыловые части 18-й и 26-й польских пехотных дивизий. Всего в плен попало 6 тыс. военнослужащих, трофеями советских войск стали 12 орудий, 70 пулеметов, 3 тыс. винтовок, 50 автомашин и 6 эшелонов с вооружением. В 11.00 18 сентября советские войска после небольшого боя вступили в Рогачув, где были взяты в плен 200 польских военнослужащих и захвачено 4 эшелона со снаряжением и боеприпасами. К 17.00 18 сентября 36-я танковая бригада и разведбатальон 45-й стрелковой дивизии вступили в Луцк, в районе которого было разоружено и взято в плен до 9 тыс. польских военнослужащих, а трофеями советских войск стали 7 тыс. винтовок, 40 пулеметов, 1 танк и 4 эшелона военного имущества. С утра следующего дня З6-я танковая бригада двинулась к Торчину, из которого около 17.30 выступила на Владимир-Волынский и в 23.30 после небольшого боя с поляками в районе казарм школы хорунжих и 27-го артполка вступила в город. С утра 20 сентября командир бригады комбриг Богомолов вел переговоры с начальником польского гарнизона генералом М. Сморавиньским об условиях сдачи города. В итоге в течение дня гарнизон был разоружен. До 23 сентября З6-я танковая бригада оставалась на окраине Владимира-Волынского, разоружая подходящие к городу группы польских войск. Тем временем соединения 8-го стрелкового корпуса 19–20 сентября подтягивались к Владимиру-Волынскому и 22 сентября вышли на фронт Владимир-Волынскнй — Сокаль. В ходе этих маршей в районе Верба было разоружено до 10 тыс. польских военнослужащих.

К исходу 22 сентября войска 5-й армии вышли на рубеж Ковель — Рожице — Владимир-Волынский — Иваничи^[367].

Южнее, на фронте Теофиполь — Войтовцы развернулись войска 6-й армии, имевшие задачу наступать на Тарнополь, Езерну и Козову, в дальнейшем выйти на фронт Буек — Перемышляны и далее на Львов. В 4.00 17 сентября штурмовая группа пограничников и красноармейцев захватила Волочиский пограничный мост. В 4.30 войска 17-го стрелкового корпуса нанесли артиллерийский удар по огневым точкам и опорным пунктам противника и в 5.00 приступили к форсированию р. Збруч, используя захваченный мост и наведенные переправы. Форсировав реку практически без какого-либо сопротивления противника, части 17-го стрелкового корпуса около 8.00 свернулись в походные колонны и двинулись в сторону Тарнополя. Подвижные соединения быстро обогнали пехоту и после 18.00 17 сентября 10-я танковая бригада вступила в Тарнополь. Наступавшая севернее города 24-я танковая бригада с 136-м стрелковым полком 97-й стрелковой дивизии уже в 12 часов прошла Доброводы и, обойдя Тарнополь с северо-запада, около 22 часов вышла на его западную окраину и приступила к ее очистке от польских частей. В 19 часов с севера в город вошли 11 танков 5-й кавдивизии 2-го кавалерийского корпуса, однако, не зная обстановки, танкисты решили подождать с атакой до утра. Вступив в Тарнополь, 5-й дивизии пришлось заняться очисткой города от разрозненных групп польских офицеров, жандармов и просто желающих пострелять из числа местного населения. В ходе перестрелок в городе между 10.20 и 14.00 18 сентября дивизия потеряла 3 человек убитыми и 37 ранеными. Одновременно в 10.30 в город вступили стрелковые дивизии 17-го стрелкового корпуса. В плен были взяты до 600 польских военнослужащих.

Наступавшие севернее соединения 2-го кавкорпуса с утра 18 сентября форсировали р. Серет и в 10.00 получили приказ командования Украинского фронта форсированным маршем двинуться к Львову и овладеть городом. Поскольку конский состав нуждался в отдыхе, командир корпуса создал сводный мотоотряд из 600 спешенных кавалеристов, посаженных на танки 5-й кавдивизии и батальона 24-й танковой бригады под командованием командира 5-й кавдивизии комбрига И. Шарабурко. Отряд двинулся к Львову, взяв по дороге в плен до 6 тыс. польских военнослужащих. Остальные войска 6-й армии по мере возможности также двигались к Львову, который 12–18 сентября был охвачен 1-й и 2-й горнопехотными дивизиями вермахта с севера, запада и юга. В ходе маршей 14-я кавдивизия у Сасува сломила сопротивление местного гарнизона и полиции, взяв в плен 1155 человек и 1200 винтовок. В ночь на 19 сентября от Бродов к городу подошла колонна польских войск, которая также была разоружена. В плен были взяты 12 096 человек, трофеями советских войск стали 12 тыс. винтовок, 26 орудий, 275 пулеметов, 32 автомашины и 1200 лошадей. К утру 19 сентября 2-й кавкорпус занял Злочув, а к вечеру 20 сентября 14-я кавдивизия достигла Ярычева, Барщевеще, а 3-я кавдивизия — Калиновки, Бялки Шляхецкой в 8 км от Львова. В 16.20 2-му кавкорпусу были подчинены 38-я, 10-я танковые бригады и сводный отряд 97-й и 96-й стрелковых дивизий. Началась подготовка штурма города, намеченного на 9 утра 21 сентября.

Тем временем сводный мотоотряд 2-го кавкорпуса и 24-й танковой бригады с 35 танками около 2.00 19 сентября подошел к Львову. «При подходе к городу польская артиллерия открыла огонь. Преодолевая уличные баррикады, головной разведывательный батальон (в составе 6 танков) дошел до центра города и был встречен огнем батареи, стоявшей у костела. Первый танк был подбит. Командир разведроты старший лейтенант тов. Чуфаров, сбив орудие у костела, поджег выстрелом снаряды противника. Орудийная прислуга разбежалась, а офицеры закричали „не штрелять“. По танкам был открыт из казарм и многих домов ружейно-пулеметный и револьверный огонь. Танки били по вспышкам. К 4.30 огонь прекратился с обеих сторон. В 4.20 командир бригады [полковник П.С. Фотченков], находясь в танке во Львове, получил через свою делегатскую машину записку от командарма 2 ранга тов. Городовикова приказание: 24-й танковой бригаде остановиться у Злочува и ждать дальнейших распоряжений. Командир бригады не знал причин такого приказа. Предположил, что получены указания свыше об отмене первого приказа по захвату Львова. В 5.00 командир бригады отдал приказ разведбатальону, оставаясь в городе, закрыть выходы восточной окраины Львова. Остальным танкам выйти на восточную окраину Винники (окрестность г. Львова).

Начальнику 2-й части капитану Шуренкову связаться с польским штабом и вызвать начальника гарнизона Львова для переговоров о сдаче города. В 6.00 19 сентября части заняли свои места и приступили к обезоруживанию польских войск, подходивших к Львову на помощь, а разведбатальон обезоруживал казармы в самом городе Львове. В 6.30 к командиру бригады прибыли два польских майора для переговоров. Командир бригады вести переговоры с ними отказался и приказал явиться начальнику гарнизона или начальнику штаба. В 7.00 19 сентября прибыл полковник и два других майора, с которыми также переговоры не велись. В 7.40 прибыл начальник штаба гарнизона полковник генерального штаба [Б. Раковский] и с ним два полковника и три майора. Командир бригады отрекомендовался командиром танкового корпуса, который окружил г. Львов и предложил сдать город Львов. Начальник штаба гарнизона просил повременить, так как он не уполномочен на это и должен получить указание свыше. На все это было дано два часа. Командир бригады потребовал, чтобы танки, находящиеся в городе и на окраине, продолжали оставаться [там] и разрешения занять командные пункты для наблюдения за немецкими позициями, которые полукольцом прилегали к городу. На это было дано согласие. Договорились взаимно обменяться делегатами связи. В 8.30 немцы неожиданно предприняли атаку на западную и южную окраину города. При этом танки и бронемашины разведбатальона оказались между двух огней (немцев и поляков).

Командир бригады выслал с куском нижней рубахи на палке бронемашину к немцам. Танки и бронемашины выбрасывали красные и белые флажки, но огонь по ним с обеих сторон не прекращался, тогда из бронемашин и танков был открыт по противнику огонь. При этом подбиты у немцев 3 противотанковых орудия, убиты 2 майора и 1 офицер, ранены 9 солдат. У нас подбито 2 бронемашины и 1 танк, убиты 3 человека и ранены 4 человек. Вскоре огонь был прекращен, с бронемашиной прибыл командир 137-го полка горной немецкой дивизии полковник [фон Шляммер], с которым командир бригады в немецком штабе договорились по всем спорным вопросам. Мы подобрали своих раненых и убитых, а они своих.

В течение 19 и 20 сентября велись неоднократные переговоры между командованием 24-й легкой танковой бригады, с одной стороны, и представителями командования немецкой горной дивизии — с другой, о прекращении боевых действий и ликвидации возникших конфликтов. В результате переговоров окончательно восстановились нормальные отношения между договаривающимися сторонами. После чего между частями 24-й танковой бригады и частями горнострелковой немецкой дивизии никаких недоразумений не было. Части немецкой дивизии начали отход в западном направлении, ведя арьергардные бои с польскими войсками». В ходе переговоров командующего артиллерией Украинского фронта комбрига Н.Д. Яковлева с германским командованием стороны требовали друг от друга отвести войска от города и не мешать его штурму. К вечеру 20 сентября германские войска получили приказ отойти от Львова. Тем не менее командование вермахта вновь потребовало от поляков сдать город не позднее 10 часов 21 сентября: «Если сдадите Львов нам — останетесь в Европе, если сдадите большевикам — станете навсегда Азией». В ночь на 21 сентября германские части стали отходить от Львова, а их позиции занимали советские войска, готовясь к атаке города, назначенной на утро.

План штурма города сводился к следующему: 14-я кавдивизия должна была атаковать город с севера и северо-востока, сводный отряд 17-го стрелкового корпуса с 38-й танковой бригадой — с востока; 5-я кавдивизия вместе с 10-й танковой бригадой — с юго-востока, а 3-я кавдивизия — с юга и юго-запада. Поскольку переговоры с польским командованием никаких результатов не давали, было решено атаковать город в 9.00 21 сентября. В назначенное время советские войска двинулись к городу, но польское командование возобновило переговоры, и советские части были возвращены в исходное положение. В 17 часов возле дрожжевого завода на восточной окраине города командир польского гарнизона генерал В. Лянгнер, подполковник К. Рыжинския, майор Я. Явич, капитан К. Чихирин встретились с комбригами П. А. Курочкиным и Н.Д. Яковлевым, бригадным комиссаром К.В. Крайнюковым, полковником Фотченковым, полковым комиссаром Макаровым и И.А. Серовым. В ходе переговоров выяснилось, что польский гарнизон готов капитулировать, но следует это сделать организованно. Вернувшись в город, около 20 часов Лянгнер объявил на совещании командования обороны о решении сдать город Советам. Большинство офицеров высказалось за окончание боев.

21 сентября командующий 6-й армией издал приказ: «Противник удерживает последний опорный пункт на своей территории — г. Львов. Обороной города руководит фашистская организация. Принцип обороны — круговой, с уличными баррикадами и частично минированными проездами. Восточная группа войск в 9.00 22.9.39 атакует противника с задачей сломить его сопротивление, принудить сложить оружие и сдаться». Однако выполнить его не пришлось. В 8.00 22 сентября Лянгнер с составленными накануне предложениями для переговоров прибыл в штаб 24-й танковой бригады в Винники. В результате последнего раунда переговоров в 11.00 было подписано соглашение о «передаче города Львова войскам Советского Союза». Согласно 8-му пункту соглашения, офицерам польских войск гарантировалась «личная свобода и неприкосновенность их личного имущества. Отъезды в зарубежные страны им разрешаются местными властями вместе с представителями дипломатических властей данного государства». В 14.00 польские войска стали складывать оружие, а в 15.00 соединения 2-го советского кавкорпуса в пешем строю совместно с танками 24-й, 38-й и 10-й танковых бригад вступили в город. В целом гарнизон выполнил соглашение о сдаче, лишь отдельные группы офицеров в нескольких местах открыли огонь с баррикад. С помощью танков сопротивление было быстро подавлено.

К вечеру 23 сентября в городе был наведен порядок и основные силы советских войск были выведены на его окраины^[368].

На южном фланге Украинского фронта в полосе Саганов-р. Днестр была развернута 12-я армия, имевшая задачу занять Монастыриску, Коломыю, а на следующий день — Станиславов и Галич, в дальнейшем продвигаясь на Стрый и Дрогобыч. В 5.00 войска армий приступили к форсированию р. Збруч. Прошедшие накануне дожди размыли дороги, уровень воды в р. поднялся. Тем не менее к вечеру 17 сентября войска армии вышли на реке Стрыпа. 23-я танковая бригады, переправившись в 8.30 через Збруч, двинулась через Борщев на Городенку и Коломыю. К 16.00 танкисты форсировали в брод Днестр и захватили около Городенки 6 польских самолетов. 18 сентября 23-я танковая бригада вступила в Коломыю, где было разоружено до 10 тыс. польских военнослужащих из состава 24-й и остатков 2-й и 5-й пехотных дивизий. В 2.00 19 сентября бригада получила приказ занять Станиславов и двинулась к нему, преодолевая завалы на дороге. В тот же день в 14 часов танки достигли Станиславова и двинулись к Галичу, к которому подошли к вечеру того же дня. Выступив на следующий день через Калуш, Долину и Болехов, 23-я танковая бригада 21 сентября достигла Стрыя.

Наступавший на правом крыле армии 4-й кавкорпус в ночь на 17 сентября выслал на польскую территорию передовые разведгруппы с целью нарушить связь и захватить языков. Однако группы себя обнаружили и понесли потери в стычках с польскими пограничниками, не выполнив задачи. В результате при форсировании Збруча 4-й кавкорпус встретил организованное сопротивление польской погранстражи и в течение двух часов вынужден был вести бой на границе. Только преодолев зону пограничных заграждений, корпус получил возможность развивать наступление на Подгайцы и к вечеру 17 сентября вышел на р. Стрыпа в районе Соколува. Тем временем 13-й стрелковый корпус вышел к Днестру, а 5-й кавкорпус достиг Трибуховицы — Дулибы. 25-й танковый корпус в 19.30 после непродолжительного боя занял Чортков, пленив там до 200 польских солдат 41-го пехотного полка и захватив 4 самолета.

На следующий день соединения 4-го «кавалерийского и 13-го стрелкового корпусов окружили и после недолгого боя пленили до 10 тыс. польских военнослужащих из остатков Познанской, 6-й и 22-й пехотных дивизий.

25-й танковый корпус своей 1-й моторизованной бригадой в 16 часов занял Монастыриску, где были взяты в плен около 3600 польских военнослужащих. К вечеру 1-я моторизованная и 4-я танковая бригады подошли к Подгамцам, а 5-я танковая бригада у Домброва вела бой с польским артполком, в ходе которого были взяты в плен 2500 польских солдат, и вышла на окраину Галича.

19 сентября части 25-го танкового корпуса заняли Галич, захватив в сохранности мосты через Днестр, Завадку и Збору. 19 сентября 4-й кавкорпус вышел в район Рогатин — Бурштын, где получил дневку. 26-я танковая бригада вышла в район Галич — Большовцы. Передовые отряды 13-го стрелкового корпуса продвигались к Станиславову. В тот же день корпус был подчинен командующему пограничными войсками НКВД КВО комдиву Осокину, получившему 19 сентября приказ Военного совета Украинского фронта „немедленно закрыть границу“, чтобы „не допустить ни в коем случае ухода польских солдат и офицеров из Польши в Румынию“^[369]. С 21 сентября основные силы корпуса были развернуты вдоль границы с Румынией и Венгрией от р. Збруч до Бескид.

25-й танковый и 5-й кавкорпуса в районе Галича вели бои с остатками 26-й и 28-й польских дивизий и взяли в плен до 20 тыс. поляков. 13-й стрелковый корпус занял Станиславов и Калуш, взяв в плен до 11 тыс. польских военнослужащих. В 13.00 20 сентября 25-му танковому корпусу была поставлена задача к вечеру выйти в район Лисятыче — Стрый, а передовым отрядом занять Дрогобыч. Но в 16 часов на подступах к Стрыю стало известно, что город занят германскими войсками, поэтому 25-й танковый корпус расположился на отдых. В 15 часов 20 сентября корпусу была поставлена новая задача — сосредоточиться у Журавно, где подготовить переправы через Днестр для поддержки 4-го кавкорпуса против львовской группировки противника. Однако помощь действовавшим под Львовом советским войскам не потребовалась, и 25-й танковый корпус, сосредоточившийся в районе Луковец — Любша — Мазурувка, 22 сентября получил приказ двигаться на Подгорцы и далее на Комарно. Выйдя в ночь на 23 сентября в указанный район, части корпуса встретились там с подразделениями 2-й горнопехотной дивизии вермахта и были остановлены.

20 сентября войска 12-й армии продвигались на линию Николаев — Стрый. В районе Стрыя около 17.00 был установлен контакт с немецкими войсками, которые 22 сентября передали город Красной армии. 23 сентября туда же подошла 26-я танковая бригада. В результате переговоров советские войска были остановлены на достигнутой линии^[370].

Москва — Берлин

Сразу же после вступления Красной армии в Польшу в Москве начался новый тур дипломатических переговоров с Германией. Уже вечером 18 сентября в беседе с Шуленбургом Сталин неожиданно заявил, что „у советской стороны есть определенные сомнения относительно того, будет ли германское верховное командование придерживаться московского соглашения в соответствующее время и вернется ли на линию, которая была определена в Москве“? Шуленбург ответил, что „Германия, конечно же, твердо намерена выполнять условия московских соглашений“. На это Сталин заявил, что „он не сомневается в добрых намерениях германского правительства. Его беспокойство было основано на том хорошо известном факте, что все военные ненавидят возвращать захваченные территории“. Германские дипломаты категорически отвергли его опасения и заявили, что вермахт подчиняется распоряжениям фюрера, и все соглашения с Москвой будут неукоснительно соблюдаться^[371].

Со своей стороны советское руководство предложило свой вариант совместного заявления, который был одобрен Берлином. На следующий день было опубликовано советско-германское коммюнике: „Во избежание всякого рода необоснованных слухов насчет задач советских и германских войск, действующих в Польше, правительство СССР и правительство Германии заявляют, что действия этих войск не преследуют какой-либо цели, идущей вразрез интересов Германии, или Советского Союза и противоречащей духу и букве пакта о ненападении, заключенного между Германией и СССР. Задача этих войск, наоборот, состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования“^[372].

Вечером 19 сентября Молотов вызвал Шуленбурга и заявил ему, что „начальник оперативного отдела вермахта Варлимонт показал вчера исполняющему обязанности советского военного атташе в Берлине карту, на которой нанесена будущая „граница рейха“. Она проходит вдоль Вислы, идет через Варшаву, но дальше нанесена так, что Львов остается на немецкой стороне“. Это противоречит московским соглашениям и вызывает удивление советского правительства. Шуленбург ответил, что произошло недоразумение, так как на карте, видимо, была показана временная демаркационная линия, тем не менее он запросил в Берлине инструкций^[373]. В тот же день Молотов заявил Шуленбургу, что обоим правительствам пора окончательно определить структуру польских территорий. Если раньше советское правительство предполагало сохранить существование остатков Польши, то теперь оно готово разделить Польшу по линии четырех рек. „Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве, поскольку такие переговоры с советской стороны обязаны вести лица, наделенные высшей властью, не могущие покинуть Советский Союз“^[374].

Получив в 2.00 17 сентября сообщение о переходе Красной армией польской границы, германское командование в 7.00 отдало приказ войскам остановиться на линии Сколе — Львов — Владимир-Волынский — Брест — Белосток^[375]. 20 сентября Гитлер установил „окончательную демаркационную линию“, на которую должны были отойти германские войска: Ужокский перевал — Хыров — Перемышль — р. Сан — р. Висла — р. Нарев — р. Писса — граница рейха^[376]. Как отметил в своих воспоминаниях Г. Гудериан, оставление Бреста русским „мы считали невыгодным“^[377]. В тот же день вечером Молотов в беседе с Шуленбургом заявил, что советское правительство не может одобрить эту линию от Перемышля до Турки и Ужокского перевала, а настаивает на линии по верховьям р. Сан. Надо учитывать, что это украинская территория. В обмен на нее советское правительство „готово уступить Сувалки и окрестности с железной дорогой, но не Августов“. Кроме того, Молотов предложил текст советско-германского коммюнике о советско-германской демаркационной линии в Польше, которое не вызвало возражений в Берлине. Германская сторона согласилась на передачу ей Сувалок в обмен на территорию вдоль верховьев р. Сан, но попыталась получить также и Августов с окрестными лесами^[378].

Германское и советское командование поддерживали контакты через военных атташе^[379]. С ночи 20 сентября 1939 г. германский военный атташе в Москве генерал-лейтенант Э. Кестринг пытался урегулировать ситуацию под Львовом. В 00.З0 Кестринг по телефону сообщил: „1. Восточнее Львова советские танки столкнулись с немецкими войсками. Есть жертвы. Идет спор о том, кто должен занять Львов. Наши войска не могут отходить, пока не уничтожены польские войска. 2. Германское командование просит: а) принять меры к урегулированию этого вопроса путем посылки туда делегата; б) иметь на танках какие-то отличительные знаки; в) с осторожностью подходить к демаркационной линии“^[380].

В 10.20 Кестринг вновь по телефону сообщил советскому командованию: „Я получил сообщение из Берлина, что командование танковых советских войск отдало приказ наступать на Львов. Часть наших (немецких) войск находится во Львове. Главное командование германской армии просит командование советских войск и я прошу маршала отменить наступление танковых советских войск, так как это для нас невыгодно, ибо справа и слева от нас находятся еще польские части. Если нужно выслать делегатов для переговоров, то главное командование германских войск это сделает немедленно и пошлет на самолетах в любой пункт своих представителей по указанию советского командования. Прошу немедленно об этом довести до сведения маршала и срочно сообщить мне его решение“.

В 11.20 Кестринг передал по телефону предложение германского командования взять город совместным штурмом с Красной армией, а затем передать его советской стороне^[381]. Однако неуступчивость Москвы привела к тому, что германское руководство приказало „действовать совместно с русскими“, и было решено, что „немецкие войска очистят Львов“. Командование сухопутных войск вермахта восприняло это решение как „день позора немецкого политического руководства“^[382]. В 11.40 Кестринг по телефону сообщил, что „Гитлер отдал приказ о немедленном отводе немецких войск на 10 км западнее Львова и передать Львов русским“. В 12.45 Кестринг прибыл к Ворошилову и заверил его, что по личному приказу Гитлера вермахт будет отведен на 10 км западнее Львова. На замечание Ворошилова, „чем вызваны такие недоразумения, доходящие до отдельных стычек со стороны германских войск и в то время, как нашим войскам даны четкие и твердые указания о линии поведения при встрече с германскими войсками“, Кестринг сказал, что это был, к сожалению, местный маленький „инцидент и что приняты все меры к неповторению подобных случаев в будущем“. Как было договорено в присутствии Риббентропа, линия рек Писса — Нарев — Висла — Сан никем оспариваться не будет.

Карта, которую показал начальник оперативного управления Варлимонт Белякову, имела линию границы не в соответствии с договоренностью советской и германской сторон, и она не могла считаться линией границы, а только лишь линией, которую должны занять германские войска. На замечание народного комиссара, что на карте Варлимонта, которую он показал Белякову, была линия границы, проведенная от Варшавы по Висле и далее к востоку от Львова, Кестринг, явно смутившись, в шутливом тоне сказал, что Варлимонт не политик и, возможно, что он, как работник-нефтяник, соблазнился нефтью, но что из-за этого они не позволят себе нарушать достигнутое соглашение и что это был маленький инцидент. Кестрингу указано, что сегодня наши войска займут г. Гродно, Белосток, Львов, Тухловский перевал и что с этой линии немецкие войска должны быть сегодня же отведены, о чем просьба немедленно поставить в известность немецкое командование»^[383].

Во время этого разговора Тимошенко по телефону из Проскурова доложил Ворошилову об инциденте под Львовом: «Еще в 4.00 19 сентября наши части — бронетанковый полк и кавполк вошли в г. Львов. В это время немецких войск в городе не было (кавполк в город не входил, а остался укрытым). Посланные две наши бронемашины из Львова по другой дороге навстречу нашим войскам внезапно подверглись артиллерийскому обстрелу. Наши подумали, что это польские войска и огнем 45-мм пушек и пулеметов подбили две противотанковые пушки, убили, по словам немцев, одного офицера и четырех солдат. Затем прибыли немецкие представители из штаба 1-й горной немецкой дивизии и 137-го германского полка, где выяснилось, что огонь вели немецкие войска, т. к. не имели указаний от германского командования. Было решено Львов не занимать и ждать указаний командования обеих сторон. Наши две бронемашины с их славными экипажами дрались до последнего момента и сгорели (Кестринг слушал весь этот разговор по телефону)»^[384].

Ворошилов «обратил внимание Кестринга на недопустимость повторения в будущем таких инцидентов, так как это выгодно только третьей стороне и из этого всякие корреспонденты могут раздуть большую шумиху». Кестринг «охотно согласился с этим и повторил, что уже сам фюрер вмешался в это дело и что будут приняты все меры к неповторению подобного». Германский военный атташе также «просил сегодня же наметить рубежи и сроки, которые должны быть оставлены германскими войсками». Тут же Кестринг достал из портфеля немецкую карту, где черным карандашом была проведена сплошная линия, занятая германскими войсками. На этой же карте по рекам Писса, Нарев, Висла, Сан синим карандашом проведена другая линия, точно соответствующая договоренности. Условились, что «сегодня в 16 часов тов. Ворошилов примет Кестринга и прибывших офицеров для разработки рубежей и сроков отхода германской армии»^[385].

20 сентября 1939 года в 16.20 начались переговоры Ворошилова и Шапошникова с представителями германского военного командования в лице генерала Кестринга, полковника Г. Ашенбреннера и подполковника Г. Кребса о порядке отвода германских войск и продвижения советских войск на демаркационную линию. Первоначально предполагалось, что движение Красной армии на запад начнется с утра 23 сентября, войска должны будут двигаться с 25-км интервалом, и к вечеру 3 октября германские войска отойдут за окончательную демаркационную линию^[386]. В ходе следующего раунда переговоров с 2 до 4 часов утра 21 сентября уточнялись сроки выхода на демаркационную линию и был подписан советско-германский протокол:

«§ 1. Части Красной армии остаются на линии, достигнутой ими к 20 часам 20 сентября 1939 года, и продолжают вновь свое движение на запад с рассветом 23 сентября 1939 года.

§ 2. Части Германской армии, начиная с 22 сентября, отводятся с таким расчетом, чтобы, делая каждый день переход, примерно в 20 километров, закончить свой отход на западный берег р. Вислы у Варшавы к вечеру 3 октября и у Демблина к вечеру 2 октября; на западный берег р. Писса к вечеру 27 сентября, р. Нарев, у Остроленка, к вечеру 29 сентября и у Пултуска к вечеру 1 октября; на западный берег р. Сан, у Перемышля, к вечеру 26 сентября и на западный берег р. Сан, у Санок и южнее, к вечеру 28 сентября.

§ 3. Движение войск обеих армий должно быть организованно с таким расчетом, чтобы имелась дистанция между передовыми частями колонн Красной армии и хвостом колонн Германской армии, в среднем до 25 километров.

Обе стороны организуют свое движение с таким расчетом, что части Красной армии выходят к вечеру 28 сентября на восточный берег р. Писса; к вечеру 30 сентября на восточный берег р. Нарев у Остроленка и к вечеру 2 октября у Пултуска; на восточный берег р. Висла у Варшавы к вечеру 4 октября и у Демблина к вечеру 3 октября; на восточный берег р. Сан у Перемышля к вечеру 27 сентября и на восточный берег р. Сан у Санок и южнее к вечеру 29 сентября.

§ 4. Все вопросы, могущие возникнуть при передаче Германской армией и приеме Красной армией районов, пунктов, городов и т. п., разрешаются представителями обеих сторон на месте, для чего на каждой основной магистрали движения обеих армий командованием выделяются специальные делегаты.

Во избежание возможных провокаций, диверсий от польских банд и т. п., Германское командование принимает необходимые меры в городах и местах, которые переходят к частям Красной армии, к их сохранности, и обращается особое внимание на то, чтобы города, местечки и важные военные оборонительные и хозяйственные сооружения (мосты, аэродромы, казармы, склады, железнодорожные узлы, вокзалы, телеграф, телефон, электростанции, подвижной железнодорожный состав и т. п.), как в них, так и по дороге к ним, были бы сохранены от порчи и уничтожения до передачи их представителям частей Красной армии.

§ 5. При обращении германских представителей к командованию Красной армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей или банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск, командование Красной армии (начальники колонн), в случае необходимости, выделяют необходимые силы, обеспечивающие уничтожение препятствий, лежащих на пути движения.

§ 6. При движении на запад германских войск авиация Германской армии может летать только до линии арьергардов колонн германских войск и на высоте не выше 500 метров, авиация Красной армии при движении на запад колонн Красной армии может летать только до линии авангардов колонн Красной армии и на высоте не выше 500 метров.

По занятию обеими армиями основной демаркационной линии по pp. Писса, Нарев, Висла, р. Сан от устья до истоков, авиация обоих армий не перелетает вышеуказанной линии»^[387].

21 сентября в 13.50 отдел внешних сношений НКО посетили генерал Кестринг, полковник Ашенбреннер и подполковник Кребс и сообщили, что ввиду еще продолжающихся боев под Варшавой и западнее Львова, «Главнокомандующий генерал Браухич просит все названные сроки для отвода войск в нашем совместном протоколе от 21 сентября оттянуть на 24 часа, а на направлении Пултуск до вечера 4 октября. Это вызывается и необходимым временем для вывоза раненых и пленных… Генерал Браухич хочет отвести свои войска в возможно короткий срок, но не в ущерб организованности и порядка. В этом заинтересовано, должно быть, и Советское командование. Главнокомандующий немецкими войсками сообщил, что он принял меры к сохранению от разрушения важнейших объектов на передаваемой территории Красной армии»^[388].

Соответствующие изменения были внесены в протокол:

«§ 2. Части Германской армии, начиная с 22 сентября, отводятся с таким расчетом, чтобы, делая каждый день переход примерно в 20 километров, закончить свой отход на западный берег р. Вислы у Варшавы к вечеру 4 октября и у Демблина к вечеру 3 октября; на западный берег р. Писса к вечеру 28 сентября, р. Нарев, у Остроленка, к вечеру 30 сентября и у Пултуска к вечеру 4 октября; на западный берег р. Сая, у Перемышля, к вечеру 27 сентября и на западный берег р. Сан, у Санок и юж нее, к вечеру 29 сентября…

Обе стороны организуют свое движение с таким рас четом, что части Красной армии выходят к вечеру 29 сентября на восточный берег р. Писса; к вечеру 1 октября на восточный берег р. Нарев у Остроленка и к вечеру 5 октября у Пултуска; на восточный берег р. Висла у Варшавы к вечеру 5 октября и у Демблина к вечеру 4 октября; на восточный берег р. Сан у Перемышля к вечеру 28 сентября и на восточный берег р. Сан у Санок и южнее к вечеру 30 сентября»^[389].

В то же время 20–22 сентября было согласовано, а 23 сентября опубликовано советско-германское коммюнике: «Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями, которая проходит по р. Писса до ее впадения в р. Нарев, далее по р. Нарев до ее впадения в р. Буг, далее по р. Буг до ее впадения в р. Висла, далее по р. Висла до впадения в нее реки Сан и дальше по р. Сан до ее истоков»^[390].

Польская кампания Красной армии: 22 сентября — 1 октября

Тем временем в 10.30 21 сентября в штабы Белорусского и Украинского фронтов поступило приказание наркома обороны № 16693, требовавшее остановить войска на линии, достигнутой передовыми частями к 20.00 20 сентября. Перед войсками ставилась задача подтянуть отставшие части и тылы, наладить устойчивую связь, находиться в состоянии полной боеготовности быть бдительными и принять меры для охраны тылов и штабов. Кроме того, командованию Белорусского фронта разрешалось продолжить наступление в Сувалкском выступе^[391]. В 22.15 21 сентября в штабы Белорусского и Украинского фронтов поступил приказ наркома обороны № 156, в котором излагалось содержание советско-германского протокола и разрешалось начать движение на запад с рассветом 23 сентября. На следующий день Военный совет Белорусского фронта отдал соответствующий приказ № 05^[392]. 25 сентября войска получили директиву наркома обороны № 011 и приказ Военного совета Белорусского фронта № 06, предупреждавшие, что «при движении армии с достигнутого рубежа Августов — Белосток-Брест-Литовск на запад на территории, оставляемой Германской армией, возможно, что поляки будут рассыпавшиеся части собирать в отряды и банды, которые совместно с польскими войсками, действующими под Варшавой, могут оказать нам упорное сопротивление и местами наносить контрудары»^[393].

21 сентября 2-я танковая бригада в Сокулке сформировала отряд для действий в районе Августов — Сувалки под командованием майора Ф.П. Чувакина, в котором насчитывалось 470 человек, 252 винтовки, 74 пулемета, 46 орудий, 34 танка БТ-7, 6 бронемашин и 34 автомашины. Двинувшись на север, отряд около 5 часов 22 сентября у Сопоцкина догнал отходящих из Гродно поляков, которые надеялись закрепиться в старых фортах гродненской крепости, где имелись военные склады. В завязавшемся бою, продолжавшемся до 10 часов, были убиты 11 и ранены 14 красноармейцев, подбито 4 танка и 5 автомашин. Противник широко применял бутылки с зажигательной смесью, что в условиях действия танков без пехотного прикрытия создавало значительные проблемы. На одной из машин взорвались боеприпасы, а выпрыгнувшие из нее красноармейцы Г.С. Сатковский, С.Г. Шиталко и И. А. Шатко были окружены поляками, взяты в плен и расстреляны. Однако в Сатковского про махнулись, и он, притворившись убитым, смог дождаться своих. Были взяты в плен 60 польских военнослужащих, остальные ушли в леса.

Пытавшийся с семьей уехать на машине в Литву генерал бригады Ю. Олыцина-Вильчиньский по дороге встретил отряд Чувакина. По приказу комиссара отряда Григоренко генерал и его адъютант были расстреляны Жена генерала была пропущена в Литву. Выступив в 20 часов из Сопоцкина, отряд в 1 час ночи 23 сентября вышел к Августовскому каналу. Поляки сожгли мост, но разведчики отыскали брод в 4 км западнее Вулька-Рзадова. Однако, двинувшись туда, отряд ввязался в пере стрелку у сгоревшего моста. Тем временем 19 человек под командованием майора Беликова переправились через канал на плоту, сделанному из снятых с овина ворот, усиленных бревнами, зашли в тыл противнику и очистили от него мост. Засыпав землей обгоревшую часть моста, отряд смог переправить по нему мотопехоту и кавалерию, а танки перешли канал вброд, и двинулся на Сейны. В это время мотоотряд 16-го стрелкового корпуса в 20.20 23 сентября занял без боя Августов а на следующий день в 14.30 вступил в Сувалки.

Тем временем отряд 27-й танковой бригады из 20 танков БТ-7 и одной бронемашины под командованием май ора Богданова прочесывал линию границы с Литвой и в 24 часа 24 сентября прибыл в Сувалки. В 8 часов 23 сентября из Гродно выступил батальон 101-го стрелкового полка на автомашинах, который к 13 часов отряд достиг Августовского канала и начал его форсирование. Вслед за ним продвигались части 4-й кавдивизии, 77-й кавполк которой был на р. Шлямицау Колет в 17 часов атакован противником, но, получив поддержку от батальона 101-го стрелкового полка, контратаковал и стал преследовать отходивших на север поляков. В итоге противник, потеряв до 150 человек убитыми и много вооружения, был рассеян по лесу. Около 500 человек были взяты в плен. Советские части потеряли 1 человека убитым и 5 ранеными. В это же время 109-й кавполк в лесах юго-восточнее Августова взял в плен около 200 польских военнослужащих и много вооружения. К вечеру советские части вступили в Сейны. В 7 часов 25 сентября 109-й кавполк вошел в Сувалки. Тем временем 20-я мотобригада 23 сентября заняла Домброво, а 24 сентября после небольшого боя — Гонёндз^[394].

Войска 3-й армии продолжали нести охрану латвийской и литовской границ от Дриссы до Друскининкая. 11-я армия начала передислокацию вдоль литовской границы к Гродно. Соединения 16-го стрелкового корпуса продолжали продвигаться в сторону Гродно и 21 сентября заняли Эйшишки. К 24 сентября войска корпуса развернулись на литовской и германской границах севернее и северо-западнее Гродно. Поздно ночью 23 сентября 22-я танковая бригада, переданная в состав 11-й армии, достигла Щучина на шоссе Лида-Гродно. Смененная частями 16-го стрелкового корпуса, 4-я кавдивизия двинулась вдоль границы с Восточной Пруссией и 29 сентябрязаняла Стависки и Ломжу, где из-под развалин было извлечено 1600 трупов мирных жителей. С 15 часов 23 сентября 3-й кавкорпус выступил из Вильно на Гродно, имея задачу прочесать территорию вдоль литовской границы. В 8 часов 25 сентября в районе Салтанишки части корпуса столкнулись с отрядом капитана Домбровского, численностью в 150 всадников. В ходе боя отряд, потеряв 20 человек убитыми, 10 ранеными и 7 взятыми в плен, был рассеян. Советские части потеряли 5 человек убитыми и 3 ранеными. В 22 часа 26 сентября 3-й кавкорпус прибыл в Гродно. Мотоотряды, созданные в 7-й (150 всадников и танковый полк под командованием полковника Кудюрова) и 36-й (З00 всадников, танковый и саперный взводы под командованием майора Чаленко) кавдивизиях, выступили соответственно на Сувалки и Августов. К 30 сентября соединения 3-го кавкорпуса сосредоточились в Сувалкском выступе и организовали охрану границ с Германией и Литвой. Тем временем к Гродно подошла переданная в состав 11-й армии 6-я танковая бригада, которая 26 сентября заняла Кнышин.

К 26–28 сентября войска 3-й и 11-й армий закрепились на границе с Литвой и Восточной Пруссией от Друскининкая до Щучина^[395].

Тем временем 21 сентября на переговорах в Волковыске представителями германского командования и 6-го кавкорпуса была согласована процедура отвода вермахта из Белостока. В это время соединения корпуса находились на линии Большая Берестовица — Свислочь. С утра 22 сентября в Белосток был направлен передовой отряд в 250 человек под командованием полковника И.А. Плиева, достигший города в 13 часов. К 16 часам процедура приема Белостока у немцев была завершена, и германские части покинули город. Уже приход отряда Плиева вызвал оживление среди местных жителей, возник стихийный митинг. «Интересно отметить, что эти бурные сцены происходили на виду у отступающих германских войск. Их уже не боялись, их теперь никто не замечал. Молча шагали они по чужим улицам враждебного города, молча, но видя на чьей стороне ум и сердце народа…» К вечеру в город вошла 6-я кавдивизия, тепло встреченная местными жителями, а 11-я кавдивизия достигла района Крынки-Бялостоцкие — Городок. С 26 сентября приказом Белорусского фронта № 06/оп 6-й кавкорпус был подчинен 4-й армии.

Севернее действовала 20-я мотобригада, переданная в состав 10-й армии, которая 25 сентября в 15 часов приняла у немцев Осовец, 26 сентября, двигаясь по берегу р. Бебжа, вошла в Соколы, а к вечеру 29 сентября достигла Замбрува. Во втором эшелоне за войсками 6-го кавкорпуса двигались дивизии 5-го стрелкового корпуса, переданного в состав 10-й армии 20 сентября. С рассветом 24 сентября соединения корпуса двинулись на линию Свислочь — Порозово, а передовые отряды в 13 часов 25 сентября заняли Бельск-Подляски и Браньск. На следующий день в районе ст. Гайновичи были взяты в плен 120 польских солдат и обнаружен польский склад, в котором находилось 30 тыс. снарядов, 10 млн патронов и 2 орудия. В тот же день в районе Чижева немецкий арьергардный отряд был обстрелян поляками и, потеряв одного человека убитым и четырех ранеными, вернулся в Цехановец, в расположение советских частей, оказавших немцам медицинскую помощь.

27 сентября передовые отряды 5-го стрелкового корпуса заняли Нур и Чижев, а в районе Гайнуйки части корпуса вновь наткнулись на польский склад, где советскими трофеями стало около 14 тыс. снарядов, 5 млн патронов, 1 танкетка, 2 бронеавтомобиля, 2 автомашины и 2 бочки горючего. В тот же день в районе северо-восточнее Костельныя в лесу советские солдаты случайно обнаружили брошенное военное снаряжение. Выставив охрану, части начали розыски закопанного вооружения. Ночью к цепи охранения подходил польский отряд в 50 всадников, но отступил в сторону Нур, где напал на отходящие германские части. Понеся потери, немцы обратились за поддержкой к советским частям и под прикрытием разведбатальона 13-й стрелковой дивизии отошли на запад. В районе села Модерка этот польский отряд столкнулся с советским разведбатальоном и, понеся потери, был рассеян. Тем временем в лесу было откопано 936 снарядов, 168 520 винтовочных патронов, 2 мотоцикла, 2 бронемашины, 1 танкетка, 4 прицепа, 2 автомашины и другое имущество. Подобные находки делались соединениями 5-го стрелкового корпуса и в следующие дни. В 19 часов 29 сентября соединения корпуса заняли Малкина-Гурна и Косув-Ляцки. В этот момент войска 10-й армии находились на линии Щучин — Кольно-Ломжа-Мадкина-Гурна-Косув^[396].

На южном участке фронта на запад двинулись войска 4-й армии. В 15 часов 22 сентября 29-я танковая бригада вступила в Брест, занятый войсками 19-го моторизованного корпуса вермахта. Как вспоминал позднее Кривошеий, на переговорах с генералом Г. Гудерианом он предложил следующую процедуру парада: «В 16 часов части вашего корпуса в походной колонне, со штандартами впереди, покидают город, мои части, также в походной колонне, вступают в город, останавливаются на улицах, где проходят немецкие полки, и своими знаменами салютуют проходящим частям. Оркестры исполняют военные марши». В конце концов Гудериан, настаивавший на проведении полноценного парада с предварительным построением, согласился на предложенный вариант, «оговорив, однако, что он вместе со мной будет стоять на трибуне и приветствовать проходящие части». «В 16.00 я и генерал Гудериан поднялись на невысокую трибуну. За пехотой пошла моторизованная артиллерия, потом танки. На бреющем полете пронеслось над трибуной десятка два самолетов. Гудериан, показывая на них, пытался перекричать шум моторов:

— Немецкие асы! Колоссаль! — кричал он.

Я не удержался и тоже крикнул в ответ:

— У нас есть лучше!

— О, да! — ответил Гудериан без особой радости.

Потом опять пошла пехота на машинах. Некоторые из них, как мне показалось, я уже видел. Очевидно, Гудериан, используя замкнутый круг близлежащих кварталов, приказал мотополкам демонстрировать свою мощь несколько раз…»^[397] Кстати сказать, вопреки распространенным мифам^[398], это был единственный советско-германский парад^[399].

23 сентября у Видомля, занятого германскими частями, произошли следующие события. В 16 часов конный разъезд разведбатальона 8-й стрелковой дивизии был обстрелян пулеметным огнем 6 немецких танков. «В результате обстрела были убиты 2 и ранены 2 человека и убиты 3 лошади… В ответ на это из бронемашин разведбатальона был открыт огонь по германским танкам, ответным огнем разбит один германский танк и уничтожен экипаж, после чего со стороны германских войск была выпущена красная ракета, обозначающая, что перед нами находятся части германской армии. При выяснении причин обстрела у германского командования было дано объяснение: „Произошла ошибка, думали поляки, приносим искренние сожаления по поводу случившегося“. В 23 часа немцы ушли из Видомля. 24 сентября войска армии очищали занятую территорию от мелких групп польских войск. 143-я стрелковая дивизия и 32-я танковая бригада заняли Малорита, где взяли в плен до 6 тыс. польских военнослужащих. Соединения 23-го стрелкового корпуса достигли района Антополь — Городец, а 8-я стрелковая дивизия переправилась через р. Западный Буг у Бреста. С 25 сентября 8-я и 143-я дивизии были подчинены управлению 23-го стрелкового корпуса, а 52-я стрелковая дивизия вела бой с 78-м польским пехотным полком в районе Дрогичина.

На следующий день 4-й армии был подчинен 6-й кавкорпус. К 18 часам 26 сентября соединения 6-го кавкорпуса вошли в Высоке-Мазовецк, оказавшийся практически полностью сожженным немцами. По свидетельству местных жителей, во время прохождения частей вермахта через город был убит немецкий солдат. Немцы предложили выдать им виновного, но он так и не был найден. Тогда немцы из пушек зажигательными снарядами прямой наводкой ударили по городу. Вспыхнул пожар, тушить который местному населению немцы не дали и расстреливали тех, что пытался это делать. В итоге в городе уцелело всего 10 домов и церковь, а из 5 тыс. жителей осталось всего 1 тыс. К вечеру 27 сентября кавдивизии достигли берега р. Западный Буг у Нур, Цехановец, а в 19.30 28 сентября вышли в район Соколув-Подляски. Тем временем к вечеру 26 сентября 8-я стрелковая дивизия заняла Бяла-Подляску и Янув-Подляски, 143-я дивизия форсировала Буг у Кодень, а 52-я дивизия вступила в Малорита, где со следующего дня перешла в подчинение 15-го стрелкового корпуса 5-й армии Украинского фронта.

В 24 часа 27 сентября командир 23-го стрелкового корпуса издал приказ № 011/оп, согласно которому требовалось к 12 часам 28 сентября выслать представителей с отрядом для приема городов Седльц и Лукув. „Высланные представители должны в корректной форме потребовать от представителей немецкой армии освободить 29.9 города Седльц, Лукув и предупредить, что Красная армия эти пункты 29.9 займет, если даже они и не будут полностью освобождены частями немецкой армии. Конфликтов с немецкой армией избегать, но требовать увода немецких войск настойчиво и с полным достоинством как подобает представителям Великой Непобедимой Рабоче-Крестьянской Красной армии“^[400].

В 8 часов 29 сентября передовые отряды войск 23-го стрелкового корпуса заняли линию Соколув-Подляски — Седльц — Лукув, где в 18 часов были остановлены. В Седльц вступили разведывательный, танковый и один стрелковый батальоны, а в Лукув один стрелковый батальон и артиллерийский дивизион 8-й стрелковой дивизии. На левом фланге корпуса 143-я стрелковая дивизия 29–30 сентября севернее и северо-восточнее Парчева вела бой с частями оперативной группы „Полесье“, отходившими от Влодавы на запад. В 16.30 у Боянув в три км северо-западнее Вохынь подошедшие 3 немецкие бронемашины открыли огонь по саперному батальону 143-й стрелковой дивизии. После короткой перестрелки огонь был прекращен. „Выбросив флаг, офицер, подъехав к линии обороны, перед командованием 143-й сд извинился. Офицер свое продвижение на восток мотивировал тем, что граница СССР с Германией проходит по р. Буг, а поэтому имеют приказ о выдвижении на восток“. 30 сентября авиаразведка донесла, что мелкие группы противника движутся от Влодавы на север, и против них на линию Пищац — Кодень были выдвинуты основные силы 6-й стрелковой дивизии. На следующий день дивизия продвинулась на юг до линии Домачево — Вишнице, где была остановлена^[401].

К 29 сентября войска Белорусского фронта продвинулись до линии Щучин — Стависки-Ломжа-Замбрув- Цехановец- Косув-Ляцки-Соколув-Подляски-Седльц- Лукув — Вохынь. 1 октября командующий 4-й армией комдив Чуйков издал приказ, которым требовал „при передовых отрядах иметь по одному командиру штаба и политотдела для ведения переговоров с немецкими войсками. При ведении переговоров от немецких войск требовать: до 5.10 линию Соколов — Седльц-Лукув-Вохынь не переходить. Причину нашей задержки на этом рубеже объяснять: 1. Наших войск много перешло на западный берег р. Буг. 2. Мосты через р. Буг очень плохие, разбитые германской авиацией и разрушены поляками, что задерживает отход частей. О всех переговорах срочно доносить в штарм. Без разрешения Военного совета с линии Соколов-Седльц-Лукув — Вохынь не уходить. В случае угрозы немцев приводить части в боевой порядок и доносить мне. Командиру 29-й тбр произвести разведку путей от Бреста до линии передовых отрядов и быть в полной боевой готовности для поддержки стрелковых и кавалерийских частей“^[402].

На Украинском фронте войска 5-й армии 23 сентября возобновили продвижение на запад. На северном фланге наступали соединения 15-го стрелкового корпуса. В 00.30 24 сентября разведбатальон 45-й стрелковой дивизии вступил в Любомль. Из опросов населения выяснилось, что 20 сентября в город вошли германские войска, разоружившие польский гарнизон. Часть оружия немцы вывезли, а часть раздали населению для организации милиции. 21 сентября немцы покинули город, а на следующий день группа польских войск совершила налет на город, разогнала и обезоружила милицию, убив 7 милиционеров, а в 11 часов 23 сентября на перегоне Любомль — Ягодин обстреляла поезд и забрала паровоз. Горючее в городе отсутствовало, а продовольствие было вывезено германскими войсками. В 14.30 25 сентября 36-я танковая бригада, форсировав р. Западный Буг, достигла Холма (Хелма) и, сконцентрировав силы, атаковала город. После ряда боевых столкновений с польским гарнизоном, часть которого ушла в сторону Красностава, в 14 часов 26 сентября город был занят. Около 8 тыс. польских военнослужащих попали в плен, а трофеями советских войск стали 7 тыс. винтовок, 1250 револьверов, 40 пулеметов, 10 орудий, 14 автомашин и 1,5 тыс. лошадей.

26-27 сентября 36-я танковая бригада оставалась в Холме, ожидая подхода стрелковых частей 15-го корпуса, которые 25–26 сентября форсировали Западный Буг. 28 сентября 36-я танковая бригада выступила в направлении Люблина, но когда она достигла в 12 часов Пяски, оказалось, что город занят германскими войсками. В 10 часов 29 сентября советские делегаты прибыли в Люблин для переговоров об отводе германских войск, которые должны были к вечеру оставить город. Однако выяснилось, что германское командование не собирается отводить войска, ожидая приказов из Берлина. К 29 сентября соединения 15-го стрелкового корпуса вышли на фронт Влодава-Пугачув-Пяски, где были остановлены.

30 сентября в 12.30 над расположением 44-й стрелковой дивизии пролетел самолет с немецкими опознавательными знаками, который в 42 км юго-восточнее Люблина обстрелял расположение 1-го батальона 146-го стрелкового полка и 179-го гаубичного артполка. В результате было ранено 8 советских военнослужащих.

Южнее наступали соединения 8-го стрелкового корпуса, которые сломили слабо организованное сопротивление противника на Западном Буге и 24 сентября после двухчасового боя заняли Грубешув. Дальнейшее продвижение проходило достаточно спокойно — попадались лишь мелкие группы польских войск. 25 сентября был занят Замосць и после дневки соединения корпуса 26 сентября двинулись на Билгорай и Красныстав. 44-я стрелковая дивизия вошла в контакт с 8-й германской пехотной дивизией и заключила с ней соглашение о занятии Красноброда и движении на Рудки. Возобновившиеся дожди размыли дороги, что вызвало новые трудности с подвозом снабжения. После дневки войска 28 сентября продолжали движение на Красник. В тот же день 8-му стрелковому корпусу были переданы прибывшая в Замосць З8-я танковая бригада и достигшая Комарова 14-я кавдивизия. К 14 часа 29 сентября войска 8-го корпуса вышли на фронт Ольшанка-Кшо-нов-Тарновка-Закржев, где были остановлены распоряжением командующего 5-й армией за № 022^[403].

Начавшийся 22 сентября отвод германских войск на запад был использован отдельными отрядами польских войск для прорыва в Венгрию в 20-километровой полосе, разделявшей вермахт и Красную армию. 21–23 сентября части 7-го и 8-го армейских корпусов 14-й германской армии столкнулись с группой генерала Домб-Бернацкого. В развернувшихся боях германские части вновь потеснили поляков на восток, а 23 сентября даже обратились к командованию 6-й советской армии с предложением помочь им в разгроме поляков. Однако советское командование не спешило ввязываться в чужие бои. Тем более что, когда войска 6-й армии с 25 сентября возобновили продвижение на запад и соединения 2-го кавкорпуса вместе с 24-й танковой бригадой вступили в Жолкев, а к 26 сентября продвинулись до района Рава-Русска-Немиров — Магеров, они так и не встретили никакой крупной польской группировки. 27 сентября корпус продолжая движение в направлении Любачув- Рудка и не имел встреч с противником. На следующий день 14-я кавдивизия была направлена на Томашув, Замосць и передана в состав 5-й армии. Остальные войска 2-го кавкорпуса вышли в район Буковина — Добча — Дзикув и выставили дозоры на р. Сан. 24-я танковая бригада 28 сентября достигла Цешанува.

Тем временем 25 сентября 38-я танковая бригада была отправлена через Жолкев на Сокаль, куда прибыла в 14 часов 26 сентября и была передана в состав 5-й армии. Войска 17-го стрелкового корпуса 25 сентября также выступили к демаркационной линии и достигли района Янов — Добростаны.

27 сентября они вступили в Яворов, а 28 сентября — в Любачув. К вечеру следующего дня дивизии 17-го стрелкового корпуса вышли в район Буковина — Добча — Тарногруд и сменили части 2-го кавкорпуса на охране реки Сан. 99-я стрелковая дивизия 17-го стрелкового корпуса в 9 часов 29 сентября вступила в Перемышль и начала его прием у германского командования. К 29 сентября войска 6-й армии вышли на среднее течение р. Сан от Билгорая до Перемышля^[404].

В полосе 12-й армии сводные группы 13-го стрелкового корпуса в 16.30 22 сентября вступили в только что оставленный германскими войсками Стрый, а 24 сентября вошли в Дрогобыч. 23 сентября 23-я танковая бригада в 20 часов вышла к Бориславу, занятому германскими войсками; 24 сентября советские войска начали продвижение на запад, приняв у немцев Дрогобыч и Борислав. 25-й танковый корпус был накануне у Комарно выведен в резерв Украинского фронта и далее не продвигался. 4-й кавкорпус, пройдя через Дрогобыч, 26 сентября достиг района Сутковице — Висковице — Лановице — Вережница, где в 21 час, на основании разведданных, получил приказ подготовиться к боям с польской кавгруппой под командованием генерала В. Андерса, находящейся в лесах севернее Райтеровице. По решению командира корпуса 32-я кавдивизия продолжала движение на Добромиль, Хырув, а 34-я кавдивизия, 26-я танковая бригада и 18-й танковый полк 32-й кавдивизии остались на месте, ожидая подхода поляков. В 6.30 27 сентября 26-й и 27-й уланские полки группы Андерса атаковали 148-й кавполк в Сутковице, однако встреченные артогнем и контратакой, вновь отошли на опушку леса. В ходе трехчасового боя противник потерял 300 человек убитыми, 200 пленными, 4 орудия и 7 пулеметов. На следующий день группа была рассеяна, но генерал Андерс с несколькими офицерами скрылся. Тем временем 32-я кавдивизия в середине дня 28 сентября вступила в Хырув и Конюв, где после небольшого боя пленила остатки 25-го уланского полка. С вечера 28 сентября войска 4-го кавкорпуса приступили к охране границы от Перемышля до Мшанец.

Действовавший южнее 5-й кавкорпус 24–25 сентября наряду с продвижением на запад начал прочесывание предгорий Карпат. В 17 часов 26 сентября 16-я кавдивизия заняла Турку, а 9-й кавполк дивизии прибыл на станцию Бескид, занятую, как оказалось, 23 сентября венгерскими войсками. Попытка контакта с венграми вызвала с их стороны обстрел из ручного оружия. Ответный артиллерийский огонь советских бронемашин привел к прекращению стрельбы и отходу венгерских солдат в железнодорожный туннель на границе. По сведениям местных жителей, туннель был заминирован, ситуация на этом участке границы с Венгрией была нормализована после переговоров^[405]. 28 сентября 5-й кавкорпус вышел к верховьям р. Сан и на границу с Венгрией. В тот же день в районе Свидника был взят в плен комендант Брестской крепости генерал бригады К. Плисовский, а 30 сентября в плен попал и генерал Андерс^[406].

Таким образом, войска Украинского фронта к исходу 29 сентября находились на линии Пугачув — Пяски — Пиотркув — Кржемень — Билгорай — Перемышль — верховья р. Сан. Следовало прочесать занятую территорию и ликвидировать отдельные отряды и группы польских войск, которые в основном стремились прорваться в Венгрию или Румынию. Наиболее серьезные проблемы возникли у советских войск, действовавших в Полесье. Дело в том, что там находилась польская оперативная группа „Полесье“ (около 18 тыс. человек), сформированная из пограничных частей, жандармерии, мелких гарнизонов и моряков Пинской флотилии под командованием генерала Клеэберга, которая отходила на запад^[407]. Тем временем переданная из Белорусского в Украинский фронт 52-я стрелковая дивизия 27 сентября продвигалась севернее Припяти от Кобрина на Влодаву, достигнув к вечеру района Малорита. В 16 часов 411-й танковый батальон и 54-й противотанковый дивизион заняли Шацк, взяв в плен 429 польских военнослужащих. 28-й отдельный саперный батальон в это время продвигался к Влодаве, на подступах к которой он был обстрелян и, потеряв несколько раненых, стал отходить.

Утром 28 сентября в Шацк явился гражданин, сообщивший, что в лесу юго-восточнее города эскадрон поляков хочет сдаться в плен. Не проверив эту информацию, 411-й танковый батальон двинулся колонной и в дефиле озер Люцемер и Круглое был обстрелян артиллерией противника, потеряв 7 человек. В этот момент штаб дивизии двигался разделенным на колонны, что, конечно, порождало проблемы со связью. Атакованные советские части, не имея связи с командованием дивизии, стали отходить. В ночь на 29 сентября поляки вновь заняли Шацк. 28 сентября 58-й стрелковый полк и разведбатальон 52-й стрелковой дивизии на перешейке между р. Западный Буг и озером Пулемецкое вступили в бой с группой противника, имевшей в своем распоряжении большое количество станковых и ручных пулеметов и ручных гранат. Узнав о ранении комдива, призванные по мобилизации солдаты стали разбегаться по лесу, и лишь небольшой отряд силой до 100 кадровых солдат при поддержке артиллерии смог остановить противника, вынудив его к отступлению.

В результате ночного боя части противника у Мельники силой до полутора батальонов были 112-м стрелковым полком окружены и к 8 часам 29 сентября сдались. В то же время 411-й танковый батальон, ведший бой за овладение Шацком и стремившийся выйти в тыл противнику через дефиле озер Черное и Люцемер, был расстрелян противотанковыми орудиями. Бои, продолжавшиеся до следующего дня, показали, что личный состав 52-й стрелковой дивизии, привыкший к относительно спокойному продвижению по территории Западной Белоруссии, оказался не готов к ожесточенному сопротивлению противника. Действуя в лесисто-болотистой местности, подразделения дивизии зачастую не имели связи друг с другом и практически никак не управлялись. Лишь к 9 утра 29 сентября командованию дивизии удалось навести порядок в частях. Все это привело к затягиванию боев и непомерно высоким потерям. 81 человек был убит (в том числе командир 411-го танкобата капитан Насенюк) и 184 ранены (в том числе командир дивизии полковник И. Руссиянов), было подбито 5 танков Т-26, 2 Т-38, 2 трактора и 3 противотанковых орудия. Были взяты в плен 1 100 польских военнослужащих, на поле боя противник оставил 524 трупа, трофеями советских войск стали 500 винтовок, 34 пулемета, 60 тыс. патронов, 4 вагона снарядов и 23 ящика взрывчатки. Остатки польской группы около 16.30 30 сентября переправились через р. Западный Буг^[408].

Стремясь оказать помощь 52-й стрелковой дивизии, командир 15-го стрелкового корпуса выслал в направлении Влодавы 253-й стрелковый полк и подвижной отряд 45-й стрелковой дивизии. В 22 часа 30 сентября отряд выступил из района Завадов по шоссе на Влодаву. В 4.50 1 октября танковая рота разведбатальона, двигавшаяся в составе подвижного отряда впереди 253-го стрелкового полка, достигла южной окраины Вытычно, где была встречена огнем двух противотанковых орудий, в результате чего 2 танка Т-37 были выведены из строя (один танк сгорел, на другом танке был сбит колпак; от экипажей танков осталось по 1 человеку).

Высланный в 5.30 в разведку кавэскадрон разведбатальона, получивший задачу установить состав противника, занимающего Вытычно, достиг западной и восточной окраины Вытычно, где был встречен сильным огнем до 7 станковых пулеметов противника, организовавшего оборону на северо-восточном берегу озера Вытыцке, южной окраине Вытычно и южной опушке рощи восточнее Вытычно. Станковые и ручные пулеметы были установлены и замаскированы на стогах сена, деревьях, в окнах домов, а также на специально заготовленных лодках на озере Вытыцке. 18 противотанковых орудий были установлены на южной окраине Вытычно, и весь узкий перешеек между оз. Вытыцке и Вытычно находился под сильным обстрелом. Указанный район оборонялся противником, силой до 2000 человек, состоявших из различных подразделений пограничников, жандармов и офицеров, оказывавших упорное сопротивление и переходящих в контратаки. Командир 253-го стрелкового полка по выяснении обстановки принял следующее решение:

а) 1-м стрелковым батальоном наступать на восточную окраину Вытычно, в дальнейшем на Старый Майдан;

б) 2-м стрелковым батальоном наступать по шоссе между оз. Вытыцке и Вытычно и по овладении перешейком наступать на Метелка;

в) танковому батальону атаковать противника вдоль шоссе, содействуя наступлению 1-го и 2-го стрелковых батальонов;

г) кавэскадрону разведбатальона в пешем строю атаковать в направлении Вытычно в промежутке между 1-м и 2-м стрелковыми батальонами;

д) дивизионом 45-го артполка из района Господский Двор — Черников подавить огневые точки противника в районе Вытычно и поддержать атаку подразделений.

В 7.00, выполняя поставленную задачу, подразделения пошли в атаку. Кавэскадрон разведбатальона и 1-й стрелковый батальон, наступая на Вытычно, в 9.00 овладели Вытычно и захватили в плен около 400 человек… 2-й стрелковый батальон, наступая по восточному берегу оз. Вытыцке в направлении Метелка, был встречен сильным артпулеметным огнем. Огонь велся с лодок, плавающих по озеру. Батальон, выйдя на открытое место, понес большие потери… и успеха не имел. Командир полка отвел 2-й стрелковый батальон на юго-западную окраину Вытычно для приведения в порядок, после чего ему была поставлена задача наступать по западному берегу оз. Вытыцке на Вулька Вытыцка, с задачей не допустить отхода противника на запад.

1-й стрелковый батальон, выполняя задачу, в 13.00 овладел Старым Майданом и продолжал наступать через лес на Метелки. По достижении 1-м стрелковым батальоном восточной опушки рощи (западнее Старого Майдана) противник силою до роты перешел в контратаку; произошла штыковая схватка, в результате которой уничтожено 170 человек противника.

В 14.45, после уничтожения контратакующего противника, перед фронтом 253-го стрелкового полка наметился отход противника в северо-западном направлении. Подразделения 253-го стрелкового полка перешли в преследование. В 17.00 41-я разведывательная авиаэскадрилья штурмовала отходящие колонны противника по дороге Песя Воля — Сосновица. По данным местных жителей, отходящие колонны и обозы противника под действием авиации разбежались в панике, махали большими платками, бросали боеприпасы и оружие в оз. Белок…

16-й стрелковый полк 87-й стрелковой дивизии, находившийся в резерве командарма в г. Холм, получил задачу выступить в направлении Влодава и в 21.30 30 сентября прошел исходный пункт — перекресток дорог на северо-западной окраине Холма. В 14.30 1 октября по достижении перекрестка дорог восточнее Люта, через прибывшего на самолете представителя штабкора-15, полк получил задачу двигаться в западном направлении на Люта — Зджарка — Козак, Колаче и далее на Песя Воля, с задачей совместно с 253-м стрелковым полком уничтожить группировку противника в районе оз. Вытыцке — Песя Воля. Выполняя поставленную задачу, полк в 18.00 достиг района Сухава — Колаче — Козаки, где им было захвачено 500 человек пленных, в числе которых было 150 офицеров. 16-й стрелковый полк установил связь с 253-м полком. Потери 253-го стрелкового полка с приданными частями составили: 31 человек убитыми, 101 ранеными, выведен из строя 1 танк Т-37. Потери противника: убиты — 380, пленено около 1 тыс. человек. Трофеями советских войск стали 400 винтовок, 8 пулеметов, 4 орудия^[409].

Чуть ранее, 29 сентября, в полосе Белорусского фронта в районе Рудня — Радче — Яблонь части 143-й стрелковой дивизии натолкнулись на крупный отряд поляков из той же группы „Полесье“. Разведбатальон дивизии в ночь на 29 сентября двинулся из Вишнице на Яблонь и Парчев. Не заметив противника, батальон был практически в упор обстрелян малокалиберной артиллерией и пулеметами. Сразу же было выведено из строя 3 танка и 3 грузовика, личный состав залег в придорожных канавах. Начавшуюся панику командиру батальона капитану Малышеву и комиссару Брежневу удалось прекратить. Разведбатальон перешел к обороне и около 2.30 известил о случившемся штаб дивизии. Ему на помощь были высланы стрелковая рота и взвод противотанкового дивизиона. Тем временем противник отошел на юго-запад, но с востока на разведбатальон натолкнулся другой польский отряд, с которым завязался бой. Тогда из состава 635-го стрелкового полка на помощь были двинуты 1-й батальон и 1-й дивизион 287-го артполка. В Рудне подразделения 635-го полка были обстреляны противником. Тогда командир полка майор Шварев двинул туда отряд из состава 3-го батальона. Пока стрелковые подразделения продвигались на Яблонь, разведбатальон отошел на север и вышел из боя.

Около 18 часов советские части атаковали засевшего в Яблоне противника, но польская кавалерия предприняла контратаку, и красноармейцы отошли на исходные позиции. Тогда, подтянув все наличные силы, Шварев в 23 часа вновь атаковал Яблонь. На флангах действовали ударные отряды а в центре вместо танков использовались бронированные тягачи Т-20. В результате боя ночью 30 сентября Яблонь была занята, а от преследования отходящего противника отказались, расположившись на ночлег в поле около села. В 2 часа ночи 30 сентября 1-й батальон 635-го стрелкового полка был атакован конницей противника. Отбив атаку и сосредоточив силы, 1-й, 3-й батальоны и дивизион 287-го артполка в 3 часа сами перешли в контратаку и после упорного боя в 10 часов вновь вступили в Яблонь. После этого противник стал отходить в сторону Парчева, хотя отдельные столкновения продолжались до вечера. В 12 часов вызванная авиация бомбила отходящие польские колонны.

Тем временем в 7 часов в районе Грабово — Милянов в наступление на Парчев с севера перешел и 487-й полк дивизии. В 16 часов советская авиация бомбила противника, а в 16.30 полк двумя батальонами двинулся в наступление, заняв Милянов. Однако на опушке леса южнее Копии разведдозоры 2-го батальона не заметили противника, который, подпустив батальон практически вплотную, обрушил на него сильный ружейно-пулеметный огонь. Поскольку комполка в ходе наступления потерял связь с артдивизионом, то не смог поддержать 2-й батальон огнем, что привело к его отходу на север. Поэтому пришлось отойти и 3-му батальону. В ночь на 1 октября польские части отошли на юго-запад, а советские части получили приказ 4-й армии перейти к обороне на достигнутых рубежах. Более того, командование корпуса посчитало, что противник будет стараться прорваться на Бялу-Подляску, и приказало 143-й стрелковой дивизии перейти к обороне на достигнутом рубеже, а 151-му стрелковому полку 8-й стрелковой дивизии — занять оборону на южных подступах к Бяла-Подляска. Советские потери в этих боях составили 36 человек убитыми, 41 ранеными и 9 были пленены, 3 танка, 3 автомашины, 4 пулемета и 1 орудие. Были взяты в плен 189 польских военнослужащих, на поле боя насчитали 20 трупов противника, а советскими трофеями стали 14 винтовок, 4 лошади и 1 походная кухня^[410].

В то же время южнее части 140-й стрелковой дивизии 36-го стрелкового корпуса, вошедшего в состав 5-й армии Украинского фронта, 30 сентября в районе юго-восточнее Янува вели переговоры с группой польских войск о сдаче Красной армии. В 22 часа при переходе от Кржеменя 1-й батальон 445-го стрелкового полка был обстрелян ружейно-пулеметным огнем. Развернувшись, батальон вступил в бой, продолжавшийся до 1 часа ночи 1 октября. За это время было отбито три атаки противника, но подход 3-го батальона 637-го стрелкового полка и танкового батальона решил исход боя в пользу советских войск, которые потеряли 3 человек убитыми и 5 ранеными. С 1 по 5 октября 140-я стрелковая и 14-я кавалерийская дивизии в лесах у Билгорая разоружали кавгруппу польских войск под командованием полковника Т. Зеленевского. Всего в плен были взяты 12 408 человек, трофеями советских войск стали 12 229 винтовок, 728 пулеметов, 64 орудия, 5662 тыс. патронов и большие запасы военного имущества^[411].

Таблица

Группировка советских войск к 2 октября 1939 г.[412]
Фронты	Армии	Корпуса	Дивизии и бригады
Белорусский	3-я А	10-й СК	5, 50, 115-я СД
		3-й СК	139-я, 150-я СД

Продолжение табл.
Фронты	Армии	Корпуса	Дивизии и бригады
Белорусский		3-й КК 15-й ТК	7-я, 36-я КД 2-я, 27-я тбр, 20-я мбр
			25-я тбр
	11-я А	16 й СК	2, 27, 100-я, 164-я СД 22-я тбр
	10-я А	5-й СК 11-й СК	4, 13, 121-я СД 29, 64, 145-я СД 4-я КД, 6-я, 21-я тбр
	4-я А	23-й СК 24-й СК 6-й КК	55-я, 143-я СД 6, 8, 33, 122-я СД 6-я, 11-я КД 29-я, 32-я тбр
	113-я СД
Украинский 7-й СК, 14-й СК	5-я А	15-й СК 8-й СК	45-я, 52-я, 87-я СД 44-я, 81-я СД 60-я СД, 36-я, 38-я тбр
	6-я А	6-й СК 17-й СК 2-й КК	7, 41, 140-я СД 96, 97, 99-я СД 3, 5, 14-я КД, 24-я тбр 26-я тбр

Продолжение табл.
Украинский	12-я А	49-й СК 4-й КК	23-я, 62-я СД 32-я, 34-я КД 80-я СД, 23-я тбр
	Армейская кавгруппа	5-й КК	9-я, 16-я КД
		25-й ТК	4-я, 5-я тбр, 1-я мбр
		13-й СК	58, 72, 146-я СД
		27-й СК	25, 131, 141-я СД
		36-й СК	135, 169, 176-я СД
		37-й СК	124, 130, 187-я СД 30-я СД, 10, 14, 49-я тбр

К началу октября 1939 г. состав Белорусского и Украинского фронтов значительно увеличился за счет сосредоточения дополнительных сил из внутренних округов (см. таблицу). С учетом войск 4-го стрелкового корпуса (10-я, 84-я, 126-я стрелковые и 24-я кавалерийская дивизии), находившегося с 30 сентября по 6 октября в подчинении 7-й армии, а затем возвращенного в состав Белорусского фронта, и войск 13-й армии (35-й стрелковый корпус в составе 15-й, 51-й и 95-й стрелковых дивизий) Украинского фронта, развернутой на границе с Румынией, фронты объединяли 56 стрелковых, 13 кавалерийских дивизий, 18 танковых и 2 моторизованные бригады общей численностью 2 421 300 человек, 5467 средних и тяжелых орудий, 6096 танков и 3727 самолетов»^[413]. Из них в 3-й армии насчитывалось 131 252 человека, 884 орудия, 975 танков, 178 бронемашин и 6612 автомашин^[414]. В 11-й армии — 93 634 человека, 881 орудие, 368 танков, 24 бронемашины и 4823 автомашины^[415]. В 4-й армии — 146 461 человек, 1374 орудия, 771 танк и бронемашина, 5789 автомашин^[416].

Москва-Берлин: II

Тем временем 23 сентября Риббентроп сообщил в Москву о готовности прибыть на переговоры и запросил удобное для этого время. Советское правительство предложило 27–28 сентября, и, учитывая настроения правящих кругов Англии и Франции относительно «линии Керзона», уже вечером 25 сентября Сталин и Молотов передали Шуленбургу предложение обсудить на будущих переговорах передачу в советскую сферу интересов Литву, а взамен они были готовы отказаться от части Варшавского и Люблинского воеводств до Буга. Сталин сказал, что если немцы согласны на это, то «СССР немедленно возьмется за решение проблемы прибалтийских государств, в соответствии с протоколом от 23 августа, и ожидает в этом деле полную поддержку со стороны германского правительства»^[417].

В 18.00 27 сентября в Москву прибыл Риббентроп. Первая беседа со Сталиным и Молотовым проходила с 22.00 до 1.00 в присутствии Шуленбурга и Шкварцева. В ходе переговоров по вопросу окончательного начертания границы на территории Польши Риббентроп, ссылаясь на то, что Польша была «полностью разбита немецкими вооруженными силами» и Германии «не хватает в первую очередь леса и нефти», выразил надежду, что «Советское правительство сделает уступки в районе нефтерождений на юге в верхнем течении реки Сан. Того же самого ожидало бы немецкое правительство и у Августов и Белостока, так как там находятся обширные леса, очень важные для нашего хозяйства. Ясное решение этих вопросов было бы очень полезно для дальнейшего развития германо-советских отношений». Кроме того, Риббентроп подтвердил, что Германия, как и прежде, готова «осуществить точное разграничение» территории Польши.

Со своей стороны Сталин, сославшись на опасность разделения польского населения, что могло породить волнения и создать угрозу обеим государствам, предложил оставить территорию этнографической Польши в руках Германии. Относительно германских пожеланий об изменении линии государственных интересов на юге Сталин заявил, что «в этом отношении какие-либо встречные шаги со стороны Советского правительства исключены. Эта территория уже обещана украинцам…» «Моя рука, — сказал Сталин, — никогда не шевельнется потребовать от украинцев такую жертву». Однако в качестве компенсации Германии были предложены поставки до 500 тыс. тонн нефти в обмен на поставки угля и стальных труб. Относительно уступок на севере Сталин заявил, что «Советское правительство готово передать Германии выступ между Восточной Пруссией и Литвой с городом Сувалки до линии непосредственно севернее Августова, но не более того». Тем самым Германия получит северную часть Августовских лесов. В итоге территориальный вопрос свелся к двум вариантам. Согласно первому, все оставалось, как было решено 23 августа. Согласно второму, Германия уступала Литву и получала за это области восточнее Вислы до Буга и Сувалки без Августова^[418].

Докладывая в Берлин о результатах переговоров, Риббентроп, оценив варианты решения территориального вопроса, отмечал, что не может определить, какой из них более выгоден Германии. За первый вариант говорит, по его мнению, то, что «имея в руках Литву, мы расширим на северо-востоке немецкую колонизационную зону». Против этого говорит то, что раздел польского населения может создать возможность трений между Германией и СССР. За второй вариант говорит то, что присоединение всего польского населения исключает политические интриги для нарушения германо-советских отношений и дает возможность решить национально-политическую проблему по усмотрению Германии. Против этого можно возразить, что таким образом СССР освобождается от международной польской проблемы. Риббентроп просил Гитлера до 12.00 германского времени 28 сентября сообщить ему о предпочтительном варианте, иначе он будет вынужден решать сам^[419].

На следующий день с 15 до 18.30 в Кремле проходила вторая беседа, в ходе которой выяснилось, что Гитлер в целом одобрил второй вариант решения территориального вопроса. После этого началось обсуждение линии проведения границы. Сталин «согласился с соответствующим перенесением границы на юг» в Августовском лесу. Советская сторона отказалась от территории в междуречье Нарева и Буга восточнее линии Остров — Остроленка, а германская чуть передвинула границу на север в районе Равы-Русской и Любачува. Долгая дискуссия вокруг Перемышля не привела к каким-либо результатам, и город остался разделенным на две части по р. Сан. В ходе последнего раунда переговоров с 1.00 до 5.00 29 сентября был подготовлен и подписан договор о дружбе и границе между СССР и Германией. Согласно этому соглашению, устанавливалась граница «между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства» (ст. 1). Эта граница признавалась окончательной, и отвергалось вмешательство третьих держав в это решение (ст. 2); стороны должны были заняться государственным переустройством присоединенных территорий (ст. 3) и рассматривали это переустройство как «надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами» (ст. 4)^[420].

Кроме договора были подписаны конфиденциальный протокол о переселении немцев, проживавших в сфере советских интересов, в Германию, а украинцев и белорусов, проживающих в сфере германских интересов, в СССР, и два секретных дополнительных протокола. В одном из них стороны брали на себя обязательства не допускать «никакой польской агитации» и сотрудничать в деле ее пресечения. В соответствии с другим протоколом, Литва отходила в сферу интересов СССР в обмен на Люблинское и часть Варшавского воеводства, передававшихся Германии. После же принятия советским правительством мер по обеспечению своих интересов в Литве часть литовских территорий на юго-западе страны должна была отойти к Германии^[421]. Позднее, 4 октября, в Москвебыл подписан протокол с описанием границы от р. Игорка до Ужокского перевала^[422], содержание которого было 5 октября доведено до сведения войск Белорусского и Украинского фронтов телеграммой начальника Генштаба № 090^[423]. Советский Союз получил территорию в 196 тыс. кв. км. (50,4 % территории Польши) с населением около 13 млн человек.

28 сентября оба правительства сделали совместное заявление: «После того как Германское Правительство и Правительство СССР подписанным сегодня договором окончательно урегулировали вопросы, возникшие в результате распада Польского государства, и тем самым создали прочный фундамент для длительного мира в Восточной Европе, они в обоюдном согласии выражают мнение, что ликвидация настоящей войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой стороны, отвечала бы интересам всех народов. Поэтому оба Правительства направят свои общие усилия, в случае нужды в согласии с другими дружественными державами, чтобы возможно скорее достигнуть этой цели. Если, однако, эти усилия обоих Правительств останутся безуспешными, то таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны Правительства Германии и СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах»^[424]. Германское руководство стремилось этим заявлением продемонстрировать советско-германскую «дружбу», оказать давление на Англию и Францию и принудить их прекратить войну, хотя было ясно, что консультации никого ни к чему не обязывают. Кроме того, Риббентроп и Молотов обменялись письмами по экономическим вопросам^[425]. В 12.40 29 сентября Риббентроп вылетел в Берлин.

Реакция Запада

Начавшаяся война в Европе и действия Красной армии в Польше после 17 сентября 1939 г. не улучшили советско-английских и советско-французских отношений, ухудшившихся после подписания договора о ненападении с Германией, который был воспринят английским и французским руководством как поражение их внешнеполитической стратегии. Вместе с тем, не желая подтолкнуть СССР к дальнейшему сближению с Германией, Англия и Франция не стали обострять проблему советского вмешательства в германо-польскую войну, а попытались уточнить советскую позицию относительно войны в Европе. Уже 18 сентября французский премьер-министр Э. Даладье спрашивал у советского посла, берет ли СССР украинское и белорусское население под свой вооруженный протекторат временно или Москва намерена присоединить эти территории к СССР^[426]. В Англии и Франции было широко распространено мнение, что ввод советских войск в Польшу имеет антигерманскую направленность, и это может привести к усилению напряженности в советско-германских отношениях.

В Лондоне опасались, что Москва может вступить в войну на стороне Берлина, поэтому советское заявление о нейтралитете в европейской войне было воспринято там с удовлетворением. 18 сентября на заседании английского правительства было решено, что, согласно англо-польскому соглашению, Англия связана обязательством защищать Польшу только в случае агрессии со стороны Германии. Поэтому было решено «не посылать России никакого протеста». И хотя англо-французская пресса позволяла себе довольно резкие заявления, официальная позиция Англии и Франции свелась к молчаливому признанию советской акции в Польше^[427]. Тем не менее западные союзники попытались получить более подробный ответ из Москвы о намерениях СССР. 20 сентября Франция повторила свой запрос^[428]. 23 сентября 1939 г. Лондон запросил советское правительство, готово ли оно ответить на английское предложение о торговых переговорах, или его соглашение с Германией «делает такие переговоры вообще бесцельными?» Английское руководство также интересовалось, «как мыслит себе Советское правительство будущее Польши? В частности, является ли существующая демаркационная линия временной военной мерой, или же имеет более постоянное значение?», а также насколько изменились принципы советской внешней политики?^[429]

27 сентября, в день, когда в Москву вновь прибыл Риббентроп, до сведения английского руководства был доведен ответ из Москвы, согласно которому СССР соглашался на ведение торговых переговоров с Англией. Что касалось судьбы Польши, то советское руководство считало, что «нынешняя демаркационная линия не представляет, конечно, государственной границы между Германией и СССР. Судьба Польши зависит от многих факторов и противоположных сил, учесть которые в настоящее время нет пока возможности». Естественно, Москва подчеркнула, что принципы советской внешней политики не изменились, а советско-германские отношения «определяются пактом ненападения»^[430]. Случайно ли, что подписанный в ночь на 29 сентября советско-германский договор о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г., как справедливо отметил В.Я. Сиполс^[431], вопреки своему названию определил не границу между Германией и СССР, а границу между их «обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства»? Не исключено, что ни Берлин, ни Москва не хотели подписывать официальный документ, в котором был бы зафиксирован раздел Польши между ними.

Это позволило показать Англии и Франции, что СССР не претендует на национальные польские территории, а его действия носят потенциально антигерманский характер. В целом Англия приняла советскую позицию, и 17 и 27 октября до сведения СССР было доведено, что Лондон хочет видеть этнографическую Польшу скромных размеров и не может быть никакого вопроса о возврате ей Западной Украины и Западной Белоруссии^[432]. Вообще на Западе многие считали, что СССР не участвовал в разделе Польши, так как западные районы Украины и Белоруссии не являлись польскими территориями, и проблема восстановления Польши была связана только с Германией. Соответственно, Англия и Франция посоветовали польскому правительству в эмиграции не объявлять войну СССР^[433]. В Лондоне и Париже обозначилось два внешнеполитических курса в отношении Москвы. Один из них рассматривал СССР как главного противника западных союзников, для нанесения ущерба которому были хороши все средства, а второй исходил из необходимости первоначального разгрома Германии, что требовало привлечения Москвы к антигерманскому фронту любыми возможными способами.

В любом случае западные союзники были заинтересованы в провоцировании напряженности в советско-германских отношениях. Кроме того, англо-французская пропаганда активно использовала тезис о «красной опасности» для Европы^[434].

Помимо пропагандистского нажима на СССР, Англия и Франция, сделавшие ставку на экономическое удушение Германии за счет пресечения ее внешней торговли, стали отказываться от выполнения советских заказов вплоть до конфискации уже готовой продукции. По мнению Лондона и Парижа, это должно было затруднить советское экономическое содействие Германии, а кроме того, как справедливо отметил в выступлении на 6-й сессии Верховного Совета СССР Молотов, «у англо-французских правящих кругов сорвались расчеты насчет использования нашей страны в войне против Германии, и они ввиду этого проводят политику мести в отношении Советского Союза»^[435]. 6 сентября Англия опубликовала список предметов торговли, которые она будет рассматривать как контрабанду, а 11 сентября заявила о намерении досматривать суда нейтральных стран с целью поиска контрабанды в Германию. Понятно, что задержки и аресты советских и зафрахтованных СССР судов не способствовали улучшению англо-советских отношений. В ответ на торговую дискриминацию СССР также сократил свои поставки в Англию и Францию. Однако Англия, заинтересованная в получении советского леса, 18 сентября предложила обменять его на задержанные советские заказы. В итоге 11 октября было заключено советско-английское соглашение об обмене советского леса на каучук и олово^[436].

В ходе начавшейся войны на море английские ВМС быстро выяснили, что часть германских судов укрылась в Мурманске. Понятно, что вскоре в Баренцевом море появились и английские корабли, имевшие целью перехватить немецкие в момент их выхода в нейтральные воды. Однажды командир одной из береговых батарей советского Северного флота открыл огонь по двум английским эсминцам, которые, по его мнению, находились в советских территориальных водах. Поставив дымовую завесу, эсминцы вышли из-под огня советских дальнобойных орудий в открытое море. Впрочем, никакой ноты протеста со стороны Англии не последовало: видимо, корабли и в самом деле зашли в советские территориальные воды, или же находились буквально на их кромке. Кроме того, советское военно-морское командование опасалось появления англо-французской эскадры в Черном море. Поэтому Черноморский флот вел напряженную разведку на подступах к Одессе и Севастополю. Помимо воздушной разведки на подступах к этим советским портам, румынскому порту Констанца, болгарским Варна и Бургас, у о. Змеиный и у входа в Босфор 17 сентября были развернуты на позициях советские подводные лодки. Всего в море выходили 10 подводных лодок, но никакого реального противника у моряков-черноморцев так и не появилось^[437].

К новой границе: 1-14 октября

Новая советско-германская договоренность была тут же доведена до войск, действовавших в Польше. В 8.00 29 сентября штабы Белорусского и Украинского фронтов получили распоряжение № 625 об остановке войск на достигнутых рубежах не позднее 18.00^[438]. В приказе войскам Белорусского фронта № 15/оп от 30 сентября 1939 г. давалось примерное описание границы, установленной договором от 28 сентября, и указывалось, что примерно с 5 октября намечается начать отвод войск, находящихся «к западу от установленной и указанной линии границы». Командующий фронтом приказывал «теперь же начать отвод всех обозов, транспортов и машин к востоку от границы, без ущерба для нормального питания войск». Разрешалось «вывезти из районов, расположенных к западу от границы, военное имущество, орудия, пулеметы, винтовки, боеприпасы, а также танки, бронемашины, автотранспорт и горючее. Необходимо перегнать на восток от границы весь подвижной состав, для чего спешно погрузить в вагоны военное, подчеркиваю ВОЕННОЕ, имущество и немедленно направить на нашу территорию». Требовалось наметить районы, рубежи и маршруты отвода войск и «организовать безотказную связь с отводимыми частями, с тем, чтобы всегда точно знать их положение»^[439].

Аналогичные приказы были отданы и Военным советом Украинского фронта, на основании которых, например, штаб 15-го стрелкового корпуса в 12 часов 1 октября издал приказ № 02с с указанием новой линии советско-германской границы. Также приказывалось «немедленно приступить к эвакуации имущества в своих границах. Вывоз военного имущества произвести скрытно, без шума, не создавая впечатления о массовой эвакуации, и закончить работу 3.10.39. Вывозить только военное имущество, не трогая имущества, не относящегося к военному». Всех военнопленных предписывалось немедленно эвакуировать по железной дороге с соответствующей охраной и питанием в лагерь Кривин^[440]. Как указывалось в приказе 5-й армии № 007 от 30 сентября, следовало эвакуировать железнодорожный состав, грузы из железнодорожных пакгаузов, хлеб из элеваторов, помещичьи гурты скота и продовольствия, конные заводы и фермы, продукцию сахарных заводов, весь автотранспорт, все трофейное имущество (оружие, горючее, обозно-вещевое, химическое имущество и имущество связи, продовольствие и т. п.)^[441].

Кроме того, начались новые переговоры военных представителей сторон. «2 октября 1939 года в 15 часов 50 минут состоялась беседа Народного Комиссара Обороны СССР Маршала Советского Союза тов. Ворошилова и Начальника Генерального штаба РККА Командарма 1 ранга тов. Шапошникова с представителями Германского военного командования в лице генерала Кестринга, полковника Ашенбреннера и подполковника Кребса, которые пришли к следующему соглашению.

§ 1. Части Красной армии, остановившиеся на линии, достигнутой к 18 часам 29 сентября 1939 года, начиная с утра 5 октября 1939 года отводятся на линию р. Игарка-Рзадовы-р. Волкушанка-д. Чарны Бруд- Щебра — Топилувка, далее на границе Восточной Пруссии до р. Писса — восточный берег р. Писса до ее устья-восточный берег р. Нарев до деревни Островы (у Остроленка) — Трошин — Стыленги — Соколове — Ростки-восточный берег р. Буг до деревни Ростки до устья р. Солокия — южный берег р. Солокия до Поддубце, далее от Поддубце на Любыча-Кролевска-Сандст — Залуже — Воля Олещицка — Синява, далее восточный берег р. Сан до ее истоков, включая Ужокский перевал.

Все пункты, перечисленные настоящей статьей, остаются за частями Красной армии.

§ 2. Части Красной армии, находящиеся западнее линии, указанной в 1-м параграфе настоящего протокола, начиная с утра 5 октября 1939 года отводятся с таким расчетом, чтобы, делая каждый день переход примерно в 20 км, закончить свой отход:

а) на государственную границу северо-западнее Гродно к 8 октября вечером;

б) г. Сувалки освободить к вечеру 5 октября и 6 октября передать его представителям местного германского командования;

в) на государственную границу северо-восточнее г. Острова к вечеру 8 октября;

г) на р. Буг западнее г. Дрогичин к вечеру 9 октября;

д) на линию р. Буг от Кристинополь до Тересгюль западнее Бреста к вечеру 11 октября.

§ 3. Движение войск обеих армий должно быть организованно так, чтобы имелась между передовыми частями Германской армии и хвостом колонн Красной армии дистанция в среднем до 25 км.

Обе стороны организуют свое движение с таким расчетом, что части Германской армии выходят:

а) на линию р. Буг от Кристинополь до Тересполь (западнее Бреста) — к 12 октября вечером;

б) на р. Буг западнее Дрогичин — к 10 октября вечером;

в) на государственную границу северо-восточнее г. Острова — к 9 октября вечером;

г) к г. Сувалки — 6 октября вечером;

д) на государственную границу северо-западнее Гродно — к 9 октября вечером.

§ 4. Все вопросы, могущие возникнуть при передаче Красной армией и приеме Германской армией пунктов, городов и т. п., разрешаются представителями обоих сторон на месте, для чего на каждой основной магистрали движения обеих армий Командованием выделяются специальные делегаты.

Командование Красной армии принимает необходимые меры в городах и местах, которые переходят к частям Германской армии, к их сохранности, и обращается особое внимание на то, чтобы города, местечки и важные военные оборонительные и хозяйственные сооружения (мосты, аэродромы, казармы, склады, железнодорожные узлы, вокзалы, телеграф, телефон, электростанции, подвижной железнодорожный состав и т. п.), как в них, так и по дороге к ним, были бы сохранены от порчи и уничтожения до передачи их представителям частей Германской армии.

§ 5. При отводе войск Красной армии, авиация Красной армии может летать только до линии арьергардов колонн частей Красной армии и на высоте не выше 500 метров, авиация Германской армии при движении на восток колонн Германской армии может летать только до линии авангардов колонн Германской армии и на высоте не выше 500 метров. По занятии обеими армиями линии, указанной в § 1-м настоящего протокола, авиация обеих армий не перелетает указанной линии»^[442]. В 20.40 2 октября в войска поступила директива наркома обороны № 083, излагавшая советско-германский протокол, продублированная соответствующими приказами Военных советов фронтов^[443].

В 23.30 2 октября командующий Белорусским фронтом Ковалев отправил в Москву следующую просьбу: «Установленная граница по р. Буг у г. Брест-Литовска крайне невыгодна для нас по следующим причинам: город Брест границей делится на две части — западный обвод фортов достается немцам; при близости границы невозможно использовать полностью богатейший казарменный фонд в г. Бресте; железнодорожный узел и сам город будут находиться в сфере пулеметного огня; переправы на р. Буг не будут прикрыты необходимой территорией. Замечательный аэродром у Малашевичи достанется немцам. Командующий фронтом просит пересмотреть границу в районе Брест-Литовска», оставив за СССР часть территории на западном берегу реки^[444]. На следующий день из Москвы пришел ответ, что «граница у Бреста установлена соглашением и менять ее невозможно»^[445]. Но, чтобы сохранить за собой всю Брестскую крепость, советские войска запрудили Буг и взорвали перемычки крепостного рва. В итоге вода пошла по обводному каналу перед Тереспольским укреплением, и этот канал советский представитель выдал немцам за русло р. Буг, по которому и была проведена граница^[446].

Заключение советско-германского договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. и новое военно-политическое положение в Восточной Европе привело к новым оценкам обстановки личным составом Красной армии. Шок от событий 17 сентября уже прошел, и теперь в среде военнослужащих стали раздаваться совершенно другие голоса.

Ожидая сведений о переговорах в Москве, бойцы высказывали следующие мысли: «Жаль, если придется возвращаться — хочется идти вперед», «Что будет с населением, если мы оставим эти районы?», «Неужели придется опять отходить к Бугу? Трудящиеся опять будут под гнетом помещиков и капиталистов и над ними будет фашистская расправа», «Варшава раньше принадлежала России и надо взять ее». Конечно, новое направление политработы имело свои результаты. Так, красноармеец 96-го стрелкового полка Пашковский считал, что «партия и правительство правильно решили об отводе наших войск за р. Западный Буг, нас теперь никто не сможет обвинить, что мы использовали освободительную войну для захвата чужой территории». Сотрудник химического управления РККА военинженер 2-го ранга Петров также считал, что «граница проведена с учетом всех моментов и она правильна. К СССР отошли Западная Белоруссия и Западная Украина. Нельзя было делить польский народ между двумя странами». Но были и другие настроения. Красноармеец 96-го стрелкового полка Насибулин был недоволен: «Шли, шли вперед, а теперь идем назад, ведь украинцев и белорусов и здесь много. Почему мы не могли бы и их освободить?». Красноармеец 283-го стрелкового полка Рудавка задавался вопросом: «Почему это так, что была намечена граница по р. Висла, а теперь по р. Буг? Не есть ли это уступка СССР Германии?»^[447].

Помощник командира 14-го стрелкового полка Шепланов считал, что «напрасно наше правительство уступает этому прохвосту, нападет он на нас». Начальник связи 9-го гаубичного артполка Шелехов: «Жаль, что части отходят к новой границе, кусочек хороший». По мнению заместителя политрука Неверова, «все ничего, но Варшаву отдали — это тяжелая потеря»^[448]. Работник 3-го отдела артиллерийского управления РККА майор Володин заявил: «Я заражен красным империализмом: нам нужно захватить Варшаву»^[449]. Преподаватель военно-воздушной академии РККА полковник Плешаков полагал, что «теперь мы, освободив Белоруссию и Украину, должны будем подумать о выходе к Балтийскому морю, тем более что в Литве тоже есть бывшие белорусские территории, теперь можно нажимать и на Румынию, она быстро отдаст Бессарабию»^[450]. Схожие мысли высказал сотрудник 2-го отдела 5-го управления РККА майор Герасимов: «Ограничиваться только Западной Белоруссией и Западной Украиной не следует. Необходимо во что бы то ни стало обеспечить за СССР площадь хотя бы [до] Висл[ы]. Варшава тоже должна быть наша, ведь это слово русское. Сейчас наступил благоприятный момент, чтобы вернуть назад всю территорию, отнятую у нас несколько лет тому назад»^[451]. «Мне кажется, — заявил младший командир из 60-й стрелковой дивизии Растягаев, — что здесь неладно что-то, мы много уступили Германии»^[452]. Красноармеец из отдельного батальона связи 13-го стрелкового корпуса Кулибаба задавался вопросом: «Когда же мы прокорректируем границу с Румынией, а ведь и Бессарабию нужно освободить»^[453].

Младший командир из 208-й авиабазы Сиванко считал, что «правительство сделало неверно, отдало город Вильно Литве. Бойцы и командиры свою кровь проливали, а теперь все отдали»^[454]. По мнению преподавателя Академии Генштаба комбрига С.Н. Красильникова, «Город Вильно возвращать Литве не стоит, надо на этой территории создать Литовско-Советскую Республику, а потом присоединять всю Литву»^[455]. Профессор Академии Генштаба комдив Д.М. Карбышев полагал, что «сейчас наше положение такое, что можем делать, что захотим, такие государства, как Эстония, Латвия и Литва должны быть включены в состав какого-либо большого государства. Давно доказано, что маленькие страны самостоятельно существовать не могут и являются только причиной раздора»^[456]. Сотрудник химического управления РККА капитан Ревельский задавался вопросом: «Интересно, как будет теперь решаться вопрос с Литвой? Видимо, Литва здорово боится и, вероятно, Англии и Франции служить больше не будет. Не мешало бы теперь ликвидировать Эстонию, Литву, Латвию, чтобы они не мешали всякими интригами СССР и вместе с тем мы имели бы порты на Балтийском море»^[457]. По мнению сотрудника Генштаба Светлова, «нужно занять территории Эстонии, Латвии и Литвы, так как это территория наша»^[458]. Как видим, военнослужащие довольно быстро сориентировались в новой обстановке и вслух высказали то, о чем официальная пропаганда, естественно, умалчивала. Собственно, именно поэтому их высказывания были отнесены в разряд «нездоровых».

Здесь следует остановиться на отношении местного населения к пришедшим советским войскам. Как свидетельствуют документы, например, 87-й стрелковой дивизии, «во всех населенных пунктах, где проходили части нашей дивизии, трудящееся население встречало их с великой радостью, как подлинных освободителей от гнета польских панов и капиталистов, как избавителей от нищеты и голода». То же мы видим и в материалах 45-й стрелковой дивизии: «Население везде радо и встречает Красную армию как освободительницу. Крестьянин села Острожец Сидоренко заявил: „Скорее бы установилась Советская власть, а то 20 лет польские паны сидели на наших шеях, высасывали из нас последнюю кровь, а теперь наконец пришло время, когда нас Красная армия освободила. Спасибо тов. Сталину за освобождение от кабалы польских помещиков и капиталистов“»^[459].

На митинге в с. Молотьково 50-летний крестьянин говорил: «Мы жили 20 лет под гнетом польских панов, но мы никогда не переставали думать о том, что наши братья-украинцы, живущие в великой Советской стране, придут и освободят нас от польского панского ига. И вот это освобождение принесла нам Красная армия 17 сентября с.г. Спасибо командующему Красной армией т. Ворошилову. Спасибо Советскому правительству, всему советскому народу за наше освобождение». Выступивший там лее сельский учитель сказал: «Мы 20 лет учили детей буржуазному польскому дурману. Хотя нам и запрещалось слушать радио из Советского Союза, но мы его слушали и знали, что делается в великой Советской стране, как живут трудящиеся, как учат там детей. Мы надеялись, что придет время и наши дети и наш народ будут жить также счастливо и радостно, как они живут в великой Советской стране. Да здравствует великий непобедимый Советский Союз!»^[460].

На митинге в Новой Вилейке 70-летний рабочий Беккер сказал: «Мы двадцать лет ожидали Красную армию. Мы все время смотрели на Восток и ждали, когда придут наши товарищи и помогут нам освободиться от жестокого гнета. Сегодня мы этого дождались». В деревне Плитаницы крестьянка Корнилова заявила: «Я рада до слез, что к нам пришли товарищи. Пропадом пропадите паны! Мы тоже хотим жить как люди». Ее поддержали все присутствовавшие, а другой крестьянин сказал: «Да, как не скрывали паны правду о большевиках, но мы знали и знаем, что Ленин и Сталин дали народу счастливую жизнь»^[461].

24 сентября священник Дмитрий Павелко из с. Городно Любомльского повята написал стихотворение «Захидна Украина до Великой Советской России»:

Такие же настроения наблюдались и в полосе действия Белорусского фронта, где местное население заявляло: «Не ожидали мы такого освобождения, если бы не Советский Союз, нам так бы и пришлось помереть, не увидев свободу». На митинге в Глубоком 76-летняя местная жительница заявила: «Спасибо, дорогие товарищи, спасибо товарищу Сталину. Мы вас ждали 20 лет и вот теперь дождались долгожданных гостей. Теперь мы вместе с вами будем уничтожать поработителей. Спасибо, товарищи». Понятно, что более радушно встречали советские войска жители самых восточных районов Польши. По мере продвижения на запад политорганы отмечали более спокойные настроения, но и там трудящиеся были рады приходу Красной армии^[463].

Узнав, что скоро советские войска будут отведены на восток, местное население западного берега Буга выражало «исключительное сожаление по поводу оставления Красной армией занятых населенных пунктов. В селе Дорогуча крестьянин-середняк Сотока Иван заявил: „Когда в наших селах были немцы, они забирали у нас коров, кур, гусей и продовольственные продукты. У помещиков они не трогали ничего. Теперь, когда пришли части Красной армии, то у нас абсолютно ничего не взяли. Мы Красную армию любим и за нею пойдем куда угодно“^[464]. В полосе действия 8-й стрелковой дивизии местные жители просили: „Дорогие товарищи, вы от нас не уходите навсегда, мы сделаем все для того, чтобы вы были скоро у нас обратно“^[465]. В Цешануве население, узнав о передаче этой территории Германии, массами осаждало советские части с просьбами взять их с собой в СССР: „Только вы можете сохранить нашу жизнь и наших детей. Наше будущее там, где Красная армия, где Сталин“. Уже с 30 сентября местные жители задавали вопросы о возможности эвакуироваться в Советский Союз.

2 октября Политуправление Украинского фронта издало директиву об организации эвакуации населения через местные временные управления. В 1.30 3 октября Политуправления Белорусского и Украинского фронтов получили директиву Политуправления РККА № 0271, в которой сообщалось, что нарком обороны дал указание пропустить через определенные пункты на территорию СССР желающих эвакуироваться. Беженцев следовало размещать в селах и городах, эвакуацию провести так, чтобы она не мешала движению войск. „Никакой агитации за уход населения с освобождаемой нами и занимаемой немцами территории не допускать“. В тот же день в 17 часов командующие фронтов получили аналогичный приказ наркома обороны № 084. Эвакуировались члены временных управлений, народные милиционеры и активисты. Однако желающих уехать в СССР было много больше, и они сами двинулись на восток. Многие ехали с родственниками и знакомыми на своих подводах, трофейных и войсковых автомашинах. Только за 6–7 октября во временных управлениях на территории восточнее Западного Буга зарегистрировалось 7 тыс. семей (около 20 тыс. человек). Для них были организованы специальные пункты приема эвакуированных с питанием и медицинским обслуживанием. Размещение крестьян в селах проходило легко, тогда как с размещением горожан возникали проблемы. В целом по 5-й и 6-й армиям было эвакуировано почти 42 тыс. человек, однако среди польского населения 28 человек изъявили желание уйти на западный берег Буга^[466].

До 5 октября советские войска занимались эвакуацией трофеев с территории, расположенной западнее установленной линии. К сожалению, общие размеры этих трофеев неизвестны. Так, только войска 5-й армии вывезли за р. Западный Буг 64 паровоза, 70 пассажирских, 1130 крытых вагонов, 534 платформы, 609 углярок, 104 цистерны и различных грузов (артимущество, сахар, овес, зерно, мука, спирт, железнодорожные материалы, конный завод, руда, железо, уголь, кокс, скот и т. п.) общим объемом 2174 вагона^[467]. Из Седльце было эвакуировано 110 паровозов, 137 классных и 1515 товарных вагонов, доставлено „много ценных грузов“. Соединения 6-го кавкорпуса взяли за Бугом 494 лошади, в основном англоарабских полукровок^[468]. Всего же военными трофеями Красной армии, как было официально объявлено, стали свыше 900 орудий, свыше 10 тыс. пулеметов, свыше 300 тыс. винтовок, более 150 млн патронов, около 1 млн снарядов и до 300 самолетов^[469]. Из них войска Украинского фронта захватили 657 орудий и минометов, 5242 пулемета, 131 232 винтовки и карабина, 20 млн патронов, 117 450 снарядов и мин, 110 100 ручных гранат^[470]. Кроме того, польский речной флот потерял на р. Припять 51 военный корабль и свыше 113 вспомогательных судов^[471]. В плен были взяты 454 700 польских военнослужащих (в это число вошли не только солдаты и офицеры Войска Польского, но и полицейские, жандармы и все лица, захваченные с оружием в руках), из них войска Белорусского фронта взяли в плен 60 202, а Украинского — 394 498 человек^[472].

Как отмечал 20 сентября в своем донесении Сталину из войск 4-го кавкорпуса начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1 ранга Л.З. Мехлис, „польские офицеры, кроме отдельных групп, потеряв армию и перспективу убежать в Румынию, стараются сдаться нам по двум мотивам:

1) Они опасаются попасть в плен к немцам и 2) Как огня боятся украинских крестьян и населения, которые активизировались с приходом Красной армии и расправляются с польскими офицерами. Дошло до того, что в Бурштыне польские офицеры, отправленные корпусом в школу и охраняемые незначительным караулом, просили увеличить число охраняющих их, как пленных, бойцов, чтобы избежать возможной расправы с ними населения“^[473].

Причем в какой-то момент пленных оказалось так много, что нарком обороны своим распоряжением № 75928 от 25 сентября приказал „военнопленных крестьян Западной Украины и Западной Белоруссии, если они представят документы, удостоверяющие, что они действительно были мобилизованы поляками, разрешается освободить“^[474]. Однако освобожденные военнопленные забили дороги, поэтому уже 28 сентября телеграммой начальника штаба Украинского фронта № 457 до сведения войск доводился приказ командующего войсками фронта: „Распоряжение об освобождении военнопленных-крестьян Западной Украины и Западной Белоруссии ОТМЕНИТЬ. Всех военнопленных тщательно учитывать и направлять на этапно-пересыльные пункты НКВД. Указания об использовании военнопленных будут даны дополнительно“. Требовалось „принять все меры к задержанию всех военнопленных, бредущих самостоятельно по дорогам и находящихся еще в городах на свободе, брать под стражу и направлять в эшелонах, или походным порядком. Организовать питание военнопленных. Свяжитесь с местными управлениями, чтобы они помогли в вылавливании скрывающихся офицеров в городах и местечках“^[475].

С 5 по 12 октября советские войска были отведены за линию новой границы. Из Сувалкского выступа на демаркационную линию к 16 часам 9 октября были отведены части 16-го стрелкового корпуса. „Отвод частей корпуса проходил точно по плану“, „никаких инцидентов к конфликтов с немцами за время отхода наших войск не было, кроме преждевременного прихода немцев в Сувалки и споров за отдельные населенные пункты на границе (Жилины, Чарны Бруд, Яблоньска, Иванувка), которые были ликвидированы в частных переговорах на месте и официальных переговорах в Сувалках — 9.10.39“.

Сувалки были переданы вермахту 6 октября. Войска 10-й армии в 22 часа 5 октября двинулись на восток и к вечеру 6 октября эвакуировались за р. Западный Буг, оставив Косув и Малкина-Гурна. Дольше продолжался отвод 4-й армии: Седлыде и Лукув были переданы немцам 6 октября, Бяла-Подляска — 10 октября, а полностью советские войска ушли за Буг в 16 часов 12 октября. В полосе 5-й армии на Влодаву двинулись части 4-й пехотной дивизии вермахта, а 9 октября в Холм вступили войска 27-й пехотной дивизии. Причем пока в городе не было ни советских, ни германских войск, 7 октября местные польские активисты „произвели погромы и грабежи, есть убитые из состава рабочей милиции и революционно настроенных рабочих“. К вечеру 13 октября германские войска вышли к демаркационной линии на всем ее протяжении^[476].

Ныне взаимное передвижение советских и германских войск 5-13 октября 1939 г. обрастает фантастическими подробностями. Так, С.З. Случ утверждает, что „для ускорения переброски высвободившихся дивизий германское командование обратилось к командованию РККА с просьбой о пропуске частей вермахта в Германию через советскую территорию. Такое разрешение было им дано с утра 6 октября 1939 г. В течение двух недель до 20 октября, немецкие войска сокращенным путем направлялись в Германию, чтобы как можно скорее отправиться на Запад“^[477]. Интересно, где же это находились германские войска, что им было быстрее попасть в Германию через советскую территорию? Уж не в Индии ли? Любой знающий географию Восточной Европы скажет, что там такое физически невозможно. Однако формулируя свое утверждение, С.З. Случ сослался на один архивный документ Украинского фронта. Что ж, обратимся и мы к этому архивному делу, где имеется несколько относящихся к данному вопросу документов.

Действительно, в 23.10 5 октября начальник Генштаба Шапошников и военком Генштаба Гусев направили командующему войсками Украинского фронта распоряжение: „Ввиду просьбы германского главного командования нарком обороны приказал разрешить с утра 6 октября продвижение германских частей по шоссе и железной дороге через Сенява в северо-восточном направлении через госграницу на германскую территорию и по шоссе Ярослав — Олешица-Цешанов также на германскую территорию. Через местных делегатов урегулировать все вопросы, связанные с этим продвижением, наблюсти… и соблюсти, чтобы не было перекрещивания колонн с нашими войсками. Получение и исполнение подтвердить“^[478].

В 1.30 6 октября начальник штаба Украинского фронта комдив Н.Ф. Ватутин приказал командующим 5-й и 6-й армий: „Ввиду просьбы германского командования нарком обороны приказал разрешить с утра 6 октября продвижение германских войск через Сенява по шоссе в северо-восточном направлении на Тарноград и по шоссе Ярослав — Олешинцы [Олешица] — Цешанув на германскую территорию. Командарму-6 через своих делегатов урегулировать все вопросы, связанные с этим продвижением, чтобы не получилось перекрещивания колонн. Поставить германскому командованию условие к исходу 8.10 не продвигаться далее рубежа Цешанув — Юзеров — Шебрешин. Командарму-5 отход 140 сд спланировать так, чтобы к исходу 8.10 она отошла за линию границы на участке Любыча — Любачув“^[479].

Тогда же состоялся разговор по прямому проводу Ватутина с неназванным представителем командования 6-й армии (вероятно, с командующим Голиковым — М.М.). „„Прошу доложить комбригу Ватутину, правильно ли я понял передачу приказа наркома полковником Даниловым, что завтра германские войска будут проходить по расположению 96-й и 97-й дивизий из Синява на Тарноград, из Ярослава на Олежище [Олешица]? Докладываю: такое движение их нам невыгодно. Прошу разрешить им завтра, 6.10, двигаться только из Синява на Тарноград и после того [как] 96 сд будет отведена на государственную границу Олежиаде (Олешица) — Молодыча, 7.10 дать им двигаться из Ярослава на Олежище (Олешица). Тогда 96 сд будет отведена в свой район Краковец. Прошу доложить лично тов. Ватутину и мне сообщить результат“.

— У аппарата комдив Ватутин.

— Тов. комдив, прошу прочитать то, что я передал на ленте, и дать мне указание. Жду.

— Приказ наркома вы поняли правильно. Нарком обороны разрешил пропустить немцев 6.10. Если вы сможете договориться с немцами о движении их из Ярослава только 7.10, то против этого возражений нет. Если же немцы будут настаивать на движении 6.10, то на это необходимо пойти. Принять меры к тому, чтобы не было перекрещивания колонн, и освободить районы, выяснить места остановок немцев и не допустить перемешивания их с нашими частями. Все.

— Тов. комдив, я вас понял и выполню точно все.

— Примите меры, чтобы немедленно передать распоряжение войскам. Проконтролируйте выполнение и установите более тесную связь с представителями немецкого командования. Все.

— От нас будут командированы два штабных командира для урегулирования с немцами. Поедут полковник Гусев и майор Шишов. Все.

— Хорошо. До свидания“^[480].

И последний документ. В 9.00 9 октября оперативный дежурный Генштаба РККА майор Гунеев запрашивал: „Сообщите, проходили ли немецкие войска 8.10 по нашей территории с направлением от Ярослав на северо-восток. Жду оперсводку у аппарата“^[481].

Таким образом, имеющиеся документы не подтверждают версию С.З. Случа. Из них следует, что советское командование было готово пропустить германские части в направлении р. Западный Буг уже 6 октября, то есть сразу же вслед за отходящими на юго-восток соединениями Красной армии, по территории, которая в соответствии с советско-германским договором от 28 сентября закреплялась за Германией. Единственной советской территорией, по которой должны были пройти части вермахта, являлся выступающий на запад район между р. Сан и Цешанув. Продвижение вермахта по этой территории было отложено до 8 октября. Однако проходили ли там германские войска из этих документов как раз и остается неизвестным. Тем более никакого отношения к переброске германских войск на Западный фронт это передвижение вермахта на юго-восток оккупированной немцами Польши не имело, да и выход германских войск на советско-германскую демаркационную линию завершился 13 октября. Переброска же войск вермахта на Запад началась еще 20 сентября, и к 16 октября туда уже прибыло 3 штаба армейских корпусов, 11 пехотных, 2 горнопехотные и 1 моторизованная дивизии. Туда же еще 29 сентября прибыл штаб 4-й армии, 5 октября — штабы группы армий „Север“ и 10-й армии, 19 октября — штаб 8-й армии, 20 октября — штабы 14-й армии и группы армий „Юг“, а 25 октября — штаб 3-й армии^[482].

После отвода Красной армии за линию новой границы, которая с 16 октября была передана под охрану пограничным войскам НКВД, и размещения войск на присоединенной территории 31 октября 1939 г. начальник Генштаба приказал „в период с 10 ноября по 31 января с/г произвести рекогносцировку новой приграничной полосы в пределах от бывшей советско-польской границы до новой границы с Германией… Рекогносцировку произвести по следующей программе:

1. Проверить состояние железнодорожных узлов и выгрузочных станций (выгрузочное устройство станций, число путей, тупиков, пропускная способность, выходные и подъездные пути, средства связи, складские помещения и их емкость, возможность дополнительного расширения и оборудования).

2. Наметить и отрекогносцировать возможные районы сбора войск после их выгрузки (состояние дорог от станций выгрузки до районов сбора, мосты и дефиле, условия размещения и маскировки, средства связи).

3. Проверить узлы связи как в пунктах расположения штабов, так и в районах наиболее выгодных для сосредоточения и развертывания войск (оборудованность, наличие проводов, обеспеченность специалистами, время, необходимое для установления связи с отдельными пунктами, меры по усилению существующих средств связи).

4. Отрекогносцировать:

а) все значительные реки и водные преграды, состояние мостов и переправ;

б) лесные массивы;

в) естественные топографические рубежи;

г) наиболее выгодные районы сосредоточения войск.

5. Проверить наличие складов, емкость и их оборудование.

6. Поверить производственную мощность местных хлебозаводов и хлебопекарен.

7. Отрекогносцировать наиболее важные грунтовые участки.

8. Отрекогносцировать аэродромы, базы и их состояние и возможность перебазирования… Обработанные материалы рекогносцировки с вашими выводами выслать в Генеральный штаб Красной армии к 1 февраля 1940 года“^[483].

Изнанка войны

Здесь следует остановиться на еще одной стороне Польской кампании Красной армии, связанной с различными воинскими преступлениями советских военнослужащих. По мнению некоторых авторов, „самосуды, мародерство и грабежи как проявления классовой борьбы не только не преследовались, но и поощрялись“^[484]. Для того, чтобы разобраться в этом сложном вопросе, обратимся к документам Военного трибунала Украинского фронта.

21 сентября курсант отдельного зенитного эскадронаармейской кавгруппы Харченко произвел обыск у учительницы села Добровляны и забрал у нее двое часов и велосипед, за что был приговорен к расстрелу^[485].

21 сентября, разоружив польские войска, части 14-й кавдивизии отпустили солдат по домам, а офицеров и жандармов оставили до особого распоряжения в школе в Сасуве. В 19 часов пленные проникли в подвал школы, убили рабочего, охранявшего оружие, и открыли огонь из окон. Батальонный комиссар Пономарев с красноармейцами подавил восстание офицеров и, приехав в штаб 14-й кавдивизии, рассказал о случившемся. При этом он высказал мысль, что все офицеры и жандармы являются сволочью, которую нужно уничтожить. Под впечатлением услышанного, 22 сентября в селе Бошевицы 4 красноармейца под разными предлогами забрали из-под стражи народной милиции 4 пленных офицеров и расстреляли их. В итоге Военный трибунал осудил главного зачинщика этого преступления на 4 года лагерей, а соучастники получили по 3 года условно^[486].

22 сентября во время боев за Гродно около 10 часов командир взвода связи младший лейтенант Дубовик получил приказ отконвоировать 80–90 пленных в тыл. Отойдя на 1,5–2 км от города, Дубовик устроил допрос пленных с целью выявить офицеров и лиц, принимавших участие в убийстве большевиков. Обещая отпустить пленных, он добивался признаний и расстрелял 29 человек. Остальные пленные были возвращены в Гродно. Об этом было известно командованию 101-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии, но никаких мер в отношении Дубовика принято не было. Более того, командир 3-го батальона старший лейтенант Толочко отдал прямой приказ о расстреле офицеров^[487]. Потребовалось вмешательство армейского командования.

26 сентября было принято постановление Военного совета Украинского фронта „О случаях произвола и самочинства“, в котором были указаны конкретные факты расстрелов без суда и следствия, имевшие место 20–21 сентября. Так, начальник особого отдела 37-й стрелковой дивизии лейтенант госбезопасности Попов расстрелял дезертира красноармейца Антонюка. 20 сентября майор Покорный, заподозрив в группе идущих граждан неблагонадежных лиц, двух из них расстрелял. В Злочуве начальник особого отдела 2-го кавкорпуса Кобернюк расстрелял 10 заключенных, а прокурор корпуса Ильичев не воспрепятствовал этому, поверив заявлению Кобернюка о том, что у него есть указание командования. Военный совет фронта требовал „решительно пресечь какие бы то ни было формы произвола и особенно самочинные расстрелы. Органам НКВД и военной прокуратуры описанные выше факты тщательно расследовать и виновных привлечь к строжайшей ответственности“^[488].

В тот же день Военный совет фронта принял постановление „О случае мародерства и изнасилования со стороны красноармейца 59-го кавполка 14-й кавдивизии Фролова Егора Ефимовича“. В ночь на 21 сентября в Езерно Фролов задержал беженцев. Запугав их, он присвоил часть вещей и изнасиловал женщину. Фролов был осужден к расстрелу, и приговор приведен в исполнение^[489]. 27 сентября в 146-м стрелковом полку после перестрелки с группой польских солдат и захвата их в плен 15 солдат по приказу старшего лейтенанта Булгакова и старшего политрука Кольдюрина были расстреляны из пушки. Булгаков арестован, его дело передано в Военный трибунал^[490]. Командир взвода 103-го танкового батальона 22-й танковой бригады младший воентехник В.А. Новиков в районе Лентуны с целью грабежа убил из револьвера престарелую помещицу и ограбил ее дом. Пытаясь скрыть преступление, Новиков попытался убить красноармейца Пешкова. Военный трибунал приговорил Новикова к расстрелу^[491].

30 сентября Военный совет Украинского фронта издал директиву № 071, в которой потребовал от военного прокурора и трибунала „по-настоящему включиться в борьбу с мародерством и барахольством. Применять суровые меры наказания к мародерам и барахольщикам. Не тянуть следствия по делам мародеров. Проводить показательные процессы с выездом в части. Политорганам развернуть широкую разъяснительную работу среди красноармейцев. Вызвать по отношению к мародерам ненависть и презрение со стороны бойцов и командиров. Широко популяризировать среди военнослужащих и местного населения приговоры трибуналов с суровыми наказаниями мародеров“^[492]. На следующий день аналогичный приказ № 0041 издал и Военный совет Белорусского фронта^[493].

2 октября начальник политотдела 15-го стрелкового корпуса полковой комиссар Гольденштейн в приказе № 0042 отмечал, что, несмотря на неоднократные предупреждения, все еще имеют место такие аморальные явления, как мародерство, барахольство, самоуправство. Так, 28 сентября пулеметный взвод 61-го стрелкового полка 45-й стрелковой дивизии в районе Сенчица встретил группу обезоруженных польских солдат с 2 офицерами. Политрук Гордиенко и командир взвода Бондарчук приказали солдатам идти куда хотят (на что не имели права), а офицеров завели в лес и расстреляли, причем отняли у них 5 тыс. злотых, из которых в часть сдали лишь 600 злотых, а остальные присвоили. Полковой комиссар приказал политрука Гордиенко и комвзвода Бондарчука привлечь к судебной ответственности^[494].

2 октября политрук школы 131-го кавполка Бердников самочинно расстрелял семью помещика в количестве 6 человек, за что был осужден к расстрелу^[495]. 6 октября был осужден на 6 лет исправительно-трудовых лагерей младший политрук И.П. Загуральский (1914 года рождения) за убийство князя К.С. Любомирского в его доме, где князь оправлялся от ран^[496]. Были осуждены Военным трибуналом военком 81-го артполка Украинского фронта Минеев, расстрелявший 10 пленных офицеров, красноармеец 6-го кавкорпуса Белорусского фронта Флорук, организовавший расстрел 15 человек, задержанных местным комитетом, а также виновные в грабежах и присвоении трофейного имущества^[497].

В 16.43 12 октября командующие войсками Белорусского и Украинского фронтов получили приказ наркома обороны: „В случае занятия нашими войсковыми частями помещичьих усадеб особняки, замки и здания самой усадьбы, представляющие культурную и историческую ценность, не занимать и принять все меры к сохранению их в том виде, в каком они в данное время находятся. Войскам занимать жилые дома, конюшни и постройки, имеющиеся при усадьбах, не допуская никаких разрушений“^[498].

Всего же только с 15 сентября по 1 октября Военный трибунал Украинского фронта осудил 49 военнослужащих за контрреволюционные высказывания (2), грабежи и насилия над населением (16, из них 4 к расстрелу), дезертирство (16, из них 3 к расстрелу), неисполнение приказа (6), злоупотребление служебным положением (2), мародерство (3), халатность, сопротивление командиру (2), убийство по неосторожности (1) и нарушение правил караульной службы, сопровождавшееся грабежом (1 к расстрелу).

Тем не менее расследования продолжались. 8 октября 1939 г. военный прокурор 6-й армии военный юрист 1 ранга Нечнпоренко отправил письмо Сталину и Ворошилову: „Располагая данными особой политической и государственной важности, считаю своим партийным долгом сообщить Вам о разительных фактах грубейшего произвола и преступных действий со стороны целого ряда командно-политического состава частей, а особенно во 2-м конном корпусе, допущенных на территории боевых действий Западной Украины.

1. 21 сентября 1939 г. Военный совет 6-й армии в лице командующего комкора Голикова и члена Военного совета бригадного комиссара Захарычева, находясь в частях 2-го конного корпуса, вынес явно преступное постановление о производстве и порядке самосуда — расстрела 10 человек (фамилий в постановлении не указывается). На этом основании начальник особого отдела 2-го конного корпуса Кобернюк, отправившись в г. Злочув, произвел аресты разных служащих польской тюрьмы, полиции и т. д., как то Климецкого В.В., по должности нач. тюрьмы, Кучмировского К.Б., пом. нач. тюрьмы, Лукашевского М.С., вице городского прокурора. Плахта И. - чиновника побитового старосты и др. в количестве 10 человек, и всех этих лиц, в счет установленного Военным советом 6-й армии лимита, в здании тюрьмы расстрелял. При этом самосуде присутствовали рядовые служащие тюрьмы.

Проверкой установлено, что Военный совет 6-й армии свое решение о расстреле 10 человек без указания фамилий согласовал с нач. особого отдела фронта комиссаром 2-го конного корпуса Крайнюковым. После этого ими же была дана установка работникам особого отдела 2-й конного корпуса быстро арестованных, как врагов народа, расстреливать упрощенным порядком без суда, что и было сделано работниками особого отдела корпуса.

Это преступное решение Военного совета о самосудах быстро передалось в руководящие круги командиров и комиссаров соединений и частей 2-го конного корпуса, а это привело к тяжелым последствиям, когда ряд командиров, военкомов и даже красноармейцев, по примеру своих руководителей, начали производить самосуды над пленными, подозрительными задержанными и имели случаи (расправы) над мирными жителями кулацкого происхождения. За последние 10 дней военной прокуратурой армии было выявлено дополнительно к расстрелянным 10 чел. Властью Военного совета еще в этом же 2-м конном корпусе расстреляно в порядке самосуда до 20 человек…

Такое поведение руководящих работников частей содействовало широкому вовлечению красноармейцев и младших командиров в барахольство и мародерство и приводило к тому, что бойцы и командиры в каждом занятом городе толпами набрасывались в магазины, устраивали толкучки, создавали очереди и закупали в торговых лавках что попало и в большом размере таких вещей, которые не нужны для военнослужащего, как то: по несколько пар женской обуви, платьев и т. п.

Военная прокуратура, будучи вооруженной Сталинской Конституцией о своей независимости и решением ЦК и СНК от 17 ноября 1938 года, решительно и беспощадно вела борьбу со всеми вышепоименованными преступлениями, десятки военнослужащих были осуждены на разные сроки и даже к расстрелу, однако большого эффекта наши приговоры не давали, так как они своевременно и твердо не доводились нашим командованием армии до живого чувства бойцов, командиров и политработников.

Тов. Хрущев несколько раз лично предупреждал и учил наших руководителей 6-й армии, однако они, на мое мнение, много шумят, но реального в частях почти незаметно, так как и по сей день военная прокуратура выявляет подобные случаи мародерства, конфискации у крестьян продуктов, и порой крестьянам за отобранные продукты дают расписки с вымышленным наименованием войсковых частей, с неразборчивой подписью, и крестьяне при таком положении не знают, к кому предъявить претензию об оплате…

На основании изложенного я прошу Вашего решения и Вашего разбора обо всех изложенных мною безобразиях с тем, чтобы властью центра навести в нашей 6-й армии большевистский порядок и раз и навсегда положить конец изложенным мною ошибкам и преступлениям перед нашей родиной, творимым на территории Западной Украины“^[499].

Результатом этого письма стал приказ наркома обороны № 0059 от 10 ноября 1939 г.: „16 октября на имя тов. Сталина и мне поступило письмо военного прокурора 6-й армии тов. Нечипоренко о неправильных действиях некоторых лиц начальствующего состава во время военных событий на территории Западной Украины.

По моему приказанию Политическое управление Красной армии провело расследование и установило, что в 6-й армии во время военных действий имели место случаи расправы над офицерами и чинами полиции бывшего польского государства, а также над отдельными лицами из гражданского населения.

Военный совет 6-й армии в лице командующего армией комкора тов. Голикова и члена Военного совета бригадного комиссара тов. Захарычева не только не вел достаточной борьбы с этими проявлениями произвола, но и сам 20 сентября 1939 г. принял поспешное, необдуманное постановление.

Получив донесение о действиях банды, состоящей из жандармов, офицеров и польских буржуазных националистов, устроившей в тылу наших войск резню украинского и еврейского населения. Военный совет дал ошибочную, неконкретную, а потому недопустимую директиву: „Всех выявленных главарей банды погромщиков подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять в течение 24 часов“. На основании этого постановления были расстреляны 9 человек.

Военный совет 6-й армии вместо того, чтобы поручить органам военной прокуратуры расследовать все факты контрреволюционной деятельности захваченных лиц и предать их в установленном порядке суду Военного трибунала, вынес общее постановление о расстреле главарей банды без поименного перечисления подлежащих расстрелу. Подобные решения Военного совета 6-й армии могли быть поняты подчиненными как сигнал к упрощенной форме борьбы с бандитами.

В частях 2-го конного корпуса, входящих в состав 6-й армии, зарегистрировано, например, 10 случаев самочинных действий начсостава разных степеней в отношении задержанных польских бандитов.

Учитывая, что в поступках виновных в незаконных действиях не было преднамеренной злой воли, что все это происходило в обстановке боевых действий и острой классовой и национальной борьбы местного украинского и еврейского населения с бывшими польскими жандармами и офицерами и что отданное распоряжение явилось результатом ошибки и недопонимания, приказываю:

1. Обратить внимание всего начсостава на недопустимость повторения в будущем всяких самочинных действий, противоречащих духу и уставам Красной армии.

2. За вынесение поспешных, необдуманных постановлений, противоречащих установленным порядкам в Красной армии, Военному совету 6-й армии — комкору тов. Голикову и бригадному комиссару Захарычеву объявляю выговор.

3. Непосредственно виновным в незаконных действиях командиру 131-го кавалерийского полка майору тов. Дедеоглу, младшему политруку 131-го кавалерийского полка тов. Черкасову, лейтенанту того же полка тов. Кольцову, комиссару отдельного дивизиона связи 2-го конного корпуса старшему политруку тов. Безносенко объявляю выговор.

4. Военному совету Украинского фронта установить остальных лиц, непосредственно виновных в самочинных действиях 6-й армии, и наложить на них дисциплинарные взыскания своей властью, донеся мне об исполнении“^[500].

Приведенные материалы показывают, что ни о каком поощрении различных преступлений, совершаемых военнослужащими РККА, не было и речи. Конечно, обстановка боевых действий и соответствующая политикопропагандистская обработка советских военнослужащих порождали у некоторых из них впечатление вседозволенности. Однако командование, особые отделы и военная прокуратура старались пресекать подобные преступления, хотя, безусловно, в отношении некоторых командиров применялись довольно символические наказания. К сожалению, эта особенность наблюдается в любой ведущей боевые действия армии, и Красная армия вовсе не была в этом смысле исключением.

Кроме того, за период с 22 сентября по 1 октября было осуждено 28 полицейских и военнослужащих польской армии за контрреволюционные преступления (20, из них 13 — к расстрелу), хищения (4), разбой с хищением (3) и изнасилования (1)^[501]. Как правило, репрессии в отношении польских граждан были обусловлены террористической деятельностью как против советских солдат, так и против новых властей.

Так, например, 18 сентября в Ровно переодетый в штатское с красной повязкой на рукаве подпоручик польской армии Череховский с тремя польскими офицерами зашел на территорию военного госпиталя, объявил себя „красным комиссаром“ и потребовал немедленного освобождения госпиталя обслуживающим персоналом. В это же время Череховский и сообщники открыли стрельбу из карабинов и пистолета. Видя, что провокация не удается, он скрылся. 21 сентября вновь появился в госпитале и был задержан. В ходе следствия выяснилось, что Череховский был участником боев 1920 г. под Гродно. 23 сентября он был приговорен к расстрелу^[502].

Красноармеец 14-го стрелкового полка Я.Х. Тригер был заманен поляками в избу около железнодорожной станции М. Жижава и убит. Убийство было совершено тупым предметом, в голове было два пролома^[503]. В лесах „еще долго действовали мелкие партизанские отряды“, что, естественно, вызывало ответные действия советских спецслужб. Кроме того, для прочесывания местности привлекались и отряды рабочей гвардии, вылавливавшие „скрывающихся в лесах и других местах белопольских бандитов: офицеров, помещиков, жандармов и крупных чиновников польского государства… Было выявлено несколько сот этих белопольских бандитов. Значительную часть… рабочегвардейцы убивали на месте“^[504].

В Советский Союз

Тем временем еще 1 октября Политбюро ЦК ВКП(б) приняло программу советизации Западной Украины и Западной Белоруссии. Было решено созвать Украинское и Белорусское народные собрания во Львове и Белостоке, которые должны были: „1) Утвердить передачу помещичьих земель крестьянским комитетам; 2) Решить вопрос о характере создаваемой власти, т. е. должна ли быть эта власть советская, или буржуазная; 3) Решить вопрос о вхождении в состав СССР, т. е. о вхождении украинских областей в состав УССР, о вхождении белорусских областей в состав БССР; 4) Решить вопрос о национализации банков и крупной промышленности“. Поначалу намеревались провести выборы 15, а созвать народные собрания 19 октября, но в окончательном тексте постановления днем выборов называлось 22-е, а днем созыва собраний — 26 октября. Выборы следовало проводить „на основе всеобщего, прямого и равного избирательного права при тайном голосовании. Правом выбора в Народные собрания пользуются все граждане мужского и женского пола, достигшие 18 лет, независимо от расовой и национальной принадлежности, вероисповедания, образовательного ценза, социального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности“. От 5 тыс. избирателей выбирался 1 депутат.

Инициативу по созыву Народных собраний и созданию Комитетов по организации выборов должны были взять на себя Временные управления Львова и Белостока. Кроме них в состав Комитетов по организации выборов должны были входить по одному представителю от каждой области, 2 — от крестьянских комитетов, 2 — от рабочих организаций, 2 — от интеллигенции и по 3 представителя — от Президиумов Верховных Советов БССР и УССР. Кандидатов в депутаты могли выдвигать крестьянские комитеты, Временные управления, собрания рабочих по предприятиям, собрания рабочей гвардии, собрания интеллигенции. Избирательную кампанию следовало проводить под лозунгами: установления Советской власти на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, вхождения их соответственно в состав УССР и БССР, одобрения конфискации помещичьих земель, требования национализации банков и крупной промышленности. Одновременно следовало приступить к созданию на этих территориях партийных, комсомольских, профсоюзных организаций и временных областных управлений.

Предписывалось назначить во все банки комиссаров, которые должны были контролировать всю банковскую деятельность: „а) проверить состояние текущих счетов и ценностей банков; б) принять меры к открытию и нормальному функционированию банков; в) обеспечить необходимое текущее кредитование промышленных и хозяйственных предприятий. Считать необходимым повсеместный переход на советскую валюту. Установить, что ни одна банковская операция не может быть произведена без разрешения комиссара банка. В случае, если тот или иной банк не может быть восстановлен для нормального функционирования, передать его операции другим банкам“. Иностранные банки пока не открывать. Выдавать по частным вкладам не более 300 рублей в месяц. „Предприятия, владельцы коих сбежали, или саботируют их работу, национализируются, и Временные управления назначают управляющих для этих предприятий“. Следовало обеспечить открытие магазинов, начать создание государственной торговой сети и установить твердые цены на соль, спички, керосин и махорку. Организовать систему связи и автотранспорта, ликвидировать иностранные консульства и подготовить предложения по вопросам о военнопленных и беженцах^[505].

Соответственно, было подготовлено обращение комитетов по организации „первых подлинно свободных и демократических“ выборов к избирателям, в котором была изложена программа первоочередных преобразований в западных областях Украины и Белоруссии. Предвыборная кампания, развернувшаяся на этих территориях, включала не только массово-политическую работу среди населения, но и широкое использование киносеансов и выступление различных творческих коллективов из СССР. Но, конечно, лучшей агитацией за Советскую власть был раздел помещичьей земли между крестьянами. На настроение населения влияло и впечатление о советских войсках. Как отмечал рабочий Мастицкий в Вильно, „нам все время говорили, что Красная армия не представляет собой никакой военной силы, что танки ее фанерные, окрашенные зеленой краской, и вообще, что в России все дутое. А теперь мы убедились собственными глазами, что это за фанерные танки и что из себя представляет Красная армия“. По мнению другого виленского рабочего Бойдановича, „Красная армия очень чутко относится к населению. При взятии Вильно Красная армия не бросила ни одной бомбы и не сделала ни одного выстрела по мирному населению. А паны дурили нам головы, что если придут большевики, то они полностью все уничтожат“.

В деревне Соловьи польский крестьянин Б. Мацкевич заявил: „Нам говорили, что Красная армия и большевики — это варвары, что они срывают в домах иконы, разрушают церкви, убивают ксендзов, насилуют женщин. А на самом деле Красная армия — самая культурная армия из всех проходивших по этой земле, которая даже яблока не тронет. Угощаешь — и то не берут“^[506]. Столь же восторженные отзывы вызвали и выступления советских ансамблей. Так, житель Вильно Старошанский считал, что „еще шире открыло наши глаза на Советский мир ваше искусство. Своими танцами, своей радостью вы помогли нам понять и оценить дружбу разных национальностей в вашей стране. Нам хочется жить так же счастливо, как живете вы“. Политкаторжанин из Свенцян сказал: „Теперь я еще раз увидел, что недаром боролся и сидел в тюрьме. Вот она, счастливая жизнь без панов и помещиков. Вместо гнета и порабощения к нам пришла культура и радость“^[507]. Общее настроение выразила учительница Е.Ф. Субач: „Сегодняшним концертом наши братья согрели нашу белорусскую душу. Дали нам энергию и силу на дальнейшую борьбу за светлое будущее. Дорогие братья! Мы горим желанием присоединиться к СССР и быть под водительством нашего дорогого и любимого тов. Сталина и под защитой непобедимой Красной армии“^[508].

В выборах из 7 538 586 избирателей приняли участие 94,8 %, из которых „за“ предложенных кандидатов проголосовало 90,5 %, „против“ — 9,2 %^[509]. Трудно не согласиться с мнением М.И. Семиряги, что „итоги выборов показали, что подавляющее большинство населения этих регионов согласилось с установлением Советской власти и присоединением к Советскому Союзу“^[510]. Избранные 22 октября Народные собрания Западной Белоруссии и Западной Украины 27–29 октября провозгласили Советскую власть и обратились с просьбой о включении их в состав Советского Союза. 1–2 ноября 1939 г. Верховный Совет СССР удовлетворил их просьбу^[511]. Территория, занятая советскими войсками, „была освобождена от помещиков и капиталистов“, и ее народы „получили возможность воссоединиться с братскими народами ВЕЛИКОЙ СТРАНЫ СОВЕТОВ и единой дружной семьей крепить великое дело ЛЕНИНА — СТАЛИНА, дело построения коммунизма“^[512]. Этими событиями завершилось решение польского вопроса в 1939 году.

Заключение

Россия и Польша вот уже более тысячи лет являются соседями. Как обычно, русско-польские отношения охватывали широкий спектр явлений — от борьбы за определение своих границ до глубоких культурных связей. Рассматривая советско-польские отношения 20-30-х годов XX века, трудно не заметить их глубинной связи с предшествующим развитием. Конечно, новые социально-политические и националистические идеи, столь популярные в то время, наложили свой неповторимый отпечаток на развитие отношений между двумя странами. Полоса нового передела мира и Восточной Европы, в частности, открывшаяся Первой Мировой войной, самым непосредственным образом втянула в свой водоворот и Россию, и Польшу. Колоссальный психологический и культурологический шок, испытанный всеми участниками войны 1914–1918 гг., стал основой того уровня жестокости, которым отличалось создание новых государств и установление новых границ в Восточной Европе.

Советско-польские отношения изначально были отягощены проблемами территориального размежевания разных регионов бывшей Российской империи. К этому добавлялась еще почти 100-летняя пропаганда в Польше идеи об „исторической вине России“, которая была довольно широко распространена среди польской интеллигенции, а после 1915 г. всячески насаждалась среди польского населения сначала германо-австро-венгерскими оккупантами и затем руководством Второй Речи Посполитой. Для Варшавы эта идея служила обоснованием польского национализма и оправданием территориальных притязаний к своим восточным соседям. Кроме того, советско-польские отношения не могли не нести на себе отпечатка бурной эпохи Революции и Гражданской войны в России и Восточной Европе. В результате национальные идеи тесно переплетались с социально-политическими, что лишь усугубляло взаимную неприязнь. Но все же основным противоречием между Москвой и Варшавой было скрывавшееся за этой пестрой идейно-политической ширмой территориальное размежевание, которое каждая сторона представляла по-своему.

Польское руководство исходило из того факта, что территории, разделяющие Польшу и Россию, населены нерусскими народами (белорусами, литовцами, украинцами, евреями и т. д.) с вкраплениями поляков, что служило ему обоснованием притязаний на границы 1772 года. То есть в данном случае национальный состав этого региона и идея исторического возмездия России были тесно переплетены. Конечно, польское руководство понимало, что воссоздание Речи Посполитой образца конца XVIII века невозможно, и был разработан план создания федерации этих народов под эгидой Польши. Однако реальная деятельность Варшавы, которая не замедлила испортить отношения со всеми национальными движениями в Восточной Европе, показала, что планируемая федерация будет опираться на польское превосходство и силу. Советская сторона так же широко пропагандировала идею федерации, как объединения социалистических государств в единую страну. То есть объективно речь шла о трансформации Российской империи с учетом современных реалий. Важным отличием советского проекта было отсутствие намека на чье-либо национальное превосходство, что делало его приемлемым не только для простых людей, но и для различных национальных элитных групп.

Важно также отметить, что в условиях ожесточенной гражданской войны советское руководство стремилось мирно договориться с Польшей о границе, но экспансионистские притязания Варшавы не позволили реализовать этот вариант. Польское руководство исходило из того очевидного факта, что, хотя страны Антанты были сторонниками совпадения польской этнографической и государственной границ на Востоке, европейское территориальное урегулирование было для них более важно. Этот момент следовало использовать и захватить как можно больше территории, чтобы не только восстановить польскую государственность, но и нанести максимальный ущерб своим соседям, что должно было, по мнению обуреваемого честолюбивыми планами польского руководства, позволить Польше добиться статуса великой державы.

Причем этот международный статус Польша должна была как бы „унаследовать“ от Российской империи, что позволило бы ей „смыть позор подчинения России“. Тем более что Гражданская война в России давала надежды на осуществление подобных планов.

Подобные расчеты в конце концов и толкнули Варшаву к реализации польского варианта „натиска на Восток“. Однако оказалось, что имеющихся в ее распоряжении сил, даже при снабжении их Антантой, недостаточно для победы. Пока Красная армия была занята в боях с Белой, польское наступление шло успешно, но в войне один на один польская армия не могла противостоять советским войскам. Для Советской России война с Польшей стала войной с чужеземным нашествием, что сближало разные политические силы в расколотой гражданской войной стране. И когда в июле 1920 г. создалось впечатление, что война практически уже выиграна, естественно, встал вопрос: что дальше? Где гарантия, что война действительно закончится? В итоге военные цели окончательного разгрома противника и политические расчеты на „мировую революцию“ толкнули Красную армию на поход к Варшаве и Львову. Правда, в тот момент и советские войска не были образцом военной организации, а военно-политическое руководство переоценило свои силы, и поход на Варшаву вместо советизации Польши обернулся поражением. Теперь уже польское общество получили наглядное подтверждение официальной пропаганды об „угрозе с востока“. Все это, наряду с ошибками командования советского Западного фронта, привело к „чуду на Висле“.

Вместе с тем события 1920 г. показали, что реализовать в полном объеме как польские, так и советские планы невозможно, и сторонам пришлось идти на компромисс. Наконец-то они взглянули друг на друга как равные, что и отразили ход переговоров о мире и Рижский договор. Территориальный вопрос был решен между Москвой и Варшавой классическим путем компромисса силы. Советско-польская граница была определена произвольно по случайно сложившейся конфигурации линии фронта. Никакого иного обоснования эта новая граница не имела, да и не могла иметь. Получив ½ территории Белоруссии и ¼ Украины, воспринимавшиеся как предназначенные для полонизации „дикие окраины“, Польша стала государством, в котором поляки составляли лишь 64 % населения. Хотя стороны отказались от взаимных территориальных притязаний, „рижская граница“ стала непреодолимым барьером между Польшей и СССР. Как справедливо отметила И.В. Михутина, „все это создало почву для новых конфликтов и в ближайшие десятилетия тенью легло на советско-польские отношения. Ситуация взаимного недоверия, политической подозрительности, психологической неприязни получила трагическое разрешение в прологе Второй Мировой войны“^[513].

Понятно, что национальный гнет в восточных воеводствах Польши не только не способствовал их полонизации, но наоборот, формировал антипольское самосознание местного населения. Белорусское и украинское национальные движения в итоге обратились к поиску союзников против Польши на Западе и Востоке. Организованные националистические группы искали поддержки в Германии, Англии и Франции, а патриотические чувства населения устремлялись к БССР и УССР, которые, естественно, романтизировались. Все это, конечно же, в значительной степени удерживало Варшаву от какого-либо сближения с Москвой. В подобном варианте развития двусторонних отношений виделась скрытая угроза расширения советского влияния в Польше, что было совершенно неприемлемо для польского руководства. То есть советско-польская граница 1921 г. стала первым в XX веке вариантом „железного занавеса“ в Восточной Европе.

С точки зрения советской стороны, „рижская граница“ была наиболее удобным рубежом для вторжения в СССР, не имевший никаких естественных препятствий до Днепра. В итоге „панская“ Польша воспринималась советским руководством как потенциальный противник № 1. Поэтому западная граница СССР укреплялась как никакая другая и в 1920-х, и в 1930-х годах. Стремление Варшавы к доминированию в Восточной Европе воспринималось в Москве как подготовка военно-политического союза на западных советских границах, реализация идеи „санитарного кордона“ против него. В этом мнении Кремль укрепляло и постоянное отклонение польской стороной любых советских предложений, направленных на снижение взаимной подозрительности. Со своей стороны польское руководство опасалось подобными уступками показать свою слабость и, естественно, демонстрировало „силу“ и в Прибалтике, и в Румынии.

На все эти политико-дипломатические игры накладывалось и широко распространенное среди участников войны 1919–1920 гг. восприятие соседа как врага. Здесь речь явно шла о взаимных страхах. Страхи „панов“ перед бунтом „черни“, перед революцией, ее непреклонной стихией, перед новым подчинением „варварам с востока“, даже алфавит которых выдавал их чуждость. На этих фобиях базировалось национальное самосознание поляков периода Второй Речи Посполитой — раз удалось нанести поражение России, крупнейшей евроазиатской державе, значит, и Польша является потенциально великой державой и надо лишь использовать благоприятные условия для закрепления этого статуса. Другой столь же распространенной идеей стала убежденность в том, что Европа „не даст нам погибнуть“. Все это, вместе взятое, толкало Варшаву на действия, совершенно не подкрепленные реальными возможностями Польши, было своеобразным национальным самообманом.

Для советской стороны 1920 г. стал не менее определяющим, чем для польской. Польское вторжение в условиях явного затухания Гражданской войны в России подтвердило всем известную истину о том, что для слабого всякий сосед — опасный враг. Люди разных политических взглядов наглядно убедились в наличии реальной внешней угрозы, а исход советско-польской войны укрепил всеобщее стремление к возрождению мощного государства в облике СССР. Абстрактное „капиталистическое окружение“ получило свое реальное воплощение в лице Польши — „любимого детища“ Антанты и „главной опоры“ Версальской системы в Европе. И с той, и с другой стороны все эти фобии и пропагандистские стереотипы всячески поддерживались и насаждались, и польское, и советское руководство прошло горнило войны 1919–1920 гг. Абстрагируясь от этой действительности, вообще невозможно понять общие тенденции советско-польских отношений 1920-1930-х гг.

Следует также помнить, что обе страны находились в неравных условиях. Польша являлась международно-признанным государством, имевшим влиятельных союзников на Западе. РСФСР же, напротив, не только не была юридически признана ведущими державами, но и вынуждена была до конца 1922 г. вести Гражданскую войну, инспирированную в том числе и странами Антанты. Понятно, что в этих условиях польская элита сделала ставку на максимально возможное усиление Польши за счет ее соседей, надеясь на закрепление ведущей роли страны в Восточной Европе. Однако в течение 1920-х гг. произошла определенная трансформация Версальской системы. В результате оказалось, что влияние Польши на международной арене и даже в Восточной Европе стало постепенно уменьшаться. К середине 1930-х гг. выяснилось, что Варшава теперь должна была найти новую стратегию достижения статуса великой державы, поскольку ее западные и восточные соседи уже переросли рамки региональных держав. Все это подтолкнуло Польшу к использованию политики „равновесия“ в отношении Германии и СССР. Но нарастание кризиса и крах Версальской системы к концу 1938 г. потребовали от Польши четкого определения своей позиции.

Для Советского Союза в 1920-е гг. основными международными проблемами были региональные вопросы Восточной Европы, связанные прежде всего с его западными соседями. От Европы его отделяли страны „санитарного кордона“, как и во времена „восточного барьера“ XVI–XVII вв. То есть СССР утратил великодержавный статус Российской империи и стал региональной державой. Основной целью советской политики в Восточной Европе было поддержание военного паритета с непосредственными западными соседями и предотвращение создания там антисоветского военно-политического блока. В ответ на стремление Польши блокироваться со странами Прибалтики и Румынией Москва попыталась сблизиться с Германией и Литвой. В отношениях с крупными европейскими державами СССР мог считать нормальными дипломатические отношения только с Германией, тогда как с Англией и Францией отношения носили по сути формальный характер, что было для Москвы все же значительным достижением по сравнению с началом 1920-х гг. Вместе с тем „рапалльский период“ советско-германских отношений, характеризовавшийся значительным военно-техническим сотрудничеством сторон^[514], каждая из которых видела в Польше врага, не мог не подталкивать Варшаву к упрочению союза с Францией и сближению со странами Восточной Европы.

Понятно, что в этих условиях Советский Союз был вынужден корректировать свою внешнюю политику, постепенно отказываясь от оголтелых революционных лозунгов и призывов. В отношениях с Варшавой Москву прежде всего интересовала реализация Рижского договора в полном объеме, что, в свою очередь, потребовало определенных уступок с обеих сторон. Вместе с тем торговый договор, предусмотренный Рижским договором, несмотря на неоднократные советские предложения, был заключен только в феврале 1939 г. Прохладные советско-польские отношения оказались под угрозой в 1927 г, когда Англия разорвала дипломатические отношения с СССР, а в Варшаве был убит советский полпред. Поскольку в это же время польская сторона прекратила переговоры о договоре о ненападении с СССР, в Москве опасались возникновения войны. Понятно, что советское руководство старалось дипломатическими мерами снизить угрозу войны, для чего СССР присоединился к договору Бриана — Келлога и предложил Польше и Литве подписать протокол о досрочном вводе его в действие. Однако переговоры показали, что Польша все еще имеет значительное влияние на Прибалтийские страны и Румынию. В итоге Москве пришлось согласиться с польским планом многостороннего протокола. С одной стороны, это отвечало стремлению советского руководства к упрочению сложившегося статус-кво в Восточной Европе, но с другой, — демонстрировало высокую степень сплоченности его западных соседей. Поэтому опасения, что эта сплоченность может иметь и военный подтекст, сохранялись.

Однако нарастание противоречий в Европе на рубеже 1920-1930-х гг. привело к тому, что Советским Союзом заинтересовалась Франция. Договор о ненападении между Москвой и Парижем подтолкнул и Варшаву к подобному соглашению со своим восточным соседом Тем более что германо-польские отношения постепенно обострялись, а переговоры о „Пакте четырех“ показали, что Германия стоит на пороге полного восстановления своего статуса великой европейской державы. В этой ситуации польское руководство решило использовать приход к власти в Германии НСДАП для нормализации германо-польских отношений. Со своей стороны Берлин, заинтересованный в прорыве дипломатической блокады, охотно пошел на договоренность с Варшавой. В целом германо-польская декларация о ненападении полностью обходила главный вопрос их отношений — вопрос о границе. Тем не менее польское руководство увидело в соглашении 1934 г. основу новой политики „равновесия“ между Германией и СССР. Считалось, что германо-советский антагонизм позволит Польше играть на их противоречиях и интенсифицировать ее великодержавные устремления.

Тем временем в Европе продолжалось широкое обсуждение различных вариантов реализации пацифистских идей. Активно участвуя в обсуждении вопросов разоружения, СССР предложил свое определение агрессии, которое фактически делало ее невозможной. Понятно, что великие державы под разными предлогами уклонились от подписания этого документа. Лишь малые страны Восточной Европы, Ближнего и Среднего Востока, опасавшиеся агрессии со стороны великих держав, поддержали советское предложение и пошли в июле 1933 г. на подписание конвенции об определении агрессии. Тем самым Москва демонстрировала склонность к поддержанию сложившегося статус-кво, что на фоне ревизионистских притязаний Германии позволяло надеяться на расширение советского участия в европейских делах. Одновременно у советского руководства возникли надежды на улучшение советско-польских отношений, что рассматривалось в качестве гарантии от возможного германо-польского сближения. Но все эти надежды были перечеркнуты германо-польским соглашением 1934 г. и позицией Варшавы в отношении Восточного пакта. Казалось бы, что Польша должна была быть заинтересована в международных гарантиях своих границ, однако польское руководство, не видевшее пока реальной угрозы со стороны соседей, всячески старалось не допустить усиления советского влияния в Европе, что автоматически снизило бы и так не слишком заметное польское влияние. То есть возвращение СССР в Европу в качестве великой державы было совершенно несовместимо с внешнеполитической стратегией Польши.

Понятно, что такая позиция Варшавы не улучшала советско-польские отношения, а тот факт, что польское руководство фактически солидаризировалось с позицией Германии, порождал в Москве подозрения в наличии неких тайных германо-польских договоренностей. Естественно, что Польша негативно отнеслась к вступлению СССР в Лигу Наций и заключению советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи. Однако действия Германии, нарушавшей установления Версальского договора, не вызывали никакой отрицательной реакции в Варшаве, что также наводило иностранных наблюдателей на определенные размышления. Тем более что в 1938 г. Польша отнюдь не являлась неким сторонним наблюдателем развернувшихся событий в Европе. Использовав ситуацию, возникшую в связи с аншлюсом Австрии, Варшава попыталась решить длившийся уже 18 лет территориальный спор с Литвой, добиваясь от нее под угрозой вторжения признания присоединения к Польше Вильно. Позиция Москвы определялась прежде всегостремлением не допустить возникновения нового очага конфликта на своих западных границах. Конечно же, советская позиция была расценена в Варшаве как вмешательство не в свои дела. Но в наиболее сложном положении советско-польские отношения оказались в период Чехословацкого кризиса.

Убедившись, что Англия и Франция не станут противостоять германским экспансионистским устремлениям в отношении Чехословакии, польское руководство решило использовать ситуацию для расширения собственного влияния в Восточной Европе и своей территории за счет южного соседа. Как по мановению волшебной палочки, в польской прессе вдруг оживились античешские мотивы, восходящие к связанным с проведением польско-чехословацкой границы событиям 1920 г. Эта позиция Польши определялась в значительной степени античешским комплексом ряда влиятельных фигур в Варшаве, воспринимавших Чехословакию как „искусственно и уродливо“ созданное образование Версальского договора. Тем самым Польша оказалась прямым противником Чехословакии и союзного ей СССР. Как уже было показано, Польша не только категорически отказывалась от обсуждения вопроса о пропуске Красной армии через свою территорию в Чехословакию, но и демонстрировала свою готовность с оружием в руках противостоять подобному развитию событий. Понятно, что ситуация лета — осени 1938 г. нисколько не улучшила советско-польские отношения.

Со своей стороны Москва весной — летом 1938 г. пыталась добиться равноправия с другими великими державами Европы. Однако быстро выяснилось, что ни Англия, ни Франция, не говоря уже о Германии и Италии, не склонны идти на такую уступку. И Лондон, и Париж сделали ставку на политику „умиротворения“, которая, по их мнению, должна была направить экспансионистские устремления Германии в восточном направлении и стать основой консолидации Европы. Советское руководство совершенно справедливо воспринимало эти устремления Англии и Франции как наиболее серьезную угрозу своим интересам. Поэтому советское руководство постоянно демонстрировало готовность к участию в решении Чехословацкого вопроса и к выполнению своего союзнического долга. Однако Англия и Франция, конечно же, не откликались на эти советские предложения, поскольку их реализация сделала бы невозможным соглашение с Германией. Естественно, в этих условиях Польша воспринималась в Кремле в качестве прямого пособника Германии, что только подтверждало тезис о том, что Варшава является потенциальным противником № 1. Поэтому в Москве были заинтересованы в расколе складывающегося германо-польского тандема.

Тем временем уже в октябре 1938 г. Варшава, столкнувшись с ревизионистскими предложениями Берлина по вопросу германо-польской границы, решила нормализовать советско-польские отношения, явно ухудшившиеся в августе-сентябре 1938 г. Тем самым осенью 1938 г. Польша вновь прибегла к политике „равновесия“ в отношении Германии и СССР. В итоге, неожиданно для Берлина, Варшава уклонилась от принятия его предложений и демонстрировала нормальные отношения с Москвой. Однако оккупация Германией Чехии и Клайпедской области и провозглашение „независимости“ Словакии ознаменовали начало предвоенного политического кризиса и продемонстрировали Польше, что ее стратегическое положение ухудшилось.

К 1939 г. было совершенно очевидно, что Польша не воспринималась никем как великая держава, но польское руководство, ослепленное собственными великодержавными устремлениями, упорно отказывалось признать очевидное. Польское „равновесие“ между Германией и СССР уже не отвечало сложившейся ситуации. Объективно Польша стояла перед выбором: союз с Германией, или с СССР. Но польское руководство, переоценивавшее свои и недооценивавшее германские возможности, решило продолжать политику равновесия на этот раз уже в европейском масштабе, сделав ставку на Англию и Францию. Ни события 1938 г., активное участие в которых принимала сама Польша, ни реальные шаги Лондона и Парижа в 1939 г. в отношении Германии и СССР — ничто не влияло на оценку перспектив международных отношений, формулировавшуюся в Варшаве. Понятно, что советские предложения о сближении с высокомерием отвергались. Ведь за ними виделось только стремление Москвы получить доступ в восточные воеводства Польши и пересмотреть решения 1921 г. Отношение польского руководства к англо-франко-советским переговорам сложно охарактеризовать иначе как недоброжелательное. На этот раз великодержавный комплекс Варшавы был доведен до максимума — никакого соглашения о Польше за ее спиной, но отказ от любой договоренности с Москвой.

Для Советского Союза ситуация складывалась не слишком благоприятно. С одной стороны, стремление к соглашению с ним демонстрировали и Англия с Францией, и Германия, однако, с другой стороны, опасность нового англо-франко-германского соглашения по примеру 1938 г. отнюдь не исключалась. Это подтверждала и позиция Польши, которая, будучи союзником Англии и Франции, не желала сближения с Москвой. Поэтому трудно согласиться с мнением С.З. Случа, обвиняющего советское руководство в том, что оно „даже косвенным образом не собиралось облегчать положение своего соседа в условиях надвигавшейся германской агрессии, хотя сохранение независимости и территориальной целостности Польши объективно отвечало национально-государственным интересам Советского Союза“^[515]. Особенно, если учесть, что в тот момент вовсе не исключалась возможность германо-польского компромисса, что сделало бы Польшу младшим партнером Германии. Не следует также забывать и о том, что Англия и Франция также стремились найти компромисс с Германией за счет в том числе и Польши. Но ныне о подобных „мелочах“ стараются не вспоминать. Если же говорить серьезно, то советское руководство прекрасно понимало, что только нарастание кризиса в Европе позволило бы Москве стать равноправным партнером той группировки великих европейских держав, которая откажется от антисоветских действий и будет готова учесть советские интересы. Причем Москва неоднократно предлагала Варшаве сближение, которое, между прочим, способствовало бы сохранению „независимости и территориальной целостности Польши“.

В ходе политического кризиса 1939 г. в Европе сложилось два военно-политических блока: англо-французский и германо-итальянский, каждый из которых был заинтересован в соглашении с СССР. Со своей стороны, Москва получила возможность выбирать, с кем и на каких условиях ей договариваться, и максимально ее использовала, балансируя между этими военно-политическими блоками. Международные отношения весны — лета 1939 г. в Европе представляли собой запутанный клубок дипломатической деятельности великих держав, каждая из которых стремилась к достижению собственных целей. События параллельно развивались по нескольким направлениям: шли тайные и явные англо-франко-советские, англо-германские и советско-германские переговоры, происходило оформление англо-франко-польской и германо-итальянской коалиций. Москва в своих расчетах исходила из того, что возникновение войны в Европе — как при участии СССР в англо-французском блоке, так и при сохранении им нейтралитета — открывало новые перспективы для усиления советского влияния на континенте. Союз с Англией и Францией делал бы Москву равноправным партнером со всеми вытекающими из этого последствиями, а сохранение Советским Союзом нейтралитета в условиях ослабления обеих воюющих сторон позволяло ему занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны. Исходя из подобных расчетов был определен советский внешнеполитический курс.

Англо-франко-советские переговоры показали, что Англия и Франция не готовы к равноправному партнерству с СССР. В этих условиях предложения Германии оказались более привлекательными, и 23 августа 1939 г. в Москве был подписан советско-германский договор о ненападении, ставший значительной удачей советской дипломатии. СССР удалось остаться вне европейской войны, получив при этом определенную свободу рук в Восточной Европе, более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах и при этом свалить вину за срыв англо-франко-советских переговоров на Лондон и Париж. В 1939 г. Европа оказалась расколотой на три военно-политических лагеря: англо-французский, германо-итальянский и советский, каждый из которых стремился к достижению собственных целей, что не могло не привести к войне. В этих условиях пакт о ненападении обеспечил не только интересы Советского Союза, но и тыл Германии, облегчив ей войну в Европе.

Здесь, конечно же, встает вопрос о совместимости советско-германского и советско-польского договоров о ненападении. Так, С.З. Случ полагает, что „пойдя на соглашение с „третьим рейхом“, советское руководство сразу же нарушило статью 3-ю договора о ненападении между СССР и Польшей… Согласно этой статье, СССР и Польша обязывались „не принимать участия ни в каких соглашениях, с агрессивной точки зрения явно враждебных другой стороне“. Советско-германский пакт прежде всего был направлен против Польши, до нападения на которую Германии оставались считанные дни, представлял, в своей преданной гласности части, де-юре договор о неограниченном нейтралитете каждой из сторон в отношении действий другой стороны, т. е. предоставлял агрессору полную свободу действий. Что же касается секретного протокола… то он зафиксировал договоренность двух агрессивных государств о территориально-политическом переустройстве и разделе сфер интересов в Восточной Европе, первой жертвой которой и должна была стать Польша“^[516].

Что ж, попробуем определить, насколько это мнение справедливо. Во-первых, в отличие от союзного договора, соглашение о ненападении не может быть направлено против кого-то. Против кого, например, был направлен советско-германский договор о нейтралитете 1926 г.^[517], или германо-польский договор о ненападении 1934 г.^[518], имевшие характер неограниченного нейтралитета? Почему-то англо-германская и франко-германская декларации от 30 сентября и 6 декабря 1938 г., имевшие такой же характер неограниченного нейтралитета, не вызывают теперь никаких упреков в нарушении интересов третьих стран. Тем более что Германия перед этим поглотила Австрию и Судетскую область Чехословакии. Ведь, по сути, Берлину предоставлялась „полная свобода действий“ в Восточной Европе, то есть и против Польши тоже. Однако схожие действия СССР почему-то всячески осуждаются, а Англия и Франция, видимо, имеют некую исключительную индульгенцию, которая заранее оправдывает любые их действия. На наш взгляд, здесь мы имеем дело с беспардонным двойным стандартом в оценке схожих действий разных стран на мировой арене.

Во-вторых, вопрос относительно нарушения советской стороной советско-польского договора не так прост. В советско-германском соглашении нет ни слова о каких-либо враждебных действиях против Польши, то есть формально советско-германский договор был вполне совместим с советско-польским соглашением, поскольку буква договора не нарушалась. Конечно, в реальных условиях 1939 г. советско-германский пакт противоречил духу советско-польского соглашения. Но если говорить откровенно, дух того или иного соглашения — вещь достаточно условная и воспринимается скорее под влиянием субъективных факторов. Как бы то ни было, официально Варшава в тот момент не увидела в действиях Москвы нарушения действующего договора.

Что касается секретного протокола к советско-германскому пакту, то этот документ также носит достаточно аморфный характер. В нем не зафиксированы какие-либо антипольские соглашения сторон. Напомним этот текст: „В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии р. Нарева, Вислы и Сана. Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимости Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития. Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия“^[519]. Как видим, все „антипольское“ содержание документа состоит из бесконечных оговорок — „если бы да кабы“ и абстрактных понятий „сфера интересов“, „территориально-политическое переустройство“. В любом случае никаких реальных территориальных изменений или оккупации „сфер интересов“ советско-германский договор не предусматривал^[520]. В этом и заключается его принципиальное отличие от Мюнхенского соглашения, которое прямо передавало Германии приграничные районы Чехословакии.

К сожалению, теперь, зная дальнейшие события, некоторые исследователи склонны полагать, что Гитлер и Сталин уже тогда, в ночь на 24 августа, заранее знали, что именно произойдет в ближайшие 38 дней. Естественно, что в действительности этого не было. Вообще ситуация конца августа 1939 г. была столь запутанной, что политики и дипломаты всех стран, в том числе и Советского Союза, старались подписывать максимально расплывчатые соглашения, которые в зависимости от обстановки можно было бы трактовать как угодно. Более того, 24 августа никто не знал, возникнет ли вообще германо-польская война или будет достигнут какой-то компромисс, как это было в 1938 г. В этой ситуации термин „территориально-политическое переустройство“ Польши мог трактоваться и как вариант нового Мюнхена, то есть позволил бы Москве заявить о своих интересах на возможной международной конференции. А понятие „сфера интересов“ вообще можно было трактовать как угодно. В любом случае советско-германский пакт был соглашением, рассчитанным на любую ситуацию.

Конечно, Москва была заинтересована в отстаивании своих интересов, в том числе и за счет интересов других, но это, как бы то ни было, является аксиомой внешнеполитической стратегии любого государства. Почему же лишь Советскому Союзу подобные действия ставят в вину? Кроме того, не следует забывать, что именно дипломатические игры Англии и Франции подтолкнули Германию к войне с Польшей. Тем не менее, ныне самым неожиданным образом виноватым в этом оказался СССР. Кстати сказать, никто не мешал Варшаве договориться с Москвой или с Берлином, и тогда не было бы никакого советско-германского соглашения. Но в реальной обстановке второй половины 1930-х гг. вариант советско-польской договоренности был практически полностью исключен.

Начало войны в Европе в сентябре 1939 г. оправдало самые худшие опасения Кремля. Оказалось, что Англия и Франция не готовы к реальному столкновению с Германией, и вместо быстрого поражения Германии, при фактическом невмешательстве западных союзников, была разгромлена Польша. Политика „умиротворения“ принесла свои неизбежные плоды, продемонстрировав неспособность Лондона и Парижа отстаивать свои собственные интересы. Можно по-разному объяснять позицию Англии и Франции, но никуда не уйти от того факта, что союзники бросили Польшу на произвол судьбы. Причем, как теперь известно, эта позиция Лондона и Парижа не была какой-то импровизацией, возникшей под влиянием событий. Нет, это была заранее сформулированная и неуклонно проводимая в жизнь стратегическая линия англо-французских союзников, определявшаяся политикой „умиротворения“ Германии. Поэтому трудно понять позицию исследователей, считающих, что союз с Англией и Францией отвечал интересам СССР, которому в этом случае пришлось бы вступить в войну с Германией на территории Польши при полном бездействии союзников на западе^[521].

Добившись обеспечения своих интересов в Восточной Европе благодаря пакту о ненападении, Советский Союз внимательно следил за развитием событий в Европе, готовясь использовать их к своей выгоде. Пассивная позиция Англии и Франции, имевших возможность разгромить Германию уже в сентябре 1939 г., позволила советскому руководству активизировать свою политику в отношении Польши, которая в течение большей части межвоенного периода рассматривалась Москвой как враг № 1, и приступить к ревизии навязанных ему в 1920–1921 гг. границ^[522]. Германское руководство стремилось вовлечь СССР в войну с Польшей, чтобы продемонстрировать германо-советский „союз“, но Москва успешно избежала этой опасности. В основу советской пропаганды с объяснением причин вмешательства в германопольскую войну были положены идеи обеспечения государственных интересов СССР и защиты украинского и белорусского народов в условиях распада Польши. Советскому руководству удалось совместить эту, антигерманскую по сути, пропаганду и сотрудничество с Германией в разделе Польши.

В результате удалось добиться того, что Лондон и Париж рассматривали действия СССР как меньшее зло по сравнению с германской оккупацией всей польской территории. Это вынужденное признание прозвучало 1 октября 1939 г. в радиовыступлении У. Черчилля, заявившего, в частности, что „для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае эта линия существует, и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть“^[523]. Подобный намек на трусость Берлина открыл новую главу английской политики по провоцированию германо-советской войны.

Действия СССР в отношении Польши в сентябре 1939 г. оцениваются в современной отечественной историографии противоречиво. Практически все авторы осуждают тогдашние утверждения советского руководства о распаде Польши и прекращении ее существования, но при этом некоторые из них оперируют именно этой аргументацией^[524]. A.C. Орлов считает, что раз СССР ввел войска в тот момент, когда польское правительство утратило управление страной, а эмигрантское правительство еще не было создано, то международное право было соблюдено^[525]. Из этих рассуждений не ясно, почему в момент смены правительства международное право не действует, а также какое отношение к этой проблеме имеет вопрос о способности правительства управлять страной? Некоторые авторы связывают момент ввода советских войск в Польшу с подписанием советско-японского соглашения о прекращении огня на р. Халхин-Гол, что, по их мнению, обеспечило СССР тыл на Востоке^[526].

Одни авторы полагают, что вступление Красной армии в Польшу было предопределено договоренностью с Германией о разделе сфер интересов в Восточной Европе^[527]. По мнению других, успешные действия вермахта в Польше и ее быстрый разгром оказались неожиданностью для советского руководства, которое было вынуждено предпринимать ответные меры^[528]. Возросла угроза советским границам, возникли опасения, что Германия не будет соблюдать пакт, и поэтому СССР должен был ввести войска^[529]. Правда, эти авторы не объясняют, почему в таком случае германское руководство так настойчиво приглашало СССР оккупировать Восточную Польшу? По мнению М.И. Семиряги, оттягивание вступления Красной армии в Польшу было связано с необходимостью психологической подготовки населения, опасениями столкновения с Англией и Францией, необходимостью успокоить мировое общественное мнение и ожиданием падения Варшавы. В советской прессе, отмечает автор, была развернута антипольская кампания, польские дипломаты в СССР стали объектом пристального наблюдения НКВД и 17 сентября подверглись репрессиям. По мнению некоторых авторов, 17 сентября 1939 г. Советский Союз нарушил все свои договоры с Польшей и совершил против нее агрессию^[530]. Указывая на военное сотрудничество вермахта и Красной армии в Польше, ряд авторов делает вывод, что 17 сентября 1939 г. Советский Союз фактически вступил во Вторую Мировую войну на стороне Германии^[531].

В новейшей отечественной историографии советско-германский договор от 28 сентября 1939 т. оценивается, как правило, резко критически. По мнению ряда авторов, поскольку договор был заключен с воюющей страной, СССР отошел от нейтралитета и стал на путь сотрудничества с Германией^[532]. Другие отмечают, что, заключив пакт о ненападении в преддверии германо-польской войны, СССР поддержал агрессивные устремления Германии и вовсе не был нейтрален, а оказывал содействие Германии, помогая ей разгромить Польшу^[533]. В литературе советское руководство осуждается за нарушение международного права, выразившееся в установлении советско-германской границы в Польше без ее согласия (?!), планировании совместных антипольских акций и договоренности о насильственном переселении населения Польши^[534].В качестве положительных последствий договора многие авторы называют установление границы по „линии Керзона“, получение СССР Западной Украины и Западной Белоруссии, свободы рук в Прибалтике и создание барьера на пути германской экспансии в Восточной Европе^[535]. Тем не менее в историографии превалирует мнение, что договор от 28 сентября 1939 г. — это политическая ошибка. Более того, А.Д. Богатуров считает, что теперь „союз между Москвой и Берлином был оформлен полномасштабным межгосударственным договором“^[536]. М.И. Семиряга также полагает, что СССР фактически вступил в военно-политический союз с Германией, а по мнению А.М. Некрича, советско-германские отношения с сентября 1939 г. до ноября 1940-го представляли собой „как бы незавершенный военно-политический союз“^[537].

Прежде всего следует отметить, что ни о каком военно-политическом союзе ни „фактическом“, ни „незавершенном“ не было и речи. Не говоря уже о том, что ни в пакте о ненападении, ни в договоре от 28 сентября не было сказано ни слова о каком-либо советско-германском союзе^[538]. Ни Москва, ни Берлин никогда не рассматривали свои отношения в этом ключе, хотя и допускали такие пропагандистские заявления, которые могли быть истолкованы как определенная тенденция дальнейшего сближения между ними. Однако дальше этого дело не пошло. Кроме того, не соответствует действительности утверждение о том, что Красная армия помогла вермахту разгромить Польшу. Собственно, в основе этого тезиса опять лежат тогдашние советские пропагандистские заявления. Так, Молотов, подводя итоги Польской кампании, заявил на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г., что „правящие круги Польши немало кичились „прочностью“ своего государства и „мощью“ своей армии. Однако оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей“^[539].

Теперь, когда события сентября 1939 т. достаточно хорошо изучены, следует однозначно заявить, что никакой помощи со стороны СССР Германия в Польше реально не получила^[540], да она была и не нужна. К 17 сентября вермахт не только разгромил основные группировки Войска Польского, но и окружил практически все боеспособные части. Правда, отдельные немногочисленные отряды не были блокированы или находились восточное р. Западный Буг, но они не могли изменить обстановку на фронте. Данные таблицы также подтверждают, что участие Красной армии в событиях в Польше было минимально. Конечно, не вступи в Польшу Красная армия, немцам потребовалось бы какое-то время для занятия ее восточных воеводств, но никакого реального устойчивого фронта там возникнуть не могло.

Собственно, это со всей очевидностью проявилось в ходе Польской кампании Красной армии, когда незначительным группам советских солдат сдавались многотысячные вооруженные отряды Войска Польского. О каком длительном сопротивлении в таких условиях можно говорить? Генерал В. Андерс писал в своих мемуарах, что Красная армия вторглась в Польшу „как раз в ту минуту, когда натиск немцев стал ослабевать, когда растянутые на сотни километров немецкие коммуникации стали рваться, когда мы могли бы еще сопротивляться некоторое время и дать союзникам возможность ударить на открытые западные границы Германии. Советская Россия в одностороннем порядке разорвала договор с Польшей о ненападении в самую тяжелую для Польши минуту и, как шакал, набросилась со спины на истекающую кровью польскую армию“^[541]. Интересно, верил ли сам генерал в это, когда он с остатками своей кавбригады, выполняя приказ главкома, отступал с низовьев Нарева к верховьям Днестра?

Таблица

Потери сторон в сентябре 1939 г.[542]
	Германия	Польша
		Против Германии	Против СССР	СССР
Убито	10572	66300	3500	1173
Пропало без вести	3409		20000	302
Ранено	30322	133700		2002
Плен	-	420000	454700	-
Ушли за границу	_	84600		_
Орудия и минометы	248	2218	900	6
Танки	564	?	?	17
Самолеты	229	391	300	6
Автомашины	4588	?	?	36

Или все эти сентенции потребовались лишь в 1960-е годы, когда появилась возможность свести счеты с СССР хотя бы на страницах воспоминаний? Особенно „убедительно“ звучат утверждения относительно намерений западных союзников Польши, которые палец о палец не ударили, чтобы помочь ей даже тогда, когда Войско Польское еще представляло собой значительную силу. Что уж говорить о середине сентября, когда польский фронт рухнул? Конечно, не стоит отрицать, что советское вмешательство стало возможным лишь в определенных условиях, а те или иные эмоциональные характеристики — это дело вкуса. Особенно, если вспомнить действия в отношении Чехословакии в октябре 1938 г. самой Польши, ставшей по столь же образному определению одного германского дипломата „гиеной поля боя“^[543]. Что ж, как показывает многовековая практика, „в своем глазу незаметно и бревно“.

Как бы ни оценивать действия Советского Союза в отношении Польши, ясно, что Москва оказалась перед выбором. Формально она должна была никак не реагировать на происходившие у своих западных границ события. Понятно, что этого быть не могло. Поэтому перед советским руководством стоял вопрос: что делать? Зная о разгроме Войска Польского вермахтом и о том, что англо-французские союзники Польши не будут вмешиваться в германо-польскую войну, советское руководство решилось на активные действия. Вот в этих условиях и пригодилась аморфная советско-германская договоренность о сферах интересов. Кроме того, явная заинтересованность Германии в вовлечении СССР в германо-польскую войну позволила в полной мере использовать момент. Но тут перед Москвой встал сложный вопрос об обосновании собственных действий. Уклонившись от предложенной Берлином демонстрации „совместных“ действий в отношении Польши, советское руководство объявило о распаде польского государства, что вело к прекращению действия соглашений с ним.

Безусловно, форма денонсации Советским Союзом договоров с Польшей нарушала предусмотренную в их текстах процедуру. Поэтому с юридической точки зрения это было прямым нарушением советской стороной взятых на себя обязательств. Более того, в советско-польском договоре о ненападении было предусмотрено, что „действием, противоречащим обязательствам, будет признан всякий акт насилия, нарушающий целость и неприкосновенность территории или политической независимости другой договаривающейся стороны, даже если бы эти действия были осуществлены без объявления войны и с избежанием всех ее возможных последствий“^[544]. Но как это обычно и бывает, жизнь намного разнообразнее строгих юридических формул, а межгосударственные договоры действуют лишь до тех пор, пока это выгодно. В данном случае интересы Советского Союза явно требовали вмешательства в происходящие в Польше события.

Были ли эти действия СССР агрессией? Согласно конвенции об определении агрессии 1933 года, предложенной именно советской стороной, агрессором признавался тот, кто совершит „объявление войны другому государству; вторжение своих вооруженных сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого государства; нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, суда или воздушные суда другого государства; морскую блокаду берегов или портов другого государства; поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства“. Причем в конвенции специально оговаривалось, что „никакое соображение политического, военного, экономического или иного порядка не может служить оправданием агрессии“ (в том числе внутренний строй и его недостатки; беспорядки, вызванные забастовками, революциями, контрреволюциями или гражданской войной; нарушение интересов другого государства; разрыв дипломатических и экономических отношений; экономическая или финансовая блокада; споры, в том числе и территориальные, и пограничные инциденты)^[545].

То есть с юридической точки зрения действия Москвы следует квалифицировать именно как агрессию. Вместе с тем не следует забывать, что, как уже указывалось выше, Западная Украина и Западная Белоруссия оказались в составе Польши в результате польской агрессии против ее восточных соседей. Таким образом, события сентября 1939 г. означали, помимо всего прочего, советский реванш за проигрыш войны 1919–1920 гг. и возвращение утраченных в результате внешней агрессии территорий. Собственно, эти соображения уже высказывались в литературе. Так, А.Д. Марков указывает, что „западно-украинские и западно-белорусские земли… в X–XI вв. входили в состав Киевской Руси. Причем уже в 981 г. князю Владимиру I пришлось вести борьбу с поляками за города Перемышль, Червень и др.“^[546]. Правда, на наш взгляд, подобный тезис не может служить аргументом, так как в конце X века борьба шла внутри одной „славянской“ цивилизации между двумя родственными народами (то есть аналогично ситуации с разделом империи Карла Великого между французами и немцами). С тех пор изменилось многое, как уже отмечалось, в Восточной Европе сформировались новые цивилизации. Польша вошла в состав „западной“ цивилизации, а территория к востоку от реки Западный Буг тяготела к „Российской“ цивилизации. Вместе с тем, нельзя не согласиться с мнением В. В. Кожинова о том, что в 1939 г. была восстановлена не просто политическая граница, считавшаяся великими державами еще в 1919 году законной, но и геополитическая граница между „западной“ и „Российской“ цивилизациями^[547].То есть вновь произошло то, что уже имело место в конце XVIII века.

Как ни странно, участники событий, естественно, не считая поляков, восприняли это в целом спокойно. Как справедливо отметил А. Тейлор, во время дискуссий в Лондоне о возможной реакции на советское вторжение в Польшу „министерство иностранных дел указало, что британское правительство, намечая в 1920 г. линию Керзона, считало по праву принадлежащей русским ту территорию, которую теперь заняли советские войска“. Но одно дело внутренние дискуссии, а другое — официальная позиция правительства. Во всяком случае, как не без сарказма пишет Тейлор, „в дальнейшем не было удобного случая признать законность наступления, предпринятого Советской Россией“^[548]. Той же точки зрения придерживается и А. Буллок, полагающий, что „четвертый раздел Польши позволил России вернуть бывшие российские территории, аннексированные поляками в 1920 году“^[549].

С этой позиции, кстати сказать, не выглядят убедительными набившие оскомину утверждения о „разделе Польши“ между Германией и СССР. Конечно, с юридической точки зрения имел место раздел территории польского государства, однако Советский Союз не получил практически ни одной территории, где поляки составляли бы подавляющее большинство (возможно, лишь Белостокская область являлась исключением). Как бы то ни было, перенесение советской границы на Писсу, Нарев, Буг и Сан не только восстанавливало историческую справедливость, но и улучшало стратегические позиции Советского Союза в Восточной Европе, открывало перед ним новые перспективы на пути к закреплению за собой статуса великой державы.

Однако тут же возникает вопрос: вступил ли СССР во Вторую Мировую войну? Ответ на него зависит от ответа на вопрос, какие именно события мы считаем Второй Мировой войной? Если под Второй Мировой войной подразумевается война между Англией, Францией, Польшей с одной стороны и Германией — с другой, то в эту войну Советский Союз не вступал, подтвердив свой нейтралитет в отношении Лондона, Парижа и Берлина. Причем следует помнить, что Германия, Англия, Франция и Польша по тем или иным причинам фактически признали за Советским Союзом статус „неучаствующего в войне“ государства^[550]. Поэтому действия Красной армии в Польше могут рассматриваться в соответствии с современной терминологией как миротворческая операция. Но если рассматривать Вторую Мировую войну как процесс смены систем международных отношений, включающий в себя совокупность войн великих держав между собой и другими странами за расширение своего влияния и пересмотр границ, сложившихся в 1919–1922 гг., то в этом случае Советский Союз, конечно же, вступил во Вторую Мировую войну, но не на стороне Германии, как полагают некоторые исследователи, а в качестве третьей силы, действующей в собственных интересах.

Это особенно четко проявилось в ходе советско-германских переговоров 27–28 сентября 1939 г. Советскому руководству удалось полностью обеспечить свои интересы в Прибалтике и, учитывая настроения на Западе, избавиться от решения судьбы подавляющего большинства польского народа, переданного в сферу интересов Германии. Репрессивная германская политика в отношении поляков на оккупированных территориях стимулировала антигерманское движение, которое являлось потенциальным союзником СССР в случае войны с Германией. Трудно не согласиться с мнением У. Ширера, считающего, что „Гитлер развязал войну против Польши и выиграл ее, но куда в большем выигрыше оказался Сталин, войска которого вряд ли произвели хоть один выстрел. Советский Союз получил почти половину Польши и взялся за Прибалтийские государства. Это, как никогда ранее, отдалило Германию от ее основных долговременных целей: от украинской пшеницы и румынской нефти, остро ей необходимых, чтобы выжить в условиях английской блокады. Даже польские нефтеносные районы Борислав, Дрогобыч, на которые претендовал Гитлер, Сталин выторговал у него, великодушно пообещав продавать немцам эквивалент годовой добычи нефти в этих районах“^[551].

На волне критического осуждения советской внешней политики ныне появились суждения относительно сопоставления советской и германской оккупационной политики. Так, С.З. Случ полагает, что „масштабы жертв, человеческих страданий и лишений, а также материального ущерба, нанесенного советской оккупацией Восточной Польше, предстоит еще оценить“ на основе документов, но очевидно, что они были вполне сопоставимы, а возможно даже и превосходили то, что обрушилось в тот же период на население оккупированной немцами территории Польши»^[552]. Любопытно, что в одной фразе констатируется неизученность этой проблемы и уверенность в том, что действия Советского Союза были «хуже» действий Германии. Что ж, попробуем оценить эту «очевидность». Как известно, территория Второй Речи Посполитой была в октябре 1939 г. разделена между СССР, Германией, Литвой и Словакией. Основная территория, населенная поляками, оказалась под властью Германий, которая аннексировала западные польские воеводства (около 95 тыс. кв. км), а на остальной территории создала польское генерал-губернаторство (около 97 тыс. кв. км)^[553]. Поскольку политика Литвы, получившей из рук СССР Виленский край (6 909 кв. км)^[554], и Словакии, присоединившей с благословения Германии 600 кв. км^[555], на присоединенных территориях, насколько нам известно, вообще не изучалась, обратимся к действиям Германии на присоединенных к рейху территориях.

Еще в ходе германо-польской войны и сразу после нее германские спецслужбы и группы самообороны местного немецкого населения провели акции массовых расстрелов польского населения. Конечно, исчерпывающих данных по этим карательным акциям нет, но лишь в новых имперских округах (гау) Данциг — Западная Пруссия и Вартеланд в сентябре — декабре 1939 г. погибло около 30,5 тыс. человек. Следует подчеркнуть, что жертвами этих карательных мер стали не военнослужащие, а мирное население. Было отменено все польское законодательство, а новые правовые установления германских властей основывались на идеях расовой сегрегации к дискриминации поляков. Они должны были кланяться немцам, уступать им дорогу, снимать перед ними шапки. Полякам запрещалось пользоваться общественным транспортом вне городской черты, а велосипедами разрешалось пользоваться только для поездки на работу или с работы. Даже на скамейках на улицах и в парках полякам сидеть было нельзя. То есть европейская колониальная практика была использована Германией в отношении польского населения. Для поляков был введен специальный комендантский час, были введены запреты на браки для мужчин до 25–28 лет и для женщин до 22–25 лет, около 750 тыс. человек были выселены из квартир, а остальные поляки жили под постоянной угрозой выселения. Началось изъятие у поляков собственности и передача ее немцам, вывоз сельскохозяйственной продукции в рейх привел к резкому спаду жизненного уровня польского населения. Общей целью германских властей являлась очистка территории от поляков.

С целью раскола поляков германские власти ввели для них несколько правовых категорий, на которые делилось местное население в соответствии с «чистотой крови». Особо преследовалась польская интеллигенция (в том числе и учителя), которой было запрещено заниматься профессиональной деятельностью. Только в ноябре 1939 г. были расстреляны 120 учителей. Польские школы закрывались, а оставшиеся германизировались, для чего широко применялось назначение учителями немцев. Были закрыты высшие и средние учебные заведения, полностью прекратилось издание прессы и книг на польском языке, запрещены выступления польских артистов. За посещение поляком немецкого театра ему грозила тюрьма. С декабря 1939 г. началась депортация польского населения в генерал-губернаторство. Только в этом месяце было депортировано 138 466 поляков, а на их место расселялись немецкие переселенцы из Прибалтики (61 934 человека). За 1940 г. было переселено 229 219 поляков, а на эту территорию принято 270 950 немецких переселенцев из Западной Украины, Бессарабии и Северной Буковины. Всего к середине 1941 г. количество депортированных превысило 400 тыс. человек.

Таким образом, действия Германии на аннексированных польских территориях, как и в генерал-губернаторстве, полностью определялись колониальной практикой «неограниченного господства» немцев и расовыми теориями НСДАП^[556]. Собственно говоря, это вовсе не было чем-то исключительным. Вообще расизм является одной из идейных основ «западной» цивилизации, и германское руководство всего лишь обратило эти идеи внутрь европейского общества. Понятно, что подобная практика оккупационных властей не могла породить ничего, кроме ненависти со стороны польского населения. Можно себе представить накал этой ненависти, если даже в более «либеральном» генерал-губернаторстве, как отмечалось в отчете от 20 марта 1941 г. начальника варшавской комендатуры полковника фон Унру, широкое распространение получили следующие настроения: «Еще больше, чем прежде, разговоров о предстоящей вот-вот войне с Россией. Но если раньше никто не желал победы русским, то теперь настроение изменилось до того, что постоянным немецким издевательствам предпочитают русское господство, тем более что русские, как стало известно, в последнее время обращаются с поляками особенно хорошо. Так, например, в честь польского национального поэта Мицкевича — для польскогонарода он вроде Шиллера, чей памятник снят в Кракове, советское правительство распорядилось провести памятную декаду»^[557].

Что касается действий советского руководства на территориях Западной Украины и Западной Белоруссии, то прежде всего следует отметить отсутствие каких-либо националистических, а тем более расистских оснований политики новых властей. Правда, советским властям пришлось столкнуться с наследием польского национализма на этих территориях. Так, уже 21 сентября 1939 г. заместитель наркома обороны командарм 1 ранга Г.И. Кулик, докладывая в Москву о ходе операции Украинского фронта, отмечал, что «в связи с большим национальным угнетением поляками украинцев, у последних чаша терпения переполнена и, в отдельных случаях, имеется драка между украинцами и поляками, вплоть до угрозы вырезать поляков. Необходимо срочное обращение правительства к населению, так как это может превратиться в большой политический фактор»^[558]. О том же докладывал 22 сентября в Москву и начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1 ранга Л.З. Мехлис: «Вражда между украинцами и поляками усиливается, сейчас активизировались украинцы и терроризируют в ряде мест польских крестьян. Были случаи взаимного поджога деревень, убийств и грабежей. Дано указание широко развернуть работу против национальной вражды между трудящимися украинцами и поляками, направив объединенные силы против панов-помещиков»^[559].

Соответственно, уже 23 сентября Политуправление Украинского фронта издало директиву, в которой, в частности, приказывалось «разъяснять населению нашу национальную политику. Учесть при этом, что украинский народ находился под национальным гнетом панско-помещичьей и буржуазной власти, что польское правительство вело политику ополячивания украинцев и натравливания на них поляков. Сейчас эта национальная рознь сказывается и местами принимает форму взаимных убийств, поджогов и грабежей. Это на руку только врагам украинских и польских трудящихся. Трудящиеся украинцы и поляки должны быть друзьями, а не врагами и объединиться для совместной борьбы с общим врагом — помещиком, угнетателем и эксплуататором. Надо заявить, что Красная армия не потерпит и не допустит национальную рознь между трудящимися»^[560].

30 сентября Военный совет Украинского фронта в своей директиве № 071 указал, что следует «широко разъясняя населению национальную политику Советской власти, призывать трудящиеся массы города и деревни Западной Украины к изжитию национальной вражды. Призвать население к тому, чтобы в корне пресекались всякие намерения сеять национальную вражду между трудящимися поляками и украинцами. Ненависть трудящихся масс необходимо направлять против их общего заклятого врага, против помещиков, против эксплуататоров. Надо добиться, чтобы каждый труженик понимал, что национальная вражда разжигается врагами для того чтобы расколоть единство фронта трудящихся. Всех лиц, замеченных в сознательном разжигании национальной вражды между поляками и украинцами, рассматривать как врагов трудящегося народа и применять к ним суровые меры репрессии»^[561].

Кстати, и форма присоединения территорий к Германии и СССР была совершенно различной. Если Гитлер своим указом от 8 октября 1939 г. просто аннексировал эти территории, объявив их частью Германии, то советское руководство организовало выборы, в ходе подготовки которых никто не скрывал цели вхождения в состав СССР. По свидетельству K.M. Симонова, ездившего по Западной Белоруссии накануне выборов, он «видел своими глазами народ, действительно освобожденный от ненавистного ему владычества… белорусское население — а его было огромное большинство — было радо нашему приходу, хотело его»^[562]. Конечно, можно по-разному оценивать процедуру этих выборов, но тот факт, что подавляющее большинство населения поддержало эту программу, говорит именно о воссоединении этих территорий с Советским Союзом. То есть в данном случае сложно определить эти события термином «аннексия», которой согласно Декрету о мире считалось «всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности»^[563]. Правда, в плане международных отношений Москве удалось добиться признания этой территории частью СССР лишь в 1945 г. Столь же красноречив и национальный состав депутатов Народных собраний: в Западной Украине 92,4 % из них были украинцами, 4,1 % — евреями, 3 % — поляками, 0,4 % — русскими, а в Западной Белоруссии 67,1 % — белорусами, 13,7 % — поляками, 7,8 % — евреями, 5,7 % — украинцами, 4,6 % — русскими и 1,1 % — люди других национальностей^[564]. Это лишний раз подтверждает отсутствие какой-либо национальной дискриминации. Не существовало никакой дискриминации в отношении поляков и в области образования. Хотя и были закрыты частные школы, но в государственных школах и далее в некоторых вузах преподавание велось на польском языке. Продолжали действовать польские учреждения культуры и издавались польские газеты, журналы и книги. В 1940 г. было широко отмечено 85-летие со дня смерти А. Мицкевича.

Выше приводились материалы о взаимоотношениях Красной армии и мирного населения. Здесь можно привести еще один пример. В деревне Григорово комиссар 148-го кавполка Олейников, заподозрив 12 поляков и 4 украинцев-крестьян в том, что они стреляли по нашим войскам, предложил их расстрелять. За это он был снят с должности, и особый отдел занялся расследованием этого случая и поведения комиссара^[565]. Можно ли себе представить, чтобы офицер вермахта был бы наказан за предложение расстрелять «недочеловеков»? Конечно, все это не означает, что на территориях, присоединенных к СССР, не было никаких эксцессов. К сожалению, без этого не обошлось, но гораздо важнее, на наш взгляд, то, что советское руководство не разжигало национализм, а всячески его преследовало. Поэтому встречающиеся ныне утверждения, что репрессии новой власти на этих территориях были направлены исключительно против поляков, не соответствуют действительности. Конечно, в первые месяцы Советской власти именно польское население испытало определенные ограничения, что по контрасту с их прежним положением «ясновельможных панов», чисто субъективно воспринималось ими очень тяжело. К тому же трансформация государственного аппарата и различных управленческих структур также коснулось в первую очередь именно поляков.

Казалось бы, тот факт, что из 19 832 человек, арестованных в сентябре — декабре 1935 г. органами НКВД в Западной Украине и Западной Белоруссии, 10 557 (54,5 %) были поляками, подтверждает мнение о антипольской направленности арестов. Однако, если мы обратимся к инкриминируемым этим людям преступлениям, то увидим, что 4797 были арестованы за нелегальный переход границы, 2068 — за участие в контрреволюционных группах и организациях, 1672 — за контрреволюционную агитацию, 326 — за массовые беспорядки и бандитизм, 143 — за террор, диверсии, вредительство, 1104 — за шпионаж. Но более всего было арестовано за «разные» преступления — 9184 человека^[566]. То есть 47,7 % арестованных вообще не имело никакого отношения к политическим репрессиям. Если же учесть, что нелегальный переход границы был в основном связан с неурегулированностью пограничного режима и значительной волной беженцев в связи с событиями германо-польской войны, то количество «неполитических» арестов составит 72,1 %. То есть ни о какой «антипольской» политике советских властей речь не шла. Тем более что в дальнейшем доля поляков среди арестованных постоянно снижалась, примерно соответствуя доле польского населения на этих территориях.

То же относится и к депортации населения из Западной Украины и Западной Белоруссии. Как ныне установлено, всего в 1939–1941 гг. с этих территорий в глубь СССР было переселено около 320 тыс. человек^[567]. Пожалуй, только депортация осадников (79,6 % из них поляки) может рассматриваться как антипольская акция, да и то здесь явно преобладали социальные мотивы, а также та ненависть, которую они успели зародить среди местного населения. То есть в определенной степени это была форма смягчения советским руководством остроты национальной ненависти на новых территориях. Конечно, мера варварская, но лучше ли было допустить национальную «разборку» среди местного населения? Не говоря уже о том, что выселение — это ведь не расстрел. Конечно, для депортированных из родных мест это служило слабым утешением, но современные исследователи могли бы более объективно оценивать эти события.

В связи с оценками советской политики на присоединенных территориях, стоит обратиться к материалам доклада командующего польского подпольного Союза вооруженной борьбы (СВБ) полковника «Грота» — С. Ровецкого: «Советы имеют большую помощь местного элемента (украинцев, белорусов, еврейской бедноты), много сторонников среди молодежи, которая получила работу»; «большевики не так склонны к расстрелам людей по любому поводу или без повода, как немцы»; «не отделяются они от поляков, а перенеся борьбу на социальную почву, они смогли завоевать некоторую часть польского общества, в основном среди пролетарской молодежи и некоторой части сломленной морально интеллигенции». Ровецкий признавал «полное безразличие» белорусов и украинцев к польской государственности, но указывал и на враждебность многих новым властям на экономической почве. Он пришел к выводу, что «широкая работа против большевиков невозможна», тем более что в целях «подрыва базы» СВБ органами НКВД были выселены члены семей офицеров, фабрикантов, помещиков, крупных чиновников бывшего польского государственного аппарата^[568]. Как видим, даже такое заинтересованное лицо, как Ровецкий, подтверждает отсутствие каких-либо антипольских действий советского руководства. В этом, на наш взгляд, и заключается коренное отличие советской политики на присоединенных территориях от германской. Причем следует оговориться, что речь идет не о том, что советская политика была «лучше», нет, она просто другая и понять ее в рамках европейских традиций национальной нетерпимости просто невозможно.

Пожалуй, единственной акцией, направленной преимущественно против поляков, стали события, связанные с судьбой военнопленных Войска Польского. Как уже отмечалось, большая часть оказавшихся в советском плену рядовых польских военнослужащих, уроженцев Западной Украины и Западной Белоруссии была распущена по домам. С 25 сентября по 7 октября в лагеря для военнопленных НКВД, которые начали создаваться только 22 сентября, поступило 125 803 человека, что привело к значительной перегруженности лагерей^[569]. На основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 3 октября было решено распустить по домам оставшийся рядовой состав^[570]. Согласно приказу наркома обороны № 575118; с 9 октября началось отправление эшелонов в Барановичи и Тарнополь, распускаемых военнопленных следовало обеспечить питанием и санобработкой^[571]. К 19 октября по месту жительства были отправлены 40 769 человек. В 1939–1941 гг. были переданы Германии 43 054 человека, уроженцев Западной Польши, а немцы передали СССР 13 575 человек, уроженцев восточных польских воеводств^[572]. Когда выяснилось, что пленных польских офицеров в подавляющем большинстве невозможно использовать в интересах СССР, 15 131 человек (в основном офицеры и полицейские) были расстреляны весной 1940 г.^[573] Одновременно на основании того же решения Политбюро в тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии были расстреляны 7305 человек.

Безусловно, решение судьбы пленных польских офицеров стало военным преступлением советского руководства. Однако, как уже отмечалось, именно такое «простое» решение в значительной степени было предопределено всем ходом советско-польских отношений 1918–1939 гг., в том числе и гибелью около 60 тыс. советских военнопленных в польских лагерях в 1919–1921 гг. Думается, что эта трагическая тема в отношениях между нашими странами должна решаться на основе взаимности. Как нынешнее российское руководство признало ответственность прежнего советского руководства за это преступление, так и польское руководство, видимо, должно признать вину тогдашних польских властей за гибель советских военнопленных. Как заявил министр иностранных дел Польши В. Бартошевский, «в убийстве польских офицеров никто не обвиняет весь российский народ. Мы виним только непосредственных исполнителей и их политических наставников»^[574]. Вероятно, именно эта позиция должна быть применена и к Польше. Во всяком случае объективное изучение этого вопроса и соответствующее политическое заявление польских властей скорее всего позволят закрыть эту трагическую страницу нашей общей истории.

За 20 межвоенных лет положение СССР и Польши на международной арене радикально изменилось. Если поначалу Польша была центром влияния в Восточной Европе, а Советская Россия — страной, раздираемой гражданской войной, то в дальнейшем советскому руководству удалось консолидировать общество на основе создания мощного советского русского государства, которое могло активно отстаивать свои интересы на мировой арене. Польша же все более утрачивала свое влияние даже в Восточной Европе, а приход к власти «санационной», по преимуществу военно-бюрократической, элиты привел польское общество к состоянию застоя, не позволил решить ни экономические, ни политические проблемы. В итоге довольно заметные даже на общеевропейском фоне польские вооруженные силы не имели надежной экономической и внутриполитической базы. В результате присущие польскому руководству великодержавные устремления оказались совершенно не обеспеченными. Иными словами, Польша просто не располагала ресурсами для достижения статуса великой державы и никем не воспринималась в таком качестве.

Вместо того чтобы найти выгодный компромисс и стать младшим партнером Германии, что было вполне возможно, или СССР, что было практически исключено, Варшава решила поиграть в большую политику. Если в мирный период такая игра еще могла бы дать некоторые результаты, то в условиях начала Второй Мировой войны она была обречена. В результате, по точному выражению Молотова, «„традиционная политика“ беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась»^[575]. Шесть лет спустя Сталин, выступая при подписании советско-польского договора о дружбе и сотрудничестве, заявил: «Старые правители Польши не хотели иметь союзных отношений с Советским Союзом. Они предпочитали вести политику игры между Германией и Советским Союзом. И, конечно, доигрались… Польша была оккупирована, ее независимость — аннулирована»^[576]. Так завершилась вторая попытка в борьбе за влияние в Восточной Европе и за статус великой державы между Второй Речью Посполитой и Советским Союзом.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ I

Группировка вермахта на 1 сентября 1939 г.
Группа армий	Армии	Корпуса	Дивизии и бригады
«Север»	3-я	21-й АК 1-й АК	21-я, 228-я** ПД 11 я, 61-я* ПД, ТД «Кемпф»
Прибывала: 10-я ТД		АК «Водриг»	1-я, 12-я, ПД 1-я кбр, гр. «Бранд», гр. «Медем», соед. «Данциг», 217-я** ПД
	4-я	3-й АК 2-й АК 19-й МК	50-я* ПД, бр. «Нетце» 3-я, 32-я ПД 2-я, 20 МД, 3-я ТД 23-я, 207-я**, 218 я** ПД
			73-я*, 206-я**, 208-я* ПД
«Юг» Прибывали: 22 АК -2.09 1-я ГПД -2.09 2-я ГПД -2.09 252-я***ПД -6.09 57-я* ПД -12.09 56-я* ПД -16.09	8-я	10-й АК 13-й АК	24-я ПД 10-я, 17-я ПД, полк СС «Адольф Гитлер» 30-я ПД
	10-я	11-й АК 16-й МК 14-й МК 4-й АК 15-й МК	18-я, 19-я ПД 1-й, 4-й ТД, 14-я, 31-я ПД 13-я, 29-я МД 4-я, 46-я ПД 2-я, 3-я ЛПД 1-я ЛПД

Продолжение табл.
Группы армий	Армии	Корпуса	Дивизии и бригады
257-я* ПД -20.09 258*** ПД -25.09	14-я	8-й АК 17-й АК 18-й АК	5-я ТД, 8-я, 28-я ПД, полк СС «Германия» 7-я, 44-я, 45-я ПД 2-я ТД, 4-я ЛПД, 3-я ГПД 239-я** ПД
		7-й АК	27-я, 68-я* ПД 62-я*, 213-я**, 221-я** ПД
* Дивизия 2-й волны ** Дивизия 3-й волны *** Дивизия 4-й волны

Кроме того, сухопутным войскам были подчинены пограничные части общей численностью 93,2 тыс. человек. Так, группе армий «Север» подчинялись 1, 11, 21, 31-й участки погранохраны, 1,2, 12-й пограничные районы, а группе армий «Юг» — 3, 13, 14-й пограничные районы. Группу армий «Север» поддерживал 1-й воздушный флот (командующий — генерал А. Кессельринг), в составе которого насчитывалось 746 самолетов (из них 720 боеготовых), кроме того, командованию группы армий были подчинены летные части, располагавшие 94 самолетами (83 боеготовых), а морская авиация насчитывала 56 самолетов (51 боеготовый). С группой армий «Юг» взаимодействовал 4-й воздушный флот (командующий — генерал А. Лёр), располагавший 1095 самолетами (1000 боеготовых), а сухопутным частям подчинялись летные части в составе 240 самолетов (186 боеготовых).

Группировка польских войск на 1 сентября 1939 г.

Армии	Оперативные группы	Дивизии и бригады
	«Нарев»	18-я, 33-я ПД, Подляская, Сувалкская КБр
«Модлин»		8-я, 20-я ПД, Новогрудская, Мазовецкая КБр
	«Вышкув»	сосредоточиваются части 1-й и 41-й ПД
«Поморже»	«Всхуд»«Черск»	4-я, 16-я ПД Поморская КБр 9, 15, 27-я ПД
«Познань»		14, 17, 25, 26-я ПД, Великопольская, Подольская КБр
«Лодзь»	«Петркув»	30-я ПД, Волынская КБр 2, 10, 28-я ПД, Крессовская КБр
«Краков»	«Шленск»«Бельск»	23-я, 55-я ПД 21-я ПД, 1-я ГПБр, гр. полк Мишага 6-я, 7-я ПД, Краковская КБр.,10-я МБр
«Карпаты»		2-я, 3-я ГПБр

Соотношение сил на германо-польском фронте на 1 сентября 1939 г.

	Германия	Польша	Соотношение
Дивизии расчетные	53,1	29,3	1,8:1
Личный состав (тыс.)		1516		840	1,8:1
Орудия и минометы	9824	2840	3,5:1
Танки	2379	475	5:1
Самолеты	2231	463	4,9:1

Соотношение сил сторон по направлениям

Группа Противник Соотношение

армии

«Север»

Дивизии расчетные 20,9 17,6 1,2:1

Личный состав (тыс.) 630 485 1,3:1

Орудия и минометы 3644 1674 2,2:1

Танки 596 234 2,5:1

Группа Противник Соотношение

армии

«Юг»

Дивизии расчетные 32,6 12 2,7:1

Личный состав (тыс.) 886 355 2,5:1

Орудия и минометы 6180 1166 5,3:1

Танки 1783 241 7,4:1

Соотношение сил на направлении главного удара 4-й армии

	4-я армия	Армия «Поморже»	Соотношение
Дивизии расчетные	8,5	3,5	2,4:1
Личный состав	212030	82658	2,6:1
Орудия и минометы	1804	316	5,7:1
Танки	375	39	9,6:1

Соотношение сил на направлении главного удара группы армий «Юг»

	8-я и 10-я армии	Польские войска	Соотношение
Дивизии расчетные	20⅓	5	4,1:1
Личный состав	451044	138508	3,3:1
Орудия и минометы	3863	515	7,5:1
Танки	1084	117	9,3:1

Соотношение сил на направлении главного удара 14-й армии

	14-я армия	Армия «Краков»	Соотношение
Дивизии расчетные	9,3	4	2,3:1
Личный состав	152419	89360	1,7:1
Орудия и минометы	1583	369	4,3:1
Танки	699	85	8,2:1

Соотношение сил на направлении главного удара 3-й армии

	3-я армия	Армия «Модлин»	Соотношение
Дивизии расчетные	6,5	5	1,3:1
Личный состав	144460	107232	1,3:1
Орудия и минометы	878	419	2,1:1
Танки	221	65	3,4:1

Распределение танков в германской армии на 1 сентября 1939 года

Соотношение сил на фронтах на сентябрь 1939 г.

	Франция	Германия	Соотношение
Дивизии	78	432/3	1,8:1
Бригады	-	-	-
Личный состав (тыс.)	3253	1000	3,2:1
Орудия и минометы	17508	8640	2:1
Танки	2850	-	-
Самолеты	2421*	1359	1,8:1
	Германия	Польша	Соотношение
Дивизии	61	33	1,8:1
Бригады	1	13	1:13
Личный состав (тыс.)	1800	1000	1,8:1
Орудия и минометы	13500	4300	3:1
Тапки	2533	610	4,2:1
Самолеты	2231	824	2,7:1
* с учетом ВВС Англии, но без резерва.

К 1 сентября войска Западного фронта насчитывали около 915 тыс. человек и располагали примерно 8640 орудиями и минометами, но не имели ни одного танка. Сухопутные войска поддерживали 2-й и 3-й воздушный флоты, в которых насчитывалось 1094 самолета (из них 966 боеготовых), кроме того, командованию группы армий «Ц» были подчинены летные части, располагавшие 144 самолетами (из них 113 боеготовых), а морская авиация на Западе насчитывала 121 самолет (114 боеготовых). Всего на Западе находилось 1359 самолетов (1193 боеготовых), в том числе 421 бомбардировщик и 632 истребителя.

Германия

Вооруженные силы Германии — вермахт — состояли из сухопутных сил, военно-воздушных сил («Люфтваффе») и военно-морских сил («Крингсмарине»). Каждый вид вооруженных сил возглавлялся своим главнокомандующим и имел свой генеральный штаб. Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами Германии был Гитлер, упразднивший 4 февраля 1938 г. военное министерство. Для координации действий всех видов вооруженных сил, гражданской администрации и экономических органов был создан аппарат верховного главного командования (ОКВ), совместившего функции военного министерства, Генерального штаба вермахта, и личного штаба верховного главнокомандующего. Начальником штаба ОКВ стал генерал-полковник Кейтель. Для решения вопросов стратегического и оперативного руководства и координации деятельности генеральных штабов видов вооруженных сил в составе ОКВ был создан Штаб оперативного руководства, во главе с генералом Иодлем.

Сухопутные силы, главнокомандующим которыми был генерал-полковник Браухич, после перехода на штаты военного времени разделились на действующую армию и резервную, с соответствующим разделением командования. Действующей армией руководила ставка (ОКХ), начальником Генерального штаба сухопутных войск был генерал-полковник Гальдер.

В кадровой армии Германии первой половины 1939 г. насчитывалась 51 дивизия, в том числе 35 пехотных, 3 горнострелковые, 4 моторизованные, 5 танковых и 4 легкие. Кроме того, имелись 2 отдельные танковые и 1 кавалерийская бригады.

По мобилизационному плану надлежало дополнительно сформировать 51 новую пехотную дивизию (16 — второй волны, 20 — третьей волны, 14 — четвертой волны и 1 дивизию ландвера) и развернуть в дивизии обе отдельные танковые бригады.

В пехотную дивизию входили 3 пехотных полка, артиллерийский полк, имевший на вооружении 36 полевых гаубиц калибром 105 мм и 12 гаубиц калибром 150 мм, истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион (36 противотанковых пушек и 12 зенитных пулеметов), саперный батальон, батальон связи, полевой запасный батальон, тыловые службы. В пехотных дивизиях были моторизованы тяжелая артиллерия, подразделения противотанковых орудий, пулеметные батальоны, саперные подразделения и подразделения связи.

Мотопехотная дивизия отличалась от обычной пехотной дивизии полной моторизацией всех частей и подразделений, а также наличием разведывательного батальона, состоявшего из эскадрона бронемашин и мотоциклетного стрелкового эскадрона. Полевого запасного батальона в ней не было.

Танковая дивизия имела танковую бригаду (324 танка), моторизованную бригаду, артиллерийский полк, мотоциклетный батальон, моторизованные разведывательный батальон, истребительно-противотанковый дивизион, саперный батальон, батальон связи, а также тыловые службы. Танковая бригада состояла из двух полков, мотострелковая бригада имела два мотострелковых полка и мотоциклетный батальон.

Легкие дивизии имели в своем составе два полка мотопехоты трехбатальонного состава и танковый батальон.

Танковые дивизии накануне войны были вооружены в значительной степени легкими танками Т-I и Т-П. В 1936–1937 гг. вермахт начал получать более мощные танки T-III и T-IV, а в 1938–1939 гг. началось их серийное производство. Тем не менее накануне войны с Польшей бронетанковые войска были оснащены главным образом легкими танками. По состоянию на 1 сентября 1939 г. в вермахте насчитывалось 3195 танков, из них 1445 типа Т-I, 1223-Т-П, 98 — T-III, 211-Т-IV, 3 огнеметных и 215 командирских.

Имелся особый штаб, подчиненный командующему бронетанковыми войсками, для руководств действиями танковых частей. Во время войны предусматривалось создание танковых корпусов, предназначенных для наступления на главных направлениях.

Горнострелковая дивизия состояла из 2–3 горнострелковых полков, артиллерийского полка, имевшего на вооружении 16 горных орудий калибром 75 или 105 мм и 8 тяжелых гаубиц калибром 150 мм, истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона (24 противотанковые пушки), саперного батальона, батальона связи, горнострелкового запасного батальона, тыловых служб.

Войска были оснащены вполне современным для того времени оружием, в частности пулеметом MG-34, имевшим небольшой вес и высокую скорострельность. Автоматы начали поступать в войска с осени 1939 г. К началу войны войска получили 50-мм и 81-мм минометы.

Универсальным вооружением дивизионной артиллерии являлись 75-мм пушки, 105-мм и 150-мм гаубицы.

Слабым звеном была противотанковая артиллерия. Для борьбы с танками предназначались 37-мм противотанковые пушки, которые, однако, не могли справиться с тяжелыми и хорошо бронированными средними танками. В то же время в сухопутных войсках вермахта было мало полевых пушек: 90 процентов, полевой артиллерии составляли гаубицы, малопригодные для борьбы с танками. 105-мм пушки имелись только в танковых дивизиях.

На вооружении вермахта находились также тяжелые артиллерийские системы на механической тяге и железнодорожных платформах.

Польша

Вооруженные силы Польши состояли из сухопутных войск и военно-морского флота. Согласно конституции 1935 г., верховным главнокомандующим является президент, но фактически вооруженные силы, как и вся власть в стране, после смерти Пилсудского находились в руках военного и политического диктатора, генерального инспектора вооруженных сил маршала Э. Рыдз-Смиглы.

В состав сухопутных войск входили пехота, кавалерия, корпус пограничной охраны, а также авиация.

Основу сухопутных сил составляли пехотные дивизии, распределявшиеся по корпусным округам (военно-административные единицы, подлежащие расформированию в военное время). Пехотная дивизия состояла из трех пехотных полков, полка легкой и дивизиона тяжелой артиллерии, подразделений обеспечения и обслуживания. В ней насчитывалось до 16 тыс. человек. По сравнению с немецкой пехотной дивизией она не имела достаточного количества артиллерии (42–48 орудий и 18–20 минометов в основном устаревших конструкций). В дивизии было 27 37-мм противотанковых орудий, значительно меньше, чем в немецкой дивизии. Слабой была и противовоздушная оборона — всего четыре 40-мм зенитных орудия.

Все кавалерийские формирования были сведены в 11 бригад, включавших два кавалерийских полка, артиллерийский дивизион и другие подразделения; штатная численность каждой бригады составляла 3427 человек. В отличие от пехотных дивизий штаты кавалерийских бригад в военный период оставались почти такими же, как в мирное время.

В состав бронетанковых войск входили: моторизованная бригада (сформированная в 1937 г.), три отдельных батальона легких танков, несколько отдельных разведывательных танковых рот и бронеавтомобильных рот, а также подразделения бронепоездов. В августе 1939 г. было начато формирование второй бригады, но к моменту начала войны оно еще не закончилось.

Моторизованная бригада состояла из двух полков, противотанкового и разведывательного дивизионов, а также подразделений обслуживания. В ней насчитывалось около 2800 человек. Бригада имела на вооружении 157 пулеметов, 34 орудия и миномета, 13 разведывательных танков. На время войны бригада усиливалась танковым батальоном из резерва главного командования и другими подразделениями.

Всего в польских вооруженных силах в июле 1939 г. насчитывалось 887 легких танков и танкеток, 100 бронеавтомобилей, 10 бронепоездов. Основная часть танкового парка по своим тактико-техническим данным была непригодна для эффективного использования в боевых условиях.

Военная авиация состояла из шести авиационных полков, двух отдельных воздухоплавательных батальонов и двух дивизионов морской авиации. Всего в воздушном флоте к началу войны было 824 самолета всех типов, из них около 400 боеспособных. Основу боевой авиации составляли истребители (164 штуки) и легкие бомбардировщики-разведчики (120 штук). В 1939 г. на вооружение поступили средние бомбардировщики польского производства Р-З7 с более высокими летными качествами, но к началу войны в войсках их было всего лишь 44. С началом войны большая часть самолетов была передана в распоряжение командующих отдельными армиями, кроме истребительной (57 самолетов) и бомбардировочной (86 самолетов) бригад, подчиняющихся непосредственно главнокомандующему.

Авиация предназначалась прежде всего для сопровождения пехоты и танков в бою и кавалерии в ее рейдах. Однако во всех случаях роль армейской авиации сводилась главным образом к неглубокой разведке противника, а в отдельных случаях — к бомбовым ударам по его войскам. Использование авиации для проведения самостоятельных операций фактически не предусматривалось. Возможности бомбардировочной авиации недооценивались, ей не уделялось должного внимания.

ПРИЛОЖЕНИЕ II

I. «Люфтваффе»

Свою фактическую историю военно-воздушные силы гитлеровского Рейха ведут с момента денонсации Германией Версальского договора. Хотя в межвоенный период в Германии активно велась как конструкторская подготовка, так и подготовка летчиков и планеристов, истинной датой рождения «Люфтваффе» следует считать тот день, когда авиационное министерство (RLM) возглавил Герман Геринг. Именно этот человек ответствен и за все успехи, и за все провалы «Люфтваффе».

Его политический талант, харизма и опыт помогли создать авиацию, которая едва не поставила на колени весь мир, и чье наследие прослеживается в военном авиастроении вплоть до сегодняшнего дня. Несмотря на то что «традиционные» рода войск (армия и флот) имели больше опыта и практических наработок, именно ВВС стали наиболее технически совершенным звеном военной машины Гитлера. За годы войны «Люфтваффе» не только не утратили технического превосходства над противником, но даже увеличили отрыв от ближайших конкурентов.

В послевоенных источниках (прежде всего, американских, в несколько меньшей степени — советских) было принято критически оценивать самолеты фашистской Германии, сравнивая их с «мустангами», «спитфайрами», «Яковлевыми» и «лавочкиными». Первое, что ставят в укор «Люфтваффе» — это малую боевую дальность практически всех, состоявших на вооружении машин.

Отметим, однако, что любое техногенное оружие так или иначе является плодом компромисса между скоростью, дальностью, разрушительной мощью, защищенностью и, last, but not least, стоимостью. Как известно, худшим из вариантов будет машина, в которой все эти качества развиты в равной мере. Такие технические системы называют универсальными, подразумевая, что они умеют делать все, но плохо. Напротив, в «идеальной боевой машине» всегда каким-то характеристикам отдается явное предпочтение, тогда как остальные монтируются «по остаточному принципу».

Так проектировались все самолеты «Люфтваффе». Так создавались сами военно-воздушные силы Рейха. Из многих задач, решать которые призвана авиация, во главу угла была поставлена задача организации тактического взаимодействия с сухопутными силами. Остальные функции требовалось выполнять «по мере возможности».

После Нюрнберга и Токио сложилась традиция изображать Германию и Японию в виде насквозь милитаризованных стран, только и выжидающих удобного момента, чтобы напасть на беззащитные «западные демократии». Подразумевалось, что склады у агрессоров ломятся от разнообразного военного снаряжения, а промышленность и финансы позволяют снабжать армию всем необходимым — и в любых количествах. Эта картина, однако, не имеет ничего общего с действительностью.

Вспомним реальный политический контекст, сложившийся в послеверсальской Европе. Прежде всего, никто не относился к Германии сколько-нибудь серьезно, а тем более — к нацистским лидерам. Рейх окружен воинственными и отнюдь не дружелюбными соседями. На востоке Польша, поощряемая Францией и Англией, а вовсе не Германия, почти весь межвоенный период ведет захватнические войны. К югу лежит Чехословакия, которая имеет к Германии свои претензии. (При всей умеренности руководства этой страны одной только проблемы судетских немцев достаточно, чтобы испортить любые отношения. Кроме того, следует помнить, что вооруженные силы Чехословакии превышали возможности Рейха вплоть до 1937 года, а возможно, и во времена Мюнхена.) На западе была Франция, активно саботирующая политику разоружения, которую с переменным успехом пыталась навязать Лига Наций. Франция оставалась безусловно враждебной, именно по ее вине случился рурский инцидент.

«Европа» (и рузвельтовские Штаты) далеко не столь остро реагировала на националистическую и антисемитскую политику Гитлера, как это преподносится в послевоенных источниках. Эксцессы на национальной и расовой почве были в двадцатые-тридцатые годы нормой почти везде. Англия, родина нацизма, Соединенные Штаты Америки, все еще несущие на себе печать рабовладения в виде «Ку-клукс-клана» и других, менее известных политических структур типа «Дочерей Конфедерации», Франция и Россия, имеющие развитые традиции антисемитизма, достаточно спокойно реагировали на «немецкий способ разрешения еврейского вопроса». (Да и в самом деле, что мог возразить по поводу конфискации еврейской собственности Советский Союз, в политическую программу которого было в той или иной форме включено положение, касающееся уничтожения собственности вообще?)

Внешнеполитические шаги Гитлера также не осознавались как трагедия и угроза делу всеобщего мира. Вступление в Рейнскую область, аншлюс, даже присоединение Судет были восприняты многими странами и правительствами отнюдь не как проявление агрессивности, но всего лишь как сбор германских земель, начатый еще Фридрихом II и продолженный Бисмарком.

Нет, войны действительно ждали, к ней лихорадочно готовились, но не к той, которая случилась и получила название Второй Мировой, а к совершенно другой. И притом каждая великая держава готовила свою собственную войну. Германии, которая после поражения 1918 года считалась покинувшей «высшую лигу», отводилось в этой войне место одного из второстепенных союзников или противников.

Весь рассматриваемый период шла тонкая дипломатическая борьба между Англией и США; отношения этих стран приобретали все более и более угрожающий характер. Советский Союз не особенно скрывал свои планы. К началу тридцатых годов идея мировой революции несколько отошла на второй план, зато на повестку дня была поставлена задача вернуть Империи бывшие русские земли — Польшу, Финляндию, Молдавию, Латвию, Литву, Эстонию. Польша готовилась к локальным захватническим войнам с Германией и Чехословакией.

Гитлеровская Германия ставила своей целью возвращение территорий, утраченных в Версале, и статуса великой державы. (Собственно, ничего принципиально нового в политику фюрер не внес: перед Веймарской республикой стояли те же задачи, да и решались они, по преимуществу, теми же методами. Большая жесткость и напористость Гитлера были обусловлены, с одной стороны, темпераментом, а с другой — заметным усилением Германии в начале тридцатых годов.)

Вне всякой зависимости от проблем Данцига, Коридора, Судет Германии предстояла локальная войнас Польшей, и, вероятно, ее союзником — Францией. Именно к этой войне страна и готовилась. Именно ее задачам было подчинено все существование «Люфтваффе». Потому у немецких самолетов и не было гигантской дальности — размеры ТВД не превышали нескольких сотен километров. На все предложения насчет «уралбомберов» Геринг задавал лишь один вопрос: зачем? В рамках немецкой воздушной стратегии не было никакой необходимости строить дальние бомбардировщики (и уж тем более — дальние истребители сопровождения).

Вразрез с установившимся на этот счет «мнением», Геринг никогда не был сторонником доктрины Дуэ. Как опытный летчик, он хорошо представлял реальные возможности стратегической авиации и осознавал, что хотя ее воздействие и может оказаться решающим, но оно не будет таковым наверняка. Направление огромных производственных и сырьевых мощностей в условиях их острого дефицита на создание того, что только может принести успех, казалось ему (и, откровенно говоря, кажется мне) полным безумием. Ресурсов ведь не хватало даже на то чтобы обеспечить «Люфтваффе» и «Люфтганзу» приличным транспортным самолетом, так что приходилось использовать всяческие переделки и устаревшие конструкции вроде Ju 52. Здесь необходимо подчеркнуть, что для той войны, которую замыслила Германия, транспортная авиация была ей куда нужнее абстрактных «уралбомберов».

Все свои помыслы Геринг и РЛМ направили на создание такой авиации, которая могла бы если и не решить проблему войны на два фронта, то, по крайней мере, полностью скомпенсировать слабую боевую подготовку и недостаточную численность вермахта. То есть речь шла об авиации, призванной решать насущные проблемы сухопутных войск.

Именно во взаимодействии ОКЛ и ОКХ родилась идея блицкрига, «молниеносной войны», целиком построенной на психологическом шоке, охватывающем противника после первого сокрушительного удара.

Прежде всего, для блицкрига требуется истребитель завоевания превосходства в воздухе, способный действовать в оперативной глубине (100-1000 км). Далее, желателен «охотник», который может уничтожать бомбардировщики противника как на земле, так и в воздухе и уходить от истребителей сопровождения. Тактические требования к такому самолету: хорошее вооружение (что в данном случае обозначает «пушечное»), способность нести бомбовую нагрузку, скорость порядка 600 км/час, по возможности — радар. Кроме того, необходим средний бомбардировщик, пригодный для действий в оперативной глубине без истребительного прикрытия (боевой радиус — не менее 300 км, и либо скорость порядка 600 км/час, либо мощное бронирование и вооружение). Нам также не обойтись без самолета, могущего поддержать войска непосредственно на поле боя (штурмовик или пикировщик). И наконец, очень нужен транспортный самолет и хорошие десантные планера — как для организации оперативных десантов, так и для снабжения наступающих группировок, оторвавшихся от своих тылов. Конечно, никому не помешает еще и дальний стратегический бомбардировщик вместе с истребителем сопровождения к нему, но для войны с Польшей такие самолеты излишни, а во Франции можно рискнуть и попытаться без них обойтись, в то время как без машин первых пяти типов там вообще «нечего ловить».

Руководство «Люфтваффе» отдавало себе отчет, что послеверсальская Германия, сравнительно бедная по сырьевым ресурсам и промышленным возможностям, не может строить свои вооруженные силы по американскому (или русскому) принципу — «нам — всего и побольше». Предпочтение отдавалась задачам, решение которых было жизненно необходимо, вернее — без решения которых вообще не могла идти речь ни о каком разумном планировании войны.

Упрекают руководство Люфтваффе и в неумеренном эгоизме, жадности до ресурсов — даже в ущерб стратегическим интересам страны. Внимание, фокус! В условиях «Битвы за Британию» Геринг принимает решение о снижении выпуска истребителей и бомбардировщиков. В мировой историографии это принято считать проявлением его тщеславия и глупости, однако в действительности директива Геринга была связана прежде всего с необходимостью срочно создать десантный флот, причем как воздушный, так и морской. Заметим здесь, что первые транспорты, пригодные для перевозки войск морем, были выпущены сначала ОКЛ, затем сухопутными силами и лишь в последнюю очередь флотом, причем транспортновысадочные баржи от ОКМ были наихудшего качества.

II. Структура «Люфтваффе»

Низшим тактическим звеном в истребительной авиации была «пара» (Rotte), две пары составляли «четыре пальца» (Schwarm), или звено, а три звена, в свою очередь, образовывали низшее оперативное соединение — эскадрилью (Staffel). В полках горизонтальных и пикирующих бомбардировщиков пар не было, и звено (в данном случае — Kette) состояло из трех самолетов. Командиром эскадрильи, как правило, назначался обер-лейтенант или капитан. В эскадрилье присутствовали как ремонтная служба, так и служба связи, насчитывалось 12 самолетов, 20–25 пилотов и до 150 человек наземного персонала.

Три эскадрильи и штаб (Stabsschwarm, включающий, как правило, 3–4 самолета) образовывали низшие административное соединение — «группу» (Gruppe). Группа обычно занимала отдельный аэродром, хотя какие-то эскадрильи могли быть оторваны от группы для перевооружения или по оперативной необходимости (что, к примеру, часто происходило в Норвегии с JG77). Командиром группы был майор или капитан, он носил титул «командир» (Kommandeur), а его штаб состоял из адъютанта и двух-трех заместителей (например, по технической, административной или медицинской части). В группе было 50–40 самолетов и до 500 человек в наземных службах.

Три боевые группы и штаб, в свою очередь составляли «эскадру» (Geschwader) — основное оперативное соединение «Люфтваффе». (Geschwader часто переводят, как полк.) Необходимо отметить, что в каждой эскадре была еще и четвертая (запасная) группа (Ergdnzungsgruppe), в которой пилоты отрабатывали тактическое взаимодействие. Эти группы иногда привлекались к боевым действиям, а с 1941 года некоторые полки перевели свои запасные группы в основную боевую линию. К названию полка всегда добавляли префикс, обозначающий его специализацию: например, ягд (нем. Jagd — против) — истребительный, кампф (нем. Kampf — боевой) — бомбардировочный, н т. д. Предполагалось, что все группы одной эскадры будут действовать с соседних аэродромов, но в реальности так получалось далеко не всегда. Командующим эскадры назначался майор, полковник или подполковник, который носил титул «командора» (Kommodore). Его штаб состоял из адъютанта, офицеров Iа (начальник оперативного отдела), Iс (начальник разведывательного отела), Id (начальник отдела связи и управления), IIа и IIb (начальник управления личного состава и его заместитель), IVa (начальник административного отдела), начальника технического отдела (ТО), начальника арсенала (Kfz-Offizier), штурмана и штабного майора. Общее управление эскадрой осуществлялось из оперативного штаба (Gefechtsstand), расположенного на аэродроме штаба эскадры. Следует, впрочем, отметить, что группы одной эскадры могли находиться не просто далеко друг от друга, но и вообще на разных ТВД. В подобных случаях, конечно, ни о каком общем оперативном управлении эскадрой из одного центра речи не шло.

Несколько слов об обозначениях. Номер эскадры обозначался арабскими цифрами, нумерация эскадр была сквозная в рамках специализации, но не последовательная (например, не могло быть двух 27-х истребительных эскадры, но 27-я истребительная и 27-я бомбардировочная были; наличие 400-й истребительной эскадры не следует понимать, как свидетельство того, что «Люфтваффе» когда-либо насчитывали четыре сотни истребительных эскадр, то есть где-то около 40 000 истребителей). Номер группы ставился перед номером эскадры и обозначался римской цифрой, в свою очередь эскадрилья обозначалась латинской цифрой.

«Воздушный флот» (Luftflotte) представлял собой не только командную, но и административную единицу. В рамках воздушных флотов существовали как более мелкие административные структуры (Luftgau), так и оперативные подразделения. Luftgau, или воздушные округа, нужны были прежде всего для повышения мобильности соединений воздушного флота. В каждом округе имелась собственная служба снабжения, мастерские для ремонта машин, не подлежащих восстановлению в полевых условиях, стационарные системы разведки и обнаружения. Высшее руководство «Люфтваффе» стремилось по возможности унифицировать наземные службы округов, поскольку это позволяло уменьшить наземный штат эскадр, что в свою очередь сокращало время, требуемое для перебазирования части. В каждом округе был старший офицер ПВО, который командовал большей частью (а позже и всей) истребительной авиации своего округа, но — под руководством штаба дивизии или корпуса. Вообще, вся боевая авиация в округе объединялась либо в авиакорпус, либо в авиадивизию — в зависимости от количества и сбалансированности авиационного парка.

Штаб воздушного флота объединял все авиационные структуры — административные и оперативные, действующие на вверенной ему территории.

Верховное командование «Люфтваффе» (ОКЛ) формально подчинялось верховному командованию вермахта (ОКВ), которое должно было координировать взаимодействие между армией, флотом и авиацией. На самом деле все было «не совсем так». Реально при главнокомандующем сухопутными силами (ОКХ) состоял генерал-инспектор, который и организовывал взаимодействие.

Как в любом уважающем себя штабе, в ОКЛ было 9 отделов, а именно:

1. Оперативный отдел

2. Организационный отдел

3. Отдел боевой подготовки

4. Транспортный отдел

5. Разведывательный отдел

6. Отдел снабжения

7. Научно-технический отдел

8. Исторический отдел

9. Отдел личного состава.

Помимо этого имелось шестнадцать «инспекций», заведующих как отдельными типами самолетов (например, Инспекции истребителей, бомбардировщиков и т. д.), так и практическим их применением (Инспекция по безопасности полетов). В мирное время инспекции входили в состав Министерства авиации.

Германия к началу войны располагала 4093 боевыми самолетами (из них 3646 боеготовых), не считая учебно-тренировочных и вспомогательных. Имелось 1176 горизонтальных бомбардировщиков, Не-111, Do-17 и Ju-86, 366 пикирующих бомбардировщиков Ju-87, 408 истребителей-бомбардировщиков Bf-109 и Bf-110, 711 истребителей Bf-109Е, Bf-109D и Ar-68 (бипланов), 40 штурмовиков Hs-123, 613 самолетов-разведчиков Do-17Р, Hs-126, Не-45, Не-46, 552 транспортных Ju-52, и 167 базовых гидросамолетов Не-60, Не-59, Не-115, Do-18. Эти самолеты были сведены в четыре воздушных флота.

Против Польши были развернуты 1-й и 4-й воздушные флоты, имевшие около 2000 самолетов, а на Западном фронте находились 2-й и 3-й воздушные флоты — более 800 самолетов. Всего на восток фашисты бросили всего около 1800 боевых машин: 682 бомбардировщика (в основном Не-111, некоторое количество Do-17 и Ju-86), 300 пикирующих бомбардировщиков Ju-87, 30 штурмовиков Hs-123, 197 истребителей Bf-109, 95 тяжелых истребителей Bf-110, 219 разведчиков малого радиуса действия Hs-126 и несколько Не-45 и Не-46, 158 дальних разведчиков (Do-17P), а также самолеты подчиненные флоту, в том числе около 60 Ju-87 и 20 Не-111.

Согласно немецким источникам, в сентябрьской кампании 1939 г. фашистская Германия в воздушных боях от огня ПВО Польши и в авиакатастрофах потеряла 285 самолетов: 63 разведчика, 79 истребителей, 109 бомбардировщиков, 12 транспортных самолетов, 22 самолета связи и морской авиации. Потери, понесенные фашистской авиацией, были восстановлены только ранней весной 1940 г., из-за чего Гитлер перенес срок нападения на Францию.

III. Польские ВВС

Накануне войны авиация Польши не являлась отдельным родом войск. Она состояла из шести авиационных полков, двух отдельных воздухоплавательных батальонов и двух дивизионов морской авиации. Всего в воздушном флоте к началу войны было 824 самолета различных типов и назначений. Авиационные полки делились на дивизионы, состоящие из двух эскадрилий, и базировались на аэродромах вблизи Варшавы, Кракова, Познани, Торуни, Лиды, Вильно и Львова.

Основными типами самолетов польских ВВС были истребители Р.24, Р. 11, Р.7, легкие бомбардировщики и разведчики Р.23 «Карош», средние бомбардировщики Р.37 «Лот».

Авиация предназначалась прежде всего для сопровождения пехоты и танков в бою и кавалерии в ее рейдах. Однако во всех случаях роль армейской авиации сводилась главным образом к неглубокой разведке противника, а в отдельных случаях — к бомбовым ударам по его войскам. Использование авиации для проведения самостоятельных операций фактически не предусматривалось. Под влиянием взглядов на авиацию, как на вспомогательную силу, и в связи с неизбежной потерей господства в воздухе 28 июля 1939 г. было принято решение о передаче большинства военных самолетов в подчинение отдельным армиям и о формировании из оставшихся истребительной (57 самолетов) и бомбардировочной (86 самолетов) бригад, подчиняющихся непосредственно главнокомандующему. Однако практически реорганизация началась лишь 23 августа.

К сожалению, перестройка боевой авиации не была до конца продумана и проходила трудно. К новой структуре оказалась не приспособлена сеть ремонтных баз, плохо работала система обеспечения горючим и запчастями, что особенно сказалось на действиях средних бомбардировщиков.

Истребительная бригада состояла из 2 дивизионов (по 2 эскадрильи в каждом): III/1 (111-я и 112-я эскадрильи) и IV/1 (113-я и 123-я эскадрильи). Бригада включала 29 истребителей Р. 11с, 15 Р. 11а, 10 изношенных Р.7а и 3 самолета связи RWD-8. Командиром бригады был полковник Стефан Павликовский — летчик-истребитель, участник Первой Мировой войны, инициатор создания отдельного истребительного соединения.

Одной из основных задач бригады являлась противовоздушная оборона Варшавы. Благодаря разветвленной сети передовых постов наблюдения, оповещавших о приближении немецких бомбардировщиков, истребители успешно атаковали фашистские самолеты на расстоянии в несколько десятков километров от Варшавы. За первые шесть дней войны истребительная бригада сбила 38 бомбардировщиков противника. После потери сети наблюдателей старт на перехват противника наступал с опозданием, что при малой скорости польских истребителей часто делало невозможным преследование бомбардировщиков. Передислоцирование бригады 7 сентября на любельские аэродромы практически завершило период ее успешной деятельности.

В состав армейской истребительной авиации входило 5 дивизионов (по две эскадрильи в каждом), подчинявшихся пяти армиям: «Краков», «Познань», «Поморже», «Лодзь», «Модлин» и самостоятельной оперативной группе «Нарев». Основой тактики армейских истребителей были засады на маршрутах бомбардировщиков Люфтваффе.

Активные действия армейских истребителей продолжались только первую неделю войны. В период с 7 по 17 сентября большинство эскадрилий перебазировалось в окрестности Люблина и Луцка. Количество боевых вылетов резко сократилось. Единственным боевым формированием истребительной авиации Польши, воевавшим вплоть до начала эвакуации, была 132-я эскадрилья III/3 истребительного дивизиона армии «Познань».

За весь период боевых действий польская истребительная авиация, имевшая 164 машины, сбила 126 немецких самолетов (в иных источниках указывается 131 сбитый самолет). В боях и от огня ПВО потеряно 53 истребителя. Много польских истребителей погибло на аэродромах и при вынужденных посадках. Общие потери составили 118 машин (72 % от первоначального состава).

В то же время немецкие истребители сбили и уничтожили на земле 36 Р.7 и Р. 11, 13 бомбардировщиков «Лошь», 20 легких бомбардировщиков «Карашь», 5 связных самолетов и один транспортный — всего 74 машины.

Бомбардировочная бригада (командир полковник В. Хеллер) к началу войны организационно и технически не была окончательно сформирована. Бригада состояла из 4 эскадрилий бомбардировщиков Р.37В «Лошь» (36 машин) и 5 эскадрилий Р.23В «Карашь» (50 машин). В учебных частях и в запасе на базе в Малашевичах находилось еще 37 машин P.37Abis/B, из которых только половина могла быть в ближайшее время направлена в боевые части. Четкой концепции применения бригады не существовало. Командиру разрешалось по своему усмотрению использовать только две (максимум три) эскадрильи. Ввод в бой больших сил мог быть разрешен только Главкомом авиации. Отсутствие целостности командования и размещение бомбардировщиков на удаленных друг от друга аэродромах значительно ограничивали боевые возможности бригады.

7 эскадрилий легких бомбардировщиков Р.23 «Карашь» (64 машины) находились в распоряжении армий «Краков», «Карпаты», «Лодзь», «Познань», «Поморже» и оперативной группы «Нарев». Р.23 армейской авиации сбросили только 25 тонн бомб, т. к. использовались в основном для разведки. Эти машины преследовал злой рок: шесть армейских «Карасей» сбила своя противовоздушная оборона, один — свой же истребитель, 23 разбились на аэродромах при рулежке, взлете и посадке.

Не нашлось ни одного задания для 15 тихоходных бомбардировщиков LWS-4A «Жубр», большинство которых находилось в хорошем состоянии. Применение их в качестве ночных бомбардировщиков могло бы иметь успех.

Польская бомбардировочная авиация оказала малое влияние на ход Оборонительной войны, но понесла большие потери. Наибольшие потери в сентябрьской кампании понесли Р.23 «Карашь». Было потеряно 108 машин, т. е. 91 % начального состава!

Польская авиация лишилась 357 самолетов, которые были сбиты в боях, уничтожены на аэродромах или захвачены. Около сотни самолетов было интернировано в Румынии.

IV. Тактико-технические данные самолетов «Люфтваффе»

Аг 68

Назначение: одноместный истребитель

Размеры (р*д*в*п^[577]): 11 м*9,5 м*З,28 м*26,5 кв.м

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо» 210-Еа — 9-цилиндровый воздушного охлаждения

Кол-во* мощность: 1*680л.с.

Вес:

Пустой: 1600 кг Максимальный: 2020 кг Скорость:

Максимальная: ЗЗ2 км/ч

Дальность: на экономичной скорости — 500 км

Потолок: 8100 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 6000 м — 10 мин.

Вооружение:

2*7,9-мм MG 17 (*500)

Аг 95А-1

Назначение: двухместный разведчик и бомбардировщик-торпедоносец

Размеры (р*д*в*п): 12,5 м* 11,1 м*5,2 м*44 кв. м

Двигатель: BMW-132Dc 9-цилиндровый радиальный, воздушного охлаждения,

Кол-во*мощность (на высоте): 1*880/850 л.с. (2500 м)

Вес:

Пустой: 2537 кг

Взлетный: 3560 кг

Скорость:

Максимальная: 300 км/ч на 3000 м

На высоте: 274/0;З00/З000

Крейсерская: 250 км/ч на 4000 м

Дальность: 1090 км

Потолок: 7000 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 3000 м — 2,3 мин.

Вооружение:

Синхронное: 1*7,9-мм MG 17 (*500)

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG 15 (*600)

Бомбовая нагрузка: торпеда весом 700 кг или З75-кг бомба на внешней подвеске

Ar196А-2

Назначение: двухместный корабельный разведчик и патрульный самолет

Размеры (р*д*в*п): 12,4 м* 10,95 м*4,40 м*27,4 кв.м.

Двигатель:

Тип: BMW-132K 9-цилпндровый радиальный, воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*960/820 л.с. (1000 м)

Вес:

Пустой: 2076 кг

Взлетный: 3180 кг

Скорость:

Максимальная: 330 км/ч

На высоте: 1000 м

Крейсерская: 265 км/ч

Дальность: на крейсерской скорости — 795 км

Потолок: 7000 м

Скороподъемность: 6,9 м/с

Вооружение:

Крыльевое: 2*20-мм MG FF (*60)

Синхронное: 2*7,9-мм MG 17 (*500)

Бомбовая нагрузка: 2*50 кг

Примечания: снимается с производства, с октября в серии А-4

Bf 109 Е-1/В

Назначение: одноместный истребитель-бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 9,85 м*8,65 м*2,5 м*16,4 кв. м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601A-1 — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*1050/1020 л.с. (3700 м)

Вес:

Пустой: 1840 кг

Максимальный: 2500 кг

Скорость:

Максимальная: 547 км/ч на 4000 м

На высоте: 460/0; 480/1000; 505/2000; 547/4500; 528/6000;

Крейсерская: 480 км/ч на 4000 м

Экономичная: 330 км/ч на 2000 м, 378 км/ч на 7000 м

Дальность: на экономичной скорости — 660 км

Потолок: 1050 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 15.5/0 1.05/1000 3.5/3000 6.2/5000

Вооружение:

Крыльевое: 2*20-мм MG FF (*60)

В корне крыла: 2*7,9-мм MG 17 (*1000)

Бомбовая нагрузка: 50 кг

Bf 109Е-З

Назначение: одноместный истребитель

Размеры (р*д*в*п): 9,85 м*8,65 м*2,5 м*16,4 кв.м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601A — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*1175/1100 л.с.(4500 м)

Вес:

Пустой: 1900 кг

Максимальный: 2670 кг

Скорость:

Максимальная: 557 км/ч на 4000 м

На высоте: 470/0 490/1000 515/2000 557/4500 538/6000

Крейсерская: 480 км/ч на 4000 м

Экономичная: 325 км/ч на 2000 м, З7З км/ч на 7000 м

Дальность: на экономичной скорости — 660 км

Потолок: 10500 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 16.7/0 1.0/1000 3.1/3000 7.1/ 6000

Вооружение:

В развале цилиндров: 1*20-мм MG FF (*200)

В корне крыла: 2*7,9-мм MG 17 (*500)

Bf 109Е-4

Назначение: одноместный истребитель

Размеры (р*д*в*п): 9,85 м*8,65 м*2,5 м*16,4 кв.м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601Aa — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*1175/1100 л.с. (4500 м)

Вес:

Пустой: 1900 кг Максимальный: 2670 кг

Скорость:

Максимальная: 557 км/ч на 4000 м

На высоте: 470/0 490/1000 515/2000 557/4500 538/6000

Крейсерская: 480 км/ч на 4000 м

Экономичная: 325 км/ч на 2000 м, 373 км/ч на 7000 м

Дальность: на экономичной скорости — 660 км

Потолок: 10500 м

Скороподъемность:

Набор высоты 16.7/0 1.0/1000 3.1/3000 7.1/6000

Вооружение:

Крыльевое: 2*20-мм MG FF (*60)

В корне крыла: 2*7,9-мм MG 17 (*1000)

Bf 109E-4/N

Назначение: одноместный истребитель

Размеры (р*д*в*п): 9,85 м*8,65 м*2,5 м*16,4 кв.м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601N — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1200/1270 л.с. (5000 м)

Вес:

Пустой: 1900 кг

Максимальный: 2670 кг

Скорость:

Максимальная: 565 км/ч на 5000 м

На высоте: 475/0 495/1000 520/2000 560/4500 544/6000

Крейсерская: 480 км/ч на 4000 м

Экономичная: 325 км/ч на 2000 м, 373 км/ч на 7000 м

Дальность: на экономичной скорости — 660 км

Потолок: 10500 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 16.7/0 1.0/1000 3.1/3000 7.1/6000

Вооружение:

Крыльевое: 2*20-мм MG FF (*60)

В корне крыла: 2*7,9-мм MG 17 (*1000)

Bf 109Е-4/В Е-4 — с бомбодержателем (либо 4*50-кг либо 1 *250-кг)

Bf 109E-4/N Е-4 — с двигателем DB-601N (1200 л.с., максимальная на высоте 5000 м — 1270 л.с.)

Bf 109Е-5 — разведчик на базе Е-4 (вместо пушек фотокамера Rb-50/30)

Bf 109Е-6 — разведчик на базе E-4/N (вместо пушек фотокамера Rb-50/30)

Bf 109Т — палубный вариант Е-3

Bf 11 °C-4

Назначение: двух- и трехместный истребитель

Размеры (р*д*в*п): 6,2 м* 12,1 м*4,1*38,4 кв. м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601A-1 — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1050/1020 л.с. (3700 м)

Вес:

Пустой: 4655 кг

Взлетный: 6265 кг

Максимальный: 6980 кг

Скорость:

Максимальная: 560 км/ч на 6000 м

На высоте: 470/0 520/4000 560/6000

Крейсерская: 485 км/ч на 5000 м

Экономичная: 350 км/ч на 4200 м

Дальность: на экономичной скорости — 1090 км; на крейсерской 850 км

Потолок: 9800 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 6000 м — 10 минут

Вооружение:

Носовая батарея: 2*20-мм MG FF (*180)

Носовая батарея: 4*7,9-мм MG 17 (*1000)

Подвижный назад: 1*7.9-мм MG 15 (*625)

Бронирование: Бронеспинка+боковые щитки.

Bf 11 °C-4/В

Назначение: двух- и трехместный истребитель-бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 6,2 м*12,1 м*4,1*38,4 кв. м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601N — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1200/1270 л.с. (5000 м)

Вес:

Пустой: 4670 кг

Взлетный: 6780 кг

Максимальный: 7490 кг

Скорость:

Максимальная: 560 км/ч на 6000 м

На высоте: 470/0 520/4000 560/6000

Крейсерская: 485 км/ч на 5000 м

Экономичная: 350 км/ч на 4200 м

Дальность: на экономичной скорости — 1090 км; на крейсерской 850 км

Потолок: 9800 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 6000 м — 10 минут

Вооружение:

Носовая батарея: 2*20-мм MG FF (*180)

Носовая батарея: 4*7,9-мм MG 17 (*1000)

Подвижный назад: 1*7,9-мм MG 81 (*625)

Бомбовая нагрузка: 2*250 кг или 8*50 кг

Бронирование: Бронеспинка+боковые щитки.

Bf 11 °C-5Р — разведчик на базе С-4 (вместо пушек фотокамера Rb-50/30)

Bf 11 °C-5/N — то же, что С-5, но с мотором DB-601N.

Bf 11 °C-6 — вместо 2*MG FF — 1*30-мм МК 101

Bf 110D/R1 — С-4 с подвесным баком; дальность — 1200 км

Bf 110D/R2 — С-4 с подвесными баками; дальность — 1200 км

Bf 110D/U1 — D/R2 с теплопеленгатором

Bv 1З8А-1

Назначение: дальний морской разведчик — летающая лодка

Размеры (р*д*в*п): 26,9 м*19,85 м*5,9 м*108,5 кв. м

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-205С-4 — 6-цилиндровые, оппозитные двухтактные

Кол-во*мощность (на высоте): 3*600 л.с.

Вес:

Пустой: 10800 кг

Взлетный: 13762 кг

Максимальный: 16235 кг

Скорость:

Максимальная: при весе 13762 кг у воды — 264 км/ч

Крейсерская: 248 км/ч на 1000 м;

Экономичная: 237 км/ч на 1000 м;

Дальность: на крейсерской скорости — 1244 км, на экономичной с перегрузом — 3900 км

Потолок: при весе 13762 кг — 3600 м; при 16215 кг — 800 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 2000 м — 8,5 мин.

Вооружение:

Носовая башня: 1*20-мм MG 204

Открытые турели: 2*7,9-мм MG 15 Бомбовая нагрузка: 3*50-кг

Примечания: предсерийный выпуск, предусмотрена переделка в В-1, может нести 10 десантников

Bv 1З8В-1

Назначение: дальний морской разведчик — летающая лодка

Размеры (р*д*в*п): 26,9 м*19,85 м*5,9 м*108,5 кв.м.

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-10мо»-2050 — 6-цилиндровые, оппозитные двухтактные

Кол-во*мощность (на высоте): 3*880 л.с.

Вес:

Пустой: 10800 кг

Взлетный: 13762 кг

Максимальный: 16235 кг

Скорость:

Максимальная: при весе 13762 кг у воды — 264 км/ч

Крейсерская: 248 км/ч на 1000 м;

Экономичная: 237 км/ч на 1000 м;

Дальность: на крейсерской скорости — 1244 км, на экономичной с перегрузом — 3900 км

Потолок: при весе 13762 кг — 3600 м; при 16215 кг — 800 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 2000 м — 8,5 мин

Вооружение:

Носовая башня: 1*20-мм MG 151

Кормовая башня: 1*20-мм MG 151

За центральным двигателем: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 6*50-кг или 3*150-кг (в других источниках 3*50)

Примечания: может нести 10 десантников; продолжительность полета: нормальная — 5,2; максимальная — 16,5 ч, 18 ч для В-1

Bv 142

Назначение: морской стратегический разведчик

Размеры (р*д*в*п): 29,5 м*20,45 м*4,4 м*126 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-132h-1; 9-цилиндровые радиальные

Кол-во*мощность (на высоте): 4*880 л.с.

Вес:

Пустой: 11090 кг

Максимальный: 16575 кг

Скорость:

Максимальная: 371 км/ч у земли

Крейсерская: 323 км/ч на 2000 м

Дальность: на крейсерской скорости (без бомб) — 3872 км

Потолок: 9000 м

Вооружение:

В носу: 1*7,9-мм MG 15

В верхней установке: 1*7,9-мм MG 15

В двух нижних установках: 2*7,9-мм MG 15

В верхней электрической башне: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 8*50-кг или 4* 100-кг

Примечания: переделывался из предсерийных вариантов гражданского самолета

Bv 222А-0

Назначение: дальний морской разведчик и патрульный самолет

Размеры (р*д*в*п): 46 м*З6,5 м*10,9 м*247 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW «Брамо»-323R-2 «Фафнир»; 9-цилиндровые воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 6* 1200л.с.

Вес:

Пустой: 28575 кг

Взлетный: 35000 кг

Максимальный: 45640 кг

Скорость:

Максимальная: 45640 кг — 295 км/ч; 35000 кг — 309 км/ч

Крейсерская: 45 640 кг — 253 км/ч; 35 000 кг — 277 км/ч

Экономичная: 45 640 кг — 248 км/ч; 40 000 кг — 256 км/ч

Дальность: 7400 км

Потолок: 6500 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 6000 м — 49 мин

Примечания: максимальная продолжительность полета 33 ч

DFS 2З0А-1

Назначение: десятиместный легкий десантный планер

Размеры (р*д*в*п): 22 м*11,З м*2,75 м*40 кв. м

Вес:

Пустой: 860 кг

Максимальный: 2100 кг

Скорость:

Максимальная: 290 км/ч, за буксиром 210 км/ч

Нормальная скорость буксировки: 180 км/ч

Вооружение:

Неподвижно вперед: 2*7,9-мм MG 15

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG 15

Do 17М-1

Назначение: трехместный средний бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 18 м*16,1 м*4,5 м*5З,З кв. м

Двигатель:

Тип: BMW «Брамо»-З2ЗА-1 «Фафнир»; 9-цилиндровые воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*900 л.с./1000 л.с. (3100 м)

Вес:

Пустой: 5200 кг

Взлетный: 8000 кг

Скорость:

Максимальная: 408 км/ч на 4000 м

На высоте: 342/0; 408/4000

Крейсерская: 348 км/ч на 3250 м

Дальность: радиус действия с максимальной нагрузкой — 500 км; перегоночная — 1350 км

Потолок: 7000 м

Вооружение:

Носовой: 1*7,9-мм MG 15

В люковой установке: 1*7,9-мм MG 15

Под верхним колпаком: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 1000 кг

Примечания: Do 17M-1/U-1 — с надувной шлюпкой; Do 17М-1/Тгор — пустынный

Do 17Р-1

Назначение: дальний разведчик

Размеры (р*д*в*п): 18 м*16,1 м*4,5 м*5З,З кв.м

Двигатель:

Тип: BMW-132N; 9-цилиндровые воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*865 л.с./665 л.с. (4500 м)

Вес:

Пустой: 5200 кг

Взлетный: 7660 кг

Скорость:

Максимальная: 393 км/ч на 4000 м

На высоте: 347/0; 393/4000

Крейсерская: 300 км/ч на 2800 м

Дальность: радиус действия с максимальной нагрузкой — 730 км; перегоночная — 2200 км

Потолок: 6200 м

Вооружение:

Носовой: 1*7,9-мм MG 15

В люковой установке: 1*7,9-мм MG 15

Под верхним колпаком: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: две фотокамеры Rb-50/30 или Rb-75/З0

Примечания: Do 17P-1/U-1 — с надувной шлюпкой; Do 17Р-1/Тгор — пустынный

Do 17Z-2

Назначение: четырехместный средний бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 18 м* 15,8*4,5 м*53,3 кв.м.

Двигатель:

Тип: BMW «Брамо»-323Р «Фафнир»; 9-цилиндровые радиальные

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1000 л.с./940 л.с. (4000 м)

Вес:

Пустой: 5200 кг

Взлетный: 8600 кг

Максимальный: 8850 кг

Скорость:

Максимальная: 410 км/ч на 4000 м

На высоте: с весом 8650 кг: 300/0; 360/4000; с весом 8050 кг: 342/0; 410/4000 м

Крейсерская: с весом 8650 кг: 270 км/ч у земли, 300 км/ч на 4000 м

Дальность: радиус действия: 330 км; перегоночная дальность полета с допбаком и 500 кг бомб: 1150 км

Потолок: при весе 8650 кг — 7000 м, при весе 8050 кг — 8200 м

Вооружение:

Вперед: 2*7,9-мм MG 15

В боковых окнах: 2*7,9-мм MG 15

Назад: 2*7,9-мм MG 15

Под фюзеляжем: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 20*50-кг или 4*250 кг

Do 17Z-10

Назначение: трехместный ночной истребитель

Размеры (р*д*в*п): 18 м* 15,8*4,5 м*5З,З кв. м

Двигатель:

Тип: BMW «Брамо»-З2ЗР «Фафнир»; 9-цилиндровые радиальные

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1000 л.с./940 л.с. (4000 м)

Вес:

Пустой: 5200 кг

Взлетный: 8600 кг

Максимальный: 8850 кг

Скорость:

Максимальная: 410 км/ч на 4000 м

На высоте: 342/0; 410/4000 м

Крейсерская: 300 км/ч на 4000 м

Дальность: 1150 км

Потолок: 8200 м

Вооружение:

Вперед-вверх: 4*7,9-мм MG 17

Вперед-вниз: 2*20-мм MG FF

Бомбовая нагрузка: 10*50-кг или 2*250-кг

Примечания: инфракрасный локатор (Spanner-Anlage) + прицел «Реви» С12/0

Do.17U-1 — охотник на базе Do 17Z с двигателями DB-600A; с производства снят

Do.17Z-3 — оборудован фотокамерой Rb-20/30 на входном люке и несет бомбовую нагрузку до 500 кг Do.17Z-5 — оснащается надувными «мешками» для обеспечения непотопляемости и некоторым дополнительным оборудованием, обеспечивающим выживание экипажа в открытом море

Do 18G-1

Назначение: четырехместный морской патрульный самолет и разведчик — летающая лодка

Размеры (р*д*в*п): 27,7 м*19,4 м*5,3 м*94,9 кв. м (включая спонсоны)

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-2050 — 6-цилиндровые, оппозитные двухтактные

Кол-во*мощность (на высоте): 2*880 л.с.

Вес:

Пустой: 5980 кг

Максимальный: 10800 кг

Скорость:

Максимальная: 265 км/ч на 2000 м

Крейсерская: 227 км/ч на 1000 м

Экономичная: 163 км/ч

Дальность: 3500 км

Потолок: 4200 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 1000 м — 7,8 мин.; 2000 м — 17,5 мин.

Вооружение:

Кормовая башня: 1*20-мм MG 151

Носовая турель: 1* 13-мм MG 131

Бомбовая нагрузка: 2*50-кг

Do 24Т-1

Назначение: летающая лодка — разведчик и спасательный самолет

Размеры (р*д*в*п): 27 м*22,05 м*5,75 м*104,6 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW «Бpaмo»-323R-2 «Фафнир» — 9-цилиндровый воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 3*1000 л.с./840 л.с. (4000 м)

Вес:

Пустой: 9400 кг

Взлетный: 13700 кг

Максимальный: 16200 кг

Перегруз: 18400 кг

Скорость:

Максимальная: 330 км/ч на 2600 м

На высоте: 290/0; 330/2600

Крейсерская: 250 км/ч у воды и 290 км/ч на 2600 м

Экономичная: 220 км/ч

Дальность: нормальная — 2900 км, максимальная — 4700 км

Потолок: 7500 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 2000 м — 6 мин.; 4000 м — 13,2 мин.

Вооружение:

Носовая турель: 1*7,9-мм MG 15

Кормовая турель: 1*7,9-мм MG 15

Центральная башня: 1*20-мм «Испано-Сюиза-404»

Do 26D-1

Назначение: дальний морской разведчик — транспортная летающая лодка

Размеры (р*д*в*п): 30 м*24,6 м*6,8 м*116 кв. м

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-2050 — 6-цилиндровые, оппозитные двухтактные

Кол-во*мощность (на высоте): 4*880 л.с.

Вес:

Пустой: 11300 кг

Взлетный: 21000 кг

Максимальный: 22500 кг

Скорость:

Максимальная: 320 км/ч на 2600 м

На высоте: 295/0; 320/2600

Экономичная: 256 км/ч

Дальность: нормальная — 4780 км, максимальная — 7000 км

Потолок: 4500 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 1000 м — 8,2 мин.; 2000 м — 16,5 мин.

Вооружение:

Носовая башня: 1*20-мм MG 151

Боковые блистеры: 2*7,9-мм MG 15

Над крылом: 1*7,9-мм MG 15

В нижней установке за 2-м реданом: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 2*50-кг

Примечания: может нести от 8 до 10 полностью экипированных десантников

Do 215В-1

Назначение: четырехместный разведчик-бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 18 м*15,8 м*4,6 м*5З,З кв. м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601A — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1100 л.с.

Вес:

Пустой: 5780 кг

Максимальный: 8800 кг

Скорость:

Максимальная: 467 км/ч на 5000 м

На высоте: 382/0; 462/4000; 467/5000

Крейсерская: 410 км/ч на 4000 м

Дальность: радиус действия с (FBL) — 380 км; с 900-л топливным баком в бомбоотсеке — 2400 км

Потолок: 9000 м

Скороподъемность: начальная — 6 м/сек

Вооружение:

Носовой курсовой: 1*7,9-мм MG 15

Носовой подвижный: 1*7,9-мм MG 15

В боковых окнах: 1*7,9-мм MG 15

Вверх-назад: 1*7,9-мм MG 15

Вниз-назад: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 20*50-кг или 4*250-кг

Do 217А-0

Назначение: четырехместный бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 19 м*18,2 м*5 м*55 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-801MA — 14-цилиндровые двухрядные звезды воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1580 л.с./1380 л.с. (4600 м)

Вес:

Пустой: 8860 кг

Взлетный: 15000 кг

Максимальный: 16480 кг

Скорость:

Максимальная: 510 км/ч на 5200 м

На высоте: 437/0; 510/5200

Экономичная: 392 км/ч

Дальность: 2300 км, с допбаком — 2800 км

Потолок: 9000 м

Скороподъемность: начальная — 3,6 м/с

Вооружение:

Носовой в кабине: 1*7,9-мм MG 15

Курсовой управляемый: 1*7,9-мм MG 15

Нижняя позиция: 1*7,9-мм MG 15

Do 217Е-1

Назначение: четырехместный бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 19 м*18,2 м*5 м*55 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-801MA — 14-цилиндровые двухрядные звезды воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1580 л.с./1380 л.с.(4600 м)

Вес:

Пустой: 8860 кг

Взлетный: 15000 кг

Максимальный: 16480 кг

Скорость:

Максимальная: 510 км/ч на 5200 м

На высоте: 437/0; 510/5200

Крейсерская: с максимальной бомбовой нагрузкой 412 км/ч на 5200 м

Экономичная: 392 км/ч

Дальность: 2300 км, с допбаком — 2800 км

Потолок: с максимальной нагрузкой — 7500 м, без бомб — 9000 м

Скороподъемность: начальная: 3,6 м/с

Вооружение:

Носовой в кабине: 1*7,9-мм MG 15

Курсовой управляемый: 1*7,9-мм MG 15

Нижняя позиция: 1*7,9-мм MG 15

В боковых окнах: 2*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: до 4000 кг бомб (2500 кг в бомбоотсеке) — обычно 8*250-кг бомб, или 4*500-кг, или 2* 1000-кг+2*250-кг

Бронирование: Защита экипажа обеспечивается 5- и 8,5-мм бронеплитками за кабиной, на верхней части фюзеляжа сразу за кабиной и в зоне расположения нижнего стрелка. Пилот защищается бронеспинкой. Бронеплитки есть и у стрелков боковых пулеметов.

Do 217Е-2 — добавлена электрическая башня с MG 131, пулемет в кабине заменен на MG 151, нижний пулемет заменен на MG 131 с 1000 патронами

Наборы заводского оборудования для Do 217:

R-1 — специальный держатель под одну 1800-кг бомбу с кольцевым стабилизатором

R-2 — два внешних держателя под консолями под пару 250-кг бомб

R-4 — держатель PVC-1006 под одну торпеду L-5 (на Е-1 и Е-2)

R-5 — одна 30-мм пушка МК-101 в носу R-6 — установка фотокамер в бомбоотсек (на Е-1 и Е-2)

R-7 — четырехместная спасательная шлюпка над бомбоотсеком за крылом (на Е-1 и Е-2)

R-8 — дополнительный 750-л бак в передней части бомбоотсека (Е-1)

R-9 — дополнительный 750-л бак в задней части бомбоотсека (Е-1)

R-10-два держателя ETC-2000/XII для ракет Hs-293 под крылом

R-13 — топливный бак в передней части бомбоотсека

R-14 — топливный бак в задней части бомбоотсека

R-19 — MG-81Z (спарка пулеметов MG-81) в хвостовом конусе

Fi 156С

Назначение: двухместный легкий армейский самолет

Размеры (р*д*в*п): 14,25 м*9,9 м*З,05 м*25,2 кв. м

Двигатель:

Тип: As-10-СЗ — 8-цилиндровый, типа перевернутой V, жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*240 л.с.

Вес:

Пустой: 930 кг

Взлетный: 1325 кг

Скорость:

Максимальная: 175 км/ч

Крейсерская: 150 км/ч на 1000 м

Экономичная: 130 км/ч

Дальность: 385 км

Потолок: 4600м

Скороподъемность: начальная — 4,6 м/с

Набор высоты: 1000 м — 4,1 мин.

Вооружение:

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG 15

Fi 167А-0

Назначение: двухместный палубный бомбардировщик-торпедоносец и разведчик

Размеры (р*д*в*п): 13,5 м*11,4 м*4,8 м*44 кв. м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601B — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*11000/1020 л.с. (4500 м)

Вес:

Пустой: 2800 кг

Взлетный: 4500 кг

Максимальный: 4853 кг

Скорость:

Максимальная: для бомбардировщика — 320 км/ч; для разведчика — З2З км/ч

Крейсерская: 270 км/ч

Дальность: 290 км; в варианте разведчика с З00-л дополнительным баком 1500 км

Потолок: 7500–8200 м

Вооружение:

Синхронное: 1*7,9-мм MG17 (*500)

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG15 (*600)

Бомбовая нагрузка: 4*50-кг + 1*250-кг или 1*500-кг, максимальная — 1*SD-1000 или 1*LT-F5b

Fw 20 °C-1

Назначение: пятиместный дальний морской разведчик-бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 32,85 м*2З,45 м*6,Зм*116 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-132H 9-цилиндровый радиальный, воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 4*830 л.с.(1100 м)

Вес:

Пустой: 12960 кг

Максимальный: 22720 кг

Скорость:

Максимальная: 358 км/ч на 4800 м

На высоте: 305/0; 358/4800

Крейсерская: ЗЗ2 км/ч на 4000 м, 275 км/ч у земли

Дальность: с бомбами — З5З6 км; с топливом — 4400 км

Потолок: 5800 м

Вооружение:

В башне за кабиной: 1*7,9-мм MG 15 (*1000)

В хвостовой подвижной установке: 1*7,9-мм MG 15 (*1600)

Вперед-вниз: 1*20-мм MG FF (*500)

Назад-вниз: 1*7,9-мм MG 15 (*1000)

Бомбовая нагрузка: 3*250-кг

Ju 52/3mg7e

Назначение: транспортный самолет

Размеры (р*д*в*п): 29,3 м*18,9 м*5,55 м*110 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW 1З2Т-2; 9-цилиндровые воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 3*830 л.с. (0)

Вес:

Пустой: 6500 кг

Взлетный: 10500 кг

Максимальный: 11000 кг

Скорость:

Максимальная: 285 км/ч на высоте 1400 м

На высоте: 270/0; 285/1400

Крейсерская: 250 км/ч на 1400 м

Экономичная: 215 км/ч

Дальность: 1090 км, с допбаком — 1300 км

Потолок: 5900 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 3000 м — 17,5 мин.

Вооружение:

В верхней турели: 1* 7,9-мм MG 15 или 1*1З-мм MG 131

Над кабиной: 1*7,9-мм MG 15

Боковые окна: 2*7,9-мм MG 15

Ju 86 Р-2

Назначение: двухместный высотный бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 25,6 м*16,5 м*4,1 м*97,6 кв.м.

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-207А-1 — 6-цилиндровые, двухтактные

Кол-во*мощность (на высоте): 2*950 л.с./680 л.с. (9780 м)

Вес:

Пустой: 7000 кг

Максимальный: 10410 кг

Скорость:

Максимальная: 360 км/ч на 6000 м

На высоте: 300/12000

Крейсерская: 260 км/ч на 11000 м

Дальность: нормальная — 1030 км; максимальная — 1735 км

Потолок: 12000 м

Вооружение:

Неподвижно вперед: 1*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 4*250-кг или 16*50-кг

Ju 86 Р-2 — высотный разведчик — все то же самое, но без вооружения и с фотокамерами

Ju 87 В-2

Назначение: двухместный пикирующий бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 13,8 м* 11,1 м* 4,0 м*З2,0 м

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-211Da 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*1200 л.с./1100л.с. (1500 м)

Вес:

Пустой: 2715 кг

Максимальный: 4340 кг

Скорость:

Максимальная: 380 км/ч на 4100 м

У земли: 338 км/ч

Крейсерская: 335 км/ч на 3700 м

Экономичная: 280 км/ч на 4600 м

Дальность: без бомб — 785 км; с 500-кг бомбой — 590 км

Потолок: 8000 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 1000 м — 2 мин.; 2000 м — 4,3 мин.; 4000 м — 12 мин.

Вооружение:

В задней подвижной установке: 1*7,9-мм MG 15

Крыльевое: 2*7,9-мм MG 17

Бомбовая нагрузка: 1*500-кг или 1*250-кг + 4*250-кг или 1* 1000-кг (с 1 членом экипажа)

Ju 87 B-2/U-2 — улучшенное радиооборудование

Ju 87 B2/U-3 — увеличенная броневая защита

Ju 87 B2/U-4 — лыжное шасси

Ju 87 В2/Тгор — оборудован для действий в пустыне (поставлялся итальянцам)

Ju 87 С-0/С-1 — будущий авианосный вариант, нагрузка — бомба или торпеда (250 кг) + крыльевые баки + складывающиеся крылья и отстреливаемые стойки шасси

Ju 87 R-1 дальний — два консольных бака по 150 л, два подкрыльевых по 300 л и 250 кг бомба, возможна торпеда

Ju 88А-1

Назначение: четырехместный пикирующий бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 18,4 м* 14,35 м*5,З м*52,5 м

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-211В-1 или G-1; 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1200 л.с./1210 л.с. (250 м)

Вес:

Пустой: 7700 кг

Взлетный: 8950 кг

Максимальный: 10400 кг

Скорость:

Максимальная: 450 км/ч на 5500 м

На высоте: 8950 кг — З6З/0;450/5500; 435/6000; 10400 кг — 412/5500; 400/6000

Крейсерская: 350 км/ч на 5500 м

Дальность: 990 км; с дополнительным 1215-л баком в носовом бомбоотсеке — 1690 км

Потолок: 9800 м; при весе 8950 кг -8000 м, при весе 10400 кг — 6900 м

Вооружение:

В носовой части кабины: 1*7,9-мм MG 15

В задней части кабины: 2*7,9-мм MG 15

В нижней гондоле: 2*7,9-мм MG 15

Иногда в боковых окнах: 2*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 1800 кг (28*50-кг в бомбоотсеках или 4* 100-кг под центропланом или 10*50-кг в отсеках и 4*250-кг или 2* 500-кг под центропланом)

Ju 88 А-4

Назначение: четырехместный пикирующий бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 20 м*14,4 м*4,85 м* 54,5 м

Двигатель:

Тип: «Юнкерс-Юмо»-211 J-1 или J-2; 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1340 л.с./1350 л.с. (250 м)/1060 л.с. (5200 м)

Вес:

Пустой: 9870 кг

Взлетный: 12510 кг

Максимальный: 14000 кг

Скорость:

На высоте: 12 510 кг — 467/5300; 450/6000; 14 000 кг — 430/4500

Крейсерская: 400 км/ч на высоте 5000 м

Экономичная: 370 км/ч на высоте 5300 м

Дальность: нормальная при запасе топлива 2890 л — 1780 км, при 4025 л — 2710 км

Потолок: 8200 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 5400 м — 23 мин.

Вооружение:

Подвижный вперед: 1*1З-мм MG 131 или 2*7,9-мм MG81

Вперед: 1*7,9-мм MG 81

Назад-вверх: 2*7,9-мм MG 81 или 1*1З-мм MG 131

Или назад-вниз: 2*7,9-мм MG 81Z

Бомбовая нагрузка: 2500-кг (10*50-кг в бомбоотсеке + 4*250-кг или 2*500-кг под центропланом или 4*500-кг под центропланом)

Ju 90 В-1

Назначение: транспортный самолет

Размеры (р*д*в*п): 35,3 м*26,5 м*7,6 м*184 кв.м

Двигатель:

Тип: BMW-132h-1; 9-цилиндровые радиальные

Кол-во*мощность (на высоте): 4*880 л.с.

Вес:

Пустой: 17000 кг

Взлетный: 22820 кг

Максимальный: 27825 кг

Скорость:

Максимальная: 387 км/ч на 5000 м

На высоте: 347/0; 387/5000

Крейсерская: 313 км/ч

Дальность: нормальная — 1590 км, максимальная — 1985 км

Потолок: 7000 м

Вооружение: отсутствовало, возможен монтаж 3-х башен с MG 151

Не 6 °C

Назначение: двухместный ближний разведывательный гидросамолет

Размеры: (р*д*в*п): 12,9 м*11,5 м*4,9 м*54 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-VI 6.0ZU — 12-цилиндровый жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*660/630 л.с. (2000 м)

Вес:

Пустой: 2412 кг

Взлетный: 3400 кг

Максимальный: 3360 кг

Скорость:

Максимальная: 225 км/ч на 1000 м

На высоте: 225/0; 207/2000

Крейсерская: 185 км/ч на 2000 м

Дальность: 765 км

Потолок: 5000 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 1000 м — 3,8 мин., 2000 м — 8,9 мин.

Вооружение:

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG15 (*825)

Не 111Р-4

Назначение: пятиместный средний бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 22,6 м*16,4 м*4 м*87,7 кв. м

Двигатель:

Тип: «Даймлер-Бенц» DB-601A-1 — 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*1050/1020 л.с. (3700 м)

Вес:

Пустой: 6780 кг

Взлетный: 10700 кг

Максимальный: 1ЗЗ00 кг

Скорость:

Максимальная: 395 км/ч на 5000 м

На высоте: без бомб 360/0; 390/2000; 395/5000; с бомбами 280/0; 305/2000; 320/5000

Крейсерская: без бомб 310/0; 340/2000; 370/5000; с бомбами 270/0; 290/2000; 310/5000

Дальность: 1960 км, с перегрузом — 2400 км

Потолок: 10700 кг — 8000 м, 1ЗЗ00 кг — 4300 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 13 300 кг — 1000 м — 7 мин., 2000 м — 14,2 мин., 4300 м — 31,3 мин.

Вооружение:

В носу: 1*7,9 мм MG 15

Неподвижно вперед: 1*7,9-мм MG 15

Верхняя установка: 1*7,9-мм MG 15

Нижняя установка: 1*7,9-мм MG 15

В хвостовом конусе: 1*7,9-мм MG 17

В боковых окнах: 2*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 4*250-кг бомбы в бомбоотсеке и 1*500-кг бомба на внешней подвеске

Не 111Н-З

Назначение: пятиместный средний бомбардировщик

Размеры (р*д*в*п): 22,6 м*16,4 м*4 м*87,7 кв. м

Двигатель:

Тип: «Юнкер-Юмо»-211D-1 12-цилиндровые жидкостного охлаждения

Кол-во* мощность (на высоте): 2*1200 л.с./1210л.с. (250 м)

Вес:

Пустой: 6780 кг

Взлетный: 10700 кг

Максимальный: 1ЗЗ00 кг

Скорость:

Максимальная: 395 км/ч на 5000 м

На высоте: без бомб 360/0; 390/2000; 395/5000; с бомбами 280/0; 305/2000; 320/5000

Крейсерская: без бомб 310/0; 340/2000; 370/5000; с бомбами 270/0; 290/2000; 310/5000

Дальность: 1960 км, с перегрузом — 2400 км

Потолок: 10700 кг — 8000 м, 1ЗЗ00 кг — 4300 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 1ЗЗ00 кг — 1000 м — 7 мин., 2000 м — 14,2 мин., 4300 м — 31,3 мин.

Вооружение:

В носу: 1*7,9-мм MG 15

Неподвижно вперед: 1*7,9-мм MG 15

Верхняя установка: 1*7,9-мм MG 15

Нижняя установка: 1*7,9-мм MG 15

В хвостовом конусе: 1*7,9-мм MG 17

В боковых окнах: 2*7,9-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 4*250-кг бомбы в бомбоотсеке и 2*500-кг бомбы на внешней подвеске

Не 115С-1

Назначение: трехместный многоцелевой гидросамолет и торпедоносец

Размеры (р*д*в*п): 22,3 м*17,З м*6,З м*86,8 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-132K 9-цилиндровый радиальный, воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 2*960/820 л.с. (1000 м)

Вес:

Пустой: 6880 кг

Взлетный: 10690 кг

Скорость:

Максимальная: 300 км/ч на 1000 м

На высоте: 290/0; 300/1000; 290/2000

Крейсерская: 270/0; 280/1000; 285/2000

Дальность: нормальная — 2500 км, максимальная — 2800 км

Потолок: 3200 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 1000 м — 5,1 мин.; 2000 м — 11,4 мин., 3000 м — 22,3 мин.

Вооружение:

Неподвижно вперед: 1*15-мм MG-151/15

В носовой установке: 1*7,9-мм MG-15 (*525)

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG-15 (*1500)

В хвостах мотогондол: 2*7,9-мм MG-17

Бомбовая нагрузка: 1*LTF-5, или 1*LTF-6b, или 1*LMB-III, или 2*LMA, или 3* 250-кг бомбы в отсеке + 2*250-кг под крылом

Не 115С-2 — с усиленными поплавками с лыжами

Не 115С-З — специализированный минный заградитель

Не 115С-4 — арктический торпедоносец; без переднего пулемета и пушки

Наборы заводского оборудования для Не 115С:

R-1 — имел две фотокамеры

R-2 — держатели на одну 500-кг бомбу

R-3 — мог нести две 500-кг мины LMA-III или одну 1000-кг LMB-III

R-4 — вариант дымзавесчика с дымоаппаратурой SV-300

Не 116В-0

Назначение: четырехместный дальний разведчик

Размеры (р*д*в*п): 22 м*14,З м*3,3 м*6З кв. м

Двигатель:

Тип: «Хейнкель» НМ-508Н 8-цилиндровые типа перевернутой V

Кол-во*мощность (на высоте): 4*240 л.с.

Вес:

Пустой: 4025 кг

Взлетный: 7050 кг

Скорость:

Максимальная: 320 км/ч на 3000 м

На высоте: 285/0; 320/3000

Крейсерская: 300 км/ч на 3000 м

Экономичная: 260 км/ч на 3000 м

Дальность: 3400 км

Потолок: с полной нагрузкой — 6500 м

Вооружение: отсутствует

Hs 12ЗА-1

Назначение: одноместный пикирующий бомбардировщик и штурмовик

Размеры (р*д*в*п): 10,5 м*8,З м*З,2 м*24,8 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW-132Dc 9-цилиндровый радиальный, воздушного охлаждения

Кол-во*мощность (на высоте): 1*880/850 л.с. (2500 м)

Вес:

Пустой: 1500 кг

Взлетный: 2220 кг

Скорость:

Максимальная: 340 км/ч на 1200 м

На высоте: ЗЗ0/0; 340/1200

Крейсерская: 315 км/ч на 2000 м

Дальность: 855 км

Потолок: 9000 м

Скороподъемность: начальная 15 м/с

Вооружение:

Синхронное: 2*7,9-мм пулемета MG-17

Бомбовая нагрузка: 4*50-кг или 2*92-кг

Стрелковая нагрузка: вместо бомб 2*20-мм MG’FF на подкрылках

Hs 126В-1

Назначение: двухместный ближний разведчик и связной самолет

Размеры (р*д*в*п): 14,5 м*10,8 м*З,7 м*З1,6 кв. м

Двигатель:

Тип: BMW Брамо-З2ЗА-1 9-цилиндровый воздушного охлаждения

Кол-во*мощность(на высоте): 1*850 л.с. (4000)

Вес:

Пустой: 2035 кг

Максимальный: 3275 кг

Скорость:

Максимальная: 354 км/ч на 3000 м

На высоте: 310/0; 354/3000; 347/4000; 332/6000

Экономичная: 330 на 4000

Дальность: 665 км; на экономичной скорости — 715 км

Потолок: 8200 м

Скороподъемность:

Набор высоты: 2000 м — 3,5 мин, 4000 м — 7,2 мин, 6000 м — 12,7 мин

Вооружение:

Синхронное: 1*7,9-мм MG-17 (*500)

Подвижная установка назад: 1*7,9-мм MG-15 (*975)

Бомбовая нагрузка: 10*10-кг бомб в отсеке и 1*50-кг бомба на дополнительном держателе

V. Тактико-технические характеристики основных самолетов польских ВВС

Р-З7 «Лош»

Назначение: четырехместный средний бомбардировщик

Размеры (р*д*в): 17,9 м*12,9 м*5,08 м

Двигатель:

Тип: «Пегас-XX» — 9-цилиндровые радиальные

Кол-во*мощность (на высоте): 2*918 л.с.

Вес:

Пустой: 4280 кг

Максимальный: 8900 кг

Скорость:

Максимальная: 445 км/ч

Дальность: 1500 км

Потолок: 9250 м

Вооружение:

В носу: 1*7,7мм

Верхняя установка: 1*7,7мм MG 15

Нижняя установка: 1*7,7мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 2580 кг бомб в бомбоотсеке

Р-2З «Караш»

Назначение: трехместный легкий бомбардировщик и разведчик

Размеры (р*д*в*п): 13,95 м*9,68 м*З,З м

Двигатель:

Тип: «Пегас-VIII», 9-цилиндровый радиальный

Кол-во*мощность (на высоте): 1*680 л.с.

Вес:

Пустой: 1928 кг

Взлетный: 3256 кг

Скорость:

Максимальная: 300 км/ч

Дальность: 1400 км

Потолок: 7300 м

Скороподъемность:

Набор высоты. 2000 м — 5 мин.

Вооружение:

Неподвижно вперед: 1*7,7-мм MG 15

Верхняя установка: 1*7,7-мм MG 15

Нижняя установка: 1*7,7-мм MG 15

Бомбовая нагрузка: 700 кг

Р-11

Назначение: одноместный истребитель

Размеры (р*д*в*п): 10,72 м*7,55 м*2,85 м*17,9 кв. м

Двигатель:

Тип: «Бристоль-Меркури» VI

Кол-во*мощность (на высоте): 1*481 л.с.

Вес:

Пустой: 1147 кг

Взлетный: 1630 кг

Скорость:

Максимальная: 390 км/ч

Дальность: 700 км

Потолок: 8000 м

Вооружение:

Крыльевое: 2*7,7-мм

Р-7

Назначение: одноместный истребитель

Размеры (р*д*в*п): 10,3 м*7,15 м*2,75 м*17,2 кв.м.

Двигатель:

Тип: «Бристоль-Юпитер» VII

Кол-во*мощность (на высоте): 1*485 л.с.

Вес:

Пустой: 1010 кг

Взлетный: 1410 кг

Скорость:

Максимальная: 320 км/ч

Дальность: 560 км

Потолок: 8275 м

Вооружение:

Крыльевое: 2*7,7-мм

ПРИЛОЖЕНИЕ III

Танки начала Bтopoй Мировой войны (краткое технико-тактическое обозрение)

Кризис, который мировое танкостроение переживало вплоть до середины 30-х годов, легко объясняется не только антивоенными настроениями, царившими в измученной мировой войной Европе, но и тогдашней геополитической логикой. Военные большинства промышленно развитых стран решили, что не слишком нуждаются в этом виде боевой техники. Британию, Японию и Соединенные Штаты, защищенные от любого внешнего врага морем, гораздо больше интересовали авиация и флот — тем более что модная тогда доктрина Дуэ гласила, что тяжелый бомбардировщик в состоянии без проблем выиграть любую войну. Германии танковые войска иметь просто запрещалось. В результате из ведущих держав серьезно занималась танками лишь Франция, а в остальных странах этот вид вооружений был отдан на откуп частным предприятиям, по своей инициативе время от времени разрабатывавшим те или иные проекты. Тем более что спрос на танки в мире все-таки был — небогатые страны Европы и Латинской Америки охотно заказывали за рубежом бронированную технику, готовясь к своим многочисленным междоусобным войнам или уже ведя их. Правда, в основном это были дешевые легкие машины с пулеметным вооружением — недаром двадцатые и начало тридцатых годов по праву считаются золотым веком танкетки.

Отчасти эту спячку прервало посещение военными представителями Англии, Франции, Италии и Чехословакии Киевских маневров 1935 года, в которых участвовало свыше 1000 танков. Быстроходный и маневренный БТ-5 произвел на британских военных сильное впечатление — они тоже приняли решение закупить у американца Кристи его знаменитый танк. Впрочем, делу это помогло несильно — единственной страной, сумевшей буквально за пять-шесть лет не только наладить выпуск бронетехники, но и создать эффективные бронетанковые войска, стала нацистская Германия…

ГЕРМАНИЯ

Создавая в 1917 году свои первые танки, немцы плохо понимали, зачем им вообще нужна подобная техника. Однако уже в самом конце 1918 года, после монстровидных А7, германские конструкторы создали вполне приличный образец легкого танка. Lkll весил 9 тонн и вооружался 57-мм пушкой с углом обстрела в 45 градусов и пулеметом. Уже после Версаля несколько таких машин было тайно продано в Венгрию. Впрочем, в 20-е годы дальше нелегальных экспериментов с бронированными тракторами у немцев дело не пошло — Веймарская республика была слишком бедной страной, чтобы расходовать скудные бюджетные средства на дорогостоящие военные игрушки. Немцы предпочитали производить гражданскую технику… и набираться опыта.

Версальские ограничения были отброшены лишь после прихода к власти Гитлера. В 1933 году создано Управление бронетанковых войск под командованием генерала Лутца, начальником штаба при котором стал полковник генштаба Гудериан (незадолго перед тем вернувшийся после обучения в Советском Союзе). Первые учения создаваемые танковые части проводили на легких бронеавтомобилях, тракторах и бутафорских фанерных макетах на автомобильном шасси. А уже весной 1934 года начался серийный выпуск первой машины новых германских танковых войск — Panzercampfvagen.I, или попросту Pz.I (принятый у нас для немецких танков индекс «Т» является его буквальным переводом). Имея 13-мм броню и только пулеметное вооружение, он по существу являлся танкеткой, и уже Испанская война продемонстрировала необходимость более мощного танка. Им стал появившийся в 1936 году Pz.II, уже имевший на вооружении 20-мм автоматическую пушку, весьма эффективную против легкой бронетехники. А с 1937 года началось производство средних танков Pz.III и Pz.IV. Первый сначала имел броню в 15 мм, 37-мм противотанковую пушку и считался основным. Немного более тяжелый Pz.IV с короткоствольной 75-мм пушкой рассматривался как танк поддержки.

В 1935 году были сформированы первые три танковые дивизии. Готовясь к новой войне, Германия в первую очередь рассчитывала именно на танки. Быстрая маневренная война — блицкриг — был единственным шансом в борьбе с заведомо более могущественным противником. Однако мощностей германской промышленности все же не хватало для того, чтобы в невероятно короткий срок обеспечить армию достаточным количеством бронетехники. Тем более что первой целью должна была стать Чехословакия — страна с развитой автомобильной промышленностью, имевшая хорошую армию и танки собственного производства, превосходящими по своим боевым качествам немецкие Pz.I и Pz.II (впрочем, основная масса чешских танков производилась на экспорт). Гитлеру оставалось лишь действовать по принципу «наглость — второе счастье». Но блеф в Мюнхене, к невероятному удивлению германского генералитета (уже замышлявшего мятеж), увенчался полным успехом. Сэр Невиль Чемберлен фактически подарил агрессору вместе с Чехословакией и ее мощную танковую промышленность. На 1 сентября 1939 года германские танковые войска имели 1445 Pz.I, 1223 Pz.II, 98 Pz.III, 211 Pz IV, 219 35(t), 76 38(t) и 5 штурмовых орудий Stug III (Sturmgeschutz — штурмовое орудие). Индексом (t) немцы обозначали танки чехословацкого производства, в том числе построенные на чешских заводах уже во время оккупации…

Основой стратегии «блицкрига» были массированные танковые удары на главных направлениях, глубоко рассекающие оборону противника. Затем в прорыв вводились моторизованные части, а задачей пехоты оставалось блокирование и уничтожение окруженного противника, да удержание обороны на второстепенных направлениях. Отчасти поэтому до 1942 года немцы слабо интересовались тяжелыми танками. До войны у них существовали лишь опытные машины этого класса — например, трехбашенный Nb.Fz «Рейнметалл» весом 23 тонны (по другим данным 35 тонн), с броней 40 мм и спаренными 37-мм и 75 мм (короткоствольной) пушками в главной башне.

Практически все немецкие танки были сосредоточены в танковых дивизиях — это позволяло максимально эффективно использовать все имеющиеся машины. Тем более что в большинстве случаев немцы вели успешные наступления, не имея превосходства в количестве танков на фронте. Пехотные дивизии танков и бронемашин не имели вообще, моторизованные дивизии представляли собой мобильную пехоту — они тоже почти не имели бронетехники и оснащались лишь автотранспортом. Так называемые «легкие» дивизии являлись аналогом танковых для взаимодействия с кавалерией — три четверти боевых машин в них заменялись колесными бронеавтомобилями и полугусеничными бронетранспортерами. Кстати, по оснащенности автомашинами и колесной бронетехникой германская армия к началу войны занимала первое место в мире.

Основным легким броневиком был двухосный «Хорьх», имевший две модификации — пулеметную Sd.kfz.221 и Sd.kfz.222 с 20-мм пушкой. С 1938 года выпускался тяжелый четырехосный «Бюссинг-Наг» GS — уже в трех модификациях. Основная, Sd.kfz.231, имела броню до 14,5 мм (впоследствии усилена до 30мм) и вооружалась 20-мм пушкой, спаренной с пулеметом во вращающейся башне. Эти машины применяли в разведротах танковых и моторизованных подразделений. Модификация 232 имела еще радиостанцию, а 233 несла 75-мм короткоствольную пушку в открытом сверху корпусе и использовалась для поддержки пехоты. Основных бронетранспортеров было два, и оба полугусеничных — то есть с хорошей проходимостью. Легкий «Демаг» D 7р (Sd.kfz.250) выпускался в 14 различных модификациях, в том числе как разведывательный броневик с 20-мм пушкой, и легкая противотанковая самоходка с 37-мм орудием. Всего с 1941 года их было выпущено около 7,5 тыс. Средний «Ганомаг» Hk 6р появился раньше, в 1938 году, и имел еще больше модификаций — в их числе были огнеметная машина и самоходная 75-мм гаубица. Всего их было выпущено более 15 тысяч. Кроме того, немецкая армия имела около 50 бронемашин ADGZ австрийского производства.

Новых марок танков с 1937 года в Германии не создавалось — война должна была вестись на той технике, с которой она начиналась. Конечно, от серии к серии машины продолжали модернизироваться — доля легких танков постоянно уменьшалась, а у новых модификаций усиливались защита и вооружение.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Советская Россия была шестой страной мира, начавшей строительство танков — в конце 1920 года на Сормовском заводе в Нижнем Новгороде была начата небольшая серия машин КС («Красное Сормово»), в целом представлявших собой слегка улучшенный вариант «Рено FT». Но после выпуска двух десятков машин строительство танков в РСФСР прекратилось — страна не могла позволить себе выпуск военной техники на мощностях, которые были жизненно необходимы для производства автомашин и тракторов. Более того, в первую танковую часть, состоящую из отечественных машин, целенаправленно набирались бойцы, знакомые с сельским хозяйством — в начале 20-х годов эти танки регулярно использовались на сельхозработах. В 1925–1926 годах проводились работы над дальнейшим развитием «Рено», получившим название Т-16. Но производство следующего варианта машины под маркой Т-18 (он же «малый сопровождения» или МС-1) начали лишь в 1927 году, когда началась быстрая модернизация армии, а военные теоретики заговорили о создании крупных механизированных подразделений. В следующем году был принят пятилетний план развития вооруженных сил, составленный под руководством начальника Штаба РККА М.Н. Тухачевского, по которому до конца 1932 года намечалось выпустить 1075 танков. За три года было построено около 962 машины Т-18. В 1928 году также было начато производство бронеавтомобиля БА-27 на шасси первого советского грузовика АМО-Ф-15, башня которого была унифицирована с танком Т-18. В 1930 году было построено 26 средних танков Т-24 весом в 18 т, с броней 20 мм, пушкой 45 мм и тремя пулеметами. В 1929–1930 годах на основе Т-18 были созданы танкетки Т-17 и Т-23, выпущенные малой серией.

Но уже было ясно, что «Рено FT» как прототип для новых танков безнадежно устарел. В 1929 году, одновременно с созданием управления механизации и моторизации РККА, формируется первый опытный механизированный полк, в 1931 году развернутый до бригады. Одновременно утверждается новая программа строительства бронетехники, по которой до конца первой пятилетки должно было быть построено уже 5,5 тысяч машин! А поскольку к этому моменту в стране не существовало даже приемлемых образцов для создания новых машин, в конце того же 1929 года за рубеж отбывает комиссия во главе с начальником Управления механизации и моторизации РККА И. А. Халепским, задачей которой была закупка в ведущих странах мира бронетехники и лицензий на ее производство. Весной 1930 года комиссия купила в Англии 15 экземпляров танка «Виккерс-6 тонн» с лицензией на его производство и танкетку «Карден-Ллойд», а в Америке — экспериментальный колесно-гусеничный танк изобретателя Дж. У. Кристи, имевший обозначение М. 1931, но реально созданный в 1930 году (в РККА он получил обозначение БТ-1).

С этих машин и началось массовое советское танкостроение. На основе танкетки «Карден-Ллойд» с использованием автомобильных агрегатов начался выпуск танкетки Т-27, чей легкий вес (2,7 т) позволял использовать ее как авиадесантную (с самолетов ТБ-3). «Виккерс-6 тонн» превратился в двухбашенный Т-26 (1600 машин), а танк Кристи получил новую башню с 37-мм пушкой и название БТ-2, но на первых выпусках в башне все еще ставилась спарка пулеметов. Все эти машины пошли в производство в 1931 году. В следующем году часть Т-26 получила 37-мм пушку в правую башню. В 1933 году появились однобашенный Т-26 и колесно-гусеничный БТ-5 с 45-мм пушками, а на смену танкетке Т-27 (3328 машин) пришел малый плавающий танк Т-37 А (выпущено 2627), в 1936 году замененный танком Т-38 (1375 машин). В 1933 году был создан первый массовый средний танк Т-28. Он имел вес 25 тонн, броню 30 мм и три башни — две пулеметных и пушечную с 76-мм короткоствольным орудием КТ (до 1940 года выпущено около 600 машин). И наконец, в том же году появился монстр — тяжелый Т-35, из всех многобашенных танков мира в наибольшей степени воплотивший мечту о «сухопутном линкоре». У него было пять башен — одна от Т-28, две от Т-26 и две пулеметные, но всего лишь 30-мм броня сводила на нет огневую мощь 50-тонного громоздкого мастодонта. Всего до 1939 года было выпущено около 60 таких машин (на последних броня усилилась до 50 мм), в 1941 году они показали себя совершенно бесполезными.

Параллельно с ускоренным строительством бронетанковой техники развивалась и теория ее применения. В 1932 году на базе уже упомянутой механизированной бригады был сформирован первый механизированный корпус, по штату имевший 500 танков, 215 бронемашин, 60 орудий и 200 автомобилей. Тогда же было принято временное наставление механизированных войск РККА, которым закреплялось их назначение — глубокая маневренная операция по прорыву обороны противника с целью развития тактического успеха в оперативный. К 1936 году Красная Армия имела 4 механизированных корпуса, 6 отдельных механизированных бригад и 15 механизированных полков в кавалерийских дивизиях. На Киевских маневрах 1935 и Белорусских 1936 года значение маневренных танковых частей в современной войне было на практике продемонстрировано ошарашенным иностранным представителям.

Впрочем, на всем протяжении 30-х годов в СССР предпочитали выпускать в основном легкие и плавающие танки, постепенно модернизируя их от серии к серии. Т-26 должен был выполнять функции танка поддержки пехоты, а мощный и скоростной БТ с большим запасом хода — использоваться как крейсерский, то есть для глубоких танковых операций. Досужие байки об «автострадном танке», якобы пригодном только для использования на хороших дорогах Европы, относятся к области не слишком научной фантастики: для движения по шоссе вполне можно применять и куда более дешевые бронеавтомобили, что с успехом делали немцы во времена «блицкрига». Колесный же ход колесно-гусеничных машин никогда не предназначался для использования в бою — за счет него увеличивалась дальность хода и уменьшался износ гусениц при передвижении вне боя. Именно поэтому с появлением более долговечных гусениц колесно-гусеничные танки исчезли. Кроме того, спроектированная Кристи ходовая часть оказалась просто очень удачной, сочетая в себе высокую скорость, маневренность и проходимость — недаром результатом развития линии БТ явился знаменитый танк Т-34.

На ряде Т-26 и БТ вместо 45-мм пушки устанавливалась 76-мм короткоствольная пушка КТ. В 1936 году была предпринята попытка поставить на Т-26 76-мм зенитную пушку ЗК — лицензионное воспроизведение немецкой. Было выпущено 14 экземпляров этой машины, ставшей первой в мире ЗСУ. Однако база оказалась слишком легкой для 76-мм зенитки, а 37-мм автомат Шпитального, которым предполагалось перевооружить большинство машин серии, так и не был запущен в производство. В 1935 году появился четырнадцатитонный БТ-7 с усиленным до 22 мм бронированием и увеличенной до 350 км запасом хода (на колесах — 500 км) — он стал самой массовой модификацией БТ (4600 машин). В 1937 году Т-26 получил новую коническую башню и еще два пулемета (один зенитный) — вес вырос с 9,4 до 10,3 тонн. И наконец, в 1939 году был выпущен БТ-7М с дизельным двигателем В-2, сразу давшим прирост в дальности хода, а главное — сделавшим машину гораздо менее пожароопасной. Кроме того, дизельное топливо стоит много дешевле бензина. А вот попытки создать плавающий пушечный танк успехом не увенчались — опытные машины ПТ-1 и ПТ-А оказались не слишком удачными, поэтому линия Т-37 завершилась в 1940 году танком Т-40 с двумя пулеметами (один крупнокалиберный). Всего было построено 668 Т-40, из которых последние 181 машин были вооружены 20-мм автоматической пушкой ТНШ, но зато уже не могли плавать (Т-4ОС — «сухопутный»).

Параллельно с танками строились и бронеавтомобили — в основном легкие и средние. Легкие, созданные на базе легкового автомобиля ГАЗ-А — Д-8 и Д-12 (1931 год) и ФАИ (1932) — весили около 2 тонн и имели на вооружении 1–2 пулемета, сначала в корпусе, а у последнего — в башне. В 1936 году был начат выпуск бронеавтомобиля БА-20М на шасси «эмки» — легкового автомобиля ГАЗ-Ml, а в 1938 на ту же базу перевели и ФАИ — так получился почти идентичный ФАИ-М. Средние бронеавтомобили производились на базе трехосного ГАЗ-ААА, весили 5–6 тонн и вооружались облегченной башней танка Т-26 с 45-мм орудием — это были выпускаемые с 1934 года БА-3, БА-6 и БА-10. Все они имели 50-сильный двигатель и бронирование 8-10 мм. Лишь в 1939 году был создан тяжелый бронеавтомобиль БА-11 с двигателем в 97 л. с. и усиленной до 13 мм броней. В следующем году на него поставили дизельный двигатель — так получился БА-11 Д. Кроме того, в 1937 году небольшими сериями были выпущены плавающий ПБ-7 и полугусеничный БА-З0. А вот бронетранспортер для механизированных частей так и не был создан — только в 1939 году на заводе ЗИС очень маленькой серией выпустили семитонный полугусеничный Б-3.

В 1930 году в СССР было выпущено 170 танков (в основном МС-1), в 1931 — уже 740, в 1932 — 3121 (из которых 1693 были танкетки Т-27). В 1933 году выпуск танков составил 3500 машин в год, однако затем снизился до 3–3,2 тысяч в год, а в 1938 было выпущено только 2270 танков. Армия уже явно была переполнена легкими машинами. Они применялись в боях у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, в Китае и Испании. В боевых действиях против японской армии, не имевшей ни сильных танков, ни противотанкового оружия, их эффективность была весьма высока. Но Испанская война, где на поле боя впервые появились противотанковые пушки (немецкая 37-мм и в самом конце — советская 45-мм), показала слабость легких танков и необходимость усиления их бронирования. Маневренным механизированным частям потребовался средний крейсерский танк с броней, выдерживающей фугасные снаряды полевых и бронебойные — противотанковых пушек, на что в то время были способны только некоторые тяжелые танки.

Однако уроки войны в Испании остались практически неучтенными — причем не только в СССР, но и в Италии и Германии. Точнее, в СССР реакция на неожиданную эффективность массовой противотанковой артиллерии оказалась парадоксальной — военные теоретики решили, что снаряд окончательно выиграл противоборство с броней. Интерес к танкам и танковой стратегии упал, производство машин, как уже упоминалось выше, резко снизилось. В 1939 году механизированные корпуса вообще были расформированы как самостоятельные боевые единицы, а танковые подразделения переданы пехотным частям.

Однако конструкторы бронированных машин битву со снарядом проигранной не считали. В 1938 году в Советском Союзе были изготовлены два опытных образца среднего танка Т-46-5 весом около 30 тонн, 45-мм пушкой и броней 60 мм. Но первым танком с противоснарядной броней все же суждено было стать тяжелой машине. В конце 1938 года на двух заводах — Кировском (номер 174) и ленинградском имени Кирова (номер 185) началась разработка нового тяжелого танка прорыва. Первоначально он был трехбашенным, однако постепенно количество башен сократилось до двух, расположенных линейно-возвышенно, на манер боевого корабля. Попутно на заводе 185 разрабатывался также и однобашенный его вариант. В сентябре 1939 года на полигоне под Москвой государственной комиссии были представлены 58-тонный Т-100 завода номер 174, 55-тонный СМК завода номер 185 и 47-тонный однобашенный КВ. Первые две машины имели 60-мм броню, по одной 76-мм и одной 45-мм пушке. КВ имел одну 76-мм пушку Л-11 и более мощную броню в 75 мм — такой брони еще не бывало ни на одном танке! Одновременно с этими машинами на полигоне испытывались изготовленные Харьковским паровозостроительным заводом опытные образцы новых средних танков — колесно-гусеничный А-20 и чисто гусеничный А-32 (первый из них в некоторых источниках именуется «легким», хотя от А-32 по весу он практически не отличался).

Крейсерские танки А-20 и А-32, идущие на смену БТ, проектировались с 1938 года и первоначально, при весе около 19 тонн и броне 25–30 мм, оснащались обычной 45-мм пушкой (для этого времени уже чрезвычайно слабой). Однако к сентябрьским испытаниям 1939 года был представлен усиленный вариант А-32 весом 24 тонны с 76-мм орудием Л-10 (таким же, как на Т-28 последних выпусков) и несколько увеличенной толщиной брони. Этот танк получил название Т-32 и успешно прошел государственные испытания, показав хорошую скорость и высокую маневренность. Но на вооружение был принят не он, а его следующая модификация с новой пушкой Л-11 (30,5 калибра) — появившийся весной 1940 года Т-34. Испытания показали, что его 45-мм броня, расположенная под большими углами наклона, не пробивается советской 45-мм противотанковой пушкой образца 1937 года, а по скорости и запасу хода (55 км/ч и 400 км) он приближался к легким колесно-гусеничным машинам. С 1941 года Т-34 вооружался новой пушкой Ф-32 длиной 40,5 калибра.

Успешные действия танков в Финской войне привели к воссозданию самостоятельных танковых войск. В 1940 году вновь было сформировано 9 механизированных корпусов. По штату каждый из них состоял из двух танковых и одной моторизованной дивизий и должен был иметь свыше 1000 танков. Однако в отличие от немецких танковых частей в советских мехкорпусах оснащенность колесной техникой была крайне низка — на 4 танка по штату приходилась всего одна бронемашина, автомобилей для сопровождающей танки пехоты было мало, бронетранспортеров не было вовсе. В феврале — марте 1941 года началось формирование еще 20 механизированных корпусов, однако укомплектовать их не успели. Главной бедой оказалась острая нехватка даже не танков, а вспомогательных средств — маневренной артиллерии на автотяге и автотранспорта. Не хватало даже бензозаправщиков, а имеющаяся артиллерия на тракторной тяге, как выяснилось уже во время боев, передвигалась со скоростью не выше 6 км/ч.

Всего в Советском Союзе с 1929 года до начала Великой Отечественной войны было построено около 30 тысяч танков — такого не знала ни одна страна мира. Правда, из них около 8 тысяч составляли плавающие танки и танкетки, вооруженные лишь пулеметами. До 1933 года было построено 7500 машин, часть их к началу войны еще числились в строю, хотя уже безнадежно устарели (например, к июню 1941 года в строю еще оставалось целых 600 БТ-2, причем свыше 500 из них — в западных округах). Но даже за последние полтора года — с января 1940 года — было выпущено около 7000 танков.

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

Оказавшись после Первой Мировой войны с огромным танковым парком и очень сильными пацифистскими настроениями, англичане занялись созданием новых машин довольно вяло. Лишь в 1923 году был принят на вооружение новый средний танк — Mk I, или «Виккерс-12 тонн», с одной 45-мм пушкой и шестью пулеметами. В модификациях Mk II и Мк IIA его вес достиг 16 тонн, а всего до 1933 года было выпущено около 200 машин. Попытка создать новый средний «Виккерс-16 тонн» со скоростью хода 50 км/ч не увенчалась успехом, однако в 1929 году фирма «Виккерс» создала новую модель танка, впоследствии ставшую знаменитой. Это был «Виккерс-6 тонн». При реальном весе в 7–7,5 тонн он имел броню 13–17 мм, скорость до 35 км/ч и вооружался либо пулеметом, либо 47-мм пушкой в одной башне. Но самое главное — новая мелкозвенчатая гусеница из марганцовистой стали выдерживала пробег до 5000 км, невероятный по тем временам. Таким образом, по своим боевым качествам этот танк не сильно уступал даже средним машинам. Однако британское армейское командование по непонятным причинам так и не приняло его на вооружение — в отличие от руководства армий многих других стран, закупивших у «Виккерса» готовые машины либо лицензии на их производство.

Зато сверхлегкими тапками армейское начальство увлеклось не на шутку. В условиях мирового экономического кризиса военный бюджет пришлось несколько подсократить, поэтому маленькие дешевые машины выглядели очень привлекательно, и не только для британской армии. Так появилась серия танкеток «Карден-Ллойд», последнюю из которых — «Карден-Ллойд» Mk V — с 1928 года закупили 16 малых стран, а еще 5 более крупных приобрели лицензии на ее производство. Маленькие и маневренные танкетки действительно оказались очень дешевыми и удобными — особенно в локальных конфликтах между небогатыми странами. Однако их бронирование не выдерживало даже огня бронебойными пулями с близкого расстояния, а пулемет в лобовом листе корпуса имел слишком малый угол обстрела. Поэтому более серьезным армиям требовались более серьезные машины.

Первым делом англичане поставили на танкетку Mk VI вращающуюся башню — получился разведывательный танк «Виккерс-Карден-Ллойд» Mk VII (А4Е1) образца 1929 года. В том же году появилась амфибия «Виккерс-Карден-Ллойд» А4Е11 весом в 2,9 тонны, изготовленная фирмой «Виккерс-Армстронг» — первый в мире по-настоящему плавающий танк.

В 1930 году появился улучшенный «Виккерс-Карден-Ллойд» Mk VIII (А4ЕЗ) с 12,7-мм пулеметом в башне, сразу же переименованный в Мк I и ставший родоначальником массовой серии легких танков, созданных уже непосредственно для британской армии. Надо сказать, номенклатура боевых машин у англичан всегда была донельзя запутанной и могла состоять из класса машины, названия фирмы, собственно марки (причем как «Mark» так и «Мк» или оба вместе), года выпуска и иногда имени собственного (с номером модификации). Ко всему этому часто прибавлялось еще порядковое литерно-цифровое обозначение проекта — и в результате получалось совсем непроизносимое буквосочетание, где ключевым элементом, отличающим одну машину от другой, могла быть всего лишь одна литера, или цифра, или даже их порядок. Но хуже всего было то, что одно и то же обозначение могли носить две-три-четыре абсолютно разные машины, относящиеся к разным классам или просто выпущенные в разные годы — как только машина снималась с вооружения или даже просто получала другое наименование, командование с чистой совестью присваивало прежнее название новому, только что созданному танку. Так, название «Mk I» носил сначала «Большой Вилли» — первый английский танк 1916 года, потом «Виккерс-12 тонн», легкий Mk I 1930 года и крейсерский Mk I 1937 года. И лишь в конце 30-х годов для базового обозначения марки танков стало применяться слово «Mark», а буквами «Мк» стали обозначать модификацию… но только у легких и крейсерских танков. Для четкого отличия одной машины от другой с 1929 года служили порядковые обозначения с буквой «А» (А4Е1, A11) — но были они опять же не у всех танков (например, «Валентайн» такого индекса не имел), а главное — упоминаются только в специализированной литературе.

В 1936 году линия развития легкого Mk I 1930 года дала легкий танк Mk VI, весивший уже 5,3 тонны, в башне которого стояли два пулемета — простой и крупнокалиберный. А вот с более тяжелыми машинами все обстояло сложнее. Еще в конце 20-х годов танки в Англии были четко подразделены на пехотные и крейсерские, задачей первых считалась поддержка пехоты, задачей вторых — глубокие танковые операции. Последнее явилось важным шагом вперед в теории танковой войны, но штаб сухопутных войск требовал создания в первую очередь пехотных машин. В результате не строились ни те ни другие — к 1936 году в армии насчитывалось только 375 танков, причем из них 209 легких машин и танкеток. Лишь в 1937 году, когда после Абиссинии и начала Испанской войны стала ясна угроза большого конфликта, на вооружение наконец-то был принят тринадцатитонный трехбашенный крейсерский Mark I (А9) с 40-мм пушкой, тремя пулеметами и броней всего в 14 мм. Это не оправдывалось даже скоростью в 40 км/ч, и поэтому чуть позже появилась его пехотная версия с отсутствием пулеметных башенок и усиленной до 30 мм броней. В этом же году с использованием подвески «Виккерса-6 тонн» был создан пехотный танк Mark I (A11) «Матильда» с рекордно толстой броней в 60 мм и всего одним пулеметом.

В двадцатых и начале тридцатых годов англичане также с увлечением конструировали бронемашины. Однако, как и танкетки, это были в основном экспортные, колониальные и «представительские» модели — так, в 1920 году была выпущена даже серия броневиков «роллс-ройс»! Действительно массовой армейской машиной стал лишь трехосный «Виккерс-Кросли» образца 1929 года весом в 7,5 тонн, имевшая два пулемета и броню всего 4–6 мм. Таким образом, начало войны Англия встретила практически без бронемашин. Зато в 1938 году на базе все той же танкетки «Карден-Ллойд» был создан легкий гусеничный бронетранспортер «Универсал», который в самом деле оказался универсальным — он мог использовался как пулеметовоз («Брен-кэрриер»), разведывательный броневик с противотанковым ружьем, как транспортная машина или в качестве легкого арттягача. С 1941 года его производили, в основном, заводы Канады, США и Австралии — только за океаном выпустили 50 тысяч (!) таких машин. Поставлялись они и в Советский Союз.

Под влиянием посещения британским военным атташе Киевских маневров 1935 года решено было тоже закупить лицензию на танк Кристи, и в конце 1937 года появился крейсерский Mark III (А13). Его модификация Mark IV А13 Mk II, выпускавшаяся в 1938–1939 годах при весе в 15 тонн имела скорость 48 км/ч, броню до 38 мм и стандартную для всех английских танков этого времени 40-мм (двухфунтовую) противотанковую пушку Mk IX, на дистанции в 450 м пробивавшей броневую плиту в 57 мм под углом 30 градусов. С 1939 года начался выпуск новой крейсерской машины — Mark V «Ковенантер», но у всех них оставался один существенный для крейсерских машин недостаток — дальность хода всего в полторы сотни километров. Поэтому с 1940 года выпуск крейсерских машин в Англии временно прекратился.

Зато пехотные танки у англичан получались куда лучше. Уже после начала войны, осенью 1939 года появилась «Матильда II» — Mark II А12 весом в 27 тонн, защищенная 75-мм броней спереди и с бортов. Правда, броневые листы на ней (как и на большинстве британских танков) располагались почти вертикально, что обеспечивало минимальный вес при максимальной толщине брони, но сильно снижало реальную снарядостойкость. Тем не менее «Матильда II» оказалась одним из самых сильных танков своего времени, и встреча с ней во Франции стала для немцев неприятной неожиданностью. Она выпускалась до 1943 года в 6 различных модификациях (в том числе и «штурмовой» — с 75-мм гаубицей). А вслед за «Матильдой» в 1940 году появился более легкий и маневренный «Валентайн» с 60-мм броней и несколько большей скоростью, выпускавшийся до 1944 года и ставший самым массовым британским танком Второй Мировой войны. Он имел 11 модификаций, с восьмой устанавливалась 57-мм пушка, на последней стояла 75-мм.

Первым удачным крейсерским танком у англичан стал «Крусейдер» Mark VI (A15), появившийся в конце 1939 года, но на фронт (в Северную Африку) попавший только весной 1941-го. Эта машина имела вес 19–20 тонн, лобовую броню 50 мм и скорость 43 км/ч. На последней модификации («Крусейдер III») 40-мм пушка была заменена 57-мм. В 1942 году появились более тяжелые и мощные крейсерские машины — сначала не слишком удачный «Кавалиер» Mark VII, а потом двадцативосьмитонный Mark VIII, выпускавшийся в двух вариантах — «Сентаур» (A27L) и «Кромвелль» (А27М). Друг от друга они отличались только двигателем — на «Кромвелле» стоял дефицитный 600-сильный «Метеор», дающий скорость в 64 км/ч, а на «Сентауре» — 400-силь-ный авиационный «Либерти», находившийся в производстве с начала 20-х годов и позволявший развивать лишь 43 км/ч. Оба танка имели 64-мм лобовую броню, 76-мм башенную и вооружались 75-мм орудием (на последних модификациях «Кромвелля» лобовая броня достигала 101 мм и стояла 95-мм гаубица). В 1943 году появился «Челленджер» — танк поддержки на шасси «Кромвелля», вооруженный мощной 76,2-мм пушкой с длиной ствола в 58 калибров, а в 1944 — А34 «Комет», считающийся лучшим английским танком времен войны (по боевым качествам он даже превосходил немецкий Pz.IV). «Комет» весил 36 тонн (то есть приближался уже к тяжелым танкам), имел скорость 47 км/ч, лобовую броню 76 мм (башня 102) и 77-мм пушку Mk II (на самом деле, она была 76,2-мм, но чуть короче и имела снаряды с усиленной гильзой).

Кроме этих машин в Канаде с 1941 года на базе американского «Гранта» выпускался танк «Рам» («Баран», или «Таран»), у которого 75-мм орудие располагалось не в корпусе, а в башне (отчего он очень напоминал «Шерман»). Австралийцы же построили свою собственную, весьма оригинальную машину «Сентиел» ACI, взяв за основу конструкцию ходовой части… французского «Гочкисса» Н35! Танк весил 28 тонн и вооружался все той же 40-мм пушкой. Как это ни смешно звучит, данная машина, хоть и не пошла в большую серию, оказалась едва ли не лучшим англосаксонским танком за всю войну! Справедливости ради, надо сказать, что до «Центуриона» особых удач в танкостроении у англичан не наблюдалось.

Основным бронеавтомобилем английской армии во время войны стал «скаут-кар» «Динго» фирмы «Дэймлер» — с ним англичане начали войну, с ним изакончили. Это был бронированный полноприводный двухосный автомобиль весом 3 тонны, использовавшийся в качестве штабного, для разведки и связи. Постоянного вооружения у него не было. Всего было выпущено 10 тысяч таких машин, из них треть — в Канаде. Помимо «Динго» к началу войны имелся также четырехтонный «Моррис» АС9, вооруженный хилым 14-мм противотанковым ружьем «Бойс» и спаренным с ним пулеметом во вращающейся башне.

ФРАНЦИЯ

Создав свой классический «Рено» FT, французы после конца войны оказались обладателями крупнейшего в мире танкового парка. В 1920 году танковые части были подчинены пехоте, а большинство «Сен-Шамонов» и «Шнейдеров» сдано на слом (правда, часть последних была продана в Испанию, где к началу гражданской войны еще находилась в строю). Тем не менее в 1921 году у Франции еще оставалось 3737 машин. Поэтому строить новые танки было совсем не с руки — доделали лишь десяток тяжелых (точнее, сверхтяжелых) 2С, вес которых достигал 69 тонн, а броня 45 мм. Правда, в начале 20-х годов французы стали первыми, кто начал эксперименты с колесно-гусеничными машинами («Сен-Шамон» М21, М24 и М28), но особых результатов в этом добиться не удалось — последняя машина достигла веса 8,6 т, развивая на колесах всего 28 км/ч. Дело в том, что до появления машин Кристи ходовая часть у колесно-гусеничных танков делалась заменяющейся — в боевом положении колеса поднимались, а для их опускания машине приходилось наезжать на специальные подставки.

Продолжались вялотекущие эксперименты по улучшению «Рено». Основное внимание конструкторов было направлено на ходовую часть и увеличение скорости — броня и вооружение поначалу считались вполне приемлемыми. В 1927 году появился «Рено» NC, скорость которого достигла 35 км/ч (правда, с недолговечной резиновой гусеницей). Этот танк в небольших количествах закупило несколько малых стран, а Япония даже приобрела лицензию и выпускала под названием «Оцу». Но в самой Франции он на вооружение принят так и не был, зато послужил прототипом для следующей серии модификаций, из которых в 1929 году наконец-то получился 14-тонный D1. Этот танк был вооружен 47-мм пушкой и имел 40-мм броню, что по тем временам было очень немало. С 1936 года выпускался 20-тонный D2. Параллельно Франция переболела и увлечением танкетками. В 1931 году появился «пехотный трактор» UE — эта машина, созданная «по мотивам» английской танкетки «Карден-Ллойд» MkVI, имела вес 2,6 тонн, броню до 7 мм, скорость до 35 км/ч, не несла постоянного вооружения и могла использоваться как пулеметовоз, артиллерийский тягач и машина снабжения. До 1940 года было выпущено 6200 «пехотных тракторов», на части их впоследствии немцы установили-таки пулемет.

Бронеавтомобили для французской армии с середины 20-х годов строились двух типов — колесные AMD для дальней разведки и полугусеничные AMR для взаимодействия с кавалерией. К первым относился «Панар-178», ко вторым — машины «Ситроен-Кегресс». С середины 30-х годов полугусеничные машины начали заменяться легкими танками (сохранившими ту же номенклатуру AMR), а колесные сначала получили 25-мм, а затем 37-мм пушку.

В 1931 году была принята программа моторизации французской армии и создание легких машин получило новый толчок. В 1933 году появилась башенная танкетка AMR для замены бронеавтомобилей в кавалерийских полках и разведывательных частях. В 1935 году она получила на вооружение 23-мм пушку и вес AMR35 достиг 6,5 тонн. Но несмотря на обилие экспериментальных машин, серийный выпуск танков был явно недостаточен. И лишь в 1936 году наконец-то появилась 4-летняя программа строительства вооруженных сил, которая предусматривала создание 2 танковых, 3 легких механизированных дивизий и 50 отдельных танковых батальонов, оснащенных новой техникой, — для чего требовалось не менее 35 тысяч машин. Это был шаг к созданию современных танковых войск и танковой стратегии. В этом же году на вооружение был принят тяжелый тридцатидвухтонный В1 с 60-мм броней и двумя пушками (75 мм в корпусе и 47 мм в башне), средний (а скорее, легкий) FCM36 с дизель-мотором, сварным броневым корпусом из 40-мм листов и 37-мм пушкой, а также легкие танки сопровождения пехоты Н35 и R35. Эти две очень похожие друг на друга машины были дальнейшим развитием «Рено» FT, имели слабые короткоствольные 37-мм пушки и невысокую скорость хода, но зато были защищены броней в 34–45 мм, оказавшейся в 1940 году не по зубам никаким немецким танкам. Перед самой войной появились их улучшенные модификации Н39 и R40.

В 1936 году в серию пошел «кавалерийский» (то есть крейсерский) танк «Сомуа» S35 весом 19,5 тонн, оснащенный 47-мм пушкой, с броней до 58 мм и дальностью хода 400 км. Таким образом, к началу Второй Мировой войны Франция имела на вооружении едва ли не лучшую в мире бронетанковую технику, причем в весьма приличных количествах — на сентябрь 1939 года во французской армии было около 4800 танков. Из них 1600 составляли старые «Рено» FT (большей частью находившиеся в колониях), 2700 — легкие танки и танкетки и 478 — средние и тяжелые машины. Напомним, что у немцев к моменту нападения на Польшу насчитывалось всего 3277 танков, из которых только 314 средних. На западной же границе Германии не было вообще практически ничего. Но французская и английская армии предпочли играть в «зицкриг».

К началу немецкого наступления на Западе французская армия имела уже свыше 6 тысяч танков, из которых новыми (постройки 30-х годов) являлись 4586 и плюс к этому 800 современных бронеавтомобилей. На восточной границе находилось 2800 танков (в основном, средних и легких), но начали прибывать английские танковые части. Эти машины во всех отношениях превосходили немецкие Pz.II и Pz.HI и сумели доставить немцам немало неприятных минут — но это не спасло Францию от разгрома.

ПОЛЬША

Польша оказалась в числе первых стран, организовавших по окончании Первой Мировой войны собственные танковые войска. Уже в июне 1919 года в новообразованное государство прибыл сформированный чуть ранее во Франции танковый полк, укомплектованный 120 машинами «Рено» FT-17 (72 пушечных и 48 пулеметных). К концу 1920 года для восполнения потерь, понесенных в ходе советско-польской войны, из Франции поставили в Польшу еще 30 танков. В 1925–1926 годах в самой Польше было собрано еще 27 машин «Рено», а часть наиболее изношенных танков переоборудована в учебные. В 1927 году Польша приобрела у Франции 19 модернизированных «Рено» образца 1926–1927 годов, а также 10 танков модели NC-27 с увеличенной до 30 мм лобовой броней.

В 1926 году при техническом управлении военного министерства Польши был организован отдел бронетанковой техники. Четыре года спустя на его основе было создано командование броневых сил. Еще шесть лет спустя, в 1936 году, польские танковые войска получили статус одного из родов сухопутных войск, а в ведение командования бронетанковых сил перешли все вопросы механизации польской армии в целом.

К началу 30-х годов польские конструкторы вели активные разработки в области бронетанковой техники, ими уже было создано несколько экспериментальных образцов, однако танковые войска Польши все еще оснащались импортными машинами. В 1931 — 1932 годах в Англии было закуплено 38 «Виккерсов-6 тонн», из них 16 — в двухбашенном варианте (модель В). Чуть раньше у англичан была куплена лицензия на производство пулеметной танкетки «Карден-Ллойд» Mk.IV, на основе которой в 1931 году была создана отечественная танкетка ТК-3, с 1931 года пошедшая в серийное производство. С 1933 года ее сменила усовершенствованная модель TKS, на части этих машин вместо пулемета устанавливалась 20-мм пушка. Еще часть машин выпускалась в варианте артиллерийских тягачей без вооружения.

В 1935 году на основе английского «Виккерса» был разработан первый полноценный польский танк, получивший обозначение 7ТР. Эта машина знаменита еще и тем, что стала первым в мире серийным танком, оснащенным дизельной силовой установкой — лицензионным швейцарским мотором «Заурер», выпускавшимся в Польше под маркой VBLD. Первые 42 машины были изготовлены в двухбашенном варианте (часть из них потом переделали в однобашенные), с 1937 года танк выпускался только как однобашенный.

С конца 1920-х годов в Польше производились и собственные бронеавтомобили — правда, на базе экспортных французских грузовиков «Ситроен-Кегресс». Полугусеничные «Ситроены» переоборудовались в легкие двухтонные броневики образца 1928 года, защищенные 8-мм броней, вооруженные одним пулеметом либо 37-мм пушкой. Впоследствии они были переделаны в чисто колесные броневики образца 1934 года с использованием узлов и деталей от лицензионных «Фиатов». Кроме того, на базе лицензионных грузовиков SPA в 1929–1930 годах было выпущено около двух десятков средних бронеавтомобилей образца 1929 года, они имели вес до 5 тонн и вооружались 37-мм пушкой и двумя пулеметами.

Перед самым началом войны полякам удалось купить во Франции сотню танков «Рено» R-35. Первая партия этих машин была доставлена в Польшу морем и успела принять участие в боевых действиях, но вторая должна была прибыть через Румынию и была конфискована румынами после начала войны.

К сентябрю 1939 года основу польских мотомеханизированных войск составляли две конно-механизированные бригады — Варшавская бронемоторизованная и 10-я кавалерийская. Впрочем, основная масса танков находилась не в них, а в трех танковых батальонах (1, 2 и 21-й), 11 броневых дивизионах и 15 отдельных танковых ротах. При этом батальоны действовали самостоятельно, дивизионы придавались кавалерийским бригадам, а танковые роты входили в состав различных воинских частей.

В целом вся структура и организация польских танковых войск была крайне запутанной и неопределенной. Положение усугублялось тем, что в течение 1939 года танковые части Польши подвергались постоянной реорганизации, а в процессе мобилизации и перевода на военное положение их структура успела измениться несколько раз. К примеру, из учебных батальонов мирного времени формировались батальоны военного времени, отдельные танковые роты, танковые эскадроны и иные подразделения. Уже в конце августа и начале сентября дополнительно к перечисленным выше соединениям было сформировано еще несколько танковых рот, в основном состоящих из старых танков «Рено» FT.

Всего на момент начала войны польская армия имела в своих боевых частях следующие машины:

Легкие танки «Виккерс-6 тонн» — 34

Легкие танки 7ТР — 118^[578]

Легкие танки «Рено» R-35 — 51

Легкие танки «Гочкис» Н-35 — 3

Старые танки «Рено» FT-17, М26/27 и NC-27 — 45

Танкетки ТК-3 и TKS — 403

Бронеавтомобили обр. 1929 и обр. 1934 — 88

Таким образом, в наличии было 742 единицы броневой техники, однако лишь 206 из них представляли собой современные пушечные машины. В вышеприведенный перечень не вошла часть машин FT-17 из учебных батальонов^[579], а также экспериментальные танки, тягачи, транспортеры и машины снабжения на танковой базе.

Характеристики танков межвоенного периода (1918–1935)

Тяжелые танки

В-1

Франция, 1935

Боевая масса — 31,5 т

Экипаж — 4 человека

Мощность двигателя — 180 л.с.

Скорость по шоссе — 28 км/ч

Дальность хода — 180 км

Бронирование — 56 мм лоб, борт и башня

Вооружение — 75-мм пушка, 47-мм пушка и 3 пулемета

Один из немногих серийных тяжелых танков межвоенного периода. До 1937 года было выпущено 36 машин, затем началось производство модифицированного варианта В-1 bis (342 танка). Танки этого типа участвовали в боевых действиях в мае-июне 1940 года и оказались практически неуязвимы для немецкой танковой и противотанковой артиллерии.

Т-З5

СССР, 1934

Боевая масса — 50 т

Экипаж — 11 человек

Мощность двигателя — 980 л.с.

Скорость по шоссе — 30 км/ч

Дальность хода — 120 км (по проселку)

Бронирование — 30 мм лоб, 15 мм борт

Вооружение — одна 76,2-мм пушка, две 45-мм пушки, шесть пулеметов

Единственный в мире пятибашенный танк. С 1934 по 1940 год было изготовлено около 60 таких машин, последние модификации имели конические башни и усиленную до 50 мм лобовую броню.

Средние танки

Т-28

СССР, 1935

Боевая масса — 25,2 т

Экипаж — 6 человек

Мощность двигателя — 500 л.с.

Скорость по шоссе — до 40 км/ч

Дальность хода — 180 км

Бронирование — 20–30 мм

Вооружение — 76,2-мм пушка и четыре пулемета

Один из самых массовых средних танков трехбашенной компоновки, всего до конца 30-х годов было построено около 600 машин всех модификаций.

SOMUA S35

Франция, 1935

Боевая масса — 20 т

Экипаж — 3 человека

Мощность двигателя — 190 л.с.

Скорость по шоссе — 40 км/ч

Дальность хода — 260 км

Бронирование — корпус до 41 мм, башня 56 мм

Вооружение — 47-мм пушка и пулемет

Один из лучших танков середины 30-х годов, первый танк с цельнолитой конструкцией корпуса и башни. Всего до июня 1940 года построено около 400 машин.

PzKpfw. IV

Германия, 1937

Боевая масса — 22,3 т

Экипаж — 5 человек

Мощность двигателя — 265 л.с.

Скорость по шоссе — до 42 км/ч

Дальность хода — 200 км

Бронирование — лоб 50 мм, борт 30 мм

Вооружение — 75-мм пушка и два пулемета

PzKpfw. III

Германия, 1937

Боевая масса — 19,5 т

Экипаж — 5 человек

Мощность двигателя — 265 л.с.

Скорость по шоссе — до 40 км/ч

Дальность хода — 200 км

Бронирование — 30 мм

Вооружение — 37-мм пушка и два пулемета

Легкие танки

Рено FT-17

Франция, 1918

Боевая масса — 7 т

Экипаж — 2 человек

Мощность двигателя — 35 л.с.

Скорость по шоссе — до 7 км/ч

Дальность хода — 35 км

Бронирование — до 22 мм

Вооружение — 37-мм пушка или пулемет

«Рено» FT-17 стал первым танком классической компоновки. Эта машина состояла на вооружении многих стран мира, а ее модификации выпускались вплоть до начала 1930-х годов: французский «Рено» NC-27 (1927), советские «Русский Рено» и Т-18 (МС-1), японский «Оцу»-легкий. Венцом линии развития этой машины стал французский 14-тонный танк D-2 (1932) с 47-мм пушкой и пулеметом, бронированием до 40-мм и скоростью по шоссе 25 км/ч. К середине 1939 года Польша еще имела до сотни этих устаревших машин, а также два или три десятка более современных моделей М26/27 и NC-27. Часть этих танков к началу войны находилась в учебных подразделениях, часть — в ротах «тихоходных танков». Большинство машин так или иначе приняли участие в сентябрьских боях 1939 года.

Рено R35

Франция, 1935

Боевая масса -10 т

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 82 л.с.

Скорость по шоссе — 20 км/ч

Дальность хода — 140 км

Бронирование — лоб 45, борт 15 мм

Вооружение — 47-мм пушка и пулемет

Один из самых массовых французских танков, с 1935 по 1940 год выпущено около 1200 единиц. Отличался солидной броневой защитой, но имел чересчур низкую скорость. Практически все закупленные Польшей машины этого типа (как доставленные в Польшу до войны, так и задержанные Румынией после ее начала) в итоге оказались в составе румынских танковых войск.

Виккерс Mk. Е (Виккерс-6 тонн)

Великобритания, 1928

Боевая масса — 7,1 т

Экипаж — 3 человека

Мощность двигателя — 80 л.с.

Скорость по шоссе — до 35 км/ч

Дальность хода — 170 км

Бронирование — 13 мм

Вооружение — 47-мм пушка и пулемет либо 2 пулемета (при двухбашенной компоновке)

Подобно французскому FT-17 эта машина задала моду в танкостроении на последующие 15 лет. Правда, она не состояла на вооружении английской армии, зато была продана во многие страны мира, производилась по лицензии в СССР (Т-26), Польше (7ТР), Италии.

7ТР (однобашенный)

Польша, 1937

Боевая масса — 9,9 тонн

Экипаж — 3 человека

Мощность двигателя — 110 л.с.

Скорость — 32 км/ч

Дальность хода по шоссе — 150 км

Бронирование — 17 мм лоб, 10 мм борт, 13 мм башня

Вооружение — одна 37-мм пушка, один 7,92-мм пулемет

Первый в мире серийный танк с дизельным двигателем. Представлял собой модификацию «Виккерса-6 тонн» и первоначально выпускался в пулеметном варианте с двумя башнями. Всего с 1935 по 1939 год построено около 140 машин, часть из них первоначально предполагалось отправить на экспорт. Дальнейшим развитием машины должен был стать 13-тонный колесно-гусеничный танк 10ТР (опытный образец изготовили в 1937 году) и средний «танк преследования» 14ТР.

Т-26

СССР, 1931/1933

Боевая масса — 9,4 т

Экипаж — 3 человека

Мощность двигателя — 90 л.с.

Скорость по шоссе — 35 км/ч

Дальность хода — 170 км

Бронирование — 15 мм

Вооружение — 45-мм пушка и пулемет

Самая массовая модификация «Виккерса-6 тонн». Производился с 1931 года, первоначально — в двухбашенном (1600 машин) варианте, с двумя пулеметами или пулеметом и 37-мм пушкой «Пюто». Всего до 1940 года изготовлено более 11 000 Т-26 всех модификаций.

БТ-5

СССР, 1933

Боевая масса — 11,9 т

Экипаж — 3 человека

Мощность двигателя — 400 л.с.

Скорость по шоссе — 53 км/ч (на гусеницах)

Дальность хода — 200 км (на колесах)

Бронирование — 13 мм

Вооружение — 45-мм пушка и пулемет

Дальнейшее развитие появившегося в 1931 году танка БТ-2 (с установкой новой башни). В 1933–1934 годах выпущено около 1900 танков БТ-5, после чего на смену им пришла следующая модификация — БТ-7.

Pz.Kpfw.IA

Германия, 1934

Боевая масса — 5,4 т

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 57 л.с.

Скорость по шоссе — 57 км/ч

Дальность хода — 145 км

Бронирование — лоб 18 мм, башня 15 мм

Вооружение — 2 пулемета

Pz.Kpfw.II a1

Германия, 1935

Боевая масса — около 9 т

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 130 л.с.

Скорость по шоссе — 40 км/ч

Дальность хода — 200 км

Бронирование — 15 мм

Вооружение — 20-мм пушка и пулемет

Pz.Kpfw.38(t)

Германия, 1939

Боевая масса — около 9,7 т

Экипаж — 4 человека

Мощность двигателя — 125 л.с.

Скорость по шоссе — 42 км/ч

Дальность хода — 230 км

Бронирование — 15 мм

Вооружение — 37-мм пушка и два пулемета

Pz.Kpfw.35(t)

Германия (Чехословакия), 1936

Боевая масса — около 11 т

Экипаж — 4 человека

Мощность двигателя — 120 л.с.

Скорость по шоссе — 34 км/ч

Дальность хода — 190 км

Бронирование — лоб 25 мм, борт 16 мм

Вооружение — 37-мм пушка и два пулемета

Танкетки

Виккерс-Карден-Лойд Mk VI

Великобритания, 1929

Боевая масса — 1,4 т

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 22,5 л.с.

Скорость по шоссе — до 45 км/ч

Дальность хода — 160 км

Бронирование — до 9 мм

Вооружение — один 7,7-мм пулемет в корпусе

Подобно «Виккерсу-шеститонному», эта машина оказалась чрезвычайно популярной во многих странах мира (особенно небогатых) и стала прототипом для большинства танкеток и малых танков 30-х годов — советских Т-27 и Т-37/38, польской TKS, итальянской CV 3/33, французского пехотного трактора «Рено» UE, японского танка типа «2592». Машина состояла на вооружении британской армии и положила основу всей линии английских легких пулеметных танков от башенных Мк I/ Мк II (1929–1930) с одним простым или крупнокалиберным пулеметом до 5,5-тонного трехместного Mk VI (1936) с 12,7-мм и 7,7-мм пулеметами.

ТК-3

Польша, 1931

Боевая масса — 1,8 тонн

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 40 л.с.

Скорость — 45 км/ч

Дальность хода по шоссе — 150 км

Бронирование — до 8 мм

Вооружение — один 7,92-мм пулемет

Первоначально относились к малым безбашенным танкам, затем именовались разведывательными танками. Всего в 1931–1934 годах построено около 300 единиц. Кроме того, было изготовлено 6 машин модификации TKW с пулеметом в башне.

TKS

Польша, 1933

Боевая масса 2,7 тонн

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 42 л.с.

Скорость — 40 км/ч

Дальность хода по шоссе — 180 км

Бронирование — до 10 мм

Вооружение — один 7,92-мм пулемет

TKSp

Польша, 1933

Усовершенствованный вариант танкетки ТК-3 с усиленной броней. Всего в 1933–1936 годах изготовлено около 280 таких машин. Кроме того, в 1939 году было заказано 150 танкеток TKS с 20-мм пушкой, но до начала войны их успели изготовить всего десять.

Т-37А

СССР, 1933

Боевая масса — 3,2 т

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 40 л.с.

Скорость по шоссе — 36 км/ч

Дальность хода — 190 км

Бронирование — до 9 мм

Вооружение — 7,62-мм пулемет ДТ

В 1933–1936 годах построено 2627 машин, после чего начался выпуск усовершенствованной модели Т-38. Эта машина, в свою очередь, послужила основой для плавающего Т-40 и дала линию легких танков Т-60 — Т-80.

Колесная и полугусеничная боевая техника

Бронеавтомобиль обр. 1934 г. (Рапс. wz.34)

Польша, 1934

Боевая масса — 2,2 тонны

Экипаж — 2 человека

Мощность двигателя — 25 л.с.

Скорость — 50 км/ч

Дальность хода по шоссе — до 200 км

Бронирование — 6–8 мм

Вооружение — одно 37-мм орудие или 7,92-мм пулемет

Переоборудованы из полугусеничных бронеавтомобилей «Ситроен-Кегресс» обр. 1928 г. с установкой нового двигателя и заменой ряда деталей, что привело к некоторому утяжелению машины. Всего изготовлено около 90 машин.

Тяжелый бронетранспортер SdKfz.251/10

Германия, 1939

Боевая масса — 8,5 тонн

Экипаж — 2 человека (+10 десант)

Мощность двигателя — 120 л.с.

Скорость — 50 км/ч

Дальность хода по шоссе — 300 км

Бронирование — лоб 12 мм, борт 7 мм

Вооружение — два 7,92-мм пулемета

Бронеавтомобиль SdKfz.231/232

Германия, 1932

Боевая масса — 5,7 тонн

Экипаж — 4 человека

Мощность двигателя — 80 л.с.

Скорость — 65 км/ч

Дальность хода по шоссе — 250 км

Бронирование — лоб 14,5 мм, борт 8 мм

Вооружение — 20-мм автоматическая пушка и пулемет

Бронеавтомобиль БА-11

СССР, 1930

Боевая масса — 8,13 тонн

Экипаж — 4 человека

Мощность двигателя — 93 л.с.

Скорость — 64 км/ч

Дальность хода по шоссе — 300 км

Бронирование — лоб 13 мм, борт 10 мм

Вооружение — 45-мм пушка и два пулемета

Книги издательской группы ACT вы сможете заказать и получить по почте в любом уголке России. Пишите: 107140, Москва, а/я 140

ВЫСЫЛАЕТСЯ БЕСПЛАТНЫЙ КАТАЛОГ

Вы также сможете приобрести книги группы ACT по низким издательским ценам в наших фирменных магазинах:

Москва

м. «Алексеевская», Звездный б-р, д. 21, стр. 1, тел. 232-19-05

м. «Алтуфьево», Алтуфьевское шоссе, д. 86, к. 1

м. «Варшавская», Чонгарский б-р, д. 18а, тел. 119-90-89

м. «Крылатское», Осенний б-р, д. 18, к. 1

м. «Кузьминки», Волгоградский пр., д. 132, тел. 172-18-97

м. «Павелецкая», ул. Татарская, д. 14, тел. 959-20-95

м. «Перово», ул. 2-я Владимирская, д. 52, тел. 306-18-91, 306-18-97

м. «Пушкинская», «Маяковская», ул. Каретный ряд, д. 5/10, тел. 209-66-01,299-65-84

м. «Сокол», Ленинградский пр., д. 76, к. 1, Торговый комплекс «Метромаркет», 3-й этаж, тел. 781-40-76

м. «Сокольники», ул. Стромынка, д. 14/1, тел. 268-14-55

м. «Таганская», «Марксистская», Б. Факельный пер., д. 3, стр. 2, тел. 911-21-07

м. «Царицыно», ул. Луганская, д. 7, к. 1, тел. 322-28-22

Торговый комплекс «XL», Дмитровское шоссе, д. 89, тел. 783-97-08

Торговый комплекс «Крокус-Сити», 65-66-й км МКАД, тел 942-94-25

Регионы

г. Архангельск, 103-й квартал, ул. Садовая, д. 18, тел. (8182) 65-44-26

г. Белгород, пр. Б. Хмельницкого, д. 132а, тел. (0722) 31-48-39

г. Калининград, пл. Калинина, д. 17–21, тел. (0112) 44-10-95

г. Краснодар, ул. Красная, д. 29, тел. (8612) 62-55-48

г. Курск, ул. Ленина, д. 11, тел. (0712) 22-39-70

г. Н. Новгород, пл. Горького, д. 1/16, тел. (8312) 33-79-80

г. Новороссийск, сквер имени Чайковского, тел. (8612) 68-81-27

г. Оренбург, ул. Туркестанская, д. 23, тел. (3532) 41 -18-05

г. Ростов-на-Дону, пр. Космонавтов, д. 15, тел. (88632) 35-99-00

г. Рыбинск, ул. Ломоносова, д. 1 / Волжская наб., д. 107, тел. (0855) 52-47-26

г. Рязань, ул. Почтовая, д. 62, тел. (0912) 20-55-81

г. Самара, пр. Кирова, д. 301, тел. (8462) 56-49-92

г. Смоленск, ул. Гагарина, д. 4, тел. (0812) 65-53-58

г. Тула, пр. Ленина, д. 18, тел. (0872) 36-29-22

г. Череповец, Советский пр., д. 88а, тел. (8202) 53-61-22

Издательская группа ACT

129085, Москва, Звездный бульвар, д. 21, 7-й этаж Справки по телефону:

(095) 215-01-01, факс 215-51-10

E-mail: astpub@aha.ru http://www.ast.ru

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Научно-популярное издание

Блицкриг в Европе 1939-1941

Польша

Ответственный редактор А. Поляхов

Выпускающий редактор С. Абовская

Редактор Б. Лозовский

Художественный редактор О. Адаскина

Компьютерный дизайн: Ю. Хаджи

Технический редактор М. Белякова

Корректоры Е. Артемьева, Ю. Голубева, Е. Шестакова, В. Саранчев

Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953004 — научная и производственная литература

Гигиеническое заключение № 77.99.02.953.Д.008286.12.02 от 09.12.2002 г.

ООО «Издательство АСТ»

667000, Республика Тыва, г. Кызыл, ул. Кочетова, д. 28

Наши электронные адреса: WWW.AST.RU E-mail: astpub@aha.ru

Издательство «Terra Fantastica» издательского дома «Корвус». Лицензия ЛР № 066477.

190121, г. Санкт-Петербург, Лермонтовский пр., д. 1 «Б».

Электронные адреса: WWW.TF.RU, E-mail: TERRAFAN@TF.RU

При участии ООО «Харвест». Лицензия ЛВ № 32 от 27.08.2002. РБ, 220013, Минск, ул. Кульман, д. 1, корп. 3, эт. 4, к. 42.

Открытое акционерное общество «Полиграфкомбинат им. Я. Коласа». 220600, Минск, ул. Красная, 23.

Примечания

1

Программа Коммунистической партии Советского Союза. М.: Правда, 1961, С. 26–27.

(обратно)

2

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 568, л. 8.

(обратно)

3

Там же, л. 13.

(обратно)

4

Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten. Herausgegeben von dr. M. Freund. München, 1953. S. 355.

(обратно)

5

Там же, с. 379.

(обратно)

6

Там же, с. 377.

(обратно)

7

«Правда», 7 декабря 1955 г.

(обратно)

8

H. Rauschning. Gespräche mit Hitler. Wien, Zürich. New York, 1940. S. 42.

(обратно)

9

H. Helmert. Die militärische agression. September 1939. Rütter u. Loening. Berlin, 1959. S. 83.

(обратно)

10

F.-H. Gentzen, I. Kalisch. Das Vorspiel. September 1939. Berlin, 1959. S. 39.

(обратно)

11

Согласно ст. 100–108 Версальского договора, Гданьск и его ближайшие окрестности составляли республику под названием «Вольный город Данциг», находившуюся под защитой Лиги наций. Представителем Лиги наций являлся так называемый верховный комиссар. Гданьск входил в таможенные границы Польши, и польские чиновники осуществляли таможенный контроль на границах Гданьска. Версальский договор предусматривал соучастие Польши в управлении и эксплуатации порта и водных путей города, эксплуатации и управлении железными дорогами на территории города и почтово-телеграфным сообщением между «вольным городом» и Польшей; польскому правительству принадлежало право опеки над польскими гражданами Гданьска, ведение внешних сношений «вольного города», а также защита интересов его граждан в других странах. 24 октября 1938 г. Риббентроп принял польского посла в Берлине Липского и выдвинул следующие требования:

1. Вольный город Данциг возвращается Германии.

2. Через польский коридор прокладывается экстерриториальная автострада и экстерриториальная четырехколейная железная дорога, принадлежащая Германии.

3. Германо-польский договор будет продлен до 25 лет.

Польша отказалась выполнить эти требования в полном объеме, но согласилась обсуждать вопрос.

(обратно)

12

ЦГАОР, ф. 7021, оп. 148, д. 233, лл. 31–37.

(обратно)

13

Trial of the major War criminals before the international military tribunal. Published at Nurenberg, Germany. 1949, vol. XXXIV, p. 388–391 (в дальнейшем IMT).

(обратно)

14

Как видно из речей Гитлера перед военными руководителями 23 мая и 22 августа 1939 г., фашистская верхушка серьезно колебалась в определении возможного политического и военного курса западных держав в случае германского нападения на Польшу. Только этим можно объяснить колебания Гитлера в принятии окончательного решения между 26 августа и 1 сентября 1939 г. Однако больше данных говорило гитлеровцам за то, что союзники не вмешаются активно в ход борьбы на Востоке, особенно если события пойдут успешно. Например, один из бывших фашистских разведчиков, Лисс сообщает, что уже в июле 1937 г. считалось возможным, что Англия и Франция «предоставят немцам инициативу» (U. Liss. Westfront 1939/40. Erinnerungen des Feindbearbeiters im OKH. Neckargemünd, 1959. S. 73).

(обратно)

15

Дневник Гальдера, запись от 13 августа 1939 г.

(обратно)

16

Расчеты приводятся по дневнику Гальдера, запись от 13 августа 1939 г.

(обратно)

17

«Wehrwissenschaftliche Rundschau», 1959, № 9. S. 494. Речь идет о «непосредственном» планировании, так как в общих чертах план войны против Польши разрабатывался и раньше.

(обратно)

18

Так, «рабочий штаб Рундштедта» — будущий штаб группы армий «Юг» — функционировал весной 1939 г. в Берлине, занимаясь вопросами оперативного планирования (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 933, л. 7).

(обратно)

19

IMT, vol. XXXIV, р. 389.

(обратно)

20

ЦГАОР, ф. 7021, оп. 148, д. 233, лл. 33–37.

(обратно)

21

Такая формулировка замысла ОКХ дана в Инструкции по стратегическому развертыванию операции «Белый» для армий армейской группы «Юг» «рабочего штаба Рундштедта» от 20 мая 1939 г. 1-а № 1/39. (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 625, л. 17.)

(обратно)

22

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 625, л. 17.

(обратно)

23

Der Feldzug in Polen vom September 1939. Hans von Roos. «Wehrwissenschaftliche Rundschau», 1959, № 9, S. 498.

(обратно)

24

Архив MO СССР, ф. 6598, oп. 725109, д. 625, л. 17; IMT, vol. XXXIV, p. 392.

(обратно)

25

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. Weissenburg, 1958. S. 59.

(обратно)

26

Там же.

(обратно)

27

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 625, л. 27.

(обратно)

28

Тот факт, что группа армий «Юг» была сильнейшей, объясняется, на наш взгляд, экономическими соображениями — стремлением скорее и надежнее захватить промышленные районы Верхней Силезии. В директиве ОКВ о «хозяйственной войне» № 37/38 говорилось о необходимости быстрейшего занятия этих районов (IMT, vol. XXXIV, р 408).

(обратно)

29

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 59.

(обратно)

30

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 59.

(обратно)

31

Занятие Данцига, спор из-за которого, искусственно раздуваемый нацистами перед войной, стал одним из ее пропагандистских поводов, было заблаговременно тщательно спланировано (см. IMT, vol. XXXIV, р. 398–400).

(обратно)

32

H. Rauschning. Gespräche mit Hitler. S. 15.

(обратно)

33

См. N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 66.

(обратно)

34

Еще в мае 1939 г. были приведены в боевую готовность шесть армейских управлений, 11 управлений армейских корпусов и 24 дивизии. Под видом подготовки к осенним маневрам в начале августа была проведена частичная мобилизация некоторых резервных дивизий, а также частей армейского и корпусного подчинения. Предмобилизационные мероприятия начались в Восточной Пруссии с июля, а по всей территории Германии с 18 августа 1939 г. К 25 августа уже завершили мобилизацию соединения, составлявшие 35,4 % сухопутных войск военного времени. Сигнал на проведение общей мобилизации был дан во второй половине дня 25 августа, то есть за один день до намеченного начала войны. В ходе мобилизации до 31 августа были сформированы 51 пехотная дивизия, в которых кадровые военнослужащие составляли лишь 5 % личного состава, и соответствующие тыловые службы. К 1 сентября 1939 г. вермахт насчитывал 4 528 тыс. человек (3 706 тыс. в сухопутных войсках, 677 тыс. в ВВС, 122 тыс. в ВМФ и 23 тыс. в войсках СС).

(обратно)

35

Для так называемого «строительства Восточного вала» с 26 июня к польской границе было придвинуто восемь дивизий, которые к 5 августа были доведены до штата военного времени. Празднование 25-летия битвы под Танненбергом было использовано, в частности, для сосредоточения 4-й танковой бригады, позже называвшейся танковым соединением «Восточная Пруссия».

(обратно)

36

Польский Генеральный штаб следующим образом представлял германское развертывание: в Восточной Пруссии развертывалось 10 германских соединений. Поляки считали, что здесь находится 12–14 соединений, из которых 5 они установили точно (21, 11 и 12-я немецкие пехотные дивизии, 1-я кавалерийская бригада, танковая бригада). Немецкая группировка в Померании (4-я армия) имела в своем составе 9 дивизий. Польский Генеральный штаб полагал, что их 8 (4 дивизии, из них 23-я и 3-я танковая, считавшаяся поляками пехотной, 32-я пехотная и 2-я моторизованная — были также ему известны). Немецкая группа армий «Юг», дислоцировавшаяся в Силезии и Словакии, насчитывала 32 дивизии, тогда как польский Генеральный штаб предполагал, что их 23 и, кроме того, к линии границы движутся еще 5. Общая численность немецкой группировки на юге определялась поляками в общем правильно.

(обратно)

37

IMT, vol. XXXIV, р. 436.

(обратно)

38

Там же. С. 406.

(обратно)

39

Hans von Roos. Der Feldzug in Polen vom September 1939. «Wehrwissenschaftliche Rundschau», 1959, № 9. S. 494.

(обратно)

40

Подробнее об этом см. История Польши. Под редакцией Ф. Г. Зуева, А. Я. Манусевича, И. А. Хренова. T. III. М.: Изд-во АН СССР, 1958.

(обратно)

41

См. Polskie Sily Zbrojne w drugiej wojnie Swiatowej, t. I, czesc 1. Londyn, 1951 (в дальнейшем PSZ I. Цифра означает часть первого тома).

(обратно)

42

Скрытое мобилизационное развертывание польских войск, начавшееся 23 марта 1939 г., затронуло 4 пехотные дивизии и 1 кавбригаду, были усилены соединения в ряде округов и созданы управления четырех армий и одной оперативной группы. В основу этих мероприятий был положен мобилизационный план «W» от апреля 1938 г., предусматривавший скрытую мобилизацию в мирное время.

(обратно)

43

PSZ, с. I, s. 100, 101.

(обратно)

44

Jerzy Kirchmayer. 1939 i 1944. Kilka zagadnień polskish, Warszawa, 1957. S. 20–22.

(обратно)

45

Там же, стр. 28.

(обратно)

46

Там же, стр. 15.

(обратно)

47

См. «Sesia naukowa pośwjęcona wojnie wyzwoleńczej narodu polskiego 1939–1945». Warszawa, wydawnictwo ministerstwa obrony Narodowej. 1959. S. 139, 142. В дальнейшем Sesia naukowa…

(обратно)

48

По данным, помещенным в PSZ, с. I. Из общего числа соединений, расположенных восточнее меридиана Варшавы, 2 кадровые, 1 резервная пехотная дивизии и 3 кавалерийские бригады располагались ближе к границе Восточной Пруссии. В приведенный расчет входят и соединения, развертываемые по мобилизации.

(обратно)

49

Такие совещания периодически созывались при участии генерального инспектора вооруженных сил, премьера, вице-премьера, министра финансов, министра иностранных дел и военного министра.

(обратно)

50

PSZ, с. I, s. 270.

(обратно)

51

PSZ, с. I, s. 284, 367–369.

(обратно)

52

PSZ, с. I, s. 285. Главная линия обороны проходила от плацдарма Быдгощ к озеру Знина, озеру Гопло, каналу Гопло-Варта, река Варта.

(обратно)

53

Первоначально главные силы армии занимали оборону вблизи границы, а в ходе боев они должны были отойти на главную позицию в глубине.

(обратно)

54

PSZ, с. I, s. 389.

(обратно)

55

Ввиду отсутствия корпусного звена управления войсками в армии «Краков», как и в некоторых других армиях, приходилось создавать импровизированные «оперативные группы». Здесь их было две: группа «Бельско» (3 дивизии) и группа «Шленск» (2 дивизии) (PSZ, с. 1, табл. 7).

(обратно)

56

Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten. Herausgegeben von Michael Freund. München, 1956, Bd. III, S. 245.

(обратно)

57

13-18 августа была объявлена мобилизация 9 соединений, а 23 августа началась скрытая мобилизация основных сил. Перегруппировки войск, предусмотренные планом стратегического развертывания, начались 26 августа, когда был получен приказ о выдвижении отмобилизованных соединений в намеченные районы сосредоточения. 29 августа в Польше собрались начать открытую мобилизацию, но Англия и Франция настояли на том, чтобы она была отложена до 31 августа. Приказ армиям и оперативным группам первого эшелона о занятии исходного положения был отдан 30 августа.

(обратно)

58

На территории военных складов польского флота в Вестерплатте было всего 182 польских солдата, вооруженных 4 минометами, 3 орудиями и 41 пулеметом, которые располагались в бетонных убежищах и полевых укреплениях. В течение недели поляки под артобстрелом и авиабомбежкой отражали атаки почти 4 тыс. солдат вермахта. И только когда закончились боеприпасы и немцы применили огнеметы, поляки 7 сентября в 10:15 капитулировали. Их потери составили 15 человек убитыми и 50 ранеными, а потери вермахта убитыми и ранеными достигли 300–400 человек. Подробнее об этом см. Jerzy Pertek. Wielkie dni malej Floty, Wydawnictwo poznańskie, 1959. S. 36–37.

(обратно)

59

Германские парашютисты овладели мостом, который оказался заранее заминированным. Польский капитан, командовавший обороной, успел включить взрывное устройство и мост рухнул в реку.

(обратно)

60

Это немецкая версия событий. В кампанию 1939 г. польская кавалерия сражалась в пешем строю, используя коней для выдвижения к месту боя, маневра или отхода. Конные атаки были единичны. В данном случае, командир бригады послал два эскадрона своих улан в тыл немцам. Им удалось захватить врасплох батальон 20-й мотодивизии, расположившийся на биваке, но подошедшая рота бронемашин заставила поляков отступить. Потери бригады в этом бою убитыми составили 38 человек.

(обратно)

61

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 625, л. 37.

(обратно)

62

Wladislaw Steblik. Armia «Kraków» w przededniu wojny 1939 R. «Woiskowy przegląd Historyczny», Warszawa, 1959, № 1(6;, s. 187.

(обратно)

63

К началу военных действий 45-я и 11-я пехотные дивизии, предназначенные в качестве резерва армии «Краков», в расположение армии еще не прибыли. Части 11-й пехотной дивизии 1 сентября еще находились в районах мобилизации, а из 45-й пехотной дивизии был отмобилизован по тревоге только 156-й пехотный полк без двух батальонов, но и он располагался очень далеко — в Новы-Сонче.

(обратно)

64

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 625, л. 27.

(обратно)

65

PSZ, с. II. S. 157.

(обратно)

66

Julius Rómmel. Za honor i ojczyznę. Warszawa, 1958. S. 49. PSZ не дает точной цифры немецких потерь, но отмечает, что они были большими. Характерно, что буквально ни один из западногерманских авторов ничего не пишет о тяжелой неудаче 4-й танковой дивизии под Мокрой в первый день войны. Это неудивительно, так как признать такую неудачу означает серьезно поколебать легенду о «блестящем воинском искусстве» германского командования от начала и до концагермано-польской войны, которую с 1939 г. и до наших дней пропагандируют в Западной Германии. Ничего не прибавляет к этому и Роос, автор одной из последних работ о германо-польской войне (см. Hans von Roos. Der Feldzug in Polen vom September 1939. «Wehrwissen-schaftliche Rundschau», 1959, № 9).

(обратно)

67

В мирное время существовали небольшие группы при соответствующих начальниках служб (PSZ, с. II, s. 353).

(обратно)

68

Утром 2 сентября две авиационные группы 4-го воздушного флота сбросили 164 т бомб на аэродром Демблина. Авиагруппа 1-го воздушного флота атаковала железнодорожную станцию Быдгощ и разрушила ее. В бухте Пуцк 32 пикирующих бомбардировщика сбросили каждый по 500 кг бомб на польские суда. Другие эскадры атаковали железнодорожные станции Лович и Кутно. На аэродром Люблина было сброшено без какого-либо серьезного эффекта 49 т бомб. На самолетостроительный завод в городе Мелец — 28,5 т, на железнодорожную станцию Тарнув — 27 т и т. д. 4-й воздушный флот произвел во второй день войны 349 самолето-вылетов по самым различным объектам: аэродромам, железнодорожным линиям, войскам, радиостанциям и т. д.

(обратно)

69

PSZ, с. II, s. 133.

(обратно)

70

Приказ об отходе был отдан в 1 час 00 минут 4 сентября. 20-я дивизия успешно сражалась более трех суток.

(обратно)

71

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 90.

(обратно)

72

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 90.

(обратно)

73

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 8.

(обратно)

74

PSZ, с. II, s. 159. Руммель, очевидно, имел в виду бои у Клобуцка и Мокры.

(обратно)

75

Руммель ошибался. Немцы наступали главными силами, имея только в первом эшелоне перед фронтом армии «Лодзь» 9 дивизий.

(обратно)

76

PSZ, с. II, 3. 166.

(обратно)

77

PSZ, с. II, s. 164.

(обратно)

78

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 923, л. 62.

(обратно)

79

Там же, л. 55.

(обратно)

80

PSZ, с. II, s. 166.

(обратно)

81

Там же, стр. 167.

(обратно)

82

Там же, стр. 226, 227.

(обратно)

83

Дивизия получила пассивную задачу: после выгрузки отправиться на север и занять оборону линии Клуж — Старжинув (восточнее Катовице) (PSZ, с. II, s. 241).

(обратно)

84

PSZ, с. II, s. 241.

(обратно)

85

Там же. Первым рубежом отхода назначалась линия Пшемжа-Олкуш-Кршесовице-река Скава, на 30–40 км в тыл от линии, которая, как представлялось штабу армии, занимается войсками.

(обратно)

86

Там же, стр. 242.

(обратно)

87

PSZ, с. II, s. 294. Однако две дивизии должны были сосредоточиться вне этого треугольника: 39-я пехотная дивизия в районе Кожениц, 44-я пехотная дивизия в районе Сохачева (там же, примечание).

(обратно)

88

Там же, стр. 295.

(обратно)

89

Приказ группы армий «Юг» № 2, 3 сентября 1939 г. 19:00, № 499/39 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 930, л. 28).

(обратно)

90

Вполне очевидно, что на танковые «клинья» немцы мало рассчитывали до начала наступления. О них не упоминалось в приказах и в первые три-четыре дня военных действий. Немецкое командование действовало в эти дни осторожно, ожидая организованного сопротивления. Примерно на четвертый-пятый день военных действий, когда стало ясно, что польский фронт рухнул, выдвижные корпуса, как мы далее увидим, получают задачи на преследование, выдвигаются перед общим фронтом и постепенно отрываются от пехоты. Вырисовываются передовые эшелоны подвижных войск, получившие впоследствии название «клиньев». Доказательством того, что в первые дни войны германское командование мало думало о действиях подвижных соединений в отрыве от пехоты, служит, в частности, постановка задач армейским и моторизованным корпусам примерно на одну и ту же глубину (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 930, лл. 23–24).

(обратно)

91

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 930, л. 25.

(обратно)

92

Там же, л. 26.

(обратно)

93

PSZ, с. II, s. 196.

(обратно)

94

Там же, стр. 395.

(обратно)

95

Там же, стр. 396.

(обратно)

96

PSZ, с. II, s. 406.

(обратно)

97

Приказ гласил: «…наступать силами 19-й и 29-й пехотных дивизии и Виленской кавалерийской бригады в общем направлении Белхатов, с исходных позиций Пиотркув, Мелеюв, лес Любень» (PSZ, с. II, s. 322).

(обратно)

98

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen, S. 87.

(обратно)

99

Пояснен.: См. там же, стр. 88.

(обратно)

100

Пояснен.: Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 941, л. 15.

(обратно)

101

N. Vorman. Der Feldzug 1939 in Polen, S. 89. Форман пишет: «Объяснение этим приказам можно найти в том, что 10-я армия ввела свой резерв — 14-й армейский корпус — на второй день и что этот опрометчивый ввод очень скоро показал свою нецелесообразность».

(обратно)

102

Например, 3 сентября все виды связи с армией «Краков» отсутствовали от полудня до позднего вечера. 4-го в течение почти всего дня не было связи с армиями «Познань» и «Краков».

(обратно)

103

PSZ, с. II, s. 408, 409.

(обратно)

104

Приказ 10-й армии № 7 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 941, л. 17).

(обратно)

105

Hans von Roos. Der Feldzug in Polen vom September 1939. «Wehrwissenschaftliche Rundschau», Sept. 1959, № 9, S. 507. На этой точке зрения, собственно, стоят ныне большинство западногерманских авторов.

(обратно)

106

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen, S. 95, 96.

(обратно)

107

В момент начала войны по железным дорогам Польши двигалось 11 соединений и частей. В период с 1 по 5 сентября началась переброска из гарнизонов по железной дороге еще 7 соединений. Всего, таким образом, в ходе приграничных сражений по железным дорогам перевозилось 18 дивизий и полков. Полностью или почти полностью прибыли в назначенные районы выгрузки 10 польских соединений и частей. Три дивизии прибывали в районы выгрузки с опозданием; двум дивизиям пришлось изменить районы выгрузки, а эшелоны двух других дивизий в районы выгрузки не прибыли. Отсюда видно, что нет оснований говорить, как это делают ныне западногерманские авторы, о полном срыве железнодорожных перевозок и всей мобилизации польской армии уже в начале войны. Польские железные дороги оказались в очень трудных условиях, но до поры до времени продолжали работать и в основном справлялись со стоявшими перед ними задачами.

(обратно)

108

Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten. Herausgegeben von M. Freund, Bd. Ill, S. 405.

(обратно)

109

Там же, стр. 406.

(обратно)

110

Georges Bonnet. Dófense de la Paix. Genéve, 1946, p. 338.

(обратно)

111

31 августа Б. Муссолини предложил Англии и Франции созвать 5 сентября конференцию Англии, Франции, Италии и Германии для обсуждения «затруднений, вытекающих из Версальского договора».

(обратно)

112

Gelbbuch der Französischen Regierung. Basel, 1940. S. 393.

(обратно)

113

Там же, стр. 406.

(обратно)

114

Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten, Bd. III. S. 411.

(обратно)

115

Там же, стр. 413.

(обратно)

116

Действия английского и французского правительств 1 и 2 сентября совершенно ясно показали гитлеровской верхушке, что ни Франция, ни Англия не выступят с открытыми действиями на Западном фронте и что объявление войны носит формальный характер. Гитлер и ОКВ после 3 сентября действуют против Польши все более решительно (см. История Великой Отечественной войны Советского Союза. Т. 1. М.: Воениздат, 1961; Г.А. Деборин. Вторая мировая война. М.: Воениздат, 1958; В. Дашичев. Агрессия фашистской Германии против Польши. «Военно-исторический журнал», 1961, № 12).

(обратно)

117

PSZ, с. II, s. 433.

(обратно)

118

Там же.

(обратно)

119

PSZ, с. II, s. 434.

(обратно)

120

Winston S. Churchill. The Second World War. Vol. I. Boston, 1948. P. 376.

(обратно)

121

Леопольд Эмери. Моя политическая жизнь. М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. С. 587.

(обратно)

122

«Wojskowy przegląd historyczny», № 2, 1961, s. 218, 219.

(обратно)

123

Имеется в виду предвоенное соглашение польского военного министра Каспшицкого с Гамеленом о помощи Польше.

(обратно)

124

PSZ, с. II, s. 436.

(обратно)

125

См. В. А. Новодран. Нападение гитлеровской Германии на Польшу в 1939 г.//Новая и новейшая история. 1959. № 4. С. 32.

(обратно)

126

Commandante Pierre Lyet. La battaille de France (Mai-Juin 1940). Paris, 1947. P. 11.

(обратно)

127

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. Paris, 1956. P. 36.

(обратно)

128

De Bardies. La campagne 39–40. Paris, 1947. P. 40.

(обратно)

129

Там же. C. 36.

(обратно)

130

Эта цифра характеризует только численность сухопутной армии на территории Франции. Кроме того, сухопутные войска, расположенные в Северной Африке, на Среднем Востоке и в колониях, имели 338 тыс. человек; военно-морской флот — 126 тыс. человек, авиация — 110 тыс. человек. Всего отмобилизованные вооруженные силы как в метрополии, так и за морями насчитывали по окончании мобилизации 4895 тыс. человек. Из них сухопутные силы на территории Франции — 2330 тыс. человек. До 27 августа было призвано 825 тыс. человек, 27-го — еще 725 тыс. (Gamelin, Servir. Vol. II, Paris, 1946, p. 448; PSZ. C. II. S. 439).

(обратно)

131

К 10 сентября группа армий «Ц» получила еще 9 резервных дивизий 4-й волны (Б. Мюллер-Гиллебранд. Сухопутная армия Германии 1933–1945 гг. М.: Изд-во иностранной литературы, 1958. T. II. С. 22, 23).

(обратно)

132

Там же. С. 11.

(обратно)

133

Необходимо заметить, что мистификация поляков, проводимая французским руководством, продолжалась чуть ли не до окончания германо-польской войны. Гамелен назначал сроки наступления на 17-е, потом на 20 сентября, но оба раза это был обман (I. Warecki. Zobowja zahia wojskow Franji i Anglii w stosunku do Polski w 1939 r. «Sprawy Mie dzynarokow», 1949. S. 258).

(обратно)

134

Леопольд Эмери. Моя политическая жизнь. С. 586.

(обратно)

135

Впоследствии Рыдз-Смиглы переехал во Владимир-Волынский, ближе к румынской границе.

(обратно)

136

Один из фортов крепости начали оборудовать для штаба главкома, но состояние дорог было таково, что подъехать к нему оказалось невозможным.

(обратно)

137

PSZ. C. II. S. 764, 765.

(обратно)

138

Подрывные действия «пятой колонны», состоявшей из так называемых «фольксдойче», нанесли Польше серьезный ущерб. Важные данные на этот счет приводятся в работе F.-H. Gentzen. Die Legende vom «Bromberger Blutsonntag» und die deutsche Fünfte Kolonne in Polen, September 1939. Berlin, 1959.

(обратно)

139

Запись переговоров генерал-полковника Бока 11:50 8.09.39 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 9).

(обратно)

140

Приказ группы армий «Север» 1а № 0175/39 от 23:20 8.09.39 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 11).

(обратно)

141

N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 101.

(обратно)

142

Tadeusz Kutrzeba. Bitwa nad Bzurą. Warszawa, 1958. S. 65, 66.

(обратно)

143

См. там же, с. 96.

(обратно)

144

См. там же, с. 116.

(обратно)

145

См. там же. С. 103.

(обратно)

146

См там же. С. 104.

(обратно)

147

Текст этой телеграммы носил анекдотический характер: «Познаньская армия должна идти на обед к Вежбицкому и далее на юг». После долгих размышлений в штабе армии наконец вспомнили, что ресторан Вежбицкого, часто посещаемый офицерами, находится в Радоме. Следовательно, ставилась задача двигаться на Радом.

(обратно)

148

Немецкая милитаристская литература начиная с 1939 г. и до сегодняшнего дня прославляет битву над Бзурой как «небывалое» достижение германского военного искусства. «Сражение в районе дуги, образуемой Вислой, по своим результатам явилось величайшим сражением всех времен», — так объявляла «Милитер Вохенблатт» еще 1 октября 1939 г. «Окончательные результаты этого величайшего и гениальнейшего в мировой истории сражения (как по своему ходу, так и по руководству операциями) трудно учесть» (там же). «…Огромные потери характеризуют эту 8-дневную битву как величайшее уничтожающее сражение новой военной истории» (полковник Риттер фон Ксиландер, автор статьи о германо-польской войне, опубликованной в 1940 г.). «Это было первое грандиозное сражение, явившееся классическим как по своей организации, так и по методам ведения» (из статьи генерал-лейтенанта в отставке Дитмара, 1954 г.).

(обратно)

149

Существует несколько вариантов периодизации обороны Варшавы. Периодизация, которой придерживается Зигмунд Станицкий в своем реферате «Оборона Варшавы в 1939 г.» (см. Sesia naukowa poswiecona wojnie wyzwoleńczei narodu polskiego 1939–1945. Wydawnictwo ministerstwa obrony Narodowej, 1959, s. 483), на наш взгляд, вполне целесообразна. Он делит оборону на четыре периода. Первый — 1–8 сентября — подготовка города и воздушные бои; второй — 8-14 сентября — включает ожесточенные бои 8 и 9 сентября, закончившиеся поражением немецкой 4-й танковой дивизии, наступление на город 3-й немецкой армии и завершение к 14 сентября окружения Варшавы; третий — 14–20 сентября — связан с окончанием битвы над Бзурой, когда в Варшаву стали прибывать понесшие поражение войсковые части и когда немцы получили возможность направить против Варшавы свои войска, скованные до этого на Бзуре; четвертый — 20–28 сентября — включает подготовку немцами решающих атак на город, последние бои и капитуляцию.

(обратно)

150

Marian Porwit. Obrona Warszawy wrzesien 1939. Warszawa, 1959. Czytelnik. S. 34.

(обратно)

151

PSZ. C. II, s. 597.

(обратно)

152

Двумя батальонами 94-го пехотного полка (из 39-й пехотной дивизии), 40-м пехотным полком и двумя батальонами 26-го пехотного полка (из 5-й пехотной дивизии) и т. д. (Marian Porwit. Oborona Warszawy wrzesien 1939. S. 36–37).

(обратно)

153

360-й пехотный полк, 1-й и 2-й пехотные полки «Оборона Праги». Возглавил эту оборону командир 5-й пехотной дивизии генерал Зулауф.

(обратно)

154

Варшава к началу войны имела 1289 тыс. жителей.

(обратно)

155

PSZ. С. I. S. 600.

(обратно)

156

Marian Porwit. Obrona Warszawy wrzesien 1939. S. 26

(обратно)

157

Sesia naukowa… S. 488.

(обратно)

158

Всего за шесть дней, по данным Станицкого, бригада уничтожила 42 немецких самолета.

(обратно)

159

См. Marian Porwit. Obrona Warszawy wrzesien 1939. S. 64, 65.

(обратно)

160

Архив MO СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 941, л. 25.

(обратно)

161

Эти воспоминания были опубликованы в «Warschauer Zeitung» 8–9 сентября 1940 г. в связи с годовщиной боев за Варшаву (см. Marian Porwit. Obrona Warszavvy wrzesien 1939. S. 59–61).

(обратно)

162

В состав армии вошли следующие группировки: «Оборона Варшавы», армия «Лодзь», армия «Модлин», кавалерийская группа.

(обратно)

163

Sesia naukowa… S. 494.

(обратно)

164

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 25.

(обратно)

165

В этот день было зарегистрировано 137 пожаров, но на самом деле их было гораздо больше (Sesia naukowa… S. 506).

(обратно)

166

Sesia naukowa… S. 507.

(обратно)

167

Дневник Гальдера, запись от 14 октября 1939 г.

(обратно)

168

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 923, л. 152. Эта линия находится в 130 км от советской границы.

(обратно)

169

Приказ штаба группы армий «Север» 1 в/1 а 0210/39 11.09.39 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 17).

(обратно)

170

Приказ командующего группой армий «Север» 1а 0228/39 12.09.39 11:30 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 19).

(обратно)

171

Приказ командующего группой армий «Север» 1а 0228/39 12.09.39 11:30 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 20).

(обратно)

172

Приказ командующего группой армий «Север» 1а 0272/39 15.09.39 12:15 (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 29).

(обратно)

173

Это были: из группы «Север» — 3-я и 10-я танковые, 20-я и 2-я моторизованные, 23, 21 и 206-я пехотные дивизии, группа «Летцен». Из группы «Юг» — 2-я и 5-я танковые, 4-я легкая, 7, 57, 44, 45, 28, 8, 27 и 68-я пехотные, 1-я и 2-я горные дивизии.

(обратно)

174

Генерал Форман, который во время германо-польской войны находился при ставке Гитлера в качестве «офицера связи сухопутных сил при фюрере и верховном главнокомандующем», передает, какое ошеломляющее впечатление произвела в ставке (она располагалась в личном поезде Гитлера на станции Гоголин в Верхней Силезии) весть о начале освободительного похода советских войск. Когда начальнику отделения армий востока разведывательного отдела Кинцелю сообщили: «Русские выступили», он ответил: «Против кого?» Форман был ошеломлен и встревожен (N. Vormann. Der Feldzug 1939 in Polen. S. 153–155).

(обратно)

175

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 32.

(обратно)

176

Sesia naukowa… S. 33.

(обратно)

177

«Правда», 22 декабря 1958 г.

(обратно)

178

См. В.И. Ленин. Сочинения. Т. 22. С. 291–305.

(обратно)

179

С. Венцов. Военная система современной Франции. — М.; Л.: Госиздат, 1928. С. 10.

(обратно)

180

См. Géneral de Cugnac. Les Quarante Jours. Paris, 1948. P. 22.

(обратно)

181

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 46.

(обратно)

182

Там же. P. 46.

(обратно)

183

Там же. P. 47.

(обратно)

184

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 49.

(обратно)

185

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 51.

(обратно)

186

Внутри страны в школах, испытательных центрах, в ремонте и т. д. находилось до 1400 самолетов (A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 53).

(обратно)

187

G. Willard. La drôle de Guerre et la trahison de Vichy. Paris, 1960. P. 39.

(обратно)

188

Die erste Periode des Zweiten Weltkrieges. Institut für deutsche Militärgeschichte, Heft 2. Berlin, 1961, S. 57 (в дальнейшем Die erste… Periode).

(обратно)

189

Die erste Periode… S. 57, 58.

(обратно)

190

De Kerillis. Français, voici la Vérité, New York, 1942. P. 102.

(обратно)

191

G. Willard. La drôle de Guerre et la trahison de Vichy, p. 54.

(обратно)

192

Там же, стр. 59.

(обратно)

193

Там же, стр. 54.

(обратно)

194

Die erste Periode… S. 22.

(обратно)

195

Дж. Кингстон-Макклори. Руководство войной. М.: Изд-во иностранной литературы, 1947. С. 111, 112.

(обратно)

196

Gamelin. Servir. Les Armées de 1940. Vol. III, Paris, 1946. P. 197.

(обратно)

197

G. Willard. La drôle de Guerre et la trahison de Vichy. P. 60.

(обратно)

198

Die erste Periode… S. 22.

(обратно)

199

Архив МО СССР, ф. 639, оп. 725167, д. 113, л. 22. (По немецким данным.)

(обратно)

200

Дневник Гальдера, запись от 19 января 1940 г.

(обратно)

201

Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725167, д. 113, л. 26. (По немецким данным.)

(обратно)

202

Там же.

(обратно)

203

Там же.

(обратно)

204

В оперативном плане, разработанном штабом французских военно-воздушных сил в апреле 1940 г., указывалось: «Франко-английское воздушное нападение на кавказскую нефть будет направлено исключительно на предприятия по рафинированию нефти и портовые сооружения Батума, Поти, Грозного, Баку. Можно считать, что в течение первых шести дней будет разрушено 30–35 % предприятий по рафинированию нефти и портовых сооружений Батума. Материальная часть, предназначаемая для нападения, будет включать 90- 100 самолетов, в том числе 6 французских авиагрупп и 3 английские эскадрильи. Французские авиагруппы должны быть подготовлены таким образом, чтобы они могли находиться в готовности для атаки Баку в назначенный срок. Эти отряды должны состоять из двух групп самолетов типа „Фарман-221“ и четырех групп „Глен Мартин“, которые должны иметь запасные баки с горючим. В каждый вылет они смогут сбросить в общей сложности 70 т бомб примерно на 100 разведанных очистительных заводов» (Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725167, д. 113, л. 26). (По немецким данным.)

(обратно)

205

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 133.

(обратно)

206

Там же. C. 15.

(обратно)

207

De Bardies. La campagne 39–40. P. 44.

(обратно)

208

Там же, стр. 46.

(обратно)

209

Там же.

(обратно)

210

A. Goutard, 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 134.

(обратно)

211

De Bardies. La campagne 39–40. P. 46, 47.

(обратно)

212

Де Барди пишет: «Военный министр, это надо признать, ведет наблюдение за коммунистами и очень их обуздывает» (De Bardies. La campagne 39–40. P. 52).

(обратно)

213

De Bardies. La campagne 39–40. P. 53.

(обратно)

214

De Bardies. La campagne 39–40. P. 53.

(обратно)

215

De Kerillis. Français, voici la Vérité. P. 227.

(обратно)

216

Там же, с. 226.

(обратно)

217

А.М. Некрич. Война, которую назвали «странной». М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 30.

(обратно)

218

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 135.

(обратно)

219

De Kerillis. Français, voici la Vérité. P. 241.

(обратно)

220

См. Die erste Periode… S. 58.

(обратно)

221

De Kerillis. Français, voici la Vérité, p. 238.

(обратно)

222

Дж. Батлер. Большая стратегия, сентябрь 1939 г. — июнь 1941 г. М.: Изд-во иностранной литературы, 1959. С. 37.

(обратно)

223

L. F. Ellis. The War in France and Flanders, 1939–1940, Vol. 2, London, 1953, p. 7.

(обратно)

224

Там же, стр. 15.

(обратно)

225

В январе 1940 г. в районе Мехельн бельгийцами был захвачен совершивший вынужденную посадку германский самолет. На нем были обнаружены оперативные документы, проливающие свет на немецкий план войны на Западе.

(обратно)

226

Английское и французское командование создало совет постоянных военных представителей, включавший советников по специальным вопросам от союзных держав. Они образовали объединенный штаб, оставаясь при этом в подчинении руководителей видов вооруженных сил своих стран, причем английские представители подчинялись еще и своему Комитету начальников штабов. Объединенный штаб должен был представлять собой высший совместный координирующий орган управления. Однако на деле в ходе войны он не был таковым, так как целиком зависел от все более противоречивших одно другому указаний английского и французского правительств и различных командных инстанций.

(обратно)

227

В мирное время — Постоянный комитет национальной обороны под председательством президента республики, куда входили министр национальной обороны, военный министр, министры морского флота и авиации и их начальники штабов.

(обратно)

228

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 170.

(обратно)

229

Кроме Северо-Восточного фронта, то есть фронта против Германии, был создан Юго-Восточный фронт против Италии.

(обратно)

230

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 171.

(обратно)

231

В последних двух пунктах находились медицинская и интендантская служба.

(обратно)

232

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 175.

(обратно)

233

A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P 175

(обратно)

234

Мобилизация французской армии, проводившаяся в соответствии с этим планом, началась в августе 1939 г. До очередной весны был сформирован ряд новых дивизий, в том числе 3 бронетанковые, 1 механизированная, 3 легкие кавалерийские.

К 1 марта 1940 г. французские вооруженные силы насчитывали 2 775 тыс. человек, из них в метрополии — 2 330 тыс., в Северной Африке — 80 тыс., в других колониях — 365 тыс. Военно-воздушные силы имели 150 тыс. человек, военно-морские силы — 180 тыс. Кроме того, французское командование могло использовать в ходе войны дополнительно в общей сложности 2 120 тыс. человек, в том числе за счет мобилизации военнообязанных из промышленности 710 тыс. человек, из сельского хозяйства 250 тыс. человек; личный состав территориальной службы и так называемой «пассивной обороны» насчитывал 650 тыс. человек, соединения резерва — 300 тыс. человек. До 140 тыс. человек находилось в госпиталях, отпусках и т. п. и 70 тыс. — в Северной Африке. Всего Франция могла после мобилизации выставить 4 895 тыс. солдат и офицеров.

Войска французских колоний, вынужденные сражаться за метрополию, насчитывали 45 тыс. человек, из которых во Франции находилось 20 тыс., в Северной Африке — 22 тыс., на Ближнем Востоке — 3 тыс. Заметим, что в Первой Мировой войне Франция выставила в общей сложности 5 310 тыс. человек. (PSZ. С II. S. 439.)

(обратно)

235

Расчетами 1937 г. предусматривался поворот 1-й армии левым флангом вокруг Конде, чтобы занять Среднюю Шельду и войти в контакт с бельгийской обороной на предмостных укреплениях Гента и Антверпена.

(обратно)

236

Дж. Батлер. Большая стратегия, сентябрь 1939 г — июнь 1941 г. С. 160.

(обратно)

237

«Временное постановление о безопасности» предусматривало переброску главных сил из районов Лотарингии и Люксембурга, где они находились, для проведения демонстративных действий во время войны в Польше на север в ожидании германского удара через Бельгию и Голландию.

(обратно)

238

Theodore Draeper. The six weeks’ War France, May 10- June 25 1940. New York, 1944. P. 28.

(обратно)

239

Theodore Draeper. The six weeks’ War France, May 10-June 25 1940. P. 160.

(обратно)

240

Там же. С. 29.

(обратно)

241

Эти расчеты, произведенные в личной и секретной инструкции № 7 главнокомандующего от 24 октября 1939 г., составляли основу «плана Шельда» (или «плана Е», от названия реки Шельда — Esco). Инструкция предусматривала занятие Средней Шельды и, лишь как нечто возможное, продвижение далее к востоку, на линию Антверпен — Намюр, в случае, если будет иметься возможность прийти вовремя на подготовленную позицию.

(обратно)

242

Этому способствовало и некоторое изменение позиции Бельгии после тревоги 11 ноября 1939 г., когда возникла угроза германской атаки. Во всяком случае, теперь французский Генеральный штаб знал, что бельгийская армия располагает 23 пехотными дивизиями и что она создает оборонительный рубеж Вавр — Намюр.

(обратно)

243

Theodore Draeper. The six weeks' War France, May 10-June 25 1940. P. 19.

(обратно)

244

Среди несогласных с предложением Гамелена был Жорж, который считал, что «двинуться от Шельды на позицию Антверпен — Намюр можно лишь, если командование чувствует себя в состоянии, в зависимости от оборота событий, степени эффективности бельгийского сопротивления и сроков, которыми можно располагать, достигнуть позиции раньше, чем это сделает противник, и организоваться там до того, как враг окажется в состоянии атаковать превосходящими силами» (Theodore Draeper. The six weeks' war France, May 10 — June 25 1940. P. 19).

(обратно)

245

Дж. Батлер. Большая стратегия, сентябрь 1939 г. — июнь 1941 г. С. 164.

(обратно)

246

7-я армия по «варианту Шельда» служила резервом 1-й группы армий. На конференции у командующего Северо-Восточным фронтом 23 ноября 1939 г. было принято решение выдвинуть 7-ю армию на левом фланге группы в направлении голландского города Бреда для поддержки голландской армии («вариант Бреда»). Это движение имело также цель обеспечить открытые внутренние фланги между бельгийской и голландской армиями. «Вариант Бреда» был уточнен 12 марта 1940 г.

(обратно)

247

Решение Высшего военного совета подчеркивало следующее: «Принимая во внимание, как важно удерживать силы немцев как можно дальше на западе, необходимо принять все меры к тому, чтобы держать в своих руках линию Антверпен — Намюр».

(обратно)

248

Уточнения плана после 17 ноября сводились к следующему: 20 марта 1940 г. новой его редакцией уточнялись действия 7-й армии и кавалерийских соединений; 14 апреля издается новый вариант «плана Е», в котором предусматривалось расширение фронта английской армии на Шельде; 16 апреля издается «вариант № 1 к „плану Диль“», вновь уточнявший характер действий 7-й армии.

(обратно)

249

Цель этого марша заключалась в том, чтобы соединиться здесь с бельгийскими войсками прикрытия, занять выгодный для обороны рубеж и произвести разрушения на горных дорогах.

(обратно)

250

Предусматривалось, что 1-й армии в ходе сражения могут быть приданы бронетанковые дивизии, которые будут использованы для контрударов.

(обратно)

251

В случае, если не будет приказа двигаться в Голландию, 7-й армии предстояло усилить бельгийскую оборону в районе Антверпена.

(обратно)

252

Группа армий сосредоточивала главные усилия в направлениях на Тионвиль, Мец, Шато-Салэн, Саверн, Мольсгейм.

(обратно)

253

Это были: «позиция прикрытия», состоявшая из «эшелона контакта» и «эшелона сосредоточения», и «укрепленная позиция» из трех линий обороны.

(обратно)

254

Еще летом 1939 г. генерал Жорж издал инструкцию на случай вторжения противника в Швейцарию; предполагалось удлинить фронт к югу до реки Ааре, продвигая подвижные войска до вступления их в контакт со швейцарской армией, чтобы возможно скорее поддержать ее сопротивление. Этот маневр начинала 8-я армия, выходившая к реке Ааре. Затем вводилась из резерва 6-я армия для движения к югу от этой реки.

(обратно)

255

Французская армия имела в трех бронетанковых дивизиях около 550 танков, в трех легких механизированных дивизиях — около 600 танков и 300 бронемашин, в пяти механизированных бригадах — 110 танков и 180 бронемашин, в 27 танковых батальонах 1200 танков, в 7 разведывательных группах моторизованных дивизий — 150 бронемашин. Всего, таким образом, около 3090 броне-единиц, в том числе 2460 современных танков. К этому необходимо прибавить около 600 английских танков (A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 171).

(обратно)

256

См. A. Goutard. 1940. La Guerre des occasions perdues. P. 35. Имеются и другие данные, согласно которым Франция могла ввести в сражение 10 мая 1940 г. только около 520 самолетов первой линии, из них 70 % истребителей.

Авиация Северо-Восточного фронта делилась на три зоны, каждая из которых предназначалась для поддержки одной группы армий.

(обратно)

257

Akten zur deutschen auswärtigen Politik (далее — ADAP). Serie D. Baden-Baden, 1956. Bd.7. S. 302.

(обратно)

258

Год кризиса. Т. 2. С. 337.

(обратно)

259

Правда. 30 августа 1939 г.

(обратно)

260

Год кризиса. Т. 2. С. 356–357; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 6–7.

(обратно)

261

Год кризиса. Т. 2. С. 359–360; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 14–15.

(обратно)

262

ADAP. Bd. 7. S. 450–451; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 600.

(обратно)

263

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 25.

(обратно)

264

Фирсов Ф.И. Архивы Коминтерна и внешняя политика СССР в 1939–1941 гг.//Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 18–19; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 584.

(обратно)

265

Горчаков Р. Загадка северной «Барбароссы». О малоизвестных страницах истории советско-германских отношений в канун Великой Отечественной войны// Урал. 1989. № 5. С. 148; этот приказ был передан только для лайнера «Бремен», но по техническим причинам его получили и другие суда.

(обратно)

266

ADAP. Bd. 8. S. 12.

(обратно)

267

Отечественная история. 2000. № 6. С. 10.

(обратно)

268

Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 18–19; Коминтерн и Вторая мировая война. Ч. 1. М., 1994. С. 11.

(обратно)

269

Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 19.

(обратно)

270

Парсаданова B.C. Трагедия Полыни в 1939 г.//Новая и новейшая история. 1989. № 5. С. 24 (там же автор приводит данные об отказе СССР от этих поставок); Антосяк A.B. Освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии//Военно-исторический журнал. 1989. № 9. С. 52; Шуранов Н.П. Политика кануна Великой Отечественной войны. Кемерово. 1992. С. 68.

(обратно)

271

Семиряга М.И. 17 сентября 1939 г.//Советское славяноведение. 1990. № 5. С. 3–18; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 25–26.

(обратно)

272

РГВА. Ф. 40442. Оп. 2. Д. 125. Л. 272–276; Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. С. 177.

(обратно)

273

РГВА. Ф. 40442. Оп. 2. Д. 125. Л. 299–417.

(обратно)

274

Там же. Ф. 4. Оп. 19. Д. 69. Л. 37–50; Красная армия за год до фашистской агрессии//Военно-исторический журнал. 1996. № 3. С. 19–21.

(обратно)

275

ЦХСД. Ф. 89. Оп. 74. Д. 5. Л. 1.

(обратно)

276

РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 69. Л. 126–147; Ф. 40442. Оп. 2. Д. 128. Л. 162–190; ЦХСД. Ф. 89. Оп. 74. Д. 24. Л. 1.

(обратно)

277

РГВА. Ф. 40442. Оп. 2. Д. 180. Л. 92; Д. 126. Л. 1–2.

(обратно)

278

Там же. Ф. 25888. Оп. 15. Д. 458. Л. 70–72.

(обратно)

279

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 521. Л. 9.

(обратно)

280

Там же. Ф. 4. Оп. 19. Д. 96. Л. 51–54.

(обратно)

281

Там же. Ф. 25887. Оп. 2. Д. 69. Л. 2–7.

(обратно)

282

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 25. Д. 4566. Л. 1–2; РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 482. Л. 81-101, 107–110; Д. 496. Л. 168–216.

(обратно)

283

РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 69. Л. 63–65, 69.

(обратно)

284

Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939–1941 гг. М., 1997. С. 72; приказы Политуправления РККА № 352сс и № 339сс от 10 сентября 1939 г. см.: РГВА. Ф. 9. Оп. 40. Д. 65. Л. 64, 96.

(обратно)

285

РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 69. Л. 76.

(обратно)

286

Там же. Оп. 14. Д. 2338. Л. 48.

(обратно)

287

Там же. Оп. 19. Д. 69. Л. 94-100.

(обратно)

288

Там же. Л. 79.

(обратно)

289

Там же. Ф. 4. Оп. 14. Д. 2338. Л. 8–9, 12–20, 23, 45, 87, 93–96, 98, 103; Ф. 9. Оп. 29. Д. 496. Л. 1-291.

(обратно)

290

Великая Отечественная.Сборник документов. Т. 2. М., 1994. С. 116–117.

(обратно)

291

РГВА. Ф. 40443. Оп. 3. Д. 297. Л. 128; Д. 298. Л. 142.

(обратно)

292

Там же. Ф. 4. Оп. 14. Д. 2318. Л. 22–24; Правда. 15 сентября 1939 г.

(обратно)

293

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 547. Л. 365–366.

(обратно)

294

Там же. Ф. 40442. Оп. 3. Д. 14. Л. 63, 148; Д. 10. Л. 392–396; Ф. 37977. Oп. 1. Д. 722. Л. 1–2.

(обратно)

295

Там же. Ф. 4. Оп. 14. Д. 2338. Л. 124; Подробнее о динамике численности Красной армии в 1939–1941 гг. см.: Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000. С. 357–363, с учетом уточнений в вышеприведенных материалах.

(обратно)

296

Там же. Ф. 40443. Оп. 3. Д. 298. Л. 142.

(обратно)

297

Формально эти управления стали называться управлениями Белорусского и Украинского фронтов в соответствии с приказом наркома обороны № 0053 от 26 сентября 1939 г. До этого они считались полевыми управлениями БОВО и КОВО, хотя фактически являлись управлениями фронтов. Тем же приказом для управления войсками на территориях обоих округов были сформированы управления БВО и КВО, которые подчинялись Военным советам соответствующих фронтов, см: РГВА. Ф. 4. Оп. 15. Д. 21. Л. 57.

(обратно)

298

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 1. Л. 43; Д. 193. Л. 200–202.

(обратно)

299

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 608.

(обратно)

300

ADAP. Bd. 8. S. 26–27.

(обратно)

301

СССР — Германия. 1939–1941 гг. Вильнюс, 1989. Т. 1: Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля по октябрь 1939 г. С. 86.

(обратно)

302

Катынь: Пленники необъявленной войны. Документы. М., 1997. С. 59–63.

(обратно)

303

ADAP. Baden-Baden. 1961. Bd. 8. S. 34–35.

(обратно)

304

СССР — Германия. 1939–1941 гг. Т. 1. С. 88.

(обратно)

305

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 190. Л. 1–4.

(обратно)

306

Там же. Д. 2. Л. 95–97.

(обратно)

307

Там же. Д. 521. Л. 30.

(обратно)

308

Органы Государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 1. Накануне. Кн. 1 (ноябрь 1938 г. — декабрь 1940 г.). М., 1995. С. 70–73.

(обратно)

309

Там же. С. 79–81.

(обратно)

310

Катынь. С. 64.

(обратно)

311

ADAP. Bd. 8. S. 47.

(обратно)

312

1939 год. Уроки истории. М., 1990. С. 349.

(обратно)

313

Проэктор Д.М. Указ. соч. С. 115.

(обратно)

314

Правда. 14 сентября 1939 г.

(обратно)

315

Невежин В.А. Указ. соч. С. 71–75.

(обратно)

316

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 147. Л. 1.

(обратно)

317

Невежин В.А. Указ. соч. С. 80.

(обратно)

318

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 43. Л. 7-20.

(обратно)

319

Там же. Ф. 9. Оп. 40. Д. 62. Л. 280–285.

(обратно)

320

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 278. Л. 194.

(обратно)

321

Цит. по: Филоченко С.И. Воронеж — Сталинград — Берлин. История боевого пути 45-й стрелковой (74-й гвардейской Нижнеднепровской ордена Богдана Хмельницкого II степени) дивизии. Воронеж, 2000. С. 22.

(обратно)

322

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 188. Л. 1–3.

(обратно)

323

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 212. Л. 1–2.

(обратно)

324

Там же. Д. 526. Л. 105–106.

(обратно)

325

Там же. Ф. 31899. Оп. 10. Д. 200. Л. 25–26.

(обратно)

326

Там же. Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 29–37.

(обратно)

327

Симонов K.M. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. М., 1988. С. 80–81.

(обратно)

328

РГВА. Ф. 40780. Oп. 1. Д. 1. Л. 23.

(обратно)

329

Там же. Л. 37.

(обратно)

330

Там же. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 188. Л. 4–5.

(обратно)

331

Там же. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 229.

(обратно)

332

Там же. Л. 234.

(обратно)

333

Там же. Л. 236.

(обратно)

334

Там же. Л. 227.

(обратно)

335

Там же. Л. 246.

(обратно)

336

СССР — Германия. 1939–1941 гг. Т. 1. С. 92–93.

(обратно)

337

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 604, прим. 217.

(обратно)

338

Там же. С. 94.

(обратно)

339

Там же. С. 95–96; ADAP. Bd. 8. S. 62.

(обратно)

340

Правда. 18 сентября 1939 г.; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 96; ДМИСПО. Т. 7. С. 178.

(обратно)

341

Обстоятельства вручения этого документа см.: ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 94–95; Катынь. С. 65–67.

(обратно)

342

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 96–97.

(обратно)

343

Внешняя политика СССР. Т. 4. М., 1946. С. 446–448; Молотов В.М. О внешней политике Советского Союза. М. 1939. С. 7.

(обратно)

344

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 486. Л. 1-10; Д. 529. Л. 1-10; Ф. 35084. Oп. 1. Д. 2. Л. 1–2; Д. 5. Л. 203–204; Д. 3. Л. 28.

(обратно)

345

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 414. Л. 18–21, Д. 392. Л. 170–172, Д. 528. Л. 139, Д. 81. Л. 20–23; Ф. 35084. Оп. 1. Д. 22. Л. 1-23, Д. 44. Л. 2-11, Д. 25. Л. 1-51; Ф. 29. Оп. 34. Д. 365. Л. 22–24,117–119,139-140; Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 29; Ф. 37977. Oп. 1. Д. 637. Л. 1, 8–9, 11–12.

(обратно)

346

Хорьков А.Г. Грозовой июнь: Трагедия и подвиг войск приграничных военных округов в начальный период Великой Отечественной войны. М., 1991. С. 166.

(обратно)

347

Grzelak C.К. Kresy w czerwieni. Agresja Zwiazku Sowieckiego na Polske w 1939 roku. Warszawa, 1998. S. 201–202.

(обратно)

348

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 487. Л. 18; Органы Государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. С. 74–75.

(обратно)

349

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 64. Л. 4.

(обратно)

350

Действия пограничных войск СССР см.: Органы Государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1. Кн. 1. С. 85–86; Пограничные войска СССР. 1939 — июнь 1941. Сборник документов и материалов. М., 1970. С. 237–278.

(обратно)

351

Згорняк М. Указ. соч. С. 360–362; о польских разведданных по советско-германским отношениям до 1 сентября 1939 г. см.: Дембски С. Указ. соч. С. 82–89.

(обратно)

352

Данные расчетные.

(обратно)

353

Катынь. С. 65; Cygan W.K. Kresy w ogniu: Woina polsko-sowiecka 1939. Warszawa, 1990. S. 19–29; Swbanski R. Siedemnasty wrzesnia 1939. Warszawa. 1990. S. 35–39; Grzelak C.K. Op. cit. S. 214–223.

(обратно)

354

Grzelak С.К. Op. cit. S. 82–85.

(обратно)

355

Случ С.З. Внешнеполитическое обеспечение Польской кампании и Советский Союз//Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в начале Второй Мировой войны (сентябрь 1939 — август 1940). М., 1990. С. 30.

(обратно)

356

Парсаданова B.C. Трагедия Польши в 1939 г.//Новая и новейшая история. 1989. № 5. С. 23.

(обратно)

357

Парсаданова B.C. Польша, Германия и СССР между 23 августа и 28 сентября 1939 года//Вопросы истории. 1997. № 7. С. 25–26.

(обратно)

358

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 101–102.

(обратно)

359

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 37. Л. 101.

(обратно)

360

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 212. Л. 12–27; Д. 235. Л, 44–47; Д. 486. Л. 1-129; Д. 487. Л. 14–47; Д. 495. Л. 3–4; Д. 521. Л. 27; Д. 526. Л. 15-260; Grzelak С.К. Ор. cit. S. 251–271.

(обратно)

361

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 235. Л. 44–47; Д. 239. Л. 20–22; Д. 486. Л. 1-128; Д. 495. Л. 1-10; Д. 496. Л. 53–55; Д. 498. Л. 6-41; Д. 524. Л. 1-19, 63, 123–129, 251–256, 299–302; Ф. 31899. Оп. 10. Д. 164. Л. 3-19, 47, 162–172, 208, 244–246, 255–284, 299; Ф. 9. Оп. 29. Д. 505. Л. 610, 709–710; Cygan W.K. Op. cit. S. 31–39; Grzelak C.K. Op. cit. S. 251–271.

(обратно)

362

Еременко А.И. Помни войну. Донецк, 1971. С. 119.

(обратно)

363

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 233. Л. 1-10, 28–29; Д. 235. Л. 44–47; Д. 239. Л. 8-16, 18–19; Д. 486. Л. 1-129; Д. 497. Л. 17–21; Д. 501. Л. 4-27; Д. 504. Л. 1 — 13; Д. 524. Л.251–256; Д. 525. Л. 153–160; Д. 529. Л. 153–160; Д. 530, Л. 1-16; Д. 532. Л. 1–4; Ф. 31899. Оп. 10. Д. 166. Л. 59–63, 94–99, 116–117; Д. 200. Л. 36–37 318; Ф. 9. Оп. 36. Д. 3358. Л. 245–252; Ф. 35437. Oп. 1 Д. 1. Л. 12–29; Д. 2. Л. 1-10; Д. 6. Л. 5; Cygan W.K Op. cit. S. 39–47; Grzelak C.K. Op. cit. S.271–278, 331-352

(обратно)

364

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 528. Л. 42–54; Д. 529. Л. 43–53.

(обратно)

365

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 235. Л. 44–47; Д. 486. Л. 1-129; Д.489. Л.7-18; Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 52; Д. 152. Л. 29–42; Д. 167. Л. 6–7;. Ф. 9. Оп. 29. Д. 505. Л. 668–669,770; Кривошеий С.М. Междубурье. Воспоминания. Белгород; Воронеж, 1964. С. 251–252.

(обратно)

366

РГВА. Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 41–61; Cygan W.K Op. cit. S. 55–65; Grzelak С.К. Op. cit. S. 278–286.

(обратно)

367

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 2. Л. 1–2; Д. 24. Л. 3-110; Д. 27. Л. 1-24; Д. 43. Л. 7-20; Д. 44. Л. 2-11; Д. 48. Л. 2; Д. 51. Л. 1–5; Д. 54. Л. 4–7; Д. 136. Л. 3-12; Ф. 40334. Oп. 1. Д. 11. Л. 202, 243, 248–249; Д. 24. Л. 44; Д. 32. Л. 1–2; Д. 33. Л. 123, 148, 167; Д. 157. Л. 67–69; Д. 278. Л. 348–362; Ф. 9. Оп. 36. Д. ЗЗ58. Л. 260–278; Ф. 31811. Оп. 4. Д. 20. Л. 293–321 об; Cygan W.K. Op. cit. S. 66–74, 85–90; Grzelak С.К. Op. cit. S. 286–306.

(обратно)

368

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 8. Л. 5–6; Д. 12. Л. 5–6; Д. 25. Л. 1-51; Д. 28. Л. 3-25; Д. 39. Л. 1-17; Д. 45. Л. 1–5; Д. 55. Л. 1-12; Д. 83. Л. 1-15; Д. 87. Л. 1-11; Д. 134. Л. 1-15; Д. 138. Л. 1–7; Д. 194. Л. 236–238; Д. 195. Л. 2-16; Ф. 31899. Оп. 10. Д. 165. Л. 2-11, 238–239, 272; Ф. 31811. Оп. 4. Д. 20. Л. 5–9, 52–62, 150–232, 323-328об; Голиков Ф.И. Об одной фальшивке немецко-фашистских генералов {Военно-исторический журнал. 1959. № 1. С. 71–84; Cygan W.K. Op. cit. S. 91-108; Grzelak C.K. Op. cit. S. 306–315, 399–405.

(обратно)

369

Катынь. С. 77.

(обратно)

370

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 22. Л. 1-23; Д. 40. Л. 2-65; Д. 84. Л. 1–6; Д. 85. Л. 1–9; Д. 90. Л. 1–7; Д. 129. Л. 1-11; Д. 130. Л. 1–7; Д. 132. Л. 5–6; Д. 133. Л. 1–4; Д. 135. Л. 1–8; Ф. 25880. Оп. 4. Д. 35. Л. 142–150; Ф. 31899. Оп. 10. Д. 169. Л. 204–211, 338–350; Д. 180. Л. 3-20, 22–37, 46; Ф. 9. Оп. 36. Д. 3350. Л. 260–278; Ф. 31811: Оп. 4. Д. 20. Л. 1–3,63–78, 90-111, 126–149; Grzelak С.К. Op. cit. S. 315–329.

(обратно)

371

ADAP. Bd.8. S. 72.

(обратно)

372

Внешняя политика СССР. Т. 4. С. 449; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 98.

(обратно)

373

ADAP. Bd.8. S. 81–82.

(обратно)

374

Ibid. S. 82; СССР-Германия. Т. 1. С. 103–104.

(обратно)

375

Гольдер Ф. Военный дневник. Т. 1. С. 123.

(обратно)

376

Проэктор Д.М. Указ. соч. С. 117.

(обратно)

377

Гудериан Г. Указ. соч. С. 105; ADAP. Bd.8. S. 85.

(обратно)

378

Ibid. S. 88.

(обратно)

379

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 28–29.

(обратно)

380

РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 22. Л. 63.

(обратно)

381

Там же. Л. 60.

(обратно)

382

Гальдер Ф. Указ. соч. С. 125.

(обратно)

383

РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 22. Л. 60–61.

(обратно)

384

Там же. Л. 62.

(обратно)

385

Там же. Л. 62; Hass G. 23. August 1939: Der Hitler-Stalin Pact: Dokumentati on. Berlin, 1990. S. 229–231.

(обратно)

386

Гальдер Ф. Указ. соч. C. 126; РГВА. Ф. 4. Oп. 19. Д. 22. Л. 65.

(обратно)

387

РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 22. Л. 65–67; Гальдер Ф. Указ. соч. С. 128; Cygan W.K. Op. cit. S. 147–148.

(обратно)

388

РГВА. Ф. 4. Oп. 19. Д. 22. Л. 64.

(обратно)

389

Там же. Л. 72–74, 78–80, 85–91.

(обратно)

390

ADAP. Bd.8. S. 85, 88, 95; Внешняя политика СССР Т. 4. С. 449; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 121.

(обратно)

391

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 2. Л. 12–13. Там же. Л. 14–20 об.

(обратно)

392

Там же. Д. 13. Л. 13–17; Катынь. С. 85–87.

(обратно)

393

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 486. Л. 129.

(обратно)

394

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 233. Л. 14–21; Д. 235. Л. 44–47; Д. 239. Л. 2–5, 15–17; Д. 496. Л. 55–56; Д. 524. Л; 254–256; Д. 530. Л. 13–15; Ф. 31899. Оп. 10. Д. t66. Л. 116–119; ф. 35108. Oп. 1. Д. 1. Л. 21–21 об, 44–47; Ф. 35437. Oп. 1.Д. 1. Л. 30–39; Cygan W.K. Op. cit. S. 47–52; Grzelak С.К. Op. cit. S. 352–373.

(обратно)

395

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 212. Л. 20–27; Д. 233 Л. 10–14; Д. 235. Л. 44–47; Д. 487. Л. 42–47; Д. 5-24. Л. 45–50, 193–267, 254–250, 299–302; Ф. 31899. Оп. 10. Д. 164. Л. 16–19, 150, 173–191, 213.

(обратно)

396

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 491. Л. 12–28; Д. 501. Л. 18–27; Д. 523. Л. 1-51; Д. 528. Л. 60-100; Д. 529. Л. 53–95; Д. 530. Л. 16-121; Ф. 31899. Оп. 10; Д. 166. Л. 257–265; Д. 168. Л. 12, 28–33; Д. 200. Л. 48–49, 318; Ф. З54З7. Oп. 1. Д. 6. Л. 7; ф. 9. Оп. 29. Д. 505. Л. 702–704.

(обратно)

397

Кривошеий С.М. Указ. соч. С. 252–261.

(обратно)

398

Бережков В.М. Просчет Сталина//Международная жизнь. 1989. № 8. С. 19; Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. 1939–1941 гг. М., 1992. С. 101; Лебедева Н.С. Катынь: преступление против человечества. С. 34.

(обратно)

399

См. также: Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки. М., 2001. С. 108–109.

(обратно)

400

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 119. Л. 7–8.

(обратно)

401

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 489. Л. 14–28; Д. 530. Л. 21-121; ф. 31899. Оп. 10. Д. 168. Л. 28–33; Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 64-115; Д. 152. Л. 51, 56–57; Д. 154. Л. 2-46; Д. 174. Л. 25; Grzelak С.К. Op. cit. S. З7З-З82.

(обратно)

402

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 156. Л. 15; Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 68-110; Д. 152. Л. 51, 56–59; Д. 154. Л. 2-46.

(обратно)

403

РГВА. Ф. 40ЗЗ4. Oп. 1. Д. 11. Л. 169. 207–208; Д.З1. Л. 4, 14, 16; Д. 33. Л. 137; Д. 278. Л. 348–362; ф. 35084. Oп. 1. Д. 2. Л. 4–6, 9-30; Д. 42. Л. 8-11; Д. 44. Л. 8-11; Д. 24. Л. 3-110; Ф. 31811. Оп. 4. Д. 20. Л. 293–321 об.; Grzelak С.К. Op. cit. S. 382–399.

(обратно)

404

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 3. Л. 11–12, 21; Д. 25. Л. 1-51; Д. № 9. Л. 1-17; Д. 45. Л. 1–5; Д. 55. Л. 6-12; Д. 83. Л. 1-15; Д. 195. Л. 2-16; ф. 31899. Оп. 10. Д. 165. Л. 11, 31, 240; ф. 31811. Оп. 4. Д. 20. Л. 5–9, 52–62, 150–232, 323–328 об.; Grzelak С.К. Op. cit. S. 405-407

(обратно)

405

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 5. Л. 62, 90.

(обратно)

406

РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3358. Л. 260–278; ф. 35084. Oп. 1. Д. 84. Л. 1–6; Д. 85. Л. 1–9; Д. 88. Л. 9; Д. 89; Д. 90. Л. 1–7, 15–16; Д. 133. Л. 1–4; Д. 195. Л. 2-16; Ф. 31899. Оп. 10. Д. 167. Л.2-11, 70; Д. 169. Л. 101, 138, 204–211, 338–350; Д. 180. Л. 3-37, 46; Ф. 31811. Оп. 4. Д. 20. Л. 1–3, 35–50, 63–78, 90-111, 126–149; Cygan W.K. Op. cit. S. 108–117; Grzelak С.К. Op. cit. S. 407–414, 454–461.

(обратно)

407

Cygan W.K. Op. cit. S. 74–84, 119–133.

(обратно)

408

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 49. Л. 1–7.

(обратно)

409

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 11. Л. 102, 107, 114–115; Grzelak С.К. Op. cit. S. 436–454.

(обратно)

410

РГВА. Ф. 37464. Oп. 1. Д. 154. Л. 13; Д. 170. Л. 35, 41, 46, 48–50; Д. 171. Л. 31, 37; Д. 172. Л. 20–23, 25, 26–28; Grzelak С.К. Op. cit. S. 426–436.

(обратно)

411

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д.6. Л.6–7, 27–28, 47–48; Grzelak С.К. Op. cit. S. 461–465.

(обратно)

412

Там же. Д. 102. Л. 130–132; Д. 417. Л. 87–88; Д. 445. Л. 1; Д. 527. Л. 274–276; Ф. 35084. Oп. 1. Д. 2. Л. 26–30; Д. 3. Л. 11–12; Д. 5. Л. 199; Д. 8. Л. 115–120; Д. 9. Л. 133–134.

(обратно)

413

РГВА. Ф. 37977. Oп. 1. Д 722. Л. 1-8

(обратно)

414

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 527. Л. 314–315.

(обратно)

415

Там же. Д. 445. Л. 1.

(обратно)

416

Там же. Д. 417. Л. 120–121.

(обратно)

417

СССР-Германия. 1939–1941 гг. Т. 1. С. 104–106; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 103–104.

(обратно)

418

Фляйшхауэр И. Пакт Молотова — Риббентропа: германская версия//Международная жизнь. 1991. № 7. С. 129–133.

(обратно)

419

ADAP. Bd. 8. S. 123–125.

(обратно)

420

Международная жизнь. 1991. № 7. С. 134–137; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 134–135.

(обратно)

421

Вокруг пакта о ненападении (Документы о советско-германских отношениях 1939 г.)//Международная жизнь. 1989. № 9. С. 93–94; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 135–136; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 586–587.

(обратно)

422

Международная жизнь. 1991. № 7. С. 134–137; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 134–135.

(обратно)

423

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 102, Л. 83–85.

(обратно)

424

Внешняя политика СССР. Т. 4. С. 452–453; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 136–137.

(обратно)

425

Правда. 29 сентября 1939 г.

(обратно)

426

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 98–99.

(обратно)

427

Чубарьян А.О. Советская внешняя политика (1 сентября — конец октября 1939 г.)//Война и политика, 1939–1941. М., 1999. С. 11; Сиполс В.Я. Тайные документы «странной войны»//Новая и новейшая история. 1993. № 2. С. 92–95; Сиполс В.Я. Тайны дипломатические. С. 131–132, 139. Лишь Л.А. Безыменский полагает, что Англия после 17 сентября 1939 г. была на грани войны с Советским Союзом, см.: Безыменский Л.А. Великая Отечественная… в 1940 году//Международная жизнь. 1990. № 8. С. 104–105.

(обратно)

428

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 103–104, 107–108.

(обратно)

429

Там же. С. 124–125; Севастьянов П.П. Перед великим испытанием. Внешняя политика СССР накануне Великой Отечественной войны. Сент. 1939 г. — июнь 1941 г. М., 1981. С. 123–124.

(обратно)

430

Севастьянов П.П. Указ. соч. С. 124–125; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 130–131.

(обратно)

431

Сиполс В.Я. Тайны дипломатические. С. 134–136.

(обратно)

432

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 196, 234.

(обратно)

433

Там же. С. 98–99, 103–104, 108–110, 122–123, 130–132, 143–144.

(обратно)

434

Севастьянов П.П. Указ. соч. С. 125–127.

(обратно)

435

Молотов В.М. Внешняя политика правительства. Доклад на VI сессии Верховного Совета СССР 29 марта 1940 г. М., 1940. С. 4–6; Севастьянов П.П. Указ. соч. С. 127–131.

(обратно)

436

Трухановский В.Г. Внешняя политика Англии в период второй мировой войны (1939–1945). М., 1965. С. 81–106.

(обратно)

437

Стрельбицкий К.Б. Деятельность подводных лодок Черноморского флота в сентябре — октябре 1939 г.// Тайны подводной войны. Малоизвестные страницы второй мировой войны на море 1939–1945 гг. Вып. 2. Львов. 1996. С. 6–9; Стрельбицкий К.Б. В сентябре 39-го//Родина. 1996. № 7–8. С. 91–95.

(обратно)

438

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 2. Л. 21–23.

(обратно)

439

Там же. Д. 5. Л. 23–24.

(обратно)

440

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 323. Л. 41–43.

(обратно)

441

Там же. Ф. 25880. Оп. 4. Д. 2. Л. 53.

(обратно)

442

Там же Ф. 4. Оп. 19. Д. 22. Л. 92–95, 101–105.

(обратно)

443

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 2. Л. 24–29; Д. 210. Л. 28–29.

(обратно)

444

Там же. Л. 30–31.

(обратно)

445

Там же. Л. 33.

(обратно)

446

Там же. Д. 297. Л. 60.

(обратно)

447

Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3773. Л. 341; Ф. 40334. Oп. 1. Д. 259. Л. 16; Д. 278. Л. 201, 283, 546.

(обратно)

448

Там же. Ф. 40780. Oп. 1. Д. 1. Л. 43–44.

(обратно)

449

Там же. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 246.

(обратно)

450

Там же. Д. 74. Л. 149.

(обратно)

451

Там же. Л. 153.

(обратно)

452

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 278. Л. 283.

(обратно)

453

Там же. Ф. 40780. Oп. 1. Д. 9. Л 30.

(обратно)

454

Там же. Ф. 9. Оп. 39. Д. 74. Л. 243.

(обратно)

455

Там же. Оп. 36. Д. 3772. Л. 354.

(обратно)

456

Там же. Л. 333.

(обратно)

457

Там же. Л. 441.

(обратно)

458

Там же. Д. 3773. Л. 352.

(обратно)

459

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 278. Л. 216, 243.

(обратно)

460

Пограничные войска СССР. С. 272.

(обратно)

461

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 505. Л. 712.

(обратно)

462

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 278. Л. 534.

(обратно)

463

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 212. Л. 6; Д. 526. Л. 15–16.

(обратно)

464

Там же. Ф. 40ЗЗ4. Oп. 1. Д. 278. Л. 219–220.

(обратно)

465

Там же. Ф. 37464. Oп. 1. Д. 152. Л. 72.

(обратно)

466

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 5. Л. 32; Ф. 9. Оп. 40. Д. 63. Л. 47; Ф. 27880. Оп. 4. Д. 2. Л. 14–18, 51; Ф. 40ЗЗ4. Oп. 1. Д. 11. Л. 103; Д. 278. Л. 384.

(обратно)

467

Там же. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 24. Л. 3-110.

(обратно)

468

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 528. Л. 78; Ф. 31899 Оп. 10. Д. 168. Л. 15.

(обратно)

469

Молотов В.М. О внешней политике Советского Союза. С. 9.

(обратно)

470

Кроме того, 24-я танковая бригада эвакуировала из района Красноброд, Юзефув, Томашув 2 немецких и 19 польских танков и танкеток: РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 188. Л. 325–326; Ф. 31811. Оп. 4. Д. 20. Л. 230–232.

(обратно)

471

Стрельбицкий К.Б. Потеря противников советского ВМФ 1918–1940. Справочник. Львов. 1995. С. 14–19, 31.

(обратно)

472

Гриф секретности снят. С. 86; РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 24. Л. 105–106; Д. 25. Л. 44–45; Д. 188. Л. 307–308.

(обратно)

473

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 394. Л. 200–207.

(обратно)

474

Там же. Ф. 40ЗЗ4. Oп. 1. Д. 11. Л. 176.

(обратно)

475

Там же. Д. 108. Л. 18; Ф. 9. Оп. 29. Д. 394. Л. 225-227

(обратно)

476

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 272. Л. 32; Д. 285. Л. 132, 144, 197; Д. 298. Л. 53, 103; Ф. 40334. Oп. 1. Д. 33. Л. 52, 71; Ф. 37464. Oп. 1. Д. 150. Л. 120–130.

(обратно)

477

Случ С.З. Советско-германские отношения в сентябре — декабре 1939 г. и вопрос о вступлении СССР во Вторую мировую войну//Отечественная история. 2000. № 5. С. 53.

(обратно)

478

РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 7. Л. 31.

(обратно)

479

Там же. Л. 42–42 об.

(обратно)

480

Там же. Л. 96–97.

(обратно)

481

Там же. Л. 43.

(обратно)

482

Мюллер-Гиллербанд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 33–34, 40. Пограничные войска СССР. С. 280, 283.

(обратно)

483

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 159. Л. 5–6.

(обратно)

484

Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. С. 184.

(обратно)

485

РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3370. Л. 323.

(обратно)

486

Там же. Ф. 25880. Оп. 4. Д. 35. Л. 1055–1057.

(обратно)

487

Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3575. Л. 93–94; Ф. 35086. Oп. 1. Д. 486. Л. 50–50 об.

(обратно)

488

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 258. Л. 6.

(обратно)

489

Там же. Л. 7–8.

(обратно)

490

Там же. Ф. 25880. Оп. 4. Д. 2. Л. 68; Ф. 9. Оп. 36. Д. 3370. Л. 322.

(обратно)

491

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 212. Л.7.

(обратно)

492

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 258. Л. 3.

(обратно)

493

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 12. Л. 55.

(обратно)

494

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 258. Л. 1.

(обратно)

495

Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3370. Л. 322.

(обратно)

496

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 278. Л. 452.

(обратно)

497

Там же. Ф. 9. Оп. 29. Д. 433. Л. 378–380.

(обратно)

498

Там же. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 7. Л. 38.

(обратно)

499

Бущуева Т.С. Счастье на штыках. Неизвестные документы российских архивов//Октябрь. 1993. № 11. С. 167.

(обратно)

500

РГВА. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 99. Л. 52–52 об.

(обратно)

501

Там же. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 12. Л. 55; Ф. 35084. Oп. 1. Д. 188. Л. 204; Ф. 25880. Оп. 4. Д. 2. Л. 31–32.

(обратно)

502

Там же. Ф. 25880. Оп. 4. Д. 35. Л. 80.

(обратно)

503

Там же. Ф. 40780. Oп. 1. Д. 1. Л. 32.

(обратно)

504

Филиппов С. Г. Деятельность органов ВКП(б) в западных областях Украины и Белоруссии в 1939–1941 гг.// Исторические сборники «Мемориала». Вып. 1. Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. С. 49.

(обратно)

505

ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 19–22; РГАСПИ. Ф. 77. Oп. 1. Д.737. Л.32.

(обратно)

506

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 505. Л. 743–744.

(обратно)

507

Там же. Л. 794.

(обратно)

508

Там же. Л. 795.

(обратно)

509

Там же. Л. 741–742; Новая и новейшая история. 1989. № 2. С. 28.

(обратно)

510

Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. С. 102.

(обратно)

511

РГАСПИ. Ф. 77. Oп. 1. Д. 737. Л. 6-18; Внешняя политика СССР. Т. 4. С. 460–461; ДМИСПО. Т. 7. С. 179–186.

(обратно)

512

РГВА. Ф. 35086. Oп. 1. Д. 664. Л. 236; Д. 486. Л. 210.

(обратно)

513

Михутина И. В. Польско-советская война 1919–1920 гг. С. 248–249.

(обратно)

514

Горлов С.А. Совершенно секретно: Альянс Москва — Берлин, 1920–1933 гг. (Военно-политические отношения СССР — Германия). М., 2001.

(обратно)

515

Круглый стол «Начало Второй мировой войны (1939 год): современное состояние проблемы»//Славяноведение. 2000. № 6. С. 68.

(обратно)

516

Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. С. 167.

(обратно)

517

ДВП. Т. 9. С. 250–254.

(обратно)

518

Сборник документов по международной политике и международному праву. Вып. 10. С. 41–42.

(обратно)

519

Год кризиса. Т. 2. С. 321.

(обратно)

520

Вишлев О.В. Указ. соч. С. 14–16.

(обратно)

521

Фалин В.М. Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов. М., 2000. С. 115–117.

(обратно)

522

Жуков Ю.Н. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000. С. 140–142.

(обратно)

523

Черчилль У. Вторая мировая война. Кн. 1. С. 205.

(обратно)

524

Розанов Г.Л. Сталин — Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939–1941 гг. М., 1991. С. 112–113; Фалин В.М. Указ. соч. С. 136–137.

(обратно)

525

Орлов A.C. СССР — Германия: август 1939 г. — июнь 1941 г. М., 1991. С. 8–10.

(обратно)

526

Розанов Г.Л. Указ. соч. С. 114–115; Орлов A.C. Указ. соч. С. 10; Марков А.Д. Указ. соч. С. 15.

(обратно)

527

Случ С.З. Внешнеполитическое обеспечение Польской кампании и Советский Союз//Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в начале Второй мировой войны (сентябрь 1939 — август 1940). М., 1990. С. 8–38; Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. 1939–1941. С. 82.

(обратно)

528

Розанов Г.Л. Указ. соч. С. 110–116; Орлов A.C. Указ. соч. С. 9–10; Орлов A.C. Третий рейх и третий Рим (1933–1941). М., 1993. С. 153–158.

(обратно)

529

Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. Кн. 2. Ч. 1. М., 1989. С. 36; Парсаданова B.C. «Польская» политика СССР в сентябре 1939 — июне 1940 г.//Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в начале Второй мировой войны. С. 53–66; Орлов A.C. СССР — Германия: август 1939 г. — июнь 1941 г. С. 10–11; Волков С.В., Емельянов Ю.В. До и после секретных протоколов. М., 1990. С. 150–160; Вишлев О.В. Указ. соч. С. 15.

(обратно)

530

Семиряга М.И. Указ. соч. С. 85–97; Случ С.З. Указ. соч. С. 30–38; Лебедева Н.С. Катынь: преступление против человечества. С. 20.

(обратно)

531

Семиряга М.И. Указ. соч. С. 96–98; Случ С.З. Указ. соч. С. 32–35; Мерцалов A.H., Мерцалова Л.А. Сталинизм и война: из непрочитанных страниц истории (1930-1990-е). М., 1994. С. 144; Некрич А.М. 1941, 22 июня. 2-е изд., доп. и перераб. М., 1995. С. 133, 208–209; Дурачиньский Э. Польша в политике Москвы 1939–1941 годов: факты, гипотезы, вопросы//Война и политика, 1939–1941. М., 1999. С. 52; Случ С.З. Советско-германские отношения в ходе Польской кампании и вопрос о вступлении СССР во Вторую Мировую войну// Славяноведение. 1999. № 6. С. 39–41; Случ С.З. Советско-германские отношения в сентябре-декабре 1939 г. и вопрос о вступлении СССР во Вторую мировую войну// Отечественная история. 2000. № 6. С. 20–22.

(обратно)

532

Розанов Г.Л. Указ. соч. С. 110–129; Орлов A.C. Указ. соч. С. 14–15.

(обратно)

533

Бережков В.М. Просчет Сталина//Международная жизнь. 1989. № 8. С. 19; Семиряга М.И. Указ. соч. С. 47–48, 96; Советское государство и право. 1989. № 9. С. 92–104.

(обратно)

534

Розанов Г.Л. Указ. соч. С. 110–129; Орлов A.C. Указ. соч. С. 14–15; Бережков В.М. Указ. соч. С. 19; Волков С.В., Емельянов Ю.В. Указ. соч. С. 133–135, 160–163.

(обратно)

535

Волков С.В., Емельянов Ю.В. Указ. соч. С. 133–135,160-163; Розанов Г.Л. Указ. соч. С. 110–129; Орлов A.C. Указ. соч. С. 14–15.

(обратно)

536

Системная история международных отношений. Т. 1: События 1918–1945. С. 369.

(обратно)

537

Семиряга М.И. Указ. соч. С. 47–48, 96; Советское государство и право. 1989. № 9. С. 92–104; Некрич А.М. Указ. соч. С. 209–210.

(обратно)

538

Вишлев О.В. Указ. соч. С. 14–15.

(обратно)

539

Молотов В.М. О внешней политике Советского Союза. С.З.

(обратно)

540

Вишлев О.В. Указ. соч. С. 103–110.

(обратно)

541

Андерс В. Без последней главы//Иностранная литература. 1990. № 11. С. 235.

(обратно)

542

История Второй мировой войны. Т. 3. С. 31; Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил: Статистическое исследование. М., 2001. С.184, 187; Лебедева Н.С. Указ. соч. С. 34, 37–38; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd.2. S. 133; Bd.5/1. S. 635; Hahn F. Waffen und Geheimwaffen des deutschen Heeres. Koblenz, 1987. Bd.2. S. 196; РГВА. Ф. 35084. Oп. 1. Д. 24. Л. 105–106; Д. 25. Л. 44–45; Д. 188. Л. 307–308; Д. 192. Л. 91–92, 148; Ф. 9. Оп. 36. Д. 3358. Л. 120; Молотов В.М. Указ. соч. С. 9; по мнению Цыгана, количество трофейных самолетов, захваченных Красной Армией, включает не только военные, но и гражданские, учебные и спортивные самолеты, см.: Cygan W.K. Kresy w ogniu: Wojna polsko-sowiecka 1939. S. 144.

(обратно)

543

Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. С. 107.

(обратно)

544

ДВП. Т. 15. С. 437.

(обратно)

545

Там же. Т. 16. С. 388–392, 403–406, 408–411.

(обратно)

546

Марков А.Д. Указ. соч. С. 13.

(обратно)

547

Кожинов В.В. Россия. Век XX (1939–1964). (Опыт беспристрастного исследования). М., 1999. С. 39–42.

(обратно)

548

Вторая мировая война: Два взгляда. М., 1995. С. 402.

(обратно)

549

Буллок А. Гитлер и Сталин: жизнь и власть. Сравнительное жизнеописание; В 2-х тт. Смоленск, 1994. Т. 2. С. 268.

(обратно)

550

По юридическим проблемам нейтралитета см.: Kapfer J. Die Neutralitat im Wandel der Erscheinungsformen wili Urischer Auseinandersetzungen. München, 1975.

(обратно)

551

Ширер У. Указ. соч. Т. 2. С. 10; ДВП. Т. 22. Кн. 2. С. 144, 618.

(обратно)

552

Случ С.З. Советско-германские отношения в сентябре-декабре 1939 г. и вопрос о вступлении СССР во Вторую Мировую войну//Отечественная история. 2000. № 6. С. 19.

(обратно)

553

Некрич А.М. Война, которую назвали «странной». М., 1961. С. 150.

(обратно)

554

Литва. Краткая энциклопедия. Вильнюс, 1989. С. 187.

(обратно)

555

Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. С. 207.

(обратно)

556

Подробнее см.: Григорьянц Т.Ю. Оккупационная политика фашистской Германии в Польше (1939–1945 гг.). (Политика германизации и колонизации «присоединенных» польских земель.). М., 1979.

(обратно)

557

Swrota Т. Polen unter deutscher Besetzung 1939–1941: Vergleichende Betrachtungen//Zwei Wege nach Moskau: Vom Hitler-Stalin-Pakt bis zum «Unternehmen Barbarossa». München; Zurich, 1991. S. 40–55.

(обратно)

558

Катынь. C. 85.

(обратно)

559

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 394. Л. 216–219.

(обратно)

560

Там же. Д. 504. Л. 1–4.

(обратно)

561

Там же. Ф. 40334. Oп. 1. Д. 259. Л. 2–3.

(обратно)

562

Симонов K.M. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. С. 81.

(обратно)

563

Ленин В.И. ПСС. Т. 35. С. 14.

(обратно)

564

Grzlak С.К. Op. cit. S. 504.

(обратно)

565

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 394. Л. 216–219; Д. 432. Л 121

(обратно)

566

Горланов O.A., Рогинскш А. Б. Об арестах в западных областях Белоруссии и Украины в 1939–1941 тт.// Исторические выпуски «Мемориала». Вып. 1. Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. С. 77–113.

(обратно)

567

Гурьянов А.Э. Польские спецпереселенцы в СССР в 1940–1941 гг.//Там же. С. 114–136.

(обратно)

568

Парсаданова B.C. Депортация населения из Западной Украины и Западной Белоруссии в 1939–1941 гг.// Новая и новейшая история. 1989. № 2. С. 29.

(обратно)

569

Лебедева Н.С. Указ. соч. С. 37.

(обратно)

570

Катынь. С. 114–123.

(обратно)

571

РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 502. Л. 201–202.

(обратно)

572

Лебедева Н.C. Указ. соч. С. 73; Лебедева Н.С. О трагедии в Катыни.//Международная жизнь. 1990. № 5. С. 117; Катынь. С. 163–164, 209.

(обратно)

573

Лебедева Н. С. Катынь: преступление против человечества С 215–216; Катынь. С. 517–603.

(обратно)

574

Московские новости. 13–19 февраля 2001 г. С 5.

(обратно)

575

Молотов В.М. Указ. соч. С. 3.

(обратно)

576

Внешняя политика Советского Союза в период Великой Отечественной войны. Документы и материалы. Т. 3. 1 января — 3 сентября 1945 г. М., 1947. С. 36.

(обратно)

577

Размах крыльев*длина*высота*площадь крыла.

(обратно)

578

По другим данным — 139.

(обратно)

579

К примеру, на 15 июля 1939 года в польской армии числилось 102 танка FT-17.

(обратно)

Оглавление

От издателя

ГЕРМАНО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА ВОЙНА В ЕВРОПЕ

Глава I ПОДГОТОВКА АГРЕССИИ ПРОТИВ ПОЛЬШИ. ОРГАНИЗАЦИЯ ОТПОРА АГРЕССОРУ

Глава II АГРЕССИЯ ПРОТИВ ПОЛЬШИ. НАЧАЛО ВОЙНЫ

Глава III БОРЬБА В ЦЕНТРАЛЬНЫХ РАЙОНАХ ПОЛЬШИ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СРАЖЕНИЯ

Глава IV «СТРАННАЯ ВОЙНА» И ПОДГОТОВКА СОЮЗНИКОВ К ОТПОРУ ГЕРМАНСКОГО ВТОРЖЕНИЯ

СОВЕТСКО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА ВОЙНА С ВОСТОКА

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ I

ПРИЛОЖЕНИЕ II

ПРИЛОЖЕНИЕ III

*** Примечания ***