КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706317 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272772
Пользователей - 124662

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Калюжный: Страна Тюрягия (Публицистика)

Лет 10 назад, случайно увидев у кого-то на полке данную книгу — прочел не отрываясь... Сейчас же (по дикому стечению обстоятельств) эта книга вновь очутилась у меня в руках... С одной стороны — я не особо много помню, из прошлого прочтения (кроме единственного ощущения что «там» оказывается еще хреновей, чем я предполагал в своих худших размышлениях), с другой — книга порой так сильно перегружена цифрами (статистикой, нормативами,

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Миронов: Много шума из никогда (Альтернативная история)

Имел тут глупость (впрочем как и прежде) купить том — не уточнив сперва его хронологию... В итоге же (кто бы сомневался) это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла (а первой «в наличии нет и даже не планировалось»). Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 2 (Космическая фантастика)

Часть вторая (как и первая) так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет»... Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» (поселок). Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей))

Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам (ворчливых стариков), и битвой с «контролерской мышью» (и всей крысиной шоблой

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Революция [Анатолий Федорович Дроздов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Анатолий Дроздов Мастеровой. Революция

Глава 1

Кабачок «Три грации» в припортовом квартале Гамбурга близ Шпайхерштадт украшала афиша: «Сегодня – балшой концерт». Орфографическая ошибка породила у Федора нехорошие предчувствия. Их усилила вульгарная картинка под вывеской – три фройлян с пышными формами. Он чуть замедлил шаг, сомневаясь в выборе. Но Отто Циммерман, работавший токарем в одном цеху с ним, уверенно направился к входу. Обернувшись, бросил:

– Ну, идем же? Угощаю. В последний раз гуляем.

– В мою бытность старались не говорить «последний». Особенно, когда речь идет об отправке на фронт, – откликнулся Друг. – Обычно заменяли на «крайний». Из суеверия.

Федор лишь пожал плечами – немцы, что с них взять? Перед погружением в атмосферу кабачка глубоко вздохнул. В Гамбурге воздух не был по-весеннему свеж, если не сказать наоборот. Дым из труб фабрик и каминов, перемешанный с сыростью, подступавшей с Эльбы, оседал на лицах, на одежде и оконных стеклах. Цеховой инженер Эрихман, любивший щегольнуть белым стоячим воротничком сорочки, перетянутым узким черным галстуком, позволял себе белое лишь по праздникам. Уже к обеду воротник рубашки становился серым. Поэтому заводская «белая кость» в будние дни мало отличалась от мастеров. Разве что моноклем для интеллигентности. Да еще часами на серебряной цепочке поперек жилетки.

Федор, носивший теперь имя Клаус Вольф, по легенде о своем происхождении от немцев зарубежья (фольксдойче), одевался, как и Отто, просто – в мешковатые штаны из плотной ткани, куртку с карманами. Поверх них – короткое суконное пальто темно-серого цвета. Башмаки всегда одни и те же – для работы в цеху и для выхода в кабак. Нет других у остарбайтера. Месячной зарплаты в восемьдесят кайзермарок не хватает на второй комплект обуви с одеждой. Все из-за инфляции, наступившей после поражения Германии на Восточном фронте, Отто Циммерман получал двести марок. Но на них он содержал семью – жену и детей-двойняшек. Денег не хватало постоянно, начиная с ухода от прусского юнкера Дитриха, у которого работал раньше. Помещик выгнал соотечественников, заместив ляхами. Те соглашались горбатиться и за сорок кайзермарок в месяц.

Поменяв несколько мест работы, Отто перевез семью в Гамбург. Устроился, по здешним меркам, относительно неплохо. Руки у него были золотые. Токарный станок будто бы служил их продолжением. Федор порой завидовал.

И вот теперь благополучие закончилось. Относительное, к слову. Воспользовавшись ослаблением Рейха из-за поражений от России, французское правительство разорвало мирное соглашение, обвинив Берлин в нарушении его условий. Навалилось всеми силами. Корпуса рейхсвера[1], стоявшие в десятках километров от Парижа, поползли назад и остановились у бельгийской границы – наступление французов выдохлось. В Германии объявлена мобилизация: фатерлянд в опасности. Отто под нее и угодил. Федор – нет, потому что он еще не подданный империи. И вот теперь провожал на войну друга и коллегу.

Даже если Циммерман будет присылать семье денежное содержание солдата, выйдет менее ста сорока марок. Самого же Отто питанием и обмундированием обеспечит армия – ну, пока он жив. Если же убьют – вдова получит мизерное разовое пособие и тогда хоть на панель. Фрау Циммерман взращена, исходя из представлений о роли прусской женщины – киндер, кюхе, кирхе[2]. Профессии не имеет никакой.

Именно мысли о семье занимали Отто. И поход в кабак призван отрешить от них хотя бы ненадолго. Федор посмотрел на друга. Согбенная спина, кривые как у английского бульдога тонкие ноги… «Да, боец…» – подумал про себя. Французская армия разбежится лишь от вида новобранца.

Худшие предположения насчет «Трех граций» оправдались – внутри не продохнуть. Горше, чем на улице. Дым дешевых папирос и курительных трубок выедал глаза. Сцена, где обещался «балшой концерт», едва просматривалась. Коптили все: разнорабочие с гамбургских заводов, докеры, матросы, дешевые проститутки в выцветших платьях когда-то яркой расцветки, пара солдат и даже офицерик из Ганзейского пехотного полка, основательно набравшийся и сопровождавший не менее пьяную дамочку полусвета. На фоне этой публики двое скромных, но аккуратно одетых рабочих, представители своего рода пролетарской аристократии, выглядели выигрышно. Подскочивший кельнер мигом проводил их за отдельный столик. Там отгородил от соседей парой ширм с китайскими драконами, удивительно красиво выписанными. Странно даже видеть эстетичное пятно в этом злачном месте.

Отто заказал обоим шнапса. А к нему – по куску окорока с тушеными овощами. Расплатился сразу: за еду и выпивку здесь принято платить вперед. Оттолкнул руку Федора, протянувшего ассигнацию в пять марок.

– Я сказал, камрад, что угощаю! Хоть разок почувствую себя как представитель эксплуататорского класса.

Федор промолчал, а вот Друг внутри него захохотал. В бытность князем Федор, пусть и недолго, ощутил прелести «эксплуататорской» жизни. Почему-то вспомнился обед у Юсупова-старшего. Ужас при виде батареи ножей и вилок, справиться с которыми было как бы не сложнее, чем воссоздать пистолет-пулемет Судаева. А еще полет на стуле кандидатки в невесты… И как все они чуть было не погибли от адской машины эсеровских террористов.

– Спасибо, Отто. Придет день, победит наша революция. Мы сможем позволить себе заказывать мясо каждый день. Станешь жирным словно мастер Бергман.

Циммерман в ответ склонился к его уху. В кабаке было настолько шумно, что приходилось кричать, наклоняясь к собеседнику.

– Только это греет мою душу, Клаус. Даже если не вернусь, камрады продолжат борьбу! Я же познакомил тебя с ними. Стальные парни.

– Ты вернешься, – успокоил Федор. – Что до стальных… Все записаны во фрайкор[3], и никто не отказался.

– Ничего тут страшного! – успокоил Отто. – Пусть чуток помаршируют и научатся стрелять. Это пригодится. Поскорей б война закончилась! Лягушатников на дух не переношу, – Отто стукнул по столу. – Как и наших толстопузых буржуа. Не смотри так на меня, камрад! Помню, наш учитель Карл Маркс говорил: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вот только пожалеет ли меня французский пролетарий, одевший военную форму, когда увидит в прицеле своей винтовки?

– Дружище, ты путаешь разные вещи, – покачал головой Федор. – Солдат в бою не думает о классовой солидарности и о том, что у врага дома осталась жена с двумя детьми. Там другие понятия: убей или будь убитым. Потому стреляй по французским братьям-пролетариям без малейшей жалости. Или, при удобном случае, переползи на их сторону и сдавайся в плен. Война кончится – и тебя вернут на Родину.

Они сделали паузу в крамольных речах, потому что приблизился кельнер. Он принес дымящиеся красные куски копченой свинины, разогретой в печке, графин со шнапсом и хлеб. А потом началось выступление.

Вместо троицы фройлян с многообещающими бюстами, как изображалось на афише, сцену заняли два еврея. Старик со скрипкой присел на стул. Рядом обосновался молодой пейсатый юноша в очках, державший в руках гармонь. Они заиграли что-то ритмическое. Гармонист начал петь неожиданно приятным юношеским альтом – на идиш. Все присутствовавшие поняли большинство слов. Песня была шаловливая: о том, как некий шлимазл крупно согрешил в шабад. Теперь оправдывается перед ребе в надежде на отпущение греха.

Непритязательная публика хлопала в ладоши. Скрипка в руках старого иудея завершила мелодию песни и вдруг выдала что-то искрометное. Смычок прямо-таки летал в его руках. Гармонь аккомпанировала.

Посетители сдвинули столы и пустились в пляс. Сапоги и башмаки грохотали по грязным доскам пола, словно град по железной крыше. Пехотный офицер со своей поддатой фрау налетел на столик Федора и Отто. Повалил одну из ширм и, не извинившись, вновь повел дрыгающуюся спутницу к центру.

– Пока нам шнапс не опрокинули и не разлили, давай выпьем за победу германского оружия и мое скорое возвращение, – прокричал мобилизованный. – Помни! В плен я не сдамся. Иначе Марта и детишки не получат денег. Камрады из партийной кассы, может быть, подкинут раз-другой, но на это не проживешь.

– За твое скорое возвращение, – дипломатично поддержал Федор.

Они выпили и приговорили по куску свинины. Мясо оказалось отличным. Разве что, не хватало каких-то особенных специй и прочих ухищрений, характерных для высокой кухни, зато свежее поросячье бедро, жареное на вертеле, просто таяло во рту. Другого и не надо. Разве что запить его темным баварским пивом. Бархатным. Но спонсор пиршества настаивал на шнапсе.

Когда шум немного стих, Отто вдруг спросил:

– Клаус, а твои камрады из РСДРП в самом деле желали поражения русской императорской армии ради революции? Это же немыслимо… Если потерять страну, где делать революцию?

– Они ж марксисты, – хмыкнул Федор. – Потому считают: мировая пролетарская революция важнее судьбы отдельно взятой страны. Когда весь мир будет принадлежать трудящимся, национальные границы утратят значение.

– Что же они не выступили, когда царь Георгий терпел поражение на фронтах?

– Ждали окончательный капут. Когда в боях погибнут все высшие Осененные империи – так в России называют магов. Мы их ненавидим. Упразднение привилегий колдунов – главный лозунг левых партий.

– В Рейхе все иначе, – покрутил головой Циммерман. – Наша империя образовалась как союз княжеств. Все князья – могучие маги, оттого власть императора ограничена. У нас есть парламент. Правда, не с такими полномочиями, как во Франции. Одна из самых больших фракций, как ты слышал, социал-демократическая.

– Так почему они не введут социализм постановлением через Рейхстаг? – насмешливо бросил Федор. Ответа не расслышал: евреи снова заиграли громко и пронзительно.

Так и скоротали вечер. Тщедушный Отто окосел с пяти рюмок шнапса. Федор проводил его в район порта, где его семья снимала комнату у другого гамбургского рабочего, сам же поспешил в казарму. Опоздание как минимум повлечет серьезный штраф – десять или даже двадцать марок. Очень много для человека, имеющего миллионы рублей и франков на счетах в различных банках. К сожалению, недоступных в нынешнем положении.

Казарма для фольксдойче, прибывших из России, имела лишь одно преимущество, немаловажное в нынешнем положении, – бесплатность. Постояльцам она обеспечивала условия, куда более спартанские, чем общежитие рабочих Сестрорецкого завода. Койки в три яруса напоминали скорее внутренности линейного корабля парусной эпохи, нежели нормальное жилище. В казарме душно и холодно одновременно. Из-за редкой смены белья и столь же редких походов в баню здесь смердело. Периодически амбре кубрика дополнялось запахом метил альдегида: после уборки им заливали полы здесь и в коридоре, а еще – отхожие места. Глаза от такой дезинфекции щипало несколько часов. О предельной допустимой концентрации отравы здесь никто не задумывался.

Федор прошел в туалетную комнату и разделся донага у рукомойника. Повернул рукоять массивного бронзового крана. Прямо там намылился черным дегтярным мылом, отдающим запахом кузни, смыл пену ледяной водой. Обтерся ношеной рубахой и сменил ее на свежую. Грязную постирал тем же мылом. Сушить придется на спинке кровати. Утром – спрятать, потому что стащат. Не от вороватости – безнадежной нищеты. Остарбайтеры низкой квалификации не зарабатывали и восьмидесяти марок в месяц. Даже если переведутся на 12-часовой рабочий день вместо выторгованного профсоюзом 10-часового, столько не получат.

Относительно чистую и еще влажную сорочку он напялит поверх свежей – так и высохнет. После спрячет в матраце. А что делать? «Все свое ношу с собой», как сказал кто-то из античных мудрецов. Имел в виду другое – с человеком всегда его знания и опыт. Они – главное богатство. Нищему нечего оставить на месте ночлега, имущество вмещается в суму или карманы.

Ледяное омовение смахнуло остатки хмеля. Федор растянулся на койке трезвый как стекло, привычно отключившись от храпа, кашля, кряхтения, сопения и приглушенных проклятий – обычных звуков для ночного помещения с двумя сотнями усталых мужских тел. Когда-то здесь была армейская казарма. С началом войны и перспективой привлечения новых рабочих из оккупированных стран (если верить имперской пропаганде – освобожденных) кайзер отдал пару квадратных километров с жилыми и складскими строениями фирме «Ганомаг»[4] для развития производства в интересах армии. Вторые и третьи этажи коек были приклепаны грубо и наспех. Пехота в свое время довольствовалась одним этажом. Количество отхожих мест и рукомойников осталось прежним, никто не стремился обеспечить фольксдойче удобствами наравне с кадровым рейхсвером.

Зато в этой дыре никто не станет искать князя Юсупова-Кошкина, если вдруг возникнет подозрение, что он выжил.

К обстановке он привык в какой-то мере. Но одновременно надоело ему здесь смертельно. Нищета, грязь, всеобщее уныние. Первый жуткий приступ тоски пришелся на Рождество. Если сравнивать с Россией, немцы просто зажимают праздник! Все бы отдал, чтоб перенестись из приморской прокопченной сыростив Тулу на морозный воздух. И, надев костюм Деда Мороза, войти в дом к заводским друзьям, баловать их детей подарками…

Потом хандра повторялась с завидной регулярностью. Например – сегодня. Когда протрезвел, в памяти всплыл совершенно другой ресторан, а не пошлая припортовая забегаловка. Тот был лучшим в Туле. Именно туда и привел Соколову, подготовившись при ее содействии к экзаменам за курс реального училища и сдав их с первой же попытки. Говорил: «Я хочу отблагодаритьвас, сударыня». На самом деле желал большего. В ресторане, спел для нее романс «Напрасные слова», начинающийся с гениального: «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала…». Закончив, увидал отражение ее чувств в прекрасных синих глазах и понял – у него все же есть шанс!

Этот шанс украли. Когда Федор избавил Юлию от похотливого княжеского сынка, мог бы объясниться, но гордость не позволила. И Юля наверняка желала, только стыд мешал.

Одно осталось после их общения – приличный письменный русский. Когда в Гамбурге окончательно прошли последствия контузии, приналег на немецкий. Слушал, повторял за заводскими. И его язык стал практически неотличим от говора городских пролетариев. Пожалуй, звучал даже лучше, чем у Отто с его неистребимым восточно-прусским акцентом.

Но вот в деле коммунистической революции в Германии не удалось продвинуться ни на шаг.

Задержка с получением подданства вынудила избегать стачек и других форм протеста. Иначе получил бы пинок под зад. Возвращение в Россию – далеко не худший вариант, и на первый взгляд – вполне достойный. Восстал из мертвых, получил все причитающееся князю Юсупову-Кошкину… И вновь оказался бы под прицелом кайзеровских агентов. А окружать себя кольцом охраны вроде казачьей пластунской сотни Федор не хотел. Пусть не каждую ночь, но приходили во снах станичники, доверившиеся ему и погибшие под Ригой. Не попрекали ни единым словом, только вопрошали: а не зря ли принесена их жертва, и что сделал спасшийся Осененный для победы над врагом? Чтоб Вильгельм крепко сел на задницу и более не имел сил подняться на ноги, сукин он сын.

Сбежать в Россию или вообще подальше от событий – в какую-нибудь Южную Африку, например, означает трусость перед павшими товарищам: я устал от борьбы и устраняюсь. Не вариант и привлечение частной армии для охраны. По обладателю Зеркального Щита грохнут от души – так, что окружающих размажет по стенам тонким слоем… Хватит убитых ради сохранения его персоны.

Это означает, что Германии нет альтернативы на ближайшие месяцы. Федор с Другом здесь как тайные агенты. Внедрение и легализация в тылу врага прошли успешно. Можно приступить к выполнению задания, о котором российский Генштаб не подозревает и Кошкину его не давал. Причем без связи с Россией вроде «Юстас-Алекс», как в синематографическом сериале «Семнадцать мгновений весны», о котором Друг рассказал подробно – один из любимых фильмов его детства. В Гамбурге «агент Клаус» находился без прикрытия и поддержки. Зато совесть перед пластунами чиста. Точнее – будет очищена, если удастся добиться своего.

Задуманная акция по насаждению коммунизма в отдельно взятой стране возможна, но не силами одного человека. Где найти боевую партию вроде ленинской РСДРП(б)? Поначалу показалось, что такая есть. На эту роль годились радикальные марксисты левого крыла партии социал-демократов Германии, СДПГ.

Отто Циммерман возглавил заводскую ячейку левых на заводе «Ганомаг», получив титул Obmann – доверенное лицо рабочих. Федор не говорил своему товарищу, что означает по-русскислово «обман». Тем более Отто был честен.

Через него и несколько промежуточных звеньев партийной иерархии можно было выйти на Розу Люксембург, Клару Цеткин и Карла Либкнехта. Эти люди, памятные по названиям улиц в российских городах в реальности Друга, занимали руководящие должности в СДПГ.

Допустим, добился бы аудиенции, ну, а дальше? Послезнание, что коммунистическое восстание 1919 года провалится, абсолютно бесполезно. Здесь история развивается по близкому, но все же отличающемуся сценарию. Рейх не отправлен в нокаут, как это случилось в Первой мировой войне. Тут глобальная война даже не началась, ограничившись континентальной. Население не столь измучено. Значит, нет достаточного народного недовольства, что привело бы к восстанию. Тем более Друг, изучавший историю мирового коммунистического движения давно и не слишком усердно, плохо помнил, что конкретно у Розы Люксембург пошло не по плану.

Другое дело, любая подобная проблема решается деньгами. Если нет – то еще более крупными деньгами. Как все успешные «оранжевые» революции в постсоветских странах. У германских коммунистов тупо недостает финансов. У Федора деньги есть, но они недоступны.

Допустим, как-то решил эту проблему. Привез два миллиона российских рублей, что составляет более десяти миллионов кайзермарок – вполне достаточно для агитации, закупки оружия отрядам «сознательных» рабочих, подкупа чиновников, чтоб до поры до времени закрывали глаза на очевидное…

Ну, хорошо, деньги в Рейхе. Наличными. Но Роза с Кларой находятся под неустанным наблюдением. «Под колпаком у Мюллера», как сказал Друг, еще раз цитируя тот самый сериал. Коммунисты без опаски расходуют исключительно «чистые» бабки – на ту же агитацию через газеты, расклейку листовок, наем агитаторов. Неизвестного происхождения либо пришедшие из недружественных государств не примут. Иначе моментально получат обвинение: «продались врагу». Может, в тюрьму не сядут. Но политическая карьера рухнет.

Требуется немецкий меценат, готовый от своего имени пожертвовать коммунистам капитал Юсупова-Кошкина. Не голодранец Отто Циммерман, а настоящий эксплуататор рабочего класса или трудового крестьянства, для которого десять миллионов кайзермарок – вполне подъемная сумма.

И еще одна задача. Однажды полиция Рейха примется перетряхивать окружение коммунистической верхушки, обеспокоенная наличием у них больших денег. Не попадется ли им на карандаш безвестный остарбайтер с гамбургского завода «Ганомаг», удивительным образом способствовавший получению этих миллионов оппозицией? К тому же – чрезвычайно похожий на покойника, пару раз доставившего крупные неприятности властям империи…

Не нащупав подходов к решению этих вопросов, Федор утомился и заснул. Следующий день обещал принести немало нового.

* * *
Весна! Юлия Сергеевна Соколова по привычке радовалась ей, замечая все приметы ее победоносного шествия: все более светлые вечера, порывы теплого ветра, тающий слежавшийся снег, на прогалинах – первые зеленые травинки-разведчицы… Через несколько месяцев она как классная дама принесет своим воспитанницам известие, которое уже совсем не новость: учебный год заканчивается, впереди – вакации.

Из института благородных девиц Юлия перевелась в губернскую гимназию, патронируемую Ее Императорским Величеством. То есть предназначенную исключительно для дворянских детей с каким-либо даром. Отпрыски из купеческих и разночинных семей туда не принимались, сколько бы полновесных червонцев не соглашались отпустить родители неблагородного происхождения на обучение любимого чада.

Воспитанникам гимназии внушалось: они назначены для государевой службы. Девушки – быть образцовыми супругами для военных и чиновников империи. Либо посвятить себя занятиям, пристойным для женского пола – педагогике и врачеванию. Пример Варвары Николавны Оболенской, первой российской дамы, возглавившей коммерческое общество, был заразителен. Барышень, правда, не обучали коммерции, как и юношей, но внушали: вам по плечу все! Если это «все» делается во славу и для процветания империи.

Пока шла война с германцами, выпуск практически в полном составе отправился бы служить. Молодые люди – в кавалерию, артиллерию, инфантерию или на флот, барышни – сестрами милосердия.

Как хорошо, что старшеклассники в мужских классах не наденут как один армейские мундиры! Разумеется, некоторые и так мечтают о ратной, а не статской стезе. Только это большая разница: служить в армии мирного, а не военного времени! Их матери не будут вскакивать в холодном поту, представляя, как ненаглядное чадо падает на землю с пулей в сердце, и его коченеющее тело присыпает песок или снег…

У Юлии Сергеевны не сложилось личного счастья. Потому не будет сына, за которого придется волноваться, провожая на войну. Постепенно, но она смирилась с тем, что тихая семейная гавань ей не предназначена. Подведя черту, просто запретила себе думать о таком. Воспоминания о Федоре и ненавистном княжеском сынке, жизнью заплатившем за собственную подлость, Юлия заперла в темной комнате души и выбросила ключ.

Хватит! Больше из-за нее не будут драться на дуэли. Все партии «второго сорта», предлагаемые местными губернскими ухажерами, ей отвергнуты. Вроде уже годы зрелые, а осталось прежнее желание: замуж только по любви. К черту пусть идут расчеты! Пересуды о несчастной жизни одиночки – тоже к черту. Бог ей дал единственный шанс, и она его профукала, а второго не случится – Федор-то погиб.

Только прочитав о его смерти, Юлия поняла, до чего он был ей дорог. Пусть ушедший от нее и принадлежащий другим женщинам. Но желала всей душой, чтоб он был счастлив, а Господь воздал ему за доброту, благородство и сердечность…

Но Господь его убил, а за что – спрашивать бесполезно. Шла война, сотнями тысяч гибли и виновные, и правые. Федор разделил их судьбу.

Месяца три Юлия провела в черной меланхолии. Осень, начало зимы. И только к весне душа оттаяла, устав быть ледышкой.

Любить можно и мертвого, коль нет достойных живых рядом.

Мертвый не отвергнет, не изменит, не обидит. Правда, и не приласкает.

Нет в жизни совершенства. В смерти – тоже.

Заслоном этим печальным мыслям должен был стать переход на новое место службы в гимназию, приятные хлопоты… Но увиденное и услышанное изрядно отличалось от ожидаемого. «Золотые» барышни губернии, шестнадцати и семнадцати лет от роду, довели предыдущую классную даму, учительницу русской словесности, до нервического расстройства. Не лучше они восприняли и новую мученицу. Шесть пар глаз юных дворянок впились в нее с чувством превосходства, жалости и зависти одновременно. Барышня из хорошей семьи, но начисто лишенная дара, считалась инвалидом, достойным сочувствия. Не вышедшая замуж к зрелости и, вдобавок, оскандаленная – неудачницей. А стройная фигура, великолепная кожа, ярко-синие глаза и бесподобные волосы пробуждали ревность: ни одна из воспитанниц не могла с ней сравниться.

– Русский язык для нас не актуален, мадемуазель Соколова, – объявила на первом же занятии Стелла Тер-Григорян, неофициальная атаманша старшеклассниц. – Мы говорим по-французски, учим английский, немецкий, латынь, древнегреческий. Русский нам излишен. Согласитесь, ма шер, Россия – культурная периферия Европы.

– Мерси за разъяснение, мадемуазель Тер-Григорян, – в тон и по-французски ответила ей Соколова, которую почему-то начала заполнять здоровая злость. В том числе от панибратского обращения «ма шер», «моя дорогая». Так пристало общаться с подружками, но не с классной дамой. – Стало быть, начинать урок по программе я не могу – зачем же идти против вашего желания? Предлагаю провести его весело. Я даю задания, а вы выполняете или расписываетесь в собственном бессилии. Годится?

Заинтригованные девушки согласились.

– Послушайте одно четверостишие, оно мне особо дорого, не буду рассказывать, почему. Но вы запишите и переведите на французский.

Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала.
В расплавленных свечах мерцают зеркала,
Напрасные слова – я выдохну устало.
Уже погас очаг, ты новый не зажгла[5].
Минут на десять класс оккупировала тишина, лишь изредка прерываемая бормотанием французских слов.

– Нет… Это решительно невозможно! – первой сдалась Стелла. – Хрустальный мрак? Ténèbres cristallines? По-французски совершенно не звучит. Нет логики! Хрусталь прозрачен, внутри бокала светло! В зеркале может мерцать отражение свечи, но не в свече – зеркало! Как ни переводи, по-французски получается absurde! Образы, выраженные французскими словами, совершенно не те. Придется лучше учить французский.

– Но по-русски вы прекрасно поняли чувство, интонацию? – вкрадчиво спросила Юлия Сергеевна.

– Конечно, мадемуазель.

– Вот! На каком бы языке вы не говорили и думали, вы – русские по образу мыслей. Даже вы, Стелла, хоть у вас угадываются армянские предки. Английский и французский языки более формальные, подчинены правилам и исключениям из них, которые тоже правила. Мы же понимаем сказанное сердцем! Англичанин на вопрос – будет ли он в пять часов пополудни – скажет «да» или, если чрезвычайно занят, то «нет». А русский ответит: «да нет, наверное». Иностранный переводчик повесится от отчаянья! – ученицы хихикнули, а Юлия Сергеевна продолжила: – Россия – в огромной степени женская страна. Пусть мужчины занимают министерские посты, и в присутственных местах – сплошь усы да бакенбарды, но только женщина поймет суть. И русский язык – наш, женский.

– Но ведь все писатели России – мужчины? – едва ли не хором воскликнули гимназистки.

– А кто их вдохновлял? Кто им нашептывал правильные слова, правильные образы? Прошу вас, девочки! Говорите хоть на японском. Но коль живете в России и хотите понимать свою страну, свой народ, наших мужчин – учите русский. А коль не хотите – воля ваша. Буду заполнять классный журнал выдумками, а мы… мы найдем чем заняться.

Из ряда вон выходящее предложение застало врасплох. Пока девочки шушукались, одна из барышень попросила:

– Прочитайте еще что-нибудь такое… необычное, мадемуазель Жюли.

– Охотно. В книжках такое вряд ли вы найдете:

Добро, не отвергая средства зла,
по ним и пожинает результаты;
в раю, где применяется смола,
архангелы копытны и рогаты[6].
– Слышал бы батюшка Онуфрий, наставляющий нас слову Божьему, – прыснула заказавшее стихотворение ученица.

– Пусть, барышни, это останется между нами, – заговорщически шепнула Юлия Сергеевна.

А Тер-Григорян милостиво разрешила:

– Мы будем учить русский. Если вы обещаете не ограничиться заучиванием торжественной оды ко дню ангела Ее Императорского Величества и прочей скукотищи.

Конечно, с одного раза Юлия Сергеевна не сломала лед в общении с ученицами, но он покрылся трещинками. Жаль, что стихов, прочитанных Федором, едва хватит до вакаций.

А потом в тихом течении губернской педагогической системы возник новый бурлящий водоворот. Императорское министерство просвещения озаботилось укреплением патриотического духа в учебных заведениях. Оказалось, в недостаточной мере, по мнению некоторых столоначальников, гимназисты-выпускники выносят из классов преданность вере, царю и Отечеству.

В гимназии Ее Императорского Величества, в других гимназиях губернии и даже в реальных училищах появились отставные офицеры. Не менее двух учебных часов в неделю в каждом старшем классе они вещали о славных подвигах великих предков – от Рюрика до нынешних времен. О великих деяниях его сиятельства Юсупова-Кошкина, отдавшего жизнь за Родину… При этих словах Соколова вздрагивала помимо воли. Прижимала к губам белоснежный шелковый платок. И изо всех сил старалась, чтобы слезы, наполнившие глаза, не прочертили предательские мокрые дорожки по щекам.

Она заперла воспоминания в чулане памяти? Но они рвутся наружу!

Приходится обуздывать их и исполнять высочайше предписанное.

Отставной штабс-ротмистр Коновальцев, приставленный к Тамбовской Ее Императорского Величества гимназии, непременно требовал, чтоб и педагоги патриотически просвещались, вникали и сами несли положительный заряд гимназистам. Дабы на корню задушить любые ростки вольнодумства и нигилизма, для которых юные невинные души – самая питательная почва.

Юлия теперь регулярно читала газеты. Быть уличенной, что не слышала о «судьбоносном» выступлении в Думе кого-то из князей, представляющих монархическое большинство, означало неизбежность доноса Коновальцева директору. Обуреваемый самыми лучшими чувствами и горящий беспредельным ура-патриотизмом, отставной драгун гневно крутил усы, метал громы и молнии, заявляя: а не пора ли перевести такого педагога из императорского в ординарное заведение? Туда, где денежное довольствие ниже раза в полтора…

Соколова прекрасно сознавала разницу между патриотизмом истинным, до самопожертвования, как у Юсупова-Кошкина и его пластунского отряда, и пустой трескотней. Но – молчала. Любое слово поперек приведет к тому, что попечительский совет гимназии немедленно отнесет ее к вольнодумцам, а то и к потенциальным карбонариям. Сегодня она сомневается в программе гимназии, завтра примкнет к бомбистам-эсерам, так считали деятели вроде Коновальцева, чья служба закончилось задолго до германского нашествия.

Души шести гимназисток, порученных попечению Соколовой, изнывали от патриотического изобилия, в том числе – от постоянного повторения саги о подвиге и самопожертвовании Осененного Юсупова-Кошкина. Каждая принадлежала к родовитой семье, и ни одной из них не выпало столько чести, сколько Юсуповым. Обидно!

12 марта, развернув перед уроком очередную газету, чтоб зачитать барышням наиболее патетические строки, Юлия увидела большую статью от собственного корреспондента «Петроградских ведомостей» в Рейхе. Автор возмущался, что часть подданных российского царя до сих пор насильно удерживается в Германии. Рейхсминистр иностранных дел, принявший корреспондента, заверил, что остались только добровольцы. Как пример он привел рабочих завода «Ганомаг» в Гамбурге. Там трудится восемь бывших россиян, все получили подданство кайзера Вильгельма. Немец показал журналисту номер «Фелькише Беобахер» с фотографическим снимком рабочих. «Ведомости» перепечатали его.

Газетные листы вдруг выпали из рук, плавно опустившись на крашеные доски. Классная комната с портретом императора качнулась и поплыла, словно в тумане… Она подхватила газету с пола и впилась в фото глазами – до боли, до слез. Один из остарбайтеров был снят в полоборота, лицо почти не видно. Но сердце дополнило увиденное: это – он!!!

Юлия заставила себя успокоиться. Очевидно же, что она находится в плену самообмана. Точно так, как в прошлый раз, когда едва не набросилась на бедно одетого работягу в Исаакиевском соборе. Нельзя видеть Федора в любом, кто отдаленно похож на него!

Логики и рассудка хватило надолго. Примерно на сутки.

Понимая, что делает вопиющую глупость, Соколова оформила отпуск на месяц, рискуя потерять чрезвычайно выгодное место. Жгла душу и разлука с девочками – она как-то прикипела к ним. Но зов сердца был сильнее.

Перед выездом Юлия Сергеевна забрала из банка сбережения, никому не сказала, куда и зачем едет.

Зареклась: если увиденный на фото – не он, больше никогда не допустит безумства. Коль германский фотограф запечатлел совершенно другого мужчину, что, скорее всего, так и есть, предстоит смириться. Федор мертв, и его не воскресит никакая безумная надежда.

О том, что скрываться под маской ординарного остарбайтера и хранить инкогнито Федору приходится по веской причине, барышне даже в голову не пришло.

Глава 2

Заводоуправление компании «Ганомаг» находилось в пригороде Гамбурга Линден-Лиммер. Там Федору бывать не приходилось.

Утром 15 марта мастер Бергман не позволил приступить к работе. Он осмотрел подчиненного заплывшими жиром глазками и веско произнес:

– Клаус! Тебя изволило вызвать начальство. Жди герра Эрихмана.

– Да, герр мастер, – кивнул Федор. – Но что будет с моей сменной выработкой?

– Ничего, – развел руки толстяк. – Прогул тебе не запишут. Но и выработки не будет. Вернешься – наверстаешь что успеешь. Думаешь, мне легко? Лучших рабочих призвали в армию, но норма выработки осталась прежней. Хоть сам становись к станку.

Никакого сочувствия у Федора проблемы мастера не вызвали, а вот само приглашение встревожило. Как любой, живущий во вражеском государстве под чужой личиной, он постоянно ощущал чувство особого холода. Его не прогнать даже в горячей бане. Пусть никто тебя не засылал сюда, не давал задания, но Федор сам себе тайный агент. Он не связан с какой-либо разведгруппой и не должен слать сообщения в Центр, потому не будет засвечен и провален некомпетентным связником… Только все равно он на холоде. Любая ошибка чревата катастрофой. Провал равносилен смерти, кайзеровские власти не простят ему краха под Ригой. Перед казнью вывернут наизнанку, чтобы вытрясти каждую крупицу знаний о Зеркальном Щите.

За полгода в Рейхе Федор не отставил магию, но развивал ее в направлении контроля и сдерживания сугубо внутри себя. Играл в цеховой команде в английский футбол вратарем. Приходилось следить, чтобы Щит не отразил мяч, летевший в него с силой пушечного ядра и сбивавший с ног. Лишь раз не удалось, мяч унесся обратно к игроку. Но Федор успел выставить кулак – будто бы отбил.

Воспоминания о спорте прервал инженер Эрихман, возглавлявший цех металлообработки. В первую очередь Федор обратил внимание на белый воротничок начальника, бывший признаком особого случая. Поверх длинного сюртука инженер набросил серый плащ-разлетайку английского покроя. Английским был и котелок. Худой, длинный и узколицый, инженер мог сойти за жителя Альбиона, если отрастить типические британские усы. Только Эрихман тщательно брился, оставляя лишь короткие бакенбарды.

– Клаус Вольф! Следуйте за мной. Заводское начальство желает вас видеть.

– Да, герр инженер, – поклонился Федор.

Покинув цех, они отправились к закрытому черному экипажу. По сравнению с довоенным Парижем Гамбург здорово проигрывал в моторизации. Прежняя война и начавшаяся новая привела к изъятию авто у частных владельцев на нужды армии. Дальновидные заводчики теперь предпочитали гужевой транспорт: не отберут. А если даже так, то не столь велик убыток.

Федор занял место на переднем сиденье, лицом к спутнику. Тот больше не проронил ни слова. Лишь на прямой вопрос – что их ждет в Линден-Лиммере, инженер ответил: не имею понятия.

– Даю стопроцентную гарантию, что нас не разоблачили, – успокоил Федора Друг. – Иначе тряслись бы не в фабричном экипаже, а в наручниках в полицейском автомоторе.

Поездка получилась долгой. Наконец они вышли у ступеней центральной конторы фирмы – здания новомодной архитектуры без каких-либо украшений. Просто огромный серый кирпич, достигающий высоты пятиэтажного дома.

Швейцар открыл дверь, выпустив пару важных господ, и лишь затем позволил пройти Федору и Эрихману. Внутри сновали клерки в одинаковых черных сюртуках с напомаженными головами и прилизанными прическами. Очевидно, руководство «Ганомага» придавало единообразию большее значение, чем армейское командование. Токарь в просторных штанах и потертом суконном пальто, мявший в руках кепку, был здесь чуждым как кусок свинины на иудейской кухне. Несоответствие ощущалось каждой клеточкой тела.

Ни один из встреченных его не замечал, реагируя только на Эрихмана. Поднявшись на второй этаж, они прошли в просторный кабинет. Дверь украшала табличка, повествующая, что здесь заседает ляйтер (начальник) отдела новых разработок герр Шварц. Внутри оказалось довольно много народу. Все охотно пожали руку инженеру, Федору никто даже не кивнул.

– Ждем вице-директора! – пояснил Шварц. – Обещал быть через минуту. Он пунктуален.

Федор огляделся. Традиционная тяжелая дубовая мебель, письменный стол, по размеру подходящий для разделки мамонтов, деревянные панели на стенах. Единственным, что напоминало о нахождении в святая святых машиностроительной компании, была коллекция металлоизделий: шестерен, шарикоподшипников, муфт, шатунов и прочих образчиков продукции «Ганомага», выставленных за стеклом огромного шкафа.

Дверь снова отворилась. Вошедший, при появлении которого Шварц привстал с кресла, а остальные присутствующие вытянулись, был внешне полной противоположностью Эрихмана – невысокий подвижный крепыш, чернявый и темноглазый. Такого скорее можно принять за итальянца, нежели германца. Лацкан пиджака английского кроя украшал значок мага-кинетика.

Вице-директора не представили – вероятно, все его знали. А рекомендовать его токарю-станочнику – так рылом не вышел, догадался Федор.

Маг кинул на стол ляйтера картонную папку с завязками и достал из нее листок. Затем остановил свой взгляд на Федоре.

– Клаус Вольф? Рад сообщить, что его императорское величество удовлетворили вашу просьбу о приеме в германское подданство.

Федор почувствовал, как наэлектризовалась атмосфера. Неужели этих важных господ собрали сюда исключительно ради токаря-остарбайтера? Недовольство сочилось из них как смола из сосновой доски.

Федор шагнул к вице-директору, повинуясь его жесту. Получив бумаги с вензелями имперской канцелярии, не смог сдержать удивления: высочайшее соизволение датировано началом февраля! То есть полтора месяца ему начислялась мизерная зарплата иностранного рабочего вместо двухсот марок…

Заметив изумление свежеиспеченного соотечественника, вице-директор снизошел до объяснений.

– Подданство вам даровано еще в феврале. По времени оно совпало с началом французской интервенции и предписания о мобилизации рабочих «Ганомага» в рейхсвер. Дирекция подошла к решению проблемы вдумчиво: на фронт отправились в первую очередь смутьяны, доставлявшие нам хлопоты излишним рвением в профсоюзных акциях либо чересчур близкие к марксистам из СДПГ. Согласно рекомендации матера Бергмана, вы, Клаус, ничем не запятнали себя в течение полугода. На таких рабочих стоит «Ганомаг». Высококвалифицированных, преданных фирме и фатерлянду.

Идейная часть закончилась. Большой начальник обратился к инженерам и клеркам.

– Но теперь нам предстоит новое, сложное испытание. Правительство кайзера убеждено, что к концу года нас ждут перебои с нефтепродуктами. Австро-Венгерская империя, наш основной партнер и союзник, находится под сильнейшим давлением англичан, поддержавших французскую агрессию. Потому поставки мадьярской нефти под вопросом. Военное министерство считает, что до 1920 года самыми перспективными для буксировки артиллерийских орудий, а также перевозки солдат и грузов будут паровые грузовики – дампфвагены. Герр Эрихман! С подписанием контракта на их поставку рейхсверу ваш цех будет переоборудован на выпуск поршневых паровых машин двойного расширения. Достаточно ли станочного оборудования?

– Конечно, герр Мульдорфф.

– А квалифицированной рабочей силы?

Эрихман замялся.

– Одиннадцать токарей и фрезеровщиков убыли на фронт.

На лице чернявого крепыша мелькнуло выражение превосходства.

– Я озаботился этим раньше. Мастер Бергман уверяет, что остарбайтеры в рекордно короткие сроки освоили самые передовые станки фирмы «Крупп», имея опыт работы лишь с устаревшими русскими. Вольф! Сможете ли вы обучить новых рабочих?

– Соглашайся! – посоветовал Друг. – Строгать пулеметы для германской военщины скверно, пришлось бы саботировать. Но автомобили-паровозы давно устарели и погоды не сделают. А ты повысишь статус.

– Конечно, герр Мульдорфф, – заверил Федор. – Но как это скажется на моем жаловании?

Тот усмехнулся и на миг стал похож на Георга Егесторфа. Тот ухмылялся с портрета над головой лейтера.

– Правильно мыслите, Клаус. Мы все – патриоты Рейха. Но благополучие государства складывается из достатка каждого подданного. Для начала Бергман пересчитает вам оплату за февраль, с даты подписания императорского указа. Новые условия обговорите с ним лично. Я полагаю, оплата должна зависеть от результата – когда новички смогут вытачивать поршни и цилиндры для паровых машин без брака.

– Кадры решают все. А незаменимых людей нет, – прокомментировал Друг, когда они покинули заводоуправление.

Экипаж двигался в обратном направлении. Эрихман бесстрастно глядел в окно.

– Мульдорфф ничего похожего не говорил, – хмыкнул Федор.

– Знаю, Федя. Это слова одного мудреца из моей реальности. Кое в чем он перемудрил и отправил на Колыму слишком много кадров. Ему поклонялись, потом развенчали и проклинали, а затем частично реабилитировали… Но это не важно. Станешь незаменимым. Малый паровой двигатель для авто, думаю, куда более деликатная вещь с мелкими деталями. Не то, что паровая машина для локомотива, там один котел с водой весит несколько тонн. По сравнению с реликтовыми тракторами «Ганомаг» дампфвагену нужна более высокая скорость и запас хода хотя бы километров сорок-пятьдесят. Простор для творческого рукоблудия! Ты же в свое время тяготился положением барина? Мол – рабочим у станка привычнее.

– Так то в России, – вздохнул Федор. – Здесь… все чужое. Вроде бы порядка больше. Организованнее. Но не то, не то. Люди здесь другие. Вроде неплохие, как тот же Бергман. Приметил, дал рекомендацию на повышение. Наверное, именно с его подачи придержали бумаги на подданство, и не бросили меня под французские пули. Да вот только они в себе замкнуты. Дажекогда выпьют, не раскрываются до конца. Где русский на себе рубаху порвет, эти лишь расстегнут верхнюю пуговицу жилетки.

– По-умному называются: интроверты. А ты – экстраверт, Федя. Как и я, и большинство наших земляков. Осененные, правда, более скрытные. В большинстве, конечно, но не ты.

– Мне тоже приходится молчать. Не объяснять же каждому встречному: внутри меня живет разум из XXI века! Мигом в дурку спровадят.

Во время этого диалога Федор не произнес ни слова, ни один мускул не дрогнул на его лице. Пребывая на холоде, он привык контролировать эмоции. Внешне был бесстрастен подобно молчуну Эрихману. Интроверт, как выразился бы Друг.

Ровно так же сдержанно держался инженер. На обратном пути к цеху он не обронил ни слова, хотя поводов для обсуждения в заводоуправлении подкинули предостаточно. Лишь достал из портсигара дорогую сигару марки «Мария Манчини» и заполнил внутреннее пространство экипажа благородным, но слишком густым дымом. Естественно – не спросив спутника по поездке о согласии. Курение где угодно и в присутствии кого угодно считалось здесь в порядке вещей.

Федор курил редко. Здесь он мог позволить себе только самые дешевые папиросы, но от них немилосердно першило в горле. Потому предпочитал воздерживаться до лучших времен.

Он смотрел в окно. Серые кварталы Гамбурга, как ни удивительно, казались менее отталкивающими, чем несколько дней назад. Во-первых, все же весна. Даже в мрачном Рейхе она – толчок к обновлению, расцвету. Во-вторых, обретение статуса подданного и грядущее повышение жалования здорово облегчат жизнь. Более не придется спешить в казарму, опасаясь штрафа. Можно позволить себе сардельку с темным пивом раз в неделю. А главное – переехать в съемную комнату, благо такие предлагаются во множестве. Их бывшие арендаторы отправились во Францию, нацепив шинели серо-зеленого цвета.

Глядя на прохожих: спешащих по делам клерков, уличных торговцев и разносчиков, мальчишек с газетами, старьевщиков, Федор прикинул, что ему по карману отстегивать пятьдесят-шестьдесят марок за жилье. Например, вселиться в комнату Циммермана. Все равно его жена с детьми уезжают в Восточную Пруссию, пока глава семьи не вернется с войны.

Если вернется. Правда, о таком не говорят вслух.

– Мульдорфф – еврей! – вдруг воскликнул Друг, абсолютно не в тему мыслям Федора, бывшим для него как раскрытая книга.

– И что? Ты же не юдофоб.

– Причем тут… Нам нужен человек с деньгами. От его имени будет сделано пожертвование левому крылу СДПГ. Да и нам будет повод сказать «шолом» Розе Люксембург.

– Мульдорфф – последний, к кому стоит обратиться. Слышал? Он не скрывал, что фирма при мобилизации избавилась первым делом от революционных бузотеров.

Друга это не смутило.

– Евреи – они разные. Помнишь урода, пытавшегося взорвать дворец Юсупова? У Мульдорффа с ним не больше общего, чем с папуасом. Но все же еврейская солидарность существует. И я очень надеюсь, что кто-то из банкиров или фабрикантов из еврейского сословия подкидывает денежки для СДПГ. Но сами мы к такому Мульдорффу левых взглядов не подойдем.

– Ты что-то надумал?

– Да! Нужен пламенный марксист-революционер еврейского происхождения. Эх… Жаль не смогу убедить его, что, если не изменить историю, в Рейхе случится «окончательное решение еврейского вопроса». Не рассказывал тебе? Это полное, поголовное истребление чистокровных евреев и выборочно – полукровок. Миллионы людей.

– Друг! В подобное даже я не поверю. Слишком дико звучит.

– На практике – еще более дико. Главный автор идеи «окончательного решения», если он рожден в этой реальности, сейчас малюет романтические живописные полотна… Клянусь, если увижу его, пусть случайно, уговорю тебя отвернуть ему башку.

– Он же ничего еще не сделал!

– Да, несправедливо. Но жизнь вся такая – несправедливая. И если бы ты знал, что натворил… или может здесь натворить Адольф Гитлер, ты бы меня понял.

В такие моменты Федору становилось чрезвычайно неуютно. Друг – умный, порядочный, великодушный человек. Таким он представлялся большую часть времени. Но изредка вдруг взрывался, и из него фонтанировала безудержная злость. Если он вспоминал Холокост, Дрезден, Хиросиму, Хатынь, Беслан, Норд-Ост (о некоторых успел рассказать, а часть этих названий для Федора была пустым звуком), Друга колотило. Как он признавался – от бессилия что-то изменить, на что-то повлиять.

И вот переселение в альтернативный мир вдруг такую возможность предоставило хотя бы в какой-то степени. По словам Друга, в Первую мировую войну в его реальности погибло свыше десяти миллионов человек. Здесь войны начала века унесли сотни тысяч. «Всего-то сотни тысяч»… Это тоже много, очень много людей!

И началась новая франко-германская война. В нее не втянуты Россия, Австро-Венгрия и Великобритания, они вмешиваются, но не воюют напрямую. Пока. Друг уверен: достаточно небольшого толчка, и Первая мировая разгорится и тут. Тогда сбудутся слова, сказанные Циммерману в табачной мгле припортового кабачка: увидел врага – стреляй. И пусть нет никакой ненависти к французу, попавшемуся на мушку. Точно также в подобной ситуации сам Федор без малейшей паузы нажал бы на спуск, увидев в прицеле Отто. Причем лишь потому, что сам – русский, сражающийся за Россию, а противник – немец.

* * *
Вызванного в Петроград полковника Игнатьева ждал жестокий разнос. Ожидал Алексей Алексеевич совершенно противоположного. В целом его работа во Франции оценивалась как успешная. Русская разведка сыграла немалую роль в подковерных играх, подтолкнувших Французскую Республику к войне с Рейхом. Причем в довольно невыгодных внешнеполитических условиях, когда Британия и Россия не обещали прямой военной помощи.

С марта эпицентр шпионской борьбы сместился в Австро-Венгрию. Русским резидентам было предписано всячески поддержать восстание мадьяр. И полковник ждал перевода на восточный невидимый фронт, дающий перспективу роста до генерала – из-за грандиозности решаемых там задач.

Пока между Будапештом и Веной завязались нешуточные бои, остановился поток венгерской нефти в Рейх, как и румынской по Дунаю. Если удастся массовая забастовка железнодорожников Чехии, то немцы полностью лишатся нефти и нефтепродуктов из Восточной Европы. Значит, аэропланы останутся на земле, бронеавтомобили и артиллерийские тягачи – в гаражах. Правда, используются паровые вагены, но запас их хода удручающе мал. К примеру, лучшие английские грузовики, называемые стим-трак и сжигающие уголь, проезжают не более тридцати миль на одной заправке топлива и воды. Гамбургский паровой трактор «Ганомаг» – даже менее десяти километров. В эпоху, когда магия постепенно отходит на второй план, а на поле битвы преобладает война пушек и моторов, из германской пасти будет вырван самый длинный и острый клык. К тому же Австро-Венгрия развалится, ее бывшие мадьярские и славянские провинции не будут более представлять опасности для России…

Но все это произойдет без участия Игнатьева.

В свежепостроенном угловатом здании штаб-квартиры российской военной разведки, отныне именовавшейся Главным разведывательным департаментом Генштаба РИА и расположенном на шестом километре Петергофского шоссе, первую стружку с полковника снял новый глава департамента генерал-полковник Татищев. Сверкая золочеными пушками на эполетах, этот артиллерийский полководец явно был результатом массовых перемещений по окончании германской и австрийской компаний, когда армия сокращается, генералов девать некуда, а обижать – нельзя. Такие руководят, не вникая. Татищев выдал залп обвинений в духе «черт знает что!», «высочайшее недовольство результатами!», «потрудитесь немедленно исправить, иначе…», свидетельствовавших о том, что пушкарь не особо в курсе, в чем состоит провинность Игнатьева.

Его заместитель Проничев, теперь прямой начальник «проштрафившегося», внес ясность. Подхватив Игнатьева, разогретого первой выволочкой, увлек полковника к себе в кабинет.

Как и у шефа департамента, его украшали два непременных портрета: императора и всероссийского героя – покойного князя Юсупова-Кошкина. Первый символизировал верность обитателя кабинета престолу, второй – единство с российским народом, герой из которого, простецкий на вид, добился высот, но не почил на лаврах, а сложил голову в борьбе за Отечество.

Выходец из жандармского корпуса, а такие крайне редко делают карьеру в императорской армии, Проничев выглядел, как полагается полевому агенту, желающему не привлекать внимания. Он был неприметный, серолицый, с прожилками под глазами, вряд ли от винных возлияний, скорее – от болезни или нервического недосыпания. Статные красавцы вроде Игнатьева, склонные добывать сведения в постелях жен и любовниц вражеских (или даже союзных) военачальников, обычно вызывают у подобных личностей чувство ревности. Проничев ничего такого не выказал.

Сев за стол, он открыл сейф, извлек толстую кожаную папку, из нее – исписанный листок.

– Ваш рапорт, Алексей Алексеевич, о счетах Юсупова-Кошкина во Франции. Ничего не желаете добавить? Да вы садитесь.

Пододвинув кресло, Игнатьев устроился в нем. С разрешения начальника раскурил «гавану».

– Смею заметить, ваше превосходительство, французские банкиры поступают подло. Их правительство задолжало российской императорской казне более двадцати миллионов франков. В том числе, и это звучит как анекдот дурного тона, за ручные пулеметы Кошкина. Половина роялти за выпуск его же пулеметов во Франции оседает на счету покойного, и эти же франки банк ссуживает правительству под проценты.

– Именно, полковник. Полгода прошло. Старший князь Юсупов назначен единственным наследником и душеприказчиком приемного сына. Вам отправили его доверенность с приказом: снять все франки со счета Кошкина и передать российской казне!

– Да, я получил доверенность, – Игнатьев пыхнул сигарой. – Но ничего не смог добиться. При оформлении счета Кошкин оставил запись, что распоряжаться финансами может он лично или третье лицо, сообщившее кодовый набор цифр. Банк уперся: по закону он вынужден ждать не менее десяти лет. Вдруг придет кто-то, владеющий шифром.

– Я вас понимаю, полковник. Но знайте, что казна пуста. Ассигнований не хватает. Снабжение мятежников в Венгрии обходится нашей империи чрезвычайно дорого. А еще восстановление белорусских и прибалтийских губерний, где похозяйничали германцы… Это десятки миллионов рублей! В то время как наш законный капитал застрял у французов и нам не доступен.

– Что прикажите делать?

– Добыть деньги Кошкина и вернуть в Россию. Любой ценой. Справитесь – получите повышение. В случае неудачи я даже боюсь представить последствия.

Оставив Проничева, Игнатьев спустился в холл. Надел в гардеробе шинель и фуражку, поправил шашку, глянув в высокое зеркало. За годы службы в Париже малость поотвык от ношения формы, хотя она ему нравилась – придавала мужественность и законченность облику.

У входа ожидал извозчик, нанятый в Питере.

Возвращаясь в столицу, полковник напряженно думал: с какой стороны приступить к решению задачи, казавшейся неприступной. Может, набрать банду и совершить налет на банк CDC, где хранится вклад усопшего?

Он усмехнулся в усы. В сторону глупые фантазии. Нужно думать о деле. Тем более, есть один человек, которому Федор доверял. Пусть – не безгранично, но больше, чем кому-либо другому в Париже. Подруга и, скорее всего, любовница князя.

Перед тем, как нанести ей визит, Игнатьев собрал кое-какие сведения и разочаровался. Варвара Николаевна Оболенская объявила об окончании траура по князю Юсупову-Кошкину, затем – о помолвке со сделавшим головокружительный взлет по служебной лестнице инженером-полковником Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем.

Если бы эта цепкая сударыня имела хоть какие-то шансы добраться до счета Федора в CDC, она бы землю рыла в Париже.

Не вариант.

Удрученный, Игнатьев купил билет до Гельсингфорса, чтобы оттуда отправиться во Францию на судне под шведским флагом. В смутное время, когда немцы очень нервно реагировали на проход британских и российских судов по Балтике и в Северном море, это был единственный безопасный путь к месту службы.

Глава 3

Неужели теплая вода каждый день – привилегия для избранных?

Теперь Федор угодил в их число. Он вселился в комнату, прежде занимаемую семьей Отто Циммермана. В Туле переезд из съемного жилья в княжеские хоромы не принес Федору столько радости, как возможность покинуть в Гамбурге опостылевшую казарму.

Фрау Марта его обрадовала: ванной может пользоваться, когда захочет. Но за уголь для водогрейного котла нужно доплачивать сверху тех шестидесяти марок, что он вносит в месяц. На фоне нового жалованья это мелочь…

В первый же вечер Федор израсходовал целых два ведра угля. Наполнил чугунную ванну и блаженно в ней улегся, предоставив воде смывать копоть и усталость. Отмокнув, поднялся и намылил камышовое мочало дегтярным мылом. Напомнил себе присмотреть какое-то получше, чтоб с приятным запахом. Это оставить как хозяйственное.

Для бодрости окатил себя прохладной водой. В мыльной прополоскал исподнее. Больше не придется сушить его прямо на теле. Можно развесить в комнате на высоких спинках железной кровати, на которой раньше спали Циммерманы.

Сложно представить, как умещалась на ней целая семья. Отто с супругой коротали ночи на ложе шириной около метра. Хозяева добавили второй ярус, дети спали там валетом. Еще в комнату втиснулись платяной шкаф, стол и единственный стул. Свободного места – не развернуться и не разминуться.

Единственным украшением спальни служили холщовые занавески на окне. Федор их сразу задернул. За окном – глухая кирпичная стена метрах в шести за стеклом.

Как дань передовой германской цивилизации с потолка свисала электролампочка без абажура. Пятнадцать свечей! Собственно – все.

Вернувшись в комнату после ванной, Федор почувствовал себя лучше, чем когда-либо за все время пребывания в Германии. Конечно, главное – сделать дело, ради которого приходится здесь болтаться. Бытовые удобства не столь важны, но до чего же хочется жить по-человечески, даже во вражеской стране!

Раздался стук в дверь.

– Войдите!

– Герр Клаус, согласитесь ли вы столоваться с нами? – фрау Марта нерешительно вытерла руки о серый передник, надетый поверх коричневого платья. Руки, покрасневшие и грубые, соответствовали облику рано постаревшей женщины из припортового квартала. – Фрау Циммерман предпочитала сама готовить и покупать продукты. Считала, что так ей дешевле.

Федор лишь на миг задумался.

– Боюсь, не найду времени заниматься готовкой. Буду рад разделить с вами ужин. Ну, а вы расскажете, сколько мне придется платить, – порывшись в карманах, Федор достал два купленных на улице леденца. – Это вашим ребятишкам.

– Данке, герр Клаус! – улыбнулась Марта. – Они скучают по сорванцам Циммерманов.

Поданная каша с овощами и чай, конечно же, мало соответствовали представлению о немецкой кухне, почерпнутому из книг. Вместо чая с сухарем зажиточные германцы предпочитали сопровождать поглощение напитков массой разнообразных десертов. Одних только пудингов существовали десятки видов. В Петрограде Федору как-то довелось отведать баварский плеттен-пудинг – многослойное изделие из орехов, ягод, бисквитного теста и заварного крема. Детвору баловали забавным пылающим плум-пудингом. Но, конечно же, не детей с рабочих окраин большого промышленного города.

– Доброго вечера! – за стол присел запоздавший Гюнтер Штаубе, супруг фрау Марты. – Как вам стряпня моей женушки?

– Вполне… – начал было Федор, но Гюнтер, весь день таскавший ящики, мешки и бочонки на пристани, бы намерен говорить, а не слушать постояльца.

– Знаю-знаю. В России с жратвой лучше? Мы, как война началась – еще первая с французами, каждый месяц чувствуем, что не можем позволить себе того, что считалось обычным ранее. А сейчас стало еще хуже. По весне уголь обычно дешевел. Теперь – наоборот, каждый мешок дороже на две марки! Дорожает все. Старшему в школу осенью. Все лето копить – не скопить, чтоб собрать. Хорошо, что за старшим одежду с обувью донашивает. Только если это будет продолжаться, не доучится Михаэль. Пойдет разносчиком газет, чистильщиком обуви, подмастерьем. Хоть немного марок принесет.

– Может, станет лучше с окончанием войны?

– Сомневаюсь, – замотал головой Гюнтер – Пока нами правят проклятые князья-маги, а деньгу гребут заводчики и евреи-банкиры, нам, рабочим, будет только хуже.

– Ты один такой в доках? – спросил Федор.

– Так или почти точно так думают все наши, – заверил Гюнтер. – Но боятся своих крох лишиться. К тому же обещают новые законы военного времени. Стачки запретить, митинги – само собой, и закрыть рабочие газеты. Шайзе! Скоро и дышать нам запретят.

«Наверняка Отто Циммерман отлично находил общий язык с Гюнтером, – подумал Федор. – Оба – левые по взглядам, но совсем не революционеры. В их глазах восстать означает развалить ордунг (порядок). С другой стороны, если поднимется вся Германия, докеры и заводчане их поддержат. Хочется, чтоб было так».

– А ты, Клаус? Каково тебе на «Ганомаге»? – вдруг проявил любопытство хозяин.

– Сейчас сложно, – не стал кривить душой Федор. – Таких как Отто отправили во Францию. Его камрады-социалисты маршируют во фрайкоре вместо того, чтобы стоять у станков. Три дня назад ко мне приставили дюжину бывших сельских кузнецов из восточных земель, поручив научить их точить поршни для паровых машин… Если не сделаю из них приличных токарей, потеряю в жалованье. Несправедливость везде, Гюнтер! «Ганомаг» не исключение. Если уж менять – то все.

– Как? – заинтересовался докер.

– Не могу сказать пока. Как узнаю, буду действовать. Может, более умные люди подскажут. Что в газетах, кстати, пишут?

Гюнтер достал из ящика стола несколько свежих номеров «Форвертс», газеты социал-демократов. Более ранние фрау Марта пустила на растопку печи и котла.

– На, читай! Только там сплошное словоблудие: обсудим, вынесем в Рейхстаг проект резолюции. Или заявим протест по поводу увеличения военных ассигнований… А чтобы предложить французам вывести рейхсвер из Бельгии и Франции, затем подписать прочный мир вместо перемирия – кишка тонка. А знаешь, почему? Среди социалистов множество евреев. Каждый – сионист. Вот пусть и валят в Палестину. Германия – для германцев, камрад!

– Это уже не социализм, а национал-социализм. Готовая фан-группа для художника Адольфа, – заметил Друг. – Бери газеты, почитаем.

В спальне Федор взобрался на верхний, «детский» ярус кровати, ближе к тусклой электролампочке. Масляная или керосиновая лампа, особенно если поднести ее ближе к газете, дала бы больше света. Но лампы не имелось. Через несколько минут Федор убедился в правоте нациста-докера. Основное содержание статей «Форвертс», касающихся политической борьбы в Рейхе, представляло собой переливание из пустого в порожнее.

Куда интереснее были международные сообщения.

Во-первых, удалось толком разобраться в ходе франко-германской кампании. Вспоминая события прошлой войны, Федор обратил внимание: если в России воевали почти на всей линии соприкосновения с рейхсвером и австрийцами, здесь бои сконцентрировались на севере Франции и в Бельгии. Южнее – тишина. Можно дать руку на отсечение, что ни у одной из сторон там не хватит сил, чтобы держать сплошную линию обороны. Во-вторых, французы полностью использовали фактор неожиданности, напав зимой и без крупного сосредоточения войск. Теперь каждый километр им давался кровью, и блицкриг перешел в войну на истощение. Французский флот практически парализовал снабжение Германии по морю. Морских баталий не случилось: за спиной французов маячит Грандфлит, способный пустить кайзеровский Флот открытого моря на дно в одном генеральном сражении. Союзники Франции, Британская и Российская Империя, гораздо сильнее Австро-Венгрии, к тому же раздираемой изнутри.

– Федя! Время играет нам на руку. Через несколько месяцев германской экономике придет капут, – оживился Друг. – Ну, почти. Положение трудяг, вроде Отто или Гюнтера, станет невыносимым. Какое-то время их удержат полицейскими методами, но не бесконечно.

– Нам ничего не надо делать? Немцы сами постараются?

– При нормальном развитии событий у Германии есть шанс скинуть кайзера и княжескую шушеру. Рыночная экономика в мирное время, да при дисциплинированном трудолюбивом народе, сама восстановит положение в Рейхе.

– Это хорошо или плохо для России?

– Трудно предсказать. Мощная промышленная Германия может быть более опасной, чем со своими боевыми магами. Нужно подложить стране свинью под названием «диктатура пролетариата». Но на самом деле – диктатуры негодяев, называющих себя пролетарскими вождями. Страна, больная коммунизмом словно сифилисом, не погибнет, но будет развиваться хуже, отставать, пока ее не победят более успешные государства.

– Неужели коммунизм фатален? Это же гуманистическое учение! Забота о правах трудящихся, запрет угнетения и эксплуатации… Разве в твоем мире нет примеров, чтобы коммунизм привел к процветанию?

– Есть один. Под чутким руководством Коммунистической партии Китая, единственной в стране. Оппозицию они истребили поголовно и под корень. Там построен образцовый государственный империализм с множеством частных компаний. В том числе – с привлечением иностранного капитала. Естественно, во главе китайских фирм стоят только самые преданные, пламенные коммунисты. Они же – главные эксплуататоры рабочего класса.

– Перестань… Голова лопнет. Давай читать дальше.

За военными пошли новости международного рабочего движения. Друг отметил, что здесь живы и достаточно активны многие деятели, памятные ему по курсу научного коммунизма и истории КПСС. Что делали и о чем писали эти люди, Друг, естественно, не учил. Их фамилии звучали преимущественно как примеры ревизионистов, соглашателей и прочих предателей интересов рабочего класса, которых разоблачил товарищ Ленин.

– Может, нам и нужен этот Ленин? – предположил Федор.

– На каком-то этапе может пригодиться. Только Ленин не еврей – в смысле он чужой для сионистов. Ищем дальше… Вот! Подходящий типус.

С газетной полосы на Федора пялился чернявый человечек с длинным, слегка свернутым набок носом, несомненно, что семитским. На носу сидели маленькие круглые очки, хотя места хватило бы и на крупные. Даже – на бинокль.

– Антид Ото, – прочитал Федор. – Кто это?

– Псевдоним значения не имеет, большевики-ленинцы меняют их чаще, чем носки. Если это он…

– Не томи. Он, он… Заладил! Кто?

– В моем детстве любили говорить, что «пиз#ит как Троцкий». В смысле – много, складно, нагло врет. Ленин его называл «иудушка» и «политическая проститутка».

– Ты уверен? Проститутка-мужик подойдет для содомского греха, но не для политики.

– Он в политическом отношении проститутка. Плохо помню, но писали: Ленин Троцкому завидовал. Летом 1917 года картавый Вовка организовал рабочее выступление в Петрограде. Но бездарно так, и полиция разогнала рабочих без труда. Многих плюс к тому арестовала. «Пролетарский вождь» сдриснул и устроил себе отпуск на природе в шалаше. Новое восстание готовил Троцкий, и оно окончилось победой! Ленин не мешал, но, явившись на готовенькое, потратил много лет, чтобы оттереть Троцкого в сторонку. Может быть, чего-то упрощаю и чего-то путаю, но важно другое. Все они – мерзавцы, и России принесли много зла. Пусть теперь несут его в Германию. Мне ее совсем не жалко. А тебе?

– Жаль отдельно взятых немцев – Отто, Марту, Гюнтера, даже мастера Бергмана. А вот кайзеровский Рейх – нисколько.

– Вот на том и порешим. Остается разузнать, где сейчас Троцкий и как к нему попасть. Вот обучишь прусских кузнецов токарному делу и возьмешь заслуженный отпуск пока их не запретили из-за военного времени.

* * *
4-й полк зуавов полковника Анри Нисселя без боя захватил мост через Рейн в районе Баден-Бадена и двинулся к Штутгарту. Сопротивления практически не встретили. Заслон из фрайкора передовой батальон расстрелял из русских бомбометов. Затем забросал позиции германцев ручными гранатами с клеймом Sestroretsk. Уцелевшие ополченцы разбежались.

На ночь стали лагерем. Полковник велел созвать совещание, пригласив заместителей и командиров батальонов, а также российских казаков-вольноопределяющихся.

Самым приметным среди союзников был интеллигентный темноволосый мужчина. Из соотечественников он выделялся аккуратно подстриженными усиками и чисто выбритой остальной частью лица, тогда как остальные казаки щеголяли бородами. Зуавы звали его «месье Андрэ», не зная ни фамилии, ни казачьего звания союзника. Французского военного чина вольноопределяющиеся не получили. На шинель зуава Андрэ собственноручно нашил патронные кармашки-газыри, сделав ее похожей на казачий бешмет. Французскую шапку носил, сдвинув на затылок столь далеко, что казалось – вот-вот потеряет.

Расселись полукругом. Батальонные доложились. Затем Ниссель спросил Андрэ: похожи ли действия полка в германском тылу на то, что творили в тылу у австрийцев русские казаки.

– Ничуть, месье полковник, – покачал головой русский. – Условия совершенно иные. Там были леса и предгорья Карпат. Здесь – сами видите. Ходили мы обычно казачьей сотней. Меньше – слишком мало для серьезного боя, больше – хуже маневренность. Пушки с собой не брали, о броневиках и речи не было.

– С князем Юсуповым-Кошкиным довелось повоевать? Что бы он посоветовал?

– Врать не буду, господа. Не привелось. Знаком был – да. Сам привез его к пластунам в наш Хоперский полк. Там он совсем другую тактику применял. Вместо кавалерийского наскока в тыл врага пробирались медленно и тихо. Даже на велосипедах, чтоб не выдать себя топотом копыт. А еще он был могучий Осененный! Мог стопку водки силой взгляда поднять, в рот опрокинуть и на место вернуть, не расплескав! Такой человек был. Благодаря ему наши пулеметы – лучше германских. Вы их называете «митральеза де кат»[7]. Кошкин, расставаясь, мне один подарил на память. Он сейчас со мной. А еще князь дал России гранаты, пистолеты-пулеметы, радиотелеграфическую станцию… Если б не погиб под Ригой, вызвав на себя огонь морских пушек, столько еще славного сделал бы для Отечества, для всех нас, господа!

Опустилась тишина. Конечно – идет война. Погибают многие. Но не все потери столь болезненны…

Ниссель кликнул денщика. В походе не принято, но повод был уважительный. Офицеры встали, обнажили головы. Выпили не чокаясь. Потом, обсудив задачи на завтра, разошлись.

Полковник, вняв советам казака, рискнул рассредоточится. Каждый батальон получил отдельную задачу, выполнив которую, зуавы должны самостоятельно вернуться за Рейн.

Отряд, с которым Андре двинул к Штутгарту, должен был ворваться на машиностроительный завод, заложить взрывчатку и подорвать главное станочное оборудование. Никто не рассчитывал, что зуавы удержат город. Французский генштаб надеялся: этот удар вынудит кайзеровское командование отправить сюда часть резервов, тем самым облегчив наступление в Бельгии.

Поначалу замысел удался. Батальон отступил из Штутгарта, оставив за спиной дымы пожарищ на месте взорванных цехов. Увозил всего пяток раненых от перестрелок с фрайкором.

План не учитывал одного: у германцев имелось оружие, которое можно применить быстро. Раздался плотный гул аэропланных двигателей. Четверка «Фоккеров» спикировала на колонну. Затрещали пулеметные очереди. Нападение застало зуавов врасплох.

Месье Андре, ехавший в броневике, выскочил наружу. Вскинул «митральезу Кошкина» и выпустил диск одной очередью. И как прорвало! Вверх взметнулись стволы пистолетов-пулеметов, винтовок. Батальонный командир даже пытался попасть в «Фоккер» из револьвера. В летательные аппараты понеслись тысячи пуль! Один биплан клюнул носом и врезался в землю, к непередаваемой радости алжирских бойцов. Трое оставшихся легли на обратный курс, причем последний из троицы пустил серый дым, изрядно отставая и теряя высоту.

Собрали убитых и раненых, добили подстреленных лошадей. Командир батальона закрыл глаза месье Андре, безмятежно смотревшие в небо Европы, так далеко от России. Велел не забирать его пулемет – так и похоронить с оружием. Это – честь для воина, павшего в бою.

* * *
Призывов к митингу было немного. Но к цехам завода «Ганомаг» шли тысячи людей. Возможно – более десятка тысяч. С других предприятий города, из порта. Большинство все же составили рабочие и мастера завода, отработавшие первую смену.

К проходной свезли тела погибших во Франции заводчан, призванных в последний месяц.

Они лежали в закрытых гробах, с накинутыми сверху имперскими флагами. Поднять крышку не позволили: с момента гибели солдат прошло четыре-пять дней. Началось разложение – вблизи гробов чувствовался запах. К нему не хотели привлекать внимания, как и к тому, из-за чего началась война. Почему крепкие молодые мужчины, чьи-то сыновья, мужья, отцы отправились на фронт, где отдали молодые жизни… За что? За удержание оттяпанных у Франции и Бельгии территорий? Сохранение награбленного – не Бог весть какое благородное дело.

Отставной унтер-инвалид с помощью таких же товарищей ветеранов вскарабкался на импровизированную трибуну из ящиков. Завел унылую речь с монотонно повторяющемся призывом «все как один, во славу кайзера и фатерлянда»…

Место митинга окружила полиция. Кольцом довольно редким – из двух десятков человек. Мероприятие задумано с благою целью, на пользу империи. Но таким оно оставалось лишь несколько минут с начала речи унтера.

К нему на ящики вскарабкался фрезеровщик из соседнего с Федором цеха, председатель профсоюзной ячейки. С силой толкнул унтера в грудь. Тот упал и разбился бы насмерть, но ветерана заботливо подхватили товарищи станочника.

– Камрады! – закричал профсоюзный лидер. – На «Ганомаг» прибыла очередная разнарядка – отправить во Францию еще сотню рабочих. Зачем? Гибнуть самим и убивать таких же пролетариев, но во французской форме? Разве нам нужна французская земля, камрады? Хотим ли мы новых смертей? Не хотим! Нет – войне! Нет продажному правительству! Даешь новые выборы в Рейхстаг! Рот фронт!

Полицейские бобики, опешившие поначалу, ринулись задерживать оратора, но натолкнулись на стену рабочих. У некоторых из заводчан в руках были тяжелые гаечные ключи и обрезки водопроводных труб. Началась нешуточная драка.

Полицейских оттеснили. Один из них, отбежав шагов на десять, не нашел ничего лучшего, чем шмальнуть в толпу из револьвера.

Рабочие взревели. Толпа накрыла и подмяла полицейских. Стрелок бросился бежать, но упал от брошенного в голову булыжника. Через миг он скрылся из виду: его окружили разъяренные люди в заводских робах. Над их головами поднимались и резко опускались обрезки арматуры.

Федор не стал дожидаться развязки и протиснулся к гробам. Здесь увидел Марту с Гюнтером. Мужчина мял картуз, женщина рыдала. На одном из гробов виднелась надпись с краской: «Отто Циммерман».

– Твою ма-а-ать… – выругался Друг, прибавив еще несколько сочных оборотов. – Ведь трех недель не прошло, как угощал нас шнапсом в кабачке!

А Федор вспоминал бутерброд с лярдом – первую приличную еду, которую он получил с момента пленения от Отто. Его вдова и сироты, надо надеяться, уведомлены, но не смогли успеть из Пруссии к прощанию и похоронам.

Хотя… Назвать это прощанием? Нет никакой уверенности, что в ящике именно Циммерман. Не рвать же гвозди из крышки гроба. Если по позиции ударили гаубицы Шнейдера калибра 155 мм, там внутри – гниющее месиво из мяса, костей и лоскутов униформы. Возможно, после боя просто распределили фарш по деревянным ящикам. Затем, согласно спискам, написали: тут Отто, там Ганс, а дальше будет Фриц… Смерть уравняла всех.

Со всеми стоит прощаться навсегда, когда они, выбритые и стриженные, садятся в вагоны, чтоб спешить на фронт. Не каждому повезет, как инвалиду-унтеру, вопившему про войну во славу кайзера и фатерлянда.

А еще возмутил цинизм фотокорреспондента, лихорадочно менявшего фотопластины в камере. Наверно, он думал лишь о том, как выгоднее продать снимки газетам – с изображением оратора на ящиках, рыдающих вдов над гробами и толпой, линчующей полицейских.

Имеет право – здесь свобода прессы, чтоб ее…

Глава 4

Молодой постовой полицейский, явно из свежего пополнения, щелкнул каблуками и отдал честь. Военная косточка заметна невооруженным глазом, несмотря на нестроевую хромоту. Начальник отдела криминалполицай южного округа Гамбурга Хайнц Айзенманн вынужденно оторвался от бумаг и недовольно посмотрел на визитера.

Выглядел тот измотанным, со следами недосыпания на худом сероватом лице. Собственно говоря, похожий вид приобрела большая часть полиции Гамбурга. Работали на износ с того дня, как в городе начались стихийные волнения пролетариата. Полицейский-идиот застрелил рабочего на митинге памяти героев, павших за фатерлянд в войне против французских агрессоров – с этого началось. Ситуацию накалили непрерывные депеши из Берлина с требованием изобличить и арестовать бунтовщиков, забивших до смерти полицейских после того злосчастного выстрела. Задержания социалистов и профсоюзных активистов привели к массовой стачке. Прекратил работу порт, встали судоверфь, сталелитейный и все машиностроительные заводы. К забастовке грозили присоединиться железнодорожники. Рвение отдельных полицейских чинов нанесло больший урон, чем любая французская акция.

Людей не хватало, чтобы, как минимум, пресечь мародерство и грабежи на улицах. Уголовники, шпана и просто доведенные до нищеты пролетарии принялись бить витрины магазинов и выносить все подряд. Поскольку рейхсвер вычесывал призывников частой гребенкой, полиции оставался второй сорт. Например – признанные негодными к военной службе ветераны компании в России.

Именно к таким и принадлежал визитер. Его китель над клапаном нагрудного кармана был отмечен нашивкой – черный крест на белом поле. Следовательно, ранен и освобожден от призыва в рейхсвер.

– Унтервахмистр Генрих Мюллер! – представился вошедший. – Герр инспектор! Имею важную информацию относительно одного подозрительного остарбайтера из «Ганомага».

– Он зачинщик беспорядков? Распространяет листовки? Выступает на митингах? Если нет – свободны.

– Герр инспектор! Дело более серьезное. Смею предположить, что он – считающийся покойным русский князь Юсупов-Кошкин.

Офицер снял пенсне с мясистого носа, пригладил усы… и заржал как лошадь.

– Вы переутомились, унтервахмистр? Русский князь, миллионер и национальный герой, будет работать на «Ганомаге» как простой пролетарий?!

– Да, герр инспектор.

– Скажите, как вы были ранены? Не в голову ли? Не контужены?

– Никак нет. Я – пилот Люфтваффе. Был сбит в бою русским аэропланом во время боя при отступлении от Риги. Посадил свой «Альбатрос» за русскими окопами, но сломал ногу.

– Может, над вами в лагере издевались? – кинул другую догадку шеф криминалполиции.

– В лагере голодали. Набилось больше четырех тысяч пленных. Русские не успевали подвозить продукты. Их расхватывали самые сильные. Меня спас русский госпиталь. Там мне залечили ногу, откормили. Бегать или управлять аэропланом я больше не способен, но память у меня прекрасная. Я хорошо запомнил этого человека.

– Князь Юсупов-Кошкин носил в госпиталь апельсины?

Бывший летчик сделал вид, что не заметил издевательского тона.

– После его гибели русские всюду развесили плакаты: «Воевать и не жалеть жизни как Юсупов-Кошкин». Там был его портрет – в инженерной форме. Я проверял. Остарбайтера, о котором я докладываю, зовут Клаус Вольф. Подобран без сознания под Ригой. Ровно в тот же день, когда объявили погибшим Юсупова-Кошкина. В деле административного надзора за Вольфом значится: заявил о принадлежности к германской нации, получил подданство Рейха как фольксдойче. Проверка его происхождения была поверхностной.

Настырность Мюллера начала уже не смешить, а раздражать. Вместо патрулирования улиц нахал полез в архив!

– Это ничего не значит, унтервахмистр. У вас все?

– Нет, герр инспектор, – упрямо повторил Мюллер. – Извольте глянуть эти фото.

Их было два. На одном обведенный карандашом человек стоял у гробов на митинге у проходной «Ганомага». Второй представлял собой фотокопию газеты с плакатом и надписью на русском языке. Сходство налицо! Пусть не абсолютное, но…

– Вы не ответили на главный вопрос. Допустим, на газетном фото – в самом деле русский князь. Какого дьявола он болтается в Гамбурге?

– У меня только одно объяснение. Был контужен, попал в плен в беспамятстве. Потом сочинил легенду. Не исключаю, он не помнит об истинной личности. Поверьте, господин инспектор. В лагере я видел подобных во множестве. Русский морской снаряд, упавший далеко и не оторвавший голову, отшибал память.

При других обстоятельствах инспектор послал бы Мюллера подальше. Например, в задницу. Или в Россию, что, по его мнению, было равноценно. Но ушлый малый запросто мог настучать, что криминалполицай-шеф оставил без внимания и не проверил важные сведения. Разобраться следовало как можно скорее. И забыть.

Айзенманн придвинул к себе телефонный аппарат.

– Фройлян? Соедините меня с заводоуправлением «Ганомага».

Через четверть часа, по мнению инспектора – потраченных абсолютно зря, он узнал, что подозреваемый в княжеской принадлежности образцово трудится в токарном цеху – за двести сорок кайзермарок в месяц. Отвечает за подготовку молодых станочников, на хорошем счету у мастера Бергмана и ни в чем предосудительном не замешан. Во время забастовки приходит в цех и сидит около станка – неработающего, потому что стачком как-то умудрился обесточить здание.

А может – не зря звонил? У Айнземанна шевельнулись первые подозрения. Сыщик с десятилетним стажем, он просто не верил в существование идеально добропорядочных людей. Встречаются только не изобличенные. Пусть Вольф – не Юсупов-Кошкин, это очевидно, зато он запросто может быть «серым кардиналом» бунтовщиков, оставаясь вне подозрений. Или даже русским агентом, засланным в Рейх для подрывной работы, что многое объяснило бы в происходящих событиях.

– Если у него и правда Зеркальный Щит, как говорили в России, нам следует быть чрезвычайно осторожными, герр инспектор, – напомнил Мюллер.

– Как предлагаешь его изобличить?

– Выстрелить в него. Если он – действительно Юсупов-Кошкин, магическая защита отразит пулю. Или же заурядный фольксдойче… Тогда на одного рабочего у «Ганомага» станет меньше. Все равно забрали бы по призыву.

Молодой полицейский умел удивить. Айзенманн вернул стеклышки на нос и насмешливо произнес:

– Сам возьмешься стрелять? Допустим, у того остарбайтера действительно имеется Зеркальный Щит. Пуля отлетит назад. В тебя.

– Нужен «Браунинг 1906» и кирасирский панцирь. Погода еще прохладная, спрячу панцирь под плащ.

Айзенманн ушам не поверил. Пацан решил выйти против предполагаемого боевого мага с дамским пистолетиком и железякой на пузе? Не зря говорят, что в истребительные эскадры люфтваффе набирают полных отморозков…

Особенно смешно, что Мюллер одновременно призывает к «чрезвычайной осторожности».

* * *
В Гамбурге Юлия Сергеевна поняла: если бы она искала самый неподходящий город в Рейхе для пребывания молодой барышни, то она его нашла. По улицам ходили самые настоящие банды. Молодчики даже не скрывали, что у них есть оружие. Большинство магазинов было закрыто. Витрины с острыми зубами разбитых стекол смотрели на улицу пустыми полками. Либо вместо стекла виднелись толстые доски, а на двери – амбарный замок.

Пробираясь в портовую часть, где находился искомый цех «Ганомага», Соколова сначала обнаружила по запаху, а потом и воочию увидела лежащий поперек мостовой лошадиный труп.

Потом повезло.

– Вам опасно находиться здесь, фройлян!

Четверо крепких рабочих парней с красными повязками на рукаве и винтовками «Маузер» за плечом обступили ее, испугав. Оказалось – без враждебных намерений.

– Я понимаю, господа… Но мне чрезвычайно важно найти одного человека. Родственника.

Догадавшись, насколько опасно будет в лоб обозначить цель поисков, Юлия Сергеевна наскоро слепила легенду.

– Кого, фройлян? – спросил высокий белобрысый парень в мятой кепке.

Когда-то она ворчала про себя, что Федор ниже ее ростом. Да и вообще чисто внешне отнюдь не идеал мужской красоты. А вот этот голубоглазый рабочий с удивительно тонкими чертами лица, не ниже метра восьмидесяти и широкоплечий… Его бы приодеть, научить манерам – смотрелся бы вполне достойной партией. Но при этом все равно оставил бы ее равнодушной. Тем более, что она сюда приехала не знакомства заводить, хотя не связана с Федором никакими клятвами.

– Мой кузен. Он – русский фольксдойче. Пропал без вести в сотне верст южнее Риги. Я вдруг увидела газету, а там написано: некоторые фольксдойче отказались вернуться в Россию – им и здесь хорошо. Слышала, что их держали в отдельном лагере. Несколько этих парней работают на «Ганомаге». Я хотела спросить их: не знают ли они чего-нибудь про моего Ганса? Как мне найти остарбайтеров «Ганомага»?

Она раскрыла сумочку и протянула потертую вырезку. Кроме этой вырезки и двадцати кайзермарок мелочью в сумке не лежало ничего ценного.

– Не знаю, фройлян. Мы с судоремонтного, – белобрысый на минуту задумался. – Предлагаю вот что. Вечереет, для фройлян здесь находиться опасно. Идемте, познакомлю вас с мамой и сестрами. Переночуете. Завтра с утра постараюсь связаться с камрадами из «Ганомага».

Ее провожали все четверо. Действительно, с наступлением сумерек город наполнился странной публикой. Некоторых Юрген, так представился главный в рабочем патруле, приветствовал словами «Рот фронт» и поднятым кулаком. Раз парни сдернули с плеч винтовки и клацнули затворами: помогло. Ватага гопников решила не связываться и удалилась.

Конный отряд полиции предпочел не заметить вооруженных штатских, люди Юргена ответили тем же. Все они поддерживали хоть какой-то «ордунг» в городе, пусть разными методами. Фактически в Гамбурге наступило двоевластие. Верные кайзеру, князю и губернатору полицейские силы охраняли центр и редко заходили в припортовую часть. Организации социалистов ипрофсоюзов пытались удержать рабочие окраины. Но все более заявляла о себе третья сила – необузданная стихия. Военная пора принесла в Гамбург массу переселенцев с Востока, в том числе из сельской местности и даже – из негерманских земель. Ляхи, мадьяры, румыны, по словам Юргена, ни во что не ставили традиционный городской уклад и сложившийся порядок.

– Самое страшное случится, если против рабочих бросят армию, – осторожно заметила Юлия Сергеевна. – Как у нас в 1905-м году. Тогда казаки и Осененные уничтожили больше тысячи рабочих, протестовавших в Питере.

– У «вас»… Мне сложно поверить, фройлян, что вы из России. Одеты как настоящая британская леди, говорите по-немецки с легким восточным акцентом. У многих пруссаков он хуже, – сделал комплимент белобрысый.

– Данке! В России я работаю учителем русского языка в гимназии, преподаю и другие языки: немецкий, французский, знаю латынь. Не смотрите так на меня, Юрген! Ничего особенного. Это – моя специальность. Кроме нее, увы, я ни на что не годна. Остальное… Как у вас говорят? Киндер, кюхе, кирхе. Причем с киндерами ничего пока не вышло, не нашла им достойного отца.

– В Гамбурге вряд ли найдете, покачал головой Юрген. – У нас нехорошо.

Несмотря на кажущуюся простоту, парень оказался умнее, чем воспринимался на первый взгляд. Явно понял, что за поисками «кузена» стоит нечто иное.

Стемнело окончательно. Мало того, что не зажегся ни один фонарь, улицы почти не освещались окнами и витринами. В большинстве своем они остались темными. Изредка попадались костры из ящиков и обломков мебели, вокруг них собирались какие-то люди. Юрген обходил их стороной.

– Электричества нет, фройлян. Мои благодарят Бога, что сохранили обычные лампы, а на чердаке нашелся керосин.

Его запах почувствовался с порога.

Семья занимала обширную мансарду. Было прохладно, хотя наступил апрель. Камин стоял не растопленный, угольный ящик – пуст.

Соколова представилась на европейский лад – Джулия. Быстро познакомилась с родными Юргена, который, наскоро перекусив, исчез.

Отец семейства, Пауль Грюн, тоже с судоремонтного, убыл на фронт в феврале. Слава Богу, не в пехоту и не в окопы – в тыловой батальон. Там обслуживал паровые артиллерийские тягачи. Тем не менее, уже месяц от него нет писем, и под скошенной мансардной крышей поселилась тревога.

Фрау Магда осталась с сыном и тремя дочерьми. Вроде бы единственного сына у матери на фронт не забирают, но кто знает…

Что примечательно, фрау и фройлян Грюн отнюдь не ограничивались тремя женскими занятиями. К удивлению Юлии, представлявшей, и не без оснований, Гамбург исключительно как город крупной промышленности, члены семьи Грюн занимались домашним ткачеством. Виртуозно!

Отказавшись от ужина, будто бы не голодна (еще как голодна, но не хотелось обременять этих славных людей), барышня присела около ткацкого станка – большого, около двух метров в длину. Принялась наблюдать за удивительным процессом набивания ткани вручную.

Руки немецкой девушки, вооруженной челноком, так и порхали, гремели деревянные рамы с натянутыми нитями, приводимые в движение педалью, нажимаемые ножкой в крепком башмачке. Голову Розы, старшей дочери фрау Магды, туго обтягивал чепец, чтоб ни один локон случайно не был затянут в полотно.

Наконец, она утомилась и откинулась на табурете.

– Нравится?

– О да! – воскликнула Юлия. – Я выросла в офицерской семье и никогда не видела, как работает ткацкий станок. Отец приносил всегда готовую штуку ткани. Что-то шили сами, а форму он заказывал у портного…

– Мама шьет на заказ из фабричных тканей, – объяснила Роза. – Вручную делаем гобелены, полосы материала для платьев с прусским орнаментом. Сейчас выполняю заказ для одного гамбургского мага с электрическим даром – с вытканными молниями. Он совсем недавно получил амулет и страшно горд. Пожелал украсить молниями скатерть, занавески, даже полотенца. Мама взяла задаток, – она вздохнула. – Но что можно купить на эти марки, когда все лавки закрылись, хлебопекарни не работают, а зеленщик сбежал…

– Роза! Мне неловко было предлагать твоей маме… Вы меня так выручили, совершенно незнакомого человека… Возьми десять марок, потом купишь что-нибудь сладкое сестренке!

– Это совсем не обязательно, фройлян Джулия. Но если вы от чистого сердца – грех отказываться. Понимаете… Мы – лютеране, вы – православные. Ваши мужчины воевали против наших, убивали друг друга. Но ведь все это неправильно перед ликом Господа! Мы – дети его, и русские, и германцы, и даже, простите меня, евреи. Господь велел любить друг друга. И ближнего, и дальнего. Дай Бог – все уляжется.

Столько искренности и теплоты было в словах этой простой и довольно молодой гамбургской барышни, что Юлия не сдержалась и обняла ее, а та ответила. Несколько секунд они не разжимали объятий… А потом Магда учила гостью работать на ткацком станке.

Оказалось – не до такой степени сложно, как казалось на первый взгляд. Скорее – кропотливо.

Сначала пришлось закрепить множество нитей на двух рамках, установленных под углом. Потом Магда аккуратно протянула между ними челнок – катушку вытянутой формы с намотанной на нее поперечной нитью.

– Смотри! Она легла неровно. Нужно прижать к началу.

Она взялась за частый гребень, названный странным словом «бердо», и резко потянула его на себя. Нитка уложилась в идеально ровную линию.

– Понятно? Теперь давим на педаль.

Рамки, удерживающие горизонтальные нити, переместились. Нижняя ушла вверх, вторая, наоборот, опустилась.

– Теперь возвращаем челнок? – промолвила Юлия.

– Правильно, девочка!

Еще один удар гребнем, вторая нитка вытянулась строго параллельно первой. Фрау Грюн отпустила педаль, рамки заняли прежнее положение. Она повторила манипуляции с десяток раз, потом уступила место русской.

Получилось с первого раза! Пусть и не так быстро, как у Магды и ее дочери.

– Я уяснила… Если нужна полоса другого цвета, то на челноке придется заменить нитку. Но, фрау Грюн, как выткать сложный узор?

– То, что я показала, деточка, это арифметика. Алгеброй тебе заниматься рано. Лучше расскажи… Как вам живется, в России?

Юлия отложила челнок.

Что рассказать? Россия – она очень разная.

– У меня в классе шесть барышень. Все они из богатых семей. Поначалу сложно было. Но теперь они добры ко мне. Девочки умные, смышленые. Просят большего, чем в программе. Мы учим не только заданное губернским управлением просвещения. Часто собираемся, я открываю книжку, читаю им любимые стихи.

– А мне почитаешь?

– Но я же не смогу перевести их на немецкий, фрау Магда! Нужно быть настоящим поэтом, чтобы подобрать рифму, размер, не потерять дух…

– Ты по-русски прочти.

Это было так неожиданно… и приятно.

– Хорошо! Слушайте.

Юлия Сергеевна заметила, что к станку приблизилась Роза, держащая за руку младшую сестренку. Второй рукой маленькая девочка сжимала тряпичную куклу с очень выразительно вышитым лицом. Несложно догадаться: сделана кукла на этой мансарде, умелыми и нежными руками мастериц. А лукавая улыбка на тряпичном личике – как отражение души Магды или Розы, той, кто вышивал ротик, носик, глазки…

Для них Юлия и постаралась:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Она коротко пересказала смысл пушкинских слов по-немецки.

– Хоть бы наш Юрген в кого-нибудь влюбился! – вздохнула Магда. – Парню восемнадцать скоро, вымахал как фонарный столб, а девушек сторонится, стесняется.

– Не заметила в нем застенчивости, – улыбнулась Юлия. – Скорее – наоборот. Уверен в себе. В нем чувствуется сила.

– Наверно, это вы его вдохновили, фройлян Джулия! – засмеялась Роза. – Он на вас так таращился!

– Да что вы говорите! Я для него – древняя старуха. Найдет себе моложе и красивее.

Немки наперебой принялись увещевать, что «старуха» – самое неподходящее слово для прекрасной русской. А потом маленькая София, после маминых уговоров, тоже выступила. Спела песенку, правда – не по сезону, новогоднюю. Немецкую народную, про елочку с зелеными иголочками:

O Tannenbaum, o Tannenbaum,
Wie grün sind deine Blätter!
Потом Юлию отправили спать. Темно, керосин нужно экономить, лампы придется тушить.

Несмотря на усталость и избыток впечатлений минувшего дня, она долго не могла уснуть.

Конечно, немцы – очень разные. Не все такие, как семья Грюн. Разнузданные бандиты на улицах Гамбурга им не чета, хотя они еще не главное зло. Были и те, кто посылал громадные полчища захватывать российские и французские города, убивать… Но ведь в серых солдатских шинелях на передовой – такие же простые люди, как отец Юргена, Розы и Софии. Наверняка – достойный человек, коль вырастил таких детей.

И именно такие становятся первыми жертвами любой войны.

Найти бы Федора… И чтобы он был жив. Пусть главный мужчина в жизни Юлии Сергеевны изобретал смертоубийственное оружие, именно он мог предотвратить новую войну. Просто доказав кайзеру, что тот ее не выиграет.

Тогда Пауль Грюн вернется домой и больше не будет призван на фронт.

Над Гамбургом не появятся аэропланы с французскими бомбами.

Война – первопричина хаоса, творящегося сейчас на улицах Гамбурга. Прекратить ее, и немецкие рабочие сами постепенно наведут порядок.

Утром ее разбудил стук в дверь. Юлия натянула одеяло на подбородок.

– Да?

Вошел Юрген, вернул газетную вырезку.

– У меня неважные новости, фройлян Джулия. Почти все бывшие остарбайтеры «Ганомага», получившие германское подданство, убыли по мобилизации – в рейхсвер или на учения фрайхора. Мне сообщили, что в Гамбурге остался только один из этих фольксдойче, некто Клаус Вольф, – он ткнул ногтем в фотографию мужчины, безумно похожего на Федора, и сердце Юлии Сергевны забилось подстреленной птицей. Но потом камнем ухнуло в пропасть. – Он ранен и лежит в госпитале Святого Мартина. Не уверен, пропустят ли к нему.

Сдержав бурю эмоций, Юлия спросила только:

– Но ведь можно спросить, узнать?

– Можно. Мой завод все равно закрыт из-за забастовки. А я не штрейкбрехер, – Юрген вдруг нагнулся, его глаза оказались на одном уровне с глазами барышни и очень близко. – На фотографии в газете – тот, кого вы искали?

– Не знаю… Очень хочу надеяться. И чтоб он поправился!

– Из-за него вы приехали в объятый мятежом Гамбург? Хотелось бы, чтобы когда-нибудь нашлась женщина, готовая ради меня на такой поступок. Я выйду, вы оденетесь. Выпьем чаю и пойдем в госпиталь, – в дверях он добавил: – Я искренне завидую этому Вольфу. Хоть зачем-то при первой встрече вы назвали его Гансом.

Глава 5

Полицаи всех стран и народов в чем-то похожи. Этот представился шефом криминалполицай южного округа Гамбурга Хайнцом Айзенманном. Он отличался, по мнению Федора, наглостью, чрезмерной даже для фараона. Наглым был даже его бесформенный мясистый нос с вывернутыми ноздрями, смотревшими на собеседника как еще одна пара глаз, когда Айзенманн откидывал голову назад.

– Вижу, разговор у нас не получается, герр Вольф, – прогнусавил полицай. – Я вынужден повторить вопрос. С какой целью вы прибыли в Рейх?

– Точно – не с целью быть подстреленным на темной улице Гамбурга. Как там дела с розыском напавшего на меня преступника?

Они разговаривали в прозекторской. Госпиталь был переполнен пострадавшими в уличных беспорядках. Федор как легкораненый получил матрац на полу в коридоре – койки для него не нашлось. Ранение действительно было не тяжелым. Пуля задела бок, пройдя между локтем и ребрами. Но пока патруль помог добраться в больницу, вытекло много крови. Перевязки ждал еще часа четыре! Лекари с ног сбивались, толком даже не сортировали прибывших. Если бы обработали рану быстро, удалив волокна ткани и продезинфицировав, госпиталь стоило бы покинуть сразу, как наложили швы. А так к потере крови прибавилось воспаление.

На следующий день прибыл ушлый Айзенман и, добившись уединения с Федором, принялся выворачивать из него душу. О поисках стрелка носатый даже не помышлял.

– Бросьте, Вольф! Под описанные вами приметы – худой, невысокого роста, темноволосый, с хромотой на правую ногу, подойдет половина мужчин Гамбурга. Тем более лица не запомнили. Вас не убили – радуйтесь! А пока давайте еще раз пройдемся по вашей истории.

Когда Федор повторил, чтобы отцепиться, и дошел до момента покушения, Айзенман уточнил:

– Вы говорили, что человек с пистолетом что-то вам сказал?

– Не говорил. Но, похоже, вы осведомлены лучше меня. В том числе, что у преступника был пистолет, а не револьвер.

– Тут я ни в чем не могу быть уверен, – парировал инспектор. – Пуля прошла навылет, не определить, из какого оружия стреляли. Что же касается слов, то редко кого убивают просто так, словно собаку. Говорят «жизнь или кошелек». А если кто-то хотел прикончить именно вас, непременно скажет: умри, Клаус!

– Он назвал другое имя.

– Какое же?

Федор мог прервать диалог в любой миг, сославшись на слабость и температуру. Но полицейский наверняка знал что-то важное. Пришлось продолжить неприятную и опасную игру.

– Он назвал русскую фамилию «Кошкин». Так, будто бы окликнул меня.

– Он принял вас за Кошкина?

– Я не знаю. И, тем более, кто этот Кошкин.

Айзенманн изобразил веселье.

– Ну же, Клаус! Кошкин – главный герой войны с Рейхом у русских. Не придуривайтесь. Каждый нужник в Петрограде был обклеен плакатами после его героической гибели. Князь, Осененный!

– Ничем не могу помочь, герр инспектор. В день моего первого и последнего вылета на аэроплане ничего подобного в русских сортирах я не замечал.

– Возможно. Потому что он объявлен погибшим под Ригой ровно в тот день, когда наши отступающие войска подобрали вас точно в том же месте, – Айзенманн приблизился вплотную и положил пятерню на плечо допрашиваемого. – Я не верю в совпадение! Признайтесь, наконец. Вы – Кошкин?

– Да! Признаюсь. А теперь быстро принесите русскому князю коньяку и сигару. Не то проткну ледяной иглой. Или какие там таланты у вашего Кошкина?

Федор стряхнул его руку с плеча.

Полицейский зашипел как кобра, распустившая капюшон. Ударил бы раненого – неизвестно, потому что открылась дверь, и санитар с мятым лицом потребовал срочно освободить прозекторскую.

– Мы еще вернемся к этому разговору, Вольф!

– Добавляйте тогда «ваша светлость». Или «ваше сиятельство». Не знаю как у русских, – бросил Федор вслед.

– Потрясающе! – оценил Друг. – Знаешь, я тобой горжусь. Нет, правда. Когда познакомились, ты едва пару слов мог связать. Перед начальством робел. А сейчас отбрил хама-фараона так, что я аплодирую.

– Не верит он, что я – князь. Но полон каких-то других подозрений. Откуда этот гад на мою голову взялся? Теперь под наблюдением…

– Работаем с тем, что есть. Предъявить ему тебе нечего. Но то, что выстрел был провокацией – практически уже нет сомнений.

– Если он не соврал, и моя физиономия действительно массово расклеена в России, запросто мог кто-то опознать.

– Не унывай! – успокоил Друг. – Такое, наверно, рано или поздно должно было случиться. Доберемся до денег – подрихтуем физиономию. Клаус Вольф исчезнет. Выше нос, ежик резиновый, с дырочкой в правом боку!

– Кто-о-о?!

– Песенка такая была, в моей реальности. Забей. Лучше иди приляг, а то на наш матрац кого-то другого поселят.

Федор двинул по коридору. Естественно, на нем не было ни больничной пижамы, ни шлепанцев. Пальто с дырками от пули он скрутил и сунул под матрац, к голове, чтоб выше лежалось: продавленная подушка для этого не годилась. Так и остался в башмаках, рабочей блузе, штанах, пропитанных запахом жженого металла. Совсем не пара элегантной фройлян, прошествовавшей вперед в сопровождении светловолосого парня кавалергардского телосложения.

– Куда прешь! – донеслось снизу.

От неожиданности из-за увиденного Федор едва не наступил на матрац другого больного, а может быть – и на самого пациента. Впереди шагала и крутила головой Соколова! Его бывшая и единственная любовь, сбежавшая с блестящим питерским офицером-подонком.

Того офицера, вздумавшего разорить, совратить и бросить девушку, Федор убил на дуэли. Ну а дальше? Разбитый кувшин не склеить…

Но что забыла здесь Юлия Сергеевна? Среди запаха крови, карболки и разложения? В охваченном восстанием городе?

С ним у нее нет и не может быть ничего общего, это ясно. Значит – просто невероятное, дикое совпадение.

Чтобы не создавать нелепую ситуацию наподобие той, что возникла в Исаакиевском соборе, он развернулся, намереваясь удрать в дальний конец больничного коридора, но услышал молодой мужской голос:

– Герр Вольф! Мы вас разыскиваем.

Федор обернулся. Повернулась и девушка. Да, это была она – Юлия Сергеевна Соколова. И судя по тому, как округлились, а потом наполнились слезами ее глаза, он понял – бывшая невеста приехала именно к нему. В этот ад.

Осталось порадоваться тому, что скотина Айзенманн уже свалил и не был свидетелем их встречи. Хоть она и не предполагала сердечных объятий.

– Слушаю вас? Чем могу быть полезен?

Высокий учтиво спросил:

– Вы ранены, герр Вольф? Как себя чувствуете?

– Да. Подстрелил один мизерабль. Рана неглубока, но воспалилась. Ожидать здесь соответствующего ухода не могу. Госпиталь переполнен.

При слове «мизерабль» у Юлии дрогнули ресницы, длинные и пушистые. «Мизераблями» Федор назвал напавших на нее негодяев в глухом тульском переулке… Это он!

Слезы на ее глазах моментально высохли.

– Вам нельзя более тут оставаться, герр Клаус! – выпалила Юлия. – Я увезу вас и оплачу лечение у хорошего врача.

– Буду весьма признателен, фройлян, – согласился Федор. – Я снимаю комнату неподалеку. Но без помощи туда не дойду.

Блондин решил проблему непритязательно и кардинально: угнал инвалидное кресло у подъезда госпиталя. Усадив Федора на брезентовое сиденье, покатил по мостовой. На булыжниках трясло. Толчки отдавались болью в боку, и Друг, чувствовавший то же самое, больше не шутил про резинового ежика. Только спросил:

– Может, ну ее, гребаную конспирацию? Включай магию и лечись!

– Мы не знаем, что за перец с Соколовой. Вдруг это продолжение провокации Айзенманна? Терпим пока терпится.

Когда раненый был сдан на руки фрау Марте, молодой человек, его звали Юрген, замешкался.

– Фройлян… Герр Клаус! Хороший лекарь стоит дорого. Не менее пятидесяти марок за визит. А еще корпия, бинты, лекарства.

– Заплачу больше, – уверила Соколова. – С вашего позволения, фрау Марта, я останусь до прихода врача. Юрген! Право… Мне так неловко просить вас еще об одной услуге. Вы же наверняка знаете медиков, кому можно доверять.

– В квартале отсюда находится частный кабинет доктора Иссака Голдмана, – подсказала Марта. – Еврея.

– Я без предрассудков, – вмешался Федор. – Лишь бы понимал в своем деле. Юрген! Буду помнить ваши доброту и участие.

– Знаю Голдмана, – хмыкнул юноша. – Жулик еще тот – пациентов обдирает до гола. Правда, лечит хорошо. Ладно, позову.

Он хлопнул дверью. Башмаки загремели по лестнице. Марта тоже вышла, Юлия осталась с Федором наедине.

Он лежал на нижней койке и улыбался бледными губами, откровенно любуясь барышней. Несмотря на усталость от долгого пути в Германию и пережитые волнения, выглядела она потрясающе. Юлия сняла шляпку с шелковой лентой, синей под цвет глаз. Из прически выбился шаловливый темно-русый локон. Затем, не сказав ни слова, начала раздеваться. Расстегнула платье, приспустив его с плеч, потом начала расшнуровывать корсет.

– Фройлян Юлия! Боюсь, я не в состоянии оценить ваш жест.

А у самого дыхание перехватило… Нос, всего час назад угнетаемый больничной дезинфекцией, вдруг ощутил запах свежего женского тела!

Она ответила по-русски, шепотом.

– Федя… Тише. У меня деньги под исподнем. Не могла же носить их в сумке. А ты что подумал?

Смеяться было больно. Тем более – понимал. Юля могла попросить отвернуться или вышла бы в уборную. Но она не захотела. Упрекать ее за эту интимную пантомиму? Нет!

Она извлекла из недр белья три сотенные бумажки. Застегнулась. Одну вложила в карман Федора.

– Не надо, – попытался отказаться Кошкин-Вольф. – Я скопил немного.

– Перестань! – фыркнула она. – У меня с собой двадцать тысяч марок. Поменяла сбережения в Петербурге. Хватит нам на первое время. Нужно уезжать отсюда – в тебя начали стрелять. Кстати, почему попали? Твой Зеркальный Щит не действует?

Вместо ответа он вытащил из кармана подаренную купюру. Она взлетела с ладони и закружилась по комнате, выписывая затейливые виражи. Потом вернулась.

– Я не мог раскрыться. Тот тип перегородил мне дорогу. Окликнул по-русски с акцентом: Кошкин! Потом неторопливо достал маленький «Браунинг», прицелился и выстрелил.

– А ты?

Они разговаривали как близкие люди, расставшиеся буквально вчера. Говорить «вы», «не соизволите ли, сударыня» и тому подобное обоим казалось нарочитым и совершенно неуместным.

– Что я? Зеркальный Щит его убил бы, а меня раскрыл. Я лишь чуток поправил ему ствол: скотина целилась в живот.

– И он ушел?

– Когда упал, он наклонился надо мной. Поглазел и удалился. Если бы решил стрелять вторично, даже Щит бы не включал – отшвырнул кинетикой.

– Кто он? Ты его не знаешь?

– Видел в первый раз. Не части так, Юлия! Мучаешь меня вопросами, словно полицай, ушедший прямо перед вашим появлением. Лучше расскажи, как жила в эти годы?

Соколова уютно расположилась на краешке кровати.

– Спокойно, упорядоченно, скучно, – начала, вздохнув. – Преподавала в институте благородных девиц, потом – в гимназии для особо благородных. Один только раз выехала в Петербург, и в Исаакиевском…

– Я там чуть бегом не ускакал.

– Я тебя так напугала? Чем же?

– Я тогда скрывался от агентов Рейха. Внешность изменил, оделся победнее. Не хотел привлечь к тебе внимание. С этих мизераблей стало бы схватить тебя, пытать. Этого мне только не хватало!

– Выглядел забавно, – улыбнулась Юлия. – Я едва узнала.

– Но зато сейчас – как император, – хмыкнул Федор. – Эти маскарады жутко надоели. Было время… – он вздохнул. – Много дал бы, чтоб вернуть былое в Туле, когда я работал на заводе.

– Не получится, – вздохнула Юлия. – Ты сейчас герой России. Про твой подвиг рассказывают детям в школах и гимназиях. Патриарх готовится начать процесс канонизации князя Кошкина-Юсупова. Так что будешь ты святой.

– Посмотрел бы на свою икону, – улыбнулся Федор. – Хотя мне лучше оставаться Вольфом. Стоит объявиться князю – и германская разведка сядет на закорки.

– Знаю, что им интересно, – согласилась Юлия. – Пулеметы и гранаты, а еще радиотелеграфические станции – все, что изобрел. Ничего не упустила?

– Есть такое. Например, морские пушки на железнодорожных платформах. Моторы для аэропланов. Бомбометы. И еще по мелочи.

– Вот! – она порывисто склонилась к собеседнику. – После вести о твоей гибели Дума с императором провозгласили князя Юсупова-Кошкина национальным героем России. На каждой тумбе с афишами висела листовка с твоим портретом и перечислением заслуг перед Отечеством.

– Полицай не соврал, – шепнул Друг.

– Теперь ясно, кто в меня стрелял, – догадался Федор. – Немец, попавший в плен под Ригой, видевший листовку с моей физиономией, вздумал отомстить. Я не прав: выдавать себя за Клауса Вольфа далее опасно. Узнала ты, узнал и стрелок… Кто следующий?

Она нежно провела пальцем по его запястью.

– Что намерен предпринять?

– До сего момента я не знал, что в Гамбурге появишься ты, да еще с двадцатью тысячами.

– Считай, что даю их взаймы, – улыбнулась Юлия. – Получишь, причитающееся тебе в России и во Франции, – вернешь с процентами. Тебя перевяжет доктор, и мы отправимся в Берлин к русскому консулу.

– Нет.

– Почему?

– Да по той же причине, по которой вынужден был таиться в Питере. Если германская разведка вдруг узнает, что я жив, мне придется вновь скрываться.

– Ты уверен, что им нужен до сих пор? У нас, вроде, перемирие.

– А вот мир не заключили. Полагаю, немцы не отстанут от меня, но причины я не знаю. Что им нужно от Юсупова? Образцы вооружений? Что ж, возможно, хотя, думаю, не только. Здесь в почете магия, а у меня есть Зеркальный Щит. Но его я приобрел случайно, дар не передать… Нет, не знаю, – повторил он. – Но, пока я жил в Германии, то придумал лишь единственный способ остановить Вильгельма. Только ты не удивляйся. Изнутри разрушить кайзеровскую империю.

Юлия прикрыла ротик пальцами. И в ее глазах читалось: не последствия ли это горячки от ранения? Ничего более безумного она не слышала!

Их разговор прервали. Доктор Голдман ввалился в комнату без стука, но зато с громким сопением. И немедленно принялся командовать.

– Так-с. Хозяйка! Мне нужен таз горячей воды. Кипятка. Вас, фройлян, прошу покинуть комнату больного.

– Может, чем могу помочь?

– Таки я вас умоляю! Не делайте мне нервы – удалитесь.

Друг развеселился.

– Знаешь, Федя, я слыхал подобные слова лишь от одесситов, да еще по-русски… Колоритный малый. Но хоть что-то знает про гигиену, коль потребовал горячую воду.

Следующие слова в одесском духе Голдман выдал, когда снял повязку и осмотрел простреленный бок.

– Ой вей! Таки ви сами себе зашивали дырки? Или нашли какого-то шлимазла?

Друг больше не смеялся. Стало очень больно.

– В госпитале Святого Мартина, – подал голос Юрген из коридора.

– Таки все ясно. Я бы не доверил им врачевать мою домашнюю моль. Слушайте! Раневой канал чистый. Слава Богу, пусть бы вашему, тряпки хоть достали. Но я вижу заражение, хоть оно невелико. Заложу лекарство, завтра вновь приду, проверю. Только при условии, что за каждый мой визит вы дадите доктору сто двадцать марок. У вас есть такие деньги или обидите бедного еврея?

– Получающего за один визит половину зарплаты квалифицированного станочника? – Федор приподнялся с постели. – Вот возьмите сотню марок. Остальное – в следующий визит. Приходите.

На какое-то время раненого оставили в одиночестве. Паровозное сопение эскулапа и стук сапог Юргена стихли за входной дверью. Молодой человек вызвался вернуть инвалидную коляску к больнице – наверняка там она нужна.

– Фрау Марта? – прошелестел женский голос в дальней части квартиры. – Нет ли у вас еще одной свободной комнаты? Или хотя бы койки? Плачу восемьдесят марок в месяц.

– Восемьдесят?! Оставайтесь, фройлян! Я вам уступлю свою спальню, переберусь к мальчикам. Все поместимся, будьте покойны.

Наверно, Варвара Оболенская в данной ситуации была бы полезнее, думал Федор. Она – еще более деловая, хваткая. Завод по выпуску вакуумных аудионов, если верить газетам, стал самым крупным и успешным в мире – благодаря ей и Бонч-Бруевичу. Но поехала бы она в революционный Гамбург без уверенности, что получит желаемое? Положа руку на сердце или простреленный бок – там биение сердца ощущалось сильнее, чем в грудной клетке, Федор сказал бы: присутствие Юлии ему приятнее. Пусть они и расстались скверно.

– Анекдот вспомнил. В моей реальности в декабре 1825 года была попытка революции в России. Царь пострелял бунтовщиков, часть отправил в ссылку и на каторгу в Сибирь. Жены декабристов поскучали в Петербурге и решили ехать за мужьями. За компанию.

– Ну, и в чем же анекдот?

– Да сидят как-то двое ссыльных во глубине сибирских руд, играют в картишки, винишко потягивают, местных блядушек щупают, и маркиз говорит графу: вот, ваше сиятельство, приедут жены и испортят нам всю каторгу.

– Смешно. Но не очень.

– Зато у нас аналогичная ситуация. Соколова нашла нас без спросу. Плохо? Или нет? Колись, Федя, рад, что она приехала? Я не про двадцать тысяч.

– Ты же сам чувствуешь!

– Ну что же… в одну реку можно войти бессчетное число раз. Если вода теплая и без пиявок.

* * *
Генрих Мюллер был удручен. Так выглядит пес, которому хозяин обещал мясную косточку за послушание, но обманул в последний момент.

– Клаус Вольф покинул больницу восемь дней назад. Позавчера съехал со съемной квартиры. В цеху не появлялся. Квартирная хозяйка говорит: к нему приехала нарядная стройная фройлян из России. Они скрылись вместе.

– До того, как фрайхор и пехота перекрыли выезды из Гамбурга. Успели… Шайзе!

– Появление русской укрепляет версию, что Вольф – засланный агент, герр инспектор.

Айземанн кивнул. Оба стояли в оцеплении около Рипербан, где собирался очередной митинг левых. В город, пользуясь мандатом депутата Рейхстага, проскользнула Клара Цеткин. Полиция получила приказ быть готовой митинг разогнать, да вот только вряд ли выйдет, если соберется тысяч десять. Сил не хватит. Патрулирование улиц, постоянная переброска на усиление из района в район в попытке заткнуть десятки дыр одной затычкой, все это мешало вести нормальную полицейскую работу.

Налетел не по-весеннему холодный ветер, затем хлынул дождь. Социалисты имели возможность отсрочить или вообще перенести митинг. Полицейские же стояли словно истуканы, выполняя приказ. Они ощущали, как струи воды, стекающие по каске и падающие на плечи, пропитали влагой шинель. Промокли ноги. О приказе поколотить левых мечтали вслух – чтоб подвигаться и согреться.

– Объявите Вольфа в розыск, герр инспектор? – спросил Мюллер, удерживая зубы, чтоб не колотились – он основательно промерз.

– Основание? Подтверждений, что Вольф – русский агент, не получили. Есть одни догадки. Заявить, что мы держали в руках ожившего Юсупова-Кошкина, внедрившегося в повстанческое движение, а после упустили… Это – крах карьеры, Генрих. У вас – даже не начавшейся. Тем более, что у Вольфа нет Зеркального Щита.

– Полностью согласен, герр инспектор.

– Но вот если он еще появится в Гамбурге… Хватаем по любому поводу или без оного. Бьем до посинения, пока он не расколется.

Несмотря на бодрый тон, Айзенманн чувствовал себя обведенным вокруг пальца. Только почему – не мог сказать.

Глава 6

Они взяли билеты в двухместное купе до Берна.

Пока Федор выздоравливал, Юлия купила ему приличную одежду. Магда помогла подогнать ее по фигуре.

Переодетый, бывший пролетарий приобрел вполне респектабельный вид. Но все портила недельная щетина. На российских плакатах о герое-князе Федор красовался с бритым лицом. Естественно, имело смысл отпустить заросли. Пока они не обретут достаточную длину, Федор походил на бродягу, укравшего костюм бюргера.

Для пущей конспирации нос украсило пенсне на веревочке. Разумеется – с плоскими стеклами. Зрение Федора не подводило, в отличие от Соколовой. Та несколько смущалась, что плохо видит вывески вдали. Потому достала из сумки очки. В них она чрезвычайно соответствовала строгому облику классной дамы, заодно стала выглядеть внушительно.

Юрген Грюн провожал их. Федор видел: здоровенный немецкий парень, в душе еще юноша, тайно и по-детски влюблен в Соколову. Ревнует и старается не выдавать свои чувства, заметные, наверное, даже кондукторам.

– Переживет! – прокомментировала Юлия, когда они устроились в вагоне. – Поверишь ли, гимназисты из мужских классов не реже чем раз в три-четыре месяца, хотя бы один, слали мне признания и клялись «вот вырасту…». Я почему-то пользуюсь успехом у юнцов.

Федор сразу лег. Рана больше не дергала, воспаление улеглось, но при движении давала себя знать. Оставалось только благодарить еврейского врача, действительно доку в своем деле, разумеется, с учетом уровня развития медицины минус сто лет от известной Другу. Сам Федор тоже кое-что умел, в поезде наверстает… Пока же с любопытством спросил:

– Кавалеры постарше куда смотрели?

– Ах, брось. Губернские звезды… Веришь ли, история с княжеским сынком расстроила мою личную жизнь. Каждого встреченного мужчину я подозревала в низких мыслях. А когда еще сравнивала с тобой, у бедняг не оставалось шансов. Но какие люди сватались! Товарищ губернского обер-полицмейстера, затем инспектор губернских реальных училищ. Целый коллежский асессор, это тебе не шутки! – она глянула в зеркало и поправила локон, чуть сместившийся с положенного места при снятии шляпки с вуалеткой. – Купцы, как водится, намекали – иди ко мне в содержанки. Репутация-то порченая, с княжеским сыном путалась. Хоть ты справку от врача предъявляй о непорочности. И ведь не поверят, скажут, что купила. Таковы губернские нравы, – она повернулась к Федору. – Зато ты времени не терял даром. Нет-нет, ни в чем не упрекаю. Ты – свободный мужчина. Во Франции был с Варварой Оболенской. Что хихикаешь?

– Потому что громко смеяться больно. Мужчине сложно предъявить справку, даже если купить ее у врача. Не касался я Оболенской – ни пальцем, ни другим… гм… пальцем. Не скрою, что возможность была. Только ты пойми: она – дочь московского князя, Осененного. Тронул – женись. Что до бурного французского разврата, то разочарую. Это, может быть, в России баре шалят без страха и без удержу: поймал крестьянку и задрал подол. Дал потом ей рупь, чтоб не обижалась. Здесь у каждой второй – сифилис. Болезнь страшная, подлая, разрушает организм и легко передается в постели. Так что, как бы не свербело, лучше избегать случайных связей.

Федор не лукавил. Дар самоисцеления у него имелся, только очень слабый. Справится ли с инфекцией – под большим вопросом. Лучше не испытывать судьбу. Эпизод со спасенной авиаторшей и ее бурным выражением благодарности Федор предпочел не афишировать. Хоть по поводу болезни волновался и тщательно осматривал себя несколько недель. Бог миловал.

– Я переживу это разочарование, – милостиво согласилась Соколова. – Федя! Давай мы объяснимся и не будем больше к этому возвращаться. Я поступила дурно, глупо. Помогла тебе сейчас, потому что обязана. Но ты волен поступать как знаешь. Только если…

Просвистел свисток, заглушив ее слова. Лязгнула сцепка, вагон тронулся. За окном мелькнули клубы пара, наполовину скрывшие мрачный гамбургский вокзал. Поезд начал ускоряться.

– Многое зависит от того, насколько ты готова участвовать в моих дальнейших авантюрах, – ответил Юлии Федор. – Но они опасны. Не уверен, что имею право вовлекать тебя. Сам же отказаться не могу, я не волен в этом – у меня есть обязательства перед павшими станичниками. Увели врагов от схрона, где я находился, и погибли до единого. Не придешь же к ним, не скажешь, дескать, передумал. Не попросишь: вы снимите долг с души. Хотя я считаю, что они нас видят и, возможно, одобряют то, что я задумал. Жизнь сложней, чем представляется, в том числе загробная.

– Что мне нужно сделать?

Ее голос был спокоен. Деловит. И опасность, как казалось, Юлию не испугала.

– Ничего не нужно. Ты мне не должна. Если выполнишь мою просьбу, то по доброй воле.

Юлия качнула головой.

– Мастеровым ты был проще и словами не играл. Что за просьба?

– В Берне мы расстанемся. Ты отправишься в Париж. Там найдешь российского военного агента и французского начальника полиции безопасности – жандармерии по-нашему. Передашь им письма от меня. Далее по инструкции.

– Расстаемся ненадолго?

– Полагаю, да. Обязательно увидимся и, возможно, даже скоро. Способ связи оговорим. Мы – агенты пролетарской революции, и должны вести себя как шпионы.

– Федя! Ты несносен со своими шутками. Ну какой шпион ходит к начальнику жандармерии?

– Нетривиальная задача решается необычными методами.

– Например?

– Вспомни фрау Марту, Магду и подумай о мужьях приличных женщин. Юргене, который нам помог. Они все хорошие, достойные люди и заслуживают лучшей участи. Но им придется плохо, если пустить события на самотек. России – тоже. Вильгельм не остановится, начнет реванш. Французов в Бельгии германцы потеснили. Добьют, возьмутся за Россию. В Германии нет артели мощных магов, их цвет погиб под Ригой. Но развивается военная промышленность. Пушки, бронепоезда, бронеавтомобили и аэропланы. Их выпускают много! Немцы дисциплинированы и трудолюбивы. Социалистов, профсоюзных деятелей империя прижмет. Юргену и ему подобным скажут: Франция начала боевые действия, а русские жестоко нас побили. Кровь требует отмщения! Германия – превыше всего! Начнется новая война – против всей Европы. Кайзер и его приспешники сидят в Берлине. А Юргена с товарищами отправят убивать и умирать.

Она попыталась представить нарисованную картину и упрямо тряхнула головой.

– Твои предположения страшны… но неправдоподобны. Германия и ее союзники хлебнули полной мерой. Вильгельм оставит Бельгию, тем все и кончится.

– Ты ошибаешься. Я знаю точно.

– Откуда?!

– Я же говорил. Мир сложней, чем кажется. Порою знания из будущего проникают сквозь столетие. Как смог простой мастеровой, не занимавшийся оружием, без образования, вдруг взять и сделать пулемет намного лучше, чем у германцев, французов, англичан и американцев?

– Ты меня разыгрываешь!

– Поиграем дальше. Автомат под пистолетный патрон, не имеющий аналогов. Ручная граната. Железнодорожный эшелон с 305-миллиметровыми морскими пушками на платформах. Сестрорецкому заводу подарил идею автоматической скорострельной винтовки под японский патрон «Арисака». Бомбомет. Хватит? Сама же перечислила мои, так скажем, подвиги, достойные для возведения в святые. По-твоему, я – самый гениальный изобретатель в истории человечества?

– Аудионы тоже взял из будущего?

– Не буду врать. Их здесь изобрели, но сочли нестоящей забавой. Я лишь помог оценить и применить новинку. Поскольку знаю, что на них построят связь, которая будет использоваться десятилетиями.

– С ума сойти…

– Помнишь встречу в Питере? Тогда я дорабатывал мотор с аэроплана, пригнанного из Франции. Этот двигатель сочли неперспективным… Не буду утомлять тебя деталями. Просто знай – подобные моторы будут актуальны и спустя полвека, даже век – на аэропланах и в авто. Я лишь доделал систему смазки газораспределительного механизма.

Юлия прижала пальцы к вискам.

– Ничего не понимаю в газораспределительных механизмах… Это все ужасно странно! Ты вправду видишь будущее?

– Прямо как тебя сейчас – не вижу. Ко мне приходят озарения – я получаю сведения о том, что здесь пока неизвестно. И в том числе – о страшной перспективе будущей войны.

– Если бы я не знала, что у тебя больше нет температуры, то решила, что ты бредишь…

– Вот именно. В бреду узнаю технические секреты, на полвека опережающие современность. Хороший бред, тебе не кажется?

Соколова замолчала, переваривая услышанное. Потом поднялась и пересела на полку к Федору. Через ткань одежды он почувствовал теплоту ее бедра.

– Скажи… Про нас с тобой ты тоже знаешь?

– Только то, что наше будущее мы построим сами, – он будто невзначай положил пальцы на кисть ее руки. – Каждый наш поступок, каждый жест его меняет. И я хочу построить лучший мир. А в нем, глядишь, и нам найдетсяместо.

Она не убрала руку, сказала:

– В Париж поеду.

Потом поправила очки и присовокупила:

– Заодно куплю себе что-нибудь модное.

* * *
Коридоры дворца Юсуповых в Москве разносили гулкое эхо. К высочайшему визиту лейб-гвардия удалила посторонних из здания. У постели князя остался лишь лекарь со значком Осененного-целителя, лакей, да еще несколько человек ждали сигнала на кухне: вдруг хозяин или его венценосный гость чего-либо изволят приказать принести.

Шагая коридором, Георгий бросал взгляд на картины и скульптуры, лепнину с позолотой. Дворец был меньше Зимнего, но по роскоши убранства, пожалуй, что ему не уступал.

Все эти сотни тонн камня, металла, золота, серебра, многие миллионы рублей, вложенные в московскую обитель князя, к тому же не единственную, служили нуждам одного лишь человека… Который уходил, не оставив наследников, и все его несметные богатства теряли смысл.

Император последовал сюда, даже не переодевшись после снижения аэроплана на Ходынке. Заявился в летной меховой куртке, бриджах и высоких сапогах. Только стащил очки-консервы с головы и перчатки с рук.

У спальни князя часовые лейб-гвардейцы взяли на караул.

Вздохнув перед исполнением неприятной обязанности – стать душеприказчиком умирающего – Георгий шагнул в отворенную перед ним дверь.

В спальне было довольно прохладно. Юсупов, обожавший свежий воздух, велел открыть окна. Московский ветер шевелил занавески и балдахин над кроватью – тяжелый от золотой вышивки, которую, как и другие драгоценности, не забрать с собой и не унести за порог вечности.

– Здравствуй, дядюшка, – сказал Георгий.

– Садись, племянник, – усмехнулся князь, лежавший на постели. – Надолго я не задержу. Мое время утекает. Спасибо, что приехал.

– Прилетел.

Юсупов, соглашаясь, прикрыл набрякшие веки. Он вырос в пору, когда не то что аэроплана – поездов не знали. Путешествие из Петербурга в Москву длилось неделями. Привыкнуть к тому, что телеграфическое сообщение моментально достигает северной столицы – по металлической проволоке или даже по воздуху, а троюродный племянник уже через несколько часов способен преодолеть эту дистанцию, поднявшись выше облаков, старик так и смог.

– Порфирий! Прочь поди, – сказал доктору, вскочившему при виде императора. – Нам нужно посекретничать.

Медик с поклоном удалился. Царь с умирающим остались лишь вдвоем.

– Чем могу помочь? – спросил Георгий. – Прислать целителя? Мои-то посильней посильнее твоего. Велю – и прилетит.

– Не нужно. Магия бессильна. Мне сто двенадцать лет! Тут никакой целитель не поможет. Омолаживающих чар пока не изобрели. Даже для царей.

– Зато сволочь Вильгельм не будет вечно жить… Прости. Он твой родственник тоже.

– С удовольствием уступлю ему свой гроб… Но не об этом я хотел говорить с тобою, Жора.

– Меня так пятьдесят лет никто не называл, даже ты. Слушаю тебя. Заранее обещаю: все, что смогу.

– Всего не надо. Ты знаешь, что наследника нет у меня.

– Двоюродные? – Георгий кивнул в сторону входа. – Мои лейб-гвардейцы едва не штыками и палашами их выпроваживали. Свора!

– Именно. Шакалы. Я не хочу, чтобы это… – старческая рука описала полукруг. – Досталось падальщикам. Поэтому позвал тебя – матерого хищника, а не трупоеда.

– Ты оставляешь мне империю Юсупова? Имения, банки, заводы, товарищество радиотелеграфической связи вСестрорецке?

– Да. Сейчас привезут нотариуса.

Голос умирающего был слаб, но тверд.

– Не стоит, дядя, – решил государь после минутного размышления. – Дума вывернет все это и обратит против меня. Завещай Отечеству.

– Но ты же не абсолютный монарх-самодержец, чтобы сказать: «государство – это я».

– Государство – это очень в большой степени я.

– Хорошо. Но жаль. Всего жаль. Я рассчитывал на приемного.

Георгий откинулся в кресле и закинул ногу за ногу.

– Федор сделал больше, чем рассчитывали. Жаль, не уберегли.

– Ты был там. Неужели он действительно скомандовал: «Огонь на меня»? – старик даже приподнялся на постели.

– Преувеличение. Знаешь, какой разброс у 305-миллиметровых снарядов при пальбе более чем на двадцать километров? Скорее – не повезло. Но смелый был, коль туда полез. Прекрасно знал, чем грозит.

С минуту они помолчали, отдав дань памяти Федору. Затем их уединение нарушил деликатный стук в дверь. Гвардеец доложил:

– Господин нотариус изволили прибыть.

Князь поставил размашистую подпись под документом, передающим имущество Юсуповых до последнего треснутого черпака в доход казны. Старческие губы тронула ехидная усмешка. Он представил выражение лица кузена, его супруги и их испорченных, разбалованных детишек, когда узнают, что не получат и ломаного гроша.

Император взял завещание. Прочитав, расписался, высочайше засвидетельствовав последнюю волю Юсупова. Но, оказывается, это было еще не все.

– Георгий! Слушай меня, – произнес князь, когда они снова оказались наедине. – Ты пестуешь свои боевые навыки?

– Да, но без усердия. Времена меняются, дядюшка. Выход один на один с вражеским монархом, чтоб в честном бою решить исход войны, больше относится к былинам и легендам, чем к реалполитик. Смерть кайзера, я полагаю, не решит проблему.

– Так-то оно так. Не только в стервеце Вильгельме дело. Уходят славные, большие времена. Мы, Осененные с сильным даром, были столпом общества, его основой. Приемный сын мой, Федор, хотя и заполучил Зеркальный Щит, сам же способствовал переменам. Сотня простецов с его пулеметами запросто уложит любого боевого мага. Всего-то сотня необразованных крестьян! Так что победит не тот, у кого древние корни высокого рода, кто благороден или знатен, а кто больше соберет толпу со стрелялками. Уходит и мораль. Деньги для меня ничего не значили, потому всегда шли ко мне. Нонешнее поколение только о деньгах и толкует. Другие нравы.

– Скажешь, Осененные были безгрешные? Не смеши меня.

– Какое там… Вспомни, Жора, себя самого в юности. Лет шестьдесят назад. Хулиганил. Дерзил. Сладу с тобой никакого не было. Но даже тогда, в лихой молодости, ты имел понятие о чести. Теперь оно не у всех. Ой, не у всех… А ты – символ. Носитель морали.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Возьми мой дар. Выдержишь?

Умирающий распахнул шелковый халат и сдвинул вниз исподнюю рубаху под ним. Ткнул пальцем в амулет.

– Германский? – удивился император.

– Германский, – подтвердил Юсупов. – Попросил Вильгельма – еще задолго до войны. Тот уважил просьбу. Как знал, что буду умирать, и надо будет поделиться даром. Снова спрашиваю: выдюжишь?

– Уверен – да. У меня защитный дар. Но…

– Нет времени ждать, пока окочурюсь, – перебил Юсупов. – Не бойся Жора. Не заставлю ждать. Самому уж надоело. Отойди.

– Что?

– Беги на дальний конец спальни. Вдруг зашибу ненароком. Прощай!

Под балдахином над грудью старика возникло мокрое облачко. Ткань моментально отсырела. Осененный повелительно взмахнул руками. Из облачка ударили ледяные стрелы, пробившие его тело насквозь, и растаяли. Остатки облака пролились дождем.

Император закрыл глаза усопшему. А потом снял с его шеи амулет и сжал в ладони.

Запоздало понял: переоценил свои силы!

На сдавленный крик императора в спальню ворвались лейб-гвардейцы. Старший наряда моментально решил: покушение! Юсупов убит. Государь катается по ковру, пораженный неведомой магией, кричит, руки и ноги дергаются, изо рта хлещет пена, из ушей – кровь…

Но Георгий вдруг затих и поднялся на ноги. Посмотрел на амулет в своей руке и бросил его на кровать к покойнику. Вытер рот платком.

– Полковник! – приказал командиру лейб-гвардейцев. – Распорядитесь тут прибраться. Я срочно возвращаюсь в Петроград.

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! – вытянулся Осененный. До него дошло, свидетелем чего он стал.

По дороге к вестибюлю главного входа, за которым императора ждал лимузин и несколько авто охраны, Георгий успел поблагодарить судьбу, что оправился от шока, вызванного перетоком магии. Мог и умереть. Потом принялся размышлять, что делать с внезапно свалившимся на голову богатством.

Предприятия Юсупова, своего рода империя внутри Российской империи, приносят огромную прибыль. Одни только налоги составляют многие миллионы в год. Хватает и ненужной роскоши. Поместья и усадьбы… Взять хотя бы этот вот дворец. На него не найти покупателя. Одно только содержание дворца, как видится, обходится в десятки тысяч в месяц…

Так, решено. Подарим дом Московскому императорскому университету. Хватит ютиться на окраине, а то ректор надоел вечными жалобами, что ему нужно здание не хуже, чем у Петроградского императорского на Васильевском острове. В довесок к нему пусть забирает хоромы Юсупова, что на Воробьевых горах, и отстанет.

Счета Юсупова покроют, наверное, ближайшие военные расходы. Вооружить французов. Воины они, конечно, никакие, но есть среди них зуавские и сенегальские полки, с набранными в них воинственными африканцами. Коль дать аэропланы и бронемашины да ассигнования на жалование офицерам и унтерам, можно сформировать русские добровольческие батальоны и авиаотряды во Франции. Под французским триколором, конечно. Россия не воюет, она – миролюбивая…

Разучившийся воспринимать чью-то смерть близко к сердцу еще в первые полсотни лет своей жизни, Георгий, спускаясь по лестнице на первый этаж, уже не вспоминал о том, чье сердце только что остановилось. Всецело погрузился в финансовые планы, которые еще нужно будет согласовать с треклятой Думой. Там левые будут орать в три горла, что дополнительные доходы казны следует пустить на учреждения призрения, медицины и образования – не на войну. Ничего, утрутся.

– Ваше Императорское Величество!

Сминая цепочку лейб-гвардейцев, у подножья лестницы буянила родня Юсупова, жадно глядя на царя. Ждут доброй вести. Георгий усмехнулся про себя.

– Его светлость изволил принять смерть от собственной магии, как истинный Осененный, – объявил и двинулся вперед, но наперерез ему протиснулась графиня, дама объемного телосложения, просто так не обогнешь.

Естественно, ее интересовали отнюдь не обстоятельства ухода родственника в мир иной. Шакалы видели нотариуса.

– Вы же его душеприказчик, Ваше Императорское Величество! – запричитала баба. – Как он распорядился? Умоляю…

Графская семья не бедствовала, невооруженным глазом видно. Но ведь всегда хочется большего, пусть даже незаслуженно. «Как, наверное, ликовали, прочитав о гибели Федора», – подумал вдруг Георгий и веско обронил:

– Вам не оставил ничего. Посторонитесь.

Обойдя препятствие монументальных форм, император двинулся к дверям и услышал позади шорох юбок, затем оханье прислуги. Графиня повалилась в обморок.

В машине он продолжил обдумывать судьбу юсуповских капиталов.

Был еще один момент, о котором монарх не рассказал умирающему. Когда доложили, что тело героя не найдено, Георгий вызвал Осененного-провидца. Слабенького, но какой есть.

Тот рыскал по полю боя под Ригой дня три. Побывал у каждой воронки, вырытой разрывом морского «чемодана». Потом доложился:

– Что-то непонятное произошло, мой государь. Я не увидел следа смерти князя, но и живым его не вижу!

– Поясни, – буркнул император, попивавший кофе в походном шатре.

– Как только всматриваюсь, его след начинает двоится. Как будто он – не он. Или их двое… Понятия не имею, что это значит, такое не описано ни в одном трактате!

– Значит, ты плохой провидец, – заключил Георгий. – Ладно, поклянись, что будешь нем как рыба. Свободен! – приказал, когда Осененный выполнил монаршую волю.

Провидец, сам того не зная, навел Георгия на мысль. По приказу императора подняли документы о гибели родного сына князя. Там он прочитал про перстень, из которого случилась схватка Осененных. Отчеты полицейских сообщали, что его нашли, но с выкрошенным камнем, таившаяся в нем душа исчезла. А если нет? Вдруг она вселилась в Кошкина, который с той поры стал удивлять своим талантом? Какого прежде в нем не наблюдалось… Такое может быть? Вполне. Провидец же не догадался, хотя невольно подтвердил, что Кошкин уцелел. Сейчас скрывается. Почему – не ясно. Но для России это хорошо, пусть продолжает в том же духе.

Глава 7

Поезд неторопливо пересекал Германию, направляясь с севера на юг. Равнинная низменность у Эльбы за окном сменялась холмистыми ландшафтами. Ближе к границе Швейцарии вдалеке показались горы.

Все больше ощущалась весна. На станциях Федор выходил на перрон, прикрывал глаза и жадно втягивал теплый воздух с примесью угольного дыма, но, тем не менее, апрельский, освежающий. Юлия терпеливо стояла рядом.

– Больше года так не наслаждался, – признался ей Федор. – Скрывался под видом замарашки. Воевал. Вкалывал за гроши на «Ганомаге», не имея ни денег, ни документов, чтоб уехать из Гамбурга. Все время в страхе, что изобличат. Что, собственно, и случилось. И вот теперь просто радуюсь жизни.

Вернулись в купе. Вагон тронулся. Федор отхлебнул остывший чай из стакана в подстаканнике. Заметно было: даже этот чай ему вкуснее гамбургского – потому что на свободе. Пусть весьма и относительной.

– Что в тебе осталось прежнего, Федя, так стремление работать каждую минуту. Ожидала большего к себе внимания, – в свою очередь призналась Юлия.

– Прости, – он смутился. – Наверстаю. К сожалению, до прибытия в Берн нужно очень многое успеть. Иначе твой визит в Париж не получится полезным.

Он испещрял набросками, эскизами и длинным пояснительным текстом плотные листы бумаги – их купили в магазине у вокзала. Порой комкал их, рвал и погружался в долгую задумчивость, нервно покусывая кончик карандаша. Что самое удивительное, буквально через день пути Федор двигался, будто и не было в боку той неприятно раны.

– Помог себе магией? – поинтересовалась Юлия.

– Конечно, дарлинг. Магия – суть управление силой, человеческим приборам неподвластной. Все эти огневики, кинетики, лекари, электрики и прочие – это только отражение способа контроля дара, концентрации на нем. Кто к чему изначально склонен. Слышала о генерале Брусилове?

– Еще бы. Большая шишка в Генштабе. Один из героев победы под Ригой.

– Знаешь, какой у него дар? Ломать технику на расстоянии. В детстве позавидовал отцу, купившему дорогие часы-хронометр. Сломал часы, не прикоснувшись к ним единым пальцем. Если б научился сосредоточиться на чем-нибудь другом, то стал бы, например, огневиком или выращивал растения подобно сказочным друидам. Да что угодно… Думаю, что мой Зеркальный Щит в состоянии получить любой сильный Осененный. Тут главное суметь контроль наладить. Я каждый день теперь тренируюсь в самом разном. В Гамбурге не мог.

Карандаш взлетел с его ладони и пронесся на расстоянии вытянутой руки от Юлии. Она попыталась его поймать, но ухватила пальцами только воздух.

– Хулиган! А если б в глаз мне угодил? Отрастил бы магией новый?

– Никогда не пробовал. Но пришлось бы. Тут цвет бы подобрать… Представь – прежний был синий, новый же – зеленый или желтый.

– Ура! Я польщена. Ты заметил, какой у меня цвет глаз.

– Я многое что замечаю. Но – извини. Пока не ладится с трансмиссией. Не могу вспомнить…

Он скомкал и сунул в карман очередной листок. Не выбрасывал, видимо, испорченные черновики считал секретными. Сжигал их в угольной печке отопления вагона.

– Ладно, милый, не буду отвлекать. Скажи одно: твоя способность предвидеть будущее…

– Не предвидеть, а получать разрозненные сведения, – поправил Федор.

– Пусть так. Эта способность – от осененности?

– Естественно. Без магии никак. После расскажу. Всему свое время.

Он снова вперился в листки. Юлия Сергеевна достала книжку и уткнулась в нее взглядом, не видя текста.

Как Федор к ней относится? Принял. Называет «дорогая». Или «дарлинг» – под настроение. Смотрит с удовольствием, но не по-детски восторженным взглядом как тот же Юрген. Скорее – с уверенностью зрелого мужчины. Иногда как невзначай касается пальцами ее руки. Потом неторопливо убирает.

В разговорах о будущем неизменно что-то обещает, оптимистическое. Но крайне неопределенно.

Черт побери, он играет со мной как кошка с мышью, начала сердиться Юлия. Да, виновата, что разорвала помолвку. Но, коль мы вместе, пусть не близки, но все равно это же признание, что мосты не сожжены, и у нас есть общее настоящее и, наверно, будущее… Так почему ни разу за три дня не сделал одной попытки ее поцеловать?!

Раз сама к нему приехала, еду с ним наедине в двухместном купе, практически как жена или любовница, это ли не сигнал к сближению? Видит же прекрасно, что его очередь делать шаг навстречу, а не прятаться за листками «чрезвычайной важности»!

Если разобраться, мог подлечить себя на день-два раньше в Гамбурге, не прячась за оправданием: не хочу обнаруживать магический дар. Они бы выехали раньше. Значит, день-два в его планах нисколько не решают. Он прекрасно мог бы сочинять свои писюльки за столом в отеле, а не в шатающемся на стыках вагоне.

Издевается!

Прежний тульский Федор, пусть не открытый ей как книга, все же был проще, понятней, откровеннее. Доверчивее, хотя сейчас, как кажется, в доверии ей не откажет. Ведь собирается поручить ей нечто важное.

Но ей хотелось не такого. Личного, чтоб только между ними, а не в деле «всегерманской пролетарской революции».

Еще бесила неопределенность и бессилие. Она не вправе предъявлять претензии, чего-то требовать или попросить. Их союз хрупок чрезвычайно. Прошло о время, когда будущий князь, робея, просил ее руки, страдал от своего маленького роста, стремясь распрямить спину до разрыва позвонков. Краснел, считал недостойным из-за «подлого» происхождения находиться рядом с офицерской дочкой… В чем-то его новые качества – одаренность, обладание титулом и солидным капиталом – осложнили отношения.

Для вида Юлия перевернула страницу.

В России, увидав мутное, неразборчивое фото, на котором скорее угадывался, чем узнавался Федор, она мечтала: пусть бы только оказался жив… Отдавая себе отчет, что это практически невероятно. О возможности связать с ним жизнь даже не задумывалась. Шанс потерян, упущен безвозвратно. Если бы не сглупила и вышла за Федора замуж, была бы у нее семья и, наверное, ребенок… От него! Но тогда она все профукала.

Бог услыхал молитву, дал возможность убедиться: жив он, жив. После этого захотелось все вернуть. Но получится ли? Утром ждет граница. Затем Берн, пересадка на парижский рейс и… снова расставание, снова неизвестность. Он в одиночку готов объявить войну кайзеру! Убивать и создавать оружие для массовых убийств, что делал уже много раз. А сейчас очень мирно пересматривал свои записи, напевая под нос очередную неизвестную песенку, на этот раз – дурашливо-легкомысленную. Абсолютно не вяжущуюся с изображением зловещей машины с пушкой листке.

…Есть у меня диплом,
Только вот дело в том,
Что всемогущий маг –
Лишь на бумаге я[8].
Из уст высшего Осененного, обладателя Зеркального Щита, подобное признание звучало несколько странно. И это еще, мягко говоря.

Он – в хорошем настроении. Шутливом и раскрепощенном. Почему бы не воспользоваться?

Перевернув следующую книжную страницу, Юлия Сергеевна решила перевернуть и следующую страницу в жизни.

Когда завершили вечерний туалет (вагон-люкс позволял некоторые роскошества) и заняли горизонтальное положение под своими одеялами, притушив свет, она поднялась и в одной ночной сорочке и присела на лавку к Федору.

– Еще не спишь? Я хочу узнать, как твоя рана…

Вопрос совершенно бессмысленный – он давно избавился от повязки. Но Федор, не смущаясь, приподнял одеяло. В сумерках виднелись два круглых розовых шрама от пули. Она даже не попыталась скрыть, что просто искала повод, чтобы запустить туда руку и нежно погладить пострадавший бок.

– Так хорошо?

– Неплохо. Еще…

– Почему же я раньше не догадалась лечить твой бок ладонью?

Он не возражал. Но и не поощрял. Пришлось проявить настойчивость.

Поезд проходил мимо полустанка, свет фонарей проник через окно и выхватил из полумрака изящную фигуру в белом, бросившуюся в атаку.

Губы встретились с губами. Рука гладила уже не бок, а гораздо ниже.

Выждав сколько можно и еще минутку, Федор перехватил инициативу. Юлия почувствовала облегчение: об интимной жизни она лишь читала да немного слышала от замужних женщин, потому боялась сделать что-нибудь не так. Опытный или не очень Федор – ей не важно. Главное, чтобы после близости он не хотел другую. Ошибки недопустимы…

– Расслабься! Все хорошо.

Он приподнял ей рубашку. Ладони легли на ее грудки.

В свои годы она, конечно, уже много раз ощущала тягу к мужчине, интерес, перемешанный с робостью и страхом… Но разве можно сравнить те чувства с нынешними ощущениями, когда мужчина действительно с тобой, он влечет, он дорог, он желанен!

Федор не спешил. Его руки и губы не останавливались ни на миг. Пальцы проникли между бедер и мягко раздвинули их.

На узкой вагонной лавке, даже в люксовом вагоне, было тесно и неудобно. Но ее пугало другое. Вот сейчас он начнет, и ей станет больно! Об этом рассказывали все женщины, с кем у нее доходило до откровенности. Но если больно, тогда ласки в постели служат исключительно к удовольствию мужчины? Конечно, говорят, в следующий раз больно не будет, а если повезет, то она сама начнет получать кусочек радости. К сожалению, не всегда, потому что мужчины эгоисты и не думают о чувствах и ощущениях возлюбленной!

К ее удивлению, Федор не приступил к тому, чего ему, наверное, хотелось, а продолжал действовать рукой. Пальцы медленно и мягко, но настойчиво подобрались к святая святых.

Это же неправильно! Мужчина должен входить туда другим местом!

А потом Юлия отбросила любые мысли и просто отдалась ощущениям, рождавшимся благодаря чутким пальцам. Эти ощущения возникали там, внизу живота, и растекались по всему телу божественным теплом…

Он изменил положение, нависнув сверху. Теперь приятные токи шли от того, что по бутону Юлии аккуратно скользила мужская часть тела – вверх и вниз. Через несколько секунд… или веков – она потеряла ощущение времени, Федор вошел в нее. Сначала совсем неглубоко и начал двигаться, с каждой секундой отвоевывая миллиметр глубины.

Странно, он попал в такт раскачиванию поезда, стуку колес на стыках… Жизнь удивительным образом находила гармонию.

Затем сладость возбуждения вдруг прошла. Наверное, она еще не готова получить все, что дает близость с мужчиной. Федор уловил перемену и заработал быстрее, настойчивее.

Барышня почувствовала давление, потом – боль. Очарование момента исчезло. Какое может быть удовольствие, если больно?

Федор вошел на полную глубину, вдруг зарычал, затрясся… и выскочил, уперев по-прежнему твердый конец ей в бедро. По ноге потекло липкое. Сильно выдохнув, повалился в бок, втиснувшись между Юлей и стенкой купе, продолжая обнимать ее. Нежно-нежно поцеловал.

– Очень больно?

Если бы спросил: получила ли ты удовольствие, захотелось бы стукнуть.

– Терпимо. Пройдет. А почему ты… не в меня?

– Потому, что сначала нужно все устроить правильно. Если прямо сейчас, через девять месяцев появится ребенок, а тут такое впереди…

Он сознательно избегает опасности беременности, но говорит о ней в будущем… Она обратилась в слух. Но он молчал. Губы были заняты другим: поцелуями.

Женщины предупреждали: если отвернется и захрапит, значит – не любит. Федор даже не пытался, наоборот – не прекращал ласки. Только они стали совершенно целомудренными. Неужели любит? Пусть сам скажет! Только не молчит…

Она все же решила прервать тишину:

– Хочешь еще?

– Конечно. И миллион раз еще по разу. Но не сейчас. У тебя же ранка. Пусть подживет. Когда не будет больно, почувствуешь ту же радость, что и я. Нельзя спешить.

Здорово, конечно, что он заботится, а не просто отдается похоти.

– Ты же – маг. Залечи ранку магией.

– Не могу! – в свете мелькнувшего за окном фонаря Юля увидела, что Федор грустно улыбается. – Ювелирной точностью не владею. Представь: у тебя зарастет там совсем, и мне не протолкнуться!

Он действительно заботлив…

Только что превратившаяся в женщину из невинной девушки, Юлия вдруг (или не вдруг – логика событий подсказала) вспомнила его слова о Варваре: та – дочь князя, Осененного, тронул – женись. Как он поступит с дочерью армейского офицера? Человек-то благородный!

Впрочем, совсем недавно и о таком мечтать не могла. Примеряла мысленно чепец старой девы, непорочно-целомудренной, правильной… и очень злой на себя за эту правильность.

* * *
Приехавший в Берн из Вены Лейба Бронштейн, он же Троцкий, надевший для австрийской и швейцарской полиции личину российского подданного Леонида Седова, ворвался на трибуну конференции РСДРП подобно черному орлу: в черном костюме, с черной шевелюрой, бородкой и усами. Нос у него тоже был орлиный, хоть и несколько ассиметричный, будто накануне сразил другого орла-врага ударом клюва, оттого свернул свой набок.

Его энергии хватило бы, чтобы заразить самыми радикальными идеями рабочие массы на многотысячном митинге. Но здесь, в профсоюзном клубе на окраине города, собралось лишь человек сорок или чуть больше. Все – профессиональные революционеры, вынужденные уехать из России, скрываясь от жандармов царя Георгия. Сверх того пара репортеров и несколько мужчин непонятного вида. Возможно – филеры местной полиции, призванные бдить, чтоб бунтарский энтузиазм собравшихся касался исключительно Российской империи и никак не расшатывал устои Швейцарской конфедерации.

Этим людям важнее были логика и здравый смысл в речах выступавших, а не эмоциональный настрой. Экзальтация скорее мешала, нежели способствовала пониманию речей говоривших. Тем более каждый депутат конференции имел свое мнение относительно происходившего и видение – куда двигаться дальше. Конференция задумывалась для поиска согласия и собирания социал-демократических сил в один кулак. Фактически же происходило противоположное: делегаты грызлись между собой, обвиняя фракции, кроме собственной, в ликвидаторстве, оппортунизме, заискивании перед мировым капиталом и прочем предательстве интересов рабочего класса.

– Товарищи! – вещал Бронштейн. – На современном этапе развития империализма мы замечаем тенденции, о которых не мог знать наш учитель Карл Маркс, предрекая пролетарскую революцию значительно позже буржуазной, охватывающую одновременно многие империалистические государства. Очевидно, что предпосылки революции созревают неравномерно в разных странах. Вопреки нашим довоенным ожиданиям, слабым звеном европейского империализма оказалась не Российская империя, а кайзеровская Германия. Судя по поступающим из Гамбурга сведениям, социалисты, к сожалению, не играют главенствующей роли в рабочих группах. Гораздо сильнее влияние профсоюзных мелкобуржуазных лидеров. В таких условиях революция принесет плоды только буржуазии, разрушив монархическую власть и вносимые ей ограничения свободного рынка. Далее активность снизится: так называемые демократические партии изберут нового главу государства, подпишут мир с Францией ценой территориальных потерь. Положение пролетариата несколько улучшится, люди вернутся к семьям и к заводским станкам. Такое не должно случиться, товарищи! Пусть революция наступает перманентно, и из буржуазной перерастает в пролетарскую. Взяв власть в свои руки, германский пролетариат даст мощный толчок мировому рабочему движению – в России, Австрии, Франции, Англии, Североамериканских Соединенных Штатах. Освобождение трудящихся нашей Родины от ига эксплуататоров наступит благодаря германскому примеру!

Далее Бронштейн предлагал все имеющиеся финансовые активы и организационные силы бросить на поддержание германского революционного движения, действуя в связке с левым коммунистическим крылом Социал-демократической партии Германии. Для этого максимально использовать недовольство пролетариата обнищанием в ходе войны и массовой мобилизацией рабочих в рейхсвер. Его, Бронштейна, газета «Правда», издаваемая в Вене, агитирует именно германский рабочий класс и печатается на немецком языке. Если работать, не покладая рук, восстание в Гамбурге перекинется на другие промышленные центры страны, вылившись во всегерманскую революцию, в результате которой победит диктатура пролетариата. Победивший пролетариат Германии, экспроприировав капиталистов, организует у себя социалистическое производство, а потом встанет против остального капиталистического мира.

Выступавший сорвал аплодисменты, но очень жидкие – только от сторонников.

Ему на смену вышел человечек, чрезвычайно знакомый Другу по множеству скульптур и портретов в прежней жизни. Пока говорил Бронштейн, господин Ульянов сидел неподвижно, вскинув острую бородку, выражая лицом крайнее неодобрение.

Был он мелок и на порядок менее харизматичен, чем предшествующий оратор. Голос тише, выговор картавый. Тем не менее, мысли излагал четко и складно, для способных мыслить хладнокровно – доходчиво и убедительно.

– Товагищи! Мнение об отсталости России и неготовности ее к геволюции есть вгедное и агхиошибочное заблуждение.

Он доказывал: Россия гораздо слабее из-за отставания в индустриализации и потому перспективнее для коммунистического движения. Даже после окончания войны, опасаясь нападения от «родственника Вилли», царь Георгий вынужден держать под ружьем миллионы крестьян и рабочих, одетых в военную форму. Относительно немногочисленный по сравнению с Германией пролетариат сконцентрирован в нескольких центрах, наиболее организован в Петрограде и Москве. Окончание войны без репараций и восстановление западных губерний за счет казны значительно подорвали экономику. В нищету скатываются все большие слои населения.

Оратор уверял: Россия на пороге революции. Необходим лишь толчок. И они, социал-демократы, обязаны всеми силами обеспечить этот толчок, разбудить народные массы для свержения самодержавия. Переброска же главных сил российской социал-демократии на германский фронт неизбежно отсрочит момент кипения и взрыва народного возмущения. «Политическая проститутка» Лейба Бронштейн своими призывами раскалывает российскую социал-демократию, обещая несознательной ее части легкую победу в кайзеровской империи.

Прощальный залп пришелся по примиренческой позиции депутатского меньшинства. Эти социалисты предлагали воспользоваться некоторой либерализацией российского общества и ширить легальную борьбу за права рабочего класса, не форсируя революционный взрыв. Ульянову, как и Бронштейну, свербело: здесь и сейчас. Вот только для Ульянова «здесь» означало исключительно Россию.

– Как тебе самозваные вожди пролетариата? – спросил Друг.

– Демагоги. Жестокие фанатики.

– Именно, Федя. Но для разжигания революции нужны именно такие. Потом их сметут, и к власти придут прагматичные. Чаще всего малосимпатичные, но политика – дело грязное. Для нас Бронштейн-Троцкий – человек-патрон. Выстрел, рывок затвора, и стреляная гильза летит в мусор. Или на переплавку. Если пуля уйдет за молоком, зарядим другой патрон.

– Меня задевает слово «диктатура». Тем более, ты рассказывал, какой страшной была германская диктатура в твоей реальности.

– Было, Федор. Боюсь, нам придется провести верблюда через игольное ушко. Если не додавить Германию сейчас, не устранить Вильгельма, она воспрянет и вновь наваляет соседям. Сначала французам, которые явно не тянут войну с немцами один на один. Потом начнется Drang nach Osten, натиск на восток, то есть на Россию. Но, с другой стороны, если обидеть немцев слишком сильно, у них взыграет желание реванша: сначала засадить лягушатникам по самые помидоры, затем, куда ж без него, тот же Drang nach Osten.

– Друг! Давай решать проблемы постепенно, – вздохнул Федор. – Есть задача – свалить Вилли и озаботить немцев задачей навести порядок внутри своей страны, не прыгая на русских. Далее посмотрим.

– Уговорил. Гляди! Расходятся. Дуй за Троцким.

Тот вышел из клуба нервный, злой. Видно было: не ожидал, что Ульянов даст столь решительный отпор. Распрощался со сподвижниками и быстрым шагом двинул пешком к центру города. Очевидно, желая на какое-то время остаться в одиночестве.

Через четверть часа, когда революционер подуспокоился и выбрал место за столиком в открытом кафе, Федор бесцеремонно занял стул напротив. Заговорил он по-немецки.

– Герр Бронштейн! У меня к вам выгодное революционное предложение. Но понадобятся деньги.

Троцкий вздрогнул. Привычка к конспиративным псевдонимам вошла под кожу, а тут его истинную фамилию вдруг назвал странный тип в дорогом сюртуке и шелковой жилетке, но с лицом самого простецкого разряда, плюс неопрятная щетина, еще не превратившаяся в бороду и усы, что, естественно, настораживало.

– Денег нет, – буркнул Троцкий.

– Знаю. Эсеры и подручные Ульянова зарабатывают экспроприациями, то есть попросту грабят эксплуататоров. Вы человек другого склада, приличный.

– И у меня нет банды, чтоб организовать налет на банк или почтовый поезд.

– У меня есть.

– Банда? Вы – занятный человек, герр…

– Герр Вольф. Фамилия – такая же ненастоящая, как и ваша – Троцкий.

– И много же людей в вашей банде, ненастоящий герр Вольф? – съязвил Бронштейн. – И люди в ней хотя бы стоящие?

– Банды нет, но деньги я имею. Сколько нужно на разжигание революции в Германии?

– Много, – буркнул Троцкий. – Миллионы. Неужели прямо здесь их передадите?

Бронштейн, возмещая себе унижение на партконференции, откровенно издевался.

– Здесь и сейчас я дам вам пять тысяч кайзермарок. Так сказать, на почтовые расходы. Через сутки предлагаю встретиться. Жду от вас подробную смету и программу действий. Я готов финансировать СДПГ или любую другую политическую силу, способную снести кайзеровский режим.

– СДПГ готова только уговаривать Вильгельма чуть остричь себе когти, герр Вольф! – хмыкнул Троцкий. – Вы, как вижу, сами из Рейха. Коль владеете изрядными деньгами, сами принадлежите к его верхушке. Не удивлюсь, если обладаете даром. Что характерно, желаете изменить внешность, коль бросили бриться. Кто вы? Зачем вам это? Почему пришли именно ко мне?

– Много вопросов, Лев Давыдович. Слишком много для первого раза. Отвечу на последний. Следил за вами. Изучал ваши взгляды, читал статьи в венской «Правде». Вы мне кажетесь человеком, способным перейти от слов к делу. Большинство же присутствовавших на той конференции – трепачи.

– И только на основании этого считаете возможным мне доверять?

– Не только. Сейчас поймете, почему меня не рекомендуется обманывать.

Федор из вазочки с приборами достал ложку и положил на стол. Затем накрыл ее ладонью, оставив зазор на три пальца. Сосредоточился.

Через секунду ложка треснула и стала плоской, словно прошла через вальцы. Кроме того, вмялась в столешницу. После многомесячного воздержания пользоваться магией было одно удовольствие.

– Заберите ее себе. Сувенир на память. Вы же не хотите стать плоским как лист вашей газеты? Завтра в это же время, на этом же месте.

Федор кинул поверх ложки конверт с деньгами и удалился.

Если они с Другом правильно просчитали Троцкого, тот взвесит риски и согласится. Россия с гораздо более строгим жандармским порядком не дает развернуться подобным ему субъектам. Германия в силу ее многопартийности гораздо комфортнее для оппозиционных начинаний. Там – благодатная почва для семян пролетарской революции.

И немаловажно, что будут ассигнования. Собственно, первая капля золотого дождя уже капнула. Какой еврей откажется от выгодного предприятия, о котором мечтал всю жизнь, если ему дают деньги и зеленый свет на это предприятие? Разве что последний шлимазл. А уж им Троцкий точно не был.

Глава 8

Париж…

Юлия Сергеевна сокрушалась: дожив до четвертьвекового возраста, ни разу не выезжала за рубеж. Да что там за границу – за пределы Центральной России не выбиралась.

А ведь были деньги. На приданное их мало, а вот прокатиться по Европе, посмотреть на мир, показать себя… Что может быть лучше? Может, если с Федором, а не без него. И Париж был бы более привлекателен, если бы по мраморным полам магазинов на Елисейских полях шествовать под руку с настоящим мужчиной.

Трехдневные вынужденные каникулы в Париже она проводила с пользой и с немалым удовольствием. Директор Сюрте маркиз Пьер де Пре отсутствовал по служебным нуждам – так сказали в главном управлении полиции безопасности на улице де Соссе. Настоятельно рекомендовали обсудить интересующее ее дело с кем-то из других чинов. Юлия, проинструктированная Федором, была непреклонна: дело в личном доверии к господину де Пре, стало быть, его никто не и заменит.

Следуя указаниям докладывать о каждом шаге, она тотчас отправилась на почтамт и отправила в Берн телеграмму: «Маркиза приедет через три дня». Возможно, Федор изменил бы решение и велел бы ей идти к Игнатьеву, но у него имелись веские причины чуть меньше доверять соотечественнику, чем французскому офицеру.

По пути в Швейцарию он на каждой остановке спрашивал газеты, пробегал глазами заголовки, вчитываясь в некоторые заметки. В Берне, обменяв российские рубли на местные франки, чтобы расплатиться за гостиницу, Федор подхватил на стойке у портье новостной листок.

Отельный лакей проводил их в лифт, новомодное изобретение. В России оно почти не встречалось. Находившийся там служащий, важный словно вагоновожатый, повернул рычаг подъема с важным видом, будто на такое действо не способно ни одно живое существо на свете. Федор развернул газету, не дожидаясь остановки лифта.

В номере Юлия спросила, что же он пытается найти в газетах. Может быть, для начала стоит разобрать их вещи, а потом уж шелестеть листами.

– В ближайшие дни начнется конференция РСДРП, – просветил ее любимый. – Это шанс для нас с тобой. Где еще найти идейных революционеров, куда более деятельных и решительных, чем Роза Люксембург или Клара Цеткин. О черт! Твою мать… Прости.

Она подобрала брошенный им на кресло выпуск «Бернер Пост». В международных новостях сообщалось о пышных похоронах в Москве князя Юсупова. Фото запечатлело российского государя, склонившегося над гробом. Текст гласил, что его светлость, не оставивший прямых наследников, все свое состояние завещал казне.

Федор принялся раздеваться, нимало не смущаясь Юлии. Можно было радоваться некому новому пункту во взаимных отношениях, но она, конечно, предпочла бы снять дорожный костюм за ширмой. Но его глаза… Он смотрел перед собой невидящим взглядом. Машинально нацепив на себя пижаму, вымолвил:

– Все! Теперь мне окончательно запрещено воскреснуть.

– Почему же, милый? – удивилась Юлия.

– Потому что возникнет дело о наследстве. Я смогу оспорить завещание приемного отца, так как он не знал, что я жив. А еще изрядный капитал принадлежит мне лично – в недвижимости, банках и в бумагах коммерческого общества. А теперь представь: найдется ли судья в России, который вынесет решение против славного героя, личность легендарную и, как ты сказала, подлежащую причислению к лику святых. Будь я жив, то не удостоился бы и доли этих почестей. Стоит приехать, и начнется… Меня обвинят в самозванстве, наверняка создадут кучу других проблем. Слишком многим помешаю.

Услыхав такое, Юлия предпочла присесть. Ну, не то, чтоб ноги задрожали, так ей лучше думалось. Тем более кресла в отеле Швейцерхоф удобные – массивные, с высокими спинками и подлокотниками.

– Наши планы поменялись?

– Да, в какой-то части, – подтвердил ей Федор. Он, похоже, уже все решил. – Твой отъезд во Францию придется задержать – нужно кое-что обдумать. Да, порядок действий усложнится, только мы добьемся своего.

Твоему мужчине трудно? Самое время поддержать!

Порывисто вскочив из кресла, Юля метнулась к Федору и обняла его за шею.

– Я не сомневаюсь: ты, конечно, справишься. Мы с тобой…

А уж как радовалось она возникшей паузе в делах!

Как представлялось из романов, рассказов замужних дам из гимназии, воспоминаний покойной матушки об ухаживаниях отца, соединение двух любящих происходило не спеша. Сначала издали оказывались знаки внимания. Потом мужчина допускался к совместному чаепитию под надзором родни. Через месяц – робкое прикосновение через перчатку. От него долгий путь до страстных объяснений, объятий, поцелуев… Но никаких альковных дел до свадьбы! Сначала обручение, венчание, и лишь тогда – соединение не только душ, но и тел.

Юлия Сергеевна по собственной воле перепрыгнула к главному, пропустив все промежуточное – важное, деликатное, весьма приятное, на что, к сожалению, сейчас не было времени. Поставила на карту главный девичий капитал. Причем в ситуации, когда Федор не смог бы отказать…

Хотя отказал же ее сопернице? Пожалуй – да, ему нет смысла лгать. И вообще он ведет себя честно до неловкости.

Принял. Приласкал. Но не сказал «люблю». Конечно, чувствовалось – теперь они близки. Такого не забудешь, не отнимешь и не перечеркнешь.

Тем не менее, первая близость принесла скорее разочарование, чем триумф. Она не испытала наслаждения – почти. Федор прилежно и ответственно сделал свое дело. Обещал, что сладкое ей будет, но не с первого раза.

Наверное, прав. Но хоть бы раз сказал: «любовь моя», «душа моя» и «мое сердце». Отношения у них скорее дружеские, чем страстные.

Не имея опыта в делах постельных, Юлия не догадалась: ее смелым предложением в вагоне Федор был ошеломлен. Он хотел возобновления отношений, но не столь стремительно и радикально.

Ужасным было то, что не предпринял ничего в первую ночь в отеле. Был сильно удручен смертью Юсупова? Вряд ли. Он – натура сильная. Стойко воспринял удар и наметил, как действовать. Но на ночь только лишь обнял и поцеловал. Сказал: не сегодня, тебе еще будет больно.

Ну почему же так?!

Ей полагается благодарить судьбу? В поезде Федор не хотел причинить ей лишнюю боль. И сейчас заботится…

К черту! К черту эту всю заботу! Ей хочется страсти! Чтоб ее мужчина сгорал от вожделения! Чтоб срывал с нее одежду и белье! Чтоб врывался как варвар в захваченный город и умирал в ожидании следующего раза…

У Юлии хватило выдержки не выказать недовольства. По дороге в Париж она немного успокоилась. Тем более наступили дни, перед которыми чувствовала раздражительность. Быть может, накинься на нее Федор с необузданной похотью, она бы перебудила криком весь вагон и позже пеняла бы ему за это? Скорее всего – да. Так что все что ни делается – оно и к лучшему. За неуклюжесть во время первой близости прощен. А вот за то, что не сказал «люблю» потом… Такое разве извинительно?

На ступенях парижского почтамта Юлия сказала себе: хватит! Не нужно вспоминать о неудаче в Берне. И без того мысли бегают по кругу как цирковые лошади по манежу. Мужчина ее жизни с нею близок. А что ведет себя не так, как ей хотелось, так это дело поправимое. Не стоит ей накручивать себя без толку. Вокруг нее – Париж, город удовольствий. У нее есть свободные дни и деньги – тоже. Не то чтоб слишком много, но достаточно, чтобы не чувствовать себя стесненной. Жизнь на ближайшее время расписана и ясна, перспективы вроде бы тоже радостные… К чему грустить?

И она отправилась по магазинам женской одежды, обуви, косметики, не подозревая, что повторила маршрут Варвары Оболенской. Только, в отличие от княжеской дочки, тоже стесненной губернскими провинциальными предрассудками, вела себя более решительно, с порога объясняя продавцам: помогите выбрать нечто такое, чтоб мой избранник набросился на меня с львиным рыком!

Наверно, парижанки знали это и без всяких приключений с воскресшим бывшим (хочется надеяться, что и с будущим тоже) женихом. Юбки, о боже, стали коротки, открывая стройные лодыжки и икры. А когда парижанки садились за столик или на скамейку у набережной Сены, лихо перебрасывая ногу за ногу, то были видны коленки! Это ведь с ума сойти. И так вели себя вполне порядочные девушки, не особы легкого поведения! Те встречались тоже, но они выглядели совершенно вызывающе, чтоб клиент не сомневался, кто они и чего хотят.

Оказавшись как-то в ресторане рядом с парочкой молодых мадемуазелей – дело было вечернее, и официант усадил их вместе, потому что не хватало мест – она завела с ними разговор и между делом сообщила, что восхищена раскрепощенностью парижской моды.

– О-ла-ла, в России не так? – ответила одна из собеседниц. – Хотя понимаю вас, мадмуазель. Россия не воюет с кайзером. Наши же мужчины сражаются за Францию всего лишь в двухстах километрах от Парижа. И если приезжают на побывку, то должны видеть все красивое!

Ее, полноватую брюнетку, представившуюся как Мари, сопровождала хрупкая блондинка Зизи. Имена, подобранные с умыслом, наверняка были ненастоящими. Внешне девицы явно играли на контрасте. Они же пригласили русскую в варьете, и та с радостью согласилась. В российской глубинке, конечно же, ничего подобного не увидишь…

В зале присутствовали парочки, стайки молодых девушек и одинокие мужчины. Те, распаленные фривольными и зажигательными танцами на сцене, буквально набросились на барышень с предложением продолжить вечер в кафе-шантане. Как раз подобралась троица кавалеров, Мари и Зизи уговаривали присоединиться.

Юлия отказалась. Не то, чтобы опасалась, что тем самым изменит Федору. Вряд ли времяпровождение вылились бы во что-то неприличное. Но она чувствовала себя уставшей. В голове крутились мысли: вот бы он был рядом! С распаленным воображением от увиденных высоко-высоко поднятых голых женских ног… Он отбросил бы всякую сдержанность.

Юлия вернулась в отель, чтобы принять в ванну, выспаться, а на следующий день отправиться за покупками. В первый больше присматривалась и приценивалась. Ей хотелось обновить весь гардероби одеться по последней моде. Здесь не только женщины, но и мужчины предпочитали легкие, не стесняющие фигуру наряды. По бульварам вышагивали молодые люди с приличными барышнями под руку, обряженные в цветные трикотажные свитера, без шляп и трости. Те явно стали ненужным атрибутом. Конечно, мужчины пожилые по-прежнему носили костюмы-тройки, трость либо зонтик. Но и они вели себя раскованнее любого из губернских знакомых Юлии. Улыбались, радовались жизни, ведь вокруг – весна! В Париже – городе красоты и любви.

Зараженная общим настроением, Юлия Сергевна выбрала себе очень короткое платье и две юбки с подолом ровно на десять сантиметров ниже колена. И пару строгих комплектов, чтоб не шокировать при случае более консервативную публику. В том, что Федор оценит смелость, она не сомневалась.

А вот самое разное нижнее белье – черное, белое, телесного цвета, полупрозрачное шелковое – она покупала без малейшего стеснения. Чем более вызывающее – тем лучше. Это будет видеть только он! Пусть же наслаждается – как французский солдат или офицер, вернувшийся на побывку в Париж. Больше на фронт она его не отпустит.

И, конечно, туфли. Бальные и домашние. Аккуратные уличные ботиночки. Сумочки – нескольких цветов, под каждый вариант одежды. Перчатки. Шляпки – с широкими полями и новомодную без полей, плотно облегающую голову. Несколько флаконов с духами неотразимого аромата.

Юлия посетила салон, поменяв прическу и чуть укоротив непокорные кудри. Мадам бальзаковского возраста добрый час учила, как полагается приличной мадемуазели наносить тушь, румяна, пудру, крем. За этот час Юлия узнала об искусстве макияжа больше, чем за всю предыдущую жизнь.

В номере отеля пришла в некоторый ужас, оценив объем вещей, с которыми придется возвращаться в Швейцарию. Старое придется выбросить практически все… Туда ему и дорога.

* * *
Упоминание о деле, связанном с наследием покойного князя Юсупова-Кошкина, произвело сильное впечатление. Директор Сюрте, только вернувшийся из прифронтовой полосы и по горло заваленный заботами в связи с войной, отбросил в сторону все дела и велел привести к себе русскую барышню, представившуюся наследницей усопшего.

Юлия Сергеевна торжественно прошествовала в сопровождении секретаря через приемную. Тщательно сделала вид, будто не замечает раздраженных взглядов полицейских чинов, торопящихся с докладом. Наверняка слух, что директор сломал график ради смазливой мадемуазели, вызывающе накрашенной, будет будоражить ведомство несколько дней.

Едва за ней затворилась дверь, Соколова выпалила:

– Бонжур, месье маркиз. Юсупов-Кошкин пребывает в добром здравии, чего и вам желает.

Огненно-рыжий коротыш, точно такой, как его описал Федор, только с проседью, о которой тот не упоминал, галантно встал и указал рукой на стул.

– Приятно познакомится, мадемуазель Жули. Федор жив на самом деле?

– О, вы приняли меня за авантюристку? – улыбнулась Юлия. – Законное предположение. Князь говорил о вашем остром уме и недоверчивости. А еще о том, что вашему слову можно верить. Маркиз! Перед тем, как предъявлю доказательства его пребывания в мире живых, а также что являюсь его доверенным лицом, должна напомнить, что данное обстоятельство является строжайшей тайной и для ваших, и для моих соотечественников. А также для всего мира.

– Белиссимо! Так говорят итальянцы, – де Пре откинулся в кресле и сцепил пальцы на животе. – Я пока не давал никакого слова. Более того, вправе задержать вас по законам военного времени и вызвать сотрудницу-женщину, чтоб вас обыскала и обнаружила это доказательство.

– Да, месье. Вправе. Но Федор уверил, что вы так не поступите. Потому что знаете – сотрудничество с ним куда лучше конфликта.

– Не считая того, что в результате этого сотрудничества я едва не распрщался с жизнью… Впрочем, он прав. Даю слово: все останется между нами. Удивите меня!

Соколова достала из сумки и протянула фотографическую карточку.

Маркиз рассмотрел ее, потом с ним произошла поразительная метаморфоза: он остался в том же полицейском мундире, но лицом, волосами и даже двухнедельной щетиной приобрел поразительное сходство с Федором! Даже сердце екнуло…

– Право, я была бы в замешательстве, месье де Пре, если бы Федор не предупредил меня об этой вашей способности. А также умению поражать людей электротоком. Он также рассказал, как вы приобрели второй дар, воняя подобно клошару, и как энергично выразились, едва не погибнув от зажатого в руке амулета, принадлежащего убитому германскому магу.

Директор моментально вернулся к обычному виду.

– Вот это гораздо правдоподобнее! Фото можно подделать. А некоторые подробности звучат так, будто вы присутствовали лично при том инциденте. Что-то еще?

– Конечно. Или вы думали, он просто отправил меня засвидетельствовать почтение?

– Было бы весьма мило с его стороны. Я весь внимание.

Барышня выдержала короткую паузу перед следующим выстрелом.

– Он просил передать вам секретный набор цифр, открывающих доступ к его банковским счетам. 18121917.

– Я богат? – маркиз развел руками, словно готовясь принять неожиданный подарок.

– Не знаю ваших капиталов, месье. Четыре оставшихся цифры я предпочту назвать в присутствии российского офицера. Только тогда мы все вместе сможем снять деньги с этого счета.

Рыжий хохотнул.

– Браво, мадемуазель! И Федору тоже браво. Мне понятно, почему он не хочет воскреснуть после объявления завещания приемного батюшки: русские вполне способны объявить его самозванцем… Нет, не объявят, столь подлый поступок подорвал бы репутацию короны, но проблемы… Да, проблемы будут. Не понимаю лишь одного: с какой стати мне помогать Федору? Только из воспоминаний о достаточно кратком знакомстве?

Тут уже заулыбалась Соколова.

– Если вы рассчитываете на некий процент от сделки, вынуждена вас разочаровать. Но интерес есть. И он громадный.

– Удивите еще раз.

– Во-первых, деньги пойдут на финансирование общегерманской революции. Федор твердо намерен устранить Вильгельма.

– Ого… Пардон, при всем почтении к воскресшему усопшему, боюсь, эта задача ему не по плечу. Хотя… забот им он прибавит, не сомневаюсь. Что же во-вторых?

– Появление Федора на сцене означает предложение новых видов оружия. Еще более убойных, чем его ручной пулемет. А вот тут он обещает вам процент. Нужен контракт с правительством Франции и правительством России на выделку этого оружия. Другим странам оно предоставляться не должно. По крайней мере – до тех пор, пока не появится на поле боя. Немцы бесспорно захотят его воспроизвести, но, отвлеченные революцией внутри страны, вряд ли успеют.

– Что же это за оружие?

– Бронированные боевые слоны. Шутка. Дорогой маркиз! Давайте не забегать вперед. Мне нужна ваша страховка для визита к Игнатьеву и французский паспорт с этой фотографией для Федора: имя придумайте сами. Об оружии поговорим позже.

– Решаемо, – де Пре отставил показной легкомысленный тон и спросил: – Все?

– Последнее. Два миллиона франков, переведенные в кайзермарки, представляют собой слишком крупную сумму, чтобы молодая барышня везла их в Швейцарию в одиночестве. Мне нужна компания. Лучше всего – ваша или кого-то из ваших доверенных людей. С оружием.

– С удовольствием. В вашем обществе – хоть на край света. Но я не могу в разгар войны оправдать вояж в Берн, не раскрывая инкогнито Федора. Все остальное – как вы пожелаете.

– Отлично. Желаю, чтоб вы подняли трубку и попросили телефонную барышню связать вас с Игнатьевым.

Встречу с российским полковником удалось назначить лишь на завтра. Юлия Сергеевна вернулась в отель, сопровождаемая агентами Сюрте. Один из них маячил на коридоре и увязался следом, когда она спускалась в ресторанчик к ужину. Можно было считать это любезностью со стороны де Пре. Или предупреждением, что вариант с задержанием и обыском тоже вполне вероятен.

Легкомысленное очарование Парижа испарилось.

Она чувствовала себя втянутой в очень серьезные игры с жесткими игроками и огромными ставками. Если дело удастся – она окажет Федору колоссальную услугу. Возможно, решающую для их будущих отношений. Если что-то пойдет не так, из нее выжмут информацию до капли, а ее саму… Да все, что угодно. Вплоть до ликвидации неудобного свидетеля. На двух счетах Федора с роялти за пулемет и револьвер скопилось гораздо более двух миллионов франков, необходимых для начала революционной кампании в Германии. Самые честные и принципиальные люди, истинные джентльмены, не выдерживали искуса завладеть подобной суммой. Вдруг у де Пре карточные долги, а Игнатьеву нужна взятка для повышения по службе? Они могут сговориться. Встретятся завтра наедине, тайно, до разговора втроем…

Федор поставил на взаимное недоверие российской военной разведки и французской полиции безопасности. Наверняка такое недоверие существует. Но обеспечит ли оно успех? Покажет только следующий день…

Но на следующий день события начали развиваться совершенно не по плану Федора.

Полковник Игнатьев, согласившийся на встречу в неофициальной обстановке в отдельном кабинете ресторана «Орли», услышав о счете на имя Юсупова-Кошкина, сообщил о категорическом приказе из Петрограда: все хранящиеся там франки до последнего су надлежит перевести на счет российского посольства в Париже. Любой ценой. Даже если Юсупов-Кошкин и старый Юсупов поднимутся из могил, чтобы иначе распорядиться счетом.

Чувствуя, как все холодеет внутри, Юлия Сергеевна нашла в себе силы ответить твердо:

– Тогда я не сообщу последние цифры шифра.

Импозантный русский полковник аккуратно подоткнул белоснежную салфетку за воротничок и отправил в рот трюфель: коль пришел на встречу, обреченную на провал, нужно хотя бы отобедать.

– Здесь неплохой повар. Сударыня и вы, месье, угощайтесь! Что же касается вашего упрямства, барышня, вынужден предупредить: дело слишком серьезное и зашло слишком далеко. Вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Французский коллега подтвердит, законы разведки и контрразведки одинаковы для всех.

– Подтверждаю! – поддакнул коротыш. – Один из первых законов – страховка. Поэтому мадемуазель первым делом пришла ко мне. У меня первая часть шифра.

– Чудесно! Часть дела сделана. Вы же не станете ее скрывать от меня, провоцируя напряженность с главным союзником Франции? А вы, сударыня, не сможете долго скрывать оставшуюся часть.

– Смогу. Потому что не знаю ее.

– Вот как? Вы, похоже, продумали ситуацию до мелочей, – Игнатьев промокнул губы. Его сотрапезники не притронулись к трюфелям. – Как же вы рассчитывали ее получить и раскрыть нам, если бы я имел неосторожность ответить согласием?

– Получила бы от доверенного лица, естественно. Сообщив ему, что достигнута договоренность.

– И что же нам помешает узнать у вас адрес того самого лица и написать от вашего имени, что русское правительство в восторге от предложения?

– Только то, что за мной установлено наблюдение. Если я буду под принуждением, придет неправильный шифр. Кроме того, я должна послать телеграфическое сообщение, вставив особое слово… Подробности вам ни к чему. Вынуждена с вами попрощаться, господин полковник.

– Обождите! – встрял француз. – Покойный Федор Кошкин оставил крайне любопытный оружейный проект. Подробности я не знаю, но имею основания доверять его гению. Он желал, чтобы это оружие принадлежало Франции и России. Но коль с вами, граф, невозможно договориться, я обладаю полномочиями сделать предложение мадемуазель Соколовой от имени французского правительства. Она передаст документы нам. Разумеется, с обещанием помощи в снятии денег и справедливым роялти за изобретение. О ревуар, месье полковник.

Он встал, за ним Юлия Сергеевна.

– Не спешите! – бросил Игнатьев напоследок. – Дайте мне сутки. Я свяжусь с вами.

У выхода из ресторана маркиз помог Юлии сесть в служебный автомотор. Машина отвезла ее к гостинице.

На прощание сказал:

– У нас у всех сутки на размышление. Доверяйтесь Сюрте или действуйте на свой страх и риск, без нашей защиты. В какие-то кардинальные подвижки со стороны русских за столь короткий срок я не верю. Одно только донесение в российский Генштаб и получение ответа займут гораздо больше времени. Я оставлю охрану.

Он галантно приподнял шляпу и ушел, уверенный, что завтра доиграет партию, потерянную для Игнатьева. Но де Пре не знал, на что способен российский резидент.

Глава 9

Ботанише Гартен в Берне, находящийся на Альтенберграйн, 21, относится, наверно, к числу самых мирных, можно даже сказать – умиротворяющих мест в столице кантона. Возможно, так он выглядит из-за контраста с окружающим рукотворным ландшафтом, каменным и совершенно не зеленым.

Чтоб глотнуть воздуха без запаха крови и горелого пороха, а таких ароматов наверняка с лихвой хватит в будущем, Троцкий пригласил Федора именно сюда, в Ботанический сад. Со сметой расходов революционер принес подробный, детально проработанный план. Конечно же, не сверстанный за день или за два. Чувствовались месяцы размышлений.

Листая бумаги в толстой папке, Федор видел, что по мере развития событий на фронте и рабочих волнений в самой империи Троцкий вносил множество изменений. Добавлял страницы, что-то вычеркивал или поправлял. Прежнее намерение использовать российского бунтаря, лишь чтобы установить связь с германскими еврейскими кругами, недовольными растущим антисемитизмом и готовыми выступить передаточным звеном для денег радикальным социалистам, постепенно улетучилось. Именно Троцкий смотрелся наиболее подходящим кандидатом на роль организатора рабочего восстания. Друг уверял: если в его реальности Троцкий справился, то и это его воплощение не должно упасть кривым носом в грязь. Вот только после победы революции нужно что-то сделать. Этого новоявленного наполеона ни в коем случае нельзя оставлять у руля власти. Германия станет агрессивным рассадником «перманентной революции». И кайзера Вильгельма на фоне троцкистского режима будут вспоминать как тихого пацифиста.

– Ситуация благоприятствует, герр Клаус. Возмущение рабочего класса дополнительной мобилизацией и продолжающимися известиями о смертях на фронте растет, – заливался соловьем Троцкий. – В Гамбурге – блокада и настоящее восстание. Генштаб снял с фронта полк и боевых магов на усмирение. Пока восстание не утопили в крови, нужно, чтобы полыхнуло в других местах. В Мюнхене, Ганновере, Дюссельдорфе, в самом Берлине и, как бы ни было это трудно, в Кенигсберге.

– Поясните.

– Охотно! – Троцкий положил котелок и трость на скамью. Они сидели между двух оранжерей с розами. Казалось, их аромат достигает скамьи через стекло. Но от речей революционера несло запахом пожара и дыма. – Напомню, что Германия – это лоскутное одеяло из княжеств, объединенных вокруг Пруссии. Война ничего не дает ни князьям, ни их подданным. Она – сугубо демонстрация мощи Вильгельма, дань его амбициям. Один мой знакомый психоаналитик утверждает, что еще и дань комплексам – кто-то обидел Вилли в детстве. Мать или отец. Теперь он, повзрослев и дорвавшись до власти, мстит всему миру. Не учитывает, что рабочие того же Мюнхена более чувствуют себя жителями Баварии, нежели «великого» Рейха. Если бы враг напал на Баварию – это одно. А идти умирать за интересы державы их не вдохновляет. Конечно, ордунг, приказ… Нам остается объяснить, что Вильгельм не вправе отдавать приказы, ведущие к массовой гибели подданных.

– Как это сделать?

– Вы увидите это в смете расходов. Пропаганда – наш главный шаг на первом этапе. Деньги нужны, чтоб десятки ораторов из числа самых левых социал-демократов ездили по стране, агитировали против войны, требовали специального заседания Рейхстага по вопросу мире с Францией.

– Понятно. Сумму уточните. Но одна только агитация…

– Не даст энергичного взрыва, герр Клаус. Нужен повод для возмущения. Как убийство рабочего полицией в Гамбурге. Тут возникает трудность: враг тоже учится. Активистов будут задерживать, но не убивать.

Федор отложил папку. Слушать карбонария было даже полезнее и интереснее, чем читать.

– Как вы преодолеете эту трудность?

– Сейчас расскажу о том, что не доверишь бумаге, – Троцкий поправил пенсне и выпалил: – Активистов будем убивать мы сами и сваливать на власть. Полиция начнет отрицать, но ей не поверят. Наоборот, отрицание повлечет рост возмущения. Я планирую похищение людьми в штатском, на глазах свидетелей, Розы Люксембург и Клары Цеткин. Позже женщин найдут убитыми. Манерой вести себя похитители должны напоминать полицейских – столь же бесцеремонных и самоуверенных. Скажете – дорого? Зато привлечем настоящих профессионалов, которых не поймают и не изобличат. А через несколько дней после убийств станет уже не до выяснения истины – Германия вскипит.

– Он это всерьез? – спросил Федор у Друга и, получив подтверждение, заключил: – Настоящий упырь!

О ликвидации двух соратниц-коммунисток Троцкий говорил примерно с тем же накалом эмоций, что и кухарка о разделке рыбы для приготовления кошерного блюда рыба-фиш. Чувства прорвались, когда он заговорил о практической реализации восстания.

– В каждом из этих городов ждут своего часа повстанческие рабочие комитеты. Как только митинговая стихия выльется в открытое неповиновение властям, комитеты должны организовать толпу. Выдать оружие, подчинить единому командованию, разбить по отрядам, поставить задачи. А задачи эти таковы: блокировать почту, телеграф, банки, железнодорожные вокзалы, в Гамбурге – порт. Еще казармы военных частей. Среди солдат проведут агитацию, и она подействует – там принудительно одетые в шинели рабочие и крестьяне, не желающие воевать.

Троцкий перевел дух и продолжил.

– Как только будет захвачена власть в городах и телеграф, восстание координируется по всей стране. Князья сосредоточатся на попытках задавить восстание у себя. На судьбу Берлина и целостность империи в такое время им будет наплевать. Образуем высший орган рабочей власти – рабочий конгресс, парламент… На горящем здании Рейхстага напишем наши имена! И от имени конгресса объявляем об одностороннем выходе из войны с Францией, освобождении всех земель, захваченных ранее.

– Победа?

– Нет, герр Клаус. В этом уравнении остается одна неизвестная переменная. Она может оказать решающее влияние на события. И обратить наши успехи в прах. Кайзер. Он – самый сильный боевой маг планеты, в одиночку стоит дивизии. Практически неуязвим. Раньше не выходил к митингующим и бастующим, хоть способен без чьей-либо помощи разогнать десятитысячную толпу. До поры до времени избегал личного участия в расправах, сберегая репутацию «отца» для каждого германца. Пока он жив и свободен, революция не победила.

Федор поднял руку с растопыренными пальцами.

– Итак. Первое. Нужны деньги. Решаемо в ближайшие дни, – он загнул один палец. – Второе. Оружие. Пистолеты-пулеметы и ручные пулеметы. Гранаты. Для вооружения ударного отряда рабочих на каждый центр восстания. Сложно организовать доставку…

– Организуем, – вставил Троцкий, и Федор загнул второй палец.

– Что касается ваших опасений по поводу мощи кайзера, они не лишены оснований. Но! Маги не неуязвимы и не бессмертны. Действительно, убить их сложнее, чем простецов. Я сам обладаю даром и хорошо представляю пределы возможностей магов, поэтому лично займусь проблемой. Правда, пока не знаю как. Решим по ходу дела.

– Вы заражаете своим оптимизмом, камрад, – усмехнулся Троцкий. – Допустим, вам удастся нейтрализовать его. Что вы хотите по окончании революции? Место премьер-министра?

– Я уеду из Германии. Возможно, и из Европы, у меня несколько другие планы, – тут Федор покривил душой. Конкретных планов он не имел. – Вам тоже не светит место канцлера. Не подданный Рейха, не уроженец Германии, к тому же еще – еврей. Что на фоне общего антисемитизма… Нет, вряд ли.

– Совершенно согласен! – кивнул Троцкий. – Моя цель – мировая революция, и ее пожар непременно должен перекинуться на Россию. Что же, заканчиваем… Вот список первоначальных расходов, герр Клаус. Ход за вами. На сем разрешите откланяться.

Федор обратил внимание, что Троцкий чаще называл его герром, чем камрадом. То есть не определился с отношением. Ничего. «Иудушка» или «политическая проститутка», как его величал Ульянов-Ленин, настроен последовательно и решительно. Намекает, что у него разветвленные контакты в рабочей среде и в среде социал-демократов в важнейших городах Рейха.

Проблема Вильгельма… Если удастся решить ее под шумок, не исключено – удастся выяснить, из-за чего немцы столь рьяно искали Юсупова-Кошкина. А повезет – так и устранить причину их интереса.

В отличие от Троцкого, Федор счел бы успехом и существенное ослабление Рейха в результате революции. Всемирная пролетарская революция в «перманентном» темпе человечеству абсолютно не нужна.

«Иудушка» не учитывает, что революция пожирает своих создателей. Друг не очень хорошо помнил историю своего мира, но знал, что «отцов» Великой французской революции – Марата, Дантона и Робеспьера – перемножили на ноль довольно быстро. Как и большинство «пламенных» ленинцев, авторов «Великого Октября». Сам Троцкий вроде бы пережил тридцать седьмой год, голову ему проломили позже и где-то за границей СССР.

Такова закономерность. Любая революция приводит к крови. Троцкий готов выстилать трупами путь к успеху, причем трупами женщин, и не каких-то с улицы, а сотоварищей по борьбе за светлое коммунистическое будущее. Противно до омерзения…

Но Федор не вправе позволить себе чистоплюйство. Германия – враг России. Развалить вражескую державу изнутри в белых перчатках невозможно.

Дождавшись, когда Троцкий исчез из вида, он поднялся и разрешил себе часовую прогулку по Ботаническому саду. Здесь чертовски приятно, не сравнить с Гамбургом!

Но, положа руку на сердце, стоит признаться: не хватает Юлии. Пусть она ветрена, переменчива, но, похоже, искренна. Приехала в Гамбург с известным риском для себя, привезла деньги. Свои, последние! А ведь на фото, толкнувшим ее в дорогу, мог быть изображен и не он… Да и сам Федор в положении несчастного фольксдойче, едва принятого в подданство Рейха, не представлял для барышни даже такой скромной ценности, как тульский мастеровой!

Друг настоял на крайней сдержанности, когда внутри Федора все кипело и пылало от желания распахнуть объятия. Угасшие, как казалось, чувства воспылали с новой силой и превзошли прежние!

Но послушался Друга. В какой-то мере вел себя так, что ее обижало. Пусть – заслуженно, сама его бросила некогда, предпочтя княжеского сынка. Но вправе ли он наказывать ее бесконечно?

За холодное отношение внезапно получил награду. То, что Юлия отдалась ему в поезде, было превосходно, но настолько неожиданно, что Федор растерялся. А Друг, перехватив с его согласия управление телом, сделал все сам. Квалифицированно и академически правильно, даже с предохранением от беременности, но… несколько отстраненно. Без души. Повторял излюбленное: Минздрав предупреждает, что изображение равнодушия даст результат быстрее, чем год цветочно-конфетного ухаживания. По прибытии в Берн настойчиво советовал и дальше поддерживать некоторую дистанцию, чтобы барышня, ставшая молодой женщиной, не праздновала победу слишком рано и не села на шею.

Федор снова согласился, но не знал – правильно ли он поступил.

* * *
Остановленный 17-й цех «Ганомага» служил штабом восставших. Большая доска, на которой мелом мастера писали сменные задания бригадам, теперь несла грубую карту города с пометками разного цвета – какой район Гамбурга контролирует стачечный комитет, а где полиция и фрайкор. Точнее – остатки ополчения, сведенные в два батальона, преимущественно из бюргерских и религиозных семей, а также переселенцев, надеявшихся таким образом заслужить благосклонность официальной власти. Рабочие, призванные во фрайкор в «добровольно-принудительном» порядке, разбежались по домам практически поголовно, прихватив винтовки. Это помогло сформировать несколько вооруженных рабочих отрядов.

Здесь же на «Ганомаге» точили стволы и затворы к самодельным однозарядным винтовкам под такой же патрон «Маузер», как и к армейским. Благодаря кустарному оружию гамбургский пролетариат укомплектовал целый полк, обороняющий и патрулирующий зону города, освобожденную от империалистов и эксплуататоров. Здесь власть принадлежала повстанческому комитету во главе с председателем бывшего профсоюза машиностроительных рабочих Гамбурга, а его правой рукой и рупором революции стала Клара Цеткин.

В утро, когда Троцкий, сидя на скамейке Ботанического сада, ввел ее в число будущих сакральных жертв революции, Цеткин пыталась вдохновить представителей рабочих групп, кучковавшихся по принадлежности к своим заводам, не сдаваться и продолжать борьбу.

– Камрады! День свободы близок! – вещала она, и ее пронзительный голос взлетал к бетонным потолочным балкам цеха. – В самое ближайшее время пролетариат других крупных городов Рейха присоединится к нашему восстанию! Снова заработают заводы и хлебопекарни, но уже принадлежащие не капиталистам, а трудящимся! Голод отступит! Женщины получат равные права с мужчинами! А пытавшиеся стать на пути трудового народа получат справедливое наказание!

Это все было очень здорово. Или будет. Высокая статная женщина, решительно ударявшая кулачком по воздуху, смотрелась впечатляюще.

Но Цеткин не могла сказать, где брать хлеб, когда на мельнице закончится пшеница, изъятая из конфискованного в порту зерновоза. Где взять уголь, чтобы крутилась дающая ток машина на электростанции, питающая ту мельницу. И еще многое, необходимое для жизни более чем сотни тысяч человек, живущих на островке свободы от эксплуатации.

Это понимал Юрген, возглавивший молодежный боевой отряд повстанческого комитета. Тем более – взрослые рабочие, сидевшие справа и слева от него и слушавшие воззвания Клары.

– Бабское равноправие – самое главное сейчас, ага, – пробурчал пожилой докер. – Когда у баб одно тока право – голодать вместе со своими мужиками и детками… Шайзе!

Юрген не голодал и не оставлял без куска хлеба маму и сестер. Выросший в Гамбурге, он хорошо знал лабиринт улочек и подвалов, ведущих в сторону Рипербан. Взяв трех-четырех верных парней из своего отряда, он пробирался на занятую полицией сторону города. Так как фрайкор и полицаи плотно охраняли только границу с повстанцами, Юрген в сопровождении друзей беззастенчиво грабил продовольственные лавки в тылу – мясные, хлебные и молочные. Клара Цеткин называла подобные действия «экспроприацией экспроприаторов», пацаны сократили до «эксов». Работая без наглости и забирая лишь небольшую часть продуктов из каждой точки, они почти не рисковали. Продавцы не решались звать на подмогу или оказывать сопротивление. Хмуро глядя на винтовки в руках рабочих, быстро паковали еду: получить пулю себе дороже.

Спустившись в подвал дома, ведущий в повстанческую зону, Юрген объявлял банде короткий привал. Они разворачивали и делили добычу. Там же и снимали пробу.

Юрген с восторгом впивался в белую пшеничную булку, еще теплую, отрывал зубами куски от кольца говяжьей колбасы. «Беловоротничковая» часть города снабжалась по-прежнему сытно в отличие от блокадной рабочей зоны.

Поев, быстро сворачивались и шли дальше, чтобы донести трофеи семьям.

Рациональной частью сознания Юрген понимал: долго так продолжаться не может. Благодаря «эксам» живут десятки семей, а жрать хотят десятки тысяч. Обещаниями Клары Цеткин сыт не будешь и детей не накормишь. Тем не менее, новый образ жизни, откровенно разбойный, привлекал и манил своим разнообразием, холодящим ощущением риска и торжеством удачи. До марта Юрген знал лишь изнурительную работу изо дня в день, одинаковую до сумасшествия.

Лишь изредка он задумывался: что будет потом, если восстание заглохнет? Наверно – ничего хорошего. Основную массу рабочих просто вернут к станкам, иначе заводы не запустить. Лидеров арестуют. Его тоже будут искать и ловить – фигура приметная. Придется скрываться и бежать. Пусть…

Несколько раз Юрген вспоминал Клауса, уехавшего с фройлян Джулией. Что скрывать – оставившей ошеломляющее впечатление. Он жестоко ревновал к Клаусу и одновременно ощущал – ему он не ровня. В низкорослом фольксдойче перед самым отъездом почувствовалась скрытая, но мощная сила. Способность повелевать. Если бы Клаус остался в Гамбурге и возглавил повстанческий комитет, все пошло бы по-другому. Он смог бы определить цели и повести за собой. Пресек бы споры между фракциями рабочих, разорвал бы блокаду, обеспечив провиантом, а не только бесконечными агитационными речами.

Такой достоин Джулии.

Не отвлекаясь больше мыслями о ней и по поводу других не самых актуальных сию секунду материй, Юрген отыскал в полумраке подземелий дорогу домой. Когда вышли на поверхность, вечерело.

– Курт! Макс! – скомандовал он. – Пошевеливайтесь. Через два часа сбор в ночной патруль.

Сам же быстрым шагом, едва не срываясь на бег, пересек площадь перед кирхой и через десять минут уже поднимался по лестнице подъезда.

Мама, увидев принесенное, всплеснула руками.

– Опять ходил на ту сторону? Опять рисковал? Ну зачем… У нас же есть еда. Хватит на пару дней.

– Разве раньше был рис? – он развязал котомку, наполненную у бакалейщика. – Сушеные яблоки? В булочной я прихватил даже пряник в глазури!

При слове «пряник» сестры как по команде брызнули на кухню. Получили один на всех. Старшая куснула, мама налила ей в кружку молока – запить. Младшая – та, что читала стишок про елку, дорвавшись, принялась яростно грызть свою половинку, роняя крошки, и уговорила ее быстрее чем за минуту, сказав «данке» с набитым ртом.

– Юрген… Чтобы мы без тебя делали… Вот вернется папа – похвалит, – фрау Грюн обняла сына. – Скажет: справился, молодец!

– Лишь бы вернулся… Ма, мне скоро уходить.

– Сам поешь.

– Я – уже. А в патруле что-нибудь еще добуду. Не скучайте!

– Береги себя! – бросила мама, но слова ударились в захлопнувшуюся дверь и бессильно скатились к порогу.

А Юрген спешил к «Ганомагу». Там – развод перед патрулем. Все парни штатские, но службу наладил отставной фельдфебель, ветеран-инвалид прошлой войны с русскими. Учил строиться, поворачиваться по команде. Ругательски кричал, когда парни вытворяли что-то не то. В общем, у него не забалуешь.

Не дойдя до завода квартала три, молодой человек услышал винтовочные выстрелы. Затем обратил внимание на отблески огня над домами – так на низких тучах зимой отражались рождественские фейерверки… Это, конечно, вспышки не от стрельбы, там происходило что-то более серьезное.

Отклонившись от маршрута, парень рысью кинулся на шум, сжимая винтовку наперевес. Стрельба неслась с улицы, с неделю как перегороженной баррикадой. Он осторожно выглянул из-за угла. Увиденное оказалось страшным.

Горели нижние этажи домов. Свет пожаров подчеркнул черные силуэты людей, недвижно лежавших на баррикаде. Уцелевшие, человек двадцать, убегали в сторону Юргена.

Мешки, перевернутые повозки и прочий хлам, из которого состояла баррикада, внезапно расступились от удара броневика. Тупорылая морда машины просунулась в брешь и двинулась вслед за отступавшими.

Прямо на пулеметной башне, ухватившись рукой за ствол, сидел мужчина. Кто-то из убегавших рабочих вскинул винтовку и прицельно выстрелил в него, практически не рискуя промазать: расстояние всего-то шагов пятьдесят.

На мгновение вокруг сидевшего вспыхнул малиновый шар магической защиты. В следующий миг человек взмахнул свободной рукой, и к стрелку с громоподобным треском понеслась ослепительная молния. Отразившись от несчастного, она рассыпалась на множество искр, те ударили в остальных защитников баррикады, большинство из них упало.

Вот откуда сполохи на тучах.

Один разряд метнулся к Юргену, но угодил в водосточную трубу, оглушительно грохнувшую. На трубе образовалась дырка с кулак. Последнее, что парень успел разглядеть, были черные фигуры с винтовками, бежавшие вслед броневику, наверное, прорвались сквозь прореху в баррикаде. Они вскидывали винтовки и стреляли на бегу, хоть целей осталось уже не много.

Юрген прикинул, что из-за угла сможет снять максимум одного полицая или фрайкоровца. А потом получит молнию в лоб.

Решив не искушать судьбу, молодой рабочий попятился, затем нырнул в боковой проулок. Умирать, тем более вот так – бесцельно и безрезультатно, ему абсолютно не улыбалось.

К «Ганомагу» кружным путем он едва успел до построения, но мог не спешить – патруль отменялся. Кипел яростный спор: что за маг восседает на броневике и что за стрелки вместе с ним. Бледная от волнения Клара Цеткин уверяла, что солдат внутрь города не пустят: среди них сплошь брожение и антивоенная агитация. Скорее всего, мага сопровождают дети местных буржуа из фрайкора, желающие сохранить нажитое эксплуатацией. Те не прочь пострелять по живым мишеням. Маг быстро выдохнется, обещала она, тогда станет уязвим для пуль и спрячется. Без него продвижение остановится. Так что есть время подготовиться, найти, чем можно подбить и поджечь броневик. А коль маг появится снова, нужно пальнуть в него залпом из тридцати или сорока стволов одновременно, столько его защита не выдержит. Если только он не сам император.

Она хорохорилась, пыталась внушать оптимизм. Но ее слова больше не трогали Юргена, потому что на его глазах произошла страшная вещь. Раньше боевых магов никогда не применяли для разгона рабочих выступлений. Такая дикость случилась, говорят, всего один раз и в России, когда их Осененные перебили сотни человек в день Кровавого воскресенья.

Раз произошло и в Гамбурге, то может повториться снова и снова. В газетах писали: маги больше не имеют прежнего значения на войне, исход сражения определяют пушки и аэропланы, большие массы кавалерии и инфантерии. Но против рабочих это страшное оружие, в чем Юрген убедился воочию.

Значит, кайзеровское правительство пошло ва-банк и более не пытается вести политику «рабочих нельзя злить». Скорее всего, прозвучал приказ прекратить гамбургское восстание любой ценой. Например – утопить в крови.

Ему надо бежать. Но на кого оставить маму и девочек?

Глава 10

Если де Пре и чувствовал неловкость от того, что его прогноз относительно действий Игнатьева сбылся с точностью до наоборот, то не подал виду. Юлия Сергеевна подумала, что ушлый полицейский, способный нацепить личину хоть японского императора, запросто скроет магией бледность, растерянность и даже слезы. Бесценный дар! Любая женщина отдала бы за него десять лет жизни. Тем более, благодаря такому дару могла бы выглядеть в шестьдесят на двадцать. Юлии магия не дана…

Встреча снова проходила в неофициальном месте, на этот раз – в Булонском лесу. Собеседники были не одни. По дорожке с еще не убранной после зимы прошлогодней листвой гуляли парочки мужчин без дамского общества, будто здесь проходил тайный съезд содомитов. Большинство из фланировавших наверняка являлись сотрудниками Сюрте. Как минимум двое впереди и двое сзади, если глаза не обманули Юлию, приехали во Францию из России. Они не слились с местными, даже будучи одеты как французы и с крепкими сигаретами «Житан» в зубах.

Подошедший к Соколовой и маркизу русский приветливо поднял котелок.

– Рад приветствовать вас в этот прекрасный апрельский день, месье, мадемуазель!

Питерский акцент чувствовался, но не резал ухо.

Мужчина был невысок, всего на полголовы выше директора Сюрте, темно-рус и худощав. Монокль контрастировал с довольно-таки простецкими чертами лица, делая его чуть более рафинированным. Простецом он точно не являлся, лацкан серого сюртука украшал символ магии воды.

– Бонжур, месье, – довольно сухо отреагировал де Пре. Соколова ограничилась кивком.

– Мы не представлены, пардон! – улыбнулся водяной чародей. – Хотя мое лицо довольно часто мелькало в парижских газетах недели две назад. Потому я представлюсь сам. Михаил Георгиевич.

– А фамилия? – маркиз, хоть убей, не мог вспомнить, кто же это.

– Великих князей не принято называть по фамилии, улыбнулся Осененный. – Она одна на весь правящий дом. Можете обращаться без затей: Ваше Императорское Высочество.

Подумав, Юлия Сергеевна присела в книксене. Именно так учили воспитанниц гимназии приветствовать членов императорской семьи. Однако, неожиданно! Это же младший сын царя Георгия, принц… Ничего себе!

– Не скрою, для меня сюрприз видеть вас, Ваше Императорское Высочество, – ответил де Пре.

– Прогуляемся? Погода в Париже чудо как хороша. В Петрограде до мая дожди и слякоть. Когда наш великий предок решил перенести столицу на берег Финского залива, он рассчитывал, что магия погоды поможет обеспечить солнечные дни, но… Слишком много побочных эффектов. Поэтому за солнцем лучше ехать в Париж.

– Даже во время войны, Ваше Императорское Высочество?

– Именно, дорогой маркиз. Я хочу, чтоб солнце сияло над всей Европой. Чего не будет, пока в Германии на троне восседает невозможный Вильгельм. Но это – присказка. Сейчас сказку расскажу.

Юлия вдруг почувствовала, насколько опасен этот человек. Говорит раскованно, полушутливо. А внутри у него – лед, тот, что тверже металла. Де Пре ничто не грозит. Вот ее, подданную императорской короны, великий князь вправе поразить ледяной стрелой в любой миг, если сочтет, что она предает интересы России.

– Вашу часть сказки я слышал от Игнатьева. Должен отметить, вы переоценили его возможности. У него прямой приказ – изъять деньги Юсупова-Кошкина. Уклонение от исполнения равносильно государственной измене. Но проинформировать одновременно и Генштаб, и меня – правильное решение. Тем более донесение начальнику разведслужбы ушло дипломатической почтой и попадет ему на стол не скоро. А я – здесь. Полномочный представитель Его Императорского Величества. С некоторой натяжкой можете представить, что удостоены высочайшей аудиенции. И что же намерен предложить короне покойный князь Юсупов-Кошкин? Или даже не совсем покойный?

Она была готова провалиться сквозь землю. Федор не предусмотрел, не мог предусмотреть, что ей, молодой женщине, простой губернской учительнице, придется убеждать одного из самых могущественных людей Российской империи!

Краснея от волнения – следующие минуты решали все – Юлия сообразила, что выпячивать финансовые требования на первый план неуместно. Сначала нужно бросить приманку. Говорить пришлось военно-техническими терминами, заученными наизусть, часть из них она сама не понимала.

– Покойный князь считал, что в грядущих войнах армии применят на поле боя бронированную самоходную технику. Но не пулеметные бронеавтомобили на колесном ходу. В России, в Германии, во Франции и в Британии, возможно – и в Североамериканских Соединенных Штатах предпринимаются попытки создать сухопутный дредноут. Нечто вроде гусеничного трактора исполинских размеров. Кошкин по-русски называл его «бронеход». По-французски… примерно так: блинде автомотор, – она заметила, что тема знакома обоим, и пока русский великий князь не вздумал запретить разглашение секретов, торопливо продолжила: – Кошкин считал, что эти попытки преждевременны. Такой бронеход получится малоподвижным, уязвимым для пушек врага. Он не сможет прицельно стрелять в движении. Из-за большой массы брони возникнет огромная нагрузка на двигатель, трансмиссию и ходовую часть…

– Понятно, – перебил великий князь. – Пока я слышу лекцию о том, чего нельзя сделать. Что же можно?

– Дешевый, компактный, защищенный от удара шрапнели с трубкой на удар, – Юлия под страхом расстрела не объяснила бы, что там за трубка и какое отношение она имеет к удару, но мужчины явно были в курсе. – А, главное, вооруженный специфическим оружием самоходный аппарат. Причем это оружие сочетает преимущества легкой пушки и станкового пулемета.

Она перевела дух. Вроде ничего не перепутала… Станковый пулемет?! Вот поди разберись! Станок – это очень нужная вещь в танцевальном классе гимназии, где ее воспитанницы разучивали танец маленьких лебедей из балета на музыку Чайковского. Зачем лебедям пулемет, Юлия понятия не имела. Отстреливаться от браконьеров?

Наверно, Федор только от отчаяния поручил это задание именно ей, абсолютно несведущей. Сам с германским паспортом въехать во Францию не мог, его задержали бы на границе, интернировав до конца боевых действий.

И не всякому доверишь миллионы франков… Ей – да. Юлия взбодрилась. Она не за себя радеет, Федору помогает. Он значит для России не меньше, чем сам великий князь.

– Что сможет блиндированный трактор? – спросил Михаил Георгиевич, и непонятно – больше сарказма или искренней заинтересованности было в его словах.

– Многое. Наступать после артиллерийской подготовки для взлома подготовленной линии обороны. Под защитой своей брони приблизиться и расстрелять полевые трехдюймовые пушки врага. Преодолевать траншеи и рвы шириной до полутора метров. Вести за собой роту пехоты. Под защитой бронехода она доберется до окопов врага с минимальными потерями. После прорыва линии бороны отряд берет на броню пехоту из расчета шесть человек на каждую машину и совершает рейд в глубину вражеской обороны, уничтожает склады, снабжение, связь, – исчерпав заученное, Соколова выкатила последний козырь. – В обороне бронеход, вкопанный в землю по башню, представляет собой практически неуязвимую огневую точку. При необходимости быстро поменяет позицию. Более подробную информацию, вы, Ваше Императорское Высочество, и вы, маркиз, получите, если мы достигнем договоренности по всем остальным пунктам.

Инструктируя Соколову об этом повороте беседы, когда после приманки нужно будет заявить об остальных условиях, Федор произнес странные слова. Он сказал: когда изобретут звуковой синематограф, в одном из фильмов будет фраза «огласите весь список, пожалуйста».

– Каков же весь список пунктов, сударыня? – поинтересовался императорский родственник, практически процитировав синематографический текст.

– Для начала я, как уполномоченная Юсуповым-Кошкиным, хочу получить часть его сбережений во французском банке и вывезти их в Швейцарию.

– Что же вам мешает? Игнатьеву вы сказали, что имеете возможность предъявить шифр доступа.

– Мне хотелось гарантий, Ваше Императорское Высочество. Я – российскаяподданная, и в таком опасном и щекотливом деле была намерена просить защиты у Отечества. А не только полагаться на порядочность господ из Сюрте, в коей не имею оснований сомневаться.

– Потому что иначе целиком оказываетесь в их власти. Умно. Это тоже вам покойник подсказал?

– Совершенно верно, Ваше Императорское Высочество.

– Некоторые живые проявляют меньше прыти, чем ваш усопший друг.

– Великий князь! – вмешался де Пре. – Не будете ли вы столь любезны поддержать статус-кво? Юсупов-Кошкин героически погиб, передав часть активов мадемуазель Соколовой, остальные принадлежат российской казне, давайте следовать этой версии. Как погибший и практически канонизированный, он гораздо исправнее послужит России мертвым.

– Не стану спорить, – кивнул тот. – Хоть на определенном этапе возникнут вопросы… А, Бог с ним. Главное, чтоб не докучал. Юлия Сергеевна, мой черед спросить: для чего ему… пардон – для чего вам вдруг понадобилась такая изрядная сумма наличными? Изволите дворец покупать?

– Отнюдь. Он завещал пустить эти ассигнования на революцию в Германии. Там предприняты определенные шаги. Про Гамбург вы, конечно, слышали. Так должно быть во всем Рейхе. Вильгельму станет не до войны с Францией или Россией.

Михаил Георгиевич вдруг рассмеялся.

– Мне давеча один из парижских знакомых посоветовал некий американский роман про нашествие на Землю пришельцев с Марса. Почему-то мне кажется, что, случись такое, у вас нашлось бы очередное завещание Федора Кошкина на случай войны с марсианами.

– Не будет.

– Завещания?

– Войны с марсианами. Если бы предстояла – он бы мне сказал. Неужели вы не понимаете, господа? Он был самым великим Осененным в истории России. В число его талантов входило видение будущего. Не целиком, кусочками, но самое наиважнейшее. Про оружие подумайте! Столько видов за какие-то пару лет в принципе невозможно придумать одному человеку. Тот же бронеход… Федор Кошкин почему-то называл его английским словом «танк» и добавлял FT-17, не знаю, что это означает. А ему известно, что «танк» станет оружием победы.

Несколько минут мужчины молчали, осознавая услышанное. Юлия пыталась сдержать волнение. Получилось или нет? Ей слышны были только шаги по дорожке и шорох листьев под ногами. А еще громовой стук сердца.

– Соглашайтесь, Ваше Императорское Высочество, – высказался де Пре с чисто французской долей фамильярности. – Вы в карты играете? Я – частенько. Чую: ставка верная. И то, что мы вместе, вправду дает дополнительную гарантию. Поможем друг дружке. Заодно присмотрим, чтоб без обмана. Идет?

– Куда деваться… – буркнул великий князь. – Мне только не нравится, что банкуют другие, а мне диктуют расклад. Российский императорский дом предпочитает сам решать, какие и с кем иметь дела, главное – на каких условиях.

– Так ведь они выгодные, Ваше Императорское Высочество! – умоляющим тоном добавила Юлия. – Для всех нас, русских. И для французов тоже.

Он еще с минуту помолчал.

– Ладно. Связывайтесь с вашим покойником. Пусть дает остальные цифры кода. Я распоряжусь.

Он ускорился было, чтоб уйти вперед, догоняя сопровождавших офицеров, но вспомнил:

– На кого будут оформлены авторские права для получения роялти на бронеход? Или на танк, если для французского уха танк – проще? На вас лично, Соколову Юлию Сергеевну, первую в мире женщину-изобретателя оружия? – он улыбнулся.

Юлию последнее обидело. Вон, Варвара с подачи того же Федора стала первой женщиной-директором коммерческого акционерного общества. Кому-то ее роль глаза колет?

– Считаете, что смешно, Ваше Императорское Высочество? – вступился де Пре. – Пусть немцы смеются. Особенно когда танк Соколовой намотает на гусеницы первых германских солдат.

«И пусть среди них не будет папы Юргена или других хороших людей, встреченных в Гамбурге», – добавила Юлия про себя.

Иногда убийственное оружие необходимо, чтоб предотвратить или прекратить войну, говаривал Федор.

* * *
День хороших новостей!

Телеграмма от Соколовой: выезжает с двумя племянниками и с дядюшкой. То есть с двумя миллионами франков и с сопровождением. Кто с ней – офицеры Сюрте или кто-то из российских разведчиков, уже не столь важно. Главное – она справилась. До самого конца не вполне верилось, что все у нее получится… Да и соблазн велик – с такими деньгами сбежать. Можно устроиться где угодно и как угодно. Федор вряд ли бы стал тратить время на поиски. А еще ее запросто могли взять в оборот французы или соотечественники. Она могла и ошибиться – не так уж опытна в столь щекотливых вопросах.

Он энергично перемерял шагами комнатку в квартире на окраине Берна, снятую с целью экономии. Цены в гостиницах кусаются. Особенно с учетом того, что у него оставались лишь деньги, привезенные Юлией Сергеевной в Гамбург за вычетом уплаченных Троцкому. То есть немного.

Федор, перечитав еще раз телеграмму, означавшую – начинается новый волнующий этап жизни, полный борьбы, оделся, чисто выбрился и отправился за газетами. Обратил внимание на белеющий листок бумаги в почтовом ящике. Там обнаружилась еще одна телеграмма: «Купите вечерний «Бернише Цайтунг». Без подписи. Впрочем, всего один человек мог прислать такую телеграмму. Троцкий.

Теперь, когда время действовать пришло, любое ожидание давило. Федор сам себе удивлялся, как вытерпел месяцы монотонной нищей жизни в Германии, задавив в себе жажду активности. Поэтому посчитал невозможным вновь подняться на третий этаж и бесцельно ждать вечера. Он отправился в пешеходную прогулку к центру города, по правде говоря – чрезвычайно живописного. Особенно бросались в глаза вторые этажи домов, выступающие на улицу и нависающие над ней, создавая навес у окон первых этажей. В дождь можно было долго идти вдоль стены, и ни одна капля воды не падала на шляпу.

Несколько угнетало отсутствие зелени, но вскоре он добрался до Беренграбена – замечательного парка с медведями в самом центре Берна. К нему вел мост через реку Ааре. Старые деревья, посаженные сто, если не больше лет назад, давали ощущение чего-то устойчивого, долгого… Умрут современники, сгинет ненавистный Вильгельм, а деревья в Беренграбене будут по-прежнему шуметь листвой, ловить лучи солнца и капли дождя, радуя своим видом следующее поколение.

– Скажи! В России в это время тоже неплохо. Конец апреля, весна в разгаре, – Друг заразился созерцательным настроением компаньона. – Вот вернемся, закатимся с удочкой на реку. Ушицы в котелке отварим. Под водочку!

– Кто же против? – хмыкнул Федор.

– Верю. А теперь, отпускник, идем домой. Коль русские и французы на наживку клюнули, надо FT-17 нарисовать во всех подробностях. Я буду вспоминать детали, ты – бумагу марать. Договорились?

Слияние сознаний давало удобную возможность. Друг посылал Федору мыслеобразы, фактически – картинки. Осталось лишь наточить карандаши и запечатлеть увиденное на листах.

– Ты сам видел этот танк?

– Настоящий – ни разу. Но как-то навещал товарища в Минске. Он работал в компании Wargaming, занимавшейся танковыми играми. Потом расскажу, что это. Так вот, у них прямо в офисе на первом этаже стоял муляж Renault FT-17 в натуральную величину. Можно было открыть люк и залезть внутрь. Собственно, это единственный исторический танк, в котором я побывал. Не считая Т-34.

– И как там?

– В «Рено»? Тесно. Машина двухместная. Командир, он же стрелок, стоит за спиной водителя. Заряжает пушку, наводит, стреляет. Или пулемет. Но вот в чем фишка. Помнишь, в описании мы указали про особый пулемет? В танках моей реальности на Рено ставили или обычный, под винтовочный патрон, или 37-миллиметровую пушку. С пулеметом получалась бронированная тачанка. Не то. Из пушки можно стрелять редко и лишь с короткой остановки. А если вражья пехота набегала – нечем было разогнать. Я же думаю дать танку крупнокалиберный пулемет Браунинга. Наверно, самый известный в моем мире. Я его столько раз ремонтировал заказчикам, что по памяти очень точно воспроизведу. Лучше, наверное, чем пулемет Дегтярева.

Федор в это время миновал мост в обратном направлении и побрел по направлению к квартире.

– Танк тоже с завязанными глазами разберешь-соберешь?

– Тут ты меня уел. Я только общую компоновку его представляю. Фактически он – перевернутый гусеничный трактор, мотор не впереди, а сзади водителя. Придется напрячься. Давай вместе думать. Первые танки имели массу в единицы тонн. Броня была противопульная. Пятнадцать, максимум – двадцать миллиметров. Чтоб держала шрапнель на удар… Проще всего, наверное, экранировать лобовую проекцию.

– И сколько тонн получится в итоге? Тяжела будет «тачанка».

– Тонн до десяти допустимо, если прикинуть. На первых танках совсем дохлые движки ставили, едва тащились со скоростью беременной улитки. У нас, Федя, есть дефорсированный от «Авиатика» мотор, это сто двадцать или даже где-то сто сорок лошадей. Восьмитонный танк утянет. Скорости большой не нужно, от пехоты не убежит… Думаю, километров десять в час ему хватит[9]. Расположение мотора продольное, сзади хвост, чтоб корма не проваливалась во время преодоления рвов. Вспомню еще детали, надо вот шнапса прикупить. Одна рюмка только улучшит память.

Это было довольно странно. Федор смотрел на средневековые улочки Берна, и прямо среди них возникали контуры непривычной с виду боевой машины – с двумя люками, смешным «грибком» над крышей башни, огромными передними колесами-ленивцами. Когда Друг описал конструкцию трансмиссии, стало понятно: запустить такой в производство на том же «Ганомаге» или «Рено» – дело нескольких месяцев. По числу деталей FT-17, тем более – по сложности изготовления узлов, выходит даже несколько проще, чем паровой трактор, которым занимался их цех в Гамбурге, пока работу не остановили забастовка и восстание. Особенно если моторы с муфтой сцепления и коробкой передач придут готовые. Проще увеличить их выпуск, где они уже производятся, чем дублировать на новом месте.

В дополнение к иллюзорной картинке Федор почувствовал запах. Он пришел из памяти Друга. Привычный запах цеха металлообработки в Туле или в Сестрорецке. Но не в Гамбурге. Дома даже горячая металлическая стружка пахнет иначе и приятнее.

Хотелось самому, вместе с инженерами-единомышленниками, корпеть над чертежами танка, превращать фантазию сначала в деревянный макет, потом воплощать в металле, исправлять ошибки, переживать неудачи, радоваться, когда получается… Отмечать успехи вместе с товарищами. Этому он лишен благодаря прихотям кайзера Вильгельма.

Конечно, многие другие потеряли стократ больше – близких, дома, здоровье. Или собственную жизнь.

Пусть танк приблизит час воздаяния.

Начало смеркаться. Купив вечерний выпуск «Бернской Газеты», как советовал Троцкий, Федор закончил прогулку у подъезда, обнаружив там автора последней телеграммы.

– Гутен абен, герр Клаус! – поприветствовал его «иудушка», задорно блеснув очками. – Разворачивали газету?

– Еще нет. Поднимитесь ко мне на чай?

Тот кивнул и двинулся следом. Федор даже затылком чувствовал, что революционер всем своим видом излучает самодовольство.

В квартире Федор немедленно распалил плитку на керосиновой горелке и поставил чайник. Когда тот вскипел, обдал кипятком заварник. Засыпал в него английский чай, добавив щепотку цветков суданской розы. Залил кипятком, накрыл крышкой и толстым полотенцем – пусть настаивается.

Только после этого Федор устроился в кресле напротив Троцкого и принялся за изучение газетных полос.

«Иудушка» не соврал. Там было на что посмотреть.

«Бернише Цайтунг» опубликовала перепечатки из германских газет. Без фотографических снимков. Видимо, корреспонденты по телеграфу отправляли в редакцию самые горячие новости, а наиболее огненными среди них были сообщения о дикой жестокости при расправе боевых магов над рабочими Гамбурга.

Два дня нелюди с электрическим, водяным и кинетическим даром охотились за повстанцами. Убитых – сотни! А израненных и искалеченных никто не считал.

Следивший за ним Троцкий уловил момент и добавил:

– Гамбург находился в блокаде, в кольце армейцев и фрайкора. Ничто не просачивалось наружу. Но за ваши деньги я сумел организовать поездку в Гамбург корреспондента «Бернише Цайтунг». Он проник в заводскую зону, собрал шокирующие сведения и вышел оттуда целым.

– Смелый человек. Среди погибших – сплошь незнакомые мне имена, кроме… Клара Цеткин действительно убита?

– Мне известно то же, что и вам – из газеты, – пожал плечами Троцкий. – Догадки мы можем строить любые. Если она действительно погибла от удара кинетика и лежит в общей могиле с расплющенной головой, это прискорбно, но нам на руку. Переверните страницу. Начались отклики в ключевых городах. Что поразительно, особенно шумят баварцы. Мюнхен отсюда сравнительно недалеко. Там социалисты подняли настоящую бурю. Кричат: убита женщина из хорошей германской семьи, депутат Рейхстага, один из лидеров партии.

– Вы же сами ее планировали… – напомнил Федор.

– Ну, ни один план не работает так, как представлялось вначале. Кайзеровцы выполнили грязную работу за меня.

– Теперь общегерманское восстание неминуемо?

– Да что вы! – Троцкий даже отмахнулся от столь нелепого предположения. – Вашими тысячами марок я плеснул стакан керосина на тлеющие угли. Пламя взметнулось, но это только на день-два. Ну, на три, и то не везде. Нам нужны бочки керосина! Сотни тысяч марок, миллионы!

Он пришел в возбуждение от открывающихся перспектив.

– Деньги будут в Берне не ранее чем через три дня, – осадил его Федор.

– Плохо! Надо раздувать пожар непрерывно. Проклятье… А еще время, пока деньги попадут в Рейх, нужным людям…

Он вскочил, подбежал к окну, за которым сгущались сумерки. Кулачки в опущенных руках судорожно сжимались.

– Ранее ничем помочь не смогу. Но деньги будут, – уверил Федор.

– Плохо! – повторил Троцкий. – Я сам найду пару тысяч. Нужно продолжать. Вы ездили на велосипеде, герр Клаус? Революция – как велосипед. Приходится крутить педали, непрерывно двигаясь вперед. Остановился – и упал.

– На какие первоочередные задачи требуются деньги? – спросил Федор.

– На Розу Люксембург, герр Клаус, – Троцкий прыжком подскочил поближе. – Ее тоже надо убрать. Якобы руками магов, полиции, фрайкора – не важно. Руками сторонников кайзера. Придется заняться лично.

Федор почувствовал, как Друга передернуло от отвращения:

– Знал я, что «политическая проститутка» – отнюдь не отличник боевой и политической подготовки. Как же мерзко с ним даже находиться в одной комнате! Но придется терпеть.

– Без убийства женщины никак? – на всякий случай заикнулся Федор.

– Чувствую, не были вы в России, Клаус. Не присутствовали и даже не слышали о еврейских погромах. Знаете, что в них самое страшное? Каждый еврей сидит тихо и молит Бога – только чтоб меня не тронули. Они не сопротивляются, терпят. Когда в дом врывается распаленная толпа, чтоб хозяина избить, над женой и дочками надругаться, выгрести все ценное, а потом поджечь, то уже поздно. Сейчас терпят германские евреи. Думают, что это не их убивают. Рабочих-станочников, докеров. Еврей не пойдет в цех гайки точить, не будет рвать пуп на разгрузке корабля, скорее откроет лавочку. Но как только полиция или кто-то очень похожий на нее пришьет еврейку Розу Люксембург, наши зашевелятся, вот увидите. Без того антисемитизм цветет в Германии пышным цветом. Однако нас пока не убивали. Евреям в Рейхе принадлежит многое, им самое время действовать.

– Вот тут он прав, – вздохнул Друг. – Помнишь, как гамбургский рабочий говорил об остарбайтерах? Типа нефиг им, Германия – для немцев. И это он еще не вкусил нацистской пропаганды фюрера… Пусть Троцкий делает то, что считает нужным. Вдруг удастся малыми жертвами предотвратить Холокост.

– Надеюсь, – согласился Федор. – Но все равно противно.

«Иудушка» распрощался и ушел, даже чаю не попив. Наверно, его ждали более великие дела.

Глава 11

Сказать, что Юлия Сергеевна сгорала от нетерпения, означало – ничего не сказать. Последние часы перед Берном она уже не могла скрыть чувства от сопровождавших ее офицеров Сюрте и инженера Эжена Брилье. Тот был направлен разведать – насколько в действительности интересен для армии и «Рено» проект бронированной гусеничной машины. Мелькавшие за окном живописные горные пейзажи совсем не притягивали взор женщины. В первый приезд в Берн важно было – с кем она едет, потому не расстроилась бы, если бы путь удлинился на день-другой. Сейчас Юлия торопила стрелку карманных часов Брилье, лежавших на столе в купе. Казалось, с каждым оборотом подлые стрелки все больше замедляли ход.

Пока состав тащился через городские кварталы, она все время смотрела в окно. Наконец, сердечко подпрыгнуло. Она увидела Федора, бредущего по перрону!

Бородка его выросла, он явно посетил парикмахера, придавшего ей форму. Было заметно, что любимый окончательно стряхнул с себя облик гамбургского рабочего: шагал вальяжно, трость и котелок смотрелись так, будто Федор с ними родился.

Вот сейчас сойдет со ступенек вагона, и они обнимутся…

Нельзя! Юлия Сергеевна стиснула чувства в кулачок. Французам не нужно знать, какие отношения связывают ее с бородатым господином. Успеет.

Офицеры сошли первыми, сжимая ручки объемистых саквояжей с казной революции. Затем проводник, получивший пару франков, подозвал носильщика. Тот вынес и водрузил на тележку коробки с парижскими покупками Юлии и два чемодана. Только затем сошла она, сопровождаемая Брилье.

Федор двинулся навстречу, не ускоряя шаг. Когда приблизился почти вплотную, словно споткнулся, глянул себе под ноги, а затем посмотрел Юлии в глаза. Брови на миг сошлись у переносицы.

Она поняла – о чем-то предупреждает. Федор как ни в чем не бывало проследовал дальше, к хвосту поезда, больше не обернувшись.

– Этот месье должен был встречать нас? – догадался Анри Робер, старший из сопровождавших офицеров.

– Именно. Но что-то произошло. Берем таксомотор и едем в отель «Швейцерхоф». Потом в банк – не будем же мы носить саквояжи с собой постоянно.

– Слушаюсь, мадемуазель, – шутливо щелкнул каблуками Робер.

Офицер был хорош собой, а его тонкие черные усики, кокетливо завернутые колечками вверх, наверняка приходили в грезах не одной парижанке. Зная о своей привлекательности, Анри Робер пожирал глазами Соколову, но, что странно, не сделал ни единой попытки к сближению. Видимо, получил чрезвычайно четкую инструкцию от де Пре. Второй спутник, рыхлый сублейтенант, производил впечатление равнодушного флегматика и казался обычным прихрамывающим армейским отставником, пристроенным в полицию исключительно ради заполнения вакансии в военное время. Но по тому, насколько часто он запирал дверь купе изнутри, доставал пару револьверов, тщательно осматривал их и чистил, потом заряжал натертыми до блеска патронами, сублейтенант казался Юлии более опасным.

Они взяли два таксомотра – в один не вместились с вещами, и отправились в отель. Вроде все складывалось как надо… если не считать странного поведения Федора.

* * *
– Абель! Видишь, господин средних лет с короткой бородкой, который прошел мимо Соколовой. Он точно сделал ей какой-то знак, а она обернулась и посмотрела ему вслед. Его лицо тебе знакомо?

– Никак нет, Гельмут.

– Мне тоже. Подозрительный тип! Идет к нам. Дай мне закурить.

Абель достал спички и поднес огонек к папиросе начальника. В силу конспирации он называл его как закадычного друга – по имени, опуская «герр», фамилию и звание «гауптман».

– Гельмут, нас всего двое!

– Да. Слушай приказ. Аккуратно проследи за мужчиной. Выясни адрес – где проживает. Я отправляюсь за Соколовой и французами. Вечером встречаемся на явке и подключаем бернскую резидентуру. Герр полковник прав, они что-то затевают.

Немцы путешествовали налегке. Необремененные багажом, легко сливались с вокзальной толпой. Абель, обладавший неприметной и невзрачной внешностью, типичной для полевого агента, поспешил за объектом слежки.

Мужчина наверняка не подозревал, что за ним тянется «хвост». Прогулявшись вдоль перрона, он сделал вид, что не встретил ожидаемого пассажира поезда и, поигрывая тростью, отправился в центр города.

Абель, ранее не бывавший в Берне, смутно представлял себе планировку улиц. Поэтому даже не мог предположить, куда направляется преследуемый.

Тот не делал ни малейших попыток оторваться от «хвоста» или даже провериться. Они прошли по набережной и двинулись к площади, агент прочитал ее название на одном из домов – Bahnhofplatz. Запоминая названия улиц, он выстраивал в голове карту маршрута. Скорее всего, здесь придется работать несколько дней и самому ориентироваться.

Слежку осложнил дождь. Как заметил Абель, дома в центре Берна имели странную архитектуру: вторые этажи выступали достаточно далеко над первыми и опирались на массивные колонны, образуя кровлю. Прячась от дождя, люди забивались туда, создавая тесноту. Невысокую фигуру знакомого Соколовой было очень просто потерять.

Вдруг он сам помог, остановившись у входа в небольшое кафе. Около минуты провел в раздумьях, потом шагнул внутрь.

Сложилась ситуация, всегда сложная и щекотливая для агентов наружного наблюдения. Будь их двое, один сторожил бы вход, другой обогнул бы здание и убедился – нет ли выхода во двор. Но напарника нет. Чтобы не упустить объект, приходится сокращать расстояние до него.

Делать нечего, Абель тоже вошел и увидел, что бородач, единственный посетитель, заказал кофе, а сам отправился в туалетную комнату. В этом и риск посещения таких мест: наблюдаемый, если он все же срисовал «хвост», пойдет не облегчаться, а проверит запасной выход.

Не имея выбора, немец двинулся следом за объектом.

Незнакомец, стоявший у двери в конце коридора, обернулся и сказал «гутен морген, герр Абель». До него было шагов пять. Немец потянулся за револьвером. Расстояние достаточное, чтобы выдернуть его и выстрелить первым, если тот тип бросится в атаку. Либо тоже попробует достать оружие.

Только вдруг, сломав нос, удар дикой силы влетел агенту в лицо и опрокинул его навзничь. Абель попытался подняться, перевернувшись и встав на четвереньки. Из-за нокдауна он плохо соображал, что происходит.

Последнее, что он почувствовал, была трость, просунутая под горло, и чье-то колено на спине. Потом трость резко ударила вверх, ломая гортань. Мир исчез в черноте вечной ночи.

«Ауф видерзейн, герр Абель» из уст своего убийцы он уже не услышал.

* * *
Конечно, Федор намеревался избавиться от преследователя элегантнее, предварительно расспросив, что известно пославшему агентов парижскому начальнику. Но названный Абелем попытался достать револьвер. Сам получил бы пулю, нарвавшись на Зеркальный Щит. Но не хотелось стрельбы, шума, тем более – менее чем в квартале от отеля, где остановилась Соколова с французами.

Слежку на перроне заметил Друг. Федор во все глаза таращился на девушку. Он уже знал – даже в спартанских условиях качающегося на ходу вагона та способна аккуратно подкраситься. И начистить перышки, чтобы выглядеть на зависть женщинам, имевшим возможность пару часов сидеть перед зеркалом в будуаре.

И нельзя сбрасывать со счетов: она выполнила сложное поручение, привезла большую сумму денег и верна ему… Значит, и правда – любит!

– Вернись на землю, Ромео, – раздалось в голове. – За ней следят немцы. Я уловил кусок их разговора. Иди вперед и сделай вид, будто не имеешь к ней никакого отношения. Она предупреждена: если что-то не так, дуть в «Швейцерхоф». Денег у нее хватит арендовать отель на год целиком.

Федор внезапно ощутил себя камнем, раскаленным в банной печи, на который плеснули холодной водой… Если у камней, конечно, есть чувства. Он разве что не зашипел паром, но совладал с эмоциями. Обогнул Юлию Сергеевну, едва не коснувшись ее рукавом.

– Хороший мальчик, – похвалил Друг. – Топай дальше. Я же постараюсь подслушать разговор немцев.

Шпики разделились. Младший, плюгавого вида, стал преследовать Федора, второй устремился за Юлией и ее спутниками. С Другом, конечно, масса преимуществ. Фактически – глаза на затылке. Если бы наоборот, пришлось бы играть в кошки-мышки с этим Абелем. Например, затаиться и отпустить соглядатая вперед метров на пятьсот: от невидимого, но всевидящего ока Друга немец не скроется.

Ноги сами несли Федора к отелю «Швейцерхоф», куда отправилась Юлия. Друг предпочел бы заманить германца в какой-то глухой уголок Медвежьего парка и там вытряхнуть информацию, а заодно и душу. Но действовать пришлось метрах в трехстах от гостиницы и совсем не по программе – Абель вознамерился выдернуть ствол.

Дальше встала проблема, извечная для убийц – куда деть тело. В подсобке, на вешалке нашелся халат рабочего. Федор снял котелок, отложил трость и облачился в этот халат. Затем затолкал труп в пустой мешок из-под угля. Привалил к стене, забросав другими мешками. Наконец, и в самом деле зашел в туалет, где сбросил халат и смыл угольную пыль, приводя себя в порядок.

– Уходим!

– Сдурел? – хладнокровно возразил Друг. – Спокойно иди и пей свой кофе. Труп обнаружат не ранее чем завтра, а то и позже, когда завоняет. Тепло, много угля не жгут. Если станешь суетиться, человек за стойкой тебя запомнит. А так через кафе до обнаружения жмура пройдут десятки посетителей, ты ничем не выделяешься.

– Наверное…

– Знаешь, как учил меня мой первый наставник в автосервисе? У автослесарей и проституток есть общее правило: не суетись перед клиентом. Так что морду кирпичом и дуй за столик!

– Хозяин заметил, что в туалет зашли двое, вышел один…

– Я не вижу, чтоб это его взволновало.

Федор покорно выпил кофе и рассчитался.

– Теперь не торопись, шагай к гостинице медленно. Осмотрюсь на площади и в холле отеля. Там должен быть второй агент.

– Его тоже работаем?

– Придется. Если я правильно понял их разговор, бернская резидентура пока не подключена. Здесь гады чувствуют себя наверняка вольготнее, чем в Париже. Так что, думаю, ему лучше исчезнуть.

Изображая беззаботного, Федор вразвалочку пошел к «Швейцерхофу». Дождь уже закончился, но он по-прежнему шагал вдоль витрин, под сенью второго этажа – так неприметнее.

Кто-то бросил крошки голубям, они клевали угощенье на площади перед гостиницей. Взволновавшись приближением Федора, вспорхнули и тут же опустились обратно.

От голубиной возни веяло чем-то удивительно мирным, уютным, воркующим. Не хотелось верить, что где-то идет война больших государств, стреляют пушки, ежедневно гибнут сотни и тысячи людей. А здесь, на нейтральной территории, эта же война продолжается невидимо, но тоже с жертвами, свидетель чему ждет своего часа в угольном мешке.

– Второй сидит в холле, – сообщил Друг. – Делает вид, что кого-то ждет. Читает газету. Твои соображения?

– Убивать его в гостинице нельзя. Вот что я думаю… Он следит за Юлей и ее спутниками. Мы – за ним. Выгадаем удачный момент. Тем более, у нас теперь есть револьвер.

– Ты прав. Войти в холл и пустить Гельмуту пулю в лоб будет феерически. Весь Берн сбежится. Ждем.

– Неизвестно, сколько времени займет, – вздохнул Федор.

– Да обнимешь ты свою Юлию Сергеевну, успеешь… А чего, собственно, ждать? Гельмут никуда не денется. Конечно, есть риск, что он попросит на стойке телефонный аппарат и сделает звонок местным коллегам. Но он мог сделать это уже сто раз. Я подглядел, когда журнал регистрации на стойке был открыт, фройлян Соколова вселилась в 318 номер. У отеля, кроме главного, непременно должен быть служебный вход. Иди – ищи. А я покараулю Гельмута.

– Спасибо!

Запасной выход, где выгружались продукты для ресторана, нашелся. Но там возникло препятствие в виде монументального субъекта в отельной форме, твердившего «не положено».

– Понимаю, – сокрушенно согласился Федор. – Только в холле у главного входа сидит частный детектив, нанятый следить за одной дамой ее ревнивым мужем. Я непременно должен пройти мимо него незамеченным.

– Отелю не нужны скандалы!

– Именно! Мне – тем более. А вот подтверждение серьезности моих намерений.

Купюра в пятьдесят швейцарских франков была принята и спрятана в жилетный карман с тем же неподкупным выражением на лице, с которым субъект утверждал «не положено». Теперь он не только провел внутрь, но и показал ход на лестницу, ведущую на этажи мимо холла.

Федор вбежал на третий этаж и постучался в 318-й номер. Оглянулся – в коридоре никого. Хотя Друг заметил бы.

– Кто? – донеслось изнутри по-французски. Голос мужской.

– Мне нужна мадемуазель Соколова. Позовите ее, месье.

– Кто ее спрашивает?

– Скажите – Клаус.

Распахнулась дверь с табличкой 319. Очевидно, компания сняла два сообщающихся люкса. В апреле они вдвоем останавливались в самом дешевом номере. Сейчас Юлия, имея два миллиона франков на руках, могла позволить себе некоторый шик.

Впрочем, о финансах задумался вернувшийся Друг, Федор же буквально ворвался в номер. Соколова осмотрительно не вышла в коридор, дверь открыл невысокий отечный мужчина, руку он держал в кармане. Федор пронесся мимо него, слегка отпихнув. И только внутри номера распахнулись и сомкнулись объятия…

– Боже… Наконец!

– Я тоже соскучилась… Так ждала… – она прижалась губами к его уху. – Как тебя представить французам? Они заметили тебя у вагона. Лейтенант видел портрет покойного князя…

Женщины – удивительные существа. Гораздо больше мужчин подвержены эмоциям и могут натворить немало глупостей под их воздействием. Но зачастую способны быстрей вернуться к делам насущным и мыслить трезво.

Легенда о германском подданном Клаусе Вольфе вспыхнула ярким пламенем и сгорела.

– Представь братом Федора Кошкина. Петром, – шепнул он в ответ.

– Петя! Как же я тебе рада! Знакомься! Лейтенант Анри Робер и суб-лейтенант Даниель Бонье. Оба – доверенные лица его сиятельства маркиза де Пре. Месье Эжен Брилье представляет концерн «Рено», ему поручено сделать анализ эскизов бронированной машины.

Федор раскланялся. Специально подчеркнул, что постарается донести господину инженеру все технические соображения гениального покойного брата. Но сейчас проблема насущнее: путешественники привезли немецкий хвост из Парижа.

– Вот как? – вскинул точеную бровь лейтенант Робер. – Опишите мне их.

В военную пору дорога из Парижа в Берн удлинилась: поезда не ходили по кратчайшему пути через Рейх. На станциях и в вагоне-ресторане французские офицеры, выходя по одному из купе Соколовой, видели большинство пассажиров.

Выслушав Федора, Бонье надул губы и скептически прищурился.

– Расплывчатое описание, месье Петр. Или месье Клаус. Под него подходят слишком многие из пассажиров. Вам известно, где они сейчас?

– Конечно. Младший из пары шел за мной по пятам. Видимо, как и вы, срисовал меня у поезда. К сожалению, был не сдержан и в одном укромном местечке достал револьвер. Этот, – Федор продемонстрировал оружие, вытащив рукоятью вперед, чтоб не нервировать офицеров.

– Он пытался вас застрелить? Только из-за того, что вы обратили внимание у вагона на мадемуазель Жюли? Простите за откровенность, если разбираться со всеми, кто на нее засматривается, пришлось бы повторить битву на Марне!

– Мерси, месье Робер, – проворковала Юлия.

– Быть может, он не стал бы сразу стрелять, предпочитая для начала задать пару вопросов. Но я решил не искушать судьбу.

– Где тело? – деловито уточнил Бонье.

– Отдыхает в одном кафе неподалеку. В угольном мешке, заваленном другими мешками. Пока не начнет разлагаться, вряд ли обнаружат. Бумажник я забрал и выбросил. Паспорт французский, руку на отсечение – липовый.

– Грубая работа, – резюмировал суб-лейтенант. Судя по решительному виду, он имел достаточный опыт действий в подобных ситуациях. – Всегда находят раньше, чем хотелось бы. Где второй?

– Тот отправился за вами и увлеченно читает газету в холле, за колонной. Откуда прекрасно видно, кто заходит в отель через главный вход и выходит. Мне пришлось красться через кухню.

Офицеры переглянулись.

– Месье Петр! – подключилась Соколова. – Попрошу вас вместе с суб-лейтенантом спуститься в холл. Сможете, не привлекая внимания, показать ему того агента?

– Естественно. Дорогая! Мы не виделись три недели! Выдержим еще десять минут расставания.

– Конечно… Я намеревалась сегодня же ехать в банк, не злоупотребляя услугами двух благородных офицеров по охране наших денег.

– «Наших денег»! Твоя девушка – не промах, – весело прокомментировал Друг.

Федору было не до его шуток.

– Ты совершенно права, душа моя. Но только Гельмут, так зовут шпика в холле, не должен проследить за нами. Я смог подслушать очень небольшой фрагмент их разговора. Они собирались вечером встречаться на конспиративной квартире и устанавливать связь с бернской резидентурой германской разведки. Гельмут уже мог найти телефонный аппарат и сообщить, где вы поселились. Ни в коем случае он не должен передать своим, где открыт счет на имя Соколовой и что я действительно связан с тобой.

Инженер был явно встревожен шпионской составляющей поездки, как он ранее надеялся, исключительно научно-технической. Он замер в двери, ведущей в соседний номер и, не исключено, приготовился смыться туда спиной вперед. Двое оставшихся французов обменялись красноречивыми взглядами.

– Беру на себя, – заверил суб-лейтенант. – Месье Петр! Идемте же.

Спускались они по главной лестнице, широкой. Слетавший вперед Друг заверил: дислокация Гельмута не изменилась.

На втором этаже они вышли на балкон, откуда открывался вид на холл.

– Вижу, – сообщил Бонье, когда Федор указал на шпика. – Он действительно похож на одного из пассажиров третьего класса. Выйду в табачную лавку, рассмотрю его лучше. Советую вам вернуться в номер.

Федор не возражал и вернулся на третий этаж. Робер, услыхав, что его подчиненный взял след подобно борзой, предложил, не теряя времени, немедля ехать в банк: открытие счета и пересчет такой суммы займет больше часа. Юлия его поддержала. Она уже переоделась, сменив дорожный костюм на строгий деловой, тоже новый и тоже чрезвычайно шедший ей.

Брилье, естественно, предпочел остаться. Пока Робер ходил к телефонному аппарату, чтоб заказать таксомотор, Юлия улучила момент и сунула Федору конверт.

– Держи! Подарок от де Пре. Твой французский паспорт. Конечно, в полиции того округа Парижа, где он якобы выписан, никто никогда не слышал о Фредерике Ламбере. В остальном – настоящий. Маркиз очень рад, что ты жив!

– А Игнатьев?

– Впрямую я ему ничего не сказала. Но он догадывается. Сам помогать отказался наотрез. У него приказ изъять твой вклад и перевести на счет российского посольства. Он элегантно обошел это препятствие: рассказал о встрече со мной великому князю Михаилу Георгиевичу. Тот теперь лично, от имени императорской фамилии, курирует наследие великого покойного героя Юсупова-Кошкина и подписал со мной предварительное соглашение на бронированный трактор и тяжелый пулемет. Но Брилье должен дать благоприятное заключение.

– Ты – самая замечательная женщина на свете! Самая умная и решительная. Это было очень сложное и, возможно, очень рискованное задание.

– Сомневался во мне? – она снова обняла Федора.

– В твоей порядочности и уме – ни разу. Но обстоятельства могли измениться самым неожиданным образом… Вдруг германцы начали бы действовать еще в Париже – мы же не знаем, что им известно. Этого я не предвидел и не смог бы тебя защитить!

– Со мной был лейтенант Робер!

– Уже ревную… Не дразни меня.

Лейтенант оказался легок на помине – появился и доложил: машина будет у подъезда через десять минут.

Федор подхватил саквояж, полный денег, который раньше нес Бонье, и поспешил вниз, девушка шла рядом, взяв его под руку. Лейтенант шагал впереди.

Ее пальцы в тонкой перчатке, умостившиеся на локте Федора, сковывали движения. Выхватить из-под полы сюртука револьвер неудобно. Но он не нашел в себе сил освободиться от ее руки.

В холле повернул голову налево, где находился наблюдательный пункт немца. Кресло стояло пустое, аккуратно сложенная газета лежала на столике. Бонье также исчез.

Снаружи, у ступеней отеля, где дымил нежным выхлопом роскошный лимузин, соответствующий статусу отеля, их тоже не нашлось.

– Друг! Ты их видишь?

– Нет. Будем надеяться, Бонье увел паразита и свое дело знает. Да и зачем нам второй револьвер?

Они доехали до Шпитальгассе и отпустили такси. Здесь расположено сразу несколько банков. Робер озаботился, чтобы шофер, тут же укативший, в случае чего не мог раскрыть, к какому именно из них привез.

Открытие вклада в банке прошло без приключений. Кроме того, сумма в миллион девятьсот тысяч французских франков, хоть и была крупной, совсем не шокировала банкиров в этом центре европейского финансового мира. Друг отметил, что никто не заикнулся о документах, подтверждающих происхождение денежных средств; в его реальности это создало бы проблему.

– Код? – спросил банковский клерк.

К цифрам 1812.1917.1945, дававшим доступ к французскому счету, Федор добавил 1991. Юлия уже знала, что, начиная с 1917, цифры означают годы, на которые указал провидческий дар ее спутника. Дата исторических событий для России.

Владельцем счета стала Юлия Сергеевна Соколова, российская подданная, доверенным лицом, уполномоченным совершать любые действия на тех же правах – гражданин Французской Республики Фредерик Ламбер.

Федор, еще не привыкший к очередному имени, осведомился о возможностях снятия денег во Франции, Германии и России.

– SWIFT не изобрели, – констатировал Друг после объяснений банковского клерка. – Обойдемся векселями и чеками.

Они втроем вышли из банка. Деловая часть дня кончилась. Конечно, стоило разыскать Троцкого, сообщить – цистерна с керосином для германской революции прибыла и готова полыхать. Но Федор решил, что успеется.

– Юлия Сергеевна! – предложил спутнице. – Моя съемная квартира значительно уступает роскошному гостиничному номеру, зато она достаточно уединенная. Не соблаговолите ли посетить ее?

Робер, вроде бы шагавший на достаточном удалении, все же что-то услыхал, потому что обернулся и одобрительно подмигнул Федору. Вслух добавил:

– С вашего позволения, месье, мадемуазель, я возвращаюсь в гостиницу и жду суб-лейтенанта. Надеюсь, вы под надежной защитой.

– Вполне!

Она плотнее взяла за локоть Федора, по прежнему препятствуя быстрому извлечению оружия. Но меньше всего в этот вечер ему хотелось стрелять. Их обоих ожидало куда более занимательное дело.

Друг посоветовал больше не сдерживаться и пообещал улетучиться, как только они вернутся в квартиру, и не подсматривать за единением сердец, душ и тел.

Глава 12

Он был таким же беглым, как и Юрген. Чуть старше сорока лет, но выглядел глубоко за пятьдесят. Если Юргена искала только полиция Гамбурга, причем – наряду с более чем сотней других активистов подавленного восстания, этот человек подлежал розыску на всей территории Рейха. Он уже год отсидел за антивоенную агитацию в первый месяц войны после нападения на Францию. Был избран депутатом восточно-прусского парламента, находясь в заключении, потом – депутатом Рейхстага. Только на депутатские мандат и неприкосновенность властям было наплевать. Теперь его фотографии бросались в глаза Юргену везде, практически на любом железнодорожном вокзале по пути с севера Германии в Мюнхен.

В Мюнхене они тоже попадались. Наверняка были продемонстрированы каждому полицейскому и бойцу из отряда фрайкора. Поэтому лидера коммунистов отправили туда же, куда и Юргена – во Фрайзинг. Здесь, неподалеку от реки Изар, находился особняк, доставшийся в наследство молодому человеку, сочувствующему социалистам. Этот дом служил временным штабом левых. Не исключено, что уже попал в поле зрения полиции. Поэтому людей вроде Юргена привозили туда в закрытых экипажах. Внутри двора, огороженного сплошной кирпичной стеной, пассажиры покидали экипаж и немедленно шли внутрь. Оставались там, пока не приходило время покидать убежище.

К прибытию Карла Либкнехта во Фрайзинг здесь собралось двенадцать человек. В основном – лидеры заводских ячеек СДПГ. Приезжих, кроме Либкнехта, было двое – Юрген и пожилой ветеран левого движения Георг Ледебур, разменявший седьмой десяток лет.

Патриарх рабочего движения, по праву старшего, сразу бросился обличать соглашательство в рядах левых. Он вещал, что накануне восстания нужно решительно размежеваться с центристами и с теми профсоюзными лидерами, которые не ставили целей дальше, чем некоторое улучшение положения трудящихся. Либкнехт достаточно резко оборвал его, считая, что на данном этапе, когда необходимо свалить кайзера Вильгельма, любые временные попутчики хороши. Победим – разберемся. Он предложил высказаться делегатам от заводских организаций и вызвал ливень претензий. Рабочие считали существование невыносимым. Из-за инфляции средней зарплаты мюнхенского станочника в двести пятьдесят марок совершенно не хватает на съем минимального жилья и содержание семьи в три-четыре человека. Жены рабочих также готовы трудиться, но вакансий для женщин нет. В Мюнхене преобладают тяжелая промышленность и машиностроение с рабочими местами для мужского пола, однако совсем нет легкой промышленности. Пробиться в продавщицы, швеи или официантки практически невозможно. Конечно же, чрезвычайно раздражали мобилизационные меры. Идти на фронт с риском быть убитым или покалеченным никто не желал. Терпение лопнуло из-за репрессий: забастовки оказались под запретом, полиция хватала профсоюзных лидеров, а в случае даже предупредительной стачки, например – с остановкой работ на час, в цеха запускали полицию и фрайкорцев. Полиция держала под прицелом людей, а фрайкор лупил забастовщиков отрезками шлангов, наполненными песком. Зачинщиков забастовки после избиения арестовывали, многих ждал суд. Возмущение людей настолько велико, что в любой день волнения выльются в восстание.

– Ни в коем случае! – неожиданно отрубил Либкнехт. – Снимут с фронта полк, призовут пяток боевых магов. Выступление утопят в крови, как это случилось в Гамбурге.

– Чего же мы ждем? – подал голос Юрген, самый молодой из присутствующих.

– Оружия. Буквально сегодня или завтра жду сообщения, что оплачен заказ во Франции. Русские пулеметы под их патрон, французыих называют «кошкина митральеза», не менее трех десятков штук. Винтовки, гранаты, минометы. Одновременный огонь из нескольких митральез способен пробить защиту боевого мага.

– Лягушатникам выгодно наше восстание, – почесал в затылке из заводских. – А они еще и денег ждут за помощь?

– Что делать? – развел руками Либкнехт. – Сами знаете, у них идет война. Оружие нужно на фронте, потому нам за деньги, – он посмотрел на Юргена. – Юноша! Слышал, ты – из Гамбурга. Участвовал в уличных боях? Стрелять приходилось?

Юрген вздохнул. Перед глазами вновь возникла та улочка и побоище, устроенное электрическим магом…

– Нет, камрады, не участвовал. Стрелял единожды, убегая от полиции. Попал. Винтовку пришлось выбросить. Вырвало потом. Ночь не мог спать!

– В первый раз – бывает, – успокоил Ледебур. – Потом привыкнешь, камрад. Главное – чтоб помнил, в кого и зачем палишь.

– Но французы… Они же враги! – один за другим загомонили мюнхенцы, которым идея помощи от противника была, по меньшей мере, странной. – Нас обвинят в сговоре с врагами Рейха.

Ледебур выразительно глянул на Либкнехта. Мол: не хотел размежеваться сразу со слюнтяями, и вот что выходит. Но тот упрямо мотнул головой.

– Камрады! Наши враги – не французы, точнее – не французские рабочие и крестьяне, бегущие на смерть по полю боя в серых шинелях, а французская буржуазия. Точно так же, как и наша буржуазия, князья, кайзер, маги, юнкера. Нам не нужна война. Немецкому рабочему незачем убивать французского! Да, встретившись на передовой с французом, наш солдат постарается выстрелить первым и убить, но с единственной с целью – остаться в живых, потому что иначе первым выстрелит тот. Виноватым в смерти любого солдата – нашего или французского – будет не солдат в шинели другого цвета, а капиталисты, пославшие рабочий класс сеять смерть и умирать самим! Восстание в Мюнхене, уверен, не захлебнется как в Гамбурге, а перерастет во всеобщую пролетарскую революцию. Германский пролетариат покажет пример соседним странам. Революция охватит Францию и Россию. Затем Североамериканские Соединенные Штаты и другие промышленные государства. В новом мире, лишенном национальных границ и барьеров, мы построим общество, основанное на справедливости, без эксплуатации человека человеком! Рот фронт!

Короткая и эмоциональная речь немного успокоила колеблющихся, и Либкнехт смог приступить к обсуждению практических вопросов: организации переправки оружия в Баварию и сколачиванию боевых отрядов.

Юрген как неизвестный местной полиции получил самое ответственное задание – возглавить группу, охраняющую доставку французского груза в Мюнхен.

Либкнехт напутствовал:

– Без лишней патетики скажу тебе так, молодой человек: в твоих руках запал всегерманской, а позже – и всемирной пролетарской революции. Не подведи!

* * *
Федор и Юлия бессовестно спали часов до одиннадцати, утомленные и счастливые. Понимали: вокруг происходят грозные события, обоих в любой момент смоет и разметает в разные стороны штормовая волна, поэтому наслаждались временем, уделенным друг другу. Широкая и немного жесткая кровать на несколько часов выпала из общего потока событий и всеобщего бурления. Война, революция, грядущий хаос… В эту ночь они просто не существовали.

Потом Соколова достаточно долго приводила себя в порядок: причесывалась, наводила макияж, одевалась. Стремилась, чтобы к появлению в гостинице не выглядеть помятой, словно на свидании с возлюбленным занималась только тем, что обсуждала, как потратить привезенные франки.

Позавтракали в кафе, обнаружив незаурядный аппетит. Хоть публичное проявление чувств не принято, Федор, не в силах сдерживаться, протянул к девушке руку. Она охватила его пальцы своими. Они так и сидели, пожирая друг друга взглядами. Позабыли о том, что поглощение кофе и круассанов, если использовать лишь одну руку, длится вдвое дольше.

Они должны были спешить – их ждали грандиозные дела, но не спешили…

Только когда кофе было допито, и на стол упала купюра с чаевыми, Федор распечатал конверт, извлеченный из почтового ящика. Там была телеграмма от Троцкого, волновавшегося, когда будет обещанное.

Скоро! Тем более, сейчас первоочередная задача – передать в Париж вексель на оплату пулеметов и винтовок, якобы для вооружения каких-то отрядов в Южной Африке. Де Пре, гарантировавший исполнение заказа, настаивал: деньги непременно должны прийти из-за пределов Франции, иначе платеж можно было бы провести прямо со счета Федора в Париже.

– Что там в телеграмме?

– Товарищи революцьонеры требуют обещанных денег на германскую революцию. Дадим. Надо. А сейчас поспешим в отель. Не находишь, что наши трое французов живут слишком роскошно, занимая два люкса?

Оба рассмеялись. Они смотрели в глаза друг другу, обещая себе и своей половинке следующую полную страсти ночь! Которую хотелось начать как можно раньше. Но предстояло заняться делами.

Извозчик привез их к «Швейцерхофу» около трех часов пополудни. И сразу праздничное настроение… Нет, не исчезло совсем, отодвинулось на второй план. Или на третий.

– Бонье убит, – с порога огорошил Робер. – Не вернулся вечером. В утренней газете помещены фото и заметка в разделе «Происшествия».

Судя по краткому тексту, француз и немец выпустили друг в друга по пуле в укромном проулке минутах в двадцати от отеля. Каким образом Бонье выманил германского шпиона из холла, навсегда останется загадкой.

– Полиция будет искать сведения о погибших, – предположил Федор. – Вряд ли с неуемной энергией. Один из двоих – предполагаемый убийца, застрелен жертвой, раскрывать нечего. Оба – граждане Франции, у Гельмута тоже французский паспорт, пусть и поддельный.

– У Даниеля осталась семья? – Соколову интересовало совершенно иное.

– Вдова и две девочки.

Юлия вздохнула, пригорюнившись. Федор перехватил инициативу.

– Лейтенант! Вы не можете идти в полицию или как-то позаботиться о теле. Не имею права вам приказывать, но мне кажется, что ближайшим поездом вам следует выехать в Париж. Отвезете де Пре крайне важную и срочную бумагу – вексель швейцарского банка на миллион сто тысяч французских франков для оплаты оружия баварским мятежникам. Из гостиницы съехать предстоит немедленно. Месье Брилье! – Федор нашел глазами обеспокоенного инженера. – Вы отправитесь с нами. Будете под охраной. Молю Бога, чтоб Гельмут не успел оповестить резидентуру или берлинское начальство, а германские коллеги из Берга не опознают его по фото в газете.

– Пару дней у вас есть наверняка, – согласился лейтенант. – Но потом посоветовал бы уезжать. Например, в Женеву. Все же ближе к Франции. Мадемуазель! По возвращении в Париж я доложу директору о случившемся. Он свяжется с военными. Возможно, вам понадобится помощь резидентуры армейской разведки.

Федор сдержал выражение скепсиса относительно взаимоотношений армии и полиции, они всегда непростые – в любом государстве, и поблагодарил за себя и Соколову. Потом вызвали лакея – заказать экипаж и помочь отнести вещи.

Юлия Сергеевна окинула взглядом покидаемый люкс.

– Роскошный номер. Мне так и не удалось здесь переночевать.

– У меня было плохо?

– Что ты! Но обещай: как-нибудь обязательно в таком. Ну, разок!

– Непременно.

Ритц, где он останавливался с Варварой, был ничуть не хуже «Швейцерхофа». Но… Сейчас компания была гораздо лучше.

Расстались с Робером. До поезда офицер полиции успел отбить телеграмму в Париж о смерти подчиненного. Предстояло позаботиться о доставке тела домой для похорон.

Когда экипаж с Федором, Соколовой и Брилье тронулись, инженер, напуганный шпионскими страстями, забеспокоился: не следят ли за ними германцы.

– Поймите, месье Кошкин! Мне известны некоторые секреты военных машин, заказанных на «Рено». Немцы способны обо мне узнать. Тогда выкрадут и доставят в Рейх. Там вывернут и выпотрошат насухо.

– Понимаю. Успокойтесь и дайте мне сосредоточиться.

Друг, совершенно согласный с Федором, выплыл позади экипажа и призрачным зрением стал осматривать экипажи и автомобили, движущиеся следом. Впрочем, автомоторами можно было пренебречь. Редкие пока, они сильно бросались в глаза и мало подходили для слежки.

Пару раз Федор открывал окошечко в передней части кузова и кричал кучеру новый адрес. Когда тот возмутился бессмысленным кружением, сунул двадцатифранковую купюру, и возница сразу стал сговорчивее.

Полчаса маневров доказали – «хвоста» не наблюдается. По приказу Федора экипаж остановился у почты. На адрес, сообщенный Троцким, ушла телеграмма: срочно приходи.

Следовало бы сменить извозчика, но мысль о лишней перегрузке чемоданов и коробок Соколовой отбила эту инициативу напрочь.

Надо отдать должное инженеру, он не стал спорить и помог поднять ее пожитки в снятую Федором квартиру. Под напором багажа временное пристанище стало еще меньше.

– Мы тут разместимся втроем? – изумился Брилье.

– Нет, Эжен. Скоро придет мой доверенный человек. Позаботится о вас.

– Насколько доверенный?

– Я ему хорошо плачу и решаю жизненно важный для него вопрос. Единственная просьба: ни в коем случае не распространяйтесь при нем о цели своего визита в Берн. Деловая встреча – и точка. Он – радикальный социалист-революционер, из России. Будьте с ним осторожны.

На мясистом лице Брилье отчетливо проступило: лучше бы я уехал с лейтенантом в Париж.

Тем временем Соколова, скинув накидку и пристроив на вешалке шляпку, принялась хозяйничать. Первым делом поставила вариться кофе.

Федор освободил от ее коробок письменный стол в единственной комнате и пригласил присесть инженера.

– Нам придется провести изрядно времени вместе. Покойный брат оставил мне довольно много эскизов. Кое-что рассказал устно. К сожалению, не везде проставлены точные размеры. Возможно, отдельные частности покажутся вам не наилучшим решением, с благодарностью приму и учту любую вашу критику.

– То есть не будете настаивать на воле усопшего?

– Помилуйте! Я же не душеприказчик, распределяющий всем сестрам по серьгам. Задача совсем другая – дать Франции боевую машину, способную заметно повлиять на положение дел в Бельгии. До осенней распутицы! Если ваши дополнения будут столь существенны, сочту за честь считать вас соавтором проекта.

– Исключено! – Брилье присел за стол, снял очки, протерев их платком, и вновь водрузил на нос-картошку. – Начальство решит, что я продался. Про отчисления за соавторство скажет: они сродни взятке. Итак, что у вас за идеи?

Федор извлек целую пачку рисунков. Их он начал в поезде из Гамбурга, потом каждый день рисовал, чертил, стирал, перечерчивал, дополнял уже в Берне. Времени в ожидании возвращения Соколовой хватило.

– Насколько мне известно, все идеи французов сводятся к монтажу бронекабины на шасси трактора Холта с казематной установкой орудий и пулеметов, – тут Друг плавал в истории техники и подтолкнул Федора сразу перескочить к английским танкам Марк-1, прекрасно известным по кинохронике и многочисленным фильмам о Первой мировой войне в той реальности. – Есть британский вариант. Бронекорпус берется несущий, гусеница охватывает его целиком. Поворот осуществляется за счет рулевого колеса. Французы вынесли его вперед, далеко за гусеницы, британцы – назад, за корму.

Понимавшая значение этих бесед для военной промышленности, быть может, глобальных – для прекращения войны вообще, Юлия Сергеевна едва сдерживала зевоту. Усевшись на широкое ложе, так славно послужившее ночью, она углубилась в роман, бесконечной далекий по содержанию от шасси, бронекорпусов и казематов.

Тем не менее, ее присутствие тяготило Брилье. Он оглянулся на барышню и прошипел:

– Все, что вы рассказываете, месье Кошкин, совершенно секретно! Не для посторонних ушей. Я даже предположить не могу, откуда у вас подобные сведения. Если они попадут к германцам – это катастрофа!

– Сейчас я вам скажу еще более секретную вещь. Мой покойный брат предвидел, что конструкторы пойдут по самому примитивному пути – бронировать трактор. Он же предсказал, что эта идея – провальная. Бронированная машина будет обладать отвратительной проходимостью, хуже автоброневика с пулеметом. Вы зря потратите время, деньги и железо. Я бы подбросил чертежи этих уродцев германцам – пусть они впустую расходуют ресурсы.

Француз засопел и снова принялся тереть очки.

– Признаться, месье Кошкин, я бы на этом и закончил наше общение. Есть время успеть к вечернему поезду, на котором отправится лейтенант. Только блестящая репутация князя Юсупова-Кошкина заставляет меня выделить вам еще десять минут.

– В чем ошибка проектантов? – Федор сделал вид, что не заметил колкости. – Рулевое колесо должно иметь хороший контакт с дорогой, иначе его эффективность равна нулю. Значит, на него распределяется изрядная часть массы экипажа. Для пахотного трактора или едущего по дороге артиллерийского тягача приемлемо. А для бронехода на поле боя, испещренного воронками, рвами, брустверами? Рулевое колесо то будет оказываться в воздухе, а машина лишаться управляемости, то зарываться в грунт и застревать. Оттого проистекает первое предложение: вообще отказаться от рулевого колеса и осуществлять поворот только за счет разницы в скорости движении гусениц.

– Слишком сложно…

– Ничуть. Смотрите на схему. Двигатель установлен продольно. Обычный автомобильный мотор от грузовика «Руссо-Балт», он же дефорсированный до ста двадцати лошадиных сил авиационный «Мерседес». Муфта сцепления и коробка передач обращены в корму. Редуктор передает вращение на ведущую ось – все как у обычного трактора. А вот и единственное отличие. Перед каждым ведущим колесом монтируется еще одна фрикционная муфта. При необходимости поворота водитель тянет рычаг, размыкающий фрикцион с одной стороны. Если поворот нужен резкий, водитель жмет педаль тормоза, полностью застопорив гусеницу. За счет движения второй гусеницы машина разворачивается на пятачке, равном ее длине!

Француз больше не перебивал, только слушал.

– Есть соблазн установить единственную пушку в каземат на лобовом броневом листе, грубую горизонтальную наводку осуществлять корпусом машины, тонкую – вручную, на осевой опоре. Вариант возможный, но только для тяжелой техники и большой пушки. Откат ствола при выстреле не менее полуметра! Нужно много защищенного пространства, а стрелка позади орудия не разместишь – его раздавит при откате. В легкой бронемашине достаточно пулемета, но его мощи не хватает, если стоит задача подавить огневую точку врага. С бронетехникой противника он не справится. Все же пушка? Но ее перезаряжание требует несколько секунд, в бою, порой – фатальных. Брат пришел к решению, что лучше всего себя покажет митральеза под патрон довольно крупного калибра 12.7х99 мм.

– Именно 99 мм? Не десять сантиметров? – в голосе инженера еще звучал скепсис, но его значительно поубавилось.

– Точно. Я не могу объяснить, почему он пришел именно к этому значению. Часто повторял: в аэроплане крыло делай хоть на полметра длиннее – полетит. В стрелковом оружии каждая доля грамма, каждая сотая миллиметра играют роль…

– Согласен. Что же, по его расчетам, сможет пробить пуля, выпущенная из такой митральезы?

– Около 20 миллиметров брони с полукилометра. С сотни – все 25 миллиметров.

– Однако! Любой броневик или щит полевого орудия… Только бы попасть!

– Вы точно подметили, месье Эжен. Если для меткого выстрела из орудия нужно остановить экипаж и тщательно прицелиться, стрельба из пулемета ведется очередями. В коробе вмещается лента на 250 патронов. Главное, брат настоятельно рекомендовал ставить пулемет не в каземат, а в башню, подобную испытанным на бронеавто, с поворотом на 360 градусов. Теперь общий вид и концепция бронехода: двухместный, массой менее 10 тонн. За счет кормового хвоста преодолеет ров не менее полутора метров шириной. Сами понимаете, для тракторного шасси подобное немыслимо. Этот хвост легко снимается для перевозки на железнодорожной платформе.

– Зачем такие огромные передние колеса?

– Для преодоления препятствий. Полуметровый уступ – точно не проблема.

Брилье нетерпеливо выхватывал листки с эскизами, не дожидаясь комментариев.

– Покойный князь предусмотрел несущий бронекорпус, без рамы… Превосходно! Обыкновенный каркас из уголков. Болты, заклепка, сварка… Здесь резьбовое соединение я бы заменил на сварное, но это не принципиально…

– Одобряете?

Инженер поднялся и с чувством пожал Федору руку.

– Скажу как на духу: еще четверть часа назад я думал, что побрезговал бы ставить свою подпись как соавтора. Теперь же вижу: мне не хватает идей, чтобы существенно дополнить русский проект. Несмотря на отсутствие рабочих чертежей и технологических карт, я уверен – сделать их бригаде конструкторов и чертежников хватит двух недель. Как раз время заказать из России двигатели, коробки передач и фрикционные муфты. Делайте заявку на изобретение, и зеленый свет – гарантирован!

– Премного благодарен, месье инженер, и заявку непременно оформлю. Более того, попрошу помощи в составлении бумаг. Только – на имя Юлии Сергеевны Соколовой. Ты же не против, дорогая?

Она подняла глаза от книги и недоуменно взмахнула ресницами. Брилье тяжко вздохнул, будто проводил в последний путь любимого пса. Федор видел: признать авторство танка за женщиной для мужского шовиниста – все равно, что объявить шимпанзе изобретателем рояля.

Француз еще раз вздохнул и смирился.

– Месье Петр! Мне придется задержаться еще на пару дней. День – на обсуждение деталей боевой машины. И еще день – на митральезу, думаю, по поводу нее у военных не возникнет вопросов. Огнестрельным оружием «Рено» не занимается, но на митральезу системы…

– Соколовой, – подсказал Федор.

– Хорошо. Пусть будет Соколовой, – подчинился неизбежному Брилье. – На нее тоже найдется масса желающих получить заказ. Не сомневаюсь.

Утомившись техническими выкладками, все трое, включая «изобретательницу», выпили кофе. А затем пришел Троцкий.

– Камрад! – попросил его Федор. – Этому господину нужно обеспечить надежный ночлег на двое суток. Безопасный, и чтоб никто не задавал лишних вопросов. Днем под охраной и под присмотром приводить сюда. Организуете?

– Чтоб не сбежал? – тихо и подозрительно спросил революционер, посмотрев на инженера так, словно примеривался – успеет ли прострелить ему ноги, коли тот вознамерится дать деру.

– Нет! Никакого смысла бежать ему нет. Он мой коллега. Я опасаюсь германской разведки. Возможно, они получили сведения, что мои денежные операции связаны с революцией.

– Вы, наконец, привезли деньги?!

– Да, Лео. Сейчас моя помощница выпишет вам несколько чеков и векселей. Должен обрадовать: вексель на миллион сто тысяч французских франков для оплаты оружия Мюнхену отправлен. К 1 июня груз будет на границе. Там переправлять…

– Будут доверенные люди, герр Клаус, – услышав о деньгах, Троцкий переменился. Как будто его отпустила сжатая внутри пружина. Деньги решают если не все, то многое. – Вашего коллегу устрою в лучшем виде. Когда его доставить завтра?

К девяти, хотел сказать Федор, но, оглянувшись на Юлию, переменил решение:

– К десяти. И будьте любезны его накормить. Не хочу, чтобы француз, посвященный в некоторые из наших тайн, без присмотра и сопровождения шастал по городу, полному германских шпиков.

Дверь за ними закрылась.

– Наконец-то ушли! – послышалось за спиной.

Он медленно обернулся.

Юлия Сергеевна неторопливо, ритмичными музыкальными движениями расстегнула и стащила платье, оставшись в туфлях и изысканном кружевном белье, лучшем из того, что только можно было купить в Париже.

Вполне оправившийся после прежней ночи, Федор ощутил нестерпимое, просто разрывающее желание. Он тоже начал снимать одежду, не спуская обожающего взора с полунагой барышни. О Друге даже не вспоминал. Подсматривает тот или деликатно смылся, не важно.

Юля поворачивалась то правым, то левым боком, согнула ногу в колене, выписав танцевальный па… Это было восхитительно эротично!

– Видишь, дорогой! Женщины тоже владеют некоторой магией. Даже не владеющие даром… Ой!!! Что ты делаешь?

Оторвавшись от пола на добрые полметра, она прямо по воздуху поплыла навстречу распахнутым объятиям Федора, успевшего полностью обнажиться. Трепыхнулась, но, опасаясь показаться смешной, приняла надменную позу.

Прямо в воздухе Федор раздвинул ей ноги и запустил чуткие пальцы в святая святых. Лежа на невидимом ложе, Юлия застонала. Едва слышно прошептала: «хочу тебя…»

Федор сел в кресло без подлокотников и опустил любимую на себя. Его гусар, исправно ставший по стойке «смирно», точно попал в цель. Наверно, был создан именно для этого бутона любви с красивыми лепестками!

Руки ухватились за ее бедра.

Поддерживаемая магической силой, Юля почувствовала, как ее приподнимает вверх, потом ритмично опускает, чтобы любимый вошел в нее полностью, и так вновь и вновь – много раз, ускоряясь, увеличивая амплитуду до риска потерять контакт, но не теряя его – крепкие пальцы на ее бедрах не дали бы выскользнуть. Так продолжалось до неистовства, до самозабвения и крика…

Для владеющих магией Камасутру придется переписывать заново…

Вскрикнули они одновременно, потому что чудесный момент совпал у обоих, а Федор продолжал движения, возбуждение у него лишь слегка ослабло, но не исчезло и буквально через минуту-две снова начало набирать силу.

Но он прервался и вышел сам. Подхватив девушку на руки, бросился к кровати, даже не сдернув покрывало – вряд ли кто-то из них придавал значение подобной мелочи. Теперь Федор был сверху и дальше прекрасно обошелся без магии, но происходившее все равно напоминало волшебство!

Глава 13

Военный министр Российской империи, пожалованный высочайшим указом званием генерал-фельдмаршала, Алексей Алексеевич Брусилов ощущал себя живым экспонатом, иллюстрировавшим опыт британского ученого Роберта Брауна. Другие кандидаты на высшую военную должность представляли различные партии великих князей и просто князей-Осененных либо политиканов из Государственной думы. Именно отсутствие протекции кого-то из влиятельных лиц и сыграло роль в его назначении. Возможно – в большей степени, чем удачное командование фронтом при обороне Риги, а потом при блестящем контрнаступлении до Кенигсберга. Но, не имея опоры в верхах, он постоянно подвергался нажиму то с одной, то с другой стороны. Потому вынужденно совершал телодвижения, казавшиеся беспорядочными, словно зерна пыльцы, толкаемые невидимыми частицами в экспериментах британского естествоиспытателя.

Пребывание в Петрограде Брусилова изрядно утомляло. Здесь, кроме чисто военной деятельности, приходилось уделять внимание политике, заседаниям Правительства и Думы, высочайшим приемам, а также – светской жизни. Случить война, и он просился бы на фронт. Ведь командует армией и флотом империи на войне не Военный министр и не Морской министр, а кто-то из великих князей. Или сам император. На военного министра сваливается снабжение, мобилизация, военные заказы в промышленность – вещи совершенно необходимые, но далекие от того, чем желал заниматься Брусилов.

Сейчас, в мирное время, а оно всегда и предвоенное, ибо войны рано или поздно случаются, Алексей Алексеевич согласился занять высокий пост с единственной целью: закончить реформу армии. Он мечтал, чтоб главную ее силу составляла техника, прокладывающая путь солдату с ружьем, а не Осененные с их боевыми навыками. Флот еще раньше двинулся в тот же путь, ибо каждый корабль – суть большая морская машина, чьи пушки бьют за горизонт, куда не долетит ни один магический заряд.

Какое же отпор повлекли его инициативы! Пришлось тщательно скрывать свой странный дар, избегая признания Осененным. Иначе непременно последовал бы вызов на дуэль от кого-то из гвардейских полков. Брусилов, воочию убедившись в провале кайзеровской тактики собирать боевых магов в кучу и кидать их вперед как таран, подготовил указ о расформировании обоих полков. Отныне все, обладающие полезными навыками, рассредоточивались по кавалерийским и пехотным дивизиям, в пластунские сотни и в прочие подразделения, где эти таланты могли найти применение.

Разумеется, перевод княжьего или хотя бы графского сынка, умеющего бросаться огненными шариками или ледяными стрелками, из гвардии в ординарную инфантерию или в казаки, был встречен в штыки. Император, с большего разделявший идеи Брусилова, пытался смягчить последствия подобного шага; на месте бывших гвардейских полков остались батальоны для самых борзых недорослей или происходящих из самых именитых семей, что чаще всего совпадало. Перемена в настроениях монарха объяснялась просто: раскрытым заговором большой группы Осененных, желавших сместить и убить Георгия, чтобы короновать его инфантильного сына Александра.

Поверив, что будущее войн – за техникой, Брусилов почитывал журналы о научных опытах и выдумках изобретателей. А еще грустил, что не может обсудить перевооружение с Юсуповым-Кошкиным. Молодой князь, прекрасно владея магией, в том числе редчайшим даром Зеркального Щита, ратовал исключительно за технику – пушки, аэропланы, бронированные авто. Радиотелеграфическая связь в Русской императорской армии, а за ней – и на флоте, стала самой передовой в мире благодаря американским аудионам и только потому, что Федор буквально силком заставил испытать их под Ригой. Соответственно, к любым новинкам и у союзников, и у врага Брусилов относился с крайним вниманием, созвал научный совет, призванный отсеивать завиральные бредовые проекты, сыпавшиеся на оба военных министерства как из рога изобилия, и поддерживать толковые.

Последний год особенно активничали изобретатели сухопутных дредноутов, предлагая громадные и нелепые самодвижущиеся повозки с броней. Судя по сообщениям союзников, запад Европы постигла та же беда. Только на заводе «Рено» поступили разумнее: склепали бронеколпак на трактор с передним рулевым колесом и просунули в лобовую броню маленькую пушку. На эскизе красовалось на редкость неуклюжее сооружение. Брусилов сообразил, что даже без его редкого магического дара – выводить технику из строя – бронированный трактор далеко не уедет. Как только рулевое колесо провалится в мягкий грунт, чудо техники превратится в неподвижную огневую точку с удручающе малым сектором обстрела.

Огорчало также, что львиная доля сообщений о технических новшествах приходила через начальника разведки генерал-полковника Татищева, заставлявшего сокращать и упрощать доклады подчиненных до уровня, ему понятного. То есть гимназического. Сместить Татищева не было возможности – за бравым и туповатым артиллеристом стояла семья императрицы. Так как значение разведки мало еще кто понимал, брауновское движение императорского двора пихнуло дубового солдафона именно на эту должность в надежде: здесь особого вреда не принесет. Брусилов был в курсе, что генерал мало вмешивается в работу подчиненных и, не слишком разбираясь в порученном деле, больше кричит да хлопочет за любимчиков-подхалимов. Гораздо толковее был товарищ начальника разведки генерал-майор Проничев, но от него не все зависело. Если Татищев встревал – пиши пропало.

Очередная волна раздражения в адрес этого фельдфебеля с генеральскими эполетами возникла при чтении сообщения из Франции. После длинной реляции об изменении шевронов на гусарской форме личной гвардии президента затесалась приписка. Союзники сообщали: эксперт фирмы «Рено» одобрил концепцию бронированной гусеничной машины с крупнокалиберной митральезой системы Кошкина-Соколовой. Точка.

Ан, нет. Шло разъяснение, что же такое «митральеза». Оказывается – пулемет в переводе с французского. Генерал не знал сам, а узнавши, решил разъяснить фельдмаршалу. Вдруг он такой же неуч как сам Татищев.

Главное, сукин сын не изволил обратить внимания на главное, сенсационное в этой единственной фразе – фамилию Кошкина! От этой мысли министр пришел в ярость, ударив кулаком по бестолковому донесению.

Или благодаря Зеркальному щиту знаменитый князь, чьи останки не найдены, каким-то чудом уцелел под разрывами 305-миллиметровых снарядов. Или существует некий архив с нереализованными идеями покойного… Это может перевернуть все!

Отменив назначенные встречи, Брусилов велел немедленно, лучше – бегом, отправить к нему в кабинет офицера, получившего сведенья из Франции. Со всеми секретными и наисекретнейшими сопутствующими документами.

Запыхавшийся полковник, отмахавший галопом несколько сот метров по коридорам здания на Дворцовой от доставившего его автомотора, принес тоненькую папку. В ней – всего один лист с расшифровкой коротковолнового радиотелеграфического сообщения, полученного через новейшую систему связи. Благодаря ей, в случае войны одновременно с Германией и Австрией, Россия не будет отрезана от Франции. Радиоволнам немцы никак не запретят летать над Центральной Европой.

Парижский резидент полковник Игнатьев сообщал, что на связь с ним вышла российская подданная Юлия Сергеевна Соколова, также контактировавшая и с Сюрте. Она предъявила права на распоряжение двумя вкладами Кошкина в парижском банке, а еще предложила Франции и России на паритетных началах двойную разработку Кошкина: бронированный экипаж, оснащенный новейшим и не знающим аналогов крупнокалиберным пулеметом, способным поражать другую бронетехнику и подавлять огневые точки. О проекте доложено великому князю Михаилу Георгиевичу. Ознакомленный с набросками Кошкина французский эксперт считает, что это – прорыв в вооружении сухопутных войск. Впервые предложен рабочий вариант компактного бронированного экипажа, достаточно подвижного, проходимого, сравнительно простого в постройке и практическом использовании. Без сомнения – эффективного. Французы приступили к изготовлению производственной документации.

Что же происходит? Великий князь занимается вопросом, касающимся исключительно Военного министерства, не поставив министра в известность, а начальник разведки не умеет отличать важнейшую информацию от второстепенной?!

Брусилов снял очки и неторопливо их протер, стремясь привычными движениями погасить вспышку гнева. Потом спросил:

– Полковник! Донесение датировано понедельником. Понедельник был позавчера. Вы мне можете объяснить, какого… – фельдмаршал употребил непозволительное в присутственном месте слово, но удержаться не смог. – Какого … ваш напыщенный олух прислал мне доклад только сегодня?

– Заняты они были. Его высокопревосходительство готовили бумагу на высочайшее имя о лишении Игнатьева полковничьего звания и увольнения из РИА. Ему поручалось добиться, чтобы все деньги со счетов Юсупова-Кошкина были переведены в Россию. А получилось, что деньги ушли, вместо них предложен какой-то экипаж с митральезой, никому не нужный. Так их превосходительство заявили.

Полковник ни единым мускулом лица не дрогнул, доложил четко, процитировав ближайшего начальника и поедая глазами вышестоящего над непосредственным. Но совсем несложно было догадаться, что, по его мнению, «напыщенный олух» – это еще мягко сказано.

Генерал-фельдмаршал раскрыл папку «На подпись». Взял отношение Татищева об увольнении Игнатьева и начертал резолюцию: в течение суток подготовить ходатайство о награждении французского резидента орденом за получение сведений исключительной важности.

Отпустив офицера, Брусилов приказал адъютанту немедленно связаться с канцелярией его императорского величества. Жив Федор или нет, ситуация срочно требовала высочайшего внимания. Особенно учитывая французский фактор. Союзники, несмотря на подключение к делу Михаила Георгиевича, непременно постараются быстрее прибрать к рукам бронированный экипаж. Тем более, им нужнее, они никак не могут выгнать Вильгельма из Бельгии.

* * *
Яхта с шипением рассекала волны Женевского озера. Федор, держась рукой за ванты, с удовольствием рассматривал Юлию, подставлявшую лицо ветру. Рассказывал ей:

– Словно вчера это происходило… Начало зимы, у Парижа лежал снег. Мы летели невысоко, на озере было много суденышек, как и сейчас. Люди махали нам руками. Аэропланы считались редкостью, да и сейчас их немного. Война недалеко. Швейцария в ней не участвует, но ощущает ее присутствие.

В эти минуты пейзаж был удивительно мирным и трогательно спокойным. Легкий устойчивый бриз позволял совершать безопасные маневры, лавируя против него, расходиться встречными курсами с другими яхтами либо, выбрав тихие места, коротать время за рыбной ловлей.

В Женеве влюбленные перешли к следующей стадии отношений. На первой они довольствовались друг другом. Влекомый чувством долга, Федор по восемь-десять часов в день уделял французскому инженеру. Наброски якобы умершего князя шаг за шагом приближались к воплощению в металл. А когда за французом закрывалась входная дверь, облегченно вздыхал и спешил заключить любимую в объятия.

Идиллия быстро закончилась. Первым тревогу поднял Троцкий: германская разведка начала настойчиво искать их укромное гнездо. Федор принял решение мгновенно. Француз отправился в Париж, парочка переехала в Женеву. Из предосторожности об их перемещении было сообщено очень ограниченному числу людей, включая де Пре. Связь – только через почту, письма и телеграммы – до востребования. Конечно, при тотальной системе слежки немцы могли вычислить и это убежище. Но Федор верил: неделя у них точно есть, возможно – даже дней десять.

Он запустил процессы, которые уже не мог ни остановить, ни контролировать. Бунт рабочих в Мюнхене шел вяло: сопротивление властей не давало ему разгораться, но и лишнего нажима, чтобы искоренить волнения на корню, не делалось. Случались короткие забастовки, иногда рабочий класс собирался на митинги и слушал ораторов, вещавших о необходимости борьбы за права пролетариата. Радикальных краснобаев, призывавших к свержению кайзера и сыпавших коммунистическими лозунгами, не поддерживали. Потому установилось некоторое статус-кво.

Но как только радикалы получат, наконец, оружие… А оно, попав в руки возмущенных, рано или поздно начнет стрелять. Коль в дело вступил Троцкий и подобные ему беспринципные типы – скорее рано, чем поздно.

Большое дело запущено и на «Рено». За пять дней совместного корпения над бумагами Федор выдоил до капли из себя, точнее – из Друга, все относящиеся к теме знания. Заводские инженеры и технологи гораздо быстрее сообразят, как подготовить танк Соколовой (Char Blindé Falcon – бронированная машина «Сокол») к крупносерийному выпуску.

Конечно, и у Федора, и у Друга мысли продолжали крутиться вокруг этого проекта. Например, стоило дополнить «кривой стартер», то есть пусковую рукоять, накручиваемую прямо в боевом отделении, нормальным электростартером и аккумулятором. Но всего не охватишь… По правде говоря, FT-17 был архаичной и быстро устаревающей конструкцией, в отличие от крупнокалиберного пулемета «Браунинг», претерпевшего лишь самые незначительные изменения за сто лет эксплуатации – его следовало воспроизвести как можно более точно. Само собой, немного неловко перед мистером Браунингом. Ему, в отличие от Дегтярева, Федор с Другом не планировали подарить какие-то идеи в компенсацию за кражу его будущего изобретения.

Но, надо отдать должное прекрасной Женеве, краткий отпуск в этом городе значительно отодвинул на задний план технические прожекты. Парочка откровенно и бессовестно наслаждалась жизнью, отбросив или хотя бы отложив хлопоты и заботы. Каждый день они позволяли себе устроить очередной маленький праздник. Слушали «Вильгельма Теля» Россини в Большом театре и Пятую симфонию Бетховена в Виктория-холле. Посетили службу в протестантском соборе Сен-Пьер. Оба православные, тем не менее, искренне восхищались потрясающей архитектурой, возносящей душу к потолку и далее – к небесам, под ангельское пение соборного хора. Аплодировали исполнителям Оркестра Романской Швейцарии, исполнявшим современную музыку. Для разнообразия зашли в варьете, на следующий день взяли билеты в оперетту на «Веселую вдову» Легара, только входившую в моду.

Завтракали в номере отеля «Метрополь», откуда открывался великолепный вид на Женевское озеро, иногда не выходя из спальни до позднего обеда, после которого отправлялись на очередное увеселение…

В номере стоял рояль, и Соколова изредка музицировала, напевая высоким звонким голосом, не сильным, но чистым. Федор обнаружил, что барышня владеет инструментом куда лучше него, точнее – Друга, потому заявил, что он «гимназиев не кончамши» и давно не играл на фортепиано. Последний раз – в Туле. Чтобы не ударить в грязь лицом, купил шестиструнную гитару.

Когда инструмент оказывался в руках Федора, «у штурвала» становился Друг.

К сожалению, тот помнил песни большей частью разухабистые, в этом времени неуместные. Гитарно-костровые в духе «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», были, конечно, хороши, но спеть их можно только Юлии, да и то – под настроение. Она не удивится – привыкла к чудачествам любимого, а вот прочей публике лучше не слышать.

Забирали время и занятия магией, начатые в Гамбурге. Строжайше запретив себе использовать кинетику, пиротехнику или Зеркальный Щит, Федор тогда практиковал очень осторожное воздействие внутрь себя. Магия – это сила, поддающаяся контролю. В теории, овладеть им может каждый, но некоторым такая способность дана от рождения. Конечно, Осененные не практиковали методики, пробуждающие дар у простецов, пусть даже это способствовало бы пополнению рядов боевых магов для военных нужд. Они не желали утратить исключительность. Как правило, развивали навыки лишь в направлении, доступном им с юности, а обладающих даром выходцев из «подлых» сословий (такие изредка появлялись), не получивших статус Осененных от государя, обвиняли в недозволенном колдовстве и ссылали.

Чужой амулет, снятый со свежего покойника, позволял скачком овладеть контролем в другой области, а не самосовершенствоваться шаг за шагом. Как то сделал амулет электромага, подобранный маркизом де Пре.

Федор был уверен: несколько лет целенаправленных занятий, быть может, месяцев, и он тоже приручит опасную стихию, сумеет швырнуть рукотворную молнию… Точнее, «мозготворную»: руки здесь играют декоративную роль, всего лишь помогая сосредоточиться. Взмах в сторону противника – и сознание отправляет туда смертоносный сгусток энергии. По-хорошему, «стрелять» нужно одними глазами, что Федору неоднократно удавалось. Как в тот раз, когда запустил пепельницу в лоб германскому резиденту в Париже.

Что интересно, магические упражнения Федору давались лучше, чем Другу. И именно Федор в Гамбурге сумел подстегнуть память. Хотя от воздействия на кору головного мозга воспоминания обострились у обоих. И приятные, и неприятные.

Благодаря этой практике Друг сумел вспомнить детали танка FT-17, виденного единожды и то – макета, а не оригинала. В Женеве, бренча на гитаре, он смог вытащить из чулана памяти романс, слышанный всего раз или два в исполнении Александра Малинина. К российской жизни после распада СССР тот романс подходил мало, от него веяло скорее веком девятнадцатым, потому он и не стал хитом, не обошел по популярности песни каких-нибудь Иванушек-International, от которых тащились миллионы молодых. Друг был в девяностые уже взрослым мужчиной. Поэтому в дальних уголках памяти что-то сохранилось. Он подобрал аккорды и запел, в меру скромных сил подражая Малинину-старшему:

Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,
И хор в нашу честь не споет,
А время торопит, возница беспечный,
И просятся кони в полет,
И просятся кони в полет…
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
Бубенчик не смолк под дугой,
Две верных подруги – Любовь и Разлука
Не ходят одна без другой.
Две верных подруги – Любовь и Разлука
Не ходят одна без другой[10].
Юлия Сергеевна, сидевшая у рояля, сначала положила пальцы на клавиши, вздумав сыграть несложный аккомпанемент, но тут же убрала и сидела, слушая. Не шевелилась и, казалось, не дышала.

Когда взлетела к высоким потолкам последняя фраза романса, расплескавшись по мебели, стенам, гобеленам, что-то изменившая в окружающем мире – сделав его тоньше, благороднее, чувствительнее, ресницы барышни дрогнули, по щеке скатилась слеза.

– Немыслимо прекрасно! – промолвила она, и Федор догадался, что сказанное скорее относится к музыке и словам, а не его самодеятельному исполнению, кстати, для любителя – вполне достойному. Юлия, успокоившись, спросила:

– Песня из будущего?

– Да. Знаешь, привидится всякое… Иногда – хорошее.

– Любовь и разлука… Не хочу разлуки, хочу – любви! Иди ко мне!

Ласки, переходящие в близость, были совсем другие, чем когда барышня натягивала белье парижской кокотки и изображала развратную девицу, а Федор овладевал ей с хохотом. Под лирическое настроение выплескивалось куда больше нежности, чем страсти. Они потом долго лежали в объятиях друг друга и шептали ласковые слова, пока не приходило время отправляться на очередной театральный спектакль.

– Ты меня любишь?

– Конечно…

– Нет, ты сам скажи!

– Люблю! А вот сейчас как полюблю еще разок! Быстренько!

– Несносный! Я серьезно…

Это был медовый месяц, уложившийся, к сожалению, всего в неделю. И германская разведка не была причиной его окончания.

Сначала Федора взволновала газетная заметка: в Мюнхене и пригородах начались настоящие бои. Против рабочих брошен драгунский полк из столицы.

А потом, навещая почтамт, он получил телеграмму от Троцкого.

«ТЕТУШКИ ЕДУТ МЮНХЕН ТЧК ОЖИДАЕМ ПЛЕМЯННИКА ТЧК ВЫ ОБЕЩАЛИ».

Когда он вернулся в «Метрополь», Юлия без слов догадалась: произошло что-то серьезное.

– Да, милый?

Он швырнул бланк телеграммы на крышку рояля.

– Я уезжаю сегодня. Тебе стоит отправиться в Париж, под защиту Игнатьева или де Пре, по обстоятельствам.

Она схватила телеграмму.

– В Мюнхен? Но там стреляют!

– Да. И мне больше не нужно скрывать Зеркальный Щит. Грядут грозные события. То, к чему так долго готовились.

– Ты обнаружишь себя?!

– Приходит момент, когда придется выложить все карты на стол.

– Мы снова расстаемся…

– Вряд ли надолго. И у насесть еще несколько часов. Обними меня!

* * *
К ночи, глядя на проносящие мимо стекол вагона светящиеся окна домов, Юля поверить не могла, что так внезапно все закончилось.

В том, что Федор без ума от нее, она не сомневалась.

Но он не сказал самые главные слова: сударыня, соблаговолите ли вы выйти за меня замуж? Встав на колено и протянув обручальное кольцо с красивым камушком, денег у него хватит и на королевский бриллиант… Или без мишуры. Нет, не попросил ее руки, а любые намеки на планы будущего отвечал одинаково: вот закончится война, тогда…

В чем-то он прав. Сложно думать о будущем, когда на тебя охотится кайзеровская разведка.

Но не только безопасность и спокойствие его волнуют. Больше, чем в Юлию, он влюблен в свое дело. Даже свадьба и дети его не изменят. Такой уж человек. В чем-то незаурядный, а в другом несносный.

Как с этим смириться? Как с этим жить?

Глава 14

Предписание явиться на высочайшую аудиенцию Брусилов получил через три дня. Император хворал, посещения ему ограничили. Великого князя Михаила Георгиевича в Петрограде не было, выяснить у него подробности парижского гешефта министр не мог и пребывал в неведении, злясь от бессилия. Представление на награду Игнатьеву не было составлено – начальник разведки решился на открытый саботаж.

Адъютант подготовил папку с документами, требующими внимания монарха, еще раз проверил мундир начальника, приличествующий случаю. Генерал-фельдмаршал, одевшись, глянул перед выходом в зеркало и, как водится, скривился. Причина расстройства была, можно сказать, стратегическая. Генштаб считал, что в отсутствие былой мощи боевых магов германцы применят отравляющие химикаты. Тем более что артиллерийские снаряды с отравой поступили и на российские склады – чтобы отвесить супостату той же мерой. Посему сухопутные войска срочно оснащались противогазами. Предлагались даже лошадиные – длинные, на размер конской морды.

Распространение противогазов вдруг встретило сопротивление старого офицерства, привыкшего щеголять пышными усами. Полковники сплошь носили бороды-лопаты, более уместные для стрельцов Ивана Грозного, а не современной армии. Разумеется, на пышную поросль маски противогазов не налезали, а если все же натянуть, ни о каком плотном прилегании резины к коже не могло быть и речи.

Брусилов, испросив одобрения императора Георгия Александровича, впрочем, мало вникнувшего в эту проблему, издал приказ, запрещающий ношение бород и пышных бакенбард, а также длинных усов. Пример преподал сам, хоть министру вряд ли придется сидеть в окопах на передовой, пережидая газовую атаку. Он выбрил виски и оставил лишь коротенькую щетку на верхней губе. Привыкнув к длинным гусарским усам, закрученным вверх, Алексей Алексеевич зачастую поднимал руку к лицу, и пальцы вместо тонкого кончика хватали пустоту. Отражение в зеркале показывало заостренное книзу худое лицо, начисто лишенное былой кавалерийской удали.

Наверняка подобные же ощущения испытывают другие военные. Авиаторы считают себя вправе смотреть свысока на других в прямом и переносном смысле, им противогазы без надобности. «Сапоги» открыто завидуют флотским, коих нововведение пока не коснулось. Карьеристы выскоблились первыми, часть офицерства брюзжит и тянет с бритьем. С солдатами и унтерами проще: бреются в приказном порядке. Императорский двор завален жалобами, и Брусилов миллион раз возблагодарил себя за то, что запасся высочайшей санкцией на борьбу с зарослями.

Он быстрым шагом отправился в Зимний. Его предшественник Сухомлинов непременно вызывал экипаж, а затем – и авто, опасаясь пыли с брусчатки Дворцовой площади, норовившей испачкать сияющие бликами антрацитовые сапоги. Адъютант, полковник Тетешин, следовал рядом и сзади, отставая на полкорпуса.

В приемной не заставили ждать, император принял его тотчас. Он был не один: у длинного стола расхаживал ранее неуловимый Михаил Георгиевич. Сын императора разложил целый пасьянс на столешнице из самых разнообразных чертежей, рисунков и пояснительных записок. Вот так и нашелся великий князь, с коим стоило бы поговорить до аудиенции. И что теперь? Действуем по обстановке, решил Брусилов.

Георгий не поднялся из кресла. Он сидел, укрытый пледом, несмотря на тепло из камина. Махнул министру рукой, дескать, присаживайся за стол.

Брусилов подчинился и спросил – не из Франции ли эти документы? Потом рассказал о конфузе с задержкой оповещения и о деле с Игнатьевым.

– Ушлый полковник, доложу я вам, – усмехнулся великий князь. – Не стал прятаться за приказ и нашел способ обойти его, не нарушая. Сообщил мне о наследстве Кошкина. Отец! Что нам делать с этим несносным олухом из разведки?

– Видишь, в каком я состоянии, – государь закашлялся. – Мне только ссоры с твоей матушкой-императрицей не хватает, которая воспоследует, если выгоню взашей ее дражайшего дядюшку. Хотя давно пора. Опостылел, бездарь.

– Позвольте, Ваше Императорское Величество? Совсем не обязательно отправлять его на пенсион, – вкрадчиво предложил Брусилов. – Есть предложение лучше: дать ему ответственейшее задание. С повышением.

– Какое? – Георгий даже кашлять перестал.

– Есть в Сибири село Шушенское. Большое село, тысячи полторы душ только взрослых. Туда простецов ссылают, смевших у себя обнаружить дар, полагающийся лишь благородным. Тех, кому вы отказали в праве называть себя Осененными. Генерал – сильный кинетик, Ваше Императорское Величество. Дать ему в помощь Осененных, оставшихся после гвардейских полков, из числа наименее покорных. И отправить их в Шушенское – новое магическое войско создавать. Дворян – в офицеры, простецов в солдаты и унтеры. Развернуть в дивизию из сплошь магически одаренных.

Император с великим князем обменялись взглядами. Георгий хохотнул и прервался, снова закашлявшись.

– Хитер ты, братец! – сменив официальный тон на свойский, он перешел с Брусиловым на «ты». – Я в тебе не ошибся. И про наш забег наперегонки от германского броневика не забуду, здорово ты его… Только на часы мои не смотри. Дорого ремонт встанет.

– Хорошо придумано, – поддакнул Михаил. – Расходы невелики. И уберем их из Питера хотя бы на год. Распоряжусь готовить указ?

– Давай. Алексей Алексеевич, а кого начальником разведки поставить?

– Так того же Игнатьева. Дело знает, трону предан. Ум имеет острый, понимает, когда нужно строевым шагом, а когда и словчить.

– Михаил?

– Соглашусь. Только должность генеральская, а он полковник. Подготовить указ о повышении в чине?

– А куда деваться? У нас генералов столько, сколько во всей Европе не наберется. Одним больше, одним меньше… Лучше, Миша, расскажи о добыче Игнатьева. А заодно – как она попала в Петроград всего лишь за два дня. И потом еще несколько дней тащилась от Петергофского шоссе до Дворцовой площади.

– Русский воздухоплаватель Уточкин на аэроплане конструкции Сикорского совершил перелет над Северным морем и снизил машину в Стокгольме. Оттуда на следующий день перелетел в Гатчину. Вез пакет от Игнатьева, обернутый горючей тканью и зажигалку, чтоб, случись неожиданное, не попал к врагу, – Михаил Георгиевич приподнял листок и поднес к носу: – Полюбопытствуйте, батюшка! Керосином пахнет. Бог с ним, привез, и на том спасибо. Что вы скажете про бронированный экипаж на чистом гусеничном ходу, без рулевого колеса, оснащенный пулеметной башенкой от броневика «Рено»? Борт и корма защищают от пуль и осколков, лоб – и от шрапнели на удар.

– Точно! – Брусилов хлопнул себя ладонью по лбу. – А ведь Кошкин рассказывал мне об этой идее после того, как увидел в Прибалтике германские самоходные бронеколпаки для защиты магов. Он еще тогда говорил: нужен гусеничный ход, а не колесный, лоб узкий и как можно крепче, пулемет в поворотной башне… Он успел составить чертежи?!

– Только наброски. Их передала давняя подруга Кошкина – Юлия Сергеевна Соколова, – Михаил Георгиевич вытащил еще один листок. – Игнатьев доложил, что еще до войны с германцами у Кошкина с Соколовой произошел скандальный случай. Барышня, его невеста, упорхнула к другому женишку, княжьему сынку, который, впрочем, под венец ее не повел, а чаял только поразвлечься и бросить. Когда правда выплыла наружу, и подлец получил жестокий урон княжеской чести, тот не нашел ничего лучшего, как вызвать Кошкина на дуэль. У Федора сработал Зеркальный Щит, противника размазало так, что и хоронить было особо нечего. В гроб положили кисет с пеплом да фуражку с парадного мундира.

– Помню сию некрасивую историю, – бросил из своего кресла император. – Я тогда простил Кошкина, так как он не знал про запрет на дуэли Осененных с даром Зеркального Щита. Таковых в России полвека не рождалось. Оттого Юсупов Кошкина и усыновил, чтобы дар редчайший заиметь в роду. Ну, так что с Соколовой?

– Не имею сведений, что после дуэли сия особа общалась с Юсуповым-Кошкиным. Жила в Тамбове, учительствовала сначала в институте благородных девиц, затем – в гимназии. В конце марта съехала, испросив месяц отпуска, срок которого истек. Где обреталась до того, как мы встретились в Париже, мне неведомо.

– Под Ригу приезжала другая пассия Кошкина, Варвара Оболенская, – напомнил Брусилов. – Других женщин около него не припомню.

– А две – мало? – усмехнулся Михаил. – Это только те, о ком мы знаем. Малый-то не промах. Увы – был. Вы, Алексей Алексеевич, лучше поглядите, какой пулемет Кошкин предложил для бронемашины. Нечто среднее между пулеметом и малой пушкой.

– «Митральеза Фалькон», – прочитал Брусилов.

– Бронированный самоходный экипаж они тоже нарекли Фальконом, генерал-фельдмаршал. Косвенная, но все же отсылка к Соколовой.

– Мы не будем это афишировать, – проскрипел Георгий. – Сами придумайте название без намеков. Михаил! О каком вознаграждении договорился с… гм… изобретательницей?

– Пятьсот рублей с каждого экипажа и сто с пулемета, если не ставится в башню, а идет в пехоту как станковый. Или на аэроплан.

– Щедр ты больно. Но коль слово дал, я не отменю, – Георгий, наконец, поднялся и проковылял к россыпи бумаг. – Странный с виду… Брусилов! От Генштаба – заказ на «Руссо-Балт», чтоб построили пяток пробных. Только проследи, чтоб не строили ползучий линкор для суши. Все должно быть, как Федор завещал: весом меньше десяти тонн и крупнокалиберный пулемет.

– Ваше Императорское Величество, пулемет Сестрорецку отдать? – уточнил Брусилов.

– Или Туле. Сам решай. Ты технику лучше у нас знаешь… правда, с другой стороны.

– Виноват! Такой дар, государь. Впрочем… – он замялся.

– Что за «впрочем»? Говори!

– Пробовал я ручной пулемет Кошкина остановить. Не удалось! Стрекотал, зараза, пока патроны все не съел. Надежный! А вот «Максим» могу заткнуть.

– Значит, сам себе задачу поставил. Бронированный экипаж и митральеза должны быть столь надежны, чтоб твой дар их не прошиб. Военный министр назначается у нас главным испытателем!

Император засмеялся, но больше не кашлял. Хорошее настроение улучшает самочувствие.

– Вот же Кошкин… Даже усопший и Отечеству помогает, и деньгу гребет, – добавил великий князь.

– Тело его не найдено, – ввернул Брусилов.

– И не нужно. Коль жив, но скрывается, нам полезнее. К годовщине смерти памятник откроем на Невском, близ Казанского забора. Третьим будет, рядом с Кутузовым и де Толли. В Туле уже храм в его честь заложили – Святого Федора-Воителя. Пусть останется покойником – нам же лучше. Имения и банковские счета возвращать не нужно. Михаил! С Соколовой рассчитайся, как договорились. Знаешь же, кому деньги женщина отдаст. Для него не жалко.

Император снова сел и прикрыл веки.

Брусилов, поклонившись, удалился. По пути через Дворцовую думал о словах царя. В том, что Федор жив, нет уверенности. Отсутствие останков и возникшие внезапно чертежи вроде бы вселяют оптимизм, но отнюдь не доказательство. Там, на поле боя, перепаханном 305-миллиметровыми фугасами, находили фарш из человеческих тел. Многих хоронили неопознанными. Только пластунов отпели как положено – они сгинули от пуль.

Сам Брусилов желал самого хорошего, только вот как поставить свечку князю – за здравие или за упокой? Лучше уж за здравие. Пусть живет тихонько, ладит новые «Фальконы». Больно здорово у него выходит.

* * *
Поезд остановился у Гермеринга. Проводники объявили: дальше не пойдет. В чем причина – город ли оцеплен, иль разобраны пути, пассажирам не сказали. Только развели руками в ответ на вопросы недовольных.

Федор выбрался на перрон и прислушался. Шипел пар, исходящий из локомотива, о чем-то спорили грузчики. А издалека, на пределе слышимости, доносился звук стрельбы. Со стороны Мюнхена.

Извозчики заламывали безбожные цены, а доставить в город отказались наотрез – за любые деньги. Лишь один обрюзгший бюргер согласился отвезти во Фрайзинг. Дорога в одну сторону получалась свыше трех десятков километров. Бюргер заломил двести марок – месячный заработок рабочего на заводе в Гамбурген, и не уступал ни пфеннига. С неохотой согласившись, Федор лишь потребовал рассказать, что здесь происходит. Бросив саквояж с вещами на сиденье, сам забрался на облучок.

Поехали. Лошади плелись шагом, что неудивительно. После такой дороги им придется сутки отдыхать. Лошадь – не такая выносливая скотина, как человек.

– Как тебя зовут? – спросил Федор бюргера.

– А тебе на что? – тот насторожился. – Ну, Ханс.

– Так скажи мне, Ханс, что тут в Мюнхене творится?

– Известно что, – кучер сплюнул сквозь зубы. – Там бастуют и бунтуют. И еще стреляют.

Говорил он со швабским акцентом, глотая некоторые буквы, понимать его было непросто.

– Отчего стрельба?

– Из Берлину войск нагнали. Те пуляют по бунтовщикам – из винтовок, пушек. Те в ответ, кого не поубивало, бьют в берлинских из пулеметов.

– И откуда взяли?

– Хрен их знает. Говорят, французские. Стало быть, лягушатники подбросили.

– Как вам тут живется?

– То не жизнь, а шайзе! Дед рассказывал, что до империи не было никаких мобилизаций. Ни в войне с французами, ни с русскими. Жили себе королевством. Пруссия – на севере, а Швейцария на юге. Король Людвиг музыку писал. Больше ста лет мира! Когда эта дерьмовая Пруссия с Австрией воевала – и то по домам сидели. А теперь… Тьфу на пруссаков! Прикатили бы бить людей из пушек.

– А французы?

– Не люблю их. Тоже шайзе. Но они сюда не лезут, как и мы – к ним. Мы баварцы, это пруссакам вечно что-то надо. Пусть тогда воюют сами.

– Ты одним извозом промышляешь?

– Нет. Садик есть и виноградник. Тепло здесь летом и красиво. Чуть южнее – горы, Альпы. Какого беса воевать? Мне и дома хорошо.

Беседа вышла не слишком содержательной. На первой долгой остановке, пока Ханс поил лошадей, Федор перебрался в кузов экипажа. Когда тронулись, попробовал дремать, покачиваясь на сиденье в такт колебаниям повозки. Уснуть не удалось. Голову сверлила мысль: выгоден ли России местный сепаратизм?

Если от Пруссии вновь отделится Бавария и другие бывшие королевства, низведенные до княжеств, управляемых семьями магов, Германия ослабнет и не будет более противовесом Франции. И что тогда?

– Друг! В твоей истории России часто приходилось воевать с французами? – спросил напарника. И услышал вздох.

– Не слишком-то хорошо я учил историю… Посчитаем. Против Наполеона – раз. Потом Крымская война, ее Россия проиграла вдрызг. Это два. Затем началась Первая мировая, немного похожая на ту, что происходит в этом мире. Но здесь немцы воюют с русскими и лягушатниками попеременно, и потому успешнее. Когда в России власть взяли большевики, французы послали против них экспедиционный корпус. Три. Не против русских вообще, а лишь гонять большевиков. Предлог – восстановление законной власти. Затем была Вторая мировая. Французы воевали против Гитлера, но тот разбил их за несколько недель. Германские войска вошли в Париж, и Франция стала их союзником. Французские ушлепки обороняли Берлин от русской армии, когда та штурмовала город. Правда, безуспешно. Часть лягушатников, правда, против немцев воевала. Отметились везде.

– А после?

– С нами – нет, не воевали, но лезли во все дырки. В девяносто девятом бомбили Сербию, пидарасы. Авиационный полк «Нормандия-Неман», мать их…

– Все французы – пидарасы?

– Не подкалывай. Не все, конечно, как и здесь. Маркиз де Пре мужик отличный. Не будь его, схарчил бы Юлию Игнатьев. Я как чувствовал, сперва в Сюрте советовал тебе ее послать. Ну, что мы приуныли?

– Скучаю.

– Я – тоже, твоими чувствами подпитываюсь. Радуюсь, когда ты радуешься.

– Подглядываешь за нами в постели, негодяй!

– Испытываю те же ощущения, что и ты. Неужели тебе жалко?

– Да ладно… Не убудет. Главное, чтобы потом ехидных реплик не отпускал: не так вставил, не так вынул. Иначе найду батюшку-экзорциста с даром выковыривать таких как ты. Переживу и без твоих пулеметов.

Оба замолчали, потом одновременно рассмеялись – мысленно, конечно. На лице Федора лишь промелькнула слабая улыбка. Они пикировались так не раз, зато не ссорились уже давно.

Между тем стрельба вдали затихла. Пейзажи вдоль дороги стали идиллическими. Экипаж катил среди небольших деревушек с добротными немецкими домами. Попалась пара городков – на пять-семь тысяч жителей, не больше. Ханс прав – здесь хорошо. Бавария близ Мюнхена была ухоженной и чистой, как с открытки. Деревья аккуратно все обрезаны, кусты – подстрижены. Каменные мостовые ровные, ни одного выбитого камня. В дождь, наверное, луж особых нет, вода стекает с выпуклого дорожного полотна на обочины.

Купить бы здесь особняк да поселиться самому…

– Федор! – возмутился Друг. – Мы столько воевали с немцами, убивали их, они пытались нас на ноль помножить, а ты намерен привезти сюда Юлию Сергеевну, жить среди них, ходить в церковь, учить детей в германской школе… Ты хорошо подумал?

– Я не могу соотнести этих вот людей, и тех, что были в Гамбурге, с уродами, которые стреляли в нас под Ригой. Конечно, отдаю себе отчет, забреют их в рейхсвер, дадут винтовку и скажут: стреляй-ка в русских! И выстрелят, потому что ордунг. Им неохота загреметь под трибунал. К тому же боятся – ведь русские пальнут и сделают им дырку в пузе.

– Значит, надо сделать так, чтоб им такое не скомандовали.

– Тем более, что мы с тобой знаем, кого для этого следует убрать. Вильгельма. Но до него нам не добраться.

– Ну, как сказать, – не согласился Федор. – Помнишь, Троцкий говорил: Вильгельм сам сунется громить повстанцев, если станет худо? Нам нужно лишь не затесаться среди его потенциальных жертв. Не знаю: выдержит его удар Зеркальный Щит?

– И я не знаю. Поэтому не спешил бы с рандеву. Нам хорошо бы придумать что-то хитрое. Ты помнишь, как развели огневика, испарившего озеро и сдохшего от обычной револьверной пули? Вот что-то вроде этого. Но кайзер наверняка умнее и хитрее. А наступательная магия у нас с тобою так себе…

В таких невеселых разговорах прошел остаток дня, пока экипаж не въехал во двор особняка средней руки. Ворота распахнулись только после настойчивых стуков Ханса рукоятью кнута. Получив расчет, возница недовольно буркнул, что стоило бы добавить, и укатил искать ночлег.

Из революционеров в доме нашелся только Либкнехт. Он Федору едва кивнул. Гипнотизирующим взглядом смотрел на черную трубку телефонического аппарата, висевшую с ним рядом на стене. Два больших бронзовых полушария зуммеров молчали. Раз, не утерпев, Карл схватил трубку и попросил телефонную фройлян связать его с… и отменил звонок.

– Связь есть. Новостей нет, – сообщил он Федору.

– Понятно, – тот расположился в гостиной, поставив саквояж с вещами на софу. – Когда камрад Троцкий сообщил мне этот адрес, я не подозревал, что убежище находится столь далеко от Мюнхена. Без автомотора туда добираться часа четыре!

– За нами пристально следила полиция. Это сейчас события происходят в центре… Вчера ожидали прибытия целой дивизии с севера. С артиллерией.

– Пушки бахали, я слышал, – Федор уселся на софу и перебросил ногу за ногу. – Скажите, Карл, как ведет себя местный князь? Его устраивает, что центральная власть прислала сюда пушки – разбирать Мюнхен по кирпичам?

– Возможно, вы не знаете одну особенность нынешней Баварии, – Либкнехт отлип от телефона и присел рядом. – До войны с Россией бывшим королевством правила большая семья, наследники короля Людвига. Мужчины и даже юноши ее полегли в бою у Даугавы. Осталась лишь вдова, она и правит. Но у нее нет такого политического веса, как у мужа.

– А местная промышленная элита? Банкиры? Класс эксплуататоров?

– Им важнее рабочее восстание подавить.

– Они вызвали войска с артиллерией? – не поверил Федор.

– Не знаю. Мало сведений. Может – да, а может – нет.

Когда уже стемнело, послышалось тарахтение автомобильного движка. За окном мелькнул свет фар. У ворот требовательно запищал клаксон.

«Неужели узнали, где мы прячемся?» – подумал Федор. Он оттеснил оробевшего политика и двинул к выходу, приготовив револьвер, изъятый у германского шпиона. Попасть в руки полиции в первый же день пребывания в Баварии ему совершенно не улыбалось.

– Откройте! Здесь раненые! – раздался очень знакомый голос из-за забора.

Федор сам отодвинул засов и распахнул створки, невзирая на протесты привратника, убежденного, что у камрадов не может быть автотранспорта. Во двор вбежал Юрген Грюн и руками стал показывать водителю автобуса, чтоб заруливал внутрь. Затем разглядел Федора.

– Герр Клаус! Вы с нами? В автобусе раненые! Где фройлян Джулия?

Он был измотан и измучен, в волосах запеклась кровь. Оттого, наверно, у Юргена путались и мысли, и слова.

Федор ничего не ответил, потому что во все глаза смотрел на надпись вдоль борта автобуса: Polizei. Более того, водитель и второй крепкий мужчина были в полицейской форме, с дубинками и револьверами. Они же стали выносить раненых.

– Юрген! Вы угнали у полиции автобус и переоделись в их форму?! – спросил подошедший Либкнехт.

– Нет, камрад. Поверить трудно, но мы теперь заодно против прусских войск. Фрайкор тоже за нас. Спасем революцию! Потом она перекинется в Пруссию и другие земли.

– Только не кричите «рот фронт», не нервируйте союзников, – подсказал Либкнехту Федор.

Как и предполагал Друг, Германская империя начала трещать изнутри.

– Ничего, – вещал он. – Все нормально. Если российское правительство решит, что немцы недостаточно уравновешивают лягушатников, пусть кинут кость пруссакам. Они – самые воинственные и агрессивные среди германцев. В моем мире это называлось «многовекторная политика».

– А по-моему – беспринципность и непорядочность, – огрызнулся Федор.

– Ты прав. Чаще всего именно эти два слова характеризуют внешнюю политику большинства государств, – согласился Друг. – Потом подискутируем. Давай поможем раненым.

Один из полицейских рассказал, что пруссаки захватили северо-восток города. Бьют на поражение, не щадят больницы. Поэтому пострадавших везут подальше от мест боев – туда, где будут создаваться временные лазареты. А то, что здесь находится гнездовье социалистов, полиции известно. Так какие счеты? Всем надо выжить и спасти Баварию… Разберемся после.

По лицу Либкнехта читалось, что обещанное «после» для эксплуататорских классов выдастся не менее жарким, чем эти уличные бои.

Глава 15

В январе Мюнхен принимал чемпионат Европы по канадскому хоккею с шайбой. В том же месяце в Давосе прошел еще один чемпионат, более представительный, по европейскому хоккею с мячом. Друг просил Федора, когда они еще жили в Гамбурге, показать газеты с отчетами. В прежней жизни он смотрел хоккей по телевизору и болел за наших. То есть за россиян, игравших в КХЛ и на чемпионате мира, за легионеров – в американской НХЛ. Федор удивлялся, как столь странная заокеанская забава привлекает к внимание Друга. Но покорно просил газеты у мастера цеха.

На фотографиях из Мюнхена было запечатлено, как крепкие парни в свитерах и широких штанах, на шее – шарф, валтузились по ледяному полю, гоняя клюшками шайбу размером с консервную банку.

А еще там было много снимков Мюнхена – крупного города с солидными четырех- и пятиэтажными домами несколько тяжеловесной архитектуры, обязательно с башенками или круглыми выступающими элементами фасада, чтоб каждый напоминал об английской пословице: мой дом – моя крепость.

Из-за общей массивности строений любой, попадавший в Мюнхен, должен был себя чувствовать пигмеем. Громады соборов и дворцов морально давили. Они казались гигантами, которым достаточно сделать шажок, чтоб от прохожего осталось мокрое место.

В этом самом богатом до Русской войны городе Германии преобладал гужевой транспорт: коляски с откидным верхом и огромными задними колесами, легкие брички и кареты. А вот ломовых извозчиков с телегами, которых масса в обеих российских столицах, практически не имелось – грузы развозились автомобилями. Или просто фотограф отбирал для газеты снимки с машинами, вестниками новой эпохи, а не безобразными повозками.

Мюнхен, увиденный Федором вблизи, напоминал запомнившийся по газетным фото город разве что стилем архитектуры. Тот, принимавший хоккейный чемпионат, был упорядоченным, чисто убранным, как полицейский в мундире, застегнутом на все начищенные пуговицы.

Нынешний Мюнхен, если и походил на полицейского, то раненого.

По улицам стелился редкий вонючий дым, хотя явных пожаров не наблюдалось. Очевидно, горел мусор.

Проспекты и площади практически обезлюдели. Праздношатающихся – ни одного. Восстание смело с улиц всех: торговцев, чистильщиков обуви, разносчиков, цветочников, мальчишек с газетами, старьевщиков, собирающих пожертвования монашек, бродячих музыкантов, художников с мольбертами на тротуарах, воркующих парочек и подобную им публику. Бронзовый король Людвиг на бронзовом же коне с удивлением смотрел на пустую площадь Одеонсплац, обычно полную его подданных.

Сновали мужчины делового и решительного вида – отрядами и мелкими группами. Часть передвигалась в кузовах грузовых авто. Автобус, доставивший в город Федора, Юргена, Либкнехта и пару полицейских, обогнул конную статую и повернул к Одеону. Там располагалось Министерство внутренних дел Баварии и полицейский комиссариат Мюнхена[11].

Среди множества незнакомых лиц внутри здания мелькнуло одно узнаваемое и даже очень. Троцкий не мог оставаться вдали от событий. Он тоже заметил вошедших и бросился навстречу, пожав руки Федору и Либкнехту.

– Камрады! Через полчаса начнется собрание при министре с участием командиров фрайкора и рабочих отрядов. Будем пытаться наладить координацию. Пока получается плохо. Полицейские смотрят на нас зверем, да и наши… соответственно.

– Не удивлен, – сказал Федор. – Правительственные продвинулись далеко?

– Их называют пруссками. Прорвали нашу оборону у Грослаппена, двигаются к центру вдоль набережной Изара.

– Вдоль набережной? На таком узком фронте? – удивился Федор. – Слухи были про целую дивизию!

– Возможно, преувеличивают, – Троцкий гордо вздернул бороденку. Мол, коль преувеличивают, значит – трусят. А мы не такие. – Пруссаки идут не торопясь. Стреляют из пушек издалека. Наверно, для острастки. Разгромили десятки домов, больницу. Впереди боевой маг-электрик и пара броневиков. Доходят до баррикады, маг вылезает и бьет цепной молнией. В результате защитники или убиты, или оглушены. Пехота под прикрытием броневиков бежит к баррикаде, перелезает ее и добивает уцелевших. Потом они останавливаются, примерно на день. Делают повальный обыск на взятых площадях.

– Отлично. Значит, их маг не слишком силен, коль требуется столько часов на перезарядку. Есть с чем работать.

– Вот и скажите это на совещании!

Как ожидал Федор, оно более походило на базар. Немецкий ордунг рухнул, командиры отрядов больше крысились друг на друга, а не искали разумные решения. Только полиция молчала, по-военному дисциплинированная. Вдовая княгиня Виттельсбахская, председательствовавшая по праву принадлежности к правящей княжьей фамилии, но не имевшая особого авторитета, тщетно взывала к порядку и разуму.

Улучив момент, Федор поднялся.

– Я убивал прусских магов на фронте. Повторю и здесь.

Шум немедленно стих. Полсотни пар глаз повернулись к нему, большинство из них не выражали приязни.

– Будто на заседании Кнессета встал бывший эсесовец и ляпнул: я жег евреев в Освенциме, щас и вас научу, – брякнул Друг. – Не тушуйся, жги!

– Я воевал на стороне русских под Ригой, – начал Федор. – Был пленен и принят в подданство Рейха как фольксдойче. Хорошо знаю тактику казаков против прусских магов. Казаки нападают внезапно и открывают огонь из нескольких пулеметов Кошкина. Такие пулеметы прибыли к нам из Франции, где их называют «митральезы», и они имеются у рабочих. Под огнем защита лопается, маг гибнет как простец. Обычно его смерть сильно подрывает боевой дух сопровождающих солдат. Мне нужен десяток стрелков-добровольцев с пулеметами, по два полных магазина на ствол.

Тишина разорвалась возмущенными репликами. Особенно неистовствовал седой подполковник из фрайкора, ветеран. Он кричал, что нет доверия уже раз сменившему сторону… Полицейский чин заметил, что у них есть только пара станковых пулеметов. Боевому магу-электрику – на один зуб.

– Камрады! – вмешался Либкнехт. – Давайте сформируем отряд стрелков с митральезами исключительно из рабочих! А также отряд прикрытия. Добровольцы будут. Правильно, камрады?

– Одного прикрытия мало, – возразил Федор. – После гибели мага и части пехоты под пулеметным огнем у нас будет шанс. В рядах пруссаков появится слабое место. Нужен удар и контрнаступление. Вижу, взаимодействия не наладить. Договоримся о простом. Рабочие пробивают брешь. За ними идут полиция и фрайкор.

– У нас есть конная сотня, – пробурчал подполковник. – Но только попробуй подведи…

* * *
Юрген узнал Клауса еще во Фрайзинге и одновременно он его не узнавал. В Гамбурге это был простой фабричный рабочий, такой же, как и он сам. К тому же невезучий, на ровном месте заполучивший пулевое ранение в бок. И то, что очаровательная фройлян Джулия приехала из далекой России ради этого мужчины, будто бы увиденным на нечетком газетном снимке, не укладывалось в сознании. Вспыхнувшая влюбленность в прекрасную иностранку так же быстро и схлынула, оставив осадок недопонимания – почему та предпочла невзрачного подстреленного коротышку.

Перед самым отъездом, когда Юрген зашел их навестить, раненый словно сбросил маску. Он говорил властным, волевым тоном, Джулия соглашалась и слушалась. Чувствовалось, что в прежней жизни ему приходилось командовать. Кем он был раньше, Юрген спросить постеснялся.

В Мюнхене Клаус окончательно преобразился. С бородой, усами и пенсне он напоминал скорее университетского профессора, говорил так же – четко и уверенно. А когда голосом, не знающим сомнений, объяснил, что ликвидирует практически неуязвимого боевого мага, никто не выразил сомнения в том, что такое возможно. Даже фрайкоровский подполковник больше колебался относительно верности Клауса восставшей Баварии, чем способности разобраться с магом.

Когда они вышли от княгини Виттельсбахской, Клаус первым делом поманил Юргена к себе.

– Тебя единственного знаю из бойцов рабочих отрядов, потому и предлагаю: поведешь пулеметчиков?

– Я ни разу из пулемета не стрелял, – Юрген скосил взгляд направо, где его на плече покоилась армейская винтовка «Маузер». Наверное – добытая в бою против полицейских, поскольку из Франции прибыли исключительно французские образцы.

– Не беда. Есть время, поучимся, – успокоил Клаус-Федор. – Там главное – плотность огня, а не точность. Защита мага вздувается пузырем метра в два с половиной. С сотни шагов даже слепой не промахнется. Только нужно четко подготовить место засады. Попроси у полицаев автобус или еще какой автомотор. Съездим, осмотримся.

– Тебя не смущает, что я из Пруссии? – спросил Юрген.

– А я вообще из российского Поволжья, – хмыкнул Федор. – Тебе же объясняли. Воюем не прусскими рабочими, призванными в рейхсвер, а против пославшей их буржуазии. Либкнехт поможет с добровольцами. Коль ты уже воевал на улицах Мюнхена, то авторитет имеешь. Кроме того, мне нужны твои инициатива и сообразительность.

Клаус принялся действовать. Вроде не спешил, не суетился и почти никого здесь не знал. Но едва минула четверть часа, как автобус с полицейской надписью вез их вдоль реки к баррикаде повстанцев.

Ее Клаус забраковал с ходу, предложив оставить минимум защитников, чтоб снизить жертвы. Пожилой фрайкоровец бюргерского вида, командовавший обороной, с ходу послал советчиков подальше.

– Их убьют, – спокойно резюмировал Клаус. – Вот следующая линия перспективнее.

Баррикада, а ее пока только строили, тянулась от стены массивного здания какого-то банка к парапету набережной. Окна здания, забранные решеткой, показались Клаусу вполне подходящими для размещения пулеметчиков.

– Часть решеток надо срезать. Потом объясню – для чего.

Они уехали, а позади автобуса началась стрельба. Пруссаки с их извечной методичностью навалились на следующий редут. Фрайкоровцы сражались и погибали мужественно, но бестолково.

– С магом понятно, – объяснял Федор Юргену. – Говорят, пруссы броневики используют? Их из пулемета не пробьешь. Юрген! Организуй следующее. У каждого в засаде должна быть пара бутылок с бензином и тряпки. Примитивная, но надежная штука.

Вечером прямо во внутреннем дворике министерства внутренних дел опробовали оружие. До пожара и реконструкции там был театральный зрительный зал. Клаус велел пострелять из пулеметов всем участникам вылазки. Ходил, поправлял, критиковал. Видно было, что хорошо знает и оружие, и пулеметную стрельбу.

– Сойдет, – оценил в итоге. – Сами себя не поубиваете, и то – ладно. Юрген! Распорядись. Сложите из деревянных ящиков что-то вроде броневика, – а когда тот выполнил распоряжение, скомандовал: – Берите бутылки с бензином. Вытащите пробку. Вставляйте в горло лоскут ткани вместо нее. Все готовы? Наклоняем бутылку, чтобы часть бензина впиталась в ткань. Теперь поджигаем бензин и бросаем в броневик!

Даже столь простое упражнение выполнили не все. Кто-то из парней попал бензином себе на штаны, тут же вспыхнувшие. Незадачливый поджигатель вопил, прыгал на месте и скорее сбивал огонь, пока тот не добрался до причинного места. Кто-то швырнул бутылку, и она не разбилась, осталась лежать с горящим фитилем, напитываемым вытекающим бензином.

Наконец, ящики весело полыхнули.

– Броневик из железа, – хмыкнул Юрген. – Железо не горит как доски.

– Конечно, – Клаус глянул на него с иронией. – Цельте в переднюю часть, где капот и щели для вентиляции и охлаждения. Надо, чтоб горящий бензин пролился внутрь. Займется двигатель, а он в масле, следом – бензиновые трубопроводы. Коль пруссаки не успеют выскочить – капут. Юрген! У тебя есть пушка? Или другие предложения? Вижу, что нет. Так что действуем по моей схеме.

– Вы уверены, что все пойдет по плану? – вздохнул Юрген.

Клаус грустно улыбнулся.

– Кто-то сказал, что первой жертвой любой битвы становится план этой битвы. Всегда что-то обязательно идет не так, как ожидалось. Будем импровизировать. Постараемся выжить.

* * *
Над баррикадой полоскался на ветру двуцветный флаг Баварии – верхняя половина белая, голубая нижняя.

Федор подошел к двум десяткам фрайкоровцев, устроившихся с южной стороны. Лица суровые, мрачные, как у людей, готовых ко всему. Отставной фельдфебель, едва знакомый по вчерашним приготовлениям, построил их. Грянула песня:

Gott mit dir, du Land der Bayern,
deutsche Erde, Vaterland!
über deinen weiten Gauen
ruhe seine Segenshand!
Er behüte deine Felder,
schütze deiner Städte Bau
und erhalte dir die Farben
seines Himmels – Weiss und Blau![12]
– Бог действительно с нами, – добавил Федор. – У нас есть план, как сохранить позицию и уничтожить пруссаков.

Ополченцы смотрели с него надеждой, в то же время боялись обмануться в ожиданиях. Судьба защитников трех баррикад вдоль течения реки им была известна…

– Мне приказали подчиняться вам, герр Клаус, – отчеканил фельдфебель. – Какие будут распоряжения?

– Повернитесь к зданию банка, солдаты. Там – огневые точки. Если пруссаки применят ту же тактику, что принесла им успех в прежние дни, они поравняются с углом дома и оттуда начнут обстрел. Маг ударит цепной молнией, потом броневики откроют пулеметный огонь и двинут вперед. За ними – пехота. Но мы приготовили сюрприз. Как только маг кинет разряд, мы тоже начнем стрелять и, даст Бог, уничтожим гада. Если нет, то плохо. Но вторично он не бьет. Видно, вся энергия расходуется за раз.

– Нам этого раза хватит. Молодых жалко… – вздохнул самый пожилой из защитников баррикады.

– Вам не нужно погибать. Только заманите их в ловушку. Стреляйте издали. Потом надевайте форменные шапки на штыки и оставьте винтовки прислоненными к баррикаде. Сами ложитесь под рельс.

Признаться, в успешности нейтрализации молнии Федор сомневался. Стальной рельс, укрепленный в метре от мостовой и соединенный прутком с уходящими в землю трубами водопровода, поймал бы обычную молнию из облаков. Но магическая цепная молния распространяется иначе. Насколько сработает такое заземление – не знает никто. Не исключено, все до единого поджарятся заживо.

Пара пацанов, совсем зеленых, олицетворяла собой тех молодых, о которых сокрушался пожилой боец. Федор указал на них фельдфебелю.

– Их убери раньше. Пусть пальнут раз-другой поверх хлама, создав массовость, и валят нахрен. Вон туда, в канализационный люк.

– Нет! Мы со всеми. Мы уже взрослые! – заявил белобрысый пацан лет шестнадцати – за себя и более молчаливого товарища.

– Какие из вас вояки? Что вы умеете? – Федор начал распаляться как фитиль бутылки с коктейлем Молотова перед броском. – Сейчас отправлю к мамкам – ремнем отстегать!

– Умеем стрелять, – упрямо заявил ранее молчавший. – А что мы? Вон Адольф. Он и вовсе художник. Никогда раньше винтовку не держал, но с нами.

Молодой мужчина, примерно одних лет с Федором или чуть моложе, лихо закрутил пышный ус и отчеканил: «Я – не хуже других! Готов воевать и умереть за фатерлянд!»

Именно усы вразлет и ввели в заблуждение. Друг, вглядевшись в неприятное лицо художника с падавшей на глаз удлиненной челкой, не сразу его признал. Потом ахнул, когда мысленно подрезал ему растительность до квадратика под носом.

– Ты уверен? – спросил у него Федор. Вслух спросил: – Назовитесь!

– Рядовой Адольф Гитлер, 2-й взвод 3-й роты фрайкора, Мюнхен! – четко отрапортовал тот.

– Спокойно, Друг. Он пока нам нужен. Успеем, – Федор чувствовал, как тело, зависящее от двух сознаний, вдруг покрылось мурашками. Кулаки непроизвольно сжались, сердце удвоило стук.

Никогда прежде он не чувствовал потока столь всепоглощающей ненависти от Друга! Как бы ни было абсурдно в данной ситуации, тот, завладев управлением телом, скорее всего даже не стал бы доставать добытый в Берне револьвер, а бросился бы на Адольфа и начал рвать его зубами. С колоссальным трудом Федор заставил себя отвернуться, чтобы фрайкоровцы не сочли его сумасшедшим. Ведь тогда не послушают приказа и погибнут все до одного.

В банке он одернул Друга: охолони и не возникай под руку. Тот даже повиниться не успел, потому что началось.

Грохнули пушки. Издалека и вразнобой. Снаряд угодил в торец здания и как раз туда, где спряталась команда Федора и Юргена. С потолка посыпались штукатурка, дзинькнуло оконное стекло.

– Юрген! Не робей, – успокоил Федор. – Громко, но до нас не достанет. Лучше посмотри позиции парней и проверь сектор обстрела.

Парень струхнул, это очевидно. Был под пулями, но не под снарядами. Орудийная пальба сильнее впечатляет.

Вновь бабахнуло.

Федор откинул сошки «кошачьей митральезы», в девичестве – Дегтяря, и лег пузом на мешковину, постеленную на столе какого-то банковского чиновника. Толстые стены несколько сужали видимость.

Примостил сошки на подоконник, максимально выдвинулся вперед. Стала видна набережная, перекресток к северу от баррикады.

К взрывам артиллерийских снарядов добавились пулеметная трескотня и винтовочные выстрелы. Кто и в кого стреляет, отсюда было не понять.

– Друг, ты успокоился после рандеву с фюрером? Слетай на разведку.

Тот повиновался. Стало чуть легче. В их сознании товарищ походил на перегретый котел, ощущать это было неприятно.

События начали раскручиваться еще до возвращения Друга.

Сперва снаряд угодил в баррикаду. Доски и мусор, из которых она была сложена, взметнулись в воздух. О людях, стоявших в точке попадания, лучше не спрашивать. Остальные начали стрелять. Молодцы! Не испугались.

А затем подползли броневики. И не два, как было в прошлых штурмах, – целых три. Федор скомандовал зажечь масляные светильники, чтоб сподручнее было подпалить фитили бутылок.

В этот миг вернулся Друг.

– Засада! – сообщил Федору. – Ровно так же прут по параллельной улице, там тоже броневики. Где маг, не определил. Не исключаю, что их двое, по одному в отряде. Если здесь задержим пруссаков, нас окружат и прижмут к реке. Твое мнение?

– Не успеем ничего придумать. Действуем как договаривались, а потом линяем.

Плохо, что невозможно договориться с экипажами броневиков. Они тормознули метров на пятнадцать-двадцать раньше, чем ожидалось. Башни постреливали, а в средней машине отворилась дверца, из нее выпрыгнул мужчина в черной форме с серебристой опушкой.

– Видите клоуна в черном?! – проорал Федор. – Взять на прицел и не стрелять без команды!

Маг оказался огневиком и, к сожалению, не однозарядным. С его пальцев соскочила целая гирлянда огненных шаров, и они понеслись к полуразрушенной баррикаде, где на миг словно вспыхнул осколок солнца!

Федор нажал на спуск, ругая себя за промедление. Голос нескольких пулеметов слился в оглушающий рев.

Малиновый защитный шар мага продержался не более двух секунд, после третьей секунды колдун набрал добрый килограмм лишнего веса от впившегося металла. Часть стрелков перенесла огонь на пехоту, Федор и Юрген схватили бутылки.

Машины стояли слишком далеко для броска. Даже с высоты второго этажа. Молодой немец, самый мощный в команде, с сомнением посмотрел на Федора – не докинет. Ему и самому тяжко.

Времени на объяснения неосталось. Самый дальний броневик повернул башенку и влепил очередь по открытым окнам банка. Пришлось пригнуться. Пули вышибли куски противоположной стены, кто-то вскрикнул, задетый рикошетом.

Федор поджег фитиль и метнул бутылку, целясь в машину стрелка. Кинетический удар подхватил сосуд и впечатал в ребристые прорези справа от крышки капота. Огонь не вспыхнул. Такая же участь постигла вторую бутылку.

Юрген презрительно фыркнул. Затея с коктейлями Молотова, хоть он не слышал этого названия, его с самого начала не вдохновила.

– Ждешь, пока мотор захлебнется от льющегося горючего? Не выеживайся, жги! – рявкнул Друг.

Федор ни разу в жизни не сумел зажечь большой фаерболл, огненная магия давалась ему странно – только вместе с мощным кинетическим толчком и сразу с сильным нагревом на мишени. Сосредоточившись, он швырнул заряд энергии в бронированное рыло панцервагена.

Наверно, водитель броневика сильно удивился – что там ударило по капоту, а через секунду из мотора рвануло ярчайшее пламя. Это занялись пары от литра разлитого бензина.

Снова хлестнула очередь по окнам, к обстрелу банка присоединились оба оставшихся броневика. Видно, их экипажи не увидели, что стряслось с третьей машиной. Но сообразили, откуда бьют пулеметы повстанцев.

Федор выпрямился и схлопотал не менее двух пуль. На секунду Зеркальный Щит стал видимым.

– Вашу мать… Надеюсь, не заметят.

Не обращая внимания на стрельбу, зашвырнул две бутылки, одну за другой, целясь в ближайший броневик и вслед за ними вновь метнул сгусток энергии. Пламя с готовностью взметнулось над капотом. Последний броневик резко сдало назад, переехав колесами раненых пулеметным огнем пехотинцев, и выкатился из зоны поражения. Два других чадно горели, отправляя в небо клубы дыма. Около дальнего лежал экипаж, сраженный пулями «митральез Кошкина». Ближний так и остался с закрытым люком, прожаривая людей заживо. Какая там температура внутри, можно только догадываться.

Внизу стрельба стихла. Звуки боя доносились теперь издалека.

Федор повернулся к соседнему окну, откуда швырял бутылки Юрген, чтоб удовлетворенно бросить: «ну как мы их!», но слова застряли в горле.

Красивый рослый парень лежал на спине. Грудь пробили две пули, одна близко к сердцу. Он был еще жив. Федор наклонился над ним.

– Теперь моя очередь тебя спасать. Держись! Вынесем в тыл.

– Не-е… Все… Передайте фройлян Джулии… и маме…

Взгляд парня остановился. Из уголка рта скатилась красная струйка, кровь больше не шла – сердце перестало биться.

– Несправедливо, что его последние слова сначала адресовались едва знакомой чужой барышне и только потом матери, – расстроился Друг. – Надо найти его гамбургский адрес, Юля должна знать его. И отписаться – ваш сын умер достойно, как герой.

Федор опустил ему веки.

– Да, герой. Пруссак по происхождению в бою против других пруссаков. Ты не находишь, Друг, как это странно. Мы заставляем немцев убивать друг друга, чтоб Германия ослабла. Но теперь делим их на «своих» и «чужих», причем «своих» жалеем.

– Посмотри, что с остальными. А я полетаю, проветрюсь.

Остальные участники засады в банке получили легкие ранения – двое рикошетами, одному разбил лицо отлетевший кусок стены.

– Уходим! – сказал Федор. – Стрельба грохочет где-то к западу. Нас могут окружить.

– Его возьмем? – спросил один из рабочих, кивнув на тело.

– Нет. Когда очистим квартал от пруссаков, похороним всех наших. Надо еще проверить фрайкор за баррикадой.

Они спустились вниз и перебежками кинулись к разрушенному укреплению. Что символично, бело-голубой флаг покосился, но устоял, обгоревший по краю от фаерболов.

Защитники баррикады остались за ней. Лежали в позах, в которых их застала смерть. Частью – обгоревшие, но узнаваемые. Федор пересчитал тела. Одного не хватало – художника Адольфа с пушистыми усами вразлет.

Глава 16

Утренняя газета казалась ядовитой змеей. Укусит страшной новостью или уползет мирно, но на следующий день явится другая – и такая же опасная. Как поведет себя – неизвестно. Какие принесет известия? Лотерея.

На вторые сутки пребывания в Париже, солнечном и даже каком-то праздничном по случаю мая, хоть к северу от него по-прежнему громыхала война, Юлия Сергеевна начала поедать себя изнутри. Зачем покорно послушалась Федора? «Любовь и разлука», чтоб ее… Ведь ничто не мешало отправиться с ним в Мюнхен! В столь же охваченном восстанием Гамбурге ей, по правде сказать, ничего не грозило. Но и в Баварии ее никто не попросил бы лезть на передовую. Перевязывала бы раненых в госпитале, виделась с любимым, пусть не так романтично, как в Женеве, но хотя бы знала, что с ним.

Да, он обещал больше не сдерживать Зеркальный Щит. Но тот – не панацея! В первой же газете, увиденной по прибытии в Париж, она прочла про прусского электромага, без жалости бьющего разрядами молний по восставшим рабочим. По каким-то непонятным причинам Зеркальный Щит, отражающий огонь, пули и кинетические импульсы, бессилен против электричества.

Юлия Сергеевна поселилась в «Ритце». Почему именно там? Здесь Федор останавливался в первую и единственную поездку во Францию. В этом же отеле жила Варвара Оболенская. Судя по оговоркам, брошенным невзначай, именно здесь та дала понять Федору, что не против стать его любовницей – до свадьбы и без заранее оговоренных обязательств.

Дело не только во внебрачной связи, подобное грехопадение случается с девицами все чаще и чаще. Нравы становятся свободнее. Но если бы князь воспользовался случаем, все повернулось бы совершенно иначе. Он сам признал. В Гамбург ехать точно бы не пришлось.

Что сама Юлия поступила именно таким образом, ее совершенно не смущало. Причем ее напор был настолько энергичен, что отказаться от близости мужчина сумел бы, только вступив в яростную борьбу. Это ничего не значит. Федор – ее. И точка. Остальные – кыш со сцены!

Но если его убьют, на этот раз – реально, он не достанется никому.

Первым делом Соколова нанесла визит де Пре в надежде узнать какие-то подробности, быть может, ускользнувшие от внимания ушлых и вездесущих репортеров. Маркиз, как и в прежнее ее посещение Сюрте, обидел толкущихся в приемной других визитеров.

– Присаживайтесь, мадемуазель Жюли! Прибыли сегодня? Где остановились?

– Утром и сразу отвезла вещи в «Ритц». Должна сразу выразить сожаление по поводу смерти вашего офицера в Берне, месье маркиз. Федор обнаружил слежку еще на вокзале, но предотвратить гибель Бонье не смог.

– Мне докладывали. Вижу, что вините себя, мадемуазель. Право – не стоит. Мы все на войне, в какой-то мере даже вы. Вас могут похитить, чтобы выведать секреты Федора. Поэтому я вынужден назначить вам сопровождение и здесь, а также просить быть осторожной. Тем более, что я лично заинтересован. Помните наш уговор? – он понизил голос. – Десять процентов от роялти за каждую блиндированную машину «Фалькон» и за каждый пулемет конструкции инженера Соколовой. Кстати, откуда взялось это странное обозначение для бронированного гусеничного экипажа – танк?

– Федор так его назвал. Не могу объяснить – почему.

На самом деле, она знала. Это слово из будущего, открытого ее возлюбленному в видениях. Но маркизу ни к чему это знать.

– Не важно. Возвращаюсь к сути вопроса. Десять процентов?

– Конечно. Федор сам настаивал, чтобы вас отблагодарить.

Рыжий расцвел. Казалось, даже его поредевшие огненные кучеряшки стали ярче. Хотя кто их знает, как они на самом деле выглядят у мага иллюзий.

– Он платит не зря. Возникли трудности, мне пришлось напрягать связи в военном ведомстве, чтобы защитить проекты Кошкина-Соколовой. Танк «Фалькон» впечатлил многих. Возмущены только авторы «сухопутного дредноута». В отличие от их монстра, «Фалькон» дешевый и простой. Его можно собирать на любом тракторном или автомоторном производстве. В России заказаны двигатели и фрикционные муфты, но пока на «Рено» пробуют применить отечественный «Гном». Увы, без особого успеха. Мотор воздушного охлаждения для танка не годится.

– Увольте меня от технических подробностей, месье директор, – я в них ничего не смыслю. Другие трудности есть?

– Митральеза. Военные не вполне понимают, для чего нужен крупный калибр. Часть настаивает на обычном винтовочном. Что-то вроде «Максима» с водяным охлаждением. Или малая пушка в тридцать семь миллиметров вместо пулемета.

– Опять-таки не смыслю, но знаю, что Федор настаивал: предложенный им пулемет сочетает плюсы обычного пехотного и легкой пушки.

– Именно это я и пытаюсь втолковать, – де Пре вытащил свежий выпуск Ле Фигаро. – Газетчики клянутся, что даже на подавлении бунтов в Баварии Берлин все чаще использует бронемашины, причем – успешно. Вскоре они пойдут на фронт по нарастающей. Попасть из пушки в небольшую цель проблематично. А вот прошить броневик очередями – вполне.

Вид газеты несколько расстроил Юлию. Что же это за разведка, если черпает сведения из прессы?

Де Пре несколько реабилитировался, рассказав, как восстание против Пруссии перекинулось на швабские земли. То есть противникам Берлина и единства с Пруссией принадлежит практически вся земля от Мюнхена до французской границы. Но в самом Мюнхене боши наступают и теснят фрайкор с рабочими отрядами с северо-востока к центру города. Уличные бои вспыхивают каждый день.

– Про электромага слышали? – маркиз коснулся зигзага молнии на штатском сюртуке.

– Увы, – развела она руками. – Но, насколько я знаю, Зеркальный Щит от электричества не защищает.

– Да, мадемуазель Жюли, в этом лично убедился. Когда Федора ударили молнией, он упал как подкошенный. Повезло, что бош оказался не силен. Под градом пуль его защита рухнула. Свой дар он передал мне, сам того не желая, разумеется, – маркиз ухмыльнулся.

– Федор – в Мюнхене. Вы не получали о нем известий?

– Никаких. Наш друг не любит себя выпячивать и попадать в газеты. При виде фотографа стремится отвернуться. Контактов с нашей военной резидентурой в Баварии у него нет. Поэтому – ничего.

– Досадно…

– Дорогая мадемуазель! Здесь мы можем повлиять на восстание только одним образом – дав повстанцам оружие. Не слишком много, ибо они – боши, и всегда при случае обернут его против нас. Правительство выделило полмиллиона на вооружение повстанцев. Полагаю, пока хватит.

– Я добавлю столько же. Распоряжение Федора.

Коротышка хитро улыбнулся.

– Как вам угодно, мадемуазель. Возьму на себя смелость просить задействовать те же каналы поставки, по которым в Мюнхен пошли пулеметы и винтовки из первой партии. А теперь предлагаю встретиться завтра и нанести визит на «Рено», подписать контракт на получение авторского роялти за танк «Фалькон». На пулемет контракт будет отдельно – с военным министерством и чуть позднее. Не отужинаете со мной?

– Пардон, месье, с удовольствием, но как-нибудь в другой раз. Устала с дороги. Тем более, мне нужно встретиться с Игнатьевым.

– Только если вы намерены ехать в Петроград. С ним случилась забавнейшая история. Он получил предписание о возвращении с позором. Его ждало изгнание со службы и лишение чина за то, что не смог забрать для казны ваши с Федором миллионы. Письмо было подписано начальником разведки. Он купил билет на пароход, но на следующий день пришло другое: он представлен к ордену, генеральскому чину и повышению за находку тайных бумаг Юсупова-Кошкина. Что также означает необходимость плыть в Петроград. Каково? Порой решительно не понимаю вас, русских. Как подобное возможно?

– Возможно и вполне. Заодно произошедшее показывает, насколько мы зависим от случайностей, месье. Спасибо за прием и жду поездки на «Рено». А также новостей из Мюнхена.

* * *
Вместе с горсткой рабочих Федор оказался отрезан от центра восстания. Пруссаки обошли соседний квартал и взяли район, где был дан бой их колонне, в полукольцо, чьи ветви упирались в реку. Друг узнал – на том берегу шныряют только группы прусских военных, патрули или разведка. Он не стал уточнять и вернулся.

В первую очередь надо было подумать о парнях.

– Раненые могут идти?

– Можем. Куда? – откликнулся один из них.

Первый запал от удачного обстрела мага, пехоты и уничтожения двух броневиков сошел на нет, как только Федор обрисовал ситуацию: их заперли в мешке. Бойцы даже не поинтересовались, откуда ему это известно. Теперь смотрели настороженно и вопросительно. В плен точно никто не хотел – здесь законы войны не действуют. Пленных пруссаки считают бунтовщиками и могут сделать все что угодно, даже расстрелять на месте.

– Нужно искать канализационные люки и уходить под землей. Хотя бы метров пятьсот к юго-западу. Перед выходом слушайте, что происходит на земле, не угодите под пули.

– Ты с нами не идешь? – спросил тот же легкораненый.

– Нет. Вас прошу разделиться на две группы. Важнее всего сейчас донести до наших: против французских пулеметов, если бить хором, маг не устоит. Передавим гадов, и пруссаки попятятся назад. Рот фронт!

Свой пулемет и оружие Юргена Федор отдал. Нести их не слишком тяжело – магазины пустые. Люки виднелись на мостовой, прямо у сгоревших бронемашин, но место открытое, простреливаемое. Более подходящий нашелся во дворе банка. Друг, метнувшись, обнаружил, что подземный ход идет в неудобных направлениях – в сторону реки и противоположную, на дне вода по щиколотку, где-то, наверное, и выше.

Кто-то из рабочих открыл крышку люка – старого, еще с гербом Баварского королевства.

– Лучше ноги промочить, чем сдаваться пруссам. Жаль, фонаря нет, – пожаловался один из пулеметчиков.

– Есть бутылки с бензином неиспользованные, – подсказал Федор. – Не разбивайте их, пусть фитили горят и светят вам. Удачи!

– И тебе, товарищ…

Принесли бутылки, их осталось больше чем нужно, Федор не ожидал, что броневики остановятся далеко – обычному человеку не добросить. Один за другим парни скрылись в колодце. Снизу послышались голоса, показались отсветы огня.

Вернув крышку на место, он отправился искать убежище для себя. Квартал начнут обыскивать, деловые помещения перевернут вверх дном.

Федор прикинул, что какое-то время у него есть. Вернувшись в банк, нашел зеркало в служебной комнатке. Привел в порядок сюртук, расчесал бороду и волосы, надраил ботинки. Взломав несколько кабинетов, нашел недостающее: шляпу и трость. Нацепил пенсне, выпустил наружу цепочку карманных часов. В таком виде, довольно-таки приличном для боевой обстановки, он пересек двор и забрался в подъезд жилого дома.

Снаружи послышались отрывистые команды. Выглянул в окошко подъезда. Пруссаки, группами по семь-восемь, шли с винтовками наперевес.

Пока у них только винтовки, он пройдет сквозь пули без малейшего вреда для себя, а вот стрелки полягут, получив свои пули обратно. Но уже в скором времени командующий прусскими войсками в Мюнхене получит рапорт о необычном маге. Донесение уйдет дальше – в Берлин, и завертится…

Щит следует применять только в крайнем случае, лучше обойтись без магии.

– Друг! К кому будем ломиться?

Двери квартир оказались заперты. Конечно, хозяева не ждали, что полотнища дверей и замки выдержат удары и прикладами. Но таков ордунг: уходя, запирай дом, потому и закрыли.

– На третьем этаже перепуганная женщина с взрослой дочкой, лет шестнадцати, и двумя меньшими. Остальные пусты, – доложил Друг.

Быстрым шагом Федор поднялся наверх и дернул за шнурок, внутри зазвенел колокольчик. Кто-то тихо подошел к двери с внутренней стороны, но не отпер.

– Герр! Или фрау! Покорнейше прошу открыть. Внизу солдаты. Они намерены обыскать все квартиры. Я здесь как в ловушке. Богом прошу: не откажите в помощи, пустите!

– Да тебе в театре играть, – ухмыльнулся Друг. – Столько скорби в голосе! Правда, не в Мариинском, а в каком-нибудь губернском любительском.

Лязгнул замок. Дверь приоткрылась, но только на ладонь, удерживаемая цепью, годной по толщине, чтобы водить медведя.

– Кто вы, герр…

– Герр Клаус Вольф, фрау. Приехал в Мюнхен по делам, совершенно неотложным – ждать окончания беспорядков не мог. Отправился в банк, что через двор от вас, но там закрыто. Начался бой, я спрятался. Прусские солдаты наступают. Окружили. Боюсь, примут меня за сторонников сепаратистов.

– Вы пруссак?! Или сторонник кайзера?

О… даже здесь политика.

– Нет, фрау. Я всего полгода назад натурализовался как фольксдойче, не успел примкнуть ни к кому. Еще раз прошу: впустите меня. Уверяю, солдаты будут сдержаннее, если увидят в доме взрослого мужчину. И они, в отличие от меня, не будут церемониться и уговаривать.

Последний аргумент подействовал. Дверь захлопнулась и тут же раскрылась широко.

– Входите! Быстрее! Но откуда вы узнали, что в квартире кто-то есть?

– Видел шевеление в окне. Хотя это могла быть и оставленная кошка.

Это он зря сказал. Фрау сразу приняла вид обиженной добродетели.

– Если бы мы сбежали, я никогда бы не оставила Гретхен одну!

Упомянутое полосатое животное подозрительно выглянуло из-за широкой юбки хозяйки и на всякий случай шмыгнуло вглубь квартиры.

– Простите, – моментально повинился Федор. – У меня никогда не было кошки и у моих родителей тоже.

– Дом без кошки – просто дом, а не человеческое жилье, – нравоучительно заметила немка. Наверно, если останется жить без детей, когда те вырастут, заведет в квартире дюжину хвостатых. Лет под сорок, сухая, умеренно некрасивая, она словно представляла заготовку себя самой шестидесятилетней. Застегнутое под горло темное платье ничуть не прибавляло женственности, как и чепец. – Проходите, герр Клаус. Меня зовут фрау Хуммель. Могу предложить чаю. Увы, больше ничего нет. Сегодня доели последний хлеб.

– Благодарю вас, фрау Хуммель. От чаю не откажусь. Что же до остального, хочу надеяться, что в ближайшие день-два все прекратится. Добропорядочным людям всегда лучше живется при любой устойчивой власти, нежели вот в такой обстановке.

И снова – зря. Вместо рассерженной кошки из соседней комнаты стремительно вышла девушка, о которой предупреждал Друг.

– Как вы можете говорить подобное, вы, «неприсоединившийся»?! Берлинские свиньи угнали на фронт моего жениха! Брат и отец во фрайкоре, где-то воюют против пруссаков! А вы хотите просто переждать?!

– Габи! Где твои манеры? – одернула ее мать. – Сейчас же завари чаю, напои гостя. И лучше не трогай политику. Видишь, что из-за нее стало?

Барышня унаследовала грубоватые черты лица матери, но в силу молодости и свежести смотрелась очень даже неплохо, особенно когда ее серые глаза сверкали гневом. И – да, Друг немного ошибся. Она была чуть старше, коль уже обручена.

– Фройлян! – попросил Федор, усаживаясь за стол с фарфоровым сервизом в нарисованных ангелочках. – Будьте любезны быть сдержаннее, если в квартиру ворвутся солдаты. Они злы, раздражены, некоторые их товарищи погибли от пуль фрайкора и рабочих отрядов, завтра под этими пулями они окажутся сами. Не давайте им повод… Фрау Хуммель! Предлагаю вам укрыть дочь от солдатни и самим придумать легенду – почему нахожусь здесь. Документы у меня в порядке.

– Габи! Если они войдут, немедленно иди в детскую и лезь под кровать.

– А дети пусть задвинут за ней какие-нибудь ящики с игрушками. Надеюсь на военную дисциплину, фрау Хуммель, но лучше перестраховаться.

– Благодарю за совет, герр Клаус.

Вдвоем они решили: пусть он будет ее кузеном из Ганновера, приехавшим по делам на аэропланный завод, там как раз до восстания мастером участка трудился герр Хуммель. За чаем женщина поведала их историю, мало примечательную на фоне происходящих вокруг грандиозных событий. Муж зарабатывал достаточно для скромной жизни и накоплений на старость, если девицы, повзрослев, вовремя выйдут замуж. Но война – страшная невеста, она забирает слишком много женихов, часто – навсегда. Сын готовился к поступлению в юнкерское училище по осени. Теперь неясно, откроет ли оно свои двери, если восторжествует прежняя власть. Она может задаться вопросом: нужны ли армии юнкера из мятежных земель? Полная неизвестность и с аэропланным заводом, выпускавшим истребители для Рейха. Малому королевству Бавария их столько точно не нужно.

– Почему же вы не покинули квартиру? Весь подъезд пуст!

Оказалось, Друг просмотрел не только кошку. В одной из комнат лежала мать фрау Хуммель с грудной жабой и сильной болью в груди. Идти она никуда не могла, соответственно, фрау Хуммель – ее покинуть. Ну, а дети не оставили маму, надеясь, что пруссаки сюда не дойдут. Не повезло.

За разговорами прошло время до вечера, когда женщины вздрогнули от звонка колокольчика и грубых ударов в дверь – сапогами или прикладами. Друг, выглядывавший в подъезд, предупредил: неоткрытые двери солдаты взламывают.

Федор, сделав успокаивающий жест, отправился в прихожую. Накинув «медвежью» цепь, приотворил дверь и спросил:

– Чем обязан?

– Открывайте! Патруль 3-й Гамбургской дивизии.

– Да, герр ефрейтор. Сейчас отомкну.

Тот, совсем еще молодой, с редкими усишками на верхней губе, решительно шагнул внутрь и спросил:

– Кто еще в квартире?

– Хозяйка фрау Хуммель и две ее малолетние дочери, а также ее большая мать.

– Заразна?

– Нет, герр ефрейтор, грудная жаба.

– Мужчины есть?

– Единственный мужчина, герр ефрейтор, это я. Позвольте представиться, Клаус Вольф, инженер из Ганновера, кузен фрау Хуммель, – он достал аусвайс. – Приехал по делам, но, сами видите, местные подняли бунт. Жду, когда наведут порядок и восстановят сообщение с центром Рейха.

– Еда какая-нибудь в доме есть? – спросил солдат из-за плеча командира, тот сделал возмущенный жест – почему перебиваешь старшего. Как обычно, в отправленном мародерить подразделении дисциплина падает моментально.

– Сожалею, все закончилось, голодаем. Из-за бунтовщиков закрылись ближайшие магазины. Не соблаговолите ли сказать, где в освобожденной вами части можно купить хлеб за кайзермарки?

– В самом Мюнхене – пока нигде.

– Осмотрите квартиру?

Они потоптались и ушли. Целый подъезд пустой. Грабить прямо на глазах хозяев единственной заселенной квартиры как-то неловко, по соседству это можно сделать беспрепятственно. Донеслись удары сапог в другую дверь на площадке.

– Спасибо, герр Клаус! – воскликнула фрау Хуммель, даже Габи больше не смотрела на него волком. – Признаться, у нас есть немного хлеба с вареньем. Разделите с нами трапезу?

– Данке. Увы – нет. Вам важнее. Ночью я уйду и наемся завтра.

Он прилег, не раздеваясь, на отведенную ему кушетку под окном, занавешенным плотными шторами с оборками. Как и все в Мюнхене, обстановка здесь была тяжеловесная. Стулья у обеденного стола весили, наверно, как кресла в России, кушетка не уступала по массе французской двуспальной кровати. Подсвечники отливались, видимо, специально как ударное оружие для охоты на бизонов. Они, кстати, могли бы пригодиться – электричество пропало. Но зажигать свет, даже при задернутых шторах, опрометчиво, любой пробившийся через них лучик запросто привлечет внимание неприятных персонажей, возможно – куда худших, чем команда юного ефрейтора.

Федор уснул. А когда проснулся заполночь, разбуженный вечно бодрствующим Другом, тихонько потревожил фрау Хуммель, чтоб заперла за ним замок.

– Она перекрестила твою спину, – доложил Друг.

– Значит, как поется в баварском гимне, с нами Бог.

Федор, крадучись, выбрался на набережную. Было довольно темно, не горел ни единый фонарь. Справа угадывались остатки разгромленной баррикады.

Он перелез через парапет и спустился к воде, здесь наощупь разделся донага. Обувь, одежда, револьвер и бумажник уместились внутри свертка, сделанного из сюртука, рукава он завязал крест-накрест.

Попробовал пальцем ноги воду. Как и ожидалось – бр-р-р, до озноба. Выбирать не приходится. Вошел, спотыкаясь на скользких камнях. Узел нес над головой.

Холод охватил тело ледяной перчаткой, впился в причинное место, потом подступил к горлу.

Федор поплыл, удерживая над водой вещи магией. Это все же не баронессу из аэроплана выдергивать, гораздо легче.

– Федя, мы с тобой идиоты! – совершенно не к месту и времени занялся самобичеванием Друг. – Вспомни полет над Парижем. Та баронесса весила килограмм шестьдесят. А помнишь капризную дурищу, что поднял вместе с креслом на званом обеде у князя Юсупова? С креслом – центнер!

– Хочешь, чтоб я утонул с последней мыслью о бабах?

– Нет! Я к тому, что вообще не надо было лезть в воду. Если ты можешь толкать предметы, так двинь от себя, мать твою, саму Землю! Конечно, планету с орбиты не сдвинешь, хенде коротки. Но действие равно противодействию, а в магии действует ровно та же физика. Чувствуешь же отдачу, когда пуляешь кинетикой, например, коктейль Молотова? Чувствуешь! Значит, нужно сделать так, чтоб отдача подняла тебя. Здесь – над рекой.

– Пока ты изысканиями развлекаешься, я, между прочим, доплыл.

Федор встал ногами на илистое дно и поймал в руки плававший над головой сверток, вполне сухой. Так и вышел нагой, аки Афродита из пены. Быстро оделся. Огненная магия, запущенная на самые минимальные обороты, горячей волной прокатилась от кончиков ногтей до корней волос. Африка!

Он поднял голову. Парапет на восточной стороне был высок, не менее пяти метров над макушкой, и едва просматривался в ночи. Федор поправил на голове украденную шляпу, взялся за трость и прыгнул, одновременно изо всех магических сил ударив себе под ноги.

Если бы не мешала темнота, сторонний наблюдатель увидел бы редкую картину: благообразного вида бородатый господин – в сюртуке, шляпе и с тростью – вдруг подпрыгнул с места на высоту второго этажа и плавно приземлился на набережную. Затем преспокойно удалился, небрежно постукивая палкой по мостовой.

Глава 17

В 3-й Гамбургской дивизии Генрих Мюллер получил звание фенриха, то есть подофицера на офицерской должности, и под командование – роту. С поврежденной ногой в авиацию путь был закрыт, а в полиции он отличился редкостным рвением при подавлении рабочего восстания.

Когда полыхнуло в Баварии, из призывников Северной Германии срочно была сформирована новая дивизия, к моменту отправки развернутая только до пехотного полка с приданым отрядом броневиков и несколькими магами. Повстанцы разгромили части, брошенные туда с фронта, что, впрочем, неудивительно – некомплектные и деморализованные.

Карателей благословил сам кайзер – в день пересадки в Берлине, на построении перед командой «по вагонам». Он заявил: от них зависит целостность Рейха и, стало быть, победа в войне с французскими интервентами. А, может, и само существование империи.

С некоторым цинизмом Мюллер говорил себе, что «высокие» фразы – больше для трескотни и воодушевления легковерных. Но значение их миссии вправду велико. Значит, есть повод еще более отличиться, чем в Гамбурге.

Особая рота Мюллера выполняла полицейскую функцию, поскольку местная полиция изменила присяге и перешла на сторону бунтующих. Рота не шла в первой линии наступления, а зачищала освобожденные кварталы. Но довольно часто попадала под обстрел, несколько человек фенрих уже потерял убитыми и ранеными.

Мюллера это не останавливало и не снижало энтузиазма. Он видел: им сопутствует успех. Выбрав узкий фронт наступления – вдоль реки к центру города, командир дивизии неумолимо завоевывал один район за другим. До Одеонсплац, главного логова мятежа, по расчетам оставалось не более четырех-пяти дней. Конечно, силы дивизии не бесконечны, только за один день погиб маг-огневик и сожжены два броневика, причем, одна машина – точно без возможности восстановления. Но и у восставших силы иссякают. В Мюнхене живут десятки тысяч рабочих, и половина из них по призыву левых негодяев записалась в вооруженные отряды, но оружия – немного. К сожалению, встречаются крайне неприятные для наступающих «кошкины митральезы» французской выделки.

Падет Мюнхен – постепенно сдастся и остальная Бавария, а за ней – и Швабия.

Многого от победы для себя Мюллер не ждал. Пределом его мечтаний была должность начальника полицейского комиссариата[13]. Конечно, после окончания боев нужно получить дополнительное образование, комиссар полиции – должность, равная полковничьей в армии, выслужившемуся из низов ее так просто не дадут…

– Герр фенрих! Привели перебежчика.

Доклад дежурного фельдфебеля прервал размышления.

Мюллер сидел за столом на первом этаже пятиэтажного здания. Раньше здесь находилась какая-то контора, чьи хозяева удрали на юг и, вероятно, присоединились к восставшим. Северо-восток Мюнхена практически обезлюдел.

Фенрих сгреб в стол недописанное донесение о результатах проверки очередного очищенного от смутьянов квартала и рявкнул:

– Введите!

Перебежчик в серой форме баварского ополчения производил отталкивающее впечатление. Черная челка, гораздо длиннее, чем приветствуется в армии, спускалась на лоб почти до глаз, колючих, темных, излучавших какую-то нездоровую энергетику. Внешность немного смягчали длинные усы, торчащие в стороны подобно расправленным крыльям. Роста он был небольшого и тщательно вытягивался, стараясь как-то компенсировать этот недостаток.

– Рядовой Адольф Гитлер, 2-й взвод 3-й роты фрайкора, Мюнхен.

– Вы попали в плен в бою, рядовой?

– Нет, герр фенрих! Я – против отделения Баварии от великого Рейха и не собирался воевать против армии, пришедшей, чтобы установить порядок.

Мюллеру стало любопытно. Он вышел из-за стола и приблизился к перебежчику, глядя сверху вниз.

– Но вы же здесь, в Баварии, все такие националисты?

– Я родился в Австрии, герр фенрих. Чувствую себя германцем, нас нельзя делить на пруссов, саксонцев, баварцев. Сепаратизм отвратителен! Одна нация, один Рейх!

– Вы записались добровольцем во фрайкор?

– Так точно, герр фенрих! Потому что обещали формировать маршевые батальоны и отправлять их на фронт, воевать за фатерлянд. Я присягал Рейху, и я верен Рейху. Поэтому во время атаки ваших доблестных войск я покинул позицию и спрятался, а потом сдался солдатам и отдал винтовку.

– Скажи, э…

– Адольф Гитлер, герр фенрих.

– Скажи, Адольф. Ты видел что-нибудь странное накануне боя? Погиб пиромаг, враги спалили два броневика и выкосили из пулеметов полвзвода пехоты. Причем – не огнем с баррикады, а из окон банка. Там нашли убитого рабочего, наверняка – из бунтующих, много стреляных французских гильз и почему-то бутылки с бензином.

– Так точно, герр фенрих. Перед боем к нам пришел мужчина, похожий на бюргера. Лет около тридцати. С бородой. В приличном сюртуке, но без шляпы. В руках он нес французский пулемет. С ним десяток рабочих, тоже с пулеметами.

– Он что-нибудь говорил?

– Наказал беречься от цепной молнии. Но не помогло. Ударили огнем. Все на баррикаде сгорели. Я вовремя принял верное решение и уцелел.

– Видел, как стреляют из банка?

– Плохо, герр фенрих. Но оттуда что-то бросили, и загорелся броневик. Далеко, больше пятидесяти шагов. Я б не смог так далеко докинуть бутылку.

– Думаешь, магия?

– Почти уверен, герр фенрих. Тот, с бородой… Виноват, не знаю, как это объяснить. В магах есть нечто странное. Он был такой.

– Вы принесли дурную весть, Адольф. Маг среди врагов – это очень плохо. Хорошо, что мы предупреждены. Я благодарен вам.

– Служу великому Рейху!

– Похвальное желание. Хочешь послужить конкретно – в полицейской роте? У меня есть вакансии.

– Почту за честь, герр фенрих!

Людей не хватало. Тем не менее, Мюллер чувствовал, как внутри шевелится червячок сомнения – стоит ли брать Гитлера к себе. Скользкий тип…

* * *
Троцкий обрадовался появлению Федора на Одеонсплац, словно увидел вернувшегося из мертвых близкого родственника – подбежал, обнял за плечи.

– Цел?

– А как же! Только голоден. Кто-нибудь из моего отряда вернулся?

– Четверо. Остальные с тобой?

– Нет. Я отправил их двумя группами. Значит – дошла одна. Шайзе!

– Перестань, камрад! Они рассказали – перестреляли десятки пруссаков, убили мага, сожгли две бронемашины. Это – успех. И у нас новости преотличные! Подошли еще батальоны ополчения, с юга Баварии. Оружие так себе, зато у каждого – хотя бы охотничье ружье. Швабы тоже поднялись против пруссаков. И еще! Тут аэропланный завод есть!

– Знаю. И что?

– Собрали рабочих оттуда. Нашелся один инженер. Закончили недостроенный экземпляр. Теперь в нашем распоряжении имеется аэроплан с пулеметами! А еще наделаем бомб. Этот инженер обещает дополнительно пару аэропланов в течение недели. И летчики есть. К сожалению, без боевого опыта.

Федор открыл было рот, чтоб предложить свою кандидатуру, но сдержался. Грохнуть второго мага или сколько их там приехало на заклание – задача гораздо важнее. А полетать после ночного открытия и вправду интересно. Наверно, ему теперь не нужен парашют? Если только хватит магии погасить энергию тела, падающего с высоты в несколько сот метров.

– Рад за вас, вернее, за нас. Позволь – отдохну. Все же прошлый день и ночка выдались трудными. Кстати, почтамт работает?

– Конечно! С Швейцарией связь есть. И с Францией.

– Я – туда.

– Камрад! Отдохнуть можно будет прямо здесь. В Одеоне несколько залов оборудованы под казармы. Заходи и занимай любую койку.

Узнав дорогу к ближайшей почте, Федор покинул Одеон, пересек Мариенплац, уделив внимание двум огромным соборам и ратуше. В мирное время их, наверное, любят осматривать туристы. Дошагал до Оберангер. На почте заполнил бланк телеграммы: «ПАРИЖ ГЛАВПОЧТА СОКОЛОВОЙ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ В МЮНХЕНЕ ТЧК СКОРО УВИДИМСЯ».

Друг не без грусти предупредил:

– С этого начинается. Докладываешь, где ты и когда вернешься. А потом начнут сыпаться упреки: почему задержался, не позвонил, я целых пятнадцать минут не знала, где ты, и умирала от беспокойства, негодный.

– Пусть знает, – легкомысленно отмахнулся Федор, не умудренный собственным семейным опытом, да и чужим – только рассказами от заводчан в Туле.

Несмотря на близость боев, нашлась работающая продовольственная лавка. Правда, цены не просто кусались – норовили разорвать на куски, что, видимо, компенсировало риск торговли в прифронтовой полосе.

На скамейке у Мариенплац Федор уселся удобнее, развернул лист вощеной бумаги и неторопливо принялся поглощать сытную баварскую колбасу, заедая хлебом и запивая сухим виноградным вином. Куски колбасы отрывал зубами прямо от кольца, вино отхлебывал из горлышка бутылки, но все это гастрономическое бескультурье было невыразимо питательнее, чем благопристойное чаепитие из фарфора фрау Хуммель. Им бы отправить хлеба да колбаски…

Вернувшись в Одеон, он воспользовался советом Троцкого и растянулся на нарах с наброшенным на доски матрацем, искренне надеясь не подхватить насекомых в этих скученных условиях. Смежил веки, но сон не шел. Вместо него начался военный совет двух неизменных собеседников.

– Наши собрали много народа и кинут его в наступление. Пойдут без нормального взаимодействия, потому что работяги и фрайкор друг дружку на дух не переносят и после изгнания пруссаков вцепятся в глотки бывшим союзникам.

– Да, Федя. В том и заключается перманентная революция Троцкого. Княгиню, судя по всему, здесь особо не жалуют, она – больше символ Баварии, а не руководитель. Учредят или республику, или типа конституционной монархии, что не устроит Либкнехта и ему подобных, им нужна «диктатура пролетариата». То есть собственная диктатура от имени пролетариата. Муж фрау Хуммель будет ликвидирован как классово чуждый элемент, семейство сгонят в дальнюю комнату к больной бабушке. В остальных именем революции поселят семьи сознательных рабочих. И тогда Баварии – жопа. Экономика заработает, но хреново, потому что ориентироваться будет не на рыночные стимулы, а на «пятилетний план» и «социалистическое соревнование».

– То есть в интересах безопасности России Карл Либкнехт – ценнее казачьего полка?

– Именно. Такие как он – пламенные коммунисты – разлагают противника изнутри, что гораздо важнее лихой сабельной атаки. Хотя… Из всех чисто коммунистических экспериментов в экономике наименее провальным он получился в Германской Демократической Республике. Старшие рассказывали, из служивших в ГДР. Там качество жизни было на уровне.

Федор приуныл. В очередной раз его терзало противоречие. Когда ходил за линию фронта с пластунами и кромсал кайзеровских вояк в оптовом количестве, не терзался нисколько. Солдаты и офицеры в германских шинелях казались однородной враждебной массой, воплощением зла для Руси, подлежащим истреблению и изгнанию остатков.

Но тот же Юрген… Погиб, защищая Баварию от пруссаков, таких же, как он сам. Ровно так же погиб бы на русском фронте, вполне вероятно – от пуль из ручного пулемета, пистолета-пулемета или карабина Дегтярева. То есть, фактически, благодаря им обоим – Федору и Другу. И больше этого не хотелось!

Неужели человечество не способно жить нормально – без войн, без бряцанья оружием и гребаного социализма с его «диктатурой пролетариата»? Тогда не надо убивать Юргена и подвергаться опасности быть убитым от рук его собратьев.

– Перестань терзаться. Поверь: кровь и потери неизбежны, и со временем все утрясется. Подумаем о ближайшем. Подкрепления будут брошены в мясорубку. Регулярная часть рейхсвера должна уметь грамотно выстраивать оборону.

– Должна. Но оборона для них – что поражение. Их задача была – вернуть Мюнхен в руки Рейха. Наша – противоположная. Нельзя усилить Вильгельма возвращением Баварии.

– Вот! Поэтому мы должны придумать хитрый план. Как спровоцировать германских командиров на аферу, оборачивающуюся для них разгромом. Федя, нужен троянский конь. Линии фронта как таковой нет, есть зона непосредственного соприкосновения – в кварталах у левого берега Изара. Пруссов явно не так уж много, дивизия некомплектная, коль они не рискуют брать под контроль весь север Мюнхена. Они хотят захватить Одеон и верхушку восстания, а не перебить в открытом бою десятки тысяч бунтовщиков. От них самих тогда мало что останется.

– Догадываюсь. Какой же ты авантюрист! Только такого могло забросить на сто лет раньше и в параллельный мир. Ты хочешь предложить пруссакам пробраться в Одеон малой группой…

– Да! Ротой. Чтоб она попала в ловушку и погибла. Если повезет, отправят и мага. Ему уж точно не оставим шанса. Для них это будет чувствительной потерей. На боевом духе точно скажется.

Вскочив с матраса, Федор начал действовать.

К операции нужно привлечь новичков – прибывших с гор охотников или швабов. Троцкого с коммунистами, командование полиции или фрайкора ставить в известность нельзя, среди них наверняка затесались стукачи. Из серии «и нашим, и вашим», с целью: кто бы не победил – любому можно напомнить о своих заслугах и хорошо устроиться.

* * *
– Еще один перебежчик, герр фенрих – доложил ефрейтор. – Ввести? Или прикажите к остальным?

Откровенно говоря, Мюллер больше никого видетьне хотел. Суматошный выдался день. Баварцы начали контратаковать сразу с двух направлений – с юга и запада. Шли бестолково, совсем не использовали возможность пробраться через подвалы, черные ходы и канализацию, хоть, будучи местными, обязаны знать городские кварталы куда лучше прибывших из Пруссии.

У повстанцев появился даже аэроплан! Большой беды не наделал, покружил, пострелял из пулемета, сбросил пару гранат и улетел. Но солдаты струхнули. Многие прятались вместо того, чтобы поднять винтовку и пальнуть вверх – одна из сотни выпущенных пуль наверняка попадет в мотор или в пилота.

Не имея никаких резервов, командир решился затыкать дыру в обороне ротой Мюллера. Пришлось даже отпустить арестантов – их некому охранять, в строй поставить трех перебежчиков, включая последнего, самого подозрительного. А что делать – потери-то огромные. У восставших появились отменные стрелки. Странного вида охотники в тирольских зеленых шляпах палили из двустволок, настолько точно, что полегло человек двадцать из полицейской роты. Вдобавок – до трех десятков раненых ружейной картечью, большинство из них не встанет в строй. Итого – половины нет…

Поэтому перебежчик, пусть – сомнительный, как минимум заслуживает того, чтобы стать в строй вместо выбывших.

Фенрих, ничуть не суеверный, выбрал для расположения своих людей похоронную контору, только приказал выбросить кладбищенскую утварь. Набрал подушечек, предназначенных под голову покойника, выложил их рядками на полу и сверху кинул красный бархат для обшивания гробов. Получилось уютно. Но перед тем как вытянуться и провалиться в праведный сон, решил все же посмотреть на перебежчика.

– Ефрейтор! Введите.

Лицо вошедшего показалось знакомым. А когда тот развернул документы и представился: «Клаус Вольф», у Мюллера отпали последние сомнения. Тот самый тип! Только одет приличнее – в слегка запылившуюся одежду бюргера средней руки, отпустил бороду.

Перебежчик вряд ли узнал в Мюллере стрелка, пальнувшего в него в Гамбурге.

– Как вы оказались в Мюнхене? – спросил фенрих.

– Длинная история, герр офицер.

– Я – фенрих. Подофицер.

– Буду знать, герр фенрих. Позвольте присесть? Весь день на ногах.

Он опустился на стул, здесь их много – ставили вокруг гроба для посиделок и прощания с покойным. Мюллер кивнул:

– Рассказывайте.

– Я работал токарем на «Ганомаге» в Гамбурге. Начались забастовки и восстание, но я в них не участвовал. Приходил в цех и сидел у выключенного станка, как и все, не поддержавшие стачку. Однажды в апреле по пути домой меня окликнул какой-то негодяй и выстрелил. К счастью, рана была неопасной, пуля скользнула по ребрам справа. Но началось воспаление. В госпитале меня нашла одна добрая мадам, вызвала частного доктора, а потом оплатила выезд из Гамбурга в Мюнхен для окончания лечения. Бог ее наградит! Я забрал все свои сбережения, около четырехсот марок. Купил здесь приличную одежду, хоть немного ношеную. Надеялся устроиться на работу, чтобы не возвращаться в Гамбург. В газетах пишут, там часть предприятий разорилась, с работой трудно.

– Это верно. Куда вы устроились в Мюнхене?

– Не успел, герр фенрих. И здесь начались забастовки, будь они прокляты. Деньги закончились. Затем прямо на улице меня остановил патруль фрайкора. Доставили в полицейский участок, долго спрашивали: я за восставших рабочих или за порядок. Конечно – за порядок! Записали во фрайкор. Форму не выдали – кончилась. Сказали, чтоправо жить в Баварии – богатом, культурном и пристойном месте – надо заслужить. Но потом фрайкор сам начал воевать с законной властью – с Берлином! Негодяи отправили на баррикады всех, даже мальчишек. Меня – тоже, в отряд под командованием некого Юргена Грюна. Он, как оказалось, тоже из гамбургских рабочих. Но – коммунист, мечтает о пролетарской революции во всей Германии. Раз в Гамбурге восстание провалились, рассчитывает на пролетарскую революцию в Баварии, которая перекинется дальше на север.

– Пусть мечтает… – осклабился Мюллер.

– Он погиб, герр фенрих. Дело так было. Позавчера нас поставили на набережной у Изара. На убой. Защитниками баррикады командовал отставник-ветеран. А меня и еще десяток, там были и ополченцы, и рабочие, Юрген повел в банк.

– Чем вы были вооружены?

– Французскими пулеметами. Еще Юрген взял несколько бутылок с бензином.

– Вы стреляли в нашу пехоту?

– Клянусь – нет! Стрелял выше голов! Но это мало повлияло на итог. Другие парни сначала убили мага, дав по нему залп из пулеметов. Следом – по пехоте. А затем Юрген встал во весь рост к окну и начал бросать бутылки, поджигая фитили.

– Дальше!

Перебежчик развел ладони.

– Снизу ответили. Пулеметная очередь. Я упал на пол, а Юрген не успел. Смотрю: баррикаду всю сожгли. Патроны кончаются. Сейчас придут ваши и всех нас в отместку – к стенке. В общем, Юрген мертв, командовать некому. Мы взяли пулеметы – и в люк, что во дворе банка. Там разделились, много проходов-поворотов было. Встретились у Одеона. Четверо еще вышли. Остальные или заблудились, или вылезли не там – на ваших нарвались. А может вообще сбежали. Думаете, охота умирать? Я тоже сбежал. Но потом.

Мюллер задумчиво потер пальцами виски. На первый взгляд, сказанное полностью соответствует известному по Гамбургу и сообщенному Гитлером.

Но осталась одна деталь.

Мрачный Адольф тоже приметил – слишком далеко от окон банка до броневиков. Поэтому предположил магию. И инстинктом почувствовал – тот похожий на бюргера мужчина вполне может быть магом. Проявляет знания, не свойственные ординарному гамбургскому станочнику, советует, как уберечься от цепной молнии. Да и поведение Вольфа как-то не характерно для младшего в команде, которой вроде бы командовал тот застреленный здоровяк, а его уже не спросишь.

– Чего ты хочешь, Вольф?

– Мира. Закончить безобразия в Мюнхене. Сам я не боец. Но могу провести ваших на Одеонсплац. У восставших нет согласия. Если арестуете главу полиции и фрайкора, их действия окончательно станут беспорядочными. Там практически нет никакой организации, дисциплины. В Одеон может зайти любой с винтовкой на плече или целый отряд. Но не в вашей форме, лучше – в гражданской одежде. Там главари, там склад оружия и патронов.

Предложение здравое. Но исходит от более чем сомнительного типа. Конечно, Вольф – не Юсупов-Кошкин. Тем не менее, весьма скользкая личность.

– Обождите в коридоре. Мне нужно доложиться.

Для начала Мюллер незаметно показал его Гитлеру, тот подтвердил: это он. И про отсутствие охраны Одеона – тоже.

После чего фейнрих кинулся к командиру батальона, чей штаб располагался в соседнем здании, а узнав, что тот отлучился – к командиру полка.

– Герр майор! Вынужден обратиться, минуя батальонного командира, так как дело срочное, а он отсутствует на месте.

Измотанный до предела, майор скептически глянул на молодого фенриха. Скепсис усиливался по мере несколько сбивчивого рассказа о подозрениях в отношении гамбургского рабочего, предложившего здравый выход из ситуации.

– Не тратьте мое время, Мюллер. У вас есть превосходная идея, но вы не доверяете принесшему ее перебежчику. Можно было ограничиться одной фразой.

– Да, герр майор!

– Слушайте приказ. Сегодня – отдыхать. Люди измучены, ни о какой операции не может быть и речи. Завтра решу с офицерами штаба. Вы сами готовы идти вглубь позиций бунтовщиков?

– Да! Во славу Рейха, герр майор!

– Приготовьте проводников из местных, из перебежчиков. Тех, кто заслуживает большего доверия. Мы совсем не обязаны посылать отряд по тому маршруту, что предлагает ваш Вольф.

Вернувшись в свое расположение на ложе из гробовых подушек, Мюллер подумал, что в данной ситуации наиболее подходящим проводником будет Адольф. Он долго жил в Мюнхене[14], знает город. И вызывает скорее отвращение, чем подозрение. Только в боевых действиях используют тех, кто есть в распоряжении, а не приятных в общении.

Ну что же, пусть так и начнется военная карьера Адольфа Гитлера в армии кайзера Вильгельма.

Глава 18

Федор попытался открыть глаза и обнаружил, что они плотно завязаны. Руки за спиной и скованы. Вероятно, наручниками. Он лежит на боку. Звуки… Стук колес по стыкам рельс. Покачивание вагона, запах угольного дыма. Его везут на поезде. Куда?

– Друг! Ты здесь?

– Куда же мне деться. Очнулся, слава Богу. Больше суток отдыхаешь.

О затянувшемся отдыхе напомнил мочевой пузырь.

– Мы в поезде?

– Ты проницателен. В отдельном купе везут, с уважением. Прикован цепью. За дверью охранник. Кричи, может – придет, расстегнет штаны и угостит ночным горшком.

– На немецком кричать?

– Конечно, Федя. Ты думал, это какой-то китаец прижал тебе к морде тряпку с вонючей химией и затащил в вагон? Я же чувствую все, что и ты. В том числе – сырость в штанах, если надуешь в них.

– Часовой! Часовой! В туалет! – заорал Федор.

Тот вошел и быстро обслужил пленника. Прикосновения чужих мужских рук к причинному месту никак не доставили удовольствия, это не пальцы и губы Юлии Сергеевны. Но когда зажурчало, наступило облегчение, похожее на счастье.

Длина цепи, пропущенной через наручники, не превышала полуметра. Не порезвишься. Оставшись один, Федор попытался перебросить скованные руки вперед, согнув ноги. Но короткая цепь не позволила, только лишь издевательски звякнула.

Снова загремел замок двери.

– Клаус Вольф! Или, правильнее сказать, Федор Юсупов-Кошкин?

Голос был знаком. Тот самый Генрих Мюллер, что беседовал с ним в похоронной конторе. Федору тогда показалось, что уже видел его однажды – хотя бы мельком.

– Клаус Вольф.

– Упорствуешь. Ладно. Мое дело сделано. Дальше тобой займутся другие.

В лицо влетела зуботычина.

– За что, герр фенрих?

– За то, что обманул меня в Гамбурге. Я же стрелял тебе прямо в грудь! А ты отвел пулю, позволив ей ранить тебя. Проклятый колдун!

– Не понимаю, о чем вы.

– Не понимаешь? Зато я все понял, когда баварцы накрыли нас пулеметным огнем. Шедшие впереди упали, а вокруг тебя радужный пузырь вспыхнул. Думал тебе в затылок выстрелить, но твой дерьмовый Зеркальный Щит мог отразить пулю в меня. Хорошо, что взял хлороформ. Как знал! В медчасти нашей нашелся.

– Он несколько раз давал тебе подышать хлороформом, – пожаловался Друг. – Чтоб ты не пришел в себя раньше. Боялся, он переборщит с дозой – и хана тебе. Ну, а я – в свободном полете. В первый раз жалел, что не могу как классическое приведение – явиться к нему в ночи, разбудить воем и бренчанием кандалов.

– У меня свои кандалы есть, настоящие. Хочешь, одолжу?

Фенрих тем временем продолжал самодовольный спич.

– Год назад Юсупова-Кошкина искала вся военная разведка и контрразведка Рейха. Даже я, служивший тогда в Люфтваффе, это слышал, – Мюллер издал смешок. – Если увидишь Юсупова-Кошкина с аэроплана, хватай и тащи его. Потом ты вроде как сдох. А в Гамбурге я сопоставил: тебя пленили под Ригой, где князь якобы погиб. Рожа твоя красовалась на каждом агитационном плакате, а я уж их насмотрелся в русском плену. Но ты настолько правдоподобно изображал работягу-недотепу, что засомневался. Особенно когда ты свалился, подстреленный. Потом нас бросили на усиление и в оцепление, пока солдаты били твоих дружков. Ты улучил время и сбежал. И надо же – явился сам в мои руки! Не подумал, что в Гамбургском полку могут быть твои знакомцы.

– Все не так. Не знаю, что вы увидели. У меня нет никаких способностей. Русские таких как я называют – простец. Имеющего дар – Осененный. Но даже Осененные пару раз в день хотят есть. Нам еще долго ехать?

– Больше суток. До Берлина. Там тобой займутся другие. Поверь, моя оплеуха и пуля в бок – всего лишь нежность по сравнению с предстоящим. Сейчас прикажу принести пожрать. Ты мне нужен живой.

Мюллер ушел.

– Чего я еще не знаю? – спросил Федор Друга.

– Существенного ничего. Когда он завалил тебя, а я, как и ты, не ждал нападения сзади, баварцы снова навалились. Перебили почти всех. Мюллеру удалось убраться из-под огня только потому, что прикрывался тобой. Представляешь? Зеркальный Щит срабатывал, даже пока ты был в отключке. Думаю, отлетавшие от тебя пули срезали пару-другую повстанцев.

– Твою мать! Я в восторге. Что теперь делать? Ничего не вижу – и не могу ни на чем сконцентрировать магию.

– Упереться в землю и толкнуться, как тогда, у парапета набережной. Есть шанс, что пробьешь головой дыру в потолке вагона. Если порвешь цепь.

– Могу нагреть цепь, определив звено на ощупь. Но не расплавлю, силы не те. Вот если бы мог видеть твоими глазами…

– Я начинаю видеть все вокруг, только когда выхожу из тебя. Могу вернутся быстро и заорать: атас, сзади нападают! Но для концентрации магии это не поможет.

Оставалось одно – смириться на время. Приедут на место, обязательно откроется какая-нибудь возможность. Главное – ее не пропустить.

* * *
Инженер Брилье проводил Юлию Сергеевну вглубь цеха, рассыпаясь в объяснениях. Он чрезвычайно напоминал гида в музее живописи, сообщая кучу ненужных с ее точки зрения подробностей.

Женщина терпела, поминутно напоминая себе: на нее оформлен контракт, она – бенефициар происходящего и даже номинальный автор проекта танка, названного в ее честь – «Фалькон» (Сокол). Главное, что выполняла поручение Федора, очень важное. Танк, если их выпустят сотнями, а то и тысячами, как надеются на «Рено», потирая руки в ожидании барышей, должен переломить ход сражений в Бельгии и заставить германское правительство закончить войну – главное препятствие к ее счастью с Федором. А щедрое роялти с партии в тысячу танков, обеспечит пару деньгами на долгую, пусть не самую шикарную жизнь, не считая роялти с крупнокалиберных пулеметов – от их производства ее возлюбленный намеревался получить как минимум еще столько же. Тысяча франков с каждой бронированной машины во Франции, а еще пятьсот рублей с произведенной в России – очень даже неплохо.

Совершенно непонятно другое. Если танки и пулеметы, брошенные на чашу весов, станут соломинкой, переломившей спину верблюду, и решат исход войны, зачем он сам поехал в Мюнхен, рискуя собой?

Вчера утром в Ритц вежливый полицейский принес ей с почтамта конверт. Она вскрыла, пытаясь унять грохот сердца, и прочитала короткое сообщение.

Никаких подробностей, зато жив, свободен… Значит – в порядке. Но даже за те несколько часов, прошедших с минуты, когда Федор положил заполненный бланк и деньги в окошко телеграфиста, могло стрястись все что угодно!

Глупости. Она себя накручивает. Федор водил группы пластунов за линию фронта и вызывал на себя огонь огромных морских орудий. Летал зимней ночью над заснеженными Альпами. Он пройдет там, где любой другой упадет!

Или, наоборот, она себя успокаивает? Убеждает в том, что опасности нет, а она есть, да еще какая! Самовнушением можно сберечь душевное равновесие, но не Федора от грозящей беды…

– …Военные настаивают на выпуске «Фалькона» в различных вариациях, – трещал сопровождающий, нимало не заботясь, что Соколова погружена в совершенно иные мысли. – С обычным пулеметом Шоша или Кошкина, с 37-миллиметровой пушкой или даже комбинацией пушки и пулемета. В последнем случае понадобится башня иного типа, а не заимствованная от бронеавтомобиля, с увеличенным погоном и внутренним объемом.

– Я бы предпочла увидеть именно оригинальный вариант: с крупнокалиберным пулеметом «Сокол», – произнесла Юлия Сергеевна, изображая заинтересованность в разговоре.

– Вы абсолютно правы, мадемуазель! Аргументы Петра Кошкина в защиту идей его покойного брата более чем убедительны.

«Какого Петра?» – едва не брякнула Соколова, успев подзабыть, как Федор отрекомендовался в Берне для конспирации.

Инженер подвел ее к крупному сооружению – примерно как почтовая карета, укрытому брезентом. В отличие от кареты с довольно плоским верхом, какая-та часть этого изделия выпирала вверх, оттого напоминала конную статую с наброшенным чехлом, которую под звуки фанфар некий губернатор или градоначальник просит открыть и прочесть торжественную речь «по случаю».

Речь была, ее спутник не умолкал, но обошлось без фанфар. Тем более под брезентом обнаружилась не статуя, а нечто, менее всего соответствующее крылатому названию «Фалькон».

Объект был массивен, непропорционален, угловат. Хищно торчащий из башенки пулемет придавал агрессивное выражение. А висевший на корме хвост, как и смешной грибок над башней, напоминавший огромную поганку, делали машину убийства несколько комичной.

– Нравится? – расцвел Брилье, похоже, получающий искреннее удовольствие от внешности чудища. – К сожалению, это только деревянный макет в натуральную величину. Добавятся фары и еще какие-то детали, но вот: прошу любить и жаловать, «Фалькон-1», наш первенец. Не желаете залезть внутрь?

Юлия, конечно, не желала, но, естественно, полезла. Подав руку, «экскурсовод» помог ей встать на гусеницу, а затем перебраться на спину деревянного монстра. Следуя подсказкам, она отворила дверцу в тыльной части башни и через открывшийся лаз, путаясь в длинной юбке, спустилась внутрь «Фалькона». Инженер с готовностью захлопнул башенный люк, и Соколова осталась внутри одна. Так сказать, в обстановке, приближенной к боевой.

Пахло свежеструганным деревом и краской, покрывшей макет снаружи. Было довольно темно, свет проникал только через щели под грибком.

В танке обнаружилось сиденье, не слишком удобное, но сесть на него следовало. Соколова, барышня выше среднего роста, доставала шляпкой до изнанки грибовидной крышки. Наверно, приди эта машина в движение, ударилась бы головой. Размеры были явно рассчитаны на некрупных мужчин – как Федор и ниже.

Если вместо деревяшек танкистов защитит настоящая стальная броня, здесь они будут ощущать себя в относительной безопасности. А если танк подобьют, он загорится?

Юлия на минуту вообразила, как снизу вырывается огонь, становится невыносимо горячо и душно, языки пламени, уцепившись за подол, стремительно поднимаются вверх… Так сжигала ведьм средневековая инквизиция… Бывшая на нервах из-за волнений по Федору, она настолько явно представила себе пожар, что бросилась «спасаться» – попыталась отворить дверцу в задке башни, а когда та не поддалась, принялась кричать и колотить по ней руками в перчатках, пока не затрещала фанера!

– У мадемуазель боязнь закрытого пространства? – невозмутимо осведомился инженер, помогая ей покинуть макет. – Вы правы, танк – оружие мужчин. Настоящих мужчин.

А вот это было обидно. Юлия Сергеевна ненавидела снисходительное отношение к себе, как и выражения вроде «слабый пол». Она радовалась достижениям княжны Оболенской, успешно возглавлявшей коммерческое общество, пусть даже это омрачали нотки ревности.

– Ничего подобного. Просто у меня разыгралось воображение. Уверена, женщины, освоившие управление автомотором или аэропланом, смогут, в случае нужды, воевать в танке не хуже мужчин[15].

Она гордо удались, не вникая в технические подробности относительно устройства катков подвески, главного и бортовых фрикционов, а также иных скучных подробностей. Внимательно изучив бумаги о перечислении на их с Федором счет первой суммы роялти – военные уже оплатили контракт на пробную партию в сто экземпляров «Фалькона-1», Соколова поставила необходимые подписи и удалилась.

«Что со мной происходит?» – думала она, садясь в таксомотор. Сто тысяч франков, пусть даже общих с Федором, это огромная сумма. Десятки тысяч рублей! Три месяца назад она даже не помышляла, что может распоряжаться подобными деньгами. Они открыли бы невиданные ранее возможности: распрощаться с тягомотным губернским существованием, переехать в одну из столиц, войти в лучшее общество, все же она благородного происхождения, хоть и не Осененная… Но сердце ноет. Что-то гнетет и не дает спокойно вздохнуть!

Не мелькнуло и тени мысли о том, что с миллионами франков прекрасно устроится без Федора. А если бы кто-то сказал подобное вслух, например, де Пре, осведомленный об обстоятельствах его «воскрешения» и глядящий на происходившее с трезвым цинизмом бывалого полицейского, она бы расцарапала ему лицо, наплевав на все приличия и манеры.

Когда она была по-настоящему счастлива за последние полтора месяца? Во время безумных ночей в роскошном отеле Женеве или в бедняцкой комнатушке в Гамбурге, где жили они ее сбережения, а Федор имел за душой каких-то триста марок и, немощный, страдал от раны в боку? Наверно – второе, потому что именно в Гамбурге она узнала, что мужчина ее жизни жив. Остальное второстепенно. Остальное приложится!

В Ритце Юлия снова взяла бланк телеграммы. Двадцатый или тридцатый раз – не считала. Пробежалась по знакомым буквам, простым немецким словам.

Вдруг тело пронизала резкая, нестерпимая боль. Как раз в месяц, но в сто раз сильнее!

Рука выпустила бланк. Перед тем, как он выпал из пальцев и, кружась, опустился на пол. Вместо привычных слов, исчезнувших с листа, вдруг возникло одно-единственное, напечатанное тем же шрифтом.

UNGLÜCK

Несчастье!

Юлия без сил опустилась на кресло.

Понимая, что ставит себя в смешное положение, она на следующее утро вызвала таксомотор и приказала ехать в Сюрте, даже не убедившись заранее, на месте ли директор. Пришлось немного подождать.

Выслушав ее сбивчивый рассказ – спустя столько часов происшедшее больше не казалось ей достаточно веским поводом для паники, де Пре повертел в руках бланк с тем же, успокаивающим текстом, но отнесся к сообщению неожиданно серьезно.

– Мадемуазель Жюли! Признайтесь, вас проверяли на наличие магических талантов?

– Конечно. Но я не питала иллюзий с самого начала. Ни у отца, ни у матушки ничего не обнаружили. Мы – простые российские обыватели.

Рыжий покачал головой.

– Видите ли, мадемуазель. Ко мне стекается самая разнообразная информация. В том числе – о германских магических опытах. Если кратко, в Рейхе относятся к магии несколько более утилитарно, чем у нас или в России. Я бы даже сказал – математически.

– Поясните.

– Охотно. Германские ученые считают магическое воздействие сочетанием двух факторов: концентрации и контроля. Всего лишь. Чистая физика. Никакой мистики. Обладающий даром способен концентрироваться на каком-то объекте воздействия в некоторой степени, позволяющей направлять на него энергию. А наличие контроля дает возможность добиваться нужного результата ее воздействием. Немцы считают, что магическими талантами может овладеть любой, целенаправленно их развивающий. В какой-то мере, разумеется. Одаренный от природы – несравнимо больше.

– Но я не занималась никакими специальными уроками, – возразила Юлия, нервно теребя ручку сумки.

Из глубин сознания поднималась ужасающая мысль, к ней и подводил де Пре: она пробудила в себе особые дарования, позволившие принять сигнал беды от Федора… Нет, не может быть! Надо мыслить здраво.

– Согласен. Значит, ваш талант неотшлифован и проявляется спорадически, под влиянием эмоций, вызванных сильными переживаниями о судьбе нашего друга. Но ровно в той же степени вероятности эти чувства вызовут видения, галлюцинации. Силу самовнушения недооценивать нельзя.

– Намекаете: я схожу с ума?

– Увольте! – рассмеялся де Пре. – Более здравомыслящую мадемуазель, чем вы, найти сложно. Договоримся так: я отправлю поручение нашему резиденту в Мюнхене… Да-да, это величайший секрет Сюрте. Наличие резидентур в крупнейших городах Рейха – государственная тайна. По правилам я должен застрелить вас, чтоб ее не разгласили.

– Вы шутите?

– Ничуть. Правило-то есть. Стрелять не собираюсь и даже не потребую за это поцелуй, – директор откровенно веселился. – Но дам поручение собрать максимально полную информацию о Клаусе Вольфе в Мюнхене. Он там под этим именем?

– Да. Мерси, маркиз…

– Мерси – немножко мало. Мне подсказали, что выделены ассигнования на первую сотню танков «Фалькон», что составляет сто тысяч франков роялти для его изобретателя.

– Чек на десять тысяч франков вас устроит?

– Конечно! Приятно иметь такого очаровательного и обязательного партнера как вы, мадемуазель Жюли. Должен вам заметить, что у Кошкина прекрасный вкус, – он согнал улыбку с физиономии и добавил более деловым тоном. – С крупнокалиберными митральезами дело обстоит сложнее. Пока заказаны для танков «Фалькон» и сотня на сошках – для испытаний в пехоте и для кавалерийских тачанок. Авиаторы от митральез отказываются, жалуются, что вес велик. Но я надеюсь на лучшее. Оревуар, мадемуазель!

* * *
Рогов переложил последний лист фотостатической копии и позвал Куликова.

– Миша, ты видел? Как думаешь, кто все это нарисовал?

Куликов придвинул стул и подсел к столу Рогова. Тот зажег электрическую настольную лампу под абажуром – над Тулой сгущались сумерки.

– Что тут думать… Он!

– Но почему только сейчас?! Почему первыми эти наброски увидели французы?

– На каждом листке – штемпель Генштаба. Будешь в Петрограде, заскочи на чаек к Брусилову и спроси его по-свойски: с чего это наш друг шлет депеши с того света не на Родину-матушку, а куда подальше?

Рогов фыркнул и задумался. У Парижа есть фора. Судя по многочисленным пометкам на французском, их конструкторы изучали идеи, заложенные в пулемете «Фалькон», самым пристальным образом. Мощная штучка! «Хорошо, что они – союзники, а не противники наши», – подумал Рогов.

– Миша! – сказал вслух. – Очень подробные наброски. Стиль – точно Федора. Многое с указанием размеров. Освоим быстро.

– Странно, что автоматика основана на работе ствола с коротким ходом. Похож на американский «Браунинг», но тот сделан под обычный винтовочный патрон. Помнишь, когда ручной пулемет создавали, Федя газоотвод буквально с пеной у рта отстаивал.

– Было… – Рогов, еще раз глянув на общую компоновку, почесал глаз тупым концом карандаша и заключил: – Давай ничего не менять. Раз короткий ход – пусть остается. У Федора какой-то особый нюх на оружейные системы. Все угадывал! Разве что мы предложили ему деревянный приклад к пистолету-пулемету поставить. Ну так для броневиков и бронепоездов военные с металлическим заказали – чтоб меньше места занимал в тесноте под броней.

– Если бы не секретность, – Куликов чиркнул ногтем по штемпелю Генштаба, – рассказал бы я дома, что от Феди пришел привет…

– Нет, это будет жестоко, – покачал головой Рогов, и Куликов согласился.

На завтра они намеревались собраться вокруг самовара – на чашечку и рюмочку чая. Лучше не тревожить домашних такими новостями.

Собрались. Алевтина Григорьевна и Полина Александровна, жены офицеров Тульского оружейного завода, известие о смерти Федора в свое время приняли близко к сердцу – будто умер кто-то из родных. Не из тех, о ком поначалу скорбишь, на сорок дней и годовщину приносишь цветы на могилу, а потом усопший занимает в памяти не более места, чем покойный государь-император: жалко, но не расстраивает.

Федор по-прежнему присутствовал на каждом семейном чаепитии. Незримо, но ощутимо. И вот вроде бы в прошлый раз договорились не вспоминать, не бередить рану… А Полина Александровна, сев за фортепиано, перебрала несколько аккордов, вспоминая мелодию, и вдруг запела его любимую:

Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала.
В расплавленных свечах мерцают зеркала…
В гостиной Роговых повисла мертвенная тишина. Кажется, даже дышать перестали.

Полина Александровна продолжила и спела романс до конца. Не сорвала аплодисментов, все молчали, пока Алевтина Григорьевна, промокнув уголок глаза платочком, не прошептала: «Федя-то как хорошо его пел…»

Тут словно прорвало – точно Федор заходил сюда буквально вчера, хоть это было еще до Германской войны. Они вспомнили каждую его фразу, каждую песню, а пел он их много. И ведь все были совершенно незнакомые. Он сыпал шутками и анекдотами, воистину неисчерпаемыми… Не только золотого сердца, но и золотого ума был человек, и никто с этим спорить бы не стал.

– Как про Красную Шапочку хорошо рассказывал! – пропищала Наташа, дочка Куликова. – Встретила Красная Шапочка в лесу волка и достала револдвер», – она развела руки и с выражением «ну что тут поделаешь» и добавила: – Трудно жить в деревне без «Нагана».

Мама наклонилась, обняла ее, вроде бы смеясь, а из глаза выкатилась горючая слеза.

Вернувшись к столу, помянули. Выпили стоя.

– Пусть земля ему будет пухом, – выдохнула Полина Александровна.

– Покурим? – шепнул Рогов Куликову. Когда они вышли на балкон, поделился наблюдением: – Видел вымаранные места на французских примечаниях? Но в одном месте разглядел, что французы называют пулемет «Митральеза «Фалькон».

– Что ты хочешь сказать?

– Фалькон по-французски – сокол. Помнишь возлюбленную Федора – Юлию Сергеевну Соколову?

– Еще бы! Вздорная вертихвостка, бросившая его ради какого-то княжича. Не подозревала, что Кошкин сам получит тот же титул. Представляю, как потом локти кусала! Почему ты ее вспомнил?

– Федя придумал этот пулемет еще до войны. Но чувствовал: не примут в Военном министерстве. Зачем крупный калибр, если обычная пуля убивает человека и тяжело ранит лошадь? А вот с появлением аэропланов и бронемашин, для которых винтовочная пуля слаба, а из пушки попасть затруднительно, новый пулемет Кошкина – находка. Верю, что конструкция выдержит испытания. Нужно лишь подобрать марки сплавов для ствола, коробки и пружин. Обрати внимание: в задании сказано сделать его с сошками, на колесном станке и на шаровой опоре для броневика. Универсальный! То есть у Брусилова умные люди сообразили: для крупного калибра есть своя область применения. Большая!

– Может быть, кто-то просто заинтересован, – скептически заметил Куликов. – Знай, с каждого экземпляра мы отчисляем на некий французский счет деньги – франками по текущему курсу. Получателя я не знаю.

– Тот, кто присвоил бумаги Федора, – предположил Рогов. – Возможно, что такое положение вещей не самое справедливое. Пусть. От нас с тобой зависит, чтоб ТПК, Тульский пулемет крупнокалиберный, был достойным памяти Федора.

С Рижской битвы не прошло и года. Тело Кошкина не найдено. Надежда, что он жив и где-то скрывается, все еще не умерла, хотя с каждым днем ощущалась как все более несбыточная. Пачка французских копий с рукописных набросков Федора вдохнула в эту надежду новую жизнь. Но о ней Куликов и Рогов говорить не стали – чай не дамы, офицеры. Не к лицу им открыто чувства проявлять.

Глава 19

Несколько дней не умываться и не чистить зубы – цивилизованному человеку неприятно и унизительно. Да еще пребывая в кромешной темноте.

Под тканью чесалось. Снять повязку с глаз не удалось, даже при попытке потереть головой о стенку купе. Друг сообщил, что намордник представляет собой мешок с прорезью для носа и рта и завязан он на шее. Видимо, Мюллер знал достаточно, чтобы обезвредить мага немагическими способами. Лишив зрения, он отобрал возможность сконцентрироваться на чем-то. Осталось только воздействие на собственный организм, например – согреться на холоде или залечить рану. Но ему и так тепло, а ран не имеется. Федор чувствовал себя довольно сносно, если говорить о телесном, а не душевном состоянии. На душе скребли кошки размером с тигра.

На помощь не придут – никто не знает, что с ним сталось. Если де Пре вдруг проведает, что Федора захватили люди кайзера, вряд ли у Сюрте есть возможность отыскать пленника в сердце Рейха и, тем более, освободить.

Если б не мешок на голове… Если б посадили в темную комнату… Тогда нашлись бы варианты. Например, дотянуться согнутой ногой до скованных рук и вырвать лоскут из брючины. Сконцентрироваться на ткани, зажатой в пальцах, и поджечь! Включится зрение, с ним – остальные навыки. Вошедшему тюремщику он проломит голову, ударив ей о стену, затем как-то извернется, чтобы снять с мертвого тела ключи от наручников… Дальше по обстоятельствам… Только тщетно. Единственный козырь, о котором похитители не знают, это Друг – неоценимый источник сведений о происходящем рядом и на удалении. Только, к сожалению, не способный воздействовать ни на что.

В Берлине вагон перецепили. Перед отправлением вошло несколько господ, они молча осмотрели Федора и удалились. По словам Друга, старшие были в черных мундирах с малиновой выпушкой. Ровно как тот же гауптман-магистр, угрожавший Федору огненным шариком под Гродно и убитый им из револьвера.

Что увидели посетители? Мужчину в пыльном сюртуке с плотно замотанной головой? Любого посади с кандалами за спиной, будет выглядеть как Кошкин-Мышкин или кто угодно – по желанию. Зачем, спрашивается, приходили?

Он узнал об этом скоро. Выйдя из вагона, посетители заговорили. Друг, конечно же, подслушал.

– Вы уверены, полковник, что это – именно он? – спросил пожилой желчный субъект со значком магии воздуха.

– Схвативший его фенрих уверяет, что при попадании пуль неоднократно возникал Зеркальный Щит, – ответил младший, с серебристыми выпушками.

– То есть все наши предположения строятся исключительно на показаниях какого-то фенриха и сомнительном портретном сходстве? Считаю, что докладывать кайзеру до всестороннего обследования задержанного в Вевельсбурге будет рано. Ну, а там…

Услышав финал разговора, Друг вихрем ворвался в сознание Федора, рассказал об услышанном и добавил:

– Тебя хотят убить!

– Что, опять?

– На этот раз, похоже, вывернуться не удастся. Тебе повесят амулет.

– Какая честь!

– Не до шуток. Если я правильно понял, амулет за шесть месяцев или больше приживается, сила мага возрастает многократно, но она становится зависимой от амулета, потому что через него осуществляется контроль. Амулет впитывает все способности владельца. Когда тот умирает, другой маг, завладевший амулетом в течение непродолжительного времени, перенимает дар, если не погибнет от потока силы.

– Тоже мне открыл Америку… Сам такое испытал, а еще видел, как де Пре перенял умение убитого германского мага. Погоди! На меня хотят насильно нацепить амулет, чтоб потом убить и снять с трупа амулет, заряженный Зеркальным Щитом? Ни хрена себе придумали!

– То-то и оно. Старший маг говорил с полковником и при этом обронил, что все можно провернуть по ускоренной программе, если нет цели усиливать таланты мага – только их забрать. Нам осталось две недели. Три от силы. Время «караул» кричать.

– Чтоб они уверились, что поймали Кошкина? Перебьются.

Немцы разобрались сами. В вдруг коридоре послышались шаги и голоса, распахнулась дверь. Грохнул выстрел. В малом объеме купе – оглушительный.

– Шайзе! Я ранен! – простонал стрелявший. – Револьверная пуля пробила мой стальной панцирь! Как такое можно?

– Натюрлих! – произнес другой голос. – Зеркальный Щит отражает поражающий объект с увеличенной кинетической энергией. Вот мы и встретились. Гутен морген, герр Юсупов-Кошкин!

Говоривший не представился. И его, похоже, совершенно не обеспокоило ранение коллеги, ценой здоровья которого он провел тест перед тем, как отправить Федора в Вевельсбург.

Вскоре вагон тронулся, снова потянулись томительные часы поездки, и по-прежнему – в кромешной тьме. Видеть мог только Друг, о чем рассказывал по возвращении. Свои нематериальные глаза предоставить Федору он не мог.

Наверное, нужно радоваться, что пока жив. Несколько недель – довольно осязаемый срок. Иным, тяжело больным или раненым, и такого не отпущено. Но наслаждения жизнью Федор не испытывал, вообще. Философски принять конец и смириться – это не для него.

Перед внутренним взором все чаще появлялось лицо Юлии. Куликов тогда говорил в Туле: коль барышня вернется – не смей прощать! Что мастеровому не зазорно, то офицеру – позор. Тем паче, по всем российским традициям, не престало князю, Осененному…

Но слишком многое изменила многолетняя жизнь с Другом, человеком двадцать первого легкомысленного века. Став менее строгими к себе, люди терпимее относились и к грехам близких. Друг как-то рассказывал историю про красавицу Серову, актрису-звезду синематографа, открыто закрутившую роман с красавцем-генералом Рокоссовским, в то время как за ней ухаживал скромный поэт, посвятивший ей строки, известные на всю Россию:

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера[16].
Но она не дождалась поэта-фронтовика и бросилась во все тяжкие. Но, возможно, про роман с генералом это были лишь наветы. А поэт с актрисой поженились. Знал ли он про ее реальные или мнимые измены – неизвестно. Видно, смог быть выше этого. Сам Рокоссовский, будучи женат, ко времени знакомства с Серовой завел роман с женщиной-военврачом, и от этой связи появилась дочь. Жена генерала все узнала, но с супругом не рассталась.

От таких историй и сложились убеждения Друга. Нет, измен он не одобрял. В прошлом атеист, но на личном опыте убедившись в бессмертии души, повторял завет из Библии: не судите, да не судимы будете[17]. Друг ничуть не возражал по поводу возвращения беглянки, больше пекся об ином – правда ли примчалась Соколова в Гамбург по велению сердца? Или все же был расчет? Вытащить Федора из западни, а затем устроить жизнь с наследником богатейшей княжеской фамилии? Даже отдалась ему до свадьбы, даже не спросив обещания жениться. Но, с другой стороны, спокойно восприняла весть, что Федор отлучен от наследства приемного отца и теперь не князь.

Поезд стучал колесами на стыках, а Друг, в струю грустным мыслям сотоварища, заметил:

– Если она быстро оправится от потери и заживет в собственное удовольствие на оставленные тобой миллионы, то расчета в ее поступках было более, чем чувств. Таковы женщины, их не переделать.

– Мне хотелось исключения, – хмыкнул Федор. – Наверное, как любому. Обещай, если меня грохнут, ты найдешь ее и все расскажешь.

– Как, дружище? Я бесплотен. И совсем не факт, что останусь в этом мире. Вдруг унесусь в параллельную вселенную, где Россию населяют рептилоиды. А не спеши ты нас хоронить, есть у нас еще дома дела[18]. Вот приедем в Вевельсбург, там и разберемся.

Прибытие в замок поначалу ничего не изменило. Лишь покачивание пассажирского вагона и шумы поезда сменились тишиной и каменной незыблемостью кельи, куда Федора затащили дюжие охранники. На глазах осталась прежняя повязка. Для отправления нужды следовало звать охранников. Мерзкие прикосновения к телу чужих рук… Полная несвобода.

Другу было проще – помешать ему никто не мог. Для начала он исследовал замок, заглянув в величественный Зал Баронов. И примчался оттуда как ошпаренный.

– Да япона ж твою мать! – поделился впечатлениями с Федором. – Ты себе такого не представишь. Под полом зала, но не ниже этажом…я не знаю, как сказать. Наверное, там другое измерение. Словно заглянул вулкану в жерло. Только там не магма, а волшебная энергия. Пол, как мембрана проницаемый. От него расходятся сотни, может быть даже тысячи лучей энергии. Или нити. Ты бы не увидел их своим обычным зрением.

– Я им и без того не вижу.

– Не могу сказать, чтобы ты там почувствовал. Для меня это чудовищная жаровня. Доменная печь, но магическая. Помнишь, тип в Берлине рассказывал о сути амулета и его ускоренном приготовлении? Каждая нить, выходящая из центра мозаичного рисунка на полу, соединяется с отдельным амулетом. Я проверил их на магах, находившихся неподалеку. Дальше не летал, но почти уверен – остальные нитки связаны с другими амулетами.

– И подпитывают их…

– Точно. А еще дают владельцу способ контролировать свой дар.

– Постой, – догадался Федор. – Потому, наверное, маги Рейха действовали на Восточном согласованно. Их синхронизирует Вевельсбург.

– Соединят тебя амулетом с Залом Баронов, и узнаешь.

– Наверное. Хоть и ненадолго.

Это произошло через несколько часов, как сообщил Друг – глубокой ночью. Возможно, для мистических ритуалов время суток имеет значение. Федор никогда не вдавался в подробности, как, например, некоторые пилоты аэропланов не знают деталей устройства летательного аппарата – умеют управлять, а остальное им не нужно.

Человек, вошедший в комнату (келью, камеру – как угодно), нечто прикрепил к его одежде, а через секунду Федор почувствовал еще одно прикосновение – к сознанию. Будто внутри него, помимо Друга, появился новый гость. Он не был злобным, агрессивным или мрачным. Не соответствовал возможной роли – обеспечить скорую смерть владельцу. Чем-то напоминал дружелюбного пса, обнюхивающего незнакомое место. Но не живого, а словно механического. Запрограммированного, как выразился Друг. Он и рассказал подробности.

– Внешне амулет ничем не примечателен. Кружок с монетку в двадцать пфеннигов на булавке. Наверное, Федя, для своих они готовят амулеты поизящнее, с изображением символа главного дара. Здесь не изощрялись… Я тебя слепила из того, что было. Амулет не предназначен для открытого ношения. Оно, конечно, оптимизма нам не добавляет.

Пробудившись утром, Федор ощутил: что-то изменилось. Дар его переполнял. По идее, амулет должен увеличить концентрацию и уровень владения магической энергией… Что ж проверим!

– Ты уверен? – Друг засомневался.

– А чего бояться смертнику? – хмыкнул Федор. – Лучше помоги. Цвет мешка на моей голове – черный?

– Да.

– Значит, пропаленное место не увидят.

Федор зажмурил один глаз, широко открыл второй, чувствуя, как ресница упирается в ткань мешка. Представил в черноте микроскопическую точку перед зрачком и стал качать в нее энергию в черноту, постоянно обращаясь к амулету.

Через несколько секунд перед глазом стало разгораться ослепительно-яркое пятно. Роговица ощутила нестерпимый жар, завоняло паленым.

Он зажмурился, ожидая, пока огненные блики не исчезнут в пострадавшем яблоке. Потом осторожно глаз открыл и – о, чудо! – впервые за неделю с лишним увидал дневной свет. Рассмотрел немного, потому что «окно в мир» оказалось чрезвычайно небольшим – дырочка с булавочную головку.

– Не напрягайся, Федя, – поспешил Друг. – Смотреть тут не на что. Комната, практически лишенная обстановки. Окно, забранное решеткой. Самое главное – в Зале Баронов.

Вскоре лязгнул замок. Вошедший, не говоря ни единого слова, снял и унес амулет.

– Черте что происходит, – удивился Друг. – Охранник удаляется, но я все равно чувствую амулет.

– Я тоже – поделился Федор. – Проследи, куда его унесли, будь добр.

Ощущение присутствия Друга исчезло, а вот амулета – сохранилось. Черпая его возможности, Федор пропалил дыру и напротив второго глаза.

Вывернулся и посмотрел: цепь длиной менее полуметра прихвачена к кольцу, вмурованному в стену. Если начать оперировать даром, в замке это учуют. Ну, и пусть. А что ему сделают, приговоренному к смерти? Вырвут глаза? Если амулет настолько силен, вырастим себе новые!

Металл на кольце покраснел, побелел, потом разлетелся брызгами, и цепь отскочила от стены. В комнате завоняло сожженным металлом. Так пахнет горелая стружка в цеху металлообработки.

Федор дотянулся пальцем до колечка, соединяющего браслеты. Видеть его не мог, но для ощущения концентрации достаточно.

Глубоко вдохнул воздух. Мысленно представил могучий поток невидимой магмы, льющийся к нему из-под Зала Баронов через амулет. Сжал ее в микроскопический шарик, раскаленный до немыслимой температуры. Термическая магия контролировалась теперь отдельно от кинетической. Шарик унесся к соединению наручников.

Вонь горелого металла сменилась отвратительным запахом горелой кожи. Сорвав маску, Федор едва не взвыл: комнатный свет спорил по яркости с электросваркой. Глаза-то привыкли к тьме. Сквозь слезы посмотрел на свои руки, они жутко саднили. Браслеты разъединились, навесной замок, соединявший их с цепью, грохнулся на пол.

Под металлическими кольцами кожа вздулась волдырями от ожогов.

Вернувшийся Друг сходу посоветовал:

– Лучше бы ножовкой! Только где ее возьмешь? Слетаю – посмотрю, что уроды химичат с амулетом. Занимайся мазохизмом в одиночестве. И руки подлечи – мне тоже больно.

Федор шагнул к окну. Величественный и довольно красивый замок виден словно на ладони. Расстояние до него – меньше сотни шагов. Федора разместили в соседнем с ним здании. Почему не в замке? Видимо, чего-то опасались. Выверты тевтонского сознания не понять.

Федор приказал себе отвлечься от ненужных мыслей. Сейчас или чуть позже придут тюремщики. Одного или двух можно сразу замочить. Сила у него немереная, концентрация снайперская. Сплющить голову или сжечь мозги – на ваш выбор, герры маги. Как говорит Друг, огласите список. Ну, а дальше будет действовать по обстоятельствам. Убьют? Пусть. Жизнь продаст задорого. Ну, а кайзер обломается. Как бы не спешил, не успеет заграбастать амулет, пока в нем плещется магия Зеркального Щита. До Берлина далеко…

Федор проверил содержимое карманов. Изумился: у него забрали только револьвер. Французский паспорт – даже тот на месте. А также пачка франков, кайзермарок. Решили снять их с трупа? Ну что ж, попробуйте.

Он еще раз сконцентрировался – на заоконной решетке. Работал деловито, испаряя металл у основания прутьев. Но аккуратно, чтоб не вывалилась, раньше времени.

Возвратился Друг.

– Насколько понял из того, что немцы говорили, – торопливо сообщил, – ты инициировал амулет за считанные часы. Маги в охренении! Сейчас амулет немного подкачают и вернут сюда. Кайзеру об этом сообщили. Он прилетит на аэроплане. Вот что, Федя! Бросай колупать решетку, не разменивайся на херню. Если не придумаем что-то экстраординарное, мы пропали.

Вместо участия в мозговом штурме он вновь унесся к замку.

* * *
За неделю, прошедшую после догадки, что Федор вбеде, Юлия Сергеевна извела себя и де Пре. Маркиз отвечал: мюнхенские агенты ничего выяснили о местонахождении Клауса Вольфа, что само по себе странно и тревожно.

Потом директор Сюрте получил доклад про бой у банка и не счел нужным скрывать его от «мадемуазель Жюли». Разрываемая на части беспокойством, Юлия заплакала: смерть едва знакомого гамбургского парня стала последней каплей в переполнившейся чаше горя. Нервы не выдержали и лопнули, только вместо звона разорванной струны раздались всхлипы. Она представила маму Юргена, сестер, вспомнила наивную детскую песенку о елочке… Это ужасно! Война забрала у девочек отца, у жены – мужа, и неизвестно, вернется ли он целый или без ног и рук… Революция, в свою очередь, отобрала сына и брата. Тот бой завершился для Федора благополучно, ну, а дальше? Повстанцы стали выдавливать пруссаков из Мюнхена, и следы любимого потерялись.

Вышел на связь Троцкий – разыскал ее напрямую, без Федора, от которого тоже не имел вестей. Он с восторгом сообщил: революция в Бавариипобедила, страна фактически отделилась от Рейха, но впереди – Пруссия. Нужно еще много оружия: винтовки, гранаты, пулеметы, бомбометы, мины к бомбометам, патроны, и всего – как можно больше!

Юлия пообещала, но не торопилась выполнять. Буквально на следующей день газеты пестрели заголовками о том, что правительство новопровозглашенной Баварской республики подписала перемирие с представителями кайзера. Мир пришел и в Австрию, вынужденно признавшую независимость мадьяр. Теперь, когда Рейх ослаблен, германцы просто обязаны пойти на мир с французами – даже ценой отказа от Бельгии, и тогда в Европе закончатся все войны. Матери не будут получать известия, что их Юрген, Ганс, Фриц, а также любой парень с французским, венгерским, польским или русским именем пал «смертью героя» неведомо где и непонятно за что.

Естественно, она не сказала де Пре о просьбе Троцкого. Директор бы настоял оплатить очередную партию смертоносных игрушек, ослабляющих Германию. Это выгодно Парижу и, пока война не кончилась, восставших будут поощрять. На фронте шаткое равновесие, если боши сгниют от революционной заразы, доблестная французская армия перейдет в наступление и возьмет Берлин!

Шагая по немецким трупам и устилая трупами своих солдат дорогу к германской столице.

Следующий день Юлия Сергеевна провела в колебаниях и чтении газет. Инструкция Федора относительно запросов коммунистов об оружии гласила категорически: удовлетворять все их требования на общую сумму до двух миллионов франков. Незамедлительно.

А она по-прежнему не торопилась.

Сомнения ее происходили из того, что Федор рассказал о Троцком и его сподвижниках. Мерзкие, бессовестные, отвратительные люди. Их стоило использовать для диверсии внутри вражеской державы, а потом держаться как можно дальше.

Понимает ли директор Сюрте, что сейчас нет ни малейшей гарантии, что винтовки и пулеметы уедут в Пруссию? Очень вероятно, что с подачи коммунистов начнут стрелять в Мюнхене – Троцкий и его команда свергнут новую власть. Но враждебна ли сейчас Франции Баварская республика?

Юлия читала выступления депутатов бундеспарламента Баварии: левые фракции высказались за прекращение вооруженной борьбы. Непомерные требования Берлина – налоги и рекрутирование новобранцев на войну – объединили население германской страны против кайзеровской власти. Буржуазия же обещала улучшить условия труда, повышать зарплаты, профсоюзные лидеры гордились достижением договоренностей с работодателями. Люди, уставшие от войны, надеялись на нормальную жизнь.

Коммунисты остались в меньшинстве и яростно вопили: революция не должна останавливаться на буржуазно-демократическом этапе! Власть по-прежнему принадлежит представителям эксплуататорских классов! Только свержение власти фабрикантов, банкиров и помещиков, экспроприация их имущества и установление диктатуры пролетариата дадут истинную свободу рабочему классу!

Их никто особо не преследовал, не арестовывал за откровенные призывы к террору и убийствам. Сторонников Либкнехта всерьез не принимали. В местном парламенте были представлены только умеренные члены баварской СДПГ, совершенно не желающие лезть на баррикады или отправлять туда других.

Рабочие отряды разоружены. Из фрайкора власти сформировали некое подобие регулярной армии, чтоб отбиваться от пруссаков, если те задумают реванш. Но нападать на кого-то совершенно не хватает сил.

Может, и не слишком сведущая в политике, Юлия Сергеевна для себя решила: дай Троцкому и Либкнехту оружие, и они устроят бойню. Зачем? Бавария никому не угрожает. Тем более – России, она с ней даже не граничит.

Франция признала республику, ожидается обмен послами, граница открыта, поезда ходят, почта и телеграф работают… Французские банки объявили, что в скором времени планируют принимать к обмену баварские марки.

Один росчерк ее пера – и островок едва наступившей мирной жизни превратится в огнедышащий кратер вулкана.

Нет уж! Не дождутся!

Еще через день Юлию настигла очевидная мысль: Федор может счесть, что она присвоила франки, предназначенные для революции. В случае его исчезновения или гибели, если так случится, в руках Соколовой остаются деньги, полученные в виде роялти от пулеметов и револьверов, а остаток их довольно велик. Плюс новые отчисления от танков и тяжелых пулеметов. Целое состояние. Зачем его тратить на каких-то коммунистов?

Если он вернется, а он обязательно вернется, как развеять его подозрения? Как уверить, что не «зажала», как выразился бы сам Федор, сотни тысяч франков?

Не понимая, что делать, Юлия надела одно из лучших платьев и отправилась в любимое место Парижа – в район Эйфелевой башни. Краем глаза отметила: пара человек из Сюрте цепко следовала на небольшом расстоянии. Конечно, так себе защита. Федор ей обмолвился, что Варвару Оболенскую германцы похитили именно здесь. Та гуляла без охраны, все равно на ее задержание отправили авто и вооруженную группу. Поэтому маленькая сумочка Юлии весила куда больше ожидаемого – из-за дамского револьвера.

Париж, радующийся приходу лета, все же не избежал следов войны. Юлия заметила группу безногих инвалидов на костылях и в солдатской форме. В начищенных мундирах, опрятные, бравые, с орденами… А в глазах – тоска. Каждый с радостью отдал бы и награды, и приплатил бы сверху за возможность отплясывать фарандолу или еще какой энергичный танец на своих двоих.

Монашка в высоком белом головном уборе, отмеченном красным крестом сестры милосердия, собирала подаяния.

Юлия Сергеевна отвела от них глаза, посмотрела снова… И ее осенило! Она быстрым шагом отправилась навстречу провожатым.

– Офицеры! Самым неотложным образом мне необходимо вернуться в гостиницу.

Прихватив там чековую книжку, барышня поспешила в четырнадцатый округ Парижа, где располагалось французское Общество Красного Креста.

Пусть Федор упрекнет, что истратила часть его капитала не так, как он хотел. Но пусть знает: она не будет грести под себя деньги ради денег. Не вцепится в них посиневшими пальцами.

Федор изобретает оружие, и оно стреляет. Она позаботится о раненых этим оружием. Он поймет, когда вернется. Он недаром пел: «А не спеши ты нас хоронить».

Стоя на ступенях французского отделения Красного Креста, она вдруг отчетливо услышала голос Федора, исполняющего ту самую песню, как и другие, пришедшие к нему в видениях из будущего.

А не спеши ты нас не любить,
А не считай победы по дням.
Если нам сегодня с тобой не прожить,
То кто же завтра полюбит тебя.
Ее полюбят, с такими-то деньгами! Или симулируют чувства. Но вот она – никого не полюбит больше, точно.

Интересно, почему на голос Федора наложился стук вагонных колес?

Странное наваждение.

Глава 20

С Другом происходило нечто, из ряда вон выходящее. Во-первых, с ним теперь существовала связь, как и с амулетом, хотя Друг отделился от Федора и порхал где-то в дебрях замка. Связь была настолько сильной, что сложно было сосредоточиться на происходящем вблизи. Перед глазами расплывалось, Федора качало, и ему пришлось лечь – аккуратно, чтоб не потревожить браслетами наручников не до конца зажившие ожоги на запястьях.

Друг не мог транслировать изображение, воспринимаемое его «глазами», зато болтал без умолку.

– Здесь дюжина каких-то крутых магов, не ниже магистра, старший – аксакал неопределенно-древнего возраста. Он наставляет свою кодлу, чтоб напитала амулет энергией максимально, и она достанется кайзеру во славу Рейха, – он рапортовал об увиденном раздраженно, без малейшего пиетета по отношению к колдовскому ареопагу. – Фюрер в моем времени о таком даже не мог мечтать. Так… Древний говорит: поток энергии силен, его нужно контролировать и вовремя перекрыть. Как я понял: будь иначе, амулет порвется как перекачанный шарик. Слушай, это шанс! Нафиг мы им сдались без амулета? Вдруг отпустят?

Федор почти не слушал Друга, его вниманием завладел амулет. Это существо, не рожденное ни от человека, ни от животного, испытывало невообразимые эмоции. Главным из них был всепоглощающий восторг!

Набирая в себя чудовищное количество магической энергии, амулет словно плескался в ней. Наслаждение перехлестнуло через все мыслимые и немыслимые границы… Никакой секс, никакая радость не могли сравняться с мощным и незамутненным потоком чистейшего удовольствия!

Вместе с амулетом Федор погрузился в пламя, чьи протуберанцы поднимались из подзамковых глубин. Каждый всплеск их отдавался пиком наслаждения, да такого, что хотелось получить еще, еще, еще! Просто умереть от вожделения и удовлетворения!

«В чем проблема? – вдруг шепнула какая-то часть сознания. – Жги!»

– Эй, не балуй, – сдавленно промолвил Друг и добавил тут же: – До чего же хорошо…

Потеряв счет времени, не зная, сколько это длилось, Федор ощущал себя единым целым с вулканом энергии, замком, дюжиной колдующих магов. Они тоже, потеряв самообладание, повалились на пол, вкушая неземное наслаждение. Управлять процессом Федор мог теперь с ними наравне – они превратились в единое многоликое существо, утонувшее в блаженстве.

Чтоб продлить восхитительное состояние, а то и вывести его на следующий, невообразимо сладкий уровень, он потянулся к амулету и приказал открыть клапан энергии до конца…

Что тут началось!

В тонкой мембране, отделявшей бушующие протуберанцы от Зала Баронов, образовалась дыра, быстро расширяющаяся до размеров всего мозаичного пола.

Восхитительные ощущения достигли немыслимой силы и превратились в нестерпимую боль! Федор закричал, но его крик заглушил грохот.

Ощущение связи с амулетом пропало. Друга бросило назад – в общую для двоих черепную коробку. Он походил на выжатую досуха тряпочку, дырявую и измочаленную – если только возможно пропустить через мясорубку бесплотный дух. Но с ходу предъявил претензию:

– Скоти-и-ина! Такой кайф обломал…

Федор попытался восстановить контроль над телом – затекшим, часть мускулов скрутила судорога. Душу заполнила безбрежная чернота, настолько велик был контраст с происходившим с ним мгновение назад. Уход из царства наслаждения дался крайне неприятно и мучительно – аж жить не хотелось.

Грохот повторился, пол заходил ходуном, с потолка посыпалась известка, дзинькнуло и треснуло оконное стекло.

Через паутину расколов в стекле открылась фантастическая картина: башенку над Залом Баронов отбросило или просто испарило, оттуда к небу било пламя, и не магическое, а видимое обычным зрением.

Лишенный собственного тела, Друг воротился из мира грез в опасную действительность быстрей напарника.

– Федя… Быстрей линяем! Шиздец стучится в дверь.

Сказать-то просто, а вот сделать – не всегда. Дверь была не просто заперта – придавлена крошащимся и оседающим перекрытием.

– Окно!

Федор ударил кинетикой… И ничего не произошло. Даже битое стекло не пошевелилось.

– Друг! Магия отключилась.

– Попробуй сам.

Он ударил ногой. Конечность плохо слушалась. С третьего или четвертого тычка железная решетка все же вывалилась наружу.

– А ты говорил – фигней страдаю, когда жег прутья, – не удержался Федор, хотя по большому счету ему было все равно.

– Ты прав. Но если не хочешь остаться правым и мертвым – лезь в дыру!

Сюртук зацепился за зубья прутьев, оставшихся от решетки. Федор дернулся и, разрывая ткань, полетел вниз. Приложился знатно – сверзился со второго этажа.

– Ничего не сломал?

– Вроде нет…

– Значит, 2 августа можешь макать людей в фонтан.

– Чего?!

– Традиция. В России десантники собираются 2 августа, бухают, бузят и бросают всех в фонтаны. Ты теперь парашютист-десантник… Ладно, после объясню. Валим!

С огромным трудом переставляя ноги, ушибленные при падении, Федор ковылял прочь. Вокруг грохотало. В считанных метрах падали здоровенные камни, каждый мог расплющить голову как гнилой помидор. Но ощущение опасности не тревожило, хоть Зеркальный Щит, скорей всего, не работает – магия покинула его. Накатили апатия и жесточайшее равнодушие. Окрики Друга, заставившие выбраться из рушащегося здания, больше не оказывали никакого действия.

Плевать на все!

Лечь и лежать.

Умереть или просто валяться с пустыми глазами – не важно.

После испытанного безумного наслаждения вся остальная жизнь – сплошная серость. Больше ничего подобного не повторится никогда.

Споткнулся. Прямо на земле лежал мужчина в форме обер-лейтенанта, глаза закатились, на физиономии – блаженство. На мертвой физиономии.

Обошел. Переступить не хватило духа. Через три шага валялся следующий счастливчик. Остановился.

Куда идти? Зачем идти…

– Дебил, мля! – кричал Друг, преимущественно – матом, брызгая нематериальной слюной. – Таешь нахрен, сукин сын, как говно на солнце, а Юлия Сергеевна ждет! Она не знает, какая ты размазня. Хер собачий, а не мужик!

Он сорвался на предельно грубые выражения, сыпал ими как в прежней жизни, когда в автомастерской уронил на ногу аккумулятор от «Ниссана».

Не то чтобы матюги проняли человека, выросшего в заводской среде. Не такое слыхали. Но вот упоминание Юлии… И слова: он сейчас сдохнет как последнее чмо вместо того, чтобы стремится к ней… Они пробудили в беспросветной тьме какую-то искру.

Он представил ее лицо. Вообразил, как она говорит: «слабак».

Но губы не шевельнулись – даже в воображении. Юлия никогда бы так не оскорбила Федора. Тем более, что убеждена: он не слабак. Она верит в него больше, чем он сам!

Шаг за шагом, обходя тела, Федор двинулся дальше, грязный, нелепый в рваном сюртуке, пыльных штанах и неделю не чищеных штиблетах. Куда? Прямо. Лишь бы подальше от катаклизма, навстречу сгущающимся поздним сумеркам июня. Впереди ползла и удлинялась собственная тень, отбрасываемая гудящим за спиной оранжевым пламенем.

Вскоре позади что-то взорвалось, и свет исчез. Федор нашел на небе Полярную звезду и отправился на юг, обходя встречающиеся по пути хутора и юнкерские поместья.

– Мы с тобой настоящие русские парни, Федя, – грустно пошутил Друг. – Нам с тобой доверили поиграться с классной импортной штукой, и ты ее тут же поломал. Абыдна, да?

Федор не ответил, сосредоточенно переставляя ноги.

* * *
Кайзер стонал и кричал – до исступления, до пены на губах.

В крохотной пассажирской кабинке аэроплана, переделанного для императорских нужд из бомбардировщика, он вцепился в подлокотники сиденья, сжав их пальцами до черноты. Потом повалился вперед. Потерял сознание, ударившись лицом в переборку пилотской кабины.

Пока над телом монарха хлопотал адъютант, летчик был вынужден сменить курс. Перед носом машины в небо бил сноп огня невероятной высоты. Аэроплан несколько раз встряхнуло, будто поблизости рвались снаряды зенитной артиллерии. Снижаться около Вевельсбурга оказалось невозможным. Пилот ввел аппарат в правый вираж и велел штурману проложить путь к Падеборну. Вышли к нему на закате дня.

Когда колеса коснулись взлетно-посадочной полосе, Вильгельм начал приходить в себя. С трапа спустился без посторонней помощи. Услышав о причине перемены курса, потребовал авто и немедленно получил «Мерседес» начальника аэродрома.

В машине увидел свое лицо в водительском зеркале заднего вида и сначала не поверил отражению. На кайзера, которому не исполнилось и шестидесяти, в зеркало смотрел древний изможденный старик… Вот почему в Падеборне от него шарахались и не сразу выражали положенное почтение.

Кожа дряблая, складчатая, в пятнах. Глаза – провалы. Худые щеки как ямы на давно запущенном шоссе. Волосы поредели и стали совершенно белесыми… Живой труп!

И слабость. Проклятая, разливающаяся по всему телу. Лишающая воли…

Боль. Под ложечкой. А еще в груди, где сердце.

Привычно воззвав к магии, Вильгельм принялся приводить себя в порядок. Закрыл глаза. Сосредоточился, сконцентрировался.

Странно.

Боль не утихла ни внизу, ни вверху. Слабость не исчезла. А открывшиеся глаза показали в зеркале того же старика, только в выражении потертого лица прибавилась обреченность.

Магия не действует!

Он схватился за амулет, приколотый к лацкану мундира. Он изображал воздушную волну – по первому дару Вильгельма, позже он развил остальные. Прижал амулет к щеке.

Ничего.

Собственно, даже не нужно было трогать амулет пальцами. Достаточно потянуться мыслью, и он тут же откликался – почти как живое существо. Нет, не живое, зато деятельное. Трудно объяснить, но за десятилетия владения амулетом Вильгельм настолько привык к нему, что его молчание было примерно как парализованная нога. Вот она есть, но не слушается, а если воткнуть иголку – не реагирует.

Душу начала обволакивать паника. Кайзер даже представить себе не мог масштаб катастрофы.

Воочию он увидел последствие случившегося. Самое наглядное.

На месте холма, где стоял замок, зияла впадина, светившаяся малиновым цветом остывающих камней.

Вильгельм поднял руки. Раньше в Зале баронов, да еще на подходе к замку, он всем своим существом ощущал бурление магической мощи, принадлежащей только Германии и ему, Вильгельму. Благодаря ей немногочисленные и даже не особо сильные с рождения одаренные становились настоящими боевыми магами. Привязанные амулетами к этому источнику, они могли синхронизировать свои действия, а два мага, вошедших в резонанс, не удваивали – учетверяли возможности.

Ближайшим родственникам, а практически все монархи Европы в той или иной мере связывались кровными узами, Вильгельм дарил амулеты, созданные и настроенные лично под них. Оттого Германия всегда была на особом месте. По этой причине такое раздражение вызывала Франция – республика вольнодумцев, отрицающих магические авторитеты, и их элита точно не заслуживала презентов кайзера. А уж какое возмущение вызвала политика русского императора Георгия, когда тот поддержал лягушатников во время Первой германо-французской войны! Даром что тоже носил амулет из Вевельсбурга.

Неблагодарные! Вам были даны уникальные возможности. Где они теперь?

А нигде. Как он не вытягивал руки над провалом, но не чувствовал оттуда никакой магии. Будто держал их над прудом с карпами. Разве что здесь гораздо теплее.

Подбежал смутно знакомый обер-лейтенант, командир комендантской роты Вевельсбурга. Отдал честь, попытался доложить, что его солдаты ищут уцелевших в обрушенных домах около провала.

Офицер был простецом. Маги лежали мертвыми или казавшимися таковыми. Лишь один встал и проковылял мимо кайзера, даже не обратив на него внимания. Взгляд пустой, потухший, безразличный ко всему.

Не сказав ни слова, Вильгельм отправился назад – навстречу включенным фарам «Мерседеса». Больше ему в Вевельсбурге делать нечего. Ни сейчас, ни в будущем.

Он вернулся в Берлин под утро. К моменту, когда автомобиль зашуршал шинами по мосту через Шпрее, приближаясь к императорской резиденции, Вильгельм почувствовал себя несколько лучше, несмотря на ночь, проведенную почти без сна. Главное – вернулась магия. Пусть всего лишь бледная тень от былого почти неограниченного могущества, но все же. Первые крохи ее он решил потратить на восстановление себя. В виде библейского старца, одной ногой стоящего в могиле, показываться перед подданными не хотелось.

Магический ремонт организма и короткий отдых заняли время до полудня. Волосы остались редкими и белыми, как и усы, но в целом лицо приобрело более или менее живой вид. Во время священнодействия никто не смел тревожить императора. А когда он упругим шагом вошел в свой кабинет, внешне мало отличаясь от себя самого суточной давности, на его голову свалилась бездна новостей. Большинство из них требовало немедленной реакции.

Во-первых, на родню старше пятидесяти напал мор. Кузены, кузины, дядюшки и одна тетушка, лишенные магической подпитки от амулетов, дружным строем отправились в лучший мир. Подобный удар испытали и княжеские семейства. Правда, если по прижизненным деяниям полагается ад, вряд ли тот мир покажется усопшим таким уж хорошим.

Во-вторых, германская армия и германский флот практически лишились боевых магов, то есть заметной части военной силы. Крохи былых способностей зашевелились, но едва-едва. С такой слабой энергетикой любой из былых магистров подобьет разве что воробья, а сам погибнет от одиночной пули.

Телеграф принес третью категорию новостей: подобно Гогенцоллернам, смерть выкосила сразу несколько глав государств, продлевавших жизнь магией: российского, австрийского и британского императора. Падеж знати второго уровня там невелик – мало кому из них кайзер или его отец Фридрих пожаловали бесценный амулет.

Канцелярия императорского дворца уже во всю трудилась, составляя приличествующие случаю выражения соболезнования, кайзеру оставалось их лишь подписать. Закружился хоровод честолюбцев, желающих занять места свежеупокоенных, а на свою прежнюю должность подтянуть верных прихлебателей. Среди этой толпы, едва ли не локтями работая, к Вильгельму ввинтился Вальтер Николаи, начальник разведки Генштаба. В кабинете кайзера находилось несколько важных персон, но полковник не имел возможности ждать. Он обязан был сообщить эту новость первым, и тем самым отвести от себя удар.

– Мой император! Я выяснил, кто стоит за взрывом Вевельсбурга и кто в нем виноват.

Кайзер, красный от гнева из-за непонимания приближенными кризисности ситуации, резко выпрямился. Сломал карандаш, которым подчеркивал глупые места в проекте рескрипта.

– Все – вон! Николаи, кто?

– По приказу гроссмагистра фон Пришвица в Вевельсбург был доставлен Федор Юсупов-Кошкин. Живой! Ему одели амулет. Инициация прошла чрезвычайно быстро.

– Но почему…

У кайзера аж горло перехватило. Не вызывая адъютанта, он схватил графин и сам себе налил воды, немилосердно ее расплескивая.

– Потому что фон Пришвиц желал сделать вам презент. Начал неподготовленный и крайне опасный эксперимент, рассчитывая подать вам русского сразу в готовом виде – с заряженным амулетом. Чтоб вам оставалось только убить негодяя и забрать его силу. Гроссмагистр перехватил Юсупова-Кошкина у военных Гамбургской дивизии, взявших князя в плен в Мюнхене. Сожалею, мой император, что сведения о столь удачной поимке пришли ко мне только сегодня. Фон Пришвиц…

– Да что ты заладил… Фон Пришвиц, фон Пришвиц! Почему о важных вещах не доложили сию же секунду? Где Юсупов-Кошкин сейчас?! И где остолоп Пришвиц?!

Самым неприятным был вопрос, почему военная контрразведка не осведомлена о происходящем в армии. В ведение Николаи она тоже входила. Поэтому полковник сосредоточился на менее опасном – на судьбе обоих магов.

– По имеющимся данным, оба находились в Вевельсбурге в момент катастрофы.

Значит, валяются в виде пепла на дне кратера или летают в виде дыма в верхних слоях атмосферы, недоступные для гнева кайзера. В тех же краях обретается покойный агент, успевший передать информацию о начале безумного опыта гроссмагистра.

– Ты уверен? Ты точно знаешь, что русский прохиндей не сбежал?

– На сто процентов гарантии дать не могу, – признал Николаи. – Но, скорее всего, он мертв. Но коли и жив, забрать у него дар невозможно. И не уверен, что Зеркальный Щит сохранился, ведь амулет, повешенный на русского в Вевельсбурге, или уничтожен, или утратил действие. Значит, ослабил его владельца, как и всех.

Кайзер обдумывал ситуацию минуты две.

– Если все же жив и попадет к нам в руки – убейте. Слишком много зла причинил он Рейху. Но специально не тратьте время на его поиски – пользы действительно никакой. Николаи! Хоть ты – понимаешь? Германия вчера потеряла самое ценное, что у нее было! Источник нашего могущества!

– Понимаю. Но главная ценность Рейха – его народ, простите за патетику. Если мы остановим войну с Францией, страна получит передышку, наши ученые и промышленники создадут оружие, превосходящее и французское, и русское. Мы возьмем реванш.

Сказав это, Николаи тотчас пожалел. Кайзер выскочил из-за стола и начал на него надвигаться, шипя и брызгая слюной.

– И ты? И ты – туда же? Заключим с Францией мир, уйдем из Бельгии?! Знаешь, как это называется? Предательство! Вонючкам, напавшим на нас, требуется жестокий урок. Мы возьмем Париж и сожжем его. Чего бы это не стоило! Потом возьмемся за русских. Без императора Георгия успеха им не видать.

* * *
Старший сын почившего императора Георгия был немолод. Ему перевалило за пятьдесят, здоровье пошатнулось: магический амулет носил и он.

Но справился. И весьма доволен был тем, что уничтожение магической цитадели чрезвычайно мало сказалось на России. Германских амулетов с энергией Вевельсбурга в империи насчитывалось менее десятка. Два великих князя и три невеликих отдали Богу душу в один день с самодержцем. Вот и весь ущерб.

День коронации назначили сразу – на середину июня, не ожидая прибытия иностранных монархов: траурные, а потом коронационные торжества сотрясли большинство правящих домов Европы. На некоторое время им стало не до визитов. Будущий царь, Александр Георгиевич, определил себе имя: Александр IV, хоть был вправе выбрать любое иное православное. Не слишком вмешивающийся в государственную политику и дела военные, в отличие от младшего брата, он вдруг развил кипучую деятельность, назначив заседание Госсовета до коронации, чего до него никто не делал.

Впрочем, перед тем, как ломать устои, решил все же посоветоваться. И даже отправился из Зимнего в Гатчинский дворец, оттуда – ближе к Воздухоплавательному парку, где младший сын покойного императора последние месяцы проводил непозволительно много времени.

Было утро, росистое и безоблачное. Михаил Георгиевич осматривал новейший летательный аппарат молодого грузинского изобретателя Александра Картвели – двухмоторный аэроплан. Необычным была круглая, обтекаемая форма фюзеляжа, плавные обводы капотов обоих двигателей. Даже колеса шасси были прикрыты обтекателями. Зализанность форм придавала машине сходство с летучей рыбой, вытянутой на берег, только исполинского для животного мира размера.

Техники Кованько хлопотали, облепив аэроплан как муравьи – проверяли подачу топлива, тросы управления, расчалки, свободный ход элеронов, руля направления и глубины, а также множество других вещей, недосмотр за которыми чреват бедой. Картвели в компании пилота-испытателя вышел из ангара, посмотрев на полосатую «колбасу», указывающую направление ветра.

В привычные аэродромные хлопоты ворвался гул сразу нескольких автомоторов. Михаил Георгиевич обернулся на звук и сразу заметил на капоте первого лимузина два флажка – черно-желтый имперский и цветов личного штандарта старшего брата. Удивился, потому что его появление было чем-то крайне необычным. Нехарактерным для человека, на дух не переносящего запахи смазки и бензина. Будущий царь даже в авто морщил нос. Здесь же благоухало керосином и моторным касторовым маслом, а многие летчики на одномоторных аэропланах, посадив машину, рысью неслись в отхожее место. Причина проста: наглотавшись касторки в полете, действующей как слабительное, едва терпели, чтобы не нагадить в штаны. Ну не изобрели еще русские ученые другую смазку для аэропланного мотора! Двигатели на крыле, а не впереди кабины, от этого сомнительного удовольствия избавляли.

Из заднего авто выскочил гвардеец имперской охраны и рысью кинулся к остановившемуся лимузину Его Императорского Высочества, чтобы отворить дверцу. Александр, ступив блестящими сапогами на бетон летного поля, ничем не выдал неприязни к техническим ароматам. Теперь он был без пяти минут царь всего – и российской авиации в том числе. Не гоже воротить нос!

Михаил Георгиевич поспешил навстречу, братья коротко обнялись. Старший оценил легкий летный костюм Михаила:

– Замерзнуть не боишься?

– В том и прелесть изобретения, брат. Внутри аэроплана тепло, даже когда поднимается высоко – за облака, километра на три. Может и больше, но человеку там дышать тяжко. Это не боевой аппарат. Для пассажиров. Но и в армии должен сгодиться – командующего подвезти, гонца с секретным донесением. Раненых.

– Раненых престало в санитарной части лечить, – возразил старший, кисло рассматривая аэроплан. – Эх, Миша… Ты весь в отца. Магией владеешь, а все тебе железки нужны. Какой-то там гусеничный трактор «Сокол» по французским чертежам, аэроплан этот странный. Во сколько он станет казне?

– Этот – ни во сколько. Создатель его – грузинский княжич. Отец его нанял инженеров из Киевского института, они помогли довести замысел до воплощения… Вот, полюбуйся. А лучше поднимись со мной в воздух. Поймешь, что пятнадцать тысяч за каждый, это если в серию запускать, совсем не много. Тем более часть сразу за кордон продадим – сам-два, не дешевле.

– Опять… Словно папу наяву слышу. Все деньгами мерил, – Михаил Георгиевич сделал протестующий жест, но брат упорно гнул свое. – Не коммерсант ты! Не купец, не заводчик. Ты – великий князь. Лет тебе скоро сорок пять. Не наигрался в железные игрушки? Теперь послушай. Аэропланы, пушки, всякие бронированные игрушки кайзер построит не хуже чем мы. А то и лучше! Европа, брат. Нефти и, стало быть, бензина ему мало. Но выкрутится, купит. Чем мы сильны? Не железом, а силой духа русского. Осененными. Как только германский мерзкий замок взорвался, у нас появился всесокрушающий перевес!

– Уверен?

– Конечно, брат. Отец сделал большую ошибку, распустив гвардейские полки из Осененных. Они – основа боевого духа для армии! За благородными одаренными простецы всегда шли в бой – с песней и без страха. На том столетиями Русь стояла!

– А последнюю войну выиграла большими морскими пушками, чья стрельба наводилась через радиотелеграфические станции на аудионах, – возразил Михаил.

– Но только потому, что в немецком тылу орудовал наш герой, Осененный Федор Юсупов-Кошкин. Я вот думаю… Императорский университет в Москве на Воробьевых горах – стоит ли в его честь назвать? Целый дворец, от князя Юсупова казне отошедший?

– Можно.

– Во-от! Сам признаешь, насколько важно, чтоб авторитет великих Осененных России возвеличивался с каждым годом. Мы – столп российского общества, другие нравственно-духовные опоры ему не нужны. Вспомни всех великих литераторов, художников прошедшего века. Все как один – Осененные!

– Левитан! – подсказал Михаил.

– Иудей, принявший крещение. Дар, несомненно, у него был. Но как бы отец признал Осененным еврея? Никак невозможно. Грузина, татарина – куда ни шло, но христопродавца… В общем, дорогой мой братец, на тебя от души рассчитываю. Вернем Русь к истокам! Их два: православие и магический дар, коим Господь наделяет лучших подданных императора, а именно – российское дворянство. Возвращайся в Санкт-Петербург. Работы полно! Разная шваль агитирует за так называемый «прогресс». За равноправие, ты представляешь, простецов и Осененных! Без твоей помощи никак не обойтись.

На приглашение полетать на аэроплане конструкции Картвели Александр даже не удостоил ответом. И так понятно.

Через день Михаил узнал, что в отставку подал Брусилов – в знак протеста в связи с озвученными будущим царем реформами армии. А еще из-за германофильства, начинающегося с обратного переименования столицы на немецкий манер. С ним ушли еще несколько генералов, ветеранов Германской войны.

То, что Георгий создавал десятилетиями, затрещало по швам еще до коронации его сынка.

А что скажет Юсупов-Кошкин? Михаил Георгиевич уже практически не сомневался, что тот – жив. Пусть не всесилен. Зато совершенно непредсказуем. Не связан обязательствами по рукам и ногам, как великий князь, что возьмешь с объявленного мертвым? Федор способен изменить любой расклад. Но в какую сторону?

Глава 21

В июньский день, когда «Фигаро», «Юманите», «Эхо» и другие газеты Франции состояли сплошь из траурных статей, посвященных кончине сильных мира сего, Европу начало отчаянно лихорадить. На смену старым монархам и князьям пришли более молодые, не столь рассчитывающие на магию предков. Начали угасать некогда могущественные партии, сколачиваться новые коалиции. Французы как одну из худших новостей восприняли отсутствие среди многочисленных некрологов и портретов в траурных рамках ненавистной рожи Вильгельма II. Выжил, мерзавец!

В целом республиканскую Францию тряхнуло меньше всего из великих европейских держав. Мало что изменилось на франко-германском фронте. Стратеги называли установившееся затишье «тактической паузой», газетчики без обиняков писали – обе стороны устали от войны, но не знают, как ее закончить достойно. После отделения Швабии германо-французская граница сократилась, линия фронта установилась по ней и по бывшей франко-бельгийской границе, практически не двигаясь. Франция качала мускулы – за свой счет, а также благодаря российской и британской помощи. Немцы заключили новый альянс с Веной: потерявшая Баварию и Швабию империя нашла взаимопонимание с другой, утратившей Мадьярию.

На фоне всеобщих потрясений Юлию Сергеевну Соколову охватило умиротворение, совершенно диссонирующее с происходящим. Она читала газеты и выбрасывала их в корзину. Федор был далеко и неизвестно где, но панический страх за его судьбу рассеялся.

Не до конца понимая природу происходящего и не веря до конца, что у нее прорезался магический дар, через три дня после начала всеобщего траура Соколова, запершись в отеле, снова достала последнюю телеграмму Федора. Бланк несколько поистрепался – Юлия Сергеевна постоянно носила его с собой, да еще демонстрировала де Пре, извлекала из конверта много раз.

Текст был прежний, четко напечатанный телеграфическим аппаратом. Давно устаревший.

Юлия вздохнула и положила листок на прикроватный столик. Прошла к зеркалу, взяла гребень и, распустив, тщательно расчесала волосы. Поправила макияж. Затем надела лучшее белье, бесстыжее, в котором так нравилась Федору – его охватывало неудержимое и нескрываемое возбуждение. Сверху накинула рубашку тончайшего шелка, просвечивающую насквозь. Снова подошла к зеркалу, пустив водопад темных волнистых волос через правое плечо.

Хороша! В самом деле. Федор пришел бы в восторг.

Она вернулась к постели. Был бы любимый рядом, наверняка оценил бы удобство широченной кровати и упругую мягкость женского тела!

Думая о мужчине, Юлия погладила себя. Закрыла глаза. Представила, что не сама, это он прикасается… По коже побежали приятные мурашки. Единственный мужчина ее жизни, ее свет, ее судьба…

И вдруг, прервавшись, резко распахнула глаза.

На немецком бланке телеграммы явственно чернели русские слова.

«В порядке. Еду в Мюнхен».

И хотя пальцы в эту секунду не дотрагивались ни до чего, Юлию скрутило, накрыло волной блаженства, беспредельного – до боли, до крика, до сладких судорог…

Наверно, горничная, убиравшаяся в коридоре, решила, что русская постоялица привела молодого и страстного любовника, с ним пустилась во все тяжкие.

Любовник был. Пусть далеко – это не помешало. Да и что за пошлое слово – любовник? Любимый!

Отдышавшись и как-то восстановив связь с реальностью, она снова взялась за телеграмму с прежним ничего не значащим текстом.

Чудо закончилась.

Юлия отправилась в ванную – принять душ и сменить влажное белье на сухое. Мельком увидела себя в зеркало: к лицу приклеилась счастливая и немного глуповатая улыбка.

Она подмигнула собственному отражению. Нет сомнений, удивительное дарование сулит еще большие возможности, о которых их обладательница пока не знает. Надо лишь заниматься и совершенствоваться!

Пока что концентрация удается только после сильного всплеска чувств – предельной тревоги за судьбу суженого или очень личных переживаний. Федору же удается включать магию, что называется, щелчком пальцев. Говорит, что Зеркальный Щит работает даже сам, без его мысленного приказа, теперь ему сложнее укротить его, заставить не отражать летящий предмет.

Приняв душ, она насухо вытерлась пушистым полотенцем и, не набрасывая халат, осмотрела себя с головы до пят обнаженную, с распущенными волосами.

Волосы… Сегодня, если тщательно взвесить ощущения, пробудить дар удалось ей легче. При этом волосы были распущены. Значит – в них сила. Точнее, они помогают концентрировать магическую энергию!

В зеркальном отражении Юлия увидела: словно обладая собственной волей, кудри вдруг распушились, приобрели объем.

Красивая женщина с магическими задатками, обнаженная и простоволосая…

С генетической памятью мучений от сожжения на костре… От этого была нестерпимой мысль о пожаре в танке!

Осенившая ее догадка была проста в своей очевидности и ужасна одновременно.

Она – ведьма!

Ведьм мало. Среди причисленных к ведьмам и убитым либо изгнанным истинных колдуний – единицы. Остальных женщин сгубили страх и людская подозрительность.

Ведьмы исчезли? Не может быть, она сама – опровержение этого слуха. Значит, скрываются. Не может быть и речи, чтобы женщину с ведьминским дарованием российский император признал Осененной.

Стало быть, они одиночки. Каждая самостоятельно ищет свой путь.

Что известно об их способностях? Вроде бы и достаточно, но поди разбери, что правда, а что – сказки. Например, легенды гласят, что ведьм отличают удлиненные верхние клыки.

Юлия приоткрыла ротик. Зубы ровные, белые, чистые. Если бы клыки выделялись, отправилась бы к дантисту подпилить – некрасиво.

О ведьмах говорят: могут сохранять красоту гораздо дольше, чем обычные женщины. Причем истинную красоту, телесную свежесть, а не наводить мираж, как умеет директор Сюрте.

А ведь Юлия практически никогда не болела. Почти у всех сверстниц случалась какая-то хвороба: инфлюэнция, краснуха. На лице выступали прыщики. Молодую учительницу в Институте благородных девиц унесла чахотка. Соколова не могла припомнить и банального желудочного расстройства. Ее ежемесячные недомогания – так себе проблема, не сравнить с мучениями других.

Приехав во Францию, она больше не надевала очки. Зачем? Зрение стало превосходным. Острее, чем в юности.

Проклятие ведьмы – приговор для обидчика? Юлию сильно обижали дважды. Купец в Туле, вынужденный за причиненное ей зло отсчитать толстую пачку сторублевых ассигнаций. Княжич, заплативший за подлость смертью.

Правда, она не посылала им вслед проклятий, неизвестно, насколько сказались здесь ведьминские задатки самой Юлии, а насколько – воля Федора, ее мужчины. Может быть, именно поэтому судьба дала ей Федора и вернула ее к нему? Юлия не поплатилась за ветреность, присущую любой ведьме, даже если та не догадывается о своей природе. Но она не колебалась, отдаваясь Федору в поезде, – ведьмы сластолюбивы.

Похоже, именно после поезда и первой близости с мужчиной способности начали раскрываться с новой силой: заработала ментальная магия, исчезла близорукость. И пока неизвестно, какие еще возможности прячутся в этом роскошном теле.

Она точно знала: со способностями ведьмы можно творить и зло, и добро. Молва, что ведьмы поголовно злые и коварные, отчасти справедлива, потому что зло очевидно, зримо и запоминаемо. Если какая-то из ведьм устроилась в дом призрения и тихо помогала страждущим, кто узнает, кто возблагодарит?

Одеваясь, Юлия решила: Федору не скажет ничего. Если он встретится с де Пре, и тот проболтается про историю с телеграммой, можно списать на проявление спонтанной ментальной магии. Скорее всего – исходящей от самого Федора, попавшего в исключительно трудное положение и молящего о помощи. Что до Юлии Сергеевны, то с нее взятки гладки, она же простец…

Ее таланты, способности, прорезавшаяся магическая сила – все будет поставлено на службу их безграничной любви.

Но если Федор вознамериться предать, бросить или хотя бы обмануть ведьму… Пощады пусть не ждет!


По прошествии двух недель со дня взрыва в магическом замке Федор переступил порог особняка ультралевых в северном спутнике Мюнхена. Не успел толком объяснить человеку Либкнехта, что он, лишенный бороды и почему-то одетый в форму вестфальского полицейского, и есть Клаус Вольф, главный финансист коммунистической революции. На него налетел вихрь, головокружительно пахнущий дорогим женским парфюмом. Федор подхватил Юлию, и без того высокую, а теперь ее голова оказалась намного выше полицейской фуражки, тут же слетевшей, и начал кружить, кружить, кружить… Потом опустил на пол, чтобы их губы могли слиться.

Привратник-коммунист, смущенно кашлянув, удалился.

– Ну, здравствуй, герр полициант! – засмеялась Юлия.

– Отличный костюм для ролевых игр! – не замедлил с ответом Федор. – Считай себя арестованной. Пойдем в камеру, устрою допрос – хорошо ли себя вела? Если нет – накажу.

Допрос с наказанием длился несколько часов и настолько шумно, что привратник предпочел отвязать добермана и отправился на прогулку вокруг особняка, не зная – возмущаться или завидовать. Строители нового будущего не отличались пуританством во взглядах и поступках, но вот до такой степени…

Утолив первый порыв страсти, по правде говоря, сразу за ним – второй и третий, они, наконец, смогли спокойно поговорить.

– Как ты узнала, что я приеду сюда?

– Элементарно, Ватсон! – Юлия Сергевна, имевшая в Париже достаточно времени, отдала должное вошедшему в моду Конану Дойлу и с удовольствием пародировала его популярного персонажа. – Взрыв в Вевельсбурге был настолько из ряда вон выходящим явлением, что, сопоставив его с твоимисчезновением, я уверилась: твоих рук дело. Варвар! Такой красивый замок был. Прикупили бы его после войны…

– Другой купим. А дальше?

– Дальше тебе нужно было бежать из Рейха. На север через порты в Скандинавию? А зачем тебе она? На запад во Францию – там линия фронта, ее перейти нелегко. На востоке Россия, где не ждут воскрешения Юсупова-Кошкина. Стало быть – Баварская республика. Узнала у Троцкого, где находится самая вероятная берлога для твоего появления – и вот я приехала. Правда, со временем не рассчитала. Третий день здесь! Коммунисты уже начали глазки строить. У них теория близости мужчины и женщины называется «стакан воды». Слышал? Лечь в постель с кем угодно, хоть даже с мимолетным знакомцем, столь же просто, как выпить воды. Знаешь, сколько мужиков на мой стакан зарилось? Сифилис им на шаловливое место!

– Знал бы – так угнал аэроплан! Прилетел бы к тебе на крыльях.

Юлия оперлась на локоть, по нему, как лианы по стволу пальмы, струились бесподобные темно-русые волосы. Спросила серьезнее:

– И без аэроплана твой вояж вряд ли был усыпан розами. Как ты выбрался?

– Два дня шел пешком, питаясь только ягодами в лесу. Боялся выходить к людям и напороться на облаву. Одно хорошо: тепло, у первой же речки разделся донага и вымылся – впервые за неделю с лишним. Белье, правда, поменять не смог, потому смердел… Тебе ни к чему эти подробности.

– Жизнь – она такая, – философски заметила Юлия.

– Ты изменилась. Как будто повзрослела, хоть и раньше не была ребенком.

– Страх за любимого учит быть… ну, пусть будет – взрослее. Не отвлекайся, продолжай. И так, мытый, но в грязном…

– …Я дошел до маленького городка с табличкой у въезда «Вюнненберг». Представь, очаровательная германская глубинка, развалины старинного замка, готический собор, крепкие каменные домики, зажавшие между собой узкие и кривые улочки, по-своему живописные. Правда, любоваться особо не мог. Сюртук порван, одежда в грязи. Бродяга! Да еще с браслетами на запястьях. Готовый клиент для каталажки. Поэтому дождался ночи, пробрался в магазин на рыночной площади, взломал замок. В маленьких городках в подобных магазинах продается все вместе: одежда, утварь, деготь, керосин, консервы. И, кроме навешивания массивного, но очень простого замка, никто не стережется. Все друг друга знают, кому красть? Разве что пришлый бродяга в лице франко-российского миллионщика. Я экипировался, подобрал добротный дорожный костюм, крепкие ботинки – мои не выдержали переход. И к утру, помахивая тростью, взятой, чтоб отгонять бродячих собак, двинул дальше на юг в поисках железнодорожной станции. Где она – даже не представлял. Карты-то нет! Но тут меня нагнал полицейский на велосипеде. Критически так осмотрел. Говорит: не ты ли обокрал магазин фрау Зингер?

– Вот откуда форма… Ты его убил?

– А что мне оставалось? Бросился бы убегать, тот выстрелил бы и получил пулю от Зеркального Щита. Дорогая, как ужасно не выглядит убийство, не забывай: кайзеровская Германия – заклятый враг России и Франции. Тот несчастный покойник был винтиком ее военно-полицейской машины. Может, он образцовый семьянин, пример добродетели и ревностный католик, но все равно – враг. Я впервые применил магию огня специфическим образом – не шарик бросал, а посмотрел ему в лоб и сконцентрировался в точке сантиметров на пять позади лба. Послал туда пламя. Надеюсь, мужик не мучился – мозги вскипели, он моментально отрубился и повалился вместе с велосипедом. Из ушей хлынула кровь. Я оттащил его в кусты. Роста он был небольшого, форма мешковатая, потому скрыла некоторое несоответствие размера. А ключи от его наручников прекрасно раскрыли мои.

– Но полицейский! Разве он не более заметен?

– Да! Но люди скорее обращают внимание на форму, чем на лицо. Кстати, на фото в аусвайсе покойник запечатлен с бритым подбородком. Я пристроился на пеньке, положил велосипед и, глядя в его зеркальце, снял растительность с лица бритвой, позаимствованной у фрау Зингер. Оставил усы а-ля «крыло летучей мыши», ты видишь. Получилось даже хуже – борода скрывала нашу с мертвым непохожесть. Только наплевать. Кто проверит аусвайс у представителя власти? Тем более, невоенного, к воякам может подойти патруль. На велосипеде путешествовать стало поудобнее, я доехал до ближайшей станции в Марсберге. Отобедал, наконец, в приличном ресторане. Но без роскоши, у низшего полицейского чина не должно быть больших денег. Оттуда добрался до станции на границе с Баварией, где уже ловил на себе подозрительные взгляды: почему полицейский из Вестфалии, а об этом говорит кокарда на фуражке, забрался далеко от места службы? Приготовил аргументы, вплоть до прожарки мозгов на крайний случай, но обошлось. К счастью, поезда возобновили сообщение с Мюнхеном. На вокзале взял таксомотор, прикатил сюда. Вот и все.

– Не считая «мелочей» – как ты остановил наступление бошей в Мюнхене и уничтожил главную магическую святыню Рейха?!

– Это скучно и неинтересно для дамы. Главное – долго. Иди ко мне!

Причина, заставившая прервать беседу, требовала безотлагательного действия, растянувшегося на очень сладкие полчаса. Успокоившись, Юлия потянулась всем телом как кошка и заботливо спросила:

– Милый, а ты обедал сегодня? Вечер скоро.

– Только завтракал в поезде. Признаюсь, другой голод был сильнее, а утолять его приятнее. Скажи мне имя того пламенного коммуниста с доберманом.

– Вольфганг. Как у Моцарта, только слуха нет.

Приодевшись, Федор выскользнул из комнаты и отправил некомпозитора в ближайший ресторанчик Фрайзинга. От кайзермарок тот отказался, они здесь не в чести, взял тридцать франков.

Выйдя на крыльцо, Федор лениво зевнул. Встреча с Юлией стала очень осязаемой, конкретной точкой в приключении, начатом участием в Баварской революции и вылившимся в уничтожение замка магов – невольное и незапланированное, но крайне удачное. Главное – удалось смыться и вернуться в относительную безопасность. Для кайзеровских властей он снова мертв. Тем более, что проку от его «воскрешения» и поимки не много – амулет-то не всучить. Разве только открутить голову мести ради, но это мелко, низко. Кайзер – негодяй, но он велик и на ерунду не разменивается.

Федор прислушался к своим ощущениям. Внизу живота и в паху – опустошенность. Не беда, достаточно впрыснуть туда крошку магии, меньше, чем он потратил на лечение простуды после ночевки в лесу под Вюнненбергом, и сил будет столько, что снова ворвется в комнату Юлии, срывая на ходу полицейский китель, и еще раз «накажет» по полной. А потом еще раз, без перерыва… Нет! Она – не Осененная. Силы ограничены, не больше чем у обычной женщины. Нельзя требовать невозможного. И так показала чудеса сексуальности, намного превосходя себя прежнюю. Наверно, начиталась фривольных французских книжек, а не только «Шерлока Холмса».

Приблизилось тарахтенье автомотора, скрип тормозов, скрежет переключаемой на нейтраль передачи. Хлопнула дверца, Федор услышал за забором голос Троцкого, отдающего распоряжения шоферу.

Встречаться с ним сегодня не хотелось. Надо бы, но это – долгий разговор. Душа его желала другого, и не только лишь душа.

Он торопливо вернулся в комнату, где услышал:

– Быстрее же обними меня! Не представляешь, как одиноко на широченной кровати в Ритце.

Юлия набросилась на него, словно и не было недавних часов страсти. Обвила руками, опрокинула на спину. Пальцы, увенчанные аккуратными, но острыми коготками, вцепились в грудь Федора, ногти причинили боль, впрочем – приятную. Входя в экстаз, запрокинула голову, застонала! Задрожала всем телом.

На миг ему показалось, что клыки ее больше обычного. Или это просто наваждение от хищного поведения подруги? Нет, потом рассмотрев, успокоился: нормальные. Привидится же…

Следующий этап наслаждения отложился из-за стука в дверь.

– Лежи, майн либер полицай, – шепнула Юлия. – Это наш охранник.

Она надела халат на голое тело и отбросила щеколду. Вошел Вольфганг. С коммунистическим приветом в комнату проникли: печеная свиная рулька, картофельные кнедли, куски альпийского сыра, ранние овощи, душистый хлеб и здоровенная бутыль с пивом. Посыльный спросил: не нужно ли что-то еще? Сдачу не вернул и, судя по всему, остался тем доволен. Вряд ли его заработок будет пожертвован на мировую пролетарскую революцию.

Юлия расставила корзинки и подносы прямо на кровати и, поджав ноги по-турецки, принялась есть руками, подавая Федору пример. Баварская кухня – крестьянская по своей сути, блюда сытные и без претензий, поэтому располагает именно к простому поглощению пищи, без лишних церемоний. Без дюжины ножей и вилок, а также отставленного мизинчика.

Федор с удовольствием присоединился. Отведав пива, выдал единственную претензию: гитары нет, а то бы спел.

– Знаешь… Ты пел мне, когда был далеко. Я закрывала глаза, представляла твое лицо и буквально наяву слышала: «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала…»

– Правда?

– Да! А еще: у нас дома детей мал-мала. Хоть, на самом деле, пока не одного.

– Будут… – Федор вдруг подпрыгнул, опрокинув бутыль с пивом, и едва успел ее поймать. – Я же не пел тебе «Чайф»? Откуда…

– Понятия не имею. Может, мурлыкал под нос, мне и запомнилось.

С каждым часом она все больше удивляла.

– Наверное…

– Я сейчас дам тебе полотенце. Вытри жирные руки от рульки, обними меня и спой. Без гитары.

Петь в голос сидя, поджав ноги и на очень сытый желудок, было немного неловко. Он сдвинул остатки провизии на край ложа, привлек Юлию к себе и начал, больше шепотом, чем в голос:

Я уеду, уеду, уеду.
Не держи ради Бога меня.
По гусарскому звонкому следу,
Оседлав вороного коня[19]
Она дослушала, практически не шевелясь. Едва дышала. Не наградив поцелуем по окончании, решительно отстранилась и заглянула Федору в глаза:

– Не уедешь. Не отпущу. Никогда. Ни на какую революцию, ни на какую войну. Ни к бабам, ни к мужикам. Хватит! Я слишком много страдала, пока ты был далеко.

Женские пальцы сжали его колено. Властно, требовательно.

– Хорошо! – Федор нежно прикоснулся к ее щеке.

– Ты идиот? – первый раз за весь восхитительный день прорезался Друг. – Добровольно подписался на пожизненное лишение свободы.

В ответ получил только раздраженное «отстань».

А на коридоре послышались шаги, раздались голоса двух мужчин.

– Они здесь, – отчитался привратник.

– Герр Клаус! Сударыня! Незамедлительно нужно с вами поговорить, – потребовал Троцкий.

– Не отвечай! Успеется, – упредила Юлия.

– Денег будет просить? – усмехнулся Федор.

Говорили они тихо, притворяясь, что в комнате никого нет или все спят. Хотя и так все очевидно.

«Политическая проститутка» ушел, предложив зайти к нему при первой возможности.

– Просил, – сообщила Юлия. – Полмиллиона франков на оружие. Я не дала.

– Почему?

– Потому что в газетах писали – он с Либкнехтом устроил митинг, провозгласили продолжение революции в Баварии, теперь – против заводчиков, юнкеров, банкиров и прочих угнетателей рабочего класса и трудового крестьянства. А еще писали, что, если Бавария ослабнет в результате внутреннего хаоса, Пруссия немедленно воспользуется и присоединит ее назад, а народ уже повторно не поднимется. Люди устают от беспорядков и безвластия. Я б снабдила их оружием – они б сгубили бы все. Не за это ты боролся.

– Умница! Деньги в целости?

– Не совсем. Ты велел их мне потратить…

– Ты купила бриллиантовое колье за полмиллиона?

Она шутливо пихнула его в бок.

– Скажешь тоже… Это же не мои личные средства. Я пожертвовала их на войсковые госпитали через Красный Крест. Если хоть какое-то количество французских солдат быстрее станет в строй, немцам будет тяжелее… Ты согласен?

– Можно было их потратить эффективнее. Но ты столько для меня сделала, что ругать не стану.

– Ты такой хороший!

Их губы встретились. Поцелуй пришелся на второе выступление Друга.

– Ты – дважды идиот, Федя. Женщина прощупывала почву – может ли швыряться твоими деньгами безнаказанно. Теперь – запросто! Подкаблучник хренов, слов нет…

– Не путай подкаблучничество с великодушием.

Больше Федор спорить с ним не стал. Внимание было занято другим. Точнее – другой.

– Главное сейчас – проследить, чтоб Троцкий со своей камарильей гадил не в Мюнхене, а в Берлине, – сказал Юлии. – Чтоб оружие поступало именно туда. Я видел, что творится в центральных землях Рейха. Люди злы, истощены. Эта война и их правитель, не желающий справедливого мира, сидят у немцев в печенках. Нужен лишь толчок. Рабочее выступление наподобие гамбургского или мюнхенского, неадекватная реакция, возмущение неоправданной жестокостью властей. Но только не на периферии. Кайзер, закусив удила, даже Восточную Пруссию отрежет как опухоль, если не увидит другого выхода. Восстание необходимо в самом Берлине! Красный флаг революции на Александерплац и над Рейхстагом.

– Конечно, милый, – согласилась Юлия. – Я поеду с тобой.

– Там слишком опасно. Я не могу этого позволить!

Юлия нервно сбросила его руку со своего плеча.

– Уже? Ты ведь обещал! Забыл? Когда спел «Уеду»!!!

– Действительно… Но ты же не всерьез…

– Я никогда в жизни не была столь серьезна. В жерло вулкана, в морскую бездну, в тюрьму, к черту на рога – но я с тобой! Много у тебя было женщин, способных на подобное?!

Федор не нашелся что возразить. И только Друг прогундосил надоевшее:

– А ведь Минздрав предупреждал…

Глава 22

Взрыв прогремел очень близко. Сверху посыпалась каменная крошка. Улицу затянуло пылью и дымом.

Ба-бах!!!

Перевернутый трамвай, служивший укрытием для повстанцев, отбросило взрывной волной. Опрокинувшись вторично, он придавил и похоронил их под своей тушей.

Большей частью снаряды ложились не прицельно. Батареи гвоздили по кварталам, прилегающим к Рейхстагу и Тиргартену, словно это вражеская армия штурмовала город, не щадя ни людей, ни здания.

На самом деле было иначе. Под палящим августовским солнцем последние части, сохранившие верность кайзеру, отбивались от повстанцев – таких же немцев, а не иностранных оккупантов. Стреляли наугад. Большинство армейского командования самоустранилось после жестокого до безумия подавления рабочих протестов в Берлине и злодейского убийства левых лидеров.

Впрочем, в лидерах недостатка не было. Троцкий, приняв какой-то германский псевдоним, уверенно вел рабочую дружину из Дюссельдорфа. Координация с другими отрядами нарушилась, но это уже не имело значения: кольцо вокруг центральной части Берлина замкнулось и сжималось.

– Конечно, Вильгельм и без амулета обладает недюжинной магической силой, он способен прорваться через блокаду и смыться. Например – в Восточную Пруссию, – вслух рассуждал Федор, осторожно выглядывая из-за угла полуразрушенного дома. – Но кому он тогда нужен? Кто его будет бояться?

– Ты обещал с ним разобраться, – возразил Троцкий, сплевывая цементную пыль, оседавшую из пропитанного ей воздуха. – Ну, так покажи себя.

Федор сморщился. Понятно же, «иудушка» злоупотребляет присутствием Соколовой. Та, затянутая в костюм для верховой езды и оттого похожая на амазонку двадцатого века, постоянно маячила за спиной. Не лезла с советами и замечаниями, но – мешала. Хотя бы тем, что позволила Троцкому выставить Федора не в самом приглядном виде, обвинив в нарушении обещания.

Юлия Сергеевна прервала молчание.

– Вызвать Вильгельма на дуэль? Право, не лучшая идея. Пусть исчерпает запас силы, схлопотав сотню-другую винтовочных пуль.

– А она права! – Федор хлопнул революционера по плечу. – Или решил от меня избавиться руками кайзера? Не дрейфь. Я не претендую на лавры героя. Если в Мюнхене остался в тени, то и здесь не рвусь.

– Здесь ты ничего не сделал, – проворчал Троцкий. – Только оружие дал. Согласен – помог. Но я ждал от тебя большего.

– Взорвать императорский дворец? Ты вандал, Лева! Куда будешь водить на экскурсии рабочих после победы социалистический революции?

– Не до шуток, Клаус!

– Мне тоже. Но я гарантирую: у них не больше двух-трех снарядов на ствол. Сейчас расстреляют последние. Держимся! Потом поднимай своих и – вперед. У них только винтовки и пара станковых пулеметов. У твоих ручные пулеметы, автоматы, бомбометы, гранаты! Не ссы!

Последние два слова Федор бросил по-русски, сильно подорвав легенду о немецком Клаусе. Троцкий втянул голову в плечи и ничего не ответил.

Сведения о диспозиции последних кайзеровских бойцов и заканчивающихся снарядах принес Друг. Естественно, Федор ни слова не сказал коммунистическому атаману про источник осведомленности. Тот ни разу не усомнился в их точности, потому что они всегда совпадали с действительностью. Федор угадывал, где откроются огневые точки, где гнезда снайперов. Вот только наличие пушек десятисантиметрового калибра он прохлопал, их снаряды посыпались на головы неожиданно и с большим ущербом для повстанцев.

Сейчас бы пяток-другой блиндированных «Фальконов»! Но первые машины еще только-только опробованы в Бельгии, где давят и отстреливают ненавистных французам бошей. Доставить в Берлин хотя бы парочку невозможно. Да и французы не дадут – самим нужны.

Наконец, артиллерийский огонь стих. Рабочие вытащили десяток минометов. Взрывы загрохотали впереди, не столь сильные, но частые. Кроме осколочных, парни с пролетарской ненавистью лупили зажигалками. Вскоре горизонт затянуло черным дымом, горели дома вокруг Кенигсплац.

Через полчаса все было кончено. Штурмовые отборные группы двинулись дальше. Вокруг Рейхстага орудовал второй эшелон, проверяя и зачищая местность: вдруг где-то кто-то спрятался из кайзеровских солдат. Или что-то плохо лежит. Например, кайзермарки в карманах убитых.

Федор, брезгливо относившийся к мародерам, отправился к Рейхстагу, стараясь не глядеть в их сторону. Юлия неотступно следовала по пятам.

– Знаешь, в том будущем, из которого получаю приветы, тоже был эпизод штурма Берлина, – сказал ей Федор. – Позже, в 1945-м. Правда, мы с тобой многое изменили и пришли сюда пораньше. Кое-что надо сделать.

– Для этого я таскаю банку с краской и кисть?! Почему раньше не сказал?

– Сюрприз. Сейчас оставлю привет одному очень неприятному человеку. Хочешь – тоже можешь дописать. Если есть желание – русским матом. Он заслужил.

– И этот человек…

– Ты угадала! – Федор обернулся к ней, в его глазах прыгали чертенята. – Кайзер Вильгельм.

* * *
Остров Шпреинзель на реке Шпрее находится в нескольких сотнях метров от Рейхстага. Не удивительно, что о прорыве обороны в районе Тиргартена кайзер узнал весьма оперативно. Об этом ему сообщил Николаи, одетый в полевую форму. На спине его висел трофейный машинен-пистоле русского образца. Но сейчас никто не попенял бы разведчику за «непатриотический» выбор оружия.

– Наблюдатель докладывает – на обращенной к востоку стене Рейхстага появилась надпись по-русски. Краской и метровыми буквами. Сейчас найдут переводчика с русского.

Кайзер, стоявший у окна и вслушивающийся в звуки приближающейся перестрелки, сдобренной разрывами бомбометных мин, вдруг безвольно опустился в кресло.

– Не важно, что там намалевали. Это он. Только один русский способен на такое. Юсупов-Кошкин! Николаи, этот человек – мой злой рок. Именно из-за него погиб фон Шпонек, сорвалась операция у Гродно. Она отбила бы у Георгия всякое желание лезть в мои дела с Францией!

– Да, ваше величество.

Николаи знал, что все, связанное с русским князем, кайзер помнит до мелочей.

– Внезапно и у Франции, и у России появляется новое стрелковое оружие. Ничего необычного, простое, даже – примитивное. Но солдаты с ним воюют куда лучше, чем с нашим! А за странными изобретениями маячит тот же Кошкин. Он обнаруживает владение Зеркальным Щитом, убивает твою группу специальных агентов в Париже, сам выходит сухим из воды… Чтобы вновь обнаружиться сначала в Сестрорецке, где совершает прорыв в радиотелеграфии. Сам идет на фронт, в результате убиты наши лучшие маги под Ригой. Потом он в Мюнхене, и обреченное на провал восстание баварцев вдруг приводит к успеху. Наконец, как-то связан с уничтожением нашего главного магического сокровища, хоть никто достоверно не знает, что там произошло… Я, наверно, согласился бы тогда пожертвовать Вевельсбургом ради гарантии, что Кошкин исчезнет навсегда. Но нет. И вот мы с тобой у последнего рубежа. Убегать я не собираюсь. Хочу встретиться с ним глаза в глаза. Хотя бы раз. И убить. Пока Кошкин жив, у Германии нет будущего.

Николаи подумал, что русский – действительно сверхчеловек, коль обладает всеми качествами, перечисленными кайзером. Но вряд ли. Часть произошедшего вполне объясняется роковыми совпадениями. Взрыв замка – оплошностью гроссмагистра, к примеру.

А еще сверхчеловек – все равно человек. Смертный. В чем-то уязвимый. Лучше стрелять в него снарядами калибра десять сантиметров, чем выходить, что называется, с открытым забралом.

О забрале Николаи вспомнил, что называется, в тему. Кайзер распорядился принести ему фамильные латы. В глазах императора горел гнев, граничивший с безумием.

– Ты верно служил мне много лет, полковник. Но главное дело завалил, оказался некомпетентным слабаком. Оставайся здесь. С Кошкиным я разберусь сам.

* * *
– Все это напоминает ковбойские синематографические фильмы из моей бытности, – разорялся Друг. – Поединок раз на раз… Пижонство! Ну вот нафига ты повелся? Послал бы кайзера нахрен через его парламентера! Безоговорочная капитуляция и никаких переговоров! Лежать-ссать-бояться!

– Хватит смертей, даже немецких, – буркнул Федор. – Вкруг дворца не менее тысячи солдат кайзера, ты сам разведал. Пусть пьют по домам свой вонючий шнапс, заедая кровяной колбасой. Без кайзера они для России не вреднее папуасов.

Для «ковбойской встречи» Вильгельм выбрал узкую улочку на северном берегу Шпрее, метрах в четырехстах от Шпреинзель. Мог бы придумать и что-то пафоснее, подумал Федор. Например, у Рейхстага, на Кенигсплац. Там куда уместнее смотрелся бы его нелепый жестяной прикид. Может, кайзеру у Рейстага неуютно? Не нравится надпись на его стене? Федор оттянулся от души. «Мы пришли, Вильгельм. Вам пи…дец!»

Ладно, работаем с тем, что есть.

Когда до фигуры, облаченной в доспехи, осталось около полусотни шагов – на такой дистанции в магических поединках начинают вышибать из противника душу, Федор без затей сорвал с плеча ручной пулемет и высадил весь магазин по ростовой мишени – как в тире. Практически все пули угодили в цель.

Рыцарь окутался фиолетовым сиянием защиты. И едва Федор начал менять магазин, пулемет, раскаленный от стрельбы, разогрелся еще больше. Ствол побелел и согнулся под собственным весом. Начал гореть приклад, пришлось отбросить оружие в сторону.

– Вот ты как? Но раз Зеркальный Щит не смог сдержать тепло, посмотрим на твою защиту…

Кайзер сорвал дымящийся шлем с головы и отшвырнул в бок. Зло ухмыльнулся. Прожарка мозгов не сработала.

Федор впервые видел его сравнительно близко, а не на фото и не на портрете. Потертый мужик, седой, почти лысый. Белые усы злобно топорщатся.

Не дав рассмотреть себя в подробностях, Вильгельм начал атаку, одновременно приближаясь. Федор, наоборот, отступал.

В него летели ледяные молнии и огненные шары. Булыжники, вывернутые из мостовой и какие-то совершенно непонятные сгустки энергии.

– Так держать! – радовался Друг. – Он тратит энергию дважды – бросая снаряды и отражая их сам после Зеркального Щита.

Щит, почему-то не уберегший пулемет в руках Федора, теперь отбивал как заправский вратарь все прилетавшее. И расходовал энергию в чудовищных количествах.

– Не дрейфь. Время есть. Ищи глазами железяку. Вон, труба в землю уходит. Как только швырнет молнию, действуй.

Пожалуй, это было самым авантюрным в плане боя. После взрыва в замке, точнее – контакта через амулет со всеми накопленными кладезями знаний, Федор еще не успел освоиться с ними, наладить контроль. Даже если кайзер ослаб, лишившись амулета, он все равно на голову превосходил по уровню дара и шаг за шагом истощал защиту соперника. Зеркальный Щит исправно вспыхивал, но яркость его свечения неуклонно падала. Скоро он исчезнет совсем!

А кайзер изощрялся, подбирая самые энергозатратные виды магии. Усатая морда налилась торжеством…

Неужели – конец? После всего…

Уже и своей жизни не жалко. Но забрать бы в преисподнюю этого урода! Пока Вильгельм жив, он – как опухоль, от которой в любую сторону расползется гангрена войны.

Поражение? Только не сейчас!

Федор почувствовал толчок в спину. В его опустошенный «топливный бак» вдруг потекла сила. Не так, чтоб много, даже сотой доли процента не наберется от испытанного в Вевельсбурге, но – хватило, чтобы защита приобрела прежнюю плотность. Пусть на короткое время.

– А теперь – беги! – крикнул Друг. – Десяти секунд хватит, чтобы добежать до поворота, а за ним – парни с пулеметами. Прикроют. Не жди!!!

– Поздно, – отозвался Федор. – Он перешел на электричество. Щит не держит молнию. Кинет ее мне в спину и прожарит словно рульку.

О том, чтобы атаковать самому, речи уже не было.

– Тогда представь проводник, идущий от тебя до той железяки, качни в него немного энергии… Ионизация воздуха…

– Друг, отвали со своей ионизацией! И не звизди под руку!

Кайзер, наконец, размахнулся и швырнул ослепительный комок, зачерпнув его из грозового облака, сгустившегося за спиной.

В отличие от природного электричества, распространяемого мгновенно, этот ком летел не так уж быстро – можно разглядеть и принять меры. Федор оттолкнул его на только что построенный ионный проводник.

Рукотворная молния ударила в водосток… и замкнула электрическую цепь.

Искры облепили рыцарские латы, голова без шлема вспыхнула и обгорела до обугленного черепа, а затем и тот развалился на куски. Весь в дыму и гари, Вильгельм с жестяным лязгом повалился на брусчатку. Латы налились малиновым светом. Порыв ветра донес запах горелой плоти, раскаленного металла и озона.

– Козлина! – неистово завопил Друг. – Закон Ома не знаешь! У тебя за спиной крутилось электризованное облако в тысячи вольт, и все это ушло в землю с нулевым потенциалом! Через железные латы, а у них единицы ом сопротивления! Через тебя, дурень, прошла тысяча ампер! Учи школьную физику, лузер!

Федор не уточнил, в какой школе преподают закон Ома – в этой реальности или в мире Друга, он сам впервые о нем слышал и ничего не понял в озвученных цифрах. Ему было все равно. Хотя, конечно, одеваться в электропроводящее железо и шарашить электричеством как-то странно. А совет для кремированного императора изучать школьную физику точно запоздал.

Подволакивая ноги, он пошел к своим. Бой закончен. Даже с кайзером шансы у противника были никакие, а теперь сопротивление утратило даже минимальный смысл.

Интересно только: кто включил магическую подпитку? Никого способного на такое Федор у повстанцев не встречал. Эта мысль возникла и исчезла. К нему, высоко подбрасывая ноги в сапогах для верховой езды, бежала Юлия. Вот и хорошо. Сила женщины – в любви, не в магии… Магия ему обрыдла. Слишком много бед доставил ему обретенный дар.

Федор подхватил любимую на руки и понес подальше в тыл. Бой хоть и закончился, но не нужно рисковать!

Она нежно обвила его за шею и прижалась носом к колючей щеке, пахнущей кислятиной от горелого пороха из пулемета.

Сзади доносились крики: челядь добралась до останков своего господина и, наверное, расстроилась от увиденного.

Вильгельм превратил поединок в представление, в результате получилось театрально и символично: любовь победила старое зло, обрядившееся в средневековые доспехи…

А ведь это не спектакль для публики. Все серьезно.

Но как есть, так есть. Не переигрывать же заново.

* * *
Рогов нервно отреагировал на сообщение с проходной Тульского оружейного завода: госпожа Соколова в сопровождении французского господина желает ознакомиться с работами по созданию крупнокалиберного пулемета. Вот и подтвердилось. За «Фальконом» стоит женщина, причинившая столько душевных терзаний его другу, и которая теперь пользуется его изобретениями, загребая деньги – здесь, а еще наверняка и во Франции! Подлое бесстыдство…

С каменным лицом, приготовив гневную отповедь, он решительным шагом двинул к проходной следом за посыльным, принесшим отвратительную весть. Но на проходной едва не упал от изумления.

– Тише, Михаил, – произнес «француз», хитро подмигнув. – Скорей проводи нас с невестой на завод, по пути поговорим. Слышал, что дела у вас не очень.

– Да как же… как не очень… Если ты жив! Жив, чертяка! Лучше не бывает! Я надеялся и ждал, но не смел поверить… Целый год…

– Разве сам говорил тебе, что я умер? Разберись с охраной, почему-то смотрит волком… Или собираешься по-прежнему держать нас на крыльце?

Там было неуютно, собирался октябрьский дождь.

– Конечно, проходите! – Рогов сделал знак охраннику. – Но чтоб вечером ко мне. Всенепременно, и без всяких возражений! Как моя-то обрадуется! Сын, Куликов, его семья…

– А вот-то тут огорчу, – ответил Федор. – Коль сочли меня умершим, так пускай и остается. Не престало мертвецам ходить по Туле. Я ведь ныне памятник из бронзы. Вон, и университет имени меня в Москве. В честь живого называть не комильфо. Им, что, вывеску менять?

В бурлящей от избытка чувств голове инженера вдруг всплыло: Федор только что назвал Соколову невестой! Неужто простил? Великая душа!

Она неотступно следовала рядом и молчала, улыбаясь. Красивая барышня, даже слишком. «Трудно будет с ней в семье», – подумал Михаил.

Кошкин отказался идти в заводоуправление, как он сказал: не хочу светиться. Поэтому заперлись в цеху, в кабинете Рогова.

– Покажи, что вы нахимичили с пулеметом, – предложил Федор.

– Есть образец, вполне рабочий, – ответил Рогов. – К зиме доведем до ума. Только вот беда. Сменивший почившего Георгия император Александр к «железякам» равнодушен. Старые, проверенные образцы еще выделываем, но на новые казенного подряда не дождешься. Знаешь же, наверное, что Брусилов и двенадцать генералов подали в отставку.

– Слышал. Это нам не страшно. Грянет гром – вернут на службу. Александра с его Осененными пулемет такой сметет как пыль. Даже мой Зеркальный Щит не устоит. Вот тогда и вспомнят…

– У Брусилова не будет пулемета, как и танка, им вооруженного. Проект похоронили. Только у французов он остался. Да, они союзники, только я бы им не доверял.

– В любой момент переметнутся, – первый раз разомкнула уста Юлия Сергеевна. – Поэтому мы намерены обеспечить Тульский завод иностранными заказами. Заработаете – сможете за счет контрактных ассигнований выделать пулеметы для Российской армии. Заказать боеприпасы…

Рогов глянул с изумлением. Она говорила веско, тоном, не терпящим возражений. Это прежняя учительница? Вправду Соколова?

– Горячо согласен, – произнес, подумав. – Но начальник на заводе новый, государь назначил. Нос свой держит по ветру, ну, а тот из Петербурга дует.

Кошкин с Соколовой обменялись взглядами.

– Тогда я, как владелец патента на пулемет, подпишу контракт с условием пустить часть прибыли для нужд России, – она нехорошо улыбнулась. – На те же пулеметы. Флюгер ваш подпишет, полагаю.

– На таких условиях, конечно, – согласился Рогов. – Вы приехали за этим? Или есть другие нужды в Туле?

– Есть, – ответил Федор. Он сидел том же стуле, на каком не раз располагался в прошлом, но держался по-другому. Франция придала ему лоску, а пережитое добавило уверенности в себе. – С Юлией Сергеевной мы намерены обвенчаться. Только есть загвоздка. Не хочу вступать в союз перед Богом под французским именем. Мы решили так: я на исповеди откроюсь батюшке, а потом и попрошу нас обвенчать. Тайно, без огласки.

– Разумеется, – промолвил Рогов. – Ты теперь почивший бозе канонизированный святой. Храм заложен в твою честь! Но только поп навряд ли согласится.

– Я пожертвую на церковь пару тысяч, – усмехнулся Федор. – Сомневаюсь, что откажется. Вас и Куликова приглашаю на обряд. Позже вы проговоритесь, да и тайна исповеди, увы, не абсолютна. Поп-то, может, промолчит, но в церковной книге запись о венчании появится. Слух о воскрешении возникнет, но всего лишь слух, не более. Обвенчавшись, мы уедем за границу.

– Далеко?

– Вероятно – в Мексику, на границу с Североамериканскими Соединенными Штатами, – пояснила Соколова. – Есть причина там устроиться. Но работу над оружием продолжим. Если русский царь изменит взгляды, то получит чертежи от нас.

Михаил задумался.

– На венчании я буду. Куликов, конечно, тоже. Но зачем вам Мексика? Далеко ведь от родных пределов.

– Родина там, где русские, – ответил Федор. – Она с нами неизменно – в душе и в мыслях. Как для француза – Франция, для англичанина – Альбион, а для шотландца – вересковые поля. Прости мне мой высокий штиль. Чтоб это мне понять, пришлось хлебнуть чужбины. Отчизну ты не оставляешь за спиной, она всегда с тобой. Вы, Куликов и ваши семьи – моя Отчизна. От вас я никуда не денусь и обещаю вам писать. Но – по-французски. Конспирасьен!

– Я напишу, – сказала Соколова. – С грамматикой французской у меня получше. И почерк женский – никто не заподозрит.

Рогов вновь посмотрел на гостью. Соколова выглядела куда эффектнее, чем прежде. Приталенный серо-голубой костюм, туфельки на каблуке и шляпка по последней моде. Ее наряд, пожалуй, стоил больше, чем гардероб супруги Михаила. Большие камни с переливом в серьгах, без сомнений – бриллианты, тянут на заработок учительницы гимназии… лет эдак за двести.

«Хорошо устроилась, – подумал Рогов. – Добилась своего. Правильно, что наши с Куликовым жены не увидят Соколову. Обзавидуются и начнут пилить: хотим такой костюм и серьги!..»

Эпилог

Федор усадил Софию в седло. Выбрал для нее не пони, а настоящую лошадь. Правда – низкорослую и смирную, в почтенном возрасте. Такая не сорвется с места и не понесет в галопе.

– Скажи ей «н-о-о», встряхни повод и шлепни им по шее, – сказал дочурке.

– Но-о, лосадка! – воскликнула Софи и добавила соленое выражение по-испански, смысл которого, скорей всего, не понимала.

Наверное, от последних слов, привычных ее слуху, кобылка тронулась и зашагала, медленно переставляя ноги. Девочка завизжала от восторга.

Федор обернулся. Хорошо, что жена не слышала, как именно их дочь управляется с лошадью. Заодно найти бы и выпороть конюха, от которого София набралась слов, в три года совершенно неуместных.

Они вышли из загона и отправились в променад вокруг стройки, кипевшей у городка на границе Техаса и Мексики, на берегу Рио-Гранде. Прибыв сюда, «русский гринго Кошкин» не мелочился и скупил десяток квадратных миль к северу от Ларедо. Здесь быстро вырос городок, грозящийся обогнать центр округа Уэбб.

Он больше не скрывался, в Техасе справил документы на свою фамилию. Если кто и слышал о новом православном святом, с ним не соотнесет – мало ли у русских всяких Кошкиных-Мышкиных.

В первые же полгода за океаном Федор сумел продать правительству Штатов права на крупнокалиберный пулемет, обойдя Браунинга, продвигавшего удивительно похожую модель. С танком «Фалькон» так не получилось. Американские генералы напрочь отвергли перспективу бронетанковых войск, но вполне лояльно смотрели на машины поддержки пехоты и кавалерии. Вдобавок к французскому проекту, вполне соответствующему представлению о пехотном танке, требовался еще и кавалерийский, со скоростью, увеличенной втрое! Не надеясь на собственные знания, Федор сманил нескольких инженеров с завода «Форд», и те довольно быстро разогнали «Фалькон» до двадцати миль в час, переделав трансмиссию и оснастив машину авиационным мотором большей мощности, чтобы гусеничный броневик мог угнаться за конниками. Но от дополнительной брони на лобовой проекции пришлось отказаться.

Не растеряв, а приумножив деньги, заработанные во Франции, Федор принялся строить технополис, сманивая толковых людей, каких только мог найти, в том числе – пока совершенно неизвестных в своих странах. Одна лишь Юлия знала: муж опирается на знания из будущего. Потому уверен, что Эрнст Хейнкель, Вилли Боинг и совсем юный Коля Поликарпов обречены прославиться. Собирал он и незаслуженно обиженных в России инженеров – Александра Картвели, Александра Прокофьева-Северского. Пригласил Игоря Сикорского, лично отстраненного императором от неба, несмотря на протесты великого князя Михаила Георгиевича. И это лишь только конструкторы аэропланов и хеликоптеров! Замыслы у Федора были гораздо шире.

Поскольку в ближайшие годы никакая война не ожидалась, американское Военное министерство получило необычное предложение: компания «Фалькон Аэроспейс» строит малые серии самых передовых аэропланов – бомбардировщиков, истребителей, палубную авиацию. Двадцать-тридцать экземпляров. Они поступают в боевые части, осваиваются летчиками, которые сообщают о недостатках аппаратов. С учетом их опыта компания усовершенствует конструкцию. В случае нужды построит тысячи машин. Естественно, создавались и коммерческие модели, а также малые бипланы для любителей с деньгами.

Жаль, но ни один из проектов Федора не заинтересовал Россию. На его предложениях в Военном и Морском министерствах появлялись резолюции: неудобоприменимо.

А зря. Хорошие аэропланы…

Федор лично облетывал каждую новинку и здесь, на выгоревших под тропическим солнцем берегах Рио-Гранде, он был воистину счастлив. Магией занимался, но не регулярно. Нередко ради развлечения Софии, обожавшей летать по воздуху с растопыренными ручками и с криком: «Я – аелоплан!»

Еще он уделял внимание практической лекарской магии, чтобы не болеть и жить дольше. А также врачевать жену и дочь, если те вдруг заболеют, но обе отличались завидным здоровьем. Он считал, что будущее – за наукой, моторами и электричеством, вот на них и сосредоточился.

Чтобы не чувствовать себя в глуши, загодя заказал в Санкт-Петербурге мощный радиотелеграфический приемо-передатчик. Об обстоятельствах заказа они с Юлией Сергеевной не могли вспоминать без смеха. После Тулы новобрачные заехали в Сестрорецк, и Варвара Бонч-Бруевич, урожденная Оболенская, хлопнулась в обморок при виде вполне живого Федора. Правда, когда пришла в себя, пыталась навязать контракт на совершенно неприличную сумму. Федор подошел к ней близко-близко и спросил: «А хочешь, милочка, чтоб я воскрес и забрал все до копейки? Ты будешь возмещать мне каждый грош, потраченный из прибыли на себя сверх уговоренного при основании общества?» Варвара, вся пунцовая, подписала у мужа обязательство привезти в Америку и смонтировать киловаттную станцию за счет фирмы. Юлия, взиравшая на переговоры молча, лишь затем спросила: «Неужели эта раздобревшая клуша когда-то имела на тебя виды?» «Зато я не имел на нее видов», – ответил Федор.

С Юлией у него сложилось хорошо. Не только рождение Софии, очаровательной крошки с такими же синими, как у матери, глазами, но и многое другое вносило радость в отношения супругов, сохраняло их свежими. Они часто музицировали вместе, пытаясь приобщить к этому дочку – и небезуспешно. Юлия великолепно подбирала аккомпанемент к песням, выуженным из грядущего.

Все было хорошо… Пока однажды Юлию не зацепила одна из них. В ней пелось:

И лишь одна ерунда Его сводила с ума, Он любил ее, А она любила летать по ночам

Песня хорошая, пусть и не выдающаяся. Отчего Юлия так от нее взволновалась, Федор не расспрашивал. Вроде бы отношения не изменились, но появилась некоторая недосказанность.

Конечно, музыкой, тихими семейными радостями и работой жизнь не ограничивалась. Федор получал и изучал газеты, пусть с опозданием в несколько дней, оттого не сильно радовался или огорчался новостям – на «большой земле» все могло перемениться.

На пятом году их сравнительно безоблачной жизни новости вдруг посыпались одна тревожнее другой.

Германская Народная Республика, принявшая план построения социалистического общества, благополучно развалилась в результате экономического кризиса и путча. А ведь имела шансы… Немцы гораздо организованнее приступили к делу, без «продразверстки» и «военного коммунизма». Но альянс старой аристократии и националистов оказался сильнее левых. Карл Либкнехт разделил судьбу Розы Люксембург и Клары Цеткин, обнаружившись однажды на берлинской улице в бездыханном виде.

Что особенно плохо, «сознательные» рабочие, некогда добровольно и с песней шагавшие за коммунистами, поддержали ультраправых. Те сыграли на обиде от раздела Германии с отделением Баварии и потерей земель, отвоеванных у Бельгии и Франции. Возникло мощное объединительное движение – собрать вместе германские земли, и невероятную популярность на гребне этой волны стала приобретать националистическая рабочая партия… Федор, увидев знакомую фамилию, едва не уронил газету: партия Адольфа Гитлера! Бывший художник убедил соотечественников, что германцы – самая великая и одновременно самая униженная нация на свете, и только ему, великому фюреру, дано вернуть ей великое прошлое, достойное великого Барбароссы, великого Фридриха Прусского и еще пары дюжин великих и величайших.

По-немецки бесконечно повторяемое «великий» отдавалось как грохот сотен сапог по брусчатке: гросс, гросс, гросс…

Через неделю прилетел тревожный звоночек с Родины. Александр Георгиевич убит в результате дворцового переворота, наследников престола по нисходящей линии не оставив. Его консервативный крен пришел в противоречие с интересами многих. Михаил Георгиевич, брат усопшего и единственный законный наследник трона, отказался от престола. На весь мир прогремели его слова: «лучше быть хорошим авиатором, чем посредственным царем». Россия в одночасье стала республикой, к сожалению – неполноценной, так как не было ни парламента, ни президента, ни Конституции, их еще предстояло сваять. А к чему это привело в 1917 году в той реальности, Друг помнил слишком хорошо.

С другой стороны, у России появился шанс наверстать упущенное в техническом прогрессе при Александре IV. Зависело от того, в какую сторону двинется страна.

За завтраком на следующий день, глянув в окно на текущую реку, Федор объявил:

– Дорогая! Мне необходимо в Европу.

– Если ехать – то вместе. Ты обещал не расставаться со мной, а я не освобождала тебя от этого обещания.

Чуть полегчало. Она не уперлась по поводу самого решения об отъезде.

– Там будет опасно, дарлинг. Мы с тобой многое изменили к лучшему по сравнению с вариантом будущего, открытого мне. Увы, история упрямится, проявляет инерцию. В Германии к власти рвется Гитлер. Тот самый негодяй, встреченный мной в Мюнхене. В России заправляют делами Троцкий и Ульянов-Ленин, тоже неприятные личности. Они принесут много бед.

– О, да! – согласилась Юлия. – Троцкий, кстати, предлагал мне стакан воды. Убеждал: Федор далеко и неизвестно где, должна же сочувствующая революции барышня вдохновить товарища революционера!

Она зачерпнула ложечкой варенье из хрустальной вазочки и намазала на круассан. Могла добавить и пару ложек масла: на ее фигуре жирное и сладости не отразились никак. Точно также не оставили следов беременность и роды, а потом кормление дочки. Грудь сохранилась девичья, и это было очень, очень приятно.

– Хорошо, что ты тогда не сказала мне про его домогательства.

– Убил бы?

– Зачем? Он был полезным мерзавцем. Просто спалил бы гаду отросток, даже не снимая с него штанов. С Осененным шутки плохи.

Завтрак закончился. Мексиканка, приставленная к Софи, запихнула в нее последнюю ложку каши и дала запить компотиком. По-русски женщина не понимала и не узнала, что хозяева уедут – далеко и надолго.

– И так, коль ты приказал – едем. Когда? – поставила вопрос ребром Юлия, тонко ввернув, что Федор будто бы сам решил о ее участии в европейском вояже.

– Для начала позабочусь, чтобы здесь шестеренки вращались без нашего непосредственного руководства. Как же я рад, что ты меня поддерживаешь во всем!

* * *
Ночью, утомленный хлопотами по подготовке к отъезду и, конечно, порцией страстных ласк, не менее ярких, чем в первые месяцы близости, Федор крепко спал, посапывая и иногда вздрагивая. Видимо, смотрел какой-то бурный сон.

Юлия Кошкина поцеловала его в лоб и тихонько выбралась из-под одеяла.

Распустила волосы, собранные с вечера. Освобожденные, они упали до поясницы.

Сняла рубашку, оставшись нагой.

Хоть никакого дуновения в спальне не наблюдалось, волосы пришли в движение, вдруг став необычайно пушистыми.

Юлия открыла окно. Оттуда полилось тепло жаркой тропической ночи.

Взошла луна. Полная, зрелая. Зовущая.

Босые ступни шагнули на подоконник. Внизу – три этажа огромного особняка в колониальном стиле. Упасть – костей не соберешь, но разве опасность остановит мятущуюся душу?

Уверенность сознающей свою силу ведьмы перевесила страх. Удавалось другим, почему не удастся ей?

Юлия высоко подняла руки и шагнула вперед. В бездну.

Ветер засвистел, струясь по обнаженному гладкому телу, прижал волосы к спине. Брусчатка подъездной дорожки бросилась навстречу… и провалилась вниз, когда мощная, непреодолимая сила магии понесла женщину к луне.

Она обернулась, посмотрев вниз, на их общий с Федором дом, отсюда – крошечный, на цеха и ангары, на стройку, на тонкую нить Рио-Гранде и захохотала от восторга.

Интересно, ее видно с земли – тонкий женский силуэт на фоне лунного диска?

Федор – самый мудрый, самый лучший мужчина в мире, которому под силу практически все, кроме одного: распознать, что рядом с ним в постели ну очень необычная женщина. И пусть не знает, пусть не сходит ума, когда жена взмывает в небо по ночам. Как в песне из будущего.

Она – чрезвычайно сильная ведьма, научившаяся летать выше птиц и творить волшебство, не подвластное магам никаких других специальностей.

Если верить прочитанному, способные к полету женщины не рождались лет сто. Как и владеющие Зеркальным Щитом.

Федя зря волнуется. Могучий маг и высшая ведьма! Уникальное сочетание. Судьбой сведенные вместе. Что против них какие-то Гитлер с Троцким? Даже смешно.

* * *
– Убедился? Как вовремя была спета песня Макаревича о полетах по ночам!

– Да уж…

– Интересно, какая у нее практическая грузоподъемность? Авиабомбу ФАБ-100 унесет? Если что, попросишь супружницу жахнуть по Рейхстагу – и кранты фрицам.

– Я сейчас выколупаю тебя из своей головы отверткой! У меня жена – летающая ведьма, а ты, скотина, зубоскалишь! И только попробуй заикнуться про Минздрав!

– Ой вей, и с чего мы такие нервные? В чем проблема, Федя? Ты – существо с двумя душами в одном теле и кучей знаний, опередивших начало двадцатого века на столетие, да и маг не самый рядовой. Она – ведьма, практически вечно молодая, здоровая и сексуальная. Вы созданы друг для друга! Подумай, сколько у нее еще возможностей! Даже представить сложно. Надо порыться в знаниях, полученных в магическом замке. Вдруг она способна наложить проклятие на Левушку и Адольфушку. Да так, что те помрут от скарлатины с коклюшем, и ехать никуда не надо. Эй, ты что делаешь?

– Замерзнет. Вверху холодно. А так – станет на подоконник и сразу накинет халат.

– Заодно догадается, что муж в курсе ее дара. Убирай халат обратно на кресло.

– Эх… Не подумал.

– Зато, Федя, решен вопрос – что дарить ей на день ангела.

– Метлу и ступу?

– Фу-у-у! Пошляк! Еще заботливым мужем считаешься. Очки-консервы для полетов! Представь, спикирует к окну на скорости, тут мушка ей в глаз – чпок. От боли и неожиданности вдруг в стену вмажется? Птичку жалко.

Федор жалел о другом – что мало развивал собственные магические силы. Ну, подпрыгнет на высоту второго-третьего этажа, только по сравнению с чудесами парения в вышине, показанными благоверной, он не птица. Без аэроплана летает не лучше утюга. Рядом с Юлей – позорище.

– Да не в том проблема, напарник, – очень серьезно произнес Друг. – Подумай, что от таких родителей могла унаследовать София? Вам придется брать ее с собой или кому-то оставаться с ней. Не то вдруг заиграется и ненароком развалит земной шар пополам… Дети – они такие.

Не дослушав нотацию, Федор юркнул под одеяло и сделал вид, что крепко спит.

Через секунду босые ступни шлепнули по подоконнику. Раздался звук запираемого окна. Потом холодное тело, скользнув под одеяло, прижалось к мужу, обвив его руками и ногами… Почему-то от этого ледяного прикосновения стало жарко и очень-очень хорошо.

Он тоже ее обнял. Губы встретились с губами. Шаловливые язычки нашли друг дружку, начав беззвучный сладкий диалог.

Юлия согрелась быстро. Обнаружив, что муж не спит, опрокинула его на спину и снова впилась в губы. Она была настолько возбуждена, переполнена энергией после вылета, что, наверно, разорвала бы супруга на куски, вздумай он отказать ей в близости.

Но он и не собирался отказывать.

А потом, когда женщина заснула, свернувшись калачиком, думал о том, что все, в конце концов, сложилось удачно. Ему предстоит новая война. Союз с высшей ведьмой делает его сильнее. Скорее всего, не подкинь она ему в Берлине крошку своей энергии, теперь он знал, кто это сделал, дело могло бы обернуться иначе… Куда печальнее.

Но они вместе – и это главное.


Конец третьей книги и цикла.

Примечания

1

Напоминаем, что рейхсвером в реальности Друга называлась армия Веймарской республики.

(обратно)

2

Дети, кухня, церковь (нем.).

(обратно)

3

Ополчение в кайзеровской Германии. Находилось под влиянием правых сил.

(обратно)

4

Hannoversche Maschinenbau AG. Кратко – Hanomag.

(обратно)

5

Лариса Рубальская.

(обратно)

6

Игорь Губерман.

(обратно)

7

Кошкин пулемет (искаж. фр.)

(обратно)

8

«Волшебник-недоучка». Слова Леонида Дербенёва.

(обратно)

9

В реальности Друга FT-17 времён Первой мировой войны имел 16-миллиметровую броню и массу 6,7 т в пушечном варианте. Двигатель мощностью 38 л.с. сообщал ему скорость примерно в 7 км/ч. Но и в таком виде этот танк, кажущийся архаичным, зарекомендовал себя неплохо, был выпущен в количестве более 4 тыс. экз. в разных странах, включая СССР.

(обратно)

10

Романс «Любовь и разлука». Автор слов – Булат Окуджава.

(обратно)

11

В реальности Друга полицейское ведомство заняло Одеон в 1954 г.

(обратно)

12

Господь с тобой, баварская земля, Земля немецкая, Родина моя! На твоих широких просторах Отдыхает десница Его! Твои поля оберегает Он, Охраняет города твои И дарует тебе небесные цвета – Белый и Голубой! (Перевод первого куплета официального гимна Баварии 1860 г. на слова Конрада Макса Кунца заимствован с сайта teksti-pesen.pro).

(обратно)

13

Начальник полиции Мюнхена Генрих Мюллер, в будущем – группенфюрер СС и шеф Гестапо, несколько моложе этого персонажа.

(обратно)

14

Реальный факт.

(обратно)

15

С глубоким уважением к памяти Героя Советского Союза Марии Васильевны Октябрьской (1902–1944), механика-водителя танка Т-34-76 «Боевая подруга», россиянки, получившей смертельное ранение при освобождении Беларуси – Родины авторов цикла «Мастеровой».

(обратно)

16

Стихотворение Константина Симонова.

(обратно)

17

Библия Мф. 7:1–2

(обратно)

18

Строчка из песни «Не спеши» группы «Чайф», автор музыки и слов Владимир Шахрин.

(обратно)

19

Слова песни «Я уеду» из репертуара Александра Малинина, автор – Илья Резник.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Эпилог
  • *** Примечания ***