КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706312 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272776
Пользователей - 124657

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Лютик [Дмитрий Спиридонов] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Дмитрий Спиридонов Лютик

В город разлаписто вползает вечер. Солнце укатилось куда-то за Екатерининско-Спасскую церковь, похожую на гранёный стакан, увенчанный тремя куполами.

Коллеги из ООО «Тирея» с лёгким сердцем тоже укатились по домам. В опустевшем офисе героически трудится одна Любовь Петровна Журавлёва, добивающая какие-то платёжки, да за стеной названивает жене директор «Тиреи» Семён Пухляков. Уверенный, что остался в конторе один, Пухляков говорит во весь голос.

– Да, Клёнушка! Ты где? А, ходили с Глафирой в бассейн? Молодцы… Нет, я сегодня опять задержусь. Мончегоров присылает борт из Калининграда, мне кровь из носу надо присутствовать, а то снова контейнеры перепутают… Да, Клёнушка. Освобожусь – позвоню. Целую, дорогая…

Любовь Петровна знает, что супругу Пухлякова величают Клёна Павловна, хотя никогда её не видела. Изо дня в день эта Клёна Павловна висит у мужа на телефоне – говорят, она старше Пухлякова на семь лет, это её второй брак, и она патологически ревнует своего ненаглядного Сёму. Имя у Клёны необычное, красивое, а вот фамилия по мужу подкачала. Любовь Петровна сроду бы такую не взяла. Клёна Пухлякова. Жуткое сочетание, умереть не встать!

Может, свою Леночку тоже стоило назвать Клёной? Клёна Степановна Журавлёва – это вам не Пухлякова какая-нибудь… неплохо! Жаль, опоздала ты, Любовь Петровна, с новым именем на тринадцать лет! Ленка-то уже в седьмой класс перешла.

Бухгалтер Журавлёва осторожно потирает накрашенные «под енота» усталые глаза, поднимается с кресла, медленно прогуливается к окну – великолепная статная блондинка с пышными формами. Изящные каблуки добавляют ей два дюйма роста и визуально делают ноги длиннее. Высокая замысловатая причёска покачивается на голове как реактивный хвост, прочерченный в небе самолётом. В ушах в такт качаются золотые чеканные серьги, похожие на арабские монеты. Тугие брюки из бенгалина тихо потрескивают на сдобных ляжках Любови Петровны, словно где-то искрит неисправное реле.

Полненькая, но ладная Любовь Петровна обожает мини-юбки и колготки, однако сегодня сделала исключение, придя на работу в новых белоснежных брючках и кипрейно-розовой шёлковой блузке с баской и кружевными вставками. Наряд достойно обтекает все округлости и спелости женщины. Когда Любовь Петровна нагибается или присаживается, брюки поют от сверхъестественного натяжения. Создаётся впечатление, что ещё немного – и они выжмут, вытолкнут из себя владелицу, словно катапульта.

Белые брючки из бенгалина невероятно тесны, на крупной женщине они скорее напоминают лосины. Может, правильнее их назвать брюко-лосины? Или лосино-брюки? Обтянутые бёдра госпожи Журавлёвой кажутся вылепленными из упругого гладкого зефира – сквозь бенгалин как на обнажённой скульптуре в анатомическом театре просматривается каждая телесная ямка и выпуклость, трепетание кожи и игра сухожилий. Плотно, без единого изъяна стрейчевая ткань обтягивает все «зоны повышенного внимания» – женский лобок, коленки и ляжки.

Пониже живота в Любовь Петровну пикантно врезается клапан молнии. Клапан смело обрисовывает интимные детали её лона – словно лодочка воткнулась носом в громадную белизну бёдер. Бенгалин натужно скрипит, чудится, что «молния» вот-вот лопнет под избыточным давлением гениталий и явит миру нижнее бельё Журавлёвой.

Замочек между ног фальшивый, он служит лишь для привлечения внимания и является частью декора. Тесные узурпирующие брючки держатся на потайном эластичном поясе и снимаются безо всяких зипперов.

Пройдясь по бухгалтерии и поправив между ног вспотевшие трусики (благо, подглядывать некому), Любовь Петровна задерживается у окна, смотрит вдаль, давая отдых близоруким голубым глазам. Вид на госпожу Журавлёву сзади бесподобен. В розовой блузке и белых брюках-лосинах Любовь Петровна напоминает большой сочный ломоть ветчины со слезой на срезе. Белый стрейч безупречно облегает её зад, лишь кромки трусиков выделяются на нём двумя упрямыми складками, словно линии падающих метеоритов. Это практически единственные складки на гладкой одежде Любови Петровны, в остальных местах брюки до отказа наполнены плотью. Щёлкнешь ногтем – и взорвутся.

Судя по выдавленным на стрейче следам, плавки глубоко вонзаются в тыльные части госпожи Журавлёвой, сквозь зефирную оболочку можно различить, что они тоже белого цвета. Полумесяцем обегая увесистый дамский круп, трусики подчёркивают его тяжёлую форму, их контур напоминает фруктовую вазу, в которой перекатываются и толкаются две больших сахарных дыни – ягодицы.

– Да, я люблю тебя, Клёнушка! – почти с отчаянием бормочет в кабинете Пухляков. – Нет, я не злой, с чего ты взяла? Нет, не раздражённый. Просто Мончегоров вот-вот выйдет на связь… и мне надо держать руку на пульсе. Растаможка, все дела, как бы ничего не забыть… Да-да, конечно! Что? Тебе скучно? Твоя Глафира уже уехала? Не скучай, зая, разгружусь – и пулей домой! К тебе, моя любимая. Целую, Клёнушка… да… да… конечно…

Разговор с Клёной Павловной заканчивается сюсюканьем и чмоканьем. Любовь Петровна кривится: она терпеть не может сюсюкающих взрослых мужиков. Почти без паузы Пухляков тут же набирает другой номер.

– Валера? Привет ещё раз, Пухляков на проводе. Прикроешь меня сегодня по той же схеме? Клёнка наверняка тебе звонить будет, а я отключусь… ну, ты понял. Ага, как обычно – скажешь, мол, Семён руководит разгрузкой, жутко занят, опись, накладные, расчёт, надбавки, тра-та-та. Выручишь по-мужски? Да, спасибо! За мной должок, как всегда.

Сбросив соединение, Пухляков звонит ещё куда-то, но сейчас обращается к абоненту с совершенно иной, воркующей интонацией:

– Алло-о? Аллошечки?… Кис-кис-кис. Слышишь меня, Лютик мой? Бантик мой. Лютенька моя… сладкая кошечка… Твой Сёмик уже летит к тебе! Боже, как я соскучился! Да, у нас сегодня вагон времени, я обещаю! Нет, не как в тот раз, сегодня железно. Лютунечка моя… Что тебе привезти? Ха-ха-ха, моя шутница. Ну, этот предмет у любого мужчины всегда с собой… Ха-ха-ха, моя прелесть. Я таю от одного твоего голоса, слышишь?

Любовь Петровна усмехается богатыми, яркими губами. У её начальника явная склонность к травоядности. Все его женщины – из растительного мира. Жену зовут Клёна, их общую дочку – Роза. Совсем недавно Семён Венедиктович обхаживал какую-то девушку по прозвищу «Незабудка», теперь на очереди «Лютик». Кто станет следующей? Бамбук или Гортензия?

Вся «Тирея» знает, что директор Пухляков падок на слабый пол. Внешне он далеко не красавец – среднего роста, с пузиком и залысинами, под глазами жёлтые мешочки почечного хроника, но гуляет от своей Клёны Павловны как мартовский кот. Пройти мимо роскошной Журавлёвой Пухляков, конечно, тоже не смог. С первого же дня Семён Венедиктович запустил к ней пробный шар – как насчёт внеслужебного романа?

Крутая и красивая Любовь Петровна сразу отбила подачу, ответив твёрдым отказом. Чётко разъяснила шефу, что с начальством, тем более женатым, она не спит, и точка.

Чего не отнять у Семёна Венедиктовича Пухлякова – он не злопамятен. Пожал плечами, пожелал бухгалтеру удачи и перешёл с новенькой на чисто деловые отношения. Сговорчивых женщин, всяких «Лютиков и Незабудочек» ему и без того хватает. Впрочем, свой мечтательный взор на бюсте и ягодицах Любови Петровны он задерживает до сих пор, это неизбежно. Журавлёва – шикарная сексуальная леди, кто бы спорил?

В кабинете Пухлякова снова надрывается мобильный.

– Господи, опять она!… – бормочет шеф. – Да, Клёнушка? Что случилось? У меня всё по-прежнему, сейчас прибудет Мончегоров – и едем. Да-да… Нет… Ну возьми какое хочешь, я всегда одобряю твой вкус. Нет, я говорю не чтобы отвязаться… Ну что ты сразу в панику? Клёна! Кленочек мой… Хорошо, вот моё мнение – возьми синее! Вопрос решён? Целую, милая, обожаю тебя!

Повесив трубку, травоядный директор Пухляков суетится у себя, слышно, как он опускает жалюзи, щёлкает крышкой сейфа, чем-то хрустит и постукивает. Немалая доля бизнеса в ООО «Тирея» принадлежит его ревнивой супруге. Семёну приходится из кожи вон лезть, чтобы Клёна не заподозрила его в адюльтерах.

– Та-ак… это у нас есть, это мы взяли. Одеколончиком спрыснемся. Сумочка, карточка, презервативы… Где у нас вторые ключи?… Нужно ещё заскочить в «Цветочный мир». Поехали, что ли? А всё ли у нас заперто?

Дверь бухгалтерии отворяется, Пухляков маячит в проёме. От него пряно пахнет дорогой туалетной водой. У окна Пухляков видит сдобную Журавлёву в белых обтягивающих брюках и с бюстом размером с лодочную станцию. Хотя они сталкивались лицом к лицу весь день, маслянистые глаза шефа снова машинально обшаривают и раздевают фигуру бухгалтерши-блондинки. Облизывают и мысленно насилуют всю целиком – от обтянутого бенгалином лобка до богатых губ, словно огромную порцию мороженого.

– Вы ещё не ушли? – директор сконфуженно морщится. – Пардон, Любовь Петровна, я уж думал, все разбежались, позволил себе расслабиться! Вы знаете, что сверхурочно у нас работают только дураки и японцы? Ха-ха-ха! Шутка.

– Я припозднюсь, Семён Венедиктович, – госпожа Журавлёва слегка играет грудью, стиснутой кипрейным шёлком, под вечер ей уже не до кокетства. – Дочке позвонила, чтобы рано не ждала. Платёжки из банка перегнали только без пятнадцати пять, а завтра – крайний срок. Прихвачу сегодня пару часиков, доделаю, раз уж взялась.

Пухляков неопределённо машет рукой, на пальце болтаются ключи зажигания от «Лексуса». Его мысли далеко, они мчатся к неведомым Лютикам с охапкой роз и стрелою амура в груди.

– Принято! Хвалю! Платёжки в нашем деле – святое. А то смотрите, могу подкинуть вас до центра, если надо. Нет? Тогда сигналочку потом поставить не забудете, ага? Я вахтёра внизу предупрежу, чтоб всё было в порядке. Всего хорошего, до завтра. А, чёрт!…

Последнее относится к телефону Пухлякова, который опять звонит, выдаёт мягкую гитарную мелодию.

– Да, моя Клёнушка… – обречённо бубнит Пухляков, кивает Любови Петровне и исчезает за дверью. – Что случилось на этот раз? Нет, я не злой, но у меня такое чувство, будто ты меня постоянно контролируешь… Я ра-бо-та-ю! Мне что, на крови поклясться? Позвони Мончегорову, позвони Сузину, если хочешь, они подтвердят. Нет, я не кричу!… Клёнушка, послушай меня…

Проверив в колбе уровень воды, Любовь Петровна включает чайник. В столе у неё есть варенье из крыжовника, есть купленная утром плюшка и несколько завалявшихся «рафаэлок». Можно спокойно и плодотворно поработать над документами. Травоядный Пухляков уносится по коридору вместе со своими оправданиями перед Клёнушкой, его голос делается всё неразборчивей, по мере того, как директор спускается по лестнице. И становится совсем тихо.


***


Любовь Петровна добирает в компьютере предпоследнюю колонку цифр. Красивые пальцы с гелевыми блестящими ногтями стремительно летают над клавиатурой. Необъятный зад женщины тихо ноет от впивающихся белых трусиков и нагретого за день кресла. «Рафаэлки» и плюшка съедены, чай выпит. Полчаса назад в кабинете пришлось зажечь верхний свет: на улице ощутимо стемнело. Здорово она подзадержалась с этими бумажками! Но ещё минут пятнадцать и работа будет закончена.

Госпожа Журавлёва встряхивает причёской, глыбой ворочается на мягком сиденье, чувствуя, что её сексуальные белые брючки, трусики и затёкшие ягодицы склеились в одну сплошную расплавленную массу.

– О-о-о, моя бедная попка, как же мы с тобой устали! Блин, если я срочно не поправлю трусы, я умру.

Не выдержав, Любовь Петровна выпрастывает себя из замшевой кресельной утробы, прогибает стан назад, сладко потягивается, звонко шлёпает себя пониже спины, разгоняя кровь. Шлепок звучит сочно, как пушечный выстрел. Журавлёва воровато оборачивается на окно, словно опасается слежки, однако по ту сторону стекла – только сумеречные многоэтажки да кирпичный стакан церкви. На всём этаже не осталось ни души, внезапно ворваться в кабинет никто не должен.

Убедившись, что она одна, Любовь Петровна приподнимает подол блузки, большими пальцами спускает брюки до бёдер. Операция даётся ей непросто – бёдра слишком полны, а брюки слишком узки, вдобавок, белый бенгалин за день прилип к телу, будто смазанный бустилатом. Любовь Петровна вращает тазом, приседает, постанывает от натуги, выдираясь из липкого плена. На свет показываются сахарные дыни-ягодицы и влажные белые трусики, похожие на фруктовую вазу. Трусики переливаются как атласные (шутница Любовь Петровна предпочитает называть их «атасные»). Помещение наполняется запахом острых солёных груздей, крепкого мёда и застоявшегося пота – запахом уверенной в себе зрелой женщины.

Чуть расставив ляжки, Любовь Петровна производит в нижнем белье какие-то лишь ей известные манипуляции: что-то расправляет, что-то поддёргивает, бросает в урну скатанный комок, прикрепляет к изнанке трусиков свежую пластинку с ароматом весеннего леса. Затем госпожа Журавлёва повторяет процедуру в обратном порядке. Медленно ввинчивается в трусики, подбивает резинки, разглаживает кромки, добиваясь, чтобы атлас идеально обливал её крупную попу, потом плавно погружает себя в белые брюки.

Эластичный бенгалин скрипит и сопротивляется, поглощая весомые формы Любови Петровны. Упитанная бухгалтерша принимает причудливые и соблазнительные позы, наклоняется, вертится, надсадно дышит, облизывает губы. Упихивать свои толстые мокрые ляжки в эти лосины – всё равно что пытаться натянуть презерватив на сливочный торт.

В самый ответственный момент борьбы женщины с брюками дверь бухгалтерии широко распахивается, на пороге возникает немолодая дама с нервным лицом – короткая рыжеватая причёска, сногсшибательный синий костюм с длинной юбкой, худые руки сжимают вместительную кожаную сумку.

Вошедшая видит застывшую у стола Журавлёву, пойманную врасплох – в полуспущенных брюках и трусиках.

– О! – иронично кричит она. – Как мило! Я не вовремя?

Покраснев от стыда и злости, Любовь Петровна совершает невозможное – мощным рывком вталкивает себя в брюко-лосины, выравнивает подол блузки и торопливо плюхается в кресло, под защиту стола, сжав большие белые колени. Её голубые глаза гневно горят.

– Женщина, а стучаться вас не учили? Вам кого? Офис закрыт!

– Попались? – перебивает гостья. – Спалились, голубки? Ну, где Семён? Куда он выскочил? Ты стоишь без штанов, значит, и мой подлец где-то здесь?

Ошеломлённая Любовь Петровна ничего не успевает ответить, когда гостья обходит стол и с неожиданной силой заламывает ей руки за спину.


***


Пустынный коридор офиса освещён вереницей казённых ламп. Везде тихо, лишь за дверью бухгалтерии ООО «Тирея» возмущённо переругиваются два женских голоса.

– Вовсе озверела? – свирепо шипит Любовь Петровна. – Тебе лечиться надо, тётка. Мне больно! Отпусти меня немедленно!

– Где спрятался Семён? Отвечай!

– Откуда я знаю? Отработался и уехал!

– Всё равно найду! Кверху дном всё переверну, а найду! Я с вами обоими разберусь!

– Что за дурдом? – кричит Любовь Петровна. – Нет здесь никакого Семёна, я просто трусы поправляла! И сними с меня эту дрянь!

Госпожа Журавлёва пребывает в самом скверном расположении духа. Её можно понять. Сидишь в офисе допоздна, трудишься как проклятая, а под конец врывается какая-то истеричка, тычет тебя носом в стол и заковывает в наручники, будто так и надо!

Распаренная и разъярённая, Любовь Петровна бессильно ворочается в кресле, трётся об него спиной, пытаясь поправить съехавший под блузкой лифчик. Руки Журавлёвой насмерть стянуты сзади металлическими браслетами. Полукружья кандалов, облегающие запястья, поблёскивают алюминиевой белизной, почти как её стильные брюки из бенгалина. Зубастые скобки наручников вставлены в пазы и заперты на ключ. Невозможность снять браслеты и идиотизм ситуации сильно угнетают женщину.

Помимо наручников, нервная гостья в синем платье привязала Любовь Петровну к сиденью скотчем поперёк живота и теперь возится у её ног – надёжно приматывает скотчем к подставке кресла нежные и крепкие лодыжки Журавлёвой. Катушка скотча разматывается с жужжанием пчелиного улья. Любовь Петровна бессильно трясёт белокурой головой и обширной грудью, но ничем не может помешать – наручники за спинкой кресла удерживают её откинутой назад. Клапан с фальшивой молнией натянулся между расставленных ног, обрисовывая туго упакованные женские прелести.

Странная рыжеватая гостья в синем отнюдь не смущена своим вторжением. Домотав скотч, она косо обрывает уголок и встаёт в полный рост, сверля взглядом привязанную к креслу Любовь Петровну. Блеск её глубоко посаженных глаз не нравится Журавлёвой – какой-то лихорадочный, нездоровый.

– Ну что, моя дорогуша? Имей совесть сознаться, раз попалась на горячем. Где я могу увидеть Пухлякова Семёна Венедиктовича? Наверное, вахтёр снизу позвонил вам, как только я вошла? Все мужики одинаковы, все друг друга покрывают.

– Развяжи меня, дура! – беснуется Любовь Петровна. – Нет здесь никого! Не под столом же я держу твоего Семёна Венедиктовича?

Нельзя сказать, что на Любовь Петровну никогда в жизни не надевали наручников. В её жизни и прежде случались неприятные эксцессы с заламыванием рук, кляпами и истязанием, с участием милиции, бандитов и просто дурных людей. Однако, согласитесь, мало забавного оказаться в столь нелепом положении, да ещё в конце рабочего дня. Можно привыкнуть к тесным колготкам и высоким каблукам, к домогательствам мужчин и зависти подруг, но к наручникам привыкнуть нельзя, как нельзя привыкнуть, например, к падающему на голову кирпичу.

Нервная посетительница хлопает Любовь Петровну по щеке.

– Милая, если ты ещё не поняла, то я жена Семёна Венедиктовича и соучредительница всей этой лавочки! – аристократично роняет она. – Посему оставь своё хамство для обслуживающего персонала и отвечай по существу.

Последние сомнения развеяны. Ещё когда эта чокнутая рыжая ястребом накинулась на неё и заковала в браслеты, Любовь Петровна подспудно догадывалась, что перед нею Первая леди, жена шефа и хозяйка «Тиреи».

– Не скажу, что очень рада знакомству, – непримиримо бурчит она, слушая, как на бюсте трещит по шву её до предела натянутая кипрейная блузка. – Значит, ты и есть Клёна Павловна?

«Та самая телефонная липучка?» – вертится на языке, но Любовь Петровна воздерживается.

– Да, это я. Теперь ты меня запомнишь, не так ли? Быстро представься, как тебя зовут, и где прячется Семён? Его мобильник отключен уже два часа.

Любовь Петровна вспыхивает от злобы, слабо вертится в кресле с выпяченной грудью и растянутыми в стороны зефирными ляжками.

– Господи, откуда я знаю? Вроде бы уехал разгружать какой-то контейнер из Калининграда. А я просто задержалась, банк нас подвёл, платёжки поздно прислали, документов куча накопилась… Бегом сними с меня наручники, руки режет!

Почти не слушая Журавлёву, нервная Клёна Павловна зорко исследует бухгалтерию, словно её непутёвый ловелас Пухляков мог притаиться в тумбочке Любови Петровны или залезть в чайник. От её внимания не ускользают великолепный бюст Журавлёвой, её богатые губы и серьги в форме арабских чеканных монет. Сама же Пухлякова, в пику своей «пухлой» фамилии, весьма плоскогруда и костлява.

– Девушка, я почти уверена, что он никуда не уехал, а уединился здесь, в офисе, вместе с тобой. Когда я вошла, он успел куда-то испариться, а вот ты замешкалась, натягивая штаны.

Что тут ответишь? Любовь Петровна развела бы руками на этот вопиющий бред, но владеть руками она не может, а потому лишь отрицательно качает всклокоченной белокурой причёской. Воля ваша, не верите – ищите своего травоядного мужа сами. Впору вешать на бухгалтерии табличку, что госпожа Журавлёва принципиально не спит с начальниками, тем более с женатыми.

– Сколько можно объяснять? – стонет она. – Я вспотела и ненадолго разделась, чтобы поправить трусы, а Семёна давно нет!

– «Давно» – это сколько на вашем языке? Две минуты? Три? Вы закончили и он убежал подмываться?

– Ты дебилка? Давно – это давно. Он ещё часов в шесть уехал! И, по-моему, тебе же звонил перед этим!

О том, что кроме законной супруги Семён Венедиктович звонил некоему Лютику, Любовь Петровна по понятным причинам не упоминает. Шашни босса её не касаются.

– Ну-ну, я сейчас умру со смеху, – загробным голосом говорит Клёна Павловна. – Как будто я не знаю своего кобеля! Мой трудоголик Сёма уехал разгружать контейнеры и бросил скучать такую смачную красотку?… Душечка, я прекрасно знаю, по каким «контейнерам» он специалист. По тем, которые ходят на двух ногах и в любое время готовы их раздвинуть!

– Нашла Ален Делона! – взрывается Любовь Петровна. – В гробу бы я видала таких любовничков облезлых. Да я скорее удавлюсь, чем твоему ушлёпку дам!

– Почему это ушлёпок? – Пухлякова вдруг ощетинивается, её сухое личико становится по-женски обиженным. – Ты намекаешь, что я живу с ушлёпком?

– А разве нет?

Клёна Павловна меряет шагами кабинет, страдальчески хмурится, смотрит на пленницу в наручниках так, словно ищет сочувствия.

– Ну, нет … в какой-то степени… то есть да… то есть, конечно, Сёмка – скотина ещё та, и гуляет от меня как тварь последняя, хоть от баб его кодируй… Но вообще-то он хороший.

– Возможно, – хмыкает Любовь Петровна. – В отличие от некоторых, хотя бы наручники на бухгалтеров не надевает.

– Он импозантный, щедрый и прикольный в постели… – убито перечисляет Клёна Павловна. – Чем беззастенчиво и пользуется, паршивец.

Тут она спохватывается, что слишком разоткровенничалась перед этой красивой полной стервой-бухгалтером, которая наверняка наставляет ей рога с Пухляковым.

– Опустим детали. Ты забыла представиться мне, милая жирная девушка, поправляющая в офисе трусики. Как там тебя зовут?

– Лучше браслеты с меня сними, дура!

– Успеется! – отвергает Клёна Павловна. – Между прочим, «Тирея» частично принадлежит мне, я тоже твой работодатель! Сначала имя! Кто ты?

– Я Любовь Петровна Журавлёва, бухгалтер вашего ненормального ООО «Тирея». Если раскуёшь меня, могу паспорт показать.

– Паспорт пока не нужен, – Пухлякова снова строго и пристально глядит в румяное лицо Журавлёвой. – Делами в основном занимается Семён, но в «Тирее» я бываю довольно часто. А тебя почему-то не помню. Как давно ты работаешь у Семёна?

– Месяца полтора.

– И с какого времени ты трахаешься с ним вечерами в офисе?

– Ни с какого! Ещё раз повторяю – я не сплю с твоим мужем!

– Полтора месяца… – с нехорошей радостью тянет Клёна Павловна. – Надо же! Всё сходится. Тебя зовут Любовь?

– Мало того что ты дура, так ещё и глухая. Да, я Любовь Петровна Журавлёва. Ищи своего Семёна где хочешь, а меня отвязывай! Мне домой пора.

– Любовь. Люба… По ходу, ты и есть тот самый Лютик, по которой сохнет мой козёл?


***


Подобного удара госпожа Журавлёва не ожидала. В панике она начинает биться в замшевом кресле, понимая, что это дурацкое совпадение может стать роковым.

– Никакой я вам не Лютик! Не Лютик я! Ненавижу всякие клички, которые мужики навешивают бабам! Я Любовь Петровна! Только так!

– Тихо, солнышко, не суетись. Посиди, соберись с мыслями, а я пройдусь по офису. Сёмушка, наверно, позабыл, что у меня есть ключи от всех кабинетов. Если я его найду, кому-то сильно не поздоровится.

– Я бы сроду за своим мужиком бегать не стала, унижаться.

– Где тебе понять, Лютик? Я люблю его!

– Любишь, не любишь – по фиг! Хоть залюбись, но это он за тобой бегать должен. Мой покойный Стёпка по всей деревне за мной гонялся, чтоб ты знала! – с оттенком самодовольства говорит Любовь Петровна. – А чтоб я за кем-то? Ни в жизнь!

Госпожа Журавлёва деликатно умалчивает, что навязчивый Стёпкин контроль и ревность бывали порой невыносимы. Бывший морской пехотинец Степан, мастер всевозможных боевых искусств, всегда действовал грубо и напролом. Вязал свою ненаглядную Любку верёвками и колготками, затыкал ей рот, запирал под замок, даже как-то сажал на цепь и был готов прибить любого, кто засматривался на его красивую сексуальную супругу дольше пяти секунд.

Любовь Петровна до сих пор помнит, как во дворе их деревенского дома ржавела борона БЗТС-1, зачем-то стыренная из колхоза. Никакого проку от этой железяки в домашнем хозяйстве не было, разве что сапоги от грязи отскабливать, но  Степан и ей нашёл применение. Как-то он врастяжку распял на этой бороне Любовь Петровну, привязал за руки и ноги трансмиссионными ремнями и здорово выпорол – целую неделю после этого госпожа Журавлёва не могла присесть на пятую точку.

– Моя вина, – вдруг соглашается Клёна Павловна. – Бегаю за Сёмкой. Шпионю. Отбиваю его, дурачка похотливого. Тебя вот с ним почти поймала…

– Опять ты за своё! – Любовь Петровна морщится, барахтаясь в наручниках и стяжках из скотча. – Одна я тут была, трусы поправляла!

– Не знаю, не знаю, Лютик, – печально говорит Пухлякова. – В том мой крест и моё несчастье. Вот что значит – выйти замуж за молодого. Я же старше Сёмы на семь лет.

По разумению Любови Петровны, совсем недавно разменявшей тридцатник, Пухляков вовсе не такой молоденький, как заливает эта Клёна Павловна. Ему уже сорок два, нашла пацана, дурёха! Журавлёва вспоминает жидкий пробор Семёна Венедиктовича, его наивно поднятые бровки, его «пивной бурдючок», который не может скрыть даже эксклюзивный широкий пиджак…

Нет, травоядный Сёма далеко не мальчик и не красавчик. Впрочем, отдадим должное – он не худший патрон, с кем работала Любовь Петровна. Семён Венедиктович не кричит, не мешает, никому не лезет под юбку и не домогается подчинённых дам, как домогался Журавлёвой тот же гад Перкасьев в инвестиционном фонде. Вполне адекватный начальник. И они с ненормальной Клёной Павловной живут почти как Любовь Петровна со своим Стёпкой, только с точностью наоборот. Он – бегает, она – ревнует.

– Всё равно я бы бегать за ним не стала! – выносит вердикт Любовь Петровна. – Много чести дураку. А наручники ты с собой таскаешь тоже из любви?

– Да! И не только их, – будто очнувшись, Клёна Павловна гордо встряхивает своей вместительной сумкой. – Когда твой муж кобель, каких мало, надо быть готовой ко всему.

– Поздравляю, ты не Клёна, а настоящий Дуб! – иронизирует Любовь Петровна, снова напрасно пытаясь вырваться из кресла.

Зря она это ляпнула. Оскорблённая Клёна Павловна отвешивает связанной сотруднице пощёчину. Вскрикнув, Журавлёва громко матерится от обиды. Напрягает мышцы, расправляет грудь, рычит и изгибается. Усилия пленницы бесполезны: скотч лишь глубже впивается ей в живот и лодыжки, дотянуться до мерзавки Пухляковой невозможно. Эх, если бы не скованные за спину руки!…

– Мы ещё разберёмся, кто тут дуб, а кто осина! – чувствуя свою безнаказанность, Пухлякова мстительно дёргает пленницу за причёску, похожую на пенный реактивный хвост самолёта. – Меня, Лютик, не обманешь! Сама знаю, что мой Сёмка жирных любит, чтобы сала на ляжках потолще! Найду его – огребёте у меня оба!

Любовь Петровна неуклюже ощупывает пальчиками браслеты. Пот течёт с её лица, кипрейная кружевная блузка намокает спереди, словно слюнявчик, влага скапливается между грудей и бежит под сбрую лифчика. Соски топорщатся как ореховые косточки, распирая атласные ракушки. Перед ней на столе лежат ножницы, скрепки, линейки. Что-нибудь из этого могло бы пригодиться, чтоб открыть наручники, но как достать? И куда деваться от всевидящего ока чокнутой мадам Пухляковой?

– Заруби на носу, Клёна Павловна: я не сплю с директорами, даже если они очень просят!

Судя по всему, Клёна Павловна не верит узнице. Слишком уж некстати пришлась игра имён: Люба и Лютик.

– Ты замужем, Лютик?

– Отстань со своим Лютиком! Кличками меня никто не зовёт и звать не будет. Я – Любовь Петровна Журавлёва. Вдова. Мать-одиночка. С твоим Семёном я не сплю. Ясно? Освободишь ты меня наконец?

– Посиди в наручниках, тебе полезно, – упорствует Клёна Павловна, и надежда на скорое освобождение из кандалов снова тает. – Слишком много совпадений. Хрестоматийное сочетание: с одной стороны – шелудивый босс, которому некуда девать бабло и сперматозоиды, с другой – свободная и сиськастая вдова-бухгалтер, трусики у которой ещё меньше чем мозги. Вечер, пустой офис, романтика… Лю-ба. Лю-тик. Просто превосходно!

– Это неправда, – Любовь Петровна угрюмо слизывает пот с мокрых губ. – Семён Венедиктыч давно уехал. Не было секса! Не было ничего! Я печатала документы, пила чай и поправляла трусы.

Обойдя все кабинеты «Тиреи», Клёна возвращается ни с чем и с интересом хирурга поглядывает на обтянутый животик Журавлёвой. Животик Любови Петровны напоминает душистый кекс, под ним сквозь брюко-лосины треугольником проступает отпечаток трусиков, похожий на выпуклый осколок фарфоровой чашки. От пленницы и от кресла под ней убийственно пахнет терпким мёдом, солёными грибами и тайными дамскими соками. Мадам Пухлякова ностальгически вздыхает: ей бы такой вкусный, наглый, молодой запах, как у этой сексапильной бухгалтерши!

– Не нашла. Смылся муженёк. Лютик, может, нам тебя чуть-чуть помучить, чтобы ты призналась в своей связи с Сёмочкой?

Жуть! Мало Журавлёва натерпелась, только пыток ей не хватало! В исступлении Любовь Петровна опять принимается прыгать в глубоком кресле, наручники звенят на запястьях, но зубастые скобки сжимают их, словно ротвейлеры. Выпутать ноги из скотча тоже не удаётся: гадкая ревнивица Клёна спеленала бухгалтершу прочно и умело.

– Нет у нас никакой связи! – кричит госпожа Журавлёва. – Работаю я здесь! Я не шлюха!

– Не верю! Сёма тоже мне говорит «работаю», а сам?… – Клёна Павловна подходит к столу Журавлёвой, рассеянно передвигает канцелярские принадлежности, задерживает руку на металлической линейке. – Слушай, Лютик, ты так заманчиво сидишь с раздвинутыми ножками… Может, стукнуть тебя линейкой между ног? Тебе будет очень больно и ты сознаешься.

– Ты рехнулась?

Взмыленная Любовь Петровна вжимается в сиденье, елозит руками за спиной. Пробует сдвинуть ноги, но щиколотки крепко примотаны внизу. От боли и напряжения в паху без всякой линейки просыпается острая резь. Спугнутая ворвавшейся хозяйкой, госпожа Журавлёва слишком быстро и резко натянула свои тесные брючки, теперь они сдавили промежность, словно струбцина.

Сплющенный пах пленницы стонет и увлажняется под тугой плёнкой из бенгалина. Такое ощущение, что интимные органы тоже плотно укутаны скотчем и к ним совсем не поступает свежий воздух.

Словно не замечая метаний арестантки, Клёна Павловна спокойно пробует линейку на упругость, взмахивает, рассекает ею воздух… Линейка сверкает, как шпага. Пожалуй, получить железной рейкой по возбуждённым гениталиям для чувственной госпожи Журавлёвой будет смерти подобно.

– Это бесчеловечно! – Любовь Петровна в панике бултыхается в замшевой утробе кресла. – Ещё чего – линейкой между ног! Я же сдохну сразу! А не сдохну – в суд на тебя подам! Лови своего вечно юного Семёна и хлещитесь чем хотите, мазохисты вшивые!

Своими рыбьими глазами стройная Клёна Павловна сверлит беспомощную Журавлёву насквозь. В её взгляде невероятным образом соседствуют отвращение и зависть.

– Парадокс какой-то, – риторически бормочет она. – Лютик, как можно быть такой жирной, уродливой… и сексуальной одновременно?

В собственной сексуальности Любовь Петровна никогда не сомневалась, а вот насчёт уродливости категорически не согласна. Будет врать-то. Экран компьютера с недопечатанными платёжками потух, перешёл в спящий режим. В тёмном глянце монитора  Любовь Петровна наблюдает своё (вполне достойное, хоть и искажённое испугом!) отражение.

Ледяные голубые глаза, сочные леденцовые губы. Шея открыта, ошеломляющая грудь купается в блеске кипрейных гипюровых брызг, будто два слона купаются в петергофском фонтане. Белые брючки из бенгалина на крупной Любови Петровне скорее напоминают лосины. Обтянутые бёдра госпожи Журавлёвой кажутся вылепленными из упругого гладкого зефира.

Плотно, без единого изъяна стрейчевая ткань обтягивает все «зоны повышенного внимания» – женский лобок, коленки и ляжки. Пикантный клапан фальшивой «молнии» смело обрисовывает интимные детали её лона – словно лодочка воткнулась носом в громадную белизну бёдер. Бенгалин натужно скрипит, чудится, что клапан вот-вот лопнет под избыточным давлением гениталий и явит миру нижнее бельё Журавлёвой.


Можно ли такую неземную красоту – линейкой? Кощунство да и только.

Нарушая паузу, Клёна Павловна обвиняюще вздыхает, словно ставит диагноз.

– Дорогуша, ты совсем не походишь на бухгалтера. Эти развратные брюки в облипку, эти просвечивающие трусики! Эти пошлые кружевные вышивки на сиськах!

– Красиво жить не запретишь! – хрипло и упрямо парирует Любовь Петровна. – Одежда, обувь и бельё, трусы, колготки и духи – мой выбор и моё личное дело.

– Я сразу поняла – мужики от тебя без ума. Ничего удивительного, что вы снюхались с моим гулящим заср@нцем.

– Госпожа Журавлёва ни с кем не нюхается!

Вместо ответа Клёна Павловна отходит на шаг, приподнимает синий подол. Отставляет в сторону носочек, будто в балетной школе.

– Лютик, что во мне не так? – почти жалобно вопрошает она. – У меня идеально стройные ноги! Классический французский эталон. У меня первый разряд по плаванию и спортивной гимнастике! Мне сорок девять, а я до сих пор встаю на «мостик». Ты умеешь вставать на мостик, моя толстая дорогуша?

– Вовсе сбрендила с горя? – ворчит пышнотелая госпожа Журавлёва, которая никогда не отличалась тягой к физическим упражнениям, если это не таскание сумок и не мытьё полов. – Вставай перед своим Пухляковым хоть вверх ногами, а меня отпусти!

– Почему все мужики ведутся на раскрашенных толстух? – тоскливо восклицает Клёна Павловна. – Вон идиотка Глафира тоже упивается своими жирами. Зажигает в мини-юбках, а у самой жопа шире космодрома Байконур! Глафира – это моя несносная двоюродная сестра. Сегодня мы с ней ездили в бассейн и опять растявкались по поводу её толщины и моих классических пропорций.

– Плевала я на твоих Глафир. Ты отпустишь меня или где? У меня руки затекли!

– Я проверила пожарную лестницу, Семёна там тоже нет, – Клёна Павловна задумчиво покачивается перед Любовью Петровной с пятки на носок. – Что предпринять? Пока ты обезврежена и в наручниках, полагаю, мы всё-таки допросим тебя с пристрастием. Для очистки совести.

– Нет! – Любовь Петровна пытается загребать привязанными ногами, пятясь от начальницы вместе с креслом. – Не смей меня трогать!

– Ладно уж, линейкой бить не будем. Тебя когда-нибудь пытали с помощью карандаша, Лютик? Старый КГБ-шный метод. Примитивный, но эффективный.

– Я не Лютик! Уйди от меня, стерва поганая!

Улыбнувшись, Клёна Пухлякова берёт со стола пластмассовый карандаш, обходит пленницу со спины и берёт за скованную левую кисть. Беспомощная Любовь Петровна чувствует, как ей вкладывают карандаш между средним и безымянным пальцами, а потом крепко сжимают их вместе…

– А-а-а! О-о-о!

Спустя секунду госпожа Журавлёва галопом подскакивает вместе с креслом, колотя по сиденью растянутыми белыми ляжками. Голубые глаза в макияже «под енота» лезут из орбит. Противная Клёна не соврала: это действительно очень больно, когда между сжатыми пальцами торчит посторонний предмет, пережимает мелкие сосуды и сдавливает косточки.

– У-у-у! – воет Любовь Петровна. – Перестань! Наручники мне напялила, да ещё пальцы выламывает? О-о-о, хватит!

– Спала с Семёном?

– Нет! Больно! Пусти!

– Спала, Лютик?

– Нет! Пусти пальцы! О-о-о!… Мамочки, да чтоб я ещё раз на сверхурочную работу осталась? Хрен вам, собаки! О-о-о!…


***


– О-о-о, зеленоглазое такси!… – будто в тон истязаемой начинает грустить Михаил Боярский. Это ожил мобильник в сумочке госпожи Журавлёвой, «Зеленоглазое такси» – одна из её любимых песен.

Клёна Павловна ослабляет зажим. Конечно, она не станет ломать пальцы бухгалтерше, но досадно, что Семён пропадает неизвестно где, завтра наврёт ей с три короба, а Клёна Павловна понятия не имеет, кто его нынешняя пассия по кличке Лютик. И эта потная синеглазая плюшка в бенгалиновых лосинах уже полчаса мучается в наручниках, но ни в чём не сознаётся. Кругом неудачи!

– Прекрати! Мне дочка звонит, Леночка! Потеряла меня! – взъерошенная, привязанная Любовь Петровна дёргается так, что кресло ходит ходуном. Наручники тёрками скребут ей побелевшие запястья. – Да что же это такое? Пухлякова, будь ты человеком! Сними наручники, дай ответить ребёнку!

Поколебавшись, Клёна Павловна убирает пыточный карандаш из мокрой ладони госпожи Журавлёвой, вынимает сотовый из ридикюля пленницы. Дальнозорко держа аппарат на вытянутой руке, читает имя вызывающего абонента.

– Хм, любопытно! – говорит она. – Это не дочь. Лютик, тебе звонит наш небезызвестный «Пухляков С.В». Соскучился? Объявился, бегунок!

– Тьфу на него! Тьфу на весь ваш семейный бизнес! С вами вовсе без пальцев останешься!

– Наверное, хочет узнать, благополучно ли ты надела штаны и ушла с работы? Ну-ка, тихо! Успокойся и ответь Сёмочке, а я вас немножко послушаю.

Приложив мобильник к уху белокурой узницы в наручниках, Пухлякова приникает ухом с другой стороны, щекоча щёку Любови Петровны своими рыжими, будто выцветшими волосами.

– Да, Семён Венедиктович? – отдышавшись, деревянным голосом говорит Любовь Петровна. – Алло?

– Любовь Петровна, неужели вы ещё на работе? – бодро кричит в телефоне Пухляков. – Придётся премию вам выписать, ха-ха-ха! Я как раз мимо еду, а в офисе до сих пор горит свет! Нельзя столько воркинга, берегите себя!

Подслушивающая Клёна Павловна показывает Любови Петровне большой палец.

– Замани его сюда, Лютик! – шепчет она одними губами. – Замани! Очная ставка! Вы нужны мне оба, так надо! Иначе я всё-таки выпорю тебя линейкой между ног!

Госпожа Журавлёва не хочет, чтобы её били линейкой между ног. Прочистив горло, она лепечет первое, что пришло на ум.

– Семён Венедиктович, огромная просьба! Вам нетрудно зайти сюда? Я не могу запереть офис! У меня сигнализация не включается!

Обе дамы – тюремщица и жертва – обращаются во слух. Теперь всё зависит от реакции Пухлякова.

– Понял! Принято! – деловито отзывается шеф. – Погодите минутку, Любовь Петровна, сверну во двор и парканусь… Сейчас мы к вам поднимемся.

Соединение разрывается. Заострённое сухое личико Пухляковой озадачено.

– Откуда он едет? За вечер я оборвала ему весь телефон – он был наглухо отключен. Сёма и вправду сегодня принимал груз?

Любовь Петровна лишь фыркает, отплёвываясь от потёкшей косметики. Какая разница, откуда там едет сладострастный шеф? Ей хочется в туалет и в душ, она изнемогает от сырости в своих тесных трусиках, где будто расплескали липкий сироп, и у неё ноют надсаженные пальцы, выкрученные ревнивой женой начальника.

– Сёма сказал «сейчас поднимемся», – размышляет Клёна Павловна. – С кем они там катаются? С Мончегоровым, что ли?

Выдохшаяся Любовь Петровна плавает в кресле в луже собственного пота, ей уже абсолютно всё равно. Она мечтает о самой малости: избавиться от проклятых стальных кандалов и почесать в лифчике и в носу. Ждать приходится недолго – тут всего второй этаж. Вскоре в коридоре слышатся шаги, раскатывается жизнерадостный голос Пухлякова. Он говорит кому-то:

– Один момент, зая, помогу бухгалтеру включить сигналку и погнали дальше. Кстати, зачем тебе перед ней светиться? Могла бы и в машине меня подождать, Лютик.

– Кому какая печаль, с кем ты ходишь, Сенечка? – кокетливо отвечает спутница. – У меня же на лбу не написано «любовница босса»?

– Дай-ка проверю, Лютик? – подхватывает шутку Пухляков. – Покажи мне лобик? Хм… Действительно, про любовницу ни слова. Зато здесь написано: «любимая женщина Семёна Венедиктовича». Ха-ха-ха!

Парочка счастливо посмеивается. Женщины в кабинете замирают, Клёна Павловна принимает охотничью стойку.

– Та-а-ак… Вечер сюрпризов продолжается, – произносит она свистящим шёпотом. – Сейчас мы увидим настоящего Лютика! Вот твари! Вынуждена признать, Любовь Петровна, – похоже, я обошлась с тобой несправедливо…

Открывается дверь, в бухгалтерию беспечно входит пузатенький лысоватый Пухляков, по обыкновению вертя на пальце ключи зажигания. Позади него маячит моложавая полная дама в эксклюзивном джинсовом сарафане и с кислотно-красной причёской. Миловидное, неестественно гладкое лицо явно накачано косметическими инъекциями.

– Вот и я! Показывайте, в чём заминка, Любовь Петровна?… – с порога начинает Пухляков. Но тут он обнаруживает несчастную Журавлёву связанной наручниками и скотчем, а рядом с нею свою законную супругу Клёну – и обрывается на полуслове.

В свою очередь Клёна Павловна с ужасом таращится на ярко-красную спутницу мужа, а спутница таращится на Клёну Павловну.

– Г-глафира? – выдавливает Клёна, словно не веря глазам. – Ты и есть Лютик?… Глафира? Сестра!

Три ошарашенных лица. Немая сцена. Затем Любовь Петровна в наручниках начинает хохотать. Она хохочет так, что у неё на животе всё-таки лопаются тесные брюки из бенгалина.