КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706300 томов
Объем библиотеки - 1348 Гб.
Всего авторов - 272776
Пользователей - 124657

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

За Отчизну! [Сергей Царевич] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сергей Царевич За Отчизну

Часть 1.

Глава I

1. ПАСТЫРИ И ОВЦЫ

Тима разбудил яростный, захлебывающийся лай. Было слышно, как на дворе, исступленно рыча, на кого-то бросался пес.

Тим поднял голову, настороженно прислушиваясь, потом приподнялся и сел на скамье, окончательно пробудившись.

- Это на человека, - пробормотал он, почесываясь и зевая. - На зверя пес не так лает.

- Тим, - донесся из темноты голос жены, - на кого-то Белый напал, слышишь?

- Как не слышать! Да ты не кричи.

Тим проворно вскочил на ноги, накинул овчинную куртку, которой укрывался, и, как был, босой, крадучись подошел к дверям и прислушался.

Голоса стали громче; до Тима донеслось злобное немецкое проклятие. Пес заливался все яростнее и яростнее. Вдруг его лай прервался и сменился жалобным воем; потом и вой прекратился, было слышно только глухое хрипение.

- Кончили Белого! - прошептал Тим и взял в руки стоявший у лавки топор. - Катерина! - с тревогой в голосе позвал он. - Вздуй огонь. Недобрые люди у халупы.

В темноте заскрипела скамья, послышалось шлепанье босых ног по глинобитному полу, и кто-то стал раздувать в очаге почти потухшие угли. Постепенно угли стали разгораться, осветив багровым отблеском лицо дувшей на них женщины; наконец показались маленькие язычки огня, и женщина зажгла о них смолистую лучину.

В этот момент в дверь с силой застучали. Тим оглянулся на жену, сжимая в руке топор. Он стоял в овчинной куртке поверх белья, босой, всклокоченный, готовый защищать свою убогую халупку.

Стук повторился еще сильнее.

- Отворяй! - кричали снаружи, сопровождая приказание неистовыми ударами в дверь.

Стены халупы вздрагивали от каждого удара.

- Во имя святой церкви, воинствующей и торжествующей, отворяй! Живо!

В углу жалобно заблеял ягненок. Тим нехотя поставил топор в угол и начал отодвигать деревянный засов.

Едва дверь была открыта, как в халупу ворвались несколько человек, гремя оружием и осыпая хозяев грубой бранью. Перед Тимом остановился невысокий тучный монах в коричневой рясе доминиканца, подпоясанной веревкой. Размахивая крупными каменными четками, монах грубо спросил, ткнув толстым пальцем в грудь Тима:

- Ты Тим, сын Яна, по прозвищу Скала?

- Да, отче: я - Тим Скала.

Монах повернулся к стоявшему рядом с ним рыжебородому саксонцу в стальной каске и в куртке из бычьей кожи:

- Возблагодарим бога за его милость и возьмем с собой этого несчастного, нуждающегося в защите святой церкви. Связать его!

Монах перекрестился и сел на лавку.

Рыжебородый буркнул несколько слов таким же здоровенным парням, сопровождавшим его.

- Засветить еще очаг! - командовал монах, в то время как воины скручивали Тиму руки за спиной.

Хозяин непонимающе глядел на солдат:

- Но за что, отче? Что я сделал худого?

- Я не знаю, сделал ли ты дурное, но я знаю, что ты мог сделать. Этого достаточно. Пока же отправишься в аббатство святого Доминика, и там комиссар святейшей инквизиции с тобой побеседует.

- Инквизитор? Господи милостивый! Да о чем?

Слово "инквизиция" знали все, и оно у каждого вызывало чувство страха.

В один миг все было перевернуто вверх дном. С треском взлетали крышки сундуков. Бережно хранимая одежда, платки, домотканое полотно и овчинные безрукавки - все было разбросано по халупе и бесцеремонно топталось сапогами солдат. С грохотом переворачивались лари, с полок летели горшки. Катерина со слезами на глазах смотрела на разгром.

Пока продолжался обыск, Тим сидел на скамье со связанными руками. Катерина с перекошенным от ужаса лицом стояла в углу, простоволосая, кое-как одетая. Монах сидел за столом и методично менял лучины. Снаружи доносилось фырканье лошадей. Рыжебородый окликнул одного из воинов:

- Ганс, поищи коням сена и ячменя, да не забудь и для нас на завтрак чего-нибудь.

Один из "слуг инквизиции" - молодой, с плутоватым лицом парень - вышел во двор.

Наконец вся халупа была обыскана, о чем рыжебородый доложил монаху. Тот сидел, уронив голову на грудь; его шапочка упала на пол, и в курчавой шевелюре была ясно видна свежевыбритая макушка. Рыжебородый ткнул пальцем монаха в плечо:

- Э-эй, отче Горгоний, потом будем спать!

Монах встрепенулся и долго мигал глазами, бессмысленно глядя по сторонам. Придя в себя, он недовольно пробурчал:

- Ничуть я не спал! А если даже и спал, так что же?.. Ну, Губерт, всё осмотрели? Ничего нет? Очень хорошо!

Монах встал, потянулся и, сладко зевнув, подошел к двери и слегка открыл ее. На дворе уже было серо. В предрассветном сумраке виднелись очертания хлева, сарая, изгороди и деревьев. Призрачными тенями вырисовывались серые силуэты привязанных к забору лошадей. Где-то в хлеву пронзительно заверещал поросенок, затем смолк. Лошади с хрустом жевали ячмень.

Ганс вернулся, держа за задние ноги поросенка:

- Эй ты, старая ведьма, зажигай очаг да мигом зажарь поросенка - добрым людям пора позавтракать!

Зарезанный поросенок был брошен к ногам Катерины. Она бессмысленно на него глядела и не двигалась с места. Ганс с размаху ударил ее по щеке:

- Ну, старая жаба, пошевеливайся!

- Брось ее, Ганс! Не видишь разве - она ополоумела со страху. Сам займись им, - сонно проговорил Губерт.

Ганс, ворча проклятия по адресу ленивых чешских свиней, начал тут же потрошить поросенка.

Скоро халупа наполнилась ароматом жареной свинины.

Монах и Губерт, сидя рядом, погрузились к сладкую дремоту. Тим поднял голову и, искоса взглянув на дремлющих монаха и Губерта, тихонько кашлянул раз, другой. Катерина вздрогнула и повернула к нему голову. Тим слегка кивнул ей; она подошла поближе.

- Жена, если со мной что случится лихое, Штепанку как-нибудь сообщи, чтобы сюда ни ногой. Поняла?

Катерина утвердительно кивнула головой и продолжала стоять все так же безучастно и неподвижно.

Отец Горгоний внезапно открыл глаза:

- А... что? Сговариваетесь!.. Что ты ей сказал, бездельник?

Тим только пожал плечами:

- Что сказал? Что слышал, то и сказал.

- Ладно, завтра ты все нам расскажешь... Губерт, гони ее отсюда.

Губерт зевнул, потянулся, подошел к Катерине и ударом огромного кулака в ухо свалил ее на пол. Тим в ярости вскочил со скамейки и безуспешно старался освободить связанные руки. Тогда он одним ударом ноги в живот отшвырнул Губерта к стене. Солдаты выхватили короткие мечи - даги - и бросились на Тима.

- Не убивать! - заорал монах. - Он нам дохлый не нужен.

Приказ был строг, и саксонцы ограничились тем, что избили Тима. Весь в крови, Тим лежал на полу и тихо стонал.

- Убрать ее! - приказал монах, указывая на лежавшую без движения Катерину.

Солдаты выбросили Катерину во двор.

- Ut sementem feceris itu metes![1] - провозгласил нравоучительно монах.

- Отче, жаркое уже готово! Надо бы поискать у этих скотов вина или хоть пива, - раздался голос Ганса.

- Ищите - и обрящете, дети мои! - сладко проговорил монах.

Солдаты последовали указанию доминиканца и действительно нашли небольшой бочонок пива и изрядную Глиняную флягу вина.

Когда мясо в большой деревянной миске было поставлено на стол и перед каждым оказалась наполненная вином большая глиняная кружка, отец Горгоний наспех пробормотал молитву и схватил огромный кусок жареного поросенка.

Все жадно набросились на еду и питье. Вскоре все было кончено, и слуги святейшей инквизиции, покачиваясь, вышли из халупы, ведя за собой арестованного.

Тим едва передвигал ноги. Отец Горгоний, красный, с осоловелыми глазами, с трудом взобрался в седло и тронулся в путь.

Тима вывели на дорогу. Он глянул на неподвижно лежавшую посреди двора жену и только сжал зубы от бессильной ярости и щемящего горя.

- Где же правда? Господи! - шептал он. - И зачем я дал связать себе руки!..

Грубый пинок в спину заставил его двинуться дальше. У калитки валялся труп верного пса с размозженной головой.

- Прощай, Белый! - И, осторожно обойдя труп пса, Тим зашагал по дороге.

Уже совсем рассвело. Где-то заиграл рожок пастуха.

Слышалось блеяние овец, мычание коров и лай деревенских собак. Деревня начинала просыпаться.

Идти пришлось долго. Впереди ехали отец Горгоний и Губерт, за ними - четверо солдат, между которыми шел Тим. Лицо Тима было в крови; она засохла на усах и бороде. Босые ноги были изранены о попадавшиеся по дороге острые камни.

Наконец на холме, окруженном густым лесом, показались крыши аббатства. Еще час прошел, и измученный Тим скорее упал, чем сел на землю у высоких ворот монастыря. Всадники сошли с лошадей, и отец Горгоний постучал в ворота. Сторож, узнав через окошечко доминиканца, сейчас же открыл ворота. В четырехугольном дворе, окруженном со всех сторон монастырскими строениями, посередине возвышалась церковь св. Доминика. Только что окончилась обедня, и монахи вереницей выходили из церкви. Направо от церкви было длинное здание, где помещались монашеские кельи; с левой стороны - монастырская трапезная и библиотека. Монастырь был обнесен высокой каменной стеной, за которой виднелся дом аббата с обширным садом.

Отец Горгоний остановил проходившего мимо монаха:

- Мир тебе, брат мой! Не скажешь ли мне, где сейчас господин аббат и его преподобие комиссар святейшей инквизиции отец Гильденбрант?

- Они оба в саду у отца Бернгарда.

- Подождите меня здесь! - уже на ходу через плечо крикнул отец Горгоний Губерту, а сам направился через маленькую калитку в стене в сад аббата.

Сад был разбит с большим вкусом и знанием дела: гладкая, усыпанная крупным желтым песком дорожка была окаймлена бордюром цветов, местами переходящим в большие, пышные клумбы. В изящной беседке сидели аббат и комиссар святой инквизиции отец Гильденбрант.

Отец Горгоний, остановившись у входа, отвешивал поклон за поклоном:

- Pax vobiscum![2]

- Тебе тоже, брат Горгоний. Я вижу, тебе есть о чем доложить, - с нетерпением проговорил отец Гильденбрант.

- Я привел сюда мужика-чеха, о котором донесли, что он еретик и говорит слова, поносящие нашу мать - святую церковь.

- Доставь его сюда.

Монах юрко засеменил по дорожке.

- Я хотел вам еще сказать, - продолжал аббат прерванный разговор, - что мой друг, королевский советник доктор Наз, пишет мне о весьма вредном чехе - еретике Яне Гусе, капеллане королевы и первом проповеднике Вифлеемской часовни. Этот еретик осмеливается в своих проповедях нападать на святой престол, обвинять высших сановников церкви в жадности, в стремлении к богатству. Все непокорные и ненавидящие святую церковь и завидующие ее славе и богатству чехи объединяются вокруг Яна Гуса и его друга Иеронима Пражского. Начиная от вельможных панов вроде Микулаша Августинова и до самого жалкого поденщика все чтут этого чешского еретика как своего вождя.

- О Яне Гусе я уже слышал, отец Бернгард, и пусть я потеряю свою душу, если этот чех рано или поздно не угодит на костер! Святой престол имеет основания считать его опасным еретиком и вдохновителем всех непокорных нам чехов.

Отец Бернгард задумался и, медленно, осторожно подбирая слова, заметил:

- А не кажется ли вам, отец Гильденбрант, что проповеди Яна Гуса имеют успех потому, что он провозглашает затаенные мысли и чувства всех или, во всяком случае, большей части чешского народа?

Отец Гильденбрант снисходительно усмехнулся:

- Не согласен с вами, достопочтенный отец Бернгард, решительно не согласен. Но если и так, мы кострами заставим их всех молчать и повиноваться... молчать и повиноваться! - повторил он, с ожесточением оскалив свои большие желтые зубы.

- Конечно, отец Гильденбрант, святая церковь принуждена защищаться пламенем костров от возмутителей, дерзающих поднять голос против святого престола и его слуг...

Перед входом в беседку остановились отец Горгоний, Губерт и Тим, окруженный стражей. Отец Гильденбрант вперил свой взгляд в крестьянина. В этот момент всей своей длинной, согнутой черной фигурой он напоминал большую хищную птицу, готовую броситься на добычу.

- Кто ты? - резко спросил отец Гильденбрант.

- Я здешний житель, из Зельенки, крещен Тимом, а за что меня ваши люди обидели, не знаю.

Отец Бернгард бросил короткое приказание Губерту:

- Позвать сюда отца эконома!

Губерт неуклюже поклонился, надел каску и побежал выполнять приказание аббата.

- Так ты говоришь, что тебя обидели?

- Вы же видите, отец, что они со мной сделали. А хозяйку, то есть жену мою Катерину, чуть до смерти не убили, все разграбили... а за что?

- Ого! Да ты, негодяй, слуг святейшего престола разбойниками ругаешь? Да за это одно ты уже достоин костра! - снова вмешался отец Гильденбрант. - Кто поднимает руку на слуг святой церкви, тот враг ее, а кто враг святой церкви, тому костер!

- Да это же не церковь, а разбойники!

- Замолчи, грязная чешская свинья! - визгливо крикнул комиссар.

В этот момент к аббату подошел старый полный монах и поклонился в пояс, ожидая благословения. Тот величественно перекрестил брата эконома и сунул ему для поцелуя свою большую белую руку.

- Брат Фабиан, тебе не знакомо лицо этого чеха?

Эконом окинул взглядом высокую фигуру Тима:

- Как не знакомо! Это же тот самый смутьян, что не признавал права обители на реку и призывал мужиков ловить в ней рыбу без разрешения аббатства. Он еще тогда называл всех святых братьев аббатства лодырями и клопами, а вас, преподобный отец, главным заправилой этого кабака. Да простит мне господин аббат, что я повторил его дерзости.

- Нет, я так не говорил! - запротестовал Тим. - Я только сказал, что для нас, чехов, что немецкий монастырь, что немецкие паны - все одно. От обоих мужику-чеху не стало жизни. А о вас, преподобный отец, я ничего не говорил...

Лицо аббата было вовсе не злое, скорее даже добродушное, и Тиму не хотелось верить, что этот благообразный аббат способен причинить ему какое-либо зло.

- Пан аббат, защитите бедняка от разбойников! - взмолился Тим.

- Видишь, сын мой, ты нас бранил, оскорблял, а теперь просишь о милости, - наставительно, но мягко пожурил его аббат. - Хорошо, мы подумаем, что можно будет для тебя сделать, но слишком тяжела твоя вина перед святой церковью. Как сказал почтенный брат Гильденбрант, ты воистину заслуживаешь наказания. Больше пока я ничего не могу тебе сказать, заблудшая душа... Отвести его! Завтра же начнем следствие.

Губерт отвел задержанного. Тим шел и никак не мог осознать, что же, собственно, с ним произошло. Вчера все было так хорошо, тихо, спокойно, а сегодня он и жена избиты, дом разграблен, его самого ждет страшная участь. Нет, аббат хоть и немец, но добрый поп, он смилуется и не отдаст его монаху с лицом висельника.

Отец Бернгард был доволен. На его полном лице сияла улыбка.

- Скажи-ка, брат Фабиан, - обратился он к эконому, - что есть у этого мужика?

- Клочок земли, корова, полдюжины овец.

- Ты посоветуй ему отписать все свое имущество и землю святой обители как жертву для искупления грехов. Пусть брат нотариус заготовит дарственную и в присутствии старосты ее совершит. Иди с миром и не забудь.

Эконом удалился, и аббат с комиссаром остались одни.

- Звонят к вечерне, - сказал аббат, - идемте, почтенный брат! Обратите внимание на эту розу: это же чудо небесной гармонии!

Он остановился у палевой розы и, погрузив в лепестки лицо, с наслаждением вдыхал ее аромат.

- Так что же мне делать с этим мужиком-чехом? - спросил инквизитор.

Аббат отвел лицо от цветка и с умилением глядел на него. Розы были страстью почтенного аббата.

- Какая дивная красота!.. С чехом? Да что хотите... хоть сожгите его...

2. СИРОТА

Невысокий коренастый человек старательно выпалывал грядку с овощами. Июньское солнце припекало не на шутку. Человек обливался потом, то и дело вытирал мокрый лоб грязной ладонью, но, несмотря на жару, усталость и свой уже далеко не молодой возраст, упорно продолжал выдергивать сорняки.

Наконец грядка была как будто вся очищена. Бакалавр[3] Ондржей с удовлетворением взглянул на свою работу.

В это время из двери низкого длинного дома школы вышла пожилая женщина и, остановившись на пороге, громко позвала:

- Онеш, Онеш!

Бакалавр не слышал или делал вид, что не слышит.

- Ондржей! Ондржей! - кричала женщина, вытирая передником свои полные красные руки.

Видя, что муж не отзывается, она подошла к калитке огорода и с сердцем закричала:

- Онеш, да ты что, оглох, что ли!

Ондржей, не поворачивая головы и стоя на коленях, хладнокровно ответил:

- Пока нет, но, если будешь и дальше так кричать, оглохну непременно... Да что с тобой, Марта, стряслось? Расскажи.

Лицо жены было взволнованно, и в голосе дрожали слезы.

- Иди скорей, Ондржей, там пришел к тебе Штепан, сын Тима. У него ужасная беда.

- Да ты толком, жена, говори, что случилось со Штепаном?

Марта спрятала лицо в передник и, плача, проговорила:

- Он теперь... сирота...

Ондржей уже поспешно шел к дому. На ходу он поднял брошенный на землю коричневый камзол и, наспех надевал его.

- Я все же ничего не понимаю, расскажи все по порядку.

- Штепан тебе все сам расскажет. Он в классной.

Бакалавр, забыв вымыть руки и привести себя в порядок после работы на огороде, поспешил в классную комнату.

Вся обстановка этой комнаты состояла из кресла, небольшого стола и пары скамеек у стен. Во время урока ученики сидели, по обычаю того времени, на полу, у ног учителя, восседавшего в кресле с длинной тростью в одной руке и с книгой в другой. У окна стоял подросток лет шестнадцати, одетый в бедное полукрестьянское-полугородское платье, бледный и печальный.

Штепан был не только любимцем старого учителя бакалавра Ондржея, но и по справедливости считался самым блестящим учеником в школе.

Отец Штепана, крестьянин Тим Скала, пошел на все жертвы, но отдал сына в далекую Прахатицкую школу, которая была известна тем, что наряду с латынью и всей схоластической премудростью здесь учили и чешскому языку. Бакалавр Ондржей старался внушить своим ученикам любовь к родине, знакомил их с прошлым своего народа и со всем, что он сам знал о Чехии.

Штепан, только что окончивший школу, жил на квартире у суконщика, которому за угол и стол помогал вести его счета.

Ондржей быстро подошел к Штепану и протянул ему обе руки:

- Здравствуй, сынок! Слышал о твоем несчастье... Как же все это приключилось?

Штепан помолчал, стараясь быть спокойным, и, сделав над собой усилие, медленно, запинаясь, стал говорить:

- Сегодня утром приехал сосед Петр продавать шерсть. Зашел в лавку хозяина, рассказал... Отец давно не ладил с экономом монастыря. Ну, и ночью нагрянули слуги инквизиции. Отца забрали. Мать били, всё разграбили... Мать ушла к соседу. От побоев и горя она заболела и с неделю уж как умерла... А об отце говорили, что его сожгли...

Бакалавр слушал, сдвинув мохнатые седые брови и плотно стиснув губы. Оба долго молчали.

Ондржей сел в кресло и усадил Штепана на скамейку:

- О тебе не спрашивали?

- Спрашивали у соседей: где я и что делаю.

- Так, значит, тебе, сынок, домой возвращаться не следует, да и здесь тоже оставаться небезопасно. Что же придумать?.. - Бакалавр задумался, потом неожиданно хлопнул себя широкой ладонью по лбу и воскликнул: - Эврика![4] Постой минутку... Марта, а Марта!

Дверь полуоткрылась, и Марта показалась в комнате.

- Слушай, жена. Поскорее дай мне одеться, и, когда придут ученики, скажи им, что я опоздаю на полчаса. Пусть читают Большой Донат[5] дальше отметки.

Марта скрылась, и вслед за ней ушел Ондржей. Несколько минут Штепан пробыл наедине со своими мрачными мыслями. Но вот Ондржей вернулся. В своей бакалаврской сборчатой одежде учитель выглядел гораздо внушительнее. Поправив черный берет, он в сопровождении Штепана вышел на улицу. Они быстро прошли несколько грязных улиц и переулков, вышли на рыночную площадь и стали пробираться через густую, шумную толпу.

У лавок с самыми разнообразными товарами можно было увидеть и чинно шествующих, упитанных бюргеров в скромной, но солидной одежде темных цветов; тут же в сопровождении слуг, расчищавших палками и пинками дорогу, медленно проходили знатные паны в расшитых роскошных плащах и камзолах; бородатые полупьяные солдаты грубо переругивались с лавочниками; бродили монахи - доминиканцы, францисканцы, кармелиты[6] - в коричневых, черных и серых рясах, босые или в сандалиях; рослые и дюжие крестьяне в меховых безрукавках поверх длинных белых из домотканого холста рубах и в широких соломенных шляпах; цыгане, евреи, мадьяры.

Прахатице был торговым городом, где хозяевами были немцы-патриции.

Пройдя еще два - три квартала, Ондржей и Штепан остановились у небольшого дома с красивым каменным входом. Бакалавр постучал в дверь бронзовым молотком. Дверь открылась, и служанка с поклоном пропустила Ондржея и Штепана.

- Вы к мистру[7] Иерониму? Сейчас покличу.

Ондржей сказал Штепану:

- Сейчас, Штепан, я тебя представлю своему другу. Это такой человек... он для тебя сделает все, что сможет, а сделать он может немало. Помни: он очень ученый и магистр нашего и других университетов.

Появилась служанка и сообщила;

- Мистр Иероним просит вас к нему!

- Останься пока здесь, я поговорю с ним сам.

Ондржей ушел в следующую комнату. До слуха Штепана донеслись мужские голоса. Один был учителя, а другой голос - громкий, властный и в то же время приятный. Потом стало тихо. Штепан присел на резную табуретку и задумался. Он никак не мог привыкнуть, что смерть унесла его отца и мать и что он остался совсем без родных, без дома. Ему казалось, что все это ужасный сон. Он вот-вот проснется, и этот кошмар исчезнет, как дым. Но дни шли, а несчастье оставалось реальностью. Что же будет дальше?

- Штепан! - послышался голос бакалавра. - Иди сюда, сынок!

Штепан поднялся и вошел в соседнюю комнату. У маленького окна стоял дубовый резной стол, весь заваленный книгами, вдоль стен - полки с книгами, в противоположном углу - деревянная узкая кровать, над которой висели боевой меч и кинжал.

У стола сидел высокий человек лет тридцати пяти в темной одежде магистра. Когда Штепан приблизился, человек поднялся с кресла, взял его за плечи и пристально заглянул в лицо.

- Ну, вот и хорошо. Садись, дружок, - ласково сказал он.

- Мистр Иероним, я пойду. Наверно, школяры меня заждались.

Иероним и Ондржей дружески попрощались, и, уходя, Ондржей сказал Штепану:

- Ты, сынок, от магистра приходи прямо ко мне, только обязательно.

После ухода Ондржея Штепан как следует рассмотрел своего нового знакомого. Тот тоже внимательно глядел на Штепана своими проницательными и слегка насмешливыми глазами.

- О твоем несчастье мне все сказал друг Ондржей. Понимаю тебя... Я хочу обсудить с тобой, что делать дальше. У тебя есть какой-нибудь план?

- Нет, пан мистр, я не знаю... еще не думал.

- Ну так давай думать вместе. Мне кажется, Ондржей прав: домой тебе ехать небезопасно, да и сюда лапы инквизиции могут дотянуться, а заступиться за тебя некому.

- Это так.

- Мне Ондржей сказал, что ты парень способный и первым окончил его школу.

- Да, мне пан бакалавр тоже так говорил.

Иероним рассеянно провел рукой по столу, видимо что-то обдумывая.

- Ты уже знаком с грамматикой, риторикой, диалектикой, математикой, астрономией?

- Да, доминус магистр.[8] Все это мы с паном бакалавром изучали.

Иероним добродушно усмехнулся:

- А вот скажи мне, дружок, кем ты желаешь стать, чтобы всю эту премудрость с пользой применить?

Штепан смутился и не мог найти ответ на вопрос, который ему самому нередко приходил на ум.

- Не... не знаю, доминус магистр... учителем в школе, как пан бакалавр...

Иероним недовольно поморщился:

- Учителя, особенно хорошие, нам очень нужны, но, мне кажется, перед тобой лежит иная дорога. Сколько тебе лет?

- Семнадцатый пошел в день святого Штепана.

- Значит, с тобой можно говорить, как с разумным человеком.

Штепан был очень польщен мнением о нем ученого магистра и покраснел. Но Иероним, словно не замечая его смущения, продолжал спокойно и серьезно, как будто говоря с равным себе:

- Ты не ребенок, Штепан, и с тобой можно говорить откровенно. Пойми, что, не будь у нас в Чехии немецкого засилья и не будь наш народ отдан во власть Рима и его слуг, не могло бы случиться того, что случилось с тобой. Немцы в союзе с римской церковью стараются подчинить нашу страну. И в этом они, к несчастью, преуспевают. Но каждый из нас должен знать, что настанет пора, когда истинные чехи выбросят вон чужеземных поработителей, освободятся от оков ума и совести, именуемых властью святейшего престола, и изгонят тунеядцев и торговцев верой.

Штепану казалось, что Иероним говорит вслух то, что бродило последнее время у него, Штепана, в голове, не находя четкого выражения. Он даже привстал со скамьи от волнения:

- Правда, правда, пан мистр! Вы словно прочли мои мысли!

Темные глаза Иеронима блеснули:

- Не только ты да я так думаем - большая часть народа нашего так думает, кроме тех, кто продался Риму и немецким господам.

Иероним в возбуждении встал и прошелся по комнате.

Штепан с восхищением глядел на его статную, изящную фигуру скорее воина, чем ученого-богослова.

Иероним резко повернулся к Штепану:

- Я советовал бы тебе поехать в Прагу и поступить В Пражский университет.

Штепан, крайне смущенный, пробормотал:

- Боже мой! Я-то, конечно, согласен, но...

- Смущает, что у тебя в Праге нет никого?

- Нет, пан мистр, как раз не это. В Праге у меня есть дядя Войтех, старший брат матери, он оружейник...

- Так в чем же дело? Штепан снова замялся.

- Э-э-э, понимаю! Денег нет? Так бы и сказал. Этому горю я смогу помочь. Я сам через три дня выезжаю в Прагу. Хочешь, едем вместе? А в Праге пойдем к магистру свободных искусств, славному Яну из Гусинца, по прозвищу Гус. Не слыхал о нем?

- Как не слыхал! Мне пан бакалавр говорил о нем. Мистр Ян Гус ведь учился в здешней школе.

- Верно. Ян Гус - один из лучших чехов, каких я знаю... Ну что же, собирайся, дружок, и послезавтра чуть свет приходи сюда.

Магистр крепко пожал Штепану руку. И юноше это показалось странным. Как же так: магистр четырех университетов, знаменитый ученый - и пожимает руку мальчишке, школьнику и притом сыну крестьянина!

- Не забудь: послезавтра, чуть рассветет, будь здесь.

- Прощайте, пан мистр, непременно буду!

3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК

Войтех решительно был не в духе и не переставал ворчать на жену:

- Поскорее покличь Ганку, чтобы умыться подала, да этому сопляку Томашку накажи убрать железо в сарай - еще третьего дня велел...

Текла сокрушенно поглядела на сердитого мужа и, ничего не ответив, пошла в дом. А старик, теребя уже начавшую седеть темно-каштановую бороду и усы, продолжал оглядывать двор, ища нового предлога, чтобы сорвать накопившееся еще со вчерашнего дня раздражение. Но, как назло, придраться было не к чему: всюду царил порядок.

Во двор вбежала румяная, крепкая девушка с медным кувшином и полотенцем в руках. Старик сбросил куртку и засучил рукава. Вода была ледяная, и Войтех долго урчал, фыркал и брызгался. Наконец, когда его загорелое, с резкими чертами лицо стало багровым, он взял у служанки полотенце из сурового холста и начал вытираться. Вытирался он долго и ожесточенно. Потом достал из сумочки у пояса медный гребень и стал расчесывать свои длинные; почти без седины волосы.

- Ратибор встал?

- Встает.

- А Шимон?

- Еще не вернулся.

- Как - не вернулся? Он что, уже ушел, так рано?

- Нет, хозяин, паныч Шимон не приходил еще со вчерашнего дня.

Войтех широко раскрыл глаза и от изумления застыл с поднятой вверх рукой.

- Не возвращался? Где же он пропадает?

- На свадьбе у Фогеля.

- У мастера Фогеля? Что сукном торгует?

- Ну да, у него самого. Его Фрида за Пейпера Франца сговорена, вот и свадьба.

Старик причесался, надел куртку и махнул рукой служанке, что она свободна.

Пройдя в сени, Войтех открыл дверь направо, в мастерскую - большую низкую комнату со сводчатым потолком. Здесь стояло несколько больших дубовых столов, заваленных инструментами; на стенах висели короткие даги и двуручные тяжелые мечи, кривые сабли, тонкие шпаги, длинные кинжалы, известные под названием "мизерекордия" ("кинжал милосердия"), изящные стилеты, секиры, алебарды, бердыши, боевые топоры, в искусстве владеть которыми чехи не имели себе равных в мире. Между столами, поближе к окнам, стояли большие чурбаны с наковальнями самых различных размеров и форм - от огромной, для отковки топоров и секир, и до миниатюрных наковален, необходимых для правки и отделки изящных стилетов.

Из мастерской дверь вела в соседнее помещение - кузню, откуда слышалось сопение мехов, сопровождавшееся мерным вспыхиванием горнов. Чумазый подросток, заспанный и всклокоченный, лениво раскачивал большие мехи, висевшие у закопченного потолка.

Войтех прошел через мастерскую. Подмастерья возились у столов, гремя инструментами, а двое учеников таскали со двора в мешках уголь в кузню. При виде хозяина подмастерья поклонились и пожелали доброго утра. Старик, пробормотав под нос ответное приветствие, прошел в кузню. Разглядев у горна ученика, старик неожиданно разразился бранью:

- Томашек, ленивый поросенок! Да разве так раздувают горн? Чтоб ты пропал со своей ленью! А ну, живо, тяни как надо! Горн давно должен быть готов, а у тебя еще и угли не занялись... Ой, плачет по тебе ремень! - Старик повернулся было, но вдруг снова напал на ученика: - А старое железо я сам, что-ли, со двора должен убирать? Горло перервал толковать тебе одно и то же. Чтобы к обеду все было убрано! Слышишь?

- Слышу, хозяин, - безучастно отозвался мальчишка, продолжая все так же лениво раскачивать мехи.

Взбешенный Войтех в сердцах только плюнул и вышел из кузни. Проходя быстрыми, тяжелыми шагами через мастерскую, он вдруг круто остановился и спросил худощавого подмастерья, курносого и рыжеватого:

- Гавлик, меч для пана Яна Хлумского готов?

Гавлик молча вытер руки о кожаный фартук, снял со стены готовый боевой меч и так же молча подал его хозяину. Тот внимательно осмотрел лезвие, бормоча что-то себе в бороду, проверил, нет ли изгиба, хорошо ли укреплена его медная, обтянутая кожей рукоятка, затем с размаху рубанул по железному пруту в палец толщиной, лежавшему на столе. Лезвие меча наполовину перерубило прут. Старик сосредоточенно осмотрел лезвие в месте удара и, по-видимому, остался доволен.

- Закален неплохо. Правил и точил его ты, Гавлик?

- Я, хозяин, А что? Не ладно?

- Нет, славно. - Войтех повесил меч на стену и ушел из мастерской в столовую.

Постепенно в столовую стали входить подмастерья, ученики. Пришел Ратибор, старший сын хозяина. Хозяйка и служанка внесли сковороды и миски. На столе лежали огромные буханки хлеба и стояли жбаны пива. На сковородах шипели, наполняя комнату крепким ароматным запахом, жареные колбасы, заправленные яйцами, чесноком и салом.

Войтех опустился в кресло, остальные расселись на скамьях и, вооружившись ножами, отрезали себе по доброму ломтю хлеба. Текла положила каждому на хлеб яичницы и по хорошему куску ароматной колбасы. Все ели, держа колбасу в руках; сало текло на пальцы и по губам. Ели молча, с аппетитом здоровых людей, умеющих и крепко трудиться и хорошо поесть. Когда последние куски колбасы исчезли со стола, Текла разлила в большие глиняные кружки пиво. Войтеху пиво было подано в массивной кованой серебряной кружке с замысловато украшенной крышкой.

Войтех отхлебнул из кружки, поставил ее на стол и, утирая усы и бороду, недовольно обратился к Ратибору - парню лет семнадцати, такому же рослому, как отец, и такого же атлетического сложения. Да и лицом Ратибор напоминал отца - те же резкие черты, энергичный, выдвинутый вперед подбородок, только глаза у юноши были не карие, как у Войтеха, а темно-синие, серьезные и спокойные.

- Скажи мне на милость божию, сынок, за какие такие грехи послал мне тебя господь бог? Вот терплю, терплю, но ведь когда-нибудь и мое терпение прорвется... Железо и то рвется...

Ратибор тоже поставил свою кружку и исподлобья смотрел на отца. А тот продолжал все тем же ворчливым тоном:

- Вчера иду я от пана Болеслава из Градца - ходил к нему получить за прошлогоднюю работу, еще в день святого Штепана сдал ему новый щит да две секиры, но у благородного пана расплатиться то времени нет, то денег. Да. Так вот, возвращаюсь я от пана Болеслава и едва только дошел до моста, как навстречу мне идут коншель[9] Карл Тимбель да старшина плотников Якоб Зейдель. Ну, поздоровались, как честные пражане, а коншель мне и говорит: "Если твой Ратибор еще раз с кем подерется из наших, быть ему на эшафоте". И оба поклялись в этом святым таинством. Оказывается, ты в прошлую среду успел проломить голову сынку какого-то немецкого купца. Так ведь? Не хвастаясь, скажу: оружейника Войтеха Дуба у нас в Праге все уважают - не только чехи, но даже и немцы. И такой стыд мне терпеть! Вот вырастил себе в утешение на старости лет сыновей: один драчун, а другой... - Тут старик только безнадежно махнул рукой.

- Прости, отец, набрехал тебе коншель: никому я голову не проломил, хотя и следовало бы... Один купеческий сынок стал при мне нашего мистра Яна из Гусинца ругать и всячески поносить. Ну, я ему сказал, чтобы нашего Яна он не трогал, а ежели ему кого из духовенства хочется поносить, так пусть найдет кого другого... ну хоть, для примера, ихнего немца - преподобного Альбика Вышеградского. А он, вместо того чтобы ответить, как подобает разумному человеку, полез в драку. А я ведь не девочка, чтобы меня можно было кулаком напугать и сдачи не получить! Вот и дал ему чуточку...

- Что ты нашего Яна в обиду не дал, это правильно, но все ж таки, Ратибор, не шути с огнем, сам ведь знаешь, какое нынче время: весь магистрат Праги - немецкий. Раздразнишь их - так и собьют тебе голову...

Ратибор откинул упавшие на лоб светло-русые волосы и, разгорячившись, перебил отца:

- Но что должен делать всякий честный чех, когда при нем немецкий бездельник затрагивает своим грязным языком гордость нашего народа - нашего Яна из Гусинца и его друзей? Что в таком случае, по-твоему, отец, должен делать каждый истинный чех?

- Бить их, как бешеных свиней! - вырвалось у старика, и он с силой стукнул тяжелой кружкой о стол так, что пиво выплеснулось на скатерть.

Заметив, что все сидящие за столом слушают его с удивлением, Войтех опомнился и, видимо, смутившись, сразу замолчал и стал жадно тянуть пиво.

За столом наступило долгое молчание: все сосредоточенно глядели себе в кружки, и никто не решался нарушить эту тяжелую паузу.

Наконец Текла, желая дать иное направление разговору, спросила Ратибора:

- Шимон со свадьбы еще не вернулся?

Старик прежним, ворчливым голосом заметил:

- И что нам делать с Шимоном - ума не приложу! Зачем мы послушали того попа Яна Противу и отдали мальчишку в немецкую школу? С тех пор мы потеряли Шимона. Как волос выпал - его назад не вставишь, так И Шимона мы назад не вернем.

Текла сложила под передником руки и сокрушенно подтвердила:

- Не наш, не наш теперь Шимон! Домой только поесть да поспать приходит, а где он пропадает, никто не знает...

Ратибор поднял голову и усмехнулся:

- Где пропадает? Это всякий мальчишка знает: у толстосумов немецких - у Зуммеров, Дитмаров да всяких там Штейнеров, а из чехов - у таких, как Михаил де Кауза да Ян Протива, что больше немцы, чем сами швабы. Слышал я, что он приказчиком к какому-то купцу из Мейсена поступает.

- Ну хорошо, пора за работу! - Старик вытер полотенцем рот и руки и поднялся.

За ним поднялись и другие.

Скоро из мастерской стали раздаваться приглушенные удары молотов и частые постукивания молоточков о звонкие наковальни. Временами доносился густой бас Войтеха. Трудовой день начался.

Только Войтех проверил, правильно ли выкована полоса стали для меча, как сзади послышался веселый голос:

- Добрый день, отец!

Старик обернулся и увидел в дверях мастерской младшего сына. Шимон был на год моложе Ратибора и представлял собою полную противоположность брату. Он был пониже Ратибора и темнее. Его лицо было бы даже красивым, если бы не бегающие глаза и неприятно кривящийся в постоянной улыбке рот. Одет был Шимон гораздо изысканнее брата: темно-синий бархатный берет, такой же камзол с разрезами сбоку, длинные, от бедер, коричневые чулки и остроносые туфли с серебряными пряжками, сзади короткий плащ, модный в то время среди зажиточной городской молодежи.

Войтех, ничего не ответив, продолжал работу.

- Мастер Готлиб Носке шлет вам большой привет, отец.

- Спасибо за привет, - проворчал старик, все еще не поворачивая головы. - А еще что скажешь?

- Мастер Носке хотел бы видеть вас у себя.

- Вот как! - с удивлением сказал старик, прекратив осмотр меча, и обернулся к Шимону: - Зачем же я ему понадобился?

Шимон, опустив глаза и играя изящным кинжальчиком, висевшим у него на поясе, с тонкой усмешкой ответил:

- Просто он хочет, чтобы вы пришли к нему в гости.

- В гости? Что-то он раньше меня не приглашал.

В это время к ним подошел Ратибор в кожаном фартуке, с секирой в одной руке и напильником в другой.

- А разве вы, отец, не понимаете, в чем дело?

Войтех внимательно посмотрел на Ратибора и вдруг рассмеялся гулким, раскатистым смехом:

- Так можешь передать своему мастеру Носке мой привет и сказать ему, что оружейник Войтех вовсе не такой старый осел, как он думает.

- О чем это вы, отец? - с деланным недоумением воскликнул Шимон. - Мастер Носке никогда о вас так не думал...

- Оставь, Шимон, - вмешался Ратибор, - не делай из себя невинного ягненка. Ты прекрасно знаешь, что немецкие оружейники хотят заманить к себе отца, после того как... наш чешский меч оказался тверже прославленного баварского "волчка". Не так ли?

- Не знаю...

- Врешь, знаешь! - бросил Войтех. - Так и скажи им. К слову: ты поступаешь приказчиком к... как его там...

- К купцу господину Гельмуту Гартману. Да, совершенно верно.

Старик помолчал, взял вновь меч и стал его внимательно осматривать.

- Ну, а насчет залога как же?

- Сорок золотых. Я думал, отец, что вы, может быть, помогли бы...

- Сорок золотых... Значит, двадцать чешских коп грошей.[10] Кабы ты пошел приказчиком к чешскому купцу, я, может быть, понатужился и достал бы залог. Ты думаешь, что твой отец богач? - внезапно с гневом крикнул Войтех. - А ты знаешь, как мне все досталось? Вот эти руки и эта голова - больше у меня ничего не было, когда я начинал. А сколько пакостей творили мне твои богатые немецкие друзья! Сколько раз я был на краю нищеты по их милости! На меня и глядеть никто из них не желал, пока мой способ закалки не дал мне кое-что. С тех пор появился и этот каменный дом, и мастерская, и подмастерья, и твои богатые платья, и расположение твоих друзей... И, зная все это, ты хочешь идти к ним?.. Стыдно тебе, Шимон! Я думал, что у отца чеха и сын будет чех да, видать, ошибся.

Круто повернувшись, Войтех направился в глубь мастерской и принялся показывать Гавлику, как надо делать эфес и рукоять и где надо начинать сужение клинка, чтобы он мог проникнуть сквозь кольца кольчуги. Гавлик слушал хозяина с видом глубочайшего внимания, даже чуть приоткрыв рот, хотя эти объяснения он слышал уже не один десяток раз.

- А потом не забудь, Гавлик: как конец сделаешь, самым тонким напильником пройди, прежде чем на точило положишь.

- Войтех! - сквозь стук, звон, треск и скрежет железа о железо, царившие в мастерской, донесся голос Теклы. - Войтех! Там тебя какой-то паренек спрашивает. Говорит, из Прахатиц пришел.

Войтех подошел к жене:

- Из Прахатиц? Паренек? А звать-то как? Провалиться мне в болото, если я что-нибудь понимаю! Ладно, иду.

И, не снимая кожаного фартука, закопченного, во многих местах прожженного, с засученными рукавами, черными от угольной копоти лицом и руками, Войтех вышел на крыльцо.

Перед ним стоял в запыленной одежде школьника подросток с дорожным мешком за плечами и с помятой шляпой в руках. Войтех пристально взглянул на гостя. Что-то знакомое было в чертах лица, но он мог поклясться, что видел пришельца впервые.

- Здравствуйте, - робко проговорил юноша.

- Здравствуй, - ответил старик. - Кого ты ищешь?

- Мне нужно повидать моего дядю Войтеха, сына Станислава, по прозвищу Дуб.

- Это я и есть. А с какой стороны я тебе прихожусь дядей?.. Да ты заходи в дом... Вот так. Мешок сними и положи на лавку, сам садись и рассказывай.

Юноша потупился; его лицо стало печальным, как только речь зашла о его родных.

- Моя покойная мать, Катерина из Брода, дочь Станислава, значит она вам...

Войтех хлопнул себя по колену:

- Ну да, все ясно! Раз ты сын Катерины и Тима. значит ты мне племянник. А как тебя крестили?

- Мое имя Штепан.

- Рад видеть тебя, Штепан!.. Текла, иди сюда, обними своего племянника... Но послушай, Штепан, почему ты сказал о Катерине "покойная"? Может, мне послышалось?.. Э-э, да ты, парень, плачешь... Вот оно что... Значит, не всё дома ладно. Текла, возьми Штепана, дай умыться, покорми, и пускай он отдохнет с дороги, а потом мы его послушаем.

Войтех встал, крепко потряс за плечо Штепана, выразив этим свое искреннее расположение и сочувствие, и, передав его на попечение Теклы, вышел в мастерскую. Здесь он крикнул Ратибору, перекрывая мощным басом шум в мастерской:

- Вот так штука, Ратибор! У нас гостит родич, которого никто из нас никогда в глаза не видел, хотя я и слыхал, что у моей сестры Катерины есть сын. Вот он и заявился к нам. Сейчас он с дороги отдыхает, а в обед ты с ним познакомишься. Я как взглянул на него, так и увидел что-то знакомое в лице, а оно так и вышло - как две капли воды Катерина. Да, знаешь... - тут старик нахмурился и стал озабоченно крутить усы, - кажется, у них не всё дома как надо... Говоря о матери, он сказал "покойная" - значит...

Ратибор произнес озабоченно:

- Значит, что тетя Катерина приказала долго жить... я так понимаю.

Старик вздохнул и неохотно протянул:

- Видать, так, упокой ее душу господь, если это верно... А как меч пана Индржиха из Пльзеня? Гавлик, неси меч!

Войтех и Ратибор вернулись к работе и трудились вплоть до самого вечера, пока не вошла Текла и не объявила, что пора кончать работу и идти к обеду.

Войтех вытер ладонью мокрый от пота лоб и весело крикнул:

- А ну, детки, клади молотки да напильники! Работа на сегодня кончена. Томашек, туши горн. Мыться - и к столу.

Пока Войтех и Ратибор мылись, Текла, волнуясь, рассказала им всю историю трагической гибели родителей Штепана.

Войтех заметил:

- Конечно, парня жаль. А лицо у него хорошее... Только как это он в университет поступит? Это ведь дело не легкое.

- У него есть человек, который взялся ему помочь, друг нашего проповедника Яна Гуса - Иероним из Праги.

Ратибор, надевая рубашку и затягивая пояс, заметил:

- Если братец попадет под начало этих двух, из него, пожалуй, выйдет толк.

В столовой Ратибор с грубоватой простотой обнял Штепана и так дружески-радушно усадил его за стол, что Штепан почувствовал себя, как будто он этого рослого парня знал всю свою жизнь.

Войтех же и Текла наперебой старались показать Штепану свою ласку и заботу, и все это у них выходило само собой.

Ради столь большого события были поданы вино и мед.

Скоро у Штепана с непривычки закружилась голова, он стал невпопад отвечать на вопросы, язык сделался неповоротливым, а веки как из свинца.

- А Штепанка пора укладывать на боковую! - раздался как будто издали голос Войтеха.

- Пусть он ляжет со мной. Шимона все равно сегодня не будет, - откликнулся Ратибор.

Штепана осторожно взяли под руки и куда-то повели. Дальше он уже ничего не помнил.

На другой день было воскресенье. Штепан проснулся поздно. Вся семья Дубов была уже на ногах, но гостя не беспокоили.

- Пускай поспит хорошенько - ведь он устал с дороги, - заявила Текла, когда Ратибор, смеясь, сказал, что Штепан до сих пор еще не проснулся.

За завтраком Войтех с интересом слушал рассказ Штепана о Прахатице. Старик заметил с горькой усмешкой:

- То, что ты, мальчик, рассказывал, встретишь не только в Прахатицах. Мало мест во всей Чехии сыщешь, где бы не встала нога чужеземца. Возьми вот, к примеру, нашу Прагу. Кто у нас всеми делами вертит? Богачи-патриции. И почти все - немцы. А каково живется подмастерьям да ученикам у немецких мастеров, ты, наверно, и сам знаешь, если работал у немца. В прошлом году в Будишине подмастерья-суконщики восстали против произвола немцев-мастеров - уж очень те над ними издевались. Ну и что ж... восемнадцать парней казнили. И всё по-прежнему...

- Ничего, отец, - отозвался Ратибор, - немало еще есть у нас истинных, честных чехов. Кончится это иго, поверь мне.

- Верно, сынок, верно, но когда такое случится?.. Однако же пора собираться к обедне. Штепанек, тебе тоже, ты говорил, надо быть в Вифлеемской часовне?

- Да, дядя, пан Иероним назначил мне там встречу сегодня.

- Так подождите, пока мы с матерью оденемся.

Ратибор со Штепаном сошли в мастерскую. Ратибор объяснял Штепану, как изготовляется холодное оружие, и показывал развешанные на стенах мечи и кинжалы. Штепан с интересом слушал, потом спросил:

- А ты умеешь владеть оружием?

- Отец говорит, что плох тот оружейник, который не умеет владеть тем, что он делает.

Штепан задумчиво глядел на полированную сталь меча, и у него неожиданно вырвалось:

- Как бы и я хотел уметь владеть этим мечом, как настоящий воин!

Ратибор засмеялся:

- А тебе-то уж зачем? Ты поступишь в университет, будешь доктором богословия. Зачем тебе меч?

Из соседней комнаты раздался голос Войтеха:

- Детки, пошли!

На крыльце уже стояли Войтех с Теклой, одетые в Праздничные платья.

Все семейство двинулось в путь. Впереди шел Войтех, вслед за ним - Текла, а дальше - подмастерья и ученики. Штепан и Ратибор шли рядом. Ратибор - крупный, широкоплечий, синеглазый, со светлыми волосами. Штепан - невысокий, щуплый, подвижной, как ртуть, шатен с темными живыми глазами.

Оказавшись на улице, Штепан с интересом оглядывался по сторонам.

- Прага-то, видно, большу-ущий город! - с робким восхищением заметил Штепан.

- Ну конечно, - с едва уловимой снисходительностью солидно подтвердил Ратибор. - Постой минутку, я тебе сейчас объясню, какая наша Прага.[11] Здесь, где мы живем, - Новое Место Пражское. В той же стороне, куда мы идем, - показал пальцем Ратибор на север, - лежит Старое Место. С другой стороны, - указал Ратибор на юг, - как пойдешь вдоль берега Влтавы, попадешь прямо в Вышеград - королевский замок и неприступную крепость...

- А что это там за гора виднеется над Новым Местом? - поинтересовался Штепан, показывая на зеленую возвышенность, видневшуюся на востоке от Нового Места.

- Это Виткова гора, она стоит над Шпитальским полем, что на берегу Влтавы.

- А что за город напротив Старого Места, на другом берегу Влтавы? Там еще есть каменный мост, я помню.

- Напротив Старого Места лежит Малая Страна. Живут там почитай только знатные паны, немцы-патриции, богачи да большие попы с их челядью. Архиепископ имеет там свой дом, не хуже дворца. Мост же каменный построил король Карл, отец нынешнего нашего короля Вацлава, и называется он Карлов мост.

- Подожди... А что там вдали, на холме за Малой Страной? Какие-то башни, колокольни виднеются...

- Вон там, что ли? Так это Градчаны - тоже королевский замок и крепость, не хуже, чем Вышеград.

Вот наконец Вифлеемская часовня.

Часовня уже была набита народом, но Войтеха и его спутников пропустили с почтительными приветствиями.

Когда служба закончилась, на кафедру вышел среднего роста человек. Мгновенно воцарилась тишина, и лица всех присутствующих обратились к проповеднику. Простое лицо проповедника было очень привлекательным. Открытый, умный взгляд, спокойная, приветливая улыбка. Он подошел к решетке кафедры, оперся о нее обеими руками.

- Возлюбленные дети! - пронесся по часовне звучный, чистый голос.

Штепан слышал многих проповедников в Прахатицах: и мрачно-исступленных доминиканцев, и елейно-юродствующих францисканцев, и мечущих с кафедры громы и молнии кармелитов, и скучные, как латинские прописи, проповеди жирных немецких священников. Этот же проповедник говорил просто и вдумчиво. Он учил тому, во что верил сам и в чем был твердо убежден, и это резко отличало его от большинства католических проповедников. В своей речи он сурово обличал высшее духовенство. Никогда Штепан не слыхал ничего подобного с церковной кафедры и едва верил своим ушам.

"Боже мой, это, наверно, какой-то безумец! Ведь его сейчас схватят!" - решил про себя Штепан.

Сурово и скорбно прозвучали слова проповедника:

- Над всем царствует золото. За деньги легко можно купить всё: и отпущение самых страшных грехов, и... - здесь голос проповедника спустился до шепота, - папский престол...

Штепан поник головой: "А ведь все, что он говорит, - чистейшая правда. Но никто не осмелился до сих пор сказать народу и одной сотой доли этой правды!"

Ясный, чистый голос проповедника оторвал его от раздумья:

- Мы восстаем против тех, кто крадет коров. Но как же не восстать против грабителей в рясах, которые выманивают у бедняка последний грош!

Штепан наклонился к уху сидевшего рядом Ратибора и шепотом спросил:

- Кто это?

Ратибор удивленно взглянул на гостя:

- Разве не знаешь? Ах да, ведь ты здесь впервые... Это наш Ян Гус.

Когда проповедь закончилась, в часовне вновь стало шумно. Толпа быстро раздалась в обе стороны, образуя проход для выходящей из часовни знати. Мимо Штепана проплывали гордые фигуры знатных панов и панн в шелковых и бархатных платьях, со страусовыми перьями на бархатных беретах, а за ними хлынул простой народ. Наконец и семья Войтеха вышла наружу.

Позади юношей раздался звонкий, приятный голос:

- Штепанек! Во-первых, здравствуй, а во-вторых, пора нам к пану мистру.

Штепан обернулся и увидел мистра Иеронима. Ратибор проворно снял берет и вежливо поклонился:

- Доброго здоровья, пан мистр!

- Ратибор Дуб, здравствуй! Ты тоже тут? И отец, мать? Значит, вся семья Дуба?

Ратибор потупился:

- Не вся, пан мистр. Брат мой Шимон не ходит сюда. Негодный из него чех получился.

Иероним засмеялся. Из-под густой темной бороды блеснули белые, как снег, зубы.

- Ничего, Ратибор: потерял одного брата - нашел другого.

В этот момент подошел Войтех и с низким, почтительным поклоном приветствовал магистра, сняв свой берет.

- Как поживаешь, Войтех? А шпага, что ты мне сделал, оказалась достойной мастера.

Старик усмехнулся:

- Я вижу, пан так же хорошо знает толк в клинках, как и в науках. Если пану мистру понадобится добрый клинок, я ему такой выкую, что сам король позавидует!

- Благодарствую, любезный Войтех... Однако ж, Штепан, пора. Будьте здоровы!

Иероним в сопровождении Штепана направился к часовне. Войтех и Ратибор смотрели им вслед.

- Хороший человек пан Иероним! Знатный, богатый и ученый, а с тобой говорит просто, словно ровня. Любит свой народ...

И отец с сыном зашагали к давно поджидавшей их Текле.


Иероним со Штепаном вошли в часовню. Около кафедры одиноко стоял Ян Гус. Он держал в руках небольшие листки бумаги, мелко исписанные. Ян Гус выглядел утомленным. При виде подходивших к нему Иеронима со Штепаном он приветливо улыбнулся.

- Это и есть школяр из Прахатиц, - проповедник положил руку на плечо Штепану, - который желает учиться в нашем университете? Я могу помочь тебе устроиться в бурсу[12] при Вифлеемской часовне. Там все студенты - чехи. А Прахатицы я хорошо знаю - там я окончил школу... А кем бы ты, Штепан, хотел быть?

Штепан уже успокоился и чувствовал себя совсем просто.

- Я, достопочтенный пан мистр, хотел бы быть... проповедником, как вы...

Магистр добродушно улыбнулся и шутливо подмигнул Иерониму:

- Слышишь, что Штепан хочет - быть проповедником Вифлеемской часовни! Ого! Это неплохо.

Иероним тоже улыбнулся и спросил Штепана:

- Парень, а ты понимаешь, что такое наша (он подчеркнул слово "наша") Вифлеемская часовня и ее проповедник?

Штепан смутился, но все же ответил:

- Вифлеемская часовня, я думаю, это такое место, где наш народ учится крепко любить родину и... правду!

- Молодец, сынок! Хоть ты и совсем еще молод, но понял правильно и нашу часовню и наше назначение. Пока иди к себе, а завтра можешь приходить в бурсу. Я все улажу. Иди и будь спокоен.

Штепан поспешил откланяться. На пороге до него донесся голос мистра:

- О мальчике я позабочусь... А сейчас расскажу тебе новость. Ты знаешь, наш друг Ян из Троцнова находится в очень тяжелом положении. Он со своим маленьким отрядом засел в лесу под самым Троцновом, а войска пана Индржиха из Рожмберка окружили его тесным кольцом. Бедняге будет конец, если король за него не заступится. Мы все, его друзья, напоминаем королю, что девять лет назад Ян храбро воевал за короля, когда пан Индржих и другие паны восстали против Вацлава и взяли его в плен. Надеемся, что король из ненависти к своему старому врагу, пану Индржиху, заступится за пана Яна. За него особенно просит пан Микулаш из Гуси - это умнейший муж при дворе и друг нашего Яна.

Глава II

1. ЯН ИЗ ТРОЦНОВА

Пастушонок - мальчик лет тринадцати - долго глядел с холма вниз. Прикрыв от солнца глаза ладонью, он всматривался, стараясь угадать, что происходит в деревне, расположенной в долине.

Деревня была заполнена вооруженными людьми - конными и пешими. Он заметил небольшую группу всадников, выехавшую из деревни. Всадники поднимались на холм, прямо к нему. Впереди ехал рыцарь. Рядом с конем шел пожилой крестьянин в длинной белой рубахе и безрукавке; позади ехали двое латников. Рыцарь остановил коня около мальчика.

- Доброго пути, пан рыцарь! - Мальчик снял с белокурой лохматой головы шапчонку и внимательно поглядел на крестьянина. И хотя он прекрасно знал своего односельчанина из Троцнова - дядю Иозефа, но что-то в лице крестьянина удержало его от приветствия.

- Слушай, хлопче, - обратился к нему, словно впервые видя мальчика, дядя Иозеф, - как напрямки тут пройти к Волчьему оврагу?

- К Волчьему оврагу? - переспросил мальчуган. - Так вам надо спуститься вон сюда с холма и ехать прямо к лесу вон за то дерево, что в стороне стоит, и там увидите тропку. По ней прямо к Волчьему оврагу и выйдете.

Рыцарь, сидя на лошади, поглядывал то на мальчика, то на крестьянина и усмехался в усы.

- Добро, едем, - прервал он разговор с пастушонком и, тронув коня, стал спускаться с холма.

Мальчик быстро оглянулся на темно-зеленую стену леса и, еще раз взглянув на удалявшихся всадников, вытащил из-за пазухи большой красный платок, стал лицом к лесу и начал махать платком. В лесной тишине прозвучал меланхоличный крик кукушки. Кукушка прокуковала три раза. Из-за густого куста выскочил человек и, вскинув за плечи лук, бросился бегом в глубь леса.

Всадники в это время уже приближались к лесу. Рыцарь вдруг засмеялся и, наклонившись к шедшему рядом крестьянину, слегка хлопнул его по спине:

- Вижу, боитесь вы за вашего Яна. Но меня ты можешь не опасаться, я никакого вреда пану Яну принести не хочу. Он воюет с паном Индржихом Рожмберком, а не со мной. Мое дело - передать ему, что мне велено, от пана Рожмберка.

Иозеф недоверчиво взглянул снизу вверх на рыцаря. Ему показалось, что в открытом, добродушном лице рыцаря нет лукавства. Но все же осторожность взяла верх, и он промычал что-то себе под нос вместо ответа.

- Скажи мне, любезный, давно уже воюет пан Ян с паном Рожмберком?

- Да почитай уже лет с пять будет. С чего оно все у них началось - сказать вам правду я не знаю. Толкуют, что пан Рожмберк хотел заграбастать у нашего пана Яна его дедину[13] - деревушку нашу Троцнов и землю, а пан Ян не желал их отдавать, хотя замок его только так, по названию замок - деревянный, маленький, с башенкой, и все. Но наш пан Ян уперся: не желаю становиться слугой пана Индржиха, и все тут. Вот и разгорелся у них спор.

Как увидел пан Ян, что Рожмберк его силой выгнать порешил, отослал он в Прагу свою сестру к тетке, а дочку пана Яна приютил у себя его давнишний друг пан Соколек. Пан Ян собрал таких же, как он, обедневших рыцарей да земанов,[14] которых Рожмберки разорили, и начал нападать на замки и города панов Рожмберков. А пан рыцарь, наверно, знает, что Рожмберк в своем кулаке держит почитай весь Бехиньский и Прахенский края. Ну, как народ услыхал, что Ян из Троцнова объявил пану Рожмберку войну, - стали к нему идти все, кто от пана Индржиха обиду имел: и мужики разоренные, и бедняки из города, и шляхтичи, обедневшие по милости пана Индржиха. Вот и пошло дело. Что ни месяц, так ребята пана Яна то замок сожгут, то обоз захватят. Будеёвицкие же коншели стали на сторону Рожмберка. Тут начал воевать пан Ян и против города Будеёвице. А как захватил пан Ян со своими ребятами замок Словеницы да Новы Грады, пан Рожмберк двинул на него всю свою силу. Да ведь пана Яна не поймаешь - все мужики на его стороне: и прячут, и кормят, и одевают, а ежели что, так и об опасности предупредят, потому что он крепко за народ стоит и всем мужикам помогает чем может.

- Я вижу, что вы его оберегаете! - заметил с усмешкой рыцарь. - Думаешь, я не заметил, как ты нарочно к мальчишке подошел и надоумил его, что мы едем к Волчьему оврагу. Ну да ладно, будь спокоен, хлап. - Он обернулся к латникам: - Оставайтесь здесь, трубите в рог и ждите меня. Если что случится со мной, скачите в Троцнов и доложите пану Рожмберку... А мы с тобой, дядя Иозеф, пойдем дальше, - обратился он к мужику.

Они достигли небольшой поляны, окруженной густой чащей дубов и кустов. Рыцарь остановился:

- Дальше я не пойду. Ты же иди к своему пану Яну и скажи ему, что рыцарь Вилем из Коуржима зовет его для переговоров по поручению пана Индржиха Рожмберка. Пусть рыцарь Ян из Троцнова поверит рыцарскому слову Вилема из Коуржима и придет на эту поляну тоже один для переговоров. Я буду ожидать его здесь.

Иозеф пристально поглядел на рыцаря, который спрыгнул с коня и спокойно уселся на ствол лежащего дуба, и уже на ходу бросил:

- Добро! Ждите, пан Вилем! - и быстро скрылся в чаще кустарника.

Вилем, мурлыча про себя песню, снял шлем. Солнце припекало, и он с удовольствием подставил вспотевшую голову свежему лесному ветерку. Оглянувшись назад, он увидел внизу на склоне холма стоявших латников. Один из них изо всех сил трубил в рог, и протяжные звуки повторялись эхом в лесу.

Минут через десять послышался треск сучьев и чьи-то быстрые шаги. Пан Вилем обернулся и увидел, что из чащи кустов вышел человек и направился к нему. Вилем поднялся и, держа в одной руке повод коня, пошел навстречу незнакомцу. Потом они остановились и, испытующе глядя друг на друга, несколько секунд молчали.

Перед паном Вилемом стоял худой загорелый человек в одежде шляхтича. При среднем росте он выглядел атлетически сложенным и коренастым. В его лице было что-то такое, что сразу приковало к себе внимание пана Вилема. Вероятно, это был взгляд его глаз - серых, с выражением необычайной твердости, ума и решительности. На вид ему было не больше сорока лет.

- Я - рыцарь Ян из Троцнова, - сказал он. - Что пан Вилем желает мне передать?

- Пан Индржих из Рожмберка велел мне, рыцарю Вилему Новаку из Коуржима, предложить рыцарю Яну из Троцнова прекратить бесполезное сопротивление и сдаться со своими людьми на милость и благоусмотрение пана Индржиха Рожмберка. - Немного помолчав, пан Вилем добавил: - Пан Индржих велел также указать рыцарю Яну, что этот лес - его последнее убежище - плотно окружен со всех сторон воинами пана Индржиха, и по его первому знаку отряды со всех сторон сдавят и сметут с лица земли пана Яна и его отряд.

- Что еще говорил пан Индржих? - поинтересовался рыцарь.

- Больше ничего.

Оба собеседника молчали, внимательно глядя друг на друга. Вдруг пан Ян совершенно неожиданно спросил:

- А как пан Вилем думает, что мне следует предпринять?

Пан Вилем надел шлем и в раздумье оглаживал крутую шею коня:

- Пан Индржих больше всего ненавидит пана Яна за то, что крестьяне помогают ему и сами начинают поднимать голову.

- А иначе и не может быть: у меня с мужиками один общий враг - паны, которые топчут своими сапогами и их и мои земли.

- Так-то оно так, пан Ян, и вот поэтому-то я бы на вашем месте и не принял предложения пана Индржиха. По мне, лучше рыцарю погибнуть в бою, чем на виселице. Я так думаю.

- Истинно! Вот это самое пусть пан Вилем и передаст как мой ответ пану Рожмберку.

- Ну что ж, так и передам. Но, слово чести, пан Ян, не будь у меня дочери, я бы к вам присоединился, потому что меня самого сильный сосед лишил земли, а попы из монастыря за долги выгнали из родового замка. Я не богаче вас, пан Ян.

- У меня таких, как вы, пан Вилем, наберется в отряде с десяток.

Вилем вздохнул и протянул руку рыцарю из Троцнова:

- Будьте благополучны, пан Ян, позвольте пожать вам руку. Даст бог, вы и на этот раз благополучно выйдете из беды.

Пан Вилем вскочил на коня и отправился в обратный путь.

Занятый мыслями о пане Яне, Вилем не заметил, как выехал на площадь деревушки Троцнов.

Окруженный почти королевской по своему блеску свитой, перед большим шатром сидел в кресле высокий тучный старик, повернув свое красное, с крючковатым носом лицо к подъезжавшему рыцарю. Когда рыцарь, сойдя с коня, подошел к креслу, старик расправил седые усы и смерил его надменным взглядом:

- С чем вернулся, пан Вилем?

- Предложение пана Индржиха отклонено рыцарем Яном.

- Отклонил? Жалкий жебрак![15] Ты видел его мужицкую банду?

- Нет. Он вышел ко мне совершенно один и без оружия.

- Один?.. Так что же ты, растяпа, не снес ему голову и не привез ее мне?

Пан Вилем побагровел:

- Я, пан Индржих, не растяпа, а рыцарь и привык к честным способам...

- Ни слова! - взвизгнул пан Рожмберк вскакивая. - Ты такой же негодяй, как и твой Ян! Подумаешь, "рыцарь"... Ты не рыцарь для меня, а жалкий червяк! Червяк, которого я могу вот так!.. - Старик исступленно топал и растирал землю остроконечным башмаком. - Мне такие слуги не нужны. Слышишь?

Пан Вилем задрожал от оскорбления и, круто повернувшись, отошел. Рожмберк, оглянувшись по сторонам, позвал по-немецки:

- Любезный барон!

К нему подошел, тяжело ступая, плотный рыжебородый рыцарь.

- Все готово, барон?

- Все. Лес окружен. Жду вашего приказания.

- Тогда превосходно, начинайте! За живого Яна из Троцнова даю пятьдесят золотых, за мертвого - десять. С богом, барон!

Рыжий рыцарь грузной походкой двинулся к своим слугам, державшим огромного белого коня. Рожмберк снова уселся. К нему подошел юноша с вьющимися белокурыми волосами и голубыми наглыми глазами:

- Отец, прибыл королевский придворный с грамотой.

Старик нахмурил мохнатые седые брови:

- Где он?

Перед креслом остановился огромного роста мужчина, пожилой, с окладистой темной бородой. В руке он держал свиток с висящей на шнурке печатью.

- А, пан Микулаш из Гуси? Добро пожаловать! В ответ прогудел густой бас:

- Повелением его милости короля Чехии Вацлава Четвертого имею честь вручить тебе, высокий пан Индржих из Рожмберка, указ его милости.

Пан Индржих встал и, приняв свиток, развернул его и начал читать. В середине чтения он разразился проклятиями и в ярости крикнул:

- Король принимает в свою королевскую милость Яна из Троцнова, своего любезного подданного, и прощает ему все его прегрешения! Как вам нравится, а? "Своего любезного подданного"!..

Пан Индржих со сжатыми губами повернулся и пошел к шатру. У порога остановился и, полуобернувшись, крикнул:

- Барон! Уберите людей!

И, входя в шатер, он бормотал про себя: "Эх! Не то время, приходится повиноваться... Всякий дурак поймет, что этот коронованный пьяница только из ненависти ко мне покровительствует бунтовщику и смутьяну.." Микулаш из Гуси громко обратился к окружающим:

- Не найдется ли кто сообщить королевскую милость моему другу пану Яну?

- Вот это поручение я с радостью возьму на себя! - крикнул пан Вилем и тотчас поскакал в лес.

2. "ЗОЛОТОЙ КАБАН"

В этот день, как всегда по субботам, Войтех велел пораньше заканчивать работу, чтобы успеть убрать мастерскую и сходить вместе с Ратибором, подмастерьями и учениками в баню. Это соблюдалось точно, словно неписаный закон.

Пока Войтех с подмастерьями долго и с наслаждением парились, отмывая с себя накопившуюся за неделю угольную копоть, Ратибор и рыжий Гавлик, таинственно пошептавшись, наскоро вымылись. Одевшись, Ратибор просунул еще мокрую голову в мыльню:

- Отец, я домой не пойду, ужинайте без меня. Войтех сурово оглядел сына:

- Опять в шинок? Не отрицай! Знаю я, что там тебя уже приятели ожидают, как черти в пекле душу грешника. Смотри, Ратибор, догуляешься до беды!..

Старик продолжал мыться, сохраняя строгое и суровое выражение лица, но в уголках его рта под густыми усами пряталась добродушная усмешка. Войтех вспоминал свою молодость.

Ратибор увлек с собой рыжего Гавлика, и они чуть не бегом устремились на соседнюю улицу, в шинок, над дверями которого красовалось грубо намалеванное золотой краской изображение кабана. Они вошли в полутемный шинок. Здесь было прохладно и сыро, воздух пропитан запахом пива и вина. Поперек погребка стояло с десяток тяжелых дубовых столов с такими же скамейками и табуретами. Вдоль стен выстроились ряды огромных бочек с пивом. В глубине виднелась дверь в другое отделение, где хранились запасы вин и съестных припасов. Пылал очаг; над огнем на вертеле поджаривалась телячья нога. Тут же висели круги колбас, копченые окорока; на ларе лежали колеса сыров.

Хозяин - добродушный невысокий человек с большим животом и бегающими голубыми глазами - переваливаясь, быстро сновал между столами, покрикивая на слуг.

За одним из столов сидели приятели Ратибора - молодые подмастерья: оружейники, ножовщики, столяры, пивовары, мясники. На столе перед ними уже давно стояли два полуведерных медных жбана и лежало полкруга соленого овечьего сыра.

- Ого! Ратибор с рыжим Гавликом!.. Потеснитесь, братцы... Садитесь, ребята... Онеш, налей им, пусть догоняют нас...

Ратибор уселся и взял пододвинутую оловянную кружку:

- Эге! Видно, у ребят гроши завелись - вино хлещете вместо пива. Ну, на здоровье! - И он залпом осушил кружку, утерся рукавом камзола и отрезал кусок сыра. - Какие новости, ребята?

Один из подмастерьев, сапожник Сташек, подсел поближе к Ратибору и стал вполголоса сообщать самые последние новости;

- К хозяину в прошлую среду приходил один пан, он в Вышеграде частенько бывает, и тот пан говорил, что не сегодня-завтра у Польши с Литвой против немцев-меченосцев война вспыхнет. А король наш сторону немцев держит, потому что ему ихний посол сорок тысяч флоринов сунул. Король позволил ему у нас в Чехии и Моравии людей вербовать. Да, говорят, только триста человек навербовали, и то, слышно, всякий сброд - такие, что за гроши на кого хочешь меч подымут.

- У нас, я знаю, все на стороне поляков и литовцев, - вставил Ратибор, с интересом слушавший новости.

- А еще говорят, - продолжал Сташек, - что у нас в Чехии и Моравии многие паны и шляхтичи идут в войска Владислава - польского короля, и собирают их паны Сокол из Ламберга, Костка из Поступиц, Рановец из Пизова, Пыхта из Лихтенбурга и Ян из Троцнова. Уже сейчас собралось больше полутора тысяч охотников...

За соседним столом зашумели молодые голоса, затрещали скамейки и табуретки, зазвенели кружки. Шинок наполнился веселым гамом.

Ратибор оглянулся. В шинок ввалилась большая компания жаков - пражских студентов - и заняла соседние два стола. Сидевшая поодаль группа богато одетых молодых немцев недружелюбно поглядывала на студентов. Едва студенты расселись за столами, как один из них вскочил и бросился к Ратибору:

- Будь здоров, братец!

- Штепанек!.. Вот хорошо! Ты, значит, тоже этих мест не гнушаешься?

Штепан присел на край скамьи рядом с Ратибором.

- Какое там! Напротив, мне надо как можно больше с народом встречаться...

Ратибор вопросительно посмотрел на Штепана и, как видно, что-то сообразив, с силой ударил Штепана по колену:

- Правильно, Штепан, я понимаю тебя. Трудись для нашей Чехии!.. Что нового у вас в университете? Как пан Ян Гус, пан Иероним?

Штепан, слегка понизив голос, стал делиться новостями;

- Ты, конечно, слыхал о Кутногорском декрете.[16] Теперь у нас в университете хозяева - чехи. За эту победу мы, чехи, должны благодарить Яна Гуса и Иеронима Пражского, а также пана Яна из Троцнова, который через Микулаша Августинова помог нам добиться у короля этих прав. Немцы обозлились и ушли из университета.

- Давно хочу тебя спросить об одной вещи, да все забываю. Наш мистр в своих проповедях громит за смертные грехи и епископов и даже папу. А нападают на него только папа да попы, а король и чешское панство не только не преследуют мистра Яна Гуса, но даже не дают его в обиду попам. В чем тут дело?

Штепан понимающе улыбнулся:

- Мне и самому это не раз приходило в голову. Спросил я у мистра Иеронима Пражского - он мне это так объяснил: король и паны не трогают нашего мистра не потому, что принимают всерьез его учение. Дело тут в том, что мистр Ян Гус отрицает право церкви на светскую власть и богатства. Эта часть учения мистра Яна Гуса пришлась очень по душе королю и панам, и они мечтают, чтобы церковные богатства - города, земли с крепостными мужиками и золото - попали в их руки. Кроме того, король знает, что преданные римской церкви немецкие церковники, немецкие паны и немцы-патриции находятся в тайных сношениях с немецкими князьями. Не секрет, что они своих герцогов, эрцгерцогов и князей почитают больше, чем законного чешского короля.

- Не поэтому ли и в ваших университетских делах король держит руку нашего мистра?

- Правильно! Именно поэтому.

Гавлик, подойдя сзади, с размаху шлепнул Ратибора ладонью по спине:

- Ратибор, брось хмуриться! Гляди, вагант[17] пришел... Эй, ребята, давай ваганта к нам! Пусть споет.

Несколько подмастерьев выскочили из-за стола, подбежали к только что вошедшему ваганту и потянули его к столу:

- Пей и ешь! Ешь и пей! А потом - спой нам. В обиде не будешь.

Вагант послушно сел за стол, положив свою старую цитру на колени. Одежда его давно утратила свои первоначальные цвета и была изрядно поношена. Видимо, жизнь не особенно щедро дарила ваганта своими милостями. Молодежь наперебой принялась угощать певца. Вагант принимал угощение, не церемонился. Выпив до дна кружку вина, он поставил ее вверх дном. Проверив цитру, он поднял глаза на окружающих:

- Что ж славное панство желает послушать?

Со всех сторон посыпались заказы.

Вагант поднял глаза к потолку, с которого спускалась цепь с привешенной к ней железной чашкой с маслом, где плавало несколько горящих фитилей, и запел простую, трогательную песню о юноше-олене.

Крики, ругательства и громкие разговоры как-то невольно затихли сами собой, Все сидели молча и слушали.

Хозяин шинка так и остался стоять между столами, с пустым жбаном в руках, слушая пение. Какой-то старый солдат, подперев огромной ладонью обветренное, загрубелое лицо с седыми длинными усами и глубоким шрамом через весь лоб, вдруг, бросив с проклятием свою кружку на деревянный пол, разразился громким пьяным плачем.

Вытерев вспотевший лоб, вагант добродушно и просто обратился к слушателям:

- Попрошу панство минуту отдыха.

Со всех сторон послышались возгласы восхищения и похвалы. К нему подошел с кружкой вина Штепан:

- Вот, дорогой друг, выпейте за нашу Чехию!

- Благодарю, пане! - учтиво поблагодарил вагант и осушил кружку.

- Я хочу, чтобы вы пропели в честь нашего мистра пана Яна Гуса. Он очень любит чешскую музыку, и ему ваше пение доставит истинную радость.

- Для пана Яна Гуса, вифлеемского проповедника? Да я для него готов петь целые сутки без отдыха!

К ваганту подошел студент Мартин Кржиделко И тоже поднес вина:

- Наши студенты просят вас спеть нашу студенческую, если вы знаете... ту, про бискупа Абецеда.[18]

Вагант рассмеялся:

- Извольте, но кого из нас бить будут - запевалу или хор?

- Пусть только попробуют! Начинайте.

Вагант взял несколько аккордов и под забористый, плясовой аккомпанемент запел:

Храбрый бискуп Абецеда
Заставлял врагов бледнеть,
Только азбуки наш бискуп
Был не в силах одолеть!
Хор студентов дружно грянул припев:

Ай да Збынек, славный бискуп,
Преотважно воевал!
Но как взялся он за книги -
Ничего не разобрал!
По погребку раскатился оглушительный хохот. Хохотали все: подмастерья, солдаты, шляхтичи, и даже несколько почтенных панов в дорогой бархатной одежде лукаво усмехались в усы.

Не смеялись только немцы; они угрюмо слушали пение и тихонько о чем-то переговаривались. Когда студенты закончили последний куплет, немцы как один запели:

Ах, плохо, ах, плохо! С Гусинца дурак
Пророком себя объявляет,
Себя превозносит он громко святым,
А церковь нещадно ругает...
- Эй! - крикнул Ратибор. - Паны немцы! Мы вас в наших песнях не поносили... так не годится... добром просим - перестаньте!

Из-за стола немцев с шумом поднялся высокий красивый молодой человек, судя по богатой одежде принадлежащий к пражской аристократии. Подскочив к ваганту, он вырвал из его рук цитру и бросил ее об пол, а ударом кулака сшиб певца с ног. Уже лежащего ваганта молодой рыцарь яростно пихнул ногой:

- Ах ты, ушибленный богом! Чтоб твоя мать захлебнулась в крови!

Он хотел уйти на свое место, но чья-то рука схватила его за воротник. Рыцарь вырвался и повернулся лицом к противнику. Перед ним с разъяренным лицом стоял Ратибор:

- Баварская скотина! Убить тебя мало...

- К дьяволу! - заорал рыцарь. - На тебе!

Но Ратибор ловко перехватил руку рыцаря, в которой блеснул клинок длинного кинжала. Ратибор с налитыми кровью глазами сжал руку рыцаря и круто повернул ее; рыцарь закричал. Ратибор выпустил руку; кинжал звякнул, упав на пол, а рука бессильно повисла. Рыцарь стоял с закушенной от боли губой, бледный как мертвец.

- Ратибор, берегись! - крикнул Штепан.

Мгновенно обернувшись, Ратибор увидел, что другой молодой немец стоит позади с поднятой тяжелой кочергой. Ратибор прыгнул и вырвал у него кочергу.

- Погляди сначала, падаль в бархате, на кого прешь!

Схватив за оба конца кочергу, Ратибор на глазах у всех тут же скрутил ее в узел и этим железным узлом с размаху ударил противника. Раздался вопль, немец схватился обеими руками за лицо; кровь лилась через его ладони на пол. На Ратибора кинулось сразу несколько человек. Он схватил табуретку и грозно поднял ее над головой. Из-за столов выскочили студенты и ремесленники и с возмущенными криками бросились на немцев. Шинок мгновенно превратился в место побоища: летели кружки, со звоном падали медные жбаны, грохотали переворачиваемые столы и скамейки. Несколько человек уже свалились с окровавленными головами на мокрый от разлитого пива пол, кое где блеснули в руках ножи...

Не принимавшие участия в свалке поспешили оставить поле битвы, где и им грозила явная опасность оказаться случайно с проломленной головой или с выбитыми зубами.

Штепан схватил ваганта за руку и вывел из шинка, а сам вновь сбежал вниз помогать Ратибору.

Хозяин взобрался на бочку с пивом и завопил что было сил:

- Панство, если вы сейчас же не перестанете лупить друг друга, я бегу и зову городскую стражу! Клянусь святым причастием, всех вас отдам стражникам!.. Ну! Эй, Тума, Янда, бегите за стражей, живее!


Или угроза шинкаря, или усталость убавили пыл бойцов, и немцы один за другим стали покидать шинок, уводя с собой раненых. Последний из них, стоя на ступеньках, со злобой крикнул Ратибору:

- Пусть я лишусь вечного спасения, если ты не будешь висеть на Староградской площади! - и поспешно бросился догонять своих товарищей.

Студенты, расплатившись с хозяином и перевязав пострадавшим раны, тоже стали собираться. Штепан пожал Ратибору руку и побежал искать ваганта, а Ратибор, все еще не пришедший в себя после потасовки, медленно стал подниматься вверх по скользким ступенькам лестницы. Он оглянулся, ища рыжего Гавлика, но подмастерье, очевидно, уже ушел с другими.

Из темноты к Ратибору подошел незнакомый человек и сказал ему низким и твердым голосом:

- Пойдем вместе, я хочу сказать тебе несколько слов.

При слабом свете фонаря над входом в шинок Ратибор разглядел мужчину средних лет, одетого по-польски - в легкий жупан с откидными рукавами. В осанке его чувствовалась большая физическая сила, лицо было суровым и мужественным. Спокойный, но властный тон незнакомца заставил Ратибора подчиниться и послушно следовать за ним.

- Долго говорить не буду. Ты знаешь, кого ты изувечил?

- Нет, пане, откуда мне знать всех немцев!

- Один - молодой барон Ульрих фон Зикинген, а второй - племянник коншеля Курта Штабера. За то, что ты их изувечил, тебя повесят.

- Но, пан, что бы вы на моем месте делали?

- Я? Конечно, отлупил бы их не меньше, чем ты. Я вовсе не порицаю тебя, а просто, как ближнего своего, предупреждаю.

Ратибор понимал, что незнакомец прав. Немцы не успокоятся, пока его не казнят.

Незнакомец не торопясь разговаривал с Ратибором таким тоном, как будто давно его знал:

- Ты парень хороший, настоящий, честный чех, и из тебя выйдет толк. Но ты стоишь на дурной дороге. Ты любишь родину и свой народ, ты ненавидишь его врагов и мечтаешь освободить от них Чехию. Но не пивом и вином, не в кабацкой драке надо служить своей родине. Тут ты дальше виселицы не пойдешь и выше петли не подымешься. Если тебе охота драться с немецкими насильниками, едем со мной в Польшу. Немцы-меченосцы стремятся задавить Польшу и Литву, как задавили уже Поморье и Пруссию... В Польше - там каждая пара здоровых рук и сердце воина дороже золота. Согласен ехать?

Ратибор с секунду подумал о том, как примут дома его отъезд, и сообразил, что для его родителей лучше, чтобы их сын сражался в Польше, чем, как преступник, погиб от руки палача.

- Согласен. Вот моя рука!

Ратибор протянул руку, и незнакомец крепко ее пожал. Ратибор почувствовал, что встретил руку ничуть не слабее его руки.

- Прошу прощения, как мне пана называть и где мне его найти?

- Зовусь я Ян из Троцнова, а найдешь меня в Вышеграде, в королевском замке. Жду тебя завтра в полдень. Кланяйся старому Войтеху, он меня хорошо знает. И не пей, Ратибор, больше - ты теряешь голову. Пока же будь здоров!

Вернувшись домой, Ратибор, несмотря на поздний час, пошел к отцу. Войтех еще не спал. Гавлик не выдал молодого хозяина, и старик ни о чем не знал. Поэтому он удивленно посмотрел на сына. Ратибор же, не колеблясь ни секунды, просто и коротко рассказал ему все, что произошло. Он приготовился к грозе, зная вспыльчивый и властный характер отца, и был изумлен, когда Войтех не только не обругал его за буйство, а только спросил, когда он должен пойти к Яну из Троцнова.

- Завтра в полдень.

- Тебе надо уезжать как можно скорее. Попроси от меня пана Яна, чтобы он на эти дни забрал тебя к себе в Вышеград. Там тебя не достанут, а здесь ты пропадешь. Я же приготовлю для тебя и оружие, и доспехи, и коня, и все, что нужно для дороги. Когда все будет готово, с Гавликом пришлю к пану Яну. Пока иди, ложись спать... Что ж, может, это и есть твоя дорога - не делать оружие, а действовать им для нашей Чехии.

3. ДРУЗЬЯ И ВРАГИ

Мрачный, холодный зал Каролинума в это утро имел необычно оживленный и до некоторой степени даже праздничный вид. Наступал последний день традиционного, ежегодного университетского диспута.

В течение нескольких дней доктора богословия и магистры свободных искусств выступали перед многочисленной аудиторией, соревнуясь в искусстве сложнейшей, как паутина, схоластической премудрости.

Когда прозвучала в переполненном зале Каролинума торжественная формула окончания диспута, присутствующие густым потоком двинулись к выходу. Штепан отыскал в толпе студентов своего друга Мартина Кржиделко и, взяв его за руку, энергично работая локтями, пробивался через толпу слушателей к группе магистров, среди которых виднелась фигура его наставника Яна Гуса. По лицу магистра было видно, что диспутом он доволен.

- Пане мистр, мы с Мартином хотели бы отлучиться из бурсы до вечера. Мне надо навестить моих родных в Новом Месте.

Гус прервал разговор и поглядел на студентов:

- Идите, дети мои, идите. - Затем озабоченно добавил: - Но, проходя через Старое Место, будьте внимательны и осторожны. Запрещаю вам искать ссор и затевать споры. Помните: в Праге сейчас неспокойно.

Штепан и Мартин поклонились своему наставнику и стали пробиваться к выходу.

Штепан с приятелем направились через улицы Старого Места к Новому Месту, чтобы попасть к дому Дуба.

Узкие, извилистые улицы были покрыты еще не высохшими лужами, в которых, наслаждаясь весенним солнышком и блаженно похрюкивая, нежились свиньи. Среди куч мусора не торопясь прогуливались козы и куры. У ворот мирно дремали собаки.

Приятели шли, оживленно обсуждая закончившийся диспут. С восхищением говорили они о Яне Гусе и о том, как смело он выступал на диспуте в защиту учения Виклефа[19] и как обличал папский престол и всю римско-католическую церковь.

Мартин слушал своего друга и вдруг воскликнул:

- Гляжу на тебя и диву даюсь! Только сравнить, каким ты год назад появился в бурсе и каков сейчас! Пришел тихий, робкий, а стал такой бравый да толковый жак, что любо посмотреть. А послушать тебя - одно удовольствие! Клянусь Аристотелем!

Штепан был смущен похвалой приятеля:

- Я самый обыкновенный жак - и всё. Хотя, конечно, за этот год я здорово переменился. И все благодаря мистрам Яну Гусу и Иерониму Пражскому. Они научили меня искать правду, любить правду и не бояться говорить о ней людям.

- Вот это ты верно сказал! - живо подхватил Мартин. - Я уж не знаю, любит ли кто у нас больше Чехию и наш народ, чем мистр.

Студенты проходили мимо церкви св. Галла и увидели толпу богато одетых немцев, слушавших горячую речь жирного монаха в коричневой рясе с капюшоном, подпоясанной веревкой.

Он яростно выкрикивал по-немецки проклятия, неистово вздымая к небу сжатые кулаки. Когда Штепан с Мартином приблизились к толпе, Мартин беспечно сказал Штепану по-чешски:

- Погляди, Штепан, капюшонник кого-то клянет. Не нас ли?

Услышав чешскую речь, монах и его слушатели разразились ругательствами:

- Виклефисты проклятые! Исчадия дьявола! Псы чешские!

Кто-то пронзительно засвистел. Поднялся неописуемый гам. Из узких окон, из резных дверей стали выглядывать мужские и женские лица; из ворот и калиток выбегали мальчишки. В приятелей посыпались камни и грязь. Камень больно ударил Штепана в спину. Штепан от злости и боли побагровел, быстро нагнулся и схватил здоровенный булыжник. Мартин дернул его за рукав:

- Брось, Штепанек! Забыл, что мистр приказывал?

Штепан нехотя отшвырнул камень и тут же заметил, что его "разумный" друг держится за рукоятку ножа.

Штепан засмеялся:

- Эге! Меня увещеваешь, а сам нож готовишь!

Мартин смутился:

- Это я так... на всякий случай...

Товарищи ускорили шаг, и преследование прекратилось.

- Ну и скоты! Словно здесь не чешский, а немецкий город, - сказал Мартин.

- Сейчас они злы. После Кутногорского декрета они каждого чеха разорвать готовы.

- Архиепископ Збынек-то, говорят, чуть от злости не взбесился, когда услыхал, что на диспуте наши магистры защищали Виклефа.

- Вот он и трахает проклятиями на наших мистров за этот диспут.

- Как бы бискуп этими проклятиями сам не подавился: весь народ за нашего мистра... А вот и Оружейная улица!

- Погляди, Мартин, народ как будто неспокоен.

Действительно, на улице собирались группы горожан-чехов. У одной из групп окликнули студентов:

- Здорово, жаки! Что там в Старом Месте слышно? Говорят, немцы Вифлеемскую часовню громить собираются?

Штепан, не останавливаясь, на ходу бросил:

- Пока все спокойно, но немцы, видно, драки ищут!

Подошли к дому Войтеха. Текла пригласила студентов:

- Заходите в комнаты, снимайте плащи, садитесь. Рассказывайте, что в мире делается.

Пока Мартин с увлечением посвящал Теклу во все новости, Штепан прошел в мастерскую. Там, как всегда, кипела работа.

Увидя входящего племянника,Войтех, вытирая на ходу черные от копоти руки, подошел к нему:

- Ого! Штепанек! Давно не был. А мы тут от зари до зари - заказов выше носа.

Старик вернулся к наковальне, а к Штепану подошел Ратибор, такой же закопченный, как и отец.

- Штепан, подойди-ка сюда, я кое-что для тебя изготовил. Сущую безделицу.

Они прошли в угол мастерской, и Ратибор бережно снял с гвоздя длинный, изящно отделанный серебром кинжал:

- Хотя студентам и не разрешается носить оружие, но в теперешнее время он может тебе пригодиться. Прими мой братский подарок.

Штепан вынул кинжал из ножен и с удовольствием взглянул на серовато-белую поверхность отточенного, как бритва, клинка.

- Спасибо, брат! Мне уже давно хотелось иметь такой. Славный кинжальчик!

Ратибору было приятно, что Штепану понравился кинжал его работы.

- Не стоит благодарности, Штепан. Стилет так себе, самый обыкновенный. Как кончу возиться с этим топором - приду, поговорим.


Штепан вернулся в столовую и присоединился к беседе Теклы и Мартина.

Скоро обед был готов, и вся семья Дубов, Штепан, Мартин, оба подмастерья и ученики уселись за стол. Едва Войтех успел прочесть предобеденную молитву, как вошел Шимон. За этот год он возмужал и стал еще большим щеголем. Сейчас он был одет по последней моде богатых горожан: ярко-голубая короткая куртка, длинные, по самые бедра, чулки - один красный, другой зеленый, башмаки с длиннейшими острыми носками и с маленьким бубенчиком на каждом носке. Такие же бубенчики были на рукавах. На поясе висели шелковый кошелек и небольшой кинжальчик.

Когда Шимон уселся за стол, Войтех недовольно покачал головой:

- Опять, как осел, бубенчиками увесился! Шимон обиделся:

- Почему "как осел"? Так одеваются в Баварии, во Франции и в Брабанте.

- Приятно слышать, что и в других землях ослы встречаются, не только у нас в Чехии, - насмешливо заметил Ратибор.

Разговор, естественно, зашел о последних событиях в университете. Штепан и Мартин наперебой рассказывали о победе сторонников Гуса. Шимон, молча слушавший все это, вдруг взорвался:

- Все еретики-виклефисты ненавидят власть святейшего отца и стараются сделать и университет виклефистским, а ваш Ян Гус есть первый архиеретик! Недаром пан архиепископ предал его церковному проклятию. И это еще не всё...

- Подавись своим проклятием! - крикнул в ярости Ратибор.

- Тише вы, тише! - пыталась успокоить разгоревшиеся страсти Текла.

Спор, наверно, перешел бы в нечто более серьезное, если бы стук в дверь не отвлек общего внимания.

- Гавлик, посмотри, кто стучит, - сказал Войтех.

Гавлик вышел и тотчас вернулся:

- Там вас, пан Шимон, какой-то не то монах, не то попик спрашивает.

Шимон поднялся и, сопровождаемый неодобрительными взглядами отца и брата, вышел на крыльцо.

Белокурый юноша в платье клирика[20] вручил Шимону записку на немецком языке. Воспитатель, наставник и духовник Шимона священник Ян Протива писал ему:

"Сын мой! Будь сегодня у меня на Поржичах в первом часу после захода солнца. Прими мое отеческое благословение. Я.П.".

Такие вызовы для Шимона, видимо, были нередки, потому что, не задавая никаких вопросов, он коротко ответил:

- Передай отцу Яну, что я буду.


Когда Шимон вошел в Поржичи, весенние сумерки начали сгущаться и переходить в мягкую вечернюю темноту. Силуэты домов погружались в тень. Глаз едва мог уловить смутные очертания стен, хотя на фоне еще не совсем потемневшего неба вырисовывались крыши и остроконечные вершины башенок. Шимон шел уверенно, как человек, которому здесь приходилось бывать не один раз.

Подойдя к ограде церкви св. Климента, Шимон с усилием открыл чугунную решетчатую калитку и направился через церковный двор к одноэтажному домику, стоявшему позади церкви в небольшом фруктовом саду.

На стук Шимона дверь открыл юноша в подряснике, со свечой в руке. Он сразу же узнал Шимона по голосу и пропустил его в дом. Пройдя сени, Шимон оказался в небольшой комнате, стены и пол которой были убраны коврами. Вдоль стен стояли длинные скамьи, покрытые темным сукном, в углу висело большое черное распятие. Воздух комнаты был пропитан пряными восточными благовониями.

Клирик поставил на круглый стол подсвечник и спросил Шимона по-немецки:

- Вас отец Иоганн вызвал или у вас к нему свое дело?

Неровный свет свечи освещал круглое выхоленное, розовое лицо с нежной кожей, пухлыми губами и с ямочками на щеках. Зеленые глаза клирика выражали одновременно хитрость и наглость.

- А тебе, Генрих, не все ли равно?

Клирик усмехнулся краем рта:

- Отец Иоганн Протива сейчас занят важной беседой с господином магистром из капитула...

Шимон бесцеремонно перебил его:

- Отец Иоганн Протива велел мне прийти. Доложи ему.

Клирик недовольно передернул узкими плечами, и его маленькая фигурка скрылась в дверях.

В доме стояла гнетущая тишина - ковры поглощали все звуки, и даже двери раскрывались совершенно бесшумно. Шимон недолго оставался один в этой тишине, нарушаемой только потрескиванием свечи. Генрих вновь бесшумно появился в комнате и мягким, округленным жестом пригласил его следовать за собой. Они прошли еще две комнаты, слабо освещенные одинокими свечами в высоких серебряных подсвечниках, и подошли к двери, задрапированной темным сукном с серебряной вышивкой.

Клирик постучал и высоким голосом произнес нараспев по-латыни:

- Во имя отца и сына и святого духа...

- Аминь! - глухо донеслось из-за закрытой двери.

Клирик открыл дверь и пропустил Шимона в большой, почти квадратный кабинет. У противоположной стены между двумя высокими стрельчатыми окнами с разноцветными стеклами стоял большой стол. Два трехсвечника, стоявшие на столе, освещали небольшое серебряное распятие, выделявшееся на черном фоне сукна, покрывавшего стол. Все стены кабинета были заняты книжными полками. У стола стояли два больших глубоких кресла.

В одном из кресел сидел невысокий сухой старичок в темной рясе. На Шимона пристально глядела пара небольших серых глаз, холодных и суровых. Лицо священника было гладко выбрито и покрыто сеткой мелких морщин.

Справа от старика сидел другой монах, в серой рясе францисканца. Это был высокий, тонкий, еще далеко не старый человек.

Шимон скромно поклонился и подошел под благословение старика. Священник помоложе почтительно обратился к старику:

- Вот, достопочтенный отец, тот самый юноша Шимон, о котором я вам говорил.

Старик вскинул глаза на Шимона:

- Он выглядит молодо, но видно - мальчик хитер, как лисица, и тщеславен, как павлин. Пожалуй, нам он пригодится.

Старик говорил тихим, шелестящим голосом. Разговор шел по-латыни, и Шимон не понимал ни слова.

Выдержав паузу, старый священник еще раз пристально взглянул на Шимона и обратился к нему по-немецки:

- Почтенный брат Иоганн рекомендовал мне тебя, сын мой, как преданного католика, мечтающего верно служить нашей матери - святой католической церкви.

Шимон почтительно склонил голову.

- Твои родители и брат, кажется, не разделяют твоей преданности святому престолу?

- Да, достопочтенный отец, они враждуют со мной и следуют за магистром Яном Гусом.

- За этим исчадием дьявола, слугой антихриста, за этим проклятым святой церковью еретиком? Кто еще с ними в единомыслии?

- Мой двоюродный брат Штепан - студент факультета свободных искусств, и еще много всяких ремесленников... и других...

- Рано или поздно железная рука святейшей инквизиции их покарает. Но сейчас не время. Сейчас мы, сын мой, от тебя ожидаем другой услуги.

- Я слушаю вас, достопочтенный отец.

- Ты, кажется, имеешь большие знакомства среди пражских мастеров?

- Да, отец, мне приходилось бывать частенько в их компании в доме пана Зуммера.

- Купца Зуммера? Так, так...

- Но, смею сказать, достопочтенный отец, те мастера - верные католики и почти все немцы.

- Тем лучше. Это нам и надо. Теперь слушай хорошенько и запомни, чего мы ждем от тебя. Нам надо, чтобы ты в течение трех - четырех дней бывал в компании мастеров - как чехов, так и немцев, которые в своих доходах зависят от университета и выполняют его заказы. Тебе понятно, о чем я говорю?

- Не совсем, достопочтенный отец.

- Мы имеем в виду писцов, корректоров, продавцов пергамента, аптекарей, переплетчиков, книгопродавцев, старателей написанного... ну конечно, и других купцов, что сбывают свой товар университету. Теперь понятно?

- Понимаю, достопочтенный отец.

- Хорошо. Ты, вероятно, слыхал, что немцы - магистры, бакалавры и студенты - твердо решили не принимать королевского декрета о новом порядке в университете. Надо, чтобы ты в беседах с мастерами и купцами растолковал им, что если немцы уйдут из Праги, то они, то есть мастера и купцы, не будут иметь заказчиков,

Вот ты и растолкуй им, какой они понесут убыток, если немцы из университета покинут Прагу. Надо, чтобы чехи-ремесленники возмутились этим декретом, дающим победу в университете проклятым еретикам. Надо разъяснять, что декрет ведет их к разорению, а университет - к гибели.

- Но, достопочтенный отец, осмелюсь сказать, я слишком молод годами, чтобы мастера, люди зрелого возраста, позволили мне их в чем-нибудь убеждать.

- То, что ты молод, - это как раз и лучше. Ты их ни в чем не убеждай - одному-другому внуши эти мысли, а они уже сами начнут друг друга убеждать. А ты будешь вне подозрений. Кто ж заподозрит зеленого юношу в подстрекательстве солидных мужей!

- Теперь мне все понятно, достопочтенный отец.

- Я тебя, сын мой, не предупреждаю, что может случиться, если ты кого-нибудь посвятишь в наш разговор.

Тут вставил свое слово Ян Протива, до сих пор хранивший почтительное молчание. Наклонившись к старику, он быстро сказал ему по-латыни:

- Достопочтенный отец может быть на этот счет совершенно спокоен. Парень навеки связан с нами, и если он нам нужен, то мы ему еще больше. Надо ему кое в чем помочь за его усердие.

Старик кивнул головой:

- Говори. Мы поможем.

Ян Протива обратился к Шимону снова по-немецки:

- Скажи, сын мой, ты как будто хотел поступить приказчиком к купцу Гельмуту Гартману?

- Ничего не получилось, пан мистр. Нужен залог, да еще всякие взносы и угощение. А где взять столько денег? Отец не даст.

Ян Протива поднялся и положил свою тонкую мягкую руку на плечо Шимона:

- Если твой ослепленный ересью отец не желает помочь своему сыну, ему поможет наша общая святая мать - католическая церковь. Когда выполнишь свое задание, приходи ко мне, и мы решим твое дело. Святая церковь непокорных еретиков карает, но преданных ей сынов щедро награждает. - И, повернувшись к старику, спросил: - Достопочтенный отец, ему можно уходить?

- Пусть идет с миром. - И как бы про себя задумчиво произнес: - Ремесленники в Праге - большая сила... очень большая... Да, постой! - окликнул он уходящего Шимона. - Где этот друг пражского еретика... как его там... ну, купец, что всюду ездит и рассеивает, где только может, семена дьявольского учения?

- Ян Краса? - подсказал Ян Протива.

- Да, да, Ян Краса. Он сейчас тоже в Праге?

- Нет, ваше преподобие, Ян Краса, как я слышал от отца, в настоящее время где-то в Моравии, и его в нашей семье ожидают в скором времени.

- Вот о ком еще плачет палач! - проворчал старик. - Ну да ладно, ступай себе, сын мой.

Шимон снова подошел под благословение и, низко склонившись, вышел. Клирик, что-то напевая, выпустил его наружу. В дверях Шимон спросил клирика:

- Слушай, Генрих, кто этот почтенный священник?

Лицо Генриха выразило крайнее удивление с оттенком снисходительного презрения:

- Неужели ты до сих пор не знаешь магистра Маржека Рвачку, инквизитора святейшего престола в Чехии?

- А-а... Вот оно что!.. - только и мог протянуть пораженный Шимон, проходя на крыльцо.

Когда Шимон вышел на улицу был уже поздний вечер. Улицы были пустынны. Изредка доносились гулкие голоса перекликающейся стражи.

Шимон остановился в раздумье. Куда же идти? Одному идти домой через всю Прагу в такое позднее время небезопасно... Но скоро он нашел выход из затруднения:

"Ведь тут, совсем рядом, есть хорошенькое место, где всегда собираются немецкие приказчики, - шинок "Добрый Клаус". Пойду туда, повеселюсь, а потом вместе идти будет не страшно". И бодрой походкой, напевая веселую немецкую песенку, Шимон направился вдоль по темной улице. Настроение у него было самое радужное.

А что, если в самом деле мистр Ян Протива и инквизитор Маржек Рвачка помогут ему стать приказчиком у толстого Гартмана? Ведь тогда он и в доме Зуммера будет в почете. Шутка ли: приказчик у самого Гартмана! Пожалуй, старик Зуммер не будет возражать насчет своей дочки Эрны. А что он, Шимон, чех, а не немец, так ведь чехи разные бывают. Если он будет усердным и проворным, так и в этом деле магистр Маржек Рвачка ему поможет. С инквизитором ссориться никто не захочет.

Ну, а если он станет зятем старого Зуммера... Ого-го-го!.. Шимон в увлечении даже присвистнул и не заметил, что попал ногой в скользкую грязную лужу, и растянулся в вонючей жиже.

- Будь ты проклята трижды! - заворчал он, поднимаясь и стряхивая с себя воду.

Невдалеке в одном из домов светилось окно, и оттуда доносилось громкое нестройное пение. Шимон пересек улицу и прямиком направился в шинок "Добрый Клаус".


В день 29 апреля были назначены выборы ректора университета. Заседание было бурное, немцы не допускали выборов по новому положению, так как старые должностные лица не сложили свои полномочия.

Ректор Геннинг фон Бальтенгаген бросил упрек Яну Гусу в том, что Ян Гус и его приверженцы нарушают клятву хранить устав университета. Ян Гус встал и заявил:

- Жители чешского королевства, настоящие чехи, как светские, так и духовные лица, в силу королевского декрета должны пользоваться особыми привилегиями в совещаниях и управлении, в занятии первых мест и должностей для успеха и чести короля и королевства. Король Вацлав даровал жителям своего королевства - чехам - в Пражском университете три голоса, чем оказал им предпочтение перед тевтонами.

Среди немецких магистров пронесся ропот негодования. Тогда поднялся магистр Рудольф Мейстерман - грубый, рослый, с рыжеватыми, подернутыми сединой волосами и бородой. Глядя с ненавистью на Яна Гуса, Мейстерман с сильным саксонским акцентом выкрикнул:

- Нас, немцев, в университете большинство! Мы тут хозяева, и не чехам господствовать в университете! Ваше дело - учиться у нас и быть нам благодарными за это.

Ян Гус продолжал стоять спокойно и только чуть усмехнулся.

Когда на минуту шум в зале затих, раздался ровный, звучный голос Яна Гуса:

- Чешские ученые превзошли немецких и поднялись во всех науках выше иностранцев.

В зале поднялся неистовый рев. На Гуса и его друзей сыпались проклятия, угрозы и площадные ругательства.

Ян Гус, подавив в себе вспышку гнева, сдержанно продолжал:

- Пора чешскому народу стать хозяином в своей стране...

Он не закончил. Снаружи послышался шум, звуки военных труб и звон литавр. Растворились ворота, и во двор Каролинума вошел отряд королевской стражи. За ним в сопровождении советников городского магистрата, выступавших с унылыми лицами, шел торжественно пан Микулаш Августинов. Далее двигалась мночисленная свита.

Пан Микулаш вышел вперед, держа левую руку на рукоятке меча, а в правой - большой свиток пергамента с болтающейся на шнурке восковой печатью. Все почтительно встали и отвесили поклон, ожидая, что последует дальше.

Пан Микулаш, не оборачиваясь, протянул руку со свитком, и молодой человек в четырехугольной шляпе и мантии доктора права подхватил свиток и развернул его, вопросительно глядя на пана Микулаша. Тот расправил свои пышные усы и властно объявил:

- Слушайте, господа магистры и весь Пражский университет, повеление его милости августейшего короля Чехии Вацлава Четвертого! - И, махнув рукой доктору прав, закончил: - Читай!

Приказ гласил, что король повелевает ректору университета магистру Геннингу фон Бальтенгагену сдать университетскую печать, ключи от кассы и матрикулы новому временному ректору магистру Зденку из Лабоуни; деканом факультета свободных искусств назначается магистр Шимон из Тышнова - оба чехи.

Этого удара немцы не ожидали. Но приказ есть приказ, и он тотчас же был исполнен.

Весть о случившемся быстро разнеслась по городу. Немцы-патриции пришли в ярость. Когда Ян Гус вместе с новым ректором и деканом вышел на улицу, кто-то швырнул в него камнем. Камень пролетел мимо самого уха магистра и попал в идущего рядом старого Криштана из Прахатиц. В толпе чешских студентов, шедших позади своих магистров, раздались негодующие крики:

- Немцы наших магистров бьют!

И чехи бросились на толпу немцев с кулаками, камнями и палками. Накопившаяся за все это время взаимная злоба внезапно прорвалась наружу - завязалась яростная драка. Магистры и бакалавры тоже вмешались в свалку. Штепан крикнул Кржиделко:

- Беги что есть силы и приведи новоместских ребят! Мы одни здесь ничего не сделаем!

Кржиделко бросился со всех ног в Новое Место. Но, видимо, новоместские ремесленники уже услыхали о нападении немцев. Когда, подобрав полы длинного студенческого плаща, Мартин пробегал через Новоместскую площадь, он услыхал звуки набата. Небольшой колокол церкви Снежной божьей матери бил тревогу. Мартин увидел, как из дверей, калиток, ворот выбегали кое-как одетые люди, вооруженные чем попало. Он видел, как они собирались в небольшие группы, а эти группы уже на ходу сливались в огромную толпу. Мимо Мартина мчались оружейники, кузнецы, жестянщики, перепачканные углем, пекари с засученными рукавами и сотни всяких других ремесленников из Нового Места. Среди бегущих Мартин заметил Войтеха, Ратибора, Гавлика. Марка - медника, Якубка - пекаря. Все они пронеслись мимо, потрясая кулаками, палками, топорами, заглушая звуки набата угрожающими, пронзительными выкриками:

- Нашего мистра убить?! Нашего защитника Яна Гуса?! Бей их, проклятых! В пекло немецких дармоедов-богатеев!

Вместе с толпой Мартин добежал до Каролинума, где все еще происходила свалка. Упитанные, краснощекие немецкие купцы, размахивая оружием, также сбегались к Каролинуму, но, увидев приближающуюся толпу, остановились в нерешительности.

- Назад, господа! Назад! Оборванцы из Нового Места набежали! Надо уходить! Тысяча дьяволов!

Отбиваясь от нажимавших чехов, немцы - студенты, купцы и монахи - поспешно ретировались, и скоро вся площадь вокруг Каролинума опустела.

Ян Гус, окруженный друзьями и сопровождаемый народом, направился в Вифлеемскую часовню.

Уличные схватки продолжались еще с неделю. Но, видя, что их дело проиграно окончательно и власть в университете безвозвратно утеряна, немецкие доктора богословия, магистры, бакалавры, студенты стали покидать Прагу. С утра до ночи двигались из Праги на колясках, телегах, верхами и даже пешком сотни и тысячи немцев. Проклиная Яна Гуса и всех чехов, они после разных мытарств наконец достигли Лейпцига, где и осели, основав новый университет.

Пражский университет на время как будто опустел. Многие ремесленники, недовольные уходом немцев, злобно ворчали, но скоро все наладилось, и жизнь снова вошла в свою колею.

13 октября 1409 года в большом зале Каролинума были проведены по новому положению выборы ректора, и ректором единодушно был избран чех, сын крестьянина - магистр Ян Гус.

Глава III

1. МОРАВАНЕ

День склонялся к закату. Жара заметно спадала, легкий ветерок принес прохладу. От деревьев и кустарников уже протянулись длинные, густые тени.

Высоко вверху над холмистой зеленой равниной, окаймленной темными полосами лесов, парил ястреб. В воздухе была разлита тишина - предвестник наступающего заката, - изредка нарушаемая трескотней кузнечиков и щебетанием птиц.

Посреди пыльной дороги, сбегающей с горной цепи и устремляющейся извилистой серо-желтой лентой по безбрежной волнистой равнине, стоял человек и напряженно смотрел вдаль. Лицо его, еще молодое, но усталое и озабоченное, было обветрено и покрыто красновато-бронзовым загаром. Ветер слегка колыхал его темно-каштановые волосы, спереди коротко подстриженные и длинные, почти до самых плеч, сзади.

Давно уж он стоял так и все смотрел вдаль на дорогу. Но, кроме бесконечной, однообразной серой полосы, его глаза ничего не видели. Человек тяжело вздохнул и, понурившись, побрел к кустам, окаймлявшим край дороги.

- Господи! Никого нет... Ну хоть бы кто-нибудь проехал! И вечер уже близко... Вот беда! Тяжкая беда на нашу голову!..

В тени развесистого куста боярышника на совершенно затасканной, но когда-то белой казайке лежала женщина. Тонкие, костлявые руки безжизненно покоились на плоской груди.

Рядом с женщиной сидела на корточках девочка лет четырнадцати - пятнадцати. Прильнув вплотную к самому лицу женщины, девочка, едва сдерживая слезы, шептала:

- Матичка!.. Матичка моя!..

Женщина медленно подняла веки и раскрыла свои огромные, (такие же, как у дочери, синие глаза, но только тусклые и безжизненные.

- Власта, может, воды дать? - спросил заботливо мужчина, нагибаясь к лежавшей.

Та чуть шевельнула бескровными, сухими губами и сделала слабую попытку поднять голову. Мужчина проворно достал из дорожного мешка деревянную баклажку и поднес ее к губам Власты, в то время как девочка осторожно поддерживала ее голову. Больная сделала один - два слабых глотка и, снова откинув голову, закрыла глаза.

- Я пойду посмотрю на дорогу, - вызвалась девочка.

Мужчина молча кивнул головой и тяжело опустился на землю, погруженный в тревожное раздумье.

Внезапно с дороги донесся звонкий детский голос, захлебывающийся от радости:

- Дядя, дядя! Кто-то едет!.. Возы идут! Много возов!.. А пыли, пыли-то сколько! Скорее, скорее, дядя!.. Глядите, вон там...

Девочка стояла на дороге и, приплясывая от нетерпения, торжествующе показывала пальцем на восток. Мужчина вскочил на ноги, выбежал на дорогу и, положив свою большую коричневую руку на худенькое плечо девочки, тоже с надеждой и сомнением стал напряженно всматриваться в даль.

- И верно, едут!.. Ну, слава тебе боже, наконец-то!

Действительно, вдалеке показалось густое облако пыли, поднимавшееся над большой дорогой. Еще две - три минуты, и уже можно было различить темные очертания движущихся лошадей и телег.

Девочка вприпрыжку что было сил побежала к матери, громко крича:

- Матичка! Матичка милая! Возы идут! Много-много... Теперь нам будет хорошо!

Мужчина не выдержал и быстрыми шагами направился навстречу приближающемуся обозу. Подойдя ближе, он увидел несколько нагруженных тюками больших телег. Вооруженные всадники, по всей видимости охрана, замыкали караван. Впереди обоза медленно ехал верхом на крепком гнедом иноходце хозяин обоза - пожилой человек в сером дорожном плаще и в суконной шапочке, плотно облегавшей голову.

Ожидавший обоз мужчина подошел к хозяину и низко поклонился, держа в обеих руках шапку:

- Бог в помощь милостивому пану! Во имя Христа-спасителя и пресвятой девы прошу доброго пана о милосердии и помощи.

Всадник придержал коня и вопросительно взглянул на подошедшего:

- И тебе помоги господь. Только я не пан, а купец. Но в чем я могу помочь тебе?

- Почтенный пан купец, здесь у дороги лежит умирающая. Подвези ее до ближайшего местечка, не допусти честной христианке помереть без покаяния и без достойного погребения!

- Веди меня к ней, - только и ответил купец и тотчас сошел с коня.

Быстрыми шагами они направились к кустам, где лежала Власта. Купец, опустившись на одно колено, положил свою ладонь на лоб больной. Девочка с надеждой и немой мольбой не спускала глаз с купца.

- Да, уж тут, видно, никакой лекарь не поможет. Надо положить больную на воз и дать ей немножко вина, чтобы прибавилось сил. Снеси ее, друг мой, на воз, а я пойду распоряжусь.

Спутник умирающей поднял ее на руки и понес к возам. Тем временем повозочные, по приказу купца, переложили часть груза с одной телеги на другие и Власту осторожно опустили на мягкие мешки с шерстью. Купец подложил ей под голову свою дорожную подушку и влил в рот несколько ложек вина. Девочку посадили около матери, и обоз снова тронулся в путь.


Проехав несколько шагов, купец с удивлением заметил, что его новый попутчик постеснялся сесть на повозку и предпочел идти пешком рядом с лошадью.

- Ты бы, друг, тоже сел на воз. Вид у тебя слишком отощалый, как бы ты вовсе не обессилел...

- Благодарствую, добрый пан! Нельзя воз перегружать, а сил у меня хватит.

Купец немного помолчал, потом спросил:

- Эта женщина - твоя жена?

- Нет, пан купец, она мне братова[21] вдова, а это ее дочка Боженка.

- А как тебя называть, друг мой?

- Зовут меня Милан из Листовы, а по прозвищу Пташка.

Купец больше ни о чем не спрашивал и, низко опустив голову, в глубоком раздумье продолжал ехать вперед.

"Сдается мне, что этому доброму человеку можно верить. - Милан еще раз взглянул в лицо купца: у незнакомого человека было мягкое, спокойное выражение лица и умный, открытый взгляд. - Ведь слова не сказал и ни о чем не спросил, сразу взял и помог..."

Купец в это время повернул голову и взглянул на Милана:

- Но отчего заболела твоя братова?

Милан замялся в нерешительности и сбивчиво пробормотал:

- Довелось ей, почтенный купец, слишком большую чашу злого горя испить - вот и не хватило сил. Страху смертельного натерпелась к тому ж... Да и дорога ведь дальняя и тяжкая, совсем ее извела... и есть стало нечего.

Купец сочувственно покачал головой:

- Ну ясно, идете вы издалека, из Моравии. Так ведь?

- Так, добрый пан. А как пан купец догадался?

- Зови меня, друг мой, Яном, прозвище мое - Краса. Откуда вы идете, и догадываться не нужно: по разговору и по одежде только слепой и глухой в тебе не при знает ганака.

- Как раз верно, пан Ян, мы с самой Ганы[22] и есть... Эх, и край же у нас! Другого такого, пан Ян, на всем свете не сыщешь!

Ян Краса невольно улыбнулся наивному восклицанию Милана:

- Что край твой хорош, это всем известно. Не зря говорится: "Кабы нам жить по-ганацки!" Но все-таки вы его покинули. От доброй жизни не бегут.

Несмотря на то что купец с первого же взгляда внушил Милану симпатию и доверие, он не решался рассказать купцу всю правду. Но теперь Милан решился посвятить Яна Красу во все их злоключения. Он положил руку на холку лошади и, идя рядом, обдумывал, как получше рассказать новому знакомому все, что привело его самого и его близких в Чехию.

- У пана Яна добрая душа, и тяжкий грех ляжет на меня, если я утаю от него хоть каплю. Если у пана Яна хватит терпения выслушать меня, тогда он узнает, что приходится иногда вынести на своих плечах добрым людям на этом свете.

- Мне можно доверять и рассказывать все, - тихо и спокойно заметил Ян Краса.

- Хорошо. Я не из пустого хвастовства говорю, что наш край, можно сказать, благодатный край. Деревня наша Листова небольшая: дворов около сорока, не больше, Раньше мы были за паном Ладиславом из Тышнова. Работали мы барщину и оброк платили. Короче говоря, владел и землей и нами пан Ладислав по старым обычаям. Пан был как пан - ни много доброго, ни много худого про него не скажешь. Земля же у нас прямо золото, а не земля. И скотину держали, и пчел разводили, и пиво варили, и виноград выжимали.

Пришлось пану нашему ехать воевать куда-то очень далеко. Воевал, воевал наш пан, да и провоевался. Вернулся из плена наш пан богат, что твой нищий: за душой ни гроша. Посидел, посидел в своем замке и - что б вы подумали! - опять стал собираться в поход, на этот раз против турок в помощь угорскому королю. Взял с нас оброк деньгами за пять лет вперед да троих парней в копейщики, ну, как обычай велит, еще лошадей, скота всякого, птицы, пшеницы, пива да всего, что для похода рыцарю надобно.

Проведали наши мужики, что у пана денег, как на рыбе шерсти, и что на поход нужны деньги немалые. Вот мы и послали к пану нашего старосту Тонду Конопатого. Хитрый мужик этот Тонда, не гляди, что конопатый. Он с паном и так и этак, а убедил-таки разорившегося пана, что ему прямая выгода продать нам всю землю, где деревня стоит, - пахотную, луга и хороший кусок леса.

Ну, а как пану показали деньги, он и поддался. Отвалили мы ему немало коп грошей, съездили в Брно и написали грамоту. Пан деньги взял, еще немного пожил в замке, да и отправился с турками драться. Уехал, и больше не пришлось нам его снова увидеть: сгинул наш пан, упокой боже душу его, насмерть посекли турки рыцаря. Ни жены, ни детей у пана не было, вдовый он был.

Прошло с тех пор лет десять. Пришло к нам в Листову известие, что по соседству всю землю наш маркграф Иодек подарил францисканцам и что неподалеку от нас на горе будут строить монастырь. Велели и нашим мужикам идти тоже помогать строить: дело, говорят, богоугодное. Я еще в ту пору лишь впервые штаны надел и только отцу помогал, а он и деревья рубил да возил, и камни дробил, да все делал, что велели.

Когда монастырь был готов, приехали францисканцы, и с ними аббат да приор.

Велели нам выйти встречать святых отцов. Ну что ж, вышли. Стали на дороге, ждем. Глядим - едут. Да много как, и все конные, а сзади обоз идет, да длиннющий. Впереди на вороном жеребце едет аббат. Как подъехал, ну все мужики и женщины разом на колени под благословение. Глядим - а у аббата под сутаной кольчуга блестит, на ногах шпоры, а сбоку меч позвякивает. За аббатом молоденький парнишка везет копье со щитом и шлемом и лошадь ведет, а на ней погружены латы, двуручный меч, секира, палица и все прочее. У самого аббата-то в руке вместо креста - арбалет на взводе. Монахи же все немцы, детины как на подбор - молодые, здоровенные, а рожи все - словно вчера из тюрьмы вышли... Ну, думаем, хороши святые отцы!..

Аббат же мужчина еще не старый, собой рослый да такой тучный, словно боров откормленный, щеки круглые и, как бурак, красные. Как подъехал к нам и увидел, что народ стоит на коленях и ждет благословения, стал правой рукой нас благословлять, а в левой арбалет так и остался... Вот такой был аббат отец Августин.

На первых порах жили мы с францисканцами неплохо, по-соседски. Частенько приходилось нам посылать в монастырь и зерна, и мяса, и рыбы, и масла, и молока, и всякого другого добра. Но и они нас понапрасну не очень тревожили.

К этому времени мои родители уже на кладбище покоились. И в родительском доме жили брат мой Матей с женой Властой, сыном Карлом и дочкой, вот этой самой Боженой, и я с ними, потому что до того времени не управился своей семьей обзавестись.

Жили мы не богато, вернее - даже бедно, хоть и не голодали. Работали мы с Матеем и Карлом - ему тогда в день святого Тита восемнадцать годов минуло, и таким он вырос высоченным да сильным, что и отцу своему в силе не уступал, а Матей, чтобы вы, добрый пан, знали, куда покрепче меня... а я, вы сами видите, будто тоже не очень уж какой хилый...

Купец бросил мимолетный взгляд на рослую, плечистую фигуру Милана, на его выпуклую бронзовую грудь, выступающую из-под полуистлевшей рубахи, на его могучие руки, и подумал: "Если этот силач, то что за богатырь был его брат!"

- Но вот, - продолжал свой рассказ Милан, - случись ребятам Ярде, сыну Тумы Хромого, да Кубе, сыну Зденка, найти в нашем лесу, в горах, кусок руды серебряной. Показали нашему кузнецу. Тот стал потихоньку выплавлять серебро, да колечко для своей нареченной Зоси Курносой, что в то лето малины объелась, и смастерил. Как назло, в ту пору заехали с охоты к нам аббат отец Августин и его родной братец барон Оттон фон Зинненштраль, что гостить к братцу приехал, и остановились подковать баронова коня. Коваль коня кует, а тем временем барон заметил колечко на окне и спрашивает:

"Откуда такое колечко?"

Кузнец отвечает:

"Сам сделал".

"А серебро откуда взял?"

Кузнец плечами пожал: купил-де. А рыжий Куба, на беду, тут крутится, да и ляпни: это я, мол, такой камешек принес, из которого коваль серебро делает.

Хорошо. Вот лошадь подковали, барон бросил кузнецу целый грош и говорит Кубе:

"Мальчик, подержи стремя".

Тот подошел, а барон и шепчет ему на ухо:

"Если ты меня поведешь в то место, откуда брал те камешки, я тебе мешок пряников принесу. Только никому ни звука".

Так все и пошло. Куба съездил с бароном в лес, показал место, откуда он руду приносил, и верно - получил мешок пряников. Только через те пряники все и узналось. Как увидал Зденек мешок пряников у сына, сейчас его за ухо:

"Откуда пряники?"

Тот - в рев, да все начистоту и рассказал.

Ну, думаем мы все, жди теперь беды: не зря мешок пряников барон хлопчику подарил... Вот из-за этих самых пряников и нагрянуло к нам несчастье.

Прошло так месяца два или три, уж точно не помню, как прискакал в деревню кривой Пешек, что у аббата служил. Прямо к старосте: вызывают-де тебя немедля аббат и барон.

Почесал затылок наш староста, да идти ведь надо. Ну, пошел. На другой день видим: вернулся, да такой, словно бы жабу проглотил. Приходит он к нам, то есть к моему брату Матею, покойному теперь... Пришли еще старики наши - Амос, Ондржей и Павел. Для совета. Сели все за стол, выпили по кружке пива, съели миску хорошего сыра, и староста стал рассказывать.

Пришел он в аббатство. Позвали его в покои аббата. Отец Августин и барон Оттон встретили его ласково, велели подать чарку вина. Потом барон и говорит:

"Скажи-ка, любезный староста, почему ваша деревня вот уж столько лет аренды за землю не платит?"

У нашего старосты глаза на лоб полезли. Уж не ослышался ли он? Неужели от одной только чарки вина так уши заложило, что всякая чушь слышится?

Да, видать, чарка ни в чем не виновата была, потому что барон все так же милостиво и дальше речь ведет:

"Вы сидите на моей земле, так как десять лет назад я от ныне умершего рыцаря пана Ладислава за его долг всю эту землю, луга и леса получил в полную мою собственность и с тех пор все это есть мое владение. А чтобы у вас на этот счет никаких сомнений не было, глядите... - И достает большую грамоту на пергаменте и с, восковой печатью. - Вот, - говорит, - бумага, а в ней сказано, что пан Ладислав из Тышнова отказывает мне, барону Оттону фон Зинненштраль, все пашенные земли, луга И леса, что находятся в пользовании у крестьян деревни Листовы".

"Как же это может быть? Мы ведь покойному пану Ладиславу уплатили за землю! - говорит сам не свой староста. - И грамоту от пана получили, да еще с большой печатью".

Барон только хохочет, заливается:

"Значит, покойник пан Ладислав попросту вас, олухов, надул и продал вам чужое добро!"

Перестал барон смеяться и заговорил по-другому, строго и круто:

"Так вот, староста, чтобы много не толковать: ко дню святого Августина убирайтесь вон из деревни. А о недоимке в другой раз побеседуем".

Староста наш словно окаменел, сидит и слова вымолвить не может, как будто кто его дубинкой по темени стукнул. Тут подходит к нему аббат и этак сладко говорит и мужика ручкой своей обнял ласково, прямо как отец родной;

"Не горюй, - говорит, - староста. Раз земля не ваша - спорить глупо. Все равно придется уходить. Но, по нашему христианскому милосердию, я могу вас всех взять к себе на монастырскую землю. Пустопорожних земель у нас хватит. Можете приходить и селиться, леса на халупы дам, будете жить да жить... Сначала, конечно, как верные дети нашей матери - святой католической церкви, грамоту составим и вы все на кресте и евангелии присягу принесете в том, что сами вы все и потомки ваши переходите по доброй воле под власть святой обители и телом и душой на вечные времена. Будете работать на святую обитель три дня в неделю летом и два зимой, оброк и прочее потом установим. Соглашайтесь, дураки, пока не поздно, и благодарите господа бога и святую обитель за милосердие к вам!"

Староста наш - ни слова, шапку схватил и в деревню бегом...

Брат мой, как услыхал новость, сказал:

"Мошенники они проклятые все - и аббат и барон! Ни шиша мы им не дадим! И уйти не уйдем".

А старый Амос советует:

"Надобно надежных людей в Брно с нашей грамотой послать в земский суд, чтобы дело наше на свет божий вывести",

Посудили на вече, порядили и послали в земский суд старосту и еще двух стариков. Пришли наши ходоки в земский суд. А чертов барон уже там побывал. Пока наши там стояли да по сторонам зевали, не зная, к кому подойти, к ним самим выходит какой-то пан, важный такой и с золотой цепью на шее.

"Вы из Листовы пришли?" - любезно так спрашивает.

"Да, да, из Листовы. А откуда пан знает?"

"Я, - говорит, - все знаю, и то, что вас барон обижает, все уже слыхал".

Наши, конечно, рады-радехоньки.

"А милостивый пан не рихтарж[23] будет?" - спрашивают.

"Я есть главный рихтарж и ваше дело сам поведу. Грамота ваша с вами?"

"С нами, с нами! Вот, пожалуйста!" - и вручили пану нашу грамоту.

Рихтарж оглядел ее, прочитал от буквы до буквы, свернул и говорит:

"Дело ваше, добрые люди, перед богом и законом правое. Грамоту пока я оставлю у себя, а вы приходите ко мне сюда через неделю в четверг, все будет решено. Ступайте с богом!"

Наши домой поспешают и радуются: есть еще правда в Моравии! Пришли в деревню и всё рассказали. А Матей сказал:

"Все ж таки не напрасно ли вы ему грамоту оставили? Не вышло бы чего..."

Мужики же наши только посмеялись над подозрительностью Матея.

Точно в назначенный день наши ходоки явились в земский суд. Спрашивают главного рихтаржа. Их провели в большую комнату. Видят, сидит там совсем другой пан.

"Что вы хотите? Я есть главный рихтарж".

Наши смутились и рассказывают ему, как и что случилось.

"Давайте вашу грамоту!" - грозно говорит пан.

Наши спрашивают:

"А где же тот пан рихтарж, что с нами говорил?"

А над ними смеются: это вовсе не рихтарж был; пан рихтарж - вот этот пан, а мы, мол, не знаем, кто с вами, олухами, говорил. Где, говорят, ваша грамота?

"Пан рихтарж взял".

"Ну так ищите того пана и пришлите грамоту, а пока голову не морочьте, и пускай вас черт уносит".

Ну, и в шею вытолкали наших ходоков. Вернулись они сами не свои. Вот тебе и правда в Моравии!

И дождались мы черного дня. Как сейчас помню, случилось это в самый день Сердца Иисусова. Карел жал в поле пшеницу, а мы с Матеем складывали снопы. Ох, и пшеница же была! Словно золотые зерна!

Да. Убираем мы, складываем снопы, вдруг прибегает Вышек - пастушонок деревенский. Бежит и кричит:

"Паны аббат с бароном и с ними конных толпа в деревню поехали! Грозятся!.."

Бросили мы работу, побежали на деревенскую площадь. Видим, верно: приехали верхами аббат наш да барон, а с ними человек двадцать конных кнехтов,[24] и все вооружены. Аббат с бароном слезли с коней и на холмик взошли, что посреди площади у нас возвышается, Велели звонить в колокол, чтобы народ весь собрался. Ну что ж... Онеш, что в часовне прислуживал, сейчас полез на звонницу и стал трезвонить. Народ стал сбегаться. Барон как крикнет:

"Собирайтесь - и чтобы к завтрему никого тут не было! Я вас научу, как на вашего барона жаловаться!"

Зашумели все, зароптали. Как это так - бросить всё и уходить? А куда уходить? Кругом все земли заняты. Только к аббату.

Гляжу, Матей вышел вперед, встал и крикнул, да так зычно:

"Нет, не будет этого! Бог даст, не будет!.. Люди! Никуда не уходите, не слушайте немецких жебраков-кровопийц! И чтобы мы шли в рабы к этим толстопузым капюшонникам, к этим дармоедам? Нет, люди, не будет этого! Пускай у себя в Баварии такие порядки заводят. Мы - мораваны!" Нрав у Матея был твердый, как кремень был мужик. Народ зашумел, загудел, барону да аббату кулаки кажут. Тут барон покраснел от злости и стал ругаться, как последний бродяга:

"Связать этого бездельника да на этом дереве и повесить! Живо!"

Несколько кнехтов бросились к брату. Он же выхватил кол из тына да на них:

"А ну, подходи!"

Барон тут что-то по-немецки приказал; глядим - кнехты копья наклонили, повытаскивали мечи и начали народ оттеснять в угол площади. И оттеснили. Матей остался один с колом в руках. Гляжу, его окружили человек пять кнехтов баронских с дубинами в руках, один же сзади подобрался да как хватит брата по голове дубиной - брат тут же на землю, словно мешок, и свалился. Я кинулся на выручку. Только добежал, как меня какой-то здоровенный баварец тоже с размаху по голове дубиной треснул - сразу в глазах темно стало, и я без памяти на месте остался. Сколько лежал, не знаю.

Только очнулся я - чувствую, кто-то воду мне на голову льет. Открываю глаза - стоит Божена, вся в слезах, трясется и из кувшина поливает мне голову. А в голове стоит звон, словно на звоннице на пасху, и такая боль в голове, что не могу шею повернуть.

На площади тихо. Барон с аббатом стоят на пригорке, ухмыляются и на что-то друг другу показывают. Я глянул и обомлел. На дубе, что возле нашей часовни, на большом суку висит Матей; весь он вниз вытянулся и только покачивается туда-сюда, туда-сюда. У его ног лежит Власта, вся трясется и причитает, да так жалобно... Народ в углу площади, окруженный конными, тоже как завороженный глядит на мертвого Матея и молчит.

Только я поднялся - голова кружится, шатаюсь, как пьяный. Гляжу, из-за угла вышел Карел - видать, только что с поля приехал. Вышел и остановился: на труп отца глядит. Стал он лицом белый-белый, белее, чем его рубаха. Выпрямился, кулаки сжаты, и не отрывает глаз от Матея. А глаза горят, такой стал странный, чисто безумный... до ста лет буду жить и тогда не забуду его лица. Потом манит рукой Божену, манит и все глаз с Матея не спускает, а лицо такое страшное у Карла... Божена к нему подбежала. Он ей что-то сказал - она опрометью по улице к нам в халупу. А я стоять не могу, снова сел на землю, перед глазами все качается, ну будто пьяный.

Потом вижу: бежит Божена назад, по земле волочит лук Матея и колчан со стрелами. Притащила и Карлу отдала. Я дыхание не успел перевести, как Карел уже лук натянул... А надобно вам сказать - не многие в деревне могли этот лук натянуть, недаром Матей первый в округе охотник был.

Прошла еще какая-нибудь секунда, а уж Карел с натянутым луком припал на одно колено за углом халупы. Вдруг барон поднял обе руки высоко вверх, словно что-то хотел поймать в воздухе, голову запрокинул, будто крикнуть собирается, а пальцами всё хватает, хватает... Гляжу, а в горле барона до самых перьев торчит стрела. Половил, половил руками барон и свалился... Аббат только рот раскрыл - видно, слуг позвать думал, но вдруг как заревет, словно бык на бойне, и обеими руками схватился за левый бок, а глянь - уж и там стрела. Громко ревел аббат, потомхрипеть начал и улегся рядом с бароном.

Все стояли, как столбы, рты раскрыли и не знают, что делать. Карла же как не бывало: словно дух исчез.

Прошла минута, другая. Потом все как завопят да как кинутся кто куда. Цепь кнехтов прорвали и рассыпались по всей деревне. Поднялось такое, что и рассказать нельзя: лошади ржут, солдаты ругаются и мечутся во все стороны, мужики бегут, женщины голосят, собаки лают, а дети ревмя ревут.

Забрали кнехты своих покойников и убрались восвояси. В деревне поутихло. Собрался я с силами, поднялся и подошел к телу Матея. Снял его и вместе с Властой с помощью соседей похоронил. Народ же посоветовал нам той же ночью, не теряя часа, уйти из деревни. За барона да за аббата всей семье нашей тяжких мук и злой смерти не миновать бы, кабы мы в деревне задержались. Вот мы собрались втроем и пошли. Добро свое и скотину препоручили крестному Божены, старому Болеславу, что в аббатстве лесничим был. Живет он в самом лесу, и монастырь ему доверяет, потому как он их лес стережет.

И идем мы от одной деревни до другой, как цыгане, мужики кормят нас и приют дают. Да вот уж с неделю захворала Власта: из сил выбилась, не ест, не пьет, вся почернела, и что ни день - все хуже и хуже. Останавливаться же надолго, пан Ян сам понимает, нам невозможно. А теперь, видно, новая беда пришла. Бедная, бедная Боженка - сирота бездомная...

Впереди показались острые шпили башенок, освещенных багряными лучами заходящего солнца. Обоз подходил к Хотебору.

Ян Краса был подавлен рассказом. Некоторое время они двигались вперед, не проронив ни слова. Наконец Краса нагнулся к Милану и ободряюще сказал:

- Ничего, друг мой, вы поедете со мной в Прагу. В Хотеборе мы пробудем столько времени, сколько потребуется для Власты. А потом двинемся в Прагу: там у меня есть верные друзья, они помогут и о Боженке позаботятся. Для тебя я имею на примете хорошую работу и доброго хозяина. Ты тесто месить можешь?

- Тесто? Да еще как! Не только что месить тесто - хлеб какой хочешь выпеку, не хуже что твой пекарь.

- Вот и хорошо! Коли так, значит с тобой дело считай слажено: пойдешь к одному пекарю помощником. Есть такой в Новом Месте Якубек - пекарь, добрейший человек. - И, прежде чем Милан успел его поблагодарить, Ян Краса продолжал: - Боженку же, наверно, с радостью возьмут старинные мои друзья - Войтех и Текла Дубы. Он славный оружейник, живет в своем доме на Новом Месте, не бедно. Есть у них два сына и ни одной дочери. Вот они, я думаю, возьмут к себе Боженку и вырастят ее, словно родную дочь. За нее можешь быть спокоен. Я этих людей знаю, как самого себя.

- Спасибо вам за все, добрый пан Ян!

Вместо ответа Ян Краса, нагнувшись к Милану, проговорил тихо и значительно:

- Ты вот смотришь на меня и удивляешься, что это за купец, который берется помочь без надежды иметь с этого корысть. Небось благодаришь, а сам думаешь: как бы не слукавил старик... Так ведь? Ну, ну, не смущайся... - И, видя сконфуженное лицо Милана, закончил серьезно и твердо: - Ты слыхал когда-нибудь о Яне Гусе, нашем пражском проповеднике?

- Да, что-то говорили у нас. Это не тот поп, что идет против римской церкви и стоит за простой народ?

- Он самый. Значит, и до Ганы докатились слова его учения!.. Так вот, Ян Гус, наш учитель и наставник, учит нас помогать каждому обиженному сильными мира сего. Мы же - я и мои друзья - его верные последователи. А я хоть и купец, но не мошенник - ведь, говорят, и среди ворон белые случаются... Вы же хорошо сделали, что убрались из Моравии. Я был на Гане через месяц после вашего ухода, довелось мне там услышать, что все-таки твоих земляков с земли согнали и заставили перейти под власть монастыря. В Листове поселились баварцы и начали разрабатывать серебро. Да однажды налетела ватага каких-то молодцов, деревню спалили, нового старосту-баварца вздернули на том самом дубе, на каком повесили твоего брата. Говорят, что в эту ватагу ушло много молодых хлапов, и называют они себя "ганакские волки". Они уже многих немцев убили. Есть такой слух, что главарем у них совсем еще молодой хлап. Уж не Карел ли твой?

- Кто знает... - неопределенно прошептал Милан.

2. НА ПОМОЩЬ ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ

- Кржижаки[25] идут, кржижаки идут! - пронесся вопль ужаса и гнева.

Пронесся по землям литовским и польским, докатился и до русских земель.

Кржижаки - страшное слово. Кржижаки - это люди, у которых тело и душа закованы в железную броню. Кржижаки - это те, кто с оружием в руках шли с запада на славянские земли, с нашитыми крестами на одежде, но с ненавистью и жадностью в сердце. Кржижаки - это те, кто, захватывая славянские земли, ставили своей задачей уничтожить или онемечить местное население.

Вместе с рыцарями шли толпы священников и монахов. Мрачно звонили колокола церквей, багряно пылали костры на площадях, и торжественное пение и звон колоколов не могли заглушить нечеловеческих воплей, доносившихся из смрадного дыма костров.

Как высоко занесенный меч, нависла страшная угроза над Литвой и Польшей. Меченосцы уже захватили Жмудь и Добр у Литвы и Добржин у Польши. Литовцам и полякам угрожала судьба пруссов.


...Ратибор покинул Прагу вместе с паном Яном. Сборы были недолги. Войтех не пожалел денег, чтобы снарядить сына на битву. Текле было сказано:

- Отправляю Ратибора в Польшу вместе с паном Яном из Троцнова. Приготовь сыну одежду и съестного на дорогу. Через три дня он выезжает.

На другой день Войтех вручил Ратибору только что выкованную им лично тяжелую железную палицу с острыми шипами на конце:

- Передай, сынок, эту игрушку пану Яну вместе с моим почтением и добрыми пожеланиями.

Когда Ратибор преподнес пятнадцатифунтовую палицу своему начальнику, тот повертел ею вокруг головы и лукаво подмигнул Ратибору:

- Спасибо Войтеху! Знает мастер, что старому вояке нужно... Добрая погремушка для кржижацких голов! Однако, парень, завтра чуть свет - быть готовым в дорогу у шмерговского шинка, что на Большой площади Старого Места. Там сбор, оттуда тронемся.

Вечером семья Дубов собралась за прощальным ужином. За столом сидели Войтех, Текла, Ратибор, Штепан, Якубек, оба подмастерья, Ганка и ученики. Глядя на скорбное лицо Теклы, всем становилось грустно. Беседа не клеилась. Войтех недовольно крякнул и приказал Ганке принести самого старого вина, что имелось в запасе. Войтех поднял свою тяжелую серебряную кружку:

- Ну, Ратибор, видать, не быть тебе, как твой отец, оружейником. Другая тебе выпала дорога. Будь же честным воином, бойся фальши и недобросовестности в своем деле, как твой отец избегал в своем. Не посрами седин Войтеха...

Долго еще семья оружейника просидела за столом. Каждый поднимал кружку с напутственным пожеланием Ратибору. И только глубокой ночью старое вино успокоило всех глубоким сном, кроме Теклы. Мать не могла заснуть. Но с первыми петухами Войтех разбудил всех. При сером свете наступающего дня Текла перекрестила в последний раз Ратибора и, вытирая набегающие слезы в покрасневших от бессонной ночи глазах, крепко прижала к своей груди, быть может, навек покидавшего ее сына. Ратибор с ноющим сердцем оторвался от матери и крепко обнял каждого. Потом бодро подошел к рослому вороному коню и вскочил в седло. Войтех крикнул вслед ему последние пожелания и снял шапку. Все последовали его примеру. И Ратибор, помахав рукой, отъехал, ведя на поводу лошадь с тяжелым вьюком.

Когда первые золотые лучи восходящего над Прагой солнца заиграли на острых шпилях вышеградских башен и колоколен, Ратибор подъезжал к шмерговскому шинку на Большой площади Старого Места. Там маленький отряд уже был в сборе.

Пан Ян, одетый в кожаный колет[26] и легкую каску, сидел на добром светло-сером коне. Увидев Ратибора, он подъехал к нему и, усмехаясь, спросил:

- Ратибор, куда ты собрался?

- На войну, пан Ян, - несколько растерянно ответил Ратибор.

- А ты что, в этом платье и берете воевать собрался?

- Вы же знаете, пан Ян, отец снарядил меня не хуже любого рыцаря.

- Так вот, сынок, если ты никогда не надевал воинских доспехов, в первой же битве ты в них задохнешься Приказываю тебе как твой начальник: сейчас же надень полный воинский доспех и не снимай его, пока я не скажу. Исполняй!

Такого тона Ратибор от пана Яна из Троцнова еще не слыхал. Обычно он говорил с ним как старший друг, а сейчас перед Ратибором был суровый начальник. Ратибор послушно сошел с коня и, зайдя в шинок, принялся облачаться в свои доспехи. Этому Войтех его выучил. Сначала Ратибор прикрепил себе на грудь, локти и колени небольшие войлочные подушечки поверх кожаной рубашки и штанов. Затем он натянул кольчужные штаны и рубашку с капюшоном. Поверх кольчуги он надел стальные поножи, наколенники, набедренники, кирасу, закрывавшую грудь, спину и бедра, наплечники и налокотники. На ременный пояс повесил тяжелый широкий меч и справа - длинный кинжал. На голову сверх кольчужного капюшона он надел стальной шлем - салад Накинув поверх доспехов холщовый плащ, Ратибор вышел и, с трудом усевшись на коня, взял в руки тяжелое, длинное копье и подъехал шагом к пану Яну. Тот неодобрительно оглядел Ратибора и строго проговорил:

- Пока ты не будешь в полных доспехах вскакивать на коня без стремян, я не буду считать тебя воином моего отряда. В вашем мастерстве есть ученики, подмастерья и мастера. В нашем деле сейчас ты ученик, и я с моими ребятами будем из тебя делать подмастерья. Не обижайся и будь послушен, иначе прогоню.

- Слушаю! - ответил Ратибор.

- На коня! - резким и сильным, как труба, голосом скомандовал Ян.

Послышался звон стремян и оружия, скрипение седел, топот коней, и воины один за одним, с Яном из Троцнова во главе, тронулись из Праги на восток, в землю польскую, на помощь своим братьям.

Несколько дней прошли для Ратибора как невыносимо жестокая пытка. Дни стояли жаркие, и несчастный юноша с непривычки чувствовал себя в доспехах ужасно: жара, тяжесть, давящая на все тело, мучительная связанность движений, невыносимый зуд в натертых местах и полная беспомощность чем-либо облегчить свои страдания. А то еще под доспехи заберется какая-нибудь муха или букашка. Тогда Ратибор от невыносимой щекотки чуть не сходил с ума. А суровый начальник то и дело приказывал спешиваться и вновь садиться, и притом без стремян.

Бедный Ратибор, мокрый от пота и совершенно измученный, с нетерпением ожидал вечернего привала, чтобы отдохнуть от дневных мук. Но не тут-то было: безжалостный начальник не разрешал снимать доспехов и на ночь. Новоиспеченный воин должен был всю ночь маяться в новой пытке: ни повернуться, ни почесаться, ни улечься поудобнее - проклятые железные доспехи держали Ратибора, как в тисках. Так прошло несколько томительных дней. Но затем тело его стало постепенно привыкать и к тяжести и к неподвижности его боевого наряда. А еще спустя неделю Ратибор уже почти не замечал доспехов и даже научился свободно вскакивать на коня, не касаясь стремени.

- Ну вот, сынок, теперь снимай доспехи, пойди выкупайся в речке и перемени одежду, а доспехи вычисти, смажь маслом и запакуй во вьюк. Можешь дальше ехать без них. В бою скажешь мне спасибо за науку.

За это время Ратибор успел познакомиться со своими ближайшими спутниками. Часть из них были старые товарищи пана Яна.

Это были разорившиеся мелкие шляхтичи, обязанные своей бедностью бесцеремонному произволу крупных панов. Немалую роль в их плачевном положении сыграли и жадная римско-католическая церковь и монастыри. В конце концов полунищим шляхтичам осталось добывать себе хлеб насущный мечом и копьем, нанимаясь к каждому, кто нуждался в хороших вояках. Но, хотя богатый тевтонский орден платил гораздо дороже своим наемникам, чем король Владислав и великий князь Витовт, кржижаки не смогли завербовать в Чехии больше трехсот человек, да и те были не чехи.

Шляхтичи, обиженные немецкими феодалами, с энтузиазмом пошли на службу к польскому королю.

В Моравии к ним присоединился большой отряд конных и пеших воинов, собранных паном Яном Енчиковцем - сыном старого друга короля Владислава Ягайло. Чешский отряд вел пан Сокол из Ламберка.

Среди моравских лучников была группа ганаков, во главе которых, стоял совсем молодой человек, по прозвищу Волк, сверстник Ратибора. Это был рослый юноша, черноволосый, с мрачными черными глазами, молчаливый и суровый на вид. Ратибору бросилось в глаза то уважение и авторитет, которыми юноша пользовался у своих товарищей, даже гораздо более старших.

Знакомство у Ратибора с Волком началось с шуточного единоборства. Оба юнака стиснули друг друга в мощных объятиях, таскали, тискали, крутили из стороны в сторону, старались поднять от земли и бросить - все напрасно. Так и разошлись - усталые, потные, но довольные друг другом. С этого дня началась их дружба. Если Ратибор не имел среди своих однополчан соперников в умении владеть мечом, которое он приобрел еще в доме отца от знаменитых воинов - заказчиков Войтеха. то зато никто во всем отряде не мог сравняться с Волком в стрельбе из лука.

Начальник Ратибора отличил Волка и перетянул его и его земляков к себе в отряд. И чем дальше двигался отряд, тем ближе становились друг другу Ратибор и Волк. Но удивительно: ни тот, ни другой ничего не рассказывали о себе, деликатно не задавая друг другу нескромных вопросов. Это очень нравилось Ратибору, которому вовсе не хотелось кого-либо посвящать в свои пражские похождения. Поэтому ему был по душе такой молчаливый и нелюбопытный спутник. Часто они ехали попеременно на лошади Ратибора, нередко ели кашу из общего котла, спали в холодные вечера, закутавшись одним шерстяным одеялом Волка.

Но самым интересным человеком для Ратибора был Ян из Троцнова. Мало того, что он на всех привалах, а нередко и в пути обучал Ратибора искусству воевать, рассказывал о битвах, в которых принимал участие, - он очень часто говорил с Ратибором о их многострадальной родине. Пан Ян был верным последователем Гуса.

Не было строже и требовательнее начальника, чем пан Ян. Он не допускал ни малейшего нарушения воинской дисциплины и жестоко карал за малейшие проступки. Пан Ян предупредил своих бойцов: "За грабеж, насилие и кражу - повешу". И все беспрекословно слушались, так как знали: слово пана Яна не расходится с делом. Но не было и более заботливого, более внимательного и более сердечного отца для своих детей, чем пан Ян для своих воинов. Сам он показывал пример спартанской простоты: спал, как простой воин, на конской попоне, положив под голову седло, и укрывался неизменно своим видавшим виды походным плащом из толстого, грубого темно-синего сукна. Ел пан Ян солдатскую пищу. Единственный оруженосец составлял всю его свиту. В пути на дневках он упражнял бойцов в фехтовании, борьбе и владении всеми видами оружия. Своих старых товарищей он также заставлял воспитывать воинов из новичков:

- Немцы не встретят пентюхов в моем отряде!

В Червенце на Висле, куда стянулись все войска, была создана польско-литовская армия. Номинально главой всей армии был король польский Владислав Ягайло, но фактическим главнокомандующим король назначил великого князя литовского Витовта. Ему в помощь был придан военный совет из семи наиболее опытных военачальников. Помощником главнокомандующего был назначен опытный воин Зиндрам из Машковиц - мечник краковский. Прибывшими из Смоленска, Владимира-Волынского и других русских городов командовал внук великого князя московского Дмитрия Донского, сын князя Семена Мстиславского - молодой Сигизмунд Корибут.


Главная сила - кавалерия - была сведена в хоругви.[27] Каждая хоругвь - двести пятьдесят - четыреста всадников. Войско состояло из ополчения, набранного по воеводствам, где шляхта составляла кавалерию, а города - пехоту, лучников и обоз. Каждый воевода выставлял собственные хоругви и пехоту. И, наконец, имелись хоругви "родичей одного герба" - ополчение, состоявшее из дворянских родов, принадлежавших к одному родословному древу - единому гербу.

Всего у союзников было пятьдесят одна польская и сорок литовских хоругвей, общей численностью около двадцати пяти тысяч всадников, и семьдесят пять тысяч пехоты - всего около ста тысяч человек.


В это время от Магдебурга двигалась навстречу союзникам армия ордена тевтонских рыцарей. Во главе ордена стоял великий магистр, гохмейстер Ульрих фон Юнгинген. Немецкая армия имела пятнадцать тысяч всадников и шестьдесят тысяч пехоты с артиллерией и обозом.

После того как польско-литовская армия сосредоточилась около Ежева и 5 июля достигла реки Вкры, Владислав сделал смотр своим силам.

Ратибор еще никогда не видел такого количества войск. При ярком солнечном свете июльского утра перед ним проходили хоругвь за хоругвью польской, литовской и русской кавалерии. Земля гудела от конского топота; как серебро, блестели на солнце тысячи стальных шлемов и лат; словно лес, возвышались над ними устремленные в небо острия длинных копий. Грозно гремели литавры, пронзительно разливалось по полю пение фанфар, дробно выбивали марш барабаны. Войско проходило мимо холма, где стояли Владислав и Витовт со свитой. Вслед за закованной в железо конницей маршировали пехотные отряды копейщиков, алебардистов, топорников, лучников, арбалетчиков, пращников. Ратибора особенно поразил вид литовских ополченцев из Жмуди: мимо него быстрым, легким шагом проходили загорелые бородатые люди с длинными, до плеч, волосами, одетые в звериные шкуры, в сандалиях на босу ногу, вооруженные рогатинами, судлицами,[28] топорами и большими ножами.

К вечеру запылали костры. Армия встала на бивак. Ратибор вместе с Волком бродили по полю и оказались среди смоленских хоругвей. У весело пылающих костров сидели люди с ясными голубыми глазами, с подстриженными в кружок светло-русыми волосами, одетые в сермяжные армяки, а то попросту в рубахи и порты из небеленого домашнего полотна. На ногах у большинства были лапти с онучами. Сидящие бородачи неторопливо ели деревянными ложками из большого горшка кашу и степенно беседовали между собой. И странным, хотя и понятным, показался их звучный, певучий язык.

- Русские? - тихо спросил Ратибор Волка.

- Да, из Смоленска. А говор похож на наш, я почти все понимаю.

Один из ратников, сидевших у костра, поглядел на остановившихся молодых чехов.

- Откуда, ребята, будете? - весело спросил ратник. Ратибор понял, о чем спрашивает его русский, и ответил:

- Мы чехи.

- А-а! С чешской земли? Нанялись аль как?

- Нет, мы по доброй воле бить немцев пришли. Надо соседям помочь.

- Паисий, подвинься маленько... Присаживайся к нам, ребята! Кашицы отведайте... Говоришь, соседям на помощь супротив немца-супостата пришли? Вот и славно! Соседям завсегда надобно друг дружке помогать. Так-то, ребятки... А вы с конных аль с пеших?

- Я конный, а он лучник.

- Мы-то конные, из воеводской дружины, а прочие - пешие. Не всякому способно выйти конным в поле.

Ратибор и Волк подсели к костру. От каши отказались, но долго беседовали с ратниками. И удивительные вещи узнали друзья: что до сих пор над Русью тяготеет иго татар, хотя тридцать лет назад русская рать как надо начесала спину татарам на Куликовом поле.

- Еще немножко - и сбросим мы постылое иго! Русь окрепла и объединилась. Вся под руку московского великого князя стала, и он крепко зажал в своей державной руке прочих князей.

- А как у вас крестьяне?

- Крестьяне? Да как... Ну, у вотчинника аль у поместного на земле сидят, барщину робят и тягло несут... А как, братец, у вас там, в чешской стране, с землицей?

- Что ж, земля у нас хорошая, родит изрядно, да простому народу от этого радости нет: третья часть всей земли - за монастырями, шестая - за панами и шестая - за королем. Так коль посчитать еще горы, да леса, да болота, так у мужиков почти ничего и не остается. В лучших местах всё немцы сидят да нас, чехов, оттуда теснят.

- Плохо у вас дело! - с сочувствием отозвался один из русских ратников. - У нас не сладко, а у вас так уж вовсе горько. В городах тоже небось немцы засели?

Ратибор с раздражением махнул рукой:

- И не говори! Богатеи-немцы всё в своих руках держат. А с простым народом хуже, чем со скотиной, обходятся. Да что толковать, всего не расскажешь!

- Эге! Так, я вижу, немец с попами вам шею крепко натер... Невмоготу, значит, стало... понятно...

Долго еще беседовали с ратниками Ратибор и Волк, пока от усталости не начали слипаться глаза у собеседников.

Утром, едва солнце показалось из-за верхушки соснового бора, Ратибор на берегу маленького озерка выкупал своих Соколька и Доброго и, увещевая их стоять смирно, вытирал блестящие спины, шеи и бока пучком травы. Едва он окончил утренний туалет своих коней, как прозвучал сигнал к походу. Войско двинулось дальше, на запад.

3. ГРЮНВАЛЬД 15 ИЮЛЯ 1410 ГОДА

Всю ночь шел проливной дождь, сопровождавшийся сильной грозой. Хоругвь пана Сокола из Ламберка вместе со всей польско-литовской армией простояла до самой зари на месте. Перед зарей дождь перестал. Войско вновь двинулось вперед. За передовыми разъездами легкой кавалерии двигалась рыцарская конница - хоругвь за хоругвью.

Утро было холодное, хмурое. Под конскими копытами набрякшая земля превращалась в жидкую грязь. Лошади двигались медленно, раздраженно отмахиваясь хвостами и головой от наседавших на них конских мух, оводов и мошкары. Флажки на рыцарских копьях намокли и свисали жалкими серыми тряпками. Всадники, в насквозь промокших плащах, потускневших от сырости доспехах, невыспавшиеся, усталые и злые, ехали молча.

Все знали, что сегодня предстоит встреча с врагом, но где она произойдет, было еще неизвестно. Дорога шла через густой сосновый бор, затем лес кончился и начался мелкий кустарник. Наконец правый фланг вышел на холмистую опушку. Впереди расстилалась равнина, прорезанная несколькими широкими балками. Вдали на сером фоне облачного неба вырисовывались кресты на колокольне деревни Танненберг. Когда армия прошла еще полторы мили, снова начал накрапывать дождь. Пришел приказ остановиться, спешиться и дожидаться подхода королевской хоругви, пехоты и обоза.

Ратибор ехал в маленьком отряде пана Яна, влившемся в сорок девятую хоругвь пана Сокола из Ламберка. Когда раздалась команда спешиться, Ратибор, ворча себе под нос, тяжело спрыгнул на землю. Насквозь мокрый плащ стал тяжелым, как из железа, и ничуть не согревал. Привязав коня на короткий чомбур к молодому деревцу, Ратибор присоединился к группе чешских воинов, безуспешно возившихся с костром, упрямо не желавшим гореть. Но вот в это дело вмешался пан Ян, и под его умелой рукой сперва затлел трут, потом загорелись сухие смолистые сучья, и после дружного дутья четырех или пяти здоровых молодцов робко появившийся огонек постепенно превратился в веселое пламя.

Ратибор, с большим усердием зажигавший и раздувавший костер, занял место в кругу воинов возле огня. Дрова были сыроватые, и от костра поднимался густой дым. Промокшие латники сушили у огня свою одежду.

Задымились костры и в других местах, и через какой-нибудь час длинные полосы беловато-серого дыма потянулись над опушкой, усеянной ярко-красными точками костров.

Послышались чьи-то торопливые шаги, к костру подбежал молодой латник и вытянулся перед паном Яном:

- Ясновельможный пан Зиндрам, мечник краковский, просит пана немедленно прибыть в ставку!

Пан Ян неторопливо надел легкий открытый шлем, поправил меч и направился к королевской ставке. В обширном шатре он нашел маленького человека, очень живого, с коротенькой темной бородкой и веселыми черными глазами. Это и был первый помощник главнокомандующего великого князя Витовта - пан Зиндрам. Ему было поручено сегодня командование всеми польскими хоругвями правого фланга и центра. Короля Ягайло и великого князя Витовта в ставке не было: первый молился в походной церкви, наскоро сооруженной на соседнем холме, а второй уехал на левый фланг размещать литовские хоругви и жмудинскую пехоту. Вокруг пана Зиндрама стояли несколько панов и воевод и какой-то изрядно оборванный человек, видимо латник. Он стоял без оружия и шлема. Зиндрам после взаимных приветствий спросил, показывая пальцем на оборванного человека:

- Пане Ян, вам не знакома эта рожа?

Пан Ян взглянул в лицо человека и громко вскричал;

- Худоба! Черт возьми! Откуда ты взялся? Пан Худоба в ответ ухмыльнулся:

- Добрый день, пан Ян! Как услыхал, что мой старый начальник Ян из Троцнова здесь, я, минуты не теряя, и явился.

Вмешался пан Зиндрам:

- Сегодня на заре он подъехал из немецкого стана к нашим разъездам, отдал оружие и потребовал, чтобы его доставили к вам, утверждая, что вы его хорошо знаете.

- Что я его знаю - это верно. Так же верно и то, что он неисправимый бродяга... Ну, как ты у немцев оказался? - со скрытой в усах усмешкой обратился пан Ян к Худобе.

- Да как это обыкновенно случается с нашим братом: вечером загулял с друзьями, утром очнулся на улице без гроша, к полудню являются добрые ребята - снова угощают, да крепко, а наутро - я уже завербованный латник братьев тевтонского ордена. А как это все случилось, нам помнить вовсе не положено. Отправили в Мариенбург, оттуда двинулись к Танненбергу, да я не стал дожидаться и опередил немцев - и, как видите, уже здесь.

Зиндрам отвел пана Яна в сторону и тихо спросил:

- Бродяге этому верить можно?

- Вполне. Ведь он пришел к нам, чтобы вместе сражаться. Но, если пан встретит его поздно вечером на большой дороге, то сделает непоправимую ошибку, если ему поверит.

Маленькая фигурка Зиндрама вся затряслась от хохота. Успокоившись, Зиндрам вытер платком лицо и вместе с паном Яном снова подошел к перебежчику:

- Ну, добро... Прежде чем ты пойдешь отдыхать, расскажи о немцах.

Худоба подумал немного, стараясь собраться с мыслями, и начал:

- Знаю-то я, конечно, немного, но все, что видел и слышал, расскажу... Рыцари вышли из Мариенбурга тринадцатого июля. Собралось их пятьдесят пять хоругвей и сорок пять тысяч пехоты из лучников и копейщиков. Есть у них пушки, штук шестьдесят. Командует сам гохмейстер Ульрих фон Юнгинген; это вы, конечно, знаете. Войско сейчас у Танненберга - левым крылом в Грюнвальдском лесу... - Худоба присел на корточки и, взяв прутик, стал чертить на земле боевой порядок меченосцев, отмечая деревни, озеро Любань и Грюнвальдский лес. - Сейчас у гохмейстера набралось тысяч двадцать конницы и тысяч шестьдесят лучников, арбалетчиков и копейщиков. Войско очень устало после перехода в семь миль. Рыцарские хоругви и пехота подошли еще не все, поэтому немцы не хотят сами ввязываться в бой. Рыцарские хоругви построены в три гуфа - линии: в первом восемнадцать хоругвей, и начальствует над ними великий комтур Куно фон Лихтенштейн; второй гуф - семнадцать хоругвей под командованием великого маршала Фридриха фон Вальроде; третий гуф - пятнадцать хоругвей под началом самого гохмейстера. Копейщики - здесь, а лучники с арбалетчиками таким образом расставлены... - Пан Худоба подробно показывал хворостинкой на мокрой земле.

- Ну, а как кржижаки, готовы к атаке? - поинтересовался пан Ян.

- Не принять бой они не могут, но сами не торопятся, потому что не все хоругви еще подошли из Пруссии.

- А как насчет пушек? - спросил Зиндрам.

- Пушки уже подошли, только большая часть пороха от дождя подмокла.

- У нас тоже, - шепнул на ухо Яну пан Зиндрам.

- Ладно, иди в хоругвь пана Сокола, подсушись и отдохни... Отдайте ему оружие.

Худоба опоясался мечом и кинжалом, взял щит и, повернувшись, с независимым видом пошел вместе с провожавшим его латником из шатра.

Пан Ян подошел к Зиндраму.

- Вельможный пан, совет давать не берусь, но позволь сказать, что думаю.

- От пана Яна из Троцнова всегда готов и совет выслушать.

- Думается мне, что кржижаки первый удар нанесут по нашему левому крылу: они, конечно, знают, что там стоят литовские хоругви в легком вооружении. Литовцы напора могут не выдержать и обнажат фланг королевских войск, а пан Зиндрам и сам знает, насколько это для нас опасно. Хорошо бы это место усилить тремя русскими дружинами. Они прикроют наш фланг, в этом я уверен.

- Пан Ян прав... мысль хорошая... - в раздумье сказал Зиндрам. - Надо будет сказать князю Мстиславскому, пусть он займет самый левый фланг и в случае, если кржижаки прорвутся, смыкается с нашим левым флангом и прикрывает его... Позовите князя.

Не дожидаясь прихода князя Мстиславского, пан Ян вышел из шатра и направился к своим воинам. Там он застал Ратибора и Волка, поддерживающих пламя костра. Коноводы задавали коням сено. Вокруг слышались негромкие разговоры и хруст лошадиных челюстей. Многие спали.

Пан Ян тоже прилег у костра отдохнуть; глаза закрылись, и он тут же заснул, словно провалился в темную пропасть.

Разъезды принесли в ставку известие, что меченосцы тронулись с места и начали приближаться.

Громко и тревожно пронесся звук трубы.

- К оружию! К оружию! Тревога! - громко кричали сотники, поднимая воинов.

Ратибор мигом вскочил на ноги. Вокруг шла молчаливая суета, под тысячами ног чавкала земля, лязгали доспехи и оружие, звенели уздечки и стремена. Воины торопливо садились на коней. Войско построилось в боевой порядок.

Вся польско-литовская армия была расположена в три гуфа, в каждом по пятнадцать - шестнадцать хоругвей, фронтом к деревне Танненберг, упираясь своим правым флангом в озеро Любань, а левым - в деревню Логдово. Ратибор вместе с паном Яном оказался во второй линии.

От выстроившегося войска отделились несколько сот всадников и, гремя оружием, двинулись вперед. Витовт приказал четырем хоругвям быть впереди для наблюдения за противником.

На маленьких лохматых лошадках, с легкими копьями в руках промчался отряд татарской конницы и скрылся за небольшими холмами справа.

Огромная, бесконечная стена неподвижных всадников с лесом устремленных к небу копий, стоявшая в напряженной тишине, вызвала у Ратибора ощущение мрачной торжественности.

К пану Яну медленно подъехал его старый приятель Завиша Черный.

- Что, пан Завиша, слышно? - к своему большому изумлению, услышал Ратибор совершенно спокойный, даже, как ему показалось, скучный голос своего начальника,

- Только что парламентеры кржижаков прибыли. Этакий нахал ихний гохмейстер! Прислал к его милости королю два меча, а герольд ихний, пся крев, осмелился заявить, что великий магистр прусский Ульрих посылает королю и его брату два меча в помощь, чтобы они не робели, а осмелились драться. Вот босяк, холера тяжкая!

- А что ж король отвечал?

- Ну, король тоже не теленок. Мечи взял и велел сказать: хотя мечей у нас довольно, но, однако, и эти возьмем - может быть, как раз они-то и пригодятся на вашего магистра! Вот так отбрил!

- Но что это, никак сигнал к бою?

Действительно, по всему фронту гулко забили тимпаны и литавры и разом грянули сотни труб и барабанов. Воины сняли шлемы, и от края до края пронеслось торжественное пение "Богородица, дева..."

Последние слова гимна были заглушены громом пушечного залпа.

Ратибор только услыхал странный шум в воздухе, словно пролетала огромная стая птиц. Ядра пролетели мимо. Пан Ян обернулся к Ратибору и весело ухмыльнулся:

- Ихние пушки хороши, чтобы воробьев на огороде пугать! Но, кажется, дело начинается...

Где-то в стороне за холмами раздался нестройный рев:

- А-а-а-а-а!.. А-а-а-а!..

- Татары пошли в атаку. Только будет ли от этого толк? - снова заметил пан Ян.

Ветер принес глухой шум, словно где-то сбрасывали кучи железа, потом послышался все усиливающийся топот, и справа от выстроившихся хоругвей промчались вразброд сотни пригнувшихся татарских наездников, И сейчас же следом за ними на горизонте, чуть левее, выросла темная стена рыцарской конницы.

- Кржижаки! - громко и тревожно крикнул кто-то по соседству с Ратибором.

Рыцари шли сначала плавным, неторопливым галопом, с наклоненными копьями, построившись острым клином. Затем кони стали переходить в карьер и понеслись на левый фланг, где стояли литовские хоругви.

- Gott mit uns![29] - зычно крикнул скакавший впереди рыцарь на рыжем коне.

- Gott mit uns! - заревела вся закованная в железо лавина рыцарей, с тяжелым топотом мчавшаяся на литовцев.

"Не выдержат литовцы!" - пронеслось в голове Ратибора.

Через минуту где-то слева послышался такой оглушающий стук и звон, словно тысячи кузнецов одновременно застучали молотами. Тут же на глазах совершенно растерявшегося Ратибора колыхнулись и двинулись первая и вторая шеренги и помчались, низко склонив копья, вперед.

- Краков - Вильнюс! - кричали скакавшие в атаку польские воины.

Земля дрожала от топота тысяч конских копыт.

"Наши пошли!" - с облегчением подумал Ратибор.

Но случилось нечто вовсе непонятное и страшное.

Едва польская конница прошла каких-нибудь двести - триста метров, как перед ней поднялась стремительно несущаяся немецкая кавалерия и страшным ударом врезалась в польские ряды.

Ратибор оцепенел от ужаса. Он увидел, как смятые ряды поляков рассыпались беспорядочно по полю, а множество всадников стремглав мчатся назад, преследуемые плотной стальной массой воинов с черными крестами на белых плащах.

Беспокойство Ратибора имело все основания: прорвав фронт литовцев, девять хоругвей маршала Фридриха фон Вальроде смяли их вторую и третью линии и преследовали дальше, угрожая обнаженному левому флангу польской армии и ее тылу.

В этот страшный момент смоленские дружины удержали яростные атаки шести рыцарских хоругвей и, стойко отражая врага, сомкнулись с обнаженным левым крылом польского войска. В этом неравном бою одна смоленская дружина до последнего человека легла на месте, но другие пробились через превосходящие их числом силы врага к польским хоругвям центра.

Ратибор чувствовал себя скверно. Под ложечкой сосало, он непрерывно нервно зевал.

"Неужели боюсь? - с презрением к себе подумал юноша. - А что, если пан Ян или Волк заметят? И, наверно, уж заметили! Фу, какой я паршивый трус!" - в сердцах выругал себя Ратибор.

Отвлеченный этими мыслями, он не заметил, что бой каждую секунду приближался все ближе и ближе к их линии. Волк увидел Ратибора и лишь успел кивнуть ему головой. Вдруг Ратибор заметил, что пан Ян, стоявший в нескольких шагах от него, наклонил копье и, полуобернувшись, махнул рукой. Далее Ратибор увидел, как, высоко подбрасывая ноги, бешено поскакал вперед конь его начальника. Его Соколек сам рванулся вперед и смело взял в карьер. Ратибор был как во сне. И, только когда он увидел в нескольких шагах от себя высокого вороного коня и воина на нем с черным крестом на щите, он понял, что попал в бой.

Он заставил себя направить копье прямо в бок рыцаря на вороном коне, но острие копья скользнуло по латам, и Ратибор, потеряв равновесие, чуть не вылетел из седла. Это его отрезвило, и он стал понимать, где он и что должен делать. Прямо перед ним Волк, сломав о щит кржижака свое копье, напал на противника с боевым топором. Рыцарь ловко отбивал удары мечом и щитом и метким ударом сбил у Волка шлем. Жизнь Волка висела на волоске. Ратибор бессознательно крепко прижал шпоры к бокам Соколька и налетел с копьем на рыцаря. Удар был настолько неожиданный и сильный, что кржижак вылетел из седла и тяжело грохнулся на землю.

Отряд пана Яна попал в самую гущу боя. Поляки и чехи плотной стеной нажимали на первую линию немцев. Но рыцари, тесно сомкнувшись, твердо держали фронт, отбивая атаки поляков. От оглушающего стука, криков, ржания коней в ушах Ратибора шумело, и он лишь следил глазами за своим начальником, бросившим копье и нападавшим на рыцарей с палицей.

Но вот какой-то польский воин исполинского роста и на таком же слоноподобном коне вырвался вперед и с криком "Краков - Вильнюс!" налетел на линию рыцарей, нанося удары длинным двуручным мечом. На глазах Ратибора свалился один рыцарь, потом сейчас же второй, пораженные сокрушительными ударами огромного меча. Фронт был прорван. В получившуюся брешь между всадниками, не успевшими сомкнуться, ворвались польские и чешские воины, и всё перемешалось: поляки, чехи и немцы утратили боевой порядок и превратились в огромную дерущуюся толпу.

Ратибор старался держаться рядом с Волком, без шлема бросившимся на врагов с топором. Всё новые и новые волны сражающихся прибывали и к полякам и к рыцарям. Вдруг позади Ратибора донеслось нестройное пение "Christ ist erstanden"[30] - это хоругви маршала Фридриха фон Вальроде вернулись и атаковали с фланга вторую линию польского войска. Но скоро пение оборвалось, ему на смену поднялся неистовый рев, и шум битвы покрыл все иные звуки. Ратибор вместе с толпой окружавших его поляков и чехов непрерывно с боем двигался вперед.

Где-то сбоку сквозь адский стук и звон донесся зычный голос:

- А ну, ребята! Поддай, поддай! Валяй его, басурмана! Еще, еще...

"Русские!" - сразу сообразил Ратибор.

Внезапно он оказался на краю битвы - видимо, продвигаясь вперед, вышел за пределы центра сражения. Пот заливал ему глаза; руки и ноги были как не свои. С трудом Ратибор снял шлем и, нагнувшись, вытер гривой Соколька себе лицо. Конь блестел от пота, точно его кто выкупал, и тяжело дышал, раздувая бока.

Ратибор осмотрелся. Перед ним шагах в ста творилось что-то неописуемое: на протяжении около километра сгрудились несколько десятков тысяч конных воинов в чудовищной схватке. Разобрать, где поляки и где кржижаки, было невозможно. В этой кишащей массе людей и лошадей тускло блестели доспехи, клинки мечей, топоров и острия копий.

К Ратибору шагом подъехал Волк и еще несколько всадников - чехов и поляков, и среди них - пан Ян с окровавленным лицом. Увидев раненого начальника, Ратибор спрыгнул с коня и подбежал к нему:

- Пан Ян ранен?

- Не то чтобы очень, но все ж попало. Боюсь, что с левым глазом нехорошо.

Ратибор достал из седельной сумки сверток с чистыми полотняными бинтами и подал его начальнику. С помощью Ратибора, Волка и других воинов удалось сделать перевязку.

- Глядите туда! - тревожно закричал пан Ян, показывая на запад.

Оттуда, с развевающимися стягами и белыми плащами, наклонив копья вперед, скакала большая колонна кржижаков Впереди мчался всадник на вороном коне, с обнаженной головой. Ратибор успел заметить его пышную бороду. Рядом скакал знаменосец с развевающимся по ветру белым знаменем с черным орлом.

- Сам гохмейстер с последними резервами. Едем, друзья, наступает решающий момент!

Все вскочили на коней и снова ринулись в бой. Было заметно, что кржижаки начинают сдавать. Польская армия уже почти окружила их. Последние хоругви рыцарей, приведенные самим гохмейстером, неслись прямо на центр польских сил.

Внезапно гохмейстер, привстав в стременах, обернулся к сопровождавшим помощникам, что-то закричал и повернул коня налево. За ним, замедлив движение, двинулись и все его хоругви, выходя на правый фланг польской армии.

Тогда Зиндрам двинул в бой третью линию польского войска. Свежая польская конница одним ударом смяла рыцарские хоругви и, разломав их строй, разбила стройную колонну на отдельные группы, которые оказались окруженными со всех сторон поляками.

Пан Ян вместе с Ратибором и другими присоединившимися к нему отдыхавшими воинами ринулся в самую гущу боя. Его палица ежеминутно вздымалась и опускалась со стуком на шлемы рыцарей, расплющивая их, словно они были сделаны из жести. Гохмейстер и его свита были уже окружены польскими витязями.

- Литва возвращается! - закричал в самое ухо Ратибору Волк.

Ратибор оглянулся. Со всех сторон мчались всадники, и между ними, точно волки в погоне за добычей, бежали огромными прыжками пешие литовцы.

- О боже, все пропало! - крикнул в отчаянии гохмейстер отбивающемуся рядом с ним великому казначею Томасу фон Мерцгейму.

Десятки тысяч проворных бородатых и длинноволосых литовцев в звериных шкурах, с рогатинами и топорами в руках кинулись на рыцарей; вспарывали ножами лошадям животы и добивали падающих на землю рыцарей. Несколько литовцев добрались до самого гохмейстера. Сверкнуло острие рогатины и вонзилось в горло рыцаря. Гохмейстер свалился с коня и тут же был прикончен. Кржижаков окружили и добивали. Общего фронтального боя уже не было. Отдельные конные, а чаще спешенные группы рыцарей, стоя спиной друг к другу, отчаянно отбивались, стараясь подороже продать свою жизнь.

К пяти часам дня великая битва при Грюнвальде и Танненберге была окончена. Остатки кржижаков бежали с поля боя, и польская кавалерия вместе с пехотой еще долго преследовали их, захватили лагерь, обоз и всю артиллерию.

Ратибор медленно ехал по грюнвальдскому полю. Рядом, с перевязанным кровавой тряпкой лбом, - Волк. Солнце уже склонялось к западу. Последние лучи заходящего солнца бросали багряный оттенок на поле, так бушевавшее еще недавно и такое молчаливое теперь.

Страшная картина поразила Ратибора. Опьянение боя прошло, и он увидел ясно и трезво, что такое война. Трупы были навалены высокими кучами, в самых диких и неестественных позах. Сломанные копья, мечи, шлемы, щиты покрывали все поле вперемешку с трупами павших коней...

Долго не мог оторвать глаз Ратибор от этого ужасного поля, и только голос Волка снова привел его в себя и заставил очнуться. Волк стоял рядом, протянув ему руку:

- Спасибо тебе, Ратибор. Кабы ты не подоспел - пропал бы я без шлема.

- Я рад, что мне так повезло, а благодарить меня не за что.

Они не торопясь поехали на протяжные звуки труб, созывающие воинов с поля битвы по своим хоругвям.

Вечером к их костру подошел возбужденный и веселый пан Ян. Голова его была аккуратно перевязана.

- Ну что, пан Ян?

- Все отлично! От кржижаков одно мокрое место осталось. Одних убитых двадцать тысяч. Среди павших в бою - великий магистр Ульрих фон Юнгинген, великий комтур, великий маршал, великий казначей, гардеробмейстер. Попали к нам в плен князь Казимир Штетинский, Конрад Олесницкий, фон Гередорф и два комтура... Ну, ребята, вы сегодня славно поработали! Это говорит вам Ян из Троцнова. Не опозорили Чехию!


Только в мае 1412 года пан Ян вместе со своими людьми смог вернуться на родину.

Не доезжая Брно, на перекрестке дорог Волк подъехал к пану Яну и Ратибору.

- Пан Ян, - сумрачно сказал Волк, соскакивая с лошади и с непокрытой головой подходя к начальнику, - здесь мы с вами простимся.

Ян Жижка из Троцнова остановил коня:

- Что так, Волк? С нами, значит, не поедешь?

- Нет. Мне и моим ребятам не следуетпоказываться в Брно. Уже в Польше некоторые моравские паны косились на нас, а тут...

- Ладно, можешь не продолжать. Мне давно все понятно. Сам был когда-то таким, как ты и твои молодцы.

Волк почтительно поклонился ему до земли:

- Пан Ян, вы были для меня не только добрым начальником, но и отцом. Будьте счастливы и здоровы! Если же Волк и его хлапы когда-нибудь вам понадобятся - пошлите верного человека в Коетин. На окраине живет меховщик Болеслав - раньше был он лесником. Пусть посланец передаст ему от вас какой-нибудь знак и скажет какое-нибудь особенное слово. Он приведет посланца ко мне.

- Добро... - в раздумье отозвался рыцарь. - Мой знак будет печать с моим гербом - раком. А передадут тебе такие слова: "Рак Яна Жижки назад не пятится". Понятно?

- Запомню. И пусть пан Ян тоже знает: по первому его зову Волк со своими ребятами явится хоть на край света.

Ян Жижка, не отвечая ни слова, спрыгнул с коня и крепко обнял Волка:

- Будь здоров, Волк! Кто знает, может быть, когда-нибудь и явится к тебе мой посланец.

- Будь здоров, побратим! - раздался голос Ратибора, и Волк был заключен в мощные объятия.

Проводив глазами удалявшегося Волка и его людей, Ратибор крикнул ему вслед:

- До новой встречи, Волк! - и вновь вскочил на коня.

Наконец Жижка с Ратибором оказались у своей "матички Праги". Вот она, красавица, стоглавая Прага! Спустились с Витковой горы, въехали в Новое Место.

Ратибор и Ян Жижка остановились, и рыцарь сказал:

- Ну, мне теперь в Вышеград, а тебе домой!

Крепкое рукопожатие, и через полчаса Ратибор под громкий лай Рудого уже нетерпеливо стучался у двери родного дома,

Глава IV

1. ПРАЖСКАЯ МОЛОДЕЖЬ

Шмерговский шинок был одним из самых любимых мест сборищ пражских горожан. В это утро погребок был еще пуст. Только в самом дальнем углу двое посетителей, негромко беседуя, потягивали из тяжелых кружек светло-янтарное пиво.

Один из сидящих, видимо мастеровой, с настойчивостью упрашивал своего приятеля, щеголявшего в новой студенческой тоге:

- Будь мне другом, Штепанек! Ты, я знаю, все время при мистре Яне Гусе и его друге мистре Иерониме Пражском - и должен все эти дела хорошо понимать. Растолкуй-ка мне, что за диковинка у нас в Праге происходит? Продают какие-то индульгенции, кричат о папских буллах...

Штепан выслушал приятеля и стал растолковывать. ему как мог.

- Не знаю, Сташек, слыхал ты или нет, что папа Иоанн XXIII, наместник Христа и проповедник христианской любви к ближнему, воюет с неаполитанским королем Владиславом, который не желает бывшего пирата признавать наместником бога на земле. Ну вот, святейший отец, чтобы спасти душу "заблудшей овцы" - короля Владислава, обнародовал две папские буллы: в первой объявляет крестовый поход против Владислава, а во второй обещает полное отпущение грехов всякому, кто чем-либо будет содействовать этому крестовому походу, то есть, попросту говоря, предлагает покупать отпущение грехов оптом и в розницу и притом по сходной цене.

Вот к нам и прибыл от святого отца комиссар, нассауский декан Венцель Тим - толстобрюхий немец, рожа красная, и весь как пивная бочка. А с ним другой комиссар - Пац из Болоньи. Это уж настоящая змея - длинный, тонкий, головка маленькая, круглая, глаза как угольки, и весь он гибкий, словно без костей, а на лице улыбка ну точь-в-точь как у дьявола, что в образе змея нашу прародительницу Еву яблоко украсть соблазнял. Явились оба продавца божественной благодати в Жебрак к королю и предъявили ему и архиепископу Альбику, буллы. Пообещали: королю - императорский титул, Альбику - благосклонность святейшего отца, а народу - дешевую святость. Король и Альбик, понятно, не хотят нажить себе врага в лице папы. Король и дал приказ: все должны выполнять папские буллы и покупать индульгенции, а кто станет мешать, тому смертная казнь.

С тех пор и пошла у них потеха. Этот Тим разделил всю Чехию на области и сдал их в аренду всяким прохвостам, а те стали навязывать народу отпущение грехов за деньги. Вот и пошло: барабаны бьют, трубы трубят, продавцы во все горло, как на базаре, покупателей зазывают, обещают райское блаженство и притом дешево.

Сташек неодобрительно покрутил головой:

- Бедный чешский народ! Доколе проклятые попы будут его обирать?

Штепан отпил из кружки, вытер ладонью рот, а ладонь о тогу и продолжал:

- Каждый честный чех обязан дать отпор этим мошенникам и вымогателям последних денег у бедняков. Наш мистр Ян Гус смело обличает их проделки. Но в университете его не все поддерживают. Богословы испугались и признали буллы... Однако, смотри, наши уже сходятся.

Погребок стал наполняться молодежью. Поодиночке и парами, а то и целыми группами входили студенты, подмастерья, ученики мастеров, поденщики, приказчики, писцы... Скоро погребок оказался битком набитым шумящей, хохочущей молодежью, с ее обычными шутками и зубоскальством. Все расселись за столами, но, видимо, кого-то ожидали. К Штепану подсели Ратибор, Ян Вшетечка, Мартин Кржиделко, рыжий Гавлик.

Шум внезапно стих, головы всех сидящих повернулись к входу. По ступенькам медленно спускались два человека.

- Мистр Иероним и пан Вокса... - пронесся сдержанный шепот между столами.

Иероним Пражский на этот раз был не в своей обычной одежде магистра. Он сменил длинную черную шелковую мантию и фиолетовый берет на короткий темно-голубой камзол, легкий плащ и бархатную шапочку, плотно облегавшую голову; у бедра свешивался меч испанской работы, а у пояса на серебряной цепочке покачивался изящный небольшой кинжал.


Собравшиеся студенты и ремесленники поспешно очистили им место за столом. Иероним и Вокса, приподняв над головой шляпы, дружески приветствовали собравшихся.

- У дверей не забыли поставить стражу? - прозвучал приятный, так хорошо знакомый пражанам голос мистра Иеронима.

- У дверей стоят наши жаки Иосип да Костка. Чужих нет. Хозяин ублаготворен.

- А что, пан Ян Жижка еще не пришел? - обратился Иероним к Ратибору.

- Как назло, его король вызвал в Жебрак на охоту.

- Жаль... Но все равно, давайте поговорим! - сбрасывая с себя плащ, сказал Иероним и упругим, легким движением вскочил на скамью, а оттуда на стол.

Трудно было узнать в этом стройном шляхтиче магистра четырех университетов. Иероним поднял руку, призывая присутствующих к вниманию. Постепенно шум в погребке улегся и уступил место глубокой тишине.

- Дорогие земляки, пражане! Завтра папские лгуны повсюду будут призывать народ Праги покупать индульгенции - эти фальшивые бумажки с отпущением грехов на сто тысяч лет вперед за помощь папе в драке с его врагом. Всесветный лжец задумал обманом содрать с чехов деньги, как он их выжал из других народов. Мы, все друзья и единомышленники нашего мистра Яна Гуса, будем бороться против папского комиссара Венцеля Тима всеми способами, хотя и знаем, что эта борьба небезопасна. Папа готовит и Яну Гусу и мне, пять раз уже проклятому разными попами, не только отлучение, но и костер. Нас это не пугает! Итак, завтра мы должны показать этим немецким попам - торговцам святостью, что чехи не олухи и не трусливые овцы, позволяющие себя стричь всякому бродяге. Мы устроим такой праздник, что вся Прага будет целый месяц хохотать... Придумал я, хлапы, такую шутку: надобно выбрать одного паренька помоложе и лицом посмазливее - нарядим его в женское платье... (По шинку пронесся заглушенный смех, нахмуренные лица слушателей стали расплываться в лукавых усмешках, а в глазах загорелся огонек самого непритворного любопытства.) Нарумяним, набелим ему щеки, подведем глаза, нацепим фальшивые локоны подлиннее, потом поставим его на колесницу, набросаем туда побольше цветов и ярких тряпок, а на шею ему повесим эти самые две папские буллы...

- И провезем его мимо дворца пана архиепископа в Старое Место, на Большую площадь! - добавил чей-то густой бас.

- Да повесим побольше на него колокольчиков, чтобы погромче звенели! - подхватил Сташек, сидевший как раз возле стоявшего на столе Иеронима.

- А вокруг пойдут глашатаи и герольды с трубами! - со смехом выкрикнул какой-то молодой курносый подмастерье.

В погребке наступило оживление, со всех сторон посыпались возгласы одобрения и восторженные восклицания:

- Славно! Клянусь святым Вацлавом, славно!..

- Этак ладно будет! Уважим папу!

- Обязательно сделаем!

- Возьмем на это Пешка! Он лицом вылитая девчонка... Пешек! Пешек! Не прячься! Давай его сюда!

В глубине шинка началась какая-то возня, и несколько студентов, схватив за руки, выволокли на середину небольшого русоволосого и голубоглазого студента, действительно больше похожего на девушку, чем на ученого жака. Несмотря на отчаянное сопротивление, его с громкими шутками приволокли к Иерониму.

- Вот он, мистр Иероним! Глядите, чем не подойдет?

Кругом стоял невообразимый хохот и шум. Пешек, красный и сердитый, стоял перед Иеронимом, силясь вырваться из нескольких пар державших его дюжих рук.

Иероним, добродушно улыбаясь, посмотрел на смущенного Пешка и одобрительно кивнул головой. Затем снова обернулся к собравшимся и повелительно поднял руку.

Толпа мгновенно стихла. И уже без улыбки он серьезно спросил Пешка:

- Как, сынок, поможешь нам? Или боишься?

- Ничего я не боюсь, пан мистр, но не хочу... в бабьем платье по Праге ехать... - чуть не плача, пробормотал Пешек.

- Если ты отказываешься, никто тебя неволить не станет. Но я бы на твоем месте не обижался и не отказывался. Сам знаешь, для чего мы это делаем... Ты подумай еще, а мы пока продолжим... Тише вы!..

Когда в погребке вновь воцарилась тишина, Иероним продолжал:

- Вместе с колесницей мы выедем на Большую староместскую площадь, а оттуда - на Карлову площадь и там эти буллы торжественно предадим огню как еретические.

- Верно, верно! Пусть папа лопнет от злости! Думает, нашел дураков в Чехии!

- Пан Вокса! Значит, можно надеяться относительно колесницы? - обратился Иероним к своему спутнику.

- Клянусь честью, завтра у вас будет разукрашенная колесница с запряженной в нее парой пегих лошадей, с колокольчиками и бубенцами, с кучером-эфиопом, полное женское одеяние, фанфары, и барабаны, и все, что потребуется.

Долго еще толпа буйной чешской молодежи смеялась и выкрикивала совсем не лестные пожелания и эпитеты по адресу папы, архиепископа и капитула.[31]

Пешек легонько тронул Иеронима за полу камзола; тот нагнулся к нему.

- Мистр Иероним, я согласен одеться девкой. Для такого дела пускай и посмеются, - прошептал студент, весь пунцовый.

- Ну и хорошо, сынок, значит решено! - сказал Иероним и выпрямился. - Только запомните: все до одного должны выйти на Большую площадь и увлечь за собой как можно больше народа. А затем мой совет: приходите не с пустыми руками, но так, чтобы не было ничего видно. Надо быть готовым ко всему и не дать в обиду наших, что будут идти с колесницей.

- Знаем, всё знаем! - пронеслось по погребку.

- Есть еще одно дело. Самые сильные проповедники-паписты будут выступать в церкви монастыря святого Иакова, в Тынской, в соборе святого Витта и в замке. Нужно туда послать дельных ребят, с хорошими мозгами и острыми языками, чтобы они выступили против папских булл. Кто желает? Но предупреждаю: дело небезопасное. Все богатые пражские немцы - наши враги и будут заодно с попами и монахами.

- Позвольте мне, пан мистр! - первым выступил Штепан.

- Я пойду! - крикнул басом Мартин Кржиделко, проталкиваясь к столу, на котором стоял Иероним. - Я им уж скажу такое, что народ со смеху покатится, а папские комиссары от сраму удавятся.

- Тогда и я пойду, а заодно и песенку им спою! - прозвенел звучный баритон Яна Вшетечки из Слани, популярного ваганта.

- И я! - пылко закричал Сташек, ероша свои длинные вьющиеся золотые кудри.

- Хотя я и не чех, а поляк, задам им перцу!

- И я, и я! И меня пошлите!.. - со всех сторон кричали, просили, требовали.

Вновь в погребке возник невообразимый шум от выкриков, громких разговоров, гулко отдававшихся под каменными сводами просторного погребка.

- Будет! - крикнул зычно Иероним. - Потом условимся, кто куда пойдет.

Снаружи раздался протяжный свист, повторившийся трижды.

- Мистр Иероним, тревога!

- Пойди узнай, что там, - приказал Иероним.

- Городская стража идет обходом! - громко крикнул кто-то с лестницы.

- По домам! - скомандовал Иероним.

Спрыгнув со стола, надел плащ и уселся вместе с Воксой за стол.

- Хозяин! - позвал Вокса. - Жбан пива, да получше!

Студенты группами стали расходиться.

Иероним с Воксой остались в погребке. Ратибор со Штепаном сидели за столом, как самые обыкновенные пражане, пожелавшие отдохнуть от дневного июньского зноя в прохладном гостеприимном погребке и охладить разгоряченное горло кружкой холодного, как лед, пенистого пива.

Но ни Ратибор, ни Штепан, ни Вокса с Иеронимом Пражским и вообще никто из бывшей на собрании молодежи не заметил, как один скромный студент, внимательно прослушав все, что говорилось в погребке, выйдя на площадь, быстрыми шагами направился к Суконной улице.

Пройдя несколько шагов, он остановился у нарядного двухэтажного дома. Студент подошел к калитке и осторожно постучал. Вместе со звяканьем щеколды послышался хриплый лай цепного пса. Видимо, студента ожидали - калитка тут же открылась.

Рослый угрюмый немец-слуга провел студента через маленькую боковую дверь в прихожую и, постучав, скрылся в ближайшей комнате. Через секунду он снова появился и дал знак посетителю войти. Студент вошел, теребя в руках засаленный берет. В небольшой комнате за столом сидел Шимон. Не вставая, он предложил вошедшему свободную табуретку.

- С чем пришел, Антох? - холодно спросил он по-немецки, хотя посетитель был таким же чехом, как и сам Шимон.

Антох наклонил к Шимону свое остроносенькое лицо и начал докладывать быстрым, захлебывающимся шепотком обо всем, что он услышал и чему был свидетелем в шмерговском погребке.

Шимон слушал его с неподвижно-высокомерным лицом, не проронив ни одного слова. Наконец все было сказано. Шимон после некоторого раздумья вынул из сумочки у пояса кусок бумаги и свинцовый карандаш:

- Повтори, кто должен идти по церквам.

- В церковь монастыря святого Иакова - некий вагант, по имени Ян Вшетечка, из Слани, в замковую церковь, что в Старом Месте, - сапожник, по имени Станислав, из Кракова, а в Тынскую церковь - студент Штепан, из 3ельенки, по прозвищу Скала.

При имени Штепана в глазах Шимона промелькнула искорка, а его тонкие красивые губы чуть шевельнулись в недоброй усмешке.

- Очень хорошо, Антох! Думаю, что могу тебе обещать щедрую награду от его высокопреподобия. Пока же ступай: наблюдай, слушай и аккуратно доноси все, что увидишь и услышишь. Иди с миром!

Антох изогнулся в поклоне и, сутулясь, выскользнул в дверь.

Держа в руках бумагу, Шимон прошел через несколько комнат обширного дома богатого купца Зуммера спокойной походкой человека, чувствующего себя в этом доме, как в своем собственном. Недавняя помолвка его с пышной, белокурой, но несколько массивной и туповатой дочерью купца Эрной давала ему на это право.

Подойдя к тяжелым, из мореного дуба дверям, Шимон осторожно постучал и, дождавшись ответа, вошел в обширный зал с богатой мебелью и большими картинами на отделанных полированным дубом стенах. В креслах вокруг стола сидело несколько духовных и светских особ. Посередине восседал грузный, широколицый, с багровыми щеками и толстым красным носом пожилой священник. Лицо его гораздо больше подошло бы трактирщику или барышнику, нежели духовному лицу, хотя он являл собой высокую персону комиссара святейшего престола, декана Нассау, преподобного Венцеля Тима. Рядом сидел второй комиссар - прелат неопределенного возраста. Это был лиценциат прав Пац из Болоньи. Далее были всё хорошо знакомые Шимону лица: инквизитор Маржек Рвачка, Ян Протива, Михал де Кауза; тут же присутствовал ратман Иоганн Ортлин, пуркмистр Петер Вагардоф и начальник городской стражи.

Комиссар Тим пристально взглянул на Шимона:

- Наш верный сын церкви Шимон, кажется, желает нам что-то сообщить?

Шимон скромно опустил голову:

- Если ваше высокопреподобие разрешат мне...

- Валяй, валяй, сын мой, не задерживай! - небрежно бросил Тим.

- Завтра проклятые еретики, по наущению сына дьявола Яна Гуса и его помощников - богопротивного Иеронима и нечестивого Воксы из Вальдштейна, решили при всем народе с сатанинскими обрядами и великим кощунством предать огню на Большой площади буллы нашего святейшего отца. Кроме того, множество злодеев из этой сатанинской шайки замышляют всячески мешать проповедникам святых индульгенций. Причем самые зловредные их подстрекатели направятся в храм святого Иакова, в Тынскую церковь и в замок. Обращаю внимание вашего высокопреподобия на эту бумагу. В ней записаны имена еретиков, из которых опаснейший - некий студент, по имени Штепан Скала, ибо отец его был в свое время предан костру как закоренелый еретик.

Маржек Рвачка взял список и внимательно его просмотрел.

Комиссар некоторое время в раздумье постукивал по столу массивным золотым перстнем с огромным аметистом, затем кивнул Шимону:

- Ступай пока, сын мой, святая церковь не забудет твоего рвения... Да, чуть не забыл! - И Тим перешел на чисто деловой тон: - Ты просил предоставить тебе в каком-либо приходе исключительное право торговли свечами. Изволь: нашему ревностному сыну мы дадим поставку свечей в богатом приходе. Далеко не уходи, ты еще понадобишься.

Когда дверь за Шимоном закрылась, Тим обвел всех взглядом:

- Ну, что вы скажете? До чего осмелели! Поднять руку на папские буллы! Если так пойдет дело и дальше, я вернусь в Рим с пустым карманом. Черт побери! Господин пуркмистр, вы должны разделаться с ними - у вас есть городская стража и тысячи здоровых, хорошо вооруженных немцев. Пообещайте всем полную индульгенцию.

Пуркмистр вздохнул и вяло проговорил:

- Сделаем все, что можно будет сделать. Но, взглянув искоса на комиссара, про себя подумал: "Посадить бы тебя на наше место - любопытно, что бы ты сделал?"

- Что же касается замысла еретиков помешать нашим проповедникам... Именем наисвятейшего отца, папы Иоанна XXIII, приказываю тебе, господин пуркмистр Старого Места, указанных в этом списке еретиков захватить на месте преступления и на основании приказа короля немедленно обезглавить их тут же на Большой площади. - И, сделав минутную паузу, с едкой иронией добавил: - Достойно удивления, что до сих пор среди вас не нашелся еще добрый католик, который избавил бы святой престол от двух главных еретиков, двух воистину воплощенных дьяволов - Яна из Гусинца и Иеронима из Праги. А как было бы хорошо увидеть их на костре!.. - мечтательно проговорил Тим и тут же строго и сурово заключил: - Я сказал.

- Аминь! - ответили хором остальные,

2. МУЧЕНИКИ

Текла вышла на улицу и облегченно вздохнула:

- Ух! Как зайдешь к куме, так, кажется, век от нее не выберешься!

Божена слушала и, улыбаясь, смотрела на Теклу. К посещению кумы Текла готовилась уже несколько недель, и каждый раз что-нибудь нарушало ее планы. Наконец в день св. Яна Текла, захватив с собой Божену, выбралась провести часок-другой с кумой Людмилой, своей ровесницей, одинокой вдовой и неизменной советчицей в вопросах житейской мудрости.

"Боже мой, до чего умная баба кума! - размышляла про себя Текла, идя вдоль извилистой Железной улицы, опираясь на руку Божены. - Глядишь: задала мне два - три самых как будто простых вопроса - и словно мне глаза открыла. Ведь верно кума-то подметила: надо побольше о Божене думать - ей уже, как-никак, семнадцатый годок..."

Текла искоса окинула внимательным оком Божену, В самом деле, в Божене трудно было узнать ту невзрачную девочку, какой она попала в дом Дубов полтора года назад. Сейчас рядом с Теклой шагала рослая, на полголовы выше Теклы, видная девушка, синеглазая, с довольно крупными, но правильными чертами лица, с задумчивым и порой печальным выражением глаз. Текла окружила "племянницу" всяческими заботами.

"Надо будет посоветоваться со стариком и исподволь подыскать ей доброго нареченного. Кума-то правильно сказала: нехорошо Шимон делает, что около Божены увивается; сам ведь объявил, что он с немкой помолвлен, а поди ж ты - то песни с Боженой распевает, то, глядишь, ей платок шелковый дарит... Негоже так поступать и девчонке голову крутить, если сам уже сговорен. Ратибор - то другое дело. Золотое сердце у Ратибора! А какой он стал разумный и положительный, как побывал на чужбине! И куда пропали его необузданность и дикий нрав... Вот бы для Ратибора Божена была подходящая, да, видно, не по сердцу он девушке - к Шимону она приветливее и веселее с ним... А жаль, не стоит Шимон ее. Скажу Войтеху, пускай отвадит Шимона... Да, умная все ж таки баба кума...

А как она сразу раскусила, чего это Якубек к нам зачастил! И где были мои глаза? Вот недогадливая! Людмила сразу же, с двух слов, всё угадала. И верно ведь: Якубек последнее время чуть ли не каждый божий день забегает то по тому, то по другому делу, а мне и невдомек... Раньше никак не мог забыть свою Елишку и не позволял даже намекать, что он может опять жениться, а нынче уж сам стал камешки закидывать: одинокий я, да дом без хозяйки, что печка без дров, и всякое такое. И с Боженкой такой ласковый да тороватый, все печеньями да булочками с изюмом угощает... камзол себе новый сшил и волосы каким-то пахучим маслом намазывает... Ишь ты, Якубек-то! Человек он неплохой, можно сказать прямо - хороший человек. Но все ж стар он для моей девочки, уж сорок, наверно, ему стукнуло.. Надо Милану намекнуть, пусть он ему как-нибудь объяснит - с ним он, кажется, в дружбе..."

- Тетенька, глядите! Что за чудное шествие!

Голос Божены вывел Теклу из раздумья. Текла вздрогнула и, подняв глаза, поглядела, куда показывала ей Божена.

Зрелище и вправду было необычным: на Большую площадь при непрерывных звуках труб и не умолкающем ни на секунду грохоте барабанов двигалась ярко освещенная солнцем странная процессия. Впереди ехал всадник в полных доспехах, с закрытым забралом шлема и с маршальским жезлом в руках. Позади выступали герольды с трубами и глашатаи, за которыми, окруженная огромной толпой студентов и мастеровых, медленно ехала большая колесница, вся украшенная разноцветными тряпками и колокольчиками, которую везла пара смешных пегих лошадей. Лошадей вели выкрашенные в черную краску парни, очевидно изображавшие собой эфиопов. На колеснице стояла какая-то странная женщина, самым ужасным образом нарумяненная и набеленная, с подведенными глазами и ярко накрашенными губами. Длинные, как огонь рыжие волосы спускались до пояса. На женщине было желтое с красными разводами платье и высокая шапка, напоминающая конусообразный колпак астрологов. На шее у нее висели два огромных пергаментных свитка с болтающимися печатями. Сбоку и сзади телеги шла тысячная толпа, тянувшаяся от Нового Места.

Неподалеку от Теклы и Божены один из глашатаев громким голосом провозгласил:

- Люди города Праги! Смотрите и слушайте! Слушайте и смотрите! Вот на этой позорной телеге нечестивая женщина везет еретические буллы слуги антихриста, благословляющие братоубийственную войну и кощунственные и фальшивые отпущения грехов за деньги! Мы везем эти буллы на Большую площадь для позорного сожжения! Не дадим себя обманывать! Люди города Праги! Смотрите и поучайтесь!

И процессия под оглушительный рев, смех, свист и ругательства по адресу папы и Венцеля Тима, под пронзительные раскаты труб и глухой рокот барабанов двинулась дальше.

- Тетя, а впереди - Ратибор, на коне! Я по коню узнала - это его Соколек. И перья на шлеме я тоже узнала.

Текла вгляделась во всадника с маршальским жезлом в руках и вынуждена была согласиться с Боженой: и конь и доспехи были Ратибора.

Пока Текла рассматривала Ратибора, Божена снова воскликнула с веселым смехом:

- Тетя, а второй глашатай, вот тот, что справа от лошади, - это ж Штепан! Ну право, Штепан!

Действительно, один из парней, одетый глашатаем, в коротеньком голубом плаще, в берете с длинным павлиньим пером, был не кто иной, как родной племянник Теклы.

- Вот шутники! Что это они придумали? Это же над самим папой насмешка! Как бы худо им не было... - озабоченно проговорила Текла. - Однако идем, Боженка. Боюсь, не попасть бы нам с тобой в какую переделку. Видишь, сколько немцев собирается...

И верно: со стороны ратуши была видна довольно большая толпа немцев, молча и угрожающе приближавшаяся к процессии. Далее показался отряд конной городской стражи, но многолюдное шествие чешской молодежи, вооруженной мечами и толстыми дубинками, видимо уменьшило их храбрость и воинственность. Процессия свернула на Большую площадь.

Когда Текла с Боженой наконец смогли свободно продолжать свой путь, процессия с Ратибором, Штепаном, Гавликом, Мартином и Вшетечкой во главе достигла Большой площади. Здесь под позорным столбом уже был готов костер. Ратибор дал знак, и Сташек, одетый палачом, поджег костер. При оглушительном реве, смехе, свисте и проклятиях толпы, под трубные звуки и барабанный бой обе папские буллы были торжественно брошены в огонь.

Этим костром Ян Гус сжег все, что еще до сих пор связывало его с римско-католической церковью. Война была объявлена папскому престолу и всей его духовной иерархии.

Штепан с Мартыном Кржиделко и Сташком медленно шли домой. Молодые люди хотя и устали, но были возбуждены и веселы.

- О сегодняшнем дне будут много говорить! Правда, Мартин? - Штепан показал на ожесточенно кричавшего монаха посреди группы угрюмых немецких купцов.

- Еще бы! Я отдал бы десять лет жизни, только бы услыхать, как выругается наисвятейший отец, когда узнает, что чехи спалили его буллы... Да что с тобой, Штепан? - испуганно воскликнул Мартин.

Штепан вдруг вскрикнул и, словно споткнувшись, упал. В ноге, пониже колена, засела стрела; через коричневый чулок медленно выступала кровь и маленькой струйкой стекала по ноге.

- Дьявол! Откуда это?

- Надо выдернуть ее! Тащи скорее! - засуетился Сташек и принялся вытаскивать из раны стрелу.

Стрела не подавалась, и Штепан, побледнев от боли, только стонал, крепко стиснув зубы.

- Брось! - крикнул Мартин. - Надо ее сломать, чтобы не мешала, и нести Штепана домой. Давай его сюда!

Наскоро сломав древко стрелы, Мартин схватил Штепана в охапку и потащил по улице. Вслед им полетели камни и донеслась немецкая брань. Юноши, ни на что не обращая внимания, тащили стонущего Штепана домой - к Вифлеемской часовне. Там университетские врачи сделали ему перевязку, предварительно поручив хирургу извлечь обломок стрелы. У раненого началось воспаление, и ему предстояло лежать в постели.

Наступил день Семи братьев-мученикоз - 10 июля 1412 года. Утром пришли проведать Штепана Ян Гус и Мартин Кржиделко. Штепан с обидой в голосе жаловался Гусу:

- И, как назло, пан мистр, я сегодня должен был идти в Тынскую церковь выступать против папского проповедника-настоятеля: он сам лично будет призывать, чтобы покупали индульгенции. Так мне обидно, пан Ян! Чтоб пропал тот осел, что меня ранил!

- Понимаю, дружок, понимаю. Вместо тебя туда пойдет твой приятель Мартин. У этого жака язык как острое шило, голос же как иерихонская труба, а начитан он не хуже бакалавра.

Мартин, польщенный похвалой Гуса, только прогудел, как бочка:

- Уж как-нибудь я им докажу!

- Но не досадуй, Штепан: придет время и для тебя. Наша борьба только начинается, впереди еще много жестоких и трудных битв. Выздоравливай, друг мой, и не печалься о своей немочи.

Ян Гус и Кржиделко ушли, а Штепан остался один. В это воскресенье Венцель Тим, пражский капитул и магистрат Старого Места готовили жестокий удар по народному движению против папских индульгенций.


С самого раннего утра церкви св. Иакова, Тынская, замковая и собор св. Витта были заполнены вооруженными богачами-немцами, монахами и другими верными папскому престолу молодчиками. Там же наготове стояла и городская стража.

Как только после воскресной обедни заговорили папские проповедники, в каждой из этих церквей выступили и обличители обманщиков: ядовитый Ян Вшетечка, громоподобный Мартин Кржиделко и пылкий, красноречивый Сташек. Но едва юноши начали говорить перед народом, как они тут же были окружены, схвачены и избиты.

Окровавленные, в изорванной одежде, они были объявлены арестованными согласно королевскому приказу и отведены в староместскую радницу.

В этот же вечер к Яну Гусу прибежал избитый Пешек в растерзанном виде и, задыхаясь от волнения, рассказал об аресте трех юношей. Он сам был в соборе св. Витта с другими студентами, но им удалось избежать ареста, и они отделались только жестокой потасовкой.

Ян Гус приказал:

- Собери утром всех наших у Вифлеемской часовни.

На следующее утро, в назначенный час, студенты, магистры, бакалавры во главе с Яном Гусом и Иеронимом двинулись к староместской раднице. По дороге к ним присоединились пражские ремесленники.

Когда из окон радницы коншели увидели огромную толпу, заполнившую площадь, они растерялись.

- Усилить охрану радницы, вызвать сюда всю городскую стражу и палача! - приказал пуркмистр.

Спокойный, уверенный голос пуркмистра вселил в перепуганных коншелей некоторую надежду на благополучный исход.

Вошедший привратник доложил:

- Магистр Ян Гус и с ним несколько Других магистров требуют, чтобы их впустили для переговоров в радницу.

- Впустить! - невозмутимо отозвался пуркмистр. - А вы, господа, - обратился он к коншелям, - будьте с этими бунтовщиками-еретиками отменно вежливы и обещайте им всё, что они ни потребуют. Понимаете? - прикрикнул пуркмистр на притихших и недоумевающих коншелей.

Раздались твердые, быстрые шаги, и в зал вошли Ян Гус, Иероним и несколько магистров. Пуркмистр вышел навстречу и склонился перед вошедшими в почтительнейшем поклоне.

- Бесконечно рад вас видеть, уважаемый магистр! - С елейной улыбкой проговорил он.

- Уважаемый пан пуркмистр, мы пришли требовать немедленного освобождения трех юношей, захваченных, когда они справедливо возражали против извращения-учения Христа.

Пуркмистр всплеснул руками:

- Может быть, может быть! Но эти несчастные юноши совершили, к моему и всех советников радницы глубокому сожалению, тягчайшее преступление против приказа его величества короля.

Ян Гус сделал шаг вперед и, указав пальцем на себя, твердо и просто сказал:

- В их преступлениях виновен один я: это я их научил. И я должен отвечать один. Поэтому мы настойчиво требуем их немедленного освобождения. Я же готов предстать пред надлежащим судом хоть сейчас.

Пуркмистр превратил свое мясистое лицо в одну сплошную любезную улыбку:

- Я с величайшим наслаждением сейчас же освободил бы этих достойных жалости юношей, но для авторитета и престижа сана его величества, а также и староместской радницы... надеюсь, достопочтенный магистр понимает, что никак невозможно их освободить именно в настоящий момент, когда вся Большая площадь кишмя кишит чернью. Даю вам клятвенное обещание, и не только я, а все господа коншели также... не правда ли, господа? - И он обвел глазами стоявших рядом коншелей.

- Конечно, конечно! Если нужно, мы все поклянемся спасением наших душ, - отозвались поспешно коншели.

- Вот видите, господин магистр, вся староместская радница может поклясться, что, как только почтенный магистр уведет всю эту толпу, трое юношей немедленно получат полную свободу... полнейшую свободу, - подчеркнул он свои последние слова. - Поэтому и достопочтенный пан магистр и его не менее достойные коллеги могут быть вполне спокойны.

Ян Гус испытующе смотрел на пуркмистра и коншелей, потом перевел глаза на своих коллег.

- Если пан пуркмистр и все присутствующие здесь коншели клянутся, что юноши будут освобождены, это будет разумно и закончит все миром, - произнес один из магистров, сопровождавших Яна Гуса.

- Хорошо, пусть будет так. Мы удалимся, и вы исполните ваше обещание.

- Конечно, конечно, достопочтенный магистр! Как только площадь опустеет, ваши юноши обретут свою свободу.

Ян Гус и его спутники покинули радницу и вышли к ожидавшей их толпе. Как только Ян Гус показался на высоком крыльце радницы, все стихло.

- Дорогие друзья! - разнесся по площади сильный голос Яна Гуса. - Взятые под стражу юноши будут освобождены, как только мы оставим эту площадь. Так клятвенно обещали нам пуркмистр и члены радницы. Вернемся к своим очагам и обязанностям...

И Ян Гус, а за ним вся тысячная толпа двинулась через площадь, постепенно ее освобождая.

Пуркмистр глядел в окно, заложив руки за спину, Когда он увидел, что площадь почти опустела, он обернулся к начальнику городской стражи:

- Ну, а теперь за дело! Идемте.

Пуркмистр, начальник стражи, коншели и Венцель Тим спустились во двор радницы. Там, окруженные стражей, стояли закованные в цепи Сташек, Мартин и Ян. Лица их были в крови, глаз почти не было видно; от слабости они едва держались на ногах.

Пуркмистр остановился перед юношами и громко обратился к начальнику стражи:

- Передаю тебе, начальник стражи Старого Места, этих трех преступников: Яна Вшетечку из Слани, Мартина Кржиделко и Станислава из Кракова. Ты должен взять их и, по приказу его королевского величества короля Чехии Вацлава, казнить всех троих на Большой площади Старого Места отсечением головы. Приступайте во имя божие и святейшего отца! - И, круто повернувшись, он вышел в широко открытые ворота.

За ним вышли Венцель Тим, коншели, начальник стражи и наконец, окруженные отрядом стражи, трое узников. Тут же появился высокий, широкоплечий человек с большой рыжей бородой, в красной, плотно обтягивающей тело одежде. Палач держал на плече огромный двуручный меч.

Перед радницей пуркмистр, коншели, Тим и начальник стражи сели на подведенных коней, и шествие двинулось. Когда последние уходящие с площади горожане увидели несчастных юношей, окруженных стражей, и рядом с ними зловещую красную фигуру с мечом на плече, на площади началось оживление, и люди стали возвращаться обратно и криками собирать народ. Вновь стала увеличиваться негодующая толпа. Начальник стражи подошел к пуркмистру:

- Господин пуркмистр, боюсь, что народ скоро вернется. Как бы не отняли у нас преступников!

Пуркмистр обратился к Тиму:

- Ваше высокопреподобие, как думаете, ведь начальник стражи, пожалуй, и прав. Глядите, как быстро растет толпа.

Папский комиссар оглянулся по сторонам. Толпа действительно заметно увеличивалась. Уже стали доноситься угрожающие крики:

- Обманули, убийцы! Дали клятву, а теперь хотят казнить! Собирайте народ!

Солдаты тоже беспокойно косились на все увеличивавшуюся массу народа.

Дошли до угла Железной улицы. С северной части площади появилось множество бегущих людей. Один из коншелей придвинулся вплотную к лошади пуркмистра и, заикаясь от страха, истерически пробормотал:

- Господин пуркмистр, народ возвращается! Что делать?

Внезапно вмешался Тим, обращаясь к пуркмистру:

- О чем думаешь? Ведь они сейчас сомнут твою дурацкую стражу, заберут еретиков, а нам с тобой поломают ребра. Ради Христа, прикажи тут же оттяпать им головы - и делу конец! Не теряй ни секунды!

Пуркмистр, сурово взглянув на начальника стражи, чуть слышно бросил:

- Немедля приступай!

Тот приказал страже остановиться. Солдаты образовали круг и выставили вперед алебарды и копья. Внутри круга виднелись трое юношей, закованные по рукам и ногам в цепи.

Мартин шепнул стоявшему рядом с ним Яну:

- Отчего они остановились? Смотри, народ собирается...

Ян с трудом повернул к Мартину свое распухшее от кровоподтеков и синяков лицо:

- Пришел наш конец, Мартин...

Мартин поднял глаза и увидел прямо перед собой лошадиные морды и сидящих верхом пуркмистра, Тима и коншелей. Лица их были бледны, глаза беспокойно блуждали по сторонам, и они то и дело оглядывались на площадь. Один пуркмистр держался со своим обычным хладнокровием и достоинством. Он высокомерно сидел в седле, прямо и гордо, упершись правой рукой в бедро, сурово глядя на начальника стражи. Тот соскочил с коня и, придерживая левой рукой меч, торопливой походкой приблизился к палачу и крикнул ему:

- Приказываю тебе именем его милости короля и староместской радницы казнить преступников!

Один из коншелей нагнулся к Тиму:

- Reverendissime![32] Но по закону осужденные должны иметь духовника.

- Пусть сам сатана будет им духовником! Господи, чего этот болван тянет? Иисус, Мария! Да рубите же, ради создателя, им скорее головы!

Палач и два дюжих стражника подошли к стоящему с краю Сташку. Мартин видел, как Сташек обратил к нему свое измученное лицо и звонко крикнул:

- Прощайте, братья! Прощай, чешская земля!


Мартин глядел на Сташка, но ничего не мог ответить. Его взгляд невольно остановился на полуоторванной пуговице на куртке Сташка. Пуговица мерно покачивалась и держалась на одной нитке, казалось - вот-вот оторвется. Два стражника, изнывая от жары в панцирях и кожаных колетах, с потными, красными лицами, схватили за плечи Сташка и, вытащив на два шага вперед, силой поставили его на колени на серую, пыльную землю. Палач воткнул меч в землю, поплевал на руки и снова взялся обеими руками за длинную рукоять меча Сташек стоял на коленях, наклонив вперед белокурую голову, и было видно, что его губы что-то шепчут.

Пуговица медленно покачивалась на нитке... Палач приблизился к Сташку. Мартин от ужаса уже ничего не чувствовал и ничего не видел, кроме стоящей в пыли на коленях фигуры Сташка и качающейся на одной нитке костяной пуговицы.

Широкое лезвие меча молниеносно сверкнуло на солнце, и сразу же послышался тупой, приглушенный звук удара и хряск...

"Как в мясной!" - мелькнуло в затуманенной голове Мартина.

Сташек лежал ничком, а там, где должна была быть его голова, только растекалась темная лужа крови. Рядом с телом валялась наконец оторвавшаяся пуговица...

- Сейчас мой черед... Прощай, Мартин! - хрипло прошептал Ян. - Спета моя песня!

От Мартина удалялась худая, в лохмотьях спина ваганта. Ян шел, высоко подняв голову. Около распростертого тела Сташка он остановился и стал на колени. Палач закусил губу и снова с силой взмахнул мечом. Опять тупой звук металла, и в огромной алой луже уже лежали рядом два тела.

"Боже мой, теперь я!" Мартин машинально поднял взор: прямо на него глядели маленькие трусливые глазки Венцеля Тима. Ярость обуяла сердце Мартина.

- Здехлина![33] - загремел он. - Будь ты проклят, Иуда, ты и твой святейший отец! Будьте вы все прокляты!

Солдаты схватили его за плечи и поволокли вперед. Начальник стражи стоял бледный, с мелко подрагивающей бородой.

- Все равно выгоним вас всех из Чехии! - раздался в последний раз бас Мартина Кржиделко.

* * *
Палач оперся на меч и, тяжело дыша, вытирал со лба пот. Венцель Тим набожно осенил себя крестом.

- Кончено! - облегченно вырвалось у декана, и, тронув коня, он поспешно направился к раднице.

Остальные сумрачно глядели на три ярко освещенных солнцем обезглавленных трупа, распростертых в пыли. Лошади беспокойно прядали ушами, испуганно косились на окровавленные тела и пятились.

Пуркмистр ударил шпорой в бок коня и выехал из круга солдат к собравшейся толпе народа.

- Люди города Праги! - громко и строго прозвучал его голос. - Смотрите и устрашайтесь! Так будет со всяким, кто осмелится ослушаться приказа его милости короля и окажет непочтение к воле и слову святейшего отца! Аминь! - И, гордо повернувшись, он медленно двинулся вслед за скакавшим во всю прыть комиссаром.

За ним поспешили и все остальные.

Позади них возник ропот толпы, перешедший в яростный крик:

- Убийцы, убийцы!.. Проклятые!..

Толпа добежала до места казни и окружила его плотным шумящим кольцом.

Высокая пожилая женщина во вдовьей одежде протиснулась через гущу народа, подошла к лежавшим телам и заботливо укрыла их белыми простынями:

- Сыночки мои, сыночки... Мученики...

- Позвольте, пани Людмила, мы их возьмем с собой.

Подошедшие студенты бережно подняли тела, уложили их на наскоро сделанные носилки и с торжественным пением понесли в Вифлеемскую часовню, где они и были похоронены.

Большая площадь Старого Места опустела, и осталась только длинная багровая дорожка запекшейся крови.

3. ШИМОН

Уже с раннего утра Шимон чувствовал какое-то неприятное беспокойство. В этот день должен был погибнуть Штепан. Шимон еще вчера думал со злорадством, что Штепан и не подозревает о ловушке, которая его ожидает. Но сегодня утром в его сознании с убийственной отчетливостью всплыл вопрос: "За что я так ненавижу Штепана? Дурного он мне ничего не сделал. Почему же я так радуюсь наступлению сегодняшнего утра?" И ни на один вопрос Шимон не был в состоянии ответить. Но что сделано, то сделано. Оглядываться и сожалеть не приходится. Остается идти по выбранной дороге.

Шимону не сиделось дома. Ни с кем не прощаясь, он вышел на улицу и тут только вспомнил, что забыл попрощаться с Боженой. Божена на время заслонила собой неприятные мысли о Штепане и его сегодняшней ужасной участи.

Шимон вообще никогда и ни о чем глубоко не задумывался и старался всё неприятное отогнать прочь. Так было и с беспокойными мыслями о Штепане. Шимон отбросил их и занялся сравнением Эрны с Боженой - это было приятнее, чем угрызения по поводу смерти, притом вполне заслуженной, врага не только его, Шимона, но и святой церкви.

Конечно, Божена - девушка бесспорно красивая и неглупая, но куда ей до Эрны! Эрна говорит на трех языках: родном, французском и итальянском, не считая этого мужицкого - чешского. Эрна поет, играет на лютне, знает массу веселых анекдотов и умеет готовить превосходную колбасу со шпиком. Правда, нрав у Эрны немножко колючий и вздорный, а на язык фрейлен Зуммер и вовсе зла. Ее язычок Шимону пришлось на себе испытать не один раз.

А Божена - наивная, как овца, помешана на диких своих моравских преданиях, одевается по-деревенски, хоть нарядно и даже красиво. Но все равно - ганачка с ног до головы, и ничего с ней не сделаешь. Но этот старый дурень Ян Краса объявил, что дает ей приданое.. Зуммер - скупердяй, что-то хитрит; как будто и сговор был, а все свадьбу оттягивает: "Когда я выпью добрую кружку пива в твоей лавке, тогда подумаем и о свадьбе". Ишь что выдумал - "в твоей лавке"!

Правда, нассауский декан обещалхорошее дело со свечами. Если выйдет - плевать и на Зуммера и на его Эрну, хватит и красовских денежек. Надо будет только у Милана разузнать, сколько Ян Краса думает отвалить Божене. А Божена от Шимона не откажется - это так же верно, как "Pater noster".[34] Но что скажут старики и братец? Старики в конце концов согласятся, а Ратибор... Что-то он подозрительно редко разговаривает с Боженой, что-то тут есть...

Шимон, погруженный в свои размышления, не заметил, как оказался около Большой площади. Навстречу шла толпа мужчин и плачущих женщин.

Шимон остановил знакомого портного:

- Ради бога, Тонда, что случилось?

- Да вы что, Шимон, с луны слетели? Вся Прага, можно сказать, кипит, а он еще спрашивает!

- Да вы не сердитесь, милый друг, я только что вышел из дому.

- Кровопийцы из радницы подло казнили трех честных чешских юношей.

- Боже мой! Трех юношей? Да кого же и за что?

- Имен их не знаю. Говорят, двое мастеровых, а третий - студент. Казнили за то, что они обличали в церквах поповских мошенников с их индульгенциями.

- Вот как?.. Ай-ай-ай! Какой ужас! А вы не знаете, где схватили этого несчастного студента?

- Говорят, в Тынской церкви, и называют его близким учеником мистра Яна Гуса.

- Самого Яна Гуса? И они осмелились!.. Но прошу прощения, нужно спешить... Будьте здоровы, дорогой Тонда!

Шимон повернулся и почти побежал домой. Сомнений не было: студент в Тынской церкви и близкий ученик Яна Гуса - конечно, Штепан. Шпион не соврал. Кончились для Божены уроки по чешскому языку и латыни... У немцев крепкая рука, здесь не шутят!

Войдя в дом, Шимон нашел одну Теклу. Войтех с Ратибором были, как обычно, в мастерской, Божена кормила гусей.

Шимон с печально-торжественным выражением лица, опустив глаза, скорбно и как бы с трудом вымолвил срывающимся голосом:

- Мать! Какой ужас и какой позор! Наш Штепан...

- Что Штепанек? Что? Говори!

- Сегодня в полдень казнен на Большой площади. С ним еще двое.

- Шимон! Так шутить нельзя! Скажи, ты шутишь?

Шимон, стоя с шапкой в руке, только низко опустил голову и чуть слышно промолвил:

- Молитесь, мать, за его грешную душу... Казнь - это не шутка...

- Войтех! Войтех!.. Божена!.. Боже мой, да где же они все!

Первая прибежала напуганная криком Теклы Божена:

- Тетя, вы звали?

- Боженка, Штепана нашего... нет больше нашего Штепана... некому тебя учить наукам...

- Жена! Чего ревешь? Что там стряслось?.. Шимон, почему мать плачет? - Войтех грозно поглядел на сына.

- Отец, - тем же серьезным и грустным тоном отвечал Шимон, - волею божьей, страшной и позорной смертью сегодня в полдень окончил свою грешную жизнь в сем мире наш Штепан. Да будет господь милостив к его отягченной тяжкими грехами душе!

- Что ты там мелешь, дурень! Ты загадки нам не загадывай! В чем дело? - Войтех стоял перед Шимоном, от гнева и волнения то сжимая, то разжимая свои узловатые пальцы.

- Лучше бы у меня язык отнялся, чем мне сообщать вам эту злую новость! Но, хоть и больно мне говорить, все же это горчайшая правда. По приказу короля староместская радница сегодня за ослушание и поношение святейшего отца казнила трех человек, в том числе и нашего несчастного Штепана.

- Тут что-то не то, - недоверчиво и угрюмо отозвался прислонившийся к дверям Ратибор. - Пойду все узнаю сам.

С этими словами Ратибор выскочил и как был, не умывшись, в своем рабочем кожаном фартуке, бросился бегом по улице.

- Я сегодня посетил рано утром нашего Штепана в раднице, - продолжал свой рассказ Шимон, - и застал его там в глубокой печали и раскаянии в совершенном преступном грехе.

Шимон достал шелковый, цвета бычьей печени платок и вытер глаза.

В комнате было тихо, только сдержанные всхлипывания Теклы нарушали тишину в эту горестную минуту. Войтех стоял, опустив на грудь седую голову и мрачно уставившись в пол. Божена обеими руками оперлась о стол и стояла неподвижно, бледная, широко открыв глаза. Известие потрясло всех, никто не был в состоянии произнести ни слова.

Шимон отнял от глаз платок и тихим голосом, прерывающимся от печали, повел далее свое грустное повествование:

- Штепан перед казнью исповедовался духовнику и просил передать всем, что только его молодость и злая воля этого архиеретика, сына сатаны - Яна Гуса толкнули его на столь ужасный грех...

Войтех резко поднял голову и пристально взглянул на Шимона, но не проронил ни слова.

- Вспоминая свой грех, Штепан плакал. Вы понимаете? Штепан - плакал! - Здесь Шимон, слегка возвысил голос и обвел всех покрасневшими глазами.

Божена не выдержала и, закрыв лицо ладонями, разразилась отчаянными рыданиями. Войтех вздохнул и снова пристально посмотрел в лицо Шимону.

- Боже, боже, как проклинал бедный Штепан нечестивого Яна Гуса и его дьявольского друга Иеронима, так жестоко соблазнивших его...

- Постой! - прервал его сурово Войтех. - Что ж, выходит: Штепан испугался смерти и отрекся от своих? Так ли это?

- Я больше не в силах был оставаться со Штепаном, да мне и не разрешили. Попрощавшись, я ушел. Последние его слова были: "Благословляю всех моих родных и..." - Тут Шимон скромно опустил глаза. - Затем он приказал мне не оставлять Божену...

На этот раз и Текла подняла мокрое от слез лицо от фартука, и в ее заплаканных глазах сверкнуло неподдельное удивление.

В этот момент на пороге появилась никем не замеченная высокая фигура женщины в темном вдовьем платье. Кума Людмила медленно обвела всех присутствующих взглядом и спросила:

- О чем плачете? Что случилось в вашем доме, кума?

Текла порывисто поднялась навстречу куме и молча, с плачем обняла вдову:

- Ах, Людмила, Людмила! Вот Шимон рассказывает ужасную новость: сегодня на Большой площади казнили нашего Штепана...

- Что?! Штепана сегодня казнили?! - возвысила голос Людмила. - Я сама там была, и на моих глазах палач мечом срубил головы у трех мучеников. После казни я своими руками накрыла тела этих юношей простынями. А ваш Штепан, я слышала, в этот день из бурсы не выходил из-за раны в ноге... Что же ты, Шимон, наплел? - обернулась Людмила, ища глазами Шимона, но его в комнате уже не было.

Слова Людмилы были прерваны неистовыми проклятиями. Войтех в ярости топал ногами и кричал:

- И это мой сын?! Такой лгун!.. Негодяй! Пусть только появится на пороге моего дома - как паршивую собаку, изобью!

Шимон быстро удалялся от дома, бормоча про себя: "Вот так влип! Проклятая старуха Людмила! И как же оно так получилось? Ничего не понимаю!"

У Дубов царило бурное оживление: все суетились вокруг Людмилы, угощали вдову наперебой, стараясь угодить малейшему ее желанию, и ухаживали за старухой так, словно она действительно вернула Штепана из царства мертвых.

- Кушай, кушай, кума! - упрашивала Текла Людмилу, обставив ее со всех сторон мисками с кнедликами, пряниками, чашками со сметаной, сливками, пампушками с медом и орехами и прочими шедеврами ее стряпни.

- И подумать только, что за злой обманщик Шимон, никогда не ожидала! - восклицала Текла, носясь по комнате. - Божена, живо принеси из погреба холодненького пивца, да еще лучше - бутылочку сладенького... знаешь, что на рождество мы с тобой пили.

- Кума, кума, оставь, я вовсе не голодна и не такой сегодня день, чтобы веселиться. Я пришла позвать вас всех на панихиду в Вифлеемскую часовню по этим трем мученикам, что сегодня жизнь отдали за свой народ.

- Людмила, будь так ласкова, расскажи нам по порядку, что сегодня было там, на Большой площади! - взмолился Войтех, немного остывший от гнева.

Кума Людмила ровным, спокойным голосом принялась рассказывать историю о трех мучениках со всеми подробностями, какие она слышала и видела своими глазами. Все молча слушали. Правда, Божене мешали слушать Людмилу ее собственные мысли: зачем Шимон выдумал всю эту небылицу? Больше всего задела за живое девушку последняя фраза Шимона: к чему было Шимону сочинять, что Штепан приказал ему не оставлять ее, Божену?

Когда кума Людмила наконец закончила свой длинный рассказ, а Текла и Войтех получили ответы на свои бесконечные вопросы, вошел Ратибор. Лицо его было весело.

- Слава богу! Шимон самый паршивый лгун! - закричал Ратибор. - Штепан благополучно сидит в бурсе, оплакивает своих друзей и шлет всем вам низкий поклон. - Заметив сидящую за столом Людмилу, почтительно поклонился ей и поцеловал руку: - Почтенной пани Людмиле - привет!

- И тебе, Ратибор! Да какой ты огромный стал... Ты что в таком грязном платье и в город ходил?

- Куда там было думать об одежде, когда этот бездельник так напугал нас всех! Я как был в мастерской, так и помчался.

- Но как странно... - в раздумье прошептала Божена, - почему же Шимон утверждал, что именно Штепан был сегодня в Тынской церкви?

- Не могу понять, в чем тут дело, но чую, что нечистую игру ведет Шимон, - проворчал многозначительно Ратибор.

Войтех ничего не ответил и после минутной паузы внезапно отрезал:

- Сейчас не станем больше об этом говорить! В свое время все выплывет наружу.

Глава V

1. ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Услышав стук захлопнувшейся двери и скрип ступенек, Божена высунулась из окна и увидела, что двое мужчин медленно спускаются с крыльца. Одного из них Божена знала как чиновника новоместской радницы, но второй гость, толстый, с бычьей шеей и неприятным, самодовольным лицом, был ей вовсе неизвестен. Девушка оторвалась от окна и вошла в столовую. Войтех сидел у стола, закрыв лицо ладонями. Заметив вошедшую Божену, он поднял голову и посмотрел на нее. Такого убитого выражения лица у Войтеха Божена еще никогда не видела. Каким-то странным, как будто осипшим голосом он тихо попросил ее:

- Боженка, принеси мне испить кисленького...

Девушка сбегала в погреб, наполнила из бочки кувшин холодным яблочным сидром и поставила его перед стариком. Тот не глядя налил полный стакан, залпом выпил, налил второй и, как бы заливая страшную жажду, осушил его.

- Спасибо, дочка! - Старик медленно поднялся, выпрямился и направился в мастерскую.

Он подошел к Ратибору, обтачивавшему лезвие топора, и тихонько тронул его за плечо. Они оба вышли из мастерской и долго бродили по двору, заходили в сараи, на склад, потом вернулись в мастерскую и, усевшись за столом, долго что-то подсчитывали и тихо переговаривались. Оба были сумрачны и угрюмы. Старик сел на табуретку, опершись обеими руками о колени.

- Да, сынок, видно, подходит полное разорение. Одного я не пойму: откуда набралось столько долгов - сто сорок семь коп грошей! Я всегда считал, что должен самое большее коп восемьдесят - девяносто.

- И почему-то все ваши долги оказались переписаны На Гартмана и Клуге - двух самых паскудных старо-местских патрициев, - в раздумье заметил Ратибор.

- Не удивляйся этому, сынок. Вот уже два года минуло с того самого времени, как папа проклял нашего мистра Яна Гуса, велел схватить его и мистру пришлось скрыться из Праги. Богачи-немцы крепко взялись за нашего брата, особенно за тех, кто известен как почитатель мистра Яна Гуса.

- Но ведь если даже продать все, что мы имеем, так все равно и половины долгов мы не заплатим.

- Вот то-то и оно, что не хватит, а сроку дают до следующего четверга. Как хочешь, так и выкручивайся, а нет - так тюрьма.

Мрачное настроение Войтеха передалось всем домочадцам. В доме стало тихо и печально. Текла ходила понурив голову, но тоже ничего не объясняла Божене, а та мучилась неизвестностью и не решалась спрашивать. "Как жаль, что Штепана нет! - думала девушка. - Был бы сейчас в Праге, все объяснил бы мне. Где-то он теперь вместе с мистром Яном Гусом? И когда вернется?" Да, Яна Гуса и Штепана в Праге не было.

За вспыхнувшим в 1412 году в Праге возмущением против продажи индульгенций последовало повеление папы Иоанна XXIII архиепископу пражскому и епископу литомышльскому Яну Железному немедленно схватить Яна Гуса.

Папское повеление подняло дух пражских патрициев, и они не раз пытались убить Яна Гуса, а Вифлеемскую часовню разрушить. Хотя пражская беднота, ремесленники и студенты дружно защищали своего наставника и свою часовню, жизнь Яна Гуса постоянно находилась в опасности.

Осуждение Яна Гуса поставило короля Вацлава в трудное положение. Король знал, что казнь Яна Гуса неминуемо вызвала бы в Чехии всеобщее народное возмущение, при котором мог бы рухнуть и его трон. Ослушаться же повелений папского престола король боялся, чтобы самому не попасть в еретики со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Король избрал третий путь. Вызвав к себе Яна Гуса, король с королевой в самых милостивых и мягких выражениях "посоветовали" ему до лучших времен удалиться из Праги во избежание нежелательного кровопролития и для сохранения его жизни, которую здесь король обеспечить не в состоянии.

И вот в один хмурый осенний вечер Ян Гус, закутанный в серый плащ, с низко опущенным капюшоном, оставил Прагу, а Штепан, как его верный ученик, решил разделить с ним все горести и невзгоды изгнания.

Почти два года Ян Гус провел в изгнании, странствуя по селам и городам южной и юго-западной Чехии, укрываясь в Козьем замке у Градища на Усти, и наконец поселился в замке Краковец, воспользовавшись гостеприимством одного из его почитателей - пана Гинка Вефля.

Где бы ни останавливался Ян Гус, народ толпами собирался слушать своего проповедника - будь то в церкви, на сельской площади или просто в поле. Проповеди Яна Гуса широко распространились по югу Чехии, а гонения на популярного проповедника еще более распалили ненависть народа к папскому престолу.

И в этот день, когда невзгоды снова посетили дом Дубов, Божене невольно вспомнились Ян Гус и Штепан, которые, наверно, в такой трудный момент помогли бы им своими советами.

На другой день случилось нечто вовсе для всех неожиданное: явился Шимон, который после казни юношей на староместской площади ушел из дома Дубов и, сделавшись счастливым зятем купца Зуммера, почти не показывался в течение этих двух лет в отцовском доме. За это время он стал солидным, процветающим владельцем свечной торговли.

И вот, когда его никто не ждал, он постучал в двери отцовского дома. Войтех не счел нужным скрывать свое недоумение.

- Что случилось, что ты к нам пожаловал, Шимон? - осведомился старик, оглядывая сына.

Вся внешность Шимона говорила о его благосостоянии и полном довольстве своим положением и новой родней.

Играя изящной тростью с головкой из слоновой кости и золота - подарком тестя, Шимон развязно ответил:

- Со мной ничего не случилось, а вообще в мире происходит множество важных и великих событий,

- О чем это ты?

- Как о чем? Разве не важное событие для каждого католика - великий собор всей католической церкви, что должен в конце этого года собраться в Констанце?

- Слыхал краем уха об этом. Но все же, неужели ты пришел только сообщить нам о соборе в Констанце?

- Нет, вовсе не только о соборе. Хотя, - тут Шимон хитро прищурился, - собор и для вас не безразличен, так как ваш любимый мистр Ян Гус приглашен императором Сигизмундом явиться на собор, чтобы оправдать себя перед всем католическим миром.

- Мистр Ян Гус - на собор в Констанце? Так его же там сожгут!

- Даже наверное, - с улыбкой согласился Шимон. - Но я, отец, к вам, собственно, пришел по другому делу, близко вас касающемуся.

- Говори. Но чем короче, тем лучше.

- Очень хорошо. Скажу самым коротким образом. Вы разорены, и даже больше - вас собираются посадить в тюрьму. А Ратибору угрожает нечто худшее за его проделки в Праге...

- Знаю.

Шимон вынул из кармана бумагу:

- Здесь написано, что вы должны уплатить в течение трех дней сто сорок семь коп грошей.

- И это знаю. Дальше.

- Будьте терпеливы, отец. Я хочу вас спасти и нашел средство. Будут уплачены не только все ваши долги, но вы даже получите от пана Камерера - коншеля и одного из самых знатных патрициев Старого Места - пятьдесят коп грошей...

- Ну, продолжай! И что за святая душа этот твой пан Камерер! - язвительно, с насмешкой в голосе и недобрыми искорками в глазах заметил Войтех.

В этот момент в столовую незаметно вошел Ратибор и замер у дверей.

- Пан Камерер действительно достойный человек и искренне хочет вам помочь, так как за все это он от вас желает приобрести лишь одно: ваш секрет закалки стали.

В ответ Войтех разразился оглушительным хохотом.

- Вот что, Шимон: иди туда, откуда пришел, и передай своим друзьям немцам-патрициям, что Войтех согласен скорее сгнить в тюрьме за долги, чем отдать немцам секрет своей закалки. - И, возвысив голос, закончил: - Вы меня опутали своими хитростями и кознями, но купить меня не удастся!.. Иди с моих глаз! Ты мне не сын!

- Мне очень жаль вас, отец, но, кроме вас, в тюрьму пойдет еще кое-кто...

- Врешь! - крикнул Ратибор и, крепко схватив Шимона за воротник, вытащил его за дверь и одним ударом выкинул с крыльца на пыльную улицу.

Лежа в пыли, Шимон бормотал плачущим голосом:

- Ладно... Вы все меня вспомните, всех вас выдам: и тебя, и Штепана, и... Божену...

Ратибор мгновенно оказался около Шимона и с силой сжал ему горло. Шимон посинел и только дергался.

- Ратибор, брось его! - кричал Войтех.

- Сынок, да что с тобой... - плакала Текла.

Но Ратибор, казалось, не был способен ни слышать, ни понимать.

- Ратибор! Что ты делаешь?! - раздался над ним властный голос.

Ратибор вздрогнул, разжал руку и повернул голову. Перед ним стоял Ян Жижка.

- Я пришел к твоему отцу кое-что заказать - и вижу, что пришел как раз вовремя. Оставь его и идем в дом.

Ратибор, тяжело дыша, молча последовал за рыцарем на крыльцо, а Шимон, потирая горло, поднял из пыли свой бархатный берет, трость и, отряхивая платье, побрел вдоль по улице, бормоча:

- Пусть я не увижу святой пасхи, если не отомщу вам всем! Проклятые!..

Войтех с искренней радостью усаживал дорогого гостя за стол.

- Мне недосуг, друг мой, долго у тебя быть. Расскажи, что случилось в твоем доме?

Войтех в немногих словах поделился с рыцарем свалившимся на его голову несчастьем.

- Но откуда, друг мой, у тебя получились такие долги?

- Можете мне поверить, пан Ян, - закончил Войтех, - долгов, включая и ренту за дом, не больше восьмидесяти коп. Откуда они взяли сто сорок семь коп - ведать не ведаю. Вот завтра надо идти на суд. И что с Ратибором делать, не знаю: ему угрожают вспомнить все старое да еще прибавить за участие в сожжении папских булл.

На лбу Яна Жижки меж густых бровей пролегла глубокая морщина. Некоторое время он сосредоточенно глядел своим единственным глазом под ноги, потом коротко и решительно сказал:

- Завтра я сам приеду в радницу. Ратибора же я беру с собой в Польшу. Король Владислав письмом приглашает приехать: снова начинается война с кржижаками. О заказе поговорим потом.

Жижка поднялся и попрощался с Войтехом. Провожая гостя, уже на пороге Войтех вспомнил, что хотел спросить о Яне Гусе.

- Пан Ян, правда ли, что наш мистр снова возвращается в Прагу, чтобы ехать в Констанц на собор - оправдываться в обвинении в ереси?

- Да, на днях он выедет в Констанц. Боюсь, что мы потеряем нашего мистра.

И, вскочив на коня, Ян Жижка поскакал в сторону Вышеграда. Обещание Жижки Войтеха несколько приободрило. И, отправившись на другой день в радницу, он был спокоен, как обычно. Ратибору он приказал оставаться дома: старик опасался, что крутой характер сына навлечет на него новую беду.

Патриции вновь почувствовали свою силу и старались показать ее на каждом шагу. Суд был очень короткий, и Войтеху сразу же стало ясно, что приговор приготовлен заранее.

Рихтарж - старый, важный немец - только спросил Войтеха, почему он до сих пор не уплатил ни одного геллера из своих долгов, составляющих в общем сто сорок семь коп грошей.

- Я готов поклясться на святом евангелии, что я должен не больше восьмидесяти коп грошей и обязуюсь уплатить их в течение года.

Тогда стали подниматься один за другим свидетели - все из богатеев-немцев - и единодушно заявляли: этот человек должен по записям сто сорок семь коп грошей, в чем они готовы принести присягу.

Патриции тут же принесли присягу.

Но когда Войтех хотел также присягнуть, то священник сурово и громогласно объявил:

- Ты еретик, последователь архиеретика, сына дьявола, проклятого святым престолом, отрешенного от святой церкви Яна Гуса! От тебя я присяги не приму.

Тут же был прочитан приговор, по которому Войтех, сын Яна, по прозвищу Дуб, должен быть на три дня прикован к позорному столбу, а затем отведен в тюрьму, где будет находиться, пока все его долги не будут уплачены до последнего геллера.

Подскочившие служители тут же надели Войтеху кандалы и вывели из радницы.

Но на площади гудела толпа новоместских ремесленников: тут были оружейники, бондари, сапожники, плотники и пекари. При виде закованного Войтеха, идущего под стражей, толпа зашумела:

- Войтеха в тюрьму?.. Не дадим! Дело нечистое: суд подкуплен! Мы все знаем Войтеха! Поддержи, ребята!

Крики становились все громче, грознее и яростнее. Рихтарж подозвал начальника стражи:

- Возьми латников и разгони этот сброд.

Начальник стражи только повернулся, чтобы идти выполнять приказ судьи, как шум снаружи внезапно смолк, и небольшой отряд вооруженных всадников остановился у здания радницы.

Звеня шпорами, в зал вошел коренастый человек с черной повязкой на глазу. Обернувшись, он зычно крикнул:

- Войтеха Дуба сюда!

Вломившиеся вместе с ним воины мигом оттолкнули стражу и ввели Войтеха снова в зал.

- Снять с него оковы! - приказал рыцарь.

Цепи со звоном упали на пол.

- Пан Ян Жижка, вы нарушаете закон! - возмущенно поднял голос судья.

- Нет закона осуждать невинного! - отрезал Ян Жижка. - За лучшего пражского оружейника ручаюсь я, рыцарь Ян Жижка из Троцнова, и пан Микулаш из Гуси. Вам этого должно быть достаточно. А назавтра вы все, истцы и обвинители, должны явиться ко мне в Вышеградский замок со всеми вашими счетами. Там разберем, сколько Войтех Дуб вам должен по чистой правде.

И, не обращая внимания на ошеломленных коншелей, Ян Жижка в сопровождении прослезившегося от радости Войтеха вышел на улицу.

Появление перед радницей Яна Жижки вместе с освобожденным Войтехом вызвало в толпе взрыв радости. Десятки смеющихся, улыбающихся лиц окружили рыцаря и оружейника. Крепкие, мозолистые руки мастеровых обнимали и тискали их в объятиях.

- Многих лет Яну Жижке! Доброго здоровья и полную чашу счастья нашему заступнику! Есть еще честные чехи в Праге! Наш Жижка за народ стоит!

Ян Жижка приказал воинам подвести коня и дружески распрощался со взволнованным оружейником.

- Мы еще перед отъездом в Польшу встретимся! - крикнул уже с седла Жижка.

Дома Войтеха ожидала еще одна неожиданная радость. Входя в столовую, он увидел сидевшего у стола Штепана. Загорелый, обветренный с дороги, Штепан за два года возмужал и стал гораздо серьезнее.

Несколько минут прошло во взаимных приветствиях, расспросах.

- Значит, правда, что мистр Ян Гус решил явиться на собор? - с тревогой и сомнением допытывался Войтех.

- Когда мистр последнее время жил в замке Краковец, туда прибыли от императора Сигизмунда паны Ян из Хлума и Вацлав из Дубы с предложением императора мистру ехать на собор в Констанц, чтобы очиститься там от всех обвинений. И мистр, хотя мы все были против его поездки, все же решил ехать в Констанц и там перед лицом всего католического мира защищать то, что он говорил в Вифлеемской часовне и своих проповедях простому люду во время своего изгнания...

В это время комната стала наполняться друзьями Войтеха, пришедшими поздравить соседа с избавлением от тюрьмы, и разговор перешел на сегодняшние события.


Прошло еще несколько дней, и Войтех, Текла, Ратибор и Божена провожали Яна Гуса в Констанц. Штепан сопровождал своего мистра. Народ толпой окружил коляску, и из толпы доносились плач и горестные возгласы. Никто не верил, что Ян Гус возвратится.

2. ПИСЬМО

Войтех с недоумением и любопытством разглядывал и в нерешительности вертел в руках объемистый сверток бумаги, тщательно обвязанный зеленым шнурком.

- Твой племянник посылает тебе письмо из Констанца, - объяснил Ян Краса.

- Штепан?! - обрадовался Войтех.

- Он самый. Это письмо привез один мой верный человек, что вчера вернулся из Констанца. Думаю, что в письме немало интересного.

Войтех развязал шнурок и, сняв верхнюю обертку, развернул свернутый в трубку длинный свиток красиво исписанной бумаги.

- Но кто же будет читать? У нас в доме грамоту знает лишь одна Божена.

- Что же, если ты не будешь против, я могу прочитать письмо, - предложил Ян Краса.

- Только благодарить буду тебя. Но не позвать ли Якубка, Милана и еще Матея Бедного? Им тоже интересно узнать, что делается в Констанце.

- Зови, зови, Войтех, пусть послушают!

Войтех, не медля ни секунды, послал Гавлика за друзьями. Когда все собрались в комнате и приготовились слушать, тихонько вошла Текла и, нагнувшись к самому уху мужа, спросила шепотом:

- А мне можно?

- Садись и слушай.

- Может быть, и Божене можно?

Войтех обернулся к Яну Красе:

- Как думаешь, друг?

Купец, подумав немного, согласился:

- Отчего ж! Я думаю, Божена может слушать.

Текла выскользнула из комнаты и тотчас вернулась с Боженой. Девушка почтительно поклонилась гостям и скромно села около самой двери.

Ян Краса развернул свиток и начал читать письмо, написанное по-чешски:

- "Почтенному мастеру Войтеху Дубу, моему дорогому дяде, шлет с этим письмом свое глубокое почтение и пожелание от господа бога милосердия и милости его племянник Штепан, бакалавр in artibus.[35]

Прежде чем начать описывать все, что пришлось мне здесь пережить, видеть и чему быть свидетелем за эти восемь месяцев, я должен просить у вас прощения за столь долгое молчание. Но, когда вы с терпением прочтете до конца письмо, вы поймете, что действительно я заслуживаю снисхождения в своем непочтительном пренебрежении долгом вежливости.

В кратких словах опишу все с самого начала моего отъезда из Праги.

В день святого Вацлава, октября одиннадцатого 1414 года, я оставил Прагу, имея счастье сопровождать нашего мистра Яна Гуса в Констанц.

Вместе с мистром ехали в Констанц паны Ян из Хлума, Вацлав из Дубы и Генрих Хлумский-Лацембок. Вместе с паном Яном из Хлума ехал его секретарь - бакалавр Петр из Младеновиц, тоже ученик нашего мистра и мой добрый друг. Он был обязан вести дневник путешествия.

Некоторые уговаривали мистра днем опускать на лицо капюшон, чтобы обезопасить себя от врагов, но мистр не захотел прятаться от врагов и всю дорогу ехал с открытым лицом. Пока ехали по Чехии, мы были спокойны, ибо везде жители встречали нашего мистра с любовью и радушием. Но, когда пришлось оставить нашу родину позади и ехать через немецкие земли, все мы, сопровождавшие мистра, стали опасаться, чтобы немцы не причинили Яну Гусу какого-либо зла. Но, к великому нашему удивлению, немецкий народ повсюду принимал нас с неизменным радушием и гостеприимством.

Во всех попутных городах мистр расклеивал объявления, что он, мистр Ян Гус, едет на собор защитить свое учение и что если кто-нибудь желает опровергнуть положения этого учения, пусть также едет в Констанц. А в Зульцбахе, например, в той гостинице, где мы остановились, происходил земский суд. Ян Гус подошел к судьям и советникам и обратился к ним: "Я - магистр Ян Гус, о котором вы слышали, полагаю, много дурного. Задавайте же мне вопросы!"

Суд отложили, и началась с нашим мистром оживленная беседа. И в конце концов все остались очень довольны друг другом.

На восьмой день нашего путешествия мы прибыли благополучно в главный город Баварии Нюрнберг, где народ, уже заранее предупрежденный о нашем приезде, толпами собирался на улицах города посмотреть на великого чешского проповедника. В дом, где остановился Ян Гус, явилось множество магистров, священников, советников и горожан поговорить и послушать нашего мистра.

Сначала мистр искусно посрамил какого-то монаха с его нелепыми нападками, а потом своей ловкой диалектикой победил всех магистров, к великому удовольствию горожан. Видимо, и в германских землях народ начинает многое понимать. Да оно и понятно: как я увидел, в тамошних землях народу живется тоже не сладко под ярмом папы и князей церкви.

Но буду продолжать далее.

В Нюрнберге мистр получил два известия: что папа Иоанн уже на пути в Констанц и что император Сигизмунд также на Рейне, в шестидесяти милях от Констанца.

Мы советовали мистру подождать императора Сигизмунда и вместе с ним ехать в Констанц, ибо считали, что находиться с охранной грамотой при дворе императора будет безопаснее для нашего мистра. Но мистр решил иначе.

Храбрость и уверенность в своей правоте заставили его отказаться и ехать прямо в Констанц, послав за охранной грамотой к Сигизмунду пана Вацлава из Дубы. Так и было сделано.

Спускаясь вниз от Бухгорна по склону, ярко-зеленому от засаженных по нему сплошь виноградников, мы увидели вдали, внизу, блестящие зеленые волны Баденского озера. Подъехав к берегу, мы, правда с трудом, заметили на противоположной стороне озера в туманной дали смутно обрисовывавшиеся очертания констанцского собора. Ноября третьего мы сели на корабль и прибыли в Констанц.

Остановились мы на улице святого Павла, в доме булочницы, вдовы Фиды. Вдова оказалась очень радушной и приветливой ко всем нам и особенно к нашему мистру.

Город Констанц - небольшой, жителей в нем не больше десяти тысяч. Но что в нем делается теперь и во что превратился этот тихий городок, вы себе вообразить не можете. Одних только иностранцев наехало более ста тысяч человек; они привели с собой свыше тридцати тысяч лошадей. Цены на продукты и продовольствие в городе стали чрезмерно высоки. Из-за нехватки жилищ пришлось вокруг города расставить множество палаток.

Вы сами понимаете, какая здесь настала жизнь: целые дни шум, веселье, гремит музыка, льется вино, беспримерное пьянство и разгул.

Рассказывают, что, когда святейший отец переезжал через Альпы, коляска опрокинулась, и папа, упав на землю, выругался, как самый грубый солдат, прибавив:

"Вот я лежу тут во имя дьявола!" А увидев впервые Констанц, папа печально воскликнул; "Вот как ловят лисиц!"

И действительно, папа Иоанн XXIII знал, что ему от собора хорошего ждать не приходится. Среди кардиналов и архиепископов уже давно было недовольство папой, и папа подозревал, что против него возник заговор. Так вскоре и случилось. Но об этом впереди.

Бодрое состояние духа не покидало мистра ни на минуту, хотя мы все, его окружающие, видели и чувствовали, что нашему наставнику предстоит испить горькую чашу горя и злобы его врагов. Враги же были многочисленные и могущественные. Достаточно было посмотреть на разъезжающих по городу на разукрашенных мулах кардиналов, одетых в пурпур и золото.

Враги не медлили. Михал де Кауза на другой же день после прибытия мистра в Констанц уже прибил на дверях собора обвинение против Гуса. Этот недостойный человек вместе с изменившим мистру Штепаном Пальчем и Венцелем Тимом успели за несколько дней обежать всех влиятельных епископов и прелатов, докторов и магистров, чтобы уговорить их выступить против Яна Гуса. Клевета и злословие - эти излюбленные орудия низких душ - были пущены в ход. По городу распространялись о мистре самые нелепые слухи, чтобы восстановить против него всех участников собора и жителей Констанца.

Четвертого ноября Ян из Хлума и Генрих Лацембок посетили папу Иоанна, объявили ему, что мистр Ян Гус прибыл в Констанц, и просили охранить его от посягательств его врагов. Папа был очень любезен и отвечал:

"Гус в Констанце будет в полной безопасности, даже если бы он убил своего брата".

На другой день Вацлав из Дубы привез от императора охранную грамоту. Жаль, что я не могу переписать здесь всю охранную грамоту целиком, но все же вам будет интересно прочесть место, где император пишет, что достойного уважения магистра Яна Гуса "приняли мы под наше и священной империи покровительство и охрану".

Из этого вы видите, что император своей грамотой обещал нашему мистру полную безопасность.

Мы все скоро убедились, что наши враги Михал де Кауза, Венцель Тим и прочие успели так обработать всех участников собора, что, когда паны Ян из Хлума и Вацлав из Дубы пошли к папе с охранной грамотой Сигизмунда и просили его прекратить дело собственной властью, папа потихоньку сказал панам: "Что я могу сделать? Здесь орудуют ваши!" Папа сам начинал бояться собора, и не без основания.

Но многочисленные грозные признаки опасности, нависшие над головой нашего мистра, смутили наши сердца, но не его. Он по-прежнему шутил и как-то, смеясь, сказал Яну Кардиналу: "Нынешним летом гусь не будет изжарен, так как на мартинскую субботу приходится торжественная вигилия,[36] когда гусей не едят".

Но пришел день, когда над нами стряслось несчастье. Наши враги в полдень двадцать восьмого ноября распространили по городу лживую сплетню, что якобы мистр пытался бежать. Кардиналы тут же вызвали бургомистра и приказали послать в дом вдовы Фиды городскую стражу схватить Яна Гуса; вместе со стражей были отправлены епископы Аугсбургский и Тридентский.

Как сейчас вижу: сидим мы в комнате нашего мистра и беседуем. И вот примерно в час пополудни - стук в дверь. Пешек - секретарь Яна из Хлума - открыл дверь. Входят епископы, и с ними бургомистр. Говорят:

"Мы пришли по приказу святейшего отца привести вас, магистр Ян Гус, во дворец его святейшества". Но Ян из Хлума увидел в окно солдат, оцепивших дом, и обрушился на бургомистра и епископов: "Понимаете ли вы, что делаете? Ведь вы нарушаете императорскую грамоту! Пусть сам дьявол явился бы сюда - его все равно нужно было бы выслушать!"

Епископ же Тридентский стал успокаивать разгневанного пана Яна: "Достойный рыцарь, мы явились сюда только ради общего спокойствия и благополучия..." Но тут поднялся с места наш мистр и положил конец пререканиям: "Я готов сейчас явиться к ним и, надеюсь, скорее выберу смерть, чем отрекусь от истины". И он пошел за кардиналами. Мы все молча последовали за нашим мистром.

На лестнице нам повстречалась вдова Фида. Она горько плакала, когда мистр ласково с ней попрощался. Мы все едва могли удержаться, чтобы тоже не зарыдать, как эта добрая женщина.

Когда мистр садился на лошадь, я слышал, как один из епископов злобно пробормотал: "Больше ты не будешь служить обедню и проповедовать!" В своей печали и волнении я не заметил, как мы оказались у дворца папы.

Тут уже собрались кардиналы и сразу же Яна Гуса забросали самыми каверзными вопросами, чтобы выудить у него неосторожное слово, за которое они имели бы право его немедленно арестовать. Особенно старался один ученый францисканец - магистр Дабог, негодяй, переодевшийся простым монашком. Но все их ухищрения были напрасны - они ничего не добились. И кардиналы пошли совещаться к папе. Говорят, что кардиналы так насели на папу, что он наконец дал согласие на арест мистра. Кардиналы вышли и объявили, что Ян Гус остается под арестом. Тут же выбежали в переднюю Штепан Палеч и Михал де Кауза и стали кричать: "Ха-ха! Он в наших руках и не уйдет, пока не заплатит все до последнего талера!"

А Палеч еще при этом язвительно заметил Яну Кардиналу: "Гляди, Ян, ты близок к Гусу, как бы не повредил себе этим!" Ян Кардинал же с презрением отвернулся от изменника, достойно ответив: "Мистр Штепан Палеч, мне вас жаль еще больше!"

Долго тут спорили и препирались, но разве этим можно помочь беде! Ян из Хлума отправился к папе и с негодованием и даже дерзостью упрекал святого отца в нарушении собственного слова и охранной грамоты. Папа же оправдывался и старался свалить все на кардиналов и, отведя Яна Хлума в сторону, шепнул ему, показывая на кардиналов: "Вы не знаете, каковы мои отношения с ними. Они мне передали его, и я должен заключить его в тюрьму".

Ян из Хлума, взбешенный, удалился, не говоря ни слова, и наш мистр сначала был помещен в доме одного каноника, а потом отведен в тюрьму доминиканского монастыря.

Этот монастырь возвышается на острове рядом с Констанцем, и в одну из его подземных камер был брошен наш мистр. Я не в силах описать, в каких муках пребывал там наш Ян Гус. Полная темнота, ужасающая сырость, мороз и зловоние - вот что встретило мистра в доминиканской обители.

Смелый пан Ян из Хлума, возмущенный вероломством папы и кардиналов, прибил на дверях собора список с охранной грамотой и жаловался Сигизмунду на попрание его грамоты. Ну что ж, император прислал "грозное повеление" немедленно освободить Гуса или он прикажет взломать двери тюрьмы, но собор не соизволил даже ответить императору. С этого момента Сигизмунд сам стал опасаться собора, как бы его не лишили императорской короны.

В конце рождества прибыл наконец в Констанц император Сигизмунд с блестящей свитой и большим отрядом мадьяр. Встреча прошла с полным блеском и торжеством. Но нет у меня желания описывать эти торжества, ибо в это самое время наш мистр был тяжело болен, не вынеся ужасных условий подземной тюрьмы. Мы же при помощи золотого ключа все же сносились с нашим наставником и снабжали его бумагой, перьями и чернилами, и, как вы знаете, мистр посылал из тюрьмы своя послания вам, своим пражским последователям.

Не буду описывать вам весь ход суда над Яном Гусом. Скажу только, что, когда ему разрешили присутствовать на соборе и отвечать всенародно на обвинения, наш мистр с великим спокойствием и мужеством противостоял один целому собору, где не имел ни одного друга. В это время даже друзья, напуганные все возрастающим могуществом собора, поспешили отречься от своего учителя.

Правда, в январе 1415 года в Констанце был получен протест моравских панов, вынесенный на сейме в Мезержиче. В этом письме они прямо упрекали Сигизмунда в вероломстве. Но этот бессовестный человек ответил, что он ошибся, давши охранную грамоту, на которую он не имел права. Более низкой и подлой души, чем у Сигизмунда, трудно сыскать на всем свете. Невозможно описать все те подлости, которые совершали и совершают поныне все эти мерзостные выродки - Михал де Кауза, Венцель Тим, Штепан Палеч, монах монастыря святого Климента Петр и многие другие.

Но вот произошло удивительное и важное событие. Папа Иоанн убедился, что собор намерен его низложить и предать суду за совершенные им тяжкие преступления. А этих преступлений было немало: убийство папы Александра, симонии, неверие, кощунство и много другого. Ян Гус спросил: неужели все эти преступления стали известны только на соборе? Ведь о них знал каждый человек, еще когда Балтасар Косса был только кардиналом.

И вот двадцатого марта друг и союзник папы Фридрих Габсбургский устраивает празднество с блестящим турниром. Во время турнира святейший отец в одежде конюха, с закутанной головой и в сопровождении одного из слуг тайно бежал из Констанца в Шафгаузен - во владение Фридриха Габсбургского. Вслед за ним скрылся и его друг Фридрих.

В городе поднялась небывалая суматоха, и собрание высших духовных сановников постановило вернуть папу силой, а Фридриха Габсбургского объявить государственным изменником. Тотчас начались военные действия. Папа был захвачен; Фридрих, лишившись всех своих земель, сам явился со смиренным покаянием.

Во время этой суматохи удалось бежать арестованным друзьям Яна Гуса - мистрам Христьяну из Прахатиц и Яну из Есенин. В вербное же воскресенье папские сторожа вручили ключи от тюрьмы Сигизмунду. Жизнь нашего мистра всецело была теперь в руках императора. Все мы ожидали, что Сигизмунд исправит ошибку и своей властью вернет мистру свободу.

Но напрасны были наши надежды. Этот негодяй вручил ключи от тюрьмы констанцскому епископу Оттону, одному из злейших врагов Яна Гуса. Тогда жестокий епископ приказал перевести мистра в свой замок Готлибен на Рейне. Ян Гус попал в еще худшую тюрьму. На верху четырехугольной башни была темная келья - четыре шага в длину, два в ширину. Свет попадал только через окошечко в двери. Наш мистр, мученик за свой народ, был привязан веревками к столбу днем за ноги, а ночью и за руки.

Семьдесят три дня пробыл в муках больной Ян Гус, и мы были вовсе отрезаны от него. В эти ужасные дни наш народ понес еще одну невозвратимую потерю.

Это было четвертого апреля. Мы сидели в самом тяжелом душевном состоянии в доме вдовы Фиды. И вдруг открывается дверь и входит переодетый в светское платье Иероним Пражский. Мы только раскрыли рты от неожиданности. Он приехал, чтобы каким бы то ни было образом встретиться с Яном Гусом и, если можно, устроить нашему мистру побег. Но Ян из Хлума печально заметил, что он уже и раньше уговаривал мистра, но тот решительно отказался, говоря, что бежит только тот, кто чувствует себя виновным. И что подумают его последователи в Чехии, когда услышат, что их наставник бежал из тюрьмы, куда явился сам добровольно. Мистр запретил об этом думать.

Мистр Иероним грустно спросил: "Неужели нет средств спасти Яна?" Ян из Хлума безнадежно покачал головой. Тогда мы сказали Иерониму, что Ян Гус желал, чтобы мистр Иероним не являлся в Констанц, так как тогда его судьба будет решена. И мы посоветовали мистру Иерониму немедленно уехать из Констанца, потому что сам инквизитор епископ назаретский едва не попал в тюрьму за свой отзыв о Яне Гусе. Мистр Иероним послушал нас и уехал. Но, доехав до Юберлингена, остановился и написал собору, прося охранной грамоты и предлагая явиться для ответа. Он был схвачен в Гиршау и в тяжелых кандалах привезен в Констанц и приведен в зал собора. Все его старые враги, как дикие звери, набросились на него, вымещая самыми гнусными издевательствами свою ненасытную злобу.

Собор уже предрешил участь мистра Иеронима.

Больше писать не могу: нет сил описать все, что здесь происходит на заседаниях собора, всю мерзость, злобу и подлость кардиналов и их пособников, душителей простых людей Скоро, скоро (я это вижу и чувствую) уйдет от нас навеки наш учитель, наш вождь, наша совесть - мистр Ян Гус.

Шлю мой низкий поклон почтенной и милой тете Текле, моим братьям Ратибору и Шимону, Божене и ее дяде Милану и всем друзьям и почитателям нашего мистра.

Ваш племянник Штепан, бакалавр.

Написано в день святого Петра и Павла, двадцать девятого июня 1415 года в городе Констанце".


Ян Краса положил на стол письмо:

- Страшные вести... Не могу даже думать о том, чем это все кончится...

- Кажется, тем, что в Чехии не станет мистра Яна Гуса и мистраИеронима, а к трем мученикам за свой народ прибавятся еще два, - сохраняя внешнее спокойствие, но с глубокой болью в голосе проговорил Войтех.

Но через минуту общего тягостного молчания он в бессильной ярости вскричал:

- Эти паны-белоручки только языком защищали нашего мистра! Была бы там сотня наших ребят оружейников или кузнецов да просто честных мастеровых - вырвали бы мистра из поповской пасти, да еще Сигизмунду напомнили бы его подлость!

Некоторое время в комнате было тихо: все сидели, низко опустив голову, тяжело переживая грустные новости. Текла и Божена беззвучно плакали, закрыв лица передниками. Ян Краса поднялся и с печальной торжественностью обратился к остальным:

- Пусть же все чехи узнают правду о констанцском соборе! Куда я ни пойду, в каком городе или деревне ни придется мне быть - всем буду рассказывать, кто наш злейший враг. Вы знаете, Войтех, что я решил? Я брошу свое опостылевшее занятие торговца и буду до самой моей смерти разносить среди нашего народа учение Яна Гуса.

3. КОСТЕР

"Наверно, скоро рассвет. Сегодня - последняя ночь. Потом не будет больше ни дней, ни ночей... Какая гнетущая тишина... как в могиле... Да, как в могиле. Но у меня не будет могилы... Завтра - костер..."

Мигающий огонек светильника едва освещал тусклым, слабым светом каменные стены и своды кельи. Массивная, окованная железными полосами дверь. Наверху, под потолком, окошечко, заделанное толстыми решетками. На кирпичном полу охапка соломы, покрытая шубой узника. Вместо стола тяжелая скамья; на ней стояли глиняная кружка и масляный светильник.

Ян Гус медленно шагал по келье: четыре шага вперед, четыре назад. "Боже мой! Когда же окончится эта ночь? Как я устал, как я устал от всего..."

Узник опустился на солому. Сквозь дверь смутно доносились мерные шаги: взад-вперед, взад-вперед...

"Часовой... ему, верно, очень надоело ходить всю ночь... В углу кто-то скребется. Крысы... много их тут... Босоногие монахи боятся крыс... С корабля, что должен потонуть, крысы бегут... Многие мои друзья стали крысами, а после костра их будет еще больше. Но не все крысы: разве мало у меня верных друзей с твердым сердцем! А все эти милые, простые кузнецы, плотники, сапожники, оружейники, студенты, все те мужики, что так жадно слушали мои слова, - разве они испугаются? Им только нужен вождь... Эх, Иероним! Вот кто мог бы быть вождем! Но, видно, ему определено идти до конца одной дорогой со мной - в костер... Его судьба решена, как и моя, еще задолго до суда... Да разве это суд? Какой же это суд, если приговоры уже давно вынесены: один на случай отречения, чего им хочется больше всего, - это пожизненное заключение в замурованной дыре с форточкой для передачи пищи, и другой, который я выбрал, - костер..."

Пламя светильника вспыхнуло и на мгновение осветило мрачную келью и большое черное распятие в углу. Гус невольно взглянул на него. От этих ужасных месяцев допроса и пыток, от мук физических и душевных в его усталом мозгу с особенной силой и яркостью заработало воображение. Перед ним проносились одна за другой картины его жизни в Констанце: дорога, уютный, тихий двухэтажный дом простодушной вдовы Фиды; его арест; бегающие по сторонам лукавые глаза папы, его многозначительные намеки на свое бессилие перед кардиналами; благородное поведение Яна из Хлума. "Какой хороший, верный друг этот Ян из Хлума!"

В памяти встает картина: заседание собора, враги бросают ему в глаза оскорбления, лгут, клевещут, обрушиваются со страшными обвинениями; он один против всего собора, покинут друзьями, и вот при выходе из собора к нему подходит Ян из Хлума и смело, на глазах императора и всего собора, крепко жмет ему руку..

А вот другая картина. Последнее заседание собора в рефректории францисканского монастыря, где он заключен. Высокий, сухой кардинал д'Альи с длинным лицом, седой, глаза темные, недобрые, говорит очень учтиво и очень ядовито:

"Магистр Иоанн, подтверждаешь ли ты свои слова, что против твоей воли сюда тебя не привел бы ни чешский, ни римский король?"

Звучная латинская речь отчетливо разносится по обширному залу.

И дерзко звучит ответ Гуса:

"Да, подтверждаю. Это мои слова".

Кардинал сдвинул седые брови и возмущенно воскликнул:

"Какая надменность!"

И все кардиналы, архиепископы, епископы, прелаты, монахи подняли дикий вой, как черти в преисподней.

И тогда - он это так ясно сейчас видит в своем воображении! - выходит гордо на середину зала Ян из Хлума и, положив ему на плечо руку, кричит, заглушая шум:

"Наш уважаемый мистр говорит правду, и я подтверждаю это своим словом! Я - бедный рыцарь в нашем королевстве, и можете думать что хотите, но я готов был защищать его целый год так, что его никто не сумел бы взять! Много есть у нас неприступных замков, которые уберегли бы его от этих королей".

При этом Ян из Хлума бросил на императора презрительный взгляд.

Весь собор остолбенел от неслыханной смелости рыцаря. Сигизмунд сидел как оплеванный.

"Низкая, подлая душа у Сигизмунда. Император осудил и предал меня раньше моих врагов..."

Наконец в его памяти ожило последнее яркое воспоминание. Вчера после обеда его вызвали в рефректорий. Там его встретили четыре епископа, окруженные прелатами. Неподалеку стояли грустные и расстроенные Ян из Хлума и Вацлав из Дубы. Гусу стало сразу ясно - это Сигизмунд делал последнюю попытку вырвать у него отречение. Ян из Хлума тихим и скорбным голосом сказал ему:

"Мистр Ян! Я человек не книжный и не могу давать советы такому ученому человеку, как ты, но если ты на совести не имеешь ничего такого, от чего нужно отречься, то не желаю советовать тебе поступать против совести и убеждаю тебя скорее подвергнуться казни, чем отречься от истины".

"Им всем - и собору и императору - нужна не так моя смерть, как мое отречение. Они знают: отрекись я от всего, чему учил народ чешский, - и народ отречется от меня, и наше дело будет загублено... Хватит ли у меня твердости перенести эту страшную казнь? Должно хватить..."

Ян Гус взглянул на окошко. Сквозь решетки серело небо, где-то вдали прокричали петухи. По городу пронесся густой звон соборного колокола.

"Светает. Надо приготовить последнее письмо друзьям".

Узник опустился на солому, порылся в ней и вынул бумагу и свинцовый карандаш. Положив бумагу на скамью, он принялся быстро писать.

В келью из окошечка просочилась струя свежего воздуха. По каменному полу аббатства прозвучали шаги и остановились у двери. Щелкнул с громким треском огромный замок, заскрежетали заржавленные засовы, и дверь со скрипом полуоткрылась. В келью заглянул человек в черной одежде, с ключами у пояса. Лицо у него было грубое и уродливое, но глаза добродушные и сочувствующие.

- Герр магистр, у вас готово?

- Вот мой "добрый ангел"! Передай, дорогой Роберт, это господину Яну из Хлума, а шубу - Петру из Младеновиц.

Тюремщик поспешно взял шубу и письмо.

- Не надо ли уважаемому магистру вина перед этим...

- Благодарю, друг, не нужно... Тут я тебе тоже на память о себе кое-что написал. Возьми.

Некрасивое лицо тюремщика было печально.

- Господин магистр, одно ваше слово - и я вас выведу отсюда и не покину до самого последнего вздоха!

Гус отрицательно покачал головой:

- Нет, Роберт, я и раньше мог бы бежать, если бы хотел. Никто не должен подумать, что чех Ян Гус испугался костра. Собор больше боится народа, чем я - смерти.

- Клянусь вечным блаженством, магистр прав: весь здешний бедный народ любит и почитает вас, магистр. Но я должен скорее идти...

Дверь захлопнулась, и Ян Гус снова остался один. Он грустно вздохнул и, опять почувствовав слабость, опустился на солому. Он погрузился в полусонное оцепенение - реакция нервов на чрезмерное возбуждение в течение этой последней ночи.

Прошло немало времени, пока вновь загремел замок и его тайный почитатель, тюремщик Роберт, принес ему кусок хлеба, кружку воды и из-под полы бутылку вина.

- Выпейте, магистр, это вас укрепит.

Ян Гус почти бессознательно отхлебнул вина и отстранил бутылку:

- Спасибо, Роберт, мне ничего не нужно.

В коридоре послышались шаги людей и металлический лязг оружия. В широко распахнувшихся дверях остановился епископ рижский Валленрод; его обширная фигура в епископском облачении, с длинным посохом в руках почти заслоняла весь проход.

- Магистр Иоанн, сейчас тебе надлежит предстать перед лицом всесвятейшего вселенского собора и выслушать его волю. - И, обернувшись к вошедшим стражникам, епископ приказал; - В знак проклятия снимите у него с одной ноги цепи.

Когда все было выполнено, епископ двинулся впереди процессии верхом на крупном сером муле. За ним, окруженный Кольцом многочисленной стражи, шел Гус в магистерской мантии поверх простой черной одежды; правой рукой он поддерживал свободный конец кандалов, оставленных на правой ноге.

Улицы были запружены войсками, с усилием сдерживавшими толпы народа. Было шесть часов утра. С озера веяло свежей прохладой, город был залит светом утреннего солнца.

Гус глубоко вдыхал чистый, свежий воздух. Он шел, высоко подняв голову, и приветливо улыбался толпе, когда видел взволнованные лица людей, приветствовавших его.

Гуса подвели к собору и оставили снаружи, так как в соборе шла литургия и отлученному вход туда был запрещен.

Литургия окончилась. Двери собора раскрылись, и Гус вошел внутрь, но, не доходя шестой колонны, силы его оставили - он упал.

Поднявшись, Ян Гус огляделся. Около него, не обращая внимания на озлобленные окрики, стояли Ян из Хлума и Штепан. Штепан с болью глядел на этого высокого, худого, изможденного человека, на его желтовато-белое бритое лицо, костлявые щеки, на его глубоко запавшие глаза, все же сохранившие свой блеск и живость, на его упорно сжатые, бледные, без кровинки, губы.

Два прелата подошли к Гусу и, взяв его под руки, повели к заранее приготовленному амвону. Ян из Хлума, дергая беспрестанно свою бороду и не глядя ни на кого, быстро отошел к выходу. Штепан, подавленный всем происходящим, остался на месте. Чье-то легкое прикосновение привело его в себя. Перед ним стоял с ледяной улыбкой Михал де Кауза и показывал на выход из собора:

- Бакалавр, вы можете занять место у выхода вместе с прочими.

Штепан, сам не отдавая отчета, зачем он это делает, таинственно поманил прелата к себе пальцем. Тот с загоревшимся интересом в глазах быстро нагнулся к Штепану и подставил ухо. Штепан нагнулся к самому уху Михала и внятно прошептал ему:

- Иуда! А где ж для тебя костер? - и, быстро повернувшись, отошел к выходу и стал рядом с бледным от волнения Яном из Хлума.

Побагровевший от гнева и стыда Михал де Кауза, убедившись, что никто ничего не слышал, отправился на свое место и в ярости шепнул Пальчу:

- Ничего, скоро, по милости божьей, мы и этого еретика сожжем! Немало я на него потратил золотых талеров!

К его удивлению, лицо Пальча было угрюмым. Он не знал, что в прошлый вечер Палеч был у Яна Гуса в тюрьме и несколько простых слов, сказанных его бывшим другом, пробудили в нем былые воспоминания; неожиданно для Гуса и самого себя Палеч долго плакал, сидя у ложа своей жертвы. Михал пожал плечами и стал наблюдать за происходящим.

На председательском кресле посреди собора сидел кардинал Иоанн де Бронье. В кардинальском пурпурном плаще поверх расшитого золотом облачения, в красной широкополой шляпе со свисающими по бокам кистями и в лиловых чулках, кардинал как бы дополнял собой всю мрачную картину собора. Напротив него на хорах был поставлен трон императора.

Сигизмунд, в роскошной, подбитой горностаем мантии и в императорской короне, сидел на троне, стараясь подчеркнуть все величие императорского сана. Его хитрое, жестокое лицо, прикрытое огромной бородой, с любопытством и плохо скрытым беспокойством было обращено в сторону стоявшего на амвоне Яна Гуса. Пфальцграф Людовик держал перед королем на подушке державу, Фридрих Гогенцоллерн - скипетр, герцог баварский - венгерскую корону, венгерский магнат Стефан - имперский меч. На скамьях вокруг сидели кардиналы, архиепископы, епископы, доктора богословия, аббаты, а там, сзади, толпились в тягостном ожидании земляки Яна Гуса - чехи.

Но, видимо, кардиналы и император не были спокойны за сегодняшнее заседание. Епископ Конкордии поднялся и громогласно прочел декрет, запрещающий под страхом тяжкого наказания кому бы то ни было прерывать заседание. Далее стали выступать один за другим епископы, папский аудитор, за ним - светский представитель собора Генрих Пиро; все они скучно, монотонно сходились в своих речах к требованию осудить Гуса как нераскаявшегося, опасного еретика. Потом последовало длиннейшее, утомительное чтение всего обвинительного материала против Гуса.

Один только раз Ян Гус прервал епископа, читавшего обвинительный акт, сказав:

- Я прибыл на собор с охранной грамотой его милости короля римского, - и выразительно посмотрел на Сигизмунда.

Тот под взглядом мистра потупился и густо покраснел. Но кардиналы бросились на выручку императору. Поднялся невообразимый шум.

- Молчи теперь! Потом тебе дадут говорить! - кричал кардинал д'Альи.

- Замолчи! Мы достаточно тебя наслушались! - надтреснутым, старческим голосом завопил кардинал Цабарелла. - Заткните ему рот, слышите? - повернулся он к охране, указывая длинным желтым пальцем на мистра.

В соборе творилось нечто ни с чем не сравнимое по своей дикости и гнусности. Напрасно мистр просил, чтобы ему дали говорить. Духовные пастыри орали как одержимые.

Когда восстановилось некоторое спокойствие, епископ Конкордии объявил два приговора: первый - о книгах магистра Яна Гуса, подлежащих сожжению, и второй - о самом Яне Гусе, приговоренном как неисправимый еретик к лишению церковного сана.

- Ян Гус был и есть настоящий и очевидный еретик. Он осуждается и проклинается!

На предложение отречься Гус, замученный до последней степени, воскликнул:

- Эти епископы уговаривают меня отречься! Нет, я не могу изменить своей совести! Никогда!

Приступили к расстрижению. Епископы шепотом начали спорить, чем должны быть срезаны волосы - ножницами или бритвой. Ян Гус поглядел на препирающихся епископов, болезненно улыбнулся и с грустной иронией сказал императору:

- Государь! Помири их: они не знают, как лучше довершить надругание надо мной!

Наконец епископы торопливо и неумело состригли ножницами волосы у мистра. Церемония была закончена формулой, провозглашенной епископом миланским:

- Церковь не знает тебя более, она передает твое тело светской власти, а твою душу - дьяволу!

Епископ приказал надеть на голову Гуса бумажный колпак с рисунками, изображающими чертей, и с надписью "Ересиарх".

Епископ миланский выступил вперед и провозгласил:

- Святой констанцский собор вручает суду и гражданской власти расстригу Яна Гуса, исключенного из церковной иерархии!

В соборе стало необычайно тихо. Сигизмунд, избегая глядеть на стоявшего перед ним хотя и в бумажном колпаке, но полного величия и спокойствия Яна Гуса, напыщенно обратился к пфальцграфу Людовику:

- Любезный герцог! Ты, держащий меч власти для наказания злых, возьми этого человека, Яна Гуса, и именем моим соверши над ним казнь, подобающую еретикам!

Пфальцграф выслушал повеление императора, низко склонив голову, затем передал подушку с державой одному из придворных, снял с себя парадную мантию и спустился с хоров в зал собора. Перед ним все расступились, и герцог дал знак солдатам, чтобы они вели Яна Гуса за ним, а сам тяжелыми шагами двинулся к выходу из собора.

Когда Ян Гус выходил, он услышал сдавленный голос Штепана:

- Мистр, мистр, прощай!

Ян Гус на секунду остановился и, взглянув на бросившегося к нему Штепана, тихо произнес:

- Люби родину!

Перед папертью, освещенной солнцем и окруженной войсками, стоял констанцский фогт в сопровождении нескольких стражников и палачей. Герцог остановился на паперти, оглядел холодными глазами собравшихся и приказал:

- Господин фогт города Констанца, возьмите Яна Гуса, который по решению всемилостивейшего государя нашего короля римского и по моему собственному повелению должен быть сожжен!

Фогт низко поклонился пфальцграфу и принялся за выполнение приказа. Гус был окружен четырьмя дюжими, с тупыми лицами констанцскими стражниками. Вели его под руки два латника из охраны пфальцграфа.

Мрачно зазвонили колокола. Но солнце светило так ясно, так тепло, что не верилось, может ли в такой радостный, светлый день совершиться что-нибудь жестокое и злое. Штепан бросился вперед, но был отброшен солдатами в сторону; он шел, тяжело дыша, стараясь не отстать от шествия.

Сначала Гуса провели на кладбище, чтобы он видел, как горят его книги. Мистр сильно ослабел и с трудом шел. На костер с книгами он почти не обратил внимания. Штепан видел измученное лицо мистра под бумажным колпаком, он видел, как губы его шевелились, но что говорил мистр, Штепан услышать не мог. Впереди шествия ехал герцог Людовик, за ним - восемьсот человек его солдат, далее шла городская стража с Яном Гусом в середине, а дальше тянулись войска Сигизмунда. Три тысячи солдат сопровождали в последний путь чешского мистра.

Народ тянулся за войском, но, когда шествие прошло через ворота Шпатутор, по приказу императора они были закрыты. Штепану удалось проскочить в самый последний момент.

Штепан видел, как герцог Людовик выехал на зеленую лужайку, называвшуюся Брюль. Вороной конь его нетерпеливо помахивал головой. Герцог что-то говорил фогту, показывая вперед рукой. Солнце отражалось на блестящих, полированных доспехах герцога. Солдаты образовали широкий круг. Внутри круга Штепан увидел на зеленой траве лужайки большую кучу дров и соломы. Один из палачей неторопливо вкапывал высокий толстый столб.

Штепан стоял на небольшом бугорке, откуда ему была видна вся лужайка. Вот подвели Яна Гуса, и он опустился на колени. Солдаты, не тревожа его, стояли рядом и о чем-то переговаривались между собой. Три черные фигуры палачей возились у столба.

Вот Ян Гус поднялся с колен. Черные фигуры подошли к мистру и, взяв его под руки, повели к середине лужайки. Потом вместе с фогтом подошел священник, но сейчас же отошел. Штепан увидел, как мистр выпрямился, поднял высоко голову и начал говорить. Всех слов Штепан не слышал, до его слуха долетали только отдельные слова: "...эту страшную и отвратительную смерть... хочу радостно претерпеть..."

У Штепана начало сильно колотиться сердце, его грудь что-то сильно сдавило, он почти задыхался, но отвернуться и уйти не хватило сил. Он видел, как мистра провели по кругу солдат, как к нему подошли его тюремщики. Роберт плакал, утирая большими кулаками слезы; другие два, словно виновные в чем-то, стояли растерянно, с шапками в руках. Мистр что-то им говорил, и они еще ниже опустили голову. Но вот подошел один из палачей и, взяв мистра под руку, повел к столбу. Там он и двое других быстро сняли с Яна Гуса верхнюю одежду и возвели его на высокую скамейку у столба.

Вокруг Гуса началась поспешная возня: один из палачей привязывал мистра к столбу веревками, другой притянул его голову цепью, остальные принялись подбрасывать вокруг дрова. Скоро дрова закрыли Яна Гуса до самой шеи.

Народ молчал и лишь угрюмо глядел на приготовления. Герцог сошел с коня и направился к Гусу вместе с имперским маршалом Гоппе фон Рапенгеймом. Они подошли к мистру, несколько минут с ним говорили, но с недовольным ви дом вернулись на свои места и снова сели на лошадей. Пфальцграф с тем же суровым выражением лица решительно хлопнул в ладоши. Штепан вдруг заметил, как от сложенных дров показался беловатый дым, и затем сквозь дым он увидел красные языки пламени, постепенно охватывающие весь костер. Как бы шум ветра пронесся по толпе. В городе ударил колокол. С испуганным щебетанием пронеслась стая птиц. Штепан в ужасе закрыл глаза ладонью, в голове у него все перемешалось. До его сознания донесся тихий говор толпы:

- Но в чем он виновен?

- Он жил и умирает как святой. Его сжигают за то, что он любил простой народ...

Костер уже громко трещал, пламя превратилось в высокую огненную стену. Гус был закрыт столбом серо-желтого дыма и пылающей огненной завесой. Палачи все время подбрасывали в костер дрова. Пфальцграф Людовик и маршал тупо глядели на огромный костер. Фогт стоял возле них, расставив короткие толстые ноги, и что-то сердито кричал палачам, непрерывно вытирая лоб большим цветным платком. Было около пяти часов дня, солнце светило особенно ярко, и на лужайке от солнца и костра стояла нестерпимая жара. Порыв ветра донес до Штепана вместе с дымом странный запах. "Горелое мясо!" - промелькнуло в мозгу Штепана, и, когда страшное значение этого запаха дошло до его сознания, он схватился за голову обеими руками и свалился как подкошенный на мягкую, сочную траву.

* * *
В это же время в одной из камер тюрьмы францисканского монастыря сидел высокий бледный человек с огненными глазами и черной бородой. Он услышал монотонный звон колокола, перекрестился и сказал:

- Да светит тебе свет вечный, Ян! Земля, чешская! Умолк голос твоего пламенного проповедника, твоего Яна... Но ты, мой народ, сам скажешь свое слово! Оно будет страшным для твоих врагов, и сталью зазвенит твой голос, чешский народ!

* * *
Через год, 30 мая 1416 года, в Констанце был сожжен друг и соратник Яна Гуса - магистр Иероним Пражский.

Часть 2.

Глава I

1. НЕОЖИДАННОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

Узел с мокрым бельем оказался слишком тяжелым. От Влтавы до дома Дубов было далеко. Божена попробовала поднять узел, но поняла, что она не рассчитала свои силы.

- Удивительно, как ты донесла сюда такой узел!

Божена вздрогнула от неожиданности и быстро вскинула голову. Перед ней со смущенной улыбкой стоял Ратибор.

- Сюда мне помог принести Гавлик, а потом он пошел работать...

- Дай-ка мне! - Ратибор без труда поднял узел и взвалил его себе на плечо.

- Теперь идем домой Впрочем, ты не очень спешишь?

- Н-нет... не очень тороплюсь, - прошептала Божена, опустив глаза.

- Тогда сядем, немного посидим на берегу. Ладно?

- Хорошо, только недолго. Надо еще успеть развесить. - И Божена присела.

Ратибор поместился неподалеку от нее. Некоторое время оба никак не могли начать разговор V молча глядели перед собой на бегущие воды Влтавы. Ратибор поднял соломинку и начал внимательно ее рассматривать.

- Божена, - начал Ратибор, яростно вертя в пальцах ни в чем не повинную соломинку, - я хочу кое-что сказать тебе...

Божена рискнула искоса бросить взгляд на Ратибора - выражение лица у него было грустное и озабоченное.

- Хотите сказать мне?.. Так говорите же!

Ратибор малодушно молчал.

- Ах, Ратибор, Ратибор! Вы очень хороший, прямодушный, что же вы боитесь говорить?

Ратибор уперся обеими руками в колени, нахмурил брови и прокашлялся, но нужные слова все же никак не шли на ум.

- Трудно мне сейчас говорить, Божена. Трудно потому, что я никогда никому в своей жизни не говорил таких слов. - Ратибор набрал побольше воздуха и с решимостью отчаяния стремительно продолжал: - Уж лет пять, как я сердцем понял, что жизнь без тебя мне не в жизнь. И с тех пор началась для меня такая мука, что все на свете мне опостылело. Как зазубренная стрела ты вошла ко мне в душу: войти вошла, а вырвать уже никак невозможно. Да, наверно, ты это и сама чувствовала, когда со мной встречалась...

Божена напряженно слушала и при последних словах Ратибора едва заметно кивнула головой.

- И стал я с той поры ревновать тебя к каждому, кто бы с тобой ни заговорил: и к Штепану, и к Шимону, и к Гавлику, и даже к Якубку. Потом я как поглядел на тебя и на себя, так сказал сам себе: "Кто я и кто Божена? Я - простой парень, оружейник да вояка: могу лишь добрый меч выковать да этим мечом любого немца до пояса располовинить. А в остальном - темный я, неученый..." Куда мне до тебя! Такую, как ты, по всей Праге надо поискать - и не найдешь. Такую красивую и такую ученую... разве сравнишь с другими нашими девушками! Вот с тех пор затаил я в себе эту муку и не знал, что мне делать.

Ратибор опустил голову на руки. В этот момент огромный, мощный Ратибор показался Божене таким беспомощным, словно брошенный ребенок, и она едва удержалась, чтобы не погладить его низко опущенную взлохмаченную голову.

Помолчав некоторое время, Ратибор мрачно продолжал:

- Убедил я себя, что мне не на что надеяться, и махнул на все рукой. Как раз в это время мне пришлось ехать с паном Яном Жижкой воевать в Польшу. Я даже обрадовался: уж больно жизнь опротивела. Могу сказать, отчаянно я бился тогда с немцами! Ян Жижка, видно, что-то понял, хоть виду не подал и ни о чем меня не спрашивал. Перед отъездом я поделился своими горестями со Штепаном. Вот Штепан и обещал попросить совета у нашего мистра...

Ратибор снова замолчал. Божена опустила глаза, щеки ее залила краска волнения.

- Кто же дал бы мне лучший совет, чем наш покойный мистр! И вот, когда Штепан вернулся из Констанца, а я из Польши, он мне передал от нашего мистра благословение и вот эту записку. Писана она была в тюрьме. - Ратибор порылся в замшевой сумочке, висевшей у пояса, и передал Божене маленький клочок бумаги. - Я все время носил ее с собой и никак не решался показать тебе.

Божена, не поднимая глаз, взяла из рук Ратибора записку и молча прочла ее. Когда она кончила, лицо ее стало совсем пунцовым.

- Вы знаете, что здесь написано? - очень тихо спросила Божена.

Ратибор покачал головой:

- Откуда мне знать! Я ведь читать не умею.

- И вы ее никому до сих пор не показывали?

- Нет, никому. Ходил и мучился.

- Здесь покойный мистр передает вам то, что я ему сказала на исповеди, и добавляет, что так как он, видно, уйдет из этого мира, то раскрывает перед вами тайну исповеди.

Ратибор порывисто поднял голову и выпрямился:

- Но что же ты сказала мистру на исповеди?

- Я сказала... ну, я сказала... Ох, боже мой! Да вы сами знаете, что я могла сказать о вас! - И Божена закрыла лицо руками и отвернулась.

Ратибор вскочил с места и ласково дотронулся до локтя Божены:

- Ты знаешь, кто я?

- Вы - честный и добрый... - не отнимая от лица ладоней и не поворачивая головы, начала дрогнувшим голосом Божена.

- Я - дурак! - сказал Ратибор.

- Нет, не совсем, но вы очень недогадливы.

- Божена, но ведь у меня и в мыслях никогда не было, что ты когда-нибудь обо мне думала! При жизни мистр никогда бы не открыл тайну исповеди. Поэтому он и приказал отдать мне это письмо лишь в случае его кончины.

- Видно, наш мистр знал, что он больше нас не увидит, - тихо проговорила Божена.

Ратибор отбросил в сторону соломинку:

- Не только знал, но и добровольно пошел навстречу мученической смерти.

Божена вдруг положила руку на плечо Ратибору и начала быстро говорить:

- Я хорошо помню, когда казнили отца, с какой яростью я подавала Карлу лук и стрелы и как я тогда хотела перестрелять из лука всех этих собак - барона, аббата и других, что были с ними... Я ревела от злости, что я такая маленькая и не могу стрелять из лука... И вот, четыре года назад, когда пришло известие о страшной смерти нашего мистра, я почувствовала, что могла бы бросить в костер и Сигизмунда и весь ихний собор...

Выражение лица Божены было напряженным, рот плотно сжат, глаза глядели сурово и твердо. Такой Божену Ратибор еще никогда не видел.

Он тихо взял руку девушки в свою, крепко ее пожал. и сказал:

- Можешь мне поверить, Божена, не сегодня-завтра начнется возмездие.

- А мы тоже будем воевать? - В тоне Божены было что-то детское.

- Ты-то будешь ли - не знаю, но мы все возьмем в руки оружие.

- Ратибор, скажите, а правда, что у королевы Либуши было девичье войско и воеводой у них была тоже девушка - Власта? Ее звали так же, как и мою бедную матичку.

- Люди рассказывают, что так было, но правда ли - не знаю. А тебе кто об этом рассказывал?

- Ваша мать. Зимними вечерами, когда мы с ней сидим около печки с вязаньем, она рассказывает мне много старинных сказаний, сказок, былей. И мне всегда нравится их слушать!

- А зачем тебе слушать сказки, когда ты можешь читать по-чешски, по-немецки да по-латыни! Недаром с тобой вот уже семь лет Штепан занимается.

- Да, спасибо Штепану, он много положил труда, чтобы обучить меня. Но только я, верно, тупая и ленивая ученица - Штепан часто на меня сердится, особенно за латынь.

Ратибор огляделся по сторонам:

- Надо домой возвращаться, скоро уж сумерки. А я еще тебе почти ничего не сказал.

- Так говорите сейчас, а то мы, верно, заболтались тут.

- Я, Божена, если ты не будешь против, хочу потолковать сегодня же с отцом.

- С отцом? О чем же?

- Чтобы он дал согласие нам повенчаться и поговорил об этом с дядей Миланом.

Божена смущенно отвела глаза и, покраснев, ничего не ответила, только робко пожала руку Ратибору.

- Я осел, что не сделал этого раньше, как только вернулся из Польши!

Когда смущение Божены улеглось, она, словно о чем-то вспомнив, заметила:

- Ратибор, стоит ли сейчас о нашем деле просить дядю Войтеха? Вы, наверно, заметили, что последний месяц он чем-то озабочен и почти ни с кем не разговаривает.

Ратибор слегка нахмурил брови:

- У отца последние месяцы опять очень плохо идут дела. Снова выросли большие долги, и платить сейчас нечем.

- Я не знала...

Они поднялись с места. Ратибор взвалил тяжелый узел на плечо, взял Божену за руку, и они не спеша направились домой. Хотя до дома Дубов было не близко, но они очень торопились рассказать друг другу все, что накопилось у них за все эти годы. Речь их была беспорядочна, мысли прыгали с одного предмета на другой, и все казалось важным и требующим немедленного объяснения. Когда они подходили к дому, Ратибору казалось, что не было этих нескольких лет ненужного отчуждения, и удивлялся, до чего он был прав, когда считал Божену самой славной девушкой на свете. Он шел, весело подняв голову, и совсем не замечал тяжести огромного узла на левом плече.

- Ах, мистр Ян, мистр Ян, почему тебя нет с нами! - вырвалось у Божены.

И сейчас же Ратибор повернулся к ней и почти крикнул:

- Да ведь это самое я сейчас хотел сказать! Мы оба думали одно и то же...

Остановившись у дверей дома, Божена посмотрела в глаза Ратибору своими блестящими синими глазами и улыбнулась. Ратибор, сам не понимая почему, по-мальчишески рассмеялся и с силой пожал Божене руку. Было очень трудно уходить с крыльца в дом.

Из столовой доносился глухой шум многих мужских голосов, как будто там происходила ссора. Божена с улыбкой кивнула Ратибору на прощание, схватила узел и потащила его в кухню, а Ратибор вошел в столовую, стараясь придать своему лицу спокойное и степенное выражение.

Столовая была полным-полна приятелями Войтеха. Шел оживленный спор. Сам Войтех с угрюмым лицом сидел у стола, опершись головой о ладонь. Говорил Милан. Говорил горячо, с гневом и ожесточением в голосе.

- Вот, Якубек, ты говоришь, что надо стараться учение нашего мистра по всей Чехии распространить, у монастырей земли отобрать, а в то же время с папой не ссориться да с панами жить в мире. Как же так? Что же получит мужик?

- Как - что? - спокойно отвечал Якубек, с улыбкой превосходства глядя на своего тестомеса. - Разве причастия под двумя видами - хлебом и вином - для вас мало? Ты же знаешь, что до сих пор католики не допускали народ к причастию вином, а давали один хлеб.

- Пусть так. Но оттого, будет ли народ во время причастия съедать один хлеб или будет запивать его еще вином, - ему легче не станет. Пойди в деревню и посмотри, как живут мужики под панским ярмом. Да не только в деревнях - в самой Праге погляди хорошенько: на самом верху сидят богачи-патриции, всё больше немцы, и в своих руках держат Прагу. Вся торговля, все деньги у них... Вот и скажи: разве для того наш святой мистр Ян отдал жизнь, чтобы народ только принимал причастие под двумя видами, а вся несправедливость и гнет оставались по-старому? Наш мистр говорил, что все должны жить по заповедям Христовым.

Якубек не сдавался и с прежней уверенностью возразил:

- Видно, Милан, плохо ты понял учение блаженной памяти покойного мистра. Разве мистр Ян Гус говорил, что не должно быть на свете ни богатых, ни бедных? Он лишь проповедовал, что богатые должны помогать беднякам, но чтобы все были одинаковыми... этого я от него не слышал.

В этот момент какой-то странный человек, которого Ратибор видел впервые, еще молодой, крепкого сложения, но худой и в сильно поношенном платье, вскочил со скамьи и подскочил к Якубку:

- Милан хоть и простой халупник, но говорит верно и толково. Только он не сказал еще об одном. Не все паны одинаковы. Есть такие паны, как, к примеру, Ольдржих Рожмберк, что владеет чуть ли не всем югом Чехии и короля за равного себе считает, и есть чуточку поменьше, но все же не одна деревня у них под ногами. Но, кроме таких панов, есть еще множество рыцарей, земанов, паношей, у которых, кроме замка да клочка земли, нет ничего. Сколько их разорилось до последней рубашки: и земли их и замки отбираются или сильными панами-соседями, или монастырями. По-разному это делается, а конец один - иди куда хочешь: или на службу к тому же пану, или продавай свой меч какому-нибудь королю - своему или чужому, или иди на большую дорогу "рыцарем фортуны". Сколько по лесам да по горам прячется таких рыцарей!

Да вот хоть бы я сам: был у меня замок, хоть неказистый, а все же крыша над головой, да земли два лана. Пришло время, и замок мой и землю - все отнял сосед, а я... вот Войтех знает, как я воевал с Рожмберками... Так скажи, разве такой шляхтич, как я, лучше которого любой седлак[37] живет, не поможет вам прогнать панов да разных бискупов, что нас из людей в навоз превратили? - Незнакомец остановил взгляд на Ратиборе: - Скажи мне, друг, что бы ты сделал, если бы тебя выгнал сосед из дома и с земли лишь потому, что он знатнее, богаче и сильнее тебя?

Ратибор недоуменно пожал плечами:

- Да что сделал? Коль управы на него у короля не нашел, сам бы с ним расправился.

- Так мы и делаем, а нас за то зовут разбойниками и тащат на виселицу.

- Нет, - раздался чей-то спокойный голос, - доложим, пан Рогач, многие из разоренных шляхтичей и на самом деле стали разбойниками и грабят и правых и виноватых, не разбирая.

Из всех углов комнаты начали раздаваться взволнованные голоса. Каждый старался перекричать соседа и торопился высказать все, что накопилось у него на душе. Войтех, подняв голову, сумрачно оглядывал этих кричащих, размахивающих в волнении руками людей, желающих во что бы то ни стало рассказать о своей тяжкой доле. Один ожесточенно доказывал, что честному ремесленнику от богатых купцов не стало жизни; другой громко жаловался на жестокое обращение и непосильную барщину пана; третий, воздев руки, чуть не плача, спрашивал: разве Христос учил, чтобы попы захватывали обманом земли у бедняков?

Внезапно из дальнего угла раздался повелительный голос:

- Успокойтесь, братья!

Шум разом смолк. Все присутствующие повернулись в ту сторону. Ратибор увидел, как из угла вышел высокий монах. Ратибора поразило лицо этого человека - очень худое, обрамленное густой темной бородой, оно напоминало лик святого: взгляд, устремленный куда-то в пространство, острые, резкие черты бледного лица с выражением крайней экзальтации и решительности.

- Братья мои! Я хочу сказать вам несколько слов. Оба вы, мои дорогие Якубек и Милан, неправы. Ты, Якубек, надеешься, что можно жизнь по Христову учению совместить со знатностью, богатством, властью папы, королей и панов, и думаешь, что достаточно причастия под обоими видами, чтобы ни к чему больше не стремиться. Но ты ведь слышал, что говорили другие. Разве можно примирить царство Христа и антихриста вместе? Разве можно жить в аду, где власть, знатность и богатство - всё, а труд и честность - ничто? Нет, ты неправ, Якубек!

Но ты, Милан, тоже заблуждаешься: когда лишают телесного хлеба, ты чувствуешь несправедливость и унижение, но разве не в тысячу раз большая несправедливость и унижение, когда тебя лишают права на завет Христа - причастия под двумя видами? И мы, истинные христиане, ученики нашего мученика Яна Гуса, в знак утверждения этого права вместо оскверненного папистами креста воздвигли чашу как символ права народа на причастие не только телом, но и кровью Христовой.

Отныне знак чаши будет нас сопровождать повсюду, где бы мы ни находились и что бы ни делали. Вы знаете, что король начал нас притеснять. Наши проповедники или изгнаны из Праги, или брошены в темницы. Нам остается только собираться вместе и устраивать по городу процессии. Но и это становится небезопасным...

В комнату вошел человек, весь запыленный. Радостными возгласами приветствовали его собравшиеся.

- Откуда ты, брат Зденек? - обратился к нему Войтех.

Пришедший еле держался на ногах от усталости, но глаза его блестели от возбуждения.

- Я только что из Бехини. Вы здесь, в Праге, еще не знаете, что творится в Чехии. Поднимаются на борьбу верные сыны народа нашего. Больше сорока тысяч человек собралось со всей нашей земли на гору Табор. Там выступал брат Вацлав Коранда из Пльзеня. Он говорил, что близок конец мира. Мир будет обновлен огнем, и в огне погибнут злые мира сего. Брат Вацлав звал народ собираться на горы и готовиться к расправе со злыми людьми. Он призывал мечом защитить правду божию. Брат Вацлав сказал, что кто не обагрит своих рук в крови злых, сам погибнет в огне. Как зачарованные слушали его люди. Глубоко в сердце запали всем слова брата Коранды. Верные сыны народа возьмут в руки меч. Великие дела предстоят нам.

Монах при этих словах выпрямился и поднял руку:

- Правильно, братья! И мы в Праге должны выступить в защиту правды божьей. Я призываю вас, дорогие друзья, собраться в день святой Марселины, что будет на тридцатый день июля месяца, у нас в церкви Снежной божьей матери, и оттуда мы пройдем в новоместскую радницу требовать освобождения наших проповедников, томящихся в тюрьме. То, что до сих пор народ смиренно просил у короля, теперь он возьмет сам...

- Но не забудьте, братья, прежде чем идти к раднице, хорошенько вооружиться. - В дверях стоял Ян Жижка.

Все поднялись с места и отвесили рыцарю глубокий поклон. Монах подошел к Яну Жижке и, взяв его за руку, вывел на середину комнаты:

- Брат Ян, ты дал мудрый совет. Наши враги многочисленны, сильны и вооружены. Они постараются уничтожить нашу чашу и всех уверовавших в нее. Веры и мужества у нас хватит, чтобы сокрушить силу антихристову, но у нас нет вождя - мужа чистой веры, доброй воли и умелого в ратном деле. Братья Нового Места Пражского просят тебя, брат Ян, быть нашим вождем в этот великий день!

- Просим, просим! Выберем тебя нашим воеводой! - сразу заговорили все, обступая Яна Жижку со всех сторон.

- Если народ Нового Места Пражского решил сам подняться на защиту правды и утвердить чашу, я не могу отказать ему в моей помощи. - Ян Жижка оглядел всех испытующим взглядом. - Но я хочу сказать вам, братья, подумайте: этот день будет днем начала великой борьбы между чешским народом и силами антихриста - Римом и его слугами. Король несомненно бросит на нас войска. Готовы ли вы, братья, к такой борьбе?

Монах вновь возвысил голос:

- Мы всё пойдем путем, указанным Яном Гусом и Иеронимом Пражским - нашими мучениками за правду и свободу своего народа. Не так ли, братья?

- Так, так! Народ не может больше терпеть! Веди нас, Ян Жижка, не опустим мечи, пока не уничтожим всех врагов чаши!

Ян Жижка властно поднял руку:

- Пусть будет так! В добрый час! Значит, на тридцатый день июля все соберемся. Но время уже позднее, пора дать нашим хозяевам покой.

Гости стали расходиться. Войтех, попрощавшись с монахом, громко обратился к остальным:

- Друзья, не забудьте: если у кого нет оружия - пусть придет сюда, что-нибудь найдем. Счастливого пути вам всем!

Ян Жижка, попрощавшись с Войтехом и остальными, на секунду остановил свой взгляд на Ратиборе и Штепане:

- Ратибор и Штепан, проводите меня - мне надо с вами побеседовать.

Штепан вспыхнул от смущения и радости и подошел к рыцарю:

- Я готов, пан Ян.

Ратибор же в нерешительности замялся:

- Пан Ян, я вас догоню, мне надо с отцом кой о чем поговорить.

- Хорошо, поговори, а потом догоняй нас. Я иду к дому Матея Лауды, знаешь?

Ян Жижка со Штепаном, ломавшим себе голову, на что он мог понадобиться Жижке, вышли, а Ратибор в волнении ожидал, пока все разойдутся.

Когда затих шум шагов, Ратибор спросил отца:

- Я до сих пор не видал никогда этого монаха. Кто это, отец?

- Ян Желивский, проповедник церкви Снежной божьей матери у нас в Новом Месте.

- О-о, Ян Желивский! О нем сейчас вся Прага говорит. Паны, богачи и попы его ненавидят и боятся, а ремесленники и пражская беднота пойдут за него хоть в самое пекло.

- Да, после мистра Яна Гуса другого такого проповедника у нас еще не было. Он не только проповедует - он зовет народ бороться за правду... Ян Жижка ему большой друг... Ну, я пойду отдохну.

- Отец, я имею до вас одно дело, очень важное.

Войтех вопросительно взглянул на сына и сел на скамью:

- Говори, сынок.

- Я хотел вам сказать о Божене...

При последних словах в комнату вошла Текла со смеющимся лицом и весело сверкающими глазами. Видимо, она услышала последние слова Ратибора, потому что быстро его прервала, обращаясь к Войтеху:

- Муж, мне кое в чем Боженка призналась. Вижу, что и Ратибор с тобой о том же решил говорить. Не знаю, как ты, а я от всего сердца соглашаюсь.

Войтех недовольно насупился:

- Вечно ты, жена, решаешь все, не посоветовавшись со мной! - И снова обернулся к сыну: - Я знаю, о чем ты хочешь со мной говорить. Что тебе Божена по сердцу - это я давно вижу, и что ты ей тоже мил - еще раньше знал. Но мне печально, что ваше желание не сбудется: не могу позволить тебе взять в жены Божену.

Ратибор сначала побагровел, потом побледнел, губы его задрожали, но он ничего не мог сказать и стоял перед отцом, низко опустив голову. Текла открыла широко глаза, и радостное выражение ее лица сразу же сменилось изумлением и глубоким огорчением. Она всплеснула руками и бросилась к Войтеху:

- Но почему? Ради бога скажи: почему же?

Войтех мрачно указал ей на место рядом с собой:

- Сядь и слушай. И ты, сынок, послушай и пойми, в. чем дело, и тогда не будешь меня осуждать.

Старик, помолчав минуту, с болью в голосе заговорил:

- Не могу. Сейчас никак не могу, хотя от всего сердца хотел бы сделать Боженку своей дочкой... Слушайте. Дела мои такие, что несегодня-завтра мы можем стать нищими. Если я не достану через неделю двадцать коп грошей, я лишусь и дома, и мастерской, и коровы, и свиней, и всего. А достать мне сейчас их невозможно. Ян Краса перед своим отъездом оставил мне на хранение двадцать коп грошей как приданое для Божены, и она стала богатой невестой. Добрый человек этот Ян Краса, хотя и купец. Первого такого купца вижу и, верю, последнего. Он истинный ученик нашего покойного мистра Яна Гуса... Так вот, если Ратибор женится сейчас на Божене, я знаю, и он и она никогда не допустят нашего разорения-уж я в этом уверен. Так что ж, выйдет, что мы за счет Божены свои дела будем поправлять? Так, что ли, жена? Ведь вся Прага будет зубоскалить о ловкости старого Войтеха. Ну, что ты скажешь, Ратибор? - Старик пристально глядел в лицо сыну, как бы стараясь прочесть у Ратибора в глазах его мысли.

Ратибор молчал. Старик, видимо, убедился, что в глубине сердца Ратибор с ним согласен, улыбнулся, встал со скамьи и ободряюще ударил сына своим могучим кулаком по плечу:

- Я сказал сейчас, но не говорю никогда. Потерпи, бог даст - времена изменятся, и не за нищего Ратибора пойдет Божена. Так-то...

Не говоря ни слова, Ратибор надел шапку и направился к выходу.

- Куда ты? - окликнул его отец.

- К пану Яну Жижке. Я скоро вернусь.

Пока Ратибор с самыми невеселыми мыслями шагал по кривым улицам Нового Места, Штепан и Ян Жижка уже подходили к дому Матея Лауды. Некоторое время они молча шли рядом, углубленные каждый в свои думы. Штепан то и дело поглядывал на своего спутника. Внимание Штепана привлекла походка Яна Жижки: несмотря на пожилой возраст и массивное телосложение, рыцарь ступал легко, бодро, словно двадцатилетний юноша, но в то же время шаги его были тверды и уверенны.

- Скажи мне, Штепан, что ты в дальнейшем собираешься делать? - прервал его мысли Ян Жижка.

Штепан не ожидал этого вопроса и смешался. Когда-то такие же вопросы ему задавал Иероним Пражский, затем мистр Ян Гус, но тогда ему было несравненно легче ответить.

- По совести сказать, я не знаю. Университетские мистры уговаривают меня в нынешнем году подвергнуться испытаниям на степень магистра ин артибус и остаться при университете. Ожидают моего согласия. Но у меня сейчас не лежит сердце к университету.

- Отчего же? Как станешь мистром, будешь получать ежегодно дохода тысяч двадцать пять коп грошей - для теперешней твоей нужды это целое богатство.

- Пан Ян, вот вы, наверно, мне не поверите, но скажу вам: не нужно мне ни университета, ни степени мистра, ни двадцати пяти тысяч коп.

- Так что же ты желаешь?

- В этом все мое несчастье, что я сам не знаю: проповедник из меня никудышный, воин тоже, а теперь нужнее всего хорошие проповедники нашей правды и хорошие воины для ее защиты.

- Значит, ты, так сказать, Потерял свою дорогу в жизни? Так, что ли?

- Пожалуй, что и так, пан Ян, - потупился Штепан, глядя себе под ноги.

- Но, может быть, твоя дорога вот здесь, рядом, и ее не надо долго искать?

Штепан вопросительно глянул на рыцаря.

- Ты ведь слышал, что сегодня говорил брат Ян Желивский? Ты понял, какие потрясения нас ждут?

- Понял, что пришло время народу Чехии восстать против римских и немецких насильников.

- Правильно. Поэтому я и позвал тебя. Нам, то есть тем, кому выпадет трудная доля встать во главе народа, нужны верные, толковые люди, на которых можно положиться, как на самого себя. Я остановил свой выбор на нескольких, в том числе и на тебе. Перед тобой две дороги: или остаться в университете и заниматься мудрствованием над творениями святых отцов и получать за это хороший доход, или идти с нами, воинами за правду и справедливость, терпеть нужду, жить среди опасностей войны, сражаться, не ожидая наград и почестей, и быть готовым каждую минуту лишиться жизни. И все это не для себя, а для общего блага. Подумай и выбирай.

Ян Жижка замолчал и повернулся, чтобы взглянуть на Штепана. Из-за отсутствия левого глаза Ян Жижка, чтобы взглянуть на своего спутника, должен был поворачивать к нему все лицо.

Штепан первый прервал паузу:

- Пан Ян, видно, уж с самого детства для меня была выбрана дорога в жизни: сначала учитель Ондржей в Прахатице, потом покойный мистр Иероним, за ним мученик мистр Ян Гус и теперь вы, пан Ян, - все передаете меня друг другу, наставляя меня к одной и той же цели - освобождению нашего народа от его поработителей.

Штепан внезапно остановился и сказал, как о деле решенном:

- Если я вам могу для общего дела пригодиться - иного пути у меня нет. Куда же еще я могу идти!

- А университет? - спросил Ян Жижка.

Штепан только шутливо махнул рукой.

Позади них послышались поспешные тяжелые шаги.

- Наверно, Ратибор! - предположил Ян Жижка и, остановившись, серьезно проговорил: - Сынок, имей в виду, я беру тебя к себе для очень важных поручений. Но об этом мы еще не раз потолкуем.

Тяжело дыша от быстрой ходьбы, к ним приблизился Ратибор.

- Запыхался? - шутливо заметил Ян Жижка. - Давно, значит, не бегал в полных доспехах. Отвык. Ну ничего, скоро снова привыкнешь. Что-то ты сегодня невеселый...

Ратибор перевел дыхание:

- Нет, пан Ян, вам показалось.

- Не ври, сынок. Кому хочешь солгать? - прикрикнул Ян Жижка строго.

- Простите, пан Ян, - пробормотал Ратибор, - с отцом вышел разговор один,

- Но ты с Войтехом как будто никогда не ссорился, так что же приключилось?

- Да так... Отказал мне отец в одном деле - вот я немного того...

- Не знаю, в чем дело... да ты мне потом все расскажешь. Сейчас я хочу с тобой поговорить о другом. Ты, Штепанек, свободен, иди отдыхай, а завтра увидимся.

Поглядев вслед удаляющемуся Штепану, Жижка сказал, усмехнувшись:

- Вишь ты, какой маленький да верткий, словно мальчик! А захотел, был бы в этом же году магистр ин артибус. Думается мне, Ратибор, не ошибся ты, советуя мне взять Штепана к себе, - задумчиво заключил Ян Жижка. - Однако мы дошли. Давай-ка присядем...

Ян Жижка опустился на большой ствол спиленного бука, лежавшего у стены и заменявшего скамейку. Был теплый июльский вечер. Улица опустела. Где-то за углом слышалась трещотка ночного сторожа. Ратибор сел рядом.

- Хочу тебе, Ратибор, поручить одно дело.

Ратибор насторожился, не сводя глаз с рыцаря.

- Сам видишь, на носу у нас домашняя война. Народ только и ждет знака, чтобы кинуться в бой. Враги наши не спят и зорко следят за нами: чуть что - обрушатся на нас всей своей силой. Папа и Сигизмунд требуют, чтобы король Вацлав начал нас преследовать. Он и их боится и народа. Ты ведь знаешь, из панов многие пошли за чашу, чтобы за счет монастырей и церквей увеличить свои поместья. Но здесь, в Праге, Вацлав все же решил искоренить чашу оружием. Вот и придется народу сначала разбить королевских наемников, а потом... потом заварится такая кутерьма ...

Говорю это тебе к тому, что, если мы не создадим свое народное войско лучше панского и королевского, нас уничтожат. Нам нельзя ждать, надо начинать немедля. Набери у себя в Новом Месте способных, смелых ребят из оружейников, кузнецов и всяких мастеровых - с сотню-другую молодцов, мы их и обучим. Тебе придется их учить так, как я учил тебя. Здесь есть у меня еще двое моих старых друзей. Они тоже будут, как и ты, формировать отряды. Но ты должен собрать и обучить отряд раньше всех и лучше всех. Оружейники - они умеют владеть оружием, ребята сильные и бойкие, но приучи их к боевым порядкам и послушанию,

Ян Жижка поднял голову, взглянул на Ратибора и не мог сдержать улыбки. На лице Ратибора не осталось и следа от недавней тоски и горя: глаза горели, лицо выражало крайнее возбуждение. Ян Жижка затронул в своем воспитаннике его заветную мечту.

- Итак, сынок, в следующее воскресенье, когда мы пойдем вышибать негодяев-коншелей из новоместской радницы, тех самых, что хотят вновь довести до нищеты твоего отца, ты мне представишь первую сотню бойцов - первый отряд "божьих воинов". Выполнишь?

- Выполню, воевода! Народное войско у нас будет! - Ратибор встал и выпрямился.

- В добрый час, сынок!

2. "ВОССТАНЬ, ВОССТАНЬ, ВЕЛИКИЙ ГОРОД ПРАГА!"

В зале было тихо и безлюдно. Придворные, томившиеся от безделья и летнего зноя, не знали, куда себя девать, вяло прогуливались по галереям и тенистым аллеям прилегающего к королевскому замку сада.

Пан Вацлав из Дубы только что приехал из Праги, устал и с удовольствием опустился в кресло, протянув затекшие от долгой езды ноги. В зале, кроме него, еще никого не было, и пан Вацлав без стеснения мог предаться на свободе и отдыху и своим мыслям. Мысли были одна тягостнее другой.

Тревожная жизнь настала в Праге. Не только в Праге - во всей Чехии. Разъяренные толпы народа громят церкви и монастыри, выбрасывают вон ненавистных попов и монахов, известных своей приверженностью к Риму. Кто мог подумать, что прекрасные проповеди покойного мистра Яна Гуса дадут такие ужасные плоды...

Скрип тяжелой двери и чьи-то твердые шаги прервали размышления рыцаря. Пан Вацлав обрадованно поднялся с места:

- Пан Ченек! Вот кого я рад видеть!

И он с чувством пожал руку пражскому бургграфу пану Ченку из Вартемберка.

- Прошу вас, пане, посидим вместе, пока его милость выйдет.

Пан Ченек, усевшись рядом с паном Вацлавом, дружески осведомился:

- Что с паном Вацлавом? Вы чем-то расстроены?

- Скажите мне, что пан думает о проповеднике Яне Желивском?

- Что я думаю об этом полусумасшедшем, но чрезвычайно опасном монахе? - Пан Ченек нахмурился, но отвечал, как всегда, с улыбкой: - Думаю, что этот Ян Желивский своими проповедями наделает нам хлопот еще побольше, чем покойный мистр Ян Гус, Иероним Пражский и два года назад сожженный в Мейсене Микулаш Дражданский. Этот одержимый монах проповедует, что на земле наступает время, когда все царства сметутся с лица земли и установится царство Христово, где не будет ни панов, ни богачей, ни бедняков, а все будут равны, как братья. Его милость приказал нескольких таких проповедников посадить в тюрьму при новоместской раднице, но Яна Желивского пока опасно трогать: его слишком почитает вся новоместская беднота.

- И подумать только, пан Ченек, как по-разному понимаем учение покойного мистра мы, панство, и народ! Мы считаем, что мистр Ян Гус требовал только причастия под двумя видами, искоренения грехов и преступлений духовенства и лишения духовенства светской власти и земных богатств, а чернь считает, что Ян Гус отрицал всю римско-католическую церковь, власть королей, панов и духовенства над простым людом...

Пан Ченек, выслушав растерянного пана Вацлава, заметил:

- Слушайте, пан Вацлав! Вся Чехия переполнена проповедниками. В университете мистры тоже разделились на два лагеря: одни, благоразумные, признают главенство Рима, но требуют причастия под двумя видами, а другие требуют полного отделения от святого престола и лишения церкви власти и богатств. В панстве и мелкой шляхте тоже нет согласия, мужики и ремесленники же - те просто собираются в отряды и вооружаются. Вы ведь, конечно, слышали, что немногим больше недели назад тысячи людей собрались у развалин города Градище на горе, которую они назвали Табор. Мы стоим перед грозными временами, пан Вацлав, но запомните: без нас, панов и рыцарей, все равно чернь не обойдется. Народ - это стадо овец: возьмешь в руки палку - и пойдет, куда погонишь. Наше же дело - не зевать и ловить свое счастье, где бы оно ни было.

- Я, пан Ченек, знаю только одно: хоть я и глубокий почитатель покойного мистра Яна Гуса и близкий его друг, защищавший его перед всем собором, но, если чернь захочет смести нас всех с лица земли, я никогда не забуду, что я - рыцарь, обязанный служить своему королю и защищать честь, власть и благосостояние чешского панства...

Приближался час королевского выхода. В зал стали постепенно входить придворные. К собеседникам подошел пан Микулаш Августинов:

- Бог помощь, панство! Вы слышали новость о нашем приятеле Микулаше из Гуси?

- Пан Микулаш из Гуси? Это тот, что в 1402 году отличился, воюя на стороне короля против восставших панов? Его потом король взял ко двору. Такой высокий мужчина, бородатый и с голосом что твоя труба. Это муж ума необычайного и глубокой учености...

- Вот этот-то "муж ума необычайного" недавно потребовал от короля при всем народе прямо на улице Нового Места, чтобы его милость отдал сторонникам чаши все церкви. Король вспылил, и лишь прежние заслуги сохранили у пана Микулаша на плечах голову и отделался он лишь изгнанием в Бехиньский край. Так вот, пришло известие, что, будучи изгнан его милостью, он собирает в Бехиньском крае на какой-то горе тьму народа из окрестных деревень...

Пан Ченек, бросив многозначительный взгляд на пана Вацлава, небрежно процедил:

- Пан Микулаш - ревностный последователь Яна Гуса, но пошел куда дальше своего учителя и еще зальет нам всем за шиворот сала. Говорят, что он возомнил себя претендентом на королевский трон Чехии.

Зал был уже наполнен шумевшей толпой царедворцев. Внезапно появился пан Богуслав из Швамберка и сразу же направился к Микулашу Августинову и пану Ченку. Пан Микулаш обратил внимание на встревоженное лицо молодого рыцаря. Пан Богуслав, подойдя вплотную к собеседникам, не приветствуя никого, проговорил мрачно и торопливо:

- В Новом Месте неладно. Подробностей еще не знаю, но, говорят, ремесленники разгромили собор святого Штепана и двинулись к новоместской раднице. Ведет их Ян Желивский.

Пан Ченек закусил губу и слегка нахмурился:

- Надо немедленно послать в Прагу толковых людей узнать, что там произошло, и доложить его милости королю...

Его слова перебил возглас церемониймейстера:

- Его милость король!

В притихший зал, ни на кого не глядя, вошел Вацлав IV. От прежней прямой, чисто королевской осанки не осталось и следа. Сутулый, сгорбившийся, с одутловатым, болезненным багрово-синим лицом, Вацлав к тому же почти никогда не был трезвым.

Подняв водянисто-голубые глаза па собравшихся панов, король пробормотал неразборчивое приветствие и грузно опустился в кресло. Подошедшие кравчие и стольники поставили небольшой столик, а старший виночерпий стал рядом, поставив на стол серебряный кувшин с вином и золотой кубок.

- Его милость ни на одну минуту не может теперь обходиться без вина, и в такое время!.. - услышал пан Вацлав над самым ухом чей-то возмущенный шепот.

Оглянулся - и увидел над своим плечом усмехающееся лицо пана Богуслава.

Тяжело переводя дыхание, король перегнулся через подлокотник кресла к Микулашу Августинову:

- Найди мне Яна Жижку, я что-то не вижу его.

Пан Микулаш окинул весь зал ищущим взглядом, но коренастой фигуры одноглазого рыцаря не было видно.

Пан Микулаш глазами подозвал одного из пажей и, когда тот подбежал к сановнику, шепотом приказал мальчику:

- Обеги хоть весь замок, но найди Яна Жижку и скажи: его милость король пожелал его видеть. Беги, да поживее!

Мальчик проворно выбежал из зала, а пан Микулаш доложил королю:

- Пана Яна Жижки, ваша милость, сейчас в зале нет, я послал за ним.

В это время король был занят разговором с паном Ченком. Сдвинув брови, наклонив голову и сложив на животе полные руки, король, насупившись, слушал сообщение пана Ченка о волнении в Новом Месте.

- Бургграф, сейчас же пошли в Новое Место узнать, что там происходит. - Король говорил хриплым голосом, с сильной одышкой. Он нервно постукивал о кресло толстыми пальцами.

- Ваша милость, можете быть спокойны, я уже отправил троих рыцарей.

Король тяжело вздохнул:

- Клянусь святым Вацлавом, моим патроном, дьявольски трудная штука быть в эти сумасшедшие годы королем Чехии! Ты только пойми, Ченек: вот уж четыре года, как мне ни минуты нет покоя. Братец Сигизмунд вместе с папой наседают на меня, что я-де потворствую еретикам-гуситам. Требуют, чтобы я хорошенько их прижал и искоренил гуситскую ересь, грозятся, что меня самого к еретикам причислят. А паны как почуяли, что благодаря учению Гуса можно поживиться церковными и монастырскими землями, тоже начали кричать, что прав был Гус, и тоже стали за чашу. Так я и поверил, что они такие заядлые богословы!..

- Милостивый король совершенно прав: положение теперь действительно слишком запутанное. Не считаться с императором и святым престолом невозможно, но и слишком круто преследовать ересь тоже чревато опасностями.

Король пристально посмотрел на виночерпия. Тог понял, и сейчас же в кубок полилась янтарно-золотистая струя из тонкого горлышка кувшина. Приняв от виночерпия кубок, король медленно начал тянуть ароматное вино; отпив половину кубка, он поставил его на поднос и продолжал уже более оживленным тоном:

- Что я могу, то и делаю. Как будто я не понимаю, что, если не задавить эту змею сейчас, она может потом проглотить и меня, и вас, панов, и всех попов... Тут дело не в догматах, а в ненависти черни к нам всем. И ты думаешь, что все паны, рыцари, земаны и паноши пойдут с нами? - От выпитого вина в мутных глазах короля появился блеск и лицо оживилось. - Где сейчас Микулаш из Гуси и что он делает? Знаете?.. А как-то недавно был у меня разговор с Яном Жижкой. Вышел я в сад, вижу - ходит по аллее Ян Жижка, какой-то грустный. Я его спрашиваю, отчего он такой печальный. Он же мне отвечает: "Как, - говорит, - можно быть веселым, когда наших лучших людей констанцский собор сжигает!" Я же, будучи в хорошем настроении, говорю ему шутя: "Ну и что бы ты хотел сделать?" - "Отомстить всем этим проклятым и очистить от них нашу родину!" Мне стало весело слышать такие слова, и я возьми да и брякни: "Позволяю!" Тут, вижу, мой Жижка вспыхнул весь от волнения, поднял кверху ладонь и этак торжественно провозглашает: "А я клянусь это сделать!" Тогда я только посмеялся, а теперь, как вижу Яна Жижку и вспоминаю его клятву, мне приходит в голову мысль: как бы и на самом деле одноглазый рыцарь не задумал осуществить свою клятву.

Придворные, окружив полукругом кресло короля, со вниманием слушали его речь.

Пана Микулаша кто-то тихонько дернул за полу плаща.

Пан обернулся - маленький паж, еле переводя дыхание от быстрого бега, прошептал:

- Пана Яна Жижки в замке нет... Люди говорят, он еще с зарей уехал в Прагу и не вернулся.

Пап Микулаш потрепал мальчика по белокурым волосам и отпустил.

- Ваша милость, пан Ян Жижка выехал на заре в Прагу и до сих пор не вернулся.

Король допил вино и вытер мокрые усы платком.

- Уехал в Прагу? Я был бы более расположен видеть его теперь здесь, у меня в замке. - И, обращаясь вновь к пану Ченку, раздраженно спросил: - Так, значит, новоместские бедняки недовольны, что друзья Яна Желивского - чертовы проповедники - посажены под замок? Ну и пусть! У меня пока темниц и палачей на эту босоту хватит! - со злостью заключил король.

Придворные исподтишка переглядывались, слушая бессвязную речь Вацлава.

Через боковые двери незаметно вошел, осторожно ступая на носках, чтобы не производить шума, один из рыцарей королевской гвардии. Протолкавшись через толпу придворных к пану Микулашу Августинову, он шепотом доложил:

- В Новом Месте мятеж! Радницу захватили, коншелей избили до смерти. Наши вернулись и привезли одного избитого коншеля. Что пан прикажет?

- Подождите.

Пан Микулаш подвинулся вперед к королевскому креслу и низко склонился перед королем. Король недовольно поморщился:

- Чего тебе, Микулаш?

- Вернулись из Нового Места посланные и привезли коншеля новоместской радницы. Чернь захватила радницу и...

Король вскочил с места и гневно ударил кулаком по подлокотнику кресла:

- Сейчас же их всех сюда!

Слова пана Микулаша Августинова произвели среди придворных смятение. Сборище самодовольных щеголей, беззаботных, надменных панов, с усмешкой глядевших на своего спившегося, сумасбродного короля, при известии о волнениях в Новом Месте сразу же утратило всю свою заносчивость и самоуверенность. В зале пронесся тихий гул заглушенного, взволнованного шепота. Пан Ченек один из немногих сохранил присутствие духа и спокойным, уверенным тоном отдал приказание:

- Его милость король желает, чтобы коншель явился перед лицом его милости и лично сам доложил о случившемся.

В наступившей тишине прозвучали шаги гвардейца по каменному полу зала. Придворные расступились в обе стороны, образуя свободный проход. Дверь распахнулась, и два гвардейца в блестящих доспехах ввели под руки окровавленного человека. Богатая бархатная одежда коншеля висела жалкими лохмотьями. Лицо вошедшего, опухшее, со сгустками крови на лбу и бороде, было бессильно опущено вниз. Он медленно шел, поддерживаемый под руки своими спутниками. Все с ужасом глядели на избитого советника радницы. Подведенный к королевскому креслу, коншель с усилием поднял голову. Едва гвардейцы отпустили его, он бессильно свалился перед креслом на колени и застонал.

- Дать ему вина! - нарушил тишину громкий голос короля.

Виночерпий, торопясь и неловко проливая вино мимо кубка, наконец напоил полубесчувственного коншеля. Тот открыл глаза и поднял голову.

- Говори, что произошло в Новом Месте! - приказал король, одновременно протягивая руку к виночерпию. Ощутив в руке кубок, он залпом его осушил и с шумом поставил па стол.

- Милостивый король, заступитесь за нас, ваших верных слуг! Прага гибнет от рук злодеев-еретиков!..

- Короче! - рявкнул король, топнув, по своей привычке, ногой.

- Сегодня после утренней обедни огромная толпа новоместских ремесленников во главе с безбожником Яном Желивским двинулась от церкви Марии Снежной к собору святого Штепана, что па Рыбничке, сломала двери, вытащила оттуда священнослужителей и жестоко избила их. Потом толпа двинулась к зданию радницы и окружила ее. Все они были вооружены. Ян Желивский нес впереди дарохранительницу и пытался войти в помещение новоместской радницы, где собрались коншели и судьи. Ян Желивский требовал от пуркмистра и коншелей, чтобы немедленно освободили из тюрьмы их проповедников. Пан пуркмистр, конечно, отказал. В это время кто-то из окна радницы стал бросать камни в толпу, и один камень попал в Яна Желивского. Боже мой, что тогда произошло! Вся толпа заревела, как тысяча диких быков, сломала двери и ворвалась в радницу.

Я не успел прочесть "Отче наш", как налетел этот ужасный ураган. Только помню, как под ударами топоров затрещали двери, потом они рухнули, и в зал вбежало несколько десятков оборванцев. Их вел с мечом в руках какой-то рыцарь. И тут с сатанинским смехом эти разбойники бросились на нас. Я и сам не знаю, как очутился под одним из столов, покрытым суконным покрывалом, и спрятался там, получив перед этим несколько ударов в живот, лицо и спину.

Никогда не забуду, как эти негодяи схватили пуркмистра пана Яна Падвинского, двух коншелей, младшего судью и шестерых судейских слуг и с проклятиями и насмешками выбросили их из окон. И тут же я услышал жалобные вопли, потому что несчастных бросили прямо на расставленные внизу копья, рогатины и алебарды. Под окнами радницы эти мученики были убиты. Когда убийцы, разгромив все, что могли, удалились, я выполз и с трудом вышел на улицу. Вся земля под окнами была в лужах крови. Счастье мое, что я сразу же попал в руки солдат вашей милости, иначе, узнав во мне коншеля, толпа непременно предала бы меня мучительной смерти...

- Довольно! - каким-то странным и неестественно высоким голосом закричал король, вскакивая с места. - Довольно! Убрать его!

Вацлав стоял, выпрямившись во весь рост, его багровое лицо сделалось страшным, выпуклые от природы глаза стали от гнева вовсе круглыми, взгляд был неподвижен.

Тихий ропот пораженной толпы придворных становился все громче.

- Но кто, кто был во главе толпы бунтовщиков? Не поп же с чашей в руках! - Король вперил свой почти безумный от ярости взгляд в лицо пана Ченка.

- Говорят, пан Ян Жижка из Троцнова.

От этих слов зал замер. Король стоял с открытым от неожиданности ртом. В это мгновение в притихшем зале прозвучал самодовольный голос виночерпия:

- Я всегда этого ожидал...

- Ты ожидал?! - Король, обезумев от ярости, бросился на виночерпия, схватил его за волосы и одним толчком свалил, полумертвого от страха, на пол. В руке короля блеснул клинок кинжала. - Кто ожидал?! Кто этого ожидал?! - хрипел король, стараясь вырваться из рук крепко обнявших его пана Ченка и пана Микулаша Августинова.

Внезапно кинжал со стуком упал на ковер, тело Вацлава обвисло, как мешок, голова бессильно свесилась на грудь, из полуоткрытого рта вместе с хриплым, прерывистым дыханием пузырилась и стекала на бороду пена. Широко открытые глаза глядели бессмысленно, словно остекленели. Король мягкоопустился в кресло.

- Лекаря! Немедленно лекаря! Его милости плохо! - пронесся по залу голос пана Ченка.

С десяток придворных бросились за лекарем. Король, с синим лицом, вытянув ноги, полулежал в кресле. Пан Микулаш пытался влить ему в полуоткрытый рот немного вина, И в этот момент ему показалось, что король как-то криво усмехается. Пан Микулаш пристально всмотрелся в лицо Вацлава и заметил, что одна половина лица странно опустилась вниз.

К креслу подбежал перепуганный лейб-лекарь. Он схватил безжизненную тяжелую руку короля и принялся щупать пульс, не сводя глаз с лица Вацлава.

- Удар! Необходимо, не теряя ни секунды, пустить кровь!

- Действуйте, доктор! - спокойно и властно сказал пан Ченек и, обернувшись к королевскому постельничему, сказал: - Перенеси его милость в опочивальню.

Только что гудевшие, как растревоженный улей, придворные внезапно затихли и раздались в стороны: к распростертому в кресле королю быстрыми шагами приближалась королева Софья.

- Что с ним? - тихо и беспомощно обратилась она к стоявшему около короля лейб-лекарю и пану Ченку.

- С их милостью случился небольшой удар... от душевного потрясения.

- Великий боже!.. Он жив? - Посмотрев в лицо мужа и уловив выражение глаз пана Ченка, Софья поняла, что конец близок. - Пане Ченек! Вся моя надежда на вас...

На королеву спокойно и уверенно глядели умные, холодные глаза всегда невозмутимого пана Ченка Вартемберкского, наивысшего бургграфа Чехии.

В этот час под звуки набата пламя народного гнева уже разливалось широкой бушующей волной по городу. Прага поднялась.

Глава II

1. РОЖДЕНИЕ ВОЙСКА

- Тверже шаг! Не волоки ноги, как пьяный!.. Блажек, куда вылез! Копье не опускай! Так! Сто-ой!

На пустыре напротив Шатлавы - новоместской тюрьмы, - вооружившись копьями и судлицами, маршировали, бегали, смыкались, строились углом, наступали фалангой[38] две сотни молодых подмастерьев и учеников - оружейников, кузнецов, медников, пекарей, сапожников, мокрых от пота, покрытых пылью и усталых от непрерывных упражнений.

Ратибор, без шапки, с растрепанными волосами и расстегнутым воротом рубахи, с палкой в руке, командовал, сердито покрикивал на нерасторопных, тут же на месте вырывал из рук непонятливых копье или судлицу, показывал им, как надлежит держать оружие в том или ином случае.

- Конница скачет слева! - неистово закричал Ратибор. - Живее, живее - первый ряд на правое колено, древко копья упри в землю! Так... Второй ряд - копья выше! Крепче держи копья! Смотри!

Ратибор подскочил к молодому подмастерью и с силой ударил палкой по древку - копье вылетело из рук воина.

- Ага! Видишь! Растяпа!

Ратибор отошел на некоторое расстояние от отряда и рукавом вытер мокрый лоб. Оглядев замерших в боевом порядке бойцов, он уже спокойно скомандовал:

- Встать! Разойдись - отдыхай!

Бойцы - новоместская молодежь, обучавшаяся военному делу у Ратибора, - с шумом, смехом и прибаутками расходились. Одни уселись на земле отдыхать, другие достали из сумок по куску хлеба с сыром и принялись тут же утолять голод.

Ратибор усталой походкой отошел к большому камню и уселся передохнуть. В конце площади он заметил приближающуюся женскую фигуру с узелком в руке.

"Божена несет завтрак!" - узнал Ратибор.

Божена приблизилась, поставила на камень рядом с Ратибором увязанный в тряпку горшок с кашей и хлебом и бутылку с пивом:

- Устали, Ратибор?

- Немножко - Ратибор наморщил лоб, что-то обдумывая. - Божена, ты хорошо умеешь читать по-латыни, по-немецки, по-чешски?

Божена уселась на землю, обхватив колени руками, и с оттенком скромной гордости степенно ответила:

- Боже меня сохрани сказать, что я много преуспела, но все ж таки недаром же Штепан тратил на меня время почитай семь лет... Вы уж лучше его самого спросите.

- На что мне Штепана спрашивать! Ты мне можешь помочь в нашем деле. У пана Яна Жижки есть книги по воинской науке. Мне их надо бы прочесть, да сама знаешь - я едва свое имя нацарапать могу, куда уж там читать!

- Пресвятая дева! Ратибор, вы хотите, чтобы я за вас воинские книги прочитала? - сдерживая смех, проговорила Божена.

- Ну да! - серьезно, не замечая смеха, сказал Ратибор. - Читать их вместе со мной вслух. Я буду слушать и все запоминать. Мне это теперь во как нужно! Видишь, какое у меня войско!

- Я рада помочь вам, но что скажут дядя Войтех и тетя Текла?

- А мы будем читать, когда они лягут спать.

Божена поднялась, сияя от сознания, что и она с какой-то стороны примет участие в деле Ратибора - деле, которое, она замечала, захватило его настолько, что он даже как будто забыл о своем горе, причиненном ему отказом Войтеха.

- Приносите книгу - будем читать. Кто знает, может, и я стану военачальником!.. Но почему вы не кушаете?

- Кушать! А я и позабыл! - Ратибор открыл горшок, достал ложку и тут почувствовал, насколько он проголодался.

Пока Ратибор усердно работал ложкой, Божена задумчиво глядела на него:

- Вот я гляжу и думаю, что для вас сейчас ничто не существует, кроме...

- ... Как сделать из этих обрубков хороших бойцов? Это правда.

Ратибор допил пиво и вытер рот.

- Здорово, Божена! - громко, широко улыбаясь в усы, крикнул, подходя к ним, Милан. - Ну и свирепый же ты, Ратибор! Знаешь, Боженка, он меня сегодня так по судлице палкой стукнул - думал, судлицу вон выбьет.

- А ты ее покрепче держи, коль она оружие, а не лопата хлеб в печь совать!.. Ну, будет. Спасибо! - Ратибор отдал Божене горшок и пустую бутылку. - Пора продолжать занятия. - И Ратибор снова взял в руки палку и, приложив рупором ладони ко рту, скомандовал: - К оружию! Становись!

Парни брали копья, судлицы, топоры и становились в строй.

- Лестницы! Готовься к штурму стены!

Бойцы побежали в сторону, где были сложены штурмовые лестницы, и стали с ними в первом ряду. Ратибор вышел перед строем.

- На каждую лестницу - десяток бойцов... А теперь вперед, на стену!

Бойцы с шумом и криками, держа лестницы в руках, побежали к стене Шатлавы и, приставив к ней лестницы, зацепив крюками за гребень, стали быстро по ним взбираться наверх.

- Плохо! Назад!.. Еще раз! Проворнее! Этак вас сразу всех вниз сбросят. Глядите, как надо... Куба, ставь лестницу. - Ратибор молниеносно взобрался по лестнице и сел на гребне стены. - Видали? А ну все разом! Бегом!.. Так, так, ладно!

Никто не заметил, что в эту минуту из-за угла выехал Ян Жижка и, остановившись у края площади, молча наблюдал за занятиями. Постояв несколько минут и дождавшись, когда упражнение было окончено, он, довольно улыбаясь в усы, повернул коня и так же незаметно скрылся за углом.

Погоняв еще с час-другой своих парней по площади, Ратибор наконец объявил:

- Ну, на сегодня хватит! По домам! Завтра не опаздывать... Идем, Милан, Гавлик, Пешек...

И веселой толпой все двинулись домой, усталые, но довольные.

- Ничего, - говорил Ратибор ребятам, вытиравшим пот со лба. - Это что! А вот вы бы видели, как меня Ян Жижка учил во время похода на кржижаков в Польше! Куда там вам...

Подходя к дому, Ратибор уловил привычный для его уха шум, звон и стук молотов - мастерская работала. Вот уже около двух месяцев, как с зари и до позднего вечера в мастерской Войтеха шла усиленная работа: то и дело привозили полные телеги железного лома и увозили готовые копья, топоры, мечи, щиты, судлицы. И не одна мастерская Войтеха была загружена работой - все оружейники и кузнецы Нового Места спешно выделывали новое и чинили старое оружие. Новое Место Пражское вооружалось.

У ворот дома стояла телега, и двое парней грузили на нее готовые копья со свежеоструганными древками и только что выкованными и отточенными наконечниками.

Войтех стоял рядом и беседовал с Якубком.

- Сто восемьдесят копий и двадцать пять топоров! Просчитал?.. Что, сосед, слыхать нового?

- Да что нового! Сегодня как раз два месяца, как помер наш король Вацлав.

- Неужто два месяца?

- Точно. На шестнадцатый день августа Вацлав умер, а сегодня шестнадцатый день октября, - уточнил Якубек, любивший во всем точность.

- В городе как?

- В городе? Патриции бегут кто куда. Богачи наши не зевают, каждый хватает что может - кто дом, кто лавку. Монастыри громят, попов выгоняют.

- Не по душе мне все это.

Маленький Якубек степенно развел руками:

- А ты думаешь, мне, что ли, по душе? Нет у меня того, чтобы чужое хватать. За это меня многие дурнем зовут... Да, - вспомнил Якубек, - совсем запамятовал: Клуге-то с Гартманом сбежали.

- Да ну? Тоже удрали? - Войтех был удивлен и, как показалось Якубку, слегка растерян. - Так кому же я долги платить стану?

- Стало быть, и долги твои удрали вместе с ними, - рассудил Якубек.

- Э, нет! Тут что-то не так. Коли я должен, так кому-то плачу.

Якубек не мог не засмеяться:

- Я хорош, а ты, Войтех, еще лучше. Плачешь, что платить долги некому!

Войтех был задет иронией приятеля:

- Чудак ты, Якубек! Да я ведь и дом уже продал, и коня Ратиборова, и корову, и свиней, а ты говоришь - некому долги платить! Неловко даже... Чего тебе, жена? - с сердцем спросил старик выглянувшую из дверей Теклу.

- Иди ужинать, Ратибор пришел. Сосед, заходите с нами покушать.

- Благодарствую, соседка.

- Заходи, заходи! - проворчал Войтех, без церемонии взяв Якубка за плечи и затаскивая с собой в дом.

За ужином говорил один словоохотливый Якубек. Он с увлечением рассказывал своим высоким тенорком последние пражские новости.

- Не знаю, слыхали ли вы - думаю, наверно слыхали, - что на днях наместница Сигизмунда, нашего будущего короля...

- Никогда мерзавец Сигизмунд не сядет на чешский трон! - резко оборвал Ратибор.

Якубек чуточку смутился:

- Я не сказал, что Сигизмунд будет нашим королем, хотя он считался при жизни покойного Вацлава его наследником... Никто из честных чехов не назовет его своим королем. Это ясно!

- Ты говори, сосед, что хотел сказать, не слушай Ратибора. Он ведь у нас дикий, - извиняюще промолвила Текла.

- Так что я хотел сказать? Да, наместница наша королева Софья и ее первый советник наивысший бургграф пан Ченек из Вартемберка послали Сигизмунду те "почтительнейшие требования",[39] которые вынес еще в сентябре Великий сход трех общин Праги. И вот пришел от Сигизмунда ответ...

- Ответ? Любопытно, какой? - Войтех даже положил обратно ложку, которую уже поднес было ко рту.

- Такой ответ, что у наших бюргеров лица вот такие стали! - Для большей наглядности Якубек руками показал, какой длины должны были сделаться лица у почтенных пражан от ответа Сигизмунда. - Ответ гласил: королеву Софью слушайтесь, монастыри не трогайте, монахов, немцев-патрициев и попов в Прагу обратно впустите, и я-де посмотрю, что можно сделать с вашими требованиями.

- Значит, наши толстосумы шиш от Сигизмунда получили! - заметил Войтех, продолжая есть похлебку.

Якубек вздохнул:

- По всему видно, война будет.

- Это и слепой видит, - вставил Ратибор. - Даже очень скоро.

- Но что же наше новоместское ополчение сможет сделать? Ведь у Ченка и Сигизмунда сколько войска, да какого! Не то что наши, которые в жизни никогда не брали в руки оружия.

- Не бойся, сосед, будем бить их, только перья полетят. И ты пойдешь, попомни мое слово, - уверенно сказал Ратибор.

Якубек пожал плечами:

- От других я не отстану, коль надо будет.

Войтех встал из-за стола и слегка зевнул.

- Пойти, что ли, соснуть? Что-то дремлется...

Все разошлись.

После ужина Божена вернулась в столовую; туда пришел и Ратибор, неся с собой объемистую книгу. И только когда на городских часах пробило полночь, они разошлись по своим комнатам.

С этого дня у Божены появилась новая забота: каждый вечер читать вслух Ратибору различные сочинения по военному искусству. Сначала ей было и скучно и непонятно, но мало-помалу и ее захватил энтузиазм Ратибора Спустя неделю-другую с начала их занятий Текла с встревоженным видом таинственно подозвала Войтеха:

- Муж, а ты ничего не замечаешь?

- Где?

- Не "где", а что у Ратибора с Боженой что-то замышляется.

- Что ты толкуешь, жена? Ратибор с Боженой замышляют? Ты здорова ли?

- Будь ты так здоров, как я. Вот сначала ты меня выслушай, а потом смейся.

- Да говори же, коль знаешь, а то ходишь вокруг...

- Не кипятись, муж, лучше послушай.

- Ну!

- Да ты не нукай. Уже третью ночь я просыпаюсь и слышу - в столовой Божена с Ратибором вполголоса говорят: бу-бу бу-бу... словно псалтырь Божена читает. А потом оба о чем-то говорят И только поздно ночью расходятся. И это третью ночь...

Войтех нахмурился:

- Что ж ты думаешь, жена?

- Как раз в том-то и беда, что я ничего не понимаю.

Старик засопел.

"А если они в самом деле задумали сбежать после моего отказа? - спросил себя Войтех. - Нет, не может этого быть!... А впрочем.."

- Знаешь, муж, что я придумала?

- Что я, отгадчик, что ли? Откуда мне знать?

- Да ты не ворчи, а давай-ка сделаем так. Сегодня ты постарайся с вечера не заснуть. Как они начнут опять свой разговор, ты прямо к ним входи, да и потребуй ответа. Тут все и объявится

- Что ж, пожалуй, попробую. - Старик снова задумался. - А ведь и правда: я уже не раз замечал, как они то во дворе, то у колодца встречаются; остановятся и промеж себя толкуют, руками что-то показывают, на земле чертят... Что-то тут есть, жена ..

Вечером после ужина старики ушли на покой Божена, убрав в комнате, достала большую книгу в кожаном переплете и, усевшись за стол, раскрыла ее, приготовившись к чтению Вошел Ратибор, стараясь ступать на носках, и осторожно уселся на скамью напротив Божены.

Войтех в этот вечер, вопреки своему обыкновению, не заснул и долго лежал с открытыми глазами.

Скоро он услышал глухие голоса Божены и Ратибора, потом последовало монотонное чтение Он слышал только бормотание Божены. Но вот донесся голос Ратибора. Божена что-то отвечала. Потом они, по-видимому, поспорили. Старик решительно поднялся, накинул поверх белья широкий плащ, которым укрывался, быстрыми шагами подошел к двери и, распахнув ее, шумно вошел в столовую. Он был готов тут же сурово потребовать отчета от Ратибора в его поведении и объяснения этим ночным беседам.

К его удивлению, ни Ратибор, ни Божена не только не испугались его появления, но даже и не обратили на Войтеха особенного внимания, занятые своим спором.

- Ну!.. - грозно начал Войтех, по своему обыкновению стукнув кулаком по столу.

Но Ратибор, словно не замечая его гнева, оживленно обратился к нему:

- Отец, на сколько гонов летит стрела из самого дальнобойного лука?

- Английский в шесть локтей лук есть самый дальнобойный и бросает стрелу на три гона, а поражает ею не свыше чем на полтора гона. - Старик ответил совершенно спокойным, деловым тоном.

- Ну вот видишь! - обрадовался Ратибор. - Я же тебе говорил, что твой мудрец по военным делам здесь дал промах - нет таких луков и арбалетов, чтобы на четыре гона поражали врага.

- На четыре гона! Ха-ха-ха! - раскатисто разнесся по всему дому хохот старика. - Таких луков я не видел и о них никогда не слыхивал.

- Но ведь Плутарх пишет, что лучники стояли на горе и, пуская стрелы под гору, поражали врагов на четыре юна.

- Эге! Так это совсем другое дело! - с азартом вскричал Войтех, запахивая плащ. - С горы ты и камнем на четыре гона попадешь в лоб ближнему, не то что стрелой. Это правильно сказала Боженка.

Ратибор молчал, смущенный своей недогадливостью. В этот момент чуть слышно скрипнула дверь, в которую просунулось испуганное лицо Теклы. Она была поражена тем, что увидела: за столом сидели Божена, Ратибор и Войтех и с увлечением о чем-то рассуждали. Текла просто не поверила своим глазам и еще больше приоткрыла дверь, которая на этот раз довольно громко скрипнула. Войтех обернулся и, заприметив Теклу, вспомнил, для чего он, собственно, оказался в столовой.

- Жена, иди спать, все стоит по местам и в полном порядке.

Голова старухи исчезла, и дверь снова закрылась.

- Объясните мне, ради спасения моей души, что это вы делаете?

- Чтобы создавать хорошее войско, я должен хорошо знать военное дело. Пан Ян Жижка дал мне эти книги, но так как я сам читать их не могу, Божена взялась их мне читать вслух. Я же запоминаю.

Глаза старика заблестели:

- А мы со старухой подумали, что вы бежать собрались!

- Бежать? На что бежать? А братское войско кто ж тогда собирать и обучать будет?

- Ну ладно, ладно! Учись, сынок, да только долго не сидите, а то старуха пугается. Однако я пойду на покой.

Старик ушел спать, а Божена с Ратибором кончили начатую главу об искусстве лучников.

Изо дня в день Ратибор проводил по многу часов на пустыре у стены. В то время как в дружинах Старого Места бюргеры довольствовались только тем, что с гордостью носили воинские доспехи, Ратибор сумел подготовить из новоместских ремесленников хотя еще и неопытных, но смелых, расторопных и умеющих владеть оружием воинов. Как-то Жижка сказал Ратибору:

- На следующей неделе я приду и посмотрю, что у тебя получилось.

Всю неделю Ратибор обучал своих воинов молниеносно взбираться на стены Шатлавы по легким длинным лестницам с крючьями на концах.

И вот наконец наступил день, когда Ян Жижка вместе со своим братом Ярославом, зятем Ондржеем из Дубы, Яном Рогачем и Матеем Лаудой приехал поглядеть на успехи новоместской дружины. Ратибор заставил свой отряд проделать все упражнения, какие он успел им преподать, и закончил смотр атакой с лестницами на шатлавской стене.

- Молодец, сынок, славно выучил мастеровых! Распускай ребят по домам и вели отдыхать, приготовить оружие для боя и ждать приказа.

Ян Жижка приподнялся в седле, поправил черную повязку на лице и поднял вверх руку, призывая собравшихся воинов к вниманию.

- Дорогие братья! - пронеслось по полю. - Вы семя, из которого вырастет наше братское войско. Вам первым придется показать нашим врагам, как умеет сражаться и побеждать чешский народ!

Попрощавшись с Ратибором, Ян Жижка ускакал. По дороге он обратился к ехавшему рядом ЯнуРогачу:

- Теперь я уверен в том, что с десятком-двумя таких ребят, как Ратибор, мы создадим войско, какого еще не видел свет.

- Да, Ратибор славно обучил своих мастеровых. Поглядим, как они себя покажут в деле.

- Ждать не придется! - заметил ему Ян Жижка.

Однажды к Дубам прибежал Штепан:

- Брат, пан Ян Жижка велел тебе быть у него.

Ратибор пытливо посмотрел на взволнованное лицо Штепана. Божена тоже спросила:

- Штепан, что-нибудь случилось?

- Пока нет, но скоро случится, - кивнул ей на прощание Штепан и уже на пороге добавил: - Я перед вечером заеду попрощаться.

- Вы уезжаете?

- Да, примерно недели на три.

Шагая рядом со Штепаном, Ратибор поинтересовался:

- Правда, что ты отказался от магистерской степени?

- Правда. Я вообще бросил университет. Душно там. Наши мистры больше за Сигизмунда и папу, чем за народ.

Подходя к дому, где жил Ян Жижка, братья еще издали заметили несколько оседланных лошадей и группу вооруженных слуг. Ратибор и Штепан были уже у крыльца, когда из дверей дома вышли трое мужчин. Судя по одежде и оружию, они принадлежали к шляхетскому сословию. Впереди шел пожилой плотный рыцарь, седоусый и с огромным носом, еще более подчеркивавшим его надменный вид. Рыцарь шел торопливой походкой, раздраженно сдвинув щетинистые брови и ожесточенно кусая губы. Нетерпеливым взмахом руки подозвал он слугу с конем и, поставив ногу в стремя и слегка обернувшись к стоявшему рядом молодому шляхтичу, со злобой процедил сквозь зубы:

- Пусть я трижды сдохну, как нечестивый турок, если этому одноглазому удастся взять Вышеград у пана Ченка!

Молодой шляхтич мягко возразил:

- Я иного мнения, пан Гашек. Ян Жижка - опытный воин, и если он берется, так всегда доводит дело до конца.

Пан Гашек грузно опустился в седло и, разбирая поводья, бросил:

- Ну ясно, пан Гвезда всегда будет держать руку одноглазого проходимца: ведь все знают его как друга Яна Жижки.

- Но еще лучше всем известно, что пан Гашек Островский уже давно не терпит пана Яна Жижку, слава которого не дает спать пану Гашку, - ледяным тоном ответил Ян Гвезда.

В этот момент пан Гашек яростно пришпорил коня и отъехал прочь от дома.

Поднимаясь по ступенькам крыльца, братья услыхали, как Ян Гвезда с возмущением сказал своему третьему спутнику:

- Пан Гашек Островский - любимец патрициев и богатеев Старого Места, а пан Ян Жижка - новоместских ремесленников и бедняков! В этом все дело...

Братья вошли в дом. Ян Жижка сидел вместе с молодым Яном Рогачем и Яном Желивским. Ратибор невольно обратил внимание на ежесекундное покручивание Яном Жижкой левого уса.

"Отец на что-то решился!" - пронеслось в голове Ратибора.

- Ратибор, сынок, подойди ко мне! - отрывисто позвал Ян Жижка. - Сегодня к полуночи выступи тайно с отрядом к берегу Влтавы, напротив острова. Там будут барки. Возьми с собой штурмовые лестницы. В первую барку посадишь пятьдесят человек самых отборных. С ними поедем я и ты. Вторую и третью барки займет вторая сотня. С ними поедет Ян Рогач. А с третьей сотней будет Ян Гвезда. - Ян Жижка встал из-за стола и прошелся по комнате из угла в угол; лицо его было нахмурено и словно недовольно. - Будем брать Вышеград. Возьми, сынок, с собой кузнечный молот и зубило. Теперь иди и готовь людей. Выходить через Свиные ворота. А ты, Штепан, садись вот сюда, рядом с Рогачем, слушай и запоминай.

Ян Жижка подмигнул с лукавой улыбкой Рогачу:

- Ратибор думает, что ночью будет второй Грюнвальд! Он был бы огорчен, когда бы узнал, что там, наверно, и порядочной свалки не будет... Ну, не будем зря болтать. - И, не меняя позы, опершись о согнутое колено локтем правой руки и положив левую на стол, Жижка стал говорить, как будто он диктовал письмо Штепану: - Прага в смертельной опасности! Поручаю тебе объехать все наши общины: на горе Ореб - к кнезу Амброжу, в Бехинь - к брату Микулашу из Гуси, в Писек - к брату Хвалу из Маховиц и в Пльзень - к кнезу Вацлаву Коранде.

Передай им, что к королеве Софье и пану Ченку Вартемберкскому ежедневно подходят новые отряды католических панов и немецких наемников. Ченек знает, что к десятому ноября ожидается великий сход братьев. Он приказал католическим панам занять все дороги и не давать братьям добраться до Праги и до прихода крестьянских ополченцев в Прагу ударить сразу из Вышеграда, Малой Страны и Градчан на Старое и Новое Место. Повсюду посланы сильные отряды - задерживать идущих к Праге братьев.

Сегодня его войска уже заняли почти всю Малую Страну и Карлов мост. Если Ченек ударит всей своей силой с трех сторон, мы не удержимся, и придется оставить Прагу. Поэтому я решил неожиданно отнять у Ченка Вышеград. В случае, если войска Ченка выбьют нас из Старого и Нового Места, мы запремся до прихода братьев из сел и городов в Вышеграде, а оттуда нас никто не вышибет. Понятно? И передай им от моего имени: пусть все они, не медля ни дня, ни часа, соберут сколь возможно вооруженных братьев из городов и сел и двинутся в Прагу, чтобы прийти раньше десятого ноября. Запомни, Штепан: я буду их ждать к пятому дню ноября. Все понял, все запомнил? Ну то-то.

Теперь второе: прежде чем ехать к братьям, отправляйся в Моравию, в городок Коетин, найди там меховщика Болеслава, покажи ему восковую печать с моим гербом и скажи: "Рак Яна Жижки никогда не пятится" Он проводит тебя к одному человеку, которого зовут Волк. Этому Волку скажи: "Ян Жижка шлет свой привет и советует тебе увеличить сколь возможно свой отряд и ждать от Яна Жижки гонца, чтобы выступить на борьбу за общее дело чехов и мораван". Запомнил?

- Запомнил, пан Ян

- Выезжай перед рассветом. Как услышишь, что во всех церквах зазвонят колокола, знай - Вышеград наш. - Ян Жижка встал и снова зашагал по комнате. - По дороге будь осторожен, берегись католических панов и смотри, как бы не нашли у тебя моего письма к братьям. Деньги и конь готовы. Иди собирайся. Перед заходом зайдешь проститься и получишь письма от брата Яна я от меня.

Штепан встал. Жижка положил обе руки ему на плечи и, не отводя от его глаз своего острого, властного взора, отчеканил:

- Так не забывай: Прага в смертельной опасности. От своевременного прихода братьев зависит все. Понял?

- Да, отец! - вырвалось у Штепана, и он почти бегом бросился готовиться в дорогу.

"Надо успеть попрощаться с Дубами", - решил Штепан и тем же быстрым шагом направился к Оружейной улице.

Ратибор ушел собирать своих воинов и сказал, что вернется лишь утром. Божена, бледная и расстроенная, вышла проводить Штепана.

- Милан тоже с ними? - спросил Штепан, показывая рукой на Влтаву.

Божена молча и грустно кивнула головой.

- Я еду в Моравию, Божена, и буду по делам в Коетине. Быть может, мне удастся там что-нибудь узнать о Карле. На всякий случай дай мне что-нибудь такое, чтобы и Карел и лесник Болеслав поверили мне.

Божена подняла опущенную голову:

- Вы хотите найти Карла? Сейчас, Штепанек. Возьмите венчальное кольцо матери - его и Карел и крестный Болеслав хорошо знают... Счастливого пути вам, Штепан! - крикнула она удалявшемуся Штепану.

Уже темнело. По улицам Нового Места двигались вооруженные люди, направляясь к Большому торжищу, где помещалась новоместская радница. С копьями, топорами, судлицами, луками, в железных шишаках, панцирях, кольчугах, нагрудниках из толстой бычьей кожи строились в ряды разбитые по сотням новоместские ремесленники, поденщики, бывшие наемные солдаты, мелкие торговцы. На нескольких возах были уложены штурмовые лестницы.

Ратибор проходил между рядами своих учеников и всматривался в каждого, проверяя, все ли в надлежащем порядке. Он волновался, но не от ожидания предстоящего боя, а от страха, как бы его воспитанники не осрамились в предстоящем первом боевом крещении.

- Здорово, Ратибор! - послышался из темноты знакомый голос.

Ратибор обернулся и с трудом распознал в высоком, плечистом ратнике веселого Милана.

- Милан, ты в какой сотне?

- У пана Яна Гвезды,

- А Якубек?

- Якубек - тот все еще собирается идти к пану Гашку Островскому в отряд.

- К Гашку? Отчего не к нам?

- Он очень уважает пана Гашка и университетских мистров.

- Сотники, к пану Яну Жижке! - негромко пронеслось по рядам.

Несколько темных фигур, побрякивая на ходу оружием, быстро отделились от воинов и направились к Яну Жижке, незаметно появившемуся среди войска. Ратибор, не окончив разговора с Миланом, тоже бросился туда. Ян Жижка тихо отдавал приказания. Для штурма крепости он был одет в легкие доспехи. Шлем он надел легкий, позади левого плеча висел небольшой стальной щит.

- Барки готовы?

- Ожидают, пан Ян, - донеслось из темноты.

- Выступать! - коротко приказал Ян Жижка и сел на подведенного коня.

За ним вскочили на коней его помощники - Ян Гвезда и Рогач. Сотники возвратились к своим отрядам и, соблюдая тишину, сотня за сотней тронулись к Свиным воротам. Наконец вышли к Влтаве. В глубоком мраке осенней ночи с трудом можно было различить силуэты барок, стоявших у берега. Из передней барки донесся знакомый голос:

- Енек, пусть Ратибор грузит лестницы и усаживает сюда свою полусотню. Гвезда, занимай со своими вторую и третью барки. Смотри, чтоб без шума.

Когда все маленькое войско было посажено на барки, флотилия отчалила и гребцы налегли на весла. Обмотанные соломой концы весел не производили плеска и лишь бесшумно погружались в черные, как жидкая смола, волны Влтавы.

На носу передней барки едва заметно виднелась фигура Яна Жижки из Троцнова. Небо заволокло тучами, и накрапывал мелкий холодный осенний дождик. Флотилия плыла медленно и лишь через несколько часов остановилась у возвышавшегося над Влтавой каменного обвода вышеградской замковой стены.

- Тут стать! - сказал Ян Жижка и легко выпрыгнул на песчаный берег. За ним - Ян Рогач, Ратибор и воины.

- Не шуметь! Снимайте лестницы.

В темноте послышалась заглушенная возня и негромкий стук укладываемых на песке лестниц. Барки одна за другой медленно причаливали, и отряд за отрядом выскакивал на темный берег.

- Пусть молодцы отдохнут. Как начнет светать - разбуди меня, - приказал Ратибору Ян Жижка. - Ложись и ты, Енек, - обратился он к Рогачу.

Прошло несколько часов в полной тишине: воины строго выполняли приказ воеводы и старались сохранять полнейшую тишину.

Но вот Ратибор почувствовал свежий ветер, пробежавший по реке. Тьма сгустилась. Где-то в стороне Праги запел петух, другой, третий...

"Скоро будет светать", - подумал Ратибор. В самом деле, прошел еще какой-нибудь час - и предрассветная темнота стала сменяться серым полумраком. Небо посветлело, и на нем четко вырисовывались зубцы вышеградской стены.

"Время!" - решил Ратибор и поднялся на ноги. Подойдя к Жижке, негромко окликнул:

- Пан Ян! Светает.

- Ага! Добро! Подымай потихоньку ребят... Енек, вставай. Пусть Гвезда тоже подымает людей. Сейчас самое время. Стража тут и так зевает, а теперь вовсе разоспалась. Енек, обойди все войско, проверь, все ли готовы... Ратибор, люди по лестницам разбиты?

- Да, пан Ян, на каждую по десятку.

- Все готовы, пан Ян, - доложил подошедший Ян Гвезда.

- Добро! Веди своих людей к воротам и жди, когда мы их откроем и спустим мост... Ратибор, начинаем! Енек, за мной!

В сером полумраке темная фигура Яна Жижки стремительно двинулась к замковой стене. С ним шли Рогач, Ратибор и воины с лестницами. Подойдя вплотную к стене, Ян Жижка остановился и стал наблюдать, как движется его маленький отряд.

Ратибор готов был от стыда и злости провалиться сквозь землю - так, ему казалось, медленно и бестолково подходят разбитые по десяткам воины. Но если бы он смог видеть в этот момент лицо воеводы, то его волнение, вероятно, сразу же улеглось бы: Ян Жижка, глядя, как расторопно и точно приближаются воины, как быстро и без шума приставляют к стене длинные лестницы, набрасывая крючья на гребень стены, довольно улыбался и удовлетворенно покручивал свой длинный ус:

- Ишь, как выучил! Словно заправские воины!

Когда все лестницы были приставлены, Жижка одним прыжком вскочил на перекладину ближайшей лестницы и коротко, но совершенно спокойно скомандовал:

- Теперь за чашу! За мной, детки! - и устремился наверх.

За ним - Рогач с Ратибором, а по другим лестницам - все остальные воины.

Не прошло и нескольких минут, как все пятьдесят человек были уже на стене.

Один часовой был оглушен и связан, но второй в ужасе крикнул:

- Тревога! Тревога! К оружию! - и тут же упал с разрубленной головой.

- К воротам! Ратибор, тащи молот! - разносился мощный голос Яна Жижки.

Ратибор, едва поспевая за Жижкой, сбежал со стены и кинулся к воротам. За ним скатывались все его воины. Навстречу им выскочили несколько заспанных солдат.

- Сдавайтесь! - крикнул Ян Жижка, взмахивая мечом и прикрывая грудь щитом с изображением рака.

- Чаша! Чаша! - орали воины, бросаясь на солдат.

Увидев себя окруженными невесть откуда появившимися воинами, солдаты, как по команде, упали на колени и подняли руки вверх:

- Милости! Мы тоже за чашу!

- Ратибор, сбивай замки и открывай ворота! Спускай мост, живо! - продолжал доноситься из полумрака решительный голос Жижки.

Несколько ударов молота - и ворота с гудением и скрипом распахнулись. В это же время был спущен подъемный мост через ров. Еще секунда - и Ян Гвезда во главе нескольких сот ополченцев ворвался в ворота, а воины бросились вслед за Яном Жижкой к замку.

Там уже началась тревога. Немецкие рыцари полуодетые выскакивали наружу и тут же попадали в крепкие руки новоместских ремесленников. Ян Жижка вместе с Ратибором и его воинами уже бежал по хорошо ему знакомым коридорам и залам вышеградского замка.

При сером свете наступающего осеннего утра толпы воинов разбежались по замку. Залы наполнились топотом ног, криками, лязгом оружия, звоном разбитых стекол, стуком опрокинутой мебели и жалобными воплями раненых.

Ян Жижка сильным ударом ноги вышиб дверь в королевский зал и устремился с обнаженным мечом внутрь. В зале стояла группа полуодетых рыцарей и несколько впереди - пожилой высокий шляхтич с мечом в руке.

- Эге! Кого я вижу! Пан Ян Жижка из Троцнова! Старый приятель! - невозмутимо воскликнул пожилой рыцарь.

Ян Жижка, тяжело дыша от быстрого бега, остановился и, переложив меч в левую руку, вытер со лба пот и тоже широко усмехнулся:

- Он самый! Приношу извинение уважаемому бургграфу Вышеграда пану Рацку Кобыле, что потревожил его в столь ранний час, но у меня явилась нужда взять Вышеград для чаши.

- Что же, я не против чаши. А коли замок уже взят вами, так что ж тут и говорить! Яну Жижке сдаться - не позор. - Старый рыцарь протянул Яну Жижке меч, который победитель тут же вернул Рацку Кобыле.

- Дает ли пан Рацек рыцарское слово не поднимать оружие против чаши? - спросил Ян Жижка.

- Слово чести чешского рыцаря и за себя и за всех моих людей, а что касается немецких наемников, так делайте с ними что хотите.

Когда с первыми лучами бледного осеннего солнца Штепан миновал вышеградский замок, держа путь на юг, он приостановил коня и прислушался: вся Прага гудела от колокольного звона.

Вышеград пал.

2. ГАНАКСКИЕ ВОЛКИ

На перекрестке двух дорог, у самого края глубокого, поросшего густым кустарником оврага, отдыхали двое нищих. Один из них, низенький, коренастый, заросший черной бородой, был занят вытаскиванием засевшей колючки из черной от загара и грязи ступни. Его товарищ, сидевший под тенью куста, был горбат, а лицо его представляло сплошную гнойную язву, покрытую серыми струпьями и багровыми нарывами. Руки горбуна тоже были сплошь покрыты нарывами. Дорожные котомки и длинные посохи валялись рядом.

Горбун нетерпеливо взглянул на товарища:

- Ну, скоро ты там кончишь возиться?

Тот что-то неясно пробормотал в ответ, стараясь захватить грязными длинными ногтями кончик чуть виднеющейся колючки. Но вот, сморщившись от боли, он сильно дернул рукой и удовлетворенно крикнул:

- Ага! Вот она, проклятая! - При этом он торжествующе протянул вынутую колючку к самому носу товарища: - Смотри, целое бревно!

Нищий говорил очень неясно, его речь скорее напоминала нечто среднее между мычанием и лаем, и только привычное ухо было способно понять его.

- Добро, Ярда, раз вытащил, будем собираться. Пора, солнце поднимается.

Но Ярда не обратил внимания на замечание горбуна и, быстро встав на ноги, пристально поглядел на одну из дорог.

- Смотри, Волк, к нам кто-то приближается.

- Погляди получше, что за человек, - ответил горбун.

Ярда вышел из-за куста и выглянул на дорогу.

- Черт его знает, как будто поп... одет в рясу...

- Поп? А конь как, хороший?

- Конь? Словно ничего. Пусть подъедет поближе.

Вскоре к ним приблизился ехавший шагом всадник. Горбун, окинув взглядом проезжего, с удивлением пробормотал:

- Что за притча! Это же жак в студенческой одежде! Какой нечестивый дух принес его сюда из Праги?.. Ну конечно, это студент...

- Пан ученый, пожертвуйте что-нибудь калекам во имя Христово...

Всадник придержал лошадь и, несколько изумленный неожиданным появлением нищего и громким, но непонятным бормотанием, вопросительно на него поглядел.

- Что тебе нужно, добрый человек? - спросил он.

Тогда горбун, согнувшись, вышел из-за куста и пояснил непонятную речь Ярды:

- Мы просим милостыню, добрый пан ученый! Он говорит так неясно, потому что у него нет языка.

Ярда подошел к всаднику и, положив руку на луку седла, широко открыл рот. Всадник увидел там красный обрубок языка.

- Где ж это тебя так? - с участием спросил всадник.

- Я вижу, пан - ученый чех и притом из Праги? - поинтересовался горбун.

- Да, друг мой, я чех и живу в Праге. Я бакалавр.

- Вижу, вижу, что ученый. Что же касается языка моего друга, так пусть пан бакалавр не удивляется: иногда одно правдивое слово укорачивает язык наполовину. - И, видя вопрос во взгляде проезжего, горбун продолжал: - Гости пана Дитриха фон Зейделя развлекались охотой на его поле и вытоптали хлеб. Простак сказал в глаза барону, что немцы-де, как саранча, разоряют мораван. Вот добрый пан барон и приказал урезать ему язык и прогнал из деревни под страхом виселицы, если он осмелится вернуться.

Всадник в это время порылся в сумочке и достал медную монету, но, услышав объяснения горбуна, положил обратно в сумку и вместо нее достал серебряный грош:

- Возьми, добрый человек, от всего сердца даю тебе...

Ярда смущенно подбрасывал грош на своей коричневой ладони, потом осклабился во весь рот и снова быстро что-то залепетал.

- Что он говорит? - спросил проезжий горбуна.

- Он просит назвать ваше имя, чтобы поминать в молитве.

- Не собирался я покупать на грош молитвы твоего друга. Я дал ему что мог, как чех моравану, попавшему в беду, тем более что и мне самому смертельную обиду нанесли немцы и попы...

Бакалавра поразил внезапно вспыхнувший огонь в темных глазах горбуна, который совсем молодым, звонким голосом прервал его:

- Что? Тебя тоже немцы обидели?

- Мой отец сожжен как еретик, хотя он был вовсе не повинен ни в чем, - тихо и лаконично отвечал проезжий. - Но мне надо торопиться. Будьте здоровы, друзья! - И путник снова тронул лошадь.

Но, отъехав несколько шагов, всадник остановил коня и крикнул нищим:

- Это, конечно, не мое дело, но, выезжая из ближайшей деревни - вон там, под горой, - я перегнал небольшой отряд мадьярских наемников. Едут они, по-видимому, тоже по этой дороге сюда...

Нищие, ничего не отвечая, переглянулись между собой. Но едва всадник отъехал, как горбун крикнул ему вслед:

- Постойте, пан бакалавр, скажите же, как ваше имя!

Бакалавр обернулся в седле и ответил:

- Крещен Штепаном, а по прозвищу Скала.

- Счастливой дороги, пан Штепан!-отозвался горбун и, поглядев вслед удаляющемуся всаднику, добавил, обернувшись к Ярде: - А грош мы ему вернем. Ну, идем.

Оба нищих поднялись, надели котомки, подобрали посохи и проворно скрылись в овраге.

Больше недели продолжалось путешествие Штепана. Пока он не побывал в Моравии, эта задача казалась ему не слишком трудной, но теперь, двигаясь по долине реки Ганы, Штепан думал, что найти Волка дело не такое простое.

Ему не раз приходилось слышать о неуловимой шайке ганакских волков, наводящей ужас на панов, немецких колонистов, монастыри и всех тех, кто своей жестокостью и жадностью возбудил недовольство жителей в здешних деревнях. Шайка появлялась неожиданно в разных местах Моравии, молниеносно громила монастыри, замки, маленькие городки и так же мгновенно исчезала, не оставляя после себя никаких следов. "Ганакскими волками" она называлась потому, что впервые она появилась на реке Гане и разбойники вместо масок надевали на лица волчьи морды. Никто не мог назвать даже приблизительно численность шайки и имя ее главаря.

Штепану, как и Милану, казалось вполне возможным, что исчезнувший Карел примкнул к ганакским волкам, тем более что шайка пользовалась поддержкой крестьян. Не было случая, чтобы разбойники тронули крестьянина, если он только не был предателем.

В полдень Штепан остановился в маленьком городке на берегу Ганы - Коетине. За незатейливым обедом он заговорил с хозяином постоялого двора - невысоким, еще не старым ганаком, худощавым и подвижным и, видимо, любящим поговорить и побалагурить с проезжающими. Воспользовавшись минутой, когда хозяин принес ему в конце обеда кружку пива, Штепан спросил его, далеко ли еще до деревни Листовы.

Сидевший неподалеку старый крестьянин в кожаных красных штанах с кисточками по бокам и в зеленом коротком полукафтане, подпоясанном широким, с серебряными украшениями кожаным поясом, вмешался в разговор:

- Листова? Есть такая деревня на Гане. День езды отсюда.

- Вы, отец, сами не из тех мест?

- Наша деревня, можно сказать, по соседству с Листовой.

Штепан подсел к старику. Старый ганак Далибор поинтересовался, в свою очередь:

- Если пан не обидится, могу я спросить, по каким делам вы едете в наши края?

- Мои друзья в Праге поручили мне найти их родичей.

- А можно узнать, кого? Я там многих знаю.

- Может быть, вы знаете меховщика Болеслава, что в лесах аббатства живет?

- Меховщика Болеслава, что был раньше лесником? Как не знать! Последний раз я его, правда, уже давненько встречал, потому он теперь снова стал лесником и опять очень далеко в лесу живет. Только на рынке да в церкви в праздник его и увидишь. Но что за родичи у него в Праге?

Штепан был в затруднении. Старик же продолжал:

- Как я знаю, у него в живых-то остались, кроме своей семьи, только крестница его, ее мать да дядя: Божена, Власта да Милан. Но где они сейчас, никто не знает.

Почтенная наружность Далибора внушила Штепану доверие, и он после некоторого колебания осторожно проговорил:

- Да, отец, Милан и Божена и просили меня найти лесника Болеслава.

Далибор лукаво прищурил один глаз и усмехнулся:

- Вот так-то лучше. Значит, Милан и Божена живы и благополучны? А как Власта?

- Мир ее душе. По дороге умерла от болезни и горя,

- Да, да, горе тяжкое, что и говорить. Ведь я их всех хорошо знал: и покойного Матея и всю его родню.

Штепан придвинулся поближе и слегка понизил голос:

- Скажите, отец, не слыхали ли вы чего о сыне покойного, Карле?

Далибор предусмотрительно огляделся по сторонам и, убедившись, что поблизости нет лишних ушей, тихо прошептал:

- О Карле было известно, что пошел он за Мораву в горы. Доподлинно же никто ничего не знает. Толкуют, что Карел и еще кое-кто из наших хлапов мстят немцам и попам и собрались в ватагу ганакских волков. Но правда ли это или, быть может, одни бабьи сказки, никто вам не скажет.

- Вы, отец, не откажетесь быть мне попутчиком до Листовы, а потом не покажете ли дорогу к леснику Болеславу?

- Зачем отказываться! Вместе и дорога веселее будет. Выезжаю я сегодня в ночь. Мне за Листовой надо сворачивать влево с того самого места, где дорога раздваивается: на Желивку - к нам и направо - к францисканскому монастырю.

- А что, волки и сейчас орудуют?

Старик засмеялся:

- Дня два назад обоз немецких купцов обобрали до нитки. Правда, убить никого не убили, потому что те сразу же оружие отдали и не оборонялись.

- Но, я думаю, их преследуют.

- Преследуют-то преследуют, да все без толку. Вот уже столько лет ловят, голову атамана Волка оценили в пять коп, и то не помогло. И не поможет, оттого что...- тут старик совсем понизил голос и прошептал: - все мужики им помогают - прячут, кормят, предупреждают об опасности. Вот какие дела! - закончил Далибор и вновь принялся за сыр с хлебом.

Закончив обед, убрали и напоили лошадей и улеглись отдыхать. Перед закатом старик разбудил безмятежно спавшего Штепана, и, подкрепившись на дорогу, они выехали из городка. Дорога шла вдоль берега Ганы. Ночь была теплая, отдохнувшие лошади шли бодрым шагом. а путники коротали однообразную дорогу в дружеской беседе.

Далибор с чисто крестьянским любопытством расспрашивал Штепана о Праге, о покойном короле, о ценах на рынке, об университете, о пражских магистрах, о Яне Гусе, о братских собраниях на горах, слух о которых докатился и до глухих деревень Моравии. Штепан сам не заметил, что его рассказ о Яне Гусе и о борьбе народа за освобождение превратился в страстную, красноречивую проповедь. Старик слушал внимательно и, когда Штепан закончил, только односложно ответил:

- Будет еще буря и на нашей земле, по все равно, рано или поздно, немцев и попов мы прогоним. Нам, мораванам, и вам, чехам, нужно только держаться вместе. Но до той поры будут литься наши слезы и кровь, и много, ох, как много! А паны... они пойдут с нами, мужиками, только до первого перекрестка. Как поповские земли захватят, так и нас снова согнут в бараний рог. Помянете меня, старика, пан бакалавр!..

Начинался рассвет. Вдоль реки пронесся прохладный ветер; серебряная поверхность Ганы покрылась рябью и зацвела багряными полосами от падавших на нее первых лучей восходящего из-за горных хребтов солнца. Среди деревьев и кустарников вдоль берега реки зачирикали птицы, стремглав пронеслось через дорогу от берега стадо ланей и скрылось между кустарниками, покрывающими соседние холмы. Дорога повернула налево, и глазам путников открылся вид на небольшую деревеньку.

- Это и есть Листова, - пояснил крестьянин.

В деревне уже началась жизнь. Из труб поднимались к небу сизовато-серые спирали дыма. Пастух в короткой куртке и штанах до колен гнал стадо коров.

Далибор и Штепан въехали на небольшую площадь посреди деревни. На ней возвышалась маленькая церковь, а неподалеку от нее красовался мощный, раскидистый дуб.

Штепан остановил коня и стал осматриваться. Вон там - пригорочек, где стояли барон с аббатом, а здесь стоял Карел с луком в руках, а на этом дубе... Штепан быстро соскочил с коня, подошел к дубу и, став на колени, поцеловал землю.

Далибор понял все и неожиданно для Штепана тоже стал на колени, поцеловал землю около дуба. И, когда через несколько минут они прощались на перекрестке дорог, старик с глубокой серьезностью и сердечностью сказал Штепану:

- Штепан, передай твоим друзьям, что и здесь, в Моравии, народ готов бороться за отчизну. Я стар, но мои трое сыновей как один пойдут, когда их позовут. Тебя же я всегда рад буду видеть у себя в Желивке.

Крепко пожали они друг другу руки, и каждый поехал в свою сторону.

Сначала ехать пришлось мимо стен францисканского монастыря, скорее напоминающего крепость, чем святую обитель, потом дорога свернула в гущу леса и постепенно превратилась в небольшую тропу. Деревья, встречаясь над ней своими ветвями, образовывали нечто вроде арки, и вся тропа напоминала полутемный длинный коридор. В лесу было тихо, сыро и прохладно.

После нескольких часов езды усталый Штепан заметил в стороне от дороги какое-то строение. Тотчас же с оглушительным лаем его окружили три больших свирепых пса. Штепан, не обращая внимания на собак, продолжал шагом приближаться к халупе, окруженной высоким тыном. Из ворот вышел высокий человек в кожаной куртке и таких же штанах, обутый в лапти. Остановившись, он пристально смотрел на Штепана.

- Бог в помощь, друг! - крикнул, чтобы перекричать лай собак, Штепан.

- И тебе тоже. Добро пожаловать, путник, - спокойно, низким приятным голосом отвечал человек.

- Мне нужно видеть лесника Болеслава.

- Я лесник Болеслав, - не спуская глаз со Штепана, отвечал хозяин. - Заходи в дом.

Подросток лет пятнадцати принял от Штепана коня, а хозяин вежливо, но не меняя сумрачного выражения лица, пригласил Штепана в халупу. Внутренность его просторной халупы почти не отличалась от обычных тогда крестьянских хат, если не считать множества звериных шкур по стенам и на лавках, а также оленьих и кабаньих голов по стенам. На стенах были развешаны рогатины, луки, арбалеты с колчанами, полными стрел, охотничьи ножи, указывавшие на главное занятие обитателей дома. Около горящего большого каменного очага возилась пожилая женщина, приветствовавшая гостя поклоном и в то же время бросившая на него взгляд, полный нескрываемого изумления.

Хозяин усадил Штепана на скамью и сел напротив, спокойно ожидая, когда гость сам себя представит и скажет о цели своего посещения. Штепан успел разглядеть хозяина, и ему с первого взгляда понравилось его суровое, замкнутое лицо с нависшими густыми бровями над небольшими серыми глазами, твердая линия рта и прямой взгляд. Волосы, так же как усы и борода, были сильно подернуты сединой, что придавало некоторую величественность его мужественному лицу.

- Я бакалавр Штепан Скала и прибыл к вам из Праги. Пан Ян Жижка из Троцнова поручил мне показать вам эту печать. - И Штепан вручил Болеславу восковую печать с изображением рака.

Лесник бросил беглый взгляд на печать и спросил:

- Это все, что пан Ян Жижка велел мне передать?

- Нет, он еще сказал: "Рак Яна Жижки назад не пятится".

Хозяин после короткого раздумья ответил:

- Хорошо, желание пана Яна Жижки будет исполнено.

Видя, что Болеслав повернулся, чтобы выйти из комнаты, Штепан остановил его:

- Подождите, уважаемый Болеслав, у меня есть к вам еще одно поручение.

Хозяин вернулся снова к Штепану.

- Я привез поклон и приветствие от Милана и Божены Пташек.

Только глаза выдали радостное удивление лесника.

- Мария, иди послушай, гость привез нам добрые вести о Милане и Божене. - И, снова обратив свое лицо к Штепану, Болеслав осведомился: - Но как Власта?

- Власта окончила свои дни в дороге...

Штепан рассказал леснику все приключения злополучной семьи и описал их пражскую жизнь вплоть до дня своего отъезда, не забыв рассказать и о тех людях, которые теперь окружали Милана и Божену. Закончил свой рассказ Штепан о себе самом.

- Пан Штепан очень добр и любезен, что приехал к нам с такими добрыми новостями, но, вероятно, это не все.

- Да, уважаемый Болеслав. Мне поручили Милан и Божена найти и, если возможно, увидеть Карла. - Штепан достал кольцо и вручил Болеславу: - Вот доказательство, что я говорю правду.

- Пан бакалавр, верно, устал, а дорога нам предстоит дальняя и тяжелая. Пусть пан Штепан поужинает и ложится отдыхать, а завтра с раннего утра мы отправимся.

На этом разговор Штепана с хозяином окончился. После ужина гостю приготовили мягкое ложе из волчьих шкур, и Штепан погрузился в глубокий сон усталого путника.

На другое утро он и Болеслав выехали на восток. Ехали весь день, потом отдохнули в лесу и снова тронулись в путь, через лесные дебри, ручьи, небольшие горы, покрытые еловым лесом, всё на восток и на восток. Перед вечером переехали вброд довольно широкую реку.

- Морава, - коротко объяснил Болеслав. - Теперь двинемся на Быстрицу.

Штепан невольно сравнивал разговорчивого, живого Далибора, истого ганака по своей натуре, и сумрачного, немногословного Болеслава. За всю дорогу они перебросились только несколькими словами. Штепан удивлялся, насколько хорошо Болеслав знает лес, как безошибочно находит дорогу в такой дикой чаще Зрение, слух и наблюдательность Болеслава были поразительны.

Перебравшись через Мораву и поднимаясь вверх по Быстрице, они углубились в покрытые лесами горы. И здесь Болеслав уверенно вел Штепана по чуть заметным тропинкам, через узкие глубокие ущелья, крутые каменистые перевалы, все дальше и дальше, в самые непроходимые нагромождения серых скал, уже лишенных леса и лишь кое-где поросших кустарником. К концу третьего дня пути они оказались у входа в узкое ущелье, по дну которого с шумным рокотом бежала горная речка. Лошади с трудом ступали по узенькой, в локоть шириной, горной тропке; из-под копыт сыпались в пропасть камни. Штепан старался не глядеть вниз и, опустив свободно поводья, отдался воле коня. Тропка, огибая каменную стену, шла все выше и выше. Ущелье становилось все уже и темнее; внизу во мраке угрожающе рокотала речка, вверху между высокими каменными стенами виднелась узкая голубая полоска неба.

Тропа начала опускаться и привела на самое дно ущелья. Здесь стоял такой оглушающий гул от стремительно бегущей воды и мчащихся, сталкивающихся и ударяющихся о берега камней, что за ним не было слышно ни цоканья подкованных копыт о каменистую тропу, ни голоса Болеслава, что-то кричавшего Штепану.

Болеслав остановил коня, огляделся по сторонам и спешился. Штепан последовал его примеру. Лесник пошел вдоль ущелья, ведя коня за собой на поводу, и через несколько десятков шагов круто свернул направо. Штепан следовал за Болеславом и оказался в длинной, узкой щели, отходящей в сторону от ущелья.

Здесь была полная тишина. Только откуда-то глухо доносилось рокотание речки. Болеслав заложил два пальца в рот и пронзительно, с каким-то особенным переливом засвистел три раза подряд. Сверху донесся такой же свист. Затем Штепан услышал шум осыпающихся камней и чей-то прыжок. Перед ними появился человек в одежде горца, обутый в сыромятные постолы, привязанные к ноге узенькими, перекрещивающимися вокруг икры ремешками.

Человек держал в руке лук, у пояса висел короткий меч. Болеслав быстро подошел к нему и что-то сказал скороговоркой. Тот повернулся и, взмахом руки пригласив следовать обоих спутников за собой, пошел вперед. Скоро они оказались в большой котловине и увидели военный лагерь.

Здесь горели костры, вокруг которых сидело на земле несколько десятков загорелых, обросших бородами и одетых в самые разнообразные одежды мужчин. Вокруг были устроены землянки и шалаши, сделанные из ветвей кустарника. При появлении Болеслава со Штепаном лежавшие на земле люди повскакали с мест и окружили прибывших, с удивлением оглядывая их. Болеслав уверенно и спокойно, точно он попал к себе домой, повелительным жестом подозвал к себе ближайшего и со своей обычной краткостью приказал:

- Возьми лошадей, напои и задай корму.

А сам медленно двинулся к чернеющему в скале отверстию, по-видимому входу в пещеру. Здоровенный парень, одетый в лохмотья, бронзовый от загара, только осклабился и, взяв поводья обеих лошадей, повел их куда-то в сторону. Штепан остался один, окруженный толпой воинственных людей. "Вот они какие, ганакские волки!" - пришло ему в голову, когда донесся голос Болеслава:

- Штепан, идите сюда!

Навстречу Штепану из пещеры вышли Болеслав и высокий, статный, еще совсем молодой человек в обычной одежде ганакских крестьян. В лице молодого человека Штепану бросилось в глаза несомненное сходство с Боженой: такой же слегка орлиный нос, такие же большие глаза и серьезный взгляд, но только волосы его были темные. Лоб ганака пересекал глубокий рубец.

- Рад видеть дорогого гостя! - И незнакомец крепко пожал руку Штепану и увлек его в пещеру.

Пещера была вся выстлана шкурами, по стенам ее стояли грубо сколоченные скамьи, тоже покрытые шкурами и крестьянскими коврами. Стены были увешаны разнообразным оружием и доспехами: здесь можно было найти и полное рыцарское вооружение и самые примитивные дубины, окованные железом. Посреди пещеры стоял дощатый стол и два самодельных табурета По стенам висели светильники, распространявшие слабый, желтоватый свет.

Болеслав остановился рядом с незнакомцем и сказал Штепану:

- Вот Карел. Пусть он тебе, Штепан, будет таким же братом, как Божена - сестрой. - И, немного подумав, улыбнулся и добавил: - Но я вижу, Штепан еще не знает, что Волк и есть Карел Пташка.

- Как я мог знать, когда сам пан Ян Жижка не думал, что Волк - брат Божены, а Божена не знала, что ее брат - Волк!

Болеслав дружески обнял Штепана и, смеясь, вышел из пещеры, оставив Штепана наедине с Карлом.

Карел опустился на табурет, усадил на другой Штепана и, не спуская глаз с серебряного кольца в руках, внимательно слушал его. Так сидели они всю ночь, и только когда в лагере послышались голоса людей и в открытый вход в пещеру стал проникать серый свет наступающего утра, Карел почти насильно уложил гостя на приготовленное ложе.

Лежа на мягких шкурах, Штепан не мог сразу заснуть.

В его воображении оживали сцены из бурной, полной опасностей жизни Карла. Он поражался этому еще совсем молодому человеку: такая глубокая ненависть к угнетателям, такая изобретательность и смелость в нанесении неожиданных ударов, находчивость при опасностях... Но его коробили и суровость и жестокость молодого атамана. Штепану вспомнился рубец на лбу Карла, и он, приподнявшись на локте, спросил:

- Карел, а кто тебе на лбу знак мечом оставил?

- Один рыцарь-меченосец на Грюнвальде. Я был там в отряде пана Яна Жижки из Троцнова.

- Слушай, Карел, так ты должен знать нашего Ратибора: он ведь тоже был в хоругви пана Яна Жижки.

- Ратибор был при Грюнвальде? Я знал там одного Ратибора Дуба. Это ж мой побратим.

- Ратибор тоже рассказывал, что побратался с одним латником из Моравии - Волком.

- Ну, клянусь святым Вацлавом, получилось как в сказке!

Штепан услышал тихий смех из темного угла, где лежал Карел.

- Штепан, а я ведь должен тебе отдать грош, как обещал.

- Грош? Что еще за новая штука?

- Разве ты не помнишь, как ты подал милостыню моему Ярде, что с обрубленным языком?

- Карел, так этот горбун был ты?.. То-то мне почудилось, что твой голос я уже где-то слышал. Но язвы твои и горб?

- Воск и краска - вот и язвы, а горбом может стать любой мешок. Будет, спи!

Когда Штепан открыл глаза, в пещере было уже совсем светло, а Карел стоял, облокотившись о каменную стену пещеры, и долго глядел на окружающие скалы. Заметив, что Штепан не спит, он улыбнулся ему и с особенным ударением проговорил:

- Твой приезд и знакомство с тобой, Штепан, для меня не только радость, но и помощь. Теперь я знаю, что делать мне и моим ребятам.

Глава III

1. ВОЗВРАЩЕНИЕ ШТЕПАНА

Кутаясь в толстый шерстяной плащ, Штепан в сопровождении проводника - юркого черноглазого парнишки лет шестнадцати - на рассвете выехал из лагеря ганакских волков. Карел проводил его до конца ущелья:

- Обними Милана и Божену. Дубам поклонись в ноги, побратима поцелуй от меня, а пану Яну Жижке передай: Карел Пташка больше не Волк и приказ его выполнит - отряд умножит и явится по первому зову... До горы Ореб к кнезу Амброжу ты доедешь спокойно. А от Ореба как ехать - уже сам смотри. Прощай, брат!

К вечеру проводник и Штепан спустились с гор на большую дорогу.

- Отсюда вы уже не заблудитесь, - сказал на прощание проводник и, простившись со Штепаном, оставил его одного продолжать путь в сторону Градца Кралове.

На следующий день в полдень Штепан добрался до горы Ореб. Здесь он оказался в своеобразном городе, состоящем из шалашей, землянок, палаток, расположенных правильными рядами среди кустарников и деревьев, покрывавших вершину горы. Множество бородатых людей, бедно, но чисто одетых, женщин и детей наполняли этот город-лагерь. Большинство были крестьяне, но встречались и городские ремесленники.

Штепан остановил коня около одной землянки, у входа в которую прямо на земле, готовясь обедать, расположилась группа оребских братьев. Во главе восседал благообразный старец в крестьянской одежде, рядом с ним - пожилой человек, по внешности напоминавший кузнеца, а напротив него - еще сравнительно молодой представительный мужчина, хотя одетый и очень просто, но по всем признакам несомненно шляхтич. Высокая краснощекая женщина принесла большую деревянную миску с дымящейся похлебкой и поставила между сидящими, заняв свое место. Старик торжественно разломил каравай ржаного хлеба, подал каждому по куску и первый опустил деревянную ложку в миску.

Штепан глядел и не верил своим глазам: что это? Дворянин сидит и ест похлебку из одной миски с мужиком и ремесленником! Где ж это видано?

Сойдя с коня, Штепан спросил у сидящих, где он может увидеть кнеза Амброжа. Старик опустил ложку, взглянул на Штепана и тихо обратился к женщине Та встала и, не говоря ни слова, жестом пригласила Штепана следовать за собой. Так они прошли почти до середины лагеря и оказались у большой палатки с вышитым красными нитками изображением чаши.

- Здесь, - сказала женщина и тотчас же отправилась к своей землянке.

Штепан, держа на поводу коня, не знал, что ему делать, когда полы палатки откинулись и перед ним оказался невысокий, средних лет человек с русой бородой, румяный, цветущего вида, в простом крестьянском платье и длинном плаще. Лицо у него было простое и добродушное.

- Скажи, брат, где я могу видеть кнеза Амброжа?

- Я - Амброж. Привяжи коня и заходи в палатку, брат.

Амброж был одним из организаторов братской общины на горе Ореб и был известен как пламенный проповедник не только в Градецком крае, но и по всей Чехии. Штепан с интересом разглядывал этого человека, по виду ничем не замечательного, добродушного, здоровенного, скорее напоминающего крестьянина, чем народного вождя.

Войдя в палатку, Штепан передал ему письма Яна Жижки и Яна Желивского и вкратце изложил поручение Яна Жижки. Амброж, внимательно выслушав Штепана, бегло прочел письма.

- Я вижу, что тебе надо спешить посетить брата Коранду и Микулаша. Путь немалый. Конь твой не устал?

- Конь за день отдохнет, а завтра с зарей я двинусь в Пльзень.

- Брату Яну Жижке и брату Яну Желивскому передай привет и скажи, что оребские братья двинутся не позже чем через день-два и будут в Праге еще до дня святой Людмилы, что на десятый день ноября.

Далее беседа перешла на иные темы. Штепан расспрашивал о жизни общины. Амброж отвечал просто и исчерпывающе.

- Какой у вас тут порядок, чистота, тишина и мир! - поделился с Амброжем своими впечатлениями Штепан.

- В этом нет ничего удивительного: сюда пришли честные люди трудиться и житьпо правде и справедливости, как братья и сестры.

Амброж, в свою очередь, подробно расспрашивал Штепана о положении в Праге, об университете, его роли в народном движении. Услыхав, что мистры университета хотя и признали чашу одними из первых, но остановились лишь на требовании причастия под двумя видами, а в остальном готовы идти на уступки перед Римом и Сигизмундом, Амброж всплеснул руками и воскликнул:

- Правильно мы их называем хромающими гуситами!

Тогда Штепан спросил в упор Амброжа:

- Скажи мне, брат, а ты сам тоже веришь в наступление тысячелетнего царства Христова?

Амброж с детской простотой ответил:

- По совести, я сам не знаю, верю ли я в наступление сейчас тысячелетнего царствования Христа, но я не могу отнять эту веру у всех наших братьев - людей темных, простых и жестоко угнетенных. Эта вера дает им опору в борьбе против всего, что их до сих пор угнетало и делало несчастными. В этой вере их единственная надежда, что весь мир насилия и несправедливости должен рухнуть и воцарится на земле равенство всех перед богом, братство и справедливость.

- То же говорят и Ян Желивский, и Коранда...

- И Мартин Гуска, по прозвищу Локвис, из Моравии, и очень многие наши сельские проповедники.

Наутро Штепан спустился с Оребской горы и начал свой путь на Пльзень. На третий день Штепан, стараясь избегать больших дорог, чтобы не встретиться с отрядами католических панов, подъехал неподалеку от Збраслава к берегу Влтавы. Мост был у Збраслава, куда Штепан заезжать не хотел из предосторожности. Пришлось искать брод. Спускаясь с пологого берега, Штепан увидел впереди себя группу всадников, тоже собирающихся переправляться через Влтаву. Впереди ехал, судя по вооружению, плащу и хорошему коню, рыцарь, за ним- молодой парень - как видно, слуга, который вел на поводу лошадь под объемистым и тяжелым вьюком, и девочка лет тринадцати - четырнадцати на небольшой белой лошадке.

Первым въехал в воду рыцарь, и его гнедой рослый конь, с шумом разбрызгивая воду, двинулся через реку, то погружаясь по брюхо, то вырываясь на более мелкое место. Вслед за ним двинулся слуга с лошадью.

- Павел, - не оборачиваясь, крикнул рыцарь, - не подмочи тюки!

- Ладно, - флегматично ответил парень, даже не взглянув на лошадь.

Последней въехала в реку девочка. Рыцарь был уже на берегу и, глядя на покачивающуюся на белой лошади фигурку, крикнул:

- Млада, держись покрепче и не гляди в воду!

Но предупреждение было сделано слишком поздно. Штепан, ехавший непосредственно за девочкой, увидел, что, когда до противоположного берега всаднице оставалось еще метров пять-шесть, она как-то странно взмахнула в воздухе руками, выпустила поводья и стала медленно сползать набок. Еще секунда - и девочка свалилась в воду. Белая лошадка, испугавшись шумного всплеска, рванулась вперед. По воде расходились круги и плавала белая шапочка. Штепан услыхал крик рыцаря. Ударив шпорами в бока коня и сбрасывая на ходу плащ, Штепан оказался на месте падения девочки. Не отдавая себе отчета в том, что он намеревается делать, Штепан с размаху бросился с коня в воду и сразу же окунулся головой в ледяную осеннюю воду Влтавы. Достигнув ногами дна реки, он схватился рукой за какой-то мягкий предмет и, выгребая другой рукой, стал подниматься на поверхность. Ему казалось, что он вот-вот не выдержит и вдохнет воздух. Но он знал, что тогда конец и он навсегда останется под водой. Вот его голова вынырнула наружу, и он с облегчением вздохнул. В руке он держал девочку за волосы, а другой греб к берегу, стараясь помогать ногами. Длинная бакалаврская одежда намокла и вместе с сапогами, как пудовая гиря, тянула вниз. Штепан увидел, что рыцарь вошел по шею в воду и кричит что-то слуге, который снял с себя сапоги и плащ и бросился в реку; принял от Штепана девочку и быстро выплыл с ней к берегу. С большим трудом Штепан добрался до берега и, отдуваясь от усталости, вылез на песок.

Девочка лежала без дыхания, белая как мел; изо рта медленно вытекала вода. Ее волосы мокрыми косичками разметались по песку. С обезумевшими от страха глазами, подбежал рыцарь:

- Боже мой! Млада, Млада!.. Да что же это?!

Черноволосый слуга, не меняя своего флегматичного тона, деловито заявил:

- Коли ногти не посинели, значит еще можно откачать... А ну, пан кнез, - обратился он к Штепану, которого принял за священника, - давайте-ка подымем девочку вверх ногами.

Слуга Павел и Штепан схватили утопленницу за ноги и подняли вверх.

- Ну, довольно! - крикнул Павел. - Теперь давайте откачивать.

Он принялся делать Младе искусственное дыхание, а Штепан в такт нажимал руками ей на желудок.

- Пан Вилем, снимите с нее сапожки и растирайте ноги, пока не согреете. Да живо!

Рыцарь послушно разул девочку и начал старательно растирать ее застывшие ноги суконной тряпкой.

Мокрые кони лениво ходили вокруг и пощипывали пожелтелую траву. Примерно через полчаса усиленной работы Павла со Штепаном и паном Вилемом утопленница начала дышать, а затем открыла глаза.

- Вина! - крикнул Павел, не переставая поднимать и опускать руки девочки.

Рыцарь подбежал к своему коню и достал из сумки флягу с вином. Немного вина, влитого в рот, привело девочку в чувство. Она открыла свои карие глаза, и ее посиневшие губы шевельнулись.

- Готово! Теперь берите ее, пан Вилем, к себе на седло, укутайте получше и айда до ближайшего очага.

С помощью Штепана и Павла девочка была закутана в сухой плащ рыцаря и усажена к нему на седло. Рыцарь протянул руку Штепану:

- Не имею счастья знать ваше имя... от всей души благодарю вас! Рыцарь Вилем Новак - ваш должник. Кому я обязан спасением дочери?

Штепан, совсем промокший, не мог достойно ответить рыцарю, потому что его зубы выбивали дробь, а язык отказывался повиноваться.

- Я бакалавр свободных искусств Штепан Скала.

- Павел, ты тоже считай меня своим должником.

- Ну, вот еще! - заметил Павел, натягивая сапоги. - Какие уж тут долги! Хватит с вас и тех долгов, от которых вы чуть без штанов не остались. Поедем, что ли?

Чтобы согреться, Штепан погнал коня в галоп, но все понапрасну. Холодный осенний ветер, пронизывая его мокрую одежду, так леденил тело, что Штепан от холода весь оцепенел. Между тем приближались сумерки, и становилось уже по-настоящему холодно. Плащ Штепана утонул во Влтаве, и его отсутствие давало себя чувствовать.

Впереди показался огонек постоялого двора. Через каких-нибудь полчаса четверо путников сидели у пылающего очага и сушили свою промокшую одежду. Девочка еще не пришла в себя от пережитого и сидела молча, тесно прижавшись к отцу, который сушил у огня свою мокрую куртку. Штепан поместился по другую сторону очага. Пан Вилем заказал по стакану вина Штепану и Павлу, пока хозяин готовил ужин.

- Ну, дочка, как себя чувствуешь? - спросил ласково рыцарь, заглядывая в еще бледное лицо девочки.

Млада расчесывала и заплетала в косу свои русые волосы и впервые за все это время сказала:

- Ничего, только голова кружится.

- Но что с вами случилось, почему вы упали в воду? - поинтересовался Штепан, натягивая высохший камзол.

- Я и сама не знаю: смотрела на бегущую воду, и вдруг голова закружилась, и все сразу поплыло перед глазами.

- Ясно, барышня с раннего утра ничего не ела, к тому же с самого Коуржима без отдыха все время в седле, вот и ослабела. А коль ослабший человек в бегущую воду глянет - обязательно сомлеет, - убежденно объяснил Павел, старательно вытирая сухими портянками свои красные большие ступни.

- Да, - вздохнул пан Вилем, пытаясь закрутить упавшие вниз пышные усы, - тяжелое детство выпало на долю Млады. Ей еще и двух лет не было, как скончалась ее мать, потом - я на войне, девочку пришлось отдать в монастырь на воспитание. За этим пришло полнейшее разорение от соседних панов и того же монастыря. Потерял я и землю, и замок, и все добро. Пошел наниматься к панам. Служил у панов из Рожмберка, повздорил с покойным стариком паном Ольдржихом, уехал, стал искать новое место. Да куда идти? Католики к себе зовут, а я сомневаюсь.

Штепан невольно заинтересовался;

- И пан Вилем решился идти к ним на службу?

Рыцарь некоторое время молчал, затем глубоко вздохнул:

- Сказать вам правду, я еще и сам не знаю. Не по нутру мне Сигизмунд с его попами, а кроме того, это значит идти с его немцами и мадьярами против своих, чехов...

Снаружи донесся шум, затем дверь с треском раскрылась, и трое вооруженных людей в промокших плащах ввалились в комнату.

- Эй, хозяин! - нетерпеливо крикнул один. - Куда он запропастился, дурак! Хозяин! Ну-ка, живо готовь нам ужин. Только не мешкай - голодны, как волки, и мокры, как рыбы!

Бесцеремонные гости сбросили мокрые плащи и остались в легких доспехах. Все трое были рыцари. Их слуги остались с лошадьми в конюшне. Пока хозяин торопился исполнить приказание новых гостей, рыцари с пренебрежением оглядывали пана Вилема и Штепана.

- Кто вы? Проезжие? - грубым голосом спросил старший по виду и иностранец по выговору.

- Я и мой попутчик - из тех, кому грубым тоном вопросов не задают! - гордо и резко отозвался пан Вилем.

- Нам не до правил вежливости, - тем же тоном продолжал старший из рыцарей. - Пан Петр Штеренберкский приказал проверять всех встречных на дороге. Так все ж таки, кто вы такие?

Пан Вилем как ужаленный вскочил с места:

- У моего слуги пан может попросить взглянуть на щит - там изображен мой герб.

- Оставь его, Альфред, - вмешался другой из рыцарей, - не видишь разве - это какой-то сумасшедший земан. А вы куда едете и кто вы такой? - последовал вопрос к Штепану.

- Я бакалавр Каролинума и еду по делам университета в Пльзень.

Хозяин вошел в комнату, неся в руках большое блюдо с жареной курицей, а хозяйка повесила на железный крюк небольшой масляный светильник с четырьмя горящими фитилями. Пан Вилем уже оделся и принял вновь вполне внушительный вид. Штепан облачился в свою бакалаврскую тогу. Вошел Павел и пробурчал:

- Там, пан кнез, ваш конь отвязался, как бы не ушел.

Когда Штепан вышел вместе с ним во двор, Павел, ухмыльнувшись, наклонился к его уху и быстро проговорил:

- Конь не отвязывался, просто я перевел всех наших коней в другую конюшню, чтобы ихние молодчики не увели. Вон туда, что за углом.

- Спасибо, Павел, - сказал Штепан и направился к конюшне, но вдруг заметил маленькую фигурку, вынырнувшую из дома и быстро бежавшую к ним. Несмотря на темноту, Штепан узнал Младу.

- Пан Штепан, отец велел вам сказать, чтобы вы сейчас же уезжали. Эти рыцари хотят вас связать. Один из них сказал другому, что он вас знал еще в Праге.

Не отдохнув как следует, ехать снова в темную осеннюю ночь, под дождем, Штепану вовсе не улыбалось. Но он вспомнил предупреждение Яна Жижки и брата Амброжа и попросил девочку вынести ему его сумку. Павел, стоявший рядом, все слышал.

- Я мигом оседлаю вашего коня и выведу задними воротами, - шепнул он и исчез в темном дворе.

Штепан только услышал, как зачавкала грязь под тяжелыми сапогами славного парня. Через минуту-две скрипнула дверь, и вновь, как стрела, вылетела девочка и подбежала к стоявшему под навесом Штепану:

- Пан Штепан, нате сумку. Я в нее кое-что положила вам на дорогу. Отец очень вас жалеет, он вас еще раз благодарит. Те пьют вино и ждут, когда вы вернетесь, чтобы схватить вас... Пан Штепан, я еще вас не поблагодарила за то, что вы спасли меня... Торопитесь... Вот возьмите от меня на память... - Произнося скороговоркой последние слова. Млада всунула что-то маленькое в руку Штепана. - Доброго пути вам, пан Штепан!

И, прежде чем Штепан успел что-либо ответить, девочка скрылась в доме.

Штепан отыскал задние ворота и нашел там Павла, державшего под уздцы его оседланного коня.

- Павел, на тебе два гроша: один передай хозяину за постой и корм коня, а другой возьми себе.

- Один грош пойдет хозяину - это справедливо, хотя и щедро, но другой я, с вашего позволения, лучше отдам вам, чтобы вы передали его от меня на то дело, которому вы служите. Прощайте, пан Штепан, будьте осторожны.

Павел исчез в темноте, а Штепан вновь продолжал свой путь во мраке и ненастье.

Ехать без плаща было холодно, особенно ночью. Штепан решил, что в такую темную ночь рыцари не станут его далеко преследовать, важно сейчас отъехать из селения. Штепан прибавил ходу, и конь, разбрасывая по сторонам комья жидкой грязи, резво пошел рысью. Так прошел час-другой. Кругом стоял кромешный мрак, ветер свистел в ушах. Наконец, часа через три быстрой езды, Штепан очутился в каком-то селении. Постучался в первую попавшуюся халупу - и после долгих переговоров оказался наконец в тепле и, улегшись на скамье, заснул как убитый.

Поутру, проснувшись и подкрепившись завтраком, он простился с хозяевами и узнал, что находится в одном-двух часах езды от небольшого городка Добржиша. Желая расплатиться с хозяевами, Штепан стал доставать из сумки мешочек с деньгами и, найдя маленький, вышитый бисером кошелек, вспомнил, что это был тот предмет, который ему в темноте вложила в руку дочь пана Вилема; он, второпях не рассмотрев, сунул его на дно сумки.

В Добржише Штепан остановился у местного проповедника брата Православа, еще не старого, сурового на вид, глубокого почитателя пльзенского проповедника и руководителя общины Вацлава Коранды

- Пусть брат Штепан не едет в Пльзень. Брат Вацлав сообщил мне, что он завтра будет проходить с пльзенской общиной через Добржиш на Прагу. Подожди до завтра, и ты здесь встретишься с братом Вацлавом.

На другой день Штепан выехал за город встретить Вацлава Коранду и пльзенских братьев. Едва он выехал за ворота, как заметил вдалеке приближающуюся темную массу. Уже издали он услыхал доносившееся стройное пение. Он двинулся вперед и скоро повстречался с медленно приближавшейся по дороге колонной идущих пешком и едущих на возах мужчин и женщин. Впереди ехал верхом высокий, худощавый, сравнительно молодой человек в старенькой сутане, на которой было нашито изображение чаши. Лицо его чем-то напоминало лицо Яна Желивского, только лоб был более высокий и широкий, черты лица более резкие и взгляд более суровый. Штепан обратил внимание, что все паломники были вооружены топорами, вилами, цепами и дубинами, а многие имели хорошие копья, мечи, судлицы и арбалеты.

Штепан сошел с коня, приблизился к переднему верховому и по-братски его приветствовал, спросив, не он ли Вацлав Коранда. Тот тоже сошел с коня и ответил утвердительно. Прочитав обращение Яна Жижки и отойдя в сторону от дороги, он спросил:

- Что еще брат Штепан имеет передать нам от братьев Яна Жижки и Яна Желивского?

Когда Штепан все изложил, Коранда улыбнулся:

- Я сам получил кое-какие известия от брата Яна Жижки и поторопился выступить с нашими братьями. Также написал письмо Микулашу из Гуси и Хвалу из Маховиц. Они тоже уже выступили, и ты их можешь встретить по дороге в Бехинь. Я предложил соединиться для большей безопасности в пути.

- Я вижу, все братья вышли с оружием.

- Да. Я им сказал: "Братья! Знайте, что виноградник расцвел, но козы хотят его уничтожить. Поэтому не уходите с горы иначе, как вооруженными! Прага ждет вас с оружием в руках".

Хотя Штепан чувствовал страшную усталость от непрерывного путешествия в седле уже больше десяти дней, он решил, дав коню дневку, в тот же вечер выехать навстречу отрядам Микулаша из Гуси и Хвала из Маховиц, идущим из Бехиньского и Прахенского краев.

С ноющей от непрерывной езды поясницей Штепан выехал после захода солнца из города и, проведя всю ночь в седле, остановился в небольшой деревушке неподалеку от города Писка. Хорошенько отдохнув и выспавшись, в середине дня он встретил проходящий большой отряд крестьян и ремесленников. Весь отряд, примерно тысячи три, был вооружен не хуже, чем отряд Коранды.

Микулаша из Гуси Штепан сразу узнал по огромному росту и выразительному красивому лицу с большой окладистой бородой. Рядом с Микулашем ехал незнакомый Штепану шляхтич, еще молодой, но одетый более чем скромно. Это был Хвал из Маховиц. Штепан подошел к Микулашу из Гуси и приветствовал его.

Отряд в этой деревушке сделал привал, так как люди были слишком утомлены длительным маршем. Кроме того, Микулаш из Гуси и Хвал из Маховиц решили подождать отставших. Здесь собрались отряды из городов и сел всего Бехиньского и Прахенского краев. Микулаш из Гуси, сидя со своими помощниками на высоком пригорке на разостланной попоне, подробно расспрашивал Штепана обо всем, что делалось в Праге.

- О том, что брат Ян взял Вышеград, я уже слышал, - задумчиво заметил Микулаш. - Это, конечно, очень важно. Но еще важнее то, что брат Ян решил сам напасть на Ченка, не дожидаясь, пока тот первый начнет действия против Старого и Нового Места. Представляю, какие лица были у пана Ченка и у королевы Софьи, когда они узнали, что Жижка - в Вышеграде! - Глаза Микулаша заискрились. - Что ж, если мы сегодня к вечеру двинемся, то утром на четвертый день ноября нагрянем в Прагу. Так ведь, брат Хвал? - обернулся Микулаш к своему младшему товарищу.

- Так, если нас не задержит на пути Петр из Штеренберка.

Микулаш покачал головой:

- После того как мы ему под Живогоуштом начесали спину и прочее, ручаюсь, что ни пан Петр, ни кто другой не посмеет на нас напасть.

- Пан Петр из Штеренберка и его отряды сейчас между Збраславом и Книном, - вставил Штепан, вспоминая предупреждение брата Амброжа и свои дорожные встречи.

К пригорку подошел какой-то селянин, усталый и весь забрызганный дорожной грязью. Низко поклонившись Микулашу, селянин вынул из-за пазухи бумагу и вручил Микулашу. Тот молча начал читать ее, и вдруг глаза его округлились, он вскочил на ноги:

- Брат Хвал, мне пишет брат Милош из Усти под Лужницей, что третьего дня оттуда вышло триста человек братьев и сестер с детьми в Прагу. И брат Милош просит нас подождать их под Збраславом, чтобы в Прагу войти вместе.

- Ну что ж, это очень хорошо, - заметил Хвал, не понимая волнения Микулаша.

- Где тут "хорошо"! Он далее пишет, что все вышли без всякого оружия, надеясь, что бог их сохранит от всякого несчастья. Если они третьего дня вышли, значит сегодня они будут в Книне, а там сейчас рыскает этот разбойник пан Петр.

- Надо сейчас же кому-нибудь ехать и встретить их по дороге, если они еще не дошли до Книна.

- Я поеду, - вызвался Штепан.

- Поезжай, брат. Я тебе дам свежего коня - поезжай, встреть их и скажи, чтобы шли нам навстречу. Мы же, не медля ни минуты, все двинемся на Книн... Хвала, вели трубить поход. Конных - вперед!

Микулаш, стоя на пригорке, громадный, с развевающейся по ветру бородой, командовал громовым басом. Люди вскакивали с земли, хватали лежавшее рядом оружие и выстраивались рядами.

К Штепану подвели свежего коня - слоноподобного жеребца серой масти. Сидя на нем, Штепан казался мальчиком

- Это конь самого пана Микулаша, - пояснил бородатый пожилой брат в суконной куртке с нашитой на груди чашей.

Штепан наскоро попрощался с Микулашем и Хвалом и поскакал по дороге к Книну. Отъехав с сотню шагов, Штепан услыхал за собой дробный стук конских копыт - эа ним скакали трое вооруженных братьев.

- Нас брат Микулаш послал с тобой! - на ходу крикнул Штепану молодой парень с едва пробивающейся темной бородкой на загорелом румяном лице.

"До Книна хорошей езды часа два, - подумал Штепан. - Конь выдержит". И пустил своего огромного жеребца в полную рысь, временами переходя в галоп.

Прошло уже часа полтора. Паломников не было видно. Навстречу попался пастух, гнавший стадо. Штепан подъехал к нему:

- Друг, не проходило ли тут множество людей?

Пастух оглядел Штепана с головы до ног и, увидев на груди его спутников нашитые чаши, понял, с кем имеет дело.

- Уже часа два, как тут прошло много людей. Впереди шел кнез с хоругвью, а на хоругви была вот такая же чаша.

Штепан, ни слова не говоря, поскакал дальше.

"Два часа как прошли... Ведь тут уже совсем близко Книн. Неужели опоздал?" - проносились у него в голове тревожные мысли.

Проскакав еще километров пять, всадники выехали на возвышенность, покрытую мелким кустарником с пожелтевшими листьями. Дорога пошла вниз. Спускаясь, Штепан увидел справа от дороги небольшую котловину, шагов двести в длину. На дне котловины на желтой, высохшей траве в самых разнообразных позах лежали люди - мужчины, женщины, дети. Картина мирного привала дополнялась сизоватыми струями дыма от костров, поднимавшегося к серому, хмурому небу.

"Это они! - пронеслось в голове у Штепана. - Устали - и сделали привал. Но почему тут так много ворон?"

Штепан с бьющимся сердцем разом свернул коня направо и поскакал галопом к котловине. Первой, кого он увидел, была женщина в крестьянской рубахе, в овчинной безрукавке, лежавшая лицом вниз на широком красном платке, странно раскинув руки. Штепан соскочил с коня и подошел к ней. Его спутники тоже спешились.

- Эй! - крикнул Штепан. - Это братская община из Усти?

Никто не отвечал, все было тихо, только ветер шелестел сухими ветками кустарников и опавшими листьями.

Штепан подошел к женщине и невольно попятился: красный платок, на котором, казалось, отдыхала женщина, оказался огромной запекшейся лужей крови. В спине пониже лопатки зияло круглое отверстие, полное запекшихся темных сгустков.

- Копьем пробили! - тихо проговорил молодой воин.

- Боже! Боже! - воплем вырвалось у Штепана. Он побледнел, руки и ноги его тряслись.

Воины прошли вперед и, наклонившись, стали осматривать лежавших людей.

- Все перебиты! - сдавленным голосом закричал один из воинов.

- Сейчас же садитесь на коней, - крикнул Штепан, - скачите назад и доложите брату Микулашу, а я останусь здесь - может быть, кто-нибудь еще живой... Будьте вы прокляты, убийцы безоружных женщин и детей!

Двое воинов ускакали обратно, а Штепан с оставшимся латником стали осматривать жертвы Петра из Штеренберка.

Их надежда была напрасна: было видно, что паны рыцари и их наемники усердно поработали здесь. Вся котловина была залита кровью. Положение лежавших трупов указывало, что нападение было совершено на спящих людей. Тела были изрублены, исколоты, растоптаны конскими копытами. Среди наваленных в кучи тел виднелись перевернутые котлы у еще тлеющих костров, дорожные мешки, шапки, посохи, женские шали... Отдельно от других лежал труп в серой сутане.

"Верно, это и есть брат Милош", - подумал Штепан.

Убедившись, что в живых не осталось никого, Штепан в сопровождении воина пошел прочь. На самом краю котловины им попался труп мальчика лет шести, заколотого копьем в то время, как он, видимо, убегал. Его белая длинная рубашка была красной, а рот широко открыт, маленькая грязная рука вытянута вперед.

Штепан сел на пригорок, тупо глядя на котловину. Он был как бы в оцепенении - ничего не чувствовал, ни о чем не думал.

Издали донесся топот бешено мчавшихся коней. Воин встал и посмотрел вдоль дороги. По ней неслось во весь опор несколько всадников. Впереди скакал полным карьером на вороном коне Микулаш из Гуси. Он слегка прижался к шее коня, и синий плащ развевался, словно крылья, за его спиной. Не доезжая котловины, он круто остановил на всем скаку коня.

Конь был весь в мыле, с удил свисала густая пена, бока с шумом раздувались. Микулаш спешился, отдал коня и стал спускаться в котловину. Остановился и снял свою меховую шапку. К нему подошел Хвал из Маховиц. Штепан поднял голову, встал и тоже подошел. Так они стояли долго, не говоря ни слова.

- Я опоздал, - едва слышно проговорил Штепан.

- Ты не виноват, - не поворачивая головы, так же тихо отвечал Микулаш. - Наши подойдут - мы их похороним. Паны за это ответят.

Снова все замолчали, не будучи в силах оторвать глаз от этой ужасной картины. Потом Штепан услышал глухой гул от шагов идущих людей. Несколько тысяч человек почти бегом спешили к котловине, и огромная толпа крестьян с вилами, топорами, цепами, дубинами, дойдя до котловины, обступила ее со всех сторон. Напуганные вороны с громким шумом и карканьем взлетели черной стаей и улетели прочь. Стало снова тихо. Толпа глядела на котловину и на то, что осталось от трехсот безоружных паломников, спешивших на братское собрание в Прагу.

Микулаш, поднявшись, встал на пригорок и обернулся к толпе, держа шапку в руке:

- Вот, братья, что ждет всех нас, если мы не будем сильны, хорошо вооружены и слиты воедино... Похороним наших братьев и сестер и двинемся на Прагу. Запомните всё, что видите, и расскажите пражским братьям. А врагам нашим, слугам антихриста и сатаны, нет пощады!.. В Праге вам предстоит бой с панами. Вспомните этих братьев и сестер - и... бейте, бейте врагов, не щадите никого!

2. ПЕРВЫЕ ПОБЕДЫ

Милан долго смотрел на Якубка, оглядывая его с головы до ног, и вдруг неожиданно для Якубка разразился неудержимым смехом.

Якубек был задет за живое:

- Уж вовсе не разумею, с чего бы это тебе так стало весело? Что ты, друг мой, увидел такое смешное?

- Не сердись, Якубек. Но уж очень смешно видеть тебя в воинском убранстве.

Действительно, Якубек, маленький и круглый, как бочонок, был забавен в железном нагруднике, непомерно большом шлеме - саладе, в котором исчезала вся голова хлебопека; широкий меч упрямо путался между ногами, а алебарда казалась очень длинной и тяжелой.

Добродушная ирония Милана задела самолюбие Якубка, но, поразмыслив, он все же должен был согласиться, что совсем не был рожден воином. Придя к такому заключению, Якубек с некоторой завистью заметил, как ловко и красиво сидит на плечистой, высокой фигуре Милана кольчуга, шлем и как ловко он приладил меч и тяжелый топор.

Приятели уселись на толстом бревне, положенном поперек улицы.

- Не думал я, Якубек, что ты тоже возьмешь в руки меч...

- Что ж тут удивительного! Теперь каждый честный ремесленник должен стать воином за наше общее дело.

- И давно ты, Якубек, превратился в воина?

- Примерно с месяц. С того самого дня, как... случилась эта неприятность с Боженой.

Милан недоумевающе поднял брови:

- С Боженой? У тебя неприятность? Обидела она, что ли, тебя?

Якубек поставил алебарду между коленями, оперся о нес обеими руками и грустно опустил голову в огромном шлеме:

- Не послушал я тебя, Милан, и сунулся к Войтеху с Теклой насчет Божены. Думал, раз она не выходит ни за Ратибора, ни за Шимона, а Штепан, может, и сан священника примет - так он уж и вовсе не жених, значит Божена свободна. Со мной она всегда была приветлива. Вот и отправился к Дубам. Сначала думал так, тихонько, поговорить, а уж потом и сватов засылать. Вышло очень даже нехорошо. Поблагодарила, извинилась и... - ни с чем я домой пришел. Глянул на свое одинокое жилище - опостылело оно мне. А тут слышу: все новоместские ремесленники собираются в отряды. Ну, и я то же пошел: за правду божью повоюю и скорбь свою развею.

Милан уже не улыбался и принялся утешать своего бывшего хозяина и друга:

- Якубек, но почему ты не послушал меня? Говорил же я тебе: не думай о Божене. Тебя она уважает, как хорошего, честного человека почитает и большую признательность чувствует за твое доброе сердце. Мне думалось всегда, что ей этот проныра Шимон нравился. Жалко, не знает Божена, что у него за душа...

Якубек сдвинул на затылок опустившийся на глаза шлем и с сердцем стукнул древком алебарды о землю:

- Она-то не знает, зато я кое-что знаю и кое в чем подозреваю Шимона.

Милан в раздумье стал чертить ножнами меча по земле и неопределенно протянул:

- Шимон - хитрый и ловкий парень. Все его подозревают в разных темных делах, но поймать за руку до сих пор никто не мог - не оставляет за собой следов. К примеру, как он умудрился стать торговцем воском да свечами, никто не знает. Но что ни говори, а дела у Шимона пошли в гору, у Войтеха же - под гору, да так, что за долги пришлось и дом, и скотину, и лошадь Ратибора продать.

- А Ратибор где?

- Ратибор с того дня, как выбросили коншелей из окна новоместской радницы, стал во главе сотни новоместских парней. Мы вместе с ними после смерти короля громили картезианский монастырь, что около ворот. То-то нагнали тогда страху на монахов! Да не одни монахи поубежали - сколько попов, немецких богачей да всяких знатных панов удрало из Праги! С той поры Новое и Старое Место, как выгнали оттуда немцев-патрициев, отошло от католической церкви, а Малая Страна и Градчаны, где засели наместница королева Софья и пан Ченек Вартемберкский, остались оплотом сил антихристовых - Сигизмунда и римского папы. Вышеград же новоместские ребята с паном Яном Жижкой во главе отняли у пана Ченка.

Якубек неодобрительно нахмурился:

- Не возьму я в толк, Милан: на что это ты связался с пражской голытьбой, зачем громить монастыри, обижать почтенных граждан? Не пойму! Вот скоро приедет новый король, Сигизмунд - он наведет порядок и поприжмет вас. Пользуетесь, что у нас нет короля, вот и буяните.

- А ты знаешь, что сказал отец Ян Желивский?

Якубек с досадой отмахнулся:

- Что путного мог сказать этот одержимый!

Пришла очередь обидеться Милану:

- Вовсе он не одержимый, а мудрый проповедник и святой жизни муж. Сказал же он нам, что, по святому писанию, после смерти короля Вацлава не будет больше королей в Чехии, да и все иные королевства разрушатся. Настанет тогда мир во всем мире, не будет ни знатных, ни незнатных, ни. бедняков, ни богачей, ни сильных, ни слабых - все будут жить своим трудом и все будет общее.

- И много есть дураков, что слушают его?

- Не дураков, Якубек, а истинно верующих в справедливость. И немало, потому что проповедует пришествие царства божьего на земле не один Ян Желивский и не только в Праге. Ты знаешь, сколько народа из деревень и городов продает свое имущество и собирается на горах Табор, Ореб, Элеонской! Вот и сегодня к нам сюда должно прийти на помощь немало народа из деревень. Как придут - сейчас же бросимся вышибать пана Ченка из Малой Страны,

Якубек с возмущением возвысил голос:

- Непутевые речи твои, Милан, даже просто обидно слушать! Где это видано, чтобы можно было жить без короля, знатных и богатых людей, без своего собственного имущества! Разве покойный мистр Ян Гус этому учил? Посмотри, мы почитаем Яна Гуса не меньше вашего, а послушай, что говорит мистр Пшибрам и другие университетские мистры. Неужели они глупее вашего Яна Желивского? Наших пастырей все уважаемые и знатные люди Праги слушают. А что они говорят? Говорят они, что надо установить причастие под двумя видами, чтобы у попов и монастырей больших богатств не было и чтобы духовенство не смело совершать преступления и очистилось от пороков. Вот тогда и жизнь будет хороша. Это и я разделяю.

Милан только ехидно засмеялся:

- Простачок ты, простачок, Якубек! Доверчивый ты, как ягненок. Чего ты веришь этим "хромающим гуситам"? Ты думаешь, если какой-нибудь знатный пан налепит себе на щит чашу, так он из волка превратится в овцу? Ошибаешься, друг! Возьми вот: после смерти короля Вацлава Сигизмунд, пока он сам не коронуется, оставил своей наместницей вдовствующую королеву Софью, а в помощь дал ей знатнейших панов и среди них главным назначил пана Ченка из Вартемберка. Он ведь тоже чашник, а вот уже сколько времени с нами воюет. И кто из них откажется от своих мужиков? Не пойму, как ты им всем веришь!

- Вижу, Милан, что разные у нас с тобой пути. Ты на меня не можешь жаловаться - не хозяином был тебе я, а другом...

Милан поспешно перебил Якубка:

- Разве я когда-нибудь забуду, что ты для меня сделал и как мы с тобой жили, словно два брата, а не хозяин с работником! Хочешь - верь, хочешь - не верь, но мне сейчас очень не по душе, что дороги наши расходятся. Но ты, друг мой, еще когда-нибудь придешь сам к нам и скажешь: "Прав был Милан, когда говорил, что богачи обманут работягу Якубка".

- Жди как раз, чтобы я пришел к вам, жебракам!

И неизвестно, сколько еще продолжался бы спор Якубка с Миланом, если бы их внимание внезапно не отвлекло появление у заставы, где они стояли в дозоре, большой группы всадников. Впереди медленно ехали Микулаш из Гуси и Ян Жижка, за ними следовали несколько коншелей новоместской и староместской радницы.

- Итак, Микулаш, я думаю, ожидать нам нечего. Соберем наши отряды на этих улицах, что ведут к Влтаве, и по пушечному выстрелу бросимся через Новый мост на Малую Страну. Надо ударить немедленно, пока враги еще не узнали о вашем прибытии с сельским ополчением.

- Согласен, - прогудел Микулаш, пристально рассматривавший противоположный берег Влтавы, занятый войсками, верными папе и Сигизмунду.

Новый мост, соединяющий Старое Место с Малой Страной, был занят королевскими войсками и закрыт баррикадами из бревен и протянутых поперек цепей. На противоположном берегу рядом с мостом возвышались укрепления и архиепископский дворец. Повсюду поблескивали шлемы и копья воинов королевы.

Ян Жижка, внимательно оглядев позиции противника, отъехал в сторону вместе с Микулашем и долго с ним обсуждал план предстоящей атаки Малой Страны. Потом он обернулся к начальникам пражских ополчений. Строго поглядев на них единственным глазом, Ян Жижка взмахом руки подозвал их к себе:

- Вы, друзья, сейчас же отправляйтесь к своим отрядам и проведите их незаметно к берегу вот по этим улицам. Пусть они там ожидают сигнала - пушечного выстрела. После залпа из пушек бросайтесь на мост - на помощь нашим. К этому времени мы будем там. Когда прорвемся через мост, атакуйте дворец архиепископа, мы же займемся башнями. А там видно будет.

- Будет исполнено! - дружно ответили начальники городских ополчений и отправились по своим отрядам.

Хлестнув плетью белого коня, Жижка в сопровождении Микулаша и нескольких своих помощников галопом поскакал в Старое Место.

Скоро со стороны улиц, выходящих к Влтаве, донесся топот подходивших войск.

- Видать, наши готовятся идти на Малую Страну, - забыв неприятный спор, поделился своими соображениями Якубек.

- Если ударить внезапно, паписты не удержатся, - высказал предположение Милан.

Так в напряженном ожидании прошел час. Якубек и Милан с беспокойно бьющимися сердцами ожидали сигнала к атаке.

Из улички галопом вылетели несколько конных в латах, со щитами и копьями в руках и вихрем пролетели вдоль берега Влтавы, завернув круто за угол дома. Снова наступила тишина, нарушаемая только тихим шумом волн Влтавы.

Внезапно тишину разорвал громовой удар пушечного выстрела. Тотчас во всех улицах Старого Места ожесточенно и зловеще загрохотали сотни барабанов, и воздух наполнился протяжными, резкими и тревожными звуками труб. Из всех улиц почти одновременно выбежали с громкими криками, выставив вперед острия копий и алебард, сотни воинов народного ополчения. Лучники мгновенно рассыпались вдоль берега.

В эту же минуту ударили пушки пана Ченка из предмостного укрепления, из саксонского дома и дворца архиепископа. И сейчас же на атакующих градом посыпались ядра и куски железа из пушек Градчанского замка. Несколько человек из народного ополчения уже лежали на земле, истекая кровью. Но, несмотря на ядра и стрелы, масса вооруженных новоместских ремесленников и крестьян неслась вперед. Впереди во весь опор летели всадники в стальных доспехах - огромный, на высоком вороном коне Микулаш из Гуси и на белом коне с палицей в руках Ян Жижка. С грозным кличем "Чаша! Чаша!" воины пробежали Новый мост, смяв его защитников, и вырвались на противоположный берег Влтавы. Вслед за ними пробежали по мосту и отряды народного ополчения.

Но у моста на Малой Стране атакующих встретили войска королевы - немецкие наемники и войска католических панов.

Якубек и Милан были захвачены потоком городского ополчения и сами не заметили, как оказались на том берегу, где уже шла жестокая, яростная битва.

Королевские наемники не выдержали и стали медленно отступать к архиепископскому дворцу. Народное ополчение продолжало с торжествующими криками теснить растерявшихся немецких наемников.

Другая часть народного ополчения бросилась к предмостным башням и осадила их. Главные силы королевского войска отступали в глубь Малой Страны, Милан с Якубком вместе с отрядами староместского и новоместского ополчений дошли до ограды архиепископского дворца.

Стрелки осыпали нападающих стрелами из луков и арбалетов. Несколько воинов упали, пораженные стрелами. Остальные остановились в нерешительности. Милан тоже остановился, вытирая со лба пот, и толкнул в бок стоявшего рядом с ним Якубка, задыхающегося под тяжелым вооружением:

- Погляди-ка на ваших вояк! Сдается мне, они вовсе выдохлись. Куда там им сейчас воевать!

Действительно, упитанные, по большей части с порядочными брюшками, староместские торговцы, мастера и их сыновья, составлявшие отряд, где оказались Милан с Якубком, с непривычки в первой же атаке настолько изнемогли, что еле держались на ногах, мокрые от пота, тяжело переводя дыхание. Староместские бюргеры были, в сущности, просто вооруженной толпой, не умеющей воевать и не приученной к воинской дисциплине.

Пока начальники отряда совещались, как штурмовать дворец архиепископа, из толпы воинов кто-то крикнул:

- Земляки, берегись! Конница!

Милан, обернувшись на крик, увидел, что на расстоянии полета стрелы, поднимая тучу пыли, скакала большая масса всадников в блестящих доспехах. Глухой топот коней и наклоненные копья рыцарей и латников ошеломили горожан. Толпа не выдержала и бросилась бежать назад, к мосту. Рыцари налетели, и Милан увидел, как падали люди под тяжелыми копытами огромных коней, под ударами копий и мечей. Снова все перемешалось: всадники, закованные в железо, обезумевшие от ужаса бегущие бюргеры, растоптанные и обезображенные тела павших, валявшиеся в лужах крови, и невыразимый хаос от криков, конского топота, воплей раненых и лязга оружия.

Милан оглянулся, ища Якубка, и увидел, что рыцарь в богатых стальных доспехах наезжает на Якубка с поднятым мечом. Якубек инстинктивно поднял свою алебарду над головой, чтобы защитить себя от удара меча. Меч прорезал воздух блестящей молнией, и толстое древко алебарды было разрублено пополам. Но отлетевшая часть стукнула по голове коня. Испуганный ударом, конь внезапно поднялся на дыбы. Рыцарь вылетел из седла и тяжело ударился о землю. Якубек бросился на поверженного рыцаря и стал молотить его оставшимся в его руках древком алебарды.

- Так, Якубек, так! Лупи его, крепче лупи! - заорал диким голосом Милан и бросился на помощь приятелю.

Но удары древка по шлему и панцирю, видимо, мало беспокоили рыцаря.

- Грязная свинья! - крикнул он, сидя на земле и шаря вокруг себя рукой, отыскивая выпавший меч.

Якубек в исступлении подпрыгивал на своих коротеньких ножках и осыпал рыцаря ударами. Тот поднялся и с мечом в руке пошел на Якубка. Но Милану уже удалось прорваться к Якубку, и он с маху рубанул рыцаря тяжёлым топором прямо по гребню нашлемника. Раздался тупой стук металла о металл, и рыцарь грузно сел на землю.

- Это тебе по-нашему, по-ганацки, по-мужицки! Получай, пан! - сквозь зубы пробормотал Милан и, схватив обеими руками топор, поднял его высоко над головой И со страшной силой опустил. Топор по самый обух вошел в шлем, и рыцарь свалился на бок.

В это время рыцарская кавалерия, смяв бюргерское ополчение, пронеслась дальше, к Новому мосту, и Якубек с Миланом оказались у них в тылу. Вокруг лежали убитые и раненые. Но вслед за конницей бежала с копьями в руках пехота.

- Якубек, надо бежать! Гляди, сейчас тут будут! - И Милан показал Якубку на приближающихся копейщиков.

Но было уже поздно - копейщики успели добежать до приятелей.

- К ограде, Якубек! - крикнул Милан, прислонясь спиной к каменной ограде архиепископского дворца.

Якубек бросился вслед за ним, но коренастый немецкий наемник со всего размаха ударил его по голове алебардой. Оглушенный ударом, Якубек упал ничком, но в тот же момент он пришел в себя от острой боли - один из солдат дотянулся копьем и слегка уколол Якубка пониже спины. Якубек заревел от боли и, вскочив на ноги, бросился на врагов с мечом в руке. Но от удара его шлем оказался надвинутым до самого носа, и он ничего не видел. Осыпая проклятиями невидимых врагов, маленький, толстенький Якубек бешено вертел в воздухе своим коротким широким мечом, нанося яростные удары куда попало.

Враги же бросились на Милана. Тот отважно отбивался топором от алебард и копий. Подбежали еще двое. Наконец Якубек умудрился поднять шлем выше глаз и бросился на выручку приятелю. Положение друзей было незавидное: они скоро оказались окруженными и отбивались из последних сил.

Вдруг враги оставили их и бросились бежать. Мимо Милана и Якубка пронеслась рыцарская кавалерия, я за ней по пятам - небольшой отряд конницы, впереди которой неслись в бешеном карьере Микулаш из Гуси и Ян Жижка. Вслед за конниками бежало с цепами, вилами, топорами и копьями крестьянское ополчение. Это были не толстые, рыхлые бюргеры; мускулистые, загорелые, они бежали, почти не отставая от всадников, и скоро скрылись в глубине улицы.

Милан и Якубек, тяжело дыша, медленно пошли к мосту. Навстречу им шел торопливыми шагами большой отряд новоместских ремесленников. Якубек издал радостное восклицание:

- Ого! Ратибор! И ты здесь, сосед!

Впереди одной из сотен ополчения новоместской бедноты шел Ратибор.

- Куда вы? - спросил его Милан.

- Ян Жижка приказал до вечера взять дворец архиепископа.

Якубек с интересом разглядывал отряд Ратибора. Это были хорошо вооруженные люди, по большей части молодежь. Обученные Ратибором парни были закалены в труде, привычны к лишениям и не боялись опасностей. Милан с Якубком присоединились к сотне Ратибора и двинулись вместе с нею к архиепископскому дворцу.

- А чего ж ты пешком? - поинтересовался Якубек.

- Соколька продали вместе с домом и скотиной, чтобы долги отца уплатить.

- Что Войтех сейчас поделывает?

- Что поделывает? Сейчас кует для крестьян всякое оружие. Денег у мужиков не водится, зато съестными припасами платят вдосталь - вот вся наша семья и сыта. А что еще нам нужно!

- Это твои, Якубек, "добрые пражские мещане" пустили Войтеха по миру. Хорошо, что у Войтеха золотые руки - не дадут они ему пропасть даже и без помощи твоих, Якубек, толстопузых мироедов, - ядовито заметил Милан.

Якубку не пришлось отвечать, потому что отряд приблизился к архиепископскому дворцу. Ратибор покинул приятелей и бегом бросился к воротам, где уже суетились его воины.

- Бревно! Тащи сюда бревно! - донеслись до Милана охрипшие голоса бойцов.

Подойдя к дворцовой ограде, Милан услышал тяжелый, тупой удар, затем другой, третий; раздался треск, что-то обвалилось, и вся толпа воинов с ревом ринулась вперед.

Милан вместе с другими вбежал в обширныйдвор. Архиепископская стража и королевские наемники, вяло защищаясь, отступали во дворец, но пражская беднота с таким остервенением бросилась на защитников дворца, что через несколько минут все было кончено. На дворе остались лежать несколько десятков трупов, а отряд Ратибора уже ворвался во дворец. Оставшиеся в живых наемники сдались на милость победителей.

Выходя из дворца, Милан увидел Якубка, сидящего на ступеньках крыльца и поддерживающего левую руку правой. Лицо Якубка было бледно.

Милан бросился к приятелю:

- Ты что, ранен? Куда?

- Да в плечо.

- Покажи.

Рана была неглубокая: меч разрубил застежки нагрудника и рассек ключицу. Милан наскоро завязал лоскутом рану и повел Якубка к Ратибору. Ратибор был занят укреплением дворцовой стены и починкой ворот. Среди его воинов оказались опытные плотники и лесорубы, и они дружно заделывали пробитые в стене бреши, заваливая их стволами сваленных деревьев.

- Ратибор, я уведу Якубка, у него плечо разрублено.

- Веди его домой, к нам. Пусть мать с Боженой ему помогут. Да веди его скорее - видишь, у него в лице ни кровинки.

Милан схватил Якубка под руку и повел к Новому Месту. Бой шел уже на улицах Малой Страны. Пражские ремесленники и сельское ополчение перегородили улицы завалами и цепями, отбивая атаки королевских войск. Кое-где к небу Поднимались серо-синие клубы дыма - начались пожары.

По дороге им то и дело попадались неубранные окровавленные тела воинов - следы сегодняшних боев. Стаи ворон с противным карканьем вились над ними и бесцеремонно садились на трупы.

- Ишь, как радуются! Нам смерть, а воронам пир... И сколько народа навалено - и ихнего и нашего!..

Навстречу по мосту, громко цокая копытами, скакал во весь опор всадник. Милану бросился в глаза несколько необычный для воина наряд всадника. Длинная черная одежда была подпоясана широким ременным, с медными бляшками поясом, на котором висели длинный меч и кинжал, на голове же всадника был легкий шлем - барбет.

- Штепан!.. - бросился Милан к бакалавру.

Штепан осадил коня:

- Откуда, друзья?

- Из дворца архиепископа. Веду вот Якубка домой - зацепило дружка по левому плечу... Вижу, ты тоже за меч взялся?

- Не только взялся, но, клянусь памятью отца, буду биться с католиками и немецкими угнетателями, пока их всех не уничтожат!

В обычно добрых, мечтательных глазах Штепана теперь было столько ненависти и гнева, что Якубек невольно спросил:

- Да ты на себя не похож, Штепан, - что с тобой?

- Ничего, кроме того, что мне пришлось увидеть триста безоружных женщин, мужчин и детей, зверски умерщвленных панами-католиками из отряда Петра Штеренберкского под Книном.

- Я что-то об этом слышал, - заметил Милан. - Но ты как туда попал?

- Я ездил по Чехии, собирал братские дружины и с ними вместе пришел в Прагу к вам на помощь. Сейчас я при пане Яне Жижке. Тебе, Милан, Карел шлет поклон.

- Ты был у Карла? Расскажи, бога ради!

- Потом!

- Будь здоров, Штепанек! Значит, Карел жив?..

Но Штепан уже ускакал,

Наступил вечер. Потемневшее небо освещалось багровым отсветом пожаров. Бой в Малой Стране шел всю ночь. Народные отряды крепко держались против напора многочисленного и сильного неприятеля. Ночью королева тайно бежала в замок Кунратице.

На третий день борьбы королевских войск с народным ополчением пражские бюргеры, коншели обеих радниц, собравшись, приняли парламентера от королевы Софьи. Парламентер предложил перемирие до дня св. Георгия, с тем чтобы за это время убрать убитых и раненых и договориться с наследником чешской короны - венгерским королем и германским императором Сигизмундом.

Когда парламентер объявил предложение королевы, Ян Жижка переглянулся с Микулашем и твердо заявил:

- Что касается погребения павших и помощи раненым - для этого достаточно одного дня. А с Сигизмундом нам говорить не о чем. Нечего ему делать на нашей чешской земле.

- Правильно, правильно, пан Ян, ко всем дьяволам Сигизмунда и попов! Народ и без них управится на своей земле, - поддержал Жижку Микулаш.

Коншели недовольно скосили глаза на обоих военачальников, и староместский пуркмистр предложил:

- Пусть посланец ее милости королевы оставит нас для обсуждения этого дела. Наше решение мы ему объявим.

Коншели были явно солидарны с главой пражского бюргерства. Парламентера вывели.

- Как уважаемые коншели полагают: принять или отвергнуть обращение ее милости?

Поднялся один из коншелей староместской радницы - толстый, румяный купец, недавно избранный староместскими бюргерами. Придав своему круглому, как шар, лицу выражение скорби и опустив узенькие бегающие глазки, он тихим, печальным голосом сказал:

- Почтенные друзья! Разве могут истинные христиане, идущие по пути, указанному святым мучеником Яном Гусом, отказаться прекратить эту братоубийственную войну? Мы должны браться за оружие, только когда на нас нападают. Но, если нам предлагают мир, мы должны его принять. Что же касается Сигизмунда, у нас еще есть немало времени подумать и как следует решить это дело - на то мы и коншели староместской и новоместской радниц.

Поднялся второй коншель, старый виноторговец. Выставив вперед свое длинное, остроносое, с лисьим выражением лицо, он принялся убеждать советников:

- Каждый день этой драки нас разоряет. Знаете ли вы, друзья, сколько у меня пропало лучшего вина за эти дни? И кто мне возместит убытки? Кто мне и всем нам, пражским купцам, убытки возместит, я вас спрашиваю? К тому же, что ни день к королеве подходят новые войска, а там и сам Сигизмунд со своими мадьярами пожалует, и тогда... вы сами знаете, что тогда будет с Прагой. Я считаю: надо мириться, а там видно будет.

- Да, да, правильно, надо согласиться на перемирие, - разом заговорили коншели.

Микулаш из Гуси с гневом вскочил с места и выпрямился во весь свой огромный рост:

- Паны коншели! Не понимаю, о каком перемирии сейчас можно говорить? Вы полагаете, что с Сигизмундом вы договоритесь? А я вам заявляю: не для того чешский народ уходит в горы, продает свое имущество и собирается в братские общины, чтобы признать этого негодяя Сигизмунда своим королем! Не для того мы привели к вам в помощь войско братских общин из крестьян и ремесленников, чтобы надеть на себя ярмо Сигизмунда и католических попов! Не для того наши братья полили своей кровью улицы Праги, чтобы снова мириться с нашими злейшими врагами - Сигизмундом, попами и панами! Не для того, коншели!

Красный от гнева Микулаш так тяжело сел на скамью, что она громко затрещала. И сейчас же раздался сильный, резкий голос Яна Жижки. Стоя у стола, упершись одной рукой в бок, а другой ударяя по столу в такт своим словам, Ян Жижка размеренно и твердо, словно бросая камни, а не слова, заговорил:

- Вы коншели радницы, но не народ. Вы после смерти короля Вацлава IV, испугавшись народного гнева, позволили панам, немецким богачам-патрициям и римским попам собрать свой сейм и пригласить Сигизмунда поскорее приехать и расправиться с истинными последователями мученика Яна Гуса. Вы хотите сохранить свое богатство - народ желает свободы. Вы стоите между народом и его врагами и не знаете, куда примкнуть. Вы боитесь римской иерархии, императора и панов и еще больше боитесь бедноты и мужиков. Потому вы и хотите примирения с нашими врагами. Миритесь, мы же уйдем из Праги. Нам с вами не по пути. Но помните: зря вы думаете, что Сигизмунд создаст вам райскую жизнь. Вы еще позовете нас на помощь... Идемте, друзья!

Ян Жижка, высоко подняв голову и бросив презрительный взгляд на коншелей, покинул совещание. Вслед за ним встали и вышли Микулаш, Ян Желивский, Ян Рогач и другие главари народного движения.

В ожидании коня Ян Жижка стоял, погруженный в глубокую задумчивость, и не заметил подошедшего к нему Коранду.

- Брат Ян, ты видишь, сейчас в Праге нам невозможно создать главную братскую общину: слишком многочисленны и сильны здесь "хромающие гуситы" - все эти богатые купцы и университетские мистры. Послушай меня; уведем всех истинных гуситов отсюда к нам в Пльзень. Я много в Пльзене проповедовал, и там сейчас немало наших братьев, из которых мы создадим обширную и мощную общину. Там укрепимся и оттуда двинемся на силу антихриста и сокрушим ее.

Ян Жижка с сомнением покачал головой:

- Пльзень - богатый город, в нем очень много немцев-патрициев, панов и духовенства, а теперь их стало еще больше, как из Праги туда понабежали. Кроме того, вокруг Пльзеня лежат земли и замки ландфрида - наших заклятых врагов.

- Все это я и сам знаю, но что мы сейчас можем выбрать лучше Пльзеня? Куда еще мы можем двинуться? - горячился Коранда.

Ян Жижка, не отвечая, опустил голову на грудь и только машинально теребил бороду:

- В этом, пожалуй, ты прав: кроме Пльзеня, нам пока идти некуда. Пойдем в Пльзень, а там увидим, что делать далее. Но по совести: ничего доброго я от Пльзеня не жду.

- Напрасно ты, брат Ян, так сомневаешься в Пльзене, - обиженно заметил Коранда. - Быть может, в Пльзене мы и создадим главную общину.

- Поглядим, поглядим... - без энтузиазма отозвался Ян Жижка и одним прыжком вскочил на коня.

Подъехав к Микулашу, Жижка мрачно сказал:

- Соберем, брат, всех, кто пожелает покинуть этот ландфрид - католический союз панов, гнездо подлости и трусости, и уведем их отсюда. Я еду в Пльзень - там Вацлав Коранда, верный ученик Яна Гуса и мой друг, своим горячим словом собрал множество божьих воинов.

- Ты, Ян, решил правильно. Нам с пражскими толстосумами не по пути. Иди ты в Пльзень, а я буду собирать народ на Элеонскую гору. Потом выберем место, где соединимся со всеми, кто за нами пойдет. А тогда дружно двинемся на Сигизмунда и его сторонников.

Оба друга медленно двинулись от староместской радницы к Новому Месту. К Яну Жижке подошел Ратибор;

- Пан Ян! Что вы прикажете моему отряду?

- Собирайтесь, доставайте телеги, грузите все добро, а главное - съестное, и сегодня в ночь двинемся на Пльзень - нечего здесь нам зря кровь проливать за бессовестных, толстопузых купцов да разжиревших мастеров. Может, и твоя родня поедет с нами?

- Моим старикам здесь теперь вовсе делать нечего. Отец с нами пойдет. Только где лошадей достать?

- Лошадей? Пойди во двор архиепископского дворца - там стоят захваченные у рыцарей лошади. Найди Прокопа Большого и скажи ему, что я приказал выдать тебе пару хороших коней, а телегу найди уж сам. Помни: собираться у новоместской радницы.

Ян Жижка хлестнул коня и поскакал вдоль Большой площади. За ним, привстав в стременах, пустились все остальные.

В глубоком раздумье воевода подъехал к дому новоместской радницы и только тут, очнувшись от своих невеселых мыслей, заметил, что вся площадь была переполнена вооруженными людьми.

Толпа была возбуждена и глухо волновалась. Отдельные голоса слились в сплошной гул. Площадь напоминала исполинский улей.

Навстречу воеводе выехал Хвал из Маховиц:

- Брат Ян, наши разъезды задержали под Книном шестерых рыцарей. Люди говорят, что они из отряда Петра Штеренберкского. Народ требует казни убийц безоружных братьев и сестер из Усти под Лужницей,

- На виселицу! В костер их, слуг антихриста! Казни, казни требуем!

Ян Жижка, суровый и решительный, сошел с коня и поднялся на крыльцо радницы. За ним взошли и его спутники. На крыльцо вынесли несколько кресел и скамьи. Ян Жижка, Микулаш из Гуси и другие вожди восставшего народа разместились на них. Из толпы вышел седой старик крестьянин и смело обратился к сидящим на крыльце:

- Мы все, собравшиеся тут воины за чашу, просим справедливого суда над убийцами трехсот путников из Усти.

- Пусть приведут задержанных! Их будет судить народ! - возвысил голос Микулаш из Гуси.

К крыльцу подвели шестерых рыцарей, окруженных воинами.

- Кто может показать против этих людей?

Из толпы выступили трое ремесленников. Один из них снял шапку и, поклонившись, сказал:

- Я, Православ из Книна, и двое моих земляков - Бартош и Томаш - своими ушами слышали, как эти пятеро между собой похвалялись убийством наших братьев под Книном.

Штепан и Ратибор подошли поближе к задержанным. Взглянув в лицо одного из рыцарей, стоявшего с краю, Штепан тотчас узнал грубияна на постоялом дворе.

- Как ваше имя? - бесстрастно обратился Микулаш к крайнему.

- Альфред фон Фруг.

- Имя следующих?

- Бедржих из Боратани, Ольдржих из Седличаны, Гайк из Книна.

- А ваше? - спросил Микулаш у пятого, стоявшего отдельно от всех.

Ратибор толкнул Штепана в бок:

- Погляди на того, в желтом плаще, с золотыми галунами. Узнаёшь?

- Рожа как будто знакомая, но не припоминаю, где его видел.

- "Золотой кабан" помнишь?

- А и верно! Это ж барон Ульрих фон Зикинген! Был мальчишка, а теперь вон какой красавец стал!

- Так как же ваше имя? - строго повторил вопрос Микулаш.

- Его имя барон Ульрих фон Зикинген! - крикнул Ратибор. - Как, барон, ваша рука? - насмешливо обратился он к барону.

Тот медленно, не опуская высоко поднятой головы, повернул свое высокомерное лицо к Ратибору и, смерив его презрительным взглядом, отвернулся, ничего не ответив.

- Ваше имя, рыцарь?-задал вопрос Микулаш шестому рыцарю и, прежде чем тот ответил, нагнулся к Яну Жижке и сказал ему тихо несколько слов.

Ян Жижка только утвердительно кивнул головой.

- Вилем Новак из Коуржима.

Штепан вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть лицо рыцаря.

- Кто желает показать против этого рыцаря? - снова разнесся по площади мощный голос Микулаша.

Толпа молчала. Хвал из Маховиц выступил перед Микулашем:

- Этот рыцарь во время задержания остальных был в их обществе, но участие свое в убийстве отрицает.

- Альфред фон Фруг! Сознаетесь ли вы в убийстве безоружных селян под городом Книном?

- Что там признаваться! Жалею, что этого молодчика не успел повесить, - кивнул головой Альфред фон Фруг на Штепана. - А на вас всех, еретиков, дьявольское отродье, я плюю! - громогласно закончил он и с остервенением плюнул в сторону Микулаша.

В толпе разнесся зловещий гул, но Микулаш поднял руку, и все вновь затихло.

- А вы, остальные?

Бедржих, Ольдржих и Гайк опустили голову и ничего не отвечали. Барон выступил вперед и небрежно бросил:

- Я выполнил лишь приказание пана Петра из Штеренберка.

- А вы, рыцарь Вилем Новак?

- Я никогда не участвовал и не мог бы участвовать в этом злодеянии. Это же я сказал и им всем, когда случайно оказался по дороге в их компании...

- Он лжет! - перебил пана Вилема барон. - Пан Вилем вместе со всеми нами участвовал в уничтожении еретиков.

Микулаш и Ян Жижка обменялись многозначительными взглядами.

Пан Вилем остолбенел от неожиданного обвинения. Штепан рванулся вперед к крыльцу.

- Брат Хвал, - вмешался Вацлав Коранда, - обнаружена ли на оружии задержанных кровь?

Хвал из Маховиц обернулся к пожилому воину;

- Брат Иво, что ты скажешь?

Пожилой воин приблизился к крыльцу и вручил сидящим шесть поясных мечей. Все мечи были тщательно осмотрены. Пять мечей были положены налево, а один меч Ян Жижка поднял над головой:

- Чей этот меч?

- Мой, - ответил пан Новак.

- Кто из братьев желает сказать что-либо в защиту обвиняемых?

Микулаш обвел глазами стоявших вокруг. Все молчали.

- Я могу! - вышел вперед Штепан. - Я ручаюсь за этого человека. Он спас мне жизнь, предупредив об опасности, когда рыцари хотели схватить меня.

Глаза пана Вилема при словах Штепана обратились к нему, и в них появилось выражение надежды.

- А, вот кто помог сбежать еретику! - заметил рыцарь Альфред фон Фруг.- Ох, и повесил бы я тебя вместе с твоей девчонкой, кабы знал, что ты за птица!

- Кто еще может сказать в защиту обвиняемых?

Кто-то, расталкивая толпу, пробирался вперед, и перед крыльцом предстал молодой черноволосый парень, держа за руку плачущую девочку.

- Кто ж, как не мы! От самого Книна бежали, чтобы не отстать. Пан рихтарж, поглядите на нашего пана Вилема! Разве надо иметь четыре глаза, чтобы разобрать, что он за человек? Вы меня спросите, убил ли когда-нибудь в своей жизни пан Вилем человека не в честном бою. Не был пан Вилем с этими живодерами! А это его дочка, она то же самое скажет! - наивно и горячо закончил свою речь Павел Черноголовый.

У пана Вилема одна за другой покатились крупные слезы.

- Кто ты, любезный, и откуда ты знаешь пана Вилема?

- Я слуга пана Вилема. Мой отец служил у пана Вилема и мне завещал служить. И скажу по чести: пускай все паны были бы хоть на сотую часть таковы, как пан Вилем. Ни один мужик не имел от него обиды.

Штепан подошел к Павлу и крепко пожал ему руку.

- Ба, и кнез Штепан тут! Тогда все благополучно. Не плачьте, барышня, с вашим отцом ничего дурного не приключится. И сколько раз я ему говорил принять чашу!

- Не знаете ли вы кого-либо из присутствующих тут? - спросил Микулаш у рыцаря.

Тот немного смущенно проговорил:

- Мне кажется, я встречал где-то вас, пан Микулаш.

- Я помню.

- А со мной пан Вилем никогда не встречался? - спросил Ян Жижка.

В памяти рыцаря отчетливо встала сцена: опушка леса, из чащи выходит исхудалый, оборванный человек с настороженным взглядом затравленного зверя. Человек обречен или на смерть в неравном бою, или на виселицу, Тогда он, Вилем, в знак сочувствия и уважения пожимает отверженному руку. В этот же день вторая встреча с этим человеком - Вилем привозит ему радостную весть о спасении. Ян Жижка, весело улыбаясь, снова пожимает ему руку и благодарит за известие.

Но тут же пан Вилем сказал себе: "Если я напомню Яну Жижке о той встрече, он может решить, что я хочу спасти сейчас свою жизнь. К черту! Я ведь и так ни в чем не виновен".

И пан Вилем, не глядя на Яна Жижку, сказал:

- Нет, не помню.

Ян Жижка скосил глаз на Микулаша и не без лукавства улыбнулся:

- А я хорошо помню, пан Вилем, наш первый разговор и как вы принесли мне, десять лет назад, счастливое известие.

Пан Вилем молча кивнул головой.

- Ну что ж, будем решать, - обратился Микулаш к своим соседям.

Ян Жижка встал и поднял руку. Площадь мгновенно затихла.

- Чего заслуживает тот, кто участвовал в убийстве наших братьев и сестер с детьми?

- Смерть! Смерть! Смерть!.. - оглушающим ревом ответила толпа, стуча оружием.

- Заслуживают ли казни Альфред фон Фруг, Бедржих, Ольдржих, Гайк и Ульрих? Они уличены свидетелями и своим оружием, да и сами не отрицают своего злодеяния.

- На виселицу панов-убийц!

- Палачу!

- Нет им пощады! Сжечь их!

Ян Жижка снова потряс булавой. Опять стало тихо.

- Мы тоже так думаем. А рыцарь Вилем Новак виновен ли в убийствах? Он отрицает, и на его мече нет крови.

Площадь молчала. Подождав немного, Ян Жижка неторопливо, раздельно и решительно заявил:

- Что пан Вилем Новак не мог участвовать в этом злодеянии, утверждаю я - Ян Жижка из Троцнова, брат Микулаш из Гуси и брат Штепан Скала. Что скажет община?

- Правильно! Сразу видно, что за человек! Пускай идет со своей дочкой, коль его слуга за него горой!

- Пан Вилем Новак, даете ли вы рыцарское слово, что никогда не подымете меч против чаши?

- Слово чести - никогда ни в мыслях, ни в словах, ни на деле я не окажусь на стороне врагов чаши!

- Верните пану Вилему Новаку его меч и свободу!

Стража расступилась, и Млада бросилась к отцу, а за нею - Павел.

Пан Вилем вытирал кулаком глаза и обнимал поочередно то девочку, то Павла, не будучи в силах вымолвить ни слова.

- Брат Хвал! - произнес Микулаш. - Возьми этих пятерых, отведи в Книн и передай их в руки палачей. Пусть уделом их будет виселица.

- Мы рыцари! - возмущенно крикнул Бедржих.

- Не рыцари, а кровожадные убийцы! Вас судил народ. Его приговор - закон.

Осужденных увели. По толпе пронесся как бы ураган. Все кричали, грозили, в воздухе мелькали копья, топоры, сжатые кулаки:

- Справедливо! Казнь убийцам! Другим неповадно будет!

Ян Жижка поднял булаву:

- Братья, суд окончен! Отправляйтесь по своим отрядам. Покинем Прагу.

Шум стал утихать. Люди, возбужденно разговаривая, расходились.

Пан Вилем в сопровождении Павла и дочери подошел к Штепану:

- Пан бакалавр, мы снова у вас в долгу. Бог даст, еще когда-нибудь встретимся.

- Я хотел бы встретить пана Вилема с чашей на груди и на щите, - сказал Штепан, пожимая руку рыцарю.

Штепан вскочил на коня и тронулся следом за Яном Жижкой. Он был уже далеко, когда до него донесся детский голос:

- До свиданья, пан Штепан! Приезжайте к нам!..

У ворот Ян Желивский простился с уходящими братьями:

- Остаюсь, не могу покинуть своих новоместских бедняков, пока они во мне нуждаются.

Ян Жижка не успел ответить проповеднику, как к ним галопом подскакал Ян Гвезда.

- Брат Ян, староместские коншели уже заключили с королевой и Ченком перемирие: королева обязуется допустить в Чехии причащение из чаши, а коншели обещают прекратить разгром монастырей и церквей. Но самое позорное-Вышеград возвращен Ченку.

Ян Жижка потупился. Но затем снова поднял голову и ободряюще сказал на прощание:

- Что ж, война только начинается! Ты, Енек, и брат Желивский еще будете встречать нас в этих самых воротах. Пражане скоро узнают Сигизмунда!

Глава IV

1. ТАБОР ЗАЛОЖЕН

Отошли рождественские и крещенские морозы, и во второй половине января наступила оттепель. Улицы Пльзеня раскисли. Штепан сменил овчинный кафтан на студенческий плащ.

До городских ворот было далеко, и Штепан имел время хорошенько обдумать предстоящий план действий. Шлепая тяжелыми сапогами по лужам, он ругал себя за недогадливость и нерасторопность.

Вернувшись еще в декабре прошлого, 1419 года, после разгрома замка Некмиржа, Ян Жижка однажды вызвал к себе Штепана. Воевода был хмур и задумчив, Штепан объяснил это полученным на днях Яном Жижкой известием о том, что пан Богуслав из Швамберка, незадолго перед тем побитый Жижкой, ударил внезапно по Зеленой Горе и выбил оттуда Микулаша из Гуси.

Но первые же слова Яна Жижки опровергли это предположение:

- Штепан, мы хотя и выгнали из города монахов да попов, но думается мне, что немало еще католиков осталось. Нас не так уж много, и маленький враг за спиной опаснее, чем большой перед тобой. Назначаю тебя, брат, следить за городом. Не может быть, чтобы Ченек не имел здесь своих людей. Нужно как можно скорее выяснить, кто сносится с Ченком.

На этом разговор и закончился. С тех пор почти месяц Штепан не знал покоя ни днем, ни ночью. Вокруг городской стены круглые сутки ездили конные дозоры. Была осмотрена стена, и у выходов и проломов были поставлены верные люди, наблюдавшие за всеми входящими и выходящими из Пльзеня. Но долгое время Штепан не мог похвастаться хотя бы незначительным успехом.

И только недавно старый привратник Богунек доложил ему, что каждое воскресенье перед пражскими воротами садится какой-то торговец хлебом и торгует до захода солнца.

- Ну и что ж, пусть себе торгует!

Старик хитро прищурил левый глаз и продолжал:

- Продавать хлебцы проезжим людям - дело, конечно, обыкновенное, но тут, брат Штепан, есть одна маленькая закорючка: каждый раз за полчаса до захода солнца подъезжает какой-то верховой на пегом коне, берет хлебец и уезжает.

Штепан в досаде только пожал плечами:

- Что ж тут особенного? Всякому хлеб нужен - и тебе и мне.

Старик продолжал тихонько посмеиваться:

- В прошлое же воскресенье у него еще в обед селяне все хлебцы порасхватали, а он все сидел, как квочка, с пустой корзиной, пока уже к самому вечеру не подъехал тот на пегом коне. Тогда он достал из-за пазухи спрятанный хлебец, продал ему и сразу же вернулся в город.

- Вот оно что! - наконец уловил Штепан мысль привратника.

В ближайшее воскресенье Штепан взял с собой двух расторопных ребят из новоместских ремесленников и отправился к воротам. Снаружи, опершись о каменную стену, стоял невысокий толстый человек в одежде бедного горожанина. Штепан искоса оглядел хлебника. Вся его поза с высоко поднятой головой и полузакрытыми глазами и особенно сложенные на круглом животе руки с короткими, толстыми пальцами удивительно напоминали кого-то.

"Господи, ну кого же он мне напоминает?" И вдруг неожиданно в его голове возник знакомый образ. Монах... ну конечно, монах! Не хватает только рясы и веревки на отвислом животе. Нос красный, глаза распухшие, веки в дряблых морщинах - значит, пьяница.

Штепан вернулся к своим спутникам, долго с ними шептался, затем один из них бегом бросился назад в город. Через час два почтенного вида горожанина, блаженно ухмыляясь, уселись у городской стены напротив хлебника. Один из них вытащил небольшую фляжку и озабоченно спросил спутника:

- А закусить нечего?

- Купим хлебец - вот и закуска.

Торговец с любопытством наблюдал за ними, лицо его оживилось. Купив небольшой хлебец, горожане стали поочередно прикладываться к горлышку, с шумом крякали, нюхали хлебную корочку и затем заедали мякишем. Один из собутыльников подмигнул торговцу:

- Желаешь, дружище? Сейчас с этим туго: как еретики заняли город, честному христианину негде выпить чарку-другую.

Торговец не удержался от соблазна: сделав длиннейший глоток из фляжки, он расплылся в улыбке и потянулся к ней еще раз. Но тут его ожидало разочарование: фляга была пуста.

- Всё? - огорчился старший из горожан. - Я только разохотился, а ты, дружок, все и вылакал!

- Пустое, Блажек! Тут есть одно местечко, там за три пенязя можно славно выпить сливовицы.

- Пойдем и ты, дружок, с нами уж заодно. Случай в наше время редкий.

Толстяк колебался, но, видно, страсть к пьянству преодолела. Спустя какой-нибудь час все трое сидели в маленькой конуре, а на столе перед ними стояли два кувшина: из одного горожане потчевали торговца, а из другого не менее усердно наливали себе, опрокидывали разом, кряхтели и поспешно закусывали капустой. Лицо торговца цветом уже напоминало бурак, глаза подернулись влагой, а толстые, отвислые губы пытались что-то выговорить.

- Как тебя звать-то, приятель? - заикаясь, спросил молодой горожанин.

- В миру Францем звали...

- Как это - в миру? - полюбопытствовал Блажек. - Ты что же, может, из этих гонимых ныне еретиками? - понизив голос, спросил он.

Торговец сокрушенно закивал головой и плачущим голосом захныкал:

- Друзья мои, друзья мои, вы, я вижу, тоже из страха скрываете лицо свое от проклятых богом еретиков! Откроюсь вам: был я братом достохвального и святого ордена доминиканцев, много труда положил на борьбу с ересью, но вот, как видите, приходится забыть, что был я брат Горгоний, и называть себя мирским именем - Франц.

Гавлик и его друг только покачали головой.

- ...Я не могу вам раскрыть... но они все равно погибнут! - закончил брат Горгоний, с величайшим трудом выговаривая слова, и его голова бессильно упала на грудь.

- Налей ему еще разок! - шепнул Блажек приятелю.

Тот проворно налил монаху до краев кружку.

- Теперь за святого Яна Крестителя! - громко сказал Блажек, придвигая кружку покачивавшемуся на скамье монаху.

Тот механически взял кружку, долго, бессмысленно глядел на нее; лицо его стало бледным, рот был раскрыт. На секунду сознание, видимо, вернулось в его опьяненную голову.

- Бра-тья,-еле вымолвил он,-я изне-мо-га-ю... и, наве-ерно, ус-ну... за час до за-хо-да раз-бу-ди-те... умоляю...

Дрожащей рукой он медленно поднял кружку ко рту и, закрыв глаза, проглотил свою последнюю порцию сливовицы. Кружка со стуком выпала из бессильно раскрывшихся пальцев, а голова тяжело опустилась вниз.

- ...и все... они по-гиб-нут, - едва слышно пробормотал засыпающий брат Горгоний и свалился боком на скамью.

Через минуту в каморке раздавался свистящий храп.

Блажек повернулся к товарищу:

- Кажется, готов. Зови Штепана.

Тот выскользнул из комнаты и через минуту возвратился со Штепаном.

- Обыщите эту свинью поскорее! - шепнул Штепан. - Пока он дрыхнет, осмотрите все хлебцы.

Все лежавшие в корзине хлебцы были тщательно проколоты длинной спицей, и наконец, к великой радости Штепана, в одном из них, с нацарапанным сверху крестом, спица наткнулась на какой-то предмет. Хлеб был разрезан - внутри лежала плотно свернутая бумага. Штепан развернул ее и быстро пробежал глазами. Тотчас спрятав ее в карман, он сказал Блажеку:

- Оставайтесь здесь. Если проснется - поите еще. Ждите моего прихода. - И выбежал из дома.

Яна Жижку Штепан застал с Прокопом Большим, прозванным так за свой высокий рост. Штепан, не говоря ни слова, протянул найденную бумагу воеводе. Тот начал читать и поманил пальцем Прокопа. Оба уткнулись в записку и несколько минут молчали. Ян Жижка отложил бумагу и сказал Прокопу:

- Видно, и среди нас завелась змея. Штепан, поп где?

- Спит пьяный! Взять его?

- Нет. Сделай так: напиши точно таким почерком, на такой же бумаге другое письмо. Здесь, как ты видишь, сказано: "Католики в городе многочисленны, вооружены и ждут только слова, чтобы броситься на еретиков, которых не больше чем две тысячи". Ты же напиши: "Католиков в городе оказалось гораздо меньше, чем вы предполагали, и они так напуганы, что едва ли выступят с оружием в руках, тем более что за последнюю неделю к еретикам ночами подошло большое подкрепление с Бехиньского и Прахенского краев - не менее чем семь тысяч человек, - так что всех их наберется около десяти тысяч". Остальное все перепиши точно. Сделай такую же записку, и пусть наш хороший пекарь снова ее запечет в такой же хлеб. Когда поп передаст записку, возьмешь его. Спеши!

Штепан бегом отправился выполнять приказание, и через два часа хлеб с нацарапанным крестом, как две капли воды похожий на прежний, лежал уже в корзине в общей куче хлебов.

С огромным усилием брат Горгоний был разбужен при помощи нескольких ушатов снеговой воды и куска льда, положенного ему за шиворот. Протерев глаза, он хмуро зевнул и подозрительно огляделся по сторонам.

- Ну и крепок же ты спать, дружище! - беззаботно заметил Блажек, протягивая ему полкружки сливовицы. - На, опохмелись и иди - велел ведь через два часа разбудить.

Монах опустошил кружку, сморщился, закусил хлебом и вытер рот:

- Спасибо, друзья, за угощение! Однако надо идти торговать.

Монах надел шапку, взял корзину и заковылял к воротам, на свое обычное место.

Перед закатом, когда корзина наполовину опустела, к нему подъехал на пегом коне человек в одежде зажиточного крестьянина и крикнул с седла:

- Эй, старичок! Почем хлебцы?

- Геллер штука! Свежий, прямо из печки!

- Дай штуку! - бросив медную монету, сказал всадник, принял от брата Горгония хлеб с нацарапанным крестом и, небрежно кивнув ему головой, быстро отъехал прочь.

Штепан, глядя вслед удаляющемуся всаднику, не в силах был удержаться от веселого смеха. Ему вторили Гавлик и Франтишек. Брат Горгоний не стал дожидаться, пока раскупят всю корзинку, и, надев ее на руку, отправился домой.

- За ним! - скомандовал Штепан. Спустя полчаса брат Горгоний сидел уже в крепостной башне, закованный в цепи.

- Енек, ни одной души не выпускать из города! Строго гляди! - потребовал Ян Жижка от Рогача, услышав, что монах уже под стражей.

Допрашивал монаха воевода Пльзеня - Брженек Швиговский вместе с Прокопом Большим и Штепаном.

Горгоний сначала попробовал прикинуться простачком что ничего, дескать, знать не знает и ведать не ведает.

Но, после того как Брженек Швиговский напомнил об ожидаемой его участи в случае дальнейшего запирательства, Горгоний растерянно заморгал своими белесыми глазками, которые в эту минуту выражали лишь один животный страх, круглое лицо его побледнело и приняло скорбно-жалобное выражение.

- Ах, пан Брженек, пан Брженек! Всевышний видит и знает, что я лишь жертва в руках сильных и злых людей, заставивших меня выполнять их волю. Пусть покарает меня рука всемогущего, если я враг чаши!

- Довольно, монах! - сурово осадил его Брженек, не спуская с перепуганного монаха пристального взгляда. - Перед тобой выбор: или ты расскажешь все, что знаешь о заговоре наших врагов, и назовешь, кто пересылал пану Ченку через тебя письма, или сегодня же я пришлю к тебе духовника для последней исповеди. Выбирай.

Горгоний сгорбился и вовсе поник. С минуту он сидел, уронив голову на грудь, но затем, исподлобья взглянув на строгие, не предвещающие ничего хорошего лица Брженка, Прокопа и Штепана, умоляюще забормотал:

- Я готов служить чаше, как верный пес, весь остаток жизни, если мне ее оставят.

Брженек, поднимаясь с места, повторил:

- Мое слово: раскроешь все, что знаешь, - будешь жить; нет - получишь по заслугам. Брат Прокоп тебя выслушает, - и, гулко ступая по каменному полу, вышел из башни.

Прокоп Большой прищурил глаза и усмехнулся:

- Итак, отче Горгоний, поговорим начистоту? Штепан, бери, брат, бумагу, перо и записывай все, что нам расскажет наш приятель.

Горгоний говорил почти до утра. Когда зимнее утро осветило серые стены тюремной камеры, Прокоп и Штепан вышли из башни с объемистой рукописью в руках - признанием Горгония - и направились прямо к Яну Жижке.

Размеренно шагая из угла в угол, слушал Ян Жижка монотонное чтение Штепана о заговоре в Пльзене. Горгоний назвал множество видных людей города и немало скрывавшихся священников. Были замешаны даже некоторые коншели.

- Но кто пересылал письма к Ченку? - не глядя на Прокопа, хмуро спросил Ян Жижка.

- Монах клянется, что он получал их уже в готовом хлебце от неизвестного ему горожанина и передавал неизвестному всаднику, который отвозил их к барону Ульриху фон Зикингену для передачи пану Ченку.

- Ульрих фон Зикинген? Да разве его не повесили в Книне? - удивился Ян Жижка.

- Его обменяли на плененного католиками кнеза Антоха.

Ян Жижка только недовольно нахмурился:

- Доложи все брату Брженку, и пусть он сегодня же всех, кто указан в списке, посадит в башню. Нам надо немедля собраться и все обсудить. Штепан, ты тоже будешь мне нужен.

После бессонной ночи Штепан почти весь день спал, но, когда над Пльзенем сгустились сумерки, он был уже в доме воеводы.

Совещание еще не кончилось. Через закрытые тяжелые двери слышны были громкие голоса - между вождями шел горячий спор. Перекрывая другие голоса, раздался раздраженный бас Яна Жижки:

- Вацлав, один только дурак не поймет, что Пльзень не может стать нашим оплотом! Скорее он станет нашей общей могилой.

В ответ зазвенел высокий голос Вацлава Коранды:

- Изобьем всех антихристовых слуг и превратим Пльзень в божью крепость!

Но вот шум и возгласы стали постепенно стихать, слышен был только резкий голос Яна Жижки. Затем все смолкло, послышался грохот отодвигаемых скамей, шарканье ног, и дверь широко распахнулась. При мигающем свете свечей мимо Штепана проходили обветренные бородатые люди в простом воинском платье или в потертых и заплатанных рясах кнезов. Вот низенький, щупленький Прокоп Малый, или Прокупек, и рядом с ним, на две головы выше его, красавец Прокоп Большой; серьезный, как бы с застывшим лицом, всегда невозмутимый Микулаш из Пельгржимова; нервный, порывистый Вацлав Коранда, с напряженным, сосредоточенным выражением сухого, аскетического лица; широкоплечий шумный и грубоватый Хвал из Маховиц; белокурый бородатый Брженек Швиговский; сдержанный и спокойный, с проседью в темных волосах, усах и курчавой бороде Збынек из Бухова и, наконец, сам Ян Жижка, еще не остывший от споров, уверенно шагавший рядом со своим любимцем - Яном Рогачем, который с улыбкой на открытом, прямодушном лице глядел на словно вылитую из железа фигуру Яна Жижки.

Все разошлись, кроме Жижки, Брженка Швиговского и Яна Рогача. Когда дверь закрылась, Ян Жижка, снимая на ходу нагар со свечей, вернулся в комнату и позвал Штепана:

- Сынок, изготовь на утро объявление к жителям Пльзеня о том, что такие-то и такие-то заговорщики схвачены и брошены в темницу. В случае если вспыхнет в городе малейшее волнение или если кто-нибудь попытается бежать из города к Сигизмунду или в ландфрид - все заговорщики будут тотчас обезглавлены... Напишешь - покажи брату Брженку. А ты, брат, - повернулся он к Брженку, - пошли глашатаев объявить на всех рынках и площадях. - Ян Жижка устало опустился на скамью. - Ты тоже садись, - обратился он к Штепану, - мне надо еще сказать тебе самое главное.

Когда Штепан сел, воевода с горечью произнес:

- Нам нужен оплот... Но где мы его найдем? Прагу сделать им не удалось. Брат Вацлав уговорил меня, что Пльзень можно сделать нашей опорой. Но надо выгнать сначала чуть ли не половину жителей, чтобы город стал нашим. Да и для обороны Пльзеня надо в десять раз больше сил, чем есть у нас.

Ян Жижка положил локти на стол и в раздумье стал крутить длинный ус.

Ян Рогач подошел к Штепану и шепотом спросил:

- Ратибора сегодня увидишь?

Штепан кивнул, не сводя глаз с Яна Жижки.

- Скажи ему, чтобы завтра был у меня - надо подумать о пушках.

Ян Жижка вздохнул и слегка ударил ладонью по столу:

- Что ж, попытаемся что-нибудь сделать вместе с братом Громадкой!.. Штепанек, ты бывал в Бехиньском краю?

- Я там странствовал с нашим покойным мистром Яном Гусом в дни его изгнания.

- Может, ты бывал в Сезимово-Усти под Лужницей?

- Бывал не раз. Неподалеку оттуда мистр Ян Гус скрывался - в Козьем замке.

- Рад слышать, что ты те места знаешь. Мы поручаем тебе очень важное дело. Хочу надеяться, что ты его выполнишь не хуже других. Короче: поедешь с одним человеком из Громадкиных друзей в Сезимово-Усти. Хорошенько осмотри там всё. Оттуда поедешь в горы к ушедшим еще с лета нашим братьям. Повезешь мое письмо к кнезу Ванчку и звонарю Громадке, Вместе с ними обдумай, как можно взять Сезимово-Усти. Если есть возможность, то пусть братья штурмуют его и займут.

Встретив недоумевающий взгляд Штепана, Ян Жижка объяснил:

- Необходимо найти такое место, чтобы мы там заново могли укрепиться. Соберем там наше войско и ударим на врагов.

- Я знаю, в этих местах народ уже давно готов к борьбе с врагами, - заметил Брженек Швиговский.

- А к тому же там давит мужиков тяжелая рука панов Рожмберкских; все знают, что для мужика тяжелее, чем под рожмберкскими панами, во всей Чехии места не найдешь. Весь Бехиньский край соберется к нам, - подхватил Ян Рогач.

- Ну как, сынок, ты понял, что мы тебе поручаем? - пытливо глядя на Штепана, спросил Ян Жижка.

- Мне все понятно, но должны ли мы там действовать сами или прежде посоветоваться с вами?

- Сами думайте и сами действуйте, - твердо и решительно отрезал Ян Жижка. - Как только найдете подходящее место, мы пошлем туда наше войско. Подправь и обнови свое бакалаврское одеяние для дороги, ибо можно наткнуться на панов, а с университетом у панов сейчас мир, поэтому бакалавра они не тронут. Бородку свою до Сезимово-Усти сбрей - так будет лучше: католики не любят бородатых чехов. Выезжай послезавтра на рассвете.

Когда Штепан ушел, Ян Жижка обратился к Рогачу:

- Тебе же, Енек, надлежит заняться с нашими сотниками и обучить их воевать боевыми возами. Следует приступить к изготовлению пушек; гауфниц, гаковниц, тарасниц.[40] Позови к себе Дубов - Войтеха и Ратибора, с ними потолкуй. Не позже весны мы отсюда уйдем. Сигизмунд сюда посылает всё новые и новые войска на помощь ландфриду. А Богуслав Швамберк - вояка хороший, да и Вацлав из Дубы неплохой... Так-то, Енек, надо к весне наше войско обучить и вооружить по-новому.

- Я уже отдал приказание приспособлять возы к бою. Насчет пушек завтра же потолкую с Дубами, - прикрывая рот, чтобы скрыть зевоту, ответил Ян Рогач и поднялся.

- Устал и хочешь спать? - засмеялся Ян Жижка.- Ну, иди, иди!

- Я тоже пойду, - проговорил Брженек, отодвигая скамью и выходя из-за стола, - а то завтра с зарей надо поехать посмотреть, как идут работы по починке крепостной стены.

- Да, да, обрати внимание на оборонные работы, брат. Их надо кончить как можно скорее - мало ли что может быть... Хотя Ченек получил известие, что у нас тут с десять тысяч бойцов, но кто ж его знает, поверит ли он этому и не сунется ли на нас штурмом. Скорее заканчивай подготовку, Брженек... А пока спать пора, за сегодня намаялся... Эй, Онеш! - крикнул он оруженосца. - Стели мне на лавке, смертельно хочу спать... - И воевода сладко зевнул, потягиваясь всем своим могучим телом.

Онеш взглянул на усталое лицо воеводы и принялся стелить на скамье толстое сукно, служившее Яну Жижке постелью.

- Ложитесь, отец, - заботливо обратился оруженосец к рыцарю. - На вас лица нет - сколько уж ночей не спите со своими делами!

Штепан, несмотря на поздний час, отправился в башню. Здесь он застал Прокопа Большого.

- Брат Прокоп, придется тебе с братом Брженком самим докончить допрос монаха.

- Да его уже и допрашивать не о чем - как будто всё важное выдоили из него.

Они вошли в башенную тюрьму, где содержался монах. При виде входящих монах проворно вскочил на ноги.

- Нельзя ли мне кандалы снять? - развязно обратился он к Прокопу.

- Еще успеешь. Поглядим, как ты станешь себя вести.

Едва они скрылись за дверью, как монах спросил тюремщика:

- Любезный, скажи мне, как зовут того молодого, в одежде бакалавра?

Тюремщик, флегматично накладывая в угол свежей соломы, пробурчал:

- Ишь, какой любопытный! Зовут его Штепан, по прозвищу Скала, откуда-то из-под Прахатиц.

"Скала... из-под Прахатиц...-протянул про себя монах, потирая лоб ладонью. - Постой, постой... Того звали Тим Скала, а по лицу видать-это сынок Тима..."

Тюремщик захлопнул окованную железом тяжелую дверь и задвинул с грохотом засов. Отец Горгоний стал на колени и, бия себя в грудь, зашептал:

- Боже, боже, не дай ему узнать меня! Обещаю пройти босиком в Рим и покаяться перед святым отцом и перестать пить, - решился пообещать Горгоний, - если минует меня сия угроза со стороны Штепана Скалы, сына сожженного еретика Тима Скалы. Господи Иисусе, пресвятая дева и все святые, услышьте меня, смрадного грешника! - шептал весь бледный брат Горгоний.

Было еще совсем темно. Смазанные заранее городские ворота без шума раскрылись и выпустили из Пльзеня двух всадников.

- В добрый путь! - пожелал им вслед старик Богунек, хотя и узнавший в одном из них Штепана, но ни единым словом не показавший этого.

Накануне вечером к Штепану явился присланный Яном Жижкой спутник, одновременно и проводник. Он оказался невысоким, ладным мужичком лет на десять старше Штепана и человеком бывалым. Звали его Гавличек, родом он был из деревушки в горах, вблизи от Сезимово-Усти.

На четвертый день пути по растаявшим дорогам Пльзенского и Бехиньского краев путники перед вечером приблизились к стенам небольшого городка.

Когда они проезжали по извилистым улицамСезимово-Усти, Штепану бросилось в глаза неудержимое веселье и разгул, царившие в городе. Стояла масленица с ее карнавалами, пьянством и обжорством богатых Шляхтичей, купцов и старшин ремесленных цехов. Через открытые двери шинков ярким багровым отсветом пылало пламя горевших очагов, а из стоявших на очагах котлов, сковород и кастрюль распространялся щекочущий запах всевозможных блюд. Из шинков вырывались нестройные, пьяные голоса, хохот, пение, а еще чаще - брань и замысловатые проклятия. Звуки забористой танцевальной музыки заглушались дружным топотом танцующих. В богатых домах патрициев и даже в замке самого владельца города пана Ольдржиха тоже предавались масленичному веселью и разгулу.

С великим трудом пробравшись через заполненные шумной толпой улицы, сквозь факельные шествия веселящихся горожан в чудовищных и смешных масках, Штепан выехал на окраину города и остановился на ночлег в сравнительно тихом и скромном постоялом дворе. У ворот, сидя прямо в грязи, какой-то монах выводил фальшивым тенорком:

Земляника, земляника,
Что ты рано расцвела?..
Весь следующий день Штепан со своим спутником пробродили вдоль городской стены и вокруг панского замка. Город поражал огромным числом духовных лиц всевозможного ранга, начиная от монаха и клирика до епископа включительно. Пан Ольдржих был ревностным католиком, и к нему в Усти стекалось все католическое духовенство, бежавшее из восставших сел и городов, провозгласивших чашу.

Изучив все слабые места в городских стенах и замке, Штепан и Гавличек выехали дальше. По мере того как они поднимались в горы, становилось холоднее. Вскоре перед ними протянулись каменистые склоны гор, сплошь покрытые толстым пластом снега. Они въехали в густой лес, которым были одеты горные склоны. Пришлось пробираться через густую чащу елей, бука, граба и сосны.

Наконец они оказались в большом углублении между скалистыми стенами. В темноте яркими точками виднелись огни костров, горевших в вырытых пещерах и выложенных камнем землянках.

Штепан и Гавличек, войдя, приветствовали хозяев.

- Откуда путь держите, братья? - спросил их, поднимаясь со шкуры, худой, с редкой бородкой, длинными, до плеч, темными волосами и строгим выражением тонкого лица человек.

- Мы прибыли из Пльзеня с письмом от брата Яна Жижки к братьям Ванчку и Громадке.

- Снимайте, дорогие братья, вашу одежду и располагайтесь поближе к огоньку - в дороге, наверно, промерзли. Письмо Яна Жижки можете отдать мне и вот этому брату. Я - кнез Ванчек, а он - брат Громадка, - показал Ванчек на поднявшегося со шкуры соседа.

Штепану представилось, что поднялся на задние лапы и движется на него медведь - настолько огромна и массивна была приближающаяся к нему фигура. Но при богатырском росте Громадка имел детски-наивные голубые глаза и обезоруживающую открытую улыбку добросердечного, веселого парня. От дружеского пожатия Громадки Штепан чуть не взвыл.

Пока Ванчек и Громадка читали письмо, Штепан разделся и, согревшись у очага, почувствовал себя совершенно счастливым у этих простых, приветливых людей. Все сели в кружок, и началась дружеская беседа.

- Словно сам господь бог тебя послал, брат Штепан, - начал Громадка. - Мы как раз решили, что настало время изгнать антихристовых детей из Усти. Тут нас сотни четыре будет, да из сел уже собираются с тысячи две братьев. Брат Ян Жижка пишет, что ты, брат Штепан, можешь нам помочь советом, как получше захватить город.

Штепан рассказал свой план захвата города и указал те пункты, где легче всего будет проникнуть незаметно в город.

- Мне кажется, что ударить по Усти следует в последнюю ночь масленицы. К этому времени все паписты упьются и вовсе не способны будут драться.

Братья не умели обсуждать что-либо долго и пространно. В какие-нибудь полчаса было решено, когда и как захватить город...

На исходе последней ночи масленицы, когда город погрузился в тишину и все католики, начиная от гордого пана Ольдржиха и до последнего солдата, крепко спали, усыпленные многодневной гульбой и беспробудным пьянством сквозь незаделанные щели в стене, как тени, проникли тысячи вооруженных братьев под командой Громадки и его друзей.

Братья были разбиты на несколько отрядов, и каждый отряд ясно и отчетливо знал, куда он должен был направить свой удар.

Над городом нависла глухая, темная ночь. Внезапно спящий город был разбужен стуком оружия, криками о помощи. Началось нечто невообразимое: по улицам бежали бородатые люди с факелами в руках, размахивая оружием и испуская грозный боевой клич:

- За чашу! Бей антихристовых слуг! Бей! Бей!

Из домов выбегали полуодетые, ничего не понимающие горожане, рыцари, прелаты, патриции и тут же падали под ударами топоров, цепов, дубин и копий братьев. Со всех сторон гремело:

- Бей, бей! Не щади никого!

Пан Ольдржих едва успел ускакать в сопровождении своих воинов, пробившихся через ряды нападавших. Толпы потерявших голову от ужаса беглецов прорвались через ворота и бежали, как стадо, без оглядки, в спасительную темноту зимней ночи.

Долго еще носились по улицам группы вооруженных крестьян с пылающими факелами, и то здесь, то там еще слышался металлический стук оружия, крики, проклятия и стоны...

Наутро Усти был в руках братьев. В раскрытые ворота толпами валил народ из окрестных деревень. Мерно звонили колокола устинских церквей.

Твердо помните свой лозунг:
Старших уважайте,
Друг за друга крепко стойте,
Ряд свой не бросайте...
- пели зычными голосами крестьяне, проходя по улицам и площадям Сезимово-Усти.

На паперти церкви среди многочисленной толпы крестьян стоял Ванчек, и его суровый голос долетал до самого конца площади:

- Наступает время, когда не будет на земле никаких царств, ни господ, ни подданных, и все оброки и налоги исчезнут, и никто друг друга не будет к этому принуждать, и все будут равны, как братья и сестры... Грядет, грядет, братья, тысячелетнее царство Христово, и не будет над нами никакого иного господина!..

Штепан, проведший всю ночь в бою, грязный и усталый, стоял невдалеке от проповедника и думал, глядя на эти тысячи лиц, с верой и воодушевлением внимавших словам Ванчка:

"Прав брат Амброж - нельзя у этих простых угнетенных людей отнимать их веру в новую, справедливую жизнь. Нельзя!.."

Тяжелая рука опустилась на его плечо. Штепан оглянулся - сверху на него глядел и радостно улыбался Громадка.

- Ну как, братец Штепан, хорошо, а?

- Славно, брат! - от чистого сердца ответил Штепан. - Начало сделано. Будем продолжать начатое!

- Знаешь, Штепан, все же для нашего дела Усти не годится. Его легко можно окружить со всех сторон, а оборонять нелегко. Есть у меня на примете другое место, совсем рядом, там, где с Лужницей сливается Тесминицская речка.

- Где стоит Градище? Я это место хорошо знаю. Там можно построить целый город, и он с трех сторон защищен водой.

- Вот-вот! Завтра же двинемся туда...

Через несколько дней отряды братьев под командованием Громадки, Ванчка, Яна из Быдлина и Яна Смолина захватили развалины Градища. Громадка, стоя на уцелевшей башне полуразвалившегося замка, осмотрелся вокруг и торжественно сказал Штепану:

- Теперь вернись, брат Штепан, к брату Яну Жижке, свези ему поклон от его старого друга, звонаря Громадки, и всех нас, его друзей, и скажи: Громадка нашел место и осел в нем! Пусть брат Ян шлет сюда своих божьих воинов, и никакой враг нам здесь не будет страшен! А мы отсюда выйдем на смертный бой, и по всей Чехии засияет божья правда.

2. БИТВА ПРИ СУДОМЕРЖЕ

Говорил Ян Смолин. Речь его, нескладная и медленная, была уснащена такими замысловатыми оборотами, что основной смысл ее ускользал от внимания слушателей. Штепан никак не мог дождаться, когда же посланец Громадки наконец дойдет до самой главной части своего рассказа - взятия Сезимово-Усти и захвата Градища. Но посланец все еще никак не мог оторваться от описания множества подробностей, которые ему казались необходимыми.

- И как я уже вам объяснял, достоуважаемые братья, погода в мясопуст стояла не то чтобы весьма холодная, но снегу выпало немало, а у нас в горах и морозец даже поднялся...

Ян Жижка от нетерпения дернул себя за ус и наконец не выдержал:

- Понятно, брат, все это нам понятно! Ты покороче доложи, что стало с Сезимово-Усти.

Ян Смолин был выбит из колеи, смешался и, утратив нить рассказа, замолчал. Оправившись от смущения, он сначала степенно разгладил бороду и, прокашлявшись, продолжал:

- На твой вопрос, почтенный брат Ян, я могу ответить лишь так: еще не минула последняя ночь мясопуста, как вышибли мы из Усти антихристово семя, а немалое число католических панов направили прямехонько в пекло к их отцу. Но для нашего Табора Усти не годилось, ибо город с трех сторон доступен для осады и вместить всех прибывших из сел братьев не сможет. По этой причине мы, долго не дожидаясь, заняли Градище, что на Тесминицской речке, и объявили то место Табором. Присылай, брат Ян, туда войска, чтобы удержать Табор от нападения врагов, и переведи туда всех братьев из Пльзеня.

Суровое, озабоченное лицо Яна Жижки просветлело, сдвинутые густые брови разошлись. Воевода весело улыбался, глядя на Яна Смолина и Штепана.

Последние слова Яна Смолина утонули во внезапном взрыве радостных восклицаний и веселых выкриков. Все повскакали со своих мест и бросились к посланцам отважного звонаря, вплотную обступили их, тискали в крепких объятиях, дружески жали им руки и с грубоватой сердечностью похлопывали их по плечам.

Но вот раздался твердый и решительный голос Жижки:

- Братья Хвал и Брженек, подойдите сюда... Брат Брженек, передай под начальство брата Хвала три четверти нашего войска. Завтра в ночь ты; брат Хвал, с этим войском выступишь к Градищу. Избегай встреч с противником и совершай марш свой ночами. Но в случае боя - не теряйся. Придешь в Градище - перестрой укрепления и собирай туда народ. Как услышишь о нашем приближении - выступай навстречу... А ты, Штепан, быстренько приведи ко мне Милана-ганака.

"Как же так? - думал по дороге Штепан. - Ведь теперь нас тут останется каких-нибудь четыре сотни бойцов... - Но затем он сказал себе: - Раз воевода так решил, значит он все обдумал!"

На обратном пути, идя вместе с Миланом, Штепан рассказал приятелю и о захвате Сезимово-Усти и о том, что заложен Табор. Услышав о Таборе, Милан смущенно спросил Штепана:

- Растолкуй-ка мне, брат, что это за слово такое - "Табор". Все только и говорят: Табор, Табор... А что за Табор, я и не понимаю.

- Все подробно тебе объяснять не стану - все равно не запомнишь, скажу попроще. В святом писании говорится, что некогда, в стародавние времена, на один праведный и добрый народ напали злые, нечестивые враги и покорили его. И повелел бог одной пророчице, по имени Дебора, собрать десять тысяч храбрых хлапов и удалиться с ними на гору Фавор, а по-нашему - Табор. С этой горы Табор войско Деборы ударило на врагов, выгнало их вон из царства и освободило от чужеземного ига свой народ. Вот поэтому и мы ищем себе место, чтобы основать наш Табор и оттуда ударить на слуг антихриста и освободить от нечестивого ига нашу землю и наш народ.

У Яна Жижки они застали начальников в явно подавленном настроении. Благодаря железной дисциплине и безграничному доверию к Яну Жижке его приказы беспрекословно, немедленно и точно выполнялись, но было видно, что у каждого кошки скребли на сердце.

Милан приблизился к воеводе.

- Брат Милан, пойдешь с войском брата Хвала до Табора, а оттуда прямо на Гану к своему племяннику Карлу. Скажи ему от меня, что пора мораванам стать плечом к плечу с чехами против общего врага. Пусть Карел соберет побольше народу и поспешит к нам в Табор. Отправляйся.

Когда Милан вышел, Ян Жижка выпрямился, испытующе обвел своих соратников взглядом и понимающе усмехнулся:

- Братья, я хорошо знаю, что делается в ваших сердцах. Но я не такой безумный, как вы обо мне сейчас думаете. Не волнуйтесь. Хорошо смотрите за крепостью. Держите бойцов наготове. И имейте терпение. Только терпение, повторяю.

Без единого слова все разошлись по своим местам.

В следующую ночь Войтех, Ратибор, Штепан проводили Милана и вернулись домой в самом грустном настроении. В Пльзене осталось лишь четыре сотни гуситских воинов. Враг, многочисленный и сильный, все ближе и ближе подступал к Пльзеню.

На фоне общей тревоги и озабоченности только Ян Жижка оставался спокойным. По-прежнему уверенно он распоряжался всеми делами, укрепляя этим дух в своих помощниках и рядовых бойцах. Однажды, стоя на верху крепостной башни, воевода, бросив пристальный взгляд на черневшее вокруг кольцо неприятельских биваков, пробормотал:

- Как будто пан Вацлав уже все силы свои сюда стянул. Только бы Хвал лагополучно проскочил в Табор!

- Брат Ян, скажи нам на милость божью, чего ты ждешь? - прозвучал над самым ухом воеводы раздраженный голос Коранды.

- Посланца с письмом от пана Вацлава из Дубы, - невозмутимо заявил воевода.

Коранда лишь переглянулся молча со спутниками и, пожав плечами, отошел в сторону. Но, к несказанному изумлению всех, спустя несколько дней в город прибыл парламентер с посланием от командующего королевскими войсками подкоморника пана Вацлава из Дубы.

Ян Жижка пробежал глазами письмо и, положив его на стол, с силой хлопнул по нему ладонью:

- Вот! Ты, боже, послал нам несчастье - ты же дал нам и избавление от него! Все получилось, как я и рассчитывал: пан Вацлав не знает, что мы давно решили оставить Пльзень, как неподходящее для нас место, и собрал сюда все свои силы, чтобы осадой завладеть городом. Для панов Пльзень - город первостепенной важности. Но осада его - дело трудное, дорогое и слишком долгое. И пан Вацлав знает, что в случае успеха он получит лишь развалины от богатого Пльзеня. Все это пан Вацлав понял и вот прислал нам предложение сдать город без излишнего кровопролития. Взамен же... - Тут Ян Жижка не мог себе отказать в удовольствии немного помучить собравшихся и нарочито долго тянул мучительную паузу. - Да, значит, взамен пан Вацлав предлагает нам почетный, свободный выход из города со всеми, кто пожелает последовать за нами, и даже обязуется разрешить в Пльзене свободное исповедание чаши и причастие под двумя видами. Что вы скажете, братья?

Все облегченно вздохнули, но были так озадачены, что некоторое время сидели молча и только с немым восхищением глядели на своего прозорливого и опытного в делах войны вождя. Первый нарушил тишину Брженек:

- Я хорошо знаю пана Вацлава. Он хоть и слуга антихриста, но муж своего слова и чести. Ему верить можно.

Ян Жижка кивком головы подтвердил его слова.

- К тому же он не захочет рисковать головой заложников: знатнейших панов, коншелей и попов, что сидят у нас в башне, - добавил приятным басом Прокоп Большой.

- Отец все предвидел и все предугадал, так что тут много толковать! - донесся из угла молодой, звонкий голос Яна Рогача. - Надо поскорее составить ответ и готовиться выбираться из этой крысоловки.

- Коли так, - оглянулся воевода на Коранду, - бери-ка, брат Вацлав, бумагу да перо и сочиняй приличный ответ своему тезке.

Коранда послушно уселся рядом с Яном Жижкой и принялся за составление ответа с согласием на сдачу города на почетных условиях.

Письмо скоро было готово. Ян Жижка подписал его и приложил свою гербовую печать с изображением рака.

- Кого же послать? - сам себя вслух спросил Жижка.

- Я знаю, кого послать, - сказал Коранда, сворачивая письмо в трубку и связывая его шелковым шнурком с восковой печатью.

- Ну? - поднял на него свой единственный глаз Жижка. - Говори.

- Пошли к нему Штепана Скалу. Он ведь с ним ехал, сопровождая Яна Гуса в Констанц, и они хорошо знают друг друга.

- Дельно, дельно. Только, если, паче чаяния, пан Вацлав повесит Штепана, я тебе этого никогда не прощу.

- Не повесит! Штепан - парень не дурак и в петлю не полезет.

- Ладно.

Ян Жижка с силой хлопнул в ладоши. Вошел молодой сотник.

- Сходи, брат, в кузню Войтеха Дуба и позови ко мне сейчас Штепана Скалу, его племянника.

Едва за сотником закрылась дверь, Жижка вновь обратился к своим советникам:

- Ты, Брженек, готовь к выступлению возы и лошадей, собери побольше оружия, а главное - не забудь о продовольствии. Всех воинов предупреди, пускай приготовятся к походу. Ты же, брат Вацлав, - повернулся своим грузным телом воевода к Коранде, - позаботься, чтобы все, кто пожелает с нами разделить поход - старики, женщины и дети, - были готовы. Да смотри, чтобы не было недостатка в съестных припасах. Рассчитывай, что идти придется через занятую неприятелем область.

Прошло несколько дней. Однажды в комнату скорее вбежали, чем вошли Брженек, Коранда, Ян Рогач, Прокоп Большой, Прокоп Малый и другие помощники Жижки. Скоро вся комната наполнилась народом, так что негде было повернуться. Перед Яном Жижкой стоял с взволнованным лицом Брженек:

- Гонец вернулся, брат Ян.

- Давай его сюда, - невозмутимо проворчал Жижка усаживаясь.

Штепан вошел и, сияя, вручил воеводе большой свиток.

- "Пан Вацлав из Дубы шлет пану Яну Жижке из Троцнова свой искренний привет и почтение..." - начал громко читать ответное послание Коранда.

Послание было короткое и ясное. Пан Вацлав принимал полностью предложение Яна Жижки и соглашался на перемирие на такой срок, какой будет необходим, чтобы отряд Жижки вместе со всеми желающими его сопровождать горожанами мог покинуть город. По выходе последнего воина народного ополчения пан Вацлав со своими войсками занимает оставленный город Пльзень. Таким образом, Вацлав из Дубы предоставил своему противнику возможность отступить на самых почетных условиях.

Когда Коранда окончил читать письмо и вновь вручил его Жижке, в комнате сразу стало шумно. Коранда просил простить его недоверие к мудрости и проницательности вождя; иные расспрашивали Штепана о том, как его принял командующий имперскими войсками, один из наместников Сигизмунда. И сколько бы продолжался еще этот шум - неизвестно, если бы резкий голос Яна Жижки не положил конец всем этим оживленным разговорам:

- Братья! Оставьте болтовню и готовьтесь к выходу из города. Каждый пусть сейчас же отправится на свое место и приступит к исполнению долга. Брат Брженек, ты вместе с братом Штепаном Скалой условьтесь с паном Вацлавом из Дубы о всех подробностях перемирия.

В крепости началось оживление. Слух о выступлении из города быстро разнесся среди воинов.

В кузнице Войтеха работало десятка два помощников. Тут были и городские кузнецы и деревенские ковачи, и те и другие беспрекословно повиновались каждому слову старого оружейника. Работы было по горло. Здесь отковывали наконечники для копий, там обивали толстыми железными полосами с острыми шипами тяжелые крестьянские цепы - излюбленное оружие Яна Жижки. Несколько парней возились, починяя большие, тяжелые телеги, прилаживая к ним щиты с отверстиями для тарасниц, луков и арбалетов.

Гавлик был занят выдачей воинам уже готового оружия и починенных воинских доспехов. Он был, по-видимому, очень горд этой ответственной обязанностью и поэтому держал необычайно высоко свою рыжую кудлатую голову.

- Тебе что надобно? - сурово спросил он робкого здорового крестьянина.

- Да на голову что-нибудь.

Гавлик с видом специалиста глянул на большую нечесаную голову парня и нахлобучил на него шлем.

- Как раз, словно родился в нем! Как звать? Какой общины?

- Микат Одраный из Бланицы, - улыбаясь, ответил парень, ощупывая обеими руками железную обновку.

- Запиши! - крикнул Гавлик Божене, сидевшей неподалеку с огромным листом бумаги и пером в руках. - Микату Одраному из Бланицы один барбет... Следующий, подходи. Пиши: Блажену Броде из той же общины один наконечник и копье и один топор.

Ратибор сидел неподалеку, уничтожая большой кусок сыру, запивая его пивом.

- Ратибор! Эй, Ратибор! - донесся крик посыльного. - Иди скорей, тебя воевода кличет!

Ратибор бросил недоеденные сыр и хлеб, наспех допил пиво, надел шлем и быстрыми шагами поспешил за посыльным.

Ян Жижка встретился ему на пути в замок.

- Слушай, сынок, на днях мы выступаем из Пльзеня. Слыхал об этом?

- Слыхал, отец.

- Ты со своей сотней пойдешь в голове отряда. Подбери самых добрых ребят. Сколько у тебя в сотне воинов?

- Сегодня пятьдесят семь - те, что могут сами идти и биться, да двенадцать ребят еще от ран не оправились.

- Хорошо. Возьми с пяток самых здоровых искусных лучников. С ними будешь идти на расстоянии стрелы впереди от отряда. Чтобы зорко смотрел во все стороны! Нас мало - того и гляди, паны в мешок возьмут нас...

Ратибор поспешно направился к своей сотне.


20 марта, едва первые, робкие лучи рассвета окрасили в розовый цвет верхушки башен пльзенской крепости, в лагере загремели барабаны и протяжно завыли трубы. Через какие-нибудь полчаса весь отряд Яна Жижки и Брженека Швиговского уже построился в походную колонну и был готов к выступлению.

Ян Жижка вышел вперед и сказал:

- Братья! Сейчас мы отдаем врагам этот город, чтобы уйти в нашу новую твердыню - Табор. Собирайтесь с мужеством и верой, ибо враги наши многочисленны и будут пытаться, не допустив нас до Табора, уничтожить на дороге. Требую от вас всех самого строгого послушания вашим начальникам, терпения и беспримерного мужества!

И тут же все воины как один запели боевой гимн, недавно сложенный народным певцом Яном Чапеком.

Ян Жижка вскочил в седло и махнул булавой. Вновь загрохотали барабаны, и братское войско направилось к воротам крепости. Впереди ехали Жижка и его ближайшие помощники. Знаменосцы везли знамя с изображением чаши, далее шли пешие воины, окружавшие обоз из двенадцати телег, на которых ехали те, кто не мог идти пешком.

В воротах отряд остановился. В сопровождении нескольких латников из крепости выехал Брженек Швиговский. Перед ним ехал воин с белым флагом. После нескольких минут переговоров парламентеры разъехались, и братское войско выступило из крепости. Ратибор со своим небольшим отрядом шел впереди колонны.

Весна была в полном разгаре. Недавно сошел последний снег. Колеса тяжелых телег глубоко погружались в дорожную грязь. Лошади, запряженные цугом, с трудом тащили нагруженные телеги. Пешие воины шли гуськом по обочинам дороги. Весеннее солнце блестело на вычищенных шлемах и нагрудниках воинов. Ветер развевал хоругвь, плывшую в голове колонны рядом с крупным белым конем, несшим на себе воеводу братского отряда Яна Жижку. На телегах сидели еще не вполне оправившиеся от ран воины, дряхлые старики и старухи, дети. Молодые жены и сестры бойцов бодро шагали рядом.

По обеим сторонам дороги на расстоянии пущенной стрелы стояли плотными рядами войска католического союза панов и недавно прибывших свежих подкреплений, присланных императором Сигизмундом своему наместнику Ченку из Вартемберка.

Невдалеке, на пригорке, окруженный блестящей свитой, сидел на вороном коне пан Вацлав из Дубы и с интересом наблюдал выход из города грозных войск Яна Жижки. Пан Вацлав полагал, судя по сопротивлению, какое оказывал Ян Жижка его войскам, что у народного вождя по меньшей мере должно было быть тысячи две-три воинов, и пан Вацлав был несказанно удивлен, когда мимо него из города вышел отряд в четыре сотни пеших воинов, с десяток конных, включая самого Яна Жижку, да двенадцать телег; вместе с отрядом двигалась большая толпа женщин, детей, стариков.

Один из молодых рыцарей, убедившись, что в городе не осталось больше ни одного воина из народного ополчения, осмелился обратиться к пану Вацлаву:

- Не думает ли благородный пан Вацлав, что никто сейчас не помешает нам стереть в порошок всех этих оборванцев вместе с их вожаками Яном Жижкой и Брженком Швиговским?

Вацлав высокомерно смерил взглядом ретивого рыцаря и сухо отрезал:

- Нам мешает это сделать только одно - слово Вацлава из Дубы. Если пану это непонятно, попросите разъяснения у самого пана Яна Жижки из Троцнова. Он, может быть, сумеет вам разъяснить это лучше, чем я.

Рыцарь с обиженным лицом отъехал от не в меру, по его мнению, великодушного пана Вацлава. Но все же наместник Сигизмунда, глядя на удаляющийся отрядик и отдавая приказ своим войскам занять оставленный город, почувствовал себя одураченным хитрым паном Яном из Троцнова.

А отряд тем временем удалялся все дальше и дальше на юго-восток.

Ратибор вместе со своими разведчиками переоделся в крестьянское платье и, осторожно заходя в окрестные деревни, собирал сведения о противнике. Мужики охотно сообщали Ратибору и его воинам самые подробные сведения о местопребывании и силах противника. Благодаря этой осведомленности Ян Жижка и Брженек Швиговский избегали встреч с кишевшими в окрестностях отрядами неприятеля. Таким образом, отряд благополучно прошел около восьмидесяти километров и двигался по направлению к городу Писку.

Во время ночного привала Ратибор, по обыкновению, отправился в сопровождении трех своих воинов в соседнюю деревню выяснить обстановку.

Проходя через лес, они услыхали конский топот. Судя по беспорядочному перебору конских ног, можно было заключить, что по лесной дороге ехали двое, и притом рысью.

- Ложись! - шепотом скомандовал Ратибор и спрятался за толстый ствол бука.

Верховые быстро приближались.

"Видно, едут латники, - мелькнуло в уме Ратибора. - Своих здесь быть не может. Значит, враги".

- Ребята, готовьсь - берем живьем! - И Ратибор приготовился к прыжку, держа наготове обнаженный кинжал.

Прошло еще несколько минут напряженного ожидания, и привыкшие к темноте глаза Ратибора различили силуэты всадников, быстро приближающихся к засаде. Едва всадники поравнялись с Ратибором, он одним прыжком оказался на седле позади первого всадника. Острие его кинжала было приставлено к горлу латника. Позади послышался короткий шум борьбы, испуганное фырканье лошади, чье-то прерывистое дыхание, потом сдавленное хрипение - и все смолкло.

- Слезай! - негромко приказал Ратибор своему пленнику, крепко держа его левой рукой за горло.

Еще момент - и всадник лежал на земле рядом со своим товарищем. Прошло еще немного времени - и оба пленника стояли перед Яном Жижкой. Разведка оказалась на редкость удачной: у одного из латников нашли письмо пана Дивучка к магистру ордена иоаннитов пану Страконицкому о том, что отряду Яна Жижки готова засада у Писка и что пан Дивучек и пан Гынец благодарят идущего к ним на помощь со своими рыцарями пана Страконицкого.

Закончив чтение письма, Ян Жижка нахмурил густые брови.

- Придется изменить наш путь. Раз на Писек идти нельзя, пойдем на Судомерж, а оттуда прямо на Табор.

- Но почему, брат Ян, ты хочешь взять путь на Судомерж? - возразил Брженек Швиговский. - Нас и там накроют: ведь у панов Гынца и Дивучка и у пана Страконицкого войско все конное.

- Встречи с конницей этих двух противников нам все равно не избежать. Куда бы мы ни пошли, они все равно нас нагонят. Если так, то мы должны встретить панов там, где мы можем разъединить их. Поэтому я и выбираю путь на Судомерж. Там между двумя реками все пространство занято большими прудами. Рыцарской тяжелой кавалерии среди этих прудов будет трудно развернуться. Мы же, укрывшись за боевыми возами, сможем хорошенько их потрепать. Понятно, брат Брженек?

- Да, пожалуй, ты прав, брат Ян. Но тогда нам надо, не медля ни минуты, сниматься и двигаться на Судомерж, чтобы поутру найти удобное место для возового укрепления.

- Иди и подымай всех, брат. Трогаемся.

Спустя полчаса весь отряд выступил, резко изменив направление. На рассвете Ян Жижка получил известие, что его противники, узнав об изменении маршрута отряда, также переменили направление. Пан Дивучек бросился со своей конницей восточное Судомержа, а иоанниты наступали с запада.


25 марта неподалеку от деревни Судомерж Ян Жижка, ехавший далеко впереди отряда, остановился у большого высохшего пруда. Не слезая с коня, Жижка внимательно оглядел всю местность вокруг. Утро уже наступало. Берега пруда Шкареды были уже покрыты молодой весенней травой, и эта яркая зелень еще больше оттеняла темно-коричневую поверхность сухого дна. У края озера возвышалась плотина.

Ян Жижка вместе с Брженком Швиговским осмотрели пруд и шагом въехали на плотину.

- Здесь мы поставим наше возовое укрепление - тогда железные паны смогут атаковать нас только через пруд. Вот тут мы их и встретим. - И, выпрямившись в седле, Жижка отрывисто приказал: - Встречай возы, ставь крепость и размещай людей!

Брженек дал шпоры коню и помчался навстречу приближающемуся по берегу отряду. Как только телеги одна за другой въезжали на плотину, лошадей отпрягали, а телегу ставили боком к фронту, причем каждая телега скреплялась с соседней специально для этого устроенными цепями. Бока телег заставлялись крепкими щитами с бойницами для арбалетов и луков, а в некоторых - для маленьких пушек, тарасниц. Другие щиты спускались до земли для защиты сидящих за телегами воинов. Впереди каждой телеги торчало по нескольку крепко приделанных копий против атакующей конницы. Все женщины и дети были сосредоточены внутри укрепления; там же стояли и отпряженные лошади. Некоторые женщины также вооружились луками и арбалетами, а подростки-мальчишки разместились на телегах, держа в руках самодельные пращи с запасом камней.

Без лишних слов, без малейшей торопливости, спокойно и сосредоточенно воины, начальники, старики, женщины и дети быстро стали готовиться к сражению. Ян Жижка сам обходил каждую телегу, осматривал каждого воина и по-хозяйски ворчал на малейшую небрежность.

Проходя мимо телеги, у которой расположилась семья Дубов, воевода услыхал за своей спиной внезапный грохот доспехов, сопровождаемый крепким проклятием. Ян Жижка с любопытством оглянулся и увидел, что Ян Рогач поднимается с земли, стараясь освободить свои длинные зубчатые шпоры, запутавшиеся в каких-то тряпках.

- И кто это здесь разбрасывает? Запутался вот шпорами и полетел на землю из-за проклятого бабьего тряпья! - Рогач, свирепо ругаясь, дергал ногами, но никак не мог освободить свои шпоры от длинного женского покрывала.

Подбежала Текла:

- Позвольте, я его сниму. Прошу прощения, это мое покрывало. Я расчесывала голову и случайно его здесь положила. - И старушка поспешно освободила ноги пана Рогача от злополучного покрывала.

Ян Жижка раскатисто хохотал над неловкостью Рогача и уже собрался идти дальше, как заметил, что на него в упор глядит девушка, как будто желая что-то сказать, но не решаясь.

- Ты, дочка, хочешь сказать мне что-нибудь? - просто и благодушно обратился воевода к девушке. - Чего робеешь? Говори.

Девушка стала от смущения пунцовой и не могла вымолвить ни слова.

- Да говори же! - нетерпеливо повторил Жижка.

- Пусть пан простит мою глупость... Я увидела, как пан Ян Рогач запутался в тетином покрывале, и мне пришло в голову, что, если набросать перед плотиной по дну озера в камыше все наши женские покрывала, рыцари в них запутаются не хуже пана Яна Рогача и попадают в грязь, а наши в это время будут их рубить и бить топорами.

Улыбка постепенно сходила с лица Яна Жижки, и при последних словах девушки оно было уже совершенно серьезным.

- Клянусь честью, выдумка хороша! Молодец, дочка! А ну, брат Енек, собери у всех наших женщин покрывала и прикажи разбросать их перед крепостью среди камыша. Собрать все, сколько есть!

Ян Рогач с недовольным видом, но без секунды промедления принялся выполнять приказание воеводы. Скоро все дно пруда перед плотиной было покрыто сотнями покрывал.

Ян Жижка наблюдал за выполнением своего необычного приказания и, вспомнив об авторе идеи, обернулся. Девушка все еще стояла рядом и тоже глядела, как разбрасывают покрывала.

- Как тебя звать, дочка?

- Божена.

- Спасибо тебе, Божена, за добрую мысль. Ты здесь с родней?

- Я сирота. Меня взяла к себе еще в Праге семья Дубов.

- Какой Дуб? Войтех, что ли? Оружейник пражский?

- Да, пан Ян.

- Вот оно что! Так это, значит, ты украла сердце моего Ратибора? Знаю я всю вашу историю... Да ты не смущайся, не красней. Вот придем в Табор, так я сам с Войтехом поговорю. Думаю, что в моей просьбе он не откажет. Так что...

- Пан воевода! Железные паны показались с двух сторон!

Перед Яном Жижкой стоял запыхавшийся дозорный.

- К оружию! - пронесся клич воеводы.

Укрепленный лагерь мгновенно затих. Каждый занял свое место и приготовился к встрече врага.

Скоро на горизонте показалась длинная, поблескивающая металлом полоса, извивающаяся, как гигантская змея. Ратибор со своей сотней стоял неподалеку от Брженка Швиговского. Тот стоял, вытянувшись во весь рост, и неподвижно глядел, прикрыв от солнца глаза ладонью, на приближающуюся рыцарскую конницу.

- Тысячи три, наверно, будет! - сквозь зубы процедил Брженек.

На противоположном берегу пруда уже совершенно ясно обозначилась железная стена всадников, и скоро точно такая же стена появилась позади первой.

Ратибор видел, как железная колонна рыцарей спустилась с берега на сухое дно пруда и, устремив копья вперед, начала прибавлять ходу, а затем, перейдя в галоп, поскакала прямо на возовое укрепление. Но, едва проскакав сотню шагов, громадные кони, отягченные закованными в железо всадниками, стали проваливаться в вязкий сырой ил. Лошади падали на колени, всадники летели через их головы, задние ряды налетали на упавших лошадей и, в свою очередь, падали. Видя невозможность атаковать плотину в конном строю, рыцари бросили коней и кинулись в атаку с обнаженными мечами в руках, издавая грозный воинский клич.

Увязая в липком, вонючем месиве, рыцари все же упорно сплошной толпой бежали к плотине. Наконец первые сотни спешенных рыцарей и несколько конных добрались до разбросанных покрывал. Хотя нервы Ратибора были напряжены до предела, но он не мог удержаться от смеха, когда увидел, как на всем бегу рыцари стали путаться в лежащих покрывалах, спотыкаться и падать в грязь, беспомощно пытаясь вновь встать на ноги. Доспехи рыцарей с головы до ног были покрыты грязно-коричневым илом. В этот момент разом грянули гауфницы, тарасницы и гаковницы, а лучники и арбалетчики выпустили на атакующих сотни стрел. Мальчишки, не отставая от своих отцов и братьев, с громкими криками поражали врага градом камней.

Но всё новые и новые волны закованных всадников вливались в узкое пространство озера и пытались достигнуть плотины. Озеро в этот момент напоминало исполинский муравейник. Над головами сидевших за щитами Ратибора и Брженка Швиговского раздался знакомый громовой голос:

- Вперед, детки, за чашу! За мной!

И через щит перемахнула дюжая фигура Яна Жижки; в руке воеводы была его знаменитая палица. И сразу же все четыре сотни воинов с цепами, копьями, топорами и мечами в руках бросились через возы вниз с плотины в гущу рыцарей.

Ратибор бежал впереди вместе с Брженком Швиговским. Перед ними в руках знаменосца полыхала по ветру братская хоругвь с чашей. Мчавшийся рядом с Яном Жижкой огромный Прокоп запел боевой гимн таборитов, тут же подхваченный сотнями голосов.

Рыцари, не ожидавшие столь стремительного удара, были ошеломлены и растерялись. Рослые, здоровые крестьяне молотили своими страшными цепами по рыцарским шлемам и доспехам, с одного удара превращая их в лепешку. Тяжелые топоры лесорубов и мастеровых с лязгом прорубали латы и кольчуги. Ратибор действовал топором, не спуская глаз с Яна Жижки. Воевода пробивал себе дорогу среди сгрудившихся рыцарей. Рядом с ним шли Прокоп Большой, Прокупек, Ян Рогач и другие. Мимо Ратибора промчались Войтех и Штепан с криком: "Чаша! Чаша!" За громоподобным басом Войтеха почти не было слышно тоненького голоса Штепана. Войтех бежал с тяжелым двуручным мечом, а Штепан, со щитом на левой руке, размахивал легким поясным мечом.

- Ого! - невольно усмехнулся Ратибор. - Бакалавр-то наш каков!

Ратибор заметил, как в одном месте завязалась особенно ожесточенная сеча.

Сквозь молниеносно вздымающиеся и опускающиеся с металлическим стуком клинки, мечи и топоры виден был рыцарь в богатых, отделанных золотом доспехах, с пышным белым султаном на шлеме.

"Пан Гынец", - сообразил Ратибор и стал, нанося сокрушительные удары топором, пробиваться к рыцарю. Много раз его оттискивали назад, но в конце концов, удачными ударами свалив двух противников, Ратибор оказался лицом к лицу с паном Гынцем. Рыцарь что-то кричал своим воинам, но его слова были заглушены беспрерывными ударами стали о сталь, яростными воплями и исступленными проклятиями сражающихся. Ратибор, сжав зубы, ухватил покрепче обеими руками длинную рукоятку топора, размахнулся и со всей силы обрушил сокрушающий удар по шейной застежке панциря. Как оружейник, он знал, где самые уязвимые места в рыцарских доспехах. Топор со всего маху разрубил застежки панциря и глубоко вонзился в шею рыцаря. Пан Гынец упал па оба колена.

- Готов пан Гынец! - сказал вслух Ратибор и в этот же момент от сильнейшего удара по шлему выронил топор и бессильно опустился на землю.

Сколько он был без сознания, Ратибор не знал. Открыв глаза, он увидел себя лежащим ничком под чьим-то тяжелым телом в доспехах. Перед его лицом лежала на земле стальная рыцарская перчатка, запачканная кровью. С огромным напряжением сил Ратибор выкарабкался из-под придавившего его мертвого тела. Встав сначала на четвереньки, он, превозмогая страшную слабость, поднялся на ноги. В голове стоял шум, как будто в ней звенели миллиарды комаров. Тупая боль не позволяла повернуть шею. Осмотрелся кругом. Видимо, бои кончился. Солнце уже перевалило к западу. Все пространство, что мог охватить его взор, напоминало спящий лагерь утомившихся воинов и лошадей. Только одно было странно: люди лежали в самых диких, нелепых позах, а зачастую сплошными кучками друг на друге. Над головой противно каркало воронье. Очень много воронья. Но когда-то эту картину он уже видел. Где и когда?.. Да, Грюнвальд...

Ратибор медленно выпрямился и, едва передвигая ослабевшие, словно неживые ноги, побрел через поле битвы, увязая на каждом шагу в топкой грязи. Какие-то воины ходили между убитыми, нагибались, вновь поднимались и шли дальше. Поле боя было тихо и безмолвно.

Ратибор увидел вдалеке плотину и на ней возовое укрепление с колеблющимся над ним стягом, украшенным чашей. С огромным трудом он шел все дальше и дальше. Голова нестерпимо болела. Он постарался снять свой шлем. С правой стороны шлем был сильно смят.

"Удар секирой, - промелькнуло в сознании, - но, видно, череп остался цел".

С нечеловеческими усилиями он добрел до плотины и тут словно сквозь какой-то туман увидел, что кто-то со странным, словно детским плачем быстро сбежал сверху прямо к нему и крепко схватил его. Чьи-то руки, но уже твердые и сильные, подхватили под локти, и он почувствовал, что его осторожно повели вверх по насыпи. От боли он не мог поднять голову и видел только бурую землю, а рядом с собой чьи-то ноги. Сбоку кто-то шел и всхлипывал так жалобно-жалобно...

Наконец он наверху. Его бережно посадили на что-то мягкое. На темя положили мокрые тряпки. Стало легче. Осторожно поднял голову и оглянулся. Он - в палатке. Рядом с ним стоит с кувшином в руках и с полотенцем Божена, тут же Блажек. Напротив - носилки из жердей; на них лежит с бледно-желтым лицом, со сложенными на груди руками, с закрытыми глазами, Брженек. В руках - зажженная свеча.

За палаткой кто-то резким голосом сказал:

- Теперь, детки, на Табор! Милостью господней мы, четыре сотни божьих воинов, положили две тысячи железных панов и с ними самих пана Гынца и магистра иоаннитов. Наших легло не так много, но наихудшее то, что потеряли мы брата Брженка Швиговского.

Глава V

1. ТАБОР НА ПОМОЩЬ ПРАГЕ

Ратибор сидел на пустом бочонке и грелся на солнце. Теплый апрельский ветерок приятно обдувал его лицо, а ласковые лучи весеннего солнца пробуждали в нем новые силы. В этот день Ратибор впервые после своей тяжелой контузии при Судомерже сам, без посторонней помощи, вышел на свежий воздух. Он с любопытством смотрел по сторонам.

Тут был Табор. Тот Табор, куда с такой отчаянной смелостью и дерзостью сквозь гущу многочисленных войск католических панов стремился маленький отряд Жижки, вдохновляемый мечтой построить свой город - неприступную твердыню. Мечта создать Табор придала воинам Жижки силу и смелость разгромить в десять раз сильнейшего противника.

И вот Ратибор с интересом наблюдал, как тысячи мужчин и женщин трудились над постройкой совершенно нового города на месте развалин замка Градище. Непрерывно мимо Ратибора проносили бревна, стволы деревьев, доски. Воздух был наполнен беспорядочным стуком молотков, топоров, визжанием пил, грохотом сваливаемых брусьев и досок, криками и возгласами плотников. Такой дружной работы Ратибор никогда в своей жизни не видел. Уже вытянулись длинные ряды новых, приветливых деревянных домиков, над которыми возвышался шпиль таборитской церкви с чашей вместо креста. Тысячи таборитов не покладая рук трудились над возведением разрушенных крепостных стен вокруг города и цитадели.

По временам мимо проходили торопливой походкой занятых людей знакомые Ратибору табориты, останавливались около него, сердечно радовались его выздоровлению и, пожелав скорого и доброго здоровья, спешили на работу.

- Как здоровье, брат? - Штепан уселся рядом, положив меч на колени.

Ратибор поднял глаза на Штепана и добродушно усмехнулся:

- Как видишь, понемногу выползаю. Хорошо, что ты ко мне пришел, мы с тобой бог знает когда по душам говорили.

- Ратибор, а знаешь, что я тебе скажу? Слыхал я, что сам отец Ян Жижка берется быть твоим сватом.

Ратибор быстро поднял лицо, щеки его покрылись румянцем.

- Сам пан Ян? Ты наверное знаешь? Ну, тогда, пожалуй, мои старики не выдержат и сдадутся. Уж если наш отец возьмется за дело, никто перед его волей не устоит...

Ратибор был смущен и постарался поскорее переменить тему разговора:

- Расскажи мне, Штепан, о Таборе, как здесь жизнь налажена. Я ведь ничего не знаю.

- Да в двух словах всего не скажешь. Народ сюда валит валом со всех сторон Чехии, даже из Моравии уже появились путники. Но больше всего из южной и юго-западной Чехии - с земель рожмберкского пана.

- Ну, а как управляется община?

- Народ выбрал для управления делами общины старшин, а для начальства надвойском-четырех гетманов: Микулаша из Гуси, Збынка из Бухова, Хвала из Ржепиц и нашего пана Яна Жижку. Приехал сюда родной брат пана Яна - Ярослав, тоже славный воин. И живем мы тут все как братья и сестры. Нет у нас ни панов, ни патрициев - все равны пред святым писанием; по нему мы и свою жизнь строим, и суд у нас для всех один - по писанию: и для панов, и для кнезов, и для простого мужика. Вся наша община таборитов делится на две половины: одна состоит в польном войске, а другая в это время занимается хозяйством. Это установили для того, чтобы и войско всегда было наготове и чтобы мы были сыты, одеты, обуты и имели над головой крышу. Да всего ведь сразу не расскажешь! Вот поправишься - сам все увидишь.

Ратибор только диву давался. Все это было для него ново.

- Верно, так все сразу нельзя понять. Поживу - сам разберусь. А что делается в Чехии?

- О, ты бы только знал, что сейчас в Чехии творится! Пока ты болел, наши отняли у пана Ольдржиха из Усти Седлице, а потом замок Раби пана Крка из Ризмберка. А под Ожидами дали по шеям пану Микше, и почти всех коней у панов забрали. Сейчас пан Ян Жижка будет свою конницу обучать. Всех, кто был раньше шляхтичем, оруженосцем или конным латником, соберет в свою таборитскую конницу. Пан Ян говорил, что как ты поправишься - туда тебя сотником поставит. Ратибор весь засиял:

- Эх, жаль, нет моего Соколька!

- Пан Ян тебе такого коня выберет, что не хуже твоего Соколька будет. Кони ведь рыцарские. - А пленных много забрали?

- Хватит! Они строят стену вокруг Табора. С юга и запада, где Табор обтекают Лужница и Тесминица, - там двойная стена, а с востока, где речки нет, - там возводятся тройные стены в тридцать локтей высоты и двадцать толщины.

- Знатно, знатно!.. Значит, народ повсюду поднялся?

- Мужики по всей Чехии встали с оружием в руках против Сигизмунда, панов и римской церкви. Народ воюет за правду.

- Значит, - проговорил задумчиво Ратибор, - на добрую почву упали семена, что вы, ученики нашего мученика Яна Гуса, посеяли?

- Да, брат, простой народ поднялся и будет драться до конца, а вот бюргеры и шляхтичи - как бы они нам не всадили нож в спину.

- Что ж, в Праге так и получилось: мы дрались, а староместские коншели через голову Яна Жижки и Микулаша из Гуси мир с врагами заключили. Правда, в Новом Месте хорошо - там коншели из нашего брата, ремесленников. Это уж Ян Желивский постарался. Они идут вместе с беднотой...

Но Штепан не дал ему договорить:

- Эх, какой я чудак! Ты только с постели поднялся, а я тебя разговорами замучил... Постой, я тебе помогу.

Не переставая ворчать, Штепан помог Ратибору подняться и, поддерживая его под руку, повел в палатку. Так понемногу начал выздоравливать Ратибор. Войтех и Божена все дни проводили на постройке нового домика. Строили его для Дубов пражские друзья оружейника, и через несколько недель семья Дубов перешла из палатки в свой дом и отпраздновала новоселье.

Домик был маленький - две комнатки внизу и одна наверху. В одной из нижних комнат стоял сложенный из камней обширный очаг. Комната была обставлена наскоро сделанными столами, скамейками, кроватями, грубоватыми, но зато на диво прочными. Рядом с домиком построили обширную оружейную мастерскую и кузню, где Войтех командовал десятком подмастерьев и учеников. Оружия требовалось много и срочно. Делали новое, починяли старое и захваченное в боях. Войтех был весел, бодр и как будто помолодел. Гавлик и Иозеф, добровольно оставшиеся у Войтеха в черные дни его разорения, не покинувшие Дубов и далее, теперь стали близкими помощниками главного оружейника Табора - Войтеха Дуба.

Комнаты были тесноваты, и поэтому Войтех и Текла могли пригласить на новоселье только Яна Жижку с братом и еще двух-трех друзей, да и угощение было скудным. В почетном углу усадили Яна Жижку, рядом с ним расположился его брат Ярослав, далее уселись на лавках Вацлав Коранда, Микулаш из Гуси, Штепан, Ратибор, Гавлик и Иозеф, медник Марк с дочкой Раечкой и зятем Болеславом. Прислуживали за столом Текла с Боженой. Гости были народ непривередливый и сразу же оказали должную честь незамысловатому угощению и легкому домашнему вину.

- Ну, брат, с новосельем тебя! -протянул Ян Жижка свою кружку и чокнулся с Войтехом. - Жить тебе в этом доме сто лет и не знать заботы!

- Спасибо, пан Ян! Коли так, пусть уж мы с Ратибором послужим за правду тоже сто лет, пока на земле чешской всю кривду не выведем.

Все вокруг зазвенели кружками.

- Как ты думаешь, Войтех, я пришел к тебе только поздравить с новосельем?

- Не знаю, пан Ян, что еще есть у вас на уме.

- Есть еще одно дело, и немаловажное.

Все приумолкли и с интересом следили за беседой Жижки с хозяином дома.

- Тем лучше для меня, что у пана Яна имеется ко мне важное дело, - с улыбкой заметил Войтех, тоже заинтересованный.

- Я человек военный и долго ходить вокруг да около не люблю. Скажи мне, Войтех: как ты думаешь, могут ли быть в Таборе богатые и бедные?

Старик помолчал, насупив седые брови, потом медленно и не совсем решительно проговорил:

- По моему разуменью, не могут, потому как у нас тут не с чего богатства добыть - все служат братству и всякий отдает ему свой труд.

- И я так думаю. Всякий свое богатство здесь отдает общине. Правда ведь?

- По-моему, так, - согласился Войтех.

- А если так, то и приданое Божены также пойдет в общину?

Вопрос застиг старика врасплох, и он явно был смущен, не зная, как ответить.

- Вишь, какое дело... Ян Краса оставил мне для приданого Божены двадцать коп грошей. Когда у меня дела пошли под гору, я из предосторожности передал их на хранение Милану, а Милан, уходя в Моравию, отдал их снова мне - все деньги целы до последнего. Пускай Божена сама решает, ее приданое. Где Божена?

Божена вошла и вопросительно взглянула на Теклу.

- Вот тебя отец и пан Ян хотят о чем-то спросить.

Ратибор, который во все время разговора чувствовал себя очень неловко, зная, что дело так или иначе коснется его и что сейчас решится его судьба, не выдержал и незаметно улизнул во двор.

Никто из присутствующих, кроме Штепана, не заметил его бегства. Божена между тем стояла перед Войтехом и, догадавшись по озабоченным лицам Войтеха и других, что ее собираются спрашивать о чем-то важном, заволновалась и смутилась. Войтех же, сдвинув брови, обратился к ней:

- Пан Ян захотел узнать, как ты намерена распорядиться в дальнейшем своим приданым, что за тобой дает наш дорогой друг и твой благодетель Ян Краса.

Божена молчала, делая героическое усилие собраться с мыслями, но в ее голове в этот момент все смешалось. Ее глаза встретились с лукавым взглядом Раечки: та незаметно для других выразительно мигала ей, стараясь этим ободрить растерявшуюся подругу.

Неожиданная помощь пришла к Божене в лице пана Микулаша.

- Слушай, девушка, не робей и не пугайся. Дело простое: мы все живем общиной, для которой отдаем все, что у нас есть, а если придется, то и нашу жизнь. Так вот, брат Ян и спрашивает Войтеха, желаешь ли ты стать воистину сестрой нашего братства или, может быть, ты пожелаешь жить так, как живут все люди там. - И пан Микулаш махнул рукой в сторону. - Воля твоя: желаешь - можешь свое приданое внести как свою лепту в кассу общины; желаешь - можешь сохранить его за собой, как твою собственность, и не входить в общину таборитов. Никто не хочет вмешиваться в твою жизнь.

Божена собралась с духом и чуть слышно проговорила:

- Я желала бы, чтобы мое приданое пошло Табору. Люди за наш Табор умирают - можно ли говорить о каких-то деньгах!

- Двадцать коп - это для нее "какие-то деньги"! - проворчал Войтех.

Ян Жижка, в свою очередь, обратился к Войтеху и Текле:

- Мне кажется, самое разумное будет поступить таким образом: если Божена желает отдать свои двадцать коп грошей Табору - мы препятствовать ее воле не станем, но зато, когда наступит время ей идти под венец, община позаботится о ее будущем.

Войтех удовлетворенно закивал головой. Предложение Яна Жижки, видимо, всем пришлось по душе.

- Я вижу, что Войтех и Текла довольны, Божена тоже, но недовольным остался я.

- Вы, пан Ян? - с испугом вскрикнул Войтех. - Но, ради бога, чем же?

- А тем, что ты обидел моего хорошего сотника и верного таборита Ратибора.

- Я обидел Ратибора? - в полном недоумении пролепетал старик. - Да когда же и чем? Хоть четвертуйте меня, не понимаю! Эй, Ратибор, чем я тебя обидел, сынок?

Тут все заметили, что Ратибора в комнате нет.

- И что ты зря мучаешь Ратибора и Божену? Зачем ты из ложной гордости и излишней щепетильности отказал им в счастье? Теперь, я думаю, у тебя вовсе нет повода бояться, что твой сын женится на богатой невесте. Правда ведь?

Войтех ожесточенно теребил бороду и молчал, низко наклонившись над столом.

- Войтех, это будет первый брак в нашей таборской общине, брак по обряду чаши. Грех препятствовать ему, - вмешался Коранда.

- Что ж, наш кнез, как говорится, попал в самую точку, - снова прогудел низкий бас Микулаша. - Право, Войтех, скажи спасибо, что у тебя такой послушный, словно ягненок, сын. Я знаю таких, что не поглядели бы на то, что ты отец, а взяли бы да окрутились у первого встречного попа.

- Лучшей пары и не найдешь, хоть сто лет ищи! - вставил свое слово и закадычный друг Войтеха медник Марк. - Зря ты, Войтех, упрямишься.

- У Божены ни отца, ни матери, а дядя в отсутствии. Ты, Войтех, сейчас заменяешь ей отца. Вот я, Ян Жижка из Троцнова, напрямик тебя спрашиваю: согласен ли ты отдать руку своей воспитанницы Божены Пташки сотнику таборитов Ратибору Дубу, сыну славного пражского оружейника Войтеха Дуба?

Войтех вздохнул и, не отвечая на слова, обратился к Текле:

- Жена, ты слышала, пан Ян Жижка сватает за Ратибора нашу Божену.

Текла стояла взволнованная, сложив на груди руки и сурово поджав губы; она укоряюще заметила мужу:

- Если бы обычай не велел мне почитать тебя как мужа, я бы сказала тебе все, что накопилось у меня на сердце, глядя на Божену и Ратибора. Кабы не твое воловье упрямство, давно бы сыграли свадьбу, да какую славную!.. Хоть ты и первый в Праге оружейник, муж, а в этих делах словно слепой в огороде.

Войтех не привык слышать от Теклы подобных речей, особенно при посторонних.

- Хватит, жена! - насупившись, оборвал он Теклу и поднялся с лавки. - Вы, пан Ян, конечно, не примите в обиду слова старика, но отчего пришло вам на ум толковать об этом деле при всем честном народе? Разве нельзя было это как-нибудь... скажем, наедине поговорить да обсудить, что и как? - В голосе Войтеха звучала затаенная обида.

- Не обижайся, старина, - мягко возразил ему Ян Жижка, - все мы здесь как одна семья. А с другой стороны, не скрою, хотелось мне, чтобы наша община узнала, что для Войтеха лучше родного сына сделать несчастным, чем взять чужие деньги. Хочу, чтобы это было хорошим примером для всего нашего братства. Но все-таки за тобой слово, Войтех. - Ян Жижка прищурил свой единственный глаз.

Старик перекрестился и сказал твердо, как будто отдал команду:

- Добро. Пусть будет по-вашему, пан Ян. Зовите их сюда.

Штепан мигом вскочил из-за стола и бросился во двор. Ратибор стоял около кучи лат и кольчуг и, казалось, был всецело занят разглядыванием этой груды ржавого железа. Штепану пришлось несколько раз его окликнуть, и, только когда он над самым ухом крикнул: "Ратибор, тебя отец зовет!", тот медленно обернулся и с деланным безразличием спросил:

- Зовет? А зачем?

- А вот ты иди, да поскорее, - там узнаешь зачем,- торопил его Штепан, слегка подталкивая в спину.

Ратибор не спеша пошел в дом. Войдя в комнату, он все же смутился и потупил глаза в пол. Посреди комнаты, окруженные гостями, стояли Войтех и Текла, держа за руку тоже готовую провалиться сквозь землю Божену.

- Ратибор, подойди ко мне, - важно сказал Войтех.

Ратибор стоял как вкопанный, но Штепан, крепко взяв его за локоть, подвел к отцу.

- Пан Ян Жижка просил отдать тебе в жены нашу воспитанницу Божену. Пан Ян сказал, что это ваше желание, да и ты мне об этом уже говорил. Так ли это?

- Так, отец, - насколько был в силах, твердо ответил Ратибор.

Войтех повернулся к Божене:

- А ты что скажешь?

- Так, дядя Войтех, - чуть слышно прошептала Божена, не смея поднять глаза и машинально играя кончиком своей длинной косы.

- Тогда, с божьего благословения, и мы с женой выражаем свое согласие на ваш брак. Дайте сюда ваши руки, и да благословит вас господь счастливым супружеством!

Когда все, начиная с Микулаша и Яна Жижки, с веселыми возгласами и прибаутками поздравили жениха и невесту, Войтех торжественно объявил:

- По обычаю, свадьбу сыграем осенью, а пока, Текла, подавай чего-нибудь покрепче - выпьем за нареченных! Долго еще длилось празднование помолвки. Едва только гости выпили по стакану в честь Яна Крестителя, как, по старому чешскому обычаю, назывался последний стакан вина, в комнату вошел один из оруженосцев Яна Жижки и в нерешительности остановился у двери.

- Что тебе, Иозеф? - крикнул через стол Жижка. - Ты, верно, за мной?

Тот молча наклонил голову. Войтех же подошел к оруженосцу и, схватив его за плечо, заставил присесть к столу и выпить стакан вина в честь помолвленных.

- Но все-таки, Иозеф, что приключилось? - повторил свой вопрос Ян Жижка.

- Пан Збынек и пан Хвал послали меня отыскать вас, пан Ян, и пана Микулаша, чтобы вы немедленно шли в радницу. Прибыли какие-то люди из Праги.

- Ого! Говоришь, из Праги?

Ян Жижка молча поднялся. Его веселость мигом исчезла. Все поняли - эти люди принесли в Табор важные новости. Ян Жижка, Микулаш и Коранда быстрыми шагами направились в радницу - дом, где происходили совещания старшин таборской общины. Это было довольно обширное деревянное здание, пока еще в один этаж, и по своему виду оно ничем не отличалось от других домов, за исключением лишь своей величины.

В комнате, где происходили заседания совета старшин, уже сидели на длинных лавках гетманы Збынек из Бухова и Хвал из Ржепиц, Микулаш Пельгржимов и другие старшины общины. Тут же находились четверо пожилых горожан, среди которых был и Якубек.

Пражане были угрюмы. Обмен приветствиями был быстро закончен, и Микулаш, как старший по возрасту, сразу же задал гостям вопрос:

- С чем пришли, пражские братья?

Тогда поднялся самый пожилой из пражских посланцев и неторопливо, достаточно многословно и пространно стал рассказывать, что происходит в данное время в Чехии, в частности в Праге, и почему они явились в Табор.

Причины же появления в Таборе послов пражских чашников оказались следующие. Хотя пражское бюргерство знало, что император, римская церковь и высшее панство - их вековечные враги, но, опасаясь захвата власти городской и сельской беднотой, они предпочли идти на примирение с императором и Римом, надеясь, что за ними останется захваченное имущество церквей, монастырей, немецких патрициев, изгнанных из Праги, и власть над Прагой. Однако скоро эти надежды рухнули. Сигизмунд на сейме в Брно, выслушав пожелания представителей пражских чашников, дипломатично обещал им милостивое свое отношение при условии, если они признают его своим королем. Бюргеры пошли на эту удочку, признали Сигизмунда чешским королем и довольные вернулись в Прагу. Но Сигизмунд в начале 1420 года уже предъявил совершенно новые требования: вернуть в Прагу немецких патрициев и вновь поставить их коншелями, снять все баррикады и цепи с пражских улиц, то есть открыть доступ в Прагу императорским войскам. Короче говоря, Сигизмунд потребовал от пражских чашников полной капитуляции и разоружения. Только тогда староместские бюргеры вспомнили зловещие предупреждения проповедника Яна Желивского.

К этому добавилось еще одно: собравший к весне 1420 года большое войско Сигизмунд решил показать свою силу. В Братиславе он приказал казнить двадцать трех братиславских горожан, а двух пражан, привязав к хвостам лошадей, волочить по улицам и потом сжечь. И, наконец, 17 апреля 1420 года папский легат Фердинанд объявил в Братиславе крестовый поход против гуситов. Папский престол в лице папы Мартина V и феодалы во главе с императором Сигизмундом решили с корнем вырвать "чешскую ересь". Со всех сторон в Чехию вторглись орды крестоносцев. Сигизмунд набрал в свое крестоносное войско авантюристов и преступников из Пруссии, Швабии, Тюрингии, Штирии, Мейсена, Баварии, Австрии, Саксонии, Франконии, Венгрии, Хорватии, Далмации, Болгарии, Валахии, Франции, Англии, Брабанта, Вестфалии, Голландии, Швейцарии, Каринтии, Арагонии, Польши и рейнских областей. Войска крестоносцев двинулись на Прагу - "гнездо ереси" - и почти окружили ее.

- И вот мы по поручению староместской и новоместской радниц прибыли к вам просить Табор прийти на помощь своим пражским братьям и спасти их от неминуемой гибели, - закончил свою речь старший из послов.

Микулаш сидел выпрямившись, сложив на груди руки, Ян Жижка слушал посла, подперев голову рукой, сдвинув брови. Молодой Вацлав Коранда только с участием и горечью качал головой. Збынек из Бухова опустил голову на грудь и что-то бормотал про себя. А Хвал из Ржепиц от удивления и негодования то и дело вскакивал с места и всплескивал руками, в сердцах призывая на голову Сигизмунда все, какие знал, проклятия.

После речи посла несколько секунд никто не нарушал молчания. Вести были страшные не только для пражской общины, но и для всего чешского народа.

Микулаш встал и обратился к своим собеседникам:

- Я думаю, пусть добрые пражские братья сейчас пойдут отдохнуть, а мы тут обдумаем наш ответ и завтра поутру объявим его.

Послы чинно откланялись и вышли. Когда Якубек собирался переступить порог, Ян Жижка его окликнул:

- Скажи на милость, кого из пражан этот "красный дракон" Сигизмунд так мучил и сжег?

Якубек, сумрачно глядя в пол, проговорил:

- Один из мучеников - наш уважаемый Ян Краса, а второй... знаю, что студент, но имени не упомнил, простите, пан Ян!

- Как? Ян Краса - замучен? - закричал Ян Жижка и в горе схватился за голову.

- Ян Краса погиб! Негодяй Сигизмунд! - слышалось в комнате.

- Вбить ему, убийце Яна Гуса, зубы в глотку! - рявкнул горячий Хвал из Маховиц, потрясая в воздухе кулаком.

Долго совещались таборитские старшины, и, только когда засветились огоньки в маленьких окошках домов, было принято окончательное решение.

Полного единодушия среди гетманов и старшин общины не было. Хотя Микулаш и соглашался, что надо немедленно идти с войском на Прагу, но он вовсе не собирался соединяться с пражскими бюргерами.

- Мы будем воевать с имперцами, пока их не уничтожим, но сливаться воедино с этими двоедушными богачами, желающими и папу и чашу, невозможно. Нет нам с ними общего пути! - твердил Микулаш.

Но Ян Жижка был другого мнения;

- Прежде всего - единство всех сил, борющихся против папы и императора. Мы, табориты, должны быть терпимы к чашникам, если они имеют с нами общего врага. И знаешь, Микулаш, у меня и сейчас на душе неспокойно за наше будущее: слишком много развелось у нас всяких сект. Ты знаешь, к чему приведет это бесконечное дробление нашего движения? К гибели всего нашего святого дела!

Микулаш был явно недоволен возражением Яна Жижки.

- Ты что же, брат Ян, не веришь тому, что говорят наши проповедники Ян Желивский, Мартин Гуска, Вацлав Коранда: что наступает царство Христово на земле?

- Я верю лишь в то, что я слышал собственными ушами от нашего святого мученика Яна Гуса и его друга блаженной памяти Иеронима Пражского, а они ни единого слова об этом не говорили.

Микулаш упрямо покачал головой:

- Никогда я не пойду на союз с толстобрюхими купцами - все равно они нас рано или поздно предадут!

- Братья, нам надо сейчас приготовить ответ пражанам, - вмешался в спор Коранда. - Вы никогда не договоритесь друг с другом.

- Конечно, мы придем всей нашей силой к ним на помощь! - пылко заявил Хвал из Маховиц.

- Но командовать войсками должны табориты, - предложил спокойный Збынек.

- Значит, кажется, на этот счет мысли всех братьев одинаковы, - заключил Микулаш. - Брат Вацлав, напиши пражанам наш ответ и завтра поутру вручи. А вы, братья гетманы, давайте готовиться в поход. Завтра же мы выступим.

Почти до рассвета Якубек рассказывал в доме Дубов обо всем, что произошло в Праге после их ухода. Печальная повесть о мученической смерти Яна Красы наполнила всех скорбью. По окончании рассказа Якубка Ратибор как бы мимоходом спросил приятеля:

- Не слыхал ли ты каких вестей о Шимоне?

При упоминании о Шимоне Якубек сразу оживился:

- Вот хорошо, что напомнил! Не только слыхал, но даже и видел его. И вы ни за что не угадаете, кто он сейчас! Я глазам своим не поверил. Шимон теперь сотник староместского ополчения. Понятно?

- Что? Шимон - чашник? - широко раскрыл глаза Ратибор. - Нет, ты что-то путаешь, Якубек.

- Вовсе ничего не путаю - чашник он, и даже считается доверенным человеком среди староместских чашников.

- Ого! - многозначительно проворчал Войтех. - Видать, Шимон снова какую-то хитрую петлю раскидывает. Беда тому, кто в нее попадет!.. Ну, а ты, Якубек, как? По-прежнему к богачам тянешься?

Якубек решительно потряс головой и с необычной для него твердостью заявил:

- Нет, я напрасно спорил с Миланом. Жаль, что он еще не вернулся, - я бы ему сейчас сказал: "Ты был прав, Милан, а я вел себя как олух". Большинство наших купцов думают лишь о своем брюхе и кармане. У них совесть и карман заодно. Только страх перед Сигизмундом заставил их просить помощи у Табора. Я же буду просить, чтобы меня приняли в общину Яна Желивского.

- Ну, друзья милые, пора спать. Как бы завтра не объявили поход, - вмешался в их разговор повелительный голос Войтеха.

Поутру размеренные звуки набатного колокола созвали таборских жителей на вече. Со всех концов Табора стекались сотни и тысячи мужчин и женщин, и скоро вся площадь перед радницей была заполнена. На крыльцо вышли таборитские старшины во главе с паном Микулашем и Яном Жижкой, а к крыльцу приблизились пражские послы.

Вацлав Коранда принялся читать ответ Табора пражанам. Ратибору не удалось услышать все письмо, и единственно, что донеслось до него, были слова: "...И если вы действительно нуждаетесь в нашей помощи, то мы придем, разрушим вражеские крепости, прогоним императорское правительство и воздвигнем чешскую республику".

Микулаш вручил письмо старшему послу и, вынув из ножен меч, провозгласил громовым голосом, подняв блестящий клинок меча к небу:

- Братья Табора! К оружию! В бой за Прагу, за нашу святую правду, за чашу! Не забывайте братиславских мучеников и Яна Красу!

2. ВИТКОВА ГОРА - ЖИЖКОВА ГОРА

В первых числах апреля 1420 года Табор поднялся на помощь Праге, а уже 20 апреля пражане, собравшись с самого раннего утра у южных ворот Нового Места, с минуты на минуту ожидали появления на горизонте войска таборитов. Едва со сторожевой башни донесся зычный крик дозорного: "Табор идет! Табор идет!", толпа новоместской бедноты высыпала бегом из ворот по большой дороге, идущей на юг.

И правда, на горизонте поднималась огромная серая туча пыли.

Прага облегченно вздохнула. Помощь шла от всех гуситских общин Чехии. Потянулся народ с северо-западной Чехии: из Жатца, Лоуни, Слани. Из восточных областей привел отряды оребитов Амброж - организатор общины на горе Ореб.

В толпе, встречавшей приближавшееся к Новому Месту войско таборитов, работая локтями, пробивался вперед молодой воин с нашитым на груди золотым изображением чаши. Новоместские ремесленники, мелкие торговцы и поденщики с неудовольствием оглядывались на щеголеватую внешность парня, бесцеремонно и грубо расталкивавшего соседей, чтобы протиснуться поближе к дороге. Выбравшись в первые ряды, молодой воин заметил невдалеке группу молоденьких девушек с большими букетами фиалок в руках, молодцевато подбоченился, положив левую руку на рукоять меча, и, вызывающе скосив глаза на щебечущих девиц, принялся задорно накручивать небольшие темные усы.

- Табор, Табор! - послышались из толпы голоса.

И, как будто по знаку невидимого дирижера, вся масса народа запела торжественно и грозно: "Восстань, восстань, великий город Прага!" На крепостных стенах разом грянули трубы и гулко рассыпалась барабанная дробь. Из ворот крепости выступил для торжественной встречи братьев Табора Ян Желивский в сопровождении новоместских коншелей, недавно избранных общиной из среды небогатых ремесленников. Впереди таборитского войска, как обычно, шли кнезы. За священниками на своем любимом белом коне, высоко подняв руку с палицей, ехал Ян Жижка; рядом на горячем вороном жеребце возвышалась величественная, мощная фигура Микулаша из Гуси с обнаженным мечом в руке. За обоими гетманами ехали их помощники, далее - отряд конницы, а за ней двигалась пехота и тянулись сотни телег, составлявших важнейшее средство обороны и наступления таборитских войск.

Прага гудела от колокольного звона. В воздухе замелькали сотни подброшенных кверху шапок, под ноги лошадям посыпались со всех сторон цветы, и отовсюду неслись восторженные возгласы.

- Слава Табору! Слава Яну Жижке! Слава Микулашу! - кричали мужчины, женщины, дети. - Держись, Сигизмунд! Держитесь, кржижаки!

Когда молодой воин увидел, что Микулаш и Жижка остановились и слезли с коней, крепко обнялись и расцеловались с Яном Желивским, его тонкий рот передернулся в иронической усмешке. Но, осмотрев с любопытством передние ряды таборитской конницы, он при виде молодого сотника вдруг съежился и, закусив губу, опрометью бросился через толпу назад.

- И чего он прется? То вперед, как бык, теперь назад. Словно заимодавца повстречал! - раздавались раздраженные голоса.

Но воин, не обращая внимания, торопливо юркнул в ворота и направился в первый же переулок. Услышав за собой чьи-то поспешные шаги, он остановился и оглянулся, одновременно нащупывая рукоятку меча.

- Да не беги так, Шимон! Прямо какой-то оглашенный! Насилу догнал. Перепугался ты, что ли, чего?

- Это ты, Генрих? А я чуть не влопался, - криво усмехаясь, пробормотал Шимон, - едва на родного братца не напоролся!

- Да ты не говори по-немецки! Очумел, что ли?

- Верно, верно, Гынец, - перешел поспешно на чешский язык Шимон, - я вовсе голову потерял. Ты представляешь себе, что было бы, если бы Ратибор меня увидел, да еще с чашей на груди?

- Чего тут особенно представлять! Или сразу же вышиб бы из тебя дух, или сдал бы тебя своему одноглазому черту, а тот уж вознес бы тебя поближе к небесам-веревкой за шею!

Завернув за угол и убедившись, что поблизости никого нет, Шимон вопросительно уставился на Генриха:

- Ну что, парни готовы?

- Подобрал шестерых висельников. За то, что император избавил их от веревки да еще обещал щедро платить за службу, они на радостях готовы и родному отцу глотку зубами перегрызть.

- Держи их взаперти. И не давай им слишком много вина: пускай в кости дуются, чтобы не скучать. Нам тут с тобой, Гынец, большие дела предстоят. Ты знаешь, какое приказание привез отец Гильденбрант?

- Откуда мне знать! Ты ведь у нас старший.

Шимон не мог понять, искренне или с издевкой говорит его старый друг, бывший клирик отца Яна Противы.

- Ладно, идем. Покажешь мне твоих крестников.

Войско Табора вошло в Новое Место, и сейчас же гетманы распорядились отпустить людей на отдых. Пражане с нескрываемым любопытством глядели на бронзовые от загара и непогоды строгие и энергичные лица бородатых таборитов. Их удивляла простота и суровость таборитов - темных цветов одежда без каких-либо украшений, самая незатейливая пища, жесткая подстилка вместо постели. Никто не видел таборитов за игрой в кости или бранящимися, не говоря уже о драках.

Микулаш вместе с Яном Жижкой и другими гетманами отдыхал в новоместской раднице, слушая рассказ Яна Желивского о положении дел.

- Как же, любезный брат Ян, получилось, что Сигизмунд так надул пражских богачей и университетских мистров вроде Яна из Пржибрама?

Ян Желивский, сменивший свою монашескую рясу на обычный плащ, из-под которого выглядывала стальная кольчуга, в ответ только рассмеялся:

- Эти пожиратели чужого труда думали служить Христу и антихристу одновременно. Надеялись, что Сигизмунд их испугается и позволит им хозяйничать в Праге. Но вышло не так. Как услыхали староместские богачи, что папа объявил крестовый поход против "чешской ереси", так пошли искать союз с Новым Местом. А мы у себя подняли народ и прежде всего сменили коншелей, что с Сигизмундом в прошлом году мир заключили и своих послов на сейм в Брно посылали. На их место поставили добрых и честных мастеровых.

- А как со староместскими патрициями? - поинтересовался Микулаш.

- Тысяча четыреста человек патрициев из Старого и Нового Места, главным образом немцев, изгнаны, а их имения, дома и иное имущество отданы нашей общине.

- Но ведь многие имели немало золота и драгоценностей в своих домах. Что стало с их сокровищами?

Ян Желивский, словно на проповеди, с пафосом подняв вверх руку, строго потряс в воздухе указательным пальцем:

- Все суета сует и всяческая суета! Бежавшие патриции укрылись в крепости, и все их сокровища попали в руки нечестивого Ченка, а сами изгнанники были выпровождены тем же Ченком за пределы Праги.

- Ничего себе, пан Ченек славно ловит рыбку в мутной водичке! - не мог удержаться от смеха Ян Жижка. - У пана Ченка, подобно римскому богу Янусу, два лица: одно - католика, другое - чашника. Смотря по нужде, он поворачивается или тем, или другим лицом.

- Пан Ченек - это наше высшее панство! - с тем же жаром продолжал Ян Желивский. - Он был чашником, пока не награбил вдосталь церковных имений и богатств. Но, как только Сигизмунд стал готовиться к вторжению в Чехию, он тотчас объявил себя верным католиком и слугой императора, за что получил от Сигизмунда звание наместника. Но, увидев, что народное возмущение против патрициев поднимается, неожиданно снова объявил себя чашником, отобрал у бежавших к нему в крепость патрициев их сокровища и выгнал самих из города. Теперь же, когда пан Ченек услыхал о надвигающихся на Чехию полчищах кржижаков, он немедленно объявил себя верным подданным Сигизмунда. Вот каков пан Ченек, вот каковы наши знатнейшие паны! - заключил Ян Желивский.

Пока прибывшие таборитские войска располагались в Праге, Ян Жижка вместе со своими гетманами в первые же дни осмотрел предполагаемую линию обороны. Через несколько дней начались работы по укреплению правого берега Влтавы. В первую голову было приказано привести в порядок крепостные валы вдоль Нового Места, напротив Вышеграда, и вдоль Старого Места с юга на северо-восток.

Однажды утром Ян Жижка отправился в сторону крепости, где должны были быть вырыты рвы и насыпаны земляные валы. Теплый весенний день располагал к прогулке пешком, очень приятной после нескольких дней непрерывного качанья в седле. Вскоре Ян Жижка оказался в полосе оборонных работ.

- Доброго пути, пан Ян! - встречали его звонкие женские голоса.

На этом участке работали только женщины: тут собрались с лопатами, кирками и тачками в руках сотни женщин из Табора, Жатца, Лоуни, Слани и из других мест Чехии, откуда они со своими мужьями, отцами и братьями пришли защищать Прагу. Бородатые серьезные десятники и сотники прохаживались вдоль возводимых валов, завалов и коротко давали работающим женщинам указания.

- Спасибо вам, хорошо трудитесь! - громко сказал Ян Жижка, чтобы слышали все женщины. - Разве где встретишь таких матерей, жен и дочерей, как у нас? - И, обернувшись к группе пражских коншелей, остановившейся около него, подчеркнул: - Никогда не забывайте, что женщины и девушки Табора отдают свои силы для защиты Праги. - И, круто повернувшись, направился снова в город.

В один из дней, после того как Ян Рогач и Ян Гвезда доложили Яну Жижке сводку об оборонительных работах на их участках, он выслушал их и не сделал, вопреки обыкновению, никаких замечаний. Зная строгий нрав начальника, подгетманы несколько удивились и многозначительно поглядели друг на друга. Ян Жижка, видимо, был занят иными мыслями.

- А скажите, друзья мои, что сейчас делают Сигизмунд и его кржижаки?

Оба замялись, и Рогач нерешительно пробормотал:

- Откуда ж нам, брат Ян, знать, мы ведь там не были!

- Но скажите, нужно или не нужно нам знать, что делает наш враг? Как по-вашему? - продолжал укорять Жижка своих помощников. - Можно победить врага, не зная, что он делает и замышляет делать?

Ян Жижка немного помолчал, потом более мягко и спокойно спросил подгетманов:

- Друзья, нам нужно найти проворного и смышленого человека, чтобы послать его выведать и высмотреть, что замышляют имперцы. Не знаете такого? Только чтобы парень был честный и смелый.

Прокоп Большой, присутствовавший при разговоре, задумчиво разглаживал усы, что-то соображая:

- Надо спросить Штепана Скалу - он здесь, в Праге, имеет множество приятелей. Надо взять человека не из нашего войска, чтобы никто не мог его раскрыть.

- Добро, зови Штепана. Совет дельный.

Через какие-нибудь полчаса Штепан стоял перед гетманом.

- Слушай, Штепан, надо найти доброго человека, чтобы послать в имперскую сторону, принести нам оттуда новости. Подумай, нет ли у тебя подходящего в Праге приятеля, но только чтобы был вне подозрений у имперцев.

Штепан долго вспоминал всех своих приятелей среди студентов и горожан и наконец остановил свой выбор на одном из них:

- Есть здесь один портной, Ондржей. Человек он не очень молодой, скромный, тихий и всем сердцем предан нашему учению. Он, я уверен, охотно и честно исполнит все, что вы от него потребуете. Он не чех, а поляк, да и в войске не числится. Ему будет безопаснее двигаться по городам и селам: странствующий портной - и всё тут.

Ян Жижка согласился с предложением Штепана.

- Что ж, по-моему, неплохая мысль, а? Как думаете, братья? - обратился он к подгетманам.

Оба помощника тоже нашли, что выбор Штепана подходящий.

- Брат Прокоп, - уже с оттенком приказа в тоне сказал Жижка, - пусть Штепан сведет тебя с этим человечком. Ты ему обо всем скажи и помоги, в чем будет нужда.

Через некоторое время Прокоп Большой и Штепан беседовали с худощавым ремесленником, скромно, но чисто одетым, в речи которого чувствовался польский акцент. Представляя его Прокопу как своего старого приятеля, Штепан добавил:

- Это он, провожая нашего мученика Яна Гуса на констанцский собор, заплакал и сказал, что, верно, мистр не вернется с собора.

- Слышал, слышал о тебе, брат Ондржей! Поэтому мы тебе и доверяем. Поручение наше для тебя очень опасно, но для общего дела чрезвычайно важно. Тебе надо пройти в самую гущу кржижаков и постараться узнать, где они находятся, сколько их и что они замышляют. Берешься за это?

- Берусь, - просто отвечал портной.

В ту же ночь, повесив за спину мешок с портняжными принадлежностями, Ондржей вышел из города и, отойдя на некоторое расстояние, переплыл в темноте Влтаву и скрылся во мраке, держа путь на запад, в расположение имперских войск.

Спустя месяц ночью Штепан услышал, как кто-то тихонько стучит в дверь. На его вопрос послышался знакомый кроткий голос:

- Это я, пан Штепан! Уже вернулся.

Штепан растворил дверь и крепко обнял маленькую мокрую фигуру с мешком за плечами:

- Ондржей! Благополучно вернулся?

- Пан бог помог мне благополучно везде пройти и все, что можно, узнать.

- Но отчего ты весь мокрый?

- Как - отчего? Пришлось через Влтаву плыть - вот и намок.

Переодетый в сухое и накормленный, портной начал свой рассказ. Он говорил кратко, уверенно, хорошо зная, что каждое его слово имеет важное значение для защиты Чехии. Сведения были очень важные, и Штепан, невзирая на позднее время, потащил его, еще не успевшего отдохнуть, к Яну Жижке и Микулашу.

В одном из залов радницы при свете горящих свечей сидели Ян Жижка, Микулаш и еще кое-кто из начальников. Штепан оставил у дверей портного и доложил:

- Портной возвратился и принес важные известия.

Ян Жижка и Микулаш прекратили разговор, и Жижка, заметив скромно остановившуюся у дверей небольшую фигурку, громко крикнул через зал:

- Эй, друг любезный, подходи сюда поближе! - и, зорко посмотрев в лицо Штепану, тихо спросил: - Говоришь, важные известия?

Штепан только молча кивнул головой.

Ондржей подошел и, держа шапку в руках, почтительно поклонился таборитским старшинам. Из его слов оказалось, что крестоносцы Сигизмунда с огнем и мечом вторглись в Чехию и, уничтожая все на своем пути, захватили Градец Кралове, Кутна Гору и, укрепившись там, взяли Слани и Лоуни.

Пан Микулаш, слушая портного, через плечо шепнул Яну Жижке:

- Ведь оттуда большая часть войска ушла сюда, на Прагу.

- Теперь кржижаки крепко осадили Мельник и Литомержице. Другие же войска Сигизмунда идут прямо на Прагу, - продолжал свой доклад портной. - А еще я доподлинно узнал, что с запада и с юга в чешскую землю ворвались другие войска кржижаков - из Мейсена и Австрии - и тоже движутся, как саранча, опять же к нам, на Прагу.

Портной прокашлялся и виновато заметил:

- Видать, простыл, переплывая Влтаву. - И снова начал говорить: - Будучи в лагере австрийских войск, слышал я, что пан Ольдржих из Рожмберка на днях поведет австрийцев на Табор, чтобы взять его и разрушить. Пан Ольдржих смеялся и говорил, что никакие чаши не спасут Табор.

Микулаш и Ян Жижка молча обменялись тревожным взглядом.

- А сколько примерно всего кржижацкого войска? - поинтересовался Прокоп Большой.

- По-моему, тысяч сто, не меньше.

- Добро, благодарим тебя, брат Ондржей. Ты честно послужил нашему делу. Покуда иди со Штепаном, отдыхай. Нерадостные, но нужные нам вести принес ты.

Портной и Штепан ушли, а гетманы стали совещаться.

На другой день Микулаш выступил с частью таборитского войска на Табор. Через некоторое время Амброж повел своих оребитов на Градец Кралове. Ян Жижка остался в Праге.

Через несколько недель пришло известие, что подоспевшие вовремя войска с Микулашем во главе неожиданным ударом разгромили пана Ольдржиха из Рожмберка с его австрийцами. Враг бежал, и Табор был спасен.

Вскоре пришла новая радостная весть-Амброж вырвал из рук Сигизмунда Градец Кралове.

В самой Праге военные действия в те дни ограничивались лишь мелкими стычками с осажденными гарнизонами в Вышеграде и в Градчанах. Но Ян Жижка хорошо понимал, что прекрасно укрепленный паном Ченком левый берег Влтавы представляет серьезную опасность для правобережной Праги, и поэтому велел поставить дозоры вдоль всего правого берега, к северу и к югу от Старого Места.

К началу июля армия Сигизмунда окончательно сосредоточилась у Праги. Сам император прибыл из Вроцлава.

Первоначально пражане и табориты укрепили Новое и Старое Место от Вышеграда и вдоль берега Влтавы до северной части Старого Места, где Влтава поворачивает на восток. Но, когда войска Сигизмунда расположились напротив Шпитальского поля, Ян Жижка понял, что противник собирается атаковать через Шпитальское поле Виткову гору и оттуда или ворваться в Новое Место, или отрезать последние пути, по которым Прага получает продовольствие с востока.

- Положение изменилось. Надо немедленно укрепить Виткову гору, - потребовал Ян Жижка от гетманов. - Ясно, Сигизмунд изменил свое решение штурмовать Прагу с запада и хочет захватить нас врасплох, заняв Виткову гору, а затем пойти на город сразу и с востока, и с запада, и с юга-от Вышеграда.

Жижка сам проверил все укрепления, сооруженные для защиты Нового Места, и в общем остался доволен.

- С этой стороны Сигизмунд едва ли пройдет. Поедем, брат Енек, на Виткову гору, - предложил Жижка сопровождавшему его Яну Рогачу. - Надо самим посмотреть и что-нибудь придумать.

Выехав на Виткову гору, Жижка взглядом опытного воина сразу определил серьезность положения:

- Надо немедля собрать побольше народу и вот тут, там поставить по крепкому деревянному срубу, а между ними возвести стену со рвом впереди. Понял?

Ян Рогач лихо повернул коня и помчался выполнять приказания воеводы, а через час на этом месте уже кипела работа. Мужчины и женщины укладывали бревна и крепкие срубы, копали ров, возводили стены. Работали молча и торопливо. Божена тоже была здесь среди таборитских девушек и жен воинов. К вечеру срубы и стена в основном были возведены.


14 июля на заре Яна Жижку разбудил оруженосец. Таборитские подгетманы стояли в полном вооружении у палатки вождя.

- Брат Ян! Кржижаки уже зашевелились! - доложил Рогач.

- Иду, брат! - Ян Жижка сел на своего белого коня и выехал из лагеря.

В предрассветном сумраке был слышен шум и голоса на левом берегу Влтавы. Воевода, окруженный под-гетманами, спустился к берегу.

- Держите крепко Саксонский дом и Новый мост, а я сейчас еду на Виткову гору. Там самое больное место. Пусть Ян Желивский соберет своих новоместских парней и будет готов в случае чего прийти к нам на помощь.

Отдав приказания, Жижка дал шпоры своему коню и вместе с Рогачем и другими подгетманами поскакал к Витковой горе. Воевода спешился и взошел на стену. Солнце уже выкатилось огромным огненным диском над холмистым горизонтом. Обратившись лицом к левому берегу Влтавы, Ян Жижка увидел огромную, медленно двигавшуюся массу.

- Мейсенцы переправляются через Влтаву. Приготовиться к бою! Скоро они атакуют нас... Я так и думал, что они ударят по Витковой горе. Хитер маркграф!

Торопливо подходили таборитские воины. Строители укреплений, мужчины и женщины, вооружившись чем попало, влились в ряды защитников стены. Ян Жижка, стоя на стене, продолжал внимательно наблюдать переправу кржижаков через Влтаву. Статная фигура полководца, возвышавшаяся на стене, вырисовывалась, как каменное изваяние, и утренние лучи восходящего солнца переливались на его полированном стальном шлеме.

Божена глядела на проходивших воинов, и ее лицо осветилось улыбкой, когда она заметила Ратибора со Штепаном и Якубком. Ратибор что-то шутя говорил Штепану, а тот в ответ заливался смехом. Якубек, шагая рядом, вел ожесточенный спор. Ратибор, поравнявшись с Боженой, встретился с ней глазами и нахмурился, но потом лицо его снова стало приветливым.

- Божена, ты как сюда попала и зачем?

- Да для того же, для чего и вы!

Ратибор еще раз бросил беспокойный взгляд на Божену и, не говоря ни слова, пошел дальше. Божене со стены было видно, как микроскопические фигурки конных и пеших мейсенцев толпами выходили на правый берег Влтавы и рассыпались по Шпитальскому полю,

- Братья и сестры Табора! - пронесся зычный голос Жижки. - Приготовьтесь встретить врага!

Все разместились по своим местам. Лучники и самострельщики устраивались поудобнее для стрельбы,укладывая рядом с собой стрелы. Пушкари стояли у заряженных пушек.

Враг уже взбирался на гору. Весь ее склон был покрыт, как муравьями, густой массой всадников и пехотинцев.

Божена не могла оторвать глаз от жуткой картины наступления огромного войска кржижаков на небольшой отряд таборитов, спокойно ожидавших врага. Девушке стало страшно. Прошло еще несколько минут в совершенной тишине. Что произошло дальше, она видела как во сне.

Приближающиеся кржижаки с диким ревом стремительно кинулись на укрепления. Тут же ударили пушки. Гром пушек оглушил Божену. Но мейсенцы были уже около самого рва. Девушка видела, как волны вооруженных людей с яростными воплями заполнили ров и бросились на стену.

- Табор! Табор! Бейте, детки, бейте! Не щадите никого! - перекрывая шум битвы, гремел голос Яна Жижки.

Божена судорожно схватила лежавший рядом с ней топор - простой топор дровосека - и вскочила на стену:

- Бей, бей! Табор! Вали их!

Вокруг Божены метались люди, нанося друг другу удары мечами, палицами, топорами, обломками камней. Ян Жижка, не переставая подбадривать своих воинов, подбежал по стене к месту, где стояла с топором в руках Божена, и, потрясая в воздухе палицей, кричал яростным голосом:

- Лупи их, братья! Гони вниз!

Внезапно снизу из-за края стены показались две здоровенные красные руки и, схватив Яна Жижку за щиколотки ног, с силой рванули вниз. От толчка воевода потерял равновесие и упал навзничь. Кто-то снизу, уцепившись за его ноги, стаскивал воеводу со стены.

- Девушки! На защиту отца! - не своим голосом закричала Божена, бросила топор и, схватив Яна Жижку за плечи, принялась тащить его грузное тело к себе.

К ней подскочили подруги, и все вместе дружным усилием вытащили воеводу опять наверх. Тот сейчас же вскочил на ноги и, испустив крепкое проклятие, бросился с поднятой палицей в бой. При виде Жижки воины с утроенной яростью и силой накинулись на атакующих. Мейсенцы не выдержали неукротимого напора таборитов и стали медленно откатываться. Беспорядочной толпой мейсенское войско, спотыкаясь о камни, бежало к Шпитальскому полю. Табориты преследовали их до самой Влтавы.

По окончании битвы из восемнадцати тысяч мейсенцев на левый берег Влтавы возвратилось только около двенадцати тысяч. Остальные остались на Витковой горе. Стоя на стене с топором в руках, Божена глядела на возвращающихся победителей. Вот идет Ян Жижка, улыбается, помахивая палицей. Там - Ян Рогач, вон там, с длинными усами, - Прокоп Большой. А вот и они: Ратибор, Милан, Штепан с Якубком.

- Все живы! - вырвалось облегченно у Божены.

Мимо проходили воины, гордые небывалой победой над кржижаками.

Усталой походкой Ян Жижка взошел на сруб и, бросив взгляд на Влтаву, заразительно засмеялся:

- Кржижаки хорошо запомнят сегодняшний день. Они как следует узнали, что такое Табор и что значит Виткова гора!

- Не Виткова, а Жижкова! - звонко крикнула Божена.

- Верно, верно! - раздались вокруг голоса. - Пусть теперь она станет навеки Жижковой горой!

Часть 3.

Глава I

1. ПЛЕН И ОСВОБОЖДЕНИЕ

В эту ночь Якубек стоял дозорным на северной башне таборской крепости. Истекали последние часы стражи. Якубек напряженно вглядывался в непроглядную темноту и сладко зевал. Последние часы - самые тяжелые для дозорного. Якубек поежился от холодного осеннего ветра и стал энергично ходить по башенке.

Как солнышко покажется - смена.

Высокий, звенящий звук колокола прорезал тишину. Начинался рассвет. На востоке появилось малиновое зарево. Колокол продолжал меланхолически и размеренно отбивать удары. Якубек сел на край парапета и, глядя на восход солнца, принялся философствовать:

- Вот так и наша истинная правда встанет над землей, и исчезнет тьма царства антихристова, и наступит царство справедливости, как ясный, безоблачный день. А мы, табориты, - петухи, предвещающие наступление дня... И подумать только, как мы жили год назад и как живем теперь! Ни пьянства, ни воровства, ни взаимных обид или притеснений - живем как братья и сестры... Вот только плохо, что между вождями нашими нет полного согласия. Для примера, Ян Жижка и Микулаш...

По лестнице послышались шаги. Кто-то поднимался на башню.

- Наверно, Ратибор. Сегодня он начальник караулов. Он уж обязательно несколько раз проверит дозорных.

Из темноты лестничного хода выросла фигура. Тускло блеснули шлем и панцирь.

- С добрым утром, Якубек! Как стража?

- Утро доброе, Ратибор! Стража прошла, можно сказать, совсем спокойно.

Ратибор с правой рукой на перевязи подошел к окну сторожевой башни и посмотрел на облитый утренним туманом ландшафт:

- День будет ясный... как думаешь, Якубек?

- Понятно, ясный. На небе всю ночь ни тучки, хотя и холодновато было... Скажи ты мне, Ратибор, скоро ли воеводы наши вернутся?

- Кто его знает! Сам видишь, везде воины за нашу правду бьются: Ян Жижка - в Прахатице, Микулаш на Речицы подался, Хвал из Ржепиц - тоже где-то на юге. Остались мы тут сторожить наш Табор со Збынком из Бухова. Да кабы не моя рука, я бы тоже сейчас здесь не сидел...

- Постой-ка, Ратибор, какой-то отряд выходит из леса и приближается к Табору. Смотри, вон там, на севере...

Ратибор высунулся из окошка и стал всматриваться в даль. Его глаза могли разобрать, как по извилистой ленте дороги двигалась из леса вереница конных и пеших воинов.

- Труби в рог, да погромче! - крикнул Ратибор и опрометью бросился вниз по винтовой лестнице.

Взяв большой изогнутый рог и набрав полную грудь воздуха, Якубек приложил рог к губам и что было сил затрубил раз, другой, третий. К северным воротам выбежали из караульного помещения десятка два вооруженных воинов.

Между тем ко рву, окружавшему крепостную стену, уже подъехали передовые всадники отряда. Они остановились у самого берега, и один из них также затрубил троекратно в рог.

Ратибор подошел к окошечку в воротах и стал пристально всматриваться в новоприбывших.

- Что за отряд? - бормотал Ратибор. - И одеты не по-нашему. Откуда они взялись?

Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу и весело крикнул:

- Так это же Карел с Миланом! И как я их сразу не узнал!.. Эй! Отворяй ворота да спускай мост! Ганакские братья пришли!

Несколько воинов бросились к огромному вороту, И медленно, со скрипом стал опускаться подъемный мост через ров. По команде Ратибора были открыты ворота. Звонко застучали конские копыта по деревянному настилу моста, и конные воины стали въезжать в ворота крепости. За конными двинулись и пешие. В воротах Карел и Милан сошли с лошадей и крепко обнялись с Ратибором.

- Добро пожаловать в наш Табор, ганакские братья! - торжественно сказал Ратибор. - Блажек! Мигом беги к пану Збынку и доложи о прибытии в Табор братьев из Моравии.

- Милан, брат ты мой любезный! - раздался крик, и кто-то сжал Милана в объятиях.

- Ого! Якубек! Как бог милует, брат?

У ворот на небольшой площадке уже собрался весь отряд, и сюда же спешили жители Табора посмотреть на новых собратьев. Загорелые, худые, обветренные, заросшие за долгий и опасный путь от Ганы до Табора, с улыбками на суровых лицах, стояли бывшие ганакские волки, озираясь по сторонам. Все как на подбор плечистые, высокие, мускулистые, одетые в живописные, яркие ганакские костюмы, вооруженные самым разнообразным оружием, новые гости Табора выделялись на фоне обступившей их толпы таборитов. Рядом с Карлом возвышалась на целую голову длинная, нескладная фигура его верного помощника и друга - Шутника. Якубек с некоторым удивлением осматривал этого странного пожилого человека с необыкновенным лицом. Каждого, кто впервые встречал Шутника, поражали его мрачные, глубоко запавшие черные глаза.

К Карлу, Милану и Ратибору, улыбаясь во весь рот, подбежал Штепан. Пока он радостно здоровался с ними, подошли еще трое пеших воинов: один в летах и двое помоложе, но все трое огромного роста и могучего сложения. Пожилой ганак слегка тронул за рукав Штепана; тот оглянулся и радостно воскликнул:

- Далибор! И ты тут?

- Не только я, брат, - и мои сыновья со мной. Ты, брат Штепан, не забыл наш разговор у Листовы?

- Что ж, будем вместе сражаться за чашу и свободу народа. А как живет Болеслав?

- Болеслав повешен вместе со своими сыновьями в Брно, - печально сказал Далибор. - На него донесли предатели. Дом сожгли, всё разграбили.

- Иди сейчас к нам в дом, - вмешался Ратибор. - Штепан, ты отведи гостей, а я займусь размещением всего отряда.

По дороге Штепан тихонько сказал Карлу:

- А ты знаешь, Ратибор - твой будущий шурин.

Карел удивленно взглянул сперва на Штепана, потом перевел глаза на Милана.

- Что же ты мне ничего не сказал, что Божена с моим побратимом - нареченные?

Милан, в свою очередь, удивленно поднял брови:

- Я сам впервые об этом слышу. Когда это случилось, Штепан?

- Да еще весной. Когда мы из Пльзеня с паном Яном пришли, сам отец сватом к Войтеху пришел. Тогда же и сговор был, а свадьбу порешили до твоего приезда отложить.

- Что ж я могу сказать? Лучшего мужа для Божены я и не желаю. А как ты, Карел?

- Раз Ратибор - мой побратим, кого я еще могу желать для моей сестры!

Из маленького домика им навстречу уже бежала со всех ног Божена. Не говоря ни слова, она бросилась на шею Карлу и долго не выпускала. На пороге дома стояли Войтех с Теклой и умиленно наблюдали сцену встречи брата с сестрой. Карел вместе с прильнувшей к нему Боженой подошел к старикам и молча опустился перед ними на колени:

- Тех, кто стал для Божены родным отцом и матерью, я должен почитать как своих родителей, - и, поклонившись старикам до самой земли, поцеловал руку у Войтеха и Теклы.

Войтех поднял Карла с земли и, крепко обняв, трижды поцеловал его. То же сделала и Текла. Затем старики сердечно поздоровались с Миланом:

- Ты, Милан, нас прости: без твоего согласия просватали мы тут Божену за нашего разбойника Ратибора. Но поверь, виноваты не мы, а воевода пан Ян Жижка и твоя Боженка. Кабы не они, мы бы с Теклой ничего без тебя не решали.

Ратибор, вернувшись домой, застал целое семейное торжество. Подошли близкие друзья Войтеха. Штепан притащил Далибора с сыновьями, и до самого позднего вечера в доме Дубов горели огни и шла задушевная беседа.

На другой день Ратибор отвел Карла к Збынку из Бухова, который был за главного гетмана Табора. Гетман ласково принял Карла и с интересом выслушал главаря ганакских волков.

- Надо будет собрать других мораван и свести их всех в отряд Карла Пташки, - сказал Збынек Ратибору. - А сейчас следует помочь им построить для себя жилища.

Несколько дней прошло в семье Дубов словно праздник. Но однажды гетман Збынек вызвал Штепана к себе:

- Завтра в Бехинь выезжает Вацлав Коранда, чтобы разрешить споры бехиньских братьев. Поезжай с ним. Твой кузен Ратибор с несколькими латниками будет также сопровождать Коранду.


Утром они были уже в дороге. Стоял ясный, теплый осенний день. Дорога шла вдоль берега Лужницы. Проехав мили две от Табора, они выехали на большую поляну. По ту сторону леса возвышался высокий холм с едва видневшимися очертаниями серых башен и стен замка.

- Пржибенице - замок пана Ольдржиха Рожмберкского. Один раз этот пан уже пытался захватить Табор, но обломал себе зубы. Но, пока этот замок в его руках, Табор всегда в опасности.

- Ну, когда-нибудь мы его возьмем! - уверенно возразил Штепан.

- Взять его осадой очень трудно. Пржибенице стоит на крутой скале и окружен глубоким рвом - защищать его легко, а взять очень трудно.

Дорога вновь углубилась в лесную чащу и стала спускаться в глубокий овраг, превращаясь в узенькую тропку. Пришлось ехать гуськом, по одному. Штепан ехал вслед за Корандой, опустив поводья, убаюкиваемый лесной тишиной и мягким размеренным шагом лошади. Полузакрыв глаза, он не замечал ничего, кроме черной спины покачивающегося впереди него в седле Коранды.

Вдруг лошадь испуганно попятилась. В тот же момент из оврага и из окружающих тропинку кустов высыпало с сотню воинов, и они с криками бросились на Коранду и его спутников. Штепан почувствовал, как вокруг его шеи захлестнулась веревка, и в следующий момент он, полузадушенный, уже лежал на земле.

Не ожидавшие засады табориты даже не успели обнажить мечи и были моментально стащены с коней. Кто-то грубо скрутил Штепану назад руки. Связанными и обезоруженными оказались Коранда, Ратибор и остальные латники. Коранда возвысил голос:

- Что значит это наглое нападение? И кто осмелился лишить свободы таборитских братьев?

- Я, рыцарь Кунц, управляющий замком Пржибенице, по приказанию моего господина объявляю вас пленными пана Ольдржиха из Рожмберка. Советую вам следовать за мной без сопротивления, - произнес человек в рыцарском плаще и с султаном на шлеме.

Коранде, Ратибору, Штепану и их латникам ничего не оставалось иного, как молча повиноваться приказу. Им всем развязали ноги, посадили вновь на лошадей и надели каждому на шею веревочную петлю, конец которой находился в руках конвоира. Впереди ехал сам управляющий Кунц.

К вечеру они достигли замка Пржибенице и были впущены в ворота. Уже начинало темнеть, когда пленные были заключены в башню. Помещение представляло собой цилиндрическую комнату с очень высоким потолком. Наверху был устроен балкон, который играл роль караульного помещения, где находилась стража. На каменном полу была набросана солома, в одном из углов камеры навалена большая куча хвороста. В башне было холодно и темно, свет падал из отверстия вверху, выходившего на балкон.

С пленников сняли веревки, поставили глиняный кувшин с водой, положили несколько овсяных лепешек и захлопнули низкую массивную дверь. Было слышно, как снаружи с визгом задвинули засов. И все сразу смолкло.

Узники уселись на солому, растирая онемевшие руки.

- Ну, что ты скажешь, брат Вацлав? - нарушил молчание Ратибор.

Коранда, лежа на спине и глядя в темный потолок комнаты, мрачно отвечал:

- Скажу, что кто-то нас выследил.

Ратибор замолчал. Проходили часы, и никто не нарушал этой мрачной и тягостной тишины. Только изредка доносились голоса охраны, сидящей на балконе.

Далибор кряхтя поднялся и стал тщательно осматривать стены. Так он ходил долго и упорно, что-то бормоча себе под нос. Потом он поднял голову и стал глядеть вверх.

- Боривой, поди-ка сюда, - негромко позвал Далибор.

Старший из сыновей поднялся с соломы; мягко ступая лаптями, подошел к отцу и вопросительно на него уставился. Далибор, нагнувшись, уперся ладонями в стену.

- Полезай, сынок, мне на плечи и пощупай камни, насколько рука достанет.

Боривой ловко взобрался на отцовы плечи и долго, тщательно ощупывал камни, потом он легко спрыгнул на пол.

- Ну что?

- Камень дикий и неплотно пригнан, повсюду щели пальца в два, а то и побольше.

- Добро, иди ложись пока, - отозвался Далибор и направился к куче хвороста.

Присев на корточки, он долго копался, вытаскивая наиболее толстые и прочные палки. Сложив порядочную кучу палок, он подошел к Коранде и Ратибору и присел подле них.

- Слушайте, братцы, что я надумал, - тихо прошептал он.

Коранда и Ратибор с любопытством подняли головы.

- Здесь в стенах камни так заложены, что между ними есть щели, куда можно воткнуть крепкую палку. И так до самого верха. По этим палкам мы можем добраться до балкона и захватить стражу.

Коранда, Ратибор и Штепан переглянулись.

- А ведь верно! Дело простое, авось что получится. Все равно терять нам уж нечего, - прошептал Ратибор.

Коранда спокойно выслушал план Далибора и принялся обсуждать детали:

- Нас всех тут восемь человек. А их, как я заметил, не больше нашего. Ну, они, положим, вооружены, а мы с пустыми руками...

- Как-с пустыми? - возразил Ратибор. - А это что?

Он протянул руку, и Коранда увидел в ней здоровенный кусок камня, видимо выпавшего из стены.

- Тогда все в порядке, - невозмутимо продолжал Коранда, в обычной обстановке пылкий и горячий, а в опасности становившийся спокойным и сдержанным.

- Попозже, как сторожа поужинают и заснут, мы их и захватим, - предложил Штепан.

Вечером в башню вошел тюремщик и принес узникам ячменной каши и лепешек. Пленники быстро уничтожили ужин и улеглись на солому. Сверху доносились голоса сторожей, но спустя час разговор прекратился.

Коранда поднялся, за ним-все остальные. Один из воинов - невысокий тонкий юноша - стал подниматься по вбитым в щели среди камней палкам. Поднимаясь, он втыкал новые палки все выше и выше. Вслед за ним поднялись еще один воин, Штепан и Коранда. Затея была трудная и опасная. Палки шатались, и требовалась большая ловкость, осторожность и цепкость, чтобы не свалиться со стены. Наконец первый уже достиг отверстия и тихонько стал взбираться на карниз, за ним второй, потом Штепан и Коранда, а далее Ратибор, Боривой.

Штепан осторожно выглянул из-за карниза на балкон: трое сторожей спали, а четвертый, сидя на низенькой скамейке, сонно клевал носом, держа в руках алебарду. В углу балкона валялось брошенное в кучу оружие - мечи, алебарды, копья.

Ратибор бесшумно схватил сидящего сторожа за горло, а остальные кинулись на спящих и принялись связывать им руки и ноги поясами. Никто из сторожей не успел издать ни звука. Когда все были связаны, Коранда спросил:

- Кто здесь старший?

- Я старший стражник, пан, - покорно ответил один из тюремщиков, возрастом постарше и в платье почище.

- Как тебя зовут, любезный? - продолжал Коранда.

- Одолен, милостивый пан.

- Ты семейный?

- Да, милостивый пан: по милости божьей имею жену и четверых детей.

- Теперь слушай. Мы можем вас сбросить с башни, и от вас останется только мокрое место. А сами сумеем спуститься с башни и уйти...

Стражники опустили головы. Коранда же все тем же твердым и бесстрастным голосом продолжал, обращаясь к Одолену:

- Но, если вы сделаете то, что мы прикажем, вам будет сохранена жизнь и вы еще будете щедро одарены.

- Я вас слушаю, пан. Приказывайте, я все исполню.

- Ты должен завтра отправиться в Табор к пану Збынку из Бухова и рассказать о том, что с нами случилось. Опиши ему расположение замка, все ходы и подступы к нему.

Одолен был напуган, но ему ничего не оставалось делать другого, как принять предложение. Коранда вынул из мешочка на шее маленькое евангелие и предложил Одолену присягнуть в верности. Тот, бледный от страха, положив одну руку на евангелие, а два пальца другой подняв вверх, срывающимся голосом торжественно произнес страшные слова клятвы. Когда церемония клятвы была закончена, Коранда уже по-дружески продолжал разговор с Одоленом о его службе пану Ольдржиху, о его бесправном положении. Разговор постепенно перешел на Яна Гуса, его учение и мученическую смерть, на движение гуситов, и наконец Коранда предложил Одолену примкнуть к таборитам. Одолен был, видимо, тронут сердечной беседой, но сказать последнее слово все еще не решался. В этот момент один из связанных сторожей неожиданно для всех вмешался в беседу:

- Что там, Одолен, много толковать! Последний дурак и тот поймет, что нашему брату, панской челяди, учение Табора куда больше по душе, чем то, чему попы учат.

- Сколько защитников в замке? - поинтересовался Ратибор.

- Сейчас сотни три, не больше. Всех остальных взял к себе пан Ольдржих из Рожмберка. Всем здесь управляет управляющий, пан Кунц... Но, пан кнез, мне пора уже идти, - сказал, вставая, Одолен.

Одолен вернулся, принеся завтрак, значительно отличавшийся от обычного.

- Я отпросился купить рыбы для вас. Я сказал, что пленники требуют рыбы, а иного есть не могут, и мне дали денег на покупку. Управляющий надеется получить хороший выкуп, если вас не казнят; вот и согласился кормить вас всех лучше.

- Тогда поскорее иди и принеси нам ответ Збынка, - поторопил Коранда.

Прошло утро и половина дня. Пленники не спускали глаз с дороги, что шла из окружавшего замок леса. Коранда глядел вдаль, нахмурив брови и нервно кусая губы. Ратибор стоял, опершись о стену башни, скрестив на груди руки. Далибор и Штепан, сидя на полу, тихонько о чем-то шептались со сторожами.

- Наконец-то! - вырвалось у Ратибора. - Смотрите, смотрите на дорогу... да не на ту, а что идет справа, вон там...

Коранда увидел, что из леса выехал на рысях большой отряд конницы, а за ней высыпала пехота, охватывая замок полукольцом.

В замке затрубили трубы и тревожно стал звонить колокол. Пленники увидели, как, толпясь, стали выбегать в замковый двор воины и размещаться на стенах. Мост был еще спущен, и защитники замка спешили к воротам, чтобы спешно его поднять, но атакующие уже достигли ворот. В момент ворота были разбиты, и с криком "Табор, Табор!" в замковый двор ворвались отряды таборитов.

Ратибор свесился с балкона и, махая рубашкой, кричал:

- Сюда, сюда, Карел!.. Карел, мы здесь!.. Блажек, Блажек, беги сюда, в башню!..

Битва еще не кончилась, как Блажек и Карел с латниками сбили замки с дверей башни. Пленники с веселыми криками бросились им навстречу. Ратибор, а за ним все остальные, прихватив оружие, лежавшее на балконе, ринулись вниз. Защитники замка, стоя на коленях и подняв руки вверх, сдавались на милость победителей.

Ратибор и Штепан бросились в замок. Вбежав в большой зал, они увидели Збынка в ожесточенном бою один на один с рыцарем. Ратибор узнал в нем управляющего замком Кунца. Поединок на мечах длился недолго. Збынек загнал купца в угол зала, и Ратибор услышал сначала резкий стук, а вслед за этим что-то с металлическим звоном рухнуло на каменный пол зала. Навстречу Ратибору и Коранде шел Збынек, опираясь на окровавленный меч. Сняв шлем и вытирая пот со лба, он протянул Коранде руку:

- Здравствуй, дорогой брат! Вот и два добрых дела во славу Табора сделали: и вас освободили и Пржибенице у пана Ольдржиха отняли. Теперь следует с ходу захватить Пржибеничке, и Табор может спокойно спать. Постоянно нам от этих замков не было покоя.

Штепан с Шутником, опередив Ратибора и Карла, побежали по темным коридорам замка, заглядывая в каждую комнату. Вбежали в обширную библиотеку - никого. Штепан уже собрался идти дальше, как Шутник крикнул ему:

- Смотри, брат: дверка!

Штепан вернулся и увидел едва заметную дверцу, закрытую высокими спинками кресел. Попробовал - закрыта. Шутник налег плечом - дверца с треском распахнулась. Перед ними оказалась небольшая, устланная коврами комнатка; посередине - столик и кресло, в углу - массивная, под бархатным балдахином кровать.

Шутник окинул быстрым взглядом комнату, и от его острого глаза не укрылся кончик башмака, предательски выглядывавший из-под кровати. Шутник быстро сунул под кровать руку и вытащил сначала ногу в черном чулке, а потом и человека.

- Встань! - приказал пленному Штепан, оглядывая с ног до головы растрепанную фигуру еще совсем молодого монаха.

Тот медленно поднялся на ноги и старательно оправил на себе одежду.

В этот момент в комнату просунулись головы Ратибора и Карла.

- А, вы здесь? Кого это поймали? - Ратибор вошел и уселся на кровать.

Штепан обратился к пленнику:

- Откуда едете?

Тот, бледный от волнения, но не потерявший самообладания, ответил:

- Из Рима.

- Шутник, хорошенько обыщи его.

Шутник взялся за дело, и после тщательного обыска на столе лежали письма, пояс, в который были зашиты золотые монеты, небольшой кинжал, золотое с брильянтами распятие, малахитовые четки и небольшой, в перламутровом переплете молитвенник.

Штепан вскрыл одно из писем. Прочтя несколько строк, он кинул быстрый взгляд на монаха:

- Ваше имя?

- Брат ордена святого Доминика - Леонард.

- Пока вы останетесь тут, и чем тише будете сидеть, тем для вас безопаснее.

Дверь захлопнулась. На кресло возле нее уселся Шутник. Штепан, Ратибор и Карел бросились разыскивать гетмана Збынка. Збынек, стоя на высоком каменном крыльце, отдавал последние приказания:

- Собрать раненых и добычу. Убитых похоронить. Тело пана Кунца отдать его семье. Замковую крепость разрушить! Отдохнуть и собираться на Пржибеничке.

Штепан подошел к гетману и стал тихо ему нашептывать, показывая письмо, захваченное у брата Леонарда. Гетман сначала ничего не понял, но, уразумев суть дела, принялся читать про себя письмо.

- Понял тебя, брат Штепан. Большое дело ты замышляешь. Сам решать не берусь. На днях будет из Прахатиц Ян Жижка, пусть он решает. А то, что ты просишь, - все исполню, будь спокоен.

В тот же вечер Штепан и Ратибор в сопровождении нескольких латников выехали в Табор. Среди них ехал какой-то человек в наглухо застегнутом плаще, с низко надвинутым на лицо капюшоном.

На следующее утро, по приказу гетмана Збынка, бирич[41] объявил собравшемуся в замок из соседних сел народу и войску:

- Люди! В эту ночь убежал из-под стражи и скрылся важный пленник - доминиканский монах Леонард, ехавший из Рима. За его поимку объявляю награду.

Самые тщательные розыски бежавшего пленника были безрезультатны.

На другой день Збынек двинулся на второй замок, Пржибеничке, и взял его штурмом.

2. ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА ТАБОРА

По осенним, размытым непрерывными дождями дорогам двигалась армия Сигизмунда. Император намеревался одним ударом захватить Прагу и освободить осажденные Вышеград и Градчаны.

На призыв пражской общины вновь двинулись отряды таборитов. Общее командование соединенными силами пражской общины и прибывших союзников было поручено Микулашу из Гуси.

В это время Ян Жижка громил имперцев и знатных панов, поддерживавших Сигизмунда, в западной и юго-западной Чехии и не мог ослаблять свои силы переброской хотя бы части их в Прагу.

И вот 1 октября 1420 года разразилась кровопролитная и упорная битва под Вышеградом. В этот осенний, хмурый день армия Сигизмунда понесла серьезное поражение. С остатками своей армии Сигизмунд поспешно отошел в Кутна Гору, его гарнизон в Ржичанах был осажден таборитами. После поражения имперцев Вышеград продержался недолго и в начале декабря сдался.

В один из ненастных декабрьских вечеров к маленькому домику на окраине Старого Места подошел человек, старательно закутанный в толстый суконный плащ. В ответ на его стук послышалось ворчание:

- Кого черт носит в такой поздний час?

- Крест и орел! - негромко ответил пришедший. Дверь отворилась и сейчас же вновь захлопнулась.

В небольшой, жарко натопленной комнате на скамьях вдоль стен сидело несколько человек, по виду горожане. Окна были тщательно завешены плотными шторами.

- Привет, дети мои! - по-немецки приветствовал сидящих пришедший, вытирая платком влажные от непогоды лицо и руки.

Все молча поднялись и поклонились. Гость уселся в единственное кресло у стола и стал всматриваться в сидевших. Несмотря на то что он был в обычном, скромном платье горожанина, внимательный взгляд безошибочно мог бы узнать в нем переодетого священника.

- Шимон Дуб, что я должен доложить доктору Назу о твоих успехах во славу церкви и императора? Что сделано тобой здесь, в Праге?

- Пока ничего, кроме усилий увеличить пропасть между пражскими чашниками и таборитами.

- А каков результат?

- Богатые пражские бюргеры ненавидят Микулаша из Гуси и таборитов, а табориты - их.

- А как в отношении Яна Желивского, Микулаша из Гуси и Яна Жижки?

- Это дело очень трудное. Ян Жижка и Ян Желивский очень осторожны и недоверчивы, а что касается Микулаша из Гуси, то здесь кое-что готовим.

- Что скажешь ты, Антох?

Со скамьи поднялся невысокий бледный человек с изображением чаши на груди.

- Мне удалось завоевать доверие Микулаша из Гуси и внушить ему подозрение, что Ян Жижка решил соединиться с пражскими чашниками, чтобы восстановить среди таборитов власть панов и святого отца. В то же время через наших людей мы распространяем среди воинов Яна Жижки слух, что Микулаш из Гуси желает при помощи черни захватить королевскую корону Чехии.

- Неплохо, - удовлетворенно заметил отец Гильденбрант, и на его бледном лице появилось нечто вроде улыбки. - Неплохо, сын мой Антох...

- Позвольте, достопочтенный отец Гильденбрант, сделать важное сообщение, - перебил нетерпеливо Шимон, которому похвала Антоха была пуще ножа в сердце.

Гильденбрант недовольно сжал тонкие губы:

- Имей уважение, сын мой Шимон, к старшим. Что имеешь сказать?

Шимон, захлебываясь от желания поскорее сообщить важное известие, вскочил с места.

- В день святого Якуба, десятого декабря, в доме Петра Змерзлика соберется тайное совещание главарей таборитов и пражских чашников. Будут решать вопрос о союзе таборитов с Прагой. Кроме того, на нем будут решать вопрос, кого избрать королем Чехии. Я уверен, что Штепан Скала, которому Ян Жижка часто поручает писать свои тайные письма, знает о переписке Яна Жижки с польским королем.

Отец Гильденбрант от волнения привстал с кресла и вытянул голову на длинной жилистой шее.

- Антох, на этом совете нечестивых ты должен быть. Тебе же, Шимон, мы поручаем Микулаша из Гуси, а о Штепане Скале подумаем.

Еще долго длилось совещание, и только под утро один за другим, словно крысы из амбара, выскользнули из маленького домика темные фигуры заговорщиков и растворились в полумраке.


В первых числах декабря 1420 года Ян Жижка прибыл в Прагу, а спустя несколько дней туда вернулся и Микулаш из Гуси. День был пасмурный, с утра сыпал мокрый снежок; с середины дня потеплело и пошел мелкий, надоедливый дождь. Когда Ян Жижка вошел в комнату, Микулаш медленно повернул к нему свою большую, львиную голову с густой седой бородой, но в его приветствии не было обычной сердечности и радушия. Лицо Микулаша было строго и печально.

- Как можно после столь славной победы под Вышеградом и Ржичанами быть таким сумрачным, брат Микулаш? - бодро заговорил Ян Жижка, снимая мокрую шапку и кладя ее на стол.

- Победа под Вышеградом и взятие Ржичан посланы богом, но кто посылает нам малодушие и измену народному делу? Скажи мне, брат Ян!

В тоне Микулаша было столько горечи и возмущения, что Ян Жижка с тревогой в лице подошел поближе к старому другу:

- Что случилось, брат? Что тебя возмущает?

Микулаш прямо взглянул в лицо Яну Жижке:

- Правда ли, брат Ян, что ты согласился соединиться с пражанами в крепкий союз?

- Со мной действительно говорили об этом мистры Якубек из Стржибра и Петр из Младеновиц. Я считаю, что теперь, когда Чехии угрожает иноземное нашествие, нам необходимо единство.

Микулаш усмехнулся:

- Угнетенный не пойдет одной дорогой со своим угнетателем!

- Я все же убежден, что мы должны пойти на военный союз с пражской общиной.

Между густыми бровями у Микулаша легла глубокая резкая морщина.

- Скажу тебе, брат Ян, что ни я, ни мои воины на это не согласятся. Я заключу союз только с пражской беднотой и с нею вместе заставлю твоих бюргеров вспомнить о правде и справедливости!

Ян Жижка вскочил на ноги:

- Брат Микулаш, я всем сердцем люблю тебя как старшего брата, чту как вождя народа и первого гетмана Табора, но твои угрозы и твое упрямство - безумие. - И, помолчав с минуту, добавил: - Я чувствую, что ты меня считаешь изменником нашему народному делу... Стыдно тебе, брат!

Микулаш не ответил. Ян Жижка еще постоял, пристально глядя на Микулаша, потом глубоко вздохнул и вышел.

В дверь тихонько постучали.

- Входи, - усталым голосом отозвался Микулаш не оборачиваясь.

На пороге показалась тоненькая фигурка Антоха.

- На место павшего коня вам привели, согласно вашему желанию, нового. Не соблаговолите ли осмотреть?

Микулаш поднялся и, не говоря ни слова, все еще погруженный в мрачные размышления, пошел за Антохом, Во дворе стояла группа людей, посередине ее виднелся какой-то смуглый молодец с иссиня-черными усами и белыми сверкающими зубами. Он держал на поводу великолепного вороного жеребца. Микулаш бросил только один взгляд и сразу понял, что коню цены нет, но, с другой стороны, у животного, по всей видимости, был дьявольский нрав. Огромный, с блестящей шерстью, с крутой шеей и длинной гривой, жеребец стоял, дико озираясь огненными, налитыми кровью глазами, то и дело с яростной злобой прижимая уши. Микулаш усмехнулся и, смело подойдя к коню, погладил его по шее. Конь щелкнул зубами, стараясь поймать Микулаша за плечо.

- Осторожнее, пан Микулаш! - заговорили вокруг. - Это чистый сатана, а не конь!

- Ничего, мы еще подружимся, - спокойно сказал Микулаш и, повернувшись к черномазому парню, спросил: - Сколько за него хочешь?

- Если пану Микулашу он нравится, пусть он возьмет его и в придачу меня конюхом. Я привел коня из самой Валахии, чтобы подарить его защитнику бедных Микулашу из Гуси.

- Добро. Беру тебя и твоего коня. Но щедрость за щедрость - получай с меня за коня полкопы грошей.

Парень низко поклонился.

- Как тебя звать и откуда родом?

- Звать Стояном, родом из Хорватии. Там вся моя родня.

Через несколько дней в доме рыцаря Петра Змерзлика собрались на тайное совещание представители таборитов и пражан. От таборитов были Ян Жижка, Збынек из Бухова, Хвал из Маховиц, Маркольт из Збраславиц, мистр Ян из Ичина, Микулаш из Пельгржимова, Мартин Гуска. Пражан же представляли как Ян Желивский, так и Якубек из Стржибра, Ян Кардинал, Прокоп из Пльзеня, Петр из Младеновиц и другие.

Кроме приглашенных, никто не должен был знать о совещании. Но незаметная, скромная фигура Антоха также заняла место в самом дальнем углу комнаты. Вопрос о союзе с пражской общиной был решен быстро на основе пражских статей.

Правда, дело не обошлось без богословских словопрений, к которым так склонны были университетские мистры.

Наконец перешли к вопросу о необходимости объединить в одних руках всю власть в Чехии.

- В Чехии должна быть одна голова и одна твердая рука - нам нужен король, - так определил свою мысль мистр Якубек из Стржибра, при крайне маленьком росте державшийся величественно и строго.

- Правильно, - поддержал Петр из Младеновиц: - а то у нас что ни город - то отдельное государство. Сотни общин - и каждая никому не подчиняется: есть пражские общины, есть Табор, Писек, Луони, Градец Кралове, Прахатице. У наших врагов есть король, под знаменем которого они объединяются. Я считаю: без короля мы не победим противников чаши.

Обсуждали долго, и в конце концов все согласились на том, что Чехии нужен король в противовес Сигизмунду.

- Но кого же мы пригласим принять корону святого Вацлава? - спросил мистр Якубек.

Тогда поднялся доселе молчавший Ян Жижка:

- Если вы все считаете, что Чехии нужен король, что без короля дальше нам жить невозможно, я против всех идти не могу и не хочу. Пусть будет по-вашему. Но никогда ни табориты, ни я не признаем своим королем Сигизмунда. Если нам суждено избрать себе короля, то пусть уж лучше будет король из нашей славянской семьи. Я предложил бы в короли польского Владислава или великого князя литовского Витовта.

Начались оживленные споры, но большинство высказалось за Владислава. В пылу обсуждения никто не заметил, как в комнату вошел Микулаш из Гуси. Его никто не ждал, так как строптивый старик от приглашения на совещание отказался.

Микулаш тяжелыми шагами решительно подошел к столу и, ударив по нему своим огромным, в рыцарской рукавице кулаком, крикнул:

- Разве для того мы лили и льем нашу кровь, чтобы вместо Люксембурга посадить народу на шею другого иностранца-Владислава! Пока я жив - не признаю и не буду признавать этого чужеземца чешским королем! - И, круто повернувшись, гордо подняв голову, он вышел из комнаты.

Все смущенно переглянулись.

Решение совещания было тут же записано, и все участники подписались и приложили свои печати. Приложил свою руку и Ян Жижка вместе со своими гетманами и таборитскими кнезами, привесив к бумаге печать Табора.

В день св. Якуба коншели староместской и новоместской общин давали обед, на который были приглашены все вожди таборитов. Посланному с приглашением Микулаш из Гуси ответил:

- Я сейчас еду, но не на обед к торгашам, продавшим чешский народ польскому королю, а к своим божьим воинам в Ржичаны, и, клянусь чашей, моя нога не будет в Праге, пока ею управляет эта шайка мошенников!

И, не обращая внимания на посланца коншелей, Микулаш, звеня шпорами, вышел на крыльцо, и его громоподобный голос разнесся по двору:

- Эй, коня!

Поблескивая белками черных, как угли, глаз и скаля зубы, Стоян подвел яростно хрипящего вороного жеребца. Двое слуг подскочили к коню и крепко схватили его с обеих сторон под уздцы. Конь вращал глазами, раздувал ноздри и злобно ударял копытами. Микулаш твердо положил левую руку с поводьями на холку, а правую на заднюю луку и разом вскочил в седло. Конь рванулся, встал на дыбы, вскинул задние ноги и наконец, согнув дугой крутую шею, вылетел как стрела из ворот. Проскакав по улице, Микулаш столкнулся с Яном Жижкой.

- Брат Микулаш, куда же это ты? - невольно вырвалось у Яна Жижки.

Микулаш, еле сдерживая беснующегося под ним коня, подъехал к другу:

- В Ржичаны. Мне с вами делать нечего. А ты, брат Ян, еще раскаешься, что связался с пражскими толстосумами и университетскими мистрами! Горько раскаешься! Прощай, брат!

И, повернув коня, он слегка опустил повод. Вороной жеребец тотчас рванулся и, разбрасывая во все стороны из-под копыт комья черной грязи, понесся по вышеградской дороге. Вслед за Микулашем поскакала его свита, и среди нее - черномазый Стоян. Конь нес Микулаша все далее и далее от Нового Места.

- Ну и дьявол же! - проворчал гетман, чувствуя, что привычная рука начинает уставать от туго натянутого повода.

Но конь ничего не слушал и, свернув набок голову, притянутую мощной рукой Микулаша, продолжал как безумный нестись вперед.

"Конь сегодня совсем бешеный. Тут что-то неладно", - мелькнуло в голове у Микулаша.

У маленькой речонки Ботач дорога круто сворачивала налево. На повороте у мостика стояла телега, занявшая почти всю дорогу. Сбоку оставалась свободной только узенькая полоска земли. Не замедляя своей бешеной скачки, конь поравнялся с телегой. В этот момент сидевшие на телеге трое людей в крестьянских кафтанах разом громко крикнули. Конь рванулся в сторону, но в это самое мгновение передние ноги жеребца на всем скаку провалились в раскрывшуюся под ним яму.

Отставшие спутники Микулаша только издали увидели, как вдруг неожиданно перевернулся в воздухе конь гетмана и со страшной силой грохнулся вместе со всадником на землю. Подскакав, они нашли Микулаша неподвижно лежащим у дороги, окруженного соскочившими с телеги крестьянами. Рядом бился с переломанными ногами вороной жеребец. Микулаш был бледен и без сознания. Когда ему смочили голову и влили в рот вина, он приоткрыл глаза и глухо застонал. У гетмана была переломана нога, повреждены грудь и голова.

Микулаша положили на телегу и бережно повезли обратно в Прагу. По дороге у раненого хлынула из носа и ушей кровь. Сознание то возвращалось к нему, то вновь терялось. Как только Микулаша уложили в постель, появился встревоженный Ян Жижка.

- Брат, ты меня слышишь? - звал Ян Жижка своего друга.

Но Микулаш лежал безмолвно, с застывшим лицом и закрытыми глазами.

Наступали ранние зимние сумерки. В комнате легли густые тени. Ян Жижка сидел сгорбившись у изголовья умирающего друга, последняя встреча с которым была отравлена спором. Желтое пламя свечи бросало на лицо Микулаша неверный, дрожащий свет. Благородное, с резкими чертами лицо его казалось спокойным и задумчивым. Лишь едва заметные движения поднимающейся груди указывали, что жизнь еще не совсем покинула верного таборита.


В этот же холодный, сырой вечер в маленькой комнате на окраине Старого Места у очага грелся смуглый человек, потирая озябшие руки и весело скаля из-под черных усов блестящие зубы. Шимон стоял рядом со Стояном и настойчиво требовал от него мельчайших подробностей.

- Слушайте, пан Шимон, клянусь брюхом сатаны и его потрохами, вы мне надоели! Разве я вам не сказал толком, что пан Микулаш как вихрь летел на нашем коне и свалился с конем в яму? А что станется с человеком, если он на всем лету грохнется о землю, вам объяснять не нужно.

- Да ты мне скажи, цыганская твоя образина, конь-то шел как надо? Телегу поставили в том месте, где я указал? Яму-то хорошо устроили?

Цыган отмахнулся от Шимона, как от назойливой мухи:

- Сколько еще раз вам надо растолковывать? Конь летел, как дикий, а телега уже давно заехала на самый заворот и стояла у моста, яму же вырыли, как вы приказали, и прикрыли ее сверху хворостом и землей. Коня я сам подготовил: он и так свиреп, как сатана, а тут я его еще маленько кое-чем подпоил да еще под потничек такую маленькую колючку подложил - вот жеребец и совсем взбесился: как с самого Нового Места подхватил, так и понес. Ну, а потом вы уж сами знаете, что приключилось.

- Но что, если Микулаш выживет? - озабоченно наморщил лоб Шимон. - Правда, он уже старик, но здоровья у него на нас двоих хватит.

Но Стоян, оскалившись в недоброй усмешке, лишь энергично потряс головой:

- Но скажите мне, пан Шимон, как это вы так ловко угадали, что пан Микулаш поедет сегодня и именно по этой дороге?

Шимон самодовольно и лукаво прищурился и усмехнулся:

- На днях сам пан Микулаш проговорился, что сегодня он отправится в Ржичаны. В тот же вечер все было приготовлено к его встрече. Коня с тобой я ему подсунул, правда, с другим намерением, но раз подвернулся такой удобный случай - отчего же им не воспользоваться!..

Шимон сладко потянулся, зевнул и с полным удовлетворением заключил: "Слава тебе господи! Вот и умрет наш славный гетман Микулаш из Гуси от случайного падения с лошади, да простит господь его грешную душу... Мне больше в Праге пока делать нечего. Пора в Дрезден, отдохнуть. Любопытно, сдержит ли этот бородач Сигизмунд свое обещание?.."

В канун рождества, 24 декабря 1420 года, в Праге скончался славный вождь таборитов гетман Микулаш из Гуси, один из первых организаторов бедноты в селах и городах, блестящий полководец. Ян Жижка, Ян Желивский, вся пражская беднота, таборитские общины по всей Чехии горько и искренне оплакивали Микулаша из Гуси. Но пражское бюргерство, внешне выражая скорбь, втайне радовалось гибели опасного противника. В ставке же Сигизмунда шло великое ликование.

Глава II

1. ПОСЛАНЕЦ РИМА

Его святейшество папа Мартин V, сухонький, не по летам живой и темпераментный старик, долго напутствовал кардинала Бранду на его трудную, но, как изволил выразиться наместник святого Петра, христианскую миссию ехать в Нюрнберг в качествелегата святого престола и поднять германских князей Священной Римской империи на новый крестовый поход против чешской ереси.

- По нашему благословению и настоянию император Сигизмунд уже созывает имперский съезд германских князей, и нам предстоит воодушевить этот съезд мыслью о великом походе всех верных сынов католической церкви на защиту святого престола. Для этой высокой и священной задачи мы избрали достойного и вернейшего сына нашей церкви - вас, кардинал! - торжественно и дрогнувшим от прилива чувств голосом закончил свое пастырское напутствие наисвятейший отец.

Умный и энергичный кардинал великолепно понимал, что его священная миссия есть не что иное, как ловкий маневр его врагов в Ватикане, сумевших восстановить против него самого папу. Бранда ясно предвидел, что в случае успеха вся слава достанется папе Мартину V, но если крестовый поход окончится так же позорно, как и предыдущий, то вся вина падет на кардинала Бранду.

Близкий друг Бранды кардинал Юлиан Чезарини - первый помощник святого отца по чешским делам - провожал Бранду и старался подбодрить своего приятеля:

- Вы ведь знаете, дорогой друг, что я приложу все усилия, чтобы облегчить вашу тяжелую задачу в этой варварской стране еретиков!

Но, сжимая в прощальных объятиях своего друга, Бранда думал: "Не тебе ли, милый друг Юлиан, я обязан этой почетной ссылкой, чреватой немалыми опасностями и риском?"

Кардинал Юлиан Чезарини, вытирая слезы на своем красивом лице, торжественно произнес:

- Брат мой, в ваших руках спасти не только погибающую церковь в Чехии, но и весь установленный богом порядок управления людьми в христианской Европе! - И, дружески пожимая руку Бранде, Чезарини тепло добавил: - Прими еще мой последний совет: Сигизмунду не очень доверяй. А в помощь тебе я на днях пошлю через Чехию в Нюрнберг молодого бакалавра богословия-доминиканца брата Леонардо фон Тиссена. Ему можешь доверять. Прощай, и да будет над тобой милость господня!..

Но удрученное состояние души недолго продолжалось у кардинала Бранды. Не такой был он человек. В апреле 1421 года на имперском съезде выступал не обиженный интригами кардинал, а пламенный оратор, чей мощный голос горячо и вдохновенно звал рыцарей идти с крестом на одежде и в сердце защищать свою мать-святую римскую церковь.

Император Сигизмунд председательствовал на имперском съезде и слушал громовые речи кардинала. В день закрытия съезда кардинал Бранда, заканчивая свою пламенную речь, бросил в толпу князей гневные, полные священного негодования и угроз слова:

- Вот сейчас, в эту минуту, я обращаюсь к вам, которые сидят опустив в землю глаза, к вам, на чьих лицах написано равнодушие и скука, к вам, чьи сердца холодны, как камень, к вам, кому безразличны бедствия и горе нашей матери - святой церкви! Безумцы! Разве вы не видите, что чешская ересь, это адское порождение сатаны, растерзала тело и душу католической церкви в Чехии? Разве вы слепые и не видите, что чешские еретики отвергли своего законного короля - императора Сигизмунда, помазанного на царство святым престолом? Неужели вы настолько безумны, что не понимаете всей опасности, нависшей над вами самими? Знайте, нерадивые дети, что, если вы не уничтожите своей рукой чешскую ересь, она перельется и в ваши пределы, и, опьяненные сатанинскими проповедями, крестьяне выгонят вас из поместий, отнимут у вас замки, дворцы, земли и леса, а вас самих, как псов смердящих, повесят! И будут дети ваши в поте лица своего добывать себе хлеб насущный, как простые мужики и работники! Запомните, неразумные, и заповедайте своим потомкам! Только святая римская церковь в силах сохранить вашу власть над подданными, ваше благосостояние, доходы и мир во владениях ваших. Что бог вам послал - лишь святая церковь может сохранить, а за равнодушие к церкви все отнимется от вас на веки веков!

Гремящий голос кардинала смолк, и долго смущенные феодалы не могли прийти в себя. И, когда Сигизмунд предложил им сказать свое слово, один за другим стали подниматься владетели немецких земель и приносить тут же священную клятву: немедленно собирать войска и идти в крестовый поход на защиту святой церкви от чешской ереси.

Четыре рейнских курфюрста, четыре баварских князя, граф Нассау, ландграф Гессена, маркграф Бадена, послы герцогов савойских, брабантских, маркграфы Мейсена и Силезии, герцоги, князья, графы, бароны - все в один голос провозгласили свою готовность выступить для искоренения чешской ереси.

Съезд кончился...


При мягком свете лучей заходящего солнца, падавшего сквозь цветной витраж на отделанную красным деревом столовую дворца, довольные друг другом кардинал и император сидели наедине за огромным столом по окончании прощального торжественного обеда.

Все приглашенные к высочайшему столу императора уже покинули дворец, и оба собеседника могли наконец, не стесняясь, поговорить друг с другом. Оглядывая проницательным взглядом широкое, с сильно выдвинутым вперед подбородком лицо кардинала, его высокий, нависший над глубоко спрятанными, узенькими глазами лоб, твердый, упрямый рот, император с чувством удовлетворения думал:

"Толковый и с сильным характером. Пожалуй, он сумеет расшевелить моих ожиревших герцогов. С таким и дело приятно иметь. Но ухо надо держать востро!"

Кардинал же, перебирая левой рукой янтарные четки, в свою очередь размышлял, бросая беглый взгляд на неизменно улыбающееся лицо Сигизмунда, на его лукавые бегающие глаза:

"Конечно, денег взаймы я тебе бы не доверил и лошадь у тебя тоже не рискнул купить, но доверить тебе расправу с еретиками, пожалуй, можно. Хитрости и жестокости хватит, а против нашей воли идти тебе невыгодно".

Так в приятной тишине послеобеденного часа, насыщенные изысканными блюдами и слегка одурманенные тонкими винами, отдыхали оба собеседника от утомительного и хлопотливого дня закрытия сейма.

Сейчас здесь были не кардинал святейшего престола и император Священной Римской империи, а два деловых человека.

- Итак? - первым нарушил тишину император.

- Итак, будем воевать! - отозвался Бранда, наливая себе вина в высокий венецианского стекла бокал. - Я завтра же выезжаю, чтобы поднимать немецких князей на борьбу с ересью. Вы же, ваше величество, как я понял, собираетесь в Венгрию, чтобы броситься на еретиков с востока и юго-востока?

В бесстрастном голосе кардинала Сигизмунд, к своей досаде, уловил едва заметные повелительные нотки.

- Время покажет и подскажет, как и откуда нам выгоднее будет нанести решающий удар по еретикам, - уклончиво и сухо процедил император и не без ехидства добавил: - Нас интересует, ваше преосвященство, другое; мои самые знатные и богатейшие вассалы - пан Ченек из Вартемберка, пан Индржих Рожмберкский, наш минцмейстер пан Микулаш Дивучек, пан Ян Опоченский и многие другие получили столь тяжелое поражение от сатанинского войска, что были принуждены принять чашу. В то же время мы можем вас уверить, что более отъявленных врагов, чем эти паны-чашники, табориты не имеют и никогда иметь не будут. Но...

- Ваше величество желает сказать, что в теперешнее время у них не было иного пути? - поспешил закончить мысль собеседника кардинал.

- Совершенно верно. И было бы печально, если бы святейший престол не принял эту необходимость во внимание.

Кардинал только чуть повел бровями:

- Святейший престол проникает разумом до самых сокровенных глубин сердец человеческих и никогда не объявит еретиком доброго католика, в какую бы личину ни пришлось ему рядиться. Ваши паны-чашники совершили тяжкий грех против святой церкви, захватив ее земли, но, если они помогут нам искоренить сатанинское отродье, святая церковь великодушно и милосердно простит их великий грех.

Кардинал говорил тихим, проникновенным голосом, молитвенно подняв лицо с полузакрытыми глазами. Сигизмунд только ядовито фыркнул себе в бороду:

- Отпустить панам их великий грех у католической церкви святости хватит, в этом мы не можем сомневаться, но хватит ли святости у нее согласиться оставить панам захваченные церковные земли? Вот вопрос.

- Во всяком случае, ваше величество может им это обещать своим словом...

- И затем это слово нарушить? - иронически закончил Сигизмунд.

Кардинал прямо, в упор посмотрел в лицо Сигизмунду и, в свою очередь, саркастически усмехнулся:

- Но святому престолу не в первый раз отпускать вашему величеству этот самый грех! Ибо и в священном писании сказано: нет человека, который живет и не согрешит, - один бог без греха.

Глядя на нагло-невозмутимое лицо кардинала, Сигизмунд со злостью подумал:

"Ну и черт с вами и вашим святым престолом! Мне все равно, что себе паны на щиты налепят, лишь бы меня своим королем признали и таборитам шею свернули А дальше попы пусть сами с панами насчет церковных земель спорят".

Но, придав своему подвижному лицу выражение смирения, император развел руками и промолвил:

- Мы не знаем на свете ничего более важного и святого, чем полное искоренение чешской ереси. И мы посвятим этому всю свою жизнь. Но святейший престол, без сомнения, знает, что одним благословением победы не добьешься, нужны деньги.

- И то и другое будет дано в избытке.

- Ну что ж, тогда я полагаю, мы поняли друг друга. - Последние слова он произнес, уже вставая из-за стола. - В библиотеке нас ожидают представители панов католиков и чашников. Если ваше преосвященство пожелает, мы вместе пройдем к ним и ободрим их несколькими дружескими словами.

Император вместе с кардиналом прошли в обширную полутемную библиотеку и застали там большую группу мужчин в широких плащах с капюшонами. Это были тайно съехавшиеся представители чешского панства, желавшие уточнить свои отношения с императором и папой Мартином V.

Под плащами в полумраке библиотеки поблескивали богатые, полированные, как зеркало, позолоченные, посеребренные латы; кое у кого виднелись вороненые, отливавшие синевой доспехи. Окинув беглым взглядом послов, Сигизмунд встретил несколько знакомых ему лиц. Вот надменное с бритым подбородком и длинными седыми усами лицо пана Микулаша Дивучка. А рядом - круглое, как арбуз, лицо с узенькими глазками, носом картошкой и большими, опущенными вниз усами и с добродушнейшей, веселой улыбкой.

- Ого! Сам пан Петр Штеренберкский! - не утерпел Сигизмунд, увидев самого жестокого врага таборитов.

Сигизмунд милостиво потрепал по плечу своего верного рыцаря и прошел далее мимо встречавших его поклонами панов Яна Опоченского, Путы Частолавицкого, Гинка Червеногорского и, наконец, самого Ченка Вартемберкского, как всегда бодрого, с горделивой улыбкой на краснощеком, полном лице.

Сигизмунд, отвечая на приветствия, уселся в кресло, поместив рядом с собой кардинала Бранду.

Весело оглядев присутствующих, Сигизмунд начал:

- Ну, господа, за дело! Вы, паны-католики, так же как и до сих пор, сражайтесь и помните: ваши должники будут - мы и святейший престол. Вы же, господа паны, что присоединились к чаше в злую минуту поражения, носите эту личину усердно, пока вам не будет дан знак водрузить снова святой крест. И тогда за вашу верную службу закреплю навеки за вами те церковные земли, что вы успели занять, а святейший престол в лице его преосвященства кардинала Бранды отпустит вам совершённый вами тяжкий грех... Вы ждали нашего и святейшего престола слова - вы его имеете. Идите, господа, и пусть каждый исполнит свой долг.

Но тут поднялся кардинал и, картинно откинув свою пурпурную мантию и выставив вперед ногу в фиолетовом чулке, произнес:

- Да позволит ваше величество сказать мне благородным панам несколько напутственных слов как представителю святейшего отца Мартина Пятого.

Сигизмунд с любопытством обернулся:

- Извольте, ваше преосвященство. Буду рад услышать вашу речь!

- Дети мои! Буду говорить с вами совершенно откровенно. До сих пор святой отец не имел основания быть довольным вашим усердием: за три года войны - ни одной победы. Ни одной победы! - повторил кардинал с ударением. - Плохо, дети мои, очень плохо и позорно! Святой престол призывает вас одним ударом покончить с дьявольской ересью, подрывающей основы вашей и святой церкви власти...

Как только кардинал закончил, император поспешил добавить:

- Его высокопреосвященство выразил мои собственные мысли. Повелеваем тебе, пан Ченек, - возвысил свой жиденький тенорок Сигизмунд. - собрать всех прибывших сюда панов и обсудить сообща план своих действий против еретиков. После вечерни доложишь план нам и одновременно его преосвященству, как легату его святейшества.

Император поднялся и в сопровождении кардинала, раздававшего направо и налево благословения панам, медленно выплыл из библиотеки. Тайная встреча императора и кардинала Бранды с представителями чешского панства окончилась.

Дома кардинала встретил клирик и почтительно доложил:

- Там ваше преосвященство ожидает какой-то монах-доминиканец. Говорит, что прибыл из Рима через Чехию и имеет к вам дело.

- Монах из Рима? Наверно, от кардинала Юлиана Чезарини! Он ведь мне писал, что посылает ученого монаха. Интересно! Зови его, сын мой.

Не сняв своего парадного кардинальского платья, кардинал уселся в кресло. Через минуту дверь растворилась, и клирик впустил в кабинет молодого человека, невысокого, худощавого, гладко выбритого, в коричневой рясе доминиканца. Вошедший остановился у входа и смиренно склонил голову, сложив руки на животе.

- Подойдите сюда, сын мой, - любезно, но важно поманил монаха кардинал.

Монах подошел под благословение; не говоря ни слова, вручил кардиналу пакет и снова застыл в прежней позе. Бранда вскрыл конверт и быстро пробежал глазами письмо.

- Итак, вы - брат ордена доминиканцев Леонард, бакалавр богословия?

Монах скромно склонил голову:

- Да, ваше преосвященство.

- Превосходно. Его преосвященство кардинал Юлиан Чезарини пишет мне очень похвальные о вас, сын мой, отзывы и говорит, что главное он передает мне устно через вас. Что сказал его преосвященство?

Монах, не меняя позы, отвечал на хорошей латыни коротко, но отчетливо:

- Его преосвященство очень интересуется успехами вашего преосвященства, позицией императора, планом предстоящего крестового похода, а главное-отношениями императора с панами-чашниками и планом войны панов-католиков и панов-чашников против чешской ереси.

Кардинал с удовольствием выслушал молодого представителя римской курии. Он ему положительно нравился: сдержан, спокоен, умен и скромен. Серьезное, спокойное лицо, но в то же время очень решительное.

- Откуда родом, брат Леонард?

- Родом я из Дрездена, но жил в Чехии, в Польше, в Гейдельберге. Приходилось бывать и в Риме.

- Вы немец?

- Да, ваше высокопреосвященство.

- Но что делал брат в Чехии?

- Я учился в Каролинуме, там же достиг степени бакалавра ин артибус. После же Кутногорского декрета пришлось оставить Прагу и перебраться в Гейдельбергский университет, где я и удостоился степени бакалавра богословия.

- Как поживает мой друг кардинал Юлиан?

- Как всегда, его преосвященство с великим усердием трудится к вящей славе святой католической церкви и святейшего престола. Незадолго перед моим отъездом из Рима у его преосвященства было глубокое душевное беспокойство.

- Да? Но что же случилось?

- Орфей, которого ваше преосвященство хорошо знает, захворал желудком, но, благодарение богу, скоро выздоровел и вновь стал игрив и весел. И в день моего последнего посещения дома его преосвященства он радостно приветствовал меня громким лаем и даже совершенно нормально помахивал хвостом. Но эта неприятность сторицей окупилась большой радостью для сердца его преосвященства - Клеопатра подарила его преосвященству шесть изумительных котят ангорской породы...

- Да что вы говорите! Шесть ангорских котят? Изумительно! Но вы, вероятно, часто бывали у кардинала, раз так хорошо и до мелочей знакомы с его жизнью?

Монах скромно потупился:

- Его преосвященство имел ко мне отеческое расположение, коего я не заслужил, и действительно мне приходилось нередко проводить целые дни в доме его преосвященства.

- Вполне ли благополучно вы совершили столь небезопасное путешествие?

- Из Рима через Ломбардию, Тироль, Австрию я с сопровождающим меня клириком братом Санктусом проехал совершенно благополучно. Не могу сказать того же о Чехии: оставив своего спутника в Будеёвицах, я направился в замок Пржибенице, где намеревался встретиться с господином Рожмберком, но там меня поджидало великое испытание: надо мной стряслось такое несчастье, что только великая милость божия и благословение святейшего отца сохранили мне жизнь.

- О! Это интересно! В какую же беду вы угодили?

- Не застав там господина Рожмберка, я остановился у тамошнего бургграфа фон Кунца, но на следующее утро на замок напали проклятые табориты и внезапным штурмом взяли его. Никакими словами невозможно описать, что там происходило! Сам бургграф, епископ Герман и почти все защитники замка были перебиты. Меня тоже было захватили еретики, но поистине чудом мне удалось ускользнуть и спрятаться, а затем, когда все успокоилось, переодевшись в платье убитого таборита, я незаметно оставил замок при содействии преданного нам слуги покойного господина фон Кунца. Благодаря совершенному знанию чешского языка я благополучно достиг Нюрнберга и даже сохранил самое ценное, что у меня было, - письмо его высокопреосвященства, спрятанное так искусно, что даже самый тщательный обыск не обнаружил его. Другое же письмо попало в руки еретиков.

Кардинал с интересом слушал рассказ монаха и только иногда покачивал своей большой головой.

- Оказывается, вы, дорогой брат, обладаете недюжинным самообладанием в минуту опасности и редкой находчивостью. Ведь если бы вы попались в руки таборитам...

- ...я, конечно, не имел бы чести и счастья беседовать с вашим преосвященством.

- А что вы собираетесь делать дальше?

- После того как я выполню приказ его преосвященства и хорошо усвою план предстоящего крестового похода и другие связанные с ним вопросы, я попрошу указаний для дальнейших действий у вашего высокопреосвященства.

Кардинал был польщен.

- Завтра я уезжаю в Австрию и не хочу, чтобы о вас здесь слишком многие знали, особенно император - он не любит присутствия посланцев из Рима. Так что вам я тоже не советую здесь засиживаться. Сегодня вечером вы получите подробный план будущего крестового похода от одного из рыцарей наместника императора, герцога Бранденбургского Фридриха Гогенцоллерна. А что касается плана действий чешских панов - сейчас ко мне должен явиться пан Ченек Вартемберкский. Из его доклада вам все станет ясным.

В ожидании прихода пана Ченка кардинал и брат Леонард провели добрых два часа в непринужденной беседе за флягой старого кипрского, развлекаясь новыми великосветскими сплетнями из жизни Ватикана, сопровождавшимися остроумными и меткими суждениями кардинала о событиях и людях его времени. Суровый и сдержанный на язык Бранда, когда хотел, мог превращаться в веселого и любезного собеседника. Но с приходом пана Ченка кардинал вновь стал холодным и сдержанным легатом наисвятейшего отца папы Мартина V.

- Прежде всего, нас интересует, к кому себя в настоящий момент причисляет пан Ченек: к чашникам или к добрым католикам? - с язвительной полуусмешкой на устах поинтересовался Бранда.

- Я пришел, ваше высокопреосвященство, не богословские споры разводить, а лишь уговориться о совместных действиях против еретиков, - невозмутимо отпарировал пан Ченек.

- Я и не собираюсь вас в чем-либо упрекать, пан Ченек, - строго возразил Бранда, - но мы желаем знать, под каким знаменем паны намереваются участвовать в предстоящем святом деле искоренения чешской ереси.

- Его высокопреосвященство кардинал Юлиан Чезарини полагает полезным, чтобы до решающего момента паны-чашники не нарушали союза с трижды проклятым еретиком, исчадием сатаны Яном Жижкой и его соумышленниками, - скромно и почтительно вставил свое слово брат Леонард.

Пан Ченек одобрительно взглянул на монаха:

- Таково и наше мнение. Первый удар нанесут паны католического союза Прахенского, Пльзенского и Бехиньского краев, готовящие восстание в юго-западной Чехии под руководством отца Гильденбранта. Центром предполагается сделать замок Раби, владелец которого пан Ян Крк из Ризмберка также участвует в заговоре. В это же время войско крестоносцев обрушится на еретиков с востока, юго-востока и с запада. И, когда Ян Жижка растеряется от одновременных ударов ландфрида и крестоносцев, мы смертельно поразим войско еретиков с тыла.

- Что ж, план как будто дельный, - в раздумье заметил кардинал, рассеянно рассматривая свой наперсный крест. - Ну, а вдруг восстание почему-либо не приведет к желаемому успеху? Что тогда? - При этом кардинал исподлобья бросил пытливый взгляд на пана Ченка.

Пан Ченек довольно бесцеремонно выпил полный бокал вина и, усмехаясь, отрезал:

- Тогда мы будем выжидать другого, более удобного момента, сохраняя союз с еретиками. - И пан Ченек с лукавым огоньком в глазах наблюдал, какое впечатление произвели его слова на кардинала и брата Леонарда.

- Осмелюсь думать, ваше преосвященство, что, по моему скромному разумению, пан Ченек рассуждает мудро. На войне никогда нельзя быть уверенным в будущем, как бы вероятным оно ни казалось. А сохранить военную силу панов-чашников нам очень полезно, - осторожно, но серьезно обратился монах к кардиналу, задетому за живое словами пана Ченка.

- К великому сожалению, это так, - вздохнул кардинал. - Пока что все наши планы рассеивались как дым, и нас еретики били.

Брови пана Ченка резко сдвинулись, он с шумом поставил бокал и раздраженно разгладил седые усы:

- Если бы император Сигизмунд и католическое духовенство не ожесточили так против себя весь народ Чехии, мы давно бы покончили с ересью. Вы, с позволения сказать, нагрешили, а нам, чешским панам, приходится ваши грехи расхлебывать.

- Пан Ченек, не забывайте, где вы находитесь и с кем говорите! - слегка возвысил голос кардинал и пристукнул своим огромным перстнем по столу.

- Я нахожусь в месте, где ваше высокопреосвященство чувствует себя в безопасности от таборитов, и говорю с нашим союзником, которому мы нужны как воздух, - хладнокровно отрезал пан Ченек. - Но не следует нам терять время в бесплодных пререканиях. Принимает ли ваше высокопреосвященство план действий чешского панства?

- План принимаем и одобряем. Но требуем полного послушания святейшему престолу и полного отчета перед ним в каждом своем шаге.

- Мы тоже это принимаем, - поднимаясь, заявил пан Ченек. - Его величество император одобрил наш план, и мы немедленно начнем его осуществлять.

- Благословляю вас, сын мой, от имени его святейшества, - милостиво произнес кардинал.

Когда за паном затворилась дверь, кардинал со злостью плюнул:

- Какая скотина! Хитрая и наглая лиса! Заграбастал на севере Чехии все наши земли и богатства и готов служить всякому, кто их ему оставит. Но мы еще сосчитаемся с тобой, пан Ченек! Придет еще время! - тихо и с ненавистью пробормотал кардинал.

- Но паны-чашники все же достаточно сильны, чтобы ими пренебрегать, - заметил брат Леонард.

- К сожалению, это так. И поэтому мы их терпим. - Кардинал медленно поднялся и нервно потер руки. - Завтра же, сын мой, вы отправитесь в замок Раби и передадите письмо отцу Гильденбранту, инквизитору. Он давно уже трудится над искоренением чешской ереси, и сейчас он будет мозгом готовящегося там восстания. Он вас посвятит во все, что происходит в Чехии, потому что у него в руках сходятся нити со всех концов королевства. С ним вы обсудите дальнейшее...


Уже поздно вечером к кардиналу вошел молодой рыцарь от герцога Бранденбургского.

Кардинал небрежно его благословил и ткнул свою жесткую руку для поцелуя:

- Вы, барон, принесли мне план?

- Его светлость шлет вашему преосвященству свой привет и почтение и передает вот это. - И барон изящным движением вручил кардиналу объемистый свиток.

Кардинал, ничего не отвечая, развернул свиток и начал читать. Дойдя до середины, он протянул свиток брату Леонарду:

- Возьмите это и внимательно прочитайте, потом мне расскажете... Я приказал отвести вам и вашему спутнику комнаты. Вы ночуете в этом дворце. Вместе поужинаем и потолкуем о деле. Завтра же оба в путь: я - в Вену, вы - в замок Раби. Пока же вы изучите досконально этот план крестового похода, а вечерком мне расскажете, и мы его вдвоем обсудим. Я приготовлю письмо отцу Гильденбранту. Вы свободны, сын мой. Я что-то устал...

Подойдя к кардиналу для принятия пастырского благословения, брат Леонард, бережно прижимая к груди свиток с планами похода, почтительно отвесил земной поклон и оставил кардинала Бранду в одиночестве.

2. НЕУДАЧА

Когда год назад пан Ян Крк из Ризмберка благосклонно принял пана Вилема Новака к себе на службу управляющим замка Раби, он поставил перед паном Вилемом задачу восстановить за год все повреждения в замке, причиненные во время осады и штурма его Яном Жижкой.

- Я слышал, что пан Ян Крк заключил с паном Яном Жижкой договор о вечной дружбе? - осторожно спросил пан Вилем.

Полное лицо пана Крка мгновенно утратило свою жизнерадостность.

- Да, было... - неохотно промямлил пан Крк. - Действительно, было нечто подобное... да я и не собираюсь воевать, - неожиданно ворчливым тоном сказал он. - Но еще раз вам говорю: через год замок должен быть восстановлен.

И пан Вилем, употребив нечеловеческие усилия и энергию, добился, что и впрямь - еще не истек год, а замок Раби, уже отремонтированный и обновленный, снова гордо возвышался на холме, окруженный высокой каменной стеной и глубоким рвом с водой.

Несколько дней назад пан Ян Крк посетил замок и остался весьма удовлетворен.

Заложив обе руки за пояс, пан Крк с благосклонной улыбкой на розовом, пухлом лице осматривал с высокой замковой башни двор, крепостные стены, сад, огороды, конюшни.

- Мое желание пан Вилем исполнил как нельзя лучше, и, когда будет закончена починка всех повреждений в крепостной стене позади замка, пан Вилем получит более осязаемое выражение моей благодарности и одобрения. Как ваша дочь, пан Вилем?

- Благодарю, пан Ян, Млада, слава богу, растет и здорова, но сорванец, каких мало: не барышня, а форменный разбойник!

- Ну, ну, вы уж слишком строги, пан Вилем... Добро. Так завтра я уезжаю в Дрезден и там пробуду с семьей, наверно, все лето и осень, а зимой, бог даст, переедем в наше родовое гнездо - Раби.

Помолчав с минуту, пан Крк добавил, озираясь по сторонам:

- Здесь остается за хозяина отец Гильденбрант. Понимаете?

- Вовсе не понимаю! - недовольно возразил пан Вилем. - Мне этот поп только кровь портит.

- Что вы, что вы! - испуганно остановил его пан Крк. - Разве можно так говорить о комиссаре святой инквизиции? - И, видимо желая прекратить этот небезопасный разговор, пан Крк поспешил распрощаться со своим управляющим и отправился к себе в покои.

Пан Вилем медленно спускался по винтовой лестнице замка, рассуждая сам с собой:

"Эх, Вилем, Вилем, гляди в оба! Попадешь в грязное дело! Недаром сидит тут это длинное пугало, недаром пан Крк все юлит и норовит поскорее в Дрезден удрать. Вилем, гляди в оба!"

Не переставая ворчать, Вилем медленно побрел через двор к себе, к дальнему крылу замка. На обширной площадке, окруженной старыми тенистыми буками, стояла девушка с арбалетом в руках и рядом с ней черноголовый Павел.

- Крепче прижимайте, барышня, приклад к плечу. Не дергайте собачку... плавно, плавно нажимайте... Вот, вот... Ну!

Стрела со свистом вылетела из арбалета и вонзилась в черное яблоко мишени, поставленной в сотне шагов От девушки. Девушка подпрыгнула на месте и принялась танцевать с веселыми криками:

- Ого! Прямо в яблочко! Павел, гляди - прямо в яблоко!

Павел, снисходительно усмехаясь, подтвердил:

- Что правда, то правда! Точно угадали, что твой арбалетчик!

Пан Вилем остановился и с укоризной в голосе воскликнул:

- Ну вот, вырастил себе утешение! Млада, ведь не за горами время, что и женихи начнут приезжать! Спрашивать станут, хорошая ли ты хозяйка. А я что скажу?

Девушка перестала приплясывать и обернулась к отцу. Тот же продолжал выговаривать:

- Что я им отвечу? Нет, моя дочь ничего не смыслит в хозяйстве, зато на сотню шагов стреляет из арбалета. Так, что ли? А скажи мне на милость, кому это нужно, чтобы его жена умела на сотню шагов в яблоко стрелять?.. А ты, Павел, в этом ей помогаешь! - сокрушенно жаловался управляющий.

Млада вместо ответа подбежала к отцу и сунула ему молча в руки арбалет, выразительным жестом показав на мишень. Тот, не переставая ворчать себе под нос, быстро вскинул арбалет и, почти не целясь, всадил стрелу в самую середину яблока.

- Татичек![42] Вот так татичек! Ай, как славно! - в восторге кричала Млада.

- Пане управляющий! - обратился к Вилему слуга. - Вашу милость пан Ян Крк кличет - они у отца Гильденбранта сидят!

Пан Вилем поспешно отдал арбалет дочери, а сам направился в замок. Перед порталом главного входа он увидел двух мулов под седлами. Высокий монах в коричневой, грубого сукна рясе возился с седельными сумками, напевая хриплым голосом псалмы. Пан Вилем недовольно покосился на монаха.

- Еще одного капюшонника дьявол принес! И чего они тут шляются? Что ни день, все новые и новые нахлебники заявляются. Ишь ты, какой здоровый, и рожа злая, словно у черта! - проворчал пан Вилем и вошел в портал замка.

Пройдя через анфиладу комнат, управляющий остановился у завешенной тяжелыми портьерами двери. Получив разрешение войти, пан Вилем оказался в уютном кабинетике. На него пахнуло пряным ароматом восточных благовоний У стрельчатого окошка с многоцветным витражем стоял лакированный стол, заваленный бумагами.

В глубоких креслах сидели отец Гильденбрант и пан Крк, а напротив них, спиной к пану Вилему, стоял какой-то монах. При входе управляющего монах обернулся, и пан Вилем, пораженный неожиданностью, только пробормотал:

- Пан бакалавр!..

В этот момент он встретил в упор холодный, строгий взгляд молодого монаха. Что-то в этом взгляде удержало пана Вилема от дальнейших восклицаний.

- Я вижу, пан управляющий знаком с братом Леонардом? - обратился скрипучим голосом отец Гильденбрант к пану Вилему.

- Вовсе нет, ваше преподобие. Но, видимо, я ошибся, приняв брата Леонарда за кого-то другого, - залепетал смущенный пан Вилем.

- Любезный пан Вилем, - сказал пан Крк, - я вас предупредил: я уезжаю в Дрезден, и по всем делам обращайтесь к отцу Гильденбранту. Завтра сюда прибудет отряд - человек с тысячу. Надо их разместить во внешнем и внутреннем дворе. И в дальнейшем, когда будут прибывать войска, размещайте их по указаниям отца Гильденбранта.

- Слушаю, пан Ян! Но с какой целью прибывают сюда войска? - невольно вырвалось у пана Вилема.

- Это не ваше дело, пан управляющий! - резко оборвал пана Вилема отец Гильденбрант. - Ваш долг - выслушать приказ и точно его выполнить. Ступайте!

Пан Вилем, проклиная в душе отца Гильденбранта, пана Яна Крка и свою неудачную жизнь, вышел из комнаты.

- Я очень рад, любезный сын мой, что его преосвященство прислал мне в помощь такого толкового и преданного советника, как вы, - ласково сказал инквизитор, указывая брату Леонарду на свободное кресло.

- Ваше преподобие слишком добры и снисходительны ко мне, - скромно возразил молодой монах. - Но его высокопреосвященство кардинал Юлиан Чезарини для того и послал меня в Чехию, чтобы по мере сил и способностей помочь верным слугам святого престола уничтожить в корне дьявольскую ересь. Враг оказался сильнее и коварнее, чем мы ожидали.

- Именно так, сын мой, вы очень мудро сказали: враг гораздо сильнее и опаснее, чем мы думали.

- Но с помощью божьей мы это проклятое зло одолеем, - твердо и решительно возразил монах, - надо только действовать настойчиво и очень осмотрительно.

- Что вы думаете, сын мой, предпринимать, чтобы оказать помощь в нашем святом деле?

- Когда я ознакомлюсь хорошо с планом восстания против власти сатаны в юго-западной и западной Чехии, я тотчас доведу обо всем до сведения его преосвященства кардинала Чезарини и испрошу от него дополнительной помощи золотом для поддержки нашего замысла

- Вот это дельно! - радостно воскликнул пан Ян Крк. - Наши паны столь обеднели за эту войну, что без помощи святого престола им будет очень трудно собраться с силами. Я ведь сам потратил на восстановление замка и заготовку продовольствия для будущего его гарнизона больше ста тысяч коп грошей. Господь свидетель, я стал нищим!

- Вот именно, пан Ян, это я и имел в виду, думая испросить у святого престола помощи.

- У нас еще есть время, - успокаивающе заметил Я отец Гильденбрант. - Мы получили известие от нашего тайного друга из Табора, что скоро еретики должны собрать в городе Чаславе сейм, чтобы установить единую еретическую власть во всей Чехии и навсегда лишить возможности законного наследника короны святого Вацлава - императора Сигизмунда - занять трон чешского короля.

Отец Гильденбрант принялся посвящать брата Леонарда в план предстоящего восстания католических панов юго-западного ландфрида. Слушая имена участников заговора, сведения о количестве войск и оружия, маршруты движения отрядов, брат Леонард изредка вставлял деловые замечания, давал умные советы и иногда рекомендовал отказаться от неразумных, по его мнению, шагов. Отец Гильденбрант серьезно выслушивал и почти во всем соглашался с молодым бакалавром. Пан Ян Крк во время их беседы сначала несколько раз украдкой зевнул, а потом поднялся и, распрощавшись с собеседниками, вышел. На следующий день он покинул замок.

Прошло несколько дней. Пан Вилем заметил, что брат Леонард избегает его и вообще предпочитает в свободное время сидеть у себя в комнате в обществе своего бородатого спутника.

Однажды отец Гильденбрант неожиданно сказал брату Леонарду:

- Пан Ченек Вартемберкский согласился взять на себя задачу уничтожить это исчадие сатаны - Яна Жижку. Что вы об этом думаете, сын мой?

Монах несколько секунд пребывал в молчании, затем все так же бесстрастно и невозмутимо сказал:

- Убить Яна Жижку - наполовину выиграть войну.

- Я такого же мнения. И сегодня же пошлю пану Ченку свое согласие и благословение

- А я знаю надежного человека, с кем послать пану Ченку письмо.

- Приготовьте, сын мой, посланца, и мы его сегодня же пошлем.

Брат Леонард встал, почтительно поклонился и вышел.


Пан Вилем сидел вместе с дочерью в саду, предаваясь послеобеденному отдыху, когда к нему подошел брат Леонард. Приветствуя пана управляющего, монах вдруг огорошил его вопросом:

- Кто из слуг в замке, по мнению пана управляющего, самый честный, самый надежный и самый толковый? Из слуг, что имеются в замке Раби.

Пан Вилем сначала неопределенно промычал себе под нос, а затем выпалил:

- Могу ручаться головой только за моего черноголового Павла!

- Очень хорошо! По приказанию отца Гильденбранта ему следует ехать с важным известием к пану Ченку Вартемберкскому в Градецкий край. Прикажите вашему Павлу следовать за мной к отцу Гильденбранту.

Пан Вилем был чрезвычайно недоволен, но сейчас же позвал Павла и сообщил ему приказ. Сначала Павел только выругался и категорически отказался ехать, несмотря на грозный окрик пана Вилема. Брат Леонард положил руку на плечо Павлу:

- Пойдем, друг мой, я тебе по дороге все расскажу, и ты не будешь со мной спорить.

Павел быстро взглянул на брата Леонарда, на его монашескую рясу и, ничего не отвечая, молча отправился вместе с ним в замок. Пан Вилем и Млада долго глядели им вслед.

- Татичек, ведь это тот самый кнез, что в позапрошлом году вытащил меня из реки.

Пан Вилем сделал строгое лицо:

- Я тоже сначала так подумал - что и говорить, они похожи, словно близнецы. Но все же это не он.

- Да, - покорно ответила девушка, - но все же он очень похож...

Выезжая к вечеру из замка, Павел встретил большой отряд конных и пеших воинов. Впереди ехал барон Ульрих фон Зикинген, а рядом с ним на маленькой круглой лошадке - брат Горгоний.

Брат Леонард, спускаясь с лестницы, наткнулся на поднимавшегося брата Горгония. Увидев монаха, брат Горгоний побледнел, зашатался и едва не скатился по ступенькам. Монах пристально взглянул в лицо Горгонию и молча прошел вниз. Горгоний остался с трясущимися от страха губами.

- Иисусе сладчайший! Пресвятая дева! Не оставьте меня! Спасите меня от Штепана Скалы! - бормотал, трясясь всем телом, брат Горгоний.

Но, немного успокоившись, он решил: "Если это и Штепан Скала, то я все равно не могу сообщить о нем, так как иначе он расскажет о том, что я выдал всех католиков - заговорщиков в Пльзене. Значит, я ничего не знаю, а дальше, бог даст, все обойдется".

Двор был заполнен прибывшими наемниками. Пан Вилем мрачно глядел на галдящую массу вооруженных мейсенцев, баварцев, саксонцев и возмущенно бормотал:

- Клятвопреступники! Нет, Вилем Новак вам не товарищ! Пусть я провалюсь сквозь землю, но я начинаю думать, что табориты мне куда милее...

Брату Леонарду приходилось ежедневно участвовать в совещаниях преданных Сигизмунду панов, давать им советы, указывать на их ошибки. Наконец на последнем совещании заговорщиков было решено поднять восстание в первый день августа, организовав поголовную резню всех таборитов в Сушицах, Клатови, Писке и Пльзене.

- Бейте, бейте еретиков, не щадите никого! - провозгласил громогласно брат Леонард.

На следующий день брат Леонард явился к отцу Гильденбранту. Каноник встретил его, как всегда, ласково. После долгой беседы отец Гильденбрант спросил у брата Леонарда:

- Куда думаешь, любезный брат, ехать?

- Пока в Вену. Там меня ждет его высокопреосвященство кардинал Бранда.

- Так, так... - задумчиво проговорил отец Гильденбрант.

В дверь постучали, и чей-то голос произнес, традиционное:

- Да прославится имя господа Иисуса Христа!

- Во веки веков! Аминь! - в тон отозвался отец Гильденбрант.

Дверь растворилась. Вошедший откинул тяжелую портьеру и вступил в комнату. Штепан оторопел: перед ним стоял улыбающийся Шимон Дуб.

- Ба! Кого я вижу! Какой приятный сюрприз! Но при чем тут ряса монаха-доминиканца? - Шимон вопросительно оглянулся на отца Гильденбранта.

- Сын мой, - строго и удивленно обратился к Шимону каноник, - я вижу, ты еще не знаешь, что перед тобой конфиденциальный посланец его высокопреосвященства кардинала Чезарини. Имей уважение к брату доминиканцу Леонарду, бакалавру ин артибус.

- Ваше преподобие, я вижу, что, к сожалению, вы не совсем ясно себе представляете, кто перед вами стоит. Поэтому прошу разрешения вашего преподобия познакомить вас с моим дражайшим кузеном Штепаном Скалой, также бакалавром ин артибус, возлюбленным учеником Яна Гуса и доверенным самого пана Яна Жижки. Это еще не все: он не кто иной, как сынок некого Тима Скалы, которого в свое время ваше преподобие отправили в пекло.

При первых же словах Шимона отец Гильденбрант побагровел и, словно подброшенный неведомой силой, подскочил с кресла. Несколько секунд он не мог произнести ни звука и лишь не сводил неподвижного взгляда со Штепана. Но, когда Штепан, усилием воли овладевший собой, с брезгливостью процедил: "Гад!", отец Гильденбрант взорвался. Он исступленно закричал, в бешенстве топая ногами:

- Стражу! Сейчас же связать эту сатанинскую ехидну! Боже, боже, кто бы мог подумать! - и, схватив колокольчик, принялся неистово звонить.

Шимон стоял, опершись о стену, и злорадно хихикал. В комнату, топоча сапогами, с шумом вбежала стража.

- Вот, кузен, некогда я вам предсказал, что и ваш Ян Гус и вы пойдете дорогой вашего батюшки!

- Эй, люди! Взять этого проклятого таборитского шпиона. В башню его! Комнату обыскать! Да смотрите, чтобы другой еретик не сбежал! - продолжал яростно вопить отец Гильденбрант.

Десяток дюжих стражников скрутили Штепану руки и, избивая его кулаками, рукоятками мечей и алебард, поволокли из комнаты отца Гильденбранта. В коридоре мимо Штепана промелькнуло перекошенное от страха лицо Горгония. Когда же Штепана вытащили во двор, он услышал крик Шимона:

- Гром и молния! Тысяча проклятий! Второй еретик успел скрыться!.. Эй, Губерт! Поставь на всех дорогах конные дозоры, он далеко еще не ушел. Догнать его, немедленно догнать!

Глава III

1. БАШНЯ ЗАМКА РАБИ

Камера, в которую бросили Штепана, находилась на самом верху башни и имела четыре шага в длину и четыре шага в ширину. Маленькое окошечко, заделанное толстой решеткой, приземистая, окованная железными полосами дверь, охапка соломы на каменных плитах пола.

Целые дни он проводил у окна. Перед ним расстилался вид на скучный замковый двор. Далее - стена. За стеной виднелись холмы, покрытые сплошными лесами. По двору ходили солдаты, челядь, какие-то священники. Его одиночество нарушалось только два раза в день, когда хмурый бородатый тюремщик приносил еду и питье.

Но вот однажды в неурочный час загремел засов, дверь открылась, и в его каморку вошел Шимон:

- Рад тебя видеть, кузен, в добром самочувствии. Ты даже как будто поправился. Видимо, покой, хорошая пища и избыток сна повлияли на твое здоровье.

Штепан молчал. Шимон оглянулся, поискал глазами куда бы присесть, и, не найдя ничего, засмеялся:

- Да, не богато живешь, кузен! Гостю даже присесть не на что. Впрочем, табориту и полагается жить в бедности. Не правда ли?.. Однако, - сказал Шимон тюремщику, - принеси все же нам пару табуретов...

Усевшись на табурет, Шимон, не переставая улыбаться, продолжал:

- Надеюсь, любезный кузен не очень в претензии, что его доставили в этот кабинет. Но нам надо с тобой кое о чем поговорить, и в твоей воле или стать счастливым человеком, или... пойти вслед за своими наставниками Яном Гусом, Иеронимом Пражским и Микулашем из Гуси.

- Ты подлец, Шимон, но не думай, что среди таборитов ты найдешь подобных себе!

Шимон залился хохотом:

- Ах, Штепан, ты еще ребенок! Но мы быстро из тебя сделаем взрослого мужа. Не сомневайся в этом.

Штепан медленно приближался к Шимону с искаженным, побледневшим лицом и сжатыми кулаками. Шимон невольно поднялся с табурета:

- Ну, ну, не забывайся, Штепан, ты не дома и не в Таборе... Тебе лучше быть поспокойнее, а то ты можешь нажить себе неприятности...

- Убирайся вон! - вне себя от гнева закричал Штепан.

- Я удаляюсь, кузен.Вижу, что говорить с тобой, как с разумным человеком, бесполезно.

Дверь захлопнулась, и вновь Штепан остался наедине со своими мыслями. Так блестяще начавшаяся его работа для Табора в самый серьезный момент была прервана. Он даже не успел сообщить в Табор плоды своей деятельности.

В каземат вошли трое - тюремщик и два человека с молотом и наковальней в руках. Один из них поставил на пол наковальню и безучастно бросил:

- Правую ногу сюда!

В это время его товарищ снял с пояса тяжелые кандалы и надел их на правую ногу Штепана. Несколькими сильными ударами молотка была расплющена заклепка.

- Теперь левую!

Через несколько минут руки и ноги Штепана оказались закованными в железные кандалы.

Окончив работу, посетители ушли, и Штепан заметил, что вместо обычного обеда на окне стоит глиняная чашка с водой и кусок черного сухаря, Ночью его чуткий сон был внезапно нарушен легким толчком в бок. Штепан привстал на соломе и открыл глаза. Перед ним с фонарем в руке стоял тюремщик. Впервые Штепан услыхал его голос, низкий и угрюмый:

- Следуйте за мной.

При слабом свете фонаря они спустились с башни и прошли через длинные, мрачные коридоры замка. Шаги гулко отдавались в каменных сводах среди тяжелой, зловещей тишины. Миновав несколько совершенно одинаковых пустых комнат, они оказались в просторном помещении со столом посередине, на котором стояли два подсвечника.

За столом сидели несколько человек; почти все они были в черной одежде священников, с поблескивавшими на груди серебряными распятиями. На столе, напротив отца Гильденбранта, занимавшего центральное место за столом, стояло серебряное распятие и лежала толстая книга в кожаном переплете. У дверей стояла вооруженная стража.

- Бакалавр Штепан Скала, вы знаете, перед кем вы стоите? - негромко и внушительно произнес отец Гильденбрант.

- Нет, не знаю, - спокойно ответил Штепан.

- Вы находитесь перед лицом комиссара инквизиции святого престола и перед представителем его милости германского императора и короля венгерского и чешского Сигизмунда. - Отец Гильденбрант глазами указал на внушительного мужчину в богатой рыцарской одежде, глубокомысленно охорашивавшего свою окладистую каштановую бороду.

- Бакалавр Штепан Скала! Вы, предавший душу дьяволу и погрязший в ереси гуситов, коварством и сатанинской хитростью под чужим именем прокравшийся в стан верных католиков как соглядатай и мошенник, заочно осуждены и будете сожжены на костре. Но святая церковь - милосердная мать своих детей, а не грозный судья. Раскаяние и отречение от дьявольской ереси даст вам возможность надеяться на милость господню, святого отца и императора. Вы меня поняли? - строго спросил отец Гильденбрант.

- Да, понял, - прозвучал в комнате ответ.

- Если вы поняли, так что же вы нам ответите? - вое суровее и тверже становился голос инквизитора.

- Ничего, - невозмутимо сказал узник.

- Бакалавр Штепан Скала! - услышал Штепан знакомый голос с краю стола и, повернув туда голову, встретился с сильно постаревшим, но хорошо памятным ему мерзким лицом Яна Противы. - Я хорошо вас помню и по Праге и по Констанцу. Вы всегда были близки к исчадию дьявола архиеретику Яну Гусу и сейчас говорите так, словно в вас вселился смердящий во грехах дух того ересиарха, да будет проклято во веки веков его имя!

- Аминь! - почти хором отозвались все сидящие за столом.

- Штепан Скала! - возвысил голос отец Гильденбрант. - Мы не станем тратить на вас время: вот список вопросов, на которые вы нам дадите ответ - добровольно или не добровольно, как сами пожелаете.

Один из сидевших за столом священников встал и, взяв со стола исписанный лист бумаги и подсвечник, подошел к Штепану и приблизил к его глазам бумагу. Первое, что прочел Штепан, была фраза, написанная красивым готическим шрифтом по-немецки: "Что и когда писал главарь бунтовщиков Ян Жижка из Троцнова польскому королю?"

- Уберите бумагу, я ничего не знаю.

- Так, превосходно! - оскалил длинные желтые зубы отец Гильденбрант. - Вижу, что бакалавр все забыл, придется ему помочь кое-что вспомнить, а кое-что, - выразительно произнес инквизитор, - заставить навеки забыть! Господин управляющий замком, возьмите этого злодея на свое попечение и вместе с палачом займитесь им, а завтра доложите нам результаты.

Из темноты выступил высокий человек, а с ним двое слуг. Штепана увели в башню.

Всю ночь горел багровый свет в узеньком окошечке в нижней части одной из башен, и часовой, до самого рассвета размеренно шагавший у подножия башни, слышал глухие, сдавленные звуки, доносившиеся из-за решетчатого маленького оконца, проделанного в стене на одном уровне с землей. Когда заглушенные каменными плитами стоны переходили в крик, часовой останавливался, а затем, снова вскинув на плечо тяжелую алебарду, продолжал все так же размеренно и бесстрастно вышагивать вокруг башни.


Штепан лежал навзничь на соломе и тяжело дышал. Лицо было в запекшейся крови, глаза полузакрыты. По временам его дыхание перемежалось тихим стоном. Заметив наклонившееся над ним злорадное лицо Шимона, Штепан, обессиленный за ночь пытками, закрыл глаза. Шимон покачал головой и с циничным смешком подмигнул тюремщику:

- Сразу видать, что побывал ночку в лапах у Вальтера Рыжего!

Но в суровом лице тюремщика Шимон не встретил поощрения своей насмешке - на него с немым укором и презрением глядели угрюмые серые глаза.

С плохо скрытой досадой Шимон вышел из каземата, на ходу сухо бросив:

- Присматривай за ним! Как поправится - скажешь мне.

Спустя секунду Штепан услышал, как грохнула дверь, и вслед за этим - над своей головой шепот:

- Пусть пан бакалавр выпьет, это ему сейчас очень нужно.

В рот Штепана полилась густая влага. Тепло стало медленно разливаться по измученному телу. Штепан открыл глаза. Рядом стоял на коленях тюремщик с кружкой в руке и внимательно глядел ему в лицо.

- Спасибо, друг, - прошептал Штепан, и в то же время в голове его пронеслась мысль: "Где я уже видел это лицо? До чего мне знакомы эти серые глаза и этот глуховатый голос!"

И вдруг с поражающей ясностью перед ним всплыли далекие воспоминания: Констанц, тюрьма францисканцев, мистр Ян Гус и его "добрый ангел" - тюремщик, молодой шваб Роберт. Ну конечно, это он!

- Роберт? - тихо спросил Штепан.

- Да. Но откуда пан знает мое имя?

- Констанц, тюрьма францисканцев, мистр Ян Гус...

- Боже великий! Так это вы тот молоденький студент, что так часто передавал мне для покойного мистра записки?

Штепан ослабел, он не в силах был говорить, только чуть заметно кивал головой. Его стало знобить. Видимо, начиналась горячка. Голова стала как раскаленная. Страшные кошмары непрерывно преследовали его. И только когда жар спадал, он, с трудом поднимая веки, узнавал свой каземат и неотлучно дежурившего у его изголовья Роберта...


При утреннем свете лицо отца Гильденбранта казалось серым и безжизненным. Глаза глядели устало и тускло, морщинистая кожа на щеках обвисла и напоминала измятую тряпку. Пан Вилем Новак стоял перед комиссаром святейшей инквизиции, гордо подняв седую голову, и нервно покашливал.

- Вам, пан Новак, было поручено допросить разоблаченного шпиона и закоренелого еретика бакалавра Штепана Скалу. Выполнили ли вы наш приказ?

- Нет, не выполнил и не собираюсь и впредь выполнять. Я нахожусь на службе у пана Яна Крка как управляющий.

- Значит, вы ничего не можете доложить о допросе еретика?

- Ничего, кроме того, что он вынес все пытки и не произнес ни слова, не считая не совсем лестных выражений по адресу вашего преподобия и наисвятейшего отца... кажется, императора Сигизмунда он также упоминал...

Глаза отца Гильденбранта загорелись недобрым огоньком:

- Мне очень жаль, сын мой, но я боюсь, что у вас для управляющего слишком мягкое сердце и не в меру твердый язык.

- Пусть об этом судит пан Ян Крк! - запальчиво отрезал Новак. - Я немедленно выезжаю в Дрезден и лично донесу пану Яну обо всем, что творится в его замке, и скажу об этом мое мнение! - угрожающе закончил пан Вилем.

Отец Гильденбрант улыбнулся:

- Да, конечно. Мы постараемся, чтобы пан Ян Крк узнал и наше мнение о вас, притом как можно скорее. Ступайте, сын мой! - закрывая глаза, усталым голосом закончил беседу инквизитор.

В дверях пан Вилем столкнулся с входящим Шимоном, кинул на него презрительный взгляд и брезгливо плюнул.

Бойко, захлебываясь от удовольствия, Шимон подробно доложил о допросе, пытках, но закончил свою речь тем, что "проклятый еретик" ничего не открыл.

- Ну что ж, - пожимая плечами, проговорил недовольно инквизитор, - поручаю его тебе: добейся нужных нам признаний. Но не бросай лимон, пока его весь не выжмешь. Пусть еретик отдохнет после сегодняшней ночи, потом же, во имя божие, добивайся своего. О том, что он твой кузен, можешь вовсе забыть.

- Я и так об этом всерьез никогда не думал, - поспешил заверить Шимон.

2. МЛАДА

Млада и Милка были близкие и нежные друзья, и Милка к тому же являлась верной хранительницей всех тайн Млады. Ежедневно они отправлялись вдвоем на прогулку в лес, что, между прочим, было строго запрещено Младе ее отцом. Там, в лесной чаще, Млада, сойдя с седла, ласково обнимала упругую блестящую шею Милки и поверяла ей на ухо все секреты, какие могут быть у шестнадцатилетней девушки. Милка же в ответ поводила чуткими шелковистыми ушами, косила на Младу выпуклые черные глаза и, вытянув шею, старалась дотянуться мордой до соблазнительного пучка свежей травы. Невнимание друга нимало не обижало Младу, и тогда она, взяв в руки повод, брела по лесной чаще, отыскивая удобное место, чтобы отдохнуть и подкрепиться.

Млада любила эту лесную чащу, тихую и величественную, где под сенью могучих дубов или стройных и гордых сосен и нарядных елок так хорошо было лежать на мягкой хвое и прошлогодних листьях, глядеть на синеющее над головой небо, следить за плывущими по нему облаками и мечтать о самых чудесных вещах, которые могли зародиться в девичьей голове.

На этот раз Млада заехала в лес гораздо дальше обычного. Ее отец сегодня выехал в Дрезден, к своему господину пану Крку. Он категорически запрещал Младе выезжать дальше замкового рва, но строптивая Млада находила особенное удовольствие гулять одной и всегда удалялась как можно глубже в дремучий лес, окружающий замок.

Сидя на упавшем дереве, Млада глядела на свою маленькую беленькую лошадку - подарок отца - и, поглаживая ее, спрашивала:

- Как ты думаешь, Милка, знает ли дядя Роберт, что ходит с ключами каждый день в башню, кто там сидит? Если он знает, то уж мне-то он скажет.

Была у Млады еще одна тайна. Совсем недавно она сделала поразительное открытие: здесь, в лесу, в яме живет "зеленый дед". Млада видела его уже два раза. Как-то в поисках родника она наткнулась на яму, похожую на большую нору, и в ней увидела спящего человека, худого, как палка, и оборванного, словно нищий. Она испугалась и тихонько ушла от этого места. Но спустя несколько дней любопытство заставило ее вновь отправиться в это самое место, предварительно захватив с собой небольшой запас вкусных вещей. Она была убеждена, что всякий разбойник, пусть даже самый что ни на есть страшный, всегда может быть ублаготворен лакомствами. Привязав к молоденькому дубку Милку, Млада осторожно, от страха еле дыша, но подталкиваемая непреоборимым желанием раскрыть "тайну", тихонько ступая по траве, подошла к знакомой яме и вздрогнула: из ямы на нее глядели два настороженных глаза.

- Кто ты, барышня? - услышала она глухой низкий голос.

- Я - Млада, - робко и заискивающе пролепетала она, - и принесла вам покушать.

- Спасибо тебе, Млада. Как раз впору, а то я уже от голода еле ногами шевелю. А откуда ты узнала, что мне нужна пища?

- Так, - сказала Млада. - Я подумала, что вам приятно будет покушать вкусных вещей.

Дед недоверчиво и пытливо продолжал смотреть на Младу, протягивавшую ему со страхом в широко открытых карих глазах мешочек. Но, не встретив ничего, кроме доброжелательства в ее лице, обитатель ямы превозмог осторожность и, протянув руку, взял у Млады мешочек.

- Я вам завтра еще принесу, - решилась сказать она уходя.

- Слушай, Млада, - раздался у нее за спиной голос "зеленого деда". - За еду я тебя не забуду до самого последнего часа, но, если в тебе есть сердце, никому обо мне не говори.

Млада обернулась, взглянула еще раз на "зеленого деда" и скорее почувствовала, чем разумом поняла, что действительно об этом человеке не следует никому говорить.

- Вы - моя тайна. Я никому ее не открою, - быстро проговорила Млада и побежала к Милке.

Млада жила в боковом крыле замка с отцом и старой служанкой Агнессой, которая присматривала за ней с тех пор, как пан Вилем взял свою дочь из монастыря св. Людмилы, где она, по обычаю того времени, получила вполне достойное дочери небогатого рыцаря воспитание и образование.

Вернувшись с прогулки, Млада за обедом спросила старую Агнессу:

- Как ты думаешь, Агнесса, почему никто не говорит, что за человек сидит в башне?

Старуха наклонилась к самому уху Млады и принялась нашептывать:

- Только, ради бога, молчите, барышня! Я таки выведала все: сидит там страшный таборит, убивший своей рукой сотни женщин и детей. Говорят, он сам их поджаривал на медленном огне. Толкуют, что это сын самого Жижки...

Млада в неописуемом волнении слушала ее с открытым ртом и с поднятой в замершей руке ложкой.

- Та-бо-рит! - повторила она слова Агнессы. И тут же решила про себя: "Надо обязательно посмотреть главного таборита. Сегодня же попрошу Роберта".

Она знала, что тюремщик с ней ласков, и надеялась на успех.

Роберт сидел на большом камне, заменявшем скамейку, у дверей в башню.

- Дядя Роберт, - начала Млада, умильно глядя на угрюмого немца, - у вас совсем чулки порвались...

Роберт искоса бросил взгляд на свои рваные и залатанные чулки и не нашел что возразить.

- Да, изрядно сносил. Беда, купить не на что.

- Подождите минуточку, - пробормотала Млада и помчалась домой.

Скоро она вновь была у башни и торжественно вручила Роберту сверток:

- Возьмите, Роберт, это папины чулки. Совсем еще хорошие, без единой дырочки.

Тюремщик был очень доволен, и не знал, как лучше отблагодарить Младу. А она скромно присела рядом и, помолчав, тихонько, с чуть заметным лукавством спросила:

- А если я о чем-то попрошу доброго Роберта, он мою просьбу выполнит?

- Говорите, фрейлен.

- Я хочу своими глазами посмотреть на живого таборита. Ведь он мне зла не причинит?

- Какого таборита?

Млада заметила, что Роберт удивлен и встревожен ее вопросом. Но она уже смелее продолжала:

- Да того, что сидит в башне наверху.

Роберт издал неопределенный мычащий звук и рассеянно стал отколупывать от стены кусочки камня:

- Наверно, вы, барышня Млада, не совсем понимаете, о чем просите. Вы знаете, что есть приказ об этом не говорить? И приказ отдается, чтобы его исполнять.

Млада обиженно надула губы и замолчала. Роберт искоса бросил взгляд на девушку - весь ее вид выражал крайнее страдание от незаслуженной обиды. Роберту стало неловко от своей чрезмерной строгости. Он снова громко откашлялся и извиняющимся голосом добавил:

- Не дай бог, если бы кто узнал, что я с вами об этом говорю, тогда мне несдобровать.

- Вы всегда такой боязливый? - ворчливо буркнула Млада, отвернувшись от собеседника. - Небось я не побоялась сказать отцу, что вы заболели, когда, выпив лишнего, заснули на сторожевой башне...

Весь этот день Млада не могла приняться ни за одно из своих обычных занятий. Игла колола ей пальцы, и шитье падало из рук. Взяла вязанье - и спустила всю пятку. Бросила рукоделье и пошла побродить по двору - наскучило и это. Найдя скамью за углом башни, села в тени, чтобы поболтать с кем-нибудь из девушек, прислуживавших в замке. Мимо нее прошел, высоко подняв голову, Шимон Дуб и, едва поклонившись, скрылся за углом. По-видимому, он там кого-то встретил, так как Млада невольно услышала их разговор. Из первой части разговора Млада ничего не поняла. Но зато последние фразы заставили ее задуматься.

- Ну как Штепан? - понизив голос, спросил собеседника Шимон.

- Роберт-тюремщик говорит, что он все еще слишком слаб после первого допроса. Но придется взглянуть самому - мне что-то не нравится вид этого тюремщика, хотя он и шваб.

- А относительно пана Новака ты написал пану Крку?

- Послано самое решительное предупреждение - такого человека нельзя держать управляющим замка. И вообще он мне тоже кажется подозрительным...

Млада слушала слова Шимона, широко раскрыв глаза. Она поняла, что ее отцу грозят новые невзгоды. Поспешно вскочив с места, чтобы не быть застигнутой в невольном подслушивании, она несколькими легкими прыжками отскочила прочь от угла.

Миновало еще несколько недель. Замок к этому времени был уже занят усиленным гарнизоном солдат, присланных ландфридом. Но отца Млады все еще не было. В ее душе стало расти смутное беспокойство о нем. Не раз ей в голову приходили случайно услышанные слова Шимона об отце.

В замке заметно было оживление. Видимо, прибыл новый отряд воинов. Агнесса была встревожена и, увидев входившую Младу, разразилась упреками:

- Что за наказание с вами! Как уехали со двора еще с утра, так до сих пор никто не видел, где вы были. А знаете, что толкуют? Не сегодня-завтра опять тут воевать начнут. Вишь, сколько вояк собралось!

Млада ничего не ответила, наскоро пообедала и вышла во двор. Из башни вышли Шимон и Роберт. Шимон грозно размахивал перед лицом Роберта тростью и, искривив злобно рот, сыпал угрозами:

- Хоть я не управляющий замка, но скажу тебе, что завтра же ты отдашь ключи другому! Вздумал обманывать нас?.. Не на таких напал! Ты еще, негодяй, расскажешь, за сколько тебя купил еретик, чтобы ты его выдавал за больного!

Млада подошла к Шимону и вежливо присела:

- Могу ли я поинтересоваться? Мне показалось, что этот грубый тюремщик чем-то огорчил пана Шимона.

- Этому олуху поручили заключенного, так он его откармливает, словно борова, а нам всем врал, что бездельник болен. Завтра же мы его выгоним - пусть берет копье и идет в войско, если ему здесь надоело!

Млада пожала плечами и отошла прочь.


Вечером в каземате горел светильник. Штепан сидел на соломе, прислонясь спиной к стене. При каждом его движении слабо позвякивали кандалы. Роберт с обычным сумрачным видом сидел на корточках у соломенного ложа узника. Штепан горячо и серьезно беседовал с тюремщиком.

- Что мы убиваем всех немцев - это клевета наших врагов. В нашем таборитском войске есть немцы, что бросили своих панов и попов. Разве мало среди немцев бедняков в деревнях и городах? И разве мы их обижаем? Сам Ян Желивский, когда мы изгнали из Праги немецких патрициев, настоял перед общиной, чтобы оставили одну церковь специально для немцев, где бы на немецком языке говорили проповеди. Тебя, как и других немцев, наши враги нарочно пугают, чтобы вы боялись переходить на сторону Табора. При первом удобном случае смело переходи к нам, Роберт, и тебе не придется больше, как теперь, скрывать свои мысли.

Роберт поднялся, вздохнул глубоко и с горечью проговорил:

- Я, конечно, послушаю вас, пан Штепан. Завтра мне велено уходить из замка с немецким отрядом, а куда - нам пока не говорят.

- Не слыхал, кто займет твое место?

- Какой-то немец, по имени Генрих, из людей пана Шимона.

- Генрих?.. А каков он собой? - Штепан даже привстал на своем ложе.

- Такой миловидный, словно переодетая девица, но, кажется мне, изрядный прохвост.

- Он! Ясно, что он! - с досадой сказал Штепан. - Все это дело рук моего кузена Шимона.

Уходя, Роберт уже в дверях обернулся к Штепану:

- Может быть, мне удастся еще задержаться на несколько дней, так как вчера Шимон куда-то отослал Генриха, и говорят, что он вернется только через неделю.

Последующие дни внесли в жизнь Штепана значительные изменения. Во-первых, Роберт был оставлен тюремщиком вплоть до возвращения Генриха, а во-вторых, Штепан уже не скучал больше в одиночестве. Однажды к нему в темницу втолкнули компаньона, тоже закованного в цепи. Штепан с интересом рассматривал нового товарища по несчастью. Вновь прибывший мрачно смерил взглядом лежавшего Штепана:

- Как здоровье пана бакалавра?

- Благодарю, достойный пан Вилем. А что случилось с паном?

- До сегодняшнего дня был управляющий, а теперь узник, как и вы.

- Смею ли спросить пана Вилема, какая этому причина?

Пан Вилем тяжело опустился рядом на солому:

- Проклятые кандалы так трут руки...

- Ничего, пан скоро привыкнет... Так что ж с паном приключилось?

- Слово чести, я и сам хорошо не понимаю. После того как я отказался допрашивать пана бакалавра, у меня с этим черным длинным попом и его дружком, негодяем Шимоном, вышел крутой разговор обо всем, что делается в замке. На следующий день я выехал в Дрезден, чтобы все это дело доложить пану Крку и напомнить ему о подписанном договоре насчет вечной дружбы с паном Яном Жижкой. Приехал, доложил и прибавил от себя, что, по моему мнению, в замке хозяйничают самые подлые клятвопреступники и заговорщики. Пан Ян Крк только промычал что-то невразумительное, чмокнул языком и представил меня важному советнику императора декану Иоганну Назу.

- Доктор Наз? Знаю такого, - мрачно заметил Штепан.

- Вот, вот... Прошло еще несколько дней, и я заметил, что пан Крк изменил к худшему свое отношение ко мне. Однажды вызывают они оба меня к себе, и этот преподобный Наз говорит: "Вот вам, пан Вилем, письмо, запечатанное и очень важное. Вы его передадите прямо в руки отцу Гильденбранту. Кстати, пан Вилем силен в грамоте?" "Как кот в астрологии", - отвечаю я.

"Вот и прекрасно! - говорит доктор Наз. - Но только вы должны его преподобию добавить на словах, чтобы изложенный в письме приказ пана Яна был немедленно и безоговорочно выполнен".

Перед отъездом ко мне явился некий шляхтич и, отрекомендовавшись паном Сезимой Коцовским, заявил, что пан Ян Крк поручил ему сопровождать меня с его слугами в замок Раби и там остаться.

"Очень, - говорю, - рад обществу пана Сезимы".

По дороге же пан Сезима в наших беседах все старался сводить разговор на богословие: не согласен ли я, что под двумя видами причастие истинно, а под одним ложно... Я же ему отвечал, что привык закусывать, запивая вином, а не всухомятку, но что отцам церкви виднее. На это пан Сезима сказал, что я имею склонность к чаше. Истинно, отвечаю ему, я всегда имею склонность к чаше, но только полной до краев добрым старым вином, а не пустой.

Так мы с паном Сезимой и ехали вместе. Но, скажу по чести, друзьями не сделались. Уж больно напоминает он мне фальшивый грош. Братец же его Гынек Коцовский тоже должен был прибыть в замок с отрядом немцев. И, клянусь святым Войтехом, не пойму я, что замышляют паны Крки, что собрали в замок такой гарнизон и столько навезли пушек, ядер и пороху!

Явился, значит, я к отцу Гильденбранту, а у него там Шимон и еще какие-то попы. Вручаю письмо. Его преподобие читает письмо и как-то криво усмехается. Кончил читать - дает его другому попу, тот читает и тоже кривится. А я, как мне было сказано, объявляю еще ту самую устную добавку. Гляжу, все мои попы не выдержали и ржут, словно кони.

"Пусть пан Вилем будет спокоен - приказ пана Крка тотчас будет выполнен. И пусть пан Вилем сам познакомится с письмом, которое он привез с собой".

Дают мне письмо, начинаю его читать кое-как, по складам, и вижу, что там написано: "Пан Вилем Новак должен находиться неотлучно при захваченном злодее - еретике бакалавре Штепане Скале - как в сем, так и в ином мире, поскольку он, пан Новак, к еретикам-таборитам чувствует столь нежное сострадание и склонность". В ту же минуту на меня набросились солдаты, так что я и меч не успел выхватить, обезоружили, заковали в кандалы, а потом и сюда втолкнули... Что пан на это скажет? - горестно уставился на Штепана пан Вилем.

- Могу сказать одно: чему вы удивляетесь? Разве вы не знаете, что чувство чести и порыв доброго сердца у них считается тяжким преступлением?

- Знаете, пан Штепан, что меня угнетает больше всего? То, что эти проклятые попы даже не дали мне увидеться с дочкой. Прямо сатанинская жестокость, не правда ли?

Штепан чувствовал симпатию к этому бесхитростному, честному рыцарю. В этот момент весь облик несчастного пана Вилема - его сгорбившаяся фигура, измятое, местами порванное платье, всклокоченные волосы и закованные в тяжелые кандалы руки и ноги - вызывал жалость и сочувствие.

- Да, несчастная моя Млада... - в тяжелом раздумье проговорил пан Вилем. - Что теперь се ожидает?.. И все потому, что я бедняк, кроме герба, меча и чести не владеющий ничем по милости панов, безжалостно меня обобравших. И они же теперь решили меня погубить!

- Против угнетения сильными слабых мы, табориты, боремся, - серьезно промолвил Штепан.

Пан Вилем был крайне изумлен:

- Как? Разве вы не хотите, отняв земли у всех панов и церкви, сами завладеть ими, а шляхту и горожан сделать своими рабами?

Штепан только засмеялся:

- Мы лишь хотим, чтобы все жили по-братски, не угнетали друг друга и не поедали плоды труда своего ближнего. Мы воюем против угнетения народа римской церковью и панами.

- Ах, вот как! Я всегда и сам почитал блаженной памяти мистра Яна Гуса и восхищался его проповедями, да все некогда было обо всем этом как следует подумать.

Целые дни беседовали пан Вилем и Штепан, благо их не беспокоили.

- Пан Штепан, - спросил как-то пан Вилем, - а где же ваш бородатый спутник? Неужели его тоже схватили?

На бледном лице Штепана показалась едва уловимая лукавая усмешка:

- Думаю, что не очень далеко. Каждую ночь я слышу мне одному понятный крик совы. Это означает, что мой Шутник скрывается где-то здесь, неподалеку. Но как мне дать знать ему о себе - не могу придумать.

- К несчастью, это действительно невозможно: в замке остались заклятые враги Табора. У меня самого есть думы, которые преследуют меня день и ночь: как спасти от будущих бед Младу и как доказать пану Яну Жижке, что он во мне не ошибся, - как можно скорее предупредить его о здешнем заговоре и о готовящемся восстании.

После длительного молчания Штепан с некоторой неуверенностью предложил:

- Я, кажется, кое-что придумал. Совершенно ясно, дочери вашей грозит весьма печальная судьба, ее надо во что бы то ни стало спасти. А также долг совести нашей - предупредить Яна Жижку заблаговременно об измене и предательстве, не говоря о многом ином. У меня тут есть единственный верный человек - наш тюремщик...

- Немец Роберт?.. У него с моей Младой большая дружба. Вы ему доверяете? - спросил пан Вилем.

- Да, Роберт для меня сделает все, что в его силах. Да и к вам он, кажется, тоже расположен. Теперь слушайте, что я вам скажу: через Роберта, пока он еще здесь, вы прикажите вашей дочери немедленно выехать из Раби в Табор... Да, да, именно в Табор, и не делайте, пожалуйста, таких больших глаз. Вы сами говорили мне, что у вас нет родных, а принять к себе в настоящее время вашу дочь из ваших знакомых едва ли кто решится. Только в Таборе она будет действительно в безопасности, поверьте мне. С ней же вы сможете письмом предупредить Яна Жижку о заговоре.

- Уезжать Младе нужно, хотя бы и в Табор, это правильно. Но как же она поедет одна в столь дальнюю дорогу?

- Иного выхода нет. Из двух опасностей надо выбирать меньшую.

- Эх, и зачем вы отправили к пану Ченку моего Павла! С ним бы я послал спокойно Младу хоть в самое пекло.

- Ничего не поделаешь - дело шло о жизни Яна Жижки... А вы меня сразу узнали?

- Я? Ну конечно! И не так я, как моя дочка. Но я ей сразу же запретил даже думать, что вы - это вы.

- Павел взялся выследить, кого Ченек подкупит и отправит к Яну Жижке - чтобы убить его. Вот почему он уехал с письмом инквизитора к Ченку.

- Значит, будем действовать через Роберта.

- Он скоро должен прийти.

Наконец показался Роберт с глиняной миской в руках.

- Роберт, именем покойного мистра Яна Гуса заклинаю тебя помочь нам!

- Приказывайте, бакалавр! Все, что в моих силах, выполню.

- Ты должен или привести сюда дочь пана Вилема, Младу, или, если это будет невозможно, передать ей от нас письма - мы напишем их на платках - и приказать ей от имени пана Вилема, не медля ни дня, ни часа, переодеться в платье пажа и ехать в Табор к Яну Жижке, вручить ему письма и сказать, что ее отцу грозит смерть. Понятно?

Роберт понимающе кивнул своей лохматой головой и тотчас покинул камеру.

Не больше чем через десять минут он уже снова был в тюрьме и вручил Штепану два платочка, вышитых шелком, и свинцовый карандаш:

- Барышня сначала горько заплакала, но потом велела сказать, что завтра же на заре она выедет в Табор.

- Ну, давайте готовить письма!

Роберт вышел за двери, чтобы предупредить, если кто-нибудь явится в башню, а оба узника начали писать письма Яну Жижке: одно от пана Вилема, второе от Штепана. Наконец оба письма были отправлены. Штепан сказал весело пану Вилему:

- А теперь пусть меня казнят! Я свое сделал. Только бы Младе благополучно доехать до Табора.

Пан Вилем молча сжал свою седую голову.


Млада и "зеленый дед" встретились как старые друзья. Пока старик уничтожал очередной паек, принесенный Младой, девушка молчала, о чем-то сосредоточенно думая. Старик окончил обед и, вытирая рукавом рот, спросил Младу:

- Что-то сегодня Млада задумчива - не приключилось ли с ней чего?

- Да, приключилось, и очень серьезное дело.

Млада откровенно рассказала старику до мельчайших подробностей об аресте ее отца и о заключенном в замке бакалавре.

- Мне не удалось попасть в башню и попрощаться с ними, а завтра на заре я отправляюсь в Табор.

- Эх, дочка, и почему ты мне обо всем этом раньше не сказала! - с сокрушением воскликнул старик. - Мы с тобой уже давно были бы в Таборе. Завтра тронемся в Табор. Дорогу я туда найду с закрытыми глазами.

Млада была рада, что у нее появился компаньон.

- Дедушка, а мы их спасем? - поставив ногу в стремя и обернувшись к старику, спросила Млада.

- Как бог свят! - категорически заявил старик. По дороге домой Млада забежала к подружке Ружене и попросила ее подтвердить, что она просидела весь вечер у нее, Ружена с укоризной погрозила ей пальцем, но пообещала:

- Ладно уж, так и быть, совру, чтобы выручить тебя. Но, право, не думала я, что у тебя здесь завелся любезный. Кто ж это?

- Потом скажу! - смеясь, шепнула Млада и, наскоро расцеловавшись с подругой, побежала домой.

Агнесса уже спала. Млада, осторожно ступая, стала готовиться в дорогу. Достала из шкафа костюм пажа, что подарил ей отец для охоты. Зайдя в кладовую, наполнила два дорожных мешка всякой снедью и напитками. Приготовила для дороги небольшой изящный самострел с полным колчаном стрел и длинный, узкий кинжал. Не забыла прихватить дорожный топорик, кремень с кресалом и широкий шерстяной плащ. Наконец она достала небольшую серебряную шкатулку и, открыв ее, вынула несколько золотых монет и колечко с браслетом. Все это она бережно зашила в пояс.

Утром она объявила Агнессе, что едет на свою обычную прогулку и чтобы та не беспокоилась, если она поздно вернется, потому что она намерена навестить знакомую монахиню в монастыре св. Клары, что в миле от замка.

Когда все было уложено, она попросила старушку помочь ей нагрузить на Милку мешок с припасами.

- Это для моей доброй матери аббатисы Луизы гостинец, - объяснила она назначение мешка, обняв Агнессу.

Млада медленно выехала через двор и, проезжая мимо башни, приостановилась. Посмотрев, нет ли кого поблизости, махнула в воздухе рукой. Привратники знали ее хорошо и открыли ворота, Млада еще раз оглянулась на замок Раби и тронула Милку.

Скоро она и "зеленый дед" сидели рядом и обсуждали, как поскорее доехать до Табора. В ту же ночь они вдвоем двинулись на восток: высокий, слегка сгорбленный старик в оборванной одежде и с взлохмаченной головой шел, опираясь на длинную палку, а рядом на белой лошадке ехал молодой паж в голубом берете и сером плаще.

В эту ночь Штепан и пан Вилем напрасно ожидали обычного привета Шутника - крика совы.

Глава IV

1. В ТАБОР

Ян Жижка вернулся с Чаславского сейма. Ратибор настолько привык к своему "отцу", что мог безошибочно улавливать малейшее колебание в душевном состоянии Яна Жижки. И теперь, едва бросив мимолетный взгляд на лицо гетмана, Ратибор понял, что Ян Жижка вернулся сильно не в духе. Обычно он всегда при встрече с Ратибором останавливался и добродушно шутил со своим учеником, недавно выбранным подгетманом. На этот раз Жижка, наскоро, на ходу ответив на приветствие Ратибора, твердыми и скорыми шагами прошел к себе в дом. Весь его облик и выражение сурового лица изобличали глубокую озабоченность и недовольство. Сбросив на руки оруженосца плащ и шапку, он приказал:

- После вечерней службы собрать ко мне всех гетманов, подгетманов и старшин.

Вечером в доме Яна Жижки сошлись гетманы таборской общины: Збынек из Бухова, Хвал из Маховиц и Ян Рогач, избранный гетманом после кончины Микулаша. Кроме них, на лавках разместились подгетманы и таборитские старшины.

- Милые братья! - начал Жижка, пробегая острым взглядом по рядам сидящих. - Хочу вам рассказать, что мы привезли Табору с Чаславского сейма. Скажу наперед: хорошего мало. Но все ж пусть лучше будет мало, чем ничего. За эти два года мы прошли, как грозный вихрь, через всю южную и юго-западную Чехию, сметая на своем пути власть римского антихриста и его слуги Сигизмунда. Мы с вами за этот год утвердили чашу во всех главных городах юга и запада Чехии, а потом вместе с нашими любезными братьями по чаше - пражской общиной - вышибли Сигизмунда из северной и восточной Чехии. Победы наших воинов заставили многих панов, сторонников Сигизмунда, принять чашу и четыре пражские статьи.[43] Сам Сигизмунд изгнан за пределы Чехии. Пражские чашники предложили всем гуситам собраться в Чаславе и решить, как быть дальше: кому управлять Чехией и на каких основах. Было решено: все исповедующие наше учение должны принять четыре пражские статьи.

В суровых глазах таборитов, глядевших на него, Ян Жижка прочел: мало для тех жертв и той упорной борьбы, которую за эти два года вынес Табор и его союзники - города - члены таборитского союза.

- В глубине души и я с вами согласен. Но мы, табориты, участники сейма, считали: наши четыре пражские статьи - это та основа, вокруг которой мы можем объединить все силы против императора Сигизмунда. Эти статьи приняли все присутствовавшие на сейме.

- Еще бы, когда этого добиваются пражские "хромающие гуситы"! Но мы в нашем таборитском братстве не так смотрим! - дерзко бросил Вацлав Коранда.

Его продолговатое, с твердыми скулами энергичное лицо глядело на Жижку с выражением возмущения и порицания.

Ян Жижка только слегка сдвинул брови, но дрожащий левый ус ясно выдавал его раздражение.

А Вацлав Коранда между тем продолжал с горящими от возбуждения глазами:

- Почему, брат Ян, только эти четыре пражские статьи были предложены сейму? Разве брат Ян забыл, что таборитские братья отрицают все догматы церкви антихристовой, ее греховные пустые обряды, что мы не Основное требование бюргерско-дворянского лагеря - секуляризация церковных земель. Наиболее популярное требование - уравнение мирян с духовенством, предоставление мирянам права причащения из чаши. От этого требования представители бюргерско-дворянского лагеря получили имя чашников. Кроме того, в пражских статьях содержались требования свободы религиозной проповеди на родном языке, запрещения продажи церковных должностей и отмены денежных поборов духовенства за совершение религиозных обрядов. Четыре пражские статьи как программа-минимум, направленная против католической церкви, признавались и таборитами. Статьи были переведены на латинский, немецкий и венгерский языки и получили широкую известность в Европе. признаем иного короля, кроме господа нашего, что в Таборе все должно быть общим и никто не имеет права, не совершив смертного греха, желать иметь что-либо свое собственное?

Коранда замолчал и, не сводя своих черных глаз с Яна Жижки, стоял, опершись рукой о стол.

Но вот снова голос Жижки заполнил комнату:

- Брат Вацлав и его друзья глубоко огорчают меня. Ничему подобному наш учитель, мученик Ян Гус, никогда не учил. И никогда он не проповедовал о скором пришествии конца мира и начале Христова царствования. Кто этому учит наших братьев-бедняков, тот сеет вредную ересь, мутит умы и создает раздор среди таборитской общины. И пусть эти братья знают, если даже их помыслы чисты, что плодом их деятельности будет гибель нашего общего дела. Мы этого не можем допустить. Я одинаково безжалостно буду карать всех, кто покусится на основу нашего учения: будь то папа, или Сигизмунд, или... - здесь Ян Жижка замолк и устремил взгляд на Коранду и Мартина Гуску, - ...или всякий иной.

В голосе Жижки и в его лице в этот момент была решимость и железная воля, так хорошо знакомые его собратьям, а еще больше его врагам. Гневный, с плотно сжатым упрямым ртом, положив стиснутую в кулак руку на стол, Жижка обводил пытливым взглядом окружающих. Большинство лиц выражало солидарность и поддержку, но группа сидевших вокруг Вацлава Коранды глядела на воеводу с явным неодобрением.

- Но довольно об этом, не стану тратить наше время на бесплодные споры и пререкания. Итак, сейм, приняв четыре пражские статьи, решил также объявить императору Сигизмунду Люксембургскому, что он как виновник мученической смерти Яна Гуса, Иеронима Пражского, Яна Красы и многих других, замученных им за правду, и как враг чешского народа и за многие иные недостойные проступки против чешской земли лишается права на корону святого Вацлава.

Произнося последнюю фразу, Жижка ясно чувствовал, что все согласны с этим решением.

- Эту статью сейм принял, но моравская шляхта и моравские городские коншели не согласились поставить свои подписи под этой статьей. Мы, не щадя нашей жизни, боремся с императором Сигизмундом, а они склонны признать его своим королем. Ни для кого не тайна, что и наши паны с пражскими богачами тоже старались так записать решение, чтобы иметь повод от него отказаться, если им будет выгодно. Но в настоящее время мы, табориты, не можем обойтись без союза с пражской общиной и без соглашения с панами и богатыми бюргерами. Особенно теперь нам важен союз с сильной пражской общиной. В союзе с ней мы с папой и Сигизмундом справимся, но одни против врагов внешних мы не в силах устоять. Поглядите сами. За несколько месяцев мы вместе с пражанами освободили сколько городов и областей: Бероун, Слани, Лоуни, Кадань, Хомутов, Литомержице, Бела, Мельник, Костелец, Чески Брод, Коуржим, Нимбрук, Колин, Кутну Гору, Часлав, Хрудим, Високе Мыто, Полички, Литомышль, Яромерж, Двур Кралове и, наконец, последний оплот Сигизмунда в Праге-Градчаны...

Со всех сторон комнаты послышались одобрительные возгласы.

- Для управления страной впредь до выбора нового короля сейм решил избрать двадцать регентов. Вы, наверно, знаете, что в это число попали паны Ченек Вартемберкский и Ольдржих Рожмберкский, с которыми мы все время дрались насмерть. И если вы думаете, что я этим панам хоть чуточку верю, вы ошибаетесь...

- Но что ты сам, отец, мыслишь? Что нам нужно теперь делать?-нарушил минутное молчание Ян Рогач.

- Милые мои братья! Нам предстоит готовиться к новой жестокой войне: император Сигизмунд и папа Мартин Пятый вновь собирают огромную армию из всякого сброда, к которой, без сомнения, присоединятся многие из наших панов, сейчас заключившие с нами мир. Я имею известия, что во многих замках этих панов начинают тайно собираться войска, привозятся из-за границы пушки и порох. Надо думать, что скоро нам придется опять выступать с польным войском. Пусть же наши братья каждую минуту будут готовы к бою!

С этого дня в Таборе начались приготовления к походу. С утра до ночи работали многочисленные оружейные мастерские, во главе которых стоял Войтех Дуб. На городской площади капитаны и сотники целыми днями обучали молодых воинов искусству владения оружием. Сотни лучников и арбалетчиков упражнялись в стрельбе. Мужчины, женщины, дети собирались толпами и с интересом наблюдали за стрельбой. Стрелы с пронзительным свистом пронизывали воздух и с резким коротким стуком вонзались в деревянные мишени. Зрители громкими восклицаниями одобряли наиболее удачных стрелков. За городской стеной на лугу происходило обучение верховой езде и конному бою. Молодые латники старались ударами копий с тупыми, обмотанными тряпками концами вышибить друг друга из седла. Несколько далее воины учились искусству обращения с боевыми возами. Длинные колонны возов строго следовали за своим головным возом; по сигналу гетмана ряда, командовавшего двадцатью пятью возами, колонна то останавливалась, то перестраивалась.

В доме Яна Жижки за столом, накрытым белой скатертью, сидели гетманы и подгетманы, с которыми Ян Жижка лично вел занятия по тактике ведения войны при помощи боевых возов.

- Итак, братья, запомните хорошенько: на каждой телеге должны помещаться два воина с луками и копьями, под повозкой укрепляются щит и цепь. На каждой телеге должны быть одна маленькая пушка, два топора, две лопаты, два скребка, две боевые секиры, две кирки, одна рогатина и одна пика с крючком, чтобы ссаживать всадников с седла.

Ян Жижка взял в руки свинцовый карандаш и начал чертить на бумаге замысловатые геометрические фигуры, напоминавшие латинские буквы:

- Теперь перейдем, дорогие братья, к главному: как надо строить возы во время наступления и как надо ставить возовые укрепления при обороне. Поглядите на эти рисунки. Когда вы наступаете, возы должны идти в одну или несколько линий один за другим таким образом, чтобы лошади каждого заднего воза прикрывались впереди идущим возом со щитами. При таком порядке враг не сможет поразить стрелами всех ваших лошадей. Воины же должны идти рядом с возами, будучи также укрыты от стрел сплошной стеной движущихся возов. Когда вы приближаетесь к противнику, замыкайте возы фронтом к врагу. Возы останавливаются и соединяются цепями. Дав залп из пушек, бросайте ваших воинов в атаку, ни на секунду не переставая осыпать врага со всех сторон стрелами и камнями. Если же противник сам на вас нападает и пытается смять атакой тяжелой кавалерии ваше войско, ставьте ваши возы, как я изобразил здесь на бумаге...

Долго и обстоятельно учил старый, опытный полководец своих учеников военному искусству.

Однажды вечером, уходяот Яна Жижки, Ратибор задержался.

- Пан Ян! - обратился он к воеводе. - Вы вот как-то говорили о Мартине Гуске и Вацлаве Коранде. Я к вам привык и верю, как своему отцу, но ведь эти кнезы проповедуют то, чего жаждет простой народ. Оттого-то за ними и идут все бедняки и обездоленные.

- Я понял тебя, брат. Тебе кажется, что Ян Жижка идет не с народом, не с беднотой. Так ведь?

Ратибор немного сконфузился и покраснел.

- Не совсем так, но примерно... - пробормотал он в крайнем замешательстве.

- Люблю тебя, Ратибор, за то, что душой ты тверд и прям, как клинок меча. Ну что ж, постараюсь тебе объяснить что смогу. - Поставив одну ногу на скамью и мерно постукивая свинцовой палочкой по столу, Ян Жижка медленно, с расстановкой начал говорить: - Разве найдется такой честный человек, который бы не считал, что все люди должны жить в братстве и равенстве между собой, что, когда не будет в мире собственности, у людей настанет счастливое время, что не должно быть на земле ни знатных, ни рабов, ни богатых, ни бедняков? Эта истина ясна и ребенку...

Ратибор, не отрывая глаз от лица Яна Жижки, жадно ловил каждое слово.

- Но ты реши сам: разве теперь можно думать о том, чтобы одним ударом установить царство божие на земле, когда вокруг нас столько врагов?..

Ратибор ушел от Жижки с тоскливым чувством. Ему невыносимо тяжело было сознавать, что в дружной, братской семье Табора появилась трещина. Он только печально качал головой, представляя себе, что может вырасти из этих разногласий.

С такими невеселыми мыслями Ратибор дошел до дома. Там он застал Карла и Божену. Карел зашивал подпругу, а Божена ставила латку на порванном рукаве камзола брата.

- Что, брат, такой невеселый? - поинтересовался Карел у побратима.

Ратибор в двух словах передал ему беседу с Яном Жижкой.

- Что ж, это так, - завязывая узелок, отвечал Карел. - Будем гоняться за царством божиим - прозеваем то, что имеем, и враги снова оседлают нас, что твоего осла. Что нам, мужикам, нужно? Чтобы у всех была земля да хозяйство и никакого пана, немецкого или своего, не было на горбу... ну, и чтобы суд был для всех один - и для пана и для мужика, строгий да справедливый. И молиться бы нам чтобы на своем языке, а не на латыни. Вот и все, что мужику нужно и за что мы бьемся.

- Ты что, куда ехать собираешься? - спросил Ратибор, глядя на подпругу в руках Карла.

- Еду, брат. Гетман вызвал, велел взять полсотни латников и прощупать дороги да деревни к Писку и к Гораждовицам. Есть слухи, что паны там что-то замышляют.

- А ты не слыхал, что пан Богуслав из Красикова, который сдался в своем замке Петру Змерзлику, из нашего злейшего врага стал ярым чашником? Да каким! Прямо под стать Яну Желивскому. Теперь он не признает ни папы, ни королей, ни панов - все, говорит, должны быть равны. Вот какие чудеса приключаются в земле чешской!

- Ну, бывает и наоборот, - с усмешкой заметил Карел. - У нас многие паны клялись в верности чаше, а потом объявили себя верными сынами папского престола... Ну как, камзол готов? Покажи, сестренка... Рукав как новый. Спасибо, Боженка!

Через час небольшой отряд всадников-мораван во главе с Карлом, грохоча по деревянному мосту через Лужницу, выехал из Табора и скоро скрылся из глаз стоявшего в воротах Ратибора.

До Писка отряд дошел благополучно, не встретив ничего подозрительного. Дороги были пустынны. Кое-где виднелись полусожженные деревни - следы хозяйничанья имперцев. Далее начинались владения пана Крка из Ризмберка. В одной деревне старик крестьянин сообщил, что на днях по окольной дороге через лес люди видели проходивший большой отряд - по-видимому, из немцев. Откуда он шел и куда направлялся, никто не знал.

Карел разбил своих людей по десяткам и двинул все группы лесными тропами с приказанием: сняв изображение чаш, двигаться к Гораждёвицам, зорко осматривая местность и опрашивая жителей. Было условлено - на третий день вновь собраться в той же деревне. Сам он во главе десятка латников отправился на запад от деревни. Вместе с Карлом ехал Далибор с сыновьями.

- Боривой, - сказал Карел, - слезай с коня да пройди вперед - погляди, что делается около того домика у дороги. Видишь, стоит на опушке леса? Только сними шлем и оставь копье. Я вижу, там кони стоят. Ну, иди, мы тебя здесь подождем.

Боривой направился к домику, находившемуся шагах в пятистах от них. Карел с остальными остался у опушки под прикрытием деревьев и кустов. Через некоторое время Боривой вернулся, запыхавшись от быстрой ходьбы:

- Это шинок. У околицы привязаны девятнадцать коней под седлами. Седла немецкие. Солдаты изрядно выпили: бранятся и поют песни. Дозорный стоит у дверей - видно, тоже пьян. Чаши на груди и на щите нет.

- Любопытно...-проворчал Карел.-Кто ж такие? Надо поразведать. А ну, отец, это по твоей части. Сбрасывай-ка воинское платье и отправляйся к ним. Поразузнай-ка, что и как. Да возьми с собой Ярду - он мастер нищим прикидываться. Если что, днем - крик сороки, ночью - филин, а мы ответим волками. Поняли?

- Поняли, - ответили Далибор и Ярда и тут же начали переодеваться.

При помощи самых простых приемов и средств оба воина преобразились в настоящих бродяг.

Вскоре двое нищих подошли к длинному приземистому дому, крытому тесом, на воротах которого висел пучок сена в знак того, что проезжие путники могут здесь остановиться и найти корм для лошади. Это был в одно и то же время и постоялый двор, и гостиница, и шинок, а также, весьма вероятно, и пристанище для "рыцарей большой дороги", чему благоприятствовало пустынное расположение дома в окружавшем его густом лесу.

У изгороди стояло на привязи около двух десятков солдатских коней, меланхолически жующих сено. На деревянных ступеньках крыльца сидел, тупо глядя на дорогу, усатый рыжий воин из немецких наемников. Сняв с головы легкий железный шлем и положив его на колени, он от нечего делать барабанил по нему. Копье было небрежно поставлено рядом у стены дома. Увидев подходивших нищих, он на ломаном чешском языке грубо окликнул:

- Кто вы есть? Зачем сюда идете?

Ярда замычал и стал оживленно объясняться при помощи сложной жестикуляции пальцами. Солдат вперил в него оловянные глаза и вопросительно перевел взгляд на Далибора.

- Пострадал от руки проклятых таборитов за то, что защищал его милость короля Сигизмунда. Язык у него отрезали еретики, - пояснил Далибор. - Теперь приходится бродить по городам да селам и просить во имя Христово.

- О, это его еретики так обработали? - загоготал солдат. - Здорово подшутили! Пол-языка как не бывало!

- Господин воин, мы очень голодны, позволь нам войти в этот дом и попросить у хозяина во имя божие милостыни жертвам еретиков.

- Ладно уж, заходите, - снисходительно разрешил часовой.

В обширном полутемном помещении за длинными столами сидела орава вооруженных наемников. Внимание нищих было привлечено небольшой группой солдат в углу, среди которых выделялись более богатой одеждой и более блестящими доспехами двое офицеров, развалившихся на лавке у стены. Перед ними стояли мальчик и высокий старик. Судя по одежде, мальчик был, видимо, пажом какого-то знатного пана, а старик, очевидно, крепостным мужиком. Мальчик стоял, упрямо глядя в пол; старик ежеминутно кланялся и о чем-то просил офицеров.

- Так ты скажи, зачем ты едешь в Писек? - грубо допрашивал офицер.

Мальчик еще не успел ответить, как старик поспешил объяснить:

- Мы же высокому пану уже докладывали: пан Вилем Новак из Коуржима послал нас в Писек свезти привет его кузине панне Марии, что в замужестве за паном Ольдржихом Кепкой из Слани, что в войске его милости императора короля Сигизмунда сражается с чешскими еретиками.

- Ну, а ты зачем с ним? - продолжал младший офицер, не спуская глаз с мальчика.

- Я послан для услужения в дороге: ведь пан Вацлав еще мальчик и в дороге не опытен.

- А кто его отец? - вмешался хриплым басом пьяницы старший офицер, потирая свой сизо-красный мясистый нос.

- Мой отец - пан Вилем Новак, бургграф замка Раби пана Крка из Ризмберка.

- Пана Крка? - с изумлением спросил младший. - Замка Раби?.. Пан Гринер, нам как раз нужно в замок Раби, они могли бы нас туда провести.

- Но нам необходимо срочно попасть в Писек, - запротестовал мальчик.

- А сколько езды до Раби? - поинтересовался молодой офицер, внимательно оглядывая мальчика.

- Если сегодня к вечеру выехать на хорошем коне - завтра к ночи можете туда доехать, - пояснил старик.

- Ну и прекрасно! Мы отправимся вместе и оттуда в благодарность дадим вам свежих лошадей для обоих, и вы наверстаете потраченное время.

- Нет, - упрямо не соглашался мальчик, - мы не можем провожать вас - отец будет очень сердиться.

- Врешь! - вдруг заорал младший офицер. - Ты вовсе не паж, а переодетая девка. И кто тебя знает, зачем ты бежала из замка!.. Взять их обоих и запереть. Мы их возьмем с собой в Раби, и там выяснится, кто они такие.

Мальчик побледнел, растерялся и не нашелся что ответить. Старик с досадой запустил пальцы в свою огромную седую бороду.

В этот момент к ним подошли нищие и, громко гнусавя, стали нараспев просить милостыню у "благородных рыцарей".

Младший офицер, не обращая внимания на нищих, самодовольно стал говорить своему начальнику:

- Я как взглянул на мальчишку, так сразу понял, что это переодетая девка, и нарочно предложил им проводить нас до замка Раби. Наверно, они что-нибудь там натворили и сбежали. Надо бы их обыскать... Эй, хозяин! - крикнул он во весь голос.

Хозяин шинка, мрачный мужчина средних лет, поспешил на вызов:

- Что угодно благородному пану?

- У тебя жена есть?

Круглое лицо хозяина выразило невольную растерянность.

- Есть, благородный пан, - вытаращив бесцветные глаза, робко вымолвил шинкарь, не понимая, к чему этот странный вопрос.

- Сейчас же зови ее сюда, - приказал пан Гынек, - а заодно тащи еще флягу вина.

Шинкарь, недоуменно оглядываясь на гостей, заковылял в соседнюю комнату и, остановившись в дверях, позвал:

- Оленка! Иди сюда поскорее, тебя пан рыцарь желает видеть.

В шинок вразвалку вошла невысокая толстая женщина и, изобразив любезную улыбку на своем лоснящемся хитром лице, осведомилась:

- Чем могу услужить благородным рыцарям?

- Возьми эту переодетую девку и как следует обыщи ее. Все, что найдешь, отдай вот этому кавалеру, что пойдет с вами. - При этих словах пан Гынек показал на одного из солдат - огромного, заросшего бородой детину с багровым шрамом через все лицо.

Мальчик в беспокойстве обменялся взглядом со стариком. Тот же в это время случайно встретился глазами со старым нищим. Старый нищий чуть заметно подмигнул ему.

Оба рыцаря, занятые подозрительным мальчиком, не замечали нищих.

- Как же тебя звать? - со злорадной усмешкой обратился пан Гынек к мальчику. - Признавайся добром... Не желаешь говорить? Все равно узнаем. Ну, а ты, старый бездельник и лгун, говори: кто вы такие?

- Я все, что знал, уже сказал вам, уважаемый пан, - жалобно отозвался старик.

- Врешь, старый филин! - вспылил пан Гынек и с размаху ударил старика в лицо.

Из разбитой губы потекла кровь, старик покачнулся, но все же устоял на ногах.

- Увести его и хорошенько обыскать! - закричал пан Гынек, вытирая платком правую ладонь.

Под охраной рыжего латника и шинкарки мальчик был отведен в соседнюю комнату для обыска. Старика обыскали тут же, но ничего достойного внимания не нашли.

Вскоре вернулись: латник, неся в руках плоды обыска, шинкарка, сияющая гордой улыбкой от блестяще выполненного поручения, и весь пунцовый от смущения мальчик.

- Вот что нашли! - торжественно рявкнул бородач, бросая на стол матерчатый пояс, два платочка, сумочку с серебром и медью и кинжал с серебряной насечкой.

Наметанный глаз Ярды сразу заметил, что, когда солдат положил на стол платочки, мальчик в волнении крепко закусил нижнюю губу, а старик опустил голову. В тот момент, когда рыцари взяли в руки пояс и стали его распарывать, нащупав в нем что-то твердое. Ярда подвинулся поближе к столу и незаметно толкнул Далибора. Из пояса вдруг покатились золотые монеты.

- Ой-ой-ой! - оглушительно заорал пронзительным голосом Далибор. - Благородные рыцари, пожертвуйте беднякам что-нибудь из посланного вам богом богатства!

- Вон отсюда, жебраки! Все пошли вон! Гони их всех в шею! - на весь шинок кричал пан Гынек.

Солдаты бесцеремонно повернули нищих к выходу и грубо вытолкали вон. И никто не заметил, как со стола исчезли маленькие девичьи платочки.

Рыцари были довольны найденным в поясе и разделили все между собой, дав за труды рыжему бородачу и шинкарке по серебряному грошу.

- Адольф, отведи их, крепко запри и поставь часового! - приказал пан Гынек бородатому латнику.

Задержанные со связанными руками и ногами были брошены в темный сарай. У дверей поместился латник с копьем в руках.

Вытолкнутые из шинка нищие заметили, куда были помещены арестованные.

- Что в платках? - тихо спросил Далибор Ярду.

- А я почем знаю! По лицу Шутника видно, что нечто важное. Потому я аккуратно и выкрал платочки у них из-под носа. А ты своими воплями здорово помог.

- Дай погляжу, - протянул руку Далибор.

Ярда, оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто за ними не наблюдает, незаметно перебросил платки товарищу. Тот развернул их и ничего, кроме чуть заметно написанных строчек, не увидел.

- Видать, важное письмо, - догадался Далибор. - Из замка Раби. Слушай, Ярда, тут какое-то немаловажное дело. А теперь надо подумать, как выручить Шутника с девчонкой.

- Плевое дело!, - отозвался Ярда. - Они сидят в том сарае, где часовой у двери. Давай-ка подойдем сзади.

Они незаметно обошли плетень и, перемахнув через него, оказались у задней стены сарая. Далибор тихонько постучал в стену и прислушался.

В сарае же в это время происходил разговор. Шутник наклонился к уху мальчика и шепнул ему:

- Не горюйте, барышня Млада: вы вот и не заметили, что платочки-то нищие украли со стола. Так я вам скажу, что это вовсе не нищие, а наши ганакские братья.

Млада успокоилась и даже повеселела: раз платки попали в руки таборитов, значит дело не так уж плохо.

- Я только беспокоюсь, отец, за вас, если нас дотащат обратно в Раби.

Старик лишь усмехнулся:

- Не бойся, Млада, наши выручат! Как бог свят, выручат!

Млада вздрогнула и взглянула на "зеленого деда":

- Слушайте, кто-то стучит в стену.

Старик подполз к бревенчатой стенке сарая и прислушался. Тогда снаружи послышалось:

- Эй, готовьтесь бежать! Вечером, как стемнеет, слушайте троекратный крик филина.

- Спасибо, будем ждать.

- У вас лошади были?

- Да, одна.

- Маленькая белая, - поторопилась уточнить Млада.

- Так ожидайте крик филина.

Шутник с сияющим лицом повернулся к Младе:

- Ну, барышня, нам повезло! А пока ложитесь спать, надо набраться сил... Эх, проклятые веревки, режут, сил нет! - проворчал старик с досадой, глядя на крепко связанные руки и ноги.

Несмотря на боль в руках и ногах, усталость все же превозмогла, и Млада скоро заснула на куче мякины.

Старик сидел, облокотившись на стену, и ждал ночи. Он слышал, как менялся часовой у дверей, как ржали лошади.

Из шинка доносились крики пьяных. Шло пиршество. Скоро и начальники и солдаты перепились. Когда же солнце закатилось за дремучий лес, пьяному пану Гынку Коцовскому пришла в голову мысль допросить узников.

- Адольф, - заревел он, - волоки сюда этих злодеев! Хочу допрашивать! Понимаешь? Сам буду допрашивать и все узнаю! - кричал он. - Живей тащи сюда!

Адольф сделал попытку встать из-за стола, но неудачно. Потом оперся обеими руками о стол, с великим трудом поднялся и, шатаясь, словно на палубе корабля в бурю, побрел, хватаясь руками за все встречные предметы, к выходу, бормоча под нос проклятия земле, которая вертится под ногами у честного воина.

Млада уже проснулась и сидела рядом со стариком. Оба молчали и напряженно прислушивались. Но пока, не считая пьяных воплей из шинка, они ничего не слыхали. Но вот до слуха Шутника донесся низкий, заунывный крик филина. Еще и еще. Он толкнул локтем Младу:

- Дочка, слышишь? Филин! Пусть я умру без покаяния, если это не крик филина!

- Филин! Филин! - в восторге крикнула Млада.

- Тихо! Не кричи! - сурово одернул ее старик.

Потянулись бесконечные минуты ожидания, полные тревоги и сомнений. Но вот Млада наконец услышала шорох у стены, а затем троекратный тихий стук. Она ответила и приложила ухо к стене.

- Вы готовы? - донесся снаружи шепот.

- Да, но мы связаны! - ответила она.

Она поняла по звуку, что роют землю. Через некоторое время у стены образовалась ямка. Через эту ямку просунулся длинный предмет. Старик постарался кончиками пальцев ощупать его.

- Нож! - обрадовался Шутник.

С огромным трудом он умудрился вытащить нож из ямки. При помощи тысячи ухищрений они укрепили нож рукояткой в земле и начали осторожно тереть о его лезвие веревки на руках. Когда же наконец веревки упали с рук Млады, она схватила нож и тут же перерезала веревки на ногах у себя и у старика. Растирая занемевшие руки, Млада передала нож старику, и тот энергично стал рыть землю под стеной. Скоро образовалась дыра величиной с голову. Тут девушка начала обеими руками помогать старику. Отверстие стало такой величины, что сквозь него уже можно было выбраться.

Снаружи торопили:

- Вылезайте же!

Первая поползла в отверстие Млада. Но тут загрохотал замок, и дверь со скрипом открылась. На фоне неба появились два темных силуэта - часового и бородатого Адольфа.

- Эй, выходите сюда, жебраки! Да проворней! Ну! - грозно командовал, шатаясь из стороны в сторону, Адольф.

Часовой просунул копье внутрь темного сарая и принялся шарить острием, стараясь нащупать узников.

- Да ты войди туда и вытащи их! - закричал Адольф на часового.

Тот вошел в сарай и тут же с хрипением свалился на землю. Старик нанес ему удар и тотчас спрятался за дверью, сжимая в руке нож. Вдруг он услышал в глубине сарая, где был подкоп, шорох, и кто-то вполз в сарай.

- Что ты там возишься, олух! - выходил из себя Адольф, возмущенный тем, что воин так замешкался в сарае.

Ему надоело ждать, и он, покачиваясь, ступил в темноту сарая. Мгновенно ему стиснули горло, шлем был сорван с головы, и он свалился, оглушенный ударом в темя. Шутник ощупью помог кому-то протащить огромного Адольфа сквозь узкое отверстие в стене. Из шинка же все еще доносились бесшабашные выкрики, брань и нестройное пение разгулявшихся наемников.

Оказавшись снаружи, Млада почувствовала, что ее кто-то крепко схватил за руку и потащил за собой в темноту леса. Они пробежали несколько десятков шагов и остановились. Глаза ее уже стали осваиваться с темнотой, и она различила силуэты двух лошадей, из которых одна была белая.

- Милка! - чуть не плача от умиления, воскликнула Млада, обнимая за шею своего друга.

- Тихо! - шепнул ей кто-то. - Садись в седло и жди.

Млада ощупью вскочила в седло и замерла в ожидании. Сначала она услышала напряженное дыхание людей, несущих что-то тяжелое, потом вместе с шумом шагов она услышала чьи-то слова:

- Сажай его впереди меня.

Перед Младой очутился силуэт всадника. К нему что-то взвалили впереди седла.

- Пошли! - скомандовал знакомый голос, и Млада тронула свою Милку.

С полчаса ехали молча по густому лесу. Где-то вблизи раздался волчий вой. Младе стало жутко. Она услыхала, как ехавший впереди хлестнул лошадь и направился в сторону воя волков. Выехали на поляну. В ночном сумраке она увидела многочисленных всадников.

- За мной! - раздался твердый повелительный голос, и весь отряд двинулся вперед.

Млада ехала, окруженная неизвестными ей воинами. Кто-то осторожно дотронулся до ее локтя.

- Как ты себя чувствуешь, Млада? - услышала она знакомый голос "зеленого деда".

Выехали на открытую дорогу. К ней приблизился всадник на белой лошади и вежливо, но строго спросил:

- Кто вы и куда ехали?

- Сначала скажите, кто вы и куда нас везете?

- Мы воины Табора.

- Я дочь управляющего замка Раби Млада Новак и еду в Табор, к пану Яну Жижке, с письмами от моего отца и бакалавра Штепана Скалы.

2. СТРЕЛА ПАНА СЕЗИМЫ

Млада открыла глаза, сладко зевнула и с наслаждением потянулась. Она не могла сказать, сколько часов проспала. В светлой комнатке пахло свежеоструганными сосновыми досками, было солнечно и удивительно уютно. От сознания, что ей больше ничто не угрожает и никуда не нужно ехать, Младе стало спокойно и весело. Но, как старая наболевшая заноза, ее вдруг уколола мысль: а как там отец? Разве может она так спокойно и беспечно валяться на кровати, когда он в каземате.

Млада стремительно села на кровати. Рядом на табуретке лежала аккуратно сложенная женская одежда, но ее платья пажа не оказалось. Млада была в сомнении, но, поразмыслив, решила, что гостеприимные хозяева приготовили это платье для нее. Одевшись, она увидела, что платье и туфли слишком велики. В это время в дверь постучали. Вошла Божена и, увидев Младу в своем платье, не могла удержаться от смеха:

- Ничего, Млада, мы найдем платье для вас! У меня есть подружка Раечка, она точь-в-точь одинакового с вами роста. Пока же давайте я как-нибудь смастерю, чтобы не было так длинно.

Девушкам удалось привести костюм Млады в более приемлемый вид.

- А теперь пойдемте мыться и обедать.

Внизу они застали Ратибора, горячо спорившего с Карлом. Обычно сдержанный Ратибор, волнуясь и размахивая руками, с жаром говорил Карлу, неподвижно сидевшему у стола с невозмутимо-сосредоточенным видом:

- Посуди сам, брат, может быть, в эту самую минуту его пытают!

- Может быть, и пытают, - согласился Карел, не поворачивая головы.

- Может быть, ему угрожает костер! - продолжал в отчаянии Ратибор.

- Может быть, и костер, - отозвался Карел.

- Но что же, мы так и будем здесь сидеть и чего-то ожидать... - с возмущением крикнул Ратибор, но, заметив вошедших девушек, запнулся на полуслове.

- Нет, мы сидеть тут не будем, - повернул к Ратибору свою кудрявую голову Карел, - мы сейчас вместе с тобой и барышней Младой пойдем к Яну Жижке и все ему доложим. А там уж увидим, что нужно делать... Как, барышня Млада, вам спалось в Таборе?

- Спасибо, пан Карел.

После обеда Ратибор, Карел и Млада отправились к Яну Жижке. Платки были вручены воеводе еще ночью, сразу же по прибытии в Табор Карла.

Яна Жижку они застали с Яном Рогачем. Млада со страхом, смешанным с любопытством, смотрела на легендарного Яна Жижку, имя которого паны произносили с суеверным ужасом и злобой. Но грозный полководец Табора Младе показался вовсе не страшным: простое, открытое лицо, добродушная улыбка, ясная и отеческая, одет в скромную, польского покроя одежду.

- Вот она какая, наша Млада!.. Спасибо, дочка. Табор благодарит тебя. Но все же хочу, чтобы ты мне сама рассказала поподробнее.

Млада мало-помалу увлеклась своим собственным рассказом. Ее высокий, чистый голос долго звенел в строгих, темноватых покоях Яна Жижки.

Резкий голос Ратибора отвлек ее:

- Позволь, отец, мне с моими хлапами отправиться в замок Раби и попытаться выкрасть Штепана и пана Вилема из рук попов.

- Не позволяю, - спокойно отвечал воевода, напряженно о чем-то думая.

Ратибор был словно облит из ушата холодной водой и с отчаянием в сердце снова уселся на свое место.

- Но отчего же, брат Ян, ты не разрешаешь брату Ратибору попытаться спасти Штепана? Ведь хуже от этого не будет, - встал на сторону Ратибора Ян Рогач.

На душе у Млады стало жутко. "Значит, последняя надежда на Табор и та оказалась ложной, - ползли в голове зловещие мысли,- значит, для отца нет спасения..." Вернуться в замок - нельзя, там ее встретит пан Гынек, и тогда все пропало...

- Я запрещаю делать всякие попытки спасти Штепана и пана Вилема потому, что они не спасут, а погубят их и, что самое главное, погубят все дело. О Младе в замке уже знают, и, будьте уверены, Штепана и ее отца сейчас берегут как зеницу ока. Но казнить их, пока им не удастся от них выудить все, что им нужно, не станут, если не появится опасность их побега или похищения. А тем временем... - Ян Жижка замолчал и стал читать лежавшую перед ним бумагу. - А тем временем... - протяжно повторил он и просто закончил: - ...мы возьмем замок Раби и освободим их обоих.

Млада вскочила с места и протянула обе руки к Яну Жижке, а потом стала радостно бить в ладоши. Все обернулись в ее сторону. Ян Рогач неодобрительно покачал головой на легкомысленное поведение девушки. Но Ян Жижка, подойдя к Младе, погладил ее по голове:

- Ступай, детка, домой и держи язык за зубами. Нагрянем на Раби как снег на голову. Один раз я уже брал этот замок. Ты, Ратибор, должен это помнить - тогда мы еще пощадили двух сыновей пана Крка. Ты помнишь, сколько времени мы возились с осадой его!

По дороге домой Млада подошла к Ратибору:

- Пан Ратибор, значит мой "зеленый дед" - это сотник брат Клемент Шутник?

- Да, прежнее прозвище брата Клемента было "Шутник".

- А я такая глупая - не догадалась расспросить "зеленого деда", кто он такой! Всю дорогу сказки рассказывали, и я его все "зеленым дедом" звала, - сетовала Млада.

Карел с Ратибором втихомолку потешались, слушая причитания Млады. Так они подошли к дому Дубов и увидели на скамейке перед домом мирно беседующих Войтеха, Теклу и Шутника. Шутник, только что вернувшийся из бани, совершенно преобразился: новое платье, волосы подстрижены, борода - тоже. Млада робко подошла к нему:

- Простите меня, я такая недогадливая! Не спросила ваше имя и называла вас "зеленым дедом"!

- Как? - с лукавой искоркой в глазах переспросил Войтех. - "Зеленый дед"? Теперь мы тебя, Клемент, так и будем называть.

- Да ладно уж, называй как хочешь,-отмахнулся Шутник. - Лучше скажите мне, что решил воевода? - озабоченно спросил он Ратибора.

- Ян Жижка сказал, что Штепан и пан Вилем на этот раз спасли Табор, а мы их спасем. Разумнее нашего отца не сыщешь во всем мире!.. Слушай, Карел, отчего ты не налетел на шинок и не захватил имперских наемников неожиданным наскоком? Ведь их было не так уж много, к тому же они были все вдребезги пьяны, - недоумевал Ратибор.

- Нельзя было, отец запретил ввязываться в драку...

Прошло несколько часов кропотливой работы, пока Прокоп Большой и Прокупек смогли разобрать и прочесть письма на платках. Мелко написанные карандашом строчки частью стерлись, частью расплылись от сырости, и только настойчивость и старательность обоих старшин помогли полностью установить содержание писем. Тексты были переписаны на бумагу и вручены Яну Жижке.

Воевода долго читал письма, несколько раз их снова перечитывал и наконец, подняв от стола голову, сказал:

- Послушайте, братья, что нам пишут брат Штепан и пан Вилем Новак.

И ровным, размеренным, отчетливым голосом Ян Жижка прочел собравшимся гетманам и старшинам Табора полученные письма. Это было крайне сжатое изложение плана крестового похода и восстания панов в южной и юго-западной Чехии, центром которого должен был стать замок Раби.

- Скажу вам по совести, братья, план очень неплохой. Дельный план. И, не будь его сейчас тут на столе, один бог знает, как могло бы для нас обернуться дело. Вы люди военные и должны понимать, что произошло бы, если бы мы, занятые подавлением восстания, бросили туда все свои силы, а в это же самое время Сигизмунд кинулся из Венгрии и Австрии на Прагу и ударил бы на нас с тылу. Не говоря о том, что он получил бы в это время подкрепления из Моравии от Яна Железного и от наших панов-чашников - Ченка Вартемберкского и других. Теперь им остается одно: поднять восстание и броситься на нас, не дав нам времени подготовиться. И они это сделают, если мы их не опередим. Но мы должны опередить панов, и поэтому завтра же выступим и с ходу возьмем замок Раби. Тогда от их плана уж действительно ничего не останется.

Весь день и всю ночь Ян Жижка совещался со старшинами и гетманами Табора, а назавтра в глухую ночь трехтысячный отряд пехоты и конницы в сопровождении полутораста боевых возов вышел из Табора через западные ворота. О походе воины узнали лишь за два часа до выступления. Отряд вел сам Ян Жижка. Младе о выступлении ничего не было сказано; Жижка распорядился оставить Младу в Таборе на попечении Теклы и Божены. Но Млада по хлопотливым и поспешным сборам Ратибора и Карла догадалась о предстоящем походе и, прокравшись в конюшню Ратибора, сама оседлала Милку и, пользуясь темнотой, проскользнула сквозь ворота в толпе всадников. Карел утром был озадачен, увидев среди своих ганаков улыбающуюся Младу, снова одетую пажом.

"Что за дьявол! - выругался про себя Карел. - Не дай бог отец увидит - не пощадит".

- Слушайте, барышня Млада, воевода приказал вас в поход не брать. Если он вас увидит в моем отряде - всем, а мне в первую голову, будет солоно. Поворачивайте лучше назад в Табор, а я вам провожатого дам.

Млада не ответила и обиженно надула губы, но упрямо продолжала ехать вперед. Воины, глядя на нее, тихонько пересмеивались. Карел с раздосадованным лицом поскакал к отряду Ратибора и, отыскав побратима, пожаловался на своеволие Млады. Тот только засмеялся.

- Я б на ее месте тоже не оставался в Таборе. Но я попробую поговорить с отцом. Она может нам пригодиться - ведь, наверно, Млада знает замок как свой дом.

Ян Жижка, окруженный подгетманами, ехал, как всегда, на любимом белом коне рядом со своим старым другом Матеем Лаудой.

Ратибор с Карлом подъехали ближе к воеводе.

- Отец, позвольте обратиться, - начал Ратибор.

Жижка повернул к Ратибору и Карлу свое лицо с черной повязкой:

- Что случилось, братья?

Он сразу заметил смущенный вид обоих побратимов.

- Млада в отряде и не желает возвращаться в Табор.

- Это не барышня, а чертенок в юбке! Что ж это, она и меня не боится?

- Мы вот подумали, что, может быть, она нам пригодится, когда будем штурмовать замок: она его должна хорошо знать

Ян Жижка неопределенно промычал вместо ответа, но, подумав, согласился:

- Хорошо. Но скажите этому чертенку, чтобы была около меня и ни на шаг не отлучалась. Иначе с конвоем отправлю в Табор.

Услышав приказ воеводы, Млада, победоносно подняв голову, пришпорила Милку и поскакала к головному отряду, где ехал Ян Жижка.

Воевода вел свое войско окольными дорогами, через леса, стараясь, чтобы оно не было замечено. На ночь они остановились посреди лесной чащи, милях в двух от замка Раби, и были замечены разъездом дозорных из замкового гарнизона. На полузагнанном коне, покрытом пеной, домчался до замка солдат с тревожной вестью: табориты подходят к замку.

В замке неистово зазвонил сигнальный колокол Грохнули барабаны, заунывно завыли трубы и рога. Несмотря на ночное время, в замке поднялась суматоха, замелькали факелы и фонари. Солдаты толпами выбегали во двор и размещались по замковым стенам. Канониры возились у пушек. По угловым башням запылали огромные костры, на которых в громадных котлах кипятилась смола. Все, кто в тот момент находился в замке, принялись с лихорадочной поспешностью готовиться к обороне. Тревожное настроение в Раби началось еще раньше - в тот день, когда в замок прибыл пан Гынек Коцовский и напугал отца Гильденбранта рассказом о встрече с Младой и о ее бегстве с помощью неизвестных разбойников.

Штепан и пан Вилем переживали тягостные, мрачные дни. Пытки, издевательства и ужасные условия тюремного режима причиняли узникам физические мучения, а приближение неотвратимой жестокой казни и острое, щемящее беспокойство за судьбу Млады и давно не дававшего о себе знать Шутника делало невыносимым их душевное состояние.

"Получил ли Ян Жижка платки?" - эта мысль не переставала мучить Штепана.

"Доехала ли Млада благополучно до Табора?" - не переставал спрашивать себя пан Вилем.

О том, что в замке вспыхнула тревога, они легко догадались, наблюдая из окошка за всем, что творилось в последние дни перед их глазами.

Сидя в углу на соломе, Штепан вспоминал участь Яна Гуса, и в его памяти возникли картины констанцских темниц.

- Знаете, пан Вилем, что мне непонятно?

Пан Вилем, отвлеченный вопросом Штепана от своих печальных размышлений, поднял голову и вопросительно взглянул на Штепана

- Почему здесь нет крыс?

- Крыс? - невольно изумился пан Вилем. - Да потому, что они живут внизу, в подвале, под этой башней, где раньше хранились зерно и фураж... Черт меня побери! Пусть пан бакалавр не будет на меня в обиде, но, если бы случилось маленькое чудо, совсем маленькое, мы были бы избавлены от проклятого костра

- Какого же пан Вилем желал бы чуда?

Тот уселся рядом со Штепаном и передал ему возникшую у него мысль.

- Пану, надо думать, известно, что я был сюда назначен управляющим и за это время хорошо ознакомился с замком Мало того, я разыскал подробный план замка. В этом плане был указан тайный подземный ход от этой башни через двор под стеной и под рвом с водой, куда впадает речушка, что протекает рядом с замком. Заканчивается же он в лесу, рядом с разрушенным охотничьим домиком. Об этом подземном ходе, кроме меня, никто в замке не знает: когда полтора года назад Ян Жижка взял его приступом, большая часть обитателей была перебита, а оставшиеся в живых были уведены в плен Теперь здесь всё новые слуги и замка вовсе не знают. Потайная дверь в подземный ход находится в том самом подвале, где много крыс. Я там был и даже самолично прошел этим ходом до самого его конца.

- Значит, пан Вилем полагает, что если...

- ...нас поместили бы в эту камеру, то...

- Все ясно. Надо подумать, как этого добиться.

Штепан замолк.

- Погодите, я знаю одного человека, он может нам помочь. Вы должны только содействовать мне в моем замысле.

Пан Вилем уселся поудобнее на соломе с полной готовностью выполнить все, что ему прикажет Штепан.

- Говорите, Штепан, чем я могу вам помочь?

- Вы - католик, и было бы вполне естественно, если бы вы потребовали себе исповедника.

Пан Вилем потупился и грустно проговорил:

- Разве пан Штепан полагает, что уже пора?

- Пан Вилем меня не понял: я хочу лишь, чтобы вы позвали сюда якобы для исповеди одного негодяя.

- Для исповеди - негодяя? - вовсе растерялся пан Вилем, ничего не понимая.

- Вы должны сказать тюремщику, что вам нужен духовник, но что вы не желаете никого иного, кроме доминиканца брата Горгония. И я уверен, что вам не откажут: Горгоний - правая рука отца Гильденбранта.

- Ну хорошо, я попрошу тюремщика, а дальше что?

- Дальше увидите сами!

Вечером Генрих принес узникам воду и сухари. Пан Вилем лежал, отвернувшись к стене, и громко стонал.

- Что такое с ним? Подыхает, что ли? - ухмыльнулся Генрих.

- Похоже, что подыхает, - в тон тюремщику отрезал Штепан.

Генрих нагнулся над Вилемом:

- Эй, Новак! Ты чего это?

- Слушай, тюремщик! Мне пора духовника привести. Только я не хочу никого иного, кроме самого отца Горгония.

- Что ж, это можно... - уже на пороге снисходительно ответил Генрих.

Не прошло и часу, как в камере появилась кругленькая фигурка монаха. Покосившись на Штепана, он подошел к Вилему и присел у изголовья, готовый слушать исповедь узника.

В один момент Штепан оказался возле монаха:

- Слушай, поп, ты хорошо знаешь: одно мое слово о том, что ты выдал всех пльзенских католиков, - и ты мигом окажешься с петлей на шее.

Горгоний ничего не ответил и лишь моргал глазами.

- В тот день, когда мы с паном Вилемом погибнем, во всех городах о тебе будут кричать глашатаи, и где б ты ни был, тебе несдобровать. Но если ты выполнишь наше требование, мы тебя не тронем.

- Пан бакалавр, клянусь, я все исполню, что бы вы ни приказали.

- Мы хотим только одного - сегодня же нас должны перевести в подземелье под этой башней, где раньше хранилось зерно. Больше ничего от тебя не требуется.

- Сегодня же ваше желание будет исполнено, - со смиренными поклонами пятясь к двери, обещал монах.

- Так помни о глашатаях! - крикнул ему вслед Штепан.

В тот же вечер Горгоний говорил отцу Гильденбранту:

- Проклятый еретик Штепан Скала окончательно обнаглел и ропщет на плохую камеру. Я прошу ваше преподобие поместить его в подвал под башней, где прежде хранилось зерно. Там, в темноте, в зловонии, среди полчищ крыс, он, наверно, смирится.

С таким искренним раздражением и возмущением требовал Горгоний наказания для обнаглевшего еретика, что отец Гильденбрант охотно согласился.

- Новый бургграф замка пан Сезима Коцовский охотно уважит вашу похвальную строгость и переведет сына дьявола в подходящее для него помещение...

- Но как быть с паном Новаком? - поинтересовался пан Сезима.

- Выполните приказ пана Крка. Вилем Новак должен всюду следовать за еретиком Штепаном Скалой.

Ночной сон Штепана и Вилема был неожиданно прерван приходом пана Сезима с Генрихом.

- Вставайте и следуйте за мной! - грубо скомандовал пан Сезима.

Узники без слов поднялись и, гремя кандалами, двинулись за паном Сезимой, сопровождаемые злорадно усмехающимся Генрихом.

Новая камера действительно была ужасна: полная темнота, затхлый, зловонный воздух, сырость и шныряющие во все стороны крысы. Генрих бросил на пол две охапки свежей соломы и, уходя, не отказал себе в удовольствии поиронизировать:

- С новосельем, уважаемые паны! Здесь вы будете в интересном обществе, можете даже устраивать гуситские проповеди. Святой Франциск Ассизский читал проповеди птичкам, а вы, бакалавр Штепан, - крысам.

Дверь глухо захлопнулась, и узники оказались в полнейшей темноте.

- Пан Вилем не ошибся? Не перепутали ли, случайно, подвалы? - В голосе Штепана прозвучал горький юмор.

- Клянусь святым Вацлавом, подвал тот самый! Погодите!

Звеня кандалами, пан Вилем подошел к стене и стал ее ощупывать.

- Так... Тут крюк, а дальше выступ, другой... кирпичная кладка... Все как надо.

Пан Вилем стал на колени и начал, позвякивая цепями, разрывать толстый слой мусора на полу.

- Вот оно, слава создателю! Следующей ночью мы будем на свободе.

- А цепи?

- Цепи? Пустяки! В любой деревушке найдется кузнец. Меня здешние мужики уважают.

Утром до слуха узников донесся глухой удар, другой, третий.

- Пушки! - не то радостным, не то встревоженным тоном определил пан Вилем.

- Пожалуй, пан Вилем, следует привести свой замысел в исполнение, а то как бы в наказание за беспечность нам не укоротили на скорую руку рост на голову.

Пан Вилем уже позвякивал цепями около кольца в железной плите. Встревоженные крысы с резким писком сновали около пана Вилема. Штепан подошел поближе, и они вместе взялись за кольцо. Напряглись, понатужились, но плита осталась лежать без малейшего намека на движение.

- Давайте еще раз... Ну, дружно! - прохрипел пан Вилем, напрягая вместе со Штепаном все свои силы. Плита чуть-чуть стала подаваться.

- Возьмите кирпич и, как только я приподыму, подложите. Ну, еще р-раз!.. Так. Подложили? Хорошо.

Немного передохнув после непривычной работы, оба узника вновь взялись за край железной плиты. Воздух еще раз дрогнул от пушечного удара.

- Как будто начинается бой. Интересно, заделали они без меня щель в северном углу стены? - вспомнил пан Вилем. - Ну, возьмемся еще разок!

Еще одно усилие - и плита медленно поднялась. Снизу дохнуло холодом и сыростью. Под ногами узников чернело отверстие.

- Эх, жаль, цепи мешают! Ну, будем спускаться!

Пан Вилем спустился в отверстие.

- Лестница здесь. Спускайтесь осторожнее, чтобы не свалиться, - глухо донесся снизу голос Вилема.

Штепан полез в люк. Железная лесенка была не особенно длинная - локтей десять. Скоро Штепан коснулся ногой твердой почвы и почувствовал, как звякнули кандалы. Тут же рука пана Вилема ухватила его за локоть. Так, взявшись за руки, они пошли в полной темноте по коридору. Они слышали, как по кирпичному полу пробегали крысы - постоянные обитатели всех заброшенных подземелий.

Идти пришлось довольно долго. Штепану стало казаться, что у него шумит в ушах.

- Пан Вилем, мне кажется, у меня в голове какой-то шум, похожий на шум воды.

- Это не в голове, пан Штепан, а на самом деле. Над нами - вода. В этом месте ход проходит под речкой, что впадает в замковый ров... Постойте минуточку.

Пан Вилем стал в темноте что-то искать на стене. То там, то сям слышался лязг его цепей.

- Ага, вот оно! Теперь мы можем не беспокоиться, что за нами будет погоня.

- Не беспокоиться? А я думаю, как раз наоборот: с кандалами на ногах особенно далеко не уйдешь. И если только они нас уже хватились - мы пропали.

- Пропали? Как бы не так! - уверенно и насмешливо послышался из темноты голос пана Вилема. - Дайте-ка сюда руку. Что вы нащупали?

- Да словно какой-то кусок веревки...

- Правильно. Это и есть моток веревки. Мы будем теперь, двигаясь вперед, его разматывать. А как выйдем наружу, вы увидите, что это за моток.

Пан Вилем сказал правду. Скоро они подошли к концу хода. Нащупали лестницу. Уперлись головой в железный люк. На этот раз плита поднялась легче и быстрее. В глаза ударил дневной свет.

- Чтобы вам было понятно, в чем дело, я сейчас объясню. Под речкой в ее дне устроены трубы с закрытыми заслонками. Когда я потяну за эту веревку - заслонки отодвинутся, вода из речки устремится в трубы и в несколько минут затопит подземный ход. Это один чешский мастер сделал для деда покойного пана Крка. Теперь таких мастеров нет.

В воздухе пронесся гул пушечного залпа. Затем до ушей Штепана и Вилема донесся странный, все нарастающий гул, напоминающий рев какого-то исполинского животного.

- Штурм, - лаконично сказал Штепан. - Наши идут на стены.

- Тогда пора топить ход... Беремся вместе за веревку. Потянули!.. Так. Еще раз... Готово. Слышите?

Снизу послышался глухой шум льющейся воды.

- Идем до первой деревушки - собьем кандалы.

- Лучше, пан Вилем, прямо к нашим.

Оба, взявшись под руки и придерживая ножные кандалы, вышли из развалин охотничьего домика, в которых оканчивался подземный ход, и двинулись лесом по направлению доносившихся пушечных выстрелов.

В большом рыцарском зале замка собрались рыцари и священники. Все были в полном вооружении и доспехах, даже у священников из-под сутан выглядывали кольчуги и латы. Издалека донесся протяжный звук фанфар. Пан Сезима поспешил на сторожевую башенку. За крепостной стеной вся местность чернела от множества людей, лошадей и повозок, приближающихся к замковой стене. От невысокого холма по ту сторону поросшего деревьями рва ехали трое всадников, из которых один трубил в фанфары.

"Парламентеры", - решил пан Сезима и направился к воротам.

В замке отец Гильденбрант с нетерпением ожидал возвращения пана Сезимы с результатами переговоров. Пан Сезима вернулся хмурый. Отец Гильденбрант,не вставая с кресла, поманил его к себе:

- Что еретики предлагают и чего требуют?

Пан Сезима криво усмехнулся:

- Обещают жизнь всему гарнизону и обитателям замка при условии - выдать им живыми и здоровыми бакалавра Штепана Скалу и пана Вилема Новака, а также, - здесь пан Сезима нагнулся к самому уху инквизитора, - вас, ваше преподобие, и всех остальных попов, причем нам предлагается на выбор: или живыми, или только одни головы - они сказали, что ваши головы их вполне удовлетворят. Что прикажет ваше преподобие ответить?

- Тот не католик, а пес, проклятый во веки веков, кто посмеет даже думать о сдаче!

Пан Сезима оскорбленно выпрямился и гордо закрутил длинный ус:

- Никто и не думает о сдаче. Я вам лишь дословно передал их условие.

Шимон краем уха уловил суть этого разговора. В раздумье он вышел из зала и разыскал Генриха. Тот сидел в столовой пана Крка и, откинувшись в кресле, ковырял в зубах соломинкой, мурлыча про себя какую-то меланхолическую швабскую песенку.

- Генрих, дружок, мы с тобой, кажется, попали в крысоловку!

Генрих лениво обернулся к Шимону и, положив ногу на подлокотник кресла, небрежно процедил:

- Я примерно о том же думаю.

- Слушай, друг сердечный, не будем дурнями. Пока есть время, надо удирать.

- Вопрос только: как и когда?

- Вот то-то и дело: как и когда?.. Постой, я, кажется, знаю одно место. Этот дуралей пан Сезима Коцовский не знает, что на северной стороне недалеко от башни есть в стене старый пролом, поросший кустами. Он так и не удосужился его починить.

- Тогда не надо терять время. Седлай двух коней, собирай все, что можно, да неплохо было бы захватить с собой сундучок - знаешь, что стоит в головах кровати отца Гильденбранта.

- Отчего ж не взять, его преподобию на том свете золото не нужно... Иди и готовь все, а я пойду и узнаю, что делают наши господа. Впрочем, иди сюда. Перед тем как мы уйдем, надо моего кузена и пана управляющего того... понимаешь? Тюк - и готово.

Генрих, обернувшись в дверях, понимающе подмигнул Шимону:

- Давно пора, зря их держали столько времени.

В эту минуту ударила замковая пушка, неистово зазвонил колокол, тревожной дрожью залились барабаны. Из главного замкового хода опрометью выбежали братья Сезима и Гынек Коцовские, а за ними другие паны и поспешно стали взбираться на стену. Оттуда было видно, как из выстроившегося напротив замка возового укрепления беглым огнем загремели пушечные выстрелы и возы исчезли за густыми облаками дыма. Ядра гауфниц с оглушающим треском ударили в крепостные ворота, в зубцы стен, а некоторые даже залетели в главное здание замка. От ударов ядер разлетались куски дерева, камни, с грохотом падала штукатурка и замок трясся, как при землетрясении. Бой развернулся по всему фронту крепостной стены.

Шимон сломя голову бросился с крепостной стены во двор замка. Навстречу бежал Генрих:

- Шимон, скорее, все готово! Сейчас табориты пойдут на штурм!

- Не волнуйся, Генрих. Надо кончить тех, в тюрьме.

- Это дело одной минуты!

- Так беги! На ключ. Я зайду сейчас снова на стену, чтобы меня там видели.

Генрих бросился к башне, а Шимон снова направился к крепостной стене. Там стоял невероятный шум и гам, поднятый мечущимися по стене защитниками замка. Табориты уже перебрасывали в нескольких местах мосты через ров и перебегали по ним, таща за собой штурмовые лестницы с крючьями на концах. Защитники замка осыпали атакующих стрелами и сбрасывали на их головы огромные камни и бревна, лили кипящую смолу и кипяток.

Генрих сбежал с фонарем в руках в подземелье, торопливо открыл замок, выдвинул засов и, вынув из ножен меч, вбежал в темницу. Но там было пусто. Генрих осветил фонарем все углы - пусто. Вдруг его взгляд упал на чернеющее в полу отверстие люка. Он осторожно подошел к нему и заглянул - колодец. Пожав в недоумении плечами, побежал наверх разыскивать Шимона.

Шимон же стоял на верху стены вместе с братьями Коцовскими и следил за всем происходящим. Напротив них на пригорке, облокотясь на толстую дикую грушу, стоял коренастый человек с черной повязкой на лице. Вокруг него - гетманы и подгетманы, а позади всех - Млада.

Воевода протянул вперед руку с булавой:

- Гнездо изменников и клятвопреступников! Брат Рогач, раз они отвергли наши условия - приказываю: в плен не брать, никого не щадить!

К воеводе подбежал Ратибор:

- Отец! К вам пришли немцы. Сбежали от имперцев. Просятся к нам в войско.

Ян Жижка обернулся:

- Немцы? Какие немцы? Откуда?

К нему приближалось человек восемь рослых парней в одежде имперских наемников. Стоявший впереди других Роберт, подойдя к воеводе, почтительно поклонился и сказал:

- Штепан Скала сказал мне, что немцев, которые исповедуют чашу, вы не убиваете, но принимаете как своих братьев. Я привел к тебе моих земляков. Прими - и мы не пощадим жизни своей за чашу.

Ян Жижка окинул беглым взглядом новых таборитов:

- Штепан вам сказал правду. Но сейчас некогда с вами беседовать. Ратибор, возьми их с собой. А в Таборе я с тобой, - кивнул он Роберту, - поближе познакомлюсь.

Немцы поклонились и пошли за Ратибором.

- Что ж, Енек, - положив руку на плечо Яну Рогачу и не спуская взора с крепостных стен, заметил Ян Жижка, - пора бы и на приступ... Как думаешь?

Ян Рогач был явно не в духе и долго не отвечал воеводе.

- Что ж помалкиваешь? Или сказать напрямик не решаешься?

- В лоб, отец, их взять не так легко - много народу потеряем. Надо что-то придумать.

Воевода и гетман задумались.

- Пан Ян, - вмешался вдруг в их беседу тоненький голосок, - я знаю одно место, где можно незаметно пройти в замок. Пустите меня с отрядом, и я его проведу. Это вон там, в северной части стены, где кончается ров.

- Ты, дочка, твердо в этом уверена? Беги за Ратибором, скажи, чтоб с тобой проехал туда и как следует поглядел.


Скоро Ратибор и Млада возвратились. Выслушав рапорт Ратибора, воевода приказал:

- Бери с собой своих ребят и отряд Карла. Тихонько проникни через старый пролом в замок и подожги там что-нибудь. Как мы увидим дым, так и ударим сразу со всех сторон. Ступай!

- Вот и дядя Роберт тоже знает этот пролом, - снова вставила свое слово Млада.

Воевода только сейчас заметил ее возвращение:

- Ты опять тут? Ну какой там еще дядя Роберт?

- Да тот, что привел к вам немцев. Он у нас в Раби был тюремщиком и помогал пану Штепану.

- Ах, вон оно что... Однако надо начинать. Енек! - подозвал он Рогача. - Готовь людей к приступу. Как заметишь вон там дым - дай залп из всех гауфниц и тарасниц и бросайся на стены всей силой...

Прошло еще томительных полчаса. Терпение Яна Жижки истощилось. Он подошел к высокой старой груше и не по летам ловко стал на нее взбираться, чтобы лучше видеть замок и сигнал Ратибора.

В это самое время Шимон и братья Коцовские с арбалетами в руках стояли на стене и неторопливо пускали стрелы в осаждающих. Внезапно Шимон дернул пана Сезиму за локоть:

- Пан Сезима, глядите на ту старую грушу! Видите на ней человека с черной повязкой на лице? Вон того, в кирасе, без шлема, видите? Это Ян Жижка!

- Сам Ян Жижка? - переспросил пан Сезима.

- Он самый. Я знаю его еще по Праге.

- Гынек, бери арбалет! - обернулся Сезима к брату, - Смотри, на груше человек - это Ян Жижка!

Все трое подняли арбалеты и тщательно прицелились.

Ян Жижка продолжал пристально смотреть на замок. Наконец с северной стороны показалась высокая струя дыма.

- Енек! - во весь голос крикнул воевода. - Залп! Теперь на приступ! Вперед! Бей, бей, не щади никого! За Табор!

Шимон и Гынек Коцовский выстрелили почти одновременно, а вслед за ними пустил стрелу и пан Сезима. Две первые стрелы просвистели мимо уха воеводы, но третья глубоко пробила ему щеку, пройдя под правый глаз. Ян Жижка со стоном схватился за лицо и пошатнулся, но все же левой рукой удержался на дереве. Заливаясь кровью, он стал медленно спускаться вниз.

Услышав приказ воеводы, Ян Рогач сразу же после пушечного залпа бросился во главе войска на замок, в то время как Ратибор с Карлом ворвались внезапно на задний двор замка и ударили с тыла на защитников стены. Внутри двора и в самом замке завязалась яростная рукопашная схватка.

Ян Жижка оперся о дерево и закрыл залитое кровью лицо платком.

- Отец, что с вами? - в тревоге бросилась к воеводе Млада.

- Дочка, я ослеп на второй глаз. Стрела... Не поднимай шума.

Подбежал Матей Лауда:

- Брат Збынек, становись за воеводу: отец ранен!

Жижка потерял сознание и опустился на землю Лицо его было землистого цвета, кровь стекала со щеки на панцирь. Млада, едва сдерживая слезы, стала осторожно вытирать ему кровь с лица.

Появился лекарь. Покачав головой, он запретил вынимать стрелу. Матей Лауда приказал уложить раненого вождя на лучшую телегу и сам повез своего старого друга в Прагу.


Бой был еще в самом разгаре, когда через пролом в стене украдкой вышли два человека с лошадьми и, убедившись, что поблизости никого не видно, вскочили в седла и галопом поскакали в глубь леса.

Рукопашная схватка в замке продолжалась еще несколько часов. Из защитников замка ни один не остался в живых. Кто не погиб от меча в бою, тот нашел свою смерть на виселице.

Ратибор, Карел и Роберт тщательно осмотрели весь замок, но ни Штепана, ни пана Вилема не нашли. Ратибор и Карел были мрачны. Млада подавлена и грустна: три несчастия сразу - отец, Ян Жижка и Штепан. Роберт пытался ее утешить, но напрасно.

Шутник в поисках Штепана и пана Вилема, проходя по залам и комнатам замка, набрел на закрытую дверь, Толкнул - не подается. Один, другой удар топором - и дверь упала. В маленькой комнате, устланной коврами, стоял круглый столик; на нем - серебряный кувшин и кубок. На крюке, вбитом в стену для подсвечника, на зеленом шнуре висел труп - длинный, худой старик священник. Шутник подошел поближе и всмотрелся в синеватое лицо с высунутым черным языком и невольно попятился.

- Великий боже! Да ведь это отец Гильденбрант! Вот где довелось встретиться... А жаль, что ты не попал ко мне в руки живым! Ты бы мне сказал, что вы сделали со Штепаном... все сказал бы, старый пес!

По приказу гетмана замок был сожжен. При багровом свете пожара табориты сносили всех убитых - и врагов и своих - для погребения. Паны были в богатых доспехах с серебряными и золотыми поясами и украшениями. Закон таборитов требовал оставлять на убитых врагах все их ценности.

Млада сидела печальная, молча глядя на пылающий замок. Рядом с ней стоял Шутник, положив ей руку на плечо.

В это время часовой у возового укрепления окликнул двух странных людей, медленно подходивших к лагерю. При ходьбе они издавали тихий металлический звон.

Глава V

1.УДАР В СПИНУ

Мечты Шимона сбылись. Император Сигизмунд в день объявления крестового похода против чешской ереси щедро одарил своих верных слуг. В числе награжденных оказался и Шимон, получивший за свои многочисленные заслуги перед святой церковью и императором неплохое имение с замком Зольден. Стоя на коленях, он выслушал из уст его величества королевскую милость и после прикосновения августейшего меча к его правому плечу поднялся уже не скромным сыном чешского оружейника, а имперским рыцарем Симоном Эйхе фон Зольден.

Но ничто не дается даром: не успел еще Шимон вдосталь насладиться своим счастьем, как его вызвал к себе декан Иоганн Наз.

- По повелению его величества вам, сын мой, надлежит немедленно отправиться в Прагу и подготовить освобождение нас от Яна Желивского. Пока он жив, Прага и Табор заодно против нас.

Шимон только вздохнул, но на третий день был уже в дороге.

Ян Жижка все еще находился в Праге, в доме Матея Лауды; рана уже почти зажила, но глаз был потерян. В этот день он оживленно беседовал с двумя новыми таборитами - Вилемом Новаком и Робертом, но сердце его было неспокойно. Войско мейсенцев ворвалось в Чехию и дошло до Хомутова. Навстречу врагу двинулось пражское ополчение под начальством Яна Желивского и Яна Гвезды. Но силы были неравны.

"Поторопились пражане! - сокрушенно думал слепой воевода. - Не будет от этого добра!"

Вилем и Роберт, видя, что Ян Жижка чем-то расстроен и перестал говорить, встали, чтобы попрощаться с воеводой. Ян Жижка, услыхав голос подошедшего к нему Роберта, ласково протянул ему руку и крепко, дружески ее пожал. Роберт был взволнован, и его глаза с преданностью глядели на слепого вождя:

- Я хотя и немец, но весь остаток своей жизни буду бороться за Табор, за справедливость и за божью правду!

Вилем с недоумением смотрел, как простой швабский мужик осмеливается запросто пожимать руку первому гетману. Он чувствовал себя учеником.

- Ну, а пан Вилем желает оставаться в Таборе? - доброжелательно спросил воевода.

Тут же Ян Жижка услышал, как Вилем вскочил на ноги, с грохотом отбросив скамейку, на которой сидел:

- Я твердо решил принять чашу и обнажить меч за наше братское дело!

- В добрый час, брат Вилем!

В этот момент раздался сильный, нетерпеливый стук в дверь.

- Кто там? Входи! - недовольно крикнул воевода.

В комнату разом вошли Ян Рогач, Штепан и несколько пражских коншелей. Лица у всех вошедших были крайне встревожены.

- Брат воевода! Приключилась великая беда! - с отчаянием в голосе вскричал один из коншелей. - Кржижаки побили наших, забрали множество гауфниц и гарасниц, возов с лошадьми и гонят их на Прагу. Сами же мейсенцы уже обложили Жатец. Дай совет, воевода, что нам делать?

Ян Жижка находился в раздумье не больше минуты:

- Енек, сейчас же ударить в набат, собрать всех, кто только может поднять копье или топор! Сегодня же в ночь выступаем!

Коншели, ожидавшие услыхать лишь мудрый совет, были несколько удивлены решительным приказом воеводы и недоуменно переглянулись.

- Брат Ян Жижка велит собирать войско, но кто ж его поведет?

- Я сам поведу! - сурово заявил воевода, поднимаясь с кресла. - Ступайте и поживее собирайте народ!

Коншели стояли и растерянно глядели на Яна Жижку.

- Что он, с ума сошел? Слепой берется вести в бой войско! - шепотом переговаривались между собой коншели.

Ян Рогач строго посмотрел на шепчущихся:

- Паны коншели, вы слышали приказ воеводы?

Советники послушно отправились в город, и не прошло часа, как город наполнился частыми тревожными звуками набата, призывавшими народ к оружию. И еще не успела спуститься на Прагу осенняя ночь, как наскоро собранное ополчение пеших и конных воинов во главе со слепым полководцем выступило навстречу самонадеянному врагу. Ни Сигизмунду, ни папе, ни кардиналу Бранде, ни панам не могло прийти в голову, что слепой Ян Жижка может стать во главе народного войска. Крестоносцы не подозревали, что на помощь Яну Желивскому и Гвезде приближается войско с Яном Жижкой во главе. Они разбили укрепленный лагерь под осажденным Жатцем и проводили время в безудержных пиршествах.


2 октября 1421 года Ян Жижка стремительным ударом обрушился на войско крестоносцев.

Полководец польного войска сидел в шатре, окруженный подгетманами. На дворе стоял серый октябрьский день.

Ян Рогач, стоя рядом со слепым вождем, докладывал:

- Кржижаки ввязались в бой с нашими лучниками и развертывают полукругом кавалерию. Наши стоят несколько выше на склоне холма.

- Поставь возы перевернутой буквой "Е" и замани кржижаков внутрь. Приготовься к нескольким хорошим пушечным залпам.

Подошел Ратибор:

- Мы, отец, как вы приказали, обошли лагерь кржижаков с запада на расстоянии двух полетов стрелы. Между нами и лагерем противника лежит неглубокий, поросший кустарником овраг, идущий с юга на север.

- Оставь на западном берегу оврага копейщиков и лучников да прибавь к ним сот пять хлапов с цепами, а конницу пусти в обход оврага с севера и юга и ударь на врага, как только он ввяжется в бой с братом Енком Рогачем.

- Брат Ян, - прогудел над ухом Яна Жижки низкий голос Матея Лауды, - осажденный гарнизон Жатца ждет нашего сигнала о вылазке. Что им передать?

- Скажи им, пусть будут готовы броситься на кржижаков, как только увидят, что главные силы врага выйдут на восток от города и окажутся между нашими возами. Как услышат залп наших пушек с возовой крепости, пусть тотчас кидаются на кржижаков и лупят их с тыла.

Ян Жижка отдавал приказания и указывал диспозицию своим подгетманам так, словно он хорошо видел расположение своих и вражеских войск, а не представлял их лишь в своем воображении на основании докладов подгетманов.

Подбежал Ян Рогач:

- Готово, отец! Возы построены, как ты велел.

- Каково расстояние между крайними линиями возов?

- Примерно три полета стрелы.

- Чтобы было не меньше, иначе из пушек побьете своих. Какова почва?

- После дождей рыхлая, но лошади не вязнут.

Рядом оказался запыхавшийся пан Вилем.

- Брат Ян, кржижаки вошли внутрь расположения наших возов.

- Начинайте. Пушками дайте знать Ратибору и в Жатец гарнизону. И начинайте все сразу.

Подгетманы выбежали из шатра.

- Штепан, ты тут?

- Здесь, отец, и очень жалею об этом.

- Почему?

- Наши бьются, а я сижу без дела.

- Не глупи! Твое дело-быть здесь, при мне. Выйди из шатра и доложи мне, что увидишь.

Штепан вышел из палатки и глянул с пригорка вниз. Кавалерия кржижаков атаковала возовое укрепление и уже зашла между колоннами возов. Грянул залп пушек, потом еще и еще... За густым облаком дыма ничего нельзя было разобрать. Как ураган пронесся боевой клич "Табор, Табор!", из-за возов высыпали тысячи воинов и смешались с конницей кржижаков. Потом вся эта масса потекла на запад, в сторону города.

"Жатунцы пошли на вылазку", - понял Штепан.

Еще с полчаса Штепан наблюдал побоище. Табориты упорно стали продвигаться в сторону города, туда, где был разбит лагерь кржижаков.

Штепан поспешил вернуться в шатер и доложить обо всем Яну Жижке.

- Ну, значит, все обстоит как нельзя лучше. Лишь бы Ратибор их не прозевал.

Часа через два бой был окончен. Огромная армия крестоносцев, бросив лагерь, беспорядочно бежала на запад, не понимая, что же, собственно, случилось. Курфюрсты, архиепископы, знатные паны мчались к Хомутову, надеясь благополучно проскочить через границу. Польное войско, нанеся еще несколько повторных ударов по откатывавшимся полчищам, вернулось назад.

Второй крестовый поход провалился с великим позором для императора и папы.

- Сорок коп грошей тому, кто избавит меня от этого слепого дьявола! - исступленно кричал высоким, дребезжащим голосом Сигизмунд. - Не позже чем через месяц мои венгерские и моравские войска вторгнутся с востока в Чехию. Надо, чтобы к этому времени Прага была очищена от еретиков. Мы имеем точные известия, что паны* чашники, руководимые паном Ченком Вартемберкским и Ольдржихом Рожмберкским, присоединятся к нашим войскам. Наконец-то вельможные паны убедились, что им с мужичьими общинами не по дороге! Итак, надеюсь на вас, дорогой доктор Наз: мы раздавим таборитов в поле, а с Яном Желивским и его присными покончим в Праге... Нашей неудачей мы всецело обязаны вам, ваше преосвященство! - обернулся император к кардиналу Бранде.

- Мне?! - обиженно возвысил голос кардинал, окидывая взбешенного императора высокомерным взглядом.

- Да, вам, никому другому! - не унимался Сигизмунд. - Ваше легкомыслие вконец изгадило все дело! Вы, как ребенок, дали себя надуть какому-то ловкому еретику, выдали ему все наши планы войны; вашей же милости мы обязаны, что Ян Жижка заблаговременно узнал о восстании и одним ударом придушил его, захватив замок Раби!

Кардинал густо покраснел и отвел глаза, не смея ничего сказать в свое оправдание.

- Но мы им еще покажем! Я сам поведу в бой моих славных рыцарей! И этого слепого дьявола, этого трижды проклятого Яна Жижку я раздавлю, как... как блоху! - закончил император и победоносно оглядел горделивым взором всех присутствующих.

Кардинал сидел насупившись, тихонько бормоча себе под нос:

- Поглядим, поглядим, хвастливый шут, как это ты раздавишь Яна Жижку, как блоху...

Прощаясь перед отъездом в Табор с Яном Желивским и Гвездой, слепой воевода их обнял и сказал:

- Помните мое слово, братья: не позже как в ноябре ваши посланцы будут в Таборе за помощью. Сигизмунд сейчас собирает все свои силы.

Войтех и Текла решили не откладывая сыграть свадьбу Ратибора и Божены. К этому времени Ян Жижка сам позаботился, чтобы для его подгетмана был силами общины выстроен новый, просторный дом.

Теперь Младе и Божене уже не приходилось, как раньше, подолгу проводить время за задушевными беседами. Начались спешные приготовления к свадьбе. Был назначен день свадьбы, выбран посаженый отец - Ян Жижка, сваты, дружки, заготовлено угощение для многочисленных гостей, но неожиданно свадьба была опять отложена.

В конце ноября прибывшие из Праги от Яна Желивского и Яна Гвезды посланцы привезли тревожные вести: имперские войска уже прошли из Венгрии через Моравию и вошли в восточную Чехию. На этот раз их вел сам Сигизмунд. Предавая все на своем пути огню и мечу, враги приближались к Кутна Горе и готовились ударить на Прагу. Каждый день был дорог. Медлить нельзя было ни минуты. Едва успевшие отдохнуть таборитские воины снова были собраны для немедленного выступления в поход. Никогда не было так тяжело Ратибору расставаться с домом, как на этот раз, накануне своей свадьбы. Божена ничем не выдавала своего подавленного настроения. Текла плакала. Который уже раз Ратибор оставляет их, и снова ей предстоят бесконечные, тоскливые дни и ночи, полные острого беспокойства за сына. Божена и Войтех как могли утешали Теклу. Ратибор желал только одного - поскорее уехать, чтобы сразу окончились эти томительные часы прощания с близкими. Карел видел все это и, прощаясь с сестрой, как всегда коротко сказал:

- Не волнуйся, я Ратибора сам буду охранять и постараюсь вернуть его вам живым и невредимым.

Божена в ответ крепко обняла брата. Она знала, что Карел всегда выполняет свои обещания.

Настал день выступления. Пан Вилем, бодрый и энергичный, обнял Младу и, садясь в седло, дрогнувшим голосом попросил Войтеха и плачущую Теклу:

- Вам, любезные брат Войтех и сестра Текла, оставляю мое сердце - Младу. Пусть она будет вам помощницей и утешением! Млада, копье и щит!

Млада, по обычаю, вручила отцу копье и небольшой щит. Девушка стояла бледная, с опухшими от слез глазами и кусала губы, чтобы не разрыдаться. Она не заметила, как к ней подошел Штепан:

- Позволь, сестра Млада, с тобой проститься.

Млада от всей души хотела сказать на прощание Штепану что-нибудь приветливое, бодрое, но она только молча протянула ему руку. Из тягостного молчания их вывел голос пана Вилема:

- А ну, дочка, подай и брату Штепану его копье и щит!

Почему в голову Вилема пришла такая странная мысль, не смог бы, пожалуй, объяснить и он сам, но Млада стремительно помчалась в дом и через несколько минут вернулась с доспехами.

Все отъезжающие были уже на конях. Ратибор и Карел потешались, глядя, как Млада с усилием подняла копье и вручила его Штепану, а затем, сохраняя особенно важное и торжественное выражение лица, надела ему на левую руку щит. Войтех, смеясь, подмигнул пану Вилему:

- Слушай, брат, как ты думаешь, что значит, когда девка парню, что идет на войну, подает копье и щит?

- Когда-то оно многое означало, - усмехаясь, ответил пан Вилем.

Глухой рокот барабанов положил конец прощанию, и спустя какой-нибудь час Табор наполовину опустел. И долго еще, собравшись у городских ворот, глядели толпы мужчин и женщин вдаль, на темную полосу удалявшегося польного войска. Как ни закалены были жестокой борьбой сердца таборитов, у многих заныло сердце от тревожной мысли: вернется ли он - отец, муж, брат или сын - в свой родной дом?


1 декабря 1421 года к воротам Праги вновь подходили ряды польного войска. И, как раньше, его вел воевода на белом коне, тот воевода, которого знала и благословляла вся Чехия, - непобедимый Ян Жижка. Снова торжественно звонили пражские колокола, снова гремели приветственные крики заполнивших пражские улицы густых толп народа.

Вместе с таборитами на зов о помощи отозвались и другие общины Чехии. Отовсюду спешили народные отряды, чтобы под командованием слепого полководца общими усилиями победить жестокого врага.

Как только войско собралось, Ян Жижка немедленно выступил к Кутна Горе, к которой уже подходили войска Сигизмунда. С громким стуком и дребезжанием подпрыгивали на мерзлых кочках колеса боевых возов, и далеко раздавался мерный гул шагов пехотинцев, торопившихся к Кутна Горе навстречу немецким наемникам и моравским панам.

На одной дневке в халупу, где отдыхал Ян Жижка, вошел Рогач. Не снимая овчинного полушубка, надетого поверх доспехов, гетман подошел к воеводе.

- Плохие вести, отец, - мрачно сказал Ян Рогач, вытирая иней с усов.

- Какая там еще беда, брат? - спросил Ян Жижка, готовый услышать новую неприятную весть.

- Эти подлецы, Ченек Вартемберкский и Ольдржих Рожмберкский, передались снова Сигизмунду, а за ними и другие паны.

- Я этого всегда ожидал. Ничего нового в твоем известии нет. Я бы искренне удивился, если бы эти бессовестные предатели пошли с нами.

При приближении к Кутна Горе польного войска Яна Жижку встретили кутногорские коншели и в цветистых. выражениях приветствовали таборитов. Возглавлявший делегацию пожилой, почтенной наружности купец со слезами в голосе обратился к воеводе:

- Пан Ян, разве можно далее терпеть такие мучения, что приходится выносить крестьянам окрестных деревень от имперских злодеев! Безбожные рыцари налетают на села, убивают, грабят, а уходя, сжигают жилища. Защити, пан Ян, наши деревни!

- Скажите людям, что польное войско выступит завтра же, чтобы проучить разбойников.

На другой день польное войско обрушилось на передовые части армии Сигизмунда.

Но противник не принимал боев, уходя от преследовавших его отрядов польного войска.

Ян Жижка был явно недоволен:

- Енек, где наши отряды?

- Гоняются за имперцами, да всё без толку. Никак не могут догнать их и уничтожить, - без обычной уверенности отвечал Ян Рогач.

- Ведь я приказал прекратить эту охоту! Сейчас же собрать все отряды и готовиться идти к Кутна Горе! Тебе известно, где сейчас главные силы Сигизмунда?

- Мы их ожидаем по Хрудимской дороге.

Воевода внезапно вспылил:

- А может, они уже прошли у нас под носом южнее или севернее? Почему ты не знаешь точно? Чует мое сердце, что в Кутна Горе что-то неладно... Штепан, возьми с собой десяток латников, поезжай к Кутна Горе, разузнай, что там делается.

Вскоре Штепан в сопровождении латников приближался к Колинским воротам Кутна Горы. Навстречу медленно брели несколько крестьян.

- Из города идете? - остановил одного из них Штепан.

Бедно одетый крестьянин внимательно оглядел Штепана и его спутников и, увидев нашитое на плащах изображение чаши, воскликнул:

- Ой, пан, не ездите в город! Мы сами оттуда насилу выскочили.

- Да говори толком, что там случилось?

- Что случилось? Да ничего не случилось. Просто этой ночью в город вошли отряды наших кутногорских немцев, что раньше ушли к Сигизмунду в войско.

Все было ясно. Штепану оставалось только поскорее возвращаться в ставку. Спрыгнув с коня, Штепан вбежал в халупу, где остановился воевода:

- Отец, Кутна Гора нас предала! Она закрыла Колинские ворота и через другие впустила Сигизмундово войско.

- Прозевали! Сейчас же собрать все отряды. Придется отступать на Колин. Там подождем, пока не подойдут все остальные отряды. Бой принимать сейчас нельзя. Соберемся с силами и ударим на Кутна Гору.

Штепан ожидал, что Ян Жижка вспыхнет, но лицо воеводы было спокойно и серьезно. Это было самым верным признаком того, что положение действительно угрожающее.

Немедленно были созваны к Яну Жижке все гетманы и подгетманы, и в ту же ночь польное войско в полном порядке отступило от Кутна Горы на север, в Колин.

Пока Сигизмунд проводил в Кутна Горе веселые святки, рассчитывая, что таборитские войска не решатся наступать на его в несколько раз превосходящую численно армию, усиленную присоединившимися к ней отрядами панов, изменивших чаше, в это же время к польному войску непрерывно подходили войска таборитского союза городов. Окрестные крестьяне толпами вливались в ряды армии Жижки.


6 января 1422 года Ян Жижка неожиданно двинулся на Кутна Гору. Нападение было столь внезапно, что, когда передовые разъезды таборитов появились у стен кутногорской крепости, имперцев охватила паника. Ни Сигизмунд, ни его военачальники не ожидали, что Жижка так быстро соберет силы для удара. Началось беспорядочное бегство из города панов, кутногорских патрициев и бюргеров, хорошо знавших, что их ожидает за измену. В городе уходящие имперцы на прощание учинили страшный погром. По приказу Сигизмунда наемники начали грабить город и убивать всех, кто не желал покинуть Кутна Гору вместе с императором. К вечеру из Кутна Горы бежал и сам император. Вслед за ним с награбленным добром тянулся длинный обоз из телег, к которым были прикованы цепями жители, отказавшиеся поджечь город. При багровом свете пылающих домов уходили в морозную ночь последние отряды имперской конницы, и горе было тому, кто имел несчастье попасться им на дороге!

В эту же ночь польное войско разгромило отходящий на юго-восток арьергард имперцев. Сигизмунд отступал без оглядки. 9 января Жижка настиг армию Сигизмунда у Немецкого Брода и обрушился на имперцев всеми своими силами. Имперцы не успели отступить и вынуждены были принять бой. В этот холодный январский день табориты свели счеты с чужеземными захватчиками и изменившими панами.

Табориты ринулись в бой с такой стремительностью и быстротой, что имперцы были не в состоянии отразить их атаку. Возовые укрепления, молниеносно выросшие перед войском Сигизмунда, давали возможность обрушиться на врага огнем артиллерии и наносить удары конницей и пехотой там, где их вовсе не ожидали.

Солнце уже склонялось к закату, когда бой был окончен. Сигизмунд с остатками армии позорно бежал за пределы Чехии. Двенадцать тысяч мертвых его воинов остались на поле битвы, не считая огромного числа раненых и сдавшихся в плен. Груды трупов и тучи воронья над ними - это было все, чем окончилась попытка Сигизмунда еще раз силой оружия подавить революционное движение таборитов.

Войско таборитов отправилось в обратный путь. Подбадриваемые легким морозцем, воины весело шагали, торопясь поскорее добраться до родных очагов.

Ратибор ехал на отбитом у имперского рыцаря сером, в яблоках венгерском коне. Строптиво грызя удила, конь, подтанцовывая, резво выступал по твердой, как камень, замерзшей дороге. Ратибор был погружен в мысли о Таборе. Сколько еще будет длиться эта война? Неужели всю жизнь он не будет иметь ни одного месяца отдыха? И Божена... Который раз война откладывает их свадьбу! Хорошо бы хоть немного побыть в своем доме...

Но тут же память воскресила картины, которые ему довелось видеть после ухода из деревень имперских наемников: сгоревшие халупы, разбросанное по улицам крестьянское добро и трупы, трупы и трупы... изуродованные, обезображенные...

"Нет, пусть лучше я всю жизнь буду воевать без единого дня отдыха, чем еще раз видеть такие картины!"

- Ратибор! - окликнул его Штепан, - Ты что, уснул в седле или мечтаешь о Таборе?

Ратибор поднял голову. Рядом с ним ехал на гнедом иноходце Штепан. За эти два похода его бледность и худоба - последствия пребывания в замке Раби - пропали совершенно. На Ратибора из-под меховой шапки глядело румяное от мороза лицо с маленькой темной бородкой и усами. Но глаза Штепана были невеселы. Ратибору показалось, что Штепан подъехал к нему, желая о чем-то поговорить.

- Я и верно думаю о Таборе... Но что с тобой? Ты с некоторых пор стал какой-то сумрачный.

- Видишь ли, - с расстановкой начал Штепан, - встретил я Младу...

- Это когда ты ее из воды вытащил, что ли?

- При чем тут вода!.. Я тебе говорю от чистого сердца, а ты - "из воды вытащил"!..

- Ладно, не буду смеяться. Говори смело.

- Я хочу сказать, что если кто по правде близок и мил мне, так это Млада. Описывать ее тебе не нужно - ты Младу и так знаешь: недаром Божена сдружилась с ней, точно с родной сестрой...

- Что ж, тогда все отлично! - искренне обрадовался Ратибор. - Поверь, все мы только этого и желаем. Младу весь Табор любит, даже нелюдим Карел всегда улыбается, когда ее видит...

Но, заметив на лице Штепана смущение и робость, Ратибор даже возмутился;

- Стыдно робеть, Штепан: ты - воин Табора. Иди к Младе и честно открой ей все, что у тебя на душе.

Штепан, несмотря на мороз, снял шапку и, проведя рукой по волосам, некоторое время ехал с обнаженной головой, подставив ее холодному зимнему ветру.

- Надень шапку, голову продует, - ворчливо, но ласково заметил Ратибор.

Некоторое время они ехали молча, потом Штепана вызвали к воеводе, а Ратибор поскакал догонять свой отряд.

По приказу Яна Жижки польное войско направилось прямо в Табор, сам же Жижка с гетманами двинулся в Прагу на съезд гетманов. Ратибор, Карел, пан Вилем попрощались с воеводой, Штепаном, Якубком и Миланом, направлявшимися в Прагу.

Прощаясь, Жижка потряс Ратибору руку и сказал:

- Как ворочусь из Праги-тотчас и быть твоей свадьбе. Даю тебе мое слово - слово Яна Жижки!

Ратибор уже садился в седло, как к нему подошел Штепан и, смущаясь, попросил:

- Увидишь Младу, скажи ей... ну, что-нибудь такое...

- Ладно, понимаю! - Ратибор уже был в седле и, нагнувшись к Штепану, шутливо щелкнул его пальцем в лоб: - Эх ты, ба-ка-лавр! - И, круто повернув коня, ускакал прочь.

Штепан посмотрел вслед удаляющимся в Табор товарищам и грустно, опустив голову на грудь, побрел к ставке воеводы.

Прага достойно встретила победителей. В солнечный день, когда оттепель растопила снежные покровы на крышах домов и на узких улицах Старого Места, оживленные толпы горожан с восторженными криками, подбрасывая вверх шапки, высыпали навстречу входившим в город ополченцам. Впереди всех, между верховным гетманом пражской общины Яном Гвездой и вождем пражской бедноты Яном Желивским, ехал с черной повязкой на глазах победитель Сигизмунда - Ян Жижка. Несколько женщин, как видно жены ремесленников, подбежали к передним трем всадникам и, взяв коней под уздцы, торжественно повели их по пражским улицам.


ОТСУТСТВУЕТ 1 ЛИСТ

...ланом стали неистово стучать в двери и ворота радницы. Но там по-прежнему было тихо.

Скоро вся площадь стала наполняться людьми, сбегавшимися со всех концов с оружием в руках.

Милан вскочил на большую пушку "яромирку", стоявшую перед зданием радницы, и начал кричать:

- Люди, сюда! Сюда! Коншели убили нашего Яна!

Его крик был подхвачен собравшимися здесь вчерашними воинами, плотниками, кузнецами, пекарями, поденщиками. Якубек схватил у кого-то топор и принялся с остервенением рубить ворога. Тотчас нашлись помощники. Скоро ворота были выломаны, и Якубек бросился внутрь двора. Большая площадь уже была полна народа. Тысячи взволнованных, гневных, возмущенных голосов слились в один сплошной гул, напоминая грозный, рокочущий шум моря. Якубек вышел из ворот радницы. И вся огромная толпа, только что шумевшая и безумствовавшая, мгновенно замолкла, пораженная ужасом: в руках Якубка была окровавленная голова Яна Желивского. Секунду-другую на площади стояла мертвая тишина, но затем толпа разразилась страшными криками. Плач и рыдания наполнили площадь и разнеслись по всему Старому и Новому Мосту. Беднота потеряла своего вождя, пламенного борца за их лучшую, справедливую и свободную жизнь.

Это действительно был удар в спину революционному движению пражской бедноты.

Но, опомнившись от горя, вся эта тысячная толпа народа, возмущенная предательством коншелей и патрициата, ринулась к их домам мстить за смерть своего вождя и защитника Яна Желивского.

В ту же ночь Шимон, бросив все на произвол судьбы, ускакал в Будин, к императору Сигизмунду.

2. СЛЕПОЙ, НО НЕПОБЕДИМЫЙ

Семья Дубов готовилась к свадьбе Ратибора и Божены. Ожидали только прибытия Яна Жижки. И вот наступил день, когда Ян Жижка в сопровождении гетманов возвратился в Табор. Воевода сдержал данное Ратибору слово.

Не прошло и недели, как была сыграна свадьба. Тихо, скромно, по таборитскому обряду и обычаю.

После свадебного пира старшие гости расположились в соседней комнате, чтобы не стеснять молодежь. Посередине в кресле сидел слепой воевода, который был на свадьбе посаженым отцом. Вокруг него расположились Войтех, Текла, Микулаш из Пельгржимова и другие наиболее солидные по возрасту и положению гости. Время незаметно проходило за дружеской беседой.

- Вот вы, дорогие братья, - говорил Жижка, - спрашиваете, кто меня поставил на путь борьбы за нашу правду. Жизнь меня научила ненавидеть несправедливость и угнетение. Блаженной же памяти мистр Ян Гус показал мне путь и цель, к которой надо стремиться. Только три года, как мы воюем за нашу лучшую, справедливую жизнь, а поглядите вокруг: разве так было раньше? Разве дворянин сидел бы за одним столом с мужиком? Разве сын крестьянина смог бы жениться на дочери шляхтича? Нет, нет и нет! А теперь у нас в Таборе и рыцарь, и кнез, и мужик, и мастеровой - все мы братья и между собой равны.

Все сидели в почтительном молчании. Слепец продолжал:

- А женщины? Раньше, при владычестве попов, чешская женщина была просто домашней прислугой, не больше, а теперь в Таборе наши жены и сестры проповедуют слово правды, даже сражаются вместе со своими отцами, мужьями и братьями, а нередко и на совете общины говорят смело и дельно о делах братства, не хуже мужчин. Скажите мне, где вы еще увидите такую жизнь?

Войтех одобрительно крякнул и, встретившись со взглядом Теклы, движением головы высказал свое полное согласие с тем, что говорил Жижка.

- И за эту правду мы воюем и будем воевать, чтобы нашим детям было лучше жить на чешской земле...

Только глубокой ночью гости разошлись по домам. Вилем Новак с Младой пошли ночевать к пану Богуславу из Швамберка - прежнему врагу таборитов, теперь же одному из самых преданных таборитских военачальников. Пока Вилем задержался, прощаясь с Яном Жижкой, Штепан отыскал Младу, с которой за весь вечер ему так и не удалось поговорить наедине.

- Млада, мне вам нужно кое-что объяснить, - начал Штепан.

Договорить Штепану не удалось, потому что Вилем Новак подошел к дочери, чтобы идти домой.

- Брат Штепан, я всегда рад тебя видеть. Млада тоже. Милости просим!..

Табор на некоторое время зажил мирной жизнью. Недавние лучники, копейщики, цепники, пушкари вернулись к своим обычным занятиям и вновь стали плотниками, кузнецами, земледельцами.

Штепан повесил на стену меч и взялся снова за перо, пребывая неотлучно при Яне Жижке, а свободное время проводя у Дубов. Часто его можно было видеть и у Вилема Новака.

Отец Млады стал забывать свою прежнюю дворянскую гордость и вполне уже свыкся с простым и суровым образом жизни Табора.

Однажды, когда Штепан под диктовку воеводы писал наброски будущего воинского устава, дверь распахнулась, и на пороге остановился Ян Гвезда. Ян Жижка спросил Штепана:

- Кто вошел?

- Это я, брат, Ян Гвезда, - каким-то изменившимся, сдавленным голосом отозвался пришедший. - И хотя для меня счастье видеть тебя, отец, но привело меня сюда несчастье.

- Садись поближе ко мне. Понимаю, что в Праге не все благополучно.

- Скажи лучше, что все неблагополучно,-опускаясь на скамью рядом с Жижкой, сказал молодой гетман.

- Уезжая из Праги, я чувствовал, что над городом грозовые тучи. Я тебя слушаю.

Весь облик Яна Гвезды выражал отчаяние.

- На днях в староместской раднице предательски обезглавлены наш верный друг Ян Желивский и его девять близких соратников. Разъяренная беднота сурово отомстила за смерть вождя. Но войско богачей и шляхты зверски расправилось с беднотой...

Ни Ян Жижка, ни Штепан не могли произнести ни слова. Несколько минут прошло в гнетущем молчании. Нарушил его первым Ян Жижка:

- Да, брат Енек, смерть Яна Желивского - самая тяжкая утрата для нас. Пока брат Желивский был жив, беднота управляла жизнью общины Нового Места. Теперь богачи крепко захватят власть в свои руки.

Ян Гвезда поднял лицо и угрожающе потряс кулаками, задыхаясь от гнева:

- Богачи еще заплатят за эту смерть! Сторицей заплатят!

Жижка уже пришел в себя и говорил сдержанно и с кажущимся спокойствием:

- Теперь Табору, вероятно, придется воевать с Прагой. Беднота с Яном Желивским не позволяла патрициям напасть на Табор и союзные с ним братства...

В эту ночь еще долго горел свет в комнате Яна Жижки. Уже два раза сменилась стража на городской стене, а слепой вождь все еще беседовал со своим другом Яном Гвездой.

- Война будет серьезная, отец. Ведь пражский союз охватывает почти всю восточную и северо-восточную Чехию.

- Это ничего не значит. Победит тот, за кем пойдет народ. А мы боремся за благо всего народа - значит, мы и победим. Но меня, Енек, беспокоит другое. - Ян Жижка говорил с глубокой болью в голосе. - Нет у нас в Таборе истинного и полного единодушия. Тут собрался люд самый разнообразный, и чуть ли не каждый выдумывает свое учение и свои правила жизни. Я от этого разнобоя устал, а сейчас, когда я слеп, мне стало вовсе трудно управлять людьми, у которых нет единого учения. Трудно мне стало.

Ян Жижка замолчал, словно остановившись перед самым главным, обдумывал, надо ли сейчас говорить своему другу об этом главном.

- Я долго размышлял, кто может меня заменить в начальстве над польным войском. И пришел к тому, что наилучшим гетманом Табора будешь ты, брат Ян Гвезда.

Молодой гетман всполошился, его подвижное лицо с большими серыми глазами и орлиным носом болезненно исказилось.

- Откинь свои мрачные мысли, отец, тебе еще жить и жить! Откуда у тебя думы о смерти?

- Я и не думаю пока о смерти, хотя она у каждого из нас за плечами. Мне умирать еще нельзя. Говорю же я о том, кто должен меня заменить, когда я покину Табор.

Гвезда только замахал руками:

- Ян Жижка хочет покинуть Табор? Что за шутки, отец!

Но голос воеводы был решителен и тверд:

- Нет, Енек, я не шучу и не хочу тебя смешить. Я покидаю Табор, и, если кто из моих друзей пожелает со мной уйти, мы на севере Чехии создадим Малый Табор - как раз там не хватает сильного оплота чаши. Верный друг мой кнез Амброж, старшина оребитов, давно меня зовет туда. Там мы образуем крепкое, единодушное братство Малого Табора. И заметь себе, Енек: яуйду из Табора без тени неудовольствия или неприязни. Братья Большого Табора навсегда останутся моими любимыми братьями, и нас всегда будет связывать братская взаимопомощь и самый тесный союз. Но в Таборе я не могу оставаться.

Ян Гвезда постепенно уяснил себе идею вождя и не нашел, что ему возразить, но все же уход Яна Жижки был бесконечно тяжел и неприятен.

- Но пока, Енек, никому ни слова. Придет время - объявлю сам.

В мае пришло известие, что в Прагу прибыл племянник великого князя литовского Витовта - молодой Сигизмунд Корибут. Ни король польский Владислав, ни его кузен великий князь литовский Витовт не решились сами надеть корону св. Вацлава из боязни вызвать гнев Рима со всеми его опасными последствиями. Они надеялись при помощи Сигизмунда Корибута прибрать к рукам богатую Чехию и притом не вызвать против себя крестовых походов всей католической Европы.

Молодого Сигизмунда Корибута с распростертыми объятиями приняли шляхта и бюргерство Праги как защитника своих привилегий. Сигизмунд Корибут же торжественно объявил о том, что он принимает четыре пражские статьи и будет их свято защищать.

В Чехии наступило затишье перед новой бурей.


С весны 1423 года вспыхнула война между пражскими богачами, заключившими союз с панством, и Табором. Как раз в это время Жижка отделился от Табора и, соединившись с оребитами, захватил у пражан Градец Кралове, в котором было положено основание нового братства-Малого Табора. Вместе с Яном Жижкой ушло в новое братство немалое число таборитов из его старых друзей: Ян Рогач, Матей Лауда, Ян Подебрадский, Гынек Бочек и другие.

Узнав об уходе Яна Жижки, Войтех долго не раздумывал. Он попросту сказал Текле, чтобы она собиралась перебираться в Градец Кралове.

- Очень хороший городок! - единственное, что услышала Текла на свои многочисленные вопросы.

И не прошло недели, как ранним утром из таборских ворот выехали две груженные домашним скарбом телеги, за которыми шли привязанные корова и пара баранов. На первой телеге важно восседали Текла, Божена и Войтех, а на задней - Клемент Шутник с Гавликом и Томашком. Рядом с телегами ехали, покачиваясь в седлах, Ратибор с Карлом и Далибор со своими сыновьями. В Градце Кралове их встречали Вилем Новак, Млада и Штепан, выехавшие туда еще с Яном Жижкой.

Братство Малого Табора радушно встречало каждого таборита и помогало ему устроиться на новом месте.

Не прошло и двух недель со дня переселения Дубов в Градец Кралове, а зычный бас Войтеха уже гремел в обширной новой оружейной мастерской точно так же, как в Праге и в Большом Таборе.

Ян Жижка, сопровождаемый Штепаном, с которым слепой воевода никогда не расставался, посетил Войтеха в его мастерской:

- Эге, слышу даже голос Гавлика! Значит, Войтех взялся не шутя за дело. Я на тебя, старый друг, надеюсь. Все, что тебе нужно, мы дадим, только делай нам побольше оружия. Поход на носу, и дальний поход! Постарайся, старик!

И верно, началась новая война. Жижка на этот раз решил разбить Сигизмунда в "его доме" - в Венгрии. Осенью 1423 года польное войско Большого и Малого Табора с верховным гетманом Яном Жижкой во главе двинулось через Моравию в Венгрию.

В дождливый день от городских ворот вернулись к себе домой понурый Войтех, заплаканные Текла, Божена и Млада, а с ними, тоже невеселые, Гавлик с Томашком. Снова потянулись бесконечные дни и ночи тревоги и неизвестности. Пасмурная осенняя погода еще более усугубляла печальное настроение оставшихся.

Несмотря на свой престарелый возраст, Войтех был бодр, но Текла в последнее время стала заметно слабеть.

Божена и Млада старались ей помогать в работе, но это всегда вызывало у самолюбивой старушки бурю протеста:

- Поглядели бы вы на мою прабабушку Сабину! Ей было девяносто семь годков, а она так молотила цепом рожь, что молодые парни не могли за ней угнаться!

К зиме стали доходить до Малого Табора тревожные вести: пражане вновь соединились с панами и, вероломно нарушив подписанный с таборитами мир, захватывают один за другим города таборитского союза.

Они воспользовались тем, что все польное войско городов Большого и Малого Табора ушло в далекий поход. Оставшийся вместо Жижки гетман Малого Табора Гынек Бочек послал вслед польному войску гонцов.

Малочисленный гарнизон Градца Кралове стал готовиться к обороне. Все старики и женщины были привлечены в ополчение. Наконец вернулись вестники с радостной вестью - польное войско уже на пути в Чехию. Пришел день, когда пушечные выстрелы и колокольный перезвон возвестили о благополучном возвращении в Градец Кралове Яна Жижки с его войском. Но радость встречи с близкими была очень кратковременной. Дав войску отдохнуть несколько дней и вновь снарядиться, слепой полководец поспешил повести свои войска к новым сражениям с изменниками-пражанами.

Внезапными ударами Ян Жижка выбил пражан и их союзников из всех захваченных ими таборитских городов. Но противник собрал большое войско, окружил у Костельца на Лабе Яна Жижку, отделившегося от главных сил со сравнительно небольшим отрядом. Положение казалось безвыходным. Пражские богачи и католические паны со злорадством ждали гибели Жижки, казавшейся неизбежной. Но Прага просчиталась. С помощью подоспевшего к нему на выручку Гынка Бочека Ян Жижка благополучно пробился сквозь кольцо пражских и панских войск и в полном порядке стал отступать по направлению к Малешову, отыскивая наиболее выгодную позицию для решающего боя.

В конце мая в Малый Табор прискакал один из под-гетманов от Яна Жижки и прочитал воззвание ко всем способным носить оружие таборитам собираться в отряды и, не теряя ни дня, ни часа, идти на подкрепление польного войска к Малешову.

Войтех, услышав призыв вождя, в раздумье погладил свою великолепную бороду и со спокойной решимостью сказал:

- Жена, коль Яну Жижке нужны люди, значит дело нешуточное. Сегодня же снарядишь меня в дорогу. Видно, и мой черед пришел поразмять старые кости.

На заре из Градца Кралове выступал довольно внушительный отряд пехоты и конницы с десятками телег, собранный из горожан и крестьян Малого Табора. Со стороны этот отряд представлял довольно странную картину: длинная вереница седобородых стариков наряду с совсем юными подростками, с цепами, вилами и косами на плечах, скорее напоминала толпу крестьян, идущих на полевые работы, чем войско, спешащее на сражение.

Текла с Боженой, провожавшие Войтеха, сначала не заметили, что на проводах отсутствовала Млада. Возвращаясь домой, Текла, опираясь на руку Божены, с беспокойством заметила:

- Слушай, дочка, я что-то Млады не видела.

- Я тоже не помню, чтобы Млада была за воротами.

Выступивший отряд уже давно двигался по проселочной дороге. Войтех со своим старым приятелем медником Марком сидели на телеге и вели обстоятельную стариковскую беседу, рассуждая о богатстве церквей и монастырей.

- Одному только пражскому архиепископу принадлежало девятьсот сел, четырнадцать городов и пять замков, не считая пахотной земли, лугов, садов и виноградников.

- И каждый монастырь владел немалым богатством, - вторил ему под мерную тряску телеги Марк. - Я слышал, что в одной только Праге было восемнадцать мужских и семь женских монастырей... Однако погляди, откуда взялся тот парнишка, что на белой лошади? Я его раньше как будто и не видал.

- Пусть я трижды попаду в пекло, если это не наша Млада на своей Милке! Ну и хитрая девчонка! Знала, что не возьмут ее в поход, так решила перехитрить. Давай-ка позовем ее сюда да вернем домой. Тоже нашелся вояка!.. Кто тебе, сестра Млада, позволил ехать с отрядом, да еще в мужском обличье! - строго возвысил голос Войтех.

Млада сначала смутилась, но потом гордо отпарировала:

- У меня есть отец, перед которым я отвечаю за свои поступки.

Но сейчас же, устыдившись своей дерзости, заговорила извиняющимся тоном напроказившей девочки:

- Дедушка Войтех, не сердитесь! Право, не сердитесь! Ведь вы сами на моем месте не утерпели бы... Как же я могу оставаться дома, когда там мой татичек, Штепан и все другие!

Млада говорила так искренне и простодушно, что Войтех и сам не заметил, куда исчезла вся его строгость.

- Ладно, так и быть, поезжай, только всю дорогу от нас ни па шаг! Оружие-то и доспехи где достала?

- У Гавлика.

- Как вернусь, так я этому брату Гавлику такую взбучку задам, что он, пока у него борода не поседеет, не забудет, как это самовольно общинное оружие раздавать!..

На второй день отряд добрался до расположения таборитских войск. Неподалеку от лагеря таборитов Млада нагнала по дороге какого-то пешехода. Взглянув на усталое, запыленное лицо путника, девушка задержала лошадь и громко закричала:

- Павел! Ну конечно, Павел!

Пешеход тоже остановился и пристально посмотрел на всадницу:

- Если я не тронулся умом, так это как будто барышня Млада?

- Ну да, конечно, я и никто другой!

- Но почему вы в воинском наряде?

- Еду помогать Яну Жижке, татичку, Штепану и всем таборитам.

- Это, конечно, хорошо, но давайте я сяду позади вас на Милку и поедем вместе в лагерь. Мне надо как можно скорее видеть Яна Жижку, а ноги у меня уже совсем не работают - от самого Ореба без остановки шагаю.

- Конечно, садись. И рассказывай, на что тебе понадобился воевода.

Павел вскочил на лошадь позади девушки:

- Едем. Сначала вы мне по порядку обо всем расскажите, а то, ей-богу, я ничего не понимаю.

По дороге Млада рассказала Павлу все, что произошло с паном Вилемом, со Штепаном и с ней самой. Услыхав, что пан Вилем и Млада стали таборитами, Павел нисколько не удивился, вскользь заметив, что он никогда и не ожидал ничего иного.

- Я тебе рассказала все - теперь твоя очередь: зачем тебе так срочно понадобился Ян Жижка?

- Это дело серьезное, барышня, - скупо сказал Павел и замолк.

Утомленная двойным грузом Милка наконец добрела до лагеря. Воины с недоумением рассматривали необычных всадников. Около большого шатра, рядом с которым гордо развевалось знамя с алой чашей, они спешились. У знамени на часах стоял Шутник. Млада на ходу махнула рукой "зеленому деду" и, схватив за рукав Павла, ворвалась в шатер.

Ян Жижка диктовал Штепану приказ. При виде Млады и Павла Штепан, пораженный, вскочил с места. Ян Жижка настороженно повернул к ним голову.

- Отец! - своим звонким, веселым голосом прокричала Млада. - Павел привез вам какие-то важные новости.

- Да ну? - совершенно невозмутимо и со своим обычным юмором отозвался Ян Жижка. - Ты вот лучше мне скажи, почему ты здесь?

Но, прежде чем Млада успела ответить, Павел принялся докладывать то, что смог узнать. Ему удалось узнать о замысле пана Ченка Вартемберкского убить Яна Жижку. Павел подслушал разговор пана Ченка с нанятым за сорок коп грошей убийцей. Негодяй, имя которого Павлу не удалось узнать, должен был проникнуть в войско Малого Табора. Главное - Павел хорошо запомнил предателя в лицо и легко может его обличить.

Приняв из рук Жижки письмо, Штепан прочел его и сказал:

- Брат Амброж пишет то же самое, а кроме того, я хорошо знаю этого парня и сам послал его еще из замка Раби к пану Ченку для разведки. Брат Павел три года был нашими глазами и ушами у пана Ченка. Все замыслы пана Ченка были нам известны благодаря Черноголовому Павлу.

- Подойди, брат Павел, - позвал воевода парня и, когда тот приблизился, крепко его обнял. - Когда ты об этом узнал? - усевшись снова в кресло, спросил Жижка.

- Три дня назад.

- Штепан, за эти дни поступали к нам новые люди?

- Да, отец, пятеро перебежчиков от пана Ченка.

- Найди их, покажи Павлу, и если этот человек окажется среди них, пусть Ян Рогач назначит его назавтра в караул к моему шатру. Вы ступайте, а ты, Млада, оставайся тут и расскажи, что нового в Малом Таборе..

На следующую ночь Ратибор, сменявший караул у шатра вождя, заметил, что на этот раз Ян Жижка спит в шатре один, а не в присутствии Штепана, как обычно. Наступила третья стража. Приближался рассвет. Часовой некоторое время прохаживался взад и вперед перед шатром, затем остановился у входа и осторожно заглянул в шатер. Ян Жижка спокойно спал, негромко похрапывая, на разостланной медвежьей шкуре. На столике, мигая, горел светильник. В лагере стояла глубокая тишина, изредка нарушаемая монотонными голосами дозорных.

Часовой внимательно огляделся по сторонам, положил на землю копье и, вынув из ножен кинжал, осторожно, на цыпочках, перешагнул через порог. Войдя в шатер, он на мгновение замер и, убедившись, что Ян Жижка продолжает крепко спать, бесшумно, пригнувшись к земле, приблизился к спящему. Еще два шага - и часовой с поднятым высоко над головой кинжалом остановился над погруженным в глубокий сон воеводой.

В это время пола шатра бесшумно откинулась, и за спиной убийцы выросла фигура человека с арканом в руке. Короткий резкий взмах - горло убийцы было сдавлено петлей и он рухнул навзничь. Карел, наступив коленом на грудь поверженного врага, освободил его горло от петли и свистнул. Тотчас в шатер вбежали с обнаженными мечами в руках Штепан, Ратибор и Черноголовый Павел.

- Ну как? - самым невозмутимым тоном осведомился Ян Жижка, вставая со шкуры и почесываясь.

- Тихо, быстро и аккуратненько! - восхищенно воскликнул Павел.

- Поймать арканом паписта для Карла - раз плюнуть! - заверил Ратибор, нагибаясь над пойманным убийцей. - Но поглядим, что за птичка попалась к нам!

Штепан тоже нагнулся и, заглянув в лицо покушавшегося, обернулся к Яну Жижке:

- Отец, ведь это Антох, что всегда горланил против старшин и гетманов, а потом бесследно пропал!

- Антох?.. За что ты пытался меня убить?

Антох, видя спокойствие воеводы, вызывающе заявил:

- Я не изменник и не предатель, я пришел отомстить тебе за смерть многих тысяч верных сынов святой римско-католической церкви, которых ты погубил!

- И за это ты должен был получить от пана Ченка сорок коп грошей? - с иронией спросил воевода.

- Не лги, Антох! - крикнул Павел. - Я сам слышал весь твой разговор с паном Ченком!

Уличенный, Антох потупился и замолчал.

- Говори правду, Антох: давно ты связался с римскими попами и с имперцами? Говори добром, иначе скажешь палачу, - бесстрастно и сурово продолжал спрашивать Ян Жижка.

- Очень давно, когда еще был студентом, потом в Пльзене, потом в Таборе... - тихо, чуть слышно пробормотал Антох.

- Ах, вот кто все время сеял смуту среди братьев!.. Что прикажешь с ним делать, отец, - спросил Ратибор: - повесить или на костер?

- Мне он не нужен ни живой, ни мертвый. Он грешил против Табора, пусть братья Табора его и судят. А пану Ченку за то, что он нам прислал эту падаль, мы дадим ответ на его подлость здесь, под Малешовом... Вам же, сынки, спасибо!


В ночь на 7 июня 1424 года к Яну Жижке вошел с крайне озабоченным лицом Ян Рогач:

- Брат Ян, слышится шум со стороны пражан и панов. Думается мне, они начинают...

Ян Жижка неторопливо поднялся с места и, надев свою польскую шапку, приказал оруженосцу;

- Коня! Да покличь брата Гвезду.

В темноте Жижка с Рогачем, Гвездой и другими начальниками выехали на холм перед Малешовом. Ночь была темная, безлунная. Чуть заметно намечались силуэты всадников, и только конь Яна Жижки выделялся белым пятном на фоне ночной темноты. Во мраке ночи был слышен дружный топот, позвякиванье стремян да изредка стукали о стремя ножны меча.

- Вот тут! - круто осадив коня, приглушенно сказал Ян Рогач.

Всадники остановились и прислушались. Действительно, в лагере противника было слышно движение, металлический звон и ржание множества коней.

- Рыцарская конница панов подходит. На рассвете ударит через холм, чтобы внезапно штурмовать Малешов, - высказал предположение Ян Жижка, - Мы их примем на этой горе.

Некоторое время Жижка молчал и, казалось, внимательно прислушивался к шуму в расположении войск пражан и панов.

- Всем гетманам и подгетманам польного войска приказываю: вывести своих воинов на эту гору. Тебе, брат Ян, надлежит установить на горе возовое укрепление и взять еще с собой лишнюю сотню возов. Принимайтесь, братья, за дело! Я буду там немедля.

Несколько темных силуэтов всадников исчезли во мраке. Остались лишь Ян Жижка и его свита.

Когда вдали затих звук скачущих галопом лошадей, Ян Жижка глубоко вздохнул.

- Скоро светает, - сказал он, вдохнув свежий предрассветный воздух. - Едем, братья.

Молочно-белая фигура коня Яна Жижки медленно поплыла в сторону Малешова. За ним потянулись его спутники.

Когда Ян Жижка со свитой въезжал на гору, стало почти светло, внизу же еще царил серый полумрак. Навстречу Жижке двигались ряды конницы. Впереди развевалась по ветру большая хоругвь с вышитой золотом чашей на зеленом фоне. За конницей двигались пешие воины. С лязганьем, дребезжанием и шумом тянулись длинные вереницы телег - боевых возов. Каждую телегу везла пара лошадей цугом; на передней сидел верхом повозочный, на телегах сидели лучники, арбалетчики, пушкари. Телеги расставили на вершине горы, образовав двойной ряд возов, защищенных щитами и связанных между собой цепями. Сотню телег Жижка велел выставить впереди в несколько рядов и снять с них дышла.

- Теперь, любезный брат Гвезда, прикажи все эти телеги нагрузить доверху камнями. Да чтобы сделать это немедля! - спокойно заметил Гвезде Жижка.

Ян Гвезда, поняв замысел воеводы, был уже около телег, и его голос слышался сквозь грохот нагружаемых камнями телег.

- Брат Рогач, поставь свою конницу справа и слева позади возов с камнями, да так, чтобы врагу их не было видно, - отдал Жижка приказание Рогачу таким тоном, словно он находился не на поле предстоящего боя, а у себя дома.

- Прокупек, ставь бойцов в боевой порядок за возовым укреплением, - получил приказание Прокоп Малый, который в предстоящей битве должен был командовать обороной боевых возов.

Прокупек поскакал к возам, и оттуда послышался его не по росту громовой бас. Повинуясь его приказаниям, на склон горы выбежала цепочка легко вооруженных воинов головного пешего охранения - стражницев, и конного - коннеберка. С ними шли связные - гонцы и посыльцы, далее следовали ряды возов со щитами, за которыми укрывались стрелки - лучники и арбалетчики. Внутри возовой крепости размещались подразделения воинов-копейщиков: копейцы, алебардщики, судлинцы - ловкие, подвижные молодые люди; цепники - дюжие, рослые парни, большей частью крестьяне, привыкшие владеть этим самым простым, но тем не менее поистине страшным для рыцарей оружием.

Вместе с ценниками стояли топорники, вооруженные тяжелыми, на длинных древках топорами, которые в руках привычных лесорубов превращались в грозное оружие против рыцарей.

Когда воины построились в боевой порядок, Жижка неторопливо объяснил, в каких местах в момент атаки Нужно открыть между телегами просветы, отрядил специальных людей к нагруженным камнями возам Проверив все, он устало уселся на большой камень на верху горы.

- Брат воевода, пражане подходят! - над самым ухом Жижки тревожно крикнул Прокоп Большой.

- Пускай стражницы и коннеберки ввяжутся с ними в бой и понемногу отступают на гору. Пошли к ним сотню самострельцев, чтобы поддразнили купчиков стрелами, да смотри, чтобы гонцы не зевали.

Прокоп, звеня шпорами, отошел. К воеводе подошел молодой Ян Рогач и сел рядом:

- Через полчаса пражане и паны наткнутся на нас.

- Будем только об этом молиться, - ворчливо заметил Жижка

- Пражане сцепились с нашими стражницами и гонят их в гору! - закричал подбежавший Прокоп

- Готовь, брат Прокоп, пушечный залп и телеги с камнями. А ты, брат Ян, - приказал Жижка Рогачу, - приготовь конницу к удару. Как только возы с камнями ворвутся в рыцарскую колонну - веди конницу, а как пойдет конница - выводи пехотинцев. За дело, детки!

Жижка вскочил на коня. По склону горы надвигалась густая масса всадников со щитами, низко опущенными копьями, с развевающимися флажками. Скоро вся гора, от вершины до основания, была усеяна, как саранчой, всадниками панского войска и бегущими за ними пехотинцами.

Ян Гвезда выпрямился в седле, сдвинул на затылок шлем и, не сводя с противника напряженного взгляда, медленно поднял вверх руку с палицей. Прокоп Большой, не спуская глаз с палицы гетмана и тоже выпрямившись, поднял руку. Вот до скачущей железной стены противника осталось каких-нибудь сто - сто пятьдесят шагов. Руки воинов судорожно сжимали рукоятки копий, цепов, топоров, вытаскивали из ножен широкие клинки мечей. Лица бойцов словно окаменели в суровой решимости, а глаза всех были прикованы к лавине закованных в латы коней и всадников.

Ян Гвезда резким, коротким движением опустил палицу. Разом грянули, словно огромным молотом трахнули по листу железа, маленькие пушечки с боевых возов. Несколько коней и всадников барахтались на земле, но атака продолжалась. Но вот под дружным натиском таборитских воинов тяжелые возы с камнями тронулись с места и с треском и шумом покатились вниз, на рыцарскую конницу и пехоту. Телеги уже не катились, а летели с огромной быстротой по крутому склону горы, увлекаемые тяжестью камней, и с размаху врезались в плотные ряды скачущих рыцарей.

Атакующая колонна была мгновенно расстроена неудержимым бегом тяжелых телег.

В этот момент из-за возового укрепления, откуда на атакующих летели тучи стрел, вырвался вперед на вороном коне всадник с поднятым мечом:

- За мной, братья! За чашу! - и ринулся на врагов.

За Яном Гвездой с обеих сторон возовой крепости вылетели две колонны латников.

- Табор! Табор! - сквозь бешеный конский топот мчавшихся карьером коней слышался боевой клич таборитов.

Ян Гвезда был уже в гуще пражан и рыцарей, нанося молниеносные удары своим мечом. Таборитская конница с Яном Рогачем во главе смела стремительным ударом уже расстроенные ряды рыцарей. Атаковавшие перешли к обороне, стремясь как-нибудь выйти с поля боя. Сам пан Гашек, наблюдавший за атакой своих рыцарей, с проклятием поспешил повернуть коня и постарался поскорее убраться восвояси.

Пока шла ожесточенная рукопашная схватка, пока стучали, как молоты в кузнице, мечи о латы, шлемы и щиты, пока от мощных ударов мечей летели искры, пока оправившиеся паны и пражане пытались вновь перейти от обороны к нападению на противника, в десять раз меньшего по количеству, - таборитские возы раздвинулись, и в промежутки высыпали тысячи пеших воинов. Поле боя огласилось суровым, грозным гимном таборитов:

Пред врагом не убегайте,
Но кричите веселей:
- На него! Смелей, смелей!..
Пешие воины ударили на пражан. Штепан не выдержал и помчался впереди пеших воинов в атаку на рыцарей. В таком ожесточенном бою он еще никогда не был. Прямо перед ним бежал Войтех, держа в руках цеп. Старик добежал до рыцаря, бешено отбивавшегося от наседавшего на него Вилема.

Клинки мечей молниеносно скрещивались с сухим треском - оба были опытными фехтовальщиками. Но вот ловким, быстрым ударом в соединение кирасы и нашейника Вилем свалил противника, не заметив, что сзади на него налетел другой рыцарь с занесенной секирой. Войтех бросился к противнику, остановился, расставив ноги, и, размахнувшись в воздухе цепом, обрушил на шлем рыцаря ужасный удар. Рыцаря словно ветром сдуло с седла. Войтех же снова поднял свое страшное оружие и кинулся вперед, в самую гущу схватки. Штепан, а с ним Млада на Милке устремились вслед за Войтехом.

Сокрушительный удар пеших воинов окончательно решил сражение. Остатки рыцарей, нахлестывая измученных коней, спешили уйти от преследования. За ними гнались конные и пешие табориты с всадником на вороном коне впереди.

Наконец еще одна короткая схватка-и битва под Малешовом кончилась.

Побежденные пражане и их союзники-паны оставили победителям поле боя, сплошь заваленное трупами. Там и сям медленно бродили между мертвыми телами понурые кони со свалившимися на бок седлами, волоча по земле брошенные поводья и со страхом в глазах косясь на окровавленные трупы.

С торжествующими песнями возвращались победители. Стоя на горе, Ян Жижка снял шлем:

- С победой, детки! Будем же бить наших врагов так и впредь!

Жижка сел на коня и неторопливо направился в Малешов. За ним потянулось непобедимое таборитское войско.

Пражские войска бежали с поля боя, оставив тысячу четыреста человек убитыми, в том числе триста тридцать шесть из самых богатых фамилий пражского купечества.

В тот же день Ян Жижка двинулся и осадил Кутна Гору. Оставив для осады необходимое войско, он с частью армии бросился на другие города, захваченные пражским союзом городов: Коуржим, Чески Брод и Нимбурк. Вместе с Яном Гвездой и Богуславом из Швамберка Ян Жижка с почти невероятной быстротой занял и другие города, бывшие под властью пражской общины: Жатец и Лоуни. 10 августа 1424 года Ян Жижка во главе соединенных таборитских войск стоял у ворот Праги.

Праге предстоял жестокий штурм. Но пражская община получила слишком хороший урок, чтобы продолжать бесславную войну.

В Прагу вернулся Сигизмунд Корибут, на этот раз без разрешения польского короля. Он убедил пражских коншелей и гетманов немедленно заключить с Табором мир для дальнейшей борьбы с Сигизмундом. Руководству пражской общины ничего не оставалось, как согласиться, и вскоре в лагерь Жижки прибыли уполномоченные от пражской общины и Сигизмунда Корибута.

Когда мир был торжественно подписан, Войтех произнес с искренним облегчением:

- Ну вот и хорошо! Мир все-таки лучше, чем война. Мне больше по сердцу мастерить оружие, чем самому пускать его в ход. Слава богу, что никто из наших не пострадал, а уж такая была сеча!

Его собеседником на этот раз был Милан, попавший под Малешов из Большого Табора.

Наконец Ян Жижка приказал войску Малого Табора сняться и двигаться домой. Млада не могла удержаться и толкнула в бок Штепана, увидев на суровом лице Войтеха блеснувшие слезы, когда он у ворот Градца Кралове заметил маленькую старушку, протянувшую с плачем к нему и Ратибору руки. Малый Табор наслаждался заслуженным отдыхом.

В один из жарких июльских дней по улицам Градца Кралове проехала большая группа всадников, сопровождаемая сильной охраной. Новоприбывшие сошли с коней у дома Яна Жижки и были встречены Штепаном. Гостей было трое. Для Яна Жижки это посещение, видимо, не было неожиданным. После того как гости переоделись и отдохнули, все собрались в дальней комнате, игравшей роль кабинета. Вождь уже ожидал их, сидя в покойном кресле за большим столом. Слева от Жижки сидели Ян Подебрадский, Гынек Бочек и Ян Рогач, справа поместились Ян Гвезда с Богуславом из Швамберка, а напротив - Гашек Вальдштейнский и Сигизмунд Корибут.

Ян Жижка не любил длинных речей и выступлений, самые сложные и важные вопросы он решал сразу.

- Братья, последние известия говорят, что Сигизмунд назначил своего зятя Альбрехта Австрийского маркграфом Моравии и наследником чешского престола. Надо думать, что они не сегодня-завтра снова нападут на Чехию Мы должны их опередить. Не ожидая их вторжения в нашу и без того разрушенную и обескровленную непрерывными войнами Чехию, мы ворвемся в Моравию и не дадим им собраться с силами.

Ян Гвезда только спросил Яна Жижку:

- Когда брат Ян думает начать наступление на Моравию?

- До начала осенних дождей, но после снятия урожая. Думаю, что через два месяца все наши войска должны быть собраны у моравской границы.

Молодой Сигизмунд Корибут несколько заискивающим тоном, хотя и сохраняя достоинство, обратился к своему бывшему противнику и победителю:

- В каком месте думаете, пан Ян, начать вторжение?

Ян Жижка повернулся в ту сторону, где он слышал голос Яна Рогача:

- Енек, повтори, что ты мне вчера предлагал.

Ян Рогач тряхнул длинными вьющимися каштановыми кудрями и коротко доложил свой план:

- Мы не можем уходить в Моравию, оставив у себя в тылу такую сильную крепость, как Пржибыслав.

Все гетманы согласились с предложением Яна Рогача и обязались не позже чем через два месяца явиться с войсками к моравской пограничной крепости Пржибыслав. Все объединенные войска - пражского союза, польное войско Большою Табора и войско Малого Табора - поступали под верховное командование Яна Жижки.

Штепан был серьезен и задумчив. Млада несколько раз искоса взглядывала на него, потом подошла и положила обе руки на его плечо:

- Штепан, что-нибудь плохое?

- Война, - опустив голову, сказал Штепан.

- Нам, верно, суждено всю жизнь воевать, словно для этого мы и родились. Не печалься... Отец знает?

- Вероятно. Месяца через полтора выступаем...

В начале октября Жижка был уже у Пржибыслава и осадил эту сильную крепость. Якубку, только что начавшему вместе с Миланом, переехавшим к этому времени в Градец Кралове, выпекать хлеб, пришлось все бросить и вновь брать в руки копье.

Ратибор стоял рядом с Карлом и внимательно глядел на осадные работы вокруг крепости. Тысячи людей возились, устанавливая пушки, тащили на катках стенобитные орудия-тараны, огромные бревна с железным концом, раскачивая которые разбивали стены и ворота крепостей. Там же рыли траншеи, катили фашины.

- Поедем посмотрим, что делается с восточной стороны. Там более опасное место, - сказал Карел.

Объехав крепость с восточной ее стороны, Карел вдруг остановился:

- Ратибор, смотри на те ворота.

Подгетман увидел, что одни из ворот открылись. В этот же момент с крепостной стены грянул пушечный залп по большой группе осаждающих, занятых рытьем траншей. Из открывшихся ворот во весь опор мчался значительный отряд кавалерии, за которым бежала пехота.

- Вылазка! - крикнул Карел и, дав коню шпоры, поскакал к месту схватки.

Ратибор не отставал от Карла, и они приблизились к месту вылазки в ту минуту, когда на помощь мчалась во весь опор таборитская конница. Имперцы начали поспешно отходить обратно в крепость.

В пылу схватки никто не заметил, как из ворот крепости выехал воин с опущенным забралом. Постояв перед воротами с минуту, он внимательно оглядел окружающую местность и потихоньку отъехал от крепости, держа направление на восток. Чем дальше он отъезжал, тем более ускорялся бег его коня. Видимо, всадник старался незаметно проскользнуть мимо таборитских войск и скрыться в ближайшем лесу. Это ему удалось, если бы зоркий и наметанный глаз Карла не обнаружил его.

- Ратибор! Видишь, какой-то имперец хочет улизнуть из крепости. Уж не придумали ли они эту вылазку, чтобы отвлечь внимание и дать ему возможность незаметно проскользнуть мимо наших войск? Скачем за ним!

Ратибор и Карел, пригнувшись к шеям коней, стремглав понеслись вслед за удалявшимся всадником. Тот, оглянувшись, обнаружил погоню и пустил своего коня прямо к лесу. Достигни он леса - можно было бы считать, что он вне опасности, так как густая чаща надежно укрыла бы его от преследователей. Ратибор и Карел поняли это и гнали коней во весь опор.

Всаднику до леса оставалось каких-нибудь пятьдесят шагов, но Ратибор на своем венгерском скакуне уже догонял его. Всадник, видя, что его настигли, быстро вынул белый платок и стал сдерживать бег коня. Ратибор натянул повод и тоже стал сдерживать коня. Всадник уже остановился и ожидал Ратибора, подняв над головой белый платок. Подпустив Ратибора шагов на двадцать, всадник молниеносно поднял правой рукой заряженный арбалет и пустил стрелу прямо в грудь подгетману. Ратибор с пробитой грудью свалился на землю, а всадник дал шпоры и карьером поспешил к лесу. Но Карел уже был рядом. Предательство врага вселило в Карла такое бешенство, что он вихрем налетел на имперца у самого леса. Встав на стремена и схватив обеими руками тяжелый меч, Карел поднял его над головой и со всей силой обрушил на врага. Тот свалился, как мешок, на траву. Карел спрыгнул с седла и, подойдя к поверженному врагу, поднял забрало. Из-под открытого забрала виднелось залитое кровью лицо еще молодого красивого человека.

Позади послышался конский топот. Обернувшись, Карел увидел приближающегося к нему сотника в сопровождении двух десятков латников. Сотник, спешившись, подошел к Карлу и бросил взгляд на убитого:

- Справились сами? А мы торопились к вам на помощь.

- Спасибо. Скорее помощь Ратибору - он ранен стрелой...

- А этот, видать, рыцарь. Видишь, золотые шпоры.

- Отвези его в лагерь. Я думаю, при нем есть важные письма.

Подойдя к лежавшему на земле Ратибору, Карел присел около него и осмотрел рану: стрела прошла навылет в левой стороне груди, пониже и левее сердца, Ратибор был жив. Карел поднял побратима на руки и, с помощью латников посадив его впереди себя, медленным шагом тронулся в лагерь. За ним ехали латники, ведя на поводу коня с привязанным к нему телом убитого рыцаря.

Пока Ратибора уложили в палатке, вызвали лекаря и вынули из раны стрелу, Карел снял с убитого латы и, обыскав, нашел два тщательно спрятанных письма. Повертев в руках пакеты и проклиная свою неграмотность, Карел отправился в палатку Яна Жижки. Навстречу ему попались Ян Рогач, Матей Лауда и Ян Гвезда. Они шли сумрачные и словно чем-то подавленные. Карлу показалось странным, что все трое были настолько погружены в разговор между собой, что как будто не заметили приветствовавшего их Карла.

Вокруг шатра воеводы стояли группами гетманы, кнезы, простые воины и тихо переговаривались.

Карел подошел к шатру. На пороге его встретил Штепан. Карлу бросились в глаза скорбное выражение лица и покрасневшие глаза Штепана.

- К отцу можно? - спросил Карел на ходу, намереваясь пройти в шатер.

Штепан загородил ему путь.

- Не входи, - угрюмо проговорил он.

- Что-то случилось? - встревоженно взглянул на Штепана Карел.

Тот опустил глаза и тихим голосом сообщил:

- Отец тяжко захворал, ждем лекаря.

- Но что случилось? Ведь еще вчера отец был совершенно здоров, весел, со мной шутил...

- Да. Вчера отец принимал парламенгеров из города. Они просили не препятствовать покинуть город женщинам с детьми, целовали ему руки, стоя на коленях. Ян Жижка своим словом обещал им свободный выход из города и отпустил. Вечером же отец внезапно слег... Но ты с чем пришел?

- Сегодня во время вылазки какой-то рыцарь пытался удрать из города. Мы с Ратибором за ним погнались- он предательски ранил Ратибора. Я же догнал его и убил. Обыскав, нашел вот эти два письма. Посмотри - быть может, что-нибудь важное.

Карел вручил Штепану письма. Одно было адресовано маркграфу Альбрехту Австрийскому, другое - самому императору Сигизмунду.

- Оба от пржибыславского бургграфа. У маркграфа Альбрехта он спрашивает, сопротивляться ли дальше или сдать город, так как появились случаи моровой язвы. Императору же бургграф сообщает, что податель сего письма согласен за сто коп грошей взять на себя убийство нашего отца Яна Жижки.

- Ну и негодяй же! - злобно процедил Карел.

- Пойдем, ты покажешь мне убитого.

Подойдя к накрытому плащом телу убитого рыцаря, Карел быстро сбросил с его лица плащ.

- Шимон! - вне себя крикнул Штепан.

- Братоубийца, изменник и предатель! - с ненавистью вырвалось у Карла.

- И этот негодяй взялся за сто коп грошей убить нашего отца!.. Много он зла совершил в своей жизни, но все это ничто по сравнению с последним. В пекло ему дорога! - сквозь зубы пробормотал Штепан.

- Пойдем, брат, к Ратибору, навестим его, - предложил Карел.

И оба направились в палатку Ратибора.

Раненый был уже в сознании. Ему пока не говорили ни о болезни Яна Жижки, ни о том, что на него покушался его родной брат.

Лекарь осмотрел раненого, нашел, что он уже вне опасности, и посоветовал отправить его домой, так как ему необходим длительный покой и уход.

Поздно вечером в палатку Карла, где лежал и Ратибор, поспешно вошел Штепан. Он знаком вызвал Карла.

- С отцом плохо. Сию минуту поскакал верховой в Градец Кралове за наилучшим лекарем.

- А что говорит наш войсковой лекарь?

- Он говорит... - здесь Штепан понизил голос и чуть слышно проговорил: - моровая язва. Но молчи, это пока тайна. Боюсь, он заразился от вчерашних просителей.

Спустя три дня в лагерь на взмыленных лошадях прискакали лекарь, Божена, Войтех и Млада. В лагере была гробовая тишина. Вокруг шатра стояла вооруженная стража из гетманов Табора. Невдалеке прямо на земле сидел Якубек и горько плакал. Около него стоял бледный Карел.

- Ну что? - спросила Божена.

- Ратибор вне опасности. Но мы все сироты: умер Ян Жижка.

В день 11 октября 1424 года чешский народ осиротел. И даже сдача Пржибыслава не могла заглушить боль утраты своего любимого боевого вождя.

Эпилог

Пятнадцать лет продолжалась великая крестьянская война в Чехии. Еще много лет после смерти Яна Жижки табориты вели героическую борьбу под руководством Прокопа Большого и Прокупка. Судьба героев романа неразрывно переплелась с борьбой чешского народа.

Ратибор, Штепан и Карел стали видными военачальниками и деятелями общины Малого Табора и продолжали честно сражаться против угнетателей чешского народа. Божена и Млада постоянно сопровождали своих мужей во всех походах, разделяя с ними опасности и невзгоды. К этому времени Войтех и Текла уже покоились на кладбище.

Вилем Новак и неразлучный с ним Черноголовый Павел, Якубек и Милан мужественно сложили свои головы в бою под Дрезденом.

В 1434 году объединенные силы католических панов, панов-чашников и пражских богачей окружили польное войско таборитов у города Липаны и нанесли ему смертельный удар. В этом неравном бою под Липанами пали Прокоп Большой, Прокупек и другие вожди таборитов.

Лишь одному Яну Рогачу удалось с небольшим отрядом прорваться из окружения и с боем уйти в Табор.

Липанская битва окончилась. На окровавленную землю опустилась ночь. Адский шум боя сменила мертвая тишина. Глубокой ночью через страшное поле побоища, ежесекундно нагибаясь и освещая мертвые лица убитых тусклым светом фонаря, проходила Млада. После долгих поисков она, остановившись у одного тела, тихо вскрикнула и опустилась перед ним на колени. Поставила фонарь на землю и осторожно приподняла голову лежащего воина. Торопливо расстегнув панцирь, Млада припала ухом к груди воина.

- Бьется... Оно еще бьется!.. Жив!.. - И, привстав, позвала в темноту: - Божена! Я нашла его! Он жив!

Из мрака в ответ послышалось лишь горестное рыдание. Над бездыханным телом Карла безутешно рыдала его сестра.

- Божена, спасем Штепана! Он еще жив!.. Помоги мне перенести его к пастуху. Пусть он там побудет вместе с Ратибором.

Божена с плачем поднялась и последовала за Младой. Обе женщины подняли бесчувственное тело Штепана и с трудом понесли его через поле смерти. Неподалеку в лесной чаще, в шалаше пастуха, они бережно положили тяжелораненого Штепана рядом со стонущим Ратибором.

Прошло еще три года. В 1437 году был казнен таборитский гетман Ян Рогач. Только Табор, превращенный Яном Жижкой в неприступную крепость, еще держался, но и он был окружен со всех сторон врагами.

Королевские войска беспощадно расправлялись с таборитами. Кто мог, скрывался в горах и лесах.

Сквозь непроходимую чащу дремучего леса по горной тропе пробирались двое мужчин и две женщины с дорожными мешками за спиной. Путники избегали населенных мест.

Несмотря на то что путники давно уже были в дороге и впереди их ждало еще немало опасностей, они были бодры и не унывали.

Штепан шел задумавшись впереди своих спутников. Вдруг он обернулся к ним, и лучи восходящего солнца осветили его исхудавшее лицо. Взгляд его ясных глаз был полон решимости.

- А все-таки правда победит, друзья! - убежденно сказал он,

Примечания

1

Что посеешь, то и пожнешь! (лат.)

(обратно)

2

Мир вам! (лат.) - приветствие, принятое среди католического духовенства.

(обратно)

3

Бакалавр - первая ученая степень в средневековом университете.

(обратно)

4

Эврика (греч.) - нашел.

(обратно)

5

Большой Донат - извлечения из учебника грамматики латинского грамматиста IV века Элия Доната.

(обратно)

6

Доминиканцы, францисканцы, кармелиты - наименование различных монашеских орденов католической церкви.

(обратно)

7

Мистр (чешск.) - магистр, следующая за бакалавром ученая степень.

(обратно)

8

Доминус магистр (лат.) - господин учитель; обращение студентов и школьников к учителю.

(обратно)

9

Коншель - советник, член городского совета (радницы).

(обратно)

10

Грош - чешская серебряная монета. Копа равнялась шестидесяти грошам.

(обратно)

11

Прага - столица Чехии, древнейший город страны, существующий с VII века. К концу XIV века население Праги выросло до тридцати тысяч, и она стала одним из самых больших городов Европы. Прага была привилегированным королевским городом, имевшим самоуправление, которое находилось в руках преимущественно немецкого патрициата. Городское самоуправление состояло из трех городских советов: Старого Места, Малой Страны и Нового Места. Старое Место и Малая Страна были оплотом патрициата. Новое Место, основанное Карлом IV для чешских ремесленников, было центром борьбы против католической церкви и немецкого засилья в стране Ремесленники Нового Места составляли основную массу сторонников бюргерской оппозиции, возглавляемой Яном Гусом.

(обратно)

12

Бурса - общежитие для студентов в старинных университетах.

(обратно)

13

Дедина (чешск.) - наследственное владение.

(обратно)

14

3еман (чешск.) - мелкий дворянин в средневековой Чехии.

(обратно)

15

Жебрак (чешск.) - нищий, бродяга.

(обратно)

16

Кутногорским декретом 18 января 1409 года король Вацлав IV передал управление Пражским университетом чехам. Он предоставил им три голоса из четырех при решении дел в университете Немецкие магистры и студенты в знак протестапротив лишения их преимущественных прав дали клятву не учиться в университете и ушли из Праги.

(обратно)

17

Вагант - странствующий певец.

(обратно)

18

Абецеда (чешск.) - азбука; прозвище архиепископа Збынка, известного своим невежеством, ярого врага Яна Гуса.

(обратно)

19

Виклеф Джон (1320-1384) - английский реформатор. Резко выступал против папства и права церкви иметь собственность. Католическая церковь посмертно осудила Виклефа, признав его учение еретическим.

(обратно)

20

Клирик - духовное звание.

(обратно)

21

Братова (чешск.) - жена брата.

(обратно)

22

Гана - область в Моравии, расположенная по верхнему течению реки Моравы и по ее притоку - реке Гане.

(обратно)

23

Рихтарж (ст.-чешск.) - судья.

(обратно)

24

Кнехт (нем.) - слуга, холоп.

(обратно)

25

Кржижак (ст.-чешск.) - крестоносец.

(обратно)

26

Колет - старинная длинная однобортная куртка.

(обратно)

27

Хоругвь - отдельный конный отряд, имевший свое знамя.

(обратно)

28

Судлица - копье с большим крюком для стаскивания с седел всадников.

(обратно)

29

С нами бог! (нем.) - боевой клич тевтонских рыцарей.

(обратно)

30

"Христос воскрес" (нем.) - гимн рыцарей тевтонского ордена.

(обратно)

31

Капитул - в католической церкви коллегия духовных лиц, составляющих совет при епископе. В средние века капитулы обладали важными церковно-административными и судебными полномочиями.

(обратно)

32

Глубокоуважаемый (лат.) - почтительное обращение.

(обратно)

33

Здехлина (чешск.) - падаль.

(обратно)

34

Католическая молитва (лат.).

(обратно)

35

Бакалавр in artibus (лат) - бакалавр искусств.

(обратно)

36

Вигилия - предпраздничный пост.

(обратно)

37

Седлак (чешск.) - зажиточный крестьянин.

(обратно)

38

Фаланга - построение в бою тесно сомкнутой линией из нескольких шеренг.

(обратно)

39

"Почтительнейшие требования" сентября 1419 года - требования бюргерства Праги, предъявленные императору Сигизмунду в связи с его притязаниями на чешскую корону. Бюргерство требовало причащения для мирян из чаши, свободы проповеди, предоставления всех государственных и городских должностей чехам и употребления чешского языка в судопроизводстве. Дальнейшее развитие эти взгляды нашли в четырех пражских статьях.

(обратно)

40

Гауфница - короткоствольная пушка, стрелявшая каменными ядрами. Гаковница - легкая пушка-ружье, стрелявшая с треноги. Тарасница - мелкокалиберная пушка, стрелявшая под прикрытием щита (тараса).

(обратно)

41

Бирич - глашатай.

(обратно)

42

Татичек (чешск.) - папочка.

(обратно)

43

Четыре пражские статьи были выработаны умеренным бюргерско-дворянским лагерем в 1420 году и предъявлены императору Сигизмунду как условие признания его чешским королем.

(обратно)

Оглавление

  • Часть 1.
  •   Глава I
  •     1. ПАСТЫРИ И ОВЦЫ
  •     2. СИРОТА
  •     3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК
  •   Глава II
  •     1. ЯН ИЗ ТРОЦНОВА
  •     2. "ЗОЛОТОЙ КАБАН"
  •     3. ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
  •   Глава III
  •     1. МОРАВАНЕ
  •     2. НА ПОМОЩЬ ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ
  •     3. ГРЮНВАЛЬД 15 ИЮЛЯ 1410 ГОДА
  •   Глава IV
  •     1. ПРАЖСКАЯ МОЛОДЕЖЬ
  •     2. МУЧЕНИКИ
  •     3. ШИМОН
  •   Глава V
  •     1. ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
  •     2. ПИСЬМО
  •     3. КОСТЕР
  • Часть 2.
  •   Глава I
  •     1. НЕОЖИДАННОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ
  •     2. "ВОССТАНЬ, ВОССТАНЬ, ВЕЛИКИЙ ГОРОД ПРАГА!"
  •   Глава II
  •     1. РОЖДЕНИЕ ВОЙСКА
  •     2. ГАНАКСКИЕ ВОЛКИ
  •   Глава III
  •     1. ВОЗВРАЩЕНИЕ ШТЕПАНА
  •     2. ПЕРВЫЕ ПОБЕДЫ
  •   Глава IV
  •     1. ТАБОР ЗАЛОЖЕН
  •     2. БИТВА ПРИ СУДОМЕРЖЕ
  •   Глава V
  •     1. ТАБОР НА ПОМОЩЬ ПРАГЕ
  •     2. ВИТКОВА ГОРА - ЖИЖКОВА ГОРА
  • Часть 3.
  •   Глава I
  •     1. ПЛЕН И ОСВОБОЖДЕНИЕ
  •     2. ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА ТАБОРА
  •   Глава II
  •     1. ПОСЛАНЕЦ РИМА
  •     2. НЕУДАЧА
  •   Глава III
  •     1. БАШНЯ ЗАМКА РАБИ
  •     2. МЛАДА
  •   Глава IV
  •     1. В ТАБОР
  •     2. СТРЕЛА ПАНА СЕЗИМЫ
  •   Глава V
  •     1.УДАР В СПИНУ
  •     2. СЛЕПОЙ, НО НЕПОБЕДИМЫЙ
  • Эпилог
  • *** Примечания ***