К истокам кровавой реки (СИ) [Течение западных ветров] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== Часть 1. Выворотень. В граде стольном все спокойно. Матарет ==========
Молодая женщина сидела в кресле за рабочим столом и просматривала деловые бумаги. Для нее это было откровенно скучным занятием. Пробежав глазами один счет, она дотянулась до кофейной чашечки. Взяла другой листок, зевнула, поднесла чашечку ко рту. На третьей бумаге женщина нахмурилась, отложила листок в сторону и нажала кнопку звонка на боковой стенке стола. Видимо, сочтя эту меру недостаточной, она громко позвала:
— Матарет!
Через несколько секунд дверь открылась и вошел секретарь, человек с еще молодым лицом, но абсолютно облысевшим черепом. Впрочем, странным было не это, а его рост — вошедший был едва ли не вдвое ниже обычного взрослого мужчины.
— Звали, госпожа Аза?
— Нет, просто так звонила в звонок. Черт, звала, конечно. Держи, — Аза толкнула по столу стопку бумаг, — займись. Да, что ты там говорил про две состыковки?
— Два приглашения на следующую неделю, одно на сцене в Пасифик Плаза в Гонконге, другое пришло из Парижа, от дирекции Мулен Руж.
— Гонко-онг, — протянула Аза, — нет, в Китай не хочу, палочками рис есть еще придется. Да и французы обнаглели, меня, — меня! — приглашать в кабаре. Еще лет десять назад было бы понятно. А сейчас… Обоим отвечай отказом.
— Я бы не торопился с выводами, — спокойно ответил Матарет. — Гонконг по праву считается жемчужиной Тихоокеанского побережья, он знаменит своей кантонской оперой. Возможно, вам предложат выступить в новом и непривычном стиле, а вы любите новизну. И кухня, я уверен, там вполне европейская.
— Хм, — протянула Аза недоверчиво.
— И насчет Мулен Руж вы погорячились, это не просто кабаре, это культурный центр и символ Парижа.
— Ладно, уговорил. Подумаю, вечером скажу, чье приглашение приму. Да, а особняк? Когда они достроят колонну?
— Вот с колонной проблемы, госпожа Аза. Строительная компания отказывается выполнять арки по старым чертежам.
— Что за ерунда? Ты же внес предоплату?
— Конечно, отправил еще две недели назад. Они извиняются — подобными арками они занимались десять лет назад, до Революции добродетели.
— Ну и что поменялось?
— Так подобные колонны должны держать немалый вес, их надо строить по особым технологиям, иначе рухнут. А технологии утеряны. Завод во время беспорядков подожгли, здание-то потушили, а расчетные машины и бумаги в вычислительном центре сгорели. Восстановить все мог бы главный технолог, но он тогда погиб, выбежал спасать завод, ввязался в драку, ну и застрелили его в суматохе.
— Жалко.
— Конечно, видимо, был настоящий человек.
— Жалко чертежей, получается, в моем саду будут стоять эти дурацкие однотипные болванки, которые теперь на каждом шагу, в имении у любого разбогатевшего купчика! — щеки Азы разгорелись от негодования, глаза метали молнии. От резких движений ее пеньюар слегка распахнулся, и Матарет отвел взгляд — он все-таки был еще молод, и зрелище всей этой буйной рвущейся наружу красоты находил чересчур отвлекающим.
Аза стала еще прекраснее за последние годы. Черты лица окончательно утратили детскую неопределенность, глаза стали темней и выразительней, волосы она теперь укладывала в высокую прическу, украшения носила строгие и изысканные — словом, теперь это была уже не просто яркая начинающая артистка, а настоящая примадонна. Она знала себе цену, и так же, как и раньше, позволяла иногда в приступе дурного настроения срывать концерты и грубить распорядителям, понимая, что ей все сойдет с рук.
Доставалось от ее характера и Матарету. Но он никогда не обижался, ибо был благодарен Азе. Тогда, после переворота, только она одна согласилась оказать ему помощь. Матарет после бегства из кабинета Роды бесцельно бродил по улицам, пока не решился обратиться к певице, единственному знакомому человеку. Аза не оттолкнула его, грязного чужака, карлика с далекой маленькой планеты, не выгнала, а приняла на полный пансион и стала поручать разные мелкие задания, чтобы Матарет не чувствовал себя нахлебником. Вскоре выяснилось, что пришелец с Луны может быть неплохим делопроизводителем. Так Матарет остался у Азы навсегда, получал вполне приличный заработок и мог уже оставить работу, если бы захотел. Но он считал себя обязанным Азе, и, в принципе, это было правдой.
— Еще какие письма от театров были? — спросила Аза, успокаиваясь.
— Конечно, самое вкусное я приберег напоследок, — улыбнулся Матарет. — Вот, смотрите, — он переправил бумагу Азе через стол. — «Глобус».
Аза изучала письмо, подняв тонкие брови.
— Видите? — нетерпеливо спросил Матарет. — Это на голову выше всего того, чем вы занимаетесь сейчас.
— Матт, ты наглеешь. По-твоему, я занимаюсь ерундой?
— Нет-нет, но это же настоящее сценическое искусство. Шекспир. За тысячу с лишним лет его никто не переплюнул. Возможно, вам предложат роль из его пьес, даже наверняка.
— Думаешь, это так заманчиво? Кого мне там играть? Неоформившуюся девчонку Джульетту? Овцу Офелию?
— Там есть и другие женские роли.
— Ага, не пей вина, Гертруда. Кстати, закажи новую партию коньяка.
— А званых вечеров у вас вроде было немного, — сказал Матарет с оттенком укоризны в голосе. Ответом был чистый, не знающий за собой вины, взгляд темно-синих глаз.
— Я свободная женщина, хочу — коньяк пью, не хочу — не пью. Пока на голосе не сказывается, это мое личное дело.
— Так вот, — продолжил Матарет прежним тоном, — у Шекспира ведь есть и комедии. И другие трагедии, другие женские роли. Дездемона, леди Макбет, Корделия.
— Корделия, — фыркнула Аза. — Бледная немочь и набитая дурочка. Уж мне тогда более по нраву Гонерилья. — Аза отвела взгляд от собеседника, видимо, представляя себя на сцене. Ее глаза потемнели, ноздри слегка раздувались, роскошная грудь часто вздымалась. Глубоким низким голосом она продекламировала нараспев:
— Да, был любим Эдмонд! Из-за него
Одна сестра другую отравила и закололась…
Певица замолчала, задумавшись.
— Госпожа Аза! — позвал Матарет.
— Да? — встрепенулась та.
— Последнее — договор о продлении аренды, по поводу новой студии. Я все оформил, вам осталось только подписать.
Аза, почти не глядя, размашисто поставила подпись.
— Матт, — сказала она вдруг, — а ты молодец. До тебя у меня была дамочка-секретутка, именно что секретутка — на родном языке ухитрялась писать безграмотно. А ты даже родился черт знает где — и в деловых бумагах у тебя ни одной ошибки.
— Это вы сами определили, что ни одной ошибки? — спросил Матарет с еле уловимой иронией.
Аза расхохоталась.
— Ну и хам ты, дружок. Конечно нет, с меня хватает того, что я пою без ошибок. Ладно, на сегодня все. Хотя постой…
Матарет ждал. Аза размышляла, на щеках ее снова выступил легкий румянец. наконец, решившись, она тряхнула головой.
— Позвони на Варшавский авиационный, в экспериментальный цех — или как там он теперь называется? Там должен еще храниться заказ Яцека. Я узнавала, цех во время бардака не разнесли, его машина цела, они выполняют еще законы, идиоты — а по закону такой крупный заказ хранится десять лет, только потом его утилизируют. Позвони и скажи, госпожа Аза перекупает. Все положенные просрочки я оплачу… Что с тобой?
Матарет внезапно рухнул на колени и сжал в ладонях холеную руку певицы.
— Госпожа!
— Да что с тобой? — Аза попробовала отдернуть руку, но Матарет не выпускал ее, прижимал к губам и повторял срывающимся голосом:
— Госпожа…
Аза почувствовала, как кожу запястья обожгло горячими слезами. Не без труда она освободила руку и встала, повернулась спиной к сжавшемуся комочком на полу Матарету и подошла к окну.
Вечерело. Между домов садилось солнце; золотисто-алое, оно заливало лучами чистый, без единого облака, сказочно-синий небосвод. Только на востоке виднелось удлиненное светлое пятнышко, серебристый отблеск вечного спутника Земли.
— Удивительно, — сказала Аза, доставая портсигар. — Разве ты сам не говорил, что на Земле в сотни раз лучше жить, интересней, богаче? Разве ты не рассказывал, какая бедная и нищая твоя Луна? У нас хоть нет этих самых, крылатых уродов — как ты там их называл? И от одной тени надежды, что можно полететь на полумертвую планетку, ты впадаешь в истерику. Что хорошего тебя там ждет, на этом серебряном небесном блюдце?
Закурив, она смотрела в окно, то ли ждала, то ли не ждала ответа. Матарет поднялся, отряхнул одежду. Слезы на его щеках уже высохли, только глаза еще блестели.
— Родина, — просто сказал он.
========== Не изменяя надежде. Хонорат ==========
Хонорат разбудил холод.
Долгая лунная ночь еще не кончилась. Далеко за краем гор небо посветлело, в землянке, где Хонорат с матерью и братом устроились на ночлег, тьма понемногу рассеивалась. Если случайно проснуться в полночь, невозможно разглядеть собственную руку, даже поднеся ее к глазам, сейчас же Хонорат, помахав перед лицом ладонью, увидела очертания пальцев. И еще пар, идущий изо рта — настолько морозным был воздух.
Хонорат завозилась, натягивая на себя тряпичное одеяльце, от которого, правда, было мало толку. В итоге она несколько раз нечаянно пихнула Зибура. Брат проснулся сразу, не захныкав, как дикий зверек. Хонорат увидела, что в темноте блестят его глазенки и предупредительно выставила руку. Зибур был младше Хонорат, не говорил, но был силен, сильнее ее, и способен быстро разозлиться. Вот и сейчас он замахнулся ручонкой, свирепо сверкая глазами. Но Хонорат была наготове — она оттолкнула мальчика и предупредила громким шепотом:
— Вздумаешь щипаться — выпихну на снег.
Зибур зло оскалился, но драться не решился — знал, что сестра выполнит свою угрозу. Попятился, собираясь снова подползти к матери под бок и доспать остаток ночи. В это время раздался отчаянный крик. Зибур и Хонорат разом вздрогнули, и, забыв распри, прижались друг к другу.
Крик повторился, страшный, протяжный, рвущий за душу. Зибур сморщился, намереваясь зареветь. Хонорат быстро прикрыла ему рот ладошкой, чтобы брат не разбудил мать.
— Тихо!
Зибур подвывал, укусил сестру за ладонь, сучил ногами, но в полный голос все же не заплакал. Однако мать проснулась, проснулась от третьего вопля.
— Хонорат! — мать резко села, увидев, что с детьми все в порядке, успокоилась. Но крики снова повторились и теперь уже не прекращались, повторяясь через каждые несколько секунд. Одновременно послышались гортанные низкие голоса, говорящие на непонятном языке, звук хлопающих крыльев — и Хонорат сжалась, готовясь ощутить подзатыльник или удар током от холодной шестипалой ладони. Мать шикнула на детей и тоже затаила дыхание.
Но крылатые господа к их землянке не пошли. Голоса и крики стали удаляться и наконец смолкли где-то в стороне центральной скалы. Тогда мать перевела дух.
— Руту потащили, проклятые, — прошептала она, гладя жесткой рукой Хонорат по голове. — Бедняжка ты моя, бедняжка. Что будет, ой, не дай Земля дожить, — и заплакала. Хонорат тоже начала всхлипывать, и мать, видя это, постаралась успокоиться.
— Ну что ты, что, — она убрала прядь волос, свесившихся девочке на лицо. — Разве ты не помнишь, такое уже бывало — дней пять или шесть назад. Спи, далеко еще до рассвета.
Хонорат съежилась под боком у матери, рядом посапывал уснувший Зибур. Девочка пыталась вспомнить, правда ли несколько дней назад она уже просыпалась от таких криков. Полгода — большой срок, когда тебе от роду всего-то пять лет. Или шесть — Хонорат не знала точно. Иногда она путала кошмары с явью, иногда вспоминала невероятно светлый и яркий сон — равнина, длинный пологий берег, огромные волны, набегающие на песок, вокруг люди — такие высокие, что приходится задирать голову, чтобы увидеть их лица, и она, Хонорат, ковыляет по зеленой траве, спускаясь к воде, а какой-то человек, непохожий на мать, с волосами на лице, вдруг подхватывает ее на руки и подбрасывает вверх — к самому солнцу. Хонорат как-то пробовала допытываться у матери, сон это или нет, но та только разрыдалась, прижимая дочь к себе — и ответа Хонорат так и не получила.
Мать вообще часто плакала. Женщины, которых знала Хонорат, делились на два типа — одни проливали горькие слезы по любому поводу, другие — их было значительно меньше — вели себя чересчур спокойно. Даже от боли не кричали. И о детях своих не заботились, не любили их, в отличие от матери Хонорат. Та, хоть и покрикивала на Зибура, иногда прижимала его к себе и ласкала, а увидев, что на нее смотрит Хонорат, говорила, будто извиняясь:
— Ведь сынок он мне, Хонорат. Я его родила, не кто-нибудь.
Зибур тогда тоже будто чувствовал себя виноватым — отводил глаза и тер шею, по сторонам которой у него виднелись два багровых отпечатка. Хонорат иногда думала, что брат очень даже смышлен и не разговаривает просто из вредности.
Девочка зевнула. Несмотря на мороз, на голод, ей все же хотелось спать.
— Почему ты не дашь ей умереть?
Будь эта фраза произнесена голосом, она бы эхом отразилась от стен и потолка башни. Но слова, сказанные цветовым языком, в лучшем случае отсвечивали в зеркале.
В каменной комнате не было зеркал. Шерн, только поднявшийся по ступенькам из подвала, увидел лоб своего сородича случайно. Он даже не был уверен, что вопрос был задан ему, а не просто в пустоту, но сердито ответил:
— Их надо учить. Она должна смириться и рожать нам рабов.
— Она не смирится, — лоб собеседника мерцал серыми оттенками, только ими, не мелькал ни один цветной тон — и нельзя было понять, какие эмоции испытывал говорящий. — Ты зря тратишь время и силу рук. Отпускать ее нельзя, да и бессмысленно — ее убьют свои же.
— Пусть убивают, что нам за дело до их возни, — ответ светился синеватыми раздраженными тонами.
— Похоже, что тебе есть дело, Граний. Иначе бы ты не преследовал людей так ожесточенно.
— Тебе, похоже, тоже есть дело, — Граний раскинул черные крылья и вперился в лоб собеседника всеми четырьмя широко распахнутыми глазами. — Не знал я, что храбрый воин может так измениться из-за какой-то суки.
— Просто я уважаю доблесть, даже если тебе это кажется глупостью и упрямством.
— Я не об этом отродье, что валяется в подвале. Я о той рыжей суке, что ты приволок с собой из-за моря и нянчишься с ней, как с дитем.
— Мой каприз, как мыслящего существа и вершины творения природы, — оранжевые саркастические нотки мелькнули в ответном мерцании. — Я могу себе позволить?
— Можешь, что угодно можешь. Только и я могу тебе высказать свое отношение. Люди должны знать свое место, а щенок этой суки, например, все время болтается без толку, ты разрешаешь ему не работать. Или это плен тебя так изменил?
Собеседник, который все это время стоял, опершись о колонну, слегка пошевелился, плотнее запахиваясь в крылья, как в плащ.
— Не думаю. Просто я лучше тебя знаю, что такое унижение, боль и потери.
— Не выпячивай своих потерь, Авий, — лоб Грания светился ненавидяще узкой зеленой полосой среди разливающегося алого моря гнева. — Думаешь, ты один пострадал? Посмотри в окно! Видишь земли за краем гор? Это был наш край, вся Луна была наша — и откуда-то на наши головы свалились эти псы и расплодились хуже насекомых! Ты забыл войну?
— Я в эту войну потерял родителей и нареченную. Ты родом с гор и…
— Мой брат, — у Грания вместе с обычными цветными словами вырвалось шипение. — Мой брат, который вместе со мной в первых рядах защищал этот город. Да, у него были странные идеи и мы с ним не ладили, но когда его у меня на глазах застрелил своей огненной стрелой тот долговязый пес, это был перелом! Именно тогда я понял, что ничего! Никогда! Им не прощу! Что кожу с них со всех заживо содрать будет мало!
Граний замолчал, будто выпустив разом из легких весь воздух. Устало промерцал:
— Пусть ублюдок этой рыжей суки на глаза мне не попадается.
— Не попадется, — заверил Авий вслух, потому что Граний уже отвернулся. И вздохнул — слишком у многих мальчишка путается под ногами, но не запрешь же в комнате такого шустрого детеныша. Надо придумать, чем бы его занять…
Хонорат проснулась снова уже настоящим утром — когда в их землянку затек ручеек талой снеговой воды. Девочка быстро вскочила. Она и так чувствовала себя ужасно неопрятной, и перепачкаться в жидкой грязи ей совсем не хотелось. Зибур завозился и заныл, не желая просыпаться. Мать уже встала и ушла куда-то — Хонорат с тоской подумала, что до завтрака еще очень далеко. Было светло, но сыро и холодно, а еду приносили только поздним утром, по подсохшим тропинкам. Тогда же можно будет и искупаться в озере, если, конечно, крылатые господа не заставят ее выполнять какую-либо работу.
Крылатыми господами их звали выворотни. Когда приносили еду, когда отдавали приказания — вот, мол, это вам от крылатых господ, суки. Или: крылатые господа распорядились… Хонорат тоже называла так про себя этих существ — уж очень жутко ей было произнести даже мысленно слово, в котором соединялись шипящий звук злобы, яростное рычание, холодный высокомерный прононс, напоминающий о боли, страхе, гибели. Это коротенькое слово ш-е-р-н…
Хотя они тоже были разными. Если Хонорат попадалась на глаза господину Гранию, он обязательно отправлял ее таскать тяжелые ведра с водой или отмывать котлы (не надо думать, что, работая на кухне, можно было перекусить объедками — в свою пищу шерны добавляли такое количество специй, что от нее тошнило даже очень голодного человека). Но некоторые другие шерны проходили мимо Хонорат, видимо, считая ее слишком маленькой и слабой. Тогда она получала в свое распоряжение несколько часов свободы — можно было гулять по котловине, только близко к крылатым господам и выворотням не подходить, купаться в горном озере, играть с другими ребятишками.
Хотя с компанией ей, конечно, не везло. Девочек, кроме нее, было всего две — и обе старше дней на десять, так что их практически всегда угоняли на работу с самого утра. Мальчики же были вроде Зибура — младше ее, хоть рослые и сильные, вредные и глуповатые, затевали драки на ровном месте. Они ведь были не настоящие люди, как говорили женщины. Неужели все мальчишки такие?
Хонорат вспомнила мальчика, с которым познакомилась вчера, и ей стало чуточку веселей. Он казался не злобным, правда, общался с ней с некоторой опаской. Но потом они разговорились, он рассказывал интересные, хоть и непонятные вещи. Получалось, он жил не в женской общине, а в городе на скале, куда Хонорат попадала только, когда ее загоняли на работу. А еще он был симпатичный. Может, он и сегодня придет?
Хонорат с тоской вспомнила, какая же она грязная, со спутанными волосами, в измявшейся за ночь одежде. Нет, пусть лучше он появится попозже.
Зибур окончательно проснулся и заорал. Он был голоден. Хонорат попробовала сунуть ему свернутую тряпку, в которую когда-то был завернут сухарь — но мальчик выплюнул эту импровизированную соску и пнул сестру ногой. Хонорат отпихнула его и вылезла из землянки.
— Опять драка? — послышался голос матери. Та подходила, неловко ступая по скользкой мокрой тропинке, придерживая одной ладонью живот, а другую протягивая Хонорат. У девочки екнуло сердце — мать вернулась не с пустыми руками, ура, они что-то съедят до завтрака!
— Что это? — спросила Хонорат в нетерпении.
— Хлеба немного Дзита дала, добрая душа, — пояснила мать, оглядываясь. — Пойдем в землянку.
— Дала, — послышался сзади голос тетки Дзиты — а затем из-за скального обломка появилась и она сама — худая, черноволосая женщина с сухим и злым лицом. — Дала, Марела, потому что ты опять на сносях, для тебя и для девочки. На ублюдка нелюдского не смей делить.
Марела остановилась.
— Что ты, Дзита… он же не виноват, он ребенок, мне жаль его…
— Виноват, не виноват — проклятое шерново отродье, пусть шерны о нем и заботятся. Они нас много жалели? Руту вон с утра опять потащили.
— Она же только скинула.
— Она и этого скинет, — тетка Дзита усмехнулась так, что Хонорат стало нехорошо и резко расхотелось есть. — У нее характер, у Руты. Будет с высоты прыгать или в живот себя колоть. После того, как ее поймали беременной и у нее мальчик родился…
— А что с ним стало? — вмешалась Хонорат. Женщины обернулись в ее сторону, спохватившись, что вели разговоры не для детских ушей.
Марела погладила дочь по голове.
— Ничего, ничего страшного, детка. Сейчас поедим, скоро солнышко припекать начнет, и согреешься. Все хорошо будет. Вон, видишь, за той горою сияние Земли Благословенной, если молиться светлой звезде, все легче.
— Зачем ты… — начала Дзита, и голос ее сорвался. переведя дух, она продолжала: — Зачем ребенка обманывать, Марела? Не будет лучше, молись не молись. У нас нет надежды. У нас нет будущего. Здесь мы сдохнем, и никуда не сбежишь, свои же живьем в землю закопают.
— Не надо, — сказала Марела. — Вырастет, успеет узнать. А сейчас не надо, Дзита.
Из землянки, держась за стенку и окончательно вымазавшись, нетвердыми шажками выбрался Зибур и ткнулся матери в колени. Марела вытерла подолом замурзанную мордашку сына, виновато оглянувшись на Дзиту, разломила кусок хлеба на три части — большие протянула детям, меньший взяла себе. Дзита спорить не стала, но сплюнула, и, выразив тем самым свое мнение по поводу кормежки выворотня, побрела прочь по тропинке. А дальше Хонорат размышлять было некогда, потому что она была голодна.
Хлеб исчез мгновенно, быстрей, чем тает поутру снег. Облизывая пальцы, Хонорат увидела вдали на дороге несколько черных фигур. Крылатые господа сочли, что уже достаточно тепло для работы.
Начинался новый долгий лунный день.
========== Дети с обеих сторон. Мэсси ==========
Солнце низко стояло над горами. Половина долины, освещенная лучами, уже освободилась от снега и зеленела рвущейся вверх травой, но в другой части еще царила зима. Сейчас линия, разделяющая ночь и утро, тепло и мороз, проходила посередине ближайшего озера. Именно к нему и бежала Хонорат. Мать с другими женщинами только что ушла в город, оставив Зибура на попечение сестры, малыш сразу же уснул — и Хонорат спешила воспользоваться своей короткой свободой.
Озеро растаяло наполовину, это было видно даже издали. Вытянутый овал, разрезанный наискосок, на зеленовато-прозрачную, отражающую белесое небо, и ледяную половинки. Как созревший в полдень двухцветный плод. Вода окончательно прогрелась бы только через несколько часов, но Хонорат не могла ждать. Она, как и все лунные жители, привыкла к холоду и перспектива купаться в полынье ее не пугала.
Хонорат обогнула очередной пригорок и увидела на берегу маленькую человеческую фигурку. Мальчик устроился на валуне, приспособив в качестве сиденья охапку подсохших уже папоротников и швырял в воду камешки. Он был так увлечен этим занятием, что обернулся на шаги Хонорат, когда она была уже совсем близко.
— Привет, — крикнула на бегу Хонорат. Она остановилась, перевела дух, улыбнулась. Мальчик с серьезным лицом кивнул в ответ.
— Привет.
Хонорат постояла немного и сообщила:
— Сегодня я не голодная.
— Ох, — по его лицу было видно, что он расстроился. — А я забыл, совсем забыл, извини.
— Ничего! Я же говорю, я не голодная. Ты что делаешь?
— Я? Вот, — он кивнул на озеро. — Знаешь, если найти плоский камешек, он перепрыгнет через все озеро. Вот так, — он пустил очередной «блинчик», но тот, естественно, и до середины озера не доскакал — утонул, пару раз оттолкнувшись от поверхности воды. Мальчик чуть заметно вздохнул и сказал:
— Это потому, что они круглые, а не плоские.
— Плоские могут быть на дне, — сказала Хонорат. — Ты умеешь плавать?
— Я не знаю, — серьезно ответил мальчик. — Я ведь не пробовал.
Хонорат засмеялась.
— Значит, не умеешь. Будешь пробовать? Уже не так холодно.
Он с непонятным ей сожалением ощупал собственные бока и замотал головой.
— Нет, я не могу, мама будет сердиться.
— Ну, как знаешь, — пожала плечами Хонорат, и шагнула в озеро сразу, не раздеваясь. Все равно ничего запасного у нее не было, стирать платье было надо, а солнце через пару часов начнет припекать и высушит одежду прямо на хозяйке.
Вода прогрелась только сверху, внизу, у дна, она была ледяной, и Хонорат изо всех сил заколотила руками и ногами по поверхности озера, поднимая тучу брызг. Пару раз она попробовала нырнуть, в первый раз ей ничего не удалось подцепить со дна, во второй повезло — в ладони вместе с песком оказался зажат маленький плоский камешек. Она подошла к берегу, поднимая при каждом шаге небольшие буруны, и кинула свою находку мальчику.
— Лови!
Он поймал камешек, быстро подставив сложенные лодочкой руки, испуганно посмотрел на нее:
— Холодно!
— Конечно, холодно, — согласилась Хонорат, — но грязной хуже.
Она еще немного поплескалась, отжала кое-как подол, встряхнула мокрой головой и вышла на берег. Выбрала самый прогретый солнцем валун и устроилась на нем — обсыхать.
Мальчик терпеливо ждал, пока у Хонорат не перестанет зуб на зуб не попадать, потом подошел и протянул камешек:
— Хочешь, ты брось? Это ведь ты нашла.
— Нет, я все равно не умею.
Мальчик прицелился, размахнулся и кинул камешек почти параллельно поверхности воды. Тот запрыгал по озерной глади и потонул почти на ледяной границе. Мальчик и Хонорат переглянулись.
— Видела? Девять раз скакнул.
— Ага, здорово. Мэсси, — сказала Хонорат, вспомнив его имя, — а ты бегать умеешь или тоже не пробовал?
— Пробовал, — Мэсси дотронулся до своего затылка. — Вчера вечером бежал и растянулся прямо под ногами у господина Грания. Пол-то в коридоре каменный, скользкий.
— Ох! — до Хонорат только сейчас дошло, что новый знакомый тоже человеческий детеныш и ему, где бы он ни жил, так же достается от шернов, как и ей. — И что было? Он тебя ударил?
— Ударил, и обстрекало благословенным зарядом, всю ночь затылок щипало и волосы обгорели. Правда, сейчас уже не болит.
Хонорат удивилась, что мерзкую и жгучую силу крылатых господ кто-то может называть благословенной, особенно после того, как сам от нее пострадал, но спорить не стала, просто предложила, чтобы отвлечь:
— А давай в догонялки?
Он кивнул, Хонорат быстро соскользнула с камня, крикнув:
— Чур, я убегаю! — и понеслась по лужайке. Мэсси бросился следом и довольно быстро ее опередил. Потом она бегала за ним, долго, пока не высохла, а когда он понял, что ей не тягаться с ним в быстроте, поддался и дал себя догнать. А дальше они мчались наперегонки по лужайке просто так, потому что это было весело.
Подсохшая трава источала чудесный аромат, цветы распускались, птицы проносились в воздухе, пользуясь этими короткими утренними часами, когда все живое радуется солнцу и отходит от зимней спячки, но не успевает еще впасть в засушливое полуденное оцепенение.
Вдруг Хонорат резко остановилась, переводя дух.
— Ой, — сказала она, глядя в направлении общины. — Там завтрак привезли, кажется. И брат наверняка проснулся.
— Тебе уже пора? — спросил он с сожалением.
Хонорат вдруг поняла, как страшно не хочется уходить. Но еды она тогда до полудня никакой не увидит. И Зибура надо кормить, негоже, чтобы брат орал от голода часами. Он не виноват, он ребенок, мысленно повторила Хонорат всегдашнее оправдание матери.
— А может, ты пойдешь со мной или подождешь здесь? Хотя я могу не вернуться. Давай знаешь, как сделаем? Давай ты со мной пойдешь и постоишь в стороне, увидишь, погонят меня на работу или нет, если нет, мы еще поиграем, а если да, ты увидишь, что меня можно не ждать. Или ты там кого-то боишься?
Мэсси немедленно вскинулся:
— Не боюсь, — сказал он с обидой.
— Тогда идем. Только обещай, что пока не увидишь, что меня точно угнали на работу, не уйдешь. Клянись Землей благословенной.
Мэсси поглядел на нее с изумлением.
— Землей проклятой, — поправил он.
Хонорат поняла, что воспитывали его более чем странно.
— Землей благословенной.
— Землей проклятой.
— Да почему проклятой?
— Не знаю, просто так принято.
Хонорат в нетерпении оглянулась на дорогу.
— Ладно, идем. Просто обещай, что не уйдешь.
Когда они дошли до пологих холмов, окружавших общину, Хонорат побежала вперед, а Мэсси остановился в отдалении. Вообще ходить к человеческому поселку ему не то, чтобы запрещалось, но и не приветствовалось. Когда он встречал этих женщин, пленниц и работниц, в городе на холме, они смотрели на него совсем не по-доброму. Иногда ему случалось слышать и проклятия в свой адрес. Мать страшно боялась, что женщины причинят ему вред, хотя эти несчастные были безобидны и только словами выражали свою неприязнь. От немногих мужчин — выворотней, уцелевших после недавней войны, — он шарахался сам. Все же его тянуло к людям. Общества одной матери ему явно не хватало. Хорошо, что хотя бы эта девочка не посчитала его чужаком. Мэсси сам не заметил, как подошел к ограде чересчур близко, так, что его заметила одна из раздающих еду женщин.
Тележки с хлебом и кашей в числе прочих привезла Марела, мать Хонорат. Вообще это было дело выворотней, но те, как и их господа, любили переложить свое задание на других — даже не из лени, а ради того, чтобы проявить свою власть над кем-то окончательно бесправным. Пленницы не возражали против такой передачи обязанностей — это давало им возможность подкормить своих детей и выскрести котелки до чистоты. Выворотни иной раз вываливали объедки в грязь еще до того, как раздавали еду всем — просто по злобе.
Хонорат получила от матери двойную порцию завтрака и унеслась к землянке — кормить Зибура. Марела, раскладывая кашу остальным, случайно поглядела в сторону изгороди. Сначала она глазам своим не поверила — маленький выворотень, сын этой рыжеволосой шлюхи! Не может быть, разве проклятая ведьма пустит своего отпрыска бегать в нищую общину? Еще ударится где или затеет драку — а Ихазель отомстит всем.
Это и в самом деле был тот мальчишка. Марела шепнула напарнице пару слов и отошла к ограде.
— Что ты тут делаешь? — спросила она сердито, глядя поверх головы Мэсси. — Убирайся. Нам не нужны неприятности из-за тебя.
Мальчишку как ветром сдуло. Марела удивилась, что ее слова так быстро подействовали и огляделась в поисках дочери. Женщин отправляли работать в сад вокруг ближайшей усадьбы, и если бы дети были с Марелой, ей было бы спокойнее.
Хонорат бродила вдоль изгороди, волоча за собой ноющего Зибура. Она успела позавтракать, а так как после утреннего угощения не чувствовала слишком сильного голода, заначила в карман несколько сухарей. Хонорат проверила, не выпадет ли запас, и завертела головой, разыскивая Мэсси.
Комментарий к Дети с обеих сторон. Мэсси
Смотрела тут фильм Знамение
https://www.youtube.com/watch?v=agqmWl1o31o
Во второй минуте ролика, когда дети бегут по траве в долине среди гор, что-то защипало.
========== Дети с обеих сторон. Донат ==========
Мэсси, удрав за ближайший куст, наблюдал за толчеей в общине. Раздатчицы складывали на тележки котелки и миски, детишки верещали, дрались, некоторые женщины пытались их урезонить. Выворотни, держась в стороне, похохатывали над всеобщим гвалтом. Вскоре это им надоело, и один из них поднял хлыст рукой, на запястье которой виднелся багровый след, щелкнул своим орудием по земле и прикрикнул:
— Эй, бабы, кончай бардак! На работу пора, хватит вам отлынивать!
Женщины сразу не утихомирились, так что выворотню пришлось пустить в ход кнут, что вызвало еще большую суматоху. Мэсси зажмурился и заткнул уши, но плач, крики, ругань, детский визг приглушились не до конца. Тогда он начал быстро хлопать себя по ушам, получились звуки, напоминающие грохот водопадов в горах после полуденного ливня, за которыми потерялся шум скандала.
Когда Мэсси отвел руки от ушей и раскрыл глаза, выворотни уже навели кое-какой порядок. Несколько женщин увозили тележки в город под предводительством одного надсмотрщика, остальных согнали в колонну и повели к саду вокруг ближайшей усадьбы. За некоторыми матерями бежали детишки, выворотни отгоняли тех, кого считали слишком уж маленькими для работы. Шерны в этот раз руководить разделением труда не явились.
Мэсси увидел, что отругавшая его сердитая женщина тревожно оборачивается и зовет:
— Хонорат! Хонорат!
«Она что, ее мама?» — удивился он и на всякий случай заполз еще глубже под куст. Колонна ушла далеко, шум затих. Тогда Мэсси выбрался из своего укрытия. Он видел, что в общине остались одни мальчики, о которых не пеклись ни их матери, ни выворотни, прекрасно знающие, что бабы нарожают новых.
Тут его окликнул чей-то голос, он оглянулся и увидел Хонорат, перелезающую через изгородь.
— Меня оставили одну, — радостно сообщила она.
— Тебя звала твоя мать, — сказал Мэсси.
— Я слышала, — кивнула Хонорат. — Их повели в сад, собирать озимые плоды и сажать вечерние. Там можно что-то съесть, но если выворотни заметят, они бьют кнутом по пальцам, поэтому я не люблю туда ходить. Удержаться и не откусить плод трудно, а замечают и наказывают почти всегда.
За изгородью заныл малыш лет полутора, Хонорат перевесилась туда и ухватила его за ладошки.
— Это мой братец Зибур, — сказала она, не оборачиваясь, — теперь он мало спит, приходится за ним следить.
— Давай возьмем его с собой, — предложил Мэсси.
Вдвоем они перетащили мальчика через изгородь. Зибур сразу же толкнул сестру, а та его шлепнула, без злобы, просто по привычке.
— Он все равно не отвыкнет драться, — вздохнула Хонорат, откидывая с лица растрепавшиеся волосы. — И играть не даст, он злючка, потому что выворотень.
— А я тоже, — быстро сказал Мэсси.
— Ох, точно, ты же мальчик. А бывают мальчики не выворотни?
— Бывают.
— Откуда… — начала Хонорат, но Зибур снова пихнул ее, и она ухватила малыша поперек туловища, так, чтобы он не мог ее ударить. — Нет, невозможно будет что-то делать, пока его не отвлечь. У меня был мячик из дерева, но он потерялся.
— Можно вырезать новый.
— Тогда нужен ножик, — Хонорат сказала об этом, как о чем-то недостижимом, и очень удивилась, получив ответ:
— У меня есть.
Ножик у него был маленький, складной, не очень удобный, но пользоваться можно. В роще рядом они нашли толстую сухую ветку, которую, как практически всю легкую пористую лунную древесину, легко было обрезать. Пока Мэсси пытался придать своей поделке мало-мальски округлую форму, а Хонорат гонялась по лужайке за вредным братцем, из зарослей вдруг показалась довольно рослая фигура. Хонорат вскрикнула от неожиданности, Мэсси вначале тоже почудилось, что это взрослый человек.
— Все хорошо, — сказала Хонорат, пряча Зибура за спину. — Это всего лишь Донат. Он дурачок, ничего не сделает.
Из кустов выбирался парнишка одного возраста с Хонорат, но выше на целую голову, широкоплечий, черноволосый, с угрюмым и испуганным лицом. Это был сын тетки Дзиты, выворотень. Мать, ненавидевшая своих хозяев, перенесла эту ненависть на несчастное и ненужное дитя, не заботилась о нем, не кормила. Донат выжил лишь щедротами более сердобольных женщин. Из всех рожденных здесь детишек он был самым забитым, тупым и озлобленным. Несмотря на обычную для его ущербной породы драчливость, его легко было напугать.
Донат пока что не проявлял агрессивных намерений, просто стоял и смотрел на руки Мэсси. Хонорат забеспокоилась, что его интересует нож. Но Донат вдруг подхватил упавшую наземь стружку и попробовал ее на зуб.
— Глупый, это же просто дерево! — воскликнула Хонорат. — Одно слово — выворотень.
Лицо несчастного мальчишки исказилось в непонимающей гримасе. Он оглядывал свою находку с таким видом, будто его обманули, нарочно подсунув несъедобное.
— Он голодный, — сказал Мэсси, обхлопав себя по карманам с сожалением человека, никогда не голодавшего и не привыкшего запасать еду.
Хонорат вздохнула, полезла за пазуху собственного платья и вытащила оставшиеся от завтрака сухари. Подумав, отделила две штуки и протянула их Донату. Тот недоверчиво глядел на ее руки, не решаясь взять угощение.
— Бери-бери, — великодушно разрешила Хонорат, — но смотри — ударишь, я тоже так пинаться умею!
Донат схватил подачку, один сухарь сразу засунул в рот, другой прижал к груди и вдруг резко, без предупреждения, ударил Мэсси в лицо свободной рукой.
— Ты чего? — в изумлении отшатнулся тот. Хонорат пожала плечами:
— Он же выворотень…
Мэсси обтер кровь с разбитой губы. Донат наблюдал за ними, втянув голову в плечи, но с выражением вызова на лице.
— Они всегда дерутся, — сказала Хонорат. — Они же злобные. Ко мне не лезут, я им сдачи даю.
Мэсси продолжал ощупывать разбитое лицо. Не обнаружив в очередной раз кровь на ладони, успокоенно кивнул:
— Ладно, ерунда. Слушай, — неожиданно обратился он к Донату, — а давай с нами? Ну, в мяч?
До сих пор Донат никак не обнаруживал, что понимает их речь. Теперь же он поглядел еще более испуганно, чем обычно, замотал головой и быстро скрылся в кустах.
Мэсси оглянулся на Хонорат:
— Что это? Может, его догнать?
— Еще чего — выворотня догонять. Сам выйдет, когда захочет есть.
— Так он тоже всегда голодный?
— Я не всегда, — обиделась Хонорат. — Я голодная, если накануне выворотни на раздаче. А он голодный, потому что его мать не кормит.
— Как мать может не кормить?
— Так. Она его ненавидит.
Мэсси пытался осмыслить, как можно ненавидеть свое дитя, и судя по выражению лица, не очень в этом преуспел.
— Ладно, — сказал он, наконец. — Он же высокий, я попрошу господина Авия, чтобы его определили на работу во внутренний город. Я слышал, что кормят там хорошо.
Настал черед удивляться Хонорат.
— А кто такой господин Авий? Он что… шерн?
Последнее слово она произнесла шепотом, почти с ужасом.
— Да. Ну он… он не плохой. Мама говорит, он справедливый. А еще она при этом всегда плачет.
— А мама у тебя какая? — с нескрываемым изумлением продолжала расспрашивать Хонорат. Ей дика была мысль, что кто-то может считать шерна справедливым.
— Красивая! — быстро выпалил Мэсси. — Немножко похожа на тебя, только у тебя волосы, как солнце на закате, а у нее светлее. И у нее нет этих, — он протянул руку и робко дотронулся до щеки Хонорат. — Таких… крапинок.
— Конопушек, — Хонорат сердито тряхнула головой. Рыжие веснушки появлялись у нее ближе к полудню и обычно полностью исчезали за долгую ночь, но сейчас же солнце так парило… Мальчишки из общины, что посмышленей, всегда дразнили ее конопатой.
— А мне нравится.
Хонорат недоверчиво передернула плечами. Похоже, она все-таки видела мать Мэсси в городе на холме, но мельком и всего-то два раза. Прошелестела по каменному коридору фигура в черном, мелькнули длинные золотистые волосы, красивое, но застывшее в мрачной отрешенности лицо. Хонорат запомнилось тогда только, как подобрались и вытаращились в сторону прекрасной незнакомки все пригнанные на работу женщины. Мать Хонорат прошипела вслед:
— У, проклятая шернова шлюха!
Хонорат быстро спросила:
— А что такое шлюха?
Марела не менее быстро залепила ей подзатыльник:
— Кто тебе разрешил повторять такие слова?
Так что Хонорат в тот раз больше ничего не спрашивала, а побежала на кухню мыть котлы, тем более, что ее в этом решении подкрепил господин Граний, бесшумно вылетевший из бокового коридорчика и тоже отвесивший подзатыльник, причем жгучий и увесистый.
Все же, как ни мала была Хонорат, она понимала, что не стоит выяснять у нового друга, почему женщины из общины за глаза оскорбляют его мать. Поэтому она просто спросила:
— Ну что? Мяч готов?
Мяч был не самой идеальной формы, но Зибур, который все это время был предоставлен сам себе и успел сжевать цветок (Хонорат давно опытным путем убедилась, что от цветов ему ничего не делается), быстро понял, что и такую игрушку можно кидать и катать. Вся троица немного поиграла в густой траве, но мяч в ней легко терялся, и было принято решение найти более свободную поляну.
—Вон там, — указал Мэсси. — Далеко от общины, и край гор близко, но тут кручи, снаружи никто не подберется.
Хонорат не понравилось то, что путь к новой лужайке слишком хорошо просматривался. Оглянувшись на общину, она вздохнула и решилась:
— Ладно, пойдем. Остановят так остановят.
Их никто не задержал. Было безветренно и тихо, только солнце разгоняло последние клочки тумана под горными кручами и жаром опаляло высыхающую уже траву на открытых местах. Зибур по дороге начал зевать и, еле дойдя до места, уснул под одиночным густым кустом. Мэсси и Хонорат оглянулись на общину, от которой теперь не было слышно ни единого звука. Зато рядом была высокая скальная гряда, опоясывающая долину.
— А что там, ты думала? — тихо спросил мальчик. Хонорат пожала плечами:
— Некогда мне думать. Тетка Дзита говорит, там живьем в землю закапывают. А еще там свобода.
— Что такое свобода?
— Не знаю.
Мэсси смотрел поверх скал, точно прикидывая, можно ли забраться туда.
— Мне говорили, там опасно.
— Ну да, — согласилась Хонорат. — Оттуда легко свалиться.
— Нет, опасно за горами. Там большой мир…
Хонорат задумалась, не рассказать ли ему свои сны, но решила отложить это до следующего раза. Они же еще увидятся?
— Давай в мяч пока, мы же за этим сюда и шли.
Она встала, взяла деревянную самоделку и попробовала кидать ее о поверхность скалы. Мяч отлетал плохо, куда хуже, чем из рук в руки. Хонорат оглянулась на Мэсси и ахнула. Неподалеку над травой шагало к ним небольшого роста крылатое существо.
========== Дети с обеих сторон. Септит ==========
Хонорат сжалась, ожидая наказания, но шерн остановился около Мэсси. Пока Хонорат приходила в себя, прошло, наверное, с полминуты. Ее никто не ударил, не отругал. А Мэсси вовсе не испугался шерна, обрадовался его появлению и… да, по лбу шерна быстро переливались разноцветные вспышки, а Мэсси ему отвечал на языке людей! Они разговаривали!
Шерн немного отличался от тех, с кем обычно имела дело Хонорат. Шерсть у него была не черной, а темно-серой, серебристой. Хонорат знала, что вроде бы шерны темнеют с возрастом, резко седея только в глубокой старости, значит, этот был молод, возможно, даже не взрослый.
Цветового языка Хонорат не понимала, так что диалог шерна и Мэсси для нее выглядел так:
- … .
- Да ты что?
- … .
- Слушай, здорово!
- … .
- Ой, я бы тоже хотел…
- … .
- Да, отец у тебя серьезный.
- … .
- Можно попробовать, я не знаю…
Тут Мэсси, видимо, вспомнив про Хонорат, обернулся.
- Иди сюда, - позвал он. Хонорат затрясла головой, глядя в ужасе, будто ее звали на съедение.
- Это же шерн?
- Это? - не понял Мэсси. - А, это Септит. Он хороший. Он тоже еще маленький. И он мой друг.
Хонорат осторожно приблизилась.
- Ничего себе маленький… Он ростом с взрослого.
Юный шерн вдруг быстро замигал самыми разными оттенками, в которых Хонорат при всем желании не могла бы разобраться. Мэсси внимательно смотрел на лоб Септита.
- Он говорит, они растут быстро, а детьми считаются долго. Пока не начнут летать. Раньше это был праздник совершеннолетия. Он уже умеет, немного, но боится делать это в городе с балкончика, ему еще по возрасту не положено, и отец накажет. - Мэсси вздохнул. - Жалко, что у нас крылья никогда не вырастут.
Он поглядел на обрывистые скалы, Хонорат тоже.
- Нет, не жаль. А вдруг перелетишь туда и закопают заживо в землю?
- Кто?
- Не знаю.
- Ну я бы не перелетал. Я бы здесь, над озерами.
Септит снова заговорил на своем цветовом языке, Мэсси ответил:
- Нет, сегодня не видел, но я же выскочил из города с самого рассвета.
- Как ты понимаешь, что он говорит? - изумленно спросила Хонорат. Мэсси так же с удивлением обернулся к ней.
- Но это ведь просто. Вот смотри, когда мы говорим, мы произносим звуки: Х-о-н-о-р-а-т. А у них получаются оттенки. Вот один знак светлый, белый, другой чуть темнее, потом еще темнее и так далее. До черного. А цвета это настроение. Синий - раздражение, зеленый - смущение, красный - злость.
Септит засветился бежевыми и желто-оранжевыми оттенками.
- Ему приятно тебя видеть, - скосив глаза, сообщил Мэсси. Хонорат на всякий случай отодвинулась. Может, этот шерн врет, как дышит. Может, ему приятно видеть ее в супе. Ей часто приходилось слышать страшилки, что шерны едят людей.
- Ну… скажи ему спасибо.
Септит распахнул свои тонкие крылья и быстро замерцал чередой радужных оттенков, одновременно щелкая клювом. Голос у него был хрипловатый, но все же выше, чем у взрослых шернов.
- Я по-ни-ма… понимаю, но го-во-… - он запнулся и замолчал.
- Ему трудно говорить, но он тебя понял, - перевел Мэсси.
Хонорат вымученно улыбнулась. Представить себе доброжелательного шерна было из разряда короткой ночи или прохладного солнца.
Мэсси и его странный друг снова принялись болтать, уже не обращая внимания на нее. Хонорат вздохнула, проверила Зибура - он крепко спал - и уселась в траву. Разумнее всего было бы тоже подремать, тем более, солнце размаривало вовсю, но от обиды сонливость прошла. Мальчишки. Какие бы они ни были, они в итоге все равно принимаются играть друг с другом, забыв о ней. А это несправедливо, она и бегать, и плавать, и драться умеет не хуже многих.
Оба приятеля подошли ближе к скалам. Из доносящихся до нее реплик Мэсси Хонорат поняла, что ребята собираются взобраться на наименее неприступный утес и с него попробовать взлететь - пробовать, разумеется, будет только Септит. Она не хотела смотреть в ту сторону, пусть видят, что ей все равно, но потом все же не удержалась, скосила глаза.
Оба приятеля вскарабкались на небольшой пологий камень, замшелый внизу, выжженный добела сверху. Оттуда легче было дотянуться до торчащего из скалы растения. Септиту с его ногами, напоминающими когтистые лапы птиц, лезть было легче, Мэсси подсадил его снизу.
“Он же грохнется у тебя”, - с некоторым злорадством подумала Хонорат.
Юный шерн не грохнулся. Он поднялся на узкую естественную площадку утеса, расположенную раза в два выше человеческого роста над лужайкой. Немного постоял, раскинув тонкие, просвечивающие на солнце крылья. Они блестели, как слюдяные, отливали и синим, и черным, и бирюзовым - даже Хонорат, несмотря на свое предубеждение, невольно залюбовалась этой картиной.
Септит прыгнул. У Хонорат зашлось сердце, когда крылья затрепетали, поднимая вверх их владельца. Лица юного шерна она не видела, и в любом случае не разобрала бы его выражения, но полностью разделяла эмоции. Вот крылатая фигурка продержалась в воздухе несколько секунд, вот ухнула в воздушную яму - Хонорат вскрикнула, - но, чуть не упав наземь, юный шерн все же выровнял полет и начал подниматься вверх, на уровень скал. Мэсси, подпрыгивая на камне от возбуждения, что-то восторженно вопил. Септит сделал небольшой круг, еще…
Странный звук прогремел в воздухе - будто короткий, но близкий раскат грома. Хонорат невольно съежилась. Ей показалось, что она вспоминает, как когда-то, давным-давно, слышала нечто похожее. Крылатая фигурка в воздухе резко пошла на снижение, Мэсси соскочил с камня и кинулся на выручку.
За скалами снова грохнуло. Юный шерн совсем не изящно шлепнулся на лужайку - крылья изменили ему в последний момент.
Хонорат приподнялась, разрываясь между страхом и желанием подойти поближе к все же пострадавшему существу. Но Септит уже сам сел и лоб у него сиял светлыми теплыми оттенками.
- Ты в порядке? - спросил Мэсси, добежав до приятеля. - А что там так громыхнуло…
Со стороны общины раздался вопль - нечленораздельный, нечеловеческий, гортанный рык крылатых господ. Хонорат, только глянув туда, в ужасе рухнула где стояла, благодаря Землю милосердную, что трава достаточно высока и густа для укрытия.
По дороге к ребятам неслись два шерна, в одном из которых она узнала господина Грания. Оба приятеля обернулись на крик и у обоих на лицах совершенно отчетливо читалось: “Влетит!”
Хонорат уткнулась лицом в траву, чтобы было не слишком страшно. Но ей и так было слышно, что Граний, при всем его презрении к роду людскому, отлично владеет человеческим языком. В короткое время шерн выдал кучу известных и неизвестных ей ругательств, самым приличным из которых было: “Проклятое шлюхино отродье”, а за знание самых неприличных мать выдергала бы Хонорат косы. Затем шерн смолк.
Захныкал от шума просыпающийся братец, Хонорат быстро зажала ему рот рукой, шепча: “Шерны!” Видимо, столько неподдельного ужаса было в ее голосе, что это подействовало даже на Зибура - малыш затих, испуганно тараща глазенки. Оба долго лежали в траве, боясь выглянуть и посмотреть, что же происходит.
Наконец до Хонорат донесся звук удаляющихся шагов. Она приподняла голову и увидела, что вся пестрая компания уходит в сторону города. Зато к скалам бежали выворотни, вооруженные луками. Хонорат пробовала снова залечь в траву, но выворотней было много, один, пробегавший мимо, чуть не наступил на нее, хрипло выругался:
- Сучка мелкая, ты что тут делаешь? Быстро в общину, пока цела!
Хонорат не заставила себя просить два раза, подхватила брата и понеслась прочь. На бегу она еще несколько раз слышала за спиной короткие громовые раскаты.
Мэсси брел за Авием с виноватым видом, хотя в душе он не был так уж уверен в своем прегрешении. Да, он сбежал, но ведь невозможно все время сидеть во внутренних комнатах. Да, они ходили к скалам, но ничего же не случилось. Да, господин Граний его не выносит, но не выносит просто за то, что он, Мэсси, существует. Да, он помог Септиту, но ведь это Септиту запрещали летать, а не ему помогать… В конце концов Мэсси запутался в своих мысленных оправданиях и просто ждал, когда его начнут отчитывать. А Авий молчал и в его сторону не поворачивался.
В итоге Мэсси не выдержал:
- Господин Авий…
- Чего тебе? - ответил тот, не оборачиваясь.
- Я же ничего плохого не хотел.
- Ничего плохого, просто мать переволновалась, и друга твоего чуть не подстрелили, и отец его готов тебя на куски разорвать. А так ты ничего не хотел. Охотно верю.
- Кто чуть не подстрелил? - спросил Мэсси, соображая, что те грохочущие звуки означали что-то нехорошее. Авий обернулся, смерил его долгим взглядом, промерцал:
- Потом узнаешь, - и снова пошел вперед.
- Я правда не хотел, - повторил Мэсси ему в спину. - Ну невозможно же только в городе… А к скалам я больше не пойду. Я же ничего про то, что снаружи, не знаю, а старый Корнут иногда бормочет что-то.. Ну, про города, про то, что дни были короткие, про пять главных звезд. Это правда?
- Правда. Только зачем тебе это надо?
- Расскажи, ну пожалуйста…
Авий приостановился, глянул в лицо Мэсси и неожиданно сказал:
- Ты весь в отца, тот тоже приставал - расскажи да расскажи.
Мэсси смолк. Авия он по привычке называл “господин Авий”, как к нему обращались все, кроме шернов, но не вкладывал в эти слова ничего почтительного или подобострастного. Пожалуй, он относился к нему, как к отцу… и вот теперь оказывается, что это не так. Но больше, чем это открытие, его все же интересовали города в Великой пустыне.
- Но ты расскажешь тогда про прежние дни? А я убегать не буду.
- Ой, любопытное ты существо. Ну хорошо, только пойдем быстрей. А то Ихазель волнуется.
========== Ретроспектива Нуры. Падение приморского города ==========
Нуру сбросило с кровати взрывом.
Она просыпалась несколько раз незадолго до света, ночь была абсолютно спокойной — иногда скулил за окном пес из числа привезенных с северного континента и непомерно расплодившихся, иногда ветер с моря начинал задувать в наполовину закрытое сугробом окно. День накануне тоже прошел без лишних волнений, лишь к вечеру Нура, возвращаясь с купания, видела собрание на главной городской площади. Спорили, посылать или нет новое посольство к Теплым прудам (старое задерживалось на несколько суток). Такое прежде уже бывало, и ехать никто не хотел, полагая, что обе находящиеся там смены справятся с возникшими беспорядками — если, конечно, там именно беспорядки, а не просто понадобилась проверка отдаленных поселений.
Дальше вечер проходил, как обычно, и она как обычно отправилась спать, в полночь не выходила погулять в самый мороз, хотя друзья и звали. И снов никаких дурных, как иногда бывало, ей не снилось.
А за несколько десятков часов до рассвета вдруг что-то загрохотало — сначала в отдалении, следующий раскат, напоминающий гром полуденной грозы, раздался гораздо ближе — и не до конца проснувшаяся Нура оказалась на полу. Сверху сыпалось что-то, на поверку оказавшееся кусками потолка. Рядом рухнула балка — Нура еле крыло успела выдернуть. Она вскочила на ноги и бросилась к двери родительской спальни.
Дверь уцелела, чего нельзя было сказать о комнате. Не было больше ни крыши, ни стен. Не осталось и следа чистенькой горницы с меховыми половичкам, сундуками, куда сложена была нехитрая домашняя утварь и несколькими светильниками (курильниц отец Нуры не жаловал и недовольно покашливал, когда по ним начинал вздыхать предполагаемый зять). Теперь дверь в нелепо уцелевшем обломке стены открывалась на мешанину искрошенного камня, дерева, металла с крыши. В еле брезжущем свете зари невозможно было разглядеть более что-то подробно.
Снова ухнуло со стороны моря. Поселок озарился вспышкой, подобной молнии, но сверкнувшей не с неба, а сбоку. На секунду возникли из полумрака разрушенные дома. Мать-Луна, что же это?
Грохот повторился рядом. Под залпами неведомого Нуре оружия разваливались дома в соседнем квартале.
Воздух снаружи заволокло дымом и мелкой пылью. Обломки стен приходилось перепрыгивать или перелетать. Отовсюду слышались стоны и крики о помощи. Нура чуть приподнялась на крыльях над землей, пытаясь понять, что происходит. Половина поселка лежала в развалинах. Вокруг было еще темно, равнина, покрытая снегом, слегка мерцала в свете звезд и занимающегося вдали рассвета. Серым полотном раскинулось море.
Стоп. А по морю неслась цепочка буеров, за которой вился легкий дым. И лодок было много, куда больше, чем требовалось бы для возвращения гарнизону.
Холод заставил Нуру спуститься. Она оглядывалась по сторонам, в поисках сама не зная чего. Кто поймет, кто объяснит, почему привычная жизнь рушится в один миг?
У развалин соседнего дома доносился стон. Нура подбежала туда, разгребая завалы, обнаружила живого хозяина дома. Тот был без сознания и его прищемило балкой, которую Нура не могла поднять одна. Она не успела позвать на помощь, как кто-то окликнул ее — это был сосед, Норбан, с которым они дружили с детства.
— Нура, ты в порядке?
— Я — да, быстро помоги мне! Это старый Атей, я не могу его вытащить.
Вдвоем они подняли балку, вытащили старика. Нужно было лезть под обвалившуюся крышу за его супругой.
— Мы сможем разобрать это?
— Вряд ли, Нура, — Норбан светил стальными безэмоциональными оттенками, что на него, всегда открытого и доверчивого, было непохоже. — Старика оттащим, а больше уже вряд ли кого успеем спасти.
— От чего? Кто там?
— Люди.
Она истерически рассмеялась. Бескрылые ничтожные существа с северного континента, живущие под надзором, не способные на протест? Да один вооруженный шерн запросто справится с десятком.
— Это правда. Это лагерь людей и они вооружены. Наши пытались подлетать, их отстреливали. Вернулось только двое.
— Как же так? И что теперь?
— Не знаю как, но надо уходить, пока что в Старый Город. У них что-то новое, что — ты видишь сама.
— Откуда они взяли это?
— Почем я знаю? — огрызнулся Норбан раздраженными синими оттенками.
Нура не стала расспрашивать дальше, просто подхватила старика Атея, все еще бывшего без сознания, за плечи.
— Потащили.
Нести хоть и немощного, но все же взрослого шерна, и общаться на цветовом языке было неудобно, они переговаривались голосом, короткими, отрывистыми фразами. Дом Норбана тоже был разрушен полностью и семья погибла, а сам он уцелел потому, что вечером слегка повздорил с родными и улегся спать на летней веранде. У Нуры сложилось впечатление, что он чувствовал себя виноватым, потому что выжил.
По снегу идти до Старого Города было нелегко и неблизко. Вскоре им стали попадаться прочие уцелевшие жители поселка. Некоторые раненые шли сами, кого-то тащили родные. Никто толком не знал, что у нападавших за оружие, но никто не верил, что оно может быть опасно в каменном укрытии.
— Надо было выслать новый гарнизон еще два дня назад! — процедила Нура, увидев очередной удивленный вопрос, как люди могли сделать такое.
— Как надо было сделать, всегда очевидно именно потом, — буркнул в ответ Норбан. — Скорей всего, с таким оружием они бы расправились и с новым гарнизоном. Ты плачешь?
— Выдумал. Я никогда не плачу.
— Он и мой друг.
— Помолчи, а? Дойдем до Эйнара*, там и начинай болтать.
Старый Город стоял у самого берега моря. Тысячи, если не миллионы лет назад вода еще не подступала к этим белым стенам. Башни не отражались в волнах. Когда-то короткими вечерами здесь гуляли по набережной, радовались соленому ветру и переменчивой погоде.
Издали Эйнар казался если не живым, то хоть не утратившим прежнего великолепия. Вблизи же бросались в глаза обветшалые стены, паутина трещин на каменной кладке, полуразрушенные донжоны. Город медленно сползал в море, но продолжалось это века и века, и он бы простоял еще века и века…
Солнце уже начинало припекать. От белых камней ощутимо шел нагретый воздух.
— Ты думаешь, стены выдержат? — спросила Нура, когда все беглецы вошли у город, а они с Норбаном пристроили своего раненого.
— Что?
— Оружие, уничтожившее поселок.
Норбан посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
— Ты погляди на толщину стен!
— А ты слетай да погляди на то, что осталось от моего дома.
— Тогда я не знаю… Посиди тут, я схожу и спрошу, что намерены делать старшие.
В отсутствие Норбана Нура не сидела, разумеется. Она поднялась над стенами на крыльях и оглядела окрестности. Вдали на равнине кипела работа. Крошечные фигурки деловито разбирали буера, переделывали их под повозки, рядом выгружали странные сооружения, наподобие наклоненных бревен. Это и есть их оружие? Как-то оно недостаточно грозно выглядит. Потом она вспомнила, что эти невзрачные с виду бревна сделали с поселком и помрачнела. Нельзя недооценивать противника.
Она опустилась на мостовую, одновременно из ближайшего прохода в стене выбрался Норбан.
— Ну что? Времени терять нельзя, нападать надо сейчас.
— Решили выставить выворотней. Как и всегда.
— А они справятся? Они не каменные. Если по ним бахнут тем огненным оружием?
— А что ты предлагаешь? — его лоб взорвался синими и алыми оттенками. Нура усмехнулась, отсветила оранжевым, затем спокойными серыми тонами.
— Сейчас возмущаться не время, пошли.
Старейшины поселка — те, кто остался в живых — собрались в небольшой беседке на возвышающейся посреди одной из главных площадей трассе. Раньше, в дни величия Эйнара здесь находилось неизвестное оборудование — многие считали, что с его помощью можно было наблюдать за звездами.
— Выступать надо сейчас и сразу, — твердо сказала Нура. — Пока те люди не установили свои орудия. Они возятся с ними, значит, им нужно время. Наши преимущества — Благословенный заряд и крылья. Если люди пойдут на нас с огненными стрелами, мы проиграем.
Пожилые шерны переглядывались с усмешкой, но ей было все равно.
— Ты предлагаешь нам рисковать жизнями, смелое дитя? — спросил один из старейшин.
— Мне пятьдесят оборотов. Я не дитя.
— Там люди, пусть сражаются со своим же человеческим отродьем. Это даст нам возможность выиграть время.
— Так время выиграют они, а не мы!
— Сражаться должны человеческие твари и между собой! — старейшина ответил ультрамариновым цветом, не допускающим возражений. — Тем более, команда уже отдана. Можешь вместе с нами поглядеть со стен, как этих выскочек разобьют выворотни.
Нура, опустив голову, ждала, пока старейшины пройдут мимо нее. Когда на площадке остались только они с Норбаном, он тронул ее за руку.
— Пойдем. Я знаю одиночную башенку на стене, где можно будет видеть все без помех.
С высоты горизонт был другим. Он словно напоминал о хрупкости мира, о ненадежности неба, которое когда-то уже сократилось наполовину. Сейчас же оно раскинулось бескрайней лазурью, лишь над морем таились клочья ночного тумана. Степь лежала вокруг. По ее зеленому ковру черной волной двигались ряды войск, идущих штурмом на лагерь пришельцев.
— Ну, пусть человеческое отродье истребляет друг друга, — пробормотал вслух Норбан.
Нуру вдруг осенило, что она никогда раньше не задумывалась о выворотнях. Преданные слуги, туповатые, раздражающие, как все, имеющее отношение к людям. Они и были для нее людьми, просто особого сорта. А вот как отнесутся к ним нападающие?
Несколько огненных залпов дали ей ответ на этот вопрос. Летящие с огромной скоростью круглые снаряды врезались в ряды выворотней, легко разрывая тела в кровавые клочья. Войско дрогнуло, а еще через пару залпов выжившие ударились в паническое бегство. Похоже, они даже не успели выпустить ни одной стрелы.
Нура отвернулась. Она не была неженкой, людей и выворотней — порождений человеческих женщин — не считала высшими существами, и все же ей не хотелось смотреть на бойню, которая наверняка начнется сейчас.
— Они так и будут стоять там лагерем? — задумчиво отмерцал Норбан. — Припасы в городе есть и…
— Нет, они не будут стоять там лагерем. Посмотри внимательно, ты зоркий.
Тот широко распахнул надглаза и охнул, шатнувшись назад:
— Точно! Колеса…
— Они подъедут ближе, — Нура помолчала. — Я бы на их месте сделала именно так.
Норбан стукнул крыльями по мостовой, как полой плаща, и развернулся.
— Жди здесь. Я в старую оружейную.
— Я с тобой. Тоже выберу себе лук.
— Не валяй дурака, Нура.
— Я женщина, Норбан, и валять могу только дуру, — ответила Нура с усмешкой. Ему ли, соседу и старому другу детства, не помнить, что она всегда была пацанкой, принимала участие во всех мальчишеских играх, не любила наряжаться и сейчас единственное свое украшение — нитку жемчужных бус — носила только потому, что это был подарок жениха на обручение?
Повозки ползли медленно. Нура смотрела издали с досадой. Теперь, когда они потеряли время, оставалось только ждать, пока передвижной лагерь не подберется к городу на расстояние перелета. Открытое пространство отнимало преимущество внезапности, а больше преимуществ не оставалось.
Все происходящее казалось нереальным, кошмарным сном. Ведь еще вчера вечером все было как обычно, как могло одно утро перевернуть мирную жизнь?
— Наши родные, — сказала Нура тихо.
— А? — не понял Норбан, который все это время приглядывался к повозкам.
— Погибшие в поселке. Они не погребены, как положено. Они не вернутся к матери-Луне.
— Ну, мать-Луна разберется, — Норбан еще пытался шутить. — Я думаю, все не так, ты же знаешь, я атеист.
— А оружие? Откуда люди взяли то оружие?
— Они крупно пожалеют, ты знаешь, что когда-то и мы обладали таким знанием, и что именно оно привело…
— А говорил, атеист.
— Так это не религия, это история.
— История… Я думаю, это утешительная сказочка для детей. Если мы обладали знанием, зачем мы от него отказались? Сейчас дали бы отпор!
— Только не говори, что ты сайенистка**, — заметил Норбан с легким презрением. Эта незначительная группа шернов, считавшая, что точные науки необходимо изучать вновь, хотя бы частично, не пользовалась в обществе авторитетом.
— Я просто пытаюсь здраво рассуждать. Если они возьмут город?
— Они не возьмут.
— А если?
— Ну, тогда… — Норбан задумался, видимо, он это просто не представлял.
— А если они со своим огненным оружием пойдут на другие города?
— Тогда… — Норбан разозлился, — да пусть пройдут! Пусть пройдут всю равнину и упрутся в горы! Ты знаешь, чтобы проникнуть внутрь горного кольца, нужно разрушить его, а тот, кто это сделает, уничтожит весь воздух на Луне! Это превратит их победу в мыльный пузырь!
— Вам, мужикам, лишь бы погибнуть красиво, — сказала Нура, мерцая дрожащими оттенками.
— Не плачь, — он смутился. — Я не то хотел сказать.
— Я не из-за себя…
— Я понимаю, — он присел рядом. — Нура, мне жаль, раз они пришли из-за моря, значит, гарнизоны уничтожены. Мне жаль.
Нура улыбнулась, задумчиво, будто прислушиваясь к далекой, слышной только ей мелодии.
— О нет, — мягко возразила она. — Авий живой. Я чувствую.
Барабаны, призывающие к выступлению, забили около полудня. Вдали сгущались тучи, и даже на таком расстоянии от них ощущался холод.
— Останься в городе, — попросил Норбан.
— Нет, — Нура, стоя рядом с ним на стене, оглядывала вражеские отряды. Все минуты слабости были забыты. Теперь она будет сражаться наравне с мужчинами и сделает все, что может.
Люди. Никогда прежде она не видела их в таком количестве. Все на одно лицо, безобразные низшие существа. Хотя… Стоп.
— Гляди, — указала она Норбану. — Вон там у центрального орудия, видишь?
— Мать-Луна, — охнул тот. — Это что за великан?
Во главе людской армии стоял воин чуть ли не в два раза выше остальных. Дальнозоркими надглазами Нура видела, как отдавал команды своим подчиненным. Если человеки лишатся своего вожака, об исходе битвы еще можно будет поспорить!
— На него, это главарь, — сказала Нура. Норбан кивнул и сжал ее руку.
— Нура, я хотел сказать… Если бы ты не была просватана, то… Дурак я был, что раньше не собрался.
— Тихо. Слышишь? Пора.
— Во-о-здух! — раздался гортанный низкий окрик.
Этот полет был непохож на прежние. Не было радости, свободы, упоения высотой. Не было счастья от близости облаков и расширившегося горизонта. Только ветер сурово бил в лицо. И все же в этот последний свой полет Нура остро почувствовала, как же сильно она любит родную землю — эту печальную равнину, бледное небо, долгие морозные ночи.
Человеческое войско внизу разбежалось было, и у нее сердце екнуло — неужели все так просто? — но радость была преждевременной. Нападающие подняли вверх не луки, не арбалеты, а нечто непонятное и странное, но тоже плюющееся огнем. Рядом послышались крики. Ее сородичи падали вниз, слышно было, как хлопали о землю тяжелые распластанные крылья.
— Норбан! — Нура обернулась. — На вожака! Норбан…
Он с трудом удерживался в полете, одно крыло двигалось медленно, по груди стекала кровь.
— Вот и… — лоб отсветил светло-бежевыми оттенками и вдруг стал белым. Сразу. Глаза закрылись. Ладонь Норбана, которую Нура успела сжать, выскользнула из ее рук. Тело понеслось к земле.
Нура сжала клюв. Значит, она сама. Цель — высокая фигура, поднимающаяся над остальными человечками, как скала над долиной, была видна прекрасно.
Марк мог бы и пропустить атаку, но перезаряжающий ружье Ерет крикнул и вытянул руку. Марк резко обернулся и увидел несущуюся на него гарпию. Медлить было нельзя, он быстро вскинул свое оружие и выстрелил.
Нура не почувствовала боли, только увидела, как рванулась навстречу родная лунная поверхность.
Потом, уже после грозы, кто-то из солдат, бродивший по полю битвы, заметил на одном из лежащих шернов жемчужное ожерелье. Он наклонился и стащил с шеи трупа украшение — не пропадать же добру? Голова Нуры, мотнувшись, с глухим стуком упала на землю. Солдат разглядывал свою находку.
— Что там у тебя? — окликнул его сам Победоносец. Солдат, слегка струхнув (Марк предупредил, что не одобряет мародерство), — с поклоном преподнес жемчуг предводителю войска и потихоньку улизнул.
Марк в общем-то понял, что украшение сняли с трупа, но догонять и наказывать солдата было уже поздно. К тому же Победоносец отдавал себе отчет, что на одном энтузиазме много не навоюешь и что его подчиненным нужно вознаграждение. Все равно развалины Эйнара были уже разграблены. И какая, в сущности, разница, если они намерены истребить всех шернов, для кого хранить в неприкосновенности их богатства?
— Отошлю Ихазели, — решил Марк и сунул жемчуг в карман.
*Самая большая структура на Луне, официально внесенная в список кратеров, — Герцшпрунг, его диаметр составляет 591 км, и расположен он на обратной стороне Луны, именно поэтому не виден с Земли. Назван самый большой кратер Луны в честь Эйнара Герцшпрунга, датского химика и астронома.
** От английского слова наука.Не, если кто хочет, может придумать, как это выглядит на цветовом языке.
========== Кто у нас хозяин в доме. Севин ==========
Утренний молебен заканчивался. В соборе было, как обычно, многолюдно и шумно. Кто-то послушно повторял за первосвященником слова молитв, кто-то переговаривался вполголоса на бытовые темы, кто-то откровенно зевал, поглядывая на певчих братьев - когда уж те заведут пророческий гимн, означающий конец службы.
Ждал завершения молебна и первосвященник. Виду он не подавал, его худое лицо было, как обычно, бесстрастным, его голос произносил привычные слова громко и четко. Но глаза иногда скользили к хорам, где собрались певчие и где в углу стояли часы, в которых медленно пересыпался цветной песок.
Наконец верхний конус часов опустел. Глава клироса слегка кивнул первосвященнику и щелкнул поднятыми вверх пальцами, делая знак остальным певчим быть наготове.
Понтифик обернулся к толпе для завершающего благословения. На мгновение забылись слова молебна, он смотрел на колышущееся народное море, шевеля губами и чувствуя, как к сердцу подступает холодок - а ну, как именно в этот раз не вспомнит? Но память не подвела, нужные предложения всплыли на поверхность. Первосвященник набрал в легкие побольше воздуха, как вдруг из толпы раздался возглас:
- Ваше высочество! Правосудия!
Певчие дрогнули, по толпе, как по глади морской, пробежала рябь возмущения. Расталкивая прихожан, в первые ряды пробирались несколько человек. На них шипели недовольно, но пропускали.
- Ваше высочество, - начал, едва подобравшись к амвону, один из нарушителей спокойствия, широкоплечий небогато одетый человек, показавшийся первосвященнику смутно знакомым. - Ваше высочество, превосходительный Севин, простите, что обращаемся к вам на богослужении, но вы столь заняты всегда, что другого времени мы не нашли…
Севин вспомнил просителя - это был Ивата по прозвищу Сакко, известный в городе возмутитель спокойствия. Ходили про него слухи, что в юности он был одним из учеников Победоносца и даже что странную кличку ему дал именно Марк, но, так как это были лишь сплетни, а в печальные дни смуты указанный Сакко был слишком молод, обвинения ему так и не предъявили.
- Правосудия, ваше высочество, - повторил Ивата. - Хотим донести до вас об уроне, чинимом общественности господином Гервайзом.
Первосвященник перевел взгляд на огороженное возвышение, где во время богослужения занимали места уважаемые люди Теплых прудов. Один из них, солидного вида мужчина с завитой бородой, подбоченясь, выпрямился и сделал надменное непроницаемое лицо.
- В чем ваша просьба? - сухо спросил Севин. Ах, хитрецы, другого времени не выбрали, как же. Просто рассчитывают, что при скоплении народа он займет их сторону.
- Господин Севин, купец Гервайз собирается строить новое хранилище для своих товаров. Но место для этого он нашел неподходящее. Он хочет снести амбар общественной взаимопомощи.
- Ваш сарай гниет и разваливается на глазах, - процедил сквозь зубы Гервайз, бывший не только богатейшим торговцем Теплых прудов, но и хозяином нескольких фабрик. - Толку от него нет, к тому же это самовольная постройка.
- Это не так, - спокойно возразил Сакко. - Амбар требует ремонта, но мы чиним стены на добровольных началах, не требуя из городской казны ничего. А в голодные дни он сильно выручает тех, кто не имеет хлеба из-за болезни или отсутствия работы. Или вам, господин Гервайз, не нравится, что уволенные с ваших фабрик недостаточно быстро умирают от голода?
Толстосум побагровел, хватая ртом воздух и ища нужные слова, потом, снова обретя дар речи, заорал:
- Ваш амбар придумал тот проклятый бунтовщик! Хочешь его участь разделить, Сакко? Столб у моря еще стоит и камней на берегу немало!
Севин слушал, стараясь не выдавать своих эмоций. Бесспорно, смешно даже думать о том, чтобы запретить Гервайзу рушить амбар, но и Сакко, подлец, точнехонько погадал момент. Люди беспокоились, это было очевидно. Гервайза в столице дружно ненавидели все представители бедноты, да и многие богачи относились к нему с неприязнью, как к конкуренту.
Дело осложняло то, что так называемый запас взаимопомощи был одним из начинаний покойного Марка. Это он заявил о неких профсоюзах, существовавших на Земле, и предложил, чтобы крестьяне, рабочие и мелкие ремесленники складывали образовавшиеся в сытые дни излишки (очень скромные, очень!) продуктов в некое хранилище. Этот запас в случае необходимости выдавался нуждающимся, что помогало людям пережить кратковременный неурожай или безработицу.
Фабриканты и купцы презрительно кривили рты, слыша об этом диком предприятии, тем не менее, оно работало до сих пор - единственное из нововведений Победоносца. Противники Марка не без оснований считали, что руководящие сбором и распределением средств ушлые людишки будут наживаться за счет остальных. Но дело в свои руки взял Сакко, который специально ради этого выучился считать и писать. В толстой книге у него были записаны все поступления и выдачи, и приглашенные со стороны ученые люди не могли найти там несостыковок.
Севин боковым зрением уловил движение - из притворов храма тихо выступили несколько вооруженных человек - храмовая стража. Их руководитель светлыми пронзительными глазами ловил взгляд первосвященника, выражение его лица, движения рук, готовый по первому знаку пустить своих солдат усмирять разволновавшуюся толпу. Севин еле заметно покачал головой, и начальник охраны, слегка кивнув остальным, сделал шаг назад.
Понтифик оглядывал народ. Вокруг Сакко и его товарищей смутьянов уже собралось плотное кольцо простолюдинов, желающих оборонять своего вожака от храмовой стражи. Гервайз, все еще красный, как небо на закате, вполголоса говорил что-то своему почтительно склонившемуся слуге - отдавал распоряжения, но какие? Если в собор явятся охранники богача, быть кровавой бойне.
Действия купца заметил и Сакко, который крикнул, возвысив голос:
- Кого ты хочешь позвать, Гервайз, своих вооруженных до зубов холопов? Ты можешь сделать это, но весь город будет знать, что ты учинил не только грабеж, но и убийство!
- Да мараться об тебя неохота, - ответил богач уже более спокойным тоном. - Ваш амбар напоминание о бунтовщике и смутьяне, в черте города такого быть не должно, на склонах Отеймора делайте, что хотите.
Севин переводил взгляд с одного спорщика на другого, не зная, что предпринять. Ему нужен был знак, показывающий настроение толпы, и он этого знака дождался. С противоположной стороны собора послышался голос:
- Если ты хочешь уничтожить память о самозванце, Гервайз, то откажись прежде от ружей, которыми усмиряют твоих работников, когда они пытаются бастовать.
На ступенях у алтарной преграды стоял высокий немолодой человек, одетый в черную с серебром далматику* - костюм ритора высшей школы. Он спокойным и ясным взглядом смотрел в лицо первосвященнику. Севин узнал в нем Бромарию, известного в городе философа и дальнего родича покойного Крохабенны.
По толпе прокатился ропот - Бромарию на Теплых прудах уважали. Севин с неудовольствием вспомнил, что после казни Элема находились выступающие за передачу обязанностей первосвященника старейшему из рода тех, кто занимал эту должность в течение многих веков. Бромария сам отказался от такого почета, но Севин опасался его до сих пор. Если бы было что вменить Бромарии в вину! Философ был то ли осторожен, то ли и впрямь не интересовался политикой, иначе быстро разделил бы судьбу Элема.
Сакко тем временем обрадовался неожиданной поддержке:
- Верно! - гаркнул он. - Эй, люди, а ведь в вас стреляют из оружия, созданного против шернов! От него Гервайз не откажется!
Толпа снова заволновалась. Те, кто постарше, непроизвольно сжались и оглянулись при упоминании шернов, молодые отреагировали спокойнее - большинство уже просто почти не помнило эпоху владычества жутких крылатых первожителей. И все же перевес симпатий теперь очевидно был на стороне просителей. Севин видел гневные лица, обращенные к возвышению, на котором стоял Гервайз, кто-то потрясал сжатыми кулаками, кто-то выкрикивал оскорбления. Сквозь шум донесся спокойный и четкий голос Бромарии:
- Ваше высочество, сейчас время для утреннего напутствия, в конце которого вы всегда выражаете уверенность в скорейшем приходе истинного Победоносца. Но поторопится ли он, видя, что мы готовы заморить голодом собственных стариков и больных?
Народ согласно загудел. Из притворов вновь выступили охранники, Севин жестом показал, что их помощь не нужна и вскинул руку, давая понять, что хочет говорить. Толпа долго не успокаивалась, наконец, шум стих. Севин, глядя поверх голов, некоторое время стоял молча, собираясь с мыслями.
- Братья мои, - начал он. - Бесспорно, взаимопомощь - благое дело, хоть и организована она самостийно, но я не сомневаюсь, что люди руководствовались лишь добрыми намерениями. Но, поскольку амбар уже ветхий, а господин Гервайз уже рассчитал смету на строительство… Да, и не надо забывать, что новое производство создаст новые рабочие места, а разве вам не нужна работа, братья? Лучшим выходом будет другое место для амбара в черте города, - Севин сделал паузу, обводя глазами толпу. Люди перешептывались, гадая, где бы мог быть свободный участок - лунная столица была застроена вдоль и поперек.
- Пустырь у городской стены! - провозгласил Севин. - Пустырь, где некогда был оплот шернов. Это место не используется, и совершенно зря - много лет, как там не стоит гарнизон проклятых демонов. Пусть их бывшая крепость послужит людям!
Народ, в первую секунду онемевший от неожиданности, взорвался возмущенными и недоуменными возгласами. Пустырь считался местом проклятым, он зарастал бурьяном и колючками, никто не решался не то, что занять его, а даже подолгу находиться поблизости. Люди шумели, теснились у алтарной преграды, переспрашивали друг друга: верно ли они поняли? Даже Гервайз казался смущенным, и, видимо, он предпочел бы, чтобы черной кости просто запретили строительство.
Совершенно неожиданно ситуацию вырулил Сакко. Он воскликнул:
- Благодарствую, ваше высочество! Давно пора обратить во благо былое зло! Пусть нам не чинят препятствий, а амбар мы построим! Нам ли бояться работы?
Толпа вновь зашумела, на этот раз люди уже плохо понимали, что происходит и в чью пользу было принято решение. У самой алтарной преграды кто-то убеждал собеседников, что использовать пустырь будет самой разумной идеей, а чуть поодаль старики громогласно призывали кары на головы тех, кто будет строиться на месте бывшей крепости проклятых шернов. Севин выждал немного, вновь поднял руку, желая утихомирить толпу, но не преуспел в этом. Люди не обращали внимания на первосвященника и спорили еще громче. Только храмовая стража, в третий раз появившаяся в соборе, кое-как смогла навести порядок.
Севин, дождавшись относительной тишины, снова заговорил:
- Братья, я рад, что мы разрешили этот спор, придя к соглашению. И давайте помнить о том, что шерны, слава Земле, выброшены с нашего берега благодаря тому же человеку, что придумал этот злополучный амбар. Человек тот понес справедливое наказание за иные преступления, но вы же видите - добро и зло неразделимы (“Эк меня понесло”, - мелькнуло у него в голове), и наша задача в том, чтобы, не отрицая зла, обратить добро на пользу обществу. Да хранит вас Земля, братья, и приступайте к своим делам! На исходе дня жду всех на вечернем богослужении!
Севин чувствовал, чтополучилось скомкано, но экспромты никогда ему особенно не удавались. Радовался он трем вещам - что ухитрился благополучно разрешить ситуацию с амбаром, что изменил обычную риторику упоминания покойного Марка, и что наконец-то не закончил напутственную речь словами: “Он придет”.
* Название одежек будет заимствовано из истории Древнего Рима, без учета особенностей, лишь бы звучали подходяще. Лунные жители космополиты - имена у них польские, устройство храмов подобно православным соборам, одежда древнеримская. Как у нас в восьмидесятых пели частушки про индийские фильмы:
Разодет я, как картинка,
я в японских ботинках,
в русской шляпе большой
и с индийскою душой.
========== Кто у нас хозяин в доме. Никодар ==========
Собор практически опустел. Прихожане разошлись по своим дневным делам, лишь где-то в углах задержались поболтать старики, которые уже не могли выполнять тяжелую работу и поэтому не торопились. Первосвященник по длинным коридорам прошел в свои покои. У входа на галерею дежурил монашек-белец (в отличие от чернецов, которых теперь практически не осталось, ему не надо было переселяться в Полярную страну). Монашек дремал, ибо воздух в помещении уже накалился и жара не располагала к бодрости. Чтобы не заснуть, он бормотал слова псалмов, а так же занимался важным и нужным делом — крутил восьмерки сложенными большими пальцами рук.
Вскоре тишину нарушили раздававшиеся издалека звуки шагов. Топот приближался, эхом отражаясь от стен. Несколько человек маршировали по длинному коридору, чеканя шаг, будто на воинских учениях.
Монашек подобрался, прислушиваясь к приближающемуся шуму. Вскоре дверь распахнулась, в приемную вошел небольшой отряд солдат, их предводитель — статный человек с щегольской завитой бородкой на молодом лице — стянул с головы парадный посеребренный шлем, откинул с плеч алый плащ-палудаментум*, и, кивком указав на дверь, спросил:
— У себя?
Монашек молча наклонил голову, отсохранив на лице замкнуто-брюзгливое выражение. Он искренне считал, что, как особа духовная, был несомненно выше мирян, пусть даже генерала армии Теплых прудов и всего Северного континента.
Предводитель сделал своим воинам знак ожидать его в приемной (отчего монах слегка приуныл — в присутствии посторонних не подремлешь) и вошел в кабинет.
Севин, разбиравший какие-то бумаги, поднял голову навстречу вошедшему.
— Нико…
— Приветствую ваше высочество! Разрешите доложить?
— Давай без официоза, Никодар. Давно приехал? Как мать?
— Мать еще не видел. Приехал вчера вечером, ветер принес нас к Перешейку, заночевали в поселке, сегодня чуть снег стаял — сюда. Вот доклад, дядя, — Никодар, верховный военачальник Северного континента и племянник первосвященника Севина положил на стол подготовленную кипу листов.
Понтифик, глянув на бумагу и оценив толщину пачки, покачал головой:
— Нет времени, племянник. Расскажи основное вкратце.
— Да хоть проглядите! Я полночи над душой у переписчика стоял.
— Я потом прочитаю подробно, а сейчас извини — времени нет. Он полночи переписывал, значит, мне читать полдня, а до грозы надо на ревизию успеть. Чувствую, дурят меня тут кой-какие собаки… Прибыль занижают.
— Солдаты нужны? — деловито спросил Никодар.
— Храмовая стража управится. Что с поселениями, Нико? В двух словах.
— В двух словах, — генерал положил шлем на стол и сам опустился на скамью напротив первосвященника, — в двух словах… Без перемен — вот и все.
— Совсем? Столько лет?
— Ну, жизнь-то у них насыщенная и бурная, — Никодар удобно поднял ноги в щегольских кожаных сапогах на стул впереди, делая вид, что не замечает укоризненного взгляда дяди. — А для нас все так же. Они по-прежнему отчаянно нуждаются в боеприпасах и людях. Производство оружия у себя наладили, но полностью их потребностей это не покрывает, им нужны мастера и охранники. Шерны постоянно устраивают партизанские вылазки и треплют поселки, похищают женщин. Тяжелее всего тем, кто у самых гор, но и на равнинах расслабляться не приходится. Там у шернов такие ходы… не просто подземелья, в некоторые мы спускались, дядя — внутри ступени, стены выложены мрамором, где-то плитка обвалилась от старости. Пол в тоннелях неровный и покрыт ржавчиной. Людей там охватывает ужас, знаете, этот ужас перед шернами, который в крови.
Севин кивнул, зябко поежившись.
— И еще как-то запредельный страх, будто там полно призраков минувшего, — продолжал Никодар. — Мы не рискуем проходить далеко, к тому же шерны могут устраивать засады. Несколько раз подстерегали их при выходе и обстреливали, но это капля в море, для дежурств нужны люди. А их не хватает. Да и выворотни расплодились, шерны выпускают их отряды против поселенцев.
— Выросла смена, — пробурчал Севин.
— Выросла, — согласился генерал. — Молодые совсем, пацаны еще. Только что ростом здоровенные. В их возрасте наши дети в догонялки играют.
— Выворотни не дети, — сурово сказал понтифик. — Это злобные твари, противные светлым земным духам и самой человеческой природе. Уж ты должен это знать, Нико.
— Здесь легко об этом судить. Там понимаешь, что это дети похищенных колонисток. При мне был случай, когда орда выворотней напала на один из поселков. В бою отличился один из застрельщиков, у него кончились патроны, и он крошил выворотней мечом — богатырь был. Положил чуть не с четверть нападавших солдат. Ну это они ростом были с солдат, а по возрасту, как я уже говорил — мальчишки безусые. В общем, сражение выиграли, спохватились — а где герой? А он в сарае висит.
— Как висит? — не понял Севин (смерть через повешенье на Луне не считалась за казнь из-за гуманности).
— Очень просто, — спокойно ответил Никодар, лишь слегка покривив в усмешке тонкие губы. — На балку прикрепил веревку, шею в петлю, бревно оттолкнул — и здравствуйте, духи земные. Вроде как сестру у него похитили в первый год после Южного похода, и он среди убитых родного племянника нашел.
— Эмоции, — Севин сердито перелистал кипу бумаг с отчетом. — Выворотень спокойно вонзил бы ему нож в горло. Ну, скажи свое мнение — им стоит снова высылать военную помощь? Мы практически не видим от них материальных выгод, немного пшеницы и угля не в счет.
— Мое мнение — конечно, это затратно. Но не стоит доводить людей до отчаяния. Например, старина Збигги, главный иренарх, мне довольно прозрачно намекнул, что в случае отказа выслать помощь, они тоже откажутся участвовать в наполнении бюджета Теплых Прудов. Но дело даже не в этом. Они — заслон между нами и шернами, если позволить поселениям пасть, весь этот ужас снова будет у нас.
Севин встал и заходил по комнате.
— Они не пробовали заключить договор, как Крохабенна?
— Пробовали. Шерны запросили подать, которую они физически не смогли бы платить. Перевес сил на стороне крылатых бесов, те это прекрасно понимают и пользуются. Поселенцам же еще нужно отправлять налог на северный континент.
— Да, жизнь у них не сахар…
— Что делать, дядя, — философски заметил Никодар. — Всегда будет одним хорошо, а другим плохо. Наша задача — сделать так, чтобы плохо было не нам.
— Хорошо, к вечеру я просмотрю отчет и мы обсудим с тобой размер военной помощи. Это все?
— Не совсем. Я обнаружил любопытную вещь, дядя. Взгляните на карту.
Никодар придвинул к себе отчет, вытащил из середины два сложенных в несколько раз больших листа бумаги и развернул их на весь стол.
— Глядите, это схема материка шернов. А это карта, принадлежащая якобы еще Старому Человеку.
Севин пропустил слово «якобы» мимо ушей — не будешь же родного племянника обвинять в ереси. Он склонился над картами, которые давно были ему знакомы и навевали только неописуемую скуку. К чему знать рельеф мертвой пустыни? Кому, кроме колонистов, могут пригодиться сведения о болотах и скалах Южного континента?
— Что ты хотел мне показать?
— Все черные линии, — генерал приподнялся с места, — перерисованы со старых карт или сделаны поселенцами. Красная — это уже результат моих исследований. Беда в том, что завершить их не получилось — слишком мало у меня было в подчинении солдат. Не получалось выставить достаточное количество дозорных.
— И?
— Красная линия отличается на нашем материке и на материке шернов. Если у нас она описывает довольно ровный полукруг от Полярной страны до двух концов Великого моря, то у них… — Никодар многозначительно замолчал.
Севин видел сам. Красный пунктир обрисовывал отнюдь не ровную окружность, он петлял, выпячиваясь в направлении безвоздушной пустыни, захватывая куски мертвой стороны Луны.
— И что это?
— Это воздух. Воздух, дядюшка. Вот одна из самых обширных областей — она подписана еще на карте Старого человека.
Севин провел пальцем по надписи. Буквы складывались в слово, и губы понтифика зашевелились, выговаривая:
— Шиккард.
— Да, Шиккард. Гора, огромная и бесплодная. Шернов на ней нет, ибо там слишком близка пустыня, потому не добыть ни пропитания, ни воды. Поэтому там нет и наших людей. Но почему там есть воздух? Возможно, есть и еще такие воздушные полуострова, но мой маленький отряд не смог их найти.
— То есть тебе тоже нужны люди. А польза какая нам с мертвой горы?
— Сначала надо исследовать, — Никодар скрестил руки на груди и посмотрел в глаза понтифику. — А там увидим, будет ли польза.
— Хорошо, объявим сбор, — Севин почувствовал, что голова начинает болеть. Снова проблемы, снова поиск решения, снова ответственность — ох, знал бы, не смещал бы Элема…
*Плащ римских офицеров - спасибо, Иридана!
========== Кто у нас хозяин в доме. Сакко ==========
Жара, яростная полуденная жара, которая бывает только вблизи экватора и только в середине дня длиной в несколько сотен часов, выжгла поверхность мостовой и раскалила воздух. На бедной улочке не было видно ни единой живой души - рабочий люд дожидался грозы в фабричных помещениях, старики, женщины и дети отсиживались в домах, псы не рылись в отбросах и, отыскав любое доступное укрытие, прятались там от зноя.
Ивата прошел по центру улочки, и спутником ему была только собственная блеклая коротенькая тень под ногами. Его собственный домик стоял чуть в углублении, он спустился на пару ступенек вниз в дневную горницу (вход на ночную сторону был с другого конца домика, и пол в этой комнате был, наоборот, приподнят над землей). Дверь не запиралась на засов, лишь завязывалась на веревочку, воровать у Иваты было решительно нечего - кроме самой скудной мебели и небольшого запаса еды, он в доме ничего не держал.
Ивата первым делом прошел на кухню, поворошил в печурке остывшие угли, поставил туда горшок с кашей - пусть нагреется немного. В комнате было душно, но окно открывать было бесполезно, это не принесло бы прохлады, только духоту и мерзкий запах нечистот с помойки. Ивата вышел в сени, набрал из бадьи нагревшейся за утро воды, вылил в глиняный рукомойник, умылся шумно и расплескивая брызги, набрал воды еще и в ковш и, наклонившись, вылил себе на голову. На этом этапе гигиенических процедур его похлопали по плечу.
- Сакко, слишком ты беспечен. В дом зашел, ни по сторонам не глянул, ни в кладовку, ни в угол. А если бы это был не я, а головорезы Гервайза?
Сакко сдернул с крючка груботканое полотенце и вытер лицо.
- Горемыка, ты так сопел, что тебя слышно было с порога. Потом ты завязал веревочку на слишком слабый узел, так делаешь только ты со своей сухой рукой. Так что не играй в лазутчика, идем, раздели со мной обед.
Ивата прошел в кухню, кивком пригласив с собой нежданного гостя - пожилого человека, располневшего, седого, с загорелым добродушным лицом.
- Будешь ли ты кашу, Горемыка? Впрочем, выбора у тебя нет, потому что у меня все равно нет ничего другого, - Сакко намотал на руку тряпку-прихватку и вытащил из печки горшок.
- Уволили? - спросил Горемыка жестко. Ивата в ответ беспечно махнул рукой.
- Не пропаду. Идзий не единственный тут фабрикант.
- Не единственный, и с Гервайзом давняя у них вражда, а вот сразу после твоего выступления в соборе он тебя из мастерской выкинул. Сакко, предупреждали же, что с огнем играешь.
- Зато место выбили для амбара, - Сакко взял ложку. - Что, правда кашу не будешь?
- Еще б я тебя объедал. Последняя ведь?
- Рыбачить пойду.
Горемыка укоризненно покачал головой.
- Я же говорю, что ты беспечен. Ну почему ты к Севину тихонько после службы не подошел?
- Тихонько, Горемыка, эта старая хитрая собака нас и слушать бы не стала. И не было бы амбара у нас вообще. Только при всех, только на виду всего города.
- Зато и Гервайз слышал, и теперь тебе, Сакко тут оставаться опасно.
- Не опасней, чем обычно, - Ивата ложкой соскребал остатки каши со дна горшка.
- Сегодня ты его разозлил не на шутку. Я его покойного папашу в такой ярости видел, когда Победоносец был еще жив.
- Видишь, значит, я воистину продолжаю его дело, - Сакко плеснул в горшок воды из ковша и стал высекать искру огнивом. - Папаша-то недолго прожил, разбил его со злости удар. Глядишь, и сынка доведем.
- Раньше он тебя доведет. Я видел, как он шептался со своими доверенными. Сакко, не сегодня-завтра они тебя уберут.
- Никто не живет вечно, - Сакко пожал плечами и поставил горшок на огонь. - Я от опасности не бегал, да и как это будет выглядеть? У нас не подполье, как было у пустынников. Да и те не шибко прятались.
- Тебе бы все равно в укрытие да переждать.
- Куда? Луна маленькая. Раньше можно было к Братьям в ожидании податься, сейчас там три калеки с половиной сидят, хоть и врут, что Победоносца истинного ждать надо. Пойду сейчас на Перешеек, там хоть рыбачить можно.
- У меня мысль, Сакко. Я после службы задержался в соборе и видел Никодара. К нашему ходил.
- Ну и? Вернулся из-за Моря, значит.
- Вернулся и сразу к Севину с докладом. Смекаешь? Всякий раз, когда он так сразу с докладом ходит, за Море ополчение собирают. На корабле тебе легче будет затесаться и уехать, - хлопнул ладонью по столу старший из собеседников.
Ивата поглядел на него исподлобья.
- Уехать? А здесь я не нужен?
- Кому нужен покойник? - зловеще улыбнулся Горемыка. - За Гервайзом не заржавеет. Такое было уже не раз.
- И на сколько уехать? - Ивата задул огонь в печи.
- Сперва на год, потом на два, а там - как выйдет. Жизнь длинная, что-то да поменяется. Только и за Морем тебе не так плохо будет. Конечно, там шерны, но там и люди другие должны быть. Там взаимовыручка, туда ехали лучшие, храбрейшие.
- Если там так, как ты рассказываешь, что ты на Теплых прудах делаешь? - прищурился Ивата.
- А что мне за Морем делать? - собеседник приподнял левое плечо, рука же бессильно повисла вдоль тела. - Оружие только в правой могу держать, да и лет мне сколько, и пузо вон отрастил. Только склад с сушеной рыбой и гожусь охранять. Ты другое дело. Им люди во как нужны, каждый человек на счету.
- Может, ты и прав, - Ивата вытащил горшок из печурки и начал надраивать его песком.
- Прав, сам увидишь. Дело там тебе найдется, за амбар не беспокойся. Если Гервайз с тобой расправится, пользы все равно не будет. Или шернов боишься?
- Может, шерны и получше собственных толстосумов, их хоть сразу в лицо видно, - Ивата отставил горшок в сторону. Горемыка нахмурился:
- Шерны лучше? Не говори, Сакко, чего не помнишь. Видишь мою руку? Подарочек от последнего наместника.
- Да я знаю.
- Вот то-то, - Горемыка привстал, но снова тяжело бухнулся на скамью. - Мы доставляли к воротам крепости подать, и что-то ему не понравилось - не то я недостаточно низко поклонился, не то еще что. Руку сжал своими лапищами, хорошо еще, одежа на мне была толстая. Рука стала сохнуть, болеть, и вот…
- Я помню, - Ивата сжал здоровую руку собеседника. - И помню то утро, когда шерны пошли на атаку собора, и как Авия тут на башенке растянули. Я тогда мальцом еще был, камни в него кидал со всеми. Попал, - Ивата улыбнулся. - Куда-то в крыло, но, если бы я тебя тогда знал, то прямо в рожу б его страхолюдную метил. Так что считай, я за тебя отомстил. Если уеду к поселенцам, буду мстить и дальше.
- Я же не к шернам на съедение тебя посылаю, Сакко. Просто тут тебе верная смерть, ну а там надежда есть, и неплохая. Держатся же колонии столько лет.
- Понимаю, Горемыка. Я ведь и сам перекати-поле, жалеть здесь обо мне некому. Да, слыхал я на Перешейке такую байку, что будто есть далеко отсюда к востоку течение, позволяющее быстро перебраться через Великое море. Что до грозы оно идет от экватора к берегам, а после грозы - к середине Моря. Не поискать ли его?
- Искать в одиночку - можно жизнь потратить и не найти, - ответил Горемыка. - Ехать не хочешь, значит? А что Гервайз тебе участью Победоносца грозил, уже не помнишь?
- Ехать решил, уговорил ты меня, просто где-то все равно прятаться надо, пока ополчение собирают.
- Это я уже решил, можешь у меня день переждать, а вечером первую партию людей наверняка уже отправят. Так что собирайся, пойдем. Завтра в поселениях будешь, а с поселений выдачи нет.
http://cs630524.vk.me/v630524932/3d6a8/tC_Ml3f3UCE.jpg - Сакко (Зверобой в нашем фильме)
========== Древняя Земля. Монтэг ==========
Это был высокий зал, светлый, просторный, такой огромный, что с одного его конца трудно было разглядеть другой. Блестящие аппараты выстроились в ряды. Не так уж много сохранилось в мире подобных полностью автоматизированных производств, почти не требующих присутствия человека. В отличие от прочих цехов, где на каждой машине стояло по рабочему, здесь за процессом наблюдало несколько рассредоточенных по залу человек. На этом участке не полыхали доменные печи, умные автоматы выбрасывали из себя нужные детали, собирая их воедино. Часть объединенных звеньев уплывала вдаль по конвейеру, часть исчезала в недрах следующих по участку аппаратов.
Дежурный пост располагался на возвышении в центре зала. Мастер цеха наблюдал за происходящим в цехе, как дирижер следит за оркестром. Здесь царила стерильная чистота, лицо инженера было закрыто маской, наподобие хирургической, и только взгляд быстрых черных глаз метался от огромных выпуклых экранов, показывающих невидимую часть цеха, и мигающих светодиодов к ближним рядам автоматов. Непрерывный гул механизмов напоминал рокот моря.
С балкона, опоясывающего зал на высоте примерно второго этажа, этот шум пытался перекричать курьер - щуплый молодой парнишка. Приставив в качестве рупора ко рту сложенные ладони, он безуспешно завывал:
- Господин Монтэг, господин Монтэг!
Мастер, наконец уловив помеху основному гулу, обернулся на посторонний звук. Курьер, видимо отчаявшись перекричать шум машин, стал объясняться знаками - приставил ладонь одной руки к уху, а другой рукой энергично махнул в сторону двери позади себя.
- Вас к телефону!
Дежурный перещелкнул несколькими тумблерами, покинул свой пост, поднялся по лесенке, стягивая по ходу маску. В коридоре его встретил сменщик.
- Когда селектор починят? - процедил сквозь зубы дежурный.
- Ремонтник болен, господин Монтэг. Завтра должен выйти.
- Чтоб как только, так сразу. Безобразие. Это не кулинария и не производство туалетной бумаги, это авиационный цех.
- Непременно!
Переход от цеха к диспетчерской был длиной с небольшую улицу. Мастер шел размашисто, полы расстегнутого халата развевались позади. У входа в диспетчерскую он кивнул, поздоровавшись, немолодому человеку в такой же рабочей униформе.
- Как в вашем погрузочном, нормально?
- Нормально. Чего такой запыхавшийся, Дэн?
- Да тут идти чуть не как из Праги* до центральной площади. Не знаешь, кто и зачем звонил?
- По поводу машины, что стоит на складе экспериментального цеха. Ее заказывал еще Яцек Пишта**, он занимал какой-то важный пост по связи до Революции добродетели.
- А почему меня к телефону, а не любого торгового представителя?
- Не знаю, честно, возможно, ее хотят восстановить.
Мастер пробормотал сквозь зубы что-то нелицеприятное и, даже не поздоровавшись с миловидной секретаршей, взял в руки телефонные трубки.
- Да!
Из слуховой трубки раздался мужской голос несколько необычного тембра - глуховатый, мягкий, но в тоже время довольно высокий.
- Добрый день. Господин Монтэг, мастер экспериментального цеха?
- Да, - буркнул в ответ инженер.
- Позвольте представиться (инженер закатил глаза к небу), я секретарь госпожи Азы, певицы. Вы знаете, конечно.
- Смутно. Я не особо интересуюсь музыкой.
Товарищ инженера, слышавший обрывки разговора, сделал ему страшные глаза, но мастер только отмахнулся.
- Но знать ее вы должны, - уточнили на другом конце провода. - На складе вашего цеха должен храниться летательный аппарат, который заказывал старый знакомый госпожи Азы. Она желала бы перекупить его, оплатив издержки.
- Хорошо, но я не занимаюсь оформлением заказов, вам лучше обратиться в отдел…
- Погодите. Она желала бы получить аппарат в рабочем состоянии.
- Нет, это вы погодите. Он не был закончен, так? И стоял на складе несколько лет, а вы, возможно, знаете, что для многих металлов нужны особые условия хранения, заказ был сложный, никаких чертежей и расчетов по нему нет и быть не может…
- Я понимаю и готов обговорить с вами сумму.
- Почему со мной?
- Потому что исполнителем можете быть только вы, господин Монтэг. Я мог позвонить напрямую директору, он уцепится за возможную выгоду и руководителем проекта все равно назначит вас. А госпожа Аза хотела бы, чтобы аппарат восстановили не за страх, а за совесть. Она щедрый заказчик, не сомневайтесь. А потом уже мы договоримся с директором.
- Но простите, если аппарат стоит несколько лет, то проектировали его люди с высшим образованием, по прежним стандартам. Поверьте, сейчас на многих производствах подобные проблемы. Большинство старых технологий не уцелело. Вы должны это знать, если не с Луны свалились…
В ответ раздался тихий смех.
- Не думайте, что я специально сержу вас, господин Монтэг, но я именно что свалился с Луны. Надеюсь, вы подумаете над нашим разговором и найдете способ довести аппарат до ума. Я еще свяжусь с вами. Всего доброго.
В трубке послышались короткие гудки. Мастер взъерошил густые каштановые волосы.
- Шутники, однако, у нас в заказчиках…
- Почему ты с ним так грубо? - спросил второй инженер, когда они пустились в обратный путь к рабочим цехам.
- Потому что. Во-первых, за последние полгода уже третий раз люди хотят то, не знаю что. Большинство одноместных самолетов теперь не выпускают, только с самыми стандартными характеристиками. И попробуй прогуляйся от цеха до диспетчерской. Почему было при восстановлении не протянуть телефонную линию?
- Ты сам знаешь - нерентабельно.
- Нерентабельно, - проворчал мастер. - А теперь изволь бегать через ползавода по капризам престарелой безголосой певички.
- Ну, ты несправедлив, она не престарелая и не безголосая.
- Не знаю, не слушаю. Производство разгромили, зато на каждом шагу поют и танцуют. А мы должны им обеспечить уровень жизни отверткой и молотком. Ей зачем экспериментальный самолет? Спеть в Гималаях?
- Выше поднимай, я слышал, это был аппарат, способный подняться в космос.
Мастер остановился.
- Что? И об этом молчали? И широко не рассказывали об этом даже до переворота?
- А что в этом такого? - пожал плечами старый мастер. - Очередные причуды богатых.
- Но это же космос!
- Тут на Земле не знаешь толком, как жить и зачем. Да и не первый это был аппарат. Первый строили за пару лет до того, и в нем даже полетел в космос какой-то энтузиаст и не вернулся.
- И это сейчас тоже никому не надо, - печально сказал молодой мастер.
- Если богатеи настолько пресыщены жизнью, что хотят погибнуть самым экзотическим способом, то это и впрямь никому не надо. Вот про машину Пишты, якобы способную разрушить мир, и которую потом в итоге так и не нашли и не предъявили, много болтали.
- Ну, это понятно, болтали из страха, что такое устройство действительно существует. А про космос не беспокоились, потому что… Эх, люди.
- Потому что практической пользы никакой, - старый мастер остановился у входа в свой цех. - И не осталось, наверное, людей старой закалки и с образованием, работающих по специальности. Я же раньше тут рабочим был. Это у тебя высшее в университете, - в глазах говорившего мелькнула хитринка, - имени Сломай шею… Вырви ухо…
- Ну хватит уже шутить, а? Ломоносовский университет, Ломоносовский! В Столыпинске, в Российской Империи.
Фабричный гудок возвестил о конце смены, из дверей завода потянулись люди - сначала масса рабочих, просто одетых людей, державшихся кучно, - будто огромная темная змея выползала из ворот. Затем, когда схлынул основной поток, настал черед руководящего персонала - люди выходили небольшими группами или по одному, некоторые направлялись к стоянке автомобилей, остальные к станции метрополитена.
Одним из последних из дверей вышел вполне элегантный молодой человек, в котором теперь трудно было признать одетого в строгую униформу мастера. Он прошел к метро, приветливо кивая на ходу коллегам, но уклоняясь от того, чтобы дальше идти с кем-нибудь в компании. Сейчас ему хотелось побыть одному. Торопиться было некуда, дома ждала только прилепленная на зеркало записка “Я не могу оставаться с человеком, который любит свою работу больше, чем меня” - и в общем-то, автор записки была права. А учитывая, что хранилось дома, так было даже и лучше для них обоих.
Когда он доехал до центра Варшавы, уже приближались сумерки - стояла золотая осень, и закат торопился. Замковая площадь была хороша. И так необыкновенно прекрасная, она казалась совершенно неземной в розоватых лучах заходящего солнца. Фонари загорались один за другим, цепочка огней сбегала вниз по Новому Съезду*** и перебиралась через мост.
Инженер минуту стоял, глядя на это зрелище - вид вечернего города успокаивал, но не мог совсем заставить стихнуть внутреннюю тревогу. Он поднял голову, глядя на темнеющее небо, в котором не появлялись еще первые звезды. Лишь жемчужный серп Луны укоризненно светился сбоку. Удивительный мир, огромный, далекий, зовущий и никому не нужный…
Рядом прошуршал автомобиль. Инженер обернулся, отшатнувшись от края тротуара. У бордюра притормозила машина - модная, серебристая, престижной марки. За рулем сидела женщина, лицо которой почти полностью скрывали темные очки.
- Господин инженер? - голос, который он каждый день слышал то из радиоприемника, то с экрана большого телевизора в приемной директора завода, то из уличного репродуктора трудно было не узнать. - Вам же звонил мой секретарь, - она не спрашивала, она утверждала.
Инженер немедленно почувствовал неприязнь - дамочка, повидавшая все чудеса земные, теперь желает чудес небесных, и ей плевать, что выполнить ее каприз невозможно, она будет топать ножкой, пока не получит игрушку. Он невольно выпятил подбородок:
- Да, звонил. Он передал вам, что тот заказ превратился в никуда не годную рухлядь?
Ответом был мягкий серебристый смех.
- Так уж и в рухлядь, пан инженер? И чтобы такой специалист, как вы, ничего не мог с этим поделать? Никогда не поверю. Садитесь в машину, мы обсудим это.
- Спасибо, но я спешу.
- Садитесь, пан инженер. Покатаемся.
* Имеется в виду один из пригородов Варшавы - Прага. ))))
** Пишта - фамилия актера, игравшего в фильме Малахуду.
*** Это мир без Второй Мировой, поэтому улица Новый Съезд, разрушенная фашистами, сохранилась.
========== Древняя Земля. “И абажур из кожи - блеф, А Муссолини - дутый лев, В Париже не было гестапо?” ==========
Автомобиль певицы остановился у крыльца роскошного отеля. Ночь уже полностью сгустилась над городом, тем ярче горели во тьме витрины и рекламные огни.
- Побеседуем здесь, я привыкла к комфортной обстановке, - заявила Аза, снимая очки и обворожительно улыбаясь. Своим дорогим элегантным нарядом, пышной прической, блеском украшений она словно демонстрировала, что менее дорогая обстановка ни в коем случае не будет считаться для нее комфортной.
Инженер вышел с другой стороны машины. Он мрачно и недоброжелательно глядел на роскошный вход отеля, подняв воротник своего пальто, которое было вполне цивильным и приличным, но по сравнению с нарядами поднимавшихся по лестнице посетителей смотрелось едва ли не укоризненно.
- Это же “Бристоль”*, - сказал инженер. Аза захлопнула дверцу автомобиля и опять улыбнулась.
- И что с того? Поверьте, вы выглядите вполне прилично.
- Прилично, но… - инженер секунду мялся, пытаясь подыскать вежливые слова, затем выпалил:
- Если вы привезли меня сюда с целью указать на разницу в нашем социальном положении, то поверьте, вы напрасно стараетесь. Ваша просьба в отношении той машины невыполнима, даже если я соглашусь, на нашем заводе ее не отремонтируют, это технологически невозможно.
Аза спокойно взяла его под руку.
- Вы, мужчины, быстро сдаетесь. Это неправильно. Если бы вы весь свой пыл, направленный на то, чтобы убедить меня отказаться от проекта, пустили в другое русло, задача была бы наполовину выполнена. А вы еще даже не осматривали ту машину и не выслушали меня толком. Идемте.
Широкая лестница вела на второй этаж. Справа от центральной двери располагался вход в казино. Аза не кинула туда и взгляда, инженер не удержался - скосил глаза. Он не одобрял таких прожигателей жизни, но это же все-таки “Бристоль”!
Все было так, как и полагается в подобных местах - богатое внутренне убранство, слепящее сияние люстр, предупредительный обслуживающий персонал, живая музыка. Инженер опомниться не успел, как у Азы приняли ее жакет из светлого меха, у него - пальто. Лакеи попались вышколенные, ни словом, ни выражением лица не выдали, что отличают мужской костюм, сшитый в лучших ателье Парижа, от просто дорогого мужского костюма.
Он остановился в нерешительности только посередине огромного зала. Аза шепнула тихо, не переставая расточать ослепительные улыбки окружающим:
- За расходы не переживайте, у меня свой столик и абонемент, могу приводить кого хочу и в любом количестве… Ну, что вы застыли?
Но инженер замер не потому, что растерялся среди пестрой нарядной толпы и суетящихся официантов. Внезапно погас свет огромной люстры под потолком, стихла музыка, зато загудел шум мощных моторов. Раздвинулись стены отеля. Вокруг было поле, покрытое высокой выгоревшей травой, над горизонтом за перелеском поднималось жаркое, по виду летнее, солнце.
По полю впереди шла шеренга мощных бронированных машин-вездеходов, каждая из которых венчалась башней с длинным оружейным дулом. Навстречу выдвигался ряд похожих машин, лишь немного отличавшихся по внешнему виду, но таких же грозных. Обе колонны ехали друг на друга, подпрыгивая на кочках, сминая сухие колоски и плюясь огнем. Там, где заряды попадали в землю, взметывались вверх клубы черного дыма. Иногда загорался подвернувшийся под выстрел противника вездеход, полыхала сухая трава вокруг, в сторону отлетали куски металлической обшивки.
Зрелище поля сражения продолжалось недолго, секунд десять. Дым от горящих машин рассеялся, и из тумана появилась Замковая площадь, с которой инженер только что уехал, но в каком виде! В большинстве эданий отсутствовали стекла, мостовая изрыта ямами, горожан нет. Со стороны Предместья, виляя между выбоинами, на площадь въехал крытый брезентом серо-зеленый грузовик. Он не успел даже остановиться до конца, когда изнутри, откинув покрытие, стали выпрыгивать люди в форме, сжимавшие в руках ружья.
- Пан инженер, наш столик там! - голос Азы пробился сквозь шум призрачных шин и звучащие издалека выстрелы. Морок рассеивался, разрушенную Варшаву из видений сменяла Варшава настоящая, сверкающая огнями витрин и реклам, гремящая музыкой из репродукторов, спешащая к ежевечерним развлечениям. Слава богу, эти галлюцинации случались нечасто, совсем на короткое время, и никогда - на производстве, а то бы подобные отключки сознания вызвали ненужные вопросы. Конечно, неплохо было бы обратиться к врачу, но разве после Революции добродетели остался хоть один нормальный психотерапевт?
Если бы эта избалованная жизнью беспроблемная дамочка узнала, что зовет за столик человека со странностями… хотя ладно, у кого в наше время нет странностей?
Но не таких. Видения мрачного, чужого мира не всегда были связаны с кровопролитными сражениями. Иногда это были огромные заводы или обширные лаборатории - работать в подобной уже счастье. А однажды на краткий миг предстало необъятное поле под чистым небом, по краям площадки торчали вышки, схожие с телевизионными, но несколько иной конструкции, а в середине стояла блестящая сигарообразная башня. Дрогнуло что-то в прозрачном воздухе, белый дым поднялся у подножья конструкции, разошлись подпорки, держащие башню - и словно огненный луч подкинул ее ввысь. Несколько кратких секунд проносилось по небу творение рук человеческих, силой мысли превратившееся в прекрасное светило - и тут видение погасло. Никогда он не был так разочарован, никогда не пытался разгадать, что же крылось за подобными миражами - просто бред распаленной фантазии или же реально существующий где-то мир… о теории множественности им читал лекции профессор в Сорбонне. Где она теперь, та Сорбонна… на пепелище давно вырос развлекательный центр, казино или ресторан. Вроде того, в котором он сейчас.
Возможно, там сохранилась Сорбонна, но там есть и эти вездеходы-убийцы. Как там они назывались в исторических книгах - танки. Неуклюжие здоровенные механизмы, которые не всегда доезжали до места назначения, разрабатывались, конечно, с другой целью - это должны были быть неуязвимые и быстрые машины, которые молниеносно прорывали бы линии обороны противника и сеяли страх и гибель среди его солдат.
Первое и едва ли не последнее танковое сражение состоялось в сентябре 1916 года в битве на Сомме, но человечество запомнило этот день по другой причине. В ночь после битвы небо над Ла-Маншем было красноватым, и собаки на всем побережье выли, как по покойнику, и не работал телеграф.
А наутро заработавшая связь принесла странные и страшные вести. Далеко за океаном, на западе Североамериканского континента, пробудился дремлющий миллионы лет вулкан, и извержение его затмило все катастрофы, виданные до того человечеством. Тысячи людей вынуждены были спасаться бегством от потоков лавы, а погибших никто не считал. Огромное количество выброшенных в атмосферу туч пепла погрузило Америку в Великий Сумрак. Волны цунами, родившиеся у берегов Калифорнии, пересекли Тихий океан и обрушились на восточное побережье Евразии - к счастью, они потеряли часть своей разрушительной силы, но пострадавшие страны долго еще расхлебывали последствия.
В театре военных действий наступил вынужденный антракт. Тысячи кораблей пересекали Атлантику в направлении к Старому свету - люди, отправлявшиеся за океан в поисках лучшей доли, возвращались домой. Извержение нарушило климат во всем мире, но сильнее всего пострадали Соединенные Штаты. Впрочем, небывалая сейсмическая активность наблюдалась также в Чили, так что из Южной Америки также хлынул поток обратной эмиграции. Желтая пресса пугала жуткими картинами гибели всего мира, и ей верили. В одной из второсортных газет напечатали статью, автор которой убедительно доказывал, что извержение было спровоцировано выстрелом из гигантской пушки, незадолго до войны отправившей в космос ядро с несколькими безрассудными путешественниками, но на заметку мало кто обратил внимание.
Катастрофа вызвала отток не только людей, но и капитала - лопались на глазах даже банки относительно мало пострадавшего Восточного побережья. Деньги из Филадельфии, Чикаго и Нью-Йорка устремились в хранилища Брюсселя и Парижа.
События на фронтах более не устраивали владельцев этих капиталов. “Стальной трест”, филиал которого открылся в Германии, несколько раз подвергался обстрелам. Мировые финансовые воротилы просто не могли допустить, чтобы в топке войны горели их ни в чем не повинные деньги. В середине зимы Четвертной союз выступил с предложением о мире, и противная сторона вынуждена была его принять.
Не успев стать ни первой, ни мировой, Великая Европейская война закончилась.
2 марта 1917 года Николай Второй подписывал договор о мире с крайним неудовольствием - последние события на фронте могли привести к значительным успехам России и условия заключения мира могли быть много более выгодными. Большинство министров придерживались того же мнения, что и государь, и крайне досадовали, что победоносного весеннего наступления не получилось. Радовался лишь Столыпин, чудом уцелевший при покушении 1910 года, но так и не восстановивший здоровье до конца. Последним проектом министра-реформатора был перенос столицы подальше от возможного агрессора - в Ново-Николаевск, переназванный в итоге в честь Петра Аркадьевича. Впрочем, столицей город долго не пробыл, уже при преемнике Николая эту функцию снова взял на себя Санкт-Петербург, зато Столыпинск по количеству построенных университетов стал истинным наукоградом.
Польша по итогам войны получила независимость. Германская империя распалась. Миллионы недовольных этим обстоятельством немцев желали бы иной участи для государства. В России вскоре после войны случился великий голод, который царское правительство поставило в вину извержению и изменившемуся климату. Правду сказать, на вулкан в то время списывали свои огрехи абсолютно все государства.
В начале двадцатых годов скончался от тяжелой болезни цесаревич Алексей, наследник русского престола. Для оппозиции это означало относительную победу - к власти после смерти Николая приходил великий князь Михаил Александрович, человек слабовольный и внушаемый, который с легкостью согласился бы на то, что его старший брат окрестил “бессмысленными мечтаниями”. Угроза революции отступила.
Первая линия метрополитена в Москве была открыта сто лет спустя.
В конце двадцатых годов молоденькую сотрудницу фотоателье в Мюнхене часто посещал мужчина много старше ее, ветеран войны и лидер одной из новых партий. Девушка увлеклась им, но организация кавалера не получила достаточного финансирования, воздыхатель, вначале много говоривший и увлекший ее идеей новой возрожденной Германии, теперь от свидания к свиданию все больше мрачнел и отмалчивался, и девушка порвала с ним. Она приняла ухаживания другого, оказавшегося режиссером - и тот даже снял ее в нескольких картинах.
Кино оставалось “великим немым” до конца двадцать третьего века.
В августе 1945 года города Японии спешно украшали и отмывали, ибо император Хирохито задумал путешествие по стране.
Через пару десятилетий по Европе прокатилась вспышка туберкулеза. Лечить его было нечем, ибо лечебные свойства пенициллина открыли лишь в двадцать четвертом веке.
В 1961 году у поселка Тюра-Там был распахан новый участок земли. Вулкан на Западе Североамериканского континента снова проявил признаки пробуждения. По совместному решению большинства европейских стран на территории Европы было основано объединение государств-союзников, закрепившее за собой название Соединенных Штатов Европы. Российская империя и конгломерат Азиатских государств, ведущую роль среди которых занимала Япония, образовали противовес новому Союзу. Три политических гиганта топтались на территории континента, как три держащих землю слона на черепахе, не решаясь напасть друг на друга.
2014 год выдался одним из спокойнейших в смысле политических конфликтов. Люди с некоторой опаской отметили столетие со дня начала последней масштабной войны, поздравив себя с тем, что крупных вооруженных столкновений с тех пор не было.
В конце двадцать седьмого века петиция об освоении космоса не набрала и двадцати процентов голосов от требуемого количества.
Мир погрузился в спячку, но время на месте не стояло. Спустя два века новая эра готовилась разменять четвертое тысячелетие.
Комментарий к Древняя Земля. “И абажур из кожи - блеф, А Муссолини - дутый лев, В Париже не было гестапо?”
Просьба над моими тараканами очень громко не смеяться, они нервные. Господин Двеллер, я знаю, что вы меня иногда читаете, так вас это тоже касается.
А вообще я считаю, что люди будут воевать, даже если их запереть на Шри-Ланке.
========== Древняя Земля. Отложен вылет. Аза ==========
Аза говорила что-то склонившемуся к столику официанту. Инженер поглядывал по сторонам, мечтая оказаться как можно дальше отсюда, пусть даже на самом деле на поле боя в том странном мире грез. Он тут чужой, хорошо хоть, посетители, слишком занятые собой, не обращали никакого внимания на случайно затесавшегося в их среду человека.
Певица, окончив делать заказ, улыбнулась своему спутнику одной из своих самых очаровательных улыбок:
- Теперь можно и о делах, правда?
- Можно, - согласился инженер, добавив в голос побольше иронии. - Но я вас еще раз предупреждаю, что толку от разговоров не будет.
- От разговоров нет, но я надеюсь, вы от них быстро перейдете к делу. Прежде всего, есть ли у вас доступ к замороженным заказам? Полагаю, есть, при вашей должности?
- Прежде всего, - перебил ее инженер, - зачем вам нужен именно этот аппарат?
- А разве это важно, зачем? Мой каприз, я щедро плачу и получаю желаемое, вот и вся стратегия.
- Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны, - пожал плечами инженер.
- Не понимаю, к чему вы так говорите.
- Ну да, и откуда эта фраза, тоже не знаете, - заметил инженер вполголоса и прибавил громко: - А говорю я это потому, что…
- И верно, откуда бы мне знать, разве из музыкального шоу в Тифлисе, где я пела Нестан-Дареджан, - перебила его Аза, причем ее улыбка не стала холодней ни на йоту.
- Простите, - пробормотал инженер. - Я не думал… я спрашивал потому, что…
- Давайте я внесу ясность, хорошо? - певица откинула назад локон цвета темного меда, выбившийся из ее высокой прически. - Я знаю все, что вы думаете, но не решаетесь сказать прямо. Что я продаю свою красоту и талант, что бросаю подлинное искусство на потеху низкой публике, что сама ничего не создаю, а мой голос - это божий дар, а не кропотливая работа, черт бы ее побрал. И вы считаете себя выше меня, ибо продаете результат своего ума. Между тем вы зарабатываете в десятки раз меньше меня, хоть и полагаете себя умнее. Я, может, и продаюсь толпе, но я же над ней и властвую, причем именно потому, что продаю результат своего труда. Вы тоже можете сделать это, весьма выгодно, но упираетесь. Не понимаю, зачем - цену набиваете?
Кажется, она все же рассердилась всерьез, а у него наоборот пропало все желание послать избалованную богатенькую дамочку подальше, даже в ущерб своему положению. Будешь тут грубить, когда перед тобой такая очаровательная женщина.
- Не набиваю. Но я не хочу браться за невыполнимое, вы же сами потом меня упрекнете. Мне сказали, аппарат должен был бы подняться в космос.
- Один аппарат когда-то уже поднялся. Что сделано человеком, всегда может повторить другой человек.
Она сидела напротив, вскинув голову с короной пышных волос цвета липового меда, тонкая, изящная, ослепительно прекрасная, на смуглой шее простая нитка жемчуга, а от нее взгляд скользит в узкий глубокий вырез на черном платье, вырез вроде и скромный, но все же туда так и тянет… черт! Инженер решил рассматривать соседний столик. Сидевшие там дамы были наряжены куда пышнее и откровеннее, но в соблазн ввести не могли по причине крайней малопривлекательности.
- Условия отличаются. Поэтому я и спрашивал вас, зачем вам это нужно, от ваших целей зависит, будут ли мне препятствовать или содействовать.
- Например? Самолеты же держатся в воздухе независимо от целей?
- Например, самолеты держатся в воздухе с помощью аэродинамических сил, - такая откровенная глупость снова его разозлила. - В космосе нет воздуха, соответственно, принципы построения другие. Скажем, качающееся сопло для создания управляемого вектора тяги…
- Ну вот! Вы уже что-то придумали!
- Придумал никак не я, этой идее восемьсот лет. И знаете что? Я уже нарушаю закон, просто употребляя такие слова. Это можно назвать частным обучением, понимаете? Даже просто разговор о науке с употреблением терминов.
Аза с улыбкой покачала головой.
- Не верю, - сказала она, склонив голову набок - Не верю, и не потому, что я такой знаток юридических тонкостей, а потому, что, будь это так, вы не стали бы спокойно болтать на подобные темы в общественном месте, даже не понизив голос.
- В первые годы после революции такое случалось.
- Ну, тогда, возможно, и были перегибы, - великодушно согласилась Аза, доставая портсигар. - Предложить вам сигарету?
- Спасибо, не курю. Тогда были перегибы не “возможно”, а на самом деле. Народ в благочестивом угаре разгромил множество предприятий, показавшихся чересчур мудреными. А оставшиеся в живых технические сотрудники потом тупо боялись заниматься квалифицированным трудом, уходили в торговлю, даже становились чернорабочими, лишь бы избежать репрессий. Если бы не это, я не занимал бы свою нынешнюю должность.
- Но вы занимаете, и вы в Варшаве один из немногих специалистов на своем месте.
- Так мастер цеха не равно директор завода!
- Ой, директора завода я беру на себя, - Аза помахала рукой, отгоняя от лица сизую струйку дыма. - А вы, с вашими знаниями, сможете составить описание заказа - ну как это у вас называется?
- Техническое задание.
- Ну вот, вы так оформите это задание, что к нему нельзя будет придраться.
- Простите, мадам… сударыня… - инженер оторвался от созерцания ближайшего столика, тем более, что малопривлекательные дамы решили, что ими заинтересовались.- Как вы себе это представляете?
- Зовите меня по имени, - она затянулась сигареткой. - Я это именно себе и не представляю, я же женщина, к тому же певица и ничего не понимаю в этих чертежах и схемах.
- Зато цензурная комиссия понимает!
- Неужели? Вы говорили, множество образованных людей лишились своих должностей, а то и жизни.
- Да, но в комиссии нет дураков, которые лезли на рожон, когда взбесившаяся толпа громила заводы и лаборатории. В комиссии умники, которые в то время отсиживались в сторонке.
- Они прекрасные специалисты и энтузиасты своего дела или чиновники?- спросила Аза насмешливо.
- Нет, но они поймут отличие стандартного заказа от нестандартного, на это у них знаний хватит, и будут задавать ненужные вопросы. А вы, как бы вы ни были богаты, уже точно не сможете подкупить комиссию и Европейский совет, куда она докладывает о результатах расследования. Так что восстановление заказа пресекут на первой же стадии. Разве что…
- Что?
- Это точно нужно вам? - спросил инженер с чувством человека, бросающегося с разбегу в ледяную воду. - Вам, не кому-то из правительства…ну, если вы ширма…
- Ширма? Я? - она не оскорбилась? а только рассмеялась. - Вы намекаете, что у меня любовник в парламенте или в совете министров? Милый юноша, они там все страшные и толстопузые, а я теперь, кажется, могу позволить себе выбирать!
- Вы все же не политическая фигура и можете позволить себе странные желания, а подобное от политиков вызовет вопросы.
- Да ладно. Разве им невозможно наладить какой-нибудь секретный завод в скрытом месте?
- Не думаю. Европа для этого слишком заселена. Улицы, автострады, железные дороги - тут все пространство пронизано ими, как тело кровеносными сосудами. В горах… нет, с трудом представляю. Где-нибудь на востоке Евразии возможно спрятать производство такого масштаба, но не здесь. И опять-таки проблема с кадрами. Те ученые, или, как их тут называли, мудрецы, что остались при своих должностях, вынуждены заниматься рутинной работой. Поддержанием уровня жизни. Обороной, медициной. В таких условиях не до жиру, то есть не до космоса.
- Ну вот и пусть не лезут не в свои дела. Они же не мешают мне петь.
- Но это несравнимо!
- Сравнимо. Знаете, как сказал Наполеон - государство это я. Так вот, современное искусство - это я, и неужели оно несравнимо с тем, что оставили от науки?
- Про государство Бурбон сказал, кажется.
- Какая разница, все едино - француз. Никогда не одобряла французов, хотя Париж один из немногих приемлемых для жизни городов.
- Там Европейский совет, в этом самом Париже, и государство - это он. И я вам еще раз объясняю, что он будет ставить палки в колеса, потому как все нестандартные заказы проверяются оттуда. Потом нужно определить, какие части аппарата на нынешнем оборудовании восстановить невозможно…
- Ну, значит, сначала вам первое задание - как решить проблему с комиссией. Думайте сначала над этим, потом, когда осмотрите машину - над остальным. Проблемы нужно решать по мере поступления.
Инженер посмотрел на Азу в упор.
- И все же - зачем вам это?
- Ну почему вас удивляют чужие капризы?
Инженер криво усмехнулся:
- Да нет, при нынешних масштабах оглупления человечества меня уже ничего не удивляет.
- Вы совсем как мой секретарь. Он тоже любит причитать про оглупление человечества и его духовное самоубийство.
- Он у вас шутник. Сказал, что свалился с Луны.
- Ах, это, - Аза отложила сигарету. - Да, иногда он любит вворачивать правду не к месту, или же наоборот к месту… Скажите, - вдруг спросила она, - вы знаете, что такое тосковать по родине?
- Просите, что? - инженер вначале не понял вопроса.
- Вы не поляк. Вы тоскуете по своей родной земле?
Это было настолько неожиданно, что инженер растерялся. Несколько секунд он беспомощно смотрел на певицу, мысленно видя перед собой степь, ковыль, перебираемый ветром, белые шапки гор далеко на грани неба, птиц, проносящихся над головой.
- Нет, - ответ прозвучал достаточно спокойно. - Я человек без родины и флага, родился в одной стране, учился в другой, сейчас осел в третьей. Тосковать для меня недопустимая роскошь.
Она прищурила глаза:
- А ведь вы лукавите, интересно только, зачем. Впрочем, дело ваше. Ну хорошо, другой вопрос - вы когда-нибудь любили?
Теперь он с легким сердцем мог отшутиться:
- Только науку, и, к сожалению, недостаточно, чтобы строить кустарный космический корабль.
- Жаль, - ответила она спокойно. - А вот я любила. Вы мне сейчас не верите, вы считаете меня холодной и пустоголовой куклой, не способной на чувства, ну, в какой-то степени это так и есть. Но так было не всегда. Я при всей своей осуждаемой вами испорченности, - инженер вскинулся, пытаясь протестовать, но она остановила его жестом и продолжала: - при всей своей испорченности я любила одного человека, одного-единственного за всю жизнь. Я пыталась заглушить это чувство, но неудачно. И вот сейчас я должна увидеть его, или же хотя бы узнать о его судьбе, пусть поздно, но мне это нужно.
- Так тот человек… он… это он летел в первом аппарате?
- Да, - теперь ее ресницы были влажны от слез, что, впрочем, только сделало ее взгляд еще более манящим и глубоким. - Понимаете?
В глазах инженера поневоле появилось виноватое выражение, и Аза внутренне усмехнулась, не забывая, впрочем, смотреть с томной мольбой и печалью. Она не то чтобы видела его насквозь, но разобралась в его характере достаточно для своих целей. Наивный мальчишка, которого можно привлечь на свою сторону якобы внезапной искренностью, слишком порядочный, чтобы по-настоящему думать о ней плохо. Это не Яцек, который слишком хорошо ее знал, не холодный всевидящий дьявол Серато, - такого легко уверить, что перед ним птица в золотой клетке и несчастная жертва. Впрочем, разве это маска? Иногда ей казалось, что она только разыгрывает перед собой окаменевшую в чувствах и разуверившуюся в людях женщину, и что изображая перед зрителями тоску и отчаяние, она представляет себя настоящую. Подчас в такие минуты ей вспоминались слова древнего поэта:
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая, —
О, боже! Я, раненый насмерть, играл,
Гладиатора смерть представляя!
- Боже мой, вы здесь! Недобрая, как вы могли сбежать с приема, не предупредив! - послышались сзади голоса. К столику подошла компания, которую легко было встретить в подобном заведении - элегантные мужчины в сопровождении шикарных женщин, все - представители золотой молодежи и высших кругов богемы. Запах дорогого парфюма, блеск украшений, обрывки слов - весь этот великосветский калейдоскоп смешал чувства Азы, оторвал от только что занимавших ее мыслей. Она машинально отвечала на комплименты, улыбалась, объясняла отсутствие на разных мероприятиях творческими планами, затем, желая представить знакомым своего спутника, обернулась к столику, но стул напротив был пуст - инженер тихо покинул ресторан.
- Ну что вы скажете, - прошептала Аза, на этот раз с настоящими слезами: - сбежал! И почему они все сбегают?
========== “Я Иван, не помнящий родства, господом поставленный в дозоре…”. Данияр. ==========
За пятнадцать лет до того, как Яцек построил машину, способную уничтожить мир, Грабец задумал переворот мудрейших, а жители Теплых прудов разгромили гарнизон шернов, инженер Дэн Монтэг был простым деревенским мальчишкой, жил в маленьком ауле недалеко от Синегорья, и звали его, естественно, по-другому. Отец с матерью в свое время слегка поспорили из-за имени для сына, в итоге остановившись на Данияре.
Раннее детство Дан помнил плохо - помнил, как зимой по нескольку дней было не выйти из дома из-за буранов, как летом заготавливали сено, как весело было скакать на лошади и как мать поила его кумысом или козьим молоком, причитая, что ребенок-то худ, кожа да кости, а отец посмеивался - неправда, батыр растет!
Но лучше всего было небо. Мерцающее, огромное, в сильный зной - дымное, зимой белое, сливающееся с горизонтом. Ночью - темно-синее, как глубь озер, с висящим сбоку желторогим светильником месяца. Летом хотелось бежать по траве, раскинув руки, и верить, что полетишь.
Данияр второй год ходил в деревенскую школу, когда старшие мальчики нашли на школьном чердаке большой кусок холста. У ребят возникла мысль склеить змея, но вынести материю с чердака сами старшеклассники не осмелились, решили подбить кого-то из малышей, и выбор пал на Дана. Тот очень легко купился на подначивание, скинул холст из маленького окошка под самой крышей на стог сена, выпрыгнул следом сам и, вместо того, чтобы сразу удрать, вместе со всеми приступил к конструированию.
Змей сразу не полетел, старшие безнадежно крутили его в руках, не зная, как исправить ситуацию. В итоге именно Дан придумал перевязать узел по-другому. Старшеклассники оказались более-менее справедливыми и великодушно позволили герою дня немного пробежаться с летающим куском холста на бечевке.
Дан настолько ошалел от счастья, что даже не подумал выбрать дорогу подальше от школы. Он и раньше делал змеев, но никогда - таких огромных. Этот наверняка мог поднять его в воздух! Пробежав несколько десятков метров, он понял, что, хотя пару шагов болтать ногами в воздухе и удается, за это приходится рассчитываться падением. Но такой большой змей все равно мог совершить что-то необычное, например, долететь до луны, чей растущий серп виднелся вдали над полоской заката. Мальчик бежал навстречу ветру, не слыша окриков старших товарищей, а матерчатый ромб парил позади, поднимаясь все выше, и конечно, долетел бы до луны, если бы хватило бечевки.
Но бечевка оказалась коротковата, к тому же пропажу полотна обнаружила учительница младших классов, выскочила на школьное крыльцо и подняла такой визг, что у Дана заложило уши, а змей опустился на траву. Данияр удрал в степь от греха подальше, бросив змея, и бродил там до темноты, боясь идти домой. Издали он видел, что их поделку поднял главный учитель, присланный из самой столицы, долго рассматривал змея и спрашивал что-то у старших мальчиков, а те указывали в сторону беглеца.
- Предатели, - пробормотал про себя Дан и залег в траве.
Домой все же пришлось идти, когда от голода совсем свело живот. Несмотря на поздний час, у родителей был гость - тот самый столичный учитель. Он в чем-то убеждал родителей, точнее, отца, а мать просто тихонько плакала в уголке.
- Послушайте, Нурбек, Нурбек-ага, - говорил учитель,- ну хоть вы-то со мной согласны, что для вашего сына это шанс? Пока нашему Петру не дает покоя слава Петра Великого, пока еще идет эта мода на образование для талантливых детей, надо ловить удачу за хвост. В следующем году подсчитают расходы, ужаснутся и начнут сворачивать это движение, и что тогда? Экономят-то всегда на образовании…
Мать при последних словах заплакала громче, бормоча что-то о больших городах, которые губят людей. Отец цыкнул на нее, и хлопнул ладонью по колену:
- Я-то согласен, сам вижу, что мальчик на большее способен, чем тут круглый год кизяк заготавливать. А что тоскливо нам будет, так это дело понятное..
- Конечно, конечно, - перебил учитель, - но он навещать вас будет, и опять для него это шанс, вы подумайте, в двадцать восьмом веке живем, а в деревнях у людей даже электричества нет.
Дан не все понял из их разговора, знал он только, что Петром звали царя, который жил очень далеко, в Петербурге - несомненно, еще дальше луны. Луна ведь вот она, на небе, а Петербург разве кто, кроме учителя, видел? Вот то-то!
Есть тем временем захотелось так, что Дан решил тихонечко пробраться в дом, пусть даже заметят и ругают. Но бранить его не стали, учитель схватил его за одно плечо, отец за другое, оба начали вертеть его в разные стороны и в чем-то убеждать.
- Ты уж, сын, нас не подведи!
- Я тебя давно заприметил, я тетрадки твои смотрел, а вчера мне указание из города пришло…
- Твой дед еще меня выучить хотел, не вышло, дожил бы до сегодняшнего дня, вот бы счастлив был!
- Далеко поедешь, знаешь Обь, большая река! Ты же хочешь реку поглядеть?
Дан понял, что трепка за воздушного змея отменяется.
Ближе к осени он уехал из родного аула навсегда. Родители проводили его до большака - широкой дороги посреди степи, мать все плакала, сунула ему в руки дополнительный узелок и крикнула напоследок:
- Да хранит тебя Аллах, сынок!
Отец тоже что-то сказал, что - Дан не расслышал. Он никогда не уезжал так далеко от дома. Мимо проплывала степь, он покачивался на телеге с сеном и гадал, что ждет его впереди.
Общественная школа-интернат в Столыпинске встретила его так же, как и десятки других деревенских мальчишек, которых по инициативе правительства собирали по дальним поселкам и везли учиться в крупные города, - холодом казенного учреждения, слишком огромными аудиториями, суровыми и незнакомыми учителями. Но вскоре Дан освоился, привык к водопроводу и электрическому освещению, обзавелся друзьями, начал учиться не хуже многих и в редких письмах родителям писал, что у него все хорошо и что он не подведет. Волна увлечения образованием действительно вскоре схлынула, но гребень этой волны все же донес Данияра до университета. На последнем курсе его и еще несколько наиболее отличившихся студентов отправили завершать обучение в Парижскую школу мудрецов при Сорбонне.
Экспресс шел всего двое суток, тем не менее товарищи Дана, все из достаточно крупных городов, скучали дорогой, вяло перекидывались в карты и на все корки изругали правительство, поскупившееся на самолет.
- В Европе вон, тоннели под каждой лужей! В Азии, вон, постарались, под Тибетом скоростную подземку проложили! А у нас? А мы? Как свиньи в берлоге…
Деньги, выделяемые на строительство рельсовой дороги под Уральским хребтом и вправду всякий раз благополучно разворовывались.
Впрочем, Данияр был этому даже рад. Неизбалованный дальними путешествиями, он все время просидел перед окном, даже когда слипались глаза, даже когда ночь снаружи освещалась только фонарями вдоль железнодорожного полотна. И вот степи и леса сменились густо заселенными благоустроенными поселками, впереди были уютные европейские страны - и город грез, Париж.
Единственной занозой в сердце сидело воспоминание о том, что он так и не набрался мужества сообщить родным, куда едет. Мать, которая в свои редкие приезды в азиатскую столицу проливала горькие слезы по поводу греховности городской жизни, сошла бы с ума от одного упоминания о развратной Франции. Отец тяжело болел, и его тоже не стоило волновать. Поэтому Данияр решил, что ему остался всего год учебы, почту в случае надобности ему перешлют к новому месту пребывания, после чего он и сам приедет в родной дом - впервые с начала обучения. Длительные каникулы и проезд к месту жительства государственная программа финансирования не оплачивала, все эти годы он видел Синегорье только во сне.
Париж, сердце Европейского государства, оказался не лучше и не хуже других городов, разве что больше. Первые дни приехавшие студенты исходили большинство достопримечательностей, старых улочек, мостов, соборов, встречали рассвет на Сене, фотографировали с близкого расстояния грифонов Нотр-Дама, после чего слегка разочаровались. Данияр мысленно посмеивался над материнскими страхами - знала бы мать, что Париж представляет соблазн только для людей с лишними деньгами.
У него лишних денег не было, а по правде сказать, не было никаких. Программа оплачивала только проживание и питание, но никак не развлечения. Подыскивать даже временную работу во Франции было не то чтобы запрещено, но крайне не рекомендовано. Поэтому последний год обучения стал для него самым рутинным, единственное, что он позволял себе - дальние пешие прогулки.
В середине зимы среди учащихся пошли слухи о неком набиравшем силу движении, намеревавшемся свергнуть правительство и установить новый справедливый порядок - порядок, при котором руководить будут самые мудрые. Однокурсники все чаще сбегали с лекций на митинги, Данияра поначалу звали с собой, он пару раз сходил ради интереса, и бросил это бесполезное занятие. В нем возобладало крестьянское безразличие, говорившее, что, кто бы ни распоряжался, большинству все равно придется пахать.
В начале весны ему с большим опозданием переслали из университета письмо, сообщавшее о смерти отца. Он понял, еще не прочитав, только увидев выведенные чужим почерком строки - мать совсем забыла грамоту и писать письма просила соседей.
Данияр забрел в какой-то закуток в общежитии, сел там и не выходил, пока глаза не перестало щипать от слез. По программе студентов селили не с соотечественниками, а среди местных, ради лучшего изучения языка. Что там могли понимать в его потере эти вертлявые мусью…
Как назло, несколько студентов остановились неподалеку от его укрытия и довольно громко обсуждали какое-то устройство, способное уничтожить мир. Через несколько минут Дан готов был выйти и как следует им накостылять. Уничтожить мир, ага, вы хоть что-то там сами создали? Творить бы сначала научились, философы.
В самом начале лета, незадолго до выпускных экзаменов, в один из душных знойных дней, когда воздух становился густым и осязаемым от жары, ему передали еще одно письмо, на этот раз о смерти матери. По словам автора письма, того самого школьного учителя, она простудилась на похоронах мужа и уже не оправилась.
Нужно было готовиться к экзаменам. Нужно было встретиться с куратором и обговорить скорейшее возвращение. Но он в итоге просто сбежал из общежития и бесцельно бродил по Парижу, пока ноги не принесли его в Нотр-Дам. Мать его была магометанкой, и ей, возможно, это было бы неприятно, зато отец всю жизнь прожил агностиком. Самого же Данияра воспитание сделало атеистом, православным мальчикам в школе преподавали закон божий, но иноверцев благополучно оставили в покое.
Сейчас ему каким-то непонятным образом стало легче в этом здании, возведенном во славу чужого бога. Он бродил в прохладной тишине от колонны к колонне, разглядывал изваяния, которые пощадило время, думая обо всем и ни о чем. Как странно исполняются человеческие желания, его отец мечтал об образовании для своего ребенка, но не увидит этого, и прожил в разлуке с сыном последние пятнадцать лет. Стоило ли это такой жертвы?
Вечером в соборе началась служба, прихожан почти не было, Данияр хотел было выйти, но, обернувшись в последний раз на торжественный речитатив, вдруг не увидел алтаря. Перед глазами возникла картина горящего и разрушенного Парижа, колонна военных в неизвестной форме на фоне Триумфальной арки, затем какое-то поле, где бежали люди, которых преследовали летящие самолеты, сбрасывавшие снаряды, потом холодная река, тонущий понтонный мост, с которого спрыгивали в воду и плыли к берегу солдаты… Картины меняли друг друга быстро, через несколько секунд, и длилось это недолго. Последняя картина - парижская улица, на которой агрессивного вида толпа окружила несколько горящих автомобилей, истаяла на глазах. Собор, мрачный, каменный, прекрасный холодной готической красотой, был таким же, как и всегда. Данияр в тот раз просто решил, что бредит наяву от недосыпа.
На улице тем временем сгустилась ночь. Погруженный в свои раздумья Данияр не сразу обратил внимание, что фонари практически нигде не горели, что автомобилей было непривычно мало, зато прохожих, наоборот, чересчур много. В студенческом общежитии беспокойная молодежь уже вооружилась факелами, большинства учащихся на месте не было, остальные кучковались у входа. Несколько прибежавших со стороны Латинского квартала студентов принесли нерадостные вести, - получалось, ушедшие товарищи решили поддержать протестующих и забаррикадировались в центральном здании университета, где их окружила полиция. По толпе пронесся ропот, и молодежь дружно двинулась отбивать попавших в беду соучеников.
Данияр добрался до общежития к моменту, когда бурлящая людская масса уже двигалась по улице и очутился в рядах последних.
Никто не ожидал, что полиция окажет настолько мощное сопротивление и кажется настолько хорошо вооружена. Волна студентов, напоровшись на оцепление, быстро разбилась на отдельные растерянные группки испуганных молодых людей. Надежды на помощь массы повстанцев не оправдались, зато в подкрепление полиции подошли правительственные войска. Военные оттеснили от Университета и учащихся, и случайных прохожих. Молодежь бурлила, не желая просто так уходить, но после выстрелов все же начала разбегаться.
Всю ночь в отдалении слышались взрывы, людские крики, электричества не было и только огни пожаров освещали улицы Парижа, за семь веков отвыкшие от картин народного буйства.
Следующий день тоже не принес ясности. Студенты разошлись по домам, в здании общежития остались лишь иногородние и те, кто прибыл из других стран. Газеты не выходили, электричество давали с перебоями. По слухам, правительство уже задавило бунт в зародыше, были якобы арестованы зачинщики и практически весь преподавательский состав, но лично этого никто не видел.
Ночью небо озарилось со стороны Латинского квартала - пылала Сорбонна. В воздухе пахло кровью, гарью и порохом..
- Вместе с несдавшимися сжигают, сволочи! - крикнул кто-то. Некоторые обрушились на эти слова с градом упреков, что не нужно накалять обстановку. Остальные угрюмо молчали. Все равно поправить ничего было нельзя.
Через несколько дней город зажил почти привычной жизнью. Возобновили подачу электричества, снова начал ходить транспорт, ремонтники разбирали рухнувшие дома и чинили покалеченную мостовую.
Никого из преподавателей в общежитии больше не видели, к вечеру заявился некий чинуша в сопровождении отряда полиции и сухо объявил, что все экзамены отменяются, Университет подлежит ликвидации, а учащимся необходимо как можно скорее возвращаться по месту жительства. Те, кто не располагает для этого достаточными средствами, должны предоставить все документы в полицию, их просьбу рассмотрят и непременно позаботятся.
Данияр и его немногие оставшиеся в общежитии соотечественники, посовещавшись, решили, что в полицию обращаться не будут - в гробу они видели эту заботу. Лучше всего для них было добраться безбилетниками на товарных поездах до российско-польской границы, а там уже все будет проще, намного проще, ну пусть Европа рехнулась, но не весь же мир сошел с ума?
Еще через несколько дней кто-то раздобыл радиоприемник. С помехами удалось поймать русскоязычные новости. Европейский совет, справившись с заговором ученых, зря времени не терял, утвердил в первом же прочтении постановление об ограничении образования и предложил иностранным государствам принять подобную международную конвенцию.
Российская империя и Азиатский конгломерат встретили эту идею без энтузиазма - никому не хотелось лишаться в обозримом будущем технических наработок. Возмутились даже в Вашингтоне, хотя Новый свет залечивал раны после очередного мини-извержения. С Америкой вопрос решился проще - несколько европейских военных кораблей продефилировали вдоль побережья Флориды. С соседями оказалось сложней. Военные самолеты Соединенных штатов пытались атаковать Конгломерат (их подбили над Индокитаем) и Империю. Эти крылатые машины пролетели весьма приличное расстояние и были уничтожены над Синегорьем.
Мир, застывший как желатин, пошел трещинами, государства впервые за много лет очутились на грани столкновения. Когда-то подобное поведение Европейского совета считалось бы основанием для войны.
Тем не менее, обменявшись резкими нотами протеста, правительства трех политических гигантов договорились-таки между собой, и конвенция об ограничении образования стала международной. Вполне возможно, что втайне и в Европе, и в России, и в Азии продолжались бы научные исследования (очень выгодно технически опережать соседей), но для Данияра это означало перечеркнутые пятнадцать лет жизни.
На германско-польской границе поезд попал в аварию - рельсы на участке были разобраны, возможно, еще повстанцами. Данияр единственный из товарищей остался жив, и с тяжелыми травмами оказался в больнице для бедных, когда же он пошел на поправку, ему и еще нескольким молодым пациентам предложили работу на ближайшей фабрике. После бунта ученых и прокатившейся затем волны арестов в стране не хватало рабочих рук.
Он сам не знал, почему согласился. После всего он впал в какое-то странное оцепенение, на родину больше не тянуло - Империя утерлась после плевка в лицо и приняла позорную конвенцию, буквально растоптав тысячи судеб, почему бы теперь не утереться ему? Почему бы не остаться на чужой земле, в центре этого отупляющего сумасшествия?
Через несколько месяцев после того, как он пробыл на фабрике чернорабочим, в его судьбе наступили очередные перемены - как-то в цех спустилось несколько человек из управления фабрикой и спросили, нет ли здесь кого с техническим образованием, пусть незаконченным. Данияр был уверен, что за признанием последует арест, но вышел вперед. Ему действительно было все равно.
Против ожиданий его проводили наверх, попросили решить некоторые технические проблемы, а когда он с ними справился, предложили стать мастером цеха. В свое время власти наломали дров, подвергая репрессиям работников с высшим образованием, так что теперь требовалось срочно исправлять положение.
На новой должности от него потребовали только сменить имя и фамилию, чтобы звучали на европейский лад - так Данияр Мастекбаев превратился в Дэна Монтэга. Через год его перевели в Варшаву, на авиационный завод. Данияр горько усмехался, вспоминая свои детские мечты о полетах, и того воздушного змея, что все же принес его в Париж. Теперь вроде и летай не хочу, а не тянет.
Тем не менее, именно в Варшаве он неожиданно обнаружил для себя новый смысл жизни. Здешние учебные заведения были закрыты, но не разграблены и не уничтожены, из библиотек работала только одна - государственная, где предлагался весьма ограниченный выбор книг. Как-то проходя мимо политехнического университета, Данияр обнаружил открытый черный ход, мысленно ужасаясь собственному безрассудству забрался внутрь и прошел в первое попавшееся помещение. Это оказалась библиотека. На ближайшей полке стояло несколько справочников, которых теперь днем с огнем было не сыскать, недолго думая, он схватил пару штук, рассовал их по карманам и выскочил наружу. Сердце отчаянно колотилось, зато губы сами собой расплывались в глупой улыбке - наглость второе счастье, а он хоть в чем-то показал правительству нос.
Теперь хотя бы раз в неделю он старался ходить “на охоту”, специально для этих целей приобретя плащ с широкими карманами. В большинстве университетов двери были заколочены, но непрочно, при желании можно было оторвать доску и пролезть, лишь бы рядом никто не ошивался и на улице было достаточно темно. Похоже, народ с готовностью примирялся с варварским указом и ни у кого не возникало мысли о нарушителях.
Все же один раз он попал в серьезную неприятность. Это было в здании небольшого технического вуза, расположенного далеко от центра города. Данияр немного поплутал по пустым коридорам, прежде чем нашел библиотеку. Если не обращать внимания на густой слой пыли, там все казалось уютным и спокойным, в помещении пахло старыми книгами и еще почему-то чаем с корицей.
И гарью, как в те страшные ночи бунта в Париже. Данияр услышал шум снаружи, выглянул в окно - здание окружил наряд полиции. В окнах дома через улицу мелькали отраженные всполохи огня. Пожар? Он стащил с полки несколько книг - не зря же он сюда пришел, спрятал их под пальто и начал осторожно спускаться по лестнице. Внизу вроде как было тихо, затем он ясно услышал потрескивание огня.
- Поджигай с этой стороны! - донесся с улицы мужской голос. - Чтобы быстрее! К утру ничего не должно остаться!
Мысль вспыхнула в мозгу как молния - они умышленно начали сжигать университеты! Так быстрее и проще, а может, это способ борьбы с книжными воришками вроде него? Из окна невозможно было выскочить незамеченным, Данияр вспомнил, что видел в одном из коридоров дверь, похожую на запасной выход. В темноте да еще в дыму найти ее оказалось непросто, но ему все же повезло, он выскочил на улицу, в небольшой внутренний дворик.
Там стоял полицейский, который немедленно обернулся на шум.
- Стой, - крикнул он, но оружия не поднял, видимо, не получив заранее такого указа. Данияр прикрывая лицо шарфом кинулся мимо него, чудом увернулся от удара, сбил стража порядка с ног и бросился бежать. К счастью, здесь было полно мелких разветвленных улочек, и погоня вскоре потеряла его след.
Дома он обнаружил здоровенный синяк на скуле, зато добыча того стоила - ему помимо прочего попался учебник по экспериментальной физике. Чтобы замаскировать разбитое лицо, Данияр достал пластырь и постарался хорошенько порезаться во время бритья.
Тогда его в очередной раз посетили видения незнакомого мира, мира кровавых войн и мятежей. Из темноты возник пылающий деревенский дом или большой сарай, крытый соломой, откуда доносились страшные людские крики, из окон пытались выскочить человеческие фигуры, но окружившие дом военные, смеясь, заталкивали их обратно. Потом жуткое жертвоприношение неизвестно какому демону сменило зрелище уничтоженного взрывами города, потом шеренга бегущих с автоматами молодчиков - когда кошмарный сон наяву закончился, Данияр обнаружил, что времени прошло совсем немного, он так и стоял с бритвой перед зеркалом, кровь из свежего пореза на щеке еще даже не успела натечь.
С тех пор он стал осторожнее, и при очередных походах за книгами всегда заранее старательно обходил здания. Как только заработок позволил, он отказался от квартиры и стал снимать дом - дороговато, конечно, зато там был чердак, и подпол, и чулан, и еще куча мест, где можно было прятать книги, попавшие под нарушение конвенции. До сих пор он ни разу не попадался, был у начальства на хорошем счету, и вот теперь - эта певица, Аза.
Конечно, если она была правительственной шпионкой, она действовала крайне неразумно. Только спугнула возможного диссидента. Ну не может же быть, чтобы она говорила правду?
Данияр изучил все, что говорилось в газетах о единственном космическом путешествии. Информации было мало - Марк Северин, журналист, ученый-естественник, общественный деятель и прочее… участник различных движений, путешественник… известен тем, что на максимально близком расстоянии обошел Йеллоустоун… безрассудная попытка, о судьбе дикой экспедиции ничего не известно… ну и фотография. Красивое открытое лицо, такие нравятся женщинам. Не то, что у него. Про себя Данияр знал, что его тип внешности не подходит под идеал европейской красоты. И зря ему казалось, что эта Аза смотрела на него заинтересованно. Конечно, она заинтересована настолько, насколько ей важен аппарат, если он действительно важен… вот из какого сплава он изготовлен? Можно ли сейчас создать такой же? Как решить вопрос с теплозащитой, и топливо, топливо - вот это проблема номер один! Конечно, если он возьмется за это действительно дикое предприятие…
Аза не появилась на следующий день. Еще неделю он ждал звонка, письма, чего угодно. Ее лицо мелькало на обложках журналов и с афиш, но никакой весточки не было. Конечно же, она передумала. Это был сиюминутный порыв избалованной мужским вниманием красавицы, несомненно, даже такому яркому человеку она давно нашла замену. А все же жаль, что не придется достраивать аппарат. Вот только аппарата и жаль.
Через две недели наступило бабье лето. Был чудесный теплый вечер, а луна давно пошла на ущерб и появилась на утренней заре. Данияр, выйдя с завода, обвел взглядом синее небо без единого пятнышка, и повернулся уже к автобусной остановке, когда сзади его окликнул голос, который он не переставал надеяться услышать:
- Господин инженер!
Она стояла у своего автомобиля, смеющаяся, невероятно красивая в легком светлом платье, и на сердце у инженера стало легко.
- Вы тогда так неожиданно исчезли, а я была на гастролях, - улыбнулась Аза. - Ну что? Вы думали над нашим проектом?
- Думал, - губы в ответ сами расползались в улыбке. И в порыве искренности, о которой, впрочем, он вскоре пожалел, инженер добавил: - Называйте меня Данияром.
========== “Я Иван, не помнящий родства, господом поставленный в дозоре…” ==========
Основной зал заседаний министерства юстиции, огромный и светлый, был пуст. Сбоку от центрального стола за занавесями виднелась открытая дверь, которая вела в небольшую комнату без окон. Сюда охранники и привели арестованного, - немолодого уже ссутулившегося человека с лысой головой и небольшой поседевшей бородкой. Одет он был в обычный деловой костюм, только без галстука, и на ногах шлепанцы вместо туфель. Человек оглядел комнату безразличным взглядом потухших глаз и пожал плечами. Охранники довели его до кресла перед письменным столом и усадили. За трибуной напротив располагались трое важных господ в черных костюмах, которые перебирали бумаги и не глядели на заключенного. Наконец сидевший по центру изрек:
- Осужденный доставлен, господин статс-секретарь? Тогда огласите…
Секретарь с деловым видом вытащил бумагу из стопки лежащих перед ним на столе листов, поглядел поверх очков на заключенного и сообщил:
- Ваше прошение о досрочном освобождении удовлетворено.
- Я не подавал никакого прошения, - усталым голосом возразил арестованный.
- Его подал вместо вас ваш адвокат.
- Этот болван ведь знал, что мне безразлично.
- Не только вам, - сидевший по центру человек выпрямился, глядя на заключенного с превосходством. - Выйдете и узнаете. Всем, всем все равно, понимаете?
- Да…
Голос арестанта звучал глухо, потому что он закрыл лицо руками, клочья бороды торчали сквозь пальцы.
- Я переоценил людей, все-то думалось, что у каждого, даже у торговца, считающего гроши, или у отупевшего от труда рабочего есть искра божья в душе, но нет… Человечество, может, и просуществует еще пару тысячелетий, но похороны случились сегодня…
Из-за сомкнутых ладоней вырвался всхлип. Председатель поморщился:
- Погодите, вы пьяны, что ли?
Арестант распрямил плечи.
- Самую малость, господин министр, - сказал он вполне трезвым голосом. - Не сердитесь на охрану, мне разрешили пользоваться деньгами, ну они иногда и приносят за небольшую мзду. Ведь сегодня у меня не ожидалось ни вызовов, ни свиданий с адвокатом.
- Черт знает что, - недовольно произнес министр. - С охраной разберемся, но от вас как-то не ожидалось. Талантливый поэт, известный человек, а пьяны, как сапожник.
- У каждого свой предел, господин министр, - лицо арестанта снова приняло плаксивое выражение.
Молчавший до сих пор третий чиновник подал голос:
- Видал я пьяных сапожников, пьяных литераторов, избави боже от пьяных революционеров. Сейчас вы подпишете необходимые бумаги, вечером вам дают свидание с родными, расскажете им все сами. С завтрашнего дня можете быть свободны.
- Свобода внутри нас, - ответил арестованный спокойным тоном. Министр усмехнулся:
- Вы и на помилование так же реагировали.
- Тогда мне было безразлично, жить дальше или нет. У меня возникли подозрения, что душа таки бессмертна, а если это так, не все ли равно, где ей мучиться.
- Самипридумали?
- Книги читал, - ответил арестант.
- Не те вы книги читали, - министр отодвинул от себя бумаги. - Надо было Киплинга. Помните, Акела промахнулся? Вы сейчас мертвый волк, понимаете? Потому вас и выпускают. У вас вырваны зубы, вас никто не поддержит. Если бы вы подумали, вы бы поняли, кто и почему вас в свое время щедро финансировал… Чтобы предотвратить взрыв котла, надо спустить пар.
Заключенный наморщил лоб:
- Кажется, я слишком пьян, чтобы рассуждать, - пробормотал он.
- Оно и видно, - буркнул министр. - Сейчас пьяны, тогда самонадеянны… Поэтому вас и пощадили, распустив слух о вашей казни.
Поднял голову сортировавший бумаги секретарь.
- Не только поэтому, - уточнил он. - Скажите, а вот насчет ваших снов, которые появились после провала бунта…
- Да, я знаю, что пощадили и из-за снов, - усмехнулся заключенный. - Тюремный психиатр так обрадовался этой информации, конечно, он обязан был донести.
- Это его работа, - сухо буркнул секретарь. - В последнее время вы видели что-то еще?
Арестант покачал головой:
- Только то, что и раньше. Зимний город, окна в домах не горят, людей почти нет, еле-еле передвигаются по снегу тени, какие-то волочат за собой санки, кто-то падает и остается лежать в снегу. Темнота, вдали небо освещают вспышки взрывов или каких-то мощных выстрелов.
- По контурам зданий не определить? Вы же много путешествовали.
- Нет, по снегу могу судить, что это север. Больше ничего…
- Учтите, на свободе вы все равно должны будете отмечаться в том числе и у психиатра, и ему докладывать о всех… снах, галлюцинациях, как хотите называйте.
- Зачем бы вам эта информация?
- Пусть информация будет, а там уж мы решим, как с ней поступить, - сидевший в центре министр снова взял разговор на себя. - Ваше дело докладывать.
-Удивительно вы обращаетесь с людьми, - с усмешкой покачал головой арестант. - Выполняй нашу волю и своей не имей, и главное, такое отношение не скрываете. Воистину народ это овцы.
- А знаете, что? - третий член комиссии встал, рывком отодвинув кресло. - Знаете, что вы от нас не отличаетесь ничем, разве что лукавством? Вы так же презираете людские массы, вы так же хотели их использовать. Притащить к счастью, не к их, а к вашему счастью, держа за волосы, да еще стукая головой об препятствия. Так что вы не опасны, изобретете что-то принципиально новое - вас можно будет бояться.
Странная улыбка блуждала по губам арестанта:
- Однако машины Пишты вы испугались…
- Этот телеграфист весь мир напугал своим блефом. К счастью, он был один такой, вероятность повторения один шанс на миллион. Да-да, он был - его труп был найден и опознан в числе прочих после кораблекрушения у Цейлона. А вы езжайте, голубчик, хоть на континент Свободы.
- Шутите? Как же я тогда буду отмечаться у психиатра? Да и староват я для Америки, - ответил арестант. - Правда, сейчас только на них и надежда. Только там люди свободны.
- Им хорошо разводить демократию, - резко бросил министр, - их охраняет чертов вулкан. Никто в здравом уме на них не нападет, а нам надо остерегаться.
- Нет, я не о том. Такая внешняя угроза объединяет, но она же отбирает ресурсы на развитие… Прозябать за право первородства или превращаться в животное за чечевичную похлебку - выбор невелик.
- Ладно, хватит лирику разводить, - министр хлопнул рукой по столу. - Вечером вам дают свидание с сестрой, у вас же только сестра?
- Да, хотя мне кажется, она не обрадуется. А вот послушайте, раньше приговоренным к смерти исполняли последнюю просьбу, а помилованным?
- С чего бы?
- Ради прецедента.
- Ну вы наглец.
- Так это ничтожнейшая просьба, господин министр. Вы же говорили, я не один такой сновидец. А что же видели другие?
- Зачем вам?
- Любопытно. Только любопытство мне и осталось, разве нет?
- Посмотрим. Все равно вы гражданский труп.
- Мне, надо полагать, и документы на другое имя выдадут?
- Да зачем? Оставайтесь под своим. Просто потому, что вы не опасны, Грабец.
========== Часть 2. Беглец. В краю подземных нор. Мэсси ==========
Если смотреть сверху, скала казалась выше, чем на самом деле. Так, наверное, чувствуют себя насекомые, когда висят на потолке спинкой вниз. Хотя нет — они ведь умеют летать и потому им не страшно сорваться.
Мэсси, впрочем, тоже не боялся свалиться. Высота утеса была небольшой, в пять-шесть раз больше человеческого роста*. Внизу трава уже отросла весьма прилично, несмотря на раннее утро. Скалу покрывали мягкие волокна мха, которым вскоре предстояло иссохнуть и опасть. Сейчас же были самые лучшие часы — распускалась, словно цветок, застывшая за ночь в строгих ледяных линиях долина, нежно подсвечивалось золотом и перламутром небо, скальная гряда вдали казалась остановившимися языками пламени.
За утесом виднелся спуск в окруженную низким плоскогорьем котловину. То есть, Мэсси знал, что он там есть, но заглядывать за край именно сейчас не рисковал. Те люди, что жили снаружи и изредка наведывались на склоны горного города, предпочитали делать обходы утром, и, случалось, палили по камням почем зря.
Но все равно стена манила к себе. Долину он изучил уже давно, избродив ее целиком и полностью, переплыв все озера, поднявшись на все холмы, облазив доступные пещеры и подземелья. За каменным кольцом по всему окоему раскинулась равнина, покрытая перелесками, лугами, незнакомыми реками и пригорками. Дальше за плоскогорьем простиралась и вовсе незнакомая местность, которой сам Мэсси не видел и судил о ней только по расказам — иногда Септит говорил о том, что видел с высоты полета, иногда Авий бормотал скупо и неохотно про степь от края и до края Великой пустыни, иногда старый Корнут вел многоцветный неспешный рассказ о старых счастливых временах, о буйных лесах, прекрасных парках и нескончаемых благоуханных садах.
Он в последнее время все чаще задумывался о тех краях. Дни относительно спокойного существования в долине как-то внезапно закончились, когда он вырос. Еще год назад все было гораздо проще — он мог сейчас пойти поболтать с другими ребятами, помочь им с какой-то несложной работой, или же посидеть у старого Корнута, подавая ему кисточку и горшочки с краской. Молодых шернов к историку было никаким лакомством не заманить — они знали, что рано или поздно Великий шерн, наследник легендарных Трех владык, сам выберет себе преемника, и никому не хотелось менять свободную и беспечную жизнь на вечную, хоть и почетную, работу хранителя древних знаний. Корнут уже нуждался в помощи, хотя не желал в этом признаваться, и на удивление спокойно относился к тому, что человеческий детеныш сидел рядом, помогая найти нужную кисть или смешивая краски в нужных пропорциях.
Старик медленно наносил узоры на камни, жалуясь на цветовом языке, что ноги у него не ходят, крылья не летают, нормально видит один глаз из четырех, а молодежь-то нынешняя с луками по скалам сидит и о Вечной книге думать забыла.
Постепенно увлекаясь, Корнут начинал говорить о счастливых древних временах, когда дни были коротки, Луна от полюса и до полюса покрыта чудесными садами, а шерны, населявшие ее, знали все тайны мироздания, могли строить высокие дома, облететь за несколько часов всю планету, переплыть моря, что сейчас высохшими пропастями закоченели в пустыне. Мэсси тогда замирал, глядя на лоб старика и боясь упустить хоть оттенок. А Корнут продолжал вести свою повесть на дивном языке, недоступном людям. Яркой переливающейся радугой мерцали рассказы о временах, когда мир был юн, жизнь полна надежд, а Земля называлась Прекрасной звездой. Потом темными, размытыми цветами появлялись упоминания о Великой катастрофе, о страшной войне, разразившейся далеко-далеко, за краем неба, в которой схватились могущественные противники во имя добра и зла и уничтожили друг друга, высушив половину Луны и остановив Землю. Знание и наука позволили вызвать силы, разрушающие саму природу мироздания — так отринем же мудрость, откажемся от добра и зла! Нет правды в них, нет смысла в вечном жизненном круговороте. Многие знания — многие печали.
Обычно на этом старик выдыхался, резко обрывал цветовой рассказ, гасил свой светящийся лоб и недовольным взмахом руки отсылал Мэсси прочь.
Теперь путь к старому историку тоже был заказан. Святилище Вечной книги находилось в центре города, а по дороге туда Мэсси попадался на глаза слишком многим шернам. Именно в последние дни он ловил на себе чересчур много подозрительных взглядов, и когда просто слонялся без дела, и когда участвовал в общих работах.
Не далее как вчера он вместе с несколькими такими же юными выворотнями чинил кладку в подземном коридоре, проходящем недалеко от подземных горячих источников, чье тепло согревало дома по ночам. Внизу было жарко, и от дышащих паром стен, и от множества факелов. Большинство работников вскоре поскидывали с себя верхнюю одежду, оставшись в одних закатанных по колено штанах, их коренастые, крепко сбитые тела блестели от пота. Мэсси работал в рубахе, но вскоре ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Это был Граний, надсмотрщик, который ненавидел людей даже сильнее, чем прочие шерны, и особенную злобу питал именно к Ихазели и ее сыну. Сейчас он глядел на Мэсси так, что того бросило в холодный пот, несмотря на духоту в помещении.
Мэсси оглянулся и понял — он единственный из работников оставался в верхней одежде. Граний продолжал буравить его глазами, потирая ладони своих электрических лап. Мэсси подчеркнуто спокойно стянул рубаху через голову, вытер лоб, сказал:
— Уф, жара! — и продолжал работать, не осмеливаясь даже украдкой глянуть, не потекла ли краска. Он бы молился высшим силам, только не знал, каким.
К счастью, в тот раз все обошлось, но это было лишним напоминанием о его отличии от других парней в долине. Мэсси за последние дни вытянулся довольно сильно, был выше матери на голову, как и многие выворотни. Но последние отличались кряжистостью и крепким телосложением, а Мэсси оставался мальчишески тонким и худощавым. К тому же у него над верхней губой и на подбородке появилось несколько светлых вьющихся волосков — предвестники будущих усов и бороды, которые у выворотней не росли совсем.
Мать потихоньку от господина Авия подсовывала ему мыльный раствор и нож с острым лезвием. Он и сам понимал, что происходит что-то неправильное и ужасное, несущее конец их безопасной жизни. Хотя Авий, похоже, был осведомлен обо всем не хуже их с матерью. Сегодня, когда Мэсси выходил из их комнаты, Авий вдруг глянул ему в лицо и тихим свистящим шепотом сказал:
— Морду отскреби хорошенько, чтобы ничего видно не было. А то сам ошкурю — мало не покажется.
Он в последние дни был с Мэсси непривычно груб и постоянно срывался на крики и оскорбления. Все же за этими резкими словами Мэсси не чувствовал подлинной злобы, скорее, страх и тревогу. Возможно, еще и за мать — Ихазель уже с полгода чувствовала себя неважно, ее постоянно лихорадило, а иногда она кашляла кровью. Помочь ей было невозможно — среди шернов, что понятно, не водилось человеческих врачей.
Авий, срываясь на своего воспитанника, ни разу за это время не повысил голос на Ихазель. Убрал из комнаты курильницу с благовониями, которые просто обожал. Однажды он привел из общины женщину, немного разбиравшуюся в болезнях. Знахарка была немолода, с темными глазами и быстрыми резкими движениями, смотрела исподлобья, а на Мэсси и вовсе покосилась так, будто он был мерзким животным. До Ихазели она дотрагивалась с видимым отвращением, превозмогая гадливость. После осмотра знахарка пробурчала несколько неутешительных фраз — да, она видела такое, нет, лечения тут не существует, на морском побережье или горячих источниках кровохарканья у людей почти не бывает, а далеко от моря случается. Если уж не помог разреженный горный воздух, не поможет ничего.
Ихазель тогда ни слова не проронила, только погляделась в серебряное зеркало, усмехаясь, долго расчесывала волосы, взвешивала на руке тяжелые рыжеватые пряди. Мэсси вдруг понял — мать любуется своей красотой и прощается с ней. Он подошел, не зная, как утешить и что сказать, совершенно не думая, что же будет с ним самим. Ихазель, увидев его отражение в серебряной поверхности, вдруг шарахнулась с паническим воплем и упала на пол, запутавшись в собственном платье. Мэсси в испуге кинулся поднять ее и успокоить.
— Ничего, ничего, — бормотала Ихазель, — все уже хорошо. Но как ты похож, о… Я думала, я умираю, и он пришел меня забрать.
— Кто пришел? — не понял Мэсси, и этот естественный вопрос вызвал почему-то горькие рыдания, от которых Ихазели стало хуже.
Все же иногда казалось, что она идет на поправку — как сегодня, например. Первую половину ночи Ихазель лихорадило, она то надсадно кашляла, лежа пластом, то вдруг чувствовала прилив сил и начинала лихорадочно метаться по комнате, что-то перебирать, напевая обрывки песен, то плакала, то смеялась. Авий попытался ее успокоить:
— Не нужно петь, тебе же будет хуже.
Она только усмехнулась в ответ:
— Ты правда думаешь, что я могу еще как-то себе навредить?
После полуночи Ихазели удалось немного поспать, и она почувствовала себя много лучше, стала спокойнее, лихорадка и кашель отступили. До рассвета все было хорошо, Авий и Ихазель либо дремали, либо о чем-то мирно беседовали. Мэсси, просыпаясь, слышал ответы матери (Ихазель уже хорошо понимала цветовой язык, и шерну не было нужды говорить вслух). К восходу он ушел немного подышать, пока население города не проснулось, и добрел до своей любимой скалы.
Вчера на одном из уступов рос цветок, белый, с нежными, длинными, как крылья, лепестками. Сегодня Мэсси его не находил. Жаль, видно, вчера солнце высушило не только цветок, но и тот клочок почвы, где он притулился. А матери бы он понравился, вчера она, разговаривая сама с собой в полугорячечном бреду, шептала:
— Я же была цветком душистым… Почему так? Почему?
Или бы цветок понравился Хонорат. В общине Мэсси теперь не бывал — взрослым выворотням, кроме надсмотрщиков, путь туда был заказан. И в город ее не приводили. Спросить тоже было не у кого, это бы вызвало лишний интерес.
Если бы они были детьми, могли бы вместе любоваться рассветом, этим кратким чудом на лунном небе. Скоро солнце превратится в огнедышащий огромный глаз, безжалостный и сжигающий, пока же оно сияло теплым и нежным светом, и небосклон, уставший за ночь от темноты, сам лучился и сиял, раскидывая сверкающие искрящиеся снопы по всему горизонту.
Нет, слишком это было прекрасно, чтобы хоть на миг не почувствовать себя счастливым. Мэсси не удержался и пропел несколько слов из старого гимна, который знала Ихазель, и который, по легенде, принесла на Луну праматерь человеческого рода:
— Солнце, о светлый бог, светоч неба, источник сущего…
Дальше он слов не знал, но этого оказалось достаточно. За стеной приглушенно грохнуло, и пуля ударилась в выступ скалы над его головой. Сверху посыпался песок и ошметки сухого мха.
— Ну и дурень, — сказал Мэсси в голос.
— Выворотень, — сообщили из-за стены. — Червь гнусный, тварь нелюдская. Что, от хозяев сбежал?
Мэсси усмехнулся — стрелку приходилось выкрикивать оскорбления, стоя внизу у скал, которые круто обрывались снаружи. Забраться вверх было невозможно, даже забросив крюк, слишком высокой и отвесной была каменная стена. Единственное, верхушку стены можно было зацепить выстрелом. Иногда поутру, когда выворотни обходили долину по периметру, они переругивались с поселенцами, бродившими снаружи. Иногда обход совершали шерны — эти слов не тратили, тратили сразу стрелы.
— Выворотень, урод, предатель рода человеческого, — надрывались меж тем за скалами.
— Скучно это, новенькое что-то придумайте, — крикнул Мэсси в ответ.
— Ишь ты, курва, еще и умничает, — удивился невидимый собеседник.
— Сам такой, — парировал Мэсси.
Снаружи помолчали, затем с угрозой крикнули:
— Ну погоди, мразь ублюдочная, вот повернет солнце на полдень!
Мэсси не стал слушать продолжение. Он соскользнул вниз, на траву — все равно пора было возвращаться. По дороге он сообщит встречным охранникам о поселенцах. Впрочем, те наверняка уже давно покинули тот наиболее низкий участок стены, откуда можно было достать выстрелом обходчика.
Он торопился, не глядел особо по сторонам, но, пробегая мимо плодовой рощи, вдруг боковым зрением заметил клочок рыжего цвета, мелькнувший среди зеленых деревьев. Он повернулся — в глубине сада исчезала, накидывая на голову капюшон, тонкая фигурка. Хонорат?
Мэсси пустился следом.
— Хонорат! — на отклик женщина не обернулась, и это утвердило его в догадке. Но почему, что случилось? Когда несколько дней назад умерла Марела, Хонорат же не пряталась от него. Может, он чем-то ее обидел?
— Хонорат! — он догнал ее у поваленного огромного папоротника в середине рощи. Она старательно отворачивалась, но из-за края капюшона выбилась рыжая прядь волос. Мэсси остановился позади тщательно кутающейся в плащ фигурки.
— Хонорат, что с тобой? Я честно искал тебя, но тут все как-то на меня косятся, вчера например…
Она повернулась к нему, резко откинула капюшон, безжизненным голосом, не вяжущимся с ее порывистыми движениями, сказала:
— Смотри и отстань.
Мэсси отшатнулся. На щеках Хонорат отпечатались два симметричных ожога, два черно-багровых следа ладоней, отметины длинных пальцев, змеясь, уходили за уши. Поврежденная кожа не зажила еще и воспаленно блестела на солнце, пробивающемся сквозь зелень. Мэсси показалось, что солнечный свет стал ощутимо тяжел и обжигал. Он не мог ничего сказать, даже дыхание оборвалось. Прошла вечность, прежде чем он смог задать совершенно бессмысленный вопрос:
— Кто?
— Господин Граний, — тем же безжизненным голосом ответила Хонорат. — Он сказал, что если сука доросла до течки, то незачем ей шастать порожняком. Полдня мне дали отлежаться в подвале, пока гноиться не перестало, сегодня выгнали на работу.
Мэсси снова задохнулся. Представилось искаженное дикой болью лицо Хонорат, которое сжимают белые шестипалые руки, как она бьется в судороге, кричит, затихает в обмороке… и в это время в нее злорадно всматриваются четыре глаза, алых, как кровь, как горящие угли. Что же делать, как утешить? Они иногда строили планы, что вместе сбегут из долины, правда, не представляя, куда и как. Но теперь, с такими следами на лице, ее убьет первый встречный!
— Я… — Мэсси сглотнул. — Я подумаю, спрошу… не отча… я не знаю, можно ли что-то сделать…
— Что тут сделаешь, — ответила Хонорат, глядя мимо него. — Иди, я смирилась. Иди, не мучай. Ты такой же, как они.
— Подожди, — он попытался взять ее за руку. — Хонорат, не может же быть…
Она отшатнулась с таким же отвращением, что и давешняя знахарка.
— Нет! Не трогай! Не подходи! Тварь нелюдская! Урод поганый! Шерново отродье! Выворотень!
Она рванула свой плащ из его рук, споткнулась о ствол папоротника и рухнула в траву. Мэсси присел рядом, схватил наконец ее за руки, дождался, пока она перестанет отводить светло-зеленые, затуманенные горем и ненавистью глаза.
— Я не выворотень, — тихо сказал он.
Хонорат несколько секунд глядела на него, затем вдруг вскочила и пустилась бежать. Он кое-как поднялся на подкашивающихся ногах, чувствуя, что не в силах бежать вдогонку. Надо было идти домой, возможно, матери нужна помощь. Потом спросить у господина Авия, можно ли что-то сделать для Хонорат… но то, что случилось, непоправимо… зачем он мечтал, как идиот, надо было уходить из долины ради Хонорат! Но никто же не знал, что ее так рано потащат на Благословенный заряд.
У дверей в дом его ждал Авий, черный, мрачный, с распахнутыми крыльями, напоминающий злобного духа из сказок.
— Ты опоздал, — произнес он на языке людей.
— Намного? — спросил Мэсси машинально.
— Навсегда.
При последнем слове лоб Авия вспыхнул темно-лиловым, что на цветовом языке означало траур по умершему.
* Вспомним, что и рост лунных людей невелик, и сила тяжести меньше. Мэсси и впрямь не страшно бухнуться с утеса.
Хонорат — http://www.noukkasigne.com/newwork/wp-content/uploads/2015/11/NoukkaSigne-Photography-Red-Hair-Selfportrait.jpg
Комментарий к Часть 2. Беглец. В краю подземных нор. Мэсси
https://www.vokrug.tv/pic/person/3/9/4/2/394238d6abc9f2fb47c237c622e0b79f.jpeg
Вот она, визуализация героя.
========== Ретроспектива Ихазели. Ночь перед казнью ==========
Вечер медленно остужает каменную громаду собора. Приходит к концу долгий день, народ расходится по своим жилищам, поглядывая на опускающийся в море красный шар солнца. Дождавшись, пока с площади схлынет нищий люд, у огромной колонны задерживаются несколько богато одетых человек. Один из них, дородный купец с пышной седой бородой и круглым красным лицом, быстро начинает говорить, сбиваясь и брызгая в гневе слюной:
- Как хочешь, Элем, но пора с этим кончать! Ты и так тянешь слишком долго, смотри, тебя тоже можно сместить с твоего поста первосвященника!
Его Высочество держится в некотором отдалении от купца, чтобы брызги не долетали, - Элем научен горьким опытом, это далеко не первый подобный разговор. Первосвященник вскидывает голову с такой же пышной, только черной, бородой:
- Напрасно ты упрекаешь меня, Гервайз, я лишь проявляю разумную осторожность. У него огнестрельное оружие, у него охрана, у него рост, в конце концов. Ты-то будешь держаться в стороне.
- Можно подумать, ты лично собираешься руководить захватом, - хмыкает Гервайз и тяжело дышит, хватаясь за сердце.
- Не горячитесь, батюшка, опять кровь носом идти будет, - предупреждает купца молодой еще русоволосый полный человек с таким же широким лицом. Старик сердито машет рукой:
- И немудрено! Попробуй тут сохранять спокойствие! Он думает уйти в горы со своими прихвостнями, ищи его потом! Кто знает, что он там подготовит! Ну, Элем, говори, что собираешься делать, или я сам все решу с купеческой гильдией.
Первосвященник оборачивается, оглядывает площадь - никого постороннего.
- Неплохо, конечно, было бы захватить его во сне, - говорит он медленно, - но пока мы соберем стражу в достаточном количестве, наступит ночь. Не знаю, сколько у него сейчас защитников и сколько солдат он положит, прежде чем его одолеют.
- Плевать, - шипит Гервайз, - если оставить его в живых, убытков будет больше!
- Сейчас ночь, нам не удастся собрать достаточно людей на суд!
- К шернам суд, швырнуть связанным на снег и пусть подыхает!
- А что наутро скажут люди? - возражает первосвященник.- Если меня обвинят, что я убиваю кого бы то ни было без суда? Я - лицо верховной власти…
- Заговорил, как Крохабенна, - ворчит купец. Одышка заставляет его замолчать, еще один собеседник, долговязый и тощий, одетый роскошней всех, говорит высоким скрипучим голосом:
- Пока он жив, он наносит твоей власти куда больший вред, Элем, все помнят, что это ты представил его, как Победоносца. Пока он жив, и ты запятнан. Вот об этом подумай.
Первосвященник оглядывает остальных, его глаза останавливаются на молчавшем до сих пор человеке с умным худым лицом.
- А что скажет начальник полиции? Что ты думаешь, Севин?
Заместитель первосвященника слегка вздрагивает - по правде говоря, Севин только что представлял лицо своего патрона посиневшим, перекошенным, с вываленным в удушье языком, но вслух он об этом не распространяется.
- Я думаю, - тянет он глуховато, пытаясь по лицам собеседников угадать, какой же ответ придется по душе большинству. - Я думаю, сейчас и впрямь не время, люди сонные и утомились за день, а этот преступник спит урывками и сейчас может быть бодр и свеж. Но не позднее завтрашнего утра, ибо одно упоминание о богохульнике порочит Его Высочество…
Элем багровеет и сердито кашляет. Севин, будто не замечая этого, продолжает:
- Утром необходимо будет выманить его из собора, на улице легче устроить засаду. Утром мы соберем необходимое количество солдат.
- Но чтобы не позже, чем завтра, - бурчит старик Гервайз и все прочие, переглянувшись, кивают.
Заговорщики уходят, стихают их шаги в отдалении. Вдруг откуда-то из-за угла выскальзывает мальчик-подросток, быстро вертит головой и кидается в противоположную сторону площади, к серой громаде собора. В последний момент его перехватывает дородный стражник:
- Куда? Порядок нарушаешь… Стоять.
Парнишка выкручивается, дергается, вырывается, оставляет в лапах стражника обрывок своего рукава - и оказывается в цепких объятиях другого караульщика.
- Проглоти меня Великая пустыня, да это же Ивата! - восклицает тот, разглядев лицо парнишки. - Опять чего-то замышляешь? Посидишь сегодня под замком…
Мальчишка отбивается отчаянно, но силы неравны.
- Пустите, пустите, - хрипит он, - дайте же предупредить… Вы не знаете, что…
Стражники тащат добычу к тесной улочке, за которой городская тюрьма. Собрав последние силы, парнишка кричит, обернувшись к собору:
- Победоносец! Победоносец! Они собираются…
Ладонь одного из стражников плотно запечатывает пленнику рот. Тот мычит и мотает головой.
- Ну что ты скажешь, - бормочет стражник, - беспокойный какой.
Площадь пустеет, и из-за колонны выскальзывает девушка в лиловом платье, последние отблески заката путаются в ее золотых волосах. Губы девушки шевелятся, будто она шепчет что-то. Она нерешительно делает несколько шагов к собору, затем, испугавшись, шарахается обратно.
За колонной тайный ход. Внутри, в толще стен, он ведет в пещеру глубоко под собором. Там, в тишине, в огромном гроте, освещенном слабым светом из расщелин сверху, среди мерно падающих с потолка капель, девушка замедляет шаг.
Авий спит в небольшой нише прямо на песке, но когда девушка опускается рядом, он мгновенно пробуждается, открывая все четыре алых глаза.
- Ты поздно, - говорит он недовольно, говорит только голосом, лоб его белый, как у мертвеца.
Ихазель не отвечает, дрожит всем телом, не то от холода, не то от волнения, затем произносит:
- Завтра его убьют.
Шерн сразу понимает, о чем идет речь. Он садится, отбрасывает назад крылья, какое-то время неподвижно сидит и буравит взглядом противоположную стену. Вдруг лоб его взрывается фейерверком красок, словно загораются, мгновенно меняя друг друга, разноцветные огни. Ихазель уже понимает кое-что, там и алая злоба, и иссиня-черная досада, и испепеляющая серебристая ненависть… и еще темно-лазурный цвет сожаления? Авий действительно не просто торжествует?
- Жаль, - говорит шерн, подтверждая ее догадку. - Жаль. Потому что он единственный хоть чего-то стоящий из вас. Что вы, псы, нет, насекомые… Нет, вы хуже… Всей толпой навалиться… Мрази, какие же вы мрази…
Ихазель молча слушает. Если Авию пришла охота браниться, перестанет он не скоро.
- Вы столько говорите про добро и зло, и вот явилось это ваше добро, а вы и его превратили неизвестно во что. И еще считаете, что это не просто слова. Тошно будет жить…Тошно будет жить, - повторяет Авий вслух. - Так была цель, а теперь твои поганые соплеменники… Грязь. Мерзость. Никто не заслуживает умереть от ваших рук.
Стенка напротив отражает причудливую игру цветового языка. Авий замолкает так же резко, как начал.
- Завтра, - сухо говорит он вслух, полностью потушив лоб, - сделаешь, что я тебе скажу. Ты помнишь, кто твой хозяин и кому ты должна повиноваться?
Он даже не смотрит в ее сторону, но Ихазель втягивает голову в плечи.
- Помню…
Авий ложится, снова укутываясь в собственные крылья. Ихазель молчит и сворачивается рядом на песке. Шерн через какое-то время произносит:
- Вот и пришел день расплаты за Эйнар. За наш первый приморский город. И завтра ты сделаешь так, как я скажу. Шерн владел всем, когда стоял Эйнар во славе, и шерн владеет всем, когда Эйнар лежит в развалинах. Ты сделаешь так, как я скажу. У тебя нет своей воли.
- У меня нет своей воли, - послушно повторяет Ихазель.
Шерн, приподнявшись, треплет ее по волосам - то ли в награду за покорность, то ли лишний раз напоминая, кто тут хозяин. Затем сворачивается черной тенью, готовой распрямиться в любой момент. Алые глаза гаснут. Какое-то время только стук падающих капель нарушает тишину, свет снаружи все слабеет, и, наконец, исчезает совсем. Тускло поблескивает каганец на полу, да где-то в глубине, под землей, дышит жаром обогревающий собор горячий источник.
Тогда Ихазель приподнимается, стараясь не дышать. Неслышно склоняется над Авием, проверяя, крепко ли тот спит, и выскальзывает из пещеры, оставляя светильник внутри. Она давно знает каждый камень в подземном переходе и может передвигаться на ощупь. Бояться тут некого - самый главный ужас Северного континента спит позади, раскинув по земле нетопырьи крылья.
У себя в дальней комнате она наскоро окунается в бассейн и одевается, выбирая самую простую одежду, подобающую скорее девочке-подростку, чем взрослой девушке. Затягивая пояс на белом струящемся платье, усмехается, вспоминая роскошные шитые золотом наряды, в которых она пыталась произвести впечатление на скованного Авия.
Зеркало над бассейном отражает испуганное бледное лицо, вокруг глаз синие круги. Ихазель встряхивает копной золотых волос - они-то стали только лучше.
- Нет своей воли? Нет своей воли? - шепчут пересохшие губы, и отражение кривится следом. - А вот и ошибаешься, ты, всем владеющий.
Переход к главному залу собора освещен факелами на стенах. Они скоро погаснут, их некому будет менять, теперь нет здесь прислужников, разве опальный Победоносец, бродящий без сна всю долгую ночь, припас сухих веток. Но он, скорее всего, не обратит внимания на темень в коридорах.
В зале пусто, не слышно ничьих шагов, и Ихазели становится страшно - а что, если она опоздала и все кончено? Но следов борьбы тоже нет. Из дальнего притвора вдруг доносится пение, хрипловатый баритон выводит слова на языке священных книг:
В небе синем высоко паря,
Пронеситесь над родной сторонкой…
Как там зорька ясная моя,
Как она, мой жаворонок звонкий?
Я печаль-тоску залью вином,
Отразится в кружке месяц рыжий,
Мне не видеть больше отчий дом,
Девушку свою я не увижу.
Ихазель дрожит всем телом, не зная, идти ли вперед или пуститься бежать. От стены неожиданно отделяется тень, пугающая ее едва ли не больше, чем Авий - высоченный детина с всклокоченными волосами, с лицом, изуродованным багровой отметиной.
- Что ты тут забыла? - рычит выворотень Нузар. - Вы когда-нибудь дадите хозяину покой?
Ихазель в ужасе застывает на месте, Нузар замахивается, но больше ничего не успевает - в открывшуюся дверь притвора льется поток света, и в нем обозначен могучий силуэт.
Победоносец, нагнувшись, проходит в дверной проем, в общем зале он снова может выпрямиться и даже не стукнуться головой об потолок.
- Ихазель? Жаворонок звонкий вдруг прилетел ночью? Нузар, зачем ты ее пугаешь?
- А чего доброго ждать от глупой девки, - бурчит выворотень.
Марк медленно обходит Ихазель по кругу, она опускает голову, не глядя ему в лицо, для этого пришлось бы смотреть высоко вверх. Пока она выходила из подземной пещеры, она, кажется, даже сердцу запрещала биться, чтобы не разбудить Авия, а теперь оно колотится с удвоенной силой.
Марк наклоняется, приседает на корточки, заглядывая ей в лицо.
- Птичка золотая… не улетишь?
Она молчит, не делает ни единого движения, только примечает - в одной руке у него фляжка, видно, с хмельным соком нои. Марк небрежно ставит фляжку на пол.
- Завтра уходим с Теплых прудов, я и еще несколько верных человек, ты знала?
Она слегка кивает. Марк поворачивается к выворотню:
- Нузар, не в службу, а в дружбу, сходи погуляй. Обойди собор, проверь ходы с галерейки, ну, ты понимаешь…
По угрюмому лицу Нузара незаметно, чтобы он что-то понимал, но выворотень все же выходит, недовольно ворча.
- Надо было сделать это давно, - говорит Марк куда-то в пространство над головой Ихазели. - Видишь, деда твоего не послушал, кровопролития не захотел, так надо было уходить сразу, как стало известно, что путь на Землю закрыт. А я вот… Не то на вас понадеялся, не то на себя. Помнишь, как шерн говорил, что нет добра и зла, я теперь вижу, как они причудливо сплелись, и одно приводит к другому…
При упоминании Авия Ихазель вздрагивает. Марк замечает это, хоть и стоит в нескольких шагах.
- Ну прости, не буду об упырях к ночи. Ты сейчас такая же, как раньше. Душа народа лунного, не хочешь уйти со мной из города?
Ихазель слегка качает головой. Если бы она хотела, не отпустит Авий. Если бы она хотела, Элем уже приготовил своих стражников. Земля пресветлая, что же будет? Страшно умеют пытать на Теплых прудах…
Но знать, что он живет где-то - значит оставить в сердце кровоточащую рану навсегда. Пусть его не станет, может быть, тогда и рана затянется.
- Значит, просто пришла попрощаться? Я все жду, когда ты вспорхнешь и улетишь, как обычно.
Ихазель опять качает головой. Марк присаживается рядом на пол, она тоже опускается на каменные плиты, теперь их лица вровень. Догорают и чадят факелы на стенах, медленно тускнеет свет.
- Птичка золотая, видишь, как вышло… Я виноват перед всеми, а только сейчас прошу у тебя прощения. Раньше ведь ты всегда убегала от разговора. Чем искупить, скажи, чем искупить? Только покончить с собой не предлагай, пока есть жизнь, надо бороться - вот мой девиз.
Ихазель не отвечает, только берет его руку, такую огромную в ее маленьких узких ладонях, и притягивает к себе на грудь. Марк отдергивает руку.
- Не надо, птичка золотая, это жестоко, в конце концов. Сейчас ты опять исчезнешь.
Она качает головой, мысленно повторяя:
“У меня есть своя воля, любая, лишь бы наперекор тебе…”
- Тебе надо идти, ночь, поздно, - шепчет Марк, а сам сжимает ее локоть.
- Хотя бы сегодня не отталкивай наше счастье, Победоносец, - отвечает она ровным неживым голосом.
Факелы гаснут, когда Ихазель наконец узнает, каковы на вкус губы низвергнутого бога победы. Она не вырывается и не убегает, когда Марк легко вскидывает ее на руки. В притворе совсем темно, и можно без страха распустить ткань вокруг бедер - мерзких ожогов не видно, кожа на ощупь не отличается от здоровой - но даже если бы отличалась, Марк слишком распален, чтобы это заметить. Весь мир вокруг перестает существовать.
А в пещере еще догорает масло в каганце, когда Ихазель входит на цыпочках. Авий неожиданно открывает глаза:
- Долго бродила, - говорит он обычным ворчливым тоном, лоб его не светится - значит, он ничего не заметил?
- Надо было взять кое-что в спальне, - отвечает дрожащим голосом Ихазель. Но в присутствии шерна у нее всегда сбивается дыхание, так что он привык к такой манере разговора.
- Расплата за Эйнар все ближе, - замечает Авий. - Что же, хоть и не так хотелось, а какая-то справедливость в этом есть. Ваша справедливость. Завтра ты сделаешь, что я скажу. Пожалуй, это будет даже милосердно, я вас изучил… Завтра твой пес подохнет. Повтори!
- Завтра мой пес подохнет, - соглашается Ихазель, ложась на песок.
Мысленно она улыбается. Ты не представляешь, как ты прав, наместник. Мой, теперь он только мой.
И ничто уже это не изменит.
Комментарий к Ретроспектива Ихазели. Ночь перед казнью
https://newlivwall.ru/uploads/images/k/r/a/krasivie_kartinki_pro_lubov_i_nezhnost_5.jpg
========== В краю подземных нор. Ихазель ==========
Герлах* отличался от других поселений южного полюса. Город стоял в обширной котловине, стены которой имели частично искусственное происхождение. Тысячи, нет, миллионы оборотов назад, когда Луна была цветущим садом…
Нет, не так, не так… когда обладали жители Луны всеми знаниями, что могут быть доступны существу разумному…
И опять не так… Когда началось медленное умирание Луны, думали вначале ее обитатели создать города-купола, под сводами которых смогут укрыться все живые существа, и начали их строительство над горными кольцами Южного полюса. Высоко вздымались вершины кальдер, и достаточно было лишь немного укрепить их, чтобы они выдержали вес будущих укрытий. Кратер вокруг Герлаха был ниже прочих, и его надращивали искусственно. Стена и сейчас не обрушилась, строили тогда на века. Вон сколько простоял злополучный Эйнар…
Когда найден был способ сохранить воздух на всей планете, от куполов отказались, но оставили стены - шерны вообще не любили что-то разрушать. И вот пригодились возведенные в древности твердыни. Сослужили добрую службу…
Авий оборвал цветовой рассказ, заметив, что Ихазель задремала. В принципе, рассказывал он это уже не раз, и сейчас больше для себя, чем для нее. Последние несколько десятков часов она чувствовала себя почти здоровой, но у него в сердце появилось нехорошее предчувствие.
Все же это было лучше, чем когда она металась по дому, перебирая наряды, заливаясь то хохотом, то рыданиями, напевала обрывки песен, или вдруг начинала повторять:
- Я должна уйти, как подобает внучке последнего первосвященника.
Нитку розового жемчуга она небрежно уронила на пол, вряд ли нарочно, просто руки уже ослабли, и вытащила взамен янтарные бусы, которые носила в дни своей юности. Бусы пророчицы Ады.
Жемчуг Авий поднял незаметно от Ихазели. Он никогда не говорил с ней о происхождении этого ожерелья. Это послужило бы оружием, которым она бы попыталась его задеть, и больше ничем. Она была не той живой душой, с которой можно делиться болью, и все же, несмотря ни на что, оставалась для него близкой и нужной… почему? Странная вещь - привычка.
Мальчишка удрал под утро, и Авий не мог бы его осуждать. Неудивительно, что молодому здоровому существу захотелось быть подальше от этого пахнущего смертью дома. И все же не стоило ему сбегать, это утро должно было выдаться беспокойным.
Накануне совет, окончательно разозлившись на присутствие людей во внешней котловине, решил дать захватчикам небольшой урок. Такое повторялось через определенные промежутки времени - люди на равнине наглели и пытались обосноваться у самого горного кольца, опоясавшего Герлах; хозяева города несколько дней терпели незваных пришельцев, только пристально следили, чтобы те не протащили с собой пушек, мортир или прочих крупных орудий. Когда людей набиралось чересчур много, шерны выбирались через Гранитные ходы во внешнюю котловину и обстреливали поселенцев. После этого крылатые первожители улетали в свои каменные стены, иногда прихватывая добычу - колонисток, которые производили бы на свет новых выворотней. Люди, разбежавшись перед мощью истинных повелителей Луны, на короткое время оставляли город в покое, а затем снова начинали пробираться в долину, чтобы по истечении года-двух вновь стать жертвами воздушной охоты. Это был всего лишь один из притоков кровавой реки, что текла по всему южному континенту, и в нее проливалось куда больше алой крови, чем зеленой.
Авий не принимал участия в последних вылазках. Он давно знал, как это бывает - внезапно появляется в долине отряд первожителей, выбравшийся из тайных ходов в предгорьях, взмывает вверх, подобно стае птиц, осыпает поселенцев стрелами. Те мечутся, пытаются укрыться в шалашах, но их поджигают падающие сверху факелы. Патрульные отстреливаются, но силы неравны, редко когда в котловину проникает хоть пара сотен людей, огнестрельное оружие есть в лучшем случае у каждого десятого, а шернов может быть и тысяча. Не проходит и четверти часа, как люди в панике разбегаются, а шерны улетают ввысь, унося с собой визжащую и брыкающуюся ношу.
Вчерашняя охота тоже осталась незамеченной для их странной семьи. Или не семьи? Как еще промерцать - союз? Содружество? Такие древние понятия для общества, которое живет монолитным более миллиона лет.
Накануне Мэсси не отходил от матери и не слышал шум, поднявшийся в верхнем городе.
Авий тогда стоял у оконца, прорубленного в скальном туннеле, соединяющем старые здания. Такие коридоры строили давно, в первое время после катастрофы, когда приходилось с непривычки прятаться от раскаленных, бесконечно удлинившихся дней и леденящих ночей.
Над круговой стеной, опоясывавшей город, мелькали тени. Вдали вспыхивали факелы и слышались гортанные крики.
- Это наши разгоняют людей от внешних стен, Вестин, - рядом, оказывается, стояла неслышно подошедшая Тия, невестка Грания. Точнее, бывшая невестка - ее муж, младший брат Грания, погиб при штурме Герлаха шестнадцать оборотов назад. Молодаявдова больше не собиралась замуж и по обычаю осталась жить в доме бывших родственников, несмотря на существовавшую между ними глухую неприязнь. Граний считал свою невестку странной, и активно делился этими соображениями со всеми знакомыми.
Странность у Тии по большому счету была одна - она обожала старину, любила разглядывать фрески на городских стенах, перечитывала списки родословных в хранилище Вечной книги. Себя она предпочитала именовать Випсаной, по древнему имени своего рода, происходящего от Третьего владыки.
Авия же она называла Вестином. Бывший наместник чувствовал себя при этом не то чтобы неловко, а все же находил такое обращение неуместным. Вестин, легендарный Первый владыка, может, и вправду приходился ему дальним предком, но теперь это не имело значения. Будь Луна, как раньше, полностью окутана атмосферой, будь она цветущей счастливой планетой, тогда, наверное, ее жителям все приносило радость, в том числе и власть над миром в том смысле, в каком она естественна, а не как ее понимала в юности глупенькая Ихазель.
- У меня какое-то предчувствие, что это не к добру, - лоб Тии поблескивал совсем слабо, будто она говорила сама с собой.
- Нет добра и зла, - ответил Авий машинально. Тия живо и ярко возразила:
- О, я знаю. Нет добра и зла, нет правды и лжи… Тогда нет жизни и смерти тоже. Мы не вполне живые. Мы живем просто по привычке. Мы ничего не хотим. Ты не согласен?
Он-то как раз был согласен, но сейчас поддерживать подобный разговор было выше его сил.
А Тия ждала ответа, смотрела заинтересованно.
- Что ты можешь сделать, чтобы не жить по привычке, Тия?
- Ничего, вероятно. Просто жить и радоваться тому, что есть. Или воспоминаниям, когда слова были не набором красок, а что-то значили. Мудрость, сила, великодушие, - бежевый отсвет от ее лба превращал гранитные стены в песчаные. Даже как-то уютно стало в древнем тоннеле, будто это был обычный коридор в жилом доме. - Да, мне было бы приятно, если бы ты все же звал меня Випсаной, Вестин, особенно ты. Род Атеев ведь не сохранился.
- Постараюсь.
- Как здоровье твоей подопечной? - Випсана любила резко переменить тему разговора,
- Плохо.
- Сочувствую, - можно было не сомневаться, что она действительно сочувствовала, причем не только ему, но и и Ихазели. Випсана ни разу не повысила голос на выворотня и у нее не было личных слуг.
- Вестин, я думаю о мальчике, который живет с вами, - Випсана отвернулась к окну и теперь говорила вслух. У нее был низкий отрывистый голос.
- Он уже почти вырос…
- В том-то и дело. Я ценю жизнь, любую. Особенно тех, кто живет не по привычке. Мальчик очень отличается от своих ровесников, если я заметила, то другие… Брат моего Веррия, например. Я думаю, уж он-то точно заметил.
- Почему ты говоришь мне это?
- Я же сказала - я ценю жизнь. Все, прощай…
Мимо прошелестели блестящие крылья, Випсана пронеслась так тихо и быстро, будто не шла, а летела по воздуху.
Неудивительно, что она в вечной конфронтации с деверем, размышлял Авий, возвращаясь в дом. Она будто и правда принадлежит прежним временам.
Но и правда, если отличие Моисея от выворотней заметила Випсана, то всем остальным это тоже скоро станет ясно, как полдень. И как быть? Он добровольно не бросит умирающую мать, и не захочет оставлять свою девчонку. Вот-вот разразится катастрофа, причем и для него, Авия, тоже. Потому что нельзя не привязаться к ребенку, выросшему у тебя на глазах, даже если отец этого ребенка лишил тебя всего, а может, именно поэтому. Что там Випсана говорила о великодушии? Оно имеет смысл, если ты живешь не по привычке. Или же оно имеет смысл именно сейчас, и этот смысл придает бойня?
Ихазели стало лучше в середине ночи.
Вылазка закончилась после заката, и получилась не слишком удачной - в этот раз непрошеные гости бросились прятаться не к выходу из котловины, а по лесам на склонах. Из-за близости ночи вытурить всех не удалось, атаку решено было повторить на следующий день после грозы, когда карабкаться по косогорам будет несподручно.
Ихазели об этом он не рассказывал. С началом кровохарканья она стала видимо безразлична к противостоянию первожителей и поселенцев, но лишь внешне. Не раз, думая, что ее не слышат, она шептала:
- Я-то умру, а он?
Поэтому специально ей не рассказывали ничего, иногда она отстранялась даже от повседневных замечаний вроде: “опять на стенах неспокойно”, иногда с болезненным вниманием прислушивалась к шуму за стенами, но стоило начать объяснять ей обстановку, как она отмахивалась:
- Не хочу ничего об этом слышать!
Посреди ночи она проснулась, чувствуя себя почти здоровой, с нормальным дыханием, и поэтому в хорошем настроении. На расспросы отвечала только:
- Я видела чудесный сон.
Ночи обычно тянулись бесконечно долго, причем для всех - и для людей, и для первожителей, как будто само тело сохранило древнюю память о кратких часах темноты и отдыха, после которых хочется скорее выйти на свет и простор. В этот раз Ихазель повторяла:
- Не хочу видеть солнце, не хочу, чтобы наступал этот день.
Но день пришел, забрезжил серебром из-за гор, пустил полосу света по горизонту, выбелил снежные шапки на соседних кольцевых кратерах. Авий немного побродил по долине в поисках своего воспитанника, никого не встретил, не считая выворотней, и вернулся домой.
Ихазель проснулась и сидела перед зеркалом, прикладывая янтарные бусы то ко лбу, то к шее.
- Думаю, как будет лучше. Не так облачались женщины из нашего рода перед смертью, но мне-то выбирать не приходится.
Авий смолчал. Он давно знал, что все попытки ободрить или пожалеть приведут только к горьким слезам. Видимо, машинально он все же промерцал теплыми утешительными оттенками, а Ихазель заметила их в зеркале.
- Не надо, - сказала она, не оборачиваясь. - Я ни на что не надеюсь. В юности мечтала то о звезде с неба, - она нехорошо усмехнулась, - то о сокровище дракона в горной пещере. Дракон это чудище из сказок… догадайся, кто мне их рассказывал. Оно проклято, драконье золото, обернулось жизнью в норе, как у зверя затравленного, да под конец чахоткой. Ночью мне снилось, что я опять маленькая девочка, стою в соборе, святом, непоруганном…
Очередной приступ кашля заставил ее прерваться.
- Не надо тебе говорить, помолчи, ты же себе вредишь!
- Больше… чем я навредила… уже невозможно, - с усилием выдохнула Ихазель. - А под утро мне Луна снилась, мертвая, от края и до края, ни Моря Великого, ни Теплых прудов - все покрыто пустыней, везде черное небо. И Земля снилась, дома небывало высокие, оружие мощное - им не горный город, им летающую машину, что парит выше облаков, погубить можно. Сошлись армии великие, дым поднялся от пожаров, города рассыпались в прах - и остался ли кто живой, того не знаю. Может, и к лучшему оно, пусть ни на Земле, ни на Луне никого не будет, только звезды чисты, только смерть хороша! Песню что ли спеть, развеять печаль…
Она откашлялась и запела, голос звучал хрипло и немузыкально:
…Обо мне вы, други, не скорбите,
Схороните на родной земле…
В этот раз приступ кашля был таким, что ее скрутило пополам, а на платье закапала кровь, сначала несколько капель, затем струйка, затем поток - и его было уже не остановить. Авий метнулся за водой, но Ихазель остановила его жестом, указывая в сторону двери. Просила ли она этим позаботиться о своем сыне? Он решил, что да.
- Я все знаю, я все сделаю…
Слышала ли его Ихазель и поняла ли, сказать было невозможно - глаза у нее уже мутнели, она попыталась встать и рухнула на руки своего бывшего узника и мучителя, а ныне единственного близкого существа. Проклинающие рыжеволосую ведьму женщины из общины могли торжествовать. Ихазели больше не было.
Место для могилы выбрали у зеленой терраски, недалеко от скальной гряды и города одновременно. Копать землю считалось для шерна неподобающим занятием, и Авий, хотя нарушил уже множество негласных обычаев, в этот раз вряд ли пошел бы против порядка. Отрывать выворотней от работы ради того, чтобы похоронить человеческую женщину, тоже скорей всего никто бы не стал, и Мэсси рассчитывал копать в одиночестве.
Помощь пришла совершенно неожиданно в лице мрачного черноволосого парня с садовой лопатой. Среди выворотней не бывало настоящей дружбы, самое большее, они могли приятельствовать. И только Донат, сын тетки Дзиты, неожиданно привязался к единственному существу, от которого видел доброе обращение, - к Мэсси. Авий ехидничал, что ни один пес еще не был так предан хозяину**, и всегда добавлял - знал он одного такого, так тот в итоге все же переметнулся! В ярости была и Дзита, которая ненавидела Ихазель с тем неиссякаемым пылом, с каким женщины добродетельные ненавидят женщин оступившихся. Теперь она все бы отдала, чтобы иметь на сына влияние, но Донат и слышать ее не желал.
- Донат, - прошептал Мэсси, разгибаясь.
Он еще не осознал полностью случившегося, до конца не поверив в то, что мать умерла. Начиная копать, он еще думал о ней, как о живой. Увидев Доната, он вдруг осознал - приятель пришел хоть так выразить сочувствие. Это потому, что мать умерла… Марела тоже умерла несколько дней назад, и рыдающая Хонорат повторяла: “Так для нее лучше”. Будет ли так лучше для Ихазели, хоть она тоже была несчастна?
Донат встал рядом и воткнул лопату в землю. Верхний слой уже прогрелся и высох, но от более глубоких влажных пластов шел душный пар.
- Откуда ты узнал?
- Болтали, - буркнул Донат, не отрываясь от работы.
- Тебе разрешили?
- Нет, - он отбросил в сторону несколько тяжелых рассыпчатых комьев. - Сегодня сказали, что после грозы меня отправят в Гранитные ходы - меня и еще нескольких наших.
- Гранитные ходы! - Мэсси в ужасе отшатнулся.
Для выворотня эти слова значили верную смерть. Иногда шерны выпускали своих преданных слуг против поселенцев через тайные коридоры в толще скал, прорубленные в незапамятные времена. Выходы открывались наружу, но не внутрь - и оказавшиеся за пределами горных городов выворотни были обречены. Они вступали в сражения с людьми, и иногда одерживали временные победы, но, не имея крыльев и возможности вернуться под защиту скал, в итоге рано или поздно гибли от рук поселенцев. Если повезет - гибли быстро. Протестовать доселе не осмеливался никто.
- Послушай, - Мэсси схватил было Доната за рукав, но тот оттолкнул его и продолжил копать с каким-то остервенением. - Может, тебе не стоит мне помогать, это примут за ослушание, а если ты вернешься к остальным, все обойдется?
- Я уже решил, - проговорил Донат, а в глазах его и вправду было выражение, как у верного пса, которого гонят от дверей, а он не уходит.
Еще некоторое время оба копали молча. Мэсси изредка оглядывался - все как обычно, шелестит густая трава, солнце парит все злее, от сада доносятся голоса работающих там женщин, в воздухе изредка мелькают крылатые тени… только матери нет.
Донат выпрямился, яма оказалась ему по грудь. Он вырос не так сильно, как обещал в детстве, и был ниже многих прочих выворотней.
- Я думаю, так хватит.
- Хватит, - пробормотал Мэсси.
Слез не было. Наверное, мужчинам так положено.
Тело Ихазели Авий доставил в одиночку - он просто положил ее на накидку, как в гамак, и легко поднял эту ношу в воздух.
Мэсси так и не разобрался с верованиями шернов, для них очень важно было похоронить усопшего, предать его земле. После похорон только что безутешные родственники успокаивались буквально на глазах, ибо умерший, по их словам, возвращался к матери-Луне, где нет разлук и расставаний. Авий, когда на могилу был брошен последний ком земли, сказал на человеческом языке:
- Теперь ей хорошо.
Донат прихлопнул холмик лопатой, вскинул свое орудие на плечо и зашагал в сторону общины. Мэсси окликнул приятеля, но Донат только мотнул головой. Выворотни просто не знали ни прощаний, ни сочувственных слов.
- Господин Авий, могу я попросить?
- Чего тебе? - отсветил шерн усталыми недовольными оттенками. - Ты точно другого времени не выберешь?
- Доната хотят отправить наружу, а Хонорат… она ждет ребенка и…
Авий изменился в лице настолько, насколько может измениться шерн. Лоб его побелел, как у покойника. Он схватил Мэсси за грудки и встряхнул так, что оторвал от земли:
- Твоего? Говори - твоего?
Мэсси еле устоял на ногах, закашлялся, с недоумением глянул на свои ладони и совершенно искренне изумился:
- Как?
Авий несколько секунд смотрел непонимающе, затем расхохотался:
- Ну и недоумком же ты вырос…
Он собирался сказать что-то еще, но вдруг грохот раздался в стороне города, оба повернулись туда. Над скалами поднялось облачко дыма.
Невысоко в бледном полярном небе солнце поворачивало на полдень.
* Герлах - кратер в районе Южного полюса на Луне. Правда. чтобы атаковать его, Марк должен был дать сильного кругаля. У меня еще есть соображения по поводу кратеров-они не столь высоки и неприступны, как описывает пан Ежи, самый большой - Эйткен, но и он всего в 2 км высотой. По описанию же в книге такое чувство, что Марк штурмует как минимум 27 километровый Олимп на Марсе, а обходит вокруг Большое Красное пятно на Юпитере.
Думаю, Жулавский уже знал о кратерах Южного полюса, но не о их размерах. А еще он явно опирался на поход Ганнибала, который тоже с огромными потерями перешел Альпы.
** В курсе, что это из СПб
========== В краю подземных нор. Авий ==========
Грохот повторился, дыма стало больше. Издали было видно, как взмыл над стенами неосторожный часовой и канул вниз, сбитый метким выстрелом. Громовые раскаты теперь шли один за другим, вот не выдержала, зашаталась и осыпалась одна из самых высоких построек. После этого залпы ненадолго прекратились - возможно. нападавшие перезаряжали свои орудия. Отовсюду слышались крики, из сада бежали с причитаниями работницы, навстречу им неслись выворотни-охранники, перекликались шерны, поднимаясь в воздух.
Снизу можно было разобрать только обрывки фраз:
- Как протащили? Кто просмотрел?
- Осторожно!
- До Эйткена… за помощью…
- Надолго их не хватит!
Громче всех плакали женщины, работавшие в саду, что было понятно - радоваться от чистого сердца победе своих хозяев они не могли, а если бы каким-то чудом взяли верх осаждавшие, участь пленниц с их запятнанными телами и оскверненными чревами была бы печальна. Только одна из женщин не бежала прочь от стен - высохшая, высокая, с абсолютно седой головой, Дзита грозила кулаком небу и кричала, не особо заботясь, что поселенцы вряд ли ее услышат в общей суматохе:
- Давайте! Давайте! Никому пощады, никому! Пусть нас, но чтобы и их!
Она осеклась на полуслове, пошатнулась, рухнула на колени и опрокинулась навзничь. Из горла Дзиты торчала стрела. Господин Граний, самый ярый ненавистник людей на весь Герлах, оглядывал сверху местность, сжимая в руках лук.
А ведь еще минута, и он заметит Мэсси, и точно вспомнит, где и когда он видел похожее лицо в подобных обстоятельствах, понял Авий. И ничего уже не успеть, разве…
Он толкнул воспитанника в спину:
- Ступай за мной и быстро. В город.
- В город? Я думал, на стены… - Мэсси не договорил, ибо получил еще один тычок.
- Он еще рассуждать мне тут будет!
Пушки за стенами ударили снова. Несколько залпов разрушили еще пару зданий и заставили летающий отряд шернов рассеяться в разные стороны, но это была последняя удача атакующих. Снаружи грохнуло сильнее прежнего, и у кого-то вверху вырвался ликующий вопль:
- Она лопнула! Ну все, твари, вам - конец!
Бывший наместник, задержавшись на секунду у бокового входа в город, увидел, как черная стая стремительно неслась вниз к скалам. Мэсси тоже пробовал обернуться, но после очередного тычка вынужден был взлететь по лестнице так быстро, будто это у него были крылья. Видевшие эту сцену шерны одобрительно закивали - правильно, выворотней надо учить.
На смотровой площадке лежала поперек одна из башенок и осыпалась кладка со стены, но дальше улицы выглядели как обычно. Жители спешили к лестнице или поднимались повыше, возбужденно переговариваясь, больше же ничего не указывало, что город только что подвергся атаке. Стены снова защитили Герлах лучше любого оружия.
Ближе к центру многие были не в курсе случившегося. А в другом конце котловины, похоже, даже и работы не прерывались. Кучка смертников, устроивших глупейшую выходку с пушечными залпами, скорее всего, была уже мертва.
На Авия и его спутника никто не обращал внимания - подумаешь, шерн ведет на какую-то работу выворотня. Они беспрепятственно дошли до дома Корнута. В хранилище Вечной книги Мэсси по привычке свернул было к ведущей вверх винтовой лестнице, по Авий подтолкнул его ко входу в подвал.
Мэсси ничего не спрашивал. Он прекрасно знал, что когда Авий не в настроении, лучше не лезть к нему под руку. Сегодня на заре кончилась прежняя жизнь, а новая никак не выстраивалась из обломков. Он с ужасом сообразил, что отчасти рад смерти матери - она действительно перестала страдать и избавлена от необходимости беспокоиться за будущее.
Подвал был абсолютно пуст, стены выложены из серых массивных камней, пол шершавый и холодный, освещалось все это уныние лишь скудным светом, проникающим со стороны лестничного пролета. Бывший наместник быстро подошел к дальней стене и прикоснулся шестипалыми руками к двум абсолютно непримечательным камням на высоте своего роста.
Мэсси с трудом подавил вскрик изумления. По краям ладоней шерна слабо замерцала поверхность, повторяя очертания рук, сияние постепенно усиливалось, в сухом и мертвом подвальном воздухе вдруг дохнуло свежестью, как после грозы. Оба камня теперь осветились изнутри целиком, Авий нажал чуть сильнее - и рядом почти бесшумно сдвинулась вбок часть стены. Открылся мрачный черный провал, ведущий неизвестно куда, разглядеть можно было лишь несколько верхних ступеней лестницы, спускающейся в темноту.
- Стой в проеме, - велел Авий. - Пока ты стоишь на месте сдвинувшейся стены, она не закроется. Жди и с места не двигайся, второй раз отворять не буду. Да, краска твоя с боков отскребается?
- К-какая кра…
- Не держи меня за такого же придурка, как сам. Водой смывается?
- Забродившим соком, - честно сказал Мэсси уже вслед удаляющемуся наместнику.
Ждать пришлось недолго, но и эти минуты показались ему вечностью. С самого детства его сопровождала угроза разоблачения, и, как все повторяющееся изо дня в день, она перестала казаться опасной. Но вот эта угроза из тени, бродящей где-то вдалеке, превратилась в нацеленный в горло нож… или скорее в две холодные ладони, способные поразить своим убийственным разрядом.
Что происходит снаружи, он сказать не мог - с улицы доносился разве что неясный шум.
Ожидание и неизвестность были хуже всего. Иногда ему казалось невероятно постыдным тревожиться за собственную судьбу сейчас, когда только что умерла мать. Иногда он снова ударялся в панику. А иногда успокаивался и начинал разглядывать абсолютно гладкие ступени лестницы и витые перила. Подобных в городе он не видел. Все известные ему Гранитные ходы начинались в толще стен, опоясывавших долину, но не в самом Герлахе. Значит, это еще какой-то коридор, знать бы, куда он ведет.
В одну из таких минут сверху послышался шелест, дневной свет заслонила спускающаяся крылатая фигура. Мэсси чуть не шарахнулся вниз по этой удивительной лестнице, не думая, что стена может закрыться сама собой. Но в подвал вернулся Авий, он никого с собой не привел, только в руках у него был мешок, в котором обычно носили инструменты, и сухая палка.
- Наверное, лучше всего было бы спихнуть тебя с высоты, все мучиться меньше, ну да ладно, попробуешь побарахтаться. Лестница идет вниз, она одна-единственная, спустишься и пойдешь в том же направлении. Если погаснет факел, просто держись рукой за левую стену. Думаю, даже такому дурню должно быть все понятно. Идти несколько часов, дальше будет одна-единственная арка, это выход на нижние склоны горы. Там уже луга, озера, съедобные растения, все, как в долине. За это время наши успеют облететь Герлах вокруг, но ты все равно сразу вылезать не торопись. Проход закроется сам и назад уже не попадешь. Встретиться внутри никто не должен, этим коридором пользуется только Корнут, а снаружи уже разбирайся сам. Не знаю, как ты договоришься с людьми, но другого выхода нет. Здесь у каждого второго, да нет, у каждого первого кровный счет к твоему отцу. Все понял?
Мэсси кивнул.
- Спуститься по лестнице, дальше идти до арки, держась за левую стену. Просто неожиданно…
Авий усмехнулся, промерцал саркастическими зеленоватыми отблесками.
- Можешь подождать. Граний будет просто счастлив отомстить за своего младшего брата, хотя они вроде переругивались каждый день, пока тот был жив. Где-то в низинах водятся хищные муравьи, с животного, попавшего в муравейник, они снимут шкуру и верхний слой мышц, и оно еще будет живым… особо обозленные могут ведь тебя и туда отправить.
Мэсси молча опустил голову. Слова не шли на язык.
- Бери сумку, пригодится. Там губка, которой Корнут очищает свои камни, оботри пятна, а то снаружи за выворотня примут, вон какой длинный вымахал, почти как твой отец.
- Кто? - тихо спросил Мэсси, вешая сумку на плечо. - Кто был мой отец?
Лоб бывшего наместника загорелся белой изумленной вспышкой.
- Ты правда не знаешь? Даже не догадываешься?
- Догадываюсь, но…
- Тот, кого здесь проклинают каждый день, - прошипел вслух шерн. - Кто прошел эту страну от моря до гор, залил ее кровью, выжег огнем, разорил города и вырезал жителей, а в горах застрял, как в капкане. Тот, кто хвалился уничтожить наш народ, всех до единого, но сам сгинул от рук своих же сородичей, и поделом. Победоносец, - Авий буквально выплюнул последнее слово. - Понял теперь?
- Но почему…
- Что?
- Почему тогда вы мне помогаете?
Лоб Авия почернел, посередине начал разгораться алый мерцающий отблеск.
- А почем я знаю, - проворчал он вслух. - Сам удивляюсь, эту бы кровь да выжечь навсегда… А ты еще спрашиваешь! - рявкнул он внезапно. - На колени, холоп! Забыл, что я могу с тобой сделать?
Наместник вскинул крылья, вытянул перед собой руки со скрюченными пальцами, между ладоней щелкнула заметная в полумраке искра. Кто знает, что было бы, если бы Мэсси и впрямь испугался, но он только отшатнулся с глубоким недоумением в глазах. И Авий опустил руки, отступил, вспышка внезапной ярости прошла так же мгновенно, как началась.
- Иди, - сказал наместник усталым спокойным голосом. - Среди людей особо не болтай про своего отца, сначала послушай, что про него говорят. Люди тебя тоже могут порвать за его делишки, тебя к ним отпускать, все равно что бросать собакам кость. Хотя стой, там же деньги в ходу, а…
Наместник порылся в складках одежды и вытащил ожерелье из розового жемчуга.
- Не принесло оно счастья никому, - промерцал он мрачными синеватыми тонами. - Мертвым свое, за Эйнар я уже отплатил. Возьми, только спрячь где-то в расселине, на крайний случай, за него и убить могут. Все, пора. Постарайся сломать шею не в первый же день, а хотя бы во второй.
Наместник протянул ладонь к верхушке смолистой сухой палки, щелкнул пальцами - от соскочившей искры загорелся факел. Мэсси молча взял его, и, держась за перила, начал спускаться по лестнице. Что он мог сказать? Спасибо, прощайте, простите - нет, все это было не то. Если бы он мог говорить цветовым языком! Он обернулся, но проема в стене уже не было, взгляду предстала гладкая матовая поверхность. Лестница уходила глубоко вниз, будто в самые недра Луны. Рядом мерцал прозрачный вертикальный тоннель, внутри которого виднелось переплетение тонких металлических перекладин. Мэсси подумал, не служил ли этот тоннель для более быстрого спуска. Скорее всего, и сам Авий уже не знал ответ на подобный вопрос.
А бывший наместник медленно поднимался наверх, думая, что таким одиноким не чувствовал себя даже в подвале собора на Теплых прудах. В дверях Святилища мелькнули чьи-то крылья, у выхода стояла Випсана.
- Ты кое-чего не предусмотрел, Вестин.
- Чего же? - Авий почувствовал, что сердце ухнуло вниз. Ну конечно, мальчишку перехватят на выходе или…
Випсана безмятежно улыбнулась.
- Ты не посмотрел, не проследил ли кто за тобой. Зато я проверила, слежки не было, - она протянула ему руку. - Проводи меня, пожалуйста, до моего дома, я не желаю слышать от деверя, что происходило на стенах.
Однако всего предусмотреть и вправду было невозможно. Мэсси думал, что лестнице не будет конца, когда внизу замаячил ровный пол. Он вскинул голову - поглядеть напоследок на отблески огня в глубине прозрачного тоннеля, споткнулся, не удержал равновесия и полетел вниз со ступенек. Факел откатился во мрак и погас. Мэсси обступила кромешная тьма.
========== Неопалимая Купина ==========
Он не слишком ушибся при падении и даже сумку не потерял, но совершенно не представлял, где левая сторона и куда улетел факел. То, что огонь так быстро погас, не было хорошим знаком - огромный коридор невозможно было проветрить, мертвый тяжелый воздух собирался внизу, на дне, и задушил собой пламя. На четвереньках тут ползать опасно. Мэсси еще немного пошарил по полу, не нашел ни факела, ни ступенек, и выпрямился в полный рост. Вытянув перед собой руки, он сделал несколько шагов в левую сторону, рассчитывая нащупать стену. Но впереди была только пустота - шаг, другой, третий, пятый… Не такой же широкий был коридор, может, он идет по нему вдоль? Мэсси решил сделать еще пять шагов, и тогда уже точно поменять направление пути. Лестница одна, тогда он просто вернется к ней по правой стороне и…
На последнем шаге вспыхнул свет, сразу и внезапно, будто кто-то распахнул дверь, ведущую на солнечный полдень. Мэсси на секунду зажмурился. Он стоял на входе в большой зал, чистый и светлый, потолок которого подпирали витые колонны. Стены зала были покрыты невиданными доселе росписями - Мэсси даже вначале почудилось, что там притаились живые существа - крылатыми фигурами, изогнутыми в причудливом танце, безглазыми масками, контурами растений. Источника света не было, казалось, сиял весь потолок. Мэсси вскинул голову - и поверхность над ним пошла сверкающими полосами, как волны на воде. Пол тоже сошел с ума и переливался темно-синим цветом с искрами звезд, под ногами Мэсси образовалось светлое пятно, он сделал шаг в сторону - и оно сдвинулось следом.
Он обернулся к выходу и увидел противоположную стену коридора, а заодно нижние ступени лестницы, не так уж далеко она и была, просто в темноте при падении он не смог ее найти. Это его приободрило, он хотел было идти к далекому выходу, но возобладало любопытство, не покидающее людей с пытливым умом даже на смертном одре. Мэсси решил, что вреда не будет, если задержаться еще чуть-чуть и осмотреть этот удивительный зал, ведь из внешнего мира сюда уже никак не попасть.
Но комнату он не прошел и до половины, ибо уперся в преграду - прозрачную, невидимую, но в то же время твердую и непреодолимую. Он попробовал ее ощупать, но стена простиралась вверх, насколько хватило рук, и сбоку проем тоже найти не удалось. Мэсси с досадой хлопнул по стене последний раз, и совсем собрался уходить, но его внимание привлекло странное сияние на высоте своего роста. Похоже, стена была не совсем прозрачной, от внешних прикосновений она светилась четкими перепадами оттенков. Совсем, как цветовой язык… как цветовой язык? Кое-что и вправду можно было разобрать. В воздухе мерцала надпись, как на Каменной книге, только она вспыхивала и гасла, а затем опять загоралась:
“Необходимо ввести код вашего уровня допуска”.
- Чего необходимо?!
Надпись в ответ повторилась. Да уж, со стеной не поговоришь. Как ни жаль бросать такую находку, надо уходить. Мэсси отступил на пару шагов и заметил еще что-то интересное. Сбоку опять-таки прямо в воздухе располагалась полоса, окрашенная от белого до почти черного, с четкими перепадами тонов. Снова как в Каменной книге. Мэсси пересчитал оттенки, сбился, пересчитал опять - их было тридцать шесть, провел по ним рукой - каждый участок полосы словно на миг вспыхивал и теплел под ладонью. Ну чудеса просто. А что, если..?
Мэсси, то ошибаясь, то торопясь, то некстати медля, все же набрал ответ:
“Что такое код уровня доступа”.
Вопрос шерны обозначали бирюзовым оттенком, но цветной палитры он не нашел. Ладно, все равно стена не ответит. Однако большая надпись дрогнула и сменилась:
“Пароль для входа в систему”.
Час от часу не легче.
“Что такое пароль”.
Стена, к счастью, попалась снисходительная и не стала обзывать его недоумком, как это в подобных случаях делал Авий. Мэсси решил не разочаровывать ее и не говорить, что ответа он опять не понял, ибо запылавшая в воздухе полоса: “Последовательность символов для защиты системы от несанкционированного доступа” абсолютно ничего для него не значила. Он попробовал зайти с другого конца.
“Для чего нужна система”.
Стена терпеливо разразилась очередной малопонятной тирадой. Да что ж такое-то… Нет, просто так он отсюда не уйдет!
“Что будет, если система сломается”.
“Перестанут работать генераторы, удерживающие атмосферу Западного полушария, что приведет к утечке атмосферы и понижению давления до условий, неподходящих для поддержания жизни”.
Тут он наконец что-то понял, и это что-то не сильно ему понравилось.
“Как перестанут”.
“Внимание на экран”, - объявила в ответ стена. Кроме бегущей полосы оттенков на ней появилось изображение города. Живое, движущееся, объемное - только руку протяни, и ты окажешься там. Мэсси коснулся ладонью все той же знакомой непреодолимой поверхности и вздохнул - ладно, хоть поглядеть можно..
Дома в городе напоминали некоторые здания Герлаха, но Герлах был очень, очень стар, и стены его строений давно покрылись серым слоем песка и многолетним мхом. Этот город был молодым, он рвался ввысь, к синему небу, линиями домов, пенящимися фонтанами, деревьями, диковинными летательными повозками. Он кипел жизнью, он шумел, радовался, раскидывал вокруг мишуру праздников, прогулок, счастливых и наполненных смыслом дней. Его крылатые обитатели тоже были другими, эти ловкие, веселые и быстрые существа никогда и никого бы не жгли своими руками. Насколько дряхлый рассыпающийся Герлах был не похож на этот чистый и яркий город, настолько шерны, которых знал Мэсси, шерны, напоминающие озлобленных бесконечно усталых хищных птиц, при всем внешнем сходстве отличались от лунных первожителей, живших в юном мире, не лишившемся еще половины атмосферы.
Панорама города на стене развернулась и стало видно белое облачко Земли - не на самом краю неба, а довольно-таки высоко над головой. Город плыл на зрителя, мелькали улицы, оросительные каналы с водой, рощи деревьев, сады. Вот появился памятник - на фоне застывшей каменной волны три крылатых фигуры.
“Лунная столица, Город Трех владык”, - сообщила надпись рядом. Мэсси и забыл про нее, но она ярко замигала, поневоле обратив на себя его внимание. “Запись сделана за год до катастрофы. Следующая запись - последняя из переданных Оком”.
Мэсси хотел спросить, что такое Око, но не успел. Города не стало, вместо него на стене появилась черная тьма, только внизу виднелись нагромождения камней - контрастные, черно-белые, с одной стороны освещенные чудовищно ярким солнцем, с другой прячущиеся во мрак и неотличимые от него. На звездном небе проступал контур скалы или утеса с тремя верхушками - то, во что время превратило памятник.
Изображение исчезло, Мэсси потрясенно молчал.
“Это пример изменения поверхности планеты в результате остановки генераторов Восточного полушария, - сообщила стена. - Нужны ли еще примеры?”
Не дождавшись ответа, она продолжала:
“Фракастор”.
Синие туманные горы с посеребренными снегом верхушками, море у их подножия, кипящая зеленью долина, знакомые летающие повозки, беседки на берегу, флотилия легких лодок на волнах. И почти сразу разрушенные морозом и зноем скалы, ослепительно-белые камни, испещренные трещинами, бугристая темная яма бывшего моря внизу.
“Тенериф”.
Белые, ажурные здания, мосты с легкими перилами, башни, высокие как деревья и легкие, как облака. Прорезанные тысячами разломов валуны, обрушившиеся каменистые пики, щебень, засыпавший рухнувший виадук.
“Мерсен. Автолин. Эйлер. Залив радуги. Море Паров”.
Голубое небо, облака, легкий ветер, песок морского побережья, качающиеся цветущие ветки деревьев. Сжигающая огненная пасть на черном фоне, звезды днем, бездонные пропасти и раскаленные добела каменные кальдеры. Шелест, журчание воды, движение и застывшая пустота.
Живое. Мертвое.
Живое. Мертвое.
Белая пустыня становится оранжевой, Земля в небесах приближается к диску Солнца, превращаясь из голубой звезды в черную тень, багряный цвет затмения заливает мир, в зените зависает круг тьмы, объятый пламенем.
Мэсси изо всех сил забарабанил по полосе:
“Довольно. Хватит”.
Изображения погасли, поверхность снова была прозрачной. Мэсси перевел дыхание. Теперь он точно знал, что спросить.
“Это может случиться у нас”.
“Вероятность отказа в работе системы составляет пятнадцать процентов”.
“Вы можете разговаривать нормальным языком”, - Мэсси разозлился и с удовольствием вмазал бы по стене кулаком, если бы это помогло делу
“Интерфейс настроен на Вселунный цветовой язык”, - сообщила в ответ стена. Мэсси подумал, что издеваться она умеет неплохо.
“Это много или мало, почему столько”.
“Вероятность сбоя возросла из-за повреждения участка сети в районе приморского города Эйнар, а также размытия материнской породы морем в результате подрыва участка берега. Дать изображение Эйнара невозможно, поскольку Око было уничтожено при взрыве шестнадцать оборотов и двое суток назад. Другой потенциально опасный участок - гора Шиккард на границе Восточного полушария”.
Два выпуклых круга развернулись в воздухе, один зеленоватый, с желтыми прожилками гор и пятном Великого моря посередине, другой бело-серый. Мэсси возликовал - эти изображения двух полушарий он видел на каменных шарах старого Корнута. По крайней мере хоть что-то было ему знакомо.
“И где этот опасный участок, в чем его опасность”.
Стена увеличила бело-серый круг, приблизила его и начала вещать что-то про долготу и широту. Мэсси меж тем прикидывал про себя - если пройти вокруг горных колец Южного полюса, можно будет подобраться к этому самому Шиккарду поближе. Знать бы еще, как он выглядит.
Будто услышав его мысли, стена продемонстрировала изображение холма, у подножия которого лежали крест-накрест два столба. Небо на заднем плане было не черным, а голубым - значит, там был воздух. Вершину холма венчала развалившаяся постройка дворца или святилища, окруженная такими же мощными светло-желтыми столбами, и выглядела бы она куда внушительней, если бы целы остались все колонны.
“Участок сети на Шиккарде нестабилен, - замерцала надпись, - в случае его повреждения угроза возрастет до критической отметки”.
“Как это исправить”.
“Необходим пароль”.
Ну вот, снова-здорово. Мэсси сглотнул, и вдруг осознал, что пить хочется уже очень, а во рту совсем пересохло.
“Здесь есть вода”.
“Запасов продовольствия и питьевой воды в лаборатории не предусмотрено”.
То есть, выражаясь человеческим языком, ему надо уходить. Но он найдет способ вернуться, наизнанку вывернется, а найдет.
“В коридоре можно зажечь свет”.
“Наберите команду, - бесстрастно отмерцала стена. - Освещение на подконтрольном участке перехода будет гореть автоматически, пока вы его не покинете”.
Мэсси хотел спросить, что это за команда, но перед его глазами уже переливалась оттенками полоса, гласившая: “Освещение”. Он провел по ней рукой и выглянул наружу. Прямой, как стрела тоннель с белыми стенами и потолком уходил вдаль, насколько видел глаз, лестница, по которой он спустился, освещалась вверх на несколько пролетов.
- Я вернусь, - пообещал Мэсси, остановившись на секунду в дверном проеме. - Я непременно вернусь!
Яростное солнце испепеляло своими лучами огромную мертвую гору, песчаный холм у ее подножия, остатки развалившегося здания на вершине холма. Воздух казался желтоватым от зноя или поднятой вверх пыли, хотя поднимать ее было нечему, не чувствовалось даже малейшего ветерка. В небе завис мертвенно-бледный серп Земли. Вокруг простиралась пустыня, лишь на востоке виднелись увенчанные снегом пики гор.
Небольшой отряд остановился у двух поваленных крест-накрест колонн. Все воины казались похожи друг на друга, у всех лица покрыты коркой из пота и пыли, все, несмотря на невыносимую жару, одеты в тяжелую кожаную броню, закрывавшую тело от шеи до щиколоток. Такой панцирь немного ослаблял силу электрического удара при нападении шернов, хотя и не спасал от стрел. От них выручали стальные латы, но в ближнем бою металл становился ловушкой - люди буквально жарились заживо в раскаленных доспехах.
Предводитель войска остановился у колонны, и облокотился на нее, переводя дух.
- Всем вольно, - прохрипел он. - Последний бросок через пустошь, там уже…
Он не договорил и склонился над песком, кашляя и отплевываясь.
- Сделали, что могли, - утешающе сказал человек рядом.
- Могли бы и больше, Арон, - огрызнулся предводитель. Злость придала ему силы, он побрел вдоль рядов солдат, выдернул из строя одного:
- Ну, говори еще раз, - ты правда видел там шерна?
- Правда, господин Никодар, Землей клянусь! - с жаром убеждал солдат. - Это точно был шерн, ну что я, крылья не узнаю? Просто он как сквозь пол провалился или в стену ушел.
- Самих бы вас в стенку, - буркнул генерал. - Два дня потратили…
- Эта страна своих тайн выдавать не любит, - сказал еще один человек, пожилой, седовласый. - А гора эта страшная, рядом ведь Великая пустыня. Она выпивает воду из всего, что рядом… Ночью воздух застывает от холода, днем камни плавятся от жары - этот поход в сотни раз тяжелей, чем когда с Победоносцем мы поднимались в первый горный город.
Никодар развернулся и сощурил глаза, корка на скулах пошла трещинами:
- Победоносец? Забываешься, Анна! Марк-еретик!
- Прошу прощения, господин генерал, - спокойно ответил старый воевода. - Мы тут, на Юге, так привыкли.
- Тогда и от шернов сами отбиваться привыкайте, - парировал генерал. - А то как они атакуют, так сразу - помоги боеприпасами, Север. А вы за них даже рассчитаться не всегда можете.
Анна промолчал. Вместо него заговорил Арон:
- Не горячитесь, господин Никодар, шерны всегда поджигают все вокруг факелами при нападении, они ведь не дураки и знают, что огнестрельное оружие наша единственная сила. А оружейные склады горят лучше всего. Сколько раз Табир сжигали за эти пятнадцать лет.
- А сколько раз Теплые пруды с пепелищ отстраивали? - огрызнулся генерал. - И ничего, оттуда вышвырнули.
Анна хотел что-то сказать, но Арон незаметно сжал его руку:
- И здесь надо найти способ попасть внутрь гор и додавить их до конца, - продолжал генерал. - Ну, псы боевые, отдохнули? Вперед, за пустошью лес, там будет настоящий привал!
Пока отряд выстраивался, Никодар последний раз обернулся к холму и погрозил кулаком - то ли скрывшемуся шерну, то ли разваленному зданию, то ли всей огромной горе, величественной безжизненной громадой возвышавшейся на фоне неба:
- Я еще вернусь! И я доберусь до тебя, тварь!
Молчала пустыня, молчало раскаленное небо. Может быть, слабый гул родился глубоко в недрах кратера, но никто этого не услышал.
========== “И теперь я как дома в лесах, и в горах, и в степи…” ==========
Освещенная часть коридора кончилась раньше, чем появилась нужная Мэсси арка. Сначала он считал шаги, потом думал обо всем, что случилось с рассвета, потом ловил себя только на одной мысли - как же пересохло в горле, несколько раз ему казалось, что он давно пропустил выход… и наконец, шарящая по стене рука нащупала пустоту. Тоннель углублялся в нишу, Мэсси понял, что не знает, как открыть дверь, и тут наткнулся на здоровенную, в человеческий рост, рукоять какого-то механизма. Стоило нажать на нее, и она неожиданно легко поддалась. Без единого скрипа, как и в башне Корнута, сдвинулась в сторону часть стены, и вобразовавшийся проем хлынул яркий солнечный свет. Мэсси на мгновение ослеп, задохнулся от свежего теплого воздуха. Несколько секунд он стоял, не решаясь покинуть уже привычный тоннель, потом все же выбрался наружу.
Он оказался на склоне, круто уходящем вверх, но прямо у выхода была небольшая лужайка, и вниз по косогору виднелись кустарники, несколько небольших озер, а дальше уже начинались пологие отроги, густо поросшие травой. Внешнюю долину окружал лесистый вал, но до него было совсем далеко, почти так же, как до собирающихся над горизонтом туч. До полуденной грозы оставалось еще несколько десятков часов.
Мэсси вдруг сообразил, что даже не осмотрелся, прежде чем вылезти из тоннеля. Он поспешно окинул взглядом небо, зеленый простор вокруг - никого, ни человеческой фигурки на земле, ни черного крылатого силуэта над головой. Несколько птиц пронеслось к вершине, но, судя по размеру, это были именно птицы, а не ожесточившиеся и озверевшие потомки некогда населявшего Луну счастливого мудрого народа. Вдали у края котловины поднимался легкий дымок, но был ли то костер поселенцев или же догорал уничтоженный шернами лагерь, определить было нельзя.
Сзади Мэсси уловил движение воздуха и поспешно обернулся. Проем за спиной закрылся, и теперь он никак не смог бы найти, где же выход из тоннеля в глубине горы. Мэсси огляделся еще раз и начал спускаться вниз по косогору. Склон за лужайкой был чересчур крутой, приходилось сползать, хватаясь руками за хилые выжженные пучки травы. Мэсси добрался до небольшой рощицы и надеялся, что тут идти будет легче. Держаться за ветки действительно казалось удобнее, но только на первый взгляд. Деревца, невысокие, с тонкими прямыми бледными стволами, легко ломались, из трещин на ветках, даже из обломанных черешков листьев, сразу же начинал обильно течь липкий млечный сок. Пока Мэсси вылез из рощи, он угваздался буквально с головы до ног. Липкими пятнами были покрыты не только руки, но и лицо, и одежда. Вспомнив слова Авия о съедобных растениях, он попробовал слизнуть сок с ладони и тут же сплюнул - на вкус это было хуже желчи.
Зато хоть озеро было рядом. Он долго отмывал руки с песком, но липкий сок упорно не желал расставаться с кожей. Выше среди камней тек родник, впадавший в озеро. Вода в нем была вкусной и чистой, хотя сейчас Мэсси обрадовался бы и затхлой луже. Напившись, он решил проверить сумку. В ней оказалось старое огниво, украшенное незнакомым узором - двумя соприкасающимися полукружиями, кинжал с рукояткой из цветного камня и пресловутая губка. Ничего съестного не нашлось, и Мэсси мысленно порадовался, что переживания утра напрочь отбили у него аппетит.
Добрых четверть часа он оттирал злополучные пятна краски, время от времени оглядывая окрестности. Не было заметно никого, ни людей, ни шернов. Иногда ему казалось, что, пока он пробирался подземельем под горным кольцом, на поверхности прошли годы, и теперь он один на всей Луне.
Мэсси встряхнул головой - глупости! Вроде сказок, которые он сочинял в детстве и рассказывал другим ребятишкам. Однажды мальчишки даже собрались его побить, чтобы не выдумывал, и ситуацию спасла Хонорат, прибежавшая с кучкой камней в подоле.
Он не попрощался с Хонорат! Она решит, что… о мать-Луна, что она решит? И Донат вот-вот отправится на верную гибель через подземный ход, отправится к поселенцам, которые убъют его только за то, что он - выворотень… До полуденной грозы еще далеко, но Мэсси даже не знает, где выход из Гранитного хода, куда шерны гнали своих покорных слуг на битву с докучающими им людьми.
И все же надо было идти и искать живущих здесь поселенцев, как-то приспосабливаться к жизни среди них. Мэсси абсолютно не представлял, как это может произойти и что он будет говорить. Чтобы оттянуть неизбежный момент, он решил еще раз попробовать оттереть липкие руки. Там, где пятна млечного сока попали на рубашку, они высохли и материя затвердела, да и лицо покрылось будто коркой. В итоге он, еще раз оглядевшись, просто залез в озеро, чтобы отмыться и отстирать одежду, а потом по примеру жителей общины сел обсыхать чуть выше на пригорке. Солнце, поднявшееся уже к самой вершине своего пути, жарило и размаривало нещадно, воздух, как обычно перед грозой, казался тяжелым, и давил на грудь. Мэсси вытянулся на траве во весь рост, напомнил себе, что даже дремать нельзя, но через минуту провалился в глубокий беспробудный сон без сновидений.
- Вызывал, твое высочество? - в дверь кабинета первосвященника просунулся Ивар, главный переписчик и доверенное лицо понтифика. Обоих связывала если не многолетняя дружба, то знакомство и приятельские отношения, Ивар лично помогал Севину сместить его предшественника, и потому в общении позволял некоторую фамильярность.
- Вызывал, - кивнул Севин, не отрываясь от бумаг. - Дверь за собой запри, чтобы никто не вломился без спроса.
Ивар присел в кресло напротив, подождал немного и деликатно кашлянул.
- Я про тебя не забыл, - понтифик протянул ему лист с заметками. - Ты внимательно прочитай и сделай мне из этого речь, не одну, а три-четыре, постепенно, постепенно… Знаешь же, что я бываю косноязычен, а ты прекрасный оратор. Время есть, несколько дней я эту тему поднимать не буду.
Ивар взял лист в обе руки, приблизил к лицу и начал читать. Брови его понемногу ползли вверх, лоб шел морщинами. Дочитав до конца, переписчик опустил руки на колени и внимательно посмотрел на патрона.
- Однако!
Севин усмехнулся краешком рта:
- Я знал, что ты так отреагируешь. Нет ничего неизменного, и тут я собираюсь поменять риторику, так надо.
- Но объявить вчерашнего еретика и самозванца святым мучеником это как-то… неожиданно.
- Он не в один день стал еретиком, и не в один день станет святым. Я же сказал, постепенно.
- Зачем? - Ивар в упор посмотрел на понтифика. - Я тебя знаю давно, выгода тебе от этого какая?
Севин снова усмехнулся.
- Вот поэтому я в кресле первосвященника сижу, что я понимаю, а тебе объяснять надо.
Ивар опустил голову в бумаги:
- Ага, вот это: “… а также клеветники, какое бы высокое положение они ни занимали, которые возвели напраслину и заслуживают…”. Под Гервайза копаешь?
- И не только под него, - Севин поднялся и остановился напротив окна. - Воли много хотят… Ну, ты понимаешь уже - если проклинаемый тем же Гервайзом покойный Марк будет считаться мучеником… Гервайзу придется вести себя сдержанней, и помнить, что я не Крохабенна. А у многих знатных семейств сыновья участвовали в Южном походе и потом считались учениками. Да они и сейчас ученики.
- Знаешь наверняка?
- Думаешь, у меня нет своих источников? Знаю. Их перестанут считать еретиками, им не придется скрываться, они будут благодарны, а если не будут - я найду способ напомнить.
В окно была хорошо видна белая, выжженная солнцем площадь, дальше стены богатых домов, еще дальше - собиравшиеся на горизонте облака. Сейчас на фоне неба не торчали шпили крепости шернов, и все же этот участок приковывал к себе внимание непривычной пустотой. Непривычной, несмотря на шестнадцать прошедших лет. Севин слегка вздрогнул, так живо ему представились подплывающие к берегу заморские корабли, перемахивающие прямо через борт черные фигуры, в которых не было ничего человеческого - всего один раз в жизни он видел прибытие гарнизона, и память об этом зрелище будет преследовать его до могилы. Нет, счастье все же, великое счастье, что на Севере больше нет и не будет крылатых чудищ, за одно это Марк достоин благодарной памяти.
А Юг? Юг, беспрестанно требующий помощи, людей, оружия? Продержится ли он, сможет ли служить заслоном между землей своих отцов и вотчиной коварных первожителей? Никодар уверяет, что дела там плохи, но держатся же поселения шестнадцать лет. Сегодня вечером опять высылать отряды с боеприпасами… что же, это наименьшее из зол. Хотя такая помощь все равно не позволит уничтожить шернов в их неприступных горах, как мечтает племянник.
Севин плотно сжал губы. Уничтожить шернов, а будет ли это благом? Сейчас поселения зависимы от Старого света, как с чьей-то легкой руки уже называют Северный континент, а если первожители больше не будут угрожать колонистам? Не окрепнут ли поселения на заморских плодородных землях, не станут ли считать себя независимыми от северной метрополии? Не начнутся ли распри уже между людьми с двух берегов? И если южные земли взрастят достойного мудрого вождя, который захочет подчинить Старый свет… нет, такое даже представлять не хочется. Юг должен навсегда оставаться только заслоном для Севера. Здесь шерны были проклятием, там они стали благословением, сдерживающим людей от братоубийственных междоусобиц.
Севин прикрыл глаза. Пусть себе завистники считают, что должность понтифика легка и необременительна. Пусть не знают, каково это - вершить судьбы людей. За прошедшие годы страна начала работать наконец на себя, а не на дань крылатым упырям, все идет по накатанному пути, только неожиданные конфликты вызывают у него раздражение, но они, слава небесам, бывают не так уж часто. А то, что он собирается сделать сейчас, это не конфликт. Это интрига, позволяющая снова почувствовать остроту жизни, порадоваться удаче, полюбоваться собственным умением вывернуть ситуацию себе на пользу.
Сзади опять деликатно кашлянули. Севин настолько погрузился в свои мысли, что забыл о присутствии переписчика, и обернулся с изумлением:
- Ты еще здесь?
- Я вот спросить у тебя хочу, - с некоторым смущением сказал Ивар. - Вот этот еретик, он же мученик святой… ты же хорошо его знал… а теперь чуть ли не бога из него собираешься делать…
- Ну да, - самодовольно ответил Севин. - Богов для народа надо создавать себе на пользу.
- Я не о том… короче, а если он им и был?
- Что? Успокойся, Ивар, а потом берись за работу, когда начнешь опять рассуждать здраво.
- Да я пытаюсь, - оправдывался переписчик. - Просто я подумал, явился человек непонятно откуда, исчез потом непонятно куда, умер ли он, жив ли, неизвестно.
Севин сел обратно в кресло и внимательно посмотрел на собеседника.
- Умер, - сказал он четко. - Умер, Ивар. Да там, когда к столбу привязывали, уже живого места не было… умер, не сомневайся.
- А куда делся потом?
Первосвященник начал перетасовывать бумаги.
- Есть тысячи способов спрятать труп. Сжечь, в море сбросить… ты мне не скажешь, куда Братья истины живого Роду дели? Я же помню, что ты и для них памфлет составлял!
Ивар прижал ладони к сердцу.
- Один раз, и это было давно, и я с тобой поделился, - сказал он проникновенным от честности голосом.
Понтифик хлопнул по столу.
- Ладно, мы с тобой рассуждаем здраво и понимаем, не все ли равно, с Земли люди, с той стороны, да пусть хоть с Солнца свалились. А насчет Марка не беспокойся. За пятнадцать лет ничего не случилось, и теперь не случится. Если он был один за все это время… значит, путешествовать тяжело или даже почти невозможно. Ты же не боишься его гнева за то, что будешь составлять для меня речь?
- Не знаю, право, - пожал плечами Ивар, - просто я подумал, что все же что-то неестественное в этом было. И ученики его болтают, ну ты же знаешь эти слухи, что он вернется, что он воскрес…
- Пусть попробует, - приятно улыбаясь, пообещал Севин. - Живой он нам не нужен. Если вдруг появится, столб у моря еще стоит.
Мэсси проснулся мгновенно. Что-то нарушило его сон, но он не мог понять, что конкретно. Опасаясь сразу вскакивать, он прислушался - вокруг стояла почти полная тишина, как всегда бывает ближе к полудню. Небо не изменилось, он скосил глаза - солнце стояло почти там же.
И тут раздалось короткое высокое тявканье. Мэсси вскинулся - немного ниже по косогору бродили в траве несколько собак, явно домашних, чистых и не исхудалых. Рядом стояла небольшая тележка, в которые обычно запрягали собачьи упряжки как обитатели горного города, так и колонисты, а немного поодаль обнаружился и хозяин упряжки - невысокий худощавый человек с замотанным черным платком лицом. Поселенец сидел вполоборота и рассматривал или как-то чинил свое оружие - такую же плюющуюся огнем штуку, из которой еще утром пальнули по скале.
Поселенец не услышал Мэсси, зато услышали его собаки, бросившиеся с лаем к вставшему с травы чужаку. Человек вскочил, вскинул ружье, поднял его к лицу, прицеливаясь:
- Ну что, выспался, выворотень?
========== “И теперь я как дома в лесах, и в горах, и в степи…”. Вислава ==========
- Погоди, не стреляй, - Мэсси выставил ладони вперед. Все слова, которые он пытался заранее приготовить, немедленно выветрились из головы. - Я не выворотень, честно.
- Руки.
- Что - руки?
- Вверх.
- А, - Мэсси поднял руки вверх. - Да у меня и оружия нету.
- Почему тебя раньше видно здесь не было? Почему дылда такой? Откуда ты вообще взялся?
- Оттуда, - Мэсси мотнул головой, указывая на горную вершину. Поселенец немедленно щелкнул чем-то в своем ружье.
- А говоришь, не выворотень!
- Так я человек! Мать пятна на боках рисовала, от шернов прятала, мне рассказывали, что у одной женщины там родился сын, нормальный, не выворотень, и его убили, вот мать и прятала меня. Она умерла сегодня утром, я и убежал.
- Сегодня утром, - голос человека звучал глуховато из-за закрывающего рот платка, но Мэсси показалось, что интонации стали мягче. - А как же ты ухитрился удрать?
- Там ваши ударили чем-то по участку на южном склоне, рядом с городом, где вход закрывает стена, началась неразбериха, я и нырнул в подземный ход.
- Кинь мне эту штуку, что рядом с тобой, - поселенец указал на сумку. Мэсси наклонился - собаки немедленно подошли ближе - и перебросил сумку своему собеседнику. Осмотр у того долгого времени не занял.
- Говоришь, оружия нет!
- Что я сделаю с кинжалом против твоего ружья?
- Рубашку снимай.
- Это еще зачем?
- Совсем дурень? Не знаешь, чем выворотни проклятые от людей отличаются? Ожоги найду - пристрелю.
Мэсси стянул рубаху, вспомнив, что вчера примерно в это же время ему наоборот пришлось демонстрировать существование пятен.
- А если бы меня, например, обожгли за какой-то проступок, и я выжил? - спросил он. - Не бывает такого здесь? Как тогда от выворотня отличаете?
- Ты не умничай, человека всегда видно, особенно если он среди нас с рождения жил. Ты теперь штаны снимай.
- Зачем?!
- А почем я знаю, может, пятна у тебя на заднице. Давай, пошевеливайся.
Выворотни в общине совершенно спокойно относились к наготе, интуитивно сознавая свою бесполость, Мэсси так же интуитивно ощущал, что выполнять последнее требование не совсем правильно, но на попытку протестовать поселенец только выставил вперед ружье, и в итоге пришлось подчиниться.
- Ну что, убедился? - злым голосом сказал Мэсси, которому казалось, что все окрестные холмы, кустарники и озера вытаращились на него. Поселенец чуть шевельнул ружье, отводя дуло в сторону.
- Можешь одеваться.
- Вы тут все такие ненормальные? - спросил Мэсси, застегивая ворот рубахи.
- Мы тут привыкли проверять. Кому охота от выворотня ножом в бок получить?
- А человек ударить, значит, не может?
- Может, да не здесь. Между людьми могут быть какие угодно ссоры, но если на горизонте появляются шерны, люди объединяются. Так понятно?
- Понятно. А мне откуда знать, человек ты или нет? Ты разве докажешь?
Поселенец поднял руку к лицу, разматывая платок.
- Да легко!
Голос, не приглушенный повязкой, был слишком высоким даже для юноши. Смуглое лицо, прозрачный румянец на щеках, острый подбородок, задорно блестящие глаза, вьющаяся прядка волос выбилась из стянутого на затылке узла. Не поселенец - поселенка.
- Девчонка, - Мэсси в первую секунду глазам своим не поверил. - Так зачем же..?
Она усмехнулась, передернув плечом, и по-прежнему не опустив ружья.
- А что у тебя - не так, как у всех? Лучше рассказывай о себе. Как сбежал, можно ли попасть обратно.
- Я уже рассказал, как. Через подземный ход. Он открывается только в одну сторону.
- Ну, выворотни тоже так говорят на допросах, - девушка вскинула ружье на плечо и свистнула, подзывая собак. - Пока ни один не признался, что можно вернуться, выходит, не врут.
- Где рассказывают?
- На допросах, поневоле уж заговоришь, когда тебе пальцы по одному отрубают.
Мэсси подумал, что ослышался.
- Чего?!
Девушка в этот момент отвернулась к отбежавшему далеко рыжему любопытному псу и не расслышала его сдавленного возгласа.
- Давай-ка пойдем отсюда, - кивнула она в сторону леса, расположенного ниже по склону. - Полдень скоро, до грозы надо успеть добраться до укрытия, да и шерны могут появиться.
Мэсси пошел следом за ней, решив пока не повторять вопроса. Что-то ему подсказывало, что правда ему совсем не понравится.
- Мы пойдем пешком, - объясняла девушка, запрягая в тележку двух собак. - Остальная упряжка пусть отдыхает, ближе к ночи они могут нам понадобиться, когда мы будем объезжать гору в поисках лагеря. У тебя только эта сумка?
- Только. Мне некогда было собираться, как был, так и удрал.
- Огниво у тебя интересное… кстати, как тебя зовут?
- Моисей.
- Вот имечко-то, шерны дали, что ли?
- Почему шерны, мама так назвала. Оно старое, из древних святых книг.
- Непростая, видно, у тебя была мама. Огниво ее? Со знаком Пришествия.
- Огниво ее, про знак без понятия.
- Конечно, как бы она там тебе рассказывала про него, - девушка привязала его сумку к перильцам по краям тележки, где уже был приторочен ее собственный сверток, и Мэсси вдруг сообразил, что это не перильца, а полозья, и что перевернутая тележка превращается в сани.
- А я Вислава, - она слегка хлопнула по спине двух запряженных собак. - Ну, вперед, звери! Что, - она снова обратилась к Мэсси, - у тебя и одежды теплой нет на ночь?
- Там ее просто не было. На ночь все скрывались в домах, внутренний город хорошо отапливается, там подгорные горячие источники. А работниц… - Мэсси помрачнел, - их особо не ценят же, выживали, как могли, и дети тоже.
- Бедняга, думаю, вечером в лагере тебе что-то на мороз подберут. Только уж не брезгуй, снятое с трупа. Мы там не слишком богато живем. Еще оружие… из лука ты стрелять умеешь?
- Нет.
- Почему? Выворотни же наших людей со стен обстреливали.
- Я не охранник, луки только у них. Прочим оружие не доверяли.
- А чем же ты там занимался?
- Чем придется, огороды обрабатывал, что-то чинил, - вчера вот стену подправляли, уж как на меня госпо… шерн вытаращился, что я в рубашке работал, а остальные их поснимали от жары. Пришлось снимать, хорошо, что краска для пятен была стойкая.
- Да, повезло. И повезло, что ты высокий такой, почему?
- Такой уж вышел. Отец, говорят, высокий был.
Мэсси сказал это совершенно небрежно, но сердце заколотилось сильнее. Уместно ли будет спросить у этой девушки про Победоносца… про отца?
- А чего ты такой чумазый? Будто вам и умываться запрещали? Лицо все рябое.
Мэсси провел рукой по щеке.
- Да это я там в заросли ввалился, будь они неладны. Ствол, листья, все… Отмыть пытался, но не вышло.
- Это ты в млечники влез, - объяснила Вислава. - Да, их не отмоешь, ну ничего, к вечеру сойдут. Наши иногда собирают у млечников сок и, когда он твердеет, делают башмаки - в них можно ходить утром, пока снег тает, хоть прямо по воде. Нога остается сухой. Только эти башмаки все равно непрочные. Так что я их не люблю, утром лучше отсыпаться, а путешествовать тогда ночью, когда снег уляжется. Холодно, но воздух чистый, дорогу по звездам хорошо искать.
- Ты что же, одна путешествуешь?
- Зачем одна, со мной ружье и собаки, - сказала она с преувеличенной все-таки беспечностью. - И я не путешествую, я разведчица. Тут по большому счету лучше и безопаснее даже, чем в Табире или… Ах, ты же не знаешь, что такое Табир. Город, главный здешний город, его заложили в первый год Южного похода. Я тогда только родилась, мой отец с Победоносцем воевать ходил, потом остался здесь и нас с матерью перевез вскоре, когда начали тут городки строить. Сначала Табир, потом Осадку, потом… А знаешь, - она погрустнела, - у меня тоже родители недавно… в один день, шесть дней назад. И отец, и мама. Шерны выскочили из какого-то своего подземного перехода и напали на город, мы с матерью сразу спрятались в убежище, а отец погиб один из первых, стрелой зацепило. Мать к вечеру умерла, у нее и так сердце было… Хорошо, господин Анна мне помог родителей похоронить, он старый военачальник, отца еще по Южному походу помнил. Ну вот, а дом наш наполовину сгорел, как бы я сама его восстанавливала? К господину Анне не хотелось в нахлебницы идти, дядья у меня жили на Севере, но к ним возвращаться тоже… выдали бы второй или третьей женой за какого-нибудь толстосума, оно мне надо? Вот я с собаками сюда подалась, здесь свобода. Если шерны из своих гор выбираются, погибнуть можно и тут, и на равнине, здесь даже прятаться удобнее. Нас, разведчиков, тут немало. Днем мы бродим по склонам, ночью в лагере собираемся. Если видим, что стая шернов куда-то из внешней котловины навострилась, сразу мчимся в лагерь или к выходу из котловины, там отправляем гонца или почтового голубя. Их раньше по-другому звали, теперь зовут голубями, на Земле вроде такие есть… А ты хоть знаешь, что люди с Земли благословенной явились?
- Знаю, но ее там проклинают, - мрачно ответил Мэсси.
- Что взять с шернов. Слушай, а они очень страшные?
- Обычные, - он пожал плечами. - Я привык. Был один, все время на меня злобился, остальные почти не замечали. Ну или командовали. А между собой они нормально разговаривали.
- Да? - переспросила Вислава недоверчиво. - А я ни одного еще вблизи не видела, хотя нескольких подстрелила. В городе как нападение, мы в убежище успевали, здесь тоже некогда их рассматривать - если их мало летит, стреляй, если много - прячься.
Один из псов вдруг коротко тявкнул. Вислава обернулась и вытянула руку:
- А теперь быстро к лесу! Не хвали день до заката, про шерна вспомнишь, он тут как тут!
Далеко на севере, над лесистым валом, опоясавшим котловину, виднелось несколько черных точек.
Вислава - Айдан Шенер http://auto-musik.ru/img.php?aHR0cHM6Ly9pLnl0aW1nLmNvbS92aS81cWhEaGZWRnA5Yy9ocWRlZmF1bHQuanBn.jpg
В новом сериале актриса тоже хороша, даже оченно http://goplays.ru/img.php?aHR0cHM6Ly9pLnl0aW1nLmNvbS92aS9TUk4tdGJGbVpBZy9ocWRlZmF1bHQuanBn.jpg
========== “И теперь я как дома в лесах, и в горах, и в степи…” Мэсси. ==========
Спасительные деревья, к счастью, были совсем рядом. Они вбежали под нижние ветви, втянули тележку. Вислава позвала собак, умные животные, будто понимая, как нужно себя вести, сгрудились у ствола и молчали, лишь изредка поскуливая.
Вислава осторожно выглянула наружу.
- Кажется, ложная тревога. К Ибаджу*, на восток полетели. Эх, мало патронов осталось и далеко, а то бы…
- Откуда ты знаешь названия города? - спросил Мэсси, тоже выглядывая из-под ветви.
- Я же тебе сказала, выворотни на допросах говорили, - она села на траву и поставила рядом винтовку. Около тут же лег светло-рыжий пес, тот самый, что залаял. Вислава потрепала его по холке.
- Заграюшка, умница мой. Самый лучший. Всегда заметит, всегда голос подаст. И я своих собачек люблю, трупами выворотней не кормлю, гадостью всякой…
- Что ты сказала? - переспросил Мэсси, не веря своим ушам.
- Что? Что я собак рыбкой кормлю, например.
- Нет, про трупы.
- А-а. Так это в лагере. Понимаешь, нам собак нужно много, чтобы ездить, а дичи тут мало. Если остаются трупы после боя, надо же их куда-то девать?
- Но это же человечина!
- Им надо что-то есть, - жестко сказала Вислава. - Выворотни не люди, они хуже шернов, человеческого у них только тело.
Мэсси опустил голову, не зная, то ответить. Она не поймет… или поймет, вроде обычная, славная девушка…
- А если женщина бы сбежала из общины? - спросил он. - Которая уже запятнана? В землю заживо бы закопали?
- В Табире - может быть, там случалось такое пару раз после нападений. А здесь просто быстро убьют, зачем мучить? Здесь люди добрее.
- Да, это заметно. А если убежит женщина, которая еще не запятнана?
Вислава задумалась.
- Один случай точно помню, недавно у Эйткена, большая такая гора. Девушка сбросилась со стены, у нее было широкое платье и ее в лес унесло порывом ветра, она покалечилась, но выжила. Убедились, что скверны нет, вылечили, потом не знаю…
- А мужчины сбегали?
- Ты первый.
- Да? - удивился Мэсси.
- Да. А ты сам посуди, они ведь не держат мужчин-рабов, обходятся выворотнями. А женщинам бежать… только если умереть на свободе. Но они жизнь выбирают, - добавила она с легкой ноткой презрения.
Вислава выглянула наружу и убежденно сказала:
- Меня живой не уволокут! Никогда!
- А если? - не выдержал Мэсси.
- Нет, - объявила она с такой непоколебимой уверенностью, что Мэсси показалось, будто в воздухе развернулась ультрамариновая полоса.
- Здесь шерны нападают в основном на лагеря, разведчиков они редко трогают, - она проскользнула под ветками к соседнему дереву и теперь ее голос звучал приглушенно. - Самая большая опасность - выворотни-шатуны.
- Шатуны?
- Да, одиночки, которых сразу не перебили. Они же не дураки, на рожон лезть, ищут таких же одиноких путников. Хорошо, собаки мигом их замечают, у них чутье.
Вислава повернулась и махнула ему рукой.
- Вылезай и вытаскивай повозку. Пока небо чистое, надо успеть к скалам и переждать грозу в пещере. Я тебе покажу, там левее по склону.
На этом участке горы лужайки перемежались с голыми каменистыми проплешинами, а кое-где и осыпями. Вислава шагала по косогору бодро, не обращая внимания на неровности дороги, легко перепрыгивая валуны. Собачья упряжка бежала немного ниже, прочие псы держались рядом. Мэсси брел следом. Мысли его постоянно возвращались к женщинам из Герлаха, которым заказан был возврат в большой мир. Как легко думать, что с тобой такого не случится…
Время от времени юная разведчица останавливалась, обводя взглядом небо. Шернов не было видно, зато наплывали и темнели идущие с северо-востока кучевые облака. Они росли, медленно, очень медленно, напоминая по форме горы или башни, и Мэсси казалось, что они идут меж двух горных хребтов - настоящего и призрачного, отраженного в бледном небе. Внизу тучи были темно-сизыми, вверху еще сияли на солнце такой ослепительной белизной, что больно было смотреть. Изредка доносилось слабые отдаленные перекаты грома.
- Успеем ли? - спросил Мэсси.
- Вполне, - ответила Вислава, не оборачиваясь. - Мы еще даже белозарочек настреляем, или ты воздухом питаешься?
Он сглотнул, чувствуя, что желудок сводит голодный спазм, вспомнил про кормление собак, и спазм сменился тошнотой.
- Каких белозарочек?
Вислава сорвала ружье со спины, указывая им направление:
- Вот за тем лесочком. Только ты и не мечтай, пробовать стрелять я тебе сейчас не дам.
- А я не мечтаю.
- Тебе же все равно надо учиться, - сказала она тоном, не допускающим возражений. - Мы тут знаешь, как живем? Рука на крючке, глаз на мушке, с ружьем не расстаемся. Или с арбалетом, он тоже неплох, мы, разведчики, в окрестностях гор охотимся только со стрелами, а то на выстрелы вся орда слетится.
За лесом тропинка сворачивала вниз, к покрытым травой лугам, сбоку, как стена, поднимался отвесный скальный выступ. На нем располагался настоящий птичий базар - только голосов пернатых обитателей Луны, немых, как и все здешние животные, слышно не было, зато шелест и хлопанье крыльев перекрывали даже раскаты грома. Из гнезд торчали черные головы местных ласточек, между ними гордо расхаживали более крупные птицы, названия которых Мэсси не знал.
- Вот, - Вислава кивнула на скалы, - тут и белозарочки, они побольше, и яскулки, от этих пух один, зато их яйца можно печь. Шерны теперь не страшны, они перед грозой никогда не вылетают. Гляди только, не покажутся ли выворотни.
- Не должны, их собирались после полудня выпускать, - сказал Мэсси, озираясь на всякий случай по сторонам.
- Откуда знаешь? - Вислава наклонилась над повозкой, вытаскивая из сумки какой-то хитрый инструмент.
- Говорили утром, хотя могли и передумать из-за атаки на стену. А что там было, ты не скажешь?
- Да я сама толком не знаю, в лагере спросим, - Вислава щелкнув, развернула свой инструмент, и тот превратился в подобие лука сложной конструкции, пару раз он видал что-то подобное в руках поселенцев.
- Это арбалет, научишься стрелять из него - считай, первый шаг к ружью сделан. Ты лук-то, кстати, в руках хоть держал?
Мэсси, как любой нормальный мальчишка, разумеется, рассматривал оружие взрослых выворотней, просил дать ему хотя бы прицелиться (и иногда, в благодушную минуту, получал в ответ не ругань и подзатыльник, а милостивое разрешение), случалось, и брал оставленный лук без спроса. Но специально его никто не учил, и он на всякий случай замотал головой:
- Нет, почти не держал…
- Ладно, начинать никогда не поздно. Так, становись боком, одну ногу вперед…
Собаки легли поодаль, вывалив языки, и, казалось, с интересом наблюдали за процессом обучения. Мэсси мысленно позавидовал им - животным никто не запретил отдохнуть после длинного перехода. Впрочем, он и сам понимал, что в сложившихся обстоятельствах об усталости не стоит даже заикаться.
Птицы не обращали на людей внимания, за что поплатились - Мэсси после короткой тренировки подбил крупное головастое существо со светлым оперением. Вислава назвала добычу белозаром, сама взяла арбалет и подстрелила еще двоих. Собаки поднялись и, помахивая хвостами, бродили вокруг, рассчитывая на угощение.
- Они не боятся людей? - спросил Мэсси, помогая укладывать добычу в дорожный мешок. - В общине птицы боялись.
- Община-то в горном кольце, - Вислава обернулась на надвинувшиеся совсем низко тучи и зябко передернула плечами. - Там шерны, птицы к ним вроде как привыкли и принимают за угрозу, а нас нет. Мы же совсем недавно пришли на эти земли.
- А еще мне говорили, что у них слух другой, что они слышат другие звуки, которых мы не различаем, - начал Мэсси, но Вислава только фыркнула:
- Кто говорил, выворотни, что ли? Они же тупицы. Сейчас ливень начнется, перед грозой все здешние животные какие-то пришибленные, утром они только так разлетаются. Да, вот птицы и прятаться начали… слушай, ты по скалам лазать умеешь?
- Ну да.
- Так полезай, - она кивнула на скалу, с которой и впрямь потихоньку улетали ее обитатели, хлопая крыльями тихо и как-то жалобно, словно в страхе перед готовой разгуляться стихией. - Сейчас прямо гнезда собирать можно, красота, никто не клюется.
Мэсси глянул на тучи, нависшие прямо над головой, на блещущие зигзаги молний, прикинул, что на очередное испытание еще немного времени у него осталось, и начал карабкаться по уступам. Внизу поскуливали собаки, сверху поторапливали раскаты грома, Вислава, уперев одну руку в бок, а другой сжимая ружье, наблюдала, как чужак справится с порученным ему заданием - словом, обстановка была самая что ни на есть отвлекающая. Зато яскулки и белозарочки разлетались кто куда, не обращая внимания на наглый грабеж среди бела дня. Мэсси собрал несколько гнезд с оставшимися яйцами, спустил добычу в мешке на веревке вниз и спустился, а скорее, съехал вниз по отполированной ветрами каменной поверхности, выбрав наиболее пологий участок.
- Ну, по крайней мере, лазаешь ты неплохо, - слегка снисходительно сказала Вислава. - Это хорошо, потому что… - тут несколько крупных капель дождя звонко ударили о скалу рядом.
- Потому что бежим! - весело крикнула она и понеслась вдоль каменной гряды.
Мэсси обогнал ее через полминуты, ветер, еще не пришибленный ливнем, хлестал обоим в лицо, пытаясь развернуть и опрокинуть наземь. Собаки не отставали, хотя это и давалось им с трудом.
- Куда… дальше? - крикнул Мэсси на бегу. Она махнула рукой:
- Там, за скалой!
За поворотом ветер немного стих, собаки, жавшиеся к земле, скользнули в практически незаметное снаружи отверстие прямо в горе. Сверху нависала глыба, покрытая плющом, сбоку разрослись, закрывая вход в пещеру, папоротники - это было идеальное убежище.
- Здесь, если вдруг нужда будет, можно и ночь пережидать, только дров трудно напасти, - Вислава отвязала тележку и поставила ее боком у стены. - Нравится укрытие? В склоне горы их штук пять точно, но это лучше всех.
Пещера слабо освещалась через отверстия в потолке, пол у нее оказался сухой и почти ровный, основной лаз имел несколько ответвлений, в которых сверху свисали сосульками сталактиты. Псы юркнули вглубь. Вислава прошла за ними, Мэсси на минуту задержался у входа, глядя, как с плюща струятся вниз потоки воды и темное небо расчерчивается молниями.
Хворосту у Виславы было запасено немного - на грозу, но не на долгую ночь. Они развели огонь с помощью того самого старого огнива, Вислава после еще крутила его в руках и спрятала в сумку не сразу. Птиц же она предоставила ощипывать и потрошить Мэсси - он понял, что это была очередная проверка на полезность. К счастью, в Герлахе ему не раз приходилось работать на кухне, так что скоро дичь уже жарилась на вертеле.
Собаки принюхивались к запаху от костра и поскуливали. Мэсси в очередной раз вспомнил, что с утра ничего съестного даже не видел.
- Тут и запас сухарей есть, - похвасталась Вислава. - И связка папоротников в глубине, и шкуры. Дальше течет источник, так что даже дождевую воду можно не собирать.
- Так это ты все так устроила?
- Нет, эту пещеру открыл кто-то из разведчиков, его убили где-то год назад. Он нанес ее на карту, а карту передали мне, когда поручили обходить Герлах. Может, и ты смог бы стать разведчиком… птица готова, кажется.
Хорошо, что Вислава была не так голодна, как Мэсси, и могла во время еды отвлекаться на разговор. Еще лучше было то, что ответов она поначалу вроде как и не требовала, отвечая сама себе:
- Страшно, наверное, было там жить, все время переживал, что все откроется? И мать, наверное, переживала… ой, прости. И тесно, какая бы огромная гора не была, а это просто гора. И занятие по душе не выберешь, чем заставят, тем и занимаешься…
Подобная беседа одного участника могла продолжаться долго, но Вислава обратила внимание на аппетит своего найденыша.
- Вас там что, вообще не кормили?
- Нет, просто с утра не ел. Не до того было.
- Так что же ты сразу не сказал? И бросай жевать, а то плохо станет, сразу нельзя столько! - возмутилась она.
Он послушался не без некоторого сожаления. Снаружи невозможно было ничего разглядеть, гроза только входила в полную силу. Плющ над входом провис, как полог, в него периодически набиралась дождевая вода, когда ее становилось слишком много, она сливалась на камни потоком. Под этим импровизированным водопадом можно было вымыть руки, а напились оба уже из источника в глубине пещеры. Мэсси задумался, не открывается ли именно в этот грот какой-нибудь из Гранитных ходов, и сказал Виславе о своих подозрениях. Та вначале возмущенно отказалась даже предположить такую версию, потом все же засомневалась:
- Нет, вряд ли… Неужели я бы за полгода не заметила?
- А тот разведчик не здесь ли погиб?
- Нет… А можно как-то увидеть снаружи, есть ли ход? На равнинах мы иногда находим спуски в длинные подземелья, они заметны!
- Это другое, - сказал Мэсси, вспоминая рассказы Корнута. - На равнинах какие-то остатки прежних подземных дорог, а Гранитные ходы строили позже, и так, чтобы снаружи было в них не попасть.
Вислава осматривала своды пещеры, но в темноте ничего определить было невозможно, она поняла это и со вздохом отступила.
- Надежда на собак.
- Ну да.
Они присели по сторонам догоравшего костра, Вислава начала было расспрашивать его о жизни в горном городе, но Мэсси откровенно клевал носом и отвечал невпопад. Гром стал немного тише и звучал убаюкивающе, в пламени костра перед глазами проплывал белый коридор, странный зал с говорящей стеной, Хонорат, смеющаяся и счастливая, без ожогов на щеках, мертвое спокойное лицо матери, потом кто-то будто обхватил его широкими крыльями… но это Вислава, заметив, что собеседник задремал, накинула на него сверху мягкую шкуру местного пушного зверя. Мэсси хотел поблагодарить, но провалился в сон. Изредка выплывая на поверхность сознания, он слышал, как она, сидя на камне у входа, мурлычет какую-то песню:
- Ваша река из ваших шум-лесов бежит к нам,
А у матерей такие же смуглые добрые руки,
А в иные дни, во дни беды,
И ваш край, как наш, горел…**
Проснулся окончательно он только, когда в лицо ударил яркий свет. Вислава на пороге отодвинула мокрый плющ и наблюдала за окрестностями:
- Ну что, соня? - спросила она весело. - Пока все тихо, может, ты меня обманываешь насчет выворотней после грозы?
- Гора-то большая, - Мэсси сел и огляделся. Собаки лежали тихо, но настороженно нюхали воздух. Если вдруг в пещере и впрямь откроется ход? Что тогда?
Вислава резко отшатнулась вглубь, и плющ заколыхался, как занавеска, ограждая их от дневного света.
- А вот и выворотни! - объявила она.
* От кратера Ибн-бадж.
** Украинская песня за неимением подходящей польской. Вроде как.
========== “И теперь я, как дома, в лесах, и в горах, и в степи…”. В осаде ==========
Из-за папоротников и плюща можно было наблюдать за участком лужайки ниже по склону, на которую вышел небольшой отряд. Высокие, широкоплечие воины оглядывались по сторонам, держа луки наизготовку. Мэсси с огромным облегчением понял, что знакомых ему ребят из Герлаха среди них нет. Вначале, когда они не подошли достаточно близко, ему показалось даже, что он видит рыжеволосого Зибура, брата Хонорат, и он похолодел от ужаса, но то оказался какой-то другой, немолодой уже выворотень, рожденный наверняка задолго до войны. В Герлахе выворотней из старшего поколения в живых уже не осталось, значит, этот отряд был из какого-то соседнего города.
- Девять, - негромко сказала Вислава. - Не было бы только еще кого, а на девятерых…
Из-за скалы появилось несколько отставших, потом еще. Мэсси с Виславой, переглянувшись, отшатнулись вглубь пещеры. Прошагавшая перед ними нестройными рядами орда выворотней насчитывала не меньше сорока человек.
- Я впервые вижу столько, - прошептала Вислава, опуская ружье. - Сколько же их в горе? Сколько их там было?
Не “их”, а “нас”, хотел было сказать Мэсси, но удержался. Она бы не поняла.
- Немногим больше тысячи, но там в основном совсем молодые, как я, а здесь и седые есть. Это другой город, может, Эйткен, он же огромный и население больше. Такой большой отряд в Герлахе просто не соберут, это значит лишиться полсотни работников навсегда. Они же обречены.
- И все равно преданы черным тварям, - в голосе Виславы звучало удивление.
- А здесь, хочешь сказать, к ним лучше отнесутся?
- Здесь мы враги, а шерны же им вместо отцов, что ли. Могли бы взбунтоваться.
Мэсси хотел поинтересоваться, какая выгода от бунта, если тебе все равно угрожает смерть с двух сторон, но внимание юной разведчицы отвлекли проносившиеся над лужайкой черные тени.
- А вот и господа пожаловали за холопами, - прошептала она. - Если они не просто склоны облетают, а собрались куда-то из котловины, это плохо, это очень плохо… потому что из-за клятых нелюдей не получится проследить и сообщить. Да, а шернов в городе сколько? - спросила она более жестким тоном.
Мэсси секунду помедлил с ответом, но эти сведения все равно не помогли бы особо и не помешали ни поселенцам, ни Герлаху.
- Тоже ближе к тысяче. Раньше, до войны, говорят, намного больше их было, при взятии города земля была черна от тел. Если они устраивают облаву на поселенцев, то обычно зовут помощь из других городов. Но там все равно главная защита - стены. Их строили много лет назад и в расчете на самого серьезного врага, не на людей.
- Это ж какого? - с обидой спросила Вислава.
- В расчете на Пустыню.
- Тоже мне, враг, - она снова осторожно поднырнула под листья папоротника, пытаясь разглядеть участок горы снаружи. Мэсси вспомнил изображения мертвых разрушенных в прах городов, и только вздохнул, чувствуя невозможность объяснить ей свои тревоги. Да и была ли та светящаяся комната, звездный полог в глубине подземелья, говорящие стены? Не просто ли сон ему приснился, сон, столь разительно отличавшийсяот обычной жизни?
Некоторое время они сидели в молчании, отряд выворотней потерялся где-то среди кустарников далеко внизу, на склоне, не видно было и шернов.
- Я попробую выйти, что это, сидим, как привязанные, и время теряем зря, - не выдержала Вислава. - Я пойду, а ты сиди тут.
- Почему это я должен сидеть?
- Потому что у тебя опыта нет в разведке, и ты не умеешь стрелять, - отчеканила она, делая шаг к выходу.
- Тогда пошли вместе.
- По одному, если что, кто-то должен о собаках позаботиться… - отдаленные хлопки выстрелов прервали ее слова. Оба бросились к выходу.
Воздух снаружи уже потерял послегрозовую свежесть, солнце, хоть и сместившееся к западу, ударило в глаза. Мэсси первым заметил вдалеке бегущие фигурки людей. Драма разворачивалась на нижних склонах горы, и с такого расстояния невозможно было не только оказать помощь, но даже просто понять, что происходит.
Вислава вскинула ружье:
- Ну гады! Ближе давайте!
Издали снова донесся звук выстрела, над одним из бегущих появилось легкое облачко дыма - значит, это был поселенец, и, похоже, он оказался в меньшинстве.
- Земля благословенная, да что же… - Вислава оглянулась на пещеру. - Их там немного, может, выгнать собак, патронов хватит.
Мэсси и сам не мог сказать, что он почувствовал - тень ли мелькнула где-то далеко сбоку, ухо ли уловило отдаленное хлопанье крыльев, - но он глянул вверх и резко толкнул Виславу по направлению к пещере.
- Ты чего?
- Патронов хватит? На этих тоже? - он указал рукой на небо, впрочем, Вислава и сама уже увидела несколько десятков крылатых силуэтов, которые, подобно клочьям гонимой ветром грозовой тучи, неслись к месту сражения.
Оба ввалились в спасительное укрытие, сели прямо на пол и переглянулись.
- Как ты думаешь, заметили? - спросил Мэсси. Вислава пожала плечами с равнодушным выражением лица, но было заметно, что ей очень и очень не по себе.
- Бери арбалет на всякий случай. И надо затушить костер до конца, а то вдруг дым почуют, не они, так выворотни, - с этими словами она поднялась, прошла в дальний отнорок пещеры, где под капающую с потолка воду был подставлен кожаный мех, вернулась, плеснула водой на теплившийся еще огонь. Угли слабо зашипели.
Собаки сбились в кучу в углу. К плющу, закрывавшему вход, Мэсси подобрался медленно, как будто это могло отсрочить катастрофу - в том случае, если их все же заметили.
Видимая часть склона была пуста, и тени по ней не мелькали. Затаились сверху? Он выглянул осторожно, прячась за папоротниками, и тут же шарахнулся обратно - несколько черных фигур проносились сбоку вверх.
- Что же они сейчас так разлетались? - прошептала Вислава. Она тоже подкралась ближе к выходу.
- Наверное, из-за утренней атаки. А полудня ждали, потому что по размокшей после дождя земле трудней убегать и прятаться.
- И сколько нам тут сидеть? Сколько они собирались летать?
Мэсси пожал плечами.
- Ты думаешь, они со мной советовались? А обычно их меньше, что ли?
- Обычно их как сегодня утром, пару раз промелькнут на горизонте. Вчера вечером они устроили облаву, двадцать человек наших так и пропали… но я в лагерь раньше вернулась, потому что видела, как они летели из внешней котловины на восток. Там городок Пшелень. А там уже мне сказали - поздно, не выезжай больше, и так дело к вечеру, - она подвинулась ближе к выходу. - Как далеко еще до заката, ближе к ночи шернов не будет, холод они не любят.
- Холод они любят, просто им тяжело летать ночью в горах, - ответил Мэсси, - воздух на морозе хуже держит, вроде бы. Но если очень нужно будет, полетят.
- Это нам, выходит, до ночи тут сидеть? - вознегодовала она.
- Лучше сидеть, чем на склоне лежать, - Мэсси сказал эти слова самым убедительным тоном, и Вислава поглядела на него неприязненно, возможно, потому, что сама подумала о том же.
День, долгий, как все лунные дни, тянулся бесконечно. Они потихоньку прикончили весь имеющийся запас еды, иногда дремали по очереди, периодически выглядывая наружу. Но в воздухе проносились крылатые первожители, и приходилось прятаться обратно. Один раз Мэсси заметил вдали огромную стаю и указал на нее Виславе:
- Гляди! Вон почему их столько!
Она осторожно высунулась и шарахнулась назад, села у стены в оцепенении.
- Это как будто смена летит, так?
- Почему как будто? Они меняются, эти, скорей всего, из Эйткена. Герлах домой полетит, отдыхать, эти сменят. Ты же сколько дней тут?
- Я говорила, - ответила она с обидой. - Я говорила, просто ты не запомнил. Шесть дней, полгода уже.
- Полгода, а последняя облава была десять дней назад. Тогда тоже прилетала помощь из других городов.
Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками.
- Больно много знаешь, а говорил, они с тобой не советуются.
- Так трудно не заметить, когда целая стая прилетает с соседней горы! Нас тогда всех загнали во внутренний город, на стенах остались только охранники. А пару дней назад из Герлаха шерны улетали куда-то еще, вроде в какой-то другой город.
- Вот если бы они стены забирали с собой, когда улетают, - невесело усмехнулась Вислава. - Тогда нам был бы толк от этих знаний. А быстро возвращались?
- Быстро, несколько часов и все.
- Так что сегодня за конец света творится? - она посмотрела в сторону выхода. - Вроде не мелькают пока… Вечером тяжело будет лагерь искать.
- А что, он не на одном месте находится? - удивился Мэсси.
- Через два-три дня новый ставят, а то и через день, потому что шерны примечают и могут прилететь и спалить. Ставят ближе к вечеру, обязательно укрепляют - так вроде еще Победоносец завещал… ты чего подскочил?
- Просто, - сказал Мэсси беспечным тоном, досадуя на себя, что не выдержал и вздрогнул от ее слов. - Неудобный камень попался.
Он передвинулся на полу, машинально сунул руку в карман, нащупал там что-то твердое и, не сообразив, что это может быть, вытащил находку. У Виславы округлились глаза:
- Ого!
Розовые жемчужины, крупные, матово светящиеся будто не отраженным, а собственным глубинным светом, мгновенно заполнили свечением весь грот. Мэсси невольно разжал руку, и ожерелье соскользнуло на каменный пол.
- Ты совсем блаженный, такое ронять, оно дорогое, - сердито сказала Вислава. - Откуда оно, у шернов стащил?
- От матери осталось… - Мэсси подумал мельком, что это было почти правдой.
- Я же говорю, мать у тебя была явно непростая, - она подняла ожерелье, пропустила жемчужную нить между пальцами. - Такие штуки вроде только в первый год Похода привозили как трофеи, их быстро богачи раскупили. Что ты с ним собираешься сделать, в лагере же не скроешь?
- Я не знаю.
- А что ты вообще знаешь, - она задумалась, отложив жемчуг в сторону. - В лагерь такую дорогую вещь нельзя нести, еще подерутся из-за него, а то и убить попробуют, там всякий народ есть, и преступников бывших принимают, не только бунтовщиков, а и разбойников, слишком люди нужны. Командир у нас сейчас нормальный, раньше был, говорят, вредный и жадный, да трусоватый, хоть шернам спасибо говори, что они его подстрелили. Только один командир ничего не сделает, думаю, ожерелье надо спрятать здесь, а потом посоветоваться с ним, ты сам увидишь, он хороший мужик, его дядя Сакко зовут, он на Севере с богачами что-то не поделил. Ты сам что решишь, спрячем?
Мэсси виновато вздохнул.
- Я же не разбираюсь, если ты советуешь, нужно спрятать.
- Как ты сбежать-то ухитрился, - Вислава сердито сверкнула глазами. - То не знаю, это без понятия… Ладно, засунь куда-нибудь под камень, мне даже можешь не показывать.
Мэсси отошел прятать ожерелье вглубь пещеры, и только завалил розовые жемчужины валуном, когда снаружи вдруг зазвучали выстрелы - близко, гораздо ближе, чем в прошлый раз. Эхо раскатилось далеко по склонам. Вислава уже стояла у выхода, не оборачиваясь, вскинула руку, останавливая его жестом.
- Много их, много, - прошептала она с отчаянием и яростью в голосе. - Не помочь.
Через занавесь плюща был виден человек, который несся по косогору вниз, отстреливаясь на бегу. Сверху в него выпускали стрелы, пока не достигавшие цели. Мэсси сжал кулаки в отчаянном, хоть и невыполнимом желании, чтобы именно этому неизвестному поселенцу удалось спастись, но силы были слишком неравны. Звуки выстрелов оборвались. Человек уже скрылся за краем скалы, и они так и не увидели, как его настигла гибель. Только несколько черных фигур, покружив над склоном горы, улетели восвояси. Вислава обернулась со слезами на глазах.
- Это вроде Кришт был, хороший парень, смелый… Эх, - она со злости ударила кулаком по каменной стене.
Мэсси молчал, понимая, что ничего утешительного сказать не может. Как будто проклятье преследовало его последние дни: мать, которой невозможно было помочь в ее болезни, Хонорат, теперь эта девушка.
Вислава тем временем снова вернулась к выходу:
- Так, убрались вроде… Стой здесь, никуда не уходи! - с этими словами она откинула полог плюща, выскользнула из убежища и понеслась вниз по косогору.
========== “И теперь я. как дома, в лесах, и в горах, и в степи…”. Лагерь ==========
Несмотря на предупреждение, Мэсси немедленно выбежал следом. После полутемного грота его ослепил солнечный свет, он приставил ладонь ко лбу козырьком и вскинул голову, глядя на небо - к счастью, крылатых первожителей видно не было, но надолго ли?
Из пещеры радостно выскочили псы - сперва рыжий Заграй, за ним остальные.
- А ну, назад! - прикрикнул Мэсси, но с таким же успехом он мог попытаться приказывать камням. Собаки не считали его за хозяина. Хорошо еще, что держались они более-менее кучно и не разбежались сразу по всему косогору. Мэсси огляделся в поисках Виславы, сбежал на несколько шагов вниз. За скалой он, наконец, увидел ее - юная разведчица склонилась на телом погибшего поселенца. Мэсси хотел окликнуть ее, но Вислава уже выпрямилась, сжимая в одной руке ружье убитого, а в другой сумку.
Собаки во главе с рыжим Заграем кинулись к хозяйке, чуть не сбив Мэсси с ног. Вислава бегом поднималась им навстречу, и досталось от нее всем:
- Ты чего вылез, совсем дурак? А вы чего выскочили? Быстро обратно!
- А ты не дура? - обиженно буркнул Мэсси уже у входа в грот.
- Я не просто так пошла. А ты? Глупее некуда, просто погиб бы, и все. Здесь слушаться надо старших.
- Это кто тут старший?
- А я, - ответила Вислава подчеркнуто спокойно. - Хотя бы потому, что в год Южного похода я уже родилась, а ты еще нет.
С этим и вправду было не поспорить.
- Но все равно, зачем ты выбегала? - спросил Мэсси, не желая сразу признавать себя побежденным. - Столько стрел сверху, ему уже наверняка было не помочь.
- Оружие, - пояснила Вислава, поставив ружье у стены. - И его патронташ. У него, правда, мало зарядов осталось, но нам все пригодится. И страшно, что шерны могут снять огнестрел с мертвеца и использовать против нас, хотя они пока ни разу не додумались. Ленятся, что ли.
- Да нет, просто им запрещено.
- Что?
- Все… - Мэсси помедлил, подбирая слово, - слишком сложное. Человеческое оружие, механизмы всякие, устройства. Они когда-то отказались от этого сами. А в горах и луков им достаточно.
- Как сами отказались? - недоверчиво спросила Вислава. - Может, хвастаются? Может, никогда не знали?
- Они говорили, - Мэсси решил не называть старого Корнута по имени и ограничился безличным “они”, - что из-за сложных механизмов погибла та сторона Луны.
- Тебе говорили, что ли? - хмыкнула она.
- Нет, между собой, - неуверенно ответил Мэсси, чувствуя, что сболтнул лишнего. В принципе, это было почти правдой, Корнут же рассказывал свои истории просто так.
- То есть как? Они же вроде лбами разговаривают.
- Ну да.
- А как ты их понимал? Выворотни говорят, что понимают только самые простые слова, и то с трудом!
- То выворотни. Они не очень умные, они и учить этот язык особо не любят.
- Ну, ты может и умней выворотней, а все равно один здесь пропадешь, - спокойно подытожила Вислава. - А вот если ты не врешь, что ты шернов понимаешь… знаешь, это может пригодиться. Если вдруг они попадут в плен.
- А часто попадают? - с тревогой спросил Мэсси. Идея участвовать переводчиком в допросе первожителя совсем не пришлась ему по душе.
- Пока ни разу, - ответила Вислава, обиженно покосившись на Мэсси, который после ее слов не удержался от смеха. - Но это же не значит, что никого из них никогда не поймают.
Рыжий Заграй вышел из угла, где дремали остальные псы, и крутился у ног хозяйки.
- Есть хочет, - вздохнула Вислава, наклонившись и потрепав пса по загривку. - За собаками тут надо ухаживать лучше, чем за людьми, за собаками и за оружием. Вечер близко, но до настоящего холода еще столько… Я погляжу, может, шерны уже убрались к себе в город.
Листья плюща высохли к концу дня, на солнце они просвечивали красноватым, от прикосновений шелестели и крошились. На небе, уже чуть потемневшем в предчувствии заката, виднелись несколько летящих силуэтов, они пронеслись и исчезли за склоном. Потом долгое время никто не показывался.
- Надеюсь, они считают, что всех перебили, - Вислава отвернулась от входа. - Бедный Кришт. Надо будет перенести его в ложбинку, там, ниже по косогору. Легче хоронить.
- Только пусть эти уберутся, - Мэсси, который продолжал наблюдать за склоном, кивнул на очередные зависшие в воздухе фигуры. До сих пор он не представлял, что зрелище летящего шерна может настолько осточертеть.
- Да когда уже? - Вислава в отчаянии махнула рукой. - Вечером собаки устанут, да и ты одет… - она критически оглядела Мэсси. - У тебя одежда из такой тканины сшита… никак не на мороз. Только бы добраться до лагеря, может, будет что-то нормальное, прочное, из шкуры шерна, например.
- Из чего? - Мэсси понял, что устал ужасаться нравам людей, среди которых ему предстоит жить, еще не познакомившись с ними толком. Шкура шерна. Шкура пусть врага, но все же разумного существа… в Герлахе никто из первожителей, даже господин Граний, не додумался до одежды или украшений из человеческой кожи.
- А вот у меня куртка из кожи шерна, от отца осталась, - похвасталась Вислава. - Очень давно сделана, в первый год похода, и сносу ей нет. Тогда шкур было в избытке. Что ты так позеленел? Хотя… тут целый день сидим как в тюрьме… Скорей бы вечер!
Но до вечера было еще несколько десятков однообразных томительных часов - и о, как же мучительно долго тянулись эти часы! Тень от горного вала медленно опускалась на внешнюю котловину, солнце ползло по небу, потихоньку краснея и все ниже клонясь к горизонту, спадала дневная жара, - а крылатые первожители все еще облетали дозором склоны горы.
- Может, и ночью прорываться придется, - сказала Вислава, провожая взглядом очередного шерна. Голос у нее чуть дрогнул, все же это была совсем молоденькая девушка, вынужденно выбравшая взрослую жестокую игру в войну, и Мэсси захотелось хоть как-то ее ободрить.
- До снега еще сколько, думаю, они же тоже устали, даже сменяя друг друга. Скоро должны улететь отдыхать..
- Твои бы слова земным духам в уши… Знаешь, - вдруг сказала она, - в лагере не стоит говорить, что ты понимаешь шернов. Во-первых, не поверят, во-вторых, пользы нет, пока хоть одного шерна не поймают. И вообще, не стоит говорить, что ты сбежал из плена. Замучают расспросами, не поверят, опять же. Всякие люди там есть. Приходится принимать всех, потому что не хватает народу, - она опустила голову. - Вчера скольких недосчитались, сегодня… Ладно, подождем.
Шерны и вправду утомились - все реже они появлялись в поле зрения, и наконец, когда алый шар солнца уже касался внешнего горного вала, и закат окрасил багрянцем котловину, облеты прекратились совсем. Выждав с полчаса после того, как последний шерн исчез за горным склоном, затворники выбрались из пещеры, обошли небольшой участок косогора - первожителей видно не было. Больше ждать они не могли, собаки изголодались, и с востока тянуло прохладой, начинал задувать вечерник, предвестник ночных морозов.
Вислава вывела собак из пещеры, впрягла их в тележку, попарно привязав к длинной веревке.
- Ну, братцы, - она потрепала вожака Заграя по голове, - хотите есть - бегите быстрей. Лишь бы шерны не вернулись, а уж от выворотней уедем.
По склону Мэсси с Виславой спускались пешком, предоставив собакам возможность бежать налегке. Задержались они немного у тела злополучного Кришта, чтобы перенести мертвеца в вырытую утренними горными ручьями естественную могилу. Закапывать убитого тоже было некогда. Там, где склон перешел в пологие лужайки, Вислава скомандовала садиться на тележку.
- Управлять потом научишься, сейчас держись за полозья. Ну, звери, вперед!
В Герлахе упряжками пользовались только для перевоза грузов из-за небольших расстояний, поэтому для Мэсси такой способ передвижения был совершенно непривычен. Лужайка дернулась и понеслась назад, вначале, пока псы не выровняли ход, рывками, затем плавно, вечерний ветер ударил в грудь, засвистел в ушах, отбросил от лица волосы. Мэсси вцепился в полозья, сейчас выполнявшие роль перил.
- Вот помчали!
- Что ты, - удивилась Вислава, - совсем наоборот. Нельзя гнать, устанут, если только опасность заметим.
Он и сам уже понял, что мог бы бежать даже быстрее повозки. Чем-то это было, наверное, похоже на полет. Только медленно, может, если приделать к тележке парус… Мэсси поделился с Виславой догадкой.
- Так делают, - ответила она, не оборачиваясь к нему и продолжая следить за дорогой. - Здесь невозможно, не сыскать настолько ровной и скользкой дороги, и ветра здесь потише, разве полуденник перед бурей да вечерник еще чего-то стоят. А вот на море ночью только на санях под парусом и путешествуют. Ты лучше по сторонам гляди, лагерь бы не пропустить.
В тусклых лучах закатного солнца котловина казалась залитой кровью. Мрачным багровым цветом отливала трава, рдели в свете вечерней зари холмы и пригорки, в изложинах и низинах застыли красновато-черные тени. Долина не то напоминала запоздавшим путникам о кипевших здесь битвах, не то угрожала будущими сражениями.
Они проехали уже половину пути от крутого склона кратера до выхода из котловины, где прерывался лесистый вал. Солнце опустилась ниже и вечерний сумрак сгустился сильнее, в этой замершей полутьме вдруг обнаружилось что-то инородное - светлое движущееся пятно. Человеческая фигура на равнине заметалась, заметив их.
- Там! - Мэсси вытянул руку. Вислава, оглянувшись, дернула веревку:
- Быстрее, милые! Быстрее!
- Это же человек, там!
- Нет! Ты не понимаешь!
Она свободной рукой стащила ружье с плеча, выстрелила, почти не целясь. Мэсси чуть не оглох от раздавшегося рядом грохота, собаки помчались быстрее. Облачко дыма и пороховой запах остались позади.
- Это не человек! Люди так себя не ведут!
Мэсси оглянулся, но не заметил светлой фигуры. Одиночка-выворотень упал или метнулся во тьму.
- Был бы человек, он бы позвал нас, выстрелил бы в воздух, - Вислава оглядывалась вокруг. - Ничего не видишь?
- Нет.
- Остановимся.
Она натянула веревку, псы побежали медленней, наконец, тележка совсем остановилась. Вислава соскочила наземь, огляделась - вокруг была тишина, несколько небольших пригорков, замершее темное озерцо, рядом какие-то развалины, похожие на остатки стен деревянного дома. Пологий вход в котловину начинался недалеко, горный вал оседал и спускался вниз ступенями.
- Ты ничего не слышишь? - спросила она. Мэсси помотал головой.
- Договаривались где-то здесь, - она растерянно обернулась. - Слезай, надо дать собакам роздых. Добежим до пригорка, там посмотрим с высоты, может, увидим лагерь.
Порожнюю тележку псы везли гораздо быстрее, да и бежать после долгого сидения взаперти было почти весело, но вечерний холод становился довольно ощутимым. Когда они карабкались на пригорок, Мэсси пришла в голову мысль, что они не могут найти лагерь по весьма печальной причине - в котловине просто не осталось живых поселенцев. Вислава уже поднялась на вершину и осматривала окрестности. Лицо ее было застывшим, но взгляд отчаянно метался по сторонам. Вслух она не стала говорить ничего, только махнула рукой:
- Спускаемся.
Они снова забрались в тележку, Вислава свистнула собакам, маленькая повозка понеслась к другому пологому валу, обрамляющему вход в котловину. Мимо озер, холмов и низин, лесочков и кустарников - дальше! Иногда они спрыгивали с тележки и бежали рядом, один раз Вислава рискнула выстрелить в воздух, и они долго стояли, прислушиваясь, не раздастся ли ответный выстрел. Но все было тихо.
Солнце почти целиком скрылось за черной полосой вала.
- Может, стоит выйти из котловины? - не выдержал Мэсси. - Проверить, нет ли лагеря там?
- Потом будет тяжело ехать до горы, до пещеры, - сказала она не очень уверенно. - Близко к валу нет деревень, поселков, не доберемся до снега.
- А в пещере дров не осталось, чем мы рискуем?
Она пожала плечами:
- Попробуем…
Они побежали рядом с тележкой, уже куда медленней, чем в начале пути. Холод усиливался и не получалось согреться даже в движении, но вечерний ветер понемногу стихал. Они миновали лесистый вал, черным лохматым горбом выделявшийся на фоне неба. Страна горных форпостов оставалась позади. Вокруг лежал край равнинный и безлюдный, ибо здесь, слишком близко к твердыням шернов, никто не отваживался поселиться постоянно.
Вдруг Вислава остановилась:
- Тихо! Слышишь?
Мэсси прислушался, но вокруг по-прежнему стояла тишина, какая бывает только на закате, когда природа замирает в ожидании снега и холода. Хотя… где-то далеко раздавались человеческие голоса, а вот и звонкий собачий лай… Псы, впряженные в повозку, немедленно встрепенулись. Вислава просияла:
- Ты угадал! Ну, теперь туда!
Оба уже с трудом волочили ноги, и Вислава разрешила снова забраться на тележку. Впереди показались огни костров, какие-то постройки: сараюшки - не сараюшки, изгородь - не изгородь. Мэсси не пытался угадать, что бы это могло быть. Он в странном оцепенении подумал, что вот она, встреча с людьми, которой он боялся и которой было не избежать, а ему уже все равно от усталости.
- Знаешь, - сказала вдруг Вислава, стягивая куртку, - возьми ее и надень.
- Зачем? А ты?
- Надень, потом отдашь. Ты в этой рубашке на местного не похож.
Он натянул куртку, стараясь не думать, как расстался с кожей ее обладатель.
От поселенческого лагеря отделилось несколько фигур, замахали приветственно руками, видно было, как стоявший по центру человек поднял вверх ружье, но не выстрелил - берег патроны. Через минуту повозка поравнялась с встречавшими путников людьми.
- Славка-а-а! Живая! - навстречу соскочившей с повозки Виславе бросился рослый молодой парень, стиснул в объятиях.
- Живая, живая, а ты меня чуть не задушил, - засмеялась она, освобождаясь. - Ну с трудом вас нашли, почему забрались так далеко?
- Шерны, - пояснил коротко другой поселенец, постарше, с седеющей бородой. Он с подозрением покосился в сторону Мэсси. - Как с цепи сорвались после полудня, мы уже думали, никого тут в живых не осталось, только сейчас начали люди подтягиваться. А это кто с тобой?
- Новый товарищ, - Вислава огляделась по сторонам. - Где дядя Сакко? Он живой?
- Там, копает ров, да зачем тебе?
- Надо, - Вислава кивнула Мэсси. - Пойдем.
Люди, почти все - мужчины, женщин было две или три, спешно укрепляли лагерь - разводили костры, копали ров по периметру, устанавливали палатки. В пляшущих отблесках пламени из полутьмы выступал то землекоп с лопатой, то крутящийся под ногами пес, то угол палатки, слышались обрывки разговоров - все так незнакомо и внезапно.
Вислава остановилась у группы людей, насыпавших вал из вырытой земли и окликнула:
- Дядя Сакко!
Крайний из работяг оглянулся, смерил Мэсси и Виславу подозрительным взглядом и буркнул:
- Эй, Ивата, там чужинец какой-то с девкой до тебя…
Невысокий, широкоплечий человек, укреплявший лагерь наравне со всеми, выпрямился в полный рост и приставил ладонь ко лбу:
- Ну и дурень, - сказал он беззлобно. - Какая ж это девка, это Виславушка-славушка, солнышко лесное, и это чужинец при ней. Мы уже боялись тебя не дождаться, рассказывай.
- Да что рассказывать, взаперти полдня просидели. Зато со мной товарищ.
- Это хорошо, парень, копать сможешь? - обратился вожак поселенцев прямо к Мэсси, и не дожидаясь ответа, продолжил: - Впрочем, выбора у тебя нет, потому что копать надо, а людей не хватает. Иди-ка, братец, вот с этими ребятами и выройте нору для припасов.
“Ребята”, двое здоровых, крепких мужчин на полголовы ниже Мэсси, покосились на него неприязненно, но ничего не сказали, лишь сунули ему в руки лопату и указали направление, в котором нужно было идти. Одеты оба были пестро и как-то несуразно - длинные кафтаны, сверху безрукавки, на одном слишком теплые сапоги, на другом, наоборот, деревянные башмаки, все разнородное, разноцветное. Мэсси понял, почему Вислава одолжила ему свою куртку - он был одет в домотканую рубаху и брюки простого покроя, светло-серого цвета, обычную одежду, которую в Герлахе носили выворотни. Среди поселенцев он выглядел бы непривычно, как бесхвостая ящерица среди хвостатых.
Они отошли от лагеря чуть в сторону и принялись копать. Мэсси показалось, что новые товарищи работали слегка с прохладцей, сначала он мысленно гадал, проверяли ли они его как Вислава, или просто рады были перевалить самую тяжелую обязанность на новичка, потом вспомнил, что только утром копал могилу для матери… Как давно это было! Как давно даже для лунного дня!
Впрочем, при поселенцах предаваться переживаниям все равно бы не получилось. Они почти не разговаривали, только изредка поучали его: “Глубже бери” или “Вон там еще”. Когда была вырыта глубокая яма, в которой свободно разместилось бы несколько человек, в стене выкопали еще приличных размеров отнорок.
- А это зачем? - спросил было Мэсси и получил быстрый ответ:
- Много знать будешь, скоро состаришься.
Стало совсем темно, когда работа была наконец-то закончена. Поселенец в теплых сапогах глянул в сторону лагеря, прислушался к голосам и сказал:
- Барт и Вит вернулись.
- Ну слава Земле, - отозвался второй поселенец. - А то вчера двадцать человек недосчитались, сегодня…
- Алеко знал, на что шел, - ответил первый.
- Ну так он у других об этом не спросил.
Тут оба оборвали разговор и снова покосились на Мэсси. Он с тоской подумал, что таких неприязненных взглядов впереди еще немало.
К счастью, рядом послышался знакомый голос - это подходила Вислава с вожаком поселенцев. Сакко держал в руке факел, он осветил вырытую яму и остался доволен результатом:
- Молодцы, ребята, постарались. Теперь надо кого-то отрядить поехать ко входу в котловину, вдруг там будут наши.
Напарники Мэсси переглянулись и кивнули.
- Дядя Сакко, это товарищ мой, вот о нем я говорила, - вмешалась Вислава. - Они пусть едут, а ему нужен хоть полушубок какой, замерзнет же, а то…
Вождь поселенцев поднял факел повыше, осветив лицо Мэсси:
- А где это, я тебя, парень, раньше видел?
========== “И теперь я, как дома, в лесах, и в горах, и в степи…”. Сакко ==========
Теперь и Мэсси внимательно разглядывал собеседника - молодое еще лицо, широкоскулое, с живыми темными глазами и небольшой русой бородкой. Он совершенно точно знал, что никогда не мог видеть этого человека, даже голос был незнаком - если предположить, что Сакко был стрелявшим утром по стене поселенцем.
Сакко ждал ответа, выразительно и демонстративно смерив Мэсси взглядом с головы до ног - будто подчеркнув, что у того слишком высокий рост для обычного человека. Наверное, подметил и одежду, непривычную для поселенцев.
- Нигде, - сказал Мэсси самым спокойным тоном, на какой сейчас был способен. С учетом того, что он за один день попал в совершенно незнакомую обстановку, спокойствие вышло плохо, и он сам это прекрасно понимал. На помощь пришла Вислава.
- Так это ж родич мой дальний, дядя Сакко, - она-то говорила совершенно естественно. - Помнишь, у меня дядья были, матери моей троюродные братья, переселились еще с Теплых прудов, когда я маленькая была? Вот который дядька в Пшелень переехал, так это его сын. Видно, в отца пошел, а отца ты должен был видеть. Как и я, остался один после нападения, к нам подался.
- Виславушка-славушка, неужели я такой старый, что ты меня дядей кличешь? - Сакко слегка отвел факел назад. - Погоди, так это ты о старом Кубане, который на Теплых Прудах жил у высокого моста?
- Ага, - обрадовалась Вислава. - О нем самом, - и запоздало отпарировала: - Дядя Сакко, если ты не перестанешь заигрывать, я тебя дедушкой звать буду.
- Помню Кубана как сейчас, земля ему пухом, - Сакко вдруг хитро ухмыльнулся, снова поднимая факел. - Верно, в отца пошел, как вылитый, правду говоришь. Так, а справишься ли ты тут? У нас житье солдатское.
Мэсси развел руками. Ему вовсе не показалось, что Сакко легко поверил наивной придумке Виславы.
- Ну… я попробую.
Вислава подошла к Сакко ближе и шепнула ему на ухо - тихо, но Мэсси кое-что разобрал:
- Ты с ним не слишком строго… вроде на голову малость того… вроде дурачка, заговаривается… а так парень старательный.
Мэсси собрался было обидеться, но вовремя сообразил, что такая нелестная характеристика повлечет снисходительное отношение. Сакко, вроде как составив приемлемое мнение о новоприбывшем, повернулся к группе поселенцев и окликнул:
- Эй, Гражела! Иди-ка сюда, у тебя что в мешках из теплых вещей осталось? Новичка одеть.
Гражела, уже закутанная в шубу и платок так, что на лице видны были только блестящие черные глаза, подошла поближе, осмотрела Мэсси и покачала головой:
- Высокий, подобрать на такого трудно…
- Да уж, Вислава, у тебя покороче братцев не нашлось? Длинный, не каждый выворотень такого роста бывает, - Сакко тоже неодобрительно поцокал языком.
Мэсси с обреченным видом взялся за воротник рубахи:
- Мне доказывать, что я не выворотень?
Гражела захихикала, прикрывая остаток видимой части лица рукавом. Казалось, что смеется поставленная стоймя шуба.
- Ладно тебе потешаться, - прикрикнул на нее вожак поселенцев. - У парня вон, усы пробиваются, да и что я, человека от нелюдя не отличу? Найди ему хоть что-то по росту, снег уже начинается.
В воздухе и вправду замельтешило белой проседью, из черноты вылетали снежинки и таяли на поднятых к небу лицах людей, оседая на одежде, на палатках и возведенном частоколе. Гражела тряхнула шубой и убежала.
- Зовут-то тебя как, сын старого Кубана? - поинтересовался Сакко, глядя в сторону котловины.
- Моисей.
- Старый Кубан был чудаком по части имен, меня попроще кличут - Иватой, можно и Сакко, я не гордый, откликаюсь на оба. Сейчас пора на ночлег, а как мы тут живем, потихоньку выяснишь, Славушка расскажет, у меня спросишь, понял?
- Понял, - кивнул Мэсси и, желая быть вежливым, добавил: - господин Сакко.
- Назовешь меня еще раз господином, получишь в лоб, - будничным тоном сообщил вождь поселенцев. Он, похоже, окончательно потерял к новичку интерес и смотрел в сторону котловины, куда уехали два гонца.
Вернулась Гражела, принесла полушубок и меховые штаны, все серого цвета, а не черного, а значит, это были шкуры животных, а не разумных первожителей. Гражела так и не поняла, чему обрадовался новичок, только спросила, хмыкнув:
- Неужели так замерз?
Мэсси кивнул и принялся одеваться, отложив куртку Виславы. Меховушка ему пришлась почти впору. Сакко обернулся, одобрительно кивнул:
- Ну, теперь тебя от нормального человека не отличишь! - и спохватился: - Пошли-ка, там, где вы копали укрытие, надо землю пересыпать, укрепить вал.
Мэсси слегка пошатывало от усталости, но он пошел следом за вожаком, размышляя, отдыхают ли в лагере когда-нибудь. Рассыпавшиеся комья уже подмерзли, их быстро засыпал снег, лопатой получалось орудовать с трудом. Все же за несколько ходок они перетаскали почти всю землю к опоясавшему лагерь валу. Ивата работал как заведенный, по нему было незаметно, чтобы он устал. На Мэсси вроде бы вождь поселенцев не смотрел, но тот чувствовал, что проверка далеко не закончена. Остальные давно бросили укреплять вал и отдыхали, присев на обрубки бревен, а то и вовсе на снег, но Сакко как будто собрался проработать всю долгую ночь.
Вдруг люди загалдели, приподнимаясь и указывая в сторону котловины. Оттуда слышался лай собак и людские голоса - вскоре к лагерю подъехало три упряжки, за которыми по снегу брели несколько человек - два уже знакомых Мэсси землекопа и пятеро вернувшихся с гор поселенцев, замерзших и измученных, но счастливых. Их окружили с радостными возгласами, обнимали, хлопали по плечу, кто-то тащил теплую одежду. Сакко молча сунул Мэсси пустую корзину и тоже подошел к приехавшим.
Кто-то тронул сзади Мэсси за плечо - это оказалась Вислава. Она тоже тепло оделась, смуглое личико в обрамлении белого меха казалось совсем детским, черты стали мягче.
- Ну что, освоился? Корзину давай, покажу, куда мы инструменты складываем.
Она подхватила свою куртку и повела Мэсси вглубь лагеря.
- Разве такая стена спасет при налете? - спросил он, указывая на возведенный вал высотой в человеческий рост. - От летающих-то шернов?
- От них нет, от выворотней да, - Вислава кивнула на большой костер посреди палаток, у которого суетились несколько человек. - Это знаешь, что? Полевая кухня.
Уставший и изголодавшийся за день народ собрался около центрального костра, под сиденья приспособили все - обрубки бревен, перевернутые корзины, набитые шкурами мешки. Люди передавали друг другу глиняные миски с ужином. Горячая похлебка пахла рыбой, кореньями и грибами, и практически у всех поднялось настроение от одного только запаха. Первые несколько минут поселенцы только ожесточенно стучали ложками, потом начали переговариваться, рассказывать, как кому довелось пережить этот день, делиться смешными и не очень случаями, шутить.
- Я, главное, из кустов вылезаю, а он летит, такой здоровый, черный, на меня прямо - ну, думаю, мне хана…
- Такой отряд, штук пятьдесят их, мы с Бартом в хвост пристроились, шагах в ста, а они и не оборачивались, придурки…
-Зато когда эта тварь пошла, я ему в ногу стрелу сначала всадил, а он не понял, он думал, в живых не осталось никого, у него такое лицо было, умора! Другую стрелу в глотку, теперь не побегает.
Мэсси, делая вид, что увлечен ужином, оглядывал людей, среди которых ему предстояло жить. Все эти мужчины разительно отличались от выворотней, и дело было не только в бороде или одежде. Выворотни в общине при всей внешней несхожести теперь казались ему одинаковыми, у них всех было одно и то же выражение лица - желание угодить в присутствии шернов или привычное равнодушие, когда господ рядом не было. Поселенцы же были совсем другими, настоящими, они говорили вразнобой и смеялись в полный голос, - он интуитивно понял теперь, почему выворотней называли недолюдьми. Насколько жестоко же было создавать эту ущербную расу! А ведь выворотни все равно оставались живыми существами, чувствующими и наверняка несчастными… если, конечно, они над этим задумывались.
- Вы меньше болтайте, - перекрывая общий шум, прозвучал голос Иваты. - Надо перекличку делать и устраиваться на ночлег, решить вопрос с караульными, а то сегодня вон как припозднились.
- Так не сами припозднились, - возразил Ивате один из давешних землекопов. Мэсси уже знал, что их звали братья Бонифаты, правда, одно ли у них было имя на двоих, или все же разные, он не понял. - Шерны вон нынче как с ума сошли.
- Ну, положим, совершенно ясно, отчего они с ума сошли, - возразил второй Бонифат. - После утреннего штурма Алеко этого можно было ожидать.
- Кто-нибудь хотя бы издали видел, как это было? - спросил Сакко. - Кто-нибудь уцелел из свидетелей?
- Я, - поднялся молодой поселенец, смуглый и чернобородый, без шапки, в распахнутом полушубке. - Правда, я только больше слышал. Они хоронились в перелеске внизу, там и собрали свое орудие, вон как придумали - цельное шерны как увидят, сразу с огнем летят, а на металлические полосы внимание не обратили, значит…
- Это мы знаем, дальше давай!
- Утром грохот раздался страшный, гул пошел, я издали глянул - над стеной дым. Шерны вначале летать опасались, потом высоко поднялись, но залпами их вроде как доставало. Не знаю, разрушило ли что в городе, несколько раз грохотало, а потом так бухнуло, что земля пошла ходуном. И шерны прямо тучей вниз кинулись.
Рассказчик помолчал.
- И все, пара выстрелов прозвучала, но обычных, ружейных, - проговорил он с усилием. - Что несколько человек сделают против такой здоровенной стаи, ничего. Они потом кружили вокруг, я не знаю, как сам жив остался. Дождался грозы, уже тогда спустился вниз, это меня и спасло, отсиживался в пещере.
- Не выдержала пушка, - подытожил кто-то. Чернобородый поселенец кивнул:
- Не выдержала. Я, кстати, предупреждал Алеко, да он был парень отчаянный, главное, шернов пугануть, а там хоть трава не расти.
- Его все предупреждали, - мрачно сказал Ивата. - Еще когда он просто пришел сюда, скрываясь от властей, видно было, что характер у него как порох. Если б друг его не погиб, он бы пересидел у нас да вернулся на большую дорогу. Вопрос - что теперь делать? Что завтра будет?
- Если завтра шерны опять будут целый день кружить тучей, о разведке можно забыть, - сказал второй Бонифат.
- Ага, и об охоте тоже, - поддержали из задних рядов. - А тут на равнине с пропитанием не очень.
- Знаю, знаю,- раздраженно ответил Ивата. - А что над другими горами, кто-нибудь был там?
- Можно, я скажу? - поднялась Вислава. - Мы видели огромную стаю, которая летела к нам от Эйткена. Значит, там было спокойно, хотя бы на то время, пока эта стая была у нас.
- И мы, и мы! - подал голос немолодой человек, сидевший рядом с Иватой. - Только вроде как из Малаперта, здоровая такая толпа, как туча в небе.
- То есть, они собрали силы у нас из-за вылазки Алеко, - вождь поселенцев обвел глазами товарищей. - Думаю, это так.
- Ну, напугать напугали, - заметил первый Бонифат, - а в других лагерях люди, наоборот, передохнули.
- Похоже на то. Самое главное, как они поступят завтра.
- Как им в голову взбредет, - ответил поселенец, видевший стаю из Малаперта. - Могут опять устроить облаву здесь, могут полететь в другой город.
- Им легко, у них крылья, - пробурчал второй Бонифат. - Могут накрыть нас в любой момент, хоть здесь, хоть под Ибаджем.
- В любой момент - это ты погорячился, - заметил Сакко. - Крылья лучше ног, но летать им не намного легче, чем нам ходить. Я помню, как в день восстания наместник Авий не дотянул от площади до морского причала, а это всяко ближе, чем от одного кратера до другого.
Мэсси, который уже задремывал, немедленно встрепенулся.
- Главное, на их стороне перевес, - не сдавался Бонифат. - Несколько таких дней, и о разведке можно забыть. Им это ничего не стоит! Это стоит нам! Шерна хорошо если раз в полгода подстрелить удается, а мы гибнем ежедневно! Допустим, наш лагерь завтра затаится, а кормить нас кто будет? А если они захотят, они в любой момент накроют другой лагерь, у Ибаджа или Сведрупа, летят-то они все равно быстрее, чем мы успеем попрятаться!
- Алеко всех подставил! - крикнул кто-то с другой стороны костра. Люди одобрительно зашумели.
- Алеко, а до него сами знаете, кто, - возвысил голос Бонифат. - Я всегда говорил, что не надо было приходить в эти неблагодарные места. Нас обещали освободить от шернов, где это обещание? На Севере-то может и рай наступил, да что нам с того! Сколько война идет? Вон, первое поколение детей на войне выросло! - он кивнул на сидящих рядом Мэсси с Виславой. - А ей конца и края нет! Сколько людей здесь полегло, и каждый день новые жертвы. А что нам было обещано? Ты на меня, Ивата, не смотри, я тебе всегда говорил и еще раз скажу - большую беду нам принес твой Победоносец! Если он был богом, то лучше бы боги сидели на светлой Земле, да ничего у нас не меняли! А если человек - будь он проклят, и гори душа его в аду!
Люди снова зашумели, на этот раз лагерь разделился - кто-то выражал согласие, кто-то возмущался. Мэсси, с которого соскочили остатки сна, пытался угадать перевес настроений в толпе. Протестующих оказалось не так много, и он с тоской вспомнил слова Авия.Здесь нельзя проболтаться о своем происхождении, здесь тоже придется скрываться…
Ивата медленно поднялся с бревна, на котором сидел.
- Снова ты за свое, Бонифат, - сказал он негромко, но с явной угрозой. - Мы уже столько спорили, что теперь я и начинать не буду. Думай, как знаешь. Но если будешь баламутить тут людей, пойдешь искать себе подходящее место прямо по морозу. Говоришь, дети выросли на войне? А забыл, сколько под игом выросло? Говоришь, отсюда нужно уйти? Можно, только куда? Шерны пойдут следом. Мы уйдем с гор - они окажутся под Осадкой, покинем Осадку - падет Табир, а там, глядишь, они вернутся на Теплые пруды. Поэтому нельзя отступать ни на шаг! Они напугать нас хотели, они рассчитывали на таких, как ты!
Ивата пристально обвел глазами притихших поселенцев. Даже Бонифат не рискнул возражать.
- Вот и покажем им, что нас нельзя напугать, - продолжал Ивата. - Шерны ленивы, они не будут устраивать такие вылеты каждый день. А мы тут сами знаете, почему. Потому что отсюда выдачи нет. Редко кто тут чистенький. Завтра, конечно, надо соблюдать осторожность и отправить посыльных в другие лагеря. Но это мы с утра решим, а сейчас караульных назначим и на покой. Пересчитаемся только, - он вытащил из-за пазухи клочок пергамента, снег пошел сильнее, и Ивата приблизил список к глазам: - Амада!
- Здесь я! - откликнулся высокий немолодой мужчина.
- Барт!
- Тут!
- Белес!
- Живой.
- Кришт!
- Не вернется Кришт, - полубеззвучно сказала Вислава.
После некоторых имен повисала тяжелая тишина, нарушаемая лишь шорохом падавшего снега. Ивата в молчании отмечал погибшего крестом в своем списке, и перекличка продолжалась.
- Семнадцать, - сказал Сакко, складывая пергамент обратно. - Вспомним добрым словом. Не сдаваться, иначе выйдет, что они напрасно погибли. А теперь выберем караульных.
Чернобородый поселенец вдруг приподнялся со своего бревна:
- Тихо! Слышите, собаки вроде! Сакко, похоже, не семнадцать, а меньше!
Народ повалил к окружавшему лагерь валу. Из снежной пелены показалась собачья упряжка, псы еле тащили ее, измученные. Повозка остановилась, с нее соскочили двое людей, тоже усталые, облепленные снегом. Вислава кинулась распрягать собак, приговаривая что-то о негодниках, которые совсем не жалеют ездовых животных и ленятся пару шагов пройти пешком.
- Насилу вас нашли, думали, околеем в степи, - один из новоприбывших был весел и разговорчив, второй молчал и лишь оттирал снегом замерзшее лицо. - От шернов прятались, они совсем взбесились сегодня. Ну, да мы не с пустыми руками! “Языка” взяли! Габ, показывай!
Молчаливый Габ спихнул в сугроб с повозки что-то, похожее на мешок с одеждой. Мэсси в первый миг решил, что это неодушевленный предмет, но мешок заворочался, приподнялась из снега лохматая черная голова. Связанный человек, извиваясь, перекатился на спину. Факелы осветили кровоподтек на щеке, руку в разорванном рукаве, глаза, яростные и испуганные, как у затравленного зверя.
Это был выворотень Донат.
========== “И теперь я, как дома, в лесах, и в горах, и в степи…”. Донат ==========
В глазах почернело, будто Мэсси мгновенно ухнул куда-то в глубокую пропасть, лишь в вышине метался неясный свет факелов. Потом посреди пляшущей темноты проявился оранжевый снег в отблесках пламени,черные фигуры поселенцев, избитое лицо Доната. Несчастный выворотень еще не заметил Мэсси, а если бы и заметил, сказать бы все равно ничего не мог, его не только связали, но и заткнули рот.
Люди вокруг что-то возбужденно говорили, но до Мэсси не доходил смысл их слов. Он еле заставил себя вслушаться. На удивление, поселенцы не особо радовались “добыче” и упрекали приехавших, что те напрасно везли бесполезного пленника и подвергали себя опасности.
- Что он нового скажет-то? Они же тупицы, с ними планами не делятся!- доказывал коренастый рыжебородый Барт. - Мы сегодня одного поймали, только глазами вращал, пока в него ножик не воткнули, тогда орать начал.
- А что говорил?
- Да что обычно. Отправили отряд из тех, кого не жалко, хода назад нет и быть не может, ничего не знает, ничего не видел, через стену не подняться, надо крылья иметь. Все. Ну и горло ему перерезали, там валяться оставили, зачем вы этого тащили?
- Ну… - развел руками приехавший поселенец. - Вдруг?
- Ночь глубокая, все устали, как собаки, а тут изволь возись с допросом, который ничего не даст! Днем закопали бы его вниз головой, как обычно, а сейчас все снегом занесло.
- Закопать мы его и там могли, - возмутился до сих пор молчавший Габ, - а раз уж привезли сюда, допрашивайте, как положено!
- Мы лучше спать ляжем, как положено, а проснемся и будем допрашивать! - Барт демонстративно зевнул.
- Подохнет за ночь, - возразил сердито Габ.
Сакко поднял руку в знак того, что хочет говорить, и спорщики утихли. Вождь поселенцев подошел к лежащему пленнику и пнул его ногой под ребра. Мэсси непроизвольно зажмурился, поэтому того, что происходило в течение ближайших нескольких секунд, он не видел. Он задыхался от бессилия, этим людям было невозможно что-то доказать, да и как бы Виславе не досталось, за то, что она привела его в общину, его, водящего дружбу с выворотнем. Но если Доната начнут резать прямо сейчас… Он раскрыл глаза, мысленно проклиная себя за слабость и трусость.
Сакко, склонившись над пленником, спрашивал:
- И назад путь не покажешь? А если хорошо попросим?
- Нет пути назад, - невнятный слабый голос был еле слышен.
- А если подумать?
- Нет. Я ничего не знаю.
- Гад, - Сакко выпрямился и снова пнул пленника, не слишком сильно, просто для порядка. - А ну, ребята, тащите нелюдя к столбу, да дров побольше, все равно костер разводить, ночью греться!
Доната мгновенно подхватили и поволокли куда-то. Мэсси пошел следом, держась позади. Какая-то часть сознания спокойно и холодно отмечала - столб, к которому сноровисто прикручивали Доната, находился не в центре лагеря, а с краю - это хорошо, снег уже перестал валить крупными хлопьями - это еще лучше, значит, скоро он прекратится совсем, потом сугробы осядут под свирепым ночным морозом, и по ним можно будет идти… только вот идти куда? И что он оставит позади?
Он прекрасно представлял, что ждет Доната, представлял подробно и в красках, и понимал, что это знает и сам Донат. Попавшие в общину похищенные поселенки иногда рассказывали, как страшно умирали выворотни, попавшие в плен к озлобленным и ненавидящим их людям. Сами преданные слуги шернов, усиленно делая вид, что бабьи сплетни их не касаются, обязательно начинали выполнять какую-то работу по соседству, прислушиваясь к кровавым рассказам. Но даже зная все подробности, выворотни не осмеливались роптать, когда их посылали в Гранитные ходы. Жизнь в общине также накрепко отучила их от любых попыток вступаться друг за друга - и виновного, и защитника ждало только еще более суровое наказание. Выслушивая из раза в раз подобные истории, Мэсси так и не поверил в них до конца. Первое подтверждение он сегодня получил из слов Виславы об отрубленных пальцах. Сейчас в рассказах похищенных поселенок ему предстояло убедиться наглядно.
Несколько человек подтаскивали дрова к столбу, к самому основанию.
- Вы его палить хотите? - возмутилась Гражела, которая накинула на себя сверху еще одну меховушку и стала совсем похожа на стог. - Еще чего не хватало! Всю ночь гарью вонять будет! После такого дня не выспишься!
- После такого дня мы все будем спать без задних ног, сгори тут хоть сотня выворотней, - заверил ее болтливый спутник Габа. Ивата подошел и ногой отпихнул пару вязанок от столба.
- Костер не прямо тут, так он сдохнет раньше, чем что-то скажет.
- Все, я сейчас на снег лягу и усну, - заявил голос из задних рядов. - И в дозорные ночью не будите.
- Потерпишь, - огрызнулись ему в ответ.
- Выворотню хорошо, - упорствовал первый голос, - а нам утром вставать!
- Вот я тебя с ним местами поменяю, шутник, - Ивата говорил негромко, не оборачиваясь, но сзади сразу притихли. Он склонился к подготовленному костру, пошевелил щепу. Огонь мгновенно усилился и с гудением взметнулся вверх, ярко осветив привязанного пленника. Снег совсем прекратился. Палатки, частокол, стоящие люди в свете пламени отбрасывали четкие тени.
Ивата подступил к столбу.
- Сколько вас было?
- Десять.
Услышав слова Доната, Мэсси снова зажмурился и открыл глаза лишь через несколько секунд. Столпившиеся поселенцы заслонили от него столб, надо было протискиваться вперед, но что он там увидит? Он беспомощно огляделся - Виславы рядом не было. Конечно, и она тут не поможет. И даже слушать его не захочет, со здешним отношениям к выворотням.
До него донесся голос Иваты, который продолжал допрос:
- Что врешь? Каких десять, когда и полсотни сразу видели?
- С другой горы… не знаю про них, наших было десять.
- Где твои? Сколько уцелело?
- Я один.
- Врешь.
- Правда.
- Рассказывай, как.
- Я им уже говорил! - с отчаянием в голосе закричал Донат. - Наши вышли против двоих вроде как с арбалетами, но из-за пригорка появился третий, у него было ружье! Начали стрелять, я упал, остальных перебили.
- Остальным повезло, тебе нет, - как бы между прочим заметил Ивата. - Молодцы вы, конечно, вдесятером против двоих. Кого еще видел?
- Никого. Прятался.
- Опять врешь. Вы пытаетесь одиночного воина отловить, пережить ночь на его припасе.
- Я не пытался.
- Не пытался выжить?
- Убейте меня.
- Убьем, когда заслужишь. Куда открывался выход из подземного хода?
- Где-то на западном склоне… солнце уже светило в лицо, а гроза прошла.
- Место найдешь? Где дверь или что там было?
- Нет. Закрылось сразу. Там скала, там ничего нельзя разглядеть.
- А если все-таки можно?
- А!
- Ну чего ты орешь? - спокойным голосом спросил Ивата. - Я в тебя даже факелом не ткнул по-настоящему. Силы береги, пригодятся.
Мэсси вспомнилось, как в детстве во время склок в общине, когда он приходил к Хонорат, или во время драк выворотней между собой (за что их всегда наказывали) он удирал в тихое место и сидел там, заткнув уши, пока конфликт не прекращался. Если бы можно было сделать это сейчас! Но прятаться нельзя, а спасти Доната невозможно.
- Как вы собирались возвращаться в город? - продолжал допрос Ивата.
- Никак.
- Что же, шерны вас на смерть послали?
- Да.
- Ну и ладненько. В этом у нас с шернами полное согласие. Есть ли непрочное место у стен?
- Нет.
- А если подумать?
- Я просто не знаю! Я не охранник!
- Ну да, ты идиот. Что в городе было разрушено после утреннего штурма?
- Несколько старых зданий, куда долетели ядра.
- Стены? Внешние стены?
- Нет.
- Врешь ведь.
- Слетай да проверь, - доведенный до отчаяния Донат нашел в себе силы огрызнуться. Делать этого не стоило, потому что удар в ответ не заставил себя ждать. До Мэсси, который так и не смог протолкаться в передние ряды, донесся приглушенный стон.
- Гад, - Ивата отступил от столба. - Пасть ему завяжите обратно, чтоб не гавкал. Ну, что делать будем?
Поселенцы зашумели. Большинство было за то, чтобы оставить все как есть и идти спать, предварительно выбрав караульных. Но некоторые остались недовольны столь щадящим допросом и сыпали предложениями, от которых Мэсси снова захотелось заткнуть уши. Ведь еще совсем недавно это были нормальные и даже дружелюбные люди!
- Снег кончился, а эти все спать не соберутся! Завтра глаз не откроете.
- Костер поближе подвинуть…
- Порубить и бросить псам, и спать! Что тут решать-то!
- А то просто псов пустить…
- Ты дурак? Нельзя живой человечиной прикармливать.
- Мне, - процедил лысеющий человек с непокрытой головой, стоящий неподалеку от Мэсси. - Отдайте урода мне. Он у меня заговорит.
Мэсси шарахнулся от лысого в сторону, тот повернулся к нему, поглядел светлыми ничего не выражающими глазами, и вдруг усмехнулся и подмигнул, будто предлагая восхититься своему умению обращаться с выворотнями.
- Оставим пока у столба, - Ивата возвысил голос, перекрикивая общий шум. - Завтра он будет разговорчивее.
- Сдохнет, - возразили из толпы.
- Все равно ничего толком не скажет…
- А я думал, костер поближе подвинут…
- Все, хватит с этим до утра! Караульные пусть кормят, чтобы не сдох, а костер останется, где развели, - Ивата шагнул к расступившейся толпе.
- А замерзнет? - спросил сердито Габ, который все еще беспокоился за сохранность “языка”.
- Так костер же! А пить захочет - может снег пососать.
Поселенцы начали расходиться от столба, отпуская громкие шуточки по поводу того, что еще предлагалось пососать пленнику. Мэсси не сразу сообразил тоже отойти в сторону, он не осмеливался верить в удачу, хотя удача ли это? Сможет ли он освободить пленника? Может, для Доната лучше всего было бы быстро погибнуть, и для него самого тоже?
Пока он размышлял, толпа отхлынула, и теперь у костра остались он сам, привязанный Донат и Ивата, который почему-то тоже не спешил уходить. Мэсси огляделся, делая вид, что задержался просто так, и поймал взгляд Доната - тот смотрел поверх языков пламени, с ужасом, с неверием, с вспыхнувшей сумасшедшей надеждой. Но с другой стороны костра стоял вождь поселенцев и пристально разглядывал странного новичка. Мэсси не осмелился подать Донату никакого знака, повернулся по возможности равнодушно и побрел следом за всеми, скорее угадав, чем заметив, как обреченно повис на веревках Донат.
Сакко шел по пятам, след в след. Люди столпились у центрального костра, они уже не шумели, многие откровенно зевали.
- Ну? - подал голос рыжий Барт. - Как с дозорными? А то пока с уродом возились, могли другие выворотни напасть, между прочим.
- Не подобрались бы они по такому снегу, - возразил свидетель атаки на Герлах.
- Все может быть, - ответил Барт загадочно.
- Ша, народ, пора спать, - крикнул Ивата. - Давайте сделаем так. Первую десятичасовку караулить буду я.
Стоявшие рядом поселенцы вздохнули с облегчением. После заката сон был наиболее крепким и неодолимым, поистине беспробудным - даже в условиях постоянной опасности люди замертво валились с ног в начале ночи. Объяснялось ли это сильнейшей усталостью за долгий день, к которому луножители так и не привыкли до конца - ведь на праматери-Земле, говорят, дни коротки, - или еще какой-либо причиной, но Ивата, вызвавшись дежурить самый неприятный отрезок времени, выручил всех. Дальше бодрствовать было проще.
- Может, разбужу кого взамен, если станет невмоготу, тебя хотя бы, - Ивата указал на Мэсси. - А что? Попал к нам - привыкай. Следующими дежурят Бонифаты, идет?
Братья, переглянувшись, кивнули, и опять покосились на Мэсси с подозрением. Если они расходились во мнениях по поводу вылазки Алеко, то новичку, похоже, дружно не доверяли.
Сакко продолжал выкрикивать имена тех, кому предстояло дежурить ночью. Мэсси отвернулся от света костра, не рискуя смотреть ни в лицо вождю поселенцев, ни в сторону привязанного пленника. Неужели Сакко действительно доверит ему охранять лагерь? Он же подозревает что-то, наверняка подозревает!
Кто-то дотронулся до его плеча - это подошла Вислава, закутанная еще в одну шкурку, словно пушистый зверек.
- Пойдем, я тебе палатку покажу. Ну что? Все кончено с этим?
Мэсси не сразу понял, что она говорит о Донате. Он только качнул головой, не зная, что сказать.
- Не люблю, когда мучают, - вздохнула Вислава. - А утром еще смотреть… Неизвестно ведь, будет ли вообще завтра разведка. Ну ладно, вон тот шатер рядышком. Он сейчас пустует, в нем можно лечь, и чтобы никто в компанию не напрашивался.
В маленькой палатке Вислава легла на шкурах, свернувшись комком, опять словно зверек. Мэсси присел, не решаясь вытянуться. Врать ей нельзя, она не заслужила…
- Вислава. Я ночью, наверное, уйду.
- Это шутка? - сонно спросила она из-под шкур.
- Нет. Я… Понимаешь, я выворотня отвяжу.
- Ты что? - она села, через кожаные стены шатра лишь слегка просвечивал костер, и Мэсси не мог разглядеть выражения ее лица. - С ума сошел?
- Это мой друг, - беспомощно сказал Мэсси.
- Он не человек!
- Он в этом не виноват.
- Ты что! Ты среди них жил, но ты же видел… Они же тупые! Они же злобные!
- Будешь злобным, когда родная мать ненавидит!
- И поделом! Они не люди!
- Они несчастны, понимаешь?
- Ты точно сошел с ума, - жалобно сказала Вислава, отодвигаясь. Помолчав немного, заговорила: - Ну и если развяжешь, если не поймают, что он будет делать ночью? Околеет же! А завтра днем? Все равно убьют рано или поздно!
- Знаю. Я просто по-другому не могу.
- Да что ты будешь делать с ним?
- Попробую найти ту пещеру… вот и предупреждаю.
- Ты с ума сошел, - повторила она с отчаянием. - Не дойдешь, просто не дойдешь. А собак не дам, учти, еще и их вместе с собой губить!
- Можешь сейчас сказать про меня Сакко.
- Ничего я говорить не буду, - в голосе Виславы слышались слезы. - Но ты сумасшедший.
- Я только хочу спросить - если он вправду меня разбудит, давай, ты подежуришь? Чтобы без присмотра лагерь не оставлять.
- Ты вообще невесть что говоришь…
- Можешь на меня донести.
- Не буду, - она всхлипнула. - Дурак.
- Прости. И спасибо тебе.
Оба замолчали. Мэсси прислушивался к затихающему шуму снаружи. Смолкали людские голоса, все реже мелькали тени мимо их палатки. Наконец, в лагере воцарилась тишина.
Вислава молчала, как непоющая лунная пташка. Мэсси попробовал окликнуть ее, но она не отозвалась - от обиды, или же ее сморил обычный беспробудный сон. Мэсси чувствовал, что у него тоже слипаются веки, несмотря на колотящееся сердце и беспорядочно несущиеся мысли. Вислава права. Вислава беспощадно права - у Доната нет никаких шансов. Ни одного. Он не выживет долгой лунной ночью… они не выживут, потому что ему из лагеря тоже придется уходить. Как сказал Авий? Пожелал протянуть хотя бы день? Он невесело усмехнулся - один день позади, а на большее он и не рассчитывал.
Встала перед глазами давешняя светящаяся стена, перемигиваясь разными оттенками, и бесстрастными серыми, и яркими, цветными. Мэсси протянул руку, пытаясь набрать вопрос, но не мог нащупать поверхность.
Его пальцы внезапно сжала другая рука, он вскинулся - в голове гудело, как после тяжелого сна, вокруг было темно.
- А? Что?
- Не кричи, всех перебудишь, - послышался мужской голос, и он узнал вождя поселенцев. - Я тут падаю просто, день тяжелый был. Посиди у костра, дрова подбрасывай, хотя бы час, идет? Потом разбудишь меня и пойдешь на покой.
Мэсси кивнул, хотя в темноте Сакко не разглядел бы этого жеста. Вылез из палатки, задернул полог - в отблесках огня он увидел еще лицо закутавшейся в шубку Виславы. Она крепко спала.
- Вот он, костер, к выворотню не подходи, ничего ему не сделается, - Сакко указал на охапку дров. - Садись тут и подкладывай их по очереди, кинешь последнее, разбудишь меня. Ну и по сторонам гляди, хотя выворотни в начале ночи никогда еще не нападали, все может быть. Понял?
- Понял, - ответил Мэсси хрипло. Ну не может же Сакко ему так доверять?
- А я на боковую, - вождь поселенцев зевнул, отошел к связке шкур, вытащил самую большую и, завернувшись, лег прямо на снег.
Мэсси подкинул полено, не осмеливаясь глядеть в сторону бокового костра. Огонь вспыхнул ярче, сноп искр вылетел и угас на снегу. Сакко начал всхрапывать - заснул? Сколько ждать? Сколько?
Он сам не знал, сколько просидел у костра, не в силах собраться с мыслями, то ужасаясь, то исполняясь решимости, каждую секунду умирая и воскресая поочередно. Охапка дров уменьшилась на четверть, когда он решил, что пора. Распахнув пожалованную в лагере шубу, он вытащил из-за пояса кинжал, тот самый, с рубиновой рукояткой, проверил лезвие - острый, - и встал.
Звезды сверкали на черном небе, слабая полоса света Земли рассеивалась сбоку на горизонте. Вокруг опоясавшего лагерь вала мерцала заснеженная мертвая равнина, и где-то вдали угадывались темные бугры гор. Мэсси оглянулся на тюк из шкур, скрывавший Ивату - оттуда доносился богатырский храп. Медлить было нельзя. Он пошел к столбу Доната, и снег при каждом шаге хрустел оглушительно.
Несчастный выворотень висел на веревках не то во сне, не то в забытьи, но, заслышав шаги, приподнял голову, разлепив веки. Возможно, он не узнал Мэсси, потому что второй костер уже угасал. Донат замычал через повязку.
- Тихо, тихо, Дон, это я, - шепнул Мэсси, поддевая кинжалом веревку. - Потерпи, сейчас…
Когда его хлопнули сзади по плечу, он вздрогнул инстинктивно, но не испугался, потому что ждал этого подсознательно. Правда, сердце все равно ухнуло вниз, остановилось, и заколотилось вдесятеро быстрее обычного.
Позади стоял Ивата. Он был ниже Мэсси на полторы головы, но смотрел так, будто все обстояло ровно наоборот.
- Вот что, жертва пьяной повитухи, - сказал вождь поселенцев, чеканя каждый звук. - Какого. Беса. Ты. Тут. Делаешь?
========== Ретроспектива Азы. “Вчера еще в глаза глядел…” ==========
Девушка сидит перед зеркалом и дрожащими руками перебирает косметику. Раньше накладывание макияжа никогда не вызывало затруднений, сейчас ее не устраивает абсолютно все. Яркие краски кажутся ей вульгарными, нежные пастельные слишком бледными. Она знает, что и так неотразима, но теперь ей нужно быть прекрасной, как никогда, а под глазами круги и румянца нет… проклятая бессонница.
Гримерная обставлена новой мебелью совсем недавно, поэтому к привычным запахам духов, пудры, цветов, а также пыли - куда от этого денешься в театре! - здесь совсем неуловимо пахнет свежей древесиной. Как будто не лампа светит у большого зеркала, а настоящее солнце, как будто вокруг лес… она давно не была в лесу. В одно из их свиданий, безнадежный и неисправимый романтик, он уговорил ее побродить по лесу под Вислой. С тех пор она наблюдала дикую природу в крайнем случае с балкона какого-нибудь экзотического отеля - кому же охота таскаться по бурелому, вытряхивать из обуви хвою, царапать руки об ветки.
Горничная докладывает:
- Господин Северин, сударыня.
Все-таки пришел! Аза говорит:
- Проси.
Дрожит голос, не дрожит - этого она уже не понимает, даже свое отражение в зеркале не может оценить - хорошо ли она выглядит. Господи, да что с ней! Она певица, она - актриса, она уже привыкла не проживать, а поигрывать определенные моменты.
Марк входит обычной стремительной походкой, в гримерной словно проносится дуновение свежего ветра, у Азы, как всегда в его присутствии, возникает ощущение уверенности и защищенности… но сейчас это чувство мнимое. Если бы все было, как раньше, он бы уже сжимал ее в объятиях, даже не озаботившись запереть за собой дверь. Теперь же он останавливается в нескольких шагах, даже не присаживается, будто подчеркивая, что в любую минуту готов уйти.
- Привет.
- Ты все-таки пришел, - шепчет Аза. Может, все еще образуется, он обнимет ее, скажет, что был страшно занят, предложит сбежать с ним куда-нибудь сразу после выступления, или даже наплевав на выступление.
- Ну да, ты же звонила.
- Даже не один раз, - говорит она с упреком.
- Восемнадцать звонков. Семь писем. Пять телеграмм. И это меньше чем за неделю.
- Я не думала, что так много, - Аза чувствует, что начинает оправдываться. Обида из-за унизительного перечисления помогает собраться с силами и она опять бросается в наступление:
- А если бы ты ответил на первый звонок или письмо, следующих бы не понадобилось.
- Я не был дома и вообще в Варшаве, готовился к отъезду. Твой последний звонок застал меня в городе.
- Почему я так узнаю о твоем отъезде? - голос изменяет ей, она может говорить только шепотом. - Почему не раньше? Почему мне об этом сообщают чужие люди, этот твой дружок, с которым ты меня познакомил? Почему я слышу о твоем отъезде от него?
Марк хмурится. Мало кому нравится, когда его осыпают упреками.
- Он не дружок, а мой лучший друг и родственник, между прочим.
- Все равно. Почему ты говоришь мне только сейчас?
- Ну… я не думал, что тебе это будет интересно.
- Будет.
- Да? - он, видимо, тоже решает, что лучший вид обороны наступление. - Когда закрыли мою программу на телевидении, ты даже из приличия не посочувствовала.
Да, это Аза помнит. Программа, которую вел Марк, перестала выходить несколько месяцев назад - специальные исследования показали, что рассказы о туризме и путешествиях не пользуются популярностью у населения. У нее-то точно нет, она иногда смотрела передачи ради Марка. Надо думать, другие женщины тоже, молодому красивому репортеру пачками приходили письма от назойливых поклонниц, так что когда программа закрылась, Аза только вздохнула с облегчением.
- Ты же можешь не работать, у тебя есть деньги!
- Я не могу не работать! Ну вот давай ты бросишь петь!
- А… - она она не находит, что ответить. Слова “На что я тогда буду жить так, как привыкла” прозвучат слишком приземленно, соврать, что она любит пение и не может без него жить, тоже убедительно не получится. Правдой будет то, что слава великой певицы дает ей богатство и ощущение власти над толпой, над поклонниками, над обществом.
Только не над Марком.
- Вот видишь, - говорит Марк, который, кажется, искренне думает, что она любит искусство. - Так и я не могу, это была часть моей жизни. И я уверен, что исследования врали, программу люди смотрели с удовольствием. Просто понадобилось заполнить сетку очередной ерундой не то о моде, не то о еще какой-то чепухе. И так ни одной научно-популярной передачи не осталось, а теперь им путешествия помешали.
Он говорит увлеченно, с горящими глазами, Аза немедля чувствует укол ревности, как всегда, когда он думает не о ней.
- Так куда теперь ты собираешься?
- Не поверишь - на Луну.
От неожиданности она смеется, хотя еще минуту назад была ближе к слезам, чем к смеху.
- Нет, скажи серьезно - опять в Гималаи, в Новую Зеландию, к Йеллоустоуну? Куда, чтобы вот так непременно срочно, и чтобы я не могла с тобой поехать?
- А я серьезно, - отвечает Марк без тени улыбки.- Землю всю объездил, очередь за Луной.
- А почему не сразу на Солнце?
- Не говори глупостей, - морщится Марк, - это нереально.
- А Луна реальна?
- Долетела до нее одна сумасшедшая компания семьсот лет назад, значит, и у меня шансы есть. Раз уж меня лишили возможности заниматься любимым делом, устрою себе перерыв. Может, не так уж врали исследования, и людям действительно неинтересна дикая природа - только отдых, чтобы от пляжа до отеля, в крайнем случае на экскурсию на автобусе. Если же и Луна будет никому не интересна, то… Вот тогда и буду думать.
- Тебе до меня дела нет, - шепчет Аза, - твоя передача, природа, теперь Луна.
Он немедленно вскидывается:
- По-твоему, если я лишился любимой работы, я должен сидеть у твоей юбки?
- Теперь ты меня оскорбляешь! Я думала, у нас серьезные отношения, чтобы ты хотя бы со мной советовался!
- Ну и что - ты бы меня не пустила? Я все-таки свободный человек.
“Зато я потеряла свою свободу с тех пор, как увидела тебя,”- думает Аза, но вслух она этого не скажет, не опустится, чтобы так унижаться.
- Но это же опасно!
- А что не опасно, всю жизнь на одном месте проторчать? Я своему другу верю, он в технике настоящий гений, если он конструктор аппарата, значит, аппарат надежный.
- Если не опасно, возьми меня с собой.
- Нет, ну что ты, - его тон становится мягче. - аппарат надежный, но я-то привык к риску. Одно дело рисковать собой, другое посторонним человеком, да еще женщиной.
- Выходит, я посторонняя?
Тем жестом, который ей так нравится, Марк досадливо ерошит себе волосы, проводя руками от висков к затылку.
- Да нет, я не то хотел сказать… Никем бы я рисковать не стал!
Она теряет самообладание:
- А ты подумал, что я буду делать, если ты не вернешься?
- Надеюсь, немного погрустишь, - отшучивается Марк, - а то обидно, если тебя даже никто не оплакивает.
- Ты что, не понимаешь? Как я буду жить без тебя?
- Найдешь другого мужчину. Уж тебе-то пальцами щелкнуть достаточно.
- Ну спасибо… Второй раз ты меня оскорбляешь, за что?
- Чем оскорбляю? Тем, что ты красавица и известная актриса, вокруг которой куча поклонников?
Аза беспомощно опускает руки.
- Раз ты не понимаешь таких простых вещей, то и объяснять не стоит. Мне не нужны поклонники, мне нужен ты.
Он искренне смущен.
- Ты очень красивая, правда… Но ты же знала, что я за человек… Ну, останусь на Земле, ну, буду всю жизнь тосковать по несбыточному, ты же сама меня возненавидишь. Почему нельзя просто поблагодарить друг друга и разойтись? Мы были очень счастливы, и ты еще будешь счастлива, а у меня свой путь и свое счастье, на одном месте я точно не усижу.
- Как будто я никуда не летаю!
- Ага, от отеля до отеля.
- Ты просто искал повод меня бросить?
Марк досадливо морщится.
- Все ты слова такие подбираешь… Со мной ты теряла время… Ты поймешь, что тебе нужен другой человек. Более приземленный, респектабельный, что ли.
- Не надо за меня решать, - шепчет она одними губами. - Какую захочу, такую и найду тебе замену.
- Не сомневаюсь. Я могу идти? Я тороплюсь.
- Проваливай! - Аза наконец-то кричит в полный голос, надежды нет, разрыв, которого она так боялась, произошел, словно экипаж потерял управление и несется под откос, так несет и ее. - Проваливай хоть на Луну, хоть к чертовой матери! И сломи там себе шею, слышишь!
- Ну и славно, - Марк кивает ей, не скрывая облегчения от закончившегося неприятного разговора и выходит.
В гримерной становится тихо, только из коридора доносятся голоса и звуки шагов. Девушка сидит, опустив голову на скрещенные руки. Часы тикают на стене.
Снаружи кто-то кричит:
- Через полчаса начало!
Аза поднимает голову, и глядя в зеркало, начинает запудривать дорожки слез на щеках. Последняя иллюзия разбилась, странно, что она, после всего, что было в ее жизни, вообще могла еще питать какие-то надежды… Теперь ничто и никогда не заставит ее плакать.
А сейчас пора выходить на сцену и петь. И петь, как всегда - блистательно.
Комментарий к Ретроспектива Азы. “Вчера еще в глаза глядел…”
***Спецкорром “Клуба кинопутешествий” был Станислав Покровский - красавец, атлет и вообще колоритный мужик, а судя по имени-фамилии - поляк. Не то, чтобы я его имела в виду, но что-то в этом есть.
А еще мне очень эта песня нравится. Голос мужской, да
https://my.mail.ru/mail/anisimovala/video/1999/3866.html
Раз взглянувший в запретные выси всем святым за прозренье заплатит…
Словно храм расписал Дионисий, и горят купола на закате…
А под утро сверкнёт в поднебесье то ли первая горстка пороши,
То ли след реактивных инверсий… Ты ко мне никогда не вернёшься.
В книге так и вышло.
========== “Где ты, моя родина, чистый мой ручей…”. Данияр ==========
Мост был перекинут через реку, и по железнодорожному полотну шел поезд. Мерно стучали колеса, стоял ясный весенний день - нежная, едва распустившаяся листва на деревьях говорила именно о весне. В воздухе откуда-то издали плыл колокольный звон.
Подъезжая к переправе, поезд сбросил скорость, прогудел - и паровозному гудку ответил слабый гул сверху. В небе показался самолет, серый одноместный, не пассажирский. Он снижался стремительно, как хищник, завидевший жертву. Две вспышки подряд молнией метнулись с неба.
Поезд дрогнул. Он остановился не сразу, какое-то время колеса еще стучали, неровно и отрывисто, зато обшивка вспыхнула мгновенно. Вагон разваливался на ходу. Мелькнуло серое брюхо уходящего вверх самолета.
Поезд пылал, черный столб дыма поднимался ввысь, вода в реке бурлила. Снова послышался гул с неба - это возвращался самолет. Новый взрыв сотряс мост. Огня стало больше, пламя раскинулось от берега до берега, и в нем чернели оставшиеся словно в насмешку целыми стальные конструкции перил.
Самолет исчез вдали. Над землей метался тревожный колокольный звон.
Небо было ярко-голубым, словно умытым, молодая листва шелестела, в чистом воздухе разносились людские голоса и гудки автомобилей. Истаял горящий мост, клубы черного дыма, искореженные вагоны, мелькнул и пропал мгновенно столб-указатель с латинскими буквами. Последним стихло эхо колокола.
Данияр слегка помотал головой, стряхивая остатки наваждения. Уже не радовали ни прекрасная погода, ни аккуратные домики с кружевными занавесками и отмытыми до прозрачности стеклами, ни клумбы, пестрые, яркие, напоминающие украшенные цукатами торты. Этих жутких снов не было уже давно, и вот опять, не то другой мир, чужой и страшный, не то просто горячечные фантазии. Каждый раз он чувствовал себя, как пассажир остановленного на полном ходу поезда. Будто та грозная реальность была настоящей, а его выкидывало в идиллически спокойную Европу двадцать восьмого века.
Теперь он будет гадать, что это была за река, кто и почему атаковал мост, гадать, как всегда, безрезультатно. Ну пусть, это хотя бы отвлечет от мыслей о полученном письме. О нем ведь тоже не знаешь, что и думать.
До условленной встречи с Азой оставалось еще время, Данияр решил обойти Университет вокруг. Здания использовали частично, похоже, в качестве архивов или еще каких-то хранилищ. Заколочена большая часть окон, фасады отремонтированы не так, как полагается главному учебному заведению столицы, но если на корпуса не смотреть, а смотреть на цветущие деревья… Яблони, вроде как. Чуть позже они зацветут и за Уралом, и в Синегорье. Сейчас там пора тюльпанов…
Может, если бы не полученное письмо, он бы и не вспомнил про те тюльпаны. Про степь. Про горы, поросшие хвойным лесом. Они как будто тоже вместились в конверт.
Поздно, черт подери, поздно! Почему только сейчас? Где вы были десять лет назад? Почему ничего не предприняли, когда горел Париж? Почему не перечили Европейскому Совету? Почему только теперь задумались о судьбе своих студентов и о деньгах, вбуханных в их обучение?
Припекло там, наверное, если начали на родину образованных людей возвращать… И все же, если бы не Аза с ее лунным проектом, он бы сейчас не горячился искусственно, не пытался вызвать в себе негодование на правительство Империи, которое наконец-то спохватилось и зовет домой.
Письмо ему передали накануне вечером, по дороге с работы - просто подошел на улице незнакомый человек, поздоровался и протянул небольшой конверт со словами:
- Прочитаете дома.
Данияр машинально взял бумажный прямоугольник, а человек, слегка поклонившись, исчез в толпе.
Дома он прочитал послание раз, другой, третий. Буквы складывались в слова, слова в предложения, но смысл текста все равно ускользал. Руки почему-то затряслись, лист бумаги выпал и закружился по комнате, и подобрать его сразу не удалось. Наконец, он подцепил письмо, заново проглядел, сложил несколько раз и спрятал в стол.
Домой. Не в дом на тихой Варшавской улице, а домой – туда, где родился, где провел детство и юность, где не надо говорить на чужом языке, где родной каждый камушек и травинка, каждая капля воды в реке. Где дорога через степь по весне непроходима, где сурова зима, а лето бывает безжалостно жарким, и все равно это дом! Не заменит его тихая, спокойная и уютная жизнь в Европе.
Зовут. Сами зовут. «Вас никто не неволит, и, разумеется, вы можете даже не отвечать, но если вы сочтете нужным задуматься… То, что вы не получили диплома, лишь пустая формальность, ибо срок обучения был практически завершен… В свое время было сделано немало ошибок, но если бы бывшие учащиеся помогли в восстановлении доброго имени Университета, и не только имени…»
Может, это проверка, ловушка? Может, его давно подозревают в нарушениях конвенции о запрете частных лабораторий и прочего? Он вытащил письмо из укрытия и перечитал - правильное построение фраз, но все же какое-то неестественное, как бывает, когда пишешь на чужом языке. Или показалось? Неужели в необъятной Империи нет человека, для которого польский язык - родной?
Хуже другое - неужели там так мало осталось образованных людей? Или же вправду за возрождение науки взялись всерьез и дорог буквально каждый? Студенты из многих ведущих институтов в последний год обучения ездили обучаться за границу по обмену, может, сейчас во всем мире возвращают домой своих? Не думают, что люди давно осели на в чужой стране, что кто-то обзавелся семьей или работой, а то и бизнесом, который бросить не может.
Если об этом забыть! Сколько он уже бьется над невыполнимой задачей - восстановлением космического корабля. Сколько приходилось мудрить, обосновывая производство слишком сложного для обычного самолета механизма, сколько ночей он не спал, вручную выполняя расчеты, которые нельзя было доверить заводским перфолентам, сколько переключателей и прочих элементов управления уже не выпускалось, и нужно было разыскивать их на старых аппаратах. Аза настойчиво просила его принять хотя бы часть обещанного вознаграждения, Данияр так же упрямо отказывался - по правде сказать, идея довести до ума способный подняться в космос аппарат захватила его настолько, что он не бросил бы ее, даже если бы за это пришлось приплачивать. Но иногда у него буквально опускались руки, потому что задача казалась непосильной. Хорошо было его предшественнику, которому не вставляли палки в колеса с первым кораблем.
И все же выполнима работа или нет, он взялся за нее и отказаться уже не может. Не может бросить сам, потому что недостойно мужчины бросать начатое дело, и не может подвести Азу… ибо бросить постройку - значит, перестать видеть ее. Пусть редко, много реже, чем хотелось бы. Пусть приходится встречать ее недовольные гримаски, выслушивать упреки, что работа занимает слишком много времени.
Нет, на письмо он и отвечать не станет. Поздно спохватились, родины в старом понимании теперь все равно ни у кого нет. Мир превратился в загон для равномерно жующего человеческого стада, не все ли равно, из какого дерева он сделан и где расположен, а природа везде хороша. Вот какая красота вокруг, как в стихах старика Хайяма:
Весна. Желанья блещут новизной.
Сквозит аллея нежной белизной.
Цветут деревья - чудо Моисея…
И сладко дышит Иисус весной.
Он неожиданно сообразил, что ни разу не видел рубаи в польском переводе. Можно поискать в магазине, даже прямо сейчас.
Рядом на улице оказалась книжная лавка - узкая лестница вела вниз, в полуподвальное помещение. Такие магазинчики Данияр любил, окошки в них были расположены высоко, полы пахли мастикой, стены всегда свежевыкрашены, а полки и стеллажи поставлены так тесно, что среди них трудно протискиваться и легко затеряться. Все же внутри было необыкновенно уютно, хотелось взять какую-нибудь книжку и читать, забыв о времени.
Но пока он разглядывал названия, желание зачитаться пропало. Сплошь любовные романы или примитивные приключенческие, кулинария, стихи каких-то новомодных поэтов. Он пролистал из любопытства один томик и поспешил засунуть обратно. Классики не было, может, на другой полке?
Он немного покружил по лабиринту стеллажей и позвал на помощь продавщицу - молоденькая миловидная девица искренне не понимала, чего от нее хотят. Она добросовестно подсовывала ему то одну, то другую книгу со стихами. Имени Хайяма, как выяснилось, она не знала вообще. Сообразив, что придирчивый покупатель ничего приобретать не собирается, она с обиженным видом начала расставлять книги обратно на полки.
- У вас лавка небольшая, старых авторов может не быть, - заметил Данияр, желая хоть что-то сказать в свое оправдание.
- У нас как раз есть старые книги, - сердито бросила девица через плечо, - в крупных магазинах вы и вовсе ничего не найдете.
Она права, размышлял Данияр, поднимаясь по лестнице. В больших букинистических магазинах с блестящими витринами продавались новенькие канцелярские принадлежности, календари, картины на стену, свежие издания тех же любовных романов,но он не видел классиков. Ни одной книги, автор которой бы жил хотя бы лет сто назад. Надо было в университетских библиотеках не только техническую, а и художественную литературу таскать, теперь он рисковать не может.
На встречу Данияр почти опоздал. Аза обычно заставляла себя ждать, сегодня она появилась вовремя, и, едва выйдя из машины, высказала неудовольствие по поводу того, что он не дожидался ее, а пришел одновременно. Он уже привык к ее перепадам настроения и относился к ней почти как к ребенку, хотя она была старше. Она то требовала отчета, не дослушивая и до середины и обрывая на полуслове, то упрекала, что он скрывает сложности работы, то, наоборот, недоумевала: «Что там можно так долго достраивать?», и тут же отмахивалась от объяснений, в которых все равно не разбиралась.
Данияр отлично понимал, почему он так снисходителен, и что это, похоже, расплата за то, что он дожил до тридцати с лишним лет, ни к кому не привязываясь и не зная никаких романтических страданий. Не будь эта женщина так обаятельна, он бы точно давно отказался от ее заказа. Хотя нет, ради единственной возможности прикоснуться к последнему кораблю, способному домчаться до иных миров, можно вытерпеть чье угодно скверное настроение.
У Азы оно сегодня было скверное вдвойне. Она, не здороваясь, буркнула:
- Еще позже вы подойти не могли? Над чем сейчас работаете?
- Над координацией узлов.
- Вы про нее мне говорили на прошлой неделе! – негодующе заявила Аза.
- И на следующей буду говорить. Вы правда думаете, что все так быстро? Я предупреждал, и не раз. А вы обещали, что претензий иметь не будете.
- Ладно, рассказывайте, что у вас.
- У меня работа по плану, пока ваш заказ неофициален, я им занимаюсь помимо основных заданий, а они есть. Сейчас пока проблем нет, было что-то по мелочи.
- Например?
- Например, не находилось достаточно скоростных счетчиков, заменил два на один плюс релейный элемент…
- Что вы мне это говорите! - раздраженно перебила Аза. - Я в этом все равно ничего не понимаю, вы, когда осмотрели аппарат, сказали, что корпус в нормальном состоянии.
- Я от вас это в сотый раз слышу и в сотый раз говорю - да, корпус в нормальном, а к самой главной составляющей, к двигателю, при постройке еще даже не приступали. Ну двигатель это же ерунда, правда? Просто такая мелочь, не стоящая внимания.
- У машины мотор заменить проще всего, - сказала Аза, оглянувшись на свой автомобиль. Данияр невесело рассмеялся.
- Пишта был гений, может, он собирался установить устройство, способное игнорировать притяжение Земли, или что-то еще более невероятное. Я кроме старого доброго двигателя внутреннего сгорания ничего придумать не могу. А ни один двигатель внутреннего сгорания еще даже ни единого самолета выше десяти километров в воздух не поднимал. Если бы вы могли найти первую вернувшуюся на Землю машину…
- Она бесследно исчезла, еще Яцек не мог ее найти. Занесло песком, Сахара большая. И она исчерпала свой резерв, потому что была рассчитана на один полет и одно возвращение.
- Я знаю, но просто бы двигатель осмотреть! Ваш секретарь точно ничего не может сказать?
- Ничего, он просто нажал на кнопку и просто улетел на Землю. Из дома он не выходит, если бы вы его видели, вы бы поняли, почему, и в гости я тоже редко кого приглашаю.
- Автоматически курс рассчитать легче, чем сделать управляемый корабль, - произнес Данияр задумчиво. – Вы определились уже? Вы отправляете на родину своего секретаря, и машина может не возвращаться?
- Я не знаю, - она беспечно улыбнулась, будто только что не была в отвратительном настроении. – Вы что же, отказываете мне в праве быть непредсказуемой? Может быть, я тоже хочу увидеть этот новый неповторимый мир. Может быть, я хочу увезти оттуда человека, который по воле судьбы застрял там… вы представьте, как можно тосковать по родной земле.
- Господь всемогущий! – с чувством воскликнул Данияр. - А вы представьте, как усложнится задача, если корабль должен полететь и вернуться, и как это протащить через цензурную комиссию! Вы же последние месяцы повторяли, что вам лететь незачем!
- Я передумала, - ответила Аза спокойно. – Все равно вы еще только рассчитываете, а не строите.
- Ну как вам объяснить, что это не два дня! Вы хоть подумайте, что топлива потребуется больше. Это не только мое время, на которое вам наплевать. Это ваши деньги.
- Я все равно их трачу, - возразила она все с той же улыбкой. – Ну, потрачу немного больше, так на себя, а не просто на помощь бедняге Матту. Я всегда презирала благотворительность. Что толку в добром деле, когда даже не узнаешь, чем оно закончится?
- Толк всегда есть, добрые дела просто так не пропадают.
- Да неужели? Вы такой идеалист? - спросила Аза с насмешкой. – Или оправдываете этим свое нежелание усложнить расчеты?
- Это мне в детстве мать сказку рассказывала. У Аллаха далеко за семью небесами есть хрустальный ларец, где он складывает все добро, сделанное людьми. Если какое-то дело случайно не пригодилось, оно все равно попадает в ларец. Вдруг нужно будет совершить что-то благое, а сделать это будет некому, тогда Аллах достает из своего ларца то самое доброе дело и пускает его в мир, - Данияр договорил последние слова с раздражением, потому что Азе это показалось откровенно забавным. - Вам весело, что мне сказки рассказывали? Конечно, у меня было не такое детство, как у вас. Я и хворост в семь лет собирал, и кизяк. И в школу в сильные бураны не ходил – тогда-то сидел у печки и слушал сказки.
- Детство? – спросила она зло. – Молодой человек, у вас оно - было! Если вы сказки слушали, а не ругань и скандалы. Вы хворост в семь лет собирали? А про работу на трикотажной фабрике в пять лет не слышали? Когда нитки обметаешь… сколько я их выкашляла, чудо, что у меня голос сохранился.
- Простите, я не знал. У вас чудесный голос.
- Голос… голос, а вы мне даже цветов ни разу не принесли, - укоризненно сказала Аза.
- Я приносил. Вы сказали, что розы не любите.
- Надо было еще какие-то цветы принести!
- Я три раза приносил и все три раза не угодил.
Аза поглядела на него с изумлением:
- Какой вы, однако, злопамятный!
- Какой уж есть.
Оба помолчали.
- А почему вы приносили мне цветы? - спросила вдруг Аза.
- Просто потому, что так принято, - Данияр смутился, и, чтобы скрыть это, быстро задал встречный вопрос: - Больше нигде не может сохраниться чертежей или каких записей? Подумайте, может, изобретатель отдавал их кому на хранение? Может, в доме человека, который улетел на Луну?
- Он продал дом, последние дни снимал квартирку над телестудией, телестудию разгромили, да и не думаю, что там были чертежи, - Аза посмотрела на него непривычно пристально. - Точно потому, что так принято?
- Что?
- Цветы.
- Ну… да.
- А я ведь вам нравлюсь, - сказала она без тени сомнения.
- Вы всем нравитесь.
- Поедем сейчас ко мне? Только быстро, а то я передумаю, - ее голос только на секунду прервался в начале.
Это было неожиданно, или наоборот ожидаемо, с ее непредсказуемым характером. Она решила покрепче привязать его к себе, позвать и оттолкнуть, просто скучает, или истосковалась от одиночества, - в любом случае, это же не ответ на его чувства, это неправильно, так быть не должно, она сама же потом его упрекнет…
- Нет, благодарю. Расчеты я продолжу у себя дома или на заводе.
- Не делайте вид, что не поняли. Или что не мечтали об этом с первой нашей встречи.
- Но вы же это просто от скуки!
Аза, не слушая, подошла ближе, на миг прижалась своими губами к его. На миг, на краткий миг, который ничего не значит для равнодушного, но для влюбленного стоит любых жертв.
Так же неожиданно она прервала поцелуй и сказала с оттенком торжества:
- Теперь ты поедешь…
========== “Где ты, моя родина, чистый мой ручей…” Матарет ==========
Хотя последние годы Аза разъезжала по миру ничуть не меньше, чем прежде, дом ее не выглядел заброшенным и обладал всеми атрибутами жилища состоятельного человека, который этим жилищем занимается. Арки на входе, увитые плющом, выглядели необычайно изящно, сад был ухожен, крыльцо отделано мрамором, дубом и чем-то там еще - Данияр в этом не разбирался. За все время поездки ни он, ни Аза не проронили ни слова, да и мысли у него из головы исчезли, словно их стерли. Сейчас, у ворот дома, на мгновение в нем взыграл всю жизнь подавляемый восточный менталитет, подсказывающий, что недостойно в такой ситуации быть ведомым, но внутренний протест заглох при одном взгляде на прекрасную и желанную женщину.
Аза, будто подслушав его мысли, обернулась и сказала:
- Люди иногда отталкивают от себя счастье сами… Дурацкие предрассудки, или же еще хуже - идеалы… Пойдем, я только предупрежу своего секретаря, что меня нет ни для кого.
Вестибюль в ее доме был обставлен примерно как и в пресловутом “Бристоле”, хотя с несколько меньшим размахом. Справа за стеклом сплетались причудливо растения в зимнем саду, слева коридор уходил к внутренним комнатам.
- Я отпустила сегодня прислугу, оно и к лучшему, как оказалось, - обронила Аза через плечо. - Иногда все эти посторонние люди страшно раздражают.
Она дернула за шнур на панели у входа, где-то в глубине дома раздался звонок, но навстречу никто не вышел. Аза позвонила снова:
- Да что он, не слышит, что ли… Матт! Матт, черт тебя дери!
Она решительным шагом прошла к массивной двери в самом начале коридора. Данияр вдруг понял, что лучше всего будет развернуться и уйти. Разве захваченная страстью женщина будет вот так беспокоиться о делах, будет кого-то предупреждать - да она передумала и ищет повод для отказа… Но все же, влекомый надеждой непонятно на что, он пошел следом за ней.
В кабинете за столом, опустив голову на скрещенные руки, сидел человек. Он встал навстречу вошедшим, Данияру в первый момент показалось, что секретарь остался сидеть. Тот сделал шаг, и стало видно, что он стоит, просто рост у него необычайно маленький, как у подростка, но начисто облысевшая голова и немолодое лицо выдавали, что это вовсе не ребенок. В глубоко запавших глазах навеки поселилась печаль.
- Простите, госпожа, не расслышал сразу, - сказал человечек глуховатым мягким голосом.
- Матт, что-то случилось? Я вижу, не ври.
Маленький секретарь, глядя куда-то в пространство, слегка пожал плечами:
- Рода умер.
Аза вздрогнула, прижав руку ко рту. Потом быстро подошла к секретарю и встряхнула его за плечо:
- Ну и? Вы никогда не были друзьями. Откуда ты узнал?
- Газеты, - коротко пояснил секретарь.
- Ты сам как? - по-деловому жестко спросила Аза. - У врача когда был?
- На прошлой неделе.
- Давление?
- Верхняя граница нормы.
- Лекарства пьешь? Что там он тебе еще прописал?
- Я все выполняю.
- Ну и чего ты тогда? Ты будешь жить и доживешь до возвращения. Кстати, познакомься, - Аза кивнула на Данияра, - это господин Монтэг, тот самый инженер с фабрики. Это Матарет, мой секретарь, он прилетел с Луны. Видите, как человек тоскует. Теперь вы понимаете, как важно достроить машину. Мне кажется, вам найдется, о чем поговорить… побеседуйте, я сейчас вернусь.
Она выскользнула из кабинета прежде, чем Данияр успел что-то сказать. Матарет щелкнул выключателем на стене, зажегся верхний свет, при котором лицо маленького секретаря выглядело еще старше. Данияр глядел на пришельца из иного мира, не веря и одновременно веря в его происхождение.
- Вы и вправду прилетели с Луны?
Маленький секретарь слегка улыбнулся.
- Свалился, - ответил он.
Еще не до конца стемнело, но луна сияла в южной части неба ярким полудиском. Вечер, чудесный и тихий, плавно перетекал в ночь. Над лужайкой стоял треск цикад. Маленький сад с аккуратными газонами и клумбами окружал невысокий белый забор. Луна опустилась ниже и казалась невероятно близкой, словно до нее можно было дотронуться, просто вытянув руку. Пятна на ее поверхности выглядели такими же четкими, как и тени от фонарей.
Когда розовая полоса на закате погасла, из дома вышел человек и подтащил небольшой раскладной стол и стул к уже стоявшему посреди лужайки мольберту с широким листом бумаги, вытащил из кармана связку карандашей и кистей, разложил их на столе, оглядел получившуюся картину и, видимо, остался доволен результатом. Во второй раз он вынес подзорную трубу на подставке. Напоследок сходив в дом за графином с водой, он удобно устроился на стуле, поглядел на сиявшую все ярче и ярче луну, поднес ко рту карандаш и придал лицу вдохновенное выражение.
За его действиями через изгородь давно наблюдал сосед, человек много старше художника, с помятым лицом и проседью в бороде. Одной рукой он облокотился на изгородь, в другой держал бутылку, из которой прихлебывал, подмигивая каким-то невидимым, существовавшим только в его воображении собеседникам. Художник не замечая, что у него есть зритель, обвел карандашом окружность, задумался, принялся настраивать подзорную трубу.
Наблюдатель слегка перегнулся через забор и, когда художник готовился заглянуть в окуляр, крикнул:
- Бу!
Художник нервно вздрогнул, уронив карандаш, и обернулся:
- А, это вы, сосед. У вас, как всегда, неуместные шутки.
- Да ладно вам. Чем уж так мои шутки не угодили?
- Это было несколько… неожиданно, - художник налил в стакан воды и быстро отпил пару глотков, но руки у него слегка дрожали и пришлось поставить стакан на стол.. - Нельзя же так пугать людей.
- А вы меня тоже напугали две недели назад, когда засели в саду в третьем часу ночи, - сосед с веселым презрением покосился на воду в стакане художника и отхлебнул собственного напитка. - Порядочные люди, вроде вас, в это время спят, а не мучаются похмельем - как непорядочные люди вроде меня.
- Я рисую, у меня договор с журналом, - художник сложил рассыпавшиеся листы стопкой, - и я не понимаю, почему я должен перед вами отчитываться, - в его голосе появились воинственные нотки.
- О, вот мне и интересно, вы рисуете астрономические объекты, да еще используете телескоп, а астрономия вошла в список запрещенных наук. Вот мне и интересно!
- И вовсе не запрещенных, - возмутился художник, - а только ограниченных к применению. У журнала, для которого я рисую, есть разрешение цензурной комиссии, и ничего особенного нет в рисунках Луны. И вообще, господин Грабец, не в вашем положении меня в чем-то уличать, все помнят прискорбные события, причиной которых были вы, и мне поэтому странны эти ваши попытки задеть, уязвить… - художник повернулся к собеседнику спиной, показывая, что разговор окончен. - У меня договор с журналом, у меня обговорены сроки, мне нужно работать, пока погода позволяет и небо безоблачное.
- Безоблачное, безоблачное… Над всей Испанией безоблачное небо. О, как же вы глупы и как же вы счастливы, что глупы, - Грабец хотел отхлебнуть из бутылки, но та успела опустеть и он посмотрел на нее с разочарованием.
- Не понимаю, - обиженно буркнул художник.
- Как же вы счастливы, что не понимаете…
Ночь обняла городок своей черной шалью, луна сияла ослепительно белым светом, каждый куст и каждая травинка обрисовывались четкими тенями, вокруг стоял треск цикад, и всю эту благодать внезапно нарушил громкий женский голос, выкрикивавший издали:
- Арсен! Арсен, где ты? Уже холодает, это не на пользу для твоих легких!
- Вас сестрица зовет, - ехидным тоном заметил художник через плечо. - Беспокоится за ваше здоровье.
Грабец покосился на него сердито, но не придумал, как парировать. Счет был выровнен. Грабец огляделся, вдохнул:
- Эх, скука-скука, в самом деле повеситься, что ли? - и ушел в дом.
- Мне очень жаль, что ничего толкового рассказать я так и не смог, - маленький секретарь выпрямился в кресле напротив окна, его профиль отражался в стекле, за которым уже сгущался сумрак. - Я прилетел, сам не представляя, как, не зная, как устроен мотор в машине. Мой товарищ передал мне все, что слышал от Победоносца, может, он и вспомнил бы что-то еще, но увы…
Данияр записывал в предоставленный Матаретом блокнот какие-то обрывки собственных мыслей, которых, правда, было не так уж много и не все связные. Он никак не мог прийти в себя, в отличие от маленького секретаря, который был так спокоен и держался с таким достоинством, что о его росте поневоле не думалось.
- Вы и так рассказали очень много. Сжатый воздух… ну, может в условиях пониженного тяготения его и достаточно. Беда в том, что я все равно не представляю, как это решить технически. И про возвращение в ту же самую точку поверхности тоже, Земля-то вертится… счастье, что вы не рухнули в океан.
Матарет печально улыбнулся.
- Не знаю, счастье или нет, - сказал он. - Правда, не знаю. Мой товарищ считал, что облагодетельствовал мир. Я не могу решать, что для мира лучше. Я не знаю, что лучше для меня. Госпожа Аза очень добра, у нас - я имею в виду у себя на родине, если бы было наоборот, если бы у нас обнаружился бесполезный пришелец, вряд ли кто оказал бы ему покровительство.
- Вы плохого мнения о своих соотечественниках.
- Я просто знаю людей. Нет, конечно, нашлись бы и милосердные, и благородные, но их немного. Я знаю, что госпожа Аза последнее время сама надеется полететь, но мне кажется, ей не стоит этого делать. Скорее всего, ее ожидает жестокое разочарование, а я хорошо к ней отношусь и не хочу, чтобы она страдала.
- Почему? - Данияр вдруг стал невероятно противен сам себе, но все же задал мучивший его вопрос, стараясь лишь говорить равнодушным тоном: - Вы думаете… тот человек… разлюбил ее?
Матарет снова с печальной улыбкой покачал головой:
- Об этом я не думал, скорее всего, его просто нет в живых. Если бы помощь подоспела вовремя… но теперь бессмысленно сокрушаться.
- Но это же был смелый человек, опытный путешественник!
- Я знаю своих соотечественников, - с лица Матарета сбежала улыбка, - а впрочем, люди везде одинаковы. Если вам покровительствует удача, вам поклоняются, если она изменит, вас затопчут и растерзают. А ему удача изменила. Мой друг оттуда говорил о непроходимых горах, которые не взять штурмом.
Данияр быстро покрывал листок в блокноте столбиками цифр.
- Если бы построить там самолет… первая машина вылетала из Ливийской пустыни, эту мы точно в Африку не перевезем, не говоря уже о самолете. Но если попробовать динамит…
Матарет поглядел на него с укором.
- И вы туда же, - сказал он мрачно. - Правда, я сам был такой же, я думал о взрывчатке в первое время жизни здесь. Но представьте, что будет, если взорвать Гималаи, например. У вас же уже была катастрофа.
- Да, простите, действительно, смущенно пробормотал Данияр. - Но это далеко.
- У нас расстояния другие, - Матарет выдвинул ящик стола, за которым сидел, и начал искать что-то внутри. - У меня слишком много времени на размышления, может, в этом моя беда. Когда-то я был молод и все было проще. Теперь я чувствую, что даже по шернам можно скучать. Как по горячим источникам, по бесконечно долгим закатам, по небу - оно здесь не такое, высокое, синее, дома же оно как светлый потолок. А наше утро? Это чудо, когда мгновенно расцветает все вокруг, ткни палку в почву - и она даст побеги. Ночью страшный мороз, но привыкнешь к нему, и уже весело, над столицей клубится пар, где-то молодежь перекликается, и сразу хочется хохотать и дурачиться в этом снегу. Звезды ночью такие яркие, с Земли они тусклее, поверьте. Травы в степи пахнут, как самые благоуханные цветы здесь, а уж запах наших цветов я словами не передам. Как курится Отеймор, как прекрасен лес на его склонах… простите, я заболтался.
- Ничего, я понимаю. Я тоже не местный.
- Да, но вы же можете отправиться домой в любую минуту.
Данияр помотал головой.
- Нет, не собираюсь. У меня на родине точно так же приняли указ о запрете образования. Так что я там чужой, вернее, моя страна сама от меня отказалась. А березки можно любить где угодно, - он вдруг представил себе, что напрасно ищет Достоевского или Блока в книжных магазинах там, на родине, и его передернуло.
Матарет слушал с окаменевшим лицом.
- Когда-то я рассуждал почти как вы и только посмеивался над тем, что называется сентиментальностью. Лучше я сейчас ничего говорить не буду, просто посоветую - не принимайте ложных решений из гордыни, не доводите душу до агонии. Я уже не надеюсь увидеть дом.
- Я отстрою корабль, - Данияр не знал, что пообещать и чем поклясться. - Конечно, это нелегко, но сделаю что смогу и даже больше.
Матарет снова улыбнулся.
- Я просто не проживу долго, у нас редко кто дотягивает до шестидесяти, а мне сорок. К тому же я родился и жил при низкой силе тяжести, врач меня предупреждал, что сердце может отказать неожиданно. Я пью лекарства, но это так, самоуспокоение. Все же госпожа Аза очень добра… А вы не возражаете, если я покажу вам свои рисунки? Я их делал для себя, но все же иногда хочется с кем-то поделиться, а госпоже Азе я уже надоедать с ними не могу.
Маленький секретарь специально не учился рисованию, перспективу кое-где не соблюдал, некоторые мелкие детали просто затушевывал, что-то, наоборот, прорисовывал с излишней тщательностью, но в целом талант у него был. Он не пользовался красками, только простым графитом, но даже изображенный в сером цвете мир на его листах казался живым. Данияр перебирал рисунки - высокий причудливый дворец, врезанный в белое небо мощной громадой, море с разбросанными по нему островами, величественная гора, окруженная поросшими лесом сопками. На других листах был город с небольшими домами, узкими улочками, хотя попадались и фонтаны, и широкие площади, и ажурные мостики. На одном рисунке была изображена равнина с горной грядой по горизонту, над которой зависло огромное светило, не похожее ни на Солнце, ни на Луну. Данияр вначале принял его за фантазии художника, потом его осенила догадка:
- Это Земля?
Матарет кивнул.
- Да, над Полярной страной. Больше она не видна нигде. Она разноцветная и переливающаяся, как круглый цветок в небе… Не то, что наша Луна.
На следующем листе красовалось странное существо - с почти человеческим торсом и мускулистыми руками, с широкой головой, с лицом, которое Матарет не смог изобразить и потому затушевал черты, тщательно нарисовав только четыре огромных глаза, полуприкрытых веками. За спину существа был откинут не то плащ, не то еще какая-то одежда, ноги, до колен напоминавшие человеческие, заканчивались птичьими лапами, как у древнегреческих сирен. Данияр перевернул лист - на обороте крылатый силуэт парил в воздухе, протянув на фоне полупрозрачных крыльев человеческие руки. Это был тот же сфинкс, исполненный очей, несмотря на более чем непривычную и пугающую внешность, он притягивал взгляд.
- Это шерны, - пояснил Матарет. - Коренные лунные обитатели. Право же, никогда не думал, что начну по ним скучать.
Данияр отодвинул рисунки.
- Чудеса, какие же чудеса скрывает от нас небо! Нет, корабль надо строить с расчетом на нескольких человек. Я теперь понимаю тех, первых путешественников, много столетий назад. Все это стоит того, чтобы увидеть и умереть… За то, чтобы полететь, любую цену заплатить не страшно.
Сзади раздался шорох. У дверей стояла Аза, нервно приглаживая волосы, она переоделась во что-то менее торжественное, чем ее обычные парадные платья, и с уютным домашним нарядом не вязалось ее чересчур бледное лицо и крепко сжатые губы.
Матарет привстал:
- Будут какие-то распоряжения?
- Нет, никаких… - Аза прошла к шкафчику в глубине комнаты, вытащила оттуда небольшой прямоугольник и поставила его на стол, прислонив к фарфоровой вазе. Это оказалась фотография, и человека, изображенного на ней, Данияр знал. С портрета глядело улыбающееся лицо репортера Марка Северина. Покойного репортера - Данияр не знал, откуда в нем возникла эта уверенность, из слов Матарета или еще почему-то, только интуиция подсказывала - соперника больше нет. Но мертвый он оказался так же опасен, как и живой.
Аза выбежала в коридор. Матарет поглядел ей вслед и пожал плечами.
- С ней иногда бывает. Она… - и не договорил.
Беседа больше не клеилась. За окном почти совсем стемнело, наступала летняя короткая ночь. Данияр встал, не зная, просто уйти или попытаться разыскать Азу, но она вернулась сама. Он сделал было шаг ей навстречу, но Аза, глядя холодно и отчужденно, сказала:
- Простите, пан инженер, вам пора, вы засиделись, а у меня завтра трудный день.
Данияр задохнулся. Она смотрела так же, беспощадно и прямо, и было совершенно очевидно, что требовать каких-то объяснений бессмысленно. Данияр молча прошел мимо нее к выходу, спустился по ступенькам в теплую летнюю ночь. Лишь у ограды он задержался, крикнул:
- Черт! - и ударил кулаком в стену. Не надо было связываться с ней изначально, не надо…
Матарет посмотрел вслед удаляющейся по пустой улице человеческой фигуре, вздохнул и нажал кнопку, автоматически закрывающую ворота.
Грабец сидел в кресле перед столом, на котором были хаотично разложены бумаги - что-то с напечатанным на машинке текстом, что-то написано от руки. Некоторые листы выглядели так, будто были вырваны из книг. Грабец отодвинул в сторону кружку чая, заботливо принесенную старшей сестрой. Старая дева, не имевшая в жизни другого смысла, кроме опеки над всеми окрестными кошками и собаками, она была рада принять под эту опеку и младшего брата, в чьей гениальности всегда была уверена. А еще она хорошо знала, что одинокие мужчины в возрасте не всегда могут в достаточной мере позаботиться о себе, и в этом плане мало отличаются от тех же кошек. Рядом с удобным креслом стояли мягкие домашние туфли, стол был солидным, черного дерева, лампа заботливо накрыта зеленым абажуром, чтобы свет не бил в глаза, несмотря на теплую ночь, камин натоплен - а то, оборони боже, можно и простудиться. Рядом на спинке дивана висела теплая клетчатая шаль, которую Грабец находил лишней в картине создаваемого уюта. Его сестра, пани Софья, в свою очередь не желала мириться с такими деталями, как ликер в чай и коньяк в кофе. Прочие благородные и неблагородные напитки Грабец старательно прятал от сестры, а пани Софья так же старательно их находила и добросовестно выбрасывала. Эта тихая партизанская война продолжалась с самого освобождения Грабеца, но пани Софья не считала брата алкоголиком, все эти вынимаемые ею из дальних углов бутылки были с ее точки зрения все лишь недоразумением, пятнами на Солнце, незначительными деталями в биографии великого непонятого человека. То, что бедняжка Арсен после того трагического недоразумения больше не писал стихов, в ее глазах тоже оставалось всего лишь блажью. Правда, она сама этих стихов не понимала и не читала, но в газетах говорилось, что ее Арсен величайший из современных поэтов, а газеты никогда не врут. Он непременно начнет писать снова, а пока что ее забота - создать для этого необходимые условия, чем она и занималась.
Посреди стола стояла массивная подставка для писчих принадлежностей, но Грабец к ней не притрагивался. У него всегда был каллиграфический почерк, и он гордо презирал новомодные ручки, не требующие заправки чернилами. Грабец выудил из хаоса бумаг сероватый отпечатанный на машинке лист, вчитался, шевеля губами, как ребенок:
- Блокада города с моря и по суше… сильнейшие разрушения, авиационные удары, пожары, голод… по контурам Исаакиевского собора опознан Санкт-Петербург. Петербург, и как я, дурак, не догадался, был же там…
Он отложил лист в сторону, взял другой.
- Взрыв бомбы невиданной силы… восток, судя по внешности людей и ландшафту - Япония. Один из очевидцев определяет порт в Нагасаки. Тип одежды медиевальный, что соотносит время действия с периодом великой войны… Здесь же, в районе Тихоокеанской Азии, депрессивный политический режим, сильнейшая диктатура, уничтожение мечетей и христианских церквей, массовые жестокие казни населения… Китай или Индокитай… более точно местность не определяется… Сильнейшие беспорядки на востоке Европы… Авиационные удары на востоке Европы… военные и гражданские объекты… двойным авиаударом взорван поезд, идущий через реку Морава… тип одежды футуристический… Боже, боже, если это и впрямь расплата за великую цивилизацию… Где же это было…
Теперь ему попался нотный лист, Грабец разглядывал его, будто черные значки могли дать разгадку мучавшего его вопроса.
- Хенрик, твой прощальный поклон, твоя лебединая песня. Может, и к лучшему, что ты сломался на этой кукле, а может, я виноват. Эх, сколько бы ты еще смог написать… ну да все равно, ступай в огонь, последняя мелодия гения.
Грабец скомкал лист и бросил, но до камина бумажный комок не долетел. Грабец не заметил этого, бормоча себе под нос мотив:
- Пара-ра-рим… Нет, ничего у меня не выйдет. Ты просто умер, Хенрик, а я умер как поэт.
Он вытащил очередную бумагу, исписанную карандашом, его собственным четким почерком. Плохо, намного хуже, чем он сочинял когда-то. Не годится для лебединой песни. Грабец расправил лист - строки вымучены, слова не такие. Если бы написать стихи на мелодию Лахеча, это бы прогремело, но увы - что есть, то есть.
Река бежит из глубины столетий,
Прокладывая русло наугад,
Летит стрелою ровной на рассвете,
Петляет меж холмами на закат.
И рябь течений не на глади водной -
На странах и истории лежит.
В притоке - судьбы целого народа,
И в капле - человеческая жизнь.
В сиянье радуг брызг и водных вихрей
Сменяют череду удач и бед
Водовороты войн и смут великих
И заводи спокойных, мирных лет.
- Авианалеты, разрушения на территории… беспорядки в Западной Европе, пожары… взрыв Триумфальной арки, тип одежды и оружия…
На полотне всемирного разлада
Багровый расцветает колорит,
И потому кровавым водопадом
Река остановилась и бурлит.
В крови зенит, закат пылает красным.
Клубится над восходом черный дым.
И кровью опустевших жил…
Грабец упал лицом в бумаги. Возможно, далее читать было свыше его сил, - а возможно, бывший великий писатель просто забылся тяжелым хмельным сном.
========== Часть 3. Южанин. “Все смешалось - враги, свои…”. Судьба Доната ==========
Мэсси молча стоял напротив вождя поселенцев. Сказать было нечего, оправдываться бесполезно, он просто ждал, когда Сакко поднимет людей по тревоге. Черное небо с мерцающими цветными алмазами звезд говорило о самом страшном наступившем полночном морозе, при котором снег смерзается и уходить по нему легче, но о побеге он подумал лишь на секунду. Такая попытка спастись тоже не имела смысла.
Однако Ивата не торопился будить лагерь. Он перевел взгляд на привязанного Доната, опять поглядел на Мэсси в упор:
- Ну? Я жду. Ты язык проглотил?
- Вислава ни в чем не виновата, - сказал Мэсси невпопад.
- Ах ты, ящерица красноухая! - удивился Сакко. - Ты мне еще будешь рассказывать сказки и Славушку защищать, как будто я ее обижу. Лучше говори, кто тебе этот выворотень. Говори и помни - врать можешь кому угодно, но не мне.
- Он мне друг, - Мэсси и так понимал, что убедительную легенду придумать не сможет. - Мы оба из горного города.
- Но ведь ты сам не выворотень?
- Нет.
- Так-так.
Мэсси снова замолчал, не зная, что говорить. Сакко с насмешкой спросил:
- И что же, там теперь людей принимают как дорогих гостей?
- Нет, меня считали выворотнем.
- Просто замечательно. Шерны кто угодно, но не придурки. И я тоже, кстати, если ты еще не заметил.
- Я знаю. Пока я был маленьким, особо не отличался. Сейчас скрываться стало невозможно, я и удрал, - Мэсси решил не рассказывать, что убежал не совсем по собственной инициативе.
Сзади захрустел снег, Мэсси в панике обернулся. Маленький закутанный в шубку призрак заговорил плачущим полушепотом:
- Попался, да? Дядя Сакко, чего он натворил?
Это оказалась Вислава. Сакко кивнул ей и быстро сказал менее суровым голосом:
- Пока ничего, где ты его нашла, жалостливый ты ребенок?
- На склоне… он же вроде нормальный парень, дядя Сакко!
- Мы тут все ненормальные. А он изначально был такой дерганый, без бинокля видно, что дело нечисто. Давай, рассказывай дальше. Хотелось бы мне знать правду, почему ты так похож на одного человека… хотя есть ли тут правда вообще.
- На старого Кубана? Не знаю, к тому же он мне никто, и я…
- К тому же старый Кубан, - ледяным голосом отчеканил Сакко, - умер холостым, детей у него не было, и похож ты на него не больше, чем на меня.
Снова все молча стояли в тишине, лишь потрескивал костер, да изредка от столба хрипел что-то в полубеспамятстве Донат. Далеко на горизонте, обрисовывая горный вал, слабо сиял перламутровый ореол Земли, Благословенной звезды. Мэсси вдруг понял, что в мыслях впервые не назвал ее Проклятой. Ивата вроде бы защищал Победоносца. А, все равно хуже уже не будет.
- На кого я похож?
- Сам не знаешь? В живых ты его не застал, молодой слишком.
- На Победоносца?
Ивата вдруг быстро шагнул к Мэсси и дернул его за руку в сторону.
- Давай отойдем, и ты, Славушка, тоже.
- Куда? - удивился Мэсси шепотом, потому что теперь они пробирались между палаток и говорить в полный голос было рискованно.
- Хотя бы сюда, - Сакко остановился около возведенной вечером ограды, за которой начиналась ледяная пустошь. - Подальше от выворотня. Чтобы он ничего не слышал, а то завтра начнут его пытать, он и разболтает.
- А если он не услышит, его не будут пытать? - уточнил Мэсси.
- Не, пытать его будут в любом случае, просто, если он ничего не будет знать, то ничего не расскажет. Ну выкладывай, что ты там про Победоносца говорил. Почему ты на него похож, как вылитый?
Мэсси решился. Пожал плечами и так же спокойно, как Ивата, ответил:
- Наверное, потому, что я его сын.
Ивата вздохнул несколько раз, коротко и хрипло.
- Это ты врешь, это ты, братец, врешь, быть такого не может…
- Мне так сказали, - Мэсси только сейчас понял, что его колотило крупной дрожью, капюшон свалился с головы, виски и затылок обдало холодом.
Вислава ахнула, затем зашептала медленно, нараспев:
- Со звезды далекой, что сверкает над пустынями… Я не помню дальше.
- Сверкает то сверкает, только ничего это не доказывает, - Ивата скатывал голыми руками снежки, будто не чувствуя холода. - Вот что, сказочник, у человека обычно два родителя, так мать у тебя была?
- Была. Она умерла сегодня утром, точнее, уже вчера, - Мэсси зажмурился, снова остро ощутив потерю. Неужели так недавно? Словно годы прошли… - Ее звали Ихазель.
- Ихазель, - Сакко раскрошил снежок в руках. - Это хуже. Это намного хуже. Да знаешь ли ты, что… ладно, тебя там не было. Интересно, как она ухитрилась. Вот что, сказочник, доказательства у тебя есть?
- Нет. Только слова матери, - Мэсси решил, что упоминать Авия будет лишним.
- У него огниво было, дядя Сакко, - спохватилась Вислава, - я сбегаю, принесу!
Она метнулась к их палатке. Костер по центру лагеря еще пылал ярко, боковой, у которого был привязан Донат, начинал уже угасать. Сакко ждал возвращения Виславы, не проронив ни слова, так же молча принял из ее рук огниво, повертел его и опять уставился на Мэсси тяжелым взглядом.
- Видите же узор? - нетерпеливым шепотом спросила Вислава.
- Да, - кивнул Ивата, - знак пришествия. Вот что, это, может, и доказывает, что ты сын Ихазели, но это никак не доказывает, что ты сын Победоносца!
- У меня доказательств нет, - Мэсси взлохматил себе волосы, проведя руками от висков к затылку. Скорей бы все кончилось…
Ивата снова хрипло вдохнул морозный воздух.
- Силы земные, парень, у тебя даже жесты те же самые.
Мэсси развел руками.
- Я не знаю, те же или нет.
- И что мне с тобой делать? - спросил Ивата. - Решать надо быстро, скоро народ понемногу просыпаться начнет. Давай, рассказывай сначала - как жил в городе, как сбежал и прочее.
- Обычно жил… Мать пятна на боках рисовала, скрываться учила, как она попала в Герлах, она не рассказывала. Там много таких женщин, у некоторых были дочери, - теперь сердце уколола мысль о Хонорат, - в общине рождались сыновья. Ну, выворотни. Пока я ребенком был, я не очень отличался. Последние дни на меня косо смотрели, и мама еще заболела. Она кровью кашляла.
- Чахотка, - уточнил Сакко.
- Да.
- Дальше.
- Сегодня утром она умерла, просила меня бежать. Когда начались выстрелы снаружи, я бросился в подземный ход. Но выворотень правду говорит, клянусь. Посмертием матери клянусь, ходы закрываются сами и их не открыть снаружи.
- Верю, - кивнул Сакко, - иначе за столько времени хоть один выворотень проболтался бы. Ну и? Что ты рассчитывал дальше делать?
- Не знаю. Просто там бы шерны убили, скорей всего. Для них все люди на одно лицо, но мать опасалась, что меня они опознают.
- А тут тебя тоже опознают. Это ты просто в сумерках появился, а завтра будет светло, и тогда… Слышал Бонифата? Это половина от того, что он говорит обычно. У него три брата полегло в Южном походе.
- Я не виноват.
- Из тех, кого в землю зарыли да камнями побили, половина не виновата. Так что ты собирался делать? Ты из ружья стрелять умеешь? Ты хоть что-то о нашей жизни знаешь?
- Нет.
- Хотя бы честно, - хмыкнул Ивата. - Только что мне с тобой, честным, делать?
- Здесь же нужны люди, - вмешалась Вислава.
- Нужны, да такие, которые пользу приносят. А его в окопе не спрячешь, и на лицо так похож… кто-то вроде Бонифата да признает. Эх, сын Ихазели, ты бы лучше со скалы сбросился, меньше хлопот всем и тебе тоже.
Мэсси опустил голову. Он ведь и сам это понимает…
- Когда отца твоего казнили, меня заперли, - неожиданно сказал Ивата. - Я ни предупредить не мог, ничего, ногти об стенку ломал. Так что не жди, что я сейчас спущу тебя со скалы, хоть это было бы лучше всего. Мы вот что сделаем. Тебя на подвиги тянет или просто где-то укрыться?
- Я подвиги не смогу…
- Тьфу, отец бы твой в могиле перевернулся, вижу, что не сможешь. Но укрыться, пожалуй, получится в большом городе. В Табире лучше всего, там народу много, никто особо к новым не присматривается. Далековато только. Там найдешь господина Анну, он старый вояка и тоже помнит твоего отца, ради его памяти в лепешку расшибется. Славушка, - Сакко обернулся к девушке. - Проводи ты его. Анну найди, объясни… ну и тебе лучше остаться в Табире.
- Нет, - Вислава упрямо покачала головой. - Я здесь нужна, я плохая разведчица разве? Конечно, провожу его, устрою и вернусь.
- Не стоит, не стоит, - поморщился Сакко. - Война это не для девочек, а тут война. Ты хоть подумай, что не только шерны, а и люди могут быть опасны. Мы же всех принимаем, даже грабителей с большой дороги, а многие не только грабили.
- Они меня не трогают…
- Не трогают, потому что я обещал рубить руки и не только руки. А я не вечный. И никто тут не вечный. Тебе надо в город возвращаться, там спокойней, чем раньше было. Короче, думай, Славушка. Я тут посмотрю, что получится с шернами, с лагерем, будут ли нападать… если будет спокойно, дней через пять приеду, посмотрю, как устроитесь. Пусть Анна ему, - Ивата кивнул в сторону Мэсси, - какую-то работу поможет найти, чтобы не на виду. Освоится… Там видно будет.
- Я все равно вернусь сюда, - Вислава была непреклонна. - Кому еще от шернов предполье оборонять, если не нам.
- Да не глупым девчонкам, - буркнул Сакко. - Вот что, - обернулся он к Мэсси, - ты не слышал, не говорили ли шерны выворотням, что они собираются летать подолгу над горными склонами?
- Нет, - Вислава из-за спины Сакко состроила гримаску, и Мэсси понял - она лишний раз напоминает ему не выдавать знание языка шернов.- Они решили после пушечных выстрелов, наверное. Я не думаю, что они будут устраивать облавы несколько дней подряд. Они не любят что-то менять.
- Ладно, завтра видно будет. А что ты умеешь делать вообще, сын Ихазели? Ремесло там какое-то… может, читать умеешь.
- Читать умею, мать учила по земной Библии. У нее были страницы, просто кусок книги. Ремесла нет. Что-то чинить, что-то носить, и все.
- А драться? Не стрелять, ладно, а обороняться?
- Мы там с другими мальчишками дрались, но вообще за драки гоняли….
- Ну, ударь меня.
- Зачем?
- Делай, что говорят.
Мэсси замахнулся… и через секунду обнаружил себя лежащим в сугробе. Ивата возвышался над ним оранжевым утесом на фоне неба.
- Ну вот, - сказал он. - Толку-то с твоего роста. Твой отец точно в могиле переворачивается. Да тебя Вислава через колено перекинет. Анне скажи, чтоб хоть немного приемам подучил, пусть не от выворотней, от людей иногда защититься надо бывает. Чего разлегся, вставай. Буду дорогу объяснять.
Мэсси не то чтобы совсем легко выбрался из сугроба. Ивата уже указывал рукой на север, в направлении, противоположном горам.
- Вот отсюда начинается дикая степь, дикая потому, что несколько часов пути вряд ли кто-то встретится. Потом уже поселения идут, но редко. Дорога ровная между холмами, .через пару десятков часов будет Еретова пустошь, знаешь, Слава? Доедешь?
Девушка с готовностью кивнула:
- Конечно, знаю!
- С южной стороны там сопка, в ней схрон, тоже с юга. Вот на такие случаи, если вдруг поселенцы с самых гор рванут на север. Его грабить - проклятым быть вовеки, так что даже разбойники не трогают. В схроне переночуете, запас есть, дрова, рыба сушеная. А утром сразу в Табир. Шатунов только можно опасаться, но от них на упряжке уедете. Все понятно?
- Да, - снова кивнула Вислава.
- А он? - спросил Мэсси.
- Кто - он?- не понял Сакко.
- Донат.
- Какой Донат?
- Выворотень.
Ивата остолбенело уставился на Мэсси.
- А, выворотень… Так он же… Он не человек, поймут в Табире, что это нелюдь, и что?
- Он же еще молодой, он не очень похож, скажем, борода просто пока не выросла, - Мэсси оглянулся на столб. - Он не охранник, ни в кого не стрелял. Он мне мать помогал хоронить.
- Парень, - жестко сказал Ивата. - У тебя и так шансов почти нет, а ты? Ты еле выплываешь и хочешь камень на шею?
- Я просто не уйду без него.
- Ты мне условия ставишь?
- Я просто по-другому не могу…
- Человек, водящий дружбу с выворотнем, - усмехнулся Ивата. - Только один такой был… Ну что же.
Он повернулся и пошел к столбу быстро, почти бегом. Мэсси еле поспевал следом. Ивата вытащил нож, лезвие тускло сверкнуло в отблесках догорающего костра, перерезая тряпку, которой была обмотана нижняя часть лица Доната. Выворотень висел на веревках без чувств, Ивата слегка похлопал его по щеке:
- Эй, ты, красавец. Имя такое знаешь - Нузар?
Донат, с трудом приходя в себя, непонимающе помотал головой.
- А зря, - Ивата поддел ножом веревку, обвившую плечи пленника. - Надо… знать имя… того, кто спас тебе жизнь… держи же его, он сейчас грохнется!
Мэсси не сразу понял, что последние слова обращены к нему. Донат осел на снег словно охапка одежды.
- Не вздумай заорать, - предупредил Сакко, - с языком сразу расстанешься. Взвалим его на тележку, в Табире не знаю, как его будешь прятать… Правда, туда выворотни не доходят, далеко. Они только на поселения у гор нападают. Может, если где-то в маленькой деревушке на побережье… Не знаю. Просто вспомнил тут одного.
Донат потихоньку перекатился со спины на бок, скорчился, подтягивая ноги к животу. Ивата оглянулся на него:
- Погоди, принесу ему что-то переодеться. Пусть потом хоть снегом оботрется, смердит от него, как от выгребной ямы.
Мэсси казалось, что прошла вечность, пока Ивата ходил за одеждой, а Вислава за тележкой. Донат кое-как сел на снег, обняв руками колени.
- Меня сейчас убьют? - спросил он с трудом ворочающимся языком, Мэсси вначале даже не понял.
- Нет, нет, что ты, отпускают. Все обойдется.
Донат то ли тоже не понял, то ли не поверил. Он сжался, обхватив голову руками и тихо всхлипывал в темноте.
- Мать-Луна, - шептал этот несчастный сын, не знавший другой матери. - Мать-Луна!
К счастью, подошла Вислава с упряжкой, псы вертелись у ее ног молча, лишь слегка повизгивая, а там подоспел и Сакко, кинувший ком одежды на тележку.
- Ну, в добрый путь.
- Спасибо, - прошептал Мэсси.
- Спасибо будешь говорить, если до старости доживешь. Езжайте, храни вас Земля.
Донат с трудом понял, что от него требуется сесть в сани. Вислава запрягала собак.
- Сначала поедем, - сказала она Мэсси, - потом, как лагерь из виду скроется, побежим рядом, жалеть собачек надо… Дядя Сакко, а что ты людям скажешь?
- Скажу, шатун нападал… да придумаю. Будто первый раз люди ночью исчезают. Езжайте. Народ скоро просыпаться начнет.
Упряжка тронулась. Медленно поплыли белоснежные наметенные вечерней вьюгой холмы. Вокруг простиралась дикая степь. Где-то далеко-далеко на востоке, на границе Великой пустыни, поднималась невидимая пока заря второго дня, который Мэсси предстояло провести среди людей.
Комментарий к Часть 3. Южанин. “Все смешалось - враги, свои…”. Судьба Доната
Где пытки, спрашиваете вы. А над читателями?
========== “Все смешалось - враги, свои…”. Герлах против Табира ==========
Темная башня, светлая комната. Каменные стены, снаружи заросшие мхом и покрытые песком. Отполированные деревянные панели, облицевавшие поверхности внутри. Курится дымок благовонной травы, древней, такой древней, что и название ее забылось. Когда-то ее использовали как лекарство… когда-то. Теперь и болезни редко с кем приключаются. Говорят, все их изжили в стародавние счастливые времена. А может, даже недуги обходят стороной древнюю умирающую расу.
За окном, за легкой узорной решеткой, светлеет небо. Это цвет приветствия - молочно-голубоватый, словно сама мать-Луна радуется своим просыпающимся детям.
Лоб молодого шерна, только вошедшего в комнату, тоже сияет светло-голубоватым. Это означало бы просто пожелание доброго утро, если бы не примешивающиеся бирюзовые оттенки.
- Ты хочешь что-то спросить, сын?
- Все то же, отец мой. Все та же просьба старого Корнута. Он хочет, чтобы я стал Верховным шерном после него.
Стальные бегущие полосы цвета перемежаются с медно-красноватыми.
- Мне это не нравится.
- Это же великий почет.
В недоумевающем золотистом свечении проскальзывают коричневые, а затем и синие тона. Септит не умеет лгать убедительно.
Медь пылает так, словно ее раскалили на огне.
- Это не жизнь. Бесконечные годы разрисовывать камни, быть запертым в башне…
Теплый бежевый огонек вспыхивает и расплывается, подмигивает ласково, заискивающе - ну почему бы со мной не согласиться, это так важно для меня…
- Он не выходит потому, что уже очень стар.
Стальные отблески на ультрамариновом фоне.
- Мне. Это. Не нравится. Я не изменю своего мнения. Я запрещаю.
Бежевый цвет тускнеет, пока что до нейтрального серого.
- Я не раб.
Ультрамарин усилием воли превращается в менее жесткий синий.
- Я буду жестоко разочарован. Участь книжника менее достойна, чем участь воина. Ты любил своего дядю, моего брата. Месть за него еще не завершена.
- Надо же кому-то и книги хранить.
У отцовской любви рыжевато-золотой цвет предзакатного солнца, отражающегося в морских водах.
- Но не обязательно моему единственному сыну. Корнут найдет другого, что он вцепился в тебя, как лист-паразит цепляется к шерсти. Я сам с ним поговорю.
- Не надо, прошу, - испуганная бирюзовая вспышка.
- Надо. Я вижу, он будет продолжать сбивать тебя с толку, - и вновь ультрамарин, загораясь, отсвечивает от стен и потолка, он сияет ярко, он заполняет все помещение, выплескиваясь наружу, и нет от него спасения. - Я буду жестоко разочарован, хоть и не могу тебе приказывать. Смысл жизни нашего народа - месть и ненависть.
- Отец, - тихим усталым голосом говорит вслух Септит, хотя стоит к Гранию лицом. - А какой смысл жизни у нашего народа был тысячу лет назад, когда Корнут только стал Верховным шерном? Тогда ведь люди на Луне еще не появились.
И, не дождавшись ответа, уходит.
- Господин Збигнев, господин Анна, у меня все, - невысокий худощавый рыжеватый человек в бордовом таларисе, который носили главы мастеровых гильдий, собрал бумаги со стола. Збигнев, иренарх Южных земель, мужчина степенный и осанистый, с загорелым представительным лицом, кивал, полуприкрыв глаза, и даже не заметил конца рассказа докладчика, пока Анна не пихнул его в бок. Тогда Збигнев немедленно встрепенулся, напустив на себя сосредоточенно-внимательный вид, будто все время слушал, не отвлекаясь.
- Благодарю, я все понял. Особенно все же меня интересует расходная составляющая… неплохо бы ее сократить.
Анна хмыкнул и еле заметно покачал головой.
- Невозможно, господин иренарх, - мастер взял свои бумаги под мышку. - По мелочи еще туда-сюда, но принципиальные изменения невозможны. Иначе все посыплется.
- Но такие усилия просто неподъемны для Табира, - Збигнев развел руками. - Непременно надо привлечь и другие города.
- Разумеется, - мастер кивнул. - Речь идет о нашей общей безопасности. К тому же разозленные шерны набросятся на наши поселения, сильней всего пострадают города вблизи гор, те же Пшелень или Осадка. Их жители просто обязаны знать о предполагающейся атаке, но подготовка орудий дело не одного дня, можно будет построить укрытия.
- Вот именно, - Збигнев поднял указательный палец вверх. - Укрытия. Это тоже недешево, и согласятся ли они на такую… м-м-м… авантюру.
- В случае удачи через несколько лет нападения прекратятся вообще!
- А в случае неудачи?
- В случае неудачи, - мастер поглядел на иренарха в упор, слегка сдвинув рыжеватые брови над прозрачными серыми глазами, - поступим, как обычно. Отстроим разрушенные поселения, будем держать оборону, готовиться к новому противостоянию.
- Только денег у нас будет меньше, - уточнил иренарх.
Анна снова покачал головой и почти беззвучно, одними губами сказал:
- Збигги, то есть - у тебя.
Збигнев покосился на старого воеводу недовольно, сказал:
- Хорошо, ступай, пока подумаю, посоветуемся… - и подкрепил свои слова повелительным жестом, указывающим на выход. Когда дверь за мастером закрылась, иренарх повернулся к Анне:
- Что скажешь? Этот тоже предлагает невозможное?
- Трудновыполнимое, - ответил воевода. - Трудно, но выполнимое. Когда-то мы именно так добили первый приморский город. У горных твердынь тоже есть уязвимые места. Если собрать такую мортиру, как рассчитал этот оружейник… Сначала атаковать наиболее пологие горы. В проломы заложить взрывчатку… Но это надо навалиться всем миром, как в первый день пришествия, иначе не осилим.
- Нужно много людей и огромные деньги, Анна, огромные. С ближайших городов не соберем, даже если все зажиточные горожане скинутся. А наши города у гор точно взвоют, потревоженные шерны будут нападать именно на них. И откажутся принимать участие, вот что я думаю.
- Тогда оставить все, как есть. Сейчас хрупкое перемирие, они постреливают по нам, мы по ним, но все привыкли. Если обстрелять горы из новых мощных пушек, мы ткнем палочкой в муравейник. Либо поставить все на кон с надеждой на полную победу, либо не трогать вообще.
- Я думаю, не потрясти ли Теплые пруды, - Збигнев понизил голос и оглянулся на дверь.
- Нет-нет, это бессмысленно. Они ж удавятся там, за грош удавятся. Шерны их больше не трогают, они, кажется, считают, что это целиком наша проблема. Один Севин еще заинтересован, и то потому, что мы ему платим. И именно поэтому он заинтересован в нашей вечной войне.
- Вот если б их пугнуть, - Збигнев смотрел в окно, за которым открывался вид на южную степь. - Надо составить такое послание, чтобы прониклись. Никодар сейчас тут, ему показать этот план, убедить - он все же молодой еще, мечтает о победах. Может, хоть что-то отстегнут. А здесь созвать общий сейм, старшинам все объяснить. И приморские города обложить новым сбором. На орудие, смекаешь?
- Смекаю. Думаешь, все же можно собрать? - спросил Анна.
- Посмотрим, сбор дело не быстрое. Хватит - попробуем построить. Не хватит… нужды у города все равно есть.
- То есть что? - Анна отодвинул кресло и встал. - Ты что предлагаешь, Збигги? Новый сбор, когда люди и так еле выживают? Когда каждый день какой-то город да горит?
- Ты же сам сказал, что можно…
- Можно, если бросить все силы, не думая о других нуждах и о своем кармане! Можно поставить жесткое условие нашим фабрикантам, да ты на это не пойдешь. На их средства можно с десяток пушек построить. Тогда и люди бы в ополчение пошли, все до единого. А ты? Сбор. Новая дань, когда понятно, что никаких орудий ты на них строить не собираешься, в крайнем случае, начнешь.
Збигнев вскочил:
- Я с тобой, как с другом! Я честно посоветоваться! Если бы ты сказал, что это возможно! Но можно же попробовать.
- А пока деньги собрать. Збигги, я же тебя другим помню… когда ты так скурвился?
- Бывший полководец сквернословит, как сапожник, - зло сказал Збигнев.
- Ничего, тут детей малых нет. Ты мне про нужды города не ври. Я все давно вижу. Мне то обидно, что мы с тобой когда-то в одном строю… да мы все другими были. Когда шернов с Севера вышвыривали, у нас женщины за оружие хватались, дети в ополчение шли, палка и та стреляла. А теперь? Когда поселенцы с гор помощи просят, они что от тебя слышат - помочь не можем, но вы держитесь.*
- Они там сами собрались, - иренарх немного успокоился и снова сел. - Большинство там беглые преступники, знаешь, да? Им и так помилование обещано.
- Они просят помочь оружием, - Анна так и остался стоять, положив старые морщинистые руки на спинку кресла. - А тебе и оружия жаль.
- Будто здесь оно не нужно. Последнее нападение было семь дней назад.
- Нужно. И им нужно. С разведкой мы хоть часть успеваем отразить.
- Анна, у тебя все? - прошипел Збигнев. - Я не желаю слушать твой бред.
- Все. Ты сбор объявишь все равно, может, прямо сейчас постесняешься.
Анна вышел, позволив тяжелой двери довольно громко захлопнуться за его спиной.
- Я могу и забыть, что мы друзья, - крикнул вслед ему Збигнев.
Табир не зря назывался Каменным сердцем Южных земель. Город строили так, чтобы он меньше всего страдал от пожаров, не было здесь ни деревянных хижин, ни глинобитных мазанок, здания возводили сразу из прочных гранитных или известняковых плит. Центральные улицы мостились кирпичом. Табир не имел внешних стен, которые все равно бы не спасли при нападении крылатых врагов - когда-то в блокаду попала обнесенная высокими укреплениями Осадка. Тогда расположенный близ гор Южного полюса городок еле дождался помощи. Наученные печальным примером Осадки поселенцы больше не строили стен для городов, но превращали в крепость каждое здание. Только некоторые домики на окраинах были саманными - в них селилась прибывавшая с Севера беднота, при пожарах эти квартальчики горели, но отстроить заново их было легко.
Табир почти весь был одноэтажным, лишь несколько центральных общественных зданий поднимались над прочими. Жилища поселенцев уходили вниз, под землю - там располагались и подвалы, и хранилища, и спальни. Это помогало сохранить на ночь дневное тепло и решить вопрос с топливом, в отличие от северных поселений, город не имел ни горячих источников, ни благословенной нефти. Рядом раскапывали новую угольную шахту, но дело это было трудное и небыстрое.
И все же Табир жил и процветал - процветал бы, если бы не постоянные нападения. Несколько высоких дозорных башен-колоколен по периметру города были поставлены еще в день его основания. Со временем деревянные сооружения превратились в каменные, но так же пристально вглядывались с них в небо дежурные охранники - не летит ли появившаяся будто из-под земли стая крылатых чудовищ. И тогда звонили колокола, отчаяно бросая вокруг призыв оставить все и с оружием в руках защищать родной город, а с высоты рушился огненный шквал. На другие города шерны могли напасть небольшим отрядом, только чтобы пощипать и не дать людям расслабиться, на Табир же они набрасывались огромной стаей - видимо, слишком большую ненависть чувствуя именно к южной столице. К счастью, такие налеты случались не слишком часто, иначе Табир давно захлебнулся бы от чудовищных атак, и перерывы в несколько дней давали горожанам возможность отстроиться и зализать раны. Шерны, без сомнения, снесли бы город с лица Луны, обладай они возможностью набрасываться на него всей мощью каждый день, и оставалось лишь радоваться, что такого все же пока не случалось.
Шерны редко нападали на рассвете, и никогда перед грозой и ночным снегопадом, справедливо опасаясь, что не сумеют вовремя улететь. В эти часы жители Южной столицы могли позволить себе не опасаться атаки с неба, а просто жить.
Когда Анна вышел на центральную городскую площадь, на которой собирался сейм, и которую в народе так сеймом и называли, полуденный шторм был уже близок. Небо давило на крыши сизыми клубами туч, ветер привольно гулял по городским улицам, швыряя вдруг пригоршни пыли в лицо запоздавшим прохожим. Закрыты были двери всех окрестных мастерских и лавочек - площадь словно глаза зажмурила в преддверии буйства стихии. В середине города улицы были вымощены кирпичом, на окраинах где-то покрыты гравием, где-то оставлены земляными, но выбоин и ухабов здесь было не встретить, при нападении шернов хорошие дороги были не роскошью, а жизненной необходимостью.
Дом старого воеводы стоял ближе к окраине, когда он добрался до своего квартала, гроза уже швыряла вниз первые тяжелые капли. Люди попрятались от непогоды, лишь издали он заметил небольшую собачью упряжку, промчавшуюся по центру улицы, и удивился - вроде по направлению к его дому, но он же никого не ждал, к соседям, скорее всего.
Дождь хлынул, когда Анна был уже у калитки, мгновенно обрушившись на заборы, крыши домов, землю. Каналы-ливневки наполнились водой за считанные секунды, под ногами вскипали буруны. Старый слуга, совмещавший обязанности привратника, сторожа и садовника, мокрый до нитки, стоял в раскрытых дверях.
- У вас гости, господин Анна, - сказал он.
Анна был солдатом, закаленным Южным походом, долгими годами полувоенной жизни в предполье, а самое главное - тесным общением с сильными мира лунного. Поэтому, хотя все попытки Виславы рассказать ему последние новости поаккуратнее были довольно неуклюжи, он воспринял их внешне спокойно. Поглядев на Доната, Анна сказал почти то же, что и Сакко:
- В память о Нузаре… Ну что ж, попробуем выкрутиться.
Анна не держал много слуг. Кроме привратника, в его доме жила только стряпуха, тоже дама весьма немолодого возраста, которая помимо готовки поддерживала в комнатах какой-никакой порядок и ходила за провизией. Накануне грозы она всегда ложилась спать, так что Доната не видела. Привратник тоже некогда участвовал в Южном походе, к памяти Победоносца относился с благоговением, к Анне - с уважением и преданностью, и на его молчание можно было рассчитывать. К великому счастью, старик еще и плохо видел, так что в происхождение Мэсси его можно было не посвящать.
Доната пока что отправили в подвальное помещение, чему он и сам был рад. Все равно он не мог бы связно рассказать, что с ним случилось. У Мэсси это тоже особо не получилось, говорила в основном Вислава, а он лишь отвечал на вопросы и изредка задавал свои.
Дом Анны был устроен так же, как большинство домов в Табире - толстостенный, с кухней и парой комнат в надземном этаже, спальни и кладовые располагались внизу. Во внутреннем дворике был разбит небольшой сад, на крыше находился бассейн, куда собиралась талая вода утром и дождевая в грозу, за долгие солнечные часы она прогревалась так, что обжигала руку. После этого ее спускали в резервуар с двойными стенками, где она долгое время не остывала - так что жильцы могли мыться и стирать с определенным комфортом. Кроме этого, в городе был и водопровод, вода в котором бежала по каменным трубам. Его маскировали всеми средствами, чтобы шерны при нападении его не уничтожили и не оставили горожан без питьевой воды. Двери в подвал всегда, во всех домах строили как можно более прочными, чтобы старики, женщины и дети могли переждать там атаку. Старики такой возможностью иногда пренебрегали, женщины - никогда, так как шерны старались кого-то из них да утащить с собой, либо просто пометить своими обжигающими лапами.
В Табире было много оружейных мастерских - больше, чем в любом другом городе Южного предполья. Здесь обжигали кирпич для построек, добывали уголь, ковали металл и обтесывали доски для кораблей. Только продовольствие Табир закупал у окрестных селений, и в этом отношении город был уязвим. Но пока шерны не могли устроить блокаду расположенной слишком далеко от гор столицы, голода можно было не опасаться. В Табир почти каждый день приезжали переселенцы с Севера - Каменное сердце требовало свежей крови, и город не отказывал никому.
Важные решения горожане принимали на общем собрании, которые устраивались на центральной площади. Бывало и такое, что сюда стекался народ со всего Юга.
- Вот не знаю, будет ли Збигнев собирать людей, чтобы сообщить о новом налоге, или втихую это дело провернет, - задумчиво сказал Анна. - Эх, дети, знал бы я, что вы тут появитесь, не ссорился бы с ним сегодня.
- Збигнев это кто? - спросил Мэсси.
- Это? Здешний правитель, как некогда на Теплых прудах всем заправлял твой прадед, дед твоей матери. Ты, кстати, и на него чем-то похож.
Мэсси пока промолчал. Он уже пытался выяснить какие-то подробности о судьбе Ихазели, но Анна, сдвинув брови, ответил снова как Ивата:
- Тебя там не было, и лучше тебе об этом не знать.
Воевода тем временем продолжал:
- Твой прадед честный человек был, гордись. Ошибался, конечно, так кто из нас не ошибается. А Збигнев скользкий, как рыба в руке, когда ее из воды вытаскиваешь. Сегодня один из оружейных старшин предложил новый способ атаковать горные твердыни шернов, у Збигги сразу голова заработала, как под предлогом этого новый налог ввести. А оружие он строить не будет, либо так, для отмазки. Что-то пойдет на нужды города, но в основном в свой карман.
- Как это - в карман?
Анна посмотрел на Мэсси очень пристально и серьезным тоном посоветовал:
- На улицы будешь выходить - рот открывай поменьше. Лучше просто молчи. А то ты как деревенский дурачок, небось, даже что такое деньги, не знаешь.
- Немного знаю. Про ожерелье говорили, что оно денег стоит…
- Точно, ожерелье! - подпрыгнула Вислава. - Оно же осталось в пещере! Господин Анна, оно знаете, какое было - розовые жемчужины, крупные, как в первый год Похода привозили. У нас одна жемчужина хранилась, родители продали, когда я уже выросла. Я за ним съезжу, чтоб вы не были в накладе.
- Глупости не говори, я не такой нищий, чтобы совсем не принять дорогих гостей, - усмехнулся Анна. - Только переживаю, что повздорил со Збигги. Самому мне терять нечего, жену шерны утащили - давно, давно, еще до Пришествия, не смотрите на меня жалостливо. Детей не было, переживать не за кого. А тут вы. Вдруг Збигги захочет мне как-то подгадить.
Вислава понурилась, Мэсси попробовал спросить:
- То есть, я понял, он что-то общее хочет взять себе? А если всем рассказать? Его не поколотят? - и получил в ответ дружный смех.
- Нет, ты лучше и правда молчи, если будешь выходить, - сказал воевода, вытирая выступившие на глазах слезы. - Ты еще больше свалился с Земли, чем твой отец.
- А мне можно выходить?
- Да почему бы нет, не просидишь же ты всю жизнь в подвале. Твоего отца знали все, но вот так, лицом к лицу, как я, видели немногие. Да и стариков здесь мало, к тому же, хоть ты и вымахал с дозорную башню, ростом до Победоносца все равно не дотягиваешь. Надо же тебе жить среди людей, после всего-то… Значит, стены и изнутри неприступны?
- Совсем, - Мэсси поежился. Ему не понравился оборот, который приняла беседа. - А что хотят сделать с горами? Взорвать? Это не опасно?
- Не знаю, - ответил Анна, рассеянно глядя куда-то в стену. - Думаю, опасно. Потом я покажу тебе залив Победы, когда-то мы подрывали первый приморский город, он далеко отсюда, но земля осела и теперь море вдается заливом в берег очень глубоко. Легко доехать от Табира на упряжках. Ты хорошо спросил, ведь Збигги в чем-то прав, опасно трогать горы. Но ты не переживай, пока люди делают деньги на этой войне, она не закончится.
Вислава посмотрела в окно:
- Зато дождь… Грозе конец! Где у вас ход на крышу?
Не дожидаясь ответа, она упорхнула в коридор, послышался шум взбегающих по лестнице ног, а через минуту откуда-то сверху донеслось ликующее пение:
- О Табир, Табир, земля моя вольная!**
* Ну не сдержалась я… Хотя вру, я не сдерживалась, я мечтала куда-нить вставить эту шикарную, характеризующую большинство руководителей фразу.
** -http://lyricstranslate.com/ru/oj-kosovo-kosovo-ой-косово-косово.html
тоже спорная территория((((
========== “Все смешалось - враги, свои…”. Голос Табира ==========
Табир, умытый и свежий после грозы, немного напомнил Мэсси увиденные в пещере города с той стороны Луны - молодостью, жизненной силой, радостным задором. Повсюду распахивались ставни, люди выбегали на крыши, выходили на улицы, еще полные воды. Над ближайшей сторожевой башней, возвышавшейся над окрестными домиками и потому заметной отовсюду, взвился голубой флаг, - и это был Табир.
Из кузниц доносились удары молотом, курились печи, где обжигали кирпич, по середине мостовой везла какой-то груз собачья упряжка. Неподалеку прогремел ружейный выстрел, но Вислава и бровью не повела.
- Испытывают, - объяснила она спокойно. - При нападении сразу отовсюду такая канонада, ни с чем не спутаешь, и колокол сейчас молчит.
Это тоже был Табир.
В одном из домов по соседству послышался собачий лай, из распахнувшейся калитки выскочила целая свора псов, которые начали носиться по улице, за ними выбежали несколько ребятишек и пустились в пляс по лужам. Приподнимали свои головы-бутоны цветы в садах, рассылая вокруг пьянящий аромат, - и это был Табир.
Город строили по четкому плану, и он разбегался веером прямых улиц, за которыми угадывалась степь, бескрайняя вольница, море травы от горизонта до горизонта.
И это тоже был Табир.
Насмотревшись на город, Мэсси с Виславой вернулись вниз, где их встретила пробудившаяся стряпуха. Пожилая женщина, накрывая на стол, причитала, что господин Анна совсем ничего не ест, а теперь-то у него гости, и как она управится, но при этом успевала бросать внимательные взгляды в сторону этих самых гостей.
- Я вам помогу, - Вислава схватила ножик. - Что порезать, что почистить… Мы и в комнатах уберем!
Старой служанке сначала не пришлась по душе такая инициатива, видно было, что она не любила, чтобы в ее дела вмешивались, но в Южном предполье люди привыкли к взаимовыручке, и стряпуха отказалась от помощи как можно мягче.
- Да что там резать, девочка, положи, не пачкай рук. Вот еды в доме совсем не осталось, нам, старикам, много ли надо, а теперь на рынок надо идти…
- Я схожу, отдохните, - горячо заверила старушку Вислава. Мэсси поднялся:
- А можно и я?
Анна секунду подумал и кивнул:
- Да почему нет, идите, поможешь Славе тяжести поднести. Только сам… - и, оглянувшись на стряпуху, Анна поднес палец к губам. Мэсси кивнул. Вислава переспросила:
- Тяжести? - и поглядела на Мэсси странным недоверчивым взглядом. Даже после ночной беседы она обращалась с ним, как с глупым мальчишкой-найденышем, но иногда все же смотрела, будто перед ней сам Победоносец в блеске молний и грохоте громов, и его неприлично просить помочь по хозяйству.
Стряпуха надавала им массу указаний, что, какого качества, и у кого покупать, Анна сунул смутившейся Виславе мешочек с деньгами, и они втроем вышли во двор. Над землей поднимался влажный пар, но дорога уже высохла.
- А что мы скажем старушке про Доната? - вдруг сообразил Мэсси. Стряпуха же наверняка ходит в подвал.
- Я сам скажу, - заверил Анна. - Придумаю… Она славная женщина, хоть и суровая, приехала сюда с мужем в поисках лучшей доли, а его убили. Долго помыкалась. Как-нибудь я ей объясню.
За калиткой на широкой городской улице было уже полно народа. Мэсси, хоть и старался вести себя естественно, поминутно останавливался, оглядываясь на прохожих. Люди тут были разные, просто невозможно было свыкнуться с таким обилием лиц, и одеты куда чище и наряднее, чем ополченцы у кратера Герлаха. Мэсси в итоге забеспокоился и спросил Виславу, нормально ли они выглядят. Они, конечно, почистились и переоделись, Вислава была в таком же костюме, как и ее дорожный, только новом, а Мэсси наскоро подогнали что-то из одежды Анны, по длине оно оказалось коротковато, но не слишком.
- В порядке все, - ответила девушка, правда, тоже провожая взглядом проходящих мимо людей. - Тут кого только не встретишь. И разведчики приезжают, а с дороги они выглядят, как нечисть болотная. И северяне-бедняки. Кто одет почище, то почти наверняка мастеровой, у них у всех своя форма. У воинов панцири, а люди побогаче выряжаются, кто во что горазд.
Мимо в том же направлении прошли, постукивая каблуками по каменной мостовой, несколько нарядных женщин. Мэсси впервые видел такие пестрые и богатые одежды, самые яркие птицы проигрывали в сравнении. На незнакомках были длинные, расшитые золотом платья, на плечах меховые накидки, волосы они закрутили в затейливые прически, при каждом шаге поблескивали и звенели серьги и ожерелья - подобное зрелище повергло бы в шок и более искушенного человека. Проходя мимо Виславы, разряженные красавицы поглядели на нее презрительно, слегка сморщив носики, и тут же отвернулись.
- Кто такие? - шепотом спросил Мэсси, когда к нему вернулся дар речи.
- Северянки, - в голосе Виславы все же сквозила обида. - Не переселенки, а просто приезжие с мужьями или с отцами. Сюда же столько торговцев ездит с Теплых прудов и вообще с Севера. Вот некоторые и приплывают с ними, поглядеть… Сами обожают ходить по рынкам, они же больше ни на что не годятся. Видел, как их перекорежило? Они нас, переселенок, презирают, называют матерями выворотней… им, видишь ли, не понравилось, что я в штанах. Да неудобны эти юбки! А сами они, говорят, у себя на Севере по дому голышом ходят, вот как есть без ничего. Представляешь? Ужас!
Мэсси представил… представил еще раз и еще, и зачел последнее обстоятельство скорее в плюсы Севера, чем в его минусы.
На перекрестке двух широких улиц висела вывеска-указатель, на ней был барельеф, изображающий хлеб, рыбу, коренья и еще какую-то снедь, и стрелка. Были там и буквы, но надпись Мэсси не разобрал. Сзади послышался шум, напомнивший чем-то водопад в горах. Мэсси обернулся и увидел, что прохожие расступаются к стенам домов и заборам, освобождая центр улицы, по которой мерным шагом шла колонна людей. Все они были одеты в наглухо закрытые кожаные панцири, все вооружены, двигались они слаженно, будто единый механизм, даже роста и телосложения были примерно одинакового. Мэсси, впервые в жизни видевший организованное построение, в итоге сначала замешкался, а потом чересчур быстро шарахнулся в сторону.
- Ну что ты как с дикого Перешейка, - зашептала Вислава. - Это просто войско, тоже северяне. Они часто тут бывают, привыкай, а то люди будут таращиться уже на тебя!
Мэсси кивнул, провожая взглядом проходящий мимо отряд:
- Постараюсь…
Солнце блестело на отполированных шлемах, привешенных у пояса, и на стволах перекинутых за плечо ружей. Куда там жалкой орде выворотней, куда там поселенцам у гор - перед этой могучей организованной силой они выглядели просто кучкой отребья.
Отряд промаршировал мимо, последним прошел замыкающий с флажком в руке. Мэсси, глядя им вслед, сделал один шаг к центру улицы, и тут позади раздался незнакомый голос:
- Почему такой богатырь - и не в моем войске?
Сзади стоял человек тоже в кожаном панцире, но за плечами у него был накинут темный плащ, а шлем не приторочен у пояса, а надет на голову, несмотря на послеполуденную жару, только что не плавящую любой металл. Поднятое вверх забрало открывало молодое лицо с деланно-скучающим взглядом цепких черных глаз. Ростом воин был лишь немного ниже Мэсси, но все же ниже, и чтобы не задирать голову для разговора, незнакомец отступил на несколько шагов.
- Ну? - спросил он снова. - В войско вступить не хочешь?
Мэсси развел руками, не соображая сразу, что ответить.
- Вам бы всех в войско, а кто Табир защищать будет? - сердито спросила Вислава. - Вы тут побудете и уплывете, а мы?
Незнакомец, не снисходя до ответа дерзкой девчонке, кивнул Мэсси:
- Надумаешь - приходи в казармы. Пригодишься, - и зашагал догонять свой отряд.
- А это кто был-то? - спросил Мэсси, соображая, что его чудом не определили туда, куда он точно не собирался.
- Никодар, - буркнула Вислава. - Военачальник с Теплых прудов, племянник тамошнего первосвященника. Никогда бы ему не быть полководцем, не будь он племянником, военных успехов ноль, а уж гонору… Скользкий, как они все, любит вот так идти не впереди своего отряда, а как бы сбоку. Так и разговоры лучше слышны. Ну и пусть слушает, как ему кости моют. Пошли, рынок вон там.
В торговых рядах было шумно и многолюдно, но в общем они проплутали по ним без особых приключений. Поглядели выставленное на продажу оружие, рабочие инструменты, ловчие сети, восхитились украшениями, видели вывешенные шкуры шернов (аж две), люди осматривали их, ощупывали, но желающих купить не находилось - дорого. Мэсси поймал себя на том, что даже не ужаснулся этому зрелищу. В продовольственных лавках, особо не торгуясь, Вислава закупила мясных кореньев, рыбы, муки, пряной зелени (продавец уступил ее задешево, приговаривая: “Такой красоте скидку не сделать - грех!”) и прочего, и с переполненными корзинками они вернулись домой, тоже без приключений.
Дома их ожидало два сюрприза. Анна за время их отсутствия сходил к соседям и купил платье, которое дочь соседей приобрела для себя, но не вымеряла точно и оно оказалось ей узко. Платье, может, было и несравнимо по пышности с виденными нарядами северянок, но Вислава чуть не расплакалась от благодарности и убежала переодеваться, забыв свои предубеждения против “этих неудобных юбок”. На Мэсси этот наряд из светлой, легкой, струящейся ткани, пусть и расшитой дешевым речным жемчугом, произвел неизгладимое впечатление, а Вислава в нем - еще большее. Когда она кружилась по комнате, словно рассветная птичка, Анна с улыбкой кивнул и сказал Мэсси вполголоса:
- Дочек у меня не было, а племянницы были… Я еще помню, чему девочки радуются.
Мэсси подумал о Хонорат и прочих женщинах из общины, всю жизнь донашивающих лохмотья и лишь иногда получавших возможность перешить себе что-то из холста, предназначенного на одежду выворотням. Даже полувоенная жизнь, как в Табире, для них неслыханная роскошь… о Хонорат, Хонорат… Почему мир настолько несправедлив?
Второй, куда менее приятный сюрприз, преподнес Донат. Чтобы он не сидел в подвале без света, ему оставили нефтяной каганец и несколько смолистых палок для факелов. Одним из этих факелов он выжег себе родимые пятна, характерные для выворотней. Одна из жутких багровых помет находилась у него на ноге чуть выше колена, другая следом ладони обхватывала локоть - теперь пятен там не было, зато на их месте красовались страшные ожоги, а в подвале стоял запах паленой плоти.
Вислава, которая до этого только шарахалась от “нелюдя”, первая кинулась его лечить. Прикладывая к ранам смоченные ледяной водой повязки, она ругала Доната на чем свет стоит:
- Ну не идиот ли? Ну скажите, разве не идиот? Как вы еще выжили, если все такие придурки? Ты сдохнуть хочешь? Ты понимаешь, что все равно отличаешься от людей? Ты уверен, что пятен не будет, когда все заживет, да и заживет ли! Сдохнешь от заражения, будешь знать!
Донат молча слушал, счастливо улыбаясь, будто его хвалили, а не осыпали нелестными эпитетами, - в те моменты, когда не морщился от боли. Положение осложнялось невозможностью вызвать лекаря, за помощью обратились к стряпухе Вете, которая в лечении ожогов кое-что понимала. Доната выдали за дорожного товарища, получившего ожоги при нападении шернов с их горящими стрелами. Заподозрила Вета что-то или нет, из уважения к Анне или по доброте душевной, но помочь она не отказалась.
Донат, после того, как ему сделали повязку с соком лечебных ягод, пробормотал:
- Ну что вы так… на выворотнях же все заживает, как на собаке, - и снова заулыбался, потому что о нем заботились впервые в жизни.
Чуть позже его стало лихорадить, приступы продолжались чуть не до самого вечера, повязки нужно было менять каждые полчаса - когда, наконец, жар у больного спал и опасность заражения миновала, Мэсси сам заснул от усталости прямо в подвале. Анна растолкал его и заставил подняться по лестнице.
- Ты что же, день целиком на ногах вынести не можешь?
Мэсси виновато вздохнул:
- Всегда было труднее, чем остальным. С детства.
- Это, положим, и у отца твоего так было, - сказал Анна. - На Земле вроде дни и ночи короткие. Но сейчас глупо ложиться, дело к вечеру идет, ночь всего через сотню часов. Давай решать, что с тобой делать. Збигги пока затаился, может, и пронесет, но все равно тебе нужно жить самостоятельно. Чему-нибудь тебя у шернов учили?
Про понимание цветного языка Мэсси пока решил промолчать - все равно в пределах досягаемости пленных шернов не наблюдалось. Попробовал он прочитать рукописную книгу, но с трудом разобрал содержание, - Ихазель учила его по обрывкам земной Библии, а нормальный польский язык сильно отличался от местного суржика с вкраплением португальских и английских слов.
- Ладно, дело наживное, привыкнешь, но переписчиком ты пока быть не можешь, а жаль, грамотных людей не хватает, - подытожил Анна. - Рядом много мастерских, завтра с утра походим, присмотримся.
- Его сегодня чуть в солдаты не завербовали, - вспомнила Вислава. - Сам Никодар выскочил рядом, как будто ниоткуда.
- О, это он может, - согласился Анна. - Но не забрали же? А сам ты как? Может, согласен?
Мэсси помотал головой:
- Куда, в войско? Я не знаю, но они же… Я не хочу никого убивать.
Анна посмотрел на него задумчиво:
- Даже шернов? Знаешь, твой отец сначала тоже не хотел, а потом, похоже, во вкус вошел. Но войско Никодара тут только для красоты. Они и с шернами, и с выворотнями нечасто сражаются, сюда прибывают, лишь когда мы уже умоляем о помощи. В основном толкутся на Севере.
- Но там же шернов нет?
Вислава нехорошо засмеялась:
- Вот поэтому! Всяко безопасней!
- На Севере они недовольных усмиряют, - мрачно сказал старый воевода. - Шернов оттуда выгнали, а намного лучше люди жить не стали. Отец твой хотел… ладно, что уж об этом. Давайте, дети, я вас на залив Победы свожу, пока время до ночи есть. Там все же места очень красивые.
========== “Все смешалось - враги, свои…”. Голос Эйнара ==========
Табир потерялся где-то за круглым горизонтом, солнце низко спустилось к западу, хотя припекало еще сильно. Здесь было царство степи, ни перелесков, ни кустарников - только колышущаяся зеленая равнина вокруг, лишь кое-где виднелись контуры сторожевых башен. У края дороги трава высохла и ломко шелестела, но дальше ее не могла засушить никакая жара - густое, сочное разнотравье переливалось волнами под порывами ветра. Над степью зависли неподвижными тенями хищные птицы, изредка стремглав спускавшиеся за добычей, больше ничто не нарушало раззолоченную предзакатную небесную синеву.
К ароматам цветов примешивался незнакомый соленый запах. Далеко впереди степь уже не казалась изумрудной, она приобрела новые цвета - то голубовато-серебристый, то золотой, то…
Да, это было море. Собачья упряжка остановилась, не добежав до начала побережья. Царство травы сменил плотный влажный песок.
Это было похоже на горное озеро - как полуденный ливень походит на дождевую каплю. Волны расплескивались по песку, оставляя после себя хлопья белой пены, те мгновенно исчезали под палящим солнцем, но новая волна обрушивалась на берег, и новая, и новая… Вблизи сквозь воду просвечивало золотистое песчаное дно, на горизонте море было блестящим, таким, что цвета не разобрать, только плясали на нем солнечные блестки. В лицо повеяло соленой прохладой.
Мэсси вспомнилось, как о море рассказывала Хонорат, пытаясь передать отрывочные детские впечатления:
- Я очень маленькая, еле хожу… Но я помню - много, много воды, песок, огромный корабль… А волны какие - ростом больше меня, я бегу к ним, но меня хватают и утаскивают. Как давно этобыло! Попаду ли я туда еще…
Он тогда и не мечтал сам увидеть Великое море, а вот оно, перед глазами. Обволакивает руку соленой прогретой водой, выбрасывает на песок прозрачные камешки.
Мэсси выпрямился:
- Тут и правда очень красиво…
- Раньше тут была степь, - Анна тоже глядел вдаль. - Видишь, как линия берега изгибается? Это залив, он образовался совсем недавно, лет ему примерно столько, сколько тебе. Там, далеко, где горизонт, был первый приморский город шернов. Он уже тогда наполовину сполз в воду, чтобы разгромить его окончательно, мы его затопили. Но он за себя отомстил, равнина начала проседать, море остановилось только через пару десятков дней. Я уже начинал беспокоиться, - Анна криво усмехнулся, - что оно до гор дойдет. Но остановилось, слава Земле.
- А как затопили? - спросил Мэсси.
- Обыкновенно, заложили взрывчатку в городские подземные ходы. Так он и ушел на морское дно. Если бы была лодка, можно было бы проплыть и поглядеть на обломки стен и башен на дне, залив этот большой, но неглубокий. Город виден, поэтому гавани строили не здесь, а поодаль. Люди не хотят вспоминать, кто жил здесь прежде.
Кто жил здесь прежде…
Мэсси представил себе останки древнего города под толщей воды - стены домов, крепости, разрушенные донжоны, обвалившаяся каменная лепка. То ли его разморило от жары, то ли от неустанного шума прибоя, но затонувший город уже казался более реальным, чем морской берег и степь позади. Время откатывалось назад, как морская волна. Гордо вздымались белые башни, трещины исчезали с каменной кладки, стены сияли чистой белизной. Город стоял на берегу - светлый и молодой.
Наваждение перед внутренним взором растаяло - снова расстилался зеркалом залив, буруны выплескивались на морской песок, и в реве их слышалось знакомое когда-то имя. Морская вода полнилась бирюзовой печалью, переливаясь золотыми отблесками солнца и повторяя на цветовом языке древнее название.
“Эйнар. Эйнар. Эйнар.”
Точно! Это он, первый приморский город, уничтоженный в самом начале Южного похода, это про него рассказывал Авий, это о нем предупреждала цветная стена в зале под башней Корнута. Здесь был поврежден участок сети, из-за которой… Ясно представились картины той стороны, превратившейся в безвоздушную пустыню. Казалось, тьма из-за горизонта тянет руки сюда, к центру обитаемого полушария, хищно примериваясь к живым еще поселениям. Здесь было нарушено хрупкое равновесие, здесь был нанесен удар, и теперь черная пустота не остановится, пока не захватит всю Серебряную планету, не рассыплет горсткой праха и равнинный Табир, и величественный Герлах.
- Ты какой-то бледный, - сказал Анна, и Мэсси вздрогнул. Он уже забыл, что он тут не один.
- Я ничего… солнце, наверное. Значит, тут была степь… А теперь хотят взорвать горы? Неужели сразу все?
- Сразу все невозможно, - согласился Анна. - Но если уничтожить один горный кратер, это бы подействовало на шернов устрашающе.
- Даже один, - Мэсси указал на залив. - Вот что тут случилось, а что будет с обломками целого горного хребта?
- Да не думай об этом. Этим планам уже шестнадцать лет, какие-то дикие предложения выдвигают постоянно, но я тебе говорю, ничего даже строить не начали и не начнут. Последний мастер предложил просто более подробные расчеты.
Вислава, сидевшая поодаль на берегу, поежилась, будто от холода, хотя до заката оставалось еще добрых пять десятков часов.
- Как же тут мрачно, - сказала она. - Красиво, но мрачно. Может, лучше вернуться?
Анна поглядел с обидой - все же дорога заняла приличное время, а эта неблагодарная молодежь даже не захотела подольше рассматривать знаменитое свидетельство первой победы над врагом.
- Ладно, садитесь, поедем назад, может, поглядим еще на гавань. Что-то народ этот залив и вправду не любит. А как мы когда-то ликовали здесь, на берегу… Теперь берег провалился. И верно - мрачно. Поехали.
Упряжка тронулась, вокруг поплыла степь, а вдали смолкал шум прибоя, продолжавший петь погребальную песнь ушедшему на дно городу.
Гавань, людная и шумная, а так же стоявшие у пристани легкие летящие корабли оставили о себе куда более радостные впечатления. В южной столице тоже все было в порядке, народ, собравшийся на городской площади, обсуждал последние новости, принесенные почтовыми птицами из поселенческих лагерей. Шерны, устроившие накануне разведку боем, уже на следующий же день вели себя как обычно, облетая свои горные владения время от времени и с ленцой. Небольшое сражение с выворотнями произошло под многострадальной Осадкой, но это тоже было в порядке вещей. Про новую подать на борьбу с шернами пока что никто не заикался, и народ расходился с сейма в благодушном настроении. Анна, правда, качал головой и бормотал: “Затишье перед бурей”, но видно было, что ему самому верить в это не хочется.
Бури не случилось ни в тот вечер, ни на следующий день. Раны Доната, которому на свет божий вылезать пока все равно не стоило, потихоньку заживали. Мэсси и Анна утром обошли несколько близлежащих мастерских. Помощники требовались только на обжиге кирпичей, Анна был этим не слишком доволен - по его мнению, дитя легендарного Победоносца было достойно лучшей участи. Мэсси горячо заверил, что всем доволен и большего не желает.
Ему казалось, что на механической работе, когда заняты только руки, он сможет, наконец, без помех обдумать все случившееся. Правда, мастер по обжигу почти сразу его разочаровал:
- Тут надо стараться! Тут надо все делать внимательно! Знаешь, как заказчики кирпич принимают?
- Как?
- Опрокидывают тележку на каменную мостовую, если разобьется больше трех штук, отказываются от всей партии.
- И что тогда?
- Что, что… об голову твою разобью остальные. Да шучу я. Не оплатят нам работу, вот что. Так что будь внимателен.
От печи шел жар, как от подгорных источников в Герлахе, больше ничего не напоминало таинственный город шернов. Мэсси казалось уже, что он покинул Герлах не позавчера, а годы и годы назад.
Он старался молчать и разговаривать с мастером только по делу, но все же задал пару неудачных вопросов, и к вечеру принес домой первый заработок и характеристику:
- Передай господину Анне, что ты хоть и с придурью, но старательный.
В Табире резали правду-матку в глаза (иногда в ответ получая в глаз) - молодому, стремительно растущему городу было не до вежливостей и расшаркиваний.
Герлах после заката замирал, но Каменное сердце билось днем и ночью. На буерах из гаваней прибывали переселенцы, работали мастерские, не успевавшие справиться днем со срочными заказами, полыхали огни на дозорных башнях - пусть шерны никогда не вылетают по ночам, однажды они могут и изменить своим привычкам. После полуночи выбегала на на улицы неугомонная молодежь - когда еще повеселиться, погулять на воздухе без помех, не опасаясь вражеского налета, поиграть в снежки, да просто ухаживать друг за другом? Смех и выкрики не смолкали до рассвета, и время от времени из домов, около которых собирались наиболее веселые гульбища, выскакивали всклокоченные хозяева с претензиями - до утра всего двести часов, невозможно выспаться в таком шуме! Но случалось это редко, в подвалы, где располагались спальни, все звуки извне доносились приглушенно.
Мэсси так же не мог спать всю ночь напролет, как у него не получалось бодрствовать от рассвета до заката. Видимая в окно холодная снежная красота ночного города завораживала, но вместе с тем пробуждала такую тоску, что хоть собакой вой - выть, правда, не на что, Земли в этих широтах не видно. Остальные домочадцы спали, поговорить было не с кем, наваливались все воспоминания и страхи разом - Хонорат, могила матери, угроза из мертвой пустыни, мигающая огоньками в том подгорном зале, голос ушедшего на дно Эйнара… Чтобы отвлечься, он как-то вышел на улицу просто подышать на морозе, и сразу же получил снежок в ухо и приглашение:
- Что стоишь, давай с нами!
Он кинул снежок в ответ, но присоединиться к веселой компании не рискнул, вернулся в дом, вытащил давешнюю книгу и разбирался в хитросплетениях измененного языка, пока его не сморил сон.
Вислава взяла на себя уборку комнат и работу в саду (Вета согласилась, немного поворчав), и выполняла все с таким же неудержимым пылом, с которым привыкла идти по жизни. Цветы, ошалевшие от ежечасового полива и столь же частой прополки, на всякий случай стали цвести четырежды за день, что вообще было редкостью. Но Виславе этого было мало, она вспомнила, что Мэсси не умеет пользоваться огнестрельным оружием, и на заднем дворе развернулись небольшие военные учения, которые соседи комментировали так:
- А мы уже думали, шерны напали!
Но первожители затаились. Второй, третий, четвертый день прошли спокойно. Мэсси попадал в цель девять раз из десяти, научился стрелять по движущейся мишени, перенял у Анны некоторые приемы борьбы. Вислава считала, что этого мало, сам Мэсси втайне надеялся, что ничего из приобретенных навыков ему не пригодится.
Донат окончательно поправился и уже тяготился вынужденным бездельем и затворничеством. Вислава все чаще заводила разговоры о том, что ей пора возвращаться в горы. Анна уговаривал ее остаться. Внешне спокойная, благополучная и размеренная жизнь готова была дать трещину в любой момент.
Утром пятого дня Вислава исчезла на несколько часов и вернулась счастливая:
- Господин Анна, я теперь у вас на шее сидеть не буду. Тут по соседству меня попросили помочь в ткацкой мастерской - ну, тот дом, что на углу. Так что я тоже теперь не в тягость, а скоро, глядишь, дядя Сакко подъедет, он обещал через полгода поглядеть, как мы устроимся. Я с ним вернусь.
Анна начал возражать и увещевать, Мэсси потихоньку выскользнул наружу и побрел по улице, пару раз вписавшись в стенку - перед глазами все расплывалось. В доме его присутствие было ни к чему, если воевода не отговорит неукротимую девчонку, то он, Мэсси, и вовсе ничего не сделает. Если бы он и вправду был истинным наследником Победоносца, и ему достаточно было бы сказать - сиди дома, не подвергай себя опасности… но что толку мечтать.
Он наткнулся на уличные часы на углу, висевшие на стене той самой ткацкой мастерской - с рассвета прошло тридцать часов и ему все равно пора было в кирпичную.
Там топилась печь, а в яме разминал глину новый работник - недавно прибывший с Севера молодой толстоватый человечек, потерявший на родине собственную мастерскую, как он сам выразился, “по глупости”. Мастер встретил Мэсси ворчанием.
- Долго спишь, тут дом строят на окраине, со стройки уже приходили.
Мэсси кивнул, завязывая фартук, набрал песка и начал посыпать площадку для сушки. За работой, как обычно, стало немного легче. Ведь есть еще надежда на Сакко. Он толковый, он Виславу уговорит, да просто откажется брать с собой, и ничего она не сделает.
Через пару десятков часов в мастерскую заглянул предполагаемый заказчик с той самой стройки, он был в отличном настроении, отпускал одну шутку за другой, и весело повторял:
- Это знаменитое дело - уже год нападений не было! Теперь только и строиться, забыли про нас крылатые твари.
- Да типун тебе на язык, - не выдержал мастер. - Беду накаркаешь еще. Молчал бы.
Словно в ответ на его слова снаружи раздался гулкий звенящий удар. Все в мастерской вздрогнули, обернувшись на звук, - а звон уже сорвался с другой, третьей, четвертой сторожевой башни, он колотился эхом между домами, он оглушал и звал, захлебываясь в собственных отражениях. Где-то кричали, где-то грохнули выстрелы, - Табир уходил в огонь очередной битвы.
- Ну вот, накаркал, - рявкнул мастер, бросаясь к стене. - Где ружье висело, бес вас всех раздери?
========== “Все смешалось - враги, свои…”. Табир уходит в огонь ==========
Солнце еще не подобралось к зениту, день только разгорался, но небо с северной стороны было закрыто стремительно несущейся тучей. Она казалась сплошной и, лишь приблизившись, распадалась на отдельные крылатые силуэты. Черные чудища, рея над городом, осыпали его пылающими стрелами и смоляными факелами. Шерны не меняли своей схемы нападения, но она работала сотни лет, чтобы противодействовать ей в полной мере, людям пришлось бы отрастить себе крылья.
Когда Мэсси выскочил из мастерской, на улице уже кипела битва. Несколько горожан, прижавшись к стенам, вели беспорядочную стрельбу. Человеческая фигура в огненном шлейфе, вопя, пронеслась по улице, упала рядом, человек катался по земле, чтобы заглушить огонь, пламя потухло, но несчастный так и остался неподвижно лежать на земле, обратив искаженное лицо с открытым ртом кверху. Каменное сердце не могло состоять из камня целиком. Вспыхивало все, что могло гореть, деревянные перекрытия, двери, оставленные на улице повозки, одежда на людях, даже трава. Вдали над низкими крышами виднелась пылающая сторожевая башня – она казалась бы огромной свечой, если бы не столб поднимающегося над ней багрового дыма.
Мэсси метнулся под прикрытие калитки, рядом остановился мастер, держащий две металлических крышки от фляг.
- Держи, - мастер сунул Мэсси одну крышку. – Оружия нет у тебя?
Не дожидаясь ответа, он подбежал к упавшему человеку, прикрываясь металлическим диском, как щитом, схватил его ружье и вернулся назад.
- Да держи ж ты! Первый раз замужем, что ли?
- А?
- Тьфу. Первый раз под обстрелом?
- Да.
- Тьфу ты, - мастер снова сплюнул. – Ну хоть не сбежал, а тот пухлый…
Мимо пронесся горящий факел, уткнулся в землю, оставив полыхающую маслянистую лужицу. Растекся в воздухе резкий тяжелый запах.
Мэсси мысленно порадовался, что в доме Анны был надежный подвал, и в ткацкой мастерской, куда устроилась Вислава, разумеется, тоже. Она спрячется, как и все женщины, Донат так и сидит взаперти, вот Анна наверняка захочет вспомнить молодость… надо прорываться к дому.
За углом слышались людские крики, лязг оружия, беспорядочная канонада выстрелов. Мастер, держа свой щит над головой, устремился туда, Мэсси кинулся следом, на секунду задержавшись у горящей лужицы. Нефть! Ну конечно, она, вот почему так мгновенно вспыхнул город. Но как столько нефти можно пронести на такое расстояние?
На выходе из переулка уже кипело сражение. Горожане, прикрываясь от огненного дождя сверху чем только возможно, стреляли по летящим врагам. Несколько черных тел лежали на земле, но шернов было много, куда больше, чем людей.
«Мать-Луна, да тут собрался весь Эйткен, и не он один, похоже».
Целиться, одной рукой удерживая крышку, было не так уж легко, пара выстрелов ушла просто в воздух. Мэсси осенило, что шерны могли прилететь и из Герлаха. Что, если под его пулю попадется Септит? Или… при мысли, что среди атакующих окажется его названый отец, ружье опустилось само собой.
Сверху пикировал, складывая крылья на лету, первожитель. То ли растерявшийся мальчишка казался легкой добычей, то ли шерн просто забыл об осторожности в пылу сражения – но с настолько близкого расстояния в летящую фигуру трудно было не попасть. Мэсси мгновенно, не думая, вскинул ружье обратно, нажал на крючок.
«Первый…»
Грохнул выстрел, приклад ударился в плечо, а сверху уже валился шерн. Безжизненная окровавленная туша сбила Мэсси с ног, он вскочил, оглядываясь, рядом между камнями мостовой вонзилась стрела – в то место, где он стоял только что. Лучниками шерны были непревзойденными.
Непревзойденными до тех пор, пока их не подводили крылья. Черные силуэты спускались с небес. При огромном численном превосходстве противника огнестрельное оружие не могло помочь людям - пока стрелок целился в одного врага, на него набрасывалась парочка других. Соревнование луков, факелов и ружей перешло в рукопашную схватку.
Один из шернов оказался рядом прежде, чем Мэсси успел снова схватиться за ружье. Мэсси машинально, как на тренировках, перехватил протянутую к горлу руку, не пытаясь оттолкнуть первожителя, который был много сильнее, поднырнул под локоть врага, вытащил у того из-за пояса короткий меч и ударил шерна в бок.
«Второй».
Драться оказалось проще, чем думать о драке, и представлять заранее, и мысленно ужасаться - не смогу. Теперь впереди оказался еще один первожитель, а ружье куда-то делось. Разъяренное чудище шагало прямо на Мэсси, отсвечивая лбом кому-то невидимому за спиной противника: «Бей!» Мэсси пригнулся, не оборачиваясь, в грудь первого шерна воткнулся брошенный короткий кинжал, первожитель скорчился и упал.
«Этот считается?»
Второй шерн, взбешенный неудачей, накинулся сзади, и от него бы Мэсси точно не ушел, но тут со стороны переулка раздались выстрелы - кто-то из людей, видимо, сумел сбегать за боеприпасами. Несколько шернов, в том числе и противник Мэсси, покатились по земле, остальные, тяжело хлопая крыльями, поднимались в воздух.
На середину улицы выскочил мастер из кирпичной, послал вслед улетающим врагам пару пуль, крикнул:
- Живые есть?
Мертвых оказалось больше. Помимо шернов, на земле лежало с десяток человеческих трупов. Один человек тяжело дышал, по его телу пробегала дрожь – бедняга получил электрический разряд, но остался жив и теперь отходил от припадка. Еще трое горожан вышли из схватки невредимыми.
Вокруг трещал огонь, догорало все, что можно было поджечь, от едкого нефтяного запаха кружилась и болела голова. Ветер погнал по улице клубы черного дыма, и тут перекрывая шум пламени, крики, выстрелы, где-то недалеко грохнул раскат, заставив дрогнуть землю. Затем раздался треск, напоминающий беспорядочную пальбу из ружей, но даже тысяча человек не смогли бы стрелять так часто.
- Склад! - крикнул кто-то. - Огонь дошел до склада!
Над домами поднимался черный дым. Подобно духам зла, парили на его фоне одиночные крылатые силуэты. За углом снова послышались отчаянные вопли, люди, переглянувшись, кинулись туда.
Кричала женщина. Она каталась по земле, держась за лицо, воспаривший над ней крылатый монстр, зашипев, обернулся к людям. Мэсси оказался ближе всех, он успел заметить, как на лбу первожителя расцветает изумленная пурпурная полоса:
«Ты?!»
Это шерн из Герлаха?
К счастью, мастер-кирпичник, не понимающий цветового языка и не терзаемый никакими сомнениями, выстрелил в чудище до того, как оно успело развернуть лук. Пострадавшая женщина теперь лежала неподвижно. Видимо, бедняжка не успела спрятаться в подвал в момент начала сражения, отсиживаясь где-то в закутке, а потом рискнула перебежать в более надежное убежище и так попалась шерну. На ее лице пылали багровые следы от жутких лап чудовища. На щеках. Как у Хонорат.
Мастер-кирпичник, почти не целясь, выстрелил в лежащую. На ее лбу расцвело алое пятно, женщина вздрогнула и застыла снова - уже навсегда. С крыши свалился какой-то горящий предмет, рассыпался облаком искр, черная тень обрушилась следом и выпрямилась, обернувшись вооруженным первожителем. Люди шарахнулись было назад, но за спиной уже опускались, тяжело хлопая крыльями, еще несколько шернов. Мастер-кирпичник вскинул ружье. Вместо выстрела раздался только щелчок осечки. Мастер, ругнувшись, перевернул свое оружие, замахиваясь на противника просто прикладом.
Что было дальше, Мэсси рассматривать было некогда, так как на него самого набросился ближайший шерн, сжимавший в руках подобранный где-то топор. Мэсси, уклонившись от опускающегося лезвия, подхватил с земли первый попавшийся предмет (это оказалась лейка) и швырнул в своего врага. Разумеется, лейка шерна не остановила, он отпрянул лишь на секунду, но тут ружье кирпичника наконец сработало, или же он подобрал себе новое. Шерн с побелевшим лбом опрокинулся на спину. Мэсси выхватил топор из рук упавшего, и тут же вынужден был отмахиваться от нового врага - этот первожитель был вооружен мечом и владел им неплохо. Мэсси увернулся от первого удара, направленного в лицо, как ему показалось, его даже не задело, только перед глазами все почему-то окрасилось алым. Переулок был виден через кровавую пелену, воздух сменился розоватым дымом, в нем набрасывались друг на друга темные тени. Враг казался огромным раздвоившимся силуэтом. Мэсси ткнул наудачу топором и попал. Шерн упал наземь, приподнялся, пытаясь ползти. Даже раненый первожитель еще тянул руки, пытаясь хоть перед смертью поразить кого-то страшным разрядом, но тут к нему подскочил один из уцелевших людей, обрушил на голову камень, и все было кончено.
“Вроде бы четвертый”.
Мэсси протер глаза - на руке остался красный след - и разглядел неожиданного помощника. Это оказался Донат.
- Какого беса ты не в подвале?
- Тут же вот что творится!
- Тем более, - Мэсси огляделся. Небольшое сражение в переулке закончилось, нападавшие шерны были мертвы, мастер-кирпичник и трое остальных уцелели. Сейчас им, к счастью, было пока не до того, чтобы приглядываться к новому товарищу.
И тут раздался крик неподалеку - кричали высоким девичьим голосом, и с той самой стороны, где располагалась ткацкая мастерская. Мэсси развернулся, первая мелькнувшая мысль была о пожаре - конечно же, все ткачихи, и Вислава тоже, должны были спрятаться в подвал, но ткацкие станки и материя так легко горят! Донат бросился следом, не отставая ни на шаг, и это было хорошо, потому что он-то мог и заблудиться.
Мастерскую Мэсси нашел сразу - как-никак, и ткацкая, и кирпичная, и дом Анны находились в пределах одного квартала. Сильного пожара не было, во всяком случае, не больше, чем везде - догорал деревянный участок забора, в пепел обратился станок, зачем-то вынесенный на улицу. Но больше огня не было, половину двора отделяла металлическая решетка, за ней крышу над входом поддерживали толстые, руками не обхватишь, колонны. И среди колонн кружились двое, словно в жмурки играли, только это была игра со смертью. Тонкая девичья фигурка ускользала, отступала, отпрыгивала, металась от столба к столбу, - но черный крылатый ужас, скользящий следом, всегда оказывался на шаг впереди, преграждая путь к внутренней двери.
Шерн одной рукой схватил Виславу за локоть, когда Мэсси был у решетки. Монстр не оборачивался, он знал, что выиграл в любом случае - он успеет пометить глупую человеческую девчонку, после чего ее убьют свои же. Вислава с воплем шарахнулась за колонну, силясь вырваться, но руки первожителей были длиннее, чем у людей, и с другой стороны, скользя по гладкому камню, к девушке тянулась страшная белая ладонь.
Мэсси видел, что уже не успевает добежать, и сделал последнее, что оставалось - метнул топор в вытянутую руку шерна, которая уже сжимала локоть Виславы. Как ни сильны были руки первожителей, наточенный металл крушил тела шернов с такой же легкостью, как и людские, - и острие топора вонзилось в руку чудища, рассекая мышцы и кости и разрывая готовую замкнуться электрическую цепь.
Шерн зашипел от боли, выпустил Виславу, которую уже успел ухватить другой рукой, кое-как распрямился - страшный, черный, с горящими глазами и распростертыми крыльями. Мэсси попятился, оглядываясь в поисках оружия, но тут Донат, скользнув мимо шерна, подобрал топор и ударил искалеченного первожителя в спину. Лоб шерна погас, крылья сложились, он осел наземь, а Донат с детским удивлением поглядел на собственные руки, погубившие сегодня уже двух крылатых господ.
Вислава в полуобмороке сидела на земле возле колонны.
- Ты как? - кинулся к ней Мэсси. - И почему ты была не в подвале?
- Вышла посмотреть, - ответила она голосом, слабым и безжизненным по сравнению с тем, как говорила обычно. - Что у тебя-то с лицом… Спасибо, я нормально, не держи меня… - она приподняла руку, на которой, сжавшись в последней судороге, висела отрубленная ладонь первожителя.
Вислава в оцепенении уставилась на сомкнувшиеся вокруг ее локтя белые пальцы, на запястье, за которым должно было начинаться предплечье, но вместо этого висели кровавые зеленые лохмотья и торчал острый обломок кости, и завизжала так, что уши заложило. Перекрывая ее вопль, рядом снова громыхнул чудовищный взрыв - пожар погубил очередной склад с оружием. Вислава смолкла, тихо уткнувшись лицом в землю. Она была в обмороке.
Удивительная сила рук шернов действовала и после смерти - разомкнуть сжавшиеся пальцы оказалось не так-то легко. Мэсси с отвращением отбросил отрубленную руку, мысленно невесело усмехнулся, что он, похоже, тоже сегодня вошел во вкус. Донат молчал и никак не мог придти в себя после случившегося. Сзади послышались человеческие шаги. Во двор мастерской вошел кирпичный мастер. Ружья при нем не было.
- Кто так орал, что за Морем слышно было? - спросил он деловито.
- Девушка. Шерн хотел схватить.
- Не успел?
- Нет.
- Ну и слава Земле, оклемается, - он заглянул в лицо лежащей Виславе. - Пора за песком, огонь тушить.
- А шерны?
- Все, улетают, смотри.
Мэсси поднял глаза к дымному небу. Словно струйки смерча в бурю, отовсюду поднимались крылатые тени, собираясь в тучу - сотни шернов остались сегодня лежать мертвыми на улицах Табира, но уцелело их тоже достаточно. Черная стая уносилась прочь, к известным только первожителям подземным ходам, чтобы у себя в горах, отдохнув и собравшись с силами, вернуться через несколько дней ради новой атаки.
- Они уничтожили склады, это их основная задача, - объяснил мастер. - Все забываю спросить - зовут-то тебя как?
Мэсси не сразу понял, что вопрос адресован ему - в мастерской к нему обычно обращались “эй, ты”, и он уже привык.
- Моисей.
- А я все забываю представиться, - мастер протянул руку. - Влазимиж я. Тоже имечко еще то, верно?
Мэсси выдавил улыбку, пожимая покрытую копотью и запекшейся кровью ладонь мастера. Его теперь признали своим, и это значит, боевое крещение состоялось.
Во двор ткацкой вбежала стряпуха Вета, увидев своих непутевых домочадцев, охнула и всплеснула руками, то плача, то радуясь, что все остались живы.
- А господин Анна? - спросил Мэсси.
- Не вернулся пока, - Вета склонилась над Виславой. - Что с тобой, дочка, погоди, я за водой…
Воспользовавшись суматохой, Мэсси шепнул Донату:
- А ну быстро в подвал, народ сейчас собираться начнет, кто-нибудь что-то да заподозрит.
На этот раз Донат не заставил просить себя дважды и шмыгнул в ворота. Мэсси прошел следом, издали заметив, что Донат исчез за калиткой дома Анны. И вовремя - во дворе ткацкой уже сходились люди.
Влазимиж успел в кирпичную раньше Мэсси и страшно бранился, стоя над чаном с глиной, где ворочалось и постанывало какое-то непонятное существо. Оказалось, работник с Севера в поисках спасения от шернов нырнул в этот самый чан, и не мог теперь самостоятельно выбраться из полузастывшей глины.
- Вот оставить бы тебя тут навсегда, труса поганого, шернов корм, - выругался мастер, но все же наклонился и ухватил беднягу за какую-то выступающую часть тела (какую - было не разобрать). Мэсси поспешил на помощь, и вдвоем они вытащили северянина наружу. Пребывание в глине совсем не пошло на пользу его внешнему виду, бедняга отплевывался и причитал, Влазимиж разразился новой порцией ругательств, а Мэсси насыпал в тачку песка и покатил ее наружу, к ткацкой, там ведь тоже оставался огонь, который нужно было засыпать.
- Да куда ты, там без тебя потушат, - крикнул мастер ему вслед. Мэсси прибавил шагу, будто не слыша.
Во дворе ткацкой мастерской собралась небольшая группа людей, которая ожесточенно спорила. Особенно неистовствовал пожилой худой человек с желтой лысиной посреди редеющих черных волос. Увидев Мэсси, он вдруг обрадованно протянул в его сторону руку:
- Вот этот высокий юнак был здесь, он видел, он свидетель, - старик подал знак остальным и они расступились в круг, в центре которого оказались Вислава и обнимающая ее за плечи Вета. - Подтверди же истину, молодой человек - эта женщина достойна смерти, ее касался шерн. Ее нужно немедленно казнить по древнему обычаю!
========== “Все смешалось - враги, свои…”. Столпы веры ==========
Мэсси выпустил тачку, и та чуть не перевернулась. Люди загалдели, лысый старик размахивал руками, доказывая что-то остальным, Мэсси прислонил тачку к стенке, прошел в центр круга и встал рядом с Виславой.Трупа шерна уже не было, видно, его успели утащить никогда не упускающие выгоды торговцы шкурами.
- Истину? Подтверждаю - шерн не успел. Никто этой девушки не касался.
- Врешь, - подскочил старик.
Вислава, всегда такая бойкая, молча плакала, не говоря ни слова в свое оправдание.
- Не касался, - твердо сказала Вета. Глаза у нее были уже совершенно сухими. - Я видела, что не касался, а вам лишь бы кого казнить.
- Да как же! - завопил старик. - Касался! Повинна смерти! По закону… закопать в землю заживо…
Кровь бросилась Мэсси в лицо, и руки сами собой налились тяжестью, будто в них еще был топор. Он шагнул к старику, сжимая кулаки, тот отскочил, оскаливаясь и оглядываясь.
Кто-то схватил Мэсси за плечо. Это был Влазимиж.
- Руки не распускай, - буркнул он, - не поможет.
Мэсси мысленно пожалел, что накануне обменялся с мастером рукопожатием. Пожалел, что принял участие в битве и что не свернул себе шею при падении с лестницы под Герлахом. Но руки, похоже, распустить придется, даже если это будет последнее, что он сделает в жизни.
Он оглядывался по сторонам - люди стояли по кругу, как укрепленное горное кольцо, опоясавшее Герлах. То самое кольцо, за которым закапывают в землю. Кто-то смотрел враждебно, кто-то - равнодушно, ни на одном из этих каменных лиц не было и тени сочувствия.
Из подвала по одной выбирались спрятавшиеся ткачихи, все бледные, перепуганные. Они присоединились к толпе, и никто из них пока что не порывался вступиться за Виславу.
Влазимиж тем делом взял допрос на себя.
- Значит ты, почтенный, - обратился он к старику, - видел, что шерн касался девушки.
- Да-да, - радостно подтвердил старик. - Я был тут, у ограды, я все видел! А этот бессовестный юнак лжет, и он тоже повинен…
- А что ты у ограды делал? - доверительно спросил Влазимиж.
- Прятался.
- А, так прятался, значит. А ты где был? - теперь он обратился к Мэсси.
- Где, где. Во дворе. Спросите, что делал - вон рука шерна где-то лежит, ищите сами. Не успел он.
- То есть рядом, - мастер покачал головой. - Ну, почтенные, так кому вы верите, тому, кто прятался под забором или тому, кто сражался с шерном?
Мэсси с удивлением взглянул на Влазимижа. Он уже привык разочаровываться, и то, что мастер, похоже, выбрал его сторону, стало неожиданным откровением.
Окружающие их люди зашумели, некоторые возмущались, но многие были согласны со словами мастера.
- Он покрывает девчонку! - заверещал лысый, и у Мэсси снова сжались кулаки. - А этой старухи здесь и вовсе не было до последнего!
- А ты был? - Влазимиж усмехнулся. - А отчего же не помог?
- Я наблюдал…
- Хорошо, что не все такие наблюдатели. Девушка не была с шерном наедине, так что никаких оснований нет.
- Есть! На руку ее посмотрите!
Старик шагнул было к Виславе, та дернулась в сторону, ее поддержала Вета, шепнула:
- Покажи руку, не бойся.
Вислава медленно засучила рукав, на локте виделись следы пальцев, но то был обычный синяк.
- Видите? - завизжал старик. - Мать выворотня и ее надо…
- Это я ее схватил утром! - выпалил Мэсси.
- Ты? - удивился мастер. - Чего бы это?
- Ну… - тут Мэсси не нашелся, что придумать, на выручку пришла Вета:
- Да приревновал он, может, с другим прошлась, дело-то молодое. У кого тут нет ни ран, ни порезов, ни ожогов?
- Все равно, - не унимался старик, - она зачем-то вышла, когда налет еще не кончился! Когда ее дело - сидеть в подвале!
Вислава всхлипнула:
- Потому и вышла, посмотреть. Там как в гробу, ничего не видно. А скверны на мне нет, - и снова неудержимо зарыдала. Видеть ее плачущей было так же невыносимо, как представить птичку с оторванными крыльями. Мэсси не выдержал: сжимая кулаки, пошел прямо на обвинителя, тот попятился, бормоча что-то про развращение молодежи и отсутствие уважения к сединам.
- Отстаньте от девочки, - подала голос одна из ткачих, - она и правда вышла поглядеть! Мы слышали, что взорвался склад, шерны после этого обычно улетают! И вообще, лучше бы огонь тушили, или вы до грозы дотянуть хотите?
- Вот именно, - поддержал Влазимиж. - Что, дома не разрушены, пожар потушен, убитых-раненых нет? Впервые вижу такое сборище бездельников.
Сборище бездельников заволновалось, теперь старика уже практически никто не поддерживал. Тот злобно шипел, что дело не закончено, что девчонку нужно раздеть и осмотреть (Вислава услышала эти слова и вздрогнула), но Мэсси оказалось достаточно сделать шаг в сторону лысого, как тот заторопился к воротам. У самого выхода, правда, старик остановился и крикнул:
- Я это так не оставлю! Я до господина иренарха дойду! - и быстро засеменил прочь.
- Дойдет, - мрачно сказал мастер. - Это законник Захария, он дойдет. Эх, если бы не народ тут, надо было бы его… - он показал жестом, будто сворачивает кому-то шею, - и свалить все на шернов. Ладно, я в мастерскую, а ты давай, проводи девочку, и это, до грозы можешь не приходить.
Виславу устроили в спальне в подвале, Мэсси выставили на улицу под предлогом, что мужчины все равно не умеют успокаивать и что надо поискать господина Анну, который не появлялся с начала атаки.
Пожары постепенно догорали. Легко пострадавшие люди добирались до дома своими силами, но немало было и тех, кто лежал без сознания, из-под завалов доносились стоны. Рядом с центральной площадью находилась общественная лечебница, куда отправляли раненых.
Убитых людей переносили к сейму, тела мертвых врагов перевозили за город, где сжигали, развеивая прах над пустошью - и то был настоящий пир для иссушенной почвы. Ветер уносил прочь смрадный жирный дым. Охотников убирать трупы чудищ находилось немало, потому что шкуры шернов по праву принадлежали перевозчикам.
По улицам деловито сновали солдаты в своих кожаных панцирях. Немолодой оружейник, сосед Анны, который вместе с Мэсси сгребал на тележку остатки развалившегося забора, несколько раз покосился в сторону северян и процедил:
- Вовремя вы, ребята, вовремя… Что-то в начале нападения вас видно не было.
Мэсси ничего не спрашивал, он уже успел понять, что войско Никодара здесь не любят. Оружейник сам заговорил после минутной паузы:
- Склады они охраняли, отгоняли шернов ну, понятно, так, чтобы самим не подорваться. Да и смысл им стараться, взорвутся склады - нам опять у Теплых прудов оружие покупать. Им выгодно. Чтоб их всех…
Оружейник некоторое время бесцельно бранился, потом добавил:
- Если бы шерны прилетели хоть раз два дня подряд, отбивать атаку было бы нечем. Не догадываются, что ли…
Мэсси, перекладывая разбитые кирпичи на тележку, усмехнулся мысленно - люди и предположить не могут, что шерны не прилетают, потому что не хотят. Что уничтожают склады, потому что оружием с этих складов их обстреливают около гор. Что хотят просто, чтобы их оставили в покое…
Вслух об этом не скажешь, ибо никто из его народа его не поймет, никто не был сперва с одной, а потом с другой линии фронта, никто не сочувствовал обеим столкнувшимся расам, никто не мучился от бессилия что-либо изменить.
Он оттащил тележку с обломками кирпичей к городской свалке, где камни дробили в мелкую крошку и использовали еще раз для укладки дорог - в практичном Табире ничего не пропадало зря. Когда Мэсси вернулся, оружейник отправил его домой, проверить, не нужна ли помощь домашним и вернулся ли Анна.
- Только умойся сначала, а то напугаешь их, - предупредил старик. Правда, совет оказался невыполним - умыться вне дома все равно было негде.
Вислава спала после нескольких чашек с успокоительным отваром, Анна не появлялся, и встревоженная Вета отправила Мэсси на поиски.
- Среди убитых? - спросил он уже в дверях.
- Да чтоб тебя, - рассердилась Вета. - Разве господин Анна может погибнуть?.
Анна действительно не мог - он шел по двору навстречу. Одежда на нем кое-где обгорела, лицо перемазано сажей, левая рука висела на перевязи, но в целом воевода будто скинул десяток лет. - Все, все хорошо, - радостно крикнул Анна, - отбили, я был на площади. Как Славушка?
Мэсси ответить не успел. Он только начал улыбаться, от чего корка засохшей крови на лице пошла трещинами, как вдруг через забор перелетел небольшой круглый предмет и упал у ног Анны. Это оказался камень, завернутый в кусок пергамента, на котором было нацарапано два слова. Мэсси уже достаточно разбирался в местной письменности, чтобы их понять, тем более, что и слова были совсем простые: “Мать выворотня”.
- Это я виновата, господин Анна, - всхлипывала Вислава, - теперь из-за меня у вас тоже неприятности будут.
- Нет твоей вины, не забивай себе голову, - успокаивал ее Анна, - Если бы не Захария, никто бы к тебе не прицепился. Просто не повезло, придумаем что-нибудь.
- А вдруг в дом ворвутся? А этот… в подвале? - Вислава все еще не могла назвать Доната по имени, хотя перестала употреблять слова “нелюдь” и “выворотень”.
- Запрем дверь. Он бросил камень и убежал, если бы он мог собрать толпу, он бы ее уже собрал. Ты успокойся, сегодня будет сейм, после него решим, что делать. Ну, а ты как? - Анна обратился к Мэсси. - Как справились?
Мэсси пожал плечами, рассказывать об сегодняшних событиях даже Анне ему хотелось все меньше и меньше.
- Обыкновенно… Прилетели, подожгли. Если бы не хозяин кирпичной, я бы не справился.
- Ладно, у тебя все на лице, - Анна позволил себе отпустить не слишком удачную шутку. В память об утреннем нападении у Мэсси от виска через переносицу теперь шел шрам через все лицо. Вета порывалась забинтовать, но повязка закрывала и глаза, так что Мэсси отказался ее носить. Анна, поглядев на свежий рубец, заметил:
- Это и хорошо, и плохо. Хорошо - ты стал меньше похож на своего отца, а плохо потому, что у тебя теперь есть особая примета. Хотя с таким ростом ты и так в толпе не потеряешься. Ладно, главное, что глаза целы. Пойду я в народ, узнаю, какие планы, а вы заприте двери и не выходите. Все образуется.
После ухода Анны Мэсси свалил дневной сон, напоминание о его полуземном происхождении. Едва он успел задремать, сразу же явились кошмары - во сне он бродил между сваленными в ряды трупами, искал среди них Анну, и не мог найти, зато каждый раз ему попадался мертвый Ивата. Как же так, он ведь был жив, удивился наконец Мэсси, и очутился на берегу горного озера, где, сидя в лодочке у берега, удила рыбу Хонорат, она взмахнула удочкой и вытащила сплетенный из коры туесок с горящей нефтью. На щеках Хонорат багровели следы шестипалых ладоней, а на лбу вспыхнула вдруг огнестрельная рана, как алый распустившийся цветок. В поисках лечебных растений, которые могли бы остановить кровь, Мэсси бежал по склонам горного кольца, карабкался по скалам, и, поднявшись на вершину, не увидел в небе привычной опрокинутой чаши земного диска. Старый Корнут сидел над обрывом и тщательно стирал краску с одного из своих каменных шаров - видимо, с того, что изображал Землю.
Тут он наконец-то проснулся. Задремал он прямо на полу, на циновке, рядом сидела Вислава, бледная, с кругами под глазами.
- Ты так метался во сне, - сказала она. - Шерны снились?
- Нет, ерунда какая-то, - Мэсси сел рядом с ней. Голова гудела после тяжелого сна, который так и не принес ни отдыха, ни облегчения. - Анна не вернулся?
- Нет, - она покачала головой. - Знаешь, мне страшно. Я только с тобой сейчас могу поговорить, потому что… Ну, ты помнишь, я такая смелая была, там, под Герлахом. И я видела, что ты смотрел как бы с осуждением - не перебивай, я видела. Да, я зря храбрилась, сначала эта лапища, - она приподняла собственную руку со следами от сдавливавших ее пальцев на локте, - потом этот старик… Спасибо тебе, если бы шерн успел, точно бы закопали, я знаю, я видела один раз, а перед этим, может, и по рукам бы пустили.
- Что значит - по рукам?
Она отмахнулась, смеясь и плача:
- Дураком родился, дураком помирай. Я была уверена, что со мной не случится… а теперь я просто их боюсь. Даже увидеть боюсь, понимаешь? Как я вернусь в Герлах, а вдруг я выстрелить не смогу, вдруг парализует от страха? И дядя Сакко прав, там люди разные, вдруг в лагерь слухи дойдут, что вот эту, мол, шерн хватал. Тогда все.
- Это сейчас страшно, - он погладил ее по руке. - Потом пройдет. Знаешь, я видел, как один человек застрелил женщину, до которой дотронулся шерн. Теперь я понял, почему - он ее спас.
- Спас, - кивнула Вислава. - Знаешь, что еще - мой отец считал Победоносца человеком. Поэтому я к тебе без почтительности… ты обижаешься, наверное?
- С чего ты взяла?
- Моя мама считала его богом, -жарко зашептала Вислава. Она разрумянилась, глаза блестели, как прежде. - А вдруг ты… а вдруг у тебя есть силы? Вдруг ты тоже… тогда, прошу тебя, владыка, верни мне мою смелость! Мои силы, мою решимость - вдруг ты можешь? Ну пожалуйста!
- Не могу, - Мэсси встал, отстраняясь от протянутых к нему рук. - Не могу, я бы очень хотел, но я человек, как и ты, да я думаю, что и боги не могут! Только мы сами.
Она сидела на полу, подняв вверх спокойное лицо с потухшим взглядом.
- Да, наверное, и они не могут…
Со стороны выходной двери послышался шум и голоса. Это вернулся Анна. Он снова выглядел на свой возраст - седой, уставший, разочарованный в жизни человек. При одном взгляде на его лицо Мэсси понял, что хорошего ждать не приходится.
- Ну как? - спросил он все же. Вислава молчала, глядела с робкой надеждой, готовой как вспыхнуть, так и обратиться в пепел.
Анна безнадежно махнул рукой.
- Неважно, дети, неважно. Сейчас все расскажу, будем решать, что делать.
========== Столпы веры. Пристань Доброй Надежды ==========
- Со Збигги я сегодня поссорился окончательно, - Анна даже не сел в кресло, так и бродил по комнате, как по клетке. Повязка на руке у него размоталась, но на предложение забинтовать покрепче он только отмахнулся. - Он сначала юлил, что все забыл, что он мне по-прежнему друг. Потом народ собрался, подсчитывали потери, и он заговорил о новой подати, меня призывал его поддержать. Я и высказал все, что думал. Что сейчас усилия неподъемны, что мы недостаточно мощным выпадом только разозлим шернов, и нужно отстраиваться и восстанавливать город, а потом уже продумывать атаку на горы, и тщательно все просчитать. Ну, слово за слово, сцепились. Он стал меня обвинять в предательстве дела Победоносца… он, когда я точно знаю, что эта двуличная сволочь на суде голосовала за казнь… потом оправдывался, мол то да се, побоялся идти против остальных… это ведь только на Севере все твоего отца считают самозванцем.
- А здесь? Нет?
- Здесь просто об этом не говорят, - усмехнулся Анна. - Церковь считает его преступником, но если бы не он, предполья бы не было. Как-то странно проклинать того, кому обязан существованием своей страны. Есть, конечно, и фанатики, как Захария.
- А он там был? - тревожно спросила Вислава.
- Был, - Анна еще больше помрачнел. - Пришел под конец, с ним была парочка таких же полоумных. Но он может только мелко напакостить, был бы Збигги мне другом, как хвалился, он бы Захарию приструнил. Только иренарх мне больше не друг. Какой же скандал получился… если бы я был одинок, я бы сказал - приятно вспомнить.
Вислава вздохнула:
- Если бы я раньше уехала…
- Хватит себя винить, - сказал Анна строго. - Там еще Никодар явился, послушал-послушал и тоже на меня набросился. Он заинтересовался идеей создать новое орудие для атаки гор… лавры Победоносца ему не дают покоя.
- И что теперь с вами будет? - спросил Мэсси.
- Со мной? Да отобьюсь, не впервой. А вот вас я думал, куда отправить, и надумал. Теплые пруды!
Больше всего против отъезда в северную столицу возражала Вислава. Мэсси слабо представлял, чем древнейшее поселение людей отличается от недавно построенного города. Вислава же горячо возмущалась косностью, высокомерием и консерватизмом северян.
- Теплые пруды это же болото, господин Анна, все приезжие говорят! Здесь жизнь кипит, людей не хватает, по-любому здесь легче!
Все эти доводы разбивал главный аргумент - на Северном континенте нет шернов.
- Там тебя никто не тронет, понимаешь? Люди везде одинаковы, устроиться можно везде. И ему будет проще, - Анна кивнул в сторону Мэсси. - Те, кто видел Победоносца лицом к лицу, большей частью переехали на Юг. И Доната будет легче скрывать (Анна, в отличие от Виславы, совершенно спокойно называл выворотня по имени). Там народ моду взял бритыми ходить, - Анна пригладил свою представительную бороду, - потому что выворотней там нет, отличаться ни от кого не надо.
Вислава повозмущалась еще немного, но в итоге все же уступила. Она за короткое время стала непохожа на себя прежнюю, будь она той же неукротимой девчонкой с гор, Анна не только не смог бы ее убедить, он не осмелился бы и предложить ей переезд.
- Просто так на улице вы не останетесь, найдете там одного моего старого товарища. Он сам не ходил воевать на Юг, у него рука искалечена, но Победоносца знал хорошо, был учеником, причем из немногих толковых. Там ведь тоже не совсем нормальных хватало, - Анна за время беседы повеселел, нашел лист пергамента и здоровой левой рукой стал кое-как записывать указания.
Мэсси спросил было, что означает “не совсем нормальные”, но Анна затруднился с ответом.
- Такие же фанатики, как Захария, только с другого конца. Но их мало было, да и гоняли их сильно, тут оставаться опасней. Найдете Горемыку - он Антонин, если по имени, - но все зовут его прозвищем. Подскажет, может, куда в деревню поближе к Полярной стране. На Теплых прудах в отдаленных кварталах тоже спокойно, только упаси вас Земля появиться в соборе. Там на тебя точно внимание обратят. Впрочем, если мешкать не будем, вечером все увидишь сам. До полудня успеем к гавани, грозу можно переждать на постоялом дворе, а там корабли отправляются на Север.
Собрались в дорогу быстро, попутно еще немного поспорив, но в общем было ясно, что Анне их присутствие не поможет, а только повредит. Донат молча согласился с необходимостью переезда, положившись во всем на остальных.
Анна проводил их до гавани. Через Табир проехали почти спокойно, город пока что был слишком занят. Из нескольких дворов доносился громкий плач, и Мэсси всякий раз вздрагивал и закусывал губу. Пару раз навстречу им попались повозки, накрытые тканью, под которыми угадывались очертания тел. Вислава сидела молча, глядя вперед сухими глубоко запавшими глазами, и не смотрела по сторонам. Еще день назад она бы весь путь бежала рядом с тележкой, жалея собак.
На степной дороге стало веселей - вид волнующейся травы, бескрайнего бледного неба, по которому проносились силуэты птиц, слышимый издалека свежий запах моря вселяли надежду.
На прощание Вислава попросила беречь собак, а особенно - Заграя. Мэсси все же решился заговорить с Анной о пещере под горой - разумеется, рассказал не полностью, спотыкаясь на каждом предложении, не зная, как передать увиденное словами и не выглядеть малость тронувшимся рассудком. Но Анна понял, если не все, то основное.
- Твой отец когда-то просто бредил этими тайными знаниями шернов, - старый воевода задумчиво глядел вдаль. - Тебе, видишь, что-то само приплыло в руки.
- Не совсем само, там разбираться и разбираться. Но если повредить горы, может случиться несчастье. В этом я уверен.
- Сейчас у вас другие заботы, спастись самим. За горы будешь тревожиться позже. Пока собранные средства будут идти через карман Збигги, из пушки и ящерицу не получится подстрелить, так что какое-то время еще точно есть. Ну, храни вас Земля!
Две каменные стены, окружавшие порт, дорожками уходили в море. У южных берегов из-за отсутствия архипелага островов прибой был сильнее, чем на севере, и пристань требовалось защищать волнорезами.
В чем-чем, а в лени лунный народ никто бы не упрекнул - за пятнадцать лет, прошедших со времени основания южных поселений, были построены и гавани, и солидный пассажирский флот. Корабль, на котором предстояло плыть, не затерялся бы среди остальных - величественный, с крутыми черными бортами, с утяжеленным корпусом и белыми облаками парусов. Главное полотнище, натянутое ветром, украшало изображение Солнца и встающего ему навстречу полукружия Земли. Конечно, рисунок был весьма схематичен, но все равно красив.
Мэсси оглядывал пристань со смешанным чувством тревоги, сожаления и радости. За несколько дней, проведенных на южных равнинах он, оказывается, успел привязаться к этим местам. Неизведанное, ждавшее его за горизонтом, было пока неясным, и, скорее всего, ничего хорошего тоже не сулило, но все же предстоящее плавание не могло не вызывать восторга. До сих пор все виденные им суда сводились к паре лодочек на озерах в Герлахе. Но этот корабль - о! Он был, как туча вполнеба перед грозой, и он готов был понестись над волнами с такой же скоростью. Над белым ожерельем прибоя, над блестящей морской гладью - за круглый горизонт, к незнакомому и далекому Северу.
Посадка прошла благополучно. Хотя основной людской поток тек именно с Севера на Юг, возвращающихся тоже было немало, и к путешественникам особо не присматривались. Никто не заподозрил Доната, ибо никому просто не могло прийти в голову, чтобы между людей по доброй воле затесался выворотень. Плыть предстояло всего несколько десятков часов, а к лишениям здешний народ привык, поэтому на “Полярном” (так назывался корабль) было оборудовано всего несколько кают, предназначенных для богатых торговцев с семьями, возвращавшихся с Юга на родину. Остальные путешественники расположились просто на палубе, лишь при пересечении линии вечных штормов на экваторе они должны были спуститься в трюм.
Хотя считалось, что выворотни были несравненно крепче людей, гораздо легче переносили ранения и быстрее от них выздоравливали, не так сильно страдали от ароматических курильниц шернов и спокойно выдерживали холод, голод и многочасовые нагрузки, морской болезни они оказались подвержены так же, как и люди. Доната стало тошнить уже через пару часов после отплытия.
- А знаешь, что-то хорошее в этом есть: к нам не рискуют подходить близко, - проговорила Вислава, которая тоже, впрочем, предпочитала держаться подальше от перевесившегося через борт Доната. Мэсси придерживал товарища за плечи и ничего не сказал, только мысленно порадовался, что их двоих так сильно не укачало.
И все же никакие лишения не мешали смотреть на море вокруг, на медленно перекатывающиеся валы, на взлетающие над ними хлопья пены. Следом за “Полярным” шли еще несколько кораблей, они держались не слишком близко, но в пределах видимости, люди с разных судов перекрикивались, и только их голоса нарушали шум волн и свист ветра. Птицы, кружащие вокруг кораблей, немые, как и все лунные создания, давно отстали.
Донату стало легче только через добрый десяток часов, он съежился в углу, не поднимая головы и не привлекая лишнего внимания. Прочие пассажиры уже были порядком измучены путешествием, что тоже оказалось на руку - никто не присматривался, не затевал ненужных разговоров, не мешал смотреть на море.
Море было разным. Вначале оно напоминало пустыню с песчаными барханами, настолько лениво вздымались и опадали волны. Мэсси даже вспомнились мрачные ландшафты мертвой Луны из подгорной пещеры, но там господствовали черный и белый цвета без полутонов, здесь же водная поверхность играла серебристыми блестками. Когда же ветер усилился, море напомнило цепь бесконечных горных хребтов, краски его потемнели, гребни волн сверкали на солнце, словно лезвия. Приближалась полоса вечных штормов, небо покрылось вуалью туч - лишь где-то на горизонте в разрывах облаков от моря до неба вставали световые колонны. Люди заволновались, начали спускаться в трюм, мореходы поторапливали отставших. Но Мэсси все же задержался на палубе. За бортом поднималась волна - нет, не волна, бурлящая стена от горизонта до горизонта, море встало на дыбы, стремясь к зениту, там через водяной вал просвечивало небо и лишь в самом верху гребень вскипал пеной. По-хорошему у любого человека, находящегося на корабле, такое зрелище должно было вызвать ужас, Мэсси почувствовал только восторг, и даже то обстоятельство, что ему приходилось вцепиться в поручни обеими руками, чтобы удержать равновесие, не заставило его поторопиться в трюм. Зато рявкнул один из мореходов:
- Ты, длинный, ждешь, пока волной смоет?
Внизу было хуже. Вода била в борта с ревом, корабль подбрасывало и качало, притихшие люди, крепко ухватившись за установленные по всему полу перила, все равно то и дело заваливались на бок. Кто-то причитал, кто-то громко молился, но в конце концов ни у кого не осталось сил на разговоры. Когда “Полярный” преодолел экватор и штормить перестало, пассажиры от усталости засыпали прямо на полу. Мэсси тоже задремал, на этот раз без кошмаров и сновидений, мысли после сна немного прояснились, зато все тело болело так, будто его колотили палкой. Остальные чувствовали себя не лучше.
Часы тянулись так долго, что Мэсси вспомнил первый день на воле, точнее, в осаде на склоне Герлаха. С того времени прошло около полугода, а он до сих пор не знает, как быть дальше и есть ли смысл выживать.
Но и плавание оказалось не бесконечным, настал час, когда один из мореходов крикнул в открытый люк:
- Скоро будем на месте! - и народ потянулся наружу.
Солнце опускалось к горизонту, закат только разгорался и должен был длиться еще много часов. Успокоившееся море было жидким золотом, а по бледному небу растекался огонь, вдали золото и огонь разделяла черная полоса берега. Город на таком расстоянии был еще неразличим, но вот он вспыхнул словно россыпью звезд - то оранжевый закат отражался в обращенных к морю окнах домов. Берег приближался, очертания города распались на тени отдельных зданий, над которыми возвышался собор - величественный и причудливый, словно парящий на фоне неба. Город окутывали клубы пара, пронизанные светом закатного солнца. В облаках водяных брызг и сиянье бесчисленных радуг, в белой пене прибоя летели навстречу кораблю Теплые пруды.
У причала, кроме “Полярного” стояло еще с полтора десятка судов всех размеров. Вблизи потерялось все очарование города. Гавань кишела людьми, столько народу Мэсси не видел даже на рынке в Табире. При виде морских волн он чувствовал только восторг, среди толпы его охватила паника.
Под вечер в Северную столицу народ прибывал отовсюду - с заморских поселений и со всего побережья, искатели жемчуга с Востока и Запада, где, говорят, тоже можно видеть Благословенную Землю, даже с загадочного Перешейка. Суровые рыбаки долго сопротивлялись любому прогрессу, но недавно скончался живший среди них престарелый брат Хома (в возрасте около восьмидесяти лет, что для Луны было редчайшим случаем). После смерти этого оплота веры дикари поддались тлетворному влиянию цивилизации, начали пользоваться огнестрельным оружием, изобретенным самозваным лжепобедоносцем, и изредка плавать на кораблях.
Оглядываясь вокруг, Мэсси вдруг с ужасом понял, что потерял своих спутников. Вокруг шагали богато одетые женщины в сопровождении слуг, столь же нарядные вельможи, мастеровые, крестьяне, затесалось несколько воинов в кожаных панцирях, шли бедняки в лохмотьях, попадались целые семьи, где матери придерживали за руку детей, и среди этого людского потока Мэсси не мог заметить ни Виславу, ни Доната. Оглядевшись, он увидел неподалеку одиночно стоящий высокий столб, который толпа как бы обтекала, обходя преграду на расстоянии в несколько шагов, будто боясь испачкаться. Мэсси решил остановиться у этого ориентира, надеясь, что так найти друзей будет легче.
Вблизи столб выглядел несколько странно - обтесан кое-как, с вмятинами по всей поверхности, где-то его покрывали пятна, похожие на засохшую кровь. Проходивший мимо парень с плутоватыми черными глазами, заметив, что Мэсси рассматривает столб, подмигнул ему:
- Что, сюда хочешь? Окажешься, тут много кто побывал! - и с недобрым смешком скрылся в толпе.
Мэсси пожал плечами, огляделся, и, к счастью, заметил невдалеке яркую косынку Виславы. Кричать он не рискнул, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание, и быстро зашагал к друзьям через людской поток.
- Ты не представляешь, не представляешь, Ив, что я пережила! - изысканно одетая молодая женщина, надув пухлые губки, отвернулась от встречавшего ее супруга, солидного мужчины в пепельной далматике переписчика. - На город напали шерны… Ив, ты меня не слушаешь!
- Слушаю, радость моя, я переживал не меньше твоего, - Ивар, личный переписчик первосвященника Севина, не кривил душой, он действительно обожал свою жену и позволял ей слишком многое - например, отпустил в Табир за покупками, когда его самого не отпускала работа. А ведь стоит мужу отправить жену одну на Юг, как о нем начинают говорить как о человеке, у которого не все дома, особенно если жена молода и хороша собой. Яруна, супруга Ивара, была именно такова, так что, хотя ее и сопровождали служанки, Ивар беспокоился и за безопасность жены, и за сохранность семейной чести. Сейчас же он так был счастлив увидеть любимую целой и невредимой, что забыл о своих подозрениях.
- На город напали шерны, эти мерзкие твари, - Яруна картинно закатила глаза. - А эта качка, я думала, умру!
- Ты была в Табире при нападении? - тревожно спросил Ивар.
- Нет, в гавани, как ты и велел, все покупки я сделала накануне… Но я совершенно разбита и не могу идти пешком.
- Я привел носильщиков, - Ивар указал на нескольких здоровых молодцов, которые распределяли между собой тюки платьев, посуды, украшений и прочих совершенно необходимых для быта вещей, приобретенных молодой хозяйкой на южных рынках.
- Я устала и не могу идти! - Яруна топнула ножкой. - Ты совсем обо мне не думаешь!
Для перемещения по городу собачьи упряжки почти не использовали, так как дороги для этого не подходили, знатные горожане, не желавшие передвигаться на своих двоих, нанимали специальные паланкины. Ивар огляделся в поисках носильщиков, хотя при таком наплыве народа все они наверняка были заняты.
- Ив! Ну что ты застыл! - Яруна затормошила супруга, который и вправду замер, будто его хватил удар.
- Да, дорогая, - машинально пробормотал Ивар, глядя мимо жены. Взор его был прикован к столбу, где казнили еретиков.
Говорят, иногда вера настигает людей как удар молнии, и именно это произошло с Иваром. Может быть, он не обратил бы внимания на случайно замеченного в толпе юношу, если бы сам накануне не писал проникновенную проповедь о злокозненно убитом Победоносце. Ивар вкладывал в работу душу, и поэтому прежде соборной паствы убедил самого себя.
По пристани через толпу шел тот, кто дважды ушел, и чье возвращение предсказывали ученики. Он вернулся, он был так же молод и светел, на теле его не осталось ран, лишь один шрам на челе, от того камня, брошенного Иваром еще до суда. На самой казни тогда Ивар не присутствовал, он не был любителем подобных зрелищ. Победоносец исцелился чудом, но оставил этот шрам, потому что показался Ивару, только Ивару. Переписчик не слышал ничего, кроме собственного сердца, стук которого был подобен ударам молота. Руки стали липкими и холодными. Победоносец пришел грозным судией, он пришел карать! Силы земные… пасть на колени… покаяться… он знал, что большинство обвинений ложны, но…
- Ну что с тобой, ты совсем меня не слушаешь, - Яруна наконец обратила на себя внимание мужа. - Идем домой, ну идем же! Надо позаботиться о покупках, и как бы ничего не стянули по дороге. Ты меня совсем не любишь!
- Да, дорогая, то есть люблю безумно, - Ивар еле собрался с мыслями. Он осматривался по сторонам, но Победоносца не было, он как сквозь землю провалился. Силы земные, неужели ему просто почудилось.
Рассерженная Яруна с трудом увела супруга, не перестававшего оглядываться на столб.
- Ох, ну где тебя носит, нам же нельзя отходить друг от друга ни на шаг! - Вислава налетела на Мэсси и крепко схватила его за руку. - Как несмышленыш какой. Идем, солнце сядет не скоро, но все равно надо торопиться.
========== Оборванные нити ==========
Теплые пруды были прекрасны издали. Центральная площадь сохранила свое великолепие и вблизи. Собор вообще не был похож ни на одно виданное доселе здание, разве что некоторые постройки с той стороны, из времен невообразимой древности, могли сравниться с ним по размерам. Но те чудеса архитектуры были легче, тоньше, невесомей - как их крылатые строители. Собор выглядел мощным, фундаментальным, основательным; колонны уперлись в землю, как ноги изготовившегося к обороне великана; огромные окна многократно отражали площадь, залитую оранжевым светом заката; каждый новый камень утверждал свою истину, придавливая своим весом предыдущий; крыша, широкая и пологая, могла вместить небольшой поселок. Оплот веры, воплощенный в камне, вот чем был собор.
Но Мэсси пришлось лишь издали полюбоваться на древние стены, мраморные ступени, мозаичные окна и прочие красоты главной городской достопримечательности. Вислава немедленно утащила обоих спутников вбок от центральной площади.
- Ты забыл, что говорил Анна? Нам здесь околачиваться нельзя, идем, разыщем Восточную Мощеную улицу.
- А где восток, - Мэсси вытащил из кармана кусок пергамента с указаниями, Донат, до сих пор молчавший, укоризненно сказал:
- Да вот же! – и протянул руку в направлении, противоположном заходящему солнцу.
- Ага! – обрадовалась Вислава. – Смотри (она по-прежнему обращалась только к Мэсси, будто выворотня в природе не существовало, или он был неразумным животным) – Отеймор!
За домами вдали виднелась убеленная вечными снегами вершина горы.
- Я его помню, хотя видела совсем маленькой, - Вислава ликовала, будто встретила старого знакомого, - мне два года было, когда мы уехали. Он иногда еще и дымит!
Северная столица, хоть и много раз разрушенная и отстроенная заново, не имела четкого плана, как Табир. Улицы причудливо переплетались, некоторые заканчивались тупиками, другие сбегали вниз, к террасам с горячими источниками. Широкие каменные мостовые закончились быстро, дальше шли земляные дорожки с травой, выбоинами, и кое-где кучами мусора. Их окружали либо низенькие глинобитные мазанки, либо доходные дома в несколько этажей. Людей тут было немало, как и на центральной площади, только одетых победней и поплоше, попадались среди них вполне взрослые и даже немолодые мужчины с гладкими лицами, и Мэсси вздохнул с облегчением.
Вислава растерялась в незнакомом городе так же, как и они, но виду старалась не подавать. В самом начале пути она спросила дорогу у благожелательно настроенного пожилого ремесленника, тот объяснял путь долго и подробно, перемежая рассказ многочисленными замечаниями к месту и не к месту, Мэсси сразу запутался, но Вислава вроде разобралась. Потом оказалось, что разобралась она не до конца, пришлось снова уточнять подробности у встречных. Когда они наконец нашли нужную улицу, времени прошло немало.
- Теперь седьмой дом от начала, - сказала Вислава, сверившись с пергаментом.
Но у седьмого дома им не повезло. Из-за забора их немедленно облаял крупный злой пес, потом на крыльцо выскочил хозяин и тоже облаял. Общий смысл его речи сводился к тому, что ходят тут всякие, когда порядочные люди в такое время должны быть в соборе на молитве. На резонный вопрос, а почему же он сам в такое время не в соборе, хозяин буркнул какое-то ругательство и скрылся за дверью.
- Может, дом другой? – спросил Мэсси. Вислава сердито обернулась:
- Ты до семи считать умеешь? Левая сторона вот, начало улицы вот, они кончаются у моря. Какой еще другой?
Все же они решили постучать в соседний, оттуда выглянула не злая с виду женщина, огорошившая их словами:
- Антонин? Умер он, ребята, уже четвертый день как умер. Он последнее время все сердцем хворал. Наследников не было, дом пошел с молотка.
Вислава вздрогнула, у нее даже губы побелели.
- Как же… как же мы теперь… - но быстро собралась и спросила:
- Простите, а вы нас переночевать не пустите? Мы бы заплатили. А то скоро ночь.
Женщина с сожалением покачала головой:
- Никак не могу, дети, тесно у нас, еще и муж выпивши. А вы откуда, с Юга? По говору слышно.
- Да, город шерны сожгли, - Вислава даже не слишком покривила душой, - а тут жил родственник, хотели вернуться к нему.
Женщина покачала головой:
- Шерны, вот твари, мы тут забывать начали. Значит, родственник. Ишь, а он и не рассказывал ничего, одиноко жил, замкнутый был, еще и калека. А вы же друг другу кто будете? Муж и жена? Рано вроде.
Донат держался в стороне, и его в расчет женщина не приняла.
- Брат и сестра, просто двоюродные, - оборвала ее Вислава. – Тогда скажите, где тут можно переночевать? Скоро холодно станет.
- Спуститесь чуть ниже, там у господина Гервайза доходные дома, - женщина указала направление. – Тесно, конечно, и не очень чисто, но по деньгам… или вы хотите подороже? Тогда постоялые дворы, на площадь вернетесь, спросите.
- Спасибо, нам подойдет, - Вислава махнула спутникам рукой, и быстро зашагала прочь от любопытной соседки покойного Горемыки.
- Куда теперь? – спросил Мэсси, который не понял ничего.
- Доходный дом, куда ж еще, - Вислава сердито сверкнула глазами. – Гервайз… все приплывающие его последними словами клянут, дядя Сакко много чего рассказывал. Ладно, он там не лично постояльцев принимает. Идем, деньги надо беречь, назад нам никак, господина Анну подведем и потом – шерны… - голос у нее упал. - Она ведь даже не забеспокоилась, не вернутся ли шерны снова. И поняла, что мы с Юга. Это там война, а здесь вон как люди успокоились.
Улочка дальше была совсем уже кривой и узкой, расступились низкие домишки, и взгляду предстал причудливый берег, террасками спускающийся к морю. Дальше он порос перелесками, которые становились все гуще и превращались в непроходимые заросли, покрывшие уступы гор, в центре которых возвышался Отеймор.
Донат вдруг остановился, всматриваясь в эту картину. Мэсси тоже задержался, поджидая товарища. Горы немного напомнили кратеры южного полюса, Мэсси решил, что Донат просто вспомнил родину.
- Ну? - нетерпеливо окликнула обернувшаяся Вислава. - Чего ждем, пока солнце сядет?
- Что там? - Донат протянул руку в сторону леса.
- Отеймор, - Вислава пожала плечами. - Вулкан, он не опасен, если не лезть прямо на него, извержения бывают неожиданно. Вокруг лес, там бродят охотники, но их мало. Мне так говорили.
Донат, глядя на лес, как зачарованный, сделал несколько шагов вперед. С краю улицы земля обрывалась оврагом, и кто-то сделал изгородь в половину человеческого роста, Донат положил ладонь на ограждение, и тогда обернулся:
- Дай мне огниво.
- Зачем это? - впрочем, Мэсси начал догадываться.
- Я туда уйду, - Донат кивнул головой на дремучий лес. - Без меня вам будет легче, а встречаться можно здесь.
- Ты что? Там же почти нет людей…
- Вот именно, - кивнул Донат. - В лесу я проживу. Птицы, ящерицы, побеги и хворост собирать я привык… а мы выносливые, ты же знаешь. Только дай огниво.
- Он прав, - поддержала Вислава. - В лесу ночью выжить можно, легче, чем в горах. Шернов нет, охотники вот только.
- Я буду их остерегаться, - заверил Донат, - больше живым не попадусь.
- Мы же думали держаться вместе, - растерянно сказал Мэсси.
- Я буду приходить сюда вечером, ждать на том склоне, свистнешь три раза, - Донат поднес руку ко рту, но показывать, как именно свистеть, не рискнул. - Я услышу и подойду. Там безопаснее.
- Да, там безопаснее, - согласилась Вислава.
Мэсси молча протянул огниво. Донат сунул его в мешок, закинул мешок за плечо и перепрыгнул через изгородь прямо в овраг. Склоны были не слишком круты, через минуту выворотень уже карабкался по другой стороне впадины, еще через минуту он скрылся в зарослях листовиков, даже не обернувшись напоследок. Мэсси опустил голову. Тут он тоже был бессилен.
- Он прав, - Вислава слегка погладила Мэсси по плечу, что для нее вообще было редчайшим проявлением сочувствия. - Сам подумай, все равно кто-то бы да присмотрелся к нему. Если мы устроимся нормально, чтобы жить на отшибе, можно будет позвать его из леса. Хотя когда он себе пятна выжег, это был поступок. Даже зауважала я его тогда, хоть он и… - она так и не произнесла слова “выворотень”. - Ладно, пойдем. Можно было бы тоже в лес, но тогда там и застрянем, новостей из-за моря не узнаем, в город возвращаться не к кому. Будем считать, что это тоже разведка.
- А что про нас подумают здешние люди? - Мэсси подразумевал их южное происхождение, но Вислава поняла его по-своему.
- Кто мы друг другу? Да пусть думают, скажем, муж и жена, меньше спрашивать станут. А замуж я все равно не выйду. Во-первых, была охота, во-вторых… - она помедлила, - никто все равно не женится на женщине, к которой прикасался шерн.
Хонорат лежала, отвернувшись к стене. Зибур, сидевший у циновки сестры, неловко молчал, поглядывая в сторону, где в сплетенной корзинке пищал и трепыхался, изредка затихая, завернутый в чистую холстину кулек.
- Может, покормишь все-таки? - нарушил тишину Зибур. Он знал, что так реагируют большинство женщин, особенно после первых родов, но что большинство из них все же в итоге начинают заботиться о своих отпрысках. Как их умершая мать, о которой он вспоминал с доступной его ущербной натуре нежностью. И поэтому он сейчас пытался хоть как-то поддержать Хонорат. Выворотни в общине вообще привязывались к сестрам и матерям, потому что других родственных отношений у них не было и быть не могло. Где-то за пределами стен у них, возможно, оставались братья и деды, но никакие кровные узы не удержали бы их при встрече от смертоубийства. Поэтому не стоит задумываться, что, если завтра тебя отправят в Гранитные ходы, на выходе глотку тебе перережет твой брат или дядя.
Хонорат покачала головой, не поворачиваясь. Ей и шевелиться было больно, спина разламывалась, ныл опустевший живот, но лучше бы продолжались схватки, они не позволяли думать! Лучше бы она умерла, и ребенок тоже.
Разумеется, она пыталась прыгать с высоты и поднимать тяжести в первые дни. Это не помогло. Молодой здоровый организм, из девичества сразу шагнувший в материнство, цеплялся за беременность и не пожелал отторгнуть плод. Так было у других, так случилось и у нее. Уродливые пятна на щеках навсегда перекрыли возможность бежать в большой мир, рождение ребенка не дало бы теперь совершить и последнее бегство. Зибур прав, нельзя оставлять дитя сиротой, надо заботиться о нем, раз уж не осмелилась утопиться или повеситься. Ребенок не виноват, что рожден в месте, где надежды не существует, где жизнь превращена в бессмысленное и бесцельное существование, которое длится только потому, что страшно оборвать его своей рукой.
Когда исчез Мэсси, она даже почувствовала какое-то облегчение - он был единственным человеком, перед которым она испытывала неловкость и стыд из-за своего состояния. Уже потом она гадала, куда он мог деться, и всякий раз приходила к одному и тому же выводу-ее друга нет в живых, его либо отправили в Гранитные ходы и он погиб при выходе, либо шерны, обнаружив обман, убили его во время атаки на город. Она мысленно оплакала его, и слез для собственной участи уже не оставалось. Септит, единственный шерн, проявлявший к ней участие, тоже исчез из Герлаха в тот же день. Правда, ей выделили хижину, в которой была кое-какая утварь, циновки, печурка - весь комфорт, который можно было предоставить беременной человеческой женщине в городе шернов. Почему и кто так о ней позаботился, Хонорат не знала. Зибур, который был для выворотня парнем толковым и немного разбирал цветовые сигналы, пытался спрашивать крылатых господ, но ответа не получил.
Конечно, в общине не все приняли ее относительно привилегированное положение, как в свое время шипели на Мэсси, остававшегося чужаком среди выворотней. Женщины, утратившие интерес к жизни, не утратили способности строить козни, но по-настоящему навредить ей все равно не могли, а убедившись, что Хонорат продолжают выгонять на работу со всеми, завистницы понемногу успокоились.
Новорожденный снова запищал - тише, чем раньше, жалобно, как-то безнадежно. Хонорат не выдержала и повернулась на спину:
- Дай сюда, - сказала она ничего не выражающим голосом. Зибур понял сразу, взял корзинку с малышом и переставил поближе к сестре.
- Я так и знал. И чего сначала валяла дурака, все равно ты не бросила бы его умирать от голода.
- А зачем ему жить, - прошептала Хонорат, с осторожностью поднимая на руки крошечное существо.
- Я же живу, - пожал плечами Зибур. - Не зачем-то. Просто так.
Ребенок как ребенок, если бы не эти страшные пятна на щеках. В крохотном личике уже угадывались ее собственные черты.
- Иди теперь, все хорошо, - Хонорат кивнула на дверь. - Иди, а то тебе попадет. Я хочу побыть с ним одна.
Зибур поднялся, неловко погладил сестру по рыжим волосам, которые были единственным ярким пятном в хижине, хотел погладить и племянника, но промахнулся, бросил напоследок:
- Если что, зови, - и вышел.
Хонорат молча укачивала затихшего малыша. Он не виноват, он ребенок… Он еще не пережил смерть надежды, как она, он не знает, что родился в аду воплощенном. На Луне религия сплеталась из обрывков библейских сказаний и собственных лунных легенд и пророчеств. Хонорат мысленно согласилась, что самой ей рассчитывать не на что, и попросила высшие силы помочь хотя бы ребенку. Но захотят ли они… даже Тот, кто ушел, вряд ли пожелает проникнуться судьбой нелюдя. Но может быть, если применить древний обряд, о котором она слышала давно, от кого, уже и не вспомнит?
Хонорат зачерпнула несколько капель воды из стоящего рядом ведра и уронила их на лобик спящего ребенка:
- Сим крещу тебя на вечные времена, и даю тебе имя Того, кто ушел, но вернется и будет так ныне, и присно, и во веки веков, аминь!
Малыш спал. Он не знал, что он нелюдь, и что только что получил земное имя.
В диспетчерской завода в кои-то веки было тихо и спокойно. Заказчики дружно перестали обрывать телефоны, руководящий персонал разошелся по рабочим местам, секретарша, воспользовавшись минутой свободы, полировала ногти. Ей остался всего лишь мизинец на левой руке, когда аппарат снова затрещал, девушка посмотрела на него укоризненно, отложила пилочку и взяла трубки.
- Алло, да, диспетчерская. Кто на проводе? О, боже… соединяйте…
Секретарша выпрямилась и подобралась, будто на том конце провода ее могли видеть:
- Госпожа Аза, огромная честь… слушаю внимательно… огромная честь… что, экспериментальный цех? Минуточку, я нажму вызов, кто свободен, тот подойдет… ах, вам конкретно… простите, как вы сказали? Господин Монтэг? Ой, знаете, такое совпадение, я столкнулась с ним вчера в кадровой службе, он уволился, собрался уезжать куда-то… но я уже набрала вызов, из цеха подойдут… такая честь, совсем недавно на вашем конце… Алло, центральная! Что случилось, обрыв вызова?
Бесстрастный голос сообщил:
- Очевидно, клиент закончил разговор и повесил трубку.
Секретарша поглядела на телефон с разочарованием, тяжко вздохнула над капризами этих непонятных знаменитостей и снова взялась за пилочку.
У себя в особняке Аза не просто повесила трубки, она швырнула их в гнезда так, что несчастный аппарат задребезжал. Аза метнулась мимо пустого кресла в кабинете, которое обычно занимал маленький секретарь, и выбежала в свою комнату. Там она открыла гардероб, вытащила несколько платьев, прикидывая, как лучше одеться для улицы, но тут же кинула их на кровать, села напротив зеркала, запустив пальцы в густые волосы, и так замерла.
Через несколько минут вошла горничная, с опаской покосилась на хозяйку, положила перед ней записку, подождала указаний, которых не последовало, и выскользнула за дверь. Аза взяла записку, пробежала глазами содержание: “Звонили из больницы, угроза инсульта миновала, выпишут завтра” и снова начала перебирать одежду.
- Вот выбрал время демонстрировать мужскую гордость, идиот! - в сердцах воскликнула она, бросая на диван очередное платье. В дверь сразу просунулась горничная:
- Звали, госпожа?
- Да, собираюсь в город, пусть мне приготовят автомобиль.
Комментарий к Оборванные нити
Ну у меня это… отпуск кончился и марш-бросок скоростного написания тоже, возвращаюсь к обычному ритму.
“— Я, — кричит Фукс, — тоже при помощи гастрономии, по рыбам! Вчера у меня три рыбы было, а сегодня одна рыбина и хвост… А у меня паек точный: полторы рыбы в день.”
========== Часть 4. Северянин. В земле Мадиамской ==========
Когда Мэсси возвращался домой, окрестные ребятишки, возившиеся в пыли у края дороги, дружно кричали:
- Дяденька, достань птичку!
Так они подшучивали над высокими людьми. Он улыбался в ответ, иногда делал вид, что действительно ловит птичку и понарошку протягивал им. Услышав такое обращение впервые, он немного удивился, но несколько раз оглядев свое отражение в воде или оконном стекле, вынужден был признать - да, дяденька, а не вымахавший под потолок подросток. Все же мысленно он по-прежнему называл себя сокращенным именем, когда-то придуманным матерью - до того Моисея он точно не дорос. Прошел уже год, как он покинул Герлах, и собственное детство казалось невообразимо далеким. Образы мальчика и девочки, бегущих по утренней долине между высоких гор, тоже остались где-то за дверью памяти.
Жизнь в Северной столице легкой не назвал бы никто, хотя Мэсси с Виславой устроились относительно неплохо. Правда, в первый вечер им пришлось помотаться. Доходные дома выглядели ужасно - кучка обступивших улицу одинаковых зданий с плоскими фасадами и маленькими слепыми окнами.
- Какие-то они…. тощие, - неуверенно сказала Вислава. Это определение было верным, дома не выглядели добротными, как большинство построек в Табире.
Улица чем-то напоминала овраг между двумя крытыми скальными грядами. Но в самом конце обнаружился дом, отличавшийся от остальных - этажей в нем было меньше, крышу подпирали колонны, стены казались прочнее и основательнее, и Вислава решила попытать счастья там.
Домоправитель, крепкий пожилой человек, долго рассказывал, как им повезло. Комната только что освободилась, старушка-жиличка утром умерла, - от старости, от старости, тут совершенно нечего бояться, - этаж всего третий, плата умеренная для такого дома! Строился он давно, стены изнутри хвощами прокладывали для тепла (домоправитель выкладывал эти сведения с такой гордостью, будто строил дом лично), ночью не замерзнете, не то, что в соседних!
Когда Мэсси увидел отведенную им комнатушку, он подумал, что ее точно не стоило так нахваливать. В доме не было никаких удобств, печь - одна на все здание - располагалась на первом этаже. Не было и никакой мебели. Просунувшаяся в комнатушку за домоправителем старая сухонькая женщина, увидев, как растерянно новые жильцы осматривают стены и голый пол, быстро запричитала:
- А у меня циновки есть, уж я недорого прошу, деточки!
Домоправитель неспешно повернулся и с достоинством сказал:
- Твои циновки, бабка, еще праотец Том выбросил за ненадобностью. Не приставай к ребятам. Завтра они сами, что хотят, купят, а до утра можно потерпеть.
Ночь прошла спокойно, хотя спать пришлось на каменном полу и укрываться собственной одеждой. Соседи не докучали, насчет тепла домоправитель не обманул - внешние стены действительно были сделаны на совесть и не пропускали ночной мороз (хотя, как выяснилось впоследствии, межкомнатные перегородки были чересчур уж тонки). Окна на ночь плотно закрывались ставнями, так что для света пришлось оставить приоткрытой дверь в коридор, где горела нефтяная лампа. Все же Мэсси, хоть и старался не подавать вида, чувствовал себя совершенно паршиво. Третье бегство за несколько дней, новая попытка начать жизнь сначала, тревога за Анну, за Доната, за судьбу потерянной половинки мира - все это словно давило сверху, не давая нормально дышать. Поэтому он вздрогнул, услышав слова Виславы, ставшие отражением его мыслей:
- Здесь просто воздуха не хватает.
Она смотрела так же беспомощно, как в тот раз, когда ее обвинял Захария. Мэсси вспомнил пещеру под Герлахом, стену-предостережение и ему стало жутковато. Что, если воздуха начнет не хватать на самом деле?
- Вроде тут не душно.
- Нет, здесь лучше, чем ожидалось, - она вздохнула и села прямо на пол, потому что больше садиться было не на что. - Я хотела сказать, тут нет свободы.
- А она где-то еще была? - он пожал плечами, стараясь быть беспечным, и сел у противоположной стены - все равно близко к Виславе, потому что вся комнатушка в длину и ширину не превышала нескольких шагов.
Вислава задумалась:
- Я думала, в горах была свобода. Или мне это только казалось?
Так, изредка переговариваясь, они сидели при медленно гаснущем свете лампы, пока обоих не сморил сон.
Утро принесло с собой солнце, и свежий воздух в распахнутых окнах, и шум просыпающегося города, а заодно непонятно откуда возникшую уверенность, что все образуется.
Дом им действительно попался неплохой. В многоэтажных строениях люди старались только ночевать, мыться и стирать ходили в общественные купальни или просто на пруды при горячих источниках - благо, таких водоемов было великое множество. Там весь день плескались на мелководье ребятишки, там на бережку спали по ночам бездомные, не имевшие денег даже на плохонькую ночлежку, тамназначали свидания влюбленные парочки - и, как утверждали злые языки, именно поэтому на Теплых прудах рождалось больше внебрачных детишек, чем на всем Северном континенте.
Пищу готовили во дворе, где стояло в ряд несколько печек - за долгий день все успевали ими воспользоваться. Конечно, иногда кто-то не в меру нахальный совал свой нос в соседскую стряпню:
- Чем это у тебя так вкусно пахнет, угости! - но длинный нос быстро укорачивался щелчком и окриком:
- Я ем свой, а ты подальше стой!
Впрочем, многие обедали в складчину, ибо так было выгоднее и проще. Вислава отметила, что это похоже на полевую кухню поселенцев - она продолжала мыслить военными категориями. Некоторые пробовали проносить жаровни в комнаты, но эти попытки пресекал домоправитель Ксавир, который опасался пожара. Сам он оказался славным человеком, посоветовал новым жильцам, где можно недорого обзавестись циновками и прочими предметами быта, заодно и подсказал, где искать работу.
Вопреки ожиданиям, большинство соседей отнеслись к новичкам вполне благожелательно. Предубеждения против южан существовали в основном среди обеспеченных горожан, а простые люди просто об этом не думали. Они охали, услышав впервые, что Мэсси заполучил шрам на лбу во время нападения шернов, но тут же забывали об этом. Здесь уже целое поколение выросло, не помня крылатых чудищ, монстры заперты далеко в горах, за морем и южной степью, предполье не пропустит врагов на Теплые пруды, так что и беспокоиться об этом не стоит. Людям в предполье жить тяжко, ясное дело, и если кто не выдержал да вернулся, то так тому и быть. Уезжает все равно больше. Возможно, если бы среди простонародья нашелся агитатор вроде покойного Хомы, призывавший к вражде с нечистым Югом, расположенным слишком близко к проклятым шернам, Мэсси и Виславу ждал бы более нелюбезный прием, но, к счастью, такого оратора не было.
Вислава уже на другой день обрела прежний боевой дух. Вначале она устроилась в оружейную мастерскую, и со смехом рассказывала, как ее не хотели брать, и говорили, что она и тетиву на арбалет не натянет, а она смогла. Но вечером в мастерскую неожиданно заявился владелец, и Вислава вернулась домой бегом, зло сверкая глазами, и отказываясь говорить, что с ней случилось. Немного успокоившись, она сказала, что получила от хозяина предложение зарабатывать много больше, да только она на такое не согласна. Мэсси не понял, что к чему, решил было, что Виславе попался кто-то вроде Захарии. Зато через несколько минут к ним зашел Ксавир, который каким-то образом был в курсе дела, и сказал:
- Завтра попробуй сходить в мастерскую, где изготовляют кожаные панцири. Работа как раз для тебя. Там женщина хозяйничает, вдова, не обидит.
Мэсси в первый день повезло меньше. На Теплых прудах строительство захирело, многие бедняки уехали за море в поисках лучшей жизни, общественного жилья хватало, богатые особняки требовалось возводить куда реже. В основном он перебивался случайными заработками носильщика или разнорабочего. Вислава сначала боялась отпускать его одного, потом успокоилась - Мэсси уже вполне освоился среди людей, не вызывал удивления неожиданными вопросами, а незнание каких-то местных обычаев мог объяснить тем, что он южанин. Никто за это время не заинтересовался его сходством с Победоносцем, и оба надеялись, что так будет и впредь. Вислава иногда начинала мечтать вслух, что вот они накопят на домик где-нибудь в уединенном месте, здесь или на Южном побережье, и будет у них что-то вроде военного лагеря, куда можно возвращаться. Может быть, и Анна туда переберется… что с ним, жив ли он? И жив ли Ивата, и как он объяснил наутро исчезновение выворотня и двоих товарищей? На эти вопросы не было ответов.
Каждый вечер Мэсси пробирался к оврагу у края городских трущоб и высвистывал Доната. Иногда выворотень появлялся не сразу, заставляя понервничать, иногда приходил на условленное место заранее. В целом он устроился жить дикарем-одиночкой, лес под Отеймором давал возможность прокормиться и не замерзнуть ночью. Разговорчивым и общительным Донат не был никогда, места, где его бы не преследовали после Гранитных ходов, не нашлось бы на всей Луне - и все же Мэсси казалось, что его друг тяготится вынужденным отшельничеством. Из Доната ничего невозможно было вытянуть, на вопросы он отвечал односложно, на жизнь не жаловался, но в его глазах не исчезала тень тоскливой обреченности. Выворотни, как и люди, тянулись к обществу себе подобных, а в лесу все равно на каждом шагу подстерегала опасность.
После первой встречи с Донатом Мэсси вернулся в крайне мрачном настроении, Вислава сначала нарочно говорила на другие темы, надеясь, что он отвлечется, потом напомнила истины, которые Мэсси и так знал:
- Ты же понимаешь, тут его бы давно раскрыли, мы бы не смогли уехать в глушь, нам бы денег не хватило, мест не знаем. Был бы жив тот Антонин, другое дело. Устроимся, тогда непременно… только сначала надо такое убежище, где никто не заметит, а присматриваться нарочно не будут, выворотней здесь истребили.
Последнюю фразу она произнесла чуть громче, чем надо, потому что в их комнатушку (начиная со второго этажа двери в доходном доме не имели засовов, да и вообще были хлипкими, плечом высадить можно) протиснулся незнакомый старик - тощий, лысый, с щетиной на смуглом, будто печеном, лице.
- Выворотни? Выворотни? - пронзительный голос и резкие взмахи худых рук напомнили недоброй памяти Захарию. - Кто смел произнести это слово? Да, перебили, перебили.. но никто, никто уже не помнит, как это было, а я видел, я расскажу. Кто здесь, передо мной?
Взгляд у старика тоже был пронзительный, но странный - его до прозрачности светлые глаза смотрели в одну точку куда-то в стену.
- Что с ним делать? - шепнул Мэсси Виславе.
- Ничего, - ответила она тоже шепотом. - Ты что, не видишь, он слепой. Как пророк Рамидо. Такие люди под покровительством земных духов, их нельзя обижать. Пошумит и уйдет.
- Всех выворотней здесь положили в проклятой крепости! - продолжал вещать старик. - Всех, кроме одного, и в том была наша ошибка, и потому пало проклятье на наши головы. Потом проклятую тварь закопали в песок, как и положено, но поздно, слишком поздно! Мой старший сын… он остался за Морем, откуда вы? Вы не видели его? Он храбрый воин, он крошил выворотней в той битве! А из-за моря он не вернулся, у него русые волосы и светлые глаза, и зовут его Давид.
В дверь решительно просунулся еще один человек - здоровенный мужчина, тоже лысый, с загорелым до черноты лицом.
- Батя, - сказал он хриплым рокочущим басом, - ты опять.
Слепой обернулся, шаря перед собой рукой.
- Брас…
- Да, батя, - Брас взял старика под локоть и бережно, но решительно развернул в сторону выхода. - Пойдем, пойдем.
- Брас, - теперь старик негромко всхлипывал, - а когда мы вернемся домой? Я хочу домой. Был бы тут наш Давид, он отвел бы меня домой.
- Нету Давида, нету, и наш дом теперь здесь, - доносящийся из коридора голос Браса ничуть не потерял в громкости, - ты к чужим людям вломился, нехорошо! Они молодожены, им, может, чем другим заняться охота, а не болтовню твою слушать!
Слышно было, как упирающегося старика завели в комнатушку где-то по соседству. Вислава постояла у двери и кивнула - все стихло.
- Старичок умом скорбен, бывает. Какой, однако, у него заботливый сын. Трудно с больным отцом без своего жилья в доходном доме. А говорить тут надо только шепотом, если бы мы правда были молодоженами, слышал бы весь дом! - тут она смутилась, будто сказала что-то не то, и засобиралась на улицу.
- Пойду, проверю, не свободны ли печки, потом крикну в окно, тогда выходи ужинать.
Но когда Мэсси остался один, слепой снова заговорил - видно, сын его тоже вышел за какой-то надобностью. Сначала откуда-то сбоку доносилось только невнятное бормотание, потом старик, возвысив голос, несколько раз спросил:
- Где? Где мой Давид?
- О Земля благословенная, да сколько ж можно? - не выдержал кто-то из комнаты напротив. Но упоминание святыни только придало несчастному сумасшедшему сил и красноречия.
- Земля! Земля! О, когда же ты поможешь нам в нашей скорби! Отвернулись мы от тебя, и теперь грядут великие беды! Поверили мы самозванцу, погубившему сынов наших! Где мой сын? Где сын мой? Почто изгнан я из собственного дома… - громовой голос словно и не принадлежал тщедушному дряхлому безумцу.
- Нет, пусть Брас уматывает куда хочет со своим папашей! - снова возмутились в комнате напротив, но разбираться никто не пошел. Старик продолжал с воодушевлением:
- Знайте же, что самозванец погиб смертью заслуженной, и выворотень Нузар (Мэсси и так не пропускал ни единого слова, а при упоминании этого имени весь обратился в слух), о котором тут говорили… кто? Кто говорил о нем?
- Да ты сам, старый хрыч! - завопил многострадальный сосед из противоположной комнатушки. Старик никак не отреагировал, не замечая ничего вокруг:
- Кто упомянет имя проклятое, тот достоин смерти! Слушайте же, я говорю правду. Когда судили победоносца поддельного, привели Нузара, его любимого выворотня - горе! Горе нам, ибо нелюдь ходил по святому собору и опоганил его, ибо шерн сидел в соборе и уничтожил святость его…
- Когда ж он подохнет, - взвыли все в той же комнате.
Старик услышал последнее слово:
- Подох! Да, подох, ибо привязали лжепобедоносца к столбу и начали метать в него камни, и я метал их со всеми, чтобы отомстить за моего Давида (Мэсси вцепился зубами в тыльную сторону руки), а выворотня, тварь мерзкую, закопали головой вниз в землю у этого столба…
- Тебя пора закопать! - заметил сосед.
Старик продолжал:
- И он корчился и дрыгал ногами, но подох быстро, а его хозяин умирать не желал, хоть и был весь в крови, но билось его проклятое сердце! Но тут явилась девица Ихазель, привели ее туда духи светлые, и… - тут раздался звук падения тяжелого тела, а за ним невнятное бормотание.
Мэсси вскочил, его трясло, как от холода, хотя дневная жара пока не собиралась спадать. Он словно сошел с ума следом за стариком, он сам не помнил, как очутился у двери, за которой слышались всхлипывания безумца.
Старик лежал на полу, шаря вокруг себя руками, и не мог подняться. Мэсси протянул ему ладонь, слепец вцепился в нее жесткими сухими пальцами:
- Брас, - стонал он, - Брас… Я хочу домой, почему ты меня не отведешь?
- Я не Брас, - Мэсси встряхнул старика немного сильнее, чем требовалось, чтобы привести того в чувство. - Что было дальше? Что с девицей Ихазелью?
- Где мой сын Давид? - сказал старик куда более ясным и сильным голосом. - Где он, где?
- Не знаю. Что было дальше, - язык словно присох к гортани и не отдирался, ибо Мэсси уже догадывался, что ответ будет ужасен: - с… Победоносцем?
- Отведи меня домой, и я скажу, - с хитринкой в голосе сказал старик. - Дома я снова буду здоров. А лжепобедоносец мертв, хотя его и не забили камнями до смерти. Явилась на берег девица Ихазель и вонзила нож ему в его проклятое сердце.
- Нет! - Мэсси, не помня себя, встряхнул старика за одежду, но тут в распахнутую дверь вбежал здоровенный Брас.
- Что ты! - он отцепил Мэсси от старика. - Болен же, не виноват он, что болен. Батя, - хриплый бас теперь звучал куда мягче, - ты как?
- Я упал, Брас, меня подняли, - сказал слепец отчетливо, - а все ты виноват, почему ты не отведешь меня домой?
- Батя, - вздохнул Брас, - мы дома.
Старик немного попричитал, но покорно позволил оттащить себя в угол на подстилку и лег. Он еще всхлипывал тихонько и что-то шептал, постепенно утихая. Сын сидел рядом на голом полу, на его блестевшем от пота лице, обращенном к старику, читались забота и боль.
- Ты, парень, прости, я думал, ты его обидеть хочешь, - сказал Брас. - Мы тут многих раздражаем, только деваться нам некуда. А он болен, и ослеп, и разума, как у дитяти малого. Ты чего смурной такой, с красавицей своей поссорился, что ли?
Мэсси не ответил, просто махнул рукой и выбежал из комнаты, дальше по коридору, вниз по лестнице (кажется, он с кем-то столкнулся), через двор, прочь от этого дома, от людей, куда угодно, лишь бы никого не видеть!
Вслед донесся окрик Виславы, но Мэсси не остановился. Она догнала его сама - бегать-то Вислава умела никак не хуже.
- Что с тобой? Куда ты?
Он в ответ только мотнул головой, Вислава все же перехватила его за руку и пришлось остановиться.
- Что случилось? Узнали? Нет? Ну что ты как с цепи сорвался? Почему ты молчишь?
- Ничего не случилось, - наконец выговорил он чужим голосом, - просто мне надо побыть одному.
Вислава немедленно обиделась.
- Мы друзья или нет? Ты мне не доверяешь?
Он затряс головой, не зная, как ей сказать. У нее же была нормальная семья.
- Все равно ты не должен убегать, влипнешь во что-нибудь, потом я тебя искать буду? Обо мне ты подумал?
Мэсси уже немного пришел в себя и кивнул, устраивать сейчас дополнительные неприятности он просто не имел права.
- Хочешь быть один, сиди пока в комнате, я пойду на источники, - сказала Вислава все еще обиженно.
Лучи закатного солнца застыли на стене. Вечера на Луне длинные, но этот, похоже, собирался продолжаться вечно. Мэсси сидел в углу, мыслей не было, ему только, несмотря ни на что, было невыносимо жалко мать. И отца, которого он не видел, было до невозможности жаль их обоих и пусто на душе.
В дверь тихо постучали и, не дождавшись ответа, открыли. Внутрь просунулся Брас.
- Ты, приятель, уж извини, - сказал он кротким тоном, не вязавшимся с его хриплым басом и могучим обликом. - За батю. Он редко шумит, хотя последнее время все хуже. Зовет моего старшего брата, а тот в могиле давно, в Южном походе погиб. И домой просится, а дом, - Брас вздохнул, - в доме мой младший брат живет. Тут я тоже виноват, конечно. Жили раньше все - я, отец, брат с семьей, мой сын и дочь. Сын долгов наделал, грозили убить или под суд отдать, а долговая яма - ох! И брат мой младший мне денег предложил, но чтобы я ему дом оставил и отца забрал.
Мэсси почти не вслушивался, но последняя фраза заставила его спросить:
- И что?
- И то, так и поделили, ему дом, мне больной отец. Сына у меня все равно вскоре убили в пьяной драке, - Брас сжал руки, и на них вздулись синие вены. - Дочь замужем, хоть за нее душа спокойна, но мешаться ей не стоит. Здесь живем, но здесь тоже многие недовольны. Ты уж извини, если что, вот так к чужим он редко вваливается.
- Нет, ничего, но это же опасно, он может с лестницы упасть!
- Привязывать надо, - грустно сказал Брас, - все не могу решиться. У стариков от веревок синяки. Он все больше дремлет, сегодня вот целый день спал. Пока жив, не брошу, это мой долг, я сам привязан, как… да как к позорному столбу. Ну, бывай, и прости, если что.
Солнце наконец коснулось края горизонта. Мэсси поднялся, мысленно скомандовав себе собраться и не раскисать. Этому человеку много хуже, чем ему, а он держится.
========== В земле Мадиамской. Разбитые скрижали ==========
Вислава скрепя сердце признала, что у Мэсси могут быть какие-то свои тайны, хотя все равно пыталась их прояснить. Познакомившись с Брасом, она решила, что Мэсси просто слишком близко к сердцу принял историю преданного сына.
- Не убивайся так, хотя братец у него и сволочь. Ну что поделать, это Север, - сказала Вислава, все еще глубоко убежденная, что Южное предполье, объединенное внешней угрозой, воспитывает исключительно высокоморальных и самоотверженных граждан. - За всех переживать никаких сил не хватит.
Тем не менее, несколько раз она сама вызвалась покормить старика, когда Брас был занят, сделала очень сердитое внушение соседу из комнаты напротив, мелкому уличному торговцу, и предложила способ привязывать безумца, подкладывая под веревку платок - чтобы узлы не оставляли следов на старческой коже.
- Он так по крайней мере не ушибется, когда никого рядом нет, - убеждала Вислава. - Ну неприятно, но нет другого выхода.
Проблема решилась через два дня - старик окончательно обессилел и не мог даже выходить из комнатушки, и, следовательно, свалиться с лестницы и причинить себе увечье.
- Значит, скоро он тебя освободит, радуйся, - заявил Брасу уличный торговец, за что чуть не был избит.
Мэсси тоже помогал в уходе за стариком. Он иногда пытался представить его сильным, здоровым, с озлобленным лицом, мечущим камни в привязанного к столбу умирающего человека, но четкой картины не складывалось. Перед ним теперь был просто несчастный больной безумец, страдающий наверняка куда более жестоко, чем некогда страдал Победоносец, и мстить Мэсси бы не смог, даже если бы и хотел.
В городе его несколько раз подстерегали неприятности. Однажды Мэсси вступился за человека, которого за неизвестный проступок избивала городская охрана, стражники немедленно переключились на непрошеного заступника, а потерпевший сбежал.
- Ты хоть знал, за что они его? - возмущалась Вислава, изучая полученные в неравном бою кровоподтеки и ссадины. - Может, за дело?
- Я только спросил - за что, они не ответили, - объяснял Мэсси. - Но раз они его так легко отпустили… и вообще, их было четверо на одного, это несправедливо.
- Зато сейчас очень справедливо. Ладно, скоро ночь, снег приложим, к утру заживет.
Еще через день Мэсси наткнулся на просящего милостыню безногого калеку, это, конечно, был не первый встреченный им на Теплых прудах нищий, но первый, кто в своих причитаниях упоминал Южный поход:
- За что я кровь проливал? За что я страдал на заморских скудных землях? Здесь больше чудищ нет, люди свободны, а я… обещали-то другое! - шамкал бродяга беззубым ртом. У Мэсси встал комок в горле, он, повинуясь мгновенному порыву, высыпал на разостланную перед нищим рогожку все имеющиеся монетки - много больше, чем мог себе позволить, - и убежал прочь, не слушая благодарностей.
Зато какая взбучка ждала его дома! Все полученные в детстве от шернов обжигающие подзатыльники показались ему пустяками. Нет, Вислава не дала волю рукам, но в словах она себя не ограничивала.
- Силы земные! Ну что за идиота вы послали сюда! Что у тебя в голове, ты мне объясни? Чем ты думал? Ах, ты его пожалее-ел? - в последнее слово было вложено столько яда, что хватило бы отравить все население Теплых прудов. - А он тебя не пожалел! Таких дураков, как ты, не жалеют! Никакой он не ветеран Южного похода, понятно? Просто потому, - тут все же возобладало чувство самосохранения, Вислава обернулась на закрытую дверь и дальше говорила вполголоса: - потому, что он твое лицо не узнал. Жулики это, ты понимаешь? Одного выставят и потом на собранную им милостыню живут, ноги он где угодно мог потерять, доживи до его лет да погляди, что с тобой будет. Хотя ты не ноги, ты голову потеряешь! Правда, она у тебя и так пустая.
Побушевав так с полчаса, Вислава выдохлась. Но затишье оказалось хуже бури, Мэсси легче было выслушивать упреки, чем терпеть демонстративное молчание. Разговаривать снова она начала только ближе к вечеру:
- Ты пойми, правда бы кому-то нуждающемуся, не жалко, а то обманщикам. Тебе деньги легко достаются? Мы же мечтали уехать… если мы тут застрянем, ты представь!
Мэсси только вздохнул. Доходный дом был сносным временным убежищем, и все же он точно не хотел провести в нем всю жизнь. Ему самому будущее представлялось туманным и расплывчатым, он сам не знал, где бы хотел осесть, но Вислава имела четкий план: вернуться на Юг, для чего требовались средства.
Деньги и впрямь доставались им нелегко, на жизнь хватало, но только потому, что они были молоды, здоровы, не обременены детьми и не избалованы комфортными условиями. Даже ценой строжайшей экономии накопить на домик где-нибудь в глуши было делом не быстрым, и благотворительность они позволить себе не могли. Правда, сама Вислава подкармливала бездомных собак, которые стаями крутились в нищих кварталах, и не отказалась бы от этой расходной статьи ни за что на свете:
- Они же голодные! Да и сколько там рыба для них стоит.
Не успели они помириться после щедрой подачи милостыни, случилось новое недоразумение. Мэсси нашел временный заработок на разгрузке досок и довольно сильно порвал себе рубаху об острый край. Поднимаясь по лестнице в свою комнатушку, на площадке второго этажа он столкнулся с соседкой, молодой приятной женщиной, женой лавочника, человека угрюмого, внешне менее приятного и немолодого. Увидев его порванную рубашку, она заахала и предложила зашить, для чего потребовалось зайти к ней домой и рубашку снять. Дальше соседка не могла найти иглу, зато стала показывать свою обстановку. Мэсси немного посмотрел из вежливости на чужие коврики, резные лари для хранения вещей и красивые покрывала и заторопился домой. Он хотел забрать рубашку, но она тоже куда-то подевалась. Лавочница была явно раздосадована, что он уходит и всячески уговаривала остаться, Мэсси сослался на головную боль и наконец ускользнул, наплевав на пропавшую рубаху.
Вислава уже успела вернуться домой на обед, она несколько настороженно отнеслась к тому, что Мэсси явился голый по пояс, но для полудня это было обычным явлением, от жары люди готовы были и кожу с себя снять. Зато после грозы Вислава пришла с потемневшим лицом, глаза у нее сверкали, как угли, она бросила Мэсси в лицо ту самую рубашку и отчеканила голосом, которым можно было резать сталь:
- А ты времени не теряешь, как я посмотрю.
Он искренне не понял, что случилось, тем более, что рубашка так и осталась порванной. Все попытки выяснить, на что Вислава обиделась, были безуспешны, она будто не слушала, и в итоге заявила:
- Да мне все равно, проводи время, как сам хочешь. Только чтобы ниоткуда тебя вытаскивать не пришлось. Ты радуйся, что она мне эту рубашку отдала, а не муж ее нашел, не знаю, кто бы из вас кого побил, но скандал бы вышел знатный. Впрочем, мне все равно. Эта фифа мне отдала рубашку, надеялась нас поссорить… она же не знала, что мне все равно.
Вислава на разные лады повторяла это “мне все равно”, пока, похоже, сама себя не убедила. Дулась она после этого случая довольно долго, но потом они все же помирились - как и всегда. Под вечер того же дня Мэсси забрел в торговый квартал недалеко от их прибежища. Город шумел, как обычно, люди торопились закончить дневные дела, лоточники наперебой предлагали свой товар, уличные псы облаивали прохожих. Из посудной лавки вышел гончар, которого легко было признать по испачканному глиной переднику, следом покупатель - пожилой человек с брюзгливым лицом, одетый в светлую тунику с длинными рукавами. Гончар, оглядевшись, кивнул своему спутнику на Мэсси:
- Вон парень без дела болтается, поможет вам, а у меня свободных людей нет, - и добавил, обращаясь уже к Мэсси: - Эй, ты! Поможешь за небольшую плату господину философу донести кое-что до дома?
“Кое-что” оказалось двумя глиняными табличками весьма немаленьких размеров. На поверхности были набиты какие-то надписи, которые Мэсси не успел разобрать. Философ торопился уйти из рабочего квартала, всем своим видом демонстрируя, что к такому обществу не привык. Мэсси перехватил ношу поудобнее и зашагал следом за философом. Из обрывков разговора между покупателем и продавцом он понял, что на табличках начертали имя и ученую степень владельца - некоторые знатные люди вешали такие на стенах своего дома. Философ, видимо, был не столь уж богат, если не послал за покупкой слугу, а искал носильщика на месте.
Идти надо было не близко. Философ иногда приостанавливался отдохнуть, но стоило Мэсси опустить таблички наземь, как их хозяин начинал причитать, что глина хрупкая, и так их и разбить недолго. Весили они немало, через полчаса Мэсси мечтал скорей избавиться от ноши.
Они проходили мимо очередного доходного дома, улочка попалась непривычно пустынная - только впереди, прихрамывая, брела старушка с узлом. Тут одно из окон второго этажа распахнулось, оттуда высунулась рука, выкинула какой-то мусор прямо на мостовую, и ставни захлопнулись. Старуха, мимо которой просвистел выброшенный предмет, отскочила, в панике осенила себя знаком Пришествия, прочертив полукруг от плеча до плеча, и скоренько засеменила прочь. Философ проводил ее презрительным взглядом.
- О, народ, о, темный, невежественный народ, - воскликнул он негодующе. Мэсси ничего не сказал в ответ, он почти не заметил произошедшего. Философ, воодушевившись тем, что ему никто не возразил, продолжал:
- До чего люди погрязли в невежестве, до чего убедительной оказалась глупейшая сказка. Земля необитаема, а наша убогая чернь все пялится в небо. Чего ждать? Чего ждать, я спрашиваю? За пустыней находится богатейший край, то есть сейчас, разумеется, он истощен, но при должном управлении…
- Чего-чего? - Мэсси поневоле начал вслушиваться. - За какой пустыней край?
Философ посмотрел с изрядной долей раздражения уже на носильщика:
- Еще один невежественный юнец, не желающий узреть очевидного. Разумеется, за так называемой Великой пустыней, которая скрывает ход в человеческую прародину, где сейчас процветают хитрецы, бросившие нас воевать со своими исконными врагами.
Мэсси начал догадываться, что перед ним представитель Братства Истины, о которых он успел кое-что слышать. Еще Анна с презрением отзывался о болтунах, поверивших в собственный бред.
Со времени загадочного исчезновения Роды Премудрого Братство не распалось, а наоборот, укрепилось. В него вливались новые люди, разочарованные итогами Южного похода. Многие, потеряв веру в казненного Победоносца и не желая ждать следующего, пытались уверовать в науку и философию. Со стороны властей особых нападок не было. Элем за свое недолгое правление пытался ужесточить гонения, но, когда учение Роды стало выгодно в борьбе с Победоносцем, наоборот начал поощрять Братьев Истины. Севин и вовсе их не трогал. До нового первосвященника иногда доходили жалобы, что очередной одурманенный неофит отправился искать “богатейший и плодороднейший край, скрытый узкой полоской пустыни”, и, разумеется, пропал в песках безвозвратно. Севин только усмехался, ибо таких дураков он никогда не жалел. Понимая, что религиозный фанатизм - грозная сила, и ее трудно мгновенно развернуть в противоположную сторону, Севин не старался преследовать Братство, которое могло пригодиться в противостоянии с желающим независимости Югом.
Поэтому философ продолжал, свято веруя в собственную безопасность и правоту:
- Нас обманули. Что ты смотришь, ты не способен понять правду, иначе посещал бы наши собрания… да, нас обманывали изначально. Жители той стороны выставили нас против шернов как щит, да, как щит. Вместо того, чтобы воевать самим, они проливали нашу кровь, а сами отсиживались в своих благодатных краях и пользовались богатствами…
- Это где благодатные края? - переспросил Мэсси, поневоле вспоминая пещеру под Герлахом, черное небо, мертвую каменистую лунную поверхность и рассыпавшиеся в прах города. - Это на той стороне?
- Естественно, - снисходительно бросил философ. - Вместо того, чтобы добраться до них и взять то, что принадлежит нам по праву…
- Да там смерть и пустота! - возмутился Мэсси. - Какие богатства, не погубить бы то, что осталось!
Философ вознегодовал:
- Какая косность и невежество! Впрочем, чего можно было ожидать… чернь обманута тем самозванцем, а стоило бы его не просто побить камнями, а взять на дыбу, тогда бы уж он выдал тайный ход в богатый край…
Дальше Мэсси уже не терпел. Он с размаху шваркнул глиняные плитки оземь, поглядел на мгновенно смолкшего философа, и, не дожидаясь, пока тот вновь обретет дар речи, скрылся в ближайшем проулке. Хозяин табличек тем временем завопил в полный голос, призывая на помощь. Улочка была перегорожена забором в рост обычного человека, но для Мэсси это не было препятствием, он перемахнул через него и исчез в трущобах.
На этот раз Вислава смеялась до слез, слушая рассказ Мэсси, но под конец все же заметила:
- Ты поосторожней. В тот квартал больше чтобы ни шагу.
- Само собой.
- И вообще по улицам меньше шастай, вдруг он пожаловался куда. Думаешь, в столице много найдется народу твоего роста и со шрамом через все лицо? Не удивлюсь, если ты один такой.
Шастать по улицам все равно приходилось из-за поисков заработка. Но на другой день после происшествия с философом с Мэсси заговорил домоправитель Ксавир:
- Ты, говорят, все работу найти не можешь? Давай я тебе одно место укажу, загляни туда после грозы. Правда, сразу предупреждаю, работа адова.
Мэсси неуверенно пожал плечами:
- Да ничего… попробую. Почему адова?
- Тяжелая, люди не выдерживают, там еще надо рычаг крутить, а до него не все дотягиваются, ты с твоим ростом как раз подойдешь.
- Ну, рычаг крутить это еще не ад.
- Ад это сера, - серьезно сказал Ксавир, - там сера как раз. Надо, чтобы здесь, - он хлопнул себя по груди, - человек был здоров. Ты как? Кашля не бывает? Или в роду кто легкими маялся?
Мэсси вспомнил о причине смерти матери, но с убедительным видом заверил:
- Все здоровы.
- Ну и хорошо, - кивнул Ксавир. - Тут недалеко, после грозы и отправляйся. Да, слушай, я все спросить хочу - почему я тебя никогда в соборе не видел? Красавица твоя и то забегала, а ты никогда. Совсем неверующий, что ли?
Мэсси развел руками, не зная. что ответить.
- Да нет… просто не получалось, то да се.
- Ну я, положим, сам во все эти поповские байки не очень, - доверительно сообщил Ксавир. - То один Победоносец был, нехорош стал, то истинного надо ждать, завтра еще что придумают. Но совсем уж выделяться не стоит, соседи начнут коситься. Ты хоть для виду на вечерню ходи иногда.
До грозы оставалось еще немало времени. Мэсси собирался немного побродить, чтобы все обдумать, и ноги сами понесли его к центру города. Что ни говори, а собор притягивал к себе, своей мрачной красотой, а может быть, тем, что с него когда-то началась эпопея Победоносца на Луне, так бурно началась и так печально закончилась?
Мэсси уже прилично изучил город и мог спокойно найти центральную площадь и оттуда путь домой. Всю дорогу он мысленно спорил сам с собой, приводил тысячи причин близко не подходить к собору и тут же отметал их, как несущественные. В конце концов, за все время только два человека - Ивата и Анна - отметили его сходство с победоносным посланцем небес, то есть казненным преступником, то есть… И в соборе сейчас никого нет, Вислава говорила, что народ собирается там поутру и поздно вечером, а в остальное время в храм мало кто заходит.
Площадь перед собором не пустовала, хотя людей там было много меньше, чем в вечер прибытия на Северный континент. Несколько торговцев предлагали свой товар - уж без них точно ни одна улица не обходилась, кто-то ссорился, громко, во весь голос доказывая свою правоту, кто-то шатался без дела. Мэсси, стараясь ни к кому не поворачиваться лицом, дошел до древних ступеней. Ему вдруг страшно стало подняться по ним, будто это налагало какую-то ответственность. Слава Луне, люди были заняты своими делами и не обращали на него внимания. Мэсси вспомнил слова Анны, что его прадед был здесь священником, но полностью осмыслить этого все равно не мог. Его мать, получается, поднималась по этой лестнице каждый день, а он не рискует даже подойти близко.
Мэсси ступил на выбеленные солнцем камни, обернулся к площади и улыбнулся своим страхам. Какая-то проходившая мимо бабка немедленно напустилась на него с упреками:
- Место святое, намоленное, а он тут зубы скалит, и как не стыдно-то!
Мэсси ничего не ответил, только прикинул, что эта старуха уже точно должна была застать его отца, и, если его не признала, значит, либо сходство не такое уж сильное, либо люди уже не помнят толком, как выглядел Победоносец. Может, прав Ксавир, и Мэсси стоит для виду ходить в собор, ну столько времени прошло, кто его в чем-то уличит?
… В нескольких шагах на паперти стоял богато одетый человек и с ужасом глядел на Мэсси. В руках он держал кипу бумажных листов, несколько из которых уже успел уронить. Мэсси застыл, не зная, что делать, пуститься ли в бегство или вести себя, как ни в чем не бывало, ведь побежать - значит, признать за собой вину?
Губы человека дрогнули, он пытался заговорить, но не смог. Оглянулся по сторонам в поисках чего-то неведомого, сделал шаг вперед, склоняя голову, снова беспомощно замер. С трепещущих губ слетело полузадушенное:
- Владыка… владыка, прости!
К этому Мэсси точно был не готов. На его счастье, ко входу в собор подоспела шумная компания простолюдинов, он метнулся назад, и, пока люди, громко переговариваясь, поднимались по лестнице, отбежал за колонну и скрылся за углом, мысленно пообещав себе никогда больше не приближаться к площади.
Ивар добрел до колонны и остановился, опершись об нее рукой. Это было наваждение, такое же, как несколько дней назад. Но почему? Ему ведь даже кошмаров никогда не снилось. О, если бы он тогда избежал участия в проклятом судилище… Духи земные, не карайте меня слишком строго…
К Ивару приблизился младший переписчик:
- Что с вами, господин? Вы уронили бумаги.
- Так подбери, дурень, - Ивар уже справился с собой и говорил обычным раздраженным голосом. - Идем, совет у первосвященника вот-вот начнется.
Комментарий к В земле Мадиамской. Разбитые скрижали
Надеюсь, всякие ветхозаветные намеки не заденут ничьих чувств. Яхта же должна оправдывать свое название.
========== Затянуло небо в дожди. Заговор ==========
Говорят, ад пахнет серой. Откуда у утверждающих это берется такая уверенность, точно не знает никто, ведь с того света пока что никто не возвращался. Но в том, что сама по себе сера не пахнет, Мэсси убедился в первый же день работы. Мешки, в которых добытчики с Отеймора приволакивали нечто, напоминающее глину и песок - белые и желтоватые рыхлые комки - запаха не имели. Они успевали просохнуть по дороге, на жарком дневном солнце. Зато носильщиков, с которых пот лил градом, оружейники немедленно отгоняли на безопасное расстояние:
- Иди, иди. От тебя задохнуться можно.
- А деньги? А взвесить?
- Вечером все расчеты, - сурово отвечал главный мастер. - Тогда посмотрим, насколько чистый товар вы приволокли.
Профессиональная гордость не позволяла носильщикам уйти сразу, они еще какое-то время околачивались рядом, жалуясь на то, как тяжко было копать сырье в обрывистых высушенных трещинах у подножья вулкана, и как много весили мешки. Пользоваться собачьими упряжками для переноски тяжестей в окрестностях Отеймора было невозможно из-за неровной дороги.
Комья высушивали окончательно на веранде под крышей, зорко следя, чтобы на них не падали открытые солнечные лучи. Особо крупные куски закладывали внутрь огромного колеса с рычагом, который и нужно было крутить. Чистую серу или селитру дробить было легко и даже весело. Болтать никто не запрещал, рабочие обменивались шуточками, делились последними новостями. Только когда внутрь втаскивали ступки с изготовленным в ямах углем, оружейники дружно заматывали лица платками - мельчайшая пыль летала в воздухе, забираясь под одежду, прячась в глаза и ноздри. Три порошка смешивали, просеивали, дальше смесь перетаскивали в погреб, тускло освещенный, всегда прохладный, засыпали на широкий щит из отполированного металла, и там уже тяжелые чугунные жернова крутили в торжественном молчании, сверяясь со временем - вначале медленно, затем с такой скоростью, которую только выдерживали мускулы. Долго-долго пересыпался в часах цветной песок, когда обработка бывала закончена, руки отваливались от плеч. По-хорошему, этот процесс стоило бы доверить ветряным или водяным мельницам, но за длинные лунные сутки ветер усиливался только дважды - перед полуденной бурей и на закате, в преддверии ночных холодов. Быстрых горных рек рядом не было, равнинные бурно текли тоже только дважды в сутки, а в остальное время сильно мелели.
Отдышавшись, смесь раскладывали на просушку, просеивали через сита с разной величиной ячеек и рассыпали по глиняным корчагам. Тут уже начинали говорить, и чаще всего на одну тему:
- А помните, как дней двадцать назад в соседней оружейной бахнуло?
- Когда двое рабочих погибло?
- Ну да.
- Это не в соседней. Это в той, дальней, что у самой горы. В соседней покалечило сушильщика, и то давно. Лет пять.
- Хватит, - прикрикивал обычно главный мастер. - Заткнитесь. У нас еще никогда не было несчастных случаев.
Мэсси не рисковал расспрашивать своих новых товарищей поподробнее. Он только усвоил, что работа опасна, но не слишком. Жизнь вообще была довольно опасной штукой, везло же ему до сих пор, почему бы этому не продолжаться и впредь.
Виславе он старался рассказывать о рабочих делах как можно меньше, чтобы она не забеспокоилась и не стала уговаривать его бросить мастерскую. Она иногда обижалась на его молчание, Мэсси отговаривался усталостью. До дома ведь еще надо было дойти, а дорога занимала больше двух часов в обход Отеймора.
Город обнимал вулкан пригородными улочками, как осьминог щупальцами. Первое поселение людей на Луне основано было у самого края моря, но после появления на северном берегу первожителей люди стали перебираться ближе к лесам, покрывавшим горные склоны. Туда шерны залетали реже, там легче было укрыться в непролазной чаще. За семь веков Теплые пруды изрядно разрослись в сторону Отеймора.
Чтобы не идти домой через центральные улицы, Мэсси каждый раз делал крюк. Были в этом, конечно, и положительные стороны - за несколько дней он изучил отдаленные улочки, как свои пять пальцев, и в случае необходимости мог выбраться из города окольными путями. Вдруг понадобится?
Пока, к счастью, такой необходимости не было. Перед домом он останавливался у горячих источников - за день будто вся угольная пыль собиралась у него в горле, к вечеру прорываясь надсадным кашлем, а во влажном теплом воздухе дышать сразу становилось легче.
Времени на разговоры оставалось мало. Первые два дня он засыпал, едва добравшись до лежанки, и Вислава с трудом будила его для ночного перекуса. Потом Мэсси все же втянулся в ритм работы, научился рационально расходовать силы, использовать любой свободный момент для отдыха, и часа два до заката ухитрялся бодрствовать.
Вечер не зря считался любимым временем горожан. Солнце не так палило, как днем, и воздух был полон блаженным теплом. Дневные дела к закату успевали закончиться, наступала пора отдыха. Люди постарше тянулись в собор на вечернее богослужение, молодежь же от этого скучного, бесполезного и неинтересного занятия отлынивала. По улицам, залитым алыми лучами заходящего солнца, бродили влюбленные парочки и просто веселые компании, пели песни, иногда затевали потасовки. Самые бесшабашные сидели на подоконниках, свесив ноги наружу, и попивали ноевку, перекликаясь со стоявшими внизу приятелями, иногда спрыгивали на улицы прямо со второго, а то и третьего этажа - из-за малой силы тяжести лихачам не грозили серьезные травмы.
Мэсси с Виславой всегда проходили по одному и тому же маршруту - сперва на пустырь за домом, покормить бродячих собак, потом к купальням, и напоследок закупали свежевыпеченный хлеб, пирожки и прочую не требующую приготовления снедь у старушек-торговок - на долгую ночь, когда стряпней в тесной комнатушке доходного дома не займешься. Заодно узнавали у вездесущих бабулек дневные новости. Правда, ничего достойного внимания на Теплых прудах пока не происходило. За море отрядов не отправляли, из ряда вон выходящих известий оттуда не было, в лунной столице тоже не случалось никаких волнений - на одной из фабрик Гервайза взбунтовались рабочие, но их быстро усмирила городская стража. Что может вообще быть хорошего на Луне для простого человека, такова наша участь, деточки, так еще духами земными предначертано - жить и страдать. Явится когда-нибудь Победоносец истинный, не самозванец, тогда-то и наступит день вечный во счастии… да не дай Земля дожить. Все перемены только к худшему.
На этих оптимистичных рассуждениях Вислава обычно благодарила старушек за пирожки, и они с Мэсси поднимались к себе на третий этаж. Время еще оставалось на перекусить перед сном, наметить план действий на завтра (встретить корабли, плывущие из Табира - может, будут новости об Анне, отложить определенную сумму, поспрашивать на городском рынке о продаже домиков где-нибудь у побережья).
О происшествии у собора Мэсси, подумав, все же рассказал. Вислава должна была знать, что кто-то здесь еще помнит в лицо Победоносца, и находиться рядом с ним может быть опасно. Она выслушала спокойнее, чем он ожидал, мельком упрекнула, что не стоило ходить на центральную площадь, и спросила:
- Но он же не проследил за тобой?
- Нет. Он в другую сторону шарахнулся.
- Так и успокойся. Чему быть, тому не миновать. Когда начнутся неприятности. тогда и станем думать, а заранее чего ж убиваться. Просто больше к собору не подходи.
Мэсси попробовал намекнуть, что опасным может быть именно его общество, но Вислава сердито сверкнула глазами:
- Ты что,думаешь, я трусиха? У нас же с тобой боевое братство, считай. Оно прочнее всего! И один ты пропадешь. Короче, будут бить - будем плакать, а пока не бьют. Узнать бы еще, что с господином Анной все хорошо. А то тревожно как-то. Хотя… Когда оно было не тревожно, разве что в детстве. Мне родители говорили - вырастешь, шернов уже победят, даже близко к городу подлетать не будут, - Виславу слегка передернуло, как всегда при одном упоминании первожителей. - Потом в горах, там, конечно, была опасность, но там все от тебя зависит, все сам решаешь… хуже нет, когда ждешь не пойми чего.
“Не пойми что” решило попробовать Мэсси на зуб на четвертый день работы в оружейной мастерской. С утра день не задался, новый угольщик, худосочный и с виду болезненный человек, рассыпал черный порошок, за что попало всем. Потом явившиеся с Отеймора носильщики притащили недостаточно сырья, еле на дне мешков:
- Старик что-то разбушевался, огнем плюется, стена пара стоит, до селитряниц не дойти. Камни над головой летят…
- Сейчас у вас сапоги над головой полетят, - обозлился хозяин. - Лишь бы не работать.
- После обеда сходим еще раз, - носильщики отнеслись к хозяйской грубости с несокрушимым спокойствием. - А то сам погляди, вон какая туча над Отеймором.
Хозяин пробурчал что-то про себя, но вынужден был согласиться - над вулканом, возвышавшимся вдали, курился черный дым, а город с утра слегка потряхивало.
Мэсси вспомнил Доната, его ненадежное укрытие в чащах у подножья Отеймора, мысленно попытался успокоить себя, что извержение никогда не затрагивало всю котловину, и Донат, обладавший поистину звериным чутьем, наверняка успел найти безопасное место. Но тревога не унималась. В итоге Мэсси взял не то сито для просеивания и получил нагоняй.
Незадолго до грозы снаружи донесся разговор хозяина с кем-то незнакомым. То был не носильщик, не хозяин другой оружейной, которые иногда приходили почесать языки. Хозяин говорил быстро-быстро, угодливо, с раболепными интонациями, которых от него Мэсси доселе не слышал. Чужой голос цедил слова свысока, редко и отрывисто. Сушильщики подняли головы, прислушиваясь.
- Гервайз к нам пожаловал, - кто-то прицокнул языком. - О как. Сам, не управляющий, и с чего бы?
Гервайз! Мэсси не впервые слышал имя богатейшего дельца Теплых прудов, знал, что тот немолод и наверняка встречал Победоносца лицом к лицу, а значит… Прятаться он не рискнул, неизвестно, вдруг важного гостя проведут по всей мастерской. Мэсси метнулся в соседнюю комнатушку, где хранились жестянки с толченым углем, щедро зачерпнул черной сыпучей пыли и старательно размазал по лицу. Волосы скрывал капюшон куртки, которую полагалось носить в оружейной.
Скорчившись в три погибели, Мэсси вернулся в сушильню, товарищи с усмешкой покосились на его перемазанную физиономию, но в оружейную уже входил хозяин, пропуская вперед осанистого солидного человека. Все поспешили замереть в почтительных позах, Мэсси лишь мельком глянул на круглое багровощекое лицо богача, и снова сгорбился, будто отвешивая поклон.
К счастью, важный гость почти не обратил внимания на рабочих.
- Значит, сейчас материала у тебя немного, - обратился он к хозяину, продолжая начатый разговор.
- Да, но достаточно, не беспокойтесь, - рассыпался в увещеваниях оружейник. - После грозы мои молодцы приволокут еще, ваш заказ будет исполнен в срок!
- Время - деньги, - заметил Гервайз, и его толстое лицо приняло еще более напыщенное выражение. - Смотри же, я плачу за срочность и за надлежащее качество.
Когда хозяин и гость вышли из мастерской, работники дружно вздохнули с облегчением, распрямляя спины - в присутствии богача они боялись не только глядеть ему в глаза, но и дышать.
- Чегой-то ты черный, как шерн поганый? - спросил у Мэсси ближайший сосед.
- Глаз зачесался, - соврал Мэсси, не моргнув этим самым глазом. - Не заметил, что рука в угле была, стал вытирать и только хуже сделал. А что? Очень заметно?
- Умойся иди. Хозяин не в духе будет, а тут еще твоя черная морда.
Хозяин и вправду был не в настроении. Вернулся, пнул пустую жестянку, раздраженно спросил, какой идиот сует под ноги незнамо что, пересмотрел скудную запасы сырья и задумался.
- Старик недолго огнем плюется, после грозы наверняка утихнет, - рассудительным тоном заговорил один их старших оружейников. - А там, глядишь, можно кого-нибудь носильщикам в помощь отправить. Справимся.
- Справимся-то справимся, - хозяин оружейной ответил машинально, будто мысленно что-то прикидывая, потом оживился. - А верно, кого-то можно будет отправить в помощь. Вот что, сейчас наведите порядок и ступайте пока по домам. Может, и ночью работать придется.
Это предложение было встречено недовольным ворчанием. В отличие от легких на подъем южан, готовых с небольшими перерывами работать круглые сутки, жители Теплых Прудов относились к положенному отдыху, как к святыне и бодрствовали по ночам крайне неохотно. Но возражать никто не стал, ибо не выполнить в срок заказ Гервайза было себе дороже.
Полуденное небо над лунной столицей словно выбелил свирепый солнечный свет. С востока к зениту медленно полз темный архипелаг облаков, гром звучал издалека, но так тихо, что его перекрывал шум толпы. Людей на улицы перед обычной грозой набилось видимо-невидимо, Мэсси второй раз в жизни попал в такую толчею и нервно оглядывался по сторонам.
Из обрывков разговоров он понял, что столпотворение было вызвано утренним землетрясением. Кварталы, ютившиеся у самой котловины, оказались разрушены, пострадали даже некоторые дома, расположенные ближе к центру города. Погибших вроде как не было, горожане горячо возмущались из-за равнодушия властей, не проявивших никаких поползновений помочь тем, кто лишился крова.
Выбраться из толпы не получалось. Мэсси не успел оглянуться, как переулок, из которого он только что вышел, оказался так же запружен людьми, как и основная улица. Здесь под ногами был камень, не песок - дорога вела к центру города. Мэсси оглянулся на небо, пока еще ясное, но каждую секунду теряющее свой полуденный блеск, и решил не разыскивать окольные пути. Не так много времени ему оставалось, чтобы добраться домой до грозы и предупредить Виславу о возможной ночевке на работе. Не хватало еще, чтобы она с ума сходила. Доната ведь разыскать не удалось, он не вышел к условленному месту ни на свист, ни на окрик; впрочем, время было обеденное, а не вечернее. Ожиданиями предстояло терзаться еще долгих полтораста часов.
Народу вокруг становилось все больше. Среди общего людского говора послышались резкие крики и звуки трубы. Поверх голов Мэсси увидел тянущееся по улице шествие. В центре несколько рослых служителей храма несли затянутые пурпурной тканью носилки, за которыми шли, несомненно, важные персоны - уж слишком отличались они от прочих горожан и одеждой, и статью. По бокам процессии одетые в доспехи солдаты расталкивали волнующееся людское море.
Но рот заткнуть они никому не могли. Толпа зашумела еще сильнее.
- Дорогу! Дорогу его высочеству!
- Правосудия!
- Р-р-разойдись!
- Ваше высочество, сколько домов порушено!
- Расступись!
- Твари вы!
- Севин! Севин!
- Крохабенна пешком ходил! И помощь была всегда!
- Сейчас гроза будет, куда люди пойдут?
- При шернах такого не было!
- Расступись!
- Эй, высочество! Не по праву венец носишь!
- Ваше высочество!
Мэсси поглубже опустил капюшон на лицо, ругая себя за то, что сразу не выбрался из толпы. Теперь это было практически невозможно. Вокруг плескалось море голов, плеч, воздетых кверху рук, людские потоки закручивались, как морские течения. Уже не разобрать было, что кричат горожане. Толпа, с которой когда-то не совладал растерзанный ею Победоносец, теперь влекла Мэсси за собой, он мог только стараться удержаться на ногах. Рядом раздался вопль, плач, поток брани - видимо, кого-то в давке все же повалило на землю. Мэсси оглянулся, но пострадавшего не увидел. Его самого подтаскивало все ближе к кортежу понтифика. Оставалось надеяться только, что перед угрозой бунта первосвященнику будет не до того, чтобы внимательно разглядывать лица горожан. В давке и сгорбиться особо не удавалось, Мэсси возвышался над остальными на целую голову.
Спутникам понтифика тоже приходилось несладко, стражников оказалось недостаточно, чтобы растолкать наседавших горожан, несколько помощников Севина не успели оглянуться, как их увлекло в толпу в сторону от кортежа. Один из них, немолодой мужчина в светлой далматике переписчика оказался рядом с Мэсси. Кто-то толкнул беднягу, и тот, не удержав равновесия, рухнул на четвереньки. Один человек уже споткнулся об упавшего, другой наступил на руку, - Мэсси, когда его протаскивало мимо, исхитрился нагнуться, сгрести переписчика за шкирку и рывком поднять на уровень человеческого роста. В следующий миг его со спасенным уже разнесла в разные стороны толпа. Мэсси оглянулся, и мир вокруг на мгновение онемел, а сердце упало, - в растерянно озиравшемся переписчике он узнал человека со ступеней собора. Спасенный тоже заметил его. Глаза переписчика расширились в изумлении, потом его скрыл протискивавшийся мимо высокий человек. Мэсси наконец удалось поймать людской поток, двигавшийся от кортежа, к выходу из давки, но, оглянувшись, он снова увидел лицо переписчика, глядевшего на него с восторгом и ужасом, и в движении губ угадал: “Владыка, благодарю”.
По узорчатому окну сбегал поток воды. Дождь шел сплошной стеной, словно второй, третий, четвертый слой стекла. Молнии, мерцавшие через это вставшее на дыбы море, дрожали, растворяясь в бесчисленных каплях. Гром ворчал глухо, хотя и был самый разгар грозы - двойная крыша собора смягчала доносившиеся снаружи раскаты.
В зале горели свечи и лампы, как ночью. Несколько человек, крупнейшие дельцы и фабриканты Северной столицы, собрались в тесный круг. Здесь не было купца Гервайза, остальных, возможно, это удивляло, но виду они старались не подавать.
- Господа, не ждите и не оглядывайтесь на дверь, тот, кто по праву богатейшего горожанина должен быть здесь, не приглашен, - Севин в этот раз не ходил вокруг да около, и собравшиеся обменялись недоуменными взглядами. Причину такой откровенности понтифик тоже не скрывал:
- Господин Гервайз в последнее время не слишком рвется советоваться с кем бы то ни было и забывает об общих интересах, а его охрана скоро превысит числом храмовую стражу, если не принять мер. Они, кстати, уже приняты. Ну так вот, в таком случае меня тоже не интересует мнение Гервайза. И так будет с любым… но созвал я вас не за этим. Господин главнокомандующий!
Из галерейки бесшумно выступил Никодар, прошел к центру зала тихо, не обычным марширующим шагом. Одет генерал тоже был вполне по-мирски, без лат, оружия, солдатских сапог и прочей военной атрибутики. Севин кивнул:
- Говори, Нико.
Никодар поглядел поверх голов скучающим взглядом.
- Збигнев, иренарх Юга, обозлен, - сообщил он небрежно. - В последнее нападение шерны сожгли целых два склада, причем крупных. За один еще остается долг, второй был частично оплачен, но им не воспользовались. Вчера утром потонул грузовой корабль, шедший в Табирский порт. Там тоже было оружие, и издержки по договору ложатся на Юг. Вот он и обнаглел, говоря по простому. Возомнил себя хозяином. Собрал сейм, сейм его поддержал. Они хотят перестать платить налоги, отказываются от военной помощи нам в случае, если шерны окольными путями проберутся на север, и не хотят отдавать долги за оружие, которым не успели воспользоваться. Збигнев заявил, что у них не колония, а свое государство, отдельное от Теплых прудов. Сейм, повторяю, его поддержал.
Слушатели сидели в каменном молчании, с непроницаемо спокойными лицами. Только один человек, крупнейший торговец оружием, возмущенно засопел:
- Как долги не платить?!
Его сосед, тощий старик в златотканой одежде, проскрипел:
- Пусть попробуют, шерны насядут, приползут на четвереньках.
Севин рукой сделал знак молчать:
- К кому прислушиваются в Табире, кроме него?
- Ни к кому особо. Вожаков толковых нет, остается Збигги, он привычен, - пожал плечами Никодар. - Большинство согласны с ним. Они очень обозлены последней атакой шернов.
- А Анна?
- Анна под домашним арестом. Вроде укрывал какую-то девчонку, которую лапал шерн. Его уважали, но власти у него нет. Он, может, и согласен, что для Табира рвать связи с Севером безумие, но его теперь слушать не будут. Более того, - Никодар внимательно оглядел собравшихся, - Збигнев хочет разыграть крупную карту. У них там ходят слухи, что можно попробовать атаковать горы с помощью дальнобойной пушки, или же заложить особо мощный заряд в расщелины. Не знаю, собирается ли он сделать это на самом деле или просто выдает желаемое за действительное. Но его теперь превозносят до небес.
- Пусть превозносят, - снова подал голос тощий. - У него не выйдет. Пятнадцать лет назад вернулись ни с чем, ныне будет то же самое.
- Они просто потревожат шернов, - кивнул Никодар. - Столько взрывчатки они просто не соберут. Но вот мы… - он замолчал.
- Стоит ли нам вмешиваться, вот вопрос, - заговорил Севин.
Слушатели зашумели:
- Пусть пробуют сами!
- Шерны набросятся на них, не на нас!
- Пусть тратятся сами, если охота!
- Это не наша война, а налогов с них пес начихал!
Только голос оружейного торговца выбивался из общего хора:
- То есть как это они от долга отказываются?!
- Что же, я понимаю, - Севин заговорил негромко, но остальные умолкли. - Я тоже думаю, что одолеть шернов колониям не под силу. Но если они сделают это и одержат победу?
- Невозможно, - покачал головой Никодар.
- Хотя бы сначала. Тогда Збигневу покажется, что все ему под силу. Кто знает, что он тогда выкинет. А если шерны одолеют колонии?
- Вот в это я верю, - сказал генерал с легким смешком.
- У них нет столько оружия, - понтифик отошел к окну, где не горели свечи. Сверкавшие снаружи молнии то и дело обрисовывали его силуэт вспышками, а лицо оставалось в тени. - У них нет, но мы здесь можем произвести столько взрывчатки, сколько потребуется. Если даже взрыв не разрушит горы, обозленные шерны нападут на Табир. На Табир, который захотел слишком много власти.
- А если разрушит? - последовал ожидаемый вопрос от кого-то из слушателей.
- То это будет наша заслуга, а не Збигнева, и не Табира! - отпарировал понтифик. - Вы знаете, я всегда предпочитаю ждать, но не сейчас. Ситуацию нельзя выпустить из-под контроля. Юг почувствует себя независимым, потом они и вправду могут разозлить шернов и отыгрывать назад будет поздно. Сейчас, слышите! Сейчас. Да, нужно будет вложиться, но если этого не сделать, мы потеряем больше! Согласны?
Купцы и фабриканты переглядывались, кивая не слишком уверенно, но в целом никто не возражал. Севин хлопнул по столу кипой листов, которую держал в руке:
- Отлично! Сегодня же после грозы - заказ на самый крупный порох во все пороховые мастерские!
Сверкнула целая череда молний по всему небосводу, сверкающим куполом накрыв город. И в громовых раскатах слышалось то эхо чудовищных взрывов, то отголоски хохота потешавшихся над людьми стихий.
Комментарий к Затянуло небо в дожди. Заговор
И это, с Победой!
========== Затянуло небо в дожди. Между двух берегов ==========
Вета вышла на рынок уже перед закатом. Проходя по двору, она и не посмотрела в сторону сидевших у калитки стражников, но всем своим видом выразила им неодобрение. Охранники скосили на нее глаза и ничего не сказали - они уже пытались завоевать если не расположение, так хотя бы понимание, но не добились ничего. Все объяснения, что они люди служивые и просто выполняют долг, Вета выслушивала молча, с каменным лицом. В душе она, конечно, негодовала - это кем надо быть, чтобы согласиться стеречь господина Анну, старейшего ветерана Южного похода, верного спутника Победоносца, одного из основателей Табира! Да нормальный человек предпочтет потерять работу, чем выполнять такой подлый приказ. Анна к своим тюремщикам был и то терпимей, здоровался, иногда звал в дом перекусить, чем страшно огорчал Вету. Не для того она таскала корзины с рынка и убивалась на кухне, чтобы эти бессовестные стражники лопали ее стряпню.
Солнце светило все еще ярко, до заката времени оставалось много, Вета перебралась на противоположную сторону, в тень высокого забора. Навстречу шел человек, нестарый, загорелый, с повязанной вокруг головы тряпицей, одетый в потрепанные штаны и куртку, знававшую лучшие времена. Вета мысленно отметила, что оборванец точно не с их улицы. Разглядывать особенно она его не разглядывала, еще чего, много чести. Но, поравнявшись с ней, незнакомец вдруг развернулся и пошел рядом, чуть позади, обронив на ходу:
- Привет, мамаша.
- Я тебя знать не знаю, мамашей не зови, не усыновляла, - ответила Вета, не оборачиваясь.
- Ну, не серчай, тетушка. Слушай, ты же из дома господина Анны вышла? Что за два тулова в панцирях там во дворе торчат?
- Мне за болтовню не платят, - сердито сказала Вета. - Шел бы своей дорогой.
- Не могу своей, боюсь, помешают. Кто приказал его охранять?
- Спроси соседей.
- Да ты, считай, уже все рассказала. Под арестом Анна.
- Сам ты под арестом, - окончательно рассердилась Вета. - Просто из дома не выпускают.
- Ну это оно и есть. Домашний арест. Хорошо, что тебе по городу бродить разрешают.
- Попробовали бы они не разрешить, - Вета перехватила ручку корзинки, выставив ее вперед, как ружье. - Что ему, с голоду умирать?
- С тобой не умрет, вижу. За что ж его?
- Ступай на сейм, там спрашивай. Мое дело не болтать, а вести дом.
- Был я на сейме. Там много чего болтают, да не про Анну, - незнакомец кивнул в сторону ведущей к центральной площади улицы. Несмотря на расстояние, оттуда слышался гул множества голосов.
- Ну и, значит, не повезло тебе. Иди, иди. Мало ли, почему ты спрашиваешь.
- Не шпион я, тетушка.
- Ступай отсюда, племянничек.
- Ну ладно. Ребята к нему заезжали с десяток дней назад, девица-краса и два парня. С ними что? Успели уехать хоть или как?
- Уехали на Север, - решилась сказать Вета и чуть теплее посмотрела на собеседника. - А ты все же иди своей дорогой. Негоже, чтобы тебя со мной на рынке видели.
Незнакомец зашагал медленнее и отстал, глядя вслед непреклонной старухе. Шум голосов с площади усилился, в нем можно было даже разобрать слова:
- Табир не колония Севера! Табир сам себе господин!
Мальчишка, не подмастерье, а племянник или сын кого-то из носильщиков, просунул в дверь чумазую мордочку.
- Говорят, жахнуло, - сообщил он важно. - В одной оружейной, куда тоже серу с Отеймора носят. Дыма было - страсть!
- Убило кого-то? - спросил старший мастер через плечо. Он растирал в ступке желтоватый порошок.
- Не, - мальчишка шмыгнул носом. - Только опалило.
- Ну и иди отсюда, иди, - сказал мастер строго. - Кто тебя звал? И дверь за собой закрой.
Мальчишка тихонько попятился за порог. Мастер захлопнул дверь сам.
- Не торопимся, - сказал он. - Смесь просохла? Нет? Может, еще кого отрядить к Отеймору?
Работники угрюмо молчали. Кто-то возразил:
- Пока дойдем, как раз… - но не договорил, простой человек в любом случае ничего не решал.
После грозы, едва носильщики притащили полные мешки, появился запыхавшийся гонец из собора и потребовал срочно выполнять храмовый заказ, отложив все остальные. Хозяин спросил, сколько пороха потребуется, услышав ответ, не поверил своим ушам, переспросил: “Сколько?!”, гонец стоял на своем. Хозяин оказался в сложном положении: нельзя было отказать ни Гервайзу, ни посланцу из храма. Дополнительных работников он тоже нанять не мог - все пороховые мастерские срочно готовили огненный порошок для его высочества Севина. Хозяин почесал в затылке и, как поступают абсолютно все начальники в его ситуации, велел подчиненным напрячься и сделать невозможное. Правда, нужно отдать владельцу мастерской должное, - он засучил рукава, нацепил кожаный фартук и принялся за работу вместе с остальными.
- Сито какое брать? - нарушил молчание один из сушильщиков.
- Для храма? Самое крупное. С заказом Гервайза не попутай.
Сушильщик взял сито и понес его в соседнюю комнатушку.
- Там, где жахнуло, вечно что-то горит, - сообщил он на всякий случай.
- Там мастерскую закладывал сами знаете, кто, - подал голос пожилой мастер из дальнего угла. - И впервой-то они горели как раз после казни… сами знаете, кого. Мстит огненный бой за хозяина-то.
- Что вы все о работе, как не мужики, честное слово, - не выдержал один из молодых сушильщиков, - давайте о бабах!
- Давайте, - согласился с ним тот же пожилой мастер. - Вот у меня баба была - порох!
Общий взрыв хохота прервал хозяин мастерской:
- Вам дел больше нет - болтать?
Смешки смолкли, только новый угольщик все трясся, не в силах успокоиться - но не от веселья, а в приступе кашля. Угольная пыль снова посыпалась на пол из жестянки, которую бедняга не закрыл.
- Болен - марш домой, - сказал хозяин. - Ну? Если не можешь работать.
- Я могу, - оправдываясь, прохрипел угольщик и снова зашелся в неудержимом кашле, прикрыв рот ладонью и поставив на пол злополучную жестянку. Когда он, наконец, отнял руку ото рта, по подбородку стекала струйка крови.
Хозяин прошел к двери на улицу и распахнул ее во всю ширь:
- Иди, иди. Хватит на нас кашлять. Почему не сказал, что чахоточный, почему?
- Я всю жизнь только этим… - бедняга сглотнул, вытирая рот худой рукой. - Этим кормлюсь… Куда ж я?
- Не знаю. Хоть к Братьям в ожидании. Только мне нечего всю мастерскую на чахотку изводить.
- Я не могу к Братьям, - глаза угольщика больше не умоляли, потухли, веки опустились. Бедняга смирился. Возражал он уже просто так, без веры в успех. - Помру там на холоде.
- А ты хочешь, чтобы мы тут за тобой померли?
Угольщик медленно вышел. Все продолжали работать, низко опустив головы. В мастерской стало очень тихо.
- Почему он у Братьев помрет? - спросил все же молодой сушильщик, предлагавший поговорить о бабах.
- Там у Братьев прохладно и сырость вечная, здесь-то горячие источники лечат, - ответил ближайший сосед Мэсси.
- Но если он умрет, то… это же неправильно! - не выдержал Мэсси. - Он же не виноват, что заболел.
Владелец мастерской поглядел на поборника справедливости взглядом, ясно говорившим - если бы не острая нужда в рабочих руках, Мэсси немедленно отправился бы на улицу следом за чахоточным. Так и не сводя с Мэсси глаз, хозяин зло пробурчал:
- Хватит, хватит трепаться. Еще и десятой части не сделали. Пора жернова запускать.
Вета присела отдохнуть на кузне у очага. Дневные дела были закончены, тем более, много ли нужно старому господину Анне да и ей самой. На кухне, как обычно, царил идеальный порядок, все вычищено и перемыто, каждая вещь на своем месте. У очага лежала охапка дров, но печь еще не топилась - дом пока что хранил дневное тепло. Лунные жители привыкли экономно расходовать топливо, огонь зажигали через несколько часов после захода солнца, когда жилища начинали остывать.
Вета задремывала - все же годы давали о себе знать, - и тут в трубе зашуршало. Стряпуха вздрогнула, но не испугалась - в дымоход, случалось, проваливались птицы. Визита первожителей можно было не опасаться, крылья у шернов не позволили бы им протиснуться в узкую трубу. А вот птицы да, бывали.
В камине тем временем зашуршало сильнее, на чистейший каменный пол выпало - кощунство и святотатство! - несколько хлопьев сажи, потом показались перепачканные человеческие ноги, а там вылез наружу и их обладатель, чумазый загорелый оборванец.
Вета от негодования потеряла дар речи, так что схватила веник и замахнулась на самозваного трубочиста молча. Тот увернулся, перехватывая ее руку:
- Тише, тише, тетушка! Мы же знакомы.
- Знакомы, как бы не так, - Вета вырвалась, на рукаве остался черный след, что распалило ее еще больше. Следующий удар веником частично достиг цели. - Оборванец бессовестный! Через дверь, как всем людям, ему лень зайти!
Она, конечно, прекрасно понимала, почему гость не вошел как принято, но вид хлопьев сажи на полу не давал рассуждать здраво. На шум пришел скорым шагом Анна и остановился на пороге, не рискуя подойти ближе:
- Ивата, вечно ты сваливаешься, как снег на голову!
- Как сажа на голову! - Вета с отчаянием смотрела на поруганный пол. - Только же чисто было!
Ближе к вечеру появился управлящий Гервайза. Такой же осанистый, как и фабрикант, но не толстый, а сухощавый, подбористый, жилистый. Он даже не прошел в мастерскую, остановился на пороге и долго вполголоса говорил с хозяином. Беседа, видно, была не самая приятная, посланцу богача было наплевать на все трудности, мешающие своевременному выполнению заказа. Он ледяным тоном пообещал разные пени за опоздание и удалился, оставив хозяина в расстроенных чувствах. Работники были уже черны от усталости, чувства у них отмерли за ненадобностью и расстраиваться было нечему.
- Ладно, приналяжем, - мрачно сказал мастер. - Лентяи с Отеймора не показываются, кого б еще туда отрядить?
- А мне нельзя отойти? - спросил Мэсси. - Тут рядом, в пригороде.
- Сделаем заказ - хоть до Великой пустыни, - ответил хозяин. - А пока что не сбежит твой пригород.
- Мне ненадолго!
- Зачем?
Мэсси смешался. Он так и не научился придумывать отмазки, озарения вроде вымазанного лица посещали его редко. Ничего приметного, ни лавки, ни лечебницы, возле места, где они условились встречаться с Донатом, не было. Хозяин понял его молчание по-своему.
- Понятно, - сказал он холодно. - Ну ты и ходок. Ничего, подождет. Иди, крути жернова. Как раз время.
Ивата сажу отряхнул и даже согласился умыться и перекусить, но отдать одежду в стирку и нацепить что-то другое отказался категорически. Вета, молившаяся на порядок, как на Землю, настаивала, но тут, что называется, нашла коса на камень. Дело решило то, что уходить Ивате все равно предстояло через дымоход.
- Не заметят? - спросил Анна. Сакко пожал плечами:
- Когда забирался внутрь, не заметили же. Видно, что это случайные дурни, а не лучшие солдаты.
- Я выйду, побеседую с ними, - вмешалась Вета. - Не бойтесь, спрашивать, есть ли у них совесть, не буду - и так ясно, что нет. Отвлеку.
- Меня можно и не охранять, - Анна печально улыбнулся. - Скоро я и так никуда не денусь. Возраст. Как жизнь прошла… вроде, поход только вчера был.
- Помнишь, как мы познакомились? - ухмыльнулся Сакко.
- Помню, - Анна тоже усмехнулся. - Ополчение в помощь собирал, на причале буера оставил, пора садиться в них и за Море ехать - в буере пацан. Доброволец. Что было делать, только за уши и вытащить.
- Между прочим, это было больно, - заметил Ивата.
- Не больнее многого.
- Да, сколько тогда всякого было… А теперь ты в опале, поверить невозможно.
- Возможно, судьба, как колесо, крутится. А уж куда она Победоносца прикатила… Хорошо, ребят успел отправить.
Оба помолчали.
- Ты меня, что ли, проведать приехал? - спросил Анна.
- Вообще-то дело, конечно, есть. Нам уже два дня обоз с боеприпасами не приходит. В последний раз самую малость подкинули, все руками разводили - у самих нет.
- Теплые пруды нам порох задорого продавать стали, - сказал Анна. - Они так решили в день предпоследнего нападения, полгода назад. Позавчера шерны налетали снова, но как-то с ленцой, мало и быстро исчезли. Даже склады целы остались.
- Зато под Пшеленью ад творился, - сказал Сакко. - Наши, что помоложе да погорячее, рванули помогать. Только у нас, смешно сказать, только стрелы и луки остались. Збигнев считает, что раз у гор в основном беглые, которым помилование обещано, то пусть шернов голыми руками ловят.
- Планы у него, - вздохнул Анна. - Я сначала думал, он решил всего лишь народ ограбить потихоньку, но у него и вправду голову закружило. Власти захотел. Не слуга первосвященника, а глава свободных поселений. А народ… На сейме был? Что там говорят?
- Долго я там не был, с краешку постоял, - ответил Сакко. - Орут… знаешь, недавних переселенцев сразу видать. Они все это с круглыми глазами слушают, и вид растерянный. Я их понимаю. Я сам с Севера недавно.
- А сам что думаешь об этом?
- А ты?
- Севина терпеть не могу, ты знаешь, - сказал Анна после паузы. - Но рвать все связи с северной землей… это все равно, что половинку от себя отрезать. Большинство недавно переехало! Ну ладно те, кого детьми малыми увезли, они Север не помнят, но остальные! Нет, безумие это. Кто-то крикнул, остальные подхватили, не думая. А если шернов потревожить? Они нас вполсилы щиплют, а если возьмутся вполную - пропадем.
- Что-то там готовят против шернов, - сказал Сакко. - Подробно спрашивать не рискнул. Вроде оружие собираются делать мощное.
- Не смогут! - взорвался Анна. - Не смогут! И будто они гор тех не видели, если бы можно было их уничтожить, это бы Победоносец сделал. За Морем ладно, там считают, что это уже не их война, но здесь! Тот же Збигги да с ним компания побогаче, о чем они думают? Что они отсидятся при налете? У них подвалы хорошие. Только, если вся орда на нас накинется, подвалы их не спасут. Как бы бегство на Север не началось. Разве что Збигги не станет атаковать горы, а просто под этим предлогом поднимает людей на бунт.
- Думаешь, просто без помощи Севера мы не выдержим?
- Просто без помощи может, и выдержим. А если придется воевать и с шернами, и со своими, точно пропадем.
- Помню я собор, - помолчав, сказал Сакко. - Знаешь, они там, в смысле, Севин сотоварищи не хотят уже, чтобы шерны были уничтожены. И я тоже не хочу, но по-другому. Я теперь вижу, если мы каким-то чудом перебьем шернов, мы очень быстро превратимся в подобие Севера. Исчезнут взаимоовыручка, готовность помочь, единство. А оружие останется.
- Этого Победоносец боялся.
- Все равно появился бы у нас огненный бой, - возразил Сакко. - Придумали бы рано или поздно. Да и без огненного боя мы отлично справляемся со своими. Что же, если ничем помочь не могу… А может, стукнуть этих дурней из охраны? Ушел бы ты со мной.
- Куда? Я обуза. Шестьдесят лет, зажился на этом свете. Ты сам что думаешь делать?
- В горы вернусь, - поднялся Сакко. - Сначала погляжу, конечно, что в гавани творится. Не бросать же ребят на Теплых прудах. Но чувствую, нужно обходные пути искать, на корабле плыть небезопасно. Слышал я про течение… Поищу. А теперь прощай, буду жив - вернусь.
Лунный закат, прекрасный и долгий, убавил гнетущую дневную жару. Люди слегка перевели дух. Но об отдыхе пока не стоило и мечтать. Торопили гонцы из храма, торопили посланцы Гервайза, торопил хозяин. Носильщики, в очередной раз вернувшись с Отеймора, разводили руками - с сырьем все плохо.
- Пусть другой вулкан себе ищут, старик не успевает, - мрачно пошутил глава артели. - А то сегодня будто всю Луну собрались взорвать.
Всю Луну!
Мэсси утер пот со лба, перемазавшись на этот раз по-настоящему. Все эти дни он прекрасно понимал, что работает на производстве огненного боя. Пороха, которым стреляют в первожителей, в недовольных бедняков, в несчастных выворотней вроде Доната. Разумеется, он мог отказаться, но продолжать сидеть на шее у Виславы было просто тошно, а эту работу все равно бы выполнял кто-то другой. Мэсси мысленно утешал себя тем, что порох пойдет на продажу за Море и там, скорее всего, взорвется на складе во время атаки шернов, не причинив вреда. Деньги за сгоревший товар осядут в карманах северных богачей, но таков был мировой порядок, с которым не смог ничего сделать даже Победоносец.
И все же этот последний заказ не давал покоя. Что-то недоброе было связано с ним, такое количество пороха нельзя было объяснить одним желанием набить карманы. Во что превратится порошок, который он перетирает? Несколько тысяч трупов? Очередной залив? Трещина в сердце гор?
Снаружи послышался шум - за новой партией пороха прибыл управляющий из храма. Хозяин уже устал оправдываться и угодничать. В его голосе проскакивали раздраженные нотки.
- Мы сделали все, что в человеческих силах, - сказал хозяин, входя в мастерскую. За ним шагал старый лысый человек с пронзительными глазами. Сразу оглядел и помещение, и работников, будто подозревая подвох.
- Храму необходимо срочно.
- Пусть Храм помолится, чтобы Отеймор производил больше серы, - ответил хозяин с находчивостью отчаяния. - Завтра мы сможем возобновить работу.
- Завтра уходит корабль. Храм торопится, нужно обогнать южан! - старик возвысил голос.
Мэсси отряхнул руки. Ответ на мучивший его вопрос возник сам по себе, будто освещенный вспышкой. Выполняет ли Храм заказ южан, мечтающих подорвать горы Южного полюса, или ведет двойную игру, уже неважно. Скорее всего они возьмутся за удобно расположенный Герлах.
Герлах. Родина. Авий, Септит, Корнут! И Хонорат, о мать-Луна, Хонорат!
- Горы взорвать? - спросил он чуть громче, чем следовало. Старик услышал и обернулся в его сторону:
- Что? - прошипел он, возмущенный, что холоп, чье дело работать и молчать, осмелился подать голос.
- Этого нельзя делать! Всю Луну сожрет Пустыня! - крикнул Мэсси. Сердце заколотилось, он понимал, что это безнадежно, что его вышвырнут с работы к шерновой матери, ну и пусть с ними, он не будет своими руками губить мир!
Храмовый управляющий вытаращил глаза, пристально глядя на Мэсси. Он буквально позеленел, судорожно хватал ртом воздух, несколько раз неловко взмахнул дрожащей рукой. Мастер поддержал шатающегося старика, злобно рявкнув на Мэсси:
- Вон пошел! Слышишь, придурок!
Но потеря работы оказалась мелочью. Старик, обретя опору, обрел и голос, указал на Мэсси тощим пальцем и на всю улицу завизжал:
- Самозванец! Смуть-я-а-ан!
========== Между двух берегов. От любви до ненависти ==========
Город был пуст. Был ли то город вообще, жили ли в нем когда-то люди? Здания скрылись за разросшимися кустами, оконные рамы расшатались, где-то от ветра вылетели стекла, где-то уцелели и отражали переплетенные ветки, стучащиеся внутрь. Прямо посреди улиц росли деревья, разрывая асфальт или брусчатку мощными корнями. Лестницы и стены покрылись мхом. За поворотом открывалась широкая улица, окруженная многоэтажными домами. Надежные и крепкие здания, однако, это они были тут чужими, случайно попавшими в густой лес. Куда исчезли хозяева мертвого города, как он превратился в саркофаг цивилизации, рушащийся памятник, медленно, но верно уничтожаемый дикой природой? Ответа не было. Ветер гнал по улице сухие листья. Тихо капала где-то вода, видно, собравшись в углубление на крыше и теперь просачиваясь через отверстия.
Перекрывая звук капель, вдали раздался звонок, приближающийся и усиливающийся с каждой секундой. Мертвый город словно встрепенулся на этот сигнал, стал бледнеть, таять, исчезать, окончательно уходя в страну теней. Данияр, вынырнув из очередного наваждения, остался сидеть на полу среди разложенных вещей, несмотря на трезвон от входной двери. Открывать не хотелось, кого бы там шайтан ни принес. Может, с работы, бывшей работы, может, и кто-то из соседей.
В коридоре прошелестели шаги и в комнату вошла Аза, она выглядела немного бледнее и серьезнее обычного, но в общем - такая же как всегда. Посмотрела на пустой саквояж, сложенную стопками одежду и сказала, чуть задыхаясь:
- Значит, все же уезжаете.
- Как вы вошли? - спросил Данияр.
- Вы забыли запереть. Я дверь не толкала, она была приоткрыта.
- Это я выходил к почтальону. Значит, забыл. Бывает.
- Вы мне даже сесть не предложите? - спросила она с легкой укоризной.
- Вы рассчитываете долго пробыть?
- Ах, вы…
- Что - я?
Она сама села на ближайший стул, предварительно стряхнув с него несуществующую пыль.
- Не надейтесь, вы меня так легко не выставите. И смешно взрослому человеку дуться, как мальчишке.
- Дело не в этом. Давайте, я вам всего рассказывать не буду. Вам все равно неинтересно.
- Матарет в больнице, - сказала Аза, резко меняя тему. - Врач считает, осталось немного, организм уже не справляется.
- Я ему глубоко сочувствую, - Данияр наконец запихал особо упрямую стопку одежды в саквояж и выпрямился.
- Вы так спокойно говорите? Когда вы единственный можете ему помочь? Мне показалось, он вам понравился.
- Мне очень жаль, но в сложившихся обстоятельствах я могу только его добить.
- Чем он-то перед вами провинился?
- Ничем, - Данияр складывал стопкой исписанные расчетами бумаги. - Даже не знаю, сжечь их или все же отдать на завод. Наверное, лучше сжечь.
- Почему вы не можете ему помочь?
- А вы меня хоть раз слушали? Ну хорошо. Перегрузки.
- Что-что?
- Перегрузки, - Данияр неловко переложил листы на край, и те разлетелись по комнате. Собирать он их не стал. - Если будете слушать и не отмахнетесь после первого слова, попробую объяснить. Я, конечно, сам виноват, надо было сразу о них подумать. Чтобы взлететь с Земли, надо развить огромную скорость. Сила тяжести увеличивается, то есть человека прижимает ко дну машины. С огромной силой. Матарет сколько весит, килограммов сорок, а то и меньше? При старте потянет больше ста. А на родине он весил семь. Он умрет, прежде чем корабль вылетит за пределы атмосферы.
- А как он тогда взлетел с Луны?
- Хороший вопрос. Раз - может быть, та машина работала по-другому, два - на Луне меньше сила тяжести, меньше скорость взлета и много меньше перегрузки, три - он был моложе.
- А Марк взлетел с Земли и остался жив и здоров!
- Вы с кем сравниваете? - Данияр отвел взгляд. - С человеком, о выносливости которого ходили легенды?
- Но Матарет же летал в самолете, - не очень уверенно возразила Аза.
- Там совсем другое, и скорость не такая. Вот с самолетом тоже вышло. Я на работе не убрал в стол документацию на ваш аппарат. Сунулся один, вообще-то человек толковый, из тех, что еще при старых порядках образование получал. Посмотрел и так пренебрежительно заявил, хорошо, что эту машину не доделали, все равно аппарат тяжелее воздуха никогда не взлетит. Ну, я и пошел да уволился. Что мне тут делать? Воевать с коллегами и получать славу чокнутого? Сообщить Матарету, что возвращение его убьет?
Он замолчал, наклонился, начал собирать разлетевшиеся листы.
- Что вы теперь будете делать? - спросила Аза полубеззвучно. На ее прекрасном лице появилось печальное выражение покинутой, плечи опустились, руки, лежащие на коленях бессильно разжались.
- Вернусь домой.
- Как будто вас там кто-то ждет.
- Ждет, - он с каким-то озлоблением бросил в камин стопку бумаг. - Десять дней назад прислали письмо из родного университета. Просят вернуться домой.
- Куда? - у Азы был тот же безжизненный тон, от которого любой человек давно уже почувствовал бы глубокую вину.
- За Уралом. Южная Сибирь..
- Это же далеко, - Аза, так и не запомнившая, откуда родом инженер, от неожиданности перестала изображать умирающего лебедя. - Там же холодно. Разве вам здесь плохо?
Данияр пожал плечами:
- Луна тоже довольно странное место. Но Матарет тоскует.
- Почему вас зовут домой?
- Потому что я учился в университете и практически закончил. Наверняка там нехватка образованных людей, как и здесь.
- А вы не боитесь?
- Чего?
- Ну, скажем, что у них другие цели. Что вас обвинят в шпионаже или в нарушении конвенции. В тюрьму посадят, не знаю… В ссылку отправят.
- Куда меня можно сослать дальше родины?
- Вы шутите, - теперь она горела настоящим возмущением. - Неужели правда тюрьмы не боитесь?
- Боюсь, - согласился Данияр. - Покажите мне такого дурака, который бы не боялся.
- Тогда почему?
Он долго молчал, подбирая слова.
- Потому что здесь мне плохо. Там, возможно, тоже будет плохо. Но я хотя бы не стану жалеть об упущенном шансе.
- А о шансе создать космический корабль, значит, не будете жалеть?
Данияр не ответил, пошарил рукой на каминной полке и вытащил из дальнего угла коробку фосфорных спичек.
- Что вы собираетесь делать?
- Не видите? Бумаги жечь.
- Да вы что! - Аза встала, загораживая собой камин, Данияр изловчился, полуотвернувшись, чиркнуть спичкой, Аза ударила его по руке, загоревшаяся фосфорнаяголовка улетела на пол. Теперь они стояли друг напротив друга, не собираясь отступать.
- Ну и чего вы добились? - заговорил Данияр. - Все равно вряд ли кто-то в них разберется, вот цензурной комиссии они точно не понравятся.
- Вы бы их не сожгли, - заявила Аза.
- Почему?
- Я нагляделась на спектакли, когда человек что-то хочет, он это делает. Комедию вы ломали, - и, шагнув ближе, полушепотом добавила: - И по мне тосковать не будете?
- Буду. Если я скажу, что не буду, вы же мне не поверите.
- Вот мы вернулись к началу. Вы уезжаете, потому что обиделись, так? И на корабль готовы наплевать…
- Я же уже объяснил. Проблема перегрузок.
- И вы не можете ее решить?
- Для этого надо время, которого мало. И деньги. Не знаю, на что строили прежнюю машину, но догадываюсь. Конструктор был инспектором телеграфной сети? То-то телеграммы стоят, будто они из платины.
- Вы слишком легко сдаетесь, - сказала Аза, сверкнув глазами.
- Просто вам нужен этот корабль. Наверное, хотите лететь сами?
- А если бы?
- Зачем?
- Что, не пустите? Потому что ревнуете?
- Не говорите чушь.
- Не очень-то вы вежливы. И правды боитесь.
- Правды? Хорошо, вот вам правда. Я вообще не знаю пока, как решить проблему перегрузок. Можно хоть весь корабль изнутри выложить перинами, это делу мало поможет. Сильный здоровый человек справится, а вы?
- Я и не такое выдерживала.
- Сомневаюсь, - Данияр вдруг со злобой ударил кулаком по камину. - Черт! Я один, понимаете? Против завода, против правительства и против вас, хотя мы вроде бы должны быть заодно. Это чересчур.
- Поэтому Яцек и не закончил строительство, - усмехнулась Аза. - А теперь история повторяется. Он ревновал, как и вы ревнуете. Готов был оставить своего близкого друга в беде на забытой богом планете, лишь бы невзначай не взять меня с собой. А еще вы, мужчины, называете нас стервами.
- У меня на Луне никого нет! Ни близкого, ни далекого, никого. Поэтому я никого не предаю.
- А меня? Вы взялись за работу, теперь бросаете ее на полпути, да еще меня во всем обвиняете!
- Ну хорошо, - согласился Данияр. - Я виноват. Я взялся рубить сук не по себе. Согласился на работу не по силам. А потом и на заказчицу стал заглядываться.
Аза от возмущения только нервно рассмеялась.
- Вот как вы это называете? Заказчица? Заглядываться? Ну что же, вы меня убедили в том, что люди всегда глубоко и искренне любят только самих себя.
- Ну, это как вам угодно считать. Вам не пора домой? А то я сам уйду.
- С чего бы? - Аза сделала несколько шагов и, развернувшись на каблуках, остановилась между Данияром и дверью. - Дом у вас уединенный, я слабее вас… могли бы и добиться того, чего не получили, и из-за чего так обиделись!
- Вот вам это надо - чтобы я последним скотом себя чувствовал?
- А кто же вы? Вы хоть подумали, что я Матарету скажу?
- Соврите. Вы сможете, - мрачно ответил Данияр.
- Господи, да как я с вами вообще связалась? Даже поговорить с ним боитесь, на меня перекладываете!
- Да в том и дело, что ему можно сказать правду. Он мужественный человек, хоть и ростом не дотягивает. Перенесет и не забьется в истерике. Просто, если бы я хотел говорить такую правду, я бы стал онкологом, а не пошел по технической части.
- Раз вы техник, так и думайте.
- Думаю. При старте можно либо лежать в определенном положении, либо устроить там резервуар с водой. Не знаю, какая идея более дурацкая.
- Вот видите. У вас же всегда так, сначала - ой, невозможно, а потом вы справляетесь. Вы сможете, - Аза легко коснулась его руки, и это действительно было просто желание подбодрить. - Ну, остаетесь? Вы же сами не уедете от корабля, Дэн.
- Я уже уволился, - возразил он, правда, без прежней уверенности в голосе.
- У меня найдется, кому позвонить, - пообещала Аза. - Вас не просто примут обратно, вас еще упрашивать будут. За оставшееся время сможете съездить домой просто посмотреть, убедиться, что вас действительно ждут. Это же разумно? Ну что? Остаетесь?
- Нет.
- Да что ж вы за несговорчивый такой… Слушайте, ну хоть выпить у вас есть?
- Воды? - уже отвечая, он понял, что требуется спиртное и недоумевающее выражение на его лице сменилось на осуждающее.
- Ах, да, - презрительно сказала Аза. - Я забыла, что вы зануда и трезвенник. А мне сейчас необходимо сделать глоток, чтобы успокоиться. Ладно, я тут рядом видела забегаловку, что-то подходящее у них найдется. Не провожайте.
Однако Данияр вышел следом за ней.
- Я же сказала, не провожайте, - сказала она, но приостановилась, дожидаясь, пока он захлопнет дверь.
- Не очень-то это респектабельное место. Вдруг к вам кто-то прицепится.
- Ко мне? Вы забыли, кто я?
- Да, к вам. Кто-нибудь, кто не смотрит телевизор и не читает газет.
Бар в конце улицы и вправду не слишком напоминал приличный ресторан. Хотя и откровенно пьяных дебоширов внутри не наблюдалось, люди сидели компаниями, не обращая внимания на окружающих. Кто-то обернулся на вошедшую пару, и тут же снова уткнулся взглядом в собственную кружку или разложенные на столе карты. Бармен за стойкой пересчитывал деньги, с великолепным равнодушием предоставив посетителям право сделать заказ или передумать.
Аза, презрительно надув нижнюю губу, оглядела слегка обшарпанную обстановку, скромную одежду завсегдатаев, поблескивающие на полках бутылки, задумалась на секунду. Вдруг ее взгляд остановился на ничем не примечательном пожилом человеке, сидевшем за дальним столиком в одиночестве, если, конечно, не считать приятной компанией батарею пивных бутылок. Аза, не сказав ни слова, быстро прошла к неизвестному, Данияр проследовал за ней, удивляясь, зачем прославленной певице понадобился горький пьяница. Аза уже наклонилась к человеку, тормоша его за плечо:
- Посмотрите на меня! Это вы? Господин Грабец, вы? Но вы же умерли!
========== Между двух берегов. “Мы в рай едва ли попадем…” ==========
Бывший великий литератор приподнял тяжелые веки над тусклыми глазами. Ни искорки интереса, ни изумления не появилось на его лице. Он снова прищурил глаза, молча протянул руку за бутылкой, в которой еще оставалось пиво, и аккуратно долил свою кружку, над ней сразу выросла пышная шапка пены, свисающая с боков. Руки у Грабеца на удивление не тряслись. Он подвинул бутылку к ее пустым товаркам и ровным голосом произнес:
- Сударыня, вот уж не ожидал встретить вас здесь.
- И я… не ожидала, - растерянно сказала Аза.
- Ну, я тут теперь ко двору, - Грабец отхлебнул и пена повисла уже на его бороде. - Вы так же молоды и очаровательны, особенно для такой забегаловки. А живому покойнику и такое место сойдет.
Грабец потянулся за новой порцией пива, нащупал пустоту, с сожалением пересчитал бутылки и нахохлился, сгорбившись и вжав голову в плечи. Он сейчас не отличался от любого спившегося нищего - помятое лицо, голова, лишившаяся остатков волос, губы, сморщенные и обвисшие, пустые безжизненные глаза с выцветшей радужкой. За одеждой его, очевидно, следили, но Грабец уже ухитрился пролить пиво на пиджак и тот из разряда “чистых и отглаженных” перешел в “почти чистый”. Даже Данияр, знавший последнего революционера Европы только по газетным фото, был слегка шокирован. Аза же почти с ужасом глядела на человека, которого привыкла видеть подтянутым, элегантным, уверенным, исполненным холодного достоинства.
- Да что с вами? - спросила она беспомощно. - Как вы могли? Что такое с вами сделали?
- Ничего, помиловали и отпустили. Лучше б, наверное, и правда повесили, - Грабец отставил пустую кружку. - Хотя не знаю… Вы не смотрите, что это пиво. Я перехожу на него в конце месяца, когда деньги на исходе. А в начале так и коньяк себе позволяю. И не глядите на меня с презрением, сударыня. Я прекрасно помню, что вы сами лакали шампанское бутылками, потому что от вас любовник на Луну улетел.
- Вы как с женщиной разговариваете? - возмутился Данияр. Аза быстро прикрыла его руки своей ладонью.
- Спокойно, все хорошо.
- А у меня причина посерьезнее вашей, - Грабец снова потянулся за бутылкой и снова ее не нашел. - Да, как-то не расщедрилось правительство на содержание. Правда, веревка и перекладина обошлись бы еще дешевле…
- И как же вы живете? - спросила Аза. Голос у нее дрожал, и Грабец это заметил:
- Голубушка, впервые вижу, что вы интересуетесь кем-то без шкурного интереса. Я вам ничего предложить не могу. Мои мечты похоронены. А вы, я погляжу, продолжаете петь свои песенки, - в этих словах не было вроде бы ничего обидного, но Грабец произнес их так, что Аза гневно выпрямилась:
- Да, господин Арсен, - сказала она подчеркнуто холодно. - Я пою свои песенки, а у вас как не было, так и нет мирового могущества. Все остались при своем. Хотя нет, вы теперь, наверное, и стихов не пишете.
- А о чем их писать? Красоты природы воспевали с античных времен, тут все сделано до меня. О людях? Пф-ф, - поэт фыркнул и опустил голову, будто задремав.
Аза оглянулась на стойку бара, но там, видимо, привыкли к поведению постоянного посетителя или вообще не обращали внимания на такие мелочи. Она попробовала потормошить бывшего литератора, очень аккуратно, ухватив его двумя пальцами за пиджак. Грабец, естественно, этого даже не заметил.
- Мне его встряхнуть? - спросил Данияр.
- Не надо, не вмешивайтесь. Это мой знакомый, не ваш, - Аза все же была в замешательстве, ибо этот самый знакомый просыпаться не собирался, а уходить просто так она не хотела. Хорошо, что Грабец вздрогнул, поднял голову и без всякого перерыва, будто и не засыпал на пять минут, продолжил:
- Человечество лежит на спине, раздавленное собственным пузом. В начале тысячелетия рисовали карикатуры, будто это был слишком огромный мозг. Нет, они не угадали. Не мозг нас раздавил. Мозг и не может, смешно, верно?
- Мозг может раздавить, - сказал Данияр, которого уже начал раздражать пьяный философ. Грабец поглядел на него, будто только что заметил:
- Это как?
- Так. Мощное оружие, взрывчатка…
- Интересно-то как. Долго делать будете? - ответа Грабец не ждал. - Не дадут вам, мил человек, не дадут… Вы про взрывчатку просто так или вы из наших?
- Не из ваших, - сказала Аза зло. - Вы подумайте, сколько людей вы тогда подставили.
- Я не про тех, не про своих соратников, - пояснил Грабец. - Я про тех, кто видит… Вы торопитесь, сударыня? Закажите еще пива, поболтаем. Со здешними завсегдатаями можно говорить о чем угодно, они все равно ничего не помнят. С вами тоже, вы не запомните, потому что вам это не нужно. И если будете пересказывать, вам никто не поверит.
Аза щелкнула пальцами, подозвала бармена, тот пришел неторопливо, шаркая ногами, поглядел на клиентку, встрепенулся, не поверил своим глазам, после первых слов закивал и метнулся куда-то, принес три бокала и несколько пузатых холодных бутылок, сообщив, что это - за счет заведения. В качестве оплаты попросил только расписаться в книге заказов, которую вытащил из-подмышки, как фокусник кролика из шляпы.
Грабец терпеливо дожидался, пока бармен займет свое место за стойкой, и лишь потом откупорил бутылки и разлил пиво по бокалам. Данияр немедленно отодвинул свой в сторону, Аза будто забыла, что пришла в бар за выпивкой.
- Рассказывайте, что с вами случилось после помилования, - сказала она повелительным тоном.
- О моя Шахерезада, - шутливо сказал Грабец. - Хотя нынче я буду Шахерезадой. Со мной случилось только то, что мне раскрыли глаза на причины моей неудачи… А вы точно не из наших? - обратился он к Данияру. - Не было у вас галлюцинаций, снов про взрывы, войны, катастрофы?
Данияр ошеломленно молчал. Грабец принял это за разрешение забрать себе чужой бокал пива:
- Благодарю. Вот с этого и началось, с вот таких галлюцинаций. Или нет, с Норфолкского полка…
- С какого полка? - возмутилась Аза.
- С английского полка в Турции во время Великой войны, - Грабец пролил немного пива на стол и ловко накрыл пустым бокалом образовавшуюся лужицу. - Вот! Здесь кончается знание. Слышали такое? Не кончается, его прихлопнули, как ловушкой. Так еще недавно учили мудрецов… Слово-то какое, а? Нарочно подбирали самое архаичное. Не ученый, не техник, не исследователь - мудрец. Дело мудреца ходить туда-сюда с важным видом. И ничего толком не делать.
- При чем тут турецкий полк? - оборвала его Аза. Грабец будто очнулся:
- Не турецкий, английский. Обычный полк, участвовал в боях в районе Галлиполи, почти полностью был перебит в боях, кто уцелел, умер от тифа. Знаете, жаркий климат, плохая вода… Ну вот, погиб полк и погиб. А через полгода после окончания войны из лощины между холмами вдруг вышли английские солдаты. Те самые, погибшие полтора года назад, и похороненные. Только они были вполне даже живые, пытались наставить оружие на мирных крестьян, которые ошалели от такого зрелища. Ну что, вызвали турецкое командование, солдат окружили. Тут и выяснили, что это был погибший полк, не в полном составе, конечно. Меньше ста человек.
Грабец выдохся и сделал несколько глотков.
- Эти люди, - заговорил он снова набравшим силу голосом, - рассказывали странное. По их мнению, еще шла война, был пятнадцатый год, и их роту только что отправили занимать какой-то холм. На пути выросло облако тумана, они вошли в него и заблудились, настолько густ был туман. Вытянутой руки не видно. Большинство в панике повернули назад, но эти несколько десятков человек шли вперед и вышли… после войны. Что стало с их товарищами, они не знали. Турки изрядно призадумались и скрыли этих людей пока что у себя. Вроде они и не имели на это права, но англичане были в военной форме и считали, что война продолжается. Вот их и удержали в плену. Константинополь долго гадал, какому государству бы выгоднее выдать эту тайну и этих людей. Англия тогда крупно ссорилась с Россией, что кому положено по итогам войны… короче, эти солдаты попали на родину через несколько десятков лет, после официального образования Соединенных Штатов. Большинство англичан так и умерли на чужбине, осталось их немного… Да и уцелевшим не позавидуешь, родные их за эти годы тоже поумирали, а живые не помнили их, и вообще уже сорок лет, как получили похоронки. Вот так. Их расспрашивали заново уже в Лондоне, но только один англичанин рассказал что-то действительно интересное - он вспомнил про страшную катастрофу с пароходом, плывущим в Америку незадолго до войны. И не мог вспомнить про запуск снаряда с людьми на Луну, хотя про него писали все газеты. А пароход, наоборот, по пути напоролся на айсберг и получил повреждения, но благополучно дошел до порта.
Грабец помолчал, переводя дух.
- Тогда, наверное, у правительства Соединенных Штатов и оформилась окончательно идея соседнего мира, - литератор обрел былое красноречие, получив аудиторию. Он теперь не запинался, не уходил от темы, даже глаза заблестели по-молодому и словно стали ярче. - Не только из-за полка, полк сыграл решающую роль. Дело в том, что после войны и Катастрофы у людей по всему миру наблюдалось странное помешательство - им виделись чудовищные сражения, жестокие казни, крушения поездов, сильнейшие беспорядки на улицах и все в таком роде. К счастью, это наблюдалось редко у кого, может, у одного человека на миллион, к врачам обращались не все, а случаев, известных правительству, было и того меньше. Поначалу, правда, иллюзии были яркие до невозможности, людей приходилось отливать водой, чтобы они осознали, где находятся. Со временем такие галлюцинации потускнели и стали реже, но не прекратились совсем, хотя прошло несколько веков. Чтобы не мучить вас долго, просто скажу, были сделаны выводы о множественности миров. И что якобы их можно наблюдать через сознание их обитателей. Есть такое качество, как эмпатия, сопереживание… вот что-то сродни ему. Якобы люди с галлюцинациями улавливали необыкновенно сильные впечатления через некую сферу духа или мыслей, называйте как хотите. Самые сильные чувства обычно отрицательные. Помните, сударыня, этого странного знакомого Яцека, восточного мечтателя? Хотя в эмпатию я не верю, во мне сопереживания ни на грош, а видения бывают и у меня. Правда, мало.
- Помню я Серато, - прошептала Аза. - Но какое это имеет отношение…
- Он - никакого, - хмель снова ударил Грабецу в голову, он с помутневшими глазами качнулся вперед, собираясь положить голову на стол, но удержался. - А вот Хенрика я вам никогда не прощу. Сколько таланта было в человеке… а вы его перекусили своими жемчужными зубками, да и пошли дальше. Нет, не прощу я вам Хенрика.
- Не отвлекайтесь, - Аза жестко тряхнула литератора за плечо, на этот раз не побоявшись испачкать руку. - Никогда не поверю, что загоняете себя в гроб просто из-за пары кошмарных снов.
- Вот Хенрик мог бы видеть много чего, - продолжал Грабец, злорадно усмехнувшись. - Он-то и чувствовать, и сопереживать умел куда лучше меня. Мечтал написать свою последнюю песню. Написал, конечно. Это у него в кармане нашли, когда… Ну, вы помните. Меня вызвали для опознания тела. - Глаза Грабеца помутнели и наполнились слезами, он порылся в собственных карманах и выбросил на стол мятый лист бумаги, чудом не попав в невысохшую пивную лужицу. Аза быстро перехватила лист, но Грабец его исчезновения не заметил. - Мне бы тогда подумать, почему меня на тот момент не арестовали… Но я думал, что умнее правительства. А оно, оказывается, просто использовало меня как клапан, мне потом так и сказали.
- Ничего не понимаю.
- И не надо вам понимать. Я и сам ничего не понимал тогда, только радовался, что мне все легко удается. А оказалось, мне потихоньку способствовали, чтобы протолкнуть конвекцию после моего восстания.
Грабец совсем было съехал по спинке стула вниз, но сам встряхнулся и сел прямо.
- Нет никакого другого мира, - сказал он ясным голосом абсолютно трезвого человека. - Больше нет. Да, там достигли такого уровня техники, что нам остается только облизываться. Самолеты на несколько сот человек, не наши полотняные этажерки, куда влезет пять-шесть пассажиров. Автоматы, заменяющие десяток рабочих. Счетные машины, которые, наверное, путь к Господу Богу могут просчитать. И оружие, да. Такие бомбы, такие винтовки, здесь они и не снились! Только это все. Пшик, блеск, вспышка - и ничего. По видениям более-менее восстановили ту историю… иногда люди видели календари с датами, потом, по одежде можно определить, по технике… Там не было Катастрофы. Война в Европе продолжалась еще пару лет. Потом все относительно успокоилось. Страшная, новая чудовищная война случилась лет через двадцать. Весь мир был охвачен, Европа, Африка, Тихоокеанские острова. Потом и она прекратилась, но пламя-то клокотало. Прорывалось наружу то там, то здесь, и все сильнее и сильнее. Отслеживается где-то до двадцатых годов двадцать первого века, а потом ни-че-го. Пустота. И это исход, к которому привела наука.
Грабец печально улыбнулся.
- Вот так, господа хорошие, - закончил он. - Ничего нельзя с этим сделать, таковы законы развития. Чем выше уровень прогресса, тем выше техника, тем развитей экономика, тем быстрее возникает борьба за рынки, а это всегда война. Поэтому был избран иной путь. Нас специально оглупляли все эти столетия. В высших институтах ничему толком не учили, так, жвачку жевали. Все изобретения брались под сукно. Философов поощряли, пусть люди побольше болтают и поменьше делают. Медицину тоже, хоть и в рамках. Правительство тоже хочет быть здоровым. А все остальное… знаете, сколько раз запарывали идею обычного беспроводного телефона? И так везде, наверняка. Не только у нас, но и в Империи, и в Конгломерате. Запасной Земли ни у кого нет.
- И поэтому вас… - начала Аза. Грабец кивнул.
- Поэтому. Мною воспользовались, чтобы показать миру - ай, какие нехорошие эти ученые. Чтобы сразу превратить человечество в стадо баранов и ограничить образование, а не отжимать его вниз потихоньку сотни лет. И как тут не спиться? Лучше б и вправду повесили. А самому мне все же страшно… Прав был лорд Тедуин, нет и не может быть счастливого и справедливого общества. Либо гнилое болото, тесто без закваски, как у нас, либо костер, в котором сгорает цивилизация, как там. Только топили этот костер все равно кизяком, люди-то везде одинаковы. Кто умножает познания, умножает скорбь. Так проходит слава мира, истина в вине, ну и что там еще… Человеческую природу не поменяешь. У меня была надежда на рабочих. На это людское море… А ведь их сделали безграмотными совсем. Впрочем, вы их и не знаете, вы для них не пели. Да и средний класс такое же стадо. Есть творцы, но их мало. Вот Хенрик был творец, только слаб он был. Мог либо творить, либо любить, но никак не вместе. Я думал про себя, что я сильный. А вот…
Словно совершенно выдохшись от длинной речи, Грабец положил руки на стол, опустил на них голову и так застыл. Аза попробовала его потормошить, но безрезультатно. Последний революционер Европы сладко спал, и даже слегка похрапывал.
Позади столика бесшумно вырос бармен.
- Спит? - спросил он. - А и не трогайте вы его, сударыня, господин Арсен у нас тут частенько так просиживает. Поздно уже, скоро его соседи пойдут по домам, они его и доставят в целости и сохранности. А вы не пачкайте рук. Что, он правда раньше большим человеком был, раз с вами знаком?
- Куда уж больше, - сказала Аза сухим, резким голосом. Бармен оправдывающимся тоном продолжал:
- Он редко так много говорит, но метко. Раньше частенько на уши приседал, потом просто его стали избегать. Разговаривает с теми, кто уже лыка не вяжет, да вот с вами сейчас.
- А вы его слушали?
- Я - нет, - улыбнулся бармен. - У меня и так работы полно. Не надеюсь, что вы еще нас посетите, но все же… Ваш автограф я на стенку повешу!
Аза кивнула ему, поднялась и быстро вышла на улицу. Данияр еле поспевал за ней. Уже начало темнеть, поэтому, когда он догнал ее и заглянул ей в лицо, не сразу понял, что она плачет. Хотя на него самого рассказ Грабеца произвел самое гнетущее впечатление, настолько гнетущее, что он мысленно отгородился от идеи оглупления человечества, решив разобраться вначале с насущными проблемами. Но то он, бездеятельный мечтатель. Аза же была слишком земной, слишком сильной, слишком самодостаточной, чтобы убиваться из-за несовершенства миропорядка. Данияру иногда казалось, что эта яркая успешная красавица на самом деле глубоко несчастна, но он гнал подобные сентиментальные мысли, слишком уж банальными они были. И вот сейчас она полностью отвечала образу птицы со сломанными крыльями в золотой клетке, причем даже не играла.
- Что вы? Зачем вы так? Вы ему поверили?
- А вы? - она смотрела почти умоляюще. - Этого же не может быть, правда, не может?
- Ну, - чувствуя всей душой, что тут необходимо соврать, Данияр все же не смог этого сделать. - Не знаю. У меня тоже… бывают видения. Я думал, я один такой.
- То, что он говорил? Боль, смерть, пустота?
Данияр кивнул.
- Значит, все, - сказала Аза медленно. - Я тоже думала, что плохо только мне, а не весь мир так устроен. Оказывается, весь… - и расплакалась совершенно неожиданно, так горько и безутешно, что Данияр испугался. Не зная, как помочь, молча подошел ближе, прижал ее к себе, она будто не заметила, просто рыдала глухо, отчаянно, не слыша ни слов, ни утешений. Прошло немало времени, прежде чем она успокоилась и отстранилась, все еще всхлипывая.
- Не смотрите на меня, - в голосе Азы уже звучали прежние приказные нотки. - Что же, раз так, ничего не сделаешь. Только Матта жаль. Я с того и расчувствовалась, что раньше могла с ним поговорить обо всем. С ним можно было не притворяться, он ничего от меня не ждал. И никогда не питал иллюзий. Жаль… А вы уедете домой, так?
- Если вы еще не передумали, вернусь на завод. Только я еще раз предупреждаю, за результат не ручаюсь.
Аза, все еще пряча лицо, вытащила из кармана жакета смятый лист. В вечерней полутьме трудно было разглядеть, что же на нем написано, на одной стороне угадывались ноты, на другой бумага была покрыта аккуратными рукописными строками.
- Это музыка одного очень несчастного и талантливого человека, - прошептала Аза, разглаживая лист. - А стихи самого Грабеца, наверное. Я это спою. Не будет больше никаких концертов для избранных. Финальный аккорд для композитора, поэта и певицы. Спою и уйду со сцены.
- Как уйдете, быть не может. Это же ваша жизнь.
- К черту такую жизнь. А знаете, кто написал музыку? Тот самый Хенрик, про которого говорил Грабец. Он повесился, потому что… - Аза наконец подняла голову. На лице ее не осталось и следа недавних слез, только глаза блестели ярче обычного. - Потому что я с ним поступила так же, как с вами. Поманила и оттолкнула. Не передумали оставаться?
- Куда я от вас денусь, - ответил Данияр почти беззаботно. Лишь бы она не огорчалась, остальное потом.
- От корабля, от космического корабля, за который жизни не жаль, - невесело усмехнулась Аза.
- От вас.
- Ну, посмотрим. Около вашего дома мой автомобиль. Не провожайте, я прекрасно доеду. У богемы сейчас самое творческое время. Буду договариваться насчет музыкантов для этой песни.
Данияр долго стоял возле дома, даже когда шум автомобиля смолк вдали. Ночь пахла жасмином, между ветками скользила Луна, и торжественная красота звездного неба словно отвергала мрачные слова Грабеца. Как отправить на Луну несчастного скитальца… если все же довести до ума те расчеты о распределении силы тяжести… Данияр еще раз поглядел на небо и отправился домой заново разбирать вещи.
========== “Мы в рай едва ли попадем…” Воскрешение Победоносца ==========
С легкой руки окружающих Мэсси всегда считал себя не слишком сообразительным. И Авий, и мальчишки-ровесники в Герлахе, и впоследствии соседи в Табире или на Теплых прудах частенько обзывали его недоумком. Но сегодня его неожиданно осенило во второй раз за день. Рядом стояла жестянка с угольным порошком, Мэсси резко поднял ее и вскинул вверх, будто выплескивая из ведра воду. Свободной рукой он прикрыл лицо, чтобы пыль не попала в глаза.
Посланец храма все еще тянул пронзительно второй слог в слове “смутьян”, когда воздух в мастерской заволокло черной пеленой. Старик осекся и начал фыркать и откашливаться, кто-то изумленно вскрикнул, кто-то ахнул, но Мэсси вслушиваться было некогда, он отшвырнул жестянку (судя по грохоту и ругани - кому-то под ноги) и нырнул в оседающий угольный туман.
Солнце на выходе ослепило. Пара стражников, ожидавших посланца первосвященника, позевывали от усталости в ожидании близкой ночи и никак не ожидали, что из двери выскочит и бросится удирать работник, поэтому первый миг только ошалело смотрели ему вслед. Но почти сразу из мастерской раздался гневный вопль, да и сами стражники сообразили, что беглец припустил прочь не просто так.
Мэсси услышал позади топот, сворачивая в первый же проулок. Окрестности он успел изучить хорошо, помнил, где тупик и куда бежать ни в коем случае нельзя, и какой путь ведет к зарослям вблизи Отеймора. Но дорогу эту еще нужно было преодолеть! В закатный час солнце не так парило, как днем, и можно было не задыхаться от жары. Сначала он спотыкался из-за затекших ног, потом бежать стало легче. Назад уносились кривые улочки, каменные здания мастерских, глинобитные жилые мазанки, сверху качалась опрокинутая фиолетовая чаша неба, мелькала рядом собственная тень; длинная-длинная, она прыгала по алым стенам домов, ныряя в пролеты между ними и опять взлетала. Горожане с изумлением оборачивались и смотрели на несущегося со всей дури парня. А тут еще сзади послышались крики:
- Задержать! Задержать этого длинного! Самозванец!
“Отец бы не побежал…”, - мелькнуло в голове в первую секунду. Это было так унизительно, так дико - удирать от этих твердолобых и глухих тупиц, безмозглых карликов! Вперед гнала уверенность, что смертная казнь по обвинению в ереси будет не просто болезненной, а очень болезненной, и еще, что Виславе с Донатом тоже не поздоровится. Мэсси припустил быстрее, стараясь не думать ни о чем, ибо мысль “Ну и чего ты добился, идиот”, была, конечно, верной, но несколько запоздалой.
Мэсси на бегу оглянулся. Пока что его догоняли только те двое охранников. К счастью, стражники Собора не пользовались на Теплых прудах народной любовью и жители столицы не рвались помогать задержать беглеца. Днем удирающего человека приняли бы за воришку, но сейчас был вечер. Нарушителю, не поделившему что-то с храмовой стражей, не помогли бы, но и мешать особо не стали. Только один встречный попробовал подставить Мэсси подножку, но тот легко уклонился и помчался дальше.
Кончились вымощенные камнем улицы. Ноги теперь при каждом шаге погружались в дорожную мелкую горячую пыль. В одном переулке клевали что-то домашние птицы, но с неистовым хлопаньем крыльев разлетелись прочь, когда прямо по месту их трапезы пробежал правнук бывшего первосвященника, а следом, звеня оружием, пронеслась охрана священника действующего. Через пару улочек Мэсси наткнулся на женщину, несущую корзину с бельем, она вскрикнула и уронила свою ношу. Потом он перескочил через ограду, которую его преследователям пришлось обегать, с оружием перелезать забор им было несподручно.
Все эти мелкие препятствия совсем немного увеличили расстояние между беглецом и погоней. Судя по топоту, преследователей теперь было больше, а до зарослей оставалось еще с десяток кварталов. Мэсси на бегу стащил куртку и отшвырнул ее. В рубахе стало чуть легче и прохладней от встречного ветра. Только теперь его настигла одышка и закололо в боку. Нет, сдаваться нельзя! Вислава! Донат!
Мэсси стиснул зубы, пытаясь прибавить скорость. Сзади грохнул выстрел, первый выстрел, услышанный им на Теплых прудах.
- Ловите его, ловите! Вон того, длинного!
Если бы можно было сбросить рост, как куртку! Мэсси понял, что до леса не дотянет. Стражники тоже устали за день, но им на помощь все же подоспело еще несколько человек со свежими силами. А Отеймор еще не близко! Зачем же Победоносец принес на Луну оружие? Чтобы его сына теперь гнали, как собаки травят добычу?
На пути вырос очередной низкий заборчик. Перепрыгнув через него, Мэсси неудачно приземлился и подвернул ногу. Чувствуя, что бежать дальше не может, он в отчаянии оглянулся, заметил два стоящих вплотную строения, слепых сараюшек без окон. Между ними оставался промежуток, в который мог поместиться человек. Больше спрятаться было негде, и Мэсси, обдирая ребра и повернув голову набок, втиснулся в этот закуток. Макушкой он задел низкую соломенную крышу, за шиворот из-под стрехи посыпались мелкие соломинки и прочий мусор. Конечно, его заметят, может, не унижаться и не прятаться… Столб, виденный в первый вечер на Северном континенте, попался на глаза неспроста, потому что от судьбы не уйдешь.
И вдруг стена под рукой подалась, скользнула внутрь, дышать стало легче. Сердце забилось в тысячу раз сильнее, не то от тревоги, не то от вспыхнувшей надежды. Не успев толком понять, везенье это или ловушка, Мэсси шагнул в образовавшийся дверной проем. Там была темнота, тишина, запах сырой земли, но и спасение.
То, что творилось в порту, домоправитель Ксавир обозвал словом замятня. Вислава, побродив рядом и тщетно попытавшись прорваться к кораблям, с таким названием согласилась.
Людей на пристани собралось видимо-невидимо. Помимо тех, кто плыл на запад или восток, помимо тех, кто просиживал в ожидании южных кораблей, куча народа явилась просто поглазеть и высказать свое отношение к происходящему. Нет, разумеется, прибывший из Табира отряд с горожанами не откровенничал, о возмущениях в южной столице никого не оповещал, но у солдат были семьи, соседи, случайные знакомые… Поговорка “Знают двое, знает и собака” в полной мере оправдала себя. К вечеру долгого лунного дня даже последние бедняки Теплых прудов успели раз десять услышать про бунт южных колоний.
Через толпу поначалу было не пробиться. Только когда солнце уже наполовину опустилось в волны, люди потихоньку стали разбредаться по домам. Поверх голов Вислава увидела паруса нескольких судов, что приходили из господина вольного Табира. Их легко было отличить от остальных по величине. Корабли стояли пустые, около них толпилась стража, отгоняя любопытных.
Народ сочинял небылицы, кто во что горазд. Какой-то всклокоченный монашек из полумертвого ордена Братьев в ожидании пугал собравшихся:
- Вот увидите, разойдутся перебежчики, польстившиеся на богатые заморские земли! Разбегутся, кто не поляжет от лап чудищ, и пропустят их к нам, а все потому, что люди отреклись от древней веры! Да, да.
Его слушали, испуганно ахали, но все же не очень верили, особенно молодежь.
- Предатели! - возмущался осанистый солидный человек, одежда которого выдавала богатого торговца. - Ишь, чего захотели. И так им без конца помогают, людьми, оружием и все себе в убыток.
Эти слова были встречены одобрительным гулом. Вокруг оратора собрались его товарищи из торговой гильдии, и совершенно понятно, что они думали так же.
- Неправда! - в сердцах сказала Вислава громче, чем следовало. - Помощи одно название, а за оружие втридорога платим.
В ее сторону обернулись с негодующими возгласами, и она быстро нырнула в толпу, расталкивая идущих, скользнула в одну сторону, в другую - если кто-то и вздумал ее преследовать, то быстро отстал.
У самой пристани толкались в основном обычные путники, прибывшие с востока или запада. Некоторые вовсе не слышали о бунте южных колоний, или не хотели о нем знать. Люди громко обсуждали свои дела, окликали потерявшихся товарищей, торопили отставших. Вислава оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть хоть кого-то знакомого, но легче было найти иголку в стоге сена. Наконец у сходней какого-то корабля она заметила морехода из Табира, с которым ей раза два или три случалось поговорить.
- Ох, - обрадовалась она. - Дядя Дорот! Что смотрите так, не узнаете? Что у вас?
- Не очень у нас, Славушка, - он ответил ей очень тихо и глядя в сторону, будто разговаривал не с ней. - Корабль с полудня не выпускают. Я тут один из команды, остальные в соборе, пытались добиться разрешения уплыть и застряли там. Завтра может и добьются, а может, их и вовсе арестуют. Думаю, сейчас буера пойдут на запад и восток, попрошусь на них. Попробую добраться до Юга в обход Моря.
- Да это же какое расстояние!
- А что делать? Мы когда выплывали с Юга, вести были не очень. На Осадку опять напали. А пара атак на Табир - и придется помощи просить, только на каких условиях… Нет, домой надо. Там каждая пара рук на счету.
Дорот быстро кивнул ей и отошел в сторону, к покрытой деревянными плашками части пристани, куда одетые в теплые меховушки работники выкатывали буера. Вислава зябко поежилась. Солнце лишь краешком светило из-за круглого блестящего горизонта, небо на западе темнело, люди понемногу расходились. Крыши домов багровели в лучах заката, улицы погрузились в холодную сизую тень. Скоро должен был начаться снег. У высокого столба, служившего ориентиром для кораблей, а раньше, говорят, и местом казни, Вислава остановилась. Она оглянулась на самый темный участок неба, на юго-восток, где далеко за Морем скрывалось побережье. Забылась ли та история с шерном или нет, Дорот прав, на Юг надо пробираться во что бы то ни стало.
В центральной зале собора совсем стемнело. Только через западное окно, узкое, высокое, составленное из множества разноцветных стекол, внутрь проникало красное свечение умирающего дня. Храмовые служки зажигали факелы. Его высочество нынче припозднилось, обсуждая разные важные вопросы. Пять или шесть чиновников толпились у дверей, не осмеливаясь выйти из зала раньше первосвященника. Севин наскоро проглядывал последние бумаги, что-то подписывал, что-то откладывал в сторону.
С другой стороны у выхода понтифика дожидались еще несколько человек. Стража, скрестив копья, на всякий случай преграждала им путь. Севин, подписав последнюю бумагу, кивнул своей свите, и вся процессия двинулась по длинному коридору. В сторону ожидавших приема бедолаг понтифик даже не обернулся. Один из них кинулся следом, но охранники собора оттеснили его.
- Господин Севин! - позвал человек, схватившись руками за копья стражников. Процессия все так же удалялась по коридору.
- Ваше высочество! - снова крикнул человек, уже с отчаянием в голосе. Понтифик приостановился.
- Ах, да, - сказал Севин холодно и спокойно. - Я забыл. Чего тебе?
- Разрешение на выезд, ваше высочество. Мы должны были отбыть еще в полдень.
- В самом деле? И зачем оно вам сейчас, море вот-вот замерзнет.
- Завтра с утра, как только лед растает. Если бы вы дали разрешение сейчас, чтобы не тревожить вас утром! Мы ведь ждем уже полдня.
Севин, в отличие от своих предшественников, бороды не носил и усмешку в усы прятать не мог. Но долгие годы правления не прошли зря, теперь он и так никогда и ничем не выдавал своего настроения, только очень хорошо знавшие понтифика люди могли бы сейчас заметить в его прищуренных глазах искорку злорадства.
- Да что ты говоришь, - почти ласково произнес первосвященник. - Что такое может случиться за ночь, что помешает выдать тебе разрешение на выезд? За ночь вряд ли ваш, - он слегка выделил голосом это слово, - иренарх придумает что-то еще. Завтра утром, после богослужения, я приму вас… возможно.
Понтифик повернулся и зашагал по коридору дальше.
- Ваше высочество! - закричал южанин, опять хватаясь за копья. - Мы же ни в чем не виноваты!
Понтифик не обернулся, как и его окружение.
- За ночь ничего не произойдет, - сказал Севин, когда первый коридор остался позади. - Ночью шерны не нападают, Збигги поварится в собственном соку. Пусть его. Пороховые мастерские сегодня потрудились прилично, с утра отправим первую партию и выберем место, а там…
Из встречного коридора совершенно неожиданно вышла еще одна компания, возглавляемая лысым стариком-управляющим. При одном взгляде на его лицо Севин понял, что поторопился рассуждать о ночи, как о времени, за которое ничего существенного не происходит.
- Ну? - спросил он. - Что? Несчастный случай?
Управляющий покосился на сопровождавших понтифика чиновников и, подойдя к Севину вплотную, заговорил полушепотом. После первых же слов маска непроницаемости исчезла с лица первосвященника:
- Ты думай, что говоришь! Этого не может быть! - голос у Севина был еще прежним, спокойным и убедительным.
- Как вас вижу, ваше высочество, так и его видел, - сообщил управляющий. - Только шрам на лице прибавился и, как мне кажется, преступник стал немного ниже.
- Чушь, - Севин скомкал лист бумаги, который еще держал в руках. - Откуда бы ему взяться?
- Опросили мастера, работал у них несколько дней. Найдем, откуда.
- Как вы найдете, если уже упустили? - раздраженно спросил Севин.
- Человек не песчинка на побережье, не потеряется, - заверил управляющий. - Там остался начальник стражи, опрашивает работников, найдет.
- Вот и нашли бы сначала, а потом тревожили меня, - зло сказал Севин. - Ну, - он обернулся к главному переписчику, стоявшему ближе остальных и слышавшему весь разговор, - что ты вздыхаешь, Ивар? Опять за старое?
Ивар, сильно побледневший, все же старался держать себя в руках.
- Я не за старое, - возразил он. - Просто боюсь, рано или поздно он вернется по наши души… Знаю, ты не веришь.
- Я не имею права верить или не верить, - ответил понтифик голосом, что был холоднее ночных морозов. - Я знаю. Я снова говорю тебе, после таких истязаний люди не воскресают.
Ивар кивнул.
- О да, - сказал он. - Люди - не воскресают. А вот…
И устремил взор ввысь, словно забыв, что в том направлении Земли благословенной нет и быть не может.
Этот тоннель напомнил Мэсси тайный проход под Герлахом, но лишь отчасти. Здесь стены отстояли недалеко друг от друга, пол был неровным, потолок низким. Было тихо, очень тихо, снаружи донеслось несколько приглушенных выкриков, но они быстро смолкли. Видимо, погоня пронеслась дальше. Мэсси, постояв немного, все же рискнул изучить коридор, надеясь, что можно будет найти выход где-нибудь еще. После детства, проведенного в наполовину утонувшем в толще гор Герлахе, Мэсси мог ориентироваться в подземных коридорах и катакомбах легче обычного человека. Он решил пройти вперед, держась за стену, даже за обе стены, настолько узок был коридор.
Шаги сопровождало глухое эхо. Поверхность стены под рукой оказалась шероховатой, будто коридор вырубали в толще скал. Возможно, когда-то давно здесь горожане прятались от шернов, а теперь забыли старое убежище. Тогда лабиринт точно должен иметь хотя бы два выхода. И все же далеко уходить не стоило, можно было попытаться выйти в тот же переулок после наступления ночи… А вдруг в доходный дом уже заявились? Что он наделал со своим дурацким выступлением!
Справа он нащупал пустоту, здесь был отнорок коридора или комнатушка-убежище. Проверить свою догадку Мэсси не успел. Позади послышался шорох, прежде, чем Мэсси шарахнулсяв сторону или пригнулся, его огрели по спине. Нападающий, скорее всего, целился в затылок, но рассчитывал на человека нормального роста. Мэсси шатнулся вперед, споткнулся о преграду - натянутую веревку - и рухнул на пол.
Сверху сразу навалилось несколько человек, трое-четверо, не меньше. Мэсси дернулся, сбросил прижимавшую его к земле тяжесть, но его снова ударили, в этот раз попав по голове, придавили к земле одну руку, другую, кто-то сел прямо на спину. Он не чувствовал даже паники или отчаяния, только удивление - и все? Вот это конец? И как стража его нашла?
Но все же вряд ли это была стража. Не зажигая огня, люди начали переговариваться.
- Готов лазутчик, - радостно сказал высокий молодой голос. - Поделом.
- Да живой, - возразил голос постарше. В темноте засмеялись коротким резким смешком:
- Недолго…
Кто-то пнул Мэсси в бок.
- Шпион!
- Я не шпион, - прохрипел Мэсси, кое-как подняв голову. - Я случайно.
Его снова пнули:
- Рассказывай еще тут! Шпион ты. Из собора.
- Я правда не шпион, - Мэсси дернулся, пытаясь хоть как-то сдвинуть человека, сидевшего у него на спине. - Я сам бежал от стражи.
В темноте засопели. Невозможно было понять, сколько людей здесь собралось и кто они. Пахло сыростью, землей, человеческим потом, нестиранной одеждой - обычным запахом бедности.
- Если и не шпион, - сказал первый голос, срываясь на высокие нотки, - значит, воришка. И знаешь, где мы собираемся.
- Я просто убегал от стражников, - Мэсси положил голову щекой на холодный пол. Говорить в таком положении было неудобно.
- Что ты с ними не поделил? - строго спросил еще один голос. Мэсси молчал, не зная, что ответить. В темноте снова засмеялись нехорошим, злым смехом:
- Ясно… Ну что, дайте веревку.
- Он здоровенный, тяжело будет вытаскивать, - возразил второй голос. - Ночью вывести, и придушить где-нибудь…
От этих убийственно хладнокровных соображений Мэсси стало более чем не по себе.
Молодой голос ответил:
- Не куда-нибудь, а поближе к собору! Нас, учеников Победоносца, так затравили, что мы и пикнуть не смей? Пусть получат своего шпиона…
От последних слов Мэсси снова дернулся, чуть не сбросив своих противников. Умершая надежда вспыхнула ярче солнца.
- Стойте! - крикнул он. - Вы сказали, Победоносец?
- Рот закрой, пес, холоп Севина, - посоветовали из темноты. - Будто не знаешь, кого выслеживал.
- Если вы ученики Победоносца, зажгите факел! Светильник, свечу, что угодно! Посмотрите на меня!
- С ума сошел со страху? - хмыкнул самый пожилой голос.
- Вы немолоды, я слышу, - Мэсси отчаянным усилием развернулся под придавливавшей его к полу тяжестью. - Вы должны помнить в лицо Победоносца. Зажгите факел, посмотрите на меня, вы увидите, что я не шпион. Я сын Марка-Победоносца, хотите, убейте, но как бы вам потом не раскаяться!
Несколько изумленных возгласов нельзя было принять за разумный ответ. Но Мэсси почувствовал, что дышать стало свободней.
- Факел, - повторил он. - Зажгите факел! Что вы теряете? Если вы боитесь, что я увижу ваши лица, подумайте - вы же все равно собираетесь меня убить.
В темноте раздался короткий щелчок огнива. Вверху вспыхнула искра, перескочившая на факел. Мэсси зажмурился, лицу стало горячо - кто-то поднес факел вплотную к пленнику. Теперь Мэсси никто не держал. Он сел, широко раскрыл глаза, хотя с непривычки еще ничего не мог разглядеть. Лица людей мелькали расплывчатыми пятнами. Кто-то шумно выдохнул:
- Силы земные!
- Я не помню, - сказал молодой голос, и Мэсси разглядел его обладателя - темноволосого парня явно не из бедняков.
- Я помню, - торжественным голосом произнес смуглый человек постарше.
- Может, подстроено? - неуверенно возразили сзади. Смуглый спросил, не оборачиваясь:
- Как можно подделать… лицо?
Мэсси поднялся на ноги. Он не знал, что говорить этим людям, и подозревал, что просто так они его не отпустят.
- Вы мне верите? - начал он, но его прервали. Из задних рядов выступил седой как снег старик с перебитым горбатым носом.
- Я скажу, - заявил он торжественно, и ухватив Мэсси за ворот рубахи, сильно рванул ткань. Послышался треск, рубаха сползла, обнажив плечо. Мэсси шарахнулся в сторону. Он уже знал о местном обычае раздевать преступников перед казнью догола ради пущего унижения. Старик же возликовал и обернулся к своим:
- Когда злодеи срезали одежду с тела Победоносца, - сообщил он прерывающимся от волнения голосом, - на плече его божественном можно было заметить овальное родимое пятно. Вот оно, вот!
Мэсси скосил глаза на собственное плечо - да, родинка присутствовала.
Светлые пятна лиц начали опускаться, зашуршала одежда - ученики низвергнутого посланца небес вставали на колени по кругу, в центре которого был Мэсси. Он только вздохнул - угроза смерти пока миновала, но до благополучного завершения дел точно было далеко.
========== Воскрешение Победоносца. Трудно быть богом ==========
Мэсси уже два раза повторил историю своей короткой, но довольно насыщенной событиями жизни, правда, в сильно усеченном виде. Рассказал, как вместе с похищенной матерью жил в горном городе, как маскировался под выворотня, как бежал к поселенцам и потом отправился в Табир, а затем на Теплые пруды (о причине последних побегов он не упоминал). Люди сидели вокруг прямо на земляном полу и слушали, ловя каждое слово и одновременно словно не слыша и не понимая. Многие из них уже состарились, были искренне привязаны к тому, кого считали богом, и рады увидеть сейчас хотя бы его бледную тень. На сына Победоносца они смотрели так, будто это действительно был посланец звезд, чудом вернувшийся с того света. Те, кто помоложе, Победоносца живым не застали, он был для них символом, и на Мэсси, обычного человека, не годящегося на роль кумира, они поглядывали с некоторым недоверием. Нашлись среди собравшихся и два человека, которые сразу заявили, что ни в какое потомство Победоносца не верят, он был единственный в своем роде и вообще бог со светлой Земли, какие такие дети? Один из неверующих, рыжий, худой, с острым птичьим носом, собрался было уйти с превратившегося в балаган собрания, но его удержали.
Мэсси шатало от усталости. Он весь день как проклятый трудился в мастерской, несколько раз ходил на Отеймор помогать носильщикам, под вечер пробежал чуть не полгорода и теперь буквально падал с ног, но не решался попросить дать ему покой. Учеников Победоносца в этом убежище, где по иронии судьбы некогда собирались Братья истины, идейные противники посланца Земли, сегодня было немного. И все же Мэсси уже почти ничего не соображал и еле запомнил их имена.
Седой, как лунь, но крепкий человек почти сразу повалился Мэсси в ноги, причитая:
- Не вели казнить, Победоносец! Прозорливец, тебе ведомо, что это я тебя ударил, пока ты нам своего светлого лика не явил!
При этом старый фанатик так крепко вцепился Мэсси в лодыжки, что тот чуть не грохнулся на пол во второй раз, и разжал руки только после многочисленных заверений, что на переусердвовавшего ученика не гневаются:
- Вы же ничего плохого не хотели, ничего не знали, успокойтесь! И я не Победоносец.
Старик отполз назад (лица его Мэсси так и не разглядел), а вокруг послышался шепот:
- Победоносец тоже не хотел, чтобы его называли Победоносцем…
Смуглый пожилой человек, узнавший Мэсси первым, звался Ганеш. Он поверил в происхождение сына Победоносца сразу и безоговорочно. Выслушав заново рассказ о горном городе, Ганеш обернулся к остальным и, только что не хлопая в ладоши, в полном восторге повторял:
- Провели черных тварей! Провели! Ну надо же, враг у них был под самым клювом, а они не заметили. Наверное, даже проклятый Авий…
Мэсси, который не называл еще никаких имен, совсем не обрадовался такому вниманию к своим словам.
- А как звали твою мать, юноша? - спросил из задних рядов немолодой мужчина, лицо которого оставалось в тени. Мэсси помедлил, прежде чем отвечать. Конечно, правда им не понравится, но рано или поздно это все равно откроется, и не может же он сейчас отречься от родного человека.
- Ихазель, - выдохнул Мэсси, вспоминая застывшие черты мертвой матери. - Я знаю, как погиб Победоносец и от чьей руки, но…
Люди зашумели, не то чтобы возмущенно, скорей с некоторым удивлением. Человек, задавший вопрос, быстро поднялся с пола:
- Так мы с тобой родня, хоть и дальняя. Крохабенна был мне двоюродным дедом, а Ихазель приходилась племянницей. Меня зовут Бромария.
Мэсси оглядел новоприобретенного родственника мутнеющими глазами. Вроде приятный человек, умное доброе лицо, выражение глаз чем-то напомнило Анну. Он совсем не задумывался, что на Луне у него может быть родня по матери, он привык считать себя изгоем и чужаком, и потому не знал, что в таких случаях положено радоваться.
Бромария то ли на правах члена семьи, то ли просто как наиболее чуткий из собравшихся, заметил, что воскресший Победоносец еле стоит на ногах.
- Братья, - обратился он к остальным. - Вечер поздний, не пора ли дать нашему гостю отдохнуть?
Мэсси из всего сказанного разобрал только слово “отдохнуть”, ибо уже минуту дремал, привалившись к стене. Вокруг разгорелся спор, ученики не могли решить, что будет безопасней, оставить Победоносца здесь, или провести по скрытому переходу в один из уединенных домов, Мэсси от шума пробудился, попытался прислушаться, заранее согласный с любым исходом, лишь бы орать перестали. Кто-то коснулся его локтя, прошелестел рядом:
- Позволь препроводить тебя, Победоносец, там, где тебя примут согласно твоему званию…
Тут Мэсси внезапно осенило, и он подскочил, чуть не ударившись об низкий потолок:
- Погодите! Я же не один.
Кто-то изумился, кто-то согласно закивал, готовый принять любого спутника лучезарного земного бога.
- В доходном доме, таком, шестиэтажном, в восточной части города. На третьем этаже, молодая женщина, ее зовут Вислава. Она первая, кого я встретил в горах. Вы скажите ей про пещеру на склоне. Про тайник. Она поймет.
Смуглый Ганеш заверил:
- Найдем!
- И еще, - сказал Мэсси, чувствуя, что сейчас разразится буря. - У меня есть еще один спутник. Только… Это не человек. Это выворотень.
В ответ раздался именно тот возмущенный гул, какой Мэсси и ожидал услышать.
- Мы знакомы с детства, я не могу от него отречься, - сказал он устало. - Он никакой не злодей и не убийца. Если вы не примете его, то…
Гул стал сильнее, но Бромария вдруг повернулся к остальным и, возвысив голос, сказал:
- Это еще один знак, братья. Помните ли вы мученика Нузара, который был с Победоносцем до конца и разделил с ним смерть, тогда как никто из нас даже близко к месту казни не подошел? Нузар под страхом смерти не поднял нож на своего господина, и он тоже был выворотень!
Толпа ошарашенно притихла, потом кто-то выдохнул:
- А ведь верно… - и люди снова зашумели. С доводом Бромарии согласились не все. К счастью, их было меньшинство, прочие решили, что если Победоносцу нужен выворотень, пусть будет выворотень. Они бы постарались и солнце с неба достать, и были даже слегка огорчены, что таким испытаниям их веру никто подвергать не собирался. Наружу выслали разведчиков, которые вернулись и сообщили, что путь чист.
После этого вся компания разделилась - двое человек отправились в доходный дом, еще несколько - к выходящей на овражек улице, остальные, коих было большинство, в дом Бромарии, провожать воскресшего Победоносца.
Тайный лабиринт действительно имел два выхода, один, уже известный Мэсси, в трущобах, другой - ближе к центральной части города. Учеников-подпольщиков было около двадцати, и Мэсси опасался, что такая процессия, даже не зажигая факелов, вызовет ненужные вопросы, но этого не случилось. Кварталы, где селилось так называемое приличное общество, засыпали раньше бедноты в трущобах, здесь ведь людям не приходилось вкалывать от рассвета до заката, чтобы выжить. К тому же не все ученики отправились сопровождать свое воскресшее божество, многие сразу исчезли в полумраке боковых улочек. Не слышно было и городской стражи, хотя снег пока не шел - все же лунная столица была довольно крупным городом и солдаты просто не могли всюду поспевать.
До дома Бромарии добрались тихо, быстро, без происшествий. Вместе с хозяином и Победоносцем в атриум вошли двое из подполья - тот самый недоверчивый рыжий и остроносый, и молчаливый спокойный крупный человек, с виду сильный и добродушный. Они о чем-то разговаривали с Бромарией, Мэсси уже ничего не слышал, все слова долетали будто с другого конца улицы. Ему предложили сесть на скамью и он рухнул на нее с облегчением, чувствуя, что еще немного - и он бы не заморачивался с такими тонкостями и отрубился прямо на полу. Никакие мысленные доводы, что бдительности терять нельзя, просто не помогали.
Вечерний холод разогнал толпу с пристани. Закат погас, но солнце неглубоко еще ушло за горизонт, в сумеречном свете хорошо была видна светлая полоса песка и замерзающее море. Оно успокоилось на глазах, только что волны били в берег, и вот вода замерла ровной блестящей поверхностью, покрылась тонкой прозрачной пленкой, которая, однако ж, твердела с каждой минутой. В воздухе появились первые снежинки, они падали, покружившись, на берег, и не таяли. Замерзший песок хрустел под ногами. Люди, словно черные мазки на белом фоне, разбредались к буерам. Корабли на ближайшие триста часов были бесполезны.
Тени парусных саней зашевелились. Их выводили на лед к разным концам бухты, откуда ночные путешественники отправились бы на восток или на запад. Дорот, сторговавшийся с главой отбывающей на Перешеек артели за небольшую мзду, обернулся на прощанье на свой корабль. То, что он увидел, поразило его до крайности - несколько буеров стояли по центру бухты, они собирались отплыть на мятежный Юг.
- Что это! - воскликнул Дорот. На буерах тем временем развернули паруса, закрыли борта меховыми полостями. Взвизгнул лед под полозьями, ветер-вечерник засвистел в парусах.
- Ну надо же, - южанин обернулся к своим спутникам. - Вот те отправились прямиком на Табир, а как же…
Глава рыбачьей артели только пожал плечами:
- Их дела… Может, договариваться поехали.
Мэсси задремал вроде бы только на секунду, и вдруг очнулся. Рядом горел светильник, кто-то заботливо укрыл его теплым покрывалом, а в ногах сидела Вислава, непривычно притихшая и испуганная.
- Где мы? - Мэсси вдруг сообразил, что обстановка не похожа на доходный дом с его голыми стенами и закрытыми ставнями. Мэсси подскочил, увидел на скамье напротив человека, худощавого, седеющего, с приятным смутно знакомым лицом. Память подсказала его имя - Бромария, и разом вернула все воспоминания прошедшего дня.
- Мать-Луна, - потрясенно выдохнул Мэсси. Бромария - дядя? дед? - так странно было думать об этом, родные были у других, нормальных людей, - поднялся с кресла и подошел ближе.
- Остальные ушли, - сказал он спокойно, дружелюбно, без восхищения или подобострастия, совсем, как Анна. - Видишь, подруга твоя тут, скоро приведут другого твоего спутника.
- Спасибо, - пробормотал Мэсси.
- Я так испугалась, - вмешалась Вислава. - Почти ночь, тебя нет, тут появляются двое каких-то… Я подумала, храмовая стража, и что ты попался.
- Почти попался, - Мэсси виновато вздохнул. - Сам дурак, не смог промолчать. Ляпнул в пороховой, что нельзя трогать горы. А там был старик, который помнил моего отца в лицо. Я правда так похож?
Бромария кивнул:
- Если бы я не помогал перевозить тело, я бы поверил, что это он. Хотя он, конечно, был постарше. А как назвала тебя мать, таким же именем?
- Нет. Моисей.
Бромария был ученым философом и не стал удивляться необычному звучанию.
- Это имя из земных легенд, из книги, оставленной Старым человеком. и принадлежало человеку, который вывел свой народ из рабства. Может быть, оно дано тебе неспроста.
- А где… куда перевозили тело? - спросил Мэсси.
- Ты не знаешь? Тебе Анна не говорил?
- Нет. Хотя я не спрашивал.
Бромария помолчал, подбирая слова.
- Мы тогда опасались, что первосвященник и его присные захотят устроить из могилы посмешище. И ночью, едва все разошлись, перезахоронили тело. В достойном месте, не беспокойся. Там, где его никто не нашел и не найдет, на Кладбищенском острове. Там лежат якобы наши предки.
- А вы не верите, что они предки? - спросила Вислава, и Мэсси был ей благодарен, что она отвлекла Бромарию. Можно было просто посидеть, не думая, не выпытывая подробности. Путь на Кладбищенский остров ему сейчас точно был закрыт. Далеко от могилы в горной долине Герлаха до острова у северных берегов…
Бромария тем делом объяснял Виславе, что нет, не верит, такое направление сейчас у философской школы, к которой он принадлежит. Все, изложенное в святых книгах, следует понимать как красивую легенду. Ну неужели она сама думает, что целый народ может получиться при таком ограниченном количестве основателей. В земное происхождение людей он, Бромария, верит, а в то, что путешественников было всего трое, никоим образом нет.
Беседа плавно перешла на другие темы, Вислава рассказывала о разведчиках, отчаянных ребятах, большинство из которых не в ладах с законом, и потому несут службу у гор за боеприпасы и обещание помилования, о вольном Табире и прочих южных поселениях. В отличие от Мэсси, она и осведомлена была лучше, и знала, что говорить можно, а чего не стоит, так что разговор шел гладко, но недолго. За дверью раздался шум, негромкие голоса, приглушенный стук.
- Свои, - пояснил Бромария, открывая дверь.
Вошел Ганеш, следом за ним человек помоложе, которого Мэсси не вспомнил, с явной боевой выправкой - один из ветеранов Южного похода или даже солдат первосвященника, - оба раскрасневшиеся, будто после хорошей потасовки. Два добровольных сторожа, недоверчивый рыжий и его добродушный товарищ запихали в атриум существо на двух ногах и чем-то бесформенным вместо верхней части тела.
- Вот, Победоносец, как ты велел, - Ганеш стащил мешок, накинутый на голову связанного. Под серой холстиной обнаружился Донат. Бедняга озирался вокруг со смешанным выражением ужаса и ярости, руки у него были скручены за спиной, во рту кляп. Только заметив Мэсси, выворотень немного успокоился, но на Ганеша, разрезавшего веревку на его руках, все же зло сверкнул глазами.
- Я же просил привести его, а не привести с мешком на голове, - Мэсси помог развязать выворотня, и тот с наслаждением распрямил затекшие руки.
- А как его без мешка, - возмутился Ганеш и поднял вверх собственную загорелую потрескавшуюся ладонь с веснушками на тыльной стороне. Большой палец был обмотан наскоро оторванной от одежды тряпицей. - Вот как его без мешка? Он кусается, понимаешь! Вот так прямо кусается, как собака, и между прочим, больно.
- А нечего мне руки выкручивать, - с обидой проворчал Донат, сев на пол у ног Мэсси и вправду, как верный пес.
- Тебе добра хотели, балда, - Ганеш тоже обиделся. - С виду человек человеком, только дурной. Я уже и забыл, насколько они тупые.
- Братья, - предложил Бромария, - давайте устраиваться на покой. Под утро успеем разобраться, кто дурной, а кто нет, и как мы поступим.
Ночной Табир притих. Сегодня Каменное сердце не встречало заморских гостей и людей на улицах было меньше обычного. Горожане, нашумевшись за долгий вечер на сейме, либо спали без задних ног, либо угрюмо обдумывали, что же принесет завтрашний день.
Однако на сюрпризы горазда оказалась ночь - бесконечная, долгая и морозная. Молодежь нынче не выбежала на улицы повеселиться, даже самые беззаботные с тревогой ждали рассвета. Пушистый снег на улицах никто не притоптал, лишь свирепый мороз спрессовал и разровнял белое покрывало. В полночь, однако, снег оказался взрыт санями собачьих упряжек. Вспыхнули ярче огни в мастерских, со сторожевых башен спрыгивали дозорные, в домах зажигались окна. К сейму пронеслось несколько снежных вихрей под звонкий собачий лай, ударил вечевой колокол, над ночным Табиром прокатилось из края в край:
- Осадка! Оса-адка!
В доме Анны проснулись все. Трое стариков собрались на кухне, открыли ставни, смотрели на бегущие по улице тени, мелькающие факелы, собирающиеся в стайку упряжки. Кто-то выстрелил в воздух всего один раз, видимо, проверяя ружье. Анна и Вета переглянулись, старый садовник тяжело вздохнул - все было ясно без слов. Маленький городок, слишком близкий к горной стране, опять подвергся нападению врагов, которым не смог противостоять. Теперь все, кто только мог держать оружие, спешили к нему на помощь.
- Ночь, - прошептала Вета, кутаясь в теплую шаль. - Я и не помню, когда нападали ночью.
- На Осадку бывало, - ответил Анна. - Она все же близко к горам.
Все трое помолчали.
- Охрана наша в прихожей? - нарушил молчание Анна. - Я выйду к ним, может, они меня отпустят. Вдруг там помощь нужна.
- Сидите, еще вы за Збигнева гробиться будете, - возмутилась Вета. - А те трусы небось рады-радешеньки, что охраняют дом и что им не надо с шернами сражаться.
Анна хотел было возразить, но не успел. Дрогнули толстые стекла в окнах. Грохот, который точно не могло устроить собирающееся на помощь Осадке ополчение, прокатился по земле. Вдали за сторожевой башней вырос подсвеченный пламенем столб дыма. Темные клубы поднимались в ночное холодное небо. Отчаянно лаяли собаки. Второй, третий раскат сотрясли землю. Теперь слышался только затихающий треск и людские крики. Кто-то совсем рядом на улице зарыдал в голос.
- Склад, - Вета в ужасе обернулась к старому воеводе. - Это же склад взорвался? Значит, шерны здесь?
- Иди в подвал, - приказал Анна. - Если действительно они…
В отблесках пламени алел Табир. Крылатых теней не было видно, люди на улице кричали, но не из-за нападения шернов. Все прекрасно понимали, чем грозит Табиру уничтожение большей части боеприпасов. На Юге не было вулканов, и городу отчаянно не хватало собственного пороха.
- Шерны подкрались, - с уверенностью сказала Вета. - Это наверняка они. Только странно, что именно эту ночь выбрали.
Анна не ответил. Он пытался заглушить в себе догадку, он не хотел, несмотря на свой жизненный опыт, верить, насколько подл бывает человек, - и потому гнал прочь мысль, что атака на Осадку была простым совпадением, а склад подожгли посланные первосвященником северяне.
Мэсси пробудился снова за полночь. Тускло горел светильник, Мэсси какое-то время лежал, глядя на огонек, потом поднялся. Казалось бы, что еще делать, если тебе дали возможность нормально поесть, нормально помыться и лечь спать в мягкую постель, а не на жесткую циновку доходного дома, и не на пол пороховой мастерской. Но именно с непривычки он и проснулся. Бромария, может, и не принадлежал к богачам лунной столицы, но был явно не беден и мог разместить своих гостей с комфортом. Только Донат отказался и от комнаты, и от кровати, и спал сейчас на лежанке в одном помещении с другом. Мэсси прошелся по полу, разглядывая светлые стены, скругленными арками устремившиеся к потолку. Здесь было красиво и строго, без лишних вещей - стол, стул, кровать. На полу ковер из меховых шкур, маленькое зарешеченное окно выходило на улицу, но за ним был виден только искрящийся под звездами снег.
Мэсси вдруг стало жутко - он ведь толком не знает этих учеников, вдруг среди них предатель, или они начнут требовать от него того, что ему не по силам… Он, допустим, уже смирился, что опасность стережет за каждым углом, но Донат, но Вислава… Они виноваты только в том, что оказались рядом с ним.
Он хотел было выйти из комнаты, но передумал. За дверью дремали двое учеников, сопровождавших его весь вечер. То ли охраняли его от опасностей, то ли стерегли, чтобы не сбежал. Накануне они не отходили от него ни на шаг, хоть в ванную за ним не пошли, и на том спасибо.
Мэсси на всякий случай выглянул за дверь - оба ученика дремали, устроившись на полу. Может быть, они так демонстрировали свою преданность и подчиненное положение? Хотя Томаш, рыжеволосый и остролицый, весь вечер недоверчиво фыркал, а глядя на Доната, довольно громко сказал:
- Он бы еще шерна с собой притащил.
- Победоносец вправе делать, что хочет, - вступился за Мэсси добродушный плотный Натан.
- Истинный Победоносец, - заявил Томаш, воинственно задрав острый подбородок, - должен вначале разгромить наших тиранов, вроде нынешнего первосвященника. Все Теплые пруды знают, что он взял власть обманом. А потом идти на Юг и перебить шернов окончательно, - тут согласно закивали и Натан, и Ганеш.
Мэсси, отлично понимая, что в его положении нужно обещать этим людям Землю с неба, а потом действовать по обстоятельствам, все же решился возразить. Рано или поздно от него все равно этого потребуют, лучше сразу внести ясность, что полководец из него никакой. Ведь именно из-за неоправданных надежд окружающих погиб его отец.
- Зачем уничтожать шернов? Они же там, далеко, и на Север точно не пробьются, - сказал Мэсси, не особо надеясь на понимание.
- Затем, что Луна принадлежит людям, - во взгляде Томаша явственно читалось “слышал бы это твой отец”. - Шерны мерзкие твари, нам нечего с ними делить…
- А Солнце? - спросил Мэсси. Рыжий посмотрел так, будто перед ним стоял тот самый богомерзкий шерн, прошипел что-то нелицеприятное и больше с Мэсси не заговаривал. Мэсси после этого короткого противостояния и так почувствовал, что его колотит мелкой дрожью. Стоявший рядом Натан тоже заметил, что Победоносцу не по себе, с готовностью вытащил из-за пазухи фляжку и протянул:
- Подкрепись, владыка. Добрая ноевка, она успокоит и согреет. Выпей и забудь обо всем, Томаш у нас слишком непримиримый.
Мэсси бездумно хлебнул и обжег гортань. Хмельной напиток он пробовал впервые в жизни, и вкус ему показался отвратительным. Воспользовавшись тем, что Натан отвлекся, он быстро отвернулся и сплюнул злополучную ноевку, чувствуя себя страшно виноватым перед Бромарией.
Натан не заметил, что его угощение впрок не пошло, и мирно забрал фляжку. Теперь он дремал, похрапывая во сне. Наверное, сам допил свою ноевку. Мэсси, стараясь не скрипеть, прикрыл дверь и вернулся в выделенную ему комнату. Тревога все росла, он не мог теперь просто лечь спать. У дальней стены стоял высокий и широкий ящик, разбитый на ячейки, в них лежали рукописные свитки, а некоторых переплетенные книги. Мэсси глядел на них, не рискуя взять в руки, до сих пор библиотеку такого объема он видел только в каменном хранилище Корнута.
- Ты не спишь? - на пороге стоял Бромария. Он был по-дневному строго одет, собран, подтянут, будто и не ложился. - Что-то мешает?
- Просто так, - Мэсси решил о своей тревоге не говорить. - У вас столько книг.
- На самом деле немного, - Бромария подошел к стеллажу и вынул маленькую скрепленную кипу листов. - Может, тебе будет интересно? Если ты читаешь на святом языке. Это записи твоего отца.
========== Трудно быть богом. Раскаянье Хилона Хилонида ==========
При одном взгляде на эту книгу становилось ясно, что ее точно сделали очень далеко. На Теплых прудах бумагу изготавливали вручную, как и порох. Получались листы очень даже прочные, но толстые и не всегда ровно окрашенные. Наилучшие экземпляры использовались для святых книг, остальное для повседневных записей и расчетов. Народные сказки и песни передавались устно, хотя, конечно, находились чудаки, пытающиеся такое творчество увековечить. Древние пророчества хранились на пергаментах.
Записи Победоносца были выполнены на аккуратнейших, ровно обрезанных листах, расчерченных узором невероятной тонкости линий, на каждой странице - одинаковый. Мэсси видел такое качество второй раз в жизни, первой была священная земная книга, сохранившаяся у Ихазели еще от Старого человека, и то не целиком и сильно потрепанная за прошедшие века. Но записи, выполненные вручную, на удивление мелким убористым и четким почерком, конечно, были еще интереснее бумаги. Не обучайся Мэсси читать по земной еще Библии, он бы точно не разобрал нормального польского языка. Буквы написаны непривычно, хотя вот совершенно понятное слово, и вот, и вот - целое предложение.
- Тут мало кто что может разобрать, - произнес Бромария, и Мэсси вздрогнул, он уже забыл, что тут не один (спящего Доната можно было в расчет не принимать). Он снова почувствовал себя виноватым перед хозяином - свалился, как снег на голову, наверняка доставляет неудобства, еще и ноевку эту на пол выплюнул, пусть никто и не заметил.
- Я немного разбираю, все равно, спасибо. Как это сохранилось?
- Что-то из его вещей потом сожгли по приказу прошлого первосвященника, чтобы даже память вытравить, но некоторые вынес служитель собора, который втайне был на нашей стороне. А это твой отец сам отдал нам, дальше, в середине, его планы насчет новых законов и нового устройства общества… ну, увидишь. Он называл эту книжицу блокнотом. Странное слово. Земное.
- Я вам тут очень мешаю? - неожиданно вырвалось у Мэсси. Бромария посмотрел на него с изумлением:
- Ты почему спрашиваешь?
- Чужой человек, потом, за мной же стража гонялась, меня наверняка ищут.
- Правнук Крохабенны мне не чужой. А что касается стражи, они много за кем гоняются. Уедешь, конечно, только ближе к рассвету. Надо решить, куда, у меня нет родни где-то в деревнях. И вообще родни почти нет. Жена умерла, сын тоже.
- В Южном походе? - спросил Мэсси, с ужасом ожидая, что вот сейчас Бромария скажет “да”, но тот покачал головой:
- Нет, он тогда подростком был. Позже. От чахотки.
- Моя мать тоже.
- Это наша семейная болезнь, - кивнул Бромария. - Много кто так умер в роду Крохабенны. Мой мальчик истово верил в Победоносца, не так, как я. Его и звали-то подходяще - Ян. Он уехал в Полярную страну, ждать, что скоро посланец со светлой Земли снова явится… Те холодные места его и погубили. Но ты читай, не буду мешать.
Мэсси снова почувствовал себя обузой - Бромария был тактичен, чересчур… Как можно подставлять такого замечательного человека?
- Может быть, мне лучше уехать, не дожидаясь рассвета?
- Ночью-то? Ты либо погибнешь, либо попадешься ночной страже, ближе к утру мы решим, куда и как. Еще до света придут люди сменить Томаша и Натана.
- Зачем? - Мэсси покосился в сторону двери.
- Мы знаем теперь, что Победоносец без охраны - это арестант, а потом и покойник. Конечно, от отряда стражи они не отобьют, но все же…
- Я не Победоносец. Мой отец, может, и был, а я нет. Я не смогу водить в бой армии и не смогу бороться с местными властями. Вон как от них удирал, - Мэсси покосился на Бромарию - не смотрит ли тот с презрением. Но философ улыбнулся спокойной доброй улыбкой:
- Мы люди и мы не всесильны. Я так и не требую от тебя вести армии в бой.
- Да, но вчера… Другие потребуют, и будут разочарованы.
- Поэтому ты уедешь на рассвете, подойдут наши, решим, куда. Может быть, в поселки ближе к Северу, там храмовая стража бывает редко и никто не помнит в лицо Марка. А сейчас хочешь, читай записи отца, а нет - отдыхай… Ночь для сна, дни у нас долгие.
Мэсси перелистнул пару страниц, чтобы не обижать Бромарию. Сейчас ему уже и читать не очень хотелось, особенно четкие планы общественного устройства, лишний раз убеждаться, что он не всесилен, не разбирается в оружии, не зарабатывает достаточно, не может защитить близких… В самом конце блокнота на глаза попалась строчка “мне нет места ни в одном уголке Луны”. Это было так неожиданно и так созвучно его собственным мыслям… Он невольно продолжил читать.
“Предания говорят, что плывущий по Днепру Перун горевал и жаловался: “Ох, горе мне, ох, беда, попал я в немилостивые руки. Я не деревянный чурбан и причитать не должен, а иногда хочется. Нельзя! В отличие от Перуна, я живой.”
“Это была судьба, остаться здесь навсегда. Я теперь понимаю, почему меня с детства влекло к полетам. Так и вот я здесь, где никогда не видно Землю, и сам я с Земли не виден. Я был бы невидим и с той стороны, но как все-таки горько…”
“Как бы не вставляли палки в колеса, опускать руки нельзя. Пусть здесь мало достойных людей, но они существуют! Десятью праведниками спасется Содом…”
В горле встал комок. Мэсси ожидал увидеть что угодно - гордость, уверенность, секреты недоступных побед, воспоминания о недосягаемой и наверняка беспечальной Земле, но не это. Авий когда-то сказал, что видеть раздавленную слабость противно, а сломленную силу больно. Теперь Мэсси был согласен вдвойне. Посланец со звезды, знающий, могучий, победоносный, так же не мог бороться с людскими пороками. А Бромария наверняка думает, что Мэсси изучает планы Победоносца по переустройству лунного государства!
“Чудо, что самый преданный здесь мне человек и не человек в полном смысле. Я сказал Нузару, что я не бог и сам могу погибнуть в любой момент, что он может бежать в леса и там доживать свой век, а этот чудак поклялся, что никуда не уйдет и глотку за меня перегрызет… Это так странно, я к нему относился, как к собаке…”
Мэсси поднял голову и огляделся. Бромария незаметно вышел из комнаты, а он и не заметил. Донат спал, свернувшись клубком. Мэсси мысленно пожелал душе Нузара покоя, где бы та ни находилась, присел на краешек постели, придвинул лампу к краю стола и продолжил чтение.
“Ихазель! О золотая птичка, жестоко это появляться постоянно рядом и дразнить человека, годы живущего на голодном пайке. Я еще помню ее обнаженную фигурку, скрытую только набедренной повязкой, ее золотые волосы, падающие на груди…”
Мэсси перелистнул страницу с такой скоростью, будто за ним подглядывали. Дальше читать ему было совсем неловко, почему отец отдал настолько личные записи… Хотя, возможно, у него было не так много этой нормальной бумаги или он не рассчитывал, что кто-то прочтет святой язык, непохожий на местный суржик.
Он хотел уже отложить блокнот, но на глаза попалось вдруг имя Авия. Мэсси немедленно подвинул еще ближе угасающую лампу и стал читать, боясь упустить слово.
“Оружие Авия - его лапы, люди слишком привыкли, что от них нет спасения. Наверняка поэтому шернам даже не сопротивляются, видят их ладони - и все, ужас, паника, безнадежность, никто даже сопротивления толком не оказывает, опускают руки и ждут смерти. Если бы здесь можно было сделать какую-то прорезиненную одежду! Ну почему здесь нет деревьев, наподобие нашей гевеи? Если есть, рано или поздно люди откроют ее свойства, жаль, не при мне. Как это сделали португальцы, заинтересовавшиеся липким соком, из которого индейцы лепили непромокаемые сапоги. Только, конечно, случилось это не скоро на Земле, не скоро будет и здесь, но будет. Обнаружат, что неведомый материал не только задерживает воду, но и не пропускает электричество. Тогда в противостоянии двух рас наступит новый этап. А впрочем, какая мне разница.”
Дальше было написано совсем криво и неразборчиво:
“Боже, Боже, вот я вопию - почему Ты меня оставил! Пусть богохульство, станешь тут богохульником, четвертый год я здесь, и всем на Земле наплевать. Счастлив тот, кто умирает человеком, а не низвергнутым божеством…”
Мэсси отложил блокнот и долго сидел молча, глядя на догорающую лампу. Больше читать он не станет. Мертвые имеют право на свои тайны, нельзя потрошить чужую душу, пусть и родного человека. Просто сохранит у себя, чтобы кусочек памяти об отце не достался кому-то равнодушному и непонимающему.
Огонек в лампе облизнул изнутри стекло в последний раз и померк.
Спальня первосвященника всегда была натоплена жарко. Увы, любой человек подвержен возрастным немощам, понтифику исполнилось пятьдесят, замерзнуть под самой толстой периной он мог легко. Только вот в слишком теплой комнате частенько снятся кошмары. Севин, укладываясь на ночной покой, мысленно прикидывал, что бы такое можно придумать, чтобы эту проблему решить. Открыть на ночь окно было невозможно, так не делали даже самые здоровые и закаленные люди. Севин представлял себе какие-то трубы, по которым к лицу спящего поступал бы морозный ночной воздух, потом ему самому делалось смешно, и он засыпал.
Конечно, в таком возрасте утром часто встаешь разбитый, будто и не отдыхал. Конечно, голова бывает полна тяжелых мыслей, особенно, если у тебя нечистая совесть. Насчет своей Севин не заблуждался, втайне гордясь, что сам с собой он честен. Это главное, с другими быть честным вовсе не обязательно. Таков удел людей, занимающих высокие посты. Они несут на плечах ответственность за судьбы тысяч граждан, нельзя вершить историю, не принимая неприятных решений. Если всех жалеть, государство развалится.
При этой философии понтифику никогда не снился его предшественник - до сегодняшнего дня. Насчет него Севин тоже был уверен, что поступил правильно. Он оказался лучшим правителем для страны, более толковым и решительным. Элем пришел к власти случайно, на гребне той же волны, что принесла к собору Победоносца, а только верой в таких делах руководствоваться нельзя. Кто будет лучшим руководителем, тот, кто полжизни сидел на камушке, пялясь в небо и распевая псалмы, или тот, кто работал снабженцем всей этой оравы монахов-бездельников, мотаясь каждый день по близлежащим селениям, как проклятый? Слабохарактерный неумный правитель - горе для всей Луны. Вон как Элем спасовал перед первыми же настоящими трудностями - нападении кучки шернов из-за Моря в год Южного похода.
Севин учел ошибки своего предшественника, укрепив границы по обеим сторонам Моря вооруженными гарнизонами. Теперь ни один шерн не просочился бы в обход, по граничащим с Великой пустыней мрачным, лишенным жизни солончакам. Элем знать не хотел про заморские колонии, люди, не подчинявшиеся ему напрямую, его не интересовали - Севин старался держать руку на пульсе. Вот как это пригодилось сейчас. Что бы делал его предшественник, узнав об отделении Юга, как о свершившемся факте? Глазами хлопал?
Однако сегодня ночью, стоило Севину задремать, и вот он, Элем. Такой, как его застигли в последний день, то есть ночь. В полном облачении, видимо, не ложился, подозревая неладное, только тиары на голове нет. Осунувшийся, с кругами под глазами, борода разлохмачена, вид совершенно больной.
- Что вам от меня надо? - хрипит Элем, а сам, конечно, прекрасно знает, что надо. - По какому праву вы ночью являетесь в мой дом? - тут его голос срывается на высокие нотки. - А ну, кыш отсюда! Всех, всех закопать в песок…
По обеим сторонам от низложенного первосвященника становятся вооруженные стражники. Севин спокойно глядит на противника, нарочно долго копаясь в принесенных с собой бумагах.
- Арестованному лучше кандалы одеть, неровен час, сбежит, - замечает он между делом. Элем захлебывается от страха и ярости, его горящий взгляд встречается со спокойными серыми глазами клеврета, который, похоже, уже не клеврет:
- Что, что ты…
Севин спокойно находит нужный лист и зачитывает:
- По обвинению в сообщничестве с казненным недавно злостным преступником и заговорщиком…
Элем визжит, хрипит, ни одного слова понять невозможно. Севин опускает лист:
- Не надо его в темницу. Он какой-то нервный. Я милосерден и не люблю мучить людей ожиданием. Приговор лучше привести в исполнение прямо сейчас.
- Милосерден ты? - шипит Элем, вид палача с веревкой в руках неожиданно приводит бывшего приора в чувство, он может говорить почти спокойно. - Ми-ло-сер-ден? Да у нас на Луне слово такое забыли. Ты это давно задумал…
- А ты, друг единственный, не собирался меня подставить с этим приговором Победоносцу? - очень тихо говорит Севин. - Я всего лишь тебя опередил. И если бы меня головой в песок или к столбу нагишом… тебя всего лишь задушат, можешь быть благодарен.
- Узурпатор! И тебя найдется, кому скинуть, - обещает Элем сиплым шепотом. - Еще не весь род Крохабенны перемёр. Еще Бромария живой.
- Ты, когда на голову венец нахлобучивал, о Бромарии много думал? - спрашивает Севин так же тихо и делает палачу знак. На шею первосвященника накидывают петлю, Элем хрипит, задыхается, синеет, пытается вырваться, - тщетно! Умирающий от удушья человек - не самое приятное зрелище. Севин не отводит глаз до конца. Мертвое тело тяжело оседает на пол, лишь тогда Севин водружает услужливо поднесенную кем-то тиару на собственную голову. Только в ушах звучат последние слова казненного священника:
- Тебя тоже найдется, кому скинуть…
- Ваше высочество! - полный ненависти задыхающийся шепот каким-то образом превратился в почтительный. - Ваше высочество! Просыпайтесь, вы сами просили разбудить вас до рассвета.
Севин поднял гудящую со сна голову, чувствуя почти обиду - как, и все? Несколько десятков часов уже прошли, не оставив ни ощущения отдыха, ни хоть какого-то подобия бодрости? На секунду подумалось - пусть бы Элем мучился, сам бы взвыл, потом, как обычно,стало смешно - да за этим дурнем не успевал расхлебывать.
- Что священный совет? - спросил он у служителя. - Собирается?
- На месте уже, ждут вас.
Понтифик сел в кровати, с тоской поглядел в окно на ночную черноту, с осторожностью потянулся - в позвоночнике что-то хрустнуло. А некоторые думают, что он денно и нощно роскошествует на награбленном добре, ага…
Мэсси проснулся от разговора за дверью. Он сразу узнал недоверчивого Томаша и Натана, третий голос был ему незнаком, но беседовали все мирно, значит, это была не храмовая стража, а ученики Победоносца. Дверь скрипнула, приотворяясь, Мэсси закрыл глаза, притворяясь спящим.
- Только одним глазком поглядеть… и верно, похож как вылитый, - громко прошептал незнакомый голос. - Воистину и непреложно.
- Будь востину и непреложно, - проворчал недовольно Томаш, - он бы уже готовил новый поход.
- Завтра, - с уверенностью заявил незнакомый ученик. - Завтра Он понесется как вихрь пламенный, и шерны повержены будут, и врагов наших покарает…
“Пока что это я от них бегаю”, - подумал Мэсси, продолжая притворяться спящим. Какого беса они не уходят? Может, естественней было бы сесть и начать протирать глаза? Но нет, разговаривать с этими людьми и доказывать, что он обычный человек, сейчас точно свыше его сил.
- Тише, - недовольно сказал Натан. - Вы разбудите Победоносца, - правда, при этом он сам с зажженной лампой низко наклонился над Мэсси, так, что слышно было дыхание здоровяка и чувствовался жар от светильника. Лишь через пару секунд Натан засопел, поднял лампу и ушел. Следом вышли остальные, закрыв за собой дверь.
- Давно пора, - пробурчал с пола Донат. - Ходят тут…
В комнате немного посветлело. Через пару десятков часов солнце должно было подняться из Великого моря.
За толстым стеклом рассветное небо искажалось - вытягивалось в высоту, словно не заря горела над морем полосой, а столб пламени поднимался в черное небо. Несмотря на ранний час, в зале было светло и жарко, как днем. По стенам развесили факелы, на столах стояли лампы. Члены совета хоть и позевывали, но вслух не роптали. Поскрипывали перья переписчиков, какой-то служка уронил чернильницу и был обозван раззявой.
Его высочество, несмотря на солидный возраст, выглядел бодрее прочих. Севин успел уже принять и выслушать своих соглядатаев, наблюдавших за домом Гервайза. Понтифик опасался, как бы опальный богатей не вздумал связаться с мятежным Югом. Два врага могли объединиться против Севина, Гервайз предложил бы южанам оказать ему поддержку в государственном перевороте взамен на независимость… интересно, богач плюхнулся бы на трон сам, или посадил во всем послушного ему человека? Пора, пора уже разделить посты первосвященника и правителя, шернов на Севере больше нет, а с победоносцами разберемся. Старик наверняка был обманут случайным сходством. Скоро и память о Марке изгладится, а ученики продолжают сочинять небылицы, можно отдать прежнюю покореженную веру им на откуп, лишь бы не мешались под ногами.
Старший переписчик с кивком головы, который можно было условно принять за поклон, принес понтифику лист бумаги. Севин проглядел, прищурив глаз - он уже только им и читал, левый почти ничего не видел:
- Указ, что огласим утром… Что, кто-то из молодых составлял? Ивар, перепиши последние слова сам. Даже меня тошнит от раболепия. Не надо превозносить мой ум, я и так про него знаю. Надо, чтобы народ думал, что решение навести шороху в горах - это их решение.
Вошел гонец из храма, с красным от мороза лицом, долго кашлял и хлопал себя по щекам, желая согреться, не прокашлявшись до конца, доложил:
- Ваше, кхе, высочество, кхе. Сообщаю, от пороховых мастерских люди уже вышли к Отеймору. Назад пока не возвращались, но вулкан, кхе, курился всю ночь, материала должно, кхе, хватить!
Севин милостиво кивнул, спросил у ближайшего служки:
- Господин главнокомандующий не явился?
- Посылали за ним, ваше высочество. Сообщил, что еще спит и придет в собор по пробуждении.
- А что ж не сказали, что это срочно? - раздраженно спросил Севин. - Вот ты, - он указал на вернувшегося с пороховых мастерских гонца. - Беги за Никодаром, одна нога тут, другая там.
Бедняга мужественно откашлялся и исчез в черном коридоре, ведущем на снег и мороз, но не непроглядную тьму, ибо понемногу светало.
Ивар принес переписанный документ. Севин, занимавшийся какими-то вычислениями (понтифик всегда был толковым счетоводом и некоторые расчеты не доверял никому), сделал ему знак подождать.
У дверей появился один из тайных дознавателей собора - плотный человек с добродушным лицом. Отстранив служек, прошел к столу понтифика.
- Натан? - Севин оторвался от подписываемых бумаг. - Тебе чего?
Дознаватель наклонился и заговорил едва различимым шепотом. Понтифик выпрямился, глаза у него расширились:
- Правда? В доме Бромарии? Я всегда подозревал, что в тихом омуте… Но это же не тот?
- Мальчишка, - с презрением сказал Натан. - Просто глупый мальчишка.
- Ты раньше не мог? Утра зачем ждал?
- Чтобы не заподозрили. Бромария не дурак. Сбежали бы.
- Надо думать, как устроить захват, - понтифик отложил документы. - Храмовую стражу сюда, только как бы это незаметно, город уже просыпается.
- Не торопитесь, ваше высочество, - усмехнулся Натан. - Он сонного порошка хлебнул. Дрыхнуть будет до полудня, как красноухая ящерица.
Мэсси был уверен, что снова уже не уснет. Тем не менее, он задремал, а потом подскочил от ощущения, что в комнате кто-то есть. У стола сидел Бромария, так же строго одетый, приветливый, спокойный.
- Вы не ложились, что ли?
- Старики мало спят, - ответил Бромария. - Подруга твоя пробудилась. Думаю, пора вам собираться. А то скоро начнет таять снег, воды на улице будет по колено. Может быть, до рассвета переберетесь к кому-нибудь из наших братьев на окраину города. А когда начнется богослужение в храме, уехать будет проще. Первосвященник будет в соборе, стража тоже, чиновники, купцы, фабриканты - тоже. Собачья упряжка вам будет. Псы у меня быстрые.
Последние слова услышала вошедшая Вислава - уже одетая по-дорожному, причесанная, румяная после сна. Быстро кивнув Мэсси, она обратилась к Бромарии:
- Что вы! Упряжка сколько стоит, да еще из быстрых собак!
- Неужели я раз в жизни не могу подарить упряжку своему племяннику и его невесте? - ответил Бромария. Вислава немедленно зарумянилась еще больше:
- Да я вовсе не невеста, скажете тоже… Он просто как дикий был, надо же за ним присматривать. Только вот куда мы поедем…
- Я думаю, надо пробираться на Юг, - медленно проговорил Мэсси. - Там что-то затевают.
Вислава, не дослушав, радостно вскрикнула:
- Ох, как хорошо! И верно, не Табиром же единым… Другие города есть, та же Пшелень. Только как туда попасть, раз корабли пока стоят? В обход?
- На Горьких линиях гарнизоны солдат, - задумался Бромария. - Правда, и мимо них пробираются люди, кому надо на ту сторону.
Пока Вислава объясняла Мэсси, что Горькие линии - это пески на западе и востоке, где Великое море пересыхает, мелеет, и вода в нем становится совсем соленой и горькой, проснулся Донат. Быстро оглядел комнату на предмет опасностей, высунулся за дверь и сообщил:
- Там какие-то новые. Кто такие?
- Ученики, тоже ученики, - успокаивающе сказал Бромария. - Нет, на Юг вам пока рано. Пусть там дело решится…
Он не договорил, за дверью послышался шум, внутрь ворвался незнакомый человек с криком:
- Там у входа! Не знаю, он дурной какой-то! В двери колотит, всю улицу перебудит сейчас! Впустить?
Бромария быстро поднялся:
- Стражник? Из собора кто?
- Из собора, а то. Переписчик Севина, - вошедший немного успокоился. - Может, дело какое…
Бромария сделал знак, чтобы его подождали и вышел в коридор. Вислава, секунду постояв в нерешительности, пробормотала: “Меня не ищут”, и на цыпочках прокралась следом. Донат на всякий случай укрылся за занавеской - ему точно не стоило попадаться кому бы то ни было на глаза. Мэсси, не выдержав неизвестности, тоже тихо прошел следом.
Он остановился у входа в атриум, где Бромария спорил с кем-то.
- Бромария, я знаю, он здесь! Выслушай же меня!
- Ивар, погоди, ты оши…
- Я виноват, знаю, но ты…
Мэсси выглянул из-за колонны. Неизвестный был в шубе, но без головного убора, его волосы и борода заиндевели с мороза. Впрочем, не неизвестный - в нем легко было узнать человека со ступеней собора. Мэсси отступил назад, но недостаточно быстро. Переписчик заметил того, кого искал, оттолкнул Бромарию, бросился за колонну и, рухнув на колени, припал головой к стопам Победоносца:
- Владыка, прости меня!
========== Трудно быть богом. Как поймать шерна ==========
- Я не Победоносец, правда, у меня и имя другое, - Мэсси наклонился к переписчику. Тот приник к полу, не двигаясь, шепча что-то неразборчивое, потом вдруг поднялся с резвостью, которой трудно было ожидать от солидного человека.
- Ты можешь именоваться как тебе угодно, но ты Победоносец. У тебя то же лицо, тот же шрам, я его помню, - Ивар поднял ладонь, не осмеливаясь коснуться лба Мэсси. Впрочем, он и не дотянулся бы. - Я помню, от чьего он камня, и ты знаешь… Не карай меня сурово, владыка, когда вернешься в полной силе!
- Ивар, - вмешался Бромария. - Пойми, ты можешь навредить и себе, и… этому молодому человеку. Кто-нибудь тебя видел? Откуда ты узнал про мой дом?
Ивар посерьезнел, глаза, горящие экзальтированным блеском, потускнели.
- Севин знает, - сказал он сурово. - С минуты на минуту тут будет отряд храмовой стражи. Вас выдали.
- Что?! - вырвалось у всех.
Ивара не смутил этот общий вопль.
- Знает, Бромария. Он давно еще намекал, что у него есть шпион в рядах учеников. Этот шпион и доложил, поэтому бегите. Правда, не знаю, куда. На Западную Горькую линию сегодня должны выслать подкрепление, на Восточную собирались отправить людей завтра. Может быть, еще можно обогнуть Море с востока.
- Господи, скорее! - закричала Вислава. - Только как из дома выйти? Чтобы незаметно?
Бромария подмигнул и глазами указал на Ивара - мол, сможем, но не при нем. Переписчик же не смотрел ни на кого, кроме Мэсси.
- Владыка, ты прощаешь меня? - спросил он тревожно. - Ты зачтешь мне в искупление… сюда идут, торопись!
- Зачтем, - Бромария отодвинул Ивара, в сторону, как неодушевленный предмет. Ивар особо и не сопротивлялся, мало что соображая из-за раздирающих его противоречивых чувств. Бромария кивнул остальным и повел их по длинному коридору обратно. По дороге им встретился уже знакомый ученик:
- Ну?
- Зови того парня, которого привели ночью, - велел Бромария. Обернувшись к Виславе и Мэсси, пояснил:
- Этот человек - свой, мой привратник. Сейчас мы выйдем во внутренний двор. Оттуда ведет еще один подземный ход. Этого не знает никто, только члены нашей семьи. Вы пройдете под землей и выберетесь в пещеры под собором. Там есть выход в сад, он дикий, заброшенный, там почти никто не бывает и оттуда легко уйти в лес.
- А вы? - спросил Мэсси.
- Я останусь, скажу, что здесь никого не было.
- Вы что! - Мэсси остановился было, но Бромария подхватил его под одну руку, Вислава - за другую, да и вообще, трудно стоять, когда твои собеседники уходят дальше - его потащили за собой, и он послушался.
- Они же вам не поверят!
- Не поверят, - согласился Бромария. - Значит, пущу по ложному следу.
Коридор открывался на огражденный со всех сторон каменной стеной дворик, по краям заставленный разными хозяйственными постройками. Небо над головой очистилось, солнце не взошло еще, но воздух начал согреваться. Снег таял, над землей висела легкая дымка тумана, еще холодного и сырого. Пока Мэсси озирался по сторонам, привратник вытолкал наружу Доната, открыл один из сараев, на волю выскочило несколько породистых псов, которые начали было резвиться и лаять, но на них цыкнули и они послушно притихли.
- Какие красавцы! - ахнула Вислава - собаками она восхищалась бы и перед лицом смерти.
Другой сарай, ничем не примечательный среди остальных, был закрыт. Бромария распахнул дверь, прошел внутрь. Уже достаточно рассвело, чтобы видеть, что происходило в сарае - Бромария нажал на одну из каменных плит в стене, и та отошла вглубь, открывая темный проход.
- Идите. Это боковой отнорок, он ведет прямо в пещеру под собором. Не так уж долго идти. Собаки пройдут этой дорогой, только повозки никакой нет… Ну, в лесу с ней тоже неудобно. Пройдете лес, там в окрестных деревнях можно будет купить и повозку.
- Самим из дерева сделать, - подал голос Донат, и в его сторону не посмотрели только потому, что обстановка не располагала.
- Потом вдоль берега, не выходя особо из леса, на восток или на запад, - продолжал Бромария. - Непроходимых гор, болот или рек нет. Можно податься в северные селения, но там хуже дорога и ночью страшные морозы.
- А вы? - спросил Мэсси.
- Я останусь. Я не могу быстро ходить, так же не знаю дороги. В пути я вам помешаю. А солдат из храма пущу по ложному следу. Да! Деньги вам понадобятся, - он вручил узелок Виславе, как самой разумной из троицы.
- Я не уйду без вас, - Мэсси остановился в дверях сарая.
- А они не уйдут без тебя, - Бромария кивком головы указал на Виславу и Доната. Привратник, о котором все забыли, тоже подтолкнул Мэсси в сторону подземного хода:
- Спасайся, Победоносец. В прошлый раз худо кончилось.
- А вы! А с вами что будет!
- А с другими учениками что будет? - спросил Бромария. - Все так или иначе не разбегутся. А что с ними будет, если они узнают, что Победоносца снова камнями побили? Иди. Иди, племянник. У меня не осталось родных по крови. Ты вот нашелся, и хочешь погибнуть? Мы в прошлый раз струсили, все… Дай хоть сейчас почувствовать себя людьми, а не стадом.
- Пойдем, - сказала Вислава. Глаза у нее были сухие, голос резкий, как если бы она боялась заплакать. - Вспомни про господина Анну и Сакко. Они не для этого тебя спасали, чтобы ты сейчас просто глупо погиб. Мы уйдем на запад.
Мэсси остановился на пороге, оглянулся на черную пасть подземного хода, на Бромарию:
- Я постараюсь вернуться…
Ивар по-прежнему сидел в атриуме, глядя в стену, и не обернулся на вошедших Бромарию и привратника.
- Ну? - спросил он почти ровным голосом. - Ушел?
- Ушел, - Бромария опустил руку на плечо переписчика. - Что с тобой вообще приключилось? И домой ты шел бы, а? Как если бы тебя здесь не было.
- Будто не поймут, куда я делся из собора, - усмехнулся Ивар. Усмешка вышла кривой. Бедняга все же отчаянно трусил.
- Ну да, поймут. Не могу взять в толк, чего ты тогда предупредить пришел.
- Сам не знаю, - переписчик всхлипнул. - Теперь все… Помнишь мою сестру старшую? Такая хохотушка была… В землю по шею закопали, якобы шерны… А она просто случайно с ними на улице оказалась, кричала и клялась, что ничего не было. И никто ничего против не сказал. В ночь после казни Победоносца она мне снилась. Так смотрела - зачем, мол, ты. Если бы он раньше появился, он бы меня спас… Ты сам чего остался?
- Не в моем возрасте бегать, - Бромария пожал плечами с деланным равнодушием, хотя было заметно, что и ему не по себе. - И поздно…
С улицы и вправду слышались голоса, в дверь забарабанили несколько тяжелых кулаков. Привратник почти бодро сказал:
- Мученичеством спасемся… - и пошел отворять. Сначала, как и положено, погремел ключами и спросил грозным голосом:
- Кого так рано бесы принесли?
- Открывайте! - посоветовали снаружи. - Хуже будет.
Бромария кивнул привратнику, тот нажал на засов - дверь уже ходила ходуном, так сильно лупили по ней снаружи. Впрочем, привратник не успел сдвинуть до конца тяжелый брус, когда стук прекратился, как по волшебству. Грохот утих. В наступившем молчании распахнулась дверь, и стала ясна причина внезапной тишины - на пороге в окружении стражи стоял сам первосвященник Севин. Быстро обшарив взглядом атриум, спросил:
- Где Победоносец, Бромария?
- Какой Победоносец? - вполне естественно удивился тот. Севин прошипел что-то невразумительное, в несколько шагов очутился рядом с философом и вдруг сильно ударил того по лицу:
- Все, шуточки кончились! Думаешь, я не знал про вас? Знал всегда! Куда ты дел самозванца? - первосвященник обернулся к солдатам: - Что стоите, болваны? Дом обыскивать я за вас буду?
Обвинения были напрасны, стражники уже обшаривали атриум, несколько человек прошли внутрь дома.
- Ивар, - негромко сказал Севин, не глядя в сторону переписчика. - Ну-ну. Не думал, что ты настолько умом тронулся.
Ивар только всхлипнул, закрыв лицо руками. Бедняга и слова внятно не мог произнести. Он был совершенно раздавлен страхом, в отличии от Бромарии, который спокойно вытер кровь с разбитой губы и улыбнулся.
- Зря смеешься, Бромария, зря, - прошипел Севин. - Думаешь, если ты из знатного рода, с тобой ничего сделать нельзя? И получше тебя у столба умирали. Где мальчишка?
- Ты ведь тоже не ждешь, что я вот так сразу начну говорить, - пожал плечами Бромария.
- Не жду, - согласился Севин. - Но говорить ты начнешь.
Со двора послышался звук шагов. В атриум в окружении нескольких стражников вошел Никодар с видом человека, пропустившего все самое интересное.
- Какие будут указания? - спросил он.
Севин покосился на племянника, буркнул:
- Долго спишь, - и кивнул на Бромарию:
- Этого в тюрьму, пусть палач приступает. Только не сильно усердствует. И вообще, всех, кто в доме из прислуги есть. Что остальные?
- Начались аресты. Тихо не получится, дядя. Слишком их много.
- Значит, сделаем громко. Так громко, что на весь Север прогремит, - зло сказал Севин. - Пусть оглохнут.
- А с этим что? - Никодар кивнул в сторону Ивара, который в полубеспамятстве сползал по стене.
Севин в общем-то не был кровожаден и частично сорвал свою ненависть на Бромарии. К тому же он понимал, что жестокая расправа над человеком, занимавшим важный государственный пост, подорвет в народе почтение к этому самому государству, так что только махнул рукой:
- Пока под домашний арест. Ему все едино женушка такое устроит, что хуже казни не придумаешь.
Теплые пруды поутру гудели, как растревоженный птичий базар. Волна арестов прокатилась по городу, а таких случаев за всю семивековую историю было немного, для подсчета хватило бы пальцев одной руки. Суд на Луне был не всегда праведен, но всегда скор, редко кого сажали в темницу надолго, как правило, кара в виде штрафа, тех или иных физических увечий или смерти людей настигала сразу. Даже в печальные годы смуты учеников Победоносца распустили по домам, предварительно хорошенько припугнув. А теперь по городу рыскала храмовая стража, загребая правых и виноватых, нищих и представителей знатных семей. Под горячую руку досталось и Братству истины, арестовали нескольких наиболее известных агитаторов. А чтобы и им не было скучно, в тюрьму отправили всех задержавшихся в городе южан.
Пороховые мастерские утром никто не торопил с крупным заказом пороха для собора, равно как и про оплату словно забыли, и владельцы испытывали вполне понятное беспокойство. Вокруг дома Гервайза выстроился отряд гвардейцев. Богач благоразумно сказался больным и наружу не выходил.
Начавшееся в соборе богослужение тоже протекало не так, как прежде, провел его не сам первосвященник, а один из помощников, провел скомкано и без должного рвения, произнес туманную речь о бунтовщиках и смутьянах, что непременно будут наказаны, и в итоге попросту сбежал от паствы, задававшей кучу неудобных вопросов.
Первосвященник был зол настолько, что и шерны подумали бы не раз, прежде, чем подойти к нему слишком близко. Попало от него всем, а особенно дознавателю Натану. Потому служители собора не совались под горячую руку и поручили общение с дядюшкой Никодару - уж со своим-то племянником и наследником рода Севин будет разговаривать нормально.
Главнокомандующий подождал, пока Севин перестанет повторять невнятные ругательства, бродить по комнате и пинать стены, и тогда уже задал вопрос:
- Что произошло такого, дядя? Арестовали же всех?
- Всех, да не всех, - зло буркнул Севин, относительно успокоившись и сев в кресло. - Самого главного не нашли, как сквозь землю провалился.
- Кого же?
Севин положил руки на стол, сцепил пальцы и посмотрел на племянника:
- Марка, которого Победоносцем называли, помнишь? Так у него отыскался сын.
Никодар тоже сел поудобнее.
- Помню, но не слишком. Я же тогда пацаном был. Ну и? Как у нас принято считать, он был здоровенным выворотнем. Выходит, нет? Выворотни же бесплодны.
- Не выворотень, конечно, - нехотя признал Севин. - Чушь собачья, что выворотень.
- Поначалу говорили, что он бог. Арестовали тех, кто так и считает. Интересно, как же боги детей делают. Так же, как мы, или менее приятным способом? Мать у этого сына есть?
- Есть, - проворчал Севин. - И это хуже всего!
- Кто?
- Внучка Крохабенны, - Севин снова задохнулся от злости. - Бегала вокруг, как собачка, все в глаза ему заглядывала да хвостом крутила. Тварь, шлюха, шернова подстилка!
Примерно с минуту Севин отчаянно ругал вышеупомянутую Ихазель, проходясь по ее моральным качествам и высказывая разные предположения о ее личной жизни. Никодар слушал, сначала с изумлением, потом с откровенным восхищением, только что не хлопая в ладоши при особо выразительных речевых оборотах. Дядя обычно был строг, сдержан, при попытках Никодара ввернуть крепкое словцо вздергивал бровь: “Избавь меня от необходимости выслушивать, Нико…” и такие срывы позволял себе редко.
- Ну хорошо, - сказал главнокомандующий, когда Севин выдохся и замолчал. - А какое отношение все это имеет к делу?
Севин поглядел на него в упор:
- Ты что, не понимаешь? Он наследник.
Никодар кивнул:
- А, точно. Но погодите, они же наверняка были не женаты.
- Какая разница, - проворчал Севин. - Помнишь законы, принятые после Сонной битвы? Их же никто не отменял.
Сонная битва случилась триста лет назад, при пророке Тюхии. В тот год кто-то догадался подмешать сонное зелье в еду шернов, составлявших отряд наместника. Ослабевшие или уснувшие первожители не смогли оказать сопротивление, в итоге весь гарнизон был перебит, с еще живых шернов содрали шкуры и сшили ту самую знаменитую мантию. Конечно, за этой сомнительной победой последовала жестокая расплата. Рассвирепевшие хозяева планеты прибыли в огромном количестве и уничтожили почти все население Теплых прудов, лишь окрестные жители сумели попрятаться по лесам. В те печальные дни пророк Тюхия и предсказал возвращение Старого человека в дни тяжелейшего ига (слушатели при этом чесали затылки и задавали естественный вопрос: “А когда уж тяжелей-то?!”). Тогда же погибли почти все представители древних знатных родов Северной столицы, и пророк Тюхия повелел, чтобы наследование передавалось не только по мужской линии, но и по женской, а также приравнял незаконнорожденных детей к законным, если иных потомков в роду не осталось.
Никодар задумчиво кивнул:
- Теперь понимаю. Только кто ж ему позволит…
- Да в том-то и дело, что много кто, - Севин немного успокоился, придвинул к себе стопку указов и начал их перебирать. - Я не сомневаюсь, что этот мальчишка дурень, как и его отец. Но использовать его могут. Вон как шумели, когда первосвященником стал Элем. А кто мог бы? Жених этой слабой на передок потаскушки? Он тоже был дурак, человек абсолютно светский, воевал хорошо и все. Я, помнишь, как с Элемом дело провернул, казнил узурпатора. А теперь любой может копать под меня и использовать этого мальчишку. Его надо найти живым или мертвым. Потом уже будем разбираться с Табиром. Тем более, у них сейчас и пороха нет. Пусть пока попробуют сами против шернов выстоять. Только что делать с этим Победоносцем, слухи поползли. Убить - скажут, от наследника избавился.
- Найдем, - заверил Никодар. - Луна не такая большая. Как хоть выглядит этот наследничек?
Севин неопределенно пожал плечами:
- Говорят, до отвращения похож на отца.
- Не так уж хорошо я того отца помню. Что, такого же роста?
- Нет, ростом поменьше, просто очень высокий. А на лицо такой же - светлый, глаза голубые. А, еще говорили, шрам у него через всю рожу. Жаль, что не через горло. Вроде в Табире шрам заполучил, когда шерны напали.
- Лет ему сколько, и где он до сей поры ошивался?
- Молодой совсем. С Юга приехал, говорят.
- Погодите, дядя, - подскочил с кресла Никодар. - Да я ж вроде его видел, и именно в Табире! Длинный, выше меня почти на голову, я еще подумал, кого он мне напоминает. Только шрама не было. Эх, силы земные, кабы я тогда знал! Ну ладно, найдем, всю Луну обшарим. На Юг теперь и птичка не пролетит. Только что с ним потом делать?
- Вот не знаю, в том и дело, что не знаю! Быстро убить и закопать… все равно слухи ползут, рты не позатыкаешь.
- Ну, поболтают и перестанут, - утешающе заметил Никодар. - А про отца что говорили?
- Отец сам себе подгадил, когда против богатых да знатных пошел. С народом просто решили, объявили Марка выворотнем и самозванцем. Ну, ты и сам знаешь.
- И этого объявим, один же раз сработало, - почти весело сказал Никодар. Севин поглядел на племянника недоверчиво:
- А пятна?
- Пятна? Они одинаковы от шерновых лап и и от ожогов каленым железом. Кто присматриваться будет?
Севин впервые за утро улыбнулся:
- А ведь… слушай, молодец, соображаешь!
- Пятна и на мертвом теле сделать можно, - подмигнул Никодар. - Просто выворотень, просто похож… Один рост чего стоит.
- Не-ет, - мстительно протянул Севин. - Лучше на живом. Не надо было его папаше в свое время меня унижать, оставляя на Кладбищенском острове.
Второй день они пробирались лесами на запад. Странствие проходило почти без приключений и на удивление легко, хоть и не так быстро, как хотелось бы. Они не могли держаться слишком близко к берегу, хотя идти открытыми песчаными дюнами, бесспорно, было легче, но слишком уж хорошо просматривалась эта местность. В первый вечер они зашли слишком далеко на север, на невысокое, но обширное плоскогорье, где земля была каменистой, растительность скудной, и с трудом нашли пещеру для ночлега и насобирали топлива для костра. В итоге к рассвету они едва не окоченели и ничему так не радовались, как выглянувшему солнцу.
Идти на восток с самого начала решила Вислава. Ее было не переубедить, и в итоге Мэсси с ее доводами согласился, а Донату было все равно.
- Я нарочно сказала про запад, - объясняла Вислава, пока они пробирались через заброшенный сад к лесу. - Пусть нас ищут там. Гарнизон до востока когда еще дойдет. А еще дядя Сакко говорил про течение. Будто оно недалеко от Горькой линии, и позволяет быстро переплыть Море. Да и не широкое оно там. Был бы плот.
- Плот можно сделать, - пробормотал Донат как бы про себя. Вислава обернулась к нему:
- Не хвастайся, большой да устойчивый лучше купить. Ты вон тележку сделать грозился.
- Сделаю, - сказал Донат. - Только на стоянке дерево выбрать.
Но остановиться они пока не могли себе позволить. У одной из ближайших к Теплым прудам деревень Вислава решила купить повозку, они даже подошли к домам, но село показалось слишком крупным, и площадь там была, так что Вислава поглядела вокруг и скомандовала:
- Нет, назад в лес. Сюда могли уже дойти солдаты, вдруг нас ищут.
Они вернулись под укрытие деревьев и прошагали приличное расстояние, когда Мэсси заметил, что собаки не просто бегут позади, а запряжены в узкую тележку, как раз для негустого лунного леса. Донат на вопрос “Откуда?” спокойно заявил:
- Она там стояла у изгороди, рядом никого.
Вислава сообразила первой и чуть не сложилась пополам от нервного хохота:
- Силы земные! Да ты понимаешь, что ты ее украл?
Донат не понял. В Герлахе выворотни просто не представляли, что такое частная собственность. Своего они имели только то, что было на них надето.
Тележку, естественно, возвращать было поздно, хотя это и могло пустить по их следу солдат. Зато идти с ней стало легче. К полудню они перебрались через ручей и укрылись от грозы под густыми сводами деревьев.
После дождя ручей превратился в мутную реку. Вислава взяла бутыль и пошла за водой к видневшемуся невдалеке колодцу. Тут к ней прицепился один из местных жителей, подвыпивший мужичок, решивший, что незнакомая девушка несомненно легкого поведения. Мэсси увидел, что разговор перестал быть мирным, и помчался на выручку, но, пока он бежал, Вислава сама разобралась с обидчиком, столкнув его в наполненную дождевой водой канаву. Подоспевший Мэсси вместо благодарности получил упрек:
- Во-первых, тебя только за смертью посылать, а во-вторых, чего бежал? Тебе нельзя людям показываться!
- А ты?
- А что - я?
- Здешние девушки не такие бойкие. Если он скажет солдатам, что его девчонка побила?
- Это здешние мужики хлюпики, - обиженно сказала Вислава, но оглянулась по сторонам и ускорила шаг.
Больше из леса они не выходили. Только утром второго дня выбрались на относительно открытое место, увидели вдалеке марширующую по дороге колонну солдат и сразу же углубились обратно в заросли.
Идти было, в общем, не столь уж трудно. Донат за свое одинокое житье хорошо изучил съедобные растения, в чаще водились птицы, под корнями деревьев обитали сонные красноухие ящерицы - сами они были невкусные, зато их яйца вполне даже наоборот. Если бы не тревога за оставленных товарищей и благополучный исход путешествия, жизнь казалась бы Мэсси сносной. Они старались говорить только о насущных проблемах, чтобы не бередить душу. Все же иногда Вислава вздыхала:
- Небось, и Ксавиру досталось, и вообще соседям. Этим только повод дай.
О том, что теперь происходит с Бромарией и прочими учениками, страшно было даже думать.
Второй день пути приближался к концу. Лес перемежался лужайками и пустошами. Небо на закате еще не алело, но подсвечивалось странным белым сиянием, будто навстречу солнцу из-за горизонта поднималось его бледное отражение.
- Что бы это? - спросил Мэсси. Вислава развела руками:
- Может, облако.
Конец пути был все ближе. Мэсси вспомнил пещеру под башней Корнута и заказ на огромное количество пороха. Если они доберутся… получается, ему надо будет предупредить шернов? Как будто они станут его слушать…
- Вон там одиночный домик, - указала Вислава. - Я схожу и спрошу, далеко ли до побережья. А вы стойте тут и не беспокойтесь. Я возьму винтовку.
Она вытащила из привязанного к тележке узла куртку, закуталась в нее, чтобы ружье не бросалось в глаза и зашагала через густую траву к видневшемуся невдалеке человеческому жилищу. Донат поглядел ей вслед, перевел взгляд на небо и заметил:
- А это похоже, как будто Земля светится.
Мэсси не успел согласиться - Вислава бежала назад со всех ног, хотя за ней никто не гнался. На бегу она махала рукой:
- В лес, скорее, скорее!
Они подхватили тележку, свистнули собак, остановились только около густых кустов с блестящими широкими листьями, где легко было укрыться.
- Ну? Что там?
Вислава тяжело дышала, зябко поежилась, обернувшись, хотя было еще довольно жарко.
- Там хозяин мертвый лежит во дворе, - она вздрогнула, видимо, заново представив эту картину. - Не знаю, разбойники или сам умер. Вроде не старый.
- Так может, ему помочь? - Мэсси обернулся в сторону дома.
- Какое помочь… часов десять он там лежит на жаре. Был бы Юг, надо было бы посмотреть, не шерн ли рядом. А с ним не знаю, что. Только соседей нам звать нельзя, прицепятся к нам…
Мэсси сам не понял, что заставило его насторожиться, слова Виславы о шернах, отблеск, внезапно моргнувший на блестящих листьях кустарника, еле слышный шелест позади. Он бросился вперед, сшиб Виславу с ног, успел увидеть ее расширенные в ужасе глаза и услышать сдавленный вскрик. Сверху навалилась мягкая тяжесть, крыло легло на плечо, обволакивая и прижимая к земле, сильная ладонь сжала запястье - к счастью, одна, только одна, второй рукой шерн шарил по земле. Он целился на то место, где только что стояли глупые человечки и промахнулся. Мэсси свободной рукой перехватил лапу шерна, вывернул ее тыльной стороной к себе и налег на нее всем телом, заставив противника кувыркнуться через голову и упасть навзничь. Вислава оборвала крик, вскочила, скинула с себя куртку и набросила на голову первожителю. Куртка была слишком мала, чтобы запутать лапы чудища, зато закрыла ему глаза. Шерн рванулся, чуть не скинув с себя Мэсси, свободной рукой почти зацепил Виславу, но тут подоспел Донат, тоже навалился на эту самую руку, прижав коленями к земле локоть врага, выхватил из-за пазухи нож и ткнул шерна в ладонь. Тот взвыл, дернулся, нож выпал из раны, Донат снова воткнул его, на этот раз в запястье, пригвоздив к земле руку врага. Шерн бы вырвался и теперь, один первожитель мог свободно противостоять по силе трем взрослым мужчинам. Ему помешала Вислава, она подобрала наконец свое ружье, размахнулась и вмазала прикладом по скрытой курткой голове чудища. Шерн дернулся и затих, рука, которую он почти высвободил из захвата Мэсси, обмякла.
Троица сидела в траве, переводя дыхание. Донат, опомнившись первым, спросил:
- Откуда он взялся? И что теперь?
- Ничего, - Виславу трясло мелкой дрожью, она осматривала свои руки, на них, к счастью, не было ни синяков, ни других следов прикосновений первожителя. - Как шли дальше, так и идем. Просто теперь у нас в плену шерн.
========== Как заставить шерна говорить. Наследство Ихазели ==========
- Разве он не умер? - Мэсси наклонился над шерном. Тот лежал неподвижно, незаметно даже, дышал или нет, но по его белому лбу пробегали слабые полутона - синеватые и алые. Значит, он был жив, только без сознания. Из раненой руки первожителя текла кровь, а на голове, на темени, виднелась ссадина и кожа с мягкой черной шерстью была ободрана.
Вислава не ответила. Убегая из дома Бромарии, они взяли только мешок с вещами, который она забрала из доходного дома Теперь Вислава напрасно пыталась отыскать в этих вещах надежную прочную веревку.
- Ничего не поделаешь, - вздохнула она, вытащив свою единственную запасную юбку. - Придется рвать ее. И побыстрее, а то этот урод очнется. Он должен сказать, один он был или нет.
Мэсси вскочил и стал оглядываться по сторонам. В окружавшей их лесной чаще могли без особых усилий спрятаться и десять шернов.
- Вы его вяжите, а я буду с ружьем наготове, - сказала Вислава, поднимаясь.
Связывать шерна просто тканью, порванной на длинные узкие полосы и скрученной для прочности в жгуты, было тем еще удовольствием. Руки пленнику пришлось развести в стороны и притянуть к растущим рядом молодым деревцам. Особой пользы для раненого в том не было, но не было и надежды, что очнувшееся чудище будет вести себя смирно. К тому же для шернов полная неподвижность не приводила к затеканию мышц, как у людей, первожитель мог провести в зафиксированном положении несколько лунных дней, а потом вскочить, как ни в чем не бывало.
Конечно, за этого шерна нельзя было поручиться, что он вскочит, а не умрет. Равно как и за прочность узлов, если он все-таки очнется. Равно как и за то, что он пожелает общаться со своими врагами. Пленник лежал неподвижно, мохнатая грудь начала слабо подниматься и опускаться.
- Дышит, - прошептала Вислава. Она все это время вертела головой, всматриваясь в кроны деревьев.
- Раненый он, - сказал Донат. Из руки шерна кровь уже почти не сочилась, но Доната беспокоила эта, нанесенная им, рана. - Здесь где-то должен быть ручей.
Он шагнул было в сторону, Вислава вскрикнула полушепотом:
- Куда? Там шерны могут быть.
Донат пожал плечами, намочил остаток ткани питьевой водой из бутыли, разорвал пополам и приложил к руке и к темени поверженного врага. Мэсси некстати вспомнил, как допрашивали Доната в поселенческом лагере. Это теперь он должен будет так же вести себя с пленником - он один, потому что выворотень точно от допроса устранится, да и Вислава после всего, что с ней было, не посмеет подойти к шерну близко. На Мэсси разом нахлынули все воспоминания детства - страх перед мрачными черными фигурами, присутствовавший у матери и передавшийся ему, ненависть во взгляде женщин-служанок, тупая покорность в глазах выворотней. И высокомерие, чувствовавшееся от шернов, даже когда они просто проходили мимо. Как такого допрашивать вообще? Ясно же, что добровольно говорить он не будет!
- Наверное, он все же был один, а то навалились бы скопом, - Мэсси тоже присел рядом с шерном, глядя на его лоб. Пробегающие цвета стали ярче, менялись быстрее - значит, раненый приходил в себя.
- Мы не знаем, может, они разлетелись, а потом вернутся, - Вислава посмотрела в сторону открытой лужайки. - Земля благословенная, ну откуда они тут? И как теперь идти дальше? В лесу их бояться, на дорогах - стражников… Как они перебрались, в обход?
- Значит, короткий путь за Море есть, - сказал Мэсси.
- Вот ты у него и выясни, - Вислава села на траву, держа ружье наизготовку. - Пить хочется страшно, а даже воду теперь толком не поищешь. Вдруг его товарищи за деревом поджидают.
Пленник лежал все так же, дышал очень тихо, почти незаметно со стороны. Только на его лбу усиливалось мельтешение красок, пока без цветораздельных слов. Наконец, среди разлитой от виска до виска мрачной синевы отчетливо полыхнуло багровым: “Проклятье!” и лоб шерна сделался матово-белым. На секунду пленник напряг мускулы, проверяя крепость своих пут, и снова затих, затаив дыхание.
- Очнулся, - выдохнул Мэсси. Вислава встала поодаль, быстро оглядываясь по сторонам. Шерн лежал, ничем не выдавая себя.
- Спроси у него, был он один и где остальные, - скомандовала Вислава.
- Ты можешь говорить, - негромко сказал Мэсси, наклонившись над пленником. - Сколько вас было?
Шерн молчал. Ни клюва не раскрыл, ни лбом не посветил. Сзади раздался легкий шорох, Мэсси обернулся, вздрогнув - но то просто лесная пичуга перелетала с ветки на ветку.
- Послушай, мы не причиним тебе вреда. Нам только надо знать, был ты один или нет.
- Зачем ты его успокаиваешь? - сердито зашептала Вислава. - Он должен бояться, тогда он начнет говорить!
На лбу шерна быстро, злорадно, торжествующе менялись зеленоватые и алые оттенки, пока без слов.
- Пойми, - убедительным голосом сказал Мэсси. - Если мы будем ожидать нападения, ты свяжешь нам руки и нам придется тебя убить.
Шерн отсветил лбом: “Трусливое ничтожество”, что вряд ли можно было принять за ответ.
- Пусть он скажет, откуда он, - потребовала издали Вислава.
Шерн и ответил - на цветовом языке. На его лбу чередующимися алыми и синими красками высветилось: “Из Малаперта, поганые псы. Попробуйте-ка понять”.
- Ну, понял поганый пес, что ты из Малаперта, а как за Море попал, и один ты был или нет? - сказал Мэсси громко. Во вторую же секунду он обругал себя дураком - пусть бы шерн продолжал злорадствовать и думать, что его не понимают, может, оскорбляя и хвастаясь, он сообщил бы что-то стоящее.
Но было уже поздно. Шерн раскрыл глаза, от удивления все четыре. Внимательно посмотрел на Мэсси и снова зажмурился, желая показать, что впечатление на него произвести все равно невозможно.
- Говори лбом, если тебе лень, - сказал Мэсси. - Зачем упорствовать, просто из упрямства?
- Псы, - проворчал шерн вслух, не открывая глаз. - Ну пусть один пес вдруг оказался не таким тупым, как остальные. Это ничего не меняет.
- Ого, - удивилась издали Вислава. - Оказывается, он говорить умеет!
“Умею”, - все теми же злорадными оттенками сообщил шерн. - “Только было бы о чем с вами разговаривать”.
- У тебя были товарищи? - спросил Мэсси.
“Попробуй прочитать мысли, если ты такой умный.”
- Если мы будем остерегаться нападения, значит, так и будем сидеть около тебя, даже за водой сходить не сможем. Ты сам разве пить не захочешь?
“Сидите, пока не сдохнете.”
- Так и ты с нами, и неизвестно, кто раньше, - Мэсси почувствовал совершенно нормальную злость, хотя от пленника и не ждал ничего другого.
“Наплевать.”
- Ладно, - Мэсси встал и взял почти пустую бутыль. - Я на поиски ручья, а вы, если я не вернусь, можете для начала отрезать ему крылья и выколоть глаза.
“Неужели я это говорю?” -удивился он мысленно. Шерн негромко, но торжествующе рассмеялся. Его смех звучал в ушах все время, пока Мэсси искал родник.
Вода отыскалась недалеко, за густо растущими кустами. Здесь у пригорка образовалось целое прозрачное неглубокое озерцо, а из него вытекал ручей. Сквозь широкие листья просвечивало солнце.
Мэсси вернулся назад, Вислава смотрела испуганными глазами, Донат держался так, чтобы шерн не мог его разглядеть. Пленник снова зажмурился и демонстрировал всему окружающему миру свое величайшее презрение.
- Никого тут нет, раз он совершенно спокоен за свою судьбу. Кто пить-то хотел? - спросил Мэсси громко. Вислава молча протянула руку, шерн сделал вид, что не слышит. Донат тоже глотнул воды и забеспокоился:
- А он? Он не умрет от жажды?
Видимо, и в Донате проснулся уроженец Герлаха, верный раб, первейшая обязанность которого - заботиться о крылатых господах. Вислава почувствовала это и поглядела на выворотня неприязненно:
- Делать больше нечего - его поить? Может, он без водички полежит, тогда сговорчивее станет?
Роговая пасть шерна раздвинулась в усмешке, но он промолчал - не сказал ничего ни вслух, ни на цветовом языке.
- Не станет, - сказал Мэсси с уверенностью. - Так что чего его зря мучить.
Мелькнувшую в голове мысль, что шерн мог бы и поделиться знаниями в обмен на хорошее отношение, Мэсси сразу же отмел. Любое проявление жалости первожитель принял бы за слабость и трусость, попытка развязать его могла кончиться плохо. И все же морить его жаждой и голодом было как-то совсем не по-человечески.
“Как же вы боитесь меня!”, - промерцал шерн, когда его напоили - с опаской и великими предосторожностями, и по правде сказать, на шерсть воды попало больше, нежели в клюв. - “И это я пока что у вас в плену, ха. Посмотрим, что с вами приключится, когда будет наоборот”.
- А ты уверен, что будет наоборот? - спросил Мэсси.
“Конечно.”
- О чем он все говорит? - Вислава покосилась на шерна издали.
- Ничего особенного.
Вислава очень недоверчиво хмыкнула. Она переводила взгляд с Мэсси на Доната, видимо, вспомнив, что оба ее спутника воспитывались среди шернов. Не начала ли она их подозревать в сговоре? Шерн, хоть закрыл глаза, каким-то чудом угадал общее настроение и просигналил:
- “Вот и разлад начался между вами. Глупый человеческий щенок, ты выучил пару слов из нашего языка, и думаешь, что это преимущество? Тебя просто затравят свои же, и поделом.”
- Слава, он ничего не говорит о том, откуда он, зато его очень радует, когда мы ссоримся, - сказал Мэсси. - Надо пробираться дальше самим, как шли.
- А он?
- К повозке привяжем.
- Куда дальше? Пора уже ночеву копать, - заметил Донат, указывая на небо, сквозившее через прорехи в зеленом лиственном пологе. - Солнце садится.
И верно, за всеми волнениями уже приблизилась ночь, а нужно было еще подумать, как обустроиться самим и что ночью делать с пленником.
Ночевой называли наскоро выкопанную землянку, посередине которой разводили огонь, а крышу делали из веток, или же сразу копали временное жилище под низкими раскидистыми деревьями. Это позволяло сохранить тепло в долгие темные морозные часы. Отыскали удобную полянку недалеко от источника воды, с мягкой землей - рыть-то ее приходилось ножами. Вислава стерегла шерна с оружием наизготовку, пока Мэсси и Донат копали убежище. Мэсси наткнулся на корень дерева, погнул нож, вернулся за запасным и увидел, что пленник не лежит отрешенно, закрыв глаза, а уставился на свою тюремщицу всеми четырьмя бельмами. Тихим голосом, в котором чувствовалась незыблемая уверенность, шерн повторял:
- Развяжи веревки. Развяжи…
Вислава, испуганная, бледная до синевы, не в силах оторвать взгляда от четверки горящих огней, медленно, шажок за шажком, передвигалась в сторону шерна. Ружье она выронила. Мэсси быстро бросился вперед, встряхнул Виславу за плечи, та вскрикнула, подхватила упавшее оружие и кинулась за деревья, а Мэсси подошел к шерну, еле сдерживаясь, чтобы не пнуть его от души, и пообещал:
- Еще раз такое увижу, точно крылья отрежу.
Шерн негромко рассмеялся. Он совсем не выглядел разочарованным, что освобождение не удалось.
- Все равно будет по-моему, увидите, - сказал он вслух.
В пол землянки вбили четыре колышка, закрепив их как можно устойчивей, чтобы пленник за ночь не раскачал их и не освободился.
- Это что? Ночь пережидать рядом с этой тварью? - возмутилась Вислава, еще не пришедшая в себя после неудачной охраны чудища.
- А что делать? Он замерзнет насмерть снаружи. Я сам буду его проверять и стеречь, - сказал Мэсси, понимая, что ночевка предстоит более чем веселая. Вислава вся передернулась, поглядела на шерна издали, но, похоже, и ей претила мысль об убийстве связанного пленника.
Рук шерну не освобождали, просто отвязали веревки от деревьев, и перетащили его, как несут крупную добычу на охоте, в землянку, там прикрутив заново к колышкам. Пленник не сопротивлялся, казалось, что они несут неодушевленный предмет. Хворост на ночь собирали все, просто не отходя далеко от землянки - к счастью, сухих веток в лесу было великое множество. За этими хлопотами не заметили, как начало темнеть. Костер разгорелся быстро, в землянке стало почти уютно, и было бы еще уютней, если бы не распятая на полу черная зловещая тень. И, конечно же, оставалась опасность, что огонь заметит кто-нибудь, не вовремя шатающийся по лесу.
Мэсси присел рядом с шерном. После всех тягот дня от усталости сдавливало грудь, он никак не мог отдышаться. Все же надо было попробовать поговорить с пленником еще раз.
- Послушай, - сказал он. - Мы не искать тебя шли, это раз. Нас самих разыскивает храмовая стража.
- Я за вас рад, - усмехнулся шерн. Его огромная черная тень дотянулась до стены.
- Нам нужно на ту сторону. Ты один, так? Рано или поздно, ты попадешься этой самой страже, а у них ружья. Подумай сам, поможешь нам перебраться на ту сторону, будешь жив и свободен.
- Я и так буду жив и свободен, человеческий ты щенок.
- Я мог бы сейчас развязать тебя, поклянись посмертием.
- Умный, - проворчал шерн. - Выучил откуда-то ненарушаемую клятву. Но ты все равно остаешься человеческим щенком.
- Послушай. Люди собираются идти в атаку на горные города шернов.
- Зубы обломают, - пообещал пленник, снова усмехаясь во всю пасть. - Так было и будет.
- В этот раз нет. У них огромное количество огненного порошка. Они действительно могут повредить горы.
- Тот, кто это сделает… Ну, пусть попробуют, ха.
- Это может плохо кончиться. Я знаю про тоннель под Герлахом и воздух, который может исчезнуть.
Шерн снова широко распахнул все четыре глаза. В них отражался костер, словно четыре огня горели на лице чудища, четыре круглых огня, рассеченных узкими линиями зрачков.
- Щенок, - медленно произнес шерн почти безразличным тоном. - Подслушал где-то что…
- Видел своими глазами.
Вислава, сидевшая у костра, приподняла голову:
- Почему ты не говорил мне?
- Говорил еще в Табире, при Анне, помнишь? Не хотел пугать. Я же сам не знаю ничего, но такое количество пороха… ну зачем еще он им нужен?
- Горы было бы жаль, - помолчав, сказала Вислава. - Красота, которой нигде больше нет. Но я не верю, что их можно уничтожить даже целым кораблем пороха.
- Достаточно сделать трещину. Как провалился залив на месте Эйнара?
- И что? - Вислава повернулась к ним лицом, превратившись в черный силуэт на фоне костра, только глаза блестели отраженным светом. - Думаешь, мы сможем им помешать? Разве что предупредить поселенцев у гор. Надеюсь только, дядя Сакко живой… и господин Анна. Силы земные, как же тошно. На всей Луне некуда деваться.
Мэсси хотел ответить, но не смог. Что-то сдавило грудь изнутри и снаружи, вдох застрял в горле, костер вдруг оказался далеко-далеко. Воздух из легких вырвался наружу надсадным кашлем, во рту стало горячо и солоно. Он прижал руку к губам, стараясь унять кашель, но приступы повторялись один за другим, в перерывах он слышал тяжелое отрывистое дыхание, и с изумлением понял,что это дышит он сам. Наконец, кашель прекратился, стало немного легче, только чувствовал он себя совершенно вымотанным и соленый вкус во рту не исчез. Мэсси отнял руку от губ. На ладони осталось мокрое пятно, черное в тусклом свете костра.
- Кровь, - прошептала Вислава и метнулась за бутылью с водой. - Ты что такое проглотил?
- Ого, - сказал шерн почти счастливым голосом. - Да, бывает такое у людишек. К нам кровохарканье не пристает. К выворотням тоже почти нет, - шерн скосил взгляд на стоявшего в растерянности Доната и перевел глаза на Виславу. - А вот на твоем месте, девка, я бы к нему близко не подходил.
========== Переведи меня через Шиккард. Ненарушаемая клятва ==========
Вислава после слов шерна на несколько мгновений замерла, нагнувшись за водой, но так и не взяв бутыль. Потом вдруг порывисто подбежала к Мэсси, крепко обняла его, прежде, чем он сообразил ее остановить, чмокнула в щеку и поглядела на шерна с вызовом.
- Дура, - спокойно заметил шерн. В людях первожители не признавали ни отвагу, ни чувство товарищества, ни благородство - вообще никаких положительных качеств. - Заразишься и помрешь сама.
- А тебе какое дело? - вызывающе сказала Вислава.
Шерн не удостоил ее ответом. Закрыл глаза, посверкал злорадным алым цветом и пригасил лоб. Лежал он теперь совершенно тихо, будто куча шкур свалена в углу.
Мэсси пришел в себя и отстранился от Виславы.
- Знаешь, он прав. Ко мне лучше не подходить. От матери у меня. Или, может, от угольщика в мастерской.
- Зачем ты вообще в эту пороховую пошел, - всхлипнула Вислава. - Будто не было другой работы.
- Не было, - Мэсси сглотнул. Соленый вкус во рту почти исчез, чувствовал себя он почти нормально, только сердце билось сильнее обычного. Донат подбросил в огонь пару сухих веток.
- Тебе, может, ближе к огню лечь? Я сам покараулю… его, - он кивнул в сторону распростертого черного силуэта. - Потом поменяемся.
- Да, ложись к огню, - сказала Вислава. - И не хорони себя сразу, я, конечно, не много таких больных видела, но знаю, что и до старости доживают прекрасно. Особенно на Теплых прудах. Там горячие источники лечат.
Шерн рассмеялся, хотя только что лежал, как мертвый, не показывая ничем, что слушает их разговор.
- Вот уж куда ему не стоит возвращаться, если вас разыскивают, - произнес он, не открывая глаз. - Ваш городишко и сейчас такой же мерзкий и улицы засыпаны отбросами?
- Нет, с тех пор, как оттуда вышвырнули вас, отбросов стало поменьше, - огрызнулась Вислава.
- Как тявкают собачки, стоит им ненадолго лишиться хозяев, - зло сказал шерн и замолчал, не придумав ничего более остроумного. Вислава удивленно остановилась, будто не веря сама себе, что смогла ответить пугающему чудищу так быстро и дерзко, потом вышла наружу и стала подзывать псов.
Становилось все темнее, а нужно было выкопать еще дополнительную яму для собак. Лунные псы либо приходили в бешенство от одного запаха шернов, либо боялись первожителей до одури. Вся свора оказалась трусоватой - поджав хвосты, собаки тихо исчезли с глаз при первом же появлении шерна, они даже не сделали попытку напасть. Впрочем, если бы животные вели себя наоборот, их пришлось бы привязывать, чтобы они не загрызли беззащитного пленника.
- Трусы вы, - выговаривала Вислава собакам, которые пришли на зов на полусогнутых и с опущенными ушами. - Ну как так можно! Вот Заграй всегда голос подавал, когда хотя бы видел шерна! А вы?
- Зато, если они удерут, можно будет понять, что дело нечисто, - Мэсси тоже выбрался из землянки, рассчитывая начать копать. Вислава немедленно погнала его обратно к огню, и к ней присоединился Донат:
- Иди, иди. Сам справлюсь.
Мэсси вернулся внутрь, бесцельно сел около костра. Осмыслить случившееся не получалось. Мать после начала кровохарканья прожила немного, он, получается, тоже? Он никогда не и рассчитывал особо на долгую благополучную жизнь, но вот такая удавка на горле точно была лишней.
- Доберусь ли я до тебя, человеческий щенок, или ты сам задохнешься и истечешь кровью, исход один, - послышался голос шерна. - Освободишь меня и не будешь мучиться, долго дожидаясь смерти. Ну? Разрежь веревки.
- Не разрежу, ты и сам понимаешь. И какая тебе будет польза от того, что я умру?
Шерн молчал, только тень на стене колыхалась вместе с языками пламени. Потом лоб его слабо засветился, шерн не повернул голову, чтобы Мэсси легче было разобрать слова, пришлось подсесть поближе к связанному пленнику.
“Моего отца убили люди”, - промерцал шерн спокойными серыми тонами, лишь немного алых цветов мелькнуло в конце.
- Моего тоже, - Мэсси мельком подумал, что это было чистой правдой.
- Так вам, - сказал шерн вслух. - Вы ничего другого и не заслуживаете.
Затем он закрыл глаза и пригасил лоб, не реагируя ни на какие слова, даже на вопрос, не голоден ли он. Лежал неподвижной черной безмолвной тушей, как та самая смерть, что подстерегает любого рано или поздно.
Второй день после ареста учеников Победоносца заканчивался. Город, погудев, поудивлявшись и повозмущавшись, успокоился и вернулся к обычной жизни. Только у городской тюрьмы дневали и ночевали женщины - родственники заключенных, в надежде, что их мужей и отцов начнут отпускать. На границы Моря посланы были отряды в укрепление имеющимся гарнизонам, корабли на южный берег тоже пока не ходили. Из-за этого слегка притихли городские рынки, на которых ловкие торговцы больше не продавали удивительных заморских украшений и искусно сшитых одежд, но, в общем, это не имело такого уж большого значения.
Севин выжидал, скрежеща зубами. Он никогда не любил действовать очертя голову, он сам гордился своей выдержкой и умением обернуть любую ситуацию себе на пользу, но сейчас не был уверен, принесет ли эта тактика нужные плоды. Победоносец словно и вправду на Землю улетел, никаких следов посланные на поиски отряды найти не могли. Никодар заверял, что прошло еще слишком мало времени, пока что беглец скрывается в лесах, рано или поздно ему нужно будет выйти в места обжитые, и вот тогда! Но прошел день, другой, а новостей о самозванце не поступало, и каждый лишний час выводил Севина из себя. Тем более, по городу ползли слухи. Та же самая толпа, что некогда увлеченно закидывала камнями умирающего Марка, теперь называла первосвященника узурпатором. Предшественника-то что? Задушил, как собаку, без суда и всенародного приговора. А еще говорят, Победоносец вернулся. Да, да. Молод и здоров, только он пока не всем показался. Мы в его смерти не виноваты! Мы что, мы ничего, нам сказали, мы и… А вот власть имущих он непременно покарает, ибо неправедно правят они. Налоги-то растут, цены тоже.
Схваченные ученики Победоносца на допросах молчали. Пятнадцать лет назад эти же люди струсили, даже не попытавшись отбить вождя и учителя, и теперь, будто желая искупить былую вину, чуть ли не с радостью переносили самые суровые истязания. Палачи намекали, что в связи с повышенным объемом работы им явно недоплачивают. Севин несколько раз присутствовал на допросах, но в итоге запретил себе там появляться - эти проклятые фанатики были как заколдованные, словно боли не чувствовали, а у него от бешенства темнело в глазах и раскалывалась голова. Хотя, наверное, большинство учеников и впрямь понятия не имели, куда девалось их вновь обретенное божество. Бромария, особо ненавистный и единственный, кто действительно знал истину, молчал, будто язык себе откусил, а слишком сильно усердствовать в отношении него тоже было нельзя, уже немолодой и не слишком здоровый философ просто умер бы под пыткой.
И если бы только Победоносец! Юг, проклятый Юг, так не вовремя устроивший эту свистопляску с независимостью! В любое другое время Севин мог просто ждать, пока Збигнев не явится с покаянной просьбой простить, но не теперь. Что, если необходимо будет срочно оказывать военную помощь этим переоценившим себя выскочкам? И почему он сразу не отправил на Юг всю имеющуюся армию и не утопил мятежный Табир в крови? Одной проблемой было бы меньше. В истории лунного народа были свои тираны, современники, может, и проклинали их, зато потомки больше уважали! Теперь оставалось только выжидать, сможет ли безоружный южный город выстоять перед шернами и не пустить первожителей на Север. А даже один лишний день не прибавлял первосвященнику ни молодости, ни здоровья. Успеть бы! Оставить после себя сильную страну, которой не страшны будут ни летающие враги, ни своевольные колонии - тогда и умирать не страшно.
Немного успокоился Севин после того, как вернувшиеся из-за Моря лазутчики сообщили, что положение пока не критическое. Да, крылатые чудища пощипывают поселенцев, да, колониям труднее справляться в одиночку, но они держатся. Рано или поздно, конечно, у них возникнет отчаянная нужда в боеприпасах, и им придется умолять о помощи северян. Вот тогда переселенцам и можно будет выставить такие требования, чтобы они навсегда забыли о независимости.
Первосвященник отправил подкрепление на оба края Великого моря. В каждом порту установили дозорные башни, берега патрулировались отрядами храмовой стражи. Случись нападение шернов, его почти наверняка бы отбили. Севин мысленно повторял, что беспокоиться не о чем - время работает на него, южане приползут на четвереньках, рано или поздно, так называемый победоносец тоже отыщется, опять-таки рано или поздно.
Вечером второго дня Севин готов был провести обычное богослужение сам. Солнце превратилось из огнедышащей небесной печки в благословенное светило. Ранний закат, такой же как всегда, золотистый и мягкий, пришел на смену жаркому дню. Народу на площади все прибывало, разговоры велись обычные, Севин наблюдал за толпой из окна, когда вдруг недалеко от ступеней собора началась какая-то непонятная суматоха. Люди сбились в кучку, шумели, руками размахивали - его высочество, не дожидаясь, пока ему доложат обстановку, вышел из залы, махнув рукой сопровождающим и зашагал к выходу по длиннющим обходным коридорам. Свита еле за ним поспевала.
Беспорядки не успели разгореться в полной мере. Первосвященник спустился по каменной широкой лестнице, еще раскаленной после жаркого дня, люди расступались перед ним не слишком поспешно, и храмовой страже пришлось помочь. В центре столпотворения Севин увидел небольшой отряд солдат и среди них какого-то суетливого незнакомого старика, судя по одежде, крестьянина. Он вертелся по сторонам, будто пытаясь говорить одновременно со всеми, и рассказывал, отчаянно жестикулируя:
- Вот такой! - старик поднял руки над головой и расставив пошире. - Да, вот такой! И как налетит сразу! А крылья! А страхолюд какой, ох, да он не люд, прости, Земля светлая! И пять … нет, шесть! Да сразу падают и руки опускаются, что такому сделаешь…
Окружающие переглядывались, веря и не веря. На Севина даже не все обратили внимание, но те, что обратили, дергали остальных за одежду, потом еще кто-то из храмовой стражи рявкнул: “Дорогу его высочеству!”. Площадь гудела негромко, люди разошлись в стороны, образовав пустой проход. Говорливый старик оказался прямо напротив первосвященника и разом осекся.
- Что здесь происходит? - холодно и сурово поинтересовался Севин. Крестьянин при виде особы столь высокого ранга запаниковал еще больше.
- В-ваше высоч-чество! - он начал заикаться, бухнулся на колени и совсем собрался пасть ниц, но окружавшие солдаты подхватили старика под локти и поставили на ноги. Держался он на этих самых ногах нетвердо, трясся всем телом, и норовил снова рухнуть в земном поклоне.
- Что случилось, говори! - приказал Севин. Старик причитал что-то нечленораздельное, всхлипывал и заикался. Первосвященник быстро шагнул вперед и отвесил крестьянину увесистую затрещину. Старик замолчал, заморгал глазами, но заикаться перестал.
- Шерны, - сказал он внятно. - Шерны, ваше светлейшее высочество. Вот такие, - рассказчик опять попробовал показать размер руками, разведя их в стороны, и чуть не потерял равновесие. - Пять, шестой сбежал. Полдеревни как не бывало…
Севин сделал знак отвести старика в сторону и кивнул солдатам, досадуя на себя, что не сделал это сразу:
- Ну? Вы хоть нормально рассказывайте!
- Он все и так сказал, ваше высочество, - с легким поклоном сказал один из солдат. - Шерны высадились на берег, одну деревеньку почти полностью истребили, остался вот этот старик с семьей. Деревенька небольшая была, пять домов, тридцать человек. Ну да потом шерны на нас нарвались, наш отряд был неподалеку, услышали крики, прибежали на помощь, вот, - солдат поднял свое ружье, показывая, как отряд расправился с шернами. Мы не пострадали. Один, правда, удрал, мы сразу на упряжку и сюда, доложить.
- Что тот шерн, который сбежал? Нашли?
- Ищут, - заверил солдат. - Найдут.
- А как они перебрались через Море? В обход гарнизонов? Шкуру спущу со всех, - пообещал первосвященник.
- Мы этого не знаем, - солдат слегка оробел. - Вряд ли в обход, на берегу была бесхозная лодчонка, у нас таких не делают, и никто не признался. Возможно, на ней и приплыли. Только она хилая, может, и просто рыбацкая.
- Вот сначала выяснили бы! - загремел первосвященник на попятившегося вояку. - Шерна упустили, как пробрались, не знают, и пожалуйста, притащились с докладом. Я должен за вас ловить и разведывать? И визгливых кликуш лечить? - он кинул уничтожающий взгляд на старика. Тот попятился, совершенно раздавленный высочайшим гневом. Солдаты начали заверять, что все указания будут выполнены, беглого шерна найдут, границы укрепят. Не дослушав обещаний, понтифик развернулся и поднялся обратно по ступеням. Ему вдруг ясно представились черные чудища, кошмар его молодости, от которого он и сбежал в Полярную страну, став Братом в ожидании, не от великой же веры… На них и смотреть-то жутко, некоторые переносили общество шернов нормально, но не он. В тот день, когда несколько шернов вот так пробрались в обход Моря и приближались к Теплым прудам, и было принято решение привести в собор и просить о заступничестве Авия, Севин в залу не заходил. Не смог пересилить себя и приблизиться к шерну. И сейчас, ударив старика, он будто себя ударил, свой собственный страх…
Молитвенный зал был пока пуст, лишь один человек дожидался у амвона - то был Никодар, одетый по-походному. Генерал готов был выехать на южный берег хоть вчера, и только дядюшка уговаривал его держать паузу.
- Ты слышал? - сразу спросил Севин. - Про шерна слышал? Нико, мне это не нравится. Этих тварей тут не было полтора десятка лет.
Никодар пожал плечами.
- Перебралась стайка, они там с поселенцами воюют, последние дни южане наверняка нервничают. Может, дали где слабину или наоборот слишком надоели шернам вылазками в горы, - Никодар, последние годы постоянно проводивший в поездках на Юг, эти два дня наконец-то посвятил родному берегу. После осмотра границ генерал был уверен в их неприступности, и судьба Юга теперь беспокоила его куда меньше. - Вот кучка уродов и решила перебраться сюда. Может, рассчитывали, что здесь люди струсят. А может, просто хотели напакостить. Вы же помните, как они рассуждают, им бы убить пару человек, и хоть трава не расти. С ними не договоришься. Наизнанку вывернутся, лишь бы как-то навредить. Захотят явиться большим кораблем, их заметят и они будут обстреляны… хотя я не думаю, что поселенцы дадут им прорваться на свой флот.
- Подкрепления посылать по берегам стоит? Есть у тебя люди?
- Там и так много, - сказал генерал, усмехаясь. - Окрестные жители недовольны - мол, посевы топчут, рыбачить мешают. Люди есть, но не сегодня-завтра на Юг, не один же я туда поеду.
- Жители недовольны, - проворчал Севин. - Они когда-нибудь будут довольны? Гарнизоны выставишь - посевы топчут, не выставишь - караул, нас никто не охраняет. Еще эти дурни, нет, чтобы поймать шерна и потом доложить. Ничего не сделали, зато сообщили в столицу и подняли панику. Старого безумца этого с собой притащили, всю страну по морде бить - рук не хватит. У меня их только две.
- Если шернов больше не будет, а их не будет, поболтают и успокоятся.
- Уверен?
- Думаю, пора бы и на Юг наведаться, - помолчав, сказал Никодар. - Если действительно потормошить горы, шернам совершенно точно будет не до нас, зато они накинутся на поселенцев, и Збигги вынужден будет прийти с повинной.
- Сюда не переберутся?
- Так отрядов на берегу сколько! С востока на запад, везде. Разве что по Пустыне обогнут, но это вряд ли.
- Отряды? Твои отряды второй день самозванца найти не могут.
- Найдут. Деревни прочесывают, куда он денется. Он же человек, не зверь, вечно в лесу торчать не будет. И шерна поймают, он непременно обнаружит себя. А я, дядя, вот что думаю - пора на Юг перебираться, пора. Груз ведь так в порту и стоит. Может, поселенцы уже завтра решат, что с них хватит - а тут пожалуйста, порох. А если не решат, я знаю, где его опробовать, чтобы проверить. Помните, я говорил вам про отдаленную гору? Шиккард…
В Табире тоже наступил вечер. Закончился третий день с того судьбоносного решения, а развязка все отодвигалась. Северяне прекратили всякую торговлю, это еще можно было пережить. Правда, высказывали недовольство ремесленники, не находящие сбыта для своих изделий. Но полная неизвестность страшила больше, чем финансовые неурядицы. Поселенцы готовились то к переговорам, то к карательной операции, ждали, то предавались надежде, то отчаивались, и желали только одного - чтобы ожидание завершилось. А Севин, похоже, объявил южной столице бойкот и на том успокоился.
Пока что Каменное сердце вооружалось. Стройка затихла, кирпичные мастерские производили катапульты и каменные ядра - хотя, конечно, такие орудия помогли бы при штурме города, и куда меньше годились для обороны от летучего войска, они давали хоть иллюзию безопасности. Оружейники мастерили арбалеты. С дозорных башен часовые вглядывались в небо. Лишь бы успеть подать сигнал! Шерны же будто сговорились с первосвященником Севином и игнорировали Южную столицу, рассчитывая измотать горожан ожиданием.
Анна на закате вышел из дома и остановился у ограды. Вообще ему полагалось безвылазно сидеть в комнатах и ни с кем, кроме прислуги, не общаться, но последние три дня иренарх был слишком озабочен другими проблемами, чтобы так уж пристально за этим следить. Да и сегодняшние охранники были неплохими ребятами, не сделали никаких попыток указать узнику его нынешнее положение. Так что Анна спокойно наслаждался теплым тихим вечером, чудеснейшим временем суток на Луне.
Проходил мимо Влазимиж, мастер-кирпичник, остановился побеседовать. Вета, вышедшая на крышу вытрясти половики, немедленно свесилась через заграждение: не полезут ли охранники власть свою показывать и запрещать старому воеводе говорить с кем бы то ни было. Но солдаты играли в кости, повернувшись к Анне спиной, и стряпуха успокоилась.
Влазимиж тоже покосился на охранников и спросил:
- Не надоели? А то смотри… Сейчас под шум можно им и разъяснить чего.
- Да нет. Ты сам как? Как дела?
- Стоит стройка, - кирпичник неопределенно пожал плечами. - Люди как затаились. То ли жить дальше, то ли нет, то ли на Север кто-то возвращаться думает. Только это не дело. Мы вернемся, шерны за нами пойдут, опять нигде от них покоя не будет.
- Пока они передышку дали, - заметил Анна.
- Да, сегодня уже вряд ли, сколько там до захода, тридцать часов. Мы тут пока выкопали у меня во дворе колодец и удумали одну штуку. Может, и чудищ получится удивить, нет - для другого предназначим…
С крыши донесся крик Веты. Одновременно ударил колокол, не центральный, у сейма, а на дозорной башне. Сбоку от закатного солнца потемнело небо, закрытое единой пеленой мрака. Эту картину Анна и кирпичник видели уже десятки раз, но сердце замерло, как в первый.
Шернов сегодня встречали редкие выстрелы. Боеприпасов в Каменном сердце осталось совсем немного, горожане просто не имели права использовать впустую даже один патрон. Влазимиж с сердцем ударил кулаком по ограде:
- Ну, бывай… Вернусь, поговорим!
- Стой! - Анна в мгновение ока очутился у выхода. - И я с тобой. Сейчас каждый важен.
Охранники тоже подбежали к калитке.
- А как же… - начал один. - Нам же отвечать, если что!
Второй просто сплюнул, указал на небо и отпер дверь:
- Уцелеть постарайтесь.
Вета, спустившаяся во двор, смотрела вслед удалявшейся по улице четверке. Вдали над крышами взметнулось пламя первого пожара.
У кирпичной мастерской громоздилось странное сооружение. Анне некогда было его разглядывать, он только удивился огромным пустотелым трубам местных хвощей, продетых одна в другую и подсоединенных к какой-то неизвестной машине с рычагом. У подножья механизма предусмотрительно положили пару топоров и меч. Анну больше интересовал арбалет, который Влазимиж бросил ему в руки. Собственную винтовку у старого воеводы изъяли уже давно.
- И без ружей против них воевали, - прорычал кирпичник, заряжая свой арбалет. Ружье у него тоже было, но мастер перекинул его за плечо, рассчитывая беречь патроны и использовать их лишь в последний момент. У странного механизма остановился новый помощник кирпичника и взялся за рычаг.
Над улицей появились снижающиеся шерны. Горящая стрела упала рядом с Анной, успевшим отпрыгнуть в сторону.
- Ну, давай! - воскликнул Влазимиж, пуская стрелу.
И в зависшую над людьми стаю ударила струя воды из торчащего вверх, как пушка, толстого ствола хвоща. Шерны, не ожидавшие такой встречи, разлетелись в разные стороны. Нескольких ослепших от водяных брызг первожителей подшибли выстрелами - ружейными или просто стрелами. Еще трое крылатых чудищ рухнули вниз в снопе искр, хотя в них никто не целился. Черные обугленные тела несколько секунд бились в судорогах - совсем, как люди, пораженные зарядом шерновых лап, - и замирали неподвижно.
- Вот как! - весело крикнул Влазимиж. - Тварей их же оружием!
Он хотел сказать еще что-то, но осекся, повернулся к Анне и повалился на бок. Пущенная сверху стрела пробила шею кирпичника насквозь. Подмастерье выпустил бесполезный теперь рычаг и подхватил с земли приготовленное заранее оружие.
- Прячься, старик! - процедил он сквозь зубы. Анна усмехнулся, чувствуя себя помолодевшим лет на пятнадцать, и поднял другой топор.
Шерн заговорил ночью. Стояла страшная тишина, только потрескивал костер посреди землянки. Дремали все, даже вызвавшийся караулить Донат. Мэсси ближе к полуночи вдруг проснулся, вскинулся - шерн лежал на прежнем месте, не двигаясь. Выворотень по привычке свернулся клубком у огня, Вислава забилась в самый дальний угол землянки, хотя яма всего-то была несколько шагов в длину и ширину.
Мэсси толкнул Доната - тот засопел во сне, но глаз не раскрыл.
- Эх, ты, сонная ящерица, а еще сторож, - пробормотал Мэсси. Будить беднягу не стоило, он и так вымотался за день. Мэсси сам проверил путы на лапах шерна. Тот лежал, как мертвый, не обращая ни на что внимания.
- Голодный? Пить хочешь? - спросил Мэсси шепотом. По лбу пленника пробежали зеленоватые полосы, и он ничего не ответил.
- Ну, дело твое, - Мэсси подкинул пару веток в костер. Часть дров оставалась наверху, в яму просто все бы не поместилось. В землянке было зябко, а уж какой холод свирепствовал сейчас снаружи…
Мэсси вдруг представил себе лес, побережье, всю обитаемую сторону Луны, и самого себя - забившегося в яму зверька. Хрупкая серебристая оболочка, окутавшая половину огромного шара, а что за ней? Пустота, пустота. В невообразимой дали другой шар, говорят, прекрасный, говорят, светлый, люди там мудры и могучи, а так ли это? Что можно знать о планете, которая сияет на горизонте. Уж и Братьям истины поверишь, которые ищут правду не в небесах, а рядом.
Ему стало одновременно смешно и тоскливо. Вот что делает с человеком одиночество, неизвестно, удастся ли обойти храмовую стражу, да и сколько еще времени ему даст кровавый кашель. А туда же - сидит и думает. Лучше проверить еще разок веревки на лапах шерна и лечь подремать.
Неожиданно оказалось, что шерн говорил на цветовом языке, правда, полуотвернув голову. Мэсси не мог полностью разглядеть слов, тем более, отблески костра примешивались к свечению лба первожителя.
- Повтори, я не разобрал.
- Тупица, - проворчал шерн, поворачиваясь. - Я спрашивал, откуда ты разбираешь наш язык. Но разбираешь ты его так же плохо, как и все вы, так что можешь не отвечать.
- Как хочешь, - Мэсси присел рядом с пленником. Костер горел ярче, шерсть первожителя мягко поблескивала в свете пламени, и казалось, что рядом с живым существом теплее. - А мы могли бы поменяться. Ты мне про то, как попал на этот берег, я тебе про то, откуда знаю ваш язык.
- Пес. Глупый длинный пес. Было бы, на что меняться.
- Мы переправили бы тебя обратно, смотри. Здесь ты рано или поздно попадешься солдатам с ружьями.
- Много помогли ваши ружья в горах.
- Много поможет тебе твоя спесь?
- Почему тебя ищет стража? - спросил неожиданно шерн.
- Ты мне не хочешь отвечать, почему я тебе должен?
- Дурень, - усмехнулся шерн. По его лбу опять побежали злорадные ало-зеленые цвета. - Потому, что тебе мои ответы нужны, а мне на твои наплевать.
- Знаешь, без твоих ответов может погибнуть и вся Луна. Мы бы предупредили поселенцев у гор, чтобы они не подпускали к ним северян с их порохом. А ты бы предупредил своих. Подумай.
- Подумаешь, какая великая ценность - жизнь.
- Не говори только за себя. А все прочие шерны? А ваши дети? А трава, деревья, животные, в конце концов?
- Мать-Луна все равно давно пережила свой расцвет, - лоб шерна сделался серым и блестящим, как сталь. - Мудрость в том, чтобы не противиться неизбежному и не пресмыкаться перед врагами ради лишнего часа жизни.
- Старый Корнут говорит, что Луны хватит еще на тысячу тысяч оборотов. Разве это лишний час?
- Какой знающий пес, - шерн снова усмехнулся. - Набрался где-то умных словечек. Как тебя проморгали в Герлахе? Ты не похож на выворотня.
Мэсси пожал плечами:
- Ты же молчишь, ну и я откровенничать с тобой не буду.
- Я ничего бы не сделал той девке, - вдруг сказал шерн.
- Что? - не сразу понял Мэсси.
- Выворотень перебил мне сухожилие, - шерн сжал и разжал пальцы на раненой руке. - Теперь в этой руке Благословенного заряда нет. Может быть, он восстановится, но не скоро. Клянусь посмертием. Развяжешь? Или не будешь врать, что способен мне поверить?
- Но обычная сила же при тебе? - Мэсси приподнялся, не зная, как поступить. Он рисковал не только своей жизнью. Пусть шерн принес ненарушаемую клятву, он мог исхитриться и найти возможность разделаться со своими тюремщиками.
- При мне.
- Так ты можешь нас задушить, зарезать…
- А еще хочешь выведать путь на Юг. Трус ты, человеческий щенок.
- Зато живой.
- Попробуй освободить мне одну руку, - предложил шерн. - Сам проверишь, ударит тебя зарядом или нет. Клянусь посмертием, что не причиню тебе вреда.
Мэсси вытащил нож. Сердце отчаянно заколотилось, мысли проносились одна за другой, и ни одна не казалась правильной. Поверить врагу и надеяться на ответное благородство было величайшей глупостью, не поверить - значило точно не добиться от него ответа. Может, они и сами разыщут путь на тот берег? А может, попадутся страже? Здравого смысла хватило только на то, чтобы толкнуть в бок Доната.
- А? Что? - вскинулся тот.
- Смотри, если со мной что-то случится, свяжешь его обратно, - предупредил Мэсси, и ножом вспорол веревку на одной руке шерна - сердце остановилось, будто в себя вогнал этот нож.
Раздался вопль проснувшейся Виславы:
- Нет!
В следующий миг запястье Мэсси сжала холодная сильная ладонь.
========== Переведи меня через Шиккард. Государево слово и дело ==========
Может быть, раненая рука шерна благословенный заряд и потеряла, может, он притворялся, но хватка у него осталась такой же цепкой. У Мэсси чуть собственные руки судорогой не свело. Тем не менее, обжигающих уколов он не почувствовал. Кожу лишь слегка пощипывало, или же это вообще было самовнушение.
Вислава шарахнулась к стене и смотрела на Мэсси, как на живого покойника. Шерн освободил вторую руку, небрежно дотронулся здоровой ладонью до плеча Мэсси и сел.
- Ноги развяжи, - скомандовал он деловито, ничуть не сомневаясь, что приказ будет выполнен.
- Не вздумай! - Вислава сорвалась на крик.
- У него в руке заряда нет, он не опасен, - сказал Мэсси, не слишком веря собственным словам.
- Разрежь веревки, - повторил шерн.
Донат вытащил нож и замер, не зная, в какую сторону двигаться и кого слушаться. Шерн, потеряв терпение, сам дернул путы на ногах здоровой рукой - порвать он их не порвал, но ослабил достаточно, чтобы освободиться.
- Ну и что ты сделал? - Вислава сжалась, выставив перед собой ружье. Шерн сцепил пальцы рук и разминал их с наслаждением.
- Давно бы так!
- Ты помнишь, что поклялся нам не вредить? - спросил Мэсси. Шерн глядел с холодной усмешкой. Даже лишившись силы заряда, он мог спокойно свернуть шею любому из противников одной рукой.
- Помню, - сказал он. - Не с себе подобными разговариваешь. Пока мы не переберемся за Море, я вам ничего не сделаю. А как переправите меня на тот берег, видно будет, есть от вас польза, или нет.
- Ну, спасибо на добром слове, - Мэсси оглянулся на спутников. Вислава смотрела враждебно, да и у Доната на лице ясно читалось: “Зря ты его освободил”. - А от тебя нам польза есть?
- Я могу предупредить наши города, что люди идут на них войной, у меня это получится лучше, - весело пояснил шерн. - Ты же говорил, что беспокоишься за всю Луну? Или это только слова?
- А вот покажешь путь за Море, будет видно, от кого там больше пользы, - зло ответила Вислава. Шерн рассмеялся:
- Смелая девка, выворотни от нее получились бы толковые. Ну что же, рассказывай, что ты видел в Герлахе.
- С чего бы?
- С того, что спать вы все равно не будете, страшно же? - шерн подмигнул двумя правыми глазами, и это смотрелось более чем забавно. - Рассказывай. Впереди долгая ночь.
Тьма простиралась над Теплыми прудами, над Морем, над всем северным материком, тьма, но не тишина. Не спали военные лагеря, разбросанные по побережью, не спала и столица. Горели костры на пристани, светились окна в соборе. На площади слышался собачий лай. Перед рассветом, когда мороз еще силен, снег плотен, и до утреннего паводка далеко, сам главнокомандующий с небольшим отрядом собирался выехать на поиски беглого победоносца. Ехать на собаках лучше всего было именно ночью, днем псы посбивали бы лапы, если бы вдобавок к снаряжению им пришлось везти еще и воинов. Подъем воды можно было переждать в какой-нибудь деревне, и уже по просохшим дорогам идти дальше пешком.
Пока солдаты готовили упряжки и снаряжение, Никодар сидел в пристройке собора, проглядывая записи, показания свидетелей - все, что могло пригодиться для поимки преступника. У стола сбоку пристроился один из храмовых писарей, в свое время составлявший повествование о казни самозванца.
- Читай, голубчик, читай дальше, - приказал Никодар, перебирая протоколы допросов. - Что-нибудь полезное там есть?
- Тот недостойный самозванец, э-э-э… - писарь на мгновенье замялся, разыскивая нужную строку. - Так вот, был то выворотень громадного роста…
- Про рост я знаю. Дальше.
- И тот недостойный некто пожелал все законы имеющиеся переменить, а потому…
- Про внешность еще что-то есть?
- Нет, только рост и сила великая. И ни одной женщине от него проходу не было, при этой великой силе, и зазывал он к себе всех женщин легкого поведения, и проделывал с ними такие мерзости, что подробно описывать это не подобает… - писарь понизил голос.
- Почему не подобает? Как раз интересно было бы послушать! Вдруг я что-то новенькое узнал бы. Дальше!
- И жила в то время некая девица, прозванием Ихазель…
- То есть подробностей не будет? Право слово, жаль.
- Коей указанный некто всячески домогался, но она из великой чистоты душевной не подпускала его с себе…
- Знаем мы, как она его не подпустила, - Никодар просмотрел последний лист и отодвинул всю стопку от себя. - Ничего нового. Ну что же, человек это был. Обычный человек, боящийся холода, боящийся ран… Не будет же он вечно по лесам шарахаться…
В дверь без стука вошел человек в заиндевевшей шубе и доложил:
- Все готово для похода!
Никодар поднялся с места, накинул меховой плащ.
- За меня остаешься пока, Арон. Все помнишь? Основной груз должен собраться к завтрашнему дню, лучшеподождать и отправить часть днем, часть ночью, на буерах, так надежней. Мне пока хватит того, что есть.
- Все будет сделано, господин генерал, - кивнул Арон. - Берегите себя.
- Там, на Юге, вряд ли что серьезное может быть. Но на всякий случай, если что, ты выполняешь наш план насчет гор. За день можно доставить всю взрывчатку к горным кольцам. Но я наверняка и сам туда подойду с отрядом, встретимся! - Никодар запахнул плащ и вышел, обронив вытянувшемуся в струнку писарю:
- Бумаги сложи на место. Ну и дописал бы про мерзости, вернусь, почитаю…
Писарь с готовностью захихикал над высочайшей шуткой. Снаружи послышались командные окрики, лай собак. Еще один отряд отправился на поиски преступника.
Не спать всю лунную ночь, конечно, было невозможно. Поначалу дремали все по очереди, хотя это и давало только иллюзию безопасности.
Шерн пару раз закутывался в крылья и переставал отвечать на вопросы - видимо, тоже дремал. О себе он и так, впрочем, практически ничего не говорил, даже имени не назвал. Мэсси тоже помнил, что особо откровенничать не стоит (но во время его рассказа Вислава начинала кашлять - так, на всякий случай). Шерну выдали ту же версию, что и ученикам Победоносца - правду, но не всю. Он выслушал, зевнул, заметил, что в Герлахе все вообще ослепли и на том успокоился, хотя бы с виду.
- Может, теперь говорить будешь ты? - не выдержал Мэсси. Ты даже имени своего не назвал. Как к тебе обращаться?
- Господин, - шерн усмехнулся одним цветом, промерцав зелеными тонами.
- Почему вы сорвались на этот берег?
- Догадайся, - процедил шерн, прикрыв глаза. - Устал я с вами голосом разговаривать. Как вы терпите эту трескотню…
- Так же, как вы мелькание красок.
“Умник, научился огрызаться. Что у вас за свары между собой?” - спросил шерн на цветовом языке.
- Как вы узнали?
“Возню затеваете, и думаете, что нам это незаметно.”
- Человеческая возня вам разве интересна?
“Неинтересна, но закономерна. И приятно, если враги грызутся. Хотя совсем вы друг друга не перебьете, а жаль. И вы чувствуете себя на этом берегу в безопасности. Приятно иногда напомнить, что это не так.”
- Даже ценой жизни? Тебя бы рано или поздно убили.
“Но не убили же. А если даже так, все имеет свой смысл.”
- Вы сможете предотвратить взрывы у гор?
- Можем, перебьем все копошащиеся там отряды, - сказал шерн вслух. Вислава негодующе вскрикнула.
- До сих пор же не перебили, - Мэсси повернулся к Виславе. - Он говорит так назло! Чего еще ты от него ожидала?
- И я от вас другого не ожидал.
Беседа в таком духе продолжалась всю ночь с перерывами. После полуночи иногда сон смаривал сразу всех - за сто с лишним часов можно привыкнуть даже к присутствию шерна. Ближе к утру Донат закутался поплотнее во все имеющиеся у него одежки и вылез наружу проведать собак. Вернулся он не скоро и с парой холодных кульков под мышкой - несколько местных птиц устроили себе ночное гнездовище у корней деревьев. Это было очень кстати (для путников, конечно не для птиц), так как проголодались все, включая шерна.
Первожитель, пока запекалась птица, отпускал язвительные замечания по поводу способа готовки и вкусовых качеств блюда, тем не менее, в итоге и свою порцию съел, и на чужие поглядывал. Совместная трапеза еще больше пошатнула барьер страха. Вислава начала обращаться к шерну с вопросами уже не через Мэсси, а напрямую. Конечно, тот не дал ни одного нормального ответа, язвил, грубил, подчеркивал, что он высшее существо, а они непонятно как попавшее на Луну недоразумение, но к этому уже тоже все привыкли.
- В горы вам не подняться, с порохом или без, а рано или поздно вы и с равнин уйдете, - рассуждал шерн вслух, обгладывая последнюю косточку.
- На равнинах мы живем пятнадцать лет, с чего уходить-то? - воинственно спросила Вислава. Шерн встал и поглядел на нее сверху вниз:
- А мы - тысячу тысяч и еще раз столько. Там слишком тесно для глупых псов.
- Если установить границы, - сказал Мэсси. - Чтобы на расстоянии нескольких выстрелов от гор никто не селился, даже не подходил… Чтобы никто не мог повредить горы и помешать вам.
Шерн выбросил косточку. Глаза у него, как никогда, напоминали горящие угли.
- Псы, - произнес он подчеркнуто холодно. - Вы все время забываете ваше место. А тебе и вовсе скоро будет не до чего.
- Неизвестно, кому раньше, - огрызнулась Вислава.
- Вам всем раньше и всему вашему роду. Но если хотите, помечтайте пока, как вы могли бы там жить. Это ненадолго.
- Выворотней быть не должно, - подал голос Донат, о котором все забыли. Вислава и Мэсси обернулись в его сторону с удивлением, шерн хмыкнул и даже не скосив взгляда, спросил:
- Тебя бы не было, тупица. Согласен?
- Согласен, - ответил Донат просто и спокойно. - Лучше бы меня не было.
Вислава поспешно поднялась.
- Не говори ты ерунды, - заговорила она очень быстро. - Лучше бы собак проведал, и собираться надо, скоро рассвет, снег начнет таять, тут что будет? Тут будет потоп!
Донат послушно начал одеваться. Понял он или нет, что его неуклюже пытались отвлечь от мрачных мыслей, но вида не показал.
- Я с ним, - сказал было Мэсси, Вислава сначала возмутилась, указав глазами на шерна, потом кивнула:
- Тогда иди ты. Пока там морозный воздух и снег плотный. Тебе нельзя промочить ноги. Скоро там вода разольется, не убережешься, здесь же нет млечников.
Мэсси, уже накинув на себя полушубок, остановился и замер. Какая-то мысль проснулась, попросилась наружу из дальних уголков памяти, но попросилась слишком робко, все время соскальзывая назад. Будто прояснились кусочки картины, которую все не удавалось представить целиком.
- Про млечники… Слава, млечники это что?
Вислава складывала их пожитки в вещевой мешок и только скосилась через плечо:
- Забыл? Кусты такие там, на склонах гор. Ты еще весь их соком перемазался.
- А делают из них что? Ты вроде говорила про башмаки?
- Ну да, - она пожала плечами с легким удивлением. - Они не пропускают воду, только они непрочные. Чего ты вдруг про них вспомнил?
Мэсси рванул на себе рубашку, вытряхнул внутренний карман, там не было ничего, кроме блокнота отца. Непослушными руками страницы не поворачивались так быстро, как хотелось бы, но вот снова мелькнуло имя Авия, и несколько следующих записей.
“Обнаружат, что неведомый материал не только задерживает воду, но и не пропускает электричество”…
Мэсси поднял голову.
- А никто не пробовал сделать из этого сока преграду от рук шернов? Если башмаки не пропускают воду? Может, они ослабят заряд? - спросил он. Конечно, при первожителе такой вопрос задавать не стоило. Шерн застыл, как камень. Он первый понял, о чем речь - Вислава по прежнему смотрела с возмущенным изумлением, а Донат даже внимания на слова Мэсси не обратил.
- Слишком умных псов положено топить, - сказал шерн. - Чтобы место свое знали и еду не воровали с кухни. Еще где-то что-то подслушал?
- Значит, такое возможно? - спросил Мэсси.
- Было, - усмехнулся шерн, на этот раз голосом. - Было много лет назад, это знание, от которого мы отказались, а вы никогда не откроете заново. Что же, и правда пора в путь. А то ты еще придумывать начнешь, как летать без крыльев.
От утреннего паводка снова пришлось уходить на север, вглубь материка. Солнце поднялось над краем мира наполовину, и снег превратился в ноздреватую кашу, когда они, наконец, нашли подходящее убежище - лысоватый каменистый холм, продуваемый вечерними ветрами и потому лишенный снежной шапки. Он был настолько высок, что, если бы не узкий лунный горизонт, с вершины холма было бы видно Море, и Вислава забеспокоилась, не слишком ли открыто постороннему глазу их пристанище. Но вокруг не было ни единой живой души, жители деревень сидели по домам, пережидая утренний паводок, и военных лагерей, к счастью, не было заметно.
Первая половина дня прошла в сборах. Шерн, когда его спрашивали, как он перебрался с южного берега на север, язвил, грубил, толком так ничего и не рассказал, но хотя бы дал понять, что покажет путь сам. После этого задумались, на чем можно будет переплыть море. Идея построить лодку самим оказалась невыполнимой, и не потому, что не нашлось бы подходящих деревьев. Лес обрывался слишком далеко от берега.
- Но ты же на чем-то плыл? - спросила Вислава, поднимаясь и глядя вдаль. Открытого моря отсюда видно не было, но чувствовалось его присутствие - в воздухе стоял далекий, торжествующий гул волн, освободившихся от ледяных оков.
- На лодке, наверняка ее нет на месте.
- А как возвращаться собирались?
Шерн не удостоил ее ответом. Скорее всего, он и не собирался возвращаться, точнее, не он, а они. Бывший пленник прямо ни разу этого не сказал, но вопросы ему задавали, подразумевая, что у него были товарищи, а он это не опроверг.
- Может быть, сейчас уже плавают какие-то торговые корабли? - предположил Мэсси. - Прошло ведь два дня. Если выйти к людям и спросить?
- Спросить? - Вислава недоверчиво хмыкнула. - Да ты посмотри на нас! Мы же настоящие чучела! Любой поймет, что мы скрываемся… - голос у нее сорвался, она безнадежно махнула рукой.
Действительно, за два долгих по лунному дня пути беглецы исхудали настолько, что потрепанная одежда висела на них мешком, чумазые лица обветрились, даже взгляд у всех стал одинаковый - затравленный и диковатый. На собаках свалялась шерсть. О шерне и говорить нечего было - при первом же его появлении в любой деревне началась бы страшная суматоха.
- Здесь есть пустые участки берега? - Вислава обратилась уже к первожителю. Тот неохотно буркнул:
- Ваш берег, вы и знать должны.
В итоге решено было на всякий случай заготовить побольше еды и бурдюков с водой в дорогу, на случай, если придется идти в обход Горькой линии. Путь был не так уж непомерно долог, но труден. Нередки бывало, что путники терялись в песках и умирали от жажды.
Солнце тем временем парило вовсю, привычная дневная жара давно высушила почву, можно было без помех спуститься в лес к вящей радости собак (и вовремя - на окрестных дорогах вот-вот могли появиться солдаты храма или просто местные жители). Вислава ушла в густые заросли и там переоделась в свой поселенческий наряд - штаны и куртку из шерновой кожи. Правда, Мэсси осенило, он пошел ей навстречу и остановил:
- Куртку лучше спрятать. Ты же не собираешься у него на глазах ходить в таком виде? Он нас точно удавит, не добираясь до южного берега!
Вислава недоуменно похлопала глазами, потом спохватилась:
- Ой! Только… давай мне тогда свою рубашку. У меня больше ничего нет.
У них действительно было с собой очень мало вещей. Хорошо еще, что Вислава собрала их скудные пожитки в узел в доходном доме, когда за ней явились ученики Победоносца и не распаковывала их у Бромарии. Помимо сменных одежек имелось еще ружье, несколько ножей и складной арбалет, на который шерн немедленно положил глаз.
- А я с чем останусь? - спросил Мэсси. Шерн в ответ промерцал:
“Сделаешь новый, лес большой”.
Лес и вправду приютил беглецов лучше города. В небольшом озерце отстирали запасные одежки и вывесили сушиться на ветки, не разыскивая открытое солнечное место - на жаре влага испарялась даже в тени. Накопали кореньев, срезали упругие толстые ветки для луков, и тонкие, крепкие - для стрел. Донат развлекался тем, что ловил ящериц - кожа у бедняг, к их несчастью, была прочная и годилась на бурдюки для хранения воды.
За этими хлопотами приблизилась гроза. От нее снова поднялись на знакомый уже холм и укрылись в скальной трещине за неимением нормальной пещеры. Убежище это было тесное и неуютное, шерн злился и разглагольствовал, как первожители вернут себе всю Луну, остальные угрюмо молчали, устав от бессмысленных препирательств.
Дальнейшее путешествие было не то чтобы трудным, но каким-то бестолковым. Полосу леса от холма до берега преодолели довольно быстро, и пошли опушкой, не рискуя удаляться от спасительных деревьев. Рыбацкие поселки попадались на пути чаще, чем хотелось бы. Приходилось снова углубляться в лес, спотыкаясь, пробираться по бурелому, раздвигать кустарники руками, чтобы они не выкололи глаза. Шерн иногда поднимался в воздух - невысоко и тоже не покидая леса, и не заметил ничего, кроме отряда солдат вдалеке.
- Где то место, к которому вы причалили? - спросил сперва Мэсси, потом Вислава - шерн не ответил. Возможно, он просто заблудился, но не желал в этом признаться.
Все на свете когда-нибудь кончается, и даже бесконечно долгий день уже часов пятьдесят как перевалил на вторую половину. Скоро небеса должны были заполыхать закатом, и это значило бы, что они потеряли еще сутки - через Горькую линию ночью пройти было невозможно, даже если бы удалось скрыться от стоящего там гарнизона.
А берег все тянулся, и нигде лес не подступал достаточно близко к линии моря. Здесь не было удобной полосы пляжа, как на Теплых прудах, или спускающейся к воде зеленой лужайки, как на месте злосчастного Эйнара. Вдоль моря поднималось открытое скалистое плоскогорье, иногда изрезанное удобными небольшими бухтами, к которым невозможно было подобраться незаметно. На синей блестящей глади кое-где виднелись белые паруса лодок.
- Они скоро вернутся, - сказала Вислава. - Мне говорили, перед закатом, когда еще тепло и спокойно, рыба уходит вглубь. Только, даже если мы сможем взять лодку, мы уже не переберемся на тот берег. Море замерзнет.
В этот момент шерн остановился, вгляделся вдаль, замерцал теплыми золотистыми тонами и воскликнул:
- Вот!
Лес обрывался в двух полетах стрелы от берега, череда скал огораживала небольшой залив. Вдали над морской поверхностью поднимались несколько островков. Лодок прямо у них видно не было, но сбоку на горизонте возвращалась в родную гавань целая флотилия.
- Здесь, - на лбу шерна теперь плясали мрачные холодные оттенки. - Только лодки нет.
На берегу, дальше к востоку, виднелись контуры домов.
- Эти проклятые псы не сразу уйдут, будут раскладывать свой улов, болтать, бездельничать, - с досадой сказал шерн вслух.
- А когда вы причалили, никого не было, что ли? - спросила Вислава. Шерн нехорошо усмехнулся:
- Были…
- А сколько было твоих товарищей, не меньше пяти, ведь так? - Мэсси не сомневался в ответе. Несколько шернов легко разделались бы с десятком рыбаков, и потом скрылись в лесу, никем не замеченные.
- Шесть, - шерн уже не видел смысла скрывать правду. Он слегка вздохнул - один бы он не смог убрать столько ненужных свидетелей.
- Как же вы перебрались? - Мэсси скорее рассуждал вслух, не рассчитывая особо, что шерн начнет говорить, но тот начал:
- Течение. Оно начинается сразу за теми островками, потому глупцы из деревень там и не плавают. Еще недавно и люди-то здесь не жили… Наверное, боятся течения, которое влечет лодки в открытое море. И рыба вряд ли там водится. Это какие-то подземные источники, они усиливаются в разное время. Они текут часов за сорок до заката, вот сейчас, и бегут в открытое море, к его середине. Там островок…. можно переждать ночь. Утром, когда тает лед, течение несет лодки с середины моря к берегу. Все просто, даже грести почти не надо. Именно так горстка храбрецов переплыла Великое море шестнадцать лет назад, когда ваши осаждали Герлах.
- Там солдаты, - прервал шерна Донат, указывая рукой на запад.
По побережью, как толстая огромная змея, двигалась колонна воинов, все в блестящих шлемах и панцирях, у каждого солнце оставляло алые отблески на ружейных дулах. Отряд исчез за грядой скал, вышел на открытое место, снова нырнул в низинку - воины шли аккурат посреди пространства, между лесом и морем, и попытаться проскочить мимо них точно было не лучшей идеей.
- Ищут вас, - сказал негромко шерн, - а может, и меня…
- Они пройдут, -у Виславы слегка дрогнул голос. - Не будут же бродить туда-сюда.
- Может, и будут, - буркнул Донат. - Если нас ищут.
Вислава помолчала, потом сказала с тоской:
- Как же я хочу на юг…
Паруса рыбацких суденышек были уже у самого берега. Цепочку из пяти-шести лодок замыкал плот: большой, устойчивый, - видно, зажиточным человеком был его хозяин.
- А на такой штуке и плыть не так страшно, как на какой-нибудь плоскодонке, - сказала Вислава. - Только до него попробуй доберись.
Плот зашел в бухточку и перестал быть виден. Медленно ползло по слегка порозовевшему небу солнце, так же медленно фигурки рыбаков выбирались на берег, вытаскивали сети, еще какие-то снасти - издали было не разобрать. Некоторые зашагали к деревне, но кто-то остался стоять около лодок.
- Вот что они там забыли? - с досадой прошептала Вислава. - И бездельники эти храмовые тут околачиваются.
Отряд тоже разделился. Видно было, что на дороге, ведущей к рыбацкой деревушке, остановились десятка два солдат, остальные ушли дальше - в деревню на постой или патрулировать берег. Оставшиеся торчали, как столбы, и исчезать не собирались.
- Да чтоб их… - Вислава с отчаянием сломала ветку, которую держала в руках,. - Дело бы им какое нашлось…
И неожиданно, будто в ответ на ее слова, фигурки на дороге заметались, выхватывая ружья. Загремели беспорядочные выстрелы. Облачка дыма расцветали, как цветы поутру. Рыбаки у берега тоже засуетились, все, как один, бросились в сторону деревни, крича и размахивая руками. Путь был свободен.
- Да что у них там? - Вислава оглянулась на друзей, не веря, что в странном поведении людей нет никакого подвоха. - Они с ума посходили, что ли?
- Вот! - ахнул Мэсси, указывая рукой. - Вот в кого они!
Над отрядом солдат взмыл вверх незамеченный сначала крылатый силуэт. Он метался в стороны, падал вниз, от чего вояки разбегались, и тут же взлетал выше, дразня своих врагов и уворачиваясь от пуль.
- Силы земные, еще один! - Вислава подняла винтовку, хотя стрелять в их положении было чистым самоубийством. - Да что же такое творится…
- А где наш? - неожиданно спросил Донат.
========== Переведи меня через Шиккард. Точка схождения ==========
- Это наш и есть. Быстро на берег! - скомандовала Вислава. - Ну? Я кому говорю! Там тридцать человек с ружьями, сунемся - и нас пристрелят и не заметят.
Выйти из леса после трех дней скитаний по чащобам казалось уже чем-то невозможным. Они будто сразу оказались открыты всей Луне - солнце, скользя в расцветающий закатными красками горизонт, указывало на них палящими лучами, скалы словно ниже стали, чтобы невозможно было спрятаться, пробегая мимо. Все неровности дороги, все камни, все трещины собрались на их пути. Мэсси был уверен, что на их топот сбегутся и солдаты и жители поселка, тем более, что ружейная пальба внезапно оборвалась. Следом неслись собаки, и, хотя породистые псы были приучены не брехать почем зря, тележка вовсю громыхала по камням.
Но море вдруг оказалось рядом, они спрыгнули со скалистого возвышения на узкую открытую полосу песка. Мэсси оглянулся туда, куда не еще рисковал смотреть даже краем глаза. Люди толпились, шумели, руками размахивали, еще кто-то бежал со стороны поселка, совсем уже издали донеслось несколько выстрелов - скорее всего, это возвращался ушедший отряд.
- Где… он? - спросил Мэсси, задыхаясь после бега.
Вислава, не отвечая, быстро огляделась, подошла к плоту, привязанному к вбитому в берег деревянному столбику (прочие легкие лодки просто вытащили на песчаный пляж) и стала развязывать узел. Мокрая веревка поддавалась плохо, Вислава помогала себе зубами, но оттолкнула руку Доната, когда тот сунулся перерезать привязь ножом.
- Не надо, заметно. Пусть думают, что само развязалось и плот уплыл… все! Тем более, в накладе они не останутся, собачья упряжка тоже чего-то стоит. Им тут будет лучше, о них позаботятся, ездовых собак всегда не хватает, тем более, в такой дали от столицы. Солдатам рыбаки про собак точно не скажут, чтобы не отобрали.
Веревки на шее собак она быстро вспорола ножом, потрепала вожака по голове, прижала на миг к себе. Будь у них хоть пара свободных минут, она бы точно расцеловала каждого пса в морду.
- А шерн? - Мэсси оглянулся назад.
Вислава перепрыгнула на плот, схватила оставленный на нем шест.
- Ты не понял, почему выстрелы прекратились? Даже он, с крыльями, против такой толпы… Садитесь быстро. Нам повезло, что они весла с собой не утащили.
Дыхание некстати перекрыл приступ кашля, не такой сильный, как накануне вечером, но чувствительный. Донат подтолкнул Мэсси к плоту, сам перебрался на мокрую деревянную поверхность. Плот качнулся, удаляясь от берега. Полоса воды между беглецами и песчаным пляжем делалась все шире. Псы заметались по берегу, заскулили, но бросаться вплавь все же не рискнули. У Виславы на глазах блестели слезы.
- Если они придут сюда… - начала она и не договорила.
- Они, вон, все к лесу побежали, - дно здесь долго оставалось пологим, Донат не греб, а по-прежнему отталкивался шестом. - Ищут, откуда он мог вылететь.
Вислава наклонилась над Мэсси, который все не мог унять кашель:
- Опять кровь?
- Да нет пока, - прохрипел тот, отодвигаясь от нее на всякий случай. - Мы даже не знаем, как его зовут… звали.
- Может, он и не думал, что погибнет, - Вислава пересела к веслам. - Ничего не сказал, не прощался… Как здесь мелко! Нас же можно пешком догнать.
- Сказал, - Мэсси оглянулся на берег, который теперь был дальше, чем указанные шерном островки. - Он же не рассказывал, как перебраться за море, до сих пор. А потом рассказал, значит, знал, что его с нами не будет.
Донат поднял шест из воды.
- Все, пошла глубина. Не достает.
Плот миновал островки. За этими небольшими скальными преградами море пенилось, в отличие от спокойной воды в бухте. Плот несколько раз слегка качнуло. Грести было легко, но скорость оставляла желать лучшего.
- Все равно нас заметно с берега, - Вислава покосилась на далекие, уже почти неразличимые, человеческие фигурки. - Они-то веслами орудуют только так, это мы, с непривычки…
Плот дернуло и понесло. Только что такие близкие торчащие из воды скалы стремительно уплывали назад. Вислава вскрикнула, в тот момент, когда их поймало западное течение, она стояла и еле удержалась на ногах.
- Все, теперь вряд ли рискнут догонять, да и поздно, - Донат снова взялся за весла, хотя особой нужды в том уже не было. Он не привык особо ни рассуждать, ни горевать, его учили работать и не прекословить.
Вислава зачем-то порылась в вещевом мешке, вытащила оттуда небольшой сверток и швырнула в воду. Темный комок поплыл рядом, разворачиваясь в тряпку, намок, отстал и утонул.
- Это что? - спросил Мэсси. Кашель, наконец, прошел, дышалось почти легко.
- Та куртка, - Вислава отвернулась от борта. - Я все равно никогда не смогу ее носить. И ничего еще такого… такого…
Она замолчала, наклонилась, спрятав лицо в ладонях.
Солнце - тяжелый красный шар - медленно опускалось в воду. Алой полосой на волнах дрожали бесчисленные отражения, кровавая река протянулась от плота до горизонта. Берег давно исчез за краем мира. Здесь было только небо, алеющее по всему западу, словно господь всемогущий в одной из своих бесчисленных причуд накрыл Луну венчиком красного цветка. Заря вечерняя, багряная и страшная, отражалась в море. Алым был мир внизу, алым вверху, крошечной точкой затерян посреди бесконечности плот и три человеческих былинки на нем. А дальше - холодная черная пустота, огромная и непредставимая, перед которой и сама Луна - былинка…
- Какой кровавый закат, - вздохнула Вислава, поднимая голову.- Нам бы не пропустить остров, о котором он говорил. Море здесь неширокое.
Рассвет на Луне так же бесконечен, как и закат - долго-долго выбирается солнце из-за заснеженного края моря. Медленно прибывает в небе свет, прозрачная чернота меняется лазурью - только рассветное небо голубое, днем оно почти белое. Выплывают перламутровые облака, как свита для проснувшегося светила. Земля пока скована льдом, но недолго! Тот, кто несется по морю на санях под парусом, должен поторопиться!
К берегу, покрытому высоким сугробом, ветер принес цепочку буеров. Люди сдергивали тяжелые кожаные пологи, выбирались наружу, радуясь свежему воздуху. Вытаскивали сани на берег, доставали оттуда тяжелые ящики и мешки, перекладывали опасный груз на повозки. Несколько собак, ошалевших от свободы после долгого сидения взаперти, носились по снегу.
За разгрузкой наблюдал предводитель - высокий широкоплечий человек. Несмотря на свирепый утренний холод, он откинул меховой плащ и стащил шлем. Солдаты работали бодро, предводитель довольно кивнул, поднялся по смерзшимся в ледяные глыбы сугробам на небольшую возвышенность. Здесь берег просматривался далеко в обе стороны. Запад еще лежал в тени, высокие сугробы и не думали таять. А на светлой, обращенной к Благословенной звезде стороне, где давно наступило утро, высилась таинственная гора, секретное убежище врагов, остаток древнего города - тайна, которую надо было разгадать! Рассвет развеял ночные страхи и тревоги и принес уверенность, что сегодняшний день обернется удачей.
Никодар окинул побережье взглядом конкистадора, прибывшего в удивительный Новый Свет на поиски сокровищ и торжествующе улыбнулся.
Солнце поднялось и над Табиром. Старая Вета вышла на крышу, развесить выстиранную одежду - раз дом уцелел позавчера, и старый господин Анна тоже, то пусть хоть война, хоть конец света, хоть Луна упадет на Землю, а порядок должен быть.
В этот раз и так было много труднее, чем после прошлых налетов - больше рухнувших домов, больше пятен пожарищ, больше свежих могил на кладбище за городской стеной. Крылатые враги по своей обычной тактике искали склад, а его не было. Если бы не поздний вечер, кто знает, может быть, шерны еще не один час кружили бы над городом, ожидая взрыва.
Теперь город собирал себя по кускам, залечивая раны и ожоги. Налет, отбитый практически по старинке, закончился, но и показал с предельной ясностью - без огнестрельного оружия в опасной близости от шернов существовать невозможно.
Вета приложила ладонь ко лбу козырьком, чтобы защитить глаза от яркого света, оглядела ближайшие улицы - и кинулась к ведущей с крыши лестнице.
- Анна, Анна! - от волнения она пропустила обращение “господин”, хотя всегда знала, как приличествует разговаривать с достойными людьми. - Там Збигнев со своими людьми! Идет к вам!
Анна быстро вышел из внутренних комнат. Он слегка прихрамывал, на щеке добавился шрам, но, в общем, ему повезло - в сражении он уцелел и даже серьезных ран не получил.
- Ко мне? Что ему нужно? Может, ты ошиблась?
- Да где ошиблась? Вон, во двор входит, - Вета смотрела в небольшое окошечко: - Ну что, встретим? Лестница у нас крутая.
- Да зачем уж сразу с лестницы, - улыбнулся Анна. - Его, похоже, жизнь приложила. Пусть проходит, послушаю.
Вид у иренарха южных земель был, как обычно, солидный и уверенный, осанка была гордой, походка степенной, только вот взгляд подкачал. Збигнев избегал смотреть Анне в глаза. Милостиво кивнул, здороваясь, не дожидаясь приглашения, прошел во внутренние комнаты, сел в удобное кресло, и все это ни разу не встретившись взглядом с хозяином дома. Сбоку и чуть позади по двое вытянулись солдаты. У Анны стражи не было, Вета остановилась возле старого воеводы с таким видом, будто сама замещала охрану. Збигнев кашлянул.
- Я без посторонних хотел побеседовать, - уронил он свысока.
Вета кинула на него уничтожающий взгляд и вышла, пробормотав что-то вроде: “Бабу одолел, еще б с дитем малым схватился, и было б самое оно”. Збигнев сделал вид, что не слышал.
- Рад, что ты цел, - начал Збигнев великодушным тоном милостивого владыки. - Как живешь вообще?
- Спасибо, не жалуюсь, - сухо сказал Анна. - Вот ребята, что в последний день меня охраняли, больше не живут.
- Тяжело нам пришлось, - Збигнев скорбно вздохнул.
- Что, совсем плохо? - спросил Анна напрямик. - Не выдержим? Так зачем ты тогда ко мне, я-то чем могу помочь? У Теплых прудов нужно просить помощи. Унизительно, страшно, но другого выхода нет!
- Думаешь, Севин поможет! - вспылил Збигнев, чуть приподнялся в кресле, тут же осел обратно и уже тише сказал: - Он же такие условия поставит. Руки выкрутит.
- Так раньше надо было думать, Збигги, старый друг.
- А это не я, - быстро сказал иренарх. - То народ на сейме решил. Ты сам посуди! Отношение к нам какое было? Будто мы не переселенцы, а сами на Юге откуда-то взялись и чего-то хотим. Скажешь, нет?
- Скажу - да. Было такое. Только…
- Цены нам какие заламывали? - продолжал Збигнев. - Вот люди и не выдержали.
- Уж мне-то не ври. Народ кто подтолкнул?
Збигнев замолчал, будто ему заткнули рот. Потом с тоскливым выражением лица сказал:
- Севин раньше с толпой частенько заигрывал. На уступки шел, так дело выворачивал, что якобы люди сами решение принимали. Вот я и подумал, что…
- Что? - спросил Анна. - Что он людям на уступки пойдет? Он раньше заигрывал, пока к власти не пробился. Он не дурак, у него теперь армия, толпу он и слушать не станет. Это ты себя хитрым считаешь и думаешь на толпу опереться. А она, знаешь ли, ненадежна.
- Так не во мне дело! Мы все же предполье! Если с нами тут что-то случится, разве шерны тут остановятся?
- А ты вспомни, сколько раз горели Теплые пруды. Без счета, ведь так? И сколько раз шерны по всей стране проходили с огнем и мечом? Хотя бы до Старых источников? Много меньше. А почему? От гарнизона они далеко не уходили. Лень им было, опасались они - неважно. Они сжигали Теплые пруды, а страх наводили на всех. Просто пойми, страдают те, кто у них в соседях. Раньше это были Теплые пруды, теперь мы. Понимаешь? Севину и не обязательно помогать нам, ему достаточно укрепить свой берег.
- Но не могут же они… - начал Збигнев и смолк.
- Могут. Что у нас с боеприпасами?
- Плохо. Сколько производим мы - мало. Мы же не перетащим сюда Отеймор. И все оружейные мастерские в основном строились там, еще при Победоносце.
- А ты его самозванцем называл, - заметил Анна как бы между прочим. - На суде говорил разное там…
- Чернь казнила, Анна.
- Мне не ври. Вы с другими старшинами его просто бросили черни на растерзание. Что ты от меня теперь хочешь? Совета? Да, просить Север. Ничего другого тебе сам создатель не посоветует.
Збигнев снова принял солидный вид. Встал, прошелся по комнате из угла в угол, по-прежнему избегая встречаться взглядом с хозяином дома.
- Мы с тобой понимаем, что вины твоей особо не было, да и какая разница, выворотнем больше, выворотнем меньше… Шерны все равно даже с побережий женщин красть ухитряются. Я тогда распорядился об аресте больше для того, чтобы уберечь тебя от нападок. На пользу тебе же!
- Спасибо, - сказал Анна с иронией.
- Хотя, - продолжал Збигнев тем же тоном великодушного владыки, - если бы ты меня поддержал в плане атаки шернов, когда у нас были силы, сегодняшняя неприятная ситуация…
- Не было у нас сил. Мы бы сейчас отбивались от разъяренных шернов.
- И, хотя в итоге ты тоже виноват, что северяне нам выкручивают руки, они могут считать тебя невиновным и к твоему посольству отнесутся более благосклонно.
- Ах, вот оно что!
- Естественно, у тебя будут все полномочия, и совершенно официальный чин. И он сохранится и потом, когда ты вернешься и все успокоится.
Анна тихо смеялся.
- Я, между прочим, совершенно серьезно, - сказал Збигнев уже не таким уверенным голосом. - Мне действительно нужен уважаемый помощник, моя правая рука…
- Збигги, голубчик, ты правда думаешь, что Севин тебя иренархом оставит? Нет, даже больше, - ты думаешь, он тебе жизнь сохранит?
Збигнев слегка вздрогнул. Побледнеть при природной смуглости он особенно не мог, и все же кровь явно отхлынула от его лица.
- Ты… Ты уверен, что так серьезно и что он осмелится…
- Еще как осмелится. Вышлет сюда армию для сражения с шернами, а заодно и тебя поучить уму-разуму, ты думаешь, наши тебя будут так уж защищать? Осудят и приговорят тут всех старшин и всех твоих помощников, меня тоже, если тебя это утешит. Поставит своих людей.
- Анна, - дрогнувшим голосом пробормотал иренарх. - Анна, так тем более, как мне туда ехать просить. Меня и слушать не будут. Анна, я не о себе, я о людях беспокоюсь. Я понимаю, ты на меня зол, но город же ни в чем не провинился. Женщины тут, детишки малые…
- Вот ты бы о них сперва и подумал, прежде чем игры затевать.
- Анна!
- Я шестьдесят лет Анна. Ладно, что языком молоть. Корабль собирай.
- Так ты поедешь? - недоверчиво спросил Збигнев.
- Сам понимаешь, не ради твоей головы. Ради людей. Собирай корабль, а то все утро так ушами и прохлопаем.
- Анна, - забормотал иренарх, - все, что я говорил про чин, про правую руку, все серьезно! Вернешься, обсудим. Давно пора, просто стыд, что тебе, при твоих заслугах…
Воевода невесело усмехнулся.
- Старый друг, - сказал он серьезно. - Может, со мной и согласятся поговорить, а может, сразу в тюрьму, как предателя. А из тюрьмы у меня будет один выход - к позорному столбу. Все, все, - он рукой отстранил Збигнева, который подошел слишком близко. - И не разуверяй меня, так и будет, почти наверняка. А я и не боюсь. В моем возрасте устаешь бояться. И не благодари, не ради тебя, сам понимаешь. Собирай корабль. Может, меня сначала хотя бы выслушают.
Всем хороша благословенная Земля! Светла, прекрасна, огромна. Но края мира нет на ней, и если будешь идти все вперед и вперед, рано или поздно вернешься туда, откуда вышел.
На Луне край мира есть. На далеком западе, на границе моря, можно увидеть этот край. Он обернется сухим песком под ногами, прозрачным до ломкости небом, удушьем в горле и погонит человека прочь, к местам обитаемым. Задыхаясь и не помня себя, путник повернет назад, и тогда уже едва осмелится оглянуться на край Великой пустыни. И ужаснется самому страшному из чудес лунных, и затянет осанну создателю всемогущему, сохранившему хотя бы половину Луны для жизни, надежд и мечтаний.
Странно было забраться так далеко на запад, и не обнаружить там пустыни!
До сих пор странствие продолжалось спокойно. За Море удалось перебраться благополучно даже без провожатого. Маленький островок посреди моря стоял на пути западного течения, будто нарочно поджидая путешественников. Дальше до южного берега было только что не рукой подать - вместе с утренним течением переплыли быстро, без происшествий. Сначала все (кроме Доната, который не привык ни радоваться, ни печалиться) не помнили себя от счастья, что наконец очутились на родной земле. Когда первые эмоции улеглись, пришлось задуматься, куда идти теперь.
Самая легкая и быстрая дорога шла вдоль берега на восток. Вислава точно не знала, но была уверена, что уже через несколько часов появятся первые приморские поселки. Но, оглядев себя и товарищей, она вздохнув, признала:
- Нет, вид у нас не тот. Бродяги краше выглядят. И тебя, - она кивнула на Доната, - за полет стрелы признать можно. Совсем взрослый мужик, а морда гладкая. Еще чего доброго, решат, что мы кого-то убили… А еще мы столько солдат видели на севере. Неужели они все там рыскали только ради нас?
- А зачем еще? - не понял Мэсси.
- Сюда они рассчитывали переплыть. Наверняка. Там еще в первый день все хотели наказать южан за непокорность, хотя какая непокорность, просто не выдержали уже. Ну вот, если тут по берегу бродят солдаты с Севера, особо не спрячешься, побережье место открытое.
Подумав, решили пробираться в глубь материка, там уже выходить к деревням или поселенческим лагерям, оставив Доната где-нибудь в укрытии. Сейчас, разумеется, собаки очень бы пригодились, но их не было. Немного повздыхали, погрустили, и отправились в путь пешком.
Солдатский лагерь они заметили уже через несколько часов, к счастью, издали. Такие блестящие шлемы были только у северян. Вокруг виднелись высокие повозки - корпуса перестроенных буеров. Обошли стоянку вояк с запада и двинулись дальше небольшим лесочком, который тоже тянулся на запад.
Возможно, после трех дней скитаний - а ведь на Луне это четверть года! - им уже страшно было вообще выйти к людям, и они не выбирались из леса, втайне радуясь отсрочке. Когда заросли кончились, впереди открылся горный кряж, невысокий, длинный, усеянный скалами, и они не сговариваясь, побрели туда.
- Здесь местность просматривается далеко. Отсюда мы легко увидим лагерь, или шернов в полете, или солдат, если к нам захотят подобраться, - сказала Вислава, и с ней согласились.
Чудное это было место! Небо казалось низким, как потолок, словно рукой можно было до него дотронуться. Время близилось к полудню, и над равниной собрались облака. Так странно и жутковато было издали наблюдать, как они росли, собирались в тучи, как плыл вперед крутящийся темный вал. Вислава начала искать пещеру для укрытия.
Пещера нашлась, но не пригодилась - черная громада туч собралась в единую плотную массу и обрушилась дождем над равниной, не доходя до кряжа. Небо очистилось, посветлело, с запада тянуло прохладой и свежестью, с востока - сухим жарким ветром. Странное это было место, и не иначе, как зачарованное - давно уже можно было спуститься с горного хребта и идти на восток в поисках людей, а они все брели по краю миров, границе между пустыней и оазисом.
А дышалось тут легко, даже когда прилетал суховей - в горле першило, но грудь от нехватки воздуха не сдавливало. Мэсси даже ни разу не закашлялся. С живой стороны равнина была покрыта травой и кустарниками, туда можно было спуститься и отыскать родник где-нибудь под скалой. А мертвая сторона… вот чудо, мертвой она не была! Там к скалам лепились лишайники, из-под камней пробивалась чахлая, высохшая, но трава, там небо было голубым, а не черным. А Земля не катилась по горизонту, касаясь его краем, а приподнялась, как еще одно солнце.
- А если правы эти? - не выдержала Вислава. - Которые Братья истины? Идем уже полдня, а Пустыня никак не начнется! А вдруг тут где-то ход на ту сторону?
Мэсси не ответил. Воистину здесь можно было поверить во что угодно, может быть, и в то, что в странном горном краю открывается путь на прародину-Землю.
Наваждение кончилось внезапно - Донат, перебираясь через скальный обломок, подвернул ногу и взвыл самым будничным образом.
- Ну вот как тебя угораздило! - сокрушалась Вислава, туго перебинтовывая распухшую стопу Доната. - Выносливый, выносливый… под ноги чего не смотрел? А если идти не сможешь?
- Смогу, - пообещал Донат.
С этим утверждением он явно поторопился - идти-то он, конечно, шел, но прихрамывая и очень медленно. На неровных участках Донат и вовсе становился беспомощен. Нужно было сворачивать на равнину. Увы, именно сейчас спуск был слишком крутым и обрывистым, точно непреодолимым для Доната.
- Может, мы его на руках снесем? - спросил Мэсси.
- Может, вы меня здесь оставите? - спросил в свою очередь Донат.
- Я тебе оставлю! - пригрозила Вислава. - Лучше я пройду вперед и погляжу, нет ли где нормального спуска.
- Давай лучше я, - вызвался Мэсси. - Я все же хожу быстрее.
Вислава подумала и кивнула. Дело решило то, что она сама стерла ногу и слегка прихрамывала.
- Ладно, только быстро. Если не будет пологого склона, возвращайся назад, спустимся как-нибудь.
Желтоватое небо висело над огромной горой, перед которой, как младший брат, расположился холм. На вершине холма стоял старый храм, за прошедший год он ничуть не изменился. Ни ночные морозы, ни дневная жара не уронили лишнюю колонну и не разрушили стены.
Люди разбрелись по окрестностям, как муравьи вокруг муравейника. Сноровисто растаскивали из общей кучи ящики с боеприпасами, расширяли трещины, закладывали туда взрывчатку. Никодар наблюдал за работами с довольным видом. Сегодня они не повторяли прежних ошибок, не стали обходить огромный кратер вокруг, как год назад. К самой горе генерал отправил отряд наилучших умельцев, знавших толк в деле изготовления пороха. Уж они разберутся, как лучше устроить пролом в толще горы. Если пошатнется эта, никому неизвестная твердыня, значит, и города шернов уязвимы.
Никодар медленным шагом побрел к вершине холма. Оттуда лучше всего будет наблюдать за огромной горой со странным названием. Как там она называлась на древних картах - Шиккард? На земных вещах вообще было много чего написано. И Старый человек метил свои книги, и, хм, победоносец…
Никодар взялся за висевшие у него на шее трубки, соединенные перемычками. Да, принадлежали самозванцу, а что? Вещь весьма полезная, равно как его оружие. Огненный бой, изготовленный в мастерских, всеже отличался от револьвера пришельца с Земли. Или откуда он там. А эти трубки, позволяющие увидеть вблизи отдаленные предметы, назывались бинокль. Старик Хома призывал сжечь все вещи самозванца, хорошо, что его не послушались. Кое-что пришло в негодность, но вот оружие и бинокль до сих пор служили исправно.
На одной из трубок было мелкими буквами выгравировано “Great Barrier Reef”. Никодар не знал, что это значит, да и знать не хотел. Вот материал, из которого был сделан бинокль, интересовал его больше - легкий, прочный, гладкий, как отполированное дерево, но не дерево. Генерал поднес бинокль к глазам - крошечный человечек, спускающийся со склона горы, приблизился, будто был в нескольких шагах. Генерал отметил мысленно - раз спускается, значит, шнур уже зажег, гореть тот будет меньше четверти часа, недолго осталось до взрыва! Он повернулся в противоположную сторону, где лежала пустошь, отделявшая холм от поросшего лесочком плоскогорья. Скоро отряд двинется обратно, в обитаемые края, к укрепленному лагерю.
Вдруг Никодару почудилось на пустоши какое-то движение, он привычно поднес бинокль к глазам, так, на всякий случай, но уже в следующую секунду ахнул:
- Силы земные!
Находившиеся рядом солдаты с готовностью повернулись к полководцу. Никодар свободной рукой сделал им знак не двигаться и севшим голосом скомандовал:
- Быстро все в укрытие! Вокруг! За скалы!
Кряж постепенно перешел в плоскогорье, поросшее редкими деревцами. Дальше дорога и вовсе спускалась под уклон. Мэсси все время шагал чуть не бегом, так что теперь у него закололо в боку. Он постоял, переводя дыхание, прислушался к себе - нет ли кашля, оценил сверху склон. Здесь не было трещин, осыпей и прочих непроходимых и неприятных вещей. Можно было спокойно возвращаться к друзьям. Мэсси глянул напоследок в сторону Земли, что сияла белым облаком, оторвавшись от горизонта, и замер.
Прямо под Звездой благословенной за сухим пустырем виднелся холм, а на нем верхушка древней постройки. Колонны, окружавшие здание, живо напомнили тайный ход под Герлахом. За прошедший год Мэсси уже начинал верить, что странная пещера и светящаяся стена ему причудились, но теперь! Это был тот самый храм, тот самый холм, и даже Земля висела над ним точно так же. Силы земные, этот тот самый участок сети, как назвала его стена!
Колебания продолжались недолго. Конечно, прежде всего нужно было вернуться за Виславой и Донатом, сообщить, что путь впереди удобный и безопасный, и уже потом, когда они найдут отряд Сакко, или доберутся до Табира… или…
Кто вообще сказал, что они найдут нормальное убежище, или что у него будет возможность вернуться назад? Сейчас холм недалеко, а потом поди разыщи это место. Конечно, вряд ли прямо на виду там будет какой-нибудь указатель, но вдруг, он же умеет читать надписи шернов…
Борьба между любопытством и долгом быстро завершилась не в пользу последнего. Мэсси зашагал через пустошь, уговаривая себя, что потратит на осмотр не больше получаса. Время еще есть, закат не скоро, а Донат после передышки сможет идти быстрее.
Земля под ногами была совершенно суха. Камни, песок, ни капли воды. Пустыня все же близко, но над холмом небо светлое, значит, дышать тут есть чем!
- Стой! - неожиданно скомандовали сбоку. Мэсси повернулся, толком не успев испугаться. Из-за камня вышел человек в панцире, с ружьем наизготовку.
- Я ничего плохого тебе не сделаю, - сказал Мэсси, еще не веря, что так глупо попался. - Я тут случайно.
- Стоять, не двигаться, руки вверх! - выкрикнули сзади. Сбоку появился еще один солдат с ружьем, и еще, и еще - человек десять, не меньше, вышли из укрытий. Мэсси оказался в кольце направленных в него ружейных стволов.
- У меня оружия нет! - крикнул он, надеясь непонятно, на что. - А вы на меня, как на разбойника. Я просто хотел посмотреть на холм.
Круг разомкнулся, но не для того, чтобы выпустить пленника. В центр прошел статный воин, ростом лишь немногим ниже Мэсси, в сверкающем шлеме. Смуглое молодое лицо, короткая черная борода и пронзительный взгляд показались знакомыми.
- Победоносец, - усмехнулся человек, и Мэсси вспомнил его - Никодар, главнокомандующий северян. - Ну вот и свиделись снова. Его по всему северному берегу ищут, а он тут прогуливается. Ну что ж, радостная встреча. Не знаю, как ты пробрался сюда, но назад возвращаться придется, там к тебе много вопросов. И раз уж ты так резво бегаешь, не обессудь…
На запястье Мэсси защелкнулся стальной браслет с тонкой цепочкой. Мэсси впервые видел кандалы, но догадался, что это они. Второе кольцо генерал пристегнул к собственной руке.
- Будьте осторожны, господин! - выкрикнул кто-то из солдат. Никодар посмотрел холодно:
- Я врукопашную сражался. С этим справлюсь.
Мэсси молчал. Мать-Луна! Как глупо, как нелепо! Авий спасал его зря, Сакко - зря, Анна рисковал зря… Бромария добровольно пошел на пытки и смерть напрасно… А тот безымянный шерн… уж если бы он знал, чем закончится его самопожертвование!
- Бромария жив или казнен? - спросил Мэсси невпопад. Никодар поглядел недоумевающе, потом вспомнил.
- Ах, да, - сказал он. - Когда я уезжал, был жив. Но ты бы о себе лучше подумал, честно. Сам понимаешь, куда мы сейчас поедем. На Теплые пруды. Такую птицу я повезу лично.
- Хорошо, я готов, - сказал Мэсси хрипло. Если они уйдут отсюда быстро, солдаты, возможно, не заметят Доната и Виславу. И здесь ничего такого не натворят. Уж точно не просто посмотреть они сюда явились.
- Я готов, выступаем прямо сейчас! - повторил он. Никодар посмотрел еще более косо:
- Э, братец, у тебя отцовские замашки. Командовать вздумал? Здесь командую я. И не рвись так к позорному столбу, скоро попадешь, можешь не сомневаться. Да, ты хотел холм поглядеть? Посмотрим вместе перед отъездом!
Генерал бодро начал карабкаться на вершину холма. Мэсси ничего не оставалось, как подниматься следом, тем более, в спину его подталкивало ружейное дуло.
- Что вы там собираетесь… - он закашлялся от сухого воздуха, обжигающего гортань.
- Не твоего ума дело, - ответил Никодар. - Полюбуйся напоследок, такое не каждый день увидишь. Сейчас вон та гора прикажет долго жить. Ну, может быть, не вся…
- Нет! Вы с ума со…
Что-то громыхнуло поодаль, дым из разлома пошел вверх, слабый, светлый, но уже в следующий миг загрохотало громче, выбросился ввысь фонтан камней и песка, рассыпался в рыжий туман, закрывший часть склона. Дрогнула под ногами земля…
…И задрожал холм! За миллион лет даже самые прочные породы разрушаются морозом и зноем, иногда достаточно камешек подтолкнуть, чтобы побежала по лику планеты новая трещина. Сквозь рыжую пелену скорей угадывалось, чем виделось, как осел участок горного хребта, опоясавшего огромный кратер. Холм шатался. Рухнула одна из колонн - солдат, стоявший вблизи, не успел отскочить, да что там, он и закричать не успел. С треском повалилась другая колонна. При следующем толчке люди попадали наземь, на ногах не устоял никто.
Глубоко под Герлахом, в древней лаборатории, сама собой включилась и замигала интерактивная надпись. Цветовые символы, которые мог прочитать один-единственный человек, пробегали и повторялись снова и снова:
“Проект “Око” поврежден необратимо. Необходим запуск резервного проекта “Полюс”.
Комментарий к Переведи меня через Шиккард. Точка схождения
https://mendolaart.com/wp-content/uploads/2014/12/Spanish-Hero-High-5.jpg
Нико, конечно, не испанец а португалец (я думаю, весь набор генов перетасовался, собрался обратно и достался ему). Но труба у этого красавца неспроста.
Ну и о грустном. Заканчивается лето, каникулы, и ударный темп. Я, конечно, не зарекаюсь, но благополучное завершение отодвигается далеко. :(
Буду Ратоньнеру пока ковырять потихоньку.
И да, я идиотка с географическим кретинизмом. Похоже, до Шиккарда им надо идти на восток, а не на запад. Вот к следующей проде все и поправлю. :)
“В Мумидол вступает прохладная осень, но без нее не бывает новой весны”.
========== Полет Лисички… ==========
Лес шумел размеренно и спокойно. То был южный приветливый лес, от близости моря пропитанный влагой, от близости солнца — теплом и светом. Вековые дубы гордо вставали среди грабов и вязов. Листья шуршали над зарослями кустарников, укрывая птиц, чей щебет смешивался с общим шумом леса.
Вдруг со спокойного ясного неба донесся гул. Он усиливался с каждой секундой. Птицы притихли, лесные зверьки приподняли головы, готовясь удрать в любую секунду.
Гул утих внезапно, словно его выключили. Лес зашумел по-прежнему. Только птицы, пожалуй, могли бы видеть в бесконечной голубизне огромное семечко одуванчика. Ветер уносил его дальше в чащу, Хлопал по воздуху белый складчатый купол и тускло поблескивала металлическая сфера, покрытая окалиной.
Кроны буков просели под опустившейся на них тяжестью. Лес вздохнул и стих. Птицы, словно опомнившись, вновь включили свой многоголосый хор.
Через какое-то время их пение снова нарушил шум — по лесу продирался человек в обычной одежде грибника или охотника — плащ с капюшоном, высокие сапоги, на шее бинокль, за плечом ружье.Такая экипировка была для него тяжеловата, человек оглядывался по сторонам, поминутно вздыхая и вытирая пот со лба.
Вдруг среди зелени мелькнуло что-то светлое. Зацепившись за ветку, трепетал от легкого ветра кусок белого парашютного шелка. Человек проследил взглядом направление поломанных сучьев и решительно зашагал прямо по бурелому.
Вскоре он сидел уже около шара-семечка, упавшего с небес. Сфера наполовину просела в мягкую лесную почву, сломав несколько кустов. Листья на них пожелтели и свернулись. Человек осторожно коснулся металлической оболочки и отдернул руку — горячо. Оставалось только ждать, он вынул записную книжку и углубился в расчеты.
Время от времени он делал глоток из термоса, поглядывал на часы, пробовал температуру металла и снова возвращался к записям. Прошло не меньше часа, пока небесный гость достаточно остыл. Человек с тревогой начал простукивать металл. Но тут что-то дрогнуло внутри, на поверхности обрисовался круг и начал вывинчиваться наружу со скрежетом. Человек облегченно вздохнул. Умный механизм, измерив температуру, запустил автомат, открывающий камеру.
Люк вывинтился целиком и отвалился в траву. Под ним виднелась тусклая поверхность внутренней дверцы. Человек приблизил к отверстию лицо, прислушался. Изнутри явственно доносился собачий лай.
Немного позже Данияр с сумкой-переноской, из которой торчал черный собачий нос, садился в поезд от Черновиц до Варшавы. Ружье он оставил в камере хранения (по правде сказать, он даже не знал, с какой стороны из этого ружья стрелять, и таскал с собой такую обузу только ради легенды), переоделся и почистился в гостинице, там же позвонил в Варшаву.
Аза практически мгновенно сняла трубку, хотя и готовилась к выступлению, тому самому важному для нее концерту.
— Ну?
— С собакой все отлично, — сказал Данияр.
— Собака меня не интересует, как путешествие?
— Путешествие тоже, закончилось почти там, где рассчитывали, совсем немного пришлось поплутать. Чувствует она себя хорошо, перенесла нормально, хотя, наверное, ей было скучновато. Деньги себя окупили.
Если бы телефонист вздумал слушать чужие разговоры, он бы счел их абсолютно невинными. О частном обучении и частных исследованиях в них не говорилось ничего.
— Мне сейчас деньги не важны, — ответила она с легким раздражением. — Ты к концерту успеешь?
— Не уверен. Мне еще нужно занести собаку в дом и сообщить Матарету, порадовать его. Сейчас сажусь на скоростной поезд, это часа три.
— Вот надо было тебе именно сегодня отправляться в Бессарабию, — теперь в ее голосе был еще и упрек.
— Уж так получилось. Румыны самый безалаберный и добродушный народ, и огромные леса, какие мне нужны, сохранились именно здесь.
— А все-таки к концерту ты успеешь. Мне важно.
— Еще один зритель к тысячам? Да разницы и незаметно будет.
— Да хоть к миллионам. Сам знаешь, что придешь. Тем более, это особенный концерт.
И она была права. Как всегда в житейских вещах.
После встречи с Грабецом Данияра действительно взяли обратно на завод, и ему действительно никто и слова против не сказал, даже не покосился, во всяком случае, так, чтобы это было заметно. Начальству важнее всего было, чтобы работа шла без сучка и задоринки, коллеги к инженеру относились хорошо, и те, и другие знали, что новому человеку вряд ли удастся сразу взять на себя сложный участок производства — короче, Данияр спокойно вернулся на прежнее рабочее место.
Большую часть свободного времени он теперь проводил в жилище Азы. Домик, который он снимал, хозяин предназначил под снос и постройку на участке апартаментов для сдачи напрокат. В любой съемной квартире ему труднее было бы оборудовать рабочий кабинет и хранить свои драгоценные книги. И как-то вполне естественно получилось, что Аза предложила проводить расчеты в ее доме, а заодно и книги хранить в сейфе. В завернутом виде их не отличишь от тех же слитков золота.
Данияр только спросил, не скомпрометирует ли ее тот факт, что посторонний человек будет ходить в ее дом, как на работу, на что Аза ответила:
— Давно пора!
При этом они почти не пересекались, Данияр с удивлением и не без огорчения отметил, что раньше он и то видел Азу чаще. Домой она приезжала редко, куда больше времени проводила на выступлениях, репетициях, важных встречах, в поездках.
Матарет потихоньку сдавал. Он вернулся из больницы домой, и резких ухудшений в его здоровье больше не было, но как-то сразу при первом взгляде стало ясно, что осталось ему недолго. Маленький секретарь после перерыва вернулся к своим обязанностям, и совершенно очевидно, это было больше нужно ему, чем Азе. Она наняла другого делопроизводителя, чей кабинет располагался при театре, и передала ему часть дел, скрывая это от Матарета. Впрочем, тот наверняка обо всем догадался, когда его привычный объем работы существенно уменьшился, но вслух ничего не сказал.
Иногда маленький лунянин приходил в кабинет Данияра, садился в углу, поначалу спрашивая:
— Не помешаю? — и, действительно, ни разу не помешал, не отвлек, просто сидел и наблюдал большими совиными глазами, да так тихо, что Данияр забывал о его существовании. Матарету, видно, становилось легче на душе, когда он наблюдал за строительством корабля. Данияр иногда начинал рассказывать, какие конкретно расчеты он проводит, и выражал надежду, что корабль будет достроен быстро (в чем совсем не был уверен), но Матарет просто смотрел печально, ничего не говоря, так что скоро их совместное пребывание в кабинете свелось почти исключительно к молчанию.
Матарет подавал голос лишь иногда — когда его о чем-то спрашивали. Настал день, когда Данияру стало ясно, что без предварительного эксперимента запускать корабль он не рискнет. К счастью, даже миниатюрной запасной машины строить не пришлось — на корабле Яцека имелась небольшая шаровидная капсула, предназначенная для исследования или укрытия. В ней при желании, хотя и без комфорта, мог разместиться взрослый человек или — относительно свободно — небольшое животное. Выбор лег на собачку, которая частенько крутилась во дворе, пролезая между прутьями решетки. Ее подкармливала старшая горничная, рискуя навлечь на себя немилость хозяйки — Аза домашних питомцев не заводила и не жаловала. Но это славное, рыжее, похожее на лисичку существо полюбили все, и даже иногда запускали в дом. Собачка, названная Ренардеттой, вела себя прилично, не покушалась на чистоту полов, не пыталась запрыгивать на диваны и пуфики, деликатно проходила в отведенное ей место на кухне, жадно ела, усиленно виляя коротким хвостиком, и укладывалась спать.
Данияр задумался вслух, допустимо ли использовать для пробного полета Ренардетту, или лучше поймать бездомного пса на улице. Ренардетта-то была молода, здорова, вынослива, стерилизована (об этом позаботилась ее покровительница-горничная). Матарет вдруг негромко сказал:
— Опыты лучше проводить с тем, кто небезразличен. Тогда вы уверены, что будете стараться ради успеха…
Данияр лишний раз почувствовал себя страшно виноватым, но согласился. Чувство вины, сопровождало его по жизни уже шайтан знает, сколько времени. Может быть, с самого детства, когда он уехал учиться, зная, что мать тоскует безмерно. Может быть, когда он уцелел в дни бунта ученых или в железнодорожной катастрофе, когда погибли столько уж куда более достойных и способных ребят. Или когда он согласился на предложение работать по специальности, любой человек с чувством собственного достоинства послал бы всех подальше и гордо повесился на первой березе.
Ренардетта спокойно позволяла себя взвешивать, пристегивать ремнями, приучалась пить из специальной поилочки, и все это не теряя дружелюбия, тем самым загоняя и без того рефлексирующего инженера куда-то на самое дно уныния. Если бедняжка повторит судьбу злополучных французов, погибших семьсот лет назад во втором снаряде? И как подействует на Матарета неудачный эксперимент?
Но ему оставалось только продолжать работу, мысленно повторяя, что он не имеет права на ошибку. А Ренардетта с готовностью каждое утро шла навстречу человеку, который, возможно, вскоре отправит ее на мучительную смерть.
Аза после нервного срыва из-за разговора с Грабецом довольно быстро пришла в себя и стала такой же, как прежде, холодной, иногда обворожительной, иногда язвительной, все чаще капризной и вечно занятой. Она пыталась поначалу узнать что-то об амнистированном литераторе у его соседей, но те пожимали плечами — да, бывает, господин Арсен, конечно, много чего учудил, но теперь спокоен, только что пьет. Ну да мужчине выпивать простительно. Ведет он себя тихо, никого с толку не сбивает, а если вдруг вздумает крамольные речи говорить, то его никто и слушать не станет, что вы!
Аза отступилась. Равнодушие окружающих стало для Грабеца худшей тюрьмой, чем каменные стены, а для надежности он еще и ров перед замком залил выпивкой, и теперь не выглядывал из осадной башни. На авторство своего стихотворения на музыку Лахеча в таком состоянии он бы точно не претендовал, и это, пожалуй, было главным, что от него требовалось.
Аза готовила свой концерт. Она довольно быстро перестала называть его прощальным, но повторяла, что эта песня будет особенной. Не из-за антуража, не из-за какой-то еще экзотики, только из-за содержания и музыки. А если публика не поймет и не примет, что же, вот тогда она и подумает о том, чтобы улететь на Луну!
Данияр от таких ее метаний не знал, что и думать. Построить корабль, способный не просто перенести на Луну пассажира, но и в случае чего вернуться обратно, было в условиях борьбы с наукой невыполнимой задачей. А она не то, чтобы этого не понимала, наверное, и сама не могла определиться, и нуждалась в том, чтобы выбор сделали за нее. Данияру не хватало характера поставить ее перед фактом, за что она на него злилась, как это часто бывает.
— Ты ведь тоже не решил до конца, останешься ли ты здесь, или вдруг сбежишь на родину, — после посещения Грабеца они перешли на «ты», хотя это не прибавило в их отношениях ни теплоты, ни особой близости.
Это было так. Иногда его охватывало желание бросить все, не видеть больше печальных глаз Матарета, вернуться домой, где будет легче, в любом случае в тысячу раз легче! Однажды он даже съездил в один из городов Восточной Польши, но до российского посольства не дошел. Вернулось благоразумие, зашептавшее в оба уха, что его могут просто проверять и арестовать у входа в посольство, а то и свои же сдадут. Он поднял воротник и зашагал прочь, кружил по городу бесцельно какое-то время, пока не вышел к одному из городских костелов.
Мир, страшный и желанный мир, мир чудовищных войн и блестящих открытий, мертвый и живой одновременно, снова посетил его в тот день. Костел остался на прежнем месте, лишь засиял новой крышей, деревья стали другими, — но ведь все деревья похожи, верно? — дома частично заиграли яркими красками, частично разошлись, образуя площадь, и на площади выросла огромная фигура бронзового человека в распахнутой шинели, который глядел на Данияра живыми блестящими глазами, полными злорадства.
«Ничего. У тебя. Не выйдет».
Данияр молча сделал несколько шагов навстречу бронзовому, разглядывая оттопыренные уши, металлический лоб с залысинами, а в глубоко посаженных глазах статуи светилось все то же злобное торжество.
«Ничего. У тебя. Не выйдет».
Наваждение задержалось на несколько секунд и истаяло так же быстро, как обычно. Улицы стали прежними, и рядом гудел клаксоном автомобиль с откидным верхом, откуда выглядывал недовольный шофер. Данияр пробормотал извинения и вернулся на тротуар.
Азе он не рассказывал про попытку дезертирства, которая к тому же ни к чему не привела. Только Матарет в следующий вечер смотрел еще более печально, и Данияр, снедаемый новым приступом чувства вины, взялся за расчеты так рьяно, что сделал несколько ошибок.
Приближался день пробного полета, а заодно и дата концерта, который стал бы лебединой песней для Азы. Впрочем, она перестала называть его последним. Когда она говорила о планах на будущее, у нее все чаще проскальзывало: «А потом я полечу на гастроли в Египет», или: «Надо будет провести еще один спектакль». Она не отказалась от мысли уйти со сцены навсегда, но и не относилась к ней слишком серьезно. И еще — это было неожиданно — она сомневалась в успехе предстоящего выступления.
Данияр сначала не верил ей и считал ее слова обычным кокетством. Он прекрасно знал, что Аза не из тех, кто мало себя ценит. Матарет тоже дежурными словами наемного работника начинал убеждать певицу, что у нее великолепный голос, публика обожает ее и абсолютно все примет на ура. Аза улыбалась, слегка склонив голову, и молчала, лишь однажды сказала в сердцах:
— Голос? Я знаю, что я первое меццо-сопрано мира. Только разве они слушают голос? Разве они слушают слова? Они больше пялятся! — и внезапно выскочила из кабинета. Данияр с Матаретом переглянулись — и один вернулся к работе, а второй сделал вид, что ничего не было.
Чем ближе был день концерта, тем чаще Аза приходила в рабочий кабинет и рассматривала чертежи, хотя ничего в них не понимала. Матарет из деликатности наоборот стал все чаще оставаться по вечерам у себя. Расходные статьи тем временем все росли. Особенно много требовалось топлива, в один вечер Данияр рассчитал наконец приблизительную стоимость полета и возвращения. От полученной суммы немудрено было хлопнуться в обморок, но Аза посмотрела довольно-таки равнодушно, как будто не ей предстояло решать этот вопрос:
— Задача определена, уже что-то.
И все же на другой день она сидела в кабинете с серым от усталости лицом, курила весь вечер одну сигарету за другой (чего за ней в последнее время не наблюдалось), а выбросив очередной окурок, уткнула голову в руки и глухо сказала:
— Я у Катаржины была, Марковой сестры. Муж у нее большой чиновник, связан именно с комиссией. С чем же еще, этакий святоша. Как и она. Они с его матушкой меня за человека не считали. Ну ничего, если что-то нужно сделать, я не гордая. Все же встретилась лично.
— А она? — спросил Данияр, уже понимая, что ничего хорошего встреча не принесла.
— Она? Поджала губы и сказала, что ее несчастный брат наверняка мертв и похоронен в неосвященной земле, что гнетет ее днем и ночью. Пришлось спросить, не хочет ли она в таком случае поспособствовать, чтобы останки были перевезены в освященную землю. Она поджала губы так, будто их у нее и нет, и скорбно всхлипнула, что каждый сам несет свой крест, что у нее самой много грехов, и она не может брать на себя еще грехи брата, безбожника и авантюриста.
— Обойдемся без Катаржины и ее поджатых губ! — решительно сказал Данияр. — Я тут уже кое-что прикинул, только нам понадобятся горы.
— Татры! — оживилась Аза.
— Низковаты, если только Монблан… Или ехать в Азию. Только перевезем ли мы машину?
— Скажу, что это антураж для выступления, — Аза совсем развеселилась. Остаток вечера работа не шла, они смеялись, шутили, говорили обо всем, как старые друзья, и в итоге Аза оказалась в его объятиях, поцелуи пахли сигаретным дымом и еще почему-то горечавкой. Только на них все и закончилось, Аза освободилась и сказала, поправляя прическу:
— Прости, но не получится. Видишь ли, ты слишком хороший человек, чтобы я просто притворялась, большего от меня не жди, а тебе притворства недостаточно, ведь так?
На другой день она мурлыкала и напевала, как обычно, а на его хмурый вид заметила только:
— Обидно, я понимаю, но что я могу поделать?
— Не обидно. Кварталов красных фонарей в городе полно, — сказал он со всей язвительностью, на какую был способен. Аза скорчила насмешливую гримаску:
— Ну, если это твой уровень!
Данияр опять уткнулся в работу, а Аза, довольная, как Ренардетта после хорошего ужина, выскользнула из комнаты.
— Я туда не ходил, — крикнул он ей вслед на всякий случай, но она ничего не ответила.
На следующий день Аза уехала куда-то по делам, и в кабинет заявился маленький секретарь. Посидев, как обычно, тихо и незаметно, он неожиданно сказал:
— Дэн, вы знаете, есть такая штука — пружина.
— Есть, — не понял Данияр. — И что?
— Если ее сжимать, — терпеливо пояснил Матарет, — она в конце концов разожмется и ударит. Причем не обязательно по тому, кто ее сжимал. Не судите строго, она как пружина.
Данияр вскипел.
— Вот только советов от убогих карликов я еще не просил! — рявкнул он и выскочил из дома, на ходу надевая пальто.
«Я слишком хороший человек? О нет, не слишком и вообще не хороший…»
Со срывами, извинениями, препонами, но работа все же шла. В загородном имении Азы несколько дней пускали фейерверки и шумовые ракеты, соседи пытались вяло протестовать, получили разъяснения, что репетиции разрешены полицией и необходимы для нового шоу, и относительно успокоились. Осталось перевезти за город капсулу и Ренардетту.
Данияр долго делал вид, что изучает в телескоп Луну, чертил и считал, и наконец выбрал для эксперимента день накануне концерта. Это была его маленькая месть за «слишком хорошего человека». Аза немного расстроилась, хотя старалась этого не показывать. Она нервничала все больше в приближении знаменательного дня.
В довершении всего снова заболел Матарет. Совершенно внезапно, на ровном месте его охватила страшная слабость, он мог только лежать, говорил и то с трудом. Пришедший врач долго прослушивал больного, спрашивал, не болит ли за грудиной, Матарет ответил, что сердце не болит, но слегка ноет левая рука и отдает под лопатку. Врач с важным видом сказал, что инфаркта, на его взгляд, нет, но постельный режим и сердечные капли необходимы. Матарет и так не мог соблюдать никакого режима, кроме постельного, и выслушал врача с ироничной усмешкой.
После ухода эскулапа маленький секретарь лежал в своей комнате, глядя в окно на светлеющий тонкий месяц и молчал. Зато Аза и Данияр говорили слишком много. Данияр обещал, что испытания капсулы с Ренардеттой пройдет успешно (в чем абсолютно не был уверен), Аза тоже обещала, что после концерта будет заниматься только постройкой корабля.
— Матт, главное, не падай духом, — говорила она весело. — Думай, что столько ждал, осталось совсем немного. Увидишь ты свою Луну. У тебя же там семья, наверное? Все время спрашиваю и все время забываю.
— Нет, — Матарет, не отрываясь, глядел на светящийся в небесах серп. — родители наверняка умерли, они были немолоды. Братья, скорее всего, забыли…
— А жена, дети?
— Не было, — он сделал паузу и заговорил громче, стараясь четко произносить каждое слово: — я так решил. Однажды, когда я был совсем молод, только вышел их подростков, я шатался по городу и забрел в бедные кварталы. Там казнили женщину… За то, что якобы ее коснулся шерн, а может, и в самом деле коснулся. Я даже пытался вступиться, молодой дурак. Но их было много. Ее закопали в землю по шею, по обычаю. А перед этим… Ну, вы сами понимаете, что они с ней сделали. Тогда я решил никогда не заводить семьи. Не плодить себя в таком мире…
Наступило мрачное молчание.
— Зачем же тебе туда возвращаться? — не выдержала Аза.
— Не знаю, — прошептал Матарет. — Просто — мне надо. Да, еще. Иногда, когда вы думаете, что на вас никто не смотрит, у вас такие же глаза…
Аза быстро встала и вышла. Больше к этому разговору они не возвращались. Матарет терпеливо ждал полета на далекую и жестокую родину, Данияр проводил последние испытания, Аза держалась спокойно, немного холодно и отчужденно.
Данияр остановился перед домом Азы и дернул веревочку колокольчика. Почти сразу за дверью послышались шаги, дверь открыла старшая горничная Софи.
— Добрый день, — сказала она не очень приветливо, но тут из переноски высунулась острая мордочка, и Софи ахнула, склонившись к сумке:
— О! Дайте, дайте мне ее скорее!
Собачка, очутившись на руках, немедленно лизнула свою покровительницу в нос. От лап на белом переднике остались следы, но Софи не обратила внимания.
— Хозяйки все равно сегодня не будет, — сказала она беспечно. — А я думала, вы уже на концерте, пан Монтэг.
— Ну, я же должен был вернуть вам Ренардетту, чтобы вы видели, что она в добром здравии, и не беспокоились.
— Да, она в добром здравии, — Софи выпрямилась, как перед поединком, — а все же вы зачем-то брали ее, и, мне кажется, не совсем с добрыми целями, нехорошо, пан Монтэг, обижать беззащитное создание, не по-христиански!
Софи, видно, вспомнила, что гость ни разу не перекрестился на огромное деревянное распятие у входа, и замолчала, только взгляд у нее стал еще более осуждающим и в нем явственно читалось: «Что еще с тебя, нехристя, взять». Софи была доброй католичкой.
— Ну, Софи, с собакой все хорошо, только покормите ее, а еще скажите, как Матарет?
— Сегодня было получше, — заулыбалась горничная. — И аппетит появился, и по комнате ходил. Думаю, он на поправку пойдет.
— Так я к нему, у меня хорошие вести!
— Погодите, погодите, — заторопилась Софи. — Он уснул только что, пусть уж подремлет. Ночь он не спал, утром тоже. Отдых при его хворости тоже необходим. Проснется — скажете.
— Ладно, — согласился Данияр. — Я в кабинет.
Записи хранились в сейфе. Там же лежал журнал, в котором Данияр конспектировал результаты основных экспериментов. Пока что записей здесь было негусто, но вот теперь… Данияр сел поудобнее, мысленно показал язык цензурной комиссии и начал записывать:
«Старт — окрестности Варшавы, приземление — Бессарабия, близ Черновиц. Время нахождения объекта в космосе — 15 часов 30 минут. Количество витков — 11. Подопытное животное — собака-дворняга, пол женский, возраст около двух лет, здорова, привита, стерилизована. Состояние на момент приземления удовлетворительное. Высота орбиты…»
Время от времени он поглядывал на часы. Надо все же попасть хотя бы к окончанию, потому что… Нет, не в надежде, что Аза в эйфории от успеха забудет, что не может притворяться. А просто потому, что для нее это значимое событие, и он как-никак близкий для нее человек. И ему тоже важно увидеть реакцию зрителей, хотя они, скорей всего, смысла песни даже не поймут…
Данияр еще раз поглядел на часы и встал. Пора прятать записи в сейф и будить Матарета, а то он безнадежно опоздает на концерт.
В комнате маленького секретаря занавеси были раскрыты, несмотря на ранний вечер. Матарет хотел всегда видеть небо, не упуская ни единой возможности смотреть на Луну. Даже в кровати он лежал всегда на одном боку. Данияр слегка потормошил его за руку:
— Просыпайтесь! Отличные новости, дружище!
Матарет не проснулся. У Данияра в первый миг не возникло никаких подозрений, он сильнее сжал руку Матарета. Ладонь была холодной и застывшей.
— Эй, — прошептал Данияр, невольно разжимая собственные пальцы. Рука маленького секретаря безжизненно соскользнула на простыню.
— Софи! — крикнул Данияр, обернувшись к двери. — Нашатырь!
Он приподнял Матарета за плечи — голова секретаря запрокинулась, тело казалось потяжелевшим, будто смерть притягивала его к Земле, покинуть которую Матарету было так и не суждено. Вбежала Софи с пузырьком в руках и с первого взгляда поняла, что нашатырь не понадобится.
Она ахнула, но прошла вперед, перехватила Матарета, аккуратно уложила его обратно на спину и скрестила его руки на груди. Глаза маленького секретаря были закрыты, лицо спокойно.
— Светлый конец, — всхлипнула Софи, осеняя себя крестным знамением. — Как жаль-то… Госпоже не нужно говорить, ни в коем случае, не вздумайте ей звонить. Ее нельзя перед концертом расстраивать.
— Не буду, — пробормотал Данияр. — Что теперь? Врач даст свидетельство?
— Даст, — заверила Софи. — Его один врач лечил. Ах, как жаль. Бумаги-то у него все в порядке, за этим он всегда следил. И такой вежливый он был, славный, что с того, что ростом не вышел, главное — душа. Только креститься отказался. Все посмеивался… Надо врачу позвонить. Вы собирались куда, вы идите. Я позвоню и вызову, кого надо. Это моя работа. Только не говорите госпоже!
Данияр заколебался, глянул снова на часы — времени уже практически не осталось. Он неловко натянул на лицо Матарета простыню, пробормотал:
— Прости, старина, — и вышел за дверь.
========== …и последняя мелодия Лахеча ==========
К театру он все же опоздал.
Небо приобрело тот глубокий лазурный оттенок, который бывает только летним вечером. И воздух был тоже вечерний, теплый и золотистый. Столица готовилась ко сну. Днем это был город-машина, город-муравейник, но вечером он рассыпался на множество домов, где люди укладывались на ночлег.
Лишь на окраинах и в центре ночь была бессильна. В промышленных кварталах круглосуточно работали заводы. До утра окна светились алыми огнями, щелкали пасти дверей, дымили цилиндры труб. И не спали рабочие, которые выглядели, словно особая порода людей — угрюмые, широкоплечие, одетые в грубую однообразную форму. Несколько лет назад чужая воля подняла эту грозную мрачную силу на бунт, но восстание утихло, как успокаиваются круги на воде от упавшего камня, и серая людская масса продолжала покорно трудиться.
В центре же до утра не смолкала музыка в ресторанах и казино. Пестрая, нарядная толпа швыряла деньги, словно мусор, веселилась и развлекалась ночь напролет.
Сегодня была очередь не спать для театра. На площади перед зданием выстроились в ряд дорогие автомобили. Но еще больше было тех, кто пришел пешком. Зал вмещал почти две тысячи человек, и столько же, если не больше, собралось на улице.
Данияр отпустил такси, когда из здания театра уже доносилась музыка, свидетельствующая о начале выступления. Он мог бы пройти внутрь, сославшись на личное знакомство с певицей, служащие его уже знали и наверняка пропустили бы. Но сейчас ему тошно было даже представить себе душные коридоры, разряженных зрителей в огромном зале. Увидеть Азу перед выступлением он уже не успеет, да и что бы он ей сказал, сумел бы скрыть печальное известие?
Люди на улице сбивались в кучки, возбужденно переговариваясь. Народу прибывало и прибывало. Как же они отреагируют на песню без особого антуража, только на чудесный голос, выстраданные слова и гениальную музыку?
Данияр оглядел толпу очень недружелюбно. Не порадовало его даже то, что это была не в пух и прах расфранченная публика, которая обычно посещала главный театр столицы. Собрались люди, поскромнее одетые, и молодежь — возможно, студенты немногих уцелевших вузов.
Музыка зазвучала громче. Она неслась не только из раскрытых стеклянных дверей, но и из висящего на столбе репродуктора. Данияру вдруг стало не по себе. Вспомнилась мелькнувшая в одном из видений такая же огромная площадь, только не вечерняя, а залитая полуденным солнцем, сбоку знаменитая Спасская башня, увенчанная огромной звездой вместо державного орла, и люди, тревожно застывшие перед репродуктором.
Когда же кончится вступление и объявят номер? Он подумал было пройти внутрь, и снова отказался от этой мысли. Одновременно в голову пришла мысль, что теперь, со смертью Матарета, он стал для Азы чужим и ненужным человеком.
Да, вот так вот! Если корабль, способный долететь до Северного полюса на Луне, он бы еще мог построить, то усовершенствовать его, сделать способным как бабочка порхать меж планетами, — нет. Он, Данияр — не гений Яцек Пишта, у которого к тому же были неограниченные ресурсы. И даже если бы все получилось, то что? На Луне бы их поджидал живой и здоровый репортер (Матарет много чего считал, но он же не ясновидящий), и Данияр сразу бы превратился в отработанный материал. Она сама говорила, что мужчины ей не нужны, они просто бывают полезны…
Как невовремя ушел Матарет! И как его теперь будет не хватать. Данияр вдруг осознал, насколько привязался к этому странному маленькому человечку с его удивительными рассказами.
Мертвый и холодный шар, висящий в пустоте так близко и в то же время так далеко, оказывается, вовсе не мертвый и холодный. И если бы рука творца вдруг взяла и развернула его другой стороной к планете-хозяйке, можно было бы увидеть огромное море, разбивающее диск на два континента, неприступные горные крепости Южного полюса, атмосферные вихри, грозовой фронт, проходящий через все полушарие, зелень и жизнь.
Нет, это сумасшествие. Не бывает планет, наполовину покрытых воздухом.
Бывают. Тому живой свидетель… то есть, уже неживой.
Данияр вспомнил, что на младших курсах преподаватель физики рассказывал непопулярную теорию. Якобы Луна на текущий период своего существования еще не должна была повернуться к Земле только одной стороной и сутки на этом довольно крупном небесном теле по всем законам составляли бы не месяц, а максимум неделю. И что, видимо, ее вращение замедлила какая-то космическая катастрофа. Не могла ли эта катастрофа уничтожить жизнь только на одном полушарии?
Все равно, это невозможно. Разве только местные жители, раз они там есть, сохранили жизнь и воздух. Но тогда они обладали — или обладают таким могуществом, что в их силах было бы уничтожить человечество несколько раз, а раз они этого не сделали, то…
Чушь. Так можно додуматься, что они просто мудрее и великодушнее людей. Хотя… а что, это так уж невозможно?
Как обидно, что совсем немногого не хватает, чтобы достроить корабль. Если бы хотя бы не скрываться! Тогда жизнь бы точно была потрачена не зря, даже если бы с Луны он привез своего счастливого соперника. Матарет думал… если на Луне все ростом такие, как этот Матарет, то их соплей перешибешь.
Но если кучей навалятся…
Противно стало от одной мысли. Когда-то мальчишки постарше так развлекались — кидали в огромный муравейник за деревней муху с оторванными крыльями. У увидевшего это семилетнего Дана случилась истерика, и его даже отливали водой. Мать плакала, что не стоило так переживать из-за гадкой твари, а отец просто погладил сына по голове и о чем-то потолковал с теми мальчишками, да потолковал так удачно, что больше они к муравейнику и близко не подходили.
Нет, земные люди ничуть не лучше лунных. По одним и тем же законам движутся солнце и светила, по одним и тем же правилам развивается человеческое общество. И с этим не сделать ничего, даже тайные усилия правительств по оглуплению человеческого рода могут замедлить всеобщую гибель, но не предотвратить.
Это так, и смирись, подмигнул из темноты бронзовый. Знал бы ты, что творилось во имя мое, а мне ставят памятники, и я такой не один…
…Музыка проиграла несколько аккордов громче и смолкла. Данияр, как и вся толпа, повернулся в сторону входа. Объявляли номер. Аза должна была выступить первой с одной-единственной песней, затем уже шоу продолжали подтанцовка и другие артисты.
Голос у конферансье был высокий, мелодичный, и в то же время какой-то неприятный. Вот стоит сейчас этот невидимый франт с налаченными волосами рядом с Азой, возможно, даже дотрагивается… Болван тупой. Что он может сказать? Несравненная, прославленная, представляем почтеннейшей публике, новая песня в репертуаре певицы, тара-ри-пам…
— Вы сказали не все, мой друг, — это был голос Азы, сильный и бархатистый. — Да, это песня новая, но она не моя. У всякой песни есть композитор и автор слов, позвольте уж мне назвать их имена. Арсен Грабец, помните ли вы его, друзья? Помните человека, чьи романы расхватывались прямо с печатных станков, и чьи стихи вы по доброй воле заучивали наизусть? Помните того, кто хотел сделать мир лучше, хотел, чтобы люди иногда поднимали голову от грязи под ногами и смотрели на звезды?
Что? Господи, она с ума сошла?Решила, что она неприкосновенная и ей можно все?
Зал онемел, толпа онемела. То ли Грабец переоценил степень человеческого равнодушия, то ли людям было действительно все равно — настолько, что они забыли о ком идет речь?
— А автор музыки — Хенрик Лахеч, — продолжала меж тем Аза спокойно и беспечно, будто ей было мало уже сказанного. — Вы мало знали его, как композитора, и это совершенно незаслуженно, ведь он писал гениальную музыку. Он известен только как оратор, и оратор он тоже был великолепный. Так слушайте! Это наша последняя на троих, лебединая песня!
Из репродуктора несколько секунд доносилось короткое, отрывистое бормотание бедняги конферансье, который явно подобного не ожидал и пытался шикать на прославленную диву. А затем грянула музыка.
Оркестр начал сразу, быстро и слаженно, никто не задержался и не выбился из общего звучания, музыканты будто радовались возможности сыграть наконец настоящую мелодию вместо бестолковых развлекательных песенок. Музыка разливалась над вечерней Варшавой, пока в темном небе умирали остатки заката. Музыка была везде, и она заменяла собой свет.
Данияр ожесточенно протискивался ко входу. На него с возмущением оборачивались, даже толкали в ответ, но все молча, потому что к музыке присоединился прославленный голос певицы.
В расколдованном мире, как будто во сне,
Пересчитаны звёзды и взвешены горы,
Неизвестное кончилось — снова в цене
Оказались тюремщики, судьи и воры.
Данияр был на одной из последних репетиций и мог представить себе зрительный зал. Огромная люстра под куполом потолка погасла, только тонкая фигурка в простом черном платье освещена лучом прожектора. Искала ли она его глазами перед тем, как начала петь, или ей все равно?
Оплетает забот ежедневная сеть,
Упивается сердце знакомым мотивом.
Повторить за соседом попробуй успеть:
Выпирать не положено и некрасиво.
Он наступил кому-то на ногу, потом наступили ему, у самого входа люди стояли так плотно, что раздвинуть их можно было, разве что кинув гранату. Данияр остановился в отчаянии. Зачем она? Ну зачем? Спела бы просто, без упоминания революционеров-неудачников, эта сытая тупая масса все равно ничего не поймет!
Кто не ходит со стадом пастись — не живёт.
Сколько теплится счастья в спокойствии сытом!
Бесконечную жвачку жуёт и жуёт
Уважаемый всеми — над полным корытом.
Не поймут! Зря это все, эта музыка, которая несется, словно волны в бурю, этот голос, который стал вдруг грозным и внушал скорее трепет, чем восхищение.
Но сытая тупая масса не расходилась. Люди стояли, замерев, не переговариваясь, боялись пропустить хоть слово.
Мелодия зазвучала тише. Она больше не гремела, не звала за собой, она звенела, как ветер над полем битвы после гибельного сражения, разочарованно и печально. И голос певицы был усталым и скорбным, навсегда разочаровавшимся в человечестве.
Не разглядывай небо — его не достать,
Для чего забавляться пустыми мечтами?
Позаботься о том, чтобы на́ ноги встать, —
Не поют же о вечном с набитыми ртами?
Отзвучал последний аккорд и стало тихо. Тихо так, будто вокруг не стояла огромная толпа, и из театра по волшебству исчезли все зрители.
Тишина длилась мгновение, другое, вечность. И затем грохнул взрыв аплодисментов.
Хлопали в театре, да так, что, наверное, стены дрожали. Хлопали на площади, и эхо сорвало из-под крыши прикорнувших под стрехой птиц. Толпа двинулась ко входу, не прекращая рукоплескать. И Данияр шел за всеми, и так же яростно хлопал, и ликующе кричал что-то, не разбирая собственных слов.
Наконец гром оваций слегка смолк. Стали слышны отдельные выкрики, толпа немного пришла в чувство, превращаясь из единого разума, сраженного силой искусства, в группу отдельных восторженных людей.
— Вы наша актриса!
— Вы лучшая!
— Эта песня-лучшая! Не уходите!
— Не уходите со сцены! Не покидайте нас!
Люди шли, обтекая театр, к служебному входу. Толпа стала менее плотной, Данияр, расталкивая окружающих, сумел выбиться почти в первые ряды. Приняли! Приняли с восторгом, и приняли наверняка осмысленно. Это ли не удача!
Крыльцо охраняла целая куча военных, выстроившихся в две шеренги. У Данияра едва успела мелькнуть мысль, что их как-то многовато, чтобы просто оттеснить назойливых зрителей, когда из дверей появилась Аза в сопровождении двух полицейских.
Данияр не поверил. Руки похолодели и опустились, горло сдавило удушьем. Несколько секунд он убеждал себя, что это всего лишь эскорт для знаменитой певицы, который поможет ей беспрепятственно пройти к автомобилю.
А машина остановилась неподалеку на тротуаре, в конце коридора военных, и не одна, целая вереница черных закрытых авто. Да что ж это?
— За песню арестовывать? — возмущенно крикнул кто-то из толпы. Ближайший полицейский обернулся и зычным голосом сообщил:
— Не за песню, а за убийство без смягчающих обстоятельств. Разойдитесь, граждане, вы мешаете…
Толпа заволновалась пуще, уходить никто и не думал. Данияр, наконец, пришел в себя бросился распихивать окружающих. До живого кордона он добрался, но там его уже отпихнули назад равнодушно, как неживой мешающий предмет.
— Какое убийство? — крикнул он сорвавшимся голосом, и толпа повторила эхом: — Какое убийство? Что вы несете?
— Орбан Серато! — торжественно провозгласил полицейский, и те, кто был постарше, охнули, вспомнив и узнав имя знаменитого скрипача. — Орбан Серато, великий музыкант. Детали раскрыты совсем недавно, ей удалось замести следы, но от правосудия не скроешься, все законно… расступись!
Толпа все же наседала. Миг, другой, и дрогнули бы ряды полицейских, но тут грохнул выстрел. Правительство вынесло уроки из ситуации, когда у полицейских отбили арестованного Лахеча. Стреляли пока поверх голов.
— Следующий раз — по ногам, потом прицельно! — крикнул кто-то, кого Данияр не видел, ибо его сдавили со всех сторон.
Люди отхлынули назад, совсем чуть-чуть, но ему было достаточно, чтобы ввинтиться в передние ряды и протиснуться ближе к автомобилю. Впереди были только полицейские с пистолетами наизготовку.
— Стрелять буду! — предупредил один, прицеливаясь.
— Стреляйте, — согласился Данияр. — Только дайте сказать ей несколько слов.
Полицейский слегка отвел пистолет и моргнул.
— Не положено.
Аза шла между своих стражей спокойно, точно по ковровой дорожке, слегка улыбаясь. Она увидела Данияра, приостановилась и обратилась к своим тюремщикам, видимо, тоже с просьбой поговорить.
И тоже получила отказ. Один из полицейских решительно замотал головой, другой взял ее под руку, подталкивая к машине. Она дернула руку, пытаясь освободиться, но безуспешно. Толпа снова заволновалась, и снова грохнул выстрел. Аза обернулась к Данияру и крикнула:
— Все будет хорошо, не тревожься! Позаботься о Матте!
— Матарет умер, — прошептал Данияр беззвучно. Она поняла, прочитав по губам, вздрогнула, выпрямилась и крикнула снова:
— Тогда уезжай домой! Домой, как хотел! Будь счастлив!
— Нет! Я тебя не брошу! Я…
За ней захлопнулась дверь автомобиля. Тот взревел, выплюнул облако вонючего дыма и унесся прочь.
— Я землю рыть буду, — пообещал вслед Данияр. Полицейский, стоявший рядом, зевнул:
— Хоть насквозь прогрызи, — мрачно сказал он. — Серато ведь исчез? А она его ножом, лакей показал, так-то!
— Не верю.
— Дело твое.
Люди медленно разбредались по площади. Слишком потрясенные, чтобы успокоиться и идти домой, слишком напуганные, чтобы идти к полицейскому участку. Говорили, кричали, о чем — не разобрать.
Со стороны театра, точно в насмешку, раздалась веселая бравурная музыка, — сиплые звуки трубы, бренчание рояля, голоса артистов. Кем-то руководящим был дан приказ продолжать шоу.
— Это чего! — возмутился рядом молодой голос. — Будто ничего не было? Ребята, мы их!
Группа зрителей помоложе понеслась в сторону театра. Вскоре оттуда послышались крики и звон битого стекла.
Данияр стоял, не соображая, куда ему идти и что делать. Еще полчаса назад не было этого кошмара, о, если бы можно было все вернуть! Какой Серато Орбан — да придумали. Адвокат… надо искать адвоката. У нее должен быть свой, Матарет знает… ах, да, Матарет умер.
Рядом недовольный голос брюзгливо говорил:
— Вот так всегда, молодежь протестует, все равно против чего, потому, что сама еще не зарабатывает. Вот почему они сейчас шумят? А сами за родительский счет живут. За счет родителей кричат, а потом домой придут, ужин потребуют.
Данияр почувствовал, что в нем закипает кровь. Он шагнул к говорившему, схватил его за грудки, встряхнул, прошипел:
— Да что ты понимаешь! — и осекся, увидев накрашенные глаза, шляпку с накладными буклями, обвислые напудренные щеки. Почтенных лет дама хватала воздух ртом, потеряв дар речи от негодования. Он выпустил ее и бросился в сторону, прошел несколько шагов, остановился. Надо что-то делать, надо взять себя в руки…
Позади дама визгливо выговаривала своему мужу:
— Твою жену оскорбляет первый встречный!
— Что я могу, душенька, — покорно отвечал тот страдальческим тоном.
Надо собраться, надо идти домой. К ней? У нее наверняка полиция. Сейф с книгами… а если добирались не до нее, а именно до него? Космические перелеты сейчас никому не нужны, но тот, кто может поднять ракету в космос, может запустить бомбу на другую сторону земного шара!
Все, надо успокоиться. Иначе пользы от него немного будет. Надо!
Рядом еще чей-то голос всхлипывая, повторял:
— Так нельзя, у нас же свобода!
Ему возразили с усталой досадой:
— Да какая свобода, так, тоненьким слоем сверху намазано. А внутри что было, то и есть…
Комментарий к …и последняя мелодия Лахеча
Автор стихов - Саума!
Возвращайтесь!
А остальное бред, я знаю. Теперь надо думать, как ее вытаскивать…
========== Часть 5. Победоносец. “Бог спросил у сатаны, не предвидится ль войны…” ==========
Мэсси приподнялся на локтях.
Ослепительный свет полуденного солнца померк, будто в мгновение ока наступил вечер. Воздух, и без того сухой, теперь просто раздирал рот при каждом вдохе. Все вокруг виделось через пелену, через мельчайшую рыжую пыль. Казалось, весь песок вокруг поднялся в воздух, и камень раздробился в мелкую взвесь.
Глухо рокотала гора. Рык проснувшегося исполина шел сбоку, снизу, из недр серебряной планеты, сверху — отовсюду. За ним терялись крики людей и шум падающего песка и камней.
Как бы презрительно ни отзывались о солдатах-северянах их недоброжелатели, а к переделкам отряд привык. Воины не запаниковали, не пустились беспорядочно разбегаться. Двое солдат кинулись на выручку упавшему товарищу. Что-то дернуло Мэсси за руку — это потянул цепь кандалов вставший на ноги Никодар.
— Все ко мне! — рявкнул он, пытаясь перекричать гул лунотрясения. — Строимся и спускаемся!
Солдаты, темные тени в пылевом тумане, двинулись в сторону своего генерала. Но настоящие команды тут отдавал только Шиккард. Кратер рыкнул сильнее, камень под ногами встал на дыбы. Люди снова попадали кто куда, Мэсси еле удержался на четвереньках. Это было самое большее, что можно сделать, когда под тобой жесткий камень, сверху сыплется песок и мелкий гравий, а рука пристегнута к локтю здоровенного и тяжелого, между прочим, верзилы.
Впереди, за песчаной пеленой, что-то сверкнуло совсем рядом. Мэсси решил уже, что пламя нашло себе еще один выход на поверхность, и мысленно попрощался с жизнью.
Но то загорелся алым холодным свечением участок стены. По гладкому древнему камню пробегала четкая последовательность оттенков. Солдаты едва ли обратили внимание на новое чудо Шиккарда, ибо не знали цветового языка.
«Внимание! Внимание! Опасность первой степени, опасность первой степени!»
Это была такая же стена, как в пещере под Герлахом! Мэсси, наконец, удалось выпрямиться, надпись, которую никто, кроме него, не понимал, мерцала прямо перед глазами.
«Немедленно покинуть опасную зону! Немедленно покинуть опасную зону! Группа местных атмосферных генераторов уничтожена!»
Снова зашатался холм. Сверху в потоке песка рушился обломок скалы. Мэсси еле успел уклониться, толкнув вперед стоявшего спиной и не видевшего опасность Никодара. Холм, бившийся как в припадке падучей, подбросил обоих и швырнул в пространство. Два тела, скованные цепью, закувыркались вниз по склону.
Мэсси в первый миг оглушило ударом, но уже следующий толчок привел его в себя. Он предпочел бы катиться по камням в беспамятстве, ибо ощущения были не из приятных. Вокруг, помимо камней, крутился песок, он лишь слегка смягчал удары, но щедро набился в глаза и рот. И в тот миг, когда казалось, что это падение будет вечным, они вдвоем растянулись у подножья холма.
В теле не осталось ни одной целой кости, уж наверняка! Мэсси перекатился на живот, приподнялся на четвереньки. Дождь из песка не прекращался. Он с трудом поднял голову — вверху с холма спускались, ковыляя, несколько почти неразличимых за стеной пыли фигур.
Новый фонтан песка выплеснулся на их пути. Огромный валун покатился вниз, чудом просвистев мимо. Фигурки остановились. Свежий разлом перекрыл беглецам дорогу.
Видно было, как солдаты поднимаются обратно на вершину, рассчитывая переждать извержение там.
— Спускайтесь! — попытался крикнуть Мэсси, выплюнул горсть мелких камешков и песка, крикнул еще раз — бесполезно. Они просто не слышали.
Он встал на ноги, но не смог выпрямиться — руку тянуло к земле. Никодар. Генерал был мертв или без сознания, лицо покрылось песчано-кровавой коркой. Мэсси встряхнул его, пытаясь привести в чувство, но Никодар лежал недвижно, словно мертвец, и, при попытке его поднять, обвисал тоже как мертвец. Мэсси, вспоминая все лунные ругательства, — мысленно, потому что говорить не было ни сил, ни времени, — перехватил тело своего тюремщика свободной рукой поперек и с трудом взвалил себе на плечи. От навалившейся сверху тяжести он пошатнулся, но устоял, и, прихрамывая, бросился прочь к плоскогорью.
Морские валы перекатывались лениво, то натягивая, то морща перламутровую поверхность воды. Пахло солью и влагой, иногда волны взлетали, оставляя клочья пены на бортах. Ветер шумел в парусах. От горизонта до горизонта не видно было ни облачка, до экваториальной полосы бурь оставался еще порядочный участок пути.
Кормчий, стоявший у специального рычага, начал дремать, и тут же получил тычок под ребра. Он вскинулся, обиженно посмотрел на толкнувшего его крепкого седобородого старика.
— Чего вы, господин Анна? — спросил кормчий, почесывая бок. — Тут спокойно, когда и подремать, если не сейчас! Вот у экватора надо быть начеку.
Мореход говорил правду. Великое море оставалось спокойным большую часть суток, лишь в полдень с востока на запад через него проходил грозовой фронт, берущий начало у полюса. На экваторе облачные валы сшибались, разбегаясь по всей нулевой широте до границ Пустыни.
Анна нахмурил брови и указал на легкое светлое пятнышко далеко впереди, кормчий прищурился и подал товарищам знак подойти ближе.
— Это не облако, другой корабль, — сказал он. Анна кивнул.
Моряки собрались на палубе, выстроились вдоль бортов, многие держали в руках луки или арбалеты, все сумрачно переглядывались. До сих пор Луна не знала морских сражений. До появления на Луне Марка никто и никогда не пытался атаковать корабли шернов, кроме случаев, когда те уже стояли в гавани. При Марке первожители потеряли выход к морю, а людям не было нужды противостоять друг другу на воде, — раньше не было.
Южане молча смотрели, как приближается к ним корабль с материка, бывшего родным, а ставшего враждебным. Уже слышно было, как хлопали по ветру паруса и скрипели весла в уключинах. Северный гость пока не обнаруживал враждебных намерений, хотя и плыл близко, настолько, что можно было различить лица людей. Корабль северян был больше размером и явно тяжело нагружен, настолько глубоко он сидел в воде.
— Эй, Арон! — крикнул вдруг Анна, подойдя к самому бушприту. — Ты ли это, старый друг? С чем плывете? С миром или с войной?
— Анна! — донеслось с соседнего борта. — Я еще удивлялся, у кого такая же роскошная борода. Что, тебя выпустили из-под ареста?
— Откуда знаешь?
— Слухами Луна полнится!
— Выпустили. Неужели по старой дружбе не скажешь — что, воевать нас плывете?
— Будь спокоен, Анна! — крикнул в ответ Арон. — Воевать, но не вас. Шернов. Говорят, они там страх потеряли?
— Есть немножко.
— Теперь найдут! У себя в горах найдут! Ты мне теперь говори, зачем плывешь! На родину вернуться вздумал? Или помощи просить?
— Да есть ли смысл просить ее?
— От шернов есть, а вот еще в чем, прости, советовать не могу! Сам знаешь, я у Севина в услужении! Не наоборот!
— Как ты один плывешь? Где Никодар?
— Никодар впереди уже, с недругами нашими разбирается! Анна, мой совет — назад не торопись, жарко будет! Особенно у гор!
Последние слова еле донеслись сквозь ветер. Корабль с Теплых прудов устремился далее. Южане смотрели вслед. Кто-то вздохнул с облегчением, кто-то вернулся к работе. Анна огладил бороду и скомандовал рулевому:
— Поворачивай.
— Куда?
— Назад. Полный назад.
— Это почему? — спросил тот, но приободрился, ибо на Север никто из команды особо не рвался, страшась гнева первосвященника.
— Видел, как они погрузились в воду? Чуть волны не черпали. Что у них может быть на борту?
— Порох! — обрадовался кормчий. — Пусть втридорога…
— Не нам они хотят помочь, ох, не нам! — мрачно сказал Анна. — К горам они подбираются. Севин с Теплых прудов никуда не денется, а они нам весь Юг разнесут. Так что поворачивай обратно.
Кормчий послушно взялся за рычаг, предупредив:
— Но сильно торопиться не след, пусть хоть за горизонт уйдут. Вдруг бы они в нас стрелять начали…
— С Ароном мы в Южный поход ходили, — ответил Анна, следя глазами за ускользающим белым пятном далеко на воде. — Вот он по человечески и отнесся. Никодар, может, и начал бы палить. Все, давай. Полный назад.
Тревога. Она как поселилась в сердце первосвященника, так и не отпускала, всаживала парочку острых шипов поглубже, радовалась, когда понтифик подскакивал среди ночи, как очумелый, слегка отступала за дневными заботами и снова оживала, стоило прекратить заниматься сиюминутными делами и немного задуматься.
Разве когда-либо было безопасней, спрашивал он себя, и самому себе же отвечал, — нет. Либо нужно было без конца отправлять помощь неокрепшим колониям, либо тянулась ниточка, раскрывавшая очередной заговор, либо начинал бунтовать простой люд, обнаглевший и распоясавшийся после прибытия на Луну лжепобедоносца… впрочем, как знать? О золотых былых временах, когда чернь знала свое место, свидетельствовали только старики.
Теперь он и сам — почти старик. Может, этим объясняется его нынешняя тревожность. Всего лишь ноет старое сердце, всего лишь кости просятся на покой.
Все складывалось пока достаточно удачно. Перемен не было, и в его случае то было к лучшему. Отбыл на Юг племянник, верный человек, правая рука, но у Севина этих правых рук было что лапок у ящерицы-многоножки. В столице оставалась старая гвардия, извечные охранники храма. Берега тоже охранялись надежно.
И все же, и все же… Ночью Севину снилось, что его душат страшные черные лапы, чудовищная тяжесть ложится на грудь, и вдруг все исчезает. Он встает, бредет, пошатываясь, по комнатам — вся прислуга мертва, в доме не осталось никого живого. Площадь покрыта мертвыми телами, у причала стоят недвижно корабли, ветер не играет в их парусах. Море застыло зеркалом, не слышно ни звука. Он поднимает голову к небу: исчез голубой цвет, всепожирающее солнце висит среди черноты в окружении ярких звезд. Севин хватает воздух ртом, но воздуха нет. Он, наконец, кричит срывающимся голосом и просыпается от собственного крика.
На другой день после отъезда Никодара Гервайза разбил удар. Разбил частично, к обеду толстяк вроде уже немного оклемался. Как донесли слуги, богач ходил с палочкой, приволакивая ноги, лицо у него скривилось и язык заплетался. С учетом того, что Гервайз-старший в свое время умер именно от удара, сыну его теперь стоило очень беречься.
Бездельники, что охраняли берег, наконец-то нашли и добили исчезнувшего шерна, точнее, это он вроде как нашел их, выскочив из укрытия. Ну да шерны с их ненавистью к людям никогда не отличались логичностью поведения.
Только мальчишка, сын Марка, скрывался неизвестно где. С алтарей во всех храмах звучали гневные проповеди о неисчисляемых карах для тех, кто поддастся искушению и признает лжепобедоносца за истинного посланца небес, народ честно отстаивал службы, слушал эти речи, но насколько вникал и верил? В голову же к ним не залезешь… А Юг и вовсе был недосягаем.
Через день после отъезда Никодара Севин проснулся поутру в твердом убеждении, что пора и ему побывать за Морем, оставив в столице усиленную охрану. Именно на Юге сейчас будет решаться судьба мира, и просто нельзя главе государства в такое время отсиживаться дома. Звезда Элема покатилась с зенита именно потому, что бородатый дурень торчал во дворце, пока другие воевали. Крохабенна в свое время разъезжал по всему материку, бывал и у рыбаков, и в горных поселках, и в Полярной стране, участвовал лично в битвах с шернами, а он, Севин, только однажды добрался со свитой до Старых источников.
Конечно, у старика было огромное уважение окружающих, он не рисковал вернуться домой и обнаружить трон занятым кем-то еще. Ну, а у Севина разве меньше?
Понтифик представил себе вытянувшиеся физиономии Збигнева и его приспешников, мысленно усмехнулся, потом представил шернов — и усмешка сползла с его лица. Страшно было даже не подвергнуться нападению, охрана перестреляет чудищ из ружей на подлете, страшно обнаружить свой ужас перед крылатыми нелюдями, удариться в панику, потерять лицо.
Севин посмотрел в окно на залитую полуденным солнцем площадь, на светлое чистое небо в том месте, где некогда торчали три шпиля, как три меча, и приободрился. Чудовищ победили здесь в знаменитой Полуденной битве, хотя огнестрельное оружие тогда было только у Марка. Неужели отряд охранников с дальнобойными винтовками даст шернам хотя бы приблизиться к понтифику?
Он привычно подписывал указы, просматривал бумаги, отдавал распоряжения, мысленно уже находясь на другом берегу. На причале в последние годы обязательно стояла пара кораблей в полной боевой готовности, так что даже никаких специальных распоряжений от него не требовалось. Только собрать отряд воинов, но те должны быть готовы по определению. Никаких нерешенных вопросов у него в столице не осталось, так, мелочи. Пора…
Напоследок только стоит еще раз попробовать узнать, где скрывается проклятый самозванец. Севин спустился в главный зал собора, прошел по переходу, соединявшему здание с дворцовой тюрьмой. Это был не подвал, где некогда торчал запертый Авий (ну как, как эта красноглазая сволочь освободилась? Впрочем, если бы не такой поворот, не видать бы Севину трона первосвященника, так что все к лучшему). Для бунтовщиков и особо опасных преступников соорудили надежное узилище-подземелье с несколькими камерами.
Посередине в широком коридоре с гладким каменным полом горел огонь, за столом сидели охранники, еще двое дежурили, стоя у входа. При виде высокого начальства все выстроились навытяжку. Севин милостиво махнул им рукой, прошел и остановился у самой дальней решетки. За ней царил абсолютный мрак, неразгонямый даже жалкими отблесками факелов.
— Эй, Бромария, — позвал понтифик. Мрак в глубине не изменился ничуть, потом послышался шорох.
— Слышу, не спишь. Как здоровье-то? — спросил Севин участливо. — Не беспокоит?
— Твоими молитвами, — голос философа был лишь чуть слабее обычного.
— Конечно, моими, это я приказал палачам не усердствовать. Ходишь ведь нормально?
— Хромаю, — шорох стал чуть громче, слышно было, как узник спустил ноги с тюремных нар и сделал несколько шагов по каменному полу. — Не очень-то палачи тебя и слушаются, видать.
— Ну, ты сам виноват. Рассказал бы, что требуется, уже выпустили бы.
— Не смеши.
— Как легко тебя рассмешить. Под домашним арестом или в ссылке тебе будет получше, чем здесь. И сейчас не поздно.
— Так я и поверил.
— А это уже оскорбление. Когда я давал повод усомниться в моих словах?
Бромария негромко рассмеялся, потом закашлялся.
— Можешь, конечно, молчать.
— Не понять тебе. Не читал ты книги, с Земли привезенной. — Бромария, прихрамывая, подошел ближе и теперь маячил за решеткой серым пятном. — А было там сказано, не бойтесь убивающих тело, душу же не могущих убить.
— Чушь, во-первых, читал, во-вторых. Что же вы тогда не отстояли своего божка, а?
— Вот сейчас этот грех и искупаем.
— Что же, возможность у тебя была. Самозванца мы найдем, так или иначе, если он не сдох где-нибудь по дороге. А так смотри. Я сегодня на Юг отбываю, может, и задержаться придется. А палач в мое отсутствие может и увлечься. С твоим-то здоровьем… Так что я на всякий случай прощаюсь.
— Севин, — позвал Бромария. Он подошел к решетке вплотную и положил руки на прутья. — Зачем тебе Юг?
— Что? Я перед тобой отчитываться буду? — первосвященник даже не возмутился от удивления. — Много чести.
— Возьми меня с собой. Скажешь, преступник даст показания на месте.
— Бромария, ты на жаровне не перегрелся? — осведомился Севин — Как это… да рехнулся ты, и все. Надо было вас сразу всех в песок.
— Я же не сбегу, хожу и то с трудом. Думаешь, что-то страшное на Юге будет? Не хочешь пропустить?
— Да, страшное, только не для нас, — Севин начал терять терпение. — А Юг наша колония, что бы они ни вопили. Племянник у меня там…
— И у меня племянник.
— Какой?
— Победоносец.
— Да какой он… а, да. По Крохабенне.
— Это тебя беспокоит больше всего, так?
— Так он на Юге? — быстро спросил Севин.
— Я не знаю.
— Ну, это и так можно бы догадаться, — Севин заходил вдоль решетки. — Думаешь, он туда прошел? Не погиб в дороге, не утонул? Надеешься, его южане отобьют у нас? Я бы не надеялся. Иначе он бы с Юга и не высовывался. Видно, и там самозванца не приняли.
— Так и что ты теряешь, если я с тобой поеду?
Севин замолчал, обдумывая слова арестанта.
— Я тебя тоже знаю, думаешь меня переиграть и как-то использовать, — продолжал Бромария. — Ну так и что ты теряешь?
Севин сделал знак охраннику подойти, обернулся к решетке:
— Учти, поедешь в кандалах. В клетке бы повез, солдат нагружать неохота.
— Согласен.
— Тебя никто не спрашивает…
Мэсси сам не мог сказать, как он все же добрался до плоскогорья. Все это время у него не было возможности ни думать, ни паниковать. Камень дрожал под ногами, несколько раз уронив беглеца вместе с ношей, сзади опаляло горячим сухим воздухом, вокруг взметывался песок, сыпались камни помельче и покрупнее. И тут пустырь кончился, дорога пошла в гору. Толчки чувствовались слабее, камни падали реже, но Мэсси не оборачивался и не останавливался, пока в силах бы сделать хотя бы один шаг.
Но и этих сил не осталось. Очередной толчок бросил его на землю, заодно свалив вниз и приложив спиной Никодара. Мэсси упал, уткнувшись лицом в камень, и не смог заставить себя встать, хотя до вершины еще оставалось немало.
Мэсси с трудом повернулся, приподнялся и сел. Даже при чистом воздухе отсюда не виден был огромный кратер, прятавшийся за расположенным ближе холмом, только столб дыма и пламени поднимался вверх. А сейчас воздух превратился в пыльный туман, в нем еле угадывались очертания разрушенного храма. Мэсси попытался встать, но снова упал на каменистую поверхность. Вислава и Донат, конечно, заметили извержение. Нужно встретить их и предупредить… Но осталось ли на Луне безопасное место, или они сейчас задохнутся — все? Теплые пруды, Табир, поселенцы на склонах гор, мореходы на кораблях, шерны и рабы в своих каменных убежищах? И Хонорат в далеком Герлахе…
Удушье передавило гортань, он открывал рот, но не мог сделать ни вдоха, только хрипел, не понимая — это все? Это конец? Еле-еле он сделал судорожный вдох и зашелся в долгом непрекращающемся кашле, оставлявшем на губах соленый вкус крови. Когда выматывающий приступ прекратился, не осталось сил ни думать, ни ужасаться.
Странный звук возник в воздухе, перекрывая грохот извержения. Будто кто-то хлопнул по огромному надутому бурдюку. Тяжелый вздох прошел по земле. Дрогнул холм на горизонте. Тише стал грохот толчков и шум пламени, только скалы под ногами тряслись, как прежде. Очертились четче линии горизонта. Столб огня, пронзительно резкий и контрастный, опустился ниже и исчез.
Шиккард поглотила Великая пустыня.
========== “Сатана ему в ответ: может, будет, может, нет…” ==========
Медленно стихал тяжкий вздох Серебряной планеты. Не прекращались подземные толчки, только здесь, поодаль от кратера, они ощущались слабее. Холм раскололся напополам, на его вершине не осталось и следа от древнего святилища. Позади проявились очертания огромной горы. Катастрофа не могла целиком разрушить кратер, лишь кое-где словно гигантская рука обломала его края. Песок в направлении холма улегся, и небо на востоке потемнело, будто уже близился вечер. Несколько звезд на темно-лазурном фоне увенчали Шиккард.
Мэсси все так же сидел на камнях. Несколько раз он порывался встать, но без сил падал обратно. Конечно, времени прошло еще слишком мало, но ждать, пока он восстановится после приступа кровохарканья или когда придет в себя Никодар и сможет идти, было невозможно. Вот-вот на шум кто-нибудь да заявится — запасной отряд северян, шерны, поселенцы, — и ни один вариант его не устраивал.
А еще Вислава там наверняка с ума сходит. И страшно хотелось пить.
О том, что Великая пустыня сделала шаг, захватив очередной форпост, почти не думалось. За весь прошедший год ему так часто грозила смерть, что он устал ужасаться опасностям и радоваться спасению. Может быть, черная пустота успокоится на Шиккарде, может, это просто временная передышка.
Мэсси снова встал, пошатываясь, попытался взвалить на спину генерала, и снова признал свое поражение. Никодар был жив, дышал с присвистом, но когда он придет в себя, сможет ли идти, и вообще, не умрет ли в ближайший час, Мэсси сказать не мог. Он хлопал генерала по щекам, звал, просил очнуться, но все было бесполезно.
И тяжелый же ты, бродяга, мысленно подосадовал Мэсси. На Никодаре был панцирь из толстой кожи, который не получалось развязать, шлем, тоже наглухо пристегнутый прочными ремнями, а на поясе…
А на поясе — меч. Не слишком длинный, не очень тяжелый, но без него ноша станет полегче (остатки здравого смысла подсказывали, что нельзя в его положении разбрасываться оружием, ну, может, если перецепить этот меч на собственный пояс, идти станет полегче). А еще мечом можно перерезать ремни, без шлема опять-таки этого бесова племянника тащить будет легче…
Мэсси начал вытаскивать меч. Вдруг его запястье перехватила чужая рука. Никодар оставался военным человеком, попытки завладеть его личным оружием привели генерала в себя быстрее, чем это сделало бы выплеснутое в лицо ведро воды.
— Ты! — прошипел Никодар, выкручивая Мэсси руку. Меч вывалился на камни, Мэсси, изловчившись, отбросил его ногой в сторону. Генерал пытался боднуть врага лбом в переносицу, Мэсси еле успел уклониться и пнуть противника посильнее. Никодар дернул цепь, пытаясь намотать ее на руку. Мэсси рванул цепь к себе и налег на нее всей тяжестью.
Это была, скорее, не борьба, а возня двух грязных окровавленных обессиленных оборванцев. Меч отлетел далеко, и, как Никодар не старался, завладеть оружием у него не получилось. Оба просто сидели на земле, переводя дух, и зло смотрели друг на друга.
— Это что? — проскрипел Никодар, вытерев рот от песка.
— Что?
— Во-от… вокруг, — генерал обвел рукой, показывая плоскогорье.
— Ты с отрядом разве не отсюда пришел?
— Низиной, — Никодар развязал ремни, на которых держался шлем, и тот, гремя, покатился по камням. Никодар с видимым облегчением расправил плечи и покрутил шеей. Повернув голову в сторону разрушенного холма он присвистнул в изумлении.
— Да, крепко приложило. Воды бы…
— Это надо искать. Нет здесь воды. Спуститься и искать родник. Где ключ?
— А ты с ключом подожди, — Никодар посмотрел на Мэсси настолько свысока, насколько это было возможно в его положении. — Как мы сюда попали?
— Я дошел. И тебя дотащил. Пришлось.
— Остальные где?
— Там остались, — Мэсси кивнул в сторону Шиккарда. Никодар тоже повернулся в ту сторону.
— Кто-то же уцелел… Надо к ним.
— К кому? — спросил Мэсси, не понимая.
— Из моего отряда. Ты ключ хотел? — Никодар рассмеялся нервным коротким смехом. — А ключ там! Так что…
— Там же никого живого! — Мэсси вскочил, Никодар дернул цепь обратно, и Мэсси еле удержался на ногах.
— Сядь, — велел генерал. — Спасибо, что вытащил, но тебя никто не отпускал. Кто-то из отряда да уцелел.
— Никто.
— С чего ты взял? — Никодар, только что говоривший почти мирным тоном, снова начал злиться.
— На небо глянь, — четко и холодно сказал Мэсси. — Видишь, над горой оно черное?
Никодар посмотрел, и, похоже, ничего не понял.
— Неужели уже вечер, — сказал он недоумевающе.
— Там Пустыня, — Мэсси уже беспокоился, что до Никодара так и не дойдет. Ведь он не читал надписи в подземной пещере и не понял светящегося сигнала тревоги на разрушенном холме.
— Какая Пустыня? Эта гора как раз и вне ее, дурачина. Еще победоносцем зваться хотел. Как бы мы там были, если бы…
Последние слова генерал произнес медленнее, всматриваясь в горящие над холмом звезды.
— Раньше был вне, теперь да. Там нет воздуха.
— Почему нет? — Никодар встал с земли. Теперь чувствовалось, что и он заподозрил неладное, но не может заставить себя поверить словам беглого самозванца. — Раньше был! Полчаса назад был, что его держало?
— Машины шернов, — Мэсси отвечал медленно, подбирая слова. — Их древние механизмы. Вы их разрушили. Может, там Пустыня и остановится, может, пойдет дальше.
— Какие машины шернов? Шерны же даже из ружей не стреляют! Они же не делают ничего, они…
— Раньше делали.
— А мои солдаты? — полушепотом спросил Никодар. — Что, все?..
— Если кто-то добежал сюда, то спасся. Если нет, то…
— Весь отряд?
— Я не знаю!
— Весь отряд, — повторил Никодар, склонив голову, будто прислушиваясь. — Весь отряд…
И тут резко дернул цепь, так, что Мэсси не устоял на ногах, кинулся на упавшего противника, одной рукой вцепился в горло, другой беспорядочно колотил, по чему придется, не переставая кричать:
— Весь отряд! Весь отряд!
У Мэсси с первого удара потемнело в глазах, он отпихнул было обезумевшего Никодара, но тот набросился снова. Израненный, обессилевший после обморока военачальник не был серьезным противником, но и Мэсси чувствовал себя не лучше. Он пропустил пару ударов по голове, в довершение его схватили за горло и принялись душить. Еле отцепив от себя руки противника, Мэсси извернулся и пнул Никодара в пах, а когда безумец сложился пополам от боли, резко оттолкнул, так, что генерал ткнулся лицом в землю.
С минуту Никодар приходил в себя, наконец, он повернулся, поглядел на Мэсси с ненавистью, но прежний безумный огонь в его глазах потух.
— Сволочь, — прошипел он, выплюнув очередную порцию песка.
— В следующий раз разобью камнем голову, — предупредил Мэсси. — Надо уходить отсюда, а не…
— Вот и шел бы, — буркнул Никодар.
— Да я бы с радостью, — Мэсси поднял руку с кольцом наручников и побренчал цепью. — Это не я себе привесил. Ключ?
— Ключ там, — Никодар снова нервно усмехнулся, и Мэсси понял, что толку не будет.
— Тогда идем туда, — он указал в сторону плоскогорья.
— Мой лагерь там! — Никодар попробовал резко дернуть цепь, но теперь Мэсси был к этому готов.
— Я в лагерь не пойду, — цепь натянулась в обратную сторону.
— Это не ты решаешь! — последовал рывок цепи в сторону генерала.
— Я, попробуй помешать! — металлические звенья заскрежетали, когда их дернули назад.
Генерал остановился, тяжело дыша.
— Я бы тебя отпустил в благодарность, да ты опять что-нибудь выкинешь, — сказал он неуверенно.
— Я выкину? Это не вы только что… — Мэсси замолчал, опасаясь, что Никодар после упоминания о взрыве и гибели своего отряда снова впадет в безумие. Но генерал молча смотрел на разрушенный холм.
— Туда надо пойти и… Нет, не может быть. Дальше еще одна гора, огромная*, вот вокруг нее действительно Пустыня! Но этот… не может быть, чтобы шерны…
— И все же это они. Они же были тут до нас, кто еще мог удержать воздух?
— Ты так говоришь, будто они с тобой откровенничали, — огрызнулся Никодар.
— Я среди них жил. Убежал год назад. Тогда и узнал про воздух.
Никодар неожиданно поверил.
— Так вот почему тебя до сих пор нигде видно не было, — сказал он с легким удивлением. — А как они тебя не убили?
— Выворотнем считали. Для них все люди на одно лицо.
— Я так понимаю, добровольно ты не скажешь, как к ним пробраться?
— И недобровольно не скажу. Это невозможно. И что, тебе мало той горы?
— Будто сам не понимаешь — либо мы, либо шерны, — Никодар наклонился, подобрал небольшой камень, осмотрел его критически и отбросил прочь. — А отец твой, между прочим, с ними воевал!
— То-то вы ему за это благодарны были!
— Вы? Ты не считаешь себя человеком? — зло оскалился генерал.
— Ты погляди, что вы сделали с той горой. Хочешь, чтобы так было по всей Луне?
— Вспомни, кто нас огненному бою научил!
Мэсси хотел сказать что-нибудь язвительное, вроде: «А я и не сомневался, что сами вы ни до чего не додумаетесь», но из глубин памяти поднялось на поверхность коротенькое название «Эйнар», и все прочие слова исчезли. Он уже не мог ответить ничего, чувствуя, что не имеет морального права отвечать. Он не винил отца, который снес Эйнар с лица Луны, не подозревая о последствиях, не винил даже Никодара, у которого тоже была своя правда, он сам теперь оказался и виноватым, и ответственным, и объяснить все равно ничего не мог.
Никодар расценил ответное молчание как свою победу в споре.
— Пока шерны существуют, нам тут покоя не будет, — начал он, и очень обозлился, когда Мэсси все же его прервал:
— Они сидят у себя в горах. Чем они тебе на Теплых прудах помешали?
Никодар, подбирая и отбрасывая камни, постепенно продвигался в сторону отброшенного меча. Мэсси заметил это, дернул цепь в свою сторону, Никодар обернулся, просверлил его ненавидящим взглядом, но больше драку не затевал, только сказал очень зло:
— Вот теперь с разбитой рожей ты похож… точно таким я твоего отца в последний раз видел.
Мэсси, скрипнув зубами, напомнил себе, что генерал сейчас важен, как никто. Именно он сможет остановить пороховое безумие, если его убедить, что это несет смерть всей планете.
Никодар, не дождавшись ответа и чувствуя вину за удар ниже пояса, вернулся к теме уничтожения шернов:
— Раньше они вечно на Теплых прудах торчали. И теперь вернутся, если их не остановить.
— Какой ценой остановить? Уничтожить всю Луну? Как этот холм?
— Я еще не проверил, правду ли ты говоришь, — проворчал Никодар, пнув ногой еще один небольшой булыжник. — Песчаник… таким цепь не разобьешь. Нужен хотя бы кусок базальта.
— Пойдешь проверять и погибнешь, и что тогда? А если твое войско вздумает за тебя мстить? Тоже погибнет?
Никодарпожал плечами.
— Предупрежу их, — сказал он без особой уверенности в голосе. — Они там, в низине, идем.
— Я уже сказал, что мне в другую сторону!
— В лагере цепь снимут, — пообещал генерал.
— Но я не верю, что меня отпустят, поэтому туда! — Мэсси кивнул в сторону плоскогорья.
— Ты тоже не один? — догадался Никодар. — Ну-ну. И ты думаешь, я пойду с тобой к твоим… прихвостням?
— Мы бы разбили цепь, и шел бы ты на все четыре стороны.
— Так я тебе и поверил! А цепь… Можно попробовать разбить ее мечом, только размахнуться… — Никодар обернулся на все так же валявшееся на камнях оружие.
— А ты точно по цепи ударишь, а не по мне? — спросил Мэсси.
Генерал только хмыкнул. Положение создалось более, чем дурацкое, они не могли спастись, не доверяя друг другу. Оба устали стоять и снова опустились на камни. Мелкая пыль в воздухе слегка осела, солнце парило нещадно, подземные толчки смолкли, не чувствовалось даже ветерка. Во рту пересохло так, что Мэсси уже и в воображении представить не мог, какова вода на вкус. От сухости вернулся кашель, почти такой же сильный, как сразу после лунотрясения. Мэсси задыхался, кое-как отвернувшись и прикрыв рот рукой, Никодар отодвинулся подальше, насколько позволяла цепь, а когда приступ кончился, зло буркнул:
— И нечего на меня тут кашлять!
— Я не могу не кашлять, у меня чахотка, — прохрипел в ответ Мэсси, переводя дыхание.
— Что?! — взвыл Никодар, вскакивая. До него дошло, что рот и подбородок противника окровавлены не из-за ударов о камни. — Ты какого беса сразу не сказал, сволочь… отвернись! И отодвинься ты!
Мэсси негромко рассмеялся, отодвигаясь:
— Да я сам с удовольствием на тебя смотреть не буду!
Конечно, отворачиваться от генерала не стоило, Никодар мог пытаться убить его камнем, или… Краем глаза Мэсси уловил сверху какое-то движение, поднял голову и невольно ахнул.
С неба на плоскогорье падала, переворачиваясь в полете, черная крылатая фигура.
* Никодар имеет в виду расположенный недалеко от Шиккарда кратер Клавиус.
========== “Завтра” может и не быть ==========
Никодар тоже проследил взглядом за летящим первожителем.
— Так, — процедил он и дернул цепь. — Теперь слушай меня, или он нас обоих!.. Ружье-то там осталось!
У Мэсси и мысли не возникло прекословить, настолько уверенно действовал генерал, опровергая все ехидные рассказы, что северяне только хвастать умеют, а сами ни одного шерна и в глаза не видели. Никодар в два счета оказался у брошенного меча и поднял его.
— Стой спиной ко мне! Хорошо, что он один!
Он, летящий кошмар всех лунных людей, уже опустился наземь немного поодаль от них и складывал свои блестящие переливающиеся на солнце крылья, как плащ. Шерн не набросился сразу, что было против обычаев первожителей. Возможно, он ожидал подкрепления. Мэсси быстро глянул на небо — оно оставалось чистым.
Лоб стоящего поодаль первожителя слабо замерцал едва уловимой в ярком солнечном свете разницей оттенков. То были мягкие, неожиданно теплые цвета. На расстоянии прочитать их было трудно, но…
— Иди-иди сюда, сволочь, — прошипел Никодар, вскидывая свое оружие над головой. Тут он получил тычок в спину, меч выскользнул и зазвенел по камням, Никодар не успел поднять его, потому что от еще одного удара пошатнулся и рухнул на колено.
— Ты что! — завопил он, замахиваясь для удара. — С ума сошел?
Мэсси перехватил его руку:
— Это ты с ума сошел! Это Септит!
— Ну вот где его носит! — Вислава не находила себе места. Они с Донатом укрылись в небольшой расщелине между скалами, совсем рядом с участком плоскогорья, где обещали ждать ушедшего товарища. Но чинно-спокойно сидел на месте один Донат, Вислава, забыв всякую осторожность, металась взад и вперед. Время от времени она выбегала на открытую со всех сторон площадку, и просто чудо, что до сих пор здесь не появились ни шерны, ни местные жители, ни солдаты-северяне.
Тем не менее, ей и так было от чего нервничать. Вскоре после ухода Мэсси со стороны Пустыни донесся грохот, не похожий ни на что, слышанное ими до сих пор. Это были не взрывы, не раскаты грома, даже старик Отеймор никогда так сильно не тряс почву. Толчки вскоре чуть утихли, но Вислава уже была уверена, что своего друга они не увидят больше никогда.
— Ну что ж он там такое натворил! — причитала она.
Донат рассудительно заметил:
— Я не думаю, что такой шум вообще может натворить человек.
— Было бы тебе, чем думать, — огрызнулась Вислава.
После того, как по небу в сторону источника грохота пронесся шерн-одиночка, она и вовсе готова была бежать следом немедленно, даже под угрозой разминуться с Мэсси и потеряться совсем.
— Ты сиди здесь, а я пойду, — сказала она своим обычным, не терпящим возражений тоном. Но Донат неожиданно ослушался. Он покачал головой, схватил Виславу за плечи, втолкнул в расселину и приложил палец к губам. Вислава затихла — за время путешествия она убедилась, что выворотень обладает по-собачьи острым слухом.
Самой ей понадобилось еще несколько минут, чтобы услышать снаружи человеческие голоса. Группа людей карабкалась на плоскогорье по крутому склону. Это могли быть поселенцы, могли быть северяне. Донату совершенно точно не стоило показываться ни тем, ни другим.
— Я выгляну, посмотрю, — прошептала Вислава.
— Сиди, — Донат осторожно подобрался к выходу из расселины. Увы, поднимающаяся в гору компания была надежно скрыта от них выступом скалы и потому невидима.
— Тихо, — Вислава прижалась ухом к каменной поверхности, чтобы лучше разбирать голоса. В ее глазах засветилась робкая надежда, а потом откровенная радость:
— Дядя Сакко!
За свою не такую уж долгую жизнь Никодар многое повидал. Но то, что арестованный самозванец водит дружбу с шерном и понимает язык проклятых первожителей, было точно из ряда вон выходящим событием. Черный урод светил лбом, и преступник понимал и отвечал ему, воистину чудеса на Луне как начались, так и не думали заканчиваться. Только генералу все это безобразие стояло поперек горла. Он не желал даже мысленно признать, что его власть и могущество погибли вместе с отрядом.
Трусом Никодара никто бы не назвал, но и самоубийцей, чтобы злить и оскорблять шерна, он тоже не был. Генерал молча скрестил руки на груди и с отсутствующим видом дожидался конца разговора, половину которого не понимал. Конечно, он вслушивался, конечно, ловил каждое слово, но повлиять на решение шерна не мог никак.
Наконец, странная беседа закончилась, и Мэсси обратился к Никодару.
— Мы можем идти. Это мой товарищ, звучит странно, но так уж есть. Да! Он может разбить цепь.
— Это как? — мрачно поинтересовался Никодар, не опуская рук.
— Мечом. Он ударит изо всех сил, а ты же знаешь, что руки у них сильные. Только нам надо натянуть цепь. Лишь бы лезвие выдержало.
— Ты рехнулся — меч ему доверять? — яростно прошипел Никодар. — Тебе-то с чахоткой терять нечего!
— Он не ударит по тебе! Он поклялся!
— Плевать они хотели на клятвы! — Никодар обернулся на шерна, который стоял, слегка раскинув блестящие крылья, и сжимал генеральский меч в руках, — в руках, которые и без оружия были смертельно опасны.
— Я думал, ты боишься, что прикован к чахоточному, — пожал плечами Мэсси.
От слов «ты боишься» Никодара передернуло. Он молча отошел от Мэсси на пару шагов и поднял руку с кольцом кандалов. Мэсси сделал шаг в другую сторону, тонкая цепь натянулась, звенья заблестели на солнце.
Шерн не спеша подошел, встал напротив них, вскинул оружие. Меч задержался в вертикальном положении, пуская вокруг блики, и со свистом прорезал воздух, обрушившись на середину цепочки. С коротким звяканьем покатились по камням несколько оторвавшихся колец.
Шерн невозмутимо накрыл меч крылом, будто под плащ спрятал. Никодар уставился на собственную руку с недоверием, ибо ожидал увидеть отсечённую кисть на земле и кровь, хлещущую из обрубка. Но рука была на месте, лишь на запястье растекался кровоподтек под стальным браслетом.
— Теперь?.. — Никодар вопросительно посмотрел на Мэсси.
— Теперь расходимся, — Мэсси осторожно ощупывал руку с кольцом кандалов. — Это уже придется снимать потом.
— Он меня… — Никодар снова не договорил.
— Он ничего не сделает. Он знает, что только ты можешь отказаться от мысли взрывать горное кольцо. Ты же видел, что случилось с холмом и с тем кратером.
— С чего ты решил, что я откажусь?! — возмутился Никодар и осекся.
— Подумай, как умерли твои солдаты, — просто сказал Мэсси.
Судя по ненавидящему взгляду, Никодар думал о том же. Черный призрак рядом неожиданно раскинул блестящие крылья — ветер поднял улегшуюся было пыль, — и поднялся в воздух. Никодар проводил взглядом постепенно набиравшую высоту тень.
— Эй, у него мой меч!
— Нам его оставлять не стоило, — Мэсси тоже смотрел вслед улетающему шерну. — Ты бы опасался меня, я тебя, и разве не справедливо?
Никодар кривовато усмехнулся:
— Справедливо.
Теперь их не держала общая цепь, и все же они не спешили расходиться. Генерал словно забыл, что его недавний арестант болен опасной и заразной хворью. Он повернулся в сторону злополучного кратера. Весь песок давно осел на землю, горизонт очистился совершенно. Линии холмов были невероятно четкими и казались расположенными на расстоянии вытянутой руки, как всегда бывает на границе Великой пустыни. Небо сверху растеклось градиентом от черного до синего, потеряв привычный бледно-голубой цвет.
— Неужели они там все… — Никодар замолчал, зажмурился, отвернулся. Достаточно было увидеть этот страшный черный небосвод и мертвые изломы гор, чтобы понять — никого живого там нет, и идти на поиски невозможно.
— Все, — Мэсси тоже прикрыл глаза, вспоминая пещеру под Герлахом, мигающую стену и рассыпавшиеся в прах скелеты мертвых городов. — Все. А если потревожить горное кольцо, это будет по всей Луне. Понимаешь?
— Да с чего ты взял? — не очень уверенно возразил Никодар.
— Я знаю.
— Знаешь, знаешь… Ты среди них жил, язык их понимаешь! — генерал постепенно загорелся праведным гневом. — Правду, что ли, говорили про твоего папашу, что он был с ними в сговоре? Жалел их убивать, щадил выворотней!
Мэсси молча стиснул кулаки, напоминая себе, что генерала надо убедить любой ценой.
— Какое это имеет значение? Твои солдаты задохнулись, не шерны! Если ты повредишь горы, ты погубишь всю Луну! У тебя родители живы? Дети есть? Ты хоть понимаешь, что их убьешь, дурак!
— Да ты кто такой вообще! — рассвирепел генерал.
— Человек, который спас тебе жизнь, — зло сказал Мэсси. — Ты забыл?
Генерал промолчал, сжал зубы, только желваки ходили на щеках. Потом буркнул:
— Все готово для атаки. На что это будет похоже, если я откажусь…
— На что похоже? Вот на это, посмотри! Посмотри-посмотри! — Мэсси махнул рукой в направлении холма. — Вся Луна будет похожа вот на это! И, если ты их начальник, они должны тебя слушать и не задавать вопросов, вот и все!
— А шерны, твои любимые шерны? — оскалился Никодар. — Так и будут на нас нападать и похищать наших женщин? Ты хоть знаешь, что они с ними делают? Или жил среди них и не видел?
Мэсси вздохнул, вспоминая лицо Хонорат с уродливыми синюшными пятнами на щеках.
— Лучше шерны, чем Пустыня.
Дыхания опять не хватало, клокотало где-то в груди, сухость в горле прорвалась наружу очередным приступом кашля. Никодар, будто сообразив, шарахнулся в сторону.
— Мне пора в лагерь, — сказал он мрачно. — Иди и ты к своим. Их заражай, не меня.
— Ты обещаешь не трогать горы? — устало спросил Мэсси. Никодар отвел глаза, пожал плечами:
— Я обещаю подумать, вот что. И не преследовать тебя. Ты все равно скоро… ну, ты понял.
Мэсси вздохнул:
— Тогда я предупрежу шернов, чтобы они и близко не подпускали вас к горам.
— Против людей пойдешь? Ну-ну, — прищурился Никодар. — Шерны тебя сразу… этот попался какой-то странный, но он такой один!
— А какая мне разница, что они меня убьют, ты сам говоришь, что я скоро умру от чахотки! — усмехнулся Мэсси. — Зато они не дадут вам натворить глупостей.
— Иди, предупреждай, — кивнул Никодар. — Рта открыть не успеешь!
Мэсси молча махнул рукой. Ему пора к своим, или они точно сорвутся его искать.
— Ладно, обещай хотя бы подумать…
Никодар повернулся было идти прочь, но приостановился, задумался, словно какая-то мысль не давала ему покоя.
— А ведь ты там тоже мог отрубить мне руку и сбежать сам, пока я был без сознания, — сказал он медленно. Мэсси устало огрызнулся:
— В следующий раз я непременно так и сделаю.
Если генерал и хотел ответить, то не успел. Невдалеке послышались людские голоса — кто-то спускался вниз по отрогу.
========== … а “вчера” сегодня нет ==========
Люди в их положении были не менее опасны, чем шерны. Мэсси только подумал об этом, а сверху, забыв всякую осторожность, спотыкаясь, хромая и скользя по скалам, сбегала тоненькая фигурка:
— Живой!
Вислава с размаху кинулась Мэсси на шею, смеясь и плача одновременно. Он еле отстранился:
— Живой, живой! Не подходи близко, ты же помнишь, что у меня!
За Виславой следом спустился крепкий худощавый невысокий человек, когда он подошел ближе, Мэсси признал Сакко, затем еще несколько человек, с виду поселенцев, — разномастно одетых загорелых людей с цепким взглядом и быстрыми движениями, у многих луки за спиной. Вождь поселенцев быстро подошел к нему, протягивая руку, будто они расстались вчера:
— Ну, привет, бродяга.
Мэсси спрятал ладонь за спину.
— Держитесь подальше, чахотка у меня.
— Ерунда, зараза цепляется к тем, кто боится, — заявил Сакко. — Только вроде кто-то с тобой тут стоял?
Мэсси обернулся. На плоскогорье уже никого не было.
— Да, ушел…
— Кто?
— Никодар.
— Какой Никодар? — глаза Сакко расширились.
— Обыкновенный, с Теплых прудов.
— Так он же… — Сакко обернулся к своим товарищам. — Тогда надо сваливать, сейчас он солдат позовет!
— Не позовет. Они там, — Мэсси махнул рукой на безжизненный Шиккард, над которым нависла огромная, тяжелая Земля. Сейчас даже она выглядела мрачной и устрашающей.
Сакко глянул, оценил мертвый силуэт холма на фоне черного неба, присвистнул и скомандовал остальным:
— А ну, быстро! Почтенного господина надо расспросить, что он тут забыл!
Несколько поселенцев следом за Сакко бросились по плоскогорью бегом. Уже через пару секунд раздался чей-то ликующий вопль:
— Вот он!
Мэсси стиснул зубы. Никодар по понятным причинам не вызывал у него особой симпатии, но не сочувствовать пойманному бедолаге он тоже не мог. Вислава молча взяла его за руку и улыбнулась. Она явно не испытывала никакого сожаления, наоборот, ее глаза горели торжеством.
— Ничего-ничего. Ему будет полезно.
— Где Донат? — спросил Мэсси.
— Там, — она неопределенно махнула рукой за спину. — Все хорошо.
С отрога тем временем спустился весь отряд Сакко. Среди них Мэсси не мог припомнить никого из виденных в прошлом году. Доната среди них не было. Мэсси хотел спросить о его судьбе, но не успел — ушедшие на поиски Никодара поселенцы поднимались обратно. Генерала никто не тащил, он шел сам — видимо, Никодар оценил обстановку и не стал унижаться до драки с грязными оборванцами. Он остановился в центре каменистой площадки, вокруг него как-то само собой образовалось кольцо поселенцев, справа и слева встали два крупных, похожих друг на друга бородача. Мэсси сразу вспомнил Бонифатов. Никодар даже глаза не скосил на своих охранников, он презрительно смотрел на Сакко, в котором угадал вожака.
— Где-то я тебя видел, — свысока сказал Никодар. — А, конечно. Ивата, он же Сакко, бунтовщик.
— Да я тоже тебя припоминаю, — самым радушным тоном ответил Сакко. — Точно, вспомнил. Никодар, генерал. Нас искал или случайно здесь?
— Не твое дело, — заявил Никодар.
— Далеко забрался, господин главнокомандующий, — покачал головой Сакко, при этом оглядываясь по сторонам. — Неужели нас решил в горах истребить? Табир-то ведь там.
Никодар презрительно промолчал.
— Ну ладно, до Табира мы господина генерала проводим, верно, ребята? — обратился Сакко к остальным. — А по пути в лагерь завернем. Вы, северяне, прятаться не умеете, ваш лагерь за версту виден.
— Давно ли ты сам перестал быть северянином? — надменно обронил Никодар.
— Северянина во мне убил господин первосвященник, — спокойно ответил Сакко. — Когда объявил нам бойкот и бросил против шернов без огнестрельного оружия. Так что недавно.
— Оружие? Будь у меня при себе хотя бы меч, вы бы и близко не подошли, — усмехнулся Никодар.
— Если бы у моей тетушки росла борода, она была бы моим дядюшкой. Какой смысл говорить о том, чего нет. Подошли же. Вот и проводим мы тебя до лагеря, — Сакко отвернулся от генерала, оставив беднягу с собственными и явно невеселыми мыслями, и подошел к Мэсси.
— Ну, теперь рассказывай! Чего молчишь?
— Да слишком много… Не знаю, с чего начать. А где Донат?
Сакко обернулся в сторону, откуда пришел отряд, и громко свистнул. От выступа скалы отделилась человеческая фигурка. Сакко махнул рукой, приглашая спускаться, и обернулся к остальным:
— Ну вот вам Победоносец.
Люди, до сих пор недоверчиво разглядывавшие Мэсси, подошли поближе. У Никодара вспыхнули было глаза, но бородачи рядом с генералом и не думали двигаться с места.
Кто-то охнул:
— А ведь и верно, похож…
— Да что похож, одно лицо! — поддержали из задних рядов.
— Победоносец…
— Победоносец… — пробасили рядом. Мэсси встретил взгляд высокого, смуглого, абсолютно лысого человека с иссеченным шрамами лицом.
— Брас! — вспомнил он.
— Ага, — кивнул здоровяк, и в его глазах блеснули слезы. — Батя-то мой помер… Вот я и решил сюда перебраться… А я ведь признал тебя, Победоносец, да не осмелился верить!
Повернувшись к остальным, Брас ликующе выкрикнул:
— Победоносец с нами!
По скалам грянуло громовое «ура». Мэсси тоскливо поглядел на Шиккард — ох, не годился холм в качестве убежища от учеников…
Тому, кто поплыл бы на корабле вдоль Северного берега, нужно было хорошо постараться, чтобы найти полностью дикие и необжитые места. Если даже на горизонте не видно поселков, к побережью почти всегда спускаются распаханные участки плодородной земли или сады. Южный материк люди при всем своем трудолюбии не могли освоить полностью за прошедшие пятнадцать лет. Корабль Анны пристал к земле не так далеко от главной пристани южан, но берег казался диким совершенно, будто на него никогда не ступала нога не то что человека, а и вовсе разумного существа. Волны размеренно выкатывались на пустую песчаную косу, что дальше переходила в унылую холмистую равнину. На горизонте виднелись вершины горных хребтов, изрядно разрушенных временем. Тишина, нарушаемая только плеском воды и шелестом трав, стояла вокруг.
Анна спустился на песок со сходней, за ним попрыгали и моряки, те, кто помоложе и побойчее, лихо перескакивали прямо через борт.
— Ну, друзья мои, — сказал старый воевода. — Собак мне передайте, а вас с собой не зову. Сами знаете, не отдыхать я иду, не знаю, как ко мне отнесутся.
— Вам одному тяжело будет, — возразил один мореход. Прочие согласно закивали.
— Тяжело добраться, — согласился воевода. — А что дальше буду делать, и вовсе не знаю. Поэтому вас не зову. Возвращайтесь в Табир, вам было сказано доставить меня до места, вы доставили.
Тот же мореход почесал в затылке:
— А вот и нет. Нам было сказано вас сопроводить на переговоры. Где переговоры будут, верно, не указали. Так что и не думайте, что мы вас одного отпустим.
— В Табир под начало иренарха нам неохота, — поддержал другой моряк. — Он уже нараспоряжался.
— Ребята, так я не знаю, что сам делать буду, — начал Анна, но его снова прервали:
— Господин Анна, — самый молодой моряк выступил вперед. — Может, вам и поругаться с северянами придется, а может, и сражаться. Один вы ничего не сделаете. Как мы потом друг другу в глаза смотреть будем, если вас одного оставим? Нет уж, мы с вами до конца. В Табире и без нас у господина иренарха охраны хватает.
Анна невольно улыбнулся.
— Ну, если так, потом не говорите, что не предупреждал. Тогда в путь.
С плоскогорья, откуда открывался вид на злополучный Шиккард, отряд ушел. Жители Луны вообще старались не подходить слишком близко к Пустыне, поэтому все, не сговариваясь, зашагали прямо на запад, и лишь когда с горизонта исчезла черная тень Той стороны, а от Земли Благословенной осталось лишь легкое сияние, вздохнули с облегчением. Дальше путь лежал по распадку между двух цепочек холмов. Для отдыха выбрали ущелье с протекающим ручейком, — все уже были порядком измучены жаждой. Нависающие сверху скалы скрывали людей от летящих первожителей, если тем вдруг взбредет в голову забраться так далеко на восток, а чтобы не пропустить шернов, выбрали пару бойцов в караул. Оба разведчика начали карабкаться вверх, остальные обступили новообретенного Победоносца, ожидая повествования о его приключениях.
Мэсси знал про себя, что рассказчик он неважный, поэтому радостно уступил инициативу Виславе, кивая, когда надо. Потом они выслушали Сакко. Его история была еще проще. Несколько дней назад Сакко отправился в Табир навестить Анну и поговорить со старшинами, почему разведчиков перестали снабжать порохом и пулями. Вернувшись назад в горы, он не нашел своего лагеря у Герлаха. В отсутствие вожака кто-то погиб, кто-то решил пристать к другому отряду, — в общем, Сакко оставалось либо тоже пойти к кому-то под крылышко, либо подождать новых людей.
Армия горных бродяг как раз в эти дни активно пополнилась. Кто-то, боясь гнева первосвященника, который наверняка прибыл бы с армией показать южанам, что он думает о независимости, решил переселиться к горам. Были среди новичков и беглецы-северяне из тайных учеников Победоносца. В первое же утро после начала арестов эти люди перебрались на Юг, на кораблях-одиночках или пешком вдоль Горьких линий, пока границы еще не охранялись так строго. Никодар, тоже слышавший последние слова, только зубами заскрипел.
Так за пару дней Сакко возглавил новый отряд, состоявший большей частью из учеников Победоносца. Люди помнили его и охотно признали за вожака. Шерны Герлаха пока что вели себя спокойно, не обращали внимания на людскую возню снаружи кратера, и поселенцы решили пройти восточную часть материка в надежде встретить еще кого-то из северян, преодолевших заслон на Горькой линии. Там они увидели военный лагерь и насторожились, ну, а вскоре услышали вдали странный гул и звуки взрывов.
— Мы думали, это каратели Севина, — закончил свой рассказ Сакко. — Не поняли, зачем они в Пустыню забрались. Неужели не видели, что там ничего живого нет.
— Час назад, — Мэсси вздохнул, понимая, что ему вряд ли поверят, — Пустыни там не было.
— А откуда она тогда взялась? — хохотнул переселенец из числа жителей Табира. Ученики посмотрели на него с осуждением. Они ловили каждое слово Мэсси. Донат среди них тоже был в безопасности, верующим в светлого посланца звезд достаточно было напомнить имя Нузара, чтобы они смирились с обществом выворотня.
— Она взялась, когда северяне пытались разрушить огромный кратер и повредили что-то под ним. Там древние механизмы, — Мэсси помолчал, обводя взглядом людей. — Механизмы шернов. Именно они держат здесь воздух.
На лице у большинства людей сохранялось восторженно-тупое выражение, и Мэсси сам заскрипел зубами от бессилия. Но Сакко слушал внимательно, ловя каждое слово, и еще один поселенец с горящими черными глазами, и еще…
— Дураки, — подал голос Никодар, и в его сторону начали оборачиваться. — Вы думали, мы прибыли перебить вас? Да кому вы нужны. Мы хотели разделаться с шернами.
— Слушайте меня, если вы зовете меня Победоносцем! — возвысил голос Мэсси. — Они хотят разделаться с шернами, но готовят нам худшую смерть. Нельзя трогать горное кольцо, иначе задохнется вся Луна!
— Да откуда ты можешь знать это наверняка? — прошипел Никодар. — Ты-то шернов истребить не сможешь никогда, самозванец!
— На Теплых прудах готовили огромное количество пороха, — сказал Мэсси, и некоторые северяне закивали, подтверждая. — Его хватит нагрузить несколько кораблей и уничтожить несколько горных городов. Вспомните, как провалился берег на месте приморского города! Подумайте, что будет, если разрушить горы!
— Нельзя уничтожить наших врагов без жертв! — крикнул Никодар. Сакко медленно поднялся с земли:
— А ты подумал, что будет с шернами из уничтоженных городов? Они ведь не погибнут сразу, большинство улетят и набросятся… Давайте подумаем вместе, на кого?
— На нас, на разведчиков! — выкрикнул кто-то. Сакко кивнул:
— Нетрудно догадаться! Ты-то на Север уплывешь, господин генерал, а нас тут оставишь рассвирепевшим шернам на съедение?
— Если бы только это, — начал Мэсси, но его не услышали. Теперь на ноги вскочил обозленный Никодар:
— Ты считаешь меня трусом? По-твоему, я испугаюсь сразиться с шернами? Это вы, мужичье, трусы! Вы хотите уничтожить шернов и при этом ничем не пожертвовать! Мечтаете, что за вас будет сражаться кто-то другой!
— Не-ет, это вы хотите, чтобы мы сидели тут прослойкой между вами и шернами и не пускали их на Север, — крикнул поселенец, который спрашивал про пустыню. — А как мы будем жить, вам наплевать! Вы уже считаете нас нечистыми и презираете наших жен и сестер! Для вас шерны пустой звук, а для нас ежедневная угроза.
— Вас не разберешь! — усмехнулся Никодар с нарочитым удивлением. — Сейчас мы прибыли уничтожить шернов, а вы вместо благодарности шумите, что кто-то из них уцелеет.
— А еще шерны это прибыль для фабрикантов с Теплых прудов, — подал голос человек из числа учеников. — Сюда-то оружия продают в десять раз больше, чем по всему Северу!
— Да! — неожиданно поддержала Вислава. — Вы сражаетесь с шернами своим оружием, за которое вам платят деньги, и нашей кровью, которая вам ничего не стоит!.
Никодар поглядел на нее так, будто хотел разорвать на куски голыми руками, и прошипел:
— Место бабы на кухне или в постели, а у вас они распустились.
Вислава в ответ лишь рассмеялась как можно звонче и обидней:
— Коротки руки! Командуй своими северянками!
Никодар сделал вид, что не слышит.
— Если шерны и озлобятся на время, то потом их не будет совсем, — сказал он громко, но спокойно и холодно. — Я в сотый раз говорю вам, нельзя расправиться с ними совершенно без жертв.
— Это потому, что нас тоже не будет совсем, — Мэсси поднялся и встал напротив Никодара. — Ты же видел, что случилось с тем холмом!
Никодар поглядел в ответ очень злобно. Генерал был из тех людей, которые охотно вступают в спор, только имея численное преимущество.
— Пусть исчезнет воздух над горами шернов, — пробурчал он. — Не так велика будет потеря. Или ты беспокоишься о наших врагах, а?
— Горы было бы жалко, — неуверенно сказал кто-то. Его поддержали:
— Горы нам и самим пригодятся!
— Там красота какая! — это выкрикнула Вислава.
— Победоносец их не рушил, значит, нет его воли на то!
— Да какой он Победоносец! — сорвался Никодар. — Даже тот, первый, без людей ничего бы не сделал! Чужой кровью воевал!
— То-то тебя без солдат тоже никогда видно не было, — усмехнулся Ивата.
Никодар сплюнул, показывая, что он думает о взявшем его в плен сброде и замолчал. Ивата, снова усмехнувшись, пробормотал:
— И что с ним таким делать…
Он, скорее всего, сказал это просто так, не ожидая ответа, но Мэсси услышал.
— Отпустить.
Ивата быстро шагнул ближе. Теперь в общем шуме никто не разобрал бы их слов:
— Отпустить? С чего бы?
— Только он сможет приказать своим отступить от гор, — сказал Мэсси, сам не слишком веря, что Никодар так и поступит.
— Пока что он намерен штурмовать, — Сакко тоже не верил.
— Потому что сейчас он обозлен, он будет возражать, просто чтобы возразить.
— Можно было бы… — Ивата задумался. — Странный ты, сын Ихазели. Большинство бы решило… ладно, и говорить не буду. Эй, господин главнокомандующий, — сказал он громче, обращаясь к Никодару. — Ты вот что скажи — сколько ружей твои солдаты могут нам безболезненно пожертвовать?
Никодар явно не ожидал такого вопроса.
— Что-что? — переспросил он, широко раскрыв глаза. Ивата, слегка поморщившись от шума, сделал остальным знак говорить тише.
— Все очень просто. У нас тут только луки и арбалеты вашими стараниями. И шерны, куда ж без них. А вот без ружей плохо. Как тебе сделка — вы отдаете нам пару десятков ружей, нам за своими далеко идти, кто-то и просто бросил, зачем они без патронов. И еще ящик боеприпасов. Пару ящиков. Собачью упряжку — везти все это. И ты уходишь в свой лагерь.
— Да не ври, — возмутился Никодар, но глаза у него вспыхнули ярче. Возможности получить свободу за относительно невысокую цену он явно обрадовался. Люди вокруг, наоборот, недовольно зашумели.
— А что нам с тобой делать, — сказал Ивата громко, чтобы слышали все. — Задержать у себя, так еще и кормить придется, а еду тут добывать непросто. Как заложник ты не годишься, слишком многое у Севина на кону. Можно было бы поторговаться с ним, чтобы он не трогал южан… да только он не согласится. Между Югом в подчинении и твоей жизнью он выберет Юг в подчинении.
— Ты уверен? — Никодар немного обиделся, но не мог не признать правоту Сакко.
— Уверен. Чтобы он согласился на наши условия, нужно поймать его самого, а это пока никак. Так сколько ружей твои солдаты отдадут? Двадцать, тридцать?
— Дешево ты меня ценишь, — проворчал Никодар. Сакко пожал плечами:
— Ну, я могу попросить и сотню ружей, десять ящиков с патронами…
— Двадцать дадут, — быстро сказал Никодар.
Военный лагерь северяне разбили удачно — рядом с рекой, на открытом месте, так, чтобы никто не подобрался к нему незамеченным. Но с одной стороны местность все же круто поднималась к нагромождению скал. Здесь, недалеко от горной системы Южного полюса, трудно было найти совершенно ровную долину.
Палатки окружал возведенный солдатами земляной вал с частоколом, в центре стояли ящики с боеприпасами. Часовые прохаживались снаружи, время от времени поглядывая на небо. Крик, потревоживший их, раздался именно со стороны нагорья:
— Хорошо вы тут устроились, как я погляжу! Может, патронами поделитесь? — человек кричал, приставив ко рту сомкнутые руки. Часовые переглянулись. Шутник быстро нагнулся, и теперь его невозможно было достать выстрелом.
Несколько человек бросились к склону. Непрошенный гость сверху выкрикнул:
— Эй, не советую за мной гоняться! А то своего генерала не досчитаетесь! Слышите, у нас ваш Никодар! А что с вами сделает Севин, если он погибнет? Шкуру заживо спустит!
— Докажешь чем? — яростно закричал воин, одетый побогаче других. — Врешь! Я до тебя доберусь!
— Вы не слышали взрывов? — наглец чувствовал себя в безопасности в своем укрытии. — Ваши товарищи мертвы — все! А чтобы вы поверили мне, вот вам!
Круглый предмет вылетел сверху и покатился вниз. Солдаты шарахнулись, будто ожидая увидеть отрубленную голову, но то был просто шлем. Покореженный, потерявший блеск серебряный шлем, ранее принадлежавший Никодару.
Командир осмотрел находку, принесенную часовыми, и крикнул в ответ:
— Ты врешь! Наш генерал погиб при взрыве, а ты нашел его труп, тварь! Ни единого патрона!
— Так слушайте его сами! Только без глупостей, начнете стрелять — мы ему тут голову отрежем и тоже кинем вниз!
На склоне появилось несколько фигур. Солдаты внизу подняли было ружья и снова опустили их.
— Эй, Друд! — послышалось сверху. — Дайте им, что они просят.
Солдаты переминались с ноги на ногу, поглядывая на командира. Самый усердный часовой подскочил ближе:
— Господин Друд! Позвольте, мы вверх заберемся в обход! Они нас и не заметят!
Командир жестом велел ему замолчать и после паузы крикнул:
— Условия ваши какие?
Требования оказались приемлемыми, и командир поспешил согласиться, пока негодяи не запросили большего. Несколько воинов поднялись на середину холма вместе с тележкой, нагруженной ружьями и боеприпасами. Сверху крикнули:
— Нормально, спускайтесь!
Чтобы поторопить солдат, вслед им полетела стрела из арбалета. Усердный часовой пригрозил вершине холма кулаком. Воины спустились к подножью:
— Ну, забирайте!
— Вы только без глупостей, — предупредили сверху. Несколько оборванцев, кубарем скатившись по склону, потащили в свое укрытие тележку с грузом. Собак вели следом.
Последний бродяга скрылся с глаз. Какое-то время вершина холма была пуста, командир уже собирался отправить солдат в обход, но тут на вершине показалась человеческая фигура.
— Господин генерал! — ахнули снизу.
Никодар, слегка пошатываясь, спускался по неровному склону. Навстречу ему кинулось сразу пять или шесть воинов. Не доходя до солдат несколько шагов, Никодар вдруг пошатнулся и тяжело осел на землю.
— Господин Никодар! — солдаты кинулись поднимать упавшего военачальника.
— Убили! — прошипел один, оборачиваясь к вершине. — Небось, ножом…
Другой солдат, постарше, помотал головой. Кожаные доспехи генерала были в пыли, лицо и руки покрыты ссадинами, но никаких серьезных ран больше заметно не было. Солдат приложил ладонь к лицу Никодара и сразу отдернул:
— Да у него же лоб — кипяток!
Прочие воины закивали, соглашаясь. Оборванцы не причинили Никодару вреда, генерал свалился в приступе жестокой горячки.
========== Проснуться на рассвете ==========
Свет медленно прибывал. Вот уже половина небосвода стала бледно-золотистой, и снег искрился так, что приходилось жмуриться. Стена Герлаха нависала сверху мрачным серым пятном. Здесь участок склона был особенно крут, Мэсси поднимался, держась за спрессованный ночными морозами плотный снег или просто за неровности почвы. Ну да подобрался же именно сюда год назад отряд воинственного удальца Алеко. И даже металлические полосы, из которых в прикрытии лесочка склепали пушку, смогли протащить. Вот только лесочка того нет — сожгли, чтобы больше никому в голову не пришла светлая идея снова подкрасться и атаковать Герлах.
Самый трудный участок пути все равно был не у самой вершины, а на середине горного склона, где потоки воздуха напрочь сдували снежный покров. Мэсси сам не знал, как преодолел его. Он уже тысячу раз пожалел, что рискнул ночью и один отправиться в такой путь. Но ни Виславе, ни Сакко об уговоре с Септитом ничего рассказывать было невозможно — Вислава бы точно костьми легла на дороге, но не пустила бы его в обитель шернов. Сакко, хоть и перестал видеть в сыне Победоносца неприспособленного к жизни чудака, тоже не понял бы желания тайком проникнуть в Герлах. Мэсси просто оставил записку Донату, взяв с него обещание никому ничего не говорить.
Конечно, Септит сегодня мог и не ждать, ведь прошло больше лунных суток с извержения на Шиккарде. Первую ночь маленький отряд провел в небольшом покинутом селении. Здесь строили жилища еще в первый год после Южного похода, когда рассчитывали занять всю страну, кроме гор у самого полюса. Но оказалось, что здесь везде тайные ходы первожителей, и потому постоянные дома ставить нельзя. У каменных твердынь обосновались только бродяги-разведчики, промышляющие охотой или даже грабежом соседних селений и постоянно меняющие место ночевки. Вот так и эти дома оставили, толком в них не пожив. Зато теперь они пригодились, а перед уходом хозяйственный Донат в качестве трофея забрал с собой чудом сохранившийся котелок.
Утром отряд уходил лесом от компании шернов, которые, как стая хищных птиц, кружили сверху. Первожители не успокоились, пока не отогнали людей далеко на юг. Там уже отряд смог задержаться и подумать о хлебе насущном, а за неимением хлеба — о птице, рыбе, что ловилась в бегущих с гор ручейках, и съедобных кореньях. Но из гостеприимного редколесья все же пришлось уходить: тут были опасны уже не шерны, а солдаты-северяне.
До склонов Герлаха добрались только к вечеру. В свете заходящего солнца трава казалась бурой, огромная гора величественно поднималась в небо темной громадой. У Мэсси совершенно неожиданно защипало в глазах. Ему ведь тоже не было места ни в одном уголке Луны, а появись он среди бела дня в городе шернов, его просто разорвали бы на части.
Но расчувствоваться по поводу возвращения в родные места ему не дали. Близился даже не закат, а ночь, нужно было успеть разбить лагерь и запасти дров в ближайших лесочках. Поселенцы, удивляясь и гордясь, что Победоносец вместе с ними копает землю и рубит дрова, все же старались оградить Мэсси от самой тяжелой работы, поминутно предлагая отдохнуть. Но Мэсси продолжал орудовать лопатой, радуясь уже тому, что чувствует себя лучше некуда. Последний приступ кровохарканья случился на Шиккарде, и как будто болезнь там и осталась, она не посещала его уже целые долгие сутки!
Из одежды у поселенцев нашлись почти подходящие ему по росту простые серые штаны и рубашка. Возможно, эту одежду сняли с убитых выворотней, но для Мэсси так было даже лучше. Под утро он ушел, обогнув сонного часового, укрылся за ближайшим скальным обломком и начал подъем к опоясавшей город стене.
И вот путь позади, скоро начнет просыпаться город, а где Септит? Обманул? Не смог прилететь? Септит ведь, как и он, вернулся в родной город тайком. Молодого шерна услал из Герлаха его строгий отец, господин Граний, недовольный тем, что наследника сбивает с толку старый Корнут. При всем почтении к Верховному шерну почти никто из первожителей не рвался занять его место. Беспечную молодежь пугала перспектива посвятить всю жизнь одному-единственному занятию и долгие столетия разрисовывать каменные шары.
Да жив ли вообще старый Корнут? О прочем он и задумываться боялся. Авий, его приемный отец, и Хонорат…
Сверху метнулась тень. Перед лицом Мэсси закачался конец веревки.
Никодара вторые сутки не отпускала горячка.
Вначале генерала кое-как отпоили лечебным питьем, и он смог идти сам. Отряд под командованием Джуда дошел до горной страны. Обосновались снаружи того пологого кольца, где шестнадцать лет назад самозванец чудом взял штурмом единственный горный город. Здесь дожидались подкрепления, надеясь, что главнокомандующий окончательно поправится. Но увы, генералу стало лучше лишь на время. Он сухо, без подробностей, рассказал, что отряд погиб при извержении, спасся он один и наткнулся на горных бродяг. Дальше отправились в условленное место для встречи с отрядом Арона. И вот по пути лихорадка вернулась, сначала приступами горячки, а после грозы Никодар и вовсе перестал приходить в сознание. Видимо, в бреду Никодару казалось, что его душит какое-то чудище, и он пытался спихнуть с груди несуществующего врага и хрипел, задыхаясь, или забывался тяжелым сном. А потом просыпался и звал солдат, ушедших с ним на холм вблизи Пустыни и погибших там.
К вечеру второго дня подошел отряд Арона. На собачьих упряжках везли ящики с порохом. Для атаки на горные твердыни было готово все, не хватало только команды, которую никак не мог отдать Никодар.
Горячку, что одолевала ни с того ни с сего здоровых молодых людей, старики кликали Мартиной болезнью. Якобы именно от такой лихорадки умерла некогда праматерь лунного народа. Арон, услышав от часового такое предположение, выругался и велел разыскивать по ближайшим селениям знахарей, травников, кого угодно, лишь бы поставить на ноги Никодара.
— Так наш, войсковой лекарь здесь, — напомнил Джуд. — А местные нас не любят.
— Пусть не любят, — согласился Арон, — лишь бы вылечили.
— Так наш лекарь чем тебе плох? — упорствовал Джуд. — Он сразу сказал, что надо сбивать жар, как перестанет его лихорадка трясти, так он ипридет в себя.
— А если… — Арон начал и не договорил. Слова «а если не придет» показались ему дикими. — Нам ведь надо закладывать взрывчатку. Когда он очнется и узнает, что мы промедлили, он будет в ярости.
— Если он узнает, что мы самоуправствовали, он тоже будет недоволен, — возразил Джуд. — Ты же его знаешь, он всегда хочет наблюдать сам. Как на том холме.
Арон кивнул. О случившемся на горе вблизи Пустыни он знал только с чужих слов, и то самую малость. Весь отряд погиб, спасся чудом только генерал, и от нервного потрясения заболел. Посланные на разведку воины до холма не дошли, увидев, что Пустыня сделала шаг вперед. Отступится ли она, удовлетворится ли и так безжизненным холмом? Неужели это из-за взрыва?
За шатром слышны были голоса. Часовые вели беседу вполголоса. Арон прислушался — говорили солдаты о том же, о чем думал он.
— Так ты не думаешь, что это от взрыва? — спросил голос помоложе. Второй часовой ответил:
— Сам подумай, балда. Четыре стихии есть: вода, воздух, огонь и земля, что под ногами. А над ними всеми правит Земля небесная. Вот она-то может остальным повелевать. А при взрыве они землю потревожили, что под ногами, никакую иную…
— Чушь какая у людей в головах, — пробормотал Арон, высунулся из шатра и рявкнул:
— Отставить все посторонние разговоры! Нести караул, как положено, молча!
Часовые вытянулись наизготовку с выражением преданности долгу на физиономиях. Командир прошелся по лагерю, осмотрел лишний раз боеприпасы, но мысли его были далеко. Воины, ходившие на поиски лекарей, доложили, что знахарей по соседним деревушкам пока не нашли, местные жители смотрели враждебно и даже просто говорить были не расположены.
Арон вернулся к палатке Никодара. Уже издали он слышал, что бесовы часовые опять болтают. Старший рассказывал о злых духах, вызывающих лихорадку:
— Мара это. Украла она имя у праматери нашей, когда выгнали ее со светлой Земли.
— Кого, праматерь?
— Дурак. Мару, демона в женском обличье. И вот является она недужному, и никто более ее не видит, а ему она садится на грудь и душит. Оттого и генерал задыхается.
— А-а.
— Вот! Если кто и сможет одолеть хворь, потом завсеравно всю жизнь смурной ходит…
Арону стало и смешно, и досадно.
— Все болтаете? — загремел он, выходя из-за шатра. — А ну, сменить караул! Джуд, это из твоего отряда? У тебя нет нормальных солдат, не болтливых баб? Эти пусть лучше ров копают!
Джуд, отправив нерадивых часовых на земляные работы, вздохнул:
— Будь он в сознании, они бы и рта не открыли на посту. А так смелые воины, именно они ходили к Пустыне на разведку.
Арон понял, наконец, что его тревожит. Вот если им всем на грудь сядет такая Мара…
— Знаешь, я решил: пока подождем с взрывчаткой, — сказал он медленно. — Пусть Никодар очнется и сам отдаст приказ.
Утро над Морем начинается с жемчужного блеска льда по горизонту, Небо из беспредельно черного провала медленно становится серым и гаснут алмазы звезд. Затем лед начинает сиять, пропуская лучи пробирающегося под Великим морем солнца, и вот, наконец, на горизонте выплескивается в небо свет. Это еще не восход, но его последний вестник. Солнце явит свой жаркий лик всего через какой-нибудь час.
Южный берег спал. Люди, измученные ожиданием, а многие и схватками с первожителями, ловили последние часы покоя неред новым тяжелым днем. Но не все могли позволить себе отдыхать. Дежурный на пристани исправно нес службу, поглядывая из оконца в своей будочке. В печурке горел нежаркий огонь, ровно чтобы не околеть с холоду, но не чтобы разомлеть от тепла и уснуть.
Через потрескивание пламени караульному почувствовался посторонний звук. Он вышел из будки, прислушался, — так и есть, то был скрип льда под полозьями. Никакие гости, да еще перед рассветом, не могли ехать сюда с добром. По тяжелому обмерзшему снегу караульный быстро зашагал к стоящей невдалеке башенке с колоколом, одновременно натягивая рукавицы, по уставу требовалось бежать, но в тяжелой шубе да по снегу много не набегаешься. Он спешно поднялся по скользким от наледи ступеням, дернул веревку — та тоже обмерзла за ночь и не шелохнулась. Караульный выругался, схватил веревку двумя руками, дернул сильнее, оборачиваясь по ходу в сторону Моря.
Одинокий звон колокола жалко прозвучал разок и захлебнулся. Караульный выпустил веревку. Цепочка буеров на льду растянулась по всему горизонту. За ней, вдали, так, чтобы не потревожить, сгрудившись всей кучей, лед, неслась следующая, а дальше, на самой границе меж льдом и уже совершенно белым небом, виднелась еще одна… Такой огромной армией не ходили даже в Южный поход!
Караульный упрямо вцепился в веревку и задергал ее изо всех сил. Звон прокатился по пристани и полетел дальше, эхом долетая до следующей дозорной башни. Караульному видно было, как из дальних строений, расположенных у краев верфи, выходят рабочие, спавшие в своих мастерских, и застывают перед невиданным зрелищем. На Море ему и глядеть было страшно. Караульный крепко зажмурился, продолжая раскачивать колокол, и звон перекрывал скрип полозьев и шум врезающихся в сугробы тяжелых корпусов.
Послышался одиночный выстрел. Караульный распахнул глаза и тут же снова их закрыл. Прибрежная полоса была черна от причаливших к ней буеров и выбравшихся оттуда людей. Блики рассвета играли на отполированных ружейных дулах. Их было столько, что зарябило в глазах.
— Эй, ты, там, — донеслось снизу. — Слезай со своей вышки.
Часовой медленно спустился по скользким ступеням на негнущихся ногах. Стало совсем светло, выстроившиеся в ряд солдаты заполонили всю пристань. Слышно было, как ветер хлопал пологами вновь подъезжающих буеров. От передней шеренги солдат отделился немолодой человек в серой блестящей шубе. Он сделал несколько шагов и остановился, дожидаясь, пока к нему приблизится караульный. Один из солдат услужливо принял на руки скинутую человеком шубу. Вождь северян остался стоять в расшитой серебром казуле, на груди поблескивал орнамент — два полукруга. Волосы человека поседели под цвет одеяния, такими же серыми были его глаза, смотревшие с холодной усмешкой.
Караульный слегка поклонился.
— Узнаешь? — спросил человек.
— Как не узнать, ваше высочество, — выговорил часовой.
— Ты меня не бойся, — продолжил первосвященник с той же усмешкой в глазах. — С вашего иренарха будет большой спрос, с остальных — малый.
— А я и не боюсь, — ответил караульный. Он действительно успокоился, мерзкая дрожь в коленях прекратилась. Будь что будет.
Возможно, Севин ожидал, что перед ним падут на колени с просьбой о пощаде, но виду не подал. Он почти милостиво кивнул караульному:
— Иди, звони дальше. Поднимай все поселки, а они пусть пошлют весть в Табир. Пусть никто не смеет говорить, что я являюсь, как тать в ночи.
Часовой медленно зашагал обратно к вышке, оглядываясь и недоумевая, зачем его вообще заставили спускаться. Он слышал еще, как первосвященник отдавал распоряжение послать гонцов:
— Отправляйте к горам. И чтобы они там не медлили…
Далеко на востоке послышался грохот, подобный взрыву, раскатам грома, треску артиллерийских орудий. Это ломался лед на Великом море. Гул освобожденных волн взметнулся в небо. Караульный тяжко вздохнул — на Луне каждый новый день предвещал мало радости, но этот, похоже, не принесет ее вовсе.
Лагерь просыпался рано. Дозорные с удвоенным рвением посматривали по сторонам. Разведчики набирали талую воду во все бутыли и баклажки, разводили костер, проверяли оружие. Настроение у всех было приподнятым, ибо рассвет — один из тех недолгих временных промежутков, когда нападения шернов можно не опасаться, крылатые чудища любят поспать. С утра могут появиться разве что выворотни-одиночки, но их отбить проще простого. Люди умывались талой водой, те, кто помоложе и поздоровей, раздевались до пояса и обтирались снегом. В котелках булькала похлебка из засушенной заранее рыбы и кореньев, остатки хлеба жарили на прутьях. За ночь все изголодались, как собаки, и запах щекотал ноздри. Кто-то вспомнил, что накануне вечером совсем недалеко видел гнездовище птиц на скале, и эти слова были встречены одобрительными криками.
Ивата растерся снегом и обсыхал на утреннем солнышке, когда к нему прибежала заплаканная Вислава:
— Дядя Сакко, Моисей пропал! Победоносец!
— То есть как? — Ивата стащил с веревки выстиранную с вечера рубашку, та за ночь промерзла, не успела оттаять и похрустывала в руках.
— Так! Он ушел! Он вот этому дурню записку оставил.
«Дурень» стоял рядом, и вид у него был только слегка виноватый. Донат крутил в пальцах бумажку, Вислава вырвала у него послание и протянула Ивате.
— Вот, глядите! Пишет, чтобы его искали часов через десять после рассвета на том же месте, что год назад. И еще «не волнуйтесь». Вот как оно не волноваться-то?
Ивата просмотрел послание Победоносца, коротенькую записку в одну строчку крупными буквами. Поселенцы для письма использовали ветки местного кустарника, опаленные на огне, они оставляли четкие угольные следы, писать ими можно было не хуже, чем употребляемыми в городах карандашами со свинцовой краской. Гораздо больше вождя поселенцев поразила бумага.
— А лист такой у него откуда?
— Отдали на Теплых прудах, это отца его книжица. Да не в бумаге дело. Вот куда он ушел?
Донат проворчал:
— Ушел, значит, знал. Сами Победоносцем кличете, а не доверяете, ровно дитя неразумное…
— Да тут одному опасно, будь ты сто раз Победоносец! — закричала Вислава. — Хоть сам Старый человек! Мороз! Ветер! Шатуны! Шерны!
— Все-все, тихо! — скомандовал Сакко. — Сейчас после завтрака все равно снимаемся и в путь. Значит, пойдем туда. Ты сама помнишь, где он нашелся?
— Помню, — ответила Вислава со слезами. — Так за десять часов что может случиться!
— Мы же Победоносцем кличем, — сказал медленно Ивата. — Значит, ничего.
Подняться на веревке по стене, окружавшей Герлах, было так себе планом, Мэсси это понимал не хуже любого другого. Правда, на Луне до сих пор человеку не помогал шерн, так что авантюра имела кое-какой шанс на успех. Утром шерны из домов почти не показываются, ждут, пока прогреется воздух. Выворотни тоже не высовываются наружу, разве что для каких-либо работ, и тогда особо не присматриваются друг к другу. За прошедший год Мэсси раздался в плечах и больше не отличался от выворотней слишком тонкой костью, щетину на подбородке он старательно соскоблил перед уходом из лагеря. К тому же утром город окутан дымкой тумана. А уж если рядом будет идти шерн, никто ничего не заподозрит. Ну, не должен.
План проникнуть в ход под башней Корнута они составили на том плоскогорье после извержения Шиккарда. Так оно вышло, что Мэсси сказал про пещеру и про пугающие цветовые надписи, а Септит ответил, что он знает, и добавил, что шерны уже ничего не могут спросить у той стены. Раньше могли, а теперь нет. Нужны руки без Благословенного заряда, и выворотни тоже не годятся. Разве что сам Корнут, он очень стар, и, возможно, ему известен какой-то способ. Мэсси подосадовал, что снаружи в подземный ход не попадешь, только из Герлаха, и Септит предложил попробовать вместе. Он был шерном и не заморачивался сомнениями вроде «ах, это опасно».
Веревка казалась почти теплой даже по сравнению с собственными руками. Чтобы понадежнее ухватиться за нее, Мэсси пришлось снять рукавицы. Он попытался лезть, но веревка сама дернулась и поползла вверх. Септиту, как и любому первожителю, втащить на стену взрослого человека было вполне по силам. С обледеневшей скалы открылся Герлах.
Город не изменился за прошедший год. Все тот же белый туман, струясь, обвивал дома, башенки, редкие деревца. Стены, покосившиеся и обросшие мхом за тысячелетия, окна, в которых поблескивал отражавшийся рассвет. Пахло прохладой и свежестью. Воздух был чист, а мир вокруг невероятно хрупок.
— Что в городе? — отдышавшись, спросил Мэсси. — Сейчас спокойно?
— Будь неспокойно, я бы не бросал веревку, — Септит ответил хрипловатым, изменившимся за год голосом, не на цветовом языке, потому что сам постоянно поглядывал по сторонам. Видимо, не так он был уверен насчет безопасности. — Но новости плохие.
«Хонорат!» — это была первая мысль, пришедшая Мэсси в голову. Спросить он не успел, Септит продолжал говорить вслух:
— Старый Корнут при смерти. Он потерял сознание два дня назад и так лежит в башне. Если он умрет, не приходя в сознание… — Септит не договорил, но Мэсси понял. Никогда еще Луна не оставалась без Верховного шерна, никогда не прерывалась череда летописцев Каменной книги. Пророчеств на этот счет не существовало, но смерть хранителя знаний стала бы шоком для первожителей, даже для тех, кто считал древнюю летопись бесполезной традицией.
— Тебе сказал твой отец, господин Граний? Ты жил дома?
— Нет, — это слово Септит промерцал нетерпеливыми синеватыми оттенками. — Мы идем? Времени немного.
— Идем!
Туман шутил с эхом. Он приглушал звук шагов рядом с идущим и в то же время уносил отголоски в сторону. Казалось, кто-то идет то следом, то сбоку, то опережает — отовсюду слышались четкие человеческие шаги и неровная поступь шерна. Пусть, если кто-то вышел так рано из дому, решит, что шерн ведет выворотня на утренние работы или дает какое-то поручение…
— Его охраняют? — спросил Мэсси как можно тише. Если бы можно было пройти по Герлаху, побродить по долине! Он бы обрадовался даже возможности зайти в барак выворотней!
— Нет, — Септит теперь мерцал на цветовом языке, и приходилось забегать вперед, заглядывая ему в лицо. — Он же Верховный шерн. У него все по-другому. Если ему станет лучше, он сумеет позвать остальных.
Мэсси кивнул. Шерны хворали редко, выздоравливали без лекарств, сидеть рядом с постелью больного и надоедать ему заботой считалось просто невежливым, а положение Верховного шерна было настолько обособленным! Совершенно естественно, что они не стали тревожить старика. А для людей было бы жестокостью бросить больного без помощи…
Все происходящее казалось сном. Городские улочки, такие знакомые и привычные, вдруг сворачивали не туда, или же Мэсси подводила память. На секунду пришла в голову мысль, что это Септит ведет его не в башню Корнута, но тут же стало стыдно за эти мысли. Вот что значит — пожить среди людей. Он так скоро себя начнет подозревать.
— Головой не верти, — процедил Септит. — И говорить не вздумай…
За поворотом открылась площадь, перед которой и стояла башня Каменной книги. Только на пути неожиданно оказался шерн, и отступать было поздно. Мэсси молча склонил голову, как любой выворотень, послушно идущий за крылатым господином. Мать-Луна! Хоть бы этот любитель ранних прогулок ничего не заподозрил!
Шерн не посторонился, он так и стоял на пути, Мэсси не удержался, глянул — и остолбенел. Дорогу им преградил Авий, его приемный отец.
========== Обращение Табира ==========
Тот, кто сказал бы, что Табир просыпается с первым лучом солнца, бессовестно оклеветал бы Каменное сердце. В это время в городе уже вовсю кипела жизнь, лишь немного замиравшая по ночам. Шерны не могли утром застать врасплох жителей Южной столицы, не удалось бы это и первосвященнику Севину. Но он рассчитывал не на внезапность.
Дорогу от порта до входа в город заполонили ратники. Под их ногами таяли остатки снега. С крыш домов видна была единая черная масса, движущаяся вперед. Словно Море вышло из берегов и послало к городу тяжелую блестящую волну.
Кто-то схватился сгоряча за арбалет, один безрассудный лучник забрался на городские ворота и выпустил несколько стрел в приближающихся солдат. Его легко сняли оттуда ружейным выстрелом. Больше предупреждать не понадобилось. Луки и арбалеты не могли тягаться с винтовками. Да и только ли в них было дело! Многие южане переселились в новые земли не так давно, не разорвали связи с родным берегом и теперь помыслить не могли, чтобы стрелять в своих недавних соседей.
Горожане жались к домам, хоронились в проулках. По центральной мостовой шагало северное войско. Солдаты смотрели перед собой, не оборачиваясь по сторонам, не встречаясь взглядом с местными и не отвечая на окрики. Ударил раз и онемел вечевой колокол. Город был взят без сопротивления.
Севина охранял особый отряд. Солдаты выстроились вокруг первосвященника в два ряда и не расходились до центральной площади. Окружавшие сейм здания не подбирались к нему вплотную, а стояли на приличном расстоянии, оттуда и самый меткий лучник, если бы пришла ему в голову безумная затея, не достал бы первосвященника стрелой. Все же вначале солдаты прочесали все окрестные дома.
На площадь начали выпускать горожан, предварительно отбирая оружие. Растерянные люди выходили в центр пространства, окруженного солдатами, озирались по сторонам. Этот участок площади был не вымощен крупными камнями, а засыпан щебнем, утренний паводок расшатал мелкие камешки, и люди держались на ногах нетвердо, спотыкались, кто-то даже упал.
— Что будет? — спрашивали у солдат наиболее смелые, но ответа не получали. Северяне отмалчивались, ожидая высочайших распоряжений. Неподалеку прозвучало несколько ружейных выстрелов, люди заволновались, женщины вскрикнули.
— Ничего там нет, — ворчали солдаты, оттесняя горожан обратно. — Спокойно…
Горожане оглядывались, но повсюду были кожаные панцири и ружейные стволы. Легче было вопрошать о своей участи каменные стены, чем этих вымуштрованных вояк. Когда ряды солдат расступились и на площадь в окружении лишь нескольких приближенных вышел первосвященник, горожане выдохнули с облегчением. Что бы сейчас ни началось, это было лучше неизвестности.
Но Севин не торопился объявлять свою волю. Он еще постоял, подбоченясь, оглядывая толпу. Кто бы сейчас осмелился во весь голос выкрикивать угрозы и ругательства, как это бывало раньше, во времена его предшественников?
Смельчаков не нашлось. Люди угрюмо молчали, большинство смотрело себе под ноги, кто-то — на первосвященника, но, встретившись с ним взглядом, немедля отводили глаза. Севин остался доволен произведенным эффектом.
— Граждане Табира! — начал он громко. — Братья!
Толпа зашумела. Отдельных слов Севин не расслышал, но общее настроение угадал верно, этот гул означал примерно следующее: «Пес шелудивый тебе брат». Смутить первосвященника было не так-то просто, он продолжал спокойно, будто недовольных не существовало:
— Дошло до нас, что вы испытываете крайнюю нужду в оружии и не можете должным образом отбиваться от наших общих врагов. Мы знаем, сколь ужасен урон, нанесенный городу проклятыми шернами. Братья, мы явились с помощью!
Люди снова зашумели. Солдаты предусмотрительно подняли ружья наизготовку.
Севин произнес целую речь, для него достаточно долгую. Понтифик не любил того, что он презрительно называл болтовней. Он всегда предпочитал быстро, несколькими короткими неожиданными фразами развернуть настроение толпы в свою пользу. Но сейчас быстро никак не получилось бы, и никому другому поручить дело было невозможно. Скоро только собаки родятся.
Несколько раз он запнулся, хотя речь и была заготовлена и выучена заранее. Паузы, к счастью, были короткими, и Севин делал вид, будто замолкал специально, чтобы дать людям возможность обдумать сказанное. Он напомнил, что совсем немного времени прошло с заселения южного берега, что нет еще даже ни одного взрослого человека, который бы именно здесь родился и вырос, что Север, с которым самонадеянный Табир рассчитывал порвать связи, был и остается источником людских ресурсов для поселений. Люди слушали молча, они знали это и так. От известных всем фактов Севин перешел к шернам. Тяжко вздыхая, он предложил посчитать, сколько раз черные чудища разоряли северный берег, сжигая города и поселки. Неужели же кто-то думает, что он, правитель Теплых прудов, оставит без помощи тех, в ком течет алая человеческая кровь? Неужели поселенцы считают, что северяне просто вышвырнули их на тот берег на съедение шернам? Севин вскользь упомянул о стоимости пороха, которого так не хватает южанам, и который северяне отдавали им почти даром, заметил кривые усмешки и понял, что пора переходить к решительным действиям.
— Граждане Табира, вольного Табира! — воскликнул он. — Мы вместе с вами в этот час. Мы окажем вам всяческую помощь не только в защите от врагов, но и в полном их истреблении!
Толпа заволновалась.
— Но сначала, братья, отдаю на ваш суд того, кто предал всех вас! Кто чуть не погубил вольный и счастливый Табир, а может быть, и всю Луну! Ведь мы все — звенья одной цепи, все мы связаны друг с другом! Только вместе мы можем противостоять летучим мерзким чудовищам! Ваша беда — наша беда! Горит костер здесь, пахнет дымом на Севере! Так вот вам виновник всех ваших бед! Вот вам тот, кто оставил вас безоружными перед врагом из собственного властолюбия! Поступайте с ним, как подсказывает вам совесть!
Несколько солдат выволокли на площадь растрепанного человека и расступились, оставив осужденного посередине пустого пространства. Бедняга не смог ни встать, ни заговорить, он только шарил руками по земле, опустив голову так, что лица не было видно. Не все сразу признали иренарха, обычно солидного и степенного, в этом до смерти перепуганном человечке.
— Поступайте с ним, как подсказывает вам милосердие, — повторил Севин, отступая. Его охватило чувство узнавания, когда-то он так же предоставил толпе право судить, и до чего же все удачно получилось! Теперь он видел те же сжатые губы, стиснутые кулаки. Сейчас люди начнут наклоняться, выискивать среди щебня наиболее крупные окатыши, сейчас замелькают в воздухе камни… а потом повязанные кровью жители Табира станут куда более покладистыми. Севин мысленно поздравил себя с очередной победой.
Только горожане медлили, не торопясь начинать казнь. Из толпы вырвался какой-то оборванец, пнул разок низверженного иренарха, огляделся и, не найдя поддержки, нырнул обратно в толпу. Кто-то нагнулся за камнем, но его руку неожиданно перехватил сосед. Люди стояли молча, на их лицах не читалось особого сочувствия к низверженному правителю, и все же расправа запаздывала.
— Вы милосердны, братья, — Севин говорил спокойно, так, что в его голосе не чувствовалась досада на этих медлительных недотеп. — Что же, это правильно, что вы не вспоминаете о домах, сгоревших по его дурости, о ваших близких, погибших по его самонадеянности… Не думаете о том, что сам он умирать не собирался, у него-то было надежное убежище, где он мог бы укрыться при нападении наших врагов, да и сейчас он хотел бежать от правосудия!
Севин смолк, переводя дыхание. Вот сейчас полетят камни, толпа раззадорится и…
Камни не летели. Горожане угрюмо молчали. Первосвященник смотрел на них, чувствуя, как виски закололо от прилива крови. Давно прошло то время, когда он мог позволить себе быть смешным.
— Ваше милосердие безгранично! — воскликнул он с ненатуральным пафосом, но тут же сорвался на настоящую ярость: — Почему же вы медлите? Почему?
Толпа немного отступила назад. Никто не ответил Севину и за камни тоже не схватился никто. Только Збигнев скорчился на земле, понимая, что бездействие людей не означает помилования.
Севин вдруг быстро прошел к толпе, за ним последовали охранники, держась чуть поодаль. Первосвященник шагал вдоль стоящих впереди людей, кто-то отводил глаза, кто-то, наоборот, смотрел мрачно и с вызовом, но наброситься на иренарха опять-таки никто не подхватился.
— Кривой Вага! — Севин вытянул руку, его палец уперся в грудь немолодого лысеющего человека с резкими чертами лица и повязкой на левом глазу. — Ты! Ты вечно затевал свары на Теплых прудах! Я-то помню! Я помню, ты первый кинулся избивать победо… самозванца тогда, шестнадцать лет назад! Его еще с площади не выволокли! Что же ты теперь из себя корчишь? Что вы все из себя корчите?
Вага отшатнулся назад. Люди вокруг не расступились, и он, приободрившись от этой поддержки, проворчал:
— То после суда. А здесь суда не было.
— Мы тогда тоже не вынесли приговор, — яростно прошипел Севин. Вага, совсем осмелев, ответил:
— То человек был, и смерть принял достойно. А в этого и кидать противно.
Люди согласно зашумели. Севин остановился, чувствуя, что из умывшего руки судьи сам становится подсудимым. В обращенных к нему глазах уже не было страха, только мрачная решимость. Он отступил назад, под защиту вооруженных охранников. Боль от висков растекалась ко лбу и затылку, готовясь обручем охватить голову.
— В темницу этого, — негромко скомандовал Севин, указывая на иренарха, и добавил еще тише: — Оставьте ему пояс, если не дурак, поймет, если дурак, поможете.
Мэсси остановился, споткнувшись и чуть не полетев наземь. Авий будто и не удивился, проворчал синеватыми раздраженными оттенками, среди которых все же мелькали и теплые цвета:
— Вырасти вырос, а все такой же дурень.
— Вы знали? — спросил Мэсси. Септит чуть подтолкнул его сзади:
— Ты спрашивал, где я живу. Не дома, у друзей. Здесь рядом.
— Пойдем, — велел Авий. — Время есть, и есть о чем поговорить.
Малыш уже неплохо ползал, одного его оставлять было чревато. Хонорат разорвала плащ и сшила из него перевязь, позволявшую носить ребенка с собой и даже выполнять кое-какие несложные работы, пока сын дремал, прижавшись к теплому материнскому боку, или крутил головой, разглядывая мир вокруг. А после полуночи у малыша резался второй зуб, его бросало в жар, и Хонорат несколько часов подряд то ходила по хижине взад и вперед, укачивая вопящего ребенка, то обтирала снегом горящее тельце. Только перед рассветом малыш задремал, но Хонорат толком не могла уснуть, постоянно подскакивала, ей казалось, что у ребенка снова жар и рвота. Утром она сама проснулась совершенно больной, не осталось даже сил радоваться, что треклятый зуб наконец-то вылез. Малыша не смущали мокрые пеленки, он улыбался, демонстрируя два беленьких резца. Как нормальный ребенок.
Такое выражение здесь было в ходу. Выворотни отставали в развитии от обычных детей, позже начинали ползать, ходить и говорить. Многие женщины относились к этому равнодушно и ухаживали за своими отпрысками постольку-поскольку. Но были и матери, привязывавшиеся к детям по-настоящему, такие без конца искали подтверждения, что их чада не хуже других. Хонорат сияла, когда самая старая женщина в общине, седая и беззубая (конечно, рожать она уже не могла, но рабочие руки шернам требовались, и бабку оставили в живых), глядя на малыша, шамкала неразборчиво:
— Голову держит? Это хорошо, так и от отцов рожденные через день начинают… Переворачивается? Сколько ему, пятый день? Ну, шустрый, глядишь, и пойдет он у тебя вовремя…
Это было в ее положении слабым утешением или вообще никаким. Но такова человеческая натура, не могущая жить без надежды и ищущая светлую сторону даже в могильной тьме. Счастьем для Хонорат стал ее ребенок. Некоторые женщины, равнодушные к собственным детишкам, шипели в ее сторону:
— Ишь, как носится со своим мальчишкой!
Хонорат поначалу болезненно вздрагивала от таких слов, но потом привыкла. Она действительно всегда носила его с собой, ну, а как еще? Бросать без присмотра орущего от голода ребенка? Многие женщины так делали, и тогда уже взрослые выворотни, раздраженные детским плачем, рявкали на пленниц:
— Заткните им рот, покормите, что ли!
Слишком заботливые матери, такие, как Хонорат, тоже получали упреки:
— Да ничего им не сделается, а вам лишь бы не работать! Что ты на него постоянно оглядываешься?
Как не оглядываться-то, думала в таких случаях Хонорат. Вон, как он шустро ползает и пытается вставать. Пусть другие сколько угодно называют его нелюдем и ублюдком. Он так улыбается и уже лепечет, и так тянется к ней ручонками, только вот пятна на щеках… Но это просто пятна.
Хонорат никогда не называла ребенка по имени в присутствии других и даже наедине с малышом, боясь сглазить. Вдруг Тот, кто ушел, будет недоволен, что в его честь назвали нелюдя. Если даже сами выворотни не слишком любят рожденных от крылатых господ детишек и злятся, когда матери слишком привязываются к малышам? Накормлены, не орут, растут, как сорная трава, и ладно. Хонорат твердо убедила себя: другие выворотни таковы, потому что матери их недостаточно любили. В малыше течет ее, человеческая кровь, и пойти он должен в нее, а не в злобное крылатое чудовище. Она уже почти забыла и родовую боль, и страшные, обжигающие прикосновения к своему лицу белых ладоней шерна.
Женщины, попавшие в общину взрослыми, иногда говорили о том, как зачинают детей обычные люди. Хонорат и ее подруги по несчастью, выросшие в Герлахе, не имевшие нормального детства и видевшие настоящих мужчин только мельком со стен, со страхом, любопытством и отвращением прислушивались к этим рассказам. Сведения были противоречивые, кто-то говорил о нелунном удовольствии, но большинство соглашалось, что это так же больно и отвратительно, как зачатие выворотня, и так же потом чувствуешь себя использованной. И почему тогда ее ребенок должен вырасти хуже других, нормальных детей?
Она помнила, что выворотень обречен всю жизнь оставаться в общине и работать на крылатых господ. Она знала, что, как только ребенок немного подрастет, ей придется рожать нового, а там — еще и еще. Но если думать об этом постоянно, можно было сойти с ума, и Хонорат не думала. Пока у нее и так было слишком много забот. Наличие грудного ребенка никого не освобождало от работы. По утрам ее теперь отправляли помогать на кухню, общую для всего Герлаха. Там было тепло, но в то же время опасно — ножи, горшки с горячей водой, тяжелые предметы, и Хонорат не спускала с ребенка глаз. Оставить его в общине на детишек постарше она и помыслить не могла. У нее из памяти не выходил случай, когда годовалого малыша просто раздавили двое пятилеток, прыгая ему на спину. Да и вообще няньки из маленьких выворотней были так себе, бросать на них грудничков могли лишь равнодушные матери.
Нынешнее утро началось было, как обычно, если не считать того, что Хонорат после бессонной ночи просто шатало от слабости. Ребенок тоже довольно быстро начал хныкать, капризничать и тереть глазки. Пришлось бросить работу и укачивать его под недовольные взгляды товарок и окрики выворотня-надсмотрщика.
Малыш уже задремал, когда на пороге вдруг появилась пара шернов с небольшой свитой. Их трудно было разглядеть сквозь чад и облака пара. Женщины, находившиеся у входа, склонились в поклоне, все, кроме Хонорат, она как раз перекладывала уснувшего малыша в корзинку в углу. Один из шернов промерцал что-то и вытянул руку в направлении Хонорат. Той показалось, что длинный белый палец уперся прямо в ребенка, и она быстро прикрыла собой корзинку.
— Он уже уснул! — выпалила Хонорат, ожидая наказания за безделье. Но шерны скрылись в коридоре, оставив на кухне выворотня из своей свиты. Тот подошел к Хонорат и взял ее за плечо:
— Идем.
— Куда? — испугалась Хонорат. Серьезным наказаниям на ее памяти никто не подвергался, обычно пара затрещин или удар хлыстом настигали провинившуюся работницу прямо на месте, жизнь в общине была наказанием сама по себе.
— Да что вырываешься, дура, — буркнул выворотень. — Больно ты кому-то нужна. Убраться тут надо неподалеку, метлу захвати и что там еще требуется.
Она перевела дыхание. Все, что нужно для уборки, хранилось в чуланчике рядом, но когда Хонорат, нагруженная метлой, ведром и тряпками, попробовала прихватить еще и корзинку с ребенком, выворотень возмутился:
— Там работать надо, а не ублюдка твоего укачивать.
— Сам ты ублюдок, — прошептала Хонорат. Выворотень расслышал и против ожиданий не разозлился:
— Я ублюдок и есть, кто же еще? Мы тут все… Пошли, поставь корзинку, ничего с ним не случится. Другие бабы приглядят.
— Может, еще кто-то пойдет? — в отчаянии спросила Хонорат. До сих пор она не разлучалась с ребенком даже на час.
— Крылатые господа сказали, чтобы ты! — выворотень снова крепко ухватил ее за локоть. Хонорат обернулась к товаркам, умоляюще проговорила:
— Посмотрите, хорошо? Чтобы он на виду был!
— Приглядим, иди, — донеслось в ответ. Только две женщины обернулись в ее сторону, остальные продолжали заниматься стряпней.
— Он уже ползает, чтоб ничего на себя не опрокинул! — кричала Хонорат, пока выворотень тащил ее по коридору прочь от кухни, где в корзинке посапывало ее рыжее солнышко.
— Не урони ничего, дура, не сдохнет твой малой. Я же не сдох.
========== Сейчас глаза мои сомкнутся, я упаду - придет другой… ==========
Для шернов все люди были на одно лицо, а для людей все дома шернов были похожи друг на друга, как две капли воды, — длинные узкие коридорчики, даже удивительно, как первожители с их крыльями протискивались по таким, круглые светлые горницы с большими окнами, на полу — меховые ковры, сберегающие тепло. Комнаты отличались только наличием курильниц или количеством украшений на стенах.
В доме, где оказался Мэсси, курильниц не было вовсе, как в последние дни его жизни с матерью и господином Авием. В остальном тоже все было похоже настолько, что казалось, сейчас с лежанки поднимется Ихазель.
Лавками или еще какими сиденьями шерны не пользовались. Мэсси встал в углу, Авий расхаживал посередине, Септит занял наблюдательный пункт у окна — так, на всякий случай.
Авий, сделав по комнате круг, остановился напротив Мэсси и спросил вслух:
— Довелось наших убивать?
— Четверых, когда напали на Табир, — сказал Мэсси. Оправдываться, что это была самозащита, смысла не было. Бывший наместник усмехнулся:
— Я думал, больше будет.
И без всякого перехода неожиданно сменил тему:
— Корнут при смерти.
Мэсси молча кивнул.
— Кроме него никто не должен касаться древних механизмов под горой, — продолжил бывший наместник, многозначительно поглядел на Мэсси и повторил алым злым цветом:
— Никто!
— Я попал туда случайно, — мрачно ответил Мэсси. — Факел погас. Я ничего там не… — он замолчал. Трудно было утверждать наверняка, что он ничего не сломал и не испортил.
— Нам туда спускаться не запрещено, — напомнил Септит. — Просто никто и не пойдет по собственной воле. И наши руки уже не годятся для управления машиной под Герлахом.
— А Корнут? — осмелев, спросил Мэсси. — Он мог управлять?
Авий развернулся, поднял руку, щелкнул пальцами. С легким треском сверкнула проскочившая искра, словно кто-то чиркнул огнивом.
— Корнут очень стар. Благословенного заряда в его руках больше нет. Но он такой один. Каждый Верховный шерн живет долго, вдвое дольше обычного срока, и теряет силу своих рук.
Мэсси прикинул про себя, что каждый раз на пару-тройку столетий, пока очередной летописец не состарится, стена остается неуправляемой. От этой мысли стало неуютно.
Мягко прошелестели крылья рядом. Из соседней комнаты вышла шернийка. Мэсси узнал ее:
— Госпожа Тия!
— Випсана, — она не так хорошо знала человеческий язык, как бывший наместник, и говорила на цветовом. — Нам не запрещено прикасаться к механизмам, но мы сами делаем вид, что их нет. Мы слишком полагались на древний миропорядок, и вот теперь можем остаться без Верховного шерна и без знаний нашего рода. Каменную книгу можно прочесть. Но кто это будет делать… — она потушила краски на лбу, потом замерцала снова. — Верховный шерн всегда выбирал себе преемника и передавал ему накопленные знания. Успеет ли он выбрать в этот раз…
— А что же ему помешало в этот раз? — спросил Мэсси. — Неужели он не знал, насколько стар?
— Да вы помешали, — лоб бывшего наместника засветился зеленым. — Корнуту тысяча оборотов или, по-вашему, лет. До вас мы жили по-другому. До вас мы были другими, нам не с кем было воевать и не перед кем утверждаться. Вы считаете нас чудищами? А для нас вы бескрылые уроды. Вы считаете нас злобными? Так это вы сделали нас такими, и то в собственных глазах. Однако кое-чего вы добились — лишили нас спокойствия. Потому Корнут и не может найти того, кто с готовностью посвятил бы свою жизнь древним тайнам.
— Тысячу лет назад мы тихо ждали смерти Матери-Луны, — сказал Септит от окна.
— А он тебя не учил, что это естественный ход событий? — мрачно спросил Авий. — Ничего вечного на свете нет. Выбор-то невелик, либо принять это достойно, либо брыкаться, хвататься за невозможное и все равно умереть.
— Наши предки, говорят, совершали и невозможное, — мягкими бежевыми тонами сказала госпожа Випсана. — Уж Корнут это знал наверняка.
— Знает, — поправил Авий. — Не знал, а знает. Вы рано его хороните, он может очнуться. И вряд ли он будет доволен, что некие дерзкие юнцы собираются залезть в подземный ход из любопытства.
— Не из любопытства, — вздохнул Мэсси. — Там была стена, невидимая, но она светилась. И она предупреждала, что воздух может исчезнуть на нашей стороне Луны.
— Нашей, — язвительно заметил Авий. Мэсси продолжал, стараясь не обращать внимания на попытки поддеть:
— Она предупредила об опасности на восточных горах, где на границе Пустыни стоял одинокий кратер. Туда и подошло войско с Теплых прудов. Они зачем-то решили разрушить этот кратер и вызвали извержение. Воздух исчез… Да! Там тоже светилась такая же стена!
— Поделом, — Авий решил быть немногословным.
— На Теплых прудах за последние дни произвели огромное количество пороха, — Мэсси чувствовал себя дважды предателем, но и молчать было нельзя. — Зачем бы еще, если не ради атаки на горы. Конечно, они не смогут уничтожить все города, но вот повредить тот подземный ход!
— Близко не подпустим, — пообещал Авий. — У тебя все?
— Ну… да.
— Они близко не подойдут к горам, — повторил Авий. — Они там поняли, кто ты?
Мэсси невесело усмехнулся:
— В основном да.
— Убить пытались? — лоб у Авия засветился оранжевым.
— Не без этого.
Про чахотку он решил не говорить. Злопакостная болезнь шернам все равно не передавалась.
— Целый год прожил, против ожиданий, — заметил Авий вслух. — Дождемся, пока на площади никого не будет, дойдешь до башни и выйдешь через подземный ход. Древний механизм обещай не трогать.
— А если там?.. — начал Мэсси, его неожиданно прервал Септит.
— Обещать невозможно. Я проверил бы сам, но… — он щелкнул пальцами, как только что это сделал Авий, и тоже высек электрическую искру. — Я не могу полностью убрать заряд, даже перерезав на руках сухожилия. Это Корнут рассказывал.
— Ты уже мог бы быть его учеником, — госпожа Випсана подошла ближе. Лоб ее светился очень ярко, что говорило о волнении.
— Отец был против, — Септит мерцал печальными холодными цветами. — А Корнут говорил, что сейчас все изменилось, нельзя выбирать случайного или сомневающегося… Я сомневался из-за отца. Если бы не это, я был бы готов. Это же счастье, посвятить жизнь тайнам мира.
— Мы знаем, — мягко отсветила госпожа Випсана. — Мы все знаем.
— Нужно проверить ту пещеру, — повторил Мэсси. — Без воздуха не выживут ни шерны, ни люди.
— Упрямый, — проворчал Авий. — Не все цепляются за жизнь любой ценой. Многие мои сородичи согласятся, чтобы Мать-Луна стала безжизненной, лишь бы больше на нее не прилетали любопытные гости с Земли.
— Многие, — Випсана мерцала непримиримым синим цветом. — Многие, но не все. И ты не согласишься.
— И я не соглашусь, — вслух сказал Септит. — И Корнут бы не согласился.
— Септит, — невыразительными серыми оттенками промерцал бывший наместник. — Ты тоже собираешься в тот ход? Оттуда далеко до вершины стен Герлаха, легко подвернуться под выстрел.
— Септит может остаться наверху и стоять в дверном проеме, — Мэсси уже не держали ноги, и он присел на краешек ларя. — Если стена скажет, что все хорошо и Пустыня остановилась под тем холмом, ему нет нужды спускаться.
— Какой переговорщик со стенами у нас отыскался, — лоб Авия из серого стал зеленоватым. — А если она проявит характер и не захочет с тобой беседовать?
— Значит, будем ждать, пока очнется Верховный шерн, — Септит пожал плечами совсем по-человечески. — Все равно человеку не выйти отсюда другим путем. Разве что Гранитные ходы для выворотней, но они на виду.
— Тогда этому человеку не надо было добровольно лезть в жерло вулкана, — проворчал Авий.
— Мы соскучились, — Септит сопроводил свои слова оранжевым цветом усмешки. — Все. Я тоже скучал по городу.
— И я, — Випсана положила руку на плечо бывшего наместника. — И ты, Вестин.
— Ну что с вами делать, — сказал Авий вслух недовольным тоном,но его лоб светился бежевым. — Ладно. Рассказывай, как жил…
Надсмотрщик привел Хонорат к одному из зданий в центре города. Дом был непростой, по виду он напоминал скорее круглую башню в два этажа. По слухам, там жил кто-то важный, кто именно, и чем он занимается, Хонорат точно не знала. В этой части Герлаха она бывала редко. Входная дверь не запиралась.
— Здесь, — выворотень ткнул пальцем в пол. — Нижний этаж и лестницу. Песок уже в воздухе летает, вас, лентяек, сюда не водили. И окна. Наверх ходить не вздумай, там живет важный господин, только он болен. И в тот ход, что ведет в подвал, не лезь. Я снаружи покараулю.
— Можно, я все же схожу за ребенком? — тихо спросила Хонорат. Выворотень зевнул и снова указал на пол:
— Быстрее приберешься — быстрее вернешься к своему пискуну.
Хонорат вздохнула и взялась за метлу.
Площадь перед башней была почти пуста. Здесь ходили редко, жилых домов почти не было, стояли тут здания, некогда выполнявшие роль святилищ, высших школ или каких-то общественных заведений. При всей величественности выглядели они неуютно, и в них никто не селился. Поэтому никто не обратил внимания на Мэсси и Септита. В башню они отправились вдвоем, слишком большая компания могла бы вызвать ненужные вопросы. Перед входом дежурил незнакомый выворотень, Септит только глянул на него, отдал на цветовом языке какую-то команду — и выворотень закивал и убрался с глаз долой.
Как ни велик был соблазн проведать Верховного шерна, оба все же спустились прямиком в подвал. Башня казалась пустой, но вдруг бы наверху кто-то да сидел у ложа старика? Септит не желал попадаться на глаза другим шернам, а особенно своему отцу господину Гранию даже больше, чем Мэсси. Потому он и жил эти дни у госпожи Випсаны, которая все же отселилась от родни своего погибшего мужа.
Когда камни в стене сдвинулись, открывая ход в подгорную пещеру, Мэсси вздохнул с облегчением. До сих пор он не был уверен, что у них получится.
— Факел опять не урони, — промерцал Септит невыразительным серым цветом, и тут лоб его вспыхнул целой радугой меняющихся оттенков. — Да голос подавай иногда.
— Непременно, — пообещал Мэсси, спустившись на пару пролетов.
Дрожащий огонек факела отражался в полупрозрачной стенке тоннеля рядом. Мэсси подумал, что снизу он точно не докричится до Септита, придется опять подниматься по лестнице. Он вскинул голову, увидел невероятно далеко вверху светлое пятнышко выхода — и тут оно исчезло.
Если бы не детство, проведенное в стране рукотворных нор, не постоянные путешествия в каменных коридорах древнего города, Мэсси ударился бы в панику. Но сам по себе потайной ход его не пугал. Никаких древних чудовищ на Луне не осталось, шернов или выворотней в подземелье встретить он не мог. Скорее всего, Септита кто-то спугнул, вот дверь вверху и захлопнулась, значит, остается выполнить свою часть плана.
В этот раз лестница показалась ему даже длинней, чем в прошлый. Наконец укоротившийся на четверть факел осветил пол, кусок уходящего в бесконечность коридора и сводчатый ход в комнату под лестницей. Он мысленно поблагодарил Мать-Луну, что не потерял факел и что ход не пришлось искать на ощупь. Потолок засветился, едва он переступил порог, только не белым, как в прошлый раз, а красноватым. Мэсси пожал плечами, оглядываясь. В остальном зал с колоннами не изменился. Сейчас, на середине комнаты, он нащупает прежнюю невидимую и неодолимую преграду…
Стена вспыхнула сама, словно перед ним поставили зеркало, отражавшее пожар. Нестерпимо яркий алый цвет заставил зажмуриться. Стена потемнела до темно-пурпурного, как небо на позднем закате, посветлела, стала абсолютно прозрачной. И чуть выше человеческого роста на ней заиграла красными оттенками надпись:
«Система нестабильна».
Этого выворотня, молодого широколицего парня с соломенными волосами, Хонорат не видела раньше никогда. Видно, правду говорят, что есть какие-то подземные ходы, соединяющие между собой города, по которым переправляют надсмотрщиков, чтобы те командовали чужими матерями и сестрами и не потворствовали своим. Выворотни, в общем-то, могли сами заниматься готовкой и уборкой, но если им было поручено возложить эту обязанность на других и проследить за выполнением, они буквально наслаждались своей властью.
Здесь явно давно не подметали. Хонорат вымела мусор, вымыла пол — вода в башню проведена не была, но она набрала в ведро снега и растопила его. Выворотень одобрительно кивнул. Трудней всего было оттирать окна, на которых долгие дни оседала уличная пыль. В конце концов выворотень провел по стеклу пальцем и буркнул: «Сойдет».
Оставалась лестница. Выворотень остался снаружи, перед порогом, погреться на освещавшем площадь солнышке. Хонорат с тоской поглядела в вымытое окно. Как бы малыш не проснулся и ничего на себя не опрокинул.
Лестницу мести Хонорат не стала. С непривычки убирать двухэтажные здания, она не сделала этого сразу, и теперь вся пыль полетела бы на пол первого этажа и его пришлось бы мыть заново. Хонорат сразу взялась за тряпку. Она перетирала лестницу во второй раз, когда внизу вроде бы хлопнула дверь. Хонорат прислушалась. Внизу ей почудились быстрые шаги, непохожие на походку выворотня. Вдруг это за ней пришли ее товарки с кухни?
— Эй, — позвала она и прислушалась. Внизу было тихо, но из покоев на втором этаже донесся болезненный стон.
Первой мыслью Хонорат было бежать без оглядки. Важным господином, проживавшим в башне, мог быть только шерн, которого разгневала бы мельтешащая перед глазами рабыня. Но стон повторился, а за ним послышался шум падения тяжелого тела. Что в ней возобладало — любопытство, сочувствие все же к живому разумному существу, или даже злорадное желание увидеть больного и беспомощного первожителя, — Хонорат не могла сказать, но она поднялась на несколько ступенек и остановилась перед круглой приоткрытой дверью. Конечно, разумнее всего было бы спуститься вниз и позвать выворотня, или даже не звать, пусть крылатый господин изволит сдохнуть в одиночестве.
Внутри снова послышался стон. Хонорат приоткрыла дверь. На полу лежал шерн, закутанный в яркий, расшитый драгоценностями, плащ. В комнате не было никаких кроватей, курильниц, сундуков и просей утвари, только ярко раскрашенные шары, непонятно, зачем вообще нужные.
Но не только это поразило Хонорат. Лежавший на полу шерн был покрыт светло-серой шерстью. Хонорат уже видела убеленных сединами стариков, но этот поседел с головы до ног. Сколько же лет ему было? Столько вообще не живут.
Шерн лежал возле ковра на голом полу, закрыв глаза и тяжело дыша. Несмотря на укоренившийся в каждом человеке страх перед коренными жителями Серебряной планеты, сердце Хонорат кольнула жалость. Она безотчетно сделала несколько шагов и наклонилась над стариком. Тот распахнул четыре алых глаза, на фоне белой шерсти это смотрелось еще более жутко, чем на черной. Хонорат сама не понимала, почему еще не убежала без оглядки, что-то словно удерживало ее на месте. Шерн пошевелился, попытался повернуться на бок, — из-под плаща показались потускневшие от старости крылья, — но тут же снова завалился на спину. Он был слишком слаб. Только алые глаза горели, как если бы их обладатель был здоров и силен. Четыре огня медленно обратились к Хонорат. Узкие зрачки, как полосы, делили их пополам.
Белый лоб старика замерцал чередой оттенков. Хонорат понимала в цветовом языке только основные слова и сейчас была не в силах догадаться, что означает эта буйная вереница красок. Шерн не произнес ни звука, только одновременно с игрой оттенков на лбу старика в голове у Хонорат возник голос, четко повторявший.
«Приведи мне кого-нибудь из моего народа! Приведи кого-нибудь, все равно, кого!»
Хонорат, дрожа, шарахнулась прочь от шерна и тоже упала на пол. Теперь она сидела от него на расстоянии вытянутой руки и не могла ни отодвинуться, ни отвести взгляд. Но шерн не потянулся к ней страшными белыми ладонями, только смотрел все так же пристально, а голос в голове снова произнес:
«Приведи мне кого-нибудь из моего народа, девочка. Не бойся ничего, приведи! Приведи сейчас!»
Наваждение отпустило. Хонорат вскочила на ноги и, все же прихрамывая, кинулась к двери. Еще на лестнице она закричала, хотя и знала, что в доме никого больше быть не должно:
— Сюда! Сюда, кто-нибудь!
Внизу послышался шум шагов. Кто-то поднимался из хода, ведущего в подвал. У Хонорат от страха подкосились ноги. Защитит ли ее седой старик? Скажет ли, что сам велел ей звать помощь и кричать, или ему будет не до этого? На всякий случай она повторила срывающимся голосом:
— Скорее! Там господин, он просил помощи!
Черный силуэт поднимался по лестнице. По стене ползла широкая разлапистая тень. Ноги у Хонорат подкосились и она крепко вцепилась в перила. Первожитель подошел ближе, она узнала его и вскрикнула от радости. Это был Септит, друг детства и один из немногих шернов, которые не причинили бы ей вреда.
— Сеп… господин Септит! — сейчас он как-никак взрослый, и за ним может идти еще кто-то. — Там, в той комнате наверху… скорее!
Лоб Септита вспыхнул обеспокоенным цветом расплавленной меди. Он в секунду одолел лестничный пролет (хотя вообще-то бегать шерны не умели), распахнул дверь и склонился над лежащим. Хонорат остановилась на пороге.
Старик открыл свои красные глаза-фонари и опять зажмурился. Зато засветился его лоб. Невиданные доселе цвета сменяли друг друга, ослепительный белый растворялся в золоте, золотой переплавлялся в пурпурный. В комнате, казалось, стало светлее.
— Что он говорит? — осмелев, прошептала Хонорат. Септит, не отрывая глаз от лба старика, ответил:
— Он говорит, что меня привело сюда само провидение.
Верховный шерн внезапно распахнул глаза, казавшиеся тусклыми по контрасту. Он сел, и это далось ему на удивление легко, поднялся на ноги, не приняв помощь молодого шерна. Септит тоже встал, раскинув крылья. Оба остановились друг против друга.
Ритуал посвящения начался.
========== Я успеваю улыбнуться, я видел, кто придет за мной ==========
Хонорат сжалась в углу, хотя ей положено было бежать сломя голову и без оглядки. Но лоб старика светился так ярко, просто немыслимо ярко для живого существа, в башне словно зажглось еще одно маленькое солнце. Круглая дверь оказалась на виду, будто специально подсвеченная, и теперь в нее было незаметно не выскользнуть.
Верховный шерн закрыл глаза. Он больше не нуждался ни в зрении, ни в слухе, он сверкал всеми мыслимыми цветами и красками, словно пел древний гимн на своем удивительном неслышном языке. Оттенки то стремительно сменяли друг друга, то замирали, застывая отражением на каменных стенах. Комната медленно погружалась во тьму, казалось ли так по контрасту, или в самом деле Верховный шерн поглотил весь свет вокруг, Хонорат сказать не могла, как и оторвать взгляд от невиданного зрелища.
Лоб старика стал черным. Время остановилось на миг или на долгие часы — а потом с новой белой вспышкой пошло, разгоняясь, и отсчитывая секунды взмахами маятника, качавшегося среди звезд. Величественная фигура старика возвышалась посреди пляшущих отраженных огней. Верховный шерн медленно поднял руки ладонями вверх. Стоявший напротив Септит повторил его движение, ладони обоих соприкоснулись. Молнии струящимися зигзагами обвили два силуэта.
Зал погрузился в синюю тьму, которую сменил медленно разгоравшийся золотистый теплый свет. Оба шерна стояли, не шелохнувшись, будто превратились в статуи. Желтое мерцание вокруг медленно угасало. Теперь зал снова освещался только вспышками красок лба Верховного шерна. Что он говорил? Пел ли древние песни на удивительном языке, передавал тайные знания или последние напутствия, этого Хонорат понять не могла, только знала — на эту игру света и красок можно смотреть бесконечно.
Переливавшиеся цвета слились в один, ослепительно белый и яркий. Среди темноты поднималась увенчанная огнем крылатая фигура с воздетыми кверху руками, Септит напротив казался тенью, бесцветным отражением. И вдруг оба силуэта поменялись местами.
В комнату вернулся дневной свет. Септит стоял посреди, все еще подняв руки, на его лбу догорали вспышки неведомого гимна. Верховный шерн лежал на полу, раскинув крылья. Лицо старика, обращенное вверх, было спокойно, глаза закрыты. Он казался умершим во сне.
Раздался слабый щелчок, а потом еще и еще — этот сами собой раскрывались золотые браслеты на запястьях старика. Септит открыл глаза, опустил руки, огляделся вокруг с недоумением, будто забыл, как он сюда попал.
Хонорат еще плотнее втиснулась в свой уголок. Сколько же времени прошло? Как подействует преображение на Септита, знают только земные духи. Вдруг сейчас здесь появятся другие шерны, и почему она не сбежала сразу?
Септит наклонился, провел ладонью по белому лбу мертвого шерна, поднял один из браслетов и защелкнул его на собственной руке. Потом, не глядя в ее сторону, сказал вслух:
— Иди кормить ребенка, Хонорат. Все в порядке. Ты правильно сделала, что успела меня позвать. Только сейчас мне нужно одиночество.
Хонорат даже не спросила, откуда Септит знает про кормление ребенка, она опрометью выскочила из комнаты, кубарем скатилась по ступенькам и помчалась прочь, еле сообразив подхватить ведро и прочий инвентарь.
До кухни Хонорат добежала в считанные минуты, пронеслась по каменному коридору, громыхнула ведром в кладовке и ворвалась в облако пахнувшего кашей пара и визгливых переругивавшихся голосов.
— Я быстро, правда? — выпалила она, оглядываясь. Корзинка стояла на месте, но пустая. Женщины, бывшие на кухне, почему-то не смотрели в ее сторону.
— Где мой ребенок? — Хонорат быстро прошла в противоположный угол, где иногда сидели детишки постарше, когда им поручали отскребать кастрюли. — Где?
Работницы продолжали заниматься своими делами, только одна громко сказала:
— Все нормальные детей в общине оставляют, этой дуре с собой пацана таскать понадобилось.
— Где? — закричала Хонорат. — Где мой сын?
Надсмотрщик-выворотень встал перед ней, заслонив своей коренастой фигурой половину кухни, и буркнул:
— Да тебе нового сделают господа, глазом моргнуть не успеешь…
— Нет! — Хонорат — откуда только силы взялись — оттолкнула выворотня и заметалась по кухне. — Отдайте!
Немолодая женщина с добрым голосом попыталась придержать ее за плечи и что-то успокоительно загудела, но Хонорат вырвалась.
— Я двоих схоронила, — повторяла за спиной женщина, — а остальные выросли. Какая у него была бы жизнь, сама подумай!
Хонорат, еще не веря, начала всхлипывать. Слезы текли сами, и она ненавидела себя за них, реветь нельзя, надо быть сильной, спасать малыша, он не мог сильно пострадать. Добрая женщина забормотала:
— Он немного совсем поплакал, быстро… Ну что ты, что… Там лежит, ты не смотри, кипяток опрокинулся…
Хонорат закричала. Перед ней был каменный стол, на который обычно ставили горшки с горячей водой, а рядом на полу темнело мокрое пятно и валялась парочка неприбранных черепков… Хонорат кричала, пока не пропал голос. Кто-то рядом зло сказал:
— Заткните эту дуру, всем из-за нее попадет.
Преграда на пути выросла раньше, чем в прошлом году, или же Мэсси просто забыл? Нет, в тот раз он точно прошел третью по счету колонну от входа. Сегодня незримая стена перерезала зал сразу за второй колонной. Алая надпись мерцала:
«Система нестабильна».
Мэсси примотал факел заблаговременно прихваченной веревкой к свободной колонне, проверил, надежно ли тот прикручен, поискал глазами знакомую полосу с перепадами оттенков. Она располагалась чуть ниже пугающего красного предупреждения. Тона все так же выделялись вспышкой и теплели под рукой.
«Что значит нестабильна».
Стена вспыхнула единым равномерным багровым цветом, а потом разродилась надписью:
«Генераторы работают с нагрузкой, превышающей предельную».
Опять она болтает, что ей самой вздумается. Опять ей придется кучу вопросов задавать.
«Это я сломал год назад», — он не мог не задать этого вопроса, просто, чтобы знать наверняка самому.
Стена гордо промолчала, наверняка злорадствуя про себя. Мэсси набрал следующий вопрос:
«Почему это случилось».
«Разбалансировка произошла в результате необратимого повреждения локального участка сети на кратере Шиккард».
Эх, Никодар. А еще не верил. Хотя с его упрямством он бы не поверил, даже если бы его носом натыкали в эту стену.
«Почему это плохо».
«Через сутки мощность упадет ниже допустимой, что приведет к утечке атмосферы…».
Дальше он не смотрел и поспешно набрал вопрос: «Через сутки», — надеясь, что стена шутит.
Стена вежливо подтвердила:
«Через сутки».
Она не шутила. Она не понимала шуток, как не понимала того, что перед ней не спокойный знающий работник, обслуживавший ее много лет назад.
«Что теперь делать», — это был вопрос, заданный в пустоту. Хотя в сердце теплилась надежда, что стена что-то да подскажет.
«Не допустить падения мощности», — стена точно издевалась, но не успел он об этом подумать, как вспыхнула следующая надпись:
«Необходим запуск резервного проекта «Полюс».
Значит, что-то сделать можно. Объяснила бы она толком, раз уж начала.
«Как это сделать».
«Необходим пароль», — надпись насмешливо подмигивала.
«Да где взять ваш пароль», — он попробовал стукнуть по незримой преграде, но той было все равно.
«Носитель может быть любым», — сообщила стена.
Носитель… Хранитель… Хранитель древних знаний, это скорее всего!
«Пароль может храниться у Верховного шерна».
«Носитель может быть любым», стена превратилась в ровную красную поверхность, но Мэсси твердо решил без ответа не уходить.
«Каким любым».
«Электронным. Кристаллическим. Биологическим», — стена высвечивала новые и новые незнакомые наборы символов. Эх, Септита бы сюда! Может, он бы что понял?
«Бумажным. Деревянным. Каменным…»
Стоп!
«Каменная книга», — если бы он мог, он бы набрал три вопросительных интонации. И стена неожиданно подтвердила:
«В случае повреждения или невозможности считывания информации с высокотехнологичных носителей код должен быть продублирован в Каменной книге».
К горлу подступили уже знакомые спазмы. И все время, пока он хрипел, откашливаясь и пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, стена сияла алыми огоньками:
«Не допустить падения мощности».
«Не допустить падения мощности».
«Не допустить падения мощности».
Как всегда после приступа, его охватила слабость. Он набрал просьбу «Зажгите свет в коридоре» и сел прямо на гладкий каменный пол, дожидаясь ответа.
«Освещение переходов в аварийном режиме не предусмотрено», — стена сообщила это серым невыразительным цветом. Мэсси в панике обернулся к факелу. К счастью, тот не погас, хоть и выгорел еще больше.
— Мне пора, — сказал Мэсси вслух, просто чтобы немного разбавить гнетущую тишину. Подниматься вверх и колотиться в закрытую дверь было бессмысленно, оставался уже знакомый путь к выходу на горном склоне. Авось, факела хватит.
Стена загорелась красным и напомнила напоследок:
«Система нестабильна».
Солнце поднялось не слишком высоко, но припекало ощутимо. Редкая трава на косогоре сворачивалась сухими ломкими пучками. Ниже раскинулись пологие участки, там растительность была гуще, горный склон прорезали неглубокие озерца, и в них отражалось бледное небо.
Тем не менее Сакко с немногими товарищами расположился выше, на каменистых осыпях. Там было жарко, приходилось то и дело утирать пот со лба, люди с тоской поглядывали на взятые с собой бурдюки — воду стоило поберечь. Но Сакко был непреклонен.
— Здесь, если что, можно в пещере за теми валунами отсидеться. А там, конечно, красота, деревья и вода, зато обстреливай не хочу. Лесочки-то редкие.
— Ты думаешь, он на нас наведет кого-нибудь? — обиделась Вислава. Она и помыслить не могла, чтобы остаться в лагере, в относительно безопасном месте, и отправилась дожидаться Победоносца с Иватой. Вождь уже убедился, что единственная девушка среди разведчиков чувствует себя неуютно, — нет, они на нее не посягали, но это были преимущественно северяне, люди немолодые и твердолобые, Виславу с ее оружием и штанами вместо юбки они воспринимали как недоразумение, то и дело пытались читать ей мораль на тему: «Женщина должна себя блюсти». Хотя практически все они в прошлом были подвижниками Победоносца, ту часть его учения, где говорилось о равенстве мужчин и женщин, они благополучно пропустили мимо ушей. Ну угодно ему было болтать, и пусть болтал-то. Мало ли, какие там женщины на светлой Земле. А штаны вместо платья, девонька, носить неприлично, ружье тебе тоже не подобает, так же тебя и замуж не возьмут, а возраст-то уже давно подошел. Как не хочешь замуж, замуж надо хотеть. Жена да убоится и так далее.
Вислава вместо того, чтобы потупить глаза и сослаться на военное время, когда можно пренебречь некоторыми обычаями, ожесточенно спорила. Чтобы не накалять обстановку, Ивата взял ее с собой дожидаться Победоносца. Однако с рассвета прошло куда больше десяти часов, а того, кого они ждали, видно не было.
Пока что поселенцам везло. Утро выдалось подозрительно спокойным, да таким и осталось. Только несколько крылатых теней промелькнуло на горизонте вскоре после рассвета. Выворотней тоже никто не заметил. В ожидании Победоносца люди одновременно и скучали, и тревожились. Только Сакко ничем не показывал беспокойства и чистил запасное ружье.
Пожилой человек из учеников-северян озирался вокруг и укоризненно качал головой:
— Ох, красота тут, да не наша. Не к добру тут все, и красота не от светлых духов…
Вислава, как и следовало ожидать, нападок на ее любимые горы не потерпела и принялась возражать:
— Что же тут недоброго? Шерны летают, так от них обороняться надо уметь. Они и на равнинах появляются, и жили они там раньше.
— Жили, ох, жили, — согласился собеседник. — Земля от тел черна была, когда их выкашивали, кровь их зеленая в землю ушла, землю испоганила…
— Ты здесь в Южном походе был, старик? — спросил Сакко, не поднимая головы от ружья. Тем не менее, он каким-то чудом ухитрился заметить в небе проносящуюся стайку и буркнуть:
— Просто птицы…
— Был в походе, — ответил пожилой северянин. — Сколько наших тогда забрали горы уже на подъеме. А когда из города вырывались… — он смолк.
— Это с непривычки, — заявила Вислава. — Здесь надо знать, где источники, где укрытия, где охотиться можно, и горы будут тебе домом. А вы не знали даже, с какой стороны к ним подойти, на Севере нету такой красоты!
— А Отеймор, отец наш огненный? — обиделся старик. — А холмы вокруг, разве они нехороши?
— То холмы, — не сдавалась Вислава. — Через них только что не перепрыгнуть можно.
— Зато люди там долго жили, — втолковывал старик. — Каждый камушек, каждая тропинка там близки и знакомы. Сколько сказок да легенд там рассказывают… Говорят, где-то в холмах дудка лежит, я все хотел ее найти. Будто играл на ней пастух много лет назад, да так играл, что все кругом замирало — и ветер, и море. Шерны убили его. А дудка так и лежит на холмах. Как ветерок пролетит, слышно, что та дудка сама где-то играет-плачет. Вот найдут ее умелые руки, тогда и споет она все песни, что знала и хранила. Еще легенда была об охотнике, что бродил в зарослях Отеймора. Невесту у него шерны утащили, и мстил он им за то — бил стрелой без промаха. И вот однажды…
Вислава завороженно слушала. Еще один разведчик из северян вдруг вскрикнул:
— Там! Там, глядите!
Все вскочили. Далеко на горизонте с восточной стороны по небосклону двигалось темное пятно. Сакко махнул рукой в сторону укрытия. Люди быстро кинулись к убежищу между валунами. Стая была далеко и могла пролететь мимо, но эта надежда не оправдалась. Растущая черная туча неслась на Герлах.
— А ружья ведь у нас есть, — сказал вполголоса здоровяк Брас, тоже напросившийся встречать Победоносца.
— Забудь про ружья, когда их столько, — ответил Сакко сквозь зубы.
По редким кустикам травы и камням скользила тень, и даже стало как будто прохладней. Шерны не снижались с высоты. Они летели к блестящей на солнце снежной короне Герлаха и исчезали внутри кратера, как рой насекомых прячется в гнездо. Какое-то время тени кружили в вышине, но скоро небо очистилось.
— Откуда бы они? — спросил шепотом старик, ругавший горы. Вислава ответила тоже вполголоса:
— Ибадж, горный город рядом… А может быть, Малаперт, тоже недалеко отсюда гора…
Притихшие люди долго не осмеливались выбраться из убежища. Вислава тихонько всхлипывала.
— Не реви, — буркнул Сакко. — Он сообразит спрятаться, да и не видели мы, чтоб они снижались. Плохо, что уходить надо, и поскорее. Такая орда прилетает всегда перед облавой. Только до сегодняшнего дня мы их не трогали, тут вообще в окрестностях пусто было, или есть другой отряд?
— Гляньте, — сказал тот же разведчик, что указал на шернов, протягивая руку. — Вон идет кто-то.
Вислава обернулась и тут же разочарованно вздохнула. По склону карабкался коренастый оборванный человек из оставленных в безопасном месте новобранцев.
— Что там у вас? — крикнули ему еще издали, но посланец молча доковылял ближе, тогда уже утер блестевшую от пота лысину и сказал:
— Там люди какие-то подбираются снизу, много.
— Какие? — спросил Сакко. — Из наших, из горных?
— Не зна-а-а-ю, — развел руками вновь прибывший. — Осторонь вала собрались, и собак с собой, и поклажу там свалили.
— Поклажи у наших вряд ли много, — задумался вслух Брас. — Разве одежда запасная.
— Одеты они все одинаково, — обрадовался посланец. — В такое темное и на голове блестящие штуки.
— Солдаты, что ли? Так бы сразу и говорил, дурень! — возмутилась Вислава.
— Солдаты. Из-за них, видно, и облаву устроят, - медленно сказал Сакко, — Ты шернов-то видел? Они тебя сверху заметить могли.
— Не могли, — заулыбался посланец. — Я в траве сразу захоронился.
— У шерна глаз-алмаз, видит сквозь Луну, что на той стороне делается, — ответил Сакко.
— Что, правда? — испуганно, но с некоторым недоверием спросил вновь прибывший.
— Истинная правда. Они видели тех солдат, не знаешь?
Бедняга-посланец снова развел руками. Сакко сплюнул.
— Вот отправили дурака… Остальные, видать, побоялись. Раз облава будет, надо либо прятаться надолго, либо быстро уходить. У нас здесь ни особых запасов еды, ни дров, так что…
— Еще можно подождать, — прошептала Вислава. Глаза у нее стали совсем прозрачными.
— А вот, — в третий раз предупредил глазастый разведчик. Ниже по склону брела человеческая фигура с такой огромной охапкой хвороста, что лица было не разглядеть.
— Победоносец! — обрадовался Брас.
— Победоносец, — подтвердил Сакко. — Тоже дурак.
========== Судный день. Обращение Никодара ==========
Вскоре после рассвета к лагерю прибыл гонец первосвященника, загнав собачью упряжку и сам уморившись до полусмерти. Когда он смог говорить, то сообщил, тяжело переводя дух, что его высочество сам собирается посетить Юг и навести кое-какой порядок, поэтому планы по поводу гор должны быть исполнены срочно! Это велено передать устно, а вот и письменный приказ.
Арон, принявший командование на время болезни Никодара, развернул пергамент, рассеянно пробежал его глазами, думая о своем. За минувшие долгие часы он изучил наружные стены кратера, приметил несколько наиболее глубоких переломов и расщелин. При повреждении обрушилась бы часть верхушки кратера, открывая свободный путь внутрь, и шерны…
Конечно, они погибли бы не все. Даже, скорее всего, небольшая часть. Но оставшиеся ударились бы в панику, как тогда, когда им удалось захватить город в первый раз. И они рванут до соседних кольцевых гор… или озлобятся окончательно и обрушатся на переселенцев?
Арон опасался даже не за себя и своих воинов. В юности он участвовал в Южном походе и вынес оттуда урок - на шерна не ходят без лишнего ружья и запаса пороха. Сейчас отряд был вооружен до зубов и даже больше. Шерны ведь тоже не дураки и не кидаются на людей с винтовками очертя голову. Самой легкой добычей для них будут города и поселки на границе с их таинственной горной страной. Поэтому нужно будет рассредоточиться по этим селениям, главная проблема - больной генерал.
С этими невеселыми мыслями он перечитал приказ его высочества вторично и запнулся на последнем абзаце. Понтифик рекомендовал провести разведку боем, разрушив один кратер, войско беречь, припасы беречь, ради будущих великих дел после проведенных работ укрываться в безлюдных местах, приграничные поселения не оборонять и шернам на глаза не попадаться… Он дочитывал, вполголоса бормоча ругательства. Они все ехали сюда на подвиг, бес раздери! Они были готовы к бою, к смерти, но не к тому, чтобы потыкать палочкой в муравейник и сбежать.
Арон никак не одобрял мыслей южан о том, что они независимые поселения, а вовсе не колонии. Давно ли переселились, давно ли начали считать себя храбрее и предприимчивее? Но все же подставить ближайшие городки и деревушки было уж совсем недостойным поступком.
Конечно, шерны будут сопротивляться! Невозможно уничтожить их единым махом, это доступно только всемогущим богам, вон, во время Южного похода и то отряд чудовищ перебрался на северный материк и пошел по нему, убивая и сжигая. Но эти жертвы оказались не напрасны, ошибки учли, границы надежно охраняли. Разумеется, южане так или иначе попадали под удар, они же осознавали риск, когда переселялись?
Но они не рассчитывали, что тысячи озлобленных, лишенных крова чудищ набросятся на людей, вооруженных только луками! А солдаты, получается, кинут детей да баб на ржавые гвозди, а сами благополучно попрячутся?
Конечно, он боялся шернов, даже не то, чтобы боялся, он знал, что они опасны, и к этому знанию привык. Он помнил Южный поход, свирепые битвы, с легкостью взятые приморские города и этот страшный город, штурм которого дался кровью, а сдача позиций кровью еще большей. Но тогда тут были только воины-добровольцы, и они готовы были расплатиться жизнью за безопасность будущих поколений.
Так южане тоже понимали, что переселились к врагу под бок… И сам первосвященник прибыл на Юг, когда он узнает, что с выполнением его приказа промедлили, гнев его будет страшен. Все же как власть меняет людей. Где тот хитрый, скользкий как рыба, человек, который вечно уходил от конфликта, со всеми соглашался, зато все и всем припоминал! Теперь легче было откусить себе язык, чем возразить в чем-то господину Севину. Правда, и у него есть слабость - он до смерти боится шернов. Всегда становился белый, как полотно, едва о них просто заходила речь. Поэтому не скоро он подъедет сюда выяснять, как выполнен его приказ, вряд ли решится покинуть Табир, скорее всего, ограничится расправой над бунтовщиками и будет поджидать отряд на месте. Гонец передал, что его высочество явился с большой охраной и с великим войском. Как бы это войско пригодилось здесь, а солдаты, вместо того, чтобы уничтожать врагов, охраняют старого властолюбца…
От размышлений Арона оторвал солдат:
- Разрешите доложить? Часовые обнаружили старика, старик из южан, со свитой и без оружия. Блуждали тут вдоль наружного вала, кого-то искали и вообще вели себя подозрительно. Простите, упомянули ваше имя, старик этот показал, что он вас знает по Южному походу.
- Так давайте его сюда, - раздраженно сказал командир. Что там может быть за старик, здесь, у самых гор? Разве что из тех бродяг, преступников или беглецов, что наполовину добровольно, наполовину вынужденно ведут разведку под самым боком у шернов. Но увидев задержанного, неожиданно для себя улыбнулся, хотя, учитывая напряженные отношения между двумя берегами, ничего хорошего встреча все равно не сулила:
- Анна, Анна, старый друг!
Хонорат ладонями обровняла крошечный холмик свежевскопанной земли и села рядом. Сил не было, кончились. И слез не было, они тоже кончились. Она не шевелилась, не думала, ее охватило оцепенение - не то блаженное отупение, которое хоть на время уменьшает боль, а пронзительное, безмерное отчаяние, сковавшее все движения и не дававшее горю излиться слезами.
Ее на время оставили в покое. Старожилы знали уже, что матерей в такие минуты лучше не трогать, женщины от горя и ярости превращались в бешеных сук. Ничего, девка наревется, закопает свое отродье и будет опять работать как миленькая, и рожать следующих. Хонорат уже несколько раз слышала такие рассуждения, теперь наверняка что-то подобное говорят о ней самой. Пусть… Как раненый зверь уходит зализывать рану в свою нору, так и она унесла свое дитя, похоронить там, где хоть немного была счастлива в детстве. Когда синюшные пятна еще не изуродовали ее лицо, когда живы были еще надежды на чудо… или она просто была слишком глупа и не осознавала полностью, что ждет ее и всех других детей из общины?
Солнце поднялось высоко. Трава высохла. От жары болела голова. Впрочем, болело все. Ныла закаменевшая грудь, разламывалась спина, пульсирующей болью отзывался низ живота. Эту последнюю боль Хонорат вспомнила сразу, хотя испытывала ее больше года назад. Так и есть, юбка пропиталась кровью. И это значит, что…
Что она уже готова вынашивать нового раба для крылатых господ. Что, самое позднее, вечером ее ожидает новая страшная боль, трясущиеся после судорог руки и ноги, запах сожженной кожи, потом тошнота, растущий живот, пинки изнутри незнакомого ненавистного существа…
Хонорат наконец расплакалась. Уронив голову на могильный холмик, она шептала последние нежные слова своему ребенку, просила прощения, что не уберегла, что полюбила его не сразу, что не ушла следом за ним. Что теперь ей придется родить других детей и заботиться о них…
Хонорат всхлипнула и приподнялась. Такого она не допустит, ее ребенок будет первым и последним рожденным ею выворотнем! Она не станет раз за разом производить на свет новых рабов.
Вспомнилась Рута, кошмар из ее детства. Худую, желтую, полубезумную, преждевременно поседевшую и постаревшую женщину обходили десятой дорогой и дети, и ее товарки по несчастью. Крылатые господа задались целью сломать упрямицу и получить от нее хоть одного выворотня. Рута умерла после десятого выкидыша. Было ли слишком велико ее упорство, или сама она была слишком слаба, чтобы доносить дитя, но шернов она переиграла. У самой Хонорат ничего не вышло, как она ни старалась прыгать с высоты или специально таскать тяжести. У многих не получается, может, они стараются недостаточно?
Можно не пытаться скинуть. Можно умереть самой… Малыш развязал ей руки, надо успеть, пока она еще свободна! Только вот как… Со способами покончить с собой быстро и наверняка в Герлахе было туго. Настоящие леса росли, как рассказывали, за пределами кратеров, большинство здешних деревьев напоминали скорее кустарники и обломились бы под тяжестью тела. Ядов не было тоже, хотя иногда кто-то из рабынь пробовал отравиться приправами, что употребляли в пищу шерны, и сжигал себе пищевод… Хонорат видела пару случаев, и это раз и навсегда отбило у нее желание покончить с собой таким образом. Утопиться? Вот оно, озеро рядом, но это было легче сказать, чем сделать. Хонорат уже пробовала. Умение плавать не давало утонуть, заставляло инстинктивно шевелить ногами и выбираться на поверхность. Да и озеро было неглубоким, самое большее - в полтора человеческих роста посередине, недаром ночью промерзало почти до дна.
Оставалось одно - замерзнуть. Не уходить вечером к очагу, не прятаться в землянки или пещеры, куда доходило подземное тепло горячих источников. Говорят, сначала больно и страшно, потом, если перетерпеть, становится хорошо. Только сколько нужно мужества, сколько решимости, чтобы не поддаться, не испугаться холода, а сидеть под снегопадом и пронизывающим ветром до последнего, пока не начнет мутиться сознание! Но лучше так, чем рожать будущих рабов… и привязываться к ним, и терять, и отупеть вконец, превратившись в ходячую тень…
Хонорат прильнула к могильному холмику, мысленно обещая малышу, что скоро они будут вместе и никогда больше не расстанутся. Она придет сюда вечером, и тогда сил хватит, и мужества хватит. Совсем скоро, совсем!
Вдали послышался шум. Хонорат обернулась. Над стенами с противоположной стороны долины скользила черная тень. Такое иногда бывало - прилетали в Герлах шерны из соседних горных городов, поохотиться на людей или еще зачем. Хонорат как-то оказалась в городе во время подобного визита и чуть с ума не сошла от вида спускающихся с неба страшных фигур и хлопанья тысяч крыльев. Издали зрелище было менее пугающим.
- Хонорат! - со стороны общины к ней бежал Зибур. - Я так и знал, что ты здесь!
Он не сказал ни слова сочувствия, потому что выворотни в принципе таких слов не знали и потому, что было некогда. Просто схватил ее за руку и потащил к городу.
- Идем, что же ты ничего не знаешь! Прибыли господа из Ибаджа, и, говорят, еще прилетят! Всем велели укрыться во внутренних пещерах и не выходить.
Приказы начальства военный человек с друзьями не обсуждает, это уж Арон помнил четко. Даже если с друзьями всего пятнадцать лет назад ты прошел весь южный материк от моря до гор на полюсе. Анна, впрочем, и сам явно понимал, к чему готовится отряд, так что после первых приветствий они не знали, как начать разговор, оба косились друг на друга и ждали, когда сдаст терпение у собеседника. Анны хватило ненадолго.
- Хоть на этих-то, здешних, пороху вам достанет? - спросил он, кивнув в сторону Герлаха. Точнее, просто слегка отклонившись вправо. Огромная гора заслоняла собой половину окоема. Тем, кто стоял у самого подножья кратера, могло показаться, что они находятся на дне огромной чаши, а стоило повернуться к югу - и мир выглядел, как обычно. Арону самому было странно подумать, что они собираются пошатнуть такую громадину. Но он знал уже, как легко иной раз откалываются куски породы, достаточно расшатать природную трещину…
- Должно достать, - сказал он угрюмо.
- Не на гору, - уточнил Анна. - На шернов. Часть, как тогда, разлетится. Помнишь же первый приморский город?
Арон, помедлив, кивнул:
- Помню…
Он и не забывал ни серых рассветных теней над замерзшим зеркалом моря, ни белого города вдали, ни залпов пушек, ни шернов - огромной черной летучей массы, чудовищного роя, что так быстро обратился в гору трупов на земле, ни торжествующего рева воды, что скрыла разрушенные стены. И как эта вода поднималась, час за часом слизывая новые куски берега.
Его размышления прервал Анна:
- А залив какой образовался, помнишь? На месте города?
- Помню, - снова кивнул Арон, понимая, к чему ведет старик.
- Пшелень и Осадка под атаку сразу попадут, - сказал Анна, приостанавливаясь. - Людей вывезти не думал никто?
Арон собрался было возразить, в голове уже начал складывать фразы про то, что людям трудно покинуть обжитые места, что войну невозможно вести без жертв… и закрыл рот. Выходит, он смирился с людоедским приказом. Уже сам придумывает, почему надо бросить приграничные поселки в беде. Он просто развел руками и буркнул:
- Времени нет. Я думал, пока мы будем закладывать взрывчатку, как раз и предупредить горожан. К налетам они привыкли.
- Но это будет не совсем обычный налет, - уточнил Анна. Арон неопределенно пожал плечами:
- Ну… да.
- С луками и арбалетами против шернов, а их-то будет куда больше… Ваш отряд всех не отстреляет.
- Так для них это тоже будет не совсем обычная атака, запаникуют, полетят к другим горам. Как в тот раз, помнишь? Вернулись только под утро.
- А если они решат, что им терять нечего? - спросил Анна. - Ведь так оно и есть, а у этих бесов просто чутье.
- Больно это чутье помогло им в начале похода, - огрызнулся Арон. - Если бы они тогда собрались в единую армию, нам бы настал конец.
Оба смотрели на вершину горы там, высоко в небе, вровень с облаками.
- А какой залив может возникнуть тут, если кратер провалится? - резко спросил Анна. Он собирался сказать еще что-то, но так не решился.
Арон не очень уверенно возразил:
- Нам достаточно только кусок стены, только кусок! Провалится часть склона, рухнет стена, не надо будет карабкаться через нее, чтобы попасть в котловину. Шерны лишатся преимущества. Взять город будет тяжело, но возможно… впрочем, ты самвсе знаешь.
- А остальные? Эйткен, Ибадж, Малаперт, Кабей, Сведруп… это только что сразу в голову сразу пришло.
- Они на очереди. Шерны тоже не могут летать от нас туда-сюда, - Арон злился все больше, и на себя, и на Анну. На воеводу - за то, что тот выдвигал возражения, с которыми и сам Арон в глубине души был согласен; на себя - за то, что не мог собраться с духом и сказать, что ему эта затея тоже не по душе. Но приказы не обсуждаются…
Анна, будто угадав его настроение, сменил тему.
- А Никодар-то где? Там, с разведкой? - он указал в сторону кратера.
- Если бы. Больной лежит в палатке, - сказал Арон, задним умом сообразив, что сболтнул лишнего. - Горячка.
- Что случилось? - встревожился Анна. Арон замялся с ответом, чувствуя растущее раздражение. Конечно, ни одна ложь Анну не успокоит, а узнав про подрыв кратера на границе Пустыни и извержение, старик и вовсе встревожится, будет допытываться о всех подробностях… А ведь Арон сначала обрадовался старому воеводе, решил, что Анна с его знанием южного материка подскажет что-то толковое. Впрочем, что мог бы сделать Анна? Реальной власти у него нет, от гнева Севина он не спасет, решения вместо него, Арона, не примет. Самому надо отдавать приказ, ну и что, что делать это страшно не хочется.
Анна испытующе смотрел, подозревая, что не просто так здоровый молодой мужчина захворал настолько тяжко, что и из палатки выйти не может. Он не спрашивал больше, подозревая, что правды не услышит.
Арон вздохнул. Тянуть дольше нельзя.
- Болен, Анна, почему - не спрашивай. А сейчас я занят буду, и солдаты тоже. Ты со своими товарищами пока пережди, надеюсь, ты лишнего не натворишь по старой дружбе и арестовывать тебя не надо, просто наблюдателя к вам посажу. Сам понимаешь, время такое…
Глаза старого воеводы потемнели. Он выпрямился, не сказал ничего. Арон махнул было рукой ближайшему солдату, чтобы тот покараулил новоприбывших, но тут увидел, что от середины лагеря к нему торопится часовой:
- Господин Арон! Его превосходительство пришел в себя! Зовет вас!
Арон так и не понял, упал ли камень с души, или наоборот на плечи легла еще большая тяжесть. Насколько поправился Никодар и правильное ли решение он примет? И какое решение будет правильным? Может и верно, стоит рискнуть всем и выиграть? И поскорее? А люди из пограничных селений… да когда это кого-то волновало. Сколько они уже погибали и будут погибать, сколько ими уже жертвовали и будут жертвовать впредь. Пусть бы действительно во имя безопасности будущих поколений! Или чтобы Теплым прудам было удобно подмять под себя Табир?
Никодар после того, как провалялся несколько десятков часов, чувствовал себя явно не слишком хорошо. Тем не менее, он сидел, пусть откинувшись назад и опираясь на руки. После приступа горячки люди порой долго не могли вернуться в разум и вспомнить, кто они такие. Никодар смотрел хмуро и осознанно.
- Долго я?.. - он не закончил вопроса, но Арон и так понял.
- Сейчас утро. Середина между рассветом и полуднем.
Никодар поднес ко рту фляжку с водой, сделал пару глотков, закашлялся, возвел глаза вверх, будто вспоминая что-то, быстро вытер рот рукой и тревожно поглядел на ладонь. Рука выглядела как обычно, генерал успокоился и спросил:
- Шерны не нападали?
- Нет. Все тихо. Его высочество прибыли на материк, прислал с гонцом письменный приказ, - Арон подал пергамент. Генерал развернул его, слегка качнулся от слабости, заваливаясь вбок, но удержался.
- Его высочество велит начинать, - подсказал Арон, пока генерал бегал глазами по строчкам.
- Сам вижу, - огрызнулся тот. Судя по всему, он дочитал до последних слов. Свернул пергамент, отложил в сторону, сел уже прямо, не опираясь.
- Что уже вы успели сделать? - голос генерала окреп.
- Пока не приступали. Провели разведку, определили трещины, путь подъема, - Арон тоже говорил совершенно спокойно, по-деловому. Вины за ним нет. Велит главнокомандующий немедленно атаковать Герлах, а потом удрать самим и подставить южан под удар, значит, так тому и быть. Это будет на его совести. Его тоже власть поменяла, мечтающий о подвигах юнец с горящими глазами превратился в законченного честолюбца.
- Но порох внизу еще? В трещины не закладывали?
- Нет. Прикажете приступать?
- Приказываю обождать. Нужно провести еще хотя бы одну проверку.
Арон, уже готовый развернуться к выходу из палатки, остановился - словно с размаху об стенку ударился. Но одновременно стало легко на сердце, будто его действительно тоже душила Мара, и от этого толчка отлетела в сторону.
- А приказ его высочества?
Никодар поднялся на ноги, снова пошатнулся, ухватился за жердь в центре шатра. Арон шагнул было протянуть руку, но передумал. Непрошеная помощь только смертельно оскорбила бы Никодара.
- С его высочеством я поговорю сам, - медленно ответил генерал. - Он меня послушает.
Снаружи послышался шум. Внутрь просунулся часовой, за ним двое запыхавшихся солдат, ушедших с утра на разведку. Даже не спрашивая разрешения, быстро заговорили, перебивая друг друга:
- Шерны! Ваше превосходительство! Стая! С Хаорта стая! С Ибаджа стая!
- Что стая? - разозлился Никодар. Он уже выглядел почти нормально, только был бледнее обычного.
- Говорите, как положено, по очереди!
Один солдат выступил вперед на полшага - в палатке было не слишком-то просторно - и отрапортовал:
- Разрешите доложить! Огромная стая шернов летела с северо-востока, предположительно от Ибаджа. Стая такая, как бывает при налетах на города или на местные лагеря.
- А вторая стая, - вмешался другой разведчик, не дожидаясь, пока обратятся к нему, - летела следом. В том направлении город шернов Хаорт. Два карательных отряда, господин генерал! Такого никогда не было!
- Панику отставить, - велел Никодар. Все же такие вести и его не оставили равнодушным. Он покачал головой, усмехнулся:
- Значит, предупредил все же паршивец… Ну-ну.
- Кто предупредил? - не понял Арон. Никодар на его вопрос не ответил, просто скомандовал:
- Распорядись всем отступить к внешнему валу! Проверить ружья, зарядить пушки, полная боевая готовность!
- Будет бой? - уточнил Арон. Сердце заколотилось в тревоге, как всегда в преддверии битвы, и в то же время в радостном возбуждении. Нет уж, господин первосвященник. Мы воины, а не трусливые ящерицы, наше дело сражаться!
- А что же еще? Пусть нападают, может, так и лучше, перестрелять их в воздухе! - глаза генерала вспыхнули мрачным восторгом в предвкушении настоящей, его собственной победы. - Вовремя я очнулся…
========== Судный день. В логово зверя ==========
Дорога шла по каменистой осыпи. Вислава легко перепрыгивала с одного валуна на другой, остальные передвигались не так резво. Мэсси, наверное, давно бы упал или рассыпал свою охапку млечников, если бы Брас не вызвался пособить. Сакко, ворча, тоже забрал себя часть липких ломких стеблей. Пожилой северянин посмотрел на лицо Победоносца, вымазанное соком млечников, на моментально окрасившиеся пятнами руки и куртки товарищей и отговорился от помощи почтенным возрастом. Донат предложил сходить нарвать еще, ему тоже всунули охапку и велели не умничать.
— Все понимаю, — бормотал Ивата, перебираясь по готовым посыпаться камням, — опасность, все с ума сходят, то да се… Но вот зачем понадобилась эта липкая гадость, не понимаю. Башмаки для ходьбы по воде? Сейчас сухо, как у меня во рту.
— Вон с той стороны, за скальными выступами, пониже, будет родник, — указала Вислава. Пожилой северянин спросил:
— Победоносцу, должно быть, тоже угодно пить?
Мэсси, кое-как ухитрившись не рассыпать млечники, вытер пот со лба рукавом.
— Победоносцу, — пробормотал он, — угодно жрать.
— Жрать угодно всем, — Ивата тоже вытер лоб и переложил охапку с плеча на плечо. — Ого, глядите-ка!
За изломом рельефа открылся пологий участок склона, над ним вдаль простиралось небо. И в его бледной голубизне видна была даже не тень, — краешек тени, скользившей с северо-запада. Основная стая пряталась за мощной громадой кратера.
— Силы земные! — ахнул кто-то. Люди остановились, переглянулись. Похоже, в Герлахе решили собраться все лунные первожители.
— Теперь надо валить или укрываться в пещерах и ждать конца облавы, — сказал Ивата. Старик-северянин запричитал, осеняя себя знаком Пришествия, обернулся на Мэсси, и рука его застыла на полпути.
— Хватит охать, — оборвал его Ивата. — Дойдем до основного лагеря и переберемся в безопасное место.
— Я не думаю, что на Луне осталось безопасное место, — сказал Мэсси. Ивата оторвал взгляд от черных силуэтов, уносящихся вверх, к горному гребню.
— Ну, это всегда так было. Сейчас, конечно, еще и солдаты…
— Не в них дело, в воздухе. Никодар повредил древние механизмы, которые сдерживали Пустыню.
— Слушай, парень, — рассердился Ивата. — Ты тут исчез ни с того ни с сего, появился, ничего толком не рассказав, теперь секреты у тебя какие-то…
— Я как раз рассказать и собирался, — оправдывался Мэсси.
— Он собирался, — подтвердила Вислава, хотя ее никто не спрашивал.
— Ага, только эта дрянь, небось, мешает! — Ивата в сердцах бросил свою ношу наземь.
— Это не дрянь, — Мэсси наклонился и начал увязывать собственные млечники со сброшенными Иватой. — Мне нужно попробовать договориться с шернами…
— Рехнулся!
— Я никого с собой не зову.
— Точно рехнулся. Как ты с ними будешь договариваться? — Ивата остановился, скрестив руки на груди. Вислава переводила взгляд с одного на другого, порываясь что-то сказать и всякий раз не решалась.
— Не знаю, но попробую.
— Может, вы потом это выясните, в лагере? — вмешался Брас, с опаской оглядываясь на небо.
— Погоди, — сказал холодно Ивата, не глядя в его сторону. — Тут интересное намечается. О чем можно договариваться? С шернами-то? Я думал, ты человек. Отец твой воевал с ними, а не договаривался!
Мэсси тяжело вздохнул. А ему казалось, что Ивата понимающий.
— О тех механизмах. Если они откажут совсем, погибнет вся Луна.
— Ты же говорил, что они уже отказали!
— На той горе на востоке — да. И ты видел, что с ней случилось. А теперь могут отказать механизмы тут.
— Где?
— Тут, — Мэсси махнул рукой вокруг себя. — Внутри этого кратера. Туда можно попасть только из города.
— Ты что же, хочешь сказать, что был в городе? — до Иваты, наконец, дошло, и Мэсси почувствовал себя неуютно.
— Ну… да. Друг мне помог.
— Я боюсь даже спрашивать, кто был этот друг, — холодно сказал Ивата. — Если вот этот, — он мотнул головой в сторону молчавшего все время Доната, — здесь и никуда отсюда не уходил.
Мэсси стиснул зубы. Из Победоносца, к чьим словам прислушивались с благоговением, он снова превратился в опасного и бесполезного чужака.
— Я не зову с собой никого, — повторил он медленно. — Только, если можно, помогите мне сначала кое-что сделать, — он выставил охапку млечников вперед, несколько стеблей выскользнули и упали вниз.
— Ты дурной, нет? — поинтересовался Ивата. — Ты нормально отвечать будешь?
— Слушайте, — Брас заговорил вполголоса, но все равно громче их обоих. — У нас снизу северная армия, а сверху шерны. Если они все на нас набросятся, ружья помогут, как мертвому припарки. Да и если друг на друга, между ними оказаться — незавидна участь. Давайте сначала хотя бы дойдем до отряда, а?
— Во-от они, голубчики! — коренастый новобранец ткнул пальем в сторону террасы у самого подножья кратера. — Вон они собираются! Мелкие отсюда, как муравьи!
— Наши? — с надеждой спросила Вислава и осеклась. Издали по одинаковым темным панцирям и блестящим шлемам можно было узнать солдат с Теплых прудов.
— Мы такой компанией мимо них не пройдем, — мрачно заметил Брас.
— Да, — согласился Сакко. — Точно прицепятся.
Мэсси поймал на себе осуждающий взгляд. То был поселенец из южных старожилов. Он молчал, но продолжал смотреть более чем красноречиво. В его глазах так и читалось: «Это из-за тебя мы сюда притащились».
— Надо куда-то от них, — Ивата кивнул на отряд, занявший террасу. Отблески солнечных лучей играли на шлемах и стволах ружей.
— Пещера! — осенило Виславу. — Моя пещера! Если с Герлаха сбежали разведчики, она должна быть пуста! Только по дороге птиц настрелять побольше и дров как-то набрать.
Ивата на миг задумался.
— В пещере отсиживаться не годится. Внизу же наши, народ новый, неподготовленный. Они от солдат не спрячутся, а если еще и шерны, то все…
— Я могу увести людей, — сказал поселенец-старожил. — Я эти места знаю. Там дальше к северу за разрывом внешнего вала есть седловина. Можно уйти через нее, не через основной разрыв. Его называют еще воротами, солдаты пришли через них, вряд ли по валу карабкались. У них груза сколько…
Ивата размышлял только мгновение, почти сразу кивнул:
— Вот и хорошо, выручишь. Тогда спускайся, не мешкай. Скоро ведь и шерны должны вылететь. И осторожней давай!
— Да уж пройду. Там, чуть подальше, русло реки, она в полдень да утром течет, сейчас пересыхает. Ее держаться буду. Со мной кто пойдет?
Старик-северянин несмело шагнул вперед, обернулся на Мэсси, приостановился. Видно было, что ему страшно не хочется оставаться вблизи вершины после увиденной стаи шернов, и в то же время он боится гнева Победоносца за отступничество.
— Иди и ты, — милостиво разрешил Ивата, и, хотя старик ждал иного позволения, он сразу радостно закивал. — И этого берите с собой — Ивата указал на придурковатого посланца. — Пойдешь с ними?
— Агась, — просиял тот. — Вверх карабкаться — не для человека.
— Уходите за пологое кольцо и уводите народ, — приказал Ивата. — Будем живы — найдем вас. Кто-нибудь еще пойдет вниз?
Вислава только чуть дернула плечами и подошла к Мэсси поближе. Донат вообще ухом не повел. Брас переступил с ноги на ногу и сказал:
— Так вы вообще без никого останетесь.
Еще один северянин поднял с земли ружье и начал подниматься вверх по склону, бросив через плечо:
— Пещера-то ваша где?
— Самый прыткий, — сказал Сакко, нагоняя его. — Победоносца б дождался. Или ушел с отрядом.
— Вверх зачем? — закричала Вислава вслед. — Надо вбок, вверху крутая ступень!
Маленький отряд собрался вместе и двинулся по склону. Один раз Мэсси оглянулся вслед уходящей троице. Три маленькие фигурки спускались осторожно, обходя живую осыпь, дальше перед ними открывались пологие лужайки. Тут Мэсси споткнулся и вынужден был смотреть перед собой. Когда он обернулся снова, склон позади него был уже пуст.
Сакко проворчал:
— Еще неизвестно, что опасней.
— Все одинаково, — сказал Мэсси. От усталости он уже плохо соображал, собственный голос звучал, будто издали. — Если шерны не смогут запустить те механизмы, завтра не останется никого живого.
Вислава тихо ахнула, Брас не сказал ничего, безымянный поселенец вытаращил глаза. Сакко поглядел еще более мрачно и недоверчиво.
— Там, на границе Пустыни, ты мне поверил! — напомнил Мэсси.
— На границе Пустыни был Никодар. Еще бы я при нем начал тебе возражать. Ты там что говорил? Что их нельзя пускать к горам? Чтобы они ничего не натворили?
— Они уже натворили. Сегодняшний закат последний.
— Хватит пугать-то, — сказал Сакко уже не так уверенно. — И куда и зачем мы тогда идем?
— Я уже сказал — возможно, кто-то из шернов знает выход. Попробую договориться с ними. И я с собой никого не зову.
— Дурак, — фыркнула Вислава. — Все равно уже идем, хоть ты прочь прогоняй.
— Погоди, — скомандовал ей Сакко и снова обратился к Мэсси:
— А зачем ты этой дряни набрал тогда? Она разве поможет?
— Может быть. Они же кичатся своим зарядом, они иногда кричали со стен — отправьте к нам посла!
— Кто послом-то пойдет? Ты?
— Я. Они подпустят поближе, чтоб руками…
— И чем тебе помогут башмаки?
— Не башмаки. Куртка.
Шерны затаились в Герлахе и почему-то не спешили вылетать. Скорее всего, они разглядели армию у подножья гор и не желали попасть под выстрелы. Даже в огромной стае при атаке на хорошо вооруженную армии неизбежны были крупные потери, а первожители со времен Южного похода стали осторожнее и не бросались в бой, если на стороне противника был явный перевес. Возможно, они ждали момента, когда солдаты начнут подниматься в гору и окажутся наиболее уязвимы.
Пещера давала некое, пусть обманчивое, ощущение безопасности. Больше всего она понравилась Брасу и его товарищу-северянину. Мэсси с Виславой наоборот, сразу вспомнили, как долгие сто часов сидели внутри, как в тюрьме.
Сегодня зловещие тени не мелькали на небосклоне. Шерны, скорее всего, наблюдали за солдатами, расположившимися с северной стороны склона. Первожители, никогда не имевшие внутренних конфликтов и не воевавшие до сей поры с равным по силе противником, не умели выбрать новую стратегию боя. Они могли случайно заметить маленький отряд, но не выискивать его целенаправленно, когда у подножья горы разгуливали явные враги. С одной стороны, это играло на руку Мэсси, но с другой… Он серьезно беспокоился, что презрение к вторгшимся на Луну людям и равнодушие к судьбе собственной цивилизации не позволит шернам даже попробовать его выслушать. А если выслушают, то заявят, что лучше погибнуть всем, чем и дальше терпеть на Луне людей. И куда, бес побери, подевался со своего поста Септит? Может быть, за ним явился отец?
Сакко, едва они расположились в пещере, наскоро проверив, нет ли там чего непредвиденного, скомандовал:
— Теперь давай, рассказывай…
Мэсси вздохнул и предупредил:
— Расскажу, только вряд ли вам всем это понравится.
— Мне не нравится почти все, что со мной в жизни происходит, — заявил Сакко. — Так что я привык.
Ему поверили. Почему? Мэсси думал об этом совсем немного, и ему показалось, что он знает ответ — его спутники, в отличие от того же Никодара, привыкли к постоянным трудностям, все, что они имели своего — почва под ногами и небо над головой, и терять такую малость было не страшно.
Поверили не то, чтобы сразу и безоговорочно, но выслушали, почти не перебивая, и охали там, где нужно было охать и ужасаться, внимательно рассматривали уже порядком стершийся листок бумаги из блокнота Марка, а в конце задали естественный, хоть и довольно банальный вопрос:
— И что теперь?
Мэсси пожал плечами. Ответ тоже мог быть только один:
— Теперь к шернам. Иначе никак. Это же их механизмы, если кто-то может исправить, так это они. То есть, их мудрый старец, хранитель знаний. Больше никто.
— Ты уверен, что млечники сработают? — спросил Сакко, вертя в руках лист и вчитываясь в малопонятные записи.
— Да ни в чем я не уверен, — устало пробормотал Мэсси. — Просто это единственная возможность. Они когда-то сами умели делать такие вещи и убирать заряд. Это знание сейчас может им понадобиться, а они от него отказались. Может быть, удивятся и хотя бы выслушают.
Куртку из сока млечников пока что на Луне не изготавливал никто и никогда. Сакко попытался размышлять вслух и быстро сдался:
— Башмаки как делают? Ногу обмазывают и сушат. Не можем же мы тебя обмазать и высушить! И вообще, она держаться не будет. Хочешь умереть от рук шерна, так умирай без выкрутасов.
Вислава тоже задумалась и неуверенно предложила:
— А если нам его рубашку обмазать? И высушить?
Все переглянулись. Северянин сказал:
— А это выход… Я на Теплых прудах, кстати, кожи красил.
Вислава вытащила из-под камней котелок.
— Только сок цедите сами, — заявила она. — Вы все равно уже перепачкались.
Выжатого сока оказалось до обидного мало, охапка-то была огромная, а терпкой жидкости надавили с нее чуть-чуть, лишь закрыли донышко! Донат посмотрел и заметил:
— Я же говорил, нужно нарвать еще.
Ему вторично велели не умничать и собирались послать за очередной охапкой, но тут северянина осенило:
— Давайте котелок и крышку! Мы вместе пойдем, со свежих больше нацедим! Эти-то уже подсохли!
— Как вы пойдете, вы же дорогу не знаете! Нам разделяться нельзя, — решил Сакко. — Все идем, заодно хоть какую-то птицу подстрелим.
Наверное, и в лучшие дни Герлах не видел столько первожителей. Город сразу стал тесным, улицы — узкими, эхо — слишком громким. Долина была черна от крылатых темных фигур. Только вокруг башни Каменной книги оставалось небольшое свободное пространство. Уважение и почтение к мудрому старцу было у шернов в крови.
Тем не менее, один из первожителей-гостей оказался рядом с тыльной стороной башни. Каменная ветхая стена выходила на старый сад, превратившийся теперь просто в дикие заросли. Лишь аллея между двумя рядами кустарников была вырублена и вычищена. Там сейчас работал шерн. Два последних слова практически никогда не употреблялись вместе, и гость чуть было не начал протирать от изумления глаза.
Шерн, воспылавший неожиданной страстью к трудолюбию, продолжал заниматься своим делом. Он копал землю. Гость, не выдержав такого безобразия, подлетел немного ближе. Теперь ему видна была яма овальной формы, завернутое в плащ тело на траве и золотые браслеты на запястьях копавшего.
Гость понял все. Он опустился на траву перед ямой, чтобы новый Хранитель мог видеть его, сложил крылья и склонился почтительно:
— Владыка, — промерцал он торжественным золотистым цветом. — Да будет твое служение долгим и угодным матери-Луне.
Верховный шерн положил лопату и отвесил встречный поклон.
— Благодарю, брат.
— Не требуется ли тебе помощь? — этот вопрос был задан только в силу традиций. Каждый Верховный шерн должен был сам похоронить своего предшественника. Новую могилу копали всякий раз на месте старой (от которой, что естественно, ничего не оставалось за сотни лет). После похорон Хранитель знаний удалялся в башню, процедуру прощания проводили без него. И ни один шерн, рожденный в Герлахе или пришелец из другого города, не мог покинуть внешних стен, пока не завершится обряд, что бы снаружи ни происходило — лунотрясение, прилет метеорита или нашествие людей.
— Я сам справлюсь, брат, — ответствовал Верховный шерн. Скорбный фиолетовый цвет разливался по его лбу. — Когда я совершу мою работу, позови остальных.
— Будет исполнено, господин Корнут, — гость промерцал эти слова тоже лиловыми погребальными оттенками. — Как звали того, кто вернулся к матери-Луне? Как вспоминать его?
Корнутом некогда звали самого первого Хранителя знаний. Тогда, как рассказывают, книги еще не были каменными. Сейчас это знал наверняка только сам Верховный шерн, получивший все воспоминания своих предтеч, а так же имя в наследство. Одновременно каждый новый Хранитель терял имя, данное ему при рождении, и обретал его повторно лишь после смерти. Под этим именем усопший возвращался к матери-Луне, чтобы когда-нибудь вместе с ней пережить второе рождение. Знания же, как и род Корнутов, будут существовать, пока существует мир.
— Его звали Росций, — теперь лоб Верховного светился мягким бежевым светом. — И служение его длилось девятьсот восемьдесят шесть оборотов. Дольше, чем выпадало кому-нибудь до него. Ноша его была тяжела, но он нес ее с честью.
— Мы помянем его имя над его могилой, владыка, — пообещал гость.
— Теперь ступай, брат, — произнес вслух Верховный шерн, поднял ритуальную бронзовую лопату и вонзил ее в землю. Гость, склонившись в последний раз, исчез за разросшимися кустами.
Путь в рощу млечников пролегал по открытой местности. На всем огромном склоне это был чуть ли не единственный участок без трещин, расщелин, карнизов, осыпавшихся сверху глыб и прочих убежищ, куда можно было бы спрятаться. Мэсси старался успокоить себя тем, что издали они казались не крупнее насекомых, но воспоминания о первом дне осады и о том, как первожители охотились за поселенцами, все равно упрямо лезли в голову.
Остальные наверняка думали о том же. Все нервно оглядывались по сторонам, иногда бормоча:
— Вроде чисто…
Ивата неизменно отвечал:
— Готовятся. В любую секунду могут появиться.
Северянин, так бесстрашно рванувший сопровождать Победоносца, после этих напоминаний начал нервничать, смотрел больше вверх, чем под ноги, несколько раз споткнулся, и Сакко отобрал у него котелок.
— Сам понесу. А вы следите за небом…
Небо так и оставалось чистым. Это не успокаивало, наоборот, заставляло ожидать какого-то невиданного подвоха. Что огромная стая делала в Герлахе? Затаилась? Наблюдала, готовясь вылететь в любую минуту? Мэсси вспомнился один из рассказов Корнута — как многие годы назад коренные обитатели Луны хотели построить над городом купол, под которым сохранился бы воздух. Может быть они как раз сейчас… что? Укрываются в подземельях? В самом деле возводят купол? Потому и не высовываются за пределы кратера?
Да нет же, быть такого не может! Мэсси вглядывался в небо чуть ли не с надеждой ожидая черную стаю. А стаи не было. Светлый потолок неба не омрачала ни единая тень. Только с востока голубой цвет медленно переходил в серый. Там собирались полуденные облака, неспешно, степенно подплывая ближе и ближе к зениту.
Ни шерны, ни гроза не помешали набрать полный котелок белого тягучего сока с резким запахом. На коже он моментально темнел, в котелке оставался светлым. С другого дерева северянин сорвал широкую и почти плоскую ветку и довольно заметил:
— Вместо кисти. Или помазка.
Сакко тем временем подбил выстрелом из лука небольшую птицу и тоже довольным тоном сообщил:
— Это закуска, остальное летает!
На обед подстрелили еще парочку крупных птиц и вернулись назад почти налегке. Для настоящей охоты не было ни времени, ни настроения.
Поскольку котелок был занят, птицу выпотрошили, почистили, сунули подготовленные тушки печься в золу, а рубашку разложили на камне. Северянин вытащил свою обструганную веточку, велел натянуть ткань и начал наносить первый слой сока.
Конечно, ровной поверхности не получилось. Где-то густеющая масса ложилась комками, где-то пузырилась и быстро засыхала. Сакко по привычке начал давать советы. Северянин терпел молча, обиженно сопя, но наконец взорвался:
— Слушай, делай сам, а! Если тебе кажется, что это просто!
Ивата с жаром принялся за дело, но у него вышло еще хуже. Северянин не сдержал ехидной усмешки, Сакко это заметил и в сердцах бросил импровизированную кисточку. Оба косо посмотрели на Мэсси, который все время честно натягивал ткань рубашки и никого не критиковал.
Выручила Вислава. Она сама подобрала помазок и начала наносить сок на на материю. Получилось у нее не хуже, чем у красильщика, и уж точно лучше чем у Сакко, а замечания она пропускала мимо ушей. Первый слой был далек от идеального, но Вислава спокойно сказала:
— Застынет, покрасим еще раз.
Так же невозмутимо она ждала, пока покрытие засохнет. Бесстрастней Виславы держался только Донат. Поверхность выглядела ровнее, куртка ощутимо потяжелела. Ее передавали из рук в руки, ощупывая плотную прохладную материю, не похожую ни на шерсть, ни на кожу, ни на холстину. Вислава отобрала куртку, чтобы ее не испортили, и хотела нанести третий слой сока, но на донышке котелка его осталось всего ничего.
— Можно на груди, сверху, где сердце, — подсказал Мэсси. — Когда шерны хотят убить человека, они кладут руки именно на ребра.
От этого напоминания все будто сжались и оглянулись. Разом стало холоднее и небо потемнело, но то действительно приблизилась гроза.
Укрылись в пещере. Куртку положили на камень в самом сухом углу, далеком от костра, чтобы перескочившая искра не уничтожила все их труды. Бурю пришлось ждать долго. Она ворчала в отдалении, но все медлила. Когда казалось, что вот-вот взревет над головой гром и дождь хлынет сплошным потоком, слабые раскаты опять слышались где-то далеко-далеко. И вот, наконец, гроза разразилась с такой яростью, будто знала, что больше бушевать ей не придется, и спешила выплеснуть накопившуюся мощь.
Все молча сидели у костра, прислушиваясь к реву бури и раскатам грома, под которые каждый полдень пересохший от жары мир рождался заново, являясь взору свежим и сияющим, ярким и молодым.
Сегодня, возможно, это произойдет в последний раз…
Мэсси не стал напоминать об этом вслух. Это только у него в висках вместе с пульсом отстукивало: «Остались сутки. Остались сутки…», а, с учетом того, что со стеной он беседовал утром, времени в запасе было и того меньше.
Но все и так молчали, помня, что им предстоит. Только Сакко сохранил напускную браваду и повторял, что за свою жизнь повидал все, и ему сам черт не страшен. Ему никто не ответил, и он умолк. Брас тяжело вздыхал, Донат ушел в дальний угол, памятуя, что он все-таки выворотень. Вислава, глядя на огонь, сказала:
— А если правда тут нечем станет дышать? Что с нами тогда будет?
— На Землю пойдем, — неожиданно подал голос северянин, чьего имени Мэсси так и не узнал. — Неужто нас после всего духи земные не примут? Примут! Как Старого человека приняли. Он ведь ушел в Пустыню, где страшно, черно и холодно. И когда дышать ему стало нечем, тогда и открылась перед ним дорога из сплошного света. Он пошел по ней, и с каждым шагом становился моложе, и боль, что жила в его душе, уходила… И на Землю он ступил счастливым и здоровым юношей.
— Это я слышал в детстве, — сказал угрюмо Ивата, начищая ружье. Там давно уже и чистить было нечего, а он все полировал блестящий ствол.
— Ему, может, и открылась, — вздохнул негромко Брас. Пламя качнулось и выровнялось снова. Вислава молча пошевелила угли веткой. — А вот нам…
— И нам, — заверил рассказчик с таким видом, будто Старый человек лично предоставил ему все гарантии. — Духи земные милостивы. Как иначе, если они живут на благословенной планете? Там не бывает ни жары, ни холода, нет болезней, всего вдоволь… Нет там ни ссор, ни раздоров, ни смертей, ни разлук, никто не страдает и все счастливы.
Сакко хотел сказать что-то, но смолчал. У Виславы подозрительно блестели глаза. Брас засопел, и пламя снова заколыхалось. Только Донат дремал в углу — ему, как выворотню, совершенно точно не светила никакая Земля.
— А Старый человек, — продолжал меж тем северянин, — вернулся потому, что затосковал о людях, о бестолковых и непослушных детях своих… Пусть он не был отцом нам, пусть мы огорчали его, только сердце его все равно болело и терзалось, как там покинутый народец, что верил и ждал…
— Хватит, — жестко сказал Ивата. — Это все поповские сказки.
— Это не сказки, — слегка дрожащим голосом возразила Вислава. — Это… — и не договорила, пересела подальше от огня.
— Нам раскисать-то нельзя, Славушка, — упрекнул Ивата. — Скоро гроза кончится. Если уж хотите мечтать, так о том, как жить после.
— После чего?
— Ну после того, как шерны наведут порядок с этими своими механизмами.
И хотя он явно поторопился со своим предложением, все немного оживились.
— Границу надо укрепить, — сказал северянин. — На Севере постоянно вдоль моря отряды курсируют.
— Знаем, — Вислава чуть усмехнулась. Ивата поворошил дрова в костре:
— Я сам с Севера недавно. Помню, а как же. Только там Море — граница. А здесь нет. Нам его неоткуда взять.
— Поставить побольше укрепленных гарнизонов. И не говори, что они бесполезны. Шерны не умеют лететь слишком далеко.
— У них тут ходы, — возразил Ивата. — Подземные ходы. Они не летят с кратеров, а выбираются из-под земли.
— Все равно, — ответил северянин. — Хоть часть шернов задержит гарнизон. Чтобы атаковать укрепленный городок, уходит больше сил. Они все чаще будут застревать на границе у гор, а на Табир и прочие у них сил не останется. А воины с гарнизонов будут искать подземные ходы и разрушать их. Сколько смогут.
— Осадку и Пшелень тоже заложили, как гарнизоны, — вспомнила Вислава. — Только они быстро превратились в обычные города.
— Ну пусть эти превратятся, — согласился северянин. — Все равно граница сдвинется. Горы пусть остаются шернам.
— Войска с Теплых прудов тоже ближе подойдут, — заметил Ивата. — Это сейчас, когда дикая степь и небольшие отряды, они не трогают нас.
— А мы диковать по горам тогда не будем, — ответил северянин. — Мы в гарнизоны перейдем.
— Доверят ли? Беглецам с Севера? И будут ли дальше беглецы?
— Перейдут в гарнизоны, — северянин явно увлекся собственной идеей. — Надо, чтобы людям давали не вроде как помилование, а настоящее.
Ивата, слушавший с интересом, вдруг усмехнулся и покачал головой:
— Что-то мы и впрямь размечтались. Нет, не будет такого. Даже если шерны не выжгут, Теплые пруды в покое не оставят. Если поставить гарнизоны, они сами захотят в них хозяйничать. Если попробовать обойтись без них, где взять на это деньги?
Мэсси вдруг заметил, что Вислава из-за спины Сакко сделала большие глаза и приложила палец к губам. Он посмотрел на нее непонимающе. Она очертила рукой круг вокруг своей шеи, и тут Мэсси вспомнил. Ожерелье. Розовое жемчужное ожерелье из города шернов, стоившее баснословные деньги. Вислава показывает, что о нем нельзя говорить. Даже тут, среди вроде бы разумных и преданных людей…
Ивата заметил, что из-за его спины подают знаки и обернулся:
— Что ты, Славушка?
— Да, во-первых, вы тут сами говорите, что вот-вот конец света, — она говорила лишь чуть-чуть быстрее обычного. — А во-вторых, и так, как сейчас, можно было бы жить. Если бы не нападали шерны и не было северных карателей.
Брас вдруг зашевелился.
— И если бы за труд платили правильно, не срезали штрафами постоянно, — сказал он своим рокочущим голосом и тут же умолк. Сакко негромко рассмеялся:
— Да вы и впрямь мечтатели… А что ты думаешь? — обратился он к Мэсси. Тот все это время сидел в полудреме, прикрыв глаза и наблюдая сквозь ресницы за пляской языков пламени. Невозможно представить, что скоро этого не будет… И как не хотелось тратить эти последние драгоценные минуты на спор. Но он все же придвинулся ближе и сказал:
— Дело не в том, чтобы отодвинуть границу. Ну не будут погибать люди в Табире, будут погибать в гарнизонах.
— Ты лучше что предложить можешь? — спросил Сакко рассеянно, прислушиваясь к шуму ливня снаружи. Грохот падающей воды превратился в монотонный стук капель, это значило, что гроза идет к концу.
— Не могу. Я же не ваш всесильный Победоносец.
— Ты Победоносец, владыка, — снова заговорил Брас. — Никодар тебя по всему Северу искал, а вместо этого ты его изловил. Значит, духи земные на твоей стороне. Делай, что должно, и будь, что будет. А мы за тобой, раз решили.
Разом оборвался единый шум дождя. Гроза прекратилась. Стало почти тихо. Костер опал, из пляшущего цветка на высоком стебле превратился в огненную шапку, заботливо укрывавшую очаг. Подкинуть в него было нечего, сухие ветки закончились.
— Пора… — произнес кто-то, Мэсси даже не понял, кто. Время отсрочки истекло. Он поднялся, взял с камня преображенную рубашку. Она слегка поскрипывала в руках.
— Это сработает? — спросила Вислава в сотый раз. Ему хотелось пожать плечами: «А я знаю?», но он постарался улыбнуться:
— Такая прочная, должна!
— Ты уверен, что в той пещере правда на стене написана? — уточнил Ивата. Мэсси терпеливо напомнил:
— Она же рассказала про Шиккард. Про тот кратер на границе Пустыни. И показала, как он выглядел. А я вообще про него не знал. И про Эйнар там было, про город у моря, про то, что там опасный участок, из-за которого эти механизмы и начали рушиться. Про Эйнар я тоже не знал почти ничего! Уже потом мне Анна рассказал и про штурм города, и про осевший участок берега.
— Ладно, идем, раз решили, — буркнул Ивата, поднимая с камня ружье. — Только вот Славушка… Ей к шернам не стоит.
Мэсси возликовал. Он и сам думал так же, но не был уверен, что своенравная девица его хоть сколечко послушает. Только для своенравной девицы теперь и вовсе авторитетов не было. Она закинула собственную берданку за плечо и фыркнула Ивате в лицо:
— С чего бы? Мы все вместе. Я что, хуже вас? Разве не женщина служила Старому человеку?
— Слава, вот и послужи, побудь тут! Вспомни Табир и шерна у мастерской! — сказал Мэсси как можно жестче. У Виславы сузились глаза, она в негодовании не нашлась, что ответить. Брас кивнул:
— Верно, девочка, побереги себя…
А северянин уже вышел из пещеры и уж точно не собирался оказывать ей поддержку.
— Побудь тут, прошу. Ну сама подумай, что ты изменишь? — Мэсси изменил тон, но Вислава так и смотрела мрачно и непримиримо.
— Если все равно не изменю, от чего вы меня спасаете?
Мэсси замешкался с ответом. Действительно, если у них ничего не выйдет, она умрет на несколько часов позже, только и всего. Сакко такими мыслями не терзался. Он щелкнул пальцами, подзывая Доната:
— Эй, ты. Постереги ее тут. Я больше никого не рискну с ней оставить.
Донат молча кивнул и встал на пути у Виславы. Она молча попыталась отодвинуть его, но про выворотней недаром говорили, что они выше, крепче и сильнее обычных людей. Донат не двинулся с места, только бросил через плечо остальным:
— Идите, устерегу…
Из всей четверки только Ивата и Победоносец умели карабкаться по скалам и худо-бедно представляли путь к верхушке кратера. Северянам было труднее, но они не отставали. Выше границы лугов склон был открыт всем ветрам, а заодно и шернам, вздумай те вылететь на прогулку. Тем не менее, никто не жаловался. Вначале Мэсси гадал, осознавали ли его спутники в полной мере, что добровольно идут на удары смертельным зарядом, но в итоге на посторонние мысли не осталось сил. Они карабкались, цеплясь за невидимые глазу зацепки, перебирались через камины и расщелины, иногда останавливаясь на короткий отдых. Благо, о запасе воды позаботились заранее. Наконец Мэсси указал вверх на гладкий серый участок склона и нависающий над ним карниз:
— Вот!
Одновременно Ивата оглянулся на небо, прислушался к чему-то и подал знак остальным:
— Выстрелы, нет?
Но больше никому ничего не казалось. Северянин прохрипел, что у него в голове звенит, и у Сакко, видать, тоже. Брас не сказал ничего. Тогда Ивата прижался ухом к скале и снова махнул рукой:
— Да слушайте же!
Все последовали его примеру. Теперь и впрямь можно было различить где-то очень далеко беспорядочные щелчки выстрелов, которые то сливались в единую очередь, то снова рассыпались на отдельные хлопки и замолкали.
— Где это? — спросил Брас.
— По ту сторону кратера, он огромный, — сказал Мэсси, и Сакко кивнул:
— Там солдаты. Видно, шернам надоело и они решили их пугнуть.
— Значит, они злые будут, — заметил северянин, обходя снизу скальную плиту.
— А что, они когда-нибудь были добрые? — саркастически удивился Ивата. Северянин фыркнул, шагнул было прямо по живой осыпи и чуть не заскользил вниз. Его удержал Брас.
— Ну, все, последний рывок, — сказал он. Снизу послышался шум. Это был не стук осыпающихся камней, кто-то карабкался вверх по склону. Вся компания переглянулась, приникла к скале, как будто это могло сделать их невидимыми. Сакко потащил из-за спину ружье, но тут же опустил руку и сплюнул:
— Славушка! Ах, бесова девка!
Через минуту к ним присоединилась Вислава, усталая, продрогшая, с перемазанным лицом и ободранными в кровь руками. Глаза ее горели тем же боевым огнем, она молчала, не желая тратить силы на спор. Следом поднимался Донат. Посмотрел на Сакко с вызовом и проворчал:
— Сами стерегите, такую…
Ивата молча указал на поднимавшийся перед ними взлет — последний крутой участок пути, выводящий на площадку у самой стены.
Солнце давно переползло на западную сторону. Полдневная жара шла на спад. Над серой глыбой стены не видно было никого, зато открывался вид на всю внешнюю котловину. Золотилась в предзакатном свете зелень лугов на нижнем участке кратера, кое-где блестели озера, синими гладкими камушками разбросанные по склону. Дальше вздымался пологий вал, поросший лесом.
Но измученным переходом людям было не до любования местностью. Все перебрались под самый отвес стены, чтобы сверху их незацепил стрелой какой-нибудь ретивый выворотень, перевели дыхание, сделали по глотку из фляжки с водой. Ивата выжидательно уставился на Победоносца:
— Ну?
Мэсси на мгновение захотелось удрать отсюда куда угодно. Только совершенный безумец мог добровольно лезть в логово врага, который и слушать его не будет! Только совершенный безумец поверит стене в тайной пещере, о которой и шерны думать забыли! Сейчас их всех просто радостно перебьют, и какая им будет разница, разделит ли вся Луна участь Шиккарда?
Воспоминание о катастрофе на границе Пустыни заставило его встряхнуться. Он молча встал, запрокинул голову и крикнул:
— Эй! Кто там, наверху? Господ позовите срочно!
Немая тишина повисла в воздухе. Либо вблизи стены не было никого из обитателей долины, либо они не сочли нужным отвечать.
Мэсси звал еще и еще, с каждой минутой чувствуя себя все большим идиотом. В конце концов в горле пересохло, и его одолел кашель, к счастью, не кровавый. Тогда на смену Мэсси пришел Сакко. Он долго и зычно выкрикивал всякие оскорбления, от которых любой выворотень непременно высунулся бы с воплем: «Сам такой». Но долина будто вымерла.
— Надо крюк, на стену лезть, — сказал Сакко, вытаскивая нож. Следом нож вытащил северянин, сравнил оба лезвия, попробовал их согнуть.
— Дайте-ка я их позову, — предложил великан Брас. Он ударил по камню кулаком и рявкнул так, что стена дрогнула:
— Эй, уроды нелюдские, чего молчите?
— Твоим басом хорошо стекла бить, — заметил Сакко. — Только эти сверху за все равно не оценили.
— Я вас тут, дураков, уже полчаса слушаю, — послышался сверху человеческий голос. Вся компания вздрогнула и прильнула вплотную к стене. — И не надоело вам, а? Сюда вы никак не залезете. Чего надо? Крылатые господа сперва выскочек с той стороны перебьют, потом за вас примутся.
— Мы как раз к вашим господам! — крикнул Мэсси. Сердце заколотилось бешено, облегчение, что они наконец-то дозвались, смешивалось с ужасом и отчаянным желанием, чтобы все скорее закончилось. — Позови кого-нибудь из них! Да! И не пришел ли в себя Верховный шерн?
— А мне докладывают? — удивился невидимый собеседник. — Не буду я никого звать, ишь ты! Господа на меня обозлятся.
— Не обозлятся, наградят! — заверил Мэсси. — Только позови! Если они не придут, погибнет вся Луна! Скажи им про кратер на границе Пустыни! Они не могут не знать!
— Они все заняты, — сообщил выворотень. — И вообще, отойдите вы да идите…
— Ага, а ты в нас выстрелишь! — возмутился Сакко.
— Естественно.
— Эй, Ракса! — неожиданно выкрикнул Донат. — Узнаешь меня?
Несколько секунд собеседник молчал, потом ответил испуганно:
— Донат? Чур меня, чур! Ты же мертвый? Я тебе ничего худого не делал!
Среди выворотней существовало поверье, что отправленные в Гранитные ходы бедолаги иногда приходят за своими более удачливыми собратьями. Несмотря на то, что шерны нещадно наказывали распускавших подобные слухи болтунов, этот предрассудок искоренить им не удалось.
— Не мертвый я, — ответил Донат обычным ворчливым тоном. — Позови господ, есть, что им рассказать.
Сверху послышалось какое-то шевеление. То ли выворотень все же решил позвать кого-то из шернов, то ли со страху просто дал тягу. Его окликнули раз, другой, третий, но больше никто не отвечал. Впрочем, шерны с их философией космической легкости бытия могли просто не пожелать даже слушать выворотня.
— Сбежал, придурок, — зло сказал Сакко. И тут раздался новый голос, гортанный, низкий, нечеловеческий, — от одного звука все прижались к стене.
— Что вам тут надо, жалкие дурни, которым надоело жить?
========== На Земле. До рассвета ==========
Данияр вскочил чуть свет — как и ожидалось, он не спал совсем и только под утро усталость взяла свое. Но не успел он толком задремать, как вспомнил о научных пособиях, хранящихся у Азы в сейфе. Поздно! Конечно, поздно, там наверняка всю ночь шел обыск. Там ведь и расчеты, и все записи, пусть проверяющие скорей всего не семи пядей во лбу, но они доставят результаты обыска куда следует, и уж там…
В дверь постучали, когда он собирался выходить. Открыл он сразу, машинально, не успев подумать, что это явились уже за ним. Правда, пока поворачивался засов, Данияр сообразил и про записи в сейфе Азы, и про возможный арест. Он даже мысленно выслушивал обвинение, но на пороге оказалась всего лишь Софи.
— Так я думала, что вы уже на ногах, — сказала она, подтолкнув его обратно в прихожую. — Закройте дверь. Соседей вы своих хорошо знаете?
Если Аза была и в жизни актрисой, то и Софи, даже покинув рабочее место, оставалась безукоризненной старшей горничной. Собранная, аккуратная, с прической, из которой не выбился ни единый волосок, свежий воротничок и перчатки, — а ведь она тоже явно не спала всю ночь, об этом свидетельствовали залегшие под глазами круги.
— Ну? — повторила она нетерпеливо. — В соседях у вас кто?
— Сверху мансарда, на этаже рядом многодетная семья, внизу на первом этаже кондитерская… А что?
— Значит, не знаете, а там может быть и полиция… Ладно, что будет, то и будет. — Софи подошла к нему вплотную и заговорила шепотом. — За сейф не беспокойтесь. Госпожа накануне все те книги, что лежали обернутые в глубине, меня попросила сдать в камеру хранения на вокзале. Не на главном, на Усходне. Там у меня старенькая родственница, я попросила ее на себя квитанцию оформить. Вот, держите. Пусть все успокоится, потом вам их выдадут, если надумаете забрать. Только оплатите срок содержания.
— Выдадут? Квитанция же не на мое имя!
— Выдадут, — заверила Софи. — Им все равно, лишь бы срок хранения был оплачен. Сейчас многие так делают, потому что банковской ячейкой пользоваться дорого. Их имеет смысл снимать ради хранения драгоценностей, а всякий хлам нередко держат на вокзале. Никто и внимания не обратит. И еще держите ваше, — она протянула плоский бумажный пакет. Данияр машинально развернул его и ахнул. То был его журнал и еще пара расчетных листов, которые он накануне даже в сейф не убрал.
— Софи, вы ангел!
— Скажете тоже. Это все не я придумала, это госпожа предусмотрела. Она знала, что у нее могут быть неприятности. Вы, может быть, думаете, что она случайно решила упомянуть имена этого безумного поэта и этого несчастного композитора? Нет. Она готовилась это сделать.
— Господи, но зачем?
Софи поглядела очень печально.
— Жаль, что вы не понимаете, — вздохнула она. — Что поделать, многие не понимали святых мучеников, что несли учение Христа язычникам, и за то подвергались смерти.
— Но ведь она… Вы же понимаете, о чем была та песня, не о вашей вере!
— Если человек готов пострадать за дело, значит, это святое дело, — объяснила Софи с видом человека, толкующего очевидное малому ребенку.
— Ну, не обязательно, но тут вы правы. Хотя многие не согласятся с вами… с нами. Так странно, да? Оказывается, не все так уж радостно приняли конвенцию. Даже вот вчера у театра… Был бы на моем месте кто-нибудь другой, он бы возглавил эту толпу и… — воодушевившись, он заговорил было слишком громко, но тут же сам понял это и замолчал.
— Что — и?
— Неважно, — пробормотал Данияр. — Все равно я — не он. Я простой исполнитель, может, и неплохой, но только исполнитель. Понимаете?
— Не понимаю. А вы случайно не пили? — спросила Софи с подозрением.
— Нет, мне и нельзя. А лучше бы пил.
— Не лучше. Какой толк от пьяного. Что вы сегодня собираетесь делать? Вам же на работу пора.
— Пора, да… Не знаю, какой из меня будет работник.
— Из вас должен быть нормальный работник, и сегодня, и завтра, и впредь, — сказала Софи с нажимом. — Адвокату я позвонила, вы больше ничего сделать не можете. Будете добиваться свидания?
— Конечно, — возмутился было Данияр, Софи укоризненно покачала головой:
— Во-первых, вам его сразу и не дадут. Вы же не родственник. Во-вторых, негоже вот так подставляться. Вас еще допрашивать будут.
— О чем? Я про этого Серато слышал только краем уха. Если ее якобы… постойте, а вас еще не допрашивали? Вы же давно у нее служите?
— Это ведь произошло якобы в день начала беспорядков? Тогда уже работала, но это случилось совершенно точно не у нее дома. Допросят, конечно, но я сомневаюсь, что именно по поводу того музыканта.
На работе его не трогали. Может быть, связано это было с тем, что заводу как раз поступил крупный заказ на разработку парового котла из алюминиевого сплава, а все расчеты по новым материалам всегда поручали Данияру. Может быть, как казалось ему самому, его взяли на карандаш и сознательно мариновали — а вот пусть покрутится, а вот пусть побегает!
За свою не такую уж долгую жизнь Данияр привык и к потерям, и к потрясениям, и к тому, что почва внезапно выбивалась из-под ног, а мир становился на голову. Но, как оказалось, весь этот богатый опыт не давал никакого иммунитета. Он приучил себя ложиться спать, есть, не чувствуя вкуса, заниматься обыденными делами, и все это с постоянным ощущением ужасного свершившегося несчастья. Как если бы он был болен или приговорен к смерти, но не знал точно, когда назначена казнь.
Адвокат, с которым он встречался каждую неделю, скорее для собственного успокоения, был, напротив, настроен бодро. Он твердо рассчитывал, что суд назначит минимальную меру наказания. Не более пяти лет, скажем так. И срок, который допустившая столь трагическую ошибку обвиняемая проведет в месте заключения до суда, естественно, будет учтен. Про тюрьму тоже не надо думать ничего плохого и представлять какие-то ужасы, поверьте, это совершенно комфортное заведение с условиями, сопоставимыми с гостинецей, вид из окна на хвойный лес, как в санатории… И не надо спрашивать об этом каждый день, вы что, всерьез думали, что людей из высшего общества можно запихнуть в какое-нибудь грязное подземелье с крысами? Просто ограничена свобода передвижения. Потом, существует такая вещь, как помилование, через пару месяцев после приговора можно будет подать прошение. И, разумеется, о дальнейшей певческой карьере… ну, надо же когда-то уходить со сцены. Покойный Серато тоже совершенно неожиданно прекратил выступления и исчез. Зато какая будет двойная легенда! Надо шире смотреть на вещи, молодой человек, тем более, что вы ей — никто…
Адвокат считался успешным и более чем компетентным, только Данияру он все равно не слишком нравился. На простой вопрос, почему бы не попытаться доказать, что никакого убийства не было, если нет трупа, юрист никогда прямо не отвечал. Он пускался в пространные рассуждения, что нередко убийцам удается полностью уничтожить улики, в том числе мертвое тело. Что иногда рассказ свидетеля — единственное, что позволяет обличить преступление, и от этого показания не становятся менее значимыми. Лакей, бывший в доме Пишты в тот роковой вечер, долго носил тайну в себе, но теперь он тяжело болен, готовится предстать перед Всевышним, а потому, будучи добрым католиком… А Серато с тех пор живым не видел никто. Можно, конечно, упирать на то, что труп не найден, но расследование в этом случае затянется так надолго, что срок предварительного заключения превысит те самые пять лет, которые определят в случае наказания.
Данияр возражал, что он, конечно, не юрист («Вот поэтому и!» — воздевал палец вверх адвокат), но ему кажется непонятным, что можно обвинять человека в убийстве на основании только свидетельских показаний. Если есть преступление, значит, есть и мертвец. Как-то странно представить, что хрупкая молодая женщина смогла унести крупного мужчину, небрежно перекинув его через плечо. А если мертвеца нет и не было, то, значит, он вполне мог уйти собственными ногами, а раз покойники все-таки ходить не могут, — мы же тут все цивилизованные и несуеверные люди, верно? — ну так вот, значит, не такой уж он был и покойник…
Адвокат в ответ смотрел на Данияра поверх очков и начинал разговор издалека. Ну да, трупы сами не ходят, зато их прекрасно носят. А поскольку преступление произошло в доме некоего господина Пишты, инспектора телеграфных сетей, которого с госпожой Азой связывали очень тесные дружеские отношения… Надвинув очки обратно на нос, адвокат устремлял взгляд в сторону и рассуждал вслух, что ради симпатичной дамы даже занимающий важную должность кавалер может пойти на преступление. К тому же Яцек Пишта был чудак и изобретатель, например, именно он создал машину, способную уничтожить мир… мир не мир, но уничтожить мертвое тело он мог, с помощью своих изобретений или без. А поскольку Яцек Пишта погиб и свидетельствовать об обратном не может, следствие придерживается этой точки зрения. Тем более, именно тогда начался бунт, а во время этой ужасной неразберихи происходили и более странные вещи.
Данияру после таких разговоров казалось, что он идет в людском потоке против движения спрессованной глухой толпы, или пытается подняться по мокрой лестнице и всякий раз соскальзывает вниз. Адвокат был таким же, как и прочие облеченные властью, — закрытый, вылощенный, застегнутый, с лицом без эмоций. Для него существовала только одна стратегия защиты на суде и только одно будущее.
Впрочем, однажды и он на мгновение выглянул из личины равнодушного законника. Данияр не мог вспомнить, чем же он пронял юриста на тот раз, может быть, просто надоел. Адвокат убрал вечную улыбку и сказал с досадой:
— Вы же не думаете, что там сидит кто-то глупее вас? Не надо было ей упоминать этого свихнувшегося поэта, она и так все время играла с огнем, просто до сих пор на это смотрели сквозь пальцы!
И, словно испугавшись собственной вспышки, адвокат немедля спрятался за прежний образ. На лицо натянулась привычная доброжелательно-равнодушная маска.
— И теперь?
— Ничего теперь. Я же вам сказал, если она признает вину на основании свидетельских показаний, ей назначат минимальный срок, она тихо уйдет со сцены, перестанет быть известной личностью. Если я буду упирать на отсутствие прямых улик, это только затянет дело и ухудшит ее положение. А вы, если хотите ей помочь, уговорите ее признать вину! Знаете же, что она отказывается…
Данияр молча кивнул. Пусть закрытый, пусть чужой и до отвращения официозный тип, но юрист, оказывается, по-своему был на стороне Азы.
Если бы она согласилась выступить на своей стороне! Что она упряма невероятно, как бывают упрямы подростки, он хорошо знал. Только раньше это касалось каких-то сиюминутных желаний или комфорта, а теперь она словно баран не желала сойти с тропы, ведущей в тупик. Противостояние следствия и обвиняемой затягивалось. Аза не признавала свою вину, держась, вроде бы, на чистом упрямстве.
Даже самая комфортабельная тюрьма не позволяет человеку забыть, что он узник. Неволя серой пылью въедается под кожу и неосознанной тревогой пробирается в сны. Самая удобная камера это камера, а не комната, самый живописный вид из окна не заменит невозможности свободно выйти в дверь. Эта отрава рано или поздно заставляет поблекнуть самую совершенную красоту.
Аза не подурнела от пребывания за решеткой, во всяком случае, так казалось Данияру в полном соответствии с пословицей, что красота — в глазах смотрящего. Может быть, немного побледнела и осунулась, и была проще одета и причесана. Чуть ли не впервые в жизни собственный внешний вид был для нее почти не важен.
Свидания давали редко, к тому же невозможно, немыслимо короткие. И в эти стремительно летящие минуты Данияр мог только просить ее поступить, как советовал адвокат. Больше времени не оставалось почти не на что. Обещать ей закончить постройку корабля? Невозможно, да теперь практически незачем. Передавать приветы от близких людей? У нее не было близких, кроме, может быть, Софи. Данияр впервые задумался, насколько одиноки могут быть с виду вполне успешные и благополучные люди. Родных в живых не осталось, а вся театральная верхушка оказалась страшно занята, и упрекать их в этом было нельзя. В стремительный ритм жизни не вписывалась выпавшая из него актриса.
Иногда он не выдерживал и буквально умолял ее:
— Ну мне скажи, что произошло, просто скажи мне. Мы разве совсем чужие люди? Разве я не имею права знать? Ты же понимаешь, я никогда не обращу это знание против тебя!
Аза в ответ либо замыкалась, либо, наоборот, улыбалась почти доверчиво и терпеливо объясняла:
— Нет, это ты должен понять, есть вещи, о которых не хочется рассказывать. Ты думаешь обо мне лучше, чем я есть, вот и думай дальше. Или нафантазируй себе… да что угодно. Правду я уже говорила: якобы убитый Серато вышел в тот вечер из дома живой и здоровый. Может быть, на моей совести и есть чья-то кровь, хотя бы бедного Хенрика, но уж точно не Серато. Вот и все.
— Может быть, ты думаешь что признание ничего не даст? — пытался догадаться Данияр. - Что ты все равно останешься в тюрьме надолго?
На ее лице ничего не возможно было прочитать. Все же она оставалась прежде всего блестящей актрисой.
— Это даже не так важно. Просто подумай, много ли ты слышал про того же Серато? Когда он выбрал отшельничество, о нем быстро забыли. И обо мне забудут, а чем больше мое имя смешают с грязью, тем скорее. И не только обо мне… Обо всем. С моим именем будут связывать только скандалы и сплетни. Поэтому, хотя и поздно, — можно мне быть хоть в чем-то невиноватой?
И оба бессильно замолкали, ибо о чем еще можно было говорить в присутствии персонала? Данияру раньше попадались какие-то старинные приключенческие романы, в которых заключенные вырабатывали тайную систему знаков, но сам ничего придумать не мог. У них же не было возможности условиться заранее!
То, что она все решила сама и его не предупредила, стало еще одной занозой в сердце. Почему, ну почему? Не хотела его подставлять? Не доверяла? Думала отвлечь на себя подозрения, позволить ему разобраться с кораблем и Матаретом?
Или, что вероятней всего, она просто о нем не думала. Она думала о себе, о том, насколько эффектно будет выглядеть… может быть, полагала, что ей, любимице публики, все сойдет с рук. А если и напрашивалась на арест, то…
То потому, что участь героини и мученицы делала ее ближе к тому безрассудному авантюристу, улетевшему на Луну. Она не хотела быть просто влюбленной женщиной, пустившейся вдогонку, вот решила таким образом сжечь за собой мосты… только как бы этот красавчик-репортер проверил ее слова на Луне? …а, да ладно! Можно придумать сотни вариантов объяснений ее поступку, но ни в одном нет места для него, Данияра.
Тем не менее, он на воле, и ему больше нет нужды подставляться, конструируя космический корабль. Данияр по возможности уничтожил все расчеты, которые мог бы воспроизвести. Пусть они лучше хранятся в голове, оттуда их точно никто не извлечет. Чертежи он замаскировал, добавив к ним лишние и совершенно нелепые детали. Конечно, при тщательном расследовании это бы все вскрылось, и стоило бумаги просто уничтожить, но жаль было своего труда!
Даже если труд бессмысленный. Матарет умер, а кто бы еще захотел отправиться в космос, возможно, без возврата? Разве что сама Аза, которую еще сначала надо было вытащить из тюрьмы. Улетевший на Луну репортер, скорее всего, это бы сделал. Добился освобождения легально или возглавил мятеж толпы, у него бы вышло, раз он на Луне поднял народ на борьбу… А у Данияра — нет.
И все же на Земле тоже оставались еще места, куда не дотянулись бы загребущие лапы Соединенных Штатов Европы. Государство-то, слава Аллаху, не единственное…
Улочка, выходившая на площадь, сохранилась почти такой, какой была много лет назад. Только фасады домов подкрасили, заботясь скорее о приличиях и благопристойности, чем о красоте. Кирпичные дома, чугунные решетки, потемневшие от времени статуи отбрасывали путешественника назад в средневековье. Эхо шагов от каменной мостовой звучало долго и гулко. Здесь уместны были бы седобородые нищие в лохмотьях с большими глиняными кружками или менестрели, играющие на мандолинах.
Не успел Данияр подумать про менестрелей, как услышал пение. Издали слов было не разобрать, просто воздух дрожал, эхо откатывалось от старых стен, словно дома передавали песню по цепочке, один другому. Никакие музыкальные инструменты не звучали, только голоса, поэтому мелодию он разобрал не сразу. И лишь сердце, уловив неведомым чутьем несколько знакомых нот, заколотилось сильнее.
Компания певцов виднелась вдалеке темными мазками на смыкающейся перспективе стен. У ближайшей фигурной решетки остановился прохожий и тоже прислушивался к доморощенным трубадурам.
Высокий чистый голос выделился из остального хора, четко произнося слова.
В расколдованном мире, как будто во сне,
Пересчитаны звёзды и взвешены горы,
Неизвестное кончилось — снова в цене
Оказались тюремщики, судьи и воры.
Оплетает забот ежедневная сеть,
Упивается сердце знакомым мотивом.
Повторить за соседом попробуй успеть:
Выпирать не положено и некрасиво.
Да, это была она, та самая песня! После злополучного концерта она мгновенно ушла в народ. Официально ее не запретили, ведь певицу арестовали не за агитацию. Песню просто не выпускали на грампластинках и не исполняли со сцены, но предать ее забвению не получилось. Среди посетителей концерта оказались люди с музыкальным слухом и хорошей памятью, они запомнили и стихи, и мелодию, даже услышав ее один-единственный раз. Теперь на улицах европейских городов от Лиссабона до Пловдива ее охотно пели, и таким самоорганизованным музыкантам ничего нельзя было поставить в вину. На первых порах иногда их удавалось арестовать за мелкое хулиганство или за нарушение общественного порядка, но протестующие быстро сориентировались. Теперь вели они себя идеально, по тротуарам ходили небольшими группами, не толкались, пели вполголоса, завидев полицию, замолкали и приветливо улыбались. Кто-то из отцов католической церкви презрительно назвал доморощенных исполнителей песенными протестантами, и те радостно согласились, заметив, что настоящих протестантов поначалу тоже не принимали всерьез.
И все же в Варшаве подобных возмутителей спокойствия почти не было. Протестанты выбирали для своих выступлений окраины или небольшие города. Данияр сегодня услышал их в первый раз.
Стоявший у решетки человек обернулся, и Данияр не без удивления узнал в нем Грабеца. Литератор был вроде как трезв, во всяком случае на ногах держался твердо (правда, широко расставив их для равновесия) и выглядел вполне прилично, — этаким потасканным, но впоследствии взявшимся за ум представителем среднего класса, который никогда не занимался ничем из ряда вон выдающимся. Грабец тоже узнал его, с достоинством кивнул и снова откинулся назад, наблюдая за поющей группой.
Данияр не стал спрашивать: «Вы?», просто кивнул в ответ и остановился рядом. Старая улица задрожала, стены уплыли, растворились — и снова собрались и сомкнулись кирпичной мозаикой, вместо неба над головой поднялись арки светлого купола потолка. В светлом огромном зале по кругу выстроились люди. Данияр крепко сжал зубы, удерживая вздох — меньше всего ему хотелось бы видеть очередные взрывы или уличные протесты, а чего еще можно ожидать от видений?
Но здесь тоже пели! Конечно же, совершенно другие певцы, и совершенно другой мотив, слова доносились глухо, звучали смазано и нечетко. Но даже в этой еле угадывавшейся мелодии звучало что-то душевное, цепляющее, — будто когда-то что-то похожее уже пел в компании хороших друзей, и жизнь была вся впереди, легкая и понятная. Даже в глазах защипало.
В кругу поющих вышел вперед смуглый человек лет тридцати, слишком длинные для мужчины черные волосы падали на его плечи. Он взмахнул рукой, точно дирижируя, и призрачный мир исчез. Вокруг снова была старая улица, вымощенная камнями, компания песенных протестантов уже поравнялась с Данияром. Они старательно выводили последний куплет, глядя прямо перед собой, избегая встречаться глазами с двумя случайными прохожими, чтобы это не сочли за вызов. Идущий впереди черноволосый смуглый человек сделал жест рукой, и вся компания внезапно рассыпалась, разошлась в разные стороны. Кто-то свернул в боковой переулок, кто-то с деловым видом зашагал вперед. Только черноволосый человек остался на месте. Он слегка поклонился, глядя на Грабеца, отступил назад и исчез за углом.
Грабец несколько раз хлопнул в ладоши, и спросил, не поворачиваясь к Данияру:
— А вы что не аплодируете?
— Этот человек! — внезапно понял Данияр. — Он же был и тут, и там! Вы его знали, нет? Он же вам поклонился!
— Кого? — удивился Грабец. — Из этих, из поющих?
— Да, тот, кто ушел последним.
Грабец пожал плечами.
— Не заметил я никого. Я их больше слушал… Мне сегодня уже третья такая компания попадается. А вы им даже не хлопали, хотя, казалось бы, человек заинтересованный.
— Удивлен такой вашей осведомленностью.
— Варшава — большая деревня. Да и вообще, я не первый год знаю госпожу Азу. Если рядом с ней мужчина, он при своем интересе… — чуть усмехаясь, произнес Грабец. — Так что же, вы не рады этим певцам? Они ведь выражают ей поддержку!
Данияр несколько секунд молчал. Сейчас он уже не был так уверен, что и в видении, и наяву промелькнул один и тот же человек. Мимолетное ощущение счастья исчезло, появилась злость от бестактного замечания Грабеца, а еще досада на этих певцов. Они могли бы стать мощной силой, если бы было, кому их возглавить… А он, хоть и толковый инженер, простой исполнитель и ни разу не лидер.
— Это иллюзия, а не поддержка, — сказал он как можно холоднее. — Вы-то чего обольщаетесь? Ну поют. Надоест глотки драть и перестанут. Что-то никто из них не взялся за ни за рейсфедер, ни за оружие. Вы в свое время тоже людей не к песенкам призывали.
— Я призывал к величию духа, — ответил Грабец с той же усмешкой. Голос у него слегка дрожал, в глазах разгорался нехороший блеск, и Данияр подумал, что литератор, возможно, не так уж и трезв. — А духовное и душевное где-то рядом. Конечно, для великих открытий нужны ученые, а песню может спеть любой малограмотный мужик. Я, кстати, и во время восстания хотел опереться на малограмотных мужиков. Но знаете, люди охотнее защищают любовь и красоту, чем прогресс и знания, любовь ведь апеллирует к чувствам, а чувствуем мы лучше, чем мыслим… Вы согласны?
Данияр неопределенно пожал плечами.
— Может быть.
— Знавал я человека, — медленно произнес Грабец, — который просто отрицал и жизнь, и знание. Ему была настолько противна человеческая цивилизация, что он мечтал ввергнуть ее в анархию. Знавал я и другого человека, который искал спасение в человеческом духе. Но жил он для себя и ради себя, во всяком случае, это так выглядело. А я, хоть сам тысячу раз циник и эгоист, предпочту нищего пьяницу, который поделится коркой хлеба с собакой… Мы можем жить, пусть и скверно, в обмане и незнании, но не можем без любви и дружбы.
— Странно слышать такое от вас. Вы что же, когда поднимали восстание, думали, все обойдется без крови и жертв?
— Э, а кто сказал, что дружба мешает жертвенности? Мы овладели кое-какой механикой, теперь каждый думает, что проживет и один. Но в критический миг мы иногда вспоминаем, что мы все — человечество. Тогда и берутся откуда-то воля, единство, любовь, взаимовыручка… Это и есть закваска для брожения. Я когда-то полагал, что закваска это борьба за знание, но нет. Знание — сдоба, знание — начинка… Да что там, я и войну считал закваской. Как же я заблуждался! Война — плесень. Она покрывает тесто, пожирает его, подменяет собой. И нет уже теста, не будет свежего доброго хлеба, есть мерзкая черная масса, которая расползается, если ее не выжечь и не уничтожить!
Он перевел дух и добавил, склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то далекому:
— Про это надо написать стихи.
— Пишите, — посоветовал Данияр. Его уже начала раздражать болтовня литератора, и он искал предлог, чтобы распрощаться и уйти, но неожиданно спросил:
— Вы тут как оказались?
— Путешествую, — равнодушно сказал Грабец. — По Польше мне ездить не запрещали. Думаете, я всегда такой, как в той пивнушке? Иногда я устраиваю передышку. Организм не принимает выпивку.
— Ну, а потом?
— Вернусь к прежней жизни… к дожитию. Эти, кто сейчас поет, может быть, когда-нибудь созреют и смогут-таки испечь хлеб. А может, и не смогут. Только я этого точно не увижу. А вы тут что делаете?
— Да вот собираюсь на родину, — ответил Данияр. Ему хотелось разозлить или удивить литератора, но тот упорно демонстрировал тупое благодушие. — Нашел в себе смелость дойти до посольства.
Грабец не удивился и не стал спрашивать, как же Данияр бросает даму в непростой ситуации. Он спокойно кивнул:
— Дело хорошее. Желаю вам только не слишком быстро разочароваться. Что же, мне пора. Я тут с сестрой, а она осматривает Доминиканский собор. Хорошо, меня с собой туда не затащила. Не люблю бывать у Господа в гостях. Скоро и так перед ним предстану, и пусть разбирается.
Это свидание должно было пройти, как обычно. Он долго сидел на неудобном стуле с одной стороны перегородки, разглядывая комнату, хотя и разглядывать там было нечего — голые стены, массивные двери, лампа высоко под потолком. В углу штукатурку, как извилистая река на карте, пересекала небольшая трещина, которая понемногу удлинялась от месяца к месяцу. В самое первое свидание, через две недели после ареста, трещинка была как Одра. Теперь уже как Висла. И нечего господину адвокату врать про гостиничные условия, если они до сих пор тут стену не штукатурили.
В остальном же следственная комната выглядела чистой и аккуратной, разве что слишком казенной. Сидеть в ней поэтому было неуютно, казалось, сделаешь неверное движение или даже просто откашляешься — и очутишься по ту сторону перегородки. Сегодня ждать пришлось особенно долго, или же ему так показалось, потому, что именно сегодня у него были аргументы… охранники уже привыкли, что ничего интересного он не говорит, и на лицах у них всякий раз написано: «Зачем приходит этот зануда». И к разговорам они не прислушиваются.
Дверь скрипнула, появилась Аза. За те мгновения, пока она прошла несколько шагов от двери до стула, комната словно стала светлее. Она села, свободно откинувшись на спинку стула, руки небрежно положила перед собой, только в сжатых губах угадывалась напряженность. Молча кивнула в ответ на приветствие. Конечно, за прошедшие месяцы ей тут все опротивело. И все свидания были одинаковыми, в том числе и это, четвертое.
— У тебя все хорошо?
— Да, — она устало смотрела куда-то мимо.
— Здорова? Надоело тут уже, наверное, — нервный смешок получился почти естественным. Она не ответила, только вздохнула и в этот раз поглядела в упор.
— Я тут решил, — надо было говорить одновременно и тихо, и убедительно, и непринужденно. — Думаю поехать туда, куда собирался, когда уволился. Когда ты меня остановила. Препятствовать мне не будут, конвенцию принял весь мир.
Она так и смотрела мимо, чуть-чуть дрогнул уголок рта.
— И что?
— Это будет не скоро, — Данияр покосился на охранника, но тот стоял с отсутствующим видом и ничем не выдавал заинтересованности. Конечно, они тут все тоже актеры, даже те, кто выглядит тупыми солдафонами. — Сама понимаешь, всякие бюрократические процедуры… Если бы ты послушалась адвоката, если бы вышло, как он обещает, к тому времени ты уже была бы на свободе. И можно было бы уехать вместе.
— И что? — теперь уже он заволновался. Это прозвучало не просто устало.
— Я понимаю, пение — это твоя жизнь. Ну так если ты уедешь со мной, то ты (охранник медленно повернулся)… там для тебя будет больше возможностей. Ты понимаешь? Меньше запретов, — охранник смотрел немигающим взглядом. — То есть подумай. Выйдешь отсюда и…
Охранник отвернулся.
— Ты ведь много ездила по миру и вообще — перелетная птица, — заговорил Данияр быстро. — Если в Варшаве тебе будут препятствовать вернуться на сцену, то там нет. Будет какая-то новизна.
Охранник посмотрел на часы.
— Это будет очень легко устроить. Легче, чем кажется. Если ты выйдешь за меня замуж.
— А с чего ты вообще взял, что я соглашусь? — ее лицо абсолютно ничего не выражало.
— Я не в смысле… Просто ради всяких… э-э-э… бюрократических процедур. Тебе легче будет уехать.
Охранник отвернулся, сдерживая зевок.
— Не приходи больше сюда. А так делай, что хочешь. Мне все безразлично.
Она сказала это действительно абсолютно равнодушным, чуть усталым тоном.
— Ты, наверное, меня не поняла. Я хотел как лучше для тебя.
— Все я прекрасно поняла. Почему вы все одинаковые? Заполучить меня в собственность, вот и все, что ты хотел. Думаешь, что теперь это будет легче. Раньше я была выше тебя, а теперь выше ты? Я тебя разочарую. Я была и остаюсь на недосягаемой высоте. Выше твоей науки. И поступаю, как мне хочется.
Охранник приподнял бровь. Свидание из скучного и нудного вдруг стало интересным. Данияр не знал, что сказать в ответ. Он пытался открыть рот и задыхался на полуслове. Аллах всемогущий, подменили ее, что ли? Студенты с медицинского отделения болтали что-то про подавляющие волю препараты… Надо было тогда лучше слушать. Будь она проклята, эта узкая специализация, на техническом факультете даже химию толком не проходили, науки разграничивали, боясь дать лишние знания…
— Хочешь — уезжай. Вся твоя наука оказалась бесполезной, как и ты сам. Как и вы все, — она слегка усмехнулась, — мужчины… Вы считаете, что у нас души нет и мы можем только служить вам и развлекать вас. Только один человек отличался от вас, и ты думаешь, что после него я соглашусь на кого-нибудь? Соглашусь на тебя? Езжай домой, мне все равно, что с тобой будет. Эй, ты! — она, не глядя, вытянула руку в направлении охранника и щелкнула пальцами. — Все, свидание окончено.
— Подожди! — но охранник уже распахнул дверь. Аза быстро встала и исчезла в черном проеме. За ней исчез охранник, бросив напоследок презрительный, как показалось Данияру, взгляд.
Он тоже вскочил, опрокинув тяжелый стул, поднял его, чуть не уронив вторично. Позади тоже встал охранник, мрачно прогудел:
— Вы не слышали? Свидание окончено.
Адвокат был на месте и даже без всяких прочих посетителей в конторе. Секретарша при виде Данияра залепетала что-то про неприемные часы, но, увидев его лицо, смолкла и пропустила безропотно.
Юрист перелистывал толстую папку с бумагами, сидя за столом, мельком кивнул Данияру, почти не поднимая головы и спросил:
— Она вам сказала?
Данияр молча посмотрел на него, не находя слов. Неужели она и с адвокатом советовалась, как отправить прочь ненужного кавалера?
— Что с ней случилось, скажите? Вы видели ее сегодня?
— Вчера, — адвокат захлопнул папку с бумагами и посмотрел на посетителя внимательнее. — А что случилось с вами?
— О чем вы с ней говорили? Что она мне должна была сказать?
Адвокат сдвинул очки на переносицу и посмотрел поверх оправы:
— Да ничего же ужасного! Моя прекрасная клиентка наконец вняла голосу разума… Она согласилась признать вину. Вы что так смотрите?
— Согласилась, — пробормотал Данияр, чудом опустившись на стул, а не мимо. — Вот оно что. Доломали ее.
Адвокат снял очки и начал их протирать:
— Не надо таких слов: сломали. Она сделала абсолютно правильный выбор. Суд теперь будет скоро, все смягчающие обстоятельства будут учтены. Состояние аффекта… А если присовокупить раскаяние и признание, так и вовсе. Сразу же после процесса я подам заявление в апелляционный суд. Она наверняка будет освобождена уже в ближайшее время.
— Вот как… Вы считаете, она просто прислушалась к тому, что вы ей говорили четыре месяца?
— Да, пора бы, — заявил юрист, нацепив очки обратно. Из-за стекол взгляд у него стал увереннее. — Да и вы убеждали ее в том же самом. Так что все будет в порядке. А вам я бы советовал не нервничать. Тем более, вы ей — никто.
Никто.
Это слово звенело в ушах, когда он шел по улице. Да, никто.
И никто больше ее не навещает, вот что. Кроме этого разумного и самоуверенного законника. Если он и знает, что такое вдруг приключилось с Азой… может, ее шантажировали.Только чем? Матарет мертв, Софи и прочие всего лишь прислуга, репотрер — живой или мертвый — на Луне. А на него, Данияра, она плевать хотела.
Тут ему пришлось остановиться — до сих пор он брел, не разбирая дороги, и чуть не врезался в стену. Одновременно возникла мысль — а если ей пообещали достроить корабль за признание вины? Не чинить препятствий, выдать необходимые материалы, позволить исследования! Но тогда бы она не вела себя так с нужным человеком… чушь, не так уж он и нужен, не так уж это и сложно — достроить наполовину готовую машину.
Он поежился — наступил вечер, воздух уже холодел. На востоке тонкий лунный серп показался над крышами. Вот порвать тогда к чертовой матери все чертежи! И никаких расчетов им, пусть начинают заново, если такие умные! Но он уже знал, что не будет скрывать результаты своей работы. Во-первых, просто не сможет уничтожить изобретение, во-вторых… Если Азе для счастья нужны Луна и репортер, пусть будут Луна и репортер. Не губить же ее надежды собственными руками.
Бронзовый человек смотрел из темноты, беззвучно смеясь металлическим ртом. Отблески Луны все сильней сверкали на его лбу. Глаза горели злорадством:
«Ничего. У тебя. Не выйдет».
Мимо проехал автомобиль, осветив фарами проем между домами. Призрак Бронзового исчез. Нужно было идти домой, попытаться заснуть — завтра на завод, на него и так уже косились, когда он брал день за собственный счет. Вскоре все выяснится, заинтересуются машиной или нет. Может быть, никаких полетов Азе никто не предлагал, а он тут уже навыдумывал.
Если бы можно было с кем-то поговорить! Например, с толковой, спокойной, рассудительной Софи. Но она уехала вскоре после злополучного концерта в какой-то маленький городок, не оставив адреса, и пообещав наведываться в Варшаву. Ей все равно не разрешили видеться с арестованной хозяйкой.
Ну что же, один так один, ему не привыкать. Если она сломалась, придется быть сильным за нее. Знать бы еще, против чего…
========== В логово зверя. Война абсурда ==========
О том, что какой-нибудь отчаянный храбрец, которому жизнь не дорога, мог зацепить их снизу выстрелом, жители Герлаха знали прекрасно. Шерн держался так, чтобы снизу его было только слышно, но не видно.
— Так что вам тут нужно? — повторил он, добавив в голос угрожающую интонацию.
— Это вам что-то нужно от нас, — крикнули снизу. Шерн не удивился и не возмутился — люди иногда наглели до неприличия, так бывало, когда страх начисто лишал их разума.
— Нам от вас нужно одно — чтобы вас не было, — проворчал хриплый голос сверху.
— Если вы не выслушаете нас, очень скоро здесь никого не будет, — пообещали внизу. — Что со старым Корнутом? Попробуйте привести его в чувство! Он скажет, что нужно делать!
За стеной замолчали, обдумывая, не пора ли задавить наглых выскочек количеством. Потом все же огрызнулись:
— Что, пытали выворотня, и он разболтался? Да хоть на куски его порежьте. Нам наплевать.
— Поговорите со старым Корнутом! — упорствовали внизу.
— Старый Корнут умер сегодня на рассвете! — прорычал еще один голос. После паузы в ответ выкрикнули:
— Кто теперь сидит в каменной башне? Неужели он не выбрал преемника?
— Заткнитесь, — злобно и холодно отчеканил первый голос. — Сейчас вы умрете.
— Убейте нас, но сначала выслушайте! — Опасность не снаружи стен! Опасность в городе, в самом Герлахе! Под башней Каменной книги! Если вы не послушаете нас, погибнет вся Луна.
На этот раз сверху замедлились с ответом. Затем хриплый голос издевательским тоном предложил:
— Поднимитесь к нам, и мы поговорим. Ну, кто из вас согласен выступить посланником?
Тишина продержалась секунду, и оборвалась невозможными словами:
— Я согласен.
Удивленное рычание захлебнулось за стеной. Светлое небо раскинулось в вышине, обрывался в бездну склон огромного кратера, серая скальная поверхность посередине казалась единственной незыблемой опорой. И за ней замерла не нарушаемая ничем тишина. Здесь не было шелеста ветра, шороха трав, — ни единого звука. Кратер словно и впрямь вымер. Наконец, прежний голос предложил ровным тоном:
— Поднимайтесь.
— Скиньте веревку.
— Спустим, — насмешливо пообещал голос.
— И обещайте…
— Наглец. Обещаем, что убьем быстро.
— Клянитесь посмертием, что ко мне подойдет только один из вас. И если после этого я останусь жив, вы меня выслушаете.
Через край стены, раскачиваясь, соскользнула веревочная лестница. Что у человека будет огнестрельное оружие, никто не сомневался, но шерны не слишком-то страшились смерти, а ожидаемое развлечение стоило небольшого риска. Пока пришелец будет забираться вверх, он не сможет стрелять, а наверху он и прицелиться бы не успел.
Если безумный смельчак и колебался, то совсем недолго. Лестница натянулась под тяжестью тела. По ней карабкался человек высокого роста, с ружьем за спиной. Он поднял кверху чумазое лицо в обрамлении светлых растрепавшихся волос.
Один из шернов на площадке внезапно побелел лбом и раскинул крылья, отталкивая остальных прочь. Торжествующий крик вырвался из его пасти, — крик настолько громкий, что его наверняка слышали оставшиеся внизу люди.
— Разойдитесь все! Этот — мой! Этот — мой!
Утомленных собак на свежих меняли далеко за Табиром, где начинались опасные для людей пустоши. До гор было еще неблизко, но подземные ходы шернов чаще всего попадались именно здесь. Совершенно неожиданно из-за холма или еще какого-то возвышения взмывала в воздух огромная стая, и неслась к ближайшим городкам и поселкам. А после битвы, в которой люди всякий раз несли больший урон, чем крылатые враги, на месте появления чудовищ находили черные провалы, ведущие далеко вглубь. Пройти по ним хотя бы несколько десятков шагов не осмеливался никто. Известные ходы закапывали или заваливали большими камнями, но горные твари всякий раз находили новые.
Охрана с ружьями наизготовку всматривалась в небо. Выпряженные собаки отходили в сторону и сразу ложились, измученные долгой дорогой. Псарники подгоняли к повозками запасных псов. Несколько человек в стороне разбивали лагерь и разводили костер: сейчас на этом месте намеревались устроить привал и оставить усталых собак с дозорными. Когда кортеж первосвященника будет возвращаться к морю, в повозки запрягут свежих и отдохнувших псов.
Севин тоже отдыхал. Он не привык совершать столь долгие путешествия и боялся, что после долгой вынужденной неподвижности не сможет даже держаться на ногах, но, к его удивлению, он и из повозки сам вышел, и даже почти не прихрамывал. Первосвященник оглядывался по сторонам, радуясь неожиданному открытию — у него, оказывается, вполне приличное здоровье для его возраста. Скоро должна была показаться удивительная горная страна, о которой он до сих пор мог судить только по рассказам. На северном континенте не было высоких гор. Исключением являлся Отеймор, вулкан-одиночка, огромный и величественный. Но северный исполин был опасен и потому необитаем, только из необходимости люди забирались по его крутым отрогам, да внизу, в лесах бродили охотники. А побывавшие на южном материке взахлеб рассказывали о невиданном зрелище — удивительном горном крае, где огромных кратеров было не счесть, как на море волн.
После того, как жители Табира вздумали играть в благородство, Севин вначале был в бешенстве, которого, однако, не показывал. Ближайшее окружение понтифика было уверено, что его высочество лишь слегка разочарован. А его высочество, после того, как слегка утихла обычная в таких случаях головная боль, распорядился оставить в южной столице исполнительных людей, а сам отправился в путь к горам.
Если, — хотя не если, почти наверняка, — эти исполнители переусердствуют по части репрессий, вины первосвященника в том не будет. Потом он разберет тяжбы и жалобы и предстанет перед жителями Табира милостивым судией…
Ну, а пока, пусть и безопасней было остаться в городе, под защитой каменных зданий, Севин отправился в путь через южные равнины к далекой стране шернов. И тут совершенно неожиданно оказалось, что долгие годы политических интриг и забот об укреплении власти не потушили в его крови заветного огня дальних странствий, некогда погнавшего предков лунного человечества с уютной Земли на серебряную планету. Да и вид вокруг открывался необыкновенный. Изрезанный речушками, каньонами и перелесками северный ландшафт совершенно не походил на эту бескрайнюю прекрасную равнину, изредка переходящую в невысокие холмы. Степь так и просилась под распашку. Плодородные поля прокормят десятки тысяч человек.
Понтифик огляделся по сторонам. В небе мелькали птицы, густая трава волнами расстилалась вокруг. При легких порывах ветра она пригибалась беззвучно, переливаясь на солнце, словно морские волны. От одуряющего запаха цветов кружилась голова. Только этим Севин мог объяснить внезапно возникшие мысли и впрямь переместить столицу сюда, а Север, давно заселенный людьми и потому наскучивший, пусть остается провинцией…
Понтифик немедленно велел себе выбросить светлые идеи из головы. Теплые пруды были и остаются родиной, даже мимолетная мысль о переносе столицы была бы чудовищным предательством. Но все же степь опьяняла. Красота вокруг будоражила воображение, горизонт манил к себе. Что там? Неужели тоже только мрачная и страшная Пустыня? Разведчики говорят, что да…
Ах, был бы он моложе! В те далекие времена, когда у него были силы блуждать в поисках неведомых земель, никто и думать не смел о походе за Море. Да и на то, чтобы бродить по границам Пустыни на Севере у него тоже времени не оставалось. Вот так вот и прошла жизнь, сперва в хлопотах о Братстве, потом в политических дрязгах, потом в заботах о молодом самостоятельном государстве, вырвавшемся из-под ига, а на свои желания времени не осталось. И сейчас поздно! Поздно, увы! Все, на что его хватит — это домчаться до тех мест, где начинается таинственная и страшная горная страна, и там, на границе, узнать обстановку подробно. А потом, отдав должные распоряжения, вернуться… в Табире его наверняка заждались, да и на Теплых прудах долго отсутствовать не стоит. Свято место пусто не бывает.
Лагерь тем временем уже был разбит, разведен костер из сухих, слегка обожженных поленьев — такой огонь не давал дыма. Один из помощников обратился к понтифику с угодливым поклоном, указывая на готовящийся завтрак, — или даже обед? Солнце здесь стояло в северной части неба и это сбивало с толку. Может быть, поэтому, может быть, из-за усталости и нервного напряжения и голода не чувствовалось. Все же надо было заставить себя подкрепить силы, поэтому понтифик свысока обронил что, так и быть, желает откушать.
Он и дома не заводил для приемов пищи особых церемоний, подчеркивая свою любовь к простоте (и зорко следя, чтобы все это замечали и восхваляли), а тут уж и вовсе было не до этикета. Получив свою порцию, он сел чуть поодаль, жевал, не чувствуя ни вкуса, ни аппетита, глядя то на отряд, то на небо. За внезапным появлением шернов и без него было, кому последить, но так он чувствовал себя спокойнее.
Звякнуло рядом железо, кто-то опустился на траву. Священник обернулся — Бромария. Севин милостиво кивнул философу, предлагая сесть поближе. Охрана переглянулась и тоже подвинулась на шаг.
— Как тебе путешествие? — первым спросил Севин. Бромария сначала огляделся по сторонам, будто впервые увидев здешние места.
— Затейливо тут, — ответил он невпопад. Подумав, добавил: — А почему ты спрашиваешь?
— Хотел знать мнение образованного человека, — пожал плечами Севин. — Учились-то мы в эскуле вместе, хоть и много воды утекло.
— Да, — кивнул Бромария, — много.
Оба помолчали. Против непреложности этого факта возражать было нечего.
— Ну так как? — спросил снова Севин. — Хороши ведь здешние земли?
— Хороши, — согласился Бромария. — Удобны. Словно разложил кто отдельно равнины и горы. Людям жить можно, если бы не шерны.
— Их пока не видать, — Севин от одного только слова зябко вздрогнул, но философ, кажется, не заметил. — Южане тут неплохо устроились. А кому много дано, с тех положено много спрашивать. Так ведь говорится в священной книге?
— Не совсем так. Но ты всегда толкуешь, как тебе выгодно.
— Поэтому я и первосвященник. Если толковать, как невыгодно, ничего не добьешься.
Севин отвернулся от бывшего однокашника и снова начал разглядывать горы. Советоваться с кем-то даже для виду он давно перестал. Красота здешних мест и первое путешествие за долгие годы заставило его ненадолго вспомнить те времена, когда он был человеком, а не политиком. Ну да зря. Бромария вон сразу взял поучающий тон. Наказать бы его, чтобы знал, кому можно читать мораль, а кому нет… так он, считай, уже труп. Пусть доживает. Есть заботы поважнее — как держать в надежной узде этот богатый край, и людей, и шернов.
Отряд после короткого отдыха готовился ехать дальше. Запасных собак уже запрягли, они поглядывали по сторонам, изредка слегка тявкая. Громко лаять их отучали с первых месяцев жизни.
Севин поднялся на ноги и прошел к своей повозке. Он не оборачивался, но боковым зрением угадывал, как философ, подгоняемый солдатами, хромает до тележки. Что же, пусть утешается тем, что он-то правильно понимает земную Библию!
Ожидание опасности хуже, чем сама опасность. Воины, собравшиеся у подножья Герлаха, были согласны с этой истиной на все сто. Ситуация усугублялась вынужденным бездельем. В другое время разве кто-то возмущался бы тем, что войско просто отсиживается на воздухе! Как известно, солдат спит, служба идет, а жалованье начисляется.
Но не рядом со страшной горной страной. Все видели огромные стаи шернов, все ожидали нападения в любой момент… ожидали-ожидали, и готовы были уже бежать куда угодно, лишь бы не сидеть без толку, в двух шагах от цели.
В конце концов, сам Никодар не выдержал затянувшейся паузы. Переговорив со своими приближенными, он решил отправить вверх по склону небольшой отряд с взрывчаткой, чтобы поискать наиболее удобный участок. Далеко ходить было не надо, немного к востоку от ворот — входа в котловину через пологое кольцо, — стена Герлаха круто поднималась вверх. Поверхность кратера была изрезана трещинами, позволявшими надеяться, что именно здесь разрушить цитадель шернов будет легко.
Небольшая группа добровольцев выслушала все необходимые напутствия и отправилась туда, где нижние склоны поросли перелесками, чтобы под их прикрытием добраться до контрфорса. Остальной лагерь тосковал в ожидании. Разумеется, дело нашлось всем: кто-то укреплял земляной вал, кто-то проверял оружие, часть солдат отправили за провизией, запасы которой сами не пополнялись, но вся эта лихорадочная деятельность не отменяла тревожного ожидания. Северяне, привыкшие к стремительным походам по южным землям, скверно переносили сидение на месте.
Никодар и в этот раз готов был возглавить маленький отряд разведчиков. Его отговорили с трудом. Анна пытался прорваться к генералу и отговорить от разведки боем. Никодар, и так еле выносивший старого воеводу, даже слушать его не стал.
Теперь все должно было решиться за несколько часов. Никодару после горячки катастрофа на Шиккарде казалась тяжелым сном. Он с детства привык, что ему все удается, и, просчитывая риски, приходил к выводу, что условия слишком разные. Мертвый вулкан на воздушном островке посреди Пустыни и живой горный город, от которого до безвоздушной стороны идти и идти, не имели ничего общего. Да и как можно было отказаться от тщательно продуманного плана? Кости брошены, ход назад не отыграешь! Он и так слишком медлил.
Так прошел час. Старики рассказывали, что в год Южного похода войско обходило гору в поисках удобного пути и карабкалось вверх чуть ли не целый день, — правду сказать, спустились они оттуда гораздо быстрее, чем поднялись. Но за прошедшие годы Герлах облазили и разведчики, и солдаты, убедились, что гора не так неприступна, как кажется, и теперь пугались только шернов, а не трудностей подъема. Кратер высотой в три с половиной тысячи шагов преодолеть можно было за несколько часов, если знать удобные дорожки.
Размеры Герлаха посчитали горные мастера, которые каким-то хитрым способом определяли высоту очень больших деревьев и построек по отбрасываемой тени и прочим непонятным вещам. Никодар в глубине души завидовал их умениям (ему самому, к великому огорчению дяди, точные науки давались не слишком), вслух же полупрезрительно говорил, что таково их ремесло, чего особенного, сиди да считай! Сейчас, конечно, он страшно досадовал, что не может проверить сам, как именно рухнет гора, и мог только ждать, когда же маленький отряд храбрецов достигнет цели… или погибнет?
Никодар прокручивал эту мысль в голове, наверное, в сотый раз, когда солдаты приподнялись и взволнованно зашумели. Над линией лесов виднелась явившаяся будто ниоткуда черная птичья стая, но то, конечно же, были не птицы, а шерны. Слететь вниз с вершины горы незамеченными они совершенно точно не могли.
— Значит, у них тут ходы в толще кратера, — пробормотал генерал, как никогда жалея об утраченном при лунотрясении бинокле. Подчиненным он велел быть готовыми к бою, но те и так ждали, когда же крылатые враги полетят к лагерю.
Враги не летели. Издали слышались звуки выстрелов, стайка шернов металась, разлетаясь и соединяясь вновь. Убитые шерны черными пятнышками падали вниз, но меньше крылатых чудовищ не становилось. Видимо, из расселин появлялись новые.
Никодар сжал кулаки. Он, хоть и считал себя незаменимой и куда более ценной личностью, чем простые воины, сейчас охотнее сражался бы с чудовищами на склоне Герлаха. Один отряд он уже потерял! Неужели и второй погибнет бессмысленно? Им велено было поджечь взрывчатку в случае опасности, успеют ли?
Далекие выстрелы стали реже и прекратились совсем. Стая шернов поднялась выше и вдруг понеслась над кронами деревьев прямо на лагерь.
— Вот же твари! — Никодар поднял ружье. Врагов было не слишком много, достаточно, чтобы задавить числом отряд разведчиков, но войско, стоявшее укрепленным лагерем, перестреляет шернов влегкую. — А ну давайте ближе!
Стая замедлилась, оказавшись у подножья горы. Шерны держались кучно, и из середины черного крылатого клубка слышался человеческий крик — слабый, далекий, но от того не менее страшный.
— Языка взяли! — ахнул кто-то.
Шерны вполне могли поднять в воздух и унести в Герлах человека. Обычно они похищали женщин, предпочитая мужчин убивать на месте, но что, если они изменили своим привычкам и действительно захватили пленника, чтобы узнать от него о планах врагов?
Так у них есть осведомитель, чтоб они его на части разорвали, самозванца! Никодар прицелился в несущуюся по небу черную кляксу. Нет, далеко — не достать. Этот бедняга все равно не расскажет ничего такого, о чем бы они не знали…
Человеческий вопль оборвался внезапно. Черная туча распалась на клочки и собралась вновь. Что-то маленькое, возможно, пущенный из пращи камень, прочертило воздух в направлении лагеря. Совсем уже крошечные на таком расстоянии куски человеческого тела падали из стаи шернов вниз.
Кто-то вскрикнул в ужасе, кто-то выругался, — но остальные молча целились в крылатых монстров. Жестокость была неотъемлемой частью жизни на Луне, к ней привыкли, а в сражении с шернами рассчитывать на их милосердие было просто смешно.
Шерны не стали приближаться к лагерю. Стая поднялась выше и понеслась к вершине горы. Шерны не тратили слов понапрасну, не обещали, что с остальными будет то же, что и с убитым разведчиком, хотя многие помнили, что черные твари прекрасно умеют угрожать и выкрикивать ругательства. Люди тоже подавленно молчали.
К Никодару подошел Арон.
— Они швырнули его голову из пращи, — сказал он просто, не подбирая слов.
— Хотели запугать, — мрачно ответил Никодар. Арон кивнул.
— Но близко не подлетали. Они стали осторожнее.
И всей силой не кинулись, размышлял про себя Никодар, сделав своему помощнику знак идти. Почему вся огромная стая не полетела вниз? Людям никогда не понять ход их мыслей. Шерны презирали опасность и смерть, и вот не рискнули обрушиться на войско. Почему?
А он со своим человеческим ходом мыслей потерял уже второй отряд. Как же недоволен будет дядя…
Человек перебрался через край стены и остановился. Он не собирался стрелять, хотя вытащил ружье из-за спины и держал его, как палку. Среди шернов это не вызвало даже смеха.
— Вы поклялись подходить по одному, — сказал человек, слегка задыхаясь. Ближайший шерн сложил крылья:
— Вот и свиделись, победоносец, — прошипел он. Его лоб из белого превратился в алый и замерцал яркими многоцветными вспышками. — Я один. Мне хватит моих двух рук.
— Да и мне тоже, — человек приподнял ружье, занося его над головой.
Шерн протянул лапы. Его жертва не должна была успеть даже опустить ружье. Обычно все происходило быстро — треск разряда, предсмертный вопль, иногда короткие судороги — и конец.
Но вместо этого в воздухе запахло паленым. Раздался вскрик, только принадлежал он шерну. Господин Граний сидел на земле, держась за голову. Мэсси отступил на шаг, опустив ружье прикладом на траву. Обороняться ему не требовалось, шерны никогда не нарушали клятву.
— Вы обещали, — все же напомнил он по человеческой привычке.
========== Стрелки часов Судного дня ==========
— Обещали, — произнес незнакомый глухой и грубый голос. — Говори, победоносец. Только будет ли какой-то смысл в твоей болтовне?
— Я не победоносец. Меня зовут Моисей. А есть ли смысл? Слушайте и узнаете.
Черные фигуры не шелохнулись, не двинулись в его сторону, только как-то разом стали будто ближе друг к другу. Они ни словом, ни жестом не показали, что слушают его. На лбу стоявшего ближе всех шерна быстро высветилось несколько цветовых слов, Мэсси не успел их разглядеть. Зато, видимо, разглядел Граний, который, прихрамывая, отошел к остальным.
Мэсси начал говорить. Речь была заготовлена давно и мысленно произнесена много раз, но именно сейчас, разумеется, моментально вылетела из головы. Слова, казавшиеся ему убедительными, теперь стали неуклюжими и невыразительными, а из-за сухости в горле он даже говорить нормально не мог, то и дело запинался и откашливался.
— Под Башней каменной книги лежит древняя пещера. Про нее вы наверняка знаете, если не все, то многие из вас. Спуститесь и посмотрите, и вы увидите: воздух, которым вы дышите, исчезнет к завтрашнему дню.
Как и следовало ожидать, шерны выслушали его с виду равнодушно. Показывать человеку свою заинтересованность было ниже их достоинства. И… их, вроде бы, стало больше? Мэсси вспомнил рассказы о рыбах, которые выпускают чёрное облако прямо в воду, и под его прикрытием уплывают или нападают. Вроде и незаметно было, как на лужайку прибывали новые шерны.
— Два дня назад люди взорвали огромную гору с древним разрушенным зданием к востоку отсюда. В той горе работали ещё очень древние механизмы, от них загорелась надпись, такая же, как там, внизу, под Герлахом…
Их уже собралась небольшая толпа. Наверное, из-за передних рядов не видно было, как прибывали остальные.
— Воздух над горой и вокруг нее исчез. Это заметно даже издали.
Молчаливая черная масса стала ещё плотней.
— Если спуститься вниз, в пещеру под Башней каменной книги, можно увидеть надписи на стене. Они уже не говорят, они кричат об опасности! Осталось меньше суток, затем перестанут работать древние машины, что удерживают воздух над Луной. Достаточно спуститься и посмотреть. Это займет совсем немного времени.
На чем-то лбу мелькнула саркастическая зеленоватая вспышка. Если бы здесь очутился настоящий Победоносец! Он-то умел красноречиво говорить…
— Я вижу, вы мне не слишком верите. Пусть. Но что мешает вам проверить мои слова?
— Неохота, — произнес глухой низкий голос, как показалось Мэсси, принадлежащий господину Гранию. — Много чести для человеческого отродья будет, если мы кинемся проверять его болтовню.
— Это займет немного времени, — упрямо сказал Мэсси. Ему ответили:
— Слова человека не стоят и секунды.
— Не мои слова, но участь всей Луны. Разве этого недостаточно?
Кто-то промерцал недоверчивыми тонами, но вслух возражать не стал. Подал голос какой-то незнакомый, убеленный сединами старик:
— Если судьба всей Луны подходит к концу, мы узнали бы это и без тебя.
— Почему же подходит к концу? Можно найти нужные знаки, чтобы та стена пропустила вас к механизмам. Она сплошная, она непроницаемая, но она открывается. Нужно лишь уметь ею управлять. Среди вас есть хотя бы один, кто наверняка умеет, — старый Корнут, Верховный шерн.
— Старый Корнут мертв, — напомнили резко и зло.
— Неужели он никому не передал своих знаний? — Мэсси произнес это как можно спокойней. Шерны не любили людских истерик, дико раздражались при виде плачущих женщин и отчаянный надрыв в его голосе им бы тоже не понравился.
— Это дело шернов.
— Тогда… выберите кого-то из своих! Выберите, пусть он найдет нужные надписи!
— Мы не нуждаемся в твоих советах, — ответил седой старик, ответил вслух, а не промерцал, что все же указывало на некоторое расположение. Обычно шерны, желая показать, что беседа окончена, переходили на цветовой язык.
— Вы можете думать, что все знания ушли со старым Корнутом. Это не так, недаром же он всю жизнь переписывал Каменную книгу. Ищите там! Это проще, чем кажется, наверно, даже я бы мог попробовать прочитать…
Он не сразу сообразил, что говорит лишнее.
— Вы слышали? — теперь это точно был голос господина Грания. — Слышали? Вот почему он рассказывал нам сказки об опасности! Проклятый пес подбирается к нашим святыням! Слово, данное псу, не значит ничего! Убить, убить немедленно!
Толпа шернов взволновалась. Люди на их месте начали бы кричать, переговариваться, размахивать руками и подняли бы страшный шум; первожителям не было нужды говорить вслух, но они оборачивались, оглядываясь друг на друга, кое-кто из молодых поднялся в воздух, хлопая крыльями. И все они одновременно мерцали, кто сильнее, кто слабее, преимущественно недоверчивыми зеленоватыми оттенками, но в них проскальзывали и тревожные синие, сердитые алые, словно блики послегрозовой радуги упали на толпу. Полностью их слов Мэсси не понял, уловил лишь частично, но этого хватило, чтобы немного перевести дух: с Гранием согласны были не все.
— Я знаю, что вы все равно можете меня убить, — начал он. Старый шерн быстро спросил:
— И что же, не боишься?
— Боюсь. Но у меня чахотка. Я не слишком много теряю. А вы живёте долго, каждый теряет несколько столетий жизни. Подумайте! О ваших детях, о животных, о всей Луне, в конце концов.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что заботишься о наших детях? — усмехнулся старик, подсветив недоверчивой оранжевой вспышкой. Мэсси пожал плечами:
— Обо всем живом. Без шернов древние машины остановятся.
— Пес, — это снова прорычал господин Граний. — Пес! Мы должны сохранить воздух, чтобы вы дальше могли плодиться тут, как зараза?
Толпа снова зашумела. А Граний, пройдя вдоль передних рядов несколько шагов, развернулся, вскинув руку вверх. На солнце сверкнуло острие зажатого в нечеловечески белой ладони кинжала, и одновременно полыхнул яростный алый блик на лбу шерна.
— Против этого твоя шкура не спасет!
За спиной господина Грания черная тень отделилась от толпы. Граний не заметил этого, потому что смотрел только на ненавистного Победоносца. Когда его перехватили за руку, он попытался просто отмахнуться, не оборачиваясь. Вырваться и стряхнуть помеху сразу он не смог, рванулся снова, перехватил кинжал другой рукой, даже успел замахнуться, но его снова перехватили за запястье. Клинок ткнулся куда-то в сплетение черных крыльев. Мэсси бросился вперед, но не успел.
Ошеломленный Граний отступал назад. Отшатнулись и остальные первожители, остался на месте только схватившийся с Гранием шерн. Он медленно оседал на подгибающихся ногах и вдруг начал заваливаться на бок. Мэсси успел только подхватить раненого за плечи, но не удержать. Авий, бывший наместник Теплых прудов, растянулся на траве. По шерсти на груди стекала зеленая густая кровь.
Прочие шерны медленно подходили ближе. Возможно, чтобы нанести удар своим смертельным разрядом, — Мэсси уже было все равно.
— Зачем вы, — Мэсси попытался найти на ощупь рану и не смог, мешала шерсть, разом слипшаяся от крови. Шарить по карманам было напрасно, он и так знал, что при себе у него нет ни шарфа, ни платка, ничего, что можно было бы использовать вместо жгута. Возможно, что-то есть у друзей, оставшихся снаружи… но это все равно, что по ту сторону Моря.
Он все же задел края раны, но тут же отдернул руку, — раненый застонал, приоткрыв мутнеющие глаза. А ведь шерны всегда держались стоически, презирая боль. Пока шерн был в сознании, он ни словом, ни криком никогда не выдавал страданий.
— Господин Авий! — нет, он не мог умереть. Шерны куда легче переносят болезни, дольше живут…
Рядом присел на корточки какой-то незнакомый первожитель с куском чистого полотна в руках. Все же шерны иногда ведут себя понятно и похоже, подумалось Мэсси. Не позвали выворотней, значит, все слишком плохо?
Взгляд Авия прояснился. По лбу побежали мягкие светлые тона, иногда меняясь прерывистыми яркими вспышками. «Не нужно, лучше позаботьтесь о ней», — промерцал он, слегка повернувшись к пришедшему на помощь шерну, а потом произнес вслух, хотя и с трудом:
— Дурень, все-таки влез… Ничему тебя жизнь не учит.
— Это из-за меня, — горестно сказал Мэсси.
— Ну, из-за тебя. Там рано или поздно все равно бы случилось землетрясение.
— Нет, вас ранили…
— А… Любой отец защищал бы своего сына.
Секунды стремительно утекали вместе, а ведь их надо было использовать, успеть сказать что-то невероятно важное, успеть перетянуть рану, потому что еще немного, и будет поздно… Незнакомый шерн оставил попытки перевязать Авия и отступил, склонив голову. Лоб его вспыхнул фиолетовым.
— Он же жив еще! — отчаянно вскрикнул Мэсси. Авий услышал, попытался поднять руку, дотянулся до ладони Мэсси и слабо сжал его пальцы.
«А все же спуститесь в ход под Башней», — промерцал он цветовым языком, и лоб его потух. Белый матовый цвет сменил слабые дрожащие вспышки. Алые глаза, смотревшие в небо, остекленели.
Мэсси сидел, не поднимая головы. Шерны не собирались пока нападать, хотя, может, лучше бы напали… Только Сакко, Вислава и остальные, как же они… Ему вспомнилось вдруг, как Септит в далеком детстве пробовал учиться летать над скалой, и как Авий потом просто сказал: «Любопытный ты ребенок».
В глазах стало горячо. Мир вокруг расплывался мутными пятнами. Он, наконец, рискнул поглядеть вокруг. Шерны стояли молча, плотным строем, почти не шевелясь и даже не говорили ничего на своем удивительном языке. Смотрели они не на Мэсси и не распростертое на земле тело.
Господину Гранию в этом плотном строю места не нашлось. Он кружил, пятясь, отступая, и только у него на лбу синеватыми вспышками повторялась надпись: «Это случайность. Это случайность…», как будто все прочие слова он забыл.
— Случайность, — сказал вслух старый шерн, тот, что говорил с Мэсси. — Такого, чтобы мы убивали своих умышленно, не бывало вовеки. А на моей памяти и случайно не было.
— И на моей, — произнес еще один старик.
— И на моей! — выкрикнули из задних рядов.
— И на моей, — это было сказано негромко, но все разом обернулись к говорившему. Только что плотно стоявшие первожители расступились. В центр круга медленно вышел шерн в багровой мантии. Мэсси даже не сразу узнал его, хотя мантию и видел на плечах старого Корнута.
Зато узнал Граний. Забыв про случившееся, он потрясенно выкрикнул:
— Ты! Ослушался меня! — и смолк, вспомнив, что и ему есть в чем себя упрекнуть.
Новый Хранитель знаний посмотрел в ответ довольно снисходительно.
— Меня призвал долг, что выше всего остального, — произнес он вслух негромко, но торжественно. — Теперь я Корнут.
— Септит? — изумленно прошептал Мэсси, узнав голос. Молодой Верховный шерн продолжал:
— Вы скажете: что он может помнить, здесь множество стариков, которые прожили много дольше. Но моя память родилась миллион оборотов назад и не умрет вместе со мной. Я помню, как половина Луны лишилась воздуха, и как Земля остановилась над той стороной. И я помню, что наши предки создали свои механизмы не для того, чтобы мы сейчас умерли, сложа руки.
Шерны, против опасений, не думали возражать. Они слушали, не шевелясь, лишь слабо посвечивая лбами в знак внимания.
— Каменная книга велика, — продолжал Септит. — Даже я не могу сейчас вспомнить всего, что было занесено в нее за многие тысячи лет. Поэтому мне понадобится помощь. И не вас, мои молодые братья, — лоб Верховного шерна полыхнул зеленоватой насмешкой. — Никто из вас не желал приближаться к моему предшественнику, боясь, что он выберет вас в ученики!
Молодые шерны как можно незаметней отступали за спины остальных.
— Но прежде всего нам нужно вернуть матери-Луне того, кто нас покинул, — Септит медленно расправил крылья, словно собираясь взлететь. — Авий из рода Вестинов, Первых владык, ушел в один день с Хранителем знаний. Это произошло не случайно!
— Это случайно, — подал голос Граний. Он все время пытался затеряться среди остальных, но ему это никак не удавалось. Шерны при его приближении не расступались, а плотнее смыкали строй, и он вынужден был оставаться в центре круга.
— Я не обвиняю тебя, — печальным фиолетовым цветом заметил Септит. И уже вслух воскликнул: — Мы должны вернуть ушедшего матери-Луне и выполнить его последнюю волю. А хоронит покойного всегда сын.
Теперь толпа первожителей смотрела на мертвое тело Авия и сидящего на траве человека. Мэсси не сделал попытки встать. Это уже не имело значения.
— Сын? — преспросили вслух неожиданно визгливым голосом, Мэсси впервые слышал такую интонацию у шерна.
— Да, — прозвучало в ответ. — Мы живем по законам предков. Для усыновления всегда достаточно было просто назвать кого-то сыном.
— Никогда! — господин Граний все же держался на некотором расстоянии от Септита, не решаясь подойти ближе.- Никогда еще невозможно было усыновить не шерна!
Некоторые первожители, стоявшие рядом, закивали, сверкая ультрамариновыми вспышками.
— Законов, которые запрещали бы это, тоже не существует, — возразил Септит. — А нашу священную книгу некогда основал именно род Вестинов. Мы, Хранители знаний, только вечно переписываем ее. Она принадлежала погибшему Авию, теперь принадлежит его наследнику.
— Это неправильно, — не очень уверенно сказал старик, что первым взялся беседовать с Мэсси. — Такого никогда не было. Книга существует миллион оборотов, но никто не читает ее, кроме Хранителей.
— Не было, но и нас не будет, если мы не прочтем ее, — послышался новый голос. Первожители быстро расступились, пропуская в круг закутанную в крылья фигуру. С такой готовностью они уступали дорогу только своим женщинам.
— Я всегда помнила, что мы были великим народом и имели великое знание, пусть для многих это теперь лишенные смысла слова, — голос у Випсаны был грудной, низкий, она слегка задыхалась от волнения и от непривычки говорить вслух. — Подумайте, мы все представители древних знатных родов. Мы гордимся своими именами и памятью наших предков. Но вместо того, чтобы пойти и воспользоваться их наследием, мы стоим и рассуждаем, гоже или негоже просто прочитать книгу, созданную для нас же! Мы знаем, что все живое рано или поздно вернётся к матери-Луне и будет ждать нового рождения мира, но это не значит, что все живое должно лечь, сложив руки, и не сопротивляться смерти!
У нее перехватило дыхание и она смолкла.
— Стоит ли женщине, которая ждёт ребенка, говорить на Совете, — проворчал господин Граний, зло сверкнув глазами на ещё одну возмутительницу спокойствия.
— Вот потому, что я дорожу жизнью своего ребенка, я и говорю на Совете, — спокойно возразила Випсана. — А женщинам никогда не возбранялось это делать, просто в последние годы мы не пользовались этим правом.
Старый шерн замерцал осторожными бронзовыми оттенками.
— Говорят, раньше на пост Третьего владыки почти всегда избирали женщину из рода Випсаниев, — заметил он. — Только выслушай, Тия. Новый хранитель предлагает возмутительные вещи.
— Я слышала. Я согласна.
— Согласна? — недоверчиво переспросил старик. — Согласна, чтобы это считалось наследником древнего рода?
— Да.
— Но ведь тогда твой сын, Тия, не будет считаться старшим в роду Вестинов, пока жив этот человек! — вмешался ещё один шерн.
Випсана скрестила руки на животе.
— Мой сын вообще не родится, если Каменная книга будет лежать в неприкосновенности в своей башне, — отсветила она ультрамарином и отвернулась.
— Книгу нельзя выносить оттуда! — возмутился старик. — Даже, когда на город напали…
— Когда на город напали, — медленно произнес Септит, — наша святыня попала в руки чужаков. Ее могли уничтожить или разбить. И потому тот, кто не позволил этого сделать, заслужил прощение.
Никто из шернов больше не возражал. Випсана тихо опустилась наземь около мертвого тела, глаза ее были закрыты, на лбу переливались фиолетовый отблески.
— Идем, — сказал Септит. Мэсси не сразу понял, что новый Верховный шерн обращается к нему. — Теперь ты можешь читать Книгу по праву. И потом, никто из нас не сможет нажимать на стене нужные знаки. Для этого нужны руки без заряда.
Мэсси не без труда поднялся. Випсана так и осталась сидеть рядом с мертвым Авием.
— Только сначала нужно вернуть ушедшего матери-Луне, — продолжал Септит.
— Можно мне помочь его хоронить? — спросил Мэсси. Шерны переглянулись. И тот же старик, что поначалу спорил с Септитом, торжественно объявил:
— Ты даже должен сделать это, как усыновленный. И как можно раньше, это большая честь — сразу же вернуться к матери-Луне. Подождем немного, позволим вдове проститься.
Горы росли незаметно. Они долго казались туманными грядами на горизонте, застывшими облаками, голубоватой зубчатой полосой, а затем как-то сразу стали близкими и превратились в величественные природные крепости. Самые высокие кратеры были окружены пологими кольцами холмов, будто кто ограду построил нарочно. Что же, возможно, когда этот край принадлежал только первожителям, а людей тут не было и в помине, здесь на самом деле возводили стены. Зачем бы, от какого врага? А! Все это пустые загадки, ответы на которые пользы не принесут. Главное, сейчас разобраться, как потревожить шернов и лишить их убежищ, да чтобы при этом они портили кровь южанам, а через Море не смогли перебраться.
Севин поглядел на солнце. Оно медленно ползло по северной стороне неба, клонясь понемногу к закату. Хоть до ночи и оставалось ещё с полсотни часов, стоило задуматься о ночлеге, да и о шернах…
Его словно обожгло неприятной мыслью, что горы — это извечная цитадель крылатых чудовищ. Вот старый дурень, зачем же он позволил увлечь себя ветру странствий и забрался так далеко? Ближайшие к горам населенные деревни и те остались позади. А если армия северян именно сейчас уничтожает стены каменных цитаделей? Здравый смысл говорил Севину, что взрыв такой силы он бы наверняка услышал издалека, но воображение все равно рисовало взлетающие над разрушенными горами черные полчища.
За Никодара Севин не слишком беспокоился. Да, он любил племянника, но тот добровольно выбрал удел военного человека и сознательно шел на риски. К тому же Никодар, увлекающийся и честолюбивый, не годился на роль первого лица в государстве, власть все равно нужно было передать более достойному человеку (вообще же Севин полагал, что достойных просто нет, скромно считая себя самым способным правителем, существовавшим когда-либо на Луне).
— Пусть остановятся, — приказал он сидевшему впереди погонщику. Тот кивнул с готовностью, дунул в висевший на шее серебряный свисток. Заливистый свист понёсся над упряжками. Тележки останавливались, погонщики натягивали веревки, некоторые спрыгивали наземь.
— Привал? — спросил кто-то радостно. Привал означал ужин, а не ели люди уже давно.
Севин даже не посмотрел в сторону прожорливого дурня. О том, что не весь отряд повезет провизию и запасной порох к горам, было условлено накануне. И о стоянке тоже условились — ни в коем случае не в поселках, которые станут целью для обозленных шернов, наиболее безопасное места — лес. Среди невысоких, но густо растущих лунных деревьев шернам с их широкими крыльями делать было нечего.
Пока погонщики перераспределяли тележки, выпрягая наиболее уставших псов, к Севину, прихрамывая, подошел Бромария.
— Что, все? — спросил он, кивая на горы. — Ближе не думаешь?
— Шерны там. Я собой рисковать не могу, я за всю страну отвечаю, — немного надменно ответил Севин.
— Крохабенна против карателей сам войско водил, — помолчав, заметил Бромария. Севин огрызнулся:
— И где он теперь, твой Крохабенна.
— Так он как раз не потому погиб, что водил…
— От меня ты чего хочешь? Ты не забыл, на каком ты тут положении? Скажи спасибо, что вообще до гор доехал.
— А мне дальше бы. С тем отрядом, что повезет порох к самым горам.
Севин остановился и вытаращился на философа во все глаза. Нет, понятно еще, когда мерзких черных тварей не боятся воины, но этот книжный червь! Полоумный, как есть, полоумный. Они все в роду Крохабенны полоумные, начиная от отрекшегося от престола патриарха и кончая влюбчивой дурочкой Ихазелью.
— Зачем?
— Поглядеть, — Бромария устремил взгляд в сторону взмывающего к небесам конуса, увенчанного белой снежной шапкой. — Не помнишь разве рассказы об удивительном горном городе? Хоть поближе к нему подобраться.
— Ага, — мстительно согласился Севин, — так тебя шерны и подпустили. Там вскорости знаешь, что начнется? Солдаты с оружием, а ты? В лучшем случае пристрелят в суматохе.
— А ты разве будешь жалеть, если меня пристрелят?
— Не буду. Погоди, ты, может, этого лжепобедоносца хочешь там найти? Так он наверняка давно мертв. Или по пути сюда сдох, или тут шерны разорвали.
— И об этом ты разве пожалееешь, а? Говорят, был когда-то обычай, когда смертникам исполняли последнее желание.
— Какое же у тебя желание, чтобы шерны прибили?
— Помнишь девиз нашей школы — знать как можно больше?
Севин мрачно проворчал:
— Для обычного человека неправильный это девиз, Бромария. Как раз меньше знаешь, крепче спишь.
— Ты ведь не потеряешь ничего. Убежать я не смогу, а если и убегу, в одиночку не выживу.
Севин на минуту задумался. Конечно, он сразу подумал о бродящих у гор поселенцах. Эти люди могли бы и приютить Бромарию, но уцелеть в здешнем суровом краю могли только сильные, закалённые люди, привыкшие к труду и лишениям, а не слабый здоровьем пожилой горожанин. Бромария почти наверняка погибнет, в крайнем случае вернётся вместе с отрядом… по-любому никто открыто не обвинит Севина в казни конкурента. А про себя пусть болтают что хотят.
По насмешливым глазам философа Севин понял, что тот угадал ход его мыслей. Ну что же, это не убережет его ни от шерна, ни от случайной стрелы.
— Да езжай, — пренебрежительным тоном сказал Севин. — Невелика ты птица, чтобы тебя удерживать.
Не глядя на Бромарию, он отдал необходимые распоряжения стражникам и прошествовал к собственной повозке, в которую впрягли свежих собак.
Когда оба кортежа двинулись в путь, один — к горной стране, другой — к разлохматившейся гуще лесов, Севин не выдержал и обернулся. Вереница повозок растянулась в длинный ряд, но первосвященник смотрел не на них. Ему показалось, что небо над горами, уже потяжелевшее и слабо золотящееся в ожидании заката, потемнело, будто небосвод закрыла своей тенью стая крылатых чудовищ.
Похожее видение посетило и Арона. Правда, у военачальника было смягчающее обстоятельство, — он не спал нормально уже две ночи, и два дня не имел возможности даже присесть. Неудивительно, что под вечер он задремал с открытыми глазами. И привиделась ему Мара — такая, как ей и положено быть: бледная смертельно, одетая в черный плащ, с длинными, черными, бесстыже распущенными волосами. Мара кружилась над горами, протягивая вниз длинные тонкие пальцы, и облизывала алые губы, тоже тонкие, похожие на двух змей, будто чужие на ее белом лице. Руки у нее неестественно долгие, вот они уже достают до земли, вот добираются до его горла… Арон вздрогнул и проснулся. Шея замлела, виски ныли, а напротив стоял недовольный Никодар и смотрел с упреком.
— Ну? Что не отвечаешь?
— Простите, задумался, — неловко пробормотал Арон. Вот тебе и раз, задремал прямо на ногах, да ещё когда от него ждут ответа. Причем вопроса он не то что непомнил, даже не слышал.
— Я говорю, со следующей группой разведчиков пойду. Хочешь сделать хорошо, сделай сам.
С Арона мгновенно соскочили остатки сонливости.
— Да вы что, господин генерал! — запротестовал он. — Как можно! Вы же видели, что они сделали с первым отрядом!
— Видел, — отрывисто сказал Никодар. — И слышал, что я людей без толку на смерть отправляю. Поэтому я пойду с отрядом, а пока что командование оставляю на тебя. Если мы не вернёмся, отступайте за пологое кольцо. И ждите тогда, пока шерны разлетятся по остальным кратерам. Не могут же они вечно сидеть в Герлахе всей своей расой. Им там просто нечего будет есть. Хотелось бы, конечно, сразу весь их род перебить, но уж как получится.
— А господин первосвященник? — Арон давно разучился бояться по-настоящему, но при мысли о том, как он будет объявлять Севину о гибели его племянника, сердце сжал липкий страх.
— Он поймет. Сделаете тогда ещё одну попытку у другого города. Если и она не будет удачной… — Никодар помолчал. — Тогда надо отказаться от этой затеи. Возможно, на время. Пока что и шерны взбудоражены, и Табир усмирен. Пусть южане и шерны воюют между собой, а мы на Теплых прудах уже решим, что делать. Вопросы есть?
— Никак нет, — ответил Арон, хотя вопросов у него было даже чересчур много. И на большинство он знал ответы, только они совершенно ему не нравились. — Хотя постойте. Анна все просит, чтобы его пропустили к вам.
Никодар поморщился, как человек, хлебнувший прокисшей ночевки.
— Да знаю я, зачем. Отговаривать будет. Вот что, хватит ему тут воду мутить, отправь его в Табир. вместе с курьерами, что едут навстречу господину Севину. Пусть дядя разбирается с ним сам.
Земля, даже под густым покровом травы, высохла и крошилась под лопатой. Рвались тонкие корни луговых растений-однодневок. Долгим сроком жизни обладали кустарники и деревья, и уж они-то вгрызались своими корнями в лунный грунт намертво.
Здесь не ставили надгробий и не клали могильных плит. Шерны обладали уникальной памятью и сходу могли сказать, кто лежит под заросшим травой холмиком, как две капли воды похожим на другие. Более того, у них не возбранялось копать новую могилу на месте старой. Может быть, это объяснялось ленью, а может, суровой необходимостью, ведь если бы шерны для каждого умершего устраивали новое отдельное захоронение, вся Луна за миллион лет давно превратилась бы в сплошной погост.
Погибшего Авия торопились предать Луне. И потому Мэсси не дали ни отдохнуть, ни погоревать и попрощаться по-человечески. Он еле выпросил у Септита разрешения сообщить друзьям о результате своей безумной дипломатической миссии, забрался вверх на скалу, крикнул, что с ним все в порядке, и что они могут спускаться к людям. Снизу донесся то ли стон, то ли рыдание, потом Сакко ответил, что внизу шастают северные солдаты, так что еще неизвестно, где безопаснее, и они подождут тут, — если их обещают не трогать и спустят хоть что-то пожрать. Может быть, шерны и возмутились по поводу обнаглевших людей, которые уже чувствуют себя, как дома, но вслух ничего не сказали, и даже послали выворотней за съестным. Мол, так уж и быть, знайте нашу доброту.
Копать могилу для своего приемного отца Мэсси пришлось в окружении шернов. Надежда, что они разойдутся, оставив только Випсану и Септита, не оправдалась. Они собрались молчаливой толпой и стояли, мерцая фиолетовыми вспышками. Под этим бдительным надзором даже заплакать было невозможно, не то, что сделать передышку. Больше всего Мэсси хотелось швырнуть в них лопатой, упасть на траву и разрыдаться, но такого он позволить себе не мог. В проклятой куртке было жарко до невозможности, слой сока высох и слезал хлопьями. А шерны стояли, не шевелясь, только светились их лбы. Фиолетовый цвет разгорался и снова гас, пробегая, как по струнам, по всем оттенкам — от нежно-сиреневого до лилового. Слов в этом свечении не было, только одно чистое чувство, одна неслышная мелодия. Гимн одного цвета, гимн прощания — не смерти, нет, — возвращения. Мэсси приостановился даже, невольно опустив лопату, но стоявший впереди старик недовольно посветил алым, что означало: не отвлекайся. Мэсси вновь принялся копать, не глядя по сторонам. Это было не просто оплакивание умершего, но некое таинство, ему недоступное. Наконец, яма была вырыта, он отступил, шатаясь от усталости. Два шерна перенесли закутанное в плащ тело бывшего наместника и опустили в могилу. Мэсси понял, что даже дотронуться до умершего ему не дадут. Подошла госпожа Випсана, бросила в яму горсть земли, скользнула рядом, мягко задев по плечу крылом, но больше ничего не сделала и у могилы не осталась. Другие шерны подходили по одному и бросали в яму землю, при этом их лбы продолжали полыхать фиолетовым. А было их много, Мэсси сбился со счета, но в одном он был уверен — господина Грания среди них не оказалось. Холм над могилой все рос, а рассыпанной рядом земли оставалось все меньше. И вот вереница шернов иссякла, и только тот самый старик строго приказал вслух:
— Ушедший вернулся к Матери-Луне. Ты, как усыновленный, завершаешь обряд. Ты кидаешь последнюю горсть.
Мэсси послушно собрал последние крупинки и не кинул — высыпал их на свежий холм, такие они были пересохшие и горячие. В горле стоял ком. При шернах плакать было невозможно.
Лоб старика из фиолетового стал золотистым. И смотрел шерн теперь по-другому, будто Мэсси прошел некое посвящение и перестал быть чужаком. Медленно и торжественно сделал шаг навстречу и произнес вслух:
— Моисей Вестин.
Родовое имя Авия, понял Мэсси, склоняя голову в ответ. На плечо его легла чья-то рука. То был Септит.
— Идем. Нам предстоят долгие поиски. Нужно успеть до заката.
Главная круглая комната Башни Каменной книги была не так уж и велика. Совершенно обычная, с круглым окном, без ковров и украшений на стенах, зато с множеством кистей всех размеров и горшочков с красками. Мэсси на миг охватили ощущения из далёкого детства — покой и умиротворение. Именно это он чувствовал, сидя рядом с мудрым старцем и вглядываясь в его говорящий лоб. Только при виде огромного количества каменных шаров покой испарился.
Они все были разные, покрытые диковинными узорами, которые человек бы прочитать не смог, цветные и однотонные, все гладкие, одинакового размера. Некоторые Мэсси даже помнил и мог сходу сказать, о чем в них рассказывается, — в основном то были истории о славном прошлом Луны, не лишённой ещё воздуха. Были тут и карты Луны, уныло серого цвета с одной стороны, ярко раскрашенные, словно картинки для детишек, с другой. Были шары с изображениями других планет, может быть, и в древности, потому как Земля на себя не походила. Пересмотреть за короткое время все эти каменные хранилища знаний было просто невозможно. Мэсси переглядывал один шаг за другим, откладывая их в сторону. Что, если и вовсе тот, нужный им шар, давно потерялся? Если его перестали перерисовывать? С шернов станется!
В руках у него оказался очередной шар, покрытый спиралевидным узором из разноцветных точек. На нем не было написано ничего толкового, точки представляли собой обычный алфавит, то есть, конечно не обычный — цветной. Каждый знак был ещё и эмоционально окрашен. Может быть…с какого тогда знака начинать писать этот алфавит? Обычное письмо шернов было круговым и не имело строгого порядка. Но стена внизу? На ней полоса с алфавитом была ровной, не круговой!
Покрутив шар, Мэсси хотел было отложить его в сторону, но вмешался Септит. Он повертел камень, разыскивая неведомый пароль, не нашел ничего и тоже намеревался было отложить, но вдруг замер. Подкинул шар в руке, потрясённо замерцал ярким белым светом, словно снеговая шапка горы сияла на солнце.
— Я помню! — прошептал вслух Верховный шерн. — Помню! Это был мой предшественник… вот я стою перед огромным человеком, чуть не вдвое выше меня, он подбрасывает камень…нет, Каменная книга не должна упасть… почему же она не должна упасть?
И тут совершенно неожиданно Септит резко поднял руку вверх и швырнул каменный шар на пол. Комната даже слегка дрогнула. Шар с треском развалился, и не так, как разбивается камень — на обломки. На полу закрутились две идеально ровные полусферы, поблескивая гладкими металлическими срезами.
Септит поднял обе половинки и покачал их на вытянутых руках.
— Вот он, ключ к стене, — сказал он.
Древняя лаборатория встретила их тем же алым тревожным свечением. Септит видел ее в первый раз, но не выразил удивления или восхищения, ведь по общей памяти Верховных шернов все это было ему давно знакомо. Он дождался, пока на невидимой стене появится необходимая палитра оттенков, и тогда скомандовал:
— Напиши: птица возвращается в гнездо. Именно так и напиши.
— Ты сам не можешь? — уточнил Мэсси на всякий случай. В голове не укладывалось, что шерны не могут обращаться с собственным же изобретением. Как они его тогда создали много лет назад?
Септит быстро провел шестью белыми пальцами по палитре. Сверху загорались совершенно не те оттенки, что он нажимал, стена терпеливо подождала, пока безобразие не закончится и стёрла получившуюся бессмыслицу.
«Введите код вашего уровня доступа», — напомнила она, демонстрируя выдержку. Теперь уже Мэсси набрал на палитре фразу про птицу. Не успел проявиться последний оттенок, как стена вспыхнула жёлтым и на уровне человеческого роста на ней возникли два темных круга, размером с Каменную книгу.
Септит поднес один из обломков шара плоской стороной к черному пятну, отнял руку, — и тот застыл, повис на фоне мерцающей светлой завеси, как приклеенный. То же произошло с второй половинкой. Ослепительно белый зигзаг обвел обе полусферы, вверху под потолком вспыхнуло голубым:
«Уровень доступа — высший».
Красная стена стала прозрачной. Мэсси осторожно шагнул вперёд, ожидая встретить преграду. Преграды не было. На полу среди мерцающих световых волн, таких, какой бывает рябь на воде в полдень, появился белый круг. Мэсси обернулся к Септиту, но тот лишь кивнул, поторапливая. Мэсси сделал ещё шаг, и свет вокруг померк.
Он вскрикнул, а может, и кричать голоса не хватило, потому что здесь ничего слышно не было. Здесь умирали звуки и ощущения. Он будто повис в пустоте среди тысяч далёких звёзд.
Сбоку выплыл голубоватый в разводах шар, одновременно знакомый и чужой. Мэсси завертел головой, пытаясь скинуть наваждение. Но в поле зрения попал другой шар, поменьше первого. Он скользил рядом, подставляя то один чёрно-белый бок, то другой - синевато-зеленый. Одновременно шар ухитрялся менять размер, только что был небольшим, размером с мяч, и вот он уже в человеческий рост. Мэсси протянул было руку, шар послушно повернулся нужной стороной, хотя до него даже не дотронулись.
Луна! Его осенило, когда он увидел синюю кляксу посреди цветной стороны - несомненно, Великое море. Были тут и синие ниточки рек, и неровности горных хребтов, и жёлтые пятна пустынь. Достаточно было пошевелить пальцами, даже не прикасаясь к этой маленькой Луне. Но, наверное, прикоснуться бы и не получилось, Мэсси вспомнил рассказы старого Корнута о том, как в режиме времена шерны умели создавать миражи для управления сложными механизмами. Видимо, и тут мираж? Он попытался обвести рукой Южный полюс, словно приближая его к себе, и участок поверхности, покрытый круговыми горами, с готовностью приблизился. Теперь не было видно шара, только кратеры, - каждый не больше ладони, как если бы глядеть на горную страну с огромной высоты. Где-то сбоку должен торчать злополучный Шиккард, Мэсси попытался сдвинуть изображение - и вновь возникший из пустоты шар услужливо повернулся, демонстрируя белый кратер с угольно-черный тенью. Да, вот таков он теперь, а где же Герлах? Шар раскрутился обратно, приблизилась страна кольцевых гор. Один из кратеров, ничем с виду не примечательный, много меньше гиганта Эйткена, вдруг замигал красным. Мэсси, скорей по интуиции, чем по разуму, просто ткнул в него пальцем. Кратер мигать перестал, зато над ним появилась надпись голубыми оттенками:
“Запуск проекта “Полюс”.
Прямо в пустоте над миниатюрным кратером появилась бирюзовая полоса:
“Запуск?”
К нему достаточно оказалось просто прикоснуться, нажимая на каждую букву-оттенок. Изображение исчезло, появился свет. Мэсси удивлённо озирался по сторонам. Он стоял в той же комнате под горой, чуть позади скрестил руки на груди Септит. Но кое-что все же изменилось. Колонны, подпиравшие потолок, исчезли, ушли в пол так же легко, как брошенный в море камень исчезает под водой.
На освободившемся пространстве появился белый столп света, и от него, как цветочные лепестки, полукругом разошлось еще шесть столпов.
Ставить лагерь в лесу безопасней, чем на открытой местности, но и подходящее место для него найти труднее, и слишком глубоко в чащу углубляться не стоило. Но отряду Севина повезло: они быстро наткнулись на удобный перелесок в достаточном удалении от поселков, на опушке установили палатки, поставили часовых, нашли родник… и заскучали. До заката оставалось еще три десятка часов.
Не маялся бездействием только сам понтифик. Он достал бумаги, обожжённые палочки для письма и углубился в работу. Свита, думавшая, что первосвященник считает что-то или оставляет на всякий случай распоряжения, были бы удивлены, узнай они об истинной природе записей. Севин уже давно вел хроники собственного правления, начав их, правда, ещё с момента отречения Крохабенны. Разумеется, летопись лунной истории существовала на Теплых прудах, ей занимались специально обученные писцы, но так, как непосредственный участник событий, все равно никто не напишет! Потом, уже на примере казнённого самозванца Севин прекрасно знал, насколько легко история переписывается даже не следующим поколением, а современниками. Пусть будет среди прочего и книга, написанная им самим, к которой наверняка будут в случае необходимости обращаться потомки, чтобы поступить по его мудрому примеру и хранить дальше равновесие на Луне. Когда Теплые пруды останутся блестящей и могущественной столицей, а южане и шерны будут грызть друг друга где-то там… эх, жаль, Луна мала и развернуться негде.
Размечтаться по-настоящему у Севина не вышло. Подали знак стоявшие на страже часовые. По степи мчалась собачья упряжка, то наверняка были гонцы от Никодара. Севин дождался, пока посланцы подъехали к лагерю, с достоинством принял поклоны и сложенный пергамент, развернул письмо и так же степенно начал читать. О том, как стучало у него сердце в ожидании новостей, догадаться никто бы не смог.
Пробежав пергамент глазами, он нахмурился.
- Почему откладывается план? - спросил понтифик сурово. Возглавлявший отряд посланцев воин поклонился:
- Никак невозможно сделать это сегодня. Шернов набралась огромная стая, они бдительно охраняют гору. Там все написано, ваше высочество.
- Вижу, - холодно сказал Севин, не отрываясь от письма. - До заката каких-то двадцать часов, мы потеряем день! И что там ещё говорится про угрозу катастрофы? Какая катастрофа? С каких пор мы стали опасаться за владения черных тварей?
Воин поклонился снова. Больше всего он хотел предложить понтифику самому разобраться с племянником, но сказать это вслух не осмелился:
- Один отряд уже погиб целиком. Если продолжать разведку, пока все шерны не разлетятся по своим городам, мы рискуем бессмысленно терять людей.
- Герлах должен пасть до заката, - упрямо повторил Севин. Он свернул письмо, обвел глазами людей вокруг, остановился взглядом на стоявшем позади прочих старике с окладистой седой бородой и суровым выражением лица. Секунда ушла на узнавание, затем Севин расхохотался:
- Анна! Силы земные, вот это обмен! Одного смутьяна отослал, зато другой сюда сам пожаловал.
- Итак, шесть…как ты их называешь?
- Порталов, - вслух подсказал Септит. Сделавшись Верховным шерном, он стал немногословен.
- И шесть человек, кроме меня. Смогут ли они…
Они вдвоем уже поняли, что другого выхода нет. Защитного слоя на куртке хватило не надолго, она покрылась трещинами, а кое-где высохший сок осыпался целиком. Поэтому мысль сделать для шернов перчатки была отменена, уж слишком ненадёжен оказался материал. Септит вспомнил, что когда-то давно на производстве машин только в перчатках и работали, но делать их шерны разучились, как разучились всему остальному.
- Там мои товарищи, Сакко, Брас, тот северянин, - считал Мэсси вслух. Виславу он не назвал, слишком жутко было представить ее в городе шернов. - Ещё Донат…
- Выворотень?
- Да.
- Выворотень не годится.
- Почему? Они не слишком сообразительные , но не настолько же!
- У них не такая кожа. Они изменённые. Почему у них не растет борода? Они тоже хранят на своих руках остатки Благословенного заряда.
- Откуда ты знаешь?
Септит усмехнулся:
- Просто знаю - и все.
- Значит, надо будет срочно позвать ещё кого-то из поселенцев, позову с собой Сакко, он точно согласится рискнуть, - при мысли, что придется снова спускаться с горы, Мэсси почувствовал, что спина и ноги просто отваливаются. - Но шерны? Они позволят?
- Я смогу убедить их, позволят, - ультрамарином промерцал Септит и уже недоверчивыми зеленоватыми оттенками сообщил: - А вот людей тебе придется взять на себя.
========== Семь светильников ==========
— Спуститься вниз можно по тайному ходу, — предупредил Септит. Разговаривал он только на цветовом языке, поэтому Сакко его не понимал, но на всякий случай смотрел на мерцающий лоб шерна с видом человека, которого просто так вокруг пальца не провести. Дождавшись, пока Септит смолк, то есть загасил свой светящийся лоб, Сакко шепотом спросил:
— Что он говорил?
Несмотря на всю серьезность ситуации, Мэсси чуть не рассмеялся — слух у шернов был очень тонкий и Септит все прекрасно слышал и понимал.
— Мы спустимся вниз по одному из Гранитных ходов. Тех самых, что закрываются сразу и их нельзя открыть снаружи. Никак. Зато нам не придется идти ногами, там есть подъемник с рычагом. А вот вверх, только карабкаться на то самое место. Может быть, когда-то у них были ходы, открывающиеся внутрь кратера, но теперь их нет.
Сакко недоверчиво поглядывал по сторонам. На их пути не встретилось ни единого шерна, кроме проводившего их Септита. Вся стая освободила те несколько улочек, что вели к Святилищу вечной книги. Может быть, так велел Септит, а может, им неприятно было видеть человека, которого пока нельзя убить? Сакко не стал гадать, почему шерны не пожелали ни его видеть, ни себя демонстрировать. Он был уверен, что ему по крайней мере завяжут глаза, прежде чем впустить в город шернов, и удивлялся нечеловеческой беспечности первожителей.
— В город все равно не проникнуть снаружи, — объяснил Мэсси. — Только если помогут его обитатели.
— Или взлететь, — Сакко произнес эти слова совсем не как что-то невозможное, Мэсси мельком подумал, что он прав — носились же по воздуху какие-то удивительные повозки в те времена, когда Луна была цветущей. Вслух он напомнил:
— За оставшуюся ночь ты все равно летать не научишься.
— Да, пожалуй, — Сакко разочарованно глядел на ветхие здания и поросшие мхом стены. — Эх, и запустили же они свой городишко. Действительно, смотреть не на что.
Мэсси бесцеремонно подтолкнул Сакко в дверь. То был дом, в котором никто не жил, и оттуда же начинался Гранитный ход. Сакко покосился на неровное крыльцо и дверной проем, напоминавший, скорее, пролом в скалах, с пренебрежением. Но внутреннее убранство заставило его открыть рот. За обычной с виду серой стеной открылась другая, прозрачная. Там поблескивали металлом боковые узкие шесты, на которых держался потолок.
— Это спусковая корзина, — промерцал Септит. — До самой подошвы горы она не доставит, но все равно вы преодолеете большую часть пути. Ну?
— А он нас просто вниз не скинет? — недоверчиво спросил Сакко, глядя на металлический пол странной конструкции, в которой им предстояло путешествовать.
— Не скинет, — устало ответил Мэсси. И ведь Сакко ещё из немногих единомышленников…
Из пятерых человек, сопровождавших его к вершине Герлахе, спуститься в подземелье под башней, кроме Сакко, согласился только Брас. Северянин-красильщик побледнел и сначала пытался мужественно кивнуть. Когда же выяснилось, что все равно придется спускаться в котловину за отрядом горных бродяг, северянин выдохнул с видимым облегчением.
Донат в помощники не годился как выворотень и в город идти не особенно рвался. Может быть, он боялся наказания за то, что посмел остаться в живых. Отказалась вся компания и спускаться в пещеру, несмотря даже на то, что приближался вечер, и на высоте было довольно прохладно.
— Поднялись вместе, спустимся тоже, — сказала твердым голосом Вислава, хотя у нее зуб на зуб не попадал от холода. Сакко уже отдал ей свою куртку, но это мало помогло. Поэтому Мэсси пришлось снова просить о помощи Септита, тот подумал и сказал только одно слово:
— Нефть!
Пугливый выворотень Ракса притащил и спустил на верёвке через стену два глиняных кувшина. Мэсси вдруг сообразил, что, кажется, догадывается, откуда была нефть у нападавших на Табир шернов. Они перетаскивали ее в свои тайные ходы заранее и разливали в туески из коры, чтобы не летать с тяжёлыми глиняными сосудами… конечно, это требовало времени, но шерны все равно больше ничем не занимались, война с людьми была для них единственным времяпровождением и смыслом жизни.
И вот, оставив друзей в компании нефтяного костерка, сложенного из пучков жалкой растительности, которую им с трудом удалось собрать, Мэсси и Сакко поднялись в неприступный город шернов… и теперь стояли в комнатке с прозрачными стенами и металлическим полом. Септит велел подождать и исчез. Заглянуть вниз хоть в какую-то щель было невозможно из-за отсутствия тех самых щелей, но чувствовалось — глубина под полом огромная.
— Будь все шерны такими, как этот, с ними, может, и договориться бы получилось, - заметил Сакко, озираясь по сторонам. — Только про спуск он нам врет. Ну не ремней тут, ни веревок, как же они…
Раздался слабый скрип, видимо, Септит где-то за стеной повернул рычаг. Корзина вздохнула, как человек, пол дрогнул, выскальзывая из-под ног. Но через секунду движение выровнялось. Они плавно падали вниз, только неровности стены, мелькавшей за прозрачной поверхностью, выдавали их скорость.
— Пожалуй, кое-что шерны все же делать умели, — нехотя признал Сакко.
Линия лесов с северной стороны Герлаха кончалась чуть ли не у подножья. Солнце, жарящее с небосвода триста часов, выжигало деревья на продуваемом ветром склоне. Кое-где торчали мелкие кустарники, да разрослась трава на лужайках, вот и все прикрытие. Выше было еще хуже, там и скалу покрывали трещины, и под ногами то и дело попадались осыпи, зато именно там можно было найти подходящую глубокую расщелину.
Северяне, карабкавшиеся вверх, все же больше глядели на небо, чем на склон. Все знали участь первого отряда, да что там знали, своими глазами видели. Не слишком подбадривало солдат даже то, что с ними был сам главнокомандующий. Не все ли равно, в какой компании помирать?
Пробиравшийся впереди разведчик вдруг остановился. Замерли и остальные. Северяне умели передвигаться почти бесшумно, но сейчас им нужна была абсолютная тишина.
Передний разведчик негромко крикнул, подражая хлопанью крыльев здешних птиц. Никодар очень осторожно прополз ближе. Теперь он тоже слышал шелест травы и шум осыпающихся камней чуть выше, где участок склона скрывал моренный холм.
Разведчик дождался, пока генерал поравнялся с ним, и одними губами сказал:
— Не шерны. Люди.
Никодар кивнул, так же беззвучно спросил:
— Сколько?
Разведчик пожал плечами, показал два пальца, потом три и помотал головой, что должно было означать: не больше двух-трёх человек.
Генерал, не оборачиваясь, поднял руку и подал знак. Он знал, что его видит только ползущий следом солдат, он и передаст команду по цепочке дальше.
Неизвестные пока что не заметили опасности. Шум чужих шагов приближался, из-за камня появилась человеческая фигура. Одновременно несколько северян бросились на незнакомца, завязалась короткая потасовка, пленник рванулся и даже почти высвободился, но его схватили за ноги и резко дёрнули. Получившаяся куча мала скатилась на несколько шагов вниз по крутому участку склона и оказалась в небольшой впадине.
Вторая тень метнулась вверх. Никто не успел ее даже разглядеть, слышали только шум осыпающихся камней. Никодар выругался сквозь зубы: быстро и бесшумно догнать незнакомца не получилось бы. Особо ни на что не надеясь, он крикнул вслед:
— Эй, ты! Спускайся, а то дружку твоему не поздоровится!
Шум камней затих. Никодар быстро перевел взгляд на небо — не хватало ещё, чтобы за всей этой суматохой на них накинулись шерны, — и снова повторил:
— Давай, спускайся, а не то!
Из-за торчащего вверх обломка скалы показался человек. Шел он небрежно, вразвалочку, будто по главной площади Теплых прудов, а не в диком и страшном краю шернов.
— Руки, — скомандовал Никодар. Человек поднял руки, но ненадолго — к нему немедленно подскочили солдаты, вцепились по двое с каждой стороны, поставили на колени. Никодар приблизился к пленнику и остановился.
— Какая встреча, — сказал он насмешливо. — Судьба любит пошутить, бунтовщик Ивата. Что же ты делал здесь?
Сакко посмотрел в ответ спокойно, несколько снисходительно, — он был из тех людей, кто сохраняет достоинство, даже ползая в грязной луже.
— Охотился, — невозмутимо заявил он. — Ружьишко есть, патроны тоже. Отчего бы не подстрелить пару птичек на ужин.
— Сам ты птица, — зло пробурчал Никодар, недовольный тем, что вождь поселенцев не показал никакого страха, и повернулся ко второму пленнику, не сделав, правда, и шагу в его сторону.
— Ну что, победоносец? Спустимся в лагерь, а там ты нам расскажешь, на каких птиц вы тут охотитесь?
— Значит, Збигги отправил тебя ко мне, — первосвященник Севин даже не делал скучающего лица, как обычно при разговоре с просителями. В беседе с человеком, который видит тебя насквозь, есть и свои положительные стороны. — Что ж, в том случае верное решение, иногда он и соображает… соображал.
— Соображал — значит, казнен? — спросил Анна. Севин слегка кивнул:
— Опоздал ты со своим ходатайством. Хотя оно бы не помогло, даже если бы ты успел. Дураки непредсказуемы, от них избавляться надо.
— А Табир?
— Табир? Что ему сделается? Лучше рассказывай, что что тебя сюда привело?
Анна молчал, не зная, с какой стороны приступить к разговору. Севин расценил его молчание по-своему:
— Неужели придумываешь, что соврать? Не узнаю тебя, Анна. Всегда говорил правду, даже себе во вред.
— А ты почему здесь, а не в Табире? — неожиданно спросил Анна. — Город ведь теперь без градоначальника.
— Я там верных людей оставил. Здесь намечается… — Севин не договорил. Он сообразил, что Анна спрашивает его, вместо того, чтобы самому отвечать на вопросы, и негодующе посмотрел на старого воеводу:
— Ну? И почему ты здесь, а не на Север плывешь? И не в Табире?
— Неладное вы дело затеяли, — решился Анна. — Горы тормошить. Если шерны лишатся своих убежищ, они разлетятся тут по всему материку.
— Это уж не тебе решать.
— А если хуже сделаешь? Ладно, здешних людей тебе не жаль, а на тот берег, думаешь, они не переберутся?
— Ты видел, как границы охраняют? — надменно обронил Севин и ответил сам себе: — Не видел. И не думай, не переберутся. А южане, кажется, научились с ними справляться. И настолько хорошо, что забыли, где их родня. Рты разинули, слушали этого дурня Збигнева. Не смог бы он с шернами ничего сделать. Если только объединить усилия обоих материков, так он же не того хотел! Понимаешь меня?
— Понимаю.
Севин перевел дыхание:
— Ты хоть не поддерживал этих тупиц с отдельным государством?
— Нет. Нам отрываться друг от друга нельзя. Никак. Шерны на моей памяти ни разу друг против друга не выступали, может, поэтому мы их никак не одолеем. Только вот что, зря ты это затеял с атакой на горы. Поглядел бы по дороге, во что превратился первый разрушенный город.
— И ты туда же, — зло проворчал Севин, вспоминая письмо племянника с предостережениями. — Ну пусть здесь случится катастрофа, здесь же все равно люди почти не живут! Не за шернов же нам переживать!
Анна хотел возразить, но Севин махнул рукой, показывая, что разговор окончен.
— Ступай, только из уважения к твоим сединам стражников не зову. Просто понимаю, что ты не сбежишь на ночь глядя.
И прибавил угрожающе:
— Я ещё не решил, как с тобой поступить…
— Чем ты докажешь, что говоришь правду? — Никодара изрядно ломало. Конечно, он старался не выдавать внутреннего раздрая, но не преуспел в этом так, как его дядюшка. Судя по посеревшему лицу, закушенной губе и мечущимся глазам, генерал поверил наконец в собственную вину, но гордыня и спесь не давали ему признаться вслух.
— Ничем не докажу, — устало ответил Мэсси. — Сакко может сказать, что был в городе, но ему ты тоже не поверишь?
Сакко негромко засмеялся, чем ещё больше разозлил Никодара.
— Молчите, вы оба! — рявкнул он. — Вы и сговориться могли, и… Если вас действительно выпустили из города шерны, как они вас не проводили? Почему позволили захватить?
— Мы за людьми пошли, — спокойно, как малому неразумному ребенку, объяснил Сакко. — Не только твои солдаты, ни один поселенец нас бы и близко не подпустил, если бы над нами летал такой круг почета.
— Ты острить будешь в тюрьме, — огрызнулся Никодар.
— За что же?
— Будто за собой ничего не знаешь.
— Не успеете вы его в тюрьму, — заговорил Мэсси. — Не успеете, потому что до завтрашнего дня воздух исчезнет по всей Луне, как над той горой.
Никодар посмотрел на него с гневом и отчаянием одновременно. Сзади подошёл Бромария, которому, естественно, не дали толком поздороваться с племянником и даже кандалы с него не сняли, он так и звенел цепочкой при каждом шаге.
— Они же шли не за вами, — сказал он. — Они шли за своими товарищами. Не думаете же вы, доблестные воины, что вас сказочками хотели заманить на смерть?
— Они могли рассказать нам сказочки, чтобы их пропустили к этим товарищам, — возразил Никодар, потом, спохватившись, добавил: — Тебе говорить никто не разрешал, Бромария.
— А это преступление, пройти к своим товарищам? — громко спросил Сакко. — Уже сколько лет близ гор живут поселенцы. На нас нападают шерны, но люди до сих пор нас не гоняли никогда!
— До сих пор здесь не было регулярной армии, — Никодар, наконец, собрался с мыслями. — Вы знаете, зачем мы здесь. Чтобы расправиться с нашими общими врагами. И вы теперь не просто суете нам палки в колеса, вы хотите, чтобы мы бросили все планы и ещё этим врагам помогли?
— Не шернам, не только шернам, — быстро сказал Мэсси. — Себе.
— Себе, просто прекрасно! А им не нужно дышать? Если бы шерны явились нас просить, я, может быть, и послушал бы! — с издёвкой заявил Никодар.
Мэсси вздохнул:
— Ты не понимаешь. Шерны мыслят по-другому. Они не явятся просить, и дело даже не в гордости. Они иначе относятся к жизни и смерти. Для них смерть не конец всего, это возвращение. Им очень важно быть похороненными по правилам, но если это невозможно, никто не убивается. Они верят, что все погибшие ждут нового рождения нашего мира. Поэтому просить они не будут, не надейся. Они совершенно спокойно задохнутся в своих горах вместе с женщинами и малыми детьми и сочтут это правильным ходом вещей. Они не просят нас помочь им, они позволяют нам спасти себя.
— И себя заодно, — усмехнулся Никодар.
— И всю Луну, — терпеливо напомнил Мэсси.
— Ладно, хватит. Только как вы думали дойти до своих? Как бы вы их искали? Во внешней котловине нет вашего отребья. Пока вы дойдете до ворот, день кончится.
Мэсси промолчал, не зная, что ответить. Сакко сделал отсутствующее лицо и принялся насвистывать.
— Ты чего свистишь, если мы тут якобы все к завтраму сдохнем? — напустился на него Никодар.
— А что я теряю? — удивился Сакко. — Это у тебя и дом богатый, и деньги, и армия. А у меня стараниями таких, как ты, ни дома, ни заработка, ни свободы, если вздумаю вернуться на Север. Остаются голова на плечах и небо сверху. Если придется и без них обойтись, не заплачу.
Никодар молча отвернулся. Может быть, вспоминал черное небо над Шиккардом, может, гнал мрачные мысли и убеждал себя, что рассказ самозванца правдой быть не может. Бромария сочувственно кивнул Мэсси из-за спин солдат. Сакко подмигнул с невеселой усмешкой — знал, мол, что ничего из этого не выйдет.
— Сколько человек вам не хватает? — неожиданно спросил Никодар. Мэсси не сразу понял, что спрашивают его.
— Сколько человек нужно для этого обряда или что там… Ты что, оглох?
— А! Четверо. Один главный портал и шесть боковых. Двое согласных у нас есть, а выворотни не годятся, потому что…
— Кто со мной? — теперь Никодар обращался к своему войску. — Мы и так знали, что идем не на прогулку. Ну! Есть, кто согласен?
— Погоди! — до Мэсси дошло. — Ты что же, хочешь с нами подняться в Герлах?
— А ты думаешь, мы тут трусливей тебя? — надменно обронил генерал. Тут даже Сакко подскочил, заморгал глазами и сел обратно.
— Неужели совесть проснулась? — сказал он удивлённо. К счастью, генерал не расслышал. Он обратился к своему войску:
— Кто из вас готов идти со мной?
— Господин Никодар! — ахнул Арон, сообразив, что к чему. — Да как же… да вы что говорите такое? Это ловушка, засада, нельзя вам туда! Нельзя! Прикажите мне, я пойду!
— Арон, — генерал тяжело вздохнул, прежде чем начать говорить. - Если правда все про воздух и про ту гору, то это, получается…это же я отправил туда отряд. Значит, и исправлять мне, а не тебе. Я, думаешь, не слышу, как тут по углам Крохабенну поминают? Что он не людей на смерть посылал, а сам их водил? Ты тогда уводи людей, если мы не вернёмся. Ну, кто со мной?
— Я, — заявил Арон, но Никодар возмутился:
— Ты что, войско хочешь обезглавить?
Арон все же начал возражать, и пререкательства грозили затянуться надолго, но двое солдат выступили вперёд и вызвались идти в Герлах.
— Не побоитесь? — сурово спросил Никодар. Один воин, молодой, горячий, решительно замотал головой, второй — человек постарше с ехидным выражением лица — заметил:
— Так чего бояться? Оплакивать меня некому.
— Остался ещё один, — Никодар обратился к отряду. — Ну? Есть среди вас храбрецы?
Молчали все, даже командир Джуд. Некоторые старательно разглядывали свою обувь, остальные смотрели на генерала с таким видом, будто каждого будет оплакивать минимум сотня человек. Все слишком хорошо помнили участь разорванного в воздухе разведчика и совершенно не хотели ее повторить.
— Придется выбрать, — заявил Никодар, но тут из задних рядов послышался голос:
— Позвольте мне?
То был Бромария. Северяне с изумлением оглядывались на него. Никодар тоже удивлённо присвистнул, но неожиданно легко согласился:
— Почему бы и нет? Тебя хотя бы не жалко. Только сможешь ли ты подняться в гору?
— А у него выбор есть? — спросил Сакко и сам себе ответил: — Нет. Значит, сможет.
Первосвященник Севин сидел в своей палатке один. Отослав Анну, он собрался было продолжить свои записи, но не смог собраться с мыслями. Воспоминания приходили совершенно не те. Вот он, еще совсем молодой и пылкий неофит, благоговейно падает на колени, впервые в жизни увидев прекрасное светило — Землю. Вот уже немного разочарованный Брат в ожидании, ибо обещанного ждут уже даже не три года, все семьсот лет, и, похоже, не дождутся, ездит по окрестным селениям, напоминая жителям о необходимости кормить Орден, иначе явится Старый человек, увидит, что его никто не встречает, развернется и уйдет. Вот они всем Братством, ликуя и радуясь, возвращаются на Теплые пруды… только сам Севин держится чуть в стороне и радоваться по-настоящему не торопится. Никогда не скажешь сразу, к чему перемены. Вот и Крохабенна тогда совершенно здраво рассудил, что шерны пришельцу не под силу.
Как всегда при воспоминании о старике, Севин почувствовал досаду. Он прекрасно знал, что его постоянно сравнивают с Крохабенной, причем всегда в пользу последнего. Хотя при жизни старика эти же горожане были им недовольны, называли то тираном, то трусом, то скупердяем, то… А уж как называют его самого!
Да пускай говорят, что хотят, сделать они все равно ничего не могут. Вот если бы и впрямь разгромить навсегда шернов! Это событие затмило бы все прочие, и потомки помнили бы его только, как истинного победителя чудовищ. Или забыли бы, насколько опасны шерны… сейчас уже забывают. И начались бы свары и междоусобицы между людьми с двух берегов… да уже начались. Как сказал когда-то племянник, всегда одним будет хорошо, а другим плохо, нужно сделать так, чтобы плохо было не нам.
Так он как раз и хочет, чтобы хорошо было большинству, просто он лучше видит всю картину. Южанам лучше вечно оставаться немного в тени Севера, иначе два одинаково сильных государства, начав войну, прольют больше крови, чем все шерны, вместе взятые. И поэтому… поэтому…
Севин окликнул стражника и велел позвать Анну.
В гору сначала поднимались молча, ожесточенно и зло; потом не выдержали, начали переговариваться. Вопросов было много: и есть ли уверенность, что шерны пропустят внутрь и выпустят обратно, и действительно ли легко справиться с этими древними механизмами, и, что главное, как в таком случае отношения двух рас будут складываться дальше? От идеи истребить шернов придется отказаться, а вот будут ли они чувствовать хоть малейшую благодарность к соседям по планете?
— Да, а почему нужно семь человек? — запоздало сообразил Никодар. Мэсси пожал бы плечами, если бы в это время не держался за неровности скального выступа, обходить который надо было крайне осторожно:
— Может быть, потому, что у них шесть пальцев. Один главный портал и шесть боковых. Или им нужно подтверждение, что осталось хотя бы шесть живых обитателей Луны. Это ведь все было давно, страшно давно.
— И благодарности, небось, от них не дождешься, — прошипел Никодар. — Так и будут нападать на человеческие города.
— Да хоть бы вы нас, южан, не гоняли, уже хорошо, — сквозь зубы процедил Сакко. Никодар, разумеется, в долгу не остался:
— И вы бы не ставили из себя больше, чем есть.
К довольно сомнительному счастью на пути оказалась живая осыпь, и когда, поскальзываясь, падая, балансируя по камням, оба ее наконец одолели, энтузиазм для спора у них пропал. Лишь после очередного покоренного уступа Сакко все же пробормотал:
— И ведь они все там сидят, в Герлахе, вон какая стая летела. Их опасности объединяют. А нас?
— Для нас любая опасность, как для стаи птиц, — подал голос Бромария. — Видели, если выстрелить или еще как спугнуть их, они взлетят, а потом сядут на те же места? Только немножко повыше. Потому и нам слишком многого ждать не стоит, просто сесть обратно чуть-чуть бы повыше…
— Вот знал бы ты сам, чего говоришь, — пробурчал Никодар. Философия тоже не была сильным местом главнокомандующего.
Мэсси, который штурмовал горы третий раз за долгий день, к разговорам не прислушивался. Когда начался относительно ровный и некрутой участок пути, он постарался держаться ближе к Бромарии, и это ему удалось. Никодар вообще не рвался находиться рядом с больным чахоткой, а оба солдата не слишком отдалялись от своего командира.
— Как вы? — спросил Мэсси, оказавшись рядом с Бромарией. — Почему здесь? Вас не стали арестовывать?
— Стали, — слегка улыбнулся Бромария, — но сейчас-то я тут. Не беспокойся, все в порядке. Мне разрешили приехать сюда в надежде, что я не перенесу дороги, а я взял да перенёс. Лучше расскажи, как добрался сюда ты?
— По течению через Великое море.
— А в город?
— Это долго рассказывать…
— Те, кто вернулся из-за Моря, говорили о чудесном городе, полном тайн, а твой отец так и и вовсе бредил им. Этот тот самый?
— Да.
— У кого-то есть силы болтать? — зло спросил Никодар. Склон перестал быть пологим, он круто выгнулся вверх, и тут вправду нельзя было отвлекаться.
Тянулся медлительный вечер, такой же долгий, как и любое время суток на Луне. Воздух становился все холодней и прозрачней, небосвод потихоньку наливался золотистым светом, розовел снег на вершине — и по гладкому склону, словно призраки, упрямо ползли люди.
— Да будет ли от него толк?
Вскоре из сил выбились все. Снег, небо, очертания кратера в вышине мелькали перед глазами, сливались воедино, сменялись черными пятнами. Губы пересохли, руки ослабели. С собой они тащили наполненный водой бурдюк, не решались пить вволю, и в то же время не зная, стоит ли беречь его на обратную дорогу.
Наконец перед маленьким отрядом предстал ровный крутой участок, выводящий к самой вершине. У стены, съежившись, как птицы под стрехой, сидели четыре человеческие фигуры.
Великан Брас быстро поднялся на ноги, завидев поднимающихся людей.
— Ну, наконец-то, — прогудел он.
— Не передумал? — спросил Сакко. Брас ухмыльнулся:
— Не, давайте быстрей покончим с этими хитростями шерновыми, а то девица совсем замерзла. Костер в пещере хорош, не здесь, не на ветру.
Мэсси не засмеялся только потому, что сил на смех не осталось, но ничего говорить не стал. Пусть себе Брас неисправимо верит в хорошее.
Никодар разглядывал чумазого великана в грязной ободранной одежде с явной брезгливостью. Он немного приободрился, заметив Виславу, но тут же опознал в ней ту дерзкую девчонку из отряда и отвернулся с негодованием. В принципе, генерал ничего не имел против укрощения капризных женщин, но ясно было, что при сложившемся раскладе сил ему к этой гордячке и подойти не дадут.
— Ну, и где твои шерны? — спросил он. Мэсси молча указал на свисающую со стены веревочную лестницу.
— Да выпустят ли вас оттуда? — не выдержала Вислава.
Сакко заявил:
— Пусть попробуют не выпустить!
Солдаты Никодара переглядывались и, кажется, уже жалели о своем безрассудстве. Мэсси подошел к веревочной лестнице и молча стал подниматься вверх. Снизу донесся крик Виславы, он так и не понял, что она сказала, слова унес ветер, ответил, как уже привык:
— Все будет хорошо! — и продолжил подъем. Лестница натянулась, значит, остальные карабкались за ним.
Мэсси перевалил через верх стены и чуть не свалился обратно.
Долина кишела шернами. Похоже, все первожители, явившиеся в Герлах, собрались именно в этой части города. Увидев людей, шерны раздвинулись, образовав неширокий проход, — дорогу, окруженную двумя черными стенами. Посередине в своем багровом плаще застыл Септит.
Сакко поднялся на стену следом за Мэсси и потрясенно выругался. Никодар, напротив, потерял дар речи. Его солдаты тоже не смогли выговорить ни слова, Брас заметил:
— Да, порядком их тут, тесновато, видать!
— Как идти? — еле прохрипел Никодар. Мэсси махнул рукой вдоль дороги:
— Во внутренний город, туда…
Вся семерка двинулась аккуратно по центру дороги, не рискуя и на шаг отклониться вправо или влево. Шерны торжественно молчали и не шевелились, будто превратились в черные статуи. Не светились и их лбы. Лишь Септит замерцал золотистым приветливым светом (только напугав пришельцев, которые все равно оттенки не понимали), и указующе протянул руку в золотых браслетах к внутреннему городу на холме.
— Табир быстро сдал позиции, Анна. Нам с нашим оружием горожане не сопротивлялись, — о молчаливом протесте, когда горожане отказались побивать камнями низвергнутого иренарха, Севин решил Анне не рассказывать. — Что скажешь?
— Что скажу? — Анна шумно вздохнул. — То и скажу. У вас было оружие, а в Табире почти нет. Ну и стрелять в своих же братьев это как-то…
— Да прекрасно мы умеем стрелять в своих братьев, Анна. Знаешь сам, и храмовая стража усмиряла восстания, и не только это.
— Да, знаю. К чему ты клонишь?
— Оставлять Юг совсем без пороха нехорошо, — неожиданно сказал Севин. — Все же шерны, горные работы… Лишь бы не обернули против нас. Понимаешь?
— Да.
— Анна, что ты, как неживой? Да, есть, слушаюсь. Я, может, наговорился уже с прихлебателями, которые смотрят в рот. Мне, может, нужны именно твои мысли.
Анна снова вздохнул:
— Вот это и плохо стало, что после Южного похода мы разбились на вас и нас. На южан и северян. Так мы хоть название одно носили. Только я еще кое-что знаю, ты за собственные мысли можешь и казнить.
— Верно! — обрадовался Севин. — Хочу — казню, хочу — милую. И вот тебе наказание… — он сделал паузу и неожиданно закончил: — Будешь в Табире иренархом.
— Что? — Анна ожидал чего угодно, но не этого. — Как так?
— Просто. Ты во вред Табиру действовать не будешь. Настроения эти про другое государство поддерживать тоже не будешь. Конечно, мне нужен послушный Юг. Но совсем послушным Табир не будет ни под чьей властью, а эти хитрецы вроде Збигнева, которые условия ставят и для себя выгоду ищут, мне уже надоели. В тебе я уверен.
— Так согласятся ли горожане… — начал Анна. Севин прервал его:
— Оставлю здесь отряд стражи — согласятся.
— А лет мне сколько?
— Ну так вот тебе и первая же задача! Найди человека, который был бы тебе преемником. Кому можно доверить Табир, кто и от шернов его оборонит, и с Севером не рассорит.
Анна ответить не успел. Снаружи послышались возбужденные голоса.
— Ну что там еще, — проворчал Севин, но и сам уже понял, что происходит явно нечто необычное. Оба выбрались из палатки. Весь лагерь смотрел в одну сторону — на юг. Редкий невысокий лес не скрывал линии гор. И там, над невидимым за горизонтом кратером Герлаха, в небо поднимался ослепительно синий световой луч.
========== Птица возвращается в гнездо ==========
Здесь не было верха, не было низа. Царство тьмы, чернота и несколько световых столпов посреди нее.
Собственное лицо отражается в полупрозрачной поверхности, возникшей из ниоткуда, сменяется набором цветных квадратов, затем картинка рассыпается в прах. Ветвящийся зигзаг зависает в пустоте, сверху — череда оттенков, словно клавиши новомодных инструментов.
— Повторяем зигзаг!
Линии проходят прямо, вспыхивают разноцветным, изгибаются, свиваются в один пучок. Спираль вздымается вверх и уходит в бесконечность, будто и потолок исчез. Хоп, и спираль опять рассыпается квадратами. Рябит цветами рыболовная сеть.
— Третий оттенок сверху, крайний справа!
Цветная поверхность под человеческой ладонью прохладная, плотная и упругая, внезапно она теплеет. Посреди зала в центре главной световой колонны словно вырастает дерево, не целиком, не полностью, только внешние обводы, и не дерево это, конечно, — слишком ровны обрывающиеся линии. И с каждым повторенным узором контур дерева обрастает новыми ломкими прямыми ветвями.
С потолка стекает цветной водопад, бросая блики на бледные лица людей.
— Теперь просто прямую линию…
Одна из ветвей дерева вдруг дрожит и рассыпается искрами.
— Повторить узор. Всем.
Великан Брас виновато кряхтит — это он своими грубыми лапищами не попал в нужный оттенок.
Цветные пятна уже не мечутся по залу, они собираются в хоровод вокруг центральной колонны. Один за другим яркие блики подлетают к контуру, встраиваясь в единый узор.
Внутри колонны разгорался огонь. Это было похоже на солнце, на солнце в затмении — ибо внутри пламенеющей сферы все явственней виднелось чёрное пятно. Оно оформилось в абсолютно черный шар. Замерли блики, не успевшие подлететь к колонне, в зале стало светлей. Повыше маленькой рукотворной звезды прямо в воздухе снова загорелась череда оттенков.
— Ну? — не выдержал молодой солдат. — Это все?
Остальные промолчали, хотя каждый наверняка желал того же. Все с надеждой глядели на Мэсси.
— Что там за хитрости ихние написаны? — тут уже нервы сдали у Сакко. — У нас получилось?
Мэсси перечитал надпись еще раз. Ошибки быть не могло. В общем-то, что-то такое он предполагал с самого начала…
— Что теперь, переводчик? — спросил Никодар с подозрением.
Мэсси коснулся половинок шара-ключа. Они с готовностью отпали от полупрозрачной поверхности, на которой до сих пор висели, и оказались у него в руках. Мэсси еле удержал каменные полусферы. Впрочем, в том, что это камень, он уже не был уверен. Шар потеплел и засветился.
— Выходите отсюда без меня, — сказал он, не слыша, чувствуя, что срывается на высокие пронзительные нотки. — Все сделано, осталось запустить… — теперь голос сел окончательно.
— Почему без тебя? — расширил глаза Сакко.
— Да выпустят ли нас шерны? — это был солдат постарше.
— Ключ надо поместить в эту центральную колонну. В это чёрное пятно. Только тот, кто это сделает…
— Ну? — Мэсси даже не понял, кто это спросил. — Умрет?
— Вернётся к матери-Луне.
— Ты же сам говорил, что это одно и то же! — возмутился Никодар.
— Ну да.
— Вот что они нам все же подстроили, паршивцы, — вскипел было Сакко, но Мэсси возразил:
— Когда строили этот зал, людей на Луне не было вообще. Это должен был сделать шерн. А у них другое отношение к смерти.
— Так пусть шерн это и сделает, — осенило Никодара. — Тот урод в красной мантии, что торчит наверху!
— Это Септит! Верховный шерн! Единственный шерн, который нас не ненавидит!
— Он там вроде как раз ничего, с ним договориться можно, — вступился и Сакко.
— Тогда другие, — не сдавался Никодар. — Вот сколько их, вся долина собралась.
— Так они тебя и послушали! Потом, мы не успеем. Нужно сделать это, пока горит пламя! А оно гаснет! — теперь, когда он принял решение, в голове прояснилось и сердце стучать перестало.
Огненная корона вокруг черной дыры и вправду становилась все тусклее.
— Ты как хочешь, а тебе нельзя, мы же их не понимаем, они нас без тебя точно не выпустят! — Сакко оглядывался по сторонам, словно в поисках выхода.
— Хорошо, давай мне эту штуку, — неожиданно предложил Никодар. Все в недоумении уставились на него:
— Тебе? Нет, тебе точно нельзя, — сердце снова заколотилось, Мэсси вместо облегчения почувствовал злость — ну зачем генерал предлагает очевидную глупость?
— Это моя вина, мой отряд погиб в пустыне!
— Ты единственный человек, который сможет убрать всю эту взрывчатку от гор! — Мэсси оглянулся на центральную колонну. Огонь внутри угасал.
— Верно, — поддержал Сакко. — Только ты сможешь убедить своего дядюшку… А погибнешь тут, так он всю Луну разнесет!
— Дайте мне, — Бромария шагнул вперед, как-то очень легко вытащил каменный шар из рук Мэсси, будто тот резко потерял тяжесть. — И выходите. Я справлюсь.
— Подождите, нет! Вы понимаете, что это смерть?
— Я увижу, чем это кончится, а для философа нет награды выше, — Бромария отступал вместе с шаром, уворачиваясь от Мэсси, будто они были детьми, поспорившими из-за мяча. — И потом, я старше вас всех, болен, все равно мне недолго осталось. Послушайте, уведите его.
На одно плечо Мэсси легла рука Иваты, с другой стороны его ухватил Брас.
— Идём, идём. Ещё неизвестно, что впереди, мы без тебя ничего не поймём.
Бромария с шаром в руках остановился у колонны. Огонь за его спиной вспыхнул ярче, будто почувствовал близость ключа.
— Идите! Племянник, помни про птиц! Они взлетят и сядут обратно, но чуть выше… Понимаешь? Потом ещё выше…
Огонь начал опадать. Бромария замер на миг и решительно протянул шар прямо внутрь колонны. Семь столпов света соединились в один, немыслимо яркий. Шестеро замерли у входа, не находя в себе сил уйти и не осмеливаясь подойти ближе.
Посреди зала выросла алая полупрозрачная завеса, она бурлила, клубилась, дышала, постепенно успокаиваясь и меняя цвет с красного на синий. На лазоревой поверхности появилась надпись:
«Запуск завершён».
И ниже:
«Система стабильна».
Больше не произошло ничего, и все же они выскочили в длинный коридор с высокой лестницей, будто бесы гнались за ними. У всех на душе было тяжело, Мэсси и вовсе не представлял, как он теперь покажется кому-то из людей. Задыхаясь от отчаяния и невозможности что-то исправить, он вдруг почувствовал во рту знакомый солоноватый вкус и понял, что дыхание перехватило не от переживаний.
— Вот только не начинай заново, а! — взвыл Никодар, шарахаясь к противоположной стене. Конечно, действия его слова не возымели, сам генерал и его солдаты настороженно наблюдали, как недавний пленник хрипит и задыхается, отплевываясь кровавой мокротой.
— Пол, — огорченно вздохнул Брас, когда Мэсси привалился к перилам, пытаясь восстановить дыхание. Каменный белый пол был забрызган кровью. Привыкший к аккуратности Брас снова завздыхал, оглядываясь, будто откуда-то должны были появиться хозяева и отчитать их за беспорядок.
Странная слабость возникла внезапно в ногах, причем, судя по изумленным возгласам, у всех. Это дрожал пол. Одновременно с белой поверхности исчезли следы крови — становились меньше, меньше, и в несколько секунд стёрлись совсем.
У Никодара расширились глаза.
— Быстро вверх! — прошипел он. — А то этот пол неизвестно, что с нами сделает!
Мэсси подумал было про выход в конце коридора, но остальные уже поднимались по лестнице прочь от страшного вибрирующего пола. Увидев, что он медлит, Сакко и Брас опять подхватили его с двух сторон. Сбоку мелькали то прозрачные стены скоростного туннеля, то обычные, каменные, потом, когда они поднялись слишком высоко, стало совсем темно. Тяжёлое дыхание и топот ног усиливались эхом.
— Долго ли ещё? — о факеле они просто позабыли, и в темноте Мэсси не узнал, кому из солдат принадлежит незнакомый голос.
— Света нет совсем, вот не выпустят нас проклятые уроды, — прохрипел Никодар.
— Да вот же он, свет, — раздался где-то рядом голос Сакко.
Светлое пятнышко над головой все увеличивалось и, наконец, превратилось в дверной проем.
В подвале их встретил Септит. Похоже, за все это время он даже позу не поменял. Матово-белый лоб потемнел, заиграл стальными оттенками.
— Сделали, — просто сказал Мэсси.
— Я все знаю, — Верховный шерн отвечал на цветовом языке.
— Один из нас…остался там навсегда. Это был мой родственник. По матери.
— Это великая честь, — среди чопорных серых оттенков затесался на минуту небесно-синий и сразу же спрятался. — Великая. Честь.
Мэсси кивнул. Жаль, что он не шерн и не может рассуждать, как они.
— Я говорил со своими братьями, — продолжал Септит. — И повторил им слова брата моего отца — если бы мы хоть частично хранили былые знания, Луна не оказалась бы в опасности. Но я не приказываю. Я только записываю.
И неожиданно перешёл на обычную речь, сообщив вслух:
— Теперь вы можете идти.
— Опять этот коридор из шернов, — пробормотал Сакко, пока они поднимались по лестнице. Распахнулась тяжелая дверь каменной башни, выпуская людей наружу. Мэсси зажмурился от закатного солнца, сделал вдох — теплый воздух воскресил в горле соленый вкус крови.
— А нет их, глядите! — удивленно воскликнул молодой солдат.
Шернов действительно не было. Улицы Герлаха опустели. Люди, донельзя обрадованные этим обстоятельством, только что не бегом бросились по мостовой, пока первожители не передумали и не явились устроить почетные проводы. Древние, поросшие мхом стены отражали эхо шагов.
За внутренним городом шернов тоже не было. Никодар на бегу вскрикнул, указывая куда-то вбок. В небе виднелась стая, удаляющаяся от Герлаха.
— Ибадж полетел домой, — заметил Ивата. — Значит, тут спокойней будет.
Улетают, потому что всеобщая гибель пока что отменяется, мелькнуло у Мэсси в голове. Иначе шерны остались бы тут, у Каменной башни. Значит, опасность и впрямь миновала.
Закат приближался. Он бросил тень только на самый западный край Герлаха, но уже раззолотил лучами всю скальную гряду, и стена казалась теплым боком какого-то огромного живого существа.
У перекинутой вниз веревочной лестницы стоял Септит. Люди остановились, хлопая глазами и не понимая, как Верховный шерн сумел их обогнать. Молодой солдат спросил:
— А, так их двое? — и обернулся, будто ожидал увидеть каменную башню и около нее второго Верховного шерна.
— Завтра стена вырастет, — размеренным громким голосом произнес Септит. — Мы соберем камни со всей долины. В Герлах трудно попасть снаружи. Теперь это будет невозможно.
— Да нашли чем напугать, — буркнул Сакко. — Чтоб я ещё раз по доброй воле…
Он подтянулся на руках и оказался на уступе скалы, к которому была прикреплена лестница. за ним последовал Брас, затем Никодар и оба солдата.
Мэсси последним поднялся на уступ. Септит стоял неподвижно и смотрел, ничего не спрашивая. По его лбу пробегали бирюзовые полосы.
— Там Донат, — сказал Мэсси. Септит медленно склонил голову.
Спускались вниз осторожно, чтобы не перегружать лестницу, дождались сперва, пока на поверхность склона спрыгнет Сакко. Он слезал не слишком проворно, и недовольный Никодар прикрикнул сверху:
— Эй, смотри, шерны поторопят!
— Вот не видел я наместника Авия, — глухо донеслось в ответ. — А то напомнил бы ему, как кинул в него камнем, когда он висел на соборе!
— А он сказал бы, что плюнул в тебя сверху и попал, — проворчал Никодар. Он мечтал скорее спуститься вниз и не разделял браваду Сакко.
Мэсси слегка вздрогнул, услышав имя приемного отца, сердце заныло уже привычной болью. На эту рану успела наложиться новая — Бромария. Счастливы шерны с их верой, которую не может разделить человек.
Настала его очередь спускаться. Веревочная лестница вверху была теплой, почти горячей, за стеной она попадала в тень и там уже остыла. Солнце перестало светить в глаза.
Мэсси спрыгнул наземь. Вся шестерка ошарашенно переглянулась, не веря, что они вышли из города живыми
— Наши! — Брас указал рукой на трёх человек, что спешили к ним по косогору. Никодар посмотрел в ту сторону, вниз, махнул рукой своим солдатам, и они втроём направились к удобному для спуска участку склона.
— Эй, господин главнокомандующий! — крикнул всед ему Сакко (правда, не слишком громко, и Никодар вряд ли мог это слышать). — А арестовывать нас кто грозился? Нет бы взять в плен, накормить…к ночи охота на птиц так себе!
Генерал, даже если и слышал, до ответа унижаться не стал. Мэсси вспомнил вдруг про господина Грания и быстро посмотрел вверх, окидывая взглядом предзакатное небо, а когда опустил голову, на него налетела Вислава:
— Живой!
Она обхватила его за шею так крепко, будто боялась, что его унесут шерны, если хоть на миг разжать руки.
— А мы отошли на солнечную сторону, стало так холодно…ты живой!
— Да, — он отклонился, чтобы не дышать в ее сторону. — Слава, вроде, все получилось.
— Главное, ты жив, — она всхлипнула и отвернулась. — Не обращай внимания, что я плачу, я такая глупая… Это от радости.
Сакко и остальных рядом уже не было. Они отошли на пару десятков шагов и дожидались там.
— Слав, я не знаю, что там дальше… Но завтра будет все, как всегда.
— Это все ты! — она попыталась поцеловать его в щеку, Мэсси еле успел увернуться.
— Ты же помнишь, что у меня чахотка, Слав!
— Я не боюсь. Теплые пруды вылечат. Вот пусть они теперь попробуют, пусть только попробуют…
— Слава, подожди. Теплые пруды далеко. Вы сейчас в ту пещеру? Топить чем осталось?
— Осталось, — Вислава улыбнулась, но уже как-то неуверенно. — Почему «вы»? Мы все. Одну ночь уж перетерпим.
— Ты помнишь про ожерелье?
— Да, конечно, — она чуть отстранилась и снова заулыбалась естественно. — Я помню, что оно твое. Только ты же знаешь… если бы его у тебя не было, это бы ничего не меняло, мне неважно, я все равно…
— Достаньте его. Помнишь, мы говорили в пещере про укрепленные гарнизоны, которые можно построить вдоль гор?
— Да… — теперь она снова смотрела непонимающе. — Только почему «достаньте»? Разве ты с нами не идешь?
— Я не могу. Сколько мне еще на вас кашлять. Я вернусь в Герлах.
— Тебя же шерны убьют! — у нее расширились глаза.
— Надеюсь, что нет. Но послушай, Слав, я не знаю, сколько надо на постройку этих гарнизонов, ожерелье можно продать! Это хоть что-то… И вы, я знаю, ты захочешь сама зарабатывать, но…
— Да что ты будто завещание составляешь! — закричала Вислава. — Какой Герлах? Тебе нельзя оставаться здесь, тебе море нужно! Или тебя там ждет женщина?
— Да. То есть нет. Я не знаю, ждет ли она… Слава, я даже не знаю, жива ли она!
У Виславы в глазах дрожали слезы.
— Ты… — пролепетала она, — ты… А я думала, мы с тобой… Мы же столько прошли.
Теперь и он понял.
— Слава… Ну прости. У меня нет друга дороже тебя. Но понимаешь, я там всегда буду чужаком. Ты себе здорового найдешь, не чахоточного, и в тысячу раз лучше! На тебе любой с радостью женится, еще драться будут!
Она замотала головой, прижав руки ко рту, будто удерживая рвущийся крик. И вдруг, сорвавшись с места, кинулась бегом вниз по склону.
— Слава! — его возглас унес ветер. Мэсси рванулся было следом, но почувствовал, что торопиться утешать не надо, хуже выйдет. За Виславой вдогонку пустились Брас и северянин-красильщик. К Мэсси подскочил Сакко.
— Что? — он схватил Мэсси за воротник и тряхнул. — Что у вас вышло? Ты что, ты такую девку обидел, дурак!
— Ивата, ты послушай, хорошо? Скажи ей про ожерелье. Это вам. Продайте его и пусть хоть что-то пойдет на строительство гарнизона…
— Да что ты мелешь! — возмутился Ивата. — Какой гарнизон! Мы нарочно отошли дать вам помиловаться спокойно, а вы… Ты что вообще?
— Тот гарнизон, о котором мы говорили. Поставить здесь ряд укреплённых городков, они будут защищать не только людей от шернов, но и северян не подпускать к горам!
— Да Славе-то ты что сказал, что она чуть шею себе не сломала?
— Она замечательная, — Мэсси снова почувствовал себя донельзя паршиво. — Просто нельзя мне с вами. Тот же Никодар опомнится и опять начнет за мной охотится и за вами заодно.
— А люди? Они же в тебя верят!
— Они не в меня верят. В Победоносца, в бога. Я не бог, я умею очень мало. Эта ноша не по мне.
— Вот чтоб тебя! — с досадой выплюнул Ивата. — То не могу, это… Девчонку такую обидел, эх! — и, развернувшись, тоже пустился вниз по склону.
— Про ожерелье напомни ей! — крикнул Мэсси вслед. Ивата быстро спускался, и нельзя было сказать наверняка, слышал он или нет.
К Мэсси медленно приблизился Донат.
— Догнали, вон, разговаривают они, — сказал он. — Что мы? Куда теперь?
— Я в город, — мрачно ответил Мэсси.
— Ну и я тогда, — Донат взялся за перекладину.
— Мог бы уйти в лагерь. Они хорошо к тебе относятся, уже забыли, что ты выворотень.
— Как забыли, так и вспомнят, — ворчливым тоном отозвался Донат, поднимаясь вверх. — В городе меня хотя бы вниз головой закопать не грозились.
— Ты же от работы тяжелой отвык, — на всякий случай предупредил Мэсси. Донат в прежней манере буркнул:
— Как отвык, так и назад привыкну.
Лестница слегка покачивалась под тяжестью тел. То приближался, то удалялся отвесный, даже немного наклоненный наружу, участок стены. Серая, еще не успевшая остыть поверхность с высохшими за долгий день остатками мха напомнила Мэсси день побега из Герлаха. Он поднимался, перехватывая одну перекладину за другой, а лестница монотонно раскачивалась, с каждым рывком отсчитывая потери.
Мать, Авий, Бромария. Отец, чью могилу он так и не увидел. Тот безымянный шерн. Вислава. Господина Анну он уже не увидит, а ведь даже попрощался наскоро.
Лестница кончилась. Он поднялся на скалу и огляделся. Солнце опустилось еще немного, погрузив в тень западный край долины. Рядом прошуршали черные крылья. То был Септит, или нет — уже Верховный шерн. Он обеими руками взялся за боковины лестницы. Послышался запах гари. Пережженные остатки соскользнули наружу, за пределы Герлаха.
— Проникнуть невозможно, — произнес вслух Верховный шерн торжественно, будто совершил некий религиозный обряд. Он поднялся в воздух и полетел в направлении внутреннего города.
Мэсси огляделся. Странное чувство охватило его. Ему казалось, что из Герлаха он ушел утром, и что все события уместились в один бесконечно долгий день. Вечер был такой же, как обычно, шернов на улицах города и в долине уже не видно, кое-где перекликаются выворотни, выполняя последние работы перед ночным сном и собирая инструменты. Может быть, ничего не было?
Компания молодых выворотней как раз шла из ближайшей к стене рощицы. Один из них приостановился и довольно громко сказал:
— О, Моисей вернулся.
Мэсси кивнул, и они сдержанно кивнули в ответ. Для них он тоже был чужаком.
— И Донат! — воскликнул еще один выворотень.
Донату обрадовались, как своему. Его хлопали по плечу, спрашивали, как он сумел выжить, рассказывали какие-то собственные новости.
Мэсси прошел мимо них. Ноги сами несли его к любимому месту детства — к тому самому небольшому пруду. Здесь можно будет посидеть и собраться с мыслями, а потом уже проситься на ночевку к выворотням. Скорей всего, шерны его трогать не будут, с их-то наплевательским отношением ко всему. Можно попробовать обратиться за ясностью к госпоже Випсане, или не стоит ее тревожить? Она ведь ждет ребенка.
Вода дышала накопленным за день теплом. Тень проходила по середине пруда, и с одной стороны поверхность была черной, прозрачной, а с другой еще зеленоватой, мутной. Мэсси сел на траву рядом с берегом. Нет, мысли не собирались. Нужно было спросить у выворотней или у Септита, жива ли Хонорат, но ему страшно было услышать не тот ответ. И потом, тащить ей свою болезнь нельзя. Ей и так несладко. Будут ли теперь шерны лучше относиться к женщинам, с этим бедным рабыням с их разбитыми работой руками?
Руки! В один миг он сообразил, что о женщинах-то они и не подумали! Выходили за помощью людей снаружи Герлаха, теряли время, искали мужчин, а ведь достаточно было привести нескольких работниц! Не подумал об этом никто, ни он сам, ни Септит, ни Сакко, никто! А все потому, что лунные люди привыкли не считать женщин за людей… но Септит? Он тоже не подумал? Или же наоборот — подумал и умолчал умышленно, чтобы два народа вынуждены были сотрудничать и хоть немного продвинулись на пути понимания?
Сзади послышались торопливые шаги. Он обернулся, вскочил на ноги и чуть не сел обратно.
К берегу подошла Хонорат. Она похудела за последний год, была бледна, глаза немного опухли, но это была прежняя Хонорат, и она смотрела на него без ненависти, не как в последнее утро их встречи. Растрепавшиеся пышные рыжие волосы закрывали уродливые пятна на щеках.
— Ты, — прошептала Хонорат. — Значит, вернулся.
Мэсси эхом повторил:
— Значит, вернулся.
— Тебя не убьют? Раз ты не выворотень.
— Я не знаю. Но надеюсь, что не должны. Могли, но не убили.
— А тут сегодня такое было, — она обернулась на город. — Нас в подвалы загнали всех, шерны прилетали, мы уже думали — нам конец. Но обошлось. А мне Зибур говорит: иди, этот твой вернулся, к овальному озеру пошел.
— А ты… у тебя родился ребенок? — он не знал, как удачней спросить про то, что было величайшим несчастьем для всех женщин Герлаха, и выпалил напрямик. Глаза Хонорат сразу наполнились слезами.
— Он погиб. Я его здесь похоронила. Показать?
Маленький холмик, который было и не заметить, если не знать о нем, находился в нескольких десятков шагов. Хонорат опустилась на траву, всхлипывая, рассказывала, какой замечательный был малыш, как он улыбался, и что чубчик на макушке у него уже вился, а зубки прорезались, но через пару минут просто неудержимо расплакалась.
Мэсси присел рядом и просто гладил ее по волосам, стараясь дышать поверх ее головы. Когда она выплакала самое бурное горе, он спросил:
— А как ты его назвала?
— Ян, — ответила Хонорат, вытирая мокрые щеки. — Именем Того, Кто ушел. Я надеялась, он защитит малыша, но вот… Только я не хочу больше рожать выворотней. Я даже думала умереть тут, прийти сюда ночью и замерзнуть… А пока в подвалах сидела, поняла — страшно.
— Больше пальцем до тебя никто не дотронется, — пообещал Мэсси, хоть и понимал, что бросаться такими словами преждевременно. Хоть его и называли усыновленным, тот же господин Граний на это не посмотрит. Ну ничего, один раз он уже получил по голове. Жаль, ружье осталось за стеной.
— А ты был снаружи? — спросила Хонорат.
— Да.
— И как там? Свобода?
— В чем-то свобода. А в целом все так же, как и в Герлахе.
— Тощий какой, — всхлипнула Хонорат. — Будто там голодом морили. А с лицом у тебя что?
Мэсси решил было, что она говорит о шраме, давно превратившемся в тонкую светлую линию, но Хонорат показала рукой на подбородок, и он понял — она впервые в жизни близко видела бородатого мужчину.
— Там у всех так.
— Точно? — просила она с подозрением. — Ну ладно, знаешь, у меня там еда оставалась. Пойдем поешь, а то ты свалишься.
— Подожди! У меня чахотка, Хонорат. Понимаешь? Я кровью кашляю, могу тебя заразить!
— Ай, — она махнула рукой, — нашел, чем пугать. Тут почти у половины женщин, если что, значит, я давно заразилась, пойдем!
Она потянула его за руку, Мэсси сделал шаг, другой, — и они оказались друг у друга в объятиях, неизбежных с самого начала.
— Пойдем, — шептала Хонорат в перерывах между поцелуями (Мэсси сперва пытался подставить ладонь, боясь дышать на нее, но она убрала его руку). — Силы земные, да там, снаружи, вообще над людьми издеваются, от тебя же кожа да кости остались, пойдем скорей, отдохнешь и поешь, а то холодно!
Лунный лес заметало снегом.
В палатке его высочества, однако, было тепло. На полу лежали нагретые в костре камни, снаружи палатку покрывал двойной слой шкур.
Посреди, тоже завернувшись в шкуру, сидел то и дело заваливающийся на бок Никодар. Его отряд думал уже ставить собственный лагерь, когда дозорные заметили огонь на опушке леса. Генерал, вымотанный событиями дня, мечтал поскорее заснуть, чего ему не давал дядя.
— Говоришь, они сами обратились к вам? А не может быть, что вас просто надурили? Комедию разыграли? — Севин задавал этот вопрос не в первый раз. Никодар терпеливо отвечал заплетающимся от усталости языком:
— Ну да, к нам… только у них там такая бесовщина, надурили или нет, а не стоит к ним с взрывчаткой лезть. Может, эти их машины сами возьмут и заработают. Ну и тот кратер в пустыне… — Никодар зевнул и потерял нить разговора.
— И ты туда же, сговорились вы все, что ли, — горы, видите ли, нельзя трогать, — пробурчал недовольный Севин. Он страшно не любил менять планы.
— Погибнем все, — сообщил Никодар. — Против шернов по-другому надо. Они там тоже разные, мы уже до отряда дошли, один какой-то сумасшедший на нас набросился, подстрелили, конечно. А так их там столько, что вся земля черна, не подобраться к горам все равно.
— А порох куда? — зло спросил понтифик, но то был вопрос в пустоту. Никодар задремал.
— Значит, говоришь, Бромария мертв? — возвысил голос Севин. Никодар заморгал глазами и проснулся.
— Мертв. Никто не ожидал, но он старик, так что правильно…
— А мальчишка? Говоришь, с шернами дружбу водит? Как так?
— Да не пойму я, водит или не водит. Ну и это, скоро его не будет. Чахотка у него.
— Долго иногда с ней живут, — возразил Севин.
— Он вряд ли. Тощий, в чем душа держится. Да и живут долго на Теплых прудах, а не здесь.
Севин промолчал, обдумывая, что теперь делать с неимоверным количеством пороха. Продать часть южанам? Да, пожалуй. Но все они не возьмут, а везти назад означает тратиться на дорогу, убытки, убытки…
— Дядя, — неожиданно позвал Никодар. — А он же меня спас на том кратере, вытащил из землетрясения. Мог ведь руку отрубить да бросить, я бы так и поступил.
— Ну и что ему за это — награду? — сердито спросил Севин.
— Ну просто… Нехорошо получается.
Севин опять не ответил, только думал не про порох. Вот так помрет здесь сын Марка, а из него тоже посмертно икону сделают. Говорят же, держи друзей близко, а врагов еще ближе…
— Да пусть на Теплые пруды переезжает этот твой победоносец! — неожиданно для себя сказал Севин. — Будто он кому нужен, будто кто его боится! Только пусть отречется, как Крохабенна, прадед его… слышишь, Нико?
Никодар спал беспробудным сном. Севин прислушался, не получил ответа, и облегченно вдохнул. Понесло его что-то проявить великодушие, хорошо, что никто этот порыв даже не заметил.
На лунный лес все так же медленно падал снег.
В каменной башне открыл все четыре глаза Верховный шерн. С минуту лежал, вглядываясь в темноту, затем неслышно поднялся и скользнул по лестнице в верхнюю комнату. Поглядел в окно, на мерцающее серебристое снежное покрывало. Улыбнулся своим мыслям, взял из кучи камней один обкатанный круглый голыш. Не торопясь вытащил кисточки, горшочки с краской. Щелкнув пальцами, высек искру и развел огонь в очаге, — больше для тепла, глаза шернов видели и в темноте. Ночь — лучшее время для ведения летописи! Верховный шерн аккуратно смешал нужные краски и нанес на камень первый мазок.
Комментарий к Птица возвращается в гнездо
Ща побьют…
========== На Земле. Судный день ==========
Шел десятый день судебного процесса.
Городской суд располагался во Дворце Замойских. Будь это обычный процесс, число зрителей, наверное, уже несколько бы уменьшилось. Но из-за личности подсудимой интерес широкой публики не угасал. Люди толпились даже на улице, а в зале и яблоку упасть было некуда. Казалось, народ собрался не на судебное заседание, а на новый спектакль или цирковое представление.
Или музыкальный ансамбль, думал Данияр, разглядывая судебный зал со своего места. Разумеется, сесть ему не удалось. Ближайшие к судейскому столу места были закреплены за газетчиками, а также за уважаемыми и влиятельными людьми, к которым он не относился. Прочие сидячие места занимались заблаговременно, а иногда их даже продавали предприимчивые граждане. Такие ловкачи торчали в очереди с ночи, а потом уступали свои сиденья за небольшую мзду.
Данияр, хоть и приходил к зданию суда заблаговременно, всякий раз заставал там приличных размеров толпу. Такое впечатление было, что эти люди оттуда и не уходили.Поэтому все дни, пока шел суд, Данияр стоял, будто в карауле. Возможностью купить сидячее место он не пользовался. Хотя, наверное, никому не было дела, стоит ли он или сидит с относительным комфортом, он оставался на ногах. В голову при этом закрадывалась какие-то безумные мечты, что так он облегчит ее участь, возьмёт на себя часть предначертанных ей испытаний. А подсудимая сидела скамье за стойкой спокойная, отрешенная, по сторонам не смотрела и вряд ли его видела. Тем более, что и публика, стоявшая тесно, как зерна в подсолнухе, его ни разу не подпустила. Все хотели разглядеть прославленную певицу в ее новом печальном положении. Внешним видом Азы особенно интересовались дамы, втайне надеясь, что она подурнела в тюрьме.
Она не подурнела. Во всяком случае, так казалось Данияру. Но образ непобедимо прекрасной небожительницы, шагающей по сцене, как по облакам, и живущей в собственном блистающем мире, недоступном обычным людям, потускнел и померк. Прическа, например, у нее была другая, какая-то нелепая, прилизанная, и совершенно ей не к лицу. Та же самая ситуация приключилась и с одеждой. Данияр, как все влюбленные, был уверен, что предмет его воздыханий не может испортить никакой скверный наряд… оказалось - может. Что-то неуловимо вульгарное было в костюме подсудимой, сама Аза никогда бы такое не выбрала и не надела.
После вступительной речи прокурора Данияр начал догадываться. Те, кто режиссировал этот суд, избавлялись от образа бунтарки, посмевшей бросить вызов правительству. Государственный обвинитель не жалея красок, расписывал немного смешную, стареющую женщину, зарвавшуюся в собственной вседозволенности и потому убившую человека, поистине великого человека, который не покусился на ее увядшие прелести. Прокурор явно долго готовил речь и готовился блеснуть эрудицией. Он гневно вопрошал, не надоело ли почтеннейшей публике, простым гражданам, этим атлантам, на чьих плечах лежит вся тяжесть мира (простые граждане зевали или пожимали плечами - кто такие атланты знали далеко не все), та вот, неужели у них не вызывает возмущение и благородное негодование актриса, считающая, что ей позволено все? Перед законом равны все! И потому на этом процессе нужно вынести решение строгое, но справедливое! Прошли времена, когда привилегированный дворянин мог распевать: “Если я случайно раздавлю мужлана, то заплачу за ущерб сколько надо” (публика снова начинала зевать), ныне и последний бедняк имеет право на торжество правосудия…
В зале переглядывались с немым вопросом: “Это он к чему?” И прокурор спохватился, стал перечислять заслуги покойного - да, покойного, увы! А все эта женщина, эта Мессалина, эта Лукреция, эта…
Увы, публика не знала, кто такая Лукреция Борджиа, а про Мессалину соглашались, что мешанина и впрямь вышла изрядная, нельзя ли быстрее к делу? Интересно же знать, за что эта красотка могла мужчину зарезать.
Прокурор то ли почувствовал настроение зала, то ли и впрямь вступительная часть речи подошла к концу, он перешёл непосредственно к драме, описывая пожилого музыканта, удалившегося от светской жизни, и доживающего свои преклонные годы где-то в глуши.
- А говорят, он выглядел лет на двадцать, вот что он использовал, хотелось бы знать! - раздался откуда-то из глубины зала пронзительный женский голос. Народ начал оглядываться и пересматриваться, судья позвонил в колокольчик, нарушительницу вывели. Прокурор с оскорбленным видом откашлялся и выпил стакан воды.
В заключительной части речи он с надрывом сообщил, что коварная злодейка, ныне находящаяся там, где ей самое место, денно и нощно мечтала уловить в свои сети несчастного музыканта, а тот по природной скромности и чистоте, разумеется, уклонялся от ее опасных объятий, не желая, чтобы его добавили к списку побед… Уязвленное самолюбие этой тигрицы все больше распалялось, и вот, выждав время, подгадав момент, когда начались все эти печально известные события, когда пелена ночи пала на город, когда из-за беспорядков нельзя было вызвать ни врача, ни полицию, эта злодейка, подобно новой Клеопатре, взяла кинжал и поразила… Прокурор смолк и показал рукой, что голос изменил ему, настолько чудовищно и ужасно совершенное преступление. Кровь погибшего вопиет к небу, господа. Мы не люди будем, если не накажем, не отплатим, не потребуем…
Адвокат говорил следом. Его речь вышла много короче и по существу. Лощеный скользкий тип преобразился в спокойного делового человека. Он быстро и сухо напомнил, что печальное событие произошло уже много лет назад, когда его подзащитная была совсем молодой женщиной и говорить об увядающей красоте со стороны коллеги обвинителя несколько некорректно. Некорректно также говорить и о тайной подготовке, зависти, умысле, - нет, само происшествие подзащитная не отрицает, раскаялась и готова сотрудничать со следствием, но произошло все спонтанно и совершенно неожиданно. А потому сурово карать и так уже измученную угрызениями совести несчастную женщину жестоко и несправедливо.
К этому моменту Данияр уже определил настроение публики. Большинство, конечно, просто жаждало сенсаций. Эти люди одинаково приветствовали бы и оправдательный, и обвинительный приговор. Так же, как они ходили на концерты Азы, они и пришли на суд, здесь она была просто в другой роли, но по статусу не выше, а ниже публики. Когда-то, когда ему еще казалось, что он для нее что-то значит, она вспоминала при нем свои выступления в цирке:
- Знаешь, что было ужасно? Мне рукоплескали за разные акробатические номера, но они точно так же бы обрадовались, если бы я упала и разбилась.
Нечто подобное происходило и сейчас. Аза будто стояла над проволокой, один конец которой уже подпилили.
Были и немногие, кто требовал сурового наказания. В перерывах они собирали вокруг себя небольшую толпу и возмущенно говорили о разных типах искусства:
- Серато! Это же был музыкант! Это действительно высокое искусство! Это гений! А тут актриска, танцорка, да развеможно сравнивать!
Были и сочувствующие Азе, в основном молодежь. Их набралось не так уж мало. Они громко возмущались вслух:
- Ага! Вспомнили! Через пятнадцать лет вспомнили! Да ясно все, почему!
Особо отчаянные насвистывали мотив той самой песни. После того, как нескольких свистунов в соответствии с поговоркой выставили на мороз, остальные стали держаться потише. К тому моменту, началу допроса свидетелей сочувствующие свою точку зрения демонстрировать перестали.
Данияра не вызывали в качестве свидетеля. У него создалось такое ощущение, что о нем вообще все забыли, будто он с Азой даже знаком не был. Вызывали других - слуг, музыкантов, официантов в ресторанах, крупье в казино. Одним из первых к присяге привели Грабеца. Данияр глазам своим не поверил, увидев бывшего революционера на свидетельский трибуне. Грабец, похоже, слегка заложил за воротник, потому что бы весел, румян, и пускался в пространные разъяснения.
- Значит, примерно в означенное время вы видели Серато Орбана, - укоризненным тоном, будто видеть музыканта было чем-то предосудительным, заметил прокурор.
- Да, было дело, - охотно начал Грабец. - Он сам представился, иначе я не узнал бы его, потому как лет ему тогда было за шестьдесят, а выглядел он на двадцать пять, не больше. И ведь секретом не делился, подлец, наверняка, чтобы дамочки его на части не порвали.
- Значит, он назвал свое имя… - прервал Грабеца недовольный прокурор.
- А то как же, назвал, - Грабец, похоже, с особым удовольствием перешёл с привычного ему строгого литературного языка на простонародный говор. - Только, знаете, не мне, а этому старому лорду. Тедуину. Тот, знаете, так зенки и вылупил, и говорит: Серато! Тут я его и узнал.
- Свидетель, вы в здании суда, - возмутился прокурор. - Дальше что было? Вы подтверждаете, что убитый Серато находился в тот день в обществе инспектора телеграфных сетей?
- Убитый? - удивился Грабец. - Вот горе-то. А поминки были?
- Свидетель, не отвлекайтесь! - загремел прокурор. - Подтверждаете или нет?
- Да их там толпа была и все мудрецы!
- Значит, подтверждаете, - с нажимом сказал прокурор. - А подтверждаете ли вы тот факт, что обвиняемая находилась в очень дружеских, и, возможно, близких отношениях с инспектором телеграфных сетей доктором Пиштой?
Данияр заскрипел зубами. Счастье, что в общем гуле этот звук не был слышен даже ему самому.
- Ну, свечку я не держал, - рассудительно ответил Грабец. - Главное, с ними обоими я сам в особо дружеских отношениях не был, потому судить не могу.
- А вот ещё, - неожиданно голос прокурора стал совсем медовым. - Не пыталась ли обвиняемая соблазнить, например, вас?
- Протестую! - поднялся со своего места адвокат.
- Почему же? - ласковым тоном поинтересовался прокурор.
- Потому что это не относится к делу!
- Почему же? Относится. В том и проявилась опасная сущность обвиняемой, что любого…
- Протестую!
После недолгой перебранки судья разрешил задать свидетелю вопрос, и Грабец радостно заявил:
- Что вы, я уже тогда был старой черепахой! Нет, не пыталась, а жаль. Но вы не думайте, я когда-то был ого-го, и вот тогда, позвольте, я расскажу…
Под общий шум и смех допрос быстро закончили, а Грабеца не слишком вежливо сволокли с трибуны. Данияр разжал кулаки и подумал, что адвокат не так уж плох. Прислушиваясь к гулу голосов, он вдруг сообразил, что Грабеца никто из стоящих рядом не узнал. Неудивительно, что бедняга кривлялся как мог, и вообще неудивительно, что он запил! Его не вспомнили ни как бунтаря, ни даже как поэта. Хотя, возможно, Грабеца и узнала молодежь, толпящаяся у дверей или в коридоре. Не потому ли его вызвали, а может, еще и напоили, чтобы продемонстрировать: вот как опустился руководитель восстания ученых, вот что значили все его громкие слова?
Меж тем продолжали вызывать свидетелей. Адвокат действительно не зря получал свой гонорар. От некоторых его жертв на перекрестном допросе летели только пух и перья.
Дама в черной шляпке с густой вуалью, всхлипывая, поведала скорбную историю, как ее муж, честнейший человек, ради этой женщины, этой гадюки… двадцать прожитых лет, работа в казначействе, все к ее ногам… растрата, выстрел в висок… ей, вдове, не на что было кормить детей! Дама безутешно, хотя несколько искусственно, разрыдалась. Прокурор обличающе посмотрел на Азу, торжествующе - на судью, и уступил свидетельницу защитнику.
Адвокат начал издалека. Посочувствовав горю дамы, он назвал ее другой фамилией и страшно удивился, что ошибся.
- Это имя моего бедного первого мужа, - вскинула голову вдовица, - а сейчас я ношу фамилию второго.
- О, - удивился адвокат. - При таком огромном горе вы нашли силы жить дальше, восхищен.
Прокурор немедленно заявил протест.
- Не относится к делу, к тому же, прошло много лет.
- Но ведь мою клиентку судят за событие, после которого тоже прошло много лет, - отпарировал адвокат.
Судья, подумав, протест принял. Но публика уже замерла в предвкушении, и не напрасно.
- Вы говорите, ваш первый супруг был честнейший человеком до того, как имел неосторожность влюбиться в подзащитную? А вот тут у меня имеются документы, свидетельствующие, что покойный допускал уже в работе досадные ошибки, такие, как неосторожное обращение со средствами… Его не уволили только из-за покровительства родственника, благодаря которому его в казначейство и взяли…
- Это наветы, - сообщила дама, слегка задыхаясь. - Мой муж мог ошибиться, но растрату он допустил только… - она снова начала всхлипывать.
- Если суд позволит, - поднялся адвокат. - У меня имеются свидетельства доктора, лечившего покойного от запоев и приступов депрессии, показания актрис варьете, с которыми покойный кутил ещё до знакомства с подзащитной, его сослуживцев, которые уверены, что растрата была не первой… Совсем другой образ рисуется из этих показаний!
Дама зарыдала:
- После этой женщины…только после знакомства с ней! Он оставил записку, мне не на что было хоронить его, не на что кормить детей!
- Каких? - уточнил адвокат. - Ваш пятнадцатилетний сын обучался в кадетском корпусе, а дочь восемнадцати лет вышла замуж через полгода, причем свадьбу на эти полгода и перенесли из-за самоубийства отца!
Прокурор снова запротестовал.
- Моральный облик покойного супруга свидетельницы к делу не относится. Это все несущественно, процесс проходит совсем по другому поводу!
- Почему же? - не остался в долгу защитник. - Ведь свидетельницу зачем-то вызвали? Не затем ли, чтобы подчеркнуть, как коварна подсудимая, скольких мужчин она якобы заставляла тратить на себя бешеные деньги, а потом разбивала им сердца. А на самом деле в данном случае, например, все далеко не так, покойный и так не отличался ни верностью супруге, ни честностью в плане обращения с казёнными средствами. И скорее всего, он изначально не нужен был подзащитной даже в качестве знакомого, поэтому зря вы тут, коллега, рисуете этакую хищницу.
- Он не был ей нужен, но ведь она зачем-то поддерживала знакомство! - негодующие заявил прокурор. - Этот случай не единичный, к тому же, как показали другие свидетели, убитого Серато она преследовала сама!
Про злополучную даму забыли все, кроме веселящейся публики. Бедняжка спросила, можно ли ей идти, и быстро покинула зал.
Прочим свидетелям, желавшим сообщить о низкой и непорядочной натуре подсудимой, постоянно завоевавшей мужчин, досталось от адвоката не меньше.
Вызвали и Софи. Она вышла к трибуне такая же бледная и спокойная, как и ее госпожа, принесла присягу, на вопросы отвечала кратко и четко, причем главным в ее ответах было слово “нет”. Нет, господина Серато она в глаза не видела, нет, ничего об отношениях певицы и бывшего музыканта не знает, нет, о преступлении ей тоже ничего не известно. Прокурор злился. Неужели Софи, главная горничная, не помнит, вернулась ли хозяйка домой в окровавленном платье? Не каждый же день такое бывает! Нет, упорствовала Софи, время тогда было тревожное, не до запоминания пятен на платье ей было. Вот если бы платье потом не отстиралось, она, может быть, и запомнила бы. Но чего нет, того нет, а прачка, работавшая у них, уже умерла, она и тогда была пожилая уже женщина.
На все вопросы относительно морального облика госпожи Софи тоже держалась, как кремень. Не знает, не видела, не в курсе. Мужчины приходили в дом? Да, знаете ли, они умеют быть назойливыми и напрашиваться на приглашение. На ночь не оставался никто и никогда. Что в этом удивительного, госпожа ведь не замужем. Ах, вся богема ведёт себя так и ничего ужасного не видит в свободных отношениях? Ну пусть богема так себя и ведёт, а у госпожи свободных отношений не было. Чтобы она сознательно завлекала мужчин, Софи не видела. Прокурор злился и напоминал о присяге. Софи пожимала плечами: ничего, порочащего госпожу Азу, она не знает, а врать не намерена.
Вызвали лакея из дома доктора Яцека Пишты. Это был не тот лакей, что дал основные обвинительные показания, но и на этого прокурор тоже возлагал большие надежды. Лакей с готовностью сообщил, как поселилась в уютном холостяцкое жилище покойного господина инспектора эта коварная актриса, как она завлекала несчастного хозяина, как ловила в свои преступные сети хозяйского гостя… они, лакеи, тогда не знали, что принимают такого великого человека. Он же был одет в какую-то восточную хламиду, а не в цивильный костюм. Но он, свидетель, однажды сам слышал, как подсудимая спросила: “Серато?”, а гость ответил, что это его имя. И да, подсудимая крутилась вокруг гостя, как только могла, то расспрашивала его, то поправляла эту его одежонку, под которой он был совсем голым, просто стыд и срам. То пыталась подложить ему угощение, а на что они, лакеи? И сидела все время, задрав ноги вверх, порядочная женщина со стыда бы умерла. Только гость никак на ее уловки не поддавался, тогда она, видимо, и решила ему отомстить. В день трагедии он, свидетель, видел подсудимую с ножом, какое-то письмо она им вскрывала. Наверняка тогда и решила она убить этого музыканта ножом, но сам момент убийства он, свидетель, пропустил. После уже он нашел в пустой комнате и нож, и следы крови на полу, их было много, будто человека зарезали. Но тогда как раз беспорядки и начались, в комнате вылетели стекла, все равно потом пришлось все вычищать, а затем заново штукатурить и перестроить пол. И да, в ту же страшную ночь они все трое исчезли из дома, и Аза, и убитый, и бедный господин Яцек. Вот что ему понадобилось на том потонувшем корабле?
Подсудимая даже ни разу не повернула головы в сторону свидетеля и не показала, что она его слышит. Может быть, презрительная усмешка иногда мелькала на ее лице, а может, то была просто игра теней. Данияр, когда ему хотелось выбежать из зала вон, переводил взгляд на Азу - и говорил себе, что, если она может все это выслушивать, значит, и он сможет.
Прокурор передал свидетеля адвокату, который уже потирал руки.
- Итак, подсудимая завлекала убитого?
- Да, завлекала! Просто проходу не давала ему!
- Сколько, вы говорите, они жили под одной крышей?
- Два месяца, господин адвокат. С апреля по июнь, когда начались все эти ужасные события…
- И все это время она не давала Серато Орбану прохода? Странно, что он не сбежал раньше, а тесно общался с ней целых два месяца.
- Ну почему тесно? - не понял фразу лакей. - Дом был большой, просторный, господин Яцек занимал, слава богу, целый этаж! Места хватало с избытком.
- А! Так они могли не встречаться и по целым дням.
- Могли. Тем более, что их всех частенько не было дома.
- Я тогда не понимаю. В чем же выражалось это “не давала прохода”?
- Ну, - лакей пожал плечами. - Да разве вы не знаете, как это бывает? Здоровалась, расспрашивала о том, о сем, пыталась дотронуться, еду ему на тарелку накладывала…
- А вы сами здороваетесь? Вот встречаете людей, с которыми живёте в одном доме, и здороваетесь? Или отворачиваетесь?
- Здороваюсь, конечно.
- И они не считают, что вы не даёте им прохода?
- Н-нет…
- Значит, вы здороваетесь, а стоило подсудимой проявить вежливость, и ее записали в соблазнительницы?
- Это передёргивание! - подал голос прокурор. - Это не имеет никакого значения! Вы же настаиваете на аффекте, а какой аффект может быть, если подсудимая не была влюблена в убитого?
- Любить можно, помня о чувстве собственного достоинства. А я просто хотел показать, что многие свидетели предвзяты. Они любую фразу, любой поступок толкуют не в ее пользу. Здоровалась - преступница, так может, она ещё и прощалась, тогда она преступница вдвойне?
Прокурор начал спорить, публика откровенно веселилась, репортёры строчили заметки, лакей вертелся по сторонам, ожидая, когда его начнут спрашивать или отпустят, наконец, судья вмешался и прекратил балаган, велев вернуться к вопросу свидетеля. Адвокат извинился и продолжил:
- Значит, уважаемый, вы говорите, нож?
- Да, да, - с жаром подтвердил лакей. - Очень острый, бронзовый такой, человека зарезать им было можно.
- Понятно. А скажите, ваш покойный хозяин, господин инспектор телеграфных сетей, он ведь был культурный человек?
- О да. Всегда вежлив, всегда поблагодарит.
- Великолепно. И что же, при таком воспитании он приходящую корреспонденцию зубами рвал?
- Простите? - ошалело переспросил свидетель.
- Ну, конверты. Вы говорите, подзащитная планировала убить Серато Орбана ножом. Так что же, ножа до нее у вас не было?
- Был.
- Этот же самый нож?
- Да.
- И им никого не зарезали?
- Простите?
- Нет, это вы простите, - заявил адвокат, протирая очки. - Вы только что уверяли всех, что подсудимая задумала убийство тем самыми ножом, а теперь говорите, что он там прекрасно лежал и без нее.
- Какая разница? - возмутился прокурор. - Главное, что этот нож там лежал, она его видела и знала про него. Ее поступок от этого не перестает быть убийством.
- Он становится спонтанным, - быстро ответил защитник. - Там случайно лежал нож, она и схватила нож, если бы там лежало пресс-папье, она схватила бы его, а если бы там стоял кувшин с водой, она вылила бы эту воду погибшему на голову. Ей просто не повезло!
- Ему не повезло, коллега, - ядовитым тоном поправил прокурор. - Не повезло Серато Орбану, ведь это он погиб в результате этой, как вы выражаетесь, случайности…
Следующий свидетель ничего нового к показаниям не добавил. И вот напоследок были зачитаны самые убийственные для для подсудимой показания - предсмертная исповедь лакея, скончавшегося от неизлечимого заболевания несколько недель назад.
“Я, Хенрик Таляр, чувствуя приближение смерти и желая облегчить свою душу, сообщаю о случившемся преступлении…”
Дальше все было похоже на показания первого лакея, только хуже. Таляр в своей исповеди говорил о том же - о коварной и злокозненной дамочке, которая вселилась в дом дорогого хозяина, а сам хозяин-то был наивен, ровно дитя малое. И дамочка кокетничала напропалую не только с хозяином, но и с гостем, этим странным восточным человеком, которого она называла Серато, да только он плевать хотел на ее уловки. И однажды, в тот день, когда начались беспорядки, он, Хенрик Таляр, хотел пройти в гостиную, чтобы навести там порядок, и увидел Серато с той певичкой, которая без всякого стыда обнимала его и целовала. Таляр хотел потихоньку уйти и не мешать, но несчастный Серато сказал той дамочке, что ее домогательства ему не интересны, тут она и вонзила нож ему в самое сердце, да так, что всю комнату кровью забрызгало. Он, Таляр, никогда не выносил вида крови и с разъяренной певичкой наверняка бы не справился, ибо крепким здоровьем не отличался, поэтому бросился бежать, но перед этим успел увидеть, как несчастный Серато упал бездыханным, и услышать, как эта певичка кричала кому-то: “Я убила его!”.
Разумеется, нужно было сообщить властям об этом прискорбном событии, но в ту же ночь начались ужасные беспорядки, а хозяин пропал без вести. Он, Хенрик Таляр, лишился хорошо оплачиваемой и стабильной работы, вынужден был искать новое место и не мог позволить себе быть замешанным в скандале, ведь эта гнусная убийца наверняка привлекла бы его к суду за клевету. Доказательств-то у него не было. Теперь же он скоро предстанет (“Уже предстал”, - вздохнул читавший исповедь католический священник и осенил себя крестом) перед Высшим судией и больше не может молчать.
Священник закончил читать, в зале воцарилась тишина. Против предсмертных показаний возражать было нечего. Поднялся было адвокат, но прокурор зашипел: “Имейте уважение к смерти, коллега”, и защитнику пришлось сесть обратно.
Данияр выслушал все это, словно оцепенев, хотя от невозможности сделать хоть что-то, заставить свидетелей замолчать, заставить всех зевак выйти из зала и не слушать потоки грязи, которые так щедро выливали на обвиняемую, у него сами собой сжимались кулаки. Только Аза держалась так, будто происходящее в зале никак ее не затрагивало. Может быть, она черпала силы в воспоминаниях о своем репортёре, которому тоже пришлось несладко на Луне? Неважно. Она может держаться, значит, и он, Данияр, сможет.
Святой отец между тем скорбным тоном подтвердил, что показания были в точности записаны со слов свидетеля и прочитаны умирающим. Судья объявил перерыв до следующего дня. Назавтра был запланирован допрос подсудимой, и публика в предвкушении долго не расходилась.
Данияр дождался, пока вывели Азу, кое-как выбрался из зала вместе с толпой, побрел вокруг здания, не разбирая дороги и совершенно неожиданно наткнулся на выходящего из бокового коридора адвоката. Юрист выглядел невероятно усталым, и немудрено.
- А, вы, - пробормотал адвокат недружелюбно. С Данияром они не виделись с того самого дня, когда Аза согласилась признать себя виновной. - Я к машине. Пойдемте, поговорим по пути.
- Я, - Данияру показалось, что адвокат смотрит на него тоже как на подозреваемого в преступлении. - Вас теперь не найти.
- Это скоро уже кончится, - сказал адвокат, потирая лоб. - Скоро кончится…
- Вы обещали, что ее быстро выпустят.
И тут неожиданно юриста прорвало:
- Да откуда я знаю? Откуда я знаю? Все, что в моих силах, я сделал! А вы бы не ходили сюда каждый день, как на работу! Работы у вас, что ли, нет?
- Нет, - признался Данияр. - Уже нет.
- Оно и видно. Ей завтра нужно быть сосредоточенной, а она увидит вас, расстроится… Она и вину согласилась признать, чтобы вам спокойно дали уехать, а вы не можете оставить ее в покое. Вы уезжать собирались? Уезжайте.
- Что? - прошептал Данияр.
Они уже дошли до стоянки. Адвоката в автомобиле поджидал личный шофер, который быстро открыл дверцу. Юрист обернулся напоследок, быстро сказал:
- Да, уезжали бы вы! - и исчез в автомобиле. Машина двинулась, окатив Данияра бензиновыми парами. Подбежал к стоянке молодой незнакомый человек, с досадой хлопнул себя по лбу, воскликнул:
- Эх, опоздал! - и пошел прочь. Видимо, это был корреспондент какой-нибудь газеты.
Данияр проводил его взглядом и тоже побрел, не разбирая особо, куда идёт. Не может быть, чтобы он правильно понял адвоката. Тот что-то другое имел в виду. Что же иначе получается, что Азу шантажировали его жизнью? Только поэтому она так с ним говорила и так холодно и отчужденно себя вела? Да нет, глупости, ему ведь даже никто не угрожал. С завода, вот, уволиться не мешали…
По правде сказать, уволился он не совсем добровольно, вначале просил отпуск за свой счёт на время суда, начальство возмутились, и Данияр предпочел с работой расстаться. Все равно, после суда он либо уедет, либо… пока деньги у него есть, а потом он хоть чернорабочим пойдет, как после этой их революции добродетели, будь она неладна. Завтра видно будет, завтра - решающий день. Даже если приговор вынесут позже…
С каждой минутой ему все отчётливее представлялось, что решение суда будет не в пользу Азы. Не для того ее вынуждали признать вину, чтобы почти сразу позволить выпорхнуть на свободу. Нет, с ней поступят, как с Грабецом, которого держали в тюрьме больше десяти лет и выпустили абсолютно сломленным человеком. Люди забыли поэта-бунтаря, забудут и Азу.
Он не помнил, как провел вечер, ночь и утро, не было даже видений, которые он теперь призывал: после зрелища войн, смертей и беспорядков легче было забыться. Все же эти пятнадцать часов прошли. Новый день суда начался.
Данияр все же стоял в зале, как всегда, протиснуться в первые ряды ему не удалось. Отсюда его вряд ли кто заметит, да Аза и не искала его глазами, ни разу. Что бы там ни говорил адвокат, просто невозможно пропустить этот суд и уехать… даже если Азе впрямь будет без него спокойнее.
А ей и так будет спокойно. Ее упрячут на много лет, народ побурлит, попоет и забудет…
Меж тем секретарь поднялся и объявил судебное заседание открытым. Публика притихла. Ожидали самую пикантную часть зрелища - показания подсудимой. Неожиданно возникло какое-то волнение у дверей, люди переговаривались, расступались. Данияр так и не смог разглядеть, что там творилось. Судья привстал, склонился со своего возвышения и громогласно спросил:
- Что здесь происходит?
Не было слышно, что ему сказали, зато ответ судьи эхом раскатился по залу:
- Незаявленный свидетель? Право, я не знаю…
Прокурор фыркнул и замотал головой. Адвокат развел руками. Аза тоже вскочила со скамьи, прижав руки ко рту. Охрана усадила ее на место.
- Кто вы? - задал вопрос судья.
Ответ потерялся в общем гуле.
- Кто? - переспросил судья, в этот раз неизвестный возвысил голос, и его слова услышали все:
- Серато Орбан.
========== На Земле. Хрустальный ларец Аллаха ==========
Зал ахнул, затем поднялась суматоха. Все теснились, пытаясь пробиться ближе к судейской трибуне. Аза вскрикнула и закрыла лицо руками, фотографы щелкали своими аппаратами, так что у всех в глазах рябило от вспышек, судья хлопнулся в кресло, секретарь напрасно звонил в колокольчик. Помощник судьи взял молоток и заколотил по столу, как по барабану:
- Тишина! Тишина в зале! Прошу тишину!
Тишины не вышло. С трудом удалось только оттеснить толпу, чтобы она не слишком напирала. Данияр из-за чужих голов кое-как разглядел человека, поднявшегося на свидетельскую трибуну. Лицо его показалось странно знакомым, то был просто одетый мужчина, высокий, смуглый, черноволосый, лет пятидесяти с виду.
Человек оглядел зал и, не дожидаясь расспросов, заговорил.
- Я Орбан Серато, и, как видите, жив. Родился в Будапеште, закончил Парижскую академию мудрецов, был одним из учеников лорда Тедуина, потом увлекся музыкой. Разочаровался и в ней, ушел искать смысл жизни и нашел его… Временно вернулся в Европу, уладить кое-какие дела, во время восстания окончательно переселился на восток. Как видите, меня никто не убивал.
Судья собрался с мыслями:
- Да, но… Чем вы докажете, что вы Серато Орбан? У вас при себе документы?
- Нет, - человек обвел глазами зал. - И я не надеюсь, что меня хорошо помнят в лицо. Но здесь же, наверное, можно снять отпечатки пальцев? Мои отпечатки хранятся в государственном банке в Будапеште. Далеко ехать, но что поделать. Ячейку укажут служащие, код от нее - номера первых пяти нот Крейцеровой сонаты. Впрочем, можно взломать ее и по решению суда, но лучше шифром, это лишний раз подтвердит мои слова. Сравните отпечатки и убедитесь, их подделать невозможно.
- Простите, но сколько же вам лет? - негодующе спросил прокурор. - Серато Орбану было бы не меньше семидесяти!
- Семьдесят семь, - уточнил музыкант, слегка улыбнувшись. - Да, я выгляжу моложе. Это из-за моего образа жизни. Поверьте, я мог бы выглядеть еще моложе, просто тогда вы бы и вовсе отказались меня узнавать.
Данияр вспомнил. Именно этот человек возглавлял группу песенных протестантов, когда он видел Грабеца. Этот человек был и в мире жестоких войн, и здесь, он поклонился Грабецу, только и вправду выглядел тогда совсем молодым!
- Доказательства, доказательства, - шипел прокурор. Судья подал знак, один из помощников принес тюбик краски, стекло и чистый лист. Люди переговаривались, вставали на цыпочки, вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее.
- Почему вы явились сюда? - спросил прокурор, когда отпечатки были сняты. Серато Орбан не спеша вытер руки салфеткой и ответил, глядя в зал, а не на судейский стол:
- Когда-то мне очень не нравилось, когда девочек спихивают с высоты на потеху толпе, вот в память об этом и явился.
- Чепуха какая-то, - фыркнул прокурор. - Откуда вы узнали про суд, если жили в глуши?
- Откуда угодно, - это подал голос адвокат. Но прокурор не успокаивался:
- И что, вы хотите сказать, что свидетели лгали нам по поводу крови? Вас не били ножом?
- Не лгали, немного преувеличили, - с лёгкой усмешкой ответил Серато Орбан, и у публики по этой усмешке создалось впечатление, что преувеличили очень даже много. - Там и шрама уже не осталось.
- Все равно, - упорствовал прокурор. - Нет гарантий, что вы действительно Серато, пока не прибыли отпечатки пальцев из банка, вы можете пытаться протянуть время…
- Отпечатки скоро должны привезти, - заявил судья, - я отдал распоряжение… Но даже по скоростному монорельсу это не меньше двух часов. Есть ли ещё какие-то доказательства?
Серато пожал плечами и обратился к публике:
- Знаю только один способ. Принесите кто-нибудь скрипку!
Шум усилился, скрипки, что понятно, ни у кого не было с собой. Тут подскочил один из помощников судьи, пожилой человек с седыми пышными бакенбардами:
- Музыкальная академия! - вскричал он. - Музыкальная академия, тут через три улицы, позвольте, позвольте!
Он резво сбежал в зал, будто разом помолодел,и ввинтился а толпу, расталкивая людей. Слышался только его голос: “Пропустите, пропустите!”
- Вы могли бы через служебный ход! - крикнул вслед судья, но человек с бакенбардами уже выбежал из зала. Воспользовавшись общей неразберихой, со своего места вдруг вскочила уже подсудимая. Пока охранники соображали, что произошло, Аза добежала до свидетельской трибуны и бросилась к Серато. Времени у нее не было, она только спросила у него что-то, а великий музыкант посмотрел печально в ответ и покачал головой. Данияру со своего места видно было, как омрачилось прекрасное лицо певицы, потом свидетельскую трибуну заслонила толпа, а через минуту Азу уводили на место спохватившись охранники.
Через несколько минут в коридоре послышался шум, взгляды всех устремились к двери. На пороге возник запыхавшийся помощник судьи, сжимавший в руках скрипку. Бакенбарды у него растрепались, как грива у льва. Срывающимся голосом он выкрикнул:
- Всю дорогу бежал! Еле выпросил… не верили… возьмите, маэстро!
Люди расступились, давая дорогу. Те, кто постарше, уже в голос повторяли: “Серато! Серато!”. Те, кто в лицо музыканта не помнил и концертов его не застал, пока что верить отказывались.
Серато взял протянутую ему скрипку, несколько секунд держал в руках, будто вспоминая, как с ней обращаться, затем приложил ее к плечу и взмахнул смычком.
Скрипка запела.
Зал стих. Молчали и верившие, и не верившие. Музыка, вначале тихая, становилась громче. Она текла, как река, замирая в небольших заводях, срываясь водопадами, сливаясь единым потоком гармонии такой чистой, такой совершенной, какую не может вынести человеческое сердце.
Застыли люди в зале, затих уличный шум. Звуки музыки вытеснили все остальные, исчезли все прочие ощущения, не было ни красок, ни запахов - все это заменила скрипка. Музыка рвалась вверх, за пределы воздушного покрова, растекалась по земле, проникала в самое сердце. В ней была и светлая тоска, и неудержимая радость бытия. На глазах у слушателей стояли слезы, и всем казалось, что исчезновения музыки они не перенесут. Она заполняла собой сердце и становилась частью души.
Серато играл. Лицо его оставалось суровым и спокойным, будто он один из всего зала не слышал своей игры, филигранного переплетения звуков, необыкновенного музыкального узора, почти видимого, почти осязаемого. Мелодия постепенно становилась громче, и это уже не музыка была, но грозная сила, победная волна, она шла, выжигая скверну, сметая и уничтожая все низкое и подлое, и ничто не могло бы ей противостоять!
Музыка стихла. Последний раз вздохнула скрипка, Серато положил смычок и слегка поклонился.
- Это была Крейцерова соната, - объявил он. - Она всегда особенно мне удавалась.
Люди стояли, потрясенные, медленно приходя в себя.Кто-то начал хлопать, прочие подхватили. Старик с бакенбардами с резвостью, которую трудно было ожидать от человека его лет, вскочил на трибуну и выкрикнул пронзительно:
- Это Серато! Только он мог играть так!
- Серато! - грянуло в ответ.
Люди сбились у трибуны. Серато слегка улыбнулся, голоса его было уже не слышно в общем шуме, видно только, как он жестами просил дать ему дорогу. Публика нехотя расступилась. Судья, что-то сообразив, взялся за молоток. Прокурор кричал, напрасно пытаясь перекрыть общий шум:
- Задержать! Задержать!
Судебные приставы бодро ринулись сквозь толпу на поиски Серато Орбана. Успехом это мероприятие не увенчалось. Музыкант, появившийся из ниоткуда, исчез в никуда. Приставы разводили руками, прокурор рвал и метал, судья стучал молотком и одновременно изо всех сил напускал на себя важный вид.
А публика понемногу начинала скандировать:
- Освободить! Невиновна!
Судебные приставы напрасно напирали на толпу. Охранники попробовали увести подсудимую, но толпа взвыла таким яростным воплем, что судья подал знак оставаться на местах.
- Господа! - взывал он. - Господа, нужно дождаться отпечатков пальцев и решения суда!
- Освободить! - кричали в ответ.
- Господа, поступать нужно по закону!
- Невиновна! Освободить! Оправдать!
Откуда-то уже доносилась та самая песня. Судья стукнул по столу молотком, придвинул к себе какой-то документ, черкнул подпись, громко начал читать. Сквозь общий гул еле прорывались отдельные слова:
- Временно изменить…освободить из-под стражи…
Но люди не вникали в эти юридические нюансы. В зале радостно вскрикнули, крик подхватили в коридоре суда и снаружи на улице:
- Оправдана!
Данияра вытащила за собой толпа. Пробиться через людскую массу не получилось бы и у библейского Самсона, докричаться до судейского возвышения тоже было невозможно. Он с трудом смог увидеть, как Аза первым делом поднимает руку к голове, вытаскивает шпильки и встряхивает освобождённой копной волос, а потом в сопровождении адвоката выходит из зала, как толпятся вокруг репортёры и фотографы. Данияр даже не обозлился на адвоката - в конце концов, тот действительно сделал все, что в его силах.
Сам он мог только стараться удержаться на ногах. В коридоре дышалось посвободнее, но у дверей людей опять набилось, как селедок в бочке, выходящие еле протискивались наружу. Данияр чуть не наступил на человека, не сумевшего устоять, ухватил упавшего за воротник, свободной рукой расталкивая людей вокруг:
-Да дайте же выйти! Затоптать готовы!
Очередная человеческая порция выплеснулась за порог, тут дышалось свободнее. Данияр все так же за шиворот стащил своего подопечного со ступенек и только тут смог заглянуть ему в лицо.
- Грабец!
Это действительно был поэт, и на ноги он не вставал потому, что уже не вязал лыка. Перегаром от него несло так, что трезвенника Данияра даже замутило. Он оглянулся - люди окружали автомобильную стоянку, туда он бы точно не протиснулся, да и Грабеца бросать было нельзя. Стоило перестать подтягивать его вверх за шкирку, и поэт немедленно обнаруживал поползновение плюхнуться наземь.
Чтобы вызвать такси, Грабеца пришлось волочь на соседнюю улицу. Шофер посмотрел на полубесчувственного поэта с подозрением, но после того, как ему заплатили вперед, помог втащить пассажира на сиденье и даже придать ему относительно устойчивое положение. Грабец хлопал глазами и адрес назвал не сразу.
- Ну что, едем? - спросил шофер, когда из Грабеца удалось выжать произнесенное по слогам название улицы. - Далеко, знаете ли!
- Едем, - кивнул Данияр, оглянувшись на площадь. Погода не баловала, над городом нависли тучи, но толпа ликующих людей не расходилась. Только автомобильная стоянка все равно была уже пуста.
Прошел не один час, пока Грабеца удалось довезти до дома и сдать на руки сестре, почтенной сухощавой пани. Добродетельная пожилая дама сердито сверкнула на Данияра глазами, приняв его за более выносливого собутыльника, потом переключилась на брата:
- Арсен! Ты опять безбожно пьян!
- Зосенька, не безбожно, а - божественно, - пробормотал Грабец, со счастливой улыбкой сползая по стене. - Люди, понимаешь… Главное - сердце, понимаешь? Знания это только приправа… А сердце это закваска. И оно у нас есть. Оказывается, есть…
- Шли бы вы домой, молодой человек, - недружелюбно сказала пани Софья Данияру. Тот коротко попрощался и вышел. Впрочем, Грабец вряд ли это заметил.
У особняка Азы толпились газетчики, журналисты и просто зеваки. Данияр попытался их перестоять, но не смог. Дозвониться из телефона-автомата на почте тоже не вышло, трубку просто не брали. В общем-то, этого следовало ожидать.
До своего дома он добрался только поздним вечером. В подъезде горел свет, за столом сидела консьержка и смотрела подозрительно, совсем как пани Софья.
- Меня не спрашивала никакая дама? - с надеждой спросил Данияр, надеясь, что к нему могли послать Софи. Консьержка поджала губы, будто ей предлагали принять участие в оргии:
- Дама? Нет, никоим образом!
Данияр устало кивнул и начал подниматься по лестнице на свой второй этаж. Адвокат ляпнул что-то, а он уже размечтался. Ладно, главное - она свободна. Дальше все как-нибудь устроится…
Растворилась во мраке лестница, только перила еще угадывались под рукой. На месте пролета второго этажа стоял на постаменте Бронзовый, стоял в распахнутой шинели, прижав к груди согнутую левую руку. Глаза злобно сверкали из-под сдвинутых бровей. Казалось, металлические губы готовы разомкнуться и выплюнуть какое-то ругательство.
В небе над головой памятника поднялся разноцветный фонтан из сотен звезд. Салют загорался и угасал огненными цветами - раз, другой, третий. А следующая вспышка осветила пустой постамент. Бронзового больше не было.
Видение истаяло, на площадке у окна стоял незнакомый парень, молодой, худой, узкоплечий, в большой нелепой шапке, с поднятым воротником.
- Вы к кому? - спросил на всякий случай Данияр. Нет, конечно, это не за ним. Нет, нет. Лучше и не глупить, и не надеяться.
Парень повернулся к нему, опустил воротник, стащил с головы шапку. Золотистые локоны упали на плечи. Это была Аза.
- Только так вышла из дома, - сказала она немного виноватым тоном. - Народ потихоньку расходится, зато эти, с фотоаппаратами, кажется, жить собрались под окнами. К каждой выходящей из дома служанке кидались со всех ног. Пришлось опять примерить на себя роль Керубино.
Он улыбнулся и кивнул, представив оставшихся с носом газетчиков. Петля, сжимавшая горло с момента ареста Азы, ослабела и исчезла.
И только слова, сказанные ею на последнем свидании, все равно оставались между ними.
- Тебе не будет ничего за самовольный уход?
- Я свободна. Отпечатки привезли по скоростной дороге, сравнили, вынесли оправдательный приговор и привезли мне его домой.
- Больше ничего не сказали?
- Сказали многозначительно: вы же понимаете…
- Что - понимаете?
- Ничего, больше ничего не сказали. А, еще, что я могла бы подать в суд на Таляра за клевету, но он скончался.
- А был ли такой человек вообще?
- Не знаю. Думаю, был. За мной, скорее всего, следили еще со времен бунта Грабеца. Я ведь ему вроде как… помогала. Это я теперь понимаю, что никакая это была не помощь.
- И про космическую машину они… знают? - голос у него все-таки дрогнул.
- Может быть. Хотя мне про нее ничего не говорили, даже не намекали. Наверное, они думали так - влюбленная дурочка готова лететь на Луну за своим кавалером, так пусть она там шею себе сломает. Они боятся не машины и не чудаков-одиночек…
Она сделала паузу и чуть тише произнесла:
- Но машина больше и не нужна. Матарета больше нет. Марк погиб. Это сказал Серато. Так что… ты свободен. Машина не нужна.
- Я понял.
- И можешь уезжать, - теперь у нее совершенно точно дрожал голос, будто она готова была расплакаться.
- Да…
Конечно, она готова расплакаться, репортера-то ее совершенно точно нет… Хотя откуда бы этому Серато наверняка знать? Но спрашивать он не стал, чтобы не растравлять ее рану еще сильней. Просто сказал, чтобы не молчать:
- Теперь снова будешь петь?
Смешно было задавать такой вопрос прославленной певице, но ее это не развеселило и не оскорбило, она прошептала в ответ:
- Не знаю. Не знаю, что теперь петь. А ты уедешь домой?
“А что мне тут делать, смотреть, как ты убиваешься по покойнику?”, - мелькнуло у Данияра в голове, вслух он тоже пробормотал:
- Да, видимо… - и обернулся на дверь собственной квартиры. Предложить ли ей зайти, хотя бы чаю предложить, или она возмутится? Аза подчеркнуто холодно сказала:
- Что же, мне пора. Провожать не надо, в этом костюме я пройду спокойно.
Он посмотрел вслед спускающейся по лестнице фигурке и неожиданно выкрикнул:
- Постой!
Аза резко остановилась и обернулась, будто ждала этих слов.
- Да?
- Мне твой защитник сказал, - запинаясь, пробормотал Данияр. - Что тебя там запугивали… что ты из-за меня согласилась признать вину, хотя была невиновна… Чтобы меня не трогали. Это правда?
Она улыбнулась робко, как, наверное, улыбалась в детстве:
- Не то, чтобы пугали… Но да, сказали, что у вас же на свободе остались небезразличные вам люди… Что мы с тобой часто виделись, и что я не хотела бы, чтобы с тобой что-то случилось.
- И ты?
- Я сказала, что абсолютно все мужчины мне безразличны. Но вину согласилась признать. Мне обещали, что срок дадут минимальный. В общем-то, когда я решилась петь эту песню, я была готова ко всему. Но надеялась, что в тюрьму посадить меня все же не рискнут… домашний арест, какие-то ограничения, ссылка… Иначе я не удержалась бы и захотела полететь на Луну. К Марку. К человеку, которому я не нужна. Но ты меня почти убедил, что я нужна тебе.
- А тогда, на свидании, когда ты говорила, чтобы я уезжал…
- Я хотела, чтобы ты уехал. На родине мог бы свободнее заниматься этой своей наукой. И еще я хотела, чтобы тебя не было на суде. Они вон какой балаган устроили… - голос у нее сорвался и она отвернулась. - Я не хотела, чтобы ты это слушал.
- Ты же могла слушать, - Данияр обнял ее за плечи, и она не отстранилась. - Значит, и я мог. Вот что, уже темно. Либо сейчас я отвезу тебя домой на такси, либо…
- Там эти газетчики. Вот они обрадуются.
- Значит, пойдем ко мне домой. Хочешь, я устрою тебя там, а сам переночую в гостинице?
- Не глупи…
Он взял ее за руку, переплетая ее пальцы со своими. Прикосновения, которые нельзя перевести во что-то большее, недоговорив, потому что это серьезней, чем все, что было в жизни у него, - и у нее.
- Знаешь, был один человек. Он много твердил мне о любви. Но когда он был мне нужен, когда я совершила огромную ошибку, когда мне надо было, чтобы хоть кто-то меня поддержал, он отвернулся и ушел. Просто ушел…
- Я не уйду.
- И Марк улетел. Ему это было нужно - полет и небо. А не я. А ты… ты же мечтал вернуться домой.
- Я не улечу. И если уеду, то только вместе с тобой.
- Даже если корабль достроишь?
- Даже если Земля взорвется. Я понимаю, что с Марком Северином сравнения я не выдерживаю…
- Ты неисправим… Будешь ревновать меня к нему вечно?
- Если скажу, что не буду, ты не поверишь. Но я постараюсь.
- И к Серато будешь? Я ведь действительно ударила его ножом, он выжил только чудом… Не боишься?
- Хорошо, что предупредила, я буду начеку. Захочешь ударить ножом меня, перехвачу тебя за руку.
- Господи, если бы я не знала, какой ты зануда, я бы решила, что ты шутишь!
- А я не шучу.
_____________________________________________________________________________
Последние комментарии
6 часов 10 минут назад
15 часов 2 минут назад
15 часов 5 минут назад
2 дней 21 часов назад
3 дней 1 час назад
3 дней 3 часов назад