КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124645

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье [Александр Дюма] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Генрих IV

ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ В ДОМАШНЕМ ХАЛАТЕ

Пословица гласит, что великий человек не бывает велик в домашнем халате.

Как и у всех прочих пословиц, у этой пословицы, пользу­ющейся большой известностью, есть своя правдивая и своя ложная стороны. Ведь если привычки его личной жизни изучит наблюдатель, который увидит величие за простотой, поэзию за прозой, идеал за реальностью, то, возможно, великий человек покажется еще более великим. Правдивость изображения, с нашей точки зрения, это не могила, в которой исчезает чело­век, а, напротив, пьедестал, на которой высится его статуя.

Ну а пока, поскольку нам ясно, что история, будучи истин­ной ханжой, почти всегда рисует нам героев в их парадных одеяниях и стыдится показать их в домашнем платье, мы попы­таемся с помощью некоторых наблюдений, позаимствованных у лакеев названных героев, заполнить пробел, оставленный историками.

Мы предпочитаем иметь дело со статуей, которую можно обойти кругом, а не с барельефом, вмурованным в стену.

Начнем с Генриха IV, и, если эти очерки будут иметь успех, мы отважимся дойти в одну сторону от него до Александра Македонского, а в другую — до Наполеона.

Алекс. Дюма.


 I

Генрих IV родился в По 13 декабря 1553 года.

Он был сыном Антуана де Бурбона, потомка графа де Клермона, шестого сына Людовика Святого. Этот Антуан де Бурбон был весьма выродившимся потомком: довольно ничтожный человек, он то и дело из католика превра­щался в протестанта, а из протестанта — в католика. Он случайно оказался католиком, когда его убили во время осады Руана; из этого следует, что убил его гугенот.

Каким образом он был убит? Ответ на эту своеобраз­ную историческую загадку дает его эпитафия.

Вот она:

Знай, друг-француз, лежит здесь некий князь:

бесславно жил он и почил молча...[1]

Поищи рифму, любезный читатель: право, найти ее нетрудно.

Но вот кто-кто, а мать нашего героя, Жанна д'Альбре, была женщина решительная и властная! От своего отца, Генриха д’Альбре, она унаследовала Наваррское королев­ство; став владычицей этого королевства в 1562 году, она в 1567 году ввела в нем кальвинизм. Заманенная в Париж, ко французскому королевскому двору, под предлогом свадьбы ее сына и Маргариты Валуа, она скончалась там за два месяца до Варфоломеевской ночи, отравленная, как говорили, с помощью пары надушенных перчаток, которые подарила ей Екатерина Медичи.

Дядей Генриха IV был милейший принц Конде, бли­стательный ветреник, которого убил в битве при Жар­наке барон де Монтескью и который всю свою жизнь являлся любимцем женщин, хотя и отличался весьма малым ростом и был чуточку горбат.

О нем сочинили следующее четверостишие:

О юный принц, ты так хорош,

всегда смеешься и поешь,

И с милой весело шалишь;

Храни Господь тебя, малыш![2]

Кроме того, Генрих IV был внучатым племянником большого ребенка, портившего все, то есть Франциска I, самого блистательного хвастуна во Фран­ции.

Он был внуком восхитительной Маргариты Наварр­ской, никогда не знавшей, католичкой она была или протестанткой.

Жанна д'Альбре находилась в Пикардии вместе с Анту­аном де Бурбоном, губернатором провинции и коман­дующим войском, сражавшимся против Карла V, когда она догадалась о своей беременности. Эту новость она тотчас сообщила своему отцу, Генриху д'Альбре, королю Наварры, и он вызвал ее к себе.

Простившись с мужем, она покинула Компьень, пере­секла всю Францию и 5 декабря 1553 года прибыла в По, в Беарн.

Жанна ехала туда не без волнения. Ее отец имел любовницу, весьма склонную к интригам женщину, и поговаривали, что Генрих д’Альбре составил завещание, благоприятное для любовницы и неблагоприятное для дочери.

Через день после своего приезда Жанна отважилась заговорить с отцом об этом завещании.

— Хорошо, хорошо! — ответил он. — Я покажу тебе завещание, когда ты покажешь мне своего ребенка, но сделаю это при одном условии.

— Каком же? — поинтересовалась Жанна.

— Чтобы не производить на свет ребенка плаксивого и хмурого, ты будешь все время, пока будут длиться роды, петь мне какую-нибудь песенку.

Так и было договорено.

Тринадцатого декабря, то есть на девятый день после своего приезда, Жанна ощутила первые родовые схватки.

Она тотчас послала за своим отцом, но попросила не говорить ему, о чем идет речь.

Король вошел в покои дочери и услышал, что она поет.

— О, прекрасно! — воскликнул он. — Похоже, это начинается, и я вот-вот стану дедом.

Даже во время самых сильных схваток Жанна не пре­рывала своей песни: она родила, напевая. И потому было замечено, что, в противоположность всем прочим детям, которые явились на свет плача, Генрих IV явился на свет смеясь.

Едва ребенок вышел из лона матери, король удостове­рился, что это был мальчик. Он тотчас побежал в свою комнату, взял завещание, хранившееся в золотом ларце, и отнес его принцессе; отдавая ей ларец одной рукой, другой он взял ребенка и произнес:

— Дочь моя! Вот это — ваше, а это — мое.

И, оставив золотой ларец на постели, он унес мла­денца, положив его в полу своего халата.

Придя в свою комнату, он потер ему губы долькой чес­нока и дал ему выпить из золотого кубка глоток вина: по словам одних, это был кагор, а по словам других — арбуа.

Генрих д’Альбре прочел роман «Гаргантюа», изданный за восемнадцать лет до этих событий.

При одном лишь запахе вина ребенок, как и говорил Рабле, принялся сонно покачивать головкой.

— О! — воскликнул дед. — Мне кажется, ты будешь настоящим беарнцем.

На гербе Беарна изображены две коровы. И потому, когда королева Маргарита, жена Генриха, родила Жанну д’Альбре, испанцы говорили: «Чудо! Корова произвела на свет овцу!»

— Чудо! — в свой черед вскричал Генрих Беарнский, лаская внука. — Овца произвела на свет льва!

Лев явился на свет с четырьмя резцами — двумя верх­ними и двумя нижними. Он кусал грудь двум своим пер­вым кормилицам так сильно, что покалечил их. Третья кормилица, славная крестьянка из окрестностей Тарба, отвесила ему, как только он попытался сотворить нечто подобное, такую крепкую оплеуху, что излечила его от привычки кусаться.

У него было восемь кормилиц, и он отведал восемь разных видов молока. Это объясняет многие противоре­чия его жизни, если предположить, что пища влияет на формирование характера.

Он имел еще двух кормилиц, кормилиц духовных, если можно так выразиться.

Это были Колиньи и Екатерина Медичи.

Он мало позаимствовал у него и многое — у нее.

Именно ей, главным образом, Генрих IV обязан той бесчувственностью, какую он проявлял ко всему на свете.

В качестве гувернантки король назначил ему Сюзанну де Бурбон, супругу Жана д’Альбре и баронессу де Миоссан, приказав воспитывать его в Коаразе, в Беарне, в замке, находящемся среди скал и гор.

Пищу и одежду ребенку предписывал дед. Пища его сводилась к пеклеванному хлебу, говядине и чесноку, а одежда ограничивалась курткой и крестьянскими шта­нами, заменявшимися новыми, когда они изнашивались. Большую часть времени, опять-таки по приказу деда, он босиком и с непокрытой головой бегал по скалам.

Именно так Генрих IV сделался настолько неутомимым ходоком, что, по словам д’Обинье, утомив людей и лоша­дей и доведя всех до изнеможения, он приказывал музы­кантам играть танцевальную мелодию.

Но танцевал он один.

Из своих прогулок с другими детьми он вынес при­вычку беседовать с какими угодно людьми; чтобы побол­тать, ему годился первый встречный, подобно тому, как первая встречная годилась ему в подружки.

Так что происходил он из самой что ни на есть Гаскони и никогда не переставал быть гасконцем.

Дед позволил, чтобы внука научили писать, но запре­тил, чтобы его заставляли это делать.

Несомненно, именно благодаря этому наставлению Генрих IV стал таким превосходным писателем.

Легкость, с которой можно было достучаться до его сердца, составляла суть его характера и делала его при­творно простодушным. Всегда рука его тянулась к кошельку, а из глаз была готова скатиться слеза. Однако кошелек его был пуст; что же касается слез, то плакать он мог сколько угодно.

Явившись ко французскому королевскому двору, Антуан де Бурбон и Жанна д’Альбре привезли туда и юного Генриха. В ту пору это был крупный пятилетний мальчик с открытым, честным и смышленым лицом.

— Хотите быть моим сыном? — спросил его король Генрих И.

Мальчик покачал головой и, указав на Антуана де Бур­бона, сказал по-беарнски:

— Вот он мой отец.

— Ну что ж, а зятем моим хотите быть?

— Посмотрим на девчонку, — ответил ребенок.

Привели маленькую Маргариту, которой тогда было шесть или семь лет.

— Ладно, согласен, — сказал он.

И с этой минуты их брак стал делом решенным.

Дело в том, что прежде всего Генрих Беарнский был самцом и даже больше, чем самцом: он был сатиром. Взгляните на его профиль: ему недостает только заос­тренных ушей, и если у него нет козлиных копыт, то есть, по крайней мере, запах козла.

Немного времени спустя Антуан де Бурбон был убит при осаде Руана; Жанна д’Альбре вернулась в Беарн, но от нее потребовали оставить сына при французском королевском дворе.

Он остался там под наблюдением гувернера по имени Ла Гошери. Это был славный и достойный дворянин, пытавшийся всеми возможными средствами вложить в голову своего ученика представления о справедливости и несправедливости.

Как-то раз, заставив мальчика прочесть историю Кориолана и историю Камилла, он спросил его, какой из двух героев ему больше нравится.

— Не говорите мне о первом, — воскликнул ребе­нок, — это дурной человек!

— Ну а второй?

— О, второй это совсем другое дело. Я люблю его всем сердцем, и, если б он сейчас был жив, я бросился бы ему на шею и, обнимая его, сказал бы ему: «Генерал, вы хра­брый и честный человек, а Кориолан недостоин быть даже вашим конюхом. Вместо того чтобы сохранять, как он, обиду на отечество, несправедливо изгнавшее вас, вы пришли ему на помощь. Самое большое мое желание состоит в том, чтобы под вашим началом учиться воен­ному ремеслу: соблаговолите принять меня в число ваших солдат. Я мал, и у меня еще нет большой силы, но я храбр и честен и хочу быть похожим на вас».

— Однако, — сказал ему наставник, — вам следует чуточку пожалеть и тех, кто поднял оружие против своей страны.

— Почему? — живо спросил ребенок.

— Да потому, что и в вашей семье можно найти чело­века, совершившего подобное преступление.

— Такое невозможно; я поверю вам во всем остальном, но только не в этом.

— И тем не менее мне следует поверить, — промолвил Ла Гошери, — ведь налицо история.

— Какая история?

— История коннетабля де Бурбона.

И он прочел ему историю коннетабля де Бурбона.

— О! — воскликнул мальчик, который слушал это чте­ние краснея, бледнея, вставая, расхаживая быстрым шагом и даже плача. — О, я никогда не думал, что Бур­бон способен на подобную трусость, и я отказываюсь считать его своим родственником!

И тотчас же, взяв перо и чернила, он бросился вычер­кивать коннетабля де Бурбона из родословного древа своей семьи.

— Что ж! — произнес Ла Гошери. — Теперь в вашем семейном древе появился пробел. Кого же вы поставите на освободившееся место?

Мальчик задумался на несколько мгновений, а затем сказал:

— О, я прекрасно знаю, кого туда поставить!

И вместо слов «коннетабль де Бурбон» он написал: «рыцарь Баярд».

Наставник захлопал в ладоши, и начиная с этого вре­мени коннетабль де Бурбон оказался вычеркнут из родо­словного древа тем, кому предстояло быть Генрихом IV.

В двенадцать лет мальчик был помещен в школу офи­цера по имени де Ла Кост, которому было поручено обу­чить нескольких дворян солдатскому ремеслу. Это ремесло, при всей его суровости, нравилось Генриху зна­чительно больше того дела, каким он занимался с Ла Гошери. Носить латы, упражняться с мушкетом, плавать, фехтовать — все это для беарнского крестьянина, кото­рый, еще будучи совсем ребенком, с босыми ногами и непокрытой головой носился по скалам, было куда при­влекательнее, чем изучать Вергилия, переводить Горация, постигать алгебру и заниматься математикой.

По прошествии года, проведенного юным принцем среди молодых людей, которых называли волонте­ра м и, де Ла Кост решил, что его новый ученик добился чрезвычайно больших успехов, и назначил его своим помощником.

Как раз в это самое время турки попытались захватить Мальту, и Франция послала корабли в помощь рыцарям. Генрих, которому не было тогда и четырнадцати лет, изъ­явил желание принять участие в этой экспедиции, но его кузен, король Карл IX, ответил на эту просьбу решитель­ным отказом.

Тем временем Ла Гошери, наставник молодого чело­века, скончался.

Жанна д'Альбре, усмотрев в этой кончине предлог забрать своего сына домой, явилась к французскому королевскому двору за ним лично. Это вызвало борьбу с королем и Екатериной Медичи, которые, помня о про­рочестве астролога, предсказавшего, что династия Валуа угаснет из-за отсутствия наследников мужского пола и французский престол унаследует один из Бурбонов, не хотели терять из виду будущего короля Наварры. Однако в конце концов мать одержала верх, и Жанна д'Альбре обрела радость привезти своего сына в Беарн.

Возвращение юного принца в его королевство стало настоящим праздником. К нему прибывали депутации из всех краев, его приветствовали на всех наречиях и под­носили ему всякого рода подарки. В числе этих депута­ций, произносивших приветствия и подносивших ему подарки, он принял посольство обитавших в окрестно­стях Коараза крестьян, которые послали ему сыры. Тот, кто должен был произнести поздравительную речь, имел несчастье взглянуть на принца, перед тем как начать свое приветствие, и, не найдя сказать ему ничего другого, произнес:

— О, красивый парень! И до чего же он подрос! Нет, но каков приятель!.. И как подумаешь, что ведь это бла­годаря нашим сырам он стал таким рослым и краси­вым!..

Тем временем не замедлила разразиться война между католиками и гугенотами, поводом к которой стали казнь советника Анна Дюбура и побоище в Васси. Молодой принц получил в этой войне боевое крещение, находясь под началом принца де Конде; однако рассказывать об этом не входит в нашу задачу, это дело историков.

Упомянем лишь одно обстоятельство: наш юный ко­роль Наварры, который, стоило ему распалиться, сра­жался превосходно, от природы не был храбр; когда он слышал крик «Враг наступает!», внутри него, в области кишок, происходило сильное волнение, с которым он не всегда мог совладать.

В стычке при Ла-Рош-л'Абейле, одной из первых, в которых ему довелось участвовать, он, ощущая, что, несмотря на его твердую решимость вести себя храбро, тело его дрожит с головы до ног, хотя бой происходил довольно далеко от него, воскликнул:

— Ах так, жалкая плоть, ты дрожишь? Что ж, кля­нусь святым чревом, я заставлю дрожать тебя в настоящем деле!

И, не обращая внимания на мушкетную стрельбу, он бросился сквозь нее в настолько опасное место боя, что два его друга, Сегюр и Ла Рошфуко, не понимая, зачем он хочет туда попасть, сочли его сошедшим с ума и с риском для собственной жизни устремились туда сами.

Колиньи отыскал Генриха Беарнского в Ла-Рошели. Великий политик, честнейший человек и высоконрав­ственный протестант, он устремил свой ясный и глубо­кий взгляд на мигающие и растерянные глаза молодого беарнца и, когда настал день битвы при Монконтуре, запретил ему сражаться в ней. Несомненно, опасаясь потерпеть в ней неудачу, Колиньи хотел оставить юного принца незапятнанным этим поражением. Побежденная без Генриха Беарнского, протестантская партия воспря­нула бы при первом же успехе, которого добился бы этот горный князек.

Так что Генрих во всеуслышание кричал, что он вы­играл бы эту битву, если бы ему позволили в ней участво­вать. Именно этого и желал Колиньи.

Всем известно, чем закончилась эта третья граждан­ская война. Гугеноты были разбиты, принц де Конде убит, а королева Екатерина возымела мысль одним уда­ром покончить с еретиками в королевстве. Она сделала вид, что страстно желает мира, заявила, что это безумие, когда французы истребляют друг друга, в то время как истинные враги Франции находятся в Испании, и пред­ложила вождям гугенотов пойти на мировую. Будет заключен брак, о котором уже давно договорились Карл IX и Жанна д’Альбре; короля Наварры женят на Маргарите Валуа, и, объединившись не только как союз­ники, но и как братья, католики и протестанты совместно выступят против Испании.

Жанна д'Альбре отправилась в Париж, чтобы прощу­пать почву. Что же касается Генриха, то он удалился в Гасконь, ожидая, что мать напишет ему, когда он сможет без страха явиться к королевскому двору.

Генрих получил ожидаемое письмо и отправился в Париж. Колиньи приехал туда еще прежде него. Так что в руках королевы-матери оказались все ее враги.

Осуществление губительного замысла началось с коро­левы Наваррской.

Однажды, проносив в течение часа надушенные пер­чатки, подаренные ей Екатериной Медичи, Жанна д'Альбре ощутила недомогание. Вскоре недомогание это стало настолько серьезным, что Жанне д’Альбре стало понятно, что она умирает. Она продиктовала завещание и послала за сыном.

Посоветовав ему остававаться твердым в вере, она скончалась.

Генрих полагал, что он и сам умрет от горя; он обожал свою мать и после ее смерти несколько дней провел вза­перти, отказываясь принимать кого бы то ни было.

Тем не менее однажды ему доложили о приходе короля. На этот раз он был вынужден отворить дверь. Карл IX лично явился к своему кузену, чтобы вывести его из этого уединения и взять с собой на охоту.

Это был приказ, и Генрих повиновался.

Восемнадцатого августа все было готово к венчанию, и венчание состоялось.

Следующие четыре дня прошли в турнирах, пирах и балетах, которыми король и королева-мать были погло­щены настолько, что казалось, будто они потеряли сон.

Двадцать второго числа того же месяца, когда адмирал шел из Лувра в свой дворец на улице Бетизи, в него выстрелили из аркебузы, заряженной двумя пулями; одна 16

из этих двух пуль раздробила ему палец, а другая серьезно повредила ему левую руку.

Король, казалось, был в ярости, а королева-мать пре­бывала в отчаянии.

Дело обстояло куда серьезнее, чем в стычке при Ла-Рош-л'Абейле. И потому Генрих, видя, в каком направлении разворачиваются события, испытал силь­ный страх. Он заперся в своих покоях, куда его пришли навестить два его друга, Сегюр и Ла Рошфуко, и Бове, его новый наставник.

Все трое попытались успокоить его, но на этот раз Генрих без всякого стеснения дрожал всем телом. Он не только не желал быть успокоенным ими, но еще и делал все что мог, чтобы напугать их самих.

— Оставайтесь возле меня, — говорил он им. — Не будем расставаться, и если мы умрем, то умрем вместе.

Однако они, никоим образом, не желая ему верить, настаивали на том, что им следует уйти.

— Что ж, поступайте, как вам угодно, — сказал им Генрих. — Юпитер лишает зрения тех, кого он хочет погубить!

И он попрощался с ними, обняв их; но, обнимая их, он внезапно лишился чувств и упал на пол.

Оба молодых человека и наставник бросились подни­мать его. Он был без сознания.

Они положили его на кровать, и он оставался на ней целый час, не подавая признаков жизни. Спустя час он пришел в себя и открыл глаза, но почти сразу же закрыл их снова.

Молодые люди сочли, что лучшим лекарством в случае подобного приступа будет сон. И они увели с собой Бове, оставив принца в одиночестве.

Следующий день был 24 августа.

В два часа ночи Генрих был разбужен лучниками, при­казавшими ему одеться и отправиться к королю.

Он хотел взять с собой свою шпагу, но ему запретили сделать это.

В комнате, куда его привели, он застал принца де Конде, подобно ему лишенного оружия и взятого под стражу.

Через мгновение туда же ворвался разъяренный Карл IX с аркебузой в руках, опьяневший от запаха пороха и крови.

— Смерть или месса? — спросил он, обращаясь к Ген­риху и принцу де Конде.

— Месса! — ответил Генрих.

— Смерть! — ответил принц де Конде.

Карл IX был готов в упор разрядить свою аркебузу в грудь молодому принцу, осмелившемуся открыто проти­востоять ему; однако он не решился убить своего род­ственника.

— Я даю вам четверть часа на размышления, — произ­нес он. — Через четверть часа я вернусь.

И он вышел.

В течение этой четверти часа Генрих доказывал сво­ему кузену, что обещание, вырванное силой, не имеет никакого значения и куда более разумной политикой для них, будущих вождей протестантской партии, при­твориться и остаться в живых, чем сопротивляться и умереть.

Генрих был чрезвычайно красноречив всегда, а осо­бенно в подобных случаях: он убедил Конде.

Карл IX вернулся по истечении указанного срока.

— Ну что? — спросил он.

— Месса, государь! — ответили оба молодых чело­века.

Поскольку Варфоломеевская ночь относится к поли­тической истории нашего героя, мы не будем заниматься ею.

Мы займемся королевой Маргаритой, или короле­вой Марго, как называл ее Карл IX.

Она-то как раз имеет отношение к личной жизни Ген­риха Наваррского.

«Отдавая мою сестру Марго принцу Беарнскому, — заявил Карл IX, — я отдаю ее всем гугенотам Француз­ского королевства».

Возможно, принц Беарнский понял истинный смысл этих слов, однако воспринял он лишь их внешнюю сто­рону.

Впрочем, Генрих сразу же весьма понравился своей будущей супруге, не встречавшейся с ним с тех пор, как в тринадцатилетнем возрасте он покинул королевский двор.

Жениха привели к ней г-н де Сувре, впоследствии вос­питатель Людовика XIII, и г-н де Плювинель, главный шталмейстер Больших конюшен.

Увидев его, она воскликнула:

— Ах, как он красив! Как хорошо сложен, и как счаст­лив должен быть Хирон, воспитывающий подобного Ахилла!

Восклицание это чрезвычайно не понравилось глав­ному шталмейстеру, который отличался тонкостью ума ничуть не больше, чем его лошади.

— Разве я не предупреждал вас, — шепнул он г-ну де Сувре, — что эта злючка как-нибудь да обругает нас?

— А что такое?

— Неужто вы не слышали?

-Что?

— Она назвала нас Хироном.

— Ну, для вас это оскорбление лишь наполовину, мой дорогой Плювинель, — промолвил г-н де Сувре, — у вас от Хирона только и есть, что задняя часть.

Впрочем, Маргарита Валуа, сестра Карла IX, была чрезвычайно красивой, образованной и умной принцес­сой. Ей ставили в упрек лишь то, что лицо у нее несколько длинноватое и щеки немного обвислые, только и всего ... Однако тут мы ошибаемся: ее упрекали еще и в том — и в особенности ее упрекал за это муж, — что она чрезвы­чайно ветрена.

Уже в одиннадцать лет, если верить Генриху IV, у нее было два любовника: Антраг и Шарен.

Затем у нее появился Мартиг, полковник пехоты и, кстати сказать, храбрец, который обычно шел на при­ступы и участвовал в схватках, имея при себе два полу­ченных от нее подарка: шарф, который он носил на шее, и маленькую собачку, которую он носил на руке, пока его не убили 19 ноября 1569 года во время осады Сен- Жан-д’Анжели.

Затем пришел черед г-на де Гиза, любившего прин­цессу так сильно, что под влиянием своего дяди, карди­нала Лотарингского, он расстроил ее свадьбу с королем доном Себастьяном Португальским.

Затем, как говорили — впрочем, чего только не гово­рили о бедной принцессе, — в любовниках у нее побы­вали ее брат Франсуа Алансонский и другой ее брат, Ген­рих Анжуйский.

Именно в это самое время она вышла замуж за короля Наварры, и этот брак причинил Антрагу такое сильное горе, что он чуть было не умер.

Приданое Маргариты составило пятьсот тысяч золо­тых экю, стоивших в то время по пятьдесят четыре су. Король предоставил триста тысяч, королева-мать — две­сти тысяч, а герцог Алансонский и герцог Анжуйский добавили по двадцать пять тысяч ливров каждый.

Вдовья доля была установлена в сорок тысяч ливров годового дохода плюс полностью обставленный Вандом­ский замок в качестве жилища.

Маргарита лежала в постели и спокойно спала, когда был подан сигнал к резне. Внезапно она проснулась, раз­буженная человеком, который руками и ногами колотил в ее дверь и кричал:

— Наварра! Наварра!

Кормилица принцессы, спавшая в ее комнате, поду­мала, что это явился сам принц Беарнский, и быстро побежала открывать дверь. Однако это был молодой дво­рянин, которого звали Те ж ан, по словам Маргариты, или Л е р а н, по словам Дюплеи. Его преследовали чет­веро убийц, и, увидев открытую дверь, он ворвался в комнату, бросился на постель принцессы, обхватил ее своими окровавленными руками — ибо ему нанесли удар шпагой и удар алебардой — и скатился вместе с ней в проход между кроватью и стеной. При этом один кричал громче другого, но все стало еще хуже, когда убийцы, не сумев заставить его выпустить из рук захваченную им добычу, попытались убить его прямо в объятиях коро­левы. К счастью, в ее покои вбежал капитан гвардейцев Гаспар де Ла Шатр, более известный под именем Нансе, и, выгнав убийц, подарил королеве Маргарите жизнь несчастного Тежана, который не пожелал ее покинуть и которого она приказала перевязать и уложить в своем кабинете, откуда он вышел только после своего полного выздоровления.

Следует воздать должное королеве Маргарите: как только Тежан оказался вне опасности, первый ее вопрос, обращенный к Нансе, был о судьбе принца Беарнского. Капитан гвардейцев сообщил ей, что тот вместе с прин­цем де Конде находится в кабинете короля, и к тому же добавил, что, по его мнению, присутствие там новобрач­ной было бы, возможно, небесполезно для ее мужа.

Маргарита накинула на себя ночное платье и поспе­шила в спальню своей сестры, герцогини Лотарингской, придя туда еле живая от страха. По пути, в ту минуту, когда она входила в переднюю, дворянин по имени Бурс упал мертвым в трех шагах от нее, сраженный ударом алебардой.

Едва она оказалась в этой спальне, как туда ворвались двое беглецов, умоляя ее о помощи: это были Миоссан, первый дворянин покоев короля, ее мужа, и Арманьяк, его старший камердинер.

Маргарита бросилась к ногам короля и королевы- матери и с великим трудом добилась от них пощады.

Согласно легенде, принц Беарнский спасся лишь бла­годаря тому, что он спрятался под фижмами своей жены, носившей, впрочем, платья достаточно широкие для того, чтобы под ними можно было укрыть мужчину или даже нескольких мужчин.

Эта легенда имела под собой некоторое основание, ибо она дала повод к следующему четверостишию:

О фижмы пышные прелестной королевы!

Вы призваны прикрыть честь дамы или девы,

Но славен ваш удел: героя скрыли вы,

Не будь вас — не сносить монарху головы![3]

Когда мы говорим, что королева Маргарита могла укрыть под своими фижмами мужчину или даже несколь­ких мужчин, у нас есть право сказать это.


«Она заказывала себе платья, — говорит Таллеман де Рео, — которые в плечах и в бедрах были намного шире, чем требовалось, и имели соответственно такие же рукава; чтобы придать себе большую статность, в платье она вставляла с обоих боков жестяные пластины, расши­рявшие лиф. Так что было немало дверей, в которые она не могла пройти».


(Заметим, что нынешние кринолины ни в чем не усту­пают фижмам.)

Однако это еще не самое удивительное: в числе всех этих фижм прекрасной принцессы были те, к которым она питала особенное расположение.

Вот что говорит по этому поводу все тот же автор:


«Она носила огромные фижмы, имевшие кармашки по всей окружности, и в каждом из них прятала коробочку с сердцем одного из своих покойных любовников, ибо, как только кто-то из этих любовников умирал, она заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Каждый вечер эти фижмы вешали в запиравшийся на замок шкаф, стоя­вший за изголовьем ее кровати.


Муж упрекал ее не только за то, что она приказывала набальзамировать сердца своих любовников, но и за то, что она отправлялась за их головами прямо на Гревскую площадь.

В качестве слуги при ней состоял красавец-дворянин по имени Ла Моль, вступивший в заговор с маршалом де Монморанси и маршалом де Коссе и вместе со своим другом Аннибалом де Коконасом сложивший голову у церкви святого Иоанна на Гревской площади. Их головы были выставлены на площади; но, как только стемнело, г-жа Маргарита, любовница Ла Моля, и г-жа де Невер, любовница Коконаса, вместе отправились туда, похитили эти головы и увезли их в своей карете, чтобы своими собственными очаровательными ручками захоронить их в часовне святого Мартина у подножия Монмартра.

Впрочем, королева Марго была в большом долгу у Ла Моля, ибо этот красавец-дворянин, горячо любивший ее, вступил ради нее в заговор и взошел на эшафот, целуя муфту, которую она ему подарила.

Несчастному покойнику сочинили следующую эпита­фию:


Когда-то в здешней стороне

Завидовали люди мне.

Теперь, когда я мертв и нем —

О, сколь изменчива судьба! —

Все, вплоть до жалкого раба,

Мне не завидуют совсем![4]


Именно о Ла Моле, выступающем там под именем Гиацинта, идет речь в песне кардинала дю Перрона, написанной под влиянием королевы Маргариты, и если бы не Сен-Люк, присоединившийся к ней в Нераке и своими ласками сумевший отвлечь ее от душевных пере­живаний, то, вероятно, она долго бы утешалась от этой потери.

«Правда, — говорит сам ее муж, — в этом нелегком утешении на помощь Сен-Люку пришел Бюсси д'Амбуаз, и, поскольку печаль ее упорствовала, королева присоединила к ним Майена».

Впрочем, несмотря на те два недостатка, какие мы отметили в ее внешности: несколько длинноватое лицо и немного обвислые щеки, королева Наваррская была, наверное, чрезвычайно красива, ибо, когда спустя какое-то время после Варфоломеевской ночи герцог Анжуйский был провозглашен королем Польши и поль­ские послы приехали в Париж, их глава Ласко, выйдя из зала, где королева Маргарита давала аудиенцию ему и его спутникам, произнес такие слова:

— После того как я видел ее, мне больше нечего видеть, и я охотно последовал бы примеру тех паломни­ков в Мекку, которые, после того как они видели гроб­ницу своего пророка, из благоговения выкалывают себе глаза, чтобы не осквернять свое зрение никаким другим зрелищем.

При всем том Генрих Наваррский был в большом долгу у Маргариты.

Прежде всего, почти несомненно, что она спасла ему жизнь во время Варфоломеевской ночи и что его защи­тило звание супруга сестры короля.

Это настолько верно, что королева-мать хотела лишить его этого звания.

Она пошла к Маргарите, стала говорить ей, как любит ее герцог де Гиз и в какое отчаяние его привел ее брак, и добавила, что по поводу разрыва отношений ей беспоко­иться не надо и ей всего лишь нужно заявить, что ее брак не был довершен; посредством этого она легко добьется развода.

Однако стыдливая принцесса, сознававшая, что от нее требуют смерти человека, и обладавшая таким добросер­дечием, что сердце ее сжималось при виде страдания других людей, ответила:

— Умоляю вас поверить, сударыня, что я ничего не понимаю в том, что вы мне сейчас говорите, и потому ничего не могу на это ответить; но мне дали мужа, и я хочу его сохранить.

«Я ответила так, — говорит в своих "Мемуарах" пре­лестная принцесса, — нисколько не сомневаясь, что мой разрыв с мужем имел целью его гибель».

Вот почему то ли по беспечности, то ли из благодар­ности, а скорее, может быть, и по расчету Генрих не только закрывал глаза на более чем легкомысленное поведение своей жены, но порой даже мирил ее с любов­никами.

Именно так происходило с виконтом де Тюренном, ставшим позднее герцогом Буйонским.

Вот, послушайте, сейчас сам Генрих расскажет, как он за это взялся.


«За этими первыми любовниками, следовавшими друг за другом в разное время, — число их послужит мне извине­нием, если я ошибаюсь, выстраивая их в должном порядке, — появился виконт де Тюренн, этот великий привереда, которого, как и предыдущих, она вскоре прогнала прочь, находя его телосложение несоразмерным в определен­ном месте и сравнивая его с пустыми облаками, не име­ющими ничего, кроме внешней видимости. Так что печаль­ный влюбленный, пребывавший в отчаянии после полного слез прощания, уже намеревался укрыться в каком-нибудь дальнем краю, если бы я, знавший эту тайну и, тем не менее, во имя блага реформатских церквей притворившийся, что мне ничего о ней неизвестно, не приказал весьма недвус­мысленно моей целомудренной жене при­звать его обратно; что она и сделала, но крайне неохотно».


И затем он, этот добрый король Генрих, далеко не все достоинства которого, несмотря на толпы его хвалите­лей, нам еще известны, прибавляет:


«Что скажете вы о моей выдержке, докучливые мужья? Нет ли у вас страха, что ваши жены оставят вас, чтобы прийти ко мне, ибо я поборник натуры? Или вы полагаете, что с моей стороны это скорее была некая трусость? При­знаться, вы будете вправе так думать, если примете во внимание, что нос у меня тогда был больше королевства, а слов было больше, чем денег!»


После чего этот всегда остроумный гасконец, в тече­ние всей своей жизни так хорошо умевший извлекать пользу из всего, прибавляет еще такие слова:

«Восприятие этой дамы такой, какая она есть, смяг­чало ее братьев и королеву-мать, ожесточенных против меня. Ее красота привлекала ко мне множество дворян, а ее природная страстность их удерживала, ибо не было ни одного юноши из благородной семьи и ни одного славного вояки, хоть раз в жизни не побывавших слугами коро­левы Наваррской, которая не отказывала никому, принимая, словно церковная кружка для пожертвований, дары от всех приходящих».

Согласимся, что мы, бесхитростные историки, были бы чересчур суровы и жестоки, обрушиваясь на Марга­риту за эти очаровательные грехи, которые ее муж так учтиво ей отпускал.

И добрый Генрих был прав, когда он говорил, что его жена «смягчала ее братьев и королеву-мать», ожесточен­ных против него, свидетельством чего служит дело Ла Моля и Коконаса, когда он, не будь его жены, вполне мог лишиться головы.

Вот, в двух словах, в чем состояло это дело, к которому мы теперь возвращаемся.

В Варфоломеевскую ночь Генрих Наваррский спас свою жизнь, но утратил свободу. Он был пленником Лувра и испытывал страстное желание бежать. Между

тем герцог Анжуйский был провозглашен королем Польши, и было решено, что он уедет из Парижа 28 сен­тября 1573 года и что его сестра Маргарита и весь двор будет сопровождать его до Бламона.

Маргарита была в это время в наилучших отно­шениях со своим братом, и мы склонны полагать, что-то же самое, что беарнец сделал для виконта де Тюренна, он сделал и для герцога Анжуйского, который, будучи любимцем королевы-матери, являлся превосходной защитой для пленника.

Так что два обстоятельства подталкивали беарнца к бегству: во-первых, то, что герцог Анжуйский, его защит­ник, удаляясь из страны, уже не мог его защищать, а во-вторых, то, что весь двор намеревался провожать его и в отсутствие всего двора надзор над пленником несо­мненно должен был быть менее строгим.

И потому герцог Алансонский, ставший герцогом Анжуйским после провозглашения его брата королем Польши, и Генрих, принц Беарнский, решили бежать во время этого путешествия, пересечь Шампань и принять командование над войском, предуготовленным для того, чтобы сражаться под их началом.

Миоссан, у которого не было секретов от королевы Наваррской с тех пор, как она спасла ему жизнь и, воз­можно, сделала его жизнь приятной, предупредил ее об этом замысле.

Терпимость беарнца, как видим, имела как хорошую, так и плохую стороны.

То ли потому, что Маргарита испугалась опасностей, которым могли подвергнуться во время своего бегства два принца, то ли потому, что ее уязвило, что ее не посвя­тили в тайну, она, в свой черед, рассказала все королеве Екатерине, но на условии сохранения жизни мужу и брату; однако бедняжке не было известно, что ее возлю­бленный Ла Моль в надежде не разлучаться с ней всту­пил в этот заговор и вовлек туда своего друга Коконаса.

В итоге жизнь Генриха Беарнского и герцога Анжуй­ского была спасена, но Ла Моля и Коконаса казнили на Гревской площади, тела их четвертовали и повесили на четыре виселицы, а головы насадили на колья.

Именно эти головы вспоминал Генрих Беарнский в минуту супружеской ненависти, упрекая свою жену Мар­гариту де Валуа и ее подругу Генриетту де Клев, герцо­гиню Неверскую, за то, что те под покровом ночи сняли эти головы с кольев, на которых они были выставлены на всеобщее обозрение, и своими собственными прелестными ручками захоронили их в часовне святого Мартина у подножия Монмартра.

II

Едва несчастная Маргарита утешилась после гибели Ла Моля, как новая трагедия, не менее страшная, снова погрузила ее в подобное же отчаяние.

Бюсси, храбрый Бюсси д'Амбуаз, был убит графом де Монсоро, который заставил свою жену, Диану де Мери­дор, назначить Бюсси свидание и, приведя с собой два­дцать человек, с их помощью убил его.

О, согласимся, что его гибель вполне могла повергнуть в отчаяние женщину, будь даже эта женщина короле­вой.

У несчастной Маргариты, которая, согласно ее «Мему­арам», была столь невинна, «что через неделю после своей свадьбы она не знала, довершен ли был ее брак», и, оправ­дывая простодушие своего ответа на вопрос королевы Екатерины: «Исполнил ли король, ее муж, свой супруже­ский долг?», говорит, что она оказалась «в положении той римлянки, которая, отвечая на упреки своего мужа, что она не уведомила его о том, что у него дурное дыхание, заявила: "Не будучи никогда близка ни с кем, кроме вас, я полагала, что у всех мужчин такое"»[5], у несчастной Мар­гариты не хватило духа отречься от Бюсси.

«Он был рожден, — говорит она в своих "Мемуарах", — чтобы быть ужасом для своих врагов, гордостью для своего повелителя и надеждой для своих друзей».

Бюсси, со своей стороны, горячо любил королеву Маргариту, так превосходно почтившую его память.

Однажды, когда во время яростной дуэли, случившейся у него с капитаном Пажем, офицером полка Ланкома, он подмял под себя этого капитана и готовился убить его, чтобы исполнить свою клятву, что тот умрет только от его руки, поверженный противник вскричал:

— Именем той, которую вы любите больше всего на свете, прошу у вас пощады!

Эта просьба дошла до самого сердца Бюсси, и, под­нимая одновременно колено и шпагу, он произнес:

— Что ж, иди ищи по всему свету самую красивую принцессу, самую прекрасную даму в мире, бросься к ее ногам, поблагодари ее и скажи ей, что это из любви к ней Бюсси сохранил тебе жизнь.

И капитан Паж, не спрашивая, кто эта прекрасная дама и принцесса, отправился прямо к Маргарите де Валуа и, став перед ней на колени, поблагодарил ее за то, что она спасла ему жизнь.

Но и прекрасная королева невероятно любила своего храброго Бюсси! Она рассказывает в своих «Мемуарах», что однажды он с двадцатью бойцами выступил против трехсот солдат и потерял лишь одного своего товарища; «при этом, — добавляет она, — одна рука у Бюсси была на перевязи».

Генрих IV, явно смирившийся с безрассудствами своей жены, однажды был, тем не менее, безжалостен к ней, и произошло это из-за Бюсси. Возможно, Генрих IV, муже­ственность которого проистекала из его нравственной силы, не мог простить этому герою, мужественность которого имела основой его чувственность, что тот лучше одарен от природы, чем он сам.

В своих любовных отношениях с Бюсси королева Мар­гарита пользовалась услугами девицы благородного про­исхождения, которую она сделала не только своей наперсницей, но и посредницей: это была Жилонна Гойон, дочь Жака де Матиньона, маршала Франции, которую все дружески называли Ла Ториньи. Король Карл IX, настроенный Генрихом IV, проникся ненави­стью к бедной девушке и потребовал, чтобы она была удалена от двора.

Так что, несмотря на возражения и слезы своей хозяйки, Ла Ториньи была отослана прочь и отправилась к одному из своих кузенов по имени Шатела.

Со своей стороны, Бюсси получил приказ покинуть двор. Вначале Бюсси отказался подчиниться, но, уступив настояниям герцога Алансонского, на службе у которого он состоял, в конце концов решился на эту ссылку.

Это стало большим огорчением для Маргариты и обер­нулось против Генриха IV. Вот, посмотрите, что говорит по этому поводу в своих «Мемуарах» королева Наварр­ская:


«Отбросив всякую осторожность, я предавалась тоске и не могла заставить себя искать общества короля, моего мужа; так что мы не спали более вместе и не разговари­вали».


К счастью, такое напряженное положение длилось недолго.

Пятнадцатого сентября 1575 года герцог Алансонский бежал, покинув двор, а некоторое время спустя королю Наваррскому, использовавшему в качестве предлога охоту в окрестности Санлиса, удалось сделать то же самое.

Король Генрих III — а правил тогда уже Генрих III, вернувшийся из Польши после смерти Карла IX, — ко­роль Генрих III был в ярости и искал, на кого обрушить свой гнев.

Под рукой у него оказалась бедняжка Ла Ториньи. Основываясь непонятно на каких доводах, он заявил, что девушка способствовала тому и другому бегству, и послал своих людей к дому Шатела, дав им приказ утопить вино­вную в реке, протекавшей в нескольких сотнях шагов от этого дома. Участь несчастной была решена; кавалери­сты, захватив вначале замок, захватили затем и ее и при­вязали к лошади, на которой бедняжку должны были увезти, но в это время два офицера герцога Алансонского, Ла Ферте и Авантиньи, которые ехали к герцогу, столкнулись со слугами г-на де Шатела, в испуге бежа­вшими из замка. Слуги рассказали им все, и офицеры вместе со своими людьми помчались во весь опор в ука­занном им направлении, прибыв на место в ту самую минуту, когда Ла Ториньи уже спустили с лошади и несли к берегу реки.

Само собой разумеется, она была спасена.

В том, что преемник Карла IX питал неприязнь к Ген­риху Беарнскому, таилась определенная опасность.

Когда Карл IX умирал, случилось одно странное собы­тие, которое произвело глубокое впечатление на коро­левский двор.

— Приведите ко мне моего брата, — приказал умира­ющий Карл IX.

Королева-мать послала за герцогом Алансонским.

Карл IX бросил на него косой взгляд — один из тех взглядов, какие были характерны для Карла IX.

— Я просил привести моего брата, — сказал он.

— А разве я не ваш брат?

— Нет, — отвечал Карл IX. — Мой брат, тот, кто любит меня и кого люблю я, это Генрих Беарнский.

Пришлось послать за тем, кого требовал привести ко­роль.

Екатерина приказала провести его под аркой, у кото­рой стояли аркебузиры. Беарнец сильно испугался, но его подталкивают вперед: он входит в комнату короля, и тот протягивает к нему руки. Мы уже говорили о том, как легко Генрих мог ронять слезы: рыдая, он бросается к кровати.

— У вас есть причина оплакивать меня, — обратился к нему король, — ибо вы теряете доброго друга. Если бы я поверил тому, что мне говорили, вас бы уже не было в живых; но я всегда вас любил. Не доверяйте ...

Королева-мать прервала его:

— Не говорите так, государь.

— Сударыня, я говорю так, ибо это правда. Поверьте, мой любимый брат, я всегда доверял только вам, моей жене и моей дочери. Молитесь Господу обо мне. Про­щайте.

Тот, кому Генриху Беарнскому не следовало доверять, был Генрих Валуа.

И потому, вырвавшись из рук Генриха Валуа, Генрих Беарнский одним духом домчался до Гиени.

Прибыв в Гиень, Генрих, который уехал, не предупре­див жену и не попрощавшись с ней, написал ей, по сло­вам автора «Исторических мемуаров и суждений», весьма вежливое письмо, где он просил ее посо­действовать тому, чтобы король оказывал ему доверие, и сообщить придворные новости, чтобы согласовать свои действия с тем, что они будут содержать.

Добрая королева все ему простила и устроила дела своего брата, Генриха Алансонского, и своего мужа, Ген­риха Наваррского, приказав, как уверяют, убить своего врага Дю Га. Обвинение суровое, но в ту эпоху подобное случалось нередко и убийство, как говорят сегодня, было в моде.

Вот, впрочем, что в своих «Мемуарах» Маргарита гово­рит о Дю Га:


«К этому времени Ле Га был уже мертв, убитый по приговору Божьему, когда он принимал паровую ванну. Как если бы его тело, испорченное всякого рода мер­зостями, было отдано гниению, которое разъедало его уже давно, а его душа отдана демонам, которым он служил колдовством и всякого рода гнусностями ...»


Если верить Брантому, «этот Дю Га был самым превос­ходным человеком своего времени». Правда, Дю Га был фаворитом Генриха III, а Брантом, воплощение лести, 29

льстил фавориту даже после его смерти; разве король еще не был жив?

Дю Га был убит через несколько дней после побега Генриха IV, у себя дома, будучи больным, Гийомом Дюпра, бароном де Вигго.

Депорт, автор очаровательной вилланеллы «Пастушка Розетта», которую герцог де Гиз распевал за несколько минут до того, как он был убит, сочинил по случаю убий­ства Дю Га довольно красивый сонет, заканчивающийся следующими строками:


Вот так, в постели, слабый и больной,

Он был убит злодейски в час ночной.

Убийцы эти подлые — не те ли,

Что днем и глянуть на него не смели?[6]


То ли желая вернуться к мужу, то ли страшась ока­заться раздавленной в политических распрях, Маргарита, ко всеобщему удивлению, попросила разрешения при­соединиться к Генриху, находившемуся в Гиени; однако это было запрещено ей королем, выставившим предло­гом, что он не желает, чтобы его сестра жила с ерети­ком.

Наконец, когда королева-мать решила лично отпра­виться в Гиень, чтобы провести переговоры с Генрихом, Маргарите было позволено сопровождать ее в этом путе­шествии.

Однако, вне всякого сомнения, королева-мать не вполне рассчитывала на обольстительность своей дочери, какой бы обольстительной та ни была, ибо она взяла с собой то, что сама называла своим летучим эска­дроном — эскадроном, который состоял из самых кра­сивых девушек королевства и наличный состав которого, по словам Брантома, порой доходил до трех сотен.

Этот знаменитый летучий эскадрон, упоминаемый в мемуарах и памфлетах того времени, был в руках Екате­рины Медичи мощным средством обольщения.

В самом деле, Александр Македонский устоял перед чарами жены и дочерей Дария, а Сципион — прелестной испанки, невесты Аллуция, имя которой история забыла сохранить для нас; Октавиан устоял перед чарами Клео­патры, а Наполеон — Луизы Прусской. Но каким обра­зом мужчина, будь он полководцем, королем или импе­ратором, может противостоять целому эскадрону из трехсот женщин одна другой красивее и соблазнительнее, да еще находящихся под началом такого командира, как Екатерина Медичи?

Разумеется, человек с темпераментом Генриха IV, глав­ной чертой характера которого никоим образом не была воздержанность, должен был поддаться этому искуше­нию.

И он поддался.

Лавры победительницы достались красавице Дейель.

Это была гречанка с острова Кипр, три тысячи лет тому назад давшего Венере прозвище Киприда. Будучи ребенком, она играла на развалинах Амафунта, Пафоса и Идалиона, и, когда в 1571 году остров был захвачен и разграблен турками, ей удалось спастись на венециан­ской галере. Она была представлена ко двору Екатерины, и та, найдя ее необычайно красивой и рассудив, что подобная красота может послужить ей самой, зачислила ее в свой летучий эскадрон.


«Она и г-жа де Сов, — говорит д'Обинье, — были двумя красивыми и ловкими особами, которых во время своей поездки в Гасконь в 1578 году использовала королева-мать, чтобы развлекать Генриха IV».


К счастью для дела гугенотов, Маргарита, — всегда оберегавшая своего мужа, даже в разгар супружеских измен, которыми она удручала его, — так вот, повторяем, к счастью для дела гугенотов, Маргарита решила создать противовес страсти Генриха к красавице-гречанке: она обольстила советника Пибрака, пользовавшегося гром­кой известностью, которую принесли ему его моральные катрены, напечатанные за четыре года до этого.

Мессир Ги дю Фор, сеньор де Пибрак, в звании намест­ника сенешаля представлявший Францию на Трентском соборе и защищавший на нем свободы Галликанской церкви, был весьма важным человеком: он являлся гене­ральным адвокатом, затем сопровождал Генриха III в Польшу и вместе с ним вернулся оттуда, а потом был послан им защищать интересы католиков на переговорах в Нераке, как прежде он защищал свободы Галликанской церкви на Трентском соборе, о чем мы только что ска­зали.

Маргарита не забыла услуг, оказанных славным совет­ником ее мужу. Позднее она сделала его президентом Парламента, своим канцлером и канцлером герцога Алансонского.

Итоги переговоров в Нераке, статьи подписанного там договора и суждения о влиянии этого договора на собы­тия того времени следует искать не в этой хронике, а в исторических трудах. Как известно, наша задача состоит в том, чтобы заниматься совсем иными делами.

Когда договор был подписан и переговоры заверши­лись, королева-мать уехала в Лангедок, а двор короля Наваррского направился в По, в Беарн.

Мы привели примерный список любовников Марга­риты. Попытаемся теперь привести список любовниц Генриха IV.

Пребывание Генриха в Беарне в годы, предшествова­вшие его женитьбе, оставило память лишь о мимолетной любви молодого человека и юной девушки. Все знают имя Флёретты, не зная о ней ничего другого, кроме того, что она была дочь садовника из Нерака, что Генрих Беарнский любил ее, а она любила Генриха Беарнского. В этой любовной истории нет ничего определенного и достоверного: даже имя героини условно.


«Флёретта, — говорит автор "Забавных историй о королевах и регентшах Франции", — это настоящее или вымышленное имя дочери садовника Неракского замка, достаточно миловидной для того, чтобы увлечь короля Наваррского».


Затем появилась мадемуазель де Тиньонвиль, дочь Лорана де Монтюана. Она была не любовницей, а любов­ной страстью короля Наваррского. В то прекрасное время, когда любовь была третьей религией, если не пер­вой, женщины редко оказывали сопротивление. Расска­жем об этой девушке; кстати, связанная с ней история более достоверна, чем история Флёретты. Подлинность ей придают свидетельства Сюлли и д'Обинье.

«Король Наваррский, — говорит Сюлли, — уехал в Беарн якобы для того, чтобы увидеться со своей сестрой. Но полагают, что на самом деле его влекла туда юная Тиньон­виль, в которую он в то время был влюблен. Она стойко сопротивлялась атакам короля Наваррского, и государь, распалявшийся соразмерно преградам, которые он встречал на пути к успеху, использовал в отношении юной Тиньон­виль все приемы пылкого влюбленного».

Каковы же были эти приемы пылкого влюбленного?

Об этом нам расскажет д'Обинье; вот его собственные слова:


«Тем временем начался любовный роман молодого короля и юной Тиньонвиль, целомудренно сопротивлявшейся его домогательствами, поскольку она была девственницей. И тогда король, пребывая в твердом убеждении, что для д'Обинье нет ничего невозможного, пожелал использовать его в этом деле. Однако д'Обинье, который был довольно порочен в любовных делах и, возможно, не отказал бы в подобной услуге приятелю, проявившему такую прихоть, настолько восстал против звания сводника, которое его хотели заставить принять, и поручения, которое ему хотели дать, что ни чрезмерные ласки, ни бесконечные мольбы его господина, который доходил до того, что опу­скался перед ним на колени, заламывая руки, не могли его растрогать».


Так что король Наваррский был отвергнут, и ему при­шлось снова заняться г-жой де Сов.

За неимением лучшего, впрочем, это был очень непло­хой выбор.

Шарлотта де Бон де Самблансе, г-жа де Сов, была не только одной из самых красивых, но еще и одной из самых соблазнительных дам королевского двора, и в этом отношении не стоит верить тому, что говорила о ней в своих «Мемуарах» королева Маргарита, дважды побывав­шая ее соперницей: первый раз во время романа г-жи де Сов с герцогом Алансонским, а во второй раз во время ее романа с Генрихом Наваррским. Она была внучкой несчастного Самблансе, казненного в царствование Франциска I, а очаровательным именем «госпожа де Сов» была обязана своему мужу Симону де Физу, барону де Сову.

Ей не приходило в голову сопротивляться Генриху IV, как это делала юная Тиньонвиль: оказывать сопротивле­ние не входило в привычки этой прелестной особы; она была официальной любовницей короля Наваррского, пока он вместе с герцогом Алансонским находился под стражей в Лувре, и ее любовь помогала пленнику и даже, как уверяют, обоим пленникам коротать тюремные часы.

По-видимому, эта сплетня была не такой уж клеветой, ибо вот какие слова, написанные собственной рукой Ген­риха IV, можно найти в «Мемуарах» Сюлли:


«Наша взаимная ненависть с герцогом Алансонским впер­вые начала возникать в то время, когда мы оба были плен­никами в Лувре и, не зная, чем себя развлечь, ибо зачастую не выходили оттуда и не имели другого занятия, кроме как гонять перепелов по моей комнате, забавляли себя тем, что ухаживали за дамами; таким образом мы оба сдела­лись поклонниками одной и той же красавицы, г-жи де Сов, и она стала проявлять ко мне расположение, а его осаживала и унижала в моем присутствии».


Их взаимная ненависть возросла настолько, что они готовы были убить друг друга на дуэли без свидетелей. И это вполне могло бы случиться, если бы, при всей осто­рожности, какой обладал, как мы уже говорили, Ген­рих IV, герцог Алансонский не оказался еще более осто­рожным, чем он.

Эта ненависть породила удивительное последствие: дело в том, что, страшно завидуя друг другу, они в итоге перестали быть чужими людьми.

«Таким образом, — говорит в своих "Мемуарах" Марга­рита, — хотя в г-жу де Сов были влюблены герцог де Гиз, Дю Га, Сувре и многие другие, и все они были любимы ею в большей степени, чем Генрих Наваррский и герцог Алансон­ский, оба они об этом не думали и опасались лишь того, что один будет иметь преимущество перед другим».

Когда Генрих бежал из Лувра, его любовь к г-же де Сов была в самом разгаре; то ли находясь под ее влия­нием, то ли опасаясь измены, он уехал, не предупредив свою жену. Ему очень хотелось взять с собой хотя бы любовницу, но это было невозможно.

«Прелестная Дейель, — говорит Маргарита, — внесла на минуту разнообразие в сердце короля, оказавшегося вдали от своей Цирцеи, чары которой теряли на удалении свою силу. Но прелестная Дейель последовала за королевой- матерью, переписка с г-жой де Сов возобновилась, и теперь уже она в свой черед бежала из Парижа, чтобы присоеди­ниться в По к королю».

К несчастью, она запоздала, и во время своей поездки в Ажен король влюбился в Катрин де Люк. Это была самая красивая девушка в городе, и ее красота стала для нее причиной несчастья. У нее была дочь от Генриха IV, но обстоятельства разлучили его с ней, и, когда Генрих IV забыл об этом любовном приключении, мать и дитя умерли от голода.

О! Генрих IV был весьма забывчивым любовником, другом и королем и к тому же — д'Обинье кое-что об этом знал — весьма скупым.

В это самое время король возложил на д’Обинье какую-то задачу в Гаскони. Д’Обинье хотел выглядеть там настоящим вельможей, каким он и был на самом деле, и промотал там семь или восемь тысяч ливров из собственного достояния.

Хотя и зная скупость своего повелителя, он, тем не менее, ожидал, что по возвращении ему возместят издержки и вознаградят его, но в качестве всей награды Генрих IV подарил ему лишь свой портрет.

Под этим портретом д’Обинье написал следующие четыре строчки:


Сколь странным свойством принц наш обладает!

Не сам ли дьявол то ему внушил?

Своим портретом он вознаграждает

Тех, кто ему столь преданно служил.[7]


Покидая Ажен, Генрих IV оставил там в забвении не только бедную Катрин де Люк, но и, по словам д’Обинье, громадного спаниеля по кличке Лимон, имевшего при­вычку спать в ногах короля (а зачастую и между Фронте­наком и д’Обинье): это несчастное животное, умиравшее с голоду, стало ластиться к д’Обинье и вызвало у него такую жалость, что он поместил его на пансион к какой-то женщине и велел выгравировать на его ошей­нике следующий сонет:


Ваш пес Лимон еще совсем недавно

Спал подле вас на том же ложе, Сир!

А ныне верный друг, товарищ славный,

Свернулся на земле, убог и сир.


Клыком и рыком в ярости облавной

С разбойников в лесах сгонял он жир,

Но, не снискавши милости державной,

На поруганье брошен в этот мир.


Силен и быстр, с отменной песью статью,

Любим он был всей королевской ратью,

Да от щедрот монарших выгнан вон.


О, государю верные вельможи,

Не презирайте пса — судьбой вы схожи:

Получите награду, как и он![8]


К счастью для Лимона, на другой день Генрих проез­жал через Ажен; собаку привели к королю, и, как пишет д'Обинье, «король побледнел, читая эти стихи».

Вероятно, эта бледность обеспечила Лимону пожиз­ненную ренту. Д'Обинье ничего более о нем не говорит.

Мало-помалу Генрих IV привык к упрекам подобного рода и, побледнев в тот раз, не давал себе более труда даже краснеть из-за таких пустяков. Правда, спустя несколько лет произошел забавный случай, о котором мы сейчас расскажем.


«Однажды ночью, — говорит д'Обинье, — когда мне слу­чилось спать в гардеробной комнате моего господина вме­сте со сьером де Ла Форсом (тем самым Комоном, кото­рый чудом спасся в Варфоломеевскую ночь и умер в 1652 году, в звании маршала Франции и в возрасте девяноста трех лет, и приключение которого Вольтер описал в столь скверных стихах), я несколько раз сказал ему: "Ла Форс, наш господин — скаредный волокита и самый неблагодар­ный смертный, какой только есть на свете". Ла Форс, уже почти уснувший, переспросил меня: "Что ты там говоришь, д'Обинье?" Король, слышавший этот разговор, ответил ему: "Он говорит, что я скаредный волокита и самый неблагодарный смертный, какой только есть на свете ... Какой же крепкий у вас сон, Ла Форс!" Отчего конюший, — добавляет д'Обинье, говоря о себе самом, — остался в некотором смущении. Однако на следующий день его госпо­дин не выказал ему никакого неудовольствия, но и не при­бавил к его жалованью даже четверти экю».


Вот еще один штрих к портрету Генриха IV, сделанный рукой мастера. Спасибо, д’Обинье!

Личная и даже политическая история Генриха IV — это перечень его любовных увлечений и дружеских привя­занностей; однако всегда видишь его неблагодарным в дружбе и непостоянным в любви.

На смену Катрин де Люк пришла жена Пьера Марти- ниуса, которую по имени мужа называли Мартина.

Ее имя, снисходительность ее мужа и великая слава о ее красоте, заставившей влюбиться в нее Дюфе, канцлера Наварры, — вот и все, что от нее осталось в памяти людей.

Затем появилась Анна де Бальзак, дочь Жана де Баль­зака, сеньора де Монтегю, управляющего финансами дома Конде. Она вышла замуж за Франсуа де Л'Иля, сеньора де Треньи, но скандальная хроника ограничива­ется тем, что называет ее Ла Монтегю.

Затем Арнодина, довольно любопытные сведения о которой можно найти на странице 129 первого тома «Вероисповедания Санси».

Затем мадемуазель де Ребур, дочь президента Кале. О ней очень резко отзывается Маргарита. Правда, любов­ная связь короля с мадемуазель де Ребур имела место во время пребывания Маргариты в По.


«Это была, — говорит королева Наваррская, — зло­нравная девица, которая совсем не любила меня и посто­янно устраивала мне самые отвратительные гадости, какие только могла».


Однако царствование мадемуазель де Ребур было недолгим. Король и двор покинули По, тогда как бед­няжка заболела и, пребывая в страданиях, вынуждена была там остаться.

Всеми покинутая, она умерла в Шенонсо.


«Когда эта девица сильно заболела, — говорит Бран­том, — ее посетила королева Маргарита и, поскольку та уже была готова отдать Богу душу, сделала ей строгое внушение, а затем сказала: "Бедняжка много страдала, но ведь и зла она натворила много!"»


Эти слова стали надгробной речью в честь умершей.

Ее сменила Франсуаза де Монморанси-Фоссё, более известная под именем Прекрасная Фоссёза.

Следует взглянуть на картину очаровательного малень­кого двора в Нераке, изображенную Маргаритой в ее «Мемуарах»; при виде этого зрелища потекут слюнки у самых пресыщенных людей. Двор этот состоял из всего самого красивого и самого галантного, что имелось на Юге Франции.

Царили там Маргарита Наваррская и Екатерина, сестра Генриха IV. Это было удивительное смешение католиков и протестантов, но то время явилось передышкой в рели­гиозных войнах. Одни шли вместе с королем Наваррским слушать проповедь, другие вместе с Маргаритой — слу­шать мессу, а поскольку протестантский храм был отде­лен от католической церкви прелестным местом для про­гулок, похожим на небольшой лесок, все встречались снова в восхитительных аллеях миртов и лавров, под купами каменных дубов и земляничных деревьев, и, ока­завшись там, забывали о проповеди и мессе, Лютере и папе и приносили жертвы, как тогда говорили, одному лишь богу любви.

Прекрасная Фоссёза приносила жертвы так часто и так щедро, что оказалась беременна.

К счастью, Маргариту, полностью поглощенную мыс­лями о виконте де Тюренне, довольно мало беспокоило, что делает ее муж.

Тем не менее дело было затруднительным. Фоссёза входила в число придворных дам королевы, а все при­дворные дамы королевы спали в так называемой комнате фрейлин.

В конце концов влюбленные выпутались из этого положения благодаря потворству доброй Маргариты. Дадим ей самой рассказать об этом приключении.


«Схватки у нее начались утром, на рассвете, когда она спала в комнате фрейлин. Она послала за моим медиком и попросила его предупредить короля, моего мужа, что тот и сделал. Мы спали с мужем в одной и той же комнате, но в разных кроватях, как у нас было заведено. Когда медик сообщил мужу эту новость, тот оказался в сильном затруднении, не зная, что делать, и опасаясь, с одной сто­роны, что все получит огласку, а с другой — что любов­нице, которую он сильно любил, не будет оказано необхо­димой помощи. Наконец, он решил признаться мне во всем и попросить меня помочь ей, прекрасно зная, что, несмотря ни на что, он всегда найдет меня готовой сослужить ему службу, какая будет ему угодна. Он раздвинул полог моей кровати и сказал мне: "Друг мой, я утаил от вас кое-что, в чем мне нужно теперь вам признаться; прошу вас про­стить меня, но сделайте одолжение: сейчас же подними­тесь и пойдите помогите Фоссёзе, ибо ей очень плохо. Вы же знаете, как я люблю ее; окажите мне эту услугу"».


Маргарита поднялась и пришла на помощь бедной Фоссёзе, которая разрешилась от бремени девочкой, ро­дившейся мертвой, так как будущая мать чрезмерно затя­гивалась, чтобы скрыть свое положение.

Как только роды завершились, Фоссёзу возвратили назад в комнату для фрейлин. Так что Генрих надеялся, что никто ничего не заподозрит.

Само собой разумеется, догадаться обо всем было так нетрудно, что в тот же день весь Нерак уже знал эту новость.

Любовная связь Генриха с Фоссёзой длилась пять лет, после чего они расстались по обоюдному согласию: Ген­рих — чтобы стать любовником графини де Пип, а Фос­сёза — чтобы выйти замуж за Франсуа де Брока, сеньора де Сен-Мара.

Вслед за тем Прекрасная Фоссёза исчезла, погрузи­вшись во тьму супружеской жизни, ставшую для нее такой же непроглядной, как мрак смерти, ибо никто не знает, где она с этого времени жила и где умерла.

Однако, перед тем как перейти к прелестной графине де Гиш, более известной под именем Коризанды, скажем еще несколько слов о Маргарите.

Прекрасное взаимопонимание супругов, которое не могла поколебать общеизвестность их любовных связей, омрачилось из-за религиозных вопросов.

Королевский двор пребывал в По, городе почти цели­ком протестантском. Вследствие этого две религии не имели уже, как это было в Нераке, городе веротерпимом, каждая свой храм. Все, что было позволено Маргарите, — это слушать мессу в замке, в маленькой часовне, вме­щавшей от силы шесть или семь человек. Те немного­численные католики, что жили в городе, надеялись получить возможность хотя бы небольшими группами посещать мессу; но едва только королева входила в часовню, как человек по имени Ле Пен, ревностный гугенот, управляющий у короля Наваррского, отдавал приказ поднять замковый мост. Тем не менее в Троицын день 1579 года нескольким католикам удалось незаметно проникнуть в часовню и, посредством такого благого хищения слова Божьего, прослушать мессу. Стоя у вла­сти, гугеноты проявляли себя не меньшими гонителями инакомыслящих, чем католики, доказательством чему служит сожжение на костре несчастного Сервета в Женеве. Гугеноты обнаружили присутствие католиков на мессе, сообщили Ле Пену об этом нарушении его при­казов, затем прямо в присутствии королевы ворвались в часовню, взяли католиков под стражу и, грубо обращаясь с ними, отвели их в городскую тюрьму.

Маргарита пожаловалась королю, своему мужу.

Ле Пен вмешался в ее разговор с мужем и стал гово­рить с высокомерием, которое королева сочла наглостью, а король расценил всего лишь как бестактность. Однако королева, знавшая свою силу, настаивала, требуя, чтобы заключенные в тюрьму католики были выпущены на сво­боду. Ле Пен ее оскорбил, и она требовала, чтобы Ле Пен был изгнан.

После долгого сопротивления Генрих был вынужден согласиться на оба ее требования; но из-за этой настой­чивости жены он проникся к ней той глубокой враждеб­ностью, какая впоследствии продиктует д'Обинье «Сати­рический развод», и от взаимного равнодушия, которое 39

было присуще их совместной жизни, они перешли к ярко выраженному разладу.

Королева уехала в Нерак, а поскольку после 1577 года военные действия возобновились, она добилась, чтобы Нерак считался нейтральным городом как католиками, так и протестантами и чтобы в пределах трех льё от него не происходило никаких вооруженных нападений, но на условии, что в городе не будет находиться король Наварр­ский.

К несчастью, очередной любовный роман привел короля в Нерак. Бирону это стало известно, и в ту минуту, когда он приказал напасть на королевскую свиту, пушеч­ное ядро ударило в стену в нескольких футах ниже укры­тия, откуда Маргарита наблюдала бой.

Маргарита никогда не могла простить Бирону такого неприличия.

Эта седьмая гражданская война донельзя утомила Генриха III.

Возможно, из всех ленивых королей, каких Франция насчитывает за свою историю — а число их велико! — он больше, чем кто бы то ни было, желал покоя. И при этом, словно заранее покаранный за свои необычные пороки, он был королем, царствование которого стало самым бурным из всех.

Наконец, он рассудил, что ничто не изменится к луч­шему, если только Генрих и герцог Алансонский не ста­нут снова пленниками или же — кто знает? — мертве­цами. По его мысли, средство завлечь их в Париж состояло в том, чтобы призвать туда Маргариту. Было заключено одно из тех лицемерных перемирий, какие так хорошо умела заключать королева-мать, и Генрих III написал сестре письмо, приглашая ее вернуться ко двору.

Герцог Алансонский вновь появился в Лувре, тогда как король Наваррский, несмотря на все уговоры, не мог решиться покинуть свое королевство.

Арестовать или убить герцога Алансонского означало бы сделать лишь половину дела, а вот исполнить осталь­ную часть замысла стало бы после этого труднее.

Генрих III удовольствовался тем, что бесился от зло­сти, видя, как лис никоим образом не хочет попасть в западню.

Ему недоставало лишь благоприятного момента и жертвы: то и другое вскоре представилось.

Жуайёз, любимейший фаворит Генриха III, находился с миссией в Риме, и Генрих III отправил к нему курьера. Этот курьер вез Жуайёзу важное письмо, содержавшее некие политические и частные секреты из числа тех, какие раскрывает нам «Остров гермафродитов» и другие памфлеты того времени.

Курьер был убит, а депешу похитили.

Генрих III заподозрил свою сестру и страшно разгне­вался на нее. Король нападал на нее на глазах у всего двора, во всеуслышание обвинял ее в распутстве, пере­числял ей ее любовников, рассказывал ей самые сокры­тые истории из ее жизни, наводя на мысль, а не прятался ли он в ее алькове, и закончил тем, что приказал ей уехать из Парижа и избавить двор от ее заразного присутствия.

На следующий день, то ли торопясь покинуть дворец, где ей было нанесено такое страшное оскорбление, то ли просто-напросто желая подчиниться приказу, отданному братом, королева Наваррская покинула Париж, не взяв с собой ни свиты, ни туалетов, ни даже челяди и распола­гая лишь штатом прислуги обычной знатной дамы, то есть двумя горничными. Правда, этими двумя горнич­ными были г-жа де Дюра и мадемуазель де Бетюн.

Вероятно, король подумал, что даже такой штат чрез­мерно велик для принцессы, с которой он обошелся столь оскорбительно.

Между Сен-Клером и Палезо капитан гвардейцев по имени Солерн, сопровождаемый отрядом аркебузиров, остановил дорожные носилки королевы, приказал ей снять маску, надавал пощечин г-же де Дюра и мадемуа­зель де Бетюн и препроводил обеих в качестве пленниц в аббатство Ферьер близ Монтаржи, где они подверглись допросу, крайне оскорбительному для чести королевы.

Мезре и Варилла добавляют даже, что при этом допросе присутствовал король; но, поразмыслив и успокоив свой гнев, Генрих III осознал, насколько чудовищно было то, что случилось, и первым написал Генриху Беарнскому, желая, чтобы король Наваррский узнал об этом проис­шествии прежде всего от него.

Генрих Наваррский охотился вблизи Сент-Фуа, когда к нему прибыл один из камердинеров Генриха III, вру­чивший ему письмо, которое было от начала и до конца написано рукой его господина.

Генрих III сообщал в этом письме, что, «узнав о дурном и постыдном поведении г-жи де Дюра и мадемуазель де Бетюн, он решил изгнать их из окружения королевы Наваррской как чрезвычайно опасную нечисть, нестерпи­мую рядом с принцессой такого ранга».

Но о том, каким образом он их изгнал, и об оскорбле­нии, нанесенном королеве Наваррской, он не сказал ни единого слова.

Генрих улыбнулся так, как ему было присуще улыбаться в подобных обстоятельствах, приказал радушно принять посланца короля и, догадываясь, что произошло нечто из ряда вон выходящее, стал ждать новых известий.

Известия не замедлили прийти. Они содержались в письме королевы Наваррской.

Королева рассказывала мужу о том, что произошло, в подробностях, в которых ощущалась правда, точно так же, как в письме Генриха III угадывалась ложь.

Генрих Наваррский тотчас же отправил к француз­скому королевскому двору Дюплесси-Морне, чтобы тот от его имени попросил Генриха III объяснить, по какой причине были нанесены оскорбления королеве Марга­рите и ее придворным дамам, и, как это следует доброму повелителю, сообщить ему, что он дол­жен делать.

Генрих III уклонился от прямого ответа, и король Наваррский никакого удовлетворения не добился.

Так что Маргарита продолжила свой путь к Нераку, у ворот которого ее встретил муж.

Однако поведение Маргариты Наваррской повлекло за собой новые проступки, добавившиеся к ее прежним прегрешениям, которые уже ставил ей в упрек муж, и вследствие ссоры, в ходе которой Генрих обвинил ее в том, что она родила ребенка от Жака Шанвалона, Мар­гарита удалилась в принадлежавший ей город Ажен, полученный ею в качестве приданого.

Хуже всего было то, что такой ребенок действительно существовал: позднее этот сын Маргариты, которого Бассомпьер называет «отец Аршанж», а Дюплеи — «отец Анж», стал капуцином, духовником маркизы де Верней и одним из самых озлобленных участников заговора, вслед­ствие которого Генрих IV чуть было не лишился жизни, а граф Овернский и д’Антраг были приговорены к смерти.

Само собой разумеется, Генрих IV их помиловал.

III

Тем временем герцог Алансонский скоропостижно скончался в Шато-Тьерри.

Никто не сомневался, что он был отравлен.

Но почему не поверить, что он умер просто-напросто от болезни, от которой умерли Франциск II и Карл IX и от которой умерли их дед по отцовской линии Фран­циск I и их дед по материнской линии Лоренцо II Медичи?

Болезнь, привезенная из Америки Христофором Колумбом, причинила, несомненно, огромные беды; и все же следует быть в определенной степени признатель­ной ей, если задуматься о том, что она избавила нас от Валуа.

Герцог Алансонский, по поводу смерти которого мы сделали это отступление, был уже в материнской утробе настолько затронут этой болезнью, что, словно англий­ские собаки, появился на свет с раздвоенным носом.

Генрих III избежал ее лишь потому, что, по всей веро­ятности, был сыном кардинала Лотарингского.

Кардинал Лотарингский был жестоко наказан за то, что нарушил как законы Церкви, так и законы обще­ства.

По приказу сына он был убит в Блуа вместе со своим братом Генрихом де Гизом 24 декабря 1588 года.

Вернемся, однако, к нашим баранам, от которых нас отдалило это небольшое медико-историческое отступле­ние.

Война разгорелась с новой силой.

На этот раз Генрих Наваррский вел две войны: одну против своего шурина Генриха III, другую против коро­левы Маргариты.

Как уже было сказано, Маргарита удалилась в свой славный город Ажен, однако ее поведение, более чем легкомысленное, вызвало презрение к ней горожан, а вымогательства, к которым она прибегала, сделали ее ненавистной в их глазах.

Обитатели Ажена отправили гонцов непосредственно к королю Наваррскому, умоляя его послать несколько капитанов, чтобы захватить город, и добавляя, что весьма охотно окажут этому захвату содействие.

Генрих послал г-на де Матиньона, и город был захва­чен так быстро, что королеве Наваррской хватило вре­мени лишь на то, чтобы сесть верхом позади дворянина по имени Линьерак, тогда как г-жа де Дюра села позади другого, и поспешно обратиться в бегство. Они проде­лали двадцать четыре тамошних льё за два дня, а затем укрылись в Карла, крепости в горах Оверни, где Марзе, брат Линьерака и комендант этой крепости, предложил убежище королеве.

В это время Маргариту преследовали одновременно ее брат и ее муж.

Обитатели селения Карла, испытывавшие к королеве чувства нисколько не лучшие, чем жители Ажена, решили выдать ее мужу.

К счастью, она вовремя узнала об этом заговоре и успела сбежать.

Убегая, она попала в руки маркиза де Канийяка, кото­рый препроводил ее в замок Юсон, стоявший на реке Алье, в шести льё от Клермона. Канийяк был молод, Маргарита по-прежнему была красива, и уже через неделю Канийяк стал пленником своей пленницы. Однако, хотя и превратив Канийяка в пленника, Марга­рита вовсе не стала свободной: ее клетка расширилась, только и всего, и пределами свободы узницы служили стены крепости.

Крепость была неприступной, но и выйти оттуда Мар­гарита не могла и оставалась там двадцать лет, то есть с 1585 года по 1605-й, когда она вновь появилась при дворе.

Оставим же ее в Юсоне и проследим за новыми любов­ными увлечениями Генриха Беарнского, потихоньку при­ближающегося к тому времени, когда он станет Генри­хом IV.

Мы уже говорили, что в перечне, или, если угодно, хронологии любовных романов нашего героя Прекрасная Коризанда идет за Прекрасной Фоссёзой.

Диана д’Андуэн, виконтесса де Лувиньи, более извест­ная под именем Коризанды, еще очень молодой вышла замуж за Филибера де Грамона, графа де Гиша, деда того Грамона, который оставил нам свои восхитительные «Мемуары», написанные пером его шурина Гамильтона; если верить ему, он вполне мог быть внуком Генриха IV, ибо вот что написано у него по этому поводу:


«О, до чего же скверно ты шутишь!.. Ты полагаешь, что я не знаю, кто такие Менодор и Коризанда ?! Или, может быть, мне неизвестно, что только от моего отца зависело, будет ли он считаться сыном Генриха IV? Король всеми силами хотел признать его, но упрямец никак не желал согласиться на это. Ты только подумай, кем были бы Грамоны, если бы не эта пустая причуда: они имели бы пре­имущество перед такими людьми, как Сезар де Вандом. Ты напрасно смеешься, это такая же правда, как Еванге­лие».[9]


Но, по всей вероятности, шевалье де Грамон просто бахвалился.

Впервые Генрих IV увидел Коризанду мельком в 1576 году, когда ему удалось тайно покинуть французский королевский двор; однако он не находился тогда рядом с ней достаточно долго для того, чтобы завязка любовного романа, если только завязка любовного романа была на самом деле, имела какое-нибудь продолжение.

Он увидел Коризанду снова лишь в 1582 или в 1583 году, то есть два или три года спустя после смерти графа де Гиша, погибшего в 1580 году во время осады Ла-Фера. Так что шевалье де Грамону приходится оставаться вну­ком графа де Гиша, а не племянником Сезара де Ван­дома.

Что же касается датировки этого нового любовного увлечения, то указать ее нам потрудился Сюлли.


«Это происходило, — говорит он, — в 1583 году, в то время, когда король Наваррский пребывал в самом разгаре своей любовной страсти к графине де Гиш».


Некоторые авторы, защитники добродетели Прекрас­ной Коризанды, на которую так безосновательно бросает тень ее внук шевалье де Грамон, утверждают, что эта добродетель всегда оставалась чиста; это возможно — все возможно на этом свете, — но неправдоподобно.

Во всяком случае, вот письмо Генриха Беарнского, способное пролить свет на этот спорный вопрос.

Разумеется, мы приводим из него те места, какие более всего компрометируют графиню де Гиш.


«Вчера вечером я приехал в Маран, куда отправился для того, чтобы позаботиться о безопасности этого места. О, как бы я пожелал Вам побывать там! Мне никогда не доводилось видеть места, более соответ­ствующего Вашему характеру. По одной этой причине я готов выменять его ... Здесь обитают всякого рода птицы, поющие на все голоса; среди них есть и морские, перья которых я Вам посылаю; здесь водятся рыбы, раз­меры и цена которых чудовищны: крупный карп по три су и щука по пять! Это место, через которое в больших количествах перевозят товары, причем исключительно судами; земля здесь родит много зерна и очень красива. Здесь можно жить очень приятно в мирное время и без­опасно во время войны. Здесь можно веселиться с тем, кого любишь, и печалиться о разлуке. В четверг я уез­жаю отсюда и отправляюсь в Пон, где буду ближе к

Вам, но не намерен там задерживаться. Душа моя, всегда будьте ко мне доброжелательны и верьте, что моя преданность Вам чиста и ничем не запятнана: подобной еще никогда не было. Если это доставит Вам удовлетворение, будьте счастливы.

ГЕНРИХ».


Их любовные встречи происходили в Мон-де-Марсане. Красавица-вдова жила там и каждый день, если верить д'Обинье, «ходила к мессе, сопровождаемая Эспри и малы­шом Ламбером, а также мавром, баском в зеленом одеянии, обезьяной Бертраном, английским пажом, собакой и лакеем».[10]

Красотой графини или странностью ее свиты был пле­нен король? Но так или иначе, он страстно в нее влю­бился.

В то время Генрих добивался развода с Маргаритой, и каждый раз, влюбляясь в какую-нибудь женщину, он принимал решение жениться на ней. Ему недостало самой малости, чтобы жениться на Габриель: замысел этот разрушила ее смерть, а г-же д'Антраг он дал обяза­тельство вступить с ней в брак, которое, как мы позднее увидим, порвал Сюлли.

Что же касается его женитьбы на графине де Гиш, то в этом своем намерении он признался д'Обинье, что было равносильно желанию получить суровый выговор. Д'Обинье отчитал влюбленного короля и заставил его дать слово дворянина, что в течение двух лет он и думать не будет о том, чтобы жениться на Прекрасной Коризанде.

Генрих дал такое обещание, оставив за собой право поступить по прошествии двух лет так, как ему будет угодно, и д'Обинье успокоился. Ему было прекрасно известно, сколько обычно длятся любовные увлечения короля.

Д'Обинье ошибся в отношении длительности, но не в отношении страстности любви того, кого он называл скаредным волокитой и самым неблагодарным повелите­лем, какой только есть на свете.

Два года спустя Генрих еще был любовником Кори- занды, но больше уже не говорил о том, что собирается жениться на ней.

Его страсть к ней была в самом разгаре, когда он дал сражение при Кутра, разгромил Жуайёза и убил его.

Перед сражением, в начале наступления, рядом с Ген­рихом Наваррским были два сына принца де Конде, его дяди, убитого при Жарнаке: один, как и его отец, звался принцем де Конде, другой — графом де Суассоном.

Воззвание короля Наваррского было кратким.

Он обнажил шпагу и произнес:

— Здесь нет нужды в длинных речах. Вы Бурбоны, и да здравствует Бог! Я докажу вам, что я ваш старший брат.

— А мы, — отвечали Конде, — покажем вам, что у вас хорошие младшие братья.

Всем известен итог этого сражения: победа Генриха Наваррского была полной и оба Жуайёза погибли.

Вечером победители пировали в замке Кутра.

Мертвые тела обоих Жуайёзов были выставлены нагими в его нижнем зале.

Кто-то из пирующих осмелился насмехаться над двумя отважными дворянами, которые предпочли умереть, но не обратиться в бегство.

— Замолчите, господа, — строго сказал Генрих, — сей­час для всех время проливать слезы, даже для победите­лей.

Затем, поскольку ему всегда, при любом случае, нужно было как истинному гасконцу выказывать свое остро­умие, он написал Генриху III:


«Государь, господин мой и брат! Возблагодарите Господа: я разбил Ваших врагов и Вашу армию».


И что, по вашему мнению, собрался делать Генрих IV, выиграв битву? Воспользоваться этим успехом, чтобы соединиться с протестантской армией, которую он набрал в Германии за те деньги, какими снабдила его Прекрас­ная Коризанда, заложив свои поместья? Именно это посоветовали бы ему д’Обинье, Сюлли и Морне, но он и не подумал с ними советоваться.

Генрих берет знамена, подобранные на поле битвы, устраивает из них ложе для графини де Пип и спит на нем вместе с нею, в то время как герцог де Гиз добивает его немецкую армию. Правда, год спустя Генрих III, дабы отблагодарить короля Наваррского, убивает в Блуа гер­цога де Гиза и кардинала Лотарингского.

Нет ничего удивительного в том, что Генрих Наварр­ский думал о своей любовнице в ту минуту, когда он одерживал победу.

Вам предстоит увидеть, что он думал о том же и за минуту до смерти.

В январе 1589 года герцог Неверский осадил Ла-Гарнаш, небольшой городок в Нижнем Пуату. Король Наваррский поспешил туда, чтобы снять осаду города; стоял страш­ный холод; разгоряченный, Генрих спешился, просту­дился и, заболев 9 января, 13-го уже думал, что уми­рает.

Пятнадцатого января он написал графине де Гиш:


«Жер не мог быть послан курьером по причине моей болезни, из которой, слава Богу, я уже выхожу. Вскоре Вы услышите обо мне такие же добрые вести, как из Ньора ...Я еще не могу писать сам. Определенно, душа моя, мне довелось увидеть разверстые небеса, но я недо­статочно хороший человек, чтобы войти туда. Господь пожелал еще попользоваться мною. Дважды за одни сутки дело доходило до того, что меня вот-вот должны были завернуть в саван: я вызвал бы у Вас этим такую жалость! Если бы приступ продлился еще часа два, черви устроили бы себе превосходное угощение из меня. Кстати, до меня только что дошли новости из Блуа. Из Парижа вышли две с половиной тысячи солдат под командова­нием Сен-Поля, чтобы прийти на помощь Орлеану. Вой­ска короля разбили их наголову, и потому можно пола­гать, что дней через десять Орлеан будет взят ... Я заканчиваю, поскольку чувствую себя плохо. Прощайте, душа моя!»


Однако на беду графини де Гиш спустя несколько дней после своего выздоровления король Наваррский встретил г-жу де Гершевиль и влюбился в нее.

Прекрасная Коризанда заметила перемену, произо­шедшую в сердце ее любовника, по тому забвению, в каком он внезапно ее оставил. И тогда она послала к нему маркиза де Парабера, своего кузена, чтобы узнать, как ей отнестись к этому молчанию. Генрих со свой­ственным ему простодушием признался в этой новой любви, но, покаявшись в своей вине, отказался испра­вить ее, поспешив добавить, однако, что если его ува­жение и его дружба могут удовлетворить графиню де Гиш, то у нее никогда не будет оснований жаловаться на него.

Графиня де Гиш хорошо знала Генриха. Она понимала, что коль скоро подобные слова произнесены, то возврата к прежнему уже не будет. Так что она смирилась со своей участью и приняла уважение и дружбу, которые предло­жил ей король Наваррский и которым он и в самом деле оставался предан всюсвою жизнь.

Однако в связи с этой новой любовью с ним произо­шла странная история: дело в том, что неверный любов­ник графини де Гиш встретил со стороны г-жи де Гершевиль такой же отпор, какой за пятнадцать лет до этого он встретил со стороны мадемуазель де Тиньонвиль.

Генрих сделал ей брачное предложение, как это мог бы сделать в наши дни студент, желая соблазнить гризетку; но маркиза ответила королю, что, будучи вдовой простого дворянина, она осознает, что у нее нет никаких прав на подобную честь; и тогда Генрих, видя, что он имеет дело с поистине неприступной крепостью, отступил, но, желая оставить у г-жи де Гершевиль добрую память о любви, которую питал к ней король, выдал ее замуж за Шарля Дюплесси, сеньора де Лианкура, графа де Бомона, кава­лера королевских орденов, сказав при этом:

— Поскольку вы по-настоящему дама чести, вы ста­нете придворной дамой той королевы, какую я возведу на трон, женившись на ней.

И он в самом деле сдержал слово: маркиза де Герше­виль, ставшая маркизой де Бомон, была первой придвор­ной дамой, которую король представил Марии Медичи, ставшей его женой. Пока г-жа де Гершевиль изумляла своих современников, оказывая сопротивление королю Наваррскому, сам он запасался терпением благодаря милостям, которые оказывала ему Шарлотта дез Эссар, графиня де Роморантен.

Вследствие этой любовной связи у Шарлотты дез Эссар родились две дочери: одна, Жанна Батиста де Бурбон, была официально узаконена в марте 1608 года; другая, Мария Генриетта де Бурбон, умерла 10 февраля 1629 года, будучи аббатисой Шелльской.

Первая была замечательной женщиной. Назначенная в 1635 году аббатисой монастыря Фонтевро, она стала сла­вой своего ордена благодаря своим дарованиям, уму и твердости; ей даже удалось добиться указа, предписыва­вшего приорам этого ордена титуловать ее «матерью», обращаясь к ней устно или письменно. Такое звание, надо полагать, было великой честью, и Жанна Батиста Бурбонская явно придавала ему очень большое значение, ибо, когда в возрасте девяноста лет она лежала на смерт­ном одре и соборовавший ее приор Фонтевро произнес, протягивая ей облатку: «Сестра моя, причаститесь святых тайн», она ответила, глядя ему в лицо: «Именуйте меня "мать моя": это предписывает вам указ!»

Однако она далеко не всегда была столь же довольна изданными в отношении нее указами. Когда президент Арле издал один из таких указов, направленный против нее, она приняла это так близко к сердцу, что в гневе примчалась к нему, чуть ли не отругала его и закончила свою речь словами:

— Известно ли вам, сударь, что во мне течет кровь Генриха Четвертого?

— О, да, сударыня, — отвечал президент, — я знаю, что она в вас течет, и даже очень горячая, очень горя­чая!

В 1630 году, то есть в возрасте сорока одного года, ее мать вышла замуж за Франсуа де Л’Опиталя[11], сеньора дю Алье, «который, — говорит ее историк, — воспринимал ее как вдову принца».

Как видите, дорогие читатели, всегда есть возмож­ность все уладить, и люди, которые останавливаются перед трудностями, вместо того чтобы просто-напросто набросить на них расцвеченный словами покров, боль­шие глупцы.

Кстати, мы забыли сказать, что в промежутке между ее разрывом с Генрихом IV и ее бракосочетанием с Франсуа Л’Опиталем она родила от кардинала де Гиза шесть детей.

Она умерла в июле 1651 года, и в письме XXVI своей «Исторической музы» Лоре сообщает о ее смерти так:


В понедельник, представьте, как ни жаль,

Отдала Богу душу мадам Л’Опиталь.

Так хотелось бедняжке еще пожить,

Но, увы, прервалась дней ее нить.

Хоть немало было старушке лет,

Неохотно она покидала свет.

Прежде чем испустить навеки дух,

Обращаясь к Богу, молвила вслух:

«Да неужто, помилуй, Господи, нас,

Вижу я свет дня в последний раз?»

Но супругу мадам горевать ни к чему —

От потери жены профит ему!

Наконец-то бедняга сможет сам

Выбирать из достойных девиц и дам,

В том числе и благородных кровей, —

Всё, поди-ка, лучше, чем быть при ней.[12]


Пока любовный роман Генриха IV и Шарлотты дез Эссар был в самом расцвете, в стране произошли важ­нейшие политические события, которые мы вкратце упо­мянем.

Генрих Беарнский и Генрих Валуа помирились.

«Страх, — говорит Священное Писание, — есть начало мудрости».

Увидев своего врага в трех льё от себя, Генрих Валуа испугался и предложил ему начать переговоры.

Генрих Беарнский поостерегся отказываться от мира, предложенного ему королем Франции.

Их встреча происходила близ Тура, на берегу неболь­шой реки.

Гугеноты и католики, которые сражались друг с другом вот уже двадцать лет и двадцать лет вели между собой войну на уничтожение, бросились во взаимные объятия.

С этого часа не стало больше двух Франций.

Примирение солдат предшествовало примирению командиров.

В какой-то момент переговоры чуть было не оказались под вопросом: после того как первый шаг к миру был сделан, придворные интриганы, такие, как д'О, Вильруа и д'Антраг, все интересы которых зиждились на раздоре королей, стали вынуждать Генриха III сделать шаг назад.

Король Наваррский решил добиться примирения отча­янным штурмом.

Он препоручил себя Господу, как всегда поступал в опасных обстоятельствах.

Данные обстоятельства вполне могли считаться тако­выми: почти в полном одиночестве он въехал на узкую и опасную стрелку, которую образует слияние Луары и Шера.

Генрих III находился в это время в замке Плесси-ле- Тур.

Другой Генрих, король Наваррский, был облачен в свой обычный наряд, так что ничто не утаивало его от врагов. Он рисковал получить пистолетную пулю, как герцог де Гиз, или аркебузную, как Колиньи. Голову его украшал белый плюмаж, а одеяние состояло из корот­кого красного плаща, который прикрывал камзол из буй­волиной кожи, потертый из-за частого соприкосновения с кирасой, и штанов цвета палой листвы, которому он отдавал предпочтение, поскольку цвет этот немаркий. Небольшого роста, твердо сидящий в седле, преждевре­менно поседевший (ему было всего лишь тридцать пять лет), с орлиным носом и острым приподнятым подбо­родком полишинеля, живым и беспокойным взглядом, взглядом охотника, проникающим в сердца людей и заросли кустарника, он ехал навстречу своему королев­ству — с трепещущим сердцем, но со спокойным и улы­бающимся лицом.

Генриха III, только что прослушавшего вечерню в монастыре францисканцев, уведомили, что в сторону замка движется огромная людская толпа, а в центре этой толпы, весело болтая и смеясь, едет почти одинокий всадник.

— Черт побери! — воскликнул Генрих III. — Вы уви­дите, что это мой наваррский братец, которому наску­чило ждать.

Это действительно был Генрих Наваррский, а толпа и в самом деле оказалась такой огромной, что в течение какого-то времени два короля не могли сойтись: они протягивали друг к другу руки, но издали. Наконец в толпе образовался проход, Генрих Наваррский упал на колени и с присущим только ему выговором произнес:

— Теперь я могу умереть, ибо я видел моего короля!

Генрих Валуа поднял его и обнял.

И тогда послышались радостные крики, доносивши­еся, казалось, до самых небес, ибо люди взобрались даже на деревья.

На следующий день король Наваррский отправился к утреннему выходу короля Франции, сопровождаемый всего лишь одним пажом.

Для этого нужно было определенное мужество, ведь кровь герцога де Гиза еще не была стерта с паркетного пола замка Блуа.

Было решено начать осаду Парижа.

Во время этой осады Жак Клеман убил Генриха III, что вызвало огромный восторг у парижан и повлекло за собой великое прославление имени убийцы.

Если кто-нибудь сомневается — не в убийстве, разуме­ется, а в прославлении имени убийцы, — пусть прочтет следующее четверостишие:


Доминиканец юный Жак Клеман

В Сен-Клу с письмом является с утра

И в Валуа, раденьем обуян,

Втыкает нож до самого нутра.[13]


Это четверостишие было написано под гравюрой, изо­бражающей «Мученичество преподобного святого Жака Клемана» — его гибель под алебардами королевских гвардейцев.

И тогда Генрих IV — после смерти Генриха III наш герой стал Генрихом IV, — и тогда, повторяем, Генрих IV был вынужден снять осаду и направиться в Дьеп, чтобы ждать там подкрепления, которое должна была прислать ему королева Елизавета.

В ту пору он, наследник французского престола, был крайне беден и, выходя из комнаты убитого, нес под мышкой его фиолетовый плащ, чтобы скроить себе из него траурный камзол.

Если бы Генрих III сам не был бы в трауре, Генрих IV не мог бы носить траур по Генриху III.

Хотя мы и говорим, что он стал Генрихом IV, нам сле­довало бы скорее сказать, что он провозгласил себя Ген­рихом IV, ибо многие, признавая его как полководца, не хотели признавать его как короля. Пример повиновения, поданный Живри, который бросился к ногам Генриха и воскликнул: «Государь, вы король храбрецов, и одни лишь трусы покинут вас!», оказался безуспешным, ибо многие дворяне, которые вовсе не были трусами, тем не менее оставили его. Так что, как мы уже сказали, он находился в Дьепе, располагая лишь тремя тысячами человек.

Преследуя его, Майен двинулся туда с тридцатью тысячами солдат.

Генрих должен был победить или оказаться сброшен­ным в море.

Он победил в сражении при Арке. Победа была пол­ной.

Вечером того же дня, когда была одержана эта победа, он пишет Крийону знаменитую записку:


«Повесься, храбрый Крийон! Мы победили при Арке, а тебя там не было!

Прощай, Крийон; люблю тебя, сам не знаю почему.

ГЕНРИХ».


Генрих всегда был исполнен остроумия, но вечером после очередного сражения он бывал еще остроумнее, чем в любое другое время.

Елизавета послала Генриху пять тысяч солдат. Имея эти пять тысяч солдат и примерно две с половиной тысячи, оставшиеся у него после сражения при Арке, он отбросил Майена к стенам Парижа.

Однако Париж был доведен до такой степени фана­тизма, что по-прежнему оставался неприступен. Тем не менее, желая внушить горожанам страх, Генрих позволил своим легким отрядам совершить атаку, которая остано­вилась только на середине Нового моста, построенного в 1578 году Дюсерсо и в то время действительно являвше­гося новым.

Атака остановилась в том самом месте, где позднее была установлена статуя Генриха IV.

Тем временем появился Эгмонт с испанской армией.

Генриху IV пришлось отступить.

Майен и Эгмонт соединили свои войска и стали пре­следовать Генриха IV, которого они догнали на равнинах Иври, а вернее, который их там поджидал.

И там великий человек, о котором мы сейчас ведем разговор, такой сильный перед лицом врага и такой сла­бый перед лицом своих любовниц, произнес одно из своих изречений, настолько знаменитое, что в таком сочинении, как наше, его почти невозможно обойти молчанием.

Перед тем как начать наступление, он воскликнул:

— Друзья мои! Вы французы, а там наш враг. И если вы потеряете из виду ваши знамена, следуйте за моим белым султаном. Вы всегда найдете его на пути чести и славы!

Эти слова были явным бахвальством, но успех превра­тил их в историческую фразу.

Затем, поскольку накануне он в присутствии всей армии жестокими словами обидел одного из самых хра­брых своих соратников, полковника Шомберга, король вплотную подъехал к нему и громким голосом, так, чтобы было слышно даже вдалеке, произнес:

— Полковник Шомберг! Сейчас нам предстоит бой. Может случиться, что я умру; было бы несправедливо, чтобы я унес с собой честь такого храброго дворянина, как вы. И потому я заявляю, что знаю вас как человека благородного и неспособного на подлость. Обнимите меня.

— Ах, государь! — отвечал Шомберг. — Вчера вы, ваше величество, ранили меня, а сегодня убиваете, ибо вме­няете мне в обязанность умереть, служа вам.

И действительно, возглавив первую атаку и проби­вшись в самую гущу испанцев, Шомберг там и остался.

Одно из тех обстоятельств, какие порой решают успех сражения и именуются случайностью, чуть было не пре­вратило победу при Иври в поражение.

Какой-то конный офицер-знаменосец с белым султа­ном на голове был ранен и отступал с поля боя. Его при­няли за короля.

К счастью, Генриха вовремя уведомили об этом. Он бросился в ряды своих солдат, которые уже начали отсту­пать, настолько быстро распространилась эта роковая весть, и громовым голосом закричал:

— Я здесь! Я здесь! Повернитесь ко мне лицом; видите: я исполнен жизни, будьте же исполнены чести!

Его последним приказом в этом сражении стали слова, обращенные к Бирону, когда тот во главе резерва бро­сился в атаку, обеспечив этим победу:

— Берегите французов!

Победы при Арке и Иври сделали Париж безоруж­ным.

Генрих вернулся, чтобы снова взять город в осаду. По пути он приступом захватил Мант. На следующий день после штурма он чувствовал себя настолько не утомлен­ным, что сыграл в мяч с булочниками, которые выиграли у него все его деньги и не захотели дать ему отыграться; и в самом деле, от булочника до мельника рукой подать, а ведь в Гаскони его звали мельником с мельницы Барбасты. И тогда ему пришло в голову сыграть шутку с этими нелюбезными игроками. По приказу короля всю ночь пекли хлеб, а на следующий день стали продавать его за половинную цену. Совершенно растерянные, булочники явились к королю и дали ему возможность отыграться.

К великой радости булочников он покинул Мант и расположил свою ставку у Монмартра.

У Монмартра, в ста шагах от ставки короля, находи­лось аббатство, а в аббатстве пребывала юная девушка по имени Мари де Бовилье, дочь графа Клода де Сент- Эньяна и Мари Бабу де Ла Бурдезьер.

Род Ла Бурдезьер, к которому принадлежала и Габри­ель д’Эстре, был, по словам Таллемана де Рео, самым плодовитым по части галантных женщин семейством, когда-либо процветавшим во Франции.


«В этой семье насчитывалось двадцать пять, а то и двадцать шесть женщин, как монахинь, так и замужних, открыто имевших любовные связи. Оттого-то, — продол­жает судейский чиновник, ставший историком, — и стали говорить, что герб рода Ла Бурдезьер — это пучок вики, ибо оказывается, по забавному совпадению, что на их гербе изображена рука, сеющая вику.»[14]


Об их гербе было написано следующее четверости­шие:


Благословенна будь рука,

Что вику сеять не устала,

Даруя нам, щедра, легка,

В посеве сем и шлюх немало.[15]


Чтобы острота, заключенная в этом четверостишии, стала понятна, поясним нашим читателям, живущим в нынешнем 1855 году от Рождества Христова, что некогда слова «вика» и «шлюха» были синонимами.

Но каким же образом это семейство, глава которого прежде звался просто-напросто Бабу, стало именоваться Ла Бурдезьер?

Сейчас мы вам это расскажем, ибо расположены позлословить о ближнем своем.

Некая жительница Буржа, вдова то ли прокурора, то ли нотариуса, купила у старьевщика потертый камзол и за подкладкой этого камзола нашла бумагу, где говори­лось:


«В подвале такого-то дома, на глубине шести футов под землей, в таком-то месте (оно было точно указано), зарыто столько-то золота в кувшинах».


На какую сумму там имелось золота, нам неизвестно, но сумма эта явно была весьма значительной — это все, что мы знаем.

Вдова задумалась. Ей было известно, что главный судья города вдов и бездетен.

И она отправилась к нему.

Она рассказала ему суть дела, и он, как вы понимаете, выслушал ее с неослабевающим вниманием; однако глав­ную тайну, место, где лежит клад, вдова ему не открыла.

— Вам осталось, — сказал он, — сообщить мне лишь одно: где находится этот дом.

— Ладно! Но, для того чтобы я вам это сообщила, нужно, чтобы вы, со своей стороны, взяли на себя одно обязательство.

— И какое?

— Жениться на мне.

Главный судья в свой черед задумался и взглянул на вдову. Она еще сохраняла остатки прежней красоты.

— Что ж, пусть будет так, как вы говорите, — промол­вил он.

И две договаривающиеся стороны заключили пись­менное соглашение, в соответствии с которым судья взял на себя обязательство жениться на вдове, если в подвале будет найдено золота на означенную сумму.

Как только соглашение было подписано, они приня­лись за раскопки. Золота оказалось ровно столько, сколько было указано в записке. Главный судья женился на вдове и на это ее приданое, столь странным образом появившееся, купил поместье Ла-Бурдезьер.

Вот поэтому Бабу, прежде звавшиеся просто Бабу, стали именовать себя Бабу де Ла Бурдезьер.

Чтобы вернуться к разговору о легкости нравов жен­щин из этого семейства, нам достаточно привести только один пример.

Одна из носительниц имени Ла Бурдезьер похвалялась, что она была любовницей папы Климента VII, импера­тора Карла V и короля Франциска I.

Возможно, на эту даму была возложена какая-нибудь дипломатическая миссия, связанная с переговорами между тремя этими прославленными особами.

IV

Итак, у Монмартра находилось аббатство, а в этом аббат­стве пребывала одна из барышень Ла Бурдезьер.

Этой барышне Ла Бурдезьер, которая к своему гербу с изображением руки, сеющей вику, явно присоединила в качестве девиза выражение «яблоко от яблони недалеко падает» и которая носила имя Ла Бурдезьер по матери и Бовилье по отцу, в то время не было еще и семнадцати лет, ибо она родилась 27 апреля 1574 года.

Воспитывалась она в монастыре Бомон-ле-Тур, подле своей тетки Анны Бабу де Ла Бурдезьер, аббатисы этого монастыря.

«Монастырь, — простодушно говорит историк, у кото­рого мы почерпнули эти подробности относительно интересной особы, занимающей теперь наше внима­ние, — не был ее призванием».

Когда умер ее отец, в семье было три мальчика и шесть девочек. Так что ей, бедному ребенку, пришлось пойти в монахини, чтобы дать своим братьям преимущество при разделе отцовского достояния.

Генрих был настолько умен, что ему не составило большого труда убедить мадемуазель, а точнее, госпожу де Бовилье — при обращении к монахиням использовали слово «госпожа», — что на свете есть нечто более при­ятное, чем прислуживать при обедне и распевать псалмы во время вечерни.

Она поверила Генриху и уехала в Санлис.

А как же осада?

Ах, черт побери, Генриху было глубоко наплевать на Париж, коль скоро речь шла о красивой семнадцатилет­ней девице!

Вот, смотрите, что пишет почти современный ему автор:


«Если бы этот государь родился королем Франции и цар­ствовал мирно, то, вероятно, ему никогда не удалось бы стать великим человеком. Он погряз бы в сластолюбивых утехах, ибо в погоне за наслаждениями он, невзирая на все препятствия, то и дело забрасывал самые важные дела. После сражения при Кутра он, вместо того чтобы разви­вать свой успех, едет развлекаться с графиней де Гиш и везет ей захваченные им знамена. Во время осады Амьена он домогается любви г-жи де Бофор, ничуть не тревожась из-за того, что кардинал Австрийский, впоследствии эрц­герцог Альбрехт, подступает к городу, идя на помощь осажденным».[16]


В итоге Сигонь написал на него следующую эпи­грамму:


Испанца гордого мечтал

Великий Генрих в дрожь вогнать,

Но нынче от попа бежал,

Желая взять за ж..у б..дь.


Право, дорогие читатели, восстановите последнюю строчку, как сумеете; полнозвучная рифма окажет вам в этом помощь.

Так что славный беарнец, острослов Генрих, уезжает вместе со своей красавицей-монахиней в Санлис.

Бейль так говорит о нем в своем словаре:


«Если бы его сделали евнухом, он никогда не выиграл бы в битвах при Кутра, Арке и Иври».


Такие люди, как Нарсес, крайне редки, и история лишь однажды показывает нам пример подобного не­обыкновенного исключения.

К несчастью для себя, бедная монахиня сдалась черес­чур быстро. Генрих IV не был признателен ей за такую слабость: он заметил другую женщину, тоже происходи­вшую из рода Ла Бурдезьер, и госпожа де Бовилье была забыта.

Однако отдадим должное Генриху IV: забыта она была как любовница, но не как подруга, ибо в 1597 году на свет появляется грамота, согласно которой бывшая любовница победителя при Иври обретает звание абба­тисы и получает во владение Монмартр, Поршерон и Форт-о-Дам.

Она умерла 21 апреля 1650 года, в возрасте восьмиде­сяти лет.

И вот мы подошли к самой известной любовнице Ген­риха IV, к Габриель д’Эстре.

Два поэтических произведения способствовали ее славе: восхительная песенка «Прелестная Габриель» и скверная поэма «Генриада».

В знаменитой песенке лишь один куплет на самом деле принадлежит Генриху IV. Он сочинил его, отправля­ясь в одну из своих многочисленных поездок.

Вот этот куплет:


Красотка Габриель,

Прощаюсь нынче с вами:

Я к славе мчусь отсель,

К моей Прекрасной даме.

От ваших глаз вдали

Я изойду тоскою —

Пусть смертью б пресекли

Мучение такое![17]


Что же касается портрета Габриель, написанного Воль­тером, то вот он:

Она звалась д’Эстре; природа щедрой дланью Ей отвела немыслимых даров превыше ожиданья; На берегах Эврота затмила бы она, блистая, Преступную красу супруги Менелая;

И в Таре не столь чарующе неотразима Явилась та, что покорила властелина Рима, Когда толпа, собравшись к водам Кидна, Ее Венерой во плоти признала боговидной.

Однако тут есть одна небольшая ошибка. Антоний никогда не был властелином Рима: им был Август; и Клеопатра, о которой здесь идет речь, дала укусить себя змее как раз потому, что не смогла покорить Августа, истинного властелина римлян.

Впрочем, судя по своеобразному портрету прекрасной Габриель, который принадлежал Гастону, брату Людо­вика XIII, то есть одному из сыновей Генриха IV, а точ­нее, Марии Медичи (позднее мы скажем, кто, вероятнее всего, был отцом Гастона), Габриель обладала одной из самых очаровательных головок на свете, густыми светло- русыми волосами, ослепительно сверкающими голу­быми глазами и лилейно-розовым цветом лица, как говорили в те времена и как кое-кто еще говорит в наши дни.

Поршер воспел ее волосы и глаза, а Гийом дю Сабле все остальное.


О волосах красавицы д'Эстре:


Златистые власа, опутать вам дано

И пыткам подвергать плоть моего владыки.

Хвалю вас и боюсь быть с вами заодно

В злодействе ... Лучше б я молчал, как безъязыкий![18]


А теперь приведем сонет, которому посчастливилось в течение десяти лет пользоваться огромной известностью. Если бы в ту пору уже существовала Академия, то Пор­шер волей-неволей вошел бы в нее, как г-н де Сент-Олер попал туда за свое четверостишие.

Прочтите, дорогие читатели, этот сонет и получите благодаря ему представление о духе того времени.


О глазах госпожи герцогини де Бофор:


Нет, это не глаза!

Ведь это божества:

Покорны короли их абсолютной власти.

Да нет, не божества!

В них неба синева,

Где облака плывут, нам не грозя ненастьем.

Да разве небеса?

То солнца, сразу два:

Их яркие лучи слепят и дарят счастье.

Не солнца — молнии!

Бессильны здесь слова:

То молнии любви, предвестья бурной страсти.

Коль это божества, что ж боль несут с собой?

Коль это небеса, что ж не сулят покой?

Двух солнц не может быть: у нас одно светило.

Не молнии: для нас невыносим их свет.

Что ж, предо мной глаза: ты в них богов явила,

Блеск молний, неба синь — все разом, вот ответ![19]


Познакомив читателей с четверостишием о волосах красавицы Габриель и сонетом о ее глазах, перейдем к стихам, где речь идет о совершенстве всего ее облика.

Стихи эти, как уже было сказано, принадлежат Сабле:


Мне взгляд не отвести от золота волос,

Мне нравятся ее эбеновые брови,

И щеки свежие, и безупречный нос.

При встречах всякий раз я вижу словно внове

Улыбку милую, игру лучистых глаз,

И нежный алый рот, влекущий к поцелую.

Кого он усладит в заветный тайный час?

За легкой поступью понаблюдать люблю я.

О, белоснежнее мне не увидеть грудь,

Игривей, чем у ней, мне не услышать смеха,

А  шея стройная мне не дает уснуть,

И жемчуга зубов, и голос, рая эхо.

О, как мне хочется погладить атлас кожи,

И руку взять ее, превозмогая страх:

Ведь пальцы длинные — как перламутр, о Боже,

Все в драгоценностях на кольцах и перстнях.

Любуясь ножками, ее дивлюсь я стану.

Ей быть подругами просить богинь я стану![20]


Габриель родилась около 1575 года. Она еще не появ­лялась при дворе, когда Генрих встретил ее во время одной из своих прогулок по окрестностям Санлиса.

Она жила в замке Кёвр, и король встретил ее в лесу Виллер-Котре.

Демустье увековечил память о месте, где, согласно преданию, произошла эта встреча, вырезав на буке, точь- в-точь как пастух Вергилия или герой Ариосто, следу­ющие пять стихотворных строк:


В этой рощице уединенной

Их любовь обрела свой приют,

Вздохи слышались пары влюбленной.

«Габриель и Анри!» — шепчут клены,

В честь их верности птицы поют.[21]


Возможно, сегодня я единственный человек во Фран­ции, который помнит эти стихи. Дело в том, что, когда я был еще совсем ребенком, моя мать заставляла меня читать их на дереве, где они были вырезаны, и рассказы­вала мне, кто такие Генрих, Габриель и Демустье.

Существовали определенные сомнения по поводу про­исхождения Габриель. Безусловно, она родилась в то время, когда г-н д'Эстре состоял в браке с ее матерью, но, когда девочка появилась на свет, прошло уже пять или шесть лет после того, как г-жа д'Эстре сбежала с маркизом д'Аллегром, трагическую судьбу которого она впоследствии разделила. Жители Исуара, стоявшие за Лигу, узнали, что в городской ратуше поселились сеньор и дама, которые стоят за короля, подняли бунт, закололи маркиза и его любовницу и выбросили их обоих из окна.

Госпожа д'Эстре также происходила из рода Ла Бурдезьер.

У нее было шесть дочерей и два сына.

Дочерьми этими были: г-жа де Бофор, г-жа де Виллар, г-жа де Нан, графиня де Санзе, аббатиса Мобюиссонская и г-жа де Баланьи.

Эта последняя стала прообразом Делии из «Астреи».


Юна была несколько кривобока, — говорит Таллеман де Рео, — но отличалась необычайной любвеобильностью. Это от нее г-н д'Эпернон имел дочь, ставшую аббатисой мона­стыря святой Глоссинды в Меце».


Этих шесть дочерей и их брата — второй сын г-жи д’Эстре уже умер — прозвали семью смертными гре­хами.

Госпожа де Нёвик, наблюдавшая из окна дома г-жи де Бар за похоронами г-жи де Бофор, сочинила по поводу этого зрелища следующее шестистишие:


Я вижу явь страшнее снов:

Ведомы пасторским ублюдком

Шесть страшных, но живых грехов

Идут к погосту строем жутким,

И, голося «за упокой»,

Оплакивают грех седьмой.[22]


Как ни молода была красавица Габриель, сердце ее, как уверяют, уже заговорило, и тело ее подчинилось голосу сердца.

Виновником этого стал Роже де Сен-Лари, известный под именем Бельгарда, великий конюший Франции, которого в силу занимаемой им должности называли просто господином Великим. Это был один из самых статных и самых любезных людей при дворе. На свою беду, он был еще и одним из самых болтливых. Как и царь Кандавл, он не умел держать язык за зубами. Он так расхваливал Генриху IV красоту своей любовницы, что тот пожелал взглянуть на нее.

Генрих IV пришел, увидел и полюбил.

Это было похоже на veni, vidi, vicil[23] Цезаря. И потому первый ребенок, ставший плодом этой любовной связи, был назван в честь победителя при Фарсале.

Габриель хотела назвать его Александром, но Генрих отрицательно покачал головой.

— Нет! Нет! — сказал он. — Все станут называть его исключительно Александром Великим...

Габриель покраснела и больше ни на чем не настаи­вала.

Мы уже упоминали, что великого конюшего называли господином Великим.

К счастью для Бельгарда, красавица Габриель не была столь же злопамятной, как та славная своей красотой царица Лидии, что приказала любовнику убить мужа, поскольку муж показал ее любовнику нагой. Нет, напро­тив, всю свою жизнь она сохраняла к Бельгарду чувство любви, что изводило Генриха IV.

Не раз он восклицал в минуты гнева:

— Клянусь святым чревом! Найдется ли здесь кто- нибудь, кто избавит меня от этого проклятого Бель­гарда?

Но уже через несколько минут он говорил:

— Эй, вы, те, кто слышал, что я сейчас сказал! Не вздумайте этого делать!

Эта ревность, мучившая его на протяжении тех девяти или десяти лет, что длилась его любовная связь с Габри­ель, восходит к началу их отношений.

Мы видели, как при посредстве Бельгарда произошло его знакомство с Габриель. Первым делом Генрих IV увез Габриель в Мант, где находился двор, и запретил Бель­гарду последовать туда за ней.

Безутешный любовник был вынужден подчиниться.

Но мадемуазель д’Эстре сочла такой образ действий тираническим.

Однажды утром она заявила домогавшемуся ее королю — ибо, как утверждают, он еще не стал ее любовником — так вот, она заявила домогавшемуся ее королю, что его поведение неучтиво и что если он действительно ее любит, как не раз говорил ей, оказывая ей этим честь, то не будет противиться более выгодному положению, какое она занимала бы рядом с Бельгардом, предложи­вшим ей выйти за него замуж.

С этими словами она удалилась.

Король остался, погруженный в раздумья.

О чем же он думал?

О возможности предложить ей то, что он всегда пред­лагал в подобных случаях, — женитьбу.

Однако такое предложение никогда не выглядело вполне серьезным. Ведь Генрих состоял в браке с Марга­ритой, и, как ни мало он мог считаться ее мужем, он все же им являлся, коль скоро развод не был объявлен.

Он все еще размышлял о том, что можно сказать Габриель, чтобы удержать ее рядом с ним, когда ему доложили, что Габриель уехала в Кёвр.

К несчастью, Габриель выбрала для этого как раз такой день, когда, как ей было известно, Генрих не сможет пуститься за ней в погоню.

Однако он отправил ей послание, где было всего лишь три слова:


«Ждите меня завтра».


И действительно, оглушенный, трепещущий, отчая­вшийся, обезумевший от любви, каким мог бы быть влю­бленный двадцатилетний юноша, он решил поехать и вернуть Габриель, чего бы это ни стоило.

Ему предстояло проделать более двадцати льё и пере­сечь места расположения двух вражеских армий.


«Цезарь, переправляясь из Аполлонии в Брундизий, — говорит историк, у которого мы почерпнули эти подроб­ности, — рисковал куда меньше, чем Генрих, когда он ехал из Манта в Кёвр».


Генрих отправился верхом, в сопровождении всего лишь пяти друзей; затем, в трех льё от Кёвра, вероятно в Вербери, видя, что дороги в Компьенском лесу охраня­ются врагом, он спешился, переоделся крестьянином, положил на голову мешок, набитый соломой, и двинулся к замку.

Он миновал таким образом два десятка французских и испанских дозоров, нисколько не подозревавших, что этот мнимый крестьянин, несущий мешок соломы, — влюбленный, идущий на встречу со своей любовницей, и что этот влюбленный — король Франции.

Хотя и предупрежденная о его прибытии, Габриель, не веря, что он способен на подобное безумство, не желала распознать короля, а распознав его, громко закричала и не нашла для него других слов, кроме следующей не слишком учтивой фразы:

— О государь, вы так безобразны, что я не могу на вас смотреть!

К счастью для короля, в замке с Габриель находилась маркиза де Виллар, ее сестра. Когда Габриель удалилась, маркиза осталась наедине с королем и попыталась убе­дить его, что лишь страх оказаться застигнутой отцом заставил мадемуазель д'Эстре удалиться. Но, надо думать, королю стало понятно, чего стоит этот довод, когда он увидел, что мадемуазель д'Эстре так и не вернулась.

В итоге, несмотря на все его настояния, Габриель так и не захотела вернуться, и Генриху пришлось уехать так же, как он приехал, ничего, кроме терпкого разочарова­ния, не сумев извлечь из поступка, который был опаснее всех, на какие он когда-либо отваживался, и совершая который, он рисковал собственной жизнью, жизнью своих друзей, судьбой короны и судьбой Франции.

Самое удивительное во всем этом было то, что, по словам Таллемана де Рео, Генрих «вовсе не был в постели таким уж сильным бойцом». Госпожа де Верней называла его «капитан Хочет, да не Может», и о нем говорили, что «его и на раз едва хватает».

Его отлучка страшно напугала двор, в особенности, когда стало известно о цели его поездки и о том, через какие опасности ему пришлось пройти. Так что Сюлли и Морне, его Сенека и его Бурр, дожидались его, чтобы как следует попенять ему.

Генрих IV нагнул голову, как он это обычно делал в подобных случаях, но на этот раз не столько из-за упре­ков двух своих суровых друзей, сколько из-за неудачи своей легкомысленной затеи.

Он выкрутился из этого положения лишь благодаря тому, что дал слово дворянина не возобновлять подобных попыток, и, в самом деле, принял меры к тому, чтобы не было нужды этого делать.

Чтобы побудить Габриель вернуться ко двору, он вызвал к себе ее отца, пообещав ему включить его в свой совет. Однако г-н д’Эстре приехал один.

Тем временем в борьбу вступил еще один поклонник Габриель, тоже предложивший ей выйти за него замуж. Это был герцог де Лонгвиль.

Габриель любила Бельгарда ради любовных утех; она притворялась, что любит Лонгвиля, ради честолюбивых надежд.

Герцог де Лонгвиль заметил одновременно игру, кото­рую вела Габриель, и опасность, которой он подвергался из-за того, что в Габриель был так страстно влюблен ко­роль, и побоялся делить ее с ним в этой ее игре.

Он сделал вид, что возвращает ей все ее письма, и попросил ее вернуть его собственные письма.

Габриель честно вернула ему его письма, от первого до последнего. Но, просматривая свои письма к нему, она заметила, что недостает двух писем, причем более всего бросающих на нее тень.

По счастью, несколько дней спустя, когда герцог совершал торжественный въезд в Дуллан, его привет­ствовали оружейным салютом. По случайности, один из мушкетов оказался заряжен пулей, и, опять- таки по сл у чай ности, эта пуля прошила тело гер­цога насквозь и убила его наповал.

Этот пример пошел на пользу Бельгарду. Он решил не ссориться ни с королем, столь влюбленным, ни с любов­ницей, столь удачливой, и, узнав, что г-н д'Эстре наме­ревается выдать свою дочь за Никола д'Армеваля, сеньора де Лианкура, осмотрительно отошел в сторону, с риском появиться снова позднее.

При виде своего жениха Габриель принялась громко возмущаться. Он отличался злобным нравом и отврати­тельной внешностью.

Габриель обратилась за помощью к Генриху IV, пыта­ясь убедить его, что ее неприязнь к сеньору де Лианкуру проистекает из влечения, которое она испытывает к нему самому. Генрих, который не был так уж уверен в этом влечении, не решился открыто выступить против заму­жества, явно отвечавшего самым большим желаниям г-на д’Эстре. Со своей стороны, Габриель продолжала взывать к королю, надеясь на его помощь. И тогда Генрих принял половинчатое решение, пообещав появиться в день свадьбы, словно бог из машины в античном театре, и укрыть новобрачную от посягательств ее супруга.

К несчастью, в день свадьбы королю пришлось обяза­тельно быть в другом месте, так что на долю самой Габри­ель выпали все заботы и одновременно все трудности, связанные с необходимостью защищаться от мужа.

Тем не менее г-ну де Лианкуру еще ничего не удалось добиться от нее. По крайней мере, она поклялась в этом, когда Генрих, оказавшийся в это время поблизости от 66

Кёвра, дал приказ г-ну де Лианкуру присоединиться к нему в Шони вместе с женой.

Муж испытывал сильное желание ослушаться приказа; однако он подумал об опасностях, которые угрожали бы ему, если бы он так поступил; кроме того, он, возможно, надеялся, что все его благосостояние и вся его будущ­ность напрямую связаны с его согласием принять полу­ченное приглашение.

И потому он повез свою жену в Шони.

У короля уже были готовы экипажи: он отправлялся на осаду Шартра.

Не тревожась более из-за мужа, как если бы его и не существовало, и даже не предложив ему сопровождать жену, король посадил Габриель в свою дорожную карету, сел рядом с ней сам и уехал, увозя с собой славную мар­кизу де Виллар, еще не так давно изо всех сил стара­вшуюся заставить его забыть, как он был принят в замке Кёвр, и г-жу де Ла Бурдезьер, ее кузину.

Госпожа де Сурди, тетка Габриель, присоединилась к ним, опасаясь какой-нибудь новой глупой выходки со стороны своей племянницы.

Советы, которые давала своей племяннице эта превос­ходная тетка, в определенной степени содействовали любовной победе Генриха.

И потому, как только Шартр был взят, Генрих возна­градил г-жу де Сурди, назначив ее мужа губернатором этого города.

Лишь одно тревожило Генриха в его любовной страсти: ревность, которую он испытывал к Бельгарду.

Габриель и Бельгард проявляли величайшую бдитель­ность, но все было тщетно: ведь когда люди любят друг друга, из пламени любви, как его ни скрывай, непре­менно брызнет какая-нибудь искра.

Однажды Генрих IV наблюдал за тем, как они танце­вали вместе; он их видел, а они его не заметили. При виде того, как они подавали друг другу руки, король покачал головой и процедил сквозь зубы:

— Клянусь святым чревом! Надо думать, они все же любовники.

И Генрих решил в этом удостовериться. Сославшись на какое-то неотложное дело, которое якобы должно было удерживать его вне дома всю ночь и весь следу­ющий день, он уехал в восемь часов вечера и вернулся в полночь.

Король не ошибся. Ко времени его возвращения Габриель и Бельгард были вместе.

Все, что могла сделать Ла Русс, наперсница Габриель, за то время, пока та открывала дверь королю, это упря­тать Бельгарда в соседней комнате, где она спала побли­зости от постели своей хозяйки.

После этого она удалилась, взяв с собой ключ.

Король заявил, что он голоден, и попросил подать ему ужин.

Габриель стала оправдываться, говоря, что она не ждала короля и ничего не приказала приготовить.

— Хорошо, — промолвил король, — мне известно, что в соседней комнате у вас есть варенье. Я поем варенья и хлеба.

Габриель сделала вид, что она ищет ключ, но ключ все никак не находился.

Генрих приказал отыскать Ла Русс. Однако Ла Русс нигде не было.

— Что ж, — произнес король, — как видно, мне при­дется взломать дверь, если я хочу поужинать.

И он принялся изо всех сил колотить в дверь ногой.

Дверь уже начала поддаваться, когда в спальню вошла Ла Русс, интересуясь, зачем королю понадобилось под­нимать весь этот шум.

— Я поднял весь этот шум, — сказал король, — поскольку хочу поесть варенья, которое хранится в вашей комнате.

— Но почему же король, вместо того чтобы взламывать дверь, просто не откроет ее ключом?

— Клянусь святым чревом! — воскликнул король. — Почему?.. Почему?.. Да потому, что у меня нет ключа!

— Да вот же он! — произнесла Ла Русс.

И, успокоив взглядом хозяйку, она протянула ключ королю.

Когда король вошел в соседнюю комнату, она была уже пуста: Бельгард выскочил из окна.

Король вышел из комнаты пристыженный, держа в каждой руке по горшочку варенья.

Габриель разыграла отчаяние. Генрих упал к ее ногам и попросил у нее прощения.

Эта сцена послужила Бомарше прообразом второго акта его «Женитьбы Фигаро».

Позднее, когда Генрих вознамерился жениться на Габриель, г-н де Прален, в ту пору капитан гвардейцев, а затем маршал Франции, желая помешать своему повели­телю совершить глупость, которая лишила бы его уваже­ния со стороны всех его друзей, предложил ему застиг­нуть Бельгарда врасплох в спальне Габриель.

Дело происходило в Фонтенбло.

Король поднялся, оделся, взял шпагу и последовал за г-ном де Праленом. Но в ту минуту, когда тот собирался постучать в дверь, чтобы им открыли, Генрих IV остано­вил его руку.

— О, право же, нет! — воскликнул он. — Это слишком огорчит ее!

И он вернулся к себе.

Каким же добрым королем, а главное, каким достой­ным человеком был этот славный и остроумный беарнец!

Пока происходили все эти события, король вступил в Париж, завершив четырехлетнюю осаду, которую он предпринимал, прерывал и начинал снова.

Всем известны ужасные подробности этой осады, являющей собой еще один пример того, что религиозная рознь намного страшнее розни политической.

Для начала г-н де Немур приказал удалить из Парижа все лишние рты.

При виде этих несчастных изгнанников, истощенных, голодных и молящих о помощи, Генрих проникся жало­стью к ним.

— Дайте им пройти, — приказал он солдатам стороже­вого охранения, которые не пропускали их. — В моем лагере для них найдется еда.

В Париже каждый день умирало от голода около тысячи человек, ибо Генрих захватил все предместья города. Осажденные пытались делать хлеб из истолчен­ных костей мертвецов.

Подобная пища лишь увеличивала смертность.

Генрих пребывал в отчаянии, видя, что, несмотря на такое бедственное положение, Париж не желает сда­ваться.

Господин де Гонди, архиепископ Парижский, был охвачен жалостью к своей пастве. Он явился в лагерь короля, который предстал перед ним в окружении всех своих вельмож и в ответ на жалобы прелата, что невоз­можно пробиться сквозь их ряды, сказал:

— Клянусь святым чревом! Если вы, сударь, увидите их в день сражения, то обнаружите, что они обступают меня тогда куда плотнее!

Итог этих переговоров вновь выявляет особенности ума и сердца Генриха.

Когда г-н де Гонди описал ему голод, царящий в сто­лице, но одновременно и фанатизм, добычей которого она стала, и сказал, что Париж окажется в руках короля лишь после того, как будет убит последний солдат и умрет последний горожанин, Генрих ответил на это так:

— Клянусь святым чревом, сударь, этому не бывать! Как истинная мать из Суда Соломона, я предпочитаю вовсе не иметь Парижа, чем иметь его разорванным на куски.

И в тот же день он отдал приказ доставить от его имени и за его счет телеги с продовольствием в Париж.

Однако фанатизм, как и говорил архиепископ, был так велик, что, несмотря на этот поступок, беспримерный в истории войн, а особенно в историигражданских войн, Генрих вступил в свою столицу лишь спустя три года.

Да и вступил он туда, действуя хитростью.

Он привлек на свою сторону губернатора Бриссака, большинство городских советников и все, что осталось от Парламента.

Его вступление в город было назначено на 22 марта.

Собрав вокруг себя своих родственников и друзей, купеческий старшина Л’Юилье и трое городских совет­ников, Ланглуа, Нере и Борепер, выгнали испанцев из их караульных помещений и захватили ворота Сен-Дени и Сент-Оноре.

Король подал им сигнал посредством пороховой ракеты, пущенной с Монмартра.

Он вступил в город за два часа до рассвета, не встре­тив никакого противодействия. Королевская армия заполнила город и заняла его основные пункты, так что, пробудившись, парижане, даже самые фанатичные, не смогли оказать никакого сопротивления.

Тем не менее самые верные королю горожане еще помалкивали или отсиживались по своим домам, когда вдруг по всем улицам стали бегать люди с белыми фла­гами, держа в руках свои шапки и выкрикивая:

— Всеобщее помилование!

И тогда по Парижу пронесся единый возглас, весь город взорвался громовым криком: «Да здравствует ко­роль!»

Генрих согласился отречься от протестантской веры. Всем известно его знаменитое высказывание, ставшее поговоркой: «Париж стоит мессы!» Так что начал он с посещения собора Парижской Богоматери. За ним сле­довала огромная свита, и стражники хотели отодвинуть людскую толпу.

— Дайте им подойти ближе, дайте им подойдти ближе! — воскликнул Генрих. — Разве вы не видите, что весь этот народ жаждет увидеть своего короля?

И он без всяких происшествий добрался до собора Парижской Богоматери, а из собора Парижской Богома­тери благополучно доехал до Лувра.

Габриель, сопровождавшую короля, вначале поселили во дворце Бушаж, который прилегал к Лувру.

Пять месяцев спустя, как раз в этом дворце, находясь у нее, Генрих едва не был убит Жаном Шателем.

Король принимал в это время двух дворян, которые стали перед ним на колени, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В ту минуту, когда король накло­нился, чтобы поднять их, он почувствовал, что его сильно ударили по губам.

Вначале он подумал, что это по оплошности его задела придворная шутиха Матюрина.

— Черт побери эту дурочку! — воскликнул он. — Она меня ранила!

У него были рассечены губы и выбит зуб.

Однако шутиха, подбежав к двери и закрыв ее, крик­нула:

— Нет, нет, батюшка! Это не я, это он!

И она указала на молодого человека, прятавшегося за оконными занавесями.

Оба дворянина бросились на него, держа в руках шпаги.

— Не причиняйте ему вреда! — воскликнул Ген­рих IV. — Это наверняка сумасшедший!

Король ошибся лишь совсем немного: это был фана­тик.

Молодого человека задержали и обнаружили у него нож, которым он только что ударил короля.

Юношу звали Жан Шатель, он был сын богатого тор­говца сукнами и обучался в Клермонском коллеже.

Вместо того, чтобы отпираться от совершенного пре­ступления, он похвалялся им и заявлял, что действовал по собственному почину, охваченный религиозным рве­нием и пребывая в убеждении, что позволено убить вся­кого короля, которого не утвердил папа.

Затем он добавил, что лично за ним водится грех, который надо искупить в глазах Господа, и что кровь еретика показалась ему искуплением, которое должно было стать угодным Богу.

Что же это был за грех?

Тот, за который Бог покарал Онана.

Так что король был вполне прав, говоря, что Жан Шатель — сумасшедший.

Наказание было страшным.

Иезуитов изгнали из Франции как растлителей моло­дежи, возмутителей общественного спокойствия, врагов короля и государства.

Отца Гиньяра, у которого обнаружили подстрекатель­ские сочинения, повесили; его тело предали огню, а прах развеяли по ветру.

Жан Шатель подвергся казни, полагающейся царе­убийцам.

Ему привязали к руке нож, которым он воспользовался для совершения преступления, и отрубили эту руку.

Затем, истерзанный калеными щипцами, он был разо­рван на части четырьмя лошадями.

Затем тело казненного сожгли на костре, а его прах, как и прах отца Гиньяра, развеяли по ветру.

Наконец, его дом, стоявший возле Дворца правосудия, снесли и на месте этого дома установили обелиск, на четырех сторонах которого были выбиты постановление Парламента и порочащие иезуитов надписи на греческом и латинском языках.

Этот обелиск был разрушен в 1705 году внуком Ген­риха IV, Людовиком XIV, по просьбе иезуитов, незадолго до этого вернувшихся во Францию.

Взамен этого обелиска и на его месте купеческий стар­шина Франсуа Мирон построил фонтан, который позд­нее был перенесен на улицу Сен-Виктор.

Со всех сторон стали поступать поздравления королю: речи и приветственные обращения, печатные и рукопис­ные, в прозе и в стихах.

Среди стихотворных поздравлений было одно, заста­вившее его надолго задуматься.

Это поздравление исходило от д’Обинье, оставшегося ярым кальвинистом, несмотря на вероотступничество короля.

Вот оно.


Королю

Когда ты веру изменил на ложь,

Твои уста пронзил Господь,

Преступную карая плоть.

Когда ж, насмешник ярый,

Твое заслужит сердце кары,

То и его пронзит разящий нож.


Эта угроза сделалась пророчеством, которое шестна­дцать лет спустя взялся осуществить Равальяк.

Напоследок приведем забавную историю, превосходно завершающую рассказ о вступлении Генриха IV в Париж.

Прямо в день этого вступления он явился к своей тетке, г-же де Монпансье, ярой лигистке, которая была крайне изумлена, увидев, что он пришел к ней, своей страшной врагине, причем пришел без свиты, словно почтительный племянник, желающий поздравить ее с именинами или с Новым Годом.

— Ну и что вы собираетесь тут делать? — спросила она короля, пригласив его сесть.

— По правде сказать, — промолвил Генрих, — в преж­ние времена у вас было такое превосходное варенье, что у меня при одном воспоминании о нем слюнки текут, и я пришел спросить, есть ли оно у вас еще и теперь?

— А, понятно, племянничек! Вам захотелось застиг­нуть меня врасплох, ведь вы полагаете, что из-за голода у меня его больше нет.

— Да нет же, клянусь святым чревом! — ответил ко­роль. — Просто-напросто я голоден.

— Манон, прикажите принести абрикосового варе­нья, — распорядилась принцесса.

Манон принесла горшочек абрикосового варенья.

Госпожа де Монпансье откупорила горшочек и взяла ложку, чтобы снять пробу с варенья: в те времена суще­ствовало правило отведывать все, что подавали королю.

Однако Генрих остановил ее.

— Ах, тетушка, — сказал он, — да что вы такое наду­мали!

— Как, — ответила она, — разве я недостаточно боро­лась с вами, чтобы вы меня не подозревали?

— Ничуть не подозреваю, тетушка.

И, взяв из ее рук горшочек, он съел варенье, с кото­рого так и не была снята проба.

— О, — отозвалась она, — видно, государь, придется мне быть вашей служанкой!

И, бросившись к его ногам, она попросила разреше­ния поцеловать ему руку.

Но он протянул ей обе руки и обнял ее.

Вот, кстати, еще по поводу проб.

Однажды дворянин, подававший ему за столом вино, пребывал в сильной рассеянности и, вместо того, чтобы выпить пробу, которую полагалось наливать в крышку кубка, выпил содержимое самого кубка.

Генрих спокойно наблюдал за его действиями, а когда тот закончил, промолвил:

— Вы хотя бы за мое здоровье выпили, тогда я еще мог бы вас оправдать.

V

После возвращения в Лувр настала пора наград. Ряд при­дворных произвели в рыцари ордена Святого Духа.

В их числе был и граф де Ла Вьёвиль-отец, бывший дворецкий г-на де Невера, племянника Генриха IV.

Когда пришла его очередь получать орденскую цепь, он, как положено, встал на колени и, опять-таки как положено, произнес торжественные слова:

— Domine, non sum dignus.[24]

— Черт побери, мне это прекрасно известно, — отве­тил король, — но племянник так меня упрашивал, что я не мог ему отказать.

Ла Вьёвиль рассказывал эту историю сам, ибо у него были сильные подозрения, что если он будет хранить молчание об этой забавной подробности, то король с его гасконским остроумием не преминет раструбить о ней.

Впрочем, Ла Вьёвиль и сам был человеком остстроумным. Однажды он поднял на смех некоего бретёра, кото­рый славился тем, что всегда убивал своих противни­ков.

Бретёр отправил к графу де Ла Вьёвилю двух секун­дантов, передавших ему вызов и уведомивших насмеш­ника, что противник будет ждать его на следующий день, в шесть часов утра, за монастырем Босоногих кармели­тов.

— В такую рань, в шесть часов утра, — отвечал Ла Вьё­виль, — я не подымаюсь даже по своим собственным делам. И я буду круглым дураком, если в столь ранний час подымусь по делам вашего приятеля.

И он не пошел на назначенную встречу, а отправился в Лувр, где, рассказав эту историю, поставил своего про­тивника в смешное положение.

Таких людей, как Генрих IV, дополняют те, кто их окружает.

Вспомним письмо, которое он написал Крийону после сражения при Арке. Крийон снова присоединился к нему и старался как можно меньше его покидать. Однако в то время, когда Генрих IV вступил в Париж, Крийон нахо­дился в Марселе вместе с молодым герцогом де Гизом, губернатором Прованса, назначенным Генрихом IV.

В Блуа, в 1588 году, Генрих III предложил Крийону убить герцога Генриха де Гиза. Однако тот лишь промол­вил в ответ:

— Государь, вы принимаете меня за кого-то другого. И, повернувшись спиной к Генриху III, он удалился.

Генрих IV приставил Крийона к молодому герцогу де Гизу, и именно он был подлинным губернатором Про­ванса.

В то время испанский флот крейсировал в виду Мар­селя.

Однажды ночью, когда молодые люди выпивали, а Крийон спал, захмелевшие гуляки решили выяснить, действительно ли Крийон, которого звали Храбрецом, так храбр, как о нем говорили.

Они ворвались в его спальню, выкрикивая:

— Тревога! Тревога! Враг завладел городом!

Крийон, разбуженный всеми этими воплями, со своим обычным спокойствием поинтересовался, в чем причина такого шума.

Ему повторили все ту же придуманную заранее небы­лицу, продолжая кричать у него над ухом, что все про­пало и что враг завладел всем городом.

— Ну и что дальше? — спросил Крийон.

— Мы пришли спросить у вас, что теперь надо делать, — ответил герцог де Гиз.

— Черт побери, — промолвил Крийон, надевая штаны так же спокойно, как если бы ему предстояло отпра­виться на военный смотр, — ну и вопрос! Надо умереть храбрецами!

Испытание закончилось, и герцог де Гиз признался Крийону, что это была всего лишь шутка.

Крийон стащил с себя штаны так же спокойно, как он их надел, но при этом сказал, обращаясь к молодому гер­цогу:

— Ты играл сейчас в опасную игру, мой мальчик: если бы ты стал свидетелем моей слабости, я бы заколол тебя.

После этого он снова лег на кровать, натянул одеяло до самого носа и уснул.

Крийон, как и Генрих IV, был гасконцем и даже, воз­можно, в еще большей степени, чем тот: Генрих IV при­тязал лишь на то, что он происходит от Людовика Свя­того, тогда как Крийон, происходивший от Бальба де Крийона, считал себя потомком римлянина Бальба.

Он ни за что не хотел учиться танцевать, поскольку на первом же уроке учитель танцев сказал ему:

— Согнитесь, отступите назад!

— Черт побери! — произнес он. — Господин учитель, ничего этого я делать не буду: Крийон никогда не сгиба­ется и не отступает.

Крийон был рьяным католиком и прилюдно дал этому доказательство. Однажды, в Страстную пятницу, когда он 75

находился в церкви и священник рассказывал там о рас­пятии Христа на кресте, страдания Спасителя привели Крийона в отчаяние.

— Черт побери! — воскликнул он. — Монсеньор Иисус Христос, как же вам не повезло, что там не было Крий­она, ведь будь он рядом, вас ни за что не распяли бы!

Когда Генрих приехал в Лион, чтобы встретить там Марию Медичи, он сказал будущей королеве Франции, указывая ей на Крийона:

— Сударыня, я представляю вам лучшего полководца в мире.

— Вы лжете, государь, — ответил Крийон. — Лучший полководец в мире — это вы.

Крийон умер 2 декабря 1615 года. 3 декабря медики вскрыли его тело; оно было покрыто двадцатью двумя ранами, а сердце его оказалось вдвое больше, чем у про­чих людей.

Вернемся к королю, которому следовало упрекать себя за то, что он не сделал Крийона маршалом Франции. Правда, Крийон наряду с Сюлли помешал Габриель стать королевой.

Мы уже рассказывали о визите, который Генрих IV нанес г-же де Монпансье, своей тетке, по возвращении в Париж.

Но он нанес визит и другой своей тетке, г-же де Конде, вдове принца де Конде, убитого при Жарнаке.

Однако ее не оказалось на месте, и, поскольку в доме не нашлось никого, кто сказал бы ему об этом, он про­шел вплоть до ее спальни.

Незадолго до этого оттуда вышел г-н де Ноайль, оставив на постели листок с двумя стихотворными строчками:


Ни блага, ни удача не могут утешать,

Когда с моей богиней я в разлуке.


Генрих взял перо и, завершая четверостишие, написал еще две строчки под двумя первыми:


Не стоит тетушку богиней называть:

Любить мужчин — вот вся ее наука.


После чего он вышел.

Предстояло наставить короля в католической вере. Эта обязанность, трудная в любом случае, а особенно труд­ная, когда речь шла о наставлении такого остроумного человека, как Генрих IV, была возложена на г-на дю Пер­рона, епископа Эврё.

Епископ начал с объяснений, что такое ад.

Генрих, казалось, проявлял великое внимание к тому, что говорил прелат.

Это ободрило епископа.

— А теперь, государь, — сказал он, — мы перейдем к чистилищу.

— Не надо, — ответил король.

— Почему же не надо? — спросил епископ.

— Я знаю, что это такое.

— Как, государь, вы знаете, что такое чистилище?

— Монсеньор, — сказал король, — не надо этого касаться и отбивать хлеб у монахов.

Дальше этого наставление не пошло.

И потому Генрих IV никогда и не слыл уж очень пыл­ким католиком.

Тем не менее случилось так, что во время войны с гер­цогом Савойским король лично вел осаду Монмельяна. Укрывшись вместе с Сюлли позади скалы, король руко­водил огнем артиллерии; в это время ядро, пущенное со стороны города, ударило в скалу, отбив от нее часть, которая разлетелась на куски.

— Клянусь святым чревом! — воскликнул Генрих IV, осеняя себя крестным знамением.

— О государь, — промолвил Сюлли, — пусть мне больше не плетут, что вы не стали добрым католиком.

Направляясь к Монмельяну, он сделал остановку в небольшой деревне, чтобы пообедать. Поскольку Сюлли был занят тем, что отдавал приказы, касающиеся пере­движения артиллерии, и король понял, что ему предстоит обедать в одиночестве, он заявил:

— Пусть мне отыщут жителя этой деревни, слывущего здесь за первого острослова.

Несколько минут спустя к нему привели крестьянина с хитрыми глазами и насмешливыми губами.

— Подойди ближе, — сказал король, обращаясь к кре­стьянину.

— Вот он я, государь.

— Садись здесь.

И Генрих указал ему на сиденье напротив себя, по дру­гую сторону стола.

— Уже сел, — сказал крестьянин, усаживаясь.

— Как тебя зовут?

— Забавник.

— О! А далеко ли, по-твоему, от Забавника до Баб­ника?

— На мой взгляд, государь, между ними только стол стоит.

— Клянусь святым чревом! — воскликнул король. — Это верно. Вот уж не предполагал найти такого большого острослова в такой маленькой деревне.

Возвращаясь из этого похода, король проезжал через какой-то город, куда заранее, испытывая сильный голод, он отправил своих квартирмейстеров приготовить ему обед, как вдруг был остановлен депутацией во главе с мэром.

— Клянусь святым чревом! — воскликнул он. — В такую минуту нет ничего хуже, чем длинные речи; но что поделаешь, надо набраться терпения.

И он остановил свою лошадь.

Мэр подошел к его стремени и, держа в руках большой лист бумаги с написанной речью, которую ему следовало прочитать, опустился на колено. Однако достойный магистрат неудачно выбрал для этого место. Колено его попало на острый камень, что причинило ему такую сильную боль, что он не смог сдержаться и выругался:

— Ядрена вошь!

— Отменно! — откликнулся король. — Остановимся на этом, дружище; все, что вы добавите, испортит то, что вы сейчас сказали. Идемте обедать.

Генрих IV предпочитал краткие речи.

— Из-за длинных речей я поседел, — говаривал он.

После обеда мэр пригласил его осмотреть город.

Король, у которого впереди был свободный час, согла­сился на предложенную прогулку.

На повороте улицы он оказался лицом к лицу с какой-то старухой, присевшей на корточки у подножия стены. При виде короля она захотела подняться.

— Не вставайте, не вставайте, мамаша! — сказал ей Генрих IV. — Я предпочитаю видеть курицу, а не яйца.

Во время осады Ла-Рошели он услышал разговоры о некоем лавочнике, который вследствие сношений со злым духом получил от него магическую руку славы и благодаря этому разбогател.

Богатство, скопленное лавочником, вызывало зависть у других торговцев, и они попытались внушить Ген­риху IV, что было бы неплохо устроить суд над колдуном и сжечь его. Слава короля как доброго католика должна была от этого лишь укрепиться.

К несчастью, Генрих IV с трудом верил во все такие колдовские истории; и вот однажды, когда его торопили принять решение по поводу этого человека, богатство которого приводило в негодование весь город, он пообе­щал дать окончательный ответ на следующий день.

На следующий день ревнители порядка явились к королю.

— Ну так что, государь, ваше мнение определилось? — спросили они.

— Да, — ответил Генрих IV. — Сегодня ночью, в пол­ночь, я послал людей постучать в его дверь и купить у него свечу за три денье. Он поднялся, открыл дверь и продал свечу. Вот это и есть его рука славы: этот человек не упускает возможности заработать, и потому дела его идут так хорошо.

Генрих IV тем более ценил честность в других людях, что сам он родился с непреодолимой склонностью к воровству. Он не мог удержаться от того, чтобы не взять и не упрятать в свой карман любые ценные вещи, ока­завшиеся у него под рукой, будь то даже деньги, но в тот же день или самое позднее назавтра отправлял назад все, что взял.

— Если бы я не был королем, — имел он обыкновение повторять, — меня бы непременно повесили.

Внешность у него была довольна невзрачная, и весь его чуточку простонародный облик вполне оправдывал восклицание, вырвавшееся у Габриель, когда она увидела его в одежде крестьянина:

— Ах, государь, как же вы безобразны!

Луиза де Л’Опиталь, урожденная мадемуазель де Витри, вышедшая замуж за Жана де Симье, гардеробмейстера герцога Алансонского, и привыкшая к привлека­тельной внешности Генриха III, на вопрос, какое впечат­ление на нее произвел король, когда она увидела его в первый раз, ответила так:

— Я увидела короля, но не увидела его величества.

Увидев какой-нибудь обветшалый дом, он обычно говорил:

— Это принадлежит мне или Церкви.

Любовная страсть Генриха IV к Габриель, вместо того чтобы ослабевать со временем, усилилась настолько, что это вызывало у друзей короля опасения, как бы он не совершил глупость и не женился на ней. В июне 1594 года она родила ему сына, которого он не без причины не хотел назвать Александром и которому дал имя Сезар.

Это событие, чрезвычайно обрадовавшее короля, заставило его поменять титул своей любовницы, другими словами то единственное, что она получила от своего мужа. Теперь она стала именоваться не госпожой де Лианкур, а маркизой де Монсо.

Как раз с того времени, когда Габриель родила своему любовнику сына, она и начала вынашивать мечту стать в один прекрасный день королевой Франции. Надо ска­зать, что она шла к этой желанной цели, опираясь одной рукой на г-жу де Сурди, свою тетку, а другой — на г-на де Шеверни, канцлера Франции.

Однако ее брак с г-ном де Лианкуром казался непре­одолимым препятствием на этом пути. Ей удалось добиться признания их раздельного проживания, а затем и недействительности их брака.

Король, со своей стороны, начал предпринимать шаги к тому, чтобы получить от Маргариты согласие на раз­вод.

Тем временем Сезар де Вандом был узаконен, что под­тверждалось грамотой, зарегистрированной Парижским парламентом 3 февраля 1595 года.

В знак признательности за такой добрый поступок короля Габриель окончательно порвала с Бельгардом.

Впрочем, в двух случаях ее влияние на Генриха IV ока­залось благотворным. Именно она убедила короля отречься от протестантской веры, и это по ее совету он назначил Сюлли главноуправляющим финансами.

Финансы находились в то время в руках Франсуа д'О и, если верить письму Генриха IV, далеко не процве­тали.

Находясь под Амьеном, король писал Сюлли:


«Мой дорогой Сюлли! Я нахожусь близ врага, а у меня почти что нет ни коня, на котором я мог бы сражаться, ни полного ратного доспеха, в который я мог бы обла­читься. Рубашки мои изорваны, камзолы протерты на локтях, еду зачастую готовить не из чего, и последние два дня я обедаю и ужинаю то у одних, то у других, а мои поставщики говорят, что у них нет больше никакой возможности снабжать меня провизией, поскольку уже более полугода они не получали денег».


Некоторое время спустя Сюлли был назначен главно­управляющим финансами.

Габриель родила одного за другим еще двух детей: Ека­терину Генриетту, узаконенную королем, впоследствии герцогиню д'Эльбёф, и Александра де Вандома, будущего великого приора Франции.

Осада Амьена была одной из самых неожиданных. 12 марта 1597 года, накануне Средопостья, в то время, когда король участвовал вместе с маркизой в придворных тан­цах, ему сообщили, что Амьен внезапно захвачен испан­цами. Такое известие, естественно, прервало танцы. Ко­роль задумался на минуту, а затем, приняв решение, произнес:

— Хватит быть королем Франции, теперь время быть королем Наварры![25]

И потом, поскольку маркиза заплакала, он добавил:

— Что ж, любимая моя, надо браться за оружие и вести еще одну войну.

Он уехал, и 25 сентября 1597 года Амьен был отбит у врага.

Как раз во время этой осады, 10 июля 1597 года, Ген­рих IV даровал Габриель титул герцогини де Бофор.

Мы уже говорили, что Габриель содействовала обраще­нию Генриха IV в католичество. Вот письмо, которое ее любовник написал ей за несколько дней до этого.


«Я приехал ранним вечером, и до самого отхода ко сну мне докучали молитвенными причитаниями. Мы рассчи­тываем на перемирие и полагаем, что оно будет заклю­чено уже сегодня. Что же касается меня, то я придер­живаюсь по отношению к лигистам правила святого Фомы и нынешним утром начинаю беседовать с еписко­пами. Помимо тех стражников, что по моему приказу были предоставлены Вам вчера, я отправляю Вам пять­десят аркебузиров, которые ничуть не хуже латников. Надежда увидеть Вас завтра удерживает мою руку от того, чтобы писать Вам более длинное послание. В вос­кресенье мне предстоит совершить рискованный прыжок. В ту минуту, когда я пишу Вам, за моей спи­ной стоят около сотни докучливых людей, которые заставляют меня ненавидеть святого Дионисия так же, как это неизменно делаете Вы. До свидания, сердце мое! Приезжайте завтра пораньше, ибо мне кажется, что я уже целый год не видел Вас. Миллион раз целую прелест­ные ручки моего ангела и губы моей прекрасной возлю­бленной.

23 июля».


Через несколько дней после рождения Сезара король пишет Габриель следующее письмо:


«Сердце мое! У меня нет для Вас ничего нового, если не считать, что вчера я восстановил брак моего кузена и заключил все соответствующие соглашения. Вечером, до полуночи, я играл в реверси. Вот и все новости из Сен- Жермена, милая моя. Я испытываю сильнейшее желание увидеть Вас, но это случится не раньше, чем Вы попра­витесь, ибо я не могу начать врачебные процедуры из-за посла Савойи, приехавшего ко мне заключать мир, который будет подписан только в субботу. Любовь моя, всегда крепко любите меня и будьте уверены, что навсегда останетесь той единственной, что владеет моим сердцем. Сказав эту правду, миллион раз целую Вас и мальчугана.

14 ноября».


Завершим нашу подборку образчиков любовного и эпистолярного стиля Генриха IV еще одним посланием, которое может показаться написанным скорее г-ном де Скюдери, чем победителем при Кутра и Иври.


«Сердце мое! Я с величайшим удовольствием затравил за один час оленя и приехал сюда в четыре часа. Разме­стился я в своем небольшом жилище, где все удивительно красиво. Ко мне заходили сюда мои дети, а точнее, их сюда мне приносили. Дочь моя становится крепче и хоро­шеет, а сын будет красивее своего старшего брата. Вы умоляете меня, любовь моя, унести с собой столько любви, сколько я Вам ее оставил. О, какое удовольствие Вы мне этим доставляете, ибо у меня ее столько, что я полагал, будто унес ее всю и Вам ничего не осталось. А теперь, увы, я иду занимать беседой Морфея. Однако, если он явит мне иную грезу, чем Вы, я навсегда пере­стану с ним знаться. Доброй ночи мне, доброго дня Вам, возлюбленная моя! Миллион раз целую Ваши прелестные глазки!»


Наконец, еще одно письмо, и оно уже будет послед­ним.


«Любовь моя! Через два часа после прибытия этого гонца Вы увидите кавалера, который очень любит Вас и которого зовут королем Франции и Наварры, что явля­ется званием несомненно почетным, но крайне обремени­тельным; звание Вашего подданного куда более приятно. Впрочем, все три хороши, под каким бы соусом их ни подавали, и я не намерен никому их уступать. По Вашему письму я понял, как Вы спешили приехать в Сен-Жермен. Мне очень приятно, что Вам полюбилась моя сестра, это одно из самых верных возможных свидетельств

Вашей доброты, которую я ценю больше моей жизни, хотя и очень люблю ее.

До свидания, мое все! Миллион раз целую Ваши пре­лестные глазки.

Из нашей очаровательной пустыни Фонтенбло, 12 сен­тября».


Мы видим, как далеко зашла его страсть к Габриель. Он вел переговоры с Римской курией по поводу расто­ржения его брака с Маргаритой. Он убеждал и саму Мар­гариту дать согласие на развод, от чего она настойчиво отказывалась. Но он решил переступить через все.

Генриха де Бурбона, принца де Конде, объявили неза­коннорожденным. Граф Суассонский сделался кардина­лом, и ему даровали ренту в триста тысяч экю различ­ными бенефициями. Франсуа де Бурбон, принц де Конти, был женат на Жанне де Коэм, графине де Монтафье, которая была матерью графини Суассонской, но больше детей иметь уже не могла. Наконец, маршал де Бирон должен был жениться на дочери г-жи д'Эстре — той, что позднее стала г-жой де Санзе.

И тем не менее у Генриха IV не было недостатка в пре­достережениях ни сверху, ни снизу.

Однажды вечером, когда король возвращался с охоты, одетый крайне просто и в сопровождении всего лишь двух или трех дворян, он переправлялся через Сену у набережной Малаке, в том месте, где теперь стоит мост Святых Отцов, а в прежние времена была паромная пере­права. Дело было в 1598 году, вскоре после подписания Вервенского мира.

Видя, что перевозчик не узнает его, король поинтере­совался у него, что он думает об этом мире.

— По правде сказать, — сказал перевозчик, — я знать не знаю, что это за такой прекрасный мир, но вот что мне точно известно, так это то, что на все существуют налоги, даже на эту жалкую лодку, с помощью которой я с великим трудом зарабатываю себе на жизнь.

— Да, — промолвил Генрих, — но разве король не рас­считывает навести порядок во всех этих налогах?

— Ну, король, конечно, малый неплохой, — отвечал перевозчик, — но у него есть любовница, которой надо покупать столько красивых платьев и столько побряку­шек, что конца этому не будет, а платить-то за все это нам.

Затем, помолчав с минуту, он с видом глубокого сочув­ствия добавил:

— Ладно бы она была только его, но ведь поговари­вают, что она дает ласкать себя и многим другим тоже!

Король рассмеялся. Искренне ли он смеялся? Или неохотно? Мы не настолько осведомлены о тайнах коро­левской ревности, чтобы судить об этом.

Но, во всяком случае, на следующий день он послал за перевозчиком и заставил его произнести то же самое в присутствии герцогини де Бофор.

Перевозчик повторил все слово в слово. Герцогиня разгневалась и хотела отдать приказ повесить его.

Однако Генрих пожал плечами и произнес:

— Вы с ума сошли! Это же бедняк, которого нищета привела в дурное расположение духа; я хочу, чтобы впредь он ничего не платил за свою лодку, и уже завтра, ручаюсь вам, он запоет «Да здравствует Генрих Четвер­тый!» и «Прелестная Габриель!».

И перевозчик покинул Лувр, получив кошелек с два­дцатью пятью золотыми экю и освобождение от налога на свою лодку.

Впрочем, кое-что волновало герцогиню куда больше, чем все то, что могли сказать о ней все лодочники на свете.

Это были гороскопы, которые она приказала составить в отношении своей судьбы: все они приводили в отчая­ние.

Одни гороскопы предсказывали ей, что она выйдет замуж лишь один раз.

Другие — что она умрет молодой.

Третьи — что ребенок разрушит все ее надежды.

Четвертые — что человек, которому она целиком и полностью доверяла, предаст ее.

И чем ближе казался ее успех другим, тем менее пре­допределенным он выглядел в ее собственных глазах, и Грасьенна, ее доверенная горничная, говорила Сюлли:

— Не знаю, что происходит с госпожой, но все ночи напролет она только и делает, что плачет и стонет.

И тем не менее Генрих торопил Силлери, своего посла в Риме, угрожая вновь сделать Францию протестантской, если его брак не будет расторгнут, посылая к Маргарите курьера за курьером, угрожая обвинением в супружеской неверности и судом, если она не даст согласия на раз­вод.

Между тем дала себя знать новая беременность.

Габриель находилась в Фонтенбло вместе с королем. Приближался праздник Пасхи. Король попросил Габри­ель участвовать в пасхальных торжествах в Париже, чтобы у народа, который непонятно почему считал ее гугеноткой, не было повода бранить ее.

Кроме того, Рене Бенуа, духовник короля, тоже скло­нял ее к тому, чтобы вернуться в Париж на эти торже­ства.

Так что было решено, что любовники разлучатся дней на пять и вновь встретятся, как только праздник Пасхи завершится.

Столь короткая разлука была пустяком для людей, которым приходилось весьма часто расставаться, и, тем не менее, не бывало еще отъезда более печального. Каза­лось, оба они испытывали какое-то смертельное пред­чувствие и некий мрачный голос говорил им в глубине души, что они не увидятся вновь. Любовники все никак не могли решиться на разлуку; они расставались, но сто­ило Габриель отъехать на двадцать шагов, как она воз­вращалась, чтобы препоручить королю заботу о своих детях, своих слугах и своем доме в Монсо; затем король прощался с ней, после чего уже он, в свой черед, вновь окликал ее. Генрих проводил ее более чем на целое льё, а затем, грустный и заплаканный, вернулся в Фонтенбло, в то время как Габриель, не менее грустная и не менее заплаканная, продолжила свой путь в Париж.

Наконец, Габриель приехала в Париж. Ее сопровождал камердинер Генриха IV, по имени Фуке и прозвищу Ла Варенн. Это был деятельный пособник короля в его любовных похождениях. Он играл подле него ту же роль, какую Лебель играл при Людовике XV. Несчастный умер от страха, когда ученая сорока, которую он дразнил, выкрикнула не его фамилию, Фуке, и не его прозвище, Ла Варенн, а назвала его именем рыбы.

В сущности говоря, ученая сорока явно совершила не столь страшную ошибку, как обезьяна Лафонтена, при­нявшая название Пирей за имя человека.

Предчувствия бедной Габриель были небеспричинны.

Весь двор объединился против нее.

Генрих IV бывал влюблен множество раз и влюблен по-разному, но никого он не любил так, как Габриель.

Он сочинил или приказал сочинить для нее, вероятно на мелодию старинного псалма, восхитительную песенку, ставшую популярной тогда и остающуюся популярной еще и сегодня, — «Прелестная Габриель».

Если от всей монархии что и осталось на устах народа, так это одно имя: Генрих IV и две песенки: «Прелестная Габриель» и «Мальбрук в поход собрался».

Хотя нет, осталось еще выражение «Курица в горшке».

После сорока лет войны страна вошла в эпоху мира; все испытывали голод и жажду, ибо не пили и не ели на протяжении полувека. Казалось, даже сам гасконец, уме­ренный в еде и питье, сделался гурманом.


«Пришлите мне жирных гусей из Беарна, — приказы­вает он, — самых жирных, каких только вам удастся найти и какие могут сделать честь тамошнему краю».


Как и всем своим любовницам, Генрих обещал Габри­ель жениться на ней. Габриель, которой исполнилось двадцать шесть лет, была полной, дородной и жизнера­достной; она чрезвычайно любила поесть — это для нее, по всей вероятности, Генрих IV выписывал жирных гусей из Беарна. На рисунке, которому суждено было стать ее последним прижизненным портретом и которым владеет Библиотека, ее цветущее лицо сияет, словно букет лилий и роз.


«Если это и не была еще королева, — говорит Мишле, — то это определенно была любовница короля, царствующего во времена мира: она являлась символом и блистательным предзнаменованием семи тучных лет, которые должны были последовать за семью тощими годами и заря которых едва забрезжила».[26]


Более того, это была мать детей, которых король очень любил, — толстяков Вандомов. Мягкотелый во взаимо­отношениях со своими любовницами, Генрих IV был еще более мягкотелым отцом, по крайней мере в отношении тех детей, каких он считал своими. Он никогда не был снисходителен к Людовику XIII, которого письменно приказывал нещадно сечь. Вспомним, как полза­вший на четвереньках король с восседавшими на его спине детьми принимал испанского посла.

Генриху было сорок пять лет; с тридцати он носил рат­ный доспех и, едва сняв его с себя, почти тотчас же обла­чался в него снова. Он подошел к тому возрасту, когда человек нуждается в отдыхе, в спокойном домашнем сча­стье. Как и всех слабовольных людей, его одолевало спе­сивое желание казаться неограниченным властелином. Габриель, которая в действительности была повелитель­ницей, позволяла ему выглядеть повелителем. И это его устраивало.

Худой, юркий, постаревший телом и крайне изношен­ный в любовных похождениях, он оставался бесконечно молод душой и своей кипучей энергией внушал уважение Европе и поддерживал высокое мнение о себе. Никогда его не видели сидящим, никогда он не казался уставшим: казалось, что за какой-то совершенный им грех этот не­утомимый беарнский ходок получил от небес запрет на отдых; стоя он выслушивал послов, стоя руководил сове­том, а затем, закончив выслушивать послов и руководить советом, садился на лошадь и с яростью охотился. Каза­лось, в теле его живет дьявол. И потому народ, столь точ­ный в своих оценках, назвал его Четырежды Дьяволом.

Вся эта энергия сохранялась до тех пор, пока длилась война. Как только был заключен мир, Генрих IV заметил, что он не только устал, но и исчерпал свои силы.

Через полгода после заключения мира, устав, веро­ятно, ждать, на короля обрушилась ужасающая троица: задержка мочеиспускания, подагра и диарея. Прости, дорогой читатель, но мы ведь рассказываем о королях в домашнем халате!

Несчастный Генрих IV решил, что он умирает.

Он столько перевидал, столько сделал, столько страдал!

Но в одном отношении Генрих IV оставался тем, кем он был всегда: большим охотником до женщин и даже девушек.

Госпожа де Мотвиль жалуется, что в ее время жен­щины уже не пользовались таким почетом, как при Ген­рихе IV. Дело в том, что Генрих IV любил женщин, а Людовик XIII питал к ним отвращение.

Почему же сын Генриха IV питал отвращение к жен­щинам?

Однако мы, альковные историки, никогда и не гово­рили, что Людовик XIII был сыном Генриха IV.

И, возможно, мы скажем нечто совсем противополож­ное, когда приступим к разговору о его рождении.

Так что обстоятельства складывались для Габриель благоприятно: помучившись немного, она вот-вот должна была стать женой уставшего короля и принести ему в качестве приданого не золото и не провинции, а нечто куда более ценное: уже готовых детей.

Но потерпевшая поражение Испания питала надежду отыграться, подложив в постель к королю королеву- испанку.

Отсюда и проистекали страхи Габриель. Она ощущала себя помехой. А перед лицом Испании и Австрии помехи существовали недолго.

Французский король был единственным в Европе королем-солдатом, а Франция — единственной воинственной нацией. Завладеть Францией было невозможно, и потому следовало завладеть ее королем.

Следовало его женить.

Ну а если женить его оказалось бы невозможно, его следовало убить.

Его женили, но это не помешало его убить.

Как политик он был тоже чрезвычайно силен. У него одного ума было больше, чем у всех его врагов вместе взятых. Хотя и притворяясь, что он делает все, что угодно Риму, Генрих IV всегда в конечном счете поступал по-своему.

Он пообещал папе возвратить иезуитов, но и не поду­мал сдержать свое слово.

Возвращение иезуитов, и он это прекрасно понимал, означало его смерть.

Папа оказывал на него давление посредством своего нунция. Но он, всегда остроумный, всегда уклончивый, всегда ускользающий, отвечал:

— Будь у меня две жизни, я охотно отдал бы одну папе. Но у меня она только одна, и я должен сохранить ее, чтобы служить его святейшеству.

И добавлял:

— И интересам моих подданных.

Итак, следовало женить короля или убить его!

Надо отдать справедливость папе, он выступал за женитьбу.

За женитьбу итальянскую или испанскую: к примеру, тосканскую.

Медичи были одновременно итальянцами и испанцами.

Правда, на всякий случай легат Мальвецци готовил в Брюсселе убийство. Почитайте сочинение де Ту.

Король, как и прежде, был еще очень беден. Находясь в крайней нужде, он был вынужден прибегать к помощи князя-банкира, самовластителя Флоренции. У наших королей была привычка просительно протягивать руку поверх Альп, и герб Медичи все еще украшали геральди­ческие лилии, которыми Людовик XI уплатил им свои долги. Но, будучи банкирами, Медичи приняли меры пре­досторожности. Генрих занимал у них деньги под будущие налоги, и флорентийские банкиры располагали во Фран­ции двумя финансовыми инспекторами, действовавшими от их имени и получавшими подати напрямую.

То были Гонди и Заме.

Обратите внимание, что как раз в доме Заме умрет Габриель.

В доме подданного великого герцога Фердинандо, кото­рый год спустя выдаст замуж свою племянницу — фла­мандку по матери, Иоганне Австрийской, фламандку по деду, императору Фердинанду, родственнику Филиппа II и Филиппа III, — за Генриха IV, вдовца Габриель.

На всякий случай великий герцог Фердинандо послал Генриху IV портрет Марии Медичи.

— Вы не опасаетесь этого портрета? — спрашивали у Габриель.

— Нет, — отвечала она, — я не опасаюсь портрета, но я опасаюсь денежного сундука.

Поддержкой Габриель служило то, что с таким челове­ком, как Генрих IV, ощущалась потребность в короле­ве-француженке.

Однако к числу ее противников относился человек, от которого трудно было добиться согласия: Сюлли, а Ген­рих IV ничего не делал без согласия Сюлли. Д'Эстре совершили ошибку, настроив против себя злопамятного финансиста.

Сюлли мечтал стать главнокомандующим артиллерией, а д'Эстре забрали эту крупную должность себе.

Этот великий астролог земных дел своим в высшей степени прозорливым умом осознал, что Габриель не добьется своего, хотя на ее стороне и стоит король.

Но что значил король в подобных делах!

Он мог отдать все свое тело, но не руку.

А кроме того, у него не было ни гроша. Сюлли лишь начал свой грандиозный труд по восстановлению финан­сов, который по прошествии десяти лет принес вместо двадцатипятимиллионного дефицита излишек в тридцать миллионов. Итальянка была богата, и Сюлли, явля­вшийся прежде всего финансистом, стоял за итальянку.

Генрих IV имел подле себя двух человек, к которым он питал полное доверие:

Ла Варенн, бывший капеллан;

Заме, бывший сапожник.

Они были негодяями, и король это знал, но он не мог обойтись без них, так же как и без любовниц.

Нам предстоит заняться прежде всего Заме.

Ну а теперь, обозрев обстановку, перейдем к драме.

VI

По приезде в Париж, неизвестно почему, Габриель, вме­сто того чтобы остановиться в собственном доме — у великих бед всегда есть свои тайны, — так вот, вместо того чтобы остановиться в собственном доме, Габриель остановилась у Себастьяна Заме, особняк которого нахо­дился у стен Бастилии, ровно там, где теперь проходит улица Вишневого сада.

Вишневый сад, в старые времена служивший плодо­вым садом наших королей, составлял в ту пору часть парка Заме.

Как могло получиться, что в нашем рассказе о частной жизни Генриха IV мы еще не упоминали этого богатого откупщика? Мы и сами этого не понимаем.

Себастьян Заме, отец генерал-майора королевской армии и епископа Лангрского, был сапожником Ген­риха III. Лишь ему одному удавалось должным образом обувать изящную ногу его величества. Родом он был из Лукки. Его жизнерадостный характер и его флорентий­ские шутки обеспечивали ему доступ к Генриху III. Он был их тех, кого в Париже в ту эпоху называли лихоимцами, в древнем Иерусалиме именовали фарисеями, а в наши дни во всех странах мира называют ростовщи­ками.

Когда при подписании брачного договора одной из дочерей Заме нотариус, не знавший, как его титуловать, спросил финансиста, по какому владению он хотел бы именоваться в этом документе, тот спокойно ответил:

— Напишите «владетель миллиона семисот тысяч экю».

Король, как мы уже говорили, любил его и часто при­ходил к нему ужинать вместе со своими друзьями и любовницами. Называл он его просто Б а с т ь я н.

Итак, Габриель, вместо того чтобы остановиться в своем особняке, где ее, по всей вероятности, не ждали, остановилась у Заме.

Сюлли сам рассказывает, что он навестил ее там и она была очень ласкова с ним; после этого он послал к ней свою жену, но это все испортило. Желая быть любезной, Габриель сказала г-же де Сюлли, что та может рассчиты­вать на ее дружбу и что она всегда будет принимать ее во время своих утренних выходов и своих вечерних отходов ко сну.

Эти королевские замашки вывели г-жу де Сюллииз себя.

Она вернулась в замок Рони разъяренная, но Сюлли успокоил ее, сказав:

— Не волнуйся, душенька моя, так далеко дела не зай­дут.

Заме, казалось, был обрадован великой честью, ока­занной ему Габриель; он велел приготовить самый изы­сканный обед и лично пекся о блюдах, которые, как ему было известно, более всего любила герцогиня.

Наутро, то есть в Страстной четверг, она причасти­лась.

Будучи любительницей поесть и радуясь тому, что она разделалась с обязанностью, исполненной ею лишь крайне неохотно, Габриель, к тому же беременная, ела очень много.

После полудня она отправилась к Темной за­утрене, которая должна была проходить в церкви Пти- Сент-Антуан и сопровождаться долгими песнопениями. Она проследовала туда в дорожных носилках, в сопрово­ждении капитана гвардейцев, ехавшего рядом с носил­ками. Для нее приберегли отдельную часовню, куда она вошла, чтобы не испытывать тесноты и не быть чересчур на виду. Пока шла служба, находившаяся рядом с герцо­гиней мадемуазель де Гиз прочитала по ее просьбе письма из Рима, в которых Габриель уверяли, что ждать развода короля и королевы Маргариты осталось недолго, и два письма короля, которые он написал ей в тот день.

Эти письма были, возможно, самыми пылкими и самыми страстными из всех, какие он когда-либо писал герцогине де Бофор. В них он извещал ее, что незамед­лительно отправляет в Рим сьера де Френа с новыми рас­поряжениями.

По окончании Темной заутрени, выходя из церкви, она оперлась о руку г-жи де Гиз и сказала ей:

— Я не понимаю, что со мною, но мне плохо.

Затем, подойдя к дверям и садясь в носилки, она про­молвила:

— Прошу вас, приходите вечером побеседовать со мной.

После этого она приказала доставить ее обратно в дом Заме и там, почувствовав себя немного лучше, попыта­лась прогуляться по парку.

Но во время этой прогулки у нее начался второй при­ступ.

И тогда, как если бы вдруг молния сверкнула в ее сознании, она принялась кричать, требуя, чтобы ее забрали из дома Заме и отвезли к ее тетке, г-же де Сурди, жившей около клуатра Сен-Жермен.

«Что и пришлось сделать, — заявил Ла Варенн в раз­говоре с Сюлли, — из-за чрезвычайной горячности, какую она выказывала, желая уехать из дома сьера Заме».

Тотчас по прибытии в дом г-жи де Сурди герцогиня приказала, чтобы ее раздели. Она жаловалась на сильную головную боль.

Госпожи де Сурди не было дома, и герцогиня оказа­лась наедине с Ла Варенном. Он по-всякому хлопотал вокруг нее, но за врачом не посылал.

За ним послали лишь тогда, когда приступы у герцо­гини стали частыми и страшными.

Пока больную раздевали, у нее случились ужасные судороги.

Едва придя в себя, она попросила перо и чернил, чтобы написать письмо королю, но ей помешали сделать это новые судороги.

Оправившись от этих новых судорог, герцогиня взяла пришедшее как раз в эту минуту письмо короля. Это было уже третье его письмо, полученное ею после отъезда из Фонтенбло. Она хотела прочитать его, но у нее в тре­тий раз начались судороги, становившиеся все сильнее.

Явился врач; однако он заявил, что ничего не может прописать беременной женщине и надо предоставить действовать природе.

В пятницу у нее случился выкидыш; ребенок был четырехмесячный.

Врач снова ничего не сделал. А ведь это был Ла Ривьер, врач короля.

Вечером в пятницу герцогиня потеряла сознание.

В одиннадцать часов она скончалась.

Умерла она буквально на глазах у врача.

Таким образом сбылись четыре сделанных ей предска­зания:

первое — что она будет замужем только один раз;

второе — что она умрет молодой;

третье — что ребенок разрушит все ее надежды;

четвертое — что человек, которому она целиком и полностью доверяла, предаст ее.


«После своей смерти, — говорит Мезре, — она выгля­дела такой безобразной, а лицо ее было так искажено, что на нее нельзя было смотреть без страха. И ее враги, — добавляет он, — не упустили случай внушить народу, что это дьявол привел ее в такое состояние, поскольку, утверж­дали все те же враги, она предалась ему, чтобы одной поль­зоваться милостями короля, и теперь дьявол свернул ей шею».


Ну разумеется, дьявол!

Повод к этой небылице дало то, что тот самый Ла Ривьер, который ограничился тем, что наблюдал, как она умирает, имел неосторожность сказать, уходя:

— Hie est manus Domini.[27]

Впрочем, в то же самое время нечто подобное расска­зывали о Луизе де Бюдо, второй жене Генриха де Мон­моранси. Вот что говорит о ней в своих «Мемуарах» Сюлли:


«Рассказывают, что она находилась в обществе прия­тельниц, когда ей доложили, что какой-то дворянин, довольно приятный на вид, но смуглый и темноволосый, желает поговорить с ней о важных делах. Явно озадачен­ная и растерянная, она велела передать ему, чтобы он при­шел в другой раз. В ответ он заявил, что, если она не вый­дет к нему, он явится к ней сам. Так что ей пришлось покинуть приятельниц, и, расставаясь с ними, она со сле­зами на глазах сказала трем своим подругам слова проща­ния, как если бы шла на верную смерть. И действительно, через несколько дней она умерла, причем лицо ее и шея были повернуты задом наперед. На этой небылице, — добавляет Сюлли, — настаивают три дамы, с которыми попроща­лась г-жа де Монморанси».


Вернемся к Генриху IV.

В это время, как мы уже говорили, он находился в Фонтенбло.

При первом же известии о болезни герцогини он вер­хом, во весь опор, помчался в Париж. В Вильжюифе ко­роль встретился с гонцом, ехавшим к нему с вестью о ее смерти.

Д'Орнано, Роклор и Фронтенак, сопровождавшие короля, убедили его повернуть обратно и в конце концов приехали с ним в аббатство Соссе вблизи Вильжюифа, где он бросился на постель, выказывая признаки силь­нейшего горя.

Несколько часов спустя из Парижа приехала карета; он сел в эту карету и вернулся на ней в Фонтенбло, куда уже поспешили приехать самые важные вельможи.

Но, прибыв туда и войдя в главный зал замка, он ска­зал, обращаясь к ним:

— Господа, прошу вас всех возвратиться в Париж и молить Господа даровать мне утешение.

Вельможи откланялись и удалились. Король оставил возле себя лишь Бельгарда, графа дю Люда, Терма, Кастельно де Шалосса, Монгл4 и Фронтенака.

И поскольку Бассомпьер, сопровождавший герцогиню де Бофор из Фонтенбло в Париж, куда она ехала водным путем, хотел удалиться вместе с другими, король остано­вил его.

— Бассомпьер, — сказал он ему, — вам довелось последним находиться подле моей возлюбленной; оста­вайтесь же подле меня, чтобы оказать мне поддержку.


«Так что я остался, — вспоминает Бассомпьер, — и мы провели неделю или дней десять в одном и том же составе, если не считать нескольких послов, которые приезжали погоревать вместе с ним, а затем тотчас возвращались обратно».[28]


По прошествии этой недели Генрих IV удержал подле себя лишь Бюсси-Ламе и герцога де Реца.

Герцог де Рец дал королю возможность излить жалобы, а затем сказал ему почти со смехом:

— Ах, право, государь, в конечном счете эта смерть представляется мне манной небесной.

— Манной небесной? И почему же? — спросил Ген­рих IV.

— Да подумайте о невероятной глупости, которую вы намеревались совершить, государь.

— Что за невероятная глупость?

— Жениться на этой женщине!.. Сделать мадемуазель д'Эстре королевой Франции! О, еще раз Богом клянусь, Провидение оказало вам великую милость.

Король уронил голову на грудь и какое-то время раз­мышлял.

Наконец он поднял голову и сказал:

— Возможно, в конечном счете вы и правы, герцог; не знаю, милость это или испытание, но, полагаю, на вся­кий случай мне следует возблагодарить Господа.


«И он возблагодарил Господа и утешился настолько, — говорит автор "Любовных похождений великого Алькандра", — что по прошествии трех недель влюбился в маде­муазель д'Антраг».


Однако это вовсе не помешало тому, чтобы в течение трех месяцев король ходил в трауре, причем черном, вопреки обычаю: короли носят траурные одежды фиоле­тового цвета.

Что же касается несчастной Габриель, то о причинах ее смерти так ничего больше и не узнали. Однако про­должал ходить слух, что она была отравлена.

В Рони царила великая радость. Габриель умерла в субботу утром, но еще в пятницу вечером Ла Варенн отправил гонца в Рони.

Так что в тот самый час, когда Габриель умирала, Сюлли обнимал жену, лежавшую в постели, и гово­рил ей:

— Девочка моя, вам не придется появляться на утрен­них выходах герцогини: ее надежды лопнули.

Что же касается Заме и Ла Варенна, то оба они оста­лись в фаворе: Заме — именуя свою кассу ломбардом для королей, а Ла Варенн — закладывая фундамент церкви в Ла-Флеше.

VII

Однажды вечером Генрих и Сюлли беседовали с глазу на глаз в спальне короля, положив ноги на каминные под­ставки для дров, словно два заурядных обывателя с улицы Сен-Дени.

Прошло три месяца после смерти Габриель и месяц или полтора после того, как мадемуазель д'Антраг сме­нила герцогиню де Бофор.

— Итак, государь, — говорил Сюлли, — у нас есть согласие Маргариты на развод, и ваш брак вскоре будет расторгнут Римской курией. Вам следует подумать о том, чтобы выбрать себе жену среди владетельных принцесс; ибо, напоминаю вам без всякого злого умысла ваш воз­раст, государь, тринадцатого декабря этого года вам исполнится сорок шесть лет, и вам пришло время жениться, если вы хотите довести вашего наследника престола до совершеннолетия.

Генрих на минуту задумался, а затем, покачав головой, сказал:

— Друг мой, это тяжелая задача — отыскать себе вто­рую жену, если первую звали Маргарита Валуа; ведь даже если предположить, что мне удастся соединить в одной- единственной женщине всю красоту и все достоинства всех любовниц, какие у меня были, я пожелаю, чтобы в ней было нечто еще.

— Но что же нужно найти в женщине, государь, чтобы вы были довольны?

— Мне нужно найти красоту в ее облике, цело­мудрие в образе жизни, любезность в нраве, искусность в уме, плодовитость в браке, бла­городство в происхождении и большое государ­ство во владении; и я, полагаю, друг мой, что такая женщина еще не родилась и не скоро родится.

— Что ж, — промолвил Сюлли, — поищем тогда нечто реальное.

— Поищем, если это доставит тебе удовольствие, Рони.

— Что вы скажете об испанской инфанте, государь?

— Я скажу, что, хотя инфанта некрасива и старовата для любовных утех, она вполне подошла бы мне, если бы вместе с ней я сочетался бы браком и с Нидерландами.

— А не видите ли вы в качестве своей жены какую- нибудь немецкую принцессу?

— Не говори мне о них, Рони: королева-немка едва не погубила всю Францию.

— Ну а сестры принца Оранского?

— Они гугенотки и повредят моим взамоотношениям с Римом и ревностными католиками.

— А племянница Фердинандо, герцога Флоренции?

— Она из семьи королевы Екатерины Медичи, наде­лавшей много зла Франции, а особенно мне.

— Тогда поищем внутри самого королевства. Вот, к примеру, ваша племянница де Гиз.

— Она благородного происхождения, красивая, высо­кая и статная, хотя немного кокетливая и, по слухам, чересчур любит любовные записочки. Добрая, остроум­ная и веселая, она мне очень нравится; однако я опаса­юсь ее пристрастия к возвеличиванию своих братьев и своей семьи. Старшая дочь Майена, хоть она и смугла, нравится мне ничуть не меньше, однако она еще слиш­ком юна. Есть еще одна девица в семье Люксембургов и одна — в семье Гемене, есть моя кузина Екатерина де Роган. Но эта последняя опять-таки гугенотка, а что касается прочих, то они мне не нравятся.

— Но ведь, государь, поскольку в конечном счете вам необходимо жениться, то я бы на вашем месте просто- напросто остановил свой выбор на женщине с характе­ром добрым и любезным, которая родит мне детей и будет в состоянии руководить королевством и своей семьей, если я, умерев, оставлю дофина чересчур моло­дым для того, чтобы он правил самостоятельно.

Генрих IV тяжело вздохнул. Сюлли понял, что ему сле­дует пойти на уступки.

— Даже если мне пришлось бы искать в любовнице те достоинства, каких не будет в жене, — добавил он.

Эти последние слова явно произвели впечатление на Генриха IV.

— Любовница у меня уже есть, — сказал он. — Оста­ется найти жену.

— Хорошо, государь, поищем!

— Я не вижу никого, кроме тех, что я тебе назвал.

— Что ж, поищем среди тех, что вы мне назвали.

И оба они принялись искать.

Наконец после долгих поисков, обсуждений и споров предубеждение против имени Медичи было устранено и король и Сюлли остановили свой выбор на Марии де Медичи, племяннице Фердинандо, великого герцога Флоренции, дочери Франциска де Медичи, предыдущего герцога, и Иоганны Австрийской.

Когда Генрих IV надумал жениться на ней, это была уже не юная девушка, а двадцатисемилетняя женщина. Все с похвалой говорили о ее красоте; посмотрим, было ли это справедливо.

История говорит, что у нее были прекраснейшие каш­тановые волосы, высокий лоб, кожа восхитительной белизны, живые глаза, гордый взгляд, совершенный овал лица, восхитительные шея и грудь, плечи и руки, достой­ные служить моделью великим живописцам и великим ваятелям ее родины; все это дополнялось пышным ста­ном и прекрасным сложением.

Посмотрим теперь, что говорит действительность.

Взгляните на полотна Рубенса: Рубенс уступил дей­ствительности. Распря с ее черными волосами, трепещу­щим телом и пылающими глазами великолепна. Белоку­рая нереида очаровательна: это любовная греза, сотканная из лилий и роз. Но среди всего этого королева — тол­стая торговка, как называли ее французы, — дебелая рослая женщина с белоснежной кожей, красивыми пле­чами и красивой грудью, в высшей степени заурядна и выглядит истинной дочерью торговцев, своих предков!

Это по поводу ее внешних достоинств.

Что же касается ее нравственных достоинств, то она никоим образом не имела всех тех положительных качеств, какие Генрих IV надеялся найти в ней. Сердце она имела доброе, даже щедрое, и ум ее отличался опре­деленной утонченностью, но в ней было больше само­мнения, чем одаренности, и больше упрямства, чем истинного величия. Ни на шаг не отступая от собствен­ных суждений или суждений тех, кто подавал ей советы, она обладала склонностью к интриге и способностью к той итальянской политике, которая состоит в том, чтобы создавать партии, а затем разделять их. Но, создавая и разделяя эти партии, она не владела искусством объеди­нять их в свою пользу и извлекать из этого выгоду, а это всегда приводило к тому, что она, напротив, становилась их жертвой. В минуты своего дурного настроения король обвинял ее в том, что она высокомерна, спесива, подо­зрительна, склонна к роскоши и мотовству, ленива и мстительна. Однако он добавлял, причем не как проти­вовес этим недостаткам, а, возможно, как еще один упрек, что она скрытна и всегда трудно узнать то, что она хочет утаить.

Как это принято говорить в делах, связанных с брач­ными договорами, с собой она принесла надежды.

Прежде всего, огромную сумму денег.

А кроме того, обещание способствовать избранию папы от французской партии.

Вот и все по поводу жены.

Что же касается любовницы, которой из предосторож­ности уже обзавелся Генрих IV, то есть Генриетты д'Антраг, то — скажем сначала о ее происхождении — это была дочь Мари Туше и Франсуа де Бальзака, сеньора д'Антрага, де Маркуси и дю Буа-Мальзерба, которого в 1578 году Генрих III возвел в достоинство рыцаря своего ордена. Родившаяся в 1579 году, она была младшей сестрой знаменитого графа Овернского, позднее ста­вшего герцогом Ангулемским, который был внебрачным сыном Карла IX и прожил семьдесят восемь лет, то есть до 1650 года, а значит, будь он законным сыном, а не внебрачным, царствовал бы вместо Генриха III, Ген­риха IV, Людовика XIII и Людовика XIV.

Мари Туше, эта вдова Карла IX и жена Франсуа де Бальзака, была строгой хранительницей чести своей дочери. Однажды, когда один из пажей забылся и вольно повел себя с девушкой, Мари Туше убила его собствен­ной рукой.

Ее дочери, мадемуазель д'Антраг, было девятнадцать лет, когда умерла Габриель.

Вот что написал о ней Берто в одном из своих соне­тов:


Глаза! Вы на земле — небесные светила,

Сердца влюбленных вы сжигаете дотла.

Вы, дивные глаза, для гордецов — могила,

И стоит вам взглянуть — вождям ничто хвала.


Вы — это западня, но жизнь без вас уныла,

Сеть золотых волос героев в плен брала.

Презрения и любви в зрачках таится сила;

Вы — гибель и расцвет, вам — оды и хула.


Красавица, у вас — ни одного изъяна,

Я не могу молчать о том, как вы желанны,

Но ваши прелести кто сможет перечесть?!


Блеск вашей красоты достоин вашей славы.

Пропеть вам громкий гимн не я имею право —

Лишь только ангелам дана такая честь![29]


Не знаю, заметили ли наши читатели, что три поэта, которые сочиняли в ту эпоху стихи подобного рода, имевшие целью превозносить видимые и тайные преле­сти любовниц короля, были духовными лицами: аббат Депорт, епископ Берто и кардинал дю Перрон.

Вернемся к мадемуазель д'Антраг.

Ее звали Генриетта; то был сверкающий ум, если не сказать пламенный; она была своенравна, строптива, язвительна, хитра и очень молода — ей исполнилось, напомним, всего лишь девятнадцать лет, — а ее фигура нимфы сильно отличалась от тучной фигуры Габриель.

Она любила сказать то, что тогда называли красным словцом, а мы теперь называем остротой, и в этом отношении обладала определенным сходством с Генри­хом IV.

«Это была, — говорит Сюлли, — острая на язык говорунья, удачные шутки которой делали ее общество необычайно приятным для короля».

Не было у нее недостатка и в познаниях, и, если верить Эмери д'Амбуазу, одной из своих прелестных ручек она листала «Исповедь» святого Августина, а другой — «Галантных дам» Брантома.

Однако она была злой, вспыльчивой, мстительной и куда более честолюбивой, чем нежной. Генрих IV сомне­вался, что она когда-нибудь любила его, и с еще боль­шим основанием сомневаемся в этом и мы.

Ее притягательное средство состояло в том, чтобы по расчету поступать так, как мадемуазель де Тиньонвиль и Антуанетта де Пон поступали из чувства целомудрия.


«Люди, — говорит Сюлли, — которые могли завоевать признание лишь какими-нибудь придворными интригами и единственная заслуга которых состояла в умении с прият­ностью рассказать королю очередную небылицу, восто­рженно восклицать при каждом его слове и присутство­вать на тех увеселениях, где государи забываются, как и прочие смертные, эти люди выставляли ему в таком выгод­ном свете очарование, игривость, изящество и живость мадемуазель д'Антраг, что они зародили в нем желание увидеть ее, затем встретиться с ней вновь, а потом и полюбить ее».


Это отвращение Сюлли к мадемуазель д’Антраг, вна­чале лишь бессознательное, тотчас превратилось в нена­висть, когда Генрих IV попросил своего главноуправляю­щего финансами выплатить мадемуазель д’Антраг сто тысяч экю.

Это была цена, которую она или, скорее, ее отец назначили за ее любовь.

Сюлли, игравший при Генрихе IV роль резонера, заме­тил королю, что в то самое время, когда тот потребовал у него эту сумму, составляющую шестьсот или семьсот тысяч нынешних франков, ему нужно сделать запас в четыре миллиона для того, чтобы возобновить союз со швейцарцами.

Однако, несмотря на свои возражения, Сюлли был вынужден выплатить ей сто тысяч экю.

Но стоило мадемуазель д’Антраг получить эти деньги, как она, понимая, что теперь ее отказ должен казаться королю странным, решила ссылаться на отца и мать.

И потому она написала Генриху:


«Мой великий король! За мной наблюдают так при­стально, что у меня нет совершенно никакой возмож­ности дать Вам все доказательства благодарности и любви, в которых я не могу отказать величайшему королю и любезнейшему мужчине. Для этого нужен бла­гоприятный случай, но разве меня не лишают их всех с таким старанием и почти непреодолимой жестокостью? Я обещала Вам все, и я подарю Вам все; но для этого нужна возможность, а могу ли я ее иметь, находясь под надзором бдительных стражей, неотступно преследу­ющих меня? Не будем обольщаться: у нас никогда не будет свободы, если мы не добьемся ее от г-на и г-жи д'Антраг; теперь уже вовсе не от меня зависит, проявлю ли я благосклонность к Вам, ведь я к этому более чем расположена. Вы завладели моим сердцем, так разве нет у Вас права потребовать меня?»


Ну а средство добиться от г-на и г-жи д’Антраг несколько большей свободы состояло в том, чтобы дать мадемуазель д’Антраг брачное обещание.

Вначале Генрих отказался.

Но мадемуазель д’Антраг была так красива!

Генрих предложил дать устное обещание в присутствии родителей.

Мадемазель д’Антраг ответила:


«Мой дорогой государь, я завела разговор и беседовала с г-ном и г-жой д’Антраг. Надеяться не на что. Я ничего не понимаю в их поведении. Но что я точно могу сказать Вашему величеству, так это то, что они никогда не уступят, если, дабы обезопасить их честь, Вы не согла­ситесь дать им брачное обещание. Они не соглашаются на устное обещание, но исходит это не от меня. Они упорствуют, требуя письменного обещания. Однако это не значит, что я не объясняла им ненужность и неоправданность подобной формальности и не говорила, что письменное обязательство будет не более действенным, чем данное слово, ибо нет на свете духовного судьи, который мог бы вызвать в суд человека, обладающего таким мужеством, такой славной шпагой и всегда име­ющего для своих надобностей сорок тысяч хорошо воору­женных солдат и сорок готовых к бою пушек.

И все же, государь, коль скоро они упорно настаивают на этой пустой формальности, разве есть какой-нибудь риск в том, чтобы пойти навстречу их причуде? И, если Вы любите меня так, как я люблю Вас, разве можете Вы препятствовать тому, чтобы они были довольны мною? Выставьте все условия, какие пожелаете выста­вить; меня же удовлетворит все, в чем заверит меня мой возлюбленный».


Генрих был страстным игроком в подобных опасных любовных играх. Его легко можно было оторвать от игры, если он выигрывал, и никогда не удавалось сделать это, пока он был в проигрыше.


«В итоге, — говорит Сюлли, — эта спесивая и хитрая бабенка сумела так ловко увлечь короля и задурить ему голову, донимая его любовными письмами и ласковыми обе­щаниями, каждый день доходившими до его слуха, что он согласился дать обещание, без которого, как его убедили, ему никак не удалось бы получить то, за что им уже было так дорого заплачено».


К счастью, Сюлли был рядом.

Генрих IV ничего не предпринимал, не посоветова­вшись с ним.

И вот, находясь в Фонтенбло и готовясь сесть в седло, чтобы отправиться на охоту, Генрих IV послал за Сюлли и, взяв его за руку, переплел его пальцы своими, как он это обычно делал, когда намеревался обратиться к нему с какой-нибудь просьбой, смущавшей его самого.

— Ну же, государь, — промолвил Сюлли, — в чем дело?

— Дело в том, мой дорогой Сюлли, — сказал король, — что, поскольку я делюсь с тобой всеми своими тайнами, у меня есть намерение доверить тебе один секрет, пока­зав, что я хочу сделать ради завоевания сокровища, кото­рое, возможно, мне не удастся найти.

И, вложив в руку Сюлли какую-то бумагу, он отвер­нулся в сторону, словно ему было стыдно видеть, как тот будет ее читать.

— Прочти это, — сказал он ему, — и выскажи мне свое мнение.

Сюлли прочел. То было брачное обещание короля мадемуазель д'Антраг.

Правда, это обещание предполагало выполнение одного условия.

Там говорилось, что Генрих обязуется жениться на мадемуазель д’Антраг лишь в том случае, если в течение года она произведет на свет ребенка мужского пола.

Закончив чтение, Сюлли подошел к королю.

— Ну, — спросил его Генрих, — что ты об этом дума­ешь?

— Государь, — ответил ему главноуправляющий финан­сами, — я еще недостаточно поразмыслил о деле, кото­рое так сильно волнует вас, и потому не готов высказать вам свое мнение.

— Ну же, ну же, говори откровенно, мой дорогой, — промолвил Генрих, — и не скрытничай. Твое молчание обижает меня больше, чем это могли бы сделать все твои возражения и все твои упреки; ибо по поводу вопроса, о котором идет речь и в отношении которого мне не при­ходится ждать твоего одобрения после тех ста тысяч экю, что я заставил тебя отдать и что еще держат тебя за сердце, я позволяю тебе говорить все, что угодно, и уве­ряю тебя, что меня это вовсе не рассердит. Так что говори откровенно и скажи мне, что ты об этом думаешь. Я этого хочу, я это приказываю.

— Государь, вы и вправду этого хотите?

-Да.

— И вы не рассердитесь, что бы я ни сказал и ни сде­лал?

— Нет.

— Государь, — произнес Сюлли, разрывая надвое брач­ное обещание, — вот мое мнение, раз уж вы хотите его знать.

— Черт побери! Что это вы натворили, сударь?! — вос­кликнул Генрих. — По-моему, вы сумасшедший!

— Да, государь, — ответил Сюлли, — я сумасшедший и даже глупец, и очень хотел бы им быть, если я буду один такой во всей Франции.

— Я выслушал вас, — сказал король, — и, дабы не нарушать слова, которое я вам дал, не желаю, чтобы вы продолжали говорить.

С этими словами он покинул Сюлли.

Но, покинув Сюлли, он молча вошел в свой кабинет, попросил у Ломени чернил и бумагу и собственноручно написал новое брачное обещание, которое и было ото­слано.

Столкнувшись затем с Сюлли у подножия лестницы, он прошел мимо него, ничего ему не сказав, и на два дня уехал охотиться в Мальзербском лесу.

Вернувшись в Фонтенбло, Генрих обнаружил на полу своего кабинета сто тысяч экю.

Он приказал позвать Сюлли.

— Что это такое? — спросил он его.

— Это деньги, государь, — ответил Сюлли.

— Я прекрасно вижу, что это деньги.

— Угадайте, государь, сколько их здесь.

— Как, по-твоему, я могу угадать это? Мне понятно лишь, что их здесь много.

— Нет, государь.

— Что значит «нет»?

— Здесь всего только сто тысяч экю.

Генрих все понял и после минутного молчания произ­нес:

— Клянусь святым чревом! Дорогая вышла ночка!

— И это не считая брачного обещания, государь.

— О, что касается брачного обещания, — произнес Генрих IV, — то, поскольку оно действительно лишь при условии, что появится ребенок, а это уже зависит от меня ...

— Но, возможно, не от вас одного, государь?

— Да, но ребенок должен быть мужского пола, муж­ского.

— Доверимся же Господу, государь! Господь велик!

— А в мое отсутствие, — поинтересовался Генрих, — ничего нового не произошло?

— Произошло, государь. В Риме официально утверж­ден ваш развод.

— Ах, черт! — воскликнул Генрих, немного отрезвев. — Это сильно меняет дела.

Как раз через несколько дней после получения этой новости, и вправду сильно изменившей дела, помири­вшиеся Генрих IV и Сюлли, оставшись с глазу на глаз и положив ноги на каминные подставки для дров, вели беседу о новом браке короля, описанную нами в начале этой главы.

VIII 

Как мы уже говорили, они остановили свой выбор на Марии Медичи. Однако Генрих все еще колебался.

Сюлли, сознававший, какое влияние он имеет на сво­его повелителя, все взял на себя и вместе с Вильруа и Силлери подписал брачный договор.

Затем, поскольку во время этой процедуры Генрих дважды вызывал его к себе, он отправился к королю.

— Чем, черт побери, ты сейчас занимался, Рони? — поинтересовался король, увидев его.

— По правде сказать, — ответил Сюлли, — я вас женил, государь.

— Ах так! — воскликнул Генрих. — Ты меня женил?

— Да, так что возражений у вас уже быть не может: договор подписан.

Генрих полчаса хранил молчание, почесывая голову и грызя ногти.

Наконец он прервал молчание и, ударив одной ладо­нью о другую, произнес:

— Что ж, пусть будет так; женимся, коль скоро для блага моего народа необходимо, чтобы я был женат. Но я сильно опасаюсь столкнуться со злобной особой, которая доведет меня до домашних дрязг, а их я опасаюсь больше всех вместе взятых трудностей войны и поли­тики.

О какой злобной особе говорил король? О Генриетте де Бальзак д'Антраг или о Марии Медичи?

Но как бы то ни было, все было устроено так, как хотел Сюлли. И на самом деле, почти всегда именно так все и происходило между министром и королем.

Скажем несколько слов о Сюлли, самом известном после Генриха IV человеке той эпохи.

Об этом государственном муже знают не так уж много, так что неплохо взглянуть и на него в домашнем халате. Пока Генрих ссорится с любовницей по поводу своей женитьбы, о которой она только что узнала, воспользу­емся этой минутой, чтобы заняться его министром.

Вы ведь вполне догадываетесь, что они могут сказать друг другу, не правда ли? А вот что я могу сказать вам о Сюлли, вы догадаться не в состоянии.

Сюлли утверждал, что он происходит из рода графов Бетюнских во Фландрии, тогда как его враги утверждали, что он является потомком всего-навсего какого-то шот­ландца по имени Б е т е н.

Его блестящая карьера подле короля началась, в дей­ствительности, во время осады Амьена; побуждаемый Габриель д'Эстре, он способствовал падению г-на Арле де Санси, тогдашнего главноуправляющего финансами.

Арле де Санси оказал огромные услуги Генриху IV, и, среди прочего, желая добыть для него деньги, заложил у ростовщиков в Меце прекраснейший бриллиант, входя­щий сегодня в число бриллиантов короны и носящий имя Санси.

Но однажды, когда Генрих IV советовался с ним по поводу своей женитьбы на Габриель д'Эстре, тот ответил ему:

— По правде сказать, государь, что та шлюха, что эта, но по мне лучше дочь Генриха Второго, чем дочь госпожи д'Эстре.

Генрих IV вполне простил это высказывание г-ну де Санси, которого он любил и ценил.

Однако Габриель ничего не простила ему и сделала все, чтобы поставить на его место Сюлли.

Сюлли весьма усердно обхаживал Габриель, но, став главноуправляющим финансами, он, совершенно есте­ственно, выступил против нее.

Мы видели, какое горе он испытал при известии о ее смерти.

Что же касается Санси, слывшего честным человеком в такой же степени, в какой Сюлли считался окаянным грабителем, то он вернулся в частную жизнь и, наделав долгов на службе у короля, умер столь бедным, что Ген­рих издал указ, запрещавший всем кредиторам требовать заключения Санси в тюрьму, а всем судебным исполни­телям препровождать его туда. Старик никогда не выхо­дил на улицу, не взяв с собой этот указ, который он носил под камзолом, в бумажнике на цепочке. Нередко случалось, что его хватали приставы. Он позволял дове­сти его до тюремных ворот и там показывал этот указ, что вынуждало приставов отпустить его.

Когда же его спрашивали, почему он так поступает, бедняга отвечал с наполовину веселым, наполовину грустным смехом:

— Я так беден, что это единственное развлечение, которое я могу себе позволить.

Скажем еще пару слов о г-не де Санси, под именем которого был издан «Сатирический развод» д'Обинье, а точнее, пару слов о его детях; после этого мы вернемся к Сюлли, а после Сюлли — к Генриху IV.

У г-на де Санси было два сына.

Один из этих сыновей был камер-пажом Генриха IV. Устав пешим носить факел перед королем, он счел пра­вильным купить иноходца и верхом на нем разъезжать с факелом в руках. Король счел подобную роскошь несколько чрезмерной для пажа. Он осведомился о его имени, узнал, что это сын г-на де Санси, и приказал, чтобы по возвращении в Лувр пажа выпороли.

Все время, пока продолжалась порка, юноша кричал: «Par la mort!»[30]. А поскольку он картавил и вместо «Par la mort» у него выходило «Ра-la-mort», за ним закрепилось прозвище Паламор, и с того дня его только так и звали.

По словам Таллемана де Рео, это был довольно забав­ный человек. Однажды он повстречал на Орлеанской дороге г-жу де Гемене. Она возвращалась в Париж, а ему наскучило ехать верхом, поскольку стояла плохая погода. Он подъехал к карете г-жи де Гемене и остановил кучера.

— О сударыня! — обратился он к г-же де Гемене. — В долине Торфу орудуют грабители, и, так как вы одна, я предагаю вам себя в сопровождающие.

— Я признательна вам, но у меня нет страха перед гра­бителями.

— О сударыня! — продолжил настаивать Паламор. — Да не скажет никто, что я покинул вас в беде!

С этими словами он открыл дверцу и, несмотря на все возражения г-жи де Гемене, забрался в карету, предоста­вив своей лошади бежать позади нее, подобно собаке.

Как-то раз, когда г-жа де Бриссак, жена посла в Риме, должна была посетить там виноградники Медичи, Пала­мор отправился вперед посмотреть, все ли там на месте. Одна из ниш оказалась пустой. Стоявшую в ней статую накануне забрали в починку.

— О, да это скверно! — промолвил Паламор.

И, раздевшись и спрятав свою одежду в кустах, он встал в нише и принял позу Аполлона Пифийского.

В пятьдесят лет он сделался отцом-ораторианцем. С тех пор его называли исключительно отцом Паламором. То, что он носил имя Санси, было полностью забыто.

Поведение его было безукоризненным. Однако в ком­нате у него не было изображений других святых, кроме как верхом на коне и с мечом в руке, вроде святого Мав­рикия и святого Мартина.

Другой сын г-на де Санси, исполнявший прежде долж­ность посла в Константинополе, тоже стал отцом- ораторианцем. Однажды он по пути заехал в монастырь кармелиток, основанный его дедом. Но монахини ока­зали ему почестей не больше, чем любому человеку, перед семьей которого у них не было никаких обязательств.

Он посетовал на это.

Когда же он заехал туда снова, настоятельница поже­лала загладить свою вину; однако случилось так, что как раз в это время ключ от решетки куда-то запропастился. Понадобилось полчаса, чтобы его найти, а затем потре­бовались всякого рода церемонии, чтобы уговорить настоятельницу приподнять ее покрывало.

Наконец она его подняла, и монах увидел желтое как лимон лицо.

— Черт бы побрал эту ханжу, — воскликнул он, — заставившую меня полчаса ждать обед и в итоге показа­вшую мне яичницу!

И он повернулся к ней спиной.

Вернемся к Сюлли.

Его первой должностью стало место проверяющего пропусков во время осады Амьена. Весьма невежествен­ный по части финансов, он, как только его назначили главноуправляющим финансами, взял себе в помощники некоего Анжа Каппеля, сьера дю Люа, который одновре­менно был сочинителем и, будучи верным своему началь­нику, что случается весьма редко, напечатал во время опалы Сюлли небольшую восхваляющую его книжицу, носящую название «Наперсник».

Из-за этой книжицы сьера дю Луа арестовали и заклю­чили в тюрьму.

Когда он предстал перед судебным следователем, тот спросил его:

— Обещаете ли вы говорить правду?

— Черт побери, — воскликнул сочинитель, — я поос­терегусь делать это! Ведь я стою сейчас перед вами лишь из-за того, что говорил правду.

Хотя Сюлли и занимал пост главноуправляющего финансами, кареты у него не было, и в Лувр он ездил н а чепраке, как говорили в ту эпоху, желая сказать «вер­хом». Было это проявлением его скупости? Или это про­истекало из того, что Генрих IV, не желавший, чтобы его паж ездил на иноходце, не хотел, чтобы его министр ездил в карете?

Маркиз де Кёвр и маркиз де Рамбуйе были первыми, кто обзавелся каретами. Второй оправдывался своим плохим зрением, а первый — слабостью ахиллова сухо­жилия. Король постоянно проявлял недовольство по их поводу, и они прятались, оказавшись на его пути.

Людовику XIII точно так же претило видеть вельмож, позволявших себе подобную роскошь. Как-то раз ему встретился г-н де Фонтене-Марёй, ехавший в карете.

— Почему мальчишка едет в карете? — поинтересо­вался король.

— Он едет жениться, — ответили ему.

Но это не было правдой.

Во времена Генриха IV мало кто даже знал, что такое лошади, обладающие иноходью. У одного лишь короля был иноходец, а позади него все ехали рысью.

Когда король назначил г-на де Сюлли главноуправ­ляющим финансами, этот человек сделал то, что обычно делают короли Франции, когда их призывают к власти: он составил перечень своего имущества и вручил его королю, поклявшись, что намерен жить лишь на свое жалованье и сбережения от доходов со своего поместья Рони.

Король, который был гасконцем, долго смеялся над этой поистине гасконской похвальбой.

— Право, — сказал он, — до нынешнего дня я никак не мог решить, шотландское у Сюлли происхождение или фламандское. Теперь ясно, что он шотландец.

— Но почему, государь? — спрашивали его.

— Да потому, что шотландцы — это северные гасконцы.

Дело в том, что Генрих IV видел лишь то, что он желал увидеть, свидетельством чего служит тот день, когда г-н де Прален вознамерился показать королю Бельгарда в спальне у Габриель. Так что Сюлли не обманул его своей мнимой непреклонностью.

Однажды, когда он с балкона наблюдал за тем, как Сюлли проходит по двору Лувра, Сюлли поклонился ему и, кланяясь, споткнулся и чуть было не упал.

— О, не удивляйтесь этому, — сказал король, обраща­ясь к тем, кто находился рядом с ним. — Если бы у самого горького пьяницы из моих швейцарцев голова кружилась от стольких же магарычей, сколько мзды взял этот человек, он растянулся бы во весь рост.

IX 

Сюлли, который пользуется столь широкой известностью после своей смерти, при жизни не особенно любили. Объясняется это его грубостью и неприветливым видом.

Однажды вечером, после обеда, пять или шесть сеньо­ров из числа тех, кого милостивее всего принимали в Лувре, явились на поклон к Сюлли в Арсенал.

Имена этих сеньоров не позволяли ему выставить их за дверь: имея право входить в покои короля, они вполне имели право входить и в покои Сюлли.

Так что он принял их, но с присущим ему хмурым видом.

— Что вам угодно, господа? — спросил он у гостей.

Один из них, полагая, что он и его товарищи будут лучше приняты, если сразу же известить главноуправля­ющего финансами, что никто из них не явился просить у него милостей, ответил:

— Будьте покойны, сударь, мы явились лишь ради того, чтобы увидеть вас.

— О, если вы пришли лишь ради этого, — ответил Сюлли, — то нет ничего проще.

И, дабы они могли его увидеть, повернулся к ним лицом, затем спиной, а потом вошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

Один итальянец, из числа тех, кто приехал во Фран­цию вслед за Марией Медичи, неоднократно являлся к нему по денежному вопросу, но, встречая каждый раз грубый прием, не вытянул из Сюлли ни пистоля.

Выйдя в очередной раз из Арсенала, он проходил через Гревскую площадь как раз в то время, когда там вешали трех злоумышленников.

— О beati impiccati, — воскликнул он, — che non avete da fare con quel Rosny! (О счастливцы висельники, не имевшие дела с этим Рони!)

Неохота, с какой он давал деньги, чуть было не кон­чилась для него бедой. Прадель, бывший дворецкий ста­рого маршала де Бирона, человек, хорошо знакомый королю, никак не мог добиться справедливости от Сюлли, отказывавшегося платить ему жалованье. Однажды утром, когда Прадель проник в обеденную залу к Сюлли и тот начал настаивать, чтобы он оттуда убрался, а посетитель упрямо там оставался, Сюлли решил вытол­кать его в спину; но Прадель схватил с накрытого стола нож и заявил Сюлли, что, если тот коснется его хотя бы пальцем, он всадит ему нож в живот.

Сюлли укрылся в своем кабинете и дал слугам приказ выгнать Праделя вон.

Прадель отправился к королю.

— Государь, — сказал он, — по мне лучше быть пове­шенным, чем умереть с голоду, ибо это происходит быстрее. Если через три дня мне не выплатят жалованье, я с прискорбием извещу вас, что убил вашего главноуп­равляющего финансами.

И он в самом деле поступил бы так, как сказал; однако Сюлли, подчиняясь недвусмысленному приказу Ген­риха IV, выплатил Праделю все сполна.

Сюлли пришла в голову мысль, вполне, кстати, непло­хая, украсить главные дороги, посадив вдоль них вязы.

Эти вязы стали называть р о н и.

Главноуправляющего финансами ненавидели так сильно, что крестьяне рубили эти вязы, чтобы доставить ему неприятность.

— Это р о н и, — говорили они при этом, — сделаем из них б и р о н о в.

Бирон, напомним, в 1602 году был обезглавлен.

По поводу этого Бирона, о котором, естественно, у нас еще пойдет речь, как и о всех других великих людях эпохи царствования Генриха IV, Сюлли в своих «Мемуа­рах» рассказывает следующее:


«Господин де Бирон и двенадцать самых блестящих при­дворных никак не могли довести до ума балет, который они взялись разучить.

Чтобы балет состоялся, — добавляет он, — король при­казал мне прийти и взяться за это дело».


Вы вряд ли представляете себе Сюлли в качестве балет­мейстера, не так ли, дорогие читатели? И все же это было если и не его призванием, то, по крайней мере, предме­том его гордости. В отличие от Крийона, никак не жела­вшего научиться танцевать, поскольку для этого нужно было сгибаться и отступать, танцы были страстью Сюлли. Каждый вечер, вплоть до самой смерти Ген­риха IV, королевский камердинер по имени Ла Рош являлся к Сюлли и играл на лютне мелодии танцев, быв­ших в то время в моде, а Сюлли танцевал совершенно один, водрузив на голову причудливый колпак, который он обычно носил у себя в кабинете, и не имея других зрителей, кроме Дюре, именовавшегося позднее прези­дентом Шеври, и своего секретаря Ла Клавеля.

Однако иногда, по большим праздникам, туда приво­дили девиц легкого поведения и все паясничали вместе с ними.

Став вдовцом после смерти своей первой жены Анны де Куртене, он вторым браком женился на Рашель де Кошфиле, вдове Шатопера. Это была бойкая бабенка, не отказывавшая себе в удовольствии иметь любовников. Сюлли, впрочем, не обманывался на ее счет, и, дабы никто не обвинял его в неведении того, что на самом деле ему было прекрасно известно, он в счетах, где запи­сывались деньги, выдаваемые им жене, помечал:


«Столько-то на ваш стол,

столько-то на ваши наряды,

столько-то на ваших слуг,

столько-то на ваших любовников».


Он приказал построить отдельную лестницу в покои его жены, никак не связанную с его собственной лестни­цей.

Когда новая лестница была закончена, он вручил ключ от нее графине, сказав ей при этом:

— Сударыня, велите известным вам людям пользо­ваться этой лестницей. Если в дом они будут входить по ней, я не скажу ни слова. Но предупреждаю вас, что если какой-нибудь из этих господ встретится мне на моей лестнице, язаставлю его пересчитать все ее ступени.

Он был кальвинистом и, дав королю совет отречься от протестантской веры, сам отречься так и не пожелал.

— Душу спасти можно, пребывая в любой вере, — говорил он.

Умирая, он на всякий случай приказал, чтобы его похоронили в освященной земле.

Спустя двадцать пять лет после того, как все уже отка­зались от моды носить усыпанные алмазами ожерелья и ордена, он носил их ежедневно и, разукрашенный таким образом, шел прогуливаться под портиками Королевской площади, рядом с которой находился его особняк.

На склоне своих дней герцог удалился в Сюлли, где он содержал нечто вроде швейцарской гвардии, бившей в барабаны и отдававшей ему честь, когда он входил в дом и выходил из него.


«Помимо прочего, — говорит Таллеман де Рео, — он держал пятнадцать или двадцать старых павлинов и то ли семь, то ли восемь старых рейтаров из дворян, которые по звону колокола выстраивались в ряд, отдавая ему честь, когда он выходил на прогулку, а затем шли за ним сле­дом».


Наконец он умер в своем замке Вильбон, через три­дцать один год после смерти Генриха IV.

Людовик XIII присвоил ему звание маршала в 1634 году.

Поместье Рони в 1817 или 1818 году, насколько я помню, было куплено за два миллиона герцогом Беррийским.

Господин де Жирарден вел торг с герцогом Беррийским по поводу продажи ему поместья Эрменонвиль.

— И за сколько ты хочешь продать мне поместье Эрме­нонвиль? — спросил его герцог Беррийский, когда они охотились в Компьене.

— За два миллиона, монсеньор.

— Как?! За два миллиона?

— Да, разумеется. Разве не столько вы, ваше высоче­ство, заплатили за Рони?

— А призрак Сюлли, по-твоему, в счет брать не надо? — спросил принц.

Господин де Жираден мог бы возразить ему: «Ваше высочество, а у нас есть призрак Жан Жака Руссо, и он стоит ничуть не меньше призрака министра».

Вернемся, однако, к Генриху IV.

X

Мы оставили его пререкающимся с мадемуазель д’Антраг, в то самое время, когда она узнала о предстоящей свадьбе короля с Марией Медичи.

Мадемуазель д’Антраг пребывала в тем большем гневе, что, напомним, согласно полученному ею брачному обе­щанию, Генрих должен был жениться на ней, если в течение года она произведет на свет ребенка мужского пола.

А мадемуазель д’Антраг была беременна.

Вопрос, таким образом, состоял лишь в том, чтобы узнать, окажется ее ребенок мальчиком или девочкой.

Королевский двор пребывал в Мулене, а мадемуазель д’Антраг находилась в Париже.

Она делала все для того, чтобы король приехал в Париж и присутствовал при ее родах.

Но Провидение решило не ставить Генриха в еще одно затруднительное положение.

Разразилась сильная гроза, молния ударила в комнату, где спала мадемуазель д’Антраг, прошла под ее ложем, не причинив ей никакого вреда, но вызвала у нее такой испуг, что она родила мертвого ребенка.

При известии об этом король поспешил приехать и окружил больную всяческими заботами. Мадемуазель принялась упрекать его в предательстве и в нарушении клятвы, но, понимая, что чересчур долго упрямиться нельзя, ибо это может наскучить ее августейшему любов­нику, и что нет больше никакой надежды заставить его вернуться к ней, по крайней мере в качестве супруга, кончила тем, что согласилась принять как удовлетворе­ние за убытки титул маркизы де Верней. Затем, переходя от крайнего высокомерия к полнейшей покорности, она попросила короля сохранить за ней хотя бы звание его любовницы, раз уж ей не удалось добиться звания его жены.

Но что в особенности склонило короля дать согласие на брак, столь ловко устроенный Сюлли, так это его подозрения в отношении Бельгарда. С Бельгардом, кото­рый, по слухам, был тайным любовником герцогини де Бофор, совсем неплохо, опять-таки по слухам, обходи­лась и мадемуазель д’Антраг.

Скажем пару слов об этом сопернике, которого Ген­рих IV всегда обнаруживал на пути в спальню своих любовниц.

Роже де Сен-Лари, герцогу де Бельгарду, великому конюшему Франции, было в то время, к какому мы подошли, всего лишь тридцать шесть лет.

Ракан говорил, что г-ну де Бельгарду приписывали три качества, которых у него не было:

во-первых, трусость;

во-вторых, учтивость; в-третьих, щедрость.

Бельгард был очень красив, а поскольку в ту эпоху красота служила превосходным средством добиться высокого положения при дворе, его обвиняли в том, что он этим средством пользовался. Он был фаворитом Ген­риха III, и в те времена о нем ходили весьма дурные толки.

— Смотрите, — попрекнули какого-то царедворца- неудачника, — как продвигается при дворе господин де Бельгард, а вот вы ничего не можете добиться!

— Черт побери! — отвечал царедворец. — Не велико чудо, что он продвигается при дворе, ведь его изрядно подталкивают сзади.

Он имел очень красивый голос и прекрасно пел, был чрезвычайно опрятен и отличался изысканностью речи. Но поскольку он слишком часто нюхал табак, то при всей этой опрятности и изысканности речи «к тридцати пяти годам, — говорит Таллеман де Рео, — у него стало течь из носу».

Со временем это недомогание усилилось.

Людовика XIII, который возвел Сен-Симона в герцоги за то, что тот не пускал слюну в его охотничий рог, чрезвычайно коробило от вида капли, неизменно висе­вшей на кончике носа у Бельгарда, и, тем не менее, он никак не решался сказать ему об этом, ибо испытывал к нему уважение как к другу отца, покойного короля.

— Маршал, — сказал он однажды Бассомпьеру, — ну возьмите же на себя труд сказать Бельгарду, что мне крайне неприятно видеть, как у него течет из носа.

— Право, государь, — ответил Бассомпьер, — я попро­сил бы вас, ваше величество, оказать, если вам будет угодно, кому-нибудь другому честь взять на себя это поручение.

— Тогда подскажите мне средство добиться того, что я хочу.

— О, это же очень легко, — сказал Бассомпьер. — В следующий раз, когда Бельгард явится к вашему утрен­нему выходу или к вечернему отходу ко сну, вам доста­точно будет со смехом приказать всем высморкаться.

Король не преминул последовать его совету.

Однако Бельгард, догадавшись, кто нанес ему этот неожиданный удар, заявил королю:

— Государь, это правда, что я страдаю недомоганием, которое вы ставите мне в укор; но вы вполне можете смириться с ним, раз вы смирились с ногами господина де Бассомпьера.

Эта острота чуть было не привела к поединку между Бассомпьером и Бельгардом. Но вмешался король, и дуэль не состоялась.

Что же касается упрека в том, что он не был храбр, то упрекали его несправедливо; и в этом отношении герцог Ангулемский, сын Карла IX и Мари Туше, которым нам предстоит вскоре заняться, отдает ему полную справед­ливость в своих «Воспоминаниях»:


«Среди тех, кто во время осады Арка дал более всего доказательств своей доблести, следует назвать г-на де Бельгарда, главного шталмейстера, мужество которого сочеталось с такой скромностью, а дурное расположение духа с такой любезностью речи, что там не было никого, кто в бою выглядел бы более уверенным, а при дворе — более учтивым. Однажды он увидел разукрашенного перьями всад­ника, предлагавшего обменяться пистолетными выстре­лами во имя любви к дамам; а поскольку г-н де Бельгард был более всех любим ими, он решил, что этот вызов на поединок адресован ему, и, без промедления пустив в галоп низкорослого испанского коня по кличке Фрегуз, напал столь же ловко, сколь и отважно, на этого всадника, который, выстрелив в г-на де Бельгарда издалека, промахнулся. Однако тот, приблизившись к противнику, пулей перебил ему левую руку, после чего всадник показал спину и стал искать спасение в бегстве, отступая к ближайшему из своих эскадронов».


Он не мог расстаться с привычкой волочиться за коро­левскими любовницами и женами. Побывав любовником герцогини де Бофор и мадемуазель д'Антраг, а затем про­слыв любовником Марии Медичи, он начал волочиться за Анной Австрийской, хотя ему было уже пятьдесят или пятьдесят пять лет.

Одна из его причуд состояла в том, что он по любому поводу восклицал: «Ах, я умираю!»

— Как вы поступите с человеком, который заговорит с вами о любви? — спросил он супругу Людовика XIII.

— Я его убью, — ответила строгая принцесса.

— Ах, я умираю! — воскликнул Бельгард.

И он упал навзничь, как если бы в самом деле умер.

И вот, как мы уже сказали, пошли слухи, докативши­еся до Генриха IV, о близости этого дворянина с маде­муазель д'Антраг.

Мадемуазель д'Антраг, лишавшаяся из-за этих слухов короны, которую она уже считала своей, приписала их болтливости кичливого Бельгарда.

И потому она обратилась к Клоду Лотарингскому, звавшемуся тогда принцем Жуанвилем и, как говорили, находившемуся с ней не в самых плохих отношениях, избавить ее от г-на де Бельгарда.

Принц, видевший в нем соперника, охотно согласился. Он подстерег герцога и напал на него у дома Заме, возле Арсенала, где ночевал король. Захваченный врасплох, Бельгард был ранен, однако на помощь ему прибежали его слуги: они бросились вдогонку за принцем и убили бы его, если бы на помощь ему самому не пришел мар­киз де Рамбуйе, который происходил из рода д'Анженнов и в этой стычке был опасно ранен.

Король узнал о случившемся и страшно разгневался на принца Жуанвиля, который, по его подозрениям, был весьма приятен прекрасной Генриетте д'Антраг, так что понадобились просьбы его матери и мадемуазель де Гиз, чтобы все успокоить.

Однако в конце концов куда более важное событие отодвинуло в сторону все эти мелкие дрязги.

Какое же важное событие имеется здесь в виду?

Война с Карлом Эммануилом, герцогом Савойским.

Во времена Лиги, когда каждый стремился вцепиться во Францию зубами, сделал это и герцог Савойский. Причем ему удалось отхватить от нее кусок.

Куском этим было маркграфство Салуццо, ворота в Италию, ключ от которых Генрих IV, в отличие от Ген­риха III, не мог оставить в руках Савойи.

В 1599 году, то есть некоторое время спустя после смерти Габриель, герцога Савойского охватила прихоть отправиться в Фонтенбло.

Его приезд произвел там сильное впечатление: Карл Эммануил, горбатый и пузатый, сложением напоминал свое герцогство.

При этом душа его была полна желчи, а ум — злобы; герцог все еще пребывал в дурном настроении из-за шутки, которую в предыдущем году сыграл с ним его тесть Филипп II, умерший в ярости из-за того, что ему пришлось подписать мир с Генрихом IV.

Какую же шутку сыграл с ним Филипп II?

Испанский король завещал жене герцога Савойского великолепное распятие, в то время как другой своей дочери он завещал Нидерланды, а точнее, то, что от них осталось — девять южных провинций.

Горбун приехал, чтобы увидеть Францию, однако он не сказал, под каким углом зрения рассчитывает смо­треть на нее.

Посмотрим, как все это касалось Бирона.

Карл Эммануил усыпил короля, — который, впрочем, страшно устал в это время и ничего так не хотел, как уснуть, — обещанием отдать ему Салуццо или Бресс; но, как только герцог покинул Францию, успев перед этим, как мы увидим позднее, превратить Бирона в предателя, он заявил, что не вернет ни Салуццо, ни Бресс.

Это означало войну.

Но Франция была разорена, и у Генриха IV не было ни гроша. Если бы король женился на Марии Медичи, то приданое принцессы возместило бы военные издержки.

Однако как быть с брачным обещанием Генриетте д’Антраг? Ах, да ведь это обязательство ничего не сто­ило!

Тем не менее Генрих IV продавал себя дорого. Он хотел получить приданое в полтора миллиона экю.

Но это было невозможно при всем богатстве герцога Фердинандо. Хорошенько поторговавшись и поспорив, Генрих IV уступил, согласившись на шестьсот тысяч экю.

По-видимому, флорентийские купцы полагали, что они заключают выгодную сделку, если согласились выпу­стить из рук подобную сумму.

Кроме того, король хотел получить приданое немед­ленно, настолько он спешил; свадьба же должна была состояться уже после этого.

Генрих, с его полчищем любовниц, в жене нуждался меньше, чем в деньгах.

О, если бы и здесь пожелали удовольствоваться лишь брачным обещанием, как это сделала Генриетта д’Антраг!

Но такой возможности не было: великий герцог отве­тил, что король получит деньги лишь вместе с женой.

Сюлли творил в то время чудеса. До смерти Габриель он был главноуправляющим финансами, а после ее смерти стал главнокомандующим артиллерией.

По существу говоря, артиллерия была создана Людо­виком XI. Изобрел ее Жан Бюро. (Возможно, кто-нибудь придрался бы к нам, употреби мы слово «применил»). При Мариньяно ею с успехом воспользовался Фран­циск I.

В сражении при Арке король Генрих IV придал ей кры­лья.

Именно с этого дня существует летучая артиллерия.

Чтобы развивать артиллерию, Сюлли остановил пла­тежи и направил все деньги Франции на войну.

Девятнадцатого октября 1599 года, находясь в Шам­бери, Генрих IV узнал, что его свадьба отпразднована во Флоренции.

В тот же день, видя перед собой Генриетту д'Антраг, все еще пребывавшую в отчаянии из-за удара молнии, которая разом убила ее ребенка и ее надежду быть коро­левой Франции, и не имея сил сопротивляться потокам слез, которые вырвало у нее известие о праздновании этой свадьбы во Флоренции, Генрих дал ей в качестве утешения верительную грамоту для особого агента, которого он разрешил ей послать в Рим, чтобы добиться признания тосканского брака недействительным.

Довод для этого, выдвинутый самим Генрихом IV, состоял в том, что министры короля не могли связывать его узами брака с Марией Медичи, поскольку он уже был связан обязательством перед Генриеттой д'Антраг.

Этот посланец был капуцин, которого звали отец Илер. Его чуть было не повесили в Риме. Возможно, впрочем, что именно этого и желал Генрих IV.

Генрих IV, в любом деле проявлявший остроту своего ума, догадался, что существует какое-то тайное соглаше­ние между горбуном и Бироном.

И потому он послал Бирона против горбуна.

Но сам при этом отправился в Бресс, чтобы не терять из виду своего полководца.

Займемся теперь ненадолго Шарлем де Гонто, герцо­гом де Бироном.

XI

Бирон был на год старше Бельгарда; среднего роста, с резкими чертами смуглого лица, он имел глубоко поса­женные глаза и мрачный взгляд. Что до остального, то храбр он был до безрассудства.

После того, как он был казнен, палач насчитал на его теле двадцать семь ран.

Бирон, казалось, родился на поле битвы, настолько еще в ранней юности он выглядел пригодным к войне. Во время осады Руана, когда ему было всего лишь четыр­надцать лет, он при виде главного отряда осажденных, вышедших на фуражировку, сказал своему отцу:

— Отец, дайте мне всего лишь пятьдесят человек, и я берусь напасть на эту толпу врагов, ибо в том положе­нии, в каком они сейчас находятся, у них не будет воз­можности защищаться.

— Я вижу это не хуже тебя, — отвечал ему отец, — но то, что ты предлагаешь, может положить конец войне, а на что мы станем годны, если не будет войны?

Свои первые военные кампании он проделал в рядах армии Лиги, и мы уже видели, как сильно была рассер­жена королева Маргарита неприличием, которое он совершил, ударив пушечным ядром в четырех футах ниже ее укрытия.

После смерти Генриха III он присоединился к Ген­риху IV, проявил необыкновенную храбрость в битвах при Арке и Иври, во время осады Парижа и Руана, в сра­жениях при Омале и Фонтен-Франсезе, где Генрих IV спас ему жизнь.

Так что в четырнадцать лет он был уже полковником швейцарской гвардии, в двадцать — генерал-майором, а в двадцать пять — генерал-лейтенантом. После смерти его отца король дал ему звание адмирала Франции, а 1594 году, взамен него, — звание маршала Франции. Наконец в 1595 году Генрих IV назначил его губернато­ром Бургундии.

К несчастью, Бирон, человек легкомысленный, был столь же спесив, сколь и храбр; несмотря на все эти награды, он постоянно жаловался, говоря, что все эти м...ки-принцы годны лишь на то, чтобы их утопить, и что, не будь его, Генрих IV имел бы лишь терновый венец; жадный до восхвалений еще больше, чем до мило­стей и денег, он считал, что король всегда хвалит лишь самого себя и никогда не сказал доброго слова о его, Бирона, храбрости.

Несомненно, Бирон забыл фразу из письма, которое он сам от имени Генриха IV вручил королеве Елизавете:

«Посылаю Вам самое отточенное орудие моих побед».

Вместе с тем Бирон был образован, даже более обра­зован, чем это приличествовало в те времена воину. И потому он стыдился своей образованности почти так же, как гордился своей отвагой.

Однажды, находясь во Френе, Генрих IV попросил разъяснить ему какой-то греческий стих, увиденный им в галерее. Те, к кому он обратился с этим вопросом, были докладчиками Государственного совета, но, не зная гре­ческого языка, они сделали вид, что не расслышали слов его величества.

Однако маршал, проходя мимо, услышал вопрос короля.

— Государь, — промолвил он, — вот что означает этот стих.

С этими словами он удалился, крайне сожалея, что знает больше, чем судейские.

Если Бирон и любил деньги, то лишь для того, чтобы их тратить: он был чрезвычайно щедр и человеколюбив. Его управляющий Сарро в течение долгого времени настойчиво убеждал его уменьшить штат прислуги и однажды принес ему список тех слуг, какие были для него бесполезны. Маршал взял список и, просмотрев его, сказал:

— Вот, стало быть, те, без кого, по-вашему, я могу обойтись; но ... надобно знать, обойдутся ли они без меня.

И, невзирая на настояния Сарро, он ни одного из них не прогнал.

Так вот, несмотря на все то, чем он был обязан Ген­риху IV, Бирон заключил союз с Карлом Эммануилом и королем Испании.

Скажем в двух строках, что представлял собой этот заговор.

У Генриха не было законного наследника. После смерти Генриха королем Франции стал бы испанский ко­роль. Герцог Савойский взял бы себе Прованс и Дофине. Бирон должен был жениться на одной из его дочерей и получить достоинство владетеля какой-то из француз­ских провинций.

Но один состоявший при Бироне дворянин, которого тот оскорбил в порыве спеси, все открыл Генриху IV.

Генрих IV ограничился тем, что освободил Бирона от командования армией и отправил его послом в Англию «как самое отточенное орудие своих побед».

Затем, лично встав во главе своих войск, он наголову разбил герцога Савойского.

Тем временем Мария Медичи подплывала к берегам Франции.

Тринадцатого октября 1599 года она попрощалась с родственниками.

Напоследок великий герцог сказал своей племян­нице:

— Постарайтесь забеременеть.

Он помнил о долгом бесплодии Екатерины Медичи и об угрозе развода, нависавшей над ней из-за этого бес­плодия.

Будучи предусмотрительным дядюшкой, великий гер­цог сделал все, чтобы его совет осуществился.

Невеста отправилась в путь, имея при себе целую армию галантных кавалеров.

Среди этих галантных кавалеров, или чичисбеев, как их тогда называли, трое были главными по своему поло­жению.

Первым был Вирджинио Орсини, герцог ди Браччано, кузен невесты;

вторым — Паоло Орсини;

третьим — Кончино Кончини.

Любители позлословить, а такие есть везде, даже в свитах невест, говорили, что эти трое являли собой про­шлое, настоящее и будущее.

Вирджинио Орсини был прошлым.

Паоло Орсини был настоящим.

Кончино Кончини был будущим.

Мария Медичи и ее свита плыли на трех флотах — тосканском, папском и мальтийским, — насчитывавших в общей сложности семнадцать галер.

На этих семнадцати галерах находилось от шести до семи тысяч итальянцев.

Это напоминало нашествие.

Семнадцатого октября все погрузились на суда в Ливорно.

Однако лишь 3 ноября эти суда прибыли в Марсель.

Плавание заняло семнадцать дней.

Малерб разъяснил причину такой медлительности. По его мнению, Нептун, влюбленный в будущую королеву Франции, задержал ее на десять дней:


Не насладившись созерцаньем

За эти десять долгих дней,

Он прилагает все старанья,

Чтобы еще остаться с ней.[31]


Именно это неторопливое судно, задержанное любо­вью Нептуна, окружают нереиды на прекрасном полотне Рубенса.

Однако скандальная хроника того времени утверждает нечто другое.

Она утверждает, что суда плыли медленно лишь для того, чтобы предусмотрительная Мария могла еще до прибытия во Францию убедиться, что бесплодие не ста­нет причиной ее развода.

Впрочем, не было на свете ничего великолепнее, чем галера, на которой Мария Медичи достигла берегов Франции; эта галера, с двадцатью семью гребцами на каждой стороне, имела семьдесят шагов в длину; все ее наружные части были вызолочены; корма была покрыта мозаикой из бамбука, гранатника, эбенового дерева, пер­ламутра, слоновой кости и лазурита; судно украшали два­дцать больших переплетенных колец, усыпанных топа­зами, изумрудами и другими драгоценными камнями, а также множеством жемчужин. Медичи всегда имели неле­пую склонность к чрезмерному обилию неоправленных камней. Внутри, напротив кресла королевы, виднелся герб Франции, геральдические лилии которого были сде­ланы из бриллиантов; рядом находился герб Медичи, составленный из пяти больших рубинов и одного сап­фира: рубины изображали червленые геральдические круги, а сапфир — лазоревый геральдический круг, вне­сенный Людовиком XI на гербовый щит герцогов Фло­рентийских, которые в те времена были всего лишь бога­тыми купцами. Занавеси на окнах были из золотой парчи с бахромой, и такой же тканью были обиты стены.

Когда галера причалила к берегу, будущую королеву встречал коннетабль Франции. Четыре консула Марселя вручили ей ключи от города, и под балдахином из сере­бряной парчи она была препровождена во дворец. Одета она была на итальянский лад — в платье из голу­бой шитой золотом парчи, с полностью закрытой грудью, очень просто причесана и не напудрена.

В Авиньоне ее встречал Суарес, городской судья: пре­клонив колено, он обратился к ней с приветственной речью, в то время как три самые красивые в городе девушки, переодетые грациями, поднесли ей ключи от городских ворот.

Архиепископ встретил Марию Медичи в своей церкви и там благословил ее вместе с ее потомством.

Знал ли архиепископ уже тогда, что следует думать о потомстве, которое он благословил?

Консулы города поселили ее в главном дворце и пода­рили ей сто пятьдесят золотых медалей, на лицевой сто­роне которых были помещены изображения принцессы и короля, а на оборотной — города Авиньона.

Наконец в субботу, 2 декабря, она прибыла в Лион и при свете факелов вступила в город через ворота Дофина, над которыми виднелась надпись:


Для встречи нашей госпожи, принцессы столь прекрасной,

Быть может, стоило б и впрямь иначе нарядиться,

Но украшения свои приберегли мы не напрасно —

Еще встречать дофина нам, что у нее родится.


Королева ожидала приезда короля целую неделю. Ген­риха IV, который на почтовых выехал из Савойи, задер­жали плохие дороги и Генриетта д'Антраг.

Супруги стоили друг друга: если она явилась со своими любовниками, то он приехал со своей любовницей.

Король прибыл в одиннадцать часов вечера, но ему пришлось очень долго ждать у въезда на Лионский мост, прежде чем его пропустили через заставу: он не хотел никому сообщать о своем приезде.

Мария Медичи ужинала после бала, устроенного в ее честь.

Генрих смешался с толпой, чтобы увидеть принцессу, и нашел ее не особенно красивой. Ее портрет, прислан­ный Генриху, был написан за десять лет до этого.

Высокая, крупная и толстая, она выглядела унылой и суровой; кроме того, она не знала французского языка — языка еретиков, по ее словам.

Тем не менее король не постеснялся назваться, про­являя при этом свою обычную галантность, и весело ска­зал принцессе:

— Вот и я, сударыня. Я приехал верхом и не захватил с собой постели; ну а коли так, то, поскольку здесь веет страшным холодом, я прошу вас уступить мне половину вашей постели.

Мария почтительно поклонилась королю и хотела опу­ститься на колени, чтобы поцеловать ему руку, но Генрих не позволил ей сделать это: он поднял ее и расцеловал в обе щеки, проявляя ту милую учтивость, какой ему так хорошо удавалось сопровождать свои комплименты.

Затем, после краткого рассказа о задержках, которые ему пришлось претерпеть в пути, и беглого упоминания о своих военных победах над герцогом Савойским, он в свой черед отправился ужинать; однако четверть часа спустя он вернулся в спальню принцессы.

Скажем попутно, что в какой бы час туда ни входили, спальню эту охраняла какая-то уродина — низенького роста, смуглолицая и с горящими, как угли, глазами вроде тех, какими Данте наделил своего Харона.

То была молочная сестра королевы, дочь плотника, требовавшая называть ее дворянским именем Элеонора Галигаи.

Именно она держала в руках нить, с помощью которой приходила в движение неуклюжая и глупая кукла, при­бывшая из Флоренции.

Галантные кавалеры чрезвычайно не понравились Ген­риху IV.

Но, вероятно, молочная сестра не понравилась ему еще больше. Казалось, она была там, дабы охранять от того единственного, кто имел право туда войти, дверь в спальню своей хозяйки.

Генрих IV вошел, хотя ничто его туда не влекло. В ту же ночь, говорит история, брак был довершен.

Королевский двор остался в Лионе, чтобы завершить дела с Савойей и заключить мир; все было закончено за полтора месяца. Королева, беременная дофином Людовиком XIII, прибыла в Париж в марте 1601 года; вначале она остановилась в доме г-на де Гонди, своего первого свитского дворянина, затем провела несколько дней в роковом доме Заме, где несчастную Габриель настигла смерть, том доме возле Бастилии, который назывался позднее дворцом Ледигьер, и, нако­нец, уже оттуда переехала в Лувр, заняв там приготов­ленные для нее покои.

С первыми весенними днями король перевез ее из Лувра в Сен-Жермен, где по его приказу был построен новый замок; затем он отправился праздновать юбилей в Орлеан и заодно заложил первый камень церкви Святого Креста.

После своего приезда королева довольно холодно, что вполне понятно, приняла маркизу де Верней, представ­ленную ей по приказу короля и явившуюся в сопрово­ждении старой герцогини Немурской.

Тем не менее одна женщина взялась примирить жену и любовницу. Это была Элеонора Галигаи, которой коро­лева хотела дать звание камерфрау и которой, несмотря на настояния королевы, король отказал в этом звании.

Видя, что она ничего не может добиться с этой сто­роны, Элеонора явилась к маркизе де Верней и пообе­щала ей, что если та пожелает похлопотать за нее и добиться для нее места камерфрау, которое ей страстно хотелось получить, то она, со своей стороны, сделает так, что маркиза, в соответствии со своим желанием, будет иметь большой вес при королеве.

Соглашение, заключенное на этих условиях, было добросовестно выполнено обеими сторонами.

Элеонору назначили камерфрау, а маркиза де Верней была с большей благожелательностью принята короле­вой.

Генрих IV воспользовался этим минутным расположе­нием Марии Медичи к г-же де Верней, чтобы поселить маркизу в Лувре.

Кстати, в это время беременны были обе: и королева, и любовница.

Это совпадение вновь вызвало некоторую ревность у Марии Медичи, но г-жа де Верней оказала ей новые услуги.

Элеонора хотела выйти замуж за Кончини, ставшего впоследствии маршалом д'Анкром. Однако король, пита­вший отвращение и к итальянке, и к итальянцу, не давал согласие на их брак.

В дело вмешалась маркиза де Верней, и, к великому удовольствию Марии Медичи, этот брак был заключен.

27 сентября 1601 года королева родила дофина, буду­щего Людовика XIII. Он родился по прошествии девяти месяцев и восемнадцати дней после довершения брака, на десятом лунном месяце.

Этьенн Бернар, главный судья Шалонского судебного округа, сочинил по поводу этого рождения следующее двустишие, заключающее в себе год, день недели, знак зодиака, месяц и час рождения Людовика XIII:


LVce JoVIs prIMA, qVa soL sVb LanCe refVLget,

NATA SALVS REGNO EST, JVSTlTlAEQVE CAPVT.[32]


В этом двустишии буквы с цифровым значением в совокупности дают 1601 год.

Первый стих извещает, что дофин родился в сентябре, в четверг; второй — что родился он под знаком Весов; именно из-за этого обстоятельства, простодушно добав­ляет историк, Людовику XIII было дано прозвище Справедливый.

В лице ребенка не было ни единой отцовской черты, да и в характере, как стало ясно впоследствии, у него не было никакого сходства с отцом.

Ничего со стороны Бурбонов, ничего со стороны Валуа.

А самое главное, ничего со стороны Франции.

Что же касается маркизы де Верней, то она тихо, без всякого шума, родила в конце октября мальчика, кото­рый получил при крещении имя Гастон Генрих и был сначала епископом Меца, а затем герцогом де Вернёем.

В связи с благополучным разрешением королевы от бремени состоялся грандиозный праздник; главной его частью стал придворный балет (мы не знаем, был ли это тот самый балет, по поводу которого советовались с Сюлли). Для исполнения балета королева выбрала пят­надцать самых красивых придворных дам; маркиза де Верней была в их числе. Епископ Берто сочинил по поводу этого балета поэму, в которой он поведал зри­телю, что королева и пятнадцать дам представляли шест­надцать добродетелей. С лирой в руках и в сопровожде­нии девяти муз Аполлон выходил на сцену, после чего там нараспев произносились стихи, рефреном которых были слова:


Восславить все должны величье человека,

Величье короля, что служит славой века!


Во втором действии балета танцевали восемь фрейлин королевы; в третьем действии появлялась сама королева со своей свитой, разделенной на четыре четверки тан­цовщиц.

Бриллианты и самоцветы, которыми были украшены дамы, составлявшие эти четверки, испускали столь неве­роятное сияние, что подобного ему никто еще никогда не видел.

Даже король был ослеплен этим зрелищем и, поверну­вшись к папскому нунцию, спросил его:

— Монсеньор, вы видели когда-нибудь стаю блиста­тельнее этой?

— Bellissimo, — ответил нунций, — е pericolosissimo! (Она великолепна и очень опасна!)

К несчастью, это доброе согласие, царившее между королем, его женой и его любовницей, длилось недолго.

Госпожа де Виллар, сестра Габриель, еще при жизни герцогини де Бофор ловившая на себе взгляды короля, видела в маркизе де Верней лишь соперницу и беспре­станно мечтала отомстить ей.

Она нашла общий язык с королевой, которая под личиной дружбы питала к маркизе чисто флорентийскую неприязнь.

Королева охотно присоединилась к этим планам мще­ния.

И как же предполагалось отомстить маркизе?

Вот средство, которым они располагали.

Жуанвиль, как мы уже говорили, был в прекрасных отношениях с маркизой; у него было изрядное число ее писем, изобличавших их близость; но, из опасения утра­тить положение при дворе, он рассорился с ней и сошелся с г-жой де Виллар.

Госпожа де Виллар повела себя так ловко, что ей уда­лось выманить у него письма маркизы де Верней. В этих письмах маркиза весьма нелестно отзывалась о королеве, именуя ее толстой банкиршей. Короля она щадила в них ничуть не больше, и с лаской там говорилось лишь о принце.

Эти письма принесли королеве.

Она тотчас воскликнула:

— Нужно сделать так, чтобы король их увидел!

Госпожа де Виллар ничего другого и не желала; и потому было решено, что король их увидит.

Это решение было принято помимо Элеоноры Гали- гаи: будучи слишком осторожной, чтобы позволить такую опасную затею, она воспротивилась бы ей.

Госпожа де Виллар попросила короля о личной встрече.

Король ответил согласием на ее просьбу.

Госпожа де Виллар начала с заверений в уважении и преданности, которые, по ее словам, явились причиной того, что она не могла скрыть от короля нанесенное ему оскорбление и считала бы себя преступницей, если бы была способна спокойно взирать на то, как в лице вели­чайшего из королей предают превосходнейшего из вла­стелинов и честнейшего из людей.

После чего г-жа де Виллар протянула королю неболь­шую связку писем.

Генрих IV прочитал их и от ревности впал в ярость.

Он поблагодарил г-жу де Виллар и, испытывая страст­ное желание отомстить, прервал разговор. Затем, как только г-жа де Виллар удалилась, он позвал графа дю Люда, своего наперсника, и поручил ему отправиться к маркизе и сказать ей, что она предательница, что она самая гадкая из всех женщин, да и просто чудовище и что он обещает никогда больше не видеть ее.

Маркиза, храня на губах улыбку, позволила посланцу исполнить его нелегкое поручение, а затем спокойно ответила ему:

— Скажите королю, что я вполне уверена в том, что никогда не совершала ничего, могущего оскорбить его величество, и, следственно, не могу догадаться, почему он обходится со мной так грубо. У меня нет сомнений, что ему сказали обо мне какую-то ложь, но истина ото­мстит за меня.

Однако, едва только посланец ушел, она, понимая, что ее поведение было далеко не безупречным, в крайней тревоге удалилась в свой кабинет.

По ее приказу послали за принцем де Жуанвилем, мадемуазель де Гиз и герцогом де Бельгардом.

Принц де Жуанвиль признался, что он передал письма г-же де Виллар.

После этого стало ясно, откуда был нанесен удар.

О том, чтобы отразить удар, не могло быть и речи: он уже был нанесен; речь шла о том, чтобы ослабить его.

Стали держать совет.

Решено было представить все как злую выходку одного из секретарей герцога де Гиза, умевшего чрезвычайно искусно подделывать почерки любого рода.

Ловушка была грубой, но все понимали, что Генрих IV ничего так не хотел, как оказаться обманутым.

На этом и остановились; секретарь, предупрежденный заранее и получивший обещание хорошей ренты, вряд ли должен был отрицать то, что требовалось для доказатель­ства его виновности. Маркиза написала королю, попро­сив у него позволения оправдаться.

Спустя час король был у нее.

В итоге оправданий она получила шесть тысяч ливров в подарок и согласие на изгнание виновницы.

Госпожа де Виллар была изгнана и, естественно, рас­сорилась с г-ном де Жуанвилем.

Господина де Жуанвиля отправили воевать в Венгрию. Секретаря посадили в тюрьму.

С этого времени притворная видимость дружбы исчезла и наружу прорвалась ненависть: остались лишь две соперницы, противостоявшие друг другу.

Со своей стороны, король едва ли был одурачен, и маркиза не выглядела в его глазах невиновной. К несча­стью, при всей ее неблагодарности, при всем ее ковар­стве, при всем ее вероломстве, он с каждым днем нахо­дил ее все более привлекательной.

И вот тогда, обороняясь от нее, он влюбился в маде­муазель де Сурди, ставшую позднее графиней д'Эстанж, и в мадемуазель де Бюэй, вышедшую потом замуж за г-на де Шанвалона и известную под именем графини де Море, возобновил отношения с мадемуазель де Гиз и попы­тался, но тщетно, вызвать любовные чувства к нему у герцогини де Монпансье и герцогини Неверской.

Это заставило г-жу де Верней призадуматься; она поняла, что какой-нибудь случайной прихоти, какой- нибудь причуды чувственности будет достаточно, чтобы очередная соперница смогла отнять у нее короля. И тогда она замыслила странный заговор, который, при всей своей странности, вскоре обрел некие очертания.

Состоял он в том, чтобы, опираясь на брачное обеща­ние Генриха IV, объявить его брак с Марией Медичи недействительным и заставить признать Генриетту д’Антраг законной женой короля, а ее детей — истин­ными наследниками короны.

Было ли это настолько безумно, как кажется с первого взгляда? Нет, если вспомнить о письме, которое Ген­рих IV отправил в Рим в тот самый день, когда во Фло­ренции заключали его брак.

Граф Овернский, сын Карла IX и Мари Туше, а значит, брат маркизы де Верней, и испанский король Филипп III сочли такой оборот событий возможным и вступили в заговор.

Граф д'Антраг, отец маркизы, старый дворянин семи­десяти трех лет, и два англичанина, Фортан и Морган, тоже вошли в число заговорщиков.

Скажем несколько слов о графе Овернском, которого позднее станут называть герцогом Ангулемским.


«Если бы герцог Ангулемский сумел отделаться от пред­расположенности к жульничеству, которой наградил его Господь, — говорит Таллеман де Рео, — то он был бы одним из самых великих людей своего века. Он был хорошо сложен, отважен, умен, имел житейский опыт, умел вое­вать ...но всю свою жизнь он только и делал, что лихоимствовал, дабы тратить, а не накапливать».


«Лихоимствовать» — это старое слово, приближающе­еся по значению к слову «воровать», но несколько более вежливое.

Кроме того, у него была мастерская по производству фальшивых денег, но он делал их не сам, поскольку был чересчур знатным вельможей для такого занятия, а лишь позволял их делать.

— Сколько вы зарабатываете в год на фальшивой монете? — спросил его как-то раз Генрих IV.

— Честное слово, государь, я не могу ответить вам точно, — ответил герцог. - Правда состоит в том, что я сдаю Мерлену комнату в моем замке Гробуа и он платит мне за эту комнату четыре тысячи экю. А чем он там занимается, я не интересуюсь.

Как видим, сдача комнаты приносила ему неплохую прибыль.

К несчастью, все это длилось лишь год или два: Ген­рих IV приказал взять Мерлена под стражу, однако граф Овернский был предупрежден и помог ему бежать.

Однажды он спросил г-на де Шеврёза:

— Какое годовое жалованье вы назначаете вашим секретарям?

— Сто экю.

— Не очень-то много, — промолвил граф. — Я вот своим назначаю двести ... Правда, этих денег я им не плачу.

Когда слуги графа Овернского требовали у него при­читающееся им жалованье, он пожимал плечами:

— Да вы же сами должны платить себе жалованье: у Ангулемского дворца сходятся четыре дороги, вы нахо­дитесь в отличном месте, так пользуйтесь этим, если хотите.

Ангулемский дворец, известный позднее под назва­нием дворца Ламуаньон, находился на улице Паве-о- Маре.

Кардинал Ришелье, отдавая под начало герцога Ангу­лемского армию, сказал ему:

— Король отдает под ваше командование эту армию, сударь, но он требует, чтобы вы воздержались от ...

И он жестом изобразил загребущую руку.

Любой другой рассердился бы, однако герцог Ангу­лемский, улыбнувшись и пожав плечами, ответил:

— Сударь, будет сделано все, что можно, чтобы уго­дить его величеству.

В семьдесят лет, согнутый, скрюченный подагрой, он женился на двадцатилетней девушке, прекрасно сло­женной и миловидной, которую звали мадемуазель де Наргон и которая пережила его на шестьдесят пять лет.

В итоге в 1715 году, то есть в год смерти короля Людо­вика XIV, при его дворе еще находилась герцогиня Ангу- лемская, сноха Карла IX.


«Так что, — говорит в одном из своих писем Бурсо, — со времен сотворения мира, когда люди жили необычайно долго, не было другой снохи, кроме герцогини Ангулемской, которую видели бы в полном здравии через сто двадцать лет после смерти ее свекра».


Вернемся к заговору маркизы де Верней.

Он был раскрыт.

Граф д'Антраг был препровожден в Консьержери Дворца правосудия, граф Овернский в Бастилию, а г-жа де Верней подвергнута тюремному заключению в своем собственном доме.

Какое-то время все полагали, что состоится суд, ито­гом которого станет вынесение смертных приговоров, вроде суда над Бироном; однако такая участь ничуть не пугала маркизу.

«В смерти, — говорила она в те дни, — нет ничего, что страшило бы меня; напротив, я желаю ее. Если король казнит меня, то люди хотя бы скажут, что он убил свою первую жену, чтобы жить без всяких угрызений совести со второй; я была королевой до итальянки. И к королю я обращусь лишь с тремя просьбами:

о прощении для моего отца,

о веревке для моего брата, о справедливости для меня».

Граф Овернский, будучи законченным негодяем, сразу же после своего ареста во всем признался.

Его задержали в Эгперсе. Нерестан, взявший графа под стражу, потребовал у него шпагу.

— Держи, — произнес он, отдавая шпагу. — Но не такой уж знатный трофей ты добыл: она послужила мне пока лишь во время охоты на кабана.

Отправляясь в Париж, где его должны были судить, он, казалось, ехал на бал; правда он был еще молод: ему только-только исполнился тридцать один год.

Всю дорогу он развлекался тем, что рассказывал о своих интрижках и самых озорных историях, случи­вшихся с ним в жизни.

В первую ночь после ареста он спал совершенно спо­койно и наутро, когда его разбудили, воскликнул:

— Ах, черт побери! Вам следовало арестовать меня намного раньше: это избавило бы меня от сильных тре­вог.

И потому Ла Шеваллери, заместитель Сюлли, оказа­вшийся в числе стражников графа и видевший, что тот, как всегда, весел и по привычке подпрыгивает и притан­цовывает, не мог удержаться и сказал ему:

— В вашем деле речь идет не о фигурах балета, а кое о чем более серьезном.

Но своим замечанием Ла Шеваллери ничего не добился. Графа заключили в Бастилию, и ему пришла туда весточка от его первой жены, старшей дочери Ген­риха де Монморанси; не сумев добиться от короля раз­решения повидаться с мужем, она спрашивала графа, какую помощь ему хотелось бы получить от нее.

— Пусть она ни о чем не беспокоится, — ответил граф, — и регулярно, каждую неделю, присылает мне сыра и горчицы.

Судебное решение было вынесено 1 февраля 1605 года. Графа и г-на д'Антрага приговорили к смерти.

Что же касается маркизы, то в отношении нее предпо­лагалось провести новое и более полное расследование. Именно в этом деле брат Аршанж, внебрачный сын Мар­гариты, ставший монахом и духовником маркизы де Вер­ней, играл роль советчика.

Спустя неделю после вынесения судебного решения смертный приговор графу Овернскому был заменен на пожизненное тюремное заключение.

Что до маркизы, то она была помилована указом короля и получила право удалиться в свой замок Вер­ней.

Ее отец был водворен на жительство — мы воспользу­емся современным выражением — в свой замок Мальзерб.

Ну а граф Овернский остался в Бастилии, где ему суж­дено было занимать камеру двенадцать лет.

По прошествии трех месяцев король уже пребывал в полной дружбе с г-жой де Верней, как если бы ничего не произошло.

Однако он таился от жены.

Разумеется, двор не мог долго оставаться в неведении относительно того, что происходило.

У короля была общая постель с королевой, а чтобы наведываться в Верней, ему приходилось не ночевать дома.

Королева велела проследить за мужем ивыяснила, куда он наведывался.

И до того пребывая в ярости, при этом новом известии она взбесилась еще больше.

В 1606 году, когда король и королева, сопровождаемые герцогом де Монпансье и принцессой де Конти, направ­лялись в Сен-Жермен-ан-Ле, они едва не погибли вслед­ствие несчастного случая.

Во время паромной переправы лошади, запряженные в карету, испугались и опрокинули ее в реку.

Еще немного, и королева утонула бы.

На обратном пути король навестил маркизу.

— О! — воскликнула она, узнав о случившемся. — Если бы я была там!

— А что произошло бы, моя душенька, если бы вы были там? — поинтересовался Генрих IV.

— Я была бы полна беспокойства до той минуты, пока не увидела бы вас спасенным.

— Ну а потом?

— Потом?

-Да.

— Ну, потом, признаюсь, я бы от всего сердца закри­чала: «Королева пьет!»

Генрих не мог удержаться и не повторить эту остроту, и она вскоре дошла до королевы.

Если связь королевы с Бассомпьером действительно имела место, то как раз в это время.

Позднее мы скажем, в какое время имела место связь королевы с Кончини.

XII

В то время, к которому мы подошли, Бассомпьер был красивым двадцатисемилетним дворянином.

Он родился 12 апреля 1579 года, в благородной семье, которая позаимствовала имя у владения, располагавше­гося между Францией и Люксембургом. Это владение имело два имени: немецкое и французское. По-немецки оно называлось Бетштайн, а по-французски — Бассом­пьер.

В семье его матери сохранилось необычайное преда­ние.

Некий сеньор д’Анжвиллер, женатый на графине фон Киншпайн, имел от нее трех дочерей; однажды, верну­вшись с охоты и отыскивая какую-то понадобившуюся ему утварь в комнате, которая находилась над главным входом в дом и которую уже давно никто не открывал, он, к своему великому изумлению, обнаружил там не­обычайно красивую женщину, возлежавшую на велико­лепной резной дубовой кровати.

Все это происходило в понедельник.

Женщина была феей.

После этого на протяжении пятнадцати лет граф д'Анжвиллер проводил каждую ночь с понедельника на вторник в этой маленькой комнате; помимо того, если ему случалось поздно вернуться с охоты или наутро ему нужно было уехать на заре, он тоже ночевал там, чтобы не будить графиню.

Однако эти частые отлучки мужа стали беспокоить графиню; она поинтересовалась, где ночует граф, и ей указали на эту маленькую мансарду. У нее возникло желание выяснить причины такого уединения. Она велела изготовить отмычку, чтобы открыть дверь комнаты.

И вот в очередной понедельник, в полночь, она на цыпочках вошла в таинственную комнату и увидела сво­его мужа, лежавшего рядом с феей.

Оба они спали.

Графиня ограничилась тем, что сняла со стула голов­ной убор феи и, положив его в изножье кровати, бес­шумно вышла из комнаты.

Проснувшись утром и увидев, что ее тайна раскрыта, фея заявила графу, что она больше не может видеться с ним ни здесь, ни в другом месте; затем, пролив немало слез, она сказала ему, что судьба вынуждает ее удалиться от него более чем на сто льё, но что как свидетельство своей любви она оставляет в качестве приданого трем его дочерям кубок, перстень и ложку; по ее словам, каждый из этих предметов являлся талисманом, способным при­носить счастье семье, в собственность которой он посту­пит, но если кто-нибудь украдет тот или другой из этих талисманов, то украденный предмет, вместо того чтобы приносить ему счастье, станет для него роковым.

Три дочери графа вышли замуж: старшая за дворянина из рода Круа, вторая за дворянина из рода Зальмов, тре­тья за дворянина из рода Бассомпьеров.

Круа получил кубок, Зальм — перстень, Бассомпьер — ложку.

Три аббатства оставались хранителями трех даров феи, пока дети в этих семьях были несовершеннолетними: Нивель хранил талисман Круа, Ременкур — Зальмов, Эпиналь — Бассомпьеров.

Однажды маркиза д’Авре из рода Круа уронила кубок, показывая его, и он разбился вдребезги. Она подобрала осколки и, положив их в футляр, сказала:

— Раз уж я не могу владеть им целым, он будет у меня хотя бы в осколках.

На следующий день, открыв футляр, она обнаружила кубок совершенно целым, каким он был прежде.

Вспомним слова феи:

— Любой, кто похитит один из этих талисманов, будет проклят.

Господин де Панж не принял во внимание эту угрозу и однажды вечером похитил перстень с пальца князя фон Зальма, когда тот уснул после буйного пиршества.

Господин де Панж имел годовой доход в сорок тысяч экю и четыре великолепных поместья. Он был управля­ющим финансами герцога Лотарингского. И вот, начиная с этого дня, все у него приняло скверный оборот.

Отправленный послом в Испанию, чтобы получить у короля Филиппа II согласие на брак одной из его доче­рей с герцогом Лотарингским, он потерпел неудачу в этих переговорах.

По возвращении домой он застал свою жену забереме­невшей от иезуита.

Наконец, три его дочери, которые были замужем и до того счастливо жили в браке, оказались брошены своими мужьями.

Отец маршала, нашего героя, был важным деятелем Лиги. Герцог де Гиз не только по-товарищески относился к нему, но и в разговорах никогда не называл его иначе, как «сердечный друг». Он отличался большим умом, что не помешало ему подхватить болезнь вроде той, от кото­рой умер Франциск I.

— Ах! — воскликнула его опечаленная жена. — Я ведь так молила Бога, чтобы он избавил вас от напастей!

— Ну что ж, — промолвил Бассомпьер-отец, — Бог внял вашим мольбам, моя милая ... Он избавил меня даже от самого главного.

Ну а сын был настолько красив и настолько привет­лив, что про него говорили, будто при дворе он играет ту же роль, какую Радушный Прием играл в «Романе о Розе».

Бассомпьерами называли всех, кто был красив, учтив и отличался изяществом.

Одна очень красивая куртизанка требовала, чтобы ее называли Бассомпьершей.

Одного малого, носившего дорожные носилки в горах Савойи, прозвали Бассомпьером за то, что в течение трехдневного путешествия в Женеву он нашел время завоевать любовь двух самых красивых девиц из Женевы и каждой из них сделал по ребенку. Наконец, однажды, когда Бассомпьер, плывя на корабле по Луаре, с весьма галантными намерениями направлялся к каюте, где ноче­вала одна красавица-путешественница, он услышал, как капитан судна крикнул рулевому:

— Поверни руль, Бассомпьер!

Бассомпьер подумал, что его намерения раскрыты и что ему советуют повернуть руль в другую сторону, и, страшно сконфуженный, удалился в свою каюту.

Наутро он узнал, что капитан судна обращался так к парню, стоявшему у руля.

Его прозвали Бассомпьером, потому что он был самым красивым лодочником на всей реке.

И эта слава обходительного кавалера, которой пользо­вался маршал, вовсе не была незаслуженной: она была настолько подлинной, что распространялась даже на его слуг.

Как-то раз один из его лакеев увидел, что графиня де Ла Сюз проходит по двору Лувра и никто не поддержи­вает шлейф ее платья; он тотчас бросился к ней, подхва­тил шлейф и понес его, заявив при этом:

— Никто не скажет, что лакей господина де Бассомпьера увидел даму, попавшую в затруднительное положе­ние, и не выручил ее.

На следующий день графиня рассказала эту забавную историю маршалу, и он тотчас возвел своего лакея в ранг камердинера.

Помимо прочего, он был чрезвычайно щедр. Однажды вечером он играл в Лувре с Генрихом IV, который, в отличие от него, был скрягой и шулером.

Внезапно король сделал вид, будто он лишь в эту минуту заметил, что среди пистолей, лежавших на кону, есть полупистоли.

— Э-ге-ге! — воскликнул он, обращаясь к Бассомпьеру. — А это что такое?

— Черт побери! — промолвил Бассомпьер. — Это полу­пистоли.

— А кто их поставил на кон?

— Вы, государь.

-Я?

— Да, вы.

— Нет, это сделал ты, Бассомпьер.

— Это сделал я?

— Да, клянусь тебе.

— Хорошо, — сказал Бассомпьер.

И, заменив полупистоли пистолями, он взял все эти полупистоли и бросил их в окно пажам и лакеям, игра­вшим во дворе, а затем спокойно вернулся и сел на свое место.

Пока он все это проделывал, совершая поступок, подо­бающий знатному вельможе, Генрих IV и Мария Медичи не спускали с него глаз.

— Ну и ну! — воскликнула Мария. — Король строит из себя Бассомпьера, а Бассомпьер — короля.

— Ну да, конечно, — откликнулся Генрих, — вам очень хотелось бы, чтобы он был королем!

— И почему же?

— Да потому, что тогда у вас был бы муж моложе и красивее.

Хотя Бассомпьер никогда не имел славы шулера, он был удачлив в игре. Из года в год он выигрывал у г-на де Гиза по пятьдесят тысяч экю. Госпожа де Гиз предложила ему пожизненную ренту в десять тысяч экю, если он соблаговолит взять на себя обязательство никогда больше не играть против ее мужа.

Бассомпьер задумался на минуту, а потом, приняв решение, ответил:

— Право же, нет. Я на этом слишком много потеряю!

Несколько раз Генрих IV использовал его в качестве посла. По возвращении из одного из таких посольств в Испанию он рассказывал королю, что совершил въезд в Мадрид на красивейшей мулице.

— О! — воскликнул Генрих IV. — Должно быть, это являло собой превосходное зрелище: осел верхом на мулице.

— Осторожнее, государь, — промолвил Бассомпьер, — ведь я представлял ваше величество.

Он был щедр, как уже говорилось, и настолько не счи­тался с затратами, что взял на себя должность управля­ющего королевским охотничьим имением Монсо лишь для того, чтобы принимать там двор.

Мария Медичи сказала ему однажды:

— Вы привезете туда кучу девок, Бассомпьер.

— Бьюсь об заклад, сударыня, что вы привезете их туда еще больше, чем я.

— Ну надо же! — воскликнула королева. — Послушать вас, Бассомпьер, так все женщины — шлюхи?

— Есть и не такие, хотя их мало, — ответил Бассом­пьер, не желая оставлять за собой последнее слово.

— Ну хорошо, а я? — спросила Мария Медичи.

— О, вы, сударыня, — с поклоном ответил Бассом­пьер, — вы королева.

Не довольствуясь охотничьим имением Монсо, он к тому же приобрел Шайо. Королева-мать, которая посто­янно забавлялась тем, что искала повода повздорить с Бассомпьером, хотя он всегда, не скупясь, отвечал ей ударом на удар, стала бранить его за это новое приоб­ретение.

— Послушайте, Бассомпьер, — спросила она его, — а чего ради вы купили этот дом? Ведь это же просто при­станище для загородных попоек.

— Что поделаешь, сударыня! Ведь я немец.

— Но находиться в Шайо не значит быть за городом: это значит быть в предместье Парижа.

— Сударыня, я настолько люблю Париж, что никогда не хочу его покидать.

— Но этот дом годен лишь на то, чтобы водить туда распутниц.

— Я их туда и вожу, сударыня, — с почтительнейшим поклоном ответил Бассомпьер.

Подобно Бассомпьеру, королева-мать очень сильно любила Париж, но так же сильно любила она и Сен- Жермен.

— Я настолько люблю Париж и Сен-Жермен, — ска­зала она однажды, — что хотела бы одной ногой быть в Париже, а другой — в Сен-Жермене.

— Ну а я в таком случае, — произнес Бассомпьер, показывая жестом, будто он разглядывает что-то на потолке, — хотел бы быть в Нантере.

Он был любовником, а возможно, даже мужем прин­цессы де Конти.

Как-то раз г-н де Вандом сказал ему:

— В подобных обстоятельствах вам следует быть на стороне господина де Гиза.

— Это почему?

— Да потому, что вы любовник его сестры.

— Подумаешь! — ответил Бассомпьер. — Я был любов­ником всех ваших теток, но не стал из-за этого любить вас больше.

Он был также любовником мадемуазель д'Антраг, сестры г-жи де Верней, причем в то самое время, когда Генрих IV был влюблен в эту сестру своей любовницы.

Любовным вестником Генриха IV в это время был Тестю, начальник ночного дозора.

Однажды, когда Бассомпьер находился у мадемуазель д'Антраг и к ней явился для разговора Тестю, она спря­тала Бассомпьера за стенным ковром; Тестю стал описы­вать ей ревность, которую испытывал Генрих IV к Бас- сомпьеру, в ответ на что она воскликнула:

— Бассомпьер?! Послушайте, да он интересует меня ничуть не больше, чем вот это!

И хлыстом, который был у нее в руке, мадемуазель д’Антраг ударила по ковру в том самом месте, где пря­тался Бассомпьер.

Как-то раз отец Котон, исповедник Генриха IV, стал упрекать короля за то, что тот более не властен над сво­ими страстями.

— Ах, отец Котон, — сказал Генрих IV, — хотел бы я посмотреть, что вы будете делать, если положить вас в одну постель с мадемуазель д'Антраг!

— Я знаю, что мне следовало бы сделать, государь, — ответил иезуит, — но не знаю, что я сделал бы.

— О! — воскликнул, входя, Бассомпьер. — Вы испол­нили бы долг мужчины, а не долг отца Котона.

Бассомпьер так добросовестно исполнял свой долг Бассомпьера подле мадемуазель д'Антраг, что она родила от него сына, которого долгое время называли аббатом де Бассомпьером, а затем стали именовать г-ном де Ксентом.

И потому она хотела заставить Бассомпьера жениться на ней, точно так же, как ее сестра, г-жа де Верней, стре­милась женить на себе короля.

И вот, когда об этом зашел разговор в покоях коро­левы, советник Ботрю, который позднее стал одним из первых членов Французской академии, хотя ничего не написал, начал развлекаться тем, что, стоя за спиной Бассомпьера, строил ему рожки.

— Что это вы там делаете? — спросила королева.

— О, не обращайте внимания, сударыня, — ответил Бассомпьер, видевший его в зеркале, — это Ботрю пока­зывает то, что он носит.

Началась судебная тяжба, но мадемуазель д'Антраг ее проиграла.

Вспомним достославный балет со стаей женщин, кото­рую Генрих IV показывал папскому нунцию, высказа­вшему о ней свое мнение и назвавшему ее очень опасной (pericolosissimo); Бассомпьер исполнял в этом балете один из танцев.

В ту минуту, когда он переодевался перед выходом на сцену, ему сообщили, что умерла его мать.

— Вы ошибаетесь, — ответил он. — Она умрет не раньше, чем закончится весь балет.

Обладая настолько спокойным сердцем, что он был способен ждать окончания балета, чтобы оплакать соб­ственную мать, и настолько услужливым желудком, что за месяц до своей смерти уверял, будто еще не знает, где этот желудок находится, Бассомпьер обладал всем необ­ходимым для того, чтобы хорошо пожить и безмятежно умереть.

И потому он безмятежно умер, хорошо перед этим пожив.

Он скончался ночью, во сне, на обратном пути в Париж, в Провене, и произошло это так тихо, что его нашли в том положении, в каком он обычно спал: поло­жив руку под подушку в изголовье и согнув колени.

Предсмертная агония настолько не оказала на него никакого влияния, что даже не заставила его протянуть ноги.

Перед тем как вернуться к разговору о любовных свя­зях его величества Генриха IV, скажем несколько слов о Кончино Кончини.

В эту минуту он находится на самой высокой ступени своего фавора и королева была беременна Гастоном Орлеанским, впоследствии доставившим столько хлопот своему дорогому брату Людовику XIII.

Кончини, как мы видели, крайне неохотно женился на Элеоноре Дори, именовавшей себя Галигаи; ему, краси­вому, молодому, элегантному, было нелегко стать мужем этой смуглолицей и своенравной карлицы, верившей в порчу и постоянно носившей вуаль, чтобы защитить себя от дурного глаза.

Правда, ему дали знать, что с помощью этой фаво­ритки королевы он сможет безопасно и беспрепятственно и сам стать фаворитом.

И он им стал. Он преследовал материальные выгоды, но этого ему было недостаточно; получив фавор, он захо­тел еще и огласки скандала. Он ревновал: ревновал к Вирджинио Орсини, к Паоло Орсини, к епископу Люсонскому.

За эту ревность ему пришлось дорого заплатить. Рише­лье, которого накануне письменно предупредили, что Кончини на следующий день должны убить, положил письмо под подушку, сказав: «Утро вечера мудренее». На следующее утро он проснулся лишь в одиннадцать часов, то есть когда Кончини уже был убит.

Кончини, приехавший во Францию куда беднее Иова, по прошествии четырех лет отложил про запас два или три миллиона. Эти миллионы наверняка пожаловал ему не Генрих IV, оставивший умирать с голоду свою борзую по кличке Лимон и позволявший д'Обинье называть его скаредным волокитой; это сделал, повторяем, не Ген­рих IV, который, проявляя бережливость, подарил Марии Медичи бриллианты Габриель. Один из этих миллионов Кончини решил потратить на покупку имения Ла-Ферте, настоящего княжеского владения. Король выразил не­удовольствие по поводу несуразности подобного приоб­ретения, но, разумеется, вовсе не королеве, ибо он никогда не осмелился бы сделать это, зная ее как бес­чувственную и упрямую брюзгу, а для него не было ничего неприятнее насупленных лиц: он посетовал г-же де Сюлли, передавшей его слова королеве. Королева, в свой черед, обмолвилась об этом в разговоре со своим галантным кавалером.

Галантный кавалер пришел в ярость. Муж взбунто­вался против любовника! Это настолько противоречило итальянским нравам, что Кончини задал головомойку королеве, сказав, что, если Генрих IV хоть пошевель­нется, он будет иметь дело с ним.

Это высказывание дошло до короля, и он, вместо того чтобы наказать фаворита, отправился к Сюлли и печально сказал ему:

— Этот человек угрожает мне; ты увидишь, Сюлли, что со мной случится какое-нибудь несчастье. Они убьют меня.

Бедный король все это ясно понимал, и он не хотел оказаться убитым, но не из-за боязни смерти, а потому, что ему еще многое нужно было сделать, и не только во Франции, но и в Европе в целом.

Тем временем, желая утешить себя, Кончини устроил праздник.

Охота к рыцарским турнирам уже прошла; последний турнир, происходивший во Франции, обернулся бедой для Генриха II, его главного зачинщика; в этот раз, на том же самом месте, синьор Кончини устроил скачки за кольцом.

В этом состязании он противостоял всем принцам, всем вельможам, французским и иноземным. Королева Мария Медичи, будучи царицей турнира, короновала победителя: победителем оказался блистательнейший наглец.

Король был в бешенстве от подобной дерзости. Он получал письма, где говорилось, что ему достаточно подать знак и Кончини будет убит.

Однако Генрих IV так и не подал подобный знак.

Он искал забвения в двух делах: в романтическом замысле выборной республики и наследственной монар­хии (смотри об этом замысле у Сюлли) и в новых любов­ных связях.

Впрочем, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, он был единственным, кто упорно продолжал любить на французский лад, ибо кругом уже все любили на ита­льянский манер. Дорогой его сердцу юный Вандом имел в пятнадцать лет престранные наклонности, и, как утверждали, в тот день, когда Генрих IV был убит, он ехал к мадемуазель Поле, львице, чтобы просить ее искоре­нить этот порок у молодого принца.

Конде в возрасте двадцати лет питал отвращение к женщинам, и ему понадобилось трехлетнее тюремное заключение в Бастилии, чтобы заставить себя довершить свой брак с мадемуазель де Монморанси. Из-за этой случайности родился Великий Конде.

Итак, король пребывал в поисках новых любовных связей.

Все эти ссоры, которые ему приходилось каждую минуту вести с маркизой де Верней, мало-помалу охлаж­дали его страсть к ней, и нужен был лишь какой-нибудь повод, чтобы эта любовь, столь наполненная тревогами, вовсе улетучилась из его сердца.

И этот повод не замедлил появиться.

В феврале 1609 года королева устроила балет и к уча­стию в нем привлекла самых красивых придворных дам.

В числе этих придворных дам была и Шарлотта Мар­гарита де Монморанси, очаровательная девушка, которой только-только исполнилось четырнадцать лет.


«Никогда под небесами, — говорит Бассомпьер в своих "Мемуарах", — не было ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси, ничего более изящного, ничего более совершен­ного».


Это была дочь коннетабля де Монморанси, второго сына прославленного Анна де Монморанси, ставшего пленником в битве при Сен-Кантене и убитого в битве при Сен-Дени.

Этот Монморанси — мы говорим об отце мадемуазель де Монморанси — был известен главным образом своей манерой верховой езды. Он клал небольшую монету на перекладину стремени, сверху ставил ногу и в течение четверти часа гарцевал на лошади, имея настолько твер­дую посадку, что монета не падала.

Он вел чрезвычайно беспорядочный образ жизни, и о нем и его дочерях ходили довольно странные слухи, которые Таллеман де Рео подытожил так:


«Он брал на себя труд продырявить бочку, прежде чем дать напиться из нее свои зятьям».


Хотя красавице Шарлотте не было еще и пятнадцати лет, ее руки домогались уже многие. К ней сватался мар­киз де Сурди, а затем Бассомпьер, сделавший все воз­можное, чтобы его считали ее избранником.

И вот в то самое время, когда уже встал вопрос о свадьбе Бассомпьера и мадемуазель де Монморанси, королева выбрала ее для участия в балете.

Этот балет стал поводом для ссоры между Марией Медичи и Генрихом IV.

Король пожелал, чтобы в балете участвовала Жаклин де Бюэй, графиня де Море, его новая любовница. Однако королева не захотела этого и предложила вместо нее г-жу де Вердерон, супругу председателя Счетной палаты.

В итоге королева восторжествовала: графиня де Море была исключена из числа участниц балета и ее место заняла г-жа де Вердерон.

Королева брала верх над мужем всегда: разве можно отказать в чем-либо такой плодовитой королеве!

Так что репетиции балета шли своим ходом, без вся­ких волнений по поводу мадемуазель де Монморанси, а чтобы репетировать балет, танцовщицы должны были проходить мимо двери короля; однако король, пребывая в ярости, держал эту дверь закрытой.

Тем не менее как-то раз он закрыл ее не настолько плотно, чтобы не заметить проходившую мимо мадемуа­зель де Монморанси.

И тогда, вместо того чтобы закрыть дверь, он распах­нул ее настежь, чтобы увидеть, как мадемуазель де Мон­моранси пройдет мимо снова.

На следующий день он поступил еще разумнее: отпра­вился смотреть репетицию.

Дамы были одеты нимфами и держали в руках позоло­ченные дротики.

В определенный момент, исполняя одну из фигур балета, они поднимали эти дротики, словно желая мет­нуть их.

Так вот, мадемуазель очутилась прямо напротив Ген­риха IV, когда она подняла свой дротик, так что казалось, будто она хочет пронзить им короля.

Позднее король признавался, что она исполнила это движение с таким изяществом, что ему показалось, будто его и в самом деле поразили в сердце, причем так глу­боко, что он едва не лишился чувств.

С этого дня король уже не закрывал больше дверь своей комнаты. Не было больше и споров из-за графини де Море, и он разрешил королеве делать все, что ей было угодно.

Балет состоялся и был из числа самых прекрасных балетов, какие только доводилось видеть при дворе. В нем участвовали двенадцать дам, что удостоверяет сле­дующая строфа Малерба:


Двенадцать редчайших красавиц,

Исполнив чарующий танец,

Навечно сердца полонили.

Их боги сполна наделили:

Желать всем им прелестей боле —

Небесной противиться воле.


Мадемуазель де Монморанси не только привлекла взоры короля и удержала их на себе, но и пробудила вдохновение поэта.

Вот две посвященные ей строфы в оде Малерба, кото­рая начинается словами:


Оставь меня, докучный разум.


Две эти строфы представляют собой портрет мадемуа­зель де Монморанси:


Какие розы не охватит стыд

При виде свежести ее ланит?

Где те снега, что могут превзойти

Сияньем белизну ее груди?

Какой огонь, что блещет в небесах,

Сравнится с пламенем в ее глазах?


То ль чувства и сознанье

Чаруя сладостью своих речей,

То ль голоса звучаньем

Сердца и слух разя людей,

Не вырвет у кого она признанье,

Что тысячи похвал не хватит ей?


Понятно, что король Генрих IV с его легко воспламе­няющейся натурой не мог пройти мимо такой красивой особы и не влюбиться в нее; и потому он страстно полю­бил мадемуазель де Монморанси.

Однако следовало соблюсти приличия.

Она намеревалась выйти замуж за Бассомпьера, и, судя по разговорам, это с обеих сторон был бы брак по любви. Что касается Бассомпьера, то тут сомнений не было вообще, ибо о своей любви он говорил во всеуслы­шание.

Король пожелал выяснить всю правду в отношении мадемуазель де Монморанси. Он устроил встречу с ней в присутствии ее тетки, герцогини Ангулемской, узаконен­ной внебрачной дочери Генриха II, и завел разговор о браке мадемуазель де Монморанси и Бассомпьера.

— Мадемуазель, — спросил король у красавицы Шар­лотты, — по душе ли вам это замужество?

— Государь, — отвечала она, — я всегда полагаю себя счастливой, повинуясь моему отцу, и этим повиновением умеряется мое честолюбие.

Ответ был столь смиренным, что не приходилось сомневаться: в данном случае покорность была по душе юной красавице.

Король понимал, что чересчур любимый муж разрушит все надежды любовника. И он послал за Бассомпьером.

Бассомпьер явился с видом счастливого любовника, высоко подняв голову, подбоченившись и покручивая ус.

— Бассомпьер, — обратился к нему король, — я послал за тобой, чтобы поговорить с тобой о серьезных делах; сядь сюда, друг мой.

Король был настолько любезен, что Бассомпьера, как он сам признается, с самого начала стал охватывать страх.

Он сел, как это предлагал ему сделать Генрих IV, и заявил королю, что ждет его приказаний.

— Бассомпьер, — сказал ему король, — я намерен упрочить твое положение при дворе.

— И каким же образом? — поинтересовался Бассом­пьер.

— Женив тебя на мадемуазель д'Омаль, мой друг.

— Как, государь, — воскликнул Бассомпьер, — стало быть, вы хотите дать мне двух жен?!

— Почему двух?

— Вы, ваше величество, запамятовали, в каких отно­шениях я нахожусь с мадемуазель де Монморанси?

— Ах! — вздохнул король. — Вот как раз тот случай, Бассомпьер, когда я смогу решить, друг ли ты мне. Я не просто страстно влюблен в мадемуазель де Монморанси: я без ума от нее. Если ты женишься на ней и она тебя любит, я буду питать ненависть к тебе; если она любит меня, ты будешь питать ненависть ко мне. Так вот, куда лучше, если у нас не будет никаких поводов разрушить наше согласие, ведь я люблю тебя сердечно и искренне.

Видя, что Бассомпьер с явной досадой внимает его словам, король добавил:

— Послушай, я решил выдать мадемуазель де Монмо­ранси замуж за принца Конде и удерживать ее подле моей семьи. Она станет для меня утешением и поддерж­кой в старости, в которую я теперь вступаю. Своему пле­мяннику, любящему охоту в тысячу раз больше, чем жен­щин, я буду давать сто тысяч в год на развлечения, а от нее мне не надо других милостей, кроме нежности, и ни на что более я не притязаю.

Бассомпьер, совершенно оглушенный эти ударом, вна­чале опустил голову; но он был слишком хорошим при­дворным, чтобы, подняв ее, не изобразить на лице улыбку.

— Что ж, государь, — промолвил он, — что касается меня, то все с моей стороны будет сделано так, как желает ваше величество. Да не скажет никто, что какой-то подданный хоть в чем-то воспротивился желаниям сво­его короля.

Услышав эти слова, король радостно закричал и, рыдая от восторга, бросился обнимать Бассомпьера. Несколько

дней спустя о свадьбе принца де Конде и мадемуазель де Монморанси было объявлено при дворе.

Обручение состоялось в начале марта 1609 года.

Угодно вам узнать, что представлял собой отец Вели­кого Конде? Я знаю, что это не очень занимательно, но не все ли равно?

Это был молодой человек двадцати лет от роду, пита­вший, как мы уже говорили, отвращение к женщинам, которое он передал по наследству своему сыну; скрыт­ный, молчаливый, угодливый, маленький и бедный. Как уверяли, он вовсе и не был Конде; прежде Конде были весельчаками, а начиная с него они усвоили трагическое выражение лица и такое же сознание. Он родился, когда его мать находилась в тюремном заключении за отравле­ние. Кого? Вероятно, собственного мужа, умершего чересчур скоропостижно, чтобы его смерть сочли есте­ственной, особенно когда эта смерть совпала с бегством юного пажа-гасконца, которого так и не смогли поймать. Тем временем родился наш Конде; отсюда и сомнение.

Со стороны короля все было отлично рассчитано; находясь рядом с этим угрюмым и. мрачным человеком с его итальянскими наклонностями, мадемуазель де Мон­моранси непременно должна была начать искать утеши­телей. Король уже не годился на роль юного утешителя, он это прекрасно знал, но он знал также и то, что пре­обладающей чертой характера мадемуазель де Монмо­ранси было честолюбие.

XIII

Мы только что заметили, что перескочили через одно из самых важных событий царствования Генриха IV: суд и казнь Бирона.

Как уже говорилось, он был отправлен послом к коро­леве Елизавете.

Несомненно, королева знала то, что, впрочем, было известно всем, а именно, что Бирон замышляет вместе с герцогом Савойским заговор против Генриха IV, ибо она без конца поучала Бирона, то и дело говорила ему о Ген­рихе IV как о лучшем и величайшем из всех существова­вших когда-либо королей, ставя ему в упрек лишь то, что он чрезмерно добр.

Елизавета пошла еще дальше. Однажды она показала ему из окна голову Эссекса, того молодого красавца, 146

которого она так любила: как говорили, причиной ее смерти стало горе, вызванное тем, что она приказала его убить.

Эта голова, даже спустя год после того, как ее отде­лили от тела, все еще была выставлена в Лондонском Тауэре как страшное напоминание предателям.

— Посмотрите на голову этого человека, казненного в возрасте тридцати трех лет, — сказала она. — Его погу­била гордыня: он решил, что короне без него не обой­тись, и вот чего он добился. Если мой брат Генрих пове­рит мне, он сделает в Париже то, что я сделала в Лондоне: он отрубит головы всем предателям, от первого до последнего!

К тому времени, когда Бирон вернулся во Францию, у короля уже не было никаких сомнений в его виновности. Ему все стало известно от Ла Фена, одного из агентов маршала.

Бирон находился в одной из своих бургундских крепо­стей. Речь шла о том, чтобы его разоружить.

Сюлли послал Бирону письмо с приказом отправить в столицу все его пушки, оправдывая это тем, что они устарели и их необходимо заменить новыми.

Бирон не осмелился ответить отказом.

После этого письмо ему написал король:


«Приезжайте повидаться со мной. Я не верю ни еди­ному слову из всего того, что Вам ставят в упрек, и все эти обвинения считаю лживыми. Я Вас люблю и буду любить всегда».


И это была правда.

Бирон не мог удержаться в своих крепостях, не имея пушек. Разумеется, он мог бы бежать, но ему было трудно отказаться от того блестящего положения, какое он зани­мал во Франции; кроме того, он не верил, что королю так уж все хорошо известно, или, по крайней мере, верил, что никаких доказательств заговора ни у кого нет.

Испанец Фуэнтес и герцог Савойский побуждали его взять, как говорится, быка за рога и упорно отпираться.

У ворот Фонтенбло маршала поджидал предавший его Ла Фен. Речь шла о том, чтобы столкнуть Бирона в глу­бину пропасти, а иначе поплатиться за все пришлось бы самому Ла Фену.

— Мужайтесь и отвечайте зубасто, сударь! — шепнул он маршалу. — Король ничего не знает.

Бирон был уже во дворце, в то время как многие еще говорили, что он туда не приедет.

Даже сам король, подобно другим, повторял это утром 13 июня 1602 года, прогуливаясь по саду Фонтенбло.

Внезапно он увидел маршала.

Первым побуждением короля было подойти к Бирону и обнять его.

— Вы хорошо сделали, что приехали, — сказал он ему.

А затем, улыбаясь и в то же время с угрозой в голосе, добавил:

— Ведь если бы вы не приехали, я бы отправился за вами сам.

С этими словами он увел маршала в одну из комнат дворца и там, оставшись один на один с ним, спросил его, глядя ему в лицо:

— Вам нечего мне сказать, Бирон?

— Мне? — откликнулся Бирон. — Нет, нечего. Я при­ехал узнать, кто выступает в роли моих обвинителей, и наказать их; только и всего.

Король, вполне искренний на этот раз, желал спасти Бирона. Генрих лгал лишь женщинам; он плохо умел скрывать свои мысли, имея дело с теми, кого любил, и, напротив, позволял им чересчур ясно видеть, что твори­лось его душе.

Днем он снова повел Бирона в запертый сад Фон­тенбло.

Там их нельзя было подслушать, но они были на виду у всех.

Бирон, по-прежнему горделивый, высоко держал голову и, казалось, высокомерно отстаивал свою невино­вность.

После обеда такая же прогулка и такая же панто­мима.

Король окончательно понял, что с подобным челове­ком ничего поделать нельзя.

Он заперся с Сюлли и королевой. Об этом тайном совещании известно лишь то, что на нем король все еще защищал Бирона.

Вечером короля предупредили, что Бирон намерева­ется бежать этой ночью и если откладывать его арест до утра, то будет уже слишком поздно.

До полуночи шла карточная игра. В полночь все разо­шлись, однако король задержал Бирона.

Во имя их старой дружбы Генрих убеждал его при­знаться в измене. Было очевидно, что признание спасло 148

бы Бирона. Покаявшийся Бирон был бы прощен. Но он остался холоден и отрицал все.

Эта трижды повторенная попытка спасти друга потре­бовала от Генриха, имевшего в руках все доказательства его вины, огромной выдержки.

С щемящим сердцем он удалился в свой кабинет.

Но, войдя туда, он не мог более сдерживаться и рас­пахнул дверь.

— Прощайте, барон де Бирон! — воскликнул Генрих, именуя его титулом, который он дал ему в годы молодо­сти.

Но ничто не подействовало, даже это напоминание о золотых днях юности.

— Прощайте, государь, — промолвил Бирон.

С этими словами он удалился.

Когда дверь за Бироном закрылась, он был уже обре­чен. В прихожей он оказался лицом к лицу с Витри, капитаном гвардейцев. Это был отец того, кто впослед­ствии убил Кончини.

— Вашу шпагу, — произнес Витри, обращаясь к нему и кладя руку на эфес.

— Полно тебе шутить! — ответил ему Бирон.

— Такова воля короля, — заявил Витри.

— Ах так! — воскликнул Бирон. — Отдать мою шпагу, которая так хорошо ему послужила!

И он протянул Витри шпагу.

Доказательства измены Бирона были настолько оче­видными, что Парламент единодушно, ста двадцатью семью голосами, приговорил его к смерти.

31 июля, в ту минуту, когда маршал менее всего ожи­дал этого, он увидел, что в камеру к нему входит весь суд в полном составе, канцлер, секретарь суда и сопрово­ждающие их лица.

В это время он был занят тем, что сопоставлял три или четыре астрологических календаря и изучал расположе­ние звезд и луны, пытаясь разгадать будущее.

Будущее, еще далекое для других, приближалось к нему: видимое, осязаемое, страшное.

Это была смерть предателя. Однако король позволил, чтобы маршал принял ее во дворе тюрьмы, а не на Гревской площади.

Перед тем как зачитать Бирону приговор, канцлер велел ему вернуть крест ордена Святого Духа.

Бирон вернул крест.

После этого канцлер произнес, обращаясь к нему:

— Докажите же ту великую храбрость, какой вы похва­ляетесь, сударь, и умрите спокойно, как и подобает уме­реть христианину.

Однако Бирон, с видом ошеломленного ударом и обе­спамятевшего человека, принялся оскорблять канцлера, называя его бессердечным истуканом и носа­той бледной рожей.

Выкрикивая все эти оскорбления, он ходил по камере взад и вперед, пытаясь корчить из себя шута, но лицо его при этом было чудовищно искажено.

После потока бессвязных и почти бессмысленных слов, криков о своих долгах и о том, что должны ему, о любовнице, которую он оставлял беременной, Бирон в конце концов пришел в себя и продиктовал завеща­ние.

В четыре часа его отвели в часовню. Он молился около часа, а по окончании молитвы вышел оттуда.

За это время во дворе тюрьмы установили эшафот.

— О! — воскликнул он при виде эшафота и отступил на шаг.

Затем, увидев у ворот незнакомого человека, который явно его ждал, он спросил, обращаясь к нему:

— Кто ты такой?

— Монсеньор, — смиренно ответил тот, — я палач.

— Уйди прочь, уйди! — вскричал Бирон. — Не прика­сайся ко мне до последней минуты. Если ты прибли­зишься ко мне до этого, я задушу тебя.

Затем, повернувшись к солдатам, охранявшим ворота, он промолвил:

— Друзья мои, добрые мои друзья, прошу вас, разне­сите мне голову выстрелом из мушкета.

Его хотели связать.

— Не надо, — заявил он, — я не грабитель.

Потом, обращаясь к немногим присутствующим, кото­рых собралось во дворе человек пятьдесят, он сказал:

— Господа, вы видите человека, которого король велел убить за то, что он добрый католик.

Наконец он решился подняться на эшафот, но, оказа­вшись там, стал ко всему проявлять придирчивость. Пре­жде всего, он пожелал быть казненным стоя; затем не захотел, чтобы ему завязывали глаза; потом захотел, чтобы это было сделано его носовым платком, но платок оказался чересчур коротким.

Люди, пришедшие наблюдать за тем, как он будет умирать, сильно тревожили его.

— Что делают здесь все эти негодяи? Не знаю, что мне мешает взять твой меч, — сказал он палачу, — и напасть на них.

Он вполне был способен сделать это, а при его силе здесь началось бы побоище.

Несколько присутствующих, услышав его слова, уже стали поглядывать на ворота.

Палач понял, что так он никогда не доведет дело до конца и что ему следует покончить с ним, пустив в ход хитрость.

— Монсеньор, — сказал он, — поскольку час вашей казни еще не наступил, вы должны воспользоваться этой отсрочкой и прочесть молитву «In manus»[33].

— Ты прав, - промолвил Бирон.

И, молитвенно сложив руки и склонив голову, он начал молиться.

Палач воспользовался этой минутой, подошел к нему сзади и с удивительной ловкостью снес ему голову с плеч.

Голова скатилась с эшафота.

Обезглавленное тело осталось стоять на ногах, судо­рожно перебирая руками. А затем в свой черед рухнуло, словно подрубленное дерево.

Тем временем, по словам испанского посла, король так осунулся, как если бы это его должны были каз­нить.

Неделю спустя он полагал, что умирает от диареи.

Впредь его присказкой стали слова:

— Это сущая правда, как и то, что Бирон был предате­лем!

Вернемся, однако, к г-ну Принцу.

Господин Принц, как в то время уже называли г-на де Конде и как впоследствии называли старших сыновей в этой семье, был весьма беден. От своих имений он полу­чал ежегодный доход всего лишь в десять тысяч ливров; однако иметь его своим зятем было великой честью.

Господин де Монморанси дал в приданое своей дочери сто тысяч экю, а король, как и обещал, назначил своему племяннику ежегодную ренту в сто тысяч ливров.

Свадьба принца де Конде и мадемуазель де Монмо­ранси сопровождалась празднествами, подобно королев­ской свадьбе. Были устроены конные состязания, и ко­роль участвовал в скачках за кольцом, облаченный в короткий камзол из пахучей кожи и с рукавами из китай­ского атласа.

К несчастью, вечером после свадьбы августейшего влюбленного прихватила подагра.

Теперь она была его королевой, и этой королеве ему пришлось дать место в своей постели.

Его единственное развлечение состояло теперь в том, что ему читали вслух «Астрею», а поскольку он не мог уснуть, чтецы сменяли друг друга, продолжая чтение.

Чтобы вырвать его из постели, понадобилось серьез­ное политическое событие.

Двадцать пятого марта 1609 года умер герцог Клевский. Немедленно встал вопрос о Рейне, и началось соперничество между Францией и Австрией.

Король, объявил себя излечившимся, поднялся с постели, показался в Париже, отправился охотиться на сорок на лугу Пре-о-Клер и заказал себе новые доспехи.

Бракосочетание красавицы Шарлотты сделало короля еще более влюбленным в нее, чем прежде. Он обхаживал принцессу до тех пор, пока не добился от нее, что однажды вечером она появилась на своем балконе, рас­пустив волосы и стоя меж двух факелов. Увидев ее такой, с этими прекрасными волосами, ниспадающими почти до пят, король подумал, что от счастья он вот-вот лишится чувств.

— Боже правый! — воскликнула она. — Бедняга, он сошел с ума!

Подобное безумие, при всей его нелепости, всегда чуточку трогает женщин. И потому король сумел добиться от принцессы позволения на то, что по его заказу знаме­нитый художник по имени Фердинанд тайком напишет с нее портрет! Бассомпьер, питавший надежду урвать во всей этой истории что-нибудь лично для себя, сделался наперсником и вестником пылкого влюбленного. Он унес еще совершенно не просохший портрет, а так как сделать это нужно было незаметно, свернув холст в рулон, то пришлось смазать его свежим сливочным мас­лом, чтобы изображение на нем не стерлось.

Этот портрет окончательно свел короля с ума.

Но прежде всего короля сводило с ума его положение подле королевы. Незадолго до начала своей влюбленно­сти в мадемуазель де Монморанси он дошел до того, что пообещал Марии Медичи дать ей клятву не иметь больше любовниц, если она изъявит согласие удалить от двора Кончини; затем, чтобы дать ей доказательство, что он еще способен любить, король пошел на близость с ней, следствием чего стала беременность.

Беременность завершилась рождением дочери, един­ственного ребенка, который определенно был от Ген­риха IV: то была будущая королева Англии.

Эта близость супругов последовала за их крупной политической ссорой: король наотрез отказывался устра­ивать браки своих детей в Испании, опасаясь влияния иезуитов. Он хотел выбирать партии для своих детей в Лотарингии и Савойе, однако королева считала такие брачные союзы недостойными.

Супружеская близость короля и королевы сильно уяз­вила Кончини: он не мог простить королеве ее невер­ность. Недалекую Марию Медичи стали убеждать, что Генрих пошел на близость с ней лишь для того, чтобы отравить ее и жениться на мадемуазель д'Антраг. Коро­лева поверила в это, перестала есть вместе с королем и ела в собственных покоях, отказываясь от блюд, которые он посылал ей со своего стола.

Между тем из Италии прибыл некий человек по имени Лагард, нечто вроде нормандского кондотьера. Он воз­вращался с войны с турками и по пути остановился в Неаполе. Там он виделся с Гизами и свел знакомство со старыми злоумышленниками-лигистами, а также с Эбе­ром, секретарем Бирона.

Лагард рассказал, что, обедая как-то раз вместе с Эбе­ром в доме одного из лигистов, он увидел, как туда явился и сел за обеденный стол какой-то высокий чело­век в фиолетовом одеянии, сказавший во время обеда, что онотправляется во Францию и убьет там короля. Вышеупомянутому Эберу такие речи показались доста­точно серьезными, чтобы поинтересоваться именем этого человека, и в ответ он услышал, что незнакомца зовут Равальяком.

Этот Равальяк был связан с г-ном д'Эперноном и при­вез в Неаполь письма от него.

Вдобавок, Лагард сказал, что после этого его повели к иезуиту по имени отец Алатон, который был дядей пер­вого министра Испании, и что там его побуждали убить короля, действуя сообща с Равальяком. Для этого следо­вало выбрать момент, когда король будет охотиться.

Лагард, не ответив ни да ни нет, покинул Неаполь и отправился во Францию.

По дороге он получил письмо, в котором его снова побуждали убить короля.

Прибыв в Париж, Лагард первым делом попросил аудиенции у короля. Получив ее, он обо всем рассказал королю и показал ему письмо. Все это настолько хорошо согласовывалось с предчувствиями Генриха IV, что он глубоко задумался.

— Хорошенько храни это письмо, друг мой, — про­молвил он. — Однажды оно понадобится мне, а в твоих руках оно будет в большей безопасности, чем в моих.

Все обстоятельства совпадали: ко двору явилась какая-то монашенка, имевшая видения, и видения эти состояли в том, что следует короновать коро­леву.

А зачем короновать королеву? Ответ был прост: коро­леву следовало короновать, поскольку со дня на день ко­роль мог быть убит.

Король никому ничего не сказал ни об откровении Лагарда, ни о видениях монашенки; однако он покинул Лувр и отправился в Иври, в дом, принадлежавший капи­тану королевских гвардейцев.

Утром, не в силах сдерживаться, он поспешил к Сюлли, чтобы все ему рассказать.

В «Мемуарах» Сюлли об этом говорится так:


«Король приехал сказать мне, что Кончини ведет пере­говоры с Испанией; что Пасифея, приставленная Кончини к королеве, уговаривает ее короноваться; что он прекрасно сознает, что их замыслы могут осуществиться лишь с его смертью и, наконец, что он располагает сведениями, будто его должны убить».


Сделав это признание, король попросил Сюлли при­готовить для него небольшие покои в Арсенале. По его словам, четырех комнат ему было бы доста­точно.

Все это происходило как раз в то время, когда Бассомпьер принес королю портрет г-жи де Конде.

Однако, казалось, бедного короля ни на мгновение не оставляли в покое: ни в политике, ни в любви.

Господин де Конде, который в течение полутора меся­цев никоим образом не нарушал спокойствие жены, забыв воспользоваться своими супружескими правами, г-н де Конде, подталкиваемый своей матерью, которая была обязана Генриху IV всем, похитил свою жену и укрыл ее в Сен-Валери.

Это сопротивление г-на де Конде, оберегавшего свое супружество, подняло его на высоту политического врага.

Кроме того, зная характер короля, кое-кто полагал, что он наделает глупостей; наделав глупостей, он пере- 154

станет скрывать свои чувства, а когда он перестанет скрывать свои чувства, его легче будет убить.

И в самом деле, король отправляется вдогонку за принцессой один, переодетый в чужое платье; по дороге его задерживают, и, чтобы продолжить путь, ему прихо­дится назвать себя.

Узнав об этой затее короля, г-н де Конде снова спаса­ется бегством и увозит свою жену в Мюре, близ Суассона.

Генрих IV не может сдержать себя. Ему становится известно, что принц де Конде едет вместе с женой на охоту. Король прилаживает фальшивую бороду и отправ­ляется в путь.

Однако принца де Конде вовремя предупреждают, и он откладывает охоту.

Через несколько дней принца де Конде и его жену пригласил на обед их сосед, дворянин-помещик, и они поехали к нему.

Однако этот дворянин оказался сообщником короля, и через дыру, проделанную в стенном ковре, за которым король спрятался, несчастный влюбленный мог в свое удовольствие наблюдать ту, что заставляла его проделы­вать все эти глупости.

На обратном пути они встретились с г-ном де Бенё, который сделал вид, что он едет повидать свою невестку, жившую в этих краях. Господин де Бенё ехал в почтовой карете, и управлял ей форейтор, пол-лица которого скрывал пластырь.

Этим форейтором был король. Принцесса и ее све­кровь прекрасно его узнали.

Королю казалось, что он сошел с ума. Его мучила нестерпимая ревность.

Он отправился к коннетаблю и посулил ему золотые горы, если тот убедит дочь подписать прошение о рас­торжении брака.

Коннетабль, со своей стороны, отправился к дочери и добился от нее согласия на развод.

Бедную девочку заставили поверить, что она станет королевой.

Принц узнал о том, что происходит. Заявив, что он намерен отвезти жену в Париж, он посадил ее в карету, запряженную восьмеркой лошадей, однако направился не в Париж, а в Брюссель и приехал туда, не сделав нигде ни единой остановки. Они ели и спали прямо в карете и, выехав 1 декабря, прибыли в Брюссель 3-го.

Король играл в своем кабинете, когда эта новость при­шла к нему одновременно с двух сторон: от Дельбена и от начальника ночного дозора.

Генрих IV тотчас бросил игру, оставив выставленные им на кон деньги Бассомпьеру и шепнув ему на ухо:

— Ах, друг мой, я погиб! Принц похитил свою жену; этот человек отвезет ее в какой-нибудь лес, чтобы там убить, или, по меньшей мере, вывезет ее за пределы Франции.

Вслед за тем король тотчас собрал свой совет, чтобы выяснить, что следует делать в столь серьезных обстоя­тельствах.

Этот совет составляли Жаннен, Сюлли, Вильруа и канцлер Белльевр, и каждый из них высказал свое мне­ние.

Один высказался за то, чтобы король издал указ: это был канцлер Белльевр; второй — за то, чтобы ограни­читься депешами и переговорами: это был Виль­руа; третий посоветовал использовать это происшествие как повод для объявления войны Нидерлан­дам: это был президент Жаннен; четвертый полагал, что нужно хранить м о л ч а н и е и ничего не делать: это был Сюлли.

Наконец свое мнение выразил Бассомпьер, совет кото­рого также пожелал выслушать король:

— Государь! Сбежавшего подданного очень скоро оставляют все, если монарх не выказывает никакого желания позаботиться о том, чтобы его погубить. Если вы проявите хоть малейшее старание снова увидеть господина Принца, ваши враги найдут удовольствие в том, чтобы досадить вам, радушно приняв его и оказав ему помощь.

Так что вначале были предприняты переговоры с эрц­герцогом; однако министры Испании и маркиз Спинола сорвали все эти замыслы.

Агентами короля был подкуплен паж принца де Конде, звавшийся малышом Туара и впоследствии ставший мар­шалом Франции. Маркиз де Кёвр, французский посол в Брюсселе, получил от короля все полномочия похитить принцессу и привезти ее обратно во Францию. Похище­ние было намечено на 13 февраля 1610 года, субботу. Принцесса, никогда не испытывавшая особой любви к своему мужу, дала на это согласие.

Однако накануне того дня, когда похищение должно было произойти, все эти замыслы были раскрыты и заго­вор провалился.

Принц кричал во все горло, испанские министры жаловались; однако все разоблачения основывались на устных свидетельствах, никаких доказательств в руках у жалобщиков не было, и маркиз де Кёвр отрицал все.

«Обычная манера послов, не сумевших добиться успеха», — простодушно замечает историк, у которого мы позаимствовали эти подробности.

Видя, насколько ему небезопасно находиться в Брюс­селе, принц де Конде удалился в Милан, оставив жену на попечении инфанты Изабеллы, приказавшей охранять ее, словно пленницу.

На этот раз король окончательно потерял голову и написал принцу де Конде, обещая ему полное прощение, если он вернется, и угрожая ему всем своим гневом, если он не вернется. В последнем случае он будет объявлен «упорствующим в бунте и виновным в оскорблении величе­ства».

Принц заверил короля в своем уважении к нему и своей невиновности, но заявил, что он не вернется.

Узнав, что принцесса осталась в Брюсселе, король направил все свои усилия в эту сторону.

От имени коннетабля и герцогини Ангулемской он отправил туда г-на де Прео с приказом вытребовать принцессу: в своем послании господин коннетабль и гер­цогиня Ангулемская писали, что они желают, чтобы принцесса присутствовала на короновании королевы, которое должно было состояться 10 мая.

Однако испанский двор наотрез отказался возвратить принцессу.

И тогда король решил объявить войну Австрии и Испании.

Предлогом стала помощь курфюрсту Бранденбург­скому в его борьбе с императором Рудольфом.

Это явилось большим успехом для Конде и врагов Ген­риха IV.

Его разрыв с королем и война, начавшаяся из-за него, превращали его в испанского ставленника на трон Фран­ции.

Прежде очень хотели объявить королем малолетнего внебрачного сына мадемуазель д'Антраг.

На этот раз все складывалось еще лучше: со старым распутником Беарнцем вели войну, Людовика ХШ объ­являли незаконнорожденным, плодом супружеской измены, предъявляли доказательства этого и избирали королем Конде.

Был ведь в свое время еще один претендент на фран­цузскую корону — Карл X, ставленник Лиги.

Испания, имевшая на руках все козыри, непременно должна была получить поддержку Провидения.

И вот 14 мая 1610 года, в четыре часа пополудни, Ген­рих IV был убит.

Приведем все подробности относительно этой траге­дии и ее виновника, а вернее, ее виновников, какие нам удалось собрать.

XIV

Мы уже говорили о странных наклонностях юного гер­цога Вандомского и о том, как эти наклонности огорчали Генриха IV.

Король рассудил, что в Париже есть только одна жен­щина, способная избавить от них принца, и, будучи хорошим отцом, решил уладить дело лично.

Этой женщиной была знаменитая мадемуазель Поле.

Анжелика Поле родилась примерно в 1592 году, так что ко времени смерти короля ей было лишь восемна­дцать лет.

Позднее Сомез поместит ее под именем Парфении в свой «Большой словарь жеманниц».

Она была дочерью Шарля Поле, камер-секретаря короля и изобретателя налога, по его имени названного полеттой.

Данный налог представлял собой подать, которую еже­годно выплачивали чиновники, занимавшие судейские и финансовые должности, дабы в случае смерти сохранить за своими наследниками право распоряжаться этими должностями.

Мадемуазель Поле обладала необычайной живостью, была стройной, очаровательной, прекрасно танцевала, восхитительно играла на лютне и пела лучше всех своих современниц.

Это по ее поводу сочинили небылицу о соловьях, кото­рые умерли от зависти, слушая ее пение.


«Однако волосы у нее были рыжие».


Заметьте, что вовсе не я сетую на это, а Таллеман де Рео. Но эти рыжие волосы были такого восхитительного оттенка, что лишь прибавляли ей очарования.

Да вот посмотрите лучше, что говорит о ней Сомез:


«Да послужит вам утешением, рыжеволосые дамы, Пар- фения, о которой я говорю и у которой волосы рыжие: при­мера одной этой жеманницы достаточно, чтобы понять, что рыжеволосые способны внушать любовь точно так же, как брюнетки и блондинки».


Она участвовала в балете, благодаря которому маде­муазель де Монморанси завладела сердцем короля. В этом балете она появлялась верхом на дельфине и тоже была настолько очаровательна, что о ней сочинили сле­дующее четверостишие:


Кто был милее всех в балете?..

Нет спору, барышня Поле:

Дельфина оседлав, она на нем несется ...

Но кто ж в итоге на нее взберется?


При этом она распевала своим восхитительным голо­сом стихи Ленжанда, начинавшиеся так:


Я тот самый Амфион ...


Не сумев заполучить для себя прекрасную танцовщицу, звавшуюся мадемуазель де Монморанси, Генрих IV решил хотя бы для своего сына заполучить прекрасную певицу по имени мадемуазель Поле.

Мадемуазель Поле была первой женщиной, получи­вшей прозвище «львица», которое возрождено в наши дни и дается в тех же обстоятельствах.

Судите сами:


«Пыл, с которым она любила, — говорит Таллеман де Рео, — ее отвага, ее гордость, ее живые глаза, ее потря­сающие золотые волосы — все это заставило дать ей про­звище львица».


Как уверяют, Генрих IV был убит на пути к мадемуа­зель Поле, к которой он отправился, преследуя чисто отцовские цели.

Приведем некоторые подробности, касающиеся убийцы.


«Был в Ангулеме, — пишет Мишле, — человек образцо­вого поведения, своим трудом доставлявший пропитание матери и безмерно почитавший ее. Звали его Равальяк. К несчастью для него, он обладал мрачной внешностью, что вызывало недоверие к нему».


Присущее ему зловещее выражение лица проистекало из его личных несчастий. Его отец разорился, и мать разошлась с ним. Чтобы оказывать помощь матери, сын стал лакеем советника парламента, судебной ищейкой; но, когда не было судебных разбирательств, не было и жалованья; и тогда он брал учеников, плативших ему съестными припасами, в зависимости от торговли, кото­рую вели их родители.

Однажды в городе произошло убийство. У Равальяка была настолько зловещая внешность, что вину свалили на него. Высокий и сильный, он обладал могучими руками и тяжелыми кулаками; будучи по натуре желч­ным, был желт лицом; волосы на голове и борода у него были темно-рыжими, с медным отливом. Понятно, что все это делало его вид крайне непривлекательным.

Тем не менее он никоим образом не был виновен в убийстве, в котором его обвиняли. После года, проведен­ного в тюрьме, он вышел оттуда полностью оправдан­ный, но еще более желчный, чем прежде. Кроме того, на нем было столько долгов, что, выйдя из тюрьмы через одну дверь, он вернулся туда через другую. Именно в этой долговой тюрьме у него началось умопомрачение: он принялся писать скверные стихи, пошлые и вычур­ные, как у Ласенера. Затем у него стали возникать виде­ния. Однажды, зажигая свечу, он увидел виноградную ветвь, которая удлинялась, меняя форму, и в конце кон­цов превратилась в трубу; он поднес эту трубу ко рту, и она сама по себе издала воинственную фанфару, а пока он трубил так, возвещая религиозную войну, из его рта извергались во все стороны целые потоки облаток. С этого времени он осознал, что предназначен для чего-то великого и святого, и потому принялся штудировать богословие, а в особенности изучать вопрос, который так тревожил людей в Средние века: «Позволительно ли убить короля?» и который Равальяк уточнял: «Если этот король является врагом папы». Ему дали почитать труды Марианы и других казуистов, писавших на эту тему.

То ли его долги в итоге были выплачены, то ли его кредитору или кредиторам надоело кормить его за свой счет, но, так или иначе, из тюрьмы он вышел. Именно тогда он рассказал о своих видениях и о них пошли слухи; тотчас же герцогу д'Эпернону, уже известному вам бывшему фавориту Генриха III, дали знать, что в городе живет некий благочестивый человек, на которого снизо­шел Дух Божий и который родился на площади, носящей имя самого герцога. Герцог д'Эпернон увиделся с Равальяком, выслушал его бредни, понял, какую пользу можно извлечь из человека, который спрашивает у всех подряд: «Допустимо ли убить короля, если он враг папы?», и, поручив ему наблюдать за какой-то судебной тяжбой, затеянной им в Париже, дал ему письма к ста­рику д'Антрагу, приговоренному, напомним, к смертной казни за участие в заговоре против Генриха IV, и к Ген­риетте д'Антраг, этой непокорной любовнице короля, все еще враждовавшей с ним. Отец и дочь радушно приняли Равальяка, предоставили ему лакея в качестве сопрово­ждающего и, чтобы ему было где остановиться в Париже, снабдили его адресом дамы, состоявшей в свите Генри­етты.

Звали эту даму г-жой д'Эскоман.

Госпожа д’Эскоман была чрезвычайно напугана при виде этой мрачной личности и подумала, что в дом к ней явилось само несчастье; и в этом она не ошиблась; однако отзывы о нем были настолько благоприятны, что она, тем не менее, приняла его приветливо, а затем, видя, насколько он кроток и благочестив, изменила свое мнение о нем и поручила ему какое-то дело во Дворце правосудия.

Однако Равальяк не остался в Париже; герцог д'Эпернон питал к нему такое доверие, что отправил его в Неаполь. И вот там, обедая вместе с Эбером, он, как мы уже говорили, заявил, что намерен убить короля.

И в самом деле, настал момент убить короля. Он только что поручился за безопасность Голландии и отверг двойной испанский брак.

Поспешно вернувшись в Париж, чтобы исполнить свой замысел, Равальяк остановился у своей прежней хозяйки и, зная ее как доверенное лицо врагов короля, поведал ей о своих планах.

Несчастная женщина была легкомысленной и ветре­ной, но у нее было доброе сердце, сердце француженки; планы Равальяка ее испугали, и она решила спасти короля.

Все это происходило в самый разгар безумной любви Генриха IV к мадемуазель де Монморанси, и он не думал ни о чем, кроме бегства в Испанию своего племянника Конде. Правда, тот позаботился напомнить королю, что живет у его врагов.

Действуя якобы в интересах народа, он выступил с воззванием против короля.

Это воззвание вызвало сочувствие у знати и высших парламентских чинов — двух классов, недовольных коро­лем.

Пошли разговоры, что все дети короля вовсе не от него и потому лучше будет, если трон унаследует Конде, а не какой-нибудь бастард.

Все забыли, что, по всей вероятности, Конде и сам был бастард.

Между тем 10 февраля 1610 года Генрих IV заключил военный союз с протестантскими князьями; он напал на Испанию и Италию, и три его армии одновременно всту­пили в Германию, причем во главе этих трех армий сто­яли три протестанта.

Что же касается герцога д'Эпернона, главнокоманду­ющего пехотой и покорнейшего слуги иезуитов, против которых, в действительности, двинулись эти войска, то его оставили в Париже.

Незадолго до этого Генрих IV приказал отрубить голову одному из его людей, который нарушил королевский указ, направленный против дуэлей.

Кроме того, в это же самое время король, проявив неосторожность, позволил унизить человека куда более опасного, чем герцог д’Эпернон. То был галантный кава­лер королевы, метр Кончино Кончини.

Однажды, когда парламентские чины торжественно шествовали один за другим в своих красных мантиях и все, согласно этикету, обнажали перед ними голову, он один не снял с головы шляпу.

Президент Сегье, проходя мимо него, протянул руку, снял с его головы шляпу и положил ее на землю.

В другой день все тот же Кончино Кончини, делая вид, что ему неизвестны привилегии Парламента, вошел в сапогах со шпорами, со шпагой на боку и в украшен­ной плюмажем шляпе на голове в следственную палату.

На этот раз расквитаться с ним было делом всего- навсего писцов: они набросились на него, и, хотя фан­фарон имел при себе дюжину слуг, его на славу поколо­тили и потрепали, сбив с него спесь, а людям, прибежавшим к нему на помощь, хватило времени ровно на то, чтобы запихать его в какой-то стенной шкаф, откуда он выбрался лишь вечером.

Кончини пожаловался королеве, а королева пожалова­лась королю.

Но, как нетрудно понять, король признал правоту пре­зидента Сегье и даже мелких писцов.

Королю доложили, что Кончини угрожал парламент­ским чинам своей шпагой.

— Ну-ну, пусть угрожает! — откликнулся король. — Их перо куда острее, чем шпага итальянца!

Королева была страшно раздражена.

В самый разгар этого раздражения королеве передали, что г-жа д’Эскоман хочет сообщить ей сведения, необхо­димые для спасения короля, и в доказательство предла­гает перехватить на следующий день некие письма, при­сланные из Испании.

В течение трех дней королева отделывалась обещани­ями выслушать ее, но в итоге так и не сделала этого.

Госпожа д’Эскоман, напуганная подобным молчанием со стороны женщины, когда речь шла о спасении ее мужа и ее короля, бросилась на улицу Сент-Антуан, чтобы рассказать все отцу Котону, исповеднику короля.

Однако ее не приняли там.

Она начала настаивать, но все кончилось разговором с главным попечителем иезуитской общины, который отказался уведомить отца Котона о приходе посетитель­ницы и ограничился тем, что произнес:

— Я вопрошу небеса, что мне следует делать.

— А что если тем временем короля убьют?! — восклинула г-жа д’Эскоман.

— Женщина, не суйся не в свое дело! — ответил ей иезуит.

На следующий день г-жа д’Эскоман была арестована.

Согласимся, что она это вполне заслужила.

Однако слухи о ее аресте могли дойти до короля.

Что ж! Прежде, чем эти слухи дойдут до короля, он будет убит.

Несчастная узница была настолько далека от понима­ния того, откуда исходил приказ о ее аресте, что продол­жала взывать к королеве.

Королева, со своей стороны, пустила в ход все, чтобы стать регентшей; отъезд короля и опасности, которым он подвергался, находясь в армии, служили достаточно вескими предлогами для этого; их повторяли так долго и упорно, что королю это наскучило и он согласился на ее коронование: королева совершила торжественный въезд в Сен-Дени и была коронована там.

Но, как истинный гасконец, король уклонился от главного: он позволил короновать королеву, но не назна­чил ее регентшей, предоставив ей лишь голос в совете, и только.

Это было одновременно больше и меньше того, что она требовала; король же стал после этого еще печаль­нее, чем прежде. Это видно из «Мемуаров» Сюлли, кото­рый говорит там напрямик:


«Король ожидал от этого коронования величайших бед».


Все лица вокруг него были хмурые, а веселый гасконец любил веселые лица. Он любил народ, и ему нужно было верить, что и народ его любит, ведь в противном случае народ не был бы счастлив.

Однажды, когда король проходил мимо кладбища Не­винноубиенных, наверное в ста шагах от того места, где впоследствии он был убит, какой-то человек в зеленом крикнул ему:

— Государь, во имя Спасителя и Пресвятой Девы, мне надо с вами поговорить!

То был Равальяк.

По его словам, он взывал к королю, чтобы предупре­дить его. Он хотел спросить короля, действительно ли тот хочет объявить войну папе?

Несомненно, жизнь короля зависела от его ответа.

Он хотел также узнать у короля, правда ли, что гуге­ноты готовят побоище католиков.

Несчастный напоминал одержимого и не мог долго находиться на одном месте; в один прекрасный день он решил укрыться в монастыре фельянов, но они не захо­тели держать его у себя.

И тогда он постучался в дверь монастыря иезуитов.

Однако иезуиты выпроводили его, выставив предло­гом, что он явился из монастыря фельянов.

Впрочем, он говорил о своем замысле всем и у всех спрашивал совета, так что, встречаясь, люди говорили друг другу:

— Знаете, а ведь убийца-то короля сейчас в Париже.

Но в один прекрасный день он покинул Париж и вер­нулся в Ангулем.

Как видно, он еще пребывал в нерешительности; однако, по его словам, Святые Дары вернули ему силы.

Он приехал в Париж в апреле 1610 года, намереваясь совершить задуманное.

Поселившись на постоялом дворе, он взял там нож и спрятал его в рукаве.

Затем, под влиянием новой волны угрызений совести, он опять покинул Париж и направился в Ангулем. Больше того: опасаясь, что вид ножа может послужить для него соблазном, он укоротил лезвие на дюйм, обло­мав его о проезжавшую мимо телегу.

Однако в Этампе вид распятия вернул ему присутствие духа.

Он увидел перед собой не Христа, распятого евреями, а веру, распятую протестантами.

Исполненный ярости, он вернулся в Париж.

Тем временем г-жа д'Эскоман продолжала неустанно и изо всех сил бороться.

Через мадемуазель де Турне, приемную дочь Монтеня, она сумела передать сообщение о готовящемся убийстве одному из друзей Сюлли.

Друг Сюлли поспешил в Арсенал, и там он, Сюлли и его жена стали совещаться, что им следует предпринять.

Сообщение г-жи д’Эскоман передали королю, но как бы между прочим, не особенно настаивая на его досто­верности, со словами, что если он пожелает, то с двумя этими женщинами побеседуют.

Но Генрих, казалось, устал от борьбы, осознавая, про­тив кого он борется.

К тому же, через три дня он должен был уехать.

Он даже не вспомнил, что и Колиньи был убит за три дня до своего отъезда.

Тем не менее в ночь с 13-го на 14-е он никак не мог обрести душевный покой и, хоть и скептически настро­енный по отношению к вере, поднялся с постели, пре­клонил колени и попытался молиться.

Было ли это предчувствием?

А почему нет?

И в самом деле, в предсказаниях и в предзнаменова­ниях недостатка у него не было.

Прежде всего, ему было предсказано, что он погибнет в карете, и это предсказание уже дважды чуть было не осуществилось.

Впервые мысль, что ему предстоит погибнуть именно таким образом, пришла к нему во время осады Ла-Фера. Он сопровождал герцогиню де Бофор, направляясь из Травси в Муи; споткнувшись на крутом откосе, лошади увлекли карету в пропасть. Карета разбилась, а четыре запряженные в нее лошади погибли или покалечились.

Мы уже рассказывали о другом происшествии, о том, как во время паромной переправы в Нёйи королевская карета свалилась в воду.

В карете было пять человек: король, королева, прин­цесса де Конти, герцог де Монпансье и герцог Вандом­ский.

Король и герцог де Монпансье выпрыгнули через дверцы кареты, прежде чем она оказалась в воде.

Однако королеве, принцессе де Конти и герцогу Ван­домскому посчастливилось куда меньше.

Первой из реки вытащили принцессу де Конти, нахо­дившуюся в той стороне кареты, которая оказалась обра­щена к поверхности воды.

Однако карета продолжала погружаться.

Ла Шатеньре нырнул и за волосы вытащил королеву.

Под водой оставался еще герцог Вандомский. Ла Шатеньре нырнул снова, и ему удалось спасти юного принца.

Эта услуга Ла Шатеньре была оплачена — если допу­стить, что подобные услуги вообще можно оплатить, — подношением ему бриллиантовой броши стоимостью в четыре тысячи экю и назначением его на должность капитана гвардейцев королевы.

Стало быть, как мы и сказали, король уже дважды чуть было не погиб в карете.

Кроме того, в Германии был составлен его гороскоп. Согласно этому гороскопу, жизнь короля должна была быть насильственно прервана на пятьдесят седьмом году его жизни.

Более того, один крупный математик провозгласил, что Генрих успешно и победоносно придет к монархиче­ской власти над всей Европой, если некое страшное про­исшествие, которое ему угрожает, не остановит его на середине этого славного пути.

Тот же самый человек, который предсказал герцогу де Гизу гибель в ходе Генеральных штатов в Блуа, а герцогу де Майену — поражение в битве при Иври, заявил, что в 1610 году король умрет насильственной смертью.

В Монтаржи на алтаре было найдено подброшенное неизвестно кем письмо с предсказанием скорой гибели короля, а в Булони видели источавший слезы образ Бого­матери!

Маршальша де Рец рассказывала, что королева Екате­рина, желавшая узнать, какова будет судьба ее сыновей и кто унаследует после них трон, нашла какого-то чаро­дея и тот показал ей в волшебном зеркале зал, в котором появлялся каждый из ее сыновей, проделывая там столько кругов, сколько ему предстояло царствовать.

Франциск II появился первым и проделал один круг. Карл IX появился вторым и проделал четырнадцать кру­гов. Генрих III появился третьим и проделал пятнадцать кругов. Наконец, Генрих Беарнский появился четвертым, проделал двадцать один круг, а затем исчез.

Во время коронации Генриху IV показали письмо с предсказанием, пришедшее из Испании. В нем говори­лось, что великий король, побывавший пленником в молодости, умрет в мае. Генрих покачал головой и ска­зал:

— Ничему, что приходит из Испании, верить не сле­дует.

Тем не менее, повернувшись к Сюлли, он произнес:

— Сюлли, у меня какая-то тяжесть на сердце, и это мешает мне радоваться.

Дерево, в соответствии со старинным обычаем поса­женное во дворе Лувра в первый день мая, само собой, без всяких внешних усилий, упало в сторону малой лест­ницы дворца на девятый день того же месяца.

Бассомпьер и герцог де Гиз стояли там в это время, опершись о железные перила малого крыльца перед покоями королевы. Бассомпьер покачал головой и, ука­зав герцогу де Гизу на упавшее дерево, промолвил:

— Если бы это произошло в Германии или Италии, там такое происшествие приняли бы за дурной знак, за паде­ние дерева, под сенью которого пребывает в покое мир.

Они не видели стоявшего у них за спиной короля, который, к их великому удивлению, в это мгновение протиснул между их головами свою голову.

— Так вы все слышали, государь? — спросил его Бас­сомпьер.

— По правде сказать, да, — промолвил король. — Но за двадцать лет мне все уши прожужжали подобными предсказаниями, а сбудется лишь то, что угодно Господу.

Королева, со своей стороны, сочла необходимым уви­деть пару снов, которые внесли свой вклад во все те смутные страхи, что, казалось, витали над Лувром.

Вначале ей приснилось, что в тот момент, когда юве­лиры трудились над ее короной, все бриллианты, пред­назначенные для украшения этой короны, превратились в жемчужины.

А на языке сновидений жемчужины означают слезы.

Она снова уснула, но через полчаса проснулась с кри­ком и вся дрожа.

— Что с вами, душенька моя? — спросил ее король.

— О! — воскликнула королева. — Какой же мерзкий сон я сейчас видела!

— И что же вам приснилось?

— Да так, пустяки. Вы ведь знаете, что сны обман­чивы.

— И все же скажите.

— Ну что ж, мне приснилось, что вас ударили ножом на малой лестнице дворца.

— К счастью, это всего лишь сон, — заметил король.

— Не угодно ли вам, — проявила настойчивость коро­лева, — чтобы я приказала разбудить Ла Ренуйер?

Ла Ренуйер была старшей камеристкой королевы.

— О! — промолвил король. — Из-за такого пустяка не стоит.

И он тотчас уснул снова, ибо, говорит Матьё, его исто­риограф, «этот государь был так хорошо устроен, что всегда мог по своему желанию предаваться двум делам: бодрствовать и спать».

Вечером 9 мая, когда Генрих играл в триктрак, ему несколько раз привиделись пятна крови на белых и чер­ных полях игральной доски. Он попытался стереть их своим носовым платком: сначала молча, а затем спросив у своего партнера, не видит ли и тот эти пятна крови.

Знамение, явленное ему накануне Варфоломеевской ночи, повторилось.

Он встал из-за стола и вышел, чтобы подышать.

У него потемнело в глазах, и так же темно было на душе.

После игры королева ужинала в своем кабинете, где кушанья ей подавали ее служанки. Король вошел туда, сел возле королевы и отпил пару глотков из ее бокала, но не потому что испытывал жажду, а проявляя своего рода супружескую учтивость.

Затем он неожиданно поднялся и вышел, отправив­шись спать.

Эта была та самая ночь, когда он поднялся с постели и пытался молиться.

Проследим теперь по минутам все подробности роко­вого дня 14 мая 1610 года.

Король проснулся раньше обычного, около четырех часов утра. Он тотчас же прошел в свой малый кабинет, чтобы одеться.

Там, одеваясь, он приказал вызвать г-на де Рамбюра, прибывшего накануне вечером; затем, в шесть часов, он бросился на постель, чтобы уже спокойнее предаться молитвам.

Молясь, он услышал осторожный стук в дверь.

— Впустите, — сказал он, — должно быть, это госпо­дин де Вильруа.

Это и в самом деле был г-н де Вильруа, за которым послал Ла Варенн.

Король долго говорил с ним о делах, затем, отослав его в Тюильри, где они должны были закончить разговор, велел ему задернуть полог и продолжил молиться Богу.

Завершив молитву, он в последний просмотрел все свои письма герцогу Савойскому и собственноручно скрепил их своей печатью.

После этого он направился в Тюильри, более получаса прогуливался с дофином, беседовал с кардиналом де Жуайёзом и несколькими другими вельможами и посоветовал унять ссору между послами Испании и Венеции, вспыхнувшую во время коронации.

Расставшись с дофином, король отправился в мона­стырь фельянов и слушал там мессу. Иногда он появ­лялся там после полудня и в таких случаях просил у духовенства прощения за опоздание, произнося обычно такие слова:

— Простите меня, святые отцы: я трудился. А когда я тружусь во имя моего народа, это значит, что я творю молитву. Трудиться вместо того чтобы молиться, это покидать Бога ради Бога.

Он вернулся в Лувр, но, перед тем как сесть за стол, пожелал увидеть некоего Дескюра, который по его при­казу производил разведку переправы через реку Семуа.

Переправа была легкой, удобной и безопасной благо­даря соседству с областью Шато-Рено, принадлежавшей принцессе де Конти как ее полновластной владетель­нице.

Эти известия чрезвычайно обрадовали короля. Прежде ему докладывали, что маркиз де Спинола захватил там все переправы, а из донесения Дескюра стало ясно, что все это совершенно не так и, кроме того, что королев­ская армия поддерживается герцогом Неверским в пре­восходном состоянии, что к ней присоединились швей­царцы, а обозы и артиллерия находятся в полной боевой готовности.

Затем он отобедал, вызвав к себе во время обеда г-на де Нерестана, чтобы поблагодарить его за исправное состояния полка, находившегося под его командованием, и за быстроту, с какой этот полк был снаряжен; заодно он уверил г-на де Нерестана, что все издержки, какие тот понес в связи с этим, будут ему возмещены.

— Государь, — ответил г-н де Нерестан, — я ищу воз­можность послужить вашему величеству, не думая при этом ни о каких возмещениях, ибо пребываю в уверен­ности, что в царствование такого великого и щедрого короля никогда не буду испытывать нужду.

— Да, вы правы, господин де Нерестан: дело поддан­ных — забывать об оказанных ими услугах, а дело коро­лей — помнить о них. Мои слуги должны полагаться на меня, а я должен заботиться о них. Правда, те, кому я сделал добра больше, чем вам, не столь признательны мне, как вы. Как раз великие благодеяния и порождают великую неблагодарность.

Едва он произнес эти слова, в обеденную залу вошли его старшая дочь, Изабелла Французская, его вторая дочь

Кристина, будущая герцогиня Савойская, и мадемуазель де Вандом.

Король спросил детей, пообедали ли они.

Госпожа де Монгла, их гувернантка, ответила, что по ее распоряжению принцесс покормили обедом в Сен-Дени, куда они ездили осматривать мощи и сокровищ­ницу.

— Вы хорошо развлеклись? — спросил король.

— Да, — ответила мадемуазель де Вандом, — вот только герцог Анжуйский сильно расплакался.

— И почему же? — поинтересовался король.

— Да потому, что, когда герцог спросил, кто лежит в гробнице, которую он разглядывал, ему ответили, что это вы.

— Значит, он любит меня, бедный ребенок! — вос­кликнул король. — Вчера, во время церемонии, не видя меня, он без конца кричал: «Папа!»

После обеда Генрих IV задержался и долго беседовал с президентом Жанненом и Арно, управляющим финан­сами, говоря им, что он решил работать над реформой государства, облегчить нужду и угнетение своего народа, не терпеть более во Франции иной власти, кроме власти добродетели и заслуг, бороться с продажностью чиновни­ков, оскверняющих все самое святое, и умоляя своих славных слуг добродетельно и смело содействовать его начинаниям.

Затем он проследовал в покои королевы, сопровожда­емый лишь маркизом де Ла Форсом.

Королева находилась в своем кабинете, отдавая там распоряжения по поводу всего, что ей было необходимо для пышности и великолепия ее торжественного всту­пления в столицу.

В тот момент, когда Генрих появился на пороге, она призывала епископа Безье, своего главного духовника, отправиться в Консьержери, чтобы вместе с двумя или тремя парламентскими докладчиками просьб и жалоб содействовать освобождению из-под стражи узников. Услышав, что герцогиня де Гиз заявила о своем намере­нии отправиться в город, король произнес:

— Оставайтесь здесь, кузина, мы повеселимся вместе.

— Это невозможно, государь, — ответила герцогиня, — я созвала собрание нескольких адвокатов Парламента.

— Ну что ж, — сказал он, — тогда я схожу повидаю принцессу де Конти; кроме того, у меня есть большое желание пойти в Арсенал, но если я туда приду, то непре­менно рассержусь.

— Так не ходите туда, государь, оставайтесь с нами и сохраняйте хорошее настроение.

Невзирая на это приглашение, он вышел из кабинета королевы и направился в собственный кабинет, чтобы написать какое-то письмо. Он находился под гнетом того возбуждения, какое терзает людей, которым угрожает великое несчастье и которых инстинкт подталкивает к тому, чтобы его избежать.

Он сел за стол, взял перо, бумагу и начал писать.

Однако уже на пятой строчке Генрих остановился, велел позвать Ла Клавари, которого он отправил перед этим к послу Венеции в связи с ссорой, затеянной тем с послом Испании во время коронации королевы, побесе­довал с ним несколько минут и продолжил писать; затем, закончив писать и вручив письмо тому, кто его ожидал, он подошел к окну и, поднеся руку ко лбу, произнес:

— Господи! Что же это тут так сильно тревожит меня?

Затем он вышел из своего кабинета и вернулся в покои королевы.

Там он столкнулся с канцлером и долго разговаривал с ним о своих планах на будущее, словно, перед тем как покинуть этот свет, торопился приобщить главного чиновника судебного ведомства к своим последним замыслам.

После этой беседы они расстались.

— Государь, — произнес канцлер, — я иду исполнять ваши указания.

— Ну а я, — ответил король, обнимая его, — иду про­щаться с женой.

С этими словами он снова вошел в кабинет королевы и там принялся играть со своими детьми.

— Не знаю, что со мной происходит сегодня, суда­рыня, — сказал он королеве, — но дело в том, что я никак не могу решиться выйти от вас.

— Так и оставайтесь здесь, — сказала королева. — Кто вас заставляет выходить в город?

Повернувшись к Витри, капитану своих гвардейцев, король промолвил:

— Витри, ступайте во дворец и отдайте распоряжения в отношении королевского пиршества. Сам я приду туда завтра в шесть часов, чтобы посмотреть, все ли там в порядке.

— Государь, — ответил Витри, — я повинуюсь вашему величеству, но предпочел бы остаться здесь.

— И почему же?

— Государь, я не могу находиться в двух местах одно­временно. Когда я вижу, как вы без телохранителей охотитесь или без должного сопровождения прогуливаетесь, у меня на душе нет ни секунды покоя. Судите сами, каковы же мои страхи в данную минуту, в этом огромном городе, полном невероятным количеством неизвестных лиц и приезжих.

— Полно, полно, Витри, вы просто подхалим и хотите остаться здесь, чтобы поболтать с дамами. Делайте то, что я вам сказал: вот уже пятьдесят лет я охраняю себя без всякого капитана гвардейцев и сегодня буду пре­красно охранять себя сам.

— Ну, что касается этого, — отвечал Витри, — то нет никакой надобности, чтобы вы, ваше величество, охра­няли себя сами. Внизу у меня дюжина ваших гвардейцев, которые могут сопровождать вас, если вы этого пожела­ете.

Витри вышел.

После этого король вышел на крыльцо покоев коро­левы и спросил, внизу ли его карета.

Ему ответили, что карета ждет его.

Эти слова услышал человек, сидевший на каменной тумбе возле ворот Лувра, где лакеи ожидали своих господ. Человек этот, на которого никто не обратил внимания, поднялся и, стоя между первыми и вторыми воротами, стал поджидать короля.

Король вернулся в кабинет, трижды попрощался с королевой, обнимая ее, как если бы его сердце выказы­вало печаль из-за того, что ему приходится отделяться и отрываться от ее сердца.

— Государь, — произнесла при виде этой ласки мар­шальша де Ла Шастр, — мне думается, что ваше величе­ство с каждым днем все сильнее влюбляется в королеву.

— И что же, маршальша, вы хотите сказать по этому поводу?

— Я хочу сказать, государь, что ваши верные слуги получают от этого великое удовлетворение.

— А я великую радость, — промолвила королева.

Генрих в третий раз обнял Марию Медичи и вышел.

Спускаясь с малого крыльца, он встретился с марша­лом Буа-Дофеном и дал ему приказ быть готовым отпра­виться в армию.

Затем, спустившись во двор, он увидел герцога Анжуй­ского, игравшего там, и, указывая ему на Бассомпьера, спросил его:

— Ты знаешь этого господина?

Наконец, без четверти четыре он сел в карету и занял в ней главное место; но, повстречав герцога д'Эпернона и зная, что у него есть дела в городе, он усадил его по правую руку от себя.

У дверцы с той же стороны находились маршал де Лаварден и г-н де Роклор.

У левой дверцы кареты расположились герцог де Мон- базон и маркиз де Ла Форс.

На передней скамье сидели Лианкур, главный штал­мейстер короля, и маркиз де Мирбо.

Кучер, через посредство дежурного конюшего, спро­сил, какие будут указания.

— Для начала выезжайте из Лувра, — ответил король.

Затем, проезжая под сводами первых ворот, он велел открыть окна кареты с обеих сторон.

Человек, поджидавший его у вторых ворот, находился на своем посту, но, увидев, что на месте короля сидит герцог д'Эпернон, и услышав слова: «В Арсенал!», пона­деялся, что на дороге ему представится более благопри­ятная возможность для осуществления своего замысла, и, проскользнув между каретой и стеной, отправился под­жидать короля возле одной из маленьких лавчонок, на­ходившихся рядом с кладбищем Невинноубиенных, на улице Железного ряда.

Напротив дворца Лонгвиль король приказал остано­вить карету и отпустил всех, кто его сопровождал.

После этого кучер во второй раз спросил, куда ему следует ехать, как если бы в первый раз он не разобрал ответ.

— К кресту Круа-дю-Трауар, — распорядился король.

— А оттуда?

— Оттуда?.. Я скажу позже.

Кучер остановился возле креста Круа-дю-Труар.

Король какое-то время колебался, куда ему ехать: к мадемуазель Поле или в Арсенал.

Наконец он решил отправиться сначала в Арсенал, а затем, на обратном пути, к мадемуазель Поле.

Он высунул голову из дверцы и громко крикнул:

— В Арсенал, мимо кладбища Невинноубиенных.

А поскольку было жарко, он снял с себя плащ и поло­жил его на колени.

Они подъехали к улице Железного ряда.

При въезде в нее король увидел г-на де Монтиньи, сидевшего в своей карете, и, еще раз высунувшись из кареты, крикнул ему:

— Сеньор Монтиньи, мое почтение!

Затем карета короля въехала в улицу.

Улица была загромождена ярмарочными палатками и лавками, примыкавшими к стене кладбища Невинноуби­енных. 14 мая 1554 года, ровно за пятьдесят шесть лет до этого, король Генрих II, находясь в Компьене и рассудив, что улица Железного ряда служит обычнойдорогой, которой короли Франции следуют на пути из Лувра в свой замок Турнель, издал указ, предписывающий снести и уничтожить все эти лавки.

Указ был утвержден Парламентом, но его исполнением никто не занимался.

Как раз среди этих ярмарочных палаток и лавок и под­жидал короля человек, поднявшийся с одной из камен­ных тумб, которые были установлены при входе в Лувр.

И тут, словно в помощь зловещим замыслам этого человека, случилось так, что при въезде в улицу карета короля столкнулась с двумя повозками: одна была нагру­жена сеном, а другая — вином. Повозка с сеном, зани­мавшая середину улицы, стала причиной того, что кучер круто принял влево, останавливаясь каждую минуту.

Из-за этого затора выездные лакеи пошли через клад­бище.

Несколько человек начали протискиваться между каретой и лавчонками, о которых мы говорили.

В свой черед, следуя той же дорогой, двинулся и зло­умышленник, накинув на левое плечо плащ и пряча под ним кинжал. В это время голова у короля была повернута направо. Он разговаривал с герцогом д'Эперноном, про­тянув ему перед этим какую-то бумагу; правой рукой он обнимал за шею д’Эпернона, а его левая рука лежала на плече герцога де Монбазона, который отвернулся в сто­рону, чтобы не выглядеть так, будто он прислушивается к тому, что король говорит герцогу д’Эпернону и мар­шалу де Лавардену.

А говорил король вот что:

— По возвращении из Арсенала я покажу вам планы, которые Дескюр приготовил для переправы моей армии; вы будете так же довольны ими, как и я.

Внезапно он прервал свою речь, воскликнув:

— Ах! Я ранен!

А затем добавил:

— Но это пустяки!

Однако в тот же миг он испустил вздох, прозвучавший громче крика, и изо рта его потоком хлынула кровь.

— О государь! — вскричал д'Эпернон. — Думайте о Боге!

Король был еще в состоянии услышать эти слова, ибо он молитвенно сложил ладони и поднял глаза к небу.

Но почти тотчас же голова его упала на плечо гер­цога.

Он был мертв.

А произошло вот что.

Человек с плащом и ножом воспользовался мгнове­нием, когда единственный оставшийся возле короля выездной лакей нагнулся, чтобы поправить у себя под­вязку на чулке. Он проскользнул между этим лакеем и каретой, вскочил на колесо, просунул через дверцу руку и дважды ударил короля ножом.

Он попытался нанести ему и третий удар, но герцог де Монбазон принял этот удар на себя, прикрывшись рука­вом своего камзола.

Первый удар, заставивший короля вскрикнуть: «Я ранен!», пришелся между вторым и третьим ребрами, но нож, не проникнув в полость груди, проскользнул под грудной мышцей. При втором ударе, нанесенном чуть ниже, в бок, нож прошел между пятым и шестым ребрами, проник в грудную клетку, пересек одну из долей легкого и перерезал артерию под левым предсердием.

Именно после этого удара у короля изо рта хлынула кровь.

Смерть была почти мгновенной.

Заслышав этот крик и увидев беспорядочное движе­ние, начавшееся в карете, народ столпился вокруг кареты, помешав убийце бежать.

Что же касается кучера, то он был так ошеломлен, что не пытался двинуться ни вперед, ни назад.

Сен-Мишель, ординарный дворянин королевских покоев, шедший позади кареты, увидел, как был нанесен этот удар, но уже не успел воспрепятствовать ему.

Он бросился на убийцу, подняв шпагу, но д'Эпернон крикнул ему:

— Под страхом смерти не трогайте его! С королем не случилось ничего страшного!

Затем, схватив убийцу за руки, он выхватил у него нож.

В то же самое время граф де Кюрсон ударил убийцу по горлу эфесом своей шпаги, тогда как Ла Пьер, один из унтер-офицеров гвардии, схватил его и передал в руки выездных лакеев.

Тотчас же г-н де Лианкур выпрыгнул из кареты и бро­сился в городскую ратушу, чтобы отдать приказы, свя­занные с его должностными обязанностями.

Господин де Ла Форс помчался в Арсенал, чтобы изве­стить о происшедшем г-на де Сюлли.

Ну а все остальные поспешили в Лувр, чтобы позабо­титься о безопасности дофина.

В итоге Кончини вбежал в покои королевы и через приоткрытую дверь крикнул ей:

— Е ammazzato![34]

Карету короля развернули, и она двинулась в сторону Лувра.

Когда она въехала во двор, там послышался крик, который было принято издавать в случае трагических происшествий:

— Вина и хирурга!

Однако и то, и другое было уже бесполезно.

Все уже знали, что король ранен, но то, что он мертв, стало понятно, лишь когда его вытащили из кареты.

Герцог де Монбазон, Витри и маркиз де Нуармутье, а также два или три конюших, оказавшихся рядом, пере­несли короля на кровать, стоявшую в его малом каби­нете.

Был вызван Пти, главный медик короля. Впоследствии Пти утверждал, что король испустил последнее дыхание уже на кровати и что, видя в нем еще какие-то остатки жизни, он сказал ему: «Государь, помните о Боге и в сердце своем произносите: “Иисус, сын Давидов, сжалься надо мною!”», после чего король трижды открыл глаза.

Другой дворянин заверял в этом же Матьё, историо­графа короля.

Затем стали проводить расследование в отношении убийцы, устанавливать его личность и выяснять при­чины, толкнувшие его на это преступление.

В тот же день президент Жаннен допросил преступ­ника.

И тогда стало известно, что его зовут Франсуа Равальяк, что он родился в Ангулеме в 1579 году и, следова­тельно, ему был тридцать один год.

Убийца был препровожден во дворец Рец. Чтобы добиться от него большей откровенности, президент Жаннен, допрашивавший его первым, сказал ему, что ко­роль не умер.

Однако убийца, покачав головой в знак сомнения, ответил:

— Вы обманываете меня: нож вошел так глубоко, что мой большой палец уперся в камзол.

Среди бумаг, находившихся при нем, оказался листок со стихотворением в форме стансов, обращенных к чело­веку, которого ведут на казнь; преступника спросили, откуда оно взялось. Он ответил:

— От одного аптекаря из Авиньона, который пописы­вает стихи и советовался со мной по поводу этого сти­хотворения.

Д'Эпернон встревожился и, под предлогом, что убийцу недостаточно хорошо охраняют во дворце Рец, приказал перевести его к нему.

Преступник оставался там до понедельника. В поне­дельник, 17 мая, его препроводили в Консьержери.

Несомненно, ему была обещана жизнь, ибо он упорно повторял, что у него не было сообщников, что он под­чинялся голосу свыше и что, узнав о намерении короля объявить войну папе, он решил стать любезным Богу, убив того, кто угрожал его представителю на земле.

Но, при всей определенности его ответов на вопрос о сообщниках, ему никоим образом не хотели верить. Каж­дый предлагал новые виды пыток, чтобы заставить его говорить правду.

Королева письменно рекомендовала какого-то мяс­ника, взявшегося заживо содрать с убийцы кожу, причем так умело, что у того, даже лишенного кожи, останется еще достаточно сил, чтобы назвать сообщников и выдер­жать казнь.

Суд восхитился этим предложением принцессы, жела­вшей, чтобы каждый знал, что правосудие ничего не упу­стило для утоления народного гнева; судьи похвалили эту заботливость вдовы и матери, но не сочли возможным принять подобный совет.

Некий архитектор по имени Бальбани, изобретатель современных городов, предложил пытку на свой манер: речь шла о вырытой в земле яме в форме перевернутого конуса, с гладкими и скользкими стенами без единой шероховатости, за которую могло бы зацепиться тело. Туда следовало опустить преступника, который под соб­ственным весом должен был скрючиться так, что в конечном счете его плечи соприкоснулись бы с пятками; это вызывало бы у него мучительные боли, но не лишало бы его телесных сил; поэтому при желании его можно было бы вытащить оттуда, а через четыре часа подвер­гнуть той же самой пытке, и так до тех пор, пока он не заговорит.

Однако суд не счел уместным использовать какую- либо пытку, отличную от той, которая была в то время в ходу.

Тем не менее какое-то время судьи пребывали в сомне­нии.

Они не могли решить, следовало ли подвергать пре­ступника допросу с пристрастием до того, как он будет приговорен к смерти?

Обычные судебные процедуры не позволяли этого, ибо допрос с пристрастием применялся лишь в двух случаях: перед вынесением приговора, чтобы получить доказа­тельство преступления, и после вынесения приговора, чтобы выявить сообщников и подстрекателей.

Так вот, получалось, что необходимости в таком допросе в первом случае не было, поскольку преступник, захваченный в момент совершения преступления не только не отрицал его, но еще и похвалялся им.

Благодаря розыскам судьям удалось обнаружить судеб­ное решение, которое вывело их из затруднения.

Человек, с помощью яда покушавшийся на жизнь короля Людовика XI, до вынесения ему приговора несколько раз подвергался пытке, но в разные дни.

Парламенту ничего другого и не требовалось.

По прочтении этого документа суд вынес решение, что убийца будет подвергнут пытке трижды, в три разных дня.

Однако первое испытание он выдержал с таким вели­ким мужеством и его ответы были настолько сходны с теми, какие он давал прежде, что возникло опасение, как бы не лишить его сил, которые следовало заботливо беречь, чтобы он мог до конца претерпеть казнь.

Однако генеральный прокурор Ла Гель, который был болен, но, превозмогая недуг, приказал отнести его в зал судебных заседаний, дабы вместе с королевскими адво­катами вынести окончательное решение, и который полагал, что подобное преступление заслуживает самого жестокого наказания, потребовал, чтобы, помимо пытки клещами и раздробления конечностей, преступник дополнительно подвергся новой каре: пытку должны были проводить раскаленными докрасна клещами и в раны, нанесенные ими, следовало лить расплавленный свинец, кипящее масло, горящую смолу и смешанные вместе воск и серу.

Подобное предложение делалось впервые.

Оно было принято.

В итоге приговор был составлен в следующих выраже­ниях:


«Подсудимый объявляется обвиненным и изобличенным в преступлении, состоящем в оскорблении божественного и человеческого величия, в первую очередь в злодейском, гнус­ном и отвратительном цареубийстве, совершенном в отношении предоброй и достохвальной памяти особы покойного короля Генриха IV.

В наказание за совершенное преступление убийца приго­варивается к публичному покаянию перед главной дверью Парижской церкви, каковое он должен принести нагим, в рубахе, держа в руке пылающий факел весом в два фунта и заявляя, что он подло и изменнически убил короля двумя ударами ножа, нанесенными в тело; оттуда он будет пре­провожден на Гревскую площадь, где на эшафоте ему ста­нут рвать щипцами сосцы, плечи, ляжки, икры ног и пра­вую руку, державшую нож, которым он совершил цареубийство, и жечь их горящей серой, а в разорванные клещами места лить расплавленный свинец, кипящее масло, горящую древесную смолу и смешанные вместе воск и серу; после чего его тело будет растянуто и расчленено четырьмя лошадьми, его конечности и тело будут преданы огню, пре­вращены в прах и развеяны по ветру, его имущество конфи­скуют, родительский дом разрушат, отца и мать изгонят из Французского королевства, а прочих родственников при­нудят сменить имя».


Приговор был исполнен в тот же день, в какой его вынесли, и, чтобы увидеть казнь, все принцы, сеньоры, высшие должностные лица и государственные советники собрались в городской ратуше, тогда как весь простой люд Парижа столпился на Гревской площади.

Вначале у судей была мысль сжечь преступнику руку на том самом месте, где он совершил цареубийство. Однако они рассудили, что пространство там настолько тесное, что лишь несколько человек смогут стать свиде­телями этого истязания, предваряющего казнь, и к тому же такое ее начало способно лишить убийцу сил, кото­рые понадобятся ему, чтобы претерпеть другие муки.

Перед тем как его отвели на Гревскую площадь, была предпринята последняя попытка устроить ему допрос с пристрастием. Его ноги поместили в испанские сапоги. Когда был вбит первый клин, из уст приговоренного вырвались громкие крики, но никакаких признаний он не сделал.

— Боже мой! — вскричал он. — Сжальтесь над моей душой и простите мне мое преступление, но накажите меня вечным огнем, если я сказал не все!

После второго клина он потерял сознание.

Было решено, что продолжать пытку бесполезно, и им завладел палач.

Как и все фанатики, преступник судил о совершенном им злодеянии в соответствии с собственными взглядами и полагал, что народ будет благодарен ему за это убий­ство. И потому он был крайне удивлен, когда, выйдя из Консьержери, увидел, что его встречают шиканьем, угро­зами и проклятиями.

Под это улюлюканье толпы он приблизился к собору Парижской Богоматери. Там он бросился ничком на землю, опустил конец своего факела и выказал величай­шее раскаяние.

Это было тем более поразительно, что, перед тем как покинуть тюрьму, он еще поносил короля и прославлял свое преступление.

Изменение, которое произошло в нем за время корот­кого пути, отделявшего тюрьму от эшафота, было чрез­вычайно сильным, ибо в ту минуту, когда он готовился выйти из повозки, сопровождавший его доктор бого­словия Филсак, желая дать ему отпущение грехов, при­звал его поднять глаза к небу.

Но он ответил ему:

— Я ни за что не сделаю этого, святой отец, ибо недо­стоин смотреть на него.

Затем, когда отпущение грехов ему было дано, он про­изнес:

— Святой отец, я согласен на то, чтобы данное вами отпущение грехов обратилось в вечное проклятие, если я скрыл хоть часть правды.

Получив отпущение грехов, он поднялся на эшафот, где его положили на спину; затем к его ногам и рукам привязали лошадей.

Нож, которым убийце проткнули руку, был не тем, что послужил ему орудием преступления, ибо тот нож, после того как он был показан толпе, издавшей при виде его крик ужаса, палач кинул своим подручным, и они поло­жили его в мешок.

Было замечено, что в то время, когда приговоренному сжигали руку, у него достало присутствия духа поднять глаза, чтобы посмотреть, как ее жгут.

После того как руку сожгли, в ход пошли клещи.

И вот тогда начались крики.

Немного погодя на его раны стали лить расплавлен­ный свинец, кипящее масло, горящую смолу и воск с серой, причем палач тщательно следил за тем, чтобы все это проникало в живую плоть.


«То была, — говорит Матьё, — самая чувствительная и самая пронзительная боль за все время казни, и он выдавал эту боль тем, как изгибалось все его тело, как дергались его ноги и трепетала его плоть. Но, — добавляет историк, — это не могло вызвать у народа жалость. И когда все кончилось, народ жаждал, чтобы пытку начали снова».


И это было настолько правдой, что, когда какой-то молодой человек, из окна ратуши смотревший на казнь, имел несчастье воскликнуть: «Великий Боже, какая жестокость!», вместо того чтобы сказать: «Великий Боже, какая мука!», на него посыпались такие угрозы, что ему пришлось затеряться в толпе, иначе его растерзали бы.

В этот момент казнь приостановилась на какое-то время. Богословы приблизились к преступнику и стали заклинать его сказать правду.

И тогда он заявил, что готов говорить.

Позвали секретаря суда; он поднялся на эшафот и стал записывать слова приговоренного.

К несчастью, у секретаря суда был настолько плохой почерк, что в его записях можно было разобрать лишь слова «королева» и «г-н д’Эпернон»: прочитать остальное не представлялось возможным.

Этот документ, написанный прямо на эшафоте, долгое время оставался в руках семейства Жоли де Флёри.

После этого был отдан приказ и лошади начали тянуть веревки, привязанные к ногам и рукам осужденного. Но, поскольку на взгляд толпы лошади делали это недоста­точно жестоко, толпа впряглась в веревки сама.

Какой-то барышник, увидев, что одна из лошадей, участвовавших в казни, задыхается, спешился, расседлал свою лошадь и впряг ее на место уставшей.


«Эта лошадь, — рассказывает Матьё, — принялась за дело лучше, чем другие, и стала так сильно дергать пре­ступника за левое бедро, что очень скоро вывернула его».


Поскольку веревки, которыми тело несчастного удер­живалось между двух столбов, водруженных посреди эшафота, ослабли, а его долго тянули взад и вперед и волочили во все стороны, он то и дело бился боками об эти столбы, и при каждом ударе очередное ребро у него гнулось и ломалось.

Однако он был настолько силен, что каждый раз, сги­бая одну из своих ног, заставлял пятиться лошадь, кото­рая была к ней привязана.

Наконец палач, видя, что все конечности осужденного вывернуты, сломаны и побиты, что он находится в аго­нии и что лошади выбились из с ил, сжалился, 181

возможно и над лошадьми тоже, и решил подвергнуть его четвертованию.

Однако толпа, угадав это намерение, силой захватила эшафот и вырвала несчастного из рук палача. Лакеи нанесли ему сотню ударов шпагами, каждый откромсал от его тела кусок плоти, и потому, вместо того чтобы оказаться разрубленным на четыре части, он был разо­рван более чем на сотню кусков.

Какая-то женщина разрывала его тело ногтями; затем, видя, что так ей мало чего удастся добыть, она вцепилась в него зубами. В итоге тело разорвали в клочья, так что, когда палач захотел исполнить ту часть приговора, какая предписывала бросить останки цареубийцы в костер, от него не осталось ничего, кроме рубахи.

Его тело сожгли по кускам на всех площадях и пере­крестках Парижа.

Еще и сегодня, по прошествии двух с половиной веков, это убийство остается тайной, известной лишь виновным и Господу Богу.

Подозрений много, моральные доказательства налицо; однако материальные доказательства отсутствуют и, если воспользоваться терминами правосудия, история вынесла постановление о прекращении уголовного рас­следования.

Но посмотрите на королеву — поносимую, презирае­мую, ненавидимую.

Посмотрите на Кончини — вырытого из могилы, рас­члененного, растерзанного, повешенного, съеденного.

Все это было сделано народом.

Почему?

Да потому, что народ остался в убеждении, что истин­ными убийцами были флорентиец и флорентийка — КОНЧИНИ и КОРОЛЕВА.

Людовик XIII  и  Ришелье 


I

В нашем очерке о Генрихе IV мы уже говорили, что дофин Людовик, ставший впоследствии королем Людо­виком XIII, родился в Фонтенбло 27 сентября 1601 года, в четверг, через девять месяцев и восемнадцать дней после свадьбы Марии Медичи, и что, родившись под знаком Весов, он был прозван Людовиком Справедли­вым.

Король Генрих воспитывал его довольно сурово: однажды он велел высечь его розгами.

— Ах, — воскликнула вечно ревнивая и сварливая Мария Медичи, никогда не упускавшая случай упрекнуть мужа, — вы никогда не обошлись бы так с внебрачным сыном!

— Что касается моих внебрачных детей, — отвечал ко­роль, — то мой законный сын всегда сможет высечь их, если они будут валять дурака; но вот если его не высеку я, то его уже не высечет никто.

Генрих IV не ограничивался тем, что давал приказ высечь сына его учителям: дважды он высек его лично собственной царственной рукой.

Первый раз это произошло после того, как дофин выказал такую неприязнь к одному дворянину, что, дабы унять юного принца, пришлось выстрелить в этого дво­рянина из незаряженного пистолета и сделать вид, будто тот был убит этим выстрелом. Расправа произошла прямо на глазах у дофина; дворянина унесли, как если бы он скончался, а юный Людовик, вместо того чтобы испыты­вать хоть какие-нибудь угрызения совести, принялся, напротив, петь и плясать, выказывая тем самым полное удовлетворение от того, что он избавился от старого солдафона.

Второй раз это случилось после того, как он колотуш­кой размозжил голову воробью.

Королева, как обычно, хотела защитить дофина, но не столько во имя любви, которую она питала к ребенку, сколько ради удовольствия позлить мужа.

— Сударыня, — сказал ей король, — молите Бога, чтобы я жил подольше, ибо, как только я уйду, тот, кого вы сейчас защищаете, будет дурно обращаться с вами.

В то же самое время Генрих IV писал г-же Монгла, воспитательнице королевских детей:


«Я весьма сожалею, что Вы не извещаете меня, сечете ли Вы моего сына, ибо я желаю, чтобы его секли каждый раз, когда он проявит упрямство или сделает что-нибудь дурное, и поручаю делать это Вам, так как мне пре­красно известно, что ничто на свете не принесет ему большей пользы; я знаю это по собственному опыту, пошедшему мне на пользу: в его возрасте меня нещадно пороли».


Однако королева, которая восставала против короля, когда приказ высечь сына отдавал он, и сама бывала вынуждена подвергнуть дофина точно такому же наказа­нию. Свидетельством этому служит следующий отрывок из письма Малерба:


«В прошлую пятницу, когда господин дофин играл в шах­маты с Ла Люцерном, одним из его товарищей для игр, Ла Люцерн поставил ему мат. Господин дофин был столь сильно уязвлен этим, что бросил шахматные фигуры ему в лицо. Королева узнала об этом и велела г-ну де Сувре высечь дофина, посоветовав при этом воспитывать его так, чтобы он был более милостивым».


Как видно по образчикам поведения юного принца, которые мы только что привели, по характеру он вовсе не был милостивым.

Ему было девять лет, когда погиб король, его отец, и, увидев окровавленное тело Генриха IV, он был так напу­ган этим зрелищем, что ночью ему приснились самые жуткие сны, и, поскольку ему пригрезилось, что хотели убить его самого, пришлось перенести его в постель королевы.

В этом отношении Людовик XIII походил на Ген­риха IV: он не обладал врожденной храбростью; однако у Генриха IV, с его сильной и царственной натурой, воля подправляла этот недостаток, тогда как у его сына все обстояло совсем иначе.

Впрочем, продолжая вести разговор о порке юного короля, а также о его жестокости и недостаточной хра­брости, отвлечемся на минуту и скажем прямо сейчас пару слов о его брате, Гастоне Жане Батисте Француз­ском, герцоге Орлеанском, который родился 24 апреля 1608 года и, следовательно, был на семь лет младше его.

Это был очаровательный ребенок, по крайней мере внешне, и через сорок лет после того времени, в котором мы теперь находимся — а находимся мы теперь в 1613 или 1614 году, он сказал при виде герцога Анжуйского, брата Людовика XIV, невероятно хорошенького ребенка:

— Нисколько этому не удивляйтесь, я был так же кра­сив, как и он.

По примеру своего брата, пожелавшего, чтобы убили дворянина, внушавшего ему неприязнь, он приказал бро­сить в канал Фонтенбло другого дворянина, не оказа­вшего ему должного почтения.

Хотя король Генрих, суровый судья своих детей, к этому времени уже был мертв, история наделала много шума, и королева-мать потребовала, чтобы принц попро­сил прощения; однако королевский отпрыск ответил на это решительным отказом, хотя ему приводили в пример Карла IX, который однажды в пылу охоты ударил хлы­стом дворянина, оказавшегося у него на пути, но в ответ на сделанное ему замечание промолвил: «Что ж, я и сам всего лишь дворянин» и принес пострадавшему извине­ния; это не помешало, правда, тому, что оскорбленный дворянин не пожелал появляться более при дворе. Так что герцог Орлеанский проявлял куда больше упрямства, чем Карл IX, не желая принести извинения тому, кого он хотел утопить; длилось это до тех пор, пока королева не приказала высечь его как следует; этот приказ заставил его решиться, и дворянин получил удовлетворение за нанесенную ему обиду.

В юности герцог Орлеанский очень жаловался на двух своих воспитателей, один их которых, по его словам, был турком, а другой — корсиканцем. Этих воспитателей звали г-н де Брев и г-н д’Орнано.

И в самом деле, г-н де Брев так долго жил в Констан­тинополе, что почти сделался магометанином, а маршал д’Орнано, корсиканец по происхождению, был внуком знаменитого Сампьеро д’Орнано, убившего в Марселе свою жену Ванину.

Этот маршал, который умер в Венсене в 1626 году, отравленный ядом, имел странную причуду: ни за что на свете он не мог прикоснуться ни к одной женщине по имени Мария, настолько велико было его почтение к Пресвятой Деве.

Из различных наук, которые изучал Гастон Орлеан­ский, он отдавал предпочтение ботанике и знал наизусть названия всех растений. Его учителем был Абель Брюнье, состоявший при нем медиком. Однажды во время урока царственный ученик прервал учителя, чтобы рас­сказать ему о какой-то своей оплошности.

— Монсеньор, — промолвил учитель, — от рябиновых деревьев следует ждать рябину, а от глупцов — глупо­стей.

В молодости Гастон Орлеанский был большим люби­телем шататься по улицам, бить оконные стекла и не раз собственной рукой поджигал лачугу какого-нибудь холодного сапожника, после чего целый квартал просы­пался от крика «Пожар!».

Он был чрезвычайно прихотлив как в своем милосер­дии, так и в своей жестокости.

Мы уже говорили, что он приказал бросить в воду дво­рянина, который, по его утверждению, не оказал ему должного почтения. — Это по поводу его жестокости.

Однажды, во время своего утреннего выхода, Гастон заметил, что у него украли его карманные золотые часы с боем, которые он очень любил, и пожаловался на это.

Кто-то из дворян посоветовал ему:

— Велите закрыть двери, монсеньор, и пусть всех обы­щут.

— Напротив, сударь, — ответил Гастон, — пусть все выйдут, ибо сейчас вот-вот будет девять часов, и, если часы начнут бить, они выдадут вора, которого мне при­дется наказать; а я не хочу, чтобы дворянин претерпел наказание, полагающееся мужлану.

И по приказу Гастона все вышли, так что имя вора так и осталось неизвестным. — Это по поводу его милосер­дия.

Вернемся, однако, к королю Людовику XIII. Герцог Орлеанский, в ходе нашего рассказа о царствовании его августейшего брата, не раз даст нам повод заняться им.

Людовик XIII был еще почти ребенком, когда встал вопрос о его женитьбе.

В отличие от Генриха IV, которого женщины подвигли на все его безумства, а также, возможно, и на кое-какие из его подвигов, молодой король их не переваривал; однако с раннего детства у него были фавориты.

Впоследствии один историк скажет:


«При Людовике XIII положение фаворита становится государственной должностью. Первой привязанностью короля был его кучер Сент-Амур; затем он проявлял весьма большую благосклонность к Арану, своему псарю».


Когда вопрос о его женитьбе на Анне Австрийской встал всерьез, он послал в Испанию отца своего кучера, очень известного барышника, чтобы узнать, насколько хорошо сложена принцесса. Посланец предоставил ему отчет обо всем увиденном, как если бы, вернувшись с конской ярмарки, он подал ему отчет об осмотре какой- нибудь кобылы.

Королева-мать одного за другим удалила от него вели­кого приора де Вандома, командора де Сувре и Монпуйана Ла Форса; но, на свою беду, она оставила при нем Люина.

Так что мы займемся сейчас только Люином, который, впрочем, сыграет важную роль в жизни короля и даст свое имя женщине, сыгравшей, в свой черед, важную роль в жизни королевы.

Шарль д'Альбер, герцог де Люин, ставший позднее коннетаблем Франции, родился 5 августа 1578 года. Стало быть, в то время, к которому мы подошли, то есть в 1614 году, ему было тридцать шесть лет.

Королю было тринадцать.

Альбер де Люин принадлежал к весьма захудалому роду.

Вот что об этом говорили.

В небольшом городке Авиньонского графства обитал каноник по имени Гийом Сегюр; этот каноник сожитель­ствовал с женщиной по имени Альбер. У них был вне­брачный ребенок, который взял имя матери и в смутные времена воевал, называя себя Альбер де Л ю и н, по имени фермы, где его родила мать. Этот капитан, жестокий слу­жака, был комендантом города Пон-Сент-Эспри возле Бокера. Во время Фландрских войн он привел герцогу Алансонскому две тысячи солдат, завербованных в Севен­нах. Там он свел знакомство с местным дворянином по имени Контад, который был знаком с графом дю Людом, сменившим г-на де Брева на посту воспитателя Гастона Орлеанского.

Вот этот Альбер дю Люин, главарь наемников, и был отцом нашего Люина.

По протекции графа дю Люда он пристроил своего сына, Шарля д'Альбера, камер-пажом под начало г-на де Бельгарда.

Скинув ливрею — а пажи носили ливрею, — молодой человек стал ординарным дворянином королевских покоев; это давало уже некоторое положение в обще­стве.

Кроме того, Шарль де Люин обладал талантом, кото­рый чрезвычайно нравился Людовику XIII: он любил птиц и знал толк в их обучении. Приручив сорокопутов, он вместе с королем охотился с их помощью на воробьев, зябликов и синиц в рощах Лувра.

Это весьма развлекало Людовика XIII, и фавор Шарля де Люина зижделся на потребности короля — который был самым скучающим ребенком во Франции и кото­рому предстояло стать самым скучающим мужчиной во всем королевстве, — зижделся, повторяем, на его потреб­ности развлекаться.

Поскольку Шарль д'Альбер был невысокого происхо­ждения, этой привязанности короля к его фавориту осо­бого значения не придавали.

У него было два брата: Брант и Кадене, такие же кра­сивые малые, как и он сам.

Кадене, очаровательный кавалер, какое-то время зада­вал тон в придворной моде: это по его имени каденетками называли определенного вида косички, которые носили свисающими вдоль висков.

Единство братьев — ибо ничто и никогда не могло их разъединить — в значительной степени способствовало их успеху в политике.

В конечном счете они настолько завладели рассудком короля, что о них сочинили песенку, в которой их срав­нивали с трехглавым Цербером, охраняющим царство Плутона:


Трехглавый страшный зверь

Ведущую из Ада охраняет дверь.

Ну а во Франции три чванные особы

К монарху стерегут подходы.


Три зверя, охранявшие Лувр, хорошо стерегли и хорошо разбогатели: Шарль де Люин стал герцогом де Люином и коннетаблем Франции, Брант — герцогом де Люксембургом, а Кадене — герцогом де Шоном и мар­шалом.

Наряду с тремя братьями король особенно привечал Ножан-Ботрю, капитана придверных стражников.

Не следует смешивать этого Ножан-Ботрю с его бра­том Гййомом Ботрю, графом де Серраном, государствен­ным советником, членом Французской академии и кан­цлером Гастона Орлеанского, брата короля.

Впрочем, скажем несколько слов об обоих братьях.

Начнем с Ботрю из Французской академии, а затем, рассказав о другом Ботрю, вернемся к Людовику XIII.

Гийом Ботрю, которого тоже называли Ножаном, как и его брата, принадлежал к знатной семье из Анже. Он женился на дочери судейского чиновника Счетной палаты по имени Ле Биго, сьера де Гастина, и его жена настаивала, чтобы ее называли госпожой де Ножан, а не госпожой де Ботрю, покольку она не хотела, чтобы королева-мать Мария Медичи, все произносившая на итальянский лад, называла ее госпожой де Б о т р у.

Эта женщина никогда не выходила из дома, и ее ста­вили в пример как превосходнейшую хозяйку. Ботрю, не веривший в безоговорочную добродетель женщин, подумал, что за всем этим скрывается какая-то чертовщина, и принялся выслеживать жену, причем делал это так хорошо, что в один прекрасный вечер застал ее со своим лакеем.

Господин де Ботрю не был покладист в отношении супружеских измен: для начала он выставил жену за дверь, велев ей идти куда угодно, но только не возвра­щаться к нему; затем, когда жена ушла, он принялся за лакея, приказал раздеть его, привязать растянутым во весь рост к столу и, в наказание за совершенное престу­пление, лить ему капля за каплей расплавленный сургуч на ту часть его тела, на которую обманутый муж полагал себя вправе жаловаться более всего.

Таллеман де Рео говорит, что лакей умер; однако Менаж в своем издании 1715 года, которое у нас перед глазами, пишет, что бедняга остался жив, и добавляет, что Ботрю добивался, чтобы этого человека приговорили к повешению, но, на основании апелляционной жалобы лакея, обращавшего внимание на то, что хозяин сотво­рил над ним самосуд, его приговорили лишь к каторге.

Изгнанная жена родила сына, которого Ботрю не захо­тел признать, и, удалившись в Монтрёй-Беле, прожила там пятнадцать лет крайне скупо, чтобы сберечь хоть что-нибудь для своего ребенка!

Ботрю был остроумцем и сыпал тем, что мы сегодня называем остротами. Маршал д'Анкр, которым мы наме­реваемся вот-вот заняться, любил Ботрю и, если бы не трагическое происшествие, в котором он потерял жизнь, обеспечил бы ему видное положение в обществе.

Приведем некоторые из его острот: они помогут нам понять различие между французским остро­умием XVII века и французским остроумием XIX века.

Ботрю был свидетелем сражения, которое назвали «Забавой при Ле-Пон-де-Се». Мы еще поговорим об этой забаве, как и о многих других.


«Некто, — рассказывает Таллеман де Рео, — весьма высоко ценивший г-на де Женшера, который участвовал в этой стычке, поинтересовался в беседе с Ботрю, кто, по его мнению, выказал в сражении большую храбрость, чем Женшер.

— Предместья Анже, — отвечал Ботрю, — ибо они все время находились вне стен города, тогда как ваш Женшер не высовывался оттуда ни на минуту».


Играя в Анже в пикет с неким Гуссо — который был так глуп, что желая назвать кого-нибудь дураком, его называли «гуссо», — Ботрю забыл, с кем играет, и, совер­шив какой-то промах, воскликнул:

— Какой же я г у с с о!

— Сударь, вы дурак, — сказал ему противник.

— Черт побери! — ответил Ботрю. — Вы не открыли мне ничего нового, поскольку именно это я и имел в виду.

Ботрю преследовали беды. Вначале его поколотили палками слуги герцога д'Эпернона за остроту, по поводу которой герцог счел себя вправе выразить неудоволь­ствие; затем его побил некий маркиз де Борбонн, кото­рый при всем том не слыл храбрецом.

В ответ Ботрю сочинил сатирическую песенку, закан­чивавшуюся припевом:


Не дубасит Борбонн никого,

Кроме меня одного.


Какое-то время спустя, держа в руках палку, Ботрю отправился с визитом к королеве.

— Никак у вас подагра, дорогой Ботрю? — спросила Мария Медичи.

— Нет, сударыня, — ответил Ботрю.

— Не обращайте внимания, ваше величество, — заме­тил принц де Гемене. — Он носит свою палку, как святой Лаврентий — свою решетку: это орудие его мучения.

В то время, когда Ботрю жил в провинции, ему сильно докучал своими беспрестанными визитами один судья. Однажды, когда этот человек велел лакею Ботрю доло­жить хозяину о своем желании поговорить с ним, тот ответил:

— Скажи ему, что я еще в постели.

Слуга вышел и через минуту вернулся:

— Сударь, он говорит, что будет ждать, пока вы не подниметесь.

— Что ж, — промолвил Ботрю, надеясь отделаться от посетителя, — скажи ему, что я плохо себя чувствую.

— Он говорит, что подскажет вам лекарство.

— Скажи ему, что я при последнем издыхании.

— Он говорит, что хочет попрощаться с вами.

— Скажи ему, что я умер.

— Он говорит, что хочет окропить вас святой водой.

— Скажи ему, что меня сейчас будут хоронить.

— Он говорит, что хочет поддерживать уголок гробо­вого покрова.

— Ну тогда пусть войдет! — воскликнул Ботрю, у кото­рого не было больше ни одного предлога не впускать судью.

Ему принадлежит острота, которую позднее приписы­вали Пирону, но напрасно, ведь Таллеман де Рео приво­дил ее еще тогда, когда Пирон не родился.

Проходя мимо похоронной процессии, в которой несли распятие, Ботрю снял шляпу.

— О! — воскликнули окружающие. — Стало быть, вы и Господь Бог помирились?

— Cos, cos,[35] — отвечал Ботрю. — Мы раскланива­емся, но не разговариваем.

Перед тем как приводить эту остроту, нам следовало пояснить, что Ботрю был настоящим еретиком. Он заяв­лял, что Рим является апостолической химерой, и, про­читав в списке новых кардиналов, которых назначил папа Урбан и которые все были людьми невысокого про­исхождения, десять имен, сказал:

— Но меня уверяли, что кардиналов десять, а я вижу их в списке лишь девять.

— Ба! А Факкинетти? Вы его забыли, — заметил ему кто-то.

— Извините, — ответил Ботрю, — поскольку он шел там последним, я решил, что это звание девяти осталь­ных.

Однажды, когда он хотел отослать в экипаже какого-то из своих посетителей, этот человек сказал:

— Нет, нет, не надо, а то ваши лошади слишком уто­мятся.

— Если бы Господь, — отвечал Ботрю, — создал наших лошадей для того, чтобы они отдыхали, он сделал бы их канониками Святой капеллы.

Вернемся, однако, к графу де Ножан-Ботрю, который, как мы уже говорили, должен привести нас обратно к Людовику XIII.

Он явился ко двору, имея всего лишь восемьсот ливров ренты; но в первый же день своего появления там ему посчастливилось нести на своих плечах короля, чтобы его величество мог перебраться через лужу.

Этим он и снискал фавор у короля, подобно тому как святой Христофор снискал расположение Иисуса. Фавор был немаленький, ибо, явившись ко двору, как мы уже говорили, с восьмьюстами ливров ренты, он ко дню своей смерти имел годовой доход в сто восемьдесят тысяч ливров!

Людовик XIII заикался в разговоре. Однажды ко двору прибыл г-н д’Аламбон, который заикался еще сильнее короля. Король заговорил с ним, заикаясь, и, надо же такое, г-н д’Аламбон ответил ему, заикаясь куда хуже его. Стоило неимоверных трудов убедить короля, что заи­кался этот дворянин непритворно.

Именно из-за этого нарушения речи Людовика XIII, опасаясь, что его будут называть Людовиком Заикой, герцог де Ришелье приказал всем называть короля Людо­виком Справедливым.

В тот самый день, когда он повторил этот приказ, Ножан играл с королем в мяч.

— Ловите, государь! — крикнул Ножан, бросая ему мяч.

Однако король упустил его.

— Ах, черт побери! — воскликнул Ножан. — До чего же меткий наш Людовик Справедливый!

Король, пребывавший в тот день в хорошем настрое­нии, ничуть не рассердился на Ножана.

И действительно, с Ножаном, похоже, обходились при дворе почти как с шутом; так однажды, во время обеда короля, Л’Анжел и заявил:

— Наденем шляпы, господин де Ботрю; нам, дуракам, это сойдет с рук.

Ботрю-академик говорил о нем:

— Мой брат — это Плутарх лакеев.

Вот какие были два фаворита у Людовика XIII, когда он решил совершить свой первый поступок властвующего короля, приказав убить маршала д’Анкра.

Маршал д’Анкр был флорентиец и носил имя Кон- чини. Он вовсе не происходил из неблагополучной семьи, как это утверждается в памфлетах того времени: его дед был государственным секретарем у Козимо I, великого герцога Тосканского; на такой должности он мог зараба­тывать пять-шесть тысяч экю в год, но у него было много детей.

Старший из его сыновей был отцом Кончини, приеха­вшего во Францию.

Вот каким образом он туда приехал.

Он расстратил во Флоренции все, что ему досталось из отцовского состояния, и, как уверяют, настолько потерял честь, что первое, от чего отцы предостерегали своих сыновей, — это водить знакомство с Кончини.

Не зная, как дальше прожить в родном городе, он отправился в Рим, где стал крупье при дворе кардинала Лотарингского; затем, узнав, что после заключения брака Марии Медичи с Генрихом IV набирается ее свита, чтобы сопровождать молодую принцессу во Францию, вернулся во Флоренцию и добился милости последовать за Марией Медичи в качестве придворного кавалера.

У Марии Медичи была горничная по имени Элеонора Галигаи, девушка низкого происхождения, обладавшая, однако, тонким и проницательным умом. Она изучила свою хозяйку, поняла, что та была женщиной, позволя­вшей управлять собой, мало-помалу подчинила ее своему влиянию и в конечном счете стала крутить ею, как хотела.

В нашем очерке, посвященном Генриху IV, мы уже имели возможность видеть, как это влияние проявилось в связи с г-жой де Верней. Так что Элеонора Дори, по прозвищу Галигаи, отчасти уже знакома нашим читате­лям.

Кончини, со своей стороны, видел всю ту пользу, какую ему можно было извлечь из Элеоноры, как сама она видела всю ту пользу, какую ей можно было извлечь из Марии Медичи. Он стал обхаживать ее, всячески угождать ей и в конце концов женился на ней. Генрих IV, не любивший ни его, ни ее по отдельности, опасался их союза. Король сделал все возможное, чтобы помешать этому браку, однако Мария Медичи проявила такую настойчивость, что Генрих, видевший, в конечном счете, в брачном союзе мужчины и женщины столь низкого звания лишь весьма незначительное событие, в итоге дал свое согласие.

И вот Генрих IV был убит.

С этого времени влияние Галигаи сделалось ощути­мым. Она так ловко пристроила своего мужа к королеве- матери, что та ничего больше не делала без их советов.


«Что касается Кончини, — говорит Таллеман де Рео, — то это был высокий мужчина, не красавец, но и не урод, с довольно посредственной внешностью. Он был дерзок, а лучше сказать, нагл. Он с великим презрением относился к принцам и в этом отношении был вполне прав. Он был щедр, любил пышность и в шутку называл дворян своей свиты coglioni de mila franchi[36]. (Тысяче франков, на самом деле, равнялся размер их жалованья.)».


При всей своей наглости Кончини явно был не очень-то храбр. Однажды у него случилась с Бельгардом ссора по поводу королевы-матери — мы уже говорили в другом месте, что Бельгард хотел быть ее воздыхате­лем, — и вследствие этой ссоры он укрылся во дворце Рамбуйе, ибо г-н де Рамбуйе, о котором у нас речь впе­реди, входил в число его друзей. Рассчитывая там пере­рядиться, чтобы покинуть затем город, он поднялся на третий этаж и велел девушке, находившейся в услужении у его жены, спороть с него брыжи; позднее эта девушка рассказывала, что, пока она выполняла его приказ, бед­ный итальянец был страшно бледен и весь дрожал.

Королева-мать, не в силах вынести разлуки со своим фаворитом, потребовала, чтобы Бельгард помирился с ним.

Влияние маршала д'Анкра на нее стало таким откры­тым, таким явным, таким общеизвестным, что однажды, когда королева-мать сказала одной из своих дам: «При­несите мне мою вуаль!», то граф дю Люд, тот самый, что пристроил юного Альбера де Люина в пажи, заметил: «К чему она вам? Кораблю, который стоит на якоре, нет никакой нужды в парусах».

Кончини не жил в Лувре, но часто ночевал в старин­ном здании охотничьего ведомства, снесенном примерно в 1630 году, а тогда стоявшем в той части сада Инфанты, что ближе всего к колоннаде Лувра. По небольшому мосту он переходил оттуда в сад, и мостик этот все назы­вали мостом Любви.

Постоянно Кончино Кончини жил на улице Турнон: он владел там зданием, которое называлось тогда двор­цомЧрезвычайных послов, а сегодня служит казармой муниципальной гвардии.

Он имел тринадцатилетнего сына и дочь лет пяти или шести. Ее руки уже добивались самые важные придвор­ные вельможи.

Его жена, Элеонора Галигаи, или Дори, отличалась крайней невоспитанностью, и, хотя ей довелось долго жить при дворе герцога Флоренции и дворе короля Фран­ции, считавшимися в то время самыми галантными и изысканными европейскими дворами, она мало знала светское общество.

Это была очень худая и очень смуглая низкорослая особа, обладавшая привлекательным миниатюрным телосложением и довольно красивыми чертами лица, но, невзирая на это, ставшая из-за своей сильной худобы крайне уродливой.

Она была подвержена всем итальянским суевериям, считала, что на нее наводят порчу, постоянно носила вуаль, чтобы избежать сглаза, и доходила до того, что приказывала изгонять из нее бесов. Предаваясь размыш­лениям — а Элеонора Галигаи делала это часто, как и все честолюбивые натуры, — она скатывала из воска маленькие шарики, а затем бережно прятала их в шкатулку. Во время обыска в ее доме там нашли три такие шкатулки, заполненные доверху.

Своему положению при Марии Медичи она была обя­зана тому, что ее мать, жену бедного столяра, но краси­вую и здоровую, выбрали в качестве кормилицы прин­цессы; так что она была молочной сестрой королевы, будучи старше ее на два года и четыре месяца.

Полагаясь на благосклонность королевы, она в итоге дошла до невероятной наглости. Однажды, когда юный король развлекался, запершись в своих покоях, Элеонора послала сказать ему, чтобы он поменьше шумел, а то у нее болит голова и, поскольку ее комната находилась под комнатой короля, этот шум беспокоит ее.

— Что ж! — ответил Людовик XIII. — Передайте мар­шальше, что Париж велик и, если в ее комнате шумно, в нем можно найти другую.

Тем не менее высочайшая благосклонность со стороны королевы вскружила голову Кончини: из смиренного, каким его видели прежде, он сделался спесивым и над­менным. Он смещал министров, удалял от двора принцев крови и на собственные средства набрал семитысячное войско, чтобы поддерживать власть короля, а точнее, свою собственную власть.

Наконец, мало-помалу он взял под стражу Людо­вика XIII, лишив его возможности посещать по собствен­ной воле замки Рамбуйе и Фонтенбло, ограничив его прогулки садом Тюильри и сведя его охоту к охоте на воробьев в рощах Лувра.

Людовик XIII пару раз жаловался на это матери, но, видя, что Мария Медичи полностью подчинилась своим итальянцам, молодой человек, которого тревожили тяже­лые мысли и душа которого была омрачена, больше не разговаривал с матерью о своих обидчиках и решил ото­мстить за себя сам.

Все, казалось, содействовало фортуне этого человека; самые знающие не видели ей предела, и среди его сто­ронников был молодой человек, за которым даже его враги признавали чуть ли не дар провидения: речь идет о его преосвященстве епископе Люсонском, ста­вшем впоследствии кардиналом де Ришелье.

Скажем теперь несколько слов об этом великом чело­веке, которого история всегда показывает нам облачен­ным в пурпурную мантию и так редко изображает одетым в домашний халат.

Отцом Армана Жана Дюплесси, кардинала-герцога де Ришелье, был весьма достойный дворянин, главный прево Франции и рыцарь ордена Святого Духа; однако он был чрезвычайно вздорлив и его дела страдали от этого.

У него было три сына и две дочери. Старшая из его дочерей вышла замуж за дворянина из Пуату, по имени Виньеро, человека dubiae nobilitatis[37], как говорили тогда при дворе; его знатность была настолько сомнительной, что кое-кто утверждал, будто в юности он, подобно Могару, был простым лютнистом.

В нужное время и в нужном месте мы скажем несколько слов об этом Могаре.

Как раз от Рене Виньеро и старшей дочери главного прево Франции происходит знаменитый герцог де Рише­лье, который играл такую важную роль в царствования Людовика XIV, Людовика XV и даже Людовика XVI и которого мы сделали одним из главных персонажей нашей комедии «Мадемуазель де Бель-Иль».

Вторая дочь главного прево вышла замуж за Юрбена де Майе, маркиза де Брезе, ставшего впоследствии мар­шалом Франции.

Старший из трех сыновей был красивым дворянином, прекрасно сложенным и исполненным остроумия; он отличался честолюбием, жил не по средствам и непре­менно желал, чтобы его причисляли к семнадцати самым модным вельможам двора.

Это удостоверяет высказывание его жены, которая в ответ на вопрос портного: «Сударыня, какого фасона следует сшить вам платье?», заявила: «Сшейте такое, какое подобает жене одного из семнадцати вельмож».

Этот старший брат кардинала был убит на дуэли, в Ангулеме, маркизом де Темином, и ушел из жизни без­детным.

Отец распорядился отдать Люсонскую епархию своему второму сыну, но, поскольку тот, по его словам, хотел быть лишь простым монахом-картезианцем, Люсонская епархия отошла к третьему сыну.

Этот третий сын, как мы и говорили, стал впослед­ствии великим кардиналом-герцогом.

Во время обучения в Сорбонне, будучи еще совсем юным, он, в предчувствии своей судьбы, посвятил напи­санную им диссертацию Генриху IV и в сопроводитель­ном письме королю пообещал оказать ему великие услуги, если будет когда-нибудь принят на его службу.

В 1607 году он отправился в Рим и был рукоположен там в епископы Павлом V.

— Достигли ли вы положенного возраста? — спросил его папа.

— Да, святой отец, — ответил он.

Папа посвятил его в сан.

После того, как посвящение состоялось, молодой человек попросил выслушать его признание.

— Что вы хотите мне сказать? — спросил папа.

— Я хочу сказать, святой отец, — отвечал новопосвя­щенный епископ, — что я не достиг положенного воз­раста и что я солгал вам.

— И зачем же?

— Я торопился стать епископом.

— Questo giovine sara un gran furbo! — воскликнул папа. («Этот молодой человек будет большим плутом!»)

Но большой плут был посвящен в сан, а ничего дру­гого он и не хотел.

По возвращении в Париж монсеньор епископ Люсонский часто посещал адвоката Ле Бутилье, который под­держивал отношения с Барбеном, поверенным королевы- матери. Именно этим путем он и добрался до Галигаи, давшей ему несколько мелких поручений, которые он исполнил так умело, что она представила его королеве, и та, по совету своей фаворитки, назначила его в 1616 году государственным секретарем.

Ришелье было тогда двадцать восемь лет.

Вечером 23 апреля 1617 года, когда епископ Люсонский уже лежал в постели и готовился уснуть, в его спальню вошел благочинный Люсонского церковного округа и вручил ему пачку писем.

Одно из этих писем, по словам благочинного, — кото­рый, правда, не знал, какое именно, — содержало, судя по утверждению гонца, известие чрезвычайной важно­сти.

Ришелье распечатал их, прочитал и без труда распо­знал среди них то, какое ему советовали прочесть.

И в самом деле, одно из писем содержало предупре­ждение о том, что на следующий день, вдесять часов утра, будет убит маршал д'Анкр. Имя убийцы, место убийства и то, каким образом он будет убит, — обо всем этом там было сказано, причем с такими подробностями, что сообщение, несомненно, должно было исходить от прекрасно осведомленного лица.

Прочитав это предупреждение, молодой епископ погрузился в глубокое раздумье; затем, наконец, он под­нял голову и, повернувшись к благочинному, произнес:

— Ну что ж, торопиться нечего; утро вечера мудре­нее.

И, сунув письмо под подушку, он опустил на нее голову и уснул.

На другой день он не выходил из своей спальни до одиннадцати часов.

Посмотрим, что произошло в течение той ночи и последовавшего за ней утра.

Двадцать второго апреля 1617 года, в субботу, в десять часов утра, король вошел вместе со своим фаво­ритом Альбером де Люином в покои королевы-матери, чтобы поздороваться с ней во время ее утреннего выхода.

Входя туда, он наступил на лапу собачке, которую Мария Медичи очень любила; собачка обернулась и уку­сила короля за ногу.

Вспылив от боли, юный государь дал собачке пинка: она отскочила, визжа.

Королева, ничуть не тревожась из-за раны сына, при­жала собачку к груди и принялась целовать и утешать бедное животное.

Король, уязвленный в самое сердце этим свидетель­ством равнодушия, схватил Люина за руку и, потащив его за собой через переднюю, воскликнул:

— Ты видел, Альбер? Она любит свою собачку больше, чем меня!

Затем, спускаясь по лестнице, он добавил:

— Это все Анкры: они заграбастали ее всю целиком и ничего не оставили другим.

И сквозь зубы прошептал:

— Неужели никто не избавит меня от этих разбойников- итальянцев?

— Пойдемте в сад, государь, — сказал ему Люин, — и побеседуем об этом.

Молодые люди взяли с собой своих сорокопутов, словно намереваясь охотиться с ними на птиц, и, усе­вшись в самом удаленном уголке рощи, вернулись к уже столь раз обсуждавшемуся вопросу о том, как избавиться от фаворита королевы-матери.

Кончини стал в одинаковой степени невыносим для малых и великих, для простонародья и знати.

За год до этого маршал совершил поступок, неверо­ятно дерзкий для такой незначительной личности, как он. Однажды, когда принц де Конде — тот самый, жена которого заставила Генриха IV наделать столько глупо­стей, — так вот, однажды, когда принц де Конде задал большой пир, Кончини явился к нему с тридцатью дво­рянами и, под предлогом, что ему нужно побеседовать с 200

ним о каком-то спешном деле, оставался там минут десять, презрительно глядя на принца и его гостей.

На следующий день принц велел передать маршалу, что раздражение против него столь велико, что он не ручается за его жизнь, если тот немедленно не удалится в Нормандию, в свое наместничество.

Маршал осознал, что совет был правильный, и уехал; но народный гнев против него был куда сильнее гнева знати.

Однажды вечером маршал пожелал проехать через ворота Бюсси после того часа, когда их полагалось закры­вать; однако сапожник Пикар, командовавший караулом у этих ворот, отказался его пропустить.

Маршал приказал двум своим лакеям поколотить сапожника прямо в его лавке; однако при первых же криках сапожника сбежался народ, и лакеев повесили перед входом в лавку.

Вскоре раздражение против этого иностранца достигло предела. Маршал уже не осмеливался передвигаться по Парижу, не имея при себе свиты из ста конников.

И вот однажды над его головой собралась и разрази­лась первая гроза, предвестница другой, еще более страшной.

Перед дворцом маршала собралась толпа; несколько бунтовщиков вначале принялись бросать камни в окна; затем они взяли бревна, лежавшие перед Люксембург­ским дворцом, который в то время строился, и, сделав из этих бревен таран, высадили дверь маршала.

Толпа ворвалась во дворец, где оказалось более чем на двести тысяч франков мебели, которую тут же стали рас­таскивать и ломать. На следующий день, когда внутри дома уже не оставалось ничего, что можно было бы рас­таскивать и ломать, принялись крушить дом. К счастью, подоспели роты гвардейцев под командованием г-на де Лианкура. К этому времени от крыши остались только голые стропила.

О маршале д’Анкре говорили, что он управлял Фран­цией, не будучи французом; носил титул маркиза, не будучи дворянином, и имел звание маршала, никогда не воевав.

Но что особенно озлобляло против него малых и вели­ких, так это его баснословное богатство.

Незадолго до своей смерти он говорил Бассомпьеру:

— У нас добра по меньшей мере на миллион во Фран­ции, в маркизате д’Анкр; в нашей собственности Лезиньи в Бри, мой дом в предместье и этот. Я выкупил свое родовое поместье во Флоренции, которое было в залоге; сверх того, я поместил более ста тысяч ливров во Фло­ренции и столько же в Риме; не считая того, что мы потеряли во время разграбления нашего дома, у нас при­мерно на миллион столовой посуды, мебели, драгоцен­ных камней и наличности. Я и моя жена располагаем должностями на миллион, даже если продавать их крайне дешево, и это не считая должностей в Нормандии и удер­живая за собой звание маршала Франции; это должности первого дворянина королевских покоев, интенданта лич­ной свиты королевы и камерфрау. Наконец, я вложил шестьсот тысяч экю в Фейдо, более ста тысяч пистолей в другие дела, и при всем том я не говорю о денежном мешке моей жены, а он, должно быть, набит довольно туго ... Не кажется ли вам, сударь, что нам следует этим удовольствоваться?

«Да, разумеется», — должно быть, подумал Бассомпьер, который был благороден как король, но беден как церковная крыса.

Так что, как я и говорил, существовало уже несколько планов в отношении того, как избавиться от этого чело­века.

Один из этих планов замышляли вельможи, присут­ствовавшие в доме принца де Конде, когда во время обеда, данного в честь лорда Хэя, туда явился маршал.

Другой план вынашивался в ближайшем окружении короля. Под предлогом охоты в Сен-Жермене король должен был сесть на коня, покинуть Париж и бежать в Амбуаз, находившийся в управлении Люина; там к нему присоединились бы сеньоры; однако этот план остался тщетным и бесплодным, поскольку король, приложив к нему руку, затем забросил его.

Наконец Людовик XIII остановился на последнем замысле, который состоял в том, чтобы арестовать мар­шала в его собственных покоях — это должен был сде­лать Ножан-Ботрю, капитан гвардейцев, — препроводить его в Бастилию и отдать под суд Парламента; однако королю наглядно доказали, что королева-мать не позво­лит устроить суд над своим фаворитом и что затевать такое дело, не будучи уверенным в его успешном завер­шении, безумно опасно.

Чем же занимались два молодых человека, сидя в самом удаленном уголке сада Лувра, в то время как в трех шагах от них сорокопут клевал мозг только что пой­манного им воробья? Они изыскивали четвертый способ отделаться от маршала.

— Так что же? — после минутного молчания спросил король у Люина.

— Полагаю, я придумал, что делать, — ответил Люин, — но надо, ваше величество, чтобы вы поже­лали этого.

— Я желаю, — произнес король.

— Твердо?

— Твердо!

И лицо юного государя приняло выражение, в котором нельзя было ошибиться.

— Тогда, — сказал Люин, — вот что следует сделать ...

И, приблизив губы к уху короля, Люин предложил ему новый план, который он только что придумал.

Король явно одобрил этот замысел, ибо время от вре­мени кивал в знак согласия.

Затем они оба встали, король вернулся в свой оружей­ный кабинет, а Люин отправился к Дю Бюиссону, отве­чавшему за ловчих птиц короля, и постучал в его дверь.

Четверть часа спустя Люин вошел к королю.

Людовик XIII, ни слова не говоря, вопрошающе взгля­нул на своего фаворита.

— Все в порядке, — произнес тот. — Он согласен.

— И когда все произойдет?

— Завтра.

— Завтра?! Но ведь это воскресенье!

— О да, государь, но Бог, приняв во внимание неот­ложность дела, простит нас за то, что мы поработаем в воскресенье.

Вот что было решено, и вот какой работой предстояло нарушить заповеди Церкви.

На следующий день маршала д’Анкра заманят в ору­жейный кабинет короля; там ему дадут изучить карту Суассона — Суассон был тогда театром гражданской войны; король найдет предлог удалиться, и, в его отсут­ствие, маршала отправят на тот свет.

Для нанесения удара был выбран барон де Витри, капитан гвардейцев, и наградой ему за это должен был стать маршальский жезл Кончино Кончини.

Это предложение было передано ему через Дю Бюиссона, и он согласился.

Именно об этом Люин говорил накануне с сокольни­ком, и как раз известие о согласии Витри молодой чело­век принес королю в его кабинет.

Было договорено, что с девяти часов утра во дворе Лувра будут стоять наготове оседланные лошади, чтобы заговорщики могли бежать в случае провала своего замысла.

Король превосходно скрывал свое волнение, и никто не заметил его озабоченности; возможно, даже, что он казался придворным из его ближайшего окружения весе­лее, чем обычно.

Утром он встал, старательнейшим образом совершил свой туалет и отправился к мессе.

В ту минуту, когда священник, служивший мессу, воз­носил Святые Дары, Люин вошел в часовню, прибли­зился к королю и вполголоса сказал ему:

— Маршал вошел в Лувр и направляется прямо к королеве-матери.

При словах «королева-мать» на лице Людовика XIII отразилось легкое волнение; он держал свой молитвен­ник открытым и, казалось, с глубочайшим вниманием читал его, оставив Люина без ответа.

Тогда Люин повторил:

— Маршал вошел в Лувр и находится в покоях королевы-матери. Что вы соблаговолите приказать, госу­дарь? Таково положение дел.

— Я не хочу, чтобы что-нибудь предпринималось в комнате моей матери, — промолвил король. — Однако я встречусь с маршалом в своем оружейном кабинете, оставлю его на барона де Витри, и тот исполнит приказы в соответствии с тем, что было решено.

Король благоговейно выслушал остававшуюся часть мессы, а затем, когда месса закончилась, отправился в покои королевы-матери, намереваясь взять там маршала и привести его к себе; но случилось так, что, пока король поднимался по одной лестнице, маршал спустился по другой и покинул Лувр, не подозревая об опасности, которую он только что избежал.

Король, понимая, что случай упущен, не подал виду, что его это раздосадовало, и не выказал никакакого бес­покойства.

Он попросил подать ему его кушанье и отложил дело на следующий день.

II

Да будет нам позволено остановиться на минуту и при­вести здесь подробности еще более интимные, чем все те, о каких мы сообщали ранее.

В Национальной библиотеке находится манускрипт в шести томах форматом в пол-листа, зарегистрированный отцом Лелоном под номером 21 448 и под названием «Людовикотрофия, или Дневник всех поступков и здоровья Людовика, дофина Франции, который был впослед­ствии королем Людовиком XIII, от момента его рожде­ния (27 сентября 1601 года) и вплоть до 29 января 1628 года, составленный Жаном Эруаром, первым медиком государя».

Человек, посвятивший двадцать три или двадцать четыре года своей жизни этой неблагодарной работе, не желал извлечь из нее никакой другой славы и никакой другой пользы, кроме чести ни на мгновение не покидать короля.

И в самом деле, он, как нетрудно увидеть, не покидал его ни на мгновение.

Он умер в лагере под Ла-Рошелью, как это удостове­ряет следующее примечание, написанное ниже послед­них строк последней страницы шестого тома ману­скрипта:


«Здесь заканчивается дневник деятельной жизни короля Людовика XIII от его рождения и до сего дня, самым точ­ным образом описанной в шести томах, из коих настоящий является последним, мессиром Жаном Эруаром, сеньором де Вогринъёзом, который был сражен болезнью в Этре, в лагере под Ла-Рошелью, в субботу двадцать девятого января тысяча шестьсот двадцать восьмого года и умер восьмого февраля того же года, в возрасте семидесяти восьми лет, находясь на службе своего повелителя-короля, здоровью которого он был полностью предан, менее стре­мясь к богатству, чем к славе, несравненной любви и пре­данности.

Тело его покоится в церкви Вогриньёза».


Я знал, что такой манускрипт существует и что в нем день за днем, час за часом, минута за минутой учтены все поступки короля. И мне пришла в голову мысль полюбо­пытствовать, насколько убийство маршала д’Анкра нару­шило распорядок жизни короля или его здоровье.

Я отправился в Библиотеку и попросил показать мне манускрипт Эруара; проявив отменную вежливость, мне вручили его. Вначале я поискал там записи, относящиеся к 23 апреля, воскресному дню, когда замысел убийства провалился и когда «король, понимая, что случай упу­щен, не подал виду, что его это раздосадовало, не выка­зал никакакого беспокойства и попросил подать ему его кушанье».

Давайте поинтересуемся душевным и физическим состоянием короля в течение этого дня.

Однако мы предупреждаем вас, прекрасные читатель­ницы, что там присутствуют крайне интимные подроб­ности: вам о них читать не следует.


«23 апреля 1617 года. Проснулся в семь часов пополуночи; пожаловался на боль; пульс хорошего наполнения, ровный; температура тела нормальная; встал, умылся; лицо доброе, веселое; моча желтая; причесался, оделся; помолился. В восемь часов позавтракал: ничего не пил. Дождливо; вышел на галерею, сыграл в бильярд, отправился в Бурбонскую часовню, в покои королевы-матери. В одиннадцать часов пообедал: салат из 6 побегов спаржи; кусочек вареного молодого голубя; жареный каплун с 12 побегами спаржи; вареная телятина; костный мозг с 12 клёцками; майские грибы в масле с гренками; два куска пирога; сок двух апель­синов, выпитый по ложечке; желе; сушеные черешни; четыре ломтика яблока, запеченные в сахаре и политые розовой водой; 12 мускатных изюмин; пять ложек айвового варенья; чуточку хлеба; пил сильно разбавленный кларет; маленькая ложечка укропного драже. Отправился к королеве-матери, через галерею, в Тюильри, на вечерню в монастырь фелъянов; вернулся в карете. В четыре часа пошел из галереи к королеве-матери. В семь часов сделал свои дела (нетрудно догадаться, что доктор Эруар назы­вает «своими делами»): кал желтый, мягкий, обильный. В четверть восьмого ужин: салат из 12 побегов спаржи; хлебный суп; кусочек вареного голубя; вареный каплун с побегами спаржи; вареная телятина; костный мозг и варе­ные уши козленка; майские грибы в масле с гренками. Кушал много: попросил гусятины; сок двух сладких апельсинов; съел нижнюю часть гусиной ножки; выпил сильно разбав­ленного кларета; 14 сушеных черешен; 5 фиг; засахаренные зеленые виноградины; чуточку хлеба. Без четверти девять разделся, пописал; кал желтый; лег в постель; пульс хоро­шего наполнения, ровный; умылся; температура нормаль­ная; помолился; уснул в десять часов и спал до половины десятого утра».


Вот как Людовик XIII провел этот день, 23 апреля 1617 года. Как видно, озабоченность не лишила его ни аппе­тита, ни сна. Он поел за четверых и проспал одиннадцать с половиной часов!

Посмотрим, что поисходило на следующий день, в понедельник 24 апреля.

В этот день Людовик XIII поднялся, как мы уже знаем, в половине десятого, велел передать, что он желает отправиться на охоту, и приказал, чтобы офицеры воен­ной свиты и рейтары были готовы сопровождать его.

Местом сбора был назначен конец галереи Тюильри, где короля ожидала карета, запряженная шестеркой; однако отъезд откладывался с часу на час.

Прежде всего, король пожелал позавтракать перед отъездом; потом затеял бильярдную партию; затем, вспомнив, что молодая королева ни о чем не предупре­ждена, он отправился к ней и попросил ее ничему не удивляться, если она услышит шум.

Возвращаясь, он повстречался с Ботрю, даже не подо­зревавшим о заговоре, долго беседовал с ним и, не желая смотреть в глаза собеседнику, скоблил кусок пергамента, чтобы сделать его тоньше; выглядел он при этом, как всегда, и тон его голоса был самый обычный.

Тем временем Витри, поместив своих людей в засаду, чтобы они предупреждали его о всех передвижениях мар­шала, с самым безразличным видом уселся на сундуке в зале Швейцарцев.

Дю Алье, его брат, вместе с четырьмя или пятью надеж­ными людьми расположился в углу заднего двора; Перре с таким же количеством людей разместился в малом кабинете, а Ла Шене, имея при себе столько же солдат, находился возле первой двери.

Все трое состояли в заговоре; их подчиненные знали, что им предстоит кого-то убить, но не ведали, о ком идет речь. Однако это ничего не значило: они были из тех, кто кричит: «Смерть!», когда им говорят: «Бей!»

Время от времени Витри поднимал голову и прислу­шивался; Дю Алье прохаживался по набережной; Перре приоткрыл дверь кабинета, где он притаился, а Ла Шене взобрался на каменную тумбу, чтобы увеличить дальность обзора.

Около десяти часов Витри известили, что маршал только что вышел из своего дворца и приближается к Лувру, сопровождаемый пятьюдесятью или шестьюдеся­тью дворянами, которые по большей части идут впереди него.

Витри тотчас вышел из зала Швейцарцев, накинув на плечо плащ и взяв в руки трость; по пути он подобрал Перре, Ла Шене и Дю Алье с их людьми; затем все вме­сте, числом около пятнадцати, они двинулись навстречу маршалу.

Однако маршала окружала такая плотная толпа, что Витри прошел мимо, не разглядев его. Тем не менее, понимая, что их пути должны были пересечься, он оста­новился и спросил у дворянина по имени Ле Коломбье:

— А где же маршал?

Ле Коломбье указал рукой на человека, остановивше­гося посреди обступивших его людей, и сказал:

— Да вот же он: читает письмо.

Дело происходило у входа на Неразводной мост; мар­шал только что двинулся дальше и шагал очень медленно, читая на ходу. По правую руку от него шли сьер де Боз-Ами и сьер де Ковиньи, вручивший ему письмо, которое он теперь читал. Так что Витри, находившийся по левую руку от маршала, оказался у его незащищенной сто­роны.

Он сделал четыре шага, догнал маршала, протянул руку и, коснувшись его плеча, произнес:

— Господин маршал, король приказал мне взять вас под арест.

Кончини остановился в полном удивлении и, с рас­терянным видом глядя на Витри, спросил по-италь­янски:

— Mè?[38]

— Да, вас, — ответил Витри.

И, схватив его за воротник, он подал знак тем, кто его сопрождал, броситься на маршала.

Они только этого и ждали.

В то же мгновение Дю Алье, Перре, Морсен и Дю Бюиссон, повинуясь знаку Витри, устремились вперед, одновременно выстрелив из пистолетов, так что нельзя было понять, кто их них сделал это первым, а кто — последним.

Из пяти пущенных пуль две угодили в ограду моста, а три другие попали в маршала: одна вошла ему в лоб, между глаз; другая — в горло; третья — в щеку, возле правого уха.

И тогда настал черед остальных: Саррок, Таран и Ла Шене кинулись на него с поднятыми шпагами. Саррок, который еще за месяц до этого предлагал королю убить маршала, нанес ему удар в бок, чуть выше соска; Таран дважды ударил его в грудь; Гишомон и Буайе тоже нанесли ему удары, но они кололи уже труп.

Все это произошло так быстро, что маршал, убитый, по всей вероятности, еще пистолетными выстрелами, упал лишь после третьего удара шпагой, да и то упал он лишь на колени, привалившись к ограде.

И тогда, с криком «Да здравствует король!», Витри пнул маршала ногой, после чего тот окончательно рухнул на землю. Тотчас же все ворота Лувра затворились и гвардейцы приготовились к бою.

В этой суматохе два дворянина из свиты маршала успели выхватить шпаги из ножен и попытались ударить Витри, но продырявили лишь его плащ.

Саррок завладел шпагой маршала и отнес ее королю, который тотчас подарил ему этот трофей. Дю Бюиссон снял с пальца убитого бриллиантовый перстень стои­вший, как говорили, шесть тысяч экю. Буайе взял его перевязь; кто-то другой — его плащ из черного бархата, украшенный миланским позументом.

Лишь двое пажей рыдали над телом убитого, но осталь­ные пажи сорвали с них шляпы и плащи.

Ле Коломбье, тот, у кого Витри спросил, где находится маршал, вначале, при звуках пистолетных выстрелов, отступил назад, но затем, когда толпа рассеялась, им овладело любопытство и он решил приблизиться к трупу, чтобы взглянуть, в каком тот состоянии: он увидел, что лицо маршала совершенно почернело от пороха и испач­кано грязью, а его брыжи, опаленные огнем, тлеют, словно фитиль аркебузы.

Он еще не закончил этот осмотр, когда тело подняли и отнесли в небольшую комнатушку гвардейских солдат.

Маршал был облачен в шитый золотом черный камзол и короткие штаны из серо-коричневого бархата, отделан­ные широкими миланскими лентами.

Его бросили на землю перед небольшим непригляд­ным портретом короля, и вот туда все и приходили взгля­нуть на убитого.

Тело осмотрели, и выяснилось, что на нем нет коль­чуги, хотя ходили разговоры, что маршал носит ее всегда; так что все нанесенные ему раны оказались очень глубо­кими. Поверх рубашки на нем была небольшая золотая цепь весом в пятнадцать унций, к которой был прикре­плена закрытая ладанка с изображением агнца Божия; в ладанке обнаружили лишь сложенный вчетверо лоскут белого полотна, который сочли колдовским амулетом. В любом случае, если это и был амулет, то маршала он защитил плохо.

В штанах у него было три или четыре кармана. Там нашли обязательства казначейства и долговые расписки на общую сумму в миллион девятьсот восемьдесят пять тысяч ливров, уложенные в два запечатанных конверта, которые, кстати говоря, он всегда носил при себе.

Тело завернули в простыню, купленную за пятьдесят су, и, чтобы не трудиться и не зашивать эту простыню, ее просто перевязали на обоих концах веревками; позд­нее, около полуночи, по приказу короля его похоронили в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, точно под хорами, причем плиты там так быстро и так умело уложили снова, что казалось, будто никто к ним и не прикасался.

Священник хотел было прочитать над несчастным покойником заупокойную молитву, однако присутству­ющие воспротивились этому, заявив, что негодяй никоим образом не заслуживает, чтобы за него молились.

Сразу после убийства на Неразводном мосту Витри вернулся во двор Лувра и стал прогуливаться там взад- вперед, глядя во все глаза за происходящим вокруг. Сто­ило ему там оказаться, как одна из служанок королевы, по имени Катерйна, подняла оконную раму в комнате Марии Медичи и дрожащим голосом спросила:

— Ради Бога, господин де Витри, скажите, что случи­лось?

— Да ничего особенного, — ответил Витри. — Просто только что убили маршала д’Анкра.

— Господи Иисусе! — воскликнула служанка. — И кто же это сделал?

— Я, — ответил Витри.

— Но по чьему приказу?

— По приказу короля.

Катерина живо закрыла окно и, вся в слезах, побежала сообщить эту новость королеве.

Вначале Мария Медичи сделалась страшно бледной, а затем, попросив повторить ей сказанное, как если бы она не расслышила, промолвила:

— Я правила семь лет и ничего больше не жду, кроме короны небесной!

Пробило одиннадцать часов. Напомним, что как раз в это время епископ Люсонский, предупрежденный нака­нуне вечером о смертельной опасности, которая угро­жала его благодетелю, решился покинуть дом благочин­ного Люсонского церковного округа и отправиться в Лувр.

Людовик XIII встретил его в галерее; это был первый посторонний человек, с которым король встретился после того, как ему сообщили известие об убийстве мар­шала.

— О! — воскликнул он. — Наконец-то я освободился от вашей тирании, господин епископ Люсонский!

Как видим, король был несправедлив по отношению к епископу.

Вот, кстати, каким образом известие о трагическом происшествии дошло до Людовика XIII.

Король, как уже было сказано, находился в своем ору­жейном кабинете, и, когда он уже затрясся от звуков 210

пистолетной пальбы, доносившихся до него, в дверь к нему постучал полковник д'Орнано, восклицая:

— Все кончено, государь!

— Так он мертв? — спросил король.

— Да, государь, да еще как мертв!

Король облегченно вздохнул, а затем повернулся к Деклюзо и сказал:

— Ну-ка, пусть мне дадут мой толстый витри.

Его толстым витри был карабин, преподнесен­ный ему в подарок Витри.

Затем, взяв в руку шпагу, он вышел из кабинета и про­следовал в большой зал.

В это время туда явился Ле Коломбье; как мы уже знаем, он перед этим вблизи рассмотрел маршала и потому мог сообщить королю все подробности. Людо­вик XIII с жадностью выслушал их; затем, когда у него уже не осталось никаких сомнений, что с маршалом покончено, двери зала закрыли, и король появился возле окон, выходивших во двор, а чтобы он лучше был виден оттуда, полковник д’Орнано обнял его и приподнял, желая показать тем, кто стоял внизу вместе с Витри.

Заметив Людовика XIII, все принялись размахивать шпагами и пистолетами и кричать: «Да здравствует ко­роль!»

Король отвечал им:

— Спасибо! Спасибо, благодарю вас! С этого часа я король!

Затем, перейдя к другим окнам, выходившим на кухон­ный двор, он крикнул:

— К оружию, друзья! К оружию!

Услышав этот крик, все гвардейские солдаты построи­лись в образцовом порядке на всех подъездных дорогах и улицах, и каждый из них, радуясь тому, что видит короля здоровым и бодрым, показывал на него своему товарищу и кричал: «Да здравствует король!», ибо незадолго до этого слышались пистолетные выстрелы, а так как никто не знал, в кого были направлены эти выстрелы, то были опасения, что стреляли в короля.

Тем временем Людовик XIII не умолкал:

— Хвала Господу! Вот я и король! Пусть мне отыщут старых слуг моего отца и прежних советников моего Государственного совета: отныне я хочу править, полага­ясь на их мнение.

Один из слуг короля, по имени Покар, отправился за г-ном де Вильруа и президентом Жанненом; другие побе­жали за господами де Жевром, де Ломени, де Поншартреном, де Шатонёфом, де Понкарре и прочими бывшими членами Государственного совета. Затем, ожидая их, король приказал отправить гонцов в Парламент, в Бастилию и во все концы города, ибо он опасался, что там могут вспыхнуть беспорядки.

Так что гвардейские лейтенанты, знаменщики и унтер- офицеры сели верхом на лошадей и в сопровождении нескольких стражников стали разъезжать по всему городу, выкрикивая:

— Да здравствует король!

Что же касается маршальши, то вот как она узнала о постигшем ее несчастье.

Она прохаживалась по своей комнате, как вдруг дверь открылась и на пороге появились гвардейцы короля. Спросив у них, чего они хотят, она попросила их уда­литься.

В эту минуту она услышала грохот пистолетных выстрелов, донесшийся со двора Лувра.

— Что это такое? — спросила она.

— Сударыня, — ответили ей, — это какая-то ссора, в которой замешан господин барон де Витри.

— Барон де Витри? Ссора? Пистолетные выстрелы в Лувре?.. Вы увидите, что все это против моего мужа!

Вслед за тем кто-то вошел в комнату и, покачав голо­вой, сказал:

— Плохая новость, сударыня: господин маршал мертв!

— Он убит! — воскликнула Элеонора Галигаи.

— Верно, сударыня, и убил его Витри.

— Значит, — сказала она, — это было сделано по при­казу короля.

Тотчас же, сознавая, что все потеряно, она засунула свои драгоценности в тюфяк кровати и, велев, чтобы ее раздели, легла в постель.

Мы уже рассказывали, как новость об убийстве мар­шала узнала Катерина, горничная королевы, и как та, услышав это известие из ее уст, воскликнула: «Я правила семь лет и ничего больше не жду, кроме короны небес­ной!»

Королева находилась в своем лютневом кабинете, куда к ней поспешили прийти вдовствующая герцогиня де Гиз, принцесса де Конти и г-жа де Гершевиль; они застали ее мечущейся по комнате, растрепанной и зала­мывающей руки.

— Вы уже знаете, сударыни? Вы уже знаете? — при виде их воскликнула она.

Дамы знали о случившемся, но далеко не все.

Узнать подробности отправили Катерину.

Между тем в комнату королевы вошел Ла Плас.

— Сударыня, — спросил он, — вы знаете новость?

— Разумеется, знаю! — ответила Мария Медичи.

— Никто не знает, как сообщить ее госпоже мар­шальше, и меня послали спросить ваше величество, не соблаговолите ли вы взять на себя труд сказать ей о том, что произошло.

— Ах! Есть много чего другого, что мне нужно сделать и о чем мне следует подумать! — воскликнула коро­лева. — Если никто не знает, как сказать ей эту новость, то пусть ей ее споют.

Ла Плас вышел.

Десять минут спустя он вернулся.

Нам уже известно, каким образом Элеонора Галигаи узнала о случившемся.

Так что Ла Плас пришел по поручению маршальши: она послала его спросить у королевы, угодно ли той при­нять ее, чтобы они утешили друг друга; в любом случае, она просила королеву защитить ее.

— Еще чего! — воскликнула королева. — Мне потребу­ется немало трудов, чтобы защитить самое себя, так что не говорите мне больше об этих людях, которым я столько раз открыто заявляла, что им уже давно следует быть в Италии. Я втолковывала все это дураку-маршалу, и знаете, что он мне ответил? Что король обходится с ним любезнее, чем прежде! На что я сказала ему: «Не верьте этому! Король не всегда говорит то, что он думает».

Однако просьба маршальши навела Марию Медичи на одну мысль. Королева вызвала Бресьё, своего главного конюшего.

— Ступайте, — сказала она ему, — к королю и спро­сите его от моего имени, есть ли у меня возможность поговорить с ним.

Минуту спустя Бресьё вернулся.

— Сударыня, — сказал он, — король велел ответить вам, что теперь он чересчур занят и что ваш разговор состоится в другой раз; однако он просил ваше величе­ство пребывать в уверенности, что всегда будет чтить вас как свою мать; тем не менее он заявил, что, поскольку Богу было угодно породить его королем, он решил пра­вить отныне самостоятельно.

В это мгновение в дверь лютневого кабинета постучал г-н де Прель, капитан гвардейцев королевы.

— Что там еще? — спросила Мария Медичи.

— Сударыня, — произнес г-н де Прель, — господин де Витри, действуя от имени короля, явился разоружить моих людей; он заявил, что впредь ваше величество будут охранять гвардейцы короля. Что мне надлежит делать?

— Повинуйтесь приказам короля, господин де Прель, — ответила Мария Медичи, а затем добавила: — Господин де Бресьё, вы слышали, что я сейчас сказала, так что проследите за тем, чтобы приказы короля испол­нялись неукоснительно.

В итоге гвардейцы королевы были разоружены; Витри поставил на их место двенадцать гвардейцев короля и столько же их поместил у малого крыльца.

Витри доложил королю о том, что произошло. Людо­вик XIII кивнул в знак одобрения, а затем добавил:

— Завтра следует запретить господину де Шартру, Бре­сьё и Ла Мотту входить к королеве; следует также заму­ровать внутренние двери, соединяющие ее покои с моими. Моей матери по-прежнему будут прислуживать ее придворные дамы и офицеры, но при этом всегда будут присутствовать два королевских гвардейца, и так будет до тех пор, пока я не утвержусь как следует. Ну а покамест пусть у нее потребуют ключи от всех комнат, расположенных под моей спальней; кроме того, пусть швейцарцы изрубят топорами подъемный мост, связы­вающий спальню королевы-матери с ее садом.

Этот был как раз тот мост, который называли мостом Любви.

Примерно в то самое время, когда король отдавал эти приказы, то есть около половины двенадцатого утра, Бассомпьер, узнавший новость об убийстве маршала д’Анкра и шедший поздравить с этим событием короля, повстречал на мосту г-жу де Рамбуйе, которая держала в руках часослов.

— Ах, маркиза, — обратился к ней Бассомпьер, — куда это вы направляетесь?

— К мессе, разумеется, — ответила маркиза.

— К мессе?! Но о чем же еще вы можете просить Бога, если он только что соблаговолил избавить нас от мар­шала д'Анкра?

Поместив гвардейцев короля в передней королевы- матери, Витри послал стражников арестовать мар­шальшу.

Ее застали лежащей в постели. Мы уже знаем, по какому случаю она туда легла, надеясь защитить таким образом сокровища, упрятанные в тюфяке.

Стражники порылись всюду, но вначале ничего не нашли. Однако, поскольку было очевидно, что брилли­анты и драгоценные украшения должны были быть в комнате, маршальшу заставили подняться, чтобы порыться в ее постели. После розысков, длившихся всего лишь несколько минут, сокровища были найдены.

Читателю понятно, что все это не обошлось без того, чтобы стражники не запихали в собственные карманы самую малость предметов, которые оказались у них под рукой и пришлись им по вкусу.

В итоге, когда маршальша решила надеть свои чулки, ей уже не удалось найти их, а когда она порылась у себя в карманах, чтобы взять там деньги для покупки новых чулок, выяснилось, что карманы пусты.

Тогда она послала спросить у своего сына, которого удерживали пленником в другом месте, не найдется ли у него экю, чтобы она могла отправить слуг купить ей чулки. Мальчик собрал все, что нашлось в его к а р м а ш к а х, и послал матери четверть экю.

Затем, поскольку бедный ребенок плакал горючими слезами, узнав о гибели отца и аресте матери, а страж­ники уговаривали его набраться терпения, он промол­вил:

— Увы, так и придется сделать! Ведь мне не раз пред­сказывали, что я понесу кару за грехи моего отца!

Граф де Фиески — он происходил из рода того отваж­ного графа де Фиески, который за семьдесят лет до этих событий свалился в море, пытаясь захватить власть в Генуе, — претерпел немало мучений по вине маршальши д'Анкр, хотя и был конюшим царствующей королевы, что, впрочем, не являлось таким уж важным обстоятель­ством, ибо подлинной царствующей королевой была Элеонора Дори. Вначале она заставила его поселиться в одной из самых скверных комнат Лувра, а затем изгнала из окружения короля и королевы, поскольку в разговоре с королем он выставил ее в неблагоприятном свете. Но, когда ему стало известно о положении, в котором ока­зался юный Кончини, запертый в каком-то кабинете и до такой степени подвергавшийся издевательствам со стороны стражников, что он отказался от всякой пищи, желая, по его словам, умереть с голоду, граф де Фиески вспомнил, что бедный малыш был крестником короля Генриха IV, и отправился к Людовику XIII просить у него разрешения взять мальчика под свой надзор; затем, поскольку стражники похитили у своего юного пленника шляпу и плащ, граф дал ему плащ и шляпу своего лакея и отвел его в Лувр, в свою комнату.

Узнав, что мальчик находится в Лувре, молодая коро­лева, наслышанная о том, что он прекрасно танцует, послала за ним и, в то самое время, когда раны его отца еще кровоточили, а стражники препровождали его мать в тюрьму, потребовала, чтобы он исполнил у нее на гла­зах все танцевальные фигуры, какие были ему известны; и несчастный ребенок проделал все это, обливаясь сле­зами, но все же проделал, в надежде получить с ее сто­роны какую-нибудь поддержку для своей матери и для себя.

Перед тем, как маршальшу препроводили в тюрьму, ее допросили господа Обри и Ле Байёль: они остановили ее в передней и стали допрашивать по поводу того, какими еще драгоценностями и деньгами она могла располагать. Маршальша ответила, что у нее есть еще жемчужные украшения: бусы из сорока жемчужин, каждая из кото­рых стоит по две тысячи ливров, и ожерелье из пяти ниток жемчуга, в котором каждая жемчужина стоит пять­десят ливров, что в общей сложности составляет около ста двадцати тысяч экю. После чего она завернула все это в бумагу, велела опечатать в ее присутствии и попро­сила тех, кто ее допрашивал, отдать эти украшения в собственные руки короля, что они затем исделали; при этом она говорила им, что у нее нет никаких опасений и что если они пожелают поспособствовать признанию ее невиновной, то она, как только вернется в милость, подарит каждому из них по двести тысяч экю.

В ответ на что один из них сказал ей:

— Вот сейчас вы просите нас, сударыня, а ведь всего две недели назад, осмелься мы взглянуть вам в лицо, вы сочли бы себя оскорбленной, заявили бы, что на вас напустили порчу, и наказали бы нас!

— О, не говорите мне о том времени, господа, я была тогда безумна!

Допросив маршальшу, господа Обри и Ле Байёль отправилась в покои маршала, где они обнаружили каз­начейских обязательств еще на два с половиной милли­она ливров.

Между тем, после того как те же господа совершили оказавшуюся бесполезной поездку в Мармутье, к брату маршальши, где они не нашли ничего стоящего, некий г-н Олье сделал признание, что у него на хранении нахо­дятся сундуки маршала.

Он передал эти сундуки королю, и в них обнаружили два канделябра из чистого золота, две дюжины золотых тарелок, платье, сплошь расшитое бриллиантами, и дру­гие ценные вещи.

Оставалось решить судьбу трех министров, являвшихся фаворитами королевы-матери: Барбена, который управ­лял финансами; Манго, который был канцлером, и епи­скопа Люсонского, будущего кардинала Ришелье, который был особо доверенным фаворитом королевы-матери и имел звание государственного секретаря.

Мы уже видели, что произошло с епископом Люсонским, когда спустя час после убийства маршала он явился к королю: «Наконец-то я освободился от вашей тирании, господин епископ Люсонский!» — заявил ему король и повернулся к нему спиной.

Все было ясно, и любой другой воспринял бы это как окончательное решение.

Однако с епископом Люсонским дело обстояло иначе. Мы еще увидим, как он вернется.

Манго вторым после епископа Люсонского отважился прийти в Лувр. В подобную минуту он вступал туда, как нетрудно понять, весьма робким шагом. Манго напра­вился было к покоям королевы, но во дворе его остано­вил Витри.

— Куда вы направляетесь, господин Манго? — спросил он канцлера.

— К ее величеству королеве-матери.

— Простите, но прежде всего следовало бы узнать, будет ли это угодно его величеству королю.

Манго остановился. Витри же отправился исполнять свою должность дворцового маршала, поглядывая по сторонам и не обращая более внимания на канцлера. Манго стал прохаживаться по двору, покусывая зубо­чистку, которую он держал во рту. Наконец канцлеру наскучило дожидаться ответа, и он послал спросить у короля, угодно ли его величеству, чтобы он пришел засвидетельствовать ему свое почтение. Король велел ответить Манго, что его приход ему не угоден, а угодно ему, чтобы тот как можно быстрее вернул государствен­ную печать.

Уже час спустя государственная печать была у короля.

Барбен при первом же известии об убийстве маршала тоже решил отправиться в Лувр, чтобы посмотреть, что там происходит; но, когда он еще стоял на пороге своего дома, через г-на Аннекена его предупредили, что ему лучше немного обождать, а не подвергать себя опасно­сти, не зная наверняка, как его примут во дворце. Так что Барбен вернулся к себе в дом, но спустя какое-то время вышел оттуда снова и попытался укрыться в конюшне королевы. Узнав, что он там, г-н Манго и епи­скоп Люсонский присоединились к нему. Затем они послали к королеве-матери г-на де Бражелона, который действовал так ловко, что сумел добраться до Марии Медичи и передать ей просьбу триумвирата.

— Скажите им, — ответила королева-мать, — что в отношении Барбена я сделаю все, что смогу, но в отно­шении других я ни за что не ручаюсь. Так что пусть они позаботятся о своей безопасности по собственному усмо­трению.

После этого Манго отправился за государственной печатью, надеясь передать ее королю лично. Передавая ее королю, он мог бы поговорить с ним и предпринять последнюю попытку оправдаться; однако, когда он начал подниматься по главной лестнице, его окликнул шедший позади него Витри:

— Эй, господин Манго! А куда это вы идете в вашей атласной мантии?

— Я иду, сударь, к его величеству.

— Король больше не нуждается в ваших услугах, сударь.

— Он потребовал, чтобы я вернул ему государственную печать.

— Хорошо; ждите здесь.

Манго ждал в передней целый час; по прошествии этого времени появился Люин, который произнес, обра­щаясь к канцлеру:

— Именем короля, сударь, отдайте мне государствен­ную печать.

Манго вернул печать, и король передал ее на хранение Арманьяку.

При этом, потирая ладони, он произнес:

— Что ж, надеюсь, что теперь, когда печать уже у нас, мы приберем к рукам и финансы.

После этого Манго был препровожден стражниками в комнату барона де Витри, откуда он не выходил весь день вплоть до пяти часов вечера, когда ему было позво­лено вернуться домой.

Что же касается епископа Люсонского, то он отнюдь не упал духом после грубого приема, оказанного ему королем. Епископ попросил напомнить его величеству, что еще две недели тому назад, видя беспорядок, кото­рый творится в государственных делах, он подал в отставку и, следственно, хотел бы знать, какое решение принял по его поводу король.

Король велел передать ему, что при желании он может остаться в совете в качестве епископа или государствен­ного советника, но вот что касается должности государ­ственного секретаря, то она передана г-ну де Вильруа. В связи с этим его величество попросил епископа вернуть все деловые бумаги.

Разумеется, епископ Люсонский тотчас исполнил эту просьбу.

Пока в покоях королевы выставляли гвардейцев; пока рылись в тюфяке маршальши; пока та, что еще накануне была богаче царствующего короля и могущественнее королевы-матери, просила у своего несчастного ребенка экю, чтобы купить себе чулки взамен пропавших, король принимал поздравления от своего брата, герцога Орлеан­ского, графа Суассонского, кардинала де Гиза, шевалье де Вандома и герцога Немурского.

Толпа вокруг него была столь плотной, что он, дабы не задохнуться, был вынужден забраться на бильярд, куда его подняли вместе с Месье и господином Графом.

Господином Графом называли графа Суассонского, третьего сына Луи I, принца де Конде, подобно тому как его старшего сына называли господином Принцем. Вто­рого сына называли принцем де Конти.

Мы уже говорили о господине Принце в связи с любо­вью Генриха IV к его жене, и, вероятно, у нас будет слу­чай поговорить о нем еще. Позднее мы поговорим и о принцессе де Конти, о которой можно сказать куда больше, чем о господине Принце. Ну а прямо здесь мы поговорим о господине Графе, о котором сказать вообще нечего или же можно сказать так мало, что не стоит и трудиться.

К тому же в то время граф Суассонский был всего лишь подростком, ровесником короля. Он был сыном Шарля де Бурбона, графа Суассонского, который умер в 1612 году, то есть за пять лет до описываемых событий.

Позднее молодой человек встал в ряды противников Ришелье, вступил в союз с Великим Конде, своим пле­мянником, выступая против регентши во всех событиях Фронды, одержал победу над герцогом де Шатийоном в битве при Ла-Марфе, в Шампани, и был убит последним пистолетным выстрелом, раздавшимся в ходе этого сра­жения.

И вот, возвышаясь на бильярде, который, по существу говоря, стал его первым троном, король принимал своих новых министров: президента Жаннена и господ де Жевра, де Ломени, де Поншартрена, де Шатонёфа и де Понкарре.

Самым известным из всех этих старых зануд, как их называли молодые придворные, тем, кто в самом деле оставил настоящий след в истории, был президент Жаннен, рьяный лигист, присоединившийся затем к Ген­риху IV.

Президент Жаннен был сыном кожевника из Отёна в Бургундии. Располагая средствами, отец отправил моло­дого человека учиться в Париж. Жаннен пустился там в сильный разгул, и почтенный кожевник прекратил снаб­жать сына деньгами. Жаннен вернулся в Бургундию и женился на дочери медика из Семюра, у которой было неплохое приданое.

Тем временем в Блуа убивают герцога де Гиза и карди­нала де Гиза. Майен, губернатор Бургундии, вводит в ней военное положение; Жаннен отдает себя в распоряжение Майена и, благодаря своим незаурядным умственным способностям, становится весьма полезным ему.

Однажды, когда герцог Майенский проезжал через Отён, Жаннен попросил герцога оказать ему честь и ото­бедать у него в доме.

Майен принимает приглашение и направляется к Жаннену.

Однако Жаннен, представляя герцогу своего отца, который даже не снял своего фартука дубильщика, гово­рит ему:

— Монсеньор, вот хозяин дома; это он вас угощает.

Герцог Майенский заключает кожевника в объятия и сажает его во главе стола.

Овладев Парижем, король Генрих IV направился к Лану.

Жаннену, находившемуся там, было поручено вести переговоры с королем. Они обменялись предложениями, которые один выдвигал с высоты крепостных стен, а дру­гой — стоя у их подножия. Жаннен держался предельно твердо и отвергал все условия, выдвинутые королем.

Генрих был в ярости.

— О! — воскликнул он, грозя кулаком неуступчивому переговорщику. — Обещаю вам, метр Жаннен, что если я вступлю в Лан, то прикажу повесить вас.

— Что ж, — ответил Жаннен, — покуда я жив, вы сюда не войдете, ну а когда я умру, меня вовсе не будет забо­тить, что вы тут станете делать.

В итоге Майен заключил мир с королем.

Он забыл позаботиться об охранной грамоте для Жаннена, однако подле такого человека, как Генрих IV, охра­ной Жаннену служило само его стойкое поведение.

Он удалился в Бургундию, чтобы жить там в своем доме высоко в горах, куда можно было добраться только по очень крутой тропе. По его мысли, те, кто любил его по-настоящему, должны были отыскать его, где бы он ни оказался, а что касается других, то он и не склонен был видеть их.

Но однажды, к великому удивлению Жаннена, какой-то чужак, какой-то незнакомец отыскал его на вершине горы. Незнакомец явился от имени Генриха IV и принес Жаннену письмо, составленное в следующих выражениях:


«Господин Жаннен!

Вы хорошо служили мелкому князю; надеюсь, вы еще лучше будете служить великому королю.

ГЕНРИХ.

P.S. Следуйте за человеком, которого я послал к вам, и он приведет вас ко мне».


Жаннен последовал за посланцем короля, и Генрих IV отправил его в Испанию для ведения там мирных пере­говоров. Жаннен превосходно справился с поручением.

Когда он вернулся оттуда, король предоставил ему должность президента Дижонского парламента. И потому с тех пор его всегда называли президентом Жан­не ном.

Как-то раз, желая привлечь его на свою сторону, королева-мать предложила ему значительную денежную сумму, что-то около трех или четырех тысяч экю.

Он отказался от этих денег, заявив, что в годы мало­летства своего сына королева-мать не может распоря­жаться ничем.

В 1608 году король отправил его во Фландрию, и это благодаря ему республика Соединенных Провинций про­должала придерживаться перемирия 1609 года.

После гибели короля Жаннен стал главноуправля­ющим финансами, однако затем его лишили этой долж­ности, которая была отдана Барбену.

Он заранее приказал изготовить для него гробницу в той самой церкви, где находилась могила его отца, бок о бок с ним. На надгробном камне отца было заботливо сохранено его звание кожевника. Из смирения то было сделано или из гордыни?

III

Проследим теперь за тем, как протекал знаменательный день 24 апреля 1617 года.

Пока король, взобравшись на бильярд, на котором мы оставили его, чтобы заняться президентом Жанненом, принимал поздравления принцев крови и восстанавливал министров своего отца в их прежних должностях, пол­ковник д'Орнано — тот самый, что обнял короля, чтобы поднять его до высоты окон и показать гвардейцам, — поспешил в Парламент, который уже прекратил свое заседание. Однако он выяснил, что президенты палат находятся в канцелярии вод и лесов, и вошел туда, чтобы сообщить им новость о смерти маршала.

Однако господа — это собирательное наименование предназначалось для советников Парламента; адвокаты и секретари звались всего лишь метрами — уже узнали ее от двух гвардейских унтер-офицеров.

Полковник д'Орнано вошел в кабинет, где находились президенты.

— Господа, — обратился он к ним, — я пришел сооб­щить вам, что король приказал убить маршала д'Анкра, чтобы обрести свободу. От имени его величества короля добавлю: он надеется, что вы готовы ныне и впредь с прежним желанием преданно служить ему. В ответ на это, господа, вы можете быть уверены, что он всегда будет для вас добрым королем.

Первый президент, действуя, разумеется, от имени всех собравшихся, ответил утвердительно и тотчас лично отправился в Лувр, причем пешком, поскольку неразбе­риха была столь велика, что ему не удалось найти карету.

За всеми этими событиями королю пришло время обе­дать, в чем читатель может удостовериться, читая днев­ник состояния здоровья Людовика XIII; после обеда поприветствовать короля явился кардинал де Ла Рошфуко; видя, что королю не дают спокойно поиграть с товарищами, а вместо этого каждую минуту его отрывают от игры, чтобы поговорить с ним о важных делах и госу­дарственных интересах, кардинал промолвил:

— Государь, вашему величеству следует приучиться к терпению, ибо отныне вам будут досаждать еще больше.

— Вы ошибаетесь, сударь: мне куда досаднее было избражать из себя ребенка, чем заниматься всеми этими делами.

Затем, обращаясь к тем, кто стоял ближе всего к нему, он произнес:

— На протяжении шести лет меня заставляли погонять мулов в Тюильри. Настало время заняться своим ремес­лом короля.

И вдруг, словно подстегиваемый своего рода лихорад­кой, он заговорил громче и живее, чем всегда:

— Господа, согласитесь, что я, должно быть, очень любим французами, ведь мне пришлось поделиться своим замыслом более чем с двумя десятками людей, но ни один из них ни о чем не предупредил этого человека. Впрочем, далеко не вчера я задумал стать властелином: уже давно, во время поездки в Сен-Жермен, я решил направиться оттуда в Руан, а прибыв в Руан, вызвать туда своих верных слуг. В другой раз я вознамерился бежать в Амбуаз; у меня была и другая мысль: пригласить маршала посмотреть в моей комнате маленькие пушечки, из кото­рых я стрелял по своему форту в Тюильри; в это время Деклюзо напомнил бы мне, что три или четыре пушки я оставил внизу, в галерее; после этого я вышел бы из кабинета, будто бы для того, чтобы приказать принести их, и оставил бы маршала там одного; в это время туда вошел бы Витри со своими людьми и убил бы его так, как он убил его сегодня; однако маршал не предоставил им этой возможности. Наконец, пришел черед вчераш­него замысла, который провалился, потому что маршал принял утром какое-то лекарство и вернулся к себе сразу после визита к моей матери.

Одобрительный шепот, последовавший за этим при­знанием короля, свидетельствовал о том, что слушатели восхищены его настойчивостью, и он продолжал:

— К тому же, господа, следует согласиться и с тем, что маршал был отъявленный наглец. Однажды, играя со мной в бильярд, он надел шляпу! Правда, затем он попро­сил у меня разрешения, сказав: «Государь, ваше величе­ство позволит мне покрыть голову?», однако он сделал это уже после того, как надел головной убор. И я ответил ему: «Да, покройте», но тоном, какой должен был дать ему понять, что меня это оскорбило. И разве в другой раз, возможно в тот же самый день, он не расселся в почтовом совете, в моем собственном кресле, и не стал приказывать каждому из государственных секретарей зачитывать почту соответственно их департаментам, отдавая приказы палкой и по собственной прихоти выра­жая свое одобрение или порицание?! А несколькими днями раньше, когда я был один в своей комнате, он нанес мне визит, явившись с двумя или тремя сотнями дворян, которые вошли и вышли вместе с ним, и ни один из них не подумал остаться, чтобы побыть со мной! В другой раз он заявил, что я, не помню уже за какую ребя­ческую шалость, заслужил порку розгами!.. Да, черт побери, король, мой отец, порол меня, когда я был ребенком, но он имел на это право! Когда же я косо смо­трел на маршала, он, спесивец, полагал, что меня настра­ивают против него, доказательством чему служат слова, сказанные им Люину: «Господин де Люин, я прекрасно вижу, что король сердится на меня; но берегитесь: вы мне ответите за это!» Да, клянусь святым чревом, как говоривал мой покойный отец, при виде маршала я кор­чил гримасы, но, к счастью, мы поменялись ролями, и теперь гримаса на лице у него.

Вот на этой остроте, за которую нам следует быть бла­годарными Людовику XIII, ибо они крайне редки у него, он и прекратил, наконец, свою длинную речь, которую г-н де Марийяк, ставший позднее хранителем печати, записал со всей ее лихорадочной бессвязностью, с какой мы ее и воспроизводим.

В это время явились представители Парламента — пре­зиденты и советники; всего их было одиннадцать: три президента и восемь советников; они застали его величе­ство в галерее.

Казалось, что король, так долго хранивший молчание, испытывал теперь потребность выговориться.

— Господа, — промолвил Людовик XIII, приблизи­вшись к ним, — я убедился в вашей преданности и желаю в делах особой важности руководствоваться вашими советами; я и вызвал вас теперь, чтобы узнать ваше мне­ние; пройдите же в кабинет, где собрался мой совет, и там вы узнаете, о чем идет речь.

Представители Парламента направились в кабинет.

Там им было сказано, что король желает выяснить их мнение по двум вопросам: во-первых, следует ли затевать суд над телом маршала д’Анкра, а во-вторых, считают ли они необходимым, чтобы король разослал в провинции и тамошние парламенты заверенные государственной печатью официальные грамоты по поводу того, что про­изошло. Посовещавшись между собой, члены Парла­мента ответили на это следующим образом; по первому пункту: «Поскольку маршал мертв и с его стороны опа­саться больше нечего, король проявит похвальное мило­сердие, если этим и ограничится, не вникая глубже в совершенные маршалом преступления, тем более что, раз уж король приказал его убить, такое решение его величества искупает все, и если действовать иначе, то этим будет поставлено под сомнение могущество короля»; что же касается второго пункта, добавили они, то мар­шал не был такой уж значительной особой, чтобы нужно было разводить столько церемоний и использовать коро­левские грамоты, как если бы речь шла о каком-нибудь великом принце.

Заявив это, они удалились; поскольку их мнение было сочтено правильным, ему последовали.

И если утром раздалось охотничье «Ату!», то вечером состоялся дележ добычи.

Во время вечерней королевской аудиенции каждый урвал себе кусок: один — сердце, другой — печень, этот — селезенку, тот — кишки.

Витри, как ему и было обещано, стал маршалом; кроме того, в наследство ему досталось движимое и недвижи­мое имущество убитого: его баронское владение Лезиньи, дом в Париже и лошади из его конюшни, которых увели уже на следующее утро.

Дю Вер, после смерти маршала вновь вступивший в должность хранителя печати, не скрывал от Витри пре­зрения, которое он к нему испытывал, когда тот пришел к нему, чтобы получить печати на свои жалованные гра­моты; а несколькими месяцами раньше, когда г-н де Темин получил звание маршала за то, что он арестовал принца де Конде, герцог Буйонский не мог удержаться и не сказать:

— Честное слово, с тех пор как маршальский жезл стал наградой судейским приставам и убийцам, мне стыдно быть маршалом Франции!

Было на что посетовать и г-ну де Жерану. У г-на де Жерана имелся незаполненный патент на первую вакант­ную маршальскую должность, а смерть Кончини такую вакансию открыла; однако ему пояснили, что смерть Кончини не была обычной смертью, вследствие чего и эта вакансия не была обычной вакансией, и что неразумно полагать, будто Витри убил Кончини для того, чтобы добровольно отказаться от нее в пользу кого-то дру­гого. Господин де Жеран все понял и стал ждать обыч­ной вакансии.

Господин де Люин получил звание первого дворянина королевских покоев и должность главного наместника Нормандии, а заодно и Пон-де-Л'Арш.

Господин де Вандом возвратил себе Канский замок, полученный им в свое время из рук покойного короля, а затем отнятый у него маршалом. Вдобавок он потребовал аббатство Мармутье и получил его.

Епископ Байоннский потребовал Турскую архиепар­хию, которая, как и Байоннская епархия, была в руках брата маршальши, но он отказался от них, выговорив себе пенсионы по тысяче экю за то и другое.

Анкрский маркизат остался в неопределенном поло­жении, но позднее он был отдан Люину, чтобы округлить доставшиеся ему владения.

Персан, зять маркиза де Витри, получил пост капитана Бастилии и занял его три дня спустя.

Дю Алье, родной брат маркиза де Витри, получил должность капитана гвардейцев и позднее стал марша­лом, именуясь маршалом де Л'Опиталем. (Л'Опиталь — это подлинное имя семейства Витри.) Более того, узнав, что аптекарь маршала хранил один из его сундуков, кото­рый по распоряжению главного судьи по гражданским делам был конфискован квартальным надзирателем, он попросил короля отдать сундук ему, и тот приказал сде­лать это, что бы в нем ни было: сундук оказался всего лишь вместилищем для шкатулки, содержавшей драго­ценностей более чем на двадцать тысяч экю.

Вознаградив таким образом своих добрых друзей, ко­роль отпустил их, повернулся лицом к стене и уснул.

Справимся теперь у достопочтенного доктора Эруара, как прошел этот день у короля в отношении приема пищи и сколько часов смог проспать венценосный убийца после первого совершенного им убийства.


«Понедельник, 24 апреля 1617 года. Проснулся в половине восьмого утра. Пульс хорошего наполнения, ровный; темпе­ратура тела нормальная; встал; лицо доброе, веселое; моча желтая; сделал свои дела; причесался, оделся, помолился. В половине девятого позавтракал: четыре ложки желе; не пил ничего, кроме сильно разбавленного кларета».


Здесь в дневнике небольшая вставка. Мы воспроизво­дим ее в том же виде и с теми же пробелами на листе, что и в оригинале:


«Маршал д'Анкр

убит на мосту

Лувра между десятью и одиннадцатью часами утра».


По-видимому, для достойного медика данное трагиче­ское происшествие не было очень важным событием, и потому он посвящает ему лишь эту короткую запись.

Затем он возвращается к своему дневнику, заключа­ющему в себе последовательность событий, куда более важных в его глазах.


«В полдень обед ...»


Как видите, с обедом случилась двухчасовая задержка. Ну конечно! Как говорится, не разбивши яиц, не сделаешь яичницы; но, будьте покойны, его вели­чество откушает теперь с еще большим аппетитом!

Продолжим цитату:


«В полдень обед: салат из 12 побегов спаржи; четыре петушиных гребня в супе из бланшированных овощей — супа съел 10 ложек; вареный каплун с побегами спаржи; вареная телятина; костный мозг; 12 клёцок; крылышки двух жаре­ных голубей; два ломтика жареного рябчика с хлебом; желе; 5 фиг; 14 сушеных черешен; айвовое варенье на облатке; немного хлеба; выпил сильно разбавленного кларета; малень­кая ложечка укропного драже».


Далее следует пробел.

Дело в том, что венценосный подопечный сбегает от своего доктора; он взбирается на бильярд и держит речь перед присутствующими; он принимает депутацию Пар­ламента; он разглагольствует, он изображает из себя короля; но в половине седьмого к нему возвращается аппетит, и он вновь попадает в лапы своего медика.


«В половине седьмого ужин: салат из 12 побегов спаржи; хлебный суп; вареный каплун со спаржей; вареная теля­тина; костный мозг; майские грибы в сливочном масле с гренками; крылышки двух жареных молодых голубей с хле­бом; желе; сок двух сладких апельсинов; 5 фиг; 5 засахарен­ных зеленых виноградин; 4 сушеные черешни; чуточку хлеба; выпил сильно разбавленного кларета; маленькая ложечка укропного драже; веселился до половины вось­мого; сделал свои дела: кал желтый, мягкий, обильный; веселился до половины десятого; выпил травя­ного отвара; разделся, лег; пульс хорошего наполнения, ров­ный; температура тела нормальная; помолился; в десять часов заснул и спал до половины восьмого утра».


Ну вот мы и успокоились насчет бедного короля, кото­рому только что пришлось претерпеть столько неприят­ностей по поводу маршала д’Анкра. Его обед запоздал на два часа, и, хотя от природы у короля был слабый желу­док — как известно, именно такое действие производил на его отца вид врага, — он веселился с семи до поло­вины восьмого и с восьми до половины десятого, притом что такое не было в его привычках. Сказанное настолько верно, что, раскрыв наугад, в ста различных местах, дневник доктора Эруара, мы нигде не нашли этого очень ценного слова «веселился».

И в самом деле, общеизвестно, что Людовик XIII был наименее веселым и даже наименее способным к весе­лью королем за все время существования французской монархии, что не мешает ему быть довольно занятным, хотя его сын Людовик XIV является в этом отношении весьма сильным его соперником.

Но целые дни напролет веселиться нельзя, и, как удо­стоверяет дневник достопочтенного г-на Эруара, в день убийства маршала д’Анкра король веселился дважды.

Помимо того, он лег в постель, имея «пульс хорошего наполнения, ровный; температуру тела нормальную; помо­лился в десять часов, заснул и спал до половины восьмого утра», то есть чуть больше девяти часов.

Бедный король!

Посмотрим теперь, о чем помышлял добрый народ Парижа, пока длился сон его короля.

Добрый народ Парижа помышлял о том, чтобы вырыть из могилы тело маршала д’Анкра.

На следующее утро, 25 апреля, во вторник, король проснулся около семи или восьми часов утра от сильного шума. Не проснись он от этого шума, то, возможно проспал бы не девять часов, а целых полсу­ток!

Шум этот производило простонародье Парижа, кото­рое устремилось к церкви Сен-Жермен-л'Осеруа, имея похвальное намерение совершить то, что Парламент счел ненужным: учинить суд над телом маршала.

Вот как все произошло, а скорее, вот как все проис­ходило.

На рассвете кто-то из паствы церкви показал одному из своих приятелей то место, где было погребено тело маршала; этот приятель показал его другому, другой — третьему, и таким образом собралась целая толпа.

Вначале все стали плевать на могилу маршала, затем попирать ее ногами; потом кто-то начал скрести ее ног­тями и делал это так успешно, что в конечном счете обнажились стыки плит.

Священники прогнали толпу.

Но, после того как священники вышли из церкви, устроив крестный ход, и там не осталось никого, кто мог бы разогнать эту чернь, толпа вернулась и принялась с такой силой скрести могилу, что в один миг выворотила несколько плит. Когда плиты подняли, открылось отвер­стие, через которое стали видны ноги маршала.

Тотчас же притащили веревки от колоколов, привя­зали их к ногам трупа и так слаженно потянули за них, что вырвали тело из земли, словно пробку из бутылки.

Все это проделывали под крики «Да здравствует ко­роль!».

Суматоха была настолько сильной, что священники, возвратившиеся в церковь по завершении крестного хода, поняли, что исправлять положение уже поздно. Церковь оказалась настолько переполнена, что они даже были вынуждены перенести назавтра службы, которые им сле­довало проводить в тот день. И в самом деле, народ взо­брался на стулья, скамьи, алтари и даже на решетки при­делов и аркад.

Несколько офицеров попытались восстановить поря­док, но очень скоро осознали свою слабость перед лицом такой толпы.

В это время у церкви появился главный прево с несколькими стражниками, но народ крикнул ему, что если он, на свое несчастье, войдет в нее, то его живым закопают в могиле маршала д'Анкра и проследят за тем, чтобы его-то уж оттуда никто не вытащил.

Главный прево удалился.

После того как тело вытащили из могилы, его выта­щили и из церкви и, по-прежнему за ноги, так что его голова билась о камни мостовой, поволокли к дому Барбена, бывшего главноуправляющего финансами, жившего напротив.

Там была сделана первая остановка.

Ненависть толпы была направлена в равной степени против мертвого и против живого, и если бы не страж­ники, охранявшие арестованного Барбена в его доме, то взбесившиеся люди ворвались бы туда и учинили там грабеж, ну а после этого, а может быть даже и до этого, его самого, по всей вероятности, повесили бы. Барбен отделался тем, что наблюдал это зрелище из собствен­ного окна, словно из ложи первого яруса.

Оттуда разъяренная толпа поволокла тело, не переста­вая на всем пути бить его палками и швырять в него кам­нями, к началу Нового моста, где высилась виселица, которая за пару месяцев до этого была установлена по приказу маршала, чтобы вешать на ней тех, кто дурно говорил о нем. Поспешим добавить, что маршал не успел повесить на ней ни одного человека, зато на других висе­лицах — а для повешенных причина появления виселицы не имела никакого значения — вздернули и удавили до смерти немалое число шотландских гвардейцев.

Некоторые слуги этих шотландцев, оказавшиеся после смерти своих господ без места, первыми предложили повесить труп маршала на указанной виселице.

Какой-то здоровенный лакей, состоявший прежде на службе у маршала и оставивший ее, после того как мар­шал пригрозил повесить его, пожелал, чтобы честь каз­нить труп предоставили ему, и, потребовав это, заявил:

— Дьявол вовсю захохочет, увидев, что тот, кто вешал других, повешен сам!

Благодаря этой насмешке ему было отдано предпочте­ние, и труп, который народ поднял и донес до виселицы, был повешен головой вниз бывшим лакееем маршала.

Хохотал ли при виде этого дьявол, мы не знаем, но вот ангелам тут было отчего заскрежетать зубами.

В то время, когда толпа была занята этой работой, по Новому мосту прошла рота королевских гвардейцев, направляясь к Лувру; однако гвардейцы не стали мешать народу веселиться. Разве сам король не веселился нака­нуне?

Более того, поскольку у лакея, неожиданно ставшего палачом, не было веревки, солдаты стали швырять ему фитили из своих аркебуз, так что вскоре у него набралась охапка веревок в десять раз больше, чем ему было нужно.

Тело маршала висело так более получаса, а в это время лакей, повесивший убитого, протягивал присутствующим свою шляпу, требуя у них небольшое вознаграждение за проделанный им труд.

Присутствующие сочли это требование настолько справедливым, что уже через минуту шляпа лакея была заполнена денье и су, которые каждый давал ему как сво­его рода пожертвование, и делали это все, вплоть до нищих, вплоть до попрошаек, и даже «тот, у кого был всего лишь один денье, — говорит Марийяк, — отдавал его от чистого сердца, настолько велика была ненависть к этому негодяю».

Но, как вы прекрасно понимаете, всего этого было явно недостаточно. Кого-то повесить? Но ведь такое каждый день на глазах у всех вменяется в обязанность палачу. Повесить самому? И такое иногда случается. Но вот возможность растерзать мертвое тело представляется лишь крайне редко.

Толпа ринулась на повешенный труп несчастного мар­шала: одни били его кулаками, другие пинали его ногами, а третьи наносили ему удары ножами, шпагами и кинжа­лами. У него вырвали глаза, отрезали нос, уши и обра­тили все его тело в одну сплошную рану; затем отрубили руки и голову, и все эти клочья плоти разнесли и раста­щили по разным кварталам Парижа, исторгая при этом крики и проклятия, отголоски которых доносились из одного конца города в другой.

Маршальша услышала крики и спросила, чем они вызваны; стражники ответили ей, что это ее мужа выта­щили из могилы и повесили. И тогда она, чьи глаза оста­вались до этого сухими, пришла в волнение и стала гово­рить, что ее муж был человеком самонадеянным, спесивым и злым, что он все получил по заслугам и что она еще раньше приняла решение вернуться в начале весны в Италию, даже если бы он оставался всемогу­щим.

Когда шум докатился до Лувра, сын маршала, находи­вшийся, как мы уже говорили, в комнате графа де Фиески, спросил, не идут ли это убивать его. Ему ответили, что никто его не убьет и что он находится в безопасно­сти; и тогда ребенок, которого горе состарило за одни сутки на десять лет, произнес:

— Ах, Боже мой! Не лучше ли было бы, чтобы меня убили, а не оставляли в живых? Весь остаток своих дней я буду всего лишь отверженным, каким, впрочем, был всегда с тех пор, как помню себя, ибо я никогда не мог подойти к отцу или матери без того, чтобы не получить от них какое-нибудь оскорбление вместо ласки.

И тогда стражники, к которым он обратился с этими словами, открыли окно, выходившее на мост, и показали мальчику повешенный труп его отца, служивший черни мишенью для глумления.

Это был тот самый момент, когда разъяренные люди, разодрав тело на куски, уносили в одну сторону голову маршала, а в другую — его руки. Перерезав веревку, на которой висел труп, пять или шесть человек поволокли изуродованное тело к улице Сухого Дерева. В начале улицы какой-то человек в красном набросился на этот бесформенный обрубок, ударом ножа вскрыл ему грудь, засунул туда свою руку, а затем, вытащив ее обратно окровавленной, принялся слизывать кровь, которая с нее стекала. Кто-то другой погрузил свою руку в ту же самую рану и вырвал у трупа сердце; затем, попросив подать ему угли, он разжег их, одолжил у кого-то жаровню, раз­резал сердце на ломтики, поджарил их и съел, окуная эти ломтики в соль и поливая их уксусом.

То, что осталось от тела, с улицы Сухого Дерева пово­локли на Гревскую площадь. Посреди площади высилась виселица, установленная, как и первая, по приказу мар­шала; обрубок тела снова повесили, теперь уже на этой виселице; затем из савана мертвеца соорудили куклу, изображавшую маршальшу, и повесили ее на виселице, стоявшей напротив; после чего гнусное гулянье возобно­вилось. Злосчастные останки поволокли к Бастилии. Там из них вытащили внутренности и бросили их в огромный костер; затем все остальное понесли в Сен-Жерменское предместье, к дому маршала и ко дворцу принца де Конде; и на каждой остановке по пути исчезала какая- нибудь часть того, кто еще накануне был наделенным душой существом, живым и мыслящим, а теперь был всего лишь кучей бесформенной плоти и переломанных костей! Наконец, совершив еще несколько кругов по городу, толпа вновь прошла по Новому мосту, сожгла одну ляжку трупа возле статуи покойного короля, дру­гую — на углу набережной Межиссери, а оставшийся обрубок тела — на Гревской площади, перед зданием ратуши, на костре, сложенном исключительно из сло­манных виселиц; когда же обрубок тела и обломки висе­лиц обратились в пепел, пепел этот развеяли по ветру, чтобы, по словам палачей, каждой из основных природ­ных стихий досталась ее доля.

После чего вся эта толпа принялась водить хоровод вокруг виселицы, на которой в первый раз повесили труп маршала; затем, разведя у ее подножия костер и сложив вокруг нее все, что могло гореть, ее сожгли, как это сде­лали со всеми остальными виселицами. Казалось, народ, придя в исступление, не хотел оставлять в Париже ни одной виселицы.

Покончим же с этим страшным рассказом: мы и сами торопимся поскорее завершить его.

После того как прах маршала развеяли по ветру, о нем никто больше уже не думал; однако оставалась еще его жена.

Восьмого июля 1617 года Парламент объявил маршала д'Анкра виновным в преступлении, состоящем в оскор­блении божественного и человеческого величия; в нака­зание за это он заклеймил позором имя маршала, а его жену приговорил к отсечению головы.

Маршальша не ожидала, что ее приговорят к смерти: она полагала, что ее лишь подвергнут изгнанию; и потому, когда ей зачитали приговор, она была, как гово­рится, ошарашена им и воскликнула:

— О me poveretta![39]

Но, поскольку Элеонора Галигаи была, в конечном счете, женщиной по-настоящему мужественной, она тотчас приготовилась к смерти, проявив при этом огромную стойкость и величайшее смирение перед волей Бога.

Выйдя из тюрьмы, чтобы отправиться на казнь, и уви­дев огромную толпу людей, собравшихся посмотреть на то, как ее поведут к эшафоту, она со вздохом восклик­нула:

— Сколько народу собралось для того, чтобы увидеть, как умрет несчастная страдалица!

Увидев в нескольких шагах от себя человека, которому она повредила в глазах королевы, маршальша попросила остановить повозку и подала ему знак подойти ближе.

После чего она смиренно попросила у него прощения и обратилась к Господу с мольбой дать ей знать об этом прощении, если оно окажется искренним, ниспослав ей силы достойно умереть.

И Господь словно услышал ее и внял ее мольбе, ибо с этой минуты она стала смиренной и терпеливой и в ней произошло настолько полное изменение, что те, кто стал свидетелем того, как она умирала, и пришел, чтобы глу­миться над ней и оскорблять ее, ощутили, что вопреки их воле в сердца к ним вкралась жалость, и стали смо­треть на эту столь желанную им казнь уже только сквозь слезы.

Находясь у подножия эшафота, она увидела в толпе дворянина из свиты командора де Силлери; подозвав этого дворянина, точно так же, как она окликнула чело­века, увиденного ею у ворот тюрьмы, маршальша попро­сила его передать г-ну де Силлери и его брату-канцлеру, что она смиренно просит у них прощения за то зло, какое она им причинила.

Затем, уже поднявшись на эшафот, она еще раз крик­нула с его высоты:

— Прощения за все то, что я говорила о них ... Насто­ятельно попросите их, сударь, простить меня за мою ложь.

Потом, встав на колени, она препоручила себя Господу и, положив голову на плаху, спросила палача:

— Так будет хорошо?

Вместо ответа палач поднял меч: сверкнул клинок, и отрубленная голова, губы которой еще шевелились, про­износя последний слог слова «хорошо», покатилась по эшафоту.

Оставался еще ребенок.

Благодаря покровительству графа де Фиески мальчику не причинили никакого зла и он смог беспрепятственно уехать в Италию, где тихо жил в безвестности. Его доход составлял, должно быть, пятнадцать или шестнадцать тысяч ливров: то были остатки состояния в пятнадцать или двадцать миллионов.

Он умер молодым.

Первого мая, в понедельник, королева-мать отправила королю письмо, содержавшее шесть требований. Передал королю эти шесть требований епископ Люсонский.

Упомянем, что в это время епископ Люсонский счи­тался любовником королевы-матери; позднее он будет считаться ее любовником и ее соглядатаем одновре­менно.

Вот те шесть требований, какие ему было поручено передать королю.

1°. Король должен позволить матери удалиться в Мулен или любой другой город из ее удела.

2°. Она должна знать, кто будет сопровождать ее в этом изгнании.

3°. Король должен предоставить ей полную власть в городе, куда она удалится.

4°. Она должна понимать, будет ли ей предоставлено право пользоваться своими владениями и доходами.

5°. Перед отъездом она должна увидеть короля.

6°. Ее должны заверить, что жизнь Барбена вне опас­ности.

Точно так же, как Ришелье считался любовником королевы-матери, Барбен считался любовником мар­шальши д’Анкр.

Король соблаговолил принять эти требования и, поскольку они были изложены в письменном виде, отве­тил на каждое из них тоже письменно.

На первое требование: он намеревался не удалять свою мать, а, напротив, допустить ее к самому широкому уча­стию в его делах, какое только она сочтет возможным; тем не менее, если королева решит удалиться, она смо­жет сделать это, когда пожелает, причем как в Мулен, так и в любой другой город королевства, какой ей будет угодно выбрать.

На второе: сопровождать ее будут лишь те, кого она согласится принять в свою свиту.

На третье: ей будет предоставлена полная власть не только в том городе, который станет ее резиденцией, но и во всей провинции, где он располагается.

На четвертое: она вправе будет жить на доходы со своих владений, а если этих доходов окажется недоста­точно, он позаботится о том, чтобы увеличить их.

На пятое: король непременно увидится с ней перед ее отъездом.

На шестое: что касается Барбена, король постарается удовлетворить ее просьбу.

Королева назначила свой отъезд на следующую среду и решила отправиться в Блуа. Она намеревалась жить в этом городе до тех пор, пока не приведут в порядок ее дом в Мулене.

Король согласился встретиться с ней в среду и решил, что в то самое время, когда королева-мать уедет в Блуа дожидаться, пока не будет приведен в порядок ее дом в Мулене, сам он вместе с молодой королевой уедет в Вен­сен дожидаться, пока не проведут полную уборку в Лувре. Такая уборка имела целью выяснить, не устроил ли какой-нибудь маршалист — так называли сторонни­ков Кончини, хотя, впрочем, несчастный труп, растер­занный в клочья и обращенный в пепел, уже не имел сторонников, — не устроил ли, повторяем, какой-нибудь маршалист пороховой склад под покоями короля.

В среду, в назначенное время, то есть в одиннадцать часов утра (из дневника Эруара явствует, что его величе­ство обедал в десять часов), король вместе со своим бра­том, герцогом Анжуйским, вошел в покои Марии Медичи.

При этом король держал за руку Люина.

Впереди короля и Люина шли два брата последнего: Кадене и Брант. Принц де Жуанвиль, который после смерти Люина станет мужем коннетабльши и получит титул герцога де Шеврёза, следовал за королем, герцогом Анжуйским и Люином.

Встретиться сын и мать должны были в передней Марии Медичи.

Они вошли туда одновременно через разные двери.

Диалог, который предстояло вести королеве-матери и королю, был предопределен ее требованиями и его отве­тами на них.

Когда Мария Медичи увидела Людовика XIII, по ее щекам покатились слезы; но, бросив взгляд на короля и заметив, что он идет к ней степенно и без каких бы то ни было проявлений чувств, она устыдилась собствен­ного порыва и прикрыла заплаканные глаза носовым платком и веером.

Затем, увлекая короля в оконную нишу, она сказала ему:

— Сударь, я сделала все, что могла, чтобы достойно нести бремя регентства и доверенного мне вами управле­ния вашими делами и вашим государством; если же итог 235

этого оказался не таким успешным, как я того желала, и при этом произошло нечто такое, что не сообразовыва­лось с вашими намерениями и вызвало ваше неудоволь­ствие, я весьма этим огорчена. Я очень рада, что вы сами взяли на себя управление вашим государством, и от чистого сердца прошу Господа, чтобывашему царствова­нию сопутствовали всякого рода счастливые события. Я благодарю вас за то, что вы дали мне разрешение уда­литься в Блуа, и одновременно за все прочие милости, которые вы мне оказали. Вместе с тем я прошу вас одо­брить все, что я сделала для вас до настоящего времени. Я прошу вас также помнить обо мне и быть мне добрым королем и добрым сыном.

— Сударыня, — отвечал король, ни малейшим измене­нием в звучании голоса не выдавая какого-либо чув­ства, — я знаю, что вы привнесли всякого рода старания и любовь в ведение моих дел и сделали все, что могли; и потому я одобряю ваши действия и, будучи чрезвычайно доволен ими, весьма благодарю вас за них. Вы захотели уехать в Блуа, и я счел это правильным, коль скоро таково ваше желание; но, когда бы вы ни захотели пре­бывать при дворе, вам всегда была бы предоставлена воз­можность принимать должное участие в управлении моими делами, и я всегда готов сделать это, как только вы этого пожелаете. Во всяком случае, я непременно буду почитать вас, любить вас и слушаться вас, как и полагается сыну.

Вслед за тем слово снова взяла королева-мать.

— Сударь, — спросила она, — считаете ли вы правиль­ным, чтобы я удалилась в свой дом в Мулене, когда он будет приведен в порядок?

— Вы поступите так, как вам будет угодно, суда­рыня, — ответил король. — И, если Мулен перестанет вам нравиться, вы будете иметь возможность выбрать иной город в моем королевстве, который вас устроит, и всюду, где вы окажетесь, вы будете располагать той же властью, что и я.

— Сударь, — промолвила после этого Мария Медичи, — я уезжаю; но я просила вас за Барбена; одобрите ли вы, что я попрошу вас об одной милости ...

Король нахмурил брови и отступил на шаг; то, о чем намеревалась попросить его королева, не укладывалось в заранее намеченное содержание разговора.

— Верните мне Барбена, моего управляющего, — про­должала королева. — Я не думаю, что вы намерены поль­зоваться его услугами.

Король не ответил ни слова.

Мария Медичи снова пошла в наступление.

— Сударь, — сказала она, — не отказывайте мне: кто знает, возможно, это последнее, о чем я вас попрошу.

Людовик продолжал хранить молчание.

Мария, видя, что король принял решение не отвечать ей, наклонилась, чтобы обнять сына.

Король отвесил ей поклон и удалился.

И тогда королева, придя в смущение от такой черство­сти, принялась обнимать герцога Анжуйского, который, как если бы ему был преподан урок, едва отвечал на эти объятия и сказал матери лишь три или четыре слова.

Затем пришел черед Люина попрощаться с короле­вой.

Мария, вся в слезах и с тяжестью на сердце, взяла Люина за руку и, отведя его в сторону, сказала:

— Вы прекрасно знаете, господин де Люин, что я всегда любила вас; прошу вас, добейтесь, чтобы я была в милости у короля.

Однако Людовик, выведенный из терпения столь долгим разговором, поднял крик и раз пять позвал своего фаворита:

— Люин! Люин!

— Сударыня, — промолвил Люин, — вы же понимаете, что я не могу счесть возможным не последовать за коро­лем.

И он удалился.

Оставшись одна, Мария Медичи разразилась рыдани­ями; горе ее было так велико, что она даже не подняла глаза на вельмож, пришедших попрощаться с ней. Тотчас же она села в карету вместе с дочерьми, принцессами и придворными дамами, которые должны были проводить ее на одно-два льё от города. Королева располагала двумя каретами.

Переехав Новый мост, она, вместо того чтобы следо­вать по улице Дофина, в которую вступил весь ее эскорт и въехала первая карета, распорядилась отклониться в сторону и двигаться по улице Сен-Жак.

Сделала она это для того, чтобы не видеть свой Люк­сембургский дворец, строившийся для нее в Сен- Жерменском предместье.

У Людовика было не столь нежное сердце: он стал у окна, чтобы наблюдать за отъездом матери, а когда ее уже нельзя было видеть из окна, выбежал на галерею, чтобы и дальше глазами следить за ее каретой.

Затем, когда все ее кареты скрылись из виду, он с весе­лым и довольным выражением лица произнес:

— Ну а теперь поехали в Венсен!

Впрочем, если кто-нибудь сомневается в чувствах, которые Людовик XIII питал к своей матери, и если весе­лого и довольного выражения лица его величества в ту минуту, когда скрылась из виду ее последняя карета, читателю недостаточно для того, чтобы просветить его на этот счет, мы позаимствуем у Бассомпьера одну неболь­шую забавную историю, которая по времени совпадает с расставанием королевы-матери с ее сыном.

На следующий день после переселения короля в Венсенский замок Бассомпьер вошел в покои короля в ту минуту, когда тот яростно трубил в рог.

— Осторожнее, государь! — обратился к нему Бассом­пьер. — Это занятие может сильно навредить вам: гово­рят, что как раз трубя в рог король Карл Девятый порвал себе крововозвратную жилу и умер от этого.

— Вы ошибаетесь, сударь, — промолвил Людо­вик XIII, — король Карл Девятый умер не от того, что он порвал себе жилу, трубя в рог: он умер от того, что, когда ему посчастливилось поссориться с королевой Екатери­ной Медичи, своей матерью, он имел неосторожность помириться с ней и отправиться перекусить в Монсо. Если бы он не возобновил с ней отношения, он не умер бы таким молодым; вам это понятно, господин де Бас­сомпьер?

— Что ж, — воскликнул Монпуйан, обращаясь к Бассомпьеру, — вы, должно быть, и не подозревали, сударь, что король так много об этом знает?!

— Да, признаюсь, вы правы, сударь, — ответил ему Бассомпьер, — я был далек от мысли, что его величество столь учен!

Мы так долго распространялись обо всей этой мрач­ной истории, связанной с маршалом д’Анкром, потому, что она является первым пятном крови, опозорившим царствование юного Людовика. Это пятно крови пыта­лись выскоблить из истории того, кто эту кровь пролил, и перенести на сообщников короля; историки очень легко обходят данное трагическое происшествие и всю вину за него возлагают на Люина и Витри.

В «Биографии современников» Мишо, труде в высшей степени роялистском, если, конечно, полагать, что био­графический словарь может иметь политические воззре­ния, по поводу Кончини говорится следующее:


«Образ правления, могущество и гордыня Кончини, вна­чале маркиза, а затем маршала д'Анкра, стали ненавистны как королю, так и всем французам; снова начались волне­ния, которые у тихли лишь после смерти фаво­рита королевы-матери...»


Мы просим прощения у автора «Биографии», однако здесь у него первая ошибка. Волнения вовсе не утихли после смерти фаворита. После его смерти волнения, напротив, только нача­лись, если, конечно, называть волнениями гражданскую войну между матерью и сыном.

Далее в «Биографии» сказано:


«... или, скорее, его убийства, ставшего роковым след­ствием ПРИКАЗА О ЕГО АРЕСТЕ, буквально вырванного у Людовика XIII».


Вы были свидетелями этого трагического происше­ствия, дорогие читатели, вы видели, как минута за мину­той развивались тогда события, и, надеюсь, больше не верите, что смерть несчастного маршала стала следствием какого-то недоразумения.

Я надеюсь, что настанет день, когда Уголовный кодекс будет определять наказания для тех, кто совершает под­лог в исторических сочинениях, подобно тому как он предусматривает наказания для тех, кто подделывает государственные и частные документы. Подлог в госу­дарственных и частных документах затрагивает лишь отдельного человека, подлог же в историческом сочине­нии затрагивает всю нацию.

Впрочем, как можно заметить, мы льстим народу ничуть не больше, чем королям, и в равной мере под­вергли осуждению короля, который убивает живого, и народ, который глумится над мертвым.

Народ в домашнем халате зачастую еще безобразнее короля. Это объясняется тем, что у народа нет домаш­него халата, а порой нет даже и рубахи. Так что народ в домашнем халате — это голый народ ...

Мы видели, какой прием оказал Людовик XIII епи­скопу Люсонскому, когда тот явился к нему в день убий­ства маршала д’Анкра.

Тем не менее, когда Мария Медичи добилась разреше­ния взять с собой в Блуа тех, кого пожелает, она попро­сила, чтобы подле нее был ее советник Ришелье, и получила на это согласие.

Как уже было сказано, Ришелье, по слухам, исполнял при ней обязанности, отличные от обязанностей совет­ника.

Мария Медичи встретила его с великой радостью.

И тут епископ Люсонский стал делать все, чтобы помирить короля с его матерью.

Однако это никак не устраивало Люина.

Через двадцать шесть дней после отъезда из Парижа епископ Люсонский получил приказ удалиться в свое приорство Куссе в провинции Анжу, что он и сделал. Затем ему было велено отправиться из Куссе в Люсон, а в конце концов — покинуть Францию и удалиться в Ави­ньон.

Ришелье подчинился и, чтобы заставить забыть о себе, принялся сочинять две самые неудачные книги из всех, какие он написал: «Наставление христианина» и «Защита основных положений нашей веры против адресованного королю письма четырех пасторов из Шарантона».

Он жил там в таком строгом уединении, что ему при­ходилось преодолевать разного рода препятствия, чтобы принять своего брата-картезианца, который был еписко­пом Люсонским до него, а позднее должен был стать кардиналом Лионским.

По правде сказать, этот старший брат Ришелье, Аль­фонс Луи Дюплесси, о котором мы уже сказали пару слов, был своеобразным человеком. Поскольку ему было предназначено стать мальтийским рыцарем, то, в пред­видении какого-нибудь кораблекрушения, его еще в дет­стве намеревались научить плавать; однако этой цели так и не удалось достичь. Однажды родители стали резко упрекать его за это, сказав ему, что он ни на что не годен. Уязвленный этими словами, он кинулся прямо к реке и бросился в воду.

Если бы не рыбак, подоспевший со своим челноком, мальчик утонул бы.

Видя, что он и в самом деле ни на что не годен, родители решили сделать его духовным лицом.

Мы уже говорили, что, став епископом Люсонским, он отдал эту епархию своему брату, которого тоже сделали духовным лицом, но как раз потому, возможно, что он был годен на все!

Монахи-картезианцы из Великой Шатрёзы, где он пребывал, назначили его своим доверенным лицом в споре с одним дворянином, отличавшимся невероятной грубостью, и дворянин этот отколотил его палкой. Он по-христиански снес полученное оскорбление и всегда отказывался мстить за него, даже во времена наивысшего могущества своего брата, когда он и сам стал кардина­лом.

Какой-то астролог предсказал ему, что однажды он подвергнется великой опасности из-за ранения в голову.

И вот, когда он ехал навестить своего брата в Ави­ньоне, на голову ему упала цепь подъемного моста и чуть было не убила его.

Одна из его маний состояла в том, что порой он вооб­ражал себя Богом Отцом. Как-то раз он ночевал в доме, хозяева которого предоставили ему кровать с пологом, расшитым головками ангелов и херувимов.

Он спал в ней с таким блаженством, что его слуги вос­кликнули:

— В этом нет ничего удивительного: на этот раз он и вправду вообразил себя Богом Отцом!

Госпожа д'Эгийон, его племянница, которой мы вскоре займемся, однажды сказала Фердинанду, знаменитому художнику-портретисту, написавшему для Генриха IV портрет принцессы де Конде:

— Фердинанд, напишите для нас портрет кардинала Лионского в образе Бога Отца, но только постарайтесь придать ему благочестивый вид.

И в самом деле, будущий кардинал Лионский вовсе не блистал благочестием; напротив, он был весьма мирским человеком, хотя привязанность к мирским благам никогда не доходила у него до того, чтобы вовлечь его в грех. Он очень любил беседовать с дамами и получал удоволь­ствие, слушая пение кастрата Берто, которого г-жа де Лонгвиль называла хворым Берто.

Как-то раз, когда в одной компании было предложено перерядиться, он не только не воспротивился этому, но сам переоделся пастушком, как и все остальные.

Он был одновременно рассеян и наивен.

Когда он стал кардиналом, один дворянин из Лион­ской епархии привел к нему своего сына, чрезвычайно уродливого, с просьбой посвятить его в духовный сан; однако кардинал наотрез отказался сделать это.

Когда же дворянин попросил объяснить ему причину этого отказа, он заявил:

— Вы что, насмехаетесь над Господом, предлагая ему такое отребье рода человеческого?

И ничто не могло побудить его посвятить несчастного горбуна в духовный сан.

Аббат Кадрусс пришел повидаться с кардиналом в то время, когда тот находился в Венессенском графстве.

Кардиналу доложили о приходе аббата.

— Пусть войдет, — сказал кардинал.

Аббат входит.

Кардинал смотрит на него.

— В чем дело? — спрашивает он.

— Дело в том, монсеньор, что я аббат Кадрусс.

— И чего вы от меня хотите?

— Я пришел, чтобы иметь честь почтительно покло­ниться вам.

— Если вы пришли ради этого, то кланяйтесь и уби­райтесь прочь!

Аббат поклонился и ушел.

Пока епископ Люсонский находился в Авиньоне, Люин наслаждался своим богатством и получал все более высокие звания, ничуть не тревожась из-за того, что о нем сочиняли сатирические песенки. Напрасно было петь ему хоть в уши:


Своих двух братьев взяв для пользы дела,

Идет Люин, ретивый без предела,

И, если Бог сию беду попустит,

К утру он Францию по миру пустит.


Или же:


О Франция, с тобой скорблю я не один!

Бессильной стала ты не без причины:

Сперва тебя на зуб попробовал Кончини,

Затем вконец добил болван Люин.


Впрочем, у Люина было дело куда поважнее, чем слу­шать сатирические песенки: Люин женился; он взял в жены мадемуазель де Монбазон, Мари де Роган, ставшую позднее г-жой де Шеврёз.

Скажем несколько слов о родителях коннетабльши, прежде чем говорить о ней самой.

Она была дочерью Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона.

Этот Роган был высоким, прекрасно сложенным муж­чиной и в физическом отношении вполне соответствовал своему имени Геркулес. Для галереи своего особняка он заказал картину, на которой был изображен его слепой отец, указающий ему пальцем на небо и произносящий при этом полустишие Вергилия:


Disce, puer, virtutem ...[40]


Между тем этому отроку было сорок пять лет и он имел невообразимо величественную бороду.

Видя, как околевает его любимая лошадь, он печально произнес:

— Бог мой! Вот то же случится и с нами!

— Когда родит ваша жена? — спросила его как-то раз королева.

— Когда будет угодно вашему величеству! — учтиво ответил герцог.

Следует признать, тем не менее, что его ответы не всегда были столь вежливыми.

Однажды в присутствии королевы-матери, которая была итальянкой, и молодой королевы, которая была испанкой, он произнес:

— Я не итальянец и не испанец: я человек чести.

Как-то вечером, когда его стала удерживать королева, он промолвил:

— Сударыня, прошу вас, позвольте мне уйти: меня ждет жена, а стоит ей заслышать какую-нибудь лошадь, как она уже думает, что это я.

Впрочем, его сын, принц де Гемене, придерживался того же мнения, что и г-жа де Монбазон, ибо, рассказы­вая о забаве при Ле-Пон-де-Се и объясняя, как, про­езжая по плотине, его отец свалился в воду, он добав­лял:

— Я бросился спасать его и, в самом деле, вытянул из воды лошадиную голову, но по шишкам у мундштука понял, что это не мой отец.

Поскольку, говоря в присутствии герцога де Монбазона о святом Павле, его называли избранным сосу­дом, герцог решил, что «Избранным» именовалось судно, доставившее святого апостола в Коринф. И потому однажды он поинтересовался, было ли это судно хоро­шим кораблем и сколько матросов насчитывалось в его команде.

Он никогда не входил в Лувр, не спросив: «Который теперь час?»

Как-то раз ему ответили: «Одиннадцать часов», и он рассмеялся.

— Это что, — заметил г-н де Кандаль, — он засмеялся бы еще громче, если бы ему ответили, что уже полдень!

Посетив в первый день нового года королеву-мать, он воскликнул:

— Ну вот, сударыня, наконец-то мы в наступающем году!

На двери своей конюшни он приказал начертать:


«25 октября 1637 года я приказал установить эту дверь, чтобы входить в мою конюшню».


Если вам не приелся еще г-н де Монбазон, обратитесь за другими его нелепыми высказываниями к г-же де Севинье и почитайте ее письмо к г-же де Гриньян, дати­рованное 29 сентября 1675 года.

Поскольку ни его дочь, ни его сын, принц де Гемене, ничуть не пошли в отца в отношении умственных спо­собностей, то все задавались вопросом, как это г-н де Монбазон, который был так глуп, сумел произвести на свет двух столь остроумных детей. Некоторые утверж­дали, что знают разгадку этой тайны, однако такая раз­гадка не делала чести первой жене г-на де Монбазона.

У его сына, о котором мы скажем сейчас несколько слов, чтобы больше к нему не возвращаться, была стран­ная привычка обнюхивать все, что он ел. А поскольку принц был близорук и нос имел длинный, он окунал свой нос во все, что ел; тем, кто сидел за одним столом с ним, видеть это было крайне неприятно, настолько неприятно, что, когда кто-то засомневался в благочестии принцессы де Гемене, коннетабльша воскликнула:

— О, если бы моя невестка не была по-настоящему благочестивой женщиной, она не ела бы вместе с моим братом.

Господин де Гемене в изобилии сыпал тем, что сегодня называется остротами.

Арно де Корбевиль, который в молодости был комен­дантом Филипсбурга и сдал его, позднее был заключен в Бастилию и вышел оттуда, помилованный королем.

В тот же вечер король объявил новость:

— Господа, Арно вышел из Бастилии.

— Я нисколько не удивлен этим, — заявил принц де Гемене, — ведь он легко вышел из Филипсбурга, а эта крепость куда сильнее Бастилии!

Когда ему с великой радостью сообщили, что королева Анна впервые ощутила, как в утробе у нее пошевелился дофин, он заметил:

— Прекрасно! Вот он уже и дает пинка собственной матери! Правда, ему было от кого это перенять!

Однажды, когда Гастон Орлеанский протянул ему руку, чтобы помочь спуститься с помоста, он сказал:

— Ах, монсеньор, что за чудо: вы впервые протягива­ете руку одному из ваших друзей, чтобы помочь ему спу­ститься с эшафота!

Он постоянно препирался со своим дядей, г-ном д'Авогуром, поскольку каждый из них поднимал другого на смех по поводу его княжеского достоинства.

Господин д'Авогур притязал на право въезжать в карете во двор Лувра, но никак не мог добиться этой милости.

— Почему бы ему не въезжать через кухонные ворота? — съязвил принц де Гемене. — Это его право!

(Господин д'Авогур происходил от Ла Варенна.)

Как-то раз, во время солнцепека, кучер г-на д'Авогура поставил лошадей в тени крытого въезда во дворец Гемене.

— Въезжай, въезжай! — крикнул ему принц де Гемене. — Дворец Гемене это не Лувр.

Госпожа де Гемене имела несколько любовных увлече­ний, и было замечено, что все ее любовники плохо кон­чали. Она последовательно была любовницей г-на де Монморанси, графа Суассонского, г-на де Бутвиля и г-на де Ту: Монморанси, Бутвиля и де Ту обезглавили, а графа Суассонского убили выстрелом из пистолета.

Кроме того, она была матерью принца Луи де Рогана, которому отрубили голову в Бастилии 27 ноября 1674 года за оскорбление величества.

Вернемся, однако, к г-же де Шеврёз, которую в то время называли коннетабльшей, и будем называть ее так же, как это делали все.

Коннетабль жил в Лувре вместе с женой.

Король был весьма накоротке с ней, и они предава­лись совместным шалостям, но дальше шалостей дело у них никогда не заходило. Между тем госпожа коннетабльша заслуживала всяческого внимания: она была красивой, лукавой, чрезвычайно бойкой и сговорчивой.

Однажды, когда ее заигрывания стали до такой сте­пени откровенными, что они оскорбили стыдливость короля, он промолвил:

— Сударыня, предупреждаю вас, что своих любовниц я люблю только от пояса и выше.

— Ну что ж, государь, — ответила коннетабльша, — тогда ваши любовницы поступят, как Толстый Гийом: они опустят свой пояс на середину бедер.

У нас будет еще не один случай увидеть, как Людо­вик XIII применял на практике эту теорию своей любви к женщинам; но не будем забегать вперед, как сказал бы традиционный историк.

Пока Люин женился в Париже, вот что происходило в двух концах Франции — в Меце и Блуа.

В Блуа в ночь с 21 на 22 февраля королева-мать, кото­рую ее сын мало-помалу превратил в пленницу, из окна своего кабинета, с высоты не менее двадцати футов, спу­стилась по приставной лестнице на внутреннюю террасу, располагавшуюся на высоте около тридцати футов над уровнем улицы.

Ее сопровождали горничная, граф де Бренн и трое или четверо слуг.

Однако во время этого воздушного пути пленница натерпелась такого страха, что, оказавшись на террасе, она заявила, что там и останется, если для нее не найдут иного способа совершить второй спуск.

Тогда ее поместили на плащ и осторожно спустили его вниз с помощью веревок; там присоединившиеся к ней граф де Бренн и Дюплесси подхватили ее на руки и отнесли в карету, ожидавшую ее по другую сторону моста Блуа.

Они благополучно добрались до Монришара.

Там их ждал архиепископ Тулузский, заранее преду­прежденный о бегстве королевы-матери.

Сменив несколько раз лошадей, они рано утром при­были в Лош.

Там к Марии Медичи должен был присоединиться гер­цог д’Эпернон, которому для этого следовало пересечь Францию. И в самом деле, герцог выехал из Меца, губер­натором которого он был, вместе с двумя сотнями дво­рян; с обеих сторон все было устроено настолько преду­смотрительно, что он прибыл в Лош на другой день после приезда туда королевы.

Было просто поразительно, что короля не предупре­дили о бегстве матери!

Лакей аббата Ручеллаи, руководившего всей этой интригой, вез королеве-матери письмо, которое уведом­ляло ее о дне отъезда герцога д’Эпернона из Меца и, в то же самое время, давало ей знать о тех мерах, какие были предприняты для того, чтобы препроводить ее в Ангу­лем.

Лакей подозревает, что письмо, которое ему было поручено доставить, содержит важные сведения и что ко­роль будет очень рад ознакомиться с ним; так что он отправляется прямо в Париж, обращается к слугам Люина и говорит им, что располагает важной тайной и готов раскрыть ее фавориту, если только тот хорошо ему запла­тит.

Люин пренебрегает этим сообщением и вынуждает лакея ждать до тех пор, пока советнику Дюбюиссону, преданному стороннику королевы-матери, не становится известно, что упомянутый лакей, доверенное лицо д’Эпернона и Ручеллаи, находится в городе. Удивленный тем, что этот человек не явился повидаться с ним, как он это всегда делал в ходе своих прежних поездок, Дюбюиссон осведомляется о местонахождении лакея и узнает, что его видели у дверей Люина. Советник ставит там в

засаде человека; тот опознает лакея, по-прежнему пыта­ющегося попасть к фавориту, и начинает вести перего­воры с ним, выступая якобы от имени Люина, затем вру­чает ему пятьсот экю и забирает у него письмо.

Что сталось с лакеем? Об этом никто ничего не знает.


«Те, кого он обманул, — сообщает летописец, — по всей вероятности, приказали убить его, чтобы забрать обратно свои деньги».


Если бы Люин встретился с этим человеком, все дело провалилось бы.

Но он был занят чрезвычайно важным вопросом, решение которого наталкивалось на известные трудно­сти: речь шла о том, чтобы заставить короля довершить его брак с королевой.

Но как получилось, что по прошествии четырех лет после венчания брак так и не был довершен?

Поясним это. Перед нами самая что ни на есть типич­ная подробность из числа тех, с какими имеет дело исто­рия, рисующая людей в их домашнем халате.

Мы уже рассказывали о том, что, когда встал вопрос о браке короля и испанской инфанты, Людовик XIII, желая выяснить, на ком его заставляют жениться, отправил отца своего кучера Сент-Амура в Мадрид, чтобы полу­чить от него отчет о принцессе.

Отчет оказался благоприятным, и король, отправившись навстречу будущей королеве Франции, доехал до Бордо.

Однако в Бордо его вновь охватил страх: отец его кучера, столь прекрасно разбиравшийся в лошадях, мог и не разбираться так же хорошо в женщинах.

И король поручил Люину доставить письмо инфанте, чтобы проверить свидетельство Сент-Амура.

Так что Люин отправился навстречу кортежу малень­кой королевы (именно так называли Анну Австрийскую, чтобы отличить ее от королевы-матери).

С этим кортежем Люин встретился лишь по другую сторону от Байонны.

Он тотчас спешился, опустился на одно колено, про­молвив: «По поручению короля», и одновременно подал инфанте письмо Людовика XIII.

Анна Австрийская взяла письмо, распечатала его и прочла:


«Сударыня, не имея возможности, при всем своем желании, нахо­диться подле Вас во время Вашего въезда в мое королевство, дабы ввести Вас во владение властью, коей я в нем обладаю, равно как и дать Вам знать о моем глубоком стремлении любить Вас и служить Вам, я посылаю Вам Люина, одного из самых преданных моих слуг, чтобы он поприветствовал Вас от моего имени и сказал Вам, что я с нетерпением ожидаю Вас, дабы самолично предло­жить Вам то и другое. А потому, сударыня, прошу Вас принять его милостиво и верить тому, что он скажет Вам от моего имени, то есть от имени Вашего предупредительнейшего друга и слуги.

ЛЮДОВИК».


Инфанта вежливо поблагодарила посланца, попросила его вновь сесть в седло и ехать рядом с ее дорожными носилками, а затем продолжила путь, всю дорогу беседуя с Люином. На следующий день она вручила ему свое ответное послание, написанное по-испански. Анна Австрийская еще не писала и не говорила по-фран­цузски.


«Senor,

Mucho те he holgado con Luynes, con las buenas nuevas que me ha dado de la salud de Vuestra Majestad. Yo ruego por elle, у muy deseosa de llegar donde pueda servir a mi madre. Y asi me doy mucha priesa a caminar por la soledad que me haze, у bezar a Vuestra Majestad la mano a quien Dios guarde, сото deseo.

Bezo las manos a Vuestra Majestad.

ANA».


Что означает:


«Государь,

я с удовольствием увиделась с г-ном де Люином, который сообщил мне добрые вести о здоровье Вашего Величества. Я молюсь за Вас и полна желания сделать для Вас то, что может быть приятно моей матери; так что мне не терпится завершить мое путешествие и поцеловать руку Вашему Величеству.

АННА».


Люин взял это послание и галопом помчался обратно.

И в самом деле, ему следовало сообщить королю добрую весть: инфанта была восхитительно красива.

Однако, то ли тут дело было в вожделении, что мало­вероятно, то ли, скорее, в недоверчивости, в этом вопросе Людовик XIII полагался на Люина ничуть не больше, чем на отца Сент-Амура: он хотел увидеть инфанту собствен­ными глазами.

Так что он выехал верхом, с несколькими сопрово­ждающими, среди которых были Люин и герцог д’Эпернон, остановился у въезда в небольшой городок, расположенный в пяти или шести льё от Бордо, обогнул этот городок, через заднюю дверь вошел в выбранный заранее дом и расположился на его первом этаже.

Спустя час в этот городок въехала инфанта.

Герцог д’Эпернон, имея на то приказ, остановил дорожные носилки, чтобы обратиться к маленькой коро­леве с приветственной речью, причем сделал это в точ­ности напротив дома, где спрятался Людовик XIII.

Дабы учтиво выслушать герцога, Анна Австрийская была вынуждена по пояс высунуться из дверцы носилок. Вот тогда-то король и рассмотрел ее в свое удоволь­ствие.

По завершении приветственной речи инфанта продол­жила путь, а король, в восторге от того, что инфанта ока­залась, на его взгляд, еще красивее, чем ему говорили, снова сел в седло и во весь дух помчался в Бордо, куда он прибыл намного раньше инфанты.

И правда, если верить всем историкам того времени, Анна Австрийская отличалась совершенной красотой. Она была высокой, прекрасно сложенной, и еще ни одна королева не повелевала жестом такой белоснежной и изящной руки, какой обладала она; зеленоватый цвет ее изумительно красивых, легко распахивающихся глаз при­давал им бесконечную ясность; ее небольшой алый рот казался одушевленной улыбающейся розой; наконец, ее длинные шелковистые волосы имели тот восхительный пепельный оттенок, какой придает лицам, которые волосы подобного цвета обрамляют, одновременно неж­ность блондинок и живость брюнеток.

Церемония венчания состоялась 25 ноября 1615 года в Бордо; но, поскольку августейшим новобрачным не было на двоих еще и двадцати восьми лет, к брачному ложу обоих сопроводили их кормилицы, которые оставались рядом с ними все те пять минут, какие они лежали вме­сте; после чего кормилица короля заставила его величе­ство подняться, и инфанта осталась одна.

Брак следовало довершить лишь спустя четыре года.

Вот почему только в 1619 году Люин озаботился этим вопросом: довершение брака должно было состояться в Сен-Жермене, причем в то самое время, когда Мария Медичи бежала из замка Блуа.

IV

Мы затрудняемся сказать, как далеко продвинулся Людо­вик XIII в чрезвычайно важном деле, занимавшем его в то время, когда ему пришло отправленное из Лоша письмо, которым королева-мать извещала своего сына, что, претерпев в Блуа все неудобства настоящего тюрем­ного заключения, она сочла необходимым попросить своего кузена, герцога д’Эпернона, вызволить ее оттуда и дать ей возможность удалиться в Ангулем.

Это было просто-напросто объявление гражданской войны, пришедшее по почте.

Люина охватил сильный страх; он прекрасно понимал, что угроза направлена главным образом против него. И потому он пребывал в весьма мрачном настроении, когда, войдя после получения этого известия в покои своей жены, обнаружил там ожидавшего его капуцина.

Поскольку такое общество не было обычным для кра­савицы Мари де Роган, Люин осведомился, что это за человек.

То был Франсуа Леклер дю Трамбле, по прозванию отец Жозеф, тот самый, кого впоследствии стали назы­вать Серым Преосвященством.

Он явился предложить Люину средство заключить мир с Марией Медичи.

— И что это за средство? — поинтересовался Люин.

— Послать к ней епископа Люсонского.

— Я опасаюсь его честолюбия, — промолвил Люин.

— Подумаешь! — ответил отец Жозеф. — Он хочет быть кардиналом, только и всего.

— Ладно; если он желает только этого, — произнес Люин, — его сделают кардиналом.

Тотчас же он написал епископу Люсонскому письмо с призывом отправиться к королеве в Ангулем; внизу письма король собственной рукой написал:


«Прошу Вас верить, что изложенное выше выражает мою волю и что Вы доставите мне величайшее удоволь­ствие, исполнив ее».


Ришелье отправился на почтовых, прибыл к воротам Ангулема, но, перед тем как въехать в них, попросил у герцога д’Эпернона разрешения вступить в город. Такая почтительность покорила д’Эпернона, и он пригласил благочестивого епископа остановиться у него в доме. Уже на следующий день епископ Люсонский стал кан­цлером королевы-матери.

Отец Жозеф не ошибся: соглашение между королем и королевой-матерью было достигнуто. Людовик XIII лично отправился в замок Кузьер возле Тура, принадле­жавший герцогу де Монбазону, и встретился с ожидавшей его там Марией Медичи.

— Сын мой, — промолвила Мария Медичи, увидев Людовика XIII, — вы сильно выросли с тех пор, как я вас не видела.

— Это чтобы услужить вам, сударыня, — ответил ко­роль.

При этих словах мать и сын обнялись, как это делают люди, не видевшиеся в течение двух лет.

Тем временем случились два незначительных проис­шествия, которые ничего не изменили в ходе событий.

Темин, утверждавший, что епископ Люсонский нару­шил данное ему слово, потребовал объяснений по этому поводу у маркиза де Ришелье, старшего брата епископа Люсонского.

Маркиз де Ришелье не любил Темина: данное им объ­яснение состояло в том, что он взял в руку шпагу. Темин сделал то же самое.

На третьем выпаде маркиз де Ришелье получил сквоз­ной удар шпагой и тотчас испустил дух.

Таково было первое происшествие.

Второе же состояло в том, что было названо забавой при Ле-Пон-де-Се.

Мы приведем лишь те положения из мирного договора между матерью и сыном, которые нам важно знать.


«Герцог д'Эпернон вновь входит в милость.

Архиепископ Тулузский и епископ Люсонский получают кардинальские шапки.

Госпожа Виньеро де Пон-Курле, племянница Ришелье, получает от королевы-матери приданое в двести тысяч ливров и выходит замуж за Комбале, племянника Люина».


Антуан дю Рур де Комбале был чрезвычайно уродлив и крайне плохо сложен; лицо его было усеяно красным пятнами, и он не владел никаким состоянием, кроме того, что принесла ему в качестве приданого жена.

В итоге она прониклась к нему страшной неприязнью, и, когда он погиб, сражаясь с гугенотами, молодая вдова, опасаясь, что ее снова принесут в жертву каким-нибудь государственным интересам, дала обет не выходить замуж во второй раз и стать кармелиткой.

С тех пор — не срезав, однако, ни единого волоса со своей головы, а волосы у нее были необычайно кра­сивы — она одевалась столь же скромно, как это могла бы делать какая-нибудь пятидесятилетняя богомолка, носила платья из гладкой одноцветной шерстяной ткани, никогда не поднимала глаза и, будучи камерфрау королевы-матери, постоянно находилась в таком наряде при дворе.

Подобная манера вести себя была присуща ей довольно долго. Но, поскольку молодая вдова явно становилась все более и более красивой, а ее дядя, со своей стороны, становился все более и более могущественным, она начала украшать свои наряды фестонами, выпускать локоны, прицеплять к волосам небольшой черный бант, наряжаться в шелковые платья и в конечном счете вела в обычай, что вдовы во Франции стали носить одежду любых цветов, кроме зеленого.

Наконец, когда герцог де Ришелье был объявлен пер­вым министром, ее руки попросил граф де Бетюн, а затем граф де Со, звавшийся впоследствии г-ном де Ледигьером.

Однако ей хотелось выйти замуж за графа Суассонского, и, возможно, дело бы выгорело, не будь Комбале, ее покойный супруг, столь низкого происхождения.

И потому были предприняты попытки заставить всех поверить, что ее брак не был довершен; Дюло, придума­вший буриме и именовавшийся архиепископским поэ­том, поскольку он из милости жил в доме у кардинала де Реца, архиепископа Парижского, составил анаграмму из ее имени Marie de Vignerot (Мари де Виньеро), углядев в нем слова: VIERGE DE TON MARI («девственница тво­его мужа»).

Но все это не побудило графа Суассонского жениться на ней. Правда, Дюло не был неоспоримым прорицате­лем.

Некогда он был священником в Нормандии. Там, помимо того, что ему приходилось служить мессы, он в качестве наставника занимался еще и воспитанием аббата Тийера, родственника маршала де Бассомпьера.

Однажды, то ли по рассеянности, то ли охваченный желанием сказать правду, он, вместо того чтобы восклик­нуть: «Dominus vobiscum![41]», произнес:

— Господин де Тийер, вы дурак!

Он тотчас потерял свое место и свой приход. И тогда, с пятью су в кармане, словно Вечный Жид, он отпра­вился в Рим и вернулся оттуда уже с десятью су.

Дюло именовал себя черным кардиналом.

Он прижился в доме у кардинала де Реца, где все отно­сились к нему как к помешанному; лакеи не стеснялись даже поднимать на него руку. Как-то раз, вне себя от ярости, он явился в кабинет архиепископа и заявил:

— Монсеньор, ваши негодяи-лакеи до того обнаглели, что только что избили меня в моем присутствии!

Он позволял щелкать его по носу и получал за это по одному су за каждый щелчок; но однажды, когда этому развлечению предавался маркиз де Фоссёз, у Дюло вдруг начался такой приступ ярости, что он схватил трость и безжалостно поколотил ею маркиза.

После чего, гордый собою, он воскликнул:

— Ну вот, теперь я могу похваляться, что взгрел пал­кой главу рода Монморанси.

Он был убежден, что в конце концов его повесят; это убеждение основывалось на уверенности Дюло, что вся­кое записанное предсказание обязательно должно сбыться. Кто-то написал на камне: «Дюло будет повешен», затем этот камень закопали в землю, а однажды выко­пали оттуда прямо у него на глазах.

Он смирился с тем, что ему предстоит умереть таким образом, и почти во всех сочиненных им буриме удосто­верял, что должен закончить веревкой; однако, когда ему сказали, что свидетелем этого прискорбного события станет отец Бернар, он заметно погрустнел, поскольку терпеть не мог отца Бернара. Однажды, когда ему в оче­редной раз повторили привычное: «Дюло, ты будешь повешен, и наставлять тебя in articulo mortis[42] станет отец Бернар!», он воскликнул:

— Ну уж нет! Я предпочитаю не быть повешенным!

В конце концов он оставил коадъютора, перейдя к г-ну де Мецу, а спустя какое-то время умер от удара по голове, который нанес ему какой-то солдат, пытавшийся вытащить у него из кармана три или четыре су.

Что же касается г-жи де Комбале, то она каждый год возобновляла свой обет и делала это семь лет подряд, что не мешало всем кругом злословить о ней и ее дяде.

Ришелье очень любил женщин, но опасался скандала; оправданием его частых визитов к племяннице служило их родство; он обожал цветы, а у г-жи де Комбале, когда она сбрасывала с себя свое платье кармелитки, на ее открытой груди виднелись самые прекрасные букеты на свете.

Однажды, когда кардинал поздно вечером покидал г-жу де Шеврёз, до нее донесся приказ, отданный его кучеру и удививший ее, поскольку час был уже позд­ний:

— К госпоже де Комбале!

— Так поздно?! — воскликнула г-жа де Шеврёз.

— Да, — ответил кардинал. — А то ведь, черт побери, что она скажет, если я к ней не приду!

Во время своей сильной размолвки с кардиналом королева-мать задумала похитить г-жу де Комбале в тот день, когда та должна была отправиться в Сен-Клу; «ибо, — заметила Мария Медичи, — будет совсем нетрудно образумить кардинала, когда в ее власти будет все, что он любит».

Знаменитый врач Ги Патен, лечивший кардинала, написал о нем следующие строки:


«За два года до своей смерти кардинал еще имел трех любовниц: первой была его племянница; второй — пикардийка, а именно жена маршала де Шона; третьей же — некая красивая парижская девица по имени Марион Делорм».


А затем врач добавил следующие слова, напомина­ющие приговор:


«Так что эти господа красношапочники изрядные скоты: vere cardinales isti sunt carnales[43]».


Господин де Брезе, несмотря на то, что г-жа де Ком­бале была племянницей его жены, страстно влюбился в нее, и именно он распускал часть небылиц о ней и ее дядюшке.

В присутствии королевы он утверждал, что у г-жи де Комбале четверо детей от кардинала.

— О! — воскликнула королева. — Не воспринимайте издевки господина де Брезе буквально: никогда нельзя верить и половине того, что он говорит.

В итоге на свет появилась такая эпиграмма:


Вчера Филида, вся в слезах и гневе,

Пришла пожаловаться королеве,

Что де Брезе везде твердит обман:

Мол, четырех детей наделал ей Арман!

Участливо ей королева молвила в ответ:

«Да успокойтесь же, Филида!

Известно, что готов оклеветать Брезе весь свет,

И много чести, если те, кто любит вас не ради вида,

Поверят хоть наполовину В злословия его лавину».


Скажем несколько слов о маршале де Брезе, так сильно влюбленном в г-жу де Комбале и в качестве маршала Франции, а особенно в качестве зятя кардинала Ришелье игравшем такую значительную роль при дворе Людо­вика XIII.

Юрбен де Майе, маркиз де Брезе, родился около 1597 года.

Он женился на сестре епископа Люсонского, который ко времени этой женитьбы еще не был кардиналом; жен­щина эта была безумна: она полагала, что у нее стеклян­ный зад, никогда не желала садиться, опасаясь разбить его, и бережно поддерживала его обеими руками, стра­шась, что с ним может случиться какая-нибудь беда.

Видя это, муж хотел было отослать ее обратно в про­винцию, но она ни за что на свете не желала возвра­щаться туда.

И тогда муж приказал убрать всю обстановку из ее покоев, вплоть до полога ее кровати; таким способом он заставил ее вернуться в Анжу, где она и умерла в 1635 году.

Господин де Брезе был вначале капитаном гвардейцев королевы Марии Медичи.

Отправившись на воды в Пиренеи, он встретился там со священником из Каталонии, который имел при себе двух маленьких мальчиков, захваченных на берегах Африки испанскими галерами.

Священник, полагая осчастливить этим обоих детей, отдал их г-ну де Брезе. Маркиз сделал одного из них своим лакеем и назвал его Рамё; другого, не носившего ливрею, называли то Каталонцем, то Дервуа.

Поначалу Дервуа служил маркизу, таская за ним ружье во время охоты; затем, желая заставить его обучиться какому-нибудь ремеслу, г-н де Брезе отдал его в обучение портному в Анже; там молодой человек влюбился в кра­сивую девушку, работавшую в бельевой лавке напротив. Хотя ходили разговоры, что в свое время она убежала из дому, последовав за каким-то мужчиной в Лотарингию, Дервуа, имевший на нее виды, женился на ней, а затем, женившись, вернулся на службу к г-ну де Брезе.

Господин де Брезе уже стал к этому времени маршалом Франции и губернатором Анже и Сомюра.

Супруга Дервуа была женщиной здравомыслящей и остроумной: она прибрала маршала к рукам, и с этого времени с ним было покончено.

Однажды он снял серьги с ушей маршальши и прямо при ней прицепил их к ушам этой женщины. Это добило несчастную безумицу, и вскоре после этого она сконча­лась.

Когда маршальша умерла, супруге Дервуа пришло в голову выйти замуж за маршала. Но как это сделать? Да, маршал стал вдовцом, но она-то была замужем.

Однако существовало одно средство: нужно было убить мужа. Она все продумала и добилась успеха.

И как же она взялась за дело?

Сказать это затруднительно.

Но так или иначе, однажды вечером маршал отпра­вился в охотничью засаду, взяв с собой Дервуа и своего телохранителя. Ушли они втроем, а вернулись вдвоем: Дервуа был убит по случайности. Никто так и не узнал, кем это было сделано: телохранителем или маршалом. Наверняка, сделал он это не собственными руками.

Дело в том, что с тех пор у маршала появилась стран­ная мания: при виде кролика он падал в обморок. Нередко он видел кролика там, где его вовсе не было, и кричал:

— Кролик! Вы видите кролика?

Но никто ничего не видел.

Кое-кто утверждал, что это его преследуют угрызения совести.

Будучи довольно нелюдимым, он велел написать на двери своего дома:

«Nulli nisi vocati[44]».

И случилось так, что три проходившихмимо адвоката, шедших вести тяжбу в соседнем городе, прочли эту над­пись и вошли в дом маршала.

Увидев их, маршал, по своему обыкновению, впал в страшный гнев.

— Кто вам позволил войти сюда?! — закричал он, обращаясь к ним. — Разве вы не прочли то, что написано на двери?

— Разумеется, прочли, монсеньор, — ответили они.

— И что же?

— А то, что там написано: «Nulli nisi vocati» — «Никто, кроме адвокатов». Но мы адвокаты и потому вошли.

Маршал приказал угостить их, но, питая неприязнь к судейским, соскреб надпись, ибо опасался, что вслед за этими адвокатами придут и другие.

Посланный в качестве вице-короля в Барселону, он решил явиться туда в немыслимом великолепии, чтобы его торжественное вступление в город произвело сильное впечатление.

Маршал добился своей цели.

Слово «bizarro» на каталанском языке означает «галант­ный»; так вот, некоторые каталонцы, видя г-на де Брезе столь расфуфыренным, заявили:

— Es muy bizarro este marechai.[45]

И тогда какой-то дворянин из свиты маршала, истол­ковав слово bizarro в его французском смысле, то есть как «своенравный», сказал своему товарищу:

— Да какой черт мог уведомить всех этих людей о характере маршала?

Говоря о своей дочери, Клер Клемане де Майе-Брезе, которую вот-вот должны были выдать замуж за принца Конде, будущего Великого Конде, он сказал:

— По-видимому, они хотят сделать эту малышку принцессой.

Под словом они подразумевались король и карди­нал.

Кстати, Великий Конде, торговавшийся со своим буду­щим тестем по поводу продажи им должности губерна­тора Анжу, никогда не забывал, прежде чем посетить маршала, нанести визит г-же Дервуа. Именно с ее помо­щью он склонил маршала к этой сделке.

Тем не менее любовные увлечения г-на де Брезе не остановились на романе с г-жой Дервуа; напротив, сердце у маршала было весьма непостоянным.

У сенешальши Сомюра была племянница, которую звали мадемуазель Онорея де Бюсси. Это была чрезвы­чайно умная девица, которой Мольер читал свои пьесы.

Когда провалился его «Скупой», Мольер заметил:

— Меня сильно удивило, что «Скупой» провалился, поскольку одна девица, которая обладает превосходным вкусом и никогда не ошибается, поручилась мне за успех.

И в самом деле, «Скупого» сыграли во второй раз и, как известно, успешно.

Так вот, г-н де Брезе обхаживал мадемуазель де Бюсси. Он был настолько увлечен ею, что привел ее вместе с теткой смотреть торжественное шествие, устраиваемое в Анже в праздник Тела Господня, велел построить для нее особый помост, поместил ее на самой высокой ступени этого помоста, а внизу поставил стражников, чтобы они не давали скапливаться толпам, которых непременно должна была собирать красота мадемуазель де Бюсси.

У маршала был сын, который носил титул герцога де Фронсака и был великим адмиралом Франции; этому человеку не была присуща даже такая черта характера, как bizarro его отца, в каком бы смысле это слово ни понимать — в каталанском или французском.

— Ну и наследник! — глядя на него и пожимая пле­чами, говаривал своей племяннице кардинал.

Но герцог де Фронсак недолго оставался наследником маршала, ибо он был убит 14 июня 1646 года во время осады Орбителло.

Это был законченный образец мелкого тирана. Он приказал установить балюстраду на клиросе церкви в Бруаже и в одиночестве слушал там мессу; никому, будь то даже женщине, не разрешалось войти туда. Когда он обедал, затворялись городские ворота, чтобы никто не мог потревожить его какой-нибудь вестью. У него была сотня конных телохранителей, одетых в особое формен­ное платье, и с этой сотней телохранителей он грабил фермеров и торговцев.

Накануне своей смерти он решил узнать, достаточно ли у него наличных и свободных денег, чтобы, если с ним что-либо случится, удовлетворить своих кредиторов; он привел в порядок счета, подвел итог и лег спать со словами:

— Ну что ж, теперь я спокоен.

На следующий день он был убит.

Между тем смерти вдруг припала охота прервать карьеру герцога де Люина: она коснулась фаворита кон­чиком своего крыла, и все было кончено! Это случилось во время осады Монтёра на Гаронне; орудием смерти стала злокачественная малярия, и 14 декабря 1621 года госпожа коннетаблыпа оказалась вдовой. Людовик XIII не так уж сильно горевал о короле Люине, как он в минуты дурного настроения называл своего фаворита. Он вполне придерживался мнения неизвестного поэта, написавшего по поводу захвата Монтёра и смерти гер­цога де Люина следующее десятистишие:


Монтёр захвачен, и вновь Гаронна

Свободу обрела. Однако удивленно

Внимает люд речам победным,

Равно как благодарственным молебнам,

В которых славу победителям поют;

Ведь слухам если верить, в том краю

Внезапно коннетабль почил.

Но я по размышленьи зрелом рассудил,

Что за содействие победе и потере

Хвалы Господь достоин в равной мере.


Итак, как уже было сказано, госпожа коннетабльша оказалась вдовой; однако у госпожи коннетабльши был не такой темперамент, чтобы оставаться вдовой долго: по прошествии года вдовства она вышла замуж за г-на де Шеврёза, второго из господ де Гизов, которых было чет­веро братьев; его звали г-ном де Жуанвилем, и это ради него владение Шеврёз возвели в достоинство герцогства- пэрства.

Господин де Шеврёз был чрезвычайно приятным на вид кавалером; ума он имел достаточно для знатного вельможи и храбростью обладал если и не больше, то, по крайней мере, не меньше, чем кто-либо еще. Опасности он не искал, но, оказавшись в ней, делал все, что следует делать в подобном случае. Во время осады Амьена, когда он находился в окопе вместе со своим наставником, этого славного человека убили непосредственно рядом с ним. И тогда он немедля, прямо в разгар боя, принялся обшаривать карманы убитого, заявив, что ему кажется справедливым, если он станет наследником своего наставника, поскольку жалованье тому платил его отец.

В те времена даже самые знатные вельможи не счи­тали постыдным получать деньги от женщин. Принц де Жуанвиль, молодой, красивый, младший в семье, при­нялся извлекать выгоду из своей связи с бездетной и обладавшей более чем миллионным состоянием мар­шальшей де Феврак, вдовой славного маршала де Фев- рака, который, дабы излечить бесноватую монахиню, велел поставить ей клизму со святой водой. Маршальша была так увлечена принцем де Жуанвилем, что сделала его своим наследником и спустя три месяца умерла. В своем завещании она велела похоронить ее в семейном склепе; принц де Жуанвиль погрузил ее гроб в какое-то подобие дилижанса и отправил его по назначению.

Мы еще встретимся с г-ном и г-жой де Шеврёз в связи с бракосочетанием г-жи Генриетты Марии Французской и Карла I.

Тем временем дела очень многих улаживались: Шатийон был произведен в маршалы за то, что открыл ворота Эг-Морта королю Людовику XIII; Бассомпьер получил такое же звание в награду за свое остроумие и свою обходительность, а Ла Форс — за то, что сдал Сент-Фуа; епископ Люсонский был возведен в достоинство кардинала за то, что предал королеву-мать; и, наконец, старый Ледигьер стал коннетаблем и получил ленту ордена Святого Духа за то, что отрекся от своей веры.

Займемся вначале этим последним: он очень стар и вот-вот умрет, ибо родился еще при короле Франциске I, в 1543 году.

Франсуа де Бонн, сеньор де Ледигьер, родился в Сен- Бонне близ Шансора, в небольшом доме, напоминавшем скорее хижину, чем дворец. Благородство его семьи было таким же древним, как горы Дофине, где она жила испокон веков, но, как и они, была бедна.

Родители сделали из него адвоката; он был принят в состав парламента Гренобля и вел в нем тяжбы. Однако вскоре он понял, что сражаться с помощью слова — не его призвание и что ему лучше скрещивать в бою клинок с клинком.

Ему нужно было уехать из дома, но будущий конне­табль был так беден, что не имел даже самой плохонькой лошади, чтобы сесть на нее и отправиться в погоню за удачей.

К счастью, в деревне был трактирщик по имени Шарло; молодой человек позаимствовал у него, якобы для того, чтобы съездить к своему родственнику, кобылу, стоявшую в конюшне постоялого двора. Однако эта кобыла принадлежала вовсе не Шарло, а одному из его приятелей. Ледигьер пообещал вернуть ее не позднее, чем через два или три часа, взобрался на нее и скрылся из виду.

Двадцать лет спустя он совершал торжественный въезд в провинцию Дофине в качестве ее губернатора, и все жители городов и деревень сбегались посмотреть, как мимо них проезжает их земляк, облеченный чуть ли не в королевский сан.

Проезжая через свою родную деревню, он остановился в великолепном доме, построенном им рядом с хижиной, в которой ему довелось появиться на свет и которую по его распоряжению не тронули, поставив при этом новый дом так, чтобы герцог мог видеть ее из окна своей спальни.

Он уже намеревался лечь спать и, по своему обыкно­вению, расспрашивал слуг о том, что произошло в тече­ние дня, что они видели и слышали, как вдруг один из них сказал ему:

— Я слышал, как один славный человек, глядя на то, как вы, ваша милость, проезжаете мимо, произнес: «Черт побери этого Франсуа де Бонна, доставившего мне столько огорчений и неприятностей!»

— Ну и ну! — воскликнул губернатор. — А тебе знаком этот человек?

— Я порасспросил о нем, монсеньор.

— И что же?

— А то, что это здешний трактирщик.

— И как его зовут?

— Шарло.

— Шарло!.. — промолвил губернатор, взывая к своей памяти. — Мне знаком такой. А знаешь, почему он послал меня к черту?

— Монсеньор прекрасно понимает, что я поинтересо­вался этим.

— И ты знаешь?..

— Монсеньор, этот человек лжец.

— Почему же?

— Да потому, что он рассказал мне нечто невероят­ное.

— И что же именно?

— Я не осмелюсь повторить это монсеньору.

— И все же говори.

— Так вот, он утверждает, что монсеньор, покидая здешние края ...

Слуга замялся.

— ... покидая здешние края ... — повторил Ледигьер.

— ... был настолько беден ...

— Это правда, богат я не был.

— ... что позаимствовал у него лошадь ...

— Это тоже правда! — воскликнул Ледигьер.

— ... и так никогда ее и не вернул.

— Клянусь Кальвином, и это правда!

— Вот в этом, монсеньор, и состоит причина его неприятностей и того проклятия, какое он послал по адресу вашей милости.

— А в чем дело?

— Дело в том, монсеньор, что лошадь эта принадле­жала не ему, а соседу, и сосед затеял против него тяжбу; тяжба эта длится уже двадцать лет, на нее ушли все его деньги, и он находится на грани разорения.

— Ей-Богу, — воскликнул губернатор, — вот и в самом деле человек, который имеет полное право посылать меня к черту!

Затем он добавил, обращаясь к слуге:

— Погоди-ка!

И после минутного размышления произнес:

— Клянусь честью, ты сейчас пойдешь и приведешь мне Шарло.

— Шарло?

-Да.

— Но в такой час, монсеньор, он уже спит.

— Ты разбудишь его.

— Ну а когда я его разбужу, что мне с ним делать?

— Приведешь его сюда.

Приказ не допускал возражений.

Слуга ушел и четверть часа спустя вернулся с дрожа­щим от страха трактирщиком.

— Ну-ну! — произнес Ледигьер. — Стало быть, это ты, Шарло, посылаешь меня к черту в тот день, когда я вер­нулся в родные края?

Бедняга бросился в ноги губернатору.

— Монсеньор, — вскричал он, — я был неправ и рас­каиваюсь в своей ошибке!

— Напротив, ты прав! Держи, вот тебе пятьсот экю за те неприятности, какие я тебе причинил, и то зло, какое я тебе принес. Что же касается твоей клячи, стоившей ровно шесть денье, то я беру на себя возместить ее хозя­ину понесенный им ущерб. Ну а теперь ступай прочь и препоручи меня Богу, на которого, надеюсь, ты имеешь больше влияния, чем на черта.

И губернатор отпустил беднягу, приказав узнать у него имя и адрес владельца лошади.

На следующий день он вызвал его к себе и, как и обе­щал несчастному трактирщику, уладил это дело.

Однако, как мы скоро увидим, достойный губернатор не всегда был таким хорошим судьей.

Кроме господина коннетабля, существовала еще и госпожа коннетабльша; в девичестве эта госпожа конне- таблыпа звалась Мари Виньон, и отцом ее был мехотор- говец из Гренобля.

В первом браке она была женой гренобльского сукно- торговца, которого звали Эмон Матель, и имела от него двух дочерей.

Это была привлекательная особа, хотя невероятной красотой она не отличалась.

Ее первым любовником был некий Ру, секретарь Гре­нобльского парламента. Он-то и свел ее с г-ном де Ледигьером.

Однако она стала любовницей г-на де Ледигьера не раньше, чем возымела огромное влияние на него; это влияние было настолько безоговорочным, что все пыта­лись объяснить его сверхъестественными причинами.

В ту пору в Гренобле жил францисканец по имени Нобилибус, которого позднее сожгли за то, что он слу­жил обедни, не получив священнического звания. Этого францисканца негласно обвиняли в колдовстве; все говорили, что он дал Мари Виньон притворотное зелье, с помощью которого она заставила г-на де Ледигьера полюбить ее.

Когда эта женщина окончательно уверилась в любви г-на де Ледигьера, она покинула дом своего мужа, но поселилась не у любовника, а в отдельном доме.

За то время, какое они с мужем жили раздельно, она родила г-ну де Ледигьеру двух дочерей.

Между тем, видя, как это влияние все возрастает, и не имея возможности предугадать, какой степени оно достигнет, родственники г-на де Ледигьера привлекли на свою сторону его врача. Врач посоветовал ему, исходя из соображений здоровья, переменить любовницу; но, поскольку г-н де Ледигьер не знал, к какому аптекарю посылать с таким рецептом, врач взялся приготовить нужное лекарство лично и представил своему пациенту весьма красивую особу по имени Пашон, жену одного из его телохранителей.

Однако при этом не взяли в расчет Мари Виньон!

Мари Виньон, которую именовали маркизой, чтобы не называть ее ни г-жой Эмон Матель, ни г-жой де Леди­гьер, так вот, Мари Виньон велела поколотить палкой новую любовницу г-на де Ледигьера прямо в его доме; затем она бросилась в ноги г-ну де Ледигьеру, заявив, что она позволила себе такую выходку из-за великой любви к нему. Господину де Ледигьеру этот довод показался настолько убедительным, что он не только простил мар­кизу, но и отослал обратно мадемуазель Пашон и вос­становил маркизу во всех ее правах.

Господину де Ледигьеру приходилось много разъез­жать, а к этим его поездкам примешивались битвы, сра­жения и стычки.

Маркиза следовала за ним повсюду, как в этих поезд­ках, так и в военных походах.

Однако г-н де Ледигьер лишь с немалым трудом согла­сился на то, чтобы рядом с ним всегда был подобный дорожный и боевой товарищ. Он попытался склонить суконщика к тому, чтобы тот забрал свою жену обратно, предложив ему в обмен должность своего управляющего; однако торговец дорожил своей честью больше, чем это мог бы сделать какой-нибудь дворянин: он ни за что не хотел идти на сделку.

Тем временем Мари Виньон по доброте душевной выводила в чины своих родственников; раздавала бене­фиции или роты семи или восьми своим братьям, одни из которых были аббатами, а другие — унтер-офицерами; удачно выдала замуж двух из своих сестер: одну — за деревенского помещика, другую — за капитана по имени Тоннье; точно так же она выдала замуж своих дочерей от первого мужа: одну, в первом браке, — за Лакруа, дво­рецкого г-на де Ледигьера, а во втором — за барона де Барри; другую, в первом браке, — за дворянина, имя которого забылось, во втором — еще за одного дворя­нина, по имени Монсизе, с которым она развелась, а в третьем — за маркиза де Канильяка.

Как видим, в этой семье выходили замуж по многу раз.

Ну а теперь речь о том, каким образом сама Мари Виньон стала женой г-на де Ледигьера.

Понятно, что на пути к этому была некая трудность, и трудность эта заключалась прежде всего в том, что был жив первый муж Мари Виньон. Муж мешал, и следовало позаботиться о том, чтобы устранить его.

Когда г-н де Ледигьер отправился в военный поход в Лангедок, маркиза, против своего обыкновения, осталась одна в Гренобле; в одиночестве она заскучала.

В это время в Дофине объявился пьемонтский полков­ник по имени Алар, приехавший туда вербовать рекру­тов; он увидел ее и приударил за ней; однако она поста­вило условие.

Условие это состояло в том, чтобы избавить ее от мужа. Каким образом? Для нее это не имело никакого значе­ния, лишь бы она оказалась избавлена от него; все остальное было заботой полковника.

Полковник знал лишь одно-единственное средство избавиться от людей, которые были ему неугодны: убить их; и потому он решил убить несчастного суконщика.

Расскажем, как это было осуществлено и как маркиза стала г-жой де Ледигьер.

Еще за несколько лет до этого славный торговец сук­ном оставил свою торговлю и удалился на покой в деревню. Местечко, куда он удалился, находилось в одном льё от Гренобля и называлось Пор-де-Жьен.

Однажды утром полковник сел на лошадь и в сопро­вождении лакея отправился в Пор-де-Жьен. Прибыв туда на рассвете, он, желая завязать разговор со встречным пастухом, поинтересовался у него, известно ли ему, где находится дом капитана Клавеля. Разумеется, в Пор-де- Жьене не было никакого капитана Клавеля, и этот вопрос имел лишь одну цель — увести в сторону подозрения пастуха.

— Никакого капитана Клавеля я не знаю, — ответил пастух. — А не о Мателе ли, часом, вы разговор ведете?

— Матель или Клавель — я и сам толком не знаю.

— Ну а дом господина Мателя — вон он.

-Где?

— Да вот же, глядите!

И он указал на дом пальцем.

— Что ж, — промолвил пьемонтец, — проводи-ка меня и покажи мне этого господина Клавеля или Мателя: я ведь незнаком с ним.

Пастух оставил свое стадо, прошел вместе с пьемонт­цем шагов сто и показал ему славного суконщика, кото­рый в одиночестве прогуливался вдоль поля.

Пьемонтец поблагодарил пастуха, дал ему на выпивку и отпустил его, а затем направился к суконщику.

— Сударь, — спросил он его, — вы и в самом деле господин Эмон Матель?

— Да, сударь, — ответил суконщик.

— Вы в этом уверены?

— Еще бы!

— Поймите, сударь, дело в том, что я ни за что не хотел бы ошибиться.

Произнеся это, пьемонтец в упор выстрелил ему из пистолета в грудь.

Однако суконщик был еще жив, и лакей прикончил его несколькими ударами шпаги. После этого хозяин и лакей поспешно вернулись в Гренобль.

Как только тело убитого нашли, об этом поставили в известность судебное ведомство; сразу же были задер­жаны пастух, слуга убитого и служанка, его сожитель­ница, ибо на них пали первые подозрения.

Пастух рассказал все, однако он не знал имени убийцы.

Его спросили, полагает ли он возможным опознать убийцу; пастух ответил, что это не вызывает у него ника­ких сомнений.

Тогда его препроводили в Гренобль и там заключили в тюрьму, однако через оконную решетку ему открывался вид на всю площадь Сент-Андре, одну из самых людных в Гренобле. Увидев убийцу, он должен был подать сиг­нал.

Вскоре мимо него прошел полковник Алар.

— Вот этот человек! — воскликнул пастух, указывая на него пальцем.

Несколько минут спустя полковник Алар был аресто­ван и заключен в тюрьму.

Дело уже вот-вот должно было рассматриваться в суде, но в это время маркиза известила г-на де Ледигьера о том, что произошло. Ему было понятно, что, если след­ствие будет вдаваться в подробности, его любовница окажется в страшно затруднительном положении; и потому он тотчас выехал из того места, где его удерживали дела, живо добрался до Гренобля и неожиданно для всех всту­пил в город; пользуясь своей властью губернатора, он освободил из заключения пьемонтца, вывез его за пре­делы города и там показал ему дорогу на Пьемонт.

Не пускаясь в объяснения, полковник Алар бросился с дороги в горы и исчез.

В определенной степени это происшествие отбило у г-на де Ледигьера желание жениться на маркизе.

Тем не менее, поскольку маркиза убеждала его узако­нить двух дочерей, рожденных ею от него, он спустя пять или шесть лет после происшествия, о котором мы только что рассказали, решился сделать ее своей женой.

Перед тем как сесть в карету, чтобы отправиться в цер­ковь, он промолвил:

— Ну что ж, сударыня, поехали делать эту глупость, раз уж вы этого непременно хотите!

И глупость была сделана.

Несколько дней спустя госпожа коннетабльша, пола­гая, видимо, что ее муж недостаточно хорошо согревает семейное ложе, приказала горничной нагреть грелкой постель, в которой уже лежал коннетабль. Горничная очень сильно обожгла коннетаблю бедро, и он дер­нулся.

— Что с вами, друг мой? — спросила его жена.

— Ах, пустяки, сударыня! — ответил коннетабль, кото­рый был очень терпелив к боли. — Однако я нахожу, что вы несколько перегреваете вашу постель.

У коннетабля был секретарь по имени Безансон, сочи­нявший сатирические куплеты и позднее поступивший на службу к монсеньору Гастону Орлеанскому, брату короля.

Вот что этот секретарь рассказывает о смерти своего господина. В тот самый день, когда тот умер, они вместе разрабатывали план выступления войск.

— Будь сейчас с нами господин де Креки, он бы нам помог, — заметил Безансон.

— Да, — ответил коннетабль, — ему в самом деле сле­довало бы быть здесь, но если по пути он встретил какую-нибудь потаскушку, то сегодня уже не приедет.

Весь день он трудился, вполне здраво рассуждая, но вечером, ощутив слабость, призвал кюре.

— Господин кюре, — сказал он, — сделайте мне все, что полагается.

— Все что полагается ... для чего? — спросил кюре.

— Да для того, чтобы отправиться на тот свет; я не скажу вам, что дело спешное, но время пришло.

Кюре исповедал его и причастил.

— Это все, что обычно делают? — спросил конне­табль.

— Еще совершают соборование, монсеньор.

— Тогда соборуйте, господин кюре; я не хочу, чтобы что-нибудь было упущено.

Кюре совершил соборование.

— На этот раз все? — поинтересовался коннетабль.

— Да, монсеньор.

— Ну что ж, в таком случае прощайте, господин кюре, и благодарю вас!

Кюре вышел; к коннетаблю приблизился врач.

— А, это вы! — обратился к нему коннетабль.

— Да, монсеньор. Я все еще надеюсь ...

— О чем вы?

— Я говорю, что видел больных куда более тяжелых, чем вы, монсеньор, и они оправились.

— Да, — ответил коннетабль, — это возможно; однако им не было, как мне, восемьдесят пять лет.

В эту минуту появились монахи, которым он еще пре­жде дал четыре тысячи экю и которые пообещали ему место в раю, если он соблаговолит дать им столько же теперь. Коннетабль задумался на минуту, а потом, повер­нувшись к ним, сказал:

— Видите ли, святые отцы, коль скоро мне не удалось обрести спасение души за четыре тысячи экю, я не обрету его и за восемь тысяч ... Прощайте!

И с этими словами он преспокойно скончался.

V

Мы уже упоминали, что Людовик ХIII сочинял балеты, а кардинал Ришелье — пьесы.

В те времена танцы были в моде; вскоре нам предстоит увидеть танцующего кардинала.

Выше мы рассказывали о том, как Сюлли, желая от­дохнуть после дневных трудов, каждый вечер танцевал перед своими ближайшими друзьями.

Ла Вьёвиль, главноуправляющий финансами, тоже весьма любил танцы. Когда просить деньги к нему при­ходили женщины, он заставлял их танцевать куранту; когда же за деньгами приходили мужчины, он начинал загребать руками, словно пловец, приговаривая:

— Плыву, плыву, дна-то под ногами уже нет!

Скапен, входивший в труппу актеров, которых Мария Медичи выписала из Италии, явился однажды к г-ну де Ла Вьёвилю за жалованьем. Господин де Ла Вьёвиль при­нимается паясничать перед комедиантом так же, как он паясничал перед всеми.

Скапен дает ему возможность довести шутовство до конца, аплодирует, а затем произносит:

— Сейчас, монсу, вы занимались моим ремеслом, а теперь займитесь-ка вашим.

Кстати, накануне того дня, когда король назначил Ла Вьёвиля главноуправляющим финансами, он пригласил его отобедать вместе с ним и заставил его съесть целый горшок айвового варенья. Не следовало ли королю, назначавшего министром подобного человека, подать второй горшок варенья, чтобы составить компанию сво­ему гостю?

Во время своих поездок Людовик XIII посещал балы, которые устраивали для него даже в самых маленьких городках. Как-то раз, когда он принял подобное пригла­шение и уже настала ночь, одна из танцующих, по имени Катен Го, забралась на стул, чтобы вынуть из деревян­ного подсвечника огарок сальной свечи. Ничего осо­бенно соблазнительного в этом ее движении не было, но король Людовик XIII был устроен совсем не так, как прочие мужчины: он влюбился в эту юную девушку, за­явив, что, благодаря изяществу, с каким все это было проделано, она похитила его сердце.

Уезжая, он приказал дать девушке десять тысяч экю и посоветовал ей как следует беречь добродетель.

Мы уже рассказывали, как он заявил г-же де Шеврёз, что любит своих любовниц только от пояса и выше.

В общем-то король был влюблен по-настоящему только в двух женщин: мадемуазель де Лафайет и маде­муазель де Отфор. Когда наше повествование дойдет до 1630 года, видевшего зарождение этих необычных влю­бленностей, мы поведаем о королевских причудах его величества и скажем, до чего они доходили.

Обычно, начиная обхаживать девушку, он говорил ей:

— Никаких дурных мыслей!

Что же касается замужних женщин, то он на них даже не смотрел, и в этом отношении бывал весьма строг с другими.

Устав от распутства двух музыкантов из королевской капеллы, Мулинье и Жюстиса, он велел наполовину уре­зать им жалованье.

В отчаянии они кинулись к Маре, королевскому шуту.

Маре придумал, как им восстановить жалованье в пол­ном объеме.

Они явились на вечернюю аудиенцию короля полуоде­тыми: на одном был камзол, но не было штанов, а на другом были штаны, но не было камзола. И вот в таком наряде они принялись танцевать сарабанду.

— Что это значит, — поинтересовался король, — и что это за маскарад?

— Это значит, — ответил Маре, — что люди, которые получают лишь половину жалованья, в состоянии оде­ваться лишь наполовину.

Короля насмешила как острота, так и эта выходка, и он вернул им свою милость.

Именно этот Маре говорил Людовику XIII:

— Государь, в вашем ремесле есть две особенности, к которым я бы никогда не приноровился.

— И какие же? — спросил король.

— Есть в одиночестве, — отвечал Маре, — и срать в компании.

При всем том Людовик XIII сочинял довольно нескромные песенки; доказательством чему служит сле­дующая песенка, от которой до нас дошел лишь при­пев:


Кокетства семена посейте,

И рогоносцы вырастут у вас!


Однако он не только придумывал слова для своих песенок, но порой сочинял для них и мелодии.

Правда, нередко он сочинял лишь мелодии, а подо­брать слова к ним поручал кому-нибудь другому. Именно так и случилось однажды, когда он сочинил какую-то мелодию, которая чрезвычайно ему понравилась. Он послал за Буаробером, чтобы тот подобрал к ней слова; как раз в это время король был влюблен в мадемуазель де Отфор, и Буаробер написал куплеты, посвященные этой любви.

Король выслушал их и сказал:

— Стихи подходят, но надобно выкинуть слово «вожде­ление», ибо я ничуть не вожделею.

Раз уж мы коснулись Буаробера, дадим нашим читате­лям самое полное представление о нем.

Буаробер, которому в описываемое нами время было лет тридцать, звался вовсе не Буаробером: он именовался Метелем. Родился он в Кане, примерно в 1592 году, был сыном прокурора-гугенота и сам воспитывался в проте­стантской вере. Он выучился на адвоката и вступил в адвокатскую коллегию Руана. Как-то раз, когда он гото­вился выступить в суде, к нему явилась какая-то старуха, занимавшаяся довольно грязным ремеслом, и предупре­дила его, что некая девица обвиняет его в том, что он сделал ей двух детей. Метель довел до конца свою защи­тительную речь, а затем, когда речь была завершена, бежал в Париж, принял имя Буаробер и поступил на службу к кардиналу дю Перрону.

Поскольку он был поэтом, королева-мать, находи­вшаяся тогда в Блуа, вызвала его к себе, намереваясь заняться постановкой комедий, чтобы г-н де Люин не заподозрил ее в интригах. Она дала поэту приказ пере­вести «Pastor fido»[46], но Буаробер запросил на перевод полгода. В ответ королева покачала головой и сказала:

— Вы не то, что нам нужно, господин Ле Буа.

С того времени все стали запросто называть его Ле Буа; впрочем, это было короче, чем Буаробер.

Когда господин епископ Люсонский вновь вошел в милость, Буаробер принялся делать все возможное, чтобы попасть в его окружение; однако достославный прелат отнюдь не любил его и не раз бранил своих слуг за то, что они не могут избавить его от этого человека, посто­янно оказывавшегося у него на пути.

Зная это, Буаробер, тем не менее, дождался его, как обычно, и, обращаясь прямо к нему, сказал:

— Ах, монсеньор, вы ведь позволяете собакам кор­миться крохами, которые падают с вашего стола! Неужто я хуже собаки?

Однако эти слова ничуть не тронули монсеньора епи­скопа.

И тогда, чтобы иметь средства на пропитание, Буаро­бер прибегнул к хитрой уловке: он стал обходить всех знатных вельмож и выпрашивать у них книги, якобы нужные ему для создания своей библиотеки; когда же названные им книги, которые ему хотелось от них полу­чить, оказывались в его руках, Буаробер перепродавал их книготорговцу, которого он водил с собой. Таким мошен­ническим способом он заработал пять или шесть тысяч ливров.

Во время этой беготни от одной двери к другой Буаробер явился к г-ну де Кандалю, сыну герцога д’Эпернона, и попросил у него дать ему «Отцов Церкви».

— У меня нет «Отцов Церкви», — ответил тот. — Однако передайте господину Буароберу, что если он пожелает взять моего отца, то его я отдам ему весьма охотно.

В этом ответе была небольшая ошибка с точки зрения французского языка, но знатные вельможи не слишком требовательны к своим остротам.

В конце концов Буаробер поступил на службу к г-ну де Ришелье, и вот как это случилось: сумев, по своему обыкновению, незаметно проскользнуть к епископу Люсонскому, он оказался подле него в ту минуту, когда тот примерял фетровые шляпы и, выбрав одну, надел ее на голову.

— Ну как, она мне к лицу? — спросил он тех, кто его окружал.

— Да, монсеньор, — ответил Буаробер, — однако эта шляпа была бы вам к лицу еще больше, будь она того же цвета, что и нос вашего духовника.

И правда, отец Мюло, духовник его преосвященства и страстный любитель хорошего вина, благодаря обильным возлияниям нажил себе нос, который, словно карбункул древних, стал в конце концов сверкать даже во тьме.

Кардинал, любивший насмехаться над своим духовни­ком, счел эту остроту удачной.

— Определенно, Ле Буа, — сказал он, — вы остро­умны; я беру вас к себе на службу.

С этого дня Буаробер вошел в штат служащих епи­скопа Люсонского, которому вскоре и в самом деле пред­стояло увидеть, как осуществится пожелание льстившего ему поэта.

Скажем несколько слов об этом славном духовнике, имевшем счастье доставить Буароберу сравнение, кото­рому тот был обязан своим везением.

Это был добрейший человек, однако он не мог внять доводам рассудка, когда дело касалось скверного вина и остывшего обеда.

Однажды, когда в доме епископа Люсонского был устроен превосходный завтрак, г-н де Берюль, ставший впоследствии кардиналом, взял с собой Мюло, чтобы отслужить вместе с ним мессу; и тут г-н де Берюль, кото­рый менее Мюло торопился приступить к завтраку, замешкался и, перед тем как освятить просфору, пре­дался невесть каким мысленным молитвам. Мюло при­шел в бешенство, ибо он прекрасно понимал, что тем 271

временем все будет съедено, а то, что не съедят, остынет. Тем не менее он хранил молчание и, скрежеща зубами, служил мессу.

Наконец г-н де Берюль затянул службу настолько, что отец Мюло уже не мог больше сдерживаться.

— Ей-Богу, — воскликнул он, — до чего же вы потеш­ный человек, если вот так засыпаете над потиром! Не­ужто вы полагаете, что будете большего стоить, если заставите нас есть холодный завтрак и пить теплое вино?

В другой раз, когда Государственный совет заседал в Шарантоне, в том очаровательном павильоне из кирпича и тесаного камня, что расположен у въезда в город со стороны Парижа и был построен Генрихом IV для Габри­ель д’Эстре, отец Мюло попросил г-на д’Эффиа, отца г-на де Сен-Мара и в то время первого шталмейстера, отвезти его туда ради какого-то дела, которое ему пред­стояло там сделать.

Мюло, состоявшему, как всем было известно, на службе у его преосвященства, не пришлось томиться в передней, однако теперь его положение не сослужило ему никакой службы, и ему было наотрез отказано в его просьбе.

Весьма раздосадованный этой неудачей, он попросил г-на д’Эффиа отвезти его обратно в Париж.

— Да, но это вы закончили свои дела, — ответил г-н д’Эффиа, — я же свои еще не закончил.

— Как! — воскликнул аббат Мюло. — Стало быть, вы намереваетесь заставить меня идти в Париж пешком, так что ли?

— Нет, но наберитесь терпения, и, когда мои дела здесь будут закончены, я отвезу вас в карете.

— Терпения, терпения! — пробурчал аббат настолько громко, что г-н д’Эффиа его услышал.

— Ах, господин де Мюло, господин де Мюло, — про­молвил он, — давайте перестанем.

— А почему это, господин Фиа, господин Ф и а? — передразнил его аббат.

— Что это еще за «господин Фиа»?! — рассерженно воскликнул главный шталмейстер.

— Да, господин Фиа, — с овернским выговором, так веселившим кардинала Ришелье, повторил аббат. — И любому, кто удлинит мое имя, я укорочу его собствен­ное.

С этими словами, весь в гневе, аббат Мюло повер­нулся спиной к г-ну д’Эффиа и пешком ушел из Шарантона.

Однажды, когда у бедного аббата случился приступ подагры, его лакея остановил Жиль Буало, брат сатирика Буало-Депрео.

— Да, кстати, — спросил Буало лакея, — как твой хозяин себя чувствует?

— Ах, сударь, он ужасно страдает!

— Бьюсь об заклад, что он бранится, как проклятый.

— О, это уж точно, сударь.

— Стыд какой, духовное лицо ведь! — воскликнул Буало.

— Сударь, — ответил лакей, — его следует простить: он говорит, что в этой беде у него нет другого утеше­ния.

— А не мог бы он помолиться?

— Он пытался, но никакого толку от этого не было.

— Что ж, пусть продолжает браниться, — произнес Жиль Буало, удаляясь в свою сторону.

— О сударь, — ответил лакей, тоже продолжив свой путь, — он и не нуждается в позволении!

Перед тем как поступить на службу к епископу Люсонскому, аббат Мюло был каноником Святой капеллы. В этом качестве он был просто его другом и преданным помощником.

Когда после смерти маршала д'Анкра епископ Люсонский был сослан в Авиньон, Мюло продал все, что у него было, собрал четыре тысячи экю и привез эти деньги изгнаннику, который в них крайне нуждался. Вернувшись из изгнания и вновь обретя милость, епископ Люсонский сделал Мюло своим духовником; однако звание духов­ника его преосвященства явно раздражало слух Мюло, который, вероятно, отдавал предпочтение званию кано­ника Святой капеллы и каждый раз, когда его называли господином духовником, впадал в бешенство.

Однажды кардинал, которому, как мы уже говорили, очень нравилось подразнивать его, сделал вид, будто он получил письмо с надписью на конверте «Господину Мюло, духовнику Его Высокопреосвященства», и, повстре­чавшись с Мюло, сказал ему:

— Послушайте, аббат, вот письмо, которое, полагаю, адресовано вам.

Мюло кинул взгляд на надпись на конверте и, ощутив в себе привычное отвращение к званию духовника, вос­кликнул:

— Какой дурак написал это письмо?!

— Дурак?

— Да, дурак, а кто же еще!

— Вот те на! Ну а если этот дурак — я сам?

— Что ж, если это окажетесь вы, то это ведь будет не первая дурость, которую вы совершите, не так ли?

Кардинал нередко развлекался, восстанавливая друг против друга аббата Мюло, славного едока и завзятого выпивоху, с туренским дворянином по имени Ла Фолон, одаренного такими же способностями.

Ла Фолона приставил к кардиналу король, чтобы того не донимали ходатайствами и чтобы к нему допускали лишь тех, кто имел сказать ему нечто важное; возможно также, что в какой-то степени он служил при нем и соглядатаем. В те годы кардинал еще не имел ни камер­гера, ни телохранителей.

В то время как другие говорили: «О, как хорошо было бы поохотиться сегодня!», «О, как хорошо было бы про­гуляться сегодня!», «О, как хорошо было бы поиграть в мяч или потанцевать сегодня!», Ла Фолон говорил:

— О, как хорошо было бы поесть сегодня!

Когда он садился за стол, его молитва перед вкуше­нием пищи звучала так:

— Господи Боже, сделай так, чтобы обед, который мне сейчас предстоит съесть, был хорошим!

Завершив трапезу, он обращался к Богу с послеобеден­ной молитвой:

— Господи Боже, сделай так, чтобы я хорошо перева­рил только что съеденный мною обед!

Что же касается аббата Мюло, не церемонившегося с кардиналом, то, вполне понятно, с посторонними он церемонился еще меньше, чем с его высокопреосвящен­ством; свидетельство тому — его ответ маркизу д’Эффиа.

Мы уже упоминали его нос, которому выпитое абба­том вино передало в конце концов свой цвет. И в самом деле, славный аббат настолько любил вино, что он не мог удержаться и не высказать едкий упрек всем тем, чье вино не было хорошим; так что, когда ему случалось обе­дать не у себя дома и ему подавали вино, которое не приходилось ему по вкусу, он подзывал к спинке своего стула слуг и выговаривал им:

— Ну какие же вы негодяи!

— А почему, господин аббат?

— Да потому, что вы не уведомили вашего хозяина, который, возможно, в винах и не разбирается, что он наносит ущерб самому себе, не имея в запасе хорошего вина для своих друзей.

Мы уже говорили, с какой вольностью аббат разгова­ривал с кардиналом.

Правда, и кардинал обращался с ним непринужденнее, чем с кем-либо еще, и устраивал ему разного рода под­вохи, от которых у несчастного духовника были сплош­ные неприятности.

Как-то раз, когда кардиналу и аббату предстояло отправиться на совместную прогулку, кардинал решил позабавиться и подложил колючки под седло своего духовника. Сев верхом на лошадь, аббат, естественно, надавил на седло: колючки впились в спину лошади, которая принялась брыкаться с такой силой, что у духов­ника хватило времени лишь на то, чтобы ухватить ее за шею, а затем, в минуту спокойствия, спрыгнуть на землю.

Оказавшись на твердой почве, духовник огляделся вокруг и увидел, что кардинал, надрываясь от смеха, схватился за бока.

Аббат же вовсе не смеялся: ему было далеко не до смеха.

Он направился прямо к кардиналу и, подсунув ему кулак чуть ли не под нос, воскликнул:

— Да вы и в самом деле недобрый человек, монсе­ньор!

— Тсс! — обронил высокопреосвященнейший карди­нал, продолжая хохотать. — Тсс, а не то я прикажу вас повесить!

— Как, вы прикажете меня повесить?

— Да, ведь вы разглашаете тайну исповеди.

Славному канонику не раз доводилось впадать в такой грех: однажды, когда кардинал спорил с ним, сидя за обеденным столом, и, по своей привычке, поддевал его, чтобы позабавиться его гневом, разъяренный Мюло вос­кликнул:

— Выходит, вы ни во что не верите, даже в Бога?

— Почему это я не верю в Бога?

— Ну а как же, — воскликнул духовник, — не станете же вы говорить сегодня, что верите в Бога, если вчера на исповеди признались мне, что не верите в него?!

Таллеман де Рео, который приводит эту забавную историю, ни слова не говорит о том, как кардинал вос­принял эту шутку своего духовника.

Вернемся, однако, к Буароберу.

С величайшим трудом наладив отношения с кардина­лом, Буаробер стал в конечном счете настолько необхо­дим ему, что, умирая, сказал:

— Меня вполне устроило бы, если бы на том свете я оказался в таких же хороших отношениях с монсеньором Иисусом Христом, в каких на этом свете мне довелось состоять с монсеньором кардиналом Ришелье.

Благодаря этому покровительству Буароберу была дарована милость отправиться в Англию вместе с герцо­гом и герцогиней де Шеврёз, когда встал вопрос о браке г-жи Генриетты Марии Французской с принцем Уэль­ским, ставшим впоследствии королем Карлом I; однако воздух Англии, по всей видимости, не подошел Буаро­беру: он заболел и сочинил по поводу своей болезни эле­гию, в которой климат Англии был назван им варвар­ским.

Как только элегия была закончена, Буаробер счел самым срочным своим делом показать ее г-же де Шеврёз. Госпожа де Шеврёз взяла ее, прочитала и, со своей сто­роны, сочла самым срочным своим делом показать ее графу Карлайлу и графу Холланду, которым, по слухам, она показывала и нечто совсем другое.

Слова «варварский климат» особенно задели графа Холланда, который, впервые увидев Буаробера, принялся оспаривать их в присутствии г-жи де Шеврёз. Буаробер был человек умный: он принес свои извинения, заявив, что почитает за варварские все края, где ему случается заболеть, и в подобных обстоятельствах отозвался бы точно так же и о рае земном.

К этому он добавил:

— Однако, с тех пор как я поправился и король при­слал мне триста якобусов, здешний климат сделался в моих глазах мягче.

Граф Карлайл счел эту остроту занятной, но граф Хол­ланд так и не смог смириться со словами «варварский климат».

Когда г-жа де Шеврёз отправилась в обратный путь во Францию, граф Карлайл и граф Холланд сопровождали ее. В нескольких милях от Лондона их карете предстояло подняться по косогору, прилегавшему к берегу Темзы; поскольку дорога в этом месте была чрезвычайно крутой, все они вышли из экипижа и пошли пешком; по мере того как они поднимались в гору, окружающая местность становилась все более живописной.

— О, какой чудный край! — воскликнул Буаробер, поднявшись на вершину холма.

— И, тем не менее, тут варварский климат, — откликнулся граф Холланд.

Буаробер купил в Англии четырех иноходцев и через посредство г-жи де Шеврёз обратился к герцогу Бекин- гему, великому адмиралу, с просьбой разрешить пере­везти их во Францию.

Лорд Холланд находился рядом с Бекингемом, когда тот вписал в дорожную грамоту Буаробера слова: «Четыре лошади».

— Одолжите мне перо, — сказал он великому адми­ралу, — я хочу кое-что прибавить.

Бекингем дал ему перо, и лорд Холланд приписал: «Дабы он еще быстрее выбрался из этого варварского кли­мата».

Буаробер был хорошим товарищем и всегда проявлял готовность помочь своим собратьям по перу. Мере, автор «Сильвии», состоял на службе угерцога де Монморанси, получая от него пенсион в четыреста ливров, но в это время герцог лишился головы. Мере, служивший герцогу в эпоху его могущества, оказал Буароберу немало дурных услуг, высмеивал его и издевался над его пьесами. Тем не менее, узнав о бедах Мере, Буаробер предал забвению все обиды, отправился к кардиналу, рассказал ему об обстоятельствах, в которых оказался Мере, и добавил:

— Монсеньор, даже по причине одной «Сильвии» все дамы будут благословлять вас за то, что вы сделали добро несчастному Мере.

В конце концов кардинал уступил просьбе и предоста­вил Мере пенсион в двести экю. Свидетельство на пен­сион Буаробер передал Конрару и Шаплену, приходи­вшим к нему с просьбой похлопотать о его старом недруге, и сказал им:

— Я хочу, чтобы он был обязан этим вам.

Раз уж мы упомянули Конрара и Шаплена, скажем пару слов об этих людях, которые — особенно последний из них — пользовались такой огромной известностью в XVII веке, что внизу приказа, увеличивавшего пенсион второго из них, Людовик XIV своей собственной рукой приписал: «Поднять с двух тысяч до трех тысяч пенсион г-на де Шаплена, самого великого из всех когда-либо суще­ствовавших поэтов».

Жан Шаплен был сыном парижского нотариуса. Свою карьеру он начал в качестве воспитателя и наставника сыновей г-на де Ла Трусса, главного прево. Звание вос­питателя дало ему право носить шпагу; оставив эту долж­ность, он, тем не менее, продолжал ходить со шпагой. Это весьма беспокоило родителей Шаплена, которые попросили одного из его друзей уговорить молодого человека расстаться с этим оружием; но, вместо того чтобы осмелиться исполнить подобную просьбу впря­мую, друг воспользовался уловкой, которая оказалась успешной. Он подстерег Шаплена на улице и, подойдя к нему, сказал:

— О друг мой! Какое счастье, что я повстречал тебя и что ты при шпаге!

— И почему же?

— Я только что нарвался на дуэль, а у моего против­ника есть друг, во что бы то ни стало желающий драться; так вот, ты послужишь мне секундантом.

— Но это невозможно! — воскликнул Шаплен. — Мне надо вернуться домой, меня ждут там чрезвычайно важ­ные дела.

И в самом деле, он вернулся домой, но лишь для того, чтобы повесить свою шпагу на гвоздь. И впредь он уже никогда не снимал ее оттуда.

Шаплен был одним из завсегдатаев дворца Рамбуйе, которым нам еще предстоит немного заняться тоже. Он был впервые допущен туда в пору осады Ла-Рошели, то есть в 1627 году. Спустя двадцать лет г-жа де Рамбуйе рассказывала Таллеману де Рео, что в тот день, когда Шаплен в первый раз появился в знаменитой голубой комнате, он носил сизого цвета атласный кафтан, под­битый зеленым плисом и отделанный мелким позумен­том сизого и желтовато-зеленого цветов, как это было модно за десять лет до того. При всем том на нем были нелепейшие сапоги и нелепейшие чулки, а кроме того, вместо кружев он носил сетчатую ткань. Впоследствии он стал отдавать предпочтение платью черного цвета, но и в черном платье выглядел так же нелепо, как и в сизом: в итоге казалось, что он никогда не носил ничего нового. Маркиз де Пизани сочинил о нем стихи, которые впо­следствии были утеряны и от которых сохранились лишь две следующие строчки:


Чулки ношу с ноги Вожла́,

А сапоги — с ноги Шаплена.


В этом отношении чудом ветхости были, по-видимому, парик и шляпа поэта, однако — подобно герою Мюрже, имевшего особую трубку для выхода в свет, красивее той, какую он оставлял дома, — Шаплен, находясь у себя дома, носил парик и шляпу куда более ветхие, чем те, какие были у него для выхода в свет!

Таллеман де Рео рассказывает, что после смерти матери Шаплена он видел на нем траурную повязку до того заношенную, что она приобрела цвет палой листвы, и черный в крапинку полукафтан, доставшийся ему от сестры, вместе с которой он жил.

В его спальне можно было умереть от холода, и камин в ней топили лишь тогда, когда стоявшие там горшки лопались от замерзшей в них воды.

При этом он был мал ростом, дурен лицом и то и дело отплевывался.


«Я не понимаю, — говорит Таллеман де Рео, — как этот краснобай, всегда притязающий на истину, этот человек, рубящий правду с плеча, — словом, г-н де Монтозье, — так никогда и не осмелился упрекнуть Шаплена в скаредности. Не раз во дворце Рамбуйе я видел у него настолько грязные носовые платки, что это вызывало душевную боль. Никогда я так не смеялся исподтишка, как в ту пору, когда он на моих глазах любезничал с Пеллокен, компаньонкой г-жи де Монтозье, красивой девицей, кото­рая явно подтрунивала над ним, ибо его плащ протерся настолько, что прорехи в нем можно было разглядеть за сто шагов. Шаплен, на свою беду, стоял возле окна, сквозь которое падали солнечные лучи, и в протертых местах на плаще она могла увидеть отдельные нитки толщиной в палец».


Тем не менее Буаробер рассказывал, что, когда он отправил Шаплену какие-то деньги, тот послал ему обратно одно су, оказавшееся переплаченным.

Поговаривали также, что Шаплен добился того, чтобы пенсион в шестьсот франков, предназначавшийся ему, был предоставлен Кольте; позднее мы расскажем, по какому случаю это произошло.

У Шаплена, как утверждает Таллеман де Рео, на уме всегда была одна поэзия. Правда, добавляет Таллеман, пользуясь своим прелестным стилем XVI века, столь сжа­тым и столь красочным: «Хотя он и не был рожден в этой стихии».


«И все же, — добавляет тот же автор, — ценой многих переделок он создал две или три весьма приличные стихот­ворные пьесы».


Среди этих пьес следует прежде всего упомянуть «Речитатив Львицы», по поводу которого великий Баль­зак писал Шаплену 3 июля 1633 года:


«На мой взгляд, этой Львице крайне повезло, что амфитеатром ей служит небо и что на подобную сцену ее поместила такая рука, как Ваша. Вы возвеличили ее так умело и так мило, и в Ваших стихах ее рычание зву­чит столь нежно и столь гармонично, что нет на свете музыки, которая была бы достойна ее».


Удачей стала и большая часть «Зирфеи». Однако упо­минать «Зирфею» нашим читателям, живущим в 1855 году, это все равно, что говорить с ними на китайском языке. Дадим поэтому кое-какие пояснения, которые послужат нашим читателя путеводной нитью в том лаби­ринте, куда мы собираемся их завести.

Госпоже де Рамбуйе доставляло огромное удовольствие удивлять завсегдатаев своего дворца; во имя этого она велела соорудить огромный кабинет с тремя различными фасадами и тремя окнами, одно из которых выходило в сад больницы Трехсот, второе — в сад особняка Шеврёз, а третье — в сад дворца Рамбуйе; по ее приказу этот кабинет был построен, покрашен и обставлен так, что никто из ее многочисленных гостей ничего об этом не знал: она заставляла рабочих перелезать через стену, по другую сторону которой они должны были работать. Господин Арно обнаружил приставленную к этой стене лестницу, и ему пришла в голову мысль взобраться на нее; но едва он поставил ногу на вторую перекладину, как его кто-то позвал. Он откликнулся на этот зов и тот­час забыл про лестницу.

И вот однажды вечером, когда в особняке собралась целая толпа гостей, за стенным ковром внезапно послы­шался сильный шум. Стена как будто сама собой рас­крылась, и на пороге великолепной комнаты, изуми­тельно освещенной и очутившейся здесь словно по волшебству, появилась в изумительном наряде мадемуа­зель де Рамбуйе, ставшая впоследствии г-жой де Монто- зье.

Удивление было невероятным, и оно пробудило поэти­ческое вдохновение Шаплена. Несколько дней спустя он тайком прикрепил на стене этой комнаты свиток велене­вой бумаги, на котором была написана ода, обращенная к 3 и р ф е е, королеве Арженнской, героине всех романов об Амадисе Галльском, воплощенной в явь в карусели на Королевской площади в 1612 году.

В своей оде, из которой, впрочем, мы намереваемся дать сейчас отрывок, Шаплен писал, что это жилище, впоследствии именовавшееся жилищем Зирфеи, было построено лишь для того, чтобы укрыть Артенису от разрушительного действия времени. Заметим, что г-жа де Рамбуйе, которую звали Артенисой, страдала множе­ством недугов.

Вот лучшие строфы из этой оды: по ним можно судить о творческой манере человека, который заполнил своими книгами все библиотеки, а своей славой — половину XVII века, но сегодня известен лишь благодаря эпиграммам Буало, обретаясь теперь, по всей видимости, только в библиотеке на улице Ришелье, да и то!..


Ее величию так мал наш мир земной!

Для благородных душ тесны его просторы.

Богиня мудрости могла б ей стать сестрой,

И добродетельность не ведает укора.

Так беспримерная дает пример всем нам,

Достоинства и честь мужам являет дама.


Плоть нежная ее — души прекрасный храм.

Кто красоте вредит, тот разрушитель храма.

Но небо грозное, чей свет несет она,

Земле беспомощной ее приревновала.

И, чтоб вернуть ее, объявлена война,

И небо гневное нам бедствий шлет немало.[47]


Урганда некогда сумела волшебством

Для Амадиса и его отряда

Прервать теченье времени, о чем

Всем всюду и всегда нам помнить надо.

Хочу сегодня чары повторить —

Сберечь нам Артенису, как когда-то

Сумели Амадиса сохранить.


И той же тайной силой ворожбы

Построила я это помещенье,

Далекое от бед и от судьбы,

Свободное от времени и тленья;

Небесный свод не двинется над ним,

И старость, смерть сюда со страшным выраженьем

Не явятся — да что здесь делать им?


И эта несравненная краса,

Кого сто бед склоняют покориться,

Здесь скроется и, веря в чудеса,

Обманет зло и сможет защититься.

Она на троне; свет ее лица

Не знает, озаряя смертных лица,

Ни тучи, ни затменья, ни конца.[48]


Наконец, третье сочинение Шаплена, которое Таллеман де Рео отметил как заслуживающее внимание, это ода, обращенная к кардиналу Ришелье и напечатанная вначале лишь частично, а затем воспроизведенная в издании «Новые музы» господ Годо, Шаплена и Абера; в ней тридать строф по десять стихотворных строк в каж­дой.

Примерно в это время наш поэт сочинял «Девствен­ницу». Прочитав две первые песни поэмы от корки до корки, г-н де Лонгвиль пришел в полный восторг и пред­ложил Шаплену должность в своем доме. Однако поэт ответил, что он уже принят на службу в качестве секре­таря г-на де Ноайля, посла в Риме.

Шаплен был чрезвычайно обидчив.

Спустя какое-то время г-н де Ноайль обошелся с ним крайне грубо, и он тотчас покинул его. Господин де Ноайль едва не сошел с ума от ярости, пустил в ход все средства, чтобы заполучить Шаплена обратно, и обра­тился за содействием к кардиналу; однако Буаробер, которого попросили выступить в этом деле посредником, напомнил кардиналу, что он в долгу перед Шапленом за оду, которую тот ему написал; в итоге кардинал не стал вмешиваться в их ссору.

Тем временем г-ну де Лонгвилю стало известно, что Шаплен лишился должности секретаря посольства; он распорядился привести к нему поэта, беседовал с ним более часа, а затем, не ставя при этом никаких условий, вручил ему какую-то шкатулку и попросил открыть ее лишь по возвращении домой. Вернувшись к себе, Шаплен открыл шкатулку и обнаружил в ней грамоту о пожало­вании ему пенсиона в две тысячи ливров, обеспеченного доходами со всех имений г-на де Лонгвиля. Кроме того, Шаплен получал от кардинала пенсион в тысячу ливров, который Буаробер пожелал поднять до тысячи шестисот ливров. Именно эти шестьсот ливров и были по настоя­нию Шаплена предоставлены Кольте.

Понадобилось двадцать лет, чтобы «Девственница» появилась на свет, и в течение этих двадцати лет весь Париж интересовался ею. И потому в те дни, когда было объявлено о ее издании, Франсуа Пейо де Линьер, поэт-сатирик и современник Шаплена, сочинил направлен­ную против него эпиграмму:


Лет двадцать, долгих двадцать лет

Вся Франция ждала и бдила,

Когда Шаплена «Дева» выйдет в свет,

И лишь о том и говорила.

Но вот полгода пролетит,

И глядь — никто о ней не говорит.


Эта эпиграмма привела Шаплена в бешенство; он во всеуслышание заявил, что тот, кто ее сочинил, заслужи­вает палок, однако так их ему и не дал.

Перейдем теперь к Конрару.

Конрар, родившийся в Валансьенне, стал первым непременным секретарем Французской академии и ее подлинным основателем. Не стоит из-за этого досадовать на него: вероятно, он не знал, что Академия сделается пристанищем знатных вельмож. Конрар был сыном почтенного валансьеннского горожанина, который имел немалое состояние, но, будучи строгим блюстителем законов против роскоши, не позволял своему сыну носить ни подвязки, ни туфли с бантами и приказывал ему коротко подстригать волосы; в итоге у юного Конрара всегда были с собой подвязки и банты, которые он то отвязывал, то привязывал где-нибудь на улице, за углом. Однажды, когда он так вырядился, ему случилось столкнуться лоб в лоб с отцом: тот решил проклясть его и выгнать из дома.

Конрар не получил никакого образования, настолько отец боялся, что сын сделается писателем; отсюда его полное незнание латыни.

К несчастью для отца, у юного Конрара был двою­родный брат, г-н Годо, епископ Вансский, который одной рукой писал эротические стихи, а другой — духовные песнопения и впоследствии тоже состоял во Француз­ской академии. Годо пользовался большой известностью, особенно в доме Ришелье, и когда кто-либо сочинял похвальное слово или стихотворение, то, кто бы ни был автором, в присутствии кардинала было принято гово­рить:

— О, это восхитительно! Сам Годо не сочинил бы лучше!

Но вот отец Конрара умер, и ничто, кроме недостатка образования, не мешало более сыну следовать своему призванию. Не отважившись приступить к латыни, он занялся итальянским языком, выучив его довольно хорошо, и испанским, выучив его довольно плохо. Не в силах заставить говорить о себе иным способом, он при­нялся ссужать деньги людям образованным и стал у них как бы на побегушках; ради одной лишь надежды сде­латься известным в Швеции, он одолжил шесть тысяч ливров графу Тотту, главному шталмейстеру и послу шведского короля, оказавшемуся в Париже без гроша.

Неудержимое желание считаться просвещенным чело­веком и любовь к книгам овладели им одновременно. У него была превосходная библиотека, вероятно единствен­ная, где не было ни одной греческой и ни одной латин­ской книги. Чтобы поступать так же, как другие, он всегда был настороже, внимательно следя за тем, что происходит кругом. Если модно было писать рондо, он сочинял рондо; если веянием времени становилась сатира, он сочинял сатиры, и так все подряд: рондо, загадки, парафразы. Подобное постоянное умственное напряжение вызывало у него прилив крови к голове, так что лицо его стало цвести, словно цветочная клумба вес­ной; видя это, он начал так часто прикладываться к рюмке, что от этого у него расстроились нервы и появи­лась подагра. В итоге он стал страдать одновременно от подагры в ногах и от прыщей на лице.

Его предупредительность и бесконечные предложения услуг с его стороны были почти так же неприятны, как у других бывают противны себялюбие и черствость.

Мальвиль говорил о нем:

— Не кажется ли вам, что Конрар ходит по улицам и кричит: «А вот моя дружба, моя прекрасная дружба! Кому мою дружбу, мою прекрасную дружбу?»

И в самом деле, он попросил всех своих друзей пода­рить ему эмблемы с изречениями относительно дружбы и велел написать их красками на веленевой бумаге. Как и других, он попросил сделать это и г-жу де Рамбуйе: эмблема, которую она ему дала, изображала весталку, поддерживающую священный огонь в храме Весты; над­пись же на эмблеме гласила: «FOVEBO»[49].

Тем не менее этот великий жрец дружбы поссорился с Таллеманом де Рео и Патрю, поскольку взаимная дружба этих молодых людей казалась ему сильнее той, какую они питали к нему, и с д'Абланкуром, поскольку тот написал ему просто-напросто: «Господину Конрару, секре­тарю короля», вместо того чтобы написать: «Господину Конрару, секретарю-советнику короля».

Когда кардинал Ришелье, прислушавшись к подсказке Конрара, задумал учредить Академию, найти сразу сорок достойных человек, которые должны были ее составить, не удалось. Буароберу, к которому мы теперь возвраща­емся, было поручено включить в нее подставных акаде­миков, подобно тому как капитаны, желая, чтобы все полагали, будто их роты укомплектованы, выставляют на смотрах так называемых подставных солдат, то есть людей, не записанных в полк. Итак, Буароберу было поручить включить в Академию подставных академиков. Он не оплошал, и академиками сделались двенадцать или пятнадцать человек, которых стали называть детьми жалости Буаробера. Сам он именовал себя заступником бедствующих муз и нередко заранее выплачивал четверть или половину их пенсионов беднягам-авторам, возвращавших ему эти деньги по соб­ственному усмотрению.

Весьма часто он ссорился с кардиналом из-за того, что чересчур смело говорил с ним о тех, кто попал в опалу, и, никогда не выступая против них, неизменно действо­вал в их пользу. Кардинал противился такому давлению, но в конце концов Буаробер добивался своей цели: он знал слабую сторону кардинала; ему удавалось рассме­шить его, а когда кардинал смеялся, он лишался способ­ности к сопротивлению.

Вспомним маршала де Витри, убийцу, а точнее ска­зать, наемного убийцу, лишившего жизни маршала д'Анкра. Так вот, в силу естественного круговорота собы­тий, со смертью Люина, своего покровителя, он, в свой черед, лишился не только влияния, но и свободы: карди­нал приказал заключить его в Бастилию за то, что он ударил епископа.

Находясь в заключении, Витри отправил Буароберу приглашение совместно отобедать. Несмотря на сделан­ные ему предостережения, Буаробер отправился в Басти­лию.

Но это было еще не все: за обедом Витри вырвал у Буаробера обещание пересказать кардиналу кое-какие подробности, довести которые до его высокопреосвя­щенства маршал считал крайне важным.

В тот же вечер Буаробер, как обычно, вошел к карди­налу.

— А, это ты, Ле Буа! — промолвил Ришелье.

— Да, монсеньор.

— Ну что, какие новости?

— Прежде всего скажу вашему высокопреосвященству, что мне довелось сегодня невероятно вкусно поесть.

— Вот оно что! Так ты обедал с Ла Фаллоном?

— Нет, монсеньор, и я сомневаюсь, что вы, ваше высо­копреосвященство, догадаетесь, где я обедал.

— И где же ты обедал, Ле Буа?

— В Бастилии, монсеньор.

— Ах, так! — с недовольным видом произнес карди­нал. — У господина дю Трамбле, ее коменданта?

— Нет, монсеньор, у господина де Витри, ее узника.

— У господина де Витри!

Кардинал нахмурил брови.

Буаробер сделал вид, что он этого не заметил, и про­должил:

— Вы не можете себе представить, монсеньор, каким сведущим он стал.

— Неужто! — откликнулся кардинал. — И в чем же он стал сведущ?

— В религиозных вопросах ... С помощью выдержек из сочинений отцов Церкви он доказал мне, что ударить епископа никакое не преступление.

— Выходит, Ле Буа, — промолвил кардинал, — вы беретесь критиковать короля? Вы что, разыгрываете из себя министра?

— Монсеньор ...

— Король осудил поступок маршала и желает, чтобы маршал был наказан; и потому я нахожу, что вы прояв­ляете необычайную дерзость, встав на сторону господина де Витри и выступая против мнения короля, которое я поддерживаю.

— Вы правы, монсеньор, — поклонившись, произнес Буаробер, — и я никогда более не заговорю о государ­ственных делах ... Так вот, по поводу поручения, которое вы, ваше высокопреосвященство, мне дали, я говорил следующее ...

И он принялся давать кардиналу отчет в том, как было исполнено это поручение; затем, закончив свой рассказ, он добавил:

— Монсеньор, мне было еще поручено сказать вам ...

— Ле Буа, то, что вам поручили сказать мне, является государственным делом?

— Нет, монсеньор, нет ... Мне поручили сказать вам, что господин маршал де Витри даст своей дочери сто тысяч экю в тот день, когда вы окажете ей честь дать ей мужа по вашему собственному выбору.

— Ле Буа! — воскликнул разгневанный кардинал. — Прошу вас, замолчите!

— О! Помнится, монсеньор дал мне еще одно поруче­ние ...

И Буаробер принялся рассказывать об этом втором поручении, как он это делал по поводу первого поручен­ного ему дела; однако внезапно он остановился:

— Погодите, монсеньор; мне ведь еще было поручено сказать вам ...

— Кем? Господином де Витри?

— Да, монсеньор; он поручил мне сказать вам, что у него есть взрослый сын, хорошо сложенный, хорошо 286

упитанный, и он предлагает его вам: распоряжайтесь им по своему усмотрению.

— Ах, Ле Буа, это уже чересчур!

— Простите, монсеньор, но у меня было еще и третье поручение: оно состояло в том, что ...

— Нет, вы только посмотрите, каков негодяй! — вос­кликнул кардинал. — В итоге он выложил мне все, да так, что я не смог рассердиться.

Буаробер и в самом деле выложил ему все, однако кар­динал рассердился.

Так что Буаробер поссорился с ним. К счастью, Ситуа, врач кардинала, был дружен с Буаробером. На следу­ющий день, когда Ришелье находился в Рюэле и выпро­водил какого-то посетителя, который навел на него неве­роятную скуку, он спросил, обращаясь к врачу:

— Ситуа, нет ли здесь кого-нибудь, кто мог бы заста­вить меня забыть об этом мерзавце?

— Монсеньор, здесь есть только Буаробер.

— Буаробер? Но я же отказал ему от дома. Кто впустил его в переднюю?

— Я, монсеньор; я только что повстречал его в парке: он намеревался броситься в воду и утопился бы, не поме­шай я этому.

— Значит, он раскаивается?

— Да еще как горестно, монсеньор!

— Тогда пусть войдет.

Буаробер, который подслушивал, стоя под дверью, тотчас вошел, рассказал кардиналу тысячу всяких небы­лиц и стал еще большим его другом, чем прежде.

Вот почему, когда они ссорились, а кардинал в это время был болен, Ситуа говорил:

— От всех моих лекарств не будет никакого толка, если не добавить к ним десять или двенадцать граммов Буаробера.

Жила-была на свете старая дева по имени мадемуазель де Турне, не умершая с голоду лишь благодаря неустан­ной предупредительности Буаробера.

Мадемуазель де Турне была родом из Пикардии и про­исходила из благородной семьи. В возрасте восемнадцати лет она прочитала «Опыты» Монтеня и загорелась жела­нием познакомиться с их автором. Между тем как раз в это время Монтень приехал в Париж; разузнав его адрес, мадемуазель де Турне тотчас отправила ему послание с изъявлением уважения, которое она питала к нему лично и к его книгам. На другой день он пришел повидаться с ней и, найдя ее столь юной и восторженной, предложил ей привязанность и союз отца и дочери; она с благодарностью приняла это предложение и с этого времени стала именовать себя названой дочерью Мон­теня.

Мадемуазель де Гурне сочиняла стихи, причем не такие уж плохие, если судить по дошедшему до нас образцу. Речь идет о четверостишии, посвященном Жанне д'Арк:


Как примирить, скажи, о дева дорогая,

Твой кроткий взор с мечом, что грозной сечи ждет? —

Глазами нежными отчизну я ласкаю,

А меч мой яростный свободу ей несет![50]


Буаробер был знаком с мадемуазель де Гурне и, зная, что она находится в бедственном положении, решил помочь ей при посредстве кардинала. С этой целью, выбрав день, когда Ришелье пребывал в добром располо­жении духа, он показал ему четверостишие, которое мы только что привели. Кардинал прочитал четверостишие и одобрил его; вот тогда Буаробер и произнес имя маде­муазель де Гурне.

— Мадемуазель де Гурне?.. — переспросил кардинал, знавший весь литературный Париж. — Не автор ли это «Тени»?

— Именно так, монсеньор.

И в самом деле, мадемуазель де Гурне опубликовала томик под названием «Тень, или Суждения мадемуазель де Гурне».

— Приведи мне ее послезавтра, Ле Буа.

Обрадовавшись, Ле Буа отправился сообщить эту добрую весть мадемуазель де Гурне и предупредить ее, что через день он придет к ней, чтобы сопроводить ее к его высокопреосвященству.

Не стоит задавать вопрос, была ли старая дева готова к назначенному часу. Вместе с Буаробером она прибыла в Пале-Кардиналь и там была без промедления принята.

Кардинал встретил славную старую деву приветствием, которое было целиком составлено из устаревших слов, заимствованных из ее «Тени». Мадемуазель де Гурне пре­красно поняла, что кардинал хочет посмеяться над ней, однако она ничуть не смутилась и промолвила:

— Вы смеетесь над бедной старухой; но смейтесь, смейтесь, великий гений! Разве не должен весь мир раз­влекать вас?

Кардинал, удивленный таким присутствием духа, при­нес ей извинения, а затем, повернувшись к Буароберу, сказал:

— Нам следует что-нибудь сделать для мадемуазель де Гурне.

— Как раз для этого, — ответил тот, — я и привел ее к вашему высокопреосвященству.

— Хорошо, — произнес кардинал, — я даю ей пенсион в двести экю.

— Для нее это достаточно, монсеньор, и она благода­рит вас; но у нее есть слуги.

— Так у нее есть слуги?

— Да, монсеньор понимает, что благородная девица не может обслуживать себя сама.

— Да, я понимаю ... И какие же у нее есть слуги?

— У нее есть мадемуазель Жамен! — ответил Буаробер.

— А кто такая мадемуазель Жамен? — поинтересовался кардинал.

— Побочная дочь Амадиса Жамена, пажа Ронсара.

— Даю пятьдесят экю в год для побочной дочери Ама­диса Жамена, пажа Ронсара.

— Это достаточно для мадемуазель Жамен, и от ее имени мадемуазель де Гурне благодарит вас, однако у нее есть еще душечка Пиайон.

— А кто такая душечка Пиайон? — спросил кардинал.

— Это кошка мадемуазель де Гурне, — ответил Буаробер.

— Я даю пенсион в двадцать ливров душечке Пиайон, — произнес Ришелье, — но при условии, что она будет получать потроха.

— Она получит их, — заявил Буаробер, — и от ее имени мадемуазель де Гурне благодарит вас, но ...

— Как, Ле Буа, — воскликнул кардинал, — есть еще одно «но»?!

— Да, монсеньор; оно заключается в том, что душечка Пиайон только что окотилась.

— И сколько же у нее котят?

— Пять, монсеньор.

— Да ну? — промолвил кардинал. — Душечка Пиайон плодовита! Но это не столь важно, Буаробер: я добавляю по пистолю на каждого котенка.

И мадемуазель де Гурне, обрадованная, довольная и до конца своих дней спасенная от нищеты, удалилась с четырьмя пенсионами: двумястами экю для нее самой, пятьюдесятью экю для Жамен, двадцатью ливрами для душечки Пиайон и по пистолю для каждого из котенка!

Признайтесь, дорогие читатели, что под таким углом зрения вы кардинала еще не видели!

Так что мадемуазель де Турне была чрезвычайно при­знательна Буароберу, которого она всегда называла добрым аббатом; однако она побаивалась его из-за небылиц, которые он то и дело распускал.

О своей подопечной, к примеру, он говорил, что у нее вставная челюсть из зубов морского волка; что за столом она снимает эту челюсть, когда ест, а потом вновь встав­ляет, чтобы легче было говорить; затем, когда в свой черед говорят другие, она снимает ее снова и поспешно жует, ну а когда другие умолкают, вставляет ее опять, чтобы произнести острое словцо или целую тираду.

Душечка Пиайон упоминается в исторических сочине­ниях, причем не только у Таллемана де Рео, но и у аббата де Мароля, и то, что он говорит о ней, могло зародить определенные сомнения относительно пола этого любо­пытного животного и даже стать поводом к обвинению Буаробера и мадемуазель де Турне в мошенничестве, ибо кот неспособен окотиться.

Вот что говорит аббат де Мароль:


«За те двенадцать лет, что Пиайон жил подле маде­муазель де Гурне, он ни на одну ночь не покидал своей ком­наты, чтобы, подобно другим котам, бегать по крышам».


Вам понятно, какую растерянность вызвало у коммен­таторов подобное расхождение во мнениях. К счастью, после долгих изысканий один археолог обнаружил два стихотворения мадемуазель де Гурне, обращенных к ее кошке; в этих стихотворениях она называет ее бес­стыдницей. Так что Таллеман де Рео прав, а аббат де Мариоль ошибается: речь идет одушечке Пиайон, а не о малыше Пиайон, о кошке, а не о коте, и, стало быть, душечка Пайон вполне могла окотиться, хотя она и не бегала по крышам; но это означает, что маде­муазель де Гурне должна была без всяких угрызений совести пользоваться пенсионом в пять пистолей, кото­рый кардинал подарил пяти котятам.

VI

То влияние, какое Буаробер имел на кардинала, объясня­лось его природным даром смешить своими небылицами человека, смеявшегося крайне мало.

Героями его историй были прежде всего Ракан и Вуатюр.

Поясним вначале, кем был Ракан, а затем перескажем нашим читателям кое-какие из тех историй, которые Буаробер рассказывал кардиналу.

Ракан происходил из благородной семьи: он звался Онора де Бюэй, маркиз де Ракан. Родился он в 1589 году, через четыре года после смерти Ронсара и через тридцать четыре года после рождения Малерба. В тот самый день, когда на свет появился будущий автор «Пастушеских стихотворений», его отец, который был кавалером ордена Святого Духа и генерал-майором, приобрел в качестве поместья мельницу и пожелал, чтобы сын носил фами­лию по этому новому владению. Купленная мельница именовалась Ракан.

Ракан командовал тяжелой конницей маршала д'Эффиа. Это давало ему средства к жизни, ибо он ничего не мог вытянуть из отца, дела которого были в крайне запущенном состоянии и который оставил сыну наслед­ство, не принесшее тому никакой пользы. Однако позд­нее Ракан разбогател.

Он был пажом нашего старого друга Бельгарда, что несколько испортило его нравственность; однако г-жа де Бельгард — и это должно было послужить ему оправда­нием в глазах тех, кто его осуждал, — оставила ему два­дцать тысяч ливров ренты из тех сорока, какие она имела. Ракану было уже лет тридцать или тридцать пять, когда ему досталось это наследство. До этого ему нередко при­ходилось весьма туго.

Однажды Буаробер застал его в Туре, где Ракан зани­мался тем, что сочинял стихи для какого-то мелкого чиновника, обещавшего ему заплатить за них двести лив­ров. Буаробер одолжил ему двести ливров, и у Ракана отпала необходимость сочинять эти стихи. Как видим, славный Буаробер был настоящим ангелом-хранителем.

Как-то раз Конрар застал Ракана в каком-то притоне и хотел заставить его сменить местожительство. Однако Ракан ответил:

— Да нет, мне здесь х о л о ш о: обедаю я за столько-то, авечелом мне еще задалом тупу наливают.

Чтобы понять эту тарабарщину, следует знать, что Ракан не выговаривал ни «с», ни «р»: вместо «с» он про­износил «т», а вместо «р» — «л».

Он подружился с Малербом, сделался его учеником и извлек такую пользу из его уроков, что внушил зависть своему учителю.

Особую зависть вызывала у Малерба следующая строфа из стихотворения под названием «Утешение г-ну де Бель- гарду по случаю смерти г-на де Терма, его брата»:


Под ним все божества и сам Олимп великий,

Под ним рабов своих спесивые владыки

Играют их судьбой по прихоти своей;

Под ним, как муравьи, тьма тьмущая людей,

По кучке праха всласть мотаясь неустанно,

Тщеславно вновь и вновь дробят ее на страны.[51]


Кстати, в роду у Ракана еще до него были если и не поэты, то стихоплеты: его отец и мать сочиняли стихи; правда, хорошими эти стихи не назовешь. Сам он, еще будучи ребенком и состоя в пажах у г-на де Бельгарда, уже писал стихи. Как раз к этому времени относится сти­хотворение «Стансы против ревнивого старца», которое начинается словами:


О старческое тело, без капли крови и без мыши ...


Пьесы Арди, постановки которых юный Ракан видел в Бургундском отеле, куда он попадал в качестве пажа г-на де Бельгарда, возбудили у него интерес к поэзии, и это при том, что он, как и Конрар, не знал латыни. Оду Горация «Beatus ille» — которую, кстати, не найти в собрании его сочинений, — Ракан перевел стихами, пользуясь прозаическим переводом шевалье де Бюэя, своего родственника.

Если силу, берущую верх над всем, дарование черпает в самом себе, то ни у кого эта сила не проявлялась ярче, чем у Ракана, ибо вне поэзии он, казалось, был полно­стью лишен здравого смысла.

Лицом он напоминал нормандского фермера, говорил запинаясь и никогда не мог произнести своего имени, но человеком он был добродушным, беззлобным и бесхи­тростным.

Как-то раз, когда Ракан, ночуя вместе с Бюсси-Ламе, своим кузеном, был занят тем, что читал книжонку, ста­вшую довольно редкой уже в ту пору, он почувствовал, что его, точь-в-точь как заглавного героя «Мнимого больного», прихватила вполне реальная нужда. Он отправлятся в кабинет, по выражению Мольера, а так как чтение сильно заинтересовало его, он читает на ходу, продолжает читать, делая свое дело, а затем, закончив его, бросает свою книгу в очко нужника и возвращается обратно с бумажкой перед носом, полагая, что держит в руке книгу.

— Что за дрянь там у вас?! — спрашивает его Бюсси- Ламе.

— Черт побери! — восклицает Ракан. — Это «Уми­ляющая Фланция», очень интелетная и очень тельезная книга.

Вместо ответа Бюсси-Ламе схватил его за руку и ткнул ему бумажку прямо в нос.

Лишь тогда Ракан заметил ошибку, совершенную им по рассеянности.

Однажды, думая о чем-то другом, он съел столько гороха, что чуть было не умер от несварения желудка. Принимая по этой причине рвотное, он без конца повто­рял:

— Нет, но вы потмотлите на этих негодяев лакеев: видели ведь, как я тъел столько голоха, что едва не лопнул, и не пледостелегли меня!

В другой раз он отправился в деревню повидать одного из своих друзей; ехал он один и на рослой лошади. Нужда, подобная той, какая повлекла за собой утрату «Умирающей Франции», заставила его спешиться. Затем ему следовало снова сесть в седло; однако лошадь была длинноногая, а подставки для посадки верхом рядом не нашлось. Ракан взял лошадь под уздцы и пешком про­должил путь.

Подойдя к двери своего друга он, наконец, обнаружи­вает там подставку и восклицает:

— О, какая удача!

С этими словами он садится на лошадь, разворачива­ется и возвращается домой, даже не справившись у сво­его друга, как тот себя чувствует.

Однажды, когда Ракан ночевал в одной комнате с Малербом и Иврандом — Ивранд, бретонский дворянин, был учеником Малерба и пажом Большой конюшни — так вот, повторяем, однажды, когда Ракан ночевал в одной комнате с Малербом и Иврандом, он поднялся первым, натянул на себя штаны Ивранда, приняв их за свои подштанники, поверх надел собственные штаны и вышел из дома, сказав, куда направляется, что по при­вычке всегда делал, ибо опасался забыть, куда ему следо­вало идти: в таком случае друзья могли ему это напом­нить.

Через несколько минут Ивранд тоже решил одеться.

Однако его штанов на месте не оказалось!

— О! — восклицает он. — Это мерзавец Ракан их забрал!

С этими словами он натягивает на себя штаны Малерба, несмотря на его крики, и, даже не надев кам­зола, бросается вдогонку за Раканом, которого ему уда­ется настичь на углу Королевской площади.

— А, ну вот и вы! — произносит он, с трудом переводя дыхание и опуская руку на плечо Ракану.

— Да, вот и я, — отвечает Ракан. — Ты хочешь мне что-то т к а з а т ь?

— Я хочу сказать вам, что сегодня ваша задница толще, чем вчера.

— Возможно, — говорит Ракан, — еелазнетло от плостуды: в нашей тпальне так дуло.

— И поэтому вы надели мои штаны под ваши соб­ственные?

Ракан оглядывает себя и, обнаружив, что он, и в самом деле, толще, чем обычно, произносит:

— Возможно; но етли это так, я немедленно вел ну их вам: я ведь не вол.

И он удостоверяется, верна ли догадка Ивранда.

— Ах, признаться, это плавда! — восклицает он. — Да, конечно, плавда!

И, ничуть не беспокоясь из-за того, где они находятся, Ракан прислоняется к каменной тумбе, сначала стягивает с себя свои штаны, затем снимает штаны Ивранда, отдает их ему, снова надевает свои и продолжает путь, с удив­ленным видом пробираясь сквозь толпы людей, зада­ющихся вопросом: что это за два человека — один без камзола, а другой вообще в одной рубашке, — которые переодеваются прямо на улице?

А это были Ивранд и Ракан.

Однажды вечером, попав под проливной дождь, Ракан явился в дом г-на де Бельгарда, где он жил, промокшим до нитки, и, полагая, что вошел в собственную комнату, ввалился в комнату г-жи де Бельгард.

Госпожа де Бельгард сидела по одну сторону камина, а г-жа де Лож — по другую.

Лакей Ракана, сопровождавший его и видевший, что хозяин ошибся, хотел было предупредить его об этом, однако дамы знаком велели ему молчать, ибо они пред­видели, что этот рассеянный мечтатель в очередной раз чем-нибудь позабавит их.

И в самом деле, Ракан не преминул сделать это.

Не заметив ни ту, ни другую даму, он велел разуть его, снял с себя штаны и чулки и сказал лакею:

— Поди почисть мои тапоги; здеть в камине х о л о ш и й огонь, ияпотушу штаны и чулки.

Лакей удаляется.

Ракан подходит к камину, кладет прямо на голову г-жи де Бельгард свои чулки, а на голову г-жи де Лож свои штаны, усаживается в кресло и начинает сушить свою рубашку.

— Послушайте, Ракан, — обращается к нему г-жа де Бельгард, — а что это вы делаете?

Ракан вздрагивает, озирается по сторонам и видит г-жу де Лож, голова которой покрыта его штанами, и г-жу де Бельгард, голова которой покрыта его чулками.

— О тудалыни, — восклицает он, — тысячу изви­нений! Я п л и н я л вас за подставки для д л о в.

Однажды он собрался пойти вместе со своим приятелем-приором поохотиться на куропаток. Отпра­виться на охоту они должны были после вечерни.

Ракан является за час до назначенного времени.

— Дорогой мой, — говорит ему приор, — вы запамято­вали, что мне нужно служить вечерню.

— Что ж, служите; я вам помогу.

Приор соглашается, полагая, что Ракан снимет с плеча ягдташ и ружье. Но ничуть не бывало: он обнаруживает Ракана в полном охотничьем снаряжении на клиросе, держащим на поводке свою собаку, и в таком виде тот читает от начала и до конца хвалебную песнь Богоро­дице.

Что же касается охоты, то Ракану встретился охотник еще более рассеянный, чем он сам: это был г-н де Гиз.

Однажды, когда они вместе были в Туре, г-н де Гиз говорит ему:

— Ракан, поехали на охоту.

Они поехали, и в течение всего дня не расставались ни на минуту.

На следующий день г-н де Гиз встречает своего вче­рашнего спутника и говорит ему:

— Вы правильно сделали, что не поехали вчера со мной на охоту: от наших собак мы ничего путного не дождались.

Ракан, хоть и был страшно рассеянным, заметил рас­сеянность г-на де Гиза и, подобно тому как заяц Лафон­тена был счастлив встретить еще большего труса, чем он сам, пришел в восторг, встретив человека, который по части рассеянности мог дать ему сто очков вперед.

И потому, когда г-н де Гиз отправился на охоту в сле­дующий раз, Ракан не поехал с ним; однако, нарочно весь перепачкавшись, он стал поджидать его возвраще­ния и, в ту минуту, когда тот появился, занял место рядом с ним.

— О, черт побери, — при виде его воскликнул г-н де Гиз, — день на день не приходится, Ракан! Вы отлично поступили, поехав сегодня с нами, ведь мы получили огромное удовольствие, не так ли?

— Да, монтеньол, — ответил Ракан, с удоволь­ствием пересказывавший затем эту историю.

Не раз случалось, что, остановленный приятелем, который встречался ему на дороге и останавливал его, чтобы побеседовать с ним, Ракан подавал ему мило­стыню, приняв его за нищего.

Как-то раз он целый день прохромал, поскольку нередко прогуливался с каким-то с хромым дворяни­ном.

Однажды утром, не приняв еще никакой пищи и ощу­тив потребность выпить что-нибудь, он заходит к одному из своих друзей.

— Это ты, Ракан?

— Ну, конечно же, я!

— И по какому случаю я тебя вижу?

— Да вот, шел мимо и ощутил тлабость; дай-ка мне что-нибудь выпить.

— Послушай, — произносит друг, который еще лежал в постели, — вон в том шкафчике стоит рюмка гипо­краса, которую я налил себе вчера, а рядом — рюмка с лекарством, которое мне надо принять сегодня утром. Постарайся не ошибиться.

Ракан подошел к шкафчику, и, поскольку друг поза­ботился сделать запах своего лекарства как можно более приятным, чтобы принимать его было не так противно, наш чудак не преминул перепутать рюмки.

— Ну вот! — говорит он. — Теперь все преклатно, и, хотя гипоклас у тебя сквелный, он, надеюсь, поможет мне дотянуть до обеда.

— Так ты еще не завтракал? — спрашивает друг.

— Нет, я иду к обедне и буду пличащаться.

— Как, ты собираешься причащаться и перед прича­стием пьешь гипокрас?

— А ведь, ей-Богу, ты пл а в! — восклицает Ракан. — Я намелевался товелшить кощунство, не подумав об этом ... Коли так, я пойду к обедне, но плича­щаться не буду.

И, в самом деле, Ракан отправился к обедне.

Однако, когда дело дошло до молитвы «Символ веры», он ощутил такой непорядок в желудке, что если и успел выскочить из церкви, то без происшествий добежать до дома все же не сумел.

Что же касается его больного друга, который выпил гипокрас вместо слабительного, то он не ощутил ничего, кроме тепла в желудке, и сходил совсем мало, тогда как Ракан сходил чересчур сильно.

Когда Ракан ухаживал за женщиной, позднее ставшей его женой, он решил однажды навестить ее за городом и ради такого торжественного случая заказал у своего порт­ного платье из тафты селаданового цвета: этот бледно- зеленый цвет, называвшийся по имени героя «Астреи», был тогда в моде.

Платье было доставлено заказчику. Тот одобрил его и решил надеть; однако у Ракана был слуга, заботившийся о нем больше, чем он сам, и звавшийся Никола.

Никола воспротивился такой расточительности.

— Ну а если пойдет дождь, — спрашивает он своего хозяина, — что станет с вашим платьем из селадоновой тафты?

— Это вел но, — соглашается Ракан.

— Ну, конечно!

— И что же делать?

— Да уж, вопрос трудный, не так ли?

— Я нахожу его тлудным, Никола, потому и тпла­щиваю у тебя товета.

— Ну что ж, тогда наденьте ваше платье из темного сукна, а в ста шагах от замка, где-нибудь под деревом, переоденетесь.

— Xолошо, Никола, я сделаю по-твоему, мой маль­чик, — отвечает Ракан.

И он отправился в путь в своем темном суконном пла­тье, в то время как Никола нес селадоновое платье, бережно завернутое в полотенце.

В ста шагах от дома своей милой Ракан видит неболь­шое деревце, словно нарочно посаженное там для того, чтобы под ним можно было делать то, чем он собирался заняться, спешивается иначинает переодеваться.

Но едва только он успел натянуть на себя штаны, как внезапно в сопровождении двух подруг появляется пред­мет его любви.

Все три девицы принимаются громко кричать.

— Ах, Никола, — восклицает Ракан, — ну что я тебе говолил! Тебе понятно, что у меня был такой вид, будто я не пелеодевался, а делал нечто совсем длугое?

— О сударь, — отвечает Никола, — все это не беда, однако поторапливайтесь.

Возлюбленная Ракана хотела обратиться в бегство, однако остальные девицы по зловредности подтолкнули ее к нему.

И тогда, совершенно пристыженный, Ракан горестно произносит:

— Мадемуазель, это Никола так захотел; я этого не хотел ...

И, повернувшись к слуге, добавляет:

— Да говоли же за меня, Никола, а то я не знаю, что еще тказать.

Как-то раз один из соседей Ракана — это произошло спустя несколько дней после его женитьбы на юной девице, столь некстати наблюдавшей за ним, — так вот, повторяю, как-то раз один из его соседей, к которому он приехал обедать, подарил ему великолепные оленьи рога. Когда настало время уезжать, Ракан велел Никола взять их с собой, однако тот заупрямился.

— А чего это ты охаешь, Никола? — спрашивает его Ракан.

— О сударь, — отвечает слуга, — я пытаюсь примерить так и сяк вещь, которую вы мне дали.

— И что же?

— А то, что вы, как видно, еще не знаете, насколько тяжело носить рога; иначе вы не стали бы меня так мучить.

Когда его приняли в Академию, он должен был произ­нести вступительную речь.

Поскольку слава его была велика, все с нетерпением ждали эту речь. Собралось много народу.

Ракан вошел, поднялся на трибуну и, показывая всем разорванный листок бумаги, произнес:

— Готпода, я точинил очень класивую, на мой взгляд, лечь, но моя болзая сука начисто ее тжевала; вот эта лечь: извлеките из нее в те, что тможете, ибо наизусть я ее не знаю, а копии у меня нет.

Ракан был наставником малолетнего графа де Марана, принадлежавшего, как и он, к роду де Бюэй, и вынудил мужа матери мальчика отчитаться в расходах; это до такой степени оскорбило отчима, что он вызвал Ракана на дуэль.

Однако Ракан покачал головой в знак отрицания и произнес:

— Я очень сталый, и у меня одышка.

— Ваш противник будет сражаться верхом, — отвечают ему.

— У меня делаются язвы на ногах, когда я надеваю тапоги; к тому же я могу потелять двадцать тысяч дохода. Пусть мой плотивник внетет залог в четылеста тысяч ливлов, и после этого мы посмотл им.

— Но он говорит, что будет нападать на вас везде, где встретит вас.

— О, это совтем иное дело! Я велю лакеям нести за мной шпагу и, етли он нападет на меня, буду защи­щаться. У нас тяжба, а не лаздор.

У бедняги Ракана было большое горе: его старший сын был глуп, и все свои надежды отец возлагал на второго сына, который был пажом короля и находился в добрых отношениях с герцогом Анжуйским.

К несчастью, этот второй сын умер.

Мальчик все время норовил носить шлейф Мадемуа­зель, дочери Гастона, которую впоследствии называли Великой Мадемуазель. Вначале ее пажи ворчали на это, однако Мадемуазель велела им помалкивать и за­явила, что всякий раз, когда какой-нибудь паж коро­левы пожелает нести ее шлейф, оказывая ей этим честь, она будет весьма признательна ему за это. Так что ребенок продолжал по собственному почину ока­зывать Мадемуазель эту услугу. И тогда ее пажи, взбе­шенные этим, заставили самого младшего своего това­рища вызвать его на дуэль. Им позволили сразиться, а затем прямо на месте поединка обоих задержали и выпороли.

Спустя какое-то время товарищи уполномочили юного Ракана добиться от королевы, чтобы им выдавали двух гусенков вместо одного, ибо королевский казначей удерживал одного из тех двух, какие им полагались.

«Гусенком» называли бант из лент, предназначеный для украшения платья, шляпы и шпаги. Королева согла­силась на это требование.

— Хорошо, — сказала она, — но поскольку вы сын господина де Ракана, то, по крайней мере, подайте мне вашу просьбу, изложив ее в стихах.

На следующий день мальчик поднес королеве мадри­гал, написанный, как утверждали, Раканом-отцом:


Вам, о владычица, благоприятный рок

Вручил весны моей счастливейшие годы, —

Примите ж от меня и первый сей цветок

С тех склонов, где струит Пермес живые воды.

Когда бы получил в наследство от отца

Я вместе с именем и дивный дар певца,

Его назло врагам прославивший в отчизне, —

Вам вечность подарить стихами мог бы я,

Владычица моя, Дарительница жизни.[52]


Во время своего последнего пребывания в Париже, то есть в 1651 году, Ракан уже не мог обходится без Акаде­мии и говорил, что у него нет иных друзей, кроме господ академиков; а поскольку у него в это время была судеб­ная тяжба, он выбрал в качестве стряпчего Луи Фароара, мужа Катрин Шаплен, сестры поэта, ибо ему казалось, будто этот человек, будучи зятем Шаплена, является и зятем Академии.

Вот такие забавные истории и рассказывал Буаробер кардиналу, заставляя его смеяться над ними.

Среди них особняком стояла одна, которую мы при­берегли напоследок, поскольку она обладала неоспори­мой привилегией разглаживать морщины на челе его высокопреосвященства.

Хотя и будучи сама поэтом, мадемуазель де Турне — добрая старая дева, историю которой мы рассказали со слов Таллемана де Рео, — так вот, хотя и будучи сама поэтом, мадемуазель де Турне сохранила, тем не менее, глубочайшее восхищение перед всеми великими поэтами той эпохи, за исключением Малерба, позволившего себе раскритиковать ее книгу «Тень». И потому, когда вышло в свет второе издание этой книги, мадемуазель де ГУрне разослала ее экземпляры всем величайшим дарова­ниям XVII века.

Разумеется, достался такой экземпляр и Ракану.

Когда Ракан получил этот братский подарок, столь любезно отправленный ему, рядом с ним находились его неразлучные друзья, шевалье де Бюэй и Ивранд. Поль­щенный оказанной ему честью, Ракан в присутствии двух этих друзей сказал, что на следующий день он лично пойдет поблагодарить мадемуазель де Турне за такой знак внимания.

Это заявление попало в уши людей слышащих, а не тех глухих, о каких говорит Гораций и каким поем мы. Ивранд и шевалье де Бюэй решили подшутить над Раканом.

Ракан должен был явиться к мадемуазель де Турне в два часа; друзья знали это достоверно.

В полдень появляется шевалье де Бюэй и стучит в дверь доброй старушки.

Жамен идет открывать и видит красивого кавалера.

Де Бюэй, не соизволив назвать себя, выражает жела­ние повидаться с хозяйкой дома. Жамен тотчас входит в кабинет мадемуазель де Турне.

Та, с пером в поднятой руке, с устремленными к небу глазами и в позе вдохновенного поэта сочиняет в это время стихи.

Жамен докладывает старой деве, что какой-то человек просит разрешения поговорить с ней.

Мадемуазель де Турне, мысли которой витают в обла­ках, просит Жамен повторить ее фразу.

Жамен повторяет.

— А кто этот человек? — спрашивает мадемуазель де Турне.

— Он не желает называть свое имя.

— А как он выглядит?

— Это красивый кавалер лет тридцати — тридцати пяти, — отвечает Жамен, — и, мне кажется, он из благо­родной семьи.

— Пусть войдет, — произносит мадемуазель де Турне. — Мысль, которую я искала и которую я несомненно вот- вот нашла бы, прекрасна; но она еще может ко мне вер­нуться, а вот этот кавалер, вполне возможно, уже не вернется.

— Входите, сударь, — говорит Жамен шевалье де Бюэю, мало-помалу приблизившемуся к двери кабинета старой девы.

Шевалье де Бюэй входит.

— Сударь, — обращается к нему мадемуазель де Турне, — я позволила вам войти, не спрашивая, кто вы такой, и полагаясь на благоприятный отзыв Жамен о вашей наружности. Надеюсь, что теперь, когда вы здесь, вы соблаговолите оказать мне честь, назвав свое имя.

— Мадемуазель, — отвечает ей шевалье де Бюэй, — меня зовут Ракан, и я пришел поблагодарить вас за книгу, которую вы любезно прислали мне вчера.

При этом известии мадемуазель де Турне, знавшая пока автора «Пастушеских стихотворений» лишь по имени, радостно вскрикнула и велела Жамен заставить умолкнуть душечку Пиайон, которая мяукала в соседней комнате и, продолжай она мяукать, мешала бы старой деве слушать те приятные слова, какие намеревался ска­зать ей г-н де Ракан.

Шевалье де Бюэй, отличавшийся остроумием, нагово­рил мадемуазель де Турне целый короб небылиц, настолько позабавивших добрую старую деву, что, когда он поднялся, чтобы уйти, она употребила все усилия, чтобы удержать его.

Однако шевалье уже считал минуты: он мог оставаться у мадемуазель де Турне лишь три четверти часа.

В час с четвертью он решительно поднялся и вышел, унося с собой кучу комплиментов по поводу своей учти­вости и оставляя старую деву в полном восторге от него.

Такое расположение духа благоприятствовало тому, чтобы вновь обрести мысль, посреди которой ее оторвали от стихотворчества и которая ускользнула, встревожен­ная вторжением мнимого Ракана.

Так что мадемуазель де Турне вновь взяла перо и пусти­лась вдогонку за этой мыслью, как вдруг в дверь позво­нили во второй раз.

Жамен пошла открывать; однако Ивранд — ибо теперь в свой черед явился Ивранд — не дал ей времени доло­жить о своем приходе.

Уведомленный шевалье де Бюэем относительно рас­положения комнат, он открыл дверь кабинета еще до того, как Жамен затворила входную дверь.

— Я позволил себе войти не спросясь, — заявил он, — но с мадемуазель де Турне, прославленным автором «Тени», не подобает обращаться, как со всеми.

— Этот комплимент мне нравится! — радостно вос­кликнула старая дева. — Жамен! Жамен! Дайте мне мою записную книжку, я должна внести его туда.

— Я пришел поблагодарить вас, мадемуазель, — про­должал Ивранд.

— За что, сударь?

— За то, что вы соблаговоли послать мне вашу книгу.

— Я, сударь? Я ничего вам не посылала, но мне следо­вало бы это сделать. Жамен, дайте одну «Тень» для этого господина.

— У меня уже есть ваша книга, мадемуазель.

— Так она у вас есть?

— Да, и в доказательство этого я приведу вам что- нибудь из той или другой главы.

И он принялся читать наизусть чуть ли не половину ее книги.

Старая дева была крайне удивлена тем, что ее книга пользуется подобным успехом.

— В ответ, — сказал ей Ивранд, — я подношу вам несколько стихотворений моего сочинения.

И он, в самом деле, принялся декламировать собствен­ные стихи.

— Какие милые стихи, не правда ли, Жамен? — спро­сила старая дева.

И, прерывая себя сама, добавила:

— Жамен в стихах разбирается, сударь; она ведь дочь Амадиса Жамена, пажа Ронсара ... Но могу я узнать ваше имя, сударь?

— Мадемуазель, — отвечает Ивранд, — меня зовут Ракан.

— Сударь, вы смеетесь надо мною!

— Смеяться над вами?! Смеяться над мадемуазель, названой дочерью великого Монтеня?!

— Что ж, — промолвила она, — значит, тот, кто только что вышел отсюда, хотел посмеяться надо мною; а может быть, это все-таки вы сейчас смеетесь надо мною. Ну да не столь это важно: молодости дозволено смеяться над старостью. В любом случае я была очень рада увидеть двух молодых господ столь приятной внешности и столь остроумных.

На этом Ивранд и мадемуазель де Турне расстались, наговорив друг другу кучу комплиментов.

Не прошло и пяти минут после ухода Ивранда, как в дверь позвонили в третий раз, и, когда Жамен ее открыла, на пороге появился, запыхавшись, настоящий Ракан, страдавший небольшой одышкой.

— Ах, плаво, извините меня, мадемуазель, — произ­носит он, — етли я без втяких целемоний тяду на стул.

— Господи, какое смешное лицо! Жамен, вы только посмотрите! — восклицает мадемуазель де Турне.

— Мадемуазель, — говорит Ракан, — челез четвелть чата я ткажу вам, зачем я пришел тюда, но плежде позвольте мне отдышаться. Какого челта вы заблались так вытоко?.. Ох, как вы то к о, маде­муазель, как вытоко!

Понятно, что если манеры и лицо Ракана позабавили мадемуазель де Турне, то она развеселилась еще больше, услышав его тарабарщину.

Но в конце концов утомляешься от всего, даже от смеха. И через несколько минут старая дева произнесла:

— Сударь, когда вы отдохнете через четверть часа, вы мне хотя бы скажете, что привело вас сюда?

— Мадемуазель, — сказал Ракан, — я плишел тюда, чтобы поблагодалить вас за то, что вы плислали мне вашу «Тень».

Однако мадемуазель де Турне, презрительно глядя на вновь прибывшего, заявила:

— Жамен, подтвердите, что я послала мою книгу лишь господину де Малербу и господину Ракану.

— Что ж, именно так, мадемуазель: я и есть Лакан.

— Значит, вы Лакан? А кто такой Лакан?

— Ну да, Лакан! Поэт Лакан.

— Я не знаю поэта с таким именем, сударь.

— Как, вы не знаете поэта Лакана, сочинившего «Пастушеские петни»?

— Сударь, вы умеете писать? — спросила мадемуазель де Гурне.

— Умею ли я питать?! — воскликнул Ракан, глубоко уязвленный подобным вопросом.

— Что ж, в таком случае, сударь, возьмите мое перо, ибо вы так бормочете, что вас невозможно понять. Жамен, дайте перо господину.

Жамен подала перо незадачливому посетителю, кото­рый самым разборчивым почерком и крупными буквами вывел имя «РАКАН».

— Ракан! — воскликнула Жамен, следившая за тем, как буквы одна за другой появлялись из-под пера того, кто их выводил.

— Ракан? — повторила мадемуазель де Гурне.

— Ну да, — подтвердил Ракан, обрадованный тем, что его, наконец, поняли, и полагавший, что теперь его будут принимать иначе, — ну да!

Но мадемуазель де Гурне, с презрением глядя на него, промолвила:

— Вы только посмотрите, Жамен, на этого занятного человека, который присваивает себе подобное имя! Двое других были, по крайней мере, забавны, но этот просто какой-то жалкий шут.

— Что за двое длугих? — поинтересовался Ракан.

— Да поймите, вы уже третий, кто сегодня является ко мне в дом, называя себя Раканом.

— Мне не известно, являюсь ли я тлетьим Лака­ном, мадемуазель, но, во втяком тлучае, именно я настоящий Лакан.

— Мне не известно, мнимый вы Ракан или настоящий, но мне известно, что вы самый глупый из всех трех. Черт вас раздери!Яне потерплю, чтобы меня под­нимали на смех!

Восклицание «Черт вас раздери!» мадемуазель де Гурне придумала для собственного употребления, чтобы поль­зоваться им в минуты гнева. Оно заменяло ей «Черт вас возьми!», и, говоря «Черт вас раздери!», она не гре­шила.

Мадемуазель де Гурне сопроводила это восклицание повелительным жестом, означавшим: «Ступайте вон!»

Ракан, пришедший в полное отчаяние и не знавший больше, что ему делать, внезапно заметил на столе какой-то поэтический сборник, распознал в нем свои

«Пастушеские стихотворения», бросился к нему и, пока­зывая его мадемуазель де Гурне, воскликнул:

— Мадемуазель, я настолько настоящий Лакан, что етли вы тоблаговолите взять влуки эту книгу, то я плочту вам наизусть от начала и до конца в те стихи, какие в ней есть!

— Что ж, — промолвила мадемуазель де Гурне, - это означает, что вы их украли, так же, как вы украли имя Ракана, и я заявляю вам, что, если вы не уйдете отсюда сию же минуту, я позову на помощь.

— Но, мадемуазель ...

— Жамен, прошу вас, кричите караул!

Жамен принялась изо всех сил кричать караул.

Ракан не стал ждать последствий этого объявления войны: он уцепился за лестничную веревку и, при всей своей одышке, стрелой спустился вниз.

В тот же день мадемуазель де Гурне узнала всю правду. Посудите сами, каково было ее отчаяние, когда ей стало понятно, что она выставила за дверь единственного из трех Раканов, который был настоящим.

Она наняла карету и уже на следующий день помчалась к дому г-на де Бельгарда, где, как мы уже говорили, жил Ракан. Бедная мадемуазель де Гурне так спешила прине­сти извинения человеку, к которому она питала глубочай­шее уважение, что, несмотря на противодействие камер­динера, живо вошла в покои Ракана. Оказавшись лицом к лицу со старой девой, Ракан подумал, что она хочет снова мучить его, и, тотчас же поднявшись с постели, укрылся в соседнем кабинете. Вбежав туда и заперевшись на замок и на засов, он прислушался.

Через минуту все выяснилось: Ракан понял, что маде­муазель де Гурне явилась к нему не для того, чтобы упре­кать его, а для того, чтобы принести ему извинения, и, успокоившись, наконец, в отношении ее намерений, согласился выйти из своего укрытия.

Начиная с этого дня они стали лучшими друзьями.

Мадемуазель Мари Ле Жар де Гурне умерла 12 июля 1642 года, в возрасте семидесяти девяти лет, и была погребена в церкви святого Евстафия.

VII

И все же, несмотря на способность Буаробера смешить своими небылицами кардинала и его убежденность в том, что его высокопреосвященство не может обходиться без него, Буаробер впал однажды в немилость, преодолеть которую он уже не надеялся.

Вот как это случилось.

Кардинал распорядился разучивать пьесу «Мирам», испытывая одновременно два недобрых чувства: ревность поэта к Корнелю и ревность влюбленного к Анне Австрийской. На одной из репитиций Буаробер получил задание впускать в зал только актеров, актрис и сочини­телей. Кардиналу хотелось составить себе понятие о том, какое впечатление производит пьеса на знатоков теа­трального дела. Приказ быд строгий, но в натуре бедного Буаробера было кое-что от шлюхи: когда его о чем- нибудь довольно настойчиво просили, он не мог отка­зать. Очаровательная потаскушка Сент-Амур, имевшая некоторое право на контрамарку, ибо одно время она состояла в труппе Мондори, наседала на Буаробера до такой степени, что в конце концов добилась от него входного билета.

Когда репетицию уже вот-вот должны были начать, в зал ворвался герцог Орлеанский, штурмом взявший дверь.

Кардинал пришел в ярость, однако он не осмелился выставить за порог первого принца крови, тем более что тот, видя, что ему оказывают сопротивление, упорно пытался войти.

Его появление вызвало суматоху в зале.

Малышка Сент-Амур, которой Буаробер советовал держать вуаль опущенной, не смогла удержаться: она сочла момент благоприятным, подняла вуаль и поверну­лась так, что Гастон увидел ее лицо.

Спустя несколько дней состоялось первое представ­ление спектакля. Отправить приглашения на него было поручено Буароберу и шевалье Дерошу. Однако список приглашенных затерялся и попал в руки женщины весьма сомнительной добропорядочности. Она изве­стила об этом своих приятельниц; каждая из них выбрала себе какое-нибудь имя из списка и явилась в театр: одна под именем маркизы ***, другая под име­нем графини ***.

Проверку при входе осуществляли два дворянина; но, видя, что заявленные имена действительно находятся в списке, они пропустили этих дам и передали их в руки двух других распорядителей, которые отводили гостей к президенту Винье и г-ну де Балансе, а те рассаживали их по местам.

Как видим, в ту эпоху царил дух терпимости: ремеслом капельдинеров занимались судейский и священник.

Король, всегда искавший случай сказать кардиналу что-нибудь неприятное, узнал о том, что произошло, и в присутствии герцога Орлеанского заявил:

— Господин кардинал, так намедни у вас на спектакле было немало мошенниц?

— А как могло быть иначе, — воскликнул герцог Орле­анский, на лету подхватывая реплику короля, — когда в зале, куда не хотели впускать меня, была малышка Сент- Амур, одна из самых известных парижских потаскух!

Услышав это, кардинал пришел в бешенство и, не найдя других слов в свое оправдание, воскликнул:

— Вот так, выходит, мне служат!

Но, выйдя от короля, он спросил Кавуа, капитана своих гвардейцев:

— Кавуа, известно ли тебе, что на днях на репетиции оказалась малышка Сент-Амур?

— Такое возможно, ваше высокопреосвященство, — ответил Кавуа, — но через ту дверь, которую охранял я, она не входила.

На беду Буаробера, при этом разговоре присутствовал Пальвуазен, туренский дворянин, родственник епископа Нантского и враг Буаробера, тотчас же подавший голос:

— Монсеньор, она вошла через дверь, у которой стоял я.

— Сударь! — в гневе воскликнул кардинал.

— Погодите, монсеньор ... Впустил ее господин Буаробер.

— Что ж, если то, что вы сейчас сказали, правда, Ле Буа мне за это заплатит! — произнес кардинал.

Канцлер услышал эту угрозу и, встретив Буаробера, сказал ему:

— Господин кардинал очень сердит на вас; остерегай­тесь появляться у него на глазах.

Буаробер хотел украдкой уйти, но, прежде чем он дошел до двери, появился посланец его высокопреосвя­щенства, пришедший сказать ему, что кардинал ждет его.

Приходилось принять приглашение.

Буаробер подчинился и со смущенным видом явился к кардиналу.

Там не было никого, кроме г-жи д’Эгийон, ненавиде­вшей Буаробера; но, к счастью, подле нее, служа своего рода противовесом ей, находился г-н де Шавиньи, отно­сившийся к нему довольно любовно.

— Буаробер, — произнес кардинал, не называя его больше Ле Буа, как он это делал в хорошем настрое­нии, — так это вы на днях пустили на репетицию плу­товку Сент-Амур?

— Монсеньор, — ответил Буаробер, — я полагал, что в тот день вход был открыт для актеров и сочинителей. Я же знаю малышку Сент-Амур лишь как актрису, и дока­зательство этого состоит в том, что я видел ее только на театральных подмостках, куда она поднялась с дозволе­ния вашего высокопреосвященства.

— Но я же говорю вам, — воскликнул кардинал, — что она шлюха!

— Возможно, монсеньор, — невозмутимо ответил Буа­робер, — однако я всех этих дам почитаю за шлюх.

— Как это, сударь?

— Монсеньор, разве актерами или актрисами всегда становятся на основании свидетельства о добронравии?

— Довольно, сударь, — промолвил кардинал. — Вы привели в негодование короля. Уходите!

Буаробер плакал и пытался пустить в ход все мысли­мые оправдания.

Но кардинал стоял на своем.

Буаробер ушел и лег в постель; на следующий день пополз слух, что Буаробер тяжело болен.

Поскольку у него было много друзей, а кроме того, все знали о слабости, которую питал к нему Ришелье, и чем закончились все прежние его ссоры с кардиналом, то есть еще большим фавором, с визитом к нему стали являться все придворные, включая даже родственников кардинала.

Маршал де Грамон побывал у него трижды; на третий раз он сказал ему:

— Буаробер, если вы обещаете мне не быть болтуном, я кое-что скажу вам.

— Клянусь вам молчать, монсеньор!

— Так вот, в воскресенье вы вновь обретете милость: в субботу кардинал встретится с королем и попросит его простить вас.

Это было правдой; но король, настроенный своим бра­том, оказался неумолим. Буаробер, доверившись словам маршала, уже полагал себя снова в милости, как вдруг, напротив, получил приказ покинуть Париж. У него была возможность сделать выбор между своим аббатством, которое называлось Шатийон, и Руаном, где он был каноником. Он отдал предпочтение Руану.

И как раз в Руане он, дабы вновь обрести милость, сочинил оду Богоматери, где есть такие две строфы:


Благодаря тебе, о матерь Божья,

На суше избежал я бездорожья,

А в море спасся от подводных скал.

Милей, чем здесь, мне не найти приюта,

Я смог забыть здесь горечь той минуты,

Когда ко мне остыл мой кардинал.


Ведь нет умней и нет мудрей владыки!

Мне дал удачу этот муж великий,

Им был обласкан я, простой аббат.

Он отстранил меня могучей дланью,

Но жизнь его — пример для подражанья,

И этим я и счастлив, и богат![53]


Тем не менее его высокопреосвященство не поддался на лесть, содержащуюся в этой оде, как прежде он не поддался на мольбы и слезы. И тогда Буаробер понял, что под этим кроется вовсе не то, что он впустил какую-то мелкую шлюху в зал, где собралась целая толпа знатных вельмож, а нечто более серьезное; он порылся в памяти, и вот что ему вспомнилось.

Дело было в те времена, когда г-н де Сен-Мар нахо­дился на вершине фавора. (Мы еще не дошли до этого в своем повествовании, но порой нам приходится забегать вперед.) Кардинал имел шпиона, которого звали Ла Шене. Господин Главный — напомним, что так называли Сен-Мара, поскольку он носил титул главного шталмей­стера, — так вот, господин Главный хотел погубить этого шпиона. У него появилась мысль обратиться к Буароберу, и как-то раз, когда они оказались в Сен-Жермене один на один, он сказал ему:

— Ей-Богу, господин Ле Буа, я всегда чрезвычайно высоко ставил вас, а маршал д’Эффиа, мой отец, всегда любил вас.

Буаробер поклонился.

— Господин Ле Буа, — продолжал главный шталмей­стер, — до сих пор вы охотились только на воробьев и жаворонков, и мне хочется устроить для вас настоящую дворянскую охоту, то есть дать вам возможность напу­стить сокола на куропаток и фазанов. Какого черта! Вам пора подумать о вашем благосостоянии и отхватить какой-нибудь изрядный кусок.

Буароберу было известно легкомыслие молодого дво­рянина, и потому он продолжал кланяться, ничего не отвечая.

Так что господину Главному приходилось говорить одному.

— Господин Ле Буа, — произнес он, — я прошу вас служить мне.

Тут уж следовало ответить да или нет.

Однако Буаробер отыскал еще одну возможность не отвечать ни да, ни нет:

— Служить вам, сударь? Охотно! Но в чем?

— Так вот, господин Ле Буа, — продолжал Сен-Мар, — Ла Шене предал меня: у него была по моему поводу дол­гая беседа с господином кардиналом, после которой господин кардинал обошелся со мной, как со школяром; вы наверняка можете сказать мне, кто ввел его в окруже­ние кардинала и кто его друзья при дворе.

— А с какой целью, сударь? — поинтересовался Буаро­бер.

— С какой целью? Да потому, что я хочу их всех погу­бить! О! Господин кардинал грубо обращается со мной?! Пусть, но, черт побери, либо ему, либо мне придет из-за этого конец!

Буаробер опустил голову: только такой безумец, как господин Главный, мог позволить себе угрожать первому лицу после короля, а точнее говоря, первому лицу пре­жде короля. Тем не менее он пообещал г-ну де Сен-Мару служить ему и сообщить, кто входил в число друзей Ла Шене.

После чего г-н де Сен-Мар покинул его.

Как только главный шталмейстер завернул за угол, Буаробер пустился бежать и примчался к г-же де Лансак, гувернантке дофина, чтобы спросить у нее, как у жен­щины мудрой, совета.

— Друг мой, — ответила она не задумываясь, — нужно все рассказать кардиналу.

— Но ведь тем самым, сударыня, — воскликнул Буаро­бер, — вы советуете мне просто-напросто совершить донос!

— Я всего лишь прошу вас взять в расчет ваше соб­ственное спасение.

Однако Буаробер покачал головой в знак отрицания.

— Никогда! — произнес он. — Во всем этом нет ничего, кроме причуды молодого человека, и из-за такого пустяка я никогда не решусь навредить господину Главному.

И в самом деле, Буаробер ограничился тем, что начи­ная с этого времени стал избегать главного шталмейстера и, видя, что тот приближается по одной стороне улицы, переходил на другую.

Однако господин Главный не оценил этой скрытности Буаробера: он вбил себе в голову, что тот сыграл с ним злую шутку, и, чтобы отплатить ему тем же, стал дурно говорить о нем королю, пересказывая недобрые толки об аббате Шатийонского монастыря и канонике Руанского собора. А о Буаробере много чего говорили.

Самые постыдные слухи о нем распускал некий г-н де Сен-Жорж.

В Пон-де-Л'Арше был комендант по имени Сен-Жорж. (Об этом Сен-Жорже и идет речь.) Буароберу стало известно, что тот взимает пошлину с каждого судна, под­нимающегося вверх по течению, а так как считалось, что ее собирают в пользу кардинала, то суда эти прозвали кардиналами.

На этот раз, поскольку была задета честь его покрови­теля, Буаробер рассказал ему все.

Господин де Сен-Жорж лишился должности комен­данта и, чтобы отомстить, стал рассказывать повсюду, что Буароберу свойственны наклонности, распростра­ненные вантичные времена.

Слух это стали повторять, а поскольку каждая клевета несет с собой некий душок, который нравится зловред­ным людям, то начались поиски доказательств.

Нашлись ли такие доказательства, мы не знаем, да вовсе и не этим нам следует заниматься: для нас важно знать другое: оказывается, король сказал его высокопре­освященству, что Буаробер бесчестит дом своего госпо­дина.

Итогом всего этого и стала, как мы уже рассказывали, ссылка Буаробера в Руан, где он сочинял оды Богома­тери.

И хотя в глубине души кардинал не так уж сердился на своего дорогого Буаробера, а больше делал вид, все оста­валось по-прежнему вплоть до смерти господина Глав­ного.

Известно, каким образом он умер, и, когда это про­изошло, все стали хлопотать о Буаробере, особенно Мазарини, который написал ему:


«Вы можете вернуться в Париж, если у Вас есть тут дела».


Буаробер вернулся туда с двадцатью двумя тысячами экю наличными, и поскольку самым спешным его делом была игра, как только представлялась такая возможность, а играл он как в карты, так и в кости, то он стал играть и спустил эти двадцать две тысячи экю.

Как только Мазарини сам вернулся в Париж, он напи­сал Буароберу:


«Справьтесь обо мне в следующее воскресенье и, даже если я буду в спальне его высокопреосвященства, прихо­дите повидать меня там».


Буаробер откликнулся на это приглашение. Мазарини и в самом деле находился в спальне кардинала. Буаробер вошел туда.

Едва заметив его, Ришелье протянул к нему руки и принялся рыдать.

Буаробер настолько не ожидал подобного приема, что был им совершенно ошеломлен и, при всей своей спо­собности легко проливать слезы, не сумел выдавить из себя ни единой слезинки.

Что оставалось делать, если в глазах не было слез, а кардинал плакал?

Притворяться, что ты охвачен волнением.

— О Бог мой! — воскликнул Буаробер. — Меня душат слезы, монсеньор, и, тем не менее, я не могу плакать!

И он падает в соседнее кресло.

— Ситуа, Ситуа! — кричит кардинал. — Ле Буа стало плохо.

— Идите скорее, Ситуа! — добавляет Мазарини, пони­мавший, что все будущее Буаробера решается в эту минуту. — Идите скорее и пустите кровь господину Ле Буа.

Господин Ле Буа никоим образом не чувствовал себя плохо, но, чтобы дело не выглядело так, будто он играет комедию, вынужден был согласиться на кровопускание.

Ситуа выпустил из него три полных тазика крови.

— Единственное доброе дело, которое сделал для меня этот трус Мазарини, — говорил позднее Буаробер, — состоит в том, что он велел пустить мне кровь тогда, когда я не испытывал в этом никакой надобности.

Кардинал Ришелье вскоре умер; Буаробер, выражая свои соболезнования г-же д'Эгийон, сказал ей:

— Сударыня! Я ваш покорный слуга, каким мне дове­лось быть для господина де Ришелье.

Госпожа д'Эгийон поблагодарила его и, со своей сто­роны, пообещала, что в самом скором времени она даст ему доказательства своей любви.

Эти доказательства любви, которые должен был полу­чить Буаробер, заключались в том, что г-жа д'Эгийон, чей племянник имел в своем подчинении аббатства с зависевшими от них приоратами, могла бы давать Буароберу кое-какие из этих аббатств, по мере того как они становились вакантными.

В итоге Буаробер стал подстерегать вакантные прио­раты, подобно тому как охотник подстерегает кроликов. Как только ему становилось известно, что должность настоятеля какого-нибудь приората освободилась, он с услужливым видом, со шляпой в руке, тотчас являлся к г-же д’Эгийон; однако она с сокрушенным видом объ­являла ему, что он опоздал на сутки и что этот приорат был отдан кому-то накануне.

Наконец Буаробер заподозрил, что за всем этим кро­ется какой-то обман, и, чтобы рассеять свои сомнения, отправился к г-же д'Эгийон с письмом, которым его уве­домляли, что приорат Кермассоне стал вакантным.

— Ах, мой дорогой Буаробер, — воскликнула г-жа д'Эгийон, — вас все время преследуют неудачи!

— Неужто, — промолвил Буаробер, — его отдали вчера?

— Да нет, сегодня, каких-нибудь два часа тому назад ... Ах, почему вы не пришли сегодня утром!

— Даже если бы я пришел сегодня утром, сударыня, — ответил Буаробер, — успех был бы тот же.

— Но почему же?

— Да потому, что вы можете располагать этим приора­том не больше, чем луной.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что приората с таким названием никогда не было, сударыня, и что на этот раз я удаляюсь, убежден­ный в вашей искренности и правдивости ... Ваш покор­ный слуга!

И Буаробер действительно удалился, и ноги его никогда больше не было в доме г-жи д'Эгийон.

Благодаря колкому остроумию и язвительному харак­теру Буаробера у него никогда не было недостатка в при­ключениях такого рода.

Особой яростью отличалась его ссора с государствен­ным секретарем Луи Фелипо, владетелем имений Ла Врийер и Шатонёф-на-Луаре.

Господин де Ла Врийер исключил из списка тех, кто получал пенсион, брата Буаробера. По роду занятий этот брат Буаробера, носивший имя д'Увиль, был инжене­ром.

Буаробер, знакомый со всем двором и всеми город­скими властями, повел на Ла Врийера настоящую атаку по поводу названного д'Увиля. Наконец, поскольку все кругом стали говорить ему, что государственный секре­тарь дрогнул и что если нанести ему последний визит, то крепость будет взята, Буаробер решил отправиться к Ла Врийеру.

Однако вместо дрогнувшего человека Буаробер застал человека крайне раздраженного.

— Ах, черт побери, господин Буаробер! — воскликнул государственный секретарь. — Вам следовало бы обой­тись без того, чтобы докучать мне со всех сторон по поводу вашего брата, то есть человека никчемного.

— Сударь, — промолвил Буаробер, — то, что вы гово­рите сейчас о моем брате, мне прекрасно известно; вы могли и не говорить такое, ибо я пришел сюда не ради того, чтобы узнать это. Но, повторяя то, что я и так знал, вы открыли для меня нечто новое, а именно, что госу­дарственные министры умеют сквернословить. «Черт побери!», которое вы столь любезно бросили мне в лицо, подобало бы куда больше ломовому извозчику, чем вам. Запомните, сударь, мой брат будет восстановлен в спи­ске, вопреки вам и назло вам!

С этими словами он покинул г-на де Ла Врийера и отправился к кардиналу Мазарини.

— Монсеньор, — сказал он ему, — вы за всю жизнь ничего не сделали для меня, за исключением того, что однажды, когда я не испытывал никакой надобности в кровопускании, выпустили три тазика крови из моего тела; так вот, я пришел просить вас восстановить моего брата в списке пенсионеров, что бы ни говорил и ни делал против этого господин де Ла Врийер: речь идет о моей чести.

Мазарини дал ему слово.

Но, поскольку те, кому Мазарини дал слово, мало на что могли рассчитывать, Буаробер, зная цену таким обе­щаниям, решил для начала дать выход своей злобе: он сочинил сатиру против государственного секретаря, назвав его Тирсисом.

В этой сатире, помимо других строк такой же силы, были две следующие:


И Дух Святой, с плеч трех ослов поднявшись со стыда,

Из нашей Галлии, в сердцах, унесся навсегда.


Закончив сочинять сатиру, Буаробер сел в экипаж и, переезжая от двери к двери, декламировал ее всем под­ряд.

Господина де Ла Врийера вовсе не обожали: кто-то запомнил две строчки, кто-то шесть, кто-то десять, так что по прошествии недели эту сатиру знал весь Париж.

Однажды утром г-н де Шавиньи прибежал к Буароберу предупредить его, что Ла Врийер намерен идти жало­ваться в Пале-Рояль.

Буаробер тотчас помчался к своему другу маршалу де Грамону и вместе с ним явился к Мазарини.

— Стало быть, — промолвил Мазарини, прежде чем Буаробер успел открыть рот, — вы сочинили сатиру про­тив бедного монсу Фелипо?

— Монсеньор, — ответил Буаробер, — стихи, которые я сочинил, никоим образом не направлены против госпо­дина Фелипо; я прочитал «Характеры» Феофраста и поза­бавился тем, что в подражение ему изобразил характер некоего смешного министра.

— Вы видите, как это несправедливо, монсеньор! — добавил маршал де Грамон. — Бедный Буаробер! Обви­нять его в таком, тогда как он невинен, словно новорож­денное дитя!

— Ну-ка, Буаробер, — произнес кардинал, — прочтите мне вашу сатиру.

Они уже дошли до последнего стиха, и кардинал пока­тывался от смеха, когда доложили о приходе Ла Врийера.

— Пройдите туда, — сказал Мазарини г-ну де Грамону и Буароберу, — и ни о чем не тревожьтесь.

Ла Врийер явился, исполненный ярости.

— Монсеньор, — крикнул он от порога, — я пришел просить у вас правосудия.

— Правосудия, монсу Ла Врийер?! — переспросил Мазарини. — Но оказать вам его это мой долг; и против кого вы просите правосудия?

— Против ничтожного поэтишки, трусливого памфле­тиста, который оскорбил меня, облил грязью!

— Вот оно что!

— Он буквально выплеснул мне в лицо склянку чер­нил!

И Ла Врийер рассказал кардиналу о том, что про­изошло.

— Так что, это все? — спросил кардинал.

— Что значит «это все»? Стало быть, ваше высокопре­освященство полагает, что этого недостаточно?

— Но ведь речь там идет вовсе не о вас, мой дорогой монсу Ла Врийер.

— А о ком же?

— О неком смешном министре.

— О неком смешном министре?

— Ну да, и вам, разумеется, понятно, что это не можете быть вы; к тому же эта сатира является подражанием «Характерам» Феофраста.

В итоге монсу Ла Врийеру пришлось удовольство­ваться этим ответом.

Ла Врийер удалился; кардинал выпустил из кабинета Буаробера и маршала де Грамона, которые все слышали и лопались от смеха.

— Однако, монсеньор, что будет с моим дураком- братом? — не забыл напомнить Буаробер.

— Будьте покойны, — ответил Мазарини, — он полу­чит свой пенсион, я ведь дал вам обещание.

Однако, невзирая на обещание Мазарини, пенсиона так и не было, и потому Буаробер каждое утро являлся в переднюю кардинала.

— Приказ отдан, монсу Буаробер, — сказал ему Мазарини.

— Возможно, приказ и отдан, — ответил Буаробер, — но ничего не сделано.

— Все будет сделано.

— А господин де Ла Врийер, напротив, утверждает, что ничего не будет сделано, даже если ему прикажет это лично королева; после этого, как вы понимаете, монсе­ньор, ему остается лишь взойти на трон.

Во время этих пререканий г-н д'Эмери, тесть Ла Врийера, пригласил своего зятя отужинать у него дома и, словно по забывчивости, пригласил на тот же обед Буа­робера, посадив врагов лицом друг к другу.

Буаробер блистал остроумием.

В итоге г-н де Ла Врийер был вынужден приказать своему секретарю Пенону выдать д'Увилю новый патент.

Однако Пенон медлил с выполнением приказа.

Тогда Буаробер отправился к Пенону и показал ему десять пистолей: тотчас же патент был выдан.

Взяв его в руки, Буаробер обратился к Пенону:

— Сударь, вроде бы я предложил вам денег?

— Да, конечно, сударь, — ответил тот. — Вы оказали мне честь, предложив десять пистолей.

— О сударь! — с видом глубочайшего сожаления вос­кликнул Буаробер. — Я прошу у вас прощения за то, что совершил подобное неприличие! Предложить вам деньги! Верно, я был пьян.

С этими словами он опустил в свой карман десять пистолей и вышел, унося с собой патент.

В течение трех лет д'Увилю выплачивали пенсион.

Однако через три года Ла Врийер предпринял новую попытку наступления и отобрал у д’Увиля патент.


«Господин государственный секретарь, — написал ему Буаробер, — обещаю Вам, что если в течение суток моему брату не вернут его патент, то через неделю известная Вам сатира будет напечатана».


Патент был возвращен.

Кардинал похвалил Буаробера за находчивость.

— Да он просто подлец, — ответил Буаробер. — Ему следовало дать приказ поколотить меня палкой.

В кругу людей, в котором он жил, Буароберу более всего вредило то, что он был несдержан на язык. Никогда, перед лицом кого бы это ни происходило, Буаробер не мог удержаться и не произнести остроту, готовую слететь с его уст.

Как-то раз он отправился в Малый Люксембургский дворец повидать господ де Ришелье — господами де Ришелье называли троих сыновей Виньеро, маркиза де Пон-Курле, и Франсуазы дю Плесси, принявших по завещанию кардинала фамилию и герб Ришелье, — как-то раз, повторяем, он отправился в Малый Люксембургский дворец повидать господ де Ришелье и был принят г-жой де Сове, которая была супругой интенданта г-жи д'Эгийон и имела репутацию весьма бесцеремонной особы.

— А, хорошо, что вы пришли! — еще издали крикнула она, едва завидев его.

— И почему же?

— Да потому, что мне следует вас побранить.

— Если так, то позвольте мне прежде получить отпу­щение грехов, как это подобает истинному христиа­нину.

И Буаробер опустился на колени.

— Это вы-то истинный христианин?! Вы, кто повсюду слывет нечестивцем и безбожником!

— И вы верите этим сплетням?

— Нет, клянусь вам!

— И вы правы, не надо верить всему, что говорят: разве не слышу я повсюду разговоры о том, что вы распут­ница?!

— Ах, сударь, что вы такое говорите?! — воскликнула дама.

— О, я поступаю точно так же, как вы в отношении меня; успокойтесь: я ничуть в это не верю.

Но самое тяжелое для Буаробера обвинение, то, от которого ему было труднее всего отмыться, было тем же, 317

что некогда обрушило небесный огонь на проклятые города.

— Что это с вами, господин де Буаробер? — спросила его однажды мадемуазель Мельсон, весьма остроумная девица, позднее вышедшая замуж за государственного советника Жерара Ле Камю. — Вы весь взмыленный!

— Мадемуазель, — ответил Буаробер, — я только что нанес визиты судьям.

— По вашему собственному делу?

— Нет, по делу одного из моих лакеев, которого эти господа всеми силами хотят повесить.

— По правде сказать, — заметила мадемуазель Мель- сон, — лакеи Буаробера не созданы для виселицы: я нахожу, что им следует бояться лишь огня.

В другой раз привратник Ботрю, поссорившись с лакеем поэта, пнул его ногою в задницу.

Лакей пришел жаловаться своему хозяину, и Буаробер, придя в ярость, поднял вокруг этого происшествия боль­шой шум.

— И Буаробер прав, — заявил маршал де Грамона, — ведь для него подобное оскорбительнее, чем для кого- нибудь другого.

— И почему же? — спросил один из тех охотников до расспросов, кто оказывается рядом лишь для того, чтобы дать повод ответить.

— Еще бы! — ответил маршал. — У лакеев Буаробера задница заменяет лицо: это жизненно важная часть тела подобных господ.

Святоши засадили Нинон к мадлонеткам, и оттуда прославленная на все времена куртизанка написала Буароберу:


«Я стала здесь предметом исключительного внимания со стороны славных монахинь. И потому мне кажется, что если я останусь тут еще накакое-то время, то в конце концов, в подражание Вам, полюблю особ соб­ственного пола».


Однажды в присутствии Буаробера вели разговор о выдуманных родословных, вроде генеалогий семьи Леви, числящей среди своих родственников Богоматерь, или семьи Мероде, происходящей, по ее утверждению, от Меровея.

— Что же касается меня, — сказал Буаробер, — то, поскольку мое имя Метель, я хочу считать себя потом­ком Метеллов.

— Но уж, во всяком случае, не Метелла Пия, — заме­тил кто-то, находившийся рядом.

Началась Фронда, и Буаробер, будучи настоящим при­дворным, принялся сочинять стихи против фрондеров.

Парижский коадъютор, ярый фрондер, пригласил Буаробера на обед; поэт, чрезвычайно любивший вкусно поесть и знавший, что в доме г-на де Гонди всегда устра­ивают прекраснейшие обеды, откликнулся на приглаше­ние.

После обеда, когда в гостиную подали кофе — тот зна­менитый кофе, который тогда лишь замаячил на гори­зонте чревоугодия и мода на который, по словам г-жи де Севинье, должна была пройти, подобно моде на Расина, — коадъютор обращается к своему гостю:

— Господин де Буаробер, вы ведь собирались прочесть нам стихи о фрондерах, не правда ли?

— Охотно, — отвечает Буаробер.

Он прокашливается, сморкается, отхаркивается, но затем, подойдя к окну и оценив на глаз высоту этажа, на котором находилась гостиная, без всякого позерства про­износит:

— Нет, признаться, я меняю свое мнение: ваше окно слишком высоко расположено.

«Духовный сан для Буаробера, — говорил аббат де Ла Виктуар, — то же, что пудра для шутов: он делает его облик еще более комичным».

Однажды на вечернем представлении одной из пьес Буаробера у актера сорвалось с языка не вполне пристой­ное французское выражение, которого в тексте не было.

— Ах, негодяй! — воскликнул поэт. — По его вине меня выгонят из Академии!

Буаробер сочинил множество пьес, большая часть которых сегодня забыта. Почти всегда он выводил в них на сцену известных и здравствовавших в то время людей, и потому те, с кого были списаны эти персонажи и кто узнавал в них себя, поднимали страшный шум, без конца расточали жалобы и произносили угрозы. В одной из этих пьес, озаглавленной «Очаровательная сутяга», он изобразил скрягу и его сына. Они встречаются в конторе у нотариуса, где один собирается поместить деньги, а другой занять их под огромные проценты.

— А, юный распутник, — говорит отец, — это ты?

— А, старый ростовщик, — говорит сын, — это вы?

Прообразом отца был президент де Берси, а сына — его сын. Мольер взял эту сцену у Буаробера и смело вставил ее в своего «Скупого».

— Как, — говорили Мольеру, — вы позаимствовали целую сцену у этого шута Буаробера?

— Ну и что? — отвечал автор «Мизантропа» и «Тар­тюфа». — Я вытащил девку из непотребного дома и ввел ее в хорошее общество.

Как-то раз принц де Конти, горбун, присутствовал на представлении одной из пьес Буаробера.

— Ах, господин де Буаробер, — подал он голос из своей ложи, — какую же дрянную пьесу вы нам предста­вили!

Буаробер, сидевший на театральной сцене, поднялся, подошел к рампе и поклонился принцу.

— О монсеньор! — воскликнул он. — Вы приводите меня в смущение, расхваливая меня так в моем присут­ствии.

Принц де Конти произнес свою фразу тихо, а Буаро­бер ответил ему громко. Никто в зале не разобрал язви­тельных слов принца, но все услышали ответ поэта, так что ни один из зрителей не усомнился, что принц и в самом деле сказал Буароберу нечто лестное.

Время от времени его заставляли служить мессу.

Госпожа Корнюэль, столь известная своими остротами, кое-какие из которых мы приведем в нужное время и в нужном месте, присутствовала на одной из ночных месс, которую инкогнито служил Буаробер.

Дойдя до слов «Dominus vobiscum»[54], Буаробер повора­чивается к слушателям: г-жа Корнюэль узнает его, вскри­кивает и выходит из церкви.

У дверей она сталкивается с одной из своих приятель­ниц.

— Куда это вы идете? — спрашивает та.

— Видит Бог, к себе домой.

— А почему вы покинули мессу во время входного пес­нопения?

— Да потому, что я увидела там Буаробера и это вызвало у меня отвращение.

Буароберу стали известны ее слова, и он сочинил направленный против нее сонет, обыграв в нем сходство имени «Корнюэль» со словом «рога».

Однако г-жа Корнюэль отнеслась к этому с полным безразличием. Именно она сказала по поводу человека, который вначале страшно раскричался, узнав, что жена изменила ему, а затем стал получать доход от ее любов­ных похождений:

— Рога — это как зубы: когда они растут, бывает больно, но после благодаря им едят.

Буаробер сочинил небылицу о двух деревенских поме­щиках, приезжавших время от времени ко двору; они были братьями, и одного из них звали г-н де Бёврон, а другого — г-н де Круази. Он рассказывал, что однажды, когда из-за сильной жары все стали бояться за урожай, пошел дождь, продолжавшийся пять часов. Все эти пять часов братья прогуливались по своему замку, смотрели через открытое окно на то, как льет дождь, и непре­станно повторяли друг другу одно и то же:

— Ну и сено будет, братец!

— Ну и овес будет, братец!

Небылица имела такой успех и стала так широко известна, что когда эти два помещика приехали в Париж, то одного из них прозвали Ну-и-Сено, а другого — Ну-и- Овес.

У Буаробера не было своих детей, однако у него име­лись племянники, причем довольно скудоумные. Он приобрел дом в деревне, и Провидению было угодно, чтобы дом этот назывался Виль-Дурь.

— Какого черта, — спросил его Сент-Эвремон, — вы купили дом с таким названием?

— Для того, чтобы оставить его своим племянникам.

Помимо своей первой ссылки в Руан, Буаробер вслед­ствие козней святош был сослан еще раз из-за того, что он ел мясо в Великий пост и страшно богохульствовал, проигравшись как-то раз в карты.

Оказавшись в ссылке, он обратился к г-же де Ман­чини, которая взялась вернуть его оттуда и преуспела в этом.

— Как это, — спросил его кто-то, — имея столько дру­зей, вы обратились за помощью к госпоже де Манчини?

— Дело в том, — отвечал Буаробер, — что в тот вечер, когда я так сильно бранился, госпожа де Манчини вы­играла у меня сорок экю, и потому она была весьма заинтересована в том, чтобы я вернулся в Париж и запла­тил ей эти деньги.

Во Дворец правосудия пришло однажды письмо, напи­санное то ли с добрыми намерениями, то ли со злым умыслом и страшно разъярившее Буаробера. Какой-то человек из Нанси спрашивал у докладчиков новостей:


«Прошу вас, господа, сообщить мне, правда ли то, о чем извещают нас в Нанси, а именно, что Буаробер сде­лался турком и турецкий султан подарил ему неисчисли­мые доходы и целую толпу красивых маленьких пажей, дабы они прислуживали ему, и что этот самый Буаробер написал из Константинополя придворным вольнодумцам следующее: "Вы, господа, находите удовольствие в том, что богохульствуете сто раз на дню; я же куда хитрее вас, ибо богохульствовал лишь однажды и при этом все у меня прекрасно"».


В возрасте семидесяти лет Буаробер заболел, и, поскольку жизнь он прожил чрезвычайно беспутную, что вселяло тревогу в отношении его участи, г-жа де Шатийон, жившая по соседству с ним, пришла уговари­вать его закончить жизнь по-христиански.

Он решился на это и, в качестве первого доказатель­ства своего смирения, заявил присутствующим:

— Забудьте живого Буаробера и принимайте во внима­ние лишь Буаробера умирающего.

Когда же исповедник, желая ободрить его, сказал ему, что Господь прощал и куда больших грешников, чем он, Буаробер ответил:

— О да, святой отец! Есть куда большие грешники: к примеру, аббат де Вилларсо, в доме которого я жил и который все время выигрывал у меня деньги, куда боль­ший грешник, чем я; и, тем не менее, я продолжаю наде­яться, что Господь смилостивится над ним.

— Господин аббат, — начала втолковывать ему г-жа де Торе, — раскаяние есть добродетель ...

— От всего сердца желаю вам такой добродетели, суда­рыня, — ответил ей Буаробер.

Вспомним его знаменитую остроту, сказанную им за минуту до смерти:

— Меня вполне устроило бы, если бы на том свете я оказался в таких же хороших отношениях с Господом Богом, в каких на этом свете мне довелось состоять с его высокопреосвященством кардиналом Ришелье.

С распятием в руке испрашивая прощения у Господа, он произнес:

— Ах, черт побери этот проклятый суп, который я ел у д’Олона: в нем был лук, вот оттого-то мне и стало плохо.

Затем он добавил:

— Меня испортил кардинал Ришелье; он был негод­ный человек, и это он развратил меня ...

И с этими словами он скончался.

Чуть выше мы упомянули г-же Корнюэль; скажем несколько слов об этой женщине, остроумие которой вошло в поговорку в царствование Людовика XIII и оста­валось общеизвестным даже при Людовике XIV. Госпожа де Севинье цитирует ее два или три раза.

Она была дочерью некоего г-на Биго, которого назы­вали Биго де Гизом, поскольку он был управляющим у герцога Генриха де Гиза. Отец, человек богатый, выдал ее замуж за г-на Корнюэля, брата президента Корнюэля. Эта очаровательная особа обладала необычайной живо­стью, что можно считать как достоинством, так и недо­статком, это уж как судить; отсюда и шутка Буаробера насчет фамилии ее мужа.

Муж был очень стар, но, вне всякого сомнения вслед­ствие их совместной жизни, не уступал в остроумии своей жене. Когда он путешествовал однажды с двумя юными очаровательными девушками, едва достигшими шестнадцатилетнего возраста, карета, в которой они находились, опрокинулась на краю пропасти, и лишь чудом ее не увлекло туда. К счастью, все трое путеше­ственников избежали смерти, которая неминуемо ожи­дала их при таком падении, и целыми и невредимыми выбрались из кареты.

— Ну вот, барышни, — произнес г-н Корнюэль, вновь становясь на ноги, — я снова сделался стариком, а вы все те же юные и очаровательные девушки, хотя еще две минуты назад мне казалось, что мы все трое одного воз­раста.

Госпожа Корнюэль была любовницей маркиза де Сурди. Однажды, когда он поджидал ее, сидя у нее дома, и она заставила ждать себя чересчур долго, ему вздума­лось обойтись с горничной так же, как он обошелся бы с хозяйкой, будь она там.

Женщина забеременела и страшно боялась, что хозяйка ее прогонит; но, когда г-же Корнюэль все стало известно, она, напротив, оставила при себе камеристку, помогла ей тайно родить и взяла на содержание ребенка, заявив:

— Это более чем справедливо, ведь его сделали у меня на службе.

Она вела судебную тяжбу, докладчиком в которой выступал Сент-Фуа, секретарь Парламента; она часто ездила к нему, но никак не могла заставить его выслу­шать ее доводы, ибо каждый раз его не оказывалось на месте.

Однажды она, как обычно, приехала к нему, чтобы похлопотать о своем деле, но привратник заявил ей, что хозяина нет дома.

— А где же он? — поинтересовалась г-жа Корнюэль.

— Он слушает мессу, сударыня, — ответил приврат­ник.

— Увы, любезный, — промолвила г-жа Корнюэль, — к несчастью, он только такое и слушает.

Позднее, вернувшись к себе, она сказала:

— Этот докладчик именует себя Сент-Фуа на таком же основании, на каком монахи монастыря Белых Плащей, которые одеваются в черное, именуют себя белыми плащами.

Госпожа Корнюэль была приятельницей мадемуазель де Пьенн, бывшей канониссы. Мадемуазель была чрез­вычайно красива, но, когда ей стукнуло сорок, красота ее стала увядать, хотя, чтобы сохранить цвет лица, она с двадцати пяти лет постоянно носила маску.

— Увы, — сказала г-жа Корнюэль, — красота моей бедной подруги напоминает кровать, которая ветшает под чехлом.

Как-то раз таможенные откупщики изъяли корзину с дичью, посланную ей из деревни. Госпоже Корнюэль дали знать об этой конфискации, и она потребовала обратно свою корзину, которую господа откупщики, опа­саясь ее острого языка, поспешили ей вернуть; однако проявленная ими уступчивость их не спасла.

Получив обратно корзину с дичью, она сказала:

— Видимо, эти господа меня знают; вот увидите, кто-то из них непременно станет лакеем в каком-нибудь порядочном доме, где я бываю.

При очередном посвящении в рыцари ордена Святого Духа, когда этот орден получил граф де Шуазёль, благо­даря своему знатному происхождению и своим заслугам вполне достойный его, в числе новых рыцарей оказались пять или шесть человек, заслуги и знатность которых были весьма сомнительны.

Несколько дней спустя, когда г-жа Корнюэль препи­ралась по какому-то поводу с графом и он проявил себя крайне настойчивым в этом споре, она сказала ему:

— Помолчите, а не то я припомню вам ваших собра­тьев.

Когда была учреждена палата по делам отравлений и, дабы внушить определенное доверие к ходившим тогда слухам, а возможно, и для того, чтобы продлить деятель­ность палаты, ибо ее членам выплачивалось хорошее жалованье, каждый день вешали несколько бедолаг, г-жа Корнюэль сказала г-ну де Безону, входившему в состав этой комиссии:

— Мой дорогой советник, вам наверняка должно быть стыдно, что вы вешаете лишь нищих, и, будь я судьей, я бы устроила складчину среди служителей закона, чтобы взять напрокат платья в лавке старьевщика и облачить в

них этих несчастных перед тем, как их казнят: возможно, так, по крайней мере, обманут зрителей.

Кроме того, когда ей сказали, что вместе с самими отравителями сжигают и протоколы судов над ними, она заявила:

— Что ж, это правильно; но, чтобы быть уж совсем справедливыми в отношении отравителей и судов над ними, следует сжигать также свидетелей и судей.

Когда в ее присутствии стали превозносить благород­ство происхождения герцога Роган-Шабо, она заметила:

— Да, с происхождением у него все хорошо, это не­оспоримо; но вот пороли его плохо.

Во времена г-жи Корнюэль было модно носить банты. Кто-то сказал ей, что г-жа де Ла Рени, жена начальника полиции, высокая и худая, увешивает ими себя с головы до ног.

— Увы, — промолвила г-жа Корнюэль, — если сказан­ное вами правда, то я сильно опасаюсь, как бы под этими бантами не скрывалась виселица.

Однажды, сидя в приемной у г-на Кольбера, застави­вшего ее долго ждать, и задыхаясь из-за сильного огня, разведенного в печи, она воскликнула:

— Бог ты мой! А не угодили ли мы, сами того не подо­зревая, в ад? Тут поджаривают и все ропщут.

Как-то раз, едва оправившись после болезни, которую все уже считали смертельной, маркиз д’Аллюй, чрезвы­чайно бледный, с неузнаваемо изменившимся лицом, пришел повидать г-жу Корнюэль.

— Увидев, как он входит в таком состоянии, — рас­сказывала она вечером своим друзьям, — я уже готова была спросить его, есть ли у него разрешение могиль­щика прогуливаться так по городу.

Графиня де Фиески, особа весьма взбалмошная, рас­пускала какие-то злые слухи о г-же Корнюэль, и той об этом донесли.

— Что поделаешь, — сказала г-жа Корнюэль, — гра­финя сохраняется в своем сумасбродстве, как вишня в водке.

Однажды та же графиня де Фиески, которую г-жа Кор­нюэль оценила как слегка тронутую, в ее присутствии заявила, что она и вправду не понимает, почему г-на де Комбура считают помешанным, и что говорит он, без сомнения, как и любой другой.

— Ах, графиня, — промолвила г-жа Корнюэль, — вы словно чесноку наелись!

Один весьма глупый человек, от которого, в доверше­ние всех бед, к тому же еще исходил дурной запах, явился 325

однажды к г-же Корнюэль и провел в ее гостиной целый час, не раскрывая рта.

Когда он ушел, г-жа Корнюэль сказала, обращаясь к тем, кто оставался в гостиной:

— По правде сказать, этот человек, наверное, мертв, раз он не говорит ни слова и от него скверно пахнет.

Один из ее лакеев, чрезвычайно бестолковый и совер­шавший одну глупость за другой, как-то раз глупейшим образом упал рядом с нею на четвереньки.

— Я запрещаю тебе вставать на ноги, — сказала она ему. — Ты рожден, чтобы передвигаться именно так.

Когда кто-то высказал в ее присутствии беспокойство по поводу того, что негде поместить очередные знамена, захваченные маркизом де Люксембургом в битве при Стенкеркене, ибо собор Парижской Богоматери уже переполнен ими, она заявила:

— Нашли из-за чего тревожиться: из них сделают оборки для прежних!

В доме у нее зашел разговор о разгульных пиршествах, устроенных в предместье Сен-Жермен пятью или шестью придворными дамами.

— Я понимаю, кто они такие, — сказала она. — Это духовные посланницы, отправленные туда архиепи­скопом Парижским, чтобы удержать молодых людей от мерзкого греха, который был присущ Валуа.

Однажды вечером, когда она возвращалась в экипаже домой, на нее напали грабители; их главарь влез в карету и начал с того, что положил руку на грудь г-же Корню- ель.

Однако она, не испугавшись, оттолкнула его руку и промолвила:

— Вам там нечего делать, любезный; у меня нет ни жемчуга, ни грудей.

Полиция хотела выселить какую-то распутницу, жи­вшую недалеко от нее и вечно превращавшую ночь в день; однако г-жа Корнюэль, опасаясь еще более шум­ного соседства, сказала:

— Ах, оставьте ее! Не хватало только, чтобы ее дом занял какой-нибудь кузнец или слесарь; ведь тогда вме­сто нее спать не буду я.

Госпоже Корнюэль было уже за восемьдесят, когда умерла г-жа де Виль-Савен, ее соседка, которой было девяносто два.

— Увы! — воскликнула г-жа Корнюэль, узнав об этой смерти. — Вот я и осталась без прикрытия!

И в самом деле, какое-то время спустя она умерла.

VIII

Чтобы читатель мог лучше оценить остроумие XVII века, перейдем от остроумия отдельных людей к остроумию общества в целом и процитируем, позаимствовав их у Таллемана де Рео, который и сам был одним из наиболее блестящих остроумцев той эпохи, бесхитростные выска­зывания и меткие словечки того времени, когде еще были живы Бассомпьер и Грамон и уже появились такие женщины, как Нинон и Марион Делорм.

Нередко подобные меткие словечки исходили из уст никому не известного человека, и в таком случае мы будем вынуждены говорить «некто» вместо «он»; это под­твердит правоту поговорки, которая была в ходу сто лет спустя: «Есть кое-кто поостроумнее господина де Воль­тера. — И кто же это? — Народ».

«Herr omnes», — говаривал Лютер. («Господин "все".)

Итак, начнем с некто.

• Некая горожанка, страдавшая косоглазием и обла­давшая весьма суровым взглядом, похвалялась, что какой-то герцог и пэр строил ей глазки.

— Признайтесь, барышня, — ответили ей, — что ему это очень плохо удавалось!

• Во время посвящения в сан коадъютора Руанского одна дама воскликнула:

— По правде сказать, мне кажется, что я в раю, столько здесь епископов!

— Выходит, вы там никогда не были? — спросили ее.

-Где?

— В раю.

— Нет. А что?

— Да просто там их поменьше, чем здесь.

• Какой-то выскочка, сын бакалейщика, заказал для своей гостиной молитвенную икону и внизу ее велел начертать:

«Respice fl пет».[55]

Какой-то любитель глупых шуток соскоблил первую и последнюю буквы в этом выражении, «R» и «т».

В итоге осталось: «Espice fine», то есть «Бакалея выс­шего качества».

• Гастон Французский, герцог Орлеанский, о котором нам уже случалось несколько раз говорить, имел рыжую бороду.

Как-то раз, повстречавшись в одном доме с кастратом, он, желая смутить беднягу, спросил его:

— Сударь, доставьте мне удовольствие, скажите, почему у вас нет бороды?

— Это очень легко объяснить, монсеньор, — ответил тот. — Дело в том, что в тот день, когда Господь Бог раз­давал бороды, я пришел слишком поздно, когда они остались у него лишь рыжие; так что я предпочел не иметь бороду вовсе, чем иметь ее подобного цвета.

• Некий кучер, желая отпраздновать Пасху, словно знатный вельможа, отправился на исповедь.

Когда он завершил перечень своих прегрешений, свя­щенник приказал ему неделю поститься.

— О, нет! — воскликнул кучер. — Этого я сделать не смогу.

— И почему же?

— Я не хочу разорить мою жену и моих детей.

— Что значит разорить вашу жену и ваших детей?

— Ну да, я ведь видел, как постился во все дни Вели­кого поста монсеньор епископ: для этого ему нужны были морская рыба, речная рыба, рис, шпинат, айвовое варенье, отменные груши, изюм, фиги, кофе и наливки. Как же тогда вы хотите, чтобы бедолага вроде меня позволил себе поститься?

• Один каноник из Реймса затеял из-за имения своей матери тяжбу с собственным отцом.

— Тебе ведь известно, — как-то раз сказал ему отец, — сколько я уже потратил, чтобы ты имел доходную цер­ковную должность; ну да ладно, я дам тебе еще сто пистолей, и иди ко всем чертям!

Каноник на минуту задумался, а затем покачал голо­вой в знак отрицания:

— Да нет, меньше чем за две сотни я не пойду.

• У президента де Пелло на службе состояло всего лишь два лакея.

Однажды вечером эти два лакея поссорились и решили отправиться на следующий день на Пре-о-Клер, чтобы устроить между собой поединок.

Но едва они сошлись там в восемь часов утра, как один крикнул другому:

— Да, но кто же разбудит нашего господина?

— Это верно, — ответил другой.

После чего оба они вложили шпаги в ножны и верну­лись домой лучшими друзьями.

• Аббат де Ла Виктуар, Пьер Дюваль де Куповиль, был необычайно скуп.

Предупрежденный накануне о том, что две дамы, зани­мавшиеся благотворительностью, придут к нему на сле­дующий день за пожертвованиями и не зная, как отпра­вить их назад с пустыми руками, он встал на верхней площадке лестницы и, распознав по голосу своих посе­тительниц, крикнул лакею:

— Клод, не впускай него! Ведь из-за этой злосчастной оспы только что скончалась бедняжка Марго!

Дамы-благотворительницы продолжали бы ходить, наверное, еще и теперь, если бы лет эдак двести назад аббата де Ла Виктуара не осенила прекрасная мысль бороться с человеколюбием, призвав на помощь оспу.

• — Осторожнее, мой дорогой, — сказал г-н Дельбен, обращаясь к Дебарро, положившему себе на тарелку огромный кусок бараньей ножки, — это может навредить вашему желудку.

— Стало быть, — ответил Дебарро, — вы из тех хлы­щей, кто находит удовольствие в том, чтобы перевари­вать пищу?

• Этот же Дебарро, уплетая в пятницу яичницу с салом и услышав раскаты грома, схватил яичницу и выбросил ее в окно, воскликнув:

— Ах, Господь, ты чересчур обидчив: столько шума из-за какой-то яичницы!

• У маршала де *** — Таллеман де Рео не называет нам его имени — подбородок был длиною чуть ли не в локоть; у г-на де Ла Гранжа, напротив, не было даже видимости подбородка. Участвуя в охоте, устроенной королем Людовиком XIII, и одновременно заметив оленя, они со всей скоростью, на какую были способны их лошади, бросились в ту сторону, где он показался.

— Эй, Грамон, — заинтересовался король, — а куда это маршал и Ла Гранж так быстро помчались?

— Государь, — ответил Грамон, — это маршал де *** похитил подбородок Ла Гранжа и Ла Гранж помчался вслед за ним, чтобы вернуть пропажу.

• Пьер де Монмор, профессор греческого языка во Французском коллеже, был одним из самых больших чревоугодников на свете. Сидя за одним столом с людьми, которые лишь смеялись, разговаривали и пели, он взмо­лился:

— Ах, господа, ради Бога! Хоть чуточку помолчите: право же, непонятно, что ешь!

• В пять часов утра на г-на Ле Ферона напали граби­тели.

— Господа, — промолвил он, — на мой взгляд, вы чересчур рано вышли сегодня на работу.

• Некий кюре читал проповедь о муках, уготованных грешницам, которые ведут себя подобно Марии Магда­лине, но, в отличие от нее, не намерены раскаиваться.

Какая-то женщина, полагая себя одной из тех, кому подобные муки угрожают, кинулась к матери кюре и вос­кликнула:

— О моя дорогая подруга, если то, что говорит ваш сын, правда, мы все обречены на погибель!

— Ох, — промолвила мать кюре, пожимая плечами, — да не верьте ему, ведь он самый большой лгун на свете: когда он был еще совсем маленьким, я порола его исклю­чительно за это.

• — Постились ли вы, сын мой? — спросил солдата исповедовавший его священник.

— Увы, да, — ответил солдат, — и даже чересчур, свя­той отец!

— И как же это бывало?

— Порой целыми неделями я не ел ни кусочка хлеба.

— Вы это делали по своей собственной воле?

— Нет, святой отец!

— Ну, а если бы у вас был хлеб или какое-нибудь дру­гое съестное, вы бы все это съели?

— Конечно же.

— Но, — промолвил исповедник, — Господь не полу­чает никакого удовольствия от таких вынужденных постов.

— И я тоже, — произнес солдат.

• Некий гасконец заявил, что он видел церковь дли­ной в тысячу шагов.

Его слуга, прервав хозяина, добавил:

— И шириной в две тысячи шагов.

Все принялись хохотать.

— Ах, черт возьми! — воскликнул гасконец. — Если в ширину она оказалась больше, чем в длину, то виной тому этот олух: не вмешайся он, я бы сделал ее квадрат­ной.

• Тот же самый гасконец, повздорив с каким-то про­хожим, в страшном гневе заявил ему:

— Я сейчас так врежу тебе кулаком, негодяй, что ты у меня впечатаешься в эту стену и только твоя правая рука останется свободной, чтобы ты мог приветствовать меня, если я снова окажу тебе честь пройти мимо тебя.

• Господин Л*** сказал перед смертью:

— Я получил все таинства, кроме таинства брака, кото­рого у меня так никогда и не было в подлиннике. Однако меня утешает, что я сумел снять с него столько копий, сколько смог.

• Капитан наемников, встретив во вражеском краю монаха, отнял у него штуку сукна, которую тот унес из собственного монастыря.

Когда они расходились, монах сказал ему с угрозой в голосе:

— Капитан, я призову вас к ответу в Судный день, когда вы мне вернете сукно.

— О, в таком случае, — произнес капитан, — если ты предоставляешь мне столь большой срок, я заберу еще и твой плащ.

И он отнял у монаха его плащ.

• — Куда ты идешь? — спросил сеньор у крестья­нина.

— Почем я знаю! — вызывающе ответил тот.

— Ах так! — воскликнул сеньор. — Ну тогда я сейчас тебе это сообщу.

И он приказал стражникам задержать крестьянина и препроводить его в тюрьму.

С минуту крестьянин думал, что сеньор шутит, но в итоге понял, что его и в самом деле собираются посадить в тюремную камеру.

— Ну вот, — рыдая, сказал он, — разве не говорил я вам, что не знаю, куда иду?!

Признав справедливость этих слов, сеньор велел отпу­стить крестьянина.

• Герцог де Осуна презирал иезуитов и искал случай выместить на ком-нибудь из них ту ненависть, какую он питал к ним всем. Он приказал привести к нему двух святых отцов, выбранных среди самых сведущих членов ордена, и спросил у них, могут ли они за тысячу писто­лей заранее дать ему отпущение грехов за еще не совер­шенное прегрешение.

Святые отцы заявили, что они пойдут наводить справки и как можно скорее вернутся, чтобы дать ему ответ.

Три дня спустя они, в самом деле, вернулись, принеся ему сочинение одного из их авторов, утверждавшего, что такое возможно, и заранее дали герцогу отпущение гре­хов за его прегрешение; он же, со своей стороны, дал им вексель на имя своего банкира, жившего в четырех льё от него.

Оба иезуита двинулись в путь, но стоило им проделать одно льё, как они повстречались со слугами герцога, которые нещадно избили их и отобрали у них вексель.

Иезуиты вернулись к герцогу и рассказали ему о том, что произошло.

Однако герцог ответил им так:

— Ах, господа, но ведь это то самое прегрешение, которое я хотел совершить и которое вы мне заранее простили.

• Один придворный высказывал в покоях Анны Австрийской соболезнования принцу де Гемене по поводу смерти его жены, подчеркивая, как много тот утратил.

— Но дело в том, — ответил принц, — что, если бы бедняжка не умерла, я, наверное, никогда не смог бы жениться снова.

• Некий поэт, над сочинениями которого все смеялись и который не замечал этих насмешек, с весьма самодо­вольным видом произнес:

— По правде сказать, мои стихи кажутся мне весьма легкими.

— Вы правы, сударь, — ответила ему хозяйка дома, — они легкие во всех отношениях, поскольку вы легко могли бы не писать их, мы легко могли бы не выслуши­вать их, а память о них легко улетучится.

• Один отец, который не желал расставаться со своей дочерью и приводил ей всякого рода доводы, чтобы отго­ворить ее от замужества, в конце концов открыл посла­ние святого Павла и процитировал ей выдержку, где угрюмый апостол говорит, что вступать в брак — хорошо, но еще лучше не делать этого.

— Отец, — ответила влюбленная девушка, — позвольте мне все же вступить в брак, а лучше этого пусть делает тот, кто может.

• Арлекин, приглашенный из Италии королевой Марией Медичи и не торопившийся приехать во Фран­цию, говорил, что его задержала свадьба колосса Родос­ского с Вавилонской башней, породивших Египетские пирамиды.

• Красавица Олимпия имела любовником Майдалькини, который делил ее благосклонность с папой Инно­кентием X.

В один прекрасный день, а точнее, в одну прекрасную ночь, в минуту любовного упоения, она воскликнула:

— О corragio, mio Maidalchini! Ti faro Cardinale.[56]

На что он ответил:

— Quando sarebbe per esser papa: non posso piii![57]

• Один ученый, как и все ученые вообще, был холоден к своей жене.

Как-то раз, жалуясь на это, она сказала ему:

— О, почему я не книга! Ведь тогда я постоянно была бы с вами!

— Почему вы не календарь! — ответил ученый. — Тогда я хотя бы менял вас каждый год!

• Господин де Вивонн, который был чрезвычайно толст, вернулся из поездки в тот момент, когда его сестра, г-жа де Тьянж, и сама чрезвычайно толстая, собрала в своей гостиной целое общество.

Завидев брата, она поднялась и пошла навстречу ему.

— Дорогая сестра, — сказал он, протягивая к ней руки, — давайте обнимемся, если сможем.

• Та же самая г-жа де Тьянж, чувствуя себя нездоро­вой, жаловалась графу де Руси на шум колоколов.

— Ах, сударыня, — спросил ее граф, — почему бы вам не постелить солому перед вашей входной дверью?

• Господин де Клермон-Тоннер, епископ Нуайонский, — тот самый, кто, слыша, как во время обедни, которую он служил, за спиной у него шушукаются сеньоры, повернулся и сказал: «Господа, вы полагаете, что обедню вам служит лакей?» — так вот, этот самый епископ, будучи болен, следующим образом составил молитву Богу, которого он заклинал вернуть ему здоро­вье:

— О Господь мой! Прояви сострадание к здоровью моего преосвященства!

И, опять-таки, это он говорил о докторах из Сор­бонны:

— Вот уж занятие не для таких голодранцев — рассу­ждать о таинстве Святой Троицы!

• Когда Рабле заболел, местный кюре пришел наве­стить его и соборовать.

Кюре этот был настоящий осел.

— Брат мой, — сказал он автору «Пантагрюэля», пока­зывая ему просфору, — вот ваш Спаситель и ваш Вла­дыка, который хочет снизойти до того, чтобы посетить вас; узнаете ли вы его?

— Увы, да! — ответил Рабле. — Я узнаю Господа по его верховому животному.

• Некий человек целый год пребывал в страхе, опаса­ясь, что его побьет один хвастун, оскорбленный им; он постоянно был настороже и принимал всякого рода пре­досторожности, чтобы избежать беды, которая ему угро­жала, как вдруг встретился лицом к лицу со своим про­тивником; тот бросил его на землю, нещадно поколотил, а затем ушел, сказав напоследок:

— Вот так-то! Теперь вы довольны?

— Признаться, да, — ответил бедняга, — ибо теперь, наконец, я выкрутился из этого досадного положения.

• Путника, которому было оказано гостеприимство в замке, положили спать в комнате, где все стены были в сквозных трещинах.

— Вот самая плохая комната из всех, в каких мне дове­лось ночевать, — промолвил он, отправляясь наутро в путь. — Всю ночь в ней виден дневной свет.

• Когда Ланжели — последний официальный шут Людовика XIII, подаренный ему принцем де Конде и ставший одним из самых красочных персонажей пьесы «Марион Делорм» Гюго, — вошел однажды утром к мон­сеньору архиепископу де Арле, в передней ему сказали, что монсеньор болен.

Однако он, ничуть не смутившись, сел на скамью и стал ждать.

Минут через пятнадцать или двадцать у него на глазах из комнаты его преосвященства вышла молодая жен­щина, одетая в зеленое платье.

Поскольку ничто более не препятствовало тому, чтобы монсеньор принял Ланжели, шута впустили в спальню архиепископа.

Он застал прелата лежащим в постели.

— Ах, мой бедный Ланжели, — сказал ему тот, — я очень болен и только что у меня был обморок.

— Да, я видел, как он вышел от вас, монсеньор, — промолвил Ланжели. — Он был в зеленом платье.

— Цыц, бездельник! — воскликнул прелат. — Вот тебе четыре луидора на выпивку и никому не говори о моем недомогании.

• В ту минуту, когда его корабль должен был вот-вот затонуть, какой-то португальский солдат спокойно ел кусок хлеба.

Албукерки, командовавший судном, остановился перед солдатом и, с удивлением глядя на него, произнес:

— Да простит меня Бог, но мне кажется, что этот него­дяй жрет!

— А разве запрещено немного перекусить перед тем, как предстоит столько выпить? — спросил солдат.

• В то время, когда г-н де Буйон командовал армией в Италии, то есть примерно в 1636 году, два солдата были приговорены за какое-то преступление к расстрелу.

Приговор вынесли, но задумались, ведь из-за дезер­тирства армия таяла на глазах. В итоге было решено рас­стрелять лишь одного.

Солдатам объявили эту новость и дали им стаканчик с игральными костями.

— Ну что, желаешь сыграть в «азарт»? — спрашивает один.

— Да я такой игры не знаю, — отвечает другой.

— А в «жеребенка» играть умеешь?

-Да.

— Тогда сыграем в «жеребенка».

И тот, кто держит в руках стаканчик с костями, встря­хивает его, выбрасывает кости на стол и насчитывает семнадцать очков.

Второй тоже выбрасывает кости, но без особой надежды, так как для него единственный шанс обыграть товарища — это набрать восемнадцать очков.

У него выпадают три шестерки.

— Черт возьми! — восклицает тот, кто набрал семна­дцать очков. — Это называется красиво проиграть.

Офицеры, наблюдавшие за этой необычной игрой, решили спасти солдата; тем не менее, желая испытать его храбрость, они сговорились довести трагический спектакль до конца, однако вместо смертельной раз­вязки, которую этому зрелищу полагалось иметь, у него должен был оказаться счастливый конец. Разумеется, приговоренный к смерти остался в неведении относи­тельно такой развязки.

И потому в назначенный час его привели на место казни.

— Желаешь ли ты, чтобы тебе завязали глаза? — спра­шивает его сержант.

— Ради чего? — отвечает он.

— Ну, тогда выбери тех, кто сопроводит тебя на рас­стрел.

Приговоренный указал на двух своих товарищей и, вынув из кармана десять экю, что составляло все его богатство, произнес, обращаясь к одному из этих двоих:

— Вот, возьми пять .экю на выпивку, а за остальные пять экю закажи поминальную службу за упокой моей души.

Солдат взял десять экю.

Приговоренный встал на положенном расстоянии.

Прозвучала команда «Пли!», однако офицеры заранее приказали вынуть пули из ружей.

Оставшись на ногах, несмотря на прозвучавший залп, приговоренный спрашивает, что произошло.

Ему все объясняют и, опасаясь, что от такого потрясе­ния у него может случиться удар, советуют пойти и сде­лать себе кровопускание.

— Да ладно, — говорит он. — Ничуть я не потрясен, и нет у меня никакой надобности в кровопускании. Однако у меня чертовски пересохла глотка: верните-ка мне мои десять экю и пойдемте их пропьем.

• В Бордо жил старый советник по имени Андро, который всю свою жизнь питал такую страсть к ново­стям, что, даже находясь на смертном одре, он послал к одному португальцу, большому охотнику до новостей, чтобы спросить его, что ему стало известно из последней почты.

— Сейчас никаких новостей нет, — ответил тот, — но в следующей почте они непременно будут.

— К несчастью, — промолвил умирающий, — я не могу ждать: мне пришло время уходить.

И он горестно вздохнул.

Вздох это стал последним: советник был мертв.

• Отец маршала де Сен-Люка оказался однажды у две­рей королевского кабинета вместе с г-ном де Люксем­бургом.

Полагая, что Сен-Люк хочет опередить его, г-н де Люксембург остановил его и произнес:

— Простите, сударь: я надеюсь, у вас нет намерения оспаривать право пройти первым у меня, в роду которого четыре императора?

— Ах, право, сударь, — промолвил Сен-Люк, — я буду сильно удивлен, если вы когда-нибудь станете пятым!

• В Отёне готовилась казнь. Речь шла о том, чтобы повесить какого-то беднягу, но, поскольку местный палач заболел, пришлось вызвать заплечных дел мастера из ближайшего городка.

Он явился в ратушу, так как совершенное преступле­ние было подсудно городским властям.

— И сколько можно заработать на этом повешении? — поинтересовался палач.

— Десять ливров, — ответили ему.

— Господа, поищите кого-нибудь другого. За такие деньги справиться с этим делом вы не сможете.

— И почему же?

— Да потому, что если бы это был один из вас, у кого платье справное, то еще была бы возможность догово­риться; но одежонка этого несчастного не стоит и трех су!

В итоге городским властям Отёна пришлось ждать выздоровления собственного палача, не имевшего права отказываться от казни.

• Один испанец из Андалусии, то есть из самой жар­кой части Пиренейского полуострова, отправился во Францию среди зимы, в довольно суровые морозы.

Когда он проходил через какую-то деревню в Пире­неях, собаки учуяли чужака и погнались за ним.

Он нагнулся, чтобы подобрать камень и бросить его в них, но все камни оказались примерзшими к земле, так что из этой затеи у него ничего не получилось.

— Что за проклятая страна, где собак отвязывают, а камни привязывают! — воскликнул он.

• Два кучера спорили между собой о деньгах, которые один из них задолжал другому.

Должник начал с того, что не признал долга.

— Не понимаю, — заявил заимодавец, — как ты можешь не признавать долга, когда я ссудил тебе деньги в присутствии твоих лошадей.

В итоге должник был вынужден подтвердить его пра­воту.

— Ну и чего ты в конечном счете хочешь? — спросил он заимодавца.

— Я хочу иметь расписку, — заявил тот.

— Ладно! — сказал должник.

И, взяв нож, он написал на стене конюшни:


«Я, нижеподписавшийся, признаю долг в размере шести­десяти ливров, каковой обязуюсь выплатить предъявителю сего».


• Господин де Вандом — знаменитый внебрачный сын Генриха IV, арестованный в годы регентства Анны Австрийской и по причине своей известности прозван­ный королем Рынка, — проезжая через Нуайон, остановился в гостинице «Три короля».

Сын хозяина гостиницы, получивший накануне звание адвоката, счел своим долгом засвидетельствовать свое почтение г-ну де Вандому.

И в самом деле, он направляется к принцу и без доклада входит к нему.

— Сударь, — говорит ему принц, немало удивленный столь бесцеремонным вторжением, — соблаговолите ска­зать, кто вы такой.

— Сударь, — отвечает адвокат, — я сын «Трех коро­лей».

— Сударь, — произносит принц, — в таком случае садитесь в кресло. Поскольку я сын всего лишь одного короля, мне следует оказать вам почет и уважение.

• Королева Анна Австрийская держала при себе в качестве переводчика секретаря по имени Мельсон, который, в действительности, не знал ни одного из тех языков, с каких он переводил.

Однажды швейцарские послы наблюдали за тем, как она обедает, и переговаривались между собой.

— О чем они говорят? — поинтересовалась королева.

— Сударыня, — ответил Мельсон, — они говорят о том, как вы красивы.

— А вы уверены в этом, Мельсон?

— Если бы они не говорили этого, сударыня, им при­шлось бы сказать это.

• Мельсон не соблюдал Великий пост, хотя в те вре­мена это было принято.

В среду, когда полагалось поститься, ему подали на обед жаркое из телятины.

Вовсе не под влиянием раскаяния, а просто потому, что не был голоден, Мельсон велел своей старшей дочери отнести это блюдо обратно в кладовую; девушка, кото­рую звали Шарлотта и которая проголодалась сильнее, чем ее отец, пользуется тем, что рядом никого нет, и отрезает себе кусок жаркого; но, как только она собира­ется поднести этот кусок ко рту, появляется вторая сестра и, видя, что происходит в кладовой, говорит:

— Делим на двоих!

Они уже пристроились к жаркому из телятины, когда появились третья и четвертая сестры, потребовавшие свою долю; в итоге жаркое из телятины было уничтожено до последнего кусочка.

На следующий день Мельсон потребовал подать ему жаркое из телятины, и девушкам пришлось рассказать ему всю эту историю. Мельсон, человек добрый, не стал бранить дочерей, однако заявил, что, поскольку в этом деле налицо чревоугодие, а чревоугодие есть смертный грех, он желает, чтобы виновные признались в нем на исповеди.

Когда наступила Пасха, четыре сестры отправились в церковь. Вокруг исповедальни собралась целая толпа, и они заняли место в очереди.

Первой, естественно, на исповедь пошла старшая сестра.

— Ну как? — спросили ее сестры, едва она вернулась с исповеди.

— Я получила отпущение грехов.

— А ты рассказала о жарком из телятины?

— Нет.

— Ну, тогда твое отпущение грехов ничего не стоит.

— Ты так считаешь?

— Мы все в этом уверены.

— В таком случае я возвращаюсь.

И, опустившись в исповедальне на колени, она произ­носит:

— Отец мой, я забыла сказать вам, что во время Вели­кого поста я ела жаркое из телятины.

— Ну что ж, ладно, — говорит священник, — читайте на две молитвы «Ave» больше.

В свой черед на исповедь приходит вторая сестра.

Закончив перечислять один за другим все свои грехи, она произносит:

— Отец мой, мне следует добавить, что в святое время Великого поста я ела жаркое из телятины.

— Жаркое из телятины?

— Да, отец мой.

— Что ж, читайте на две молитвы «Ave» больше.

Входит третья сестра, точно таким же образом созна­ется в том же самом прегрешении и возвращается, полу­чив наказ читать на две молитвы «Ave» больше.

Наконец входит четвертая сестра.

— О, — раздраженно восклицает священник, — да это похоже на розыгрыш!

Затем он поднимается, выходит из исповедальни и громко кричит:

— Пусть все те, кто ел жаркое из телятины, читают дополнительно две молитвы «Ave», но больше мне о нем не говорят.

• Некий портной был приговорен к повешению.

Дело происходило в нормандской деревне.

Ее жители целой депутацией отправились к судье.

— Чего вы хотите? — спрашивает их судья.

— О господинсудья, — говорят они, — если вы пове­сите нашего портного, это причинит нам большое не­удобство, поскольку у нас нет других портных; так что проявите доброту и оставьте его нам. А в обмен, если уж непременно нужно кого-то повесить, возьмите одного из двух наших тележников и повесьте его вместо портного: нам и одного тележника будет достаточно.

IX

Мы много говорили о Ракане и лишь вскользь упомя­нули имя Малерба, его учителя, Малерба, автора оды, обращенной к Дюперье, которая начинается словами:


Доколе, Дюперье, скорбеть не перестанешь?


и в которой есть следующая строфа:


Увы, все лучшее испепеляют грозы,

Куда ни посмотрю;

И роза нежная жила не дольше розы,

Всего одну зарю![58]


Малерб играл чересчур большую роль в плеяде поэтов, окружавших Людовика XIII и кардинала, чтобы мы не сделали в отношении него то, что уже было сделано нами, к примеру, в отношении его ученика Ракана.

Малерб родился в Кане приблизительно в 1555 году. Он происходил из рода Малерб-Сент-Эньян, уже суще­ствовавшего в эпоху завоевания Англии герцогом Виль­гельмом. Род этот продолжал возвышаться в Англии, но пришел в упадок во Франции, причем до такой степени, что отец Малерба к моменту рождения своего сына был всего-навсего асессором в Кане.

То было время расцвета реформированной веры, и отец будущего поэта стал кальвинистом. Малерб, кото­рому исполнилось тогда всего лишь семнадцать лет, был настолько огорчен этой переменой веры, совершенной отцом, что покинул родные края и последовал за вели­ким приором в Прованс. Господин великий приор был, как известно, внебрачным сыном Генриха II и братом герцогини Ангулемской, вдовы герцога Франсуа де Мон­моранси.

Это был тот самый великий приор, губернатор Про­ванса, которого убил авантюрист Альтовити. Побывав вначале пиратом, этот Альтовити стал капитаном галеры. Он похитил благородную девицу, красавицу Рьё де Шатонёф, в которую Генрих III был влюблен до такой степени, что подумывал жениться на ней. Генрих III держал его в качестве платного шпиона при великом приоре; великий приор узнал об этом, отправился к Альтовити и в ходе вспыхнувшей между ними ссоры нанес ему удар шпагой. Раненый нанес ему ответный удар кинжалом, от кото­рого великий приор скончался 2 июня 1586 года. Тело­хранители великого приора, сбежавшиеся на его крики, убили Альтовити.

Вернемся, однако, к Малербу.

Во времена Лиги он принял сторону противников Ген­риха IV. Однажды он и некий Ла Рок, приближенный королевы Маргариты, вместе с пятью десятками своих единомышленников, которыми они командовали, напали на г-на де Сюлли и так стремительно гнали его перед собой, что тот так никогда и не забыл о нанесенной ему обиде. Впоследствии Малерб утверждал, что как раз по причине этой безрассудной выходки он не сумел добиться от Генриха IV ничего существенного.

Малерб отличался большой храбростью.

Оскорбленный во время дележа военной добычи каким-то испанским капитаном, он вызвал его на дуэль и при первом же выпаде пронзил противника насквозь. Малерб был крайне прямолинеен, и, более того, он бывал груб, а порой и своенравен.

Однажды великий приор, сочинявший весьма сквер­ные стихи, сказал Дюперье, другу Малерба, обессмерти­вшего его своей одой:

— Дорогой господин Дюперье, вот сонет. Покажите его Малербу, как если бы этот сонет был ваш; ведь скажи я Малербу, что этот сонет мой, он осужден заранее.

В присутствии великого приора Дюперье вынимает из кармана сонет и в качестве собственного сочинения подает его Малербу, обращаясь к нему с просьбой выска­зать мнение об этом стихотворении.

Малерб с недовольным видом читает сонет.

Закончив чтение, он говорит:

— Дорогой Дюперье, сонет этот плох настолько, как если бы его сочинил господин великий приор.

Господин великий приор поспешно удалился, но не стал после этого хуже относиться к Малербу.

А вот еще образец его ответа на проявление обычной вежливости.

Как-то раз Ренье, поэт-сатирик, повел его обедать к своему дяде Депорту, автору очаровательной вилланеллы, которая начинается словами:


Розетта, за недолгую разлуку

Переменилось сердце ваше ...


Задержавшись из-за какой-то помехи, Ренье и Малерб немного опоздали к обеду, и, в ожидании их, стол уже был накрыт. Депорт принял их как нельзя более учтиво и, поскольку незадолго до этого были напечатаны его «Псалмы», изъявил желание подняться в свой кабинет, чтобы взять там экземпляр этой книги и затем подарить его Малербу.

— О! — воскликнул Малерб. — Не торопитесь: я уже видел их, ваши «Псалмы», и они вполне могут подо­ждать, тогда как ваш суп, возможно превосходный, осты­нет в ожидании.

После этого он принялся за обед так же невозмутимо, как если бы только что проявил в отношении Депорта высочайшую вежливость, однако за все время обеда не произнес ни слова.

После десерта они расстались и никогда больше не виделись.

Вне всякого сомнения, именно в связи с этим случаем Ракан написал сатиру на Малерба:


Рапен, любимец муз и Аполлона ...


Когда Малерб попал в окружение Генриха IV — чуть дальше мы скажем, как это произошло, — он церемо­нился с королем ничуть не больше, чем с другими.

Как-то раз Генрих IV, проявляя чисто отцовскую сла­бость, показал ему только что полученное письмо дофина.

Малерб прочитал письмо.

— Надо же, — промолвил он, — до сих пор я полагал, что монсеньора дофина зовут Луи.

— Но его и в самом деле зовут так, — произнес ко­роль.

— Но раз так, то какой осел научил его подписываться «Лои»?

Послали за тем, кто учил юного принца писать, и как раз с того времени дофины и короли Франции стали подписываться «Луи», а не «Лои». Поэтому Малерб утверждал, что это он является настоящим крестным отцом короля.

Когда в 1614 году в Париже, в зале Малого Бурбонского дворца, располагавшегося возле Лувра, заседали Генеральные штаты, там шли долгие споры между духо­венством и третьим сословием. Третье сословие желало провозглашения принципа, согласно которому духовная власть никоим образом не вправе была влиять на свет­скую власть короля.

Третье сословие было обвинено в ереси, и епископы пригрозили покинуть Генеральные штаты, наложив на Францию интердикт.

— А известно ли вам, — спросил Малерба г-н де Бельгард, — что все мы рискуем быть отлученными от Церкви?

— Черт побери, — воскликнул Малерб, — для вас это не так уж страшно!

— Это почему?

— А разве вы не слышали разговоры о том, что отлу­ченные от Церкви становятся черными, как сажа?

— И что?

— А то, что у вас отпадет забота красить себе бороду и волосы.

В те времена философские споры шли одним путем со спорами политическими и религиозными и были нераз­рывно связаны с ними.

Один из таких споров происходил между людьми из краев, где при прощании было принято говорить «Господь с вами!», то есть теми, кто жил по другую сторону Луары и кого именовали гасконцами, и теми, кто при проща­нии произносил «Да ведет вас Господь!», то есть говорил на языке «ойль».

Речь шла о слове «cuiller», то есть «ложка».

Король и г-н де Бельгард, оба гасконца, стояли на сто­роне тех, кто писал это слово в форме «cuillère». Они говорили, что это слово, будучи женского рода, должно иметь женское окончание.

Грамматисты из краев, где при прощании было при­нято говорить «Да ведет вас Господь!», утверждали, напротив, что в этом нет никакой надобности, и в каче­стве примера приводили другие слова, которые, будучи женского рода, имели мужское окончание.

Король поинтересовался мнением Малерба в отноше­нии этого спора.

— Государь, — ответил он, — это не тот вопрос, кото­рый следует задавать поэту.

— Но почему?

— Потому, что он может быть решен грузчиками с Сенной пристани.

— А если все же, — продолжал король, — какая-нибудь власть выскажется в пользу слова «cuillère»?

Малерб прервал его:

— Например, вы?

— Почему бы нет? — задетый за живое, откликнулся Генрих IV.

— Да поймите же, — сказал ему Малерб, — что у вас достаточно могущества, чтобы завоевать какое-нибудь королевство, заключить мир или объявить войну, приго­ворить к смерти преступника или помиловать его, но у вас не хватит сил, чтобы изменить хоть одно слово в языке.

Однажды г-н де Бельгард — скоро мы поясним, каким образом поэт зависел от него, — так вот, однажды г-н де Бельгард спросил Малерба, как правильнее будет с точки зрения французского языка: dépensé или dépendu?

— — Dépensé правильнее с точки зрения французского
 языка, — ответил Малерб, — apendu и dépendu —
гасконского.

Как-то раз, находясь в кругу придворных, один чело­век, без конца превозносивший строгость нравов, стал восхвалять г-жу де Гершевиль, которую Генрих IV, в память о том твердом отпоре, какой она ему дала, сделал придворной дамой Марии Медичи.

— Смотрите, сударь, — сказал сей нравоучитель, ука­зывая на эту даму, сидевшую на табурете возле кресла королевы, — вот куда ведет добродетель!

— А вы посмотрите, сударь, — ответил Малерб, указы­вая на коннетабльшу де Ледигьер, сидевшую на табурете, который был выше табурета г-жи де Гершевиль, — куда ведет порок!

Когда во время тюремного заключения принца Ген­риха де Бурбона, отца Великого Конде, жена господина принца — та самая красавица Шарлотта де Монморанси, ради которой Генрих IV совершил свои последние без­умства, — разрешилась двумя мертворожденными мла­денцами, что объясняли в то время сильным угаром в ее комнате, и на другой день один из друзей Малерба, про­винциальный советник, выказывал в доме Дю Вера, хра­нителя печати, великую печаль, Малерб спросил его, что произошло.

— О! — воскликнул тот. — Разве могут порядочные люди испытывать радость, когда мы только что потеряли двух принцев крови?!

— Ах, дорогой мой, — ответил ему Малерб, — будьте покойны: для тех, кто, как вы, склонен служить, хозяева всегда найдутся!

Как сообщает Таллеман де Рео, Малерб был высок ростом и статен, а тело имел настолько превосходное, что о нем вполне можно было сказать то, что Плутарх говорит об Александре Македонском: даже пот его бла­гоухал.

Мы уже дали некоторое представление о его харак­тере.

Характер Малерба проявлялся в его манере разговари­вать: говорил он мало, но почти всегда каждое его слово попадало в цель.

Депорт, Берто и Дез Ивето сделались его критиками и любовались собой, порицая все, что он сочинял.

Он смеялся над ними, говоря:

— Если они не оставят меня в покое, я намерен соста­вить из одних только их ошибок во французском языке

том, который будет потолще, нежели их собственные книги.

Однажды он спорил с Дез Ивето.

— Ну вот скажите, — спрашивал его Дез Ивето, — по-вашему, приятно для слуха обнаружить в одном стихе три идущих подряд слога: да-ла-кра?

— Это в каком же стихе? — поинтересовался Малерб.

— Да вот в этом, черт побери:


Сдала красотка крепость наконец ...


— А по-вашему, — парировал Малерб, — намного при­ятнее обнаружить в одном из ваших стихов ре-жа-ра- сра?

— Это где же? — спросил Дез Ивето.

— Вот тут, черт возьми:


Как нету в мире жара, сравнимого с огнем ...


Малерб потерял мать в 1615 году; ему было тогда уже более шестидесяти лет.

Мария Медичи отправила к нему одного из своих при­дворных, чтобы тот выразил ему соболезнование от ее имени.

— Право, — промолвил Малерб, — передайте ее вели­честву, что я могу отплатить ей за подобное проявление учтивости лишь пожеланием, чтобы король оплакивал свою мать, будучи в таком же пожилом возрасте, в каком я оплакиваю мою.

После ухода посланца королевы Малерб долго раз­мышлял, пытаясь понять, уместно ли ему надевать траур по матери.

— Вы только подумайте, — сказал он, — каким мило­видным сиротой я сделаюсь с моими шестьюдесятью годами и седыми волосами.

И все же в конце концов он решил заказать себе тра­урное платье.

У Малерба был лакей, которому он платил годовое жалованье в двадцать экю, а сверх того, как сказали бы сегодня, надбавку в десять су ежедневно. Как видно, по масштабам того времени этот лакей поэта получал наравне с лакеем знатного вельможи. Однако каждый раз, когда этот Фронтен пренебрегал какой-нибудь из своих обязанностей, Малерб подзывал его и делал ему такое внушение:

— Друг мой, когда грешишь перед своим хозяином, грешишь перед Богом, а когда грешишь перед Богом, необходимо, дабы получить прощение за свои прегреше­ния, поститься и творить милостыню; и потому из ваших ежедневных десяти су я удерживаю пять, чтобы раздать их ради вас беднякам и искупить тем самым ваши грехи.

Мы уже сказали, как Малерб обходился с другими; возможно, у него было на это право, ибо он не щадил и самого себя.

Нередко он говорил Ракану:

— Знаете ли, дорогой собрат, если наши стихи и пере­живут нас, то вся слава, на какую мы с вами можем наде­яться, состоит в том, что нас назовут двумя искусными слогослагателями, добавив при этом, будьте уверены, что мы были двумя полными дураками, ибо занимались всю свою жизнь делом, столь бесполезным для людей и для нас самих, вместо того чтобы употребить ее на развлече­ния или стяжание богатства.

И в самом деле, Малерб, справедливо или нет, не слишком высоко почитал науки, в особенности те, какие служат лишь удовольствию и сладострастию.

К числу последних он относил и науку поэзии.

Когда однажды некий стихоплет стал жаловаться Малербу, что награды от короля могут ожидать лишь те, кто служит ему в армии или в делах политики, он в ответ сказал так:

— Ах, сударь, когда занимаешься таким глупым ремес­лом, как рифмоплетство, не приходится ждать от него ничего, кроме собственного развлечения, и, по моему мнению, самый превосходный поэт полезен государству не более, чем искусный игрок в кегли.

Правда, он не питал большого уважения и к людям вообще.

Как-то раз, рассуждая о Каине и Авеле, он сказал:

— Недурное начало и достойная семейка, черт побери! Их еще трое или четверо на всем свете, и вот уже один убивает другого! По правде сказать, Господь проявил немалую доброту, потрудившись сберечь людей ... Однако после этого, — поправил себя поэт, — он все же утопил их.

Однажды он вместе с Раканом и г-ном Дюмустье отправился к монахам-картезианцам, чтобы повидаться с неким отцом Шазре, который жил среди них, окружен­ный ореолом святости; однако им не хотели дать разре­шение побеседовать с этим достойным человеком, пока каждый из них не прочтет по одному разу «Отче наш».

Когда молитва была завершена, отец Шазре вышел к ним и объявил, что у него есть время лишь на то, чтобы извиниться перед ними, но на беседу с ними у него вре­мени нет.

— Тогда, — сказал Малерб, чрезвычайно раздражен­ный тем, что ему пришлось утрудить себя впустую, — прикажите вернуть мне мой «Отче наш».

Однажды утром Ракан вошел в кабинет Малерба и застал его раскладывающим в ряд монеты. Тот разложил их двенадцать штук, затем, под первыми двенадцатью, разложил двенадцать других, а под ними — еще шесть. После этого он все повторил снова: двенадцать, двена­дцать и шесть.

— Да что это вы тут делаете, черт подери? — спросил Ракан.

— Я составляю основу нового стихотворного размера для оды, — ответил Малерб.

— Я не понимаю вас.

— Погодите, сейчас поймете.

После того как монеты были разложены в ряды: две­надцать, двенадцать и шесть, двенадцать, двенадцать и шесть, Малерб взял перо и написал:


О сколько же шипов, Амур, у роз твоих!

Все счастья ждут в любви, но все решит за них

Случайность роковая!

Чтоб пить нектар любви, любой на все готов,

Терпя мучения от золотых оков,

Но смерти не желая![59]


— Видишь, — сказал он затем, — двенадцать монет — это длинный стих, а шесть — короткий.

Имя Малерба и его заслуги стали известны Генриху IV благодаря лестному отзыву о нем кардинала дю Перрона, прозвучавшему в 1601 году, то есть в то время, когда кар­динал был всего лишь епископом Эврё.

Вот в связи с чем это случилось.

Как-то раз король спросил достойного прелата, сочи­няет ли он по-прежнему стихи.

— Государь, — ответил тот, — с тех пор как вы, ваше величество, оказали мне честь, доверив заниматься делами государства, я совершенно оставил занятия поэ­зией. К тому же не стоит и браться за нее теперь, когда за нее взялся нормандский дворянин по имени Малерб.

Эта похвала вызвала у Генриха IV желание принять к себе на службу нашего поэта. Он несколько раз говорил о нем с Дез Ивето, наставником герцога Вандомского, а поскольку Дез Ивето был уроженцем того же города, что и Малерб, он стал побуждать Генриха IV призвать того ко двору; однако король, скупость которого мы уже отме­чали, не решался пригласить его, страшась обременить себя еще одним пенсионом.


«Это и послужило причиной того, — говорит Таллеман де Рео, — что Малерб попал на прием к королю лишь спу­стя три или четыре года после того, как кардинал дю Пер­рон рассказал о нем государю, да и то произошло это слу­чайно».


Малерб приехал в Париж по своим личным делам; Дез Ивето уведомил об этом короля, и тот немедленно послал за поэтом.

Произошло это в 1605 году, и, поскольку в то время король готовился отбыть в Лимузен, Малерб сочинил по случаю этого отъезда стихотворение, которое начинается так:


Господь благой, ты нашим внял слезам ...


Когда, по возвращении Генриха IV из Лимузена, ему была преподнесена эта ода, он нашел ее восхитительной и пожелал, чтобы Малерб поступил к нему на службу; но, по своей скаредности, он приказал г-ну де Бельгарду, в то время первому дворянину королевских покоев, дер­жать поэта при себе до тех пор, пока он не будет зачис­лен в штат королевских пенсионеров.

Господин де Бельгард, который был настолько же щедр, насколько король прижимист, предоставил Малербу жалованье в тысячу ливров, стол, лакея и лошадь.

В одном из своих писем Ракану поэт похваляется, что он явился ко двору не для того, чтобы попытать счастье, а потому, что был призван туда.


«Что касается меня, — говорит он в этом письме, — то я ни с кем не соперничаю в заслугах и полагаю, что среди всех тех, кому король оказывал благодеяния, нет ни одного, кто заслужил бы их в большей степени, чем я. Но, даже если у меня нет никаких иных преимуществ, я отличаюсь в выгодную сторону от других хотя бы тем, что явился ко двору не для того, чтобы спрашивать, нуждаются ли там во мне, как это делали почти все, кто более всего шумит при дворе сегодня. В этом месяце исполняется ровно двадцать лет с тех пор, как покой­ный король послал за мной г-на Дез Ивето, приказал мне состоять при его особе и заверил меня, что я буду облагодетельствован им. Я не буду называть незнатных сви­детелей, но королева-мать, принцесса де Конти, герцо­гиня де Гиз, ее мать, а также г-н де Бельгард и вообще все те придворные, кто постоянно бывал тогда в каби­нете короля, знают эту правду».


Малербу было тридцать лет, когда он написал знаме­нитую оду


Доколе, Дюперье, скорбеть не перестанешь?


Говорят, что прекрасная строка


И роза нежная жила не дольше розы ...


получилась такой благодаря типографской опечатке, а в авторской рукописи было:


И Роза нежная жила не дольше розы ...


Однако мы полагаем, что подобные случайности про­исходят только с людьми гениальными.

Подобно Ракану, Малерб страдал дефектом речи, и потому, когда его спрашивали, откуда он родом, поэт обычно отвечал, что он Бормотун из Бормота­нии.

Малерб был самым плохим декламатором на свете: он портил самые прекрасные свои стихи, декламируя их сам, не говоря уж о том, что на протяжении одной строфы раз пять или шесть останавливался, чтобы отхар­каться: это дало основание шевалье де Манчини сказать, что он никогда не видел человека, источавшего более влаги, и поэта, писавшего более сухие стихи.

Из-за этой привычки к отхаркиванью Малерб всегда держался поближе к камину.

В итоге, когда однажды, находясь в доме г-на де Бельгарда и сидя на своем обычном месте, Малерб не мог согреться, поскольку ему мешали каминные подставки для дров, изображавшие двух бородатых сатиров, он схватил эти раскаленные докрасна подставки и перенес их в середину залы.

— Э, — обратился к нему г-н де Бельгард, — на кого это вы сердитесь, Малерб?

— На двух этих толстых х..в, которые греются в свое удовольствие, тогда как я умираю от холода.

Однажды он читал свои стихи Ракану и, закончив читать, спросил его, что тот о них думает.

— Признаться, — ответил Ракан, — я затрудняюсь что- либо сказать, ведь вы половину их проглотили.

— Черт побери! — в ярости воскликнул Малерб. — Если вы скажете еще хоть слово, я проглочу их цели­ком!.. В конце концов, я вполне могу делать с ними все, что мне угодно, ведь они принадлежат мне.

Он перевел один из псалмов Давида, но, по-видимому, не сохранил смысл, который вложил в это песнопение царь-пророк. Ему указали на это.

— Я что, по-вашему, слуга царя Давида?! — восклик­нул он. — На мой взгляд, он выразился плохо, я сделал это лучше, вот и все.

У него был брат по имени Элеазар Малерб, с которым он вечно вел судебную тяжбу.

— Какой стыд, — сказал Малербу один из его дру­зей, — видеть тяжбу между столь близкими людьми!

— А с кем же, по вашему мнению, мне следует судиться? С турками или с московитами, которые нахо­дятся в тысяче льё от меня и от которых мне нечего тре­бовать?

Малерб всегда поселялся в довольно скверных кварти­рах, выбирая убогие меблированные комнаты, обста­новку которых составляли пять или шесть соломенных стульев. А так как его весьма часто навещали все те, кто любил изящную словесность, то, когда эти пять или шесть стульев оказывались заняты посетителями, он запирал свою дверь изнутри и, если в нее стучали новые гости, кричал им:

— Подождите минуту на лестничной площадке, пока отсюда кто-нибудь не выйдет: стульев больше нет!

А вот одна из его грубых выходок, которую мы чуть было не забыли упомянуть.

Однажды вечером, после ужина, возвращаясь от г-на де Бельгарда со своим лакеем, который, освещая хозяину дорогу, нес перед ним факел, он повстречал г-на де Сен- Поля, знатного дворянина и родственника г-на де Бель­гарда.

Тот остановил его и начал говорить с ним о каких-то маловажных новостях; однако Малерб прервал его, ска­зав:

— Прощайте, сударь, прощайте! Из-за вас я тут сжег воска на пять су, а то, что вы мне сейчас рассказываете, не стоит и медного гроша!

Господин Франсуа де Арле, архиепископ Руанский, пригласил Малерба отобедать с ним и предупредил, что делает это с намерением повести его затем на проповедь, которую он должен был произнести в церкви по сосед­ству со своим особняком.

По завершении обеда, наевшись до отвала, Малерб уснул прямо на стуле и, когда архиепископ попытался разбудить его, чтобы повести на проповедь, открыл один глаз и произнес:

— Ах, прошу вас, монсеньор, избавьте меня от пропо­веди: я посплю и без нее!

Когда встречные нищие, надеясь пробудить в нем щедрость, говорили ему, что они будут молить за него Бога, он, покачав головой, отвечал:

— О, судя по тому состоянию, в каком я вас вижу, вы, мне думается, не пользуетесь большим влиянием на Господа Бога. Я предпочел бы, чтобы подобное обещание мне дали господин де Люин или господин главноуправ­ляющий финансами.

Однажды, когда стояли сильные холода, он натянул на себя три фуфайки вместо привычной одной, а кроме того, развесил на окне три или четыре локтя зеленой байки, сказав:

— Этот мороз, видно, студит меня так сильно лишь потому, что ему кажется, будто мне не из чего нашить себе фуфаек. Но я докажу ему, что он ошибается!

Поскольку холода, невзирая на это, продолжались, Малерб стал выделывать с чулками, то же, что и с фуфай­ками: он натягивал их на ноги по две-три пары, а то и по четыре-пять.

В конце концов Малерб стал надевать такое количе­ство чулок, что, дабы на одной ноге их не оказалось больше, чем на другой, он ставил по миске слева и справа от себя и, каждый раз, натягивая очередной чулок на ту или другую ногу, бросал в соответствующую миску оче­редную бляшку.

Ракан, желая избавить его от такого труда, посовето­вал ему пометить каждый чулок цветной буквой и наде­вать их в алфавитном порядке.

Малерб счел совет хорошим и последовал ему.

Встретив спустя несколько дней Ракана, он быстро прошел мимо него, сказав:

— Ну вот, я уже до буквы «л» добрался.

Это означало, что он надел уже двенадцать пар чулок.

Как-то раз, находясь у г-жи де Лож, Малерб показал присутствующим, что на нем было четырнадцать фуфаек и рубашек.

— Вот так-то! — произнес он. — Господь посылает стужу лишь для нищих и дураков; те же, у кого есть возможность хорошо одеться и как следует согреться, ни в коем случае не должны страдать от холода.

Однажды он довольно серьезно заболел и послал за Тевненом, глазным лекарем, служившим у г-на де Бель- гарда; Тевнен счел его болезнь опасной и предложил ему позвать Робена, одного из своих собратьев по ремеслу.

— О нет! Не надо мне врача с таким именем! — вос­кликнул Малерб. — Терпеть не могу судейских крючков.

— В таком случае, — спросил Тевнен, — не желаете ли вы позвать господина Генбо?

— Генбо? Да это же кличка гончей собаки!.. Тубо, Генбо!.. Нет, конечно, нет!

— Тогда, возможно, господина Дасье?

— Этот малый, небось, пожестче железа? Ни за что!

— Ну, тогда есть еще господин Провен.

— Провен? Ладно. Против него я ничего не имею.

И он послал за Провеном.

Однажды, когда он устроил обед для шести своих дру­зей, каждому из них подали по вареному каплуну.

— Но зачем же семь каплунов? — спросил один из гостей.

— Да потому, — ответил Малерб, — что, любя вас всех одинаково, я не хотел угощать одного крылышком, а другого ножкой.

Господин де Бельгард сочинил куплеты, третий стих которых гласил:


Не так уж все и сложно,


а шестой:


Вот это просто невозможно.


Малерб их лишь подправил, но было распространено мнение, что они написаны им.

Поэт Вертело сочинил пародию на них. Вот две строфы из этой пародии:


Умения свои хвалить без меры

И подправлять Катулла и Гомера

Не так уже, Малерб, и сложно.

Считать, что есть искуснее поэты,

И совершенней сочинять сонеты —

Вот это просто невозможно!


Творить лет шесть единственную оду,

Выдумывать в литературе моду

Не так уже, Малерб, и сложно.

Но слух наш чаровать, читая Чудо,

Стих за стихом, отсюда и досюда, —

Вот это просто невозможно![60]


Малерб пришел в ярость и вызвал Вертело на дуэль, а поскольку тот ответил на вызов отказом, устроил так, что обидчика поколотил палкой Ла Булардьер, дворянин из Кана.

В делах любви Малерб был груб не меньше, чем в делах поэзии.

Как-то раз он рассказал г-же де Рамбуйе, что, заподо­зрив виконтессу д’Оши, свою любовницу, в измене, он вошел в ее спальню и, застав ее там одну, лежащую в постели, схватил одной рукой обе ее руки, а другой при­нялся хлестать ее по щекам, пока она не стала звать на помощь.

Затем, услышав, что на эти крики сбегаются люди, он сел рядом с кроватью виконтессы и сделал вид, что самым невинным образом беседует с ней; так что те, кто вбежал в комнату, никогда не поверили бы, что викон­тессу избили, хотя щеки ее пылали, а глаза были полны слез.

Малерб был влюблен еще и в г-жу де Рамбуйе, но пла­тонически.

Вот стихи, которые он адресовал ей: они прекрасны по форме и тщательно отделаны:


Остаток дней моих прекрасной этой фее

Доверил я хранить, пред ней благоговея.

Сокровища ума и тела красоту

Нельзя не полюбить — и я люблю и чту.

Прелестна речь ее и грация бесценна:

Я глянул на нее и не избегнул плена!

Всесильной женщиной мой ум был помутнен,

Я стал рабом ее, чтоб длился сладкий сон.

И я ей угождал, чтоб получить награду,

Но вдруг очнулся я, почувствовав засаду.

Живя по-прежнему, я мог в нее попасть;

Спасая душу, мне пришлось отвергнуть страсть.

Не стыдно за себя, себя я наказую;

Нет, страстью не зажечь в ней душу ледяную!

На тщетные мольбы не стал я тратить сил,

И прежнюю любовь я дружбой оградил.[61]


Когда сын нашего поэта был убит в Эксе, где он исполнял должность советника, Малерб, дабы добиться правосудия у короля, осаждавшего в это время Ла-Рошель, предпринял поездку, в ходе которой он подхватил болезнь, ставшую причиной его смерти.

Он не очень-то верил в загробную жизнь и, когда ему говорили об аде и рае, ограничивался словами:

— Я жил, как все другие, и хочу умереть, как все дру­гие, и уйти туда, куда уходят все другие.

Его уговаривали исповедоваться, однако он отвечал, что привык исповедоваться только на Пасху и не наме­рен менять свои привычки.

Впрочем, к мессе он ходил каждый праздник и каждое воскресенье, а о Боге и всем святом всегда говорил почтительно.

Наконец, когда Ивранд убедил его исповедоваться, умирающий послал за викарием церкви Сен-Жермен- л'Осеруа, который не только принял у него исповедь, но и напутствовал его до самого конца.

За час до кончины, находясь в забытьи, из которого, по мнению окружающих, ему уже не суждено было выйти, он внезапно пришел в себя и принялся бранить свою хозяйку за какую-то только что совершенную ею ошибку во французском языке.

Когда же исповедник пожурил умирающего за мысли о делах, которые заставляют его забывать о Боге, он ответил:

— Ах, святой отец! А разве это не еще один великий грех — забывать о французском языке?

После этого, снова впав в забытье, он еще час издавал предсмертные хрипы, а затем испустил последнее дыха­ние.

Мы уже рассказывали о том, как в то самое время, когда королева-мать бежала в Блуа, его величество Людо­вик XIII довершил в Сен-Жермене свой брак; мы рас­сказывали, чем завершилась небольшая гражданская война, одним из эпизодов которой стала смерть убитого Темином маркиза де Ришелье, старшего брата епископа Люсонского; мы приводили три главные статьи мирного договора, а точнее сказать, три заинтересовавшие нас статьи, согласно которым герцог д'Эпернон вновь вошел в милость, архиепископ Тулузский и епископ Люсонский получили по кардинальской шапке, а г-жа Виньеро де Пон-Курле, племянница Ришелье, получив от королевы- матери приданое в двести тысяч ливров, вышла замуж за Комбале, племянника Люина; мы рассказывали о стран­ных любовных отношениях, связывавших Людовика XIII с его любовницами, и о том, как король сказал г-же де Люин, ставшей впоследствии герцогиней де Шеврёз, что он любит своих любовниц только от пояса и выше, на что та ответила ему: «Ну что ж, государь, тогда ваши любовницы, подобно Толстому Гийому, опояшутся посередине бедер!»; и, наконец, мы рассказывали о том, как Ги Патен, врач кардинала, написал о нем после его смерти:


«За два года до своей смерти кардинал еще имел трех любовниц: первой была его племянница, г-жа де Комбале; второй — пикардийка, то есть жена маршала де Шона; третьей же — некая красивая парижская девица по имени Марион Делорм».


Марион Делорм — знаменитейшая из куртизанок. О Марион Делорм сложены сотни легенд, и по одной из них она жила на свете почти полтора века; наконец, интерес к ней послужил для Виктора Пого поводом сочи­нить одну из самых прекрасных драм французского теа­тра.

Расскажем, что представляла собой Марион Делорм; позднее мы снова встретимся с ней в связи с ее причаст­ностью к истории несчастного Сен-Мара.

Марион Делорм родилась в Шалоне-на-Марне около 1609 или 1610 года; стало быть, в то время, о котором у нас сейчас идет речь, ей было лет восемнадцать или девятнадцать.

Она была довольно знатной по рождению и, по мер­кам той эпохи, богатой: в случае замужества ей дали бы в приданое двадцать пять тысяч экю; однако она пред­почла остаться девицей, если только выражение «остаться девицей» приложимо к жизненному пути, который она избрала.

Это была очень красивая и привлекательная особа, все делавшая очень любезно; она не отличалась живостью ума, но прекрасно пела и восхитительно играла на лютне; она была великолепна, расточительна и сластолюбива; у нее было множество любовников, но, по ее утвержде­нию, она испытывала любовь лишь к семи из них: как видим, таких было совсем немного. Первым у нее был Дебарро, затем в ее любовниках последовательно побы­вали маркиз де Рувиль, шурин Бюсси-Рабютена; Миоссан, которому она сама написала, когда ей пришла охота переспать с ним, и который ради нее изменил г-же де Роган; Арно, Сен-Мар, г-н де Шатийон и г-н де Бриссак.

Как видно, Марион Делорм не включила кардинала в число тех, кого она любила.

Прослышав о ее красоте, кардинал послал за ней, и она явилась к нему во дворец, переодетая пажом.

Он, со своей стороны, облачился в одежду кавалера. На нем было платье из иссера-голубого атласа, обшитое золотым и серебряным позументами, сапоги и шляпа с перьями.

После этого свидания он велел своему камердинеру Дебурне вручить ей сто пистолей; Марион швырнула их в лицо камердинеру.

Затем, вернувшись в комнату кардинала, она сказала ему:

— Монсеньор, по всей вероятности, это не по вашему приказу меня оскорбили, предложив мне деньги; огляди­тесь вокруг себя и подумайте, нет ли у вас чего-нибудь получше пистолей, что вы могли бы подарить мне на память о нашей встрече.

Кардинал огляделся по сторонам, увидел трость, при­надлежавшую г-же де Комбале, взял ее и подарил Марион, промолвив:

— Держите, красотка: эта трость досталась мне от моей племянницы.

— Прекрасно! — воскликнула Марион Делорм. — Это настоящий трофей ... Я возьму ее и сохраню.

Трость была очень красива, богато оправлена и стоила около шестидесяти пистолей; Марион всегда носила ее с собой и рассказывала эту историю всем подряд.

Ее обвиняли в том, что она служила кардиналу шпи­онкой; если это и было, то лишь без ее ведома или по принуждению: вот уж чего не было в характере честной куртизанки, так это подобного предательства.

Марион никогда не принимала деньги — она брала лишь подарки.

Д'Эмери, казначей, подарил ей бриллиантовое ожере­лье, время от времени служившее ей хорошим подспо­рьем; в случае нужды она отдавала его в залог, а такая нужда возникала у нее часто. Она сама говорила, что никогда не носила одних и тех же перчаток более трех часов.

К помощи президента де Шеври она прибегала лишь в крайнем случае, когда никого другого у нее под рукой не было.

Марион подавала надежды — подобно Нинон, которой она немного завидовала, — оставаться красивой до вось­мидесяти лет; однако в возрасте тридцати девяти лет, желая вызвать у себя выкидыш, она приняла слишком сильную дозу сурьмы и отравилась.

Ее болезнь длилась три дня, и в течение этих трех дней несчастная Мария Магдалина исповедовалась раз десять или двенадцать: она снова и снова находила в памяти то, в чем ей нужно было покаяться, и каждый раз посылала за священником.

После смерти ее на сутки выставили напоказ, лежащей на своей постели и украшенной венком из флердоранжа и белых роз, что выглядело несколько рискованно.

Она имела брата и трех сестер.

Ее брат, носивший, по названию одного из родовых поместий, имя Бе, из-за долгов попал в тюрьму.

Марион обратилась с ходатайством о его освобожде­нии к президенту де Мему, который нашел ее настолько очаровательной, что он не только согласился выполнить ее просьбу, но и проводил ее до подъезда, сказав:

— Ах, мадемуазель, может ли статься, что я жил до этого часа, не будучи знаком с вами?

Все три ее сестры были красивы и прекрасно сложены; старшая, не славившаяся умом, имела привычку гово­рить:

— Хоть мы и бедны, но имеем честь.

Вероятно, подразумевалась честь быть сестрами Марион Делорм. И бедняжка оказалась права: поскольку Марион Делорм была славой и опорой своей семьи, то, стоило ей умереть, как все позабыли и о ее брате, и о ее сестрах. Обладая добрым сердцем, она избавляла от рас­ходов всю семью.

Несомненно, Марион Делорм не оказывала кардиналу Мазарини те услуги, какие, в чем ее обвиняли, она ока­зывала кардиналу Ришелье; ведь как раз в то время, когда она умерла, ее вот-вот должны были арестовать как со­участницу заговора принцев Конде и Конти.

Несомненно также, что именно это обстоятельство дало повод к странному суждению, будто бы она не умерла, а распустила слухи о своей смерти и, понаблюдав из окна за тем, как удаляется ее похоронная процессия, уехала после этого в Англию.

Начиная с этой минуты для бедной покойницы начи­нается цепь приключений, которым она обязана фанта­зии своих биографов.

Как утверждают некоторые из них, Марион Делорм вышла замуж за какого-то лорда; овдовев, она возвраща­ется с сотней тысяч франков во Францию, но по пути на нее нападает шайка грабителей, и она становится женой их главаря; овдовев во второй раз, после четырех лет совместной жизни с этим вторым мужем, она выходит замуж в третий раз, за фискала по имени Ле Брён; затем, потеряв по прошествии двадцати двух лет и этого супруга, она поселяется в квартале Маре, где ее обворовывают вероломные слуги, и умирает в эпоху царствования Людовика XV, в 1741 году, в возрасте ста тридцати трех лет!

Все это, разумеется, не более чем вымысел. Таллеман де Рео опровергает его, сообщая мельчайшие подробно­сти о последних часах ее жизни, и в «Исторической газете» Лоре мы находим свидетельство о ее смерти, составленное в виде четверостишия.

Вот это четверостишие, опубликованное 30 июня 1650 года:


Бедняжка Марион Делорм,

Прельстительница дивных форм,

Навек с собою унесла в могилу

Сокровище, что многим было мило.


Что же касается г-жи де Шон, то ее связь с кардина­лом считалась доказанной.

Вместо того чтобы отрицать свою близость с ним, как это делала г-жа де Комбале, или попросту признаться в ней, как поступила Марион Делорм, маршальша стала похваляться ею.

Это едва не обернулось для нее бедой. Однажды ночью, когда она возвращалась из Сен-Дени, ее карету остано­вили шестеро всадников, переодетых морскими офице­рами: они попытались обезобразить маршальшу, разбив об ее голову две склянки с чернилами.

Расчет в таких случаях прост: разбивают бутылку об голову особы, которую хотят обезобразить; осколки стекла режут лицо, чернила проникают в порезы, и рубцы остаются навсегда.

В наше время подобный прием сделали еще проще: в лицо выплескивают серную кислоту.

К счастью, г-жа де Шон стала обороняться, прикры­ваясь обеими руками; в итоге склянки разбились о стенки кузова, и пострадало лишь ее платье.

Кардинал, желая вознаградить ее если и не за ущерб, который она не потерпела, а хотя бы за испытанный ею страх, подарил ей располагавшееся при въезде в Амьен аббатство, приносившее двадцать пять тысяч ливров годового дохода.

Ну а теперь понаблюдаем за кардиналом в других его любовных похождениях, в большей степени отмеченных честолюбием и удавшихся ему куда меньше, чем те, о каких мы только что рассказали.

Королева Анна Австрийская, отверженная мужем, едва замечала то, что женщины замечают всегда: церемони­альную учтивость по отношению к ней кардинал Рише­лье доводил до ухаживания, а почтительность — до обо­жествления.

Однажды вечером она получила письмо от кардинала, просившего ее о свидании и умолявшего ее устроить это свидание с глазу на глаз, поскольку цель его высокопре­освященства состояла в том, чтобы поговорить с ее вели­чеством о некоторых государственных делах, требующих соблюдения полнейшей тайны.

Королю нездоровилось, и он пребывал в холодных отношениях с королевой, вызванных вольностями со стороны герцога Анжуйского. Мы уже говорили о воль­ностях, которые позволял себе монсеньор Гастон Орле­анский, и далее поговорим о них еще.

Королева дала согласие на свидание, однако поставила в оконном проеме старую испанскую горничную по имени донья Эстефания, последовавшую за ней из Мадрида в Париж и едва говорившую по-французски.

Кардинал явился в наряде придворного кавалера; в такого рода похождениях он всегда считал важным зама­скировать священнослужителя: забывая о своей сутане сам, он хотел, чтобы о ней забыли все.

К тому же, подобно большинству прелатов того вре­мени, которые в случае надобности носили латы, он носил усы и бородку клинышком; однако в ту пору подобная бородка еще не носила аристократического имени «королевская». Позднее, войдя в кабинет Людо­вика XIII в один из столь тяжелых и столь привычных для короля моментов, когда им владела скука, мы изы­щем возможность сказать, каким образом получил такое название этот маленький пучок волос под нижней губой, напрочь искорененный при Людовике XIV, Людовике XV, Людовике XVI, Республике и Империи и вновь появив­шийся в годы Реставрации.

Когда кардинал вошел в покои королевы, она сидела и на лице ее играла улыбка. Королеве было в то время около двадцати трех или двадцати четырех лет, то есть она находилась в самом расцвете своей красоты, которой столь огорчительно для нее пренебрегал муж.

Кардинал был достаточно опытным дипломатом, чтобы прикрыть свое предложение, каким бы странным оно ни было, необходимостью безотлагательного выбора и тем самым заставить Анну Австрийскую выслушать его до конца.

В качестве предлога он избрал плохое здоровье короля, болезнь, с особой силой терзавшую в это время его вели­чество, и опасения, которые он обязан был высказать как верный подданный королевы и министр великого государства, что эта болезнь может усилиться.

Он обрисовал королеве непрочное положение, в кото­ром она окажется, если, в случае смерти короля, оста­нется бездетной вдовой.

Корона тогда перейдет к герцогу Анжуйскому.

Смертельным врагом Анны Австрийской была королева-мать, Мария Медичи. Правда, другом ей был юный герцог Анжуйский, но что значило бы покрови­тельство пятнадцатилетнего короля против гонений со стороны сорокадевятилетней королевы-матери?

При виде бездны, в которую она вот-вот могла упасть, королева испугалась.

— Но вы же останетесь со мной, господин кардинал! — воскликнула она. — Вы ведь мой друг!

— Несомненно, сударыня, — отвечал кардинал, — я останусь с вами, а точнее, я останусь с вами, если сам не окажусь вовлечен в это гибельное падение; но монсеньор Гастон ненавидит меня, а королева-мать не простит мне свидетельств сочувствия, которые я вам давал. Так что если король умрет бездетным, мы оба погибли: меня сошлют в мою Люсонскую епархию, а вас отправят в Испанию; печальный итог, не правда ли, для двух сердец, мечтавших орегентстве?

Королева склонила голову.

— Судьба королей, — прошептала она, — как и судьба простых смертных, в руках Всевышнего.

— Да, — промолвил Ришелье, — и потому Господь говорит созданному им человеческому существу, слабому или сильному, неприметному или высокопоставленному: «Помоги себе сам, и Бог тебе поможет».

Королева бросила на кардинала один из тех ясных и глубоких взглядов, которые проникают в сердца; однако тщетно она вглядывалась в эту душу, полную мрака: ей так ничего и не удалось увидеть в ней.

— Я не понимаю вас, — промолвила она.

— А у вас есть сколько-нибудь желания понять меня? — спросил кардинал.

— Да, ибо положение серьезное.

— То, что мне нужно сказать, трудно выразить сло­вами.

— Изъясняйтесь недомолвками.

— Вы позволяете мне говорить, ваше величество?

— Я слушаю ваше высокопреосвященство.

— Так вот, этот завтрашний день, мрачный и наводя­щий страх, обратится в лучезарное будущее, если в час смерти короля можно будет объявить Франции, что, уми­рая, он оставил наследника короны.

— Но, — краснея, произнесла королева, — я полагала, что вы могли догадаться: когда речь идет о короле, это если и не исключено, то, по крайней мере, вряд ли осу­ществимо.

— И как раз потому, что вина за это лежит на короле, — заявил кардинал, — все можно поправить.

— Ах так! — воскликнула гордая испанская прин­цесса.

— Итак, вы поняли, не правда ли? — спросил Рише­лье.

— По крайней мере, я думаю, что поняла: вы предла­гаете мне четырнадцать лет королевской власти в обмен на несколько ночей супружеской неверности.

— Я кладу к вашим стопам целую жизнь, исполненную преданности и любви.

Ришелье образца 1624 года далеко не был тем, кем он стал десятью годами позднее, то есть беспощадным кар­диналом, непреклонным министром, кровавым гением; если же он им и был, то никто еще не видел его под этим углом зрения, и Анна Австрийская воспринимала его таким не больше, чем все другие. Так что в этом пред­ложении, в котором политики было не меньше, чем любви, она увидела лишь крайнюю дерзость и, желая понять, как далеко может зайти тот, кто сделал ей это странное предложение, сказала:

— Сударь, вопрос этот необычен и стоит, как вы сами согласитесь, того, чтобы поразмышлять над ним; так что дайте мне подумать эту ночь и завтрашний день.

— И завтра, — спросил кардинал, — я снова буду иметь честь повергнуть к стопам вашего величества изъявление моего глубочайшего почтения?

— Хорошо, завтра! — ответила королева. — Я буду ждать ваше высокопреосвященство.

Кардинал удалился в полном восторге, испросив перед этим разрешение поцеловать руку королевы и получив на это позволение.

Едва портьера опустилась за спиной кардинала, как Анна Австрийская велела известить свою добрую подругу г-жу де Шеврёз, что она хочет поговорить с ней.

Госпожа де Шеврёз поспешила прийти.

Она уже давно замечала любовь, которую кардинал питал к королеве, очень часто говорила об этом чувстве с Анной Австрийской, и очень часто молодые женщины вместе потешались над ним. Как и все другие, они не видели в Ришелье никого, кроме мелкого церковника, ничтожного епископа Люсонского.

И потому у них сложился замысел, который был вполне достоин этих двух взбалмошных головок и дол­жен был навсегда излечить кардинала от любви к коро­леве.

Встреча, напомним, была назначена на следующий вечер.

На следующий день, когда все разошлись, кардинал, воспользовавшись полученным разрешением, снова явился к королеве.

Позаимствуем у одного нынешнего автора, желающего сохранить инкогнито, рассказ об этой сцене.


«Королева приняла кардинала очень приветливо, однако высказала сомнения в искренности любви, о которой его высокопреосвященство говорил накануне. Тогда кардинал призвал на помощь себе самые святые клятвы и торже­ственно пообещал, что готов совершить во имя королевы выдающиеся подвиги, которые самые знаменитые рыцари, такие, как Роланд, Амадис и Галаор, совершали некогда во имя дам своего сердца; но если все же Анна Австрийская пожелает подвергнуть его испытанию, она очень быстро убедится, что он говорит чистейшую правду. Однако посреди этих уверений Анна Австрийская прервала его.

— Что за заслуга, — сказала она, — пытаться совер­шить геройские подвиги, которые приносят славу! Все мужчины делают это из честолюбия не в меньшей степени, чем ради любви; но вот чего вы никогда не сделаете, госпо­дин кардинал, ибо на это может согласиться лишь влю­бленный человек, так это станцевать передо мной сара­банду ...

— Сударыня, — отвечал кардинал, — я кавалер и воин в такой же степени, как и священнослужитель, и, слава Богу, был воспитан как дворянин; так что я не вижу ничего, что могло бы помешать мне танцевать перед вами, если у меня есть на то желание и вы обещаете вознагра­дить меня за такую услужливость.

— Но вы не дали мне договорить, — сказала королева. — Я утверждаю, что ваше высокопреосвященство не стан­цует передо мной в наряде испанского шута.

— Почему нет? — промолвил кардинал. — Поскольку такой танец сам по себе весьма шутовской, я не вижу, что 362

помешает мне надеть наряд, подходящий к этому дей­ствию.

— Как?! — воскликнула Анна Австрийская. — Значит, вы станцуете передо мной сарабанду, одетый шутом, с бубенцами на ногах и с кастаньетами в руках?

— Да, если все это будет происходить лишь перед вами и, как я уже говорил, вы пообещаете мне награду.

— Но танцевать передо мной одной не получится, — промолвила королева, — ведь понадобится музыкант, чтобы отбивать такт.

— Тогда возьмите Бокана, моего скрипача, — сказал кардинал. — Это неболтливый малый, и я за него отве­чаю.

— Ах, если вы сделаете это, — вскричала королева, — я первая признаю, что никогда не было любви, равной вашей!

— Ну что ж, сударыня, — произнес кардинал, — вы останетесь довольны. Ждите меня завтра, в этот же час.

Королева подала кардиналу руку для поцелуя, и он уда­лился, еще более радостный, чем накануне.

Весь следующий прошел в тревожном ожидании; коро­лева не могла поверить, что кардинал решится на подоб­ную глупость, однако г-жа де Шеврёз не сомневалась в этом ни минуты и говорила, будто ей из надежного источ­ника известно, что его высокопреосвященство до безумия влюблен в королеву.

В десять часов вечера Анна Австрийская находилась в своем кабинете; г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген спря­тались за ширмой. Королева утверждала, что кардинал не придет, а г-жа де Шеврёз по-прежнему придерживалась противоположного мнения.

Но вот явился Бокан; он держал в руках скрипку и объ­явил, что его высокопреосвященство придет следом за ним.

Примерно через десять минут после музыканта появился человек, закутанный в широкий плащ, который он сбросил с себя, как только запер за собою дверь: это был кардинал собственной персоной, облаченный в наряд шута. На нем были штаны и кафтан зеленого бархата, на подвязках у него висели серебряные бубенцы, а в руках он держал каста­ньеты.

Анне Австрийской с трудом удалось не рассмеяться при виде управлявшего Францией человека, который вырядился столь странным образом; тем не менее она превозмогла себя, изящнейшим жестом поблагодарила кардинала и при­звала его довести самоотречение до конца.

То ли кардинал действительно был настолько влюблен, чтобы совершить подобную глупость, то ли, как он давал знать, у него были притязания считать себя танцором, но, так или иначе, он никоим образом не воспротивился этой просьбе и при первых же звуках музыкального инструмента Бокана принялся исполнять фигуры сарабанды, без конца притоптывая ногами и размахивая руками. К несчастью, из-за самой степенности, с какой кардинал все это про­делывал, зрелище приобрело настолько невероятно комич­ный характер, что королева не могла больше сдерживать серьезность и расхохоталась.

Тотчас же, словно ответное эхо, послышался громкий и продолжительный смех.

Это вторили ей зрители, укрывшиеся за ширмой.

Кардинал осознал, что то, что он принимал за милость, было всего лишь розыгрышем, и в ярости вышел из каби­нета королевы.

В ту же минуту туда ворвались г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген.

К ним присоединился и Бокан, и все четверо стали уве­рять, что благодаря этой выдумке королевы им довелось стать свидетелями одного из самых забавных зрелищ, какие только можно вообразить.

Несчастные безумцы играли с огнем, не ведая еще, каким может быть гнев кардинала-герцога. После гибели Бутвиля, Монморанси, Шале и Сен-Мара они, разумеется, не отважились бы на такую страшную шутку».


И в самом деле, пока они так смеялись, кардинал, вер­нувшись к себе, поклялся в вечной ненависти к Анне Австрийской и г-же де Шеврёз, в ненависти священ­ника!

X

Примерно в это самое время английский двор направил в качестве чрезвычайного посла в Париж графа Кар­лайла.

Он ехал туда, чтобы от имени Якова VI Шотландского (Якова I Английского) просить для его сына, принца Уэльского, руки Генриетты Французской, дочери Ген­риха IV.

Эта просьба была благосклонно воспринята, и граф Карлайл вернулся в Англию добрым вестником.

Сопровождал графа Карлайла в этом посольстве один из самых богатых, самых красивых и самых элегантных английских вельмож.

То был лорд Рич, носивший впоследствии титул графа Холланда.

Во Франции мужчинам его красота показалась несколько пошлой, они обвиняли его в том, что он чересчур белокур и чересчур румян; однако далеко не так обстояло дело с представительницами другого пола: на женщин лорд Холланд произвел сильное впечатление.

Он прослыл любовником г-жи де Шеврёз, которой, впрочем, уже начали приписывать большую часть любов­ных приключений, происходивших при французском дворе.

По возвращении в Лондон оба вельможи рассказали лорду Бекингему, своему другу, о том, что им довелось увидеть прекрасного при французском дворе, и описали ему все созвездие молодых и очаровательных женщин, окружавших Анну Австрийскую.

Однако, по их признанию, королевой среди всех этих дам, причем по красоте в той же степени, что и по поло­жению, была испанская принцесса, и в этом отношении ничто не могло сравниться с блистательным величием королевы Франции.

Этот рассказ вскружил голову достославному лорду, которому было суждено внести романическую интригу в печальную и тоскливую историю взаимоотношений Людовика XIII и Анны Австрийской.

Джорджу Вильерсу, родившемуся в 1592 году, было тогда тридцать два года. Так что он находился в полном расцвете жизни и красоты; молодой, красивый, изящ­ный, ловкий во всех физических упражнениях, храбрый до безрассудства, пылкий до безумия, он слыл в Англии самым блистательным кавалером не только в Великобри­тании, но и в Европе, и нередко его слава неприятно тревожила в разгар их успехов семнадцать вель­мож Франции. (Так называли семнадцать самых бли­стательных вельмож французского двора.)

Впервые Бекингем приехал во Францию примерно в то время, когда был убит Генрих IV; он провел тут доста­точно длительное время и вернулся в Англию, научи­вшись превосходно говорить по-французски и приобретя славу самого блестящего танцора на свете.

Надо вспомнить то место, какое занимали при дворе короля Генриха IV танцы, и то волнение, какое вносили в сердце старого монарха ослепительные дамы, участво­вавшие в балетах.

Во время балетного дивертисмента, который в 1615 году давали в его честь учащиеся Кембриджа, Яков VI обратил внимание на юного Джорджа Вильерса; как и его мать Мария Стюарт, Яков VI не мог противиться оча­рованию красивого лица: он приказал представить ему молодого человека и назначил его своим виночерпием.

Менее чем за два года новый фаворит был возведен в рыцарское достоинство, сделан дворянином королевских покоев, виконтом, маркизом, герцогом Бекингемом, великим адмиралом и лордом-хранителем пяти портов; все это придало ему такое высокомерие и такую занос­чивость, что однажды, во время спора, посчитав, несо­мненно, что принц Уэльский разговаривает с ним недо­статочно уважительно, он поднял на него руку, хотя тот и был наследником короны.

Чтобы помириться с тем, кто позднее станет степен­ным и унылым Карлом I, он предложил ему участвовать в проделке, достойной двух юных безумцев.

В то время стоял вопрос о браке принца Уэльского и испанской инфанты, той самой, что стала впоследствии королевой Франции. Бекингем предложил принцу Уэль­скому отправиться инкогнито в Мадрид, чтобы заранее оценить ту, что прочили тогда в королевы Англии.

Проявив настойчивость, молодые люди добились согласия Якова VI на эту безрассудную выходку: они отправились в Мадрид и своими нарушениями австрий­ского этикета привели в негодование испанский двор; свадьба была сорвана, и Бекингем вернулся в Англию, храня в памяти, словно нечто ослепительное, образ юной Анны Австрийской.

В итоге, когда при нем завели разговор об этой кра­соте, которую он мимолетно видел тогда, ему нужно было лишь вернуться в прошлое, все еще освещенное лучами первой любви.

Бекингем добился от Якова VI разрешения отправиться во Францию, чтобы довести до благополучного конца переговоры, начатые графом Карлайлом и лордом Ричем.

Таким образом, элегантный фаворит Якова VI по­явился при французском дворе, где уже первая данная ему аудиенция оставила неизгладимые воспоминания в галантных хрониках этого двора.

Герцог был в белом атласном камзоле, шитом золотом; на плечи он набросил светло-серый бархатный плащ, весь расшитый настоящим жемчугом; однако эти жемчу­жины удерживались такой слабой шелковой нитью, что в ту минуту, когда герцог вышел вперед, чтобы вручить королю свои верительные грамоты, она разорвалась и жемчужины покатились по полу.

Их было там на двести тысяч ливров.

Придворные, полагая, что все произошло случайно, стали нагибаться, подбирая с полу этот дождь, еще более драгоценный, чем дождь Данаи. Но, к их великому удив­лению, когда они пожелали отдать Бекингему собранный позади него урожай, Бекингем, проявляя отменную любезность, обратился к каждому из них с просьбой оставить себе ту долю, какой наделил их случай, и, несмотря на все обращенные к нему настояния, наотрез отказался взять обратно хотя бы одну из оброненных им жемчужин. И тогда все поняли, что это падение жемчуга было не случайным происшествием, а проявлением учти­вости, подготовленным заранее.

Такая щедрость, прямо противоположная скупости Людовика XIII, необычайно поразила Анну Австрийскую; французский двор был тогда одним из самых утонченных дворов Европы, но никоим образом не входил в число самых богатых ее дворов.

Государственная казна, собранная Генрихом IV и хра­нившаяся в Арсенале, ушла на то, чтобы пять раз подряд покупать мир у принцев крови. Денежные средства были исчерпаны, и все августейшие особы, которыми мы имеем честь теперь заниматься, от первого и до послед­него, сильно нуждались в деньгах.

Бекингему было нетрудно заметить, какое впечатление он произвел на Анну Австрийскую; но, полагая, что для достижения цели, которую он перед собой поставил, ему следует обзавестись могущественными союзниками, гер­цог, рекомендованный лордом Ричем г-же де Шеврёз, явился к ней, признался ей в своей любви к королеве и, посредством бриллиантовой броши ценой в сто тысяч ливров и данных взаймы двух тысяч пистолей, добился того, что она стала не только его доверенным лицом, но и его помощницей.

Впрочем, г-жа де Шеврёз согласилась содействовать Бекингему в его безумствах ради того, чтобы устроить подвох королю, которого она любила, и кардиналу, кото­рого она ненавидела.

Так что она не колебалась ни минуты.

Было условлено, что Бекингем станет изображать страстную влюбленность в г-жу де Шеврёз. Это не могло почлечь за собой никаких неприятностей, ибо г-н де Шеврёз, в отличие от Людовика XIII, не имел нелепой причуды быть ревнивцем.

Старая хитрость удалась.

Королева, которая какое-то время дрожала от страха, помня о характере Бекингема, хорошо всем известном, успокоилась при виде этой открыто провозглашенной любви и согласилась принимать втайне изъявления ува­жения и нежности, которые Бекингем повергал к ее сто­пам.

Однако такая возможность представлялась нечасто; особу королевы заботливо стерегли: с одной стороны, король, с другой — кардинал.

И тогда г-жа де Шеврёз задумала устроить пышное празднество в своем дворце. Вопрос обсудили с короле­вой, и она согласилась прийти на этот бал; король долго жевал ус, но, не найдя предлога для отказа, в конце кон­цов тоже согласился принять приглашение.

Более того, желая посостязаться в галантности с самим Бекингемом, он по такому случаю подарил королеве две­надцать алмазных подвесок.

Со своей стороны герцог Бекингем, подсказавший г-же де Шеврёз мысль устроить это празднество, изыски­вал средство как можно дольше не расставаться с коро­левой и в различных обличьях неотступно следовать за ней начиная с той минуты, когда она войдет во дворец Шеврёз, и вплоть до той минуты, когда она выйдет оттуда.

Посол сказал об этом своем желании г-же де Шеврёз, и она проявила себя настолько хорошей подругой, что сочла это желание вполне естественным; однако она посоветовала герцогу взять себе в помощь союзника.

Этим союзником был ее деверь, шевалье де Гиз, еще один безумец, который был вполне достоин того, чтобы состязаться с Бекингемом, и, безусловно, выдержал бы такое соперничество, не будь у него недостатка в день­гах.

Кстати, скажем несколько слов о том, кто еще из потомства Генриха де Гиза, убитого в Блуа вместе с бра­том, кардиналом Лотарингским, оставался к этому вре­мени в живых.

Прежде всего, еще был жив Карл Лотарингский, гер­цог де Гиз, который родился 2 августа 1571 года и кото­рому, следовательно, в описываемое нами время было пятьдесят три года.

По сравнению со своим отцом и своим дедом он был весьма незначительной фигурой. Эта семья, которая с завистью взирала на королей Франции и пыталась при­своить себе корону Генриха III, уже почти ничего собой не представляла, если сопоставлять ее с тем, чем она была за полвека до этого.

Только что названный нами принц, отец того принца, что завоевал Неаполь, в возрасте семнадцати лет был арестован и подвергнут тюремному заключению в Туре; однако вскоре он бежал из тюрьмы и встал на сторону противников Генриха IV; затем, в конце концов, он изъ­явил покорность и вновь обрел милость короля.

После смерти великого приора, внебрачного сына короля Генриха II, герцог де Гиз стал губернатором Про­ванса.

Во время своего пребывания в Марселе он познако­мился с дочерью Шатонёф де Рьё, той самой красавицы, в которую был влюблен Карл IX, на которой чуть было не женился Генрих III и которая, отказав в своей руке князю Трансильвании, в конце концов вышла замуж за капитана галерного флота, флорентийца по имени Альтовити Кастеллан.

«По моему убеждению, она кончила тем, что с муж­ской смелостью убила его собственной рукой», — говорит Л'Этуаль, сообщая, что в один прекрасный день или в одну прекрасную ночь красавица Рене де Рьё застала мужа во время преступного общения с другой женщиной, как выражаются наши соседи-англичане.

Но еще перед этим трагическим происшествием она родила в Марселе девочку, крестным отцом которой стал сам этот город.

Девочка получила имя Марсель.

Поскольку это имя звучало так же, как название города, имевшего честь стать ее крестным отцом, то, вместо того чтобы именовать ее мадемуазель Мар­сель, горожане мало-помалу привыкли называть ее мадемуазель де Марсель, что было вполне логично, поскольку Марсель был ее крестным отцом. Это имя за ней и закрепилось.

Юная мадемуазель де Марсель была очаровательной особой: необычайно изящная, с белоснежной кожей и темно-русыми волосами, она прекрасно пела, чудесно танцевала, в музыке разбиралась настолько, что могла ее сочинять, писала сонеты под стать г-ну де Гомбо и, гор­дая, но учтивая, пользовалась любовью всей округи.

Великий приор, внебрачный сын Генриха II, был без­надежно влюблен в нее; многие знатные особы взяли бы ее в жены, если бы она дала на это согласие; однако она предпочла стать любовницей г-на де Гиза.

И это при том, что г-н де Гиз был низкорослым и кур­носым; однако он происходил из знаменитого рода и унаследовал от своего отца, Генриха де Гиза, тот внуши­тельный вид, который дал г-же де Сов повод сказать, что «рядом с принцем Генрихом де Гизом все прочие принцы выглядят простолюдинами».

Так что, со всеми своими недостатками, г-н де Гиз, как мы уже сказали, пришелся по душе крестнице города Марселя.

Эта любовная связь длилась несколько лет; бедняжка Марсель все время полагала, что герцог в конце концов женится на ней; но, возможно, у него этого и в мыслях не было. Достоверно известно лишь то, что он так и не сделал ей предложение стать его женой; и тогда она пер­вая нашла в себе мужество расстаться с ним; он же, со своей стороны, покинул Марсель и вернулся ко двору.

Словно новоявленная Ариадна, она воспела свое оди­ночество, заключив всю поэзию своей печали в два куплета, мелодию которых, равно как и слова, она сочи­нила сама.

Поскольку мелодия утеряна, мы, к сожалению, можем привести нашим читателям лишь слова этой песни; вот они:


Мой воин был и нежен, и жесток;

Он вдруг ушел, его пропал и след.

На муку сердце он мое обрек —

Прекраснейшую из его побед.

Хоть поступил со мной он бессердечно,

Люблю его и помнить буду вечно.

В красотку новую, наверно, он влюблен,

Попавшуюся на его пути.

Но кем и где бы ни увлекся он,

Меня изящней в мире не найти!

Я знаю: он ко мне вернется снова,

Его любви я годы ждать готова.[62]


Увы, жестокий победитель так и не вернулся, и несчастная Марсель заболела; болезнь ее длилась год.

За время этой болезни, не имея никакого достояния, она одну за другой распродала все свои драгоценности.

Господина де Гиза уведомили о ее бедственном поло­жении, которое она с величайшим старанием скрывала от всех. Герцог тотчас же послал ей десять тысяч экю, отправив в Марсель одного из своих дворян; однако она с гордым видом поблагодарила герцога де Гиза, заявив, что не желает ничего брать ни от кого, а от него меньше, чем от кого-либо другого, и что, вдобавок, жить ей осталось так мало, что в той крайности, в какой она оказа­лась, можно обойтись без всего.

И в самом деле, поскольку волнения явно усилили ее страдания, следующей ночью она умерла.

В доме у нее нашли лишь одно су.

Городские власти похоронили ее за свой собственный счет в аббатстве святого Виктора.

По характеру г-н де Гиз был весьма влюбчив, весьма ветрен, а главное, весьма словоохотлив.

О нем ходили всякого рода забавные истории, которые веселили двор Генриха IV и продолжали веселить двор Людовика XIII.

В частности, рассказывали, что однажды ночью, когда герцог лежал в постели ... Как бы это получше выра­зиться?.. Ну да ладно, скажем все попросту, так, как это сделал Таллеман де Рео. Так вот, рассказывали, что однажды ночью, когда герцог лежал в постели с женой одного советника Парламента, послышался сильный стук в дверь: любовники тотчас проснулись; женщина подбе­жала к окну и увидела своего мужа, который, отыскав у себя в кармане ключ от дома, вставил ключ в замочную скважину и спокойно вошел внутрь, менее всего подо­зревая, что его место занято.

Женщине хватило времени лишь на то, чтобы крик­нуть:

— Бегите, монсеньор!

Монсеньор убежал, оставив свою одежду на стуле.

Женщина бросается к этой одежде, срывает с нее кру­жева, опустошает карманы и залезает обратно в постель в ту самую минуту, когда советник входит в спальню.

Раздеваясь, советник видит на стуле одежду и пони­мает, что она явно не его.

— Что это платье? — спрашивает он жену.

— Это камзол и штаны, которые принес мне один барышник: они обойдутся очень дешево. Посмотрите, подойдут ли они вам, а если подойдут, будете пользо­ваться ими в деревне.

Советник примеряет на себя камзол и штаны.

Одежда подходит ему так, как если бы была сшита для него.

Между тем звонят часы.

— Эх! — восклицает советник. — Поспать времени уже нет: у меня с утра встреча во Дворце правосудия.

И, накинув поверх камзола мантию, он отправляется по своим делам.

Как только советник выходит из дома, г-н де Гиз появ­ляется из своего укрытия и, поскольку в одной рубахе выйти на улицу нельзя, натягивает на себя одежду совет­ника.

По дороге он вспоминает, что накануне Генрих IV велел ему рано утром прийти в Лувр.

«Пожалуй, — говорит он себе, — стоит пойти туда в одежде советника: я расскажу обо всем королю, и он посмеется».

Он идет в Лувр и излагает эту историю королю, кото­рый мало того что смеется, но и, полагая, что герцог рас­сказал ему небылицу, посылает к советнику полицей­ского стражника с приказом явиться во дворец.

Советник, крайне удивленный неожиданной честью, которую оказал ему король, является и кланяется ему.

Король отводит его в сторону и начинает говорить с ним о всякого рода пустяках, одновременно расстегивая и застегивая пуговицы на его мантии, в то время как советник не может понять, с какой целью король теребит его одежду.

— Клянусь святым чревом! — внезапно восклицает Генрих IV. — Да ведь на вас камзол моего кузена де Гиза!

Советник решительно не пожелал поверить этому, и королю пришлось поклясться, что он сказал правду.

Мы уже говорили, что г-н де Гиз был весьма болтлив. Однажды он встречается с маршалом де Грамоном и рас­сказывает ему, что только что добился полного успеха в ухаживании за одной придворной дамой.

Маршал приносит ему свои поздравления, но, против своего обыкновения, хранит эту тайну.

Несколько дней спустя г-н де Гиз встречает его снова.

— Ах, господин маршал, — говорит он ему, — мне кажется, что вы любите меня меньше, чем прежде.

— С чего вы взяли, монсеньор?

— Ну как же! Я поделился с вами, что госпожа такая-то стала моей любовницей, для того, чтобы вы рассказали об этом всем, а вы, напротив, не говорите об этом никому; нехорошо, господин маршал!

И он расстался с ним, крайне обиженный.

Как-то раз, когда он провел ночь с одной дамой, кото­рую ему путем долгих уверений удалось в конце концов убедить в своей любви, эта дама заметила, что с началом рассвета г-н де Гиз, вместо того чтобы успокоиться и уснуть, ворочается с одного бока на другой.

— Что это с вами, дорогой герцог? — спросила его дама.

— Ах, дорогая подруга! — ответил герцог. — При­знаться, меня так и подмывает выйти отсюда, чтобы рас­сказать об удовольствии, которое я только что получил, проведя ночь в вашей спальне.

И он в самом деле встал, вышел на улицу и остановил первого встречного, чтобы рассказать ему о своем сча­стье.

Однажды вечером, когда он пешком явился к г-ну де Креки и задержался у него дольше, чем рассчитывал, г-н де Креки решительно воспротивился тому, чтобы герцог возвращался домой пешим ходом.

В итоге он предлагает ему иноходца.

Герцог сначала отнекивается, но через минуту согла­шается.

Он садится на иноходца и отпускает поводья.

Иноходец же этот привык отвозить своего хозяина к дому одной дамы, где, со своей стороны, хозяин привык получать любезный прием.

Так что иноходец везет г-на де Гиза прямиком туда.

Как только раздается цокот копыт лошади, дверь открывается и слышится голос горничной:

— Это вы, монсеньор?

— Ей-Богу, я, — отвечает г-н де Гиз, закрывая лицо краем плаща.

— Входите, госпожа у себя в спальне.

— Это где?

— Разве вы не знаете, где спальня госпожи?

— Конечно, знаю; но я только что имел стычку с гра­бителями и еще немного не в себе; проводи меня.

Горничная провожает г-на де Гиза, по-прежнему при­крывающегося плащом, к кровати своей хозяйки, кото­рая в неосвещенной комнате ожидает гостя.

— Эх, что будет, то будет! — произносит г-н де Гиз, ложась в постель.

На рассвете он обнаружил, что дама очаровательна; однако она была чрезвычайно удивлена и попросила гер­цога хранить тайну.

Господин де Креки был первый, кому герцог отпра­вился рассказывать эту историю.

Он весьма любил поэзию и часто говорил, что хотел бы быть поэтом.

Однажды Ле Фуйу прочел ему эпиграмму, которую сочинил Гомбо.

Герцог заставляет его прочесть эту эпиграмму во вто­рой раз, в третий, а затем, погрузившись в раздумья, начинает прогуливаться.

Внезапно он останавливается и подзывает Ле Фуйу.

— Сударь, — спрашивает он его, — а нет ли какой- нибудь возможности сделать так, чтобы эта эпиграмма была моей?

В другой раз он садится в карету.

— Куда прикажете везти, монсеньор? — спрашивает кучер.

— Да куда хочешь, лишь бы заехать к господину нун­цию и к господину де Ломени.

Поскольку к дому г-на де Ломени было ближе, кучер везет герцога сначала туда.

Герцог принимает г-на де Ломени за нунция и всяче­ски противится тому, что г-н де Ломени его выпроважи­вает.

Выйдя оттуда, он едет к нунцию и обходится с ним крайне бесцеремонно.

Подобно отцу и деду — хотя его состояние не шло ни в какое сравнение с их богатством, — герцог де Гиз был чрезвычайно щедр.

Однажды он выигрывает у президента де Шеври пять­десят тысяч ливров под честное слово.

На следующий день Шеври присылает ему со своим секретарем Рафаэлем Корбинелли эти пятьдесят тысяч. Сорок тысяч — серебром, а десять тысяч — золотыми экю в небольших мешочках.

Желая отблагодарить Корбинелли за труды, г-н де Гиз берет самый маленький из мешочков и, не подумав, что там золото, дает его секретарю.

По возвращении домой Корбинелли открывает мешо­чек, видит золотые монеты, пересчитывает их и пони­мает, что г-н де Гиз ошибся.

Он поспешно возвращается во дворец герцога и объ­ясняет г-ну де Гизу, что привело его обратно.

— Оставьте у себя, оставьте у себя, дорогой мой, — отвечает герцог. — В нашей семье никогда не забирают обратно то, что подарили.

Герцог де Гиз умер в 1640 году.

Шевалье де Гиз был не так чудаковат, как его брат, но, тем не менее, обладал изрядной долей своеобразия.

Он был храбр, красив, прекрасно сложен и внешне привлекателен, «однако, — говорит Таллеман де Рео, — весьма короток умом».

Однажды на исповеди шевалье сознался, что стал любовником некой дамы; он, по крайней мере, говорил о подобных делах лишь своему исповеднику, тогда как его брат говорил о них всем.

Исповедник был иезуитом.

— Сын мой, — сказал он шевалье, — я не дам вам отпущение грехов до тех пор, пока вы не оставите вашу любовницу.

— О, что до этого, — ответил шевалье, — то я чересчур люблю ее, чтобы сделать такое.

Иезуит упорствовал, но шевалье держался твердо; в итоге согласились на том, что они будут перед Святыми Дарами молить Господа искоренить эту любовь из сердца несчастного шевалье.

И они отправились молиться.

Подойдя к алтарю, иезуит принялся с величайшим усердием заклинать Бога излечить молодого принца, но тот, видя рвение святого отца, ухватил его за рясу и отта­щил от алтаря, говоря:

— Святой отец, святой отец, к чему такая горячность? Черт побери! А если Господь откликнется на ваши просьбы, кто за это поплатится? Я!

Однажды он проходил мимо пушки, которую собира­лись испытать.

— Ну-ка, погодите, — говорит он артиллеристам.

И с этими словами садится на пушку верхом.

— Вот теперь, огонь!

Ему указывают на опасность, которой он подвергает себя, но все бесполезно.

— Огонь, да говорю же: огонь!

Видя, что он настаивает на своем, артиллеристы усту­пают в споре.

Один из них подносит фитиль к запалу и поджигает его! Пушка разрывается, а шевалье де Гиз исчезает, раз­несенный в клочья!

Именно к этому безмозглому человеку и направила г-жа де Шеврёз герцога Бекингема. Скоро мы увидим, какую пользу принес герцогу Бекингему шевалье де Гиз на празднестве, устроенном его невесткой.

Доклад, составленный по заданию кардинала-герцога его личной полицией, сохранил для нас все подробности этого празднества; поскольку он относится, вполне есте­ственно, к интимной стороне королевской власти, мы воспроизводим его полностью, позволив себе лишь обно­вить его форму.


«Выйдя из кареты, королева пожелала вначале обойти цветники дворца; так что она оперлась на руку герцогини и начала прогулку.

Но не успела она сделать и двадцати шагов, как перед ней предстал какой-то садовник, протянувший ей одной рукой корзинку с фруктами, а другой — букет цветов, Королева взяла букет, но в ту минуту, когда она возна­граждала таким образом за проявленную по отношению к ней предупредительность, рука ее коснулась руки садов­ника, который вполголоса сказал ей несколько слов. (Коро­лева сделала удивленный жест, и этот жест и сопрово­ждавший его румянец, внезапно вспыхнувший на ее лице, отмечены в докладе, из которого мы почерпнули все эти подробности.)

И потому немедленно распространился слух, что этим любезным садовником был не кто иной, как герцог Бекин­гем.

Тотчас же все бросились на розыски, но было уже слиш­ком поздно: садовник исчез, и по просьбе королевы ей уже предсказывал будущее какой-то чародей, который, всего лишь внимательно рассматривая ее прелестную руку, лежа­щую на его ладонях, рассказывал ей такие странные вещи, что королева, выслушивая их, не могла скрыть своего сму­щения.

В конце концов это смущение возросло до такой степени, что принцесса полностью утратила самообладание, и г-жа де Шеврёз, опасаясь возможных последствий такого без­рассудства, знаком дала понять герцогу, что он перешел границы благоразумия, и призвала его соблюдать впредь большую осторожность.

И все же, какими бы ни были речи, которые выслуши­вала Анна Австрийская, она терпела их, хотя почтитель­ность чародея обманула ее ничуть не больше, чем почти­тельность садовника. У королевы было хорошо зрение, и притом рядом находилась ее услужливая и наблюдательная подруга.

Герцог Бекингем в совершенстве владел танцевальным искусством, которым в те времена — и мы видели доказа­тельство этого в сарабанде, исполненной кардиналом, — не пренебрегал никто.

Даже коронованные особы принимали близко к сердцу такого рода превосходство, явно производившее сильное впечатление на дам: Генрих IV весьма любил балеты, и как раз в одном из них он впервые увидел красавицу Шарлотту де Монморанси, заставившую его наделать столь великие безумства; Людовик XIII сам сочинял музыку тех балетов, какие танцевали перед ним, и особо любил тот, что назы­вался “Мерлезонским балетом". Все знают об успехах на этом поприще, достигнутых Грамоном, Лозеном и Людовиком XIV.

Так что Бекингем с невероятным блеском участвовал в балете Демонов, задуманном для этого вечера как самый

изысканный дивертисмент, способный позабавить их вели­чества.

Король и королева аплодировали неизвестному танцору, которого они принимали — хотя, вероятно, лишь один из них совершал эту ошибку — за какого-то из вельмож фран­цузского двора.

Наконец, когда балет закончился, их величества приго­товились открыть самое пышное театральное представле­ние этого вечера; там Бекингем тоже исполнял роль, при­чем он не просто выбрал ее, а присвоил себе весьма дерзко и ловко.

В те времена было привычно льстить королям даже в их увеселениях, и народы Востока, столь искусные в такого рода низкопоклонстве, были принуждены участвовать в этом французскими церемониймейстерами.

Обычай маскарадов, подобных тому, о каком сейчас пой­дет речь, сохранялся вплоть до 1720 года и в последний раз применялся на ночных празднествах, которые в своем дворце Со устраивала г-жа дю Мен и которые назывались Белыми ночами.

Речь шла о том, чтобы измыслить, будто все земные владыки, а особенно владыки таинственных стран, распо­ложенных по другую сторону экватора, все эти легендар­ные Сефиды, диковинные великие ханы, баснословно бога­тые Моголы и владеющие золотыми копями Инки, вздумали однажды собраться вместе и прийти на поклонение пре­столу короля Франции. Как видим, придумано было неплохо.

Людовик XIV, государь, как всем известно, довольно кич­ливый, был одурачен куда серьезнее, когда ему наносил надувательский визит достославный персидский посол Мехмет Риза-Бег и король пожелал, чтобы прием этого шарлатана проходил со всей пышностью, на какую был способен версальский двор.

В том празднестве, о котором мы рассказываем, вос­точных царей должны были представлять принцы из суве­ренных французских династий: участниками дивертис­мента король назначил господ де Гиза, де Буйона, де Шабо и де Ла Тремуя.

Молодой шевалье де Гиз, сын Меченого, игравший роль Великого Могола, приходился младшим братом герцогу де Шеврёзу; это был тот самый человек, который убил на дуэли барона де Люза и его сына, а позднее, сев верхом на пушку, которую испытывали, погиб, когда она разорва­лась.

Накануне празднества Бекингем нанес визит шевалье де Гизу, который, испытывая, как и все вельможи того времени, большой недостаток в деньгах, был вынужден при­бегать ко всякого рода уверткам, но, несмотря на все пущенные им в ход средства, начал сильно опасаться, что ему не удастся появиться на следующий день на праздне­стве г-жи де Шеврёз со всем великолепием, какого он желал.

Бекингем был известен своей щедростью: со времени сво­его прибытия к французскому двору он уже не раз одалжи­вал из собственного кошелька самым гордым и самым бога­тым вельможам.

Так что этот визит показался шевалье де Гизу большой удачей, и он уже прокручивал в голове речь, с которой сле­довало обратиться к блистательному послу, как вдруг тот опередил его желания, предоставив в его распоряжение сумму в три тысячи пистолей и, сверх того, предложив шевалье одолжить ему, дабы усилить блеск его наряда, все алмазы английской короны, какие Яков VI позволил своему посланнику увезти с собой.

Это было больше, нежели смел надеяться шевалье де Гиз; он протянул руку Бекингему и спросил его, что можно сде­лать, чтобы отблагодарить за такую великую услугу.

— Послушайте, — сказал ему Бекингем, — я хотел бы — возможно, это всего лишь ребяческая утеха, но она доста­вит мне огромное удовольствие — я хотел бы иметь случай носить на своем платье одновременно весь запас драгоцен­ных камней, которые я привез с собой; позвольте мне занять ваше место на завтрашнем вечере, но частично: пока Великий Могол будет в маске, играть Великого Могола буду я, а когда ему нужно будет снять маску, я верну вам ваше место. Таким образом, каждый из нас сможет сыграть свою роль — вы открыто, а я тайно. В итоге мы вдвоем создадим один и тот же образ, только и всего; вы отужинаете, а я станцую. Устраивает вас такое?

Шевалье де Гиз счел все это настолько легко исполни­мым, что было бы странно отказаться от подобной сделки; так что он принял предложение, полагая себя обязанным герцогу и признавая в нем своего учителя; ибо, хотя его собственные безумства наделали немало шума во Франции, ему было еще очень далеко, особенно в отношении сума­сбродства, до такого страстного влюбленного, как Бекин­гем.

Все было сделано в соответствии с договоренностью: герцог, в маске на лице, блистая в свете люстр и факелов, предстал взору королевы, сопровождаемый многочисленной свитой, великолепие которой хоть и не равнялось велико­лепию его наряда, но не портило картину.

Восточный язык богат высокопарными сравнениями и поэтическими намеками, и Бекингем употребил все свое искусство, чтобы украдкой сказать королеве несколько страстных комплиментов. Такое положение нравилось гер­цогу с его авантюрной натурой и Анне Австрийской с ее романической душой тем более, что оно было чрезвычайно опасным.

Ведь тут же находились король, кардинал и все придвор­ные, а так как уже распространился слух, что на бал явился и герцог, то все смотрели и слушали с удвоенным вниманием; однако никто не догадывался, что Великий Могол, которого все принимали за шевалье де Гиза, и есть сам Бекингем.

Балетное представление имело настолько невероятный успех, что король не мог удержаться, чтобы не высказать г-же де Шеврёз свое удовлетворение. Наконец, настала минута, когда было объявлено, что короля приглашают к столу; теперь полагалось снять маски, и на этот случай заранее было приготовлено несколько гостиных.

Великий Могол и его оруженосец удались в кабинет; ору­женосец был не кто иной, как шевалье де Гиз, который в свой черед надел платье герцога и отправился ужинать в наряде Великого Могола, тогда как Бекингем надел костюм оруженосца.

Появление шевалье стало для него подлинным триумфом: все принялись расхваливать богатство его одежды и изя­щество, с которым он танцевал.

После ужина шевалье снова присоединился к герцогу, дожидавшемуся его в том же кабинете, и там они опять поменялись ролями. Шевалье во второй раз сделался про­стым оруженосцем, а герцог вновь возвысился до звания Великого Могола; затем они вместе вернулись в зал. Само собой разумеется, что богатство наряда этого могуще­ственного монарха и то высокое положение, какое он зани­мал в иерархии коронованных особ, доставили ему честь быть выбранным королевой, чтобы танцевать с ней.

Так что вплоть до самого утра, скрытый маской и поль­зуясь шумом празднества, Бекингем обрел полную свободу выражать свои чувства, которые уже не были больше тай­ной для королевы, поскольку ее подготовила к ним своими откровениями г-жа де Шеврёз.

Наконец, пробило четыре утра, и король изъявил жела­ние возвратиться домой.

Королева никоим образом не стала настаивать на том, чтобы остаться, ибо за несколько минут до этого пять восточных царей удалились, а вместе с ними исчезли весе­лость бала и украшение празднества.

Анна Австрийская подошла к своей карете, возле кото­рой стоял лакей в ливрее с гербом коннетаблъши, готовый открыть и закрыть дверцу.

При виде королевы он опустился на колено, но, вместо того чтобы откинуть подножку кареты, подставил свою протянутую руку.

Королева увидела в этом любезность своей подруги, г-жи де Шеврёз; но рука эта так нежно пожала ей ножку, что королева опустила глаза на услужливого слугу и узнала в нем герцога Бекингема.

Хоть она и была подготовлена ко всем переодеваниям, на которые мог пойти герцог, удивление ее было столь велико, что она вскрикнула и на лице ее вспыхнула яркаякраска.

Офицеры ее свиты тотчас же бросились к ней, чтобы узнать причину этого волнения, но королева уже сидела в карете вместе с г-жой де Ланнуа и г-жой де Верне. Король отправился в своей карете вместе с кардиналом».


Как ни оберегали тайну, как ни заинтересованы были в ее сохранении те, кто играл главные роли в этой любов­ной комедии, не прошло и нескольких дней после празд­нества, как слух обо всех этих переодеваниях разнесся при дворе.

Кроме того, вполголоса стали поговаривать, что в кабинете посольского дворца герцог держит портрет Анны Австрийской; что портрет этот помещен под голу­бым бархатным балдахином, увенчанным белыми и крас­ными перьями. Говорили еще и о втором портрете — украшенном алмазе медальоне, с которым герцог никогда не расстается и который он носит на золотой цепочке у себя на шее.

Утверждали, что все это известно от ближайших дру­зей герцога, и при этом добавляли, будто его благогове­ние перед вторым портретом настолько велико, что нет никаких сомнений в том, что он получил его от самой Анны Австрийской.

Эти слухи, терзавшие короля и выводившие из себя кардинала, приводили к тому, что свидания Бекингема и королевы делались все опаснее и опаснее, а устраивать их становилось все труднее и труднее.

Посредничество г-жи де Шеврёз себя исчерпало; к тому же, поскольку, благодаря его тайной полиции, кар­диналу стало известно о том, что коннетабльша была наперсницей любовников — мы говорим здесь «любов­ники», взывая к английскому девизу «Позор тому, кто плохо об этом подумает!» — так вот, повторяю, поскольку кардиналу стало известно о том, что она была наперсницей любовников, за ней шпионили почти так же не­усыпно, как и за королевой.

Однако опасность, вместо того чтобы охладить Бекингема, воспламенила его; он решил рискнуть всем, чтобы увидеть королеву наедине, пусть хоть на один миг.

Герцог упросил г-жу де Шеврёз поинтересоваться у королевы, как она расценит подобную затею.

Королева ответила, что помогать она ни в чем не будет, но запрещать не станет.

Такой ответ предоставлял Бекингему полную свободу действий; однако оставалось еще найти средство.

«Ищите, — гласит Евангелие, — и найдете!»

Госпожа де Шеврёз поискала и нашла.

В те времена в Лувре бытовало одно старинное пове­рье, весьма распространенное.

Говорили, что когда королю или королеве Франции предстоит умереть, то в этом древнем королевском замке появляется привидение, предвещающее их смерть. При­видение это было женского пола и именовалось Белой дамой. В наше время на смену этому поверью пришло другое, пользующееся не менее широкой известностью: поверье о Красном человечке.

Госпожа де Шеврёз рассказала герцогу Бекингему пре­дание о Белой даме, не упустив ни одной подробности, и предложила ему сыграть роль привидения.

Он согласился.

Для него годилась любая роль, лишь бы она дала ему возможность предстать перед королевой, а в каком маскарадном костюме он к ней придет, мало его волно­вало.

Одно было неоспоримо: если его и увидят в этом чудо­вищном наряде Белой дамы, то никто не осмелится пре­градить ему дорогу.

Оставалось решить, когда призраку лучше было по­явиться: днем, вечером или ночью?

Королева отвергла равным образом день, поскольку днем герцог терял всю выгоду от своего переодевания, и ночь, поскольку ночью эта выгода, напротив, явно сде­лалась бы чересчур большой.

Она отдала предпочтение вечеру.

Однако тут между ней и г-жой де Шеврёз начался спор.

По вечерам Людовику XIII нередко случалось прихо­дить к королеве, и герцог мог столкнуться с королем; однако королева отчасти опровергла это возражение, заявив, что можно смело положиться на ее камердинера Бертена.

Бертен будет караулить в коридоре, ведущем в покои короля, и предупредит свою госпожу, если король выйдет оттуда; на всякий случай дверь черного хода надо будет держать открытой, и через нее герцог сможет бежать.

Итак, было решено, что Бекингем войдет в Лувр в десять часов вечера.

И в самом деле, в девять часов вечера герцог постучал в дверь покоев г-жи де Шеврёз.

Именно там, у общей наперсницы влюбленных, должно было состояться переодевание.

Кроме того, г-же де Шеврёз было поручено изготовить и сам маскарадный наряд.

Как видим, влюбленные имели в ее лице бесценного друга.

Наряд был готов и ждал Бекингема. Правда, долго дожидаться герцога не пришлось.

Наряд состоял из длинного белого платья причудли­вого кроя, которое было усеяно черными капельками и украшено двумя черепами: одним на груди и другим на спине; довершали его чепец, бело-черный, как и платье, необъятный черный плащ и шляпа, похожая на ту, какую позднее Бомарше водрузил на голову своего Базиля.

Однако при виде этого нелепого одеяния натура Джор­джа Вильерса, привыкшего выставлять напоказ свои достоинства, возмутилась; разве самый красивый муж­чина трех королевств мог согласиться стать хоть на минуту посмешищем! И потому он без обиняков заявил, что ни за что не предстанет перед Анной Австрийской в подобном маскарадном наряде.

Но в отношении этого вопроса герцог нашел в г-же де Шеврёз упрямство, не уступавшее его собственному упрямству. Наперсница заявила, что надо сделать выбор; другой возможности увидеться с королевой нет, и либо герцог увидит ее, облаченный в наряд Белой дамы, либо не увидит ее вовсе.

Затем начались упреки.

Герцог называет себя влюбленным и при этом прояв­ляет нерешительность в тот момент, когда есть возмож­ность увидеть ту, которую он якобы любит! Королева, со своей стороны, согласилась на все; она предупреждена и ждет герцога, а герцог намерен заставить ее ждать напрасно, и велика вероятность, что после этого он не увидит ее никогда.

В основе этой настойчивости г-жи де Шеврёз была и толика зловредности. По всей вероятности, насмешливая наперсница, которая уже видела кардинала в обличье испанского танцора, предвкушала удовольствие увидеть английского посла в обличье приведения.

Возможно также, что и королева, ощущавшая, что ее влечет к красавцу-герцогу, хотела заручиться оружием против самой себя, увидев Бекингема в этом более чем нелепом одеянии.

Наконец герцог уступил, рассудив, возможно, что, какой бы маскарадный наряд на нем ни был, его краси­вое и благородное лицо сохранит свою привлекатель­ность и обаятельность.

Но тут он опять-таки не взял в расчет мнения г-жи де Шеврёз. Ведь нужно было сделать так, чтобы, если гер­цога и увидят, его не узнали. И потому г-жа де Шеврёз, в своей премудрости, решила, что она замаскирует ему лицо, как уже замаскировала все остальное его тело.

Услышав это предложение, которое г-жа де Шеврёз сделала столь твердым тоном, что Бекингему сразу стало понятно, что ему придется уступить, как это уже было сделано им в отношении всего остального костюма, он заявил, в качестве уступки, о своей готовности надеть маску из черного бархата. Такого рода маски, носившие название лупус — мы призываем тех, кто знает проис­хождение указанного слова, пояснить его нам, — так вот, такого рода маски были в большом ходу в те времена, и Бекингем полагал, что, сняв свою маску, он вновь пред­станет в выгодном свете.

Но, высказывая такую готовность, он по-прежнему не брал в расчет мнения г-жи де Шеврёз: маска может упасть, откроется подлинное лицо герцога, его узнают и в опасности окажутся все! Так что на лицо несчастного герцога следовало наложить не черную бархатную маску, а нечто совсем другое.

Пробило десять часов!

Споры отняли почти пятьдесят минут: мать того, кому однажды чуть было не пришлось ждать, уже, несомненно, ждала.

Герцог был вынужден предоставить свое лицо в рас­поряжение г-жи де Шеврёз и дать ей возможность дей­ствовать.

Незадолго до этого некий ученый по имени Ноблен сообщил о новом открытии: речь шла о пленке телесного цвета, посредством которой, с помощью белого мягкого воска, можно было полностью исказить свое лицо. Эта пленка накладывалась на все плоские части лица и обра­зовывала маску, плотно прилегавшую к коже и оставля­вшую глаза свободными, но совершенно менявшую очер­тания лица.

Благодаря этому хитроумному изобретению Бекингем уже через несколько минут стал неузнаваем в собствен­ных глазах и наводил ужас на самого себя.

Когда процедура с маской была закончена, герцог снял с себя плащ, но в отношении всего остального своего костюма стоял насмерть.

Так что платье было надето поверх камзола и штанов; затем он упрятал свои редкой красоты белокурые вью­щиеся волосы под невероятный чепец, прикрыл бархат­ной маской лицо, и без того обезображенное пленкой хитроумного ученого, надел на голову шляпу с широкими полями, накинул на плечи широкий плащ и, подав руку г-же де Шеврёз, сел вместе с ней в ее карету.

Эту карету знали в Лувре, и она не могла вызвать никаких подозрений: все привыкли видеть, что она въез­жает туда и выезжает оттуда в любой час дня и даже ночи. К тому же, герцога предстояло ввести во дворец через малый вход.

У калитки Лувра на часах стоял Бертен; привратник был предупрежден им, что он находится здесь, поджидая итальянского астролога, с которым пожелала посовето­ваться королева.

Миновав калитку, они беспрепятственно прошли весь путь до покоев королевы.

Анна Австрийская позаботилась удалить г-жу де Ла Флотт, свою придворную даму; она была одна и пребы­вала в тревожном ожидании.

У двери камердинер покинул г-жу де Шеврёз и герцога и отправился вести наблюдение у лестницы, которая вела в покои короля.

У г-жи де Шеврёз не было надобности стучать в дверь: привыкшая входить к своей августейшей подруге в любой час, она имела ключ от ее покоев.

Она впустила туда Бекингема и вошла вслед за ним, оставив ключ в двери, чтобы, в случае тревоги, Бертен тоже мог войти внутрь.

Пройдя через две или три комнаты, герцог оказался, наконец, перед лицом королевы.

И тут произошло то, что галантный посол предвидел: при всем своем страхе Анна Австрийская не смогла удер­жаться от смеха.

Бекингем осознал, что для него лучше всего не оста­ваться в стороне от этого веселья. И потому он с непри­нужденностью остроумца стал выставлять напоказ под­робности своего внешнего облика, так что вскоре королева, забыв о смешной стороне этого маскарада, 384

думала лишь об опасностях, исходивших от страстного любовника.

Бекингем воспользовался переменой, произошедшей в настроении Анны Австрийской и стал умолять ее даро­вать ему несколько минут для разговора наедине.

Побежденная этим ласковым голосом, королева открыла дверь своей молельни и вошла туда. Бекингем последовал за ней.

Госпожа де Шеврёз осторожно притворила эту дверь и осталась снаружи.

Прошло десять минут.

По прошествии этих десяти минут, весь бледный и растерянный, в покои королевы ворвался Бертен, крича:

— Король!

Госпожа де Шеврёз распахнула дверь и вслед за ним тревожно закричала:

— Король!

Но то, что она увидела, повергло ее в страшный ужас.

Бекингем, уже не в обличье Белой дамы, а без маски, распустив по плечам свои длинные вьющиеся волосы, сбросив наряд призрака и оставшись в своем платье кавалера, был у ног королевы.

Герцог не мог удержаться и, рискуя быть узнанным, показался своей обожаемой королеве таким, каким он был на самом деле, то есть одним из самых красивых кавалеров на свете.

Но речь шла уже не о том.

Обезумевший от страха камердинер на переставал кри­чать: «Король!», «Король!» Нужно было бежать, причем не теряя ни секунды.

Госпожа де Шеврёз открыла дверь в небольшой узкий проход, который вел из молельни в общий коридор.

Герцог бросился в этот проход, унося с собой весь свой наряд Белой дамы. Госпожа де Шеврёз бросилась туда вслед за Бекингемом.

Когда дверь за ними закрылась, Анна Австрийская, пребывавшая в полуобморочном состоянии, вернулась в свою комнату и опустилась в кресло, ожидая, что с минуты на минуту появится король.

Оказавшись в коридоре, Бекингем хотел бросить пла­тье и плащ призрака и бежать в своем обличье кавалера, однако г-жа де Шеврёз не позволила ему поступить столь опрометчиво; она заставила его снова надеть платье, опять наложить на лицо маску и надеть на голову чепец и лишь после этого разрешила ему продолжить путь.

И слава Богу, что герцога вынудили предпринять все эти предосторожности.

Дойдя до конца коридора, беглец столкнулся с несколь­кими слугами; он хотел было развернуться и двинуться назад, но в это мгновение его плащ упал. Однако это происшествие доказало, насколько разумны были предо­сторожности, предпринятые г-жой де Шеврёз: увидев его длинное белое платье, усеянное черными каплями и украшенное черепами, слуги, вместо того чтобы бежать за герцогом, бросились врассыпную, как если бы за ними гнался дьявол, и принялись кричать:

— Белая дама! Белая дама!

Увидев это, герцог, вместо того чтобы бежать назад, бросился вслед за ними и, пока г-жа де Шеврёз возвра­щалась к королеве, а Бертен подбирал упавшие шляпу и плащ, достиг лестницы, открыл дверь и выбрался на улицу.

Вернувшись к королеве, г-жа де Шеврёз застала ее сидящей в кресле, бледной и дрожащей; но, слыша как громко хохочет ее веселая подруга, Анна Австрийская поняла, что опасность миновала.

И в самом деле, герцог, как мы уже говорили, выбрался на улицу.

Что же касается короля, то он и вправду покинул свои покои, но не для того, чтобы спуститься к королеве; дело в том, что на следующий день была назначена большая соколиная охота, и он, дабы не терять времени, намере­вался переночевать в охотничьем домике. Он прошел мимо дверей королевы, даже не подумав попрощаться с ней, так как должен был вернуться в Лувр уже на сле­дующий день.

По возвращении он застал Лувр в страшном волнении, осведомился, чем оно вызвано, и узнал, что по коридо­рам дворца бродит знаменитая Белая дама.

Он вызвал слуг, видевших призрак, допросил их, полу­чил четкие ответы относительно повадок призрака и его одеяния, и, поскольку это одеяние и эти повадки полно­стью соответствовали тому, что говорилось в поверье, у короля не осталось никаких сомнений в том, что во дворце действительно видели призрак; однако кардинал был не так легковерен, как король: он пустил свою лич­ную полицию по следам мнимой дамы и через посред­ство Буаробера, подкупившего Патрика О'Рейли, камер­динера герцога, узнал истинную правду, касающуюся необычайного происшествия, о котором мы только что рассказали.

Между тем в Париж пришло известие о смерти Якова VI.

Достойный король скончался 8 апреля 1625 года и двадцатипятилетний Карл I взошел на трон.

Посол получил одновременно известие об этой неожи­данной смерти и приказ поспешить с заключением брака.

Никакой приказ не мог быть более неприятным для Бекингема и более приятным для короля и кардинала.

Бекингем рассчитывал, что близкое родство между Генриеттой Французской и Карлом I сможет задержать бракосочетание: они были двоюродными братом и сестрой. Ему было известно, как медлит обычно папская курия с разрешением на подобные браки; однако он не взял в расчет общих интересов Людовика XIII и Рише­лье.

Посовещавшись с королем, Ришелье написал папе, что, если тот не пришлет грамоту с разрешением, они обойдутся и без нее.

Ришелье получил разрешение уже со следующей почтой.

Бракосочетание состоялось через полтора месяца после смерти короля Якова.

Герцог де Шеврёз был избран замещать на нем Карла I, который через Марию Стюарт приходился ему троюрод­ным племянником, и 11 мая, на небольшом помосте, установленном перед порталом собора Парижской Бого­матери, Генриетту Французскую и ее условного супруга соединил узами брака кардинал де Ла Рошфуко.

Карлу I не терпелось увидеть свою жену, и потому сразу же по завершении брачной церемонии Бекингем был вынужден отправиться в путь.

К счастью для фаворита, в те времена путешествовали медленно, преодолевая за день пути небольшие расстоя­ния.

Французский двор провожал молодую королеву до Амьена.

В Амьене была сделана остановка.

Там и произошло то знаменитое приключение, кото­рое наделало столько шуму и которое почти в одних и тех же выражениях описано у Ла Порта, у г-жи де Мотвиль и у Таллемана де Рео.

Три королевы — Анна Австрийская, Мария Медичи и Генриетта Французская — не нашли в городе подходя­щего жилища, где они могли бы разместиться все вме­сте.

В итоге им пришлось поселиться в разных домах.

Тот, где расположилась Анна Австрийская, находился вблизи Соммы, в окружении обширных садов, спуска­вшихся к реке. Оказавшись одновременно самым удоб­ным и самым живописным из всех, он стал местом встреч трех королев, а поскольку Бекингем, желавший продлить эту последнюю остановку как можно дольше, придумы­вал праздник за праздником, то там же собирался и весь двор.

Все ощущали тем большую свободу, что за три дня до описываемых событий король и кардинал были вынуж­дены уехать в Фонтенбло.

Не стоит и говорить, что после их отъезда Бекингем пустил в ход все свои средства. И вот однажды, когда при великолепной погоде, в один из тех теплых майских вечеров, какие напоены любовью и благоуханием, коро­лева допоздна прогуливалась по саду, трепеща всем телом от того сладостного беспокойства, которое приносит с собой первый весенний ветерок, и случилось знаменитое происшествие, названное Амьенским приключе­нием.

Вот как, по всей вероятности, разворачивались собы­тия.

Герцог Бекингем шел рядом с королевой, опиравшейся на его руку, а лорд Рич сопровождал г-жу де Шеврёз. Вначале все прогуливались по темным крытым аллеям, восторгались отблесками луны, серебристые лучи кото­рой преломлялись о воды Соммы, покрывая их рябью; затем эти молодые люди и юные дамы, столь похожие на рассказчиков и рассказчиц из «Декамерона» Боккаччо, сели на лужайке; наконец королева встала, снова опер­лась на руку герцога и удалилась, возможно в рассеян­ности, не подумав о том, что она делает, и не пригласив никого следовать за ней.

Опрометчивость этого шага, будь даже он не рассчи­танный, а невольный, не становилась от этого меньше.

Не двигаясь с места, все стали следить взглядом за королевой и герцогом и увидели, как они скрылись за живой изгородью.

Внезапно послышался приглушенный крик, и все узнали голос королевы.

Тотчас же Пютанж, первый шталмейстер королевы, с обнаженной шпагой в руке продрался сквозь живую изгородь.

Глазам его предстала королева, бившаяся в объятиях Бекингема.

При виде этого человека со шпагой в руке, герцог, в свой черед, обнажил шпагу и, выпустив из своих объятий королеву, в ярости кинулся на Пютанжа.

Но королеве хватило времени на то, чтобы с криком броситься между ними, велев герцогу удалиться, а Пютанжу — вложить шпагу в ножны.

Бекингем повиновался.

Весь двор поспешил явиться на место происшествия.

Однако королева и Пютанж были там одни: Бекингем успел скрыться.

Все столпились вокруг королевы, вопрошающе глядя на купы деревьев вокруг и шаря в них глазами.

Однако Анна Австрийская промолвила:

— Ничего страшного; просто господин Бекингем уда­лился, оставив меня одну, а я так сильно испугалась, ощутив себя потерявшейся в темноте, что позвала на помощь ... Благодарю вас, Пютанж, за то, что вы пришли.

Никто не посмел бы уличить королеву во лжи, и, нахо­дясь в ее присутствии, все сделали вид, будто поверили в такую версию; но, разумеется, за ее спиной правда вышла наружу.

Ла Порт откровенно рассказывает, что герцог забылся до такой степени, что стал домогаться королевы, а Таллеман де Рео, весьма недоброжелательный, впрочем, по отношению к двору, идет в своем изложении этих собы­тий даже несколько дальше ...

На следующий день был назначен отъезд; королева- мать никак не могла решиться на разлуку с дочерью и пожелала провожать ее еще какое-то время.

В карете, в которой они ехали, находились также Анна Австрийская и принцесса де Конти: королева-мать и Ген­риетта Французская сидели на задней скамье, а Анна Австрийская и принцесса Конти — на передней.

Но вот, наконец, пришло время расстаться: кареты остановились, герцог Бекингем открыл дверцу кареты, где находились королевы, и предложил руку Генриетте Французской, чтобы отвести ее к предназначенному для нее экипажу, где ее ожидала г-жа де Шеврёз, которой было поручено сопровождать юную королеву в Англию.

Но, передав ее в руки столь необычной наставницы, герцог тотчас вернулся к карете королев, поспешно открыл дверцу и, невзирая на присутствие королевы- матери и принцессы де Конти, схватил подол платья Анны Австрийской и страстно поцеловал его.

Когда же королева сделала ему замечание, что такое странное проявление чувств может бросить на нее тень, он поднялся с колен, но, не имея мужества удалиться, прикрыл лицо занавеской экипажа, из-под которой вскоре стали доноситься приглушенные рыдания. Услышав эти рыдания, королева тоже не сумела сдержать слез; она поднесла к глазам платок, и по движению ее груди королева-мать и принцесса могли понять, что она горько плачет.

Наконец, поскольку эта сцена, продолжись она еще, сделалась бы нелепой или опасной, Бекингем вдруг ото­рвался от кареты королевы и, ни с кем не попрощавшись, бросился к карете Генриетты Французской и приказал трогаться.

Полагая, что это прощание было последним, и не надеясь когда-либо снова увидеть Бекингема, которого она в глубине сердца нежно любила, Анна Австрийская не пыталась более скрыть свою печаль, и по лицу ее открыто лились слезы.

Посадка на корабль должна была происходить в Булони.

По прибытии в Булонь оказалось, что ветер, в полном согласии с желаниями Бекингема, дует с севера и гонит волны к рейду.

Кормчий заявил, что готовиться к отплытию невоз­можно.

Бекингем пребывал в нерешительности, не зная, что ему предпринять, как вдруг стало известно о приезде Ла Порта, преданного камердинера Анны Австрийской. Ла Порт прибыл с двумя миссиями: одна была открытой, а другая — тайной; открытая миссия состояла в следу­ющем:

«Королева, узнав о задержке отъезда, вызванной ненастной погодой, приказала справиться о самочув­ствии Генриетты Французской».

Тайная миссия заключалась, по всей вероятности, в том, чтобы передать какое-то послание — либо устное, либо письменное — Бекингему.

Непогода длилась неделю.

В течение этой недели Ла Порт трижды приезжал в Булонь.

По возвращении из своей третьей поездки он сообщил королеве Анне Австрийской, что в этот же вечер она снова увидит Бекингема.

По его словам, Бекингем получил от короля Карла I депешу, которая делает крайне необходимой еще одну встречу герцога с королевой-матерью.

Во имя своей любви герцог умолял Анну Австрийскую устроить так, чтобы он застал ее одну.

Это грозило новой прогулкой в страну любовных при­ключений.

Однако собственное сердце так настойчиво побуждало Анну Австрийскую сделать то, о чем просил ее герцог, что, по-видимому с целью обеспечить свидание с глазу на глаз, она объявила, что намерена пустить себе кровь, и попросила всех удалиться, но сделала это как раз перед тем, как вошел Ножан-Ботрю и сообщил всем присут­ствующим, которые уже стали расходиться, что только что прибыли герцог Бекингем и лорд Рич.

Это круто меняло все планы Анны Австрийской. Было очевидно, что если теперь она останется одна, то это уединение, пусть даже совершенно безгрешное, даст основание для самых злопыхательских толкований.

Оставалось только одно средство: в самом деле пустить себе кровь. И она воспользовалась им, надеясь, что эта процедура заставит всех удалиться; но, несмотря на все ее настояния, несмотря на то, что она прямо высказала желание остаться одной, чтобы попробовать уснуть, ей не удалось избавиться от г-жи де Ланнуа.

А у королевы были все основания полагать, что г-жа де Ланнуа телом и душой принадлежит кардиналу.

И потому, исполненная тревоги, королева ждала даль­нейшего развития событий.

В десять часов в дверь постучали, и слуга доложил о приходе герцога Бекингема.

В ответ на это г-жа де Ланнуа заявила:

— Королева не принимает.

Однако в тот же миг королева воскликнула:

— Пусть войдет!

Герцог, припав ухом к двери, ждал лишь этого разре­шения; как только оно было дано, он ворвался в спальню.

Королева лежала в постели, а г-жа де Ланнуа стояла у ее изголовья.

Герцог замер на пороге: он полагал увидеть королеву одну; было очевидно, что молния, ударившая у его ног, ошеломила бы его меньше, чем это присутствие г-жи де Ланнуа.

Королева увидела, какое действие произвело это на герцога, и сжалилась над ним, сказав ему по-испански несколько утешительных слов.

Несомненно, эти несколько слов служили объясне­нием присутствия здесь г-жи де Ланнуа.

И тогда герцог медленно приблизился к королеве, встал на колени перед кроватью и поцеловал простыни, причем с такой страстью, что г-же де Ланнуа пришлось 391

заметить герцогу, что он отступает от правил француз­ского этикета.

— Ах, сударыня! — с раздражением воскликнул гер­цог. — Я не француз, и законы французского этикета не могут меня связывать. Я Джордж Вильерс, герцог Бекингем, посол короля Карла Первого, и я представляю коро­нованную особу; следовательно, здесь есть только одно лицо, которое имеет право одобрять или осуждать мое поведение: это королева.

Затем, обращаясь уже к самой королеве, он произнес:

— Да, сударыня, приказывайте, и я коленопрекло­ненно подчинюсь вашим приказам ... если только ваши приказы не потребуют от меня невозможного, то есть перестать любить вас.

— Господи Иисусе! — воскликнула г-жа де Ланнуа. — Милорд, неужели у вас хватает дерзости говорить, что вы любите ее величество?

— О да! — воскликнул герцог. — Я люблю вас, суда­рыня ... И, коль скоро в этом есть сомнения, я повторю признание в этой любви перед лицом целого мира ... Да, я люблю вас, и, поскольку жизнь вдали от вас будет невыносимой для меня, у меня теперь есть только одно желание, только одна цель: увидеть вас вновь; и, чтобы увидеть вас вновь, пусть даже вопреки воле короля, пусть даже вопреки воле кардинала, пусть даже вопреки вашей собственной воле, я использую все средства, какие будут в моей власти; так что примите к сведению: пусть даже мне придется перевернуть вверх дном всю Европу, чтобы увидеть вас вновь, я все равно вас увижу!

С этими словами он схватил руку королевы и стал покрывать эту руку поцелуями, несмотря на все усилия Анны Австрийской высвободить ее.

Затем, словно безумный, словно сумасшедший, он ринулся прочь из комнаты.

— Закройте дверь за герцогом и оставьте меня одну, сударыня, — сказала королева.

Госпожа де Ланнуа повиновалась.

Как только Анна Австрийская осталась одна, она при­казала позвать к ней дуэнью, о которой мы уже говорили, донью Эстефанию; затем, велев подать ей бумагу, чер­нила и перо, она торопливо написала несколько слов, взяла шкатулку, спрятанную в проходе за кроватью, и приказала донье Эстефании отнести герцогу шкатулку и письмо.

Письмо было приказом уехать, а шкатулка содержала в себе те двенадцать подвесок, какие король подарил королеве накануне празднества, устроенного г-жой де Шеврёз.

Три дня спустя море успокоилось, и герцог отплыл в Англию, увозя к королю Карлу I дочь Генриха IV.

Страхи Анны Австрийской оказались более чем обо­снованными: кардиналу стало известно во всех подроб­ностях о приключении в амьенском саду и о появлении Бекингема в спальне королевы.

Коль скоро об этом узнал кардинал, это должен был узнать и король; однако каждая подробность, проходя через уста священника, приобретала более серьезное зна­чение, ибо он изыскал средство превратить простое лег­комыслие в преступление.

Это была одна из хитрых уловок первого министра, состоявшая в том, чтобы внедрить свои собственные чув­ства в сердца короля. Ведь если бы Людовик XIII был предоставлен велениям собственной души, то, возможно, он не испытывал бы ревности к Анне Австрийской или же не заставлял бы ее страдать от его ревности; но, побуждаемый Ришелье, любовь которого оставалась для него тайной, он сделался надзирателем королевы, не догадываясь, что надзирает за ней не только по собствен­ному почину, но и по желанию своего министра. Так что гнев министра передался королю, и король поднял боль­шой шум вокруг двух приключений, о которых мы рас­сказали.

Госпожа де Верне была удалена, а Пютанж изгнан.

Нет сомнения, что г-жа де Шеврёз впала бы в неми­лость, будь она в Париже; но г-жа де Шеврёз была в Лондоне, и гнев короля не достиг ее.

Тем временем, то ли г-же де Ланнуа стало известно, что королева подарила шкатулку Бекингему и что эта шкатулка содержала в себе подвески, то ли, не видя их больше в ларце с драгоценностями королевы, она просто догадалась, каким образом они оттуда исчезли, ей при­шло в голову известить кардинала об их исчезновении и о том куда, по ее мысли, они подевались.

Кардинал увидел в этом разоблачении средство погу­бить королеву. Он тотчас написал леди Кларик, бывшей любовнице Бекингема, и пообещал заплатить ей пятьде­сят тысяч ливров, если ей удастся тем или иным путем срезать две из двенадцати подвесок и прислать их ему.

В один прекрасный день Ришелье получил две подве­ски: леди Кларик успешно выполнила задание. Кардинал добросовестно выплатил обещанные пятьдесят тысяч и принял меры для того, чтобы погубить королеву. Замысел был прост: склонить короля к тому, чтобы он устроил бал или принял приглашение на какое-нибудь празднество, и через посредство того же короля попросить королеву прийти на это празднество, надев алмазные подвески.

В этой игре судьба, казалось, вначале была заодно с кардиналом. Старшины Парижа давали бал в городской ратуше и пригласили короля и королеву почтить этот бал своим присутствием. Кардинал шепнул королю на ухо одно слово, и королева получила приглашение, равно­сильное приказу: ей было предложено явиться на бал, украсив себя алмазными подвесками.

Ришелье присутствовал при том, как король изъявлял Анне Австрийской это желание супруга; чтобы узнать, какое впечатление оно произведет на королеву, кардинал следил за выражением ее лица, но, к его великому удив­лению, лицо Анны Австрийской осталось совершенно спокойным.

И голосом, в котором невозможно было заметить никакого волнения, она ответила:

— Это совпадает с моими желаниями, государь.

Ришелье вернулся к себе, сомневаясь в себе самом. Он внимательно осмотрел обе подвески; ошибиться было невозможно: они определенно входили в число тех две­надцати подвесок, какие король подарил королеве.

Наконец настал час бала; кардинал и король приехали вместе, а королева должна была приехать отдельно.

В ожидании королевы кардинал провел, наверное, один из самых тревожных часов своей жизни. Королева вошла в великолепном наряде, отличавшемся, тем не менее, крайней простотой: ее единственным украшением служили те двенадцать подвесок, что подарил ей ко­роль.

Подойдя к ней под предлогом похвалить ее вкус, Ришелье принялся внимательно рассматривать во всех подробностях ее наряд и пересчитывать подвески: все двенадцать были на месте, и, мало того что не пропала ни одна из подвесок, не пропал и ни один из украша­вших их алмазов.

Между тем, вне себя от гнева, он судорожно сжимал в руке еще две подвески.

А произошло вот что.

Вернувшись с бала и начав раздеваться, Бегингем обнаружил, что две его алмазные подвески похищены. Вначале ему пришло в голову, что он стал жертвой обыч­ного наглого воровства, но, порассуждав, герцог быстро догадался, что подвески были похищены с каким-то злым умыслом.

В тот же миг он подумал о вреде, который может при­нести королеве огласка этого происшествия.

Имея в качестве великого адмирала власть над всеми портами королевства, он тотчас же наложил запрет на выход судов из всех портов Англии.

Капитан любого судна, которое приготовилось бы к отплытию, подлежал смертной казни.

Англия содрогнулась от неожиданности: все полагали, что раскрыт какой-то грандиозный заговор или объяв­лена какая-то губительная война. Самые опытные поли­тики понастроили сотни догадок, ни одна из которых не была близка к истине.

Так для чего же был наложен запрет на выход судов из всех портов королевства?

Для того, чтобы ювелир Бекингема имел время сделать две подвески, неотличимые от тех, что были похищены.

Уже следующей ночью быстроходное судно, с которого одного запрет на выход в море был снят, неслось в сто­рону Франции и везло Анне Австрийской двенадцать подвесок.

Через двенадцать часов после отплытия этой шхуны запрет на выход судов в море был снят.

В итоге королева получила подвески за сутки до того, как король предложил ей надеть эти украшения на балу в ратуше.

Отсюда то полное спокойствие, которое так сильно удивило кардинала, полагавшего, что вопрос об изгна­нии его врага уже решен.

Удар, полученный им, был страшен, но, учитывая те возможности, какие кардинал мог пустить в ход, он вовсе не считал себя побежденным: то, что не выгорело у него с Бекингемом, вполне могло получиться с герцогом Анжуйским.

Выдвигая герцога Анжуйского на передний план и пытаясь погубить королеву, кардинал избавлялся одно­временно от двух врагов.

Герцог Анжуйский уже давно ненавидел кардинала.

С тех самых пор, как 9 июня 1624 года тот приказал заключить в Бастилию его наставника, г-на д'Орнано.

Кроме того, Ришелье был решительно настроен женить герцога Анжуйского, никак не расположенного вступать в брак, да еще с той женщиной, какую ему хотели дать в супруги: женщина эта была мадемуазель де Гиз, дочь покойного герцога де Монпансье.

Так вот, кардинал, оставивший на какое-то время свои подозрения в отношении Гастона и королевы, поскольку его куда больше волновала любовная страсть Бекингема, после отъезда Бекингема вернулся к этому крайнему средству.

Противодействие Гастона женитьбе он относил за счет его любви к королеве.

И потому он замыслил интригу. Как известно, в отно­шении интриг ни у кого воображение не было изобрета­тельнее, чем у кардинала Ришелье.

Он утверждал, что полковник д'Орнано, незадолго до этого получивший маршальский жезл, намеревался похи­тить молодого принца, увести его подальше от двора и даже из Франции и приберечь для какого-нибудь более блистательного союза.

Если полагаться на «Мемуары» кардинала, то этот заговор был едва ли не самым ужасным из всех когда- либо замышлявшихся. К восстанию должны были при­соединиться все принцы и все вельможи. Испания помо­гала заговорщикам деньгами; дублоны Филиппа IV бросали тень на Анну Австрийскую, и потому следовало заставить звенеть их как можно громче. Герцог Савой­ский вступил в заговор, питая злобу из-за мира, заклю­ченного с Испанией. Гугеноты надеялись обрести в нем свое спасение. Что касается короля, то его должны были заключить в монастырь, словно какого-нибудь государя из династии Меровингов.

В итоге кардинал решил, что, коль скоро заговор созрел, следует арестовать маршала д'Орнано как чело­века, подающего дурные советы молодому принцу.

Решение это было исполнено.

Вечером 4 мая 1626 года, когда все придворные удали­лись, король вызвал к себе маршала д'Орнано.

Маршал ужинал в это время; он поднялся из-за стола и, подчиняясь приказу, отправился к королю.

Однако вместо короля он увидел капитана гвардейцев, который потребовал у него шпагу и в качестве заключен­ного отвел его в тот самый зал, куда за двадцать четыре года до этого Генрих IV приказал препроводить маршала де Бирона.

На следующий день маршала д'Орнано перевели в донжон Венсенского замка. Два его брата были заклю­чены в Бастилию, а жена получила приказ удалиться в один из своих деревенских домов.


«Герцог Анжуйский, — рассудительно отмечает исто­рик, — был сильно задет этим происшествием».


Приоткроем дверь и посмотрим в щелку, каким обра­зом юный принц выразил свое недовольство.


«Месье, узнав об аресте своего воспитателя, отправился прямиком в покои короля и, разразившись бранью, заявил его величеству, что желает знать, кто подал ему мысль арестовать маршала.

Юный принц был в такой страшной ярости, что король испугался и сказал ему, что все сделанное им было совер­шено по наущению его совета.

Месье, по-прежнему разъяренный, отправился к канцлеру д'Алигру.

Канцлер д'Алигр, простак из Шартра, настоящий чинуша, человек мягкодушный и робкий, ответил ему, дрожа всем телом, что он здесь не при чем и что ему об этом аресте неизвестно.

Месье вернулся к королю, бранясь сильнее прежнего; так что король, не зная, как от него избавиться, послал за кар­диналом, дабы тот объяснился с его братом.

Ришелье, не отпираясь и не пускаясь на уловки, заявил без обиняков, что это он подал королю совет арестовать маршала и что настанет день, когда его высочество сам скажет ему за это спасибо.

— Я?! — задыхаясь от гнева, воскликнул принц. — Ну и сукин же вы сын!

И с этими прекрасными словами он удалился».


То была отходная по маршалу д’Орнано: арестованный 4 мая, он умер 3 сентября.

Пошли слухи, что его отравили. Слухи эти опровер­гали, говоря, что просто его поместили в чересчур сырую камеру.

Эта чересчур сырая камера вошла в поговорку. Туда сажали всех тех, кого не хотели держать в заключении слишком долго.

Говоря об этой камере, г-жа де Рамбуйе сказала:

— Она ценится на вес мышьяка.

XI

Несмотря на все усилия, предпринятые Ришелье, коро­лева оказалась лишь весьма косвенно впутана в это дело, и потому кардиналу понадобилось затеять новую интригу.

Мы уже говорили, до какой степени ловкой ищейкой был кардинал, оказавшись пущен по такого рода следу.

Он огляделся вокруг, и его мрачный взгляд упал на Анри де Талейрана, графа де Шале.

То был красивый молодой человек в возрасте от два­дцати восьми до тридцати лет, очень элегантный, очень модный, не слишком рассудительный, чрезвычайно насмешливый, неосмотрительный, тщеславный и до без­умия храбрый; одна из его дуэлей наделала много шума.

Имея основание выразить г-ну де Понжибо неудоволь­ствие в связи с какой-то любовной историей и встретив его на Новом мосту, он призвал соперника, верхом воз­вращавшегося из деревни и обутого в дорожные сапоги, спешиться и тут же на месте дать ему сатисфакцию.

Понжибо, который был столь же храбр, как и Шале, тотчас спешился и на третьем выпаде упал замертво.

Шале был очень высокого происхождения: будучи вну­ком маршала де Монлюка, он по материнской линии состоял в свойстве со славной семьей Бюсси. Вы по­мните, дорогие читатели, Бюсси из «Графини де Мон­соро»?

Шале состоял на службе у короля и, как и все те, кто состоял на его службе, стыдился рабства, в котором дер­жал его кардинал.

Слова старого архиепископа Бертрана де Шо пре­красно рисуют меру власти, которую Ришелье оставлял королю.

Людовик XIII не раз обещал архиепископу кардиналь­скую шапку, но умер, так и не выполнив своего обеща­ния.

— Ах, — говорил старик, никак иначе не упрекая его за то, что он не сдержал слова, — будь король в милости, я был бы кардиналом!

Шале принадлежал к партии ненависти. Тех, кто питал неприязнь к кардиналу, называли ненавистни­ками.

Гастон во всеуслышание выступал против ареста мар­шала д'Орнано, и мы уже рассказывали, в каких выраже­ниях он это делал.

Он призывал всех подряд вступить вместе с ним в заговор против кардинала, а поскольку кардинала еще не знали таким страшным, каким он стал позднее, на этот призыв откликнулись многие.

Первыми, кто это сделал, были два внебрачных сына Генриха IV, приходившиеся сводными братьями королю и, следовательно, Гастону Орлеанскому: Александр де Бурбон, великий приор Франции, и Сезар, герцог Ван­домский.

Они предложили Гастону план действий и вовлекли Шале в заговор.

Предстояло убить кардинала, и вот каким образом.

Ришелье, под всегдашним предлогом плохого состоя­ния своего здоровья, предлогом, который так часто слу­жил ему для того, чтобы скрыть свои замыслы, удалился в свое загородное поместье Флёри; находясь там, мни­мый больной управлял делами королевства.

Герцогу Анжуйскому следовало отправиться вместе с друзьями на охоту, и она должна была увлечь их в сто­рону Флёри; там, сославшись на усталость, они должны были попросить у кардинала гостеприимства и, когда это гостеприимство было бы оказано, при первой же воз­можности окружить его высокопреосвященство, а затем убить его.

Если такие заговоры покажутся сегодня странными, мы напомним тогда, что подобные случаи уже бывали: именно так Висконти был убит в кафедральном соборе Милана, Джулиано Медичи на клиросе собора Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, Генрих III в Сен- Жермене, Генрих IV на улице Железного ряда и маршал д’Анкр на мосту в Лувре.

Так что Гастон, отделываясь от кардинала, лишь сле­довал примеру своего брата, отделавшегося от маршала д'Анкра. Заговору благоприятствовало еще и то обстоя­тельство, что в глубине души Людовик XIII ненавидел своего фаворита и, окажись этот фаворит мертв, порадо­вался бы его смерти вместе с убийцами.

Шале, как мы уже говорили, состоял в заговоре; однако в один прекрасный день, то ли по недостатку решительности, то ли — что более вероятно — желая вовлечь его в заговор, он открылся во всем командору де Балансе.

Командор де Балансе, человек здравомыслящий, спо­собный сопоставить могущество кардинала с бессилием короля, не только не уступил доводам Шале, но и, сво­ими собственными рассуждениями заставив молодого человека поменять точку зрения, в конечном счете повел его к кардиналу.

В кабинете у кардинала говорил только командор де Балансе: Шале хранил молчание; правда, условием разо­блачения заговора он поставил безнаказанность тех, кто был в нем виновен. А кто были эти виновные? Законный брат короля и двое его сводных братьев-бастардов.

Кардинал обещал никоим образом не свирепствовать.

У него еще не было сил срубить три царственные головы, между тем он знал, что, когда к таким головам прикасаешься, следует сделать все, чтобы они обяза­тельно упали с плеч.

Кардинал поблагодарил Шале и пригласил его прийти во второй раз, чтобы увидеться с ним наедине; затем он отправился к королю и, рассказав ему все, попросил его быть снисходительным к участникам заговора, угрожа­вшего лишь его, Ришелье, жизни.

При этом, по его словам, он намеревался и впредь проявлять всю возможную строгость к участникам заго­воров, угрожавших жизни короля.

Этим показным великодушием он уложил первую доску в настил грядущих эшафотов.

Тем не менее король спросил его, что он намерен делать в сложившихся обстоятельствах.

— Государь, — ответил кардинал, — позвольте мне довести это дело до конца; однако, поскольку вокруг меня нет ни телохранителей, ни кавалеристов, придайте мне на время сколько-нибудь ваших вооруженных кон­ников.

Король придал ему шестьдесят всадников.

Эти шестьдесят всадников прибыли во Флёри нака­нуне того дня, когда там должно было произойти убий­ство. Их спрятали в службах замка.

Ночь прошла спокойно.

Тем не менее кардинал не спал ни минуты, обдумывая свой замысел.

Когда настало утро, он все еще не пришел ни к какому решению, как вдруг глава заговора сам дал ему возмож­ность ловко выйти из затруднения.

На рассвете во Флёри прибыли кухонные служители герцога Анжуйского. Они объявили, что по возвращении с охоты их господин должен остановиться у его высоко­преосвященства, и, дабы избавить от забот и его самого, и его слуг, герцог послал их приготовить обед.

Кардинал ответил, что он сам и весь его дом всегда к услугам принца; однако он тотчас спустился с постели, оделся и отправился в Фонтенбло.

Решение было принято.

Он прибыл туда около семи часов утра, в то самое время, когда герцог Анжуйский, в свой черед, поднялся и одевался, готовясь к охоте.

Внезапно дверь его спальни открылась, и слуга доло­жил юному принцу о приходе кардинала Ришелье.

Прежде чем дежурный камердинер успел ответить, что герцог не принимает, его высокопреосвященство уже вошел в спальню.

Смущение, с которым принц встретил кардинала, доказывало этому достославному посетителю, что Шале сказал правду.

И потому, прежде чем Гастон оправился от удивления, кардинал приблизился к нему и сказал:

— Право, монсеньор, у меня есть причина сердиться на вас.

Гастон легко поддавался испугу.

— Сердиться на меня?! — совершенно растерянно вос­кликнул он. — Но за что вам сердиться на меня?

— За то, что вы не оказали мне честь, приказав мне самому приготовить для вас обед, а послали ваших кухон­ных служителей; это обстоятельство указывает мне на то, что ваше высочество желает пользоваться полной свобо­дой в моем доме; раз так, я оставляю вам замок Флёри, чтобы вы располагали им по своему усмотрению.

С этими словами кардинал, считая важным доказать герцогу Анжуйскому, что он остается его покорнейшим слугой, взял из рук камердинера рубашку и почти насильно натянул ее на принца, после чего удалился, пожелав ему удачной охоты.

Гастон понял, что заговор раскрыт, пожаловался на внезапное недомогание и лег в постель.

Понятно, что охота была перенесена на другой день.

Однако кардинал, вынужденный на этот раз помило­вать заговорщиков, должен был отыграться, причем ужа­сающим образом.

Покончив с заговором, касавшимся его лично, он стал затевать другой, направленный против самих заговорщи­ков.

Ему нужен был заговор, в который вошли бы великий приор Франции, герцог Вандомский и даже Шале: достославный кардинал затаил злобу на бедного Шале, признание которого не могло заставить прелата простить его причастность к заговору.

Впрочем, устроить так, чтобы посреди этого безала­берного и шумливого двора сложился заговор, было не так уж трудно.

Вот что представлял собой тот, который своими соб­ственными руками слепил кардинал.

Мы уже говорили о противодействии, которое оказы­вал герцог Анжуйский своей предполагаемой женитьбе на мадемуазель де Монпансье, дочери герцогини де Гиз. Однако Гастон противился этому браку вовсе не потому, что невеста не была молода, красива и богата — как раз всеми этими качествами она обладала, — а потому, что она никак не могла содействовать его честолюбивым замыслам.

В чем нуждался человек, каждую ночь примерявший на себя во сне корону Франции? В поддержке какого- либо иностранного государя, у которого он мог бы укрыться в случае провала одного из своих заговоров.

Так что при дворе существовала партия, выступавшая за брак с иностранной принцессой; эта партия, связан­ная с Гастоном, была партией всех недовольных, а одному Богу известно, сколько тогда было недовольных при дворе Франции!

Кардинал обратил внимание короля на эту уловку его брата; он разъяснил ему подлинную причину отвраще­ния, которое герцог питал к браку с мадемуазель де Мон­пансье; он указал ему на то, что два его брата-бастарда подстрекают Гастона Орлеанского к этому противодей­ствию.

И потому король пришел к убеждению, что во имя блага государства и безопасности короны герцог Анжуй­ский должен жениться на мадемуазель де Монпансье; в итоге он согласился с кардиналом, что стало бы большой удачей, если бы удалось арестовать одновременно вели­кого приора и его брата.

Подвести короля к такой мысли оказалось не так про­сто, но на этом все не заканчивалось: после того как было признано, что их арест принесет благо, следовало суметь их арестовать. А в этом-то и состояла трудность.

Попытаемся разъяснить ее нашим читателям.

Историю обычно представляют с факелом в руке; однако чаще всего она держит факел так высоко, что он освещает лишь самые высокие вершины; равнины и долины остаются погруженными в полутьму, а пропасти тем более.

Но какая эпоха, о великий Боже, наполнена пропа­стями в большей степени, чем время правления Людо­вика XIII, а вернее, кардинала Ришелье!

Так давайте зажжем наш фонарь от факела истории и спустимся в самую глубокую из этих пропастей.

Насколько мне помнится, мы пытаемся сейчас оты­скать то, что затрудняло одновременный арест обоих братьев-бастардов.

Великий приор находился в пределах досягаемости, но, к несчастью, с герцогом Вандомским дело обстояло иначе.

Герцог Вандомский был губернатором Бретани; быть правителем подобной провинции уже само по себе кое- что значило, но в случае с герцогом Вандомским этим все не исчерпывалось: в связи с тем, что его жена была наследницей дома Люксембургов и, следственно, дома Пентьевров, у герцога были большие притязания на самостоятельность Бретани; более того, поговаривали, что он затеял женить своего сына на старшей из дочерей герцога де Реца, владевшего двумя сильными крепостями в этой провинции.

Так что Бретань, эта жемчужина короны Франции, все еще ненадежно прикрепленная к ней, вполне могла отде­литься от нее по призыву сына Генриха IV.

И вот что вполне могло произойти по команде коро­левы, герцога Анжуйского и двух королевских бастардов, в предположении, что герцог женится на дочери какого- нибудь князя Священной Римской империи.

По призыву королевы испанцы пересекут границы; по призыву герцога Анжуйского против Франции выступит Империя; по призыву герцога Вандомского восстанет Бретань.

Стало быть, арест обоих братьев и женитьба герцога Анжуйского срывали этот грандиозный заговор.

Существовал ли он где-либо еще, помимо головы кар­динала? Этого мы сказать не можем.

Проследим же за терпеливой работой паука с пурпур­ной паутиной.

Враги кардинала, видя, что замысел убить его во Флёри потерпел неудачу, а их не преследуют, хотя Ришелье при­обрел еще большее могущество, приписали провал заго­вора чистой случайности.

Великий приор, на короткое время удалившийся от двора, вернулся к нему вновь; один лишь герцог Вандом­ский, проявляя осторожность, остался в своей провин­ции.

Когда кардинал впервые после его трехмесячного отсутствия увидел великого приора, он встретил его с распростертыми объятиями.

Этот прием выглядел таким искренним и сердечным, что великий приор решился высказать уже давно вына­шиваемое им честолюбивое желание: он хотел, чтобы ему доверили должность великого адмирала.

— Если бы это зависело только от меня, — сказал Ришелье, — то, как вы понимаете, монсеньор, все уже было бы сделано.

Великий приор поклонился, сияя радостью.

— Но если помеха исходит не от вашего высокопрео­священства, то от кого же она может исходить?

— От короля, — ответил кардинал.

— От короля? — удивленно повторил великий приор. — А в чем упрекает меня король?

— Ни в чем.

— Так в чем же тогда причина?..

— Позвольте мне сказать вам правду, монсеньор.

— Говорите, говорите же.

— Виною всему ваш брат.

— Мой брат Сезар?

— Да, король не доверяет ему.

— По какому поводу?

— Король полагает — по-моему напрасно, но все же он так полагает, — король, повторяю, полагает, что ваш брат прислушивается к злонамеренным людям.

— И что же тогда делать?

— Сгладить дурное впечатление, которое произвел на короля ваш брат, а затем вернуться к вашему вопросу ...

— Ваше высокопреосвященство желает, чтобы я послал за моим братом в его губернаторство и привел его к королю, чтобы доказать его невиновность?

— Послушайте, — промолвил кардинал, — все склады­вается как нельзя лучше для того, чтобы король не мог подумать, будто мы с вами все подготовили заранее; ко­роль намерен поехать через несколько дней в Блуа пораз­влечься. Поезжайте в Бретань, привезите в Блуа госпо­дина де Вандома: мы избавим его от половины пути, и визит этот будет выглядеть вполне естественным.

— Однако, — произнес великий приор, — ваше высо­копреосвященство понимает, что мне требуется некое ручательство, что с моим братом не случится чего-нибудь неприятного.

— Что касается такого ручательства, монсеньор, — со скромным видом ответил первый министр, — то его даст вам король, и я уверен, что вы не получите в этом отказа.

— Что ж, в таком случае я поеду сразу после того, как повидаю короля.

— Поезжайте к себе и ждите распоряжения об аудиен­ции, монсеньор; обещаю, что вам не придется ждать его долго.

И в самом деле, уже на следующий день великий приор был принят королем.

Людовик XIII избавил его от необходимости подводить разговор к нужной теме: он первый повел речь о поездке в Блуа и пригласил великого приора и его брата на вели­колепную охоту, которая должна была там состояться.

— Однако, — отважился заметить великий приор, — моему брату известно, что у короля есть нарекания в его адрес; возможно, мне будет довольно трудно добиться, чтобы он покинул свое губернаторство.

— Полноте! — воскликнул Людовик XIII. — Пусть он едет в полном спокойствии, и я даю вам мое королевское слово, что ему причинят не больше вреда, чем вам.

Король вполне мог взять на себя такое обязательство, ибо рассчитывал арестовать обоих.

Великий приор поехал в Бретань, а уже через день двор отправился в Блуа.

Кардинал двинулся в путь накануне, сославшись на то, что плохое состояние здоровья вынуждает его передви­гаться короткими переездами. Выехав за сутки до короля, он, тем не менее, прибыл лишь на следующий день после него и, найдя город чересчур шумным, удалился в пре­лестный небольшой дом, находящийся в одном льё от города и носящий название Борегар.

Через два или три дня после того, как король посе­лился в замке, в Блуа в свой черед прибыли великий приор и его брат. В тот же вечер они были приняты коро­лем, пригласившим их на охоту, которая должна была состояться на следующий день; однако братья ответили, что они благодарят короля, но просят дать им день отдыха. Чтобы засвидетельствовать свое почтение его величеству, они проскакали во весь опор восемьдесят льё! Король обнял их обоих и пожелал им покойной ночи.

В три часа утра, не желая нарушать данного им обе­щания, что Сезару де Вандому причинят не больше вреда, чем великому приору, король приказал арестовать их обоих и отвезти в Амбуаз.

Понятно, какой шум наделал арест двух сыновей Ген­риха IV.

Как и все другие, Шале узнал об их аресте. Перед этим он продолжал видеться с кардиналом и, поскольку кар­динал продолжал оказывать ему радушный прием, думал, полагаясь на полученное обещание, что все, кто участво­вал в попытке устранить кардинала во Флёри, находятся под защитой этого обещания.

Видя, что великий приор и его брат арестованы, он бросился к Ришелье и потребовал исполнения данного им слова.

Кардинал ответил ему, что господин великий приор и господин де Вандом были арестованы не как участники заговора Флёри или его зачинщики, а из-за того, что они давали дурные советы монсеньору герцогу Анжуйскому: один изустно, а другой письменно.

Шале удалился, весьма раздосадованный этим отве­том.

И потому, поразмыслив какое-то время, он счел, что честь побуждает его обратиться к кардиналу с решитель­ным заявлением: это заявление состояло в том, что он забирал назад свое слово и просил кардинала не рассчи­тывать на него впредь; однако найти кого-нибудь, кто согласился бы отнести подобное уведомление министру, оказалось затруднительно.

Два или три человека, прекрасно осведомленных об опасности, которой они подверглись бы, ответили отка­зом.

Тогда Шале решил написать кардиналу и в самом деле послал ему письмо.

Почти сразу после этого он возобновил отношения с г-жой де Шеврёз, которая прежде была его любовни­цей.

Это было объявление войны, куда более явное, чем написанное им письмо.

С этого времени Шале в замыслах кардинала была уго­тована роль козла отпущения в первом же затеянном заговоре.

К тому же Ришелье догадывался, что Шале не будет сидеть смирно и немедленно начнет интриговать.

Кардинал стал ждать.

Ожидание оказалось недолгим.

Герцог Анжуйский, чрезвычайно напуганный неожи­данным арестом двух своих братьев, принялся с еще большей энергией искать убежище за границей или какую-нибудь сильную французскую крепость, под защи­той стен которой он мог бы оказывать сопротивление кардиналу и диктовать свои условия.

Шале предложил молодому принцу служить ему посредником.

Предложение было принято.

Шале принялся за дело.

Он написал одновременно графу Суассонскому, ис­полнявшему обязанности губернатора Парижа; маркизу де Ла Валетту, исполнявшему обязанности губернатора Меца, и маркизу де Легу, фавориту эрцгерцога, в Брюс­сель.

Ла Валетт ответил отказом, но не из-за кардинала, на которого он должен был жаловаться, как и вся француз­ская знать, а потому, что мадемуазель де Монпансье при­ходилась ему близкой родственницей и он не был скло­нен вступать в заговор, имевший целью расстроить ее брак с сыном короля Франции.

Граф Суассонский дал согласие и, более того, послал к герцогу Анжуйскому некоего Буайе, который от его имени предложил принцу пятьсот тысяч экю, восемь тысяч пехотинцев и пятьсот конников, если тот пожелает немедленно присоединиться к нему в Париже.

Что же касается маркиза де Лега, то позднее мы уви­дим, как складывались переговоры с ним.

В тот самый день, когда граф Суассонский послал Буайе к герцогу Анжуйскому, Лувиньи попросил Шале послужить ему секундантом.

Роже де Грамон, граф де Лувиньи, был братом отца маршала де Грамона. Будучи младшим сыном в семье, он не имел ни гроша за душой и при этом старался выгля­деть еще беднее, чем был на самом деле. Он служил оли­цетворением нищеты, и все кругом говорили, что лучше бы ему ходить вовсе без штанов, чем показывать те, какие он носил. Он имел лишь одну рубашку и одни брыжи, и каждое утро ему их стирали и отглаживали. Однажды за ним послал герцог Анжуйский. Герцог очень торопился.

— Право, — ответил Лувиньи, — монсеньор подождет: моя рубашки и мои брыжи еще не постираны.

В другой раз он шел прямо по грязи, не обращая ника­кого внимания на то, куда ставит ногу.

— Осторожнее, граф, — сказали ему, — вы испортите ваши чулки!

— Да пусть, — ответил Лувиньи, — они ведь не мои.

Все это было бы еще ничего, если бы Лувиньи не совершил еще и чудовищную подлость.

Когда во время поединка с Окенкуром, ставшим позд­нее маршалом Франции, противник начал сильно тес­нить его, Лувиньи воскликнул, обращаясь к нему:

— Мне мешают мои шпоры: снимите ваши и дайте мне возможность снять мои.

Окенкур остановился, взял шпагу в зубы и нагнулся, чтобы отстегуть ремни. И в эту минуту Лувиньи преда­тельски, сзади, пронзил его шпагой.

Окенкур чуть было не умер и полгода оставался в постели. В тот момент, когда ему стало особенно плохо, исповедник стал умолять его простить Лувиньи; однако Окенкур был чересчур зол на него, чтобы не предпри­нять меры предосторожности.

— Если я умру, — сказал он, — да, я прощаю его. Если же поправлюсь, то нет.

Этот постыдный поступок был настолько широко известен и его так часто ставили в упрек Лувиньи, что, когда тот попросил Шале послужить ему секундантом, Шале отказался.


«Злобный малый был так уязвлен этим отказом, — гово­рит Бассомпьер, — что тотчас отправился с доносом к кардиналу, рассказав ему все, что знал, и все, чего не знал».


А Лувиньи, которого всегда связывали с Шале брат­ские отношения, знал почти все; среди прочего, он рас­сказал, что Шале отправил письма маркизу де Ла Валетту, графу Суассонскому и маркизу де Легу.

Это был брабантский заговор, как нельзя лучше под­ходивший кардиналу, и потому именно на нем он оста­новил свой выбор.

Заговор с участием Испании, черт побери! Это было как раз то, что кардинал столь долго искал; ему препод­несли этот подарок, и он с удовольствием принял его. Умело руководя этим заговором, можно было заставить вступить в него короля Испании, а король Испании — это брат Анны Австрийской.

Наконец-то кардинал держал в своих руках настоящий заговор.

Он позвал беззаветно преданного ему Рошфора. Чита­тель, надеюсь, помнит его: мы сделали из него главную пружину нашего романа «Мушкетеры».

Рошфор получил приказ отправиться в Брюссель, пе­реодевшись капуцином. Мнимый монах имел при себе рекомендательное письмо от отца Жозефа, которое должно было обеспечить ему доступ в монастыри Флан­дрии; это письмо было подписано настоятелем капуцин­ского монастыря с улицы Сент-Оноре. Никто не должен был знать о его маскировке; ему предстояло путешество­вать пешком, без денег, как настоящему нищенству­ющему монаху, вспупить в монастырь капуцинов в Брюс­селе и подчиняться всей строгости устава этого ордена.

Находясь там, он должен был следить за всеми дей­ствиями маркиза де Лега.

Маркиз был другом настоятеля монастыря и его частым гостем. Роль, предназначенную Рошфору, было не так уж трудно исполнять: прикинувшись врагом кардинала, ему следовало лишь служить эхом и повторять все дурное, что говорили о министре-прелате.

Однако Рошфор пошел дальше: он выдумывал, при­украшивал, добавлял подробности, и его слушали, поскольку он прибыл из Парижа.

Рошфор был человек способный: он играл свою роль так, что все поддались на обман, и первым это сделал маркиз де Лег.

Через две недели маркиз де Лег проникся столь пол­ным доверием к мнимому монаху, что открылся ему.

Речь шла о том, чтобы вернуться во Францию и доста­вить по адресам чрезвычайно важные письма.

Рошфор начал с отказа: одеяние, которое он носил, запрещало ему всякое соприкосновение с мирскими делами.

Маркиз де Лег настаивал.

В итоге мнимый монах согласился оказать услугу дво­рянину, проявившему по отношению к нему столько доброты; но, чтобы вернуться во Францию, ему следо­вало покинуть монастырь, а как покинуть монастырь, не имея разрешения настоятеля, полновластного главы общины?

Только и всего?

Маркиз де Лег попросил самого эрцгерцога погово­рить с настоятелем; понятно, что подобное вмешатель­ство устранило все затруднения; мнимому монаху было разрешено отправиться на воды Форжа, и маркиз де Лег поручил ему доставить во Францию письма, но не вру­чать их самому в Париже, а написать адресату, пригласив его явиться за ними в назначенное место.

Рошфор уехал.

Едва очутившись по эту сторону границы Франции, он написал кардиналу, попросив прислать ему надежного человека. Долго ждать гонца не пришлось. Рошфор вру­чил ему пакет, который он получил от маркиза де Лега; Ришелье ознакомился с его содержимым, приказал снять копии со всех писем, которые там были, и вернул пакет Рошфору, получившему его в нескольких льё от Форжа.

Как только пакет снова оказался в его руках, Рошфор написал адресату, пригласив его прибыть за письмами; спустя пять или шесть дней адресат явился: это был адво­кат по имени Ла Пьер, живший на улице Пердю, возле площади Мобер.

Затем адвокат вернулся в Париж и отправился прямо в особняк Шале.

Шале прочитал письма и написал ответ на них.

Что содержал этот ответ?

Никто, кроме кардинала и короля, этого так никогда и не узнал.

Как только кардинал уведомил короля об этой интриге, его величество вознамерился арестовать Шале и предать суду королеву и герцога Анжуйского; однако кардинал упросил короля подождать, пока заговор не созреет.

А что требовалось, чтобы заговор созрел?

Требовалось письмо короля Испании в ответ на посла­ние, написаное Шале. Это письмо должно было возве­стить о том, что Филипп IV готов заключить договор с французской знатью.

Но еще до прихода этого письма Шале мог заподо­зрить неладное и бежать. Король решил отправиться в путешествие в Бретань; двор последовал за ним, а Шале последовал за двором. Будучи гардеробмейстром, он не мог покинуть короля. Людовик XIII, видевший его при своем подъеме с постели и отходе ко сну, был уверен, что Шале будет у него под рукой, когда он пожелает аресто­вать его.

Наконец письмо его католического величества при­было.

Получив это письмо, Шале в тот же день имел долгую беседу с королевой и герцогом Анжуйским; кроме того, до двух часов ночи он оставался у г-жи де Шеврёз.

На следующий день он был арестован.

Заговор созрел!

Шале открыл собой список фаворитов, которых Людо­вик отдавал одного за другим своему министру, а министр — палачу.

Людовик XIII очень любил Шале; но однажды, когда, исполняя свою должность гардеробмейстера, Шале пода­вал королю рубашку, он позволил себе развлечься, пере­дразнивая какую-то из дурных привычек его величества. К несчастью, Людовик XIII надевал рубашку, стоя перед зеркалом, и он увидел в этом зеркале, как Шале намехается над ним.

Кроме того, Шале не раз высмеивал короля по поводу холодности его темперамента и его физической слабости; эти насмешки, которые были всего лишь обидами, пре­вратились в преступления, когда Шале был обвинен кар­диналом. Что же это было за обвинение, или, по крайней мере, что же просочилось наружу?

Шале обвиняли в том, что он соумышленно с короле­вой и герцогом Анжуйским намеревался убить короля.

Каким образом?

Одни говорили, что он собирался сделать это с помо­щью отравленной рубашки; другие утверждали, что он должен был попросту ударить его кинжалом; были и такие, кто пошел еще дальше: они рассказывали, что однажды ночью Шале уже отдернул занавеску кровати, чтобы совершить это убийство, но отступил перед коро­левским величием, как ни умерено оно было сном, и нож выпал у него из рук.

Что касается этого последнего обвинения, то оно рушится само собой, когда принимается во внимание простая статья французского придворного церемониала:

«Гардеробмейстер не находится в спальне короля, когда король спит, а камердинер не покидает спальни короля во все время, когда король лежит в постели».

Значит, если такая попытка и вправду имела место и события развивались так, как об этом рассказывали, то камердинер должен был находиться в сговоре с Шале или же Шале покушался на убийство, когда камердинер спал.

Как мы уже говорили, кардинал держал заговор в своих руках и умело направлял его. Королева впала в полную немилость; герцог Анжуйский, дабы избежать предания суду за пособничество, был вынужден жениться на мадемуазель де Монпансье; наконец, Шале был приговорили к пыткам, как обычным, так и с при­страстием, к отсечению головы и к четвертованию тела!

За несколько дней до того, как этот приговор был вынесен, в Нант приехала мать Шале; это была одна из тех женщин, благородных по рождению и наделенных благородным сердцем, каких по временам можно увидеть в вуали и в трауре на ступенях истории прошлых веков. Поскольку никаких сомнений в отношении приговора не было, она сделала все возможное, чтобы получить доступ к королю; но, согласно приказам короля, он не прини­мал никого, кроме кардинала.

Когда приговор был оглашен, г-жа де Шале предпри­няла новую попытку пробиться к королю, но все было тщетно.

Однако она так просила и умоляла, что, наконец, ей дали обещание вручить королю письмо, которое она при­несла. Король получил ее письмо, прочитал его и велел передать ей, что он ответит в течение дня.

Это письмо, которое мне не удалось обнаружить ни в одном историческом сочинении, даже в удостоенном награды историческом труде г-на Базена, заслуживает того, чтобы его знали; и потому, даже рискуя не получить премию в десять тысяч франков за проявление внимания к такого рода подробностям, мы даем нашим читателям возможность ознакомиться с ним:


«Государь!

Я признаю, что тот, кто оскорбил Вас, заслуживает мук не только на этом свете, но и в иной жизни, ибо Вы есть образ Божий. Однако, когда Господь обещает про­щение тем, кто просит о нем с истинным раскаянием, он тем самым научает королей, как им следует посту­пать. Но если слезы способны изменить приговор Небес, то неужели у моих слез, государь, недостанет сил про­будить в Вас жалость? Право творить суд есть куда менее важное следствие власти короля, чем право про­являть милосердие: наказывать не столь похвально, как прощать. Сколько на этом свете живет людей, которые постыдно лежали бы под землей, не помилуй их Ваше Величество!

Государь, Вы король, отец и повелитель этого несчаст­ного узника: может ли он быть зловреден более, чем Вы добры, и виновен более, чем Вы милосердны? Разве не надеяться на Ваше великодушие не значит оскорблять Вас?Лучшим примером для людей добрых служит состра­дание; злые люди, видя казнь другого человека, стано­вятся лишь хитрее, а не лучше. Государь, стоя на коле­нях, я прошу Вас сохранить жизнь моему сыну и не допустить, чтобы тот, кого я вскормила для службы Вам, умер из-за службы другому; чтобы тот ребенок, которого я так любовно взрастила, стал причиной скорби тех недолгих дней, что мне остались, и, наконец, чтобы тот, кого я произвела на свет, свел меня в могилу. Увы, государь, почему не умер он при рождении или от раны, полученной им при Сен-Жане, или подвергаясь какой-нибудь иной опасности из числа тех, что подсте­регали его, когда он служил Вам в Монтобане, в Монпе­лье и других местах, или даже от руки того, кто при­чинил нам столько огорчений? Сжальтесь над ним, государь: из-за его прошлой неблагодарности Ваше мило­сердие станет еще более достойным уважения. Я отдала его Вам, когда ему было восемь лет; он внук маршала Монлюка, а через жену — внук президента Жаннена. Его близкие, которые служат Вам ежечасно, не смеют, опа­саясь разгневать Вас, броситься к Вашим ногам, чтобы смиренно и почтительно, со слезами на глазах, вместе со мною просить Вас сохранить этому несчастному жизнь, которую он должен будет закончить либо в вечном зато­чении, либо в заграничной армии, находясь на Вашей службе. Таким образом Ваше Величество сможет изба­вить его близких от позора и от потери, удовлетворить правосудие и одновременно проявить милосердие, заставляя все более и более восхвалять Ваше мягкосердечие и вечно молить Бога о здоровье и преуспеянии Вашей цар­ственной особы всех нас, а в особенности меня, Вашей покорнейшей служанки и подданной

ДЕ МОНЛЮК».


Желаете знать, как Людовик XIII, бессердечный и бес­чувственный король, ответил на этот несравненный образец материнского красноречия? Правда, его ответ, по всей вероятности, был продиктован кардиналом.


«Госпоже де Шале-матери,

Господь, никогда не совершающий ошибок, впал бы в великое заблуждение, если бы, установив своими зако­нами вечное пребывание в муках для виновных, миловал бы всех тех, кто просит прощения. Тогда добрые и добро­детельные не имели бы никакого преимущества перед злыми, у которых всегда достанет слез, чтобы изменить приговор Небес, Я признаю это, и такое признание заставило бы меня весьма охотно простить Вас, если бы Бог, даровавший мне особую милость, избрав меня здесь, на земле, своим истинным образом, присовокупил бы к этому еще один дар, который он приберегает лишь для себя самого, — способность распознавать сущность людей; ибо тогда, благодаря истинному знанию, которое мне дано было бы черпать из этого божественного дара, я обрушил бы на голову Вашего сына карающие молнии моего правосудия, либо отвел их назад, как только мне стало бы ясно, истинно или мнимо его раскаяние, вслед­ствие которого, однако, Вы и теперь, хоть я и не могу принять безошибочного решения, могли бы добиться от меня милосердного помилования, если бы это оскорбление касалось лишь меня одного; ибо знайте, что я вовсе не жестокий и суровый король и что объятия моего мило­сердия всегда открыты, дабы принять тех, кто с истин­ным сокрушением о совершенном им проступке смиренно приходит ко мне просить прощения.

Но, когда я бросаю взгляд на многие миллионы пола­гающихся на мою заботливость людей, для которых я являюсь надежным пастырем и которых Бог дал мне охранять, словно доброму отцу семейства, обязанному печься о них, как о собственных детях, и также руково­дить ими, дабы по окончании земной жизни дать ему в этом отчет, и тем самым достаточно показываю Вам, что право творить суд есть куда менее важное след­ствие власти, чем право проявлять милосердие и состра­дание к моим верным подданным и преданным слугам, которые уповают на мою доброту, мне хочется спасти их от угрожающей им гибели справедливым наказанием одного, ибо ничего нет вернее того, что порой строго наказать одного есть милость для многих. И если я соглашусь с Вами, что многие из живущих доныне людей постыдно лежали бы под землей, не получи они моего прощения, то и Вы согласитесь, что, поскольку их пре­грешения не идут ни в какое сравнение с гнусным пре­ступлением Вашего сына, эти люди заслуживали моего милосердия. И в самом деле, в истинности сказанного мною Вы можете убедиться на примере других, которые совершили подобное преступление и были уличены в нем, а теперь, справедливо наказанные, гниют в земле, между тем как если бы они уцелели после своих нечестивых и отвратительных деяний, то корона, венчающая мою голову, стала бы ныне прискорбной причиной невзгод для тех, кто привык видеть священные лилии цветущими даже среди смут и беспорядков; и эта могущественная монархия, так хорошо и так успешно управлявшаяся и сохранявшаяся королями, моими предшественниками, была бы растерзана и разорвана на части узурпаторами. Так что не считайте меня жестокосерднее искусного хирурга, вынужденного иногда отсечь какой-нибудь зара­женный и гниющий член, дабы обезопасить другие части тела, которые без этого сострадательного отсечения стали бы пищей червей; и будьте уверены, что если и есть несколько злых людей, становящихся при этом лишь хитрее, то есть также и много тех, кто исправляется под страхом наказания.

Встаньте же с колен и не просите более сохранить жизнь человеку, желавшему отнять ее у того, кто, по Вашим собственным словам, является его добрым отцом и повелителем, и у Франции, его матери и кормилицы. Это соображение, кузина, лишает меня веры в то, что Вы вскармливали и воспитывали его для службы мне, ибо пища, которую Вы давали ему, оказала на его нрав такое пагубное и варварское воздействие, что зародило у него желание совершить столь неслыханное отцеубийство! И потому я предпочитаю теперь видеть скорбь тех недол­гих дней, что Вам осталось жить, чем недостойно воз­наградить его измену и вероломство гибелью моей соб­ственной особы и всего моего народа, оказывающего мне полное и безусловное повиновение; я признаю справедли­выми Ваши сожаления о том, что он не умер в Сен-Жане, Монтобане или других местах, которые он старался сохранить не для своего законного государя, а для врагов моего достояния, не для спокойствия моего народа, а для того, чтобы возмутить его. Тем не менее, если это правда, что нет худа без добра, я должен возблагода­рить Небо за возможность обезопасить все мое государ­ство таким заметным примером, ибо он послужит зер­калом для тех, кто живет ныне, и для потомства, научая, как должно любить своего короля и преданно служить ему, и пусть он будет страхом для многих дру­гих, которым безнаказанность этого преступления при­дала бы еще больше дерзости совершить нечто подоб­ное.

Вот почему Вы тщетно будете впредь взывать к моей жалости, хотя у меня ее больше, чем это можно выра­зить словами, и я желал бы, чтобы данное преступление касалось лишь меня одного, ибо тогда Вы скоро получили бы прощение, о котором просите; однако Вам известно, что короли, будучи публичными особами, от которых полностью зависит спокойствие государства, не должны позволять ничего, что можно было бы поставить в упрек их памяти, и обязаны быть истинными защитниками правосудия.

И потому, пребывая в королевском сане, я не должен допускать ничего, в чем могли бы упрекнуть меня мои верные подданные, а кроме того, я страшился бы, что Господь, который, царствуя над королями, подобно тому как короли царствуют над народами, всегда покрови­тельствует добрым и святым делам и строго наказы­вает несправедливость, однажды потребует у меня, с угрозой для моей вечной жизни, дать отчет за неспра­ведливое дарование земной жизни тому, кто не мог наде­яться получить от моего милосердия других обещаний, кроме тех, что я даю вам обоим, лишь приняв во внима­ние слезы, которые Вы проливаете передо мною: я изменю приговор моего суда, смягчив строгость казни; кроме того, я обещаю помочь Вам своими благочестивыми молитвами, которые я вознесу к Богу, дабы он соблаго­волил быть настолько же сострадателен и милосерден по отношению к душе Вашего сына, насколько тот был жесток и безжалостен по отношению к своему государю, и дабы он ниспослал Вам терпения в Вашей скорби, какого Вам желает Ваш добрый король.

ЛЮДОВИК».


Оставался еще кардинал.

Однако г-жа де Шале даже не подумала о нем; она предпочла обратиться к палачам. Мы говорим «к пала­чам», так как в это время в Нанте их было два: один приехал вслед за королем и звался придворным палачом, другой пребывал в Нанте и звался город­ским палачом.

Несчастная мать собрала все золото и все драгоцен­ности, какие у нее были, дождалась темноты и неожи­данно явилась к одному и другому палачу.

Казнь должна была состояться не ранее следующего дня.

Да будет нам позволено позаимствовать нижеследу­ющие подробности из нашей «Истории Людовика XIV»; мы можем поручиться, что новые изыскания не принесут нам ничего нового.


«Шале отказался от всех признаний, сделанных им кар­диналу, и заявил, что они были продиктованы его высоко­преосвященством, обещавшим ему помилование; в конце концов он потребовал очной ставки с Лувиньи, единствен­ным его обвинителем.

Это была та малость, на которую он был вправе рассчи­тывать, и ответить ему отказом не сочли возможным.

Так что в семь часов Лувиньи был доставлен в тюрьму и поставлен лицом к лицу с Шале. Лувиньи был бледен и дро­жал; Шале был тверд, как человек, у которого спокойна совесть. Именем Бога, перед которым он вот-вот должен был предстать, Шале заклинал Лувиньи заявить, доверял ли когда-либо он, Шале, ему хоть малейшую тайну, каса­ющуюся убийства короля и брака королевы с герцогом Анжуйским. Лувиньи смутился и, несмотря на свои преды­дущие показания, признался, что не слышал ничего такого из уст Шале.

— Но как же тогда, — спросил его хранитель печати, — вам удалось узнать о заговоре?

— Будучи на охоте, — ответил Лувиньи, — я услышал, как какие-то совершенно незнакомые мне люди, одетые в серое платье, говорили за кустами нескольким придворным вельможам то, о чем я доложил господину кардиналу.

Шале презрительно улыбнулся и, повернувшись к храни­телю печати, произнес:

— Теперь, сударь, я готов умереть.

А затем, понизив голос, прошептал:

— О предатель кардинал! Это ты поставил меня в то положение, в каком я теперь нахожусь!

И правда, час казни близился; тем не менее одно стран­ное обстоятельство заставляло думать, что она не состо­ится: придворный и городской палачи исчезли оба, и с самого рассвета их тщетно искали.

Вначале все думали, что это хитрость, пущенная в ход кардиналом, чтобы дать Шале отсрочку, во время которой для него добьются смягчения наказания; однако вскоре раз­несся слух, что нашелся новый палач и что казнь всего лишь задержится на час или два. Этот новый палач был приго­воренный к повешению солдат, которому было обещано помилование, если он согласится казнить Шале.

Как нетрудно понять, солдат, при всей своей неподго­товленности к такой работе, согласился.

Так что в десять часов все было готово к казни. Секре­тарь суда пришел предупредить Шале, что ему осталось жить лишь несколько минут. Тяжело, когда ты молод, богат, красив и являешься потомком одной из самых знат­ных семей Франции, умирать из-за такой жалкой интриги, став жертвой подобного предательства; и потому при известии о своей скорой смерти Шале на мгновение охва­тило отчаяние.

И в самом деле, несчастного молодого человека, казалось, покинули все. Королева, и сама страшно скомпрометирован­ная, не могла решиться ни на один шаг в его пользу; герцог Анжуйский удалился в Шатобриан и не давал ничего знать о себе; г-жа де Шеврёз, предприняв все, что подсказал ей ее беспокойный ум, укрылась у принца де Гемене, чтобы не видеть гнусное зрелище смерти своего любовника.

И потому Шале решил, что ему не стоит больше ждать помощи ни от кого на свете, как вдруг он увидел свою мать, о присутствии которой в Нанте он и не подозревал и которая, не сумев спасти сына, пришла помочь ему уме­реть.

Госпожа де Шале, как мы уже говорили, была одной из тех благородных натур, какие исполнены одновременно самоотверженности и покорности судьбе; она сделала все, что в человеческих силах, чтобы оспорить у смерти своего сына; теперь ей следовало сопровождать его до эшафота и поддерживать до последней минуты. И с этой целью, до­бившись разрешения сопровождать осужденного, она яви­лась к нему.

Шале бросился в объятия матери и разрыдался; но, почерпнув мужество в этой материнской силе, он поднял голову, отер слезы и произнес:

— Я готов!

Он вышел из тюрьмы. У ворот ждал солдат, которому для выполнения его страшной обязанности дали первый попавшийся меч: это был меч швейцарского гвардейца.

Траурная процессия двинулась к городской площади, где был возведен эшафот. Шале шагал между священником и матерью.

Все кругом оплакивали этого красивого, богато одетого молодого человека, которого вот-вот должны были каз­нить, но столько же слез было пролито и из-за этой благо­родной вдовы, еще облаченной в траур по мужу и сопрово­ждавшей своего единственного сына на смерть.

Подойдя к подножию эшафота, она поднялась по его ступеням вместе с осужденным.

Шале опирался на ее плечо; духовник шел позади них.

Солдат был бледнее, чем приговоренный, и дрожал силь­нее его.

Шале в последний раз обнял мать и, став на колени перед плахой, произнес короткую молитву. Мать опустилась подле него на колени и присоединила к его молитве свою.

Мгновение спустя Шале повернулся в сторону солдата и сказал:

— Бей! Я жду.

Солдат, весь дрожа, поднял меч и ударил.

Шале испустил стон, но поднял голову; он был всего лишь ранен в плечо: неопытный палач нанес удар слишком низко.

Все увидели, как Шале, обагренный кровью, обменялся несколькими словами с солдатом, в то время как мать под­нялась с колен и подошла к сыну, чтобы обнять его.

Затем он снова положил голову на плаху, и солдат уда­рил во второй раз.

Шале снова закричал: и на этот раз он был всего лишь ранен.

— К черту этот меч! — воскликнул солдат. — Он черес­чур легкий, и, если мне не дадут что-нибудь другое, я никогда не доведу это дело до конца.

И с этими словами он отбросил меч в сторону.

Шале на коленях дополз до своей матери и склонил к ней на грудь свою окровавленную и изувеченную голову.

Солдату принесли бочарный топор; но не оружие подвело палача: ему изменила его собственная рука.

Шале вновь занял свое место.

Зрители этой ужасной сцены насчитали тридцать два удара. На двадцатом осужденный еще издал возглас:

— Иисус! Мария!

Затем, когда все было кончено, г-жа де Шале выпрями­лась, воздела к небу обе руки и произнесла:

— Благодарю тебя, Боже! Я полагала быть всего лишь матерью осужденного, а оказалась матерью мученика!

Она попросила отдать ей останки сына, и ей их пере­дали. Временами кардинал был исполнен милосердия.

Госпожа де Шеврёз получила приказ оставаться в Ле-Верже, где она находилась.

Гастон узнал о смерти Шале, сидя за игорным столом, и тотчас продолжил партию.

Королева явилась по требованию короля в совет, где ей было велено сесть на табурет. Там ей предъявили показания Лувиньи и признания Шале. Ее обвинили в желании убить короля, чтобы выйти замуж за герцога Анжуйского.

До этой минуты королева хранила молчание; но, услы­шав такое обвинение, она встала и ограничилась тем, что с одной их тех презрительных улыбок, какие были столь присущи этой красавице-испанке, ответила:

— Я не так уж много выиграла бы от подобной замены.

Этот ответ окончательно оттолкнул от нее короля, до последней минуты жизни верившего, что Шале, герцог Анжуйский и королева замышляли убить его.

Лувиньи не стал заходить дальше в своих бесстыдных обвинениях: год спустя он был убит на дуэли.

Что же касается Рошфора, то он имел дерзость вер­нуться в Брюссель и даже после казни г-на де Шале оста­вался в своем монастыре, причем никто не знал о его при­частности к смерти этого несчастного молодого человека. Но однажды, повернув за угол какой-то улицы, он стол­кнулся с конюшим графа де Шале и едва успел опустить себе на лицо капюшон; однако, несмотря на эту предосто­рожность, он из опасения быть узнанным тотчас же поки­нул город. И правильно сделал, ибо сразу после его исчезно­вения ворота были заперты, затем начались розыски, и монастырь был обыскан.

Но было уже слишком поздно: Рошфор, снова обратясь в кавалера, во весь дух мчался по дороге на Париж; он воз­вратился к его высокопреосвященству, радуясь успеху воз­ложенного на него поручения, которое, по его представле­нию, он достойновыполнил.

Вот что такое совесть!»


XII

В разгар неожиданных поворотов этой кровавой драмы у короля появился новый фаворит: им стал молодой чело­век по имени Франсуа де Баррада.

Откуда взялся этот нежданно-негаданно появившийся фаворит? Выяснить это затруднительно: авторы биогра­фических словарей не сочли его имя достойным того, чтобы оно было вписано на страницы их сочинений, а в мемуарах частных лиц о нем говорится крайне мало.

Правда, по прошествии времени он нечестивцем уже больше не был.

Таллеман де Рео говорит о нем кратко, но вполне определенно:


«Король страстно любил Баррада, и его обвиняли в том, что он предавался с ним всяческим мерзостям».


Раздор между Баррада и королем начался из-за того, что молодой человек влюбился в фрейлину королевы, звавшуюся Прекрасной Крессиа, и захотел жениться на ней; король не дал на это согласия.

При таком умонастроении короля понадобилось совсем немного для того, чтобы погубить фаворита.

Позволим рассказать о том, что его погубило, Менажу: в этом деле есть некоторые подробности, которые я пред­почитаю сообщить посредством цитирования.


«Однажды, когда король охотился, с его головы упала шляпа и, покатившись, попала прямо под брюхо лошади Баррада, а поскольку как раз в эту самую минуту лошади вздумалось мочиться, то она совершенно испортила шляпу короля, настолько сильно разгневавшегося на хозяина лошади, как если бы тот сделал это нарочно. Упомянутое происшествие, которое заставило бы рассмеяться любого другого, было крайне болезненно воспринято королем, и с этого времени он перестал любить Баррада».


Кардинал воспользовался этим обстоятельством. Бар­рада был несколько запятнан участием в деле Шале; кар­динал обратился к королю с требованием дать отставку трем мелким офицерам из его свиты, которые нагло злоупотребляли доверием к ним госу­даря.

Король уволил трех своих слуг, двое из которых, будучи замешаны в убийстве маршала д’Анкра, были совершенно уверены в благосклонности к ним короля.

Баррада оказался в числе тех, кто попал в немилость, но, не успев злоупотребить своим положением фаворита, отделался ссылкой. Продлись его фавор еще полгода, он наверняка лишился бы головы.

Затем, поскольку королю непременно нужно было кого-нибудь любить, он привязался к молодому человеку по имени Сен-Симон.

Правда, тот обладал положительными качествами, вполне оправдывавшими привязанность к нему короля: он всегда доставлял достоверные новости, связанные с охотой, не чересчур горячил лошадей и, трубя в рог, не напускал в него слюну.

Откройте все мемуары того времени, дорогие чита­тели, и поищите другие причины огромного успеха, кото­рого добился этот молодой человек; бьюсь об заклад, что вы не найдете их.

И потому 19 декабря 1626 года Малерб пишет своему другу Пейреску:


«Вам уже известно об отставке, данной Баррада; теперь его место занял сьер Симон, паж той же самой конюшни. В прошлую среду король представил его королеве-матери: это молодой человек лет восемна­дцати. Дурное поведение предшественника послужит ему уроком, а его падение побудит действовать разу­мнее. Я слышал от госпожи принцессы де Конти, как она сама видела, что однажды король, находясь в покоях королевы и выказывая Баррада ласку, брызнул ему в лицо несколько капель померанцевой воды; Баррада пришел от этого в такую ярость, что он подскочил к королю, вырвал у него из рук склянку с этой водой ...и разбил ее у своих ног. Человек, который хотел бы умереть в фаворе, так не поступает».


Более всех усердствовал в устранении несчастного Баррада г-н де Шавиньи.

Господин де Шавиньи считался сыном кардинала.

Однажды, присутствуя на собрании у короля, где речь шла о том, чтобы ниспровергнуть г-на де Ришелье и заключить его в Бастилию, Шавиньи проголосовал так же, как и все.

— Tu quoque, fili![63] — воскликнул король.

Неприязнь Шавиньи к Баррада проистекала из того, что тот не поклонился ему, после того как Шавиньи при встрече с ним позволил себе какую-то неучтивость. Когда король увидел приказ, предписывавший Баррада отпра­виться в отдаленную провинцию, он покачал головой и произнес:

— Я его знаю, он не поедет.

Баррада и в самом деле долго противился, заявляя, что он никуда не поедет, пока не увидит короля; но в конце концов ему пришлось подчиниться силе.

Позднее, когда Людовик XIII осаждал Корби, Баррада сумел воспользоваться благоприятным моментом и вновь встретился с королем. И тогда, по-прежнему исполнен­ный ненависти к Ришелье, он предложил арестовать кар­динала, испрашивая для этого всего лишь пятьсот кон­ников, голубую орденскую ленту и жезл капитана гвардии; если эти условия будут приняты, он подстере­жет его высокопреосвященство в горном проходе, и, по его утверждению, кардинал, внезапно оказавшись лицом к лицу с человеком, которого он полагал находящимся в ссылке и которого, как ему было известно, все еще любит король, растеряется и позволит отвезти себя куда угодно.

Это предложение Баррада сделал графу Суассонскому.

— Хорошо, сударь, — сказал граф, — я поговорю об этом с господином герцогом Анжуйским.

— О господин граф, — ответил Баррада, — не надо! Я желаю иметь дело лишь с честными людьми.

Впрочем, все это немного развлекало бедного короля, умиравшего со скуки. Одна из бед Людовика XIII с его неполноценным душевным складом состояла в том, что он постоянно скучал. Вот почему не было такой дурац­кой выдумки, которой он ни испробовал, чтобы раз­влечься; король обучился всякого рода ремеслам, помимо тех, что касаются охоты: он умел делать кожаные пушки, изготавливать силки и сети, чеканить монету. Он был хорошим кулинаром, в надлежащее время варил варенья, выращивал зеленый горошек и посылал продавать его на рынке; наконец, он стал учиться шпиговать.

Все то время, пока король был охвачен этой причудой, можно было наблюдать, как в дворцовые покои является придворный повар Жорж с серебряными шпиговальными иглами и превосходными кусками телячьей корейки.

Как-то раз члены королевского совета попросили доложить королю, что все они в сборе.

— Сегодня совещания не будет, — сообщил придверник, — его величество шпигует.

Он отлично брил, не хуже самого лучшего брадобрея. Однажды ему пришла в голову мысль сбрить всем своим офицерам бороду, оставив у них на подбородке лишь маленький клочок волос, и потому такое украшение лица стало называться королевским.

Об этой причуде короля сочинили песенку, которая называлась так:

«Песня про то, как король самолично брил бороды всем своим офицерам и придворным или приказывал брить их в своем присутствии, не оставляя им ничего, кроме пучка волос под нижней губой».

Вот эта песенка; как можно убедиться, она не такая уж злая:


— О борода моя, о горе!

Кто сбрил тебя, сказать изволь?

— Людовик, наш король:

Он бросил вкруг себя орлиный взор

И весь обезбородил двор.

— Ла Форс, а ну-ка покажитесь:

Сбрить бороду вам тоже след.

— Нет, государь, о нет!

Солдаты ваши, точно от огня,

Сбегут от безбородого меня.

Оставим клинышек-бородку

Кузену Ришелье, друзья,

Нам сбрить ее никак нельзя:

Где, к черту, смельчака такого я возьму,

Что с бритвой подойдет к нему?[64]


Мы привели эту песенку не ради самой песенки, а как вещественное доказательство.

Выше уже говорилось, что Людовик XIII был довольно хорошим музыкантом и даже композитором. Когда умер кардинал, король, испытывая потребность сочинить в связи с этим событием мелодию, взял за основу написан­ное по этому случаю рондо, которое начиналось сло­вами:


Он наконец от нас ушел, убрался восвояси ...


Автором рондо был Мирон, чиновник Счетной палаты.

Последним ремеслом короля стало изготовление окон­ных рам; пристрастие к такого рода занятиям он питал с самой юности, ибо, рассказывая о событиях, относя­щихся к 1618 году, Бассомпьер говорит:


«В то время король, который был еще очень юн, развле­кал себя множеством занятий, свойственных его возрасту: он рисовал, пел, делал из перьевых трубочек модели фонта­нов Сен-Жермена, мастерил небольшие охотничьи снасти и играл на барабане, что ему чрезвычайно удавалось».


Ему сочинили эпитафию, заканчивавшуюся словами:


Имел лакейских добродетелей он тьму,

Но королевских Бог, увы, не дал ему.


«Тем не менее, — говорит Таллеман де Рео, — в нем находили одну королевскую добродетель, если только при­творство является добродетелью. Накануне ареста герцога Вандомского и его брата он всячески обласкал их, а на дру­гой день поинтересовался у г-на де Лианкура:

— Могли вы когда-нибудь вообразить такое?

— Нет, государь, я не мог вообразить этого: вы слишком хорошо играли свою роль».

Карл IX на другой день после Варфоломеевской ночи тоже спрашивал свою мать: «Ну и как по-вашему, суда­рыня, удалась мне моя маленькая роль?»

Но, несмотря на все эти развлечения, которые приду­мывал себе король, он все равно продолжал скучать. Когда же скука его становилась особенно сильной, он избирал того, к кому испытывал в это время наибольшую симпатию, брал его за руку и говорил:

— Встанем у окна, сударь, и поскучаем вместе.

Король и тогда скучал, но немного меньше, поскольку кто-то разделял с ним скуку.

Ну а теперь, хотите знать, что стало с врагами карди­нала спустя год после заговора Шале?

Шале, как мы видели, был казнен; маршал д'Орнано умер в донжоне Венсенского замка; великий приор и его брат пребывали там же в заключении; г-жа де Шеврёз была сослана в Лотарингию; граф Суассонский укрылся в Италии, и, наконец, герцог Анжуйский женился и в качестве свадебного подарка получил от короля земель­ных владений на миллион; его жена принесла ему четы­реста тысяч ливров годового дохода, и вследствие этого брачного союза он стал носить титулы принца Домба и Ла-Рош-сюр-Йона, герцога Орлеанского, Шартрского, Монпансье и Шательро, графа Блуа и сеньора Монтаржи. Однако все эти титулы были вписаны в брачный кон­тракт кровью Шале!

Что же касается принца Генриха де Конде, то его лет за пять до этого заключили в Венсенский замок, и он так никогда и не оправился от этого поражения. Правда, за три года своего заключения он сблизился со своей женой, и следствием этого сближения стало появление на свет двух детей: Анны Женевьевы де Бурбон, ставшей позднее известной под именем герцогини де Лонгвиль, и Луи II де Бурбона, именовавшегося впоследствии Великим Конде.

Так что никто из них не вызывал уже опасений у кар­динала; но, пока он принижал внутренних врагов, возвы­сился внешний враг: этим врагом был герцог Бекингем.

Бекингем, счастливый влюбленный, покинул Фран­цию, не утратив надежды стать счастливым любовником; он сохранил связь с г-жой де Шеврёз, и через нее ему было известно, что он по-прежнему занимает главное место в сердце Анны Австрийской.

И потому он через посредство короля Карла I беспре­рывно добивался разрешения отправиться в Париж послом; однако Людовик XIII, а вернее, кардинал, отка­зывал в этом разрешении с тем же упорством, с каким его просили.

В свое время Бекингем сказал королеве: «Если я не смогу вернуться во Францию другом, я вернусь сюда вра­гом и увижу вас снова, даже если для этого мне придется перевернуть вверх дном весь мир!»

Для Бекингема настало время исполнить свое обеща­ние; предлогом для него послужила Ла-Рошель.

Но, перед тем как принять такое крайнее решение, он исчерпал все другие средства.

Во-первых, он породил дрязги между Карлом I и Ген­риеттой Французской, подобные тем, какие Ришелье порождал между Людовиком XIII и Анной Австрий­ской.

Затем в один прекрасный день он приказал отослать обратно всю французскую свиту королевы, подобно тому как однажды Людовик XIII отослал обратно всю испан­скую свиту инфанты, и сделано это было столь грубо, что со своими соотечественниками Генриетте Французской пришлось попрощаться с высоты того самого окна Уайт­холла, через которое двадцать два года спустя вышел Карл I, чтобы подняться на эшафот.

Оскорбление было тяжким; Испания предложила при­соединиться в случае войны к Франции; однако Ришелье счел произошедшее чересчур мелким поводом для того, чтобы два королевства вступили в ссору. И потому он ограничился тем, что 27 сентября 1626 года отправил в Лондон маршала де Бассомпьера, дабы на основе взаим­ной договоренности добиться удовлетворения за нане­сенную королеве обиду.

Посольство кое-как примирило супругов, не сумев, однако, устранить рознь в делах любви и политики.

Маршал привез обратно в Англию исповедника коро­левы. Вначале его хотели отправить назад во Францию; однако Бассомпьер проявил твердость и сумел не только восстановить в правах исповедника и викария дворцовой часовни королевы, но еще и вынудил английскую сто­рону принять французского епископа и десятерых фран­цузских священников из немонашествующего духовен­ства. Кроме того, было оговорено число слуг, которых Генриетта Французская могла набирать из своей страны.

После чего были устроены грандиозные празднества, которые никого не ввели в заблуждение, и граф де Бас­сомпьер с великолепными подарками вернулся во Фран­цию, привезя с собой — подобно Дюкену, которому позд­нее предстояло сделать нечто подобное по возвращении из Алжира, — семьдесят английских католических свя­щенников, по его просьбе выпущенных из тюрьмы.

И тогда Бекингем, видя, что две его первые попытки разорвать отношения между Англией и Францией оказа­лись несостоятельными, побудил английского короля встать на сторону французских протестантов и предоста­вить им помощь; одновременно он приказал тайком передать жителям Ла-Рошели, подвергавшейся опасно­сти со стороны Ришелье, что они могут обращаться прямо к нему, Бекингему.

Жители Ла-Рошели поспешили воспользоваться этим советом: они отправили к Бекингему герцога де Субиза и графа де Бранкаса; и тогда фаворит, давая им больше того, что они просили, вывел из портов Великобритании флот из сотни парусников и, ринувшись с ними на остров Ре, захватил его.

Одна лишь цитадель продолжала сопротивляться; ее обороняли граф де Туара и две сотни французов: эта гор­стка храбрецов противостояла двадцати тысячам англи­чан!

На этот раз у Франции не было никакой возможности отказаться от военных действий: перчатка ей была бро­шена, причем на ее собственной территории.

Бекингем, располагавший силами всей Англии, рас­считывал объединить против Франции еще и Испанию, уязвленную отказом от союза с ней, Империю и Лота­рингию.

Франция, какой бы могущественной они ни стала тру­дами Генриха IV и стараниями Ришелье, не смогла бы устоять против такой коалиции и была бы вынуждена покориться.

И тогда Бекингем явился бы как посредник для веде­ния переговоров; мир Франции был бы дарован, но одним из условий мирного договора стало бы возвраще­ние Бекингема в Париж послом.

Так что Европе предстояло всколыхнуться, а Фран­ции — быть преданной мечу и огню из-за любви Анны Австрийской и Бекингема!

О великие секреты, тщательно упрятанные в храни­лища тайн истории, сколь же ничтожными вы оказывае­тесь, когда рука летописца срывает с вас покровы и нагими являет людским взглядам! Какую превосходную книгу можно было бы написать о подлинных причинах войн, обагривших кровью мир со времен Троянской войны и кончая Семилетней войной! И сколь чудовищна статистика мертвых, оставшихся на полях сражений в Азии, Европе, Африке и Индии из-за любовных страстей королев и честолюбивых стремлений королей!

Кинжал Фелтона положил конец замыслу Бекингема.

Двадцать четвертого августа 1628 года известие о том, что что лорд Бекингем убит, вылетело из Портсмута и обрушилось на Европу.

За три дня до этого в Портсмуте вспыхнул мятеж; народ, утверждавший, и не без основания, что все его беды идут от Бекингема, вышиб двери его дворца и убил его врача.

На следующий день на всех улицах Лондона было рас­клеено следующее воззвание:

«КТО ПРАВИТ КОРОЛЕВСТВОМ? КОРОЛЬ.

КТО ПРАВИТ КОРОЛЕМ? ГЕРЦОГ.

КТО ПРАВИТ ГЕРЦОГОМ? ДЬЯВОЛ!

ПУСТЬ ЖЕ ГЕРЦОГ ПООСТЕРЕЖЕТСЯ, ИБО ЕМУ ГРОЗИТ СУДЬБА ЕГО ДОКТОРА!»

Бекингем привык к такого рода угрозам, и на эту даже не обратил внимания.

Однако 23 августа 1628 года, в ту минуту, когда после аудиенции, данной им в доме, где он жил в Портсмуте, герцогу де Субизу и посланцам Ла-Рошели, Бекингем вышел из своей комнаты и обернулся, чтобы сказать что-то герцогу де Фриасу, он внезапно почувствовал сильную боль в левом боку, поднес к нему руку и нащу­пал рукоятку ножа, торчавшего из раны.

В то же мгновение, заметив убегавшего человека, он воскликнул:

— Ах, негодяй! Он убил меня!

С этими словами герцог упал на руки тех, кто его сопровождал, что-то невнятно прошептал — вероятно, простился со своими любовными грезами — и испустил дух.

Возле герцога, на полу, валялась шляпа; кто-то из при­сутствующих поднял ее и обнаружил в ней бумагу, на которой были написаны следующие слова:


«Герцог Бекингем был врагом королевства, и потому я убил его».


И тогда присутствующие кинулись к окнам, крича:

— Лорда-герцога убили! Держите убийцу! У него голова непокрыта ...

Дамьена задержали по прямо противоположному при­знаку: нанеся удар Людовику XV, он не снял с головы шляпу; он был плохо знаком с этикетом и не знал, что, закалывая кинжалом королей, полагается делать это, обнажив голову.

Вернемся, однако, к убийце Бекингема. Он почти не предпринял никаких попыток бежать и потому был легко задержан.

Когда на него кинулись с криком: «Вот убийца гер­цога!», он спокойно ответил: «Да, это я убил его!»

Это был ирландец по имени Джон Фелтон, изувер того же закала, что и Жак Клеман и Равальяк, а к тому же еще и честолюбец. Будучи лейтенантом английской армии, он дважды просил герцога дать ему чин капитана, и герцог дважды отказывал ему в этой просьбе.

Он умер, проявляя твердость фанатика и спокойствие мученика.

Офицер свиты королевы Англии доставил известие о гибели герцога во Францию.

— Это невозможно! — воскликнула Анна Австрийская, едва не лишившись чувств. — Я только что получила от него письмо!

Однако королеве пришлось поверить этому известию: оно было подтверждено ей королем Людовиком XIII, который сообщил ей о смерти герцога, выказывая всю желчность своего характера и не скрывая радости, кото­рую доставило ему это событие. На глазах у королевы он приказал отсчитать тысячу экю посланцу, доставившему эту добрую весть.

Точно так же, как Людовик XIII не скрывал своей радости, Анна Австрийская не скрывала своего горя; она затворилась с теми, кто входил в ее ближайшее окруже­ние, и там, в этом узком кругу, дала волю слезам.

И потому ее близкие, зная, сколь нежную память она хранила о красавце-герцоге, часто беседовали о нем с королевой, будучи уверены, что такая тема разговора, какой бы печальной она ни была, все еще оставалась самой приятной для царственной влюбленной.

Полистайте роман «Сен-Мар» нашего друга Альфреда де Виньи, и вы найдете там исполненную печали сцену, в которой королева, открыв богато украшенный ларец, видит перед собой портрет, усыпанный алмазами, и ста­рый нож, изъеденный ржавчиной.

И вот однажды вечером, когда несчастная королева сидела, печальная и одинокая, словно обычная женщина, у себя в комнате и вела со своим любимым поэтом Вуатюром беседу о бедном герцоге, разговор мало-помалу затих, и поэт погрузился в глубокое раздумье.

Какое-то время королева молча смотрела на него, а затем, наконец, желая знать, чем он так всецело погло­щен, спросила его:

— О чем вы думаете, Вуатюр?

И тогда, подняв голову и с грустью взглянув на коро­леву, он ответил ей:


Я думал: почести и славу

Дарует вам сегодня рок,

Вознаграждая вас по праву

За годы скорби и тревог,

Но, может быть, счастливой были

Вы в те года, когда его ...

Я не хотел сказать — любили,

Но рифма требует того ...


Я думал — ибо нам, поэтам,

Приходит странных мыслей рой, —

Когда бы вы в бесстрастье этом,

Вот здесь, сейчас, перед собой

Вдруг Бекингема увидали,

Кто из двоих бы в этот миг

Подвергнут вашей был опале:

Прекрасный лорд иль духовник?[65]


Духовником королевы был отец Венсан.

И знаете, в каком году Вуатюр сочинил это стихотво­рение? В 1644-м, то есть через шестнадцать лет после убийства, о котором мы только что рассказали. Шестна­дцать лет хранить верность памяти мертвого — это слиш­ком для какой угодно королевы.

Правда, эта королева была невероятно несчастна.

Воспользуемся тем, что из-под нашего пера неожи­данно выплыло имя Вуатюра, и вернемся к разговору о литературе того времени.

К тому же Вуатюр, вполне естественно, распахнет перед нами двери дворца Рамбуйе, куда мы уже давно обещали ввести наших читателей.

Вуатюр был в то время модным поэтом. Он пребывал в большой милости в Лувре, а также, что, вероятно, было не столь важно для его благосостояния, но крайне важно для его славы, — в величайшей милости во дворце Рам­буйе.

Венсан Вуатюр родился в Амьене в 1598 году; так что в то время, к которому мы подошли, ему было чуть более тридцати лет. Он был сыном виноторговца; сам он этот факт отрицал, но, чем больше он это делал, тем больше его враги, а порой и его друзья намекали на его проис­хождение.

Однажды, когда он в присутствии г-жи де Лож, пита­вшей на него обиду из-за каких-то его разговоров о ней, стал рассказывать забавную историю, уже рассказанную им прежде, г-жа де Лож промолвила:

— Ах, господин Вуатюр, вы нам это уже рассказывали! Налейте-ка нам из другой бочки, если это вас не затруднит.

Вуатюр был страстным игроком; впрочем, этот недо­статок он унаследовал от отца, считавшего себя лучшим игроком в пикет во Франции и давшего свое имя набору из шестидесяти шести очков, который образуют четыре карты одной масти; такие четыре карты называют квартом Вуатюра.

Госпожа де Лож славилась своим необычайным умом.


«Поскольку г-жа де Лож, — говорит Таллеман де Рео, — была первой особой своего пола, писавшей дельные письма, и к тому же умела поддерживать непринужденный разго­вор и обладала живым и приятным умом, она привлекала к себе большое внимание при дворе».


И потому Бальзак — тот, кого называли тогда великим Бальзаком, — писал ей:


«Господь вознес Вас как над Вашим полом, так и над нашим, и ничего не пожалел, чтобы довершить в Вашем лице свое творение. Вы вызываете восхищение у лучшей части Европы; по этому вопросу пребывают в согласии оба вероучения и католики не спорят с гугенотами. Пап­ский нунций предъявил Вам нашу верительную грамоту, благоухающую похвалами и учтивостью, как это при­нято в Италии. Принцы являются Вашими придворными, а доктора богословия — Вашими учениками».


Совершенно удивительно, что имена людей, занима­вших подобное место в тогдашнем обществе, которое, в сущности говоря, является прародителем нашего, едва известны сегодня; и потому нам следует извлечь их из небытия и сделать их известными: историки не снисхо­дят до этого.

Так что давайте предпримем небольшую прогулку в связи г-жой де Лож, а затем вернемся к Вуатюру.

Герцог Анжуйский на заре своей юности — прелестное выражение той эпохи, которое заслуживает быть сохраненным, — так вот, герцог Анжуйский часто захаживал к г-же де Лож, а поскольку он нараспев гово­рил ей обо всем, на что ему хотелось пожаловаться, то его прозвали реполовом г-жи де Лож.

Когда был создан его собственный двор, то есть после его женитьбы, он подарил г-же де Лож пенсион в четыре тысяч ливров, выставив предлогом, что ее мужу не пла­тят жалованье в две тысячи ливров, полагающееся ему как дворянину королевских покоев.

Это не было правдой, но вскоре так и получилось: усмотрев нечто подозрительное в той великой благо­склонности, какой пользовалась у нового герцога Орле­анского г-жа де Лож, кардинал и в самом деле отменил выплату жалованья в две тысячи ливров ее мужу.

Три года спустя, в 1629 году, г-жа де Лож, предвидя, что в конце концов ее сошлют, как сослали г-жу де Шев- рёз, которая была куда более знатной дамой, чем она, удалилась в Лимузен, к г-ну д'Орадуру, своему зятю.

Она была дочерью славного уроженца Шампани, кото­рого звали Брюно; этот достойный человек был весьма богат: он переехал в Париж, купил должность королев­ского секретаря и стал зваться г-ном де Брюно. Он имел двух дочерей; старшая вышла замуж за Беренгена, отца господина Первого — так именовали первого королевского камердинера; младшая, Мари де Брюно, стала позднее г-жой де Лож.

Мари де Брюно, если верить мемуарам того времени, все давалось необычайно легко: она могла писать в при­сутствии пяти или шести друзей, во весь голос болтавших рядом с ней, причем делала это с такой непринужденно­стью, как если бы была одна; кроме того, она сочиняла весьма замысловатые экспромты.

Как и все дамы того времени, она была довольно ветрена и в этом отношении заявила о себе очень рано. В тринадцать лет она была помолвлена с г-ном де Ложем и должна была выйти за него замуж лишь спустя два года, однако уже в четырнадцать лет оказалась беремен­ной, так что их поторопились обвенчать. Она всегда уве­ряла, что они с мужем были тогда настолько наивны, что грешили по простоте душевной.

Вуатюр, которого, как мы видели, она вначале резко осаживала, стал затем ее любимцем.

Впрочем, Вуатюр заставил говорить о себе со времен учебы в коллеже. Еще на школьной скамье он сдружился с г-ном д'Аво, который позднее стал любовником г-жи де Сенто, жены казначея. Несмотря на ревнивый характер мужа, г-н д'Аво стал бывать у этой дамы, и, Вуатюр, опа­саясь, что с другом может случиться какое-нибудь несча­стье, провожал его до дверей ее дома; однако дальше путь ему был заказан, и он поджидал его там. Скучая в ожидании, Вуатюр пристроился к ее соседке, родившей от него дочь по имени Латуш.

Наконец, благодаря ожиданию у дверей, Вуатюр про­ник внутрь и в свой черед стал вторым хозяином дома.

Одно его письмо, которое получило большое распро­странение и произвело в свое время очень сильное впе­чатление, адресовано г-же де Сенто.

Оно несет на себе следующую надпись:


«Госпоже де Сенто, посылая ей французский перевод "Неистового Орландо" Ариосто».


Так что Вуатюр уже пользовался известностью, когда однажды г-н де Шодбонн — г-н де Шодбонн происходил из Дофине, из семейства дю Пюи-Сен-Мартен, и был лучшим другом г-жи де Рамбуйе — так вот, повторяем, г-н де Шодбонн встретил его в одном доме и сказал ему:

— Господин Вуатюр, вы слишком галантный человек, чтобы оставаться среди буржуа; мне следует вытащить вас оттуда.

Он незамедлительно поговорил об этом с г-жой де Рамбуйе, и она дала ему разрешение привести поэта к ней.

Вуатюр говорит об этом в одном из своих писем:


«С тех пор как благодаря г-ну де Шодбонну я снискал милость госпожи и мадемуазель де Рамбуйе ...»


Для сына мелкого виноторговца внезапный переход из среды буржуа в один из самых аристократических сало­нов Парижа стал трудным испытанием, но Вуатюр вышел из него победителем. Вскоре он стал душой и утехой всех жеманников и жеманниц и в итоге дал отставку г-же де Сенто, которая вначале наделала из-за него несусветных глупостей, а в конце концов осталась верной ему до самой смерти.

Вуатюр был небольшого роста, но хорошо сложен; он сам набросал свой портрет в письме к какой-то неизвест­ной даме:


«Рост мой на два-три дюйма меньше среднего, наруж­ность достаточно красивая, на голове шапка седых волос, взгляд мягкий, но немного блуждающий, а выра­жение лица изрядно простодушное».


Согласно хронике того времени, он более, чем кто- либо еще, старался понравиться дамам; его главными страстями были любовь и игра, но игра преобладала над любовью: он играл с таким пылом, что всегда после игры, а порой и в ее разгаре ему приходилось менять рубашку.

Когда Вуатюр оказывался среди незнакомых ему людей, он обычно молчал, и ничто не могло заставить его заговорить. К тому же он был подвержен резким сме­нам настроения, даже в общении с теми, кому хотел нра­виться. То ли по рассеянности, то ли в силу бесцеремон­ности он позволял себе порой странные выходки; однажды он на виду у всех, в присутствии принцессы де Конде, снял свои калоши, чтобы отогреть ноги; носить калоши было само по себе достаточно неприлично, но снять их — это было уже слишком!

Впрочем, поскольку знатные вельможи принимали его таким, Вуатюр и вовсе счел излишним стесняться. Герцог Энгиенский сказал о нем:

— По правде сказать, будь Вуатюр из нашего круга, его невозможно было бы терпеть.

Госпожа де Рамбуйе уверяла, что его оплошности, его рассеянность и его бесцеремонность оттолкнули от него многих друзей; но что касается ее самой, то она в конеч­ном счете настолько к ним привыкла, что не испытывала от его присутствия никакого смущения; если у него было настроение побеседовать, она заводила с ним беседу; если же у него было настроение помечтать, она оставляла его в покое, а сама в это время делала все то, что ей нужно было делать.

Вуатюр был большим волокитой и любезничал со всеми женщинами подряд. Это настолько вошло у него в привычку, что зачастую он уже не осознавал, кому адре­сованы его любезности. Мадемуазель де Шале, компа­ньонка маркизы де Сабле, рассказывала, что однажды, в то время, когда она была воспитательницей мадемуазель де Кервено, Вуатюр пришел ее навестить и вздумал по­ухаживать за мадемуазель де Кервено, которой было в то время всего двенадцать лет! Однако мадемуазель де Шале этому воспрепятствовала; и тогда Вуатюр направил все свои любезности на младшую сестру мадемуазель де Кер­вено, которой шел только восьмой год! Мадемуазель де Шале позволила ему отвести душу, а затем, когда он под­нялся и взял свою шляпу, намереваясь уйти, промол­вила:

— Ах, господин Вуатюр, у нас там внизу есть еще одна мадемуазель де Кервено, грудного возраста; не желаете перед уходом ей тоже сказать что-нибудь лестное?

Миоссан, которого позднее называли маршалом д'Альбре и о котором, возможно, у нас еще будет случай поговорить по поводу его любовной связи с герцогиней де Роган, на протяжении долгого времени отличался тем, что говорил крайне непонятно; его речь представляла собой совершеннейшую чепуху, в которой нельзя было разобрать ни слова, хотя в ней порой и проскакивали искры остроумия. Однажды, когда во дворце Рамбуйе собралось большое общество, Миоссан четверть часа проговорил в своей обычной манере и все его слушали, но никто ничего не понимал.

Прямо посреди его речи Вуатюр в нетерпении встал и подошел к нему.

— Господин де Миоссан, — произнес он, — черт меня побери, если я понял хоть одно слово из того, что вы сказали! Вы еще долго будете говорить в том же духе? В таком случае честно предупредите меня.

Миоссан, вместо того чтобы рассердиться, рассмеялся и лишь произнес в ответ:

— Ах, дорогой господин Вуатюр, пощадите же хоть немного своих друзей!

— Право, — отпарировал Вуатюр, — я так долго щадил вас, что мне это начинает надоедать.

Как-то раз, встретив на улице Святого Фомы двух поводырей с медведями в намордниках, он вручает каж­дому поводырю по экю и дает им знак следовать за ним во дворец Рамбуйе. Привратник пропускает его: Вуатюр обладал правом свободно входить туда, причем не только сам, но и вместе с теми зверями и людьми, которых ему было угодно привести с собой. С этой странной компа­нией он потихоньку входит в спальню г-жи де Рамбуйе, которая в это время читала у камина, сидя за ширмами; она слышит какой-то шум, оборачивается и видит у себя над головой две медвежьи морды!

В эту минуту г-жа де Рамбуйе едва не умерла от страха, но впоследствии рассказывала всем об этом происше­ствии как о шалости своего друга Вуатюра.

Графу де Гишу тоже досталось от него. Как-то раз граф спросил его:

— А правда ли, господин Вуатюр, что вы женаты? Об этом ходят слухи.

Вуатюр ничего не ответил ему тогда, но несколько дней спустя, в два часа пополуночи, явился в особняк Грамонов.

Привратник спрашивает его, чего он хочет в подобный час.

— Прежде всего скажите, — говорит Вуатюр, — граф дома?

— Разумеется, дома.

— Тем лучше.

— Но он в постели!

— Это не имеет значения: мне нужно поговорить с ним по неотложному делу.

Привратник колеблется, но Вуатюр проявляет такую настойчивость, что его проводят в спальню графа.

Граф и в самом деле лежал в постели и крепко спал.

— Ну же, господин граф, — кричит Вуатюр, — про­сыпайтесь!

Граф протирает глаза, вглядывается и узнает нашего поэта.

— А, это вы, господин Вуатюр, — говорит он, зевая во весь рот, — какого черта вам от меня надо в такую рань?

— Господин граф, — отвечает Вуатюр, — несколько дней тому назад вы оказали мне честь, поинтересова­вшись у меня, женат ли я; так вот, я пришел сказать вам, что я женат.

— Ах, черт! — восклицает граф. — Вы полагаете, будто это занимает меня до такой степени, что я должен просыпаться в два часа пополуночи, чтобы узнать эту новость?

— Сударь, — серьезным тоном произносит Вуатюр, — после того, как вы столь любезно осведомились у меня о моих семейных делах, я был бы просто неблагодарным, если бы позволил себе долее быть женатым, не сообщив вам об этом.

Как-то раз, когда он прогуливался по Кур-ла-Рен с г-ном Арно и маркизом де Пизани, сыном г-жи де Рам­буйе, и развлекался тем, что старался угадать по внеш­нему виду человека его занятие, мимо проехала карета, в которой сидел какой-то мужчина в платье из черной тафты и в зеленых чулках.

— Кем может быть этот человек? — спрашивает мар­киз де Пизани.

— Готов побиться об заклад, что это советник подат­ного суда, — говорит Вуатюр.

— Мы с господином Арно принимаем пари, но с усло­вием, что вы сами спросите этого человек о его занятии. Не так ли, Арно?

— Ну конечно, — подтверждает Арно.

— По рукам! — восклицает Вуатюр. — Кучер, стой!

Он вылезает из кареты маркиза де Пизани и подходит к экипажу незнакомца.

— Сударь, — спрашивает он, — правда ведь, что вы советник податного суда?

— Почему вы задаете мне такой вопрос, сударь? — отвечает человек в зеленых чулках.

— Потому что я заключил на это пари, — поясняет Вуатюр.

— Сударь, — холодно произносит тот, к кому он обра­тился, — всегда заключайте пари на то, что вы дурак, и никогда не проиграете.

Вуатюр был весьма подвержен приступам колик. Когда такое случалось с ним в городе и у него хватало времени продержаться, он приказывал отвезти его к одному слав­ному человеку с улицы Сент-Оноре, которого он в такого рода обстоятельствах одаривал своими визитами; порою, правда, ему приходилось самому бежать туда со всех ног.

Этот человек, частенько испытывавший потребность посетить то же самое место, пару раз натыкался на Вуа- тюра, преспокойно расположившегося там, словно Людо­вик Святой под своим дубом, и неторопливо, со всеми удобствами делавшего свое дело.

Устав ждать, когда незнакомец соизволит уступить ему территорию, над которой, по мнению хозяина, у него была полная власть, он велел повесить на дверь нужника замок.

На следующий день Вуатюр прибегает в еще большем нетерпении, чем обычно, и встречает, как говорится, неласковый прием.

Он подходит к двери дома и звонит.

Слуга открывает.

Вуатюр, ни слова не говоря, садится на корточки в каком-то углу и делает свое дело.

— Эй, сударь, — кричит слуга, — вы с ума сошли?!

— Право, — отвечает Вуатюр, — это отучит твоего хозяина вешать замок на дверь своего отхожего места!

Понятно, что при таком поведении Вуатюр время от времени попадал в какие-нибудь скверные истории, но, когда ему случалось получить вызов, непременно дово­дил дело до конца.

В те времена не всякий завзятый храбрец мог похва­статься тем, что ему удалось сравняться в подвигах с Вуа- тюром, ибо тот дрался на дуэли не только днем и ночью, при свете солнца и луны, но и при факелах; первый раз это было в коллеже, с президентом дез Амо; во второй раз, из-за игры, — с одним из своих друзей по имен Ла Кост; в третий раз, в Брюсселе, при свете луны, — с каким-то испанцем; наконец, в четвертый раз, прямо в саду дворца Рамбуйе, при свете факелов, — с Шаварошем, домоправителем.

Мы уже говорили, что Вуатюр был заядлым игроком. Однажды он дал обет не прикасаться впредь ни к картам, ни к игральным костям; но уже через два дня его стал искушать дьявол; что делать? Оставалось отправиться к коадъютору, чтобы тот освободил его от обета. У коадъю­тора он встречает маркиза Жоффруа де Лега, капитана гвардейцев герцога Гастона Орлеанского. Маркиз спра­шивает Вуатюра, что его привело туда; Вуатюр объяс­няет.

— Да будет вам, — говорит ему Лег, — вы же знаете поговорку: «Клятва игрока!..» Плюньте на ваш обет, и давайте сыграем.

Они стали играть, и Вуатюр проиграл триста писто­лей.

Это был последний подвиг игрока.


«Приняв, невзирая на свою подагру, слабительное, — говорит Таллеман де Рео, — он слег и после четырех или пяти дней болезни умер».


В последнее лето перед своей смертью Вуатюр совер­шил прогулку в Сен-Клу вместе с коадъютором, марша­лом Тюренном, г-жой де Ледигьер и двумя другими дамами; ночь застала их в Булонском лесу, а факелов у них не было. Это возбудило воображение дам, и они пустились в рассказы о привидениях.

Когда дело доходит до самого страшного эпизода рас­сказа, Вуатюр высовывает голову из кареты, чтобы про­верить, следует ли за ними верховой конюший, и гово­рит:

— Ах, право, сударыни: вы хотели увидеть привиде­ния, так вон там целых восемь, и они гонятся за нами по пятам!

Все оглядываются и в самом деле различают восемь темных фигур, клином мчащихся за ними; и чем быстрее ехала карета, тем быстрее неслись и призраки. Эти восемь фантастических фигур следовали за ней до самого Парижа.

Путешественники стали строить десятки догадок.

— Черт побери! — воскликнул коадъютор. — Клянусь, я узнаю, что это было.

Он провел расследование и выяснил, что это были восемь босоногих августинцев, которые возвращались с омовения в Сен-Клу и, опасаясь, как бы городские ворота не оказались заперты, во всю прыть бежали вслед за каретой, чтобы попасть в город вместе с ней.

Таллеман де Рео посвятил одну из своих историй Вуатюру. Да будет нам позволено привести в качестве поуче­ния три абзаца из этой истории.

Первый касается самого Вуатюра, второй — Корнеля, третий — Боссюэ.

Читатель увидит сейчас, как оценивали великих людей их современники.


§ I «Вуатюр первым ввел в поэзию чрезмерную воль­ность; до него никто не писал стансов с неравным количе­ством строф и с нарушением размера».

§ II «Корнель также испортил своими последними пье­сами драматургию, ибо ввел в нее напыщенную речь».

§ III «Однажды вечером г-н Арно привел во дворец Рам­буйе юного Боссюэ из Дижона — ныне это аббат Боссюэ, славящийся своими красноречием, — чтобы развлечь мар­кизу де Рамбуйе его проповедями, ибо тот стал доку­чать всем моралью с двенадцати лет; это дало Вуатюру повод сказать: "Я никогда не видел, чтобы проповедовали так рано и так поздно"».


Так сочините же и вы «Рассуждение о всеобщей исто­рии» и «Надгробные речи», дабы о вас сказали, что вы докучали всем моралью с двенадцати лет!

XIII

Ну вот мы и подошли к знаменитому дворцу Рамбуйе и его завсегдатаям, привлекавшим к себе такое большое внимание на протяжении целой трети XVII века.

Дворец Рамбуйе располагался на улице Святого Фомы Луврского, в Париже; это был бывший дворец Пизани, сменивший имя и ставший собственностью г-жи де Рам­буйе, которой он достался от отца. Прежний дворец Рам­буйе был в 1606 году продан маркизом де Рамбуйе за тридцать четыре тысячи пятьсот турских ливров Пьеру Форже дю Френу, который в 1624 году перепродал его за тридцать тысяч экю кардиналу Ришелье. Кардинал пере­купил его лишь для того, чтобы снести и возвести на освободившемся месте дворец Пале-Кардиналь, получи­вший впоследствии название Пале-Рояль.

Что же касается семьи Рамбуйе, то это была ветвь рода д’Анженн, которая с XIV века владела поместьем Рамбуйе и породила несколько заметных личностей; среди них: Жак д'Анженн, сеньор де Рамбуйе, фаворит Франциска I, капитан его гвардейцев и т.д.; Шарль д'Анженн, карди­нал де Рамбуйе, который был епископом Ле-Мана, уча­ствовал в заседаниях Трентского собора и был посланни­ком при папе Григории XIII, и, наконец, Шарль д’Анженн, маркиз де Рамбуйе, генерал-майор и посол в Пьемонте и в Испании, который был не кем иным, как знаменитым маркизом де Рамбуйе, супругом Катрин де Вивонн и отцом прославленной Жюли Люсины д’Анженн, вышедшей замуж за г-на де Монтозье, прообраза Альцеста из «Мизантропа» Мольера.

Дед маркиза, Жак д'Анженн, сеньор де Рамбуйе, был весьма суровым человеком. Поссорившись как-то раз со своей женой, он предложил ей перемирие, как поступил бы с врагом на поле боя, и она дала ему согласие на это.

И тогда он промолвил, обратившись к ней:

— Сударыня, доставьте мне удовольствие: возьмите меня за бороду.

В те времена бороды носили длинные, а волосы на голове стригли коротко.

— Зачем? — с изумлением спросила жена.

— Да возьмите же.

Она берет мужа за бороду.

— А теперь тяните! — приказывает сеньор де Рам­буйе.

— Но я же причиню вам боль.

— Не тревожьтесь; тяните!

Она тянет.

— Сильнее.

— Но, сударь ...

— Ну же, тяните изо всех сил, тяните, тяните!

Она потянула так, что у нее дыхание перехватило.

— Право же, сударь, — восклицает бедняжка, — я не могу сильнее!

— Так вы отказываетесь?

-Да.

— Теперь моя очередь.

Он хватает прядь ее волос и тянет.

Дама вопит, но он продолжает тянуть.

Она вопит еще сильнее, а он по-прежнему тянет.

Наконец, она зовет на помощь; он отпускает ее, а затем с невозмутимым спокойствием говорит:

— Вот видите, я сильнее вас. Так что для вашей же пользы прошу вас, давайте не будем ссориться.

Госпожа де Рамбуйе поняла намек и, как утверждает хроника, сделалась изумительно ласковой по отношению к мужу.

Кстати говоря, из списка видных представителей этой семьи мы забыли упомянуть отца маркиза, являвшегося вице-королем Польши в ожидании приезда туда Ген­риха III.

Когда же Генрих III прибыл в Польшу, сеньор де Рам­буйе заявил ему:

— Государь, я располагаю значительной суммой, кото­рую мне следует вручить вам.

Речь шла о ста тысячах экю.

— Вы шутите, сударь, это ведь ваши сбережения.

— Пусть так, — настаивал г-н де Рамбуйе, — но все равно возьмите, ибо они вам очень понадобятся!

Генрих III взял эти деньги, и, в самом деле, они весьма ему пригодились.

После битвы при Жарнаке все тот же Генрих III, кото­рый был тогда еще всего лишь герцогом Анжуйским, известил короля Карла IX, что победе в сражении они обязаны г-ну де Рамбуйе. Карл IX письменно поблаго­дарил г-на де Рамбуйе за его подвиг. Письмо короля бережно хранили в семье.

Однако оставим этого сеньора де Рамбуйе и покончим с нашим.

Господин де Рамбуйе был тесно связан с маршалом д'Анкром; поскольку он являлся человеком весьма скрыт­ным и опасался быть неправильно понятым, то о нем говорили, что, когда его спрашивают, который час, он вместо ответа вынимает из кармана часы и показывает циферблат.

Мы уже говорили, что он был чрезвычайным послом в Испании; кардинал-герцог отправил его туда по поводу Вальтеллины. Он полагал, что заставит графа-герцога умереть от ярости! Графом-герцогом титуловали г-на д'Оливареса, подобно тому как г-на де Ришелье титуловали кардиналом-герцогом. Граф д'Оливарес заставлял величать его ваше превосходитель­ство, не желая при этом обращаться так ни к кому дру­гому; зная это, г-н де Рамбуйе отказался приступать к каким бы то ни было переговорам, пока к нему не будут обращаться так же, как к графу-герцогу. Он говорил по этому поводу, что, будучи чрезвычайным послом и кор­мясь за счет испанского короля, много выгадывает, когда тянет время, и потому никуда не торопится и ничего так не желает, как закончить свои дни в Мадриде, где чув­ствует себя намного лучше, чем в своем дворце на улице Святого Фомы Луврского, который г-жа де Рамбуйе еще не успела к тому времени привести в порядок.

В конце концов граф-герцог уступил в одном пункте, г-н де Рамбуйе — в другом, и, если его и не стали име­новать «ваше превосходительство», то, по крайней мере, к нему стали обращаться на «вы». Он обладал порази­тельным даром вводить графа-герцога в гнев и заставлять его выкладывать все, что у него было на уме, в то время как сам он, хотя и раздражаясь в душе, внешне оставался совершенно спокойным, если не считать легкой нерви­ческой дрожи рук, которую замечали лишь его друзья.

Поскольку он отличался чрезвычайной близорукостью, а кошелек у него был не слишком тугой, то испанцы говорили о нем:

— У господина посла дела с пистолями обстоят так же худо, как и с глазами.

Впрочем, судя по его портрету, составленному Таллеманом де Рео, маркиз де Рамбуйе был, по-видимому, превосходным дипломатом.


«Если он что-то вбивал себе в голову, — говорит хро­нист, — то лишь один Господь Бог мог выбить это оттуда; он был необычайно умен, но порицал правительство и пре­бывал в убеждении, что государство никогда не будет бла­гополучным, если оно не управляется. Он был одним из самых больших спорщиков, когда-либо существовавших на свете, и в этом отношении нашел себе пару в лице своего зятя Монтозье».


Господин де Рамбуйе умер в возрасте семидесяти пяти лет, поболев перед этим совсем недолго; г-на де Монто­зье и его жену письменно предупредили об опасности, в которой находится их отец; в ответ супруги заявили, что, хотя и им полагается завещательный дар, они при жизни матери совершенно ни на что из наследства не притя­зают.

Маркиз оставил свое имущественное состояние в крайне плачевном состоянии, но правильное управление доходами, предпринятое его вдовой, мало-помалу вос­становило положение; затем г-н де Монтозье и его жена, не опасаясь более никаких домашних споров, пересели­лись во дворец Рамбуйе, чего они ни за что на свете не сделали бы при жизни маркиза.

Перейдем теперь к маркизе.

Катрин де Вивонн, маркиза де Рамбуйе, была дочь Жана де Вивонна, маркиза де Пизани, и Джулии Савелли из старинного римского рода Савелли; она родилась в 1588 году, а в 1600 году вышла замуж за маркиза де Рам­буйе, принеся ему десять тысяч экю годового дохода в качестве приданого.

В то время, к которому мы подошли, ей, таким обра­зом, было сорок четыре года.

Ее мать, как мы уже говорили и как это куда лучше нас говорит ее имя, была знатной дамой; ее очень высоко ставили при королевском дворе, и Генрих IV послал ее вместе с герцогиней де Гиз встречать королеву-мать в Марсель. Она выдала свою дочь, которой было чуть больше одиннадцати лет, за видама Ле-Мана.

Госпожа де Рамбуйе всегда очень любила изящную словесность и в двадцатилетием возрасте собиралась изу­чать латынь только для того, чтобы читать Вергилия, но болезнь помешала ей. Она была искусна в любом деле и сама явилась архитектором нового дворца Рамбуйе; недо­вольная всеми чертежами, какие ей предлагались, она принялась размышлять о том, каким должно быть это здание.

Внезапно послышался ее крик: «Бумагу! Бумагу! Ско­рей! Я придумала то, над чем билась!» Это напоминало Архимеда с его эврикой.

Ей принесли бумагу, линейку, карандаш и циркуль, и в ту же ночь план дворца Рамбуйе был готов. Этому плану последовали со всей точностью. От нее-то знатоки своего дела и научились помещать лестницы по сторо­нам, чтобы иметь длинную анфиладу комнат; до нее умели лишь располагать гостиную справа, спальню слева, а между ними устраивать лестницу. Это опять-таки она научила делать потолки выше, а окна и двери высокими и широкими, помещая их одни против других. Вот почему королева-мать, начав строить Люксембургский дворец, приказала зодчим посетить дворец Рамбуйе и предста­вить их чертежи на суд маркизы. До нее комнаты окра­шивали лишь в красный цвет: г-же де Рамбуйе пришло в голову использовать для отделки своей комнаты голубой цвет; отсюда и происходит вошедшее в историю назва­ние знаменитой Голубой комнаты.


«Голубая комната, — говорит Соваль, автор "Древно­стей Парижа", — столь прославленная в сочинениях Вуа- тюра, была украшена ... мебелью голубого бархата, шитого золотом и серебром ... это было место, где Артениса при­нимала своих посетителей. Окна без подоконников прости­рались от пола до потолка, придавая комнате чрезвычайно веселый облик и позволяя беспрепятственно наслаждаться воздухом и радующим взор видом сада».[66]


Дворец Рамбуйе являлся, так сказать, театральной сце­ной для всякого рода увеселений; он был местом встречи всех самых галантных придворных и самых утонченных остроумцев того времени. И потому эти собрания весьма тревожили кардинала; не имея возможности присутство­вать на них, он желал хотя бы знать, о чем там говорят. В итоге однажды он послал к г-же де Рамбуйе Буаробера, дабы пообещать ей свою дружбу, если она согласится уведомлять его о тех, кто будет дурно говорить о нем в ее доме.

Госпожа де Рамбуйе ограничилась ответом, что все слишком хорошо знают о том уважении и том почтении, какие она питает к его высокопреосвященству, чтобы дурно говорить о нем в ее доме. Ничего более вытянуть из нее Буаробер не смог.

В другой раз она высказалась еще яснее и определен­нее, поскольку кардинал не считал себя побежденным.

Когда г-н де Рамбуйе находился в Испании, кардинал послал к маркизе отца Жозефа.

Скажем пару слов об отце Жозефе, которого называли Серым Преосвященством, а затем вернемся к г-же де Рамбуйе.

Отца Жозефа, принадлежавшего к ордену капуцинов, звали Франсуа Леклер дю Трамбле; он родился в Париже 4 сентября 1577 года и был братом г-на дю Трамбле, которого при его поддержке назначили комендантом Бастилии. Будучи еще простым аббатом, он был отправ­лен своим начальством в Пуату и таким образом получил возможность обратить на себя внимание кардинала, сде­лавшего его вслед за тем своим доверенным лицом. Это был интриган с невероятно пламенным воображением; часть своей жизни он посвятил проповеди священной войны: вначале он затевал крестовый поход против турецкого султана; ежедневно вместе с герцогом Мантуанским, г-ном де Бревом и г-жой де Роган он завоевывал владения турецкого султана и захватывал Константино­поль. После султана настала очередь австрийского импе­ратора: преподобный аббат похвалялся тем, что был рож­ден, дабы сокрушить Империю, и ощущал себя способным на все и подготовленным к ремеслу воина так же, как и к ремеслу капуцина.

Однажды, захватывая на карте Вену, он указательным пальцем показал шотландскому полковнику Хейлбрану дорогу, по которой рассчитывал следовать.

— Мы преодолеем эту реку, — заявил он, — вот здесь ...

— Ах, сударь, — произнес в ответ полковник, — так легко преодолевая водные потоки и реки, вы принимаете свой палец за мост?

Отец Жозеф снимал с кардинала-герцога многие заботы, исполняя его поручения, а также тайные и про­чие миссии; вначале он исполнял их, разъезжая верхом на лошади, но однажды встретил на своем пути отца Анжа Сабини, монаха того же ордена, сидевшего на нехолощенном жеребце, тогда как он, отец Жозеф, вос­седал на кобыле, вследствие чего сложилась группа, в которой капюшоны обоих монахов играли такую неле­пую роль, что в итоге кардинал решил предоставить сво­ему доверенному лицу карету.

Одному придворному достало любопытства посетить монастырь, в котором пребывал отец Жозеф перед тем как отправиться в Париж. Поскольку благосклонность кардинала, которой пользовался их бывший собрат, слу­жила для монахов источником благополучия и прибылей, в монастыре царил своего рода культ Серого Преосвя­щенства.

— Ax! — воскликнул отец-настоятель, молитвенно сло­жив ладони. — Не сообщите ли вы нам каких-нибудь новостей о добром отце Жозефе?

— Он прекрасно себя чувствует, — ответил посети­тель, — и избавлен от всякого рода трудностей ...

— Бедняга! — воскликнул настоятель.

— В поездках он пользуется превосходными дорож­ными носилками ...

— Бедняга!

— Когда на столе у господина кардинала появляется что-нибудь особенно вкусное, это блюдо тотчас посы­лают ему ...

— Бедняга!

— И, наконец, он пользуется большим влиянием при дворе, и самые гордые вельможи поддерживают тесное знакомство с ним ...

— Бедняга!

И чем больше посетитель расписывал прекрасное положение отца Жозефа, тем жалостливее отец- настоятель восклицал: «Бедняга!»

Эту историю пересказали Мольеру, и он сделал из нее одну из самых комичных сцен своего «Тартюфа».

Как известно, именно отец Жозеф заправлял бесовщи­ной в Лудене. Ему нужно было отомстить Юрбену Гран- дье, у которого капуцины оспаривали право наставлять монахинь и который взял верх над противниками. Лобар- демон находился в Лудене и наблюдал за сносом крепо­сти, когда там начались проявления одержимост и; он представил отчет об этом королю и кардиналу и получил от них поручение провести расследование. Все знают, как он его провел.

Итак, отец Жозеф, как уже говорилось, был послан к г-же де Рамбуйе. Придя к ней, он вначале объяснил при­чину своего визита каким-то благовидным предлогом, а затем как бы невзначай заговорил с маркизой о посоль­стве ее мужа, сказал ей, что кардинал хотел бы восполь­зоваться этим обстоятельством и сделать для него что-либо важное, однако для этого необходимо, чтобы и г-жа де Рамбуйе, со своей стороны, оказала монсеньору небольшую услугу, которую он ждет от нее. Маркиза ответила, что она готова оказать кардиналу любую услугу, но все же было бы правильно, если бы она знала, о чем идет речь.

— Сударыня, — сказал ей посланец, — вам понятно, что первый министр должен проявлять крайнюю осто­рожность. Короче говоря, господин кардинал желал бы узнавать через вас об интригах принцессы де Конде и кардинала де Ла Валетта.

— Святой отец, — сказала в ответ маркиза, — я не думаю, что госпожа принцесса и кардинал Ла Валетт занимаются какими-либо интригами; однако соблагово­лите передать его высокопреосвященству, что, даже если бы они это и делали, я не чувствовала бы себя годной к ремеслу шпиона.

Для маркизы не было большего удовольствия, чем посылать деньги людям, причем так, чтобы люди эти не знали, откуда деньги пришли. Однажды ей сказали, что дарить — это забава короля.

— Вы ошибаетесь, — ответила она, — это забава бога.

Она терпеть не могла женщин, которые брали себе в любовники духовных лиц.

— Это одна из причин, почему я рада, что не живу в Риме, — сказала она. — Я уверена, что не совершала бы ничего дурного, но наверняка обо мне это говорили бы, и я умерла бы от ярости в тот день, когда пошел бы слух, будто у меня в любовниках какой-то кардинал.

Не было на свете друга более верного. Арно д'Андийи, сын Антуана Арно, известный своей резкостью, доходи­вшей порой до грубости, стал как-то раз в ее присутствии выставлять себя великим учителем дружбы и давать мар­кизе уроки любви к ближнему.

— Делаете ли вы то-то и то-то для кого-нибудь из ваших друзей? — спросил он маркизу, полагая, что то, о чем шла речь, стало бы для нее великой жертвой.

— А как же! — ответила г-жа де Рамбуйе. — Но если бы мне стало известно, что где-нибудь в Индии есть честный человек, то, даже никогда его не видя и не имея возможности когда-либо увидеть его в будущем, я без колебаний сделала бы для него то, о чем вы говорите.

— Что ж, — промолвил г-н д'Андийи, — коли так, то вы, сударыня, разбираетесь в дружбе лучше меня и мне больше нечему учить вас.

Одна из ее причуд состояла в том, чтобы приводить людей в изумление. Как-то раз, когда Филипп де Коспеан, епископ Лизьё, приехал навестить ее в Рам­буйе, она предложила ему совершить прогулку, и он согласился.

Там, у подножия замка, тянулся большой луг, посреди этого луга стояли полукругом большие скалы, а между ними высились раскидистые деревья, дававшие прият­ную тень. Это было любимое место уединения Рабле; по рассказам, кюре Медона с приятностью проводил там время, и местные жители, показывая закопченную скалу с углублением, называли ее Котелком Рабле.

Так вот, повторяем, маркиза предложила епископу Лизьё совершить прогулку по этому лугу и повела его в сторону скал; чем ближе епископ подходил к ним, тем больше ему казалось, будто сквозь ветви деревьев он видит что-то блестящее, однако понять, что это такое, было невозможно. Но вскоре ему почудилось, что он различает женщин, причем женщин, одетых нимфами.

И тогда, повернувшись к маркизе, он воскликнул:

— Да посмотрите же туда, сударыня! Посмотрите!

Однако она продолжила вести его вперед, ограничи­вшись коротким ответом:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Наконец они оказались в непосредственной близости от мифологических созданий.

То были мадемуазель де Рамбуйе и все другие принад­лежавшие к этой семье барышни: одетые, и вправду, нимфами и сидя на скале, они, по утверждению хроники, являли собой самое пленительное зрелище на свете.

Упомянутый Филипп де Коспеан, так любивший нимф и почти не скрывавший этого, славился как довольно хороший проповедник; Боссюэ посвятил ему свою пер­вую философскую диссертацию.

Вот каким образом он свел знакомство с маркизой. Ее свекровь, приехавшая в замок Рамбуйе провести в нем время Великого поста, попросила отыскать ей личного проповедника.

— Если она соблаговолит удовлетвориться тремя про­поведями в неделю, — ответил епископ, — я к ее услу­гам.

Предложение было весьма разумным, и набожная све­кровь ответила на него согласием; епископ явился в замок, познакомился с маркизой и ее свекровью и впо­следствии сохранил с ними связь.

Он встречался с г-ном де Вандомом в Бретани и, когда тот был арестован вместе с великим приором, один- единственный осмелился в разговоре с кардиналом высказаться в пользу узника.

Вначале он был епископом Эра, затем Нанта, а потом Лизьё.

Когда его перевели из Нанта в Лизьё, то есть в епар­хию куда более значительную, кто-то сказал ему:

— Теперь вам предстоит заботиться о большем числе человеческих душ.

— Неужто?! — ответил он. — А мне из надежного источника известно, что у нормандцев души вообще нет.

Филипп де Коспеан был человек весьма благодарный, что доказывает следующая занятная история.

Когда он посвятил в сан епископа Рье, новый прелат явился выразить ему признательность.

— Ну что вы, монсеньор, — промолвил епископ Лизьё, — это мне следует поблагодарить вас.

— Но за что?

— А как же!.. До того, как посвятить вас в сан, самым уродливым епископом во Франции был я!

Вернемся, однако, к г-же де Рамбуйе.

Она имела шестерых детей; г-жа де Монтозье была старшей из всех, затем следовала г-жа д’Йер, а за ними шел маркиз де Пизани.

У нее был еще один сын, умерший от чумы в возрасте восьми лет; его гувернантка навестила какого-то зачум­ленного, а затем, выйдя от этого человека, вернулась к ребенку и имела глупость поцеловать его; и она, и ребе­нок умерли от чумы.

Госпожа де Рамбуйе, г-жа де Монтозье и мадемуазель Поле — та, к которой ехал Генрих IV, когда его убили на улице Железного ряда, — ухаживали за ребенком до его последнего вздоха, однако ни в коей мере не зарази­лись.

Потом следовала г-жа де Сент-Этьенн, а за ней — г-жа же Пизани.

Маркиз де Пизани появился на свет без всяких изъя­нов, красивым и хорошо сложенным, и обещал стать настоящим Рамбуйе, то есть рано или поздно достичь роста в пять футов восемь дюймов, ведь все в семье — отец, мать и сестры — были рослыми, и отпрысков этого рода некогда называли елями Рамбуйе; однако слу­чилось так, что кормилица малолетнего маркиза уронила его, никто об этом не узнал, и позвоночник у него искри­вился, так что ребенок вырос изуродованным, причем не только его тело, но даже и лицо его было испорчено; в итоге он остался приземистым и горбатым, словно наби­тый до отказа мешок с орехами. Зато он отличался боль­шим умом и добросердечием, хотя и был крайне малооб­разован. Опасаясь, как бы его не сделали духовным лицом, он ни за что не хотел учиться; тем не менее рас­суждал он так разумно, как если бы в его голове была сосредоточена вся логика, какая только есть на свете; несмотря на свое увечье, превратившее его в какое-то чудовище, он пользовался большим успехом у дам, был весьма склонен к распутству, а игру любил до умопомра­чения; все это приводило к тому, что порой он оставался без гроша. Однажды, чтобы раздобыть себе денег, он уве­рил отца и мать, которые за двадцать восемь лет ноче­вали в Рамбуйе только один раз, будто в парке много сухостоя и его надо убрать; ему было поручено спра­виться с этой заботой, и он приказал срубить шестьсот кубических саженей самого красивого и самого лучшего леса.

Он был большим другом принца де Конде, вечно спо­рил с ним и, хотя верхом выглядел чудовищно, желал сопровождать его во всех походах.

Его называли вьючным верблюдом принца де Конде.

У дверей дворца Рамбуйе обычно просил подаяния огромного роста нищий. Однажды, выходя из дома, мар­киза сказала сыну:

— Пизани, подай же милостыню этому бедняге.

— И не подумаю, сударыня: я слышал, будто он богат, как король, и рассчитываю занять у него на днях тысячу экю.

Маркиз де Пизани был убит в битве при Нёрдлингене; он находился на фланге маршала де Грамона, когда фланг этот был опрокинут.

Шевалье де Грамон, тот самый герой мемуаров, крик­нул ему:

— Сюда, Пизани, здесь безопаснее!

Но маркиз покачал головой в знак отрицания, сказав:

— Я не хочу спасаться в такой дурной компании. Спа­сибо, шевалье!

И он поскакал в противоположную сторону, стол­кнулся с отрядом кроатов и был убит ими.

Мы уже говорили, что после смерти маркиза де Рам­буйе г-н де Монтозье и его жена переехали жить к г-же де Рамбуйе; они заняли там комнаты умершего и пре­вратили их в удобные и одновременно великолепные покои.

Маркиза де Рамбуйе нередко для забавы сочиняла стихи. Как-то раз из окна своей спальни во дворце на улице Святого Фомы Луврского она увидела большой бьющий фонтан в цветнике сада, прилегавшего к покоям мадемуазель де Монпансье в Тюильри, и ее охватило желание иметь фонтан не хуже, чем у принцессы крови, отведя оттуда воду в сад дворца Рамбуйе, ибо имевшийся у нее самой родник был очень слабым; она поговорила об этом с г-жой д'Эгийон, которая пообещала замолвить за нее словечко кардиналу, но, несмотря на свое обеща­ние, некоторое время не отвечала ей. И тогда, желая напомнить г-же д'Эгийон о своей просьбе, маркиза адре­совала ей следующее четверостишие:


Оранта, ты добра, то знают все на свете

Так постарайся же, молю, чтоб струи эти,

Высоко бьющие в саду у цветника,

Не унесла с собой забвения река.[67]


Упомянутая струйка воды в саду дворца Рамбуйе, столь тонкая в сравнении с фонтаном мадемуазель де Монпан­сье, вызвавшим такую сильную зависть у маркизы, была, тем не менее, воспета Малербом.

Поэт сочинил для нее следующую надпись:


Ты зришь, прохожий, как струя бежит

И тотчас незаметно ускользает?

Земная слава так же исчезает:

Ведь только Бог забвенья избежит.


Будучи еще совсем молодой, маркиза де Рамбуйе ока­залась поражена каким-то необычным недугом: огонь вызывал у нее странные приливы крови и становился причиной ее обмороков. А поскольку маркиза была чрез­вычайно зябкой и очень любила греться у камина, вна­чале она не могла совсем отказаться от этого; напротив, когда кончилось лето и вновь наступили холода, у нее возникло желание проверить, возобновится ли ее недо­могание: оказалось, что за прошедшие восемь месяцев ее болезнь лишь усилилась. На следующую зиму маркиза сделала еще одну попытку подойти к огню, но выдержать его уже не смогла вовсе; через несколько лет такие же самые болезненные явления стало вызывать у нее и солнце, а это было куда хуже! Тем не менее она и на этот раз не пожелала сдаваться. Никто так не любил совер­шать прогулки, как она; однако, отправившись как-то раз в Сен-Клу и не успев еще въехать в Кур-ла-Рен, она лишилась чувств, и при этом было явственно видно, как кипит кровь в ее венах; правда, кожа у нее была необы­чайно тонкой и нежной.

С годами ее странный недуг усилился; грелка, которую по недосмотру забыли под ее кроватью, вызвала у мар­кизы рожистое воспаление. С этого времен г-жа де Рам­буйе была обречена всегда оставаться дома; эта необхо­димость навела ее на мысль позаимствовать у испанцев такую выдумку, как альковы. Когда на улице было морозно, она сидела на кровати, засунув ноги в мешок из медвежьей шкуры, в то время как гости, если им ста­новилось холодно, уходили греться в переднюю.

Недовольная теми молитвами, какие содержатся в обычных молитвенниках, г-жа де Рамбуйе сочинила несколько новых для себя самой; затем она попросила г-на Конрара, чтобы он отдал их переписать Никола Жарри, самому прославленному каллиграфу XVII века. Господин Конрар велел переписать эти молитвы и даже переплести, после чего вручил их маркизе.

— Сударь, — промолвил Жарри, возвращая тексты молитв тому, кто дал их ему переписать, — позвольте мне снять копии с некоторых из этих молитв, а то в часосло­вах, какие мне порой дают переписывать, попадаются такие глупые, что стыдно это делать.

Госпожа де Рамбуйе мнила, что в отношении опреде­ленных событий она обладает даром ясновидения.

Так, когда король Людовик XIII был при смерти и все кругом говорили: «Король умрет сегодня», «Король умрет завтра», она заявила:

— Нет, он умрет в день Вознесения.

Утром в день Вознесения ей сообщили, что король чувствут себя лучше.

— Это не имеет значения, — ответила она, — все равно он умрет нынче вечером.

И в самом деле, вечером этого дня он скончался.

Впрочем, она ненавидела Людовика XIII; это чувство разделяли с ней три четверти Франции, однако у нее эта ненависть заходила так далеко, что мадемуазель де Рам­буйе говорила:

— Боюсь, как бы неприязнь, которую матушка питает к королю, не навлекла бы на нее проклятье Божье.

Сама маркиза де Рамбуйе умерла 2 декабря 1665 года, в возрасте семидесяти восьми лет. Помимо того, что она не могла выносить огня и что у нее немного тряслась голова — этот ее изъян приписывали тому, что она черес­чур злоупотребляла амбровыми пастилками, — в ней ничего не было от старухи, настолько прекрасный она сохранила цвет лица. Однако болезнь придала губам мар­кизы неприятный цвет, и вот только их она и красила. Впрочем, ум ее и память были столь же ясными, как и в тридцать лет; она читала целыми днями, и глаза ее при этом совершенно не уставали.

Таллеман де Рео, ее близкий друг, находил в ней лишь один недостаток: ее несколько преувеличенную убежден­ность в том, что род Савелли, из которого, как мы уже говорили, она происходила по матери, был самым знатным родом не только в Риме, но и на всем свете. Этот род, и в самом деле, дал миру двух пап: Гонория III, умершего в 1227 году, и Гонория IV, умершего в 1287 году.

В конце жизни г-жа де Рамбуйе сама сочинила себе эпитафию. Мы находим ее у Менажа:


Нашла покой здесь Артениса, избавленная от невзгод.

Увы, превратности судьбы ее преследовали вечно,

И если хочешь ты, прохожий, те беды знать наперечет,

Мгновенья жития ее счесть постарайся безупречно.


Перейдем теперь к г-же де Монтозье.

Мы уже говорили, что ее звали Жюли Люсина д'Анженн.

Люсина, несмотря на ее мифологическое имя, схожее с прозванием «Луцина» Юноны, вовсе не была языче­ской богиней; напротив, она была святой из рода Савелли, ибо, помимо двух пап, этот род имел еще и свя­тую, что крайне редко случалось в знатных римских семьях!

Впрочем, имя Люсина было принято в семье: еще до г-жи до Монтозье его носили ее бабка и мать, и еще за два или три столетия до этого в роду Савелли устано­вился обычай присоединять это имя к именам девочек, даваемым им при крещении.

После Елены Прекрасной — не став, однако, причи­ной гибели державы — Жюли д'Анженн (да позволят нам называть ее так, как называли эту красавицу ее обожа­тели) определенно явилась первой женщиной, чья кра­сота была воспета в той же степени; тем не менее, хотя и обладая высоким ростом и изяществом, она не была безупречно красива; однако у нее был ослепительный цвет лица, она восхитительно танцевала, делала все с бесконечной грациозностью и блеском и была во всех отношениях прелестной особой.

«Она имела любовников нескольких разрядов», — говорят хроники того времени; однако слово «любовник» в те времена не имело того значения, какое оно имеет сегодня, и означало всего лишь «любящий», «влюблен­ный»; главными среди них были Вуатюр и Арно.

Арно ни на что, кроме звания мученика, никогда не притязал; что же касается Вуатюра, весьма предприим­чивого по характеру, то с ним все обстояло иначе. Как-то раз, держа руки мадемуазель де Рамбуйе в своих, он забылся настолько, что поцеловал ее локоток; однако она до такой степени высокомерно дала ему знать, насколько ей это не понравилось, что навсегда отбила у него охоту проявлять подобную вольность. Париж целый месяц обсуждал эту дерзость Вуатюра, и она упомянута в «Менажиане» (том II, стр. 8, издание 1715 года).

Что же касается г-на де Монтозье, то он, перед тем как стать мужем красавицы Жюли, был в течение двена­дцати лет ее смертником. Смертник — это выра­жение того времени, означающее нечто среднее между влюбленным имучеником.

Вначале речь шла о том, чтобы выдать Жюли замуж за г-на де Монтозье-старшего, брата того, кто на ней в итоге женился; однако особа, взявшаяся быть посредни­цей в устройстве этого брака, Франсуаза Ле Бретон Вил- ландри, завладела женихом сама, так что брак не состо­ялся.

Выдать замуж мадемуазель де Рамбуйе и вправду было делом непростым; она не принадлежала своим родителям и еще меньше принадлежала себе самой; она принадле­жала дворцу Рамбуйе, то есть всему тому кругу остроум­цев, душой которого она была и который ни за что на свете не хотел ее отпускать.

И потому, когда однажды г-ну де Рамбуйе сказали, что он имеет право выдать свою дочь замуж лишь за того, кто не сможет увести ее далеко от столицы, маркиз отве­тил:

— Выходит, ее следует выдать замуж за архиепископа Парижского?

— Боже упаси! — воскликнул Вуатюр. — Господа пре­латы питают такую неприязнь к своим резиденциям, что из тех двенадцати месяцев, какие составляют год, архи­епископ восемь проводит в Сент-Обен-д'Анже.

Закончим, однако, рассказ о г-не де Монтозье- старшем, которого называли маркизом де Монтозье.

Первой, с кем свел знакомство маркиз по прибытии ко двору, была Франсуаза Ле Бретон Вилландри, супруга Жана Обри, ординарного государственного советника.

Как утверждает хроника, г-жа Обри чрезвычайно свы­сока смотрела на своего мужа: порой ему приходилось по три месяца упрашивать ее, добиваясь от нее каждый раз того, что Людовик XV называл исполнением долга.

Однажды, когда она заговорила с г-ном де Монтозье о дворце Рамбуйе и стала расхваливать ему общество, кото­рое там собиралось, он сказал ей:

— Раз так, сударыня, поведите меня сюда.

— Ах, сразу видно, что вы из Сентонжа! «Поведите меня сюда»! Научитесь сначала говорить, а потом я поведу вас туда.

И в самом деле, на протяжении трех месяцев она не желала вести его туда, каждый раз утверждая, что его манера говорить несовместима с речью жеманников и жеманниц.

Между тем разразилась война; маркиз был безрассудно отважным воином; он устремился в Казале и принял уча­стие в героических делах, которые там совершались; именно он остановил всю армию герцога Савойского перед мостом, проход через который, казалось, невоз­можно было преградить.

Но он сделал еще и нечто куда более интересное: будучи влюблен в одну пьемонтскую даму, которая жила в городе, оказавшемся в осаде, он переоделся капуци­ном, проник в город, открыл свое имя, принял на себя командование гарнизоном и держался там вопреки вся­кой вероятности.

По возвращении из Италии он снова встретил на своем пути г-жу Обри; она вновь заманила его в свои сети, и он опять стал ее любовником; однако, поскольку ему нужен был предлог, но не для успокоения мужа — слав­ный советник видел лишь то, что позволяла ему видеть жена, — а для успокоения света, чтобы оставаться в ее доме с утра до вечера, а порой и позже, был пущен слух, что маркиз домогается руки мадемуазель Обри, впослед­ствии вышедшей замуж за Луи де Ла Тремуя, герцога де Нуармутье.

Это длилось четыре года.

Госпожа Обри была, по-видимому, весьма привлека­тельна, не являясь, однако, такой уж красавицей: «Она обладала прекрасным цветом лица и гибким станом и была чрезвычайно опрятна (читай: чрезвычайно элегантна)»; ей было присуще необычайное остроумие, а пела она настолько хорошо, что уступала в этом лишь мадемуазель Поле, которая, напомним, однажды заставила умереть от зависти соловья!

Вместе с тем она была беспокойной, подозрительной, кокетливой, сварливой, требовательной и сделала бед­ного маркиза настолько несчастным, что г-жа де Рамбуйе называла его мучения адом Анастаракса. (Анастаракс — это имя, которое носил среди жеманников мар­киз де Монтозье.)

Госпожа Обри прослышала об этом и под страхом смерти запретила бедному маркизу появляться во дворце Рамбуйе. Этот запрет привел к тому, что чересчур натя­нутая струна лопнула: устав быть терпеливым рабом г-жи Обри, г-н де Монтозье внезапно покинул ее и прямиком бросился во дворец, входить куда ему было запрещено.

Огорчение госпожи советницы было столь велико, что она слегла в постель, полностью исповедовалась и умерла.

Таким образом осуществилось предсказание г-жи де Рамбуйе, которая, взглянув однажды на ладонь маркиза, воскликнула:

— О, какой ужас! Вы убьете женщину!

Именно тогда, обретя свободу, г-н де Монтозье и решил просить руки красавицы Жюли; но в это время надвигалась война в Вальтеллине, и дело было отложено до окончания похода.

Маркиз опустил голову на руку, словно погрузившись в глубокое раздумье, а затем поднял ее и промолвил, обращаясь к г-же де Рамбуйе:

— Сударыня, настал мой черед сделать вам предсказа­ние: я буду убит во время этого похода, и мой брат, кото­рый удачливее меня, женится на красавице Жюли.

И в самом деле, он отправился на войну, был ранен в голову камнем и вскоре умер. Существовала возможность спасти его, трепанировав ему череп; однако он воспро­тивился этому, заявив:

— И без меня вполне достаточно идиотов на свете и дураков в нашей семье!

В те времена бытовал предрассудок, что человек, кото­рому сделали трепанацию черепа, становится идиотом или дураком.

Ну да хватит говорить о маркизе, ибо в итоге он умер.

Хотя все же скажем о нем последнее слово.

Маркиз де Монтозье, который был почти лыс, брил себе голову и первым начал носить парик.

Этот факт заслуживает упоминания.

И еще одно: он был невообразимо честолюбив и со смехом уверял, что нет на свете такого человека, будь то его ближайший родственник или лучший друг, которого он не дал бы повесить, если это повешение поможет ему стать королем.

С того дня, как он позволил себе это высказывание, г-жа де Рамбуйе называла его не иначе как el Rеу de Georgia[68], ибо в это самое время во Францию пришла новость, что царем Грузии стал простой смертный.

Вуатюр, со своей стороны, написал ему следующее:


«Мне не хочется думать, что при всей той любви, какую Вы мне выказываете, существует нечто, во имя чего Вы готовы были бы увидеть меня повешенным ...Я с такой страстью желаю, чтобы у Вас было все то, чего Вы заслуживаете, что если получение Вами королевства зависит исключительно от того, буду ли я повешен, то, не кривя душой, скажу, что соглашусь на это столь же охотно, как и Вы».


Господин де Монтозье-младший, которого именовали г-н де Саль, после смерти брата стал, естественно, стар­шим в семье и принял имя покойного. К этому времени он уже в течение четырех лет был влюблен в мадемуазель де Рамбуйе; тем не менее он не заявлял об этом, пока не стал генерал-майором и губернатором Эльзаса; вероятно, старшему брату было известно об этой любви, вот потому он и предсказал, что г-н де Саль женится на мадемуазель де Рамбуйе, когда его, Монтозье, уже не будет на свете.

Впрочем, после смерти брата г-н Монтозье-младший уже не скрывал свою страсть; он носился с ней повсюду, говорил о ней первому встречному, сочинял хвалебные приветствия в прозе и мадригалы в стихах — и все впу­стую: мадемуазель де Рамбуйе не обращала на это ника­кого внимания, заявляя, что хочет остаться девственни­цей, подобно музам.

Однако, несмотря на ее отказы, он продолжал упор­ствовать: казалось, что его влюбленность лишь возрас­тает.

За три или за четыре года до того, как она стала его женой, он послал ей «Гирлянду Жюли», то есть один из самых прославленных комплиментов, когда-либо сделан­ных женщине.

Это был манускрипт, украшенный рядом изображений цветов; каждый цветок являлся миниатюрой на велени, а вслед за каждым из них шли стихи, начертанные Жаррн тем изумительным почерком, о каком мы уже говорили. На фронтисписе книги был изображен цветочный венок, посреди которого читалось ее название:

ГИРЛЯНДА ЖЮЛИ


Посвящается

мадемуазель де Рамбуйе, Жюли Люсине д'Анженн.


На следующей странице был нарисован Зефир, своим дыханием разбрасывающий цветы. Обе сторонки пере­плета украшал вензель мадемуазель де Рамбуйе.

К созданию этой книги приложили руку все, вплоть до маркиза де Рамбуйе, отца Жюли: сочиненный им мадри­гал помещен вслед за изображением гиацинта.

Вот этот мадригал:


К чему пенять на то, что диск случайный

Меня настиг? Нежданная кончина —

Рождения сего цветка причина.

Когда б не этот рок необычайный,

Безумной страсти цвет, скрепленной кровью,

Не увенчал бы вас, Жюли, моей любовью![69]


Признаться, мы не вполне понимаем первые строки; возможно, в них скрыт какой-то особый смысл, никоим образом не связанный с мифологической историей.

Свой вклад в создание этого поэтического сборника внесли все самые блестящие умы того времени, кроме Вуатюра; правда, он тоже был влюблен в прекрасную Жюли и потому никогда не ладил с г-ном де Монтозье.

В 1784 году, на торгах по продаже собрания герцога де Ла Вальера, этот шедевр любви и каллиграфии был при­обретен г-ном Пейном, английским книготорговцем, за огромную цену в четырнадцать тысяч пятьсот десять франков!

Прекрасная Жюли получила этот подарок, но ничем за него не отблагодарила.

Господин де Монтозье решил, что помехой является его вера, и перешел под покровительство Бога, способ­ного благоприятствовать ему в большей степени, а затем договорился с г-ном де Брассаком, мужем своей тетки, о покупке у него за двести тысяч ливров должности губер­натора Сентонжа и Ангумуа.

И тогда, видя себя губернатором двух провинций, он попросил мадемуазель Поле и г-жу д'Эгийон, племян­ницу кардинала, поговорить о нем с красавицей Жюли.

Мадемуазель де Рамбуйе очень высоко ценила г-на де Монтозье, но не могла принести в жертву свое отвраще­ние к замужеству; к уговорам были привлечены кардинал и даже сама королева, но все оказалось тщетно; в итоге г-жа де Рамбуйе, желавшая этого брака, однажды вече­ром удалилась к себе, пребывая в отчаянии от упрямства своей дочери.

Увидев, что мать подносила к глазам платок, Жюли спросила, что с той случилось; ей объяснили, в чем при­чина слез маркизы.

— Хорошо, — промолвила мадемуазель де Рамбуйе, — с завтрашнего дня она больше плакать не будет.

И в самом деле, на следующий день она сама объявила о своем решении выйти замуж за г-на де Монтозье и проявила всю возможную любезность, чтобы скрыть свое нежелание делать это.

Однако свадьба было отложена до окончания военного похода; г-ну де Монтозье предстояло командовать в Гер­мании отдельным отрядом из двух тысяч солдат, но г-н де Тюренн вынудил его остаться во Франции.

Что же касается маркиза де Пизани, то он отправился вслед за принцем де Конде в армию.

— Монтозье настолько удачлив, — заявил он, уез­жая, — что я непременно погибну, ибо он намерен жениться на моей сестре.

И он в самом деле погиб: мы уже рассказывали, как это произошло.

Венчание происходило в Рюэле, и узами брака супру­гов соединил г-н Годо, епископ Грасский, — тот самый, кого прозвали к а р л и к о м принцессы Жюли.

Двадцать четыре скрипача, как только им стало известно, что мадемуазель де Рамбуйе выходит замуж, без долгих раздумий явились исполнить для нее серенаду, заявив, что она всегда оказывала большую честь танцу и с их стороны было бы неблагодарностью не быть ей признательными за это.

Несмотря на свою резкость, доходившую до грубости, и прямоту, доходившую до невежливости, г-н де Монто­зье крайне серьезно относился к званию остроумца; будучи жеманником в той же степени, в какой его супруга была жеманницей, он посещал субботы, то есть собра­ния в доме у мадемуазель де Скюдери; делал переводы, в том числе стихами переводил Персия; регулярно виделся с господами Шапленом и Конраром, Клавдиана предпо­читал Вергилию и более всего ценил «Девственницу» Шаплена.

В «Большом словаре жеманниц» Сомеза г-ну Монтозье и его жене отведено по статье, где они выступают под именами Меналида и Меналиды; однако о них говорится там со всей серьезностей, какую внушает их фамилия.


«Меналид, — говорит биограф, — совмещает в себе качества, кажущиеся весьма далекими друг от друга: он храбр и учен, галантен и честен, горд и учтив; одним сло­вом, он человек превосходный».


Сомез был прав: г-н де Монтозье, несмотря на неле­пые причуды, которые литературная история связывает с его именем, сохранил в политической истории положе­ние человека прямого, честного и бескорыстного. В 1652 году, в самый разгар Фронды, когда принц де Конде находился в Сентонже, стоило бы только г-ну де Монто­зье внушить подозрения кардиналу Мазарини, и тот сде­лал бы его маршалом Франции; но, по словам самого г-на де Монтозье, это означало бы получить маршаль­ский жезл мошенническим способом.

Он был возведен в достоинство герцога и пэра коро­левской грамотой, подписанной в августе 1664 года и зарегистрированной Парламентом в декабре 1665 года.

Госпожа де Монтозье, ставшая матерью почти в соро­калетием возрасте, очень тяжело перенесла роды. Шава- рош — мы уже рассказывали в связи с дуэлью, которая произошла у него с Вуатюром, кто такой был Шаварош, — так вот, повторяю, Шавароша отправили в аббат­ство Сен-Жермен-де-Пре за поясом святой Маргариты — святыней, считавшейся весьма действенным средством от такого рода болей. Дело было летом, на рассвете; Шаварош, все еще влюбленный в прекрасную Жюли, хотя она и стала г-жой де Монтозье, застал монахов в постели и, поскольку они не торопились вставать, при­шел в такую страшную ярость, что закричал:

— Клянусь честью, ну и дрянные же монахи! Они спят, когда госпожа де Монтозье рожает!

Госпожа де Монтозье произвела на свет двух близне­цов; первый умер через три года вследствие падения, второй же умер из-за того, что, когда у его кормилицы пропало молоко, он ни за что не хотел брать грудь ника­кой другой женщины.


«Проявив такое упрямство, — говорит Таллеман де Рео, — этот ребенок доказал, что он был достойным сыном своего отца».


После этих двух близнецов г-жа де Монтозье родила дочь; у нее было потом несколько других дочерей, но мы поговорим лишь о старшей.

С раннего детства эта девочка, пошедшая в своих родителей, подавала надежды стать первостатейной жеманницей, и все завсегдатаи дворца Рамбуйе восто­рженно повторяли ее забавные словечки.

Однажды к г-ну де Монтозье привели лисицу, принад­лежавшую г-ну Годо; увидев зверя, малышка поинтересо­валась, что это такое.

— Это лисица, — ответили ей.

— Ой, Боже! — воскликнула она, хватаясь руками за жемчужное ожерелье, подаренное ей за неделю до этого.

— Почему ты хватаешься за ожерелье? — спросила ее мать.

— Ах, мама, я боюсь, как бы она его у меня не украла, ведь в баснях Эзопа лисицы всегда такие хитрые!

Какое-то время спустя ей указали на г-на Годо, пояс­нив:

— Вот, смотри, это хозяин лисицы, которую ты видела на днях.

— Это правда? — спросила девочка.

И она внимательно посмотрела на епископа.

— Ну и что ты о нем думаешь?

— На вид он еще хитрее, чем его лисица.

Господин Годо, отличавшийся чрезвычайно малым ростом, вздумал однажды озадачить ее, спросив:

— Как давно вашу большую куклу отняли от груди?

— Но вы же сами должны это знать, — ответил ребе­нок.

— Откуда мне знать это?

— Да потому, что ее отняли от груди одновременно с вами, вы ведь ростом ничуть не больше, чем она.

— Что это ты тут сочиняешь? — спросила ее бабушка, увидев однажды, как девочка марает бумагу.

— Трагедию, бабушка, — ответилаона.

— Неужто трагедию?

— Да, бабушка; и нужно, чтобы вы попросили госпо­дина Корнеля взглянуть на нее, перед тем как мы будем ее ставить.

Гувернантка, чтобы уговорить девочку выпить бульон, который она ей принесла, сказала:

— Из любви ко мне, дитя мое, выпейте этот бульон.

Малышка попробовала бульон и, сочтя его вкусным, произнесла:

— Я выпью его из любви к себе, а не к вам.

Господин де Немур, архиепископ Реймский, сказал ей однажды, что хочет взять ее в жены.

— Не выпускайте из рук ваше архиепископство, мон­сеньор, — сказала она ему в ответ, — оно большего стоит, чем я.

Мы уже говорили, что г-жа де Рамбуйе почти посто­янно оставалась в постели; однажды девочка взяла

стул по своему росту и, сев возле кровати маркизы, сказала ей:

— Ну вот, бабушка, теперь, когда я стала рассудитель­ной, поговорим о государственных делах.

Ей было тогда пять лет.

Когда в 1652 году умер ее дед, она, видя, в каком силь­ном горе пребывает г-жа де Рамбуйе, сказала ей:

— Утешьтесь, бабушка; коль скоро дедушка умер, зна­чит, это было угодно Богу ... Разве вам неугодно то, что угодно Богу?

По собственному желанию и на свои сбережения она решила заказать заупокойные мессы по маркизу.

— Ах, — воскликнула ее гувернантка, — если б ваш дедушка, который так любил вас, узнал бы об этом!

— Он это знает, — сказала девочка.

— Как это знает?

— А как же; разве те, что предстоят перед Богом, не знают все?


«Как жаль, — говорит Таллеман де Рео, — что глаза у нее косые, ведь по натуре она весьма прямодушна. Что до остального, то она высока и прекрасно сложена».


Тем не менее он добавляет:


«Однако позднее душой и телом она стала куда хуже».


Что же касается остальных дочерей г-жи де Рамбуйе, которые все, за исключением Анжелики Клариссы д'Анженн, вышедшей замуж за графа де Гриньяна, были монахинями, то их жизнь прошла в монастырских скло­ках, и потому нам не стоит ими заниматься. Так что с позволения наших читателей мы перейдем теперь к двум крупным фигурам того времени, которые были тесно связаны с кружком жеманниц и уже упоминались в ходе этой главы.

Мы хотим поговорить о господине и мадемуазель де Скюдери.

Скюдери, а точнее, Жорж де Скюдери, имел сицилий­ское происхождение; его предки переселились в Про­ванс, следуя примеру сторонников государей Анжуйской династии. Его отец состоял на службе у Андре Батиста де Бранкаса, сеньора де Виллара, в 1594 году произведен­ного Генрихом IV в адмиралы, и всегда находился подле него.

Вот потому Гавру и выпала честь стать местом рожде­ния Жоржа де Скюдери и его сестры. Свою карьеру он начал с командования полком во время войны в Пье­монте, а затем ради забавы стал сочинять театральные пьесы: первой была «Лигдамон и Лидиас, или Двойники», второй — «Наказанный обманщик, или Северная исто­рия»; все эти сюжеты были заимствованы из «Астреи».

Он заказал свой портрет, который изображал его в камзоле из буйволовой кожи и вокруг которого были выгравированы слова:


Сей поэт и славный воин

Будет лавров удостоен.


Из этого портрета сделали карикатуру, а приведенное нами двустишие заменили следующим:


Вот писака-фанфарон —

Батогов достоин он.


Жорж Скюдери издал том сочинений Теофиля, кото­рый был его любимым автором, и в предисловии к этому изданию написал:


«Я не вижу никакого препятствия тому, чтобы во все­услышание заявить, что никто из умерших или ныне живу­щих авторов не обладает ничем, что может приблизить его к уровню этого могучего гения, а если среди этих последних найдется какой-либо сумасброд, который сочтет, будто сказанное оскорбляет его надуманную славу, то, дабы показать ему, что опасаюсь его ничуть не больше, чем уважаю, я хочу, чтобы он знал, что меня зовут ДЕ СКЮДЕРИ».


Как видно, Скюдери обладал мужеством иметь соб­ственное мнение.

Он был из числа тех — но следует прощать им, ибо фимиам лести вскружил им голову — он был из числа тех, повторяем, кто твердо верит в две вещи: что их суж­дения о литературе неоспоримы и что мир вращается вокруг них.

Сочиняя хвалебное письмо одному из своих друзей, он пишет в начале этого письма:


«Если только я разбираюсь в стихах, а я полагаю себя способным разбираться в них ...»


И заканчивает так:


«Таково мое мнение, я его придерживаюсь, я его отстаиваю и подписываюсь: ДЕ СКЮДЕРИ».


По завершении перечня всех своих произведений он пишет:


«И, если только мне не прикажут делать это верховные власти, в будущем я сочинять не стану ...»


В одном из писем к своей сестре он говорит:


«Вы моя единственная опора среди обломков всей нашей семьи».


Со своей стороны, мадемуазель де Скюдери никогда не упускала случай сказать, как если бы речь шла о паде­нии Византийской империи: «Со времени крушения нашей семьи ...»

Госпожа д'Эгийон намеревалась дать Скюдери долж­ность лейтенанта галеры, но он отказался, заявив, что в его семьи всегда были только капитаны.

И в самом деле, он упоминает это в следующем четве­ростишии:


Служил отец мой в чине капитана,

Всегда у милой Франции в чести,

Но мне с тем чином примиряться рано:

Минерва выше мне велит взойти![70]


Столь щедро наделенный по части благородства семьи и гениальности, Скюдери был не очень удачлив в отно­шении богатства.

Тем не менее однажды он уже было решил, что ему вот-вот вернут небольшой долг, на который вправе была рассчитывать семья: друг его покойного отца, задолжа­вший ему десять тысяч экю, написал Скюдери, что тот может приехать в Париж и получить эту сумму.

Скюдери вместе с сестрой выезжает из Гавра, и в Руане они встречают одного своего знакомого, прибывшего из Парижа.

— Какие новости? — спрашивает Скюдери.

— Да, право, никаких ... Хотя нет: вчера господин такой-то прогуливался среди сотен других людей на буль­варе возле Ла-Турнели и был убит ударом молнии!

Убитый был как раз тем самым должником.

Через посредство Филиппа де Коспеана, епископа Лизьё, о котором мы сказали пару слов по поводу нимф в Рамбуйе, маркиза добилась для Скюдери должности коменданта крепости Нотр-Дам-де-Ла-Гард в Марселе. Когда встал вопрос о выдаче бумаг, связанных с этим назначением, г-н де Бриенн написал г-же де Рамбуйе, что предоставление такой должности поэту, сочинявшему стихотворные пьесы для Бургундского отеля, может повлечь за собой опасные последствия. Госпожа да Рам­буйе ответила ему, что у кого-то из древних авторов она вычитала, что Сципион Африканский сочинял траге­дии.

— Да, однако он не давал ставить их в Бургундском отеле, — возразил г-н де Бриенн.

Тем не менее документы об этом назначении были отправлены г-же Рамбуйе.

Так что Скюдери отправился в Марсель и обосновался в крепости Нотр-Дам-де-Ла-Гард.

Госпожа де Рамбуйе говорила о нем:

— Такой человек ни за что не захотел бы командовать где-нибудь на равнине; я прямо вижу, как он стоит на донжоне своей крепости Нотр-Дам-де-Ла-Гард, упираясь головой в облака и с презрением взирая на все, что лежит у его ног.

Он не раз становился героем приключений, льстивших ему самолюбию; вот одно из них, о котором рассказы­вает Таллеман де Рео.

Один знатный вельможа из Нидерландов приехал к Скюдери, чтобы упросить его сочинить три строфы: одну про голубой цвет, другую — про зеленый, а последнюю — про желтый; этот знатный вельможа был влюблен в даму, отдававшую предпочтение одежде таких цветов, и при­мчался на почтовых исключительно для того, чтобы уго­ворить поэта оказать ему подобную милость.

— Итак, сударь, — спросил его Скюдери, — вы желаете иметь лишь три строфы?

— Да, господин де Скюдери.

— Но три строфы — это же очень мало! Давайте я сочиню хотя бы по две строфы о каждом цвете.

— Нет, сударь; мне нужны лишь три строфы.

Скюдери сочинил их, но при этом ворчал, что его поставили в жесткие рамки, тогда как сюжет был превос­ходный.

Само собой разумеется, Скюдери был членом Фран­цузской академии.

Мадемуазель де Скюдери впервые выступила на лите­ратурном поприще, сочинив часть «Речей знаменитых женщин» и полностью «Великого пашу». Все свои про­изведения она выпускала под именем брата, чтобы издан­ные книги лучше продавались, ибо именно он пользо­вался известностью. Так, например, были изданы «Кир» и «Клелия».

В кругу жеманниц она носила имя Сафо.

Все эти книги, как сочинения сестры, так и сочинения брата, превосходно продавались, но, к несчастью, брат как глава содружества забирал себе все деньги и покупал на них тюльпаны.

«Карту Нежных Чувств», которая по совету Шаплена была вложена в «Клелию», также придумала мадемуазель де Скюдери.

Сафо выбрала для приемов у себя субботу, и ее вечера имели такой громкий успех, что, когда кто-нибудь спра­шивал: «Вы ходите на субботы?», все понимали, что вопрос этот означал: «Вы ходите к мадемуазель де Скю­дери?»

Главным соперником Скюдери был Ла Кальпренед. Две эти знаменитости не выносили друг друга: Ла Каль­пренед был гасконец, а Скюдери — гасконец в еще боль­шей степени, хотя первый родился в замке Тульгу возле Сарла, а второй — в Гавре.

Ла Кальпренеда звали Готье де Кост де Ла Кальпренед; он юношей приехал в Париж, и его дебютом стала «Смерть Митридата», напечатанная в 1637 году.

Он говорил, что стихосложением стал заниматься вопреки воле всей своей семьи, а особенно вопреки воле своего отца, полагавшего, что для отпрыска рода Ла Кальпренед сделаться поэтом означает унизить себя.

— Как-то раз, когда отец застал меня за сочинением стихов, — рассказывал Ла Кальпренед, — он настолько вознегодовал, что схватил ночной горшок и запустил его мне в голову.

— Так вот почему вы больной на всю голову! — произ­нес друг, которому он поведал эту забавную историю.

— Да нет, — ответил поэт, — ибо я увернулся от бро­шенного горшка и он угодил в стену.

— Выходит, разбился ночной горшок?

— Да будет вам известно, дорогой мой, — отпарировал Ла Кальпренед, — что в замке моего отца все ночные горшки серебряные.

Ла Кальпренед сочинял романы и вначале опублико­вал «Кассандру», где почти все героини являются вдо­вами, поскольку сам он в это время был влюблен в какую-то вдову; затем он издал «Клеопатру», в которой вознамерился изобразить египетскую царицу честнейшей женщиной на свете; первый роман занял лишь десять томов, но второй уже двадцать.

Он часто бывал у г-жи Буаст и в ее доме встретился с легкомысленной вдовушкой, которую звали г-жа де Брак; она была без ума от его романов и обладала кое-каким состоянием. Госпожа де Брак вышла за него замуж на условии, что он завершит «Клеопатру», и эта оговорка была внесена в брачный контракт.

Ла Кальпренед был величайшим хвастуном на свете. Однажды, прогуливаясь по улицам вместе с Сарразеном, он увидел проходившего мимо кавалера и принялся кри­чать:

— Ну надо же, как мне не повезло! Как мне не повезло!

— Что случилось? — спросил его Сарразен. — Какая муха вас укусила?

— Я дал себе клятву убить этого негодяя, как только встречу его.

— Ну так вот же прекрасная возможность, — заметил Сарразен, — он перед вами.

— Да, но, к несчастью, я вчера исповедался и пообе­щал своему духовнику, что на какое-то время еще оставлю этого мерзавца в живых!

Сарразен сказал по этому поводу:

— Что поделаешь! Он столько отваги отдал своим героям, что совсем не оставил ее себе.

Через несколько дней после своей женитьбы Ла Каль­пренед наведался к Скаррону и в ходе беседы сказал ему:

— Я оставил внизу одного человека: прошу вас, Скаррон, прикажите, чтобы его впустили.

Но затем, когда Скаррон собрался отдать приказ, Ла Кальпренед остановил его:

— Нет, нет! Это бесполезно, ничего не надо делать.

Это не помешало ему добавить минуту спустя:

— И все же я думаю, что будет лучше впустить этого беднягу.

— Ах вот оно что! — воскликнул Скаррон. — Так вы хотите дать мне понять, что внизу вас ждет дворянин из вашей свиты? Ну что ж, я приму это к сведению.

После «Кассандры» и «Клеопатры» Ла Кальпренед издал роман «Фарамонд», подписав его следующим обра­зом: «Готье де Кост, шевалье, сеньор де Ла Кальпренед, Тульгу, Сен-Жан-де-Ливе и Ватимениль».

Что же касается Сарразена, которого мы только что заметили прогуливающимся с ним по улицам и который тоже являлся одним из известных остроумцев того вре­мени, то он был сын государственного казначея в городе Кане. Имея довольно скромное происхождение, он по приезде в Париж стал выдавать себя за человека из бла­городной семьи и свел знакомство с мадемуазель Поле, которая стала повсюду представлять его как знатного и вполне обеспеченного человека.

Правда, он имел карету, «но его лошади, — по словам Таллемана де Рео, — были самыми недокормленными во всей Франции».

Во время войны в Париже коадъютор прибегнул к посредству г-жи де Лонгвиль и устроил так, что принц де Конти взял Сарразена в секретари. Сарразен оставался у принца вплоть до своей смерти — смерти, впрочем, тра­гической, ибо, по слухам, он был отравлен неким ката­лонцем, заподозрившим его в любовной связи со своей женой. Правдоподобие этим слухам придает то, что жена каталонца умерла в тот же день, в тот же час и от той же болезни, что и Сарразен.

XIV

Догадайтесь, что за это время успел сделать король.

Он влюбился!

О, успокойтесь: король влюбился так, как он мог влю­биться.

Кристина Шведская говорила о нем, что в женщинах он любил только женскую породу.

Впрочем, унылый по характеру и вечно скучающий Людовик XIII не мог обойтись без любовницы или фаво­рита; но, в полную противоположность Проперцию, он больше ревновал Галла, чем Цинтию.

И в кого же он влюбился?

Простим его, если только он нуждается в прощении: он влюбился в очаровательную особу, мадемуазель де Лафайет, пятую дочь Жана де Лафайета, сеньора де Отфёя, и Маргариты де Бурбон-Бюссе.

Эта страсть вспыхнула в 1630 году, во время путеше­ствия королевы в Лион. Бассомпьер рассказывает, что, явившись тогда к его величеству за приказами по поводу готовившегося военного похода, он, к своему великому удивлению, обнаружил короля среди дам, галантного и влюбленного, вопреки своему обыкновению.

Мадемуазель де Лафайет, имевшая перед глазами при­меры непостоянства королевской милости, понимала, что ей не следует выстраивать свое будущее на такой ненадежной основе, и, дабы никоим образом не мешать политике г-на де Ришелье, занималась лишь тем, что развлекала его величество.

К несчастью, она встала на пути у отца Жозефа.

Прославленный капуцин заметил ненависть, которую король питал к своему министру, и, обладая гением, почти равным гению Ришелье, сказал себе, что если Ришелье падет, не поколебав его положения, то этот сла­бый король, неспособный ходить без поддержки, будет опираться на него, Жозефа.

Но для этого вначале ему нужно было стать кардина­лом, чтобы быть на равной ноге с тем, кто являлся его господином. В надежде, что так и случится, он втайне предложил папе Урбану VIII посодействовать заключе­нию мира с австрийскими Габсбургами и посредством договора установить если и не превосходство католиков над протестантами, то, по крайней мере, полное равен­ство между ними.

Эти предложения доставили удовольствие папе, уви­девшему в них средство возвеличить семейство Барбе­рини, из которого он происходил.

Однако отец Жозеф нуждался в рекомендательном письме короля. Как же раздобыть это письмо?

Отец Жозеф вполне естественно вспомнил о мадемуа­зель де Лафайет, приходившейся ему дальней родствен­ницей. Бедной девушке внушили, что служить замыслам отца Жозефа, направленным против замыслов кардинала, означает содействовать восстановлению мира во Фран­ции, и если она добьется успеха в этом деле, то станет благим ангелом для всей Европы. Мадемуазель де Лафайет поняла, что она должна исполнить ниспослан­ную Провидением миссию и посвятила себя ей во имя человеколюбия.

Король был весьма удивлен, когда однажды — причем впервые — мадемуазель де Лафайет заговорила с ним о политике. Он хотел переменить тему разговора, но маде­муазель де Лафайет настойчиво к ней возвращалась.

В то же время отец Жозеф начал выдвигать свои пушки на огневую позицию и палить по кардиналу раскален­ными ядрами.

Слабовольный Людовик XIII усмотрел некий заговор в этом согласии политических пристрастий капуцина и мадемуазель де Лафайет и, по своей привычке, решил все рассказать Ришелье.

У Ришелье было такое чувство, как если бы его пре­дала собственная правая рука; он вызвал к себе отца Жозефа, обвинил его в предательстве, воспрепятствовал

его замыслам и вознамерился удалить мадемуазель де Лафайет.

Это означало противодействовать желаниям короля, это означало разрушать его личное счастье в ущерб его политическим замыслам, это означало начинать новое сражение; но Ришелье знал, как выходят из такого рода сражений, и прошлое служило ему ручательством за будущее.

Он обратился к исповеднику мадемуазель де Лафайет, отцу Карре, который вскоре начал говорить своей очаро­вательной подопечной о пользе ухода в монастырь, объ­ясняя ей, как, вдали от мирской жизни, душа ее найдет легкий путь, дабы вознестись на небо.

Мадемуазель де Лафайет сообщила королю о намеках отца Карре.

— Вот как! — промолвил король. — Я его знаю, этого доброго святого отца: это один из тех святош, каких легко привлечь на свою сторону, достаточно лишь позо­лотить их часовню.

Поскольку замысел Ришелье потерпел неудачу, он решил прибегнуть к другим средствам.

Король извлек из своей гардеробной и сделал одним из своих старших камердинеров некоего Буазанваля; кар­динал вызвал к себе этого человека и пригрозил ему обрушить на него всю свою ярость, если он не согласится шпионить за королем и мадемуазель де Лафайет.

Буазанваль, будучи камердинером, прекрасно пони­мал, кто из двоих, Людовик XIII или Ришелье, является истинным королем; он тотчас предался душою и телом кардиналу, взяв на себя обязательство не только доно­сить ему о речах и поступках влюбленных, но и знако­мить его с содержанием писем и записок, которыми они обмениваются.

Он добросовестно исполнял свое обещание: начиная с этого времени Ришелье буквально держал короля и маде­муазель де Лафайет под своим неусыпным надзором.

На свою беду, кардинал зашел слишком далеко; ему уже мало было знать то, что они говорят друг другу на­едине, и читать то, что они пишут друг другу в разлуке: одни записки он стал уничтожать, а другие подделывать; это привело к ссоре влюбленных, но за ссорой последо­вало объяснение.

Объяснение помогло выяснить правду. Буазанваль был изгнан.

И тогда мадемуазель де Лафайет ощутила, каким тяже­лым бременем стал для нее инквизиторский надзор со стороны кардинала, и сама заговорила об уходе в монастырь. Ее побуждали к этому сразу два чувства: во-первых, набожность, а во-вторых, горечь, которую вызывала у нее слабость короля.

Так что понадобилось лишь несколько новых настоя­ний, чтобы убедить эту безгрешную Марию Магдалину уйти из мира. Обратиться к ней с этими настояниями вынудили маркизу де Сенсе, первую придворную даму королевы, подругу мадемуазель де Лафайет, и епископа Лиможского, ее дядю.

Что же касается отца Жозефа, то он заболел и уда­лился в монастырь капуцинов. Господь наказал его: после того как он совершил предательство по отношению к своему покровителю, здоровье его полностью расстрои­лось, и он так никогда и не оправился.

В итоге мадемуазель де Лафайет решилась уступить ветру, гнавшему ее к тому, что именовали спасительной гаванью, то есть к монастырю Визитации.

Она вступила туда в начале марта 1637 года.

Тем не менее король продолжал навещать ее там.

Вот с этими его визитами в монастырь Визитации и следует связать рождение короля Людовика XIV.

Прикоснитесь кончиками пальцев к тайне рождения великого короля: эта история обжигает.

Пятого декабря 1637 года король отправился в мона­стырь Визитации нанести визит сестре Анжелике. (Сестрой Анжеликой звалась мадемуазель де Лафайет с того времен, как она ушла из мира.) Одной из прерога­тив, связанных с титулами короля, королевы и королев­ских детей, являлось право входить во все монастыри и свободно беседовать с монахинями, и потому король Людовик XIII свободно беседовал с сестрой Анжеликой.

О чем шла речь в этой беседе, никто так никогда и не узнал; однако известно, что, выйдя из монастыря, король выглядел чрезвычайно задумчивым.

Кроме того, в это время бушевала ужасная буря, шел дождь с градом, а темнота стояла такая, что ничего нельзя было разглядеть в четырех шагах от себя.

В монастырь король приехал из Гробуа, ибо он уже давно не наведывался в Лувр и не имел больше никаких сношений с королевой, и потому кучер поинтересовался, следует ли возвращаться в Гробуа. Людовик XIII, каза­лось, сделал огромное усилие над собой и после минут­ного молчания произнес:

— Нет, мы едем в Лувр.

Кучер тотчас покатил в сторону дворца, обрадованный тем, что ему не надо проделывать в такую погоду путь длиной в четыре льё.

Король приехал в Лувр.

При виде супруга королева поднялась, и на лице ее изобразилось удивление, то ли естественное, то ли на­игранное. Она почтительно поклонилась Людовику XIII; Людовик XIII направился к ней, поцеловал ей руку и напряженным или просто смущенным голосом произ­нес:

— Сударыня, погода стоит такая скверная, что у меня нет возможности вернуться в Гробуа. И потому я пришел просить у вас ужина в этот вечер и крова на эту ночь.

— Для меня будет великой честью и великой радостью предложить то и другое вашему величеству, — отвечала королева, — и я благодарю теперь Бога за эту бурю, только что так напугавшую меня.

Так что в тот вечер, 5 декабря 1637 года, Людовик XIII разделил с Анной Австрийской не только ужин, но и ложе.

На следующее утро он уехал в Гробуа.

Но случай ли стал причиной этого сближения мужа и жены? В самом ли деле именно буря привела Людо­вика XIII в Лувр или же это мадемуазель де Лафайет вос­пользовалась своим влиянием на короля, чтобы подтол­кнуть его к постели королевы? Может быть, между Анной Австрийской и сестрой Анжеликой все было заранее условлено и, выражаясь языком фокусников, Людо­вика XIII заставили вытянуть подтасованную карту?

Как бы то ни было, эта ночь стала достопамятной для Франции и даже для Европы, ибо ровно через девять месяцев, день в день, на свет предстояло появиться буду­щему Людовику XIV.

Королева вскоре заметила, что она понесла, однако не объявляла об этой беременности вплоть до И мая 1638 года, когда впервые стало ощущаться шевеление ребенка. И кому же она об этом сказала? Прежде всего г-ну де Шавиньи. Господин де Шавиньи был государственным министром, однако, что крайне удивительно, королева всегда была довольна им. И потому она сочла своим дол­гом первым осчастливить его этим признанием.

Господин де Шавиньи направился в покои короля. Ко­роль, по какой-то случайности, находился в это время в Лувре.

Его величество намеревался отправиться на соколи­ную охоту, и потому, опасаясь, что министр задержит его, он первым делом нахмурил брови.

— Ну и что вы хотите мне сказать, сударь? — спросил Людовик XIII. — У вас какое-нибудь государственное дело? Меня такое совершенно не касается: это забота кардинала.

— Государь, — произнес г-н де Шавиньи, — я пришел просить вас помиловать несчастного узника.

— Помиловать узника? — переспросил король. — Меня такое не касается: это забота кардинала. Так что просите о помиловании у него, ведь этот узник, должно быть, его враг, а потому и наш.

И, двинувшись к двери, он дал знак следовать за ним тем, кто должен был его сопровождать.

— Государь, — произнес Шавиньи, проявляя настой­чивость, — королева полагала, что, принимая во внима­ние известие, которое я вам принес, ваше величество сделает что-нибудь для ее подопечного.

Этим подопечным был бедный Ла Порт, которого дер­жали в тюрьме и преступление которого заключалось в преданности. Ла Порт, как вы помните, дорогие чита­тели, это тот, кто стоял на страже в коридоре, пока г-жа де Шеврёз сопровождала Бекингема к королеве.

— И что за известие вы мне принесли?

— Известие о том, что королева беременна, госу­дарь, — ответил Шавиньи.

— Королева беременна! — воскликнул король. — Если королева беременна, то причина этого в ночи пятого декабря.

Людовик XIII был не из тех монархов, которые могли бы запутаться в подобных делах.

— Я не знаю, о какой ночи вы говорите, государь, — ответил Шавиньи, — но я знаю, что Господь в своем милосердии обратил взор на Французское королевство и положил конец бесплодию, столь удручавшему нас.

— А вы вполне уверены в том, что мне сейчас сказали, Шавиньи? — спросил король.

— Как раз сегодня, государь, королева ощутила шеве­ление ребенка, и поскольку, видимо, ваше величество дали королеве обещание даровать ей, при случае, милость, которую она у вас попросит, она обращается к вам с просьбой освободить из Бастилии ее бывшего камерди­нера Ла Порта.

— Ну хорошо, хорошо! — промолвил король. — Если мы дали обещание, мы его исполним.

Затем, повернувшись к вельможам из своей свиты, он произнес:

— Господа, наша охота задержится лишь ненадолго; ступайте и ждите меня внизу, пока мы с Шавиньи сходим к королеве.

Придворные вышли, сияя, а король и Шавиньи напра­вились к королеве.

Королева находилась в своей молельне; король вошел туда один: Шавиньи остался в соседней комнате.

Минут через десять король вышел из молельни: лицо его светилось от радости.

— Шавиньи, — сказал он, — это правда. Если бы еще Господь соблаговолил, чтобы это был дофин! Ах, как же вы тогда взбеситесь, мой дорогой братец!

— А как же Ла Порт, государь? — спросил Шавиньи.

— Завтра его выпустят из Бастилии, но на условии, что он удалится в Сомюр.

На следующий день, 12 мая, г-н Легра, старший секре­тарь королевы, явился в Бастилию в сопровождении одного из канцелярских служащих г-на де Шавиньи и велел Ла Порту подписать обещание удалиться в Сомюр; Ла Порт поставил свою подпись и утром 13 мая был отпущен на свободу.

Так что первое шевеление Людовика XIV в утробе матери открыло ворота Бастилии невиновному.

Мы изложили сейчас официальную хронику; ну а теперь сообщим, о чем тогда все сплетничали между собой.

Нет нужды говорить, что об этом неожиданном зача­тии, случившемся через двадцать два года после заклю­чения брака и через семнадцать лет после его доверше­ния, распространилось множество странных слухов.

Утверждали, будто королева была совершенно уве­ренна в том, что бесплодие, в котором ее упрекали, про­истекало не от нее; так, помимо первого выкидыша, слу­чившегося у нее в 1624 году, когда она перепрыгнула через ров, бегая вместе с г-жой де Шеврёз по лужайкам замка Сен-Клу, королева якобы обнаружила примерно в 1636 году, что она беременна, но было уже слишком поздно для того, чтобы король мог признать себя ответ­ственным за эту беременность. Но, как говорили, ее успешно скрыли от короля.

В этом, возможно, и кроется ключ к великой тайне, тревожившей умы на протяжении всего XVIII века, раз­гадка головоломки, носящей название «Человек в желез­ной маске». Скрытие рождения этого первого ребенка, который, согласно тем же слухам, был мальчиком, вызы­вало глубочайшие сожаления у Анны Австрийской, во-первых, как у матери, а во-вторых, как у королевы: король, нездоровье которого усиливалось с каждым днем, мог внезапно умереть, и тогда она, став вдовой, оказалась бы совершенно не защищенной от застарелой нена­висти Ришелье.

А как мы видели, Ришелье потрудился лично растол­ковать Анне Австрийской, что ей следовало сделать, чтобы избежать такой неприятности.

И потому, стоило только — мы по-прежнему переска­зываем слухи — королеве заметить свою третью беремен­ность, как она решила извлечь выгоду из случившегося, заставив Людовика XIII поверить, будто это он отец ребенка, и использовав плод этой беременности, если родится мальчик, в качестве законного наследника пре­стола.

В таком случае та сцена, которая происходила в мона­стыре Визитации и которую мы описали, являлась всего лишь прологом к уже написанной пьесе.

Устные и даже письменные откровения старого Гито, капитана гвардейцев королевы, подкрепляют эти слухи. Господин Гито рассказывал, что в тот достопамятный вечер 5 декабря 1637 года вовсе не королю пришла в голову мысль отправиться в Лувр, а как раз королева дважды посылала за ним в монастырь Визитации. Таким образом, устав от борьбы, а не по своей собственной воле Людовик XIII отправился в Лувр.

Отцом же ребенка все единодушно называли карди­нала Мазарини. Впоследствии это предположение стало казаться тем более правдоподобным, что после смерти Людовика XIII кардинал Мазарини вступил в брак с Анной Австрийской почти так же открыто, как после смерти Марии Терезы король Людовик XIV вступил в брак с г-жой де Ментенон. Как известно, никакой цер­ковный закон не препятствовал браку Мазарини и Анны Австрийской: Мазарини был кардиналом, но не был свя­щенником.

В те времена было принято составлять гороскопы королевских детей; Ришелье, как никто другой заинтере­сованный в том, чтобы узнать, какова будет судьба ребенка, которого Анна Австрийская вынашивала в своем чреве, заявил, что он знает лишь одного человека, спо­собного безошибочно раскрывать тайны будущего; этим человеком был испанский доминиканец по имени Кам­панелла. Начали осведомляться о том, что с ним стало, и выяснилось, что он покинул Францию.

Кардинал приказал собрать сведения о местонахожде­нии Кампанеллы и узнал, что тот, не поладив с итальян­ской инквизицией, стал ее узником и ожидает своего приговора, находясь в миланской тюрьме.

Ришелье начал добиваться освобождения Кампанеллы, проявляя при этом такую настойчивость, что вскоре узнику была дарована свобода. И произошло это как нельзя вовремя: несчастный доминиканец уже начал ощущать запах костра.

Он оказался вторым узником, которого Людовик XIV вызволил из тюрьмы, не успев еще появиться на свет.

Стало известно, что Кампанелла направился во Фран­цию, так что королеве, желавшей иметь гороскоп ребенка, оставалось лишь родить его.

И вот в воскресенье, 5 сентября, около пяти часов утра, мадемуазель Филандр уведомила короля, что коро­лева, у которой накануне в одиннадцать часов вечера начались родовые схватки, вероятно вот-вот разрешится от бремени.

Людовик XIII тотчас отправился к королеве.

В половину двенадцатого утра повивальная бабка объ­явила, что Французское королевство и на этот раз не перейдет по наследству в женские руки, поскольку коро­лева родила мальчика.

В ту же минуту Людовик XIII выхватил из рук пови­вальной бабки ребенка таким, каким тот появился на свет, и, подбежав к окну, крикнул людям, собравшимся под балконом:

— Сын, господа, сын!

Все это произошло в замке Сен-Жермен.

Через несколько минут новость стала известна в Париже благодаря вестовым, расставленным вдоль всей дороги, ведущей в Сен-Жермен.

Когда произошло это счастливое событие, кардинал находился в Сен-Кантене; он отправил королю поздра­вительное письмо и призвал его дать дофину имя Тео­дос, то есть Богоданный. Король не стал затевать ссоры из-за предложения, сделанного с явным умыслом, однако решил назвать дофина Людовиком.

С той же почтой Ришелье отправил поздравление королеве, но это его письмо было коротким и холодным. «Великая радость немногословна», — написал он.

Уже на другой день после того, как королева разреши­лась от бремени, Кампанелла был в Сен-Жермене. Он попросил отсрочить составление гороскопа до приезда кардинала.

Наконец, кардинал приехал.

Кампанелла, понимая, какую громадную ответствен­ность ему предстоит возложить на себя, хотел еще потя­нуть время; однако Ришелье дал ему понять, что он не просто так извлек его из миланской тюрьмы.

В итоге был назначен день и час составления горо­скопа.

Когда это время наступило, Кампанеллу подвели к колыбели дофина; он велел раздеть ребенка донага и внимательно осмотрел его, а затем, приказав снова одеть новорожденного, вернулся к себе, чтобы составить пред­сказание.

Спустя три часа, желая узнать судьбу, ожидавшую сына, королева послала за астрологом.

Кампанелла вернулся и заявил, что проделанного им осмотра королевского сына оказалось недостаточно; он снова велел раздеть ребенка и осмотрел его во второй раз.

Его стали торопить, и, наконец, он на латинском языке изложил следующее пророчество:

— Этот ребенок будет сластолюбив, как Генрих Чет­вертый ... Он будет чрезвычайно горд ... Он будет пра­вить долго и многотрудно ... Его кончина окажется несчастной и повлечет за собой великую смуту в религии и в королевстве.

На двенадцатый день после рождения дофина швед­ский посол Гроций писал графу Оксеншерне:


«Дофину уже трижды меняли кормилиц, ибо он не только иссушает у них грудь, но еще и терзает ее.

Да остерегутся соседи Франции столь преждевремен­ной алчности!»


Предсказание Кампанеллы сбылось.

Опасения Гроция оправдались ...

Ради того, чтобы до конца проследить влияние маде­муазель де Лафайет на судьбу Франции, мы в своем рас­сказе перескочили через трагические события, связанные с казнью герцога де Монморанси.

Мы видели, как герцог Анжуйский выпутался из дела Шале: вместо того, чтобы потерять что-либо при этом, он, напротив, приобрел титулы герцога Орлеанского, Монпансье и Шательро, графа Блуа, принца Домба и Ла-Рош-сюр-Йона и т.д., а кроме того, земельные владе­ния на миллион, подаренные ему королем, и четыреста тысяч ливров годового дохода, полученные им в качестве приданого жены.

Ему захотелось узнать, не сумеет ли он тем же самым способом получить еще столько же.

И вот одним прекрасным утром он проснулся, негодуя на то, каким притеснениям по приказу кардинала была подвергнута Мария Медичи, ставшая чуть ли не узницей, велел собрать все драгоценности жены, чтобы обратить их в деньги, подготовил все для того, чтобы покинуть дворец Бельгарда, где он жил, и, подъехав со свитой из пятнадцати дворян к воротам Пале-Рояля, постучал в них.

Кардинал, удивленный визитом принца, вышел навстречу ему прямо в переднюю.

— Сударь, — сказал ему герцог, — я пришел сказать вам, что не могу и не хочу оставаться более вашим дру­гом. Я покидаю Париж и удаляюсь в свои владения, где сумею защитить себя: знайте это, сударь!

И, оставив кардинала в полном изумлении от этой выходки, он сел в карету и действительно уехал в Орлеан.

Прибыв туда, Гастон отправил во все стороны своих доверенных лиц, чтобы набрать войско; эти доверенные лица вернулись с двумя десятками человек: ровно столько и нужно было для того, чтобы на Гревской площади сру­били двадцать голов.

В это же самое время пошел слух, что король намере­вается лично идти на Орлеан.

Гастону советовали либо заключить мир, что было нетрудно, ибо король предложил его сам, либо покинуть королевство.

Однако условия мира не были настолько блестящими, чтобы герцог Орлеанский принял их: он подумал, что, увеличив свою вину, сумеет добиться более выгодных условий, и принял решение покинуть Францию.

Он отправился в путь в сопровождении небольшого отряда, состоявшего из самых знатных вельмож; коман­довали этим небольшим отрядом граф де Море, побоч­ный сын Генриха IV, и Луи де Гуффье, граф де Роанн.

Пересекая страну, они кричали: «Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует свобода народа!» Однако никакого восстания не последовало, и по двум причи­нам: во-первых, народ уже знал, что представляет собой герцог Орлеанский, а во-вторых, он еще не знал, что представляет собой свобода.

К тому же все города Бургундии закрыли перед мятеж­ным принцем свои ворота; один лишь Сёр впустил его, поскольку Сёр принадлежал герцогу де Бельгарду, а гер­цог де Бельгард не считал себя вправе запретить сыну короля вступить в свой город.

Там к нему присоединились герцог д'Эльбёф, а также граф и графиня дю Фаржи.

Однако Гастон сделал в Сёре лишь короткую остановку и удалился в Лотарингию.

Король шел, так сказать, по пятам своего брата: он вступил сразу после него в Сёр, поместил там гарнизон и 31 марта 1631 года обнародовал заявление, в котором все те, кто присоединился к герцогу Орлеанскому, а пре­жде всего граф де Море, герцог д’Эльбёф, герцог де Бельгард, герцог де Роанн, президент Ле Куаньё и г-н де Пюилоран, были объявлены виновными в государствен­ной измене.

Когда Гастон пересек границу и его намерение обосно­ваться за пределами перестало вызывать сомнение, ко­роль вернулся в Фонтенбло.

По прошествии всего лишь нескольких месяцев после того, как произошли все эти события, при дворе стало известно, что на исходе прекрасного летнего дня, 18 июля, в десять часов вечера, запряженная шестеркой лошадей карета выехала из Компьеня; что в этот же самый час некая дама, сопровождаемая дворянином, велела открыть дверь замка, выходившую на крепостной вал, и вышла на него, явно намереваясь подышать све­жим воздухом; что карета переправилась на пароме через Уазу, а дама вышла из замка и в него уже не вернулась.

Это означало, что королева-мать бежала, чтобы при­соединиться за пределами Франции к своему младшему сыну.

Одиннадцать лет спустя, в том самом году, когда умер Ришелье, и за год до того, как умрет Людовик XIII, она скончалась, пребывая в нищете и оставленная всеми, в Кёльне, в доме своего художника Рубенса.

Что же касается Гастона Орлеанского, обрекавшего других умирать в изгнании, то он был не настолько глуп, чтобы умирать так самому.

Предприятие, затеянное им, во многом утратило свою значимость. Изгнанный из владений герцога Лотаринг­ского, куда вторглись королевские войска, он вернулся во Францию, где его стал преследовать маршал де Ла Форс; присутствие там принца будоражило провинции, но к восстаниям не приводило. Лангр закрыл перед ним ворота, артиллерия Дижона открыла по нему огонь; он переправился через Луару возле Мулена, вступил в Бурбонне и дошел до Оверни, как вдруг все с удивлением, смешанным с горестью, узнали, что герцог Генрих де Монморанси примкнул к его партии и поднял на вос­стание в его пользу весь Лангедок.

Мы не напрасно сказали: «С удивлением, смешанным с горестью». И в самом деле, герцога де Монморанси все очень любили, и всем уже было понятно, чем рисковали безумцы, ставшие на сторону Гастона Орлеанского.

Поясним в нескольких словах, что представлял собой последний герцог де Монморанси, а главное, постара­емся показать его нашим читателям таким, каким он был в действительности, а не таким, каким его показывают историки.

Генрих II де Монморанси родился в Шантийи 30 апреля 1595 года; стало быть, ему было не более тридцати двух лет, когда он встал на сторону герцога Орлеанского. Хотя и страдая косоглазием, он обладал приятной внешно­стью, и, хотя его речь была невнятной, жесты его отли­чались таким изяществом, что, перестав вслушиваться в его слова, все лишь наблюдали за его жестикуляцией. Нередко, начав какое-нибудь приветствие или какой- нибудь рассказ, он останавливался на полпути. Впервые появившись у г-жи де Рамбуйе, он впал в такое замеша­тельство, что начатую им фразу пришлось заканчивать кардиналу де Ла Валетту, пришедшему ему на помощь; но в это же самое время герцог продолжал так ловко сопровождать жестами те слова, какие говорил кардинал, что в итоге именно ему достались похвалы за это при­ветствие, хотя произнесено оно было другим.

— Господи Иисусе! — воскликнул герцог де Кандаль, старший сын г-на д'Эпернона. — Как же повезло этому человеку, что у него есть руки!

Вдобавок герцог де Монморанси был богат, храбр, галантен, щедр, прекрасно танцевал, превосходно дер­жался в седле, содержал на жалованье остроумцев, зака­зывал для себя стихи Теофилю и Мере и охотно подавал бедным, будучи любим всеми и обожаем теми, кто вхо­дил в его окружение.

Однажды он услышал, как в гостиной какой-то дворя­нин сказал:

— Если бы мне удалось занять где-нибудь двадцать тысяч экю всего лишь на два года, я сделал бы себе состояние.

Герцог отвел его в сторону и сказал ему:

— Приходите ко мне завтра, сударь: мне есть что вам сказать.

Дворянин явился по приглашению и увидел на столе отсчитанные двадцать тысяч экю.

Через год, разбогатев, этот дворянин пришел вернуть ему деньги.

— Оставьте их себе, — промолвил герцог, — Монмо­ранси не ссужают: они дают.

Когда же должник стал настаивать, он прибавил:

— Сударь, я вполне вознагражден удовольствием видеть дворянина, который держит свое слово; оставьте 479

у себя эти двадцать тысяч экю; вы огорчите меня, заста­вив взять их обратно.

Как-то раз герцог де Монморанси послал маркизе де Сабле, любовником которой он был, дарственную на земельную ренту в сорок тысяч ливров; однако маркиза отправила ему дарственную обратно, и, поскольку в отношении денег она была строже упомянутого дворя­нина с двадцатью тысячами экю, ничто не могло заста­вить ее принять такой подарок.

Женщина, которая отказывается от дарственной на земельную ренту в сорок тысяч ливров, заслуживает того, чтобы ей уделили минуту внимания; сразу же после этого мы вернемся к г-ну де Монморанси.

Мадлен де Сувре, жена Филиппа Эмманюэля де Лаваля, маркиза де Сабле, была дочерью маршала де Сувре, воспитателя Людовика XIII. Маркиза была еще очень молода, когда произошла ее первая встреча с г-ном де Монморанси, которого она затем страстно полюбила. Он добился от нее согласия на свидание. Свидание должно было происходить в нижней зале, и, вместо того чтобы войти туда через дверь, герцог, с присущей лишь ему ловкостью, впорхнул туда через окно; в ту же минуту он завоевал ее любовь, и она сохранила это чувство почти на всю свою жизнь.

К несчастью, г-н де Монморанси был далеко не так сентиментален, как его любовница, и это несходство характеров привело к охлаждению между ним и марки­зой.

Однажды, когда герцог возвращался из Лангедока, где он был губернатором, и впереди у него оставалось лишь полдня пути, маркиза отправила навстречу ему какого-то дворянина, чтобы засвидетельствовать любовнику все то нетерпение, с каким она ждет свидания с ним.

Дворянин отыскал герцога и по возвращении ска­зал ей:

— Сударыня, монсеньор пребывает в не меньшем нетерпении, чем вы.

— Но где он теперь?

— Он скоро приедет.

— А почему же он не приехал тотчас?

— Сударыня, там, гдеон остановился пообедать, ока­зались лишь скверные постоялые дворы, очень плохо обеспеченные провизией; так что ему пришлось послать за парой куропаток; затем он велел ощипать их в его присутствии, потом их поджарили под его надзором, после чего он съел их с большим аппетитом.

Все это не показалось г-же де Сабле проявлением такого уж большого нетерпения, и, хотя маршал тем вре­менем прибыл, ее настолько уязвило то, как мало он спе­шил увидеться с ней, что она заперлась у себя и не поже­лала его видеть.

Маркиза очень сильно ревновала г-на де Монморанси, и, надо признать, на то были основания, поскольку гер­цог был чрезвычайно ветрен; однако она ревновала его кстати и некстати. Однажды ей пришло в голову упре­кать его за то, что он танцевал на придворном балу и выбирал себе в качестве партнерш самых красивых дам.

— А вы, сударыня, стало быть, хотите, чтобы я выби­рал самых уродливых? — спросил у нее г-н де Монмо­ранси.

— Безусловно, сударь, — ответила она, — это ваш долг.

После казни несчастного маршала она сделалась одной из самых мнительных особ на свете, особенно в отноше­нии смерти; не раз она заболевала от страха, услышав, что сестра, брат или тетка того или той, с кем она в эту минуту беседовала, были больны корью или у них просто был жар.

В то время, когда Мадемуазель болела оспой, маркизу пришел навестить герцог Немурский.

— Ах, монсеньор, неужто у вас достало неосторожно­сти побывать в доме у Мадемуазель? — спросила она его.

— Разумеется, — ответил он.

— Ручаюсь, вы поднимались там наверх?! — бледнея, воскликнула маркиза.

— Несомненно: я хотел поговорить кое с кем.

— И вы входили в ее спальню?

— Нет; одна из ее камеристок вышла ко мне.

— И вы разговаривали с этой женщиной?

— Да я же и поднимался ради этого.

— Ах, уходите быстрее, господин герцог, уходите!

Герцог удалился. Минут через десять явилась г-жа де Лонгвиль и обнаружила, что спальня маркизы наполнена дымом: г-жа де Сабле жгла там все, что могло изгнать зараженный воздух.

Госпожа де Лонгвиль хотела начать разговор, но мар­киза не слышала ни единого ее слова, беспрестанно повторяя:

— Нет, но вы видели когда-нибудь таких вот неосто­рожных людей, как герцог Немурский?!

Когда речь заходила о том, чтобы пустить ей кровь, дело становилось еще хуже: прежде всего, она требовала, чтобы хирурга отвели в самый удаленный от ее спальни уголок дома; там медику выдавали колпак и халат, а если имелся еще и подручный медика, то ему выдавали куртку; все это делалось из опасения, как бы они не принесли с собой зараженного воздуха.

Как-то раз маркиза находилась в гостях у маршальши де Гебриан, жившей на улице Сены, возле особняка Лианкур.

— Ах, не удивляйтесь, что я так засиделась у вас, — промолвила она. — Я воздерживаюсь от возвращения домой.

— И почему же?

— Я видела на Новом мосту какого-то мальчишку, недавно переболевшего оспой; он просил милостыню, и мои слуги, отгоняя его, могли заразиться.

— Но почему бы вам тогда не пойти по Красному мосту?

— Ах, что вы! Когда я шла по нему в последний раз, он так трещал!

Однако в конце концов она решилась пойти по Крас­ному мосту, опасаясь обрушения моста меньше, чем оспы.

Когда же в Париже заговорили о чуме, страх маркизы стал беспредельным: ощущая себя заболевшей, она решила, что ей необходима консультация врачей. В итоге по ее распоряжению были собраны вместе три медика; каждому из них, как обычно, выдали халат и колпак; затем им было велено сесть у двери большого зала, в конце которого находилась маркиза, лежавшая на кро­вати, словно умирающая. Компаньонка маркизы подхо­дила к врачам и говорила им, что испытывает ее хозяйка, а затем возвращалась, чтобы передать ей ответы меди­цинских светил.

Как раз в это самое время умер от чумы сын г-жи де Рамбуйе. Прекрасная Жюли д’Анженн писала в те дни маркизе, приняв, разумеется, все необходимые меры предосторожности.

Вот, впрочем, письмо мадемуазель де Рамбуйе; мы предпочитаем верить, что она написала его до смерти брата, иначе оно скорее делает честь ее остроумию, чем ее сердцу; хотя, следует признать, содержание письма позволяет думает, что написано оно после смерти ребенка.

Прежде всего, на конверте стояла такая надпись:


«Мадемуазель де Шале (это было имя компаньонки г-жи де Сабле) прочтет, если пожелает, это письмо госпоже маркизе, обратив его лицевой сторо­ной к ветру».

Само же письмо содержало следующее:



«Сударыня, я полагаю, что мне не удастся начать общение с Вами в самом скором времени, ибо, несомненно, между первым предложением встретиться со мною, которое Вам будет сделано, и Вашим окончательным решением Вам предстоит столько поразмыслить, со столькими врачами посоветоваться и столько страхов преодолеть, что у меня будет полная возможность поду­мать. Условия, которые я предлагаю Вам, таковы: появ­ляться у Вас не раньше, чем по прошествии трех дней после своего очередного визита во дворец Конде; менять всю свою одежду; выбирать для своего прихода морозный день; не подходить к Вам ближе, чем на четыре шага; садиться всегда на один и тот же стул. Вы можете также сильно топить камин в Вашей комнате, повсюду жечь можжевельник, держать рядом с собой император­ский уксус, руту и полынь. Если предложенные мною меры предосторожности покажутся Вам достаточными и Вы не потребуете, чтобы мне к тому же еще остригли волосы, я клянусь Вам свято исполнять эти условия; ну а если Вы нуждаетесь в примерах, чтобы укрепить свою решимость, я скажу Вам, что королева соблаговолила встретиться с г-ном де Шодбонном, который перед этим вышел из комнаты мадемуазель де Бурбон, а г-жа д'Эгийон, которая прекрасно разбирается в такого рода обстоятельствах и которую ни в чем нельзя упрекнуть в отношении подобных дел, прислала известить меня, что, если я не пожелаю прийти повидаться с нею, она сама придет за мной!»


Неизвестно, однако, была ли, даже со всеми этими предосторожностями, принята маркизой прекрасная Жюли д’Анженн.

Однажды маркиза де Сабле велела составить для нее гороскоп.

— Сколько вам лет, сударыня? — спросил ее астролог. — Тридцать шесть.

Ей было в то время сорок два.

Астролог что-то тихо сказал мадемуазель де Шале.

— Что он говорит? — спросила маркиза, державшаяся, по своему обыкновению, на отдалении.

— Сударыня, он сказал мне, что ничего не сможет сде­лать, если не будет знать ваш подлинный возраст.

— Да он шутит, этот астролог! — воскликнула мар­киза.

Но после минутного молчания добавила:

— Если ему этого мало, я дам ему еще полгода; но пусть начинает: больше он ничего не получит.

Перед тем как вселиться в какой-либо дом, она наво­дила справки, не умер ли там кто-нибудь. Однажды, когда ей стало известно, что во время строительства дома, взятого ею внаем, убился каменщик, она расторгла арендный договор, заплатив при этом крупную не­устойку.

Она так часто наглухо затворялась у себя в доме, что аббат де Ла Виктуар, Клод Дюваль де Куповиль, прелат, наделенный восхительным остроумием, в своих разгово­рах о ней стал называть ее не иначе как покойная маркиза де Сабле.

Тут уж она сочла себя мертвой и более года пребывала в ссоре с аббатом де Ла Виктуаром.

Ее лучшей подругой была графиня де Мор, такая же мнительная особа, как и она сама; они поселились рядом, дверь в дверь, чтобы в свое удовольствие видеться, но, поскольку при малейшем недомогании одной другую охватывал страх подхватить какую-нибудь смертельную болезнь, они не виделись порой по три месяца и пере­писывались по десять раз на дню.

Но вот однажды графиня де Мор заболела серьезно.

Понятно, что с этого времени всякие прямые сноше­ния между двумя подругами были прекращены; однако каждый день, пользуясь окном, мадемуазель де Шале расспрашивала слуг графини де Мор о здоровье их госпожи.

Правда, г-жа де Сабле дала строгий наказ, чтобы в случае смерти г-жи де Мор ей об этом не говорили.

В конце концов та умерла.

Мадемуазель де Шале в глубокой печали вернулась со своего наблюдательного пункта.

— Ну как там, Шале? — спросила маркиза.

— О сударыня!

— Она больше не ест?

-Да.

— Она больше не говорит?

-Да.

— Так значит, Шале, она умерла?

— Сударыня, — ответила Шале, — запомните, что это сказали вы, а не я.

Однажды она услышала церковное пение во дворе сво­его особняка.

— Шале, взгляните, что там такое.

— Ах, сударыня, это все парижские певчие в своих белых и красных одеждах.

— Но что они там делают?

— Они поют погребальный псалом.

— И кого же они отпевают?

— Вас.

— Меня?! И кто прислал сюда этих маленьких него­дяев?

— Аббат де Ла Виктуар.

— Аббат де Ла Виктуар?

— Да, не видя вас больше, он продолжает настаивать, что вы умерли, заказывает молитвы за упокой вашей души и возносит их сам.

— Стало быть, он сейчас здесь со всей своей церков­ной детворой?

— Да, сударыня.

— Что ж, скажите ему, что я прощаю его, но пусть он убирается отсюда вместе со своими проклятыми хори­стами.

— Сударыня, он говорит, что у него не будет уверен­ности в том, что вы живы, пока не поговорит с вами.

— Хорошо, пусть он поднимется ко мне!

Аббат явился, был прощен и отослал своих певчих.

Вернемся, однако, к г-ну де Монморанси.

Как мы уже упоминали, он был весьма ветрен и при­чинял этим немало горя бедной маркизе де Сабле.

Вначале он был влюблен в Шуази, девицу из благо­родной семьи, но чрезвычайно легкомысленную; хотя и выйдя впоследствии замуж, она велела высечь на своем могильном камне, что ее весьма ценили вельможи и мно­гие из них одарили ее своей любовью.

Затем герцог влюбился в королеву; однако в разгар этой любви неожиданно явился Бекингем и сильно все испортил. Господин де Монморанси обладал портретом своей царственной возлюбленной и заставлял всех, кому он его показывал, становиться на колени.

Однажды он затеял ссору с Бассомпьером; тот плохо танцевал, и г-н де Монморанси стал насмехаться над ним.

— Это правда, — промолвил Бассомпьер, — что у меня в ногах поменьше ума, чем у вас, однако я могу похва­статься, что у меня его побольше в другом месте.

— Во всяком случае, — сказал ему в ответ герцог, — если у меня и не такой острый язык, как у вас, то, пола­гаю, шпага у меня более острая.

— Да, — отпарировал Бассомпьер, — у вас шпага вели­кого Анна.

При этом Бассомпьер произнес слово «Анн» так, как если бы в нем была лишь одна буква «н».

В итоге Бассомпьер и Монморанси вознамерились драться на следующий день, но их помирили еще до того, как они расстались.

У него была и другая ссора, на этот раз с герцогом де Рецем. Господин де Монморанси должен был вот-вот жениться на мадемуазель де Бопрео, однако королева- мать расстроила эту женитьбу, чтобы дать ему в жены одну из своих родственниц, происходившую из рода Орсини; позднее герцог де Рец женился на мадемуазель де Бопрео. Ссора вышла из-за того, что г-н де Монмо­ранси, вместо того чтобы называть своего соперника герцогом де Рецем, именовал его герцогом де Мон-Рестом.

Герцогиня де Монморанси очень сильно ревновала своего мужа, которого она нежно любила. Тем не менее, поскольку все женщины гонялись за ее дорогим герцо­гом и нередко приезжали из провинции лишь для того, чтобы взглянуть на него, она заключила с ним соглаше­ние, состоявшее в том, что ему предоставлялась полная свобода действий, но на условии, что он будет рассказы­вать ей о своих любовных романах. Соглашение было не только заключено, оно еще и исполнялось, и герцогиня, которой муж то и дело изменял, утешалась, как она сама с гордостью говорила, при виде того, каких знатных дам он выбирал ей в соперницы.

Герцог был очень храбрым человеком, но весьма посредственным воином, что станет ясно сразу, как только мы расскажем о сражении, в ходе которого он был пленен королевскими войсками.

Итак, продолжим наш рассказ с того места, где мы его прервали, то есть с момента, когда стало известно, что герцог де Монморанси встал на сторону Гастона Орлеан­ского.

Аббат д'Эльбен, племянник епископа Альби, от имени принца явился к г-ну де Монморанси и предложил ему объявить себя противником Ришелье; он расписал ему славу, которой покроет себя человек, сумевший сокру­шить идола, пообещал ему меч коннетабля, который уже четырежды вручался представителям его семьи, и напом­нил ему об окровавленных головах Шале и Марийяка, незадолго до этого скатившихся к подножию эшафота.

Монморанси примкнул к сторонникам принца.

Однако он потребовал дать ему время на то, чтобы провести набор рекрутов и собрать достаточное число солдат, как вдруг до него дошло известие, что приближа­ется Гастон Орлеанский, преследуемый двумя армиями.

Гастон привел с собой примерно две тысячи солдат, причем на эти две тысячи солдат приходилось восемь или десять генералов.

Монморанси, хотя и захваченный врасплох, не поже­лал нарушить данное слово. Им были посланы эмиссары в Испанию, чтобы получить оттуда денег и навербовать там солдат, ибо вместе с теми, кого привел с собой гер­цог Орлеанский, он мог выставить против королевских войск не более шести тысяч человек, да и то размещены они были между городами Лодев, Альби, Юзес, Алее, Люнель и Сен-Понс.

Гастона Орлеанского, как уже было сказано, преследо­вали две армии: одной командовал маршал де Шомбер, другой — маршал де Ла Форс.

Монморанси решил атаковать первую.

Двадцать девятого августа 1632 года он встретился с ней лицом к лицу. Гастон Орлеанский находился подле герцога де Монморанси.

И тогда маршал де Шомбер, не забывая, что кардинал Ришелье всего лишь министр и он может пасть; рассу­див, что у короля слабое здоровье и он может умереть и, наконец, что герцог Орлеанский, против которого идет королевская армия, является наследником престола, мар­шал де Шомбер, повторяем, начал последние переговоры с принцем, послав к нему парламентером Кавуа.

Однако герцог ответил:

— Сначала сразимся; переговоры будут после битвы.

День 31 августа прошел в рекогносцировках с той и другой стороны.

Первого сентября, в восемь часов утра, г-н де Шомбер захватил дом, находившийся на расстоянии всего лишь нескольких мушкетных выстрелов от передовых линий герцога де Монморанси, и разместил там свой авангард.

При получении этого известия маршал-герцог вместе с пятью сотнями человек отправился на боевую разведку армии Шомбера и, оказавшись возле захваченного дома, атаковал засевших в нем солдат, которые тотчас поки­нули свою позицию.

Окрыленный этим успехом, который показался ему добрым предзнаменованием, г-н де Монморанси вер­нулся к своему войску.

Он застал там герцога Орлеанского, который поджи­дал его, находясь в окружении графа де Море, своего сводного брата, и графа де Рьё.

Приблизившись к принцу, он воскликнул:

— Монсеньор, вот день, когда вы одержите победу над всеми вашими врагами, день, когда вы воссоедините сына с матерью! Но для этого нужно, чтобы нынешним вечером ваш меч сделался таким же, каким стал мой меч этим утром, то есть обагренным кровью по самую руко­ять!

Герцог Орлеанский не любил обнаженных мечей, а особенно мечей окровавленных: он отвел глаза.

— Ах, сударь, — сказал он, — вы все никак не расста­нетесь с вашей привычкой к бахвальству. То, что вы совершили этим утром, ничуть не предвещает успеха в сражении, а лишь дает нам надежды.

— Во всяком случае, — парировал маршал, — даже если полагать, что я даю вам лишь надежды, это все же больше, чем дает вам король, ваш брат; ведь вместо того, чтобы давать вам надежды, он отнимает их у вас все, даже надежду на жизнь.

— Полноте! — бросил Гастон, пожимая плечами. — Неужели вы думаете, что жизнь наследника престола когда-нибудь может оказаться под угрозой? Чтобы ни случилось, я по-прежнему уверен, что смогу добиться безопасности для себя и еще пары человек.

Маршал горько усмехнулся.

— Ну вот, — вполголоса сказал он графу де Море и графу де Рьё, — наш принц уже распустил сопли! Он рас­считывает сбежать, прихватив с собой пару человек; но ведь ни вы, ни я не станем служить ему эскортом, не так ли, господа?

Оба дворянина подтвердили это.

— Что ж, — продолжил маршал-герцог, — присоеди­няйтесь ко мне. Нам нужно увести его вперед так далеко, чтобы мы увидели его с мечом в руке.

В эту минуту ему доложили, что замечена армия Шомбера, которая вышла из леса и строится в боевой поря­док.

— Итак, господа, — произнес маршал-герцог, — час настал ... Все по местам!

Затем, желая лично оценить силы противника, г-н де Монморанси, шлем которого был разукрашен перьями цветов герцога Орлеанского, вскочил на еще не утомлен­ного серого коня, преодолел на нем ручей и подъехал на расстояние в пятьдесят шагов от вражеских линий; потом, увидев то, что ему хотелось увидеть, он вернулся к своему войску и принял на себя командование правым крылом, предоставив командование левым крылом графу де Море.

Почти тотчас послышались первые выстрелы; два вое­начальника, которым не суждено было увидеться вновь, в последний раз поприветствовали друг друга мечами и ринулись на врага.

В той стороне, где командовал герцог, бой оказался коротким.

Торопясь вступить в рукопашную схватку, он встал во главе кавалерийского эскадрона, преодолел ров и бро­сился вперед по узкой дороге, по которой за ним могли последовать лишь несколько дворян.

Граф де Рьё пытался удержать его, но, видя, что это невозможно, воскликнул:

— Я последую за вами, монсеньор, и, по крайней мере, умру вместе с вами!

И он сдержал слово.

В конце дороги, по которой так неосмотрительно по­мчался Монморанси, в боевом порядке построилась вра­жеская пехота.

Герцог принял огонь на себя и не остановился, даже когда пуля задела ему горло.

В то же мгновение он оказался лицом к лицу с несколь­кими солдатами легкой кавалерии короля, кинувшимися навстречу ему. Пистолетным выстрелом он прострелил руку офицеру, который командовал ими, но тот успел всадить ему две пули в щеку.

Не обращая никакого внимания на три свои раны, маршал продолжал нестись вперед; два кавалериста, барон де Лорьер и его сын, попытались преградить ему путь; он опрокинул обоих, но, падая, они выстрелили в него из пистолетов, и их пули оцарапали ему грудь.

Но это не имело для него значения! Он продолжал мчаться тем же путем.

Наконец, когда герцог прорвался сквозь седьмой ряд противника, его лошадь, покрытая ранами, рухнула, и он покатился вместе с нею, истекая кровью из десятка полу­ченных им ран и выкрикивая, словно последний боевой клич, свое имя Монморанси.

Как видно, эта битва, носящее название битвы при Кастельнодари, была не более чем боем; однако в то самое время, когда герцог попал в плен, граф де Море был убит. Схватка длилась не больше часа: г-н де Шомбер насчитывает в своем донесении восемь убитых и двух раненых. Эти двое раненых и половина убитых получили свои увечья или пали от рук г-на де Монморанси.

Герцог, потерявший сознание под тяжестью своей лошади, был вытащен из-под нее усилиями королевского лучника.

Придя в себя, он первым делом потребовал привести к нему исповедника, а затем, полагая себя смертельно раненным, снял с пальца кольцо и попросил передать его своей жене.

С него прежде всего сняли доспехи, что принесло ему значительное облегчение; затем лучник и несколько его товарищей на руках отнесли раненого в соседний хутор, где капеллан маршала де Шомбера принял у него испо­ведь.

Затем явился хирург, который промыл его раны и пере­вязал их; после чего на какую-то стремянку положили доски и солому, королевские гвардейцы разостлали поверх нее свои плащи и на этих самодельных носилках отнесли герцога в Кастельнодари.

Появление г-на де Монморанси в этом городе, где его боготворили, едва не привело к бунту, и пришлось при­бегнуть к силе, чтобы не дать народному горю перерасти в необузданную ярость.

Когда появилась уверенность, что раны герцога не смертельны, началась подготовка к суду над ним.

С этой целью его препроводили в Тулузу.

Однако городские власти заявили, что, какую бы охрану ни приставили к маршалу, они не могут нести ответственность за узника, столь любимого народом; и потому его поместили в замок Лектур, находившийся в двойном подчинении: по вопросам управления он зави­сел от властей Гиени, а по вопросам судопроизводства — от властей Тулузы.

Господин де Монморанси начал с того, что дал отвод судьям, которых хотели назначить для суда над ним, и заявил, что рассматривать его дело надлежит Париж­скому парламенту.

Но вскоре ему стало стыдно, что он, солдат, ввязыва­ется в такую борьбу.

— Хватит! — сказал он. — Что толку с помощью подоб­ных уловок отстаивать свою жизнь? В Париже меня при­говорят точно так же, как и здесь.

После этого он срезал свои усы и косичку — в те вре­мена носили только одну с левой стороны — и отослал все это жене.

Что же касается герцога Орлеанского, то он, как и следовало ожидать, помирился с королем: 1 октября условия этого мира были утверждены в Монпелье. Гастон немного поспорил, пытаясь добиться сохранения жизни Монморанси, но, видя, что такое упорство затянет реше­ние его собственных дел, в конце концов уступил, оста­вив несчастного маршала на произвол судьбы, как он прежде поступил с Шале.

Тем не менее Людовика XIII настойчиво упрашивали помиловать г-на де Монморанси, но король ничего не хотел слышать.

— Мой брат должен быть наказан, — повторял он.

Наказать Гастона Орлеанского, отрубив голову Генриху де Монморанси, было довольно странным способом наказания.

Кардинал, осаждаемый со всех сторон просьбами, был вынужден предложить половинчатый выход: приговорить герцога к смерти, но отсрочить казнь, оставаясь, тем не менее, в полной готовности привести ее в исполнение, как только появится повод пожаловаться на герцога Орлеанского, и сделать это не иначе как отправив глав­ного прево исполнить его обязанность туда, где будет содержаться узник.

— Правда, — добавил кардинал, — господин де Мон­моранси нуждается в бдительной охране.

Король счел, что все это будет слишком затрудни­тельно, и решил, что правосудие должно идти свои ходом.

Суд не мог быть долгим: обвиняемый во всем при­знался. Приведенный на допрос, герцог заявил о призна­нии вины, в которую он впал скорее по неблагоразумию, чем по злоумышлению, и за которую он много раз про­сил прощения у Бога и короля, равно как и просит его в настоящую минуту.

Судьи вынесли свое решение.

Этим решением герцог лишался всех своих чинов, зва­ний и должностей; он приговаривался к отсечению головы на эшафоте, установленном на площади Сален; его имения Монморанси и Данвиль навсегда утрачивали достоинство пэрства и вместе со всеми прочими поме­стьями осужденного присоединялись к королевским вла­дениям.

Герцог, впрочем, попросил об одной милости, которая была ему бесспорно дарована: он попросил обходиться с ним еще до вынесения приговора так, как если бы реше­ние суда было уже оглашено. В соответствии с этим уже на второй день после его прибытия в Тулузу ему был пре­доставлен исповедник.

Им стал отец Арну, бывший духовник короля, впав­ший в немилость за одиннадцать лет до этого; герцог сам остановил на нем свой выбор.

Помимо этого, герцог попросил дать ему в качестве чтения книгу «О подражании Иисусу Христу» и распоря­дился принести ему некоторые дорогие для него святыни; одновременно, словно желая порвать со всякой памятью о земной суете, он снял с себя нагрудную цепь и брас­леты.

Король всячески торопил вынесение приговора: он страшно скучал в Тулузе и спешил покинуть ее. Тем не менее, когда решение суда было оглашено, отец Арну стал умолять об отсрочке его исполнения на сутки; по его словам, эти сутки нужны были ему для того, чтобы окончательно отрешить несчастного герцога от всего земного. Однако это был всего лишь предлог, ибо герцог и так полностью смирился со своей участью, но вот все друзья осужденного, сговорившись, должны были вос­пользоваться этой отсрочкой и попытаться добиться для него помилования.

К несчастью, король укрылся от всех ходатайств, запретив всем родственникам осужденного въезжать в город, где он находился. Госпожа де Конде, сестра гер­цога, тщетно пыталась добраться до короля; получив везде грубый отказ, она удалилась в часовню и до самого вечера пробыла там в молитвах.

Герцог Ангулемский, обязанный г-ну де Монморанси своей свободой, написал письмо королю, взывая к его милосердию; дворянин герцога Орлеанского, достави­вший Людовику ХIII умоляющее письмо, написанное его господином, трижды бросался в ноги королю, рыдая и целуя полу его мантии; но все просьбы и слезы были напрасны.

Кардинал де Ла Валетт, а также герцог и герцогиня де Шеврёз, которым было безжалостно отказано в приеме, заставили герцога д'Эпернона умолять вместо них о помиловании; седоволосый и седобородый старец встал на колени перед Людовиком XIII, умоляя его простить герцогу де Монморанси преступление, в котором сам он, д'Эпернон, в свое время оказался виновен, и представляя свою нынешнюю верность примером того, какое дей­ствие может произвести прощение: однако король поту­пил глаза, брови его оставались нахмуренными, лицо мрачным, и он ничего не отвечал, словно был глухоне­мым.

Наконец он разжал свои мертвенно-бледные губы, стиснутые гневом, и произнес, обращаясь к герцогу:

— Уйдите, сударь!

Герцог удалился.

С этой минуты всем стало понятно, что взывать отныне следует не к королю, а к Богу и что спасти осужденного может лишь чудо.

Герцога де Монморанси привели в ратушу и, пока городские власти о чем-то еще совещались, он написал жене прощальное письмо, дав ей отчет о своих долгах, нечто вроде завещания в пользу своих слуг и дворян своей свиты, а затем попросил ее передать в дар три дра­гоценные картины, которыми он владел, трем различным легатариям.

Одна из этих картин предназначалась его сестре, прин­цессе де Конде; другая — иезуитской обители святого Игнатия, а третья — странное дело! — кардиналу Рише­лье.

Точно так же во времена Калигулы и Нерона те, кого заставляли вскрыть себе вены, непременно оставляли какую-нибудь ценную часть своего имущества в наслед­ство императору, принуждавшему их к смерти.

Покончив с этими заботами, герцог снял с себя свое обычное платье и надел одеяние из белого холста, кото­рое он заранее приготовил для своего последнего дня; потом он написал еще два письма: одно кардиналу де Ла Валетту, другое принцессе де Конде, а после этого сделал несколько новых распоряжений, касающихся его слуг.

Вслед за тем, как это было принято в подобных слу­чаях, к осужденному явились от имени короля и потре­бовали у него вернуть маршальский жезл и цепь ордена Святого Духа, что он тотчас и сделал, приготовившись спуститься на нижний этаж, чтобы выслушать там при­говор суда ... В это время лейтенант роты гвардейцев, командовавший охраной ратуши, был вызван к королю. Все решили, что его величество помиловал герцога, и радостный шепот докатился до самой площади.

Лейтенант, преисполнившись надежды, бегом по­мчался к королю и застал у него маршала де Шатийона, который в свой черед умолял его величество даровать помилование несчастному герцогу; король остался непо­колебим, однако, «вняв мольбам одного из своих слуг, про­сившего привести в исполнение смертную казнь герцога де Монморанси в каком-нибудь особом месте, как это некогда было позволено в подобном случае его досточтимейшим отцом, да отпустит ему грехи Господь», он, подобно Ген­риху IV, сделавшему в свое время нечто похожее для Бирона, дал согласие на то, чтобы герцогу отрубили голову во дворе Тулузской ратуши.

Офицер вернулся к осужденному, и, еще издали видя, что он возвращается мрачный и молчаливый, все поняли, что никакой надежды больше нет.

И в самом деле, единственная дарованная милость была та, о какой мы сказали.

Так что час казни настал.

Лейтенант застал осужденного беседующим с отцом Арну в окружении стражников.

Он приказал ему спуститься в часовню.

Монморанси, с распятием в руках, в грубом солдат­ском плаще, наброшенном поверх холщового балахона, направился прямо к алтарю, сотворил подле него молитву, а затем на коленях выслушал чтение своего приговора.

Тем временем офицер решил сделать последнюю попытку.

— Я иду с докладом к королю, — сказал он. — Ждите моего возвращения и никаких шагов до тех пор не пред­принимайте.

Его возвращения дождались: он принес палачу приказ приниматься за дело.

После этого герцог позволил связать ему руки, обна­жить шею и остричь волосы: по моде того времени, он носил длинные волосы, ниспадавшие на плечи.

Единственный наказ, сделанный им палачу во время этой последней процедуры, которую наша насмешливая эпоха назвала предсмертным туалетом, был таким:

— Друг мой, прошу тебя, позаботьтесь о том, чтобы моя голова не скатилась на землю.

Затем, по-прежнему беседуя с отцом Арну, он вышел из часовни и направился к эшафоту, установленному во дворе ратуши, ворота которой были закрыты; не останав­ливаясь, он твердым шагом поднялся по ступеням эша­фота, встал на колени и положил голову на плаху.

Над плахой, говорится в отчете о казни, была подве­шена своего рода секира, помещенная между двух досок и удерживаемая веревкой, но падавшая вниз, как только эту веревку отпускали.

Однако, поскольку герцог неудобно встал, или же потому, что в принятом им положении ему причинили боль его раны, он сказал палачу:

— Погоди!

Затем, встав иначе, он подал знак, что готов.

— Domine Jesu, — прошептал он, — а с с i р е spiritum meum! («Господи Иисусе, прими душу мою!»)

Веревку отпустили, и голова отделилась от тела.

Это был прообраз нашей современной гильотины.

Как только голова была отрублена — палач, честно исполнявший полученный им наказ, удержал ее за волосы, заботясь о том, чтобы она не скатилась на землю, — как только, повторяем, голова была отрублена, ворота открыли, солдаты вышли из ратуши и туда устре­мился народ.

Так исполнилось предсказание Нострадамуса, выра­женное в двух строках его «Центурий»:


В твердыни новой затворен Монморанси великий

И каре тяжкой предан вдалеке от глаз людских.


Несчастная вдова, получив прощальное письмо своего мужа и его срезанные волосы, удалилась в Мулен, в монастырь Визитации, настоятельницей которого она и умерла 5 июня 1666 года.


«Она так плакала, — говорит Таллеман де Рео, — что из сутулой, какой стала вследствие сильной простудной опухоли, вновь сделалась прямой, как прежде: опухоль ее излилась слезами».


Мере, посвятивший ей трагедию, назвал ее безутеш­нейшей принцессой.

Она возвела великолепную гробницу для своего мужа; эта гробница все еще существует в Мулене, а ее копия имеется в галерее Версаля.

XV

Тем временем король снова влюбился.

На этот раз — в мадемуазель де Отфор, ставшую впо­следствии маршальшей де Шомбер.

Мари де Отфор, дочь маркиза Шарля де Отфора, роди­лась в 1616 году.

В двенадцать лет она была зачислена во фрейлины Марии Медичи, и, поскольку ей была присуща необы­чайная набожность, при дворе ее называли не иначе как святая Отфор.

В 1630 году на нее обратил внимание Людовик XIII; поскольку в то время Мария Медичи уже находилась в изгнании или была близка к этому, не составило ника­кого труда перевести юную девушку со службы королеве- 495

матери на службу Анне Австрийской, а чтобы этот пере­ход выглядел пристойно, г-же де Ла Флотт, бабушке мадемуазель, дали должность камерфрау королевы; бла­годаря такой уловке мадемуазель де Отфор оказалась вынуждена повсюду следовать за королевским двором.

Ришелье никоим образом не вредил этому новому увлечению короля. Мы видели, насколько кардинал осте­регался мадемуазель де Лафайет; вот потому он и выдви­нул вперед мадемуазель де Отфор, как позднее продвигал Сен-Симона, а еще позднее — Сен-Мара: это был его способ действовать.

Тем не менее очень скоро он начинал раскаиваться в такого рода махинациях, и на этот раз все произошло, как обычно. Если бы святая Отфор прислушивалась лишь к собственным незамысловатым советам, она была бы ничуть не опасна, однако все кругом не были наде­лены ее безобидным характером.

Она завела дружбу с другой фрейлиной королевы, по имени Шемро; едва сдружившись, две юные девицы при­нялись интриговать, что было в те времена какой-то страстью.

Тотчас же Шемро и Отфор получили приказ покинуть двор и удалиться в разные монастыри.

Отфор избрала монастырь мадлонеток; выбор этот был необычен и указывал на ее великое смирение: дочери Марии Магдалины, или мадлонетки, обосновавшиеся в 1620 году на улице Фонтен, обычно принимали к себе лишь кающихся грешниц.

Мадемуазель де Отфор была крайне далека от того, чтобы оказаться в их числе, и потому аббат де Ла Вик- туар, явившись к ней с визитом, спросил ее:

— О мадемуазель, стало быть, вы удалились сюда для того, чтобы воздать должное королю?

Скажем несколько слов об этом аббате де Ла Виктуаре, одном из остроумцев того времени, несколько язвитель­ных замечаний которого по поводу маркизы де Сабле мы уже упоминали.

Аббат де Ла Виктуар, Клод Дюваль де Куповиль, про­исходил из почтенной семьи родом из Руана, принадле­жавшей к судейскому сословию.

Аббатство Ла Виктуар, настоятелем которого он был, находилось возле Санлиса. Однажды туда по пути заехала королева; при всей жадности аббата — а он был жаден, как муравей, — ему ничего не оставалось, как предло­жить ей угощение.

— Ах, господин аббат, — промолвила королева, огля­девшись по сторонам, — как же вы превосходно привели в порядок это аббатство!

— Сударыня, — ответил он, — если вы соблаговолите дать мне еще два или три старых монастыря, я обещаю вам привести их точно в такой же порядок.

Королева, хотя и не идя так далеко навстречу его жела­ниям, все же даровала ему еще одно аббатство, что под­няло его доходы до тридцати тысяч ливров в год, но не сделало его менее жадным, совсем напротив. Он созна­вал собственную скаредность, сам смеялся над ней и с помощью зубоскальства старался скрыть ее.

Он говорил г-ну Годо, епископу Вансскому — тому самому, кого называли карликом принцессы Жюли:

— Я так люблю вас, дорогой епископ, что если бы был способен пойти на расходы ради другого человека, то сделал бы это ради вас.

Какое-то время спустя г-н Годо сообщил аббату де Ла Виктуару, что из-за дороговизны сена продал своих лоша­дей.

— По правде говоря, — сказал аббат, — сейчас самое время нанести мне визит.

— А как, по-вашему, я нанесу этот визит, если у меня нет больше лошадей?

— В носилках, черт побери!

— А что прикажете делать с носильщиками? Мне нужно будет не менее четырех.

— Да я их обхитрю: я вышлю навстречу вам карету, и она будет ждать вас в одном льё от аббатства Ла Вик- туар.

Он сам рассказывал, что его повар потребовал расчета, заявив, что на такой службе забудет и то малое, что знал.

Короче говоря, остроты аббата де Ла Виктуара повто­ряли так же часто, как и остроты г-жи де Корнюэль.

Мадемуазель де Отфор чувствовала себя вполне спо­койно у мадлонеток, как вдруг министр, который испы­тывал беспокойство, решил преследовать ее и там: Рише­лье опасался, что ее, равно как и Шемро, призовут ко двору; в итоге они получили приказ покинуть Париж.

Позднее, когда бывшая фрейлина стала герцогиней де Шомбер, иезуит Лемуан посвятил ей стихи, где содер­жался намек на ее изгнание. Вот они; возможно, они несколько фривольны для стихов, сочиненных иезуитом, но тем лучше! Стихи эти восстановят репутацию ордена, который никогда не обвиняли в пристрастии к женскому полу.

Герцогине де Шомбер


   Ведь так и подобает герцогине:

Познав беду, не удивляться ныне,

Что, вашу красоту, увы, презрев

И Купидона беспощадный гнев,

Не видя вашей грации стыдливой,

Направит ветер злой свои порывы

На вас, красавица, и на цветы,

Поскольку враг он всякой красоты.

   Каким огнем бы роза ни пылала,

Гвоздика как бы ни благоухала,

Красуясь снова на груди Весны,

От ветра злого скрыться вы должны!

Ни Грации, ни милость Купидона

Не усмиряют ревность Аквилона.

   Но вы окажетесь его сильней,

Являя доброту души своей,

И чудом при дворе возникнет новый

Цветок — и нежный, и к борьбе готовый.

И будет он сильнее, чем метель,

Которая зимой качает ель.

   Но Аквилон, в чащобах злобно воя,

Всем нимфам Сены не дает покоя.

Они невольно выйдут из реки,

И будут плач и стоны их горьки.

Несправедливости — причина их печали,

Ведь ни за что подверглись вы опале ...

   Зато Луара Сене свой привет

Пришлет Зефиру теплому вослед.

Он вас возьмет в свои края благие,

Где счастье вы познаете впервые.[71]


Но как раз то, что удалило мадемуазель де Отфор от двора, привело ее туда назад: Ришелье опасался маде­муазель де Лафайет, даже из-за решетки монастыря Визи­тации представлявшейся ему грозной соперницей. И потому он призвал мадемуазель де Отфор обратно, а так как она не хотела возвращаться без Шемро, то неразлуч­ные подруги вернулись ко двору вместе.

Любовь короля началась снова — самая настоящая платоническая любовь!

Однажды, когда Людовик XIII играл в волан с обеими подругами, волан попал за корсаж мадемуазель де Отфор.

Смеясь, она подошла к королю, предлагая ему снять волан с прелестной ракетки, на которую он опустился; однако Людовик XIII взял щипцы, как поступают в лаза­рете, опасаясь чумы, и кончиком этих щипцов ухватил волан.

Этому же самому месту представился еще один случай вызвать вспышку целомудрия у Людовика XIII.

Королева, получив письмо, которое она желала утаить от короля и на которое, однако, ей хотелось ответить, прикрепила это письмо к стенному ковру своей спальни, чтобы иметь его перед глазами и не забывать о нем. Вне­запно туда вошел король; у королевы хватило времени лишь на то, чтобы подать знак мадемуазель де Отфор, и та завладела письмом.

Людовик XIII заметил ее движение и, всегда подозри­тельный, пожелал узнать, что это за письмо и от кого оно пришло. И потому он попытался вырвать его из рук Отфор, которая долго отбивалась от короля, но в конце концов, выбившись из сил, засунула письмо за корсаж.

В глазах Людовика XIII это место было неприкосно­венным убежищем, и до письма он не дотронулся.

Тем не менее грудь мадемуазель де Отфор всегда сла­вилась своей красотой. Однажды, когда за корсаж мар­шальши де Шомбер упала жемчужина, Буаробер сочинил на эту тему следующий мадригал:


Зачем пенять на западню, куда случайно ты попал,

О драгоценный дивный перл, что наши взоры изумлял:

Тому, что эти перси похищают,

Они стократно ценность прибавляют!


Ненависть, которую Людовик Целомудренный питал к женской груди, проявилась однажды еще более очевид­ным образом.

У иезуита Барри можно прочесть следующую занятную историю:


«Когда в Дижоне на обед Людовика XIII явилась некая юная барышня с открытой грудью, король насторожился и все время обеда держал свою глубоко натянутую шляпу так, что ее заломленный край был обращен в сторону этой забавницы; однако, отпив последний раз из кубка, он удер­жал во рту глоток вина и струей испустил его на откры­тую грудь барышни».


Фавор Луизы де Отфор вырос необычайно, и Ришелье стало понятно, что с этим фавором следует бороться с помощью другого.

И вот тогда он двинул вперед Сен-Мара.

Превосходный роман нашего собрата по перу и друга Альфреда де Виньи придал имени Сен-Мара огромную известность.

Мы уже видели, как, дабы бороться с Баррада, карди­нал отыскал Сен-Симона, и как, дабы бороться с Лафайет, он отыскал Отфор. Посмотрим теперь, как, намереваясь бороться с Отфор, он отыскал Сен-Мара.

Однажды, направляясь на охоту, король заехал в мона­стырь Дочерей Святой Марии, где находилась Лафайет.

Он оставался там пять часов, беседуя с ней.

Когда он вышел от нее, Ножан сказал ему:

— Ну что ж, государь, вот вы и утешили несчастную узницу.

— Увы! — ответил король. — Я узник в еще большей степени, чем она!

Кардиналу стали известны эти слова, и он решил раз­влечь короля видом какого-нибудь нового лица.

Анри Куафье, маркиз де Сен-Мар, был второй сын маршала д'Эффиа.

Маршал д'Эффиа — dubiae nobilitatis, как выра­жались тогда, — звался Куафье-Рюзе, и поговаривали, будто он состоял в родстве с некой трактирщицей Ла Куафье. Это был очень красивый, очень изящный и очень ловкий человек. Когда герцог Савойский — тот, кого прозвали Горбуном, — приезжал в Париж, Генрих IV устроил грандиозные скачки за кольцом и заставил уча­ствовать в них самых опытных в такой игре дворян; однако д'Эффиа он приберег под конец. Д'Эффиа завое­вал главную награду.

Больё-Рюзе, его двоюродный дед по материнской линии, сделал его своим наследником, но с условием, что он примет имя и герб Рюзе.

Господин д'Эффиа едва умел писать, и Таллеман де Рео говорит об одном его письме, где слово «октябрь» написано в виде «актяпр».

Он был послан в Англию для переговоров о браке принцессы Генриетты Французской с Карлом I, затем стал главнокомандующим артиллерией и главноуправ­ляющим финансами. Он умер в 1632 году и, стало быть, не увидел ни возвышения, ни падения своего сына.

Кардинал заметил, что король питает некоторую склонность к Сен-Мару. Никакого толка от Сен-Симона, фавор которого продолжался уже пять или шесть лет, 500

больше не было. Сен-Мар был сыном одного из ставлен­ников Ришелье, и кардинал решил, что с этой стороны ему опасаться нечего.

Сен-Мар испытывал глубокое отвращение к Людо­вику XIII; он знал, какой ценой приобретают королев­скую милость: примеры Шале и Баррада были не из числа тех, что могли успокоить его, а кроме того, воз­можно, у него было некоторое предчувствие ...

Как бы то ни было, судьба увлекла его на этот путь.

Мы уже говорили, что Людовик XIII был куда более пылок в дружбе, чем в любви; будучи Бурбоном, он при этом словно унаследовал пороки Валуа.

Никого король не любил так горячо, как Сен-Мара: он называл его своим любезным другом, и потому, когда при дворе заходила речь о молодом маркизе, его имено­вали обычно любезным другом.

Людовик XIII начал с того, что сделал его главным шталмейстером; отсюда и титул «господин Главный», которым этого фаворита величают в мемуарах современ­ников столь же часто, как и именем Сен-Мар.

Когда он участвовал в осаде Арраса, ему приходилось писать королюдважды в день. Однажды утром его вели­чество застали в слезах: г-н де Сен-Мар промедлил и целый день не подавал вести о себе!

В течение первого года своего фавора Сен-Мар был просто-напросто шпионом кардинала, который приста­вил его к королю; Ришелье требовал, чтобы молодой человек сообщал ему о любом слове, которым тот обме­нивался со своим августейшим другом; Сен-Мар проти­вился этому, соглашаясь докладывать кардиналу лишь то, что могло заинтересовать его напрямую.

Вначале Ришелье хотел, чтобы Сен-Мар занял ту самую должность, какую имел Шале, то есть должность главного гардеробмейстера; однако сделать такое оказа­лось невозможно, поскольку место это занимал Ла Форс, а он отказался расставаться с ним. Тогда кардинал пред­ложил королю сделать фаворита первым шталмейстером Малой конюшни, но на этот раз отказался Сен-Мар, заявивший, что либо он останется в своем нынешнем положении, либо его назначат главным шталмейстером. Король не захотел сердить своего любезного друга и назначил его главным шталмейстером.

Это была первая неприятность, которую Сен-Мар доставил кардиналу Ришелье.

Но уже вскоре, когда король стал посвящать фаворита во все дела, как мелкие, так и крупные, кардинал начал испытывать ревность к такому доверию; он стал упре­кать по этому поводу короля, объясняя ему, какая опас­ность таится в том, чтобы вкладывать государственные секреты в столь юную голову. Сен-Мар, которому король пересказал эти слова кардинала, испытал страшную злость и потому, заподозрив какое-то время спустя Ла Шене, первого камердинера короля, в том, что он шпио­нит в пользу его высокопреосвященства, настойчиво потребовал уволить его.

Король прогнал Ла Шене; при этом он еще грубо обо­шелся с ним и заявил присутствующим:

— Господа, вам не стоит беспокоиться: этот негодяй ведь не дворянин.

Кардинал видел, откуда исходил удар, и заставил Сен- Мара признаться, что это он потребовал уволить Ла Шене.

Сен-Мар стал оправдываться, говоря, что Ла Шене своей клеветой настраивал против него короля.

Однако Ришелье не простил своему бывшему подопеч­ному этого бунта, и немедленно объявил ему смертель­ную войну.

Людовик XIII проявлял по отношению к своим фаво­ритам такую удивительную нежность, что у них кружи­лась от этого голова: они начинали верить, что навсегда утвердились в своем положении подле короля, и эта уве­ренность их губила.

Именно так и произошло с г-ном де Сен-Маром.

Да и как было фаворитам не сойти с ума? Прочтите страницу 74 мемуаров Таллемана де Рео в издании Шар­пантье. Мы могли бы взять на себя труд воспроизвести здесь то, что содержится на этой странице, но не осме­ливаемся: чтобы публиковать подобное, нужно быть таким серьезным должностным лицом, как г-н де Монмерке.

Короче говоря, Людовик XIII ревновал г-на де Сен- Мара куда сильнее, чем королеву; он заставлял шпионить за ним днем и ночью, чтобы знать, не ходил ли он тай­ком к какой-нибудь женщине.

По правде сказать, главный шталмейстер отличался весьма любвеобильной натурой. Он был без ума от Марион Делорм и ходил к ней в то время по четыре раза в день, переодеваясь при этом каждый раз с головы до ног, что приводило в ярость его мать, женщину весьма скупую. Наконец, страсть Сен-Мара приобрела такие масштабы, что маршальша д'Эффиа, опасаясь, как бы он не женился на красавице-куртизанке, добилась от Пар­ламента решения воспрепятствовать этому.

Однако самую большую страсть Сен-Мар питал к мадемуазель де Шемро, той самой, что на глазах у нас была изгнана вместе с мадемуазель де Отфор; любовь маркиза даже послужила предлогом для этого изгнания.

Однажды, когда двор пребывал в Сен-Жермене, госпо­дин главный шталмейстер встречает Рювиньи, одного из своих друзей, и говорит ему:

— Поехали со мной.

Рювиньи высказывает соображение, что король впадет в гнев, узнав, что Сен-Мар находится в Париже; однако Сен-Мар говорит ему в ответ лишь одно:

— Ну как хочешь, мой дорогой; что же касается меня, то у меня сегодня свидание с Шемро, и мне нужно ехать к ней.

Рювиньи решает сопровождать друга.

Рядом с крепостным рвом находилось некое место, где Сен-Мара должен был ждать конюх с двумя лошадьми. Конюх и в самом деле там оказался, но один: он уснул, и обеих лошадей у него украли!

Сен-Мар в полном отчаянии.

И тогда они идут в предместье и начинают ходить от дома к дому, пытаясь раздобыть других лошадей, но вскоре замечают, что за ними кто-то все время идет сле­дом.

— Кто вы? Что вам нужно? — спрашивает Сен-Мар, повернувшись к этому человеку.

Незнакомец отвечает, что ему показалось, будто господа намереваются драться на дуэли, и он шел за ними следом, чтобы воспрепятствовать этому.

— Поверь мне, — говорит Рювиньи, обращаясь к Сен- Мару, — это шпион короля. Вернись в замок.

Сен-Мар покачал головой в знак отрицания: он всеми силами хотел отправиться в Париж, пусть даже пешком; однако Рювиньи урезонил друга и заставил его не только вернуться, но еще и пригласить к себе в спальню, чтобы поболтать с ними, несколько офицеров королевского гардероба, которые еще не легли спать. Важно было доказать королю, что Сен-Мар никуда не отлучался.

На следующий день, едва увидев главного шталмей­стера, король спрашивает его:

— А, так вы были в Париже, Сен-Мар?

Молодой человек отрицает это.

Король стоит на своем.

Тогда Сен-Мар призывает офицеров, которые состав­ляли ему компанию до двух часов ночи.

Король был вынужден поверить их свидетельству, и шпион остался с носом.

Следует сказать, что жизнь у фаворита короля Людо­вика XIII была весьма унылой, и понятно, что Сен-Мар противился ей настолько, насколько мог. Король избегал людей, а особенно Парижа: он стыдился нищеты народа. Когда ему случалось приезжать в столицу, на пути у него почти не слышались крики «Да здравствует король!». И потом, Людовик XIII ненавидел все то, что любил Сен- Мар, а Сен-Мар любил все то, что ненавидел Людо­вик XIII. У них было взаимопонимание только по одному вопросу: они оба всем нутром терпеть не могли карди­нала.

Между тем, построив в своем дворце театральный зал, его высокопреосвященство решил сыграть в нем пьесу «Мирам».

Скажем несколько слов о пьесе «Мирам», об Академии и о пяти авторах; все это косвенным образом имеет отно­шение к делам несчастного Сен-Мара.

Как мы уже говорили, в 1635 году кардинал основал Французскую академию, и потому признательные акаде­мики начали с того, что провозгласили кардинала богом и подвергли критике «Сида».

Кардинал питал бешеную злобу против «Сида», поскольку «Сид», созданный Корнелем, пользовался успехом, а пьесы пяти авторов проваливались. Этими пятью авторами были Буаробер, Кольте, Демаре, Л'Этуаль и Ротру. Каждый из них написал по одному акту, но сюжет, как всегда, был предложен его высокопреосвя­щенством.

Ришелье во всеуслышание говорил, что он любит и ценит одну лишь поэзию. Однажды, работая с Демаре, он спросил его:

— Как вы думаете, сударь, что доставляет мне наи­большее удовольствие?

— По всей вероятности, монсеньор, печься о благе Франции.

— Отнюдь, — сказал кардинал, — сочинять стихи.

Но в этом деле, как и во всех прочих делах, он не любил, когда его поправляли.

Как-то раз, по рассеянности, он сочинил стих из пят­надцати стоп; Л'Этуаль обратил на это его внимание, сказав:

— Сударь, этот стих никак не пройдет.

— И почему же, сударь? — поинтересовался карди­нал.

— Но в нем же пятнадцать стоп, монсеньор!

Кардинал пересчитал стопы и промолвил:

— Ба! Мы все равно его пропустим.

Он полагал, что со стихом дело обстоит так же, как и с указом.

Кстати, к литераторам кардинал относился обычно весьма учтиво. Как-то раз, когда, находясь в его присут­ствии, Гомбо упорно хотел остаться с непокрытой голо­вой, Ришелье ни за что не пожелал сидеть в шляпе: поло­жив ее на стол, он сказал:

— В таком случае, господин Гомбо, мы будем лишь стеснять друг друга.

Раз двадцать он заставлял Демаре не снимать шляпу в его присутствии и усаживал его в кресло, требуя, помимо прочего, чтобы тот, обращаясь к нему, именовал его про­сто сударь.

Занимаясь как делами политики, так и литературой, кардинал имел привычку диктовать свои мысли и чаще всего работал только по ночам; пробуждаясь, он прика­зывал будить своего секретаря. Этим секретарем был некий молодой человек по имени Шере, родом из Ножан- ле-Ротру; он нравился его высокопреосвященству, поскольку был неболтлив и прилежен; однако затворни­ческая жизнь, которую вел этот бедняга, недостаток ноч­ного сна и отсутствие возможности наверстать его днем делали жизнь молодого человека почти невыносимой. И вот случилось так, что по прошествии восьми или десяти лет, проведенных Шере на работе у кардинала, аресто­вали и заключили в Бастилию какого-то человека. Лаффема, имевший поручение допросить арестованного, обнаружил среди его бумаг четыре письма Шере, в одном из которых юноша писал:


«Я не могу прийти к Вам, как обещал, ибо мы живем здесь в невероятнейшей неволе и находимся в зависимо­сти от величайшего из всех когда-либо существовавших тиранов».


Ознакомившись с этими письмами, кардинал вызвал к себе Шере.

Тот явился.

— Шере, — спросил его кардинал, — что вы имели, когда поступили ко мне на службу?

— Ничего, монсеньор, — ответил Шере.

— А что вы имеете теперь?

— Монсеньор, — в полном удивлении произнес Шере, — простите меня, но мне надо немного поду­мать.

Кардинал подождал минут десять.

— Ну как, — спросил он, — вы подумали?

— Да, монсеньор.

— Ну тогда скажите, что вы имеете.

Шере привел свои подсчеты.

— Вы забываете, — сказал кардинал, — о такой статье, как пятьдесят тысяч ливров.

— Но я не получал такой суммы, монсеньор.

— Это не столь важно, вы ее получите ... А теперь, Шере, подведите итог.

Шере подвел итог, и оказалось, что этот малый, без гроша в кармане поступивший на службу к кардиналу, по прошествии восьми лет имел состояние в сто двадцать тысяч экю.

После этого кардинал сунул ему под нос его письма и промолвил:

— Ступайте вон! Вы негодяй, и никогда не показывай­тесь мне больше на глаза.

И он его выгнал.

Однако позднее г-жа д'Эгийон уговорила кардинала взять Шере обратно.

Как видим, в домашней обстановке кардинал порою бывал добр.

Вернемся, однако, к трагедии «Мирам», от которой нас отвлекла история Шере.

Как мы уже сказали, кардинал построил в своем дворце театральный зал. На его сооружение он израсходовал триста тысяч экю. Сегодня от этого зала ничего не оста­лось, кроме распространенного во французских театрах обыкновения именовать правую от зрителя часть сцены стороной двора, а левую — стороной сада; подобное именование связано с тем, что зал прелата- поэта располагался так, что правая его сторона была обращена в сторону дворцового двора, а левая — в сто­рону сада.

Чтобы торжественно открыть этот зал и одновременно отомстить королеве, Ришелье сочинил вместе с Демаре трагедию «Мирам». Героиня пьесы отвергает чувства царя Фригии и предпочитает ему Аримана, фаворита царя Колхиды. Не стоит добавлять, что под царем Фригии подразумевается Людовик XIII, а под фаворитом царя Колхиды — Бекингем.

Аббат Арно, присутствовавший на представлении этой знаменитой трагедии, рассказывает в своих «Мемуарах»:


«Я присутствовал на этом спектакле и был удивлен, подобно многим, как хватило дерзости пригласить ее вели­чество быть зрительницей любовной интриги, которая не должна была ей понравиться и которую, из уважения к ней, я не стану пояснять; но ей пришлось снести это оскор­бление, ставшее, как говорили, следствием того презрения, какое она проявила к знакам внимания со стороны карди­нала».


Так что его высокопреосвященство рассчитывал одер­жать два триумфа в один и тот же вечер: триумф мщения и триумф поэзии. Пьеса, как мы уже говорили, была наполнена язвительными намеками на Анну Австрий­скую и нападками на ее сношения с Испанией и Бекингемом.

Царь Фригии, к примеру, произносит следующие слова:


Небесным светочем зовете вы ее,

Но светоч этот стал — тебе могу сказать я —

Для царства и семьи лишь факелом проклятья.


Чуть дальше тот же самый персонаж говорит:


Да, это так, Акает.

Враги со всех сторон

Державе нанести стараются урон;

Ни подкуп, ни подкоп — ничто не позабыто,

Готовят гибель мне и тайно и открыто.[72]


Более того, Мирам, обвиненная в преступлении про­тив государства, сама обвиняет себя и в минуту отчаяния говорит своей наперснице:


Увы, преступна я! К врагу слепая страсть меня влечет,

И знаю я: от той любви беда отечеству грядет!


Все эти стихи, вонзавшиеся, словно кинжалы, в сердце королевы, были, само собой разумеется, осыпаны руко­плесканиями.

Что же касается кардинала, то он пребывал в иссту­плении, без конца высовывался по пояс из своей ложи, то аплодируя, то наводя тишину в зале; в итоге, совер­шая все эти порывистые движения, кардинал разглядел в глубине королевской ложи двух молодых людей, беседо­вавших о своих делах, беспрерывно смеявшихся и даже не думавших аплодировать. Его пронизывающий взгляд отыскал в полумраке, которым они были скрыты, их лица, и уязвленный автор узнал Сен-Мара и Фонтрая; тотчас же кардинал поклялся, что рано или поздно он найдет случай отомстить им.

Однако закончим разговор о «Мирам».

Трагедия «Мирам» была посвящена королю. Незадолго до этого король отказался от посвящения ему «Полиев- кта», опасаясь, что будет обязан дать за это Корнелю столько же, сколько дал этому автору г-н де Монтозье за посвящение ему «Цинны», то есть двести экю; в итоге «Полиевкт» был посвящен королеве.

Эта пьеса заслуживала куда больше, чем «Мирам», но шуму наделала меньше.

Спустя некоторое время после представления «Мирам», когда Фонтрай, Рювиньи и несколько других вельмож находились в передней кардинала, ожидавшего прибытия какого-то посла, Ришелье вышел навстречу ему и, встре­тив на своем пути Фонтрая, который был мал ростом и безобразен, произнес:

— Станьте-ка в сторонку, господин де Фонтрай; этот посол приехал во Францию не для того, чтобы смотреть на уродов.

Фонтрай заскрежетал зубами и отступил назад на два шага, сказав при этом вполголоса:

— Ах, негодяй! Ты вонзил мне сейчас кинжал в грудь, но, будь покоен, я всажу его тебе туда, куда смогу!

С этой минуты Фонтраем владело лишь одно желание: отомстить.

Луи д'Астарак, виконт де Фонтрай, был близким дру­гом Сен-Мара. Но каким образом урод, повторяя выра­жение Ришелье, сблизился с одним из самых красивых и самых элегантных придворных и как этот красавец сбли­зился с ним?

Несомненно, по закону противоположностей.

Как бы то ни было, Фонтрай, будучи, как мы сказали, одним из лучших друзей Сен-Мара, разъяснил ему, сколь постыдно для него слыть шпионом кардинала и преда­вать короля, осыпавшего его благодеяниями.

Сен-Мар ненавидел кардинала, он был тщеславен; в воздухе потянуло заговором, и Сен-Мар втянулся в новую интригу.

В это время встал вопрос о походе в Руссильон, ибо, наконец, стало понятно, что испанцев из Италии следует изгонять, действуя в Пиренеях, а не в Альпах, подобно тому как Ганнибала некогда изгнали из Калабрии, дей­ствуя в Африке.

И потому к началу 1641 года были сделаны все при­готовления к походу.

В частности, адмирал де Брезе получил приказ воору­жить в Бресте корабли, которые должны были пройти через Гибралтарский пролив и крейсировать вблизи Бар­селоны.

На следующий день г-н де Брезе является к королю и тихо скребется в дверь; придверник открывает и, узнав его, тотчас впускает.

Адмирал незаметно входит, слышит, что у оконного проема идет беседа, и прислушивается.

Собеседниками были король и г-н де Сен-Мар: Сен- Мар поносил кардинала на чем свет стоит.

Господин де Брезе удаляется и размышляет. Несмотря на высокое звание, которое он имел, ему было всего лишь двадцать два года, и потому, не доверяя собствен­ному опыту, он какое-то время пребывал в нерешитель­ности. Его первая мысль, вполне юношеская, но вполне достойная уважения (г-н де Брезе был ярым сторонни­ком кардинала), состояла в том, чтобы вызвать на дуэль этого врага его высокопреосвященства и попытаться избавить от него кардинала-герцога.

В итоге он начинает следить за господином Главным.

И вот однажды, на охоте, г-н де Брезе сталкивается с ним в удаленном месте, но в ту самую минуту, когда он намеревается бросить ему вызов, подбегает какая-то собака; вслед за собакой мог появиться и хозяин, и потому г-н де Брезе решает, что благоразумнее будет перенести это дело на другой день.

Однако на следующий день он получает приказ немед­ленно отправляться в путь. Не слишком торопясь под­чиниться приказу, он еще на два дня тайком остается в столице, приказав готовить все для отъезда. Кардиналу становится известно, что адмирал еще в Париже, он посылает за ним и распекает его.

И вот тогда, не зная, как ему теперь быть, г-н де Брезе отправляется к г-ну де Нуайе, «Франсуа Сюбле де Нуайе, имевшему истинно лакейскую душу», как отзывается о нем Таллеман де Рео.

— Лучше вам завтра еще не уезжать, — отвечает адми­ралу г-н де Нуайе.

Затем он отправляется к Ришелье и все ему рассказы­вает.

Кардинал тотчас же вызывает к себе г-на де Брезе, благодарит его за усердие и объявляет ему, что он может уезжать; порядок во всем он, Ришелье, наведет сам.

Тем временем г-н де Сен-Мар, безмерно уверенный в милости короля, был настолько не сдержан в своих речах, что разнесся слух, будто он собирает головорезов, чтобы убить кардинала.

В присутствии герцога Энгиенского, будущего Вели­кого Конде, об этом рассказали его высокопреосвящен­ству.

— Хотите, монсеньор, я убью его? — напрямик спро­сил герцог Энгиенский.

Маркиз де Пьенн, находившийся рядом, услышал эту угрозу и предупредил о ней Рювиньи, чтобы тот преду­предил Сен-Мара.

Сен-Мар идет к королю и все ему рассказывает.

На следующий день он снова встречается с Рювиньи.

— Ну что? — спрашивает его тот.

— Ну что, король сказал мне: «Возьмите несколько моих гвардейцев, любезный друг».

Рювиньи не верит сказанному и, глядя Сен-Мару прямо в глаза, спрашивает его:

— Так почему же ты не взял их? Король тебе этого не говорил!

Сен-Мар покраснел: было очевидно, что он сказал неправду.

— Ну тогда, — добавил Рювиньи, пожимая плечами, — хотя бы ступай к герцогу в сопровождении трех-четырех своих друзей, чтобы показать ему, что ты ничего не боишься.

Сен-Мар так и поступил, причем Рювиньи отправился туда вместе с ним. Герцог в это время играл; он превос­ходно принял гостей, они весело поболтали с ним и ушли без всяких происшествий.

Но что более всего подталкивало Сен-Мара к заговору, так это его любовь к принцессе Марии де Гонзага, ста­вшей впоследствии королевой Польши.

Таким образом, Сен-Мар прислушивался к двум самым плохим советчицам, какие только есть на свете, ибо обе они слепы: ненависти, вещавшей ему устами Фонтрая, и любви, вещавшей ему устами принцессы Марии.

Скажем пару слов об этой очаровательной женщине, оказавшей столь роковое влияние на судьбу несчастного молодого человека.

Луиза Мария де Гонзага, дочь Карла де Гонзага, гер­цога Неверского и Мантуанского, родилась около 1612 года; стало быть, в ту пору, когда Сен-Мар влюбился в нее, она была уже тридцатилетней женщиной. Лиши­вшись матери прежде, чем, так сказать, познакомиться с ней, она была отдана отцом на воспитание к г-же де Лонгвиль, своей тетке, матери знаменитой герцогини де Лонгвиль, сыгравшей такую значительную роль в собы­тиях Фронды.

Мария де Гонзага, очень красивая и очень остроумная, была постоянной посетительницей дворца Рамбуйе и большой подругой Жюли д'Анженн.

Герцог Орлеанский, оставшись вдовцом после смерти мадемуазель де Гиз, влюбился в юную принцессу и хотел жениться на ней, однако семья Гизов воспротивилась этому браку. Дело зашло так далеко, что г-жа де Лонг- виль и принцесса Мария в течение двух недель были узницами в Венсене.

Позднее, когда Гастон Орлеанский покинул двор, а г-жи де Лонгвиль и герцога Мантуанского не стало на свете, принцесса, не имея ни состояния, ни надежд на будущее, жила то в Невере, то в Париже, куда ее влекли неясные честолюбивые замыслы.

Однажды некий итальянец по имени Промонторио, занимавшийся предсказанием судьбы и торговавший болонскими собачками, предложил Марии де Гонзага продать ей одну из таких собачек за пятьдесят пистолей, причем на условии, что принцесса заплатит ему эти деньги, когда станет королевой.

Она согласилась и на этом условии купила собачку.

И в самом деле, через четыре года после смерти Сен-Мара, в 1646 году, Мария де Гонзага вышла замуж за Вла­дислава IV, короля Польши, а позднее, вторым браком, за Яна Казимира, своего деверя, тоже короля Польши; так что она побывала женой даже не одного короля, как ей было предсказано, а двух.

Ну а пока она подталкивала Сен-Мара к интригам, обещая ему стать его женой, если он сделается первым министром.

Кардинал стремился изгнать Сен-Мара — и, если бы его изгнали, тем дело, возможно, и кончилось бы, — но король не хотел этого по одной только причине, что этого хотел кардинал; склонность его величества к Сен- Мару уменьшалась с каждым днем, и это еще больше торопило его действовать.

Однажды маркиз попросил г-на де Ту сказать Абрааму Фаберу (ставшему впоследствии маршалом), что у того будет возможность сделать карьеру, если он согласится вступить в заговор, составившийся против Ришелье.

Но Фабер был человек мудрый.

— Господин де Ту, — сказал он, — ни слова более, ибо, как только то, что вы мне скажете, запахнет заговором, я буду вынужден обо всем сообщить его высокопреосвя­щенству.

— Но подумайте, — ответил г-н де Ту, — вас ведь никак не вознаграждают! Даже вашу должность капитана роты гвардейцев вам пришлось купить!

— Ах, господин де Ту, господин де Ту, — промолвил Фабер, качая головой, — неужто вам не стыдно быть на поводу у этого дурака, который и выглядит-то так, будто только что вышел из пажей? Господин де Ту, вы в худшем положении, чем думаете.

Де Ту пересказал этот разговор Сен-Мару, который с той поры невзлюбил Фабера, но никакого беспокойства по его поводу не испытывал, зная его как честного чело­века.

Однако именно в связи с Фабером маркиз был вынуж­ден понять, насколько уменьшилось его влияние на короля.

Однажды в присутствии короля зашел спор о форти­фикациях и осадах. В нем участвовал и Фабер; в ходе разговора Сен-Мар высказал некое мнение, прямо про­тивоположное мнению опытного капитана, и начал отстаивать его.

И тогда король с явным раздражением воскликнул:

— Эх, господин Главный! По правде сказать, на мой взгляд вы чересчур самонадеянны, когда вступаете в спор на подобные темы с господином Фабером, который смыслит в них раз в десять больше, чем вы!

— Государь, — ответил Сен-Мар, — когда человек получил от природы хоть какой-то рассудок, он смыслит во всех делах, даже не изучая их.

А затем, когда король поднялся, чтобы уйти, маркиз добавил:

— Черт побери, государь! Вы вполне могли бы и не говорить мне то, что сейчас сказали.

От этого окрика король окончательно вышел из себя.

Маркиз в ярости удалился, но, выходя, вполголоса сказал Фаберу:

— Благодарю вас, господин Фабер!

Король не слышал его слов, но, заметив, что маркиз что-то сказал, обо всем догадался.

Он подошел к Фаберу и спросил его:

— Что вам сказал господин де Сен-Мар?

— Ничего, государь.

— Это не так.

— Он попрощался со мной.

— Да, но, прощаясь с вами, он угрожал вам.

— Государь, — произнес Фабер, — в вашем присут­ствии к угрозам не прибегают, а в иных обстоятельствах я бы их не стерпел.

— Ну тогда, сударь, — воскликнул король, — мне сле­дует сказать вам все: вот уже полгода как меня блевать тянет при виде этого человека!

Мы просим прощения у наших читателей за то, что пользуемся этим выражением, прозвучавшим из уст короля.

— Вы, ваше величество, удивили меня, — ответил Фабер, — я полагал, что он находится на самой высокой ступени своего фавора.

— Это он распускает такой слух, — продолжал ко­роль. — Это он хочет, чтобы все верили в это, и знаете, что он делает для этого? Дабы все думали, что он зани­мает меня разговором, когда все уходят, он остается еще на час в моей гардеробной и читает Ариосто! Два первых гардероб-лакея позволяют маркизу это делать: они без­гранично ему преданы. Нет человека, более погрязшего в пороках и столь же неучтивого; это самое неблагодар­ное существо на свете, господин Фабер! Порой он застав­лял меня целыми ждать в моей карете, пока сам распут­ничал. На его расходы надобно целое королевство, да и то ... Знаете ли вы, сколько у него сейчас сапог? Более трехсот пар! Так что, господин Фабер, не верьте в этот фавор, ибо долго ему в нем не быть!

Фабер не передал никому ни слова из того, что сказал ему король, точно так же, как он утаил то, что сказал ему Сен-Мар; однако какие-то слухи об этом разговоре все же просочились, поскольку о нем стало известно карди­налу, и он послал Шавиньи — того самого tu quoque, — чтобы вызвать старого солдата на откровенность. Фабер рассказал ему все; кардинал не мог опомниться от услы­шанного: прежде он полагал, что Сен-Мар находится в наилучших отношениях с королем, и эта новость сильно приободрила его высокопреосвященство.

Что же касается Сен-Мара, то он не стал добиваться возвращения королевских милостей — либо из гордости, либо из отвращения к ним — и полностью положился на свой договор с Испанией. Кардинал слышал разговоры об этом договоре с Испанией, однако не знал, в чем может быть его суть, как вдруг однажды ему доложили о приезде курьера, доставившего пакет от маршала де Брезе.

Курьер вошел и вручил ему пакет.

Маршал де Брезе в нескольких строках извещал его высокопреосвященство, что на судне, севшем на мель вблизи побережья, был найден договор, который он ему и посылает: это был договор герцога Орлеанского с Испанией, заключенный им по настоянию Сен-Мара.

Кардинал находился в это время в Тарасконе, уже страдая от болезни, которая в итоге и унесла его в могилу.

Получив письмо и прочитав договор, он приказал всем удалиться, а затем, оставшись наедине с Шарпантье, своим первым секретарем, которому он полностью дове­рял, произнес:

— Велите принести мне бульону, Шарпантье; я в пол­ном замешательстве.

Шарпантье взял бульон у двери соседней комнаты и вернулся.

— Закройте дверь, Шарпантье, — сказал кардинал.

Шарпантье исполнил желание его высокопреосвящен­ства.

— На ключ, Шарпантье, на ключ!

Шарпантье послушно закрыл дверь на ключ.

И тогда, воздев руки к небу, кардинал прошептал:

— О Боже, сколь милостив ты к Французскому коро­левству и ко мне! Прочтите это, Шарпантье.

И он передал Шарпантье письмо и договор.

Шарпантье прочитал их.

— Ну а теперь, — промолвил кардинал, — снимите три копии с договора.

Секретарь сел за свой письменный стол.

Тем временем был отправлен нарочный к Шавиньи с приказанием прибыть к Ришелье, где бы он ни нахо­дился.

Шавиньи поспешил приехать в Тараскон.

— Возьмите, — произнес Ришелье, вручая ему одну из копий, — и прочитайте это, Шавиньи ... Надо поехать к королю и показать этот договор его величеству.

— Но ведь это копия, монсеньор?

— Да, конечно ... И потому король скажет вам, что это подделка; но вы предложите королю арестовать госпо­дина де Сен-Мара, с тем чтобы освободить его, если ска­занное мной окажется неправдой. Настаивайте, если он будет противиться этому, и скажите ему: «Государь, если враг вторгнется в Шампань, исправлять ошибку будет уже слишком поздно». Ступайте, Шавиньи, ступайте!

Шавиньи отправился вместе с Нуайе и прибыл к королю.

Людовик ХIII, как и предвидел кардинал, не преминул заявить, что на г-на де Сен-Мара возводят клевету; он страшно разгневался на Шавиньи и Нуайе, крича, что это злая выдумка кардинала, желающего погубить госпо­дина Главного. Наконец, после целого часа подобных возражений, посланцы кардинала-герцога склонили короля к своей точке зрения и добились от него приказа об аресте Сен-Мара.

Сен-Мар вместе с Фонтраем находился в королевской передней, когда к Людовику XIII прибыл Шавиньи, появление которого уже само по себе внушало немалое беспокойство; но, видя, что он целый час находится в приемной короля, притом что никто туда не входит и никто оттуда не выходит, молодые люди встревожились всерьез.

Особенно сильное дурное предчувствие охватило Фонтрая.

— Сударь, — сказал он, обращаясь к Сен-Мару, — я полагаю, что пришло время спасаться бегством.

Однако Сен-Мар не пожелал бежать.

— Что ж, — промолвил Фонтрай, — вы, сударь, будете еще достаточно высокого роста и после того, как вам снесут голову с плеч, но я, право, даже с головой черес­чур мал для того, чтобы так рисковать.

И, переодевшись в одежду капуцина, которая на вся­кий случай была у него приготовлена, он в ту же минуту покинул город.

Фонтрай пытался добраться до Испании, но это ему не удалось, и он укрылся в Англии, где спокойно ждал смерти кардинала. Прежде чем ввязываться в заговор, он обезопасил свое имущество, и дело того стоило: со своих земель он получал годовой доход в двадцать две тысячи ливров, то есть восемьдесят тысяч нынешними день­гами.

Он не выносил, когда смеялись над его горбом, но во всех остальных случаях прекрасно понимал шутку. Он был из числа тех живших в Маре вольнодумцев, что зада­вали тон всему Парижу. Когда эти господа вздумали снова ввести в моду башмаки с острыми загнутыми кверху носками, несколько капитанов гвардии, в насмешку над модниками, станцевали балет, который стали называть танцем узконосых; Фонтрай воспри­нял это как вызов и вместе с Рювиньи и Фиески затеял дуэль с тремя насмешниками. Граф Фиески и его про­тивник ранили друг друга, Фонтрай был сбит с ног вто­рым, а Рювиньи обезоружил третьего.

В ту пору квартал Маре, как и весь остальной Париж, был наводнен грабителями; это вредило вечерним прие­мам у прекрасных дам, которые там жили: Нинон, Марион Делорм и других. Господа из Маре решили сами послужить полицией: они ополчились на грабителей и развернули такую жестокую борьбу с ними, что вскоре ни один из них не появлялся больше в этом квартале!

Именно так Маре завоевал славу добропорядочного квар­тала, которую он сохранил до наших дней.

В ту пору, когда кардинал — мы возвращаемся к нему — столь чудесным образом раскрыл замышля­вшийся против него заговор, он находился в весьма скверном состоянии, как по части здоровья, так и по части отношений с королем. Он удалился от двора, и ко­роль, против обыкновения, без всяких возражений позво­лил ему сделать это. Дело в том, что Людовик XIII и сам в это время чувствовал себя умирающим и сделался без­различным ко всему на свете. Он впал в некое сонное прозябание, не имея сил даже на то, чтобы скучать.

Тем не менее, поскольку Шавиньи и Нуайе в конеч­ном счете распалили его, он выехал вместе со всеми сво­ими придворными — в их числе был и Сен-Мар — и при­был в Нарбонну.

И там Сен-Мар начал в конце концов замечать, что обстоятельства обернулись против него; он украдкой покинул ратушу, где остановился король, и поспешил укрыться в доме одного горожанина, чья дочь имела связь с его камердинером Беле, который и ввел его туда.

С наступлением темноты главный шталмейстер при­казал одному из своих слуг пойти посмотреть, не оста­лись ли случайно открыты какие-либо городские ворота; слуга ответил, что он уже и так осмотрел их все и все они тщательно закрыты.

Однако слуга лгал: на самом деле, он не сдвинулся с места, а одни ворота как раз оставались открытыми всю ночь, чтобы пропустить кортеж маршала де Ла Мейере.

Всем известно, что Сен-Мар был выдан хозяином дома, где он укрылся, и что его вместе с г-ном де Ту везли вверх по Роне на судне, находившемся на буксире у судна Ришелье.

Во время этого плавания мальчик-каталонец, служи­вший лакеем у г-на де Сен-Мара, сумел бросить ему с берега восковый катышек: в этом катышке находилась записка от принцессы Марии.

Вначале Сен-Мар упорно отрицал участие в заговоре, которое ставилось ему в вину; однако в Лионе канцлер так настойчиво повторял бедному малому, будто король чересчур сильно любит его, чтобы позволить причинить ему какое-либо зло, и будто он отделается всего лишь несколькими днями тюрьмы, что в конце концов маркиз во всем признался. Он и сам придерживался мнения, что король лишь удалит его от двора, и полагал, что, в пол­ном спокойствии находясь в ссылке, дождется смерти кардинала. Он не догадывался, что в это самое время ко­роль наговорил против него целую кучу вздора, упомя­нув, к примеру, что ему никак не удавалось приучить этого скверного мальчишку ежедневно читать «Отче наш»; в другой раз, занимаясь варкой варенья, он заявил: «Душа господина де Сен-Мара так же черна, как дно этого таза».

Почему мы не можем хотя бы один раз заставить исто­рию называть королей их истинными именами и, вместо того чтобы говорить «Людовик Целомудренный» или «Людовик Справедливый», именовать их «Людовик Сла­боумный» или «Людовик Презренный»!

Сен-Мар, кстати, делал свои признания весьма непри­нужденно и в выражениях, достойных истинного дворя­нина: он сказал, что г-н де Ту и вправду знал о договоре с Испанией, однако не только не содействовал его заклю­чению, но и всеми силами противился этому.

Невиновность г-на де Ту, и в самом деле, была настолько очевидной, что г-ну де Мироменилю достало мужества заявить о его полном оправдании; если бы кар­динал прожил несколько дольше, то, вероятно, г-н де Миромениль поплатился бы за такую вольность! Однако другой член суда сослался на то, что дед обвиняемого, президент де Ту, некогда приговорил к смерти некоего знатного человека, виновного, как и обвиняемый, в недоносительстве, и этот довод сильно повредил внуку сурового судьи.

Перед тем как зачитать Сен-Мару приговор, обвиняе­мого хотели покормить, чтобы придать ему силы; однако он был настолько далек от мысли о роковом исходе, что ответил:

— Нет, нет, я не буду есть: мне прописали пилюли, чтобы очистить желудок, и я собираюсь принять их.

Однако, поскольку его стали уговаривать, он поел, но очень мало.

Когда он закончил с едой, его призвали к вниманию и зачитали ему приговор: он был приговорен к смерти.

Хотя Сен-Мар и не ожидал такого удара, он выдержал его мужественно и никак не выказал того, что творилось в его душе.

Было решено не подвергать его пытке. Тем не менее, поскольку в соответствии с судебным решением ему сле­довало учинить допрос с пристрастием, его привели в пыточный зал, чтобы разыграть там некое подобие пытки. Даже не побледнев, он начал спокойно расстегивать свой камзол. И тогда ему сообщили, что по милости короля он избавлен от этого наказания и достаточно будет, если он поднимет руку и поклянется говорить правду.

Он поднял руку и произнес:

— Мне нет нужды клясться: я уже все рассказал.

Когда настал час исполнения приговора, обоих моло­дых людей доставили на место казни, то есть на площадь Teppo: каждого в отдельной карете и в сопровождении брата-иезуита.

Сен-Мар сохранял спокойствие до самого конца; он первым поднялся на эшафот и не стал тратить время попусту, обращаясь с речами к толпе, однако поклонился тем из зрителей, кого увидел в окнах, выходивших на площадь, и узнал. Когда палач захотел отрезать ему волосы, он вырвал у него из рук ножницы и передал их брату-иезуиту, позволив подрезать волосы лишь сзади, причем настолько, насколько это было необходимо, а остальные зачесал на лоб; затем, не дав ни связать ему руки, ни завязать глаза, он опустился на колени перед плахой.

Когда меч палача отрубил ему голову, все заметили, что глаза у него были широко открыты.

Он так крепко держался за плаху, что разжать его руки удалось лишь с величайшим трудом.

Голова его упала с первого удара.

Что же касается г-на де Ту, то он тоже умер муже­ственно, хотя и немного по-монашьи, то и дело спраши­вая, нет ли мирского тщеславия в его спокойствии и смирении. За несколько часов до своей смерти он сделал распоряжения относительно памятных надписей, даров по обету и пожертвований и написал длинное письмо какой-то даме, своей приятельнице, которой, как пред­полагают, была г-жа де Гемене. Впрочем, он был скорее светским кавалером, чем судейским чиновником: он по собственному желанию побывал на военной службе и сломал там себе руку. Его странной фантазией, равно как и фантазией его родственников, было мнение, что они происходят от графов Туля. Он обладал характером настолько нерешительным, настолько боязливым, что Сен-Мар называл его ваше беспокойство, подобно тому как короля называют ваше величество.

Он тоже был убит первым ударом, хотя при этом его голова оказалась отрубленной не полностью.

Король приказал сообщить ему точное время, когда должна была состояться казнь г-на де Сен-Мара.

В назначенный час он вынул из кармашка часы и с присущей лишь ему улыбкой произнес:

— Вот в эту самую минуту любезный друг скор­чил прескверную гримасу!

Эти слова стали надгробной речью в честь Сен-Мара.

XVI

В разгар всех этих кровавых интриг, а именно 21 сентя­бря 1640 года, королева разрешилась от бремени вторым сыном, получившим имя герцога Анжуйского.

Отметим, кстати, что сентябрь оказал особенное воз­действие на ту эпоху.

Кардинал родился 9 сентября 1585 года; король родился 27 сентября 1601 года; королева родилась 22 сен­тября 1601 года; дофин родился 5 сентября 1638 года, и, наконец, герцог Анжуйский родился 21 сентября 1640 года.

Сделав мимоходом это замечание, вернемся к Рише­лье.

Кардинал, после того как он тянул за собой на канате Сен-Мара и де Ту по Роне, с трудом добрался до Луары; дело в том, что он был страшно болен. Он подхватил в Нарбонской Галлии одну из тех чудовищных лихорадок, от которых умирали некогда римские консулы и от кото­рых умирают еще и сегодня обитатели Арля и Эг-Морта, и потому, не имея возможности передвигаться ни в карете, ни в повозке, он пользовался огромными носил­ками, которые были чересчур велики для того, чтобы пройти через ворота домов, а порой даже и через ворота городов, вследствие чего приходилось проламывать на их пути стены жилищ и городских укреплений. Если покои, приготовленные для кардинала, находились во втором или третьем этаже, сооружали пологие сходни, чтобы не беспокоить больного лестничной тряской, и вносили его через окно. Носили эти громадные носилки двенадцать человек, которых сменяли другие двенадцать, шедшие следом за ними. Как только он добрался до Луары, дело облегчилось: жилище для достославного больного выби­рали вблизи реки, и требовалось лишь перенести его от реки до этого жилища. Госпожа д'Эгийон и вся его свита следовали за ним на отдельных судах; все вместе это напоминало небольшую флотилию. Кроме того, его сопровождали две кавалерийские роты, одна из которых двигалась по левому берегу реки, а другая — по правому. Если уровень воды в реке был низкий, местами приходилось углублять ее русло, а когда достигли Бриарского канала, который почти пересох, там понадобилось открыть шлюзы.

По возвращении в Париж, тем не менее, первой забо­той кардинала стала трагикомедия, сочинить которую он еще прежде поручил поэту Демаре, своему постоянному соавтору; она называлась «Европа» и состояла из пяти актов и пролога. По возвращении он добавил к ней в виде некоего эпилога сцену захвата Седана, названного им в этой пьесе Логовом чудовищ; это было своего рода воззвание против Испанской монархии; как всегда, Ришелье составил план сцены, а стихи написал Демаре.

Пьесу сыграли с великой торжественностью в театре Бургундского отеля, однако кардинал не присутствовал на этом спектакле.

Правда, он провел репетиции и оплатил театральные костюмы.

По одному его отсутствию стало понятно, что он, должно быть, серьезно болен!

Вернувшись из театра, г-жа д'Эгийон застала карди­нала в обществе г-на де Мазарини.

— Пока вы были в театре, племянница, — произнес он, указывая на своего будущего преемника, — я обучал государственного министра.

Чувствуя себя все хуже, он учредил совет, но это было насмешкой: чтобы этот совет сделал его, Ришелье, еще незаменимее, чем прежде, он назначил государственным министром г-на де Сен-Шомона.

Следующая забавная история дает представление о достоинствах г-на де Сен-Шомона.

Пребывая в убеждении, что эта высокая должность дарована ему за его личные заслуги, и встретив Горда, капитана лейб-гвардии, он говорит ему:

— Послушай, Горд! Ты знаешь, какую честь оказал мне король?

— По правде сказать, нет, — отвечает капитан гвардей­цев, — но расскажи, и я буду это знать.

— Король назначил меня государственным мини­стром.

— Да ну? Так я и поверил!

И Горд, хохоча во все горло, входит к королю.

Людовик XIII никогда не смеялся и потому каждый раз удивлялся, слыша, как смеются другие.

— Чему это вы так смеетесь, сударь? — спраши­вает он.

— Да превосходной шутке, которую только что расска­зал мне Сен-Шомон, государь.

— И что за шутка?

— Он заявляет, что его назначили государственным министром.

— Сен-Шомон вам это сказал?

— Да, государь.

— И что вы ему ответили?

— Я ответил ему: «Поди поищи дурака, который такому поверит, но уж я-то им точно не буду».

— Вот указ о его назначении, — промолвил король.

И он показал Горду указ о назначении Сен-Шомона государственным министром.

Горд застыл в изумлении.

Как ни сильно был болен кардинал, он все же наде­ялся оправиться от болезни, подтверждением чему слу­жило то упорство, с каким он преследовал Гастона Орле­анского, желая опорочить герцога так, чтобы в случае смерти короля у него отняли регентство и отдали его королеве. Что же касается королевы, то Ришелье несколько сблизился с нею и, более того, надеялся управ­лять ею с помощью кардинала Мазарини, своего став­ленника. Представляя ей в первый раз Мазарини — это происходило после заключения мира в Казале, положи­вшего начало его карьере, — Ришелье сказал:

— Сударыня, я надеюсь, вы полюбите этого человека: он похож на господина Бекингема.

И в самом деле, начиная с этого времени королева явно стала питать склонность к Мазарини.

Но если с Анной Австрийской кардинал сблизился, то с королем у него все обстояло иначе. Никогда еще нена­висть, которую Людовик XIII питал к своему первому министру, не была столь глубокой, и ответственностьза это лежала, главным образом, на г-не де Тревиле.

Читателю известен г-н де Тревиль: это Анри Жозеф дю Пейре, граф де Труавиль (это имя произносили как «Тре­виль»); мы сделали его одним из главных персонажей нашего романа «Три мушкетера».

Из показаний г-на де Сен-Мара кардиналу стало известно, что однажды король сказал своему главному шталмейстеру, показывая ему на г-на де Тревиля:

— Любезный друг, вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу.

Тревиль командовал конными мушкетерами, сопрово­ждавшими короля всюду: на охоту, на прогулки и даже в монастырь, где он посещал мадемуазель де Лафайет.

Кардинал подкупил кухарку г-на де Тревиля, приказав ей шпионить за своим хозяином, а может быть, и делать нечто похуже; он платил этой женщине четыреста ливров в год. Однако вскоре он решил, что одной такой предо­сторожности недостаточно и что следует удалить от двора человека, которому король оказывает столь великое дове­рие.

И потому он отправил к королю Шавиньи с заданием побудить его величество прогнать командира мушкете­ров.

Шавиньи изложил королю цель своего прихода.

— Но, сударь, — весьма смиренно ответил ему Людо­вик XIII, — прошу вас принять во внимание, что требо­вание кардинала чрезмерно, что такой поступок погубит мою репутацию, что Тревиль хорошо служил мне, что он носит на теле следы ран, полученных на моей службе, и что он один из самых преданных моих слуг!

— Но, государь, — ответил Шавиньи, — примите и вы во внимание, что господин кардинал тоже хорошо слу­жил вам, что он предан вам, что он необходим вашему государству и что вам не следует класть на одну чашу весов его, а на другую — господина де Тревиля.

— Это не имеет значения, — ответил король. — Госпо­дин кардинал высказал свое желание, но я не прогоню Тревиля.

Шавиньи вернулся с этим ответом к кардиналу и рас­сказал ему, как происходил разговор с королем.

— Как! — воскликнул Ришелье. — И вы не стали больше ни на чем настаивать?!

— Видя, что король твердо стоит на своем, я не осме­лился, — промолвил Шавиньи.

— Вернитесь, вернитесь к королю и скажите ему, что господина де Тревиля необходимо прогнать.

И в тот же день, то есть 1 декабря, г-н де Тревиль был отправлен в отставку.

Однако король попросил передать ему, что он действо­вал по принуждению, что он по-прежнему любит его, что он остался верен ему и что это изгнание, он обещает, не продлится долго.

И в самом деле, в последние дни ноября болезнь кар­динала усилилась; 29-го его боли настолько обострились, что пришлось прибегнуть к помощи врачей; 30-го ему дважды пускали кровь, однако эти два кровопускания принесли так мало пользы, что г-н де Брезе, г-н де Ла Мейере и г-жа д'Эгийон сочли своим долгом остаться ночевать во дворце Пале-Кардиналь.

В понедельник, 1 декабря, в день отставки г-на де Тревиля, больной почувствовал себя немного лучше; но около трех часов пополудни лихорадка усилилась и при­обрела угрожающий характер; всю ночь кардинал харкал кровью и испытывал невероятные затруднения при дыхании.

Бувар, старший врач короля, всю эту ночь провел у изголовья его высокопреосвященства и дважды пускал ему кровь, но не добился никакого улучшения в состоя­нии больного.

Во вторник утром был устроен консилиум.

Около двух часов дня доложили о приходе короля.

Появление Людовика XIII произвело на кардинала чрезвычайно сильное впечатление, ибо их взаимоотно­шения в это время были таковы, что визит короля выгля­дел примирением у смертного одра.

Когда Ришелье увидел, что король приближается к его постели, он сделал усилие и приподнялся.

— Государь, — произнес он, — я прекрасно понимаю, что мне надо уходить и прощаться с вашим величеством; но, по крайней мере, я умираю с чувством удовлетворе­ния, что никогда и ничем не навредил своему королю, что оставляю его государство процветающим, а всех его врагов поверженными. Я умоляю ваше величество поза­ботиться о моих родных, изъявив тем самым признатель­ность за мои прошлые заслуги. Я оставляю после себя несколько человек, весьма способных и хорошо осведом­ленных о всех делах: это господин де Нуайе, господин де Шавиньи и кардинал Мазарини.

— Будьте покойны, господин кардинал, — произнес король, — ваши советы для меня священны, хотя я и надеюсь не так скоро воздать им должное.

Затем, когда больному принесли чашку бульона, король взял чашку из рук лакея и сам подал ее своему министру.

Ришелье жестом поблагодарил короля, отпил половину и вернул чашку лакею.

И тогда король, увидев все, что ему хотелось увидеть, промолвил:

— Господин кардинал, для меня было бы удоволь­ствием оставаться с вами дольше, но я опасаюсь, что, продлив свой визит, я утомлю вас. И потому я покидаю вас, желая вам поправиться.

С этими словами он поднялся и вышел.

Выходя, он испытывал такую радость от сознания, что кардиналу осталось жить не более суток, что не смог удержаться и громко расхохотался, хотя следом за ним шли маршал де Брезе и граф д’Аркур, два лучших друга кардинала.

Когда граф д’Аркур проводил короля и вернулся, кар­динал, слышавший смех его величества и, несомненно, благодаря этому смеху уяснивший свое собственное положение, протянул руку к графу д'Аркуру и сказал ему:

— Ах, господин д'Аркур, вы потеряете в моем лице очень хорошего друга!

Граф хотел было успокоить кардинала в отношении его состояния, но переживания оказались сильнее: попыта­вшись сказать хоть что-то, он тотчас разразился рыда­ниями.

Ришелье, оставив его проливать слезы, повернулся к г-же д'Эгийон и сказал:

— Милая племянница, я хочу, чтобы после моей смерти вы ...

Но, очевидно, то, что кардинал хотел посоветовать своей племяннице, не должно было стать известно на­ходившимся там посторонним, ибо внезапно он понизил голос, и одна лишь г-жа д'Эгийон могла слышать то, что говорил ей дядя.

Она поднялась и в слезах вышла из комнаты.

И тогда кардинал подозвал к себе двух врачей, нахо­дившихся в его спальне.

— Господа, — сказал он, — я полон решимости встре­тить смерть. Прошу вас, скажите, сколько мне осталось жить.

Врачи переглянулись: ни один из них не осмеливался заговорить.

— Господа, — настаивал умирающий, — я прошу вас!

— Монсеньор, — произнес один из врачей, — Господь, которому ведомо, сколь нужны вы для благополучия Франции, поможет сохранить вам жизнь.

— Хорошо, — тихо произнес Ришелье, — пусть позовут Шико.

Шико был личным медиком короля; Ришелье питал к нему огромное доверие, и Шико заслуживал этого дове­рия, ибо был человеком весьма знающим.

— Ах, Шико, друг мой, входите! — едва завидев его, воскликнул кардинал. — Прошу вас не как врача, а как брата, сказать, сколько мне осталось жить.

— Для этого вы и послали за мной, монсеньор? — спросил Шико.

— Да, ибо я доверяю лишь вам одному.

— Значит, вы простите меня, если я скажу вам всю правду?

— Я буду признателен вам за это.

Шико велел кардиналу высунуть язык и пощупал пульс больного.

— Монсеньор, — сказал он, опуская его руку, — в тече­ние суток вы либо умрете, либо исцелитесь.

— Отлично! — промолвил кардинал. — Сказано так, как и надо говорить.

И, поблагодарив Шико, он жестом показал ему, что хочет остаться один.

К вечеру лихорадка усилилась, и кардиналу еще дважды пускали кровь.

В полночь он пожелал пройти обряд предсмертного причащения.

Кюре церкви святого Евстафия предупредили еще накануне, так что, едва лишь кардинал высказал такое желание, он появился у изголовья его высокопреосвя­щенства.

Войдя, священник положил просфору на стол, приго­товленный для этой цели.

Кардинал повернулся и посмотрел на просфору.

— Вот мой судья, — сказал он, — который скоро будет судить меня! Я от чистого сердца прошу его заклеймить меня, если в сердце моем было когда-нибудь нечто иное, кроме желания принести благо вере и государству.

Затем он причастился.

В три час ночи его соборовали.

И тогда он отбросил даже видимость той гордыни, которая была для него движущей силой всю его жизнь.

— Пастырь мой, — промолвил он, обращаясь к кюре, — говорите со мной, как с великим грешником, и обходи­тесь со мной, как с последним бедняком из вашего при­хода.

Кюре велел ему прочитать «Отче наш» и «Верую»; кар­динал сделал это с глубочайшим благоговением, но голос умирающего при этом был тих, что все ожидали вот-вот услышать его последний вздох.

Госпожа д'Эгийон пребывала в крайнем волнении; не в силах более выдерживать зрелище агонии своего дяди, она удалилась к себе, рыдая, и пришлось пустить ей кровь.

Наутро врачи заявили, что они ничего больше не могут сделать для умирающего, и потому, как водится, оста­вили заботу о нем знахарям.

В одиннадцать часов утра он стал так плох, что пошли слухи о его смерти.

И тогда явился некий лекарь-шарлатан из Труа в Шам­пани, звавшийся Лефевром, и попросил позволения сде­лать попытку исцелить умирающего.

Его привели к кардиналу, и он заставил его принять какую-то пилюлю собственного приготовления. Несколько мгновений спустя больному стало заметно лучше.

В четыре часа дня король отправился в Пале- Кардиналь, надеясь застать своего министра мертвым, однако там он узнал, к своему великому разочарованию, что в состоянии умирающего произошло неожиданное улучшение.

Он вошел в покои Ришелье, чтобы убедиться в этом собственными глазами: кардинал, и вправду, словно вер­нулся к жизни!

Его величество оставался подле него около часа, и вышел оттуда весьма опечаленным: улучшение было налицо.

Следующая ночь прошла неплохо по сравнению с предыдущими: жар уменьшился настолько, что наутро все уже стали верить, будто кардинал выздоравливает.

Примерно в восемь часов он принял лекарство, кото­рое явно принесло ему облегчение и усилило надежды тех, кто его окружал. Один лишь больной не дал обма­нуть себя этим кажущимся возвращением здоровья, ибо, когда днем к нему пришел от имени королевы какой-то дворянин, чтобы справиться о его самочувствии, он отве­тил:

— Плохо, сударь! И потому скажите ее величеству, что если, на ее взгляд, у нее накопились за все эти годы жалобы на меня, я смиренно прошу ее простить мне при­чиненные ей обиды.

Дворянин удалился.

Едва дверь за ним затворилась, кардинал ощутил себя так, словно ему нанесли смертельный удар.

И тогда, повернувшись к г-же д'Эгийон, он произнес:

— Милая племянница, я чувствую себя очень плохо ... Я умираю ... Прошу вас, уйдите: ваша скорбь лишает меня твердости! Не стоит доставлять себе горе, наблю­дая, как я испускаю дух.

Госпожа д'Эгийон попыталась остаться, однако карди­нал адресовал ей столь нежный и одновременно столь умоляющий жест, что она удалилась, ни на чем более не настаивая.

Кардинал проводил ее взглядом, но, едва только она вышла, он впал в обморочное состояние, судорожно замахал руками, а затем откинул голову на подушку и испустил последний вздох.

Ему было пятьдесят восемь лет.

На этот раз он уже точно был покойником! Своей могучей рукой смерть подняла наконец гору, давившую на грудь королю!

И точно так же, как после смерти Дюбуа регент напи­сал графу де Носе: «Мертвая гадина не кусает!», Людо- вик XIII после смерти кардинала Ришелье отправил Тре­вилю, дез Эссару, Ла Салю и Тийаде письменные распоряжения вернуться из ссылки, выпустил из Басти­лии маршала де Витри, Бассомпьера и графа де Крамая и приказал, чтобы останки королевы-матери были пере­везены в Париж.

Как мы уже говорили, несчастная женщина умерла в доме своего художника Рубенса, не имея никакого дру­гого ухода, кроме того, что ей оказывала одна старая гувернантка, и никаких других денег, кроме тех, что ей из милости давал курфюрст. В своем завещании она попросила, чтобы ее останки перевезли в Сен-Дени; однако ненависть кардинала была упорной и неотступно преследовала мертвых не меньше, чем живых, и, чтобы не обижать его высокопреосвященство, король оставил тело своей матери гнить в той самой комнате, где она умерла!

Туда отправили дворянина, чтобы собрать и привезти во Францию эти несчастные останки, требовавшие себе места в королевской усыпальнице. В Кёльне прошла тор­жественная служба; затем катафалк двинулся по дороге во Францию. После двадцати дней пути гроб прибыл в Сен-Дени.

В это самое время при дворе заговорили о военном походе, но лишь для того, чтобы о чем-нибудь погово­рить, ибо при взгляде на короля никто ни в какие походы поверить не мог. Он так быстро менялся внешне и столь явным образом шел к могиле, что казалось, будто карди­нал из-под земли притягивает его к себе: будучи рабом этого человека при его жизни, король повиновался ему и после его смерти.

К концу февраля король сильно заболел. К несчастью, знаменитый дневник его врача Эруара обрывается на записях 1626 года, так что подробностей этой болезни известно немного.

Однако по тем симптомам, какие упоминаются исто­риками, можно судить, что это было воспаление слизи­стой оболочки желудка и кишок.

В первые дни апреля король, казалось бы, пошел на поправку: 2 апреля, после целого месяца страданий, он почувствовал себя лучше, поднялся с постели и принялся рисовать карикатуры: это занятие стало одним из послед­них развлечений в его жизни.

Третьего апреля он поднялся, как и накануне, и поже­лал прогуляться по галерее. Сувре, первый дворянин королевских покоев, и Шаро, капитан королевских гвар­дейцев, поддерживали его с боков и помогали ему идти, в то время как его камердинер Дюбуа шел за ними сле­дом и нес стул, на который король садился через каждые десять шагов.

Это была его последняя прогулка.

Иногда он еще вставал с постели, кое-как добираясь от кровати до кресла, а от кресла до окна, но больше уже не одевался и слабел на глазах вплоть до воскресного дня 19 апреля.

Утром этого дня, весьма скверно проведя ночь, он ска­зал, обращаясь к тем, кто его окружал:

— Господа, я чувствую себя совсем плохо и понимаю, что мои силы начинают убывать ... Этой ночью я обра­тился с молитвой к Господу.

Присутствующие почтительно внимали ему, ожидая, что его величество скажет, какую молитву он сотворил.

— Я молил Господа, — продолжил Людовик XIII, — чтобы он соблаговолил сократить мои страдания, если уж он решил так распорядиться мною.

Затем он обратился к Бувару, своему врачу, которого мы видели у изголовья кардинала:

— Вы знаете, Бувар, что у меня уже давно мрачные мысли по поводу этой болезни; скажите мне ваше откро­венное мнение о моем положении.

— Государь ... — нерешительно начал Бувар.

— Уже несколько раз я задавал вам этот вопрос, но вы не пожелали дать мне на него ответ; и потому я дога­дался, что болезнь моя неизлечима, догадался, что мне предстоит умереть, и сегодня утром вызвал епископа Мо, моего исповедника.

— С какой целью, государь? — спросил Бувар.

— Я хочу исповедаться и причаститься.

Он надеялся, что Бувар станет возражать и говорить, что нечего с этим спешить, но Бувар молчал; король все понял, вздохнул и знаком велел тем, кто там был, уда­литься.

Около двух часов пополудни его положили на кушетку возле окна, чтобы он мог, как ему хотелось, видеть оттуда свое последнее обиталище; этим последним обита­лищем была церковь Сен-Дени, колокольня которой просматривалась из окон Нового замка Сен-Жермен.

В понедельник, 20 апреля, Людовик XIII объявил королеву регентшей королевства после своей смерти.

Ночь была тяжелой.

Утром 21-го, когда несколько дворян пришли спра­виться о самочувствии августейшего больного, Дюбуа, его камердинер, задернул занавески кровати, чтобы скрыть его за ними и иметь возможность сменить ему белье.

Тем временем король оглядел себя и воскликнул:

— Господи Иисусе, до чего же я исхудал!

Затем, просунув руку между занавесками, он сказал:

— Понти, а ведь это рука, которая тридцать два года держала скипетр! Ведь это рука короля Франции! Не ска­жут ли теперь, что это рука самой Смерти?

К тому времени дофин еще не был окрещен, и король пожелал, чтобы эта церемония состоялась незамедли­тельно. Он решил, что королевское дитя получит при крещении имя Людовик и что его крестным отцом будет кардинал Мазарини, а крестной матерью — принцесса Шарлотта Маргарита де Монморанси. Принцесса Шар­лотта была, напомним, последней любовью Генриха IV и матерью Великого Конде, родившегося в Бастилии и командовавшего в это самое время королевской армией.

Ребенок был окрещен в часовне Старого замка Сен- Жермен. На нем был великолепный наряд, который при­слал ему папа Урбан VIII. После этой церемонии дофина привели в спальню отца.

Король велел посадить его на свою кровать.

— Как тебя зовут? — спросил он ребенка.

— Людовик Четырнадцатый, — ответил тот.

— Еще нет, еще нет, — промолвил Людовик XIII, — но моли Бога, чтобы это случилось поскорее.

На следующий день, 22-го, состояние короля продол­жало ухудшаться; врачи заявили больному, что если он хочет причаститься, то самое время подумать об этом.

Королеву уведомили о намерении короля, чтобы она привела обоих сыновей, и они получили благословение отца.

По завершении обряда причастия король повернулся к своему врачу и спросил его:

— Вы полагаете, что это произойдет нынешней ночью, Бувар?

— Государь, — ответил Бувар, — по моему убеждению, вы, ваше величество, если только не случится что-нибудь непредвиденное, не так близки к смерти, как думаете.

— Все во власти Господней! — с жестом полного сми­рения промолвил король.

На следующий день его соборовали.

Когда священник вышел от него, один из тех дивных солнечных лучей, какие дают знать о наступлении весны, проник в спальню умирающего. Нечаянно г-н де Понти встал между королем и этим лучом солнца.

— Ах, Понти, — сказал ему Людовик XIII, — не отни­май у меня то, чего ты не мог бы мне дать.

На следующий день король почувствовал себя лучше, причем настолько, что он приказал Деньеру, своему пер­вому гардероб-лакею, взять лютню, чтобы аккомпаниро­вать ему; затем он принялся петь вместе с тремя или четырьмя дворянами, находившимися подле него, мело­дии, сочиненные им на тексты стихотворных переложе­ний псалмов Давида, которые выполнил епископ Вансский. Звуки этой музыки разнеслись по всем коридорам; королеву уведомили, что король поет: она поспешила прийти и поздравила его величество с тем, что он нахо­дится в таком добром расположении духа.

В течение нескольких следующих дней состояние больного менялось, становясь то лучше, то хуже, но 6 мая ему стало так плохо, как никогда еще не было.

В конце концов он ощутил себя настолько слабым, что сказал Шико:

— Когда же до меня дойдет добрая весть, что мне сле­дует идти к Богу?

Восьмого мая болезнь усилилась. 9-го король впал в такое забытье, что врачи забеспокоились и заявили, что больного нужно любой ценой разбудить.

И тогда отец Дине, исповедник короля, нагнулся к его уху и трижды прокричал:

— Государь, вы меня слышите? Соблаговолите про­снуться, ваше величество; вы уже так давно не прини­мали никакой пищи, что все стали бояться, как бы столь продолжительный сон не ослабил вас.

На третий раз больной проснулся.

— Да, я слышу вас, отец мой, и не сержусь на вас за то, что вы меня будите; но я сержусь на тех, кто, зная, что я не спал ночью, заставили вас сделать это теперь, когда мне удалось хоть немного уснуть.

На следующий день, 10-го, ему стало еще хуже, он был невероятно слаб, и каждую минуту казалось, что он вот- вот кончится. Его растормошили, чтобы дать ему немного растопленного желе.

— Ах, господа, — слегка раздраженно промолвил он, — сделайте милость, дайте мне спокойно умереть!

И он снова уснул.

Пока длился этот сон, в комнату привели дофина.

Полог кровати был отдернут, и было видно, что черты короля начали меняться. Юный принц приблизился к кровати.

— Монсеньор, — сказал ему камердинер Дюбуа, — хорошенько посмотрите, как спит король, чтобы вы пом­нили вашего отца, когда вырастете.

Ребенок со страхом смотрел на умирающего.

— Хорошо ли вы видели короля, — спросил Дюбуа, — и вспомните ли вы его?

— Да, — ответил ребенок, — у него открыт рот, а глаза закатились.

Около шести часов король внезапно проснулся. Он увидел принца Генриха Бурбонского, стоявшего в про­ходе у его кровати, и узнал его.

— Ах, сударь, — воскликнул он, — какой прекрасный сон я сейчас видел!

— Угодно ли вашему величеству рассказать его нам? — спросил принц.

— Мне приснилось, будто герцог Энгиенский, ваш сын, вступил в схватку с врагом и после жестокой битвы победа осталась за ним.

Это был пророческий сон: десять дней спустя герцог Энгиенский одержал победу в битве при Рокруа.

Одиннадцатого мая состояние короля стало безнадеж­ным; весь день он жаловался. Его тщетно пытались заста­вить хоть что-нибудь съесть: он ничего не мог прогло­тить.

Тринадцатого, когда его хотели заставить выпить хоть несколько глотков молочной сыворотки, он произнес:

— Не мучьте меня; я чувствую, что тотчас умру, если вы вынудите меня сделать хоть малейшее движение.

В четверг, 14 мая, он призвал своих врачей.

— Как вы полагаете, господа, — спросил он, — смогу ли я дотянуть до завтра?

Заметив, что они переглянулись между собой, он доба­вил:

— Сделайте для этого все возможное; пятница всегда была для меня счастливым днем: в пятницу я торжество­вал над врагами и одерживал победы в битвах; я убежден, что, если бы я умер в тот день, когда испустил дух Господь Бог, для меня это было бы лучшей смертью.

— Государь, — ответили врачи, — мы сделаем все, что сможем, однако мы не думаем, что вы доживете до зав­тра.

— Ну что ж, пусть так! — сказал король. — Я не стану из-за этого меньше славить Бога. Позовите королеву.

Королеву позвали.

Умирающий нежно обнял ее, сказал ей много всего такого, что она одна могла понять; затем он обнял дофина, потом своего брата, герцога Орлеанского; после этого епископ Мо, епископ Лизьё и отцы Вантадур, Дине и Венсан вошли в проход за его кроватью, откуда они уже больше не выходили.

В эту минуту король снова подозвал Бувара.

— Пощупайте мне пульс, — сказал он врачу.

Врач повиновался.

— Ну и что вы полагаете?

— Государь, по моему мнению, Господь скоро освобо­дит вас от страданий: я не чувствую более вашего пульса.

Умирающий поднял глаза к небу и воскликнул:

— Господь мой, прими меня в милосердии твоем!

Затем он повернулся к епископу Мо:

— Вы ведь увидите, святой отец, когда придет время читать отходные молитвы, не так ли?.. Вы легко найдете эти молитвы: я заранее пометил их.

Несколько минут спустя он впал в агонию, и епископ Мо начал читать молитвы.

Через час король уже более ничего не говорил и ничего не слышал. Казалось, дыхание жизни мало-помалу поки­дало его, давая знать о своем прощании содроганиями и о своем уходе — неподвижностью; все части тела словно умирали одна за другой: сначала ступни, затем ноги, потом руки.

Наконец, без четверти три Людовик XIII испустил последний дух, процарствовав тридцать три года без одного часа.

Это произошло 14 мая 1643 года, в день Вознесения Господня. 


КОММЕНТАРИИ

ГЕНРИХ IV

Исторический очерк «Генрих IV» («Henri IV»), который впервые печатался в издававшейся Дюма газете «Мушкетер» с 04.01 по 26.02.1855, стал первым в задуманной им биографической серии под названием «Великие люди в домашнем халате» («Les grands hommes en robe de chambre»). В книгах этой серии, куда, помимо «Генриха IV» (1855), вошли «Людовик XIII и Ришелье» (1855), «Цезарь» (1855) и «Октавиан Август» (1857), автор стремился рас­сказать прежде всего об интимной стороне жизни заглавных пер­сонажей.

Первое книжное издание очерка «Генрих IV»: Bruxelles, Alph. Lebegue, 1855, 24 mo.

Вниманию читателей предлагается новый перевод этого произве­дения на русский язык, выполненный специально для настоящего Собрания сочинений по упомянутому брюссельскому изданию; первый перевод, сделанный М.Н. и И.Е.Поздняковыми, вышел в 1992 г. в редакционно-издательском агентстве «Русь».

I

... Генрих IV родился в По 13 декабря 1553 года. — Генрих IV Бурбон

(1553—1610) — король Французский (он же Генрих III, король Наваррский); сын Антуана де Бурбона, герцога Вандомского, пер­вого принца крови, и Жанны III д’Альбре, королевы Наваррской; глава протестантской партии во Франции (официально — с 1569 г., реально — со второй половины 1570-х гг.); с 1589 г. — король Франции (не признанный большей частью подданных); утвердился на престоле после ряда лет упорной борьбы: военных действий, политических и дипломатических усилий (в т.ч. перехода в като­личество в 1593 г.); в 1598 г. заключил выгодный для страны мир с Испанией и издал Нантский эдикт, обеспечивший французским протестантам свободу совести и давший им ряд политических гарантий; после расторжения в 1599 г. его брака с бездетной Мар­гаритой Валуа женился на Марии Медичи, племяннице великого герцога Тосканского, и имел от нее шестерых детей: Людо­вика XIII, Елизавету (ставшую женой Филиппа IV, короля Испа­нии), Кристину (вышедшую замуж за Виктора Амедея I, герцога Савойского), Никола, герцога Орлеанского (умершего в 1611 г.), Гастона, герцога Анжуйского (затем Орлеанского), и Генриетту (будущую супругу Карла I Английского); в 1610 г. накануне воз­обновления военного конфликта с Габсбургами был убит католи­ческим фанатиком Равальяком; один из самых знаменитых коро­лей Франции, он добился прекращения почти сорокалетней кро­вавой гражданской войны, обеспечил экономическое и политиче­ское возрождение страны, укрепил королевскую власть и повысил международный престиж своего государства; во многих аспектах своей внутри- и внешнеполитической деятельности явился непо­средственным предшественником кардинала Ришелье.

По — город на юго-западе Франции, в Аквитании, в соврем, департаменте Атлантические Пиренеи; столица исторической области Беарн; средневековый замок По, расположенный в исто­рической части города, на вершине небольшого холма, служил резиденцией наваррских королей из династии Альбре.

...Он был сыном Антуана де Бурбона, потомка графа де Клермона, шестого сына Людовика Святого. — Антуан де Бурбон (1518— 1562) — первый принц крови, герцог Вандомский, глава дома Бур­бонов с 1537 г.; сын Карла IV де Бурбона (1489—1537) и его жены с 1513 г. Франсуазы Алансонской (1490—1550); с 1548 г. муж Жанны д’Альбре, будущей королевы Наварры.

Роберт, граф Клермонский (1256—1317) — шестой, младший сын Людовика IX и его жены с 1234 г. Маргариты Прованской (1221— 1295), в 1269 г. получивший в удел графство Клермон-ан-Бовези; родоначальник династии Бурбонов.

Людовик IX Святой (1214—1270) — король Франции с 1226 г.; сын Людовика VIII (1187—1226; правил с 1223 г.) и его жены с 1200 г. Бланки Кастильской (1187—1252); проводил политику централиза­ции власти, что способствовало развитию торговли и ремесел; отличался благочестием, славился добродетелью и справедливо­стью; возглавлял седьмой (1248—1254) и восьмой (1270) крестовые походы; умер от дизентерии во время последнего похода, находясь в Тунисе; канонизирован в 1297 г.

... Он случайно оказался католиком, когда его убили во время осады Руана ... — Антуан де Бурбон в 1561 г. перешел в католический лагерь, принял должность главного наместника Французского королевства и осенью 1562 г., в ходе Первой религиозной войны (1562—1563), участвовал в осаде католиками захваченного гугено­тами Руана, где был тяжело ранен выстрелом из аркебузы и месяц спустя скончался от гангрены.

Руан — старинный город на севере Франции, на берегу Сены, административный центр департамента Приморская Сена; исто­рическая столица Нормандии.

... мать нашего героя, Жанна д’Альбре, была женщина решительная и властная! — Жанна д’Альбре (1528—1572) — королева Наварры с 1555 г.; дочь Генриха II д’Альбре, короля Наваррского, и его жены с 1527 г. Маргариты Ангулемской (1492—1549), старшей сестры французского короля Франциска I; в первом браке (1541), аннули­рованном по политическим мотивам четыре года спустя, жена гер­цога Вильгельма Киевского (1516—1592); во втором браке (1548) — супруга Антуана де Бурбона, родившая от него пять детей, из которых выжило двое: Генрих (1553—1610) и Екатерина (1559— 1604); унаследовала престол после смерти отца (1555); в 1560 г. перешла в протестантскую веру и в следующем году издала указ, разрешавший исповедовать в ее владениях кальвинизм, после чего приняла ряд мер, способствовавших укоренению там новой рели­гии; во время Третьей религиозной войны (1568—1570) была одним из главных политических вождей французских протестантов.

... От своего отца, Генриха д’Альбре, она унаследовала Наваррское королевство ... — Генрих д’Альбре (1503—1555) — король Наварры с 1517 г., правивший в действительности лишь в Нижней Наварре; сын Жана III д’Альбре (1469—1516) и его жены с 1484 г. Екатерины де Фуа (1468—1517), королевы Наваррской; все его попытки отво­евать захваченную испанцами Верхнюю Наварру оказались безу­спешными.

Наваррское королевство на севере Пиренейского полуострова образовалось ок. 824 г. в результате распада Испанской марки (территории по обе стороны Пиренеев, завоеванной Карлом Вели­ким у арабов в 778—810 гг.) и первоначально занимало всю ее западную часть вплоть до Бискайского залива, но в XIII в., тесни­мое сильным западным соседом — Кастилией, оно утратило выход к морю; в 1284—1328 гг. Наварра принадлежала Франции (точ­нее — французский король был также королем Наваррским), затем вновь обрела самостоятельность; в 1512 г. большая часть Наварры (Верхняя Наварра) была захвачена Испанией, меньшая, лежащая на северных склонах Пиренеев (Нижняя Наварра), осталась неза­висимой, но в 1589 г., когда король Наварры Генрих III стал коро­лем Франции под именем Генриха IV, она вошла в состав Фран­ции, хотя монархи этого государства до 1790 г. носили титул коро­лей Франции и Наварры. Южная часть королевства образовала существующую доныне испанскую провинцию Наварра.

... Заманенная в Париж, ко французскому королевскому двору, под предлогом свадьбы ее сына и Маргариты Валуа, она скончалась там за два месяца до Варфоломеевской ночи, отравленная, как говорили, с помощью пары надушенных перчаток, которые подарила ей Екате­рина Медичи. — Маргарита Валуа (1553—1615) — французская принцесса, младшая дочь короля Генриха II (1519—1559; правил с 1547 г.) и его жены Екатерины Медичи, сестра королей Франци­ска II, Карла IX и Генриха III; ее брак с Генрихом Наваррским, призванный ознаменовать примирение католиков и протестантов и заключенный 18 августа 1572 г., омрачили события Варфоломе­евской ночи; этот брак, оставшийся бездетным, был расторгнут двадцать семь лет спустя, в конце 1599 г.

Варфоломеевская ночь — ночь с 23 на 24 августа (день святого Варфоломея) 1572 г., когда воинствующими католиками во главе с герцогом Гизом были истреблены 2 000 гугенотов, собравшихся в Париже на свадьбу их вождя Генриха Наваррского с Маргаритой Валуа; вслед за Парижем волна избиения гугенотов прокатилась по другим городам Франции, в результате чего погибло до 30 тысяч французских протестантов.

Екатерина Медичи (1519—1589) — дочь Лоренцо II Медичи (1492— 1519), герцога Урбинского с 1516 г., и его супруги с 1518 г. Мадлен де Ла Тур д’Овернь (ок. 1498—1519); в 1533 г. вышла замуж за млад­шего сына французского короля Франциска I — герцога Генриха Орлеанского (1519—1559), который после смерти старшего брата, дофина и герцога Бретонского Франциска (1515—1536) — подозре­вали отравление, инспирированное Екатериной, — стал наследни­ком престола, а в 1547 г. королем Франции Генрихом II; мать трех французских королей: Франциска II (1544—1560; правил с 1560 г.), Карла IX (1550—1574; правил с 1560 г.) и Генриха III (1551—1589; правил с 1574 г.), в период царствования которых она оказывала решающее влияние на дела государственного управления.

Жанна д’Альбре, которой после завершения Третьей религиозной войны пришлось вести в Париже долгие переговоры по поводу заключения брака Генриха Наваррского с Маргаритой Валуа, до свадебных торжеств не дожила: находясь во французской столице, она скоропостижно умерла от туберкулеза 9 июня 1572 г., однако ходили слухи об ее отравлении.

... Дядей Генриха IV был милейший принц Конде, блистательный ветреник, которого убил в битве при Жарнаке барон де Монте- скью ... — Принц Конде — Луи I де Бурбон, принц де Конде (1530—1569); дядя Генриха IV, младший брат Антуана де Бурбона; храбрый военачальник, глава протестантской партии во время трех первых религиозных войн; был подло убит на поле битвы при Жарнаке.

Жарнак — город в нынешнем департаменте Шаранта на юго- западе Франции, где 13 марта 1569 г., в ходе Третьей религиозной войны, произошла битва между королевской армией, которой командовал герцог Анжуйский, будущий король Генрих III, и гуге­нотами, находившимися под началом Луи де Бурбона; битва закончилась поражением гугенотов.

В этом сражении раненый Луи де Бурбон сдался католикам, однако Жозеф Франсуа де Монтескью (?—?), командир гвардейцев гер­цога Анжуйского, отобрал у своих солдат пленника и лично застрелил его из пистолета; ходили слухи, что он сделал это по приказу герцога.

... Генрих IV был внучатым племянником большого ребенка, портившего все, то есть Франциска I... — Франциск I (1494— 1547) — король Франции с 1515 г., основатель Ангулемской ветви династии Валуа; сын графа Карла Ангулемского (1459—1496) и его жены с 1488 г. Луизы Савойской (1476—1531), зять короля Людо­вика XII (1462—1515; правил с 1498 г.), женатый с 1514 г. на его дочери Клод Французской (1499—1524); младший брат Маргариты Наваррской, бабки Генриха IV; видный представитель абсолю­тизма XVI в.; вел длительную борьбу с императором Карлом V из-за спорных владений, а также за политическое влияние в Европе; сыграл заметную роль в развитии французской культуры эпохи Возрождения.

Дюма цитирует здесь фразу из написанной в 1833—1841 многотом­ной «Истории Франции» выдающегося французского историка Жюля Мишле (1798 - 1874).

10 ...Он был внуком восхитительной Маргариты Наваррской ... — Мар­

гарита Наваррская — Маргарита Ангулемская (1492—1549), стар­шая сестра французского короля Франциска I; во втором браке (1527) жена короля Наваррского Генриха II д’Альбре, королева Наваррская; выдающаяся фигура эпохи Возрождения; одна из пер­вых французских писательниц, автор сборника новелл «Гептаме- рон», написанных под влиянием «Декамерона» Джованни Бок­каччо; оставаясь католичкой, покровительствовала протестантам. ... Жанна д’Альбре находилась в Пикардии вместе с Антуаном де Бур­боном, губернатором провинции и командующим войском, сража­вшимся против Карла V... — Пикардия — историческая провинция на севере Франции, с главным городом Амьен; ее земли входят в соврем, департаменты Сомма, Уаза, Эна и Па-де-Кале; в состав домена французского короля большая ее часть вошла в XII— XIV вв.

Карл V (1500—1558) — император Священной Римской империи с 1519 г., герцог Бургундский с 1506 г., король Испанский с 1516 г. (под именем Карла I); крупнейший государственный деятель Европы первой пол. XVI в.; сын Филиппа IV Красивого (1478— 1506), герцога Бургундского с 1482 г., и его супруги с 1496 г. Хуаны I Безумной (1479—1555), королевы Испании с 1504 г.; вел многочисленные войны с Францией, Оттоманской империей и другими государствами, претендуя на создание «всемирного хри­стианского царства»; не справившись с этой миссией, в 1556 г. отрекся от императорского трона в пользу своего брата Ферди­нанда I (1503—1564) и от испанского трона в пользу своего сына Филиппа II (1527—1598).

... она покинула Компьень, пересекла всю Францию и 5 декабря 1533 года прибыла в По, в Беарн. — Компьень — город на северо-востоке Франции, в Пикардии, в 75 км к северу от Парижа, в соврем, департаменте Уаза.

Беарн — историческая провинция на юго-западе Франции, охва­тывающая центральную и юго-восточную часть соврем, департа­мента Нижние Пиренеи; в средние века входила в королевство Наварра; в кон. XVI в., когда Генрих IV стал французским коро­лем, была присоединена к Франции.

11 ...по словам одних, это был кагор, а по словам других — арбуа. —

Кагор — красное вино, со времен античности производимое в окрестностях города Каор, который расположен на юго-западе Франции, в соврем, департаменте Ло; в средние века там с помо­щью особой тепловой обработки винограда изготавливали густое, сладкое и очень темное вино, которое называли черным и постав­ляли во многие страны Европы (особой известностью оно пользо­валось в России), но в XIX в. его производство прекратилось. Арбуа — красные и белые вина, которые издавна производятся в окрестностях города Арбуа, расположенного на востоке Франции, в соврем, департаменте Юра; среди самых известных и дорогих сортов арбуа — т.н. соломенное вино и желтое вино.

... Генрих д'Альбре прочел роман «Гаргантюа», изданный за восемна­дцать лет до этих событий. — «Гаргантюа» — имеется в виду зна­менитый роман Ф.Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», состоящий из пяти книг и издававшийся на протяжении 1533—1564 гг. Хро­нологически первой частью романа является его вторая книга, «Пантагрюэль, король дипсодов, показанный в его доподлинном виде, со всеми его ужасающими деяниями и подвигами», — о добродушном великане Пантагрюэле, — которая под псевдонимом Alcofribas Nasier (это анаграмма имени Francois Rabelais) вышла в свет в Лионе в 1533 г., а второй частью — первая книга, «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля», изданная там же в 1534 г., за девятнадцать лет до рождения Ген­риха IV.

... При одном лишь запахе вина ребенок, как и говорил Рабле, при­нялся сонно покачивать головкой. — Рабле, Франсуа (ок. 1494— 1553) — великий французский писатель-сатирик, обличавший устои и нравы своего времени, автор романа «Гаргантюа и Панта­грюэль»; врач и католический священник.

... славная крестьянка из окрестностей Тарба ... — Тарб — город на юго-западе Франции, в Гаскони, в 37 км к юго-востоку от По; сто­лица исторической области Бигор; ныне административный центр департамента Верхние Пиренеи.

... Это были Колиньи и Екатерина Медичи. — Колиньи, Гаспар II, граф де (1519—1572) — французский государственный и военный деятель, адмирал (1552), главнокомандующий пехотой (1547), губернатор Парижа и Иль-де-Франса (1551); перейдя ок. 1560 г. в кальвинизм, стал одним из вождей протестантского движения, принимал деятельное участие в Религиозных войнах и оказался первой жертвой истребления гугенотов в Варфоломеевскую ночь. ... В качестве гувернантки король назначил ему Сюзанну де Бурбон, супругу Жана д'Альбре и баронессу де Миоссан, приказав воспиты­вать его в Коаразе, в Беарне, в замке, находящемся среди скал и гор. — Сюзанна де Бурбон (?—?) — дочь Пьера, бастарда Бурбон- ского (1464—1529), барона де Бюссе, и его жены с 1498 г. Марга­риты де Турзель д’Алегр (?—1531), внучка князя-епископа Льеж­ского Луи де Бурбона (1437—1482) и Екатерины д’Эгмон (1439— 1496), с 1535 г. жена Жана д’Альбре (?—?), барона де Миоссана и де Коараза.

Коараз — селение в Беарне, в 17 км к юго-востоку от По, в соврем, департаменте Атлантические Пиренеи; здешний замок, разрушен­ный пожаром в 1684 г., был восстановлен в 1755 г. и в таком виде дошел до наших дней.

12      ... по словам д'Обинье ... — Теодор Агриппа д’Обинье (1552—1630) —

французский поэт, писатель и историк; стойкий кальвинист, спо­движник Генриха Наваррского, участник Религиозных войн, вое­вавший в течение тридцати лет; автор мемуаров, поэтического сочинения «Трагические поэмы» («Les Tragiques»; 1616), в которой описаны бедствия гражданской войны во Франции, и многотом­ной «Всеобщей история» («L’histoire universelie»; 1616—1630).

... происходил он из самой что ни на есть Гаскони ... — Гасконь (от лат. Vasconia) — историческая область на юго-западе Франции, южная часть Гиени, заключенная между Гаронной и Пиренеями и охватывающая территории нынешних департаментов Жер, Верх­ние Пиренеи и Ланды.

... спросил его король Генрих II. — Генрих II (1519—1559) — фран­цузский король с 1547 г., второй сын Франциска I и его жены с 1514 г. Клод Французской (1499—1524); его царствование отмечено возобновлением войны с Габсбургами и суровым преследованием гугенотов.

...Он остался там под наблюдением гувернера по имени Ла Гошери. — Франсуа де Ла Гошери (?—1566) — наставник юного Генриха IV в 1560—1566 гг., ученый-латинист, твердый гугенот.

13 ... заставив мальчика прочесть историю Кориолана и историю

Камилла, он спросил его, какой из двух героев ему больше нравится. — Кориолан - полулегендарный древнеримский полководец Гай Марций (V в. до н.э.), получивший почетное прозвище Кориолан за взятие в 493 г. до н.э. города Кориолы, столицы вольсков; обви­ненный затем в присвоении военной добычи и изгнанный из Рима, он нашел убежище у вольсков и во главе их войска двинулся на Рим, но посольство римских женщин, среди которых были его жена и мать, тронуло его сердце, и он отвел вольсков от города, после чего был убит ими как предатель.

Камилл — Марк Фурий Камилл (ок. 447—365 до н.э.), древнерим­ский государственный и военный деятель; в 396 г. до н.э. захватил этрусский город Вейи, но, обвиненный в несправедливом разделе добычи, отправился в добровольное изгнание в город Ардея; спу­стя девять лет, в 387 г. до н.э., когда Рим был захвачен галлами под предводительством их вождя Бренна и Римская республика нахо­дилась на краю гибели, Камилл вернулся из изгнания, был назна­чен диктатором, изгнал галлов из Рима и разбил галльское вой­ско.

О Кориолане и Камилле рассказывает в своих «Сравнительных жизнеописаниях» древнегреческий историк Плутарх (ок. 45- ок. 127).

... История коннетабля де Бурбона. — Коннетабль де Бурбон — Карл III, граф де Монпансье и де Ла Марш (1490—1527), француз­ский военачальник, коннетабль Франции (1515), могущественный феодал, ставший в 1505 г., благодаря браку с Сюзанной Бурбон- ской (1491—1521), герцогом Бурбонским; герой битвы при Мари- ньяно (1515), одержавший победу над войсками герцога Милан­ского; в 1516 г. был поставлен наместником Милана, но в 1517 г. король Франциск I отстранил его от этой должности, опасаясь его влияния, а позднее, после смерти в 1521 L герцогини Сюзанны, предпринял попытки лишить его владений, полученных им в наследство от умершей супруги; в ответ коннетабль вступил в тай­ные сношения с императором Карлом V и английским королем Генрихом VIII и, после того как это стало известно королю Фран­циску I, в 1523 г. бежал в Италию; в 1524 г. возглавлял неудачное вторжение имперцев во Францию, а в 1525 г. взял в плен при Павии Франциска I; в начале мая 1527 г. начал осаду Рима, но 6 мая, во время штурма города, был убит на его крепостных сте­нах.

14 ... вместо слов «коннетабль де Бурбон» он написал: «рыцарь Баярд». —

Баярд, Пьер дю Террайль, сеньор де (ок. 1475—1524) — француз­ский военачальник, прославленный современниками как образец мужества и благородства и прозванный «рыцарем без страха и упрека»; в 1524 г. принял командование французскими войсками в Милане, находившимися вбезнадежном положении, и погиб при отступлении.

... мальчик был помещен в школу офицера по имени де Ла Кост ... — Так называет этого офицера в своем двухтомном сочинении «Вос­питание Генриха IV» («L’Education de Henri IV»; 1790) французский аббат Андре Дюфло. Другие авторы именуют его Ла Коз (La Cose, а не La Coste).

... все это ... было куда привлекательнее, чем изучать Вергилия, пере­водить Горация ... — Вергилий (Публий Вергилий Марон; 70—19 до н.э.) — древнеримский поэт, автор героического эпоса «Эне­ида», сборника десяти эклог «Буколики» («Пастушеские песни») и поэмы «Георгики» («Поэма о земледелии»).

Гораций (Квинт Гораций Флакк; 65—8 до н.э.) — древнеримский поэт, считающийся одним из трех величайших поэтов эпохи Авгу­ста (наряду с Вергилием и Овидием).

... в это самое время турки попытались захватить Мальту ... — Имеется в виду т.н. Великая осада Мальты, резиденции ордена иоаннитов, обосновавшихся там в 1530 г. с разрешения Карла V после своего изгнания в 1522 г. с Родоса турками; обороной острова, который 40-тысячный турецкий десант безуспешно осаж­дал с 18 мая по 11 сентября 1565 г., руководил великий магистр ордена Жан Паризо де Ла Валетт (1494—1568).

... его кузен, король Карл IX, ответил на эту просьбу решительным отказом. — Карл IX (1550—1574) — король Франции с 1560 г., сын Генриха II и Екатерины Медичи, царствование которого ознаме­новалось Религиозными войнами и Варфоломеевской ночью.

15 ... не замедлила разразиться война между католиками и гугенотами,

поводом к которой стали казнь советника Анна Дюбура и побоище в Васси. — Анн дю Бур (1521—1559) — французский магистрат, советник Парижского парламента с 1557 г.; кальвинист; обвинен­ный в ереси, 23 декабря 1559 г. был повешен на Гревской площади в Париже, после чего его тело было сожжено.

Васси — селение на северо-востоке Франции, в соврем, департа­менте Верхняя Марна, в округе Сен-Дизье.

1 марта 1562 г. солдаты герцога Франсуа де Гиза, вождя католиче­ской партии, по его приказу убили и ранили около двухсот гуге­нотов, собравшихся там на богослужение. Это побоище положило начало Первой религиозной войне.

... В стычке при Ла-Рош-л’Абейле, одной из первых, в которых ему довелось участвовать ... — Ла-Рош-л'Абейль (La Roche-lAbeille; у Дюма, вслед за аббатом Дюфло, ошибочно Roche-la-Belle — Рош- ла-Бель) — селение на западе центральной части Франции, в Лимузене, в 18 км к югу от Лиможа, в соврем, департаменте Верх­няя Вьенна.

25 июня 1569 г., в ходе Третьей религиозной войны, войско про­тестантов под командованием адмирала Колиньи нанесло там поражение армии герцога Анжуйского; в этом бою принял участие пятнадцатилетний Генрих Наваррский.

... два его друга, Сегюр и Ла Рошфуко, не понимая, зачем он хочет туда попасть, сочли его сошедшим с ума и с риском для собственной жизни устремились туда сами. — Сегюр — возможно, имеется в виду Иоахим де Сегюр, барон де Пардайян (?—1572).

Ла Рошфуко — вероятно, имеется в виду граф Франсуа III де Ла Рошфуко (1521—1572), французский военачальник, один из вождей гугенотов, участвовавший во многих сражениях Религиозных войн, в том числе и в бою при Ла-Рош-л’Абейле, и убитый во время Варфоломеевской ночи.

... Колиньи отыскал Генриха Беарнского в Ла-Рошели. — Ла-Рошель — город на западе Франции, на побережье Бискайского залива Атлантического океана, административный центр департамента Приморская Шаранта; до XV в. крупнейший французский порт на атлантическом побережье; обладая городской хартией и рядом вольностей, являлся, по существу говоря, вольным городом; в 1568 г. открыто принял идеи Реформации и стал одним из важней­ших центров протестантского движения. В том же 1568 г., во время начавшейся Третьей религиозной войны, став одним из руководи­телей гугенотов и опасаясь за свою жизнь и жизнь своего юного сына, королева Жанна д’Альбре обосновалась вместе с ним в Ла-Рошели, губернаторами которой были в свое время ее отец и ее муж, и находилась там вплоть до августа 1571 г.

... когда настал день битвы при Монконтуре, запретил ему сра­жаться в ней. — Монконтур — селение на западе центральной части Франции, в Пуату, в 42 км к северо-западу от Пуатье, в соврем, департаменте Вьенна.

В сражении при Монконтуре 3 октября 1569 г., во время Третьей религиозной войны, гугеноты под началом адмирала Гаспара де Колиньи были разгромлены королевской армией под командова­нием герцога Анжуйского.

16 ... Двадцать второго числа того же месяца, когда адмирал шел из

Лувра в свой дворец на улице Бетизи, в него выстрелили из арке­бузы ... — Лувр — дворец в Париже, на правом берегу Сены, яв­ляющийся наряду с собором Парижской Богоматери одним из

важнейших исторических памятников французской столицы; пер­воначально представлял собой крепость, построенную королем Филиппом Августом в кон. XII в., одновременно с правобережной частью новой городской стены; со второй пол. XIV в. время от времени служил резиденцией французских королей (постоянно — местом хранения казны и архивов), но окончательно стал ею лишь в правление Франциска I, когда в 1546 г. старая крепость была снесена и на ее месте был воздвигнут новый дворец; строитель­ство продолжалось при преемниках Франциска I, было прервано ввиду Религиозных войн, возобновлено при Генрихе IV; в 1682 г., после переезда двора в Версаль, Лувр фактически забросили, а в 1750 г. вознамерились вообще снести; новое строительство дворца, объявленного в 1793 г. музеем, предпринял Наполеон I, а завер­шил лишь Наполеон III в 1853 г.

Улица Бетизи, находившаяся в северной части Парижа, вблизи Лувра, была уничтожена при прокладке улицы Риволи в 1811— 1856 гг. Стоявший на улице Бетизи дворец Жака де Силли, графа де Рошфора (1513—1571), где жил Гаспар де Колиньи и где он был убит, постигла та же участь (этот дворец, с 1573 г. принадлежа­вший Луи де Рогану, графу де Монбазону, располагался на уровне дома №136 по улице Риволи).

17 ...Он заперся в своих покоях, куда его пришли навестить два его

друга, Сегюр и Ла Рошфуко, и Бове, его новый наставник. — Луи Гулар де Бове (7—1572) — наставник Генриха Наваррского, отставной военный, гугенот, убитый во время Варфоломеевской ночи.

... В комнате, куда его привели, он застал принца де Конде ... — Имеется в виду Генрих I Бурбон, второй принц де Конде (1552— 1588) — сын принца Луи I де Конде и его первой жены (с 1551 г.) Элеоноры де Руа (1535—1564), один из главных вождей гугенотов, участник многих сражений периода Религиозных войн; двою­родный брат Генриха Наваррского и его политический соперник.

18 ... Жениха привели к ней г-н де Сувре, впоследствии воспитатель

Людовика XIII, и г-н де Плювинель, главный шталмейстер Больших конюшен. — Сувре — Жиль де Сувре, маркиз де Куртанво (ок. 1542—1626), французский военачальник, фаворит Генриха III, с 1609 г. воспитатель дофина, будущего Людовика XIII, впослед­ствии маршал Франции (1614).

Людовик XIII (1601—1643) — король Франции с 1610 г., старший сын Генриха IV и Марии Медичи, которая после убийства своего мужа была объявлена регентшей при малолетнем сыне.

Антуан де Плювинель (1552—1620) — один из лучших наездников своего времени, предтеча французской школы верховой езды; учи­тель дофина, будущего Людовика XIII.

... как счастлив должен быть Хирон, воспитывающий подобного Ахилла! — Хирон — в древнегреческой мифологии мудрый кен­тавр, полуконь-получеловек, сын титана Кроноса и океаниды Филиры, наставник и учитель множества греческих героев, в том числе и Ахилла, знаток медицины и искусств.

Ахилл (Ахиллес) — в древнегреческой мифологии и «Илиаде» Гомера храбрейший из греческих героев, осаждавших Трою.

19 ... Уже в одиннадцать лет, если верить Генриху IV, у нее было два

любовника: Антраг и Шарен. — Это утверждение содержится в написанном от имени Генриха IV и изданном впервые в 1660 г. анонимном клеветническом памфлете «Сатирический развод, или Любовные приключения королевы Маргариты де Валуа» («Le

Divorce satyrique, ou les Amours de la Reyne Marguerite de Valois»), который датируют 1607 г. и авторство которого вначале приписы­вали Агриппе д’Обинье, однако позднее было высказано доста­точно спорное предположение, что его сочинил французский историк Пьер Виктор Пальма Кайе (1525—1610).

Антраг — возможно, имеется в виду Шарль де Бальзак д’Антраг (1547—1599), барон де Дюн, фаворит Генриха III, имевший про­звище «Красавец Антраг» и репутацию Дон Жуана.

Шарен (Charins; в упомянутом памфлете — Chatrins) — сведений об этом персонаже найти не удалось.

... Затем у нее появился Мартиг, полковник пехоты ... — Имеется в виду Себастьен де Люксембург-Мартиг (ок. 1530—1569) — фран­цузский военачальник, с 1559 г. виконт де Мартиг и граф де Пен- тьевр; в 1562—1567 гг. главнокомандующий пехотой (colonel g£n£ral de I’infanterie); участник многих сражений времен Религиозных войн, с 1565 г. губернатор Бретани.

... пока его не убили 19 ноября 1569 года во время осады Сен-Жан- д Анжели. — Сен-Жан-д’Анжели — городок на западе Франции, в Пуату, в соврем, департаменте Приморская Шаранта; в средние века один из этапов на паломнической дороге в испанский город Сантьяго-де-Компостелла; во времена Религиозных войн сильная гугенотская крепость, которую 3 декабря 1569 г. захватили войска Карла IX, осаждавшие ее с 16 октября того же года.

... Затем пришел черед г-на де Гиза, любившего принцессу так сильно, что под влиянием своего дяди, кардинала Лотарингского, он рас­строил ее свадьбу с королем доном Себастьяном Португальским. — Господин де Гиз — имеется в виду Генрих I де Гиз, по прозвищу Меченый (1550—1588), старший сын герцога Франсуа I де Гиза (1520—1563) и его жены с 1548 г. Анны д’Эсте (1531—1607), с 1563 г. герцог де Гиз; французский военный и политический деятель вре­мен Религиозных войн, непримиримый враг гугенотов, один из зачинщиков Варфоломеевской ночи, глава Католической лиги, созданной им в 1576 г.; летом 1588 г., достигнув вершины своего могущества, выступил против Генриха III и уже видел себя пре­емником бездетного и почти лишившегося власти короля, но 23 декабря того же года был убит по его приказу.

Кардинал Лотарингский — Карл Лотарингский (1524—1574), фран­цузский церковный и политический деятель, игравший важную роль в эпоху Религиозных войн, ярый католик; кардинал (1547), архиепископ Реймский с 1538 г.; с 1555 г. герцог де Шеврёз; млад­ший брат герцога Франсуа I де Гиза, после убийства которого он возглавил католическую партию.

Себастьян I Желанный (1554—1578) — король Португалии с 1557 г., внук короля Жуана III (1502—1557; правил с 1521 г.), взошедший на престол после его смерти; сын инфанта Жуана Мануэла (1537— 1554) и его жены с 1552 г. Хуаны Австрийской (1535—1573), дочери императора Карла V. Безуспешные переговоры о браке юного Себастьяна с Маргаритой Валуа велись более десяти лет — с 1559 по 1570 гг.

... Затем ...в любовниках у нее побывали ее брат Франсуа Алансон- ский и другой ее брат, Генрих Анжуйский. — Франсуа Алансонский (1555—1584) — младший сын Генриха II и Екатерины Медичи, но­сивший титул герцога Алансонского; после вступления на трон Генриха III (1574) стал наследником престола и с 1576 г. носил титул герцога Анжуйского; мечтая о короне, интриговал против брата и вместе с гугенотами вел против него военные действия; в 1579 г. по призыву принца Вильгельма Оранского (1533—1584), одного из лидеров Нидерландской революции, штатгальтера Гол­ландии и Зеландии, прибыл в Нидерланды и в следующем году получил титул защитника свобод этой страны, формально став ее сувереном; в 1582 г. принял титул герцога Брабантского и в январе 1583 г. попытался силой оружия утвердить свою власть в Брабанте и Фландрии, но потерпел провал и был вынужден бежать; в эти же годы претендовал на руку английской королевы Елизаветы I (1533—1603; правила с 1558 г.); вскоре после провала своей нидер­ландской авантюры скончался от туберкулеза.

Генрих Анжуйский (1551—1589) — четвертый сын Генриха II и Екатерины Медичи, с 1566 г. герцог Анжуйский, в 1574 г. под име­нем Генриха III занявший французский трон и ставший послед­ним французским королем из династии Валуа; его царствование ознаменовалось серией затяжных гражданских войн; вступив в непримиримую борьбу с главой Католической лиги герцогом Ген­рихом де Гизом, он отдал приказ о его убийстве, но 1 августа 1589 г. сам был убит доминиканским монахом Жаком Клеманом (1567-1589).

... Вдовья доля была установлена в сорок тысяч ливров годового дохода плюс полностью обставленный Вандомский замок в качестве жилища. — Вандом — город в центральной части Франции, в соврем, департаменте Луар-и-Шер; с XIV по XVI вв. принадлежал дому Бурбон-Вандомов; местный феодальный замок, являвшийся в описываемое время владением Жанны д’Альбре, а затем ее сына, был сильно поврежден в 1589 г., во время осады города, находи­вшегося в руках лигистов, войском Генриха IV; от восстановлен­ного в XVII в. замка ныне остались лишь руины.

20 ... это был молодой дворянин, которого звали Те ж ан, по словам

Маргариты, или Леран, по словам Дюплеи. — В своих «Мемуарах», написанных в последние годы XVI в. и впервые опубликованных в 1628 г., Маргарита Валуа называет этого дворянина, спасенного ею во время Варфоломеевской ночи, господином де Лераном (Ьёгап, а не Leyran, как у Дюплеи), племянником господина д’Одона (d’Audon).

Написание «Tejan» является, ошибкой, вкравшейся в некоторые рукописные копии этих мемуаров (их автограф не сохранился) и перекочевавшей затем в основанные на этих копиях печатные издания.

Габриель де Леви, барон де Леран (ок. 1550—1638) — гасконский дворянин, племянник Жана Клода де Леви, барона д’Одона (7—1598), известного гугенотского командира; стойкий гугенот, активный участник Религиозных войн.

Дюплеи, Сципион (1569—1661) — французский историк, с 1619 г. королевский историограф и государственный советник; докладчик прошений при особе Маргариты Валуа, затем наставник Антуана Бурбонского (1607—1632), графа де Море, внебрачного сына Ген­риха IV; автор пятитомной «Общей истории Франции» («Histoire g6n£rale de France»; 1621—1643), в которой он весьма нелицепри­ятно отзывается о Маргарите Валуа, своей благодетельнице.

... в ее покои вбежал капитан гвардейцев Гаспар де Ла Шатр, более известный под именем Нансе ... — Гаспар де Ла Шатр, сеньор де Нансе (ок. 1539—1576) — дворянин королевских покоев с 1562 г., капитан роты гвардейцев с 1568 г.

... Маргарита накинула на себя ночное платье и поспешила в спальню своей сестры, герцогини Лотарингской ... — Имеется в виду Клод

Французская (1547—1575) — вторая дочь Генриха II и Екатерины Медичи; с 1559 г. жена герцога Лотарингского Карла III (1543— 1608), родившая от него девять детей; в описываемое время нахо­дилась в Париже, приехав на свадьбу своей младшей сестры Мар­гариты.

... дворянин по имени Бурс упал мертвым в трех шагах от нее, сра­женный ударом алебардой. — Никаких сведений об этом персонаже (Bourse) найти не удалось.

... это были Миоссан, первый дворянин покоев короля, ее мужа, и Арманьяк, его старший камердинер. — Миоссан — Анри д'Альбре, барон де Миоссан (ок. 1536—1599), сын Сюзанны де Бурбон и Жана д’Альбре, первый дворянин королевских покоев; впослед­ствии главный наместник Беарна и Нижней Наварры.

Арманьяк — Жан д’Арманьяк (?—?), старший камердинер короля Наваррского, впоследствии сеньор д'Изоре и бальи Лудена.

21 ... говорит Таллеман де Рео ... — Таллеман де Рео, Жедеон (1619—

1692) — французский писатель, советник Парижского парламента, завсегдатай модного салона во дворце Рамбуйе, автор книги небольших документальных новелл «Занимательные истории» («Historiettes»), рисующих жизнь высшего общества Франции во времена Генриха IV и Людовика XIII и впервые изданных в 1834— 1836 гг.

... она отправлялась за их головами прямо на Гревскую площадь. — Гревская площадь (с 1806 г. называется площадью Ратуши), рас­положенная на правом берегу Сены, перед зданием парижской ратуши, в 1310—1830 гг. служила местом казней.

... В качестве слуги при ней состоял красавец-дворянин по имени Ла Моль, вступивший в заговор с маршалом де Монморанси и маршалом де Коссе и вместе со своим другом Аннибалом де Коконасом сложи­вший голову у церкви святого Иоанна на Гревской площади. — Ла Моль, Жозеф Бонифас, сеньор де (ок. 1526—1574) — фаворит гер­цога Франсуа Алансонского; замешанный в т.н. заговор Недоволь­ных (1574), который имел целью обеспечить герцогу Алансонскому наследование трона тяжело больного Карла IX в обход герцога Анжуйского, ставшего незадолго до этого королем Польши, он был казнен на Гревской площади 30 апреля 1574 г.

Маршал де Монморанси — герцог Франсуа де Монморанси (1530— 1579), французский военный и государственный деятель, маршал Франции (1559), губернатор Парижа и Иль-де-Франса (1556); вовлеченный в заговор Недовольных, он вместе с маршалом де Коссе был заключен в Бастилию и обрел свободу лишь в октябре 1575 г.

Маршал де Коссе — Артю де Коссе, граф де Секондиньи де Брис- сак (ок. 1512—1582), французский военный и государственный деятель, главноуправляющий финансами (1561—1567), маршал Франции (1567), губернатор Орлеане, Анжу и Турени (1569); участ­ник сражений Религиозных войн, одержавший не одну победу над гугенотами; замешанный в заговор Недовольных, 4 мая 1574 г. по приказу Екатерины был взят под стражу и провел в тюрьме пол­тора года.

Аннибал де Коконас (ит. Аннибале Радикати, граф ди Кокконато; ок. 1530—1574) — пьемонтский дворянин, фаворит герцога Алан­сонского; вовлеченный в заговор Недовольных, был арестован и казнен вместе с Ла Молем.

Старинная парижская церковь святого Иоанна на Гревской пло­щади (Сен-Жан-ан-Грев), находившаяся между ратушей и церко­вью Сен-Жерве (святого Гервасия), была в 1790 г. закрыта, а десять лет спустя снесена.

22 ... г-жа Маргарита, любовница Ла Моля, и г-жа де Невер, любовница

Коконаса, вместе отправились туда, похитили эти головы и увезли их в своей карете, чтобы своими собственными очаровательными ручками захоронить их в часовне святого Мартина у подножия Мон­мартра. — Дюма приводит здесь почти дословно фразу из упоми­навшегося выше памфлета «Сатирический развод».

Госпожа де Невер — Генриетта Клевская (1542—1601), с 1564 г. герцогиня Неверская и графиня Ретельская; старшая дочь Фран­циска I Клевского (1516—1561), первого герцога Неверского, и его жены с 1538 г. Маргариты де Бурбон (1516—1589), родной сестры Антуана де Бурбона; двоюродная сестра Генриха Наваррского, близкая подруга его жены Маргариты де Валуа; с 1565 г. жена Лодовико ди Гонзага (1539—1595), сына герцога Мантуи.

Монмартр — холм высотой около 130 м в северной части совре­менного Парижа, самая высокая точка французской столицы; в черту города был включен в 1860 г.

... Именно о Ла Моле, выступающем там под именем Гиацинта, идет речь в песне кардинала дю Перрона, написанной под влиянием коро­левы Маргариты ... — Об этой песне, заказанной в 1574 г. неутеш­ной Маргаритой Валуа будущему кардиналу дю Перрону, которому в ту пору было всего лишь восемнадцать лет, сообщает в своей книге «История королевы Маргариты Валуа, первой жены короля Генриха IV» («Histoire de la reine Marguerite de Valois, premidre femme du roi Henri IV»; 1777) французский историк, археолог и эрудит Антуан Монже (1747—1835).

Перрон, Жак Дави дю (1556—1618) — французский прелат, дипло­мат и поэт, сочинявший в различных жанрах; кардинал (1604), епископ Эврё (1592—1606).

... если бы не Сен-Люк, присоединившийся к ней в Нераке ... — Сен- Люк — Франсуа д’Эпине, барон де Кревкёр, сеньор де Сен-Люк (1554—1597), французский военачальник, в юности фаворит Ген­риха III; с 1579 г. губернатор Сентонжа, в 1592—1596 гг. наместник Бретани; главнокомандующий артиллерией (1596); был убит при осаде Амьена.

Нерак — город на юго-западе Франции, в Гаскони, в соврем, департаменте Ло-и-Гаронна; местный замок, родовое владение семейства д’Альбре, служил резиденцией Генриха Наваррского после его бегства из луврского плена (1576). Маргарита Валуа жила там с мужем в 1578—1582 гг., собрав вокруг себя блестящий двор.

.... «Правда, — говорит сам ее муж, — в этом нелегком утешении на помощь Сен-Люку пришел Бюсси д'Амбуаз, и, поскольку печаль ее упорствовала, королева присоединила к ним Майена». — Дюма пере­сказывает здесь своими словами фразу из памфлета «Сатириче­ский развод», написанного, повторяем, от имени Генриха IV.

Бюсси д’Амбуаз — Луи де Клермон, сеньор д’Амбуаз, граф де Бюсси (1549—1579), французский дворянин, прославившийся сво­ими многочисленными любовными приключениями и дуэлями; фаворит герцога Алансонского, с 1576 г. губернатор Анжу и комен­дант замка Анже.

Майен — имеется в виду Карл Лотарингский (1554—1611), герцог Майенский (1573), младший брат Генриха де Гиза и его соперник, один из вождей Католической лиги, возглавивший ее после его убийства (1588) и домогавшийся французской короны; после сво-


его поражения в битве при Фонтен-Франсез (1595) изъявил покор­ность Генриху IV.

... когда спустя какое-то время после Варфоломеевской ночи герцог Анжуйский был провозглашен королем Польши и польские послы при­ехали в Париж, их глава Ласко, выйдя из зала, где королева Марга­рита давала аудиенцию ему и его спутникам, произнес такие слова ... — 5 апреля 1573 г., после смерти бездетного Сигизмунда II Августа (1520—1572; король с 1530 г.), короля Польши, объедини­вшейся в 1569 г. с Великим княжеством Литовским в конфедера­тивное государство — Речь Посполитую, последнего представителя династии Ягеллонов, королем Польши и великим князем Литвы был благодаря активности французской дипломатии избран герцог Генрих Анжуйский, которому не исполнилось тогда еще и два­дцати двух лет; однако его правление в этой стране, где власть короля была сведена к минимуму и совсем не напоминала власть монарха во Франции, длилось недолго: в Польшу он приехал в январе 1574 г. и в следующем месяце короновался, но, узнав 14 июня того же года о смерти Карла IX, которая произошла 30 мая, уже в ночь на 19 июня тайно бежал из Польши, чтобы вер­нуться во Францию и занять освободившийся французский пре­стол; 11 февраля 1575 г. состоялась церемония его коронации в Реймском соборе; права же на польский трон он по решению польского сейма утратил.

Многочисленное пышное польское посольство приехало в Париж официально предложить корону Польши герцогу Анжуйскому в августе 1573 г. В состав посольства входили высокопоставленные, вельможи, среди которых был и Ольбрахт Лаский (фр. Ласко; ок. 1536—1605) — польский магнат, воевода Серадзский, извест­ный алхимик.

... охотно последовал бы примеру тех паломников в Мекку, которые, после того как они видели гробницу своего пророка, из благоговения выкалывают себе глаза ... — Мекка — город в исторической обла­сти Хиджаз в западной части Саудовской Аравии, в котором, согласно преданию, родился пророк Мухаммед; один из религиоз­ных центров ислама, место паломничества мусульман. Заметим, однако, что гробница Мухаммеда находится в Медине, втором после Мекки священном городе магометан, также расположенном на западе Саудовской Аравии.


23

... Именно так присходило с виконтом де Тюренном, ставшим позд­нее герцогом Буйонским. — Тюренн, Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де (1555—1623) — французский военачальник, маршал Франции (1592); воспитанный при дворе Генриха II, стал впослед­ствии одним из вождей гугенотов; в 1591 г., благодаря женитьбе на Шарлотте де Ла Марк (1574—1594), единственной наследнице гер­цогства Буйонского и княжества Седан, получил титул герцога Буйонского и князя Седанского; отец знаменитого французского полководца Анри де Ла Тур д’Оверня (1611—1675), главного мар­шала Франции (1660).


25

... весь двор будет сопровождать его до Бламона. — Бламон — горо­док на северо-востоке Франции, в Лотарингии, в 350 км к востоку от Парижа, в соврем, департаменте Мёрт-и-Мозель.

... пересечь Шампань ... — Шампань — историческая область на северо-востоке Франции; с X в. независимое графство, в 1284 г., вследствие брачного союза графини Жанны Шампанской (1271 — 1305) и наследника французского престола, будущего короля Фи-

546


липпа IV Красивого (1268—1314; правил с 1285 г.), присоединенное к французской короне.

... упрекая свою жену Маргариту де Валуа и ее подругу Генриетту де Клев, герцогиню Неверскую ... — В оригинале здесь опечатка: гер­цогиня Неверская, урожденная Генриетта Клевская (de Clfcves), названа Генриеттой де Сов (de Sauve).

II

26 ... Бюсси д'Амбуаз ... был убит графом де Монсоро, который заставил

свою жену, Диану де Меридор, назначить Бюсси свидание и, приведя с собой двадцать человек, с их помощью убил его. — Монсоро, Шарль де Шамб, граф де (1549—1621) — главный ловчий и камергер гер­цога Франсуа Анжуйского; с 1576 г. муж Франсуазы де Маридор; имея основания подозревать Бюсси д'Амбуаза в любовной связи со своей женой, 19 августа 1579 г. заманил его в ловушку и с помо­щью своих слуг зверски убил.

Диана де Меридор — так Дюма именует здесь и в своем романе «Графиня де Монсоро» (1845—1846) Франсуазу де Маридор (ок. 1554—1620), дочь Оливье де Маридора (?—?) и его жены Анны де Гойон де Матиньон (ок. 1535—1599), в первом браке (1573) жену Жана де Коэма (ок. 1550—1574); овдовев в двадцатилетием воз­расте, она 10 января 1576 г. стала женой графа де Монсоро и родила от него шесть детей; в 1576—1577 гг. была придворной дамой Екатерины Медичи.

... она оказалась «в положении той римлянки, которая, отвечая на упреки своего мужа, что она не уведомила его о том, что у него дур­ное дыхание, заявила: "Не будучи никогда близка ни с кем, кроме вас, я полагала, что у всех мужчин такое"». — Эту фразу обычно при­писывают римлянке Билии, жене Гая Дуилия, древнеримского государственного деятеля и флотоводца времен Первой Пуниче­ской войны (264—241 до н.э.), консула 260 г. до н.э., одержавшего возле сицилийского города Милы (соврем. Милаццо) первую в истории Рима морскую победу. Однако те же слова Плутарх вкла­дывает в уста жены Гиерона I (см. примеч. ниже).

... так ответила не римлянка, а жена Гиерона, тирана Сиракуз­ского. — Здесь имеется в виду Гиерон I — тиран сицилийского города Сиракузы в 478—466 гг. до н.э., младший брат и преемник тирана Гелона, правившего в 485—478 гг. до н.э.

Древнегреческий писатель Плутарх (ок. 45—ок. 127) в своем философско-публицистическом сочинении «Этика» рассказывает, что как-то раз Гиерон, преемник Гелона по тирании, беседовал с одним из своих врагов и тот указал ему на его зловонное дыхание. Встревоженный тиран вернулся домой и упрекнул жену, что она никогда не говорила ему об этом. На что та ответила: «Господин, я думала, что у всех мужчин дыхание таково».

... во время яростной дуэли, случившейся у него с капитаном Пажем, офицером полка Ланкома ... — В «Мемуарах» французского воена­чальника и дипломата Мишеля де Кастельно, сеньора де Мови- сьера (ок. 1517—1592), где упомянута эта дуэль, говорится, что противником Бюсси был одноглазый старший сержант, служивший в полку Ланкома (Lancosme; у Дюма ошибочно Lauscoue) и име­вший прозвище капитан Паж.

Этот пехотный полк, состоявший из двенадцати рот, был сформи­рован в Пуату 1 марта 1574 г. Бюсси д’Амбуазом, но в следующем году отнят у него и передан пуатевинскому сеньору де Ланкому (?—?), что стало причиной их взаимной вражды; в 1577 г. полк, стоявший гарнизоном в Бруаже, был расформирован.

27 ... это была Жилонна Гойон, дочь Жака де Матиньона, маршала

Франции, которую все дружески называли Ла Ториньи. — Жилонна де Гойон (ок. 1560—1641) — дочь Жака де Матиньона и его жены с 1558 г. Франсуазы де Дайон; с 1578 г. жена Пьера д'Аркура (1550—1627).

Однако вовсе не она, а некая Мельшиора де Ториньи (ок. 1550- после 1606), подруга детства Маргариты де Валуа, была с 1561 г. ее фрейлиной; наполовину итальянка, она стала в 1580 г. женой испанского дворянина Оливье Диобахо, шталмейстера королевы Наваррской.

Матиньон, Жак II де Гойон, барон де Ториньи (1525—1598) — французский государственный и военный деятель, полководец времен Религиозных войск, маршал Франции (1576); наместник Нормандии (1559), губернатор Гиени (1584), мэр Бордо в 1585— 1598 гг.

... отправилась к одному из своих кузенов по имени Шатела. — Све­дений об этом персонаже (Chatelas), упоминаемом в «Мемуарах» Маргариты Валуа, найти не удалось.

28 ... использовавшему в качестве предлога охоту в окрестности Сан-

лиса ... — Санлис — старинный город в Пикардии, в 40 км к северо-востоку от Парижа, в соврем, департаменте Уаза.

... два офицера герцога Алансонского, Ла Ферте и Авантиньи, кото­рые ехали к герцогу, столкнулись со слугами г-на де Шатела ... — Ла Ферте — Клод д'Этамп, сеньор де Ла Ферте-Эмбо (ок. 1526—1591), капитан гвардейцев герцога Алансонского, убитый в сражении при Авалоне, в Бургундии.

Авантиньи — Луи д’Авантиньи, сеньор де Ла Брюнеллери (7—1590), камергер герцога Алансонского.

29 ... я всегда доверял только вам, моей жене и моей дочери. — Женой

Карла IX с 1570 г. была принцесса Елизавета Австрийская (1554— 1592), дочь императора Максимилиана II (1527—1576; император с 1564 г.) и его супруги с 1548 г. Марии Австрийской (1528—1603), родившая от него лишь одного ребенка — дочь Марию Елизавету (1572—1578), которая умерла в возрасте шести лет, пережив отца всего на четыре года.

... одним духом домчался до Гиени. — Гиень — историческая область на юго-западе Франции, ограниченная Бискайским заливом на западе, Пиренеями на юге и Луарой на севере и примерно соот­ветствующая известной с древних времен Аквитании; название ее, вошедшее в употребление в сер. XIII в. и явившееся искажением топонима «Аквитания», служило для обозначения французских владений королей Англии.

... написал ей, по словам автора «Исторических мемуаров и сужде­ний», весьма вежливое письмо ... — Имеются в виду шести­томные «Исторические мемуары, суждения и забавные истории о королевах и регентшах Франции» («M6moires historiques, critiques et anecdotes des reines et r6gentes de France»; 1763—1776) француз­ского историка и адвоката Жака Франсуа Дрё де Радье (1714—1789); об этом письме Генриха Наваррского к Маргарите Валуа говорится в пятом томе указанного сочинения (стр. 158).

... приказав, как уверяют, убить своего врага Дю Га. — Дю Га (du Guast) — Луи Беранже дю Га (ок. 1545—1575), именовавшийся также Ле Га (Le Gas), фаворит герцога Генриха Анжуйского, капи­тан королевской гвардии; был злодейски убит у себя дома, ночью, 31 октября 1575 г., по наущению смертельно ненавидевшей его Маргариты Валуа.

... Если верить Брантому, «этот Дю Га был самым превосходным человеком своего времени». — Брантом, Пьер де Бурдей, аббат и сеньор де (ок. 1538—1614) — французский писатель-мемуарист, автор прославленных книг «Жизнеописания великих французских полководцев» («Les vies des grandes capitaines fran^ais») и «Жизне­описания галантных дам» («Les vies des dames galantes»), изданных лишь спустя много лет после его смерти, в 1665—1666 гг.

30 ... Дю Га был убит ... Гийомом Дюпра, бароном де Витто. — Витто,

Гийом дю Пра, барон де (7—1583) — французский дворянин, зна­менитый бретер; был убит на дуэли 7 августа 1583 г.

... Депорт, автор очаровательной вилланеллы «Пастушка Розетта» ... — Депорт, Филипп (1546—1606) — французский поэт эпохи барокко, прозванный французским Тибуллом и осыпанный милостями короля Генриха III; аббат, придворный чтец и государ­ственный советник. Одно из самых известных его сочинений — упомянутая вилланелла (букв, «деревенская песня»; разновидность пасторали, стихотворение, предназначенное для пения и состоя­щее из нескольких незатейливых куплетов, обычно с повторением последней строки), начинающаяся словами «Розетта, за недолгую разлуку // Переменилось сердце ваше ...» («Rosette, pour un peu d'absence // Votre coeur vous avez chang6»).

... Александр Македонский устоял перед чарами жены и дочерей Дария, а Сципион — прелестной испанки, невесты Аллуция, имя которой история забыла сохранить для нас; Октавиан устоял перед чарами Клеопатры, а Наполеон — Луизы Прусской. — Александр Македонский (356—323 до н.э.) — царь Македонии с 336 г. до н.э., сын Филиппа II (382—336 до н.э.; правил с 359 г. до н.э.) и его жены, эпирской царевны Олимпиады (ок. 375—316 до н.э.); поко­ритель Греции, Малой Азии, Палестины, Египта, части Индии и других стран; создатель обширной империи, распавшейся после его смерти.

Дарий III Кодоман (ок. 381—330 до н.э.) — царь Персии в 336— 330 гг. до н.э.; последний из династии Ахеменидов, представитель ее боковой линии, правнук Дария II; потерпел поражение от Алек­сандра Македонского в битвах при Иссе (333 до н.э.) и Гавгамелах (331 до н.э.), после чего был убит своими приближенными, а Александр Македонский объявил себя его законным преемни­ком.

В битве при Иссе македонцы захватили семью царя Дария III — его мать Сисигамбис, жену Статиру Старшую и двух дочерей: Ста- тиру Младшую и Дрипетиду; Александр Македонский оказал им царские почести и не притронулся к молодым женщинам, отли­чавшимся необычайной красотой, однако спустя девять лет, в 324 г. до н.э., уже после гибели Дария III, взял в жены одну из них, царскую дочь Статиру.

Сципион — имеется в виду Публий Корнелий Сципион Африкан­ский Старший (ок. 235—183 до н.э.), римский полководец и госу­дарственный деятель; консул 205 и 194 гг. до н.э.; во время Второй Пунической войны (218—201 до н.э.) подчинил Риму большую часть Испании; одержал над Ганнибалом победу при Заме и заклю­чил выгодный мир с Карфагеном; на склоне лет подвергся со сто­роны своих политических противников оскорбительному обвине­нию в денежных злоупотреблениях и был вынужден уединиться в своем поместье в Кампании, где и умер.

Аллуций — персонаж труда знаменитого древнеримского историка Тита Ливия (59 до н.э.—17 н.э.) «История Рима от основания Города» (XXVI, 50), знатный кельтиберский юноша, который во время Второй Пунической войны был союзником Карфагена, однако, тронутый великодушием Сципиона, вернувшего ему без выкупа его плененную невесту, юную девушку редкой красоты, дочь Индибилиса, царя илергетов, принял сторону Рима.

Октавиан Август — Гай Октавий (63 до н.э.—14 н.э.), внучатый племянник и приемный сын Юлия Цезаря, принявший в 44 г. до н.э. по акту усыновления имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, едино­лично правивший Римом с 31 г. до н.э. и именовавшийся с 27 г. до н.э. императором Цезарем Августом; эпоха его правления — «век Августа» — считалась «золотым веком», временем умиротворения и отдохновения страны после кровопролитных гражданских войн, периодом расцвета искусств.

Клеопатра VII (69—30 до н.э.) — египетская царица, правившая с 51 г. до н.э.; дочь Птолемея XII Авлета (ок. 117—51; царь с 80 г. до н.э); была известна своей красотой, образованностью и любов­ными похождениями; возлюбленная Юлия Цезаря во время его пребывания в Египте в 48—47 гг. до н.э., а через три года после его гибели — Марка Антония; после поражения в войне с Октавианом оказалась в плену у него и вскоре покончила с собой (согласно легенде, дала укусить себя змее).

Наполеон Бонапарт (1769—1821) — французский государственный деятель и полководец, реформатор военного искусства; во время Революции — генерал Республики; в ноябре 1799 г. совершил госу­дарственный переворот и при формальном сохранении республи­канского образа правления получил всю полноту личной власти, установив т.н. режим Консульства; в 1804 г. стал императором под именем Наполеона I; в апреле 1814 г., потерпев поражение в войне против коалиции европейских держав, отрекся от престола и был сослан на остров Эльбу в Средиземном море; весной 1815 г. нена­долго вернул себе власть (в истории этот период называется «Сто дней»), но, потерпев окончательное поражение, был сослан на остров Святой Елены, где и умер.

Луиза Прусская — Луиза Августа Вильгельмина Амалия (1776— 1810), урожденная принцесса Мекленбург-Стрелицкая, королева Пруссии, с 1793 г. первая жена Фридриха Вильгельма III (1770— 1840; король с 1797 г.), знаменитая красавица, яростная против­ница Наполеона и зачинщица Русско-прусско-французской войны 1806—1807 гг., окончившейся полным разгромом Пруссии; 6 июля 1807 г., во время мирных переговорах в Тильзите, встретилась с Наполеоном и, пользуясь своим необычайным женским обаянием, пыталась добиться для побежденной Пруссии более мягких усло­вий мирного договора, но не преуспела в этом.

31 ... Лавры победительницы достались красавице Дейель. — Дейель

(?—?) — фрейлина Маргариты Валуа, гречанка с острова Кипр, любовница Генриха IV, которая ок. 1590 г. стала женой норманд­ского дворянина Жана д’Эмери (?—?) и которую часто путают с Викторией д’Айель (д’Айала; 1553—после 1884), фрейлиной коро­левы Екатерины Медичи с 1573 г., входившей в ее «летучий эска­дрон», испанкой по происхождению, ставшей в 1580 г. женой ман- туанского дворянина Камилла де Фьерра (ок. 1513—1594).

... она играла на развалинах Амафунта, Пафоса и Идалиона ... — Амафунт (Аматус) — античный портовый город на южном берегу Кипра, в 40 км к западу от Ларнаки, основанный в 750 г. до н.э. финикийцами.

Пафос — древний город на юго-западе Кипра.

Идалион — город, существовавший в древности в центральной части Кипра, вблизи нынешней Никосии.

В древности все эти города были важнейшими местами поклоне­ния Афродиты.

... когда в 1571 году остров был захвачен и разграблен турками, ей удалось спастись на венецианской галере. — В 1571 г., в ходе Четвер­той Турецко-венецианской войны (1570—1573), Кипр, с 1489 г. принадлежавший Венецианской республике, был захвачен турками и оставался владением Оттоманской империи вплоть до 1878 г.

... Она и г-жа де Сов ... были двумя красивыми и ловкими особами, которых во время своей поездки в Гасконь в 1578 году использовала королева-мать, чтобы развлекать Генриха IV. — Госпожа де Сов — баронесса де Сов (1551—1617), известная фигура французского королевского двора, урожденная Шарлотта де Бон-Самблансе, в первом браке (1569) супруга государственного секретаря Симона Физа, барона де Сова (ок. 1535—1579), придворная дама королевы Маргариты Наваррской, любовница герцога Алансонского, Ген­риха Наваррского и Генриха де Гиза.

... она обольстила советника Пибрака, пользовавшегося громкой известностью, которую принесли ему его моральные катрены, напе­чатанные за четыре года до этого. — Пибрак, Ги дю Фор, сеньор де (1529—1586) — известный французский юрист, дипломат и поэт; с 1562 г. один из трех представителей французского короля на Трентском соборе; с 1565 г. генеральный адвокат Парижского пар­ламента, с 1570 г. государственный советник; автор сборника моральных четверостиший, опубликованного впервые в 1574 г. под названием «Пятьдесят катренов, содержащих правила и наставле­ния, полезные в человеческой жизни и сочиненные в подражание Фокилиду, Эпихарму и другим древнегреческим поэтам» («Cinquante quatrains, contenans pr6ceptes et enseignemens utiles pour la vie de Thomme, compos6s A 1’imitation de Phocylides, d’Epicharmus et autres anciens роё1е$ grecs»; 1574) и имевшего большой успех: в издании 1576 г. было уже сто двадцать шесть катренов.

... Мессир Ги дю Фор, сеньор де Пибрак, в звании наместника сене­шаля представлявший Францию на Трентском соборе и защищавший на нем свободы Галликанской церкви, был весьма важным челове­ком ... — Трентский (Тридентский) собор — вселенский собор католической церкви, заседавший в городе Тренто (лат. Тридент) на севере Италии с 1545 по 1563 гг. и имевший целью дать ответ реформационному движению; считается отправной точкой Контр­реформации.

... потом был послан им защищать интересы католиков на перегово­рах в Пераке ... — Имеются в виду мирные переговоры между королем Генрихом Наваррским и Екатериной Медичи, происхо­дившие в Нераке в начале 1579 г. и завершившиеся подписанием Неракского договора 28 февраля 1579 г.

32 ... королева-мать уехала в Лангедок ... — Лангедок — обширная

историческая область на юге Франции, с главным городом Тулуза, охватывающая территории нынешних департаментов Ардеш, Гар, Од, Тарн, Лозер и часть территории департаментов Верхняя Луара, Верхняя Гаронна, Арьеж и Восточные Пиренеи; к французской короне отошла в 1271 г.

... Затем появилась мадемуазель де Тиньонвиль, дочь Лорана де Мон- тюана. — Жанна дю Монсо де Тиньонвиль (ок. 1555—1596) — любовница Генриха Наваррского в 1577—1578 гг., дочь Лансело дю Монсо (Lancelot du Monceau, а не Laurent du Montuan; ?—?), сеньора де Тиньонвиля, и его жены Маргариты де Сельв (ок. 1528—ок. 1590); в 1581 г. стала женой Франсуа Жана Шарля, барона де Пардайяна (7—1598).

... Подлинность ей придают свидетельства Сюлли и д'Обинье. — Сюлли, Максимилиан де Бетюн, барон де Рони, герцог де (1559— 1641) — французский государственный деятель, ближайший сорат­ник короля Генриха IV, главноуправляющий финансами (1597— 1610), главный начальник артиллерии (1599—1610), губернатор провинции Пуату (с 1603 г.), маршал Франции (1634); автор мно­готомных мемуаров (впервые они были напечатаны тайно, в его замке Сюлли, ок. 1638 г.).

... Король Наваррский ... уехал в Беарн якобы для того, чтобы уви­деться со своей сестрой. — Имеется в виду Екатерина Наваррская (1559—1604) — герцогиня д’Альбре и графиня д’Арманьяк, родная сестра Генриха IV, стойкая кальвинистка, которой он доверил управление Беарном; в 1599 г., в возрасте сорока лет, вышла замуж за наследника лотарингского престола Генриха (1563—1624), ста­вшего под именем Генриха II герцогом Лотарингским в 1608 г., но вскоре умерла; заметим, что ее гувернанткой была Маргарита де Сельв, мать Жанны де Тиньонвиль.

33 ... Она была внучкой несчастного Самблансе, казненного в царство­

вание Франциска I ... — Самблансе, Жак де Бон, сеньор де (ок. 1445—1527) — главноуправляющий финансами при короле Франциске I; обвиненный в растрате государственных средств, был повешен 12 августа 1527 г. на Монфоконской виселице.

... очаровательным именем «госпожа де Сов» была обязана своему мужу Симону де Физу, барону де Сову. — Симон Физ, барон де Сов (ок. 1535—1579) — французский государственный деятель, выходец из крестьянской семьи; с 1559 г. личный секретарь Екатерины Медичи; в 1563 г. купил поместье и титул барона де Сова; в 1567— 1579 гг. государственный секретарь по иностранным делам, с 1573 г. губернатор Монпелье; на Шарлотте де Бон-Самблансе женился в 1569 г.

34 ... внесла на минуту разнообразие в сердце короля, оказавшегося вдали

от своей Цирцеи, чары которой теряли на удалении свою силу. — Цирцея — персонаж древнегреческой мифологии и «Одиссеи» Гомера, волшебница, заманившая Одиссея на свой остров и обра­тившая его спутников в свиней.

... во время своей поездки в Ажен король влюбился в Катрин де Люк. — Ажен — город в Аквитании, столица исторической области Аженуа и центр епархии; ныне административный центр департа­мента Ло-и-Гаронна.

Катрин де Люк (7—7) — дочь врача из Ажена, на короткое время ставшая в 1579 г. любовницей Генриха Наваррского и родившая от него ребенка.

35 ... зачастую и между Фронтенаком и д'Обинье ... — Фронтенак,

Антуан де Бюад, сеньор де (7—1626) — друг и соратник Генриха Наваррского, в 1594—1610 гг. комендант Сен-Жермен-ан-Ле, с 1607 г. барон, а с 1622 г. граф де Поллюо.

36 ... мне случилось спать в гардеробной комнате моего господина вме­

сте со сьером де Ла Форсом (тем самым Комоном, который чудом спасся в Варфоломеевскую ночь и умер в 1652 году, в звании маршала Франции и в возрасте девяноста трех лет, и приключение которого Вольтер описал в столь скверных стихах) ... — Ла Форс, Жак Ном- пар де Комон, первый герцог де (1558—1652) — французский вое­начальник и мемуарист, маршал Франции (1622), в 1637 г. возве­денный в достоинство герцога и пэра; во время Варфоломеевской ночи, будучичетырнадцатилетним юношей, сумел спастись, при­творившись убитым и оставшись лежать рядом с мертвыми телами отца и старшего брата; позднее состоял на службе у Генриха Наваррского и участвовал в сражениях Религиозных войн; его четырехтомные мемуары впервые были изданы в 1843 г.

Вольтер (настоящее имя — Франсуа Мари Аруэ; 1694—1778) — французский писатель, поэт, философ; выдающийся деятель эпохи Просвещения; сыграл большую роль в идейной подготовке Вели­кой Французской революции.

Вольтер рассказывает о чудесном спасении юного Комона в ту страшную ночь во второй песни своей написанной александрий­ским стихом эпической поэмы «Генриада» («La Henriade»; 1723), которая посвящена Генриху IV и создана в подражание «Илиаде» Гомера и «Энеиде» Вергилия.

...На смену Катрин де Люк пришла жена Пьера Мартиниуса, кото­рую по имени мужа называли Мартина. — Пьер Мартиниус (Martinius; в оригинале ошибочно Martinus; ок. 1530—1594) — французский ученый-гебраист, уроженец Наварры, автор «Грам­матики древнееврейского языка» (1591), преподававший в коллеже Ла-Рошели и латинизировавший свою фамилию Мартине (Martinez).

... великая слава о ее красоте, заставившей влюбиться в нее Дюфе, канцлера Наварры ... — Дюфе — Мишель Юро де Л’Опиталь, сеньор дю Фе (1559—1592), французский государственный деятель, кальвинист, канцлер Наварры в 1588—1592 гг.

... Анна де Бальзак, дочь Жана де Бальзака, сеньора де Монтегю, управляющего финансами дома Конде. — Анна де Бальзак (?—?) — любовница Генриха IV в 1579 г., дочь Пьера Жана де Бальзака (1545—1581), сеньора де Монтегю (Montaigu, или Montagu — Мон­тагю), и его жены Мадлен Оливье де Лёвиль (?—?).

... Она вышла замуж за Франсуа де Л'Иля, сеньора де Треньи ... — Франсуа де Л’Иль-Адам, сеньор де Треньи (7—1611) — комендант Бастилии (1594), первый муж Анны де Бальзак (1595), после смерти которого она вышла замуж за Луи Сегье, барона де Сен- Брисона (7—1663), прево Парижа (1653).

37 ... Арнодина, довольно любопытные сведения о которой можно найти

на странице 129 первого тома «Вероисповедания Санси». — «Като­лическое вероисповедание сьёра де Санси» («La Confession catholique du sieur de Sancy»; 1627) — памфлет Агриппы д’Обинье, высмеивающий перешедшего в католицизм видного французского политического деятеля и дипломата Никола де Арле, сьёра де Санси (1546—1629) и изданный впервые в 1660 г.; Арнодина названа там шлюхой ловчего де Бросса, от которой Генрих IV под­цепил площиц (лобковых вшей).

... Затем мадемуазель де Ребур, дочь президента Кале. — Маргарита де Ребур (ок. 1559—1582) — фрейлина Маргариты Валуа, дочь Этьенна де Ребура, королевского судьи в Кале, а затем президента палаты косвенных налогов Парижского парламента.


... она умерла в Шенонсо. — Шенонсо — королевская резиденция в Турени, на реке Шер.

...Ее сменила Франсуаза де Монморанси-Фоссё, более известная под именем Прекрасная Фоссёза. — Франсуаза де Монморанси- Фоссё (1566—1641) — пятая, младшая дочь Пьера I де Монмо­ранси, барона де Фоссё (ок. 1535—ок. 1586), и его жены с 1553 г. Жаклин д’Авогур (ок. 1535—ок. 1599); в 1579—1582 гг. фрейлина Маргариты Валуа, ставшая любовницей Генриха Наваррского; в 1596 гг. вышла замуж за Франсуа де Брока, барона де Сен-Мара (ок. 1560-1601).

... забывали о проповеди и мессе, Лютере и папе ... — Лютер, Мартин (1483—1546) — основоположник Реформации в Германии, начало которой положило его выступление в 1517 г. в городе Виттенберге с тезисами против основных догматов католицизма; основатель одного из течений протестантизма — лютеранства.


38

... они расстались по обоюдному согласию: Генрих — чтобы стать любовником графини де Гиш, а Фоссёза — чтобы выйти замуж за Франсуа де Брока, сеньора де Сен-Мара. — Графиня де Гиш — име­ется в виду Диана д’Андуэн, графиня де Грамон (1554—1620), супруга (с 1568 г.) Филибера де Грамона (1552—1580), графа де Гиша, фаворита короля Генриха III, овдовевшая в 1580 г. и вскоре ставшая любовницей короля Генриха Наваррского (их связь про­должалась с 1583 по 1591 гг.); в честь героини средневекового рыцарского романа «Амадис Галльский» получила прозвание Пре­красная Коризанда.


39

...Ле Пен, ревностный гугенот, управляющий у короля Наваррского, отдавал приказ поднять замковый мост. — Ле Пен — Жак Лалье, сеньор дю Пен (7—1592), с 1572 г. личный секретарь и советник Генриха Наваррского, управляющий его финансами, имевший на него большое влияние.

... Стоя у власти, гугеноты проявляли себя не меньшими гонителями инакомыслящих, чем католики, доказательством чему служит сожжение на костре несчастного Сервета в Женеве. — Сервет, Мигель (ок. 1511—1553) — испанский богослов, врач, ученый; выступал с критикой христианских догматов и вел острую поле­мику по богословским вопросам с Жаном Кальвином; подвергался преследованиям как со стороны католиков, так и со стороны последователей Кальвина; направлясь в Неаполь, был схвачен по дороге, в Женеве, кальвинистами, обвинен ими в ереси и сожжен на костре 27 октября 1553 г.

... он проникся к ней той глубокой враждебностью, какая впослед­ствии продиктует д’Обинье «Сатирический развод» ... — Как уже было сказано выше, прежде считалось, что памфлет «Сатириче­ский развод» (см. примеч. к с. 19), написанный от имени Ген­риха IV, является сочинением д’Обинье.


40

... Бирону это стало известно ... — Бирон — Арман де Гонто, барон де Бирон (1524—1592), французский военачальник, маршал Фран­ции (1577), один из главных полководцев католиков в эпоху Рели­гиозных войн, королевский наместник в Гиени; после смерти Ген­риха III одним из первых перешел на сторону Генриха Наварр­ского; погиб во время осады Эперне.

... из всех ленивых королей, каких Франция насчитывает за свою историю — а число их велико! — он больше, чем кто бы то ни было, желал покоя. — «Ленивыми королями» называли последних франк­ских королей из династии Меровингов (ок. 481—751), которые

554


правили лишь номинально, тогда как реальная военная, админи­стративная и судебная власть находилась в руках майордома — начальника королевского двора. В 751 г. наследственный майордом Пипин Короткий (ок. 714—768) низложил Хильдерика III (ок. 714—ок. 754; король с 743 г.), последнего из Меровингов, и стал первым франкским королем из династии Каролингов.

... Жуайёз, любимейший фаворит Генриха III, находился с миссией в Риме ... — Жуайёз — Анн де Жуайёз, барон д’Арк (1560—1587), один из любимейших фаворитов Генриха III, осыпанный его милостями; первый герцог де Жуайёз (1581), адмирал Франции (1582), губернатор Нормандии (1583); активный участник Религи­озных войн; после разгрома католиков в битве при Кутра (20 октя­бря 1587 г.) пытался сдаться в плен, но был убит гугенотами, мстившими ему за его жестокость.

41 ... политические и частные секреты из числа тех, какие раскрывает

нам «Остров гермафродитов» и другие памфлеты того времени. — «Остров гермафродитов» («L’tsle des Hermaphrodites») — сатириче­ский роман, высмеивающий нравы двора короля Генриха III, пер­вая антиутопия, написанная на французском языке; впервые был издан в Париже в 1605 г.; его автором считается французский писатель и переводчик Артю Тома, сьёр д’Амбри (?—после 1614).

... этими двумя горничными были г-жа де Дюра и мадемуазель де Бетюн. — Госпожа Дюра — Маргарита де Грамон (?—?), придвор­ная дама королевы Наваррской, с 1572 г. супруга Жана Дюрфора, виконта де Дюра (7—1587), дочь видного протестантского полко­водца Антуана I де Грамона (1526—1576) и его жены с 1549 г. Элен де Клермон, сестра Филибера де Грамона, графа де Гиша.

Мадемуазель де Бетюн (B6thune) — биографических сведений об этой фрейлине Маргариты Наваррской найти не удалось.

... Между Сен-Клером и Палезо капитан гвардейцев по имени Солерн, сопровождаемый отрядом аркебузиров, остановил дорожные носилки королевы ... — Палезо — город в Иль-де-Франсе, в 17 км к юго- западу от центра Парижа, на пути в Шартр, в соврем, департа­менте Эсон.

Сен-Клер (соврем. Гоме-ле-Шатель) — селение в 12 км к юго- западу от Палезо, на пути в Шартр.

Солерн (Solern) — немецкий офицер на французской службе (воз­можно, Sohlern — Золерн), биографических сведений о котором найти не удалось. Известно, что другим капитаном, участвова­вшим в нападении на экипаж Маргариты Наваррской, которая покинула Париж 8 августа 1583 г., был Никола де Гримонвиль, сеньор де Ларшан, ставший в декабре того же года одним из пер­вых кавалеров ордена Святого Духа.

... препроводил обеих в качестве пленниц в аббатство Ферьер близ Монтаржи ... — Аббатство Ферьер — старинное бенедиктинское аббатство святого Петра и святого Павла, находившееся в городке Ферьер (с 2001 г. Ферьер-ан-Гатина) в центральной части Фран­ции, в 13 км к северу от Монтаржи, в соврем, департаменте Луаре; основанное в VII в., оно было закрыто в годы Французской рево­люции.

Монтаржи — город в центральной части Франции, в ПО км к югу от Парижа, в соврем, департаменте Луаре.

... Мезре и Барилла добавляют даже, что при этом допросе присут­ствовал король ... — Мезре, Франсуа Эд де (1610—1683) — фран­цузский историк и королевский историограф, автор трехтомной «Истории Франции, от Фарамонда до нынешнего времени»

(«Histoire de France, depuis Faramond jusqu’A maintenant»; 1643— 1651), благодаря ее патриотическому пафосу остававшейся чрезвы­чайно популярной вплоть до XIX в.; член Французской академии (1648), а с 1675 г. ее непременный секретарь.

Варилла, Антуан (1624—1696) — французский историк, королев­ский историограф (1660—1670), автор многих трудов, в том числе многотомной «Истории Франции», в которой описаны царствова­ния французских королей от Людовика XI до Генриха IV.

... Генрих Наваррский охотился вблизи Сент-Фуа ... — Сент-Фуа (Sainte-Foix) — вероятно, имеется в виду городок Сент-Фуа-ла- Гран (Sainte-Foy-la-Grand) в Аквитании, в соврем, департаменте Жиронда, один из центров кальвинизма.

42 ... Генрих Наваррский тотчас же отправил к французскому королев­

скому двору Дюплесси-Морне ... — Дюплесси-Морне — Филипп де Морне, сеньор дю Плесси-Марли (1549—1623), французский поли­тический деятель и писатель, гугенот, теоретик протестантизма, один из образованнейших людей своего времени, входивший в число ближайших советников Генриха Наваррского и выполня­вший его дипломатические поручения; в 1589—1621 гг. губернатор Сомюра.

... Генрих обвинил ее в том, что она родила ребенка от Жака Шан- валона ... — Шанвалон, Жак де Арле, сеньор де (Champvallon; у Дюма ошибочно Chevalon; 7—1630) — главный шталмейстер гер­цога Алансонского, любовник Маргариты Наваррской в 1580— 1583 гг.

... этот сын Маргариты, которого Бассомпьер называет «отец Аршанж», а Дюплеи — «отец Анж», стал капуцином, духовником маркизы де Верней и одним из самых озлобленных участников заго­вора, вследствие которого Генрих IV чуть было не лишился жизни, а граф Овернский и д’Антраг были приговорены к смерти. — Бассом­пьер, Франсуа де (1579—1646) — французский военачальник и дипломат; придворный Генриха IV, а затем Людовика XIII; маршал Франции (1622); посол в Испании и Швейцарии; оказался втянут в заговор против кардинала Ришелье, был заключен в Бастилию и находился там с 1631 по 1642 гг.; автор мемуаров, впервые опубли­кованных в 1665 г.

Отец Аршанж — монах-капуцин, духовник маркизы де Верней, слывший плодом любовной связи королевы Маргариты Наварр­ской и Жака де Шанвалона.

Маркиза де Верней — Екатерина Генриетта де Бальзак д’Антраг, маркиза де Верней (1579—1633), дочь Франсуа де Бальзака д’Антрага (ок. 1541—1613), губернатора Орлеана, и его второй жены (с 1578 г.) Мари Туше (1549—1638), бывшей любовницы короля Карла IX; любовница Генриха IV, заменившая ему умер­шую Габриель д’Эстре (1599) и родившая от него сына Гастона Анри де Бурбона (1601—1682) и дочь Габриель Анжелику (1603— 1627); в 1604 г. вместе со своим отцом и сводным братом участво­вала в провалившемся заговоре, имевшем целью признание ее сына дофином в ущерб будущему Людовику XIII, но избежала наказания.

Граф Овернский — Шарль Валуа (1573—1650), с 1589 г. граф Овернский, с 1619 г. герцог Ангулемский, внебрачный сын Карла IX и Мари Туше, сводный брат маркизы де Вернёй, участво­вавший вместе с ней и Франсуа д’Антрагом в заговоре 1604 г.; смертная казнь, к которой он был вначале приговорен за участие в этом заговоре, была заменена пожизненным заключением, но уже в 1616 г. он обрел свободу; оставил интересные «Воспомина­ния о царствованиях Генриха III и Генриха IV», изданные впервые в 1662 г. в Париже.

III

... Тем временем герцог Алансонский скоропостижно скончался в Шато-Тьерри. — Герцог Франсуа Алансонский умер 10 июня 1584 г., в возрасте 29 лет.

Шато-Тьерри — старинный городок на северо-востоке Франции, в Пикардии, в 85 км к северо-востоку от Парижа, на реке Марна, в соврем, департаменте Эна; с 1567 г. являлся владением герцога Алансонского, носившего также титул герцога Шато-Тьерри.

43 ...он умер просто-напросто от болезни, от которой умерли Фран­

циск II и Карл IX и от которой умерли их дед по отцовской линии Франциск I и их дед по материнской линии Лоренцо II Медичи ... — Франциск II (1544—1560) — король Франции с 1559 г., старший сын Генриха II и Екатерины Медичи, скоропостижно умерший незадолго до своего семнадцатилетия (то ли от мастоидита, то ли от отита, то ли от менингита).

Лоренцо II Медичи (1492—1519) — старший сын Пьеро II Медичи (1472—1503), главы Флорентийской республики с 1492 г., и его жены с 1487 г. Альфонсины Орсини (1472—1520), герцог Урбин- ский (1516); правитель Флоренции с 1513 г. вплоть до своей пре­ждевременной кончины (вероятно, от сифилиса); внук Лоренцо Великолепного, племянник папы Льва X, отец Екатерины Медичи, королевы Франции.

... Болезнь, привезенная из Америки Христофором Колумбом, причи­нила, несомненно, огромные беды ... — Колумб, Христофор (1451 — 1506) — испанский мореплаватель, по рождению итальянец; пытался найти кратчайший путь в Индию, плывя в западном направлении; в 1492—1504 гг. совершил четыре путешествия и во время их открыл Антильские острова и часть побережья Южной и Центральной Америки; в истории географических открытий счи­тается первооткрывателем Америки, хотя он до самой смерти так и не узнал, что им был открыт Новый Свет, и был убежден, что ему удалось достичь восточных берегов Азии.

Здесь имеется в виду венерический сифилис, первая зарегистри­рованная вспышка заболеваемости которым произошла в Европе в 1495 г. и который стал одной из главных причин смерти в Старом Свете в XVI в.; согласно широко распространенной гипотезе, он был занесен туда из Америки матросами с кораблей Христофора Колумба.

... Генрих III ... по всей вероятности, был сыном кардинала Лота­рингского. — Кардинал Лотарингский — здесь: Людовик II Лота­рингский (1555—1588), французский церковный и политический деятель, активный участник Религиозных войн, младший брат гер­цога Генриха де Гиза и его сподвижник, архиепископ Реймский с 1574 г., ставший кардиналом в 1578 г. и именовавшийся после этого кардиналом де Гизом.

... он был убит в Блуа вместе со своим братом Генрихом де Гизом ... — Блуа — город в центральной части Франции, на Луаре, на полпути между Орлеаном и Туром; в средние века столица одноименного графства; ныне административный центр департамента Луар-и- Шер.

Кардинал де Гиз был убит в замке Блуа, королевской резиденции, где заседали в это время Генеральные штаты (с 16 октября 1588 г. по 16 января 1589 г.), 24 декабря 1588 г., на следующий день после убийства там герцога Генриха де Гиза.

... Генрих послал г-на де Матиньона ... — Отвергнутая как братом, так и мужем, Маргарита Наваррская выступила против них обоих, возобновив отношения с герцогом де Гизом и присоединившись к Католической лиге. Ведя военные действия против Маргариты, которая 19 марта 1585 г. покинула Нерак и засела в принадлежа­вшем ей католическом Ажене, маршал Матиньон (см. примеч. к с. 27), в то время королевский наместник Гиени, действовал от имени Генриха III. Ажен, где вспыхнуло восстание против Марга­риты, был занят войсками Матиньона 25 сентября 1585 г.

... королеве Наваррской хватило времени лишь на то, чтобы сесть верхом позади дворянина по имени Линьерак ... — Линьерак, Фран­суа Робер де (ок. 1535—1613) — бальи Верхней Оверни, сторонник Католической лиги, который по приказу герцога де Гиза помог Маргарите Наваррской бежать 25 сентября 1585 г. из захваченного королевскими войсками Ажена.

... Они ... укрылись в Карла, крепости в горах Оверни, где Марзе, брат Линьерака и комендант этой крепости, предложил убежище королеве. — Карлй — неприступная крепость в горах Оверни, в одноименном селении в Карладском виконтстве, небольшом фео­дальном владении, которое в 1572 г. было включено в приданое Маргариты Валуа; эта крепость, в которой Маргарита Наваррская укрывалась с 30 сентября 1585 г. по 15 октября 1586 г., в 1604 г. была снесена по приказу Генриха IV.

Овернь — историческая область в Центральной Франции (главный город — Клермон-Ферран), охватывающая соврем, департаменты Канталь, Пюи-де-Дом, а также часть департаментов Алье и Верх­няя Луара.

Марзе (Маггё; у Дюма ошибочно Masc6) — Жильбер де Марзе де Линьерак (7—1586), комендант крепости Карлй в 1583—1586 гг.

44 ... она попала в руки маркиза де Канийяка, который препроводил ее

в замок Юсон, стоявший на реке Алье, в шести льё от Клермона. — Канийяк — Жан Тимолеон де Бофор, барон де Монбуасье, маркиз де Канийяк (?—?), с 1584 г. королевский наместник Верхней Оверни, комендант замка Юсон; сын Жана де Бофора, маркиза де Канийяка (7—1589), и его жены с 1565 г. Жильберты де Шабанн, внук Шарлотты де Вьен (1514—после 1585), во втором браке госпожи де Кюртон, гувернантки, а затем придворной дамы Мар­гариты Валуа; в начале 1587 г. перешел на сторону Католической лиги и отдал замок Юсон в руки своей пленницы Маргариты Валуа.

Алье — река в центральной части Франции, длиной 420 км, левый приток Луары.

Юсон — неприступный мощный замок в Оверни, в одноименном селении в соврем, департаменте Пюи-де-Дом, превращенный королем Людовиком XI в государственную тюрьму; с 13 ноября 1586 г. и вплоть до 1605 г. служил местом ссылки Маргариты де Валуа; в 1634 г. был разрушен по приказу кардинала Ришелье. Клермон — имеется в виду Клермон-Ферран, город на юге цен­тральной части Франции, столица Оверни.

... вышла замуж за Филибера де Грамона, графа де Гиша, деда того Грамона, который оставил нам свои восхитительные «Мемуары», написанные пером его шурина Гамильтона ... — Имеется в виду Филибер де Грамон, шевалье, а затем граф де Грамон (1621 — 1707) — французский аристократ, внук Филибера де Грамона (1552—1580), графа де Гиша, и Дианы д’Андуэн; отказавшись от предназначенной ему с юности церковной карьеры, предпочел отправиться в Париж и вступить на военную службу; необычайно красивый, физически крепкий, превосходный фехтовальщик и наездник, он вместе с королевской армией побывал в Италии, уча­ствовал в осаде Турина, воевал во Фландрии и обратил на себя внимание Конде и Тюренна во Франш-Конте (1668) и Голландии (1672); после этого был главным наместником Беарна и губерна­тором провинции Онис; вступив в соперничество с Людови­ком XIV за сердце мадемуазель де Ла Мот-Уданкур, впал в неми­лость и уехал в Англию; там он в 1664 г. женился на красавице Элизабет Гамильтон (1640—1708), сестре Антуана Гамильтона (1646—1720), французского литератора шотландского происхожде­ния, и тот сделал его главным героем своей знаменитой книги «Мемуары графа де Грамона» («M6moires du comte de Grammont»; 1713).

... Ты полагаешь, что я не знаю, кто такие Менодор и Коризанда?! — Менодор (M£nodaure; у Дюма ошибочно M6ridor) — Мено д’Ор, виконт д’Асте (Menaud d’Aure; ок. 1485—1534), получивший титул барона де Грамона благодаря браку (1525) с Клер де Грамон, наследницей барона Франсуа де Грамона; в соответствии с обы­чаями, принятыми в Нижней Наварре, его дети приняли имя и герб Грамонов; отец Антуана I де Грамона (1526—1576), дед Фили­бера де Грамона, графа де Гиша.

... только от моего отца зависело, будет ли он считаться сыном Ген­риха IV... — Отцом графа де Грамона был Антуан II де Грамон (ок. 1572—1644), сын графини де Гиш, вице-король Наварры, по­лучивший в 1643 г. титул герцога де Грамона.

... они имели бы преимущество перед такими людьми, как Сезар де Вандом. — Сезар де Вандом (1594—1665) — внебрачный сын Ген­риха IV и Габриель д’Эстре, узаконенный в 1595 г.; герцог де Ван­дом с 1598 г., герцог де Бофор с 1599 г., губернатор Бретани (1598—1626), великий адмирал Франции (1651), основатель рода Вандомов.

45 ... два или три года спустя после смерти графа де Гиша, погибшего

в 1580 году во время осады Ла-Фера. — Ла-Фер — городок на северо-востоке Франции, в Пикардии, в соврем, департаменте Эна. 29 ноября 1579 г., во время Седьмой Религиозной войны, этот город, в то время сильная крепость, был захвачен кальвинистами под командованием принца де Конде, но уже в следующем году, 12 сентября, после долгой и трудной осады взят королевскими солдатами, которыми командовал маршал Матиньон.

2 августа 1580 г., во время этой осады, сражавшийся под началом Матиньона граф де Гиш был смертельно ранен (ядром ему ото­рвало руку) и спустя несколько дней умер.

... Вчера вечером я приехал в Маран ... — Маран — городок на западе Франции, в исторической области Онис, на берегах реки Севр-Ньортез, в 20 км к северо-востоку от Ла-Рошели и в 12 км от берега Атлантического океана, в соврем, департаменте Примор­ская Шаранта.

Генрих Наваррский много раз в своей жизни останавливался в этом городке. Его письмо к Коризанде, в котором король воспе­вает Маран и выдержки из которого приводит Дюма, датировано 17 июня 1586 г.

... В четверг я уезжаю отсюда и отправляюсь в Пон ... — Пон — городок на западе Франции, в исторической области Сентонж, в соврем, департаменте Приморская Шаранта; находится в 90 км к югу от Марана.

46 ... Их любовные встречи происходили в Мон-де-Марсане. — Мон-де-

Марсан — город на юго-западе Франции, в Гаскони; ныне адми­нистративный центр департамента Ланды; во время Религиозных войн был сильной протестантской крепостью.

... ходила к мессе, сопровождаемая Эспри и малышом Ламбером ... — Эспри — имеется в виду капитан Эспри де Ла Бом (?—?).

... он дал сражение при Кутра, разгромил Жуайёза и убил его. — Кутрй — городок на юго-западе Франции, в Аквитании, в 45 км к северо-востоку от Бордо, в соврем, департаменте Жиронда.

20 октября 1587 г. близ Кутра произошло одно из важнейших сра­жений Восьмой Религиозной войны (1584—1598), в котором Ген­рих Наваррский, стоявший во главе ополчения гугенотов, разгро­мил королевскую армию, которой командовал герцог де Жуайёз (см. примеч. к с. 40). Взятый в плен, герцог де Жайёз был убит выстрелом из пистолета.

47 ... один, как и его отец, звался принцем де Конде, другой — графом

де Суассоном. — Граф де Суассон — Шарль де Бурбон (1566—1612), граф де Суассон, сын Луи I де Бурбона, первого принца де Конде (см. примеч. к с. 9), и его второй жены (с 1565 г.) Франсуазы Орлеанской (1549—1601); сводный брат Генриха де Бурбона, вто­рого принца де Конде (см. примеч. к с. 17); видный полководец времен Религиозных войн; губернатор Бретани (1589), Дофине (1602), Нормандии (1610).

... победа Генриха Наваррского была полной и оба Жуайёза погибли. — В сражении при Кутра погиб не только герцог Анн де Жуайёз, но и его младший брат Клод де Жуайёз (1569—1587), сеньор де Сен- Совёр.

... В январе 1589 года герцог Неверский осадил Ла-Гарнаш, небольшой городок в Нижнем Пуату. — Герцог Неверский — Лодовико де Гон­зага (1539—1595), третий сын герцога Мантуи Федерико II Гонзага (1500—1540; правил с 1519 г.) и его жены с 1531 г. Маргариты Мон- ферратской (1510—1566), в 1565 г. вступивший в брак с Генриеттой Клевской (см. примеч. к с. 22) и с этого времени именовавшийся герцогом Неверским; близкий друг и советник Генриха III; фана­тичный католик, во время Религиозных войн успешно воевавший против гугенотов; в 1588—нач. 1589 гг. командовал королевской армией, действовавшей в Пуату; оставил мемуары.

Ла-Гарнаш — городок на западе Франции, в 54 км к юго-западу от Нанта, в соврем, департаменте Вандея. Герцог Неверский захватил местную крепость, которую обороняли солдаты Генриха Наварр­ского, 14 января 1589 г., после ожесточенной тридцатидневной осады.

Нижнее Пуату — западная часть исторической области Пуату на западе Франции, примерно соответствующая соврем, департаменту Вандея.

48 ... Жер не мог быть послан курьером ... — Жер (Jere, или, как у

Дюма, Yerre) — неясно, о ком здесь идет речь.

... Вскоре Вы услышите обо мне такие же добрые вести, как из Ньора ... — Ньор — город на западе Франции, в Пуату, ныне адми­нистративный центр департамента Дё-Севр; во время Религиозных войн был ареной ожесточенных сражений между гугенотами и католиками, и 28 декабря 1588 г. был захвачен протестантскими войсками, которыми командовали Луи де Сен-Желе (ок. 1512— 1589) и д’Обинье.

...Из Парижа вышли две с половиной тысячи солдат под командова­нием Сен-Поля, чтобы прийти на помощь Орлеану. — Сен-Поль — Франсуа III Орлеанский (1570—1631), граф де Сен-Поль (с 1601 г.), герцог де Шато-Тьерри, пэр Франции, губернатор Орлеана и Блуа, младший сын Леонора Орлеанского (1540—1573), герцога де Лонг­вилл, и его жены с 1565 г. Марии Бурбонской (1539—1601), гра­фини де Сен-Поль.

... король Наваррский встретил г-жу де Гершевиль и влюбился в нее. — Госпожа де Гершевиль — Антуанетта де Пон, маркиза де Гершевиль (ок. 1570—1632), придворная дама Марии Медичи, дочь Антуана де Пон-Риберака (1510—1585) и его второй жены (с 1555 г.) Марии Саломеи де Моншеню (1515—1589), владевшей поместьем Гершевиль; в первом браке жена Анри де Силл и, графа де Рош-Гийона (ок. 1551—1586), а во втором (1594) — Шарля дю Плесси-Лианкура (ок. 1551—1620), графа де Бомона; титул мар­кизы де Гершевиль получила в 1594 г.

... она послала к нему маркиза де Парабера, своего кузена ... — Мар­киз де Парабер — Жан де Бодеан (?—1622), граф де Парабер, мар­киз де Ла-Мот-Сент-Эре, верный соратник Генриха Наваррского, главный наместник Пуату, маршал Франции (1622), умерший через три месяца после получения этого звания.

49 ... выдал ее замуж за Шарля Дюплесси, сеньора де Лианкура, графа

де Бомона ... — Шарль дю Плесси-Лианкур (ок. 1551—1620) — граф де Бомон, губернатор Иль-де-Франса и Парижа в 1607—1620 гг., государственный советник, главный шталмейстер Малой конюшни, кавалер ордена Святого Духа (1583).

... маркиза де Гершевиль, ставшая маркизой де Бомон, была первой придворной дамой, которую король представил Марии Медичи, ста­вшей его женой. — Мария Медичи (1573—1642) — дочь великого герцога Тосканского Франциска (Франческо) I (1541—1587; правил с 1574 г.) и его жены (с 1565 г.) эрцгерцогини Иоганны Австрий­ской (1547—1578); королева Франции, вторая жена Генриха IV (с 1600 г.), мать Людовика XIII; при жизни мужа политическим влиянием не пользовалась; после его убийства (1610) была провоз­глашена регентшей; в 1617 г. в результате государственного пере­ворота и убийства Кончини была отстранена от власти своим сыном Людовиком XIII и его фаворитом, герцогом Люином; при­нимала активное участие в выступлениях знати против короля и Ришелье, пытаясь вернуть себе власть; умерла в изгнании, в Гер­мании.

... сам он запасался терпением благодаря милостям, которые оказы­вала ему Шарлотта дез Эссар, графиня де Роморантен. — Шарлотта дез Эссар (ок. 1580—1651) — внебрачная дочь Франсуа дез Эссара (7—1590), главного наместника Шампани, и Шарлотты де Арле де Шанвалон; любовница Генриха IV с 1607 г., осыпанная его мило­стями и получившая от него титул графини де Роморантен; в 1611 г. стала женой Людовика III Лотарингского, кардинала де Гиза (1575—1621), а после его смерти, в 1631 г., — женой Франсуа Л’Опиталя (1583—1660), сеньора дю Алье.

... у Шарлотты дез Эссар родились две дочери: одна, Жанна Батиста де Бурбон, была официально узаконена в марте 1608 года; другая, Мария Генриетта де Бурбон, умерла 10 февраля 1629 года, будучи аббатисой Шелльской. — Жанна Батиста де Бурбон (1608—1670) — аббатиса Фонтевро с 1637 г.

Мария Генриетта де Бурбон (1609—1629) — аббатиса Шелльская с 1627 г.

... Назначенная в 1635 году аббатисой монастыря Фонтевро, она стала славой своего ордена ... — Фонтевро — одно из самых извест­ных средневековых аббатств Европы, находившееся в одноимен­ном селении на западе Франции, на границе Анжу и Пуату, близ города Сомюра, на территории соврем, департамента Мен-и- Луара; резиденция ордена Фонтевро, основанного в 1101 г. отшель­ником Робером д’Арбриселем (ок. 1047—1117); было одновременно женским и мужским и состояло из отдельных женских и мужских монастырей, но все они, равно как и многочисленные приораты ордена, находились в подчинении его настоятельницы; начиная с 1491 г. пять аббатис Фонтевро назначались из числа представи­тельниц рода Бурбонов, и эпоха правления Жанны Батисты Бур- бонской стала золотым веком ордена; в 1792 г. аббатство было упразднено, а в 1806—1814 г. его здания превращены в исправи­тельную тюрьму, просуществовавшую до 1963 г.; после капиталь­ной реставрации монастырского комплекса, законченной в основ­ном к 1985 г., он стал музейным культурным центром.

... президент Арле издал один из таких указов ... — Вероятно, име­ется в виду либо Ашиль II де Арле (1606—1671) — французский потомственный судейский чиновник, в 1635—1661 гг. докладчик Парижского парламента, сын Ашиля I де Арле (1536—1619), пер­вого президента Парижского парламента в 1582—1611 гг.; либо его сын Ашиль III де Арле (1639—1712) — генеральный прокурор (1667—1689), а затем первый президент Парижского парламента (1689—1707). Впрочем, рассказанный Дюма анекдот обычно свя­зывают с именем Матьё Моле (1584—1656), первого президента Парижского парламента в 1641—1651 гг.

50 ... ее мать вышла замуж за Франсуа де Л'Опиталя, сеньора дю Алье,

«который, — говорит ее историк, — воспринимал ее как вдову принца». — Франсуа Л’Опиталь (1583—1660) — французский вое­начальник, участник Тридцатилетней войны (1618—1648), маршал Франции (1643); граф де Роне (с 1651 г.).

Дюма приводит здесь фразу из упоминавшегося выше сочинения Ж.Ф.Дрё де Радье (см. примеч. к с. 29).

... она родила от кардинала де Гиза шесть детей. — Кардинал де Гиз — здесь: Людовик III Лотарингский (1575—1621), французский политический деятель, третий сын герцога Генриха I де Гиза и его жены с 1570 г. Екатерины Киевской (1548—1633), архиепископ Реймский (1605), кардинал (1615); с 1611 г. состоял в тайном браке с графиней де Роморантен.

... в письме XXVI своей «Исторической музы» Лоре сообщает о ее смерти так ... — «Историческая муза» («La Muse historique») — сборник выпусков рифмованной еженедельной газеты, которую в 1650—1665 гг. издавал в Париже французский поэт Жан Лоре (1595—1665) и которая сообщала читателю светские, литературные и городские новости.

... Страх, — говорит Священное Писание, — есть начало мудрости. — Это несколько укороченная цитата из библейской книги Притчи Соломоновы: «Начало мудрости — страх Господень» (1: 7).

51 ...Их встреча происходила близ Тура, на берегу небольшой реки. —

Тур — старинный город в центральной части Франции, на Луаре; столица исторической области Турень, ныне административный центр департамента Эндр-и-Луара.

... придворные интриганы, такие, как д'О, Вильруа и д'Антраг ... — Д’О — либо Франсуа, маркиз д'О (1551—1594), нормандский дво­рянин, фаворит Генриха III, в 1578—1588 гг. главный наместник Нижней Нормандии и губернатор Кана, затем губернатор Парижа и Иль-де-Франса и главноуправляющий финансами; либо его младший брат Жан д'О (7—1596), сеньор де Ману, капитан коро­левской гвардии, фаворит короля.

Вильруа, Никола IV де Невиль, маркиз де (1542—1617) — француз­ский государственный деятель, государственный секретарь в цар­ствования Карла IX, Генриха III, Генриха IV и Людовика XIII; в правительстве Генриха IV занимал второе место после Сюлли, ведая иностранными делами (1594—1616) и военными (1589—1613); способствовал падению Сюлли в 1611 г. и сам стал после этого первым министром (1611—1614).

... он въехал на узкую и опасную стрелку, которую образует слияние Луары и Шера. — Луара — одна из самых больших рек Франции (длина 1 012 км); берет начало в Севеннских горах на юге Фран­ции, течет на север до Орлеана, затем поворачивает на запад и возле Нанта впадает в Атлантический океан, как бы разделяя страну на две части.

Шер — река в центральной части Франции, длиной 367 км, левый приток Луары, впадающий в нее возле Тура.

... Генрих III находился в это время в замке Плесси-ле-Тур. — Плесси-ле-Тур (первоначально Монтиль-ле-Тур) — замок в селе­нии Ла-Риш (соврем, департамент Эндр-и-Луара в центральной части Франции, в Турени), западном предместье Тура, построен­ный Людовиком XI в 1473 г. и служивший резиденцией короля вплоть до его смерти; при Бурбонах он был предан забвению, а во время Революции почти полностью разрушен.

52 ... Было решено начать осаду Парижа. — 13 мая 1588 г. Генрих III

был вынужден бежать из Парижа, где накануне против него под­нялось восстание, получившее в истории название «День барри­кад», и где власть оказалась в руках герцога де Гиза, и обосновался вначале в замке Сен-Клу, затем в Шартре, потом в Руане и, нако­нец, в замке Блуа, где осенью того же года им были созваны Гене­ральные штаты и где по его приказу 23 декабря был убит герцог де Гиз. После этого убийства, вызвавшего негодование у всех католи­ков, король, которому остались верны лишь несколько городов, укрылся в Туре, но, тем не менее, ему удалось открыть дорогу на мятежную столицу, захватив последовательно Этамп, Питивье и Понтуаз, и 30 июля 1589 г. взять ее в осаду, но уже через день он был убит Жаком Клеманом, и 8 августа Генрих IV был вынужден снять осаду.

...Во время этой осады Жак Клеман убил Генриха III... — Генрих III был заколот в замке Сен-Клу под Парижем 1 августа 1589 г. доми­никанским монахом Жаком Клеманом (1567—1589), ярым католи­ком, действовавшим по наущению Лиги, и на следующий день скончался. Убийца попытался бежать, но был схвачен и заколот королевскими гвардейцами; позднее его тело был четвертовано и сожжено.

... Доминиканец юный Жак Клеман // В Сен-Клу с письмом является с утра ... — Сен-Клу — замок в 10 км к западу от центра Парижа, принадлежавший в описываемое время банкиру Джироламо Гонди (ок. 1550—1604), итальянцу по происхождению; сменив затем много владельцев и став в 1784 г. королевской резиденцией, замок был сожжен немцами в 1870 г., во время Франко-гфусской войны 1870-1871 гг.

... Генрих IVбыл вынужден снять осаду и направиться в Дьеп, чтобы ждать там подкрепления, которое должна была прислать ему коро­лева Елизавета. — Дьеп — старинный портовый город в Верхней Нормандии, в соврем, департаменте Приморская Сена, в 170 км к северо-западу от Парижа, на берегу Ла-Манша.

Елизавета I Тюдор (1533—1603) — английская королева с 1558 г.; дочь Генриха VHI (1491—1547; правил с 1509 г.) и его второй жены (с 1533 г.) Анны Болейн (ок. 1507—1536); покровительствовала промышленности и торговле, с исключительной жестокостью пре­следовала противников англиканства; ко времени ее царствования относится начало превращения Англии в мировую морскую дер­жаву; в годы ее правления была отражена попытка испанского вторжения и усилилась колониальная экспансия.

53 ... Если бы Генрих III сам не был бы в трауре ... — Генрих III носил

в это время траур по матери, умершей 5 января 1589 г. в замке Блуа.

... Пример повиновения, поданный Живри, который бросился к ногам Генриха и воскликнул: «Государь, вы король храбрецов, и одни лишь трусы покинут вас!» ... — Живри, Анн д’Англюр, барон де (ок. 1560—1594) — французский военачальник, сподвижник Ген­риха IV, боровшийся вместе с ним против Католической лиги; был убит во время осады Лана.

... Он победил в сражении при Арке. — Арк (с 1882 г. Арк-ла- Батай) — селение на севере Франции, в Верхней Нормандии, в соврем, департаменте Приморская Сена, в 6 км к юго-востоку от Дьепа.

С 15 по 29 сентября 1589 г. близ Арка шло сражение между армией Генриха IV и лигистами под командованием Карла де Майена (см. примеч. к с. 22). Новому королю удалось одержать победу в этой многодневной битве лишь благодаря прибытию 23 сентября пяти­тысячного английского подкрепления, присланного Елизаветой I.

... он пишет Крийону знаменитую записку ... — Крийон, Луи де Бальб де Бертон де (1543—1615) — один из самых известных и хра­брых французских военачальников своего времени, главнокоман­дующий пехотой; убежденный католик, во время войны Ген­риха III с Лигой вставший на сторону короля; в 1589 г. поддержал Генриха IV и стал его сподвижником и другом, участвовал в сра­жении при Иври (1590) и осаде Парижа.

... позволил своим легким отрядам совершить атаку, которая оста­новилась только на середине Нового моста, построенного в 1578 году Дюсерсо ... — Новый мост соединяет остров Сите с правым и левым берегами Сены; считается старейшим в Париже; строитель­ство его начали при Генрихе III в 1578 г., а закончили в 1607 г. при Генрихе IV. Автором проекта моста был архитектор Батист Андруэ Дю Серсо (ок. 1545—1590), но в 1588 г. строительство моста было прервано из-за событий Религиозных войн и возобновилось лишь в 1599 г., когда руководить им стал архитектор и предприниматель Гийом Маршан (ок. 1530—1605).

... Атака остановилась в том самом месте, где позднее была уста­новлена статуя Генриха IV. — Бронзовая конная статуя Генриха IV, работу над которой по заказу Марии Медичи начал итальянский скульптор Джамболонья (1529—1608), а закончил его ученик Пье­тро Такка (1577—1640), была установлена на западной оконечно­сти острова Сите, на небольшой эспланаде у Нового моста, в 1614 г. и стояла там до Революции, пока ее не уничтожили в 1792 г.; во время Реставрации, в 1818 г., на прежнем месте была установ­лена копия этой статуи, созданная французским скульптором Франсуа Фредериком Лемо (1772 — 1827).

54 ... появился Эгмонт с испанской армией. — Эгмонт — граф Филипп

Эгмонт (1558—1590), знатный нидерландский дворянин, сын графа Ламораля Эгмонта (1522—1568), испанского военачальника и нидерландского государственного деятеля, казненного по приказу герцога Альбы (1507—1582), испанского наместника Нидерландов в 1567—1573 гг.; верой и правдой служил испанской короне и в 1589 г. был послан во Францию на помощь Католической лиге; погиб в сражении при Иври.

... стали преследовать Генриха IV, которого они догнали на равнинах Иври ... — Иври (соврем. Иври-ла-Батай) — городок на севере Франции, в Верхней Нормандии, в соврем, департаменте Эр, в 65 км к западу от Парижа.

14 марта 1590 г. близ Иври произошло сражение, в котором армия Генриха IV разгромила войска Католической лиги, находившиеся под командованием Карла де Майена.

... накануне он в присутствии всей армии жестокими словами обидел одного из самых храбрых своих соратников, полковника Шом­берга ... — Шомберг, Теодор фон (7—1590) — немецкий полковник, командир рейтаров Генриха IV, погибший в сражении при Иври.

55 ...По пути он приступом захватил Мант. — Мант (соврем. Мант-

ла-Жоли) — город на севере Франции, на левом берегу Сены, в 55 км к северо-западу от Парижа, на границе Иль-де-Франса и Нормандии, в соврем, департаменте Ивелин.

... в Гаскони его звали мельником с мельницы Барба- сты. — Барбаста (Barbaste; у Дюма ошибочно Bubaste) — селение в Гаскони, в соврем, департаменте Ло-и-Гаронна, в 6 км к северо- западу от Нерака; там находилась мельница, построенная в 1308 г. на берегу небольшой реки Желизы и одновременно являвшаяся крепостью, которая контролировала построенный еще римлянами стратегически важный мост через эту реку; мельница принадле­жала Генриху Наваррскому, любившему называть себя «мельником с мельницы Барбасты».

... У Монмартра ... находилось аббатство, а в аббатстве пребывала юная девушка по имени Мари де Бовилье, дочь графа Клода де Сент- Эньяна и Мари Бабу де Ла Бурдезьер. — Бенедиктинский женский монастырь на Монмартре, основанный в 1133 г. королем Людови­ком VI Толстым (1081—1137; правил с 1108) и его женой с 1115 г. Аделаидой Савойской (ок. 1100—1154), был закрыт в 1792 г. и спу­стя два года разрушен до основания.

Мари Катрин де Бовилье (ок. 1574—1657) — двоюродная сестра Габриель д’Эстре, монахиня, ставшая в 1590 г. любовницей Ген­риха IV; в 1598—1657 гг. настоятельница Монмартрского мона­стыря, возродившая его славу и способствовавшая его процвета­нию.

Клод де Бовилье, граф де Сент-Эньян (1542—1583) — губернатор Анжу и бальи Блуа; погиб во время захвата Антверпена в 1583 г.

Мари Бабу де Ла Бурдезьер (7—1582) — старшая дочь Жана Бабу де Ла Бурдезьера (1511—1569) и его с 1539 г. жены Франсуазы Роберте (1519—7), родная тетка Габриель д’Эстре, с 1559 г. жена Клода де Бовилье.

... Род Ла Бурдезьер, к которому принадлежала и Габриель д'Эстре ... — Габриель д’Эстре (ок. 1573—1599) — любовница и фаворитка Генриха IV с 1591 г., родившая от него трех детей и по­лучившая титулы маркизы де Монсо и герцогини де Бофор; чет­вертая дочь Антуана д’Эстре (ок. 1529—1609), губернатора Иль-де- Франса и главнокомандующего артиллерией, и его жены с 1559 г. Франсуазы де Ла Бурдезьер (ок. 1542—1592).

56 ... Некая жительница Буржа, вдова то ли прокурора, то ли нота­

риуса, купила у старьевщика потертый камзол ... — Дюма излагает далее версию Таллемана де Рео о происхождении рода Бабу де Ла Бурдезьер, которая, однако, не совсем точна. На самом деле, все обстояло так: Франсуаза Ра (?—ок. 1543), жительница Буржа (город в центральной части Франции, столица исторической провинции Берри, ныне административный центр департамента Шер), дочь королевского прокурора, ставшая в 1483 г. женой буржского нота­риуса Лорана Бабу (?—до 1504), сеньора де Живри, овдовела и в 1504 г. вышла замуж за вдовца Жана Сал£, сеньора де Визи (?—?), главного судью Буржа в 1492—1509 гг. и мэра этого города в 1496, 1504 и 1511 гг.; ее сын от первого брака Филибер Бабу (ок. 1484— 1557) женился в 1510 г. на Мари Годен (ок. 1495—1580), любовнице короля Франциска I, подарившего ей замок Ла-Бурдезьер, и именно он, а не его отчим Жан Салй, стал носить имя Бабу де Ла Бурдезьер.

57 ... Одна из носительниц имени Ла Бурдезьер похвалялась, что она

была любовницей папы Климента VII, императора Карла V и короля Франциска I. — Имеется в виду упомянутая выше Мари Годен, жена Филибера Бабу де Ла Бурдезьера, прабабка Габриель д’Эстре.

Климент VII (в миру — Джулио Медичи; 1478—1534) — римский папа с 1523 г., племянник Лоренцо Великолепного, внебрачный узаконенный сын его брата Джулиано Медичи (1543—1478), уби­того во время заговора Пацци, и флорентийской горожанки по имени Фьоретта Горини.

IV 

... Воспитывалась она в монастыре Бомон-ле-Тур, подле своей тетки Анны Бабу де Ла Бурдезьер, аббатисы этого монастыря. — Бомон- ле-Тур — бенедиктинский женский монастырь, который был осно­ван в 1002 г. в Турени, у юго-западной окраины Тура, и вокруг которого сложилось одноименное селение, вошедшее ныне в городскую черту; был упразднен в годы Революции.

Анна Бабу де Ла Бурдезьер (1552—1613) — аббатиса монастыря Бомон-ле-Тур с 1582 г., родная сестра Мари Бабу де Ла Бурде­зьер.

... простодушно говорит историк, у которого мы почерпнули эти подробности ... — Имеется в виду Ж.Ф.Дрё де Радье.

58 ...Во время осады Амьена он домогается любви г-жи де Бофор,

ничуть не тревожась из-за того, что кардинал Австрийский, впо­следствии эрцгерцог Альбрехт, подступает к городу, идя на помощь осажденным. — Амьен — столица Пикардии, ныне административ­ный центр департамента Сомма.

Захваченный испанскими войсками 11 марта 1597 г., Амьен уже 20 марта был осажден войскамиГенриха IV, и 25 сентября, после шести месяцев обороны, испанский гарнизон был вынужден капи­тулировать.

Госпожа де Бофор — имеется в виду Габриель д’Эстре, будущая герцогиня де Бофор, уступившая домогательствам Генриха IV во время осады Шартра, которая продолжалась с 15 февраля по 19 апреля 1591 г., то есть за шесть лет до осады Амьена.

Альбрехт VII Австрийский (1559—1621) — пятый сын императора Максимилиана II (1527—1576; император с 1564 г.) и его жены с 1548 г. Марии Испанской (1528—1603), племянник испанского короля Филиппа II; с одиннадцатилетнего возраста находился при испанском дворе и готовился к церковной карьере; в 1577 г., не будучи священником, стал кардиналом; с 1583 г. вице-король Пор­тугалии; с 1596 г. наместник Испанских Нидерландов, а с 1599 г. соправитель своей жены и двоюродной сестры Изабеллы Испан­ской (1566-1633).

Армия эрцгерцога Альбрехта подошла к Амьену, окруженному французскими войсками, 20 сентября 1597 г. и попыталась взять в кольцо осаждающих, но была отброшена огнем французской артиллерии, и спустя пять дней испанский гарнизон сдался.

... В итоге Сигонь написал на него следующую эпиграмму ... — Сигонь, Шарль Тимолеон де Бозонкль, сьёр де (ок. 1560—1611) — французский поэт-сатирик, не гнушавшийся использовать в своих сочинениях непристойную лексику; входил в ближайшее окруже­ние Генриетты д’Антраг и был одним из любимых поэтов Ген­риха IV, который даровал ему важные должности; вице-адмирал Нормандии, губернатор Дьепа (1603).

... Бейль так говорит о нем в своем словаре ... — Бейль, Пьер (1647—1706) — французский философ и писатель; гугенот, эмигри­ровавший в Голландию; автор «Исторического и критического словаря» («Dictionnaire Historique et Critique»; 1697).

... Такие люди, как Нарсес, крайне редки ... — Нарсес (ок. 478— 573) — выдающийся византийский полководец времен императора Юстиниана I (ок. 482—565; правил с 527 г.), происходивший из армянского рода; евнух, первую половину своей жизни проведший в императорском дворце в Константинополе и занимавший ответ­ственные придворные должности; в 552 г. в сражении при селении Тагины (в горном проходе в Апеннинах) разгромил остготского короля Тотилу (правил в 541—552 гг.), а в следующем году разбил возле Неаполя, у Лактарской горы, его преемника, последнего остготского короля Тейю, тем самым восстановив императорскую власть над Италией, наместником которой он оставался после этого вплоть до 567 г.; однако затем был в крайне оскорбительной форме смещен со своего поста новым императором Юстином II (ок. 520—578; правил с 565 г.) и его женой Софией (ок. 530—после 601), после чего, затаив на них обиду, остался в Неаполе и стал побуждать германское племя лангобардов к завоеванию Италии (568).

59 ... бывшая любовница победителя при Иври обретает звание абба­

тисы и получает во владение Монмартр, Поршерон и Форт-о-Дам. — Монмартр, Поршерон — феодальные владения в северной окрест­ности Парижа, находившиеся в зависимости от Монмартрского аббатства; Форт-о-Дам — тюрьма, располагавшаяся в центре Парижа, на правом берегу Сены, возле Большого Шатле, и при­надлежавшая монахиням Монмартрского монастыря.

... Два поэтических произведения способствовали ее славе: восхити­тельная песенка «Прелестная Габриель» и скверная поэма «Генри- ада». — «Прелестная Габриель» («Charmante Gabrielle») — старин­ный романс, автором которого считается Эсташ Дю Корруа (1549— 1609), французский композитор и королевский капельмейстер.

...На берегах Эврота затмила бы она, блистая // Преступную красу супруги Менелая ... — Эврот (Эвротас) — главная река Лаконии, длиной 82 км, на берегу которой стояла Спарта.

Менелай — персонаж древнегреческой мифологии и «Илиады» Гомера, царь Спарты, супруг красавицы Елены, дочери Леды и Зевса, которую с ее согласия похитил у него троянский царевич Парис, что стало причиной Троянской войны.

...Ив Таре не столь чарующе неотразима // Явилась та, что поко­рила властелина Рима, // Когда толпа, собравшись к водам Кидна, // Ее Венерой во плоти признала боговидной. — Имеется в виду царица Клеопатра, которая, согласно Плутарху, на свое первое свидание с Марком Антонием, происходившее в городе Тарсе, в Киликии (область на юго-восточном побережье Малой Азии), на реке Кидн (соврем. Тарсус-Чай, или Бердан-Чай, длиной 124 км), поплыла вверх по Кидну «на ладье с вызолоченной кормою, пур­пурными парусами и посеребренными веслами, которые двига­лись под напев флейты, стройно сочетавшийся со свистом сви­релей и бряцанием кифар ... Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам. Толпы людей провожали ладью по обеим сторонам реки, от самого устья ...» («Антоний», 26).

... Антоний никогда не был властелином Рима: им был Август ... — Антоний — Марк Антоний (ок. 80—30 до н.э.), римский полити­ческий деятель и полководец, соратник Цезаря, после убийства которого он пытался стать его преемником; в 43 г. до н.э. вместе с Октавианом и Лепидом составил триумвират, направленный против убийц Цезаря — Брута и Кассия, и в 42 г. до н.э. одержал над ними победу при Филиппах; в том же году получил в управле­ние богатые восточные области Римской державы; женившись в 36 г. до н.э. на царице Клеопатре (хотя с 40 г. до н.э. он был женат на Октавии, сестре Октавиана), выступил против Октавиана, пре­тендуя на власть в Риме; после вступления войск Октавиана в Александрию покончил жизнь самоубийством, бросившись на меч.

60 ... судя по своеобразному портрету прекрасной Габриель, который

принадлежал Гастону, брату Людовика XIII... — Гастон Жан Батист Французский (1608—1660) — младший сын Генриха IV и Марии Медичи, с 1626 г. герцог Орлеанский; брат Людовика XIII, до рож­дения Людовика XIV (1638) являвшийся наследником престола. Возможно, имеется в виду прижизненный портрет Габриель д’Эстре работы неизвестного автора, хранящийся ныне в Тулузе, в Музее августинцев.

... Поршер воспел ее волосы и глаза, а Гийом дю Сабле все осталь­ное. — Поршер — Онора де Поршер Ложье (1572—1653), француз­ский поэт, самым известным произведением которого стал сонет, посвященный прекрасным глазам Габриель д’Эстре; один из пер­вых членов Французской академии (1634).

Сабле, Гийом дю (ок. 1535—ок. 1615) — французский поэт и коро­левский егермейстер, автор сонетов, элегий и стансов.

... Если бы в ту пору уже существовала Академия, то Поршер волей- неволей вошел бы в нее, как г-н де Сент-Олер попал туда за свое четверостишие. — Академия (имеется в виду Французская акаде­мия), объединение виднейших деятелей национальной культуры, науки и политики Франции; была основана кардиналом Ришелье в 1634 г.; входит в состав Института Франции.

Поршер-Ложье состоял в Академии со дня ее основания, занимая в ней кресло №34.

Сент-Олер — здесь: Франсуа Жозеф де Бопуаль, маркиз де Сент- Олер (1643—1742), французский военачальник и салонный поэт, остроумец, за несколько сочиненных им удачных мадригалов при­нятый в 1706 г. в Академию.

61 ... Она жила в замке Keep, и король встретил ее в лесу Виллер-

Котре. — Виллер-Котре — небольшой город на северо-востоке Франции, в департаменте Эна, в 80 км к северо-востоку от Парижа, на дороге в Суассон и Лан; родина Дюма; к городу при­мыкает огромный лесной массив, даже в наше время занимающий площадь около 13 000 га и в описываемое время служивший коро­левскими охотничьими угодьями.

Небольшой замок Кёвр, находящийся в селении Кёвр-э-Вальсери в Пикардии, в департаменте Эна, в 10 км к северо-востоку от Виллер-Котре, у северной окраины леса Виллер-Котре, принад­лежал Жану д’Эстре (1486—1567), деду Габриель д’Эстре, а затем и ее отцу.

... Демустье увековечил память о месте, где, согласно преданию, произошла эта встреча, вырезав на буке, точь-в-точь как пастух Вергилия или герой Ариосто, следующие пять стихотворных строк ... — Демустье, Шарль Альбер (1760—1801) — французский литератор и поэт; уроженец Виллер-Котре; автор сочинения «Письма к Эмилии о мифологии» (1786—1798). В «Буколиках» Вер­гилия (см. примеч. к с. 14) пастух Мопс произносит слова: «Лучше уж то, что на днях на коре неокрепшего бука // Вырезал я, для двоих певцов мою песню разметив, // Спеть попытаюсь» (Эклога V, 13-15).

Ариосто, Лудовико (1474—1533) — итальянский поэт и драматург, автор поэмы «Неистовый Орландо» (1516—1532). Возможно, однако, Дюма имеет здесь в виду совсем другого Орландо — героя комедии У.Шекспира (1564—1616) «Как вам это понравится» («As You Like It»; 1599), молодого дворянина, влюбленного в прекрас­ную Розалинду и сочиняющего в ее честь стихи, которые он выре­зает на коре деревьев.

62 ... когда я был еще совсем ребенком, моя мать заставляла меня

читать их на дереве, где они были вырезаны ... — Мать Александра Дюма — Мари Луиза Элизабет, урожденная Лабуре (1769—1838), уроженка Виллер-Котре; в 1792 г. вышла замуж за республикан­ского офицера Тома Александра Дюма Дави де Ла Пайетри (1762— 1806), впоследствии генерала Республики; в 1806 г. овдовела и осталась без средств к существованию; вслед за горячо любимым и любящим сыном переехала из родного городка Виллер-Котре в Париж; с 1829 г. была парализована.

... она родилась в то время, когда г-н д’Эстре состоял в браке с ее матерью, но, когда девочка появилась на свет, прошло уже пять или шесть лет после того, как г-жа д’Эстре сбежала с маркизом д’Аллегром ... — Господин д’Эстре — Антуан д’Эстре (ок. 1529— 1609), маркиз де Кёвр, виконт де Суассон и де Берси, губернатор Иль-де-Франса и Ла-Фера, главнокомандующий артиллерией в 1697-1699 гг.

Госпожа д’Эстре — Франсуаза Бабу де Ла Бурдезьер (ок. 1542— 1592), придворная дама королевы Луизы Лотарингской, жены Ген­риха III; с 14 февраля 1559 г. супруга Антуана д’Эстре; с 1564 г. любовница Луи де Беранже, сеньора дю Га (см. примеч. к с. 29), злодейски убитого бароном де Витто (см. примеч. к с. 30) 31 октя­бря 1575 г.; с 1583 г. любовница маркиза д’Аллегра, покинувшая мужа (заметим, что Габриель д’Эстре, родившейся около 1573 г., в это время было уже десять лет) и в ночь с 8 на 9 июня 1592 г. звер­ски убитая вместе со своим молодым любовником в городе Исуаре толпой лигистов: исколотые шпагами тела убитых были брошены в колодец.

Маркиз д’Аллегр — Ив IV д’Аллегр, маркиз д’Аллегр (ок. 1560— 1592), губернатор Исуара; сын Антуана де Турзеля, маркиза д’Аллегра (ок. 1534—1577), которого убил все тот же барон де Витто. Мстя барону де Витто за убийство отца, молодой маркиз д’Аллегр 7 августа 1583 г. убил его на дуэли, а поскольку тот был и смертельным врагом госпожи д’Эстре, убийцей Дю Га, то она, мать восьми детей, будучи на восемнадцать лет старше маркиза, в знак благодарности стала его любовницей и даже бежала с ним, покинув семью.

... Жители Исуара, стоявшие за Лигу ... закололи маркиза и его любовницу ... — Исуар — город в центральной части Франции, в Оверни, в соврем, департаменте Пюи-де-Дом, в 30 км к юго- востоку от Клермон-Феррана; в эпоху Религиозных войн был аре­ной ожесточенных сражений между католиками и протестантами.

... Дочерьми этими были: г-жа де Бофор, г-жа де Виллар, г-жа де Нан, графиня де Санзе, аббатиса Мобюиссонская и г-жа де Бала­ньи. — Госпожа де Бофор — Габриель д’Эстре, любовница Ген­риха IV.

Госпожа де Виллар — Жюльенна Ипполита Жозефина д’Эстре (1575—1657), с 1597 г. супруга Жоржа де Бранкаса, герцога де Вил­лара (1565—1657), королевского наместника Нормандии.

Госпожа де Нан — Маргарита (ок. 1565—после 1590), с 1585 г. жена Габриеля Бурнеля (?—?), сеньора де Нана, барона де Монши.

Графиня де Санзе (Sanzay; у Дюма ошибочно Sauzay) — Мария Франсуаза д’Эстре (?—после 1621), дочь г-жи д’Эстре и маркиза д’Аллегра, на короткое время ставшая любовницей Генриха IV после смерти Габриель д’Эстре, а в 1600 г. вышедшая замуж за графа Шарля де Санзе (ок. 1572—1669).

Аббатиса Мобюиссонская — Анжелика д’Эстре (1574—1634), настоятельница аббатства Мобюиссон.

Госпожа де Баланьи — Диана д’Эстре (1556—1618), с 1599 г. вторая жена Жана де Монлюка де Баланьи (ок. 1545—1603), маршала Франции (1594), внебрачного сына Жана де Монлюка (ок. 1510— 1579), епископа Валанского с 1553 г., узаконившего его в 1567 г.

... Эта последняя стала прообразом Делии из «Астреи». — «Астрея» («L’Astrde») — знаменитый роман французского писателя Оноре д'Юрфе (1568—1625); крупнейший памятник прециозной литера­туры, представляющий собой огромную пастораль, в центре сюжета которой — любовь пастушки Астреи и пастуха Селадона; первые три тома романа были опубликованы самим автором в 1607—1618 гг., а два последних вышли в 1627—1628 гг., уже после его смерти, и закончены его секретарем Бальтазаром Баро (1596— 1650).

... Это от нее г-н д'Эпернон имел дочь, ставшую аббатисой мона­стыря святой Глоссинды в Меце. — Эпернон, Жан Луи де Ногаре де Ла Валетт, герцог д' (1554—1642) — французский военачальник, активный участник Религиозных войн, один из фаворитов Ген­риха III; в разное время был губернатором Меца, Туля и Вердена,

Ангумуа, Сентонжа, Прованса, Нормандии, Анжу, Гиени; его подозревали в причастности к убийству в 1610 г. Генриха IV, с которым он находился в одной карете в день покушения на короля; был инициатором учреждения регентства Марии Медичи при малолетнем Людовике XIII; впоследствии попал в опалу из-за раз­ногласий с кардиналом Ришелье.

Луиза де Ла Валлет (7—1647) — внебрачная дочь герцога д’Эпернона и Дианы д’Эстре, с 1606 г. настоятельница старинного бенедик­тинского монастыря, основанного ок. 604 г. в городе Меце святой Глоссиндой Шампанской (580—610) и существующего доныне.

... Этих шесть дочерей и их брата — второй сын г-жи д’Эстре уже умер — прозвали семью смертными грехами. — Старший сын г-жи д’Эстре, герцог Франсуа Аннибал д’Эстре (ок. 1573—1670), воена­чальник и дипломат, стал маршалом Франции (1626), а младший, Франсуа Луи д’Эстре (ок. 1575—1594), погиб при осаде города Лана.

... Госпожа де Нёвик, наблюдавшая из окна дома г-жи де Бар за похоронами г-жи де Бофор, сочинила по поводу этого зрелища сле­дующее шестистишие ... — Госпожа Нёвик (Neuvic; в книжных изданиях очерка ошибочно Neuvie) — вероятно, имеется в виду Франсуаза де Ла Рошфуко (?—после 1604), супруга Бертрана де Файоля де Мелле, сеньора де Нёвика (ок. 1559—1589), полковника пехоты.

Госпожа де Бар — вероятно, имеется в виду Екатерина Бурбонская (см. примеч. к с. 32), принцесса Наваррская, сестра Генриха IV, с 1599 г. жена наследника лотарингского престола Генриха (1563— 1624), ставшего под именем Генриха II герцогом Лотарингским и Барским в 1608 г., уже после ее смерти.

63 ... Виновником этого стал Роже де Сен-Лари, известный под именем

Бельгарда, великий конюший Франции ... — Бельгард, Роже II де Сен-Лари, герцог де (ок. 1562—1646) — фаворит Генриха IV, во время Религиозных войн храбро сражавшийся под его знаменами; губернатор Бургундии (1602—1631); главный конюший Франции в 1605—1611 и 1621—1639 гг.; в 1619 г. получил титулы герцога и пэра; в 1631 г. как сторонник герцога де Монморанси был лишен своих титулов и владений и лишь после смерти кардинала Ришелье полу­чил прощение.

... Как и царь Кандавл, он не умел держать язык за зубами. — Кан- давл — полулегендарный царь Лидии (в древности страна в Малой Азии), правивший в VIII в. до н.э., последний из династии Гера- клидов; согласно Геродоту (I, 8—15), царь Кандавл, одержимый страстной любовью к своей жене, настолько гордился ее красотой, что однажды приказал Гигесу, своему телохранителю, подглядеть за ней, когда она, обнаженная, будет готовиться ко сну; однако царица заметила подсматривавшего за ней Гигеса и, догадавшись, кому принадлежит этот замысел, решила отомстить мужу и на сле­дующий день поставила телохранителя перед выбром: либо он убьет Кандавла и женится на ней, либо будет убит; после долгих колебаний Гигес выбрал первое: убил Кандавла, взял в жены его вдову и стал царем и родоначальником династии Мермнадов.

... Это было похоже на veni, vidi, vici Цезаря. — Цезарь, Гай Юлий (ок. 100—44 до н.э.) — древнеримский полководец, полити­ческий деятель и писатель; в 58—51 гг. до н.э. завоеватель Галлии; диктатор в 49, 48—46 и 45 гг. до н.э., а с 44 г. до н.э. — пожиз­ненно; автор «Записок о галльской войне» и «Записок о граждан­ской войне»; был убит заговорщиками-республиканцами.

«Veni, vidi, vici» (лат. «Пришел, увидел, победил») — слова, кото­рыми Цезарь уведомил своих друзей-сенаторов о быстрой победе, одержанной им в 47 г. до н.э. в сражении у города Зела над Фар- наком (97—47 до н.э.), царем Боспорского царства с 63 г. до н.э.

... первый ребенок, ставший плодом этой любовной связи, был назван в честь победителя при Фарсале. — Первым ребенком Габриель д’Эстре стал Сезар де Вандом (см. примеч. к с. 44), родившийся 3 июня 1594 г.

Фарсал — город на северо-востоке Греции, в Фессалии, близ кото­рого летом 48 г. до н.э. Цезарь разгромил войска Гнея Помпея Великого (106—48 до н.э.), совершив тем самым перелом в ходе гражданской войны между двумя этими полководцами.

64 ... «Цезарь, переправляясь из Аполлонии в Брундизий, — говорит

историк, у которого мы почерпнули эти подробности, — рисковал куда меньше, чем Генрих, когда он ехал из Манта в Кёвр». — Дюма позаимствовал эту фразу из сочинения Ж.Ф.Дрё де Радье.

Аполлония — крупнейший древнегреческий порт в Иллирии (в соврем. Албании), основанный в 588 г. до н.э. выходцами из Коринфа и Керкиры; находился на правом берегу реки Аоя (соврем. Вьоса), в 10 км к востоку от места ее впадения в Адриа­тическое море; на исходе античности пришел в упадок и был покинут жителями.

Брундизий (соврем. Бриндизи) — портовый город в античной Калабрии, на западном берегу Адриатического моря; греческая колония, ок. 267 г. до н.э. захваченная Римом; в древности оттуда отправлялись корабли в плавание к берегам Греции.

В 48 г. до н.э., во время войны с Помпеем, Цезарь тайно, пере­одевшись рабом, на небольшом двенадцативесельном судне, во время шторма, рискуя встретиться с вражескими кораблями, бороздившими море, попытался переправиться из Аполлонии в Брундизий, то есть из Эпира в Италию, чтобы ускорить переправу на восточный берег Адриатического моря войск, остававшихся в Италии под командованием Марка Антония. Однако из-за под­нявшегося ураганного ветра ему не удалось продвинуться дальше устья реки Аоя, и он был вынужден повернуть назад.

... в трехльё от Кёвра, вероятно в Вербери, видя, что дороги в Ком- пьенском лесу охраняются врагом, он спешился ... — Вербери — селе­ние в Пикардии, в 32 км (то есть в 8 льё) к западу от замка Кёвр. Компьенский лес — крупный лесной массив (даже сегодня он занимает площадь около 15 000 га), который прилегает к городу Компьеню и сливается с рядом других окрестных лесов. Вербери находится у юго-западной окраины Компьенского леса, а Кёвр — в нескольких километрах к востоку от него.

65 ... Сюлли и Морне, его Сенека и его Бурр, дожидались его ... —

Сенека, Луций Анней (ок. 4 до н.э.—65 н.э.) — древнеримский философ, государственный деятель и писатель; наставник, а затем советник императора Нерона (37—68; правил с 54 г.); был при­нужден к самоубийству своим повелителем; автор нескольких дра­матических произведений на сюжеты древнегреческой мифологии и философских «Нравственных писем к Луцилию».

Бурр, Секст Афраний (?—62) — древнеримский военачальник и государственный деятель, с 52 г. префект претория (начальник преторианцев); советник Нерона, оказывавший на него благотвор­ное влияние и, по существу говоря, вместе с Сенекой управля­вший империей.

... Это был герцог де Лонгвиль. — Герцог де Лонгвиль — Генрих I Орлеанский (1568—1595), герцог де Лонгвиль с 1573 г., великий камергер Франции в 1589—1595 гг., губернатор Пикардии; отме­тим, что с 1588 г. герцог был женат на Екатерине де Гонзага (1568—1629), так что он никак не мог предложить Габриель д’Эстре, с которой у него был любовный роман, выйти за него замуж.

66 ... когда герцог совершал торжественный въезд в Дуллан, его при­

ветствовали оружейным салютом. — Дуллан (или, в старом напи­сании, Дурлан) — городок на севере Франции, в соврем, департа­менте Сомма; в описываемое время был сильной крепостью. Гер­цог де Лонгвиль скончался от смертельной раны, полученной им в Дуллане, 8 апреля 1595 г.

... г-н д'Эстре намеревается выдать свою дочь за Никола д'Армеваля, сеньора де Лианкура ... — Лианкур, Никола д’Армеваль, сеньор (ок. 1556—?) — знатный пикардийский дворянин, королевский камергер, губернатор города Шони, горбун, за которого Габриель д’Эстре фиктивно вышла замуж в июне 1592 г.; она никогда не жила с ним совместно, и два года спустя, в декабре 1594 г., их брак, оставшийся неосуществленным, был официально растор­гнут.

67 ... дал приказ г-ну де Лианкуру присоединиться к нему в Шони вместе

с женой. — Шони — городок в Пикардии, в соврем, департаменте Эна, в 35 км к северу от замка Кёвр.

... он отправлялся на осаду Шартра. — Шартр — город в централь­ной части Франции, в 90 км к западу от Парижа; ныне админи­стративный центр департамента Эр-и-Луар; Генрих IV вел осаду Шартра, который обороняли регулярные войска Карла де Майена и городское ополчение, с 15 февраля по 19 апреля 1591 г.

... Госпожа де Сурди, тетка Габриель ... присоединилась к ним ... — Имеется в виду Изабелла Бабу де Ла Бурдезьер (?—?) — тетка Габриель д’Эстре, родная сестра ее матери, с 1572 г. жена Франсуа д’Эскубло (7—1602), маркиза де Сурди, губернатора Шартра.

68 ... Все, что могла сделать Ла Русс, наперсница Габриель, за то время,

пока та открывала дверь королю ... — Ла Русс («Рыжая») — про­звище Николь Гюйар, одной из горничных Габриель д’Эстре.

... Эта сцена послужила Бомарше прообразом второго акта его «Женитьбы Фигаро». — Бомарше, Пьер Огюстен Карон де (1732— 1799) — знаменитый французский драматург и публицист, автор бессмертных комедий «Севильский цирюльник» (1775) и «Без­умный день, или Женитьба Фигаро» («La Folle journ^e, ou Le Mariage de Figaro»; 1784).

Здесь имеется в виду явления XII—XIV второго акта комедии: охваченный ревностью граф Альмавива хочет взломать дверь туа­летной комнаты своей жены, где прячется влюбленный в нее юный паж Керубино, но, пока ревнивец ищет инструменты, еле живой от страха Керубино успевает выпрыгнуть в окно.

... г-н де Прален, в ту пору капитан гвардейцев, а затем маршал Франции ... — Прален, Шарль де Шуазёль, маркиз де (1563—1626) — французский военачальник, маршал Франции (1619); в описывае­мое время капитан первой роты гврдейцев короля, губернатор Труа и главный наместник Шампани.

... Дело происходило в Фонтенбло. — Фонтенбло — старейшая заго­родная резиденция французских монархов, расположенная в 55 км к юго-востоку от Парижа.

69 ... Для начала г-н де Немур приказал удалить из Парижа все лишние

рты. — Имеется в виду Карл Эммануил Савойский (1567—1595) — герцог Немурский с 1585 г., единоутробный брат герцога Генриха I де Гйза, сын Анны д’Эсте, вдовы герцога Франциска I де Гиза, и ее второго мужа Жака Савойского (1531—1585), герцога Немур- ского; один из вождей Католической лиги, с 1589 г. губернатор Парижа, оборонявший осажденный гугенотами Париж.

... Господин де Гонди, архиепископ Парижский, был охвачен жало­стью к своей пастве. — Пьер де Гонди (1533—1616) — французский прелат итальянского происхождения, пользовавшийся покрови­тельством Екатерины Медичи; епископ Парижский в 1568—1598 гг., канцлер, кардинал (1587).

Заметим, что Парижская епархия была возведена в ранг архиепи­скопства лишь в 1622 г., и первым архиепископом Парижским стал Жан Франсуа де Гонди (1584—1654), племянник Пьера де Гонди.

70 ... Как истинная мать из Суда Соломона, я предпочитаю вовсе не

иметь Парижа, чем иметь его разорванным на куски. — Соломон — царь Израильско-Иудейского царства (965—928 до н.э.), которое при нем достигло наивысшего расцвета; строитель Иерусалим­ского храма; согласно преданиям, отличался любвеобильностью и необыкновенной мудростью, помогавшей ему разрешать самые сложные тяжбы; считается автором нескольких книг Библии (Песни песней, Книги Екклесиаста, Книги Притчей Соломоно­вых).

Здесь имеется в виду библейская легенда, получившая название Суда Соломона. К царю обратились две женщины-блудницы, родившие в одно и то же время и в одном и том же доме по ребенку, один из которых вскоре умер, и каждая из них утверж­дала, что в живых остался ее ребенок. И тогда Соломон сказал: «Рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной и поло­вину другой» (3 Царств, 3: 25). Истинная мать из-за жалости к сыну тотчас отказалась от такого решения, а равнодушная обман­щица согласилась с ним. Так царь узнал, какая из двух женщин — мать этого ребенка, и отдал его ей.

... Он привлек на свою сторону губернатора Бриссака ... — Брис- сак — Шарль II, герцог де Коссе-Бриссак (1550—1621), француз­ский военачальник; в январе 1594 г. был назначен герцогом Май- енским губернатором Парижа, но уже 22 марта того же года сдал столицу Генриху IV, после чего получил маршальский жезл и стал главным наместником Бретани.

... купеческий старшина Л'Юилье и трое городских советников, Лан­глуа, Пере и Борепер, выгнали испанцев из их караульных помещений и захватили ворота Сен-Дени и Сент-Оноре. — Л'Юилье, Жан (?—?) — сеньор д’Орвиль, купеческий старшина Парижа в 1592— 1594 гг., затем президент Счетной палаты.

Ланглуа, Мартен (?—?) — сеньор де Борепер, адвокат Парламента и городской советник, сменивший в 1594 г. Л'Юилье на посту купеческого старшины и занимавший эту должность до 1598 г.

Нере, Дени (?—?) — парижский купец, городской советник с 1592 г., награжденный в 1594 г. должностью советника Парла­мента.

Ворота Сен-Дени — здесь: т.н. «вторые ворота Сен-Дени», кре­постное сооружение XIV в. в северной части городской стены Парижа, на дороге из Парижа в аббатство Сен-Дени, на уровне нынешнего домовладения №248 по улице Сен-Дени, в 100 м к югу от триумфальной арки Сен-Дени, которая сменила их в 1672 г.

Ворота Сент-Оноре — здесь: ворота кон. XIV в. в западной части городской стены Парижа, находившиеся на месте нынешнего до­мовладения №161 по улице Сент-Оноре, недалеко от Пале-Рояля; эти ворота (т.н. «вторые ворота Сент-Оноре») были разрушены в 1636 г., после того как в 1632—1634 гг. примерно в одном киломе­тре к западу от них, в конце улицы Сент-Оноре, там, где она пере­ходит в улицу Предместья Сент-Оноре, были построены новые городские ворота, получившие такое же название («третьи ворота Сент-Оноре) и разрушенные, в свою очередь, в 1773 г.

... начал он с посещения собора Парижской Богоматери. — Собор Парижской Богоматери — кафедральный собор парижского епи­скопства, построенный на острове Сите в 1163—1345 гг.; один из шедевров французского средневекового зодчества, национальная святыня Франции.

71 ... Габриель ... поселили во дворце Бушаж, который прилегал к

Лувру. — Дворец Бушаж, который Генрих IV арендовал, чтобы поселить в нем Габриель д'Эстре, находился рядом с Лувром, к северо-востоку от него, между улицами Ле-Кок (соврем, улица Маренго) и Лувра (соврем, улица Оратории); он был построен ок. 1378 г. и до 1530 г. именовался дворцом Ле-Кок; с 1582 г. при­надлежал герцогу Генриху де Жуайёзу (1563—1608), маршалу Фран­ции, графу де Бушажу, а затем его дочери Генриетте Катерине де Жуайёз (1585—1656), в 1611 г. вторым браком вышедшей замуж за герцога де Гиза; в 1616 г. дворец был куплен отцами-ораторианцами (см. примеч. к с. 107), которые снесли его и в 1621—1750 гг. воз­вели на освободившемся месте свою церковь, построенную по планам архитектора Жака Лемерсье (ок. 1585—1654) и служившую часовней для королевского двора (ныне она является протестант­ским храмом).

... Генрих едва не был убит Жаном Шателем. — Жан Шатель (1575— 1594) — молодой парижанин, сын торговца сукном, бывший уча­щийся иезуитского коллежа, предпринявший 27 декабря 1594 г. безуспешную попытку убить короля Генриха IV, за что был четвер­тован два дня спустя.

... Вначале он подумал, что это по оплошности его задела придворная шутиха Матюрина. — Матюрина (?—до 1627) — официальная при­дворная шутиха короля Генриха IV, упоминаемая в одной из глав «Вероисповедания сьёра де Санси».

... он был сын богатого торговца сукнами и обучался в Клермонском коллеже. — Клермонский коллеж (соврем, лицей Людовика Вели­кого) — учебное заведение, основанное иезуитами в 1550 г. в Латинском квартале, в парижской резиденции Гийома Дюпра (1507—1560), епископа Клермонского с 1530 г.

... грех ...за который Бог покарал Онана. — То есть рукоблудие. Онан — библейский персонаж, внук патриарха Иакова, в силу брачного обычая обязанный после смерти своего старшего брата Ира взять в жены его вдову Фамарь, дабы она родила сына, кото­рый считался бы наследником Ира. Однако «Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал [семя] на землю, чтоб не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал, и он умертвил и его» (Бытие, 38: 10—11). От его имени образован термин «онанизм», служащий синонимом слова «мастурбация», хотя, судя по библейскому тек­сту, Онан практиковал прерванный половой акт, а не рукоблу­дие.

72 ... Отца Гиньяра, у которого обнаружили подстрекательские сочине­

ния, повесили ... — 29 декабря 1594 г. Парижский парламент принял постановление об изгнании иезуитов из Франции, Клермонский коллеж был закрыт, и уже 8 января 1595 г. его преподаватели поки­нули столицу.

Однако иезуита Жана Гиньяра, библиотекаря и преподавателя схо­ластической теологии, в комнате у которого были обнаружены сочинения, где Генрих IV именовался Сарданапалом, Нероном и Беарнским лисом и где обосновывалось право на цареубийство, 7 января 1595 г. приговорили к смертной казни и прилюдно пове­сили на Гревской площади, после чего его тело было сожжено.

... его дом, стоявший возле Дворца правосудия, снесли и на его месте установили обелиск ... — Дворец правосудия — здание судебных учреждений, перестроенный средневековый дворец французских королей; занимает западную часть острова Сите.

Дом Пьера Шателя, отца несостоявшегося цареубийцы, находился на острове Сите, возле монастыря Сент-Элуа.

... Этот обелиск был разрушен в 1705 году внуком Генриха IV, Людо­виком XIV, по просьбе иезуитов, незадолго до этого вернувшихся во Францию. — Памятный обелиск, установленный в 1595 г. на месте снесенного отцовского дома Жана Шателя и несший оскорбитель­ные для иезуитского ордена надписи, простоял всего лишь десять лет: он был разрушен в 1605 г. по ходатайству иезуитов, которым за год до этого разрешил вернуться во Францию сам Генрих IV. Людовик XIV (1638—1715) — король Франции с 1643 г., правление которого ознаменовалось расцветом абсолютизма и французского влияния в Европе.

... Взамен этого обелиска и на его месте купеческий старшина Фран­суа Мирон построил фонтан, который позднее был перенесен на улицу Сен-Виктор. — Франсуа Мирон (1560—1609) — французский маги­страт, государственный советник с 1594 г., заместитель прево Парижа с 1594 г., купеческий старшина Парижа в 1604—1609 гг. Первый общественный водоразборный фонтан на острове Сите, т.н. фонтан Варнавитов, был сооружен в 1606 г. заботами Франсуа Мирона на месте, где прежде стоял недолговечный обелиск, возле монастыря Сент-Элуа, принадлежавшего ордену варнавитов; пере­несенный в 1686 г. в левобережную часть Парижа, на угол улицы Сены (соврем, улица Кювье) и улицы Сен-Виктор (соврем, улица Линнея), и именовавшийся после этого фонтаном Сен-Виктор, он был разрушен в 1840 г.

Улица Сен-Виктор (нынешняя улица с тем же названием представ­ляет собой лишь ее небольшой северный отрезок) представляла собой часть старинной дороги, которая вела к существовавшему в левобережной части Парижа аббатству святого Виктора; в 1865 г. от нее был отделен и назван улицей Линнея ее южный отрезок, расположенный рядом с Ботаническим садом и получивший имя в честь шведского ботаника Карла Линнея (1707—1778).

... Эта угроза сделалась пророчеством, которое шестнадцать лет спустя взялся осуществить Равальяк. — Равальяк, Франсуа (1578— 1610) — школьный учитель из Ангулема, фанатичный католик, 14 мая 1610 г. убивший Генриха IV ударом кинжала; был схвачен, судим и четвертован.

73 ... он явился к своей тетке, г-же де Монпансье, ярой лигистке ... —

Имеется в виду Екатерина Мария Лотарингская (1552—1596) — дочь герцога Франсуа де Гиза и принцессы Анны д’Эсте, родная сестра герцога Генриха де Гиза, с 1570 г. вторая жена Людовика де

Бурбона (1513—1582), герцога де Монпансье с 1561 г., двоюродного деда короля Генриха IV; лигистка, игравшая важную политическую роль в Религиозных войнах и даже после вступления Генриха IV в Париж продолжавшая свои интриги.

74 ... Ряд придворных произвели в рыцари ордена Святого Духа. — Орден

Святого Духа — высший орден французской монархии, учрежден­ный 31 декабря 1578 г. королем Генрихом III. Этот орден (т.е. сообщество рыцарей, пользующихся особыми отличиями) должен был состоять из 100 рыцарей, причем только католиков не моложе 35 лет, насчитывающих не менее четырех поколений благородных предков. Орденский знак, который носили на шее на широкой голубой ленте, представлял собой золотой с белой эмалью крест с геральдическими лилиями по углам, на его лицевой стороне было изображение голубя, а на обороте — святого Михаила Архангела, вокруг которого шел девиз: «Duce et auspice» (лат. «Под [его] води­тельством и покровительством»). Орден был упразднен в 1790 г., восстановлен после реставрации монархии в 1814 г., окончательно ликвидирован после Июльской революции 1830 г.

... В их числе был и граф де Ла Вьёвиль-отец, бывший дворецкий г-на де Невера, племянника Генриха IV. — Имеется в виду Робер де Ла Вьёвиль (ок. 1540—ок. 1612) — французский государственный дея­тель, в 1574—1605 гг. главный наместник Ретеля, с 1580 г. рыцарь ордена Святого Михаила, со 2 января 1599 г. рыцарь ордена Свя­того Духа; главный сокольничий Франции в 1608—1609 гг.; владе­тель поместья Си в Арденнах, возведенного Генрихом IV в ранг маркизата; отец Шарля I де Ла Вьёвиля (1583—1653), маркиза, а затем герцога, главноуправляющего финансами в 1623—1624 и 1651-1653 гг.

Господин де Невер — здесь имеется в виду Карл де Гонзага (1580— 1637), герцог Неверский и Ретельский с 1595 г. и герцог Мантуан- ский с 1627 г., сын Генриетты Киевской (см. примеч. к с. 22), двоюродной сестры Генриха IV, и ее мужа Лодовико де Гонзага (см. примеч. к с. 47).

... противник будет ждать его на следующий день, в шесть часов утра, за монастырем Босоногих кармелитов. — Дюма дополнил анекдот, который он почерпнул у Таллемана де Рео, придуманной им самим подробностью о месте дуэли, на которую был вызван Робер де Ла Вьёвиль. Однако этот монастырь, находившийся в левобережной части Парижа, на улице Вожирар, был построен в 1613—1620 гг., т.е. уже после смерти Ла Вьёвиля. (Заметим, что и Атос в четвертой главе «Трех мушкетеров» назначает д’Артаньяну местом их дуэли пустырь у монастыря Босоногих кармелитов.)

... Крийон находился в Марселе вместе с молодым герцогом де Гизом, губернатором Прованса ... — Марсель — французский средиземно­морский портовый город в департаменте Буш-дю-Рон («Устье Роны»), на берегу Лионского залива, в 40 км к востоку от устья Роны, основанный в VI в. до н.э. древнегреческими колонистами из Малой Азии; в 1481 г. вместе с Провансом вошел в состав Французского королевства.

Молодой герцог де Гиз — Карл I Лотарингский (1571—1640), с 1588 г. четвертый герцог де Гиз, сын Генриха I де Гиза и Екате­рины Клевской; формальный глава Католической лиги после смерти своего отца; в 1588—1591 гг. находился в тюремном заклю­чении, в Туре; осенью 1594 г. объявил о своей поддержке Ген­риха IV и вскоре был назначен им губернатором Прованса; в 1595 г. отвоевал Марсель у лигистов, которыми командовал герцог д’Эпернон; будучи противником политики кардинала Ришелье, участвовал в заговорах против него, в 1631 г. попал в опалу и вме­сте с семьей отправился в изгнание в Италию, где и умер.

Прованс — историческая область на юго-востоке Франции; охва­тывает соврем, департаменты Буш-дю-Рон, Вар, Воклюз, Альпы Верхнего Прованса и Приморские Альпы; в кон. II—I в. до н.э. вошла в состав Римской державы (Provincia Romana; отсюда и название-Прованс); с 536 г. входила в состав Франкского государ­ства; в 1481 г. была присоединена к Французскому королевству и до 1790 г. оставалась провинцией, обладавшей особым статусом.

75 ... Крийон, происходивший от Бальба де Крийона, считал себя потом­

ком римлянина Бальба. — Крийон происходил из переселившейся в Прованс в XV в. пьемонтской дворянской семьи Бальби, которая в течение нескольких веков занимала ключевые позиции в городке Кьери, расположенном в 10 км к юго-востоку от Турина. Этот городок являлся в средние века небольшой независимой респу­бликой, которая, согласно преданию, была основана в VI в. неким римлянином по имени Бальб (лат. «Заика»), и Бальби называли себя потомками этого римлянина.

76 ... Генрих приехал в Лион, чтобы встретить там Марию Медичи ... —

Лион — главный город исторической области Лионне; расположен при слиянии рек Рона и Сона; ныне административный центр департамента Рона; один из крупнейших городов Франции; в V—XII вв. центр различных феодальных владений; с 1312 г. нахо­дился под властью французских королей.

После своего символического — в отсутствие жениха, Ген­риха IV, — бракосочетания в кафедральном соборе Флоренции (5 октября 1600 г.), сопровождаемая огромной свитой, Мария Медичи (см. примеч. к с. 49) приплыла из Ливорно в Марсель 3 ноября 1600 г., а 3 декабря прибыла в Лион, куда 9 декабря при­ехал Генрих IV и где 17 декабря состоялась церемония их венча­ния.

... он нанес визит и другой своей тетке, г-же де Конде, вдове принца де Конде, убитого при Жарнаке. — Вдовой принца Луи I де Бурбон- Конде была его вторая жена (с 1565 г.) Франсуаза Орлеанская (1549—1601), дочь маркиза Франсуа д’Орлеан-Лонгвиля (1513— 1548) и его супруги с 1536 г. Жаклины де Роган-Гие (ок. 1520— 1587).

... Незадолго до этого оттуда вышел г-н де Ноайль ... — Неясно, кто является персонажем анекдота, пересказанного здесь Дюма. Воз­можно, имеется в виду Анри де Ноайль (1554—1632), главный наместник Оверни. Заметим, что Таллеман де Рео приводит другие варианты двустиший, фигурирующих в этом анекдоте.

... Эта обязанность ... была возложена на г-на дю Перрона, епископа Эврё. — О французском прелате дю Перроне см. примеч. к с. 22.

77 ... во время войны с герцогом Савойским король лично вел осаду Мон-

мельяна. — Герцог Савойский — Карл Эммануил I Великий (1562— 1630), герцог Савойский с 1580 г., единственный сын герцога Эммануила Филиберта (1528—1580; правил с 1553 г.) и его жены с 1559 г. Маргариты Валуа (1523—1574); на протяжении тринадцати лет, с 1588 по 1601 гг., вел войну с Францией за маркграфство Салуццо, закончившуюся подписанием Лионского мирного дого­вора 17 сентября 1601 г. и признанием прав герцога на это вл аде- ние в обмен на уступку им ряда территорий между Бургундией и Дофине.

Монмельян — старинный город на юго-востоке Франции, в Савойе, в 10 км к юго-востоку от Шамбери, на правом берегу реки Изер; в средние века стратегически важная крепость, которую Генрих IV захватил 16 ноября 1600 г., в ходе своего вторжения в Савойю.

78 ... вследствие сношений со злым духом получил от него магическую

руку славы ... — Рука славы (фр. main-de-gloire от лат. mandragora — «мандрагора») — в черной магии амулет, который представляет собой мумифицированную руку повешенного убийцы с закрепленной на ней свечой из жира того же преступника и, согласно поверью, парализует волю любого, кто видит исходящий от нее свет; такой амулет якобы дает его владельцу возможность безнаказанно проникать в чужие дома и грабить их.

79 ... послал людей постучать в его дверь и купить у него свечу за три

денье. — Денье (от лат. denarius — «денарий») — мелкая француз­ская средневековая монета, 1/12 су, или 1/240 ливра.

... Луиза де Л'Опиталь, урожденная мадемуазель де Витри, вышед­шая замуж за Жана де Симье, гардеробмейстера герцога Алансон - ского ... — Луиза Л'Опиталь (?—1608) — дочь Франсуа де Л'Опиталя, сеньора де Витри, и его жены Анны де Ла Шатр; фрейлина Мар­гариты Валуа; вторая жена Жана де Симье (?—1578), барона де Сен-Марка, гардеробмейстера и фаворита герцога Франсуа Алан- сонского; славилась своим остроумием.

... Теперь она стала именоваться не госпожой де Лианкур, а марки­зой де Монсо. — В марте 1596 г. король купил для Габриель д'Эстре принадлежавший прежде Екатерине Медичи замок Монсо, нахо­дившийся в селении Монсо-ле-Мо (соврем, департамент Сена-и- Марна), и в том же году даровал ей титул маркизы де Монсо.

80 ... она шла к этой желанной цели, опираясь одной рукой на г-жу де

Сурди, свою тетку, а другой — на г-на де Шеверни, канцлера Фран­ции. — Шеверни, Филипп Юро, граф де (Cheverny; у Дюма оши­бочно Chiverny — Шиверни; 1528—1599) — французский государ­ственный деятель, канцлер Франции в 1583—1588 и 1590—1599 гг.; ему приписывали близкие отношения с г-жой де Сурди (см. при- меч. к с. 67).

... это по ее совету он назначил Сюлли главноуправляющим финан­сами. — Сюлли стал главноуправляющим финансами в 1597 г. и занимал эту должность до 1611 г.

... Финансы находились в то время в руках Франсуа д'О ... — О, Франсуа, маркиз д' (1551—1594) — французский финансист, фаво­рит Генриха III, с 1588 г. и до конца жизни главноуправляющий финансами королевства; продолжал политику взяточничества и казнокрадства, сложившуюся при его предшественниках. После его смерти финансами управлял в течение трех лет совет из девяти членов.

... Габриель родила одного за другим еще двух детей: Екатерину Ген­риетту, узаконенную королем, впоследствии герцогиню д'Эльбёф, и Александра де Вандома, будущего великого приора Франции. — Ека­терина Генриетта де Бурбон (1596—1663) — внебрачная дочь Ген­риха IV и Габриель д’Эстре, звавшаяся в юности мадемуазель де Вандом, с 1619 г. жена Карла II Лотарингского (1596—1657), с 1605 г. герцога д'Эльбёфа.

Александр де Вандом (1598—1629) — младший сын Генриха IV и Габриель д’Эстре, с 1604 г. рыцарь Мальтийского ордена («шевалье де Вандом»), великий приор Франции (великий приор — второе после великого магистра должностное лицо в духовно-рыцарском ордене, ведавшее его владениями в той или иной стране); вовле­ченный вместе со своим старшим братом Сезаром де Вандомом в т.н. заговор Шале (1626), имевший целью убийство кардинала Ришелье, смещение Людовика XIII и возведение на трон Гастона Орлеанского, был арестован и умер в Венсенском замке.

81 ... Император произнес нечто подобное в Монтро: «Ну же, Бона­

парт, спасай Наполеона!» — Монтро-фот-Йонн — городок в соврем, департаменте Сена-и-Марна, у места слияния Сены и Йонны, в 75 км к юго-востоку от Парижа.

18 февраля 1814 г., во время наступления войск коалиции на Париж, Наполеон разгромил в сражении у Монтро корпус союз­ников, находившийся под командованием кронпринца Вюртем­бергского (1781—1864).

...10 июля 1597 года, Генрих IVдаровал Габриель титул герцогини де Бофор. — 6 июля 1597 г. Габриель д’Эстре купила у вдовы герцога Генриха I де Гиза, Екатерины Клевской (1548—1633), графство Бофор в Шампани, и спустя несколько дней Генрих IV возвел его в ранг герцогства-пэрства.

... за моей спиной стоят около сотни докучливых людей, которые заставляют меня ненавидеть святого Дионисия ... — Торжественная церемония обращения Генриха IV в католичество (это был его шестой и последний переход из одной веры в другую) происходила в аббатствеСен-Дени (святого Дионисия) 25 июля 1593 г.

82 ... Вот и все новости из Сен-Жермена ... — Сен-Жермен-ан-Ле —

город в 21 км к западу от Парижа; известен старинным замком, служившим до сер. XVII в. одной из королевских резиденций.

... Завершим нашу подборку образчиков любовного и эпистолярного стиля Генриха IV еще одним посланием, которое может показаться написанным скорее г-ном де Скюдери, чем победителем при Кутра и Иври. — Скюдери, Жорж де (1601—1667) — французский драматург и поэт, представитель т.н. прециозной литературы; автор семнад­цати пьес (трагикомедий, трагедий и комедий); член Французской академии (1650).

83 ... Генриха де Бурбона, принца де Конде, объявили незаконнорожден­

ным. — Генрих II де Бурбон-Конде (1588—1646) — сын Генриха I де Бурбон-Конде (см. примеч. к с. 17) и его второй жены (с 1586 г.) Шарлотты де Ла Тремуй (1568—1629), родившийся 1 сентября 1588 г., спустя полгода после смерти отца (5 марта 1588 г.), в тюрьме, куда заключили его мать, которую подозревали в адюль­тере и отравлении мужа, так что в первые годы жизни ребенка законность его рождения ставилась под сомнение; двоюродный племянник Генриха IV, до появления на свет будущего Людо­вика XIII считавшийся официальным наследником престола.

... Граф Суассонский сделался кардиналом, и ему даровали ренту в триста тысяч экю различными бенефициями. — Дюма повторяет здесь ошибку Таллемана де Рео: кардиналом был не Шарль де Бур­бон, граф Суассонский (см. примеч. к с. 47), а его сводный брат Шарль II де Бурбон (1562—1594) — четвертый сын принца Луи I де Бурбон-Конде и его первой супруги Элеоноры де Руа, француз­ский прелат, кардинал (1583), именовавшийся вначале кардиналом де Вандомом, а с 1590 г. — кардиналом де Бурбоном; с 1589 г. аббат Сен-Дени, получавший также огромные доходы от многих других монастырей.

... Франсуа де Бурбон, принц де Конти, был женат на Жанне де Коэм, графине де Монтафье, которая была матерью графини Суассонской, но больше детей иметь уже не могла. — Франсуа де Бурбон (1558— 1614) — третий сын принца Луи I де Бурбон-Конде и Элеоноры де Руа; с 1581 г. принц де Конти; двоюродный брат Генриха Наварр­ского и его сподвижник; с 1595 г. губернатор Оверни, Парижа и Дофине.

Его первой женой (с 17 декабря 1581 г.) была Жанна де Коэм (ок. 1560—1601), вдова пьемонтского дворянина графа Лудовико де Монтафье (Montafid, а не Montafix, как у Дюма; 7—1577), в браке с которым она состояла с 1574 г. и от которого родила двух доче­рей.

Ее младшая дочь, Анна де Монтафье (1577—1644), в 1601 г. вышла замуж за Шарля де Бурбона (1566—1612), графа Суассонского, сына принца Луи I де Бурбон-Конде и его второй жены Франсуазы Орлеанской, губернатора Бретани (1589) и Нормандии (1610), двоюродного брата Генриха Наваррского и сводного брата Фран­суа де Бурбона.

... маршал де Бирон должен был жениться на дочери г-жи д'Эстре — той, что позднее стала г-жой де Санзе. — Маршал де Бирон — здесь: Шарль Арман де Гонто (1562—1602), видный французский военачальник, маршал Франции (1594), герцог и пэр Франции (1598), сын маршала Армана де Гонто-Бирона (см. примеч. к с. 40); изменив Генриху IV, питавшему к нему дружбу, был при­говорен к смерти и обезглавлен во дворе Бастилии 31 июля 1602 г.

Госпожа де Санзе — см. примеч. к с. 62.

... он переправлялся через Сену у набережной Малаке, в том месте, где теперь стоит мост Святых Отцов, а в прежние времена была паромная переправа. — Набережная Малаке, длиной 284 м, нахо­дится на левом берегу Сены, чуть ниже острова Сите, между мостом Искусств и мостом Карузель; ее сооружение восходит к сер. XVI в.; нынешнее название она носит с 1662 г.

Трехпролетный чугунный мост Святых Отцов, длиной 170 м и шириной 12 м, служивший продолжением одноименной улицы и соединивший набережную Малаке с площадью Карузель на пра­вом берегу Сены, был сооружен в 1831—1834 гг. по проекту инже­нера Антуана Реми Полонсо (1778—1847) и вскоре после своего возведения стал называться мостом Карузель. Сто лет спустя, в 1935—1939 гг., на его месте был построен новый, бетонный мост.

... Дело было в 1598 году, вскоре после подписания Вервенского мира. — Вервенский мир — мирный договор между французским королем Генрихом IV и испанским королем Филиппом II, подпи­санный их представителями в городке Вервен в Пикардии 2 мая 1598 г.; согласно этому договору, Филипп II признавал протестанта Генриха IV королем Франции, прекращал военную поддержку Католической лиги и возвращал захваченные испанцами француз­ские территории, тогда как Генрих IV отказывался от претензий на испанскую часть Наварры и от сюзеренитета над Фландрией и Артуа.

84 ... он запоет «Да здравствует Генрих Четвертый!» и «Прелестная

Габриель!». — «Да здравствует Генрих Четвертый!» («Vive Henri IV!» — французская народная песня кон. XVI в., начина­ющаяся с куплета: «Да здравствует Генрих IV! // Да здравствует храбрый король, // Этот четырежды дьявол // С тремя талантами: // Пить, сражаться // И быть вечным повесой».

... Генрих торопил Силлери, своего посла в Риме ... — Силлери, Никола Брюлар де (1544—1624) — французский государственный деятель и дипломат, хранитель печати (с 1604 г.) и канцлер Фран­ции (с 1607 г.).

85 ... Рене Бенуа, духовник короля, тоже склонял ее к тому, чтобы вер­

нуться в Париж ... — Рене Бенуа (1521—1608) — французский свя­щенник и богослов, переводчик Библии на французский язык; с 1569 г. кюре парижской церкви святого Евстафия; духовник Ген­риха IV, способствовавший его обращению в католичество.

...Ее сопровождал камердинер Генриха IV, по имени Фуке и прозвищу Ла Варенн. — Гийом Фуке, сеньор де Ла Варенн (1560—1616) — французский государственный деятель, сын дворецкого герцога Антуана де Бурбона, начавший свою карьеру в 1578 г. в качестве повара сестры Генриха Наваррского, а спустя два года ставший его денщиком и доверенным лицом и в течение тридцати лет верно служивший ему; придя к власти, король сделал его генеральным контролером почты, возвел в дворянство (1598), дав ему титул барона де Сент-Сюзан, поставил губернатором города Анже и даровал ряд церковных бенефициев. Поместье Ла Варенн, кото­рым он владел, было приданым его жены Катрин Фуссар.

...Он играл подле него ту же роль, какую Лебель играл при Людо­вике XV. — Людовик XV (1710—1774) — король Франции с 1715 г.; правнук Людовика XIV и его преемник, отличавшийся безнрав­ственным образом жизни; в годы его правления во Франции про­должалось углубление кризиса экономики и королевского абсолю­тизма.

Лебель, Доминик Гийом (1696—1768) — главный камердинер короля Людовика XV, пользовавшийся его исключительным дове­рием и игравший при нем роль сводника.

... Несчастный умер от страха, когда ученая сорока, которую он дразнил ... назвала его именем рыбы. — Как рассказывает в своих «Мемуарах» (том X, глава 9) знаменитый французский мемуарист герцог де Сен-Симон (1675—1755), Фуке де Ла Варенн пришел в ужас, когда сорока, которую он хотел подстрелить, несколько раз крикнула ему: «Maquereau!» (это слово имеет на французском языке два значения: «макрель» и «сводник»). Старик, разбогате­вший благодаря своему сводничеству и живший после гибели короля в собственном замке, решил, что это был голос дьявола, напоминавшего ему о его грехах, и, увидев в этом знамение своего скорого конца, слег, а через несколько дней умер.

... ученая сорока явно совершила не столь страшную ошибку, как обе­зьяна Лафонтена, принявшая название Пирей за имя человека. — Лафонтен, Жан де (1621—1695) — знаменитый французский поэт- сатирик, автор двенадцати книг «Басен» (1668—1694) и озорных «Сказок и рассказов в стихах» (1664—1667), запрещенных прави­тельством; писал также поэмы и комедии; сочинения его, соста­вившие более десяти томов, служат своеобразной проповедью житейской мудрости и отличаются красотой поэтического языка и высокой художественностью.

Здесь имеется в виду персонаж его басни «Обезьяна и Дельфин» («Le Singe et Dauphin»; IV, 7). Болтливая обезьяна, спасенная во время кораблекрушения близ берегов Греции дельфином, который принял ее за человека, в ответ на вопрос своего спасителя, из Афин ли она, начинает хвастаться своими связями в этом городе, а когда дельфин, продолжая расспросы, интересуется у нее, часто ли ей приходится видеть Пирей, то есть гавань Афин, отвечает, что это ее старый знакомец.

... Если от всей монархии что и осталось на устах народа, так это одно имя: Генрих IV и две песенки: «Прелестная Габриель» и «Маль- бру к в поход собрался». — Популярная французская народная песня «Мальбрук в поход собрался» (фр. «Malbrough s’en va-t-en guerre»), не требующая от ее исполнителя ни особого слуха, ни больших вокальных данных, известна по крайней мере с сер. XVI в. Про­образом ее героя был, возможно, некий рыцарь, участвовавший в крестовых походах, однако с нач. XVHI в. этот герой стал ассо­циироваться с Джоном Черчиллем, герцогом Мальборо (1650— 1722), английским полководцем и политическим деятелем, в 1702— 1711 гг. главнокомандующим английскими войсками в войне за Испанское наследство. Непосредственным поводом для возникно­вения широко распространившейся «классической» редакции этой песни было ложное известие о гибели Мальборо в победоносной для него и неудачной для французов битве при Мальплаке (1709). ... осталось еще выражение «Курица в горшке». — Генриху IV при­писывают фразу: «Я хочу, чтобы по воскресеньям у каждого кре­стьянина была курица в горшке» (фр. «Je veux que la dimanche chaque paysan ait sa poule au pot». Выражение «poule-au-pot» стало во французском языке синонимом понятия «сытная жизнь».

86 ...На рисунке, которому суждено было стать ее последним прижиз­

ненным портретом и которым владеет Библиотека, ее цветущее лицо сияет, словно букет лилий и роз. — Имеется в виду Нацио­нальная библиотека Франции, располагающаяся в правобережной части Парижа, на улице Ришелье, за дворцом Пале-Рояль, в ансамбле зданий, построенных в XVII в. и расширенных в 1854— 1875 гг.; ведет начало с личной библиотеки короля Карла V Мудрого (1338—1380; правил с 1364 г.); в 1692 г. стала публичной; до Революции называлась Королевской, с 1790 г. — Националь­ной, в эпоху Первой и Второй империй — Императорской, после реставрации Бурбонов и вплоть до 1848 г. снова именовалась Королевской; в настоящее время является одной из крупнейших библиотек мира.

... говорит Мишле ... — Мишле, Жюль (1798—1874) — знаменитый французский историк и публицист, представитель романтической историографии, придерживавшийся демократических и антикле­рикальных взглядов; автор многотомных трудов по истории Фран­ции и всеобщей истории, написанных живым и ярким языком, а также серии книг о природе.

Его книга «История Франции XVII века. Генрих IV и Ришелье», цитату из которой приводит здесь Дюма, впервые была издана в 1857 г.

87 ... Госпожа де Мотвиль жалуется, что в ее время женщины уже не

пользовались таким почетом, как при Генрихе IV. — Мотвиль, Фран­суаза Берто, госпожа Ланглуа де (ок. 1621—1689) — французская мемуаристка, дочь Пьера Берто, дворянина покоев короля Людо­вика XIII, и Луизы Бесен де Матонвиль, придворной дамы коро­левы Анны Австрийской; в 1639 г., возрасте восемнадцати лет, вышла замуж за восьмидесятилетнего вдовца Никола Ланглуа (ок. 1559—1641), сеньора де Мотвиля, председателя счетной палаты Руана; овдовев спустя два года, вела среди подстерегавших ее опасностей королевского двора безупречную жизнь; проницатель­ная, осторожная, остроумная и наблюдательная, она заняла в 1643 г. то место возле Анны Австрийской, которое прежде зани­мала ее собственная мать, и оставалась на нем вплоть до смерти своей повелительницы (1666); оставшуюся часть своей жизни посвятила делам благочестия и созданию своих ставших впослед­ствии знаменитыми мемуаров «Записки к изучению истории жизни Анны Австрийской, супруги французского короля Людовика XIII, начиная с 1615 и вплоть до 1666 года» («Mdmoires pour servir А 1'histoire d'Anne d'Autriche, dpouse de Louis XIII, Roi de France, depuis Гап 1615 jusqu’en 1666»), которые впервые были изданы в 1723 г. в Амстердаме.

88 ... Папа оказывал на него давление посредством своего нунция. —

Святой престол занимал в это время флорентиец Климент VIII (в миру — Ипполито Альдобранд ин и; 1592—1605) — римский папа с 1592 г.

... Медичи были одновременно итальянцами и испанцами. — Медичи — флорентийский купеческий род, правящая династия во Флорен­ции в 1434—1737 гг. (с перерывами в 1494—1512 и 1527—1530 гг.); происходил из местности Муджелло близ Флоренции; первым заметным ее представителем стал Ардинго Медичи, гонфалоньер Флорентийской республики в 1296 и 1307 гг.

... Правда, на всякий случай легат Мальвецци готовил в Брюсселе убийство. Почитайте сочинение де Ту. — Брюссель — старинный город в Бельгии, известный с VII в., столица герцогства Брабант; в средние века входил в состав нескольких феодальных государств, а после наполеоновских войн — Нидерландского королевства; с 1831 г. — столица независимой Бельгии.

Мальвецци (?—?) — папский нунций в Брюсселе, готовивший убийство Генриха IV.

Ту, Жак Огюст де (1553—1617) — французский правовед, политик и историк, автор написанной на латинском языке многотомной «Истории моего времени» («Historia sui temporis»), в которой опи­сываются события 1543—1607 гг.

О заговоре Мальвецци рассказывается в главе CXXIII этого сочи­нения.

... герб Медичи все еще украшали геральдические лилии, которыми Людовик XI уплатил им свои долги. — Людовик XI (1423—1483) — король Франции с 1461 г.; старший сын Карла VII (1403—1461; провозглашен королем в 1422 г.) и его жены с 1422 г. Марии Анжуйской (1404—1463); деспотичный, коварный и умелый поли­тик, заложивший основы абсолютной монархии и сделавший Францию экономически сильной и могущественной державой; стремясь к централизации государства и укреплению короны, не брезговал в борьбе с противниками, в основном крупными феода­лами, ни обманом, ни террором, ни подкупом, ни клятвопресту­плением.

На золотом поле герба Медичи помещены пять червленых шаров и один, верхний, лазуревый, обремененный тремя геральдиче­скими лилиями, символом французских королей. Право включить их в родовой герб Людовик XI даровал Пьеро I деи Медичи (1416— 1469), правителю Флоренции с 1464 г., состоявшему в политиче­ском союзе с ним.

... То были Гонди и Заме. — Гонди, Жером (Джироламо; ок. 1550— 1604) — богатый лионский банкир, итальянец по происхождению; свитский дворянин королевы Марии Медичи, посол в Риме. Заме, Себастьян (Себастьяно Заметти; ок. 1549—1614) — француз­ский придворный банкир, итальянец по происхождению, уроже­нец Лукки, сын сапожника; составил себе многомиллионное состояние на спекуляциях с солью; пользовался расположением Генриха III, затем поддерживал тесные отношения с лигистами, а после прихода Генриха IV к власти сумел завоевать и его дружбу.

89 ... В доме подданного великого герцога Фердинандо, который год спу­

стя выдаст замуж свою племянницу — фламандку по матери, Иоганне Австрийской, фламандку по деду, императору Фердинанду, родственнику Филиппа II и Филиппа III, — за Генриха IV... — Фер­динандо I Медичи (1549—1609) — великий герцог Тосканский с 1587 г; четвертый сын Козимо I (1519—1574; правил с 1537 г.) и его первой супруги (с 1539 г.) Элеоноры Толедской (1522—1562); в 1562 г., в тринадцатилетнем возрасте, стал кардиналом; в 1587 г., после смерти старшего брата, Франческо I (1541—1587; правил с 1574 г.), сложил с себя сан и унаследовал трон.

Иоганна Австрийская (1547—1578) — младшая дочь императора Фердинанда I и его жены с 1521 г. Анны Богемской (1503—1547), с 1565 г. супруга великого герцога Франческо I, мать Марии Медичи.

Фердинанд I Габсбург (1503—1564) — император Священной Рим­ской империи с 1556 г.; сын Филиппа IV Красивого (1478—1506), герцога Бургундского с 1482 г., и его супруги с 1496 г. Хуаны I Безумной (1479—1555), королевы Испании с 1504 г.; родной брат Карла V, отрекшегося от императорского престола в его пользу. Филипп II Испанский (1527—1598) — испанский король с 1556 г., сын императора Карла V, отрекшегося от испанского престола в его пользу, и его жены с 1525 г. Изабеллы Португальской (1503— 1539); племянник Фердинанда I.

Филипп III (1578—1621) — король Испании с 1598 г., сын и пре­емник Филиппа II и его четвертой жены (с 1570 г.) Анны Австрий­ской (1549-1580).

VI 

90 ... Габриель остановилась у Себастьяна Заме, особняк которого нахо­

дился у стен Бастилии, ровно там, где теперь проходит улица Виш­невого сада. — Бастилия — крепость, построенная в 1370—1382 гг. у Сент-Антуанских ворот Парижа, у северо-восточной окраины города, для его защиты и ставшая позднее государственной тюрь­мой; была взята восставшим народом 14 июля 1789 г., в начале Великой Французской революции, и затем разрушена.

Улица Вишневого сада, находящаяся к юго-западу от того места, где стояла Бастилия, была проложена в 1516 г. через посадки виш­невых деревьев, относившиеся к огромному парку королевского дворца Сен-Поль, который был полностью снесен в 20-е гг. XVI в.

Пышный дворец Себастьяна Заме, построенный в 1585 г. и про­данный после смерти финансиста его детьми коннетаблю де Леди- гьеру (1543—1626), был капитально перестроен в 1741 г., а 1877 г., во время прокладки бульвара Генриха IV, снесен.

Заметим, что в 1717 г., во время своего официального визита в Париж, в этом особняке (он назывался тогда дворцом Ледигьер и принадлежал маршалу де Вильруа, воспитателю семилетнего короля Людовика XV) останавливался русский царь Петр I, отка­завшийся от приготовленных ему роскошных покоев в Лувре.

... Себастьян Заме, отец генерал-майора королевской армии и епи­скопа Лангрского ... — Заме, Жан (1584—1622) — старший сын финансиста и его жены Мадлен Леклер дю Трамбле, барон де Мюра и де Билли; французский военачальник, генерал-майор (1621); был смертельно ранен 3 сентября 1622 г. во время осады Монпелье и умер несколько дней спустя.

Заме, Себастьян (1587—1655) — младший сын финансиста, фран­цузский прелат, духовник королевы Марии Медичи, епископ- герцог Лангрский с 1615 г.

... Родом он был из Лукки. — Лукка — древний город в Италии, в Тоскане, в 20 км от побережья Лигурийского моря; центр одно­именной провинции.

... Сюлли ... послал к ней свою жену ... — Здесь имеется в виду вто­рая жена Сюлли (с 1592 г.), Рашель де Кошфиле (ок. 1566—1659), родившая от него трех детей, вдова советника Парижского парла­мента Франсуа Юро дю Маре, сеньора де Шатопера (?—1590), с которым она состояла в браке в 1586 г.

... Она вернулась в замок Рони разъяренная ... — Имеется в виду замок в селении Рони-на-Сене, в соврем департаменте Ивелин, в 60 км к западу от Парижа, на левом берегу Сены, построенный Сюлли в кон. XVI в. на фундаментах его старого родового дома; подвергнувшись нескольким перестройкам, замок Рони дошел до наших дней.

91 ... После полудня она отправилась к Темной заутрене, которая

должна была проходить в церкви Пти-Сент-Антуан ... — Темная заутреня (лат. Officium Tenebraum) — в католическом обряде цер­ковные службы, которые проходят в три предпасхальных дня (чет­верг, пятница и суббота), в темное время дня, и сопровождаются пением псалмов. Зажженные в церкви свечи гаснут по мере про- певания псалмов, пока на вершине подсвечника не остается одна, представляющая образ Христа; затем ее уносят за алтарь, и цер­ковь погружается во тьму, символически обозначая мгновение его смерти, но спустя некоторое время свечу выносят снова как сим­вол его грядущего воскресения.

Церковь Пти-Сент-Антуан — речь идет о церкви монастыря Пти- Сент-Антуан, располагавшегося недалеко от особняка Заме, между улицей Сент-Антуан и улицей Короля Сицилийского.

... находившаяся рядом с герцогиней мадемуазель де Гиз прочитала по ее просьбе письма ... — Мадемуазель де Гиз — возможно, имеется в виду Луиза Маргарита Лотарингская (1588—1631), младшая дочь Генриха I де Гиза, с 1605 г. вторая жена Франсуа де Бурбона, принца де Конти, двоюродного брата короля; придворная дама королевы Марии Медичи; покровительница литераторов, автор сочинения «Любовные похождения великого Алькандра» («Les Amours du grand Alcandre»), в котором в завуалированной форме описана история любовных интриг при дворе Генриха IV.

... он извещал ее, что незамедлительно отправляет в Рим сьера де Френа ... — Филипп де Ла Кане, сьёр де Френ (1551—1610) — фран­цузский дипломат и юрист; государственный советник; кальви­нист, обратившийся в католичество в 1601 г.; посол в Англии (1586), Швейцарии (1588) и Венеции (1601—1607).

... она оперлась о руку г-жи де Гиз ... — Вероятно, имеется в виду вдовствующая герцогиня де Гиз, Екатерина Клевская (1548—1633), мать мадемуазель де Гиз.

... она принялась кричать, требуя, чтобы ее забрали из дома Заме и отвезли к ее тетке, г-же де Сурди, жившей около клуатра Сен- Жермен. — Имеется в виду клуатр (здесь: огороженное простран­ство возле коллегиальной церкви, предназначенное для прожива­ния ее каноников) старинной церкви Сен-Жермен-л'Осеруа, кото­рая находится в правобережной части Парижа, напротив Лувра, к востоку от него.

Особняк Сурди, где умерла Габриель д’Эстре, находится рядом с церковью Сен-Жермен-л-’Осеруа, на улице Сухого Дерева (нынеш­ний дом №21); построенный в 1573 г., он в то время принадлежал г-же де Сурди.

92 ... это был Ла Ривьер, врач короля. — Ла Ривьер, Жан Риби де

(ок. 1546—1605) — французский врач, лейб-медик Генриха IV с 1594 г., уроженец Швейцарии, кальвинист.

93 ... в то же самое время нечто подобное рассказывали о Луизе де

Бюдо, второй жене Генриха де Монморанси. — Генрих I де Монмо­ранси (1534—1614) — французский военный и политический дея­тель, маршал Франции (с 1567 г.), коннетабль Франции (с 1593 г.); герцог де Монморанси (с 1579 г.), губернатор Лангедока (с 1563 г.).

Луиза де Бюдо (1575—1598) — вторая жена (с 1593 г.) коннетабля Генриха I де Монморанси, красавица, родившая от него трех детей и умершая в возрасте 23 лет 16 сентября 1598 г., за пол года до смерти Габриель д’Эстре.

... В Вильжюифе король встретился с гонцом, который ехал к нему с вестью о ее смерти. — Вильжюиф — городок в 8 км к югу от цен­тра Парижа, на пути в Фонтенбло, в 40 км от него, в соврем, департаменте Валь-де-Марн.

... Д'Орнано, Роклор и Фронтенак, сопровождавшие короля, убедили его повернуть обратно ... — Орнано, Альфонс, д' (1548—1610) — французский военачальник, по происхождению корсиканец; участник Религиозных войн, маршал Франции (1595).

Роклор, Антуан де (1544—1625) — французский военачальник, сподвижник Генриха IV; главный гардеробмейстер короля; с 1595 г. комендант замка Фонтенбло и губернатор Верхней Оверни, мар­шал Франции (1614).

Фронтенак — см. примеч. к с. 35.

... приехали с ним в аббатство Соссе вблизи Вильжюифа ... — Име­ется в виду находившийся в 3 км к югу от Вильжюифа женский монастырь Ла-Соссе, основанный как лепрозорий в 1161 г. и суще­ствовавший до 1689 г., когда монахини пришедшей в упадок оби­тели были переведены в другое аббатство; теперь на месте мона­стыря располагается селение Шевильи-Ларю.

94 ... Король оставил подле себя лишь Бельгарда, графа дю Люда, Терма,

Кастельно де Шалосса, Монгла и Фронтенака. — Люд, Франсуа де Дайон, граф дю (1570—1619) — государственный советник, глав­ный наместник Оверни, с 1618 г. воспитатель герцога Гастона Орлеанского, первый дворянин его покоев и главноуправляющий финансами его двора.

Терм — неясно, о ком здесь идет речь; возможно, имеется в виду Франсуа де Пегильян, сеньор де Терм (?—после 1615), барон де Бельбез.

Кастельно де Шалосс — возможно, имеется в виду Франсуа де Ла Мотт, барон де Кастельно-де-Шалосс (?—1621), французский вое­начальник, губернатор Мон-де-Марсана.

Монглй, Робер де Арле, барон де (ок. 1550—1607) — младший брат Никола де Арле, сеньора де Санси; главный дворецкий короля Генриха IV.

... Бассомпьер ... хотел удалиться вместе с другими ... — Бассом- пьер — см. примеч. к с. 42.

... По прошествии этой недели Генрих IVудержал подле себя лишь Бюсси-Ламе и герцога де Реца. — Бюсси-Ламе (у Ж.Ф. Дрё де Радье: Bussi-Lamet; у Дюма ошибочно: Bussy, Zamet, то есть Бюсси, Заме), или Бюсси-Ламет (Bussy-Lameth) — так в поздних изданиях «Любовных похождениях великого Алькандра», где вымышленные имена персонажей заменены теми, какие издатели сочли подлин­ными, именуется некий придворный, который, желая подать при­мер королю, женился на своей любовнице, родившей от него несколько детей; однако о ком здесь идет речь на самом деле неясно: в издании 1651 г. он не назван вовсе.

Герцог де Рец — Альбер де Гонди (Альберто ди Гонди; 1522—1602), французский военачальник и дипломат, итальянец по происхожде­нию; маршал Франции (1582); маркиз де Бель-Иль (1573); в 1565 г. женился на Катрин де Клермон (1543—1603), вдове Жана д’Анбо (ок. 1527—1562), барона де Реца, унаследововавшей от покойного мужа владение Рец в Бретани, которое в 1581 г. было возведено в ранг герцогства-пэрства, и с тех пор носил титул герцога де Реца.

... он возблагодарил Господа и утешился настолько, — говорит автор «Любовных похождений великого Алькандра», — что по прошествии трех недель влюбился в мадемуазель д'Антраг. — «Великий Аль- кандр, или История любовных похождений Генриха Великого» («Le Grand Alcandre, ou les Amours du roy Henri-le-Grand»; заме­тим, что у Дюма ошибка и в газетной, и в книжных публикациях: «Les Amours du grand Alexandre») — анонимное сочинение, кото­рое впервые было издано в Париже в 1651 г. и автором которого считается Луиза Маргарита Лотарингская (см. примеч. к с. 91). Заметим, что в этом первом издании, где имена персонажей зашифрованы, мадемуазель д'Антраг названа Исменой (Ismene). В 1663 г. вышло в свет новое издание, в котором все имена были раскрыты комментатором и которое получило название «История любовных похождений Генриха IV, написанная принцессой де Конти». В дальнейшем оно не раз выходило и под названием «Любовные похождения великого Алькандра».

95 ... оба они остались в фаворе: Заме — именуя свою кассу ломбар­

дом для королей, а Ла Варенн — закладывая фундамент церкви в Ла-Флеше. — Ла-Флеш — город на западе Франции, в соврем, департаменте Сарта; родина Гийома Фуке де Ла Варенна, ставшего в 1589 г. губернатором Ла-Флеша и способствовавшего его раз­витию: он восстановил его крепостные стены, реконструировал мост через Луару и замостил городские улицы.

Здесь, скорее всего, имеется в виду относившаяся к здешнему иезуитскому коллежу (Коллеж Генриха IV; ныне Национальное военное училище) церковь святого Людовика, построенная в 1607—1621 гг. по планам королевского архитектора Луи Метезо (1560—1615) и ставшая местом погребения Ла Варенна и сердца Генриха IV.

VII 

... словно два заурядных обывателя с улицы Сен-Дени. — Старинную улицу Сен-Дени в правобережной части Парижа издавна заселяли богатые парижские буржуа.

96 ... Что вы скажете об испанской инфанте ... — Имеется в виду

принцесса Изабелла Клара Евгения (1566—1633), старшая дочь короля Филиппа II и его третьей жены (с 1559 г.) Елизаветы Валуа (1545—1568), сводная сестра Филиппа III, правительница Испан­ских Нидерландов, в возрасте 33 лет, 18 апреля 1599 г. (то есть через неделю после смерти Габриель д'Эстре), вышедшая замуж за герцога Альбрехта Габсбурга (1559—1621).

... королева-немка едва не погубила всю Францию. — Имеется в виду Изабелла Баварская (1370—1435) — французская королева с 1385 г., жена Карла VI Безумного (1368—1422; король с 1380 г.); дочь гер­цога Стефана III Баварского (1337—1413; герцог с 1375 г.) и его первой супруги (с 1364 г.) Таддеи Висконти (1351—1381); одна из первых красавиц своего времени; после того как Карл VI начал впадать в безумие, номинально возглавила совет регентства, но реальная власть в государстве находилась в руках то арманьяков, то бургиньонов; в 1417 г. вынужденно встала на сторону герцога Бургундского и сыграла ключевую роль в подписании в Труа позорного договора, губительного для Франции (1420).

... Ну а сестры принца Оранского? — Имеются в виду сестры принца Морица Оранского (1567—1625), штатгальтера Голландии и Зелан­дии с 1586 г., выдающегося полководца, прославившегося своими победами над испанцами, сына Вильгельма I Молчаливого (1533— 1584), принца Оранского, одного из лидеров Нидерландской рево­люции, и его второй жены (в 1561—1574 гг.) Анны Саксонской (1544—1577). Однако к 1599 г. (хотя, судя по «Мемуарам» Сюлли, его разговор с Генрихом IV относится к 1598 г.) незамужними оставались лишь две его младшие сводные сестры: Эмилия Нас­сауская (1581—1657), вышедшая в 1616 г. замуж за Фридриха Кази­мира фон Цвайбрюккен-Ландсберга (1585—1645), и Шарлотта Нассауская (1579—1640), обратившаяся в католичество и в 1593 г. ушедшая в монастырь.

... Вот, к примеру, ваша племянница де Гиз. — Имеется в виду юная Луиза Маргарита Лотарингская (см. примеч. к с. 91), двоюродная племянница короля Генриха IV.

... я опасаюсь ее пристрастия к возвеличиванию своих братьев ... — У Луизы Маргариты Лотарингской было два старших брата, упо­минавшихся выше: Карл I Лотарингский (1571—1640), четвертый герцог де Гиз (с 1588 г.); и Людовик III Лотарингский (1575—1621), кардинал де Гиз (с 1615 г.), архиепископ Реймский (с 1605 г.).

... Старшая дочь Майена, хоть она и смугла, нравится мне ничуть не меньше ... — Имеется в виду Екатерина Лотарингская (1585— 1618) — старшая дочь герцога Карла Майенского и его жены с 1576 г. Генриетты де Виллар (7—1611), 1 февраля 1599 г. вышедшая замуж за Карла I де Гонзага (1580—1637), который в 1627 г. стал герцогом Мантуи.

... Есть еще одна девица в семье Люксембургов и одна — в семье Гемене, есть моя кузина Екатерина де Роган. — Мадемуазель де Люксембург — вероятно, имеется в виду Диана де Люксембург (7—1624), герцогиня де Пине, младшая дочь Жана IV де Люксем­бурга, графа де Линьи (7—1576), ставшая ок. 1600 г. женой Луи де Плоэскеллека (?—?), графа де Кермана.

Мадемуазель де Гемене — неясно, кто здесь, имеется в виду. Екатерина де Роган (1578—1607) — вторая дочь Рене II (1550— 1586), виконта де Рогана, вождя гугенотов Бретани, и его второй жены (с 1575 г.) Катрин де Партене (1554—1631), троюродная сестра Генриха IV (по материнской линии), ставшая в 1604 г. женой пфальцграфа Иоганна II Цвайбрюккенского (1584—1635) и умершая три года спустя во время родов.

97 ... Взгляните на полотна Рубенса ... — Рубенс, Питер Пауэл (1577—

1640) — знаменитый фламандский живописец и дипломат, осно­ватель и глава т.н. «брабантской школы»; написал около 2 500 картин; автор портретов, картин на религиозные и мифологиче­ские, аллегорические и бытовые сюжеты.

Здесь имеется в виду серия из 24 огромных полотен (394 х 295 см, 394 х 727 см и др.; масло по холсту), написанных Рубенсом в 1623—1625 гг. по заказу королевы Марии Медичи и отразивших ее жизнь и деяния; предназначались они для украшения одной из галерей Люксембургского дворца, а с 1815 г. хранятся в Лувре, в т.н. Галерее Медичи.

... Распря с ее черными волосами, трепещущим телом и пылающими глазами великолепна. — Распря (гр. Эрида) — в древнегреческой мифологии богиня раздора.

98 ... это была дочь Мари Туше и Франсуа де Бальзака, сеньора

д'Антрага, де Маркуси и дю Буа-Мальзерба, которого в 1578 году Генрих III возвел в достоинство рыцаря своего ордена. — Мари Туше (1549—1638) — фаворитка Карла IX, необычайная красавица, с которой он познакомился в 1566 г., во время своего пребывания в Орлеане; его единственная любовница, родившая от него двух сыновей; с 1578 г. вторая жена Франсуа де Бальзака, родившая в браке двух дочерей.

Франсуа де Бальзак, сеньор д’Антраг (ок. 1541—1613) — губернатор Орлеана и королевский наместник Орлеане с 1568 г., проявивший невероятную жестокость в дни Варфоломеевского побоища; дво­рянин королевских покоев (1567), рыцарь ордена Святого Михаила (1568) и Святого Духа (1578), государственный советник (1582).

... она была младшей сестрой знаменитого графа Овернского, позднее ставшего герцогом Ангулемским ... — О графе Овернском см. при- меч. к с. 42.

... Вот что написал о ней Берто в одном из своих сонетов ... — Берто, Жан (1552—1611) — французский прелат и поэт; наставник графа Овернского; с 1594 г. настоятель богатейшего аббатства Оне в диоцезе Байё; с 1599 г. духовник Марии Медичи; с 1606 г. епи­скоп Се (городок в Нижней Нормандии, в 23 км к северу от Алан­сона, центр епархии); автор элегий, сонетов, стихотворных посла­ний.

99 ... если верить Эмери д'Амбуазу, одной из своих прелестных ручек она

листала «Исповедь» святого Августина, а другой — «Галантных дам» Брантома. — Сеньор Эмери д’Амбуаз (?—?) — автор посвященного маркизе де Верней предисловия к изданному в 1610 г. в Париже переводу «Истории» Григория Турского, выполненному Клодом Бонне, дворянином из Дофине, адвокатом Гренобльского парла­мента.

Святой Августин (354—430) — святой католической церкви (в пра­вославии именуется блаженным); христианский богослов и цер­ковный деятель, философ, один из известнейших отцов католиче­ской церкви; епископ города Гиппон (с 396 г.), автор религиозной автобиографии «Исповедь» («Confessionum»; 400).

«Жизнеописания галантных дам» («Les vies des dames galantes») — сочинение Брантома (см. примеч. к с. 29), полное откровенностей о частной жизни придворных дам и впервые изданное в 1666 г., более чем через тридцать лет после смерти Генриетты д’Антраг. Разумеется, в написанном сеньором д’Эмери д’Амбуазом преди­словии нет и не может быть ни слова о сочинениях Брантома; вос­хваляя ученость маркизы де Вернёй, он лишь говорит, что «она целыми днями не выпускала из рук книг святого Августина и подобных ему авторов».

103 ... попросил у Ломени чернил и бумагу ... — Имеется в виду Антуан

де Ломени (1560—1638) — французский государственный деятель и дипломат, начинавший свою карьеру как личный секретарь Ген­риха IV; государственный секретарь по делам военно-морского флота в 1613—1615 гг.

... уехал охотиться в Мальзербском лесу. — Мальзерб — поместье в 70 км к югу от Парижа, которым владел Франсуа де Бальзак д’Антраг и которое его дед Пьер де Бальзак д’Антраг (1475—1531) получил в качестве приданого своей жены Анны де Гравиль (ок. 1490—ок. 1543).

VIII 

104 ... Сюлли ... вместе с Вильруа и Силлери подписал брачный договор. —

Вильруа — см. примеч. к с. 51.

105 ... Сюлли утверждал, что он происходит из рода графов Бетюнских

во Фландрии ... — Имеется в виду один из самых известных и самых древних княжеских родов Европы, который носит название по имени феодального владения Бетюн в Артуа (соврем, департамент Па-де-Кале на севере Франции) и родоначальником которого счи­тается Роберт I (ок. 970—1037), сир де Бетюн. Из этого рода, весьма разветвленного (одна из его ветвей обосновалась в XIII в. в Шотландии и именовалась там Битон), происходили многие вид­ные французские государственные деятели, военачальники, дипло­маты и прелаты. Происходил из него и отец герцога де Сюлли — Франсуа де Бетюн (ок. 1532—1575), барон де Рони.

... он способствовал падению г-на Арле де Санси, тогдашнего глав­ноуправляющего финансами. — Никола де Арле, сеньор де Санси (1546—1629) — французский политический деятель, военачальник и дипломат; владетель Санси (селение Санси-ле-Провен в соврем, департаменте Сена-и-Марна); посол в Швейцарии в 1575—1582 гг.; в 1594—1597 гг. член финансового совета, командир швейцарской гвардии (1596), посол в Англии и Германии.

... заложил у ростовщиков в Меце прекраснейший бриллиант, входя­щий сегодня в число бриллиантов короны и носящий имя Санси. — Мец — старинный город на северо-востоке Франции, в Лотарин­гии, у места впадения в Мозель реки Сейль; ныне административ­ный центр департамента Мозель; во времена Меровингов столица королевства Австразия; с III в. резиденция епископа; с нач. XI в. и вплоть до 1552 г. столица духовного княжества; в 1552 г. вошел в состав Франции; во время Франко-прусской войны (1870—1871) был захвачен немцами и оставался в составе Германии до 1919 г. Санси — знаменитый бледно-желтый каплевидный бриллиант весом 55,23 карата, один из легендарных драгоценных камней в истории Европы, получивший имя по названию поместья Никола де Арле, знатока и коллекционера бриллиантов, который купил этот камень в Нидерландах. В 1604 г. Никола де Арле продал брил­лиант английскому королю Якову I Стюарту; в 1657 г. его купил у королевы Генриетты Марии, вдовы Карла I Стюарта, кардинал Мазарини; по завещанию кардинала он в 1661 г. стал собствен­ностью Людовика XIV и находился во владении французской короны вплоть до Великой Французской революции, а затем бес­следно исчез и всплыл снова лишь в 1828 г., когда его приобрел русский миллионер и меценат Павел Николаевич Демидов (1798— 1840); сменив еще несколько владельцев, в 1978 г. бриллиант был приобретен Музеем Лувра, где и хранится по сей день.

106 ... Скажем еще пару слов о г-не де Санси, под именем которого был

издан «Сатирический развод» д'Обинье ... — Скорее всего, Дюма имеет здесь в виду не «Сатирический развод» (см. примеч. к с. 19), а «Католическое вероисповедание сьёра де Санси» (см. примеч. к с. 37).

... У г-на де Санси было два сына. — У Никола Арле де Санси и его жены с 1575 г. Мари Моро было три сына: Никола де Арле (7—1601), барон де Санси и де Моль, капитан пехоты, погибший при осаде Остенде; Анри де Арле (7—1667), сеньор де Пальмор, капитан кавалерии; Ашиль де Арле (1581—1646), епископ Сен- Мало с 1631 г.

... поскольку он картавил и вместо «Par la mort» у него выходило «Ра-la-mort», за ним закрепилось прозвище Паламор ... — Эта исто­рия, позаимствованная Дюма у Таллемана де Рео, явно не соот­ветствует действительности: Пальмор (Palmort, а не Palamort — Паламор) — название одной из вотчин семейства Арле де Санси, которую давали в удел младшим сыновьям и которая находилась вблизи городка Моль в Иль-де-Франсе, в 35 км к западу от Парижа.

... он повстречал на Орлеанской дороге г-жу де Гемене. — Возможно, имеется в виду Анна де Роган, принцесса де Гемене (1606—1685) — французская аристократка, с 1619 г. жена своего двоюродного брата Луи де Рогана (1598—1667), графа де Рошфора, затем герцога де Монбазона.

... В долине Торфу орудуют грабители ... — Торфу — селение в 40 км к югу от Парижа, на пути в Орлеан, на берегу реки Жюин, левого притока реки Эсон, в соврем, департаменте Эсон.

... г-жа де Бриссак, жена посла в Риме, должна была посетить там виноградники Медичи ... — Дюма повторяет здесь ошибку Талле­мана де Рео: речь явно идет о г-же де Брассак (Brassac, а не Brissac), урожденной Катрин де Сент-Мор (7—1648), мужем кото­рой с 1602 г. был Жан де Галар де Беарн, граф де Брассак (ок. 1579—1645), французский посол в Риме в 1627—1632 гг.

Виноградники Медичи — скорее всего, имеются в виду украшен­ные античными скульптурами сады виллы Медичи в Риме, на склоне холма Пинчо, который в средние века покрывали вино­градники; построенная в 1544 г., эта вилла с 1576 г. принадлежала кардиналу Фердинандо Медичи, будущему великому герцогу Фло­ренции; с 1803 г. в ней располагается Французская академия искусств в Риме.

107 ... он встал в нише и принял позу Аполлона Пифийского. — Эпитет

«Пифийский» древнегреческий бог Аполлон, которого обычно изображают в виде нагого стройного юноши, получил за то, что он убил Пифона, змею, охранявшую вход в древнее святилище в Дельфах, и завладел им.

... В пятьдесят лет он сделался отцом-ораторианцем. — Отцы- ораторианцы — члены Оратории Иисуса и Пречистой Девы Марии, католического религиозного общества апостольской жизни, которое основал во Франции в 1611 г. французский свя­щенник и богослов Пьер де Берюль (1575—1629), имея целью под­нять духовный и нравственный уровень французского духовен­ства.

... в комнате у него не было изображений других святых, кроме как верхом на коне и с мечом в руке, вроде святого Маврикия и святого Мартина. — Святой Маврикий (?—286) — христианский мученик, командир т.н. Фиванского легиона — римского войска, сформиро­ванного в Верхнем Египте, в Фивах, и переброшенного в 285 г. в Галлию для борьбы с т.н. багаудами — занимавшимися разбоем повстанцами, в число которых входили крестьяне, колоны и беглые рабы и многие из которых исповедовали христианство; однако воины Фиванского легиона, которые тоже были христиа­нами, отказались убивать своих единоверцев и были поголовно истреблены по приказу императора Максимиана; вместе с ними принял мученическую смерть и их командир.

Святой Мартин (ок. 316—397) — епископ города Тур во Франции (с 371 г.), славившийся своей добротой. Согласно легенде, он, еще будучи простым солдатом, встретил зимой полуокоченевшего нагого нищего и, разорвав свой плащ, отдал ему половину. На сле­дующую ночь, дрожа от холода, он увидел во сне Иисуса Христа, рассказывавшего ангелам, как солдат покрыл его своим плащом; проснувшись, Мартин тотчас принял крещение и оставил вой­ско.

... Другой сын г-на де Санси, исполнявший прежде должность посла в Константинополе, тоже стал отцом-ораторианцем. — Послом в Оттоманской империи был в 1610—1619 гг. третий сын г-на де Санси — Ашиль де Арле, будущий епископ Сен-Мало, видный ориенталист, коллекционер старинных манускриптов на древне­греческом и древнееврейском языках, ставший членом Оратории Иисуса и Пречистой Девы Марии вскоре после своего возвраще­ния из Константинополя.

... взял себе в помощники некоего Анжа Каппеля, сьера дю Люа, который одновременно был сочинителем ... — Анж Каппель, сьёр дю Люа (1557—1624) — французский правовед и писатель, протестант; секретарь Генриха IV; переводчик Сенеки, автор книги «Злоупо­требления сутяг» (1604).

... будучи верным своему начальнику, что случается весьма редко, напечатал во время опалы Сюлли небольшую восхваляющую его кни­жицу, носящую название «Наперсник». — «Наперсник» («Le Confident») — вероятно, имеется в виду памфлет Анжа Каппеля «Рассуждение о наперсничестве» («Discours de la confidence»; 1599), за который он был подвергнут тюремному заключению.

108 ... Маркиз де Keep и маркиз де Рамбуйе были первыми, кто обзавелся

каретами. — Таллеман де Рео называет упомянутых персонажей молодыми людьми, и это дает основание полагать, что маркиз де Кёвр здесь — Франсуа Аннибал д’Эстре (ок. 1573—1670), герцог д’Эстре, маршал Франции (1626), старший сын и наследник Анту­ана IV д’Эстре (ок. 1529—1609), родной брат Габриель д’Эстре, маркиз де Кёвр с 1609 г.

Маркиз де Рамбуйе — Шарль д'Анженн (1577—1651), французский военачальник и дипломат, видам и сенешаль Ле-Мана; сын и наследник Никола д’Анженна (1533—1611), камергера Генриха III, и его жены с 1567 г. Жюльенны д'Аркне (1552—1609); маркиз де Рамбуйе с 1611 г.; с 1600 г. муж прославленной госпожи де Рам­буйе, урожденной Катрин де Вивонн (1588—1665), хозяйки знаме­нитого парижского литературного салона; в 1626 г. чрезвычайный посол в Пьемонте и Испании.

... Второй оправдывался своим плохим зрением, а первый — слабо­стью ахиллова сухожилия. — Ахиллово (пяточное) сухожилие — самое мощное сухожилие в человеческом теле, образованное сли­янием плоских сухожилий задних мышц голени: икроножной и камбаловидной.

... Как-то раз ему встретился г-н де Фонтене-Марёй, ехавший в карете. — Фонтене-Марёй, Франсуа дю Валь, маркиз де (ок. 1594— 1665 ) — французский дипломат, в юности паж дофина, будущего короля Людовика XIII; посол в Риме в 1641—1646 гг.; автор инте­ресных мемуаров.

IX 

109 ... явились на поклон к Сюлли в Арсенал. — Арсенал — хранилище и

мастерские артиллерийского вооружения и боеприпасов, постро­енные в сер. XVI в. на правом берегу Сены, в районе нынешней набережной Генриха IV; был разрушен взрывом в 1563 г. и заново отстроен к 1594 г.; Сюлли, став главнокомандующим артиллерией, сделал жилые помещения при Арсенале своей резиденцией. В 1757 г. при Арсенале была основана библиотека, существующая доныне и неимеющая никакого отношения к огнестрельному ору­жию (в ней, например, хранится крупнейшее в мире собрание источников по истории театра); сам же Арсенал был закрыт в 1788 г.

... не вытянул из Сюлли ни пистоля ... — Пистоль — во Франции первоначально название старинной испанской золотой монеты достоинством в два эскудо, затем название любой золотой монеты такого же веса (6,75 г), а позднее просто счетная денежная еди­ница — 10 франков.

ПО ... Прадель, бывший дворецкий старого маршала де Бирона, человек, хорошо знакомый королю ... — Прадель, Бернарден (?—?) — госу­дарственный казначей в Монпелье, государственный советник; дворецкий маршала Армана де Гонто-Бирона до самой его смерти (1592).

111 ... королевский камердинер по имени Ла Рош являлся к Сюлли и играл

на лютне ... — Сведений об этом персонаже (La Roche) найти не удалось.

...не имея других зрителей, кроме Дюре, позднее именовавшегося пре­зидентом Шеври, и своего секретаря Ла Клавеля. — Шарль Дюре, сеньор де Шеври (Chevry, у Дюма ошибочно Chivry; ок. 1564— 1636) — государственный советник, с 1609 г. председатель Париж­ской счетной палаты; в 1634—1636 гг. генеральный контролер финансов; с 1605 г. владелец поместья Шеври (соврем. Шеври-ан- Серен в департаменте Сена-и-Марна).

Бартелеми де Саворни, сеньор де Ла Клавель и де Шевиньи (7—1631) — государственный советник, управляющий дамбами и плотинами на Луаре.

Оба они были в свое время секретарями Сюлли.

... Став вдовцом после смерти своей первой жены Анны де Куртене, он вторым браком женился на Рашель де Кошфиле, вдове Шато- пера. — Анна де Куртене (1564—1589) — дочь Франсуа де Куртене (ок. 1526—1578), сеньора де Бонтена, и его супруги Луизы де Жокур; с 1583 г. жена Сюлли, мать его старшего сына и наслед­ника Максимильена II де Бетюна (1588—1634).

О Рашель де Кошфиле и ее первом муже см. примеч. к с. 90.

... шел прогуливаться под портиками Королевской площади, рядом с которой находился его особняк. — Королевская площадь (с 1799 г. площадь Вогезов) находится в восточной части старого Парижа, в квартале Маре; созданная в 1605—1612 гг., она является самой старой парижской площадью и в XVII в. считалась красивейшим архитектурным ансамблем французской столицы.

112 ...На склоне своих дней герцог удалился в Сюлли ... — Сюлли —

замок в селении Сюлли-на-Луаре, в центральной части Франции, в соврем, департаменте Луаре, построенный в кон. XIV в. по пла­нам архитектора Раймонда дю Тампля (?—ок. 1404) и в 1602 г. при­обретенный Максимильеном де Бетюном, который с 1606 г. носил титул герцога де Сюлли и поселился там в 1616 г., лишившись к этому времени большей части своих государственных постов.

... он умер в своем замке Вильбон ... — Вильбон — замок XIV в. в одноименном селении, расположенном в 100 км к юго-западу от Парижа, в соврем, департаменте Эр-и-Луара. Герцог де Сюлли, владевший этим замком с 1607 г. и носивший титул графа де Виль- бона, умер там 22 декабря 1641 г.

... Поместье Рони в 1817 или в 1818 году ... было куплено за два мил­лиона герцогом Беррийским. — Герцог Беррийский — Шарль Ферди­нанд д’Артуа, герцог Беррийский (1778—1820), младший сын буду­щего французского короля Карла X (1757—1836; правил с 1824 г.) и его жены с 1773 г. Марии Терезы Савойской (1756—1805); 13 фев­раля 1820 г. был смертельно ранен рабочим Луи Пьером Лувелем (1783—1820), поклонником Бонапарта, и умер на следующий день. Герцог Беррийский, купивший поместье Рони 14 августа 1818 г. за два с половиной миллиона франков, превратил его в свою летнюю резиденцию, но жить ему там суждено было недолго.

... Господин де Жирарден вел торг с герцогом Беррийским по поводу про­дажи ему поместья Эрменонвиль. — Господин де Жирарден — имеется в виду маркиз Луи Станислас Сесиль Ксавье де Жирарден (1762— 1827), французский генерал, административный деятель и депутат, старший сын и наследник маркиза Рене Луи де Жирардена.

Эрменонвиль — поместье в одноименном селении в Пикардии, в 40 км к северо-востоку от Парижа (соврем, департамент Уаза), которое принадлежало маркизу Рене Луи де Жирардену (1735— 1808), французскому аристократу и военному, литератору, другу и поклоннику Жан Жака Руссо, и включало замок и английский парк, созданные в 1766—1776 гг.

... а у нас есть призрак Жан Жака Руссо ... — Руссо, Жан Жак (1712—1778) — французский философ, писатель и композитор, сыгравший большую роль в идейной подготовке Великой Фран­цузской революции.

Руссо приехал в Эрменонвиль 20 мая 1778 г., а 2 июля того же года скоропостижно умер там. В парке поместья сохранилась первона­чальная гробница Руссо.

113 ... Королевский двор пребывал в Мулене ... — Мулен — город в цен­

тральной части Франции, в Оверни, на реке Алье, левом притоке Луары, в 310 км к юго-востоку от Парижа; столица исторической области Бурбонне, ныне административный центр департамента Алье.

... согласилась принять как удовлетворение за убытки титул мар­кизы де Верней. — Генрих IV подарил Генриетте д’Антраг замок Верней в Пикардии (в городке Вернёй-ан-Алат в соврем, департа­менте Уаза), возведя при этом сеньорию Верней в достоинство маркизата.

... Ракан говорил, что г-ну де Бельгарду приписывали три качества, которых у него не было ... — Ракан, Онора де Бюэй, сеньор де (1589—1670) — французский поэт; автор элегий и пасторальных пьес; член Французской академии (1635). Став в тринадцать лет круглым сиротой, он воспитывался в доме Бельгарда, женатого на его кузине Анне де Бюэй.

114 ... Людовика XIII, который возвел Сен-Симона в герцоги за то, что

тот не пускал слюну в его охотничий рог, чрезвычайно коро­било от вида капли, неизменно висевшей на кончике носа у Бель­гарда ... — Сен-Симон — Клод де Рувруа (1607—1693), первый герцог де Сен-Симон (с 1635 г.), фаворит Людовика XIII, главный шталмейстер Франции (1627), главный ловчий Франции и первый дворянин королевских покоев (1628); отец знаменитого мемуари­ста Луи де Рувруа (1675—1755), второго герцога де Сен-Симона.

115 ... он начал волочиться за Анной Австрийской ... — Анна Австрий­

ская (1601—1666) — дочь испанского короля Филиппа III (1578— 1621; правил с 1598 г.) и его жены с 1599 г. Маргариты Австрий­ской (1584—1611), с 1615 г. супруга Людовика XIII (фактически их супружеские отношения начались в 1619 г.); в 1638 г. родила долго­жданного наследника, дофина Людовика (будущего Людовика XIV), в 1640 г. — второго сына, Филиппа, герцога Анжуйского (будущего герцога Орлеанского); после смерти мужа (1643) регентша при малолетнем Людовике XIV, проявившая немалую стойкость и мужество в период Фронды и безоговорочно поддержавшая своего фаворита, кардинала Мазарини, который был учеником Ришелье и продолжателем его политики.

... она обратилась к Клоду Лотарингскому, звавшемуся тогда прин­цем Жуанвилем ... — Клод Лотарингский (1578—1657) — второй сын герцога Генриха I де Гиза, носивший в молодости титул принца де Жуанвиля ив 1611 г. получивший титул герцога де Шеврёза; глав­ный сокольничий Франции (1622—1643).

116 ... Война с Карлом Эммануилом, герцогом Савойским. — Имеется в

виду Карл Эммануил I (см. примеч. к с. 77).

... маркграфство Салуццо, ворота в Италию, ключ от которых Ген­рих IV, в отличие от Генриха III, не мог оставить в руках Савойи. — Маркграфство Салуццо — в средние века и в начале нового вре­мени феодальное владение на севере Италии, в Пьемонте, со сто­лицей в одноименном городе, на протяжении нескольких столетий являвшееся яблоком раздора между Францией и Савойей; в 1529 г. маркграфство, правители которого контролировали горные про­ходы между Пьемонтом и Провансом, было захвачено герцогами Савойскими; в 1536 г. французы оккупировали маркграфство, а в 1548 г. аннексировали его и удерживали вплоть до 1588 г. (когда герцоги Савойские снова захватили его), в 1598 г. вновь отвоевали и окончательно передали Савойе по Лионскому договору (1601).

... герцог все еще пребывал в дурном настроении из-за шутки, кото­рую в предыдущем году сыграл с ним его тесть Филипп II, умерший в ярости из-за того, что ему пришлось подписать мир с Генри­хом IV. — Женой герцога Карла Эммануила I с 1585 г. была дочь испанского короля Филиппа II — Каталина Микаэла Австрийская (1567—1597), родившая от него десять детей.

Филипп II умер 13 сентября 1598 г., через четыре месяца после подписания Вервенского мирного договора (2 мая 1598 г.).

117 ... Карл Эммануил усыпил короля ... обещанием отдать ему Салуццо

или Бресс ... — Бресс — историческая область на востоке Франции; ее территория входит теперь в состав департаментов Эн, Сона-и- Луара и Юра; отошла к Франции по Лионскому договору 1601 г.

... артиллерия была создана Людовиком XI. Изобрел ее Жан Бюро. — Жан Бюро (ок. 1390—1463) — французский военный и государ­ственный деятель, начальник французской артиллерии с 1439 г.; в молодости был чиновником Шатле; с 1434 г. состоял на службе у короля Карла VII; в 1447 г. был возведен в дворянское достоин­ство; в 1450—1452 гг. занимал должность купеческого прево Парижа; положив начало масштабному использованию артиллерии в Западной Европе, одержал решительную победу в сражении при Кастийоне (17 июля 1453 г.), которая завершила Столетнюю войну.

... При Мариньяно ею с успехом воспользовался Франциск I. — Мари- ньяно (ит. Melegnano — Меленьяно) — город в Северной Италии, в 10 км к юго-востоку от Милана, близ которого 13—14 сентября 1515 г. войско Франциска I нанесло сокрушительное поражение швейцарским наемникам герцога Миланского, вследствие чего французы вновь овладели всей Ломбардией.

... находясь в Шамбери, Генрих IVузнал, что его свадьба отпраздно­вана во Флоренции. — Шамбери — город в Савойе, в 1329—1562 гг. ее столица; ныне — административный центр французского депар­тамента Савойя.

118 ... Этот посланец был капуцин, которого звали отец Илер. — Отец

Илер (дю Травайль; 7—1616) — монах-капуцин из Гренобля, обра­щенный в католичество гугенот; 19 октября 1599 г. был с веритель­ной грамотой отправлен Генрихом IV к кардиналу Арно д’Осса (1537—1604), французскому послу в Риме, имея задание добиться признания брака короля с племянницей великого герцога Ферди­нандо недействительным; впоследствии оставил монашество и перешел в белое духовенство; 10 мая 1616 г. был разорван заживо в Париже за попытку покушения на жизнь королевы-матери Марии Медичи.

XI 

...Во время осады Руана, когда ему было всего лишь четырнадцать лет ... — Дюма, позаимствовавший эпизод, о котором рассказано дальше, у Таллемана де Рео, домыслил некоторые подробности, в том числе и возраст Бирона-младшего во время осады Руана. Ско­рее всего, речь здесь идет о многомесячной осаде Руана королев­скими войсками под командованием маршала Бирона-старшего в 1591—1592 гг., когда Бирону-младшему было уже 29 лет.

119 ... мы уже видели, как сильно была рассержена королева Маргарита

неприличием, которое он совершил, ударив пушечным ядром в четы­рех футах ниже ее укрытия. — Заметим, что в этом эпизоде, о котором Дюма рассказывает во второй главе настоящего сочине­ния (стр. 40), речь идет о Бироне-старшем.

... проявил необыкновенную храбрость ...в сражениях при Омале и Фонтен-Франсезе ... — Омаль — городок в Верхней Нормандии (в соврем, департаменте Приморская Сена), у стен которого 5 фев­раля 1592 г., в ходе Восьмой Религиозной войны, состоялась стычка небольшого отряда Генриха IV с испанской армией под командованием Алессандро Фарнезе (1545—1592), герцога Парм­ского, губернатора Испанских Нидерландов. Получив в этой стычке огнестрельное ранение, король едва успел укрыться в кре­пости.

Фонтен-Франсез — селение в Бургундии, в соврем, департаменте Кот-д’Ор. 5 июня 1595 г. близ этого селения развернулось сраже­ние, в котором Генрих IV одержал победу над войсками Лиги, находившимися под командованием Карла де Майена, и испан­ской армией под началом Хуана Фернандеса де Веласко (1550— 1613), коннетабля Кастилии и губернатора Милана.

... находясь во Френе, Генрих IV попросил разъяснить ему какой-то греческий стих, увиденный им в галерее. — Френ — имеется в виду селение Френ-на-Марне, в Иль-де-Франсе, в соврем, департа­менте Сена-и-Марна, в 12 км к западу от города Мо. Здешний замок принадлежал в 1589—1594 гг. Франсуа д'О, главноуправля­ющему финансами, а затем государственному секретарю Пьеру Форже дю Френу (1544—1610), одному из составителей Нантского эдикта (1598).

120 ... Его управляющий Сарро в течение долгого времени настойчиво

убеждал его уменьшить штат прислуги ... — Сарро (Sarrau; у Дюма опечатка: Sarran; ?—?) — отец известного французского литера­тора и правоведа, советника Парижского парламента Клода де Сарро (ок. 1598—1651).

... Герцог Савойский взял бы себе Прованс и Дофине. — Дофине — историческая провинция на юго-востоке Франции, охватывающая соврем, департаменты Изер, Дром и Верхние Альпы; главный город — Гренобль; с 1040 г. независимое феодальное владение, которое в 1349 г. было продано его последним владетелем («дофи­ном») Юмбером II (1312—1355; правил с 1333 г.) французскому королю Филиппу VI Валуа (1293—1350; правил с 1328 г.).

...Он помнил о долгом бесплодии Екатерины Медичи ... — Екатерина Медичи, вышедшая замуж в 1533 г., в возрасте четырнадцати лет, родила первого ребенка, будущего короля Франциска II, лишь в 1544 г., одиннадцать лет спустя.

121 ... Первым был Вирджинио Орсини, герцог ди Браччано, кузен неве­

сты; вторым — Паоло Орсини; третьим — Кончино Кончини. — Вир­джинио Орсини, второй герцог Браччано (1572—1615) — старший сын Паоло Джордано I Орсини (1541—1585), первого герцога ди Браччано, и его жены с 1558 г. Изабеллы Медичи (1542—1576), убитой с его ведома; двоюродный брат Марии Медичи, воспиты­вавшийся вместе с ней в детстве.

Паоло Орсини — сведений об этом персонаже, которого в некото­рых источниках называют сводным братом Вирджинио Орсини, найти не удалось.

Кончино Кончини, маркиз д’Анкр (ок. 1575—1617) — итальянский авантюрист, граф делла Пенна, сын секретаря великого герцога Тосканского; фаворит королевы Марии Медичи, который прибыл во Францию в ее свите и в течение семи лет, последовавших за гибелью Генриха IV, оставался самым влиятельным человеком во Франции; маршал Франции (1613); 24 апреля 1617 г. был убит в Лувре с ведома юного короля Людовика XIII, питавшего к нему враждебные чувства.

... Семнадцатого октября все погрузились на суда в Ливорно. — Ливорно — второй по величине город Тосканы; расположен вокруг крупного торгового порта в южной части равнины, граничащей с долиной реки Арно, в 20 км к югу от Пизы; до нач. XIV в. был небольшой рыбацкой деревушкой; затем, после того как собствен­ная гавань Пизы, Порто Пизано, начала приходить в негодность из-за постоянных песчаных заносов, стал развиваться как альтер­нативный морской порт Пизы; в 1421 г. отошел ко Флоренции и впоследствии превратился в один из крупнейших портов Среди­земноморья.

... Малерб разъяснил причину такой медлительности. — Малерб, Франсуа де (1555—1628) — французский поэт, оказавший большое влияние на развитие поэтического языка; теоретик классицизма (установил строгие правила стихосложения).

... Именно это неторопливое судно, задержанное любовью Нептуна, окружают нереиды на прекрасном полотне Рубенса. — Имеется в виду знаменитая картина Рубенса «Высадка королевы в Марселе 3 ноября» (394 х 295 см, масло по холсту), на первом плане кото­рой изображены чрезвычайно выразительные фигуры нереид.

122 ... будущую королеву встречал коннетабль Франции. — В описывае­

мое время коннетаблем Франции был герцог Генрих I де Монмо­ранси (см. примеч. к с. 93).

... В Авиньоне ее встречал Суарес, городской судья ... — Авиньон — город на юго-востоке Франции, в Провансе, на берегу Роны; административный центр соврем, департамента Воклюз; с XIV в. вплоть до Великой Французской революции был владением рим­ских пап, а в 1309—1377 гг. местом их постоянного пребывания. Сведений о Суаресе (Suarez), авиньонском магистрате испанского происхождения, которого Ж.Ф.Дрё де Радье называет рыцарем папского ордена и assesseur d’Avignon, найти не удалось.

... Архиепископ встретил Марию Медичи в своей церкви ... — Архи­епископом Авиньонским в это время, с 1598 г., был Жан Франсуа Бордини (7—1609).

123 ... горящими, как угли, глазами вроде тех, какими Данте наделил

своего Харона. — Данте Алигьери (1265—1321) — великий итальян­ский поэт, создатель итальянского литературного языка, автор «Божественной Комедии».

Харон — в древнегреческой мифологии перевозчик душ умерших через реку Ахерон (по другой версии, через Стикс) в подземное царство мертвых, мрачный старец в рубище.

Харон упоминается в «Божественной Комедии»: ведомый Верги­лием, Данте встречает его в Аду:

А бес Харон сзывает стаю грешных, Вращая взор, как уголья в золе (III, 109—110; перевод М.Лозин- ского).

... То была молочная сестра королевы, дочь плотника, требовавшая называть ее дворянским именем Элеонора Галигаи. — Элеонора Дори, по прозвищу Галигаи (1568—1617) — молочная сестра коро­левы Марии Медичи и ее наперсница, имевшая на нее огромное влияние и ставшая ее придворной дамой; с 1601 г. жена Кончино Кончини, в годы регентства королевы обладавшая огромной поли­тической властью и скопившая несметные богатства; после убий­ства мужа (24 апреля 1617 г.) была подвергнута суду и, приговорен­ная к смерти как колдунья, обезглавлена 8 июля 1617 г. на Грев- ской площади.

124 ... Королевский двор остался в Лионе, чтобы завершить дела с

Савойей и заключить мир ... — Лионский мирный договор между королем Франции и герцогом Савойским был подписан 17 января 1601 г.

... вначале она остановилась в доме г-на де Гонди, своего первого свитского дворянина ... — Имеется в виду Джироламо де Гонди (см. примем, к с. 88); его роскошный дворец, находившийся в левобе­режной части Парижа, рядом с тем местом, где позднее был построен Люксембургский дворец, в 1604 г. был куплен Марией Медичи, а в 1612 г. перешел во владение принца Генриха II де Бурбон-Конде (1588—1646), был значительно перестроен и с того времени именовался дворцом Конде; в 70-х гг. XVIII в. дворец Конде с его огромным парком был продан за четыре миллиона ливров Людовику XV, а затем снесен, и на его месте возник новый городской квартал.

... король перевез ее из Лувра в Сен-Жермен, где по его приказу был построен новый замок ... — Речь идет о т.н. Новом замке Сен- Жермен, королевской резиденции в городе Сен-Жермен-ан-Ле (см. примеч. к с. 82), строительство которой, по планам архитек­тора Филибера Делорма (ок. 1510—1570), началось еще в 1559 г., при Генрихе II, а завершилось уже при Генрихе IV, в 1600 г.; этот замок, находившийся поблизости от т.н. Старого замка Сен- Жермен, сохранившегося до нашего времени, был разрушен во время Великой Французской революции, и от него сохранился лишь т.н. Павильон Генриха IV, где теперь размещаются гостиница и ресторан.

... он отправился праздновать юбилей в Орлеан и заодно заложил пер­вый камень церкви Святого Креста. — Речь здесь идет о праздно­вании юбилейного 1600 года, которое с большой помпой прохо­дило в католическом мире с 18 ноября 1600 г. по 8 мая 1601 г. Орлеан — старинный город в центральной части Франции, на правом берегу Луары, в 135 км к юго-западу от Парижа, столица исторической провинции Орлеане; ныне административный центр департамента Луаре.

Генрих IV прибыл в Орлеан 17 апреля 1601 г. и уже на следующий день вместе с королевой заложил первый камень в фундамент нового собора Святого Креста (прежний собор был разрушен во время Религиозных войн, в 1568 г., протестантами), который стро­ился после этого 230 лет, до 1829 г.

... приняла маркизу де Верней, представленную ей по приказу короля и явившуюся в сопровождении старой герцогини Немурской. — Гер­цогиня Немурская — имеется в виду Анна д'Эсте (1531 — 1607), вдова Жака Савойского (1531—1585), герцога Немурского с 1533 г.

125 ... Этьенн Бернар, главный судья Шалонского судебного округа, сочи­

нил по поводу этого рождения следующее двустишие ... — Бернар, Этьенн (1553—1609) — французский адвокат, административный деятель и литератор; мэр Дижона в 1592—1593 гг., затем советник парламента Бургундии; с 1596 г. главный судья судебного округа города Шалона-на-Соне.

... Первый стих извещает, что дофин родился в сентябре, в четверг; второй — что родился он под знаком Весов ... — Людовик XIII родился 27 сентября 1601 г., в четверг.

Весы — один из двенадцати знаков зодиака; Солнце находится в созвездии Весов с 24 сентября по 22 октября. В античной мифо­логии весы — атрибут Фемиды, богини правосудия, справедливо­сти и правопорядка.

... именно из-за этого обстоятельства, простодушно добавляет историк, Людовику XIII было дано прозвище Справедливый. — Имеется в виду Ж.Ф.Дрё де Радье, из сочинения которого Дюма почерпнул приведенное двустишие и его разъяснение.

... Что же касается маркизы де Верней, то она ... родила в конце октября мальчика, который получил при крещении имя Гастон Генрих и был сначала епископом Меца, а затем герцогом де Вернёем. — Гастон Генрих де Бурбон (1601—1682) — внебрачный сын Ген­риха IV и Генриетты д’Антраг; родившийся 3 ноября 1601 г., уза­коненный два года спустя и никогда не носивший духовного сана, он был номинальным епископом Меца в 1612—1652 гг.; титул гер­цога де Вернёя получил в 1663 г.; с 1666 г. был губернатором Лан­гедока.

126 ... Епископ Берто сочинил по поводу этого балета поэму ... — О епи­

скопе Берто см. примеч. к с. 98.

127 ... он позвал графа дю Люда, своего наперсника ... — См. примеч. к

с. 94.

128 ... он влюбился в мадемуазель де Сурди, ставшую позднее графиней

д'Эстанж, и в мадемуазель де Бюэй, вышедшую потом замуж за г-на де Шанвалона и известную под именем графини де Море ... — Маде­муазель де Сурди, фигурирующая в списке мимолетных любовниц Генриха IV, могла быть дочерью госпожи де Сурди, тетки Габриель д’Эстре. Однако никаких сведений ни о ней, ни о графе д’Эстанже (d’Estanges), которого упоминает в этом контексте Ж.Ф.Дрё де Радье, найти не удалось.

Зато известно, что любовницей короля какое-то время была Мари Бабу де Ла Бурдезьер (ок. 1584—?) — дочь Жоржа Бабу де Ла Бур- дезьера (ок. 1540—1607), графа де Сагонна, родного дяди Габриель д’Эстре, и его жены с 1582 г. Мадлен дю Белле, принцессы д'Ивето; ее мужем в 1602 г. стал Шарль Саладин д’Англюр де Савиньи (1573—1616), виконт д’Эстож (d'Estauges, а не d’Estanges). Так что, возможно, именно о ней и идет здесь речь.

Мадемуазель де Бюэй — Жаклин де Бюэй (Бёй), графиня де Море (1588—1651), дочь Клода де Бюэя (1537—1596), сеньора де Курсий- она, и Катрин де Монтеклер (1565—1596); в 1604 г. стала офици­альной любовницей Генриха IV и 1 января 1605 г. получила титул графини де Море, но перед этим, 5 октября 1604 г., из соображе­ний приличия, была фиктивно выдана замуж за Филиппа де Арле де Шанвалона, графа де Сези (Champvallon, или Chanvallon, а не Chauvallon, как у Дюма; 1582—1652; их брак был расторгнут в 1607 г.), посла в Константинополе в 1620—1631 гг.; родила королю сына, Антуана де Бурбона (1607—1632), графа де Море; в 1617 г. вышла замуж за Рене II дю Бек-Креспена (?—?), маркиза де Варда, и имела от него двух сыновей.

... попытался, но тщетно, вызвать любовные чувства к нему у гер­цогини де Монпансье и герцогини Неверской. — Герцогиня де Мон­пансье — Генриетта Екатерина де Жуайёз (1585—1656), дочь и наследница герцога Генриха де Жуайёза (1563—1608), маршала Франции; с 1597 г. жена Генриха де Бурбона (1573—1608), герцога де Монпансье с 1592 г.; овдовев в 1608 г., она не уступила домога­тельствам короля и три года спустя, уже после его смерти, вышла замуж за Карла I Лотарингского (1571—1640), четвертого герцога де Гиза, и родила от него десять детей.

Герцогиня Неверская — имеется в виду Екатерина Лотарингская (см. примеч. к с. 96), дочь герцога Карла Майенского; с 1599 г. жена Карла де Гонзага, герцога Неверского, будущего герцога Мантуи.

129 ... два англичанина, Фортан и Морган, тоже вошли в число заговор­

щиков. — Биографических данных о Томасе Моргане, который был испанским агентом, и его пособнике Фортане, который обучал маркизу де Вернёй испанскому языку и жил в ее доме, найти не удалось.

... Правда состоит в том, что я сдаю Мерлену комнату в моем замке Гробуа ... — Гробуа — роскошный замок-дворец с парком, находя­щийся в городке Буаси-Сен-Леже, в 10 км юго-восточнее Парижа, в соврем, департаменте Валь-де-Марн; этот дворец, который в нач. XVI в. построил главноуправляющий финансами Никола Арле де Санси, в 1616 г. (то есть уже после смерти Генриха IV) был про­дан графу Овернскому, и тот значительно переделал его и расши­рил.

Неясно, о каком Мерлене идет речь в этом анекдоте, который Дюма позаимствовал у Таллемана де Рео, не уловив, правда, что в этой истории фигурирует Людовик XIII («покойный король»), а не Генрих IV. Таллеман де Рео сопровождает свой рассказ туманным примечанием: «Однако длилось это недолго. Он помог бежать Мерлену, когда туда пришли»; так что речь может идти о каком-то реальном фальшивомонетчике, который в знаменитых апокрифи­ческих «Мемуарах маркизы де Креки» (1834—1836) именуется дья­коном Мерленом.

... Однажды он спросил г-на де Шеврёза ... — Господин де Шеврёз — имеется в виду Клод Лотарингский (см. примеч. к с. 115), с 1611 г. носивший титул герцога де Шеврёза.

130 ... Ангулемский дворец, известный позднее под названием дворца

Ламуанъон, находился на улице Паве-о-Маре. — Улица Паве-о-Маре (букв. «Мощеная-в-Маре»; соврем. Паве) — старинная улица в северо-восточной части старого Парижа, в квартале Маре, одна из первых мощеных улиц французской столицы; известная с XIII в. и первоначально заключавшаяся между улицами Короля Сицилий­ского и Вольных Горожан, она была продолжена в 1854 г. до улицы Риволи.

Дворец Ангулем-Ламуаньон, находящийся на углу улиц Паве и Вольных Горожан, был построен в 1584 г. Дианой Французской (1538—1619), герцогиней Ангулемской, внебрачной дочерью короля Генриха II; после смерти герцогини ее дворец, равно как и ее титул, унаследовал граф Овернский, приходившийся ей племян­ником; в 1650—1750 гг. дворец принадлежал семейству Ламуаньон; с 1969 г. в этом здании размещается Историческая библиотека города Парижа.

... Кардинал Ришелье, отдавая под начало герцога Ангулемского армию, сказал ему ... — Ришелье, Арман Жан дю Плесси, герцог, кардинал де (1585—1642) — один из крупнейших государственных деятелей Франции, много сделавший для укрепления абсолютной монархии, усиления внутреннего единства и мощи французского государства, роста его роли в Европе; в 1606—1624 гг. епископ Люсонский; в 1616—1617 гг. государственный секретарь по ино­странным делам; с 1622 г. кардинал; с 1624 г. фактически первый министр Людовика XIII, в своей деятельности постоянно сталки­вавшийся не только с оппозицией в различных общественных слоях, но и с враждебностью почти всех членов королевской семьи и ближайшего окружения короля.

... он женился на двадцатилетней девушке ... которую звали маде­муазель де Наргон ... — Мадемуазель де Наргон — Франсуаза де Наргон (1623—1715), с 1644 г. вторая жена герцога Ангулемского; дочь Шарля де Наргона, барона де Марёй-ан-Бри, и его жены Леоноры де Ла Ривьер.

... говорит в одном из своих писем Бурсо ... — Бурсо, Эдм (1638— 1701) — французский драматург, поэт и романист, автор трагедий и комедий.

... Граф д'Антраг был препровожден в Консьержери Дворца правосу­дия ... — Консьержери — часть комплекса зданий Дворца право­судия в Париже; бывший замок-резиденция консьержа, главного исполнительного чиновника Парижского парламента; с 1370 г. тюрьма, ныне музей.

... г-жа де Верней подвергнута тюремному заключению в своем соб­ственном доме. — Дом маркизы де Вернёй находился в предместье Сен-Жермен.

131 ... Его задержали в Эгперсе. — Эгперс — старинный городок в

Оверни, в 28 км к северу от Клермон-Феррана, в соврем, департа­менте Пюи-де-Дом; бывшая столица графства Монпансье.

... Нерестан, взявший графа под стражу, потребовал у него шпагу. — Вероятно, имеется в виду маркиз Филибер де Нерестан (7—1620), с 1597 г. командир пехотного полка, носившего его имя; в 1611—1612 гг. командир шотландской роты королевских гвардейцев; генерал-майор (1615); с 1604 г. великий магистр Военного и Госпитальерского ордена Святого Лазаря Иерусалим­ского.

...Ла Шеваллери, заместитель Сюлли, оказавшийся в числе страж­ников графа ... — Имеется в виду Робер Тьерселен, сеньор де Ла Шеваллери (1543—1616) — с 1594 г. заместитель главнокоманду­ющего артиллерией и губернатора Иль-де-Франса.

... ему пришла туда весточка от его первой жены, старшей дочери Генриха де Монморанси ... — Шарлотта де Монморанси (ок. 1571— 1636) — дочь герцога Генриха I де Монморанси (см. примеч. к с. 93) и его первой жены (с 1558 г.) Антуанетты де Ла Марк (1542— 1591); с 1591 г. жена графа Овернского, родившая от него трех детей.

132 ... король и королева, сопровождаемые герцогом де Монпансье и прин­

цессой де Конти, направлялись в Сен-Жермен-ан-Ле ... — Герцог де Монпансье — Генрих де Бурбон (1573—1608), четвертый герцог де Монпансье (с 1592 г.); сын Франсуа де Бурбона (1542—1592), тре­тьего герцога де Монпансье, и его жены Рене Анжуйской (1550— 1590); дальний родственник короля Генриха IV (четвероюродный брат его отца).

Принцесса де Конти — имеется в виду Луиза Маргарита Лотаринг­ская (см. примеч. к с. 91).

... я бы от всего сердца закричала: «Королева пьет!» — «Король пьет!» и «Королева пьет!» — радостные крики, которые обязаны были издавать на веселом пиршестве, посвященном католическому празднику Царей-волхвов (6 января), все сотрапезники, когда глава застолья, т.н. бобовый король (им провозглашали того, кто находил запеченный в пироге боб), или избранная им «королева» поднимали очередной бокал.

XII

133 ... Это владение имело два имени: немецкое и французское. По-не­

мецки оно называлось Бетштайн, а по-французски — Бассомпьер. — Бетштайн (Betstein, или Bettstein; у Дюма опечатка: Belstein) — баронское владение, находившееся недалеко от городка Брие в Лотарингии (соврем, департамент Мёрт-и-Мозель), в кантоне Одён-ле-Роман, в 35 км к северо-западу от Меца.

... В семье его матери сохранилось необычайное предание. — Матерью маршала Бассомпьера была Луиза Ле Пикар де Радеваль (?—?), ставшая в 1572 г. женой Кристофа де Бассомпьера (1547—1596), дворецкого и управляющего финансами герцога Лотарингского.

... Некий сеньор д'Анжвиллер, женатый на графине фон Киншпайн, имел от нее трех дочерей ... — Анжвиллер (Angevillers, нем. Arsweiler; у Таллемана де Рео, у которого Дюма почерпнул эту легенду, — Angeweiller; у Дюма, скорее всего ошибочно, — Orgevilliers) — городок на северо-востоке Франции, в Лотарингии, в соврем, департаменте Мозель.

134 ... Три дочери графа вышли замуж: старшая за дворянина из рода

Круа, вторая за дворянина из рода Залъмов, третья за дворянина из рода Бассомпьеров. — Круа — знаменитый европейский дворян­ский род, происходящий из Пикардии и известный с XII в. Зальмы — знаменитый немецкий княжеский род, известный с XI в. и изначально владевший землями в Бельгийских Арден­нах.

... Три аббатства оставались хранителями трех даров феи ... Нивель хранил талисман Круа, Ременекур — Зальмов, Эпиналь — Бассомпье­ров. — Нивель — аббатство в одноименном городе в Валлонском Брабанте, в Бельгии, основанное ок. 650 г. Идой Аквитанской (ок. 592—652), вдовой Пипина Ланденского (ок. 580—640), майор- дома Австразии, и прекратившее существование в 1789 г.

Ременкур — небольшая деревня в Лотарингии, в 16 км к западу от города Бар-ле-Дюк, в соврем, департаменте Мёз. Неясно, однако, о каком аббатстве здесь идет речь.

Эпиналь — город в Лотарингии, в соврем, департаменте Вогезы. Основанный там в X в. монастырь принадлежал вначале монахам- бенедиктинцам и был посвящен святому Маврикию, но в XIII в. их сменил капитул святого Гоэрика, состоявший из канонисс бла­городного происхождения и просуществовавший до кон. XVIII в.

... маркиза д'Авре из рода Круа уронила кубок ... — Возможно, име­ется в виду Диана де Доммартен (1552—1625), баронесса де Фон- тенуа, во втором браке жена Шарля Филиппа де Круа д'Авре (1549—1613), маркиза д'Авре.

... Господин де Панж не принял во внимание эту угрозу ... — Веро­ятно, имеется в виду Жан де Бово (?—?) — сеньор де Панж, млад­ший сын барона Рене II де Бово (7—1548), женатого на Клод де Бодош, наследнице сеньории Панж; основатель рода сеньоров де Панж; государственный советник, глава финансов герцога Карла III Лотарингского (1543—1608; герцог с 1545 г.).

... он застал свою жену забеременевшей от иезуита. — Женой сеньора де Панжа была Мари де Сальсед, родившая ему двух сыновей и четырех дочерей: Анну, Мадлен, Бланш и Диану.

135 ... болезнь вроде той, от которой умер Франциск I. — Считается, что

король Франциск I умер от сифилиса.

... про него говорили, будто при дворе он играет ту же роль, какую Радушный Прием играл в «Романе о Розе». — «Роман о Розе» («Roman de la Rose») — знаменитая французская аллегорическая поэма, первую часть которой сочинил французский трувер Гийом де Лоррис (ок. 1240—1260), а вторую — Жан де Мён (Клопинель, или Шопинель, ок. 1250—ок. 1305), французский поэт и филолог, уроженец города Мён-на-Луаре; одно из самых знаменитых и в свое время самых популярных произведений средневековой лите­ратуры.

Радушный Прием (Bel-Accueil) — персонаж «Романа о Розе», юный красавец, сын Галантности, конюший бога Любви, сопро­вождающий Любовника, главного героя поэмы, к Розе, аллегории возлюбленной.

... графиня де Ла Сюз проходит по двору Лувра ... — Имеется в виду Генриетта де Колиньи (1618—1673) — старшая дочь Гаспара III де Колиньи (1584—1646), герцога де Шатийона, и его жены с 1615 г. Анны де Полиньяк (1598—1651); внучка адмирала де Колиньи; в первом браке (1643) жена Томаса Гамильтона (1626—1645), тре­тьего графа Хаддингтона, а во втором (1653) — Гаспара Шампан­ского (1617—1694), графа де Ла Сюза, с которым она официально развелась в 1661 г.; славилась своими талантами, красотой и умом; сочиняла элегии, стансы, мадригалы.

137 ... взял на себя должность управляющего королевским охотничьим

имением Монсо ... — Имеется в виду королевское охотничье имение с центром в замке Монсо (см. примеч. к с. 79), который после смерти Габриель д'Эстре король подарил Марии Медичи по слу­чаю рождения ею дофина, будущего Людовика XIII.

... он к тому же приобрел Шайо. — Шайо — в описываемое время живописное селение у западной окраины старого Парижа, на воз­вышенности у правого берега Сены, ставшее в 1659 г. предместьем французской столицы, а в 1787 г. вошедшее в ее черту. Находи­вшийся там дворец с садами, прудами и виноградниками, принад­лежавший некогда Екатерине Медичи и приобретенный в 1630 г. Бассомпьером, был продан в 1651 г. наследниками маршала Ген­риетте Французской, вдове английского короля Карла I, которая основала там монастырь визитанток.

138 ... Я настолько люблю Париж и Сен-Жермен, — сказала она

однажды, — что хотела бы одной ногой быть в Париже, а другой — в Сен-Жермене. — Ну а я в таком случае, — произнес Бассомпьер, показывая жестом, будто он разглядывает что-то на потолке, — хотел бы быть в Пантере. — Селение (ныне город) Нантер нахо­дится ровно на полпути от Парижа к Сен-Жермен-ан-Ле.

...Он был также любовником мадемуазель д'Антраг, сестры г-жи де Верней ... — Имеется в виду Мария Шарлотта де Бальзак д'Антраг (1588—1664), любовница Генриха IV и одновременно Бассомпьера, родившая от него сына.

... Любовным вестником Генриха IVв это время был Тестю, началь­ник ночного дозора. — Луи Тестю де Фрувиль (7—1636) — начальник ночного дозора Парижа (с 1603 г.), государственный советник; именно ему в декабре 1604 г. была доверена охраны маркизы де Вернёй, арестованной за соучастие в заговоре против короля.

... отец Котон, исповедник Генриха IV, стал упрекать короля за то, что тот более не властен над своими страстями. — Пьер Котон (1564—1626) — французский иезуит, известный проповедник, духовный писатель, с 1603 г. исповедник Генриха IV, назначившего его наставником и исповедником дофина, будущего Людовика XIII; в 1617 г. впал в немилость и покинул королевский двор.

... она родила от него сына, которого долгое время называли аббатом де Бассомпьером, а затем стали именовать г-ном де Ксентом. — Имеется в виду Луи де Бассомпьер (1610—1676) — внебрачный сын Бассомпьера и Марии Шарлотты де Бальзак д’Антраг, с 1648 г. епископ Сентский.

Сент (Saintes, а в старом написании Xaintes — Ксент) — город на юго-западе Франции, в соврем, департаменте Приморская Шаранта; столица исторической области Сентонж; до 1802 г. был центром епархии.

139 ... советник Ботрю, который позднее стал одним из первых членов

Французской академии, хотя ничего не написал ... — Ботрю — Гийом II де Ботрю, граф де Серран (1588—1665), государственный советник, дипломат и поэт, написавший несколько сатир; протеже кардинала Ришелье и его дипломатический агент; один из основа­телей Французской академии и ее член с 1634 г.

...Он скончался ночью, во сне, на обратном пути в Париж, в Про­вене ... — Провен — город в Иль-де Франсе, в соврем, департа­менте Сена-и-Марна, в 77 км к юго-востоку от Парижа.

... королева была беременна Гастоном Орлеанским, впоследствии доставившим столько хлопот своему дорогому брату Людо­вику XIII. — О Гастоне Орлеанском см. примеч. к с. 60.

140 ... Он ревновал ...к епископу Люсонскому. — То есть к будущему

кардиналу Ришелье, который в 1606—1624 гг. был епископом Люсонским (Люсон — город на западе Франции, в Вандее; центр епархии).

... Кончини, приехавший во Францию куда беднее Иова ... — Иов — главный персонаж библейской Книги Иова, повествующей о его страданиях; праведник, который не утратил веры в Бога, реши­вшего по наущению Сатаны испытать его стойкость и пославшего ему множество страданий и тяжелых лишений: Сатана лишил Иова богатства, детей и слуг, а затем поразил его тело страшной про­казой, но и «во всем этом не согрешил Иов устами своими» (Иов, 2: 10).

... Один из этих миллионов Кончини решил потратить на покупку имения Ла-Ферте ... — Речь, вероятно, идет об имении Ла-Ферте- Видам в одноименном селении на севере Франции, в соврем, департаменте Эр-и-Луара.

141 ... последний турнир, происходивший во Франции, обернулся бедой для

Генриха II, его главного зачинщика ... — 30 июня 1559 г., во время грандиозного рыцарского турнира, устроенного в Париже, возле дворца Турнель (рядом с соврем, площадью Вогезов), король Ген­рих II был по роковой случайности смертельно ранен Габриелем Монтгомери (1530—1574), капитаном королевской шотландской гвардии, и спустя десять дней скончался.

... Он искал забвения в ... романтическом замысле выборной респу­блики и наследственной монархии ... — Речь идет о грандиозном фантастическом замысле, который, по утверждению Сюлли, в конце своей жизни вынашивал Генрих IV: создание европейской конфедерации, в которую должны были войти шесть наследствен­ных монархий, шесть государств с избираемыми правителями и три федеративные республики. Президентом этой своеобразной республики христианских государств, прообраза нынешнего Евро­пейского союза, должен был стать папа, а ее первым министром — Франция.

... в тот день, когда Генрих IVбыл убит, он ехал к мадемуазель Поле, львице ... — Поле, Анжелика (ок. 1591—1650) — дочь парижского финансиста Шарля Поле (ок. 1550—1614), приятельница маркизы де Рамбуйе, а также поэта Вуатюра, постоянная посетительница модных светских салонов, отличавшаяся редкой красотой; совре­менники называли ее Прекрасной Львицей.

... Конде в возрасте двадцати лет питал отвращение к женщинам, и ему понадобилось трехлетнее тюремное заключение в Бастилии, чтобы заставить себя довершить свой брак с мадемуазель де Мон­моранси. — Конде — имеется в виду Генрих II де Бурбон-Конде (см. примеч. к с. 83), третий принц Конде; в годы регентства Марии Медичи открыто противостоял ей, вследствие чего 1 сен­тября 1616 г. был взят под стражу и оставался в заключении (сна­чала в Бастилии, а затем в Венсенском замке) вплоть до 1619 г.; выйдя на свободу, преданно служил Людовику XIII.

Шарлотта Маргарита де Монморанси (1594—1650) — дочь конне­табля Генриха I де Монморанси (см. примеч. к с. 93) и его второй жены Луизы де Бюдо (см. примеч. там же); 3 марта 1609 г. была выдана Генрихом IV, домогавшимся ее любви, замуж за Генриха II де Бурбон-Конде, который слыл гомосексуалистом и потому, как надеялся король, должен был стать покладистым мужем, но кото­рый, тем не менее, вскоре после свадьбы, спасая молодую жену от домогательств короля, бежал с ней сначала в провинцию, а затем в Брюссель, под защиту Испании, и вернулся во Францию лишь после смерти Генриха IV; в течение трех лет, с 1616 по 1619 гг., она по собственному желанию находилась в заключении вместе с мужем и за это время родила трех детей: первые двое родились мертвыми, а третий ребенок, дочь Анна Женевьева (1619—1679), появился на свет в Венсенском замке 28 августа 1619 г.; обретя свободу, родила еще двух сыновей: Луи (1621—1686) и Армана (1629-1666).

... Из-за этой случайности родился Великий Конде. — Конде, Луи II де Бурбон (1621—1686) — выдающийся французский полко­водец, прозванный Великим Конде; старший сын Генриха II де Бурбон-Конде и Шарлотты де Монморанси, родившийся в Париже 8 сентября 1621 г., через два года после того как его родители вышли на свободу; до смерти своего отца носил титул герцога Энгиенского; участник войн Людовика XIII и Людовика XIV; на последнем этапе Тридцатилетней войны (1618—1648), будучи еще очень молодым, обнаружил выдающиеся военные способности и одержал несколько побед над испанскими и немецкими войсками; в начале Фронды стал на сторону двора и овладел Парижем, однако после подавления Парламентской фронды поссорился с Мазарини; отбыв короткое время в тюремном заключении, встал во главе отрядов фрондеров, но был разбит и в 1653 г. бежал в Нидерланды; перешел на испанскую службу, однако снова потер­пел поражение и в 1659 г. помирился с двором, после чего был восстановлен в правах и титулах; в 1668 г. завоевал Франш-Конте; в 1672—1675 гг. командовал французскими войсками во время военных действий против Голландии и Австрии; в 1675 г. вышел в отставку по болезни и последние годы провел в своем замке Шан­тийи под Парижем, окруженный поэтами и литераторами.

142 ... Это была дочь коннетабля де Монморанси, второго сына прослав­

ленного Анна де Монморанси, ставшего пленником в битве при Сен-

Кантене и убитого в битве при Сен-Дени. — Анн де Монморанси (1492—1567) — французский государственный и военный деятель, близкий друг Франциска I и Генриха II; маршал Франции (1522), коннетабль Франции (1538), первый герцог де Монморанси и пэр Франции (1551); губернатор Лангедока (1526—1563); отец коннета­бля Генриха I де Монморанси.

Сен-Кантен — город на северо-востоке Франции, в Пикардии, в соврем, департаменте Эна, столица исторической области Верман- дуа.

10 августа 1557 г., в ходе т.н. Одиннадцатой Итальянской войны (1557—1559), испанские войска под началом герцога Эммануила Филиберта Савойского (1528—1580; герцог с 1553 г.) разгромили близ Сен-Кантена, закрывавшего дорогу на Париж, французскую армию, которой командовал коннетабль Анн де Монморанси, и захватили город; в этом сражении, в котором потери с француз­ской стороны составили около пятнадцати тысяч человек, конне­табль был ранен и взят в плен, где ему пришлось провести два года.

Сен-Дени —бенедиктинское аббатство в одноименном северном пригороде Парижа, которое было построено в VII в. на месте погребения святомученика Дионисия, первого епископа Париж­ского, и церковь которого с XIII в. служила усыпальницей фран­цузских королей.

10 ноября 1567 г., в ходе Второй Религиозной войны (1567—1568), близ Сен-Дени состоялось сражение, в котором католики под началом коннетабля Анна де Монморанси разгромили протестан­тов, находившихся под командованием принца де Конде, однако в ходе сражения коннетабль был смертельно ранен и два дня спустя скончался.

... о нем и его дочерях ходили довольно странные слухи ... — У Ген­риха I де Монморанси было три дочери от двух его первых супруг: Шарлотта (ок. 1571—1636) — с 1591 г. жена Шарля де Валуа, графа Овернского; Маргарита (1577—1660) — с 1593 г. жена Анна де Леви (ок. 1569—1622), герцога де Вантадура; Шарлотта Маргарита (1594—1650) — с 1609 г. жена Генриха II де Бурбон-Конде.

... К ней сватался маркиз де Сурди ... — Маркиз де Сурди — Шарль д'Эскубло, маркиз де Сурди (ок. 1586—1666), двоюродный брат Габриель д’Эстре, младший сын ее тетки; генерал-майор, губерна­тор Орлеане.

... предложила вместо нее г-жу де Вердерон, супругу председателя Счетной палаты. — Клод де Л’Обепин (?—?), сеньор де Вердерон (Verderonne; у Дюма опечатка: Verdeconne), председатель Счетной палаты Парижа в 1597—1608 гг., был женат дважды: его первой женой (с 1579 г.) была Мари Малон, а второй (с 1602 г.) — Луиза По. Здесь речь идет о его второй жене, дочери Гийома По (ок. 1539—1603), главного церемониймейстера Франции с 1585 г., и его жены Жаклин де Ла Шатр.

144 ... Он устроил встречу с ней в присутствии ее тетки, герцогини

Ангулемской, узаконенной внебрачной дочери Генриха II... — Герцо­гиня Ангулемская — Диана Французская (1538—1619), внебрачная дочь короля Генриха 11 и его любовницы-итальянки Филиппы Дучи (1520—1586), узаконенная в десятилетнем возрасте; в первом браке (1553) жена Орацио Фарнезе (1531—1553), герцога ди Кастро, во втором (1557) — жена Франсуа де Монморанси (1530—1579), будущего маршала (1559), старшего брата коннетабля Генриха I де

Монморанси и, соответственно, дяди мадемуазель де Монморанси; в 1582 г. получила в удел герцогство Ангулемское.

145 ... Женив тебя на мадемуазель д'Омаль ... — Мадемуазель д'Омаль —

имеется в виду юная Анна Лотарингская (1600—1638), дочь герцога Карла I Лотарингского (1555—1631), с 1573 г. герцога Омальского, губернатора Пикардии, одного из вождей Лиги, который отказался покориться Генриху IV, был лишен всех своих владений и умер в изгнании; в 1618 г., по случаю ее бракосочетания с Генрихом I Савойским (1572—1632), герцогом Немурским, ей было возвра­щено герцогство Омальское, конфискованное в 1595 г. у ее отца.

XIII 

146 ... Однажды она показала ему из окна голову Эссекса ... — Эссекс —

здесь: Роберт Деверё, второй граф Эссекс (1565—1601), английский военачальник, фаворит королевы Елизаветы I; после неудачных боевых действий в 1599 г. в охваченной мятежом Ирландии впал в немилость, после чего совершил попытку государственного пере­ворота, был обвинен в измене и 25 февраля 1601 г. обезглавлен во дворе Тауэра.

147 ... Эта голова ... все еще была выставлена в Лондонском Тауэре как

страшное напоминание предателям. — Лондонский Тауэр — древ­няя крепость в Лондоне, на северном берегу Темзы, исторический центр английской столицы; построенная в XI в. как мощное обо­ронительное сооружение, она уже со следующего столетия служила одновременно и государственной тюрьмой для людей благород­ного происхождения.

... Ему все стало известно от Ла Фена, одного из агентов мар­шала. — Ла Фен, Жак, барон де (La Fin, а не Lefin, как у Дюма; 7—1606) — придворный интриган, эмиссар маршала Бирона, про­вокатор, состоявший в заговоре и выдавший его королю; спустя четыре года, 20 апреля 1606 г., был убит в Париже отрядом воору­женных людей, которым удалось после этого скрыться.

... Испанец Фуэнтес и герцог Савойский побуждали его ... упорно отпираться. — Фуэнтес — Педро Энрикес де Асеведо, граф де Фуэнтес (1525—1610), испанский государственный деятель и вое­начальник, в 1600—1610 гг. губернатор Миланской области; оже­сточенный враг Франции, втянувший маршала Бирона в заговор против Генриха IV.

149 ... В прихожей он оказался лицом к лицу с Витри, капитаном гвар­

дейцев. Это был отец того, кто впоследствии убил Кончини. — Витри — Луи де Л’Опиталь, маркиз де Витри (7—1611), видный французский военачальник времен Религиозных войн, происхо­дивший из неаполитанской семьи, которая обосновалась во Фран­ции в нач. XIV в.; лигист, вставший в конце концов на сторону Генриха IV; капитан гвардейцев короля, взявший под арест мар­шала Бирона; комендант Мо и Фонтенбло.

Одним из его сыновей был Никола де Л’Опиталь (1581—1644) — маркиз, затем (1644) герцог де Витри, капитан гвардейцев короля, убийца Кончино Кончини (24 апреля 1617 г.), маршал Франции (1617), губернатор Прованса в 1631—1637 гг.; в 1637 г., впав в неми­лость, был заключен в Бастилию и оставался там вплоть до 1643 г.

151 ... вы должны воспользоваться этой отсрочкой и прочесть молитву

«In manus». — «In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum»

(лат. «В руки твои, Господи, предаю дух мой») — католическая молитва на исход души, выражающая преданность и смирение.

152 ... Его единственное развлечение состояло теперь в том, что ему

читали вслух «Астрею» ... — «Астрея» — см. примеч. к с. 62.

... Двадцать пятого марта 1609 года умер герцог Клевский. — Име­ется в виду Иоганн Вильгельм (1562—1609) — герцог Клевский, Бергский и Юлихский с 1592 г.; сын герцога Вильгельма V (1516— 1592; герцог с 1539 г.), первого мужа Жанны д’Альбре, и его второй жены (с 1546 г.) Марии Габсбург (1531—1581); ревностный католик; умер бездетным, что стало причиной т.н. войны за Юлих-Клевское наследство (1609—1614), одной из прелюдий Тридцатилетней войны (1618—1648).

... Немедленно встал вопрос о Рейне ... — Рейн — река в Западной Европе (длина 1 320 км), важнейшая водная магистраль; берет начало в Альпах, впадает в Северное море; долина ее находится в пределах Швейцарии, Лихтенштейна, Австрии, Германии, Фран­ции Нидерландов; французскими военными географами издавна считалась естественной границей между Германией и Францией.

... отправился охотиться на сорок на лугу Пре-о-Клер ... — Пре-о- Клер — знаменитый некогда луг в Париже, находившийся на левом берегу Сены, напротив Лувра, там, где теперь располагается набе­режная Малаке; в средние века являлся собственностью аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

... король сумел добиться от принцессы ее позволения на то, что по его заказу знаменитый художник по имени Фердинанд тайком напи­шет с нее портрет! — Возможно, имеется в виду Фердинанд ван Элле (ок. 1580—1637) — французский художник-портретист, фла­мандец, уроженец города Мехелена, обосновавшийся в Париже в 1601 г. и ставший впоследствии придворным художником Людо­вика XIII.

153 ...то была будущая королева Англии. — Имеется в виду Генриетта

Мария Французская (1609—1669) — младшая дочь Генриха IV и Марии Медичи, родившаяся 25 ноября 1609 г. и в 1625 г. выданная замуж за английского короля Карла I Стюарта (1600—1649; правил с 1625 г.), который был казнен в ходе Гражданской войны в Англии (1642—1651); мать двух английских королей: Карла II (1630—1685; правил с 1660 г.) и Якова II (1633—1701; правил в 1685—1688 гг.); с 1644 г. была вынуждена жить в эмиграции, во Франции.

... из Италии прибыл некий человек по имени Лагард, нечто вроде нормандского кондотьера. — Лагард — Пьер дю Жарден (?—?), сьёр и капитан де Ла Гард, французский кондотьер, служивший под знаменами многих европейских государств (о его военной карьере подробно рассказывает в своих мемуарах Сюлли); уроженец Руана; в 1619 г., находясь в заключении в Консьержери и пытаясь при­влечь внимание к себе, опубликовал свидетельство («Factum de Pierre du Jardin, sieur et capitaine de la Guard») о якобы ставших ему известными еще в 1608 г. в Неаполе (где он вращался в кругу французских эмигрантов-лигистов) планах физического устране­ния короля Генриха IV; в этом документе утверждалось, что Лагард встречался в Неаполе с Равальяком и позднее, вернувшись во Францию, сообщил обо всем услышанном самому королю.

... Там он виделся с Гизами и свел знакомство со старыми злоумышленниками-лигистами, а также с Эбером, секретарем Бирона. — Шарль Эбер (1574—?) — секретарь маршала де Бирона, замешанный в его заговор; во время судебного процесса над мар­шалом даже под пыткой не сделал никаких признаний и был при­говорен к пожизненному заключению; позднее рассказал все, что ему было известно, получил помилование и разрешение уехать из Франции; поселился в Италии, рассчитывая на покровительство миланского губернатора Фуэнтеса.

... Равальяк был связан с г-ном д'Эперноном ... — Равальяк, уроже­нец Ангулема, был известен герцогу д’Эпернону (см. примеч. к с. 62), являвшемуся губернатором этого города, и по поручению герцога несколько раз приезжал в Париж.

... его повели к иезуиту по имени отец Алагон, который был дядей первого министра Испании ... — Первый министр Испании — здесь: Франсиско Гомес де Сандоваль-и-Рохас, первый герцог де Лерма (ок. 1553—1625), испанский государственный деятель, всемогущий фаворит короля Филиппа III, который в 1599 г. присвоил ему титул герцога Лермы и доверил ведение всех внутренних и внеш­них дел государства.

Никаких биографических сведений о иезуите Алагоне (Alagon), будто бы состоявшем в родственных отношениях с герцогом де Лерма, найти не удалось.

154 ... он покинул Лувр и отправился в Иври ... — Иври — см. примеч.

к с. 54.

... Пасифея, приставленная Кончини к королеве, уговаривает ее коро­новаться ... — Пасифея (Pasith6e; у Дюма опечатка: Parith6e) — имя монашенки-прорицательницы, о которой Дюма говорит выше.

... г-н де Конде ... похитил свою жену и укрыл ее в Сен-Валери. — Принц Конде увез свою молодую жену в замок Сен-Валери (по другим источникам, замок Валери) 17 июня 1609 г.

155 ... Конде снова спасается бегством и увозит свою жену в Мюре, близ

Суассона. — Мюре — старинный замок на территории нынешней деревни Мюре-э-Крут в Пикардии, в 12 км к юго-востоку от Суас­сона, принадлежавший семье Конде с 1551 г., перестроенный в 1658 г. и умышленно разрушенный немецкими солдатами в 1918 г. Принц Конде перевез туда жену 29 ноября 1609 г.

Суассон — старинный город на северо-востоке Франции, на реке Эна, в ПО км к северо-востоку от Парижа, в соврем, департаменте Эна.

... На обратном пути они встретились с г-ном де Бене ... — Све­дений об этом персонаже (Beneux), которого упоминает в данном контексте Таллеман де Рео, найти не удалось.

156 ... эта новость пришла к нему одновременно с двух сторон: от Дель-

бена и от начальника ночного дозора. — Вероятно, имеется в виду Александр д'Эльбен (1554—1613) — французский военачальник, сын крупного французского финансиста Альбиццо дель Бене (7—1563), итальянца по происхождению; бывший лигист, перешед­ший на службу к Генриху IV и содействовавший его примирению со Святым престолом; государственный советник (1596).

... Этот совет составляли Жаннен, Сюлли, Вильруа и канцлер Бел- лъевр ... — Жаннен, Пьер (ок. 1540—1623) — французский государ­ственный деятель, дипломат и юрист, президент парламента Бур­гундии (1581), французский посол в Голландии, советник Ген­риха III и Генриха IV; главноуправляющий финансами в 1611—1616 и 1616-1619 гг.

Белльевр — здесь подразумевается Помпонн де Белльевр (1529— 1607), французский государственный деятель, главноуправляющий финансами в 1574—1588 гг., канцлер Франции в 1599—1605 гг.; однако он умер 9 сентября 1607 г., за два года до бегства принца де Конде в Брюссель. Так что Дюма повторяет тут ошибку Ж.Ф.Дрё де Радье; на самом деле, канцлером Франции в описываемое время, с 1607 по 1624 гг., был Силлери (см. примем, к с. 84).

... министры Испании и маркиз Спинола сорвали все эти замыслы. — Спинола — Амброджо Спинола Дория (1569—1630), первый мар­киз де Лос Бальбасес (1621), герцог де Сесто (1612), знаменитый испанский военачальник, происходивший из генуэзского рода Спинола; с 1605 г. был главнокомандующим испанскими войсками во Фландрии.

... был подкуплен паж принца де Конде, звавшийся малышом Туара и впоследствии ставший маршалом Франции. — ТуарА — Жан Кайлар д’Андюз де Сен-Бонне, сеньор де ТуарА (1585—1636), французский военачальник и дипломат, фаворит Людовика XIII, маршал Фран­ции (1630).

... Маркиз де Keep, французский посол в Брюсселе, получил от короля все полномочия похитить принцессу ... — Имеется в виду Франсуа Аннибал д’Эстре (см. примеч. к с. 108), маркиз де Кёвр с 1609 г., брат Габриель д’Эстре.

157 ... принц де Конде удалился в Милан, оставив жену на попечении

инфанты Изабеллы ... — Милан — старинный город на севере Ита­лии, центр Ломбардии; в средние века — городская республика и самостоятельное герцогство; в 1535 г. попал под власть Австрии; в 1797 г. стал столицей зависимой от Франции Цизальпинской республики, переименованной в 1802 г. в Итальянскую респу­блику, а в 1805 г. преобразованной в Итальянское королевство, королем которого стал Наполеон; с 1815 г. снова попал под австрийское иго; в 1859 г. вошел в состав Сардинского, а в 1861 г. — единого Итальянского королевства.

Инфанта Изабелла — имеется в виду принцесса Изабелла Клара Евгения (см. примеч. к с. 96), правительница Испанских Нидер­ландов.

... он отправил туда г-на де Прео с приказом вытребовать прин­цессу ... — Господин де Прео — вероятно, имеется в виду Шарль де Л’Обеспин (1580—1653), французский государственный деятель и дипломат, маркиз де Шатонёф, аббат де Прео; посол в Голлан­дии (1609), в Испанских Нидерландах (1611—1616) и в Англии (1629—1630); хранитель печати в 1630—1633 гг.

... Предлогом стала помощь курфюрсту Бранденбургскому в его борьбе с императором Рудольфом. — Курфюрст Бранденбургский — Иоганн Сигизмунд Гогенцоллерн (1572—1619), курфюрст Бранден­бурга с 1608 г., старший сын Иоахима Фридриха (1546—1608; кур­фюрст с 1598 г.) и его первой жены (с 1570 г.) Екатерины Кюстрин- ской (1549—1609); один из претендентов на Юлих-Киевское наследство, в войне за которое император Священной Римской империи был в числе его главных противников; в соответствии с Ксантенским мирным договором (12 ноября 1614 г.), завершившим этот военный конфликт, присоединил к своим владениям герцог­ство Клевское и графство Марк. В войне за Юлих-Клевское наследство его естественным союзником стал Генрих IV, не жела­вший, чтобы Габсбурги утвердились на берегах Рейна.

Рудольф II Габсбург (1552—1612) — император Священной Рим­ской империи, король Богемии и эрцгерцог Австрии с 1576 г., ко­роль Венгрии с 1572 г.; сын Максимилиана II (1527—1576; импера­тор с 1564 г.) и его жены с 1548 г. Марии Австрийской (1528—1603), внук Карла V.

... Был ведь в свое время еще один претендент на французскую корону — Карл X, ставленник Лиги. — Имеется в виду Карл 1 Бур­бон (1523—1590) — дядя Генриха IV, кардинал (1548), архиепископ Руанский (с 1550 г.), которого в 1589 г. лигисты провозгласили королем Карлом X.

XIV 

158 ... Сомез поместит ее под именем Парфении в свой «Большой сло­

варь жеманниц». — Сомез, Антуан Бодо де (ок. 1630—ок. 1680) — французский литератор, участвовавший в полемике вокруг пьесы Мольера «Смешные жеманницы» (1659); автор изданного в 1660 г. сочинения «Большой словарь жеманниц, или Ключ к языку дам­ских салонов» («Le Grand dictionnaire des Pr6tieuses, ou la Clef de la langue des ruelles»), которое содержит перечень типичных выраже­ний, принятых в кругу сторонников т.н. жеманности (или преци- озности) — особого стиля поведения французской аристократии кон. XVI—кон. XVIII вв.: «жеманники» и «жеманницы» культиви­ровали специальную высокопарную и замысловатую речь, макси­мально отличавшуюся от разговорной (существовала даже особая, т.н. «прециозная» поэзия), манеры, жесты, сюсюкающее произ­ношение — все это должно было отличать их от обычных людей, подчеркивать их особенный статус; в следующем году Сомез издал расширенный вариант своего словаря,с новым списком прециоз- ных выражений и с заметками об основных участниках этого куль­турного движения — «Le Grand Dictionnaire des pr6cieuses, historique, po6tique, g6ographique, cosmographique, chronologique et armoi- rique».

Парфения (Партения; от др.-гр. parthenia) — в поздней древнегре­ческой поэзии наименование девы, девственницы.

... Она была дочерью Шарля Поле, камер-секретаря короля и изобре­тателя налога, по его имени названного полеттой. — Шарль Поле (ок. 1550—1614) — французский финансист, откупщик, госу­дарственный советник и камер-секретарь короля; изобретатель налога, получившего по его фамилии (Paulet) название «полетта» (фр. paulette). Этот ежегодный налог, который уплачивали в казну французские чиновники в XVII—XVIII вв., давал им право пере­давать свою должность по наследству; он составлял 1/60 стоимо­сти должности и был введен 12 декабря 1604 г.

159 ... она распевала своим восхитительным голосом стихи Лен-

жанда ... — Жан де Ленжанд (ок. 1580—ок. 1616) — французский поэт, секретарь герцога Майенского; автор многочисленных сти­хотворений, издававшихся в коллективных сборниках того вре­мени.

... Я тот самый Амфион ... — Амфион — в древнегреческой мифо­логии сын Зевса и Антиопы, искусный музыкант и певец, игрой на лире приводивший в движение камни.

Впрочем, как саркастично замечает Таллеман де Рео по поводу этого стиха, сидеть верхом на дельфине подобало бы скорее Ари­ону — древнегреческому лирическому поэту и музыканту VII—VI вв. до н.э., с именем которого связана легенда о чудесном спасении: на борту корабля он был ограблен моряками и бросился в море, но его вынес на берег дельфин, зачарованный чудесным пением поэта.

... Был в Ангулеме ... человек образцового поведения ... — Ангулем — город на юго-западе Франции, с 866 г. столица графства, в 1308 г. вошедшего в состав Французского королевства; ныне администра­тивный центр департамента Шаранта. Родом из этого города был Франсуа Равальяк.

160 ... он стал писать скверные стихи, пошлые и вычурные, как у Ласе-

нера. — Ласенер, Пьер Франсуа (1803—1836) — уроженец Лиона, неудачливый литератор, мошенник, грабитель и убийца, отлича­вшийся необычайной жестокостью; герой нашумевшего судебного процесса (1835), приговоренный к смертной казни и гильотиниро­ванный в Париже 9 января 1836 г.; находясь в тюремном заключе­нии, писал апологетические стихотворения и мемуары, в которых пытался изобразить себя жертвой общества и сознательным мсти­телем, воодушевленным идеями борьбы с социальной несправед­ливостью; в том же 1836 г. вышли в свет двухтомные «Воспомина­ния, откровения и стихотворения Ласенера, написанные им самим в Консьержери» («M6moires, relations et po6sies de Lacenaire, 6crits par lui-тёте & la Conciergerie»).

... Ему дали почитать труды Марианы и других казуистов, писавших на эту тему. — Мариана, Хуан де (Mariana; у Дюма ошибочно Manaria; 1536—1624) — испанский иезуит, историк и богослов, в 1569—1574 гг. преподававший в Париже; автор «Всеобщей истории Испании» (1592) и сочинения «О короле и институте королевской власти» («De rege et regis institutione»; 1599), в котором он размыш­ляет над истоками и природой государства и утверждает право восставших свергнуть и убить тирана. По решению Парижского парламента эта книга Марианы была в день казни Равальяка сожжена на костре.

Казуисты — католические богословы, которые разрешают кон­кретные нравственные проблемы, используя общие положения богословской догматики; начиная с XVI в. ими были, главным образом, иезуиты.

161 ... Звали эту даму г-жой д'Эскоман. — Госпожа д’Эскоман —

Жаклина Ле Вуайе (?—?), супруга Исаака де Варенна, сеньора д’Эскомана; в 1611 г. выступила с обвинениями в адрес маркизы де Вернёй и герцога д’Эпернона (косвенно затрагивая и Марию Медичи), заявляя об их причастности к убийству короля; была арестована и несколько лет спустя умерла в тюрьме.

162 ... Президент Сегье, проходя мимо него, протянул руку, снял с его

головы шляпу ... — Сегье — вероятно, имеется в виду Антуан Сегье (1552—1624), президент Парижского парламента, посол в Венеции; дядя Пьера Сегье (1588—1672), канцлера Франции с 1635 по 1672 гг.

163 ... бросилась на улицу Сент-Анту ан, чтобы рассказать все отцу

Котону, исповеднику короля. — На улице Сент-Антуан в северо- восточной части Парижа, в квартале Маре, находилась резиденция иезуитов: они обосновались там в 1580 г. во дворце Ла-Рошпо, который позднее, в 1627—1647 гг., был перестроен ими в обитель (ныне от нее сохранилась лишь церковь святого Павла и святого Людовика).

164 ... король проходил мимо кладбища Невинноубиенных ... — Речь идет

об известнейшем и самом большом парижском кладбище (в тече­ние восьми столетий на нем было похоронено около двух миллио­нов человек!), располагавшемся приблизительно на месте нынеш­него Форума Рынка — торгового центра, который был построен вместо упраздненного в 1969 г. по санитарным соображениям


Рынка (знаменитого «чрева Парижа»). Ок. 1150 г. на этом месте, где уже с IX—X вв. существовало кладбище, построили церковь; она была посвящена Невинноубиенным — мальчикам-младенцам, истребленным по приказу царя Ирода, который полагал, что среди них окажется новорожденный Иисус (Матфей, 2: 16). Кладбище быстро стало одним из самых священных и самых почитаемых мест Парижа, распространялись слухи о том, что земля здесь обла­дает особой силой, благодаря чему от покойника через девять дней остаются одни лишь кости; многие люди желали быть похоронен­ными именно там, но места не хватало, и в 1397 г. оно было пере­строено: возведены галереи со склепами, куда через несколько лет после захоронения переносились кости из могил, а могилы гото­вились для новых захоронений. Это кладбище было местом не только молитвенных процессий, проповедей нищенствующих монахов, келий затворников и затворниц, но также и гуляний, торговли, пирушек и пребывания девиц лекого поведения. В 1780 г. оно было закрыто, церковь снесена, галереи разрушены; в 1786 г. кости из могил и галерей были перенесены в церковь Сен-Мерри на улице Сен-Мартен, а землю утрамбовали и на этом месте открыли рынок (1788).

... он решил укрыться в монастыре фельянов ... — Фельяны (фельян- тинцы) — монашеский орден, выделившийся в 1577 г. из ордена цистерцианцев и получивший название по аббатству Фельян в Лангедоке; был основан Жаном де Ла Баррьером (1544—1600), настоятелем этого аббатства, и в 1586 г. признан папой; в 1588 г. фельяны обосновались в Париже, на улице Сент-Оноре (на терри­тории нынешних домовладений №№229—235); в 1791 г. орден был распущен, а его здания национализированы и в 1804—1831 гг. пол­ностью снесены.

... в Этампе вид распятия вернул ему присутствие духа. — Этамп — старинный город в 50 км к югу от Парижа, на пути в Ангулем, в соврем, департаменте Эсон.


165

... Через мадемуазель де Гурне, приемную дочь Монтеня, она сумела передать сообщение о готовящемся убийстве ... — Гурне, Мари Ле Жар де (1566—1645) — французская писательница и поэтесса, названая дочь и ученица Монтеня, горячо отстаивавшая школу Ронсара против школы Малерба; автор сборника статей, стихов и поэтических переводов под названием «Тень» (1626).

Монтень, Мишель (1533—1592) — знаменитый французский мыс­литель, философ и моралист, автор всемирно известных «Опытов», в которых он глубоко раскрыл природу человека и внутренние мотивы его поведения и деятельности.

... Впервые мысль, что ему предстоит погибнуть именно таким обра­зом, пришла к нему во время осады Ла-Фера. — Ла-Фер — городок в Пикардии, в 23 км к юго-востоку от Сен-Кантена, в соврем, департаменте Эна, центр кантона; в средние века сильная кре­пость; место рождения Антуана Бурбона, отца Генриха IV.

Генрих IV начал осаду Ла-Фера, который наряду с другими крепо­стями в Пикардии был захвачен испанцами и служил им арсена­лом, 8 ноября 1595 г., и лишь спустя полтора года, 16 мая 1596 г., его испанский гарнизон капитулировал.

... Он сопровождал герцогиню де Бофор, направляясь из Травси в Муи ... — Травси (Travecy, в старом написании Travessy; у Дюма ошибочно Traveny) — селение в 3 км к северу от Ла-Фера; во время осады Ла-Фера в здешнем замке, от которого ныне остались лишь развалины, находилась штаб-квартира короля.

615


Муи — селение (ныне городок) в соврем, департаменте Уаза, в 85 км к юго-западу от Ла-Фера.

... во время паромной переправы в Нёйи королевская карета свалилась в воду. — Нёйи (ныне город Нёйи-на-Сене) — селение в 8 км к западу от центра Парижа. Начиная с сер. XII в. в этом селении существовала паромная переправа через Сену, служившая важным элементом дороги из Парижа в Нормандию; в 1606 г., после ката­строфы, случившейся в Нёйи с королевской каретой, там постро­или первый деревянный мост, который в 1774 г. был заменен каменным, длиной 219 м, а в 1942 г. — металлическим (соврем, мост Нёйи).

166      ...Ла Шатеньре нырнул в воду и за волосы вытащил королеву. — Ла

Шатеньре — Андре де Вивонн (7—1616), барон де Ла Шатеньре, великий сокольничий Франции (с 1612 г.); 9 июня 1606 г., рискуя собственной жизнью, спас на паромной переправе Нёйи тону­вшую в реке королеву Марию Медичи.

... В Монтаржи на алтаре нашли подброшенное неизвестно кем письмо с предсказанием скорой гибели короля ... — Монтаржи — город в центральной части Франции, в провинции Орлеане, в 63 км к северо-востоку от Орлеана, на реке Луэн, в соврем, депар­таменте Луаре.

... в Булони видели источавший слезы образ Богоматери ... — Веро­ятно, имеется в виду Булонь-сюр-Мер («Булонь-на-Море») — город на севере Франции, в соврем, департаменте Па-де-Кале; в средние века столица Булонского графства.

... Маршальша де Рец рассказывала, что королева Екатерина, желав­шая узнать, какова будет судьба ее сыновей и кто унаследует после них трон, нашла какого-то чародея ... — Маршальша де Рец — Катрин де Клермон (1543—1603), с 1565 г., во втором браке, супруга Альбера де Гонди (см. примеч. к с. 94), герцога де Реца, маршала Франции; одна из самых ярких фигур французской при­дворной жизни второй пол. XVI в., придворная дама Екатерины Медичи; хозяйка литературного салона, славившаяся своей красо­той, образованностью и талантами.

168      ... говорит Матье, его историограф ... — Матьё, Пьер (1563—1621) —

французский писатель, поэт и драматург; историограф Генриха IV, автор сочинения «История прискорбной смерти Генриха IV, короля Франции и Наварры» («Histoire de la mort deplorable de Henry ПП, Roy de France et de Navarre»; 1611).

... когда Генрих играл в триктрак ... — Триктрак (то же, что нарды) — старинная настольная игра восточного происхождения, чрезвычайно модная во Франции в XVII—XVIII вв.; в ней двое играющих передвигают по специальной доске шашки навстречу друг другу в соответствии с числом очков, выпавших на игральных костях.

... он приказал вызвать г-на де Рамбюра, прибывшего накануне вече­ром ... — Рамбюр, Шарль де (1572—1633) — французский воена­чальник, генерал-майор; в сражении при Иври (1590) спас жизнь Генриху IV, который дал ему за это прозвище Храбрец Рамбюр; рыцарь ордена Святого Духа (1619), комендант Дурлана и Кротуа.

... отослав его в Тюильри ... — Тюильри — королевский дворец в Париже, построенный в сер. XVI в. по указанию вдовствующей королевы Екатерины Медичи рядом с Лувром и составлявший вместе с ним единый ансамбль; получил свое название от находи­вшихся ранее на его месте небольших кирпичных (или черепич-


ных) заводов (фр. tuileries); с осени 1789 г. — резиденция француз­ских монархов; в 1871 г., во время боев коммунаров с версальцами, был уничтожен пожаром.

... беседовал с кардиналом де Жуайёзом ... — Франсуа де Жуайёз (1562—1615) — французский церковный и политический деятель; второй герцог де Жуайёз, родной брат герцога Анна де Жуайёза (см. примеч. к с. 40); кардинал (1582), архиепископ Тулузский (1588—1614) и архиепископ Руанский (1604—1615); с 1587 г. пред­ставлял интересы Франции при папской курии; содействовал при­мирению Генриха IV со Святым престолом; 13 мая 1610 г. короно­вал Марию Медичи в аббатстве Сен-Дени.


169

... пожелал увидеть некоего Дескюра, который по его приказу произ­водил разведку переправы через реку Семуа. — Дескюр (Descures — у П.Матьё, Descure — у Дюма) — вероятно, имеется в виду Пьер Фугё д'Эскюр (1554—1621), французский военачальник, генерал- майор армии короля Генриха IV, управляющий дамбами и плоти­нами на Луаре и Шере, мэр Орлеана в 1613—1617 гг.

Семуа (нем. Зеебах) — река в Бельгии и во Франции, правый при­ток Мааса (Мёзы), общей длиной 210 км, из которых на Францию приходятся последние 10 км ее течения; впадает в Маас в 4 км к северу от Шато-Рено.

... Переправа была легкой, удобной и безопасной благодаря соседству с областью Шато-Рено, принадлежавшей принцессе де Конти как ее полновластной владетельнице. — Шато-Рено — независимое фео­дальное владение на северо-востоке Франции, в Арденнах, в вер­ховьях Мааса, которое существовало до 1629 г. и столицей кото­рого был замок на территории одноименного горного селения (с 1967 г. оно входит в состав коммуны Боньи-сюр-Мёз в департа­менте Арденны, в 5 км от бельгийской границы); ныне от этого замка почти ничего не осталось.

Принцесса де Конти, унаследовавшая Шато-Рено от своего отца, который владел им с 1568 г., и, как и все предыдущие владетели, имевшая право чеканить там свою монету, была вынуждена усту­пить в марте 1629 г. это владение Людовику XIII.

... вызвав к себе во время обеда г-на де Нерестана, чтобы поблаго­дарить его за исправное состояния полка, находившегося под его командованием ... — Этот полк, сформированный впервые в 1584 г. и с 1597 г. находившийся под командованием маркиза Филибера де Нерестана (см. примеч. к с. 131), доныне входит в состав фран­цузской армии, нося название 13-го пехотного полка.


170

... в обеденную залу вошли его старшая дочь, Изабелла Французская, его вторая дочь Кристина, будущая герцогиня Савойская, и мадемуа­зель де Вандом. — Изабелла Французская (1602—1644) — старшая дочь Генриха IV и Марии Медичи, первая жена (с 1615 г.) испан­ского короля Филиппа IV (1605—1665; правил с 1621 г.), родившая от него восемь детей. (Заметим, что в оригинале старшей дочерью короля, Мадам, ошибочно названа Генриетта, его младшая дочь, которой 14 мая 1610 г. было всего лишь полгода.)

Кристина Французская (1606—1663) — вторая дочь Генриха IV и Марии Медичи, с 1619 г. жена герцога Виктора Амедея I Савой­ского (1587—1637; герцог с 1630 г.), родившая от него семь детей и взявшая на себя после его смерти регентство сначала при своем сыне Гастоне Франциске Гиацинте (1632—1638), а затем при его младшем брате Карле Эммануиле II (1634—1675).

617


Мадемуазель де Вандом — Екатерина Генриетта де Бурбон (см. примеч. к с. 80), внебрачная дочь Генриха IV и Габриель д’Эстре, будущая герцогиня д’Эльбёф.

... Госпожа де Монгла, их гувернантка, ответила, что по ее распоря­жению принцесс покормили обедом в Сен-Дени ... — Госпожа де Монгла — Франсуаза де Лонгжу (?—1633), во втором браке (с 1579 г.) супруга Робера де Арле (ок. 1550—1607), барона де Монгла, старшего дворецкого Генриха IV; воспитательница детей короля Генриха IV, которую Людовик XIII называл Маманга.

... вот только герцог Анжуйский сильно расплакался. — Герцог Анжуйский — имеется в виду третий сын Генриха IV и Марии Медичи, Гастон Орлеанский (см. примеч. к с. 60), до 1626 г. носи­вший титул герцога Анжуйского.

... Генрих IVзадержался и долго беседовал с президентом Жанненом и Арно, управляющим финансами ... — Жаннен — см. примеч. к с. 156.

Арно, Исаак (1566—1617) — французский государственный дея­тель, управляющий финансами Французского королевства в 1605— 1617 гг.

... он проследовал в покои королевы, сопровождаемый лишь маркизом де Ла Форсом. — Маркиз де Ла Форс — Жак Номпар де Комон, маркиз де Ла Форс (см. примеч. к с. 36).

... она призывала епископа Безье, своего главного духовника, отпра­виться в Консьержери ... — Имеется в виду Жан де Бонси (1554— 1621) — католический церковный деятель, уроженец Флоренции, епископ французского города Безье с 1598 г.; главный духовник королевы Марии Медичи; кардинал (1611).

171 ... Генрих остановился, велел позвать Ла Клавари ... — Никаких све­

дений об этом персонаже (La Clavarie у П.Матьё, La Claverie у Дюма) найти не удалось.

... Там он столкнулся с канцлером ... — Напомним, что канцлером Франции, то есть министром юстиции, был в это время Никола Брюлар де Силлери (см. примеч. к с. 84).

172 ... произнесла при виде этой ласки маршальша де Ла Шастр ... —

Вероятно, имеется в виду Жанна де Шабо (ок. 1543—?) — дочь Ги I де Шабо (1514—1584), второго барона де Жарнака; во втором браке, с 1564 г., жена Клода де Ла Шастра (1536—1614), маршала Франции (1593), губернатора Берри в 1569—1588 гг.

... он встретился с маршалом Буа-Дофеном и дал ему приказ быть готовым отправиться в армию. — Юрбен де Лаваль Буа-Дофен (1557—1629) — французский военачальник и дипломат; участник Религиозных войн, лигист, подчинившийся Генриху IV и посту­пивший на королевскую службу; маршал Франции (1595), с 1609 г. губернатор Анжу.

173 ... У дверцы с той же стороны находились маршал де Лаварден и г-н

де Роклор. — Маршал де Лаварден — Жан III де Бомануар (1551 — 1614), маркиз де Лаварден, французский военачальник и дипломат, маршал Франции (1595); главнокомандующий пехотой, губернатор провинций Мен и Перш; посол в Англии (1612).

Роклор — см. примеч. к с. 93.

... У левой дверцы кареты расположились герцог де Монбазон и мар­киз де Ла Форс. — Герцог де Монбазон — Эркюль де Роган, второй герцог де Монбазон (1568—1654), французский военачальник, пре­данный соратник Генриха IV; с 1598 г. наместник Бретани и губер­натор Нанта; губернатор Парижа и наместник Иль-де-Франса в 1619—1654 гг.; в 1602—1643 гг. главный ловчий Франции.

...На передней скамье сидели Лианкур, главный шталмейстер короля, и маркиз де Мирбо. — Лианкур — Шарль дю Плесси-Лианкур (см. примеч. к с. 49).

Мирбо (Mirebeau; у Дюма ошибочно Mirabeau — Мирабо) — име­ется виду Жак Шабо (7—1630), маркиз де Мирбо, граф де Шарни, наместник Бургундии.

... рядом с кладбищем Невинноубиенных, на улице Железного ряда. — Улица Железного ряда (Ла-Ферронри) расположена в центральной части старого Парижа, перпендикулярно улице Сен-Дени, к западу от нее; нынешнее название носит с 1229 г. Кладбище Невинноуби­енных находилось к северу от нее.

... Напротив дворца Лонгвиль король приказал остановить карету ... — Старинный дворец Лонгвиль, находившийся к северу от Лувра и первоначально называвшийся Большим Алансонским дворцом, в 1581 г. стал собственностью герцогини де Лонгвиль, урожденной Марии де Бурбон (1539—1601), вдовы герцога Леонора де Лонгвиля (1540—1573), и подвергся после этого существенной перестройке; в 1662 г. он был куплен Людовиком XIV и частично разрушен во имя расширения Лувра; остальная его часть была снесена в 1757 г.

... К кресту Круа-дю-Трауар, — распорядился король. — Круа-дю- Трауар (или Круа-дю-Тируар) — каменное распятие, с XIII в. и вплоть до 1776 г. стоявшее в Париже на пересечении улиц Сент- Оноре и Сухого Дерева; возле него находилась виселица, на кото­рой казнили преступников.

... При въезде в нее король увидел г-на де Монтиньи ... — Монти - ньи — возможно, имеется в виду Франсуа де Ла Гранж д’Аркьян, сьёр де Монтиньи (1554—1617), французский военачальник, вер­ный соратник Генриха IV, маршал Франции (1615).

174 ... улица Железного ряда служит обычной дорогой, которой короли

Франции следуют на пути из Лувра в свой замок Турнель ... — Тур- нель (chateau des Tournelles) — дворец, построенный в 1388 г. на северной стороне нынешней площади Вогезов в Париже канцле­ром Пьером д’Оржмоном (ок. 1315—1389) и в начале следующего века ставший собственностью короны; служил резиденцией нескольким французским королям; был снесен в 1563 г.

175 ... Сен-Мишель, ординарный дворянин королевских покоев, шедший

позади кареты, увидел, как был нанесен этот удар ... — Никаких биографических сведений об этом персонаже (Saint-Michel) найти не удалось.

... граф де Кюрсон ударил убийцу по горлу эфесом своей шпаги ... — Кюрсон (Curson — у П.Матьё; Courson, то есть Курсон, у Дюма) — вероятно, имеется в виду Фредерик де Фуа, граф де Гюрсон (Gurson; 7—1655), главный сенешаль Гиени с 1616 г.

176 ... Герцог де Монбазон, Витри и маркиз де Нуармутье ... перенесли

короля на кровать, стоявшую в его малом кабинете. — Маркиз де Нуармутье — Луи де Ла Тремуй (1586—1613), маркиз де Нуармутье с 1608 г., сын Шарлотты де Бон-Самблансе (см. примеч. к с. 31) и ее второго мужа (с 1584 г.) Франсуа де Ла Тремуя, маркиза де Нуармутье (7—1608).

... Был вызван Пти, главный медик короля. — Никола Пти (7—7) — главный медик короля Генриха IV, занявший этот важный пост летом 1609 г., после смерти предыдущего главного медика, Дю

Лорана, но уже через несколько месяцев, не в силах приспосо­биться к нравам придворной жизни, подавший в отставку.

... Убийца был препровожден во дворец Рец. — Этот старинный дво­рец (его прежнее название — Малый Алансонский дворец) нахо­дившийся напротив Лувра, рядом с дворцом Лонгвиль, и с 1578 г. принадлежавший Альберу де Гонди, герцогу де Рецу, был снесен в 1664 г.

177 ... Некий архитектор по имени Бальбани, изобретатель современных

городов ... — Дюма неправильно понял текст П.Матьё, у которого сказано: «Balbany, inventeur des cisternes nouvelles», то есть «Баль- бани, изобретатель новомодных цистерн», а не, как у Дюма, «Un architecte, поттё Balbany, inventeur des cit£s modernes».

Манфредо Бальбани (Balbani; 1544—1624) — уроженец Лукки, сын банкира, обосновавшийся вначале в Женеве, а затем в Париже; финансист и предприниматель, занимавшийся производством шелка; камергер короля; подрядчик, руководивший работами по созданию Королевской площади в Париже и устроивший особого вида хранилище для воды в парижском особняке Себастьяна Заме.

178 ... генеральный прокурор Ла Гель, который был болен ... — Имеется в

виду Жак де Ла Гель (ок. 1557—1612) — генеральный прокурор Парижского парламента, советник короля.

180 ... сопровождавший его доктор богословия Филсак, желая дать ему

отпущение грехов, призвал его поднять глаза к небу. — Филсак (Filsac, или Filesac; у Дюма ошибочно Tilsac; ?—?) — Жан Филсак (ок. 1550—1638), ученый-богослов, профессор Сорбонны, декан богословского факультета, в 1586 г. ректор Парижского универси­тета; противник иезуитов; кюре церкви Сен-Жан-ан-Грев.

181 ... Этот документ ... долгое время оставался в руках семейства

Жоли де Флёри. — Жоли де Флёри — семейство парижских маги­стратов, многие представители которого занимали важные посты в судебном ведомстве дореволюционной Франции; родоначальни­ком семейства был Франсуа Жоли (7—1635), адвокат Парижского парламента, который приобрел в 1602 г. поместье Флёри (нынеш­нее селение Флёри-Мерожи в департаменте Эсон).

ЛЮДОВИК XIII И РИШЕЛЬЕ

Исторический очерк «Людовик XIII и Ришелье» («Louis XIII et Richelieu») впервые печатался в газете «Мушкетер» с 26.04.1855 по 30.03.1856.

Его первое книжное издание: Paris, Alexandre Cadot, 8vo, 5 v.

Вниманию читателей предлагается новый перевод очерка на русский язык, выполненный специально для настоящего Собрания сочинений по изданию: Paris, Michel L6vy frdres, 1866, 12mo, 2 v.; первый перевод, сде­ланный M.H.Поздняковым, вышел в 2001 г. в издательстве «Центр- книга».

I

185 ... Генрих IV писал г-же Монгла, воспитательнице королевских

детей ... — О госпоже де Монгла см. примеч. к с. 170.

186 ... Свидетельством этому служит следующий отрывок из письма

Малерба ... — Это письмо Малерба (см. примеч. к с. 121) датиро­вано 11 января 1610 г.

... господин дофин играл в шахматы с Ла Люцерном, одним из его товарищей для игр ... — Имеется в виду Анри де Бриквиль, первый маркиз де Ла Люцерн (7—1642), впоследствии генерал-лейтенант, командир кавалерийского полка.

... Королева узнала об этом и велела г-ну де Сувре высечь дофина ... — Имеется в виду Жиль де Сувре (см. примеч. к с. 18), воспитатель дофина, будущего короля Людовика XIII.

... при виде герцога Анжуйского, брата Людовика XIV, невероятно хорошенького ребенка ... — Имеется в виду Филипп I Французский (1640—1701) — младший сын Людовика XIII и Анны Австрийской, брат Людовика XIV, с рождения носивший титул герцога Анжуй­ского; племянник и крестник Гастона Орлеанского, унаследова­вший от него в 1660 г. титул герцога Орлеанского и герцогство Орлеанское в качестве удела; в 1643—1661 гг. официальный наслед­ник престола; родоначальник Орлеанской ветви дома Бурбонов.

187 ... он приказал бросить в канал Фонтенбло другого дворянина, не ока­

завшего ему должного почтения. — Речь идет о т.н. Большом канале парка Фонтенбло, созданном в годы царствования Генриха IV, в 1606—1609 гг.; его длина 1 140 м, ширина 39 м, а глубина плавно изменяется от 0.8 м в начале до 4 м в конце, возле водосброса.

... Этих воспитателей звали г-н де Брее и г-н д'Орнано. — Брев (Brfcves; у Дюма ошибочно Brives) — Франсуа Савари (1560—1628), граф де Брев и маркиз де Молеврие, французский дипломат и зна­менитый востоковед, посол в Константинополе (1591—1605), затем в Риме (1608—1614), в 1615—1618 гг. воспитатель принца Гастона Французского.

Орнано, Жан Батист, д' (1581—1626) — французский военачаль­ник, маркиз де Монлор, маршал Франции (7 апреля 1626 г.), с 1619 г. воспитатель принца Гастона Французского, имевший на него сильное влияние; сын Альфонсо д'Орнано (1548—1610), фран­цузского военачальника, по происхождению корсиканца, маршала Франции (1595), с 1599 г. наместника Гиени и мэра Бордо; вовле­ченный в заговор против Ришелье (т.н. заговор Шале), был заклю­чен в Венсенский замок, где вскоре умер (2 сентября 1626 г.): подозревали, что он был отравлен.

... маршал д'Орнано, корсиканец по происхождению, был внуком зна­менитого Сампьеро д'Орнано, убившего в Марселе свою жену Ванину. — Маршал Жан Батист д'Орнано был внуком Сампьеро да Бастелика (1498—1567), одного из самых знаменитых корсиканцев, борца за освобождение Корсики из-под власти Генуи, кондотьера, с 1560 г. губернатора Экс-ан-Прованса, и его жены с 1545 г. Ванины д’Орнано (Джованнина; 1530—1563), знатной корсиканки, которая попыталась бежать в Геную — то ли потому, что не любила своего старого мужа, то ли потому, что хотела добиться там для него прощения, — но была схвачена им и, приговоренная к смерти как изменница, задушена его руками.

... маршал ... умер в Венсене в 1626 году ... — Венсен — королевская резиденция в Венсенском лесу, в 8 км к востоку от центра Парижа, ведущая свое начало от построенного там королем Людовиком VII охотничьего домика, вокруг которого при Филиппе Августе и Людовике IX сложилось обширное поместье; в 1337—1410 гг. там был построен дошедший до нашего времени мощный замок с 52-метровым донжоном, на протяжении нескольких веков служи­вший резиденцией королевской семьи, а затем государственной тюрьмой.

... Его учителем был Абель Брюнье, состоявший при нем медиком. — Брюнье, Абель (Abel; у Дюма ошибочно Albert; 1572—1665) — французский врач и ботаник; с 1602 г. врач дочерей Генриха IV, а с 1608 г. — только что родившегося принца Гастона Французского, лейб-медиком которого он оставался до конца его жизни; с 1636 г. был директором ботанического сада, основанного Гастоном Орле­анским в замке Блуа, и в 1653 г. издал каталог растений этого сада, озаглавленный «Hortus regius Blesensis» (лат. «Блуазский королев­ский сад»); в 1663 г. был возведен в дворянство.

188 ... Первой привязанностью короля был его кучер Сент-Амур ... —

Сыном этого королевского кучера был Луи Горен де Сент-Амур (1619—1687) — французский богослов, ректор Парижскогоунивер­ситета в 1642 г.

... он проявлял весьма большую благосклонность к Арану, своему псарю. — Никаких сведений об этом персонаже (Нагап), которого упоминает Таллеман де Рео, найти не удалось.

189 ... Королева-мать одного за другим удалила от него великого приора

де Вандома, командора де Сувре и Монпуйана Ла Форса; но, на свою беду, она оставила при нем Люина. — Великий приор де Вандом — см. примеч. к с. 80.

Командор де Сувре — Жак де Сувре (1600—1670), французский военный и церковный деятель; сын маршала Жиля де Сувре (см. примеч. к с. 18); мальтийский рыцарь, приор Лотарингии; воена­чальник, прославившийся в нескольких сражениях; в 1643—1670 гг. настоятель аббатства Мон-Сен-Мишель.

Монпуйан Ла Форс — Жан де Комон Ла Форс, маркиз де Мон- пуйан (ок. 1600—1621), товарищ для детских игр Людовика XIII, ставший его фаворитом; один из вождей протестантов, шестой сын маршала де Ла Форса (см. примеч. к с. 36); был смертельно ранен во время осады города Монтобана.

Люин, Шарль д’Альбер, герцог де (1578—1621) — французский государственный деятель, временщик, начавший карьеру пажом короля Генриха IV; фаворит Людовика XIII, великий сокольничий Франции (с 1616 г.); в 1617 г. интриговал против Марии Медичи, вместе с другими приближенными Людовика XIII участвовал в убийстве Кончино Кончини и вскоре после этого стал коннета­блем Франции, герцогом и пэром.

...мы займемся сейчас только Люином, который ... даст свое имя женщине, сыгравшей ... важную роль в жизни королевы. — Имеется в виду знаменитая герцогиня де Шеврёз — Мари Эме де Роган- Монбазон (1600—1679), дочь Эркюля де Рогана (см. примеч. к с. 173), герцога де Монбазона, и его первой жены (с 1594 г.) Мад­лен де Ленонкур (1576—1602); с 1617 г. супруга герцога де Люина, овдовевшая в 1621 г.; с 1622 г. состояла в браке с Клодом Лота­рингским, герцогом де Шеврёзом (см. примеч. к с. 115); вся ее жизнь была соткана из любовных интриг и политических козней; она была участницей многих заговоров против кардинала Рише­лье, а позднее — против кардинала Мазарини.

... В небольшом городке Авиньонского графства обитал каноник по имени Гийом Сегюр ... — Авиньонское графство — имеется в виду графство Венессен, историческая область на юге Франции, со сто­лицей в городе Авиньон; с 1274 по 1791 гг. владение римских пап; в 1791 г. было присоединено к Франции (ныне его территория вхо­дит в департамент Воклюз).

Гийом Сегюр (?—?) — каноник кафедрального собора Марселя, сын неаполитанца Рафаэля Сегюра, который обосновался в 1495 г. на юге Франции и с 1532 г. владел небольшим поместьем Люин возле Экс-ан-Прованса.

... Этот капитан, жестокий служака, был комендантом городка Пон-Сент-Эспри возле Бокера. — Пон-Сент-Эспри (фр. «Мост Свя­того Духа») — старинный город на правом берегу Роны, у места впадения в нее реки Ардеш, в соврем, департаменте Гар; располо­жен у знаменитого моста Святого Духа через Рону, сооруженного в 1265—1309 гг. монахами братства Святого Духа и давшего ему имя.

Бокер — город на юге Франции, в соврем, департаменте Гар; кан­тональный центр; расположен в 50 км к югу от Пон-Сент-Эспри, на правом берегу Роны; к Франции был присоединен в 1271 г.; славился своей ежегодной ярмаркой, учрежденной в 1217 г.

... Во время Фландрских войн он привел герцогу Алансонскому две тысячи солдат, завербованных в Севеннах. — Имеется в виду воен­ная авантюра герцога Франсуа Алансонского (см. примеч. к с. 19), пытавшегося в 1583 г., в ходе Нидерландской революции, именуе­мой также Восьмидесятилетней войной (1568—1648), силой ору­жия утвердить свою власть в Брабанте и Фландрии.

Севенны — горная цепь на юге Франции, на территории департа­ментов Лозер и Гар; высшая точка — гора Лозер (1 699 м).

... Там он свел знакомство с местным дворянином по имени Контад, который был знаком с графом дю Людом, сменившим г-на де Брева на посту воспитателя Гастона Орлеанского. — Граф дю Люд (см. примеч. к с. 94) был назначен воспитателем Гастона Орлеанского 23 апреля 1618 г.

Андре де Контад (1572—1633), сеньор де Ла Рош-Тибо, стал его помощником на этом посту.

... Вот этот Альбер де Люин, главарь наемников, и был отцом нашего Люина. — Отцом герцога де Люина был Оноре д'Альбер (7—1592), сеньор де Люин, потомок тосканского семейства Альберти, пере­селившегося в XIV в. в графство Венессен; наемник, состоявший на службе у Генриха IV, который назначил его комендантом Бокера.

190 ... У него было два брата: Брант и Кадене ... — Брант — Леон

д'Альбер (1582—1630), сеньор де Брант, женившийся в 1620 г. на герцогине Маргарите Шарлотте де Пине-Люксембург (ок. 1608— 1680) и носивший после этого титул герцога де Пине- Люксембурга.

Кадене — Оноре д’Альбер (1581—1649), сеньор де Кадене, маршал Франции (1619); в 1620 г. женился на Шарлотте Евгении д’Айи (7—1681), графине де Шон, и в 1621 г. был возведен в достоинство герцога де Шона; наместник Пикардии (1635).

... о них сочинили песенку, в которой их сравнивали с трехглавым Цербером, охраняющим царство Плутона ... — Цербер (гр. Кер­бер) — в античной мифологии трехглавый пес со змеиным хво­стом, охраняющий выход из подземного царства мертвых, где вла­дычествует бог Плутон (гр. Аид), и не позволяющий умершим возвращаться в царство живых.

... король особенно привечал Ножан-Ботрю, капитана придверных стражников. — Ботрю, Никола де (1595—1661) — маркиз де Ножан, маркиз дю Трамбле-ле-Виконт, старший брат Гийома Ботрю; командир придверных стражников (особого подразделения гвар­дии, охранявшего в дневное время двери королевского дворца).

...Не следует смешивать этого Ножан-Ботрю с его братом Гийомом Ботрю, графом де Серраном, государственным советником, членом Французской академии ... — О Гийоме де Ботрю см. примеч. к с. 139.

... принадлежал к знатной семье из Анже. — Анже — старинный город на западе Франции, столица исторической области Анжу; ныне административный центр департамента Мен-и-Луара.

...Он женился на дочери судейского чиновника Счетной палаты по имени Ле Биго, сьера де Гастина ... — Гийом де Ботрю женился в 1607 г., в возрасте девятнадцати лет, на Марте Ле Биго, дочери Луи Ле Биго, крупного чиновника Счетной палаты Парижа.

... она не хотела, чтобы королева-мать Мария Медичи, все произ­носившая на итальянский лад, называла ее госпожой де Б о тру. — Ботру (Bautrou) звучит как beau trou — «красивая дырка».

191 ... Менаж в своем издании 1715 года ... пишет, что бедняга остался

жив ... — Менаж, Жиль (1613—1692) — французский поэт, ученый- эрудит и лексикограф, литературный критик, знаток древних язы­ков и блестящий остроумец. В 1693 г., уже после его смерти, был издан сборник его острот и литературных заметок, составленный его друзьями и названный «Менажиана» («Menagiana»); в 1715 г. вышло в свет четырехтомное издание «Менажианы»: оно и име­ется здесь в виду (том I, стр. 267).

... Изгнанная жена родила сына, которого Ботрю не захотел при­знать, и, удалившись в Монтрёй-Белле, прожила там пятнадцать лет крайне скупо ... — Этот сын, Гильом де Ботрю (1621—1711), после смерти отца носивший титул графа де Серрана, в 1643— 1647 гг. был интендантом Турского финансового округа, а в 1650— 1655 гг. — канцлером герцога Орлеанского.

Монтрёй-Белле — городок на западе Франции, в провинции Анжу, в соврем, департаменте Мен-и-Луара, в 25 км к юго-западу от Сомюра.

... Ботрю был свидетелем сражения, которое назвали «Забавой при Ле-Пон-де-Се». — Ле-Пон-де-Се — селение на западе Франции, в провинции Анжуа, ныне пригород Анже.

7 августа 1620 г. возле Ле-Пон-де-Се состоялось сражение, поло­жившее конец гражданской войне, которую развязала Мария Медичи, отстраненная за три года до этого от регентства: ее вой­ска были легко рассеяны армией Людовика XIII, так что для короля это сражение превратилось в некую забаву.

... Играя в Анже в пикет ... — Пикет — старинная карточная игра, в которой игрок должен набрать наибольшее количество карт одной масти, одинаковых фигур и т.п.

192 ... Гуссо ... был так глуп, что желая назвать кого-нибудь дураком,

его называли «гуссо» ... — Имя Гуссо (Goussaut), означающее «Низ­корослый», созвучно французскому слову sot (произносится «со») — «дурак».

... затем его побил некий маркиз де Борбонн ... — Сведений об этом персонаже (Borbonne) найти не удалось.

... Не обращайте внимания, ваше величество, — заметил принц де Гемене. — Имеется в виду Луи VIII де Роган-Гемене (1598—1667) — старший сын Эркюля де Роган-Монбазона и его первой жены (с 1594 г.) Мадлен де Ленонкур (1576—1602); граф де Рошфор, после своей женитьбы (1619) на Анне де Роган (см. примеч. к с. 106), принцессе де Гемене, носивший титул принца де Гемене; с 1654 г. герцог де Монбазон; в 1654—1656 гг. великий ловчий Франции.

...Он носит свою палку, как святой Лаврентий — свою решетку: это орудие его мучения. — Святой Лаврентий (ок. 220—258) — христи­анский мученик, архидиакон римской христианской общины, пре­терпевший мученичество в правление императора Валериана: его заживо сожгли на раскаленной железной решетке.

193 ... Ему принадлежит острота, которую позднее приписывали

Пирону ... — Пирон, Алексис (1689—1773) — французский драма­тург и поэт, блестящий остроумец, автор комедий, трагедий и многочисленных эпиграмм.

... прочитав в списке новых кардиналов, которых назначил папа Урбан и которые все были людьми невысокого происхождения, десять имен ... — Имеется в виду Урбан VIII (в миру — Маффео Барбе­рини; 1568—1644) — римский папа с 1623 г., за время своего более чем двадцатилетнего правления назначивший на восьми консисто­риях 74 новых кардиналов.

... А Факкинетти? Вы его забыли ... — Имеется в виду Чезаре Факкинетти (1608—1683) — итальянский прелат, назначенный кар­диналом 13 июля 1643 г. (всего в тот день было назначено семна­дцать новых кардиналов); племянник кардинала Джованни Анто­нио Факкинетти (1575—1606); декан Коллегии кардиналов с 1680 г.

... я решил, что это звание девяти остальных. — Здесь игра слов: имя кардинала Факкинетти (Facchinetti) созвучно с французским словом faquin (произносится «факен») — болван.

... он сделал бы их канониками Святой капеллы. — Святая капелла (Сент-Шапель) — готическая часовня на острове Сите в Париже, построенная в 1242—1248 гг. королем Людовиком IX Святым и предназначавшаяся для хранения священных христианских релик­вий, которые крестоносцы захватили в разграбленном ими в 1204 г. Константинополе; в число этих святынь, реликвий Стра­стей Господних, входили Терновый венец Христа, частица Истин­ного креста, наконечник копья, которым римский воин пронзил распятого Христа, и губка, на которой римляне поднесли ему уксус; обслуживали часовню двенадцать каноников и хранитель ее сокровищ; во время Революции она была разграблена и часть хра­нившихся в ней реликвий пропала.

... подобно тому как святой Христофор снискал расположение Иисуса. — Святой Христофор (?—ок. 250) — христианский муче­ник, почитаемый католической и православной церквями; счита­ется покровителем путешественников; согласно легенде, до своего крещения носил имя Репрев и, отличаясь огромным ростом и обладая необычайной силой, переносил через реку путников, но однажды среди них оказался маленький мальчик, чей вес вдруг посреди реки стал таким неимоверно большим, что великан испу­гался, как бы они оба не утонули; и тогда мальчик открылся ему и сказал, что он Христос и несет на себе все тяготы мира; после чего прямо в реке он крестил Репрева и дал ему новое имя — Хри­стофор (гр. «Несущий Христа»).

194 ... Однажды ко двору прибыл г-н д'Аламбон, который заикался еще сильнее короля. — Сведений об этом персонаже (Alambon у Талле- мана де Рео; Allarmont у Дюма) найти не удалось.

... однажды, во время обеда короля, JTАнжели заявил ... — JTАнжели (?—?) — шут короля Людовика XIII, служивший до этого конюхом у принца де Конде; гроза придворных, предпочитавших откупаться от него деньгами, лишь бы не стать мишенью его острот.

... Мой брат — это Плутарх лакеев. — Таллеман де Рео поясняет эту остроту Ботрю, говоря, что лакеи восхищались речами Ножана (видимо, он любил рассказывать всякого рода непристойные исто- рии).

Плутарх (ок. 45—ок. 127) — знаменитый древнегреческий фило­соф, биограф и моралист, автор «Сравнительных жизнеописа­ний».

... его дед был государственным секретарем у Козимо I, великого гер­цога Тосканского ... — Дедом Кончино Кончини был Бартоломео Кончини (1507—1578) — флорентийский юрист, с 1568 г. первый секретарь великого герцога Тосканского, получивший титул графа ди Пенна.

Козимо I Великий (1519—1574) — герцог Флорентийский с 1537 г., представитель младшей линии рода Медичи; укрепил посредством террора свою власть и подчинил себе всю Тоскану; в 1564 г. пере­дал бразды правления своему сыну Франческо I (1541—1587); в 1569 г. получил от папы титул великого герцога Тосканского.

... у него было много детей. — У Бартоломео Кончини и его жены Изабеллы было двое детей: дочь Элизабетта (7—1588) и сын Джо­ванни Баттиста (1532—1605).

... Старший из его сыновей был отцом Кончини, приехавшего во Францию. — Отцом Кончино Кончини был Джованни Баттиста Кончини (1532—1605) — флорентийский государственный деятель и дипломат, секретарь великого герцога Тосканского; в 1571—1576 и 1590—1594 гг. тосканский посол при дворе императора; сенатор (с 1586 г.).

... он отправился в Рим, где стал крупье при дворе кардинала Лота­рингского ... — Кардинал Лотарингский — здесь: Карл Лотаринг­ский (1567—1607), французский прелат, сын герцога Карла III Лотарингского (1543—1608; герцог с 1545 г.) и его жены с 1559 г. Клод Французской (1547—1575); кардинал (1589), епископ Меца в 1578—1607 гг. и епископ Страсбурга в 1604—1607 гг.

196 ... вследствие этой ссоры он укрылся во дворце Рамбуйе, ибо г-н де

Рамбуйе ... входил в число его друзей. — Дворец Рамбуйе (бывший особняк Пизани) располагался на улице Святого Фомы Луврского (Сен-Тома-дю-Лувр), шедшей от площади Пале-Рояль с севера на юг между дворцами Лувр и Тюильри, по территории, которую сей­час занимает площадь Карузель, и выходившей на берег Сены; старинный дворец, ставший в 1600 г. собственностью маркиза де Рамбуйе (см. примем, к с. 108) и перестроенный, согласно преда­нию, по планам самой маркизы де Рамбуйе (см. примем, к с. 214), которая устроила там знаменитый литературный салон, перешел позднее к семейству Крюссоль-Юзес, затем — к банкирам Арто, потом к герцогу Орлеанскому, будущему Филиппу Эгалите, при­способившему его под конюшни, а в 1852 г. был разрушен.

... Кораблю, который стоит на якоре, нет никакой нужды в пару­сах. — Здесь непереводимая игра слов: «якорь» по-французски «апсге», что созвучно с титулом «marquis d'Ancre» («маркиз д'Анкр»), который носил Кончино Кончини, купивший в 1610 г. маркизат д'Анкр (Анкр, с 1620 г. Альбер, — городок на северо- востоке Франции, в департаменте Сомма), а слово «voile» во фран­цузском языке означает не только «вуаль», но и «парус».

... в той части сада Инфанты, что ближе всего к колоннаде Лувра. — Сад Инфанты — парк между южным крылом Лувра и Сеной, раз­битый в 1611 г. по приказу Марии Медичи и много лет спустя по­лучивший такое название потому, что в нем любила играть малень­кая испанская принцесса Мария Анна Виктория (1718—1788), которая в 1722 г. была обручена с юным Людовиком XV (в конеч­ном счете их брак не состоялся) и в течение трех лет жила в т.н. Малой галерее Лувра.

Колоннада Лувра — восточный фасад Луврского дворца, постро­енный в 1667—1670 гг. архитектором Клодом Перро (1613—1688) и считающийся одним из шедевров французского классицизма.

... Постоянно Кончино Кончини жил на улице Турнон: он владел там зданием, которое называлось тогда дворцом Чрезвычайных послов, а сегодня служит казармой муниципальной гвардии. — Улица Турнон в левобережной части Парижа была проложена в 1530 г. в предместье Сен-Жермен, по землям аббатства Сен- Жермен-де-Пре, и названа по имени кардинала Франсуа де Тур- нона (1489—1562), тогдашнего настоятеля этого аббатства.

В 1607 г. Кончино Кончини построил на улице Турнон огромный дворец (нынешнее домовладение №10), ставший уже после его гибели, в 1621 г., домом приемов чрезвычайных иноземных послов, которые в течение первых трех дней после своего прибытия во французскую столицу считались гостями французского короля и в честь которых устраивались пышные празднества; этой цели дво­рец служил до 1748 г., затем он несколько раз менял собственни­ков и перестраивался (кардинально — в 1783 г.), пока в 1819 г. не стал казармой (ныне ее занимает Республиканская гвардия).

...Он имел тринадцатилетнего сына и дочь лет пяти или шести. — Кончино Кончини в браке с Элеонорой Дори имел двух детей: сына Арриго (1603—1631), подвергшегося после убийства отца пятилетнему тюремному заключению и умершего во Флоренции во время эпидемии чумы, и дочь Камиллу (1608—1617), умершую во Флоренции 2 января 1617 г., то есть еще до гибели родителей.

197 ... лишив его возможности посещать по собственной воле замки Рам­

буйе и Фонтенбло ... — Рамбуйе — замок с обширным парком в одноименном городе в 50 км к юго-западу от Парижа, в соврем, департаменте Ивелин; первые его постройки относятся к 1375 г.; с 1384 г. принадлежал семье Вивонн; в 1783 г. стал королевской резиденцией; с 1886 г. является летней резиденцией президентов Французской республики.

198 ... Отцом Армана Жана Дюплесси, кардинала-герцога де Ришелье, был

весьма достойный дворянин, главный прево Франции и рыцарь ордена Святого Духа ... — Имеется в виду Ришелье, Франсуа дю Плесси де (1548—1590) — французский государственный деятель, главный прево Франции в 1576—1590 гг., рыцарь ордена Святого Духа (1585).

... У него было три сына и две дочери. — У Франсуа де Ришелье и его жены с 1569 г. Сюзанны де Ла Порт (1551—1616) было шесть детей: Анри (1578—1619), Альфонс (1582—1653), Арман Жан (1585— 1642), Франсуаза (1577—1615), Изабелла (1582—1648), Николь (ок. 1586-1635).

... Старшая из его дочерей вышла замуж за дворянина из Пуату, по имени Виньеро ... — Пуату — историческая область на западе Фран­ции, с главным городом Пуатье; ее территория охватывает соврем, департаменты Вандея, Дё-Севр и Вьенна.

Франсуаза дю Плесси вышла замуж за Рене де Виньеро (7—1626), сеньора де Пон-де-Курле, в 1603 г. вторым браком; ее первым мужем, с 1597 г., был Жан Батист де Бове (7—1603).

... в юности он, подобно Могару, был простым лютнистом. — Могар, Андре (ок. 1580—ок. 1645) — французский музыкант-виртуоз, игравший на виоле; в качестве переводчика состоял на службе у кардинала Ришелье.

... от Рене Виньеро и старшей дочери главного прево Франции проис­ходит знаменитый герцог де Ришелье, который играл такую важную роль в царствования Людовика XIV, Людовика XV и даже Людо­вика XVI и которого мы сделали одним из главных персонажей нашей комедии «Мадемуазель де Бель-Иль». — Ришелье, Луи Франсуа Арман, герцог де (1696—1788) — французский военачальник и дипломат, внучатый племянник кардинала Ришелье (точнее, прав­нук Франсуазы дю Плесси); первоначально носил титул герцога де Фронсака, с 1715 г. — герцог де Ришелье; посол в Вене в 1725— 1728 гг.; отличился в войне за Польское наследство — при осаде Филипсбурга (1733), в войне за Австрийское наследство — при Фонтенуа (1745) и Лауфельде (1747); маршал Франции (1748); губернатор Гиени (1755); завладел островом Миноркой (1756); руководил Ганноверской кампанией (1757); член Французской ака­демии (1720); был известен своими скандальными любовными похождениями, приводившими его несколько раз в Бастилию; автор интересных мемуаров.

«Мадемуазель де Бель-Иль» («Mademoiselle de Belle-Isle») — пяти­актная пьеса Дюма, с большим успехом поставленная 2 апреля 1839 г. в театре Французской комедии; это остросюжетная комедия положений, в которой недоразумения и неожиданности сменяют друг друга.

... Вторая дочь главного прево вышла замуж за Юрбена де Майе, маркиза де Брезе, ставшего впоследствии маршалом Франции. — Николь дю Плесси вышла замуж за Юрбена де Майе, второго мар­киза де Брезе (1597—1650), французского военачальника, маршала Франции (1632), вице-короля Каталонии (1641), в 1617 г.

... жил не по средствам и непременно желал, чтобы его причисляли к семнадцати самым модным вельможам двора. — Имеются в виду семнадцать высших аристократов Франции (в том числе имевших титулы принцев), на одном из костюмированных балов Людо­вика XIII явившихся приветствовать короля Франции в образе властителей экзотических стран.

... Это удостоверяет высказывание его жены ... — Женой Анри дю Плесси де Ришелье (1578—1619), генерал-майора, старшего брата кардинала, была Маргарита Гийо (?—?).

... старший брат кардинала был убит на дуэли, в Ангулеме, маркизом де Темином ... — Вероятно, имеется в виду Антуан де Лозьер, мар­киз де Темин (7—1621), убитый во время осады Монтобана; его отцом был Пон де Лозьер де Кардайяк, маркиз де Темин (1553— 1627), французский военачальник, маршал Франции (1616).

... Отец распорядился отдать Люсонскую епархию своему второму сыну ... — Право назначать епископа Люсонской епархии даровал в 1584 г. великому прево Франсуа дю Плесси де Ришелье король Генрих III.

Отказавшись от кафедры Люсонской епархии, Альфонс Луи дю Плесси де Ришелье (1582—1653), второй сын Франсуа дю Плесси де Ришелье, вступил в 1606 г. в картезианский орден и стал прио­ром одного из картезианских монастырей; в 1625 г. был назначен архиепископом Экс-ан-Прованса, в 1628 г. — Лиона, а в 1629 г. получил шапку кардинала.

... Во время обучения в Сорбонне ... — Сорбонна — в 1554—1793 гг. название теологического факультета Парижского университета; основой этого факультета стал богословский коллеж, который в 1257 г. создал французский священник Робер де Сорбон (1201 — 1274), духовник короля Людовика Святого.

... В 1607 году он отправился в Рим и был рукоположен там в епи­скопы Павлом V. — Павел V (в миру — Камилло Боргезе; 1552— 1621) — папа римский с 1605 г.

199 ... епископ Люсонский часто посещал адвоката Ле Бутилье, который

поддерживал отношения с Барбеном, поверенным королевы-матери. — Дени Ле Бутилье (Bouthillier; у Дюма ошибочно Bouthellier; 1540— 1622) — французский судейский чиновник, генеральный адвокат Парижского парламента, с 1617 г. государственный советник; в молодости был служащим Франсуа де Ла Порта, адвоката Париж­ского парламента, деда Ришелье по материнской линии.

Барбен, Клод (ок. 1565—1570) — французский административный деятель, с 1614 г. управляющий финансами регентши Марии Медичи, в 1616—1617 гг. генеральный контролер финансов; друг Ришелье; после отстранения королевы-матери от регентства про­вел два года в тюремном заключении.

... в его спальню вошел благочинный Люсонского церковного округа и вручил ему пачку писем. — Благочинным (деканом) Люсонского церковного округа был в то время Себастьен Бутилье (1582— 1625) — французский прелат, второй сын Дени Бутилье; с 1623 г. епископ Эрский.

201 ... маршал пожелал проехать через ворота Бюсси ... — Ворота Бюсси

(porte Bussy) — речь идет о построенных при короле Филиппе Августе воротах Сен-Жермен в левобережной части городской стены Парижа, которые были в 1352 г. куплены Симоном де Бюси (7—1370), первым президентом Парижского парламента, и с тех пор носили имя своего нового собственника (porte de Buci). Эти ворота находились недалеко от располагавшегося на улице Турнон особняка маршала д’Анкра.

... сапожник Пикар, командовавший караулом у этих ворот, отка­зался его пропустить. — Сапожник Пикар был сержантом город­ской гвардии и, после того как он вступил в ссору с маршалом д'Анкром, на время стал народным героем.

... взяли бревна, лежавшие перед Люксембургским дворцом, который в то время строился ... — Люксембургский дворец, расположенный на левом берегу Сены, в юго-восточной части Парижа, в несколь­ких сотнях метров к югу от особняка маршала д'Анкра, был построен архитектором Соломоном де Броссом (1571—1626) в 1615—1625 гг. по распоряжению королевы Марии Медичи, которая вскоре после гибели Генриха IV в 1610 г. решила построить соб­ственную резиденцию. Название к дворцу перешло от имени вла­дельца дома, стоявшего здесь ранее, — Франсуа де Пине, герцога Люксембургского.

... подоспели роты гвардейцев под командованием г-на де Лиан- кура. — Шарль дю Плесси-Лианкур (см. примеч. к с. 49) был в это время губернатором Парижа.

... в нашей собственности Лезиньи в Бри ... — Имеется в виду ренес­сансный замок Лезиньи в одноименном селении в 22 км к востоку от Парижа, в соврем, департаменте Сена-и-Марна, приобретен­ный Элеонорой Галигаи в 1613 г. за девяносто пять тысяч ливров; она перестроила его, разбила там парк и возвела часовню; после гибели маршала д'Анкра замок (он дошел до наших дней) был конфискован, а затем передан Альберу де Люину.

Бри — историческая и географическая область на севере Фран­ции, расположенная между Сеной и Марной и охватывающая тер­риторию департамента Сена-и-Марна, а также частично террито­рии департаментов Валь-де Марна, Эсон, Эна, Марна и Об; глав­ные города — Мо (в 40 км к северо-востоку от Парижа) и Бри- Конт-Робер (в 25 км к юго-востоку от Парижа).

202 ... я вложил шестьсот тысяч экю в Фейдо ... — Фейдо — семья бога­

тейших французских финансистов; здесь, скорее всего, имеется в виду Антуан Фейдо (ок. 1573—1627), сеньор де Буа-ле-Виконт, генеральный откупщик налогов в 1611—1623 гг., управляющий финансами Марии Медичи.

... во время обеда, устроенного в честь лорда Хэя, туда явился мар­шал. — Лорд Хэй — Джеймс Хэй, первый граф Карлайл (ок. 1580— 1636), британский дипломат, фаворит короля Якова I (1566—1625; король Шотландии с 1567 г. и Англии с 1603 г.); в 1615 г. вел в Париже переговоры по поводу брака принца Уэльского, будущего короля Карла I, и принцессы Генриетты Французской.

... король должен был сесть на коня, покинуть Париж и бежать в Амбуаз ... — Амбуаз — королевский замок в одноименном городе на левом берегу Луары, в 190 км к юго-западу от Парижа, в соврем, департаменте Эндр-и-Луара.

203 ... отправился к Дю Бюиссону, отвечавшему за ловчих птиц

короля ... — Имеется в виду Жером дю Бюиссон, сеньор де Ла Марсодьер (7—1622) — королевский телохранитель и сокольник.

... Суассон был тогда театром гражданской войны ... — 11 января 1617 г. собравшиеся в Суассоне знатные вельможи отправили королю открытое письмо, в котором они обвинили Кончино Кон- чини в расхищении казны; на подавление мятежников были отправлены королевские войска под командованием графа Оверн­ского, которые 12 апреля начали осаду Суассона, но две недели спустя, после получения известия об убийстве Кончино Кончини, она закончилась братанием осаждающих и осажденных.

... Для нанесения удара был выбран барон де Витри, капитан гвар­дейцев ... — См. примеч. к с. 149.

II

205 ... В Национальной библиотеке находится манускрипт в шести томах

форматом в пол-листа, зарегистрированный отцом Лелоном под номером 21 448 и под названием «Людовикотрофия, или Дневник всех поступков и здоровья Людовика, дофина Франции, который был впо­следствии королем Людовиком XIII, от момента его рождения (27 сентября 1601 года) и вплоть до 29 января 1628 года, составлен­ный Жаном Эру аром, первым медиком принца». — Отец Л ел он — Жак Лелон (1665—1721), французский библиограф, историк и полиглот; рыцарь Мальтийского ордена, ставший в 1686 г. отцом- ораторианцем; автор каталога «Историческая библиотека Фран­ции», изданного впервые в 1719 г. и содержащего 17 487 названий; этот труд был далек от совершенства, и его дополнил и перерабо­тал Шарль Мари Февре де Фонтетт (1710—1772), историк, библио­фил и советник Дижонского парламента, включивший в новое издание каталога (1768—1772) уже 29 143 названия.

Эруар, Жан (Эроар; 1551—1628) — французский врач, ветеринар, анатом и мемуарист, выпускник университета Монпелье; лейб- медик Людовика XIII со дня его рождения; его «Дневник» (слово «Людовикотрофия» означает «Развитие Людовика») впервые был полностью опубликован во Франции в 1989 г.

... Он умер в лагере под Ла-Рошелью ... — Имеется в виду лагерь армии короля Людовика XIII, осаждавшей протестантскую Ла-Рошель (см. примеч. к с. 15) с 10 сентября 1627 г. пр 28 октября 1628 г., когда город капитулировал.

... сражен болезнью в Этре, в лагере под Ла-Рошелью ... — Этре — приморское селение в 4 км к югу от Ла-Рошели. Во время осады Ла-Рошели в 1627—1628 гг. в этом селении находилась ставка Людовика XIII (сам он жил в замке Рео) и там же стояла лагерем 20-тысячная королевская армия.

... Тело его покоится в церкви Вогриньёза. — Вогриньёз — селение в Иль-де-Франсе, в 33 км к юго-западу от Парижа, в соврем, депар­таменте Эсон.

Жан Эроар, владетель Вогриньёза, построивший там замок, кото­рый сохранился до наших дней, покоится вместе с супругой в местной церкви, датируемой XV в. и посвященной святой Марии Магдалине, в построенном им приделе.

206 ... отправился в Бурбонскую часовню ... — Имеется в виду часовня Малого Бурбонского дворца, находившегося рядом с Лувром; она была снесена в 1664 г.

207 ... уселся на сундуке в зале Швейцарцев. — Этот зал в восточном

крыле Луврского дворца, построенный в 1546—1549 гг. архитекто­ром Пьером Леско (ок. 1510—1578), носит теперь название зала Кариатид.

... Дю Алье ... расположился в углу заднего двора ... — Дю Алье — Франсуа де Л'Опиталь (1583—1660), сеньор дю Алье, младший брат Витри, один из убийц Кончино Кончини; впоследствии маршал Франции (1643), губернатор Парижа, Лотарингии, Шампани и Бри.

... Перре с таким же количеством людей разместился в малом каби­нете, а Ла Шене, имея при себе столько же солдат, находился возле первой двери. — Отметим, что все сведения об обстоятельствах этого убийства и его участниках Дюма почерпнул из изданного в 1659 г. в Лейдене анонимного сочинения под названием «Точное описание всего того, что происходило в момент гибели маршала д’Анкра» («La Relation exacte de tout ce qui s'est passd A la mort du marechai d’Ancre»), автором которого считается Мишель де Марийяк (1563—1632), французский государственный деятель и юрист, хранитель печати в 1626—1630 гг.

Однако никаких биографических сведений об упомянутых здесь персонажах (Perray, La Chesnaye), равно как и других королевских гвардейцах, участвовавших в убийстве Кончино Кончи ни — Мор- сене (Morsains), Сарроке (Sarroque), Таране (Tarand), Гишомоне (Guichaumont) и Буайе (Воуег), — найти не удалось.

... спросил у дворянина по имени Ле Коломбье ... — Никаких све­дений об этом персонаже (Le Colombier), равно как и других дво­рянах из окружения маршала д’Анкра — Боз-Ами (Beaux-Amis) и Ковиньи (Cauvigny), — найти не удалось.

208 ... Дело происходило у входа на Неразводной мост ... — Так назы­

вался постоянный мост, связывавший Лувр с берегом Сены.

209 ... его похоронили в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа ... — Старинная парижская церковь Сен-Жермен-л'Осеруа, которая датиру­ется XII в., посвящена святому Герману Осерскому (ок. 378—448), епископу Осерскому с 418 г.; она служила приходской церковью французских королей и находится напротив Лувра, к востоку от него.

211 ... в дверь к нему постучал полковник д'Орнано ... — Имеется в виду

Жан Батист д’Орнано (см. примеч. к с. 187), будущий маршал.

... Король ... повернулся к Деклюзо ... — Деклюзо (Descluseaux; у Дюма ошибочно Dusseaux — Дюссо; ?—?) — фаворит Людо­вика XIII, простой солдат, к которому король привязался еще в пятилетием возрасте.

... Один из слуг короля, по имени Покар, отправился за г-ном де Виль- руа и президентом Жанненом ... — Покар (Pocard) — сведений об этом персонаже найти не удалось.

Вильруа — см. примеч. к с. 51.

Жаннен — см. примеч. к с. 156.

212 ... другие побежали за господами де Жевром, де Ломени, де Поншар-

треном, де Шатонёфом, де Понкарре и прочими бывшими членами Государственного совета. — Жевр — Луи Потье, барон де Жевр (7—1630), французский государственный деятель, служивший при Генрихе III, Генрихе IV и Людовике XIII; государственный секре­тарь с 1589 г.

Ломени — имеется в виду Антуан де Ломени (см. примеч. к с. 103).

Поншартрен — Поль Фелипо, сеньор де Поншартрен (1569—1621), французский государственный деятель, государственный секре­тарь с 1610 г.

Шатонёф — Гийом де Л'Обеспин, барон де Шатонёф (1547—1629), французский дипломат, государственный советник, посол в Англии.

Понкарре — возможно, имеется в виду Жоффруа Камю де Пон­карре (1539—1626), советник Парижского парламента; известными персонажами были и его сыновья: Никола Камю де Понкарре (7—1645), крупный чиновник Парижского парламента; и Жак Камю де Понкарре (7—1651), епископ Се в 1614—1650 гг.

... к ней поспешили прийти вдовствующая герцогиня де Гиз, принцесса де Конти и г-жа де Гершевиль ... — Имеются в виду Екатерина Клевская (см. примеч. к с. 91), вдова герцога Генриха I де Гиза, и ее дочь Луиза Маргарита Лотарингская, принцесса де Конти (см. там же).

Госпожа Гершевиль — см. примем, к с. 48.

213 ... в комнату королевы вошел Ла Плас. — Ла Плас — слуга Элео­

норы Галигаи.

... Королева вызвала Бресьё, своего главного конюшего. — Бресьё — Луи де Гроле-Мёйон (?—ок. 1643), главный шталмейстер королевы Марии Медичи, с 1612 г. носивший титул маркиза де Бресьё.

... г-н де Прель, капитан гвардейцев королевы. — Луи де Николаи, маркиз де Прель (?—ок. 1655) — лейтенант гвардейцев королевы Марии Медичи.

214 ... следует запретить господину де Шартру, Бресьё и Ла Мотту вхо­

дить к королеве ... — Шартр (Chartres) — неясно, кто здесь имеется в виду.

Ла Мотт — конюший королевы Марии Медичи.

... повстречал на мосту г-жу де Рамбуйе ... — Маркиза де Рамбуйе, урожденная Катрин де Вивонн (1588—1665) — жена Шарля д'Анженна, маркиза де Рамбуйе (см. примеч. к с. 108), хозяйка знаменитого великосветского литературного салона в Париже, способствовавшего развитию французского языка и литературы.

215 ... Граф де Фиески — он происходил из рода того отважного графа

де Фиески, который за семьдесят лет до этих событий свалился в море, пытаясь захватить власть в Генуе, — претерпел немало муче­ний по вине маршальши д'Анкр, хотя и был конюшим царствующей королевы ... — Граф де Фиески — Франческо Фиески, граф ди Лаванья (?—1621), шталмейстер Марии Медичи, погибший во время осады Монтобана; родной племянник знаменитого заговор­щика Джованни Луиджи Фиески, сын его младшего брата Шипи­оне Фиески (1528—1598) и Альфонсины Строцци (?—1586).

Фиески (Фиеско), Джованни Луиджи, граф ди Лаванья (1523— 1547) — генуэзский политический деятель, принадлежавший к одному из самых влиятельных семейств в Лигурии; 2 января 1547 г. поднял восстание против Андреа Дориа (1468—1560), правителя Генуэзской республики, но во время этого мятежа, поднимаясь на корабль, упал в воду и утонул, увлеченный на дно своим тяжелым вооружением. Его история стала сюжетом многочисленных худо­жественных произведений, из которых наиболее известна трагедия Ф.Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе» («Die Verschworung des Fiesko zu Genua»; 1783).

216 ... Перед тем, как маршальшу препроводили в тюрьму, ее допросили

господа Обри и Ле Байёль ... — Обри (Aubry) — возможно, имеется в виду Робер Обери (АиЬёгу; ок. 1571—1651), сеньор, затем маркиз де Батан; президент Большого совета Парижского парламента (1612), президент Счетной палаты (1619), государственный совет­ник (1629).

Ле Байёль — возможно, имеется в виду Никола Байёль (1586—1652), французский магистрат, дипломат и административный деятель; в 1616 г. докладчик Парижского парламента, в 1619 г. посол в Савойе, купеческий старшина Парижа в 1622—1627 гг., президент Париж­ского парламента (с 1627 г.), главноуправляющий финансами в 1643-1647 гг.

... те же господа совершили оказавшуюся бесполезной поездку в Мар- мутье, к брату маршальши ... — Имеется в виду Себастьяно Дори- Галигаи (?—?) — французский прелат, брат Элеоноры Галигаи, с 1610 г. настоятель старинного бенедиктинского аббатства Марму- тье возле города Тур; в 1617 г. по протекции своего зятя был назна­чен архиепископом Турским, но в том же году подал в отставку и вернулся в Италию.

... некий г-н Олъе сделал признание, что у него на хранении находятся сундуки маршала. — Сведений об этом персонаже (Ollier) найти не удалось.

... Оставалось решить судьбу ... Манго, который был канцлером ... — Манго, Клод (1556—1624) — французский государственный дея­тель, крупный парламентский чиновник, протеже Кончино Кон- чини, ставший в августе 1616 г. государственным секретарем по военным и иностранным делам, а затем, в ноябре того же года, хранителем печати; после гибели Кончини был лишен всех своих должностей.

217 ... через г-на Аннекена его предупредили, что ему лучше немного обо­

ждать ... — Возможно, имеется в виду Удар Аннекен (?—ок. 1635) — сеньор де Буанвиль, докладчик в королевском суде.

... они послали к королеве-матери г-на де Бражелона ... — Вероятно, имеется в виду аббат Эмери де Бражелон (?—ок. 1645), сменивший в 1624 г. Ришелье на посту епископа Люсонского.

218 ... Манго вернул печать, и король передал ее на хранение Арма­

ньяку. — Арманьяк — Жан д’Арманьяк (7—1635), старший камер­динер и дворецкий короля Людовика XIII, пользовавшийся его доверием; с 1617 г. губернатор Лудена и Шательро; 21 апреля 1635 г. был ранен одним из своих бывших слуг и спустя три дня скончался.

219 ... король принимал поздравления от своего брата, герцога Орлеан­

ского, графа Суассонского, кардинала де Гиза, шевалье де Вандома и герцога Немурского. — Граф Суассонский — здесь: Луи де Бурбон (1604—1641), сын Шарля де Бурбона (см. примеч. к с. 47), графа Суассонского, и его жены с 1601 г. Анны де Монтафье (1577—1644); троюродный брат Людовика XIII; губернатор Шампани (с 1631 г.), интриговавший против Ришелье; в 1641 г. бежал в Седанское кня­жество и погиб в сражении при Ла-Марфе (6 июля 1641 г.). Кардинал де Гиз — имеется в виду Людовик III Лотарингский (см. примеч. к с. 50), третий сын герцога Генриха I де Гиза.

Шевалье де Вандом — имеется в виду Александр де Вандом (см. примеч. к с. 80), внебрачный сын дочь Генриха IV и Габриель д’Эстре.

Герцог Немурский — Генрих I Савойский (1572—1632), герцог Немурский с 1595 г., второй сын Жака Савойского (1531—1585), герцога Немурского с 1533 г., и его жены с 1566 г. Анны д’Эсте (1531-1607).

... Господином Графом называли графа Суассонского, третьего сына Луи I, принца де Конде, подобно тому как его старшего сына назы­вали господином Принцем. Второго сына называли принцем де Конти. — Граф Суассонский — здесь: упоминавшийся выше (см. примеч. к с. 47) Шарль де Бурбон-Суассон (1566—1612), младший сын принца Луи I де Конде (см. примеч. к с. 9), рожденный в его втором браке.

Старшим сыном принца Луи 1 де Конде был упоминавшийся выше (см. примеч. к с. 17) Генрих I де Бурбон-Конде (1552—1588), двою­родный брат и соперник короля Генриха IV.

Вторым сыном принца Луи I де Конде был упоминавшийся выше (см. примеч. к с. 83) Франсуа де Бурбон (1558—1614), принц де Конти.

... Мы уже говорили о господине Принце в связи с любовью Генриха IV к его жене ... — Дюма странным образом отождествляет здесь Ген­риха I де Бурбон-Конде с его сыном Генрихом II де Бурбоном (см. примем, к с. 83), мужем Шарлотты де Монморанси, в которую был страстно влюблен король Генрих IV.

... молодой человек встал в ряды противников Ришелье, вступил в союз с Великим Конде, своим племянником, выступая против регентши во всех событиях Фронды ... — Великий Конде (см. при­мем. к. с. 141), сын Генриха II де Бурбон-Конде, правнук принца Луи I де Конде, приходился Луи де Бурбону, графу Суассонскому, двоюродным племянником.

Фронда (от фр. fronde — «праща») — общественное движение за ограничение королевской власти во Франции в 1648—1653 гг., в эпоху регентства королевы Анны Австрийской, перешедшее в гражданскую войну и сопровождавшееся восстаниями крестьян и городской бедноты. В 1648—1649 гг. в Париже разыгрались собы­тия т.н. «Парламентской фронды» — возглавленного Парламентом восстания парижской буржуазии, которая требовала проведения некоторых финансовых и административных реформ, и поддер­жанного народными массами столицы. В 1650—1653 гг. за ним последовала «Фронда принцев» — восстание вельмож, преследо­вавших в основном свои собственные интересы. Правительство подавило обе Фронды частично силой оружия, частично вступив в переговоры с их вождями.

... одержал победу над герцогом де Шатийоном в битве при Ла-Марфе, в Шампани ... — Герцог де Шатийон — Гаспар III де Колиньи (1584—1646), французский военачальник, внук адмирала де Коли­ньи; герцог де Шатийон (с 1643 г.), маршал Франции (1622).

Ла-Марфе — лесистое плато, которое господствует с юго-востока над городом Седаном, расположенным на северо-востоке Фран­ции, на реке Маас, в соврем, департаменте Арденны.

6 июля 1641 г., в ходе Тридцатилетней войны (1618—1648), на плато Ла-Марфе состоялась битва, в ходе которой французская армия, находившаяся под началом герцога де Шатийона, потерпела пора­жение от союзных седанских и имперских войск, которыми коман­довали Луи де Бурбон, граф Суассонский, и Фредерик Морис де Ла Тур д’Овернь (1605—1652), герцог Буйонский, владетель неза­висимого протестантского княжества Седан.

220 ... Президент Жаннен был сыном кожевника из Отёна в Бургундии. —

Отён — старинный город на юго-востоке Франции, в Бургундии, в соврем, департаменте Сона-и-Луара; в состав Французского королевства вошел в 1482 г.

... Жаннен вернулся в Бургундию и женился на дочери медика из Семюра ... — Семюр — здесь: Семюр-ан-Осуа, городок в Бургун­дии, в соврем, департаменте Кот-д’Ор, кантональный центр.

Женой президента Жаннена была Анна Геньо, дочь врача Никола Геньо из Семюра-ан-Осуа.

... Овладев Парижем, король Генрих IVнаправился к Лану. — Лан — древний город на северо-востоке Франции, в Пикардии, в 124 км к северо-востоку от Парижа; столица французских Каролингов; ныне административный центр департамента Эна.

Войска Генриха IV (напомним, что король торжественно вступил в Париж 22 марта 1594 г.) осаждали Лан, находившийся в руках лигистов, с 25 мая по 2 августа 1594 г.

221 ... благодаря ему республика Соединенных Провинций продолжала

придерживаться перемирия 1609 года. — Имеется в виду т.н. «Две­надцатилетнее перемирие» между Голландией и Испанией, по которому признавалась независимость республики Соединенных Провинций Нидерландов; оно было заключено при посредниче­стве послов Франции и Англии в Антверпене 9 апреля 1609 г. Позднее, 17 июня того же года, в Гааге, французский и английский послы подписали вместе с депутатами Генеральных штатов респу­блики Соединенных Провинций гарантию выполнения этого пере­мирия.

...Он заранее приказал изготовить для него гробницу в той самой церкви, где находилась могила его отца ... — Гробница Пьера Жан- нена и его жены находилась в кафедральном соборе Отёна, постро­енном в 1120—1146 гг. и посвященном святому Лазарю Экскому; сама гробница была разрушена в годы Революции, однако укра­шавшие ее коленопреклоненные мраморные фигуры супругов сохранились, и теперь их можно увидеть у входа в зал капитула.

III

222 ... поприветствовать короля явился кардинал де Ла Рошфуко ... —

Франсуа де Ла Рошфуко (1558—1645) — французский прелат, советник Генриха IV, кардинал (1607); епископ Санлиса (1610— 1622), великий раздатчик милости (1618—1632), президент Государ­ственного совета (1622—1624).

224 ... прекратил, наконец, свою длинную речь, которую г-н де Марийяк,

ставший позднее хранителем печати, записал со всей ее лихорадоч­ной бессвязностью ... — Марийяк, Мишель де (1563—1632) — фран­цузский государственныйдеятель и юрист, хранитель печати в 1626—1630 гг.; считается автором упоминавшегося выше аноним­ного сочинения под названием «Точное описание всего того, что происходило в момент гибели маршала д’Анкра» (см. примеч. к с. 207), откуда Дюма почерпнул все подробности, связанные с убийством Кончино Кончини.

225 ... Дю Вер, после смерти маршала вновь вступивший в должность

хранителя печати ... — Гийом дю Вер (1756—1621) — французский прелат, государственный деятель и писатель; хранитель печати в 1616 и 1617—1621 гг.; епископ Лизьё с 1617 г.

... когда г-н де Темин получил звание маршала за то, что он аресто­вал принца де Конде, герцог Буйонский не мог удержаться и не ска­зать: — Честное слово, с тех пор как маршальский жезл стал награ­дой судейским приставам и убийцам, мне стыдно быть маршалом Франции! — Темин, Пон де Лозьер де Кардайяк, маркиз де (1553— 1627) — французский военачальник, маршал Франции (1616); губернатор Бретани (1627); маршальский жезл получил 1 сентября 1616 г., в тот самый день, когда взял под арест принца Генриха 11 де Бурбон-Конде (см. примеч. к с. 83).

Герцог Буйонский — здесь: Анри де Ла Тур д'Овернь, виконт де Тюренн (см. примеч. к с. 23).

... Было на что посетовать и г-ну де Жерану. — Жеран (Сёгап) — возможно, имеется в виду Жан Франсуа де Ла Гиш, граф де Ла Палис, сеньор де Сен-Жеран (Saint-G6ran; 1569—1632), француз­ский военачальник, капитан-лейтенант королевской гвардии (с 1615 г.), ставший маршалом Франции 24 августа 1619 г., через два года после гибели Кончино Кончини; губернатор Бурбонне (с 1619 г.).

... Люин получил ... должность главного наместника Нормандии, а заодно и Пон-де-Л'Арш. — Пон-де-Л'Арш — городок в Верхней Нормандии, в соврем, департаменте Эр, в 35 км к северу от Эврё; сложился возле старинного укрепленного моста через Сену, на которой он стоит.

... Господин де Вандом возвратил себе Канский замок ... — Этот огромный средневековый замок, расположенный в исторической части города Кан на северо-западе Франции, в Нижней Норман­дии, административного центра соврем, департамента Кальвадос, и датируемый 1060 г., дошел, хотя и в сильно пострадавшем виде, до наших дней.

... Епископ Байоннский потребовал Турскую архиепархию, которая, как и Байоннская епархия, была в руках брата маршальши ... — Имеется в виду Бертран II де Шо (д’Эшо; ок. 1556—1641) — фран­цузский прелат, с 1606 г. главный духовник Генриха IV и Людо­вика XIII; епископ Байоннский в 1599—1617 гг., а затем архиепи­скоп Турский.

226 ... Персан, зять маркиза де Витри, получил пост капитана Басти­

лии ... — Персан (Persan; у Дюма ошибочно Реггау) — Анри де Водетар, барон де Персан (?—1622), с 1607 г. муж Луизы де Л’Опиталь, сестры маркиза де Витри; после убийства маршала д’Анкра стал капитаном Бастилии.

229 ... разъяренная толпа поволокла тело ...к началу Нового моста ... —

Новый мост — см. примеч. к с. 53.

231 ... пять или шесть человек поволокли изуродованное тело к улице

Сухого Дерева. — Улица Сухого Дерева, известная с XIII в., рас­положена в центре старого Парижа, к востоку от Лувра; идет от улицы Сент-Оноре к югу. Одно из возможных объяснений назва­ния улицы состоит в том, что рядом с ней находилась виселица, на которой казнили преступников.

232 ... на углу набережной Межиссери ... — Набережная Межиссери,

длиной 315 м, находится на правом берегу Сены, между Новым мостом и мостом Менял; датируется 1369 г.; некогда там занима­лись своим ремеслом кожевники, выделывающие лайку (фр. megissiers), с чем и связано происхождение этого названия.

233 ... она увидела в толпе дворянина из свиты командора де Силлери ... —

Имеется в виду Ноэль Брюлар де Силлери (1577—1640) — фран­цузский дипломат, рыцарь Мальтийского ордена, младший брат канцлера Никола Брюлара де Силлери (см. примеч. к с. 84); посол в Испании (1614) и в Риме (1622); с 1632 г. посвятил себя делам благотворительности, пожертвовал крупную сумму на основание христианской миссии в Новой Франции (сложившийся вокруг этой миссии город, получивший позднее название Силлери в его честь, входит теперь в состав канадского города Квебек), а в 1636 г. стал священником.

234 ... Король должен позволить матери удалиться в Мулен ... —

Мулен — см. примеч. к с. 113.

235 ... Принц де Жуанвиль, который после смерти Люина станет мужем

коннетаблыии и получит титул герцога де Шеврёза ... — См. при­меч. к с. 115.

237 ... Переехав Новый мост, она, вместо того чтобы следовать по улице

Дофина ... распорядилась отклониться в сторону и двигаться по улице Сен-Жак. — Улица Дофина в левобережной части Парижа была проложена в 1607 г. через сады монастыря августинцев как естественное продолжение конструкции Нового моста и названа в честь дофина, будущего Людовика XIII.

Улица Сен-Жак — одна из важнейших магистралей левобережной части Парижа; ведет от Малого моста, расположенного к востоку от Нового моста, на юг, параллельно улице Дофина, и вливается за бывшими городскими укреплениями в одноименное предме­стье.

238 ... он имел неосторожность помириться с ней и отправиться пере­

кусить в Монсо. — Имеется в виду принадлежавший в то время королеве Екатерине Медичи замок Монсо, находившийся в селе­нии Монсо-ле-Мо (соврем, департамент Сена-и-Марна).

... В «Биографии современников» Мишо ...по поводу Кончини гово­рится следующее ... — Дюма приводит далее цитату из статьи «Людовик XIII», которая содержится в изданном в 1820 г. 25-м томе (стр. 158) уникального 85-томного биографического словаря братьев Луи Габриеля (1773—1858) и Жозефа Франсуа Мишо (1767—1839), носящего название «Всеобщая биография, древняя и современная, или История, в алфавитном порядке, общественной и частной жизни всех людей, которые обращают на себя внимание своими сочинениями, деяниями, дарованиями, добродетелями или преступлениями» («Biographie universelle, ancienne et moderne, ou Histoire, par ordre alphab6tique, de la vie publique et priv6e de tous les hommes qui se sont fait remarquer par leurs 6crits, leurs actions, leurs talents, leurs vertus ou leur crimes»; 1811—1862).

Что же касается «Биографии современников» («La Biographie des Contemporains»), то такое название носили другие биографические словари, а именно, переизданная в 1836 г. пятитомная «Всеобщая карманная биография, или Исторический словарь как умерших, так и доныне живущих людей, с 1789 года и до наших дней, кото­рые обращают на себя внимание своими сочинениями, деяниями, добродетелями или преступлениями» («Biographie universelle et portative des contemporains, ou Dictionnaire historique des hommes vivants et des hommes morts ou vivants depuis 1789 jusqu'a nos jours, qui se sont fait remarquer par leurs 6crits, leurs actions, leurs vertus ou leurs crimes»), редакторами которой были Франсуа Жорж Бине де Сент-Прёв (1800—1873), Клод Огюстен Вьей де Буажолен (1788— 1852) и Альфонс Рабб (1784—1829); и 20-томная «Новая биография современников» («Biographie nouvelle des contemporains»; 1820— 1825) под редакцией Антуана Венсана Арно (1766 — 1834).

240 ... епископ Люсонский получил приказ удалиться в свое приорство

Куссе в провинции Анжу ... — Куссе (Coussay, а не Coursay, как у Дюма) — основанное в 837 г. приорство Куссе-ан-Мирабле, в 6 км к северу от Мирбо (небольшой городок на стыке провинций Анжу, Турени и Пуату), входившее во владения семьи Ришелье и находи­вшееся в зависимости от старинного аббатства Кормери (в соврем, департаменте Эндр-и-Луара); будущий кардинал несколько раз побывал там в период с 1609 по 1618 гг. и получал с него доходы. Анжу — историческая область на западе Франции, в нижнем тече­нии Луары, соответствующая соврем, департаменту Мен-и-Луара; главный город — Анже.

... Ришелье ... принялся сочинять две самые неудачные книги из всех, какие он написал: «Наставление христианина» и «Защита основных положений нашей веры против адресованного королю письма четырех пасторов из Шарантона». — Небольшое сочинение Ришелье «Защита основных положений католической веры против адресо­ванного королю письма четырех пасторов из Шарантона» («Les principaux poincts de la foy de 1’Eglise catholique defendus contre 1’escrit address6 au Roy par les quatre ministres de Charenton»), направленное против гугенотов, было опубликовано в Пуатье в 1617 г., а «Наставление христианина, или Люсонский катехизис» («L'Instruction du Chrestien ou Cat6chisme de Lu$on») — в Авиньоне в 1619 г.

Шарантон (Шарантон-ле-Пон) — городок в Иль-де-Франсе, в соврем, департаменте Валь-де-Марн, у юго-восточной окраины Парижа, у места слияния Сены и Марны. В Шарантоне в то время находился ближайший к Парижу протестантский храм, построен­ный в 1607 г. архитектором Жаком Андруэ дю Серсо (1550—1614) и уничтоженный пожаром в 1621 г. (строить храмы в самом Париже гугенотам запрещалось по условиям Нантского эдикта 1598 г.).

... Монахи-картезианцы из Великой Шатрёзы, где он пребывал, назначили его своим доверенным лицом ... — «Великая Шартреза» (1а Grande-Chartreuse — Ла-Гранд-Шартрёз; у Дюма ошибочно 1а Grande-Bretagne, то есть остров Великобритания) — монастырь в Юго-Восточной Франции, в предгорьях Альп, в 32 км к юго-западу от Экс-ле-Бена, основанный в 1084 г. святым Бруно (ок. 1035— 1101) и положивший начало картезианскому монашескому ордену; в 1790 г. монахи были изгнаны из монастыря и вернулись в него лишь в 1816 г.

241 ... Госпожа д’Эгийон, его племянница ... однажды сказала ... —

Госпожа д’Эгийон — имеется в виду Мари Мадлен де Виньеро, в замужестве госпожа де Комбале (1604—1675), дочь Рене де Виньеро и Франсуазы дю Плесси, сестры кардинала Ришелье, его любимая племянница и верная помощница; в 1620 г. была выдана замуж за Антуана де Бовуара дю Рура, маркиза де Комбале (7—1622), пле­мянника герцога де Люина; в 1625 г. стала придворной дамой королевы Марии Медичи; ее решительный отказ вторично выйти замуж после гибели мужа, несмотря на многократные предложе­ния, и тот факт, что она целиком посвятила себя заботам о дяде- кардинале, породили в обществе слухи об интимной близости между ними; в 1638 г. по просьбе кардинала Людовик XIII даровал ей титул герцогини д’Эгийон.

... получал удовольствие, слушая пение кастрата Берто, которого г-жа де Лонгвиль называла х в о р ы м Берто. — Франсуа Берто (Бер- тольдо; ?—?) — кастрат из певческой капеллы Людовика XIII. Госпожа де Лонгвиль — здесь: Екатерина де Гонзага (1568—1629), с 1588 г. жена Генриха I Орлеанского (1578—1595), герцога де Лонг­вилл, мать Генриха II Орлеанского (1595—1663), герцога де Лонг­вилл, свекровь знаменитой Анны Женевьевы де Бурбон-Конде (1619—1679), дочери принца Генриха II де Конде, родной сестры Великого Конде, главной вдохновительницы Фронды, вошедшей в историю под именем госпожи де Лонгвиль.

... Аббат Кадрусс пришел повидаться с кардиналом ... — Сведений об этом персонаже (аЬЬё de Cadrousse) найти не удалось. Веро­ятно, речь идет о настоятеле одного из мелких приорств, суще­ствовавших в городе Кадрусс в Южной Франции, который в те времена входил в состав Венессенского графства, а ныне отно­сится к департаменту Воклюз.

242 ... он заказал картину, на которой был изображен его слепой

отец ... — Отцом Эркюля де Рогана был Луи VI де Роган-Гемене (1540—1611), принц де Гемене, граф де Монбазон.

... произносящий при этом полустишие Вергилия ... — Вергилий — см. примеч. к с. 14.

243 ... Когда родит ваша жена? — спросила его как-то раз королева. —

Здесь имеется в виду Мари д'Авогур (1610—1657), вторая жена (с 1628 г.) Эркюля де Рогана, родившая от него трех детей и вошед­шая в историю под именем герцогини де Монбазон.

... его сын, принц де Гемене, придерживался того же мнения, что и г-жа де Монбазон ... — Принц де Гемене — Луи VIII де Роган (см. примем, к с. 192); заметим, что он был на двенадцать лет старше своей мачехи.

... Поскольку, говоря в присутствии герцога де Монбазона о святом Павле, его называли избранным сосудом, герцог решил, что «Избранным» именовалось судно, доставившее святого апостола в Коринф. — Святой Павел (ок. 5/15—ок. 62/64 н.э.) — апостол, один из величайших проповедников христианства, основатель много­численных христианских общин на территории Малой Азии и Балканского полуострова; автор четырнадцати посланий, входя­щих в Новый Завет; непреклонный иудей, он первоначально носил имя Савл и жестоко преследовал христиан, но потерял зрение; исцеленный по воле Иисуса Христа, он раскаялся, уверовал в него и стал ревностным распространителем его учения.

«Избранным сосудом» святой Павел назван устами Иисуса Христа в новозаветной книге «Деяния апостолов»: «Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя мое перед народами и царями и сынами израилевыми» (9:15). Коринф — древний город в Греции, на Истме (Коринфском пере­шейке), соединяющем Пелопоннеский полуостров с материковой Грецией; был основан в X в. до н.э.; благодаря своему уникаль­ному положению, имея выходы к двум морям — Ионическому и Эгейскому, стал крупнейшим торговым центром древности на путях из Европы в Азию, поскольку плавание вокруг Пелопоннеса было небезопасным из-за бурь, рифов и пиратов; в 146 г. до н.э. был захвачен и полностью разрушен римлянами, заново отстроив­шими его лишь спустя сто лет и сделавшими столицей провинции Ахайя. Апостол Павел дважды посещал этот крупный портовый город, не отличавшийся высокими нормами общественной морали, оставался в нем продолжительное время и сделал его одним из главных центром своей миссионерской деятельности.

Заметим, что в оригинале здесь непереводимая игра слов: фр. «vaisseau detection» означает не только «избранный сосуд», но и «избранный корабль».

... заметил г-н де Кандалъ ... — Кандаль — вероятно, имеется в виду Анри де Ногаре де Ла Валетт (1591—1639), герцог де Кандаль (с 1621 г.), сын герцога д’Эпернона (см. примеч. к с. 62) и его жены с 1587 г. Маргариты де Фуа-Кандаль (ок. 1567—1593), первый дворянин королевских покоев в 1615—1622 гг.

244 ... обратитесь за другими его нелепыми высказываниями к г-же де

Севинье и почитайте ее письмо к г-же де Гриньян, датированное 29 сентября 1675 года. — Севинье, Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де (1626—1696) — автор знаменитых «Писем» (их публи­кация началась в 1726 г.), которые она на протяжении двадцати лет регулярно посылала своей дочери Франсуазе Маргарите, графине де Гриньян (1646—1705), сообщая в них новости о жизни Парижа и королевского двора, о последних литературных, театральных и других событиях; «Письма г-жи де Севинье госпоже графине де Гриньян, ее дочери» («Lettres de M-me de S6vign6 A M-me la comtesse de Grignan sa fille») служат образцом эпистолярного жанра и содержат интересные исторические и литературные све­дения.

Заметим, что в ее письме от 29 сентября 1675 г. вскользь упомина­ется одно-единственное наивное высказывание герцога де Монба- зона, произнесенное им по поводу собственных детей.

... кто-то засомневался в благочестии принцессы де Гемене ... — Принцесса де Гемене — Анна де Роган (1606—1685), дочь Пьера де Рогана (1567—1622) и его жены Мадлен де Рьё, двоюродная сестра и с 1619 г. жена принца де Гемене.

... Арно де Корбевиль, который в молодости был комендантом Фи­липсбурга и сдал его ... — Арно де Корбевиль, Пьер Исаак (7—1651) — французский офицер, начавший военную карьеру в 1622 г.; участвовал в нескольких военных кампаниях под началом Луи II Бурбона и в событиях Фронды; полковник пехотного полка в 1632—1651 гг., комендант Филипсбурга (1634); сын Исаака Арно (см. примеч. к с. 170), завсегдатай салона Рамбуйе.

Филипсбург — небольшой город на юго-западе Германии, в земле Баден-Вюртемберг; в 1371—1718 гг. резиденция епископа Шпайер­ского; сильная крепость, до 1632 г. носившая название Уденхайм и многие годы служившая яблоком раздора между Францией и Священной Римской империей. В 1632—1634 гг., в ходе Тридцати­летней войны (1618—1648), эта крепость находилась в руках шве­дов, которые 26 августа 1634 г. с согласия Филиппа Кристофа фон Зётерна (1657—1652), князя-епископа Шпайерского с 1610 г. и кур­фюрста Трирского с 1623 г. (это в его честь город был переиме­нован в Филипсбург), уступили ее французскому гарнизону, однако уже 25 января 1635 г. она была захвачена имперскими вой­сками под командованием фельдмаршала Матиаса Галласа (1584— 1647).

... Он постоянно препирался со своим дядей, г-ном д'Авогуром, поскольку каждый из них поднимал другого на смех по поводу его кня­жеского достоинства. — Здесь имеется в виду маркиз Луи д’Авогур (dAvaugour, а не dAvaujour, как у Дюма; 7—1669), граф де Вертю, виконт де Сен-Назер, родной брат Мари д’Авогур, второй жены Эркюля де Рогана и мачехи принца де Гемене, дядей которого он, разумеется, не был.

Родоначальником древнего бретонского рода Авогуров стал Ген­рих II д’Авогур (1205—1281), старший сын графа Алена I де Пен- тьевра (ок. 1154—1212) и его первой жены (с 1181 г.) Петрониллы де Бомон (7—1203), у которого герцог Бретонский Пьер I Моклерк де Дрё (ок. 1187—1250; герцог в 1213—1237 гг.) отнял в 1214 г. почти все отцовское наследство.

245 ... Господин д’Авогур происходил от Ла Варенна. — Луи д’Авогур был

сыном Клода д’Авогура (1581—1637), графа де Вертю, и его жены с 1609 г. Катрин Фуке де*Ла Варенн (1590—1670), дочери Гийома Фуке де Ла Варенна (см. примеч. к с. 85), начинавшего свою карьеру в качестве повара сестры Генриха Наваррского.

... Она последовательно была любовницей г-на де Монморанси, графа Суассонского, г-на де Бутвиля и г-на де Ту ... — Господин де Мон­моранси — Генрих II де Монморанси (1595—1632), сын Генриха I де Монморанси, коннетабля Франции, и его второй жены Луизы де Бюдо; родной брат Шарлотты Маргариты, принцессы де Конде; крестный сын короля Генриха IV; адмирал (1612); губернатор Лан­гедока (1614), вице-король Новой Франции (1620—1624); маршал Франции (1630); участвовал в антиправительственном заговоре

Гастона Орлеанского и был казнен за это в Тулузе 30 октября 1632 г.

Граф Суассонский — здесь: Луи де Бурбон (см. примеч. к с. 219), граф Суассонский, погибший в сражении при Ла-Марфе (6 июля 1641 г.).

Бутвиль, Франсуа де Монморанси, сеньор де (1600—1627) — фран­цузский аристократ, знаменитый дуэлянт, убивший и ранивший в ходе поединков несколько своих противников; имел обыкновение устраивать дуэли в самом центре Парижа, на многолюдной Коро­левской площади, невзирая на запрет дуэлей кардиналом Ришелье; после поединка 12 мая 1627 г. с графом Ги д’Аркур-Бёвроном (1601—1628) был осужден и, несмотря на просьбы знати помило­вать его, публично обезглавлен на Гревской площади 22 июня того же года вместе со своим секундантом Франсуа де Росмадеком (1598-1627).

Ту, Франсуа Огюст де (1607—1642) — старший сын французского государственного деятеля, библиофила и историка Жака Огюста де Ту (1553—1617); государственный советник (с 1626 г.); зная о гото­вящемся заговоре маркиза де Сен-Мара (см. примеч. к с. 272), своего друга, и не одобряя его, он не донес о нем и за это был казнен 12 сентября 1642 г. в Лионе, на площади Teppo, вместе с Сен-Маром.

... она была матерью принца Луи де Рогана, которому отрубили голову в Бастилии 27 ноября 1674 года за оскорбление величества. — Луи де Роган-Гемене (1635—1674) — младший сын Луи VIII де Роган-Гемене и Анны де Роган-Гемене, звавшийся шевалье де Роганом; великий ловчий Франции в 1656—1669 гг.; в 1674 г., обремененный долгами, участвовал в заговоре против короля Людовика XIV, был арестован и казнен перед входом в Бастилию 27 ноября того же года.

... ваши любовницы поступят, как Толстый Гийом: они опустят свой пояс на середину бедер. — Толстый Гййом (Гро-Гийом; настоящее имя — Робер Герен; ок. 1554—1634) — французский комический актер, выступавший вместе со своими партнерами Готье-Гаргилем (Юг Герю; 1581—1633) и Тюрлюпеном (Анри Легран; 1587—1637); вначале он был подмастерьем булочника, а затем стал актером маленького театра, который около парижских ворот Сен-Жак дер­жал Готье-Гаргиль; он играл на сцене этого театра людей крайне серьезных и склонных к нравоучениям: школьных учителей, судей­ских и моралистов; был очень толст и во время выступлений под­поясывался двумя кушаками (над животом и под ним), а свое лицо посыпал мукой; вместе с друзьями выступал перед Ришелье во дворце Пале-Кардиналь, понравился кардиналу и получил право играть в Бургундском отеле, но однажды высмеял некоего судей­ского, спародировав его манеры, тот добился ареста актера, и бед­няга умер в тюрьме.

246 ...Ее сопровождали горничная, граф де Бренн ... — Граф де Бренн

(?—?) — главный конюший Марии Медичи.

... присоединившиеся к ней граф де Бренн и Дюплесси подхватили ее на руки и отнесли в карету... — Дюплесси (?—?) — дворянин на службе у герцога д’Эпернона, его доверенное лицо, один из глав­ных организаторов бегства Марии Медичи из Блуа.

... Они благополучно добрались до Монришара. — Монришар — горо­док в центральной части Франции, в соврем, департаменте Луар- и-Шер, на северном берегу реки Шер, в 32 км к юго-западу от Блуа.

... Там их ждал архиепископ Тулузский ... — Архиепископом Тулуз­ским в это время, с 1623 по 1627 гг., был Луи де Ногаре де Ла Валетт (1593—1639) — французский прелат и военачальник; кар­динал (1621); третий сын герцога д’Эпернона; в 1627 г. сложил с себя обязанности по управлению архиепархией и посвятил себя военному поприщу.

... Сменив несколько раз лошадей, они рано утром прибыли в Лош. — Лош — городок в 27 км к юго-западу от Монришара, в соврем, департаменте Эндр-и-Луара, сложившийся вокруг одноименного королевского замка на правом берегу реки Эндр.

... Лакей аббата Ручеллаи, руководившего всей этой интригой, вез королеве-матери письмо ... — Луиджи Ручеллаи (?—ок. 1627) — тосканский аббат, сын знатного флорентийского дворянина, со­отечественник и протеже маршала д’Анкра, оставшийся верным памяти своего покровителя; главный организатор бегства Марии Медичи из Блуа.

В организации этого бегства аббату Ручеллаи существенную помощь оказал Винченцио Лудовичи, бывший секретарь маршала д’Анкра.

... давало ей знать о мерах, которые были предприняты для того, чтобы препроводить ее в Ангулем. — Ангулем (см. примеч. к с. 159) находится в 200 км к юго-западу от Лоша.

... советнику Дюбюиссону, преданному стороннику королевы- матери ... — Дю Бюиссон (?—?) — советник Парижского парла­мента; никаких сведений о нем найти не удалось.

247 ... Те, кого он обманул, — сообщает летописец, — по всей вероят­

ности, приказали убить его, чтобы забрать обратно свои деньги. — Дюма цитирует здесь фразу из десятитомной «Истории царствова­ния Людовика XIII, короля Франции и Наварры» («Histoire du rfcgne de Louis XIII, roi de France et de Navarre»; 1700; v. II, p. 68) французского историка и богослова Мишеля Ле Вассора (ок. 1648— 1718), бывшего отца-ораторианца, перешедшего в 1695 г. в проте- станство и жившего после этого в Англии; именно у него он почерпнул подробности, касающиеся бегства Марии Медичи из Блуа.

... король, отправившись навстречу будущей королеве Франции, до­ехал до Бордо. — Бордо — древний город на юго-западе Франции, на реке Гаронна; столица Аквитании; ныне административный центр департамента Жиронда; находится в 200 км к северу от испанской границы.

... С этим кортежем Люин встретился лишь по другую сторону от Байонны. — Байонна — город на юго-западе Франции, близ Бискайского залива, в департаменте Атлантические Пиренеи, в 28 км к северо-востоку от испанской границы; известен с антич­ных времен; в составе Французского королевства с 1451 г.

IV

250 ... То был Франсуа Леклер дю Трамбле, по прозванию отец Жозеф,

тот самый, кого впоследствии стали называть Серым Преосвящен­ством. — Жозеф Франсуа Леклер дю Трамбле (1577—1638) — фран­цузский государственный деятель, с 1599 г. монах-капуцин, бли­жайший соратник кардинала Ришелье, начальник его канцелярии, постоянно носивший серый плащ капуцина и прозванный за свое влияние на политические дела Серым Преосвященством.

251 ... Людовик XIII лично отправился в замок Кузьер возле Тура, при­

надлежавший герцогу де Монбазону ... — Кузьер (Cousidres, или Couzidres; у Дюма ошибочно Couridres) — замок в Турени, в 12 км к югу от Тура, на правом берегу Эндра, построенный Эркюлем де Роганом в нач. XVII в. на земле, которую он приобрел в 1598 г., и, в сильно измененной форме, дошедший до наших дней. Встреча Людовика XIII и Марии Медичи, на которой произошло их при­мирение, произошла в этом замке 5 сентября 1619 г.

... Темин, утверждавший, что епископ Люсонский нарушил данное ему слово, потребовал объяснений по этому поводу у маркиза де Ришелье, старшего брата епископа Люсонского. — В 1619 г. маркиз де Ришелье (см. примеч. к с. 198) был назначен губернатором Ангулема, однако на этот пост давно притязал маркиз де Темин (см. там же), командир гвардейцев королевы-матери, что и стало причиной их дуэли, закончившейся смертельным ранением брата будущего кардинала.

... Госпожа Виньеро де Пон-Курле, племянница Ришелье ... выходит замуж за Комбале, племянника Люина. — До своего замужества будущая госпожа де Комбале (см. примеч. к с. 241) именовалась Мари де Виньеро де Пон-де-Курле (у Дюма ошибочно Pont-Coulay вместо Pont-Courlay).

Комбале — Антуан Гримоар де Бовуар дю Рур (у Дюма далее оши­бочно Roux вместо Roure; 7—1622), маркиз де Комбале, убитый во время осады Монпелье в 1622 г.; сын Клода де Гримоара де Бову­ара дю Рура (?—?), губернатора Амьена и Суассона, и его жены с 1599 г. Мари Альбер де Люин (?—?), родной сестры герцога де Люина.

252 ... ее руки попросил граф де Бетюн, а затем граф де Со, звавшийся

впоследствии г-ном де Ледигьером. — Граф де Бетюн — возможно, имеется в виду Ипполит де Бетюн (1603—1665), граф де Селль и маркиз де Шабри, французский государственный деятель, племян­ник Сюлли.

Граф де Со — вероятно, имеется в виду Франсуа де Бонн де Креки (1596—1677), граф де Со, третий герцог де Ледигьер (с 1638 г.); внук коннетабля де Ледигьера (см. примеч. к с. 260); губернатор Дофине; он был женат дважды; первый раз (с 1619 г.) на собствен­ной тетке Катерине де Бонн (7—1621), а во второй, с 1632 г., после одиннадцатилетнего вдовства, — на Анне де Ла Магделен, маркизе де Раньи (1610—1656).

... Дюло, придумавший буриме и именовавшийся архиепископским поэтом, поскольку он из милости жил в доме у кардинала де Реца, архиепископа Парижского, составил анаграмму ... — Аббат Дюло — малоизвестный французский поэт XVII в., считающийся изобре­тателем буриме (литературной игры, заключающейся в сочинении стихов на заданные рифмы); все сведения о нем Дюма почерпнул у Таллемана де Рео, посвятившего ему одну из глав своих «Зани­мательных историй».

Кардинал де Рец — здесь: Жан Франсуа Поль де Гонди (1613— 1679), архиепископ Парижский с 1654 г., в 1643—1654 гг. епископ- коадъютор; кардинал (1652); выдающийся деятель Фронды и мему­арист, вошедший в историю под именем кардинала де Реца.

... он в качестве наставника занимался еще и воспитанием аббата де Тийера, родственника маршала де Бассомпьера. — Аббат де Тийер — возможно, имеется в виду Жак де Тийер (7—1653), в 1625—1637 гг. настоятель аббатства Силли, младший брат Тан- неги II Ле Венера (7—1652), графа де Тийера, который был женат на Катерине де Бассомпьер (?—1653), родной сестре маршала. Впрочем аббатом и настоятелем того же аббатства в 1637—1667 гг. был Франсуа де Тийер (7—1667), сын Таннеги II Ле Венёра и Кате­рины де Бассомпьер.

... с пятью су в кармане, словно Вечный Жид, он отправился в Рим ... — Вечный Жид — герой средневековой легенды, осужден­ный на бессмертие и вечное скитание за то, что он не дал Иисусу Христу, изнемогавшему на пути к Голгофе под тяжестью креста, отдохнуть у его дома; легенда называет его Картафилом, Агасфе­ром, а также Исааком Лакедемом; его истории посвящен «Исаак Лакедем» (1853) — один из лучших романов Дюма.

Здесь имеется в виду персонаж «Жалобной песни Вечного Жида», относящейся к особому жанру французской народной поэзии — сетованиям. В шестнадцатом куплете этой песни Вечный Жид, в кармане которого всегда только пять су, нечто вроде неразменного пятака, поет:

И нет у меня никогда Ни двора, ни кола, Пять су лишь в мошне — Вот все, что при мне» И так на вечные века, Всего пять су у старика.

253 ... этому развлечению предавался маркиз де Фоссёз ... — Возможно,

имеется в виду Франсуа де Монморанси-Фоссё (или Фоссёз; 1614— 1684), маркиз де Тюри, барон де Фоссё; сын Пьера II де Монморанси-Фоссё (7—1615).

... ему сказали, что свидетелем этого прискорбного события станет отец Бернар ... — Отец Бернар — Клод Бернар (1588—1641), свя­щенник Парижской епархии, уроженец Дижона, знаменитый парижский проповедник, защитник бедняков, которого простона­родье еще при жизни почитало блаженным; часто исповедовал узников и преступников, особенно приговоренных к смерти, и в своих проповедях, произносившихся им на ступенях больницы Милосердия, нередко рассказывал о казнях через повешение, сви­детелем которых ему довелось стать.

... он оставил коадъютора, перейдя к г-ну де Мецу ... — Возможно, имеется в виду епископ Мецский, которым с 1612 по 1652 гг. чис­лился Гастон Генрих де Бурбон, герцог де Вернёй (см. примеч. к с. 125).

254 ... Знаменитый врач Ги Патен, лечивший кардинала, написал о нем

следующие строки ... — Ги Патен (1601—1672) — французский врач и литератор, в 1650—1652 гг. декан Медицинского факультета в Париже.

Дюма приводит здесь широко известные слова из письма Ги Патена, которое датировано 3 ноября 1649 г.

... За два года до своей смерти кардинал еще имел трех любовниц: первой была его племянница; второй — пикардийка, а именно жена маршала де Шона; третьей же — некая красивая парижская девица по имени Марион Делорм. — Жена маршала де Шона — Шарлотта Евгения д’Айи (7—1681), графиня де Шон, жена Оноре д’Альбера, сеньора де Кадене, маршала де Шона, брата герцога де Люина. Марион Делорм (ок. 1611—1650) — дочь Жана де Лона (7—1639), сеньора Делорма и барона де Бе, куртизанка, подвизавшаяся при французском дворе эпохи Людовика XIII и регентства Анны

Австрийской; была близка с многими влиятельными лицами двора; в начальный период Фронды (1648—1650) в ее доме собирались противники абсолютизма. Виктор Гюго (1802—1885) попытался реабилитировать куртизанку в своей стихотворной драме «Марион Делорм» (1831), а Альфред де Виньи (1797—1863) сделал Марион Делорм одной из героинь своего исторического романа «Сен-Мар» (1826), положенного в 1877 г. в основу либретто одноименной оперы композитора Шарля Франсуа Гуно (1818—1893).

... Господин де Брезе, несмотря на то, что г-жа де Комбале была племянницей его жены, страстно влюбился в нее ... — Имеется в виду Юрбен де Майе, маркиз де Брезе (см. примеч. к с. 198), зять кардинала Ришелье.

255 ... Отправившись на воды в Пиренеи, он встретился там со священ­

ником из Каталонии ... — Каталония — историческая область на северо-востоке Испании, у Средиземного моря; главный город — Барселона.

... Господин де Брезе уже стал к этому времени маршалом Франции и губернатором Анже и Сомюра. — Сомюр — город на западе Фран­ции, на левом берегу Луары, в соврем, департаменте Мен-и-Луара, известный своим мощным старинным замком.

257 ... Посланный в качестве вице-короля в Барселону, он решил явиться

туда в немыслимом великолепии ... — Барселона — старинный город на средиземноморском побережье Северо-Восточной Испании, в Каталонии, с кон. IX в. столица самостоятельного графства Бар­селонского; в 1137 г. в результате династического брака вошел в состав королевства Арагон, а затем — единого Испанского коро­левства; в средние века и в новое время — один из крупнейших портовых, торговых и промышленных городов Испании; в настоя­щее время — столица автономной Каталонии.

В 1641 г., в результате крестьянского восстания против испанского абсолютизма, т.н. Войны жнецов, Каталония восстановила свою государственность и провозгласила себя республикой, а затем, чтобы иметь возможность оказывать противодействие интервен­ции испанского короля Филиппа IV, отдалась под французский суверенитет, признав Людовика XIII, находившегося в то время в состоянии войны с Испанией, графом Барселонским. Каталонская республика просуществовала до 1652 г., когда в Каталонию, уста­вшую от французской оккупации, вновь вступили испанские вой­ска.

Маршал де Брезе был назначен вице-королем Каталонии в октя­бре 1641 г., но уже в мае следующего года, не добившись никаких военных успехов, получил отставку с этого поста.

... Говоря о своей дочери, Клер Клемане де Майе-Брезе, которую вот- вот должны были выдать замуж за принца Конде, будущего Великого Конде, он сказал ... — Клер Клемане де Майе-Брезе (1628—1694) — дочь маршала де Брезе и Николь дю Плесси, племянница карди­нала Ришелье; в пятилетием возрасте была обручена с Луи II де Бурбон-Конде, принцем крови, что позволяло кардиналу наде­яться, в случае если бы брак Людовика XIII и Анны Австрийской и дальше оставался бы бесплодным, увидеть на французском троне члена своей семьи; женой принца стала в 1641 г., в возрасте три­надцати лет, и спустя два года произвела на свет сына.

... У сенешальши Сомюра была племянница, которую звали мадемуа­зель Онорея де Бюсси. — Сенешальша Сомюра — Маргерит Блеквуд (?—?), жена Филиппа де Маливерне (7—1657), сеньора де Розе, сенешаля Сомюра в 1622—1639 гг.

Онорея Ле Бель де Бюсси (ок. 1624—1702) — приятельница Мольера; дочь Катерины Блеквуд (?—?) и ее мужа Гийома Ле Беля (?—?), сеньора де Бюсси; супруга Жюля де Луана де Вильфаврё (1635-1703).

... Это была чрезвычайно умная девица, которой Мольер читал свои пьесы. — Мольер (настоящее имя Жан Батист Поклен; 1622— 1673) — знаменитый французский драматург, актер, театральный деятель; автор бессмертных комедий, из которых наибольшей известностью пользуются «Дон Жуан», «Скупой», «Тартюф» и др.; сочетая традиции народного театра с достижениями классицизма, создал жанр социально-бытовой комедии, высмеивая предрас­судки, ограниченность, невежество, ханжество и лицемерие дво­рян и выскочек-буржуа; проявил глубокое понимание природы человеческих пороков и слабостей; оказал огромное влияние на развитие мировой драматургии.

... Когда провалился его «Скупой», Мольер заметил ... — «Скупой» («L’Avare») — пятиактная комедия Мольера, поставленная впервые 9 сентября 1668 г. в театре Пале-Рояля; после девяти первых спек­таклей, не имевших успеха, комедия была снята со сцены, и поста­новка ее возобновилась лишь 14 декабря того же года.

258 ... У маршала был сын, который носил титул герцога де Фронсака и

был великим адмиралом Франции ... — Фронсак, Жан Арман де Майе, маркиз де Брезе, герцог де (1619—1646) — сын маршала де Брезе и Николь дю Плесси, талантливый французский флотово­дец, главнокомандующий морским флотом с 1643 г.; участник восьми морских кампаний, одержавший в них ряд впечатляющих побед; его преждевременная смерть стала большой потерей для молодого французского флота.

... он был убит 14 июня 1646 года во время осады Орбителло. — Орбителло (или Орбетелло) — город в Италии, в Тоскане, в про­винции Гроссето, в 150 км к югу от Флоренции; расположен на узкой косе в центре одноименной лагуны близ побережья Тиррен­ского моря; в средние века обладал сильными фортификацион­ными сооружениями.

Летом 1646 г., в ходе Тридцатилетней войны, Орбителло осаждали французские войска, и 14 июня того же года рядом с этим городом произошло морское сражение между французским флотом под командованием герцога де Фронсака и испанским флотом, при­шедшим на помощь осажденным; в самом конце этого сражения, завершившегося победой французских моряков, двадцатисемилет­ний герцог де Фронсак был убит пушечным ядром.

... Он приказал установить балюстраду на клиросе церкви в Бру- аже ... — Бруаж — французская морская крепость на берегу Бискайского залива Атлантического океана, на территории нынеш­него селения Йер-Бруаж, созданная кардиналом Ришелье в 1630— 1640 гг. на месте прежнего торгового порта в противовес гугенот­ской Ла-Рошели, которая находится в 35 км к северу; в XVIII в., в связи с возвышением соседнего Рошфора, пришла в полный упа­док.

Церковь в Бруаже, посвященная святому Павлу и святому Петру, была построена в 1608 г.

... Это случилось во время осады Монтёра на Гаронне ... — Монтёр (Montheur, соврем. Monheurt — Монёр; у Дюма ошибочно Monthaur — Монтор) — небольшое селение на юго-западе Фран­ции, в Аквитании, на берегу Гаронны, в соврем, департаменте Ло-и-Гаронна; в описываемое время — находившаяся в руках


беарнских гугенотов крепость, которую 12 декабря 1621 г. блоки­ровал герцог де Люин; заболев в это время крапивной лихорадкой, он умер спустя три дня, 15 декабря, в соседнем селении Лонгвиль, где находилась его штаб-квартира.

Гаронна — река на юго-западе Франции и северо-востоке Испа­нии, длиной 647 км; берет начало в Испании, в Центральных Пиренеях, по выходе из гор течет по Гароннской низменности, а ниже Бордо сливается с рекой Дордонь, образуя эстуарий Жиронду длиной около 75 км, открывающийся в Бискайский залив.


259

... она вышла замуж за г-на де Шеврёза, второго из господ де Гизов, которых было четверо братьев. — Имеются в виду четверо сыновей Генриха I де Гиза, третьего герцога де Гиза: Карл I Лотарингский (1571—1640), четвертый герцог де Гиз; Клод Лотарингский (1578— 1657), герцог де Шеврёз; Людовик III Лотарингский (1575—1621), кардинал де Гиз, архиепископ Реймский; Франсуа Александр Лотарингский (1589—1614), шевалье де Гиз, погибший в замке Ле-Бо в Провансе в результате несчастного случая (1 июня 1614 г.).

... ради него владение Шеврёз возвели в достоинство герцогства- пэрства. — Шеврёз — городок в Иль-де-Франсе, в соврем, депар­таменте Ивелин, в 28 км к юго-западу от Парижа; в 1555 г. владе­ние Шеврёз, ставшее герцогством еще при Франциске I, приобрел кардинал Карл Лотарингский (см. примеч. к с. 19), дядя герцога Генриха I де Гиза, а в 1627 г. оно было возведено в достоинство герцогства-пэрства.

... Во время осады Амьена, когда он находился в окопе вместе со своим наставником ... — Имеется в виду шестимесячная осада Амьена, захваченного в 1597 г. испанскими войсками (см. примеч. к с. 58).

... принялся извлекать выгоду из своей связи с ... маршальшей де Фев- рак, вдовой славного маршала де Феврака ... — Маршальша де Фев- рак — Анна д’Алегр (ок. 1565—1619), дочь маркиза Кристофа д’Алегра (ок. 1525—1585) и его жены Антуанетты дю Пра (7—1598); в первом браке (с 1583 г.) жена Ги XIX де Лаваля (1555—1586), ро­дившая от него сына, Ги XX де Лаваля (1585—1605); во втором (с 1599 г.) — жена маршала де Феврака, для которого это тоже был второй брак; став вдовой во второй раз, тратила огромные деньги на принца де Жуанвиля, надеясь выйти за него замуж; ревностная протестантка, похороненная в часовне замка Лаваль (на северо- западе Франции, в соврем, департаменте Майен).

Маршал де Феврак — Гийом д’Отмер (ок. 1537—1613), граф де Шатовиллен, сеньор де Феврак, французский военачальник, мар­шал Франции (1597); участник Религиозных войн, в 1584 г. встав­ший на сторону Генриха Наваррского; губернатор Нормандии (с 1612 г.).

... Шатийон был произведен в маршалы за то, что открыл ворота Эг-Морта королю Людовику XIII... — Шатийон — имеется в виду Гаспар III де Колиньи (см. примеч. к с. 219).

Эг-Морт (фр. Aigues-Mortes — «Мертвые воды») — небольшой город на юго-востоке Франции, в дельте Роны, кантональный центр в департаменте Гар; бывшее селение, где Людовик IX устроил гавань и откуда он дважды отправлялся в крестовые походы: 28 августа 1248 г. и 1 июля 1270 г.; в период 1575—1622 гг. был одним из восьми главных оплотов гугенотов. Шатийон, в то время один из гугенотских военачальников, сдал Эг-Морт, комен­дантом которого он был с 1616 г., королевским войскам в августе

648


1622 г., получив за это четыреста тысяч ливров и звание маршала Франции.

... Бассомпьер получил такое же звание в награду за свое остроумие и свою обходительность, а Ла Форс — за то, что сдал Сент-Фу а ... — Сент-Фуа-ла-Гранд (Sainte-Foy-la-Grande; у Дюма — Sainte- Foix) — городок на юго-западе Франции, в Аквитании, на берегу Дордони, в соврем, департаменте Жиронда; в описываемое время — сильная крепость, являвшаяся воротами Перигора и на­ходившаяся в руках протестантов.

Ла Форс (см. примеч. к с. 36), в то время один из вождей проте­стантов, воевавших с Людовиком XIII, подчинился королю, сдал ему крепость Сент-Фуа-ла-Гранд, и в обмен на это получил мар­шальский жезл (27 мая 1622 г.).

260      ... старый Ледигьер стал коннетаблем и получил ленту ордена Свя­

того Духа за то, что отрекся от своей веры. — Имеется в виду Франсуа де Бонн, сеньор, а затем герцог де Ледигьер (1543— 1626) — французский военачальник, маршал Франции (1609), последний коннетабль Франции (1622); губернатор Гренобля (с 1591 г.), главный наместник Дофине (с 1597 г.), герцог и пэр Фран­ции (с 1611 г.), губернатор Дофине (с 1612 г.); рыцарь ордена Свя­того Духа (1622); звание коннетабля получил лишь после своего торжественного отречения от протестантской веры и перехода в католичество (эта церемония происходила 24 июля 1622 г. в кафе­дральном соборе Гренобля).

... Франсуа де Бонн, сеньор де Ледигьер, родился в Сен-Бонне близ Шансора ... — Сен-Бонне-ан-Шансор — городок на юго-востоке Франции, в соврем, департаменте Верхние Альпы, кантональный центр; в 1611 г. стал столицей созданного тогда герцогства Леди­гьер.

Шансор — небольшая географическая область на юго-востоке Франции, долина реки Драк, притока реки Изер.

... он был принят в состав парламента Гренобля и вел в нем тяжбы. — Имеется в виду парламент Дофине, то есть высший судебный орган этой провинции, созданный будущим королем Людови­ком XI в 1453 г. и находившийся в Гренобле, столице Дофине (ныне административный центр департамента Изер), на площади Сент-Андре, возле дворца дофина; исторически он был третьим парламентом во Франции (после Парижского и Тулузского) и обладал значительными правами.

262      ... в девичестве эта госпожа коннетабльша звалась Мари Виньон ... —

Мари Виньон (ок. 1576—1657) — дочь гренобльского мехоторговца Жана Виньона и Франсуазы Роньон; в первом браке жена торговца шелком Аннемона Мателя, родившая от него двух дочерей; много­летняя любовница, а затем вторая жена (с 1617 г.) герцога де Леди- гьера; родила от него двух дочерей, узаконенных отцом, и носила титул маркизы де Треффор.

... В первом браке она была женой гренобльского сукноторговца, которого звали Эмон Мотель ... — Матель, Аннемон (Ennemond, у Дюма вслед за Таллеманом де Рео — Aymon; ?—ок. 1615) — первый муж Мари Виньон, богатый гренобльский шелкоторговец; один из консулов Гренобля.

... В ту пору в Гренобле жил францисканец по имени Нобилибус, которого позднее сожгли за то, что он служил обедни, не получив священнического звания. — Франсуа де Нобилибус (Nobilibus; у Дюма ошибочно Nobilici; 7—1606) — монах-францисканец, ита­льянец по происхождению; астролог, предсказатель и алхимик; в августе 1606 г., после двухлетнего судебного разбирательства, был обвинен Гренобльским парламентом в колдовстве и повешен, после чего его тело было сожжено на костре.

264 ... она выдала замуж своих дочерей от первого мужа: одну, в первом

браке, — за Лакруа, дворецкого г-на де Ледигьера, а во втором — за барона де Барри ... — Сведений об этих персонажах (La Croix и Barry) найти не удалось.

... другую, в первом браке, — за дворянина, имя которого забылось, во втором — еще за одного дворянина, по имени Монсизе, с которым она развелась, а в третьем — за маркиза де Канильяка. — Монсизе (Moncizet) — так у Таллемана де Рео; у Дюма ошибочно Monurit — Монюри.

Маркиз де Канильяк — Жак Тимолеон де Монбуасье, маркиз де Канильяк (1594—?), с 1624 г. муж Катерины Матель (?—?), роди­вшей от него трех детей. Катерину Матель в родословии знатной семьи Канильяк именуют вдовой Клода Дофена, сеньора де Мон- тезоля (Montezol),коменданта крепости Кремьё.

... В это время в Дофине объявился пьемонтский полковник по имени Алар, приехавший туда вербовать рекрутов ... — Жан Жак Алар (?—?) — пьемонтский офицер, агент герцога Савойского Карла Эммануила I.

... Местечко, куда он удалился, находилось в одном льё от Гренобля и называлось Пор-де-Жьен. — Идентифицировать топоним Пор-де- Жьен (Port-de-Gien) не удалось, хотя Таллеман де Рео уточняет, что речь идет о местечке, относящемся к приходу Мелан (Мелан — селение к северо-востоку от Гренобля); возможно, имеется в виду Port-de-Gifcres (Пор-де-Жьер) — пристань на реке Изер, в несколь­ких километрах к востоку от Гренобля.

265 ... через оконную решетку ему открывался вид на всю площадь Сент-

Андре, одну из самых людных в Гренобле. — Площадь Сент-Андре, самая красивая и доныне едва ли не самая оживленная площадь Гренобля, находится в самом центре города, перед старинной кол­легиальной церковью, посвященной святому Андрею, и зданием парламента Дофине.

266 ... У коннетабля был секретарь по имени Безансон, сочинявший сати­

рические куплеты ... — Безансон, Шарль, сеньор де Базош (ок. 1596—1669) — французский военный деятель и поэт; секретарь коннетабля де Ледигьера; впоследствии военный комиссар (1629), интендант Турени, главный военный комиссар Французского королевства (1652).

... Будь сейчас с нами господин де Креки, он бы нам помог ... — Креки — Шарль де Креки-Бланшфор (ок. 1578—1638), француз­ский военачальник, боевой товарищ Ледигьера, с 1595 г. муж его дочери Мадлен де Бонн (1576—1620), а затем (с 1623 г.) ее сводной сестры Франсуазы де Бонн (?—?) и его наследник, второй герцог де Ледигьер; маршал Франции (1621), рыцарь ордена Святого Духа.

V

267 ...Ла Вьёвиль, главноуправляющий финансами, тоже весьма любил

танцы. — Имеется в виду Ла Вьёвиль, Шарль I де (1583—1653) — французский военный и государственный деятель, маркиз, а затем (с 1650 г.) первый герцог де Ла Вьёвиль; главный наместник Шам-


пани (1616), главноуправляющий финансами в 1623—1624; в 1624 г. впал в немилость, а в 1633 г. за интриги против кардинала Рише­лье был заочно приговорен к смертной казни, но успел бежать в Брюссель; во Францию вернулся лишь после смерти Ришелье и Людовика XIII, в 1650 г. был вновь приближен ко двору и опять стал главноуправляющим финансами (1651—1653).

... он заставлял их танцевать куранту ... — Куранта — старин­ный французский придворный танец, исполняемый в довольно быстром темпе; известен с сер. XVI в.


268

... Скапен, входивший в труппу актеров, которых Мария Медичи выписала из Италии ... — Никаких сведений об этом итальянском комедианте, упоминаемом Таллеманом де Рео, найти не удалось. Скапен (ит. Скаппино) — персонаж итальянской комедии дель арте, перешедший затем во французскую комедию; тип ловкого слуги, прообраз Фигаро; впервые появился в пьесе «Недогадли­вый, или Раздосадованный Скаппино и измученный Медзетино» («L’Inavertito, overo Scappino disturbato e Mezzetino travagliato»; опу­бликована в 1629 г.), поставленной актерами труппы Николо Бар- бьери (1586—1641), по прозвищу Белтраме, итальянского актера и драматурга, который был исполнителем этой роли, гастролировал во Франции и был благосклонно принят при дворе Людовика XIII; возможно, этот актер и имеется здесь в виду.

... одна из танцующих, по имени Катен Го, забралась на стул ... — Никаких сведений об этой девице (Catin Gau), упоминаемой Тал­леманом де Рео, найти не удалось.

... король был влюблен по-настоящему только в двух женщин: маде­муазель де Лафайет и мадемуазель де Отфор. — Луиза Анжелика Мотье де Лафайет (1618—1665) — фрейлина королевы Анны Австрийской, в 1635—1637 гг. предмет платонической любви короля Людовика XIII; 19 мая 1637 г., несмотря на свою горячую любовь к Людовику XIII, целомудренная фаворитка удалилась в монастырь Визитации, находившийся на улице Сент-Антуан, вблизи Бастилии, но сохранила влияние на короля; впоследствии стала настоятельницей своей общины.

Мари де Отфор (1616—1691) — фрейлина королевы Анны Австрий­ской, замешанная во множестве придворных интриг, предмет пла­тонической страсти Людовика XIII в 1630—1639 гг.; в 1640 г. стала женой герцога Шарля де Шомбера (1601—1656), маршала Франции (1637).


269

... Устав от распутства двух музыкантов из королевской капеллы, Мулинье и Жюстиса, он велел наполовину урезать им жалованье. — Мулинье (Moulinier) — вероятно, имеется в виду Антуан Мулинье (МоиНшё; 7—1655), французский придворный певец (низкий бас), состоявший с 1619 г. в королевской капелле; старший брат Этьенна Мулинье (ок. 1599—1676), композитора и придворного музыканта, с 1628 г. учителя музыки Гастона Орлеанского.

Жюстис — никаких сведений об этом придворном музыканте, именуемом в различных изданиях «Занимательных историй» Тал- лемана де Рео то Justice, то Justine, найти не удалось.

... они кинулись к Маре, королевскому шуту. — Маре (?—после 1639) — прославленный танцор, певец (тенор-альтино), музыкант и мим при дворе Людовика XIII, участвовавший во многих двор­цовых балетных постановках.

... в таком наряде они принялись танцевать сарабанду. — Сара­банда — бальный танец, вошедший в моду при французском дворе

651


около 1620 г. и ведущий происхождение от испанского народного танца-соблазнения, который стал популярным в Испании в кон. XVI в. и из-за своего чувственного характера вскоре был запрещен там инквизицией.

...Он послал за Буаробером, чтобы тот подобрал к ней слова ... — Буаробер, Франсуа Ле Метель, аббат де (1592—1662) — француз­ский писатель и драматург, весьма популярный в молодости; вхо­дил в число приближенных Ришелье; член Французской академии (1634); в конце жизни утратил свою популярность и умер всеми забытый.

270      ... Родился он в Кане ... — Кан — город на северо-западе Франции,

в Нижней Нормандии, административный центр соврем, департа­мента Кальвадос.

... поступил на службу к кардиналу дю Перрону. — О кардинале дю Перроне см. примеч. к с. 22.

... Она бала поэту приказ перевести «Pastor fido» ... — «II Pastor fido» (ит. «Верный пастух») — драматическая пастораль, автором кото­рой был Джованни Баттиста Гварини (1538—1612), итальянский поэт, драматург и дипломат; одна из самых знаменитых театраль­ных пьес XVII в., впервые изданная в 1590 г. в Венеции.

271 ... явился к г-ну де Кандолю, сыну герцога д'Эпернона ... — Кан-

даль — см. примеч. к с. 243.

... отец Мюло, духовник его преосвященства и страстный любитель хорошего вина ... — Мюло (1568—1653) — французский аббат, один из духовников кардинала Ришелье.

... г-н де Берюль, ставший впоследствии кардиналом ... — Берюль, Пьер де (1575—1629) — французский прелат, богослов и популяр­ный проповедник, кардинал (1627); учредил во Франции женский монашеский орден Босых кармелиток (1604) и конгрегацию Ора­торианцев (1611); сыграл важную роль на начальном этапе карьеры будущего кардинала Ришелье, введя его в окружение королевы Марии Медичи.

272 ... Государственный совет заседал в Шарантоне, в том очарователь­

ном павильоне из кирпича и тесаного камня, что расположен у въезда в город со стороны Парижа и был построен Генрихом IV для Габриель д'Эстре ... — Имеется в виду т.н. «Павильон Габриель» — четыре­хэтажный особняк, построенный в Шарантоне (см. примеч. к с. 240) в кон. XVI в. для итальянского финансиста Бартелеми Сенами (1546—1611), банкира короля Генриха IV; согласно преда­нию, в этом доме, в котором теперь размещается мэрия Шаран- тона, король встречался с Габриель д’Эстре.

... попросил г-на д'Эффиа, отца г-на де Сен-Мара и в то время пер­вого шталмейстера, отвезти его туда ... — Эффиа — Антуан Куа- фье де Рюзе, маркиз д’Эффиа (1581—1632), французский государ­ственный и военный деятель; главнокомандующий артиллерией (1629), маршал Франции (1631); главноуправляющий финансами (1626-1632).

Сен-Мар, Анри Куафье де Рюзе д'Эффиа, маркиз де (1620—1642) — фаворит Людовика XIII, с 1639 г. главный шталмейстер; сын мар­шала д'Эффиа; начало его карьеры фаворита положил кардинал Ришелье, покровительствовавший его семье; однако позднее Сен- Мар примкнул к противникам первого министра, стал участником очередного заговора против него (возглавлявшегося герцогами Орлеанским и Буйонским) и после провала заговора был казнен 12 сентября 1642 г. в Лионе.

273 ... лакея остановил Жиль Буало, брат сатирика Буало-Депрео. —

Буало, Жиль (1631—1669) — французский прозаик и поэт, острый сатирик, автор эпиграмм; адвокат Парижского парламента; стар­ший брат Буало-Депрео.

Буало-Депрео, Никола (1636—1711) — французский поэт и критик, теоретик классицизма; историограф Людовика XIV, придворный поэт; член Французской академии (1683).

274 ... Кардинал нередко развлекался, восстанавливая друг против друга

аббата Мюло, славного едока и завзятого выпивоху, с туренским дворянином по имени Ла Фолон ... — Ла Фолон (La Folone — так у Таллемана де Рео; у Дюма опечатка: La Falloue; ?—?) — туренский дворянин, старый друг кардинала Ришелье, упоминаемый в романе Дюма «Двадцать лет спустя» (часть I, глава X), знаменитый гур­ман.

276 ... Госпожа де Шеврёз ... сочла самым срочным своим делом показать

ее графу Карлайлу и графу Холланду, которым, по слухам, она пока­зывала и нечто совсем другое. — Карлайл — см. примеч. к с. 202. Граф Холланд — Генри Рич (1590—1649), барон Кенсингтон (1622), первый граф Холланд (1624); английский аристократ, фаворит короля Якова I; один из любовников Мари де Роган.

... король прислал мне триста якобусов ... — Якобус — английская золотая монета достоинством в 25 шиллингов, чеканившаяся в царствование короля Якова 1 и несшая на себе надпись с его титу­лом: «JACOBUS DEI GRATIA MAGNAE BRITANN1AE FRANCIAE ET HIBERNIAE REX» (лат. «Яков, милостью Божьей король Вели­кобритании, Франции и Ирландии»).

... карете предстояло подняться по косогору, прилегавшему к берегу Темзы ... — Темза — река на юге Великобритании, длиной 334 км; начинается на возвышенности Котсуолд, протекает в черте Лон­дона и впадает в Северное море.

... обратился к герцогу Бекингему, великому адмиралу, с прось­бой ... — Бекингем, Джордж Вильерс, герцог (1592—1628) — английский государственный деятель, фаворит Якова I, находи­вшийся в гомосексуальной связи с королем до самой его смерти и фактически ставший в его царствование главой английского пра­вительства; всемогущий министр Карла I; лорд-адмирал Англии (1619—1628), первый герцог Бекингем (1623).

277 ... Мере, автор «Сильвии», состоял на службе у герцога де Монмо­

ранси ... — Мере, Жан (1604—1686) — французский драматург, в 1625—1632 гг. секретарь Генриха II де Монморанси (см. примеч. к с. 245), получивший впоследствии пенсию от кардинала Ришелье; позднее был дипломатом; его пасторальная трагикомедия «Силь­вия» («La Sylvie»; 1626) имела большой успех.

... Свидетельство на пенсион Буаробер передал Конрару и Шаплену ... — Конрар, Валантен (1603—1675) — французский лите­ратор, чей дом стал колыбелью Французской академии, инициатор ее создания и ее первый непременный секретарь.

Шаплен, Жан (1595—1674) — французский поэт и литературный критик, сторонник классицизма; один из первых членов Француз­ской академии (1634); автор героической поэмы «Девственница, или Освобожденная Франция» («La Pucelle ou la France delivr6e»; публикация первых 12 песен — 1656 г., песен 13—24 — 1882 г.); Вольтер в своей «Орлеанской девственнице» пародировал именно эту поэму, которая вызвала разочарование у современников, нетерпеливо ожидавших ее выхода в свет.

... Свою карьеру он начал в качестве воспитателя и наставника сыновей г-на де Ла Трусса, главного прево. — Имеется в виду Себа­стьен Ле Арди, барон де Ла Трусе (?—1632) — великий прево Франции в 1621—1630 гг. У него было три сына: Франсуа Ле Арди, маркиз де Ла Трусе (ок. 1606—1638); Франсуа Ле Арди (7—1648), сеньор де Фе; Адриен Ле Арди (7—1691), шевалье де Ла Трусе, и воспитателем всех трех был Шаплен.

278 ... Маркиз де Пизани сочинил о нем стихи ... — Пизани, Леон Пом­

пей д'Анженн, маркиз де (1615—1645) — сын маркизы де Рамбуйе; погиб во время Тридцатилетней войны, в сражении при Нёрдлин­гене (3 августа 1645 г.) в Баварии.

... Чулки ношу с ноги Вожла ... — Вожлй, Клод Фавр де (1585— 1650) — французский грамматист и литератор, один из основате­лей Французской академии, руководивший составлением академи­ческого словаря и являвшийся законодателем французского клас­сицизма XVII в.; друг Конрара и Шаплена.

... подобно герою Мюрже, имевшего особую трубку для выхода в свет, красивее той, какую он оставлял дома ... — Мюрже, Луи Анри (1822—1861) — французский писатель и поэт, автор романа «Сцены из жизни богемы» («Scfcnes de la vie de bohfcme»; 1851), по мотивам которого итальянский композитор Джакомо Пуччини (1858—1924) написал оперу «Богема» (1896). Музыкант и художник Александр Шонар, персонаж этого романа, в ответ на реплику своего собе­седника, поэта Родольфа: «Сударь, да у вас превосходная трубка!» небрежно отвечает: «У меня есть и получше для выхода в свет».

279 ... этот краснобай, всегда притязающий на истину, этот человек,

рубящий правду с плеча, — словом, г-н де Монтозье ... — Господин де Монтозье — Шарль де Сент-Мор (1610—1690), младший сын Леона III де Сент-Мора (7—ок. 1623), барона де Монтозье; сначала носил титул маркиза де Саля, после смерти своего старшего брата Эктора (1608—1635) стал бароном (затем маркизом — в 1644 г., потом герцогом — в 1664 г.) де Монтозье; в 1645 г., после четыр­надцати лет ожидания согласия на сделанное ей предложение руки и сердца, женился на тридцативосьмилетней Жюли д’Анженн, которая была на три года старше его; являлся губернатором ряда провинций и, начиная с 1668 г., воспитателем Великого дофина, сына Людовика XIV.

... он на моих глазах любезничал с Пеллокен, компаньонкой г-жи де Монтозье ... — Анна Пеллокен (Pelloquin; у Дюма ошибочно Pellaquin; 7—7) — юная компаньонка г-жи де Монтозье, которая выдала ее замуж за Шарля Рене де Лажеара (7—1666), сеньора де Лагранжа, коменданта крепости Сент.

Госпожа де Монтозье — Жюли Люсина д’Анженн, в замужестве маркиза, а затем герцогиня де Монтозье (1607—1671), старшая дочь маркиза де Рамбуйе и Катрин де Вивонн, разделявшая лите­ратурные вкусы своей матери; считалась не только красивейшей, но и умнейшей женщиной своего времени; в последние годы жизни (с 1661 г.) была придворной дамой королевы и воспитатель­ницей ее детей.

... Шаплен добился того, чтобы пенсион в шестьсот франков, пред­назначавшийся ему, был предоставлен Кольте ... — Кольте, Гийом (1598—1659) — французский поэт и переводчик; адвокат Париж­ского парламента; один из первых членов Французской академии (1634).


... Среди этих пьес следует прежде всего упомянуть «Речитатив Львицы», по поводу которого великий Бальзак писал Шаплену 3 июля 1633 года ... — «Речитатив прекрасной Львицы в балете Богов» («R6cit de la belle Lionne au ballet des Dieux») — стихотворение Шаплена, которое посвящено мадемуазель Поле и состоит из две­надцати шестиший, звучащих от имени заглавного персонажа.

Бальзак — Жан Луи Ге де Бальзак (1597—1654), французский писа­тель и поэт, мастер эпистолярного стиля; королевский историо­граф; завсегдатай салона Рамбуйе, один из первых членов Фран­цузской академии (1634); в истории литературы остался главным образом как автор «Писем», оказавших значительное влияние на развитие французской прозы. Среди адресатов его писем (первый их сборник был издан в 1624 г., а второй — в 1636 г.) — Шаплен, Конрар и другие французские литераторы.


280

... Удачей стала и большая часть «Зирфеи». — Имеются в виду «Стансы Зирфее» («Les Stances de Zyrph6e») Шаплена, впервые опубликованные в 1660 г. в сборнике «Избранные стихотворе­ния».

... она велела соорудить огромный кабинет с тремя различными фаса­дами и тремя окнами, одно из которых выходило в сад больницы Трехсот, второе — в сад особняка Шеврёз, а третье — в сад дворца Рамбуйе ... — Больница Трехсот (Кенз-Вен) — национальный приют для слепых, существующий до настоящего времени (ныне он именуется Национальным больничным центром офтальмоло­гии); основан королем Людовиком IX Святым в 1260 г., после его неудачного крестового похода в Египет и возвращения из сарацин­ского плена в 1254 г.; по одной версии, приют был учрежден для трехсот ослепленных сарацинами дворян, сопровождавших короля в крестовом походе; по другой версии, Людовик IX основал приют для братства неимущих слепцов, число которых составляло в Париже 300 человек; с тех пор число постоянных обитателей боль­ницы Трехсот никогда не менялось; первоначально приют нахо­дился в тогдашнем парижском предместье Сент-Оноре, а в 1780 г. переместился в Сент-Антуанское предместье, в помещение рас­формированной роты т.н. черных мушкетеров.

Особняк Шеврёз — имеется в виду дворец, находившийся на улице Сен-Тома-дю-Лувр, рядом с дворцом Рамбуйе, и с 1620 г. принад­лежавший коннетаблю де Люину, а в 1622 г. ставший собствен­ностью герцога де Шеврёза, второго мужа Мари де Роган, вдовы коннетабля; сменив затем много владельцев, он был снесен в 1806 г.

... Господин Арно обнаружил приставленную к этой стене лест­ницу ... — Скорее всего, здесь имеется в виду Арно де Корбевиль (см. примеч. к с. 244).

... тайком прикрепил на стене этой комнаты свиток веленевой бумаги, на котором была написана ода, обращенная к Зирфее, королеве Арженнской, героине всех романов об Амадисе Галльском, воплощенной в явь в карусели на Королевской площади в 1612 году. — Зирфея — персонаж романа «Амадис Галльский», королева Арженнская.

«Амадис Галльский» — популярнейший рыцарский роман из т.н. бретонского цикла (т.е. цикла романов, восходящих к легендам жителей Бретани) о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола; был создан то ли в XIV в. в Испании (более вероятно), то ли в кон. XIII в. в Португалии (менее доказанная гипотеза) неизвест­ным автором, но до нас дошли только упоминания об этой книге.

655


В 1508 г. в Испании, в Сарагосе, из-под печатного станка вышла книга «Смелый и доблестный Амадис, сын Периона Галльского и королевы Элисены» в четырех частях, причем ее составитель, Гарей Родригес де Монтальво (ок. 1450—ок. 1505), заявил в пре­дисловии, что первые три части он публикует по старинным руко­писям, исправленным и обработанным им, а четвертую часть написал сам. Роман приобрел невероятную популярность, появи­лось множество продолжений и дополнений его, и к 1546 г. «пол­ный» текст книги составил 12 томов, причем если в первом вари­анте пафос романа был в героике, в создании и утверждении рыцарского идеала, в описании возвышенной любви, то в продол­жениях и дополнениях центр тяжести сюжета смещается в сферу авантюрной фантастики и галантных переживаний, что, впрочем, никак не мешало популярности романа и в XVI, и в XVII вв.

Здесь имеется в виду грандиозная рыцарская карусель (то есть теа­трализованное конное состязание, продолжавшее традицию сред­невековых рыцарских турниров), состоявшееся на Королевской площади в Париже 5—7 апреля 1612 г. и посвященное помолвке Людовика XIII и Анны Австрийской.

... это жилище, впоследствии именовавшееся жилищем Зирфеи, было построено лишь для того, чтобы укрыть Ар тен и су от разруши­тельного действия времени. — Артениса — анаграмма имени г-жи де Рамбуйе: Catherine — Arthenice.

281 ... Урганда некогда сумела волшебством //Для Амадиса и его отряда

// Прервать теченье времени ... — Урганда — добрая фея Амадиса Галльского, являвшаяся то в виде старухи, покрытой лохмотьями, то в виде молодой обольстительной красавицы.

282 ... ода, обращенная к кардиналу Ришелье и напечатанная вначале

лишь частично, а затем воспроизведенная в издании «Новые музы» господ Годо, Шаплена и Абера ... — «Новые музы» («Les nouvelles Muses des sieurs Godeau, Chapelain, Habert, Baro, Racan, L’Estoile, Menard, Desmartes, Maleville et autres») — коллективный поэтиче­ский сборник, изданный в Париже в 1633 г. и содержащий сочи­нения, которые восхваляют кардинала Ришелье.

Годо, Антуан (1605—1672) — французский прелат и поэт, епископ Грасский (1636—1653) и Вансский (1638—1672); один из первых членов Французской академии (1634).

Абер — Анри Луи Абер де Монмор (ок. 1600—1679), французский литератор и эрудит, один из первых членов Французской академии (1634); организатор кружка ученых и философов (т.н. Академии Монмора), собиравшегося еженедельно и ставшего зачатком буду­щей Академии наук, которая была учреждена в 1666 г.

... г-н де Лонгвиль пришел в полный восторг и предложил Шаплену должность в своем доме. — Имеется в виду Генрих II Орлеанский (1595—1663), герцог де Лонгвиль, один из видных деятелей Фронды, муж знаменитой госпожи де Лонгвиль.

... он уже принят на службу в качестве секретаря г-на де Ноайля, посла в Риме. — Имеется в виду Франсуа де Ноайль (1584—1645) — граф д’Айен, наместник Оверни, посол в Риме в 1634—1636 гг.

... Франсуа Пейо де Линьер, поэт-сатирик и современник Шаплена, сочинил направленную против него эпиграмму ... — Линьер, Франсуа Пейо, шевалье де (1626—1704) — французский поэт-сатирик, автор «Письма Эраста к Филиде по поводу поэмы ’’Девственница"» («Lettre d'Eraste A Philis sur 1е роёше de la Pucelle»; 1656).

283 ... Конрар, родившийся в Валансьенне, стал первым непременным

секретарем Французской академии ... — Валансьен — город на севере Франции, в соврем, департаменте Нор, близ бельгийской границы; в средние века один из главных городов графства Эно.

... он одолжил шесть тысяч ливров графу Tommy, главному шталмей­стеру и послу шведского короля, оказавшемуся в Париже без гроша. — Тотт, Клас Окессон, граф (1630—1674) — шведский государствен­ный деятель, военачальник и дипломат; фельдмаршал (1665); посол во Франции в 1661—1662 гг., губернатор Стокгольма в 1664— 1665 гг., губернатор Лифляндии в 1665—1672 гг.

284 ... Мальвиль говорил о нем ... — Мальвиль, Клод (1597—1647) — французский поэт, автор сонетов, стансов и элегий, один из пер­вых членов Французской академии (1634).

... этот великий жрец дружбы поссорился с Таллеманом де Рео и Патрю ... и с д'Абланкуром ... — Патрю, Оливье (1604—1681) — французский адвокат и литератор, член Французской академии (1640).

Абланкур, Никола Перро, сьёр д’ (1606—1664) — французский литератор, переводчик греческих и латинских авторов; член Фран­цузской академии (1637).

285 ... кардинал приказал заключить его в Бастилию за то, что он уда­

рил епископа. — Будучи губернатором Прованса, маршал де Витри поссорился с Анри д’Эскубло (1593—1645), французским флото­водцем и церковным деятелем, архиепископом Бордо (с 1629 г.), и пришел при этом в такую ярость, что ударил прелата палкой; за это в октябре 1637 г. он был по приказу Ришелье арестован и заключен Бастилию, где оставался вплоть до января 1644 г.

... У господина дю Трамбле, ее коменданта? — Трамбле, Шарль Леклер, сеньор, затем маркиз дю (ок. 1584—1655) — младший брат отца Жозефа, комендант Бастилии до 1648 г.

287 ... Ситуа, врач кардинал, был дружен с Буаробером. — Ситуа, Фран­

суа (1572—1652) — французский врач, медик Людовика XIII и кар­динала Ришелье, автор научных трудов.

... Ришелье находился в Рюэле ... — Рюэль — селение (ныне город Рюэй в департаменте О-де-Сен) в 12 км от центра Парижа; там находился замок Валь-де-Рюэль, построенный богатым финанси­стом Жаном Муассе (ок. 1570—1620) и с 1633 г. принадлежавший кардиналу Ришелье; в 1832 г. бывшее поместье кардинала было продано, а замок снесен.

... Жила-была на свете старая дева по имени мадемуазель де Турне ... — См. примеч. к с. 165.

... В возрасте восемнадцати лет она прочитала «Опыты» Мон­теня. — Первое издание «Опытов» («Essais») Монтеня, в двух частях, вышло в 1580 г., когда мадемуазель де Турне было четыр­надцать лет; второе, включающее переработанные две части и добавленную третью, — в 1588 г.; третье, опять же переработан­ное, подготовленное при участии Мари де Турне и являющееся каноническим, — посмертно, в 1595 г.

288 ... Речь идет о четверостишии, посвященном Жанне д'Арк ... —

Жанна д'Арк (1412—1431) — национальная героиня Франции; про­стая деревенская девушка, в ходе Столетней войны возглавившая народную борьбу против англичан; в 1429 г., командуя француз­ской армией, освободила от осады Орлеан и предотвратила наше­ствие англичан на Южную Францию; в 1430 г. попала в руки англичан, церковным судом была обвинена в ереси и 30 мая 1431 г. сожжена на костре в Руане; в 1920 г. канонизирована католической церковью.

...Не автор ли это «Тени»? — Ниже в оригинале приведено сле­дующее название этого сочинения: «L’Ombre ou les Pr6sents de mademoiselle de Gournay» («Тень, или Суждения мадемуазель де Турне»). Видимо, это смешение названий данной книги в различ­ных ее изданиях: в первом издании (1626) она называлась «L’Ombre de la damoiselle de Gournay» («Тень мадемуазель де Турне»), а во втором (1634) и в наиболее полном третьем (1641) — «Les Advis ou Les pr6sens de la demoiselle de Gournay» («Воззрения, или Сужде­ния мадемуазель де Турне»); в этот сборник вошли многочислен­ные эссе писательницы — на педагогические, политические и моральные темы, небольшой роман, поэтические переводы с латинского языка и ее собственные стихотворения. Название пер­вого сборника проясняет предпосланный ему эпиграф: «Чело­век — это призрачная тень, а его творения — тень, которую он оставляет».

... она прибыла в Пале-Кардиналь ... — Пале-Кардиналь («Карди­нальский дворец») — резиденция кардинала Ришелье, которая была построена в 1629—1639 гг. и завещана им королю Людо­вику XIII, после чего она стала называться Пале-Рояль («Королев­ский дворец»); дворец, сохранившийся до сих пор, находится напротив Лувра, на современной площади Пале-Рояля; ныне там помещается высший контрольно-административный орган Фран­цузской республики — Государственный совет.

289 ... Побочная дочь Амадиса Жамена, пажа Ронсара. — Жамен, Ама-

дис (ок. 1540—1593) — французский поэт, любимый ученик Рон­сара; был пажом поэта в буквальном смысле — он поступил на службу к нему в 1553 г., т.е. 13 лет от роду; более всего просла­вился французским переводом «Илиады» (1584) и первых трех песен «Одиссеи» (опубликованы посмертно в 1594 г.); его поэзия отличалась изысканным и вместе с тем простым стилем.

Однако Николь Жамен (?—?), компаньонка мадемуазель де Гурне, была не дочерью Амадиса Жамена, а его родственницей: ее отец был торговец из Шампани, Франсуа Жамен.

Ронсар, Пьер де (1524—1585) — крупнейший французский поэт второй пол. XVI в., основатель и глава поэтической школы «Пле­яда».

290 ... Душечка Пиайон упоминается в исторических сочинениях, причем

не только у Таллемана де Рео, но и у аббата де Мароля ... — Аббат де Мароль — Мишель де Мароль (1600—1681), французский свя­щенник, историк и переводчик латинских авторов; настоятель бенедиктинского аббатства Виллуен в 1626—1676 гг.; коллекцио­нер, собравший огромное количество эстампов; глава враждебного Шаплену кружка; автор мемуаров, из которых почерпнута приве­денная в тексте цитата.

... два стихотворения мадемуазель де Гурне, обращенных к ее кошке; в этих стихотворениях она называет ее бесстыдницей. — У мадемуазель де Гурне было, по крайней мере, три любимых кошки: Пиайон («Пискля»), Донзелла («Бесстыдница») и Минетта («Кошечка»).

VI

291 ... Героями его историй были прежде всего Ракан и Вуатюр. —

Ракан — см. примеч. к с. 113.

Вуатюр, Венсан (1598—1648) — французский поэт и беллетрист, автор сонетов, посланий, стансов и других стихотворений; член Французской академии (1634).

... Родился он в 1589 году, через четыре года после смерти Ронсара и через тридцать четыре года после рождения Малерба. — Ронсар (см. примем, к с. 289) умер 27 декабря 1585 г.

Малерб (см. примеч. к с. 121) родился в 1555 г.

... В тот самый день, когда на свет появился будущий автор «Пасту­шеских стихотворений», его отец, который был кавалером ордена Святого Духа и генерал-майором, приобрел в качестве поместья мельницу ... — «Пастушеские стихотворения» — «Артениса, или Пастушеские стихотворения» («Arth6nice ou les Bergeries»; 1619), драматическая пастораль Ракана, написанная в подражание «Буко­ликам» Вергилия, «Аминте» Тассо и «Верному пастуху» Гварини и сделавшая известным имя ее автора.

Однако Дюма повторяет здесь ошибку Таллемана де Рео: генерал- майор Луи де Бюэй (1544—1597), отец поэта, приобрел имение Ракан, состоявшее из старинной мельницы и небольшой фермы и находившееся в 3 км к югу от селения Нёви-ле-Руа, около 1569 г., то есть за двадцать лет до рождения сына.

... Ракан командовал тяжелой конницей маршала д'Эффиа. — Мар­шал д’Эффиа — см. примеч. к с. 272.

... г-жа де Бельгард ... оставила ему двадцать тысяч ливров ренты ... — Госпожа де Бельгард — Анна де Бюэй (ок. 1573—1631), с 1596 г. жена герцога де Бельгарда, дочь Онора I де Бюэя (ок. 1540—1590), барона де Фонтена, и его супруги Анны де Бюэй- Сансерр (ок. 1552—1626); двоюродная сестра Ракана (их отцы были родными братьями).

292 ... Особую зависть вызывала у Малерба следующая строфа из сти­

хотворения под названием «Утешение г-ну де Бельгарду по случаю смерти г-на де Терма, его брата» ... — Господин де Терм — Сезар Огюст де Сен-Лари, барон де Терм (ок. 1565—1621), младший брат герцога де Бельгарда, рыцарь Мальтийского ордена, великий приор Оверни, главный шталмейстер Франции в 1611—1621 гг.; скончался 22 июля 1621 г. вследствие ранения, полученного им во время осады небольшой крепости Клерак на юго-западе Франции. Приведенный здесь отрывок из стихотворения Ракана навеян сло­вами из письма Малерба принцессе де Конти, в котором он уте­шает ее в связи с гибелью ее брата шевалье де Гиза, лишившегося жизни в 1614 г.

... его отец и мать сочиняли стихи ... — Матерью Ракана была Мар­гарита де Вандомуа (ок. 1558—1602), вдова Матюрена де Вандомуа, сеньора де Шанмарена, на которой Луи де Бюэй женился в 1588 г.

... Пьесы Арди, постановки которых юный Ракан видел в Бургундском отеле ... возбудили у него интерес к поэзии ... — Арди, Александр (ок. 1570—1632) — один из самых плодовитых французских драма­тургов, автор более чем шестисот пьес, среди которых есть траге­дии, трагикомедии и пасторали.

Бургундский отель — крупнейший драматический театр Парижа в XVII в., помещавшийся в перестроенной в 1548 г. бывшей париж­ской резиденции герцогов Бургундских; первоначально — теа­тральный зал для представления мистерий, который с 1588 г. сда­вался бродячим труппам, однако ок. 1599 г. в нем на постоянной основе разместилась труппа Вальрана Ле Конта (?—ок. 1634), ста­вившая пьесы Александра Арди, а позднее, ок. 1629 г., — труппа Пьера Ле Мессье (Бельроз; 1592—1670), получившая название теа­тра Бургундского отеля; в 1680 г. Людовик XIV объединил труппу Бургундского отеля с конкурирующими с ней труппами театра Генего и театра Маре в постоянно действующий театр, известный сегодня как Комеди Франсез.

... Оду Горация «Beatus Н1е» ... Ракан перевел стихами, пользуясь про­заическим переводом шевалье де Бюэя, своего родственника. — «Beatus ille [qui procul negotiis]» («Блажен, кто [вдали от дел]...») — начальные слова второго эпода Горация (см. примеч. к с. 14). Шевалье де Бюэй — имеется в виду Клод де Бюэй (?—1644), кузен и друг Ракана, старший камергер Гастона Орлеанского, получи­вший двенадцать ранений в сражении при Кастельнодари (1632); родной брат Жаклин де Бюэй, графини де Море, любовницы Ген­риха IV.

... Ракан, ночуя вместе с Бюсси-Ламе, своим кузеном, был занят тем, что читал книжонку ... — Бюсси-Ламе — вероятно, имеется в виду Шарль де Ламе (Ламет), граф де Бюсси (?- 1637), француз­ский военачальник, комендант города Мезьер, убитый 10 сентября 1637 г. во время осады крепости Ла-Капель.

... его, точь-в-точь как заглавного героя «Мнимого больного», при­хватила вполне реальная нужда. — Имеется в виду Арган, главный персонаж трехактной комедии Мольера «Мнимый больной» («Le Malade imaginaire»), поставленной впервые 10 февраля 1673 г. в театре Пале-Рояля.

293 ... Это «Ум илающая Фланция», очень интелетная и очень

тельезная книга. — «Умирающая Франция» («La France mourante»; 1623) — политический памфлет, автором которого был французский священник Франсуа Дорваль-Ланглуа, сьёр де Фан- кан (ок. 1576—1628), каноник церкви Сен-Жермен л’Осеруа, публицист, ярый сторонник политики кардинала Ришелье.

... Ракан ночевал в одной комнате с Малербом и Иврандом ... — Ивранд (?—?) — бретонский дворянин, друг Ракана, ученик Малерба.

294 ... Госпожа де Бельгард сидела по одну сторону камина, а г-жа де

Лож — по другую. — Госпожа де Лож — Мари Брюно, госпожа де Лож (des Loges; у Дюма здесь ошибочно — de Lorges; ок. 1585— 1641), хозяйка литературного салона, одна из самых образованных женщин своего времени; с 1599 г. супруга Шарля де Решиньвуа- зена (?—?), сьёра де Ложа, дворянина королевских покоев, роди­вшая от него девять детей.

295 ... Ракану встретился охотник еще более рассеянный, чем он сам: это

был г-н де Гиз. — Имеется в виду Карл I Лотарингский (см. примеч. к с. 74), четвертый герцог де Гиз.

... подобно тому как заяц Лафонтена был счастлив встретить еще. большего труса, чем он сам ... — Имеется в виду заглавный персо­наж басни Лафонтена «Заяц и Лягушки» («Le Lifcvre et les Grenouilles»; II, 14), заимствованной им у Эзопа. Фабула басни такова: Заяц, сидя в укромном уголке, размышляет о том, что ему приходится бояться всех на свете, но затем, когда он, напуганный внезапным шумом, прибегает на берег пруда и при виде его все лягушки от страха прыгают в воду, понимает, что и его кто-то может бояться.

296 ... в том шкафчике стоит рюмка гипокраса ... — Гипокрас — слад­

кий алкогольный напиток, приготовляемый из вина и всевозмож­ных пряностей (корицы, ванили, имбиря, гвоздики, кардамона, аниса и т.п.).

297 ... платье из тафты селаданового цвета: этот бледно-зеленый цвет,

называвшийся по имени героя «Астреи», был тогда в моде. — То есть по имени пастуха Селадона, одного из главных персонажей «Астреи» (см. примем, к с. 62).

298 ... Ракан был наставником малолетнего графа де Марана, принад­

лежавшего, как и он, к роду де Бюэй ... — Граф де Маран — Жан VIII де Бюэй (ок. 1627—1665), граф де Маран (Marans; у Дюма оши­бочно Narans), великий виночерпий Франции; старший сын Рене де Бюэя (ок. 1584—1637) и его жены с 1626 г. Франсуазы де Мон­тале (?—?). Ракан был его опекуном.

299 ... У бедняги Ракана было большое горе: его старший сын был глуп, и

все свои надежды отец возлагал на младшего сына ... — В 1628 г. Ракан женился на пятнадцатилетней Мадлен дю Буа (7—1612), дочери Франсуазы Оливье и Пьера дю Буа; у них было три сына: Антуан де Бюэй (1632—1684), Луи де Бюэй (7—1698) и Онора де Бюэй (1636—1652), любимец отца, умерший 23 июля 1652 г. в воз­расте шестнадцати лет.

... Мальчик все время норовил носить шлейф Мадемуазель, дочери Гастона, которую впоследствии называли Великой Мадемуазель. — Мадемуазель — в королевской Франции титул первой принцессы крови, а со времен Людовика XIII — старшей дочери брата короля.

Здесь имеется в виду дочь герцога Гастона Орлеанского и его пер­вой жены (с 1626 г.) Марии Бурбонской (1605—1627) — Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье (1627—1693), вошедшая в историю как Великая Мадемуазель (эпитет «Великая» позволял отличать ее от другой Мадемуазель — ее племянницы Марии Луизы, дочери Филиппа Орлеанского); после смерти своей матери унаследовала огромное состояние; мечтала выйти замуж за Людовика XIV и отказала просившему ее руки принцу Уэльскому (будущему английскому королю Карлу II), который находился тогда в изгнании; принимала активное участие во «Фронде прин­цев» вместе со своим отцом и принцем Конде; в 1652 г. командо­вала отрядами фрондеров в Орлеане и удержала этот город; ей удалось добиться, чтобы войска Конде были допущены в Париж, и это спасло их от полного разгрома королевской армией; после сдачи Парижа была вынуждена бежать за границу и вернулась ко двору только в 1657 г.; в возрасте 42 лет возымела желание выйти замуж за молодого Антуана Номпара де Комона, маркиза де Пюи- гийема (1632—1723), позднее ставшего герцогом де Лозеном; Людо­вик XIV согласился на их брак, но в результате придворных интриг и неумеренного собственного честолюбия Лозен оказался в Басти­лии, а затем в крепости Пиньероль; тайный брак между ними был заключен лишь через двенадцать лет, но супруги вскоре расста­лись. Герцогиня де Монпансье оставила интереснейшие мемуары, весьма важные для изучения истории Фронды и характеристики нравов того времени.

... где струит Пермес живые воды. — Пермес — в древнегреческой мифологии ручей в Беотии, стекающий с горы Геликон и впада­ющий в озеро Копаида; на берегах этого ручья обитали музы.

300 ... он выбрал в качестве стряпчего Луи Фароара, мужа Катрин

Шаплен, сестры поэта ... — Луи Фароар (Faroard; у Дюма оши­бочно Favrard — Фаврар; 7—7) — прокурор Парижского парла­мента, с 1630 г. муж Катрин Шаплен (1603—7), сестры поэта.

... Это заявление попало в уши людей слышащих, а не тех глухих, о каких говорит Гораций и каким поем мы. — «Мы поем глухим» (лат. canimus surdis) — перефразировка стиха Вергилия («Буколики», X, 8): «Non canimus surdis, respondent omnia silvae» («Мы поем не глу­хим, на все отвечают дубравы»).

305      ... Мадемуазель Мари Ле Жар де Гурне ... была погребена в церкви

святого Евстафия. — Церковь святого Евстафия (Сент-Эсташ) — старинная церковь в правобережной части Парижа, построенная в 1532—1633 гг. в самом сердце французской столицы, рядом с тем местом, где до 1972 г. находился Центральный рынок; в ней были погребены многие выдающиеся люди Франции.

1 II

306 ... Кардинал распорядился разучивать пьесу «Мирам», испытывая одновременно два недобрых чувства: ревность поэта к Корнелю и рев­ность влюбленного к Анне Австрийской. — «Мирам» («Mirame») — стихотворная трагикомедия, написанная по замыслу Ришелье и при его участии французским драматургом Жаном Демаре де Сен- Сорленом (1595—1676) и поставленная впервые 14 января 1641 г. в театре Пале-Рояля; как и другие драматургические произведения кардинала, пьеса эта предельно политизирована и содержит недвусмысленные намеки на современные автору политические реалии и реальных лиц.

Корнель, Пьер (1606—1684) — крупнейший французский драма­тург, представитель классицизма, старший современник Ж.Расина; член Французской академии (1647); учился в иезуитском коллеже, изучал право, стал адвокатом; дебютировал на сцене комедией «Мелита, или Подложные письма» (1629), поставленной с боль­шим успехом в Париже; трагикомедия «Сид» (1636) принесла ему славу величайшего писателя своего времени; его длительная и плодотворная карьера драматурга — автора трагедий, комедий и трагикомедий — дважды прерывалась на несколько лет, а в 1674 г., после провала его пьесы «Сурена», он окончательно отошел от театра; среди самых известных его произведений, кроме «Сида», трагедии «Гораций» (1640), «Цинна, или Милосердие Августа» (1641), «Полиевкт» (1642), «Родогуна, принцесса Парфянская» (1644), «Никомед» (1651).

... Очаровательная потаскушка Сент-Амур, имевшая некоторое право на контрамарку, ибо одно время она состояла в труппе Мон- дори ... — Никаких сведений об этой бывшей актрисе театра Маре, которую Таллеман де Рео называет la petite Saint-Amour Frerelot, найти не удалось.

Мондори — Гийом Дежильбер, по прозвищу Мондори (1594—1653), выдающийся французский актер, игравший главные роли в пьесах Корнеля, Ротру и Мере; в 1629—1637 гг. руководитель театральной труппы, отстаивавшей принципы нарождающегося классизизма и с 1634 г. называвшейся театром Маре; в 1637 г. прямо во время спектакля был разбит параличом, что вынудило его оставить сцену.

... Отправить приглашения на него было поручено Буароберу и шева­лье Дерошу. — Сведений об этом персонаже (chevalier Desroches), упоминаемом Таллеманом де Рео, найти не удалось.

... передали их в руки двух других распорядителей, которые отводили гостей к президенту Винье и г-ну де Балансе ... — Винье (Vignier; у Дюма ошибочно Viguier) — Клод Винье (?—?), маркиз де Мирбо, барон де Барбезьё, сеньор де Сен-Льебо и де Вильмор; королев­ский советник, с 1633 г. президент парламента Меца.

Балансе (Valen^ay; у Дюма ошибочно Valmecy) — Леонор д'Этамп де Балансе (1589—1659), французский прелат, епископ Шартрский в 1620—1641 гг., архиепископ Реймский в 1641—1651 гг.; предан­ный сподвижник кардинала Ришелье.

307 ... он спросил Кавуа, капитана своих гвардейцев ... — Кавуа, Франсуа

Ожье де (ок. 1604—1641) — пикардийский дворянин, с 1629 г. капитан личной гвардии кардинала Ришелье; умер 17 сентября 1641 г. от ранения, полученного во время осады крепости Бапом на севере Франции, в Артуа.

... при этом разговоре присутствовал Пальвуазен, ту ренский дворя­нин, родственник епископа Нантского и враг Буаробера ... — Епи­скоп Нантский — Габриель де Бово (7—1667), французский прелат, епископ Нантский с 1636 г.

Его сестра Анна де Бово была замужем за туренским дворянином Антуаном д'Аппельвуазеном (Appelvoisin), сеньором де Ла Шате- ньере; возможно, именно этого зятя епископа Таллеман де Рео, а вслед за ним и Дюма, называют Пальвуазеном (Palevoisin).

... Канцлер услышал эту угрозу ... — Имеется в виду Пьер Сегье (1588—1672) — канцлер Франции с 1635 г. по 1672 г.; член Фран­цузской академии (1635), ставший ее покровителем после смерти кардинала Ришелье; страстный библиофил.

... подле нее ... находился г-н де Шавиньи ... — Шавиньи, Леон Ле Бутийе, граф де (1608—1652) — французский дипломат, в 1632— 1643 гг. государственный секретарь по иностранным делам, пре­данный сотрудник Ришелье (скандальная придворная хроника называла его сыном кардинала).

308 ... Маршал де Грамон побывал у него трижды ... — Грамон,

Антуан III, герцог де (1604—1678) — французский военачальник, маршал Франции (1641); поступил на военную службу в шестна­дцатилетнем возрасте и успешно участвовал во многих кампаниях; в 1622 г. находился среди осаждавших Монпелье; затем, вследствие дуэли, был вынужден покинуть Францию и служил сначала в Гер­мании под началом австрийского полководца Тилли, а позднее — в Италии, где стал генерал-лейтенантом армии герцога Мантуан- ского (1627); в 1630 г., обороняя Мантую, попал в плен и был освобожден лишь после подписания мирного договора в Кераско (1631); вернувшись во Францию в 1633 г., женился на племяннице Ришелье; в 1635 г. стал генерал-майором, в 1638 г. — наместником Нормандии и комендантом Руанской крепости, в 1639 г. — коман­диром полка французских гвардейцев, в 1641 г. — генерал- лейтенантом, а в сентябре того же года — маршалом Франции; сражался во всех кампаниях Тридцатилетней войны; во время Фронды остался верен королевскому двору и в 1653 г. был назна­чен государственным министром; в 1657 г. стал послом при импер­ском сейме, заседавшем во Франкфурте; в 1659 г. был отправлен в Испанию, чтобы просить руку инфанты Марии Терезы для короля Людовика XIV; в 1663 г. получил титулы пэра и герцога; последняя его военная кампания проходила во Фландрии в 1667 г., после чего он жил в основном в Беарне, где был губернатором; считался пре­восходным воином и одним из самых обаятельных людей своего времени; его мемуары, охватывающие период 1604—1659 гг., были опубликованы в 1716 г.

... У него была возможность сделать выбор между своим аббат­ством, которое называлось Шатийон, и Руаном ... — Имеется в виду аббатство Богоматери Шатийонской в городке Шатийон-на-Сене, в северной части Бургундии, относящемся теперь к департаменту Кот-д'Ор. Основанное в 1136 г. цистерцианским монахом Бернар­дом Клервоским (1091—1153), оно в 1636 г. перешло в подчинение конгрегации Святой Женевьевы, а в годы Революции было упразд­нено, и ныне от него не осталось ничего, кромемонастырской церкви.

Буаробер был назначен аббатом этого монастыря, доходы от кото­рого он пускал на свои личные нужды, в 1639 г.

309 ... Кардинал имел шпиона, которого звали Ла Шене. — Ла Шене, Шарль д'Эсме, сеньор де (?—1657) — государственный советник, первый камердинер короля, комендант города Мёлана и владетель соседней деревни Ардикур.

310 ... примчался к г-же де Лансак, гувернантке дофина ... — Лансак,

Франсуаза де Сувре, маркиза де (1582—1657) — старшая дочь мар­шала Жиля де Сувре (см. примеч. к с. 18); с 1601 г. жена Артура де Сен-Желе (?—?), сеньора де Лансака, маркиза де Балона; с 1638 г. воспитательница дофина, будущего Людовика XIV.

311 ... Самые постыдные слухи о нем распускал некий г-н де Сен-Жорж. —

Имеется в виду Жан де Лонле, сеньор де Сен-Жорж (1575—1641), комендант Пон-де-Л’Арша в 1636—1640 гг.

... все стали хлопотать о Буаробере, особенно Мазарини ... — Маза­рини, Джулио (1602—1661) — французский государственный дея­тель; сын сицилийского дворянина; был на военной, а затем на дипломатической службе у папы римского; во время заключения мира в Кераско (1631) и в период пребывания в Париже в качестве папского нунция (1634—1636) своими незаурядными дипломатиче­скими способностями обратил на себя внимание Ришелье и стал его доверенным лицом; с 1640 г. на службе Франции, с 1641 г. кар­динал; умирая, Ришелье указал на него Людовику XIII как на своего преемника на посту первого министра, и король согласился с этим решением; в регентство Анны Австрийской — первый министр и фаворит (возможно, даже тайный муж) королевы; про­должал политику укрепления абсолютизма; в 1648—1653 гг. боролся с Фрондой и был главной мишенью ненависти ее участников; оставался у кормила власти до конца жизни; добился больших успехов в области внешней политики (заключил Вестфальский мир, договоры с Англией, Пиренейский мир), обеспечил полити­ческую гегемонию Франции в Европе.

312 ... г-жа д'Эгийон, чей племянник имел в своем подчинении аббатства

с зависевшими от них приоратами ... — Возможно, имеется в виду герцог де Фронсак (см. примеч. к с. 258), двоюродный племянник госпожи д'Эгийон.

313 ... отправился к г-же д'Эгийон с письмом, которым его уведомляли,

что приорат Кермассоне стал вакантным. — Название Кермассоне носит небольшой хутор у северной окраины городка Кервиньяк на северо-западе Франции, в Бретани, в соврем, департаменте Мор­биан.

... Особой яростью отличалась его ссора с государственным секрета­рем Луи Фелипо, владетелем имений Ла Врийер и Шатонёф-на- Луаре. — Луи I Фелипо де Ла Врийер, маркиз де Шатонёф (1599— 1681) — французский политический деятель; с 1629 г. государ­ственный секретарь по делам протестантской веры, кавалер ордена Святого Духа.

...По роду занятий этот брат Буаробера, носивший имя д'Увиль, был инженером. — Д'Увиль — Антуан Ле Метель, сьёр д’Увиль (ок. 1587—1655), французский инженер, географ, поэт, переводчик и драматург; автор нескольких комедий и трагикомедий; брат Буа- робера.

315 ... я прочитал «Характеры» Феофраста ... — Феофраст

(ок. 371—ок. 287 до н.э.) — древнегреческий философ и естество­испытатель, ученик Платона и Аристотеля; автор многих сочине­ний, в том числе очерка «Характеры», в котором описаны тридцать типов человеческих характеров (болтун, бахвал, гордец, брюзга, льстец и т.п.).

316 ... г-н д'Эмери, тесть Ла Врийера, пригласил своего зятя отужинать

у него дома ... — Эмери, Мишель Партичелли д' (1596—1654) — французский финансист, сын лионского банкира, итальянца по происхождению; советник Ришелье, генеральный контролер финансов с 1643 г., главноуправляющий финансами в 1649— 1650 гг.; тесть Луи Фелипо де Ла Врийера, который с 1635 г. был женат на его дочери Марии Партичелли (ок. 1615—1670).

...Ла Врийер был вынужден приказать своему секретарю Пенону выдать д'Увилю новый патент. — Пенон (Репоп; у Дюма опечатка: Репой) — никаких сведений об этом персонаже не обнаружено.

317 ... отправился в Малый Люксембургский дворец повидать господ де

Ришелье — господами де Ришелье называли троих сыновей Виньеро, маркиза де Пон-Курле, и Франсуазы дю Плесси, принявших по завещанию кардинала фамилию и герб Ришелье ... — Малый Люк­сембургский дворец — особняк XVI в., который с 1570 г. принад­лежал Франсуа де Пине, герцогу Люксембургскому (?—1613), и рядом с которым в 1615—1631 гг. Мария Медичи, купившая его с окрестными землями в 1612 г., построила новый дворец, получи­вший название Люксембургского; с 1627 г. принадлежал кардиналу Ришелье, перестроившему его и уступившему его в 1639 г. герцо­гине д'Эгийон; с 1825 г. является резиденцией председателя Фран­цузского сената.

У Франсуазы дю Плесси, сестры кардинала Ришелье, и ее мужа Рене де Виньеро было лишь двое детей: дочь Мари Мадлен (1604— 1675), герцогиня д'Эгийон, и сын Франсуа II де Виньеро (1603— 1646), маркиз дю Пон-Курле; так что речь здесь идет об их внуках, сыновьях Франсуа II де Виньеро и его жены с 1626 г. Марии Фран­суазы де Гемадёк (1611—1674). Это Арман Жан де Виньеро дю Плесси де Ришелье (1629—1715), второй герцог де Ришелье; Жан Батист Амадор де Виньеро дю Плесси де Ришелье (1632—1662), маркиз де Ришелье; Эмманюэль Жозеф Виньеро дю Плесси де Ришелье (1639—1665), аббат де Ришелье.

Впрочем, виновником этой ошибки Дюма стал Луи Монмерке (1780—1860), комментатор «Занимательных историй» Таллемана де Рео, назвавший «господ де Ришелье» сыновьями Франсуа де Виньеро и Франсуазы дю Плесси.

... был принят г-жой де Сове, которая была супругой интенданта г-жи д'Эгийон и имела репутацию весьма бесцеремонной особы. — Никаких сведений об этой даме (Sauvay, или, в других источниках, Sauv6) найти не удалось.

318 ...Но самое тяжелое для Буаробера обвинение ... было тем же, что

некогда обрушило небесный огонь на проклятые города. — То есть обвинение в мужеложстве, именуемом также содомским грехом, или содомией. Согласно библейскому преданию, у побережья Мертвого моря находились города Содом и Гоморра, уничтожен­ные Богом за мужеложство их жителей: «пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли» (Бытие, 19: 24—25).

... мадемуазель Мельсон, весьма остроумная девица, позднее вышед­шая замуж за государственного советника Жерара Ле Камю. — Мадемуазель Мельсон (Melson; у Дюма ошибочно Nelson) — Шар­лотта Мельсон (ок. 1630—1702), хозяйка литературного салона, славившаяся своим остроумием и своими поэтическими сочине­ниями.

Андре Жерар Ле Камю (ок. 1610—1698) — государственный совет­ник, муж Шарлотты Мельсон.

... Святоши засадили Нинон к мадлонеткам ... — Нинон — Анна (Нинон) де Ланкло (1620—1705), французская куртизанка, которая стала символом образованной и независимой женщины и среди поклонников которой были самые выдающиеся люди того вре­мени, в том числе Ришелье; дочь Анри де Ланкло, дворянина из Турени; хозяйка литературного салона, славившаяся своей красо­той, которую она сохранила до старости, начитанностью и необы­чайным остроумием.

Мадлонетки — монахини ордена святой Марии Магдалины, содер­жавшие исправительные дома для кающихся проституток. Здесь имеется в виду такой исправительный дом в Париже, близ квар­тала Маре, устроенный в 1620 г.; в 1790 г. он был закрыт, в 1793 г. превращен в тюрьму, а в 1865—1866 гг. снесен.

Нинон де Ланкло была заключена в него в 1656 г. по приказу королевы Анны Австрийской, но вскоре, под нажимом влиятель­ных поклонников куртизанки, выпущена оттуда.

... в присутствии Буаробера вели разговор о выдуманных родословных, вроде генеалогий семьи Леви, числящей среди своих родственников Богоматерь, или семьи Мероде, происходящей, по ее утверждению, от Меровея. — Леви — старинная, известная с XII в. французская аристократическая семья, которая чрезвычайно гордилась древно­стью своего рода и один из представителей которой, маршал Франсуа Гастон де Леви (1720—1787), в 1785 г. был возведен в гер­цогское достоинство. Упоминание об их родстве с Богоматерью восходит к анекдоту, рассказанному английской писательницей леди Морган (урожденная Сидни Оуенсон; ок. 1776—1859), кото­рая после вторичной реставрации Бурбонов три года прожила во Франции, была принята в свете и выпустила книгу «Франция» («France»; 1817) о своей жизни в этой стране. Она уверяла в этой книге, будто Леви возводили свой род к библейскому Левию, сыну Иакова, и она якобы собственными глазами видела в их замке картину, на которой Дева Мария (также принадлежавшая по матери, согласно преданию, к иудейскому колену Левия) обраща­лась к представителю рода Леви, стоявшему перед ней с непокры­той головой, со словами (приведенными в виде подписи к кар­тине): «Накройтесь, братец!» Эта история получила широкую огла­ску и вызвала насмешки в адрес тогдашнего носителя титула гер­цога де Леви — Пьера Марка Гастона, второго герцога де Леви (1764—1830), французского политического деятеля и литератора, в период Революции члена Учредительного собрания, при Реставра­ции пэра Франции, члена Французской академии (1816).

Мероде — старинная, известная с XI в. бельгийская аристократи­ческая семья, во владении которой находился замок Мероде на западе Германии, у бельгийской границы, вблизи города Лангер- вуэ; ее представители носили графский титул с XV в.

Меровей (Меровиг; ?—ок. 457) — полулегендарный вождь саличе­ских франков с 443 г., основатель первой династии франкских королей, именуемой Меровингами.

... поскольку мое имя Метель, я хочу считать себя потомком Метел- лов. — Метеллы — одна из ветвей римского плебейского рода Цецилиев; ее родоначальником стал Луций Цецилий Метелл Ден- тер, консул 284 г. до н.э.

319 ... во всяком случае, не Метелла Пия ... — Квинт Цецилий Метелл

Пий (ок. 125—63 до н.э.) — древнеримский политик, консул 80 г. до н.э., великий понтифик в 81—63 гг. до н.э.; славился кристально чистой репутацией и получил за это прозвище Пий (лат. Pius — «Благочестивый»).

... в доме г-на де Гонди всегда устраивают прекраснейшие обеды ... — Имеется в виду Жан Франсуа Поль де Гонди (см. примеч. к с. 252).

... тот знаменитый кофе, который тогда лишь замаячил на гори­зонте чревоугодия и мода на который, по словам г-жи де Севинье, должна был пройти, подобно моде на Расина ... — Расин, Жан (1639—1699) — французский драматург, крупнейший, наряду с П. Корнелем, представитель классицизма; родился в городке Ла-Ферте-Милон, в соврем, департаменте Эна; рано осиротев, воспитывался в знаменитом монастыре Пор-Рояль и получил бле­стящее образование; первой пьесой, принесшей ему славу, была «Андромаха» (1667); вершиной творчества драматурга является трагедия «Федра» (1677); в том же 1677 г. по ряду причин оставил карьеру драматурга, однако после многолетнего перерыва создал две трагедии на библейские темы «Эсфирь» (1689) и «Гофолия» («Аталия»; 1691).

Госпоже де Севинье нередко приписывают слова «мода на Расина пройдет, как мода на кофе» (их приводит Вольтер в предисловии к своей трагедии «Ирина», опубликованной в 1778 г.), однако в ее письмах такого высказывания нет.

... говорил аббат де Ла Виктуар ... — Имеется в виду Клод Дюваль де Куповиль (7—1676) — духовник короля, известный остроумец, с 1639 г. аббат монастыря Ла Виктуар в Санлисе (город в Пикар­дии, в 50 км к северо-востоку от Парижа), которое основал в 1222 г. французский король Филипп II Август (1165—1223; правил с 1180 г.) в честь своей победы 27 июля 1214 г. над императором Отоном IV (ок. 1176—1218; император в 1209—1215 гг.) в сражении при Бувине (Бунин — небольшое селение на севере Франции, в 10 км к юго-востоку от города Лилль) и которое прекратило суще­ствование в 1783 г.

... В одной из этих пьес, озаглавленной «Очаровательная сутяга», он изобразил скрягу и его сына. — Буаробер сочинил восемнадцать теа­тральных пьес. Его комедия «Очаровательная сутяга» («La Belle plaideuse»), которую в этом контексте Таллеман де Рео называет «Le Рёге avaricieux» («Скупой отец»), была впервые издана в 1655 г.

... Прообразом отца был президент де Берси, а сына — его сын. — Имеются в виду Анри Шарль Малон де Берси (7—1676), француз­ский юрист, с 1636 г. президент Большого совета, и его сын Анн Луи Жюль Малон де Берси (1643—1706), крестник Анны Австрий­ской, также ставший правоведом и превзошедший в скупости своего отца, хотя в юности был склонен к мотовству.

... Мольер взял эту сцену у Буаробера и смело вставил ее в своего «Скупого». — О пьесе Мольера «Скупой» см. примеч. к с. 257.

320 ... отвечал автор «Мизантропа» и «Тартюфа». — «Мизантроп» («Le

Misanthrope») — пятиактная стихотворная комедия Мольера, впер­вые поставленная 4 июня 1666 г. в театре Пале-Рояля.

«Тартюф» («Le Tartuffe») — стихотворная комедия Мольера, в пер­вой ее редакции поставленная 12 мая 1664 г. в Версале, во второй редакции — 5 августа 1667 г. в театре Пале-Рояля, в третьей редак­ции, окончательной, — там же 5 февраля 1669 г.

... принц де Конти, горбун, присутствовал на представлении одной из пьес Буаробера. — Имеется в виду Арман де Бурбон, принц де Конти (1629—1666) — родной брат Великого Конде и герцогини де Лонгвиль, участник Фронды; отличался хрупким здоровьем и был слегка горбат.

... Госпожа Корнюэль, столь известная своими остротами ... — Госпожа Корнюэль - Анна Мария Биго де Корнюэль (1605—1694), с 1627 г. вторая жена финансиста Гийома Корнюэля (7—1657), сеньора де Ла Мартиньера; хозяйка литературного салона в Париже, славившаяся своим остроумием и афористичностью.

... Дойдя до слов «Dominus vobiscum», Буаробер поворачивается к слу­шателям ... — «Dominus vobiscum» (лат. «Господь да будет с вами») — возглас, с которым в ходе католической церковной службы, ведущейся на латинском языке, обращается к верующим священник и на который те отвечают ему: «Et cum spiritu tuo» (лат. «И co духом твоим»).

321 ... они были братьями, и одного из них звали г-н де Бёврон, а дру­

гого — г-н де Круази. — Вероятно, имеются в виду братья Фран­суа II д’Аркур-Бёврон (1598—1658), маркиз де Бёврон, комендант Руанского замка, и Оде д’Аркур-Бёврон (1601—1661), граф де Кру­ази, комендант Фалеза, сыновья Пьера д’Аркур-Бёврона (1550— 1627), маркиза де Бёврона, и его жены Жилонны де Матиньон (7—1641).

... спросил его Сент-Эвремон ... — Сент-Эвремон, Шарль Марготель де Сен-Дени, сеньор де (1610—1703) — французский литератор, философ-моралист, вольнодумец и атеист; с 1661 г. и до конца своих дней жил в эмиграции, в Англии.

... он обратился к г-же де Манчини ... — Видимо, подразумевается Джиролама Мазарини (1614—1656) — младшая сестра кардинала Мазарини, вышедшая в 1634 г. замуж за барона Микеле Лоренцо Манчини (ок. 1600—1650), представителя аристократической рим­ской семьи Манчини, и родившая от него десять детей; после смерти мужа переехала с детьми в Париж, под крыло брата.

... Какой-то человек из Нанси спрашивал у докладчиков ново­стей ... — Нанси — город на северо-востоке Франции, админи­стративный центр департамента Мёрт-и-Мозель; известен с X в.; с XII в. столица герцогства Лотарингия; в 1766 г. вошел в состав Франции.

322 ... г-жа де Шатийон, жившая по соседству с ним, пришла уговари­

вать его закончить жизнь по-христиански. — Госпожа де Шатийон — вероятно, имеется в виду Элизабет Анжелика де Монморанси-Бутвиль (1627—1695), признанная красавица, став­шая в 1646 г. женой Гаспара IV де Колиньи (см. примеч. к с. 355), герцога де Шатийона, и овдовевшая спустя три года; в 1664 г. вступила во второй брак: ее новым мужем стал герцог Кристиан

Людвиг I Мекленбург-Шверинский (1623 - 1692; правил с 1658 г.).

... аббат де Вилларсо, в доме которого я жил и который все время выигрывал у меня деньги, куда больший грешник, чем я ... — Аббат де Вилларсо — Рене де Морне (?—?), брат Луи де Морне, маркиза де Вилларсо (1619—1691), одного из самых известных любовников Нинон де Ланкло; отличался весьма распущенным нравом. Буаро- бер долгое время жил в его доме в Париже.

... начала втолковывать ему г-жа де Торе ... — Госпожа де Торе — урожденная Женевьева Ле Куаньё (?—?), дочь Жака Ле Куаньё (1589—1651), президента Парижского парламента, сеньора де Бошомона, и его второй супруги Мари Бито (?—?); в первом браке жена Луи Ле Сирье (?—1646), барона де Семюра, во втором (с 1646 г.) — жена Мишеля Партичелли де Торе (?—?), сына финансиста д'Эмери.

... черт побери этот проклятый суп, который я ел у д'Олона ... — Имеется в виду Луи де Ла Тремуй, граф д’Олон (1626—1686), сене­шаль Пуату.

323 ... Она была дочерью некоего г-на Биго, которого называли Биго де

Гизом, поскольку он был управляющим у герцога Генриха де Гиза. — Родителями госпожи Корнюэль были Жан Жак Биго (?—?), сеньор де Гашетьер, и его жена Клод Гальме (?—?).

... Отец ... выдал ее замуж за г-на Корнюэля, брата президента Кор- нюэля. — У Гийома Корнюэля было два брата-финансиста: Никола Корнюэль (?—?), казначей в Шалоне, и Клод Корнюэль (?—1640), президент Счетной палаты Парижа, управляющий финансами в 1634-1638 гг.

... Госпожа Корнюэль была любовницей маркиза де Сурди. — Имеется в виду Шарль д'Эскубло, маркиз де Сурди (см. примеч. к с. 142).

... Она вела судебную тяжбу, докладчиком в которой выступал Сент- Фуа, секретарь Парламента ... — Имя Сент-Фуа (Sainte-Foi) озна­чает «Святая Вера».

324 ... Этот докладчик именует себя Сент-Фуа на таком же основании,

на каком монахи монастыря Белых Плащей, которые одеваются в черное, именуют себя белыми плащами. — Монастырь Белых Плащей (Блан-Манто), находившийся на одноименной улице в правобережной части Парижа, вначале принадлежал нищенству­ющим монахам, которые были привезены королем Людовиком Святым из Марселя (1258), называли себя служителями Девы Марии и носили длинные белые плащи; затем был резиденцией монахов-гийемитов (с 1297 г.), носивших черные плащи, однако монастырь и улица сохранили свое прежнее название; в 1618 г. гийемиты были присоединены к ордену бенедиктинцев, а мона­стырь перестроен (1685); в годы Великой Французской революции он был закрыт.

... Госпожа Корнюэль была приятельницей мадемуазель де Пьенн, бывшей канониссы. — Сведений об этой особе (Piennes; у Дюма ошибочно Preimes) найти не удалось.

... При очередном посвящении в рыцари ордена Святого Духа, когда этот орден получил граф де Шуазёль ... — Граф де Шуазёль — здесь: Сезар III Огюст де Шуазёль дю Плесси-Прален (1637—1705), фран­цузский военачальник, генерал-лейтенант; с 1672 г. граф дю Плесси-Прален, с 1684 г. герцог де Шуазёль; в рыцари ордена Свя­того Духа был посвящен 31 декабря 1688 г. (помимо него, орден получили в этот день еще семьдесят французских аристократов).

... Когда была учреждена палата по делам отравлений ... — Имеется в виду чрезвычайная комиссия (т.н. Огненная палата), которая была учреждена королевским указом 7 апреля 1679 г. для рассле­дования дел об отравлениях, ввиду участившихся тогда случаев подобных преступлений, будораживших сознание парижан, и засе­дала в Арсенале; перед этой комиссией, заседавшей вплоть до 21 июля 1682 г., рассмотревшей дела более трехсот человек и осу­дившей на смерть тридцать шесть обвиняемых, в том числе извест­ную отравительницу Ла Вуазен (ок. 1640—1680), предстало немало знатных особ.

... г-жа Корнюэль сказала г-ну де Безону, входившему в состав этой комиссии ... — Безон, Луи Базен, сеньор (7—1700) — высокопостав­ленный французский чиновник, государственный советник, в 1678—1681 гг. интендант Лиможа, в 1686—1700 гг. интендант Бордо; в 1679 г. был назначен докладчиком комиссии по делам отравле­ний.

325 ... в ее присутствии стали превозносить благородство происхожде­

ния герцога Роган-Шабо ... — Возможно, имеется в виду Луи I де Роган-Шабо (1652—1727), третий герцог де Роган, принц де Леон, пэр Франции.

... г-жа де Ла Рени, жена начальника полиции, высокая и худая ... — Госпожа де Ла Рени — урожденная Габриель де Гарибаль (7—1715), дочь Жана де Гарибаля (до 1620—1667), видного и богатого фран­цузского юриста, с 1653 г. председателя Большого совета, и его жены Жанны Бертье де Сен-Женье (7—1647); с 1645 г. супруга Габриеля Никола де Ла Рени (1625—1709), начальника полиции Парижа в 1667—1697 гг., докладчика комиссии по делам отравле­ний.

... сидя в приемной у г-на Кольбера, заставившего ее долго ждать ... — Кольбер, Жан Батист (1619—1683) — министр Людовика XIV, с 1665 г. генеральный контролер финансов; проводил в жизнь соб­ственную экономическую политику, заключавшуюся в протекцио­низме торговле Франции, поощрении ее промышленности, увели­чении государственных доходов и достижении активного торгового баланса; сыграл большую роль в создании французского флота.

... маркиз д'Аллюй, чрезвычайно бледный, с неузнаваемо изменившимся лицом, пришел повидать г-жу Корнюэль. — Титул маркиза д’Аллюй носил в это время Шарль Поль д'Эскубло (ок. 1620—1690), второй сын маркиза Шарля д’Эскубло, маркиза де Сурди (см. примеч. к с. 142), и его жены Жанны де Монлюк (7—1657), губернатор Орле­ане.

... Графиня де Фиески ... распускала какие-то злые слухи о г-же Кор­нюэль ... — Графиня де Фиески — Жилонна Мари Жюли д'Аркур (1619—1699), жена Шарля Леона (1610—1658), графа де Фиески, любовница шевалье де Грамона.

... она и вправду не понимает, почему г-на де Комбура считают помешанным ... — Вероятно, имеется в виду Анри де Коэткен, мар­киз де Ла Марзельер (7—1680) — сын Мало I де Коэткена (1611 — 1674), графа де Комбура, коменданта Сен-Мало, брат Мало II де Коэткена (1633—1679), унаследовавшего от отца титул и долж­ность; известно, что он умер, будучи сумасшедшим. Впрочем, с ума сошел и его юный сын Жан Батист де Коэткен (1676—1693), друг Сен-Симона, утонувший в Шельде.

326 ... негде поместить очередные знамена, захваченные маркизом де

Люксембургом в битве при Стенкеркене, ибо собор Парижской Бого­матери уже переполнен ими ... — Маркиз де Люксембург — имеется в виду Франсуа Анри де Монморанси (1628—1695), граф де Бут- виль, герцог де Пине-Люксембург (с 1661 г.); знаменитый фран­цузский военачальник, маршал Франции (1675); в ходе войны за Пфальцское наследство (1688—1697) одержал несколько важных побед и прислал во французскую столицу столько захваченных у врага знамен, что народ прозвал его драпировщиком собора Парижской Богоматери, в нефе которого они был развешены. Стенкеркен — селение на западе Бельгии, в провинции Эно, в 30 км к юго-западу от Брюсселя; с 1977 г. входит в состав города Брен-ле-Конт.

Близ Стенкеркена 3 августа 1692 г. французская армия под нача­лом маршала де Люксембурга разгромила в кровавой битве союз­ные войска Голландии, Англии, Шотландии и Дании, которыми командовал принц Вильгельм Оранский (1650—1702); в этой битве союзники потеряли десять тысяч солдат и девять знамен.

... Госпоже Корнюэль было уже за восемьдесят, когда умерла г-жа де Виль-Савен, ее соседка, которой было девяносто два. — Госпожа де Виль-Савен — Изабель Блондо (ок. 1595—1687), жена Жана Фелипо (?—1660), сеньора де Вильсавена, графа де Бюзансе, секретаря королевы Медичи.

327 I

327      ... Есть кое-кто поостроумнее господина де Вольтера ... — Это слова

из речи знаменитого французского политического деятеля и вели­кого остроумца Шарля Мориса де Талейран-Перигора (1754—1838) в Палате пэров 24 июля 1821 г. на заседании, посвященном вос­становлению цензуры.

... «Herr omnes», — говаривал Лютер. — Словами «Негг omnes» («господин “все”») Лютер именовал народ.

328      ... Один каноник из Реймса ... — Реймс — старинный город на

северо-востоке Франции, в 130 км к северо-востоку от Парижа, в соврем, департаменте Марна; место миропомазания французских королей.

... У президента де Пелло на службе состояло всего лишь два лакея. — Пелло, Клод (1519—1683) — французский государственный дея­тель, в 1656—1670 гг. интендант нескольких финансовых округов на юго-западе Франции, с 1670 г. президент парламента Норман­дии.

... Осторожнее, мой дорогой, — сказал г-н Дельбен, обращаясь к Дебарро ... — Дельбен (Delbene) — вероятно, имеется в виду Алек­сандр д’Эльбен (7—1654), мальтийский рыцарь, приятель Дебарро; племянник Альфонса II д’Эльбена (ок. 1580—1651), епископа Альби, и родной брат Альфонса III д’Эльбена (ок. 1600—1665), епископа Орлеана.

Дебарро, Жак Валле, сьёр (1602—1673) — французский поэт, эпи­куреец и вольнодумец.

... у г-на де Ла Гранжа, напротив, не было даже видимости подбо­родка. — Заметим, что Таллеман де Рео не приводит полностью имени этого персонажа, называя его просто «La G***».

... Пьер де Монмор, профессор греческого языка во Французском кол­леже ... — Пьер де Монмор (1576—1650) — французский поэт, эру­дит и библиофил, страстный полемист; с 1623 г. профессор грече­ской литературы во Французском коллеже.

...В пять часов утра на г-на Ле Ферона напали грабители. — Веро­ятно, имеется в виду либо Удар Ле Ферон (?—1641), президент палаты прошений Парижского парламента и купеческий старшина Парижа в 1638—1641 гг., либо его родной брат Жером Ле Ферон (?—1689), занимавший те же должности в 1646—1650 гг.

330      ... кюре читал проповедь о муках, уготованных грешницам, которые

ведут себя подобно Марии Магдалине, но, в отличие от нее, не намерены раскаиваться. — Мария Магдалина (Мария из города Магдала) — христианская святая; до встречи с Христом была одержима бесами и вела развратную жизнь; последовала за Хри­стом, когда он исцелил ее (Лука, 8: 2; Марк, 16: 9); присутство­вала при его казни (Иоанн, 19: 25) и погребении (Матфей, 27: 56, 61 и др.), и ей первой он явился после своего воскресения (Иоанн, 20: 14 — 18).

331      ... Герцог де Осуна презирал иезуитов ... — Здесь, скорее всего, име­

ется в виду Педро Тельес-Хирон, третий герцог де Осуна (1574— 1624) — знатный и могущественный испанский сановник, вице- король Сицилии в 1611—1616 гг. и вице-король Неаполя в 1616— 1620 гг.; покровитель испанской культуры. Таллеман де Рео не раз упоминает его в своем сочинении.

332      ... Один придворный высказывал в покоях Анны Австрийской соболез­

нования принцу де Гемене по поводу смерти его жены ... — Неясно, кто из носителей титула принца де Гемене имеется здесь в виду.

... открыл послание святого Павла и процитировал ей выдержку, где угрюмый апостол говорит, что вступать в брак — хорошо, но еще лучше не делать этого. — Имеется в виду т.н. «Первое послание святого апостола Павла к коринфянам», одна из книг Нового Завета, в седьмой главе которой апостол Павел, отдававший пред­почтение девственности перед супружеством, высказывает свои взгляды на брак: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться».

... Арлекин, приглашенный из Италии королевой Марией Медичи ... — Имеется в виду итальянский актер Тристано Мартинелли (1557— 1630), носивший сценическое имя Арлекино и приезжавший со своей труппой во Францию в царствование Генриха IV.

... его задержала свадьба колосса Родосского с Вавилонской башней, породивших Египетские пирамиды. — Колосс Родосский — бронзо­вая статуя бога Солнца Гелиоса, сооруженная у входа в гавань острова Родос ок. 285 г. до н.э. скульптором Харетом из Линда; высота ее составляла 37 м, а каркас был сделан из железа и камня; эта статуя, причислявшаяся в древности к семи чудесам света, была разрушена землетрясением спустя полвека; согласно более поздним преданиям, между ног колосса могли проплывать корабли, входившие в гавань.

Вавилонская башня — в Ветхом Завете (Бытие, 11: 1—9) огромная башня «высотою до небес», которую начали возводить одновре­менно с Вавилоном потомки Ноя; предостерегающий символ человеческой гордыни, олицетворение могущественной силы, про­тивной Богу, который покарал строителей, смешав их языки, так что они перестали понимать друг друга, и рассеяв их по всей земле.

... Красавица Олимпия имела любовником Майдалькини, который делил ее благосклонность с папой Иннокентием X. — Олимпия Май­далькини (1594—1657) — итальянская аристократка, во втором браке (1612) жена Памфилио Памфили (1564—1639), старшего брата папы римского Иннокентия X, ставшая его главной совет­чицей и имевшая настолько большое влияние в период его понти­фиката, что была прозвана папессой.

Майдалькини — Франческо Майдалькини (1621—1700), итальян­ский кардинал (1647), племянник Олимпии Майдалькини.

Иннокентий X (в миру — Джованни Баттиста Памфили; 1574— 1655) — римский папа с 1644 г.

333      ... Господин де Вивонн ... вернулся из поездки в тот момент, когда

его сестра, г-жа де Тьянж ... собрала в своей гостиной целое обще­ство. — Вивонн, Луи Виктор де Рошшуар де Мортемар, герцог де (1636—1688) — французский военачальник и блистательный при­дворный, маршал Франции (1675), родной брат Франсуазы Ате- наис де Рошшуар де Мортемар (1640—1707), маркизы де Монте- спан, официальной фаворитки Людовика XIV.

Госпожа де Тьянж — Габриель де Рошшуар де Мортемар (1633— 1693), с 1655 г. супруга маркиза Клода Леонора де Дама де Тьянжа (1620-1702).

... г-жа де Тьянж, будучи нездорова, жаловалась графу де Руси на шум колоколов. — Граф де Руси (Roucy; у Дюма ошибочно Rouy) — Франсуа де Ла Рошфуко (1603—1680), носивший титул граф Руси с 1605 г.

... Господин де Клермон-Тоннер, епископ Нуайонский ... — Клермон- Тоннер, Франсуа де (1629—1701) — французский прелат, епископ Нуайонский с 1660 г.; пэр Франции, государственный советник; член Французской академии (1694).

334      ... Ланжели ... ставший одним из самых красочных персонажей пьесы

«Марион Делорм» Гюго ... — Ланжели (Л’Анжели) — см. примеч. к с. 194.

«Марион Делорм» — стихотворная драма В. Гюго, в которой автор попытался реабилитировать куртизанку Марион Делорм; пьеса, написанная в 1829 г., по соображениям цензурного характера была сразу же запрещена к постановке и лишь 11 августа 1831 г., после Июльской революции 1830 года, когда театры освободились от королевской цензуры, поставлена парижским театром Порт-Сен- Мартен.

Гюго, Виктор Мари (1802—1885) — знаменитый французский писа­тель, поэт, драматург, публицист и политический деятель; глава и теоретик французского романтизма, друг Дюма; член Француз­ской академии (1841); пэр Франции (1848), депутат Националь­ного собрания (1848), депутат Законодательного собрания (1849).

... вошел однажды утром к монсеньору архиепископу де Арле ... — Имеется в виду Франсуа де Арле де Шанвалон (1625—1695) — французский прелат, с 1651 г. епископ Руанский, с 1671 г. архиепи­скоп Парижский; член Французской академии (1671), герцог де Сен-Клу (1674).

... Албукерки, командовавший судном, остановился перед солда­том ... — Возможно, имеется в виду Афонсу де Албукерки (1453— 1515) — знаменитый португальский флотоводец, политик и госу­дарственный деятель, создатель португальской колониальной империи в Индийском океане, губернатор Португальской Индии в 1509-1515 гг.

... когда г-н де Буйон командовал армией в Италии, то есть при­мерно в 1636 году ... — Имеется в виду Фредерик Морис де Ла Тур д’Овернь, второй герцог Буйонский (1605—1652), владетель неза­висимого княжества Седан, который с 1635 г. состоял на службе у Людовика XIII и в 1642 г. в звании генерал-лейтенанта командовал французской армией в Италии, но в том же самом году оказался замешан в заговор Сен-Мара и подвергся тюремному заключе­нию.

336      ... В Бордо жил старый советник по имени Андро ... — Несколько

представителей семьи Андро (Andrault; у Дюма ошибочно Andrant) исполняли должность советника парламента Бордо; кто здесь име­ется в виду конкретно, понять затруднительно.

... Отец маршала де Сен-Люка оказался однажды у дверей королев­ского кабинета вместе с г-ном де Люксембургом. — Маршал де Сен- Люк — Тимолеон д'Эпине, сеньор, затем маркиз де Сен-Люк (1580—1644), французский военачальник, вице-адмирал (1622), маршал (1627); сын Франсуа д'Эпине де Сен-Люка (см. примеч. к с. 22), погибшего в 1597 г.

... г-н де Люксембург остановил его и произнес: — Простите, сударь: я надеюсь, у вас нет намерения оспаривать право пройти первым у меня, в роду которого четыре императора? — Трон Священной Римской империи последовательно занимали четыре императора из династии Люксембургов:

Генрих VII (ок. 1288-1313) - в 1308-1312 гг.;

Карл IV (1316-1378) - в 1355 - 1378 гг.;

Венцеслав I (1361-1419) - в 1378-1400 гг.;

Сигизмунд I (1368—1437) — в 1411—1437 гг.

Однако герцог Франсуа де Пине-Люксембург (7—1613), который, вероятно, имеется здесь в виду, к этой династии отношения не имел.

... В Отёне готовилась казнь. — Отён — см. примеч. к с. 220.

... испанец из Андалусии, то есть из самой жаркой части Пиреней­ского полуострова, отправился во Францию ... — Андалусия — исто­рическая область на юге Испании, у побережья Средиземного моря и Атлантического океана; главный город — Севилья.

337      ... Господин де Вандом — знаменитый внебрачный сын Генриха IV,

арестованный в годы регентства Анны Австрийской и по причине своей известности прозванный королем Рынка ... — Прозвище «король Рынка» носил Франсуа де Бурбон-Вандом (1616—1669), второй герцог де Бофор, внук Генриха IV, младший сын Сезара де Вандома и его жены с 1609 г. Франсуазы Лотарингской (1592— 1669), двоюродный брат Людовика XIV, игравший значительную роль во время Фронды и пользовавшийся огромной популярно­стью у простонародья; начальник адмиралтейства, погибший в войне с турками.

... проезжая через Нуайон, остановился в гостинице «Три короля». — Нуайон — старинный город в Пикардии, в соврем, департаменте Уаза; с 531 г. центр епархии.

... Анна Австрийская держала при себе в качестве переводчика секре­таря по имени Мельсон ... — Упомянутый Мельсон был отцом Шар­лотты Мельсон (см. примеч. к с. 318).

328 

339      ... Малерба, автора оды, обращенной к Дюперье ... — Дюперье,

Франсуа (7—1623) — французский юрист, первый консул Экс-ан- Прованса в 1593 г., дворянин королевских покоев (1607), друг Малерба, которому поэт написал свои знаменитые стансы «Утеше­ние Дюперье» «Consolation A Duperier») на смерть его трехлетней дочери Маргариты Дюперье (1593—1596), умершей 8 августа 1596 г.

Считается, что в основу этого знаменитого стихотворения, впер­вые опубликованного в 1607 г., легли стансы «Утешение Клео- фонту» («Consolation A Cleophon»), написанные Малербом в 1592 г. по случаю смерти Розетты, дочери одного из его нормандских дру­зей.

340      ...Он происходил из рода Малерб-Сент-Эньян, уже существовавшего

в эпоху завоевания Англии герцогом Вильгельмом. — Герцог Виль­гельм — Вильгельм II Бастард (ок. 1027—1087), герцог Нормандии с 1035 г., внебрачный сын Роберта II Великолепного (ок. 1000— 1035; герцог Нормандии с 1027 г.), заставившего нормандских баронов признать своего отпрыска законным наследником, и его конкубины Герлевы (ок. 1003—ок. 1050); вмешался в династиче­ские споры в Англии, объявив себя законным преемником без­детного английского короля Эдуарда Исповедника (ок. 1003—1066; правил с 1042 г.), с войском своих вассалов высадился в Англии, 14 октября 1066 г. в битве при Гастингсе разбил войско Гарольда II Годвинсона (ок. 1022—1066), избранного английской знатью коро­лем 5 января 1066 г., и сам принял английскую корону, став коро­лем Англии Вильгельмом I Завоевателем.

Известно, что среди вассалов герцога, сопровождавших его в этом завоевательном походе, был рыцарь Рауль де Малерб, а рыцарь Жан де Малерб, сеньор де Сент-Эньян, участвовал в захвате Иеру­салима в 1099 г.

... отец Малерба ... был всего-навсего асессором в Кане. — Родите­лями поэта были Франсуа де Малерб (1524—1606), сеньор де Диньи, советник гражданского и уголовного суда города Кана, и его жена с 1554 г. Луиза Ле Валлуа (?—1613).

... великий приор был ... внебрачным сыном Генриха II и братом гер­цогини Ангулемской, вдовы герцога Франсуа де Монморанси. — Вели­кий приор — Генрих де Валуа (1551—1586), узаконенный внебрач­ный сын короля Генриха II (см. примеч. к с. 12) и его любовницы Джейн Стюарт (1502—1562), побочной дочери шотландского короля Якова IV (1473—1513; правил с 1488 г.); мальтийский рыцарь, адми­рал, великий приор Франции, губернатор Прованса. В молодости Малерб был его старшим секретарем.

Герцогиня Ангулемская (см. примеч. к с. 144), жена герцога Фран­суа де Монморанси (см. примеч. к с. 21), овдовела в 1579 г.

... Это был тот самый великий приор, губернатор Прованса, кото­рого убил авантюрист Альтовити. — Альтовити, Филипп д’ (ок. 1550—1586) — капитан галеры, уроженец Марселя, происхо­дивший из флорентийской семьи, которая переселилась в Про­ванс; сын Фуке д’Альтовити и его жены Анны де Казо.

...Он похитил ... красавицу Рьё де Шатонёф, в которую Генрих III был влюблен до такой степени, что подумывал жениться на ней. — Рене Рьё де Шатонёф (ок. 1550—после 1586) — фрейлина королевы Екатерины Медичи в 1567—1578 гг., дочь Жана де Рьё (1508—1563), сеньора де Шатонёфа, и его супруги с 1548 г. Беатрисы де Ла Перьер; в 1569—1571 гг. любовница герцога Анжуйского, будущего Генриха III, посвятившего ей несколько сонетов и пожаловава- шего ей баронское имение Кастеллан в день ее бракосочетания с Альтовити; в первом браке (1577) жена флорентийца Антинотти, в которого она была безумно влюблена и которого в припадке рев­ности заколола кинжалом в 1577 г.; в том же году по собственной воле вступила в тайный брак с Филиппом д’Альтовити, который вовсе не похищал ее, и родила от него пять детей.

... он и некий Ла Рок, приближенный королевы Маргариты ... напали на г-на де Сюлли... — Ла Рок, Симеон Гийом де (ок. 1551—ок. 1615) — французский поэт, автор од, стансов и элегий; друг Малерба, со­стоявший, как и он, на службе у Генриха де Валуа; лигист; при­ближенный королевы Маргариты Наваррской, посвятивший ей ряд стихотворений.

341      ... Ренье, поэт-сатирик, повел его обедать к своему дяде Депорту,

автору очаровательной вилланеллы ... — Ренье, Матюрен (1573— 1613) — французский поэт-сатирик; уроженец Шартра; племянник аббата Депорта (см. примеч. к с. 30), сын его сестры Симоны Депорт и богатого шартрского горожанина Жака Ренье.

... незадолго до этого были напечатаны его «Псалмы» ... — Имеются в виду выполненные аббатом Депортом переводы на французский язык библейских псалмов, составившие книгу «Сто пятьдесят псалмов Давида» («Les CL Pseaumes de David»), которая была издана в 1603 г. в Руане.

342 ... Рапен, любимец муз и Аполлона ... — Дюма приводит здесь вслед за Таллеманом де Рео первую строку девятой сатиры Ренье. Имя Рапен (Rapin) значащее: во французском языке слово rapin озна­чает «бездарный художник», «мазила».

... в 1614 году в Париже, в зале Малого Бурбонского дворца, распола­гавшегося возле Лувра, заседали Генеральные штаты ... — Малый Бурбонский дворец, построенный в нач. XIV в. и конфискованный в 1527 г. у коннетабля де Бурбона, находился между Лувром и цер­ковью Сен-Жермен-л’Осеруа; после конфискации дворец частично разрушили, сохранив, однако, его часовню и его огромный зал (70 м х 18 м), в то время самый большой в Париже; в этом зале устраивались придворные празднества и ставились балеты, а позд­нее он был переоборудован в театр; зал был снесен в XVII в., во время строительства главной колоннады Лувра.

Генеральные штаты 1614 года, последние перед Генеральными штатами 1789 года, торжественно открылись в зале Малого Бур­бонского дворца 27 октября 1614 г. и заседали вплоть до 23 фев­раля 1615 г.

Одним из важнейших вопросов, обсуждавшихся на заседаниях этих Генеральных штатов, был вопрос о превосходстве власти короля Франции, монарха по божественному праву, над властью папы.

343      ...он может быть решен грузчиками с Сенной пристани. — Имеется

в виду старинная парижская пристань на правом берегу Сены, вблизи ратуши, составлявшая наряду с располагавшимися рядом Зерновой, Винной, Соляной, Рыбной, Угольной и Дровяной при­станями торговую Гревскую пристань, возникшую еще в XII в. и питавшую всю французскую столицу.

... как правильнее будет с точки зрения французского языка: depense или дёрепди? — D6pens6 — причастие прошедшего времени от глагола d6penser («тратить»), a d6pendu — от глагола d6pendre («зависеть») и его омонима, однокоренного с глаголом pendre («вешать») и означающего «снимать [повешенное]». Однако в XVII в. глагол d6pendre использовался еще и в значении «тра­тить», то есть выступал синонимом слова d6penser, но в этом каче­стве он использовался лишь людьми малообразованными и давно вышел из употребления, сохранившись лишь в старинных пого­ворках.

344 ... стал восхвалять г-жу де Гершевиль ... — См. примеч. к с. 48.

... выказывал в доме Дю Вера, хранителя печати, великую печаль ... — Дю Вер — см. примеч. к с. 225.

... о нем вполне можно было сказать то, что Плутарх говорит об Александре Македонском: даже пот его благоухал. — Согласно Плу­тарху, «кожа Александра очень приятно пахла, а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его одежде» («Александр», IV).

... Депорт, Берто и Дез Ивето сделались его критиками ... — Берто — см. примеч. к с. 98.

Дез Ивето, Никола Воклен (1567—1649) — французский поэт- вольнодумец, сочинявший оды, сонеты и стансы; воспитатель Сезара Вандомского, побочного сына Генриха IV, а затем, до 1611 г., один из учителей дофина Людовика.

345      ... каждый раз, когда этот Фронтен пренебрегал какой-нибудь из

своих обязанностей ... — Фронтен — традиционный персонаж французской комедии, возникший в последние годы XVII в.; весе­лый, хитрый, наглый и пронырливый слуга.

346      ... рассуждая о Каине и Авеле, он сказал ... — Земледелец Каин и

пастырь овец Авель — библейские персонажи, сыновья Адама и Евы. После того как Бог благосклонно принял жертвоприношения Авеля, а дары Каина отверг, Каин, исполнившись зависти к брату, убил его, а затем попытался скрыть перед Богом свое преступле­ние. «И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?» (Бытие, 4: 9).

... вместе с Раканом и г-ном Дюмустье отправился к монахам- картезианцам, чтобы повидаться с неким отцом Шазре ... — Дюму­стье — вероятно, имеется в виду знаменитый французский художник-рисовальщик Даниель Дюмустье (1575—1646), которому Таллеман де Рео посвящает целую главу своей книги; последний представитель династии художников Дюмустье (Dumoustier; однако фамилию их писали и иначе: Dumonstier, то есть Дюмонстье), оставивший портретные зарисовки многих французских вельмож первой пол. XVII в.

Никаких сведений о картезианце Шазре (Chazeray) найти не уда­лось.

348      ... в то время король готовился отбыть в Лимузен ... — Лимузен —

историческая область на юго-западе Франции, с главным городом Лимож (ныне административным центром департамента Верхняя Вьенна), граничащая на востоке с Овернью, а на юге и западе с Гиенью.

349      ... это дало основание шевалье де Манчини сказать ... — У Талле-

мана де Рео в этом контексте фигурирует Marini, а не Mancini, как у Дюма, и, на самом деле, неясно, кто здесь имеется в виду.

350      ... Он перевел один из псалмов Давида ... — Давид (ок. 1040—ок. 970

до н.э.) — второй царь Израильско-Иудейского царства, прави­вший 40 лет (ок. 1010—ок. 970 до н.э.); герой древних евреев; пер­сонаж Библии; считается автором библейской книги Псалтирь, состоящей из 150 псалмов.

... У него был брат по имени Элеазар Малерб, с которым он вечно вел судебную тяжбу. — Элеазар де Малерб (?—?) — сеньор Диньи, младший брат поэта; советник суда в Кане.

... повстречал г-на де Сен-Поля, знатного дворянина и родственника г-на де Бельгарда. — Сен-Поль (Saint-Paul) — неясно, кто здесьимеется в виду.

352      ... послал за Тевненом, глазным лекарем, служившим у г-на де Бель­

гарда ... — Окулист Тевнен и названные далее Робен (Roben, а не Robien, как ошибочно у Дюма), Генбо (Guenebaut, а не Guenebeau, как у Таллемана де Рео, а вслед за ним и у Дюма), Дасье (Dacier) и Провен (Provins) — реальные парижские врачи того времени, лечившие знать. Фамилии Roben и Dacier — значащие: «robin» во французском языке — это презрительная кличка судейских чинов­ников, впервые зафиксированная в 1621 г. (от слова «robe» — «судейская мантия»), a «d'Acier» означает «Стальной»; фамилия Provins совпадает по написанию с названием старинного француз­ского города Provins (Провен в соврем, департаменте Сена-и- Марна).

... Поэт Бертело сочинил пародию на них. — Вертело, Пьер (ок. 1585—1615) — французский поэт-сатирик, друг и соперник Ренье, яростный противник Малерба.

353      ... Но слух наш чаровать, читая Чудо ... — В стихотворении, на

которое написал пародию Бертело и в котором звучит обыгранный им двойной рефрен, Малерб называет «Чудом из чудес» госпожу де Бельгард.

... обидчика поколотил палкой Ла Булардьер, дворянин из Кана. — Сведений об этом персонаже (La Boulardifere) найти не удалось.

... заподозрив виконтессу д'Оши, свою любовницу, в измене, он вошел в ее спальню ... — Виконтесса д’Оши (d’Auchy; у Дюма ошибочно d’Aulchy) — Шарлотта Жувинель дез Юрсен (1570—1646), хозяйка парижского литературного салона, пытавшегося соперничать с салоном госпожи де Рамбуйе; жена Эсташа де Конфлана (?—1628), виконта д'Оши.

354 ... сын нашего поэта был убит в Эксе, где он исполнял должность советника ... — Марк Антуан де Малерб (7—1627), советник пар­ламента Прованса, старший сын поэта и его жены с 1581 г. Мадлен де Кориолис (ок. 1549—ок. 1630), известный бретер, которого отец с величайшим трудом спас в 1626 г. от уготованной ему смертной казни за убийство в 1624 г. на дуэли горожанина Экса, был сам убит на дуэли 13 июля 1627 г. Его убийцей стал молодой офицер Пьер Поль де Фортия де Пиль (ок. 1600—1682), зять барона Жана Батиста де Кове, хранителя печати парламента Прованса, уже во второй раз дравшийся с ним на дуэли.

Экс (Экс-ан-Прованс) — город на юге Франции, в соврем, депар­таменте Буш-дю-Рон, древняя столица Прованса; местопребыва­ние парламента, учрежденного в 1601 г. и просуществовавшего до Великой Французской революции.

355      ... Марион Делорм родилась в Шалоне-на-Марне ... — Шалон-на-

Марне (с 1998 г. — Шалон-в-Шампани) — старинный город на северо-востоке Франции, в Шампани, на реке Марна; админи­стративный центр соврем, департамента Марна.

Считается, что Марион Делорм родилась в отцовском замке, в селении Бе в Шампани, расположенном в 45 км к юго-западу от Шалона.

... в ее любовниках последовательно побывали маркиз де Рувиль, шурин Бюсси-Рабютена; Миоссан, которому она сама написала, когда ей пришла охота переспать с ним, и который ради нее изменил г-же де Роган; Арно, Сен-Мар, г-н де Шатийон и г-н де Бриссак. — Рувиль, Франсуа, маркиз де (?—?) — блестящий придворный, шурин графа Роже де Рабютена, графа де Бюсси, во втором браке (1650) женатого на его сводной сестре Луизе де Рувиль (ок. 1625— 1703).

Бюсси, Роже де Рабютен, граф де (1618—1693) — французский военачальник и писатель; кузен госпожи де Севинье и ее корре­спондент; военную карьеру начал в 1635 г.; во время Фронды переходил с одной стороны на другую; затем с успехом участвовал во многих кампаниях, однако позднее за скандальное поведение был заключен в Бастилию, а после этого сослан к себе в имение в Бургундию; там, чтобы повеселить свою любовницу, госпожу де Монгла, он сочинил остроумную «Любовную историю галлов» («Histoire amoureuse des Gaules»; 1658—1659), принесшую ему новых врагов и надолго вызвавшую отчуждение к нему со стороны Людовика XIV, который вплоть до 1682 г. не позволял ему вер­нуться ко двору; оставил также «Мемуары» и весьма обширную корреспонденцию, опубликованную в 1697 г.

Миоссан, Сезар Феб д’Альбре, сир де Понс, граф де (1614—1676) — французский военачальник, во времена Фронды стоявший на сто­роне Анны Австрийской и двора; маршал Франции (1653); губер­натор Гиени (1670).

Госпожа де Роган — герцогиня Маргарита де Роган (ок. 1617— 1684), единственная дочь и наследница герцога Генриха II де Рогана (1579—1684) и его супруги с 1605 г. Маргариты де Бетюн- Сюлли (1595—1660); любовница герцога де Кандаля и Миоссана; в 1645 г. вышла замуж за Анри де Шабо (ок. 1615—1655), своего дальнего родственника, получившего после этого право носить титул герцога де Рогана.

Арно — имеется в виду Арно де Корбевиль (см. примеч. к с. 244).

Шатийон — здесь: Гаспар IV де Колиньи (1620—1649), француз­ский военачальник, генерал-лейтенант Франции; сын Гаспара III де Колиньи (см. примеч. к с. 219); маркиз, затем герцог де Шатийон; герцог де Колиньи (1648); любовник Марион Делорм, под ее влиянием отрекшийся в 1643 г. от протестантизма; был убит в бою под Шарантоном.

Бриссак, Луи де Коссе, третий герцог де (1625—1661) — старший сын Франсуа де Коссе, второго герцога де Бриссака (1581—1651); наместник Бретани.

356      ... он велел своему камердинеру Дебурне вручить ей сто пистолей ... —

Франсуа Сенешаль, сьёр Дебурне (?—?) — старший камердинер кардинала Ришелье, игравший при нем роль сводника.

...К помощи президента де Шеври она прибегала лишь в крайнем слу­чае ... — О президенте де Шеври см. примеч. к с. 111.

357      ... Она имела брата и трех сестер. — У Марион Делорм было семь

сестер и четыре брата. Далее упоминаются ее брат Анри де Лон, барон де Бе (ок. 1611—?) и сестра Маргарита (ок. 1605—?), в заму­жестве госпожа де Ла Монтань.

... обратилась с ходатайством о его освобождении к президенту де Мему ... — Здесь, вероятно, имеется в виду Анри II де Мем (1585— 1650) — президент Парижского парламента, сеньор де Руасси, все титулы и должность которого унаследовал после его смерти Жан Антуан де Мем (1598—1673), его младший брат.

358      ... выходит замуж в третий раз, за фискала по имени Ле Брён ... —

Поводом к рождению упомянутой легенды о Марион Делорм стало, вероятно, известие о кончине старейшей француженки

Анны Удетты Граппен (1606—1741), которая в третьем браке была женой налогового надзирателя Франсуа Ле Брёна и умерла в воз­расте ста тридцати четырех лет и десяти месяцев 5 января 1741 г.

... она поселяется в квартале Маре ... — Маре (фр. Marais — «Болотов — квартал в северо-восточной части старого Парижа, ставший застраиваться в нач. XVII в.; пережив градостроительную горячку, которой был охвачен Париж во второй пол. XIX в., остался почти нетронутым, и в нем сохранилось множество домов XVII в.

... в «Исторической газете» Лоре мы находим свидетельство о ее смерти ... — Имеется в виду еженедельная газета «Историческая муза» Жана Лоре (см. примеч. к с. 50).

359      ... Королева дала согласие на свидание, однако поставила в оконном

проеме старую испанскую горничную по имени донья Эстефания, последовавшую за ней из Мадрида в Париж ... — Донья Эстефания де Вильягиран (?—?) — старшая горничная королевы Анны Австрийской.

362      ... Позаимствуем у одного нынешнего автора, желающего сохранить

инкогнито, рассказ об этой сцене. — Далее Дюма приводит обшир­ную выдержку из первой главы своего собственного сочинения «Людовик XIV и его век» («Louis XIV et son si£cle»; 1845). Заметим, что знаменитую сцену с танцующим сарабанду кардина­лом Ришелье сам Дюма обнаружил в мемуарах Луи Анри де Ломени (1635—1698), графа де Бриенна, французского дипломата, сына Анри Огюста де Ломени (1594—1666), министра иностранных дел Франции в 1643—1663 гг.; эти мемуары, содержащие уникальные сведения о событиях царствований Людовика XIII и Людовика XIV, впервые были опубликованы в 1719 г. в Амстердаме.

... готов совершить во имя королевы выдающиеся подвиги, которые самые знаменитые рыцари, такие, как Роланд, Амадис и Галаор, совершали некогда во имя дам своего сердца ... — Роланд — герой старофранцузской эпической поэмы «Песнь о Роланде», отважный рыцарь, племянник Карла Великого, погибший в сражении с сара­цинами в Ронсевальской долине на севере Испании.

Галаор — персонаж старинных рыцарских романов, брат Амадиса Галльского, доблестный и учтивый рыцарь, защитник вдов и сирот.

363      ... возьмите Бокана, моего скрипача, — сказал кардинал. — Имеется

в виду Жак Кордье, по прозвищу Бокан (ок. 1580—1653), француз­ский придворный танцор и музыкант.

... г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген спрятались за ширмой. — Вотье (Vautier; у Дюма Vauthier) — Франсуа Вотье (1589—1652), француз­ский врач и ботаник; лейб-медик королевы Марии Медичи, лич­ный враг кардинала Ришелье, заточившего его в Бастилию; с 1646 г. лейб-медик Людовика XIV и главноуправляющий Королев­ского ботанического сада.

Беренген, Анри де (1603—1692) — граф де Шатонёф и дю Плесси- Бертран, с 1619 г. первый камердинер короля, с 1645 г. главный шталмейстер Малой конюшни, затем комендант крепостей Мар­селя; рыцарь ордена Святого Духа (1661).

364 ... После гибели Бутвиля, Монморанси, Шале и Сен-Мара они, разу­меется, не отважились бы на такую страшную шутку. — Шале, Анри де Талейран-Перигор, граф де (1599—1626) — французский аристократ, гардеробмейстер Людовика XIII, любовник герцогини де Шеврёз, один из главных участников заговора, ставившего целью физическое устранение кардинала Ришелье и сложившегося летом 1626 г. в Нанте, где в это время проходила сессия провин­циальных штатов; после раскрытия заговора был казнен (19 авгу­ста 1626 г.).

X

... Он ехал туда, чтобы от имени Якова VI Шотландского (Якова I Английского) просить для его сына, принца Уэльского, руки Генри­етты Французской, дочери Генриха IV. — Яков VI Шотландский (1566—1625) — король Шотландии с 1567 г., ставший в 1603 г. также королем Англии (Яков I) и правивший одновременно двумя суверенными королевствами Британских островов; отец короля Карла I, до 1625 г. носившего титул принца Уэльского; сын Марии Стюарт и ее второго мужа (с 1565 г.) Генриха Стюарта (1545—1567), лорда Дарнли; праправнук английского короля Генриха VII Тюдора.

Карл I (1600—1649) — король Англии и Шотландии с 1625 г.; сын Якова I и его жены с 1589 г. Анны Датской (1574—1619); в период Английской революции XVII в. проиграл войну с войсками парла­мента и 30 января 1649 г. был казнен.

366      ...Во время балетного дивертисмента, который в 1615 году давали

в его честь учащиеся Кембриджа ... — Кембридж — город на юго- востоке Англии, на реке Кем; административный центр графства Кембриджшир; его знаменитый университет (основан в 1209 г.) начиная с XVII в. в основном ориентирован на изучение матема­тических и естественных наук.

... как и его мать Мария Стюарт, Яков VI не мог противиться оча­рованию красивого лица ... — Мария Стюарт (1542—1587) — коро­лева Шотландии в 1542—1567 гг., дочь шотландского короля Якова V (1512—1542; король с 1513 г.) и его второй жены (с 1538 г.) Марии де Гиз (1515—1560); короткое время (1558—1560) была заму­жем за французским королем Франциском II (1544—1560; правил с 1559 г.); овдовев, вернулась в Шотландию, но в 1568 г. из-за вос­стания знати вынуждена была укрыться в Англии, где вскоре была заключена в тюрьму, осуждена за попытки завладеть с помощью Франции и Испании английской короной и казнена.

367      ... дождь, еще более драгоценный, чем дождь Данаи. — Даная — в

древнегреческой мифологии дочь аргосского царя Акрисия, мать Персея, одного из величайших героев. Желая избежать судьбы, предсказанной ему оракулом (смерти от руки сына Данаи), Акри- сий заточил свою дочь в подземелье, но влюбленный в нее Зевс проник в темницу в виде золотого дождя, и она родила сына Пер­сея. Услышав голос Персея, Акрисий спустился в подземелье, уви­дел внука и повелел запереть его вместе с матерью в сундук и бро­сить этот сундук в море. Однако дитя и мать спаслись, и Персей совершил великие подвиги. Акрисий все же не ушел от судьбы: диск, брошенный рукой Персея во время состязаний, случайно стал причиной смерти царя.

368      ... Этим союзником был ее деверь, шевалье де Гиз ... — Заметим, что

шевалье Франсуа Александр де Гиз (1589—1614), рыцарь Мальтий­ского ордена, брат герцога де Шеврёза, погиб 1 июня 1614 г., за восемь лет до того, как тот женился на Мари де Роган, и за десять лет до описываемых событий.

... Прежде всего, еще был жив Карл Лотарингский, герцог де Гиз ... — Имеется в виду Карл I Лотарингский (см. примеч. к с. 74), четвер­тый герцог де Гиз.

369      ... отец того принца, что завоевал Неаполь ... — Имеется в виду

Генрих II де Гиз (1614—1664) — пятый герцог де Гиз (с 1641 г.), второй сын Карла I Лотарингского и его жены с 1611 г. Генриетты Екатерины де Жуайёз (1585—1656); архиепископ Реймский в 1629— 1640 гг.; в 1647 г. отправился в Италию, чтобы поддержать неапо­литанцев, поднявших мятеж против испанского владычества, был провозглашен главнокомандующим восставших (15 ноября) и гер­цогом Неаполитанской республики (19 декабря); взяв в свои руки управление Неаполем, одержал победу над испанскими войсками, но, преданный своими неаполитанскими сподвижниками, 6 апреля 1648 г. был взят в плен испанцами и отправлен в Испанию, где находился в заключении до 1652 г.; после освобождения обосно­вался в Париже и в 1654—1658 гг. был великим камергером.

... отказав в своей руке князю Трансильвании, в конце концов вышла замуж за капитана галерного флота, флорентийца по имени Альто- вити Кастеллан. — Князь Трансильвании — здесь может иметься в виду либо Стефан Баторий (1533—1586), князь Трансильвании в 1571—1576 гг., женившийся в 1575 г. на польской принцессе Анне Ягеллонке (1523—1596) и избранный в 1576 г. королем Польши; либо его старший брат Криштоф Баторий (1530—1581), князь Трансильвании с 1576 г., который был с 1571 г. женат на Эржебет Бочкаи (ок. 1550—1581).

... говорит Л'Этуаль ... — Пьер де Л’Этуаль (1546—1611) — фран­цузский мемуарист, главный докладчик королевской канцелярии (1569—1601); автор личных дневников («Registres Journaux»), охва­тывающих период с 1574 по 1611 гг. и являющихся важным источ­ником сведений по истории царствований Генриха III и Ген­риха IV; эти дневники не предназначались для печати и были изданы посмертно: первая часть — в 1621 г. , вторая — в 1741 г. Дневниковая запись Л'Этуаля, касающаяся убийства Антинотти (а не Альтовити!), первого мужа Рене де Рьё, такова: «Мадемуазель де Шатонёф, одна из любовниц короля перед его отъездом в Польшу, по любви вышедшая замуж за флорентийца Антинотти, капитана галерного флота, застала мужа предающимся распутству и с мужской смелостью убила его собственной рукой».

... Девочка получила имя Марсель. — Марсель д'Альтовити (1577— 1606) — старшая дочь Филиппа д'Альтовити и Рене де Рьё де Шатонёф, поэтесса, ставшая в восемнадцать лет любовницей Карла I Лотарингского, герцога де Гиза, и впоследствии брошен­ная им.

... писала сонеты под стать г-ну де Гомбо ... — Гомбо, Жан Ожье де (1576—1666) — французский поэт и драматург, друг Конрара и ученик Малерба; член Французской академии (1634).

... дал г-же де Сов повод сказать ... — О госпоже де Сов см. при­меч. к с. 31.

370      ... Словно новоявленная Ариадна, она воспела свое одиночество ... —

Ариадна — персонаж древнегреческой мифологии, дочь критского царя Миноса и его жены Пасифаи, возлюбленная Тесея, давшая ему волшебную нить, благодаря которой он смог, победив Мино­тавра, выбраться из Лабиринта, и бежавшая вместе с ним с Крита; однако Тесей, несмотря на обещание жениться на ней, покинул ее в пути, на острове Наксос.

371      ... похоронили ее за собственный счет в аббатстве святого Вик­

тора. — Марсельское аббатство святого Виктора, одно из самых древних во Франции, было основано монахом Иоанном Кассиа- ном (ок. 360—ок. 435) ок. 416 г. на месте погребения нескольких христианских мучеников; в кон. IX—нач. X в., во время набегов варваров, оно было полностью разрушено, но в кон. X в. заново отстроено трудами марсельского епископа Онора I и его преем­ника Понса I; начиная с этого времени стало крупнейшим аббат­ством в Провансе; в 1797 г. было разграблено, а в 1802—1803 гг. снесено (сохранилась лишь его церковь, превращенная в приход­скую).

373      ... он пешком явился к г-ну де Креки ... — О маршале де Креки см.

примеч. к с. 266.

...Ле Фуйу прочел ему эпиграмму, которую сочинил Гомбо. — Ле Фуйу — возможно, имеется в виду Жозеф Оде (?—после 1626), сеньор дю Фуйу, дворянин из Сентонжа.

374      ... лишь бы заехать к господину нунцию и к господину де Ломени. —

Ломени — см. примеч. к с. 103.

... Шеври присылает ему со своим секретарем Рафаэлем Корбинелли эти пятьдесят тысяч. — Рафаэль Корбинелли (?—?) — секретарь маршала д'Анкра, затем старший письмоводитель в канцелярии президента де Шеври; отец историка Жана Корбинелли (ок. 1622— 1716), друга госпожи де Севинье.

375      ... Доклад, составленный по заданию кардинала-герцога его личной

полицией, сохранил для нас все подробности этого празднества ...мы воспроизводим его полностью, позволив себе лишь обновить его форму. — Далее Дюма приводит почти без всяких изменений обширную цитату из второй главы своей книги «Людовик XIV и его век».

При этом донесение, на которое Дюма ссылается, он позаимство­вал из четвертой главы первого тома шеститомной книги «Мему­ары, извлеченные из архивов полиции Парижа, дабы служить изучению истории морали и полиции» («M6moires tir6s des Archives de la Police de Paris, pour servir A 1’histoire de la morale et de la police»; 1827) французского литератора, журналиста, статистика и архивиста префектуры полиции в 1815—1827 гг. Жака Пёше (1758— 1830).

Кстати, в донесении, которое Ж.Пешё включил в свою книгу и авторами которого, по его словам, были Буаробер и Ботрю, ска­зано, что роль Великого Могола уступил герцогу Бекингему «моло­дой герцог де Гиз», а не, как у Дюма, «шевалье де Гиз».

376      ... Людовик XIII сам сочинял музыку тех балетов, какие танцевали

перед ним, и особенно любил тот, что назывался “Мерлезонским балетом”. — «Мерлезонский балет» («Le ballet de la Merlaison» — «Балет об охоте на дроздов») — придворный балет в 16 актах, авто­ром сюжета, музыки, хореографии, декораций и костюмов кото­рого выступил Людовик XIII; был исполнен 15 марта 1635 г. в замке Шантийи.

... Все знают об успехах на этом поприще, достигнутых Грамоном, Лозеном и Людовиком XIV. — Лозен, Антуан Номпар де Комон, граф, затем герцог де (1632—1723) — придворный Людовика XIV, первоначально фаворит короля, капитан гвардейцев (1669), генерал-лейтенант (1670) и губернатор Берри (1671); став предме­том пылкой страсти Мадемуазель, герцогини Орлеанской, получил разрешение короля на брак с ней (1670), за которым, однако,


быстро последовал запрет; в виде компенсации получил командо­вание армией во Фландрии (1671), но, оказавшись в немилости у могущественной фаворитки, госпожи де Монтеспан, в ноябре 1671 г. был арестован и препровожден в крепость Пиньероль; освобожденный усилиями Мадемуазель (1680), вступил с ней в тайный брак (1681), однако вскоре они расстались; в результате услуг, оказанных английскому королю Якову II во время «Славной революции» (1688) и позднее, был возвращен ко французскому двору и получил титул герцога (1692), хотя прежней близости к Людовику XIV не обрел.


377

... в последний раз применялся на ночных празднествах, которые в своем дворце Со устраивала г-жа дю Мен ... — Госпожа дю Мен — Анна Луиза Бенедикта де Бурбон-Конде, герцогиня дю Мен (1676—1753), внучка Великого Конде, с 1692 г. супруга Луи Огюста де Бурбона, герцога дю Мена (1670—1736), сына Людовика XIV и госпожи де Монтеспан, узаконенного отцом.

Со — главная резиденция герцогини дю Мен, старинный замок на территории нынешнего одноименного городка в 10 км к югу от центра Парижа (соврем, департамент О-де-Сен), перестроенный министром Кольбером, который приобрел его в 1670 г., и в 1700 г. ставший собственностью герцога дю Мена; в 1793 г. этот замок, уже обветшавший, вместе с окружающим его обширным парком, разбитым по проекту ландшафтного архитектора Андре Ленотра (1613—1700), был конфискован как национальное достояние, а в 1803 г. снесен.

... все эти легендарные Сефевиды, диковинные великие ханы, басно­словно богатые Моголы и владеющие золотыми копями Инки, взду­мали однажды собраться вместе ... — Сефевиды — династия пра­вителей Ирана (1502—1736), родоначальником которой стал Исмаил I Сефеви (1487—1524), шахиншах Ирана с 1502 г., выда­ющийся государственный деятель, полководец и поэт, основатель государства Сефевидов.

Великие Моголы — династия мусульманских правителей Индии (1526—1857); основателем ее стал узбекский правитель и полково­дец Зихир-ад-дин Мухаммед Бабур (1483—1530), потомок Тамер­лана.

Инки — связанная узами кровного родства высшая знать крупней­шего индейского государства в Южной Америке, начавшего скла­дываться в западной части континента, на территории современ­ного Перу и сопредельных землях, в XI в. и захваченного в 1533— 1572 гг. испанскими конкистадорами, которые называли это госу­дарство империей Инков (индейское название — Туантинсуйу); верховные правители этого государства, считавшие себя прямыми потомками Манко Капака, его полулегендарного основателя, кото­рый правил на рубеже XII—XIII вв., носили титул Сапа Инка (букв. «Единственный Инка»).

... Людовик XIV... был одурачен куда серьезнее, когда ему нанес наду­вательский визит достославный персидский посол Мехмет Риза- Бег ... — Мехмет Риза-Бег (?—?) — чрезвычайный посол Хусейна I (ок. 1657—1726; правил в 1694—1722 гг.), последнего персидского шаха из династии Сефевидов; управляющий персидского намест­ника Еревана; в начале 1715 г. прибыл во Францию в сопровожде­нии армянского купца Хагопджана Деритчана (?—ок. 1726), имея задание заключить политический и торговый договор между Пер­сией и Францией, который в итоге был подписан 13 августа 1715 г., за две недели до смерти короля, устроившего персидскому послу торжественный прием в Версале 19 февраля 1715 г.

684


В своем романе «Сильвандир» (1844) Дюма излагает сатирический взгляд на личность Мехмета Риза-Бега.

... это был тот самый человек, который убил на дуэли барона де Люза и его сына ... — Л юз, Эдм де Мелен, барон де (ок. 1560— 1613) — французский дворянин, приближенный Марии Медичи, которого убил на дуэли 5 января 1613 г. шевалье де Гиз. Через три недели после этого шевалье де Гиз убил на дуэли и его старшего сына Шарля де Мелена ((593—1613), пожелавшего отомстить за смерть отца.

380      ... королева уже сидела в карете вместе с г-жой де Ланнуа и г-жой

де Верне. — Госпожа де Ланнуа — Шарлотта де Виллер-Сен-Поль (ок. 1563—1626), с 1581 г. супруга Кристофа де Ланнуа (?—?), дво­рянина королевских покоев, камерфрау королевы Анны Австрий­ской.

Госпожа де Верне — Антуанетта д’Альбер де Люин (7—1644), род­ная сестра герцога де Люина; в первом браке (1605) жена Барте­леми де Верне (?—?), во втором (1628) — Анри Робера де Ла Марка (1575—1652); придворная дама Анны Австрийской.

... мы говорим здесь «любовники», взывая к английскому девизу «Позор тому, кто плохо об этом подумает!» — «Позор тому, кто плохо об этом подумает» (ст.-фр. «Honni soi qui mal у pense») — девиз выс­шего английского ордена Подвязки, учрежденного в 1348 г.

381      ... «Ищите, — гласит Евангелие, — и найдете!» — Евангелие от

Матфея, 7: 7.

... В наше время на смену этому поверью пришло другое, пользующе­еся не менее широкой известностью: поверье о Красном чело­вечке. — Имеется в виду легенда о призраке дворца Тюильри, маленьком человечке, возникавшем из багрового тумана накануне каких-либо трагических событий и появлявшемся вплоть до пожара 23—26 мая 1871 г., который уничтожил дворец.

... королева отчасти опровергла это возражение, заявив, что можно смело положиться на ее камердинера Бертена. — Никаких сведений об этом персонаже (Bertin), упомянутом Ж.Пёше, который назы­вает его просто лакеем, найти не удалось.

382      ... шляпа, похожая на ту, какую позднее Бомарше водрузил на голову

своего Базиля. — Дон Базиль — персонаж комедий Бомарше (см. примеч. к с. 68) «Севильский цирюльник» и «Свадьба Фигаро»; органист, дающий уроки пения Розине; угодливый и жадный лицемер и хитрый клеветник. Описывая испанские наряды дей­ствующих лиц, автор сообщает, что на голове Базиля «черная шляпа с опущенными полями».

383      ... мать того, кому однажды чуть было не пришлось ждать ... —

Подразумевается высказывание славившегося своей пунктуально­стью Людовика XIV: «Мне чуть было не пришлось ждать».

... Незадолго до этого некий ученый по имени Ноблен сообщил о новом открытии ... — Нобден (Noblin — так у Ж.Пёше; у Дюма — Norblin; ок. 1600—1695) — французский механик и рисовальщик, изобре­татель диковинных автоматов и фокусов.

384      ... Анна Австрийская позаботилась удалить г-жу де Ла Флотт, свою

придворную даму ... — Госпожа де Ла Флотт — Катрин Ле Вуайе Линьероль (?—ок. 1632), вдова Рене II дю Белле (7—1621), барона де Ла Флотта; камерфрау королевы Анны Австрийской, бабка Мари де Отфор (см. примеч. к с. 268).

386      ... через посредство Буаробера, подкупившего Патрика О'Рейли,

камердинера герцога, узнал истинную правду ... — Этот ирландец (Patrice O’Reilly), камердинер герцога Бекингема, упоминается в донесении Буаробера, которое приводит в своей книге Ж.Пёше; однако никаких биографических сведений о нем найти не уда­лось.

387      ... близкое родство между Генриеттой Французской и Карлом I смо­

жет задержать бракосочетание: они были двоюродными братом и сестрой. — Между английским королем Карлом I, сына Якова I и принцессы Анны Датской, и его женой Генриеттой Французской, дочерью Генриха IV и Марии Медичи, не было такой близкой род­ственной связи.

... Герцог де Шеврёз был избран замещать на нем Карла I, который через Марию Стюарт приходился ему троюродным племянником ... — Мария де Гиз, прабабка Карла I, была родной сестрой Франсуа де Гиза, деда герцога де Шеврёза.

... Генриетту Французскую и ее условного супруга соединил узами брака кардинал де Ла Рошфуко. — О кардинале де Ла Рошфуко см. примеч. к с. 222.

... Там и произошло то знаменитое приключение, которое наделало столько шуму и которое почти в одних и тех же выражениях опи­сано у Ла Порта, у г-жи де Мотвиль и у Таллемана де Рео. — Ла Порт, Пьер де (1603—1680) — офицер свиты королевы Анны Австрийской, полностью преданный ей: именно он шифровал письма королевы, посылавшиеся ею королю Испании, ее брату, и направленные против Ришелье и Людовика XIII; в 1637 г., когда это обнаружилось, был заточен в Бастилию, а затем отправлен в ссылку в Сомюр; став регентшей, Анна Австрийская сделала его камердинером юного Людовика XIV, но в 1653 г. Мазарини выну­дил его оставить эту должность; в 1666 г. Людовик XIV вновь при­близил старого дворянина ко двору; он оставил мемуары («M6moires de М. de La Port, premier valet de chambre de Louis XIV»), впервые опубликованные в Женеве в 1755 г.; они охватывают период 1624—1666 гг., описывают многочисленные придворные интриги и далеко не всегда беспристрастны.

Мотвиль — см. примеч. к с. 87.

388      ... Тот, где расположилась Анна Австрийская, находился вблизи

Соммы ... — Сомма — река на севере Франции, в Пикардии, дли­ной 245 км; начинается в департаменте Эна, течет в северо- западном направлении и впадает в Ла-Манш, образуя эстуарий. Амьен стоит на обоих ее берегах.

... молодые люди и юные дамы, столь похожие на рассказчиков и рас­сказчиц из «Декамерона» Боккаччо, сели на лужайке ... — Боккаччо, Джованни (1313—1375) — итальянский писатель, один из первых гуманистов и родоначальников литературы эпохи Возрождения; автор повести «Фьяметта» (1343), сборника новелл «Декамерон» и книги «Жизнь Данте Алигьери» (ок. 1360).

«Декамерон» (гр. «Десятидневник»; 1350—1353) — книга из ста новелл, которые рассказывают друг другу десять молодых людей (семь девушек и трое юношей), пережидая за городом, во Фьезоле, чуму, охватившую Флоренцию в 1348 г.

... Пютанж, первый шталмейстер королевы, с обнаженной шпагой в руке продрался сквозь живую изгородь. — Пютанж, Гийом де Морель, сеньор де (?—?) — барон де Кюрси, шталмейстер королевы Анны Австрийской.

389      ... Таллеман де Рео, весьма недоброжелательный, впрочем, по отно­

шению к двору, идет в своем изложении этих событий даже несколько дальше ... — Как сообщает Таллеман де Рео, герцог «повалил коро­леву и расцарапал ей ляжки своими расшитыми штанами, но все оказалось тщетно».

390 ... Посадка на корабль должна была происходить в Булони. — Булонь — см. примеч. к с. 166.

393      ...Он тотчас написал письмо леди Кларик, бывшей любовнице Бекин-

гема ... — История с алмазными подвесками королевы, которые на балу в Виндзорском замке срезала с плеча герцога Бекингема его бывшая любовница, шпионка кардинала Ришелье графиня Кла­рик, рассказана как исторический факт в упоминавшихся выше мемуарах Луи Анри Ломени, графа де Бриенна (v. 1, рр. 333—335), который приводит имя этой дамы в форме «Clarik».

Эту же историю пересказывает в первом томе своего компилятив­ного, но очень известного в XIX в. сочинения «Хроники Оваль­ного окна» («Chroniques de 1’Oeil-de-Boeuf»; 1830) французский журналист и плодовитый писатель Жорж Тушар-Лафос (1780— 1847), который приводит имя шпионки кардинала в форме «Clarick» (так же пишет это имя и Дюма, под пером которого гра­финя Кларик превращается в «Трех мушкетерах» в демоническую Миледи).

И, наконец, подтверждение этой истории можно найти в «Мемуа­рах» (1662) знаменитого французского писателя и философа- моралиста Франсуа де Ла Рошфуко (1613—1680), который именует похитительницу подвесок графиней Carlille (Карлайл). Считается, что речь идет о Люси Перси (1599—1660), второй жене графа Кар­лайла (см. примеч. к с. 202), так что, скорее всего, Clarick — это искаженное Carlisle. Такое возможно, ведь тот же Франсуа де Ла Рошфуко имя герцога Бекингема (Buckingham) приводит в при­нятой тогда форме Bouquinquan (Букенкан).

395      ... женщина эта была мадемуазель де Гиз, дочь покойного герцога де

Монпансье. — Мадемуазель де Гиз — имеется в виду Мария де Бурбон-Монпансье (1605—1627), единственная дочь и наследница Генриха де Бурбон-Монпансье (1573—1608), герцога де Монпан­сье, и его жены с 1597 г. Генриетты Екатерины де Жуайёз (см. при­меч. к с. 128); падчерица Карла I Лотарингского (см. примеч. к с. 74), четвертого герцога де Гиза, второго мужа ее матери (с 1611 г.); с 1626 г. супруга Гастона Орлеанского, мать Великой Мадемуазель.

396      ... Если полагаться на «Мемуары» кардинала ... — «Мемуары» кар­

динала Ришелье, изданные впервые в 1823 г. («Mdmoires du cardinal de Richelieu sur le rdgne de Louis XIII, depuis 1610 jusqu’a 1638»), представляют собой не мемуары в современном смысле этого слова, а собрание различных документов той эпохи, составленных при жизни кардинала и, возможно, под его руководством.

... дублоны Филиппа IV бросали тень на Анну Австрийскую ... — Филипп IV (1605—1665) — король Испании, сын и преемник Фи­липпа III; младший брат Анны Австрийской.

... его должны были заключить в монастырь, словно какого-нибудь государя из династии Меровингов. — Меровинги — первая королев­ская династия франкских королей, правившая с кон. V в. до 751 г.; родоначальником ее считается полулегендарный вождь салических франков Меровиг (Меровей; ?—ок. 457). Последние короли из этой династии правили лишь номинально, так как реальная воен­ная, административная и судебная власть находилась в руках май- ордома — начальника королевского двора. В 751 г. наследственный майордом Пипин Короткий (ок. 714—768) низложил Хильде- рика III (ок. 714—ок. 754; король с 743 г.), последнего из Меровин- гов, и стал первым франкским королем из династии Каролингов.

... Два его брата были заключены в Бастилию, а жена получила при­каз удалиться в один из своих деревенских домов. — У маршала Жана Батиста д’Орнано было три брата: Анри Франсуа Альфонс д'Орнано (1590—?), главный шталмейстер Гастона Орлеанского; Пьер д’Орнано (1593—1649) и Жозеф Шарль д'Орнано (1592—1670). Его женой была с 1611 г. графиня Мари де Мобек-Монлор (1584— 1672), вдова Филиппа д’Агу (ок. 1577—ок. 1610), построившая покойному маршалу роскошную гробницу в церкви своего поме­стья Обен£.

... «Герцог Анжуйский, — рассудительно отмечает историк, — был сильно задет этим происшествием». — Дюма приводит здесь не совсем точную выдержку из первого тома (стр. 296) четырехтом­ного сочинения «История Франции в эпоху Людовика XIII» («Histoire de France sous Louis ХПЬ; 1838) французского исто­рика и литератора Анаиса Базена (Анаис де Року; 1797—1850), у которого он позаимствовал сведения, относящиеся к заговору Шале.

397      ... Месье, узнав об аресте своего воспитателя, отправился прямиком

в покои короля ... — Далее Дюма приводит сильно подредактиро­ванную им цитату из «Занимательных историй» Таллемана де Рео (глава «Кардинал Ришелье»).

... Месье, по-прежнему разъяренный, отправился к канцлеру д'Алигру. — Алигр, Этьенн д' (1560—1635) — французский государ­ственный деятель, канцлер Франции с 6 января 1624 г. по 1 июня 1626 г., отправленный в отставку в результате придворной интриги.

XI

398      ... его мрачный взгляд упал на Анри де Талейрана, графа де Шале. —

О графе де Шале см. примеч. к с. 364.

... Имея основание выразить г-ну де Понжибо неудовольствие в связи с какой-то любовной историей ... — Господин де Понжибо — Роже де Дайон дю Люд, граф де Понжибо (1601—1626), сын Франсуа де Дайона (см. примеч. к с. 94), графа дю Люда, воспитателя Гастона Орлеанского, и его жены с 1597 г. Франсуазы де Шомбер (1577- после 1605); племянник маршала Анри де Шомбера (1575—1632); молодой красавец, который, видимо, позволил себе намекать, что ему доводилось видеть самую интимную часть тела Шарлотты де Кастий (?—1659), с 1623 г. жены графа де Шале, а до этого моло­дой вдовы, и был убит им на дуэли.

... будучи внуком маршала де Монлюка, он по материнской линии состоял в свойстве со славной семьей Бюсси. — Граф де Шале, родившийся в 1599 г., был младшим сыном Даниеля де Талейран- Перигора (7—1618), принца де Шале, и его жены с 1587 г. Жанны Франсуазы де Монлюк (?—?).

Жанна Франсуаза де Монлюк была дочерью маршала Блеза де Монлюка (ок. 1500—1577) и его второй жены (с 1564 г.) Изабо де Бовиль (?—?).

В то же время племянник Блеза де Монлюка, Жан де Монлюк де Баланьи (ок. 1545—1603), маршал Франции (1594), внебрачный сын Жана де Монлюка (ок. 1510—1579), епископа Валанского с

1553 г., узаконившего его в 1567 г., двоюродный брат Жанны Франсуазы де Монлюк, был с 1579 г. женат на Рене де Клермон д’Амбуаз (1546—1595), старшей сестре своего друга Луи де Клер­мон д’Амбуаза, графа де Бюсси (см. примеч. к с. 22), дочери Жака де Клермон д’Амбуаза (ок. 1525—1587).

Так что граф де Шале, в самом деле, был свойственником Бюсси.

... Вы помните, дорогие читатели, Бюсси из «Графини де Мон­соро»?— «Графиня де Монсоро» («La Dame de Monsoreau»; 1846) — роман Дюма, где одним из центральных персонажей, любовником заглавной героини, выступает Луи де Клермон д’Амбуаз, граф де Бюсси.

... Слова старого архиепископа Бертрана де Шо ... — Имеется в виду Бертран II де Шо (см. примеч. к с. 225), архиепископ Турский.

399      ... Ришелье ... удалился в свое загородное поместье Флёри ... — Име­

ется в виду селение Флёри-ан-Бьер на юге нынешнего департа­мента Сена-и-Марна, в 50 км к юго-востоку от Парижа ив 12 км к западу от Фонтенбло, одна из резиденций кардинала Ришелье.

... именно так Висконти был убит в кафедральном соборе Милана, Джулиано Медичи на клиросе собора Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, Генрих III в Сен-Жермене, Генрих IV на улице Железного ряда и маршал д’Анкр на мосту в Лувре. — Висконти — здесь, веро­ятно, имеется в виду Джан Мария Висконти (1388—1412), герцог Миланский с 1402 г., сын Джан Галеаццо Висконти (1351—1402; герцог с 1395 г.) и его второй жены (с 1380 .г.) Катерины Висконти (1362—1404), убитый заговорщиками-гибеллинами 16 мая 1412 г. перед миланской церковью Сан Готтардо.

Спустя шестьдесят четыре года, 26 декабря 1476 г., во время тор­жественной мессы в старинной миланской церкви Сан Стефано Маджоре, был убит тремя заговорщиками Галеаццо Мария Сфорца (1444—1476), герцог Миланский с 1466 г., старший сын герцога Франческо Сфорца (1401—1466; правил с 1450 г.) и его второй жены (с 1441 г.) Бьянки Марии Висконти (1425—1468), оставшийся в истории как кровожадный тиран и в то же время как покрови­тель искусств.

Джулиано Медичи (1453—1478) — младший брат Лоренцо Медичи Великолепного (1449—1492), главы Флорентийской республики с 1469 г.; красавец и дамский угодник, внебрачным сыном которого был Джулио Медичи, будущий папа Климент VII; был убит 26 апреля 1478 г., во время пасхальной мессы, в результате т.н. заговора Пацци — неудачной попытки убийства Лоренцо Велико­лепного.

Санта Мария дель Фьоре — кафедральный собор Флоренции, воз­двигнутый в 1296—1436 гг. по проекту итальянского архитектора и скульптора Арнольфо ди Камбио (ок. 1245—ок. 1302); грандиоз­ный восьмигранный купол собора был сооружен в 1420—1436 гг. флорентийским скульптором и архитектором Филиппо Брунелле­ски (1377-1446).

Генрих III, напомним, был смертельно ранен в замке Сен-Клу под Парижем 1 августа 1589 г. доминиканским монахом Жаком Клема­ном (см. примеч. к с. 52), а Генрих IV убит 14 мая 1610 г. в Париже, на улице Железного ряда, фанатичным католиком Франсуа Рава- льяком (см. примеч. к с. 72).

... Шале ... открылся во всем командору де Балансе. — Командор де Балансе — Ашиль д’Этамп де Балансе (1593—1646), французский военачальник и прелат, рыцарь Мальтийского ордена; в мае 1626 г. раскрыл заговор против кардинала Ришелье; в звании вице- адмирала командовал королевским флотом во время осады Ла-Рошели в 1628 г.; в 1630 г., когда он встал на сторону королевы- матери, подвергся опале и был лишен всех своих поместий; после этого уехал на Мальту, где до 1635 г. командовал флотом и сухо­путными войсками ордена; в 1642 г. принял на себя командование папской армией, а в 1643 г. был возведен в сан кардинала.

403      ... в связи с тем, что его жена была наследницей дома Люксембургов

и, следственно, дома Пентьевров, у герцога были большие притязания на самостоятельность Бретани ... — Женой Сезара де Вандома в 1609 г. стала богатейшая наследница королевства Франсуаза Лота­рингская (1592—1669), графиня де Пентьевр, единственная дочь Филиппа Эмманюэля Лотарингского (1558—1602), герцога де Мер- кёра, губернатора Бретани, и его жены с 1576 г. Марии Люксем­бургской (1562—1623), герцогини де Пентьевр, имевшей наслед­ственные претензии на герцогство Бретань, которое было оконча­тельно присоединено к французской короне в 1532 г.

... он затеял женить своего сына на старшей из дочерей герцога де Реца ... — У Сезара де Вандома и Франсуазы Лотарингской было два сына: Луи де Бурбон-Вандом (1612—1669), герцог де Меркёр, женившийся в 1651 г. на Лауре Манчини; и Франсуа де Бурбон- Вандом (см. примеч. к с. 337), герцог де Бофор.

Титул герцога де Реца носил в это время, с 1596 по 1634 гг., Анри де Гонди (1590—1659), старшей дочерью которого была Екатерина де Гонди (1612—1677), обещанная вначале Луи де Бурбон-Вандому, но в 1633 г. ставшая женой Пьера де Гонди (1602—1676), своего двоюродного дяди.

405      ... удалился в прелестный небольшой дом, находящийся в одном льё от

города и носящий название Борегар. — Вероятно, имеется в виду замок Борегар в долине Луары, в деревне Селлет в 8 км к югу от Блуа; бывший королевский охотничий домик, перестроенный в XVI в.; в описываемое время принадлежал финансисту Полю Ардье (ок. 1563 — 1638).

406 ...Он написал одновременно графу Суассонскому, исполнявшему обя­занности губернатора Парижа; маркизу де Ла Валетту, исполня­вшему обязанности губернатора Меца, и маркизу де Легу, фавориту эрцгерцога, в Брюссель. — Граф Суассонский — Луи де Бурбон- Суассон (см. примеч. к с. 219).

Маркиз де Ла Валетт — Бернар де Ногаре де Ла Валетт (1592— 1661), французский военачальник, губернатор Гиени (1634—1651) и Бургундии (1651—1660); второй сын герцога д’Эпернона, губер­натора Меца, унаследовавший в 1642 г. его герцогский титул. Маркиз де Лег (Laigues, а не Laisque, как у Дюма) — Жоффруа де Лег (1614—1674), дворянин из Дофине, капитан гвардейцев Гастона Орлеанского; постоянный любовник герцогини де Шеврёз, а позд­нее, возможно, и ее тайный муж.

Однако в 1626 г., в эпоху заговора Шале, маркизу де Легу было всего двенадцать лет, не говоря уж о том, что эрцгерцог Альбрехт Австрийский (1559—1621), который вместе со своей женой, испан­ской принцессой Изабеллой Кларой Евгенией (1566—1633), с 1598 г. суверенно правил Испанскими Нидерландами, умер еще в 1621 г.! Данный анахронизм объясняется тем, что авантюрную историю, связанную с секретной миссией графа де Рошфора в Брюссель, Дюма почерпнул со всеми ее подробностями не из серьезных исторических сочинений или мемуаров современников, а из романа «Мемуары графа де Рошфора» («M6moires de MR.

L.C.D.R. Contenant ce qui s’est passd de plus particulier sous le Ministfcre du cardinal de Richelieu, et du cardinal Mazarin»; 1688) французского писателя Гасьена де Куртиля де Сандра (1644—1712), который имя этого любовника герцогини де Шеврёз пишет в форме «Laicques».

Заметим, что всю эту историю повторяет в своем сочинении «Истинный отец Жозеф, капуцин, возведенный в кардинальский сан» («Le veritable Рёге Josef capucin, поттё au cardinalat, contenant 1’histoire anecdote du cardinal de Richelieu»; 1704) французский историк, аббат-ораторианец Рене Ришар (1654—1727), который имя маркиза приводит в форме «Lai’ques».

407      ... Граф Суассонский ... послал к герцогу Анжуйскому некоего

Буайе ... — Этот Буайе, доверенное лицо графа Суассонского, упо­минается во многих источниках.

... Лувиньи попросил Шале послужить ему секундантом. — Лувиньи, Роже де Грамон, граф де (7—1629) — сын Антуана II де Грамона (ок. 1572—1644), вице-короля Наварры, и его первой жены (с 1601 г.) Луизы де Роклор (7—1610); младший брат маршала Анту­ана III де Грамона (а не брат его отца, как вслед за Таллеманом де Рео утверждает ниже Дюма); был убит на дуэли 18 марта 1629 г. во Фландрии.

... во время поединка с Окенкуром, ставшим позднее маршалом Фран­ции, противник начал сильно теснить его ... — Окенкур, Шарль де Монши, маркиз д' (1599—1658) — французский военачальник; военную службу начал в Италии, в 1641 г. сражался против испан­цев; уже в генеральском чине принял участие в последних битвах Тридцатилетней войны; во время Фронды принял сторону двора; в 1651 г. получил звание маршала, а затем стал генералиссимусом и вице-королем Руссильона и Каталонии (1653—1654); в 1658 г. перешел на сторону испанцев и погиб при обороне Дюнкерка, осажденного французами.

408      ... Он позвал беззаветно преданного ему Рошфора. — Рошфор —

здесь: заглавный персонаж сочинения Гасьена де Куртиля де Сан­дра «Мемуары графа де Рошфора», прототипом которого стала таинственная фигура графа Шарля Сезара де Рошфора (ок. 1605—ок. 1687), французского дворянина, состоявшего на службе у кардинала де Ришелье и выполнявшего его секретные поручения.

... мы сделали из него главную пружину нашего романа «Мушке­теры». — Имеется в виду роман «Три мушкетера» («Les Trois Mousquetaires»; 1844) — одно из самых известных произведений Дюма; граф де Рошфор, «незнакомец из Мёна», появляется уже на первых страницах этой книги.

... письмо было подписано настоятелем капуцинского монастыря с улицы Сент-Оноре. — Капуцинский монастырь в Париже, крупней­ший во Франции монастырь этого ордена, был основан Екатери­ной Медичи в 1576 г.; он занимал территиорию нынешних домо­владений №№237—251 по улице Сент-Оноре, находящейся в пра­вобережной части французской столицы; в 1790 г. монастырь, в церкви которого был погребен отец Жозеф,закрыли, а в 1802— 1804 гг. все его здания снесли.

409      ... мнимому монаху было разрешено отправиться на воды Форжа ... —

Имеются в виду лечебные минеральные воды в городке Форж- лез-0 в Верхней Нормандии, в соврем, департаменте Приморская

Сена, вошедшие в моду после того как в 1632 г. их посетил Людо­вик XIII.

... это был адвокат по имени Ла Пьер, живший на улице Пердю, возле площади Мобер. — Улица Пердю — небольшая старинная улица в левобережной части Парижа, в квартале Сен-Виктор, известная с XIII в.; начинается у набережной Турнель, напротив собора Парижской Богоматери, и выходит на площадь Мобер; в 1844 г. была переименована и стала называться улицей Метра Аль­бера в честь средневекого философа и богослова Альбера Вели­кого (1193—1280).

411      ... в Нант приехала мать Шале ... — Матерью Шале, напомним,

была Жанна Франсуаза де Монлюк (?—?), дочь маршала Блеза де Монлюка.

... Это письмо ... которое мне не удалось обнаружить ни в одном историческом сочинении, даже в удостоенном награды историче­ском труде г-на Базена ... — Имеется в виду упоминавшаяся выше «История Франции в эпоху Людовика ХПЬ (1838) Анаиса Базена (см. примеч. к с. 396), который 14 мая 1840 г. получил за это сочинение награду Французской академии: премию в размере десяти тысяч франков, которая была учреждена по завещанию барона Наполеона Гобера (1807—1833) и которую доныне еже­годно присуждают за лучшие сочинения, посвященные истории Франции.

412      ... почему не умер он при рождении или от раны, полученной им при

Сен-Жане, или подвергаясь какой-нибудь иной опасности из числа тех, что подстерегали его, когда он служил Вам в Монтобане, в Монпелье ... — Сен-Жан д'Анжели — городок на юго-западе Фран­ции, в соврем, департаменте Приморская Шаранта; во времена Религиозных войн сильная гугенотская крепость; 24 июня 1621 г., после тридцатитрехдневной осады, был взят королевскими вой­сками, которыми командовал лично Людовик XIII, и почти полно­стью разрушен (он утратил тогда даже свое прежнее имя и неко­торое время назывался Бур-Луи).

Монтобан — город на юго-западе Франции, ныне административ­ный центр департамента Тарн-и-Гаронна; в XVI в. стал одним из главных оплотов гугенотов; с 17 августа по 13 ноября 1621 г. его безуспешно осаждала армия короля Людовика XIII.

Монпелье — город на юге Франции, в исторической провинции Лангедок; административный центр соврем, департамента Эро; в XVI—нач. XVII в. один из оплотов французского протестантизма; 19 октября 1622 г., после долгой осады, начавшейся в конце авгу­ста, был взят королевскими войсками.

... он внук маршала Монлюка, а через жену — внук президента Жан- нена. — Шарлотта де Кастий (7—1659), в первом браке (1620) жена Шарля Шабо, графа де Шарни (7—1621), а во втором (1623) — графа де Шале, была дочь Шарлотты Жаннен (?—?), дочери пре­зидента Жаннена (см. примеч. к с. 156).

416      ...Да будет нам позволено позаимствовать нижеследующие подроб­

ности из нашей «Истории Людовика XIV» ... — Имеется в виду сочинение Дюма «Людовик XIV и его век» («Louis XIV et son sidcle»), опубликованное в 1844—1845 гг. Казнь Шале описана в третьей главе этой книги.

417      ... герцог Анжуйский удалился в Шатобриан ... — Шатобриан —

небольшой город на западе Франции, в Бретани, в 70 км к северо- востоку от Нанта; ныне относится к департаменту Атлантическая Луара.

... г-жа де Шеврёз ... укрылась у принца де Гемене ... — Принц де Гемене — имеется в виду Луи VIII де Роган-Гемене (см. примеч. к с. 192).

419      ... Госпожа де Шеврёз получила приказ оставаться в Ле-Верже, где

она находилась. — Ле-Верже — огромный замок в селении Сейш- сюр-Ле-Луар на западе Франции, в исторической области Анжу, в соврем, департаменте Мен-и-Луара, построенный в 1492—1494 гг. маршалом Пьером де Роган-Гье (1451—1513) и входивший с тех пор во владения семьи Роган-Гемене; в 1776—1791 гг. он был разрушен, и ныне от него сохранились лишь развалины.

XII

... у короля появился новый фаворит: им стал молодой человек по имени Франсуа де Баррада. — БаррадД, Франсуа, шевалье де (ок. 1602—1682) — сеньор де Дамри, фаворит короля Людо­вика XIII, сделавшего его первым шталмейстером Малой конюшни, первым дворянином королевских покоев и наместником Шам­пани.

420      ... молодой человек влюбился в фрейлину королевы, звавшуюся Пре­

красной Крессиа, и захотел жениться на ней... — Прекрасная Крес- сиа (Cressias, или Crescia; у Дюма ошибочно Cressios) — Габриель де Колиньи (?—?), дочь Марка де Колиньи, сеньора де Крессиа, и его жены с 1598 г. Катрин Ле Женвуа; с 1625 г. фрейлина королевы Анны Австрийской, славившаяся своей красотой; с 1632 г. жена Франсуа де Баррада, с которым она обвенчалась в Брюсселе.

... Позволим рассказать о том, что его погубило, Менажу ... — Менаж — см. примеч. к с. 191.

421      ... он привязался к молодому человеку по имени Сен-Симон. — См.

примеч. к с. 114.

... 14 декабря 1626 года Малерб пишет своему другу Пейреску ... — Пейреск, Никола Клод Фабри де (1580—1637) — французский ученый-энциклопедист, архелог, нумизмат, астроном и естество­испытатель; советник парламента Экс-ан-Прованса; состоял в переписке со многими выдающимися деятелями науки и литера­туры того времени, в том числе и с Малербом.

... Более всех усердствовал в устранении несчастного Баррада г-н де Шавиньи. — Шавиньи (Chavigny; у Дюма здесь ошибочно Champigny) — см. примеч. к с. 307.

... Ти quoque, fili! — воскликнул король. — «Ти quoque, fili mi!» (лат. «И ты, сын мой!») — выражение, приписываемое Гаю Юлию Цезарю; в момент покушения на Цезаря, предпринятого 15 марта 44 г. до н.э., истекавший кровью диктатор, увидев среди убийц своего внебрачного сына (если верить слухам) Марка Юния Брута (85—42 до н.э.), будто бы с горечью воскликнул: «Ти quoque, fili mi!»

422      ... когда Людовик XIII осаждал Корби ... — Корби — небольшой

город на севере Франции, в Пикардии, в 15 км к востоку от Амьена, в соврем, департаменте Сомма.

7 августа 1636 г., в ходе Тридцатилетней войны, Корби, в то время являвшийся сильной крепостью на границе с Испанскими Нидер­ландами, был захвачен испанцами, но уже 9 ноября того же года, после полуторамесячной осады, его отвоевали французские войска под командованием Людовика XIII и Ришелье.

423      ... Автором рондо был Мирон, чиновник Счетной палаты. — Веро­

ятно, имеется в виду Робер Мирон, сеньор дю Трамбле (7—1652) — советник Счетной палаты, сын Робера Мирона (1570—1641), купе­ческого старшины Парижа, убитый на ступенях Парижской ратуши 4 июля 1652 г., во время Фронды принцев.

Упомянутое язвительное стихотворение, сочиненное по случаю смерти Ришелье, было тогда на устах у всех врагов кардинала, радовавшихся его кончине.

424      ... на другой день поинтересовался у г-на де Лианкура ... — Лиан-

кур — здесь, вероятно, имеется в виду Роже дю Плесси-Лианкур (ок. 1598—1674), герцог де Лианкур, сын Шарля дю Плесси- Лианкура (см. примеч. к с. 49) и Антуанетты де Пон, маркизы де Гершевиль (см. примеч. к с. 48), первый дворянин королевских покоев.

... герцог Анжуйский женился ... — Свадьба герцога Анжуйского и Марии де Бурбон-Монпансье (см. примеч. к с. 395) состоялась в Нанте 6 августа 1626 г., за две недели до казни Шале (19 авгу­ста).

425      ... следствием этого сближения стало появление на свет двух детей:

Анны Женевьевы де Бурбон, ставшей позднее известной под именем герцогини де Лонгвиль, и Луи II де Бурбона, именовавшегося впослед­ствии Великим Конде. — Анна Женевьева де Бурбон-Конде (1619— 1679) — дочь принца Генриха II де Конде и Шарлотты де Монмо­ранси, старшая сестра Великого Конде (см. примеч. к с. 141), с 1642 г. жена Генриха II Орлеанского, герцога де Лонгвиля (1595— 1663); любовница знаменитого французского писателя-моралиста Франсуа де Ла Рошфуко (1613—1680); хозяйка великосветского литературного салона, игравшая важную политическую роль в эпоху Фронды.

... со своими соотечественниками Генриетте Французской пришлось попрощаться с высоты того самого окна Уайтхолла, через которое двадцать два года спустя вышел Карл I, чтобы подняться на эша­фот. — Уайтхолл — дворец в центре Лондона, главная резиденция английских королей с 1530 г. по 1698 г., когда он был уничтожен пожаром. Ныне от этого дворца, в котором находился в заключе­нии Карл I во время суда над ним, сохранилась только его малая часть, т.н. Банкетный дом — небольшое двухэтажное здание, перед которым для казни короля (30 января 1649 г.) был воздвигнут эша­фот.

426      ... граф де Бассомпьер с великолепными подарками вернулся во Фран­

цию, привезя с собой — подобно Дюкену, которому позднее предсто­яло сделать нечто подобное по возвращении из Алжира, — семьдесят английских католических священников, по его просьбе выпущенных из тюрьмы. — Дюкен, Абраам, маркиз дю Буше (ок. 1610—1688) — один из самых знаменитых французских флотоводцев в царство­вание Людовика XIV; воюя с алжирскими пиратами, в июле и сен­тябре 1682 г. и в июне 1683 г. подверг бомбардированию город Алжир, нанес ему значительные разрушения и добился освобож­дения 546 невольников-христиан.

... Жители Ла-Рошели поспешили воспользоваться этим советом: они отправили к Бекингему герцога де Субиза и графа де Бранкаса ... — Субиз, Бенжамен де Роган, герцог де Фронтене, барон де (1583— 1642) — французский полководец, младший брат герцога Ген­риха II де Рогана (1579—1638), являвшийся наряду с ним вождем протестантской партии в царствование Людовика XIII; непреклон­ный кальвинист, умерший в эмиграции, в Англии.

Упоминание в этом контексте графа де Бранкаса (comte de Brancas) является ошибкой. На самом деле, в переговорах с англичанами весной 1627 г. участвовал наряду с Субизом лангедокский дворя­нин Жак Готье де Сен-Бланкар (Saint-Blancard; 7—1627), ярый кальвинист, много лет сражавшийся под началом герцога Ген­риха II де Рогана и носивший звание адмирала Средиземномор­ского флота; 21 июля 1627 г. он вместе с английским флотом при­плыл к Ла-Рошели и погиб на следующий день, во время высадки десанта на остров Ре.

... вывел из портов Великобритании флот из сотни парусников и, ринувшись с ними на остров Ре, захватил его. — Ре — крупный остров у западного побережья Франции, напротив Ла-Рошели, площадью ок. 85 км2; ныне входит в состав департамента Примор­ская Шаранта.

Английские войска под командованием герцога Бекингема выса­дились на острове Ре 22 июля 1627 г., незадолго до начала осады Ла-Рошели французскими королевскими войсками.

... ее обороняли граф де Туара и две сотни французов ... — Граф де Туара (см. примеч. к с. 156), который в то время был губернатором острова Ре и под командованием которого вначале находилось около тысячи двухсот пехотинцев и двести конников, укрылся в крепости Сен-Мартен, цитадели острова, и англичане безуспешно осаждали ее более трех месяцев, с июля по ноябрь 1627 г.

427      ... Какую превосходную книгу можно было бы написать о подлинных

причинах войн, обагривших кровью мир со времен Троянской войны и кончая Семилетней войной! — Троянская война — одно из цен­тральных событий древнегреческой мифологии, девятилетняя осада и разрушение города Троя на западном побережье Малой Азии ополчением героев Греции; причиной ее стало похищение красавицы Елены, супруги спартанского царя Менелая, троянским царевичем Парисом; согласно археологическим данным, эти собы­тия относятся к сер. XIII в. до н.э.

Семилетняя война велась в 1756—1763 гг. между Австрией, Рос­сией, Францией, Испанией, Саксонией, Швецией — с одной сто­роны, и Пруссией, Англией, Ганновером, Португалией — с другой; была вызвана англо-французским морским и колониальным соперничеством, а также захватнической политикой прусского короля Фридриха II (1712—1786; правил с 1740 г.) в Германии и явилась, по существу говоря, первой мировой войной: военные действия, кроме европейского театра, велись также в Америке и Индии. В результате войны Франция была вынуждена уступить Англии часть своих американских и индийских владений, а Прус­сия, несмотря на ряд поражений, понесенных главным образом от русских войск, приобрела ряд земель в Германии.

... Кинжал Фелтона положил конец замыслу Бекингема. — Фелтон, Джон (ок. 1595—1628) — английский лейтенант, участник десанта на остров Ре, пуританин, ударом кинжала убивший 23 августа 1628 г. в Портсмуте герцога Бекингема; свое покушение объяснил сугубо личными мотивами: убитый им министр дважды отказал ему, причем в оскорбительной форме, в производстве в очередной чин; 29 ноября 1628 г. был повешен в Тайберне.

... Двадцать четвертого августа 1628 года известие о том, что что лорд Бекингем убит, вылетело из Портсмута и обрушилось на Европу. — Портсмут — портовый город на юге Англии, на побере­жье Ла-Манша, в графстве Хэмпшир.

Герцог Бекингем прибыл в Портсмут 17 августа 1628 г., готовя новую морскую экспедицию к Ла-Рошели.

... За три дня до этого в Портсмуте вспыхнул мятеж; народ, утверждавший, и не без основания, что все его беды идут от Бекин- гема, вышиб двери его дворца и убил его врача. — Имеется в виду Джон Лэмб (ок. 1545—1628) — «доктор Лэмб», личный астролог герцога Бекингема, убитый 13 июня 1628 г. в Лондоне (а не в Портсмуте, как сказано у Дюма) разъяренной толпой, обвинявшей его в черной магии и насилии над малолетней девочкой.

... Бекингем вышел из своей комнаты и обернулся, чтобы сказать что-то герцогу де Фриасу ... — Дюма допускает здесь странную ошибку: в ту минуту, когда Бекингем был убит, рядом с ним нахо­дился не герцог де Фриас (due de Frias; в книге Дюма «Людо­вик XIV и его век» в этом контексте фигурирует due de Friar) — этот титул носил в то время Бернардино Фернандес де Веласко (ок. 1610—1652), испанский вельможа и дипломат, — а сэр Томас Фрайер (sir Thomas Fryer), полковник английской армии.

428      ... Дамьена задержали по прямо противоположному признаку: нанеся

удар Людовику XV, он не снял с головы шляпу ... — Дамьен, Робер Франсуа (1715—1757) — француз-простолюдин, который 5 января 1757 г., взяв напрокат шляпу и шпагу и затесавшись в толпу при­дворных, попытался заколоть небольшим складным ножом короля Людовика XV и нанес ему неглубокую рану в правый бок; 28 марта того же года был четвертован на Гревской площади.

429      ... Полистайте роман «Сен-Мар» нашего друга Альфреда де Виньи, и

вы найдете там исполненную печали сцену ... — «Сен-Мар, или Заговор в царствование Людовика XIII» («Cinq-Mars ou Une conjuration sous Louis XIII»; 1826) — исторический роман графа Альфреда Виктора де Виньи (1797—1863), французского романи­ста, драматурга и поэта, одного из крупнейших представителей романтизма.

... несчастная королева ... вела со своим любимым поэтом Вуатюром беседу о бедном герцоге ... — О Вуатюре см. примеч. к с. 291.

... Духовником королевы был отец Венсан. — Имеется в виду Венсан де Поль (1581—1660) — французский священник, католический святой (канонизирован в 1737 г.), основатель конгрегации лазари- стов и конгрегации дочерей милосердия; исповедник королевы Анны Австрийской.

430      ... Вуатюр, вполне естественно, распахнет перед нами двери дворца

Рамбуйе ... — О дворце Рамбуйе см. примеч. к с. 196.

...И потому Бальзак — тот, кого называли тогда великим Бальза­ком, — писал ей ... — Письмо Бальзака (см. примеч. к с. 279) госпоже де Лож, из которого Дюма приводит цитату, датировано 20 сентября 1629 г.

431      ... г-жа де Лож ... удалилась в Лимузен, к г-ну д'Орадуру, своему

зятю. — Господин д'Орадур — Шарль де Лекур (?—?), владелец поместья Орадур-сюр-Глан в Лимузене, с 3 мая 1628 г. супруг Катрин де Решиньвуазен, дочери госпожи де Лож, которая с 1629 г. жила там в его замке Лапло.

... Она была дочерью славного уроженца Шампани, которого звали Брюно. — Себастьен Брюно (7—1615), отец госпожи де Лож, бога­тый буржуа из города Труа, столицы Шампани, протестант, вна­чале в качестве управляющего состоял на службе у принца де Конде, а затем в качестве секретаря — у короля Генриха Наварр­ского.

... старшая вышла замуж за Беренгена, отца господина Первого — так именовали первого королевского камердинера ... — Пьер де Беренген (?—1619) — уроженец городка Геннеп в герцогстве Киев­ском, с 1594 г. первый камердинер короля Генриха IV и его дове­ренное лицо; с 1599 г. муж Мадлен де Брюно (7—1640), сестры госпожи де Лож; с 1601 г. инспектор рудников; в 1610 г. получил дворянское достоинство; отец Анри де Беренгена (см. примеч. к с. 363), унаследовавшего в 1619 г. отцовскую должность первого королевского камердинера, а позднее ставшего главным шталмей­стером Малой конюшни.

432      ... на школьной скамье он сдружился с г-ном дАво, который позднее

стал любовником г-жи де Сенто, жены казначея. — Аво, Клод де Мем, граф д’ (1595—1650) — видный французский дипломат и государственный деятель, главноуправляющий финансами в 1649— 1650 гг.; друг Вуатюра по коллежу.

Госпожа де Сенто — урожденная Маргарита де Вьон (?—?), с 1622 г. супруга турского казначея Пьера де Сенто (7—1642), сестра поэта Шарля де Вьона д’Алибре (ок. 1600—ок. 1653), любовница Вуатюра.

... Вуатюр пристроился к ее соседке, родившей от него дочь по имени Латуш. — Мадлен Ла Туш — внебрачная дочь Вуатюра, служившая у маркизы де Сабле.

... посылая ей французский перевод "Неистового Орландо" Арио­сто ... — Имеется в виду перевод поэмы «Неистовый Орландо» («Orlando furioso»; 1516—1532) итальянского поэта и драматурга Лудовико Ариосто (1474—1533), выполненный французским писа­телем и переводчиком Франсуа де Россе (1571—1619).

В 1625 г. Вуатюр послал госпоже де Сенто экземпляр этого пере­вода, присовокупив к нему написанное изысканным слогом любовное письмо.

... г-н де Шодбонн ... происходил из Дофине, из семейства дю Пюи- Сен-Мартен, и был лучшим другом г-жи де Рамбуйе ... — Шодбонн, Клод д’Юрр дю Пюи-Сен-Мартен (ок. 1582—1644) — офицер свиты герцогини Орлеанской (в 1627 г.), старший сержант швей­царской гвардии герцога Орлеанского.

433      ... Герцог Энгиенский сказал о нем ... — Имеется в виду Луи II де

Бурбон-Конде (см. примеч. к с. 141), сын принца Генриха II де Конде, будущий Великий Конде, носивший в 1621—1646 гг. титул герцога Энгиенского.

434 ... Мадемуазель де Шале, компаньонка маркизы де Сабле, рассказы­вала, что однажды, в то время, когда она была воспитательницей мадемуазель де Кервено ... — Мадемуазель де Шале — Перин Горжё де Шале (7-ок. 1670), компаньонка маркизы де Сабле, близкая подруга мадемуазель де Скюдери и мадемуазель Поле.

Маркиза де Сабле — Мадлен де Сувре (1599—1678), французская писательница и хозяйка знаменитого литературного салона; дочь Жиля де Сувре (см. примеч. к с. 18), маршала Франции; с 1614 г. жена Филиппа Эмманюэля де Лаваля, маркиза де Сабле (1592— 1640).

Мадемуазель де Кервено — речь идет об одной из дочерей маркиза Франсуа де Кервено (1580—ок. 1637) и его жены с 1609 г. Катрин де Ланнуа (7—1651): Мари Франсуазе Элизабет (1626—1674) или Мари Шарлотте (1629—1647).

... Миоссан, которого позднее называли маршалом д'Альбре и о кото­ром, возможно, у нас еще будет случай поговорить по поводу его любовной связи с герцогиней де Роган ... — См. примеч. к с. 355.

435      ... встретив на улице Святого Фомы двух поводырей с медведями ... —

Улица Святого Фомы Луврского (Сен-Томй-дю-Лувр) шла от пло­щади Пале-Рояль с севера на юг между дворцами Лувр и Тюильри (по территории, которую сейчас занимает площадь Карузель) и выходила на берег Сены; известна с XII в.; свое название получила от церкви святого Фомы (Томй), находившейся некогда на ней у реки.

... Графу де Гишу тоже досталось от него. — Имеется в виду Антуан III де Грамон (см. примеч. к с. 308), до 1644 г. носивший титул графа де Гиша.

436      ... он прогуливался по Кур-ла-Рен ... — Кур-ла-Рен («Гулянье коро­

левы») — длинная аллея, проложенная в 1618 г. королевой Марией Медичи в западном направлении от Тюильри, в сторону селения Шайо; обычное место прогулок знати того времени.

... расположившегося там, словно Людовик Святой под своим дубом ... — Как свидетельствует французский рыцарь и историк- хронист Жан Жуанвиль (ок. 1224—1317) в главе XII своего сочине­ния «Книга о святых речах и добрых деяниях нашего святого короля Людовика» («Livre des saintes paroles es des bons faiz nostre roy saint Looys»), восхваляющего Людовика IX Святого, король имел привычку приходить после мессы в Венсенский лес, садиться возле какого-нибудь дуба и, выступая в роли судьи, разрешать тяжбы.

437      ... первый раз это было в коллеже, с президентом дез Амо ... — Име­

ется в виду Жан Диель, сеньор дез Амо (?—1668), государственный советник и президент палаты податей Руана, посол в Венеции в 1643-1645 гг.

... во второй раз, из-за игры, — с одним из своих друзей по имен Ла Кост ... — Ла Кост (La Coste) — сведений об этом друге Вуатюра найти не удалось.

... в четвертый раз, прямо в саду дворца Рамбуйе, при свете факе­лов, — с Шаварошем, домоправителем. — Шаварош, Жан (?—?) — дворянин из Лимузена, наставник маркиза де Пизани, а затем управляющий у маркизы де Рамбуйе.

... У коадъютора он встречает маркиза Жоффруа де Лега, капитана гвардейцев герцога Гастона Орлеанского. — См. примеч. к с. 406.

438      ... Вуатюр совершил прогулку в Сен-Клу вместе с коадъютором, мар­

шалом де Тюренном, г-жой де Ледигьер и двумя другими дамами ... — Маршал Тюренн — Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (1611—1675), знаменитый французский полководец, маршал Фран­ции (1643); происходил из рода герцогов Буйонских; в 1625— 1630 гг. служил в Нидерландах, где получил передовую по тому времени военную подготовку; в 1630 г. перешел во французскую армию; в 40-х гг., командуя армией в Германии, одержал несколько побед над имперскими войсками; в начале Фронды сражался на ее стороне, но в 1651 г. перешел на сторону двора и разбил принца Конде; в 1660 г. получил высшее военное звание главного мар­шала; в Деволюционной войне (1667—1668) и Нидерландской войне (1672—1678) одержал несколько побед над голландскими и австрийскими войсками; был убит во время разведки.

Госпожа де Ледигьер — имеется в виду Анна де Ла Магделен, мар­киза де Раньи (1610—1656), с 1632 г. вторая жена Франсуа де Бонн де Креки (1596—1677), графа де Со, третьего герцога де Ледигьера (с 1638 г.).

... ночь застала их в Булонском лесу ... — Булонский лес — лесной массив у западных окраин Парижа; в средние века — место коро­левских охот; ныне — общественный лесопарк в черте города.

... Первый касается самого Вуатюра, второй — Корнеля, третий — Боссюэ. — Боссюэ, Жак Бенинь (1627—1704) — французский писа­тель и церковный деятель, выдающийся проповедник, с 1681 г. епископ Мо; автор сочинений на исторические и политические темы, в том числе трактата «Рассуждение о всеобщей истории» («Discours sur 1'histoire universelie»; 1681), и снискавших всемирную славу надгробных речей, которые он произносил на протяжении 1656—1687 гг.; в салоне госпожи де Рамбуйе впервые появился в 1643 г., в возрасте шестнадцати лет.

XIII

439      ... Прежний дворец Рамбуйе был в 1606 году продан маркизом де Рам­

буйе за тридцать четыре тысячи пятьсот турских ливров Пьеру Форже дю Френу, который в 1624 году перепродал его за тридцать тысяч экю кардиналу Ришелье. — Пьер Форже, сеньор дю Френ (1544—1610) — государственный секретарь, скрепивший своей подписью Нантский эдикт. Заметим, что он умер за четырнадцать лет до покупки бывшего дворца Рамбуйе (именовавшегося также дворцом Анженн и датировавшегося кон. XIV в.) кардиналом Ришелье, который в 1624 г. стал первым министром и вознаме­рился построить себе резиденцию рядом с Лувром.

Турский ливр — серебряная монета, имевшая хождение в провин­ции Турень, ставшая с 1667 г. общенациональной денежной еди­ницей и остававшаяся ею вплоть до введения во Франции единой метрической системы в годы Революции. В период 1602—1630 гг. стоимость одного турского ливра равнялась цене 0,862 г чистого золота (для справки: цена 1 г золота на февраль 2013 г. составляет около 50 $), а чеканившиеся в то время золотые экю в период 1614—1630 гг. ценились в 3,75 турских ливров. То есть Ришелье перекупил дворец Анженн за 112 500 турских ливров.

... Жак дАнженн, сеньор де Рамбуйе, фаворит Франциска I, капитан его гвардейцев ... — Жак д’Анженн, сеньор де Рамбуйе (1514— 1562) — капитан гвардейцев Франциска I и Генриха II.

... Шарль дАнженн, кардинал де Рамбуйе, который был епископом Ле-Мана, участвовал в заседаниях Трентского собора и был послан­ником при папе Григории XIII ... — Шарль д’Анженн де Рамбуйе (1530—1587) — французский прелат, епископ Ле-Мана с 1556 г., кардинал (1570); сын Жака д’Анженна; французский посол при Святом престоле с 1558 г.; с 1562 г. участвовал в работе Трентского собора (см. примеч. к с. 31); в 1572 г. состоял в конклаве, избра­вшем папу Григория XIII.

Григорий XIII (в миру — Уго Бонкомпаньи; 1502—1585) — римский папа с 1572 г., прославивший свое имя введением во всех католи­ческих странах нового, т.н. григорианского календаря (1582).

... отцом прославленной Жюли Люсины дАнженн, вышедшей замуж за г-на де Монтозье, прообраза Альцеста из «Мизантропа» Мольера. — Альцест — главный герой пьесы Мольера «Мизантроп» (см. примеч. к с. 320), который негодует против общественного уклада, но лишен чувства меры и попадает в забавные ситуации, когда обращается со своими разоблачениями к людям, не пони-


мающим его; основное внимание в этой пьесе обращено на анализ психологических переживаний мизантропа, человека, охваченного ненавистью к людям, отчужденного от них. Современники счи­тали, что прототипом Альцеста являлся Монтозье (см. примеч. к с. 279).

... Поссорившись как-то раз со своей женой, он предложил ей пере­мирие ... — Женой Жака д’Анженна с 1526 г. была Изабелла Коттро (1515-1554).


440

... как утверждает хроника ... — Назидательную историю о том, как Жак д’Анженн учил уму-разуму свою жену, Дюма почерпнул у Таллемана де Рео.

... мы забыли упомянуть отца маркиза, являвшегося вице-королем Польши в ожидании приезда туда Генриха III. — Имеется в виду Никола д'Анженн, сеньор де Рамбуйе (1533—1611) — видам Ле-Мана, капитан гвардейцев короля Карла IX; до приезда в фев­рале 1574 г. в Краков герцога Генриха Анжуйского, избранного 11 мая 1573 г. польским сеймом королем Польши, представлял там его особу; младший брат кардинала де Рамбуйе, свекр маркизы де Рамбуйе.

... После битвы при Жарнаке ... — См. примеч. к с. 9.


441

... кардинал-герцог отправил его туда по поводу Вальтеллины. — Вальтеллина — горная долина в Италии, на севере Ломбардии, на границе со Швейцарией, у подножия горного массива Бернина, по которой некогда проходила единственная дорога из Северной Ита­лии, принадлежавшей тогда Испании, в Австрию, что превращало эту область в объект завоевательных устремлений Габсбургов. В июле 1620 г., в ходе Тридцатилетней войны, испанские и австрий­ские войска захватили Вальтеллину, являвшуюся тогда союзной по отношению к Швейцарии землей, и лишь спустя пять лет швей­царцы с помощью французских войск под командованием Фран­суа Аннибала д’Эстре, посланных кардиналом Ришелье, изгнали оттуда захватчиков. Конфликт между Францией и Испанией, воз­никший из-за Вальтеллины, был улажен подписанием Монсон- ского договора (5 марта 1626 г.), который гарантировал ей нейтра­литет.

... Графом-герцогом титуловали г-на д'Оливареса ... — Олива­рес, Гаспар де Гусман, граф и герцог д’ (1587—1645) — испанский государственный деятель; сын испанского посла при папском дворе, ставший опекуном и одним из приближенных наследного принца, будущего короля Филиппа IV; после его восхождения на престол (1621) стал первым министром и был правителем государ­ства до 1643 г.; человек энергичный и честолюбивый, он поставил себе целью преобразовать систему государственного управления, проводя политику централизации, стремясь укрепить абсолютную монархическую власть. Амбициозные проекты Оливареса и не­удачи, преследовавшие испанскую армию в ходе Тридцатилетией войны, привели к разорению казны и падению политического влияния Испании в Европе; ставшие следствием этих изменений восстания в Каталонии (1640) и Португалии (1641), добившейся независимости, положили предел политической карьере Олива­реса: в 1643 г. он ушел в отставку.


442

... Катрин де Вивонн, маркиза де Рамбуйе, была дочь Жана де Вивонна, маркиза де Пизани, и Джулии Савелли из старинного рим­ского рода Савелли ... — Жан де Вивонн, маркиз де Пизани (ок. 1530—1599) — французский дипломат, посол в Испании (1572)

700


и при папском дворе (1586); полковник легкой кавалерии; сене­шаль Сентонжа; сын Артю де Вивонна (?—?) и его жены с 1517 г. Катрин де Бремон (?—?); в 1587 г. женился на знатной римлянке Джулии Савелии; в 1595 г. стал гувернером семилетнего Генриха II, принца де Конде, в то время предполагаемого наследника пре­стола.

Джулия Савелии (?—?) — дочь князя Кристофоро Савелии (7—1591) и его жены с 1557 г. Клариче Строцци (7—1581); в 1578 г. вышла замуж за Лудовико Орсини ди Монтеротондо, казненного за убий­ство в декабре 1585 г. знаменитой итальянской красавицы Витто­рии Аккорамбони (1557—1585), второй жены Паоло Джордано Орсини (1541—1585), первого герцога Браччано; овдовев, вступила в брак с Жаном де Вивонном, маркизом де Пизани, французским послом в Риме.

... Она выдала свою дочь ...за видама Ле-Мана. — Видам (от лат. vicedominus — «заместитель господина») — название должности заместителя епископа, которую занимал мирянин, командующий войском и полицией епархии, и которая начиная с XII в. стала превращаться в наследственный титул (в феодальной иерархии он примерно соответствовал титулу виконта).

... Это напоминало Архимеда с его эврикой. — Архимед (ок. 287— 212 до н.э.) — знаменитый античный математик и физик, уроже­нец Сиракуз; при обороне родного города от римлян во время Второй Пунической войны, когда Сиракузы были союзником Кар­фагена, конструировал боевые машины; погиб при взятии города. Согласно легенде, он, находясь в ванне, открыл один из главных законов гидростатики (т.н. закон Архимеда: «На тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, равная весу вытеснен­ной этим телом жидкости»), после чего голым выскочил на улицу, крича «Эврика!» (гр. «Нашел!»).

... говорит Соваль, автор “Древностей Парижа”... — Соваль, Анри (1623—1676) — французский историк, адвокат Парижского парла­мента, автор сочинения «История и изыскания древностей города Парижа» («Histoire et recherches des antiquitds de la ville de Paris»), впервые опубликованного в трех томах в 1724 г., спустя много лет после его смерти, и ставшего бесценным источником сведений для историков Парижа, историков архитектуры и исторических рома­нистов.

444 ... он ... был братом г-на дю Трамбле, которого при его поддержке назначили комендантом Бастилии. — См. примеч. к с. 285.

... ежедневно вместе с герцогом Мантуанским, г-ном де Бревом и г-жой де Роган он завоевывал владения турецкого султана ... — Гер­цог Мантуанский — имеется в виду Карл де Гонзага (см. примеч. к с. 74).

Брев — см. примеч. к с. 187.

... он указательным пальцем показал шотландскому полковнику Хейл- брану дорогу, по которой рассчитывал следовать. — Полковник Хейлбран (Hailbrun) — так Таллеман де Рео именует не раз упо­минаемого им шотландского офицера, которого на самом деле звали сэр Джеймс Хепбёрн (James Hepburn; ок. 1598—1636); этот опытный и храбрый солдат, с 1623 г. сражавшийся вначале под командованием шведского короля Густава Адольфа, в 1632 г. всту­пил во французскую армию и погиб 21 июня 1636 г. во время осады Саверна (нем. Цаберна) в Эльзасе.

... однажды встретил на своем пути отца Анжа Сабини ... — Анж Сабини (Ange Sabini) — так у Дюма; у Таллемана де Рео — Ange Soubini.

... Одному придворному достало любопытства посетить монастырь, в котором пребывал отец Жозеф перед тем как отправиться в Париж. — J\q встречи с Ришелье отец Жозеф был монахом капу­цинского монастыря Рош, соседнего с аббатством Фонтевро, кото­рое находится в Анжу, близ Сомюра.

445      ... он сделал из нее одну из самых комичных сцен своего «Тартюфа». —

Имеется в виду сцена (I, 5) комедии Мольера «Тартюф» (см. при­мем. к с. 320).

... именно отец Жозеф заправлял бесовщиной в Лудене. Ему нужно было отомстить Юрбену Грандье ... — Луден — небольшой город на западе Франции, в исторической области Пуату, в соврем, департаменте Вьенна.

Юрбен Грандье (ок. 1590—1634) — французский католический священник, кюре приходской церкви святого Петра в Лудене; автор направленного против Ришелье памфлета; по утверждению монахинь тамошнего монастыря урсулинок, наслал на них одер­жимость; обвиненный в поклонении дьяволу, колдовстве и риту­альных убийствах, был по приговору церковного суда сожжен на костре 18 августа 1634 г.

... Лобардемон находился в Лудене и наблюдал за сносом крепости, когда там начались проявления одержимости ... — Лобардемон, Жан Мартен, барон де (ок. 1590—1653) — французский магистрат, преданный клеврет кардинала Ришелье; с 1627 г. президент след­ственной палаты парламента Бордо, с 1629 г. президент податной палаты в Ажене; государственный советник (1631); с 1631 г. по приказу Ришелье вел работы по сносу крепости в Лудене, постро­енной королем Филиппом Августом, и тамошней городской стены; в 1633—1634 гг. руководил судебным следствием по делу Юрбена Грандье, а в 1642 г. — следствием по делу маркиза де Сен-Мара и Франсуа Огюста де Ту; имя его стало нарицательным для обозна­чения неправедного судьи.

446 ... кардинал желал бы узнавать через вас об интригах принцессы де Конде и кардинала де Ла Валетта. — Имеется в виду Луи де Ногаре де Ла Валетт (см. примеч. к с. 246).

... Арно д'Андийи, сын Антуана Арно ... стал как-то раз в ее при­сутствии выставлять себя великим учителем дружбы ... — Арно д’Андийи, Робер (1589—1674) — придворный Людовика XIII, в 1644 г. ушедший в монастырь Пор-Рояль; писатель-моралист и переводчик Иосифа Флавия; старший сын французского публици­ста и адвоката Антуана Арно (1560—1619); родной брат теолога Антуана Арно (1612—1694), доктора Сорбонны.

... Филипп де Коспеан, епископ Лизьё, приехал навестить ее в Рам­буйе ... — Коспеан (или Коспо), Филипп (ок. 1571—1646) — фран­цузский прелат, популярный проповедник; епископ Эрский с 1607 г., епископ Нантский с 1622 г., епископ Лизьё с 1636 г.; сто­ронник политики Генриха IV и кардинала Ришелье.

Здесь имеется в виду замок Рамбуйе (см. примеч. к с. 197).

447      ... Это было любимое место уединения Рабле; по рассказам, кюре

Медона с приятностью проводил там время ... — В январе 1551 г., за два года до смерти, Франсуа Рабле (см. примеч. к с. 11) получил приход святого Мартина в Мёдоне (селение в юго-западной окрестности Парижа, ныне пригород французской столицы).

... Боссюэ посвятил ему свою первую философскую диссертацию. — Речь идет о диссертации, успешно защищенной шестнадцатилет­ним Боссюэ в 1643 г., по окончании первого года обучения фило­софии в Парижском университете, и посвященной Филиппу де Коспеану.

448 ... он посвятил в сан епископа Рье ... — Рье — город на юге Фран­ции, в соврем, департаменте Альпы Верхнего Прованса, с 434 по 1801 гг. центр епархии. Здесь, возможно, имеется в виду француз­ский прелат Эктор Франсуа де Ла Фар (1584—1628), назначенный епископом Рье в 1625 г.

... затем следовала г-жа д'Йер ... — Имеется в виду Клер Диана д’Анженн де Рамбуйе (1610—1669) — вторая дочь маркизы де Рам­буйе, с 1636 г. настоятельница женского бенедиктинского мона­стыря Богоматери Йерской (Йер — городок в 20 км к юго-востоку от Парижа, в соврем, департаменте Эсон).

... Потом следовала г-жа де Сент-Этьенн, а за ней — г-жа же Пизани. — Госпожа де Сент-Этьенн — Луиза Изабелла д’Анженн (ок. 1617—1707), третья дочь маркизы де Рамбуйе, настоятельница монастыря святого Стефана (Сент-Этьенн) в Реймсе.

Госпожа де Пизани — Катрин Шарлотта д’Анженн (1622—1691), четвертая дочь маркизы де Рамбуйе, аббатиса Йерская после смерти своей старшей сестры.

449 ... был убит в битве при Нёрдлингене ... — Нёрдлинген — город на юге Германии, в Баварии, ставший в 1215 г. свободным имперским городом; во время Тридцатилетней войны дважды — в 1634 и 1645 гг. — становился местом кровопролитных битв, в результате чего потерял половину своего населения и свое экономическое значение.

Здесь речь идет о второй из этих битв (она называется также бит­вой при Алерхайме), которая происходила 3 августа 1645 г. и в которой французская армия под командованием Луи II де Бурбон- Конде одержала победу над имперскими войсками под началом генерала Франца фон Мерси (ок. 1597—1645).

451      ... отдал их переписать Никола Жарри, самому прославленному кал­

лиграфу XVII века. — Жарри, Никола (ок. 1615—1666) — знамени­тый французский каллиграф, состоявший на службе у Людо­вика XIV.

... он умрет в день Вознесения. — То есть в день христианского праздника Вознесения Господня, который отмечается на сороко­вой день после Пасхи, в четверг, в честь вознесения Иисуса Хри­ста на небо. В 1643 г. этот праздник пришелся на 14 мая.

Людовик XIII скончался 14 мая 1643 г., в 14 часов 45 минут, нахо­дясь в замке Сен-Жермен-ан-Ле.

... этот ее изъян приписывали тому, что она чересчур злоупотребляла амбровыми пастилками ... — Речь, видимо, идет о драже из серой амбры, с древности используемой в качестве афродизиака.

452      ... Этот род ... дал миру двух пап: Гонория III, умершего в 1227 году,

и Гонория IV, умершего в 1287 году. — Гонорий III (в миру — Ченчо Савелли; до 1160—1227) — папа римский с 1216 г.; утвердил уставы орденов доминиканцев (1216) и францисканцев (1223).

Гонорий IV (в миру — Джакомо Савелли; ок. 1210—1287) — папа римский с 1285 г.; внучатый племянник Гонория III; в юности учился в Парижском университете и на протяжении многих лет поддерживал дружеские связи с владетельными герцогами Анжуй­скими.


... мифологическое имя, схожее с прозванием «Лунина» Юноны ... — Лунина (лат. Светлая) — один из эпитетов древнеримской богини Юноны (супруги Юпитера) как родоспомогательницы.


453

... Вначале речь шла о том, чтобы выдать Жюли замуж за г-на де Монтозье-старшего, брата того, кто на ней в итоге женился. — Имеется в виду Эктор де Сент-Мор, барон де Монтозье (ок. 1608— 1635) — старший брат Шарля де Монтозье, будущего мужа маде­муазель де Рамбуйе; с 1630 г. командир полка, участвовавший во многих сражениях Тридцатилетней войны; 18 июля 1635 г. был тяжело ранен при захвате укрепления Баньи ди Бормио на севере Италии и спустя два дня скончался, после чего командование пол­ком взял на себя его младший брат.

... Франсуаза Ле Бретон Вилландри, завладела женихом сама ... — Франсуаза Ле Бретон Вилландри (?—до 1635) — дочь Балтазара Ле Бретона, сеньора де Вилландри, и его жены Мадлен Жилье; вторая супруга Жана Обри (?—?), сеньора де Трильпора, с 1607 г. доклад­чика Государственного совета.

... из тех двенадцати месяцев, какие составляют год, архиепископ восемь проводит в Сент-Обен-д'Анже. — Имеется в виду старинное аббатство святого Обена в городе Анже, основанное ок. VI в., упраздненное в годы Великой Французской революции и разру­шенное в 1811 г.

Жан Франсуа де Гонди (1584—1654), архиепископ Парижский в 1622—1654 гг., был в 1616—1651 гг. аббатом-коммендатором этого монастыря (то есть отчуждал доходы от него в свою пользу, но не имел церковной юрисдикции над его монахами).


454

... сразу видно, что вы из Сентонжа! — Сентонж — историческая область на юго-западе Франции, на атлантическом побережье, к югу от Ла-Рошели; ббльшая ее часть составляет ныне территорию департамента Приморская Шаранта, а меньшая — юго-западные земли департамента Шаранта; главный город — Сент.

... он устремился в Казале и принял участие в героических делах, которые там совершались. — Казале (соврем. Казале-Монфер- рато) — город на северо-западе Италии, в провинции Алессандрия области Пьемонт, на реке По; в описываемое время — столица маркграфства Монферрат, принадлежавшего герцогам Мантуан- ским; в 1630 г., во время войны за Мантуанское наследство (1628— 1631) подвергался длительной осаде испанскими войсками, ибо взятие Казале открывало путь в долину По; город и его цитадель защищали французские войска.

... он остановил всю армию герцога Савойского ... — Имеется в виду Карл Эммануил I (см. примеч. к с. 77), который в ходе войны за Мантуанское наследство стремился заполучить Монферрат.

... был пущен слух, что маркиз домогается руки мадемуазель Обри, впоследствии вышедшей замуж за Луи де Ла Тремуя, герцога де Нуармутье. — Луи II де Ла Тремуй (1612—1666), маркиз, а затем герцог де Нуармутье (с 1650 г.), женился на Рене Жюли Обри (1618-1679) в 1640 г.


455

... в это самое время во Францию пришла новость, что царем Грузии стал простой смертный. — Здесь, возможно, имеется в виду Ростом (1565—1658) — царь Картли с 1633 г., вассал иранского шаха; он не был, однако, совсем уж простым смертным, ибо являлся сыном картлийского царя Давида XI (7—1579; правил в 1562—1578 гг.) из династии Багратионов и его наложницы.

704


456      ... За три или за четыре года до того, как она стала его женой, он

послал ей «Гирлянду Жюли» ... — «Гирлянда Жюли» («La Guirlande de Julie») — рукописный поэтический сборник, составленный из шестидесяти двух мадригалов, которые были сочинены поэтами из окружения госпожи де Рамбуйе и прославляли ее дочь Жюли д’Анженн, и украшенный миниатюрами двадцати девяти цветов, от имени которых ей пелась хвала; был поднесен мадемуазель де Рамбуйе господином де Монтозье в день ее рождения; сменив много владельцев, ныне хранится в отделе манускриптов Нацио­нальной библиотеки Франции.

... каждый цветок являлся миниатюрой на велени ... — Велень — высококачественный сорт пергамента, выделываемый из кож ягнят, телят или козлят.

457      ... возможно, в них скрыт какой-то особый смысл, никоим образом

не связанный с мифологической историей. — Имеется в виду древне­греческий миф о Гиацинте (Гиакинфе), юноше необыкновенной красоты, сыне спартанского царя Амикла, внуке Зевса, возлю­бленном Аполлона. Когда однажды Аполлон и Гиакинф соревно­вались в метании диска, Зефир (божество, олицетворяющее запад­ный ветер), также охваченный страстью к Гиакинфу, из ревности отклонил брошенный Аполлоном диск в голову юноши, и тот умер. На том месте, куда упали капли его крови, вырос цветок- гиацинт, который словно обагрен этой кровью и на лепестках которого читаются буквы «ай, ай», передающие предсмертный стон юноши.

... В 1784 году, на торгах по продаже собрания герцога де Ла Вальера, этот шедевр любви и каллиграфии был приобретен г-ном Пейном, английским книготорговцем ... — Ла Вальер, Луи Сезар де Ла Бом, герцог де (1708—1780) — внучатый племянник герцогини де Ла Вальер, фаворитки Людовика XIV; с 1732 г. муж Анны Жюли Франсуазы де Крюссоль д’Юзес (1713—1797), правнучки Жюли д’Анженн де Рамбуйе; один из крупнейших библиофилов XVIII в., в собрании которого насчитывалось около тридцати тысяч книг; эта богатейшая коллекция была распродана на нескольких аук­ционах, один из которых проходил с 12 января по 5 мая 1784 г. Пейн, Томас (ок. 1718—1799) — известный лондонский книготор­говец, который с 1750 г. держал книжную лавку на улице Касл- Стрит в квартале Лестер-Филдс (ныне Лестер-Сквер), ставшую своего рода дискуссионным клубом; в 1790 г. он отошел от дел, передав управление фирмой в руки своего сына и партнера с 1776 г. Томаса Пейна-младшего (1752—1831).

... Господин де Монтозье ...договорился с г-ном де Врассаком, мужем своей тетки, о покупке у него за двести тысяч ливров должности губернатора Сентонжа и Ангумуа. — Брассак, Жан де Галар де Беарн, граф де (1580—1643) — губернатор Сентонжа и Ангумуа, рыцарь ордена Святого Духа (1633); с 1602 г. муж Катрин де Сент- Мор (?—1648), родной тетки маркиза де Монтозье, сестры его отца, придворной дамы королевы.

Ангумуа — историческая область на западе Франции, к востоку от Сентонжа (см. примеч. к с. 454), соответствующая центральной части нынешнего департамента Шаранта; главный город — Ангу­лем.

458 ...Двадцать четыре скрипача ... явились исполнить для нее серенаду ... — Имеется в виду придворный королевский оркестр «Двадцать четыре скрипки короля», существовавший с 1614 по 1761 гг. и услаждавший слух королевских особ во время их трапез и балов; впрочем, двадцать четыре королевских скрипача имели право выступать и во дворцах вельмож.

... он посещал субботы, то есть собрания в доме у мадемуазель де Скюдери ... — Скюдери, Мадлен де (1607—1701) — французская писательница, с 1552 г. хозяйка литературного салона, автор мно­готомных галантных романов «Ибрагим, или Великий паша» (1641), «Артамен, или Великий Кир» (1649—1653), «Клелия, Рим­ская история» (1654—1660) и др.; пользовалась необычайной попу­лярностью у современников, называвших ее новой Сафо и десятой музой.

... стихами переводил Персия ... — Авл Персий Флакк (34—62) — древнеримский поэт, автор книги сатир.

... Клавдиана предпочитал Вергилию ... — Клавдий Клавдиан (ок. 370—ок. 408) — позднеантичный латинский поэт, уроженец Александрии, автор панегириков и эпических поэм, пользова­вшийся большой любовью в эпоху барокко.

459      ... Шавароша отправили в аббатство Сен-Жермен-де-Пре за поясом

святой Маргариты ... — Сен-Жермен-де-Пре («Святого Германа- в-Лугах») — богатое и влиятельное аббатство, которое сложилось вокруг базилики святого Винценция, построенной в окрестности Парижа, на левом берегу Сены, королем Хильдебертом I (ок. 496— 558; правил с 511 г.) и предназначавшейся для хранения туники этого святого, и было названо в честь епископа Парижского свя­того Германа (ок. 496—576); ныне от аббатства сохранилась лишь его церковь, ставшая приходской: известная под названием церкви Сен-Жермен-де-Пре, она считается самой старой в Париже и датируется кон. X в.

Святая Маргарита Антиохийская (?—ок. 305) — христианская мученица, жившая во времена императора Диоклетиана (239—313), гонителя христиан; была обезглавлена римским префектом Оли- брием за то, что отвергла его; считается заступницей беременных женщин. Реликвия, считавшаяся поясом святой Маргариты, хра­нилась в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, однако в 1556 г. она была похищена ворами, и от нее сохранился лишь небольшой фрагмент, за которым, однако, закрепилось название самой этой святыни.

... После этих двух близнецов г-жа де Монтозье родила дочь ... — Имеется в виду Мари Жюли де Сен-Мор де Монтозье (1646— 1695) — дочь Жюли д’Анженн и маркиза де Монтозье, с детства проявлявшая необычайные дарования; с 1664 г. супруга графа Эмманюэля II де Крюссоля (1637—1692), будущего пятого герцога д’Юзеса, родившая от него восемь детей.

460      ... в баснях Эзопа лисицы всегда такие хитрые! — Эзоп (VI в. до

н.э.) — полулегендарный древнегреческий баснописец, счита­ющийся родоначальником басни как литературного жанра. Лисица — персонаж многих его басен («Орел и Лисица», «Лисица и Козел», «Лисица и Лев», «Лисица и Барс», «Лисица и Обезьяна», «Лисица и виноград», «Ворона и лисица» и др.).

... Господин де Немур, архиепископ Реймский, сказал ей однажды, что хочет взять ее в жены. — Имеется в виду Генрих II Савуа- Немурский (1625—1659) — французский прелат, архиепископ Реймский (у Дюма ошибочно Руанский) в 1651—1657 гг.; младший сын Генриха I Савойского (1572—1632), герцога Немурского и Женевского, и его жены с 1618 г. Анны Лотарингской (1600—1638), герцогини Омальской, унаследовавший в 1652 г., после смерти своего старшего брата, титулы герцога Женевского, Немурского и Омальского; в 1657 г., сложив с себя сан, женился на Марии Анне Орлеанской (1625—1707), дочери Генриха II Орлеанского (1595— 1663), герцога де Лонгвиля.

461      ... все, за исключением Анжелики Клариссы д'Анженн, вышедшей

замуж за графа де Гриньяна, были монахинями ... — Анжелика Кла­рисса д'Анженн (1624—1664) — младшая дочь госпожи де Рамбуйе, с 1658 г. супруга Франсуа Адемара де Монтея, графа де Гриньяна (1632—1714), наместника короля в Провансе (с 1663 г.), третьим браком (1669) женатого на Франсуазе Маргарите де Севинье (1646—1705), любимой дочери и главной корреспондентке госпожи де Севинье.

... Скюдери, а точнее, Жорж де Скюдери, имел сицилийское проис­хождение ... — О Жорже де Скюдери см. примеч. к с. 82.

... Его отец состоял на службе у Андре Батиста де Бранкаса, сеньора де Виллара, в 1594 году произведенного Генрихом IVв адмиралы ... — Жорж де Скюдери (7—1613), отец драматурга, был командиром порта Гавра.

Андре Батист де Бранкас, сеньор де Виллар (7—1595) — француз­ский военачальник, сражавший на стороне Католической лиги и стремившийся превратить Нормандию в независимое владение; покорился Генриху IV лишь в 1594 г. и в том же году получил зва­ние адмирала Франции; был убит испанцами 24 июля 1595 г. во время осады Дуллана.

... Вот потому Гавру и выпала честь стать местом рождения Жоржа Скюдери и его сестры. — Гавр — крупный город и порт на северо- западе Франции, в Нормандии, на берегу пролива Ла-Манш.

462      ... ради забавы стал сочинять театральные пьесы: первой была «Лиг-

дамон и Лидиас, или Двойники», второй — «Наказанный обманщик, или Северная история» ... — «Лигдамон и Лидиас, или Двойники» («Lygdamon et Lydias ou le Ressemblance»; 1631) и «Наказанный обманщик, или Северная история» («Le Trompeur puni ou 1’Histoire septentrionale»; 1633) — трагикомедии Жоржа де Скюдери.

... Жорж Скюдери издал том сочинений Теофиля ... — Теофиль де Вьо (1590—1626) — французский поэт и драматург, автор трагедии «Пирам и Фисба» (1617), «Трактата о бессмертии души» и многих других произведений, которого за его непристойные сочинения современники обвиняли в гомосексуализме и вольнодумстве; в 1623 г. был приговорен к публичному покаянию и сожжению на костре, но после двух лет, проведенных им в Консьержери в ожи­дании окончательного решения своей участи, смертный приговор ему заменили вечной ссылкой.

В 1632 г. по просьбе руанского книгоиздателя Жана де Ла Мара (7—1646) Жорж де Скюдери подготовил к изданию том «Сочине­ния Теофиля», снабдив его собственным предисловием и включив в него свое стихотворение «Могила Теофиля».

463      ... прогуливался среди сотен других людей на бульваре возле

Ла-Турнели ... — Ла-Турнель (la Tournelle) — небольшая старинная крепость в левобережной части Парижа, на берегу Сены, стоявшая там, где теперь находится набережная Ла-Турнель; снесенная в 1792 г., она с 1632 г. служила местом заключения каторжников перед отправкой их на галеры в Марсель.

464      ... маркиза добилась для Скюдери должности коменданта крепости

Нотр-Дам-де-Ла-Гард в Марселе. — Нотр-Дам-де-Ла-Гард — кре­пость, сооруженная в 1525 г. на холме в юго-западной части Мар­селя, вокруг часовни Божьей Матери-охранительницы (1214); предназначалась для обороны города со стороны моря. В 1853— 1899 гг. на территории крепости была построена помпезная бази­лика Нотр-Дам-де-Ла-Гард.

Жорж де Скюдери приступил к исполнению должности комен­данта этой крепости в декабре 1644 г.

... г-н де Бриенн написал г-же де Рамбуйе ... — Имеется в виду Анри Огюст де Ломени, граф де Бриенн (1594—1666) — государственный секретарь по делам военно-морского флота в 1615—1643 гг., госу­дарственный секретарь по иностранным делам в 1643—1663 гг.

... у кого-то из древних авторов она вычитала, что Сципион Афри­канский сочинял трагедии. — Сципион Африканский — здесь, вероятно, имеется в виду Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший (ок. 185—129 до н.э.), древнеримский государственный деятель и военачальник; сын полководца Луция Эмилия Павла Македонского (ок. 230—160 до н.э.), усыновленный Публием Корнелием Сципионом (ок. 216—после 167 до н.э.), авгу­ром и историком, старшим сыном полководца Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего (ок. 235—183 до н.э.), победи­теля Ганнибала; отличался личной храбростью и воинским талан­том, был замечательным оратором и знатоком греческой литера­туры; избранный консулом в 146 г. до н.э., возглавил римское войско в Африке и, несмотря на героическое сопротивление кар­фагенян, захватил и разрушил Карфаген, что явилось победонос­ным окончанием Третьей Пунической войны (149—146 до н.э.).

... Мадемуазель де Скюдери впервые выступила на литературном поприще, сочинив часть «Речей знаменитых женщин» и полностью «Великого пашу». — «Знаменитые женщины, или Героические речи» («Les femmes illustres, ou les Harangues h6roiques»; 1642) — сочинение Жоржа де Скюдери, сборник двадцати исторических очерков о прославленных женщинах древности.

«Ибрагим, или Великий паша» («Ibrahim ou 1’Illustre Bassa») — четырехтомный роман Мадлен де Скюдери, опубликованный ею в 1641 г. под именем брата.

465      ... Так, например, были изданы «Кир» и «Клелия». — «Артамен, или

Великий Кир» («Artamene ou le Grand Cyrus»; 1649—1653) и «Кле­лия, Римская история» («C161ie, histore romaine»; 1654—1660) — десятитомные романы Мадлен де Скюдери, опубликованные под именем г-на де Скюдери, коменданта крепости Нотр-Дам-де-Ла- Гард.

... В кругу жеманниц она носила имя Сафо. — Сафо (ок. 630—ок. 570 до н.э.) — знаменитая древнегреческая поэтесса, жившая в городе Митилены на острове Лесбос; возглавляла кружок знатных деву­шек и писала любовные стихотворения (песни к подругам, гимны, эпиталамы — свадебные песни); считается основоположницей «сафического стиха»; по преданию, из-за несчастной любви бро­силась с Левкадской скалы в море.

... «Карту Нежных Чувств», которая по совету Шаплена была вло­жена в «Клелию», также придумала мадемуазель де Скюдери. — Роман Мадлен де Скюдери «Клелия» стал своего рода руковод­ством галантного обхождения и салонной любви. К нему была приложена карта изобретенного писательницей Королевства Неж­ных Чувств — своеобразный путеводитель по стране Любви и Галантности. Королевство Нежных Чувств орошают три реки: Склонность, Почтение и Признательность; на этих трех реках, впадающих в море Опасностей, стоят три главных его города: Любовь-на-Склонности, Любовь-на-Почтении, Любовь-на-


Признательности. Рядом с истоками реки Склонность находится еще один город — Новая Привязанность; путешествующих по Королевству подстерегает озеро Безразличия, скала Гордыни и т.п.; земли его усеяны селениями со столь же многозначительными названиями.

... Главным соперником Скюдери был Ла Кальпренед. — Ла Кальпре- нед, Готье де Кост, сьер де (ок. 1609—1663) — французский писа­тель и драматург, происходивший из гасконского дворянского рода; автор многотомных романов, чрезвычайно популярных в XVII в., и трагедий.

...Ла Кальпренед... родился в замке Тульгу возле Сарла ... — Тульгу — небольшой замок в Салиньяке, городке в юго-западной части Франции, кантональном центре, расположенном в соврем, депар­таменте Дордонь, в 12 км к северо-востоку от города Сарлй-Ла- Канеда, окружного центра того же департамента; ныне от этого замка остались лишь развалины.

... его дебютом стала «Смерть Митридата», напечатанная в 1637 году. — «Смерть Митридата» («La Mort de Mithridate»; 1637) — сти­хотворная трагедия Ла Кальпренеда.

... стихосложением стал заниматься вопреки воле всей своей семьи, а особенно вопреки воле своего отца ... — Ла Кальпренед был стар­шим из десяти детей Пьера де Коста и Катрин дю Вердье- Женуйяк.

...Ла Кальпренед сочинял романы и вначале опубликовал «Кассан­дру» ... — «Кассандра» («Cassandre»; 1642—1645) — десятитомный роман Ла Кальпренеда.

... затем он издал «Клеопатру» ... — «Клеопатра» («C16opatre»; 1647—1658) — тринадцатитомный роман Ла Кальпренеда.


466

...Он часто бывал у г-жи Буаст ... — Таллеман де Рео посвящает этой даме (Boiste; Дюма ошибочно называет ее Bont6) отдельную главу в своем сочинении.

... в ее доме встретился с легкомысленной вдовушкой, которую звали г-жа де Брак ... — Госпожа де Брак — урожденная Мадлен де Лие (ок. 1620—1668), дочь Франсуа де Лие и Мадлен де Майок, владе­тельница имения Сен-Жан-де-Ливе в Нижней Нормандии; в пер­вом браке жена Жана де Вьё-Пона, сеньора де Компана, во втором (4 августа 1642 г.) — Арну де Брака (1617—1642), сеньора де Волара и де Шато-Вера, капитана кавалерии, убитого после пяти месяцев своего брака, в конце декабря 1642 г.; овдовев во второй раз, в 1648 г. вышла замуж за Ла Кальпренеда и родила от него дочь; в 1661 г. под ее новым именем (Мадлен де Ла Кальпренед) вышел в свет роман «Увеселения принцессы Альсидианы» («Les divertissemens de la princesse Alcidiane»), написанный, вероятно, самим Ла Кальпренедом.

... прогуливаясь по улицам вместе с Сарразеном ... — Сарразен, Жан Франсуа (ок. 1611—1654) — французский поэт, друг Мадлен и Жоржа де Скюдери.

... Ла Кальпренед наведался к Скаррону ... — Скаррон, Поль (1610— 1660) — французский поэт, драматург и романист, женой которого в 1652 г. стала Франсуаза д’Обинье (1635—1719), юная беспридан­ница, внучка Теодора Агриппы д’Обинье (см. примеч. к с. 12); несмотря на тяжелую болезнь, в 1638 г. навсегда приковавшую его к инвалидному креслу, Скаррон славился остроумием и веселым нравом, и их небогатый дом в квартале Маре (на соврем, улице Тюренна), был центром притяжения для многих известных людей

709


того времени; через несколько лет после смерти Скаррона его вдова стала воспитательницей детей Людовика XIV и его фаво­ритки маркизы де Монтеспан, а позднее — возлюбленной и с 1683 г. тайной женой короля, давшего ей титул маркизы де Мен­тенон.

... После «Кассандры» и «Клеопатры» Ла Кальпренед издал роман «Фарамонд» ... — «Фарамонд, или История Франции» («Fara mo nd ou 1’Histoire de France»; 1661) — семитомный роман Ла Кальпре- неда.

XIV


467

... Кристина Шведская говорила о нем, что в женщинах он любил только женскую породу. — Кристина Шведская (1626—1689) — королева Швеции с 1632 по 1654 гг.; дочь короля Густава II Адольфа (1594—1632; правил с 1611 г.) и его жены с 1620 г. Марии Элеоноры Бранденбургской (1599—1655); унаследовала шведский престол, когда ей было шесть лет; необычайно умная и образован­ная, она стала заниматься государственными делами уже в 1644 г. и привлекла к своему двору многих знаменитых ученых и фило­софов; отказавшись навсегда от замужества, правила с помощью своих фаворитов; в 1654 г. отреклась от престола в пользу своего кузена Карла Густава, будущего короля Карла X (1622—1660), сохранив при этом за собой королевский титул, значительное денежное содержание, лейб-гвардию и свиту из двухсот придвор­ных; затем перешла из протестантизма в католичество; покинув Швецию, жила в основном в Риме, но в 1656—1658 гг. посещала Францию; современников поражала разносторонность ее ума и в то же время странности ее характера и поведения.

... в полную противоположность Проперцию, он больше ревновал Галла, чем Цинтию. — Проперций (Секст Аврелий Проперций; ок. 47—ок. 15 до н.э.) — римский поэт, входивший в кружок Меце­ната; автор любовных элегий, в которых он воспевает свою воз­любленную Цинтию (Кинфию) и основными темами которых слу­жат муки страсти, вспышки ревности, ожидание близкой смерти. Галл — друг Проперция, которого поэт не раз упоминает в своих элегиях, предостерегая его в одной из них (I, 5) от сетей веролом­ной Цинтии.

... он влюбился в очаровательную особу, мадемуазель де Лафайет, пятую дочь Жана де Лафайета, сеньора де Отфёя, и Маргариты де Бурбон-Бюссе. — Луиза де Лафайет (см. примеч. к с. 268) была дочерью Жана Мотье де Лафайета (1583—1651) и его жены с 1613 г. Маргариты де Бурбон-Бюссе (ок. 1599—1648), родившей ему четы­рех сыновей и десять дочерей.


468

... предложил папе Урбану VIII посодействовать заключению мира с австрийскими Габсбургами ... — Урбан VIII — см. примеч. к с. 193.

... Эти предложения доставили удовольствие папе, увидевшему в них средство возвеличить семейство Барберини, из которого он проис­ходил. — Барберини — богатое и могущественное итальянское семейство, происходившее из тосканского городка Барберино Валь д’Эльсо и обосновавшееся во Флоренции в XI в. Несколько его представителей играли важную роль в итальянской поли­тике XVII в., чему способствовал кардинал Маффео Барберини, сын флорентийского купца Антонио Барберини (ок. 1529—1571),

710


под именем Урбана VIII взошедший в 1623 г. на папский пре­стол.

... Отец Жозеф вполне естественно вспомнил о мадемуазель де Лафайет, приходившейся ему дальней родственницей. — Отец Жозеф был четвероюродным дядей мадемуазель де Лафайет: его мать Мари Мотье де Лафайет (ок. 1558—ок. 1588) приходилась трою­родной сестрой Клоду Мотье де Лафайету (1559—1609), деду Луизы де Лафайет.

469      ... Он обратился к исповеднику мадемуазель де Лафайет, отцу

Карре ... — Отец Карре (Саггё) — за исключением того, что его звали Жан Батист Карре, никаких биографических сведений об этом персонаже, упоминаемом в сочинении Ж.Ф.Дрё де Радье, откуда Дюма почерпнул все эти подробности, найти не удалось.

... Король извлек из своей гардеробной и сделал одним из своих стар­ших камердинеров некоего Буазанваля ... — Никаких сведений об этом персонаже (Boizenval, или Boisenval) найти не удалось.

470      ... Обратиться к ней с этими настояниями вынудили маркизу де

Сенсе, первую придворную даму королевы, подругу мадемуазель де Лафайет, и епископа Лиможского, ее дядю. — Маркиза де Сенсе — вероятно, имеется в виду Мари Клер де Бофремон (1618—1680), маркиза де Сенсе (однако она унаследовала этот титул лишь в 1641 г., после смерти братьев), ровесница Луизы де Лафайет, пер­вая придворная дама королевы Анны Австрийской, с 1637 г. жена Жана Батиста Гастона де Фуа (7—1646); дочь и наследница Анри де Бофремона (1578—1622), маркиза де Сенсе, и его жены с 1607 г. Мари Катрин де Ла Рошфуко (1588—1677), герцогини де Рандан, которая также была первой придворной дамы Анны Австрий­ской.

Епископ Лиможский — Франсуа Мотье де Лафайет (ок. 1590— 1676), родной брат Жана Мотье де Лафайета, духовник Анны Австрийской, ставший в 1627 г. епископом Лиможа.

... мадемуазель де Лафайет решилась уступить ветру, гнавшему ее к тому, что именовали спасительной гаванью, то есть к монастырю Визитации. — Женский монашеский орден Визитации (Визита­цией в католицизме называется посещение Девой Марией своей старшей родственницы, благочестивой Елизаветы, вскоре после Благовещения: во время этой встречи Елизавета первая признала в Деве Марии будущую мать Спасителя) был учрежден святым Франциском Сальским (1567—1622) и баронессой де Шанталь (1572—1641) в 1610 г. в городе Аннеси, в Савойе; монахини этого ордена (визитантки) должны были посещать бедных и оказывать им духовную и материальную помощь; к кон. XVII в. существовало 87 монастырей этого ордена, в которых пребывало около 5 000 монахинь.

Возникшая в Париже в 1619 г. община визитанток в 1629 г. обо­сновалась на улице Сент-Антуан, и именно в этот монастырь уда­лилась в 1637 г. девятнадцатилетняя Луиза де Лафайет.

... В монастырь король приехал из Гробуа ... — Гробуа — см. примеч. к с. 129.

471      ... Прежде всего г-ну де Шавинъи. — Шавиньи — см. примеч. к

с. 307.

472      ... Этим подопечным был бедный Ла Порт ... — Ла Порт — см. при­

меч. к с. 387.

473      ... на условии, что он удалится в Сомюр. — Сомюр — см. примеч. к

с. 255.

... г-н Легра, старший секретарь королевы, явился в Бастилию ... — Дегра (Legras; в оригинале опечатка: Leyras) — Никола Ле Гра де Воберсе (Le Gras; 7—1646), с 1627 г. старший секретарь королевы Анны Австрийской и управляющий ее финансами, брат Симона Ле Гра (ок. 1588—1656), епископа Суассонского с 1624 г.

... бегая вместе с г-жой де Шеврёз по лужайкам замка Сен-Клу ... — Сен-Клу — см. примеч. к с. 52.

... разгадка головоломки, носящей название «Человек в железной маске». — Человек в железной маске — главный персонаж истори­ческой загадки об умершем 19 ноября 1703 г. в Бастилии таин­ственном узнике, получившем в истории имя «Железная маска», поскольку его лицо было постоянно закрыто маской; до того как попасть в Бастилию, этот узник содержался в крепости Пиньероль и на острове Сент-Маргерит. Согласно версии Вольтера, которую Дюма использовал в романе «Виконт де Бражелон» и в очерке «Железная маска» из сборника «Знаменитые преступления», таин­ственный заключенный был близнец Людовика XIV, скрытый от мира родителями, а также кардиналами Ришелье и Мазарини. Однако в исторической литературе существует и много других предположений о его личности.

474      ... Устные и даже письменные откровения старого Гито, капитана

гвардейцев королевы, подкрепляют эти слухи. — Гито, Франсуа де Комменж, граф де (1581—1663) — капитан гвардии королевы Анны Австрийской (с 1643 г.), губернатор Сомюра (с 1650 г.).

... после смерти Марии Терезы король Людовик XIVвступил в брак с г-жой де Ментенон. — Мария Тереза Австрийская (1638—1683) — испанская инфанта, дочь короля Филиппа IV, брата Анны Австрийской, и его жены с 1615 г. Елизаветы Французской (1602— 1644), сестры Людовика XIII; с 1660 г. королева Франции, жена Людовика XIV, которому она приходилась дважды двоюродной сестрой; несчастливая в браке, она умерла 30 июля 1683 г.

Ментенон, Франсуаза д’Обинье, маркиза де (1635—1719) — внучка Теодора Агриппы д’Обинье, вдова поэта Скаррона, с 1669 г. вос­питательница сыновей Людовика XIV от его официальной фаво­ритки госпожи де Монтеспан (1640—1607), сама затем ставшая фавориткой короля и в возрасте сорока восьми лет тайно обвен­чавшаяся с ним в ночь с 9 на 10 октября 1683 г.

... он знает лишь одного человека, способного безошибочно раскры­вать тайны будущего; этим человеком был испанский доминиканец по имени Кампанелла. — Кампанелла, Томмазо (1568—1639) — ита­льянский монах-доминиканец, философ, теолог, астролог, писа­тель и поэт; уроженец Калабрии, боровшийся за ее освобождение от испанского владычества; один из основоположников утопиче­ского социализма, автор сочинения «Город Солнца» (1623); обви­ненный в ереси и участии в заговоре против испанских властей, двадцать семь лет провел в тюремном заключении в Неаполе; с 1629 г. жил в Риме, давая астрологические советы папе Урбану VIII; в 1634 г., опасаясь новых гонений, укрылся во Франции, где ему оказывал покровительство кардинал Ришелье, считавший его великим астрологом; окончил свои дни в Париже, в доминикан­ском монастыре на улице Сент-Оноре; одним из его последних сочинений стала поэма, посвященная рождению дофина, будущего Людовика XIV («Ecloga in portentosam Delphini nativitatem»).

475      ... мадемуазель Филандр уведомила короля, что королева ... вот-вот

разрешится от бремени. — Мадемуазель Филандр — старшая гор­ничная королевы Анны Австрийской, унаследовавшая свою долж­ность от матери в 1636 г.; дочь Мишеля Белье, секретаря кабинета королевы, сьёра де Филандра, возведенного в дворянство в 1638 г.

... кардинал находился в Сен-Кантене ... — Сен-Кантен — см. при­мем. к с. 142.

476      ...На двенадцатый день после рождения дофина шведский посол Гро-

ций писал графу Оксеншерне ... — Гроций, Гуго (1583—1645) — гол­ландский юрист и государственный деятель, философ, драматург и поэт; в 1634—1645 гг. шведский посол в Париже.

Граф Аксель Густавссон Оксеншерна (1583—1654) — шведский государственный деятель, риксканцлер в 1612—1654 гг., в царство­вания Густава II Адольфа (1594—1632; правил с 1611 г.) и его дочери Кристины; в 1632—1644 гг. глава регентского совета, фак­тически правивший страной; его усилиями Швеция вышла побе­дительницей из Тридцатилетней войны и достигла вершины своего могущества.

... мы в своем рассказе перескочили через трагические события, свя­занные с казнью герцога де Монморанси. — Имеется в виду Генрих II де Монморанси (см. примеч. к с. 245).

477      ... командовали этим небольшим отрядом граф де Море, побочный сын

Генриха IV, и Луи де Гуффье, граф де Роанн. — Граф де Море — Антуан де Бурбон, граф де Море (1607—1632), побочный сын Ген­риха IV от Жаклин де Бюэй, графини де Море (см. примеч. к с. 128), узаконенный отцом в 1608 г.; получил образование в Клер- монском коллеже; его сводный брат Людовик XIII избрал графу де Море духовную карьеру, пожаловав ему многочисленные аббат­ства, однако тот предпочел встать на путь дворцовых интриг и стал сообщником Гастона Орлеанского, другого своего сводного брата, в борьбе против Ришелье и его политики; в 1631 г. он был объяв­лен государственным преступником, а его имущество было кон­фисковано; вместе с Гастоном Орлеанским бежал из Франции и с ним же в 1632 г. вернулся туда во главе армии мятежников; 1 сен­тября 1632 г. в сражении при Кастельнодари командовал левым флангом мятежников и был смертельно ранен; позднее появилась версия, согласно которой ему якобы удалось выжить, после чего он будто бы вел жизнь отшельника и умер в скиту Гардель близ Сомюра в возрасте 85 лет; впрочем, эта романическая версия почти ничем не подтверждается.

Луи де Гуффье (1575—1642) — четвертый герцог де Роанн (с 1582 г.), пэр Франции (1612), маркиз де Буасси, граф де Молеврие; губер­натор Пуатье; в 1631 г. был обвинен в предательстве и лишен своих владений.

... один лишь Сёр впустил его, поскольку Сёр принадлежал герцогу де Бельгарду ... — Сёр — городок в Бургундии, на берегу Соны, в нынешнем департаменте Кот-д’Ор, в 40 км от Дижона; маркизат Сёр, принадлежавший Роже II де Сен-Лари де Бельгарду, губерна­тору Бургундии, в сентябре 1619 г. был ради него возведен в досто­инство герцогства-пэрства.

... Там к нему присоединились герцог д'Эльбёф, а также граф и гра­финя дю Фаржи. — Герцог д’Эльбёф — Карл II Лотарингский (1596—1657), герцог д’Эльбёф (с 1605 г.), шурин Луи де Гуффье, женатого на его сестре Клод Элеоноре (1598—1654).

Граф дю Фаржи — Шарль д’Анженн (ок. 1580—после 1645), граф дю Фаржи, кузен маркиза де Рамбуйе, французский посол в Испа­нии (1626); принадлежал к стану врагов Ришелье и бежал с женой в Испанские Нидерланды; как приближенный Гастона Орлеан-


ского ездил с миссией в Испанию в 1632 г.; после возвращения Гастона во Францию был амнистирован, но в феврале 1635 г. аре­стован; после смерти Ришелье обрел свободу и снова вошел в милость.

Графиня дю Фаржи — Мадлен де Сийи, графиня де Ла Рошпо (ок. 1586—1639), с 1610 г. жена графа дю Фаржи, фрейлина и ком­паньонка Анны Австрийской, удаленная от нее в 1630 г. по насто­янию Ришелье.


478

... президент Ле Куаньё и г-н де Пюилоран ... были объявлены вино­вными в государственной измене. — Ле Куаньё (Le Coigneux; у Дюма ошибочно Lecoupieux) — Жак Ле Куаньё (1589—1651), сеньор де Башомон, канцлер герцога Орлеанского (1625), президент Париж­ского парламента (1630), президент Счетной палаты.

Пиолоран, Антуан де Лаж, сеньор де (1602—1635) — фаворит Гастона Орлеанского, оказывавший на него огромное влияние и участвовавший в его интригах против Ришелье; в ноябре 1634 г., после очередного примирения Гастона Орлеанского с королем, женился на двоюродной племяннице Ришелье и получил титул герцога де Пюилорана, но уже в феврале 1635 г. был по приказу кардинала заключен в Венсенский замок, где и умер несколько месяцев спустя.

... карета переправилась на пароме через Уазу ... — Уаза — река в Бельгии и во Франции, правый приток Сены, длиной 341 км; берет начало близ города Шиме в бельгийской провинции Эно, протекает через Компьень и впадает в Сену около города Конфлан- Сент-Онорин в 25 км к северо-западу от Парижа.

... она скончалась, пребывая в нищете и оставленная всеми, в Кёльне, в доме своего художника Рубенса. — После своего бегства из Ком­пьеня в 1631 г. Мария Медичи до 1638 г. жила в Брюсселе, потом в Амстердаме, а затем переехала в Германию, в город Кёльн (ныне входит в состав земли Северный Рейн—Вестфалия), который являлся в то время столицей духовного княжества, и умерла там 3 июля 1642 г., причем в том самом доме, где провел детство Рубенс (см. примеч. к с. 97), скончавшийся за два года до нее. Дом этот находился в приходе святого Петра.

... он вернулся во Францию, где его стал преследовать маршал де Ла Форс ... — Маршал де Ла Форс — см. примеч. к с. 36.

... Лангр закрыл перед ним ворота, артиллерия Дижона открыла по нему огонь ... — Лангр — старинный город на северо-востоке Фран­ции, в соврем, департаменте Верхняя Марна, издавна обладавший сильной фортификационной системой.

Дижон — город на востоке Франции, в Бургундии, до 1477 г. сто­лица герцогства Бургундского; ныне административный центр департамента Кот-д’Ор; расположен в 325 км к юго-востоку от Парижа.

... он переправился через Луару возле Мулена, вступил в Бурбонне и дошел до Оверни ... — Мулен — см. примеч. к с. 113.

Бурбонне — историческая область в Оверни, в соврем, департа­менте Алье, владение сиров (потом герцогов) Бурбонов, резиден­цией которых был старинный город Бурбон-л’Аршамбо.


479

... Генрих II де Монморанси родился в Шантийи ... — Шантийи — аристократическое поместье в долине реки Нонетты, притока Уазы, в одноименном городке, относящемся ныне к департаменту Уаза, в 40 км к северу от Парижа; с 1484 г. принадлежало семей­ству Монморанси, а после казни Генриха II де Монморанси ото-

714


шло к его сестре Шарлотте де Монморанси и ее мужу принцу де Конде.

... начатую им фразу пришлось заканчивать кардиналу де Ла Валетту ... — Кардинал Ла Валетт — см. примеч. к с. 246.

... воскликнул герцог де Кандаль, старший сын г-на д'Эпернона. — Герцог де Кандаль — см. примеч. к с. 243.

480 ... герцог де Монморанси послал маркизе де Сабле, любовником кото­рой он был, дарственную на земельную ренту в сорок тысяч лив­ров ... — О маркизе де Сабле см. примеч. к с. 434.

... Мадлен де Сувре, жена Филиппа Эмманюэля де Лаваля, маркиза де Сабле, была дочерью маршала де Сувре ... — Филипп Эмманюэль де Лаваль-Буа-Дофен, маркиз де Сабле (1592—1640) — муж Мад­лен де Сувре с 9 января 1614 г., вскоре оставивший ее и умерший от апоплексического удара 4 июня 1640 г.

481      ... когда Мадемуазель болела оспой, маркизу пришел навестить герцог

Немурский. — Мадемуазель — имеется в виду дочь Гастона Орле­анского, герцогиня де Монпансье (см. примеч. к с. 299); судя по ее «Мемуарам», она болела оспой в конце 1649 г.

Герцог Немурский — здесь: Шарль Амедей Савойский (1624—1652), герцог Немурский с 1642 г., французский военачальник; был убит на дуэли.

... Минут через десять явилась г-жа де Лонгвиль ... — Вероятно, имеется в виду вдовствующая герцогиня де Лонгвиль (см. примеч. к с. 241).

482      ... Как-то раз маркиза находилась в гостях у маршальши де Гебриан,

жившей на улице Сены, возле особняка Лианкур. — Маршальша де Гебриан — Рене дю Бек-Креспен (1614—1659), дочь Рене I дю Бек- Креспена, маркиза де Варда, и Элен д’О; родная сестра Рене II дю Бек-Креспена, золовка Жаклины де Бюэй, графини де Море; с 1632 г. жена французского военачальника Жана Батиста Бюда де Гебриана (1602—1643), маршала Франции (1642); придворная дама королевы Марии Терезы, исполнявшая в 1644 г. должность чрез­вычайного французского посла в Польше.

Улица Сены — здесь: начальный отрезок нынешней одноименной улицы в левобережной части Парижа, в бывшем Сен-Жерменском предместье, соединяющий набережную Малаке с улицей Бюси. Рене дю Бек-Креспен, будущая маршальша де Гебриан, с 1631 г. жила в одном из домов на этой улице, построенных на месте дворца королевы Маргариты Наваррской, который в 1628 г. был распродан по частям (дом этот занимал территорию нынешних до­мовладений №№10—lObis).

Особняк Лианкур — имеется в виду особняк XVI в., занимавший территорию нынешних домовладений №№14—18 по улице Сены и принадлежавший в описываемое время Роже дю Плесси-Лианкуру, герцогу де Ла Рош-Гийону (1598—1674); позднее он стал жилищем Франсуа VI де Ла Рошфуко, героя Фронды, и назывался особня­ком Ла Рошфуко; во время Великой Французской революции был превращен в склад, а в 1825 г. разрушен.

...Но почему бы вам тогда не пойти по Красному мосту? — Крас­ный мост — пятнадцатипролетный деревянный мост через Сену, который был построен в 1632 г. на месте паромной переправы Тюильри и прослужил, несмотря на не раз случавшиеся с ним беды, до 1684 г.; в 1685—1689 гг. на его месте был построен новый мост, каменный, получивший название Королевского и явля­ющийся сегодня одним из самых старых мостов французской сто­лицы (он связывает набережную Тюильри на правом берегу реки с набережной Вольтера на ее левом берегу).

Заметим, что маркиза де Сабле жила в правобережной части Парижа (до 1646 г. в предместье Сент-Оноре, а затем на Королев­ской площади), и, чтобы вернуться из Сен-Жерменского предме­стья домой, ей нужно было обязательно пересечь Сену.

... Как раз в это самое время умер от чумы сын г-жи де Рамбуйе ... — Это произошло в 1631 г.

483      ... Вы можете также ... держать рядом с собой императорский

уксус, руту и полынь. — Императорский уксус — обеззаражива­ющее средство, применявшееся в средние века во время эпидемий чумы: настойка на крепком белом уксусе корней горичника (лат. Imperatoria ostruthium, царский корень) и дягиля, а также гвоздики.

... королева соблаговолила встретиться с г-ном де Шодбонном, кото­рый перед этим вышел из комнаты мадемуазель де Бурбон ... — Шод- бонн — см. примеч. к с. 432.

Мадемуазель де Бурбон — имеется в виду будущая (с 1632 г.) гер­цогиня де Лонгвиль (см. примеч. к с. 425), болевшая в то время корью.

484 ... аббат де Ла Виктуар, Клод Дюваль де Куповиль, прелат, наделен­ный восхительным остроумием ... — См. примеч. к с. 319.

... Ее лучшей подругой была графиня де Мор ... — Графиня де Мор — Анна Дони д’Аттиши (ок. 1600—1663), дочь Октавиана Дони, барона д’Аттиши, и его жены с 1598 г. Баланс де Марийяк; с 1637 г. жена Луи де Рошшуара де Мортемара (ок. 1603—1669), графа де Мора, великого сенешаля Гиени; близкая подруга маркизы де Сабле.

485      ... Вначале он был влюблен в Шуази ... — Шуази (la Choisy) — ника­

ких сведений об этой ветреной особе, не раз упоминаемой Талле- маном де Рео, найти не удалось.

486 ... у вас шпага великого Анна. — То есть коннетабля Анна де Мон­моранси, деда герцога Генриха II де Монморанси.

... Бассомпьер произнес слово «Анн» так, как если бы в нем была лишь одна буква «н». — То есть вместо имени собственного «Аппе» про­изнес слово «&пе» (фр. «осел»).

... У него была и другая ссора, на этот раз с герцогом де Рецем. — Герцог де Рец — Анри де Гонди (1590—1659), второй герцог де Рец (с 1603 по 1634 гг.); сын Шарля де Гонди (1569—1596), маркиза де Бель-Иля, и его жены с 1587 г. Антуанетты де Лонгвиль (1572— 1618).

... Монморанси должен был вот-вот жениться на мадемуазель де Бопрео ... — Мадемуазель де Бопрео — Жанна де Сепо (1588—1630), герцогиня де Бопрео, дочь Ги IV де Сепо (7—1597), герцога де Бопрео, и его жены Мари де Рьё; в 1609 г. была помолвлена с гер­цогом Генрихом II де Монморанси, но в 1610 г. стала супругой герцога де Реца и родила от него двух дочерей.

... королева-мать расстроила эту женитьбу, чтобы дать ему в жены одну из своих родственниц, происходившую из рода Орсини. — Женой Генриха II де Монморанси стала Мария Фелиция Орсини (1599— 1666), внучка Козимо I Медичи (1519—1574), великого герцога Тосканского; дочь князя Вирджинио Орсини (1572—1615), второго герцога ди Браччано, двоюродного брата королевы Марии Медичи, и его жены Флавии Перетти Дамашени, племянницы папы Сик­ста V; после казни мужа она удалилась в монастырь Визитации в городе Мулене.

Орсини — могущественный римский феодальный род, известный с XII в. и давший церкви двух римских пап; родоначальником его, по-видимому, стал Орео ди Бобоне (ок. 1136—ок. 1207), племян­ник папы Целестина III (в миру — Джачинто Бобоне; ок. 1 Юб- 1198; папа с 1191 г.), давший своим прозвищем (ит. Orso — «Мед­ведь») название фамилии.

... г-н де Монморанси, вместо того чтобы называть своего соперника герцогом де Рецем, именовал его герцогом де Мон-Рес­том. — Фр. due de Mon-Reste, созвучное с титулом due de Retz, можно перевести как «герцог Моих Объедков».

... Аббат д'Эльбен, племянник епископа Альби, от имени принца явился к г-ну де Монморанси и предложил ему объявить себя про­тивником Ришелье ... — Епископ Альби — вероятно, имеется в виду Альфонс II д’Эльбен (Дельбен; ок. 1580—1651), французский прелат, епископ Альби в 1608—1635 гг., принявший участие в мятеже герцога де Монморанси и после его подавления бежавший во Флоренцию; преемник своего дяди Альфонса I д'Эльбена (1538—1608), епископа Альби с 1603 г.

... напомнил ему об окровавленных головах Шале и Марийяка, неза­долго до этого скатившихся к подножию эшафота. — Луи де Марийяк (1572—1632) — французский военачальник и дипломат, маршал Франции (1629), главнокомандующий французской армией в Италии (1630); брат Мишеля де Марийяка (см. примеч. к с. 224), хранителя печати; в 1630 г. принял участие в заговоре против Ришелье, был арестован, подвергнут суду, приговорен к смертной казни и обезглавлен на Гревской площади в Париже 10 мая 1632 г.

487      ... он мог выставить против королевских войск не более шести тысяч

человек, да и то размещены они были между городами Лодев, Альби, Юзес, Алее, Люнель и Сен-Понс. — Речь идет о городах провинции Лангедок, которые контролировал мятежный губернатор Генрих II де Монморанси.

Лодев — город на реке Лерг (в соврем, департаменте Эро), в 50 км к северо-западу от Монпелье.

Альби — город в Южных Пиренеях, на реке Тарн (административ­ный центр соврем, департамента Тарн).

Юзес — город на реке Альзон (в соврем, департаменте Гар), в 22 км к северо-востоку от Нима.

Алее — город на реке Гардон д’Алес (в соврем, департаменте Гар), в 40 км к северо-западу от Нима.

Люнель — город на одноименном канале (в соврем, департаменте Эро), в 22 км к северо-востоку от Монпелье.

Сен-Понс (Сен-Понс-де-Томьер) — город в долине реки Жор, притоке реки Орб (в соврем, департаменте Эро), в 100 км к западу от Монпелье.

... Гастона Орлеанского ... преследовали две армии: одной командовал маршал де Шомбер, другой — маршал де Ла Форс. — Маршал Шом- бер — здесь: Анри де Шомбер (1575—1632), граф де Нантёй, фран­цузский военачальник и государственный деятель; главноуправ­ляющий финансами в 1619—1622 гг.; маршал Франции (1625), раз­громивший герцога де Монморанси в сражении при Кастельно- дари (1 сентября 1632 г.), назначенный после этого губернатором Лангедока и умерший 17 ноября 1632 г. от апоплексического удара; отец маршала Шарля де Шомбера (1601—1656).

... маршал де Шомбер ... начал последние переговоры с принцем, послав к нему парламентером Кавуа. — Франсуа Ожье Кавуа (см. примем, к с. 307) отправили вести переговоры с мятежниками воз­можно потому, что в 1623 г. он был камергером герцога Генриха II де Монморанси.

488      ...Он застал там герцога Орлеанского, который поджидал его, нахо­

дясь в окружении графа де Море, своего сводного брата, и графа де Рьё. — Граф де Рьё — Франсуа де Ла Жюжи (7—1632), графа де Рьё с 1609 г., знатный лангедокский дворянин, младший сын извест­ного военачальника Франсуа де Ла Жюжи (7—1596), барона де Рьё, владетель замка Рьё-Минервуа, поддержавший восстание герцога де Монморанси и погибший в сражении при Кастельнодари.

489      ... два кавалериста, барон де Лорьер и его сын, попытались прегра­

дить ему путь ... — Биографических сведений о бароне де Лорьере (Laurifcres) и его сыне бароне де Бурде (Bourdet), участниках сра­жения при Кастельнодари, упоминаемых во многих исторических трудах, найти не удалось. Возможно, имеется в виду Жан де Пом­падур, барон де Лорьер, и его сын маркиз де Бурде (Bourdd), погибший во время осады Тьонвиля в 1643 г.

... эта битва, носящее название битвы при Кастельнодари, была не более чем боем ... — Кастельнодари — городок в Лангедоке, в соврем, департаменте Од, в 54 км к юго-востоку от Тулузы; сто­лица исторической области Лораге.

В сражении, которое происходило у стен Кастельнодари 1 сентя­бря 1632 г. и закончилось поражением мятежников и пленением герцога де Монморанси, получившего в нем семнадцать ранений, маршал де Шомбер имел под своим началом около тысячи двухсот конников и тысячи пехотинцев, а герцог де Монморанси — две тысячи пехотинцев, три тысячи конников и большое число добро­вольцев из местной лангедокской знати.

490 ... его препроводили в Тулузу. — Тулуза — главный город историче­ской области Лангедок, порт на реке Гаронна; столица королев­ства вестготов в V в. и Тулузского графства в средние века; в настоящее время административный центр департамента Верхняя Гаронна.

... его поместили в замок Лектур ... — Лектур — замок в одноимен­ном городке (некогда столице графства Арманьяк) в Южных Пире­неях, в соврем, департаменте Жер, в 75 км к северо-западу от Тулузы; ныне от этой твердыни графов Арманьяков, в которой находился в заключении герцог де Монморанси и которая была снесена еще в XVIII в., остались лишь руины.

... условия этого мира были утверждены в Монпелье. — Монпелье — см. примеч. к с. 412.

491      ... он приговаривался к отсечению головы на эшафоте, установленном

на площади Сален ... — Площадь Сален, находящаяся в центре Тулузы, перед Дворцом правосудия, издавна служила местом публичных казней.

... его имения Монморанси и Данвиль навсегда утрачивали достоин­ство пэрства ... — Монморанси — старинное феодальное владение в Иль-де-Франсе, с центром в одноименном городке в 15 км к северу от центра Парижа, в нынешнем департаменте Валь-д’Уаз; родовое поместье семейства Монморанси, известного с кон. X в.: его родоначальником считается Бушар Ле Барбю (7—1020), владе­тель замка Монморанси с 997 г.; в 1551 г. оно было возведено в ранг герцогства-пэрства.

Данвиль — старинное феодальное владение в Верхней Нормандии, с центром в одноименном городке, относящемся ныне к департа­менту Эр; с 1285 г. находилось во владении рода Монморанси; в 1552 г. было возведено в достоинство баронства, а в 1610 г. — герцогства-пэрства. Среди многочисленных званий Генриха II де Монморанси был и титул герцога Данвиля.

... отец Арну, бывший духовник короля, впавший в немилость за один­надцать лет до этого ... — Отец Арну — иезуит Жан Арну (ок. 1575—1636), уроженец города Рьом в Оверни, с 1617 г. испо­ведник Людовика XIII, по настоянию герцога де Люина лишенный в 1621 г. своей должности; автор памятной записки о последних днях жизни герцога де Монморанси, которого он сопровождал на эшафот.

492      ... герцог попросил дать ему в качестве чтения книгу «О подражании

Иисусу Христу» ... — «О подражании Иисусу Христу» («De imitatione Christi») — средневековый анонимный религиозный трактат, по­явившийся в свет около 1419 г. и приписываемый голландскому христианскому мыслителю Фоме Кемпийскому (Томас Хемеркен; 1380—1471). В книге приводится доказательство бытия Бога, кото­рого автор считает первопричиной и конечной целью сущего. Все сочинение проникнуто духом аскетизма: лежащий во зле мир может спастись только через подражание жизни Христа; ценность имеет лишь праведная жизнь, а не выполнение обрядов; целью жизни должна быть забота о ближних. Трактат был очень рано переведен с латыни на европейские языки (на французский — уже в XV в.) и пользовался исключительным авторитетом среди веру­ющих.

... Госпожа деКонде, сестра герцога, тщетно пыталась добраться до короля ... — Имеется в виду Шарлотта де Монморанси, старшая сестра Генриха II де Монморанси, герцогиня де Конде (см. при- меч. к с. 131).

... Герцог Ангулемский, обязанный г-ну де Монморанси своей свободой, написал письмо королю ... — Имеется в виду Шарль Валуа (см. при- меч. к с. 42), внебрачный сын короля Карла IX.

... Кардинал де Ла Валетт, а также герцог и герцогиня де Шеврёз ... заставили герцога д'Эпернона умолять вместо них о помилова­нии ... — Подразумевается, что речь идет о почти девяностолетием первом герцоге д’Эперноне (см. примеч. к с. 62), но на самом деле он умер еще 13 января 1642 г., за девять месяцев до казни герцога де Монморанси, и титул герцога д’Эпернона носил в это время его пятидесятилетний сын Бернар де Ногаре де Ла Валетт (см. примеч. к с. 406), который накануне казни герцога де Монморанси умолял короля помиловать осужденного.

493      ... Одна из этих картин предназначалась ... иезуитской обители свя­

того Игнатия ... — Имеется в виду парижская резиденция иезуи­тов, построенная в 1627—1647 гг. в квартале Маре, на улице Сент- Антуан; в 1762 г. иезуитов изгнали из Франции, и здания обители опустели; в 1797 г. в них разместилась Центральная школа улицы Сент-Антуан, переименованная в 1802 г. в лицей Карла Вели­кого.

... Точно так же во времена Калигулы и Нерона те, кого заставляли вскрыть себе вены, непременно оставляли какую-нибудь ценную часть своего имущества в наследство императору, принуждавшему их к смерти. — Калигула — Гай Юлий Цезарь Германик (12—41), носи­вший прозвище Калигула (т.е. «Сапожок»; происходит от названия


солдатской обуви, которую он носил с детства, с ранней юности живя в военных лагерях со своим отцом, знаменитым полководцем Германиком); с 37 г. римский император, правление которого отличалось деспотическим произволом, растратой государствен­ных средств, притеснениями населения, конфискациями и ростом налогов; вступив в непримиримую вражду с сенатом, был убит заговорщиками.

Нерон (Нерон Клавдий Цезарь Август; 37—68) — римский импе­ратор с 54 г., носивший до своего усыновления императором Клавдием и провозглашения наследником престола имя Луций Домиций Агенобарб; отличался чудовищной жестокостью и раз­вращенностью, казнил множество своих приближенных, действи­тельных и мнимых врагов и просто богатых римлян, чтобы завла­деть их имуществом; выступал публично как актер и певец, что с точки зрения римских нравов было постыдно; в конце концов был свергнут с престола и покончил жизнь самоубийством.

... застал у него маршала де Шатийона, который в свой черед умолял его величество даровать помилование несчастному герцогу ... — Маршал де Шатийон — имеется в виду Гаспар III де Колиньи (см. примеч. к с. 219), герцог де Шатийон.

... «вняв мольбам одного из своих слуг, просившего привести в испол­нение смертную казнь герцога де Монморанси в каком-нибудь особом месте, как это некогда было позволено в подобном случае его досточ- тимейшим отцом, да отпустит ему грехи Господь» ... — Дюма при­водит здесь цитату из упоминавшегося выше сочинения француз­ского историка А.Базена (см. примеч. к с. 396), у которого, глав­ным образом, он и позаимствовал подробности, связанные с пле­нением и казнью герцога де Монморанси.


495

... Так исполнилось предсказание Нострадамуса, выраженное в двух строках его «Центурий» ... — Нострадамус — латинизированное имя Мишеля Нотрдама (1503—1566), французского врача и астро­лога, состоявшего при дворе короля Карла IX и прославившегося книгой «Центурии» («Centuries»; 1555—1558) — сборником напи­санных рифмованными четверостишиями предсказаний грядущих событий европейской истории.

Дюма вслед за Таллеманом де Рео приводит далее заключительные строки из весьма темного по смыслу катрена (IX, 18) Нострада­муса, содержащие, как считается, пророчество о казни герцога де Монморанси.

... Несчастная вдова ... удалилась в Мулен, в монастырь Визитации, настоятельницей которого она и умерла 5 июня 1666 года. — Герцо­гиня де Монморанси была сослана после казни мужа в Мулен и лишь в 1641 г. получила разрешение поступить послушницей в местный монастырь Визитации (он был основан в 1616 г.), в 1657 г. стала монахиней этого монастыря, а в 1665 г., за год до смерти, — его настоятельницей.

... Мере, посвятивший ей трагедию, назвал ее безутешнейшей принцессой. — Имеется в виду пасторальная трагикомедия Мере «Сильванира, или Живая покойница» («La Sylvanira ou la Morte- vive» (1630).

... Она возвела великолепную гробницу для своего мужа; эта гробница все еще существует в Мулене ... — Автором мраморной гробницы Генриха де Монморанси, созданной в 1649—1652 гг. в часовне монастыря Визитации в Мулене (ныне на территории монастыря размещается лицей имени Теодора Банвиля, однако часовня сохра-

720


нилась), были французские скульпторы, братья Франсуа (1604— 1669) и Мишель Антье (1612—1686).

XV

... король снова влюбился. На этот раз — в мадемуазель де Отфор, ставшую впоследствии маршальшей де Шомбер. — О мадемуазель де Отфор см. примеч. к с. 268.

... Мари де Отфор, дочь маркиза Шарля де Отфора, родилась в 1616 году. — Отфор, Шарль, граф де Монтиньяк, маркиз де (ок. 1580—1616) — сын маркиза Франсуа де Отфора (ок. 1541 — 1640); дворянин королевских покоев, генерал-майор королевской армии, умерший 4 марта 1616 г. в Пуатье, почти сразу после рож­дения своей младшей дочери, Мари де Отфор.

496      ... г-же де Ла Флотт, бабушке мадемуазель, дали должность камер-

фрау королевы ... — О госпоже де Ла Флотт см. примеч. к с. 384.

... Она завела дружбу с другой фрейлиной королевы, по имени Шемро ... — Шемро — Франсуаза де Барбезьер де Шемро (ок. 1618— 1679), дочь Жоффруа де Барбезьера, сеньора де Ла Рош-Шемро, и его жены Луизы де Маран; фрейлина Анны Австрийской, по зада­нию Ришелье шпионившая за королевой; в 1639 г. впала в неми­лость и была сослана; с 1644 г. жена казначея Масе Бертрана де Ла Базиньера (ок. 1623—1688).

... мадлонетки, обосновавшиеся в 1620 году на улице Фонтен, обычно принимали к себе лишь кающихся грешниц. — Улица Фонтен (с 1939 г. — Фонтен-дю-Тампль), где, на месте нынешнего домо­владения №6, располагался монастырь мадлонеток (см. примеч. к с. 318), находится в правобережной части Парижа, близ квартала Маре.

Заметим, что к мадлонеткам, помимо обычных проституток, поме­щали также девушек и женщин благородного происхождения, которых, по мнению их родственников или властей, следовало поставить на путь исправления.

497      ... когда бывшая фрейлина стала герцогиней де Шомбер, иезуит

Лемуан посвятил ей стихи, где содержался намек на ее изгнание. — Имеется в виду Пьер Ле Муан (1602—1671) — французский поэт, иезуит, автор эпической поэмы «Людовик Святой» (1653), сочине­ния «Галерея знаменитых женщин» (1647) и сборника «Поэтиче­ские беседы и письма» («Entretiens et lettres роёНциез»; 1665), где содержится стихотворение, небольшой фрагмент которого вслед за Ж.Ф.Дрё де Радье приводит далее Дюма (II, 3).

499      ... У иезуита Барри можно прочесть следующую занятную исто­

рию ... — Имеется в виду Поль де Барри (1587—1661) — иезуит, ректор иезуитских коллежей в Эксе, Ниме и Авиньоне, провин­циал (начальник) иезуитов Лиона, плодовитый писатель, автор десятков душеспасительных книг, в том числе сочинения «Смерть Полена и Алексиса, прославленных обожателей Матери Божьей, с приложением их писем различным особам на весьма важные темы» («La Mort de Paulin et d’Alexis, illustres amants de la Мёге de Dieu, et leurs lettres A diverses personnes sur des sujets bien importants»; 1658), в которой и содержится приведенная далее занятная исто­рия (стр. 94).

500      ... Ножан сказал ему ... — Имеется в виду Ножан-Ботрю (см. при­

меч. к с. 190).

... Анри Куафье, маркиз де Сен-Мар, был второй сын маршала д'Эффиа. — У маршала д’Эффиа (см. примем, к с. 272) и его жены с 1610 г. Мари де Фурси (7—1670) было три сына: Мартен Куафье Рюзе д’Эффиа (1612—1644), маркиз д'Эффиа; Анри Куафье Рюзе д'Эффиа (1620—1642), маркиз де Сен-Мар; Жан Куафье (1622— 1698), приор монастыря святого Элигия в Лонжюмо.

... Больё-Рюзе, его двоюродный дед по материнской линии, сделал его своим наследником, но с условием, что он примет имя и герб Рюзе. — Больё-Рюзе — Мартен Рюзе де Больё (1526—1613), французский политический деятель, государственный секретарь, военно- морской министр (1588—1613); сын Гийома де Рюзе, сеньора де Больё, и Мари Тестю; двоюродный дед и крестный отец Антуана Куафье, будущего маршала, которому он, не имея детей, завещал в 1609 г. все свое состояние, но на условии, что тот будет носить имя Рюзе.

Антуан Куафье был внук Бонны Рюзе (ок. 1525—7), родной сестры Мартена Рюзе, вышедшей в 1545 г. замуж за Жильбера I Куафье (ок. 1510—1564), сеньора д’Эффиа, и после смерти отца, Жиль­бера II Куафье (1546—1595), сеньора д’Эффиа, получал воспитание у двоюродного деда.

501      ... он участвовал в осаде Арраса ... — Осада Арраса — один из эпи­

зодов Тридцатилетней войны: Аррас, город на севере Франции, столица исторической области Артуа (ныне административный центр департамента Па-де-Кале), входившей тогда в состав Испан­ских Нидерландов, был после долгой осады, продолжавшейся с 13 июня по 9 августа 1640 г., захвачен французскими войсками.

502      ... заподозрив какое-то время спустя Ла Шене, первого камердинера

короля, в том, что он шпионит в пользу его высокопреосвящен­ства ... — Ла Шене — см. примеч. к с. 309.

... Прочтите страницу 74 мемуаров Таллемана де Рео в издании Шарпантье. — Шарпантье, Жерве (1805—1871) — известный фран­цузский издатель и книготорговец, первым начавший издавать дешевые книги карманного формата («livre de poches»); в основан­ной им в 1838 г. книжной серии «Коллекция Шарпантье» выхо­дили книги Оноре де Бальзака, Альфреда де Мюссе, Жорж Санд, Шарля Нодье и других известных писателей. Однако он никогда не издавал «Занимательных историй» Таллемана де Рео.

Первое издание этого сочинения, с комментариями Л.Монмерке, в шести томах, вышло в свет в 1834—1835 гг. у парижского книго­издателя Альфонса Левассёра, контора которого находилась на Вандомской площади, №16.

Второе издание, исправленное и дополненное, снова в шести томах и снова с комментариями Л.Монмерке, вышло в свет в 1840 г. в Париже, у Анри Луи Деллуа (1787—1846), издателя Баль­зака, Шатобриана, Гюго и других известных писателей, контора которого находилась на площади Биржи, №13.

Именно этим вторым изданием, то есть изданием А.Л.Деллуа, и пользовался на самом деле Дюма (причем очень широко!), и на упомянутой им странице 74 третьего тома содержится довольно откровенный рассказ о гомосексуальных отношениях Людо­вика XIII и Сен-Мара.

... чтобы публиковать подобное, нужно быть таким серьезным долж­ностным лицом, как г-н де Монмерке. — Имеется в виду Луи Жан Никола Монмерке дю Роше (1780—1860) — французский литератор и судейский чиновник, советник суда присяжных департамента Сены; член Академии надписей и изящной словесности (1833); комментатор первого издания «Занимательных историй» Талле- мана де Рео (1834—1835), десятитомного издания писем госпожи де Севиньи (1818—1819) и многих других книг мемуарного харак­тера.

503      ... главный шталмейстер встречает Рювиньи, одного из своих дру­

зей ... — Рювиньи, Анри де Массюе, маркиз де (1605—1689) — французский дипломат и военачальник; зять Таллемана де Рео; видный протестант, эмигрировавший в Англию в 1686 г., после отмены Нантского эдикта.

504 ... признательные академики начали с того, что провозгласили кар­динала богом и подвергли критике «Сида». — «Сид» («Cid»; 1636) — один из шедевров П.Корнеля, трагедия, написанная на сюжет пьесы испанского драматурга Гильена де Кастро (1569—1631) «Юность Сида» (1618) и поставленная на сцене театра Маре 7 января 1637 г. Ее сюжет — конфликт между любовью и долгом, а главный персонаж — Сид Кампеадор (настоящее имя — Родриго Диас де Бивар; 1026/1043—1099), испанский рыцарь и военачаль­ник, прославившийся в борьбе с маврами и ставший героем испанской эпической поэмы «Песнь о моем Сиде» (XII в.).

... Этими пятью авторами были Буаробер, Кольте, Демаре, Л'Этуаль и Ротру. — Кольте — см. примеч. к с. 279.

Демаре — Жан Демаре де Сен-Сорлен (1595—1676), французский поэт и драматург, член Французской академии (1634); автор тра­гедий, трагикомедий и комедий; завсегдатай салона маркизы де Рамбуйе.

Этуаль, Клод Л’ (1597—1652) — французский литератор, член Французской академии (1634).

Ротру, Жан де (1609—1650) — французский драматург, пьесы кото­рого в сер. XVI в. пользовались почти таким же успехом, как и пьесы Корнеля, который, заметим, вначале тоже входил в это содружество авторов.

505      ... Этим секретарем был некий молодой человек по имени Шере,

родом из Ножан-ле-Ротру ... — Шере, Пьер (СЬеггё, а не Chdret, как у Таллемана де Рео; ок. 1610—1689) — сеньор дю Лоро, с 1630 г. секретарь Ришелье, принимавший участие в написании его «Мему­аров»; в 1642—1682 гг. крупный чиновник Счетной палаты. Ножан-ле-Ротру — небольшой город в центральной части Фран­ции, в соврем, департаменте Эр-и-Луар, в 130 км к юго-западу от Парижа; в 1226 г. вошел в состав королевского домена.

... Лаффема, имевший поручение допросить арестованного, обнару­жил среди его бумаг четыре письма ... — Лаффема, Исаак (ок. 1587— 1657) — французский административный деятель, юрист, поэт и драматург; верный сторонник кардинала Ришелье, в 1637—1642 гг. начальник полиции Парижа.

506      ... Героиня пьесы отвергает чувства царя Фригии и предпочитает

ему Аримана, фаворита царя Колхиды. — Главные персонажи тра­гедии «Мирам»: принцесса Мирам — дочь царя Вифинии; принц Ариман — любимец царя Колхиды, враждебного царю Вифинии; Азамор — царь Фригии; Акает — коннетабль Вифинии; Альцина — служанка и наперсница Мирам.

... Аббат Арно, присутствовавший на представлении этой знамени­той трагедии, рассказывает в своих «Мемуарах» ... — Имеется в виду Антуан Арно (1616—1698) — старший сын знаменитого Робера Арно д’Андийи (см. примеч. к с. 446); с 1674 г. аббат монастыря святого Петра в городке Шом-ан-Бри; автор интересных «Мемуа­ров», впервые опубликованных в 1756 г. в Амстердаме.

507      ... и уязвленный автор узнал Сен-Мара и Фонтрая ... — Фонтрай —

Луи д'Астарак, виконт де Фонтрай, маркиз де Марестан (7—1667), гасконский дорянин, смертельно ненавидевший Ришелье, который позволил себе однажды посмеяться над его горбом, и ставший участником нескольких заговоров против всемогущего кардинала; автор мемуаров, изданных в 1663 г.

508      ... король отказался от посвящения ему «Полиевкта», опасаясь, что

будет обязан дать за это Корнелю столько же, сколько дал этому автору г-н де Монтозье за посвящение ему «Цинны» ... — «Поли- евкт» («Polyeucte»; 1643) — стихотворная трагедия Корнеля; взяв за основу историю одного из первохристиан, армянского муче­ника, пострадавшего во время гонений 249—259 гг., автор про­славляет идеал мужественного самоотречения во имя морального долга; при этом он осуждает религиозную нетерпимость, дворцо­вые интриги, жестокости деспотизма.

«Цинна, или Милосердие Августа» («Cinna ou la Cldmence dAuguste»; 1640) — трагедия Корнеля, написанная на заимствован­ный у Сенеки сюжет из истории Древнего Рима о заговоре аристократов-республиканцев против императора Августа, вели­кодушно простившего их; навеяна борьбой французской аристо­кратии против политики кардинала Ришелье, накануне последнего в истории Франции восстания дворянства против королевской власти — Фронды принцев. В трагедии автор пытается разрешить противоречие между личностью и государством, отдав первенство второму.

... В это время встал вопрос о походе в Руссильон ... — Руссильон — историческая область на юге Франции, между Пиренеями и Сре­диземным морем, с главным городом Перпиньян; в средние века графство, с 1172 г. находившееся во владении арагонских королей; в 1463 г. была оккупирована войсками Людовика XI и оставалась под французской оккупацией вплоть до 1493 г.; в 1642 г., вслед­ствие вмешательства Людовика XIII в очередное восстание в Ката­лонии, снова была занята французскими войсками и в 1659 г., в соответствии с условиями Пиренейского мира (7 ноября 1659 г.) окончательно присоединена к Франции.

... подобно тому как Ганнибала некогда изгнали из Калабрии, дей­ствуя в Африке. — Ганнибал (ок. 247—183 до н.э.) — карфагенский полководец и государственный деятель, непримиримый враг Рима; с 225 г. до н.э. командовал карфагенской конницей в Испании; с 221 г. до н.э. главнокомандующий карфагенской армией; в 219 г. до н.э. спровоцировал Вторую Пуническую войну (218—201 до н.э.), напав на союзников Рима; в 218 г. до н.э. с большой армией перешел через Альпы и, вторгнувшись в Цизальпинскую Галлию и Италию, победил в трех битвах — на реке Требии (соврем. Треви, приток По; 218 г. до н.э.), при Тразименском озере в Средней Италии (217 г. до н.э.) и при местечке Канны в Южной Италии (216 г. до н.э.); с 212 г. до н.э. уступил инициативу в войне римлянам; в 203 г. до н.э. был отозван на родину для ее защиты от высадившейся в Африке римской армии под командованием Публия Корнелия Сципиона (см. примеч. к с. 30), предложившего перенести туда театр военных действий; в битве при Заме (202 до н.э.) был полностью разбит римлянами, что вынудило Карфа­ген принять условия мира, предложенные противником; после войны возглавлял управление Карфагеном; в 195 г. до н.э., подо­зреваемый римлянами в подготовке новой войны, бежал в Сирию к царю Антиоху III и стал его военным советником; после пора­жения Антиоха III в войне с Римом победители потребовали выдачи Ганнибала, вынудив его искать убежища в Армении, затем в Вифинии; узнав, что вифинский царь Прусий II готов выдать его Риму, принял яд.

Калабрия — гористая область на юге Италии, южная часть Апен­нинского полуострова, омываемая Тирренским и Ионическим морями; в 1860 г. вместе с Королевством обеих Сицилий, кото­рому она в то время принадлежала, вошла в состав объединенной Италии.

509 ... адмирал де Брезе получил приказ вооружить в Бресте корабли, которые должны были пройти через Гибралтарский пролив и крейси­ровать вблизи Барселоны. — Адмирал де Брезе — имеется в виду адмирал Жан Арман де Майе, маркиз де Брезе, герцог де Фронсак (см. примеч. к с. 258), племянник кардинала Ришелье.

Брест — портовый город на крайнем западе Франции, в Бретани, на побережье Атлантического океана, в нынешнем департаменте Финистер.

Барселона — см. примеч. к с. 257.

... г-н де Брезе отправляется к г-ну де Нуайе ... — Нуайе, Франсуа Сюбле, сеньор де (1578—1645) — доверенное лицо Ришелье, госу­дарственный секретарь по военным делам в 1636—1643 гг.

510      ... Маркиз де Пьенн ... услышал эту угрозу и предупредил о ней Рюви-

ньи ... — Маркиз де Пьенн — Антуан V де Бруйи (ок. 1611—1676), граф де Ланнуа, маркиз де Пьенн (с 1640 г.), комендант Пинье- роля; младший брат Луи де Бруйи (7—1640), маркиза де Пьенна, унаследовавший его титул.

...Но что более всего подталкивало Сен-Мара к заговору, так это его любовь к принцессе Марии де Гонзага, ставшей впоследствии королевой Польши. — Мария Луиза де Гонзага (ок. 1612—1667) — старшая из дочерей герцога Карла I де Гонзага (см. примеч. к с. 74), правителя Мантуи, которая с детства находилась под опекой своей родной тетки, вдовствующей герцогини де Лонгвиль (см. примеч. к с. 241), и была одно время объектом настойчивых уха­живаний герцога Гастона Орлеанского; в 1646 г. вышла замуж за польского короля Владислава IV Сигизмунда (см. примеч. к с. 511), а после его смерти, в 1649 г., за его брата и наследника Яна II Казимира V (см. там же).

511      ... жила то в Невере, то в Париже ... — Невер — город в централь­

ной части Франции, на правом берегу реки Луары, у места впаде­ния в нее реки Ньевр; столица исторической области Ниверне; ныне административный центр департамента Ньевр.

... Мария де Гонзага вышла замуж за Владислава IV, короля Польши, а позднее, вторым браком, за Яна Казимира, своего деверя, тоже короля Польши ... — Владислав IV (1595—1648) — польский король из династии Ваза, старший сын Сигизмунда III (1566—1632; ко­роль Польши с 1587 г.) и его первой жены (с 1592 г.) эрцгерцогини Анны Австрийской (1573—1598), правивший с 1632 г. и безрезуль­татно пытавшийся занять русский престол; с 1644 г., после смерти своей первой жены (с 1637 г.), эрцгерцогини Цецилии Ренаты Австрийской (1611—1644), был вдовцом, и в 1646 г. женился на принцессе Марии де Гонзага.

Ян II Казимир V (1609—1672) — сводный брат и наследник Вла­дислава IV, король Польши с 1648 г.; сын Сигизмунда III и его второй жены (с 1605 г.) эрцгерцогини Констанции Австрийской (1588—1631), родной сестры его первой жены; для вступления на престол сложил с себя сан кардинала; в 1649 г. женился на вдове своего брата; воевал против казаков, татар, русских и шведов; устав от борьбы с мятежной польской аристократией, после смерти жены отрекся от престола (1668) и удалился во Францию, где стал аббатом монастыря Сен-Жермен-де-Пре в Париже.

... маркиз попросил г-на де Ту сказать Абрааму Фаберу (ставшему впоследствии маршалом), что у того будет возможность сделать карьеру, если он согласится вступить в заговор, составившийся про­тив Ришелье. — Господин де Ту — имеется в виду Франсуа Огюст де Ту (см. примеч. к с. 245).

Фабер д’Эстерне, Абраам (1599—1662) — знаменитый французский военачальник, прославившийся во время Тридцатилетней войны; комендант Седана (1641), маршал Франции (1658).

513      ... он остается еще на час в моей гардеробной и читает Ариосто! —

Ариосто — см. примеч. к с. 61.

514      ... Кардинал находился в это время в Тарасконе ... — Тараскон —

город на юге Франции, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон, рас­положенный на левом берегу Роны, в 25 км ниже Авиньона по течению.

... оставшись наедине с Шарпантье, своим первым секретарем, кото­рому он полностью доверял ... — Шарпантье, Дени (ок. 1580— 1647) — личный секретарь кардинала Ришелье с 1608 г., один из самых преданных его сотрудников.

515      ... Фонтрай воспринял это как вызов и вместе с Рювиньи и Фиески

затеял дуэль с тремя насмешниками. — Фиески — Шарль Леон (Карло Леоне; 1610—1658), граф де Фиески, участник заговора Кичливых (1643), фрондер, противник Мазарини.

516      ... он выехал вместе со всеми своими придворными ... и прибыл в Нар-

бонну. — Нарбонна — древний город на юге Франции, в соврем, департаменте Од, в 12 км от Лионского залива Средиземного моря.

... одни ворота как раз оставались открытыми всю ночь, чтобы про­пустить кортеж маршала де Ла Мейере. — Ла Мейере, Шарль де Ла Порт, маркиз, затем герцог де (1602—1664) — генерал-инспектор артиллерии (1634), маршал Франции (1639), двоюродный брат кар­динала Ришелье; первым браком (1630) был женат на Мари Куафье де Рюзе (1614—1633), младшей сестре маркиза де Сен-Мара.

... его вместе с г-ном де Ту везли вверх по Роне ... — Рона — река в Швейцарии и Франции, длиной 812 км; берет начало из Ронского ледника в Лепонтинских Альпах, протекает через Женевское озеро и по Ронской низменности, впадает в Лионский залив Средизем­ного моря (к западу от Марселя).

517      ... г-ну де Мироменилю достало мужества заявить о его полном

оправдании ... — Миромениль, Жак Диель (?—1662) — докладчик прошений, один из пяти судей на процессе Сен-Мара и де Ту: интендант юстиции Нормандии в 1634, 1636, 1643 и 1650— 1657 гг.

... дед обвиняемого, президент де Ту, некогда приговорил к смерти некоего знатного человека, виновного, как и обвиняемый, в недоноси­тельстве ... — Имеется в виду Кристоф де Ту (1508—1582) — пер­вый президент Парижского парламента с 1562 г., советник Ген­риха II, Карла IX и Генриха III.

518      ... обоих молодых людей доставили на место казни, то есть на

площадь Teppo ... — Teppo — одна из центральных площадей Лиона, расположенная в северной части полуострова Прескиль, там, где начинается квартал Круа-Рус и где река Сона впадала когда-то в старое русло Роны; название ее произошло от слова terreau — «наносная земля»: болотистая почва, образовавшаяся при пересыхании реки в этом месте, постепенно укреплялась, в нач. XVII в. здесь появилась площадь, затем на ней возник большой рынок, а в 1646—1651 гг., то есть уже позже казни Сен- Мара, на южной стороне площади была построена городская ратуша.

... написал длинное письмо какой-то даме, своей приятельнице, кото­рой, как предполагают, была г-жа де Гемене. — Имеется в виду принцесса де Гемене (см. примеч. к с. 106), в которую был влю­блен де Ту.

... Его странной фантазией, равно как и фантазией его родственни­ков, было мнение, что они происходят от графов Туля. — То есть владетелей исторической области Туль на востоке Франции, в Лотарингии, со столицей в одноименном городе; в 1261 г. графы Туля навсегда утратили свою власть, которая перешла к епископам местного диоцеза.

XVI

519      ... королева разрешилась от бремени вторым сыном, получившим имя

герцога Анжуйского. — Имеется в виду Филипп I Орлеанский (см. примеч. к с. 186).

...Он подхватил в Нарбонской Галлии одну из тех чудовищных лихо­радок, от которых умирали некогда римские консулы и от которых умирают еще и сегодня обитатели Арля и Эг-Морта ... — Нарбон- ская Галлия — провинция Римской империи, охватывавшая тер­ритории нынешнего Прованса и Лангедока на юге Франции и имевшая административным центром город Нарбон (соврем. Нар- бонна); часть Трансальпийской Галлии, ставшая одним из первых римских владений за пределами Апеннинского полуострова (118 до н.э.).

Арль (древн. Арелат) — город на юго-востоке Франции, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон, в 30 км к югу от Авиньона, в низовье Роны; пережил господство различных завоевателей; в 53 г. до н.э. его захватил Цезарь и обратил в военную колонию; в V—VI вв. перешел во владение вестготских и остготских королей, затем — Франкского государства; в 730 г. был захвачен сарацинами; с X в. стал столицей Арелатского королевства; в 1481 г. был присоединен к Франции.

С древних времен Арль и расположенный в 35 км к юго-западу от него Эг-Морт (см. примеч. к с. 259) были известны своим нездо­ровым климатом, и еще не так давно в этих городах свирепство­вала малярия (болотная лихорадка).

520      ... когда достигли Бриарского канала, который почти пересох, там

понадобилось открыть шлюзы. — Бриарский канал, один из самых старых во Франции, длиной в 54 км и глубиной около 2 м, связы­вает навигации по Луаре и Сене и оборудован тридцатью восьмью шлюзами; построен в 1605—1642 гг. по инициативе Сюлли и своим названием обязан городку Бриар на Луаре, возле которого он начинается и который относится ныне к департаменту Луаре.

... первой заботой кардинала стала трагикомедия, сочинить кото­рую он еще прежде поручил поэту Демаре, своему постоянному соав­тору; она называлась «Европа» ... — «Европа» («Е Europe»; 1643) — стихотворная пятиактная аллегорическая пьеса Демаре, направ­ленная против Испанской монархии; написана по плану Ришелье и при его участии.

... он добавил к ней в виде некоего эпилога сцену захвата Седана ... — После того как Фредерик Морис де Ла Тур д’Овернь (см. примеч. к с. 334), герцог Буйонский, владетель суверенного протестант­ского княжества Седан, находившегося на границе Франции и Испанских Нидерландов и являвшегося в глазах Ришелье гнездом измены, оказался замешан в заговор Сен-Мара и подвергся тюрем­ному заключению, он ради сохранения собственной жизни был вынужден подписать 15 сентября 1642 г. договор, в соответствии с которым это княжество аннексировалось Французским королев­ством.

... он назначил государственным министром г-на де Сен-Шомона. — Сен-Шомон, Мельшиор Митт де Шевриер, маркиз де (Сен- Шамон; 1586—1649) — французский государственный деятель, военачальник и дипломат; наместник Лионне (1617—1619) и Про­ванса (1632), посол в Брюсселе (1631) и Англии (1632); государ­ственный министр; кавалер ордена Святого Духа (1619).

... встретив Горда, капитана лейб-гвардии, он говорит ему ... — Горд, Гийом де Симиан, маркиз де (ок. 1582—1642) — капитан лейб-гвардии, комендант Пон-Сент-Эспри, кавалер ордена Свя­того Духа.

521      ... это происходило после заключения мира в Казале, положившего

начало его карьере ... — Имеется в виду яркий эпизод войны за Мантуанское наследство, впервые сделавший известным имя Мазарини: 26 октября 1630 г., когда войска французского маршала де Ла Форса готовились напасть на испанскую армию, осажда­вшую цитадель Казале, которую мужественно защищал француз­ский гарнизон под командованием Туара, молодой папский дипло­мат Джулио Мазарини, выступавший посредником в переговорах между враждующими сторонами, в последнюю минуту перед нача­лом сражения бросился верхом между воюющими армиями и сумел предотвратить кровопролитие, после чего осада цитадели была снята.

... ответственность за это лежала, главным образом, на г-не де Тре­виле. — Тревиль (Труавиль), Арман Жан дю Пейре, граф де (ок. 1598—1672) — гасконский дворянин, в 1634—1646 гг. капитан- лейтенант роты королевских мушкетеров, затем губернатор про­винции Фуа.

523      ... Бувар, старший врач короля, всю эту ночь провел у изголовья его

высокопреосвященства ... — Бувар, Шарль (1572—1658) — француз­ский врач и химик, лейб-медик Людовика XIII, главноуправля­ющий Королевского ботанического сада в 1640—1643 гг.

... следом за ним шли маршал де Брезе и граф дАркур, два лучших друга кардинала. - Граф д'Аркур — Генрих Лотарингский, граф д’Аркур (1601—1666), младший сын Карла I Лотарингского (1556— 1605), герцога д’Эльбёфа, и его жены с 1583 г. Маргариты де Шабо (1565—1652); французский военачальник, сенешаль Бургундии (1643), вице-король Каталонии (1645).

524      ... пусть позовут Шико. — Ши ко, Жан (?—ок. 1667) — лейб-медик

Людовика XIII, участвовавший во вскрытии его тела; автор нескольких медицинских трудов.

525      ... явился некий лекарь-шарлатан из Труа в Шампани, звавшийся

Лефевром ... — Труа — старинный город на севере Франции, на реке Сене, столица Шампани; ныне административный центр департамента Об.

Ле Февр (7—1655) — знахарь из Труа, обучавшийся своему ремеслу в Риме и пользовавший многих французских вельмож; о нем не раз с негодованием пишет в своих письмах Ги Патен (см. примеч. к с. 254).

Заметим, что все подробности, связанные со смертью кардинала Ришелье, Дюма позаимствовал из мемуаров Клода де Бурдея, графа де Монтрезора (ок. 1606—1663), фаворита герцога Гастона Орлеанского и участника заговора Сен-Мара; впервые эти мему­ары были опубликованы в 1663 г.

526      ... точно так же, как после смерти Дюбуа регент написал графу де

Носе: «Мертвая гадина не кусает!» ... — Дюбуа, Гийом (1656— 1723) — французский политический деятель и кардинал; сын аптекаря, аббат, ставший наставником юного Филиппа II Орле­анского и призванный своим учеником к власти, когда тот стал регентом; продажный, распутный, беспринципный, лицемерный интриган оказался чрезвычайно ловким дипломатом; в 1717 г. он заключил союз Франции с Англией и Голландией, направленный против Испании, затем стал министром иностранных дел, а в 1722 г. — первым министром; кардинальскую шапку получил в 1721 г.

Регент — герцог Филипп II Орлеанский (1674—1723), французский государственный деятель и военачальник, сын Филиппа I Орлеан­ского и его второй жены (с 1671 г.) Елизаветы Шарлотты Пфальц - ской (1652—1722), до 1701 г. носивший титул герцога Шартрского; племянник и зять Людовика XIV; регент в малолетство короля Людовика XV (в 1715—1723 гг.) и первый министр в 1723 г., прав­ление которого ознаменовалось громкими финансовыми аферами и дальнейшим упадком французского абсолютизма, развратом самого правителя и его окружения, но вместе с тем определенным оживлением экономики страны.

Носе, Шарль, граф де (1664—1739) — первый дворянин покоев герцога Орлеанского, фаворит регента и один из его сотовари­щей по оргиям; в 1722 г. был удален от двора по настоянию Дюбуа.

В день смерти кардинала Дюбуа (10 августа 1723 г.) регент отпра­вил графу де Носе короткую записку: «Мертвая гадина не кусает! Жду тебя этим вечером на ужин в Пале-Рояле».

527      ... Людовик XIII после смерти кардинала Ришелье отправил Тревилю,

дез Эссару, Ла Салю и Тийаде письменные распоряжения вернуться из ссылки ... — Речь идет о преданных Людовику XIII капитанах королевской гвардии, которые ненавидели Ришелье, оказались причастны к заговору Сен-Мара и в 1642 г. по требованию карди­нала были отправлены в отставку.

Эссар, Франсуа де Гийон, сеньор дез (7—1645) — командир роты гвардейцев, шурин Тревиля, женатого на его сестре Анне де Гийон; погиб в 1645 г. во время осады крепости Ла-Мот в Лотарингии. Ла Саль (La Salle; у Дюма ошибочно Lassalle) — Луи II де Кайбо (1607—1682), сеньор де Ла Саль, капитан гвардейцев, в 1673 г. по­лучивший титул маркиза.

Тийаде (Tilladet, у Дюма ошибочно Tailladet) — Габриель де Кас- санье (?—1690), сеньор де Тийаде, капитан полка французских гвардейцев; с 1652 г. комендант крепости Брайзах; генерал-майор (1677), генерал-лейтенант (1688).

... выпустил из Бастилии маршала де Витри, Бассомпьера и графа де Крамая ... — Маршал де Витри — см. примеч. к с. 149.

Крамай, Адриан де Монлюк, принц де Шабане, граф де (1568— 1646) — французский военачальник и писатель, губернатор про­винции Фуа, генерал-майор; после т.н. Дня одураченных (10 ноя­бря 1630 г.) был заключен в Бастилию и находился там вплоть до смерти Ришелье.

... Сувре, первый дворянин королевских покоев, и Шаро, капитан королевских гвардейцев, поддерживали его с боков и помогали ему идти ... — Сувре, Жан, маркиз де Куртанво (ок. 1584—1656) — старший сын маршала Жиля де Сувре (см. примеч. к с. 18), вос­питателя Людовика XIII; первый дворянин королевских покоев. Шаро, Луи де Бетюн, маркиз, затем герцог де (ок. 1604—1681) — командир королевских гвардейцев в 1634—1663 гг., губернатор Кале.

528      ... его камердинер Дюбуа шел за ними следом и нес стул ... — Дюбуа,

Мари (ок. 1601—1679) — сьёр де Летурмьер, с 1634 г. камердинер Людовика XIII, а затем, с 1671 г., Людовика XIV; автор памятной записки («Mdmoire fidfcle des choses qui se sont passdes A la mort de Louis XIII, roi de France et de Navarre»), из которой Дюма поза­имствовал почти все подробности, касающиеся кончины Людо­вика XIII.

... сегодня утром вызвал епископа Мо, моего исповедника. — Имеется в виду Доминик Сегье (1593—1659) — французский прелат, епи­скоп Осера в 1631—1637 гг., епископ Мо в 1637—1659 гг.; именно он 21 апреля 1643 г. крестил Людовика XIV.

529      ... Понти, а ведь это рука, которая тридцать два года держала ски­

петр! — Понти, Луи де (1583—1670) — французский военачальник и писатель, автор мемуаров, впервые опубликованных в 1676 г. (в пятой книге этих мемуаров содержатся некоторые подробности, касающиеся смерти Людовика XIII).

530 ... приказал Деньеру, своему первому гардероб-лакею, взять лютню ... — Деньер (Denyert; в оригинале опечатка: Lenyers) — Пьер Деньер (де Ньер; ок. 1596—1682), первый лакей королев­ского гардероба, затем первый камердинер; прекрасный певец и умелый музыкант, получивший музыкальное образование в Риме.

... отец Дине, исповедник короля, нагнулся к его уху ... — Дине, Жак (1584—1653) — иезуит, провинциал Шампани, исповедник Людо­вика XIII, автор «Повествования о счастливой кончине Людо­вика XIII, прозванного Справедливым, короля Франции и Наварры» («Recit de la fin heureuse de Louis XIII, surnommd Le Juste, Roy de France et de Navarre»; 1656).

531      ... десять дней спустя герцог Энгиенский одержал победу в битве при

Рокруа. — Рокруа — городок на северо-востоке Франции, в соврем, департаменте Арденны, возле бельгийской границы.

Близ него 19 мая 1643 г., в ходе Тридцатилетней войны, 23-тысячная французская армия под командованием герцога Энгиенского (будущего Великого Конде) одержала в кровопролитном сражении победу над 27-тысячной испанской армией под командованием

дона Франсиско де Мело (1597—1651), губернатора Испанских Нидерландов.

532      ... епископ Мо, епископ Лизьё и отцы Вантадур, Дине и Венсан вошли

в проход за его кроватью ... — Епископ Лизьё — Филипп Коспеан (см. примем, к с. 446).

Вантадур — возможно, имеется в виду Анри де Леви (1596—1680), герцог де Вантадур, французский военачальник, наместник Лан­гедока, ставший в 1642 г. священником, а в 1650 г. — каноником собора Парижской Богоматери.

Венсан — имеется в виду Венсан де Поль (см. примеч. к. 429).

Примечания

1

Перевод А. Долина.

(обратно)

2

Перевод Г. Адлера.

(обратно)

3

Перевод А.Долина.

(обратно)

4

Перевод А.Долина.

(обратно)

5

Несмотря на свои познания, наша прелестная королева Маргарита ошибается: так ответила не римлянка, а жена Гиерона, тирана Сиракуз­ского. (Примеч. автора.)

(обратно)

6

Перевод А.Долина.

(обратно)

7

Перевод А.Долина.

(обратно)

8

Перевод А.Долина.

(обратно)

9

«Мемуары графа де Грамона», глава III.

(обратно)

10

«Вероисповедание Санси», глава VII.

(обратно)

11

Граф де Роне. (Примеч. автора.)

(обратно)

12

Перевод А.Долина.

(обратно)

13

Перевод А.Долина.

(обратно)

14

В самом деле, в белого цвета первой и четвертой частях гербового щита рода Бабу изображена червленая рука, выступающая из лазоревого облака и держащая изумрудного цвета пучок из трех веток вики. (При- меч. автора.)

(обратно)

15

Перевод Э.Линецкой.

(обратно)

16

Таллеман де Рео, «Занимательные истории».

(обратно)

17

Перевод А.Долина.

(обратно)

18

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

19

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

20

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

21

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

22

Перевод Э.Линецкой.

(обратно)

23

Пришел, увидел, победил (лат.).

(обратно)

24

Господи, я недостоин (лат.).

(обратно)

25

Император произнес нечто подобное в Монтро: «Ну же, Бонапарт, спасай Наполеона!» (Примеч. автора.)

(обратно)

26

«История Франции в XVII веке. Генрих IV и Ришелье», глава I.

(обратно)

27

Это длань Господня (лат.).

(обратно)

28

«Мемуары», том I.

(обратно)

29

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

30

Клянусь смертью! (Фр.)

(обратно)

31

Перевод Г.Адлера.

(обратно)

32

В свете Юпитера первом, стоило Солнцу под знаком Весов заблистать, Царства спасенье родилось, закона главенство (лат).

(обратно)

33

В руки твои [, Господи ...] (лат.).

(обратно)

34

Он убит! (Ит.)

(обратно)

35

Ни то ни се (ит.).

(обратно)

36

Тысячефранковые м...ки (ит.).

(обратно)

37

Сомнительная знатность (лат.).

(обратно)

38

Меня? (Ит.)

(обратно)

39

О бедная я! (Ит.)

(обратно)

40

Доблести, отрок, учись [от меня] («Энеида», XII, 435).

(обратно)

41

Господь да будет с вами! (Лат.)

(обратно)

42

В минуту смерти (лат.).

(обратно)

43

Поистине, эти кардиналы весьма плотолюбивы (лат.).

(обратно)

44

Никто, кроме званых (лат.).

(обратно)

45

Этот маршал очень галантен.

(обратно)

46

Верный пастух (ит.).

(обратно)

47

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

48

Перевод Г.Адлера.

(обратно)

49

Согрею (лат.).

(обратно)

50

Перевод Г.Адлера.

(обратно)

51

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

52

Перевод Э.Линецкой.

(обратно)

53

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

54

Господь да будет с вами (лат.).

(обратно)

55

Предусматривай конец (лат.).

(обратно)

56

Ну давай же, мой Майдалькини! Я сделаю тебя кардиналом (um.).

(обратно)

57

Даже если бы ты сделала меня папой римским, больше этого я уже не могу (ит.).

(обратно)

58

Перевод М.Квятковской.

(обратно)

59

Перевод Ю.Денисова

(обратно)

60

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

61

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

62

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

63

И ты, сын! (Лат.).

(обратно)

64

Перевод Э.Линецкой.

(обратно) name="n_65">

65

Перевод Н.Рыковой.

(обратно)

66

«История и изыскания древностей города Парижа», том II, книга VII, стр. 201.

(обратно)

67

Перевод Э.Линецкой.

(обратно)

68

Царь Грузии (исп.).

(обратно)

69

Перевод А.Долина.

(обратно)

70

Перевод А.Долина.

(обратно)

71

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

72

Перевод Г.Адлера.

(обратно)

Оглавление

  • Генрих IV
  •   ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ В ДОМАШНЕМ ХАЛАТЕ
  •    I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII 
  •   IX 
  •   X
  •   XI
  •   XII
  •   XIII
  •   XIV
  • Людовик XIII  и  Ришелье 
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  •   XI
  •   XII
  •   XIII
  •   XIV
  •   XV
  •   XVI
  • КОММЕНТАРИИ
  • *** Примечания ***