На поверхности [Серена Акероид] (fb2) читать онлайн

Серена Акероид На поверхности Серия: вне серии

Переводчик: Оксана Ржевская

Редактор: Фрау Фех

За обложку благодарим Маргариту Волкову

Глава 1

Тея

Тогда

Я не могла дышать, и, хотя это могло вызвать панику у большинства людей, во мне ее не было.

Конечно, внутри поднималось беспокойство. Кислород не поступал в кровь, и легкие напрягались, вместо того чтобы работать как должны, и врожденный инстинктивный акт дыхания сейчас был не совсем подходящим вариантом. Но я находилась под водой, а вода была моим домом. На поверхности ничего не имело смысла — в глубине имело смысл все.

Я любила плавание, всегда любила. Это была причина, по которой я попала в эту новую школу. Хотя я ненавидела перемены, я бы легко изменила все в своей жизни, чтобы иметь возможность больше плавать и совершенствоваться в своем виде спорта.

По этой же причине я тонула. Или это была пытка водой? Подождите, то была всего лишь имитация утопления. А то, что происходило сейчас, было по-настоящему.

Дедовщина — отстой.

Не думаю, что меня хотят убить, и, хотя улавливать ауры было моей фишкой, в тот момент, когда я была лишена кислорода, способность читать цвета нарушилась. Их намерения были для меня такой же загадкой, как и то, почему в галактике Млечный Путь была только одна обитаемая планета.

Мои легкие начали сжиматься, и как раз в этот момент меня вытащили из воды за волосы. Судорожно сделав несколько глотков воздуха, я ждала, что мою голову снова погрузят под воду.

Только Мария этого не сделала.

Она позволила мне перевести дыхание, но продолжила держать за волосы.

Поскольку это не предвещало ничего хорошего, а жжение кожи у корней моих волос было ничем по сравнению с утоплением, я просто сосредоточилась на том, чтобы набрать в легкие побольше воздуха.

Конечно, я могла бы драться, бороться и, в конце концов, оказаться обездвиженной и измученной, но это было не в моей природе. Если бы я могла, то не позволила бы ударить меня, но некоторые люди причиняют больше боли, если с ними бороться. Было проще позволить им сжечь первоначальную агрессию, а затем не показываться на глаза. Половина детства, проведенного в патронажной системе, научила меня этому. За дерзкий ответ лучше получить фингал под глаз, чем ходить с разбитым носом и сломанной рукой — такой компромисс был не так уж редок, как вы могли подумать. А Мария? Она была злой. Блеск в глазах, когда она сбила меня с ног, презрительно искривленные губы — ей это нравилось. Она хотела моего страха, а я? Я была достаточно упряма, чтобы не давать ей его.

Так что, возможно, это сделало меня глупой.

Возможно, когда она сбила меня с ног, мне стоило хотя бы попытаться… но я не хотела доставлять ей удовольствие.

Господи, я была такой глупой.

Я слышала смех вокруг себя, как будто то, что они делали, было самым прикольным делом на свете. Черт, а я думала, что веду скучную жизнь.

Если это было представление команды о развлечениях, значит я прожила свою жизнь не зря.

Видимо решив, что с меня достаточно кислорода, Мария толкнула меня под воду, и миллионы пузырьков воздуха, затрепетав, полопались вокруг моего тела. В зрелище было что-то успокаивающее, хотя я не находила в этой ситуации ничего спокойного.

Сомневаюсь, что была первым ребенком, которого заставили пройти через это, и представляла, как другой брыкается и вырывается в отчаянной попытке сделать вдох, сбежать. Но я не была в отчаянии, а это означало, что я не развлекала их, поэтому понимала, что в результате мучение продлится дольше. Знала, что меня накажут за умение задерживать дыхание в моем любимом месте.

Когда мои легкие начали гореть, я, наконец, закрыла глаза и сосредоточилась. Меня не собирались убивать, поэтому знала, что меня скоро отпустят.

Как и ожидала, я почувствовала, как в моих волосах сжимаются пальцы, а кожа у корней защипала сильнее, хотя это казалось невозможным, и приготовилась к свободе. На этот раз, когда мою голову вытащили из воды и крошечные капельки разлетелись вокруг мелкими брызгами, напоминающими бриллианты, я открыла глаза и увидела его.

Сначала я подумала, что это мираж. Мои легкие сжимались, нехватка кислорода начала вызывать то, чего не было до сих пор — панику. Мальчика не было там раньше — это все, о чем я могла думать. Я бы знала. Даже без кислорода я бы узнала его. Невозможно не почувствовать такого человека.

Он вошел так, словно владел этим местом, и когда даже не моргнул при виде меня, моего явно красного лица, пылающих щек, слезящихся глаз, того, как ребята сгрудились вокруг меня, руки Марии у меня в волосах, я поняла, что он один из них.

Но тогда «один из них» означало всю команду по плаванию.

Я выиграла свое место в Роузморе, став членом сборной по водным видам спорта — команды, которая существовала отдельно от Академии и готовила пловцов к участию в национальных соревнованиях. Моя стипендия здесь зависела от моих способностей в воде, от вывода и без того, элитной школьной команды на новый уровень. Финансирование — это жизнь для команды, как и ее реклама, и это, занимая большую часть моего времени, означало возможности для связи с общественностью, которую академия собиралась использовать по максимуму.

Так как я заработала свое место здесь упорной работой, полагала, что и другие это сделали тоже, но наши дороги к данному моменту в нашей жизни не могли быть более разными. Каждый из нас шестерых по-своему стремился добраться сюда, на эту тумбу, которая может серьезно продвинуть на международный уровень, но я, без сомнения, знала, что их пути были намного проще, чем мой.

Здесь, в роскошном тренировочном бассейне Роузмора, мы будем готовиться к национальным соревнованиям и параллельно начнем путь к крупным турнирам в качестве сборной.

До этого момента в своей спортивной карьере я соревновалась только на уровне штата и соседних округов, но теперь, когда я стала студенткой академии, все должно измениться.

Я просто не ожидала, что изменится таким образом.

Когда мальчик моргнул, разрывая связь между нами, я почувствовала эту потерю внутри себя как смерть. Я дышала через этот разрыв, изнутри покрываясь трещинами от потери связи и, как бы сильно это ни звучало, это был пик того момента. Той привязанности.

Возможно, у меня гипервентиляция или галлюцинации, или… что там еще бывает, когда голова находится под водой в течение нескольких минут.

Может, его вообще не существовало.

Я почти надеялась на это, потому что если он находился здесь, то был скорее кошмаром, чем мечтой.

Но хлопающий звук его шлепанцев с мягкой подкладкой, когда он шел к той стороне бассейна, где меня удерживали был реален. И сквозь хлор я чувствовала его запах.

Чистый.

Дорогой.

Это был его запах. Безумие, но это правда.

Поскольку его появление не могло означать ничего хорошего, я использовала свободу от привязанности к нему, чтобы дышать с умом. Я стала делать глубокие живительные вдохи, а не поверхностные, панические, и приготовилась к тому, что вот-вот должно произойти — Мария не отпускала мои волосы и руки, которые были выкручены за спину. За те тридцать или около того секунд, что мне дали дышать, она сжала хватку на моих волосах, словно угрожая еще большей болью, если осмелюсь сопротивляться. Жжение моего скальпа было как электрошок для кожи чувствительного лица, а плечи были близки к вывиху. Честно говоря, никакой борьбы и не будет — я была слишком измотана, достигнув своей крайней точки, когда она выжимала воздух из моих легких и лишала живительного кислорода.

Я слышала, как позади мальчик разговаривал с остальными. Раздались звуки одобрительных хлопков по плечам и смех, эхом разнесшийся по аквакомплексу, то ли надо мной, то ли над шуткой, которую я не услышала. Чего я не ожидала, так это ощущения теплой руки на затылке.

Это было новое прикосновение, и внутренне я знала, что это он. Чувствовала это всем своим существом.

На секунду я подумала, что мальчик собирается спасти меня, что этим прикосновением хочет успокоить. Что скользнет пальцами по моему плечу, вдоль руки и дотянется до ладони. Я представила, как наши ладони соприкасаются, а пальцы переплетаются, а затем он хватает за руку, помогая мне подняться на ноги. Герой, который мне не был нужен, но, тем не менее, сейчас я его приветствовала.

Мальчик мало удивил меня, сделав это. Голова снова оказалась под водой, руки зафиксировали в более крепкой хватке. Я закрыла глаза, чувствуя, как меня охватывает разочарование.

Нечасто я чувствовала связь с кем-либо, нечасто кому-то удавалось пробиться сквозь стены, которые возвела вокруг себя. Но он смог это сделать. Этим интенсивным десятисекундным взглядом он разрушил ему удалось разрушить все, что делало меня мной.

И ему было все равно.

Он даже не понимал, что натворил.

Я чувствовала вес его руки, его жар. В прохладной воде неглубокой стороны бассейна он был полной ее противоположностью. Его тепло было настолько интенсивным по сравнению с водой, и это больше всего меня пугало. Казалось, я чувствую прикосновение каждого его пальца на своей коже, глупо, но уверена, что даже ощущаю тонкие линии отпечатков.

Какая-то часть меня надеялась, что завтра, когда появятся синяки, эти отпечатки будут на коже. Отметки, что-то осязаемое, чтобы вновь представить этот момент. Увидеть следы предательства и вновь убедиться в вероломстве.

Он удерживал меня, но, в отличие от Марии, не трогал мои руки, а уперся коленом в спину прямо между лопатками. Утром, вероятно, больнее всего на свете будет там — грубая сила мальчика была в десять раз хуже, чем у Марии, и то, как он придавил, расплющив мою грудную клетку, делало боль в моих плечах похожей на легкую прогулку в парке.

Вскоре я почувствовала скуку, витающую в комплексе.

Я не делала ничего, чтобы подстегнуть ребят, не делала это испытание забавным, поскольку меня пытались утопить, чтобы доказать, что глупо надеяться на то, чтоб стать частью команды.

Раньше меня не мучили так сильно, но, возможно, такого следовало ожидать. Это была элитная спортивная школа, в которую ходили обладающие снобизмом и иллюзией знатности самоуверенные дети, которым нужно было многое доказывать. Более того, поскольку мы были в одной команде, то каждый ее член был также конкурентом друг для друга.

Осознание этого таило в себе угрозу, и я понимала, что, хотя эти ребята верили, что дружат между собой, это было не так.

Здесь все были врагами. Они, скорее были волками, одетыми в овечью шкуру, и если забыли об этом были глупы.

По этой причине я не обиделась.

Странно? Возможно. Но тогда я была странной. Очень немногое могло повлиять на меня, очень мало проникало сквозь те стены, которые я давным-давно построила. И по этой причине, пока команда наслаждалась моими страданиями или отсутствием таковых, пожалуй, единственным, кто обидел меня, был мальчик.

Адам.

То, что он делал, было предательством.

То, что я никогда не прощу.

Никогда не забуду.

Не раньше, чем умру. Я просто надеялась, что сегодня не тот день.

Глава 2

Тея

Сейчас

В тот момент, когда моя голова появилась на поверхности, я услышала аплодисменты, а также странную тишину слева и справа. Повернув голову, я увидела огромный экран, на котором изображение моего лица занимало большую часть, и мои глаза за очками расширились. Неверие охватило меня до такой степени, что мне пришлось покрутить головой, проверяя, что происходит.

То есть я знала, что происходит, но то, что я увидела, поразило меня.

Табло показало больше, чем я могла себе представить.

То, что я увидела.

Взорвало. Мой. Мозг.

Я была первой.

С отрывом в километры.

Ладно, это преувеличение. Не километры, конечно, но время в бассейне имело значение и…

Боже, я побила рекорд?

Я бросила еще один взгляд на табло над бассейном и когда поняла, что это действительно так, мое сердце сжалось.

Я выиграла золото.

На Олимпиаде.

На гребаной Олимпиаде.

Я стала чемпионом.

Что еще более важно, я оказалась рекордсменом. Олимпийским и мировым. Маленькие буквы «OР» и «МР», стоящие рядом с моим именем и временем, доказывали это.

Мое сердце, тяжело бьющееся из-за напряжения от заплыва, приняло еще один удар.

Чтобы прийти в себя, я окунулась с головой в воду. Как всегда, это меня успокоило. Кристаллическая текстура, скользящая по мне, по моему лицу, по покрытым латексом волосам, сосредотачивала меня так, как ничто другое.

От других пловцов на моей дорожке появились волны, которые, коснувшись меня, дали еще большее спокойствие. Официальные лица объявили заплыв оконченным, и я снова выплыла на поверхность, причем сделала это стремительно и резко, со взрывом капель вокруг, поскольку безумие момента заставило меня буквально взлететь. Подтянувшись, я вскарабкалась на бортик и уселась, оставив ноги в воде.

С широкой улыбкой я стянула очки и шапочку. Латекс неприятно потянул за волосы, но это была знакомая боль, и она удерживала меня на земле, когда этот момент был запечатлен на камеру. Не обращая внимания на то, что за мной наблюдают десятки миллионов людей, я смотрела сквозь толпу в поисках того единственного лица, единственной связи, которая могла сконцентрировать меня так же быстро, как и вода.

Раньше я его не искала. Не могла. У каждого спортсмена существовал ритуал перед заплывом, и моим было прослушивание успокаивающих звуков дождя в наушниках, до того как надеть тренировочное снаряжение и сделать разминку.

Я всегда игнорировала толпу, потому что она заставляла меня чувствовать себя безумной. Люди всегда так делали. Они приходили со своими ожиданиями и настроениями, имели потребности и желания, которые требовали удовлетворения и затрат энергии.

Поэтому я игнорировала их.

Я концентрировалась на воде, на том, как разрезаю ее своим телом, и на этом все.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы найти его, но когда мы встретились взглядом, между нами, как всегда, протянулась электрическая дуга. Он не улыбался, но я видела жар в его взгляде, наблюдала взрывной характер его аплодисментов и чувствовала его гордость за меня.

Эта гордость была нелегко завоевана, но я заслужила ее. Добилась этого так же тяжело, как получила медаль, которую скоро повесят мне на шею.

Кто-то хлопнул меня по спине, и я вздрогнула, наша связь разорвалась на миллион кусочков, когда я перевела взгляд на человека, поздравляющего меня.

— Лори, — выдохнула я. — Я сделала это!

Лори стала моей подругой после того, как я поступила в Стэнфорд. Она была на год старше меня, но каким-то образом по зрелости я казалась старше ее лет на десять.

— Молодец, — похвалила она, присев рядом со мной. — Ты, нахрен, сделала это. — Она обняла меня одной рукой. — Ты видела свое время? — Лори присвистнула. — Двадцать и семь, детка. Ты побила последний рекорд. Последний мужской рекорд.

Я усмехнулась ей, ликование охватило меня.

— Бл*ть.

У Лори вырвался смех.

— Этим все сказано. — Она усилила свое объятие. — Ты точно попала в книгу рекордов. — Подруга тихонько рассмеялась. — Я должна была знать, что ты это сделаешь. — На этот раз она меня оттолкнула. — И знаешь, я буду наслаждаться твоим храпом по ночам. Для меня это большая честь.

— Ты собираешься продать эту историю газетам? — поддразнила я улыбаясь.

— Да, конечно. Мне же нужно как-то зарабатывать деньги.

Сказанное вернуло меня на землю.

— Как ты справилась? — спросила я озабоченно.

Лори наморщила нос.

— Я не побила рекорд, но сделала достаточно, чтобы остаться в команде.

Место Лори в команде США по плаванию было не таким устойчивым, как мое.

— Пришла четвертой. — Лори сморщила лицо, и мне захотелось улыбнуться, потому что она выглядела так, будто съела лимон.

— Это чертовски здорово, — возразила я, но мы обе знали, что команда по плаванию была конкурентным местом.

Как и весь этот мир, в котором мы жили.

— Да, но недостаточно хорошо. — Лори пожала плечами. — Это круто. Никогда не думала, что даже попаду на Олимпиаду, не говоря о том, что доживу до финального заплыва. Я чертовски горжусь собой.

— Так и должно быть.

На ее губах появилась улыбка.

— Верные до конца.

— Навсегда, — согласилась я, и когда подруга сцепила наши руки, поднимая меня и одновременно вставая, я крепко обняла ее. — Ты в порядке?

Перед самыми играми ее бросил парень, сказав, что она слишком сосредоточена на спорте, словно это было для него сюрпризом. Когда ты являешься спортсменом, нацеленным на самое важное соревнование в мире, необходимо полностью концентрироваться на конечной цели. Однако в этом году все было иначе.

Прошлогодняя пандемия сдвинула проведение Олимпиады на год, поэтому нам пришлось готовиться к ней пять лет, и тренировки все это время были тяжелыми. Только специальное разрешение позволило некоторым из нашей команды пользоваться бассейном, а я вынуждена была давать на лапу, чтобы не сидеть на карантине.

Несправедливо, конечно, но я не собиралась жаловаться. Не тогда, когда сошла бы с ума, если бы каждый день не имела возможности плавать и тренироваться.

Однако этот дополнительный год оказал на нас давление. Мы стали на год старше, чем должны были быть, и это изменило все. Не только наши тела, но и наши отношения.

— Я в порядке. В конце концов, Джонас не очень-то меня поддерживал. Я использовала как мотивацию тот факт, что хочу разбить ему лицо. Думаю, именно поэтому у меня все так здорово получилось, — сухо сказала Лори.

Я знала, как работает месть. Разве это не было частью моей жизни с шестнадцати лет?

По сей день я ношу от нее шрамы на своей душе. Итак, поскольку я понимала Лори, я обняла ее так же сильно, как она меня, когда сидела, опустив ноги в бассейн, в котором сделала себе имя, и пробормотала:

— Он дурак.

— О, ты права, дорогая, — насмешливо ответила подруга. — Я полна решимости выиграть медаль просто, чтобы досадить ему.

Я фыркнула.

— Что ж, есть одна причина для победы.

Лори усмехнулась:

— Должны же мы, простые смертные, как-то получать удовольствие, Тея.

— Да, потому что я просто богиня секса, — парировала я.

Шлепнув меня по руке, Лори пробормотала:

— Мне нужно, чтобы ты плыла очень быстро, и мы выиграли эстафету. Я должна вернуться с кое-какой побрякушкой на шее. Это будет моим для него молчаливым «пошел на х*й».

— Твое желание для меня закон.

Лори рассмеялась над моим забавным ответом и сказала:

— Хорошо. Давай переоденемся. Ты должна принять медаль. — Подруга была примерно на десять сантиметров выше меня, поэтому, глядя сверху вниз, она спросила: — Твоя семья, вероятно, будет ждать тебя, не так ли?

Я подумала об этих глазах…

— Да, — хрипло согласилась я, хотя формально Рамсдены не были моей семьей.

Мы не были родственниками по крови. Но они вытащили меня из «сточной канавы», по крайней мере, из того, что они считали сточной канавой, и помогли катапультироваться в этот мир. Мир, в котором мое имя записали в книгу рекордов.

Я знала, что будет потом. Будет пресс-конференция, следом церемония награждения, а затем я увижу его.

Адам.

Яд в моей крови.

Пожимая руки некоторым участникам, с которыми я познакомилась после того, как поселилась в Олимпийской деревне, в которой спортсмены останавливались на время соревнований, я улыбалась, когда Лори бормотала их имена мне на ухо.

По иронии судьбы она помнила все имена и лица, а я не могла вспомнить ни одного, но не собираюсь жаловаться. Имена никогда меня не интересовали. Как и лица, стоящие за этими именами. Все они были ходячими историями, которые мне не нужно было знать. Их ауры и так рассказывали мне слишком много, большее было бы просто перегрузом.

Быстро вытершись полотенцем, я подхватила свою спортивную форму, и мы отошли в сторону, чтобы переодеться. Я интенсивно терла влажные пряди волос полотенцем, пытаясь перед церемонией придать своей растрепанной косе немного жизни, но это было бесполезно. Пришлось смириться с тем, что в самый важный момент в моей жизни я буду выглядеть как утонувшая крыса.

Из раздевалок выходили следующие участники, ожидая своей очереди соревноваться, напоминая о том, что нам нужно поторапливаться и шевелить своими задницами.

Счастье переполняло меня при мысли о предстоящем заплыве, и я надеялась, что все получится так же хорошо, как сегодня, хотя если этого не произойдет, я уже получила то, ради чего пришла сюда.

Золотая медаль.

Предыдущие рекорды повергнуты в прах.

Имя Кинкейд больше не ассоциируется со смертью, бедностью и несправедливостью.

На что еще я могла надеяться?

Одетая в спортивную форму, я направилась к «линии» прессы, где несколько репортеров ждали, чтобы поговорить со мной.

Я плохо ладила с людьми, еще хуже отвечала на вопросы, ответы на которые казались довольно очевидными, но понимала, что это часть игры.

Во мне с рождения не было ничего особенного, кроме потрясающего таланта к плаванью, ну и парочки других даров, которыми я не наделила бы даже своего злейшего врага, и последнее, чего бы хотела, это вернуться к бедности своего прошлого. Так что пока была в центре внимания, я понимала, что должна зарабатывать деньги. Спонсорская поддержка — путь вперед, а это означало, что я должна была быть тем, кем не была — продаваемой.

Мне не нравилось думать о себе как о товаре, но, черт возьми, разве все мы не жили в мире рыночных отношений? Продавая наши души, чтобы заработать на жизнь? Жизнь, которая сделает нас счастливыми, вместо того чтобы привязать нас к крысиной гонке?

Для себя я была больше похожа на рыбу, чем на крысу, и намеревалась карабкаться, делая то, что люблю, а не то, что нужно, чтобы выжить.

Поэтому я улыбнулась.

И когда журналист задал мне глупый вопрос вроде: «Люди называют тебя женским прототипом Майкла Фелпса. Что ты при этом чувствуешь?» (Прим.: Майкл Фелпс — американский пловец, выиграл 23 золотые олимпийские медали и 26 золотых медалей чемпионатов мира, что является абсолютным рекордом).

Я ответила.

Вежливо.

Несмотря на то, что это было грубо, даже глупо, я продала себя.

— Я думаю, что люди проводят такое сравнение, имея в виду то, чем можно гордиться и чему нужно соответствовать. Я только надеюсь, что смогу сделать хотя бы половину того, что сделал Майкл в своей карьере. — Мне показалось, что мой ответ вышел достаточно дипломатичным.

— Ты собираешься побить рекорд по медалям, Тея. Кэти Ледеки — выпускница Стэнфордского университета… ты пытаешься улучшить ее показатели? — прогремел светловолосый репортер, его голос стал громче из-за того, что зрители начали шуметь, когда на трибуны вышли пловцы и начали готовиться к собственному прыжку в славу. (Прим.: Кэтлин Ледеки — американская пловчиха. Выиграла 5 золотых олимпийских медалей и 15 золотых медалей чемпионатов мира, что является рекордом в истории для женщин-пловцов).

— Я просто двигаюсь по одному заплыву за раз и выкладываюсь на каждом до конца, — спокойно ответила я, хотя вопрос меня до чертиков раздражал.

— Золотые медали в Лондоне, Мадриде, Нью-Йорке, а теперь и в Токио. Что дальше, когда твой цвет — золото?

Я послала ему улыбку.

— Рекорды, — серьезно ответила я. — Что-то, что поможет мне попасть в учебники истории. — Я пожала плечами. — Самоуверенно? Возможно. Но это то, к чему нужно стремиться, не так ли?

А потом я перешла к следующему вопросу. И следующему, пока Лори не потащила меня в раздевалку. В ее глазах танцевали смешинки, когда она задавала вопрос:

— Микаэла Фелпс? Ты меняешь свое имя? (Прим.: Микаэла, англ. Michaela — женское производное мужского имени Майкл, англ. Michael).

Я фыркнула, бросив в нее полотенце.

— Заткнись.

Хотя полотенце на секунду скрыло выражение ее лица, я все еще видела ухмылку подруги и, закатив глаза, направилась в душевую.

Здесь царил хаос. В следующие два часа было запланировано еще десять заплывов. Я плавала сегодня трижды, и все это были предварительные заплывы для того, чтобы попасть в финал.

Я, вероятно, заболею еще до того как закончится эта неделя, но, черт возьми, оно того стоило.

Принимая душ, я делала круговые движения головой из стороны в сторону.

Место было немного противным, даже несмотря на то, что организаторы очень старались, но с таким большим количеством людей это было сложно. И все же моим больным мышцам было все равно. Температура воды была выше всяких похвал.

Я вымылась, надела новый командный спортивный костюм и начала расплетать волосы. Они были заплетены во французскую косу, которую Лори сделала мне вчера вечером и которую вновь сделает сегодня вечером, так же, как и я для нее. Некоторые спортсменки, желая выглядеть лучше, мыли волосы, а некоторые даже красили губы, но я не стала беспокоиться. Я была собой.

Теодозия Кинкейд.

Такая, как есть, без прикрас.

Когда нас, наконец, позвали, я ела банан, чтобы немного набраться сил. Выдохнув, я стукнулась кулаками с Лори, сунула ей остаток фрукта, который она тут же съела, и, выйдя в зал, направилась к пьедесталу.

Было что-то нереальное, пока я стояла в ожидании, пока назовут мое имя. Странно махать рукой ликующей толпе, странно получать медаль и букет, и еще более странно слышать национальный гимн. Мой национальный гимн под вспышки камер, пока делают мой снимок.

Он был здесь.

По-прежнему.

Ждал.

Смотрел.

И он успокаивал меня.

Утешал меня.

Хотя был моим самым большим источником стресса.

Страданий.

Я не смотрела на семью. Не нужно было знать, что они аплодировали и махали, хлопали в ладоши для меня. Иногда было трудно помнить, что Анна Рамсден была сенатором штата, а Роберт успешным бизнесменом. Особенно когда они возбужденно вскакивали со своих мест на моих соревнованиях.

Но сегодня здесь был Адам, и он привлек все мое внимание.

Когда гимн закончился, у меня перехватило горло. Все это время он оставался со мной.

Электрическая дуга между нами объединяла нас так, как ничто другое.

Я никогда не ощущала связи, которая была бы такой глубокой и причиняла такую боль, заставляя меня чувствовать себя более живой, чем когда чувствовала себя, находясь в воде.

Адам мог нагреть меня, сжечь, и я позволила бы ему это сделать. Я бы приняла эту сладкую-сладкую боль за ту душевную связь, которую испытывала только с ним.

Уходя, я пожала руку девушкам из Германии и Испании, а затем направилась обратно в раздевалку. Там я сфотографировалась с несколькими младшими членами моей команды, которые собирались совершить свое первое олимпийское плавание и, наконец, взяла свою сумку.

Я растягивала время, зная, что Рамсдены все равно не успеют, поэтому убила несколько минут и ушла только тогда, когда решила, что они уже ждут меня снаружи.

И они ждали.

Анна заключила меня в объятия, которые казались искренними — у нее это хорошо получалось. Я начинала как предмет торговли. Пиар-ход, который не сработал. Но сейчас, думаю, это был знак ее расположения ко мне, потому что я заставила ее гордиться. Я превзошла свой потенциал, который был открыт во мне в юном возрасте. Я была вложением, которое окупилось. Но это все, чем я была.

И я знала это.

С Робертом мне было легче. Может быть потому, что Адам был похож на него. Может потому, что он был собраннее, спокойнее, и я откликнулась на это. Для него не имелось никакой выгоды приглашать меня в свой дом, в свою семью. Он был бизнесменом, не нуждающимся в пиар-ходах, его жена же была политиком, которому нужен был объект для благотворительности, который можно было показывать массам как доказательство того, что она хороший человек, хорошая мать — даже если обстоятельства сделали ее похожей на дерьмовую, — достойная общественных голосов.

Поэтому, когда Роберт обнял меня и прошептал на ухо: «Поздравляю, детка», я услышала в его голосе гордость и, после того как подарила ему такое сильное объятие, на которое только была способна, улыбнулась ему.

Я чувствовала себя неловко от проявлений привязанности, и это пришло из детства, в основном проведенного в системе патронатного воспитания, но в моменты, такие как этот, было приятно чувствовать волнение.

Особенно когда это привело к тому, что меня обнял Адам.

Во плоти, на расстоянии не менее метра между нами, сегодня он был особенно красив.

Темно-синие глаза, которые напомнили Атлантический океан, прекрасно контрастировали с его сливочно-золотистой кожей. Челюсть была твердой, квадратной, и в данный момент его подбородок и нижнюю часть щек покрывала щетина. Губы были мягкими, верхняя — полной, нижняя — чуть шире, и когда Адам улыбался, все его лицо светилось.

Мне казалось, что прошли годы, с тех пор как я в последний раз видела его широкую улыбку. Конечно, он улыбался мне сейчас, когда обнимал, но это была не первая улыбка, которую он подарил мне с тех пор, как мне было пятнадцать лет, а ему шестнадцать.

Когда Адам крепко обнял меня, я закрыла глаза, потерявшись в его тепле. Золотистые волосы коснулись моей щеки… словно шелк, — и у меня по спине пробежала дрожь. Его тело, мускулистое благодаря тренировкам, прижалось к моему благодаря лишь силе его объятий.

Эти моменты были всем, что мы себе позволяли.

Ну, не совсем так.

Это было все, что позволяла я, и, поскольку я держала вещи в определенных пределах — это дарило ему холод.

Адам его чувствовал. Я знала, что это так. Невозможно было избегать связи между нами, но он игнорировал это. Стремился отложить это на второй план. Полная противоположность мне.

Хотя я знала, что вместе мы токсичны, я не могла уклониться от своих чувств. Я прятала их поглубже, пока он был рядом, а затем выпускала, едва оставалась одна и могла зализать свою рану. Беда в том, что рана давно зажила, а его яд все еще циркулировал по моей крови.

После этого объятия улыбка Адама стала деревянной.

— Ты ушла в отрыв, Теодозия.

Я отстранилась и скривила губы.

— Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты меня так называешь.

Роберт хлопнул меня по спине.

— Но в зале было приятно слышать это имя.

Я закатила глаза.

— Это заставляет чувствовать, что мне девяносто.

— Это часть твоей культуры. Ты должна принять это, — упрекнула Анна.

Прошло много времени, с тех пор как я была частью своей культуры, но я решила не напоминать ей об этом. Она это знала.

Я пожала плечами, немного неуклюже, и ответила:

— Спасибо, что пришли посмотреть.

Глаза Анны округлились.

— Как будто мы могли пропустить твои первые игры!

— Ты блестяще справилась, — с восторгом сказал Роберт. — Это твой последний заплыв на сегодня, не так ли?

— Да, следующий — завтра, — ответила я.

— Время ужина с семьей? — подгоняла нас Анна, отчего я снова улыбнулась.

Улыбнулась, даже когда она протянула ко мне руку и взяла в ладонь золотую медаль, посмотрев на нее так, словно прикидывала цену.

Конечно, при желании она могла купить любую такую, даже сделанную из платины, но эта семья ценила тяжелый труд. Этого нельзя было отрицать.

— С удовольствием. Я голодна. — Я наморщила нос. — Только не говорите тренеру, что я ела.

— То, что происходит в ресторане, остается в ресторане, — торжественно заявил Роберт, обхватив жену за плечи и подтолкнув ее к выходу, оставив нас с Адамом на несколько секунд наедине.

— Привет, — сказал он грубовато, как будто не здоровался со мной всего несколько минут назад.

Я была удивлена отсутствием застенчивости с моей стороны, когда повторила:

— Привет, — и приподняла подбородок, — ты собираешься поздороваться по всем правилам?

Адам вздохнул, что я восприняла как отказ, а затем пробормотал:

— Наверное, нет.

Мои губы сжались, хотя я понимающе кивнула, и мы продолжали стоять, смотря друг на друга. Постепенно вокруг нас собралась толпа, было сделано несколько снимков, но никто из нас ничего этого не замечал. Как мы могли?

Мы видели только друг друга. Это все, что мы видели, когда были вместе.

Адам прервал момент, эту огненную связь, которая соединяла нас вместе, протянув руку, чтобы взять мою сумку и перевесить ее к себе на плечо, а затем схватил меня за локоть и начал вести в направлении, в котором ушли его родители. Мне не нравилась моя куртка за то, что она служила преградой для его прикосновений, хотя я была за это благодарна. Контакт кожа к коже будет ощущаться как метка, и с момента знакомства Адам уже слишком много раз клеймил меня.

Это место было сумасшедшим. С заднего плана доносился шум из водного комплекса. Свистки судей и аплодисменты зрителей воспламенили мою кровь так сильно, будто я сама собиралась нырнуть в бассейн.

Только когда Адам повел меня через толпу, сердце перестало неистово биться, поскольку острые ощущения от пребывания здесь, с этим мужчиной, превзошли все количество адреналина, который я обычно испытывала, находясь в воде.

Золотая медаль на шее была тем, чем можно было гордиться, мое имя, занесенное в книгу рекордов, было тем, чем я дорожила, но что могло превзойти это ощущение? Чувство, что я наконец-то стала достаточно хороша, чтобы идти рядом с этим человеком.

Боже, это было похоже на сон.

Я чертовски долго была объектом для благотворительности. Ребенком, которого выбрали как подростка-сироту для пиар-кампании в преддверии переизбрания Анны Рамсден, но здесь я находилась как Чемпион.

С большой буквы Ч.

Я одновременно ощутила неуверенность и самодовольство, но потом почувствовала себя претенциозной дурой, потому что кем бы ни была, я не должна была забывать о своих корнях.

Не должна была забывать о том, что привело меня сюда.

К этому моменту.

Не Анна и Роберт Рамсден, а Адам.

И смерть.

Я не должна была забывать об этом.

— Как тебе смена часовых поясов? — тихо спросила я, глядя на Адама, пока мы маневрировали сквозь толпу.

Я не знала, как он это делал, но море людей, казалось, расступалось перед ним, будто он был королем Кнутом. (Прим.: король Кнут Великий — один из самых выдающихся королей англосаксонской эпохи, в XI в. являлся правителем значительных территорий по всей Северной Европе, включающих в себя Данию, Англию, Уэльс, Шотландию и Норвегию). Я так хотела ненавидеть его за эту способность, тогда как большую часть времени меня поглощал океан человечества, но, черт возьми, что я могла сказать? Если бы я увидела, что Адам Рамсден приближается ко мне, я бы тоже убралась с его пути.

Не потому, что он был засранцем (хотя он определенно мог им быть), а потому, что просто выглядел так, словно с ним не стоило связываться.

Адам не был громилой, но на его лице были написаны нетерпение и неприязнь, и просто… ну, хорошо, он выглядел как засранец. Но милый.

— Все нормально. Привыкаю.

— Полагаю, это имеет смысл, учитывая, сколько времени ты сейчас проводишь в Лондоне.

Его губы изогнулись, и Адам бросил на меня взгляд.

— Ты разговаривала с папой.

— Иногда. — Пожимаю плечами. — Он связывается со мной.

— Конечно. Папа гордится тобой. — Еще одна улыбка, но на этот раз слабее. — Забавно, как все складывается.

— Забавно? Как по мне, так все просто чудесно, — возразила я, немного обиженная этим комментарием. Роберт был единственным родителем, который имел на меня влияние с детства, и его интерес ко мне был неподдельным. Он переживал обо мне. Моя карьера его мотивировала.

— О чем ты говоришь? Обо мне? — спросил он, заставляя меня сузить на него глаза.

— Да, Адам, потому что весь мир вращается вокруг тебя. Будто мне больше не о чем говорить с твоим отцом, который помог мне поступить в Стэнфорд, спонсирует меня, помогает с деловой стороной моей карьеры и который был заинтересован, чтобы я достаточно хорошо подготовилась, чтобы попасть на Олимпийские игры. — Я притворно вдохнула. — Да, нам действительно удается разговаривать без тебя как основной темы для беседы, но он гордится тобой, тем, чего ты достиг без его поддержки, и он говорит о тебе.

— И ты не спрашиваешь?

— Нет, я не мазохистка, — твердо ответила я, глядя прямо перед собой на какую-то статую, которая, судя по всему, должна была олицетворять солидарность и спортивное мастерство.

Я увидела лишь корону из рыбы.

Но ведь у меня никогда не было хорошего воображения.

— Я спрашиваю о тебе, — мягко сказал Адам, заставляя мое сердце биться быстрее.

Я выдохнула.

— Почему? — вопрос был обоснованным.

— Мне интересно.

— Теперь у тебя есть мой номер. Ты мог бы спросить меня лично.

С тех пор как я видела Адама в последний раз, прошло несколько месяцев. И недели, с тех пор как мы говорили. В течение нескольких лет я скрывала от него свой номер телефона, не в силах справляться с расстоянием, которое сама установила между нами, затем уступила.

Но Адам никогда им не пользовался.

— С тобой не так легко разговаривать.

На этих словах я остановилась. Боль пронзила меня копьем прямо в живот.

— Вау. — Я сглотнула. — Ты знаешь, как ударить женщину так, чтобы она при этом не упала.

Адам нахмурился, осознав, что я остановилась. Полностью повернувшись ко мне, он еще сильнее нахмурился и пробормотал:

— Тея, ты знаешь обо мне такое дерьмо, которого никто другой не знает. С этим тяжело жить.

— Это не моя вина.

— Нет, но это не делает разговор с тобой легче.

— Почему? Это все в прошлом, не так ли? — потребовала я ответа, не понимая, почему настаиваю, когда именно я установила между нами расстояние. Но — и это было огромное «но» — это расстояние было для нашей безопасности. Его чушь? Не была.

Он пожал плечами.

— Прошлое влияет на наше настоящее. Не говори, что хочешь поговорить со мной, когда сама избегаешь меня больше, чем я тебя.

Я прищурила глаза.

— Это ты испортил нам настоящее.

— А ты не думаешь, что я это понимаю? Не думаешь, что сожалею обо всех своих ошибках? Что когда слышу твое гребаное имя, вспоминаю, как я все испортил?

Это больно.

Очень.

Я была для него больше, чем просто олицетворением его ошибок, и Адам это знал, но то, что он использовал это как отговорку, было похоже на удар ножом в живот.

Задохнувшись, я промчалась мимо него, не став дождаться, когда он выкрикнет мое имя и не дав ему догнать меня. Я была быстрой не только в бассейне, и хотя Адам имел атлетическую фигуру и находился на пике своего здоровья, он был не так быстр, как я. Добравшись до Роберта и Анны раньше него, я одарила их ослепительно белой улыбкой, которая была настолько фальшивой, что мое лицо чудом не раскололось от лжи.

Но, довольные моими сегодняшними достижениями, они были заняты обсуждением статистики и следующими несколькими днями моего олимпийского заезда.

И то, что подошедший Адам встал рядом со своей мамой, а я — рядом с Робертом, может быть, и было мудрым решением, но все равно причинило острую боль.

Все это причинило острую боль.

Когда мы добрались до машины, Анна позволила мне сесть впереди, потому что знала, что сзади меня укачивало. Я обрадовалась, что за рулем сидел Роберт, потому что мне не нужно было сидеть рядом с Адамом.

Я не была уверена, что он не причинит мне больше боли. Думать и подозревать было больно, но услышать из первых уст было в два раза больнее. Но я привыкла к этому, привыкла к тому, что он причиняет мне боль, и, хотя это заставляло меня походить на жертву, я не была такой. Я была кем угодно, но только не дурой. Так что я просто сидела в тишине, понимая, что, когда мы прибудем в пункт назначения, координаты которого, казалось, знал только Роберт, это испытание закончится.

Не новичок в Токио, Роберт маневрировал по улицам с такой легкостью, которую я не смогла бы воссоздать.

Я была рада, что в тех нескольких случаях, когда тренер не заставлял меня бежать на стадион, чтобы размяться, нас возили на автобусах. В этом городе ничего не имело смысла, ни странная атмосфера в воздухе, ни причудливые костюмы, которые я иногда видела на молодых мужчинах и женщинах. Хотя, когда они были одеты как куклы из викторианской эпохи, должна признаться, я завидовала их свободе.

Этим людям было все равно, кто что думает об их нарядах. Они гордились своим внешним видом, и я завидовала им, даже если не понимала этого. Но мне ведь и не нужно было? Я хотела этой свободы для себя самой, но по большей части не знала, кем являюсь я, за исключением своего призвания к плаванию. Объект для благотворительности. Та, чьи успехи были вызваны чужой болью.

В течение последних пяти лет я была сосредоточена исключительно на тренировках, участии в Олимпийских играх и создании себе имени, которое просуществовало бы дольше, чем я. Но что будет потом?

До следующей Олимпиады четыре года, мне было всего двадцать шесть, и времени достаточно, чтобы войти в историю, но что это означало для меня?

Больше тренировок? Больше спортивной рутины, потому что я посвятила свою жизнь одной-единственной вещи?

Когда мы добрались до ресторана, меня охватило замешательство. К тому моменту я была не в настроении для маленькой закусочной, притаившейся на тихой улице рядом с оживленной магистралью.

Вокруг нас возвышались современные здания, но ресторан казался довольно старомодным.

Когда я вылезла из машины, то огляделась вокруг, очарованная городом.

По большому счету мне не удавалось часто выбираться. В общем-то, никуда за пределами стадиона. В первый же вечер, когда приехали, мы сделали вылазку в город и выпили по паре напитков, но все под бдительным присмотром тренера Фрайарса, что означало «Мимозы», в которых было больше апельсинового сока, чем шампанского. Не то, чтобы я жаловалась. В любом случае я не так уж много пила.

Тем не менее, атмосфера в воздухе и оживленная суета настолько контрастировали с моей реальной жизнью, что я не могла не быть пораженной этим чудесным городом.

Из ресторана доносились аппетитные и насыщенные ароматы, и если раньше я не чувствовала себя голодной, то сейчас определенно проголодалась. Банан, который я съела раньше, уже давно переварился, поэтому, когда Роберт схватил мою руку и, просунув ее под свой локоть, потащил меня в сторону дверей, я была вовсе не против.

— Я нашел это место в последний раз, когда был в городе. Они делают то, что называется «омурайсу» (прим.: достаточно вкусный и в то же время сытный омлет. Готовят его из жареного риса с овощами, который накрывают, а чаще заворачивают в омлет. Сверху украшают соусом).

Я нахмурилась.

— Возможно, я видела что-то подобное на Facebook.

Роберт пожал плечами.

— Не знаю, но эточертовски вкусно и там куча углеводов, которые тебе сейчас нужны.

Даже когда он говорил эти слова, в моей голове звучал угрюмый голос тренера.

Из-за завтрашних заплывов мне нужно смотреть, что попадает ко мне в рот, но это не значит, что я не могу попробовать что-то из того, что ели другие.

В ресторане царил полумрак, и каждый столик находился в уединенной кабинке. Над головой горел тусклый свет, который создавал прожектор в центре стола, и это означало, что вы могли видеть еду, но промежутки между столиками были затенены, отчего официанты выглядели призраками.

До сих пор я находила японцев добрыми, не только услужливыми, но и очень вежливыми. До такой степени, что почувствовала себя невежливой, сказав лишь «спасибо».

Я улыбнулась, когда официант поклонился, когда мы проскользнули в кабинку. Автоматически я хотела поклониться в ответ, но не была уверена, вежливо ли это будет или нет.

Находясь рядом с Робертом и Адамом, я всегда чувствовала себя неловко, хотя это была не их вина. Но не с Анной. Благодаря своему прошлому она знала, к чему стремиться, но Роберт и Адам знали свое место в мире. Оно было окончательно для них с момента рождения.

Черт, наверное, даже до их рождения.

Я могла себе представить, как Анна выбирала школы для своих детей, пока они были еще в утробе, и записывала в школу, в которую была очередь вперед на восемь лет.

Мои родители? Что ж, они не были так организованы. Бедность делает это за вас, а то, что мы переезжали с места на место, значительно усложнило дошкольное образование и начальный этап обучения.

Я закусила губу при воспоминании о невзгодах моего детства, особенно перед лицом той жизни, которая была у меня сейчас. Моя семья любила меня, и эта любовь была чистой, незапятнанной, и в этом я была богаче Адама. Конечно, Анна и Роберт обожали его, но при этом возлагали на него больше надежд, чем должен иметь любой ребенок.

Это, я была уверена, сделало его таким, какой он есть. Это было тем, что повернуло его на путь, который он выбрал. Путь, который я понимала и была готова помочь Адаму на этой дороге. Этим была гнойная горечь в его душе, от которой он не мог убежать.

Горечь, которая поражала нас каждый чертов день.

— Боже, я так горжусь тобой!

Заявление Анны заставило меня вздрогнуть, потому что я поняла, что смотрю на Адама, а он, конечно же, смотрел на меня. Видите, как работают два магнита?

Поместите их рядом друг с другом, и — бум — они уже притянулись.

Иногда я боролась с этим притяжением, но с судьбой бороться не могла.

Я быстро разорвала связь между нами и повернулась к Анне, которая все еще сияла, но когда скользнула взглядом между Адамом и мной, ее улыбка казалась фальшивой.

— Спасибо, Анна, — ответила я немного сдержанно хриплым голосом из-за того, куда завели меня мои мысли.

Адам сидел напротив, его колени были так близко, что я чувствовала тепло его тела, и мне ничего так не хотелось, как заполучить это тепло.

Иметь право прижаться к нему, быть в его объятиях дольше, чем когда он поздравлял меня.

Но он не дал такую возможность.

А я? Я не была уверена, стоило ли бороться, если демоны, захватившие душу Адама, были сильнее меня.

Роберт начал заказывать что-то на японском, и я сказала Анне:

— Я собираюсь сделать вас еще более гордой.

В ее глазах вспыхнуло волнение.

— Не могу дождаться завтрашнего дня. То, что ты сделала сегодня, было невероятным. С какой скоростью ты плыла?

— Мама права. Ты была как рыба в воде, — прохрипел Адам. — Ты побила даже мужской рекорд.

То, что он был впечатлен, заставило меня покраснеть, и я опустила подбородок. Хотя Адам больше не участвовал в соревнованиях по плаванию, но оставался профессиональным пловцом, поэтому его уважение много для меня значило.

— Я просто… — Я пожала плечами. — Я не знаю, как это сделала. — Я робко улыбнулась, а все рассмеялись.

— Ну, что бы это ни было, сделай это снова. — Глаза Роберта блеснули в тусклом свете. — Мы можем выставить твои медали в Зале славы (прим.: международный зал славы и музей плавания, расположенный во Флориде, служит центральной точкой для изучения истории плавания в США и по всему миру).

Мой рот округлился при этом.

— Вы разрешите мне?

Роберт фыркнул.

— Разрешу тебе? Просто подожди. Как только ты снимешь ее со своей шеи, мои загребущие руки тотчас схватят ее.

Анна закатила глаза, но в них был слабый блеск, который сказал, что она вспоминала о Каине.

Хотя Адам обладал всем необходимыми качествами конкурентоспособного пловца, у Каина был талант олимпийского уровня. Я видела его в воде — он был в ней как рыба. Тренеры в Роузморе не просто так использовали некоторые из его приемов в качестве учебного материала.

Прикусив щеку изнутри, чтобы скрыть внезапную пелену вины, охватившую меня, я наклонила голову и сняла медаль. Передав ее Роберту, я пробормотала:

— Вот.

Роберт улыбнулся, держа ее перед глазами, а затем приблизил к лучу прожектора, чтобы рассмотреть лицевую сторону.

— Не думал, что смогу прикоснусь к одной из них после… — он замолчал, а затем, присвистнув себе под нос, передал ее мне.

Я покачала головой.

— Не стесняйтесь, наденьте ее, — предложила я, смеясь, и он, не колеблясь ни секунды, просунул голову через ленту.

— Подходит к твоему поло, папа, — пошутил Адам.

— Скрестим пальцы, чтобы ты выиграла много медалей, и чтобы мы все их надели, — поддразнил Роберт.

— Я буду стараться изо всех сил, — сказала я, но мой тон был слишком пылким для того, чтобы обещание прозвучало как шутка.

Взгляд Роберта смягчился и он, потянувшись, похлопал меня по руке.

— Будь собой, Тея, и мы будем гордиться тобой. Ты знаешь это, не так ли?

Поскольку это был Роберт, я поверила ему и послала в ответ улыбку.

Подали шампанское, и я сделала несколько глотков, не пытаясь спорить, что оно не входило в мою диету. Рамсдены хотели отпраздновать мой успех, и я тоже этого хотела. И от появившегося на блюде омурайсу — разрезанного на ложе из риса омлета, покрытого говяжьим соусом — я взяла себе только кусочек. Роберт также заказал салаты, их я ела больше, чем омурайсу, несмотря на то, что смесь из взбитых яиц наполнила мой рот слюной, отчего мне захотелось вдвое больше, чем я себе положила. Отказ от этого искушения был лишь одной из многих жертв, ради того, что я делала в своей жизни.

В том, что я делала, не было ничего нормального, ничего обычного в тех крайностях, на которые мне приходилось идти ради соревнований. Я не жалела. Нисколько. Но, черт возьми, в некоторые дни, такие, как сегодня, когда я просто хотела поесть во время встречи, которая была больше всего похоже на семейную трапезу в том виде, в каком это получалось — с затаенными чувствами и токсичным оттенком — это было отстойно.

— Между прочим, Nike и Puma соперничают за тебя, — вставил Роберт, когда я, проткнув вилкой помидор черри, отправила его в рот.

Я приподняла бровь.

— Правда?

Хотя Роберт был занятым человеком, я знала, что ему было приятно управлять финансовой стороной вместо меня.

— Думаю, Nike выиграет, — проговорил он. — Но у нас уже была куча заинтересованных лиц еще до того, как ты выиграла золото.

— Никаких дел за обеденным столом, — упрекнула как обычно Анна.

Как обычно, Роберт пожал плечами.

— Это волнующие времена.

Волнующие?

Вероятно.

Однако волнение во мне вызывали другие вещи, в отличии большинства людей.

Находиться под водой, под ее поверхностью, рассекать ее, лететь в ее течениях — для меня это было волнующе.

Остальное было лишь частью повседневной рутины.

Но мне нужны были деньги для моего будущего, поэтому я повернулась к нему и спросила:

— Вы вложите средства от моих спонсорских сделок, не так ли, Роберт?

Он лучезарно мне улыбнулся.

— Конечно. Но тебе лучше услышать мнение Адама. Ты знаешь, как он выбирает прибыльные компании.

Как ни хотела, но я посмотрела на Адама. Собравшись с силами, прежде чем позволить своим глазам встретиться с его взглядом, и, как обычно, это было похоже на удар в солнечное сплетение.

Я могла бы раствориться в этом мужчине. Буквально растечься лужицей у его ног.

— Лучшее вложение — это собственность, — пробормотал он, с трудом отрывая от меня взгляд. Разрыв этой связи причинял ему столько же боли, сколько и мне.

— Так чопорно и консервативно.

Адам отмахнулся от насмешки Роберта.

— Для Теи это лучший способ, она консервативна. Она будет нервничать, если деньги будут вкладываться туда, где она не будет их видеть и не сможет контролировать.

Адам понимал мое прошлое лучше, чем его родители, несмотря на то что не имел реального представления об уровне бедности, в которой я выросла.

— Мне нравится вариант с недвижимостью.

— На данный момент Хьюстон — одно из лучших мест для инвестиций. Может, Роли в Северной Каролине. Но Остин точно.

Брови Роберта приподнялись.

— Из-за нового кампуса Apple?

— В городе появится пятнадцать тысяч новых рабочих мест. — Адам тихо присвистнул. — Черт возьми, это хорошее место для покупки недвижимости.

Анна похлопала его по руке.

— Может быть, вам с Теей стоит отправиться туда и на месте выбрать объект?

Поскольку большую часть времени Адам по-прежнему проводил в Бостоне, я была уверена, что Анне понравится, что я куплю недвижимость в Остине — городе на другой стороне континента… особенно если в какой-то момент я перееду туда.

Улыбка Адама стала натянутой.

— Нам нужно будет включить это в свое расписание.

Анна не заметила его напряжения, а я заметила.

С таким же успехом он мог бы сказать: «Нет, черт подери. Я не хочу находиться рядом с ней».

И это было больно.

Черт, это было больно.

Мне хотелось, чтобы этого не было, хотелось, чтобы между нами все было иначе, когда это было так не нужно, но так должно было быть.

Во время ужина становилось все труднее и труднее сохранять улыбку, и когда Роберт, наконец, оплатил счет и мы сели в машину, я вконец вымоталась. Больше от нашего общения, чем от заплыва.

Только стоя возле общежития, в котором размещалась команда США по плаванию, махая Рамсденам, вслед отъезжающей машине, я смогла перевести дух. Мое прошлое уезжало в свой отель, мое будущее находилось за моей спиной.

Я просто стояла на обочине дороги, чувствуя, как мои ноги приросли к земле, и она держит меня, словно якорь. Тянет к себе, наливает меня свинцом.

Слезы наполнили мои глаза от того, насколько безнадежно я себя чувствовала, хотя у меня было все, к чему нужно стремиться. Но мое прошлое было туманным, а будущее светлым, но сомнительным с моральной точки зрения.

Вот что происходит, когда ты заключаешь сделку с дьяволом по имени Адам.

Глава 3

Адам

Тогда

Мне было шестнадцать, когда я впервые увидел ее.

Она была стройной, даже слишком стройной, особенно для нашего вида спорта. Длинные каштановые волосы, когда она плавала, струились вокруг нее в воде, когда отдыхала — убирались в высокий пучок, а когда приступала к серьезным тренировкам, были спрятаны под шапочку.

Ее кожа была цвета кофе. Не кофе с молоком, не с афроамериканским намеком на происхождение, а оттенка другой этнической принадлежности, которую я не мог понять.

Она выглядела залитой золотом, когда выплыла из глубины, словно нимфа, и крошечные капельки воды сверкали на ее коже, вызывая у меня желание прикоснуться к ней. Почувствовать эту мягкую шелковистость своими ладонями.

Ее глаза цвета глубокого темного ореха, с оттенками золота и бронзы, были обрамлены густыми ресницами, подобных которым я не видел никогда в своей жизни.

Если бы она была из моего класса, я бы подумал, что у нее были эти дурацкие накладные ресницы. Но так как люди в этом районе были бедными, я знал, что они настоящие.

Как и все остальное в Теодозии Кинкейд.

Она была небольшого изящного телосложения, и у того, кто ее видел, могло создаться впечатление того, что она слабая, но в ту секунду, когда она оказывалась под поверхностью воды, казалось, что она ею повелевала. Словно принадлежала этой стихии, и всякий раз, когда она выбиралась из жидкости, я чувствовал, что они оплакивают потерю друг друга.

Я всегда думал, что поэзия жалкий жанр, написанная глупыми дураками, которые хотят заполучить киску, чтобы перепихнуться. Но как только увидел ее, я понял, о чем шла речь у Шелли, Байрона и всех так называемых великих.

Не только когда я видел, как она плыла, но и когда просто смотрел на нее.

Теодозия была поэзией в движении.

Слеплена, чтобы ее рисовали, создана, чтобы о ней писали. Сотворена, чтобы делать мое сердце набухшим.

Как и другие части моего тела.

У нее было изящное лицо со слегка заостренным подбородком и впалыми щеками, со стороны казавшееся изможденным. Нос был прямым и тонким, как и все остальное, а брови немного густыми, но они, обрамляя лицо, придавали ему больше структуры.

Теодозия была другой.

Такой непохожей на девочек в моем классе, такой непохожей на матерей моих друзей, такой непохожей на маму, и этим словно схватила меня своими невидимыми руками. Привлекла к себе, даже не прилагая усилий.

— Ты пялишься.

Я не заметил, как ко мне подошел мой брат, поэтому вздрогнул от удивления, когда он отвлек от пленившей меня девушки. Поскольку меня это разозлило, я хотел сердито взглянуть на Каина, но не стал. Не решился. Вместо этого я пробормотал:

— Заткнись.

Его губы изогнулись.

— М-м-м, не-а. Это слишком хорошо. Ты запал на один из маминых благотворительных проектов.

— Я ни на кого не запал, — прорычал я, разозленный и взволнованный одновременно.

Каин был единственным человеком из тех, что я знал, кто мог пробраться мне под кожу и заставить потерять самообладание. Но это работало в обоих направлениях. Мы были близнецами. Мы разделили все важные вехи с момента рождения и, вероятно, так будет до конца наших жизней, учитывая, что мы были чертовски крутыми пловцами с далеко идущими планами. Брат знал меня так же хорошо, как и я его, и поэтому мы отлично знали слабости друг друга.

У меня была склонность к гордости и властности. Каин? У него были проблемы. Не знаю, почему, тогда как мы выросли в одном и том же доме, с одними и теми же источниками стресса, с одними и теми же родителями и условиями воспитания, у меня все было в порядке, а он так сильно страдал. Но я хотел бы избавить его от боли, даже если ее причиной был эгоизм.

Если бы он был нормальным, возможно, он бы сдался. Перестал быть таким гребаным…

Богом.

Ну, так и что?

Ну, так и что, что он Каин?

Вот почему я позволил ему дразнить меня. Иногда было невозможно заставить Каина улыбнуться, а для меня было лучше, когда он находился в хорошем настроении.

Он толкнул меня локтем в бок.

— Перестань ей так улыбаться. Ты выглядишь как настоящий идиот.

Я заставил свой рот оставаться плоским, а лицо превратил в невыразительную маску.

— Я не улыбаюсь, — недоумевающе сказал я.

— Улыбаешься. — Каин закатил глаза. — Перестань на нее пялиться, — потребовал он. — Ты выглядишь придурком.

— Это ты так думаешь, — заметил я.

— Мой долг — держать тебя под контролем, — благочестиво сказал брат, заставив меня фыркнуть.

Боже, избавь меня от его чуши.

— О, вот что это такое? Твой долг? — Я закатил глаза. — Ну, если ты так говоришь.

— Да. — Он снова толкнул меня в бок, а затем, прежде чем я успел сказать хоть слово, зашагал в направлении Теодозии.

Все мое существо всколыхнулось, меня поразила странная вспышка ревности, ревности, возникшей из-за способности Каина говорить с кем угодно, не раскрывая того, на что он похож на самом деле, и я обнаружил, что иду следом за ним.

Было почти неизбежным то, что Каин ей понравится. Что она предпочтет его мне.

Все так делали.

Каин заботился об этом.

Пока Теодозия подплывала к краю дорожки, Каин уселся на край бассейна и опустил в него пальцы ног. Через несколько секунд он заставит ее смеяться и улыбаться.

Не потому, что хотел ее, не потому что искренне интересовался, а потому, что я имел глупость смотреть на нее слишком долго.

Потому что я не скрывал своего внимания.

Блядь. Когда я научусь?

Разозлившись на себя, я стиснул зубы. Каин сделал это с двумя другими девчонками, которые мне нравились, включая Марию, его нынешнюю девушку. Она мне понравилась, я по глупости улыбнулся ей и отправил несколько дурацких сообщений, а через пять дней они начали встречаться.

Желудок скрутило от раздавшегося смеха Теодозии, но я заставил себя не отворачиваться. Если бы я это сделал, то брат бы понял, что достал меня. Он бы знал, что добился своего. Иногда мне было интересно, что я ему такого сделал, что он так меня возненавидел. Тогда, с другими, мне было все равно. Выживать с психопатом, который являлся твоим близнецом и который, казалось, был полон решимости разрушить твое счастье, — по такому не найдешь руководства по самопомощи.

Чертовски досадно.

Я мог бы воспользоваться помощью, но родители мне этого не давали. Мама верила в то дерьмо, которое ей извергал Каин, а папа? Ну, он не был так увлечен болтовней моего близнеца, но был занятым человеком. Одним из тех, кто, как я думал, трахает свою секретаршу.

Естественно, киска его секретарши была куда интереснее, чем невзгоды старшего сына, так что сострадания ко мне с его стороны не было.

До меня донесся еще один взрыв смеха. Только на этот раз он отличался тем, что был неловким. Сдержанным.

Каин мог очаровать кого угодно… Я никогда не слышал такого фальшивого смеха от девушки, на которую он нацелился. Девушки, которую я осмелился найти привлекательной.

Не думаю, что Каин знал, что такое влечение. Конечно, если бы он это знал, то, скорее всего, искал бы собственную киску для своего стояка, а не беспокоился о той, что заставила дергаться мой член. Но ведь психопатов не привлекают те же вещи, что и нормальных людей, не так ли? А Каин, без тени сомнения, был ненормальным.

Никто, кроме меня, не видел этого, но я это знал.

Стремясь понять, что изменило смех Теодозии, я направился к девушке, чьи красота и мастерство в воде привлекли мое внимание. Сейчас? Она была бы в десять раз привлекательнее для меня, если бы поняла, что мой брат осёл.

Подойдя к ним, я встал за Каином, ожидая, пока ее взгляд переместится на меня, нарушителя их разговора. Я ждал обычного приступа хихиканья и банальности: «Боже мой, вас двое!», но этого не произошло.

Когда она посмотрела на меня?

Земля перестала вращаться. Это было похоже на столкновение атомов, на чудо, совершившееся в одно биение сердца…

Я не ожидал такого. Не мог ожидать, потому что, боже мой, как мог кто-то это ожидать, если никогда не чувствовал такого?

Это выходило за пределы притяжения. Превратилось в некую связь, которая была глубже поверхностных отношений и пронизывала до костей.

Я чувствовал себя так, словно меня пнули в живот.

Ощущение такое, будто… Блядь. Возможно, как будто меня ударили коленом по яйцам. Только не было боли. Честно говоря, не было и радости. В основном смятение и жар. Не как жар от возбуждения.

Больше похоже на то, что энергетическая связь между нами создала свой собственный побочный результат — как лампочка, которая обжигает пальцы, когда ты к ней прикасаешься…

Каин, конечно же, разрушил момент. Обернувшись, сердито посмотрел на меня и зарычал:

— Так пялиться — грубо.

Моя челюсть сжалась от его попытки выставить меня дураком — даже если он был полностью прав, не было необходимости указывать на это человеку, на которого я, черт возьми, смотрел!

Но мне не нужно было беспокоиться о том, что меня унизили. Теодозия, воспользовавшись тем, что Каин отвлекся, нырнула под воду и, оттолкнувшись от стенки, поплыла на другую сторону бассейна.

Увидев это, Каин нахмурился и проворчал:

— Фригидная сучка.

Мои губы скривились, и только прикусив изнутри кожу зубами, я удержался от улыбки. Если я это сделаю, Теодозии придет пиздец. В буквальном смысле.

Поэтому я просто моргнул, а когда промолчал, брат фыркнул, посмотрел на другой конец бассейна и вытащил ноги из воды. Натянув шлепанцы, он смылся, что лишь подтвердило очевидное — Теодозия не попалась на крючок его «обаяния».

Господи, она нравилась мне все больше и больше.

Занять его место на бортике бассейна было осознанным риском. Если Каин думал, что я ею заинтересован, то он, без сомнения, разыграл Теодозию, но если она не заинтересована, он не мог ее заставить, не так ли?

Моя губа ныла там, где я ее прикусил. Каин был больным… но даже он не зашел бы так далеко. Верно?

Взволнованный, я уже собирался уйти и вернуться к своим родителям. Никто не заслуживает того, чтобы оказаться под прицелом Каина, если только этот человек не был таким же извращенным, как он.

Обеспокоенный, я быстро огляделся вокруг, пытаясь увидеть, где спрятался Каин. Сегодняшнее чертовски скучное мероприятие по сбору средств было одним из любимых маминых проектов, который всегда объединял нас как семью и напоминал о том, какими несчастными мы были, будучи единым целым. Но прежде, чем я сделал следующее движение, появилась Теодозия, рассекая воду как русалка, и схватилась руками за край бассейна в нескольких сантиметрах от моего бедра.

Между нами снова возник жар, и я был не в силах уйти от нее, как не мог заставить свое сердце перестать биться. От ее присутствия мой внутренний холод, мучивший меня из-за Каина, немного уменьшиться. У нас с ним должна была быть уникальная связь, но где-то по дороге она превратилась во что-то чудовищное.

Что-то злое и жестокое.

Когда мысли об уходе пропали, подозревая о том, что Каин сделал плохие вещи притворившись мной, я пробормотал:

— Меня зовут Адам.

Ее брови приподнялись.

— Он сказал, что Адам — это он. — На лице Теодозии, мокром от воды, не было замешательства. Казалось, она увидела то, чего не замечал я. — Он мне не понравился.

У меня перехватило горло от ее замечания, сказанного тоном, напомнившем мне ребенка, заявившего о том, что он не любит брокколи. Когда эти слова проникли внутрь, меня наполнило странное облегчение. Каин нравился всем. Большинство людей предпочли бы его мне, что, хотя и было иронично, я понимал. Чтобы защитить себя от него, я надел маску. Редко впускал людей внутрь, никогда не позволял им увидеть настоящего меня, потому что знал, — он украдет их у меня.

За наши шестнадцать лет никто никогда не говорил мне, что Каин им не нравится. Никто никогда, столкнувшись с его обаянием, не мог избежать его чар.

Знаю, что это кажется невозможным.

Ты не можешь нравиться всем. Всегда есть кто-то, кому ты не симпатичен, верно?

Только не с Каином.

С ним это не срабатывало. А если кто-то не был его фанатом, он работал над ним и, как и наша мама, вел кампанию, пока они не становились его друзьями. Я видел, как это происходило. Подарки, деньги, кофе, долгие разговоры по телефону. Если бы он так старательно учился в школе, его единственный шанс поступить в хороший колледж не зависел бы от стипендии по плаванию.

Но Теодозия?

Он отступил.

Почему? Что она ему сказала?

— Его зовут Каин, — сказал я ей деревянным голосом. Это был не первый раз, когда он выдавал себя за меня. И очень сомневался, что последний. У моего брата не было стыда. Вовсе нет.

— Я знала, что он лжет.

Такой ответ заставил меня склонить к ней голову.

— Как?

Она скорчила рожицу.

— Это мистика!

Это было долбаное чудо — вот что это было.

— Я весь во внимании.

— Это может показаться странным. — Ее улыбка была слабой. — Ты не поверишь, если я скажу тебе. — Теодозия шевельнула рукой и мизинцем коснулась моего бедра. — Я знаю, каково это быть высмеянным.

Мое горло сжалось. Даже если и хотел пренебрежительно отнестись к тому, что она сказала, даже фыркнуть в ответ, я не стал этого делать. Теодозия не заслужила моего неуважения. И если она знала, что такое насмешки, то я не собирался унижать ее только для того, чтобы сохранить свое лицо.

Поэтому я сказал ей полуправду.

— Ты знаешь, кто такой нарцисс?

Она нахмурилась.

— Да. Происходит от мифологического юноши Нарцисса. Он отвергал тех, кто его любил. Однажды отвергнутые воззвали к Немезиде, прося ее наказать Нарцисса. Та вняла их просьбам, сделав так, что парень влюбился в собственное отражение.

Мгновение я мог только смотреть на нее — какого бы ответа я ни ожидал, только не такого.

На ее губах появилась улыбка.

— Я читала, — все, что сказала Теодозия, но она не выглядела обиженной моим удивлением.

Мне было стыдно за то, что я, возможно, считал ее глупой из-за того, что она была бедной.

Поговорим о засранцах… Черт, мы с Каином стоили друг друга.

Кончик ее мизинца снова коснулся моего бедра.

— Все нормально.

— Это не нормально, — резко возразил я. — Прости.

Она пожала плечами, отчего сверкающие капли воды скользнули по ее коже. В течение секунды я только и мог смотреть на эти капли, очарованный их движением по ее ключице, вниз, между грудей. При виде этого у меня пересохло во рту, и мой член шевельнулся.

Я не был девственником, хотя думал, что Каин хотел бы, чтобы я им был по крайней мере до тех пор, пока мне не исполнится сто лет, прилагая много усилий, чтобы отобрать у меня каждую понравившуюся мне девушку, но я чувствовал себя тупым идиотом, получив стояк на публике. Щеки вспыхнули от жара, я откашлялся и объяснил:

— Каин… — я так сильно хотел сказать «психопат», но не стал. — …нарцисс. Если он что-то хочет, то сделает все, чтобы это произошло.

Теодозия прищурила глаза, словно почувствовала, что я произнес более «приятную» ложь, — но это же было невозможно, верно? Тем не менее, каким-то образом она почувствовала обман Каина… Я ощутил небольшое облегчение, когда она просто сказала:

— Звучит так, будто с ним трудно ужиться.

У меня вырвался взрыв смеха.

— Даже не сомневайся, это действительно сложно, — выдохнул я.

— Прости. — Она содрогнулась. — Это ужасно.

Она точно поняла это.

Мои глаза горели слезами от ее простой веры в меня, но я наклонил голову, потому что меньше всего мне хотелось выглядеть киской. Я уже и так признал, что мой близнец был гребаным притеснителем. Черт.

— Если вдруг ты не услышал мое имя по громкоговорителю, то меня зовут Теодозия. — Она протянула мне вторую руку, чтобы я пожал ее. — Рада с тобой познакомиться, Адам.

Мое сердце колотилось в груди.

— Я тоже рад познакомиться, — прохрипел я.

Глава 4

Тея

Тогда

«Я тоже рад познакомиться».

Эти слова отзывались эхом в моей голове в течение нескольких часов после того, как их произнес Адам, и, хотя это было глупо, мысль о нем, мысль о нашем разговоре заставляла меня буквально порхать, когда я шла домой из городского общественного бассейна.

Мне было интересно, понимал ли Адам важность того, что я протянула ему руку для рукопожатия, но думала, что нет. В его мире рукопожатие считалось нормой. В моем это было совсем не так.

Тем не менее, я сделала это, потому что хотела его почувствовать.

Хотела узнать, есть ли что-то большее в союзе наших душ, чем что-то неосязаемое.

Так и было.

Боже милостивый, было.

Для меня с самого начала этот сбор средств был стрессом. Я думала, что без бассейна, который можно было бы посещать каждый день, сойду с ума, но данная кампания должна была сделать то, ради чего была организована — привлечь достаточно денег для ремонта крыши. И то, что рядом крутилась политик, заставляло меня нервничать, но она могла появляться, когда хотела, если это означало обеспечить возможность своему сыну покрасоваться перед публикой.

Сыну, в единственном числе.

Каин… этот мерзкий тип. Я ненавидела парней вроде него, которые думали, что солнце встает ради них, а мир перестанет вращаться без их присутствия в нем.

Он выдал пару шуток, прокомментировал то, как здорово смотрятся мои сиськи в купальнике, и на этом все.

С меня хватило.

Говорить о моей груди, словно делая комплимент, хотя это позорило нас обоих.

Мудак.

Когда Каин разговаривал со мной, его аура вспыхивала самыми темными мрачными цветами, которые только можно вообразить. Даже без моей необычной способности видеть ауры этот парень все равно бы мне не понравился. Конечно, я могла бы не почувствовать его злого умысла, но все равно бы поняла, что что-то не так.

Когда он назвал мне свое имя, его аура вспыхнула мутно-красным, а затем стала оранжевой, показывая его веселье.

Когда появился его близнец, я поняла, в какую игру он пытался сыграть, и воспользовалась шансом сбежать. В основном потому, что другой парень… настоящий Адам…

Он был моим.

Одна только мысль об этом заставила меня судорожно вздохнуть, когда я проходила мимо поломанной машины, которая представляла собой обгоревшие остов. Пнув консервную банку и наблюдая, как та катится по ровному тротуару, я подумала о своей бабушке. Она сказала мне, что в один прекрасный день я его встречу. Сказала, что видела это на картах и что мне нужно быть бдительной. Тогда я верила ей, но перестала, когда она умерла. Я перестала жить по-старому, потому что у меня не было выбора, если я хотела приспособиться.

Я даже пыталась забыть свою способность чтения аур. Не желая быть еще более странной, чем была, я притворилась, что этой способности у меня нет до такого, что почти перестала их видеть. Мне помогло то, что я стала редко смотреть на людей, предпочитая глядеть себе под ноги. Конечно, люди думали, что я стесняюсь. На самом деле, я просто избегала видеть их.

Настоящих их.

Но Каин?

Даже сейчас, возвращаясь к дому Мейеров, меня трясло.

Он был злым.

Порочным.

И было странно говорить это о парне, о ребенке по большому счету, но он был извращенным.

Адам солгал, когда назвал его нарциссом. Не знаю почему, но он это сделал. Я почувствовала в Каине такую глубину, с которой никогда раньше не сталкивалась — все в нем было неправильным и махриме. Нечистым.

В моей новой жизни, если честно, большинство вещей было такими, но не такими грязными, как он.

Что касается остальной части моей жизни, моя бабушка всегда старалась найти для нас жилье, где был бы проточный водоем, и мы редко переезжали с места на место, так что я ценила это.

Мейеры были похожи на многих приемных родителей — брали детей ради дополнительного пособия. Но я их не винила. Они не были жестокими, как другие приемные семьи, в которых я жила, и не скупились на еду и заботу. У них была больная дочь, лекарства которой стоили целое состояние, и они нуждались в любой помощи, которую могли получить. Мейеры были намного лучше, чем моя последняя приемная семья, Эмма хорошо кормила меня и другого приемного ребенка, следила за тем, чтобы мы с Кенни были хорошо одеты, и в целом заботилась о нас.

Я не расстраивалась по поводу ее незаинтересованности во мне. Как я могла? Я навещала Луизу, проверяла ее и помогала, когда не была занята учебой. Ее аура тоже «говорила» со мной, и на этот раз я не могла ее игнорировать, потому что она, казалось, занимала всю комнату, заползая в углы, проникая сквозь стены, и то, что она сообщала, было плохим.

Мне не нужно было смотреть в медицинские документы, чтобы сказать, что Луиза не задержится долго в этом мире. Как бы Эмма ни экономила на всем, чтобы купить медикаменты, сколько бы дополнительных смен ни брал Джон, лекарства не работали.

На мой взгляд, этот дар совсем не был подарком. Знание таких вещей в лучшем случае было неудобным, а в худшем — жестоким.

Знать, что Луиза скоро умрет, независимо от того, что ее любили родители, независимо от того, что они убивали себя, чтобы сохранить ей жизнь? Это было неправильно. Очень неправильно.

Но тогда многое в этом мире было неправильным.

Я не должна была потерять папу из-за несчастного случая с лошадью. А мама? Ей не следовало сдаваться и кончать с собой из-за его потери.

Меня всегда это возмущало, но бабушка сказала, что мой отец был маминым Единственным.

Как Адам был моим.

Моим единственным.

Только моим.

Эта мысль ошеломила меня, и я остановилась, — долгая прогулка до дома могла немного подождать, — чтобы посмотреть на ярко-голубое небо. Прямо как аура Адама до тех пор, пока он не заговорил о Каине и нотка печали не проникла в его настроение, изменив ее.

Мейеры жили на границе хорошей и плохой части города. Городской бассейн, где я занималась, находился в плохой части, поэтому я всегда торопилась побыстрее пройти первую половину пути и чувствовала себя более расслабленно во второй.

Я всегда втягивала голову в плечи, когда шла по Лоуренсу. Разбитые машины были нередким явлением. Часто краем глаза я замечала, как торгуют наркотиками, и всегда старалась идти быстрее, опустив глаза.

По мере того, как я подходила к дому Мейеров, облезлые одноэтажные дома, стоявшие вдоль дорог в первой половине моего пути, постепенно сменялись добротными коттеджами. С лужайками, которые косили каждую неделю, с детскими игрушками, валяющимися во дворе, и с газетами, которые раз в день разносчик бросал на крыльцо.

Дом Мейеров был таким местом.

У Мейеров был самый респектабельный дом, в котором я когда-либо жила. Подойдя к нему, я посмотрела на аккуратно выкрашенную вагонку, крышу без протечек и аккуратно подстриженные живые изгороди, обрамлявшие участок с двух сторон, и задумалась над иронией судьбы.

Если бы Луиза не заболела, попала бы я сюда?

Если бы мой отец не умер, впихнули бы меня в систему после смерти моей бабушки?

Именно все это привело к моей встрече с Адамом?

«Особенные» были редкостью. Такие люди выходили за рамки экстраординарности, но в моем роду они были. Кинкейды были цыганами в двенадцати поколениях, и я была первой, кто нарушил эту традицию.

Адам был полной противоположностью цыгана. Гадже — он был американским звездным мальчиком с яркой белозубой улыбкой, достойной рекламы зубной пасты, и телом, созданным для спорта. От этого он казался еще прекраснее. (Прим.: словом «гадже» цыгане, или ромы, называют всех не цыган).

И «прекрасный» не было преувеличением.

Я не могла понять, как они могли быть близнецами, потому что если коснуться сути, то Каин не был прекрасным. Может быть, для других и был, но не для меня.

Адам был легким.

Чистым.

Я не сомневалась, что он не был чистым в библейском смысле. Но его душа? Она была хороша.

Мое сердце переполнилось, когда я подумала о нем, и когда вошла в дом, то увидела, что Эмма, склонив голову набок, смотрит на меня со странной улыбкой на лице.

— Ты выглядишь иначе.

Мои глаза округлились, а когда мы встретились взглядами, щеки мгновенно залило румянцем. Я увидела печаль Эммы, хотя она не сказала ни слова, и поняла, что у Луизы снова не было улучшения. Опустив глаза вниз, я пробормотала:

— Правда?

Я чувствовала, как Эмма взглядом скользит по мне, пытаясь понять, почему я выгляжу иначе. Насколько я знала, внешне ничего не изменилось, чтобы она могла догадаться, что сегодня утром произошло кое-что необычное.

— Ты выглядишь… — Бросив на Эмму быстрый взгляд, я была удивлена ее искренней улыбкой. — Счастливой. Хорошо провела время в бассейне?

Меня немного огорчило то, что, оказывается, я все время хожу с несчастным выражением лица, но была рада, что сейчас выглядела счастливой. Рада, что это заставило улыбнуться Эмму, потому что у нее было достаточно горя из-за болезни Луизы.

— Было здорово, — призналась я. — Теперь у бассейна достаточно средств, чтобы починить крышу. Сенатору удалось получить крупное пожертвование.

Улыбка Эммы стала шире, и она, окунув руки в мыльную воду, вымыла несколько тарелок, лежавших в раковине.

— Это прекрасные новости. Не знаю, чем бы ты занималась все свободное время, если бы не могла ходить в этот бассейн.

Перспектива была ужасающей.

— Я тоже. — Дрожь, охватившая меня, не была притворной.

К счастью, государственный психотерапевт, которого я посещала, посчитал мое время в бассейне дополнительной терапией, так что я могла без проблем часами оставаться в общественном центре, пока выполняла все свои обязанности и не отставала от учебы. В моей жизни не было ничего, кроме книг и бассейна, так что, конечно, ни то, ни другое не было проблемой.

Мысль о том, что в моей жизни теперь есть что-то еще, — кто-то, — заставила мое сердце ёкнуть.

Зайдя на кухню, я положила свой рюкзак на стол. Это была небольшая комната, оклеенная яркими желтыми узорчатыми обоями, делавшими кухню, выходящую на север, намного ярче. На стенах висели старомодные темно-коричневые шкафы, а прямо посередине стоял стол из того же гарнитура, который Эмма содержала в чистоте и порядке. Чуть дальше находилась прачечная комната. Решив уклониться от этого разговора, я порылась в рюкзаке, достала мокрый купальник из полиэтиленового пакета, и отнесла его туда. Как всегда, набралось много стирки.

Стирка была моей обязанностью.

Не думаю, что люди понимали, насколько личным является стирка. Они поручили ее своим детям, не зная, что это откроет.

Я знала, когда у Джона и Эммы был секс, когда у нее были месячные. Я знала, когда у Луизы снова пошла носом кровь, и знала, когда она описала постель. Вся личная информация, вещи, которые я бы не хотела, чтобы посторонний знал обо мне.

Но я вообще не хотела, чтобы обо мне что-то знали.

Это во мне говорила цыганка. Мы были скрытной группой не потому, что были нечестными, как многие о нас думали, а потому, что нас учили, что мы небезопасны. И никогда не будем.

Нам было суждено путешествовать по земле, никогда не находя дома, нигде не приживаясь.

Я нашла приемлемый вариант, ассимилировав с остальными. Моя бабушка? Она этого не сделала. Она прожила свою жизнь, гордясь тем, что она цыганка, и я знала, что позорила ее, отказываясь от нашего наследия и делая все, что должна была, чтобы выжить. Тем не менее, это был ее главный урок. Адаптируйся и двигайся дальше. Она могла бы отрезать мне ухо за игнорирование моих способностей, но гордилась бы тем, что я делала, чтобы выжить.

Засовывая грязное белье в стиральную машину, я вспомнила дни, когда мама сверху донизу убирала наше жилище. Эмма была не такой чистюлей. Да, она следила за порядком, но я помнила, как мама, стоя на четвереньках, мыла стыки между полом, покрытом линолеумом, и стенами в нашем фургоне, пытаясь держать его в чистоте.

Так оно и должно было быть.

Она делала это дважды в день.

В этом мире ее считали бы человеком с ОКР. В нашем? Это удел женщины. Убирать и очищать дом. Это был долг, конечно же. Но более того, это было честью. Способом защиты семьи и, честно говоря, я предпочитала смотреть на это именно так. (Прим. ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство — присутствие в жизни повторяющихся, навязчивых мыслей (обсессии) и/или повторяющихся действий, в исполнении которых человек чувствует острую необходимость (компульсии)).

Закусив губу, я задалась вопросом, почему мне в голову пришли мысли о моем прошлом. Обычно стирая, я думала о школе, уроках и экзаменах, над которыми мне нужно было поработать после еды. Я не думала о маме и папе. Я больше думала о своей бабушке, потому что именно она научила меня навыкам уборки, необходимым для ромни — замужней женщины-цыганки, — и правил было много. Правил, которые я была бы рада игнорировать, даже если некоторые из них укоренились во мне.

Я потеряла своих родителей слишком маленькой, чтобы хорошо их помнить, поэтому мысли о них лишь печалили меня. Бабушка — другое дело. Я отчаянно по ней скучала, но мысли о ней заставляли меня улыбаться. Она превратила меня в того, кто выжил, независимо от того, нравилось ей то, что я сделала или нет.

Отделив одежду Кенни и Джона от той, которую носили мы с Эммой и Луизой, я засунула женские вещи в стиральную машину, поморщившись от крови, которая сразу же окрасила воду в машине в красный цвет. Я очень хотела перестирать эти простыни, но меня уже отчитали из-за лишней траты воды, и я понимала, что вторая стирка не приветствовалась, учитывая, сколько там было белья.

Даже если бы для того, чтобы перестирать все дважды заняло у меня всю ночь, я все равно бы это сделала.

Носовые кровотечения у Луизы становились все более частыми, и я слышала, как она рыдает по ночам в подушку от боли. Хотела бы я что-нибудь для нее сделать, хотела бы помочь. Бабушка могла бы, она знала, что делать. Эмма была такой милой и доброй, а Джон — таким серьезным и трудолюбивым… они не заслуживали потерять свою маленькую девочку.

Выставив режим стирки, я вернулась на кухню. Эмма что-то помешивала в кастрюле, что имело острый и насыщенный аромат, и я оживилась. Она приготовила лучший томатный суп и поджаренные сырные сэндвичи.

Подойдя к раковине, я открыла кран и наполнила ее водой. Во время этого процесса я взяла миску, набор столовых приборов, стакан и тарелку, намочила и намылила их, окунула в воду, снова намылила и, наконец, смыла под проточной водой. Эмма, зная мой ритуал, ничего не сказала, просто подождала, пока я поставила посуду рядом с ней на стойку. Затем, взяв с собой столовые приборы, я поспешно подошла к столу и стала ждать, пока она меня обслужит.

— Когда вернется Кенни? — спросила я ее, пока она летала по кухне.

— У него практика, так что в семь.

Я кивнула, думая о том, чему его научу, когда буду заниматься с ним математикой. Кенни был на год старше меня, но ненавидел школу. Я думала, что он дислексик. Он не был глупым, но когда дело доходило до книг так злился, что не мог сосредоточиться.

Если я произносила пример вслух, он без проблем решал его. Но когда я заставляла делать это на бумаге, у него была такая истерика, словно ему было пять лет. (Прим.: дислексия — нарушение способности к овладению навыками чтения и письма при сохранении общей способности к обучению).

— Ты познакомилась с кем-то в бассейне?

Интерес Эммы ошеломил меня, потому что она не задавала мне личных вопросов, и да, для меня это был личный вопрос.

— Почему ты спрашиваешь об этом? — удивилась я.

Она улыбнулась, посмотрев на меня через плечо.

— Я просто узнаю этот взгляд в твоих глазах. Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я встретила Джона, но думаю, я была под впечатлением так же, как и ты.

— Он был там для сбора средств, — призналась я. — Я, наверное, больше его не увижу.

Эмма нахмурилась, поставив передо мной миску с супом. Затем на моей тарелке появились два поджаренных сырных сэндвича и большой стакан молока.

Боже, мне нравилось жить у Мейеров. Еда былапростой, но всегда вкусной, и нас никогда не обделяли. Эмма всегда следила за тем, чтобы мы были сыты.

Когда я взяла ложку и помешала ею суп, она спросила:

— Если он был там сегодня, почему бы ему не появиться снова?

— Он был там только из-за пиар-кампании сенатора.

— Он ребенок сенатора? — голос Эммы повысился на октаву. — Один из близнецов?

Мои губы изогнулись.

— Ага. Адам.

— Я видела их по телевизору. Сенатор делает все возможное для своей кампании по переизбранию.

Я пожала плечами — меня не интересовала политика, я ничего не знала, кроме своих школьных занятий.

— Она мне не нравится, — заявила Эмма, и, поскольку приговор был неожиданным, я посмотрела на нее.

— Почему? — это не было похоже на Эмму, которая была сосредоточена исключительно на здоровье дочери. Она ела, спала и дышала Луизой.

Эмма скривилась.

— Она нахальная.

Это заставило меня хихикнуть.

— Нахальная? Что это означает?

— Ты знаешь, что она уроженка Лоуренса?

Я приподняла бровь.

— Правда?

— Ага. Правда.

Все знали, что это худшая часть города — та часть, через которую я проходила, возвращаясь домой.

— Но она притворяется тем, кем не является. Она пройдет на выборах только потому, что Лоуренс большой. Люди думают, что голосуют за одного из своих, но это не так.

— Я не встречалась с ней, — призналась я, — но ее сын казался милым. Добрым.

Эмма пожала плечами, но я могла видеть, о чем она думала — какая мать, такой и сын.

Я хотела возразить, что Адам не добивался моего расположения из-за кампании своей мамы — я не была избирателем, — но я никогда не объясняла другим свой дар видения ауры. Если бы я это сделала, Эмма все равно бы мне не поверила.

Мейеры были христианами. Они думали, что выполняют свой христианский долг, принимая к себе девушку-цыганку, и, вероятно, просили своего доброго Господа простить их за то, что под их крышей находится неверующий.

Насколько я могла видеть, их молитвы не приносили Луизе особой пользы, но я никогда не причиняла им боль, говоря это.

Мы все должны были верить, не так ли?

И если их религия была утешением, то я была благодарна. Они заслуживали большего, чем тот удел, который был им дан.

Но и я тоже.

Вся радость в ее глазах от моей влюбленности исчезла, когда я упомянула, кем была мама Адама. Эмма убрала кухню и оставила меня есть в одиночестве, что меня вполне устраивало.

Часы тикали, отражаясь эхом в тишине кухни. На заднем плане я слышала грохот стиральной машины и вздохнула, наслаждаясь этим, зная, что мирный гул будет нарушен радостным возбуждением вернувшегося домой Кенни.

Я получу отчет о том, насколько чертовски хороша была тренировка по борьбе, а потом он сойдет с ума, когда я заставлю его сесть за учебу.

Весело.

Но в тот момент, когда я захочу, словно бык, удариться головой об стол, а затем боднуть Кенни, я знала, что буду думать об Адаме.

И я улыбнулась.

Глава 5

Адам

Тогда

Городской общественный бассейн находился в сорока минутах от моего дома, и сказать, что он находился в плохом районе, было преуменьшением.

Пока мы учились, упорно тренировались и не раскачивали лодку, у нас с Каином было много свободы. Конечно, у меня ее обычно было меньше, чем у брата, из-за дерьма, которое он устраивал, а наказывали меня, но это было такой же частью моей жизни, как и плавание.

К счастью, мама никогда не наказывала меня запретом на тренировки.

Пока за мной «следили» из-за получения «В» по биологии, и мама выбивала из меня дерьмо за этот конкретный провал, все равно разрешили тренироваться. Так что поэтому, ни у кого не возникло вопросов, когда я в шесть утра следующего дня поехал на велосипеде в общественный бассейн. (Прим.: в США пятибальная система оценок, но оценки обозначаются цифрами от «А» — пятерка, до «F» — двойка. Оценка «В» соответствует четверке). Было холодно, и чем ближе я подъезжал, тем больше замечал, насколько это дерьмовый район. Когда какие-то уроды начали освистывать меня из переулка, я, не сбавляя скорости продолжил быстро крутить педали, пока не доехал до спортивного центра. Небольшой страх скользнул по моему позвоночнику. Благодаря Каину я привык к проявлениям зла, но сам брат никогда не был жесток со мной.

По крайней мере, пока.

Эти уроды? Да, они бы затащили меня в переулок, просто чтобы угнать мой велосипед и обчистить карманы. Одному богу известно, что бы они сделали еще.

Парковка была пуста, но освещение, включенное на полную мощность, своим ярким светом рассеивало предрассветный сумрак, наполняя меня небольшим облегчением от того, что я выбрался из темноты. Однако наличие у самого входа в Центр всего нескольких уличных фонарей заставило меня разозлится от понимания того, что Теодозия должна ходить сюда, что, по ее словам, она делала каждый день. Иногда два раза в день. Это был уровень самоотверженности, делающий понятным ее мастерские умения в плавании.

Это место было в лучшем случае функциональным, в худшем — уродливым. Построенное в семидесятых годах, поэтому неудивительно, что оно разваливалось, но местные жители его любили — это было очевидно.

Вчера на доске объявлений я видел, сколько мероприятий проходило в центре. Большинство кружков уже не принимали участников из-за переполненности. Расписание центра соответствовало расписанию загородного клуба, потому что люди хотели приходить сюда и заниматься чем-нибудь, будь то сальса или аквафитнес.

Место, хоть и небольшое, но находилось в Лоуренсе, на главном избирательном участке моей матери. Она только вчера узнала о сборе средств, но я подумал, что для нее это был шанс лишний раз напомнить о себе.

Пока она вытаскивала себя из сточной канавы во властные структуры, — и я гордился мамой за это, — она перестала общаться с людьми. Лаура, женщина, ответственная за ее кампанию по переизбранию, настояла на том, чтобы мы пришли на сбор средств всей семьей, чтобы показать людям, что мама по-прежнему заботится о сообществе, в котором она выросла.

Судя по ее восторгу прошлым вечером за ужином, я понял, что это сработало.

Маме было плевать на всех, кроме себя. Затем стоял Каин. Потом папа. Ну и напоследок я. Я был последним, потому что был «проблемным» ребенком. По крайней мере, в ее глазах.

Эта мысль заставила меня напрячься от раздражения. Я закрепил свой велосипед на стойке, расстегнул пальто, потому что, несмотря на холод, я вспотел во время поездки, и направился к Центру.

У нас рядом с домом находился хороший спортзал с длинным бассейном, но я забыл об этом месте, с тех пор как вчера ночью положил голову на подушку и проснулся сегодня.

Теодозия.

Она была всем, о чем я мог думать, и да, эта девушка была странной, но одновременно и безобидной.

Она заставила меня улыбаться. Я ценил то, что она разглядела порочность моего брата, но, кроме этого, наблюдение за ней в воде доставляло радость.

Итак, я заплатил за абонемент, который позволял мне пользоваться бассейном следующие три месяца, зевающему дежурному в странной кабинке, заставившей меня задуматься о том, бывают ли тут проблемы с вооруженными ограблениями, и направился в мужскую раздевалку.

Все вокруг было из эпохи девяностых, что говорило о том, что в какой-то момент после постройки здесь проводился ремонт. Тем не менее, все было устаревшим. Ничего особенного. Никакого шикарного мыла и мягких полотенец у раковин, никаких динамиков с успокаивающей музыкой. Ничего этого не было.

Здесь стоял запах дешевого дезинфицирующего средства, и все вокруг было одного цвета авокадо. Шкафчики выглядели в лучшем случае подозрительно, но я не брал с собой ничего ценного, поэтому решил, что можно не беспокоиться о их надежности.

Переодевшись, я засунул вещи внутрь. Пройдя душевую, вошел в маленький зал, в котором был детский бассейн, соединенный с большим. Плитка была не самой лучшей, тусклой, но она была чистой.

Подойдя к бассейну, я осмотрелся. Свет мне понравился — он был не слишком ярким, в самый раз чтобы не ненавидеть просыпаться так рано ради тренировки, и мне понравилось, что здесь было тихо.

Спортивный центр, в котором я обычно занимался, в это время был уже переполнен. Многие люди, желающие потренироваться перед работой, начинают свой день правильно. Здесь же находился только один человек.

Я узнал ее шапочку.

Ярко-красный цвет каким-то непонятным образом передавал суть Теодозии. Она вся была приглушенных цветов золота, темной бронзы и меди. Но красный цвет все компенсировал, показывая, насколько яркой она была под этой приглушенной маской, которую демонстрировала остальному миру.

Наблюдение за тем, как Тея скользит в воде, приносило удовольствие. Я никогда не думал, что чье-то плаванье может восхищать, но то как это делала Теодозия было прекрасно.

Движения, положение рук, стоп, как слегка поворачивает голову в воде для вдоха, как двигает ногами.

Поэзия в движении.

Когда я задавался вопросом, каково это будет танцевать с ней, Тея резко остановилась посреди дорожки и высунула голову из воды. Внезапность этого движения заставила меня задуматься, не почувствовала ли она недомогание или что-то в этом роде, но затем она развернулась, вынырнула и уставилась на меня.

И я уставился в ответ.

Мое тело испытало потрясение, не зная, возбуждено оно или напугано, поскольку я просто стоял и глядел, как она смотрит на меня.

Теодозия прервала момент, уйдя под воду. Нырнула русалкой, красиво изогнув спину, мелькнув ногами словно хвостом, и следующее, что я увидел, как Тея стоит на мелководье и смотрит на меня.

Ее скорость была безумной.

Склонив голову набок, Тея изучала меня, как будто я был тем, кто мог дать все ответы.

— Почему ты здесь?

Я мог бы солгать. Возможно, должен был.

— Из-за тебя.

Тея сглотнула и сняла свои очки. Вокруг ее глаз образовались небольшие вмятинки, и я захотел потереть их большими пальцами, чтобы облегчить зуд, который, как я знал, возник от этого движения.

— Я тренируюсь, — ответила она, и ее хриплый голос нанес по мне серьезный удар. Она была поражена мною так же, как и я ею.

— Я тоже. — сказал я, соскользнув в воду на соседнюю дорожку. — Нет причин, по которым мы не можем тренироваться вместе, не так ли?

Я не стал ждать ответа, просто ушел под воду и, оттолкнувшись от стены, поплыл вольным стилем, и тут же почувствовал будто лечу.

Знать, что она была рядом со мной? Что одна и та же вода объединяла нас? Приводило в восторг.

Я не облегчал себе тренировки — не мог. Если бы сделал это, Каин бы принялся издевался надо мной, и я бы покинул команду по плаванию быстрее, чем он показал мне средний палец. Но после часа изнуряющего плавания я успокоился, и подняв голову увидел, что Тея сидит на бортике бассейна, как я вчера.

Во время тренировки я заметил, что в помещении становится все более оживлённее, но игнорировал других посетителей, сосредоточившись на том, для чего я здесь.

Теперь я мог расслабиться и, нырнув под качающийся разделительный канат, поплыл к Теодозии.

Мне хотелось быть ближе и прижаться грудью к ее ногам, но вместо этого я лег на воду на спину, ногами к стенке бассейна.

— Ты быстрый.

Я пожал плечами на это замечание.

— Как и ты. — И это было преуменьшением. Хотя Тея очень сильно зацепила меня, я смотрел на ее стройные ноги и руки, силу в них, ширину плеч, которую могло сформировать только плавание, не как мужчина, а как спортсмен. Теодезия была силой, собранной в маленькой оболочке. — Ты, наверное, самая быстрая, кого я видел.

Мое признание было правдой. Ради бога, я был на Олимпиаде. Я видел, как спортсмены выигрывали золото, но никто из них не плавал так, как она.

— У меня хорошее время, — все, что сказала она.

— Ты не кажешься обеспокоенной. — И на такой не была.

— Время — это средство достижения цели.

Загадочный комментарий заставил меня нахмуриться.

— Что?

— Это означает, что я должна быть в воде. Это мой дом.

Что ж, это было странно, но затем я подумал, что Теодозия была странной. По крайней мере, немного.

Не то чтобы я жаловался.

Вчера вечером, когда Тея увидела Каина таким мудаком, каким он был, я решил, что она святая.

— Почему это твой дом?

— Разве для тебя это не так?

Я покачал головой.

— Это средство для достижения цели — говоря твоими словами.

— Скажи своими.

Задорная улыбка на ее губах заставила мой живот сжаться. Не в смысле беги-в-туалет-тебе-нужно-поблевать, а словно перед экзаменом, к которому ты не готовился.

В принципе, это были одинаковые ощущения, но сейчас я просто почувствовал, что внутри все скрутило. Как будто это Теодозия делала со мной, как будто это было вне моего контроля, но мне было плевать.

Если она и дальше будет так смотреть на меня, продолжать говорить со мной…

Я сделал глубокий вдох, стараясь сейчас не прыгать выше головы. Мне нужно держать себя в руках.

— Мама и папа ясно дали понять, что мы не можем полагаться на них в колледже.

Ее брови удивленно приподнялись.

— Почему? Разве твой отец не богат?

Любопытный поворот, я усмехнулся.

— Мой папа? Не моя мама? Кое-кто вчера меня погуглил?

Ее щеки порозовели, давая ответ, но она ворчливо пробормотала:

— Замолчи.

Моя ухмылка превратилась в усмешку, которая переросла в смех.

— Ага. Мой папа богат. Хотя мама сейчас тоже.

— Так почему они не заплатят за колледж?

— Мама сделала свое состояние, и хотя папа родился богатым, ему приходилось полагаться на себя, а не на семью. — Я пожал плечами. — Они хотят передать нам ту же этику.

Теодозия фыркнула.

— Они хотят, чтобы ты тоже боролся?

— Да. Это звучит правильно.

Она нахмурилась.

— Я не понимаю.

— Выживание сильнейшего. Справедливости ради надо сказать, это единственный способ, которым Каин поступит в колледж. Половину времени он не занимается, больше сосредоточившись на плавании. — А также трахает учителей, чтобы получать пятерки.

— Он хорош?

Я кивнул.

— Лучше меня.

Теодозия присвистнула.

— Ты быстрый.

— Он быстрее. — Я скривил губы. — Жизнь несправедлива.

— Да, это так, — мягко согласилась она. — Но ведь ты собираешься получить стипендию?

Я снова кивнул.

— Если ничего не изменится в ближайшие пару лет. — Угроза травмы преследовала всех спортсменов.

Теодозия нахмурилась, затем пожала плечами.

— Ты горгер, я никогда тебя не пойму.

Я склонил голову набок.

— Горгер? Меня по-всякому называли, но так никогда. (Прим.: горгер — сленговое слово, у американских цыган обозначает человека, который не является цыганом, «не цыган»).

Теодозия снова пожала плечами, и это движение привлекло внимание к ее ключицам. Никогда не знал, что ключицы могут быть сексуальными — до сегодняшнего дня.

— Справедливости ради стоит заметить, что я не та, кто будет осуждать.

Я нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Я цыганка.

Ну, это объяснило цвет ее кожи. И, как ни странно, мне пришла в голову мысль, что, возможно, именно поэтому она смогла почувствовать, каким на самом деле мудаком был Каин.

Цыгане видели будущее, не так ли? Читали по картам? Верили в вещи, которые большинство людей считали безумными?

— Семья — это все для моего народа. Даже я не могу забыть это правило.

— Думаю, тебе нужно начать с самого начала.

— Горгер — это тот, кто не цыган. Например, ты. Твоя семья. Я не понимаю вашей логики, потому что в моем мире мы сделаем все для своей семьи. — Печаль мелькнула на ее лице. — Даже бросим все, что нам знакомо, чтобы спасти кого-то от статуса изгоя.

Я сделал вывод, что именно ей угрожали изгнанием. Эти горькие слова заставили меня спросить:

— Почему ты могла оказаться изгоем?

Теодозия облизнула губы.

— Это длинная история.

— У меня есть как минимум два часа до того, как нужно будет появиться в школе.

— И ты собираешься потратить на мой рассказ все сто двадцать минут, не так ли? А что насчет душа? И сборов в школу? Я не заметила, чтобы твоя школа находилась рядом с моей.

— Нет, но ты можешь поведать сокращенную версию.

— В моем наследии нет ничего сокращенного. — Тея улыбнулась, и мне понравилось, что сделала ее улыбка — превратила орехово-коричневый цвет ее глаз в янтарный. — Моя семья жила по простому набору правил. Они спрашивали себя, было ли что-то чистым — узо, или нечистым — махриме. — Втянув воздух, она резко выдохнула. — Мой отец умер, упав с лошади. Мама, решив, что не может жить без него, покончила с собой. Это тяжкий грех. Моя бабушка, зная, что меня сочтут махриме из-за того, что мать испортила мне жизнь, и зная, что я буду изгоем среди наших людей, уехала. Она привезла меня сюда. Мы жили вместе до тех пор, пока она не умерла, а затем я попала в систему.

Я выпучил удивленно раскрыл глаза. Какая-то часть меня хотела спросить, не шутит ли она, но понимал, что нет.

Это было реально.

Это была ее жизнь.

— Почему тебя винили в том, что сделала твоя мать? — Я изо всех сил пытался понять, что она имела в виду. Разве это была вина Теи, что ее родители покончили с собой?

— Наши грехи ложатся на всю семью, и ее члены — махриме, нечисты. — Теодозия безразлично пожала плечами, словно это неважно, хотя по теням в ее глазах я понял, что это значило все. — Мама сделала меня нечистой. Да и в любом случае женщин считают таковыми. Особенно ниже талии. — Она фыркнула. — Короче говоря, от некоторых грехов можно очиститься, но от этого нельзя. А если меня нельзя очистить, я должна стать изгоем, потому что ни один мужчина не женится на мне. Ни один мужчина не захочет иметь жену-махриме. Это принесет невезение.

— Ты просто взорвала мой мозг.

— Я же говорила тебе, что это длинная история, — хрипло ответила Теодозия, сгорбившись.

Я покачал головой.

— Но подожди, как ты можешь называть мою семью странной, когда твоя…

— Моя бабушка отказалась от всего ради меня. Она оставила друзей, чтобы дать мне шанс на новую жизнь. Оставила нашу культуру позади, и она…

Когда ее слова оборвались, я мягко спросил:

— Она что?

— Мы не доверяем врачам. Мы определенно не доверяем больницам. — Теодозия вздернула подбородок. — Бабушка заболела. Но ради меня она пошла лечиться, потому что не хотела расставаться со мной. Вот что семья делает друг для друга. Она не заставляет экономить каждый цент без надобности. Тебе повезло родиться в богатстве. Почему бы не поделиться им с тобой? Его родители не смогут взять с собой, когда умрут.

— Я думаю, это должно привить нам чувство трудовой этики. — Я поморщился. — Не могу сказать, что это не работает. Знание того, что наше высшее образование зависит напрямую от нас, заставляет нас делать то, чего мы могли бы не делать, если бы все сложилось иначе.

— Разве ты не плавал бы?

— Возможно, нет. — На секунду я ушел под воду. Затем, когда вода сняла зуд от хлора, что означало, что мне нужно принять душ, я пробормотал: — Для удовольствия — конечно, но не для участия в соревнованиях. Я начинаю волноваться. Вот почему…

— Что почему?

— Почему Каин всегда меня опережает. Он акула. Я же…

— Дельфин?

У меня вырвался смех.

— Ага. Я хорошо с этим справляюсь. Дельфины могут отражать нападение акул, не так ли? Мне нравится эта идея.

— Каин очень хищный, — согласилась Теодозия и вздрогнула. — Он мне не нравится.

Музыка для моих ушей.

Прочистив горло, я пробормотал:

— Мне тоже. Но он чертовски хороший пловец, и, как я уже говорил, у него сердце акулы, когда дело доходит до соревнований.

— Что бы ты делал вместо плавания? — спросила Тея, склонив голову набок. — Я имею в виду, если бы ты не плавал.

— Моя семья хочет, чтобы мы поступили в колледж.

— Да, твоя семья. А чего хочешь ты?

Я скривился.

— Это глупо.

— Нет ничего глупого, если это то, чего ты хочешь. Если это сделает тебя счастливым.

Не знаю почему, но ее вопрос заставил почувствовать себя обнаженным. Было труднее, чем следовало бы признать:

— Я люблю чинить вещи. — Черт, почему у меня было такое чувство, будто я признался, что у меня фут-фетиш или что-то подобное? (Прим.: фут-фетишизм — сексуальное влечение к ступням).

— Какие вещи?

— Вещи. Просто… вещи. — Я ссутулил плечи от смущения, и, откашлявшись, быстро сменил тему. — А теперь мы можем остаться здесь до конца утра или тебе хочется чего-нибудь съесть? — Из того немногого, что рассказала Теодозия, а также из состояния центра, в котором она плавала, я понимал, что у нее мало денег, поэтому на всякий случай добавил: — Я угощаю?

— Если хочешь, — небрежно ответила Тея, но я не обиделся.

Мне понравилось, как она поглядела мне в лицо, а потом быстро отвела взгляд, когда увидела, что я на нее смотрю.

Теперь, когда я немного знал о ее прошлом, сегодня вечером займусь поиском информации о народности рома. Их традициях, их обычаях. Даже если Тея больше не воспитывалась так, возможно, это объяснит ее энергетику, которая притягивала меня к ней. Возможно, это позволит понять, кем была Теодозия и почему она была такой.

Спустя пятнадцать минут, выйдя из бассейна и приняв душ — это был самый быстрый душ, который я когда-либо принимал, потому что я хотел провести больше времени с Теей, а не терять его под гребаным душем, — мы встретились в кофейне в Центре, которая только что открылась.

Я привык, что восторженный услужливый персонал предлагал мне на завтрак смузи и протеиновые коктейли. Пытаясь уговорить меня потратить тридцать долларов на первую еду дня.

Здесь же? Это были зевающие, безразличные официанты, и мне повезло получить банан и кофе.

— На следующий день рождения я получу машину.

Теодозия села, поставив перед собой поднос с чаем и яблоком, и приподняла бровь.

— Здорово.

Мои губы дернулись.

— Я не имел в виду то, как это прозвучало.

— Нет? А что ты имел в виду?

— Я имел в виду, что смогу отвезти нас куда угодно.

Она нахмурилась.

— Адам, ты почти меня не знаешь.

Я прищурился.

— Мы оба знаем, что это ложь. Я не понимаю, что, черт возьми, между нами происходит, и, честно говоря, не хочу понимать, но, проклятье, я не собираюсь…

— Не собираешься что? — нажала она, когда я замолчал.

Теодозия вздрогнула от удивления, когда я резко дернулся вперед и схватил ее руку, крепко сжав пальцами, но сразу успокоилась.

— Это странно, но хорошо, — выдохнул я. — Ладно, это совсем не романтично.

Смех Теи сказал мне правду — она была согласна. Искренне.

— Да, это не так. Но я знаю, что ты имеешь в виду.

— Знаешь?

От облегчения я едва не упал со стула.

— Знаю. — Улыбка Теодозии была слабой, а взгляд, как ни странно, был направлен не на меня, а казалось, скользил вокруг меня. Над головой, сбоку. Что бы она ни видела, она улыбалась и, ревнуя, я повернулся, пытаясь понять, на кого она смотрит. Но кофейня была пуста. Даже скучающий официант куда-то пропал.

— В чем дело? — спросил я хрипло.

— Ты счастлив, — просто сказала она.

Я моргнул. Она не ошибалась.

Я был счастлив.

Теодозия потянулась к своему яблоку и откусила его, другая ее рука сжалась вокруг моей. В ее движениях была оживленность, своего рода нетерпеливое подпрыгивание, заставившее меня понять, что она тоже счастлива.

И это было как вишенка на торте.

Глава 6

Тея

Тогда

— Я не понимаю.

Смеясь, я пробормотала:

— Где ты это нашел?

— Гугл, конечно.

Это было на следующий день, и мы снова ели банан и яблоко. Зная, что персонал не будет возражать, я принесла контейнер с крекерами, овощами и арахисовым маслом и поставила его между нами на стол.

Жуя сельдерей, я посмотрела на экран телефона Адама.

— Что-то правда, а что-то нет, — сказала я после беглого чтения и повернулась к Адаму, наслаждаясь прикосновением его руки к моей и ощущением его дыхания на своей щеке. — Но, честно говоря, я забыла некоторые традиции. Ну, почти большинство из них.

Адам изучал мою культуру, а это означало, что он прочитал о ней больше, чем я за последние годы.

Это заставило испытать чувство вины, но читая об обычаях моего народа я чувствовала замкнутость и клаустрофобию. И…облегчение от того, что мне больше не нужно быть частью всего этого и проживать так свою жизнь.

Тогда я почувствовала себя еще более виноватой. В смерти не было свободы живым, но я вела свою жизнь так только потому, что осиротела.

— Я хорошо помню этот, — пробормотала я, коснувшись одного абзаца на экране и увеличив его. — Бабушка никогда не поднималась на второй этаж дома. Она всегда посылала меня. Мама и папа жили в кибитке. Папа перевозил нас, но каждые пару месяцев, когда заканчивалась работа, мы всегда возвращались к бабушке, а верхний этаж никогда не использовался, если только там не останавливалась я.

— Почему? — у него удивленно вытянулось лицо. — Я смотрел «Лучшая свадьба в таборе», поэтому знаю, что невесты не остаются со своей семьей, а сливаются с семьей своего мужа.(Прим.: Big Fat Gypsy Weddings — британский документальный сериал, транслируется на канале TLC).

Я округлила глаза, услышав такое, а затем рассмеялась, представив, как Адам смотрит ради меня TLC. Он определенно был больше похож на любителя спортивного кабельного канала ESPN.

— Ты смотрел такое?

— Из-за тебя? Конечно. Я хочу понять.

Я фыркнула.

— Что ж, тут нечего особо понимать. Я так не живу. Иначе, мы бы с тобой не разговаривали. Мы бы не ели за одним столом. Я бы не стала пить этот кофе, и моя нога не касалась бы твоей. — И я бы не почувствовала вышеупомянутое дыхание на своей щеке.

Глаза Адама глаза расширились, и он быстро прокрутил статью вниз, словно искал доказательства. К счастью для него, я вспомнила об этом. И, к еще большему счастью, игнорировала свое наследие.

— Мужчины и женщины обычно не контактируют, если это не семья. Мужчины-цыгане и женщины-гадже могут встречаться, это нормально, но наоборот? Не-а. Я бы не стала пить этот кофе, потому что эту чашку — чашку махриме — неправильно вымыли. Но я делаю это только дома. И я бы не касалась твоей ноги, потому что мои ноги тоже махриме. Все, что ниже моей талии. Я бы не… — я скривилась, — …заразила тебя этим.

— Заразила меня этим? — повторил Адам озадаченно.

Я пожала плечами.

— Да. Я не следую старым обычаям, потому что бабушка умерла, когда мне было восемь. Я не могу вспомнить многое. К тому же это тяжело. Я живу с горгерами с тех пор, как меня поместили в систему, и повезло, что они терпят странные вещи, которые я делаю.

— Что это за странные вещи? — спросил Адам с явным любопытством.

Не уверена, что кто-нибудь когда-нибудь интересовался мной так как Адам, но это было естественным.

В конце концов, он был моим единственным.

После нескольких ночей, которые я провела в попытках что-нибудь вспомнить, в моей голове всплыло слово, которое бабушка использовала, чтобы описать это — джило. Это было так давно, что я не могла вспомнить, что означало это слово, и даже не могла произнести его, но оно пришло мне в голову сегодня утром, когда плавала, и с тех пор я пыталась понять, как это объяснить.

— В основном это связано с чистотой. Бабушка привила мне это как ничто другое. Сейчас я делаю это не потому, что это я махриме, а потому, что для меня это нормально.

— В этом есть смысл.

— Правда? — спросила я, улыбаясь, потому что дразнила.

Должна признаться, мне было приятно, что Адам читал об этом.

О том, что меня больше не волновало, потому что я не вела такую жизнь.

Несколько оброненных слов, упоминание о моем прошлом и семье — и Адам принялся изучать меня, словно делал анализ книги.

Сказать, что я была тронута — ничего не сказать. Черт, по правде говоря, меня это все тронуло. И позже, когда мы вышли из Центра, Адам обнял меня и повел к месту, где стоял его пристегнутый велосипед, было странно правильно находиться к нему так близко.

Мы были чужими, но не были ими.

Что-то в нас знало друг друга с незапамятных времен.

Знание этого приносило умиротворение. Спокойствие, которое заставило меня почувствовать, что пришло время моей роли в этом мире, потому что я, наконец, встретила его.

Похоже на первый день в новой школе. Внезапно все перестает иметь значения кроме следующих шагов, которые ты сделаешь, первого впечатления, которое произведешь. Только нам не нужно беспокоиться о таких глупостях. Нам просто нужно было узнать друг друга.

Центр находился примерно в двадцати минутах ходьбы от моей школы, как и от его, только в противоположном направлении.

Когда мы подошли к дороге Адам остановился, придерживая свой велосипед, и пробормотал:

— Мне не нравится оставлять тебя здесь.

— Все будет в порядке, — весело ответила я.

И у меня действительно все было в порядке. Никто меня не трогал. К тому же я знала, как о себе позаботиться.

Бабушка выглядела хрупкой, но она не вела себя так. А ее отец? Он был чемпионом по боксу на кулаках, так что у нее был сокрушительный правый хук — то, что она передала мне.

Но мне нравилось, что Адам беспокоился. Он беспокоился до такой степени, что это перерастало в заботу.

Я не чувствовала такой заботы со времен жизни с бабушкой.

Протянув руку, я прижала ладонь к груди Адама, желая сказать ему то, чем еще не могла с ним поделиться, желая сказать слова, которые могли его взволновать, но сдержалась. Это было сложно. Внутри меня бушевал океан, и приходилось сдерживать излияния, иначе я выглядела бы слишком драматичной или просто странной.

Я не была уверена, что смогу вынести, если Адам станет думать обо мне так же.

Я привыкла, что меня считают странной. Несмотря на попытки приспособиться, некоторые вещи, которые я делала — личные маленькие ритуалы — привлекали внимание и выделяли меня. Мнение Адама имело значение. Больше. И я не знала, как с этим справиться.

Прижав кончики пальцев к его груди, я пробормотала:

— С нетерпением жду завтрашней встречи.

Ответная улыбка была теплой.

— Я тоже.

Адам наклонился вперед, и на секунду я застыла, думая, что он хочет меня поцеловать. Не уверена, что готова к этому, но Адом был моим, так почему бы мне не быть готовой? Вот только эти переживания были напрасны, потому что он наклонился не для поцелуя. Просто обнял, крепко к себе прижав, буквально окружив меня собой, и это было чудесно.

Лучше, чем вода.

Я тихонько вздохнула, когда Адам сжал меня, и, не в силах удержаться, сжала его в ответ.

Крепко.

Боже, его руки были сильны, хватка невероятна, но объятия подобны раю.

Мои глаза даже защипало от эмоций, когда я узнала, каково это быть в объятиях своего мужчины.

— Я не хочу оставлять тебя, — повторил он, и я знала, что это те слова, с которыми он боролся.

Адам был нормальным. Он не понимал мою семью, мое прошлое, подарок, который мы получили. Как он мог?

Даже я не могла этого сделать.

Так много было потеряно со смертью бабушки, и я проигнорировала большую часть, отказываясь принять свое наследие, потому что оно причинило слишком много боли и сделало такой непохожей на семьи, с которыми приходилось жить. Быть с Адамом было похоже на открытие шлюзов, и я была затоплена. Единственное, что делало это приемлемым — это он сам.

Я сглотнула и, рискнув, прошептала:

— Я буду скучать по тебе.

Адам вздохнул, и в этом вздохе слышалось облегчение.

— Я рад, что буду не одинок в этом.

— Не одинок, — мягко сказала я. — Обещаю.

Он снова вздохнул.

— Хорошо.

Я почувствовала, как его нос скользнул по моей щеке, и Адам нежно поцеловал меня в линию подбородка. Это было странное место для поцелуев, но оно казалось правильным, и там, где прикоснулись его губы, кожу покалывало от ощущений.

— Хорошего дня, — пробормотала я, наконец, отстранившись. Разрывать связь было больно, но я понимала, что мы не можем стоять здесь весь день.

— И тебе. — Он нахмурился. — Мне не нравится, что у тебя нет телефона.

Я пожала плечами.

— У меня никогда его не было.

— Это не значит, что это правильно.

В его глазах мелькнула расчетливая мысль, но я проигнорировала это — мы опаздывали, — быстрый взгляд на часы подтвердил. Теперь у меня появилось больше целей чтобы прийти сюда, в этот Центр. Больше причин не делать ничего такого, что могло бы поставить под угрозу новый установившийся порядок (который начинал укореняться), поэтому нужно стараться и не нарушать установленные нам домашние правила.

— Нам нужно идти, — согласился Адам, но взгляд его глаз пронзал меня так, как солнце пронзает темноту утра.

Я почувствовала одновременно и тепло и дрожь.

— Будь осторожна, — попросил он и, с ворчанием отстранившись, забрался на велосипед.

Уезжая, Адам дважды оборачивался, чтобы посмотреть на меня, и дважды я стояла на месте, наблюдая за ним.

Это означало, что мне нужно бежать в школу трусцой, но, черт возьми, оно того стоило.

Большую часть утра я чувствовала себя так, словно летала на облаке, и даже после полудня ничто не могло омрачить моего настроения.

Учеба закончилась, день подходил к концу, и казалось, что прошла пара минут, как я вернулась в дом Мейеров.

И едва войдя, я почувствовала это.

Изменение в воздухе.

Оно было подобно запаху, настолько было сильным. Или береговой сирене, настолько громкой, что могла разорвать барабанные перепонки.

Мое счастье мгновенно испарилось и я проскользнула внутрь. Правда подтвердилась, когда я услышала, как Эмма вопила от горя, а Джон рыдал вместе с ней.

Луизе стало хуже.

Тени ее ауры, которые омрачали ее спальню, теперь начали проникать в остальную часть дома. Окрашивая его ядом смерти.

Я закусила нижнюю губу, не зная, стоит ли идти к ним. Я хотела. Я хотела подарить Мейерам немного доброты, сказать, что все будет хорошо, но это было не так… Это просто не казалось правильным.

Вышло бы так, что я вмешиваюсь в их горе, а это последнее, чего мне хотелось.

Когда я стояла замерев в коридоре, возникло непреодолимое желание позвонить Адаму, связаться с ним. Но у меня не было мобильного телефона. Никогда не чувствовала в нем потребности, но если это даст возможность связаться с Адамом, нужно это изменить.

У Эммы вырвалось пронзительное рыдание, наполнив меня огромной печалью, которую я не испытывала много лет. Я дернулась от звука, ее горе было пулевым ранением, пронзившим мое сердце.

Такой должна быть материнская любовь. Всеохватывающей. Берущей на себя все. Луизе повезло, что у нее есть мама, готовая для нее на все. Бросить работу, чтобы быть сиделкой, сделать все, что в силах, чтобы поставить ее на ноги. Они даже летали через всю страну к нескольким специалистам, поездки, которые в конечном итоге не принесли никакой пользы.

По всей стране в «Домах Рональда Макдональда» висели фотографии семьи Мейеров, на каждой из которых Луиза выглядела все более бледной и усталой. (Прим.: «Дом Рональда Макдональда» — Ronald McDonald House Charities (RMHC) — американская неправительственная некоммерческая организация, заявленная миссия которой заключается в создании, поиске и поддержке программ, которые улучшают жизнь и здоровье тяжелобольных детей. RMHC имеет глобальную сеть отделений в 64 странах, в том числе и в России).

Печаль переполнила меня, и желание зайти в комнату Луизы перевесило желание позвонить Адаму с помощью воображаемого мобильного телефона, возникшее у меня минутой ранее.

Ковер под ногами заглушал звук моих шагов, и, идя по коридору, я поняла, что Эммы и Джона на самом деле нет в доме. Я решила, что они находятся в саду за домом, и поскольку Эмма обычно держала окна открытыми, чтобы входящий свежий воздух уносил стойкий запах болезни, пропитавший все в доме, я нечаянно услышала ее боль.

Войдя в спальню Луизы, я почувствовала себя вором. Дело не в том, что я не могла войти сюда, что это было запрещено, просто я нечасто здесь бывала, если не могла помочь.

Луиза спала целыми днями, и я чувствовала себя больше помехой, чем помощью.

Кенни и я были здесь только из-за Луизы, потому что семье нужны дополнительные средства. Несмотря на то, что мы были лишними, за исключением денег, которые приносили, я подумала, что было бы жестоко этим фактом приближать конец Луизы. У нее осталось мало времени на этой земле, и она была со своей семьей. Я не хотела напоминать ей о чем-то, что могло причинить боль — о том, что в последние дни жизни ей пришлось делить своих родителей с другими детьми, даже если это было минимально, и что ее мать и отец находятся в ужасном состоянии из-за ее болезни.

Когда я вошла внутрь, запах стал невыносимым. Насыщеннее, чем тот, что пронизывал весь дом. Что и понятно — в этой комнате находилась смерть. Цеплялась за стены, ожидая, чтобы атаковать Луизу и забрать у нее оставшуюся короткую жизнь.

При этой мысли сдавило горло.

Смерть всегда была моей тенью.

Даже если я не болела, даже если было все в порядке со здоровьем, люди вокруг меня умирали.

Случится ли это с Адамом? Будет ли он страдать, если сблизиться со мной?

Сдерживая слезы, которые наполнили глаза из-за Луизы и Адама, я подошла ближе к кровати.

Комната изначально была предназначена для маленькой девочки, и из-за нехватки денег в ней все так и осталось, хотя прошло уже больше десяти лет как Луиза перестала интересоваться Барби.

Ярко-розовые стены, кровать принцессы, задрапированная тонкими занавесками, изгибающимися на стене дугой, словно корона. В комнате так же стоял ящик для игрушек и комод, все в девчачьем стиле — белое с причудливыми лепными украшениями, словно созданное для принцесс — но вся остальная мебель была заменена.

Медицинское оборудование, контейнеры для утилизации острых медицинских отходов, множество других предметов, предназначение которых я не понимала, но которые Эмма ввела в жизнь, чтобы спасти своего ребенка, оставить его дома.

Если задуматься, — когда Луизу в последний раз водили к врачу, прогноз уже был плохим. Не поэтому ли она оставалась здесь, а не в больнице? Или в хосписе? Не поэтому ли Эмма была несчастнее, чем обычно? Потому что закончились способы вылечить Луизу?

Сбитая с толку, я подошла к кровати, возле которой стояло удобное кресло, в котором обычно сидела Эмма.

Когда она не была занята, она всегда находилась здесь. Сидела со своей дочерью, словно впитывала все то совместное время, которое возможно заканчивалось, соединяя его со своими днями.

Я села в кресло, глядя на больную девушку.

Лейкемия сделала ее кости хрупкими, а кожу — бледной. Волосы практически выпали, редкие остатки напоминали о прежних золотых прядях. Лицо было изможденным, а тело худым. Она выглядела как смерть среди розовой надежды детской комнаты.

Это было ужасно.

Ни один ребенок не должен проходить через это. Ни один ребенок не должен…

Я закрыла глаза.

Жизнь была несправедливой.

Жизнь забирала. Смерть принимала.

Сделав глубокий вдох, я выдохнула. Не знаю, то ли на звук моего дыхания или на что-то еще, но ресницы Луизы дрогнули и распахнулись.

Она ошеломленно посмотрела на меня светло-зелеными глазами, которые казались необыкновенно яркими по сравнению с остальным ее телом.

Глаза были единственным пятном цвета, что осталось в ней, несмотря на то, что они были затуманены наркотическими обезболивающими.

Я видела ее боль, видела ее страдания, и это причиняло боль. Физическую боль. Может быть, не такую сильную, какую чувствовала Луиза, но достаточную, чтобы я, подняв свои замерзшие руки перед собой, начала растирать их, тереть с такой яростью, что кожа ладоней начала нагреваться. Движение не было плавным, оно было резким. Разжигание жара там, где его не было.

«У тебя дар, дитя. У тебя дар. Используй его с осторожностью. Не будет ничего хорошего в том, чтобы забрать себе то, что не сможешь вынести».

Разве не странно, что эти слова всплыли в моей голове, словно были сказаны вчера? Наши с мамой способности не были одинаковыми. Но они были. Не все дары передавались из поколения в поколение.

Точно так же, как способности мамы обращаться с лошадьми — ключевой навык в тренерском бизнесе моего отца — не были переданы мне по наследству, но я переняла дары своей бабушки.

Единственная проблема заключалась в том, что, как и со всем, дары были мышцами, которым нужна тренировка. И я годами игнорировала свои. Отталкивала в сторону, чтобы быть нормальной, соответствовать своему окружению.

Я не пыталась сделать ничего подобного с тех пор, как практиковала это умение с бабушкой, и даже тогда мой дар был скуден по сравнению с ее.

Жар в моих руках возник так резко, что заставил меня откинуться на спинку кресла. Глаза Луизы широко распахнулись, она смотрела на меня, на мои яростные движения, и я почувствовала, что сквозь дымку лекарств, окутывающих ее сознание, каким-то образом привлекла ее интерес.

Или что-то еще.

Ее внимание было сосредоточено на моих руках. Как будто видела то, чего не видела я.

Бабушка сказала, что между живыми и мертвыми существует завеса… Неужели Луиза уже переступила через порог? Не поэтому ли она видела пылающую во мне энергию?

Я прикусила губу при этой мысли. То, что Луиза была близка к смерти, я почувствовала едва войдя в дом. Но был ли смысл тратить энергию на исцеление, если смерть была от нее в нескольких шагах?

В последний раз, когда бабушка исцеляла человека, она несколько недель лежала в постели.

Словно чувствуя мои колебания, на заднем плане душераздирающе зарыдала Эмма, и этот плач пронзил меня, как ничто другое.

Он ударил прямо в сердце и я, прерывисто вздохнув, снова потерла руки.

— Боже, как бы мне хотелось видеть в последний раз как это происходит не в семь лет, — пробормотала я себе под нос, потянувшись к руке Луизы.

Она склонила голову набок.

— Что ты делаешь, Теодозия? — Ее рот был таким сухим, что слова, казалось, прилипали к губам.

— Не знаю, — хрипло сказала я, — но постараюсь облегчить твою боль.

— Как? — Ее глаза закрылись от слабости, которая выглядела еще более болезненной. — У тебя есть наркотики?

Я покачала головой, хотя Луиза не могла этого видеть, и, потянувшись, схватила ее за руки. В ту секунду, когда наши пальцы соединились, и жар внутри меня, жар, которого я почти не чувствовала, передался ей, Луиза удивленно дернулась, а затем издала долгий низкий стон.

Бабушка делала это несколько раз, и исцеляя людей никогда ничего не произносила. Никогда не бормотала молитву, только терла руки и хрустела костяшками пальцев…

Черт! Я забыла хрустнуть костяшками пальцев.

Было ли это ключевым моментом?

Прежде чем я успела серьезно забеспокоиться, боль хлынула в меня из места, где соединялись наши руки. Луиза начала корчиться на кровати с такой мощью, такой энергией, которая, я знала, была выше ее возможностей, задыхаясь так, словно у нее припадок. Ее руки цеплялись за мои с огромной силой, на которую она точно не была способна. Черт, она стала сильнее, чем когда я только вошла в комнату

Но эти дергания не были улучшением, не так ли?

Все, что я знала, это то, что мое тепло должно было проникнуть в нее. Оно исцеляло там, где могло, восстанавливало где могло, оставляя меня холодной. Холодной как камень.

Я не ожидала этого.

На самом деле, какая-то часть меня даже не была уверена, хочу ли чтобы это сработало! Я просто делала то, что делала бабушка, потому что боль Эммы была невыносимой.

Из Луизы вырвался резкий крик, и я осознала, что погружаюсь в себя, пытаясь выдержать ту боль, которую причиняло мне это исцеление, и заставила себя сосредоточиться. Боль была такая, будто под моей кожей бегали огненные муравьи, которые жалили и кололи, словно их крошечные лапки были иглами. Мучения по своей жестокости были невероятными, и я едва держалась, терпя только ради Луизы и пытаясь сделать так, чтобы бабушка гордилась бы мной. Она делала такое так много раз, отдавая себя с частотой, которая преждевременно свела ее в могилу. Крик Луизы, привлек мое внимание, и я вздрогнула, увидев, как простыни пропитываются влагой.

Она обмочилась?

Я не знала, что делать, куда смотреть, но неожиданно Луиза отпустила мои руки, и прижав их к лицу, повернулась на бок.

В ее движениях появилась энергия, и я задумалась, а не сработала ли эта попытка, но Луиза обмякла на кровати, совершенно лишившись сознания.

Во мне заговорил страх.

Что если она умерла?

Что если я просто…

Я моргнула, смотря на Луизу и на жидкость, пропитавшую прикрывающие ее простыни. Это случилось, не так ли? Сюда заглянула смерть?

Что я натворила?

От страха пересохло во рту. Поднявшись на ноги, наклонилась над Луизой. Двигалась ли ее грудь? Если да, то движение было настолько слабым, что я не могла понять, дышит ли она. Накатила паника.

Наклонив голову, я прижалась ухом к ее рту, надеясь почувствовать дыхание.

Его не было.

Губы задрожали, во мне начал кружиться ужас.

Неужели я убила ее?

Меня наполнил такой ужас, которого я никогда раньше не чувствовала. А я знала, что такое ужас. Ужас от потери одного родителя, затем другого, а затем и бабушки. Трех человек, которых любила, и все в кратчайшие сроки.

Ужас от того, что ты оказываешься в приюте, за которым следует череда приемных семей, и там всем на тебя плевать.

Дрожащая и испуганная тем, что я причинила вред Луизе, хотя это не входило в мои намерения, я выскользнула из комнаты. Было стыдно бежать, но что за это со мной сделают?

Отправят в колонию для несовершеннолетних?

Я не хочу туда идти.

Там я не смогу плавать.

А Адам?

Я никогда его больше не увижу.

Мое сердце трепетало в груди. Я проскользнула в свою комнату, прижалась спиной к двери, пытаясь отразить все, что могло бы попытаться проникнуть внутрь.

Медленно оседая по дереву, я села на пол. И когда мое тело сложилось, а лоб коснулся колен, я провалилась.

Пришел холод.

Меня охватил сильнейший озноб, тот тип холода, который может убить человека.

Я находилась в душном Бостоне в разгар ранней весны, но чувствовала себя так, будто попала в метель в Монтане.

Зная, что если останусь на полу, то замерзну без одеяла, я поползла к кровати. Было больно. Руки болели, кости тряслись от ледяного озноба, пронизывающего с головы до ног. Я чувствовала себя одним большим пульсирующим комом снега.

Путь до кровати был кошмарным, и добравшись, я упала в постель, натягивая на себя пуховое одеяло, чтобы оно укрыло от надвигающейся бури, а затем потеряла сознание.

Глава 7

Тея

Сейчас

Когда Лори хлопнула меня по спине, я, приоткрыв один глаз, посмотрела на нее.

— Что?

— Подъем.

Я фыркнула.

— К черту это. Тренер сказал, что сегодня я могу поспать.

Меня очень возмущало то, что мы делили комнату, в основном потому, что Лори была жаворонком, а я — нет. Годы раннего подъема и тренировок не изменили мою природу.

Я любила ночное время, но, к несчастью для меня, бассейны в это время суток закрыты, а тренеры отказывались работать в два часа ночи. На мой взгляд, это было очень недальновидно с их стороны.

— Я хочу прогуляться.

Я снова фыркнула.

— Тогда иди и прогуляйся.

— Я хочу прогуляться с тобой, — уточнила Лори, и я, схватив вторую подушку, закрыла свое лицо в качестве ответа, но подруга тут же вырвала ее из рук и ударила меня по голове.

— Куда ты хочешь пойти? Разве ты не можешь сделать это одна? — заныла я.

Серьезно, у меня был один единственный день раз в три недели, когда тренер позволял нормально поспать, и то, что дал мне сегодня отдых, было маленьким чудом.

— Одна? В чужом городе? В стране, где я не говорю на языке местных? — притворно вздохнула она. — Ты будешь настолько жестока и позволишь выйти одной?

— Это Токио, — сухо заметила я, — а не центр Венеры. Думаю, ты справишься.

— Ну, а я так не думаю. В любом случае, веселее, когда мы вместе. Помнишь Лондон? Это было потрясающе.

Я вздрогнула, потому что Лори была права. Лондон был потрясающим. Выдохнув, я повернулась в кровати и впилась в нее взглядом.

— Мы не могли бы прогуляться немного позже?

— Ты серьезно все еще стонешь?

Уголки моих губ дернулись и, фыркнув еще раз, я вылезла из постели, поплелась к шкафу, достала сменную одежду и направилась в душ. Смысла сопротивляться не было, когда Лори что-то задумывала, именно так и случалось. Я знала ее достаточно хорошо, чтобы понимать это. Ее вылазки всегда тщательно планировались.

Почувствовав себя немного бодрее и чище, я оделась, расчесала локоны и вышла. Я не стала заплетать волосы, просто позволила им свободно ниспадать по спине. На мне были маленькие креольские серьги, больше никаких украшений, пара костюмных шорт, белая футболка и темно-синие сандалии.

Когда Лори стала пристально смотреть на меня, я нахмурилась.

— Что?

— Как ты это делаешь?

Я моргнула.

— Делаю что?

— Заходишь бродягой, а выйдя, выглядишь как супермодель.

— Разве это не то, что делают все? — отмахнулась я.

Она фыркнула.

— Не-а. Посмотри на себя, — проворчала она. — Хорошо, что мы подруги.

— Я бы не сказала этого пятнадцать минут назад, — улыбнулась я и взяла сумочку.

Хихикая, Лори взяла меня за руку и пробормотала:

— Давай, вырвемся ненадолго.

— Я должна вернуться в бассейн к трем.

— Знаю.

— Ты спланировала прогулку с учетом моего расписания? — застонала я, когда мы вышли из спальни в коридор. — Что потребовало такой организации?

— Ничего особенного. Мы просто идем по магазинам.

— Замечательно, — проворчала я, но перестала жаловаться, после того как получила тычок в бок.

Мы вышли из общежития, в котором остановилась команда, и я вздохнула, увидев поджидавшее нас такси. Когда мы уселись, водитель кивнул нам и двинулся в путь.

Телефон Лори издал звуковой сигнал, и я не удивилась, когда все ее внимание сосредоточилось на полученном сообщении, поэтому оставила ее в покое, а сама, положив руку на подлокотник, стала смотреть на город, мимо которого мы проезжали.

«Такого нигде не встречала», — подумала я. Слияние старого и нового, нос уважением. Все радовало глаз, даже несмотря на пестрые рекламные объявления.

Я, конечно, не понимала никаких знаков, но когда открыла Google-карты на своем телефоне, удалось отследить наш пункт назначения, потому что мы как раз проезжали парк, который мне бы хотелось посетить в будущем. Наполненный цветущей сакурой, с холмистыми лужайками, на великолепных просторах которых скопления людей занимались тайцзи. Тут и там росли деревья с плоскими вершинами, которые напомнили деревья бонсай, только огромных размеров. Возможно, так оно и было — я, конечно, не являлась садовником, но видела, как летом они отлично давали тень и под ними можно было спокойно вздремнуть.

Густой местный кустарник и деревья вокруг парка скрывали большую его часть от глаз, но мне удалось мельком увидеть воду, и я решила, что снова посещу Синдзюку-гёэн — одна. Лори и природа были несовместимы друг с другом.

Когда стало ясно, что мы едем в сторону Синдзюку, самого большого района поблизости, я полистала Google и застонала. Изобилие магазинов.

Кошмар подтвердился, когда мы выбрались из такси на переполненные улицы, и я огляделась вокруг, смотря на сияющие здания, царапающие небо, и миллион и одну вывеску тысячи цветов, рекламирующих то, чего я не могла понять. Громкие бренды, однако, были понятны, и я не удивилась, когда Лори затащила меня в магазин Gucci.

Плетясь за ней я чувствовала себя неуместно. Лори не нужна была стенфордская стипендия, у подруги имелась кредитная карта с лимитом, превышающим мой годовой заработок, и она не боялась его потратить.

И еще она была щедрой. Это была одна из причин, по которой Лори мне нравилась. Не потому, что она покупала мне шмотки — никогда этого не хотела, даже если это было в ее духе, — а потому, что она думала о других. При всем Лори могла быть высокомерной снобкой, но не была такой.

Почему-то.

Когда Лори примерила супер обтягивающее платье, я пробормотала:

— Не могу поверить, что ты не покормила меня прежде, чем притащить сюда.

Лори перестала пялиться на свою задницу в зеркало, потому что знала, что сама не сможет спросить меня, выглядит ли та большой — ее задница не была такой, совсем нет. Ее пятая точка была крошечной, но Джонас, ее идиот-бывший, сказал Лори, что она толстая.

Такого невозможно представить, учитывая, насколько строго мы контролировали свою еду и как много тренировались.

— Прости, — сказала она, застыв и виновато глядя в зеркало через плечо.

Я рассмеялась над ее сконфуженным выражением лица, а затем сказала:

— Примерь все, что выбрала, но после я требую маття. (Прим.: маття, матча — японский порошковый зеленый чай).

Мне нравился маття, но с тех пор, как мы приземлились, я не пила его, что было просто невероятно.

Лори купила пару баснословно дорогих платьев, после чего мы вышли на безумно оживленную улицу, на которой было так много людей, что я ощутила небольшую клаустрофобию, а со всеми яркими огнями и непонятными знаками это определенно было неприятное чувство. Я не боялась, что мы с Лори потеряем друг друга, потому что каждый мог бы вызвать такси, но все же я держалась рядом.

— Ты что, издеваешься надо мной? — проворчала я, когда она затащила меня в какое-то уединенное кафе неподалеку от многолюдной улицы.

— Разве ты не слышала об этом месте?

— О каком месте? — потребовала я, оглядываясь вокруг. — Здесь одни торговые автоматы.

— Точно! Япония славится ими.

— Ты серьезно? — покосилась я на нее.

— Предельно.

— Ты хочешь, чтобы я позавтракала из торгового автомата.

— Где твоя страсть к приключениям? — ухмыльнулась она.

— Я оставила ее в постели.

— Я пошла за завтраком, — ответила Лори, игнорируя меня и мое ворчание.

Черт, застрелите меня. Было слишком рано для того, что она собиралась купить. Несмотря на то, что я объездила весь мир, никогда не привыкну к таким вещам, как лапша или карри на завтрак.

Вероятно, из-за белкового омлета, который я ела в течение многих лет.

Лори вернулась с кучей бутылок, и я наблюдала, как она сканирует этикетки с помощью телефона и читает перевод. Когда у нас набралось еще больше пакетов с едой, от чего тренер получил бы инфаркт, мы расположились за одним из маленьких столиков в укромном помещении.

В кафе находилось три столика и девятнадцать торговых автоматов — никогда не видела ничего подобного. Просто стена автоматов, которые содержали много вариантов с едой, что я понятия не имела, с чего начать. Пол и стены, выложенные белой плиткой, сияли безупречной чистотой, а столики и стулья из нержавеющей стали холодили мою задницу и спину. Учитывая, что я немного вспотела во влажном воздухе снаружи, я сочла это благом.

Когда Лори начала раскладывать свою добычу, я схватила бутылку с чем-то похожим на холодный чай с молоком. Заявив, что это мое, я пробила фольгу, закрывающую горлышко, и сделала большой глоток. Напиток был чересчур сладким, но, тем не менее, чертовски вкусным.

Распечатав батончик чего-то похожего на мюсли, Лори пробормотала:

— Джонас написал мне.

— Он мудак, — категорично заявила я, даже не удосужившись сказать больше — она знала мое мнение.

— Я знаю, что он мудак.

— Так почему ты о нем заговорила?

Потому что Лори хотела, чтобы ее убедили его избегать.

Внезапно я поняла, что именно поэтому она хотела пройтись по магазинам.

Я никогда не лгала ей и не льстила, поэтому подруга любила использовать меня как источник объективной критики.

— Потому что я все еще испытываю к нему чувства, — тихо сказала она, глядя на странный зеленый батончик, который жевала. Выглядело довольно мерзко, пока Лори не отломила мне немного, и я неуверенно откусила кусочек.

— О, как вкусно, — пробормотала я, пережевывая что-то вроде кунжутного козинака, только зеленого цвета.

— Вот маття, о котором ты переживала, — проворчала она, заставив меня закатить глаза.

— Если ты испытываешь к нему чувства, тогда будь с ним.

Лори скорчила рожицуна мои слова.

— Он мне не подходит.

— Да, совершенно верно. Но ты хочешь его. Так что будь с ним.

— Он называл меня толстой. — Лори ссутулилась. — Заставил меня чувствовать себя ужасно из-за той тренировки…

— Что в действительности не имеет смысла. Вероятно, он хотел, чтобы ты тренировалась, не так ли? Я имею в виду, если ты такая толстая.

— Это не помогает, Тея! — рявкнула она.

Я ухмыльнулась, нисколько не раскаиваясь в своих словах, но затем серьезно сказала:

— Лори, ты красавица. Твоя задница великолепна. Твое тело — это машина, которая помогла тебе достичь соревновательного уровня, о котором немногие осмеливаются мечтать… и тебя волнует, что говорит этот хрен? Хрен, который злится на все, что ты делаешь, если это не вращается вокруг него?

Лори моргнула.

— Ты права.

— Я знаю, — пробормотала я.

Оставив ее немного подумать об этом, я взяла телефон и проверила, не связывался ли со мной тренер. Он не искал меня, и я решила зайти на страничку в Instagram, но неожиданно телефон зажужжал.

Имя Роберта высветилось на экране. Я ответила:

— Привет, Роберт. Все в порядке?

— Это я.

Вторая попытка угадать, кто это.

Сердце резко упало, следом взлетело, и я почувствовала, как все мое существо начало пульсировать так, словно меня ударило током.

— Что-то случилось?

Должно быть, что-то произошло, раз Адам звонит мне с телефона Роберта.

— Ничего. Папа говорит по гостиничному телефону, и попросил позвонить тебе.

Его спокойный тон беспокоил меня на многих уровнях. Я знала, что говорю с придыханием, словно Мэрилин Монро. Адам же говорил равнодушным голосом.

Словно разговаривал со своей мамой.

Боже, как бы мне хотелось иметь такой уровень контроля.

— Зачем? — спросила я, потянувшись за напитком и делая большой глоток в надежде, что это меня успокоит.

— Nike хочет встретиться с тобой. Хотят подтверждения от тебя. В пятницу. В их отеле. В четыре часа дня.

Через шесть дней… Я сглотнула.

— Я-я думаю, смогу это сделать. Накануне будет заплыв на восемьсот метров вольным стилем, и у меня будет выходной, чтобы отдохнуть.

— Тогда я передам, что встреча состоится.

Адам не стал ждать ответа, не сказал ни слова, просто отключился. Несмотря на то, что я почувствовала облегчение, что не пришлось тянуть время, задаваясь вопросом, как попрощаться, что-то внутри меня заболело.

У нас с ним были такие перспективы, и то, что их больше не существовало, было просто отстой.

— Что случилось? Роберт в порядке?

Я посмотрела на Лори.

— Это был не Роберт.

— Я знаю. Это был Адам.

Мои глаза вспыхнули.

— Как ты это поняла?

— Твой голос всегда меняется, когда ты с ним разговариваешь. — Она склонила голову набок. — Что у тебя с ним? Между вами что-то происходит.

— Я не хочу об этом говорить, — хрипло ответила я, мое сердце болело не меньше, чем голова. — Nike хочет подписать со мной контракт, — сказала я, используя это как приманку.

Сработало.

Глаза Лори вспыхнули.

— Черт возьми, Тея. Это грандиозные новости.

Я закусила губу.

Она была права.

Было грандиозно.

Если бы это сообщил Роберт, а не Адам, я бы сейчас пустилась в пляс в этом кафе с торговыми автоматами. Несмотря на то, что у меня были цели, несмотря на то, как важны были деньги, меня ждало будущее. Вот о нем я и должна думать. Адам же остался частью моего прошлого, которая только омрачает будущее.

И этот момент не был исключением.

Глава 8

Адам

Тогда

Когда я не увидел Теодозию на следующее утро после нашего разговора о культуре ее народа, я догадался, что что-то случилось.

Что еще хуже, я понял, что ничего не могу с этим поделать.

Я не знал, где она живет, у меня не было номера ее мобильного телефона, потому что у нее его просто не было.

Я ничего о ней не знал.

Ничего.

И она была для меня кем угодно, но только не ничем.

Я начал тренировку, думая, что Тея, возможно, опаздывает и что она нырнет, пока я буду заниматься, только ничего не произошло.

Ее не было в Центре.

Совсем.

Пока я пил дерьмовый кофе, сидя за тем же столиком, за которым мы сидели вместе последние несколько дней, в голове начали вертеться глупые мысли.

Неужели Каин настроил ее против меня?

Неужели он что-то с ней сделал?

Он ненавидел меня, я это знал. Этого достаточно, чтобы навредить тому, кто мне дорог?

Я и так дошел до какого-то безумного уровня, чтобы убедить брата в том, что моя жизнь идет как обычно. Один большой круговорот из школы и тренировок. Но я ведь не показал, что Теодозия дорога мне, не так ли? Кроме того, что пялился на нее, но, черт подери, я был парнем, мы пялились. Я всегда смотрел на девушек в школе, когда они были рядом. Когда вчера мы тусовались в торговом центре с Лиамом, другом из команды по плаванию, я притворился, что запал на одну зрелую красотку. Что угодно, лишь бы пустить Каина по ложному следу.

Это было не в первый раз, когда я делал что-то необычное ради результативной тренировки. В прошлом году я готовился к полумарафону, из-за чего выходил рано утром и трусцой бежал в школу, а не ехал с Линденом, семейным водителем. Поэтому, когда я недавно сказал Каину, что подумываю заняться триатлоном, в связи с чем буду больше ездить на велосипеде, он, похоже, поверил в это.(Прим.: триатлон (троеборье) — вид спорта, представляющий собой мультиспортивную гонку, состоящую из непрерывного последовательного прохождения её участниками трёх этапов: плавания, велогонки и бега).

Поэтому… он не мог ничем навредить Теодозии, не так ли?

Черт возьми, он не знал о ней. Однако она была девушкой, которая не была им очарована. Это что-то значило для психов вроде моего брата.

Допивая остатки остывающего кофе, я смирился с тем, что она не придет, и вместо того, чтобы пойти в школу, направился к стойке регистрации.

Там был тот же самый человек, который зевал на меня из-за пуленепробиваемого стекла на днях, когда я покупал абонемент. Зная, что он видел меня с Теодозией вместе, я надеялся, что он даст мне какой-то ответ.

— Привет, — сказал я, чувствуя себя неловко, потому что это было безнадежным делом, но я должен был попробовать.

— Здравствуйте, — осторожно ответил парень, глядя на меня так, словно я собирался приставить к его голове пистолет, чтобы украсть выручку.

Не обращая на такое поведение внимания и сдерживая раздражение, я спросил:

— Не знаете ли вы, почему Теодозия не пришла сегодня?

— Откуда мне знать? — ответил он нахмурившись и, достав платок, шумно высморкался.

В этом жесте чувствовался странный вызов, словно он сморкался не в платок, а на мое лицо. Ненормальный.

Моргнув, я сказал:

— Я знаю, что она ходит сюда каждый день. Мне интересно, почему она не пришла сегодня.

Парень пожал плечами.

— Это невозможно узнать.

— У нее нет мобильного телефона, поэтому у меня нет ее номера. Указала ли она какой-нибудь номер телефона в своих документах?

— Указала, — это был полезный ответ, пока он его не испортил: — но я не могу его вам дать.

— Ничего страшного, — быстро сказал я. — Но не можете ли вы позвонить и просто убедиться, что с ней все в порядке?

Еще один вздох, за которым последовала еще одна прочистка носа — этот парень был отвратителен.

— Нет. Это против правил.

Я сжал губы и опустил подбородок. Не имея другого выхода, кроме как смириться с тем, что не узнаю, заболела ли Теодозия, пока завтра утром не вернусь в бассейн, я направился к своему велосипеду.

Перспектива ждать целых двадцать четыре часа, чтобы узнать, в порядке ли она, грызла меня изнутри.

А через три дня моих внутренностей практически не осталось.

В отсутствие Теи я тренировался еще усерднее, потребляя меньше еды, чем раньше, но каждое утро я упорно приходил в бассейн, и каждый раз что-то внутри меня умирало, когда она не появлялась.

Теодозия меня избегала?

Мудаки, которые здесь работали, ни хрена мне не говорили.

Я снял пару сотен с банковского счета, который открыли мои родители, чтобы я мог покупать вещи для школы, и хотя мне придется отчитываться за них позже, оно того стоило — у меня появился телефон. Теперь мне как-то нужно было отдать его Теодозии, чтобы такой ситуации больше не повторялось.

Потому что я отказывался верить в то, что Тея игнорировала меня.

Я просто не мог с этим справиться.

После пяти дней отсутствия контактов уровень отчаяния, который я чувствовал, граничил с безумием. Это также злило. Я не понимал, что, черт возьми, со мной происходит, но чувствовал себя перевозбужденным. Подавленным. Яростным и возмущенным.

В любом случае это было нездорово, и мой гнев был направлен на Теодозию за то, что она заставляла меня проходить через такое, но это не помешало мне приходить в бассейн еще два дня подряд.

Я пообещал себе, что после недели отсутствия контактов я все прекращу. Перестану приходить, перестану ждать. У меня уже было три «опоздания» за то, что я появлялся в школе в последнюю минуту перед звонком, и хотя мама практически распяла меня на кресте за это, мне было все равно.(Прим.: в американских школах три опоздания на урок приравниваются к одному прогулу, отрабатывать который могут заставить в выходной день).

Ничего не имело значения.

Ничего, кроме боли внутри и пронизывающего до костей холода, который я чувствовал все время, когда не был в воде, и без кучи свитеров и футболок мне всегда было чертовски холодно. А поскольку стояла теплая весна, то я выглядел странно в свитерах, которые смотрелись бы уместнее в середине зимы.

Я был брошен и должен был это признать. Мысль о том, что Теодозия избегала меня, убивала, и поэтому, черт подери, когда через восемь дней после того последнего раза я увидел ее, то метал гром и молнии, полный гнева, боли и гребаной радости от ее присутствия.

Но гнев и обида улеглись в ту же секунду, как только я увидел ее.

Она болела.

Боже, она все еще выглядела больной.

Сбитый с толку, я остановился у дверей. Наш обычный распорядок состоял в том, чтобы встречаться в бассейне, а не в холле Центра.

Почему она не приходила плавать?

Неужели пришла сюда только для того, чтобы сказать, чтобы я убирался к черту из ее жизни?

Я нерешительно топтался на месте, не зная, смогу ли справиться, но затем Теодозия увидела меня, и я едва не упал на колени, когда наши глаза встретились.

Жара, который наполнил меня, было достаточно, чтобы дни холода навсегда остались в памяти. Теодозия вздрогнула, как будто тоже его почувствовала, и это непроизвольное движение заставило меня сдвинуться с места.

Подойдя, я упал на колени рядом с ней.

— Где, черт возьми, ты была? — выдохнул я, но она услышала боль, почувствовала беспокойство и потянулась, чтобы обхватить ладонями мои щеки.

— Я-я болела.

Мои глаза расширились, но быстрый взгляд подтвердил то, о чем я подумал ранее — она выглядела болезненной и бледной. Мне пришлось удержать себя от того, чтобы не упасть в ее объятия, потому что, господи, это было хорошо.

— Тебе лучше? — хрипло спросил я.

Теодозия слабо пожала плечами. Устало. И ее руки упали с моих щек, как будто она была слишком измотана, чтобы их удерживать.

— Не совсем. Но я знала, что ты будешь волноваться. — Она на секунду замолчала. — Я пыталась прийти раньше. Честно, — прошептала она.

Мое сердце билось в горле, но я принял недосказанность, — ощущая беспокойство?скорее откровенный ужас — просто кивком. Я ни за что не собирался говорить, что чувствовал, будто схожу с ума, не имея с ней связи.

Теодозия бы решила, что я спятил, и теперь, когда я, наконец, увидел ее, мне не хотелось ее напугать, потому что если бы она подумала, что я странный или навязчивый, то, возможно, на самом деле стала бы избегать меня. А я был не согласен потерять связь с ней. Не смог бы обойтись без этого.

Господи, что, черт возьми, со мной не так?

Взяв ее руку в свою, я повернулся и опустил рюкзак на пол.

Теодозия нахмурилась, глядя на то, как я одной рукой пытаюсь расстегнуть молнию.

— Используй обе руки, — пробормотала она, но мои пальцы сами собой крепче сжали ее руку.

Я не отпущу ее.

Пока нет.

Черта с два.

Было неудобно, пока Теодозия не прижала свободную руку к сумке и не помогла мне. Когда я вытащил телефон, новый, все еще с защитной пленкой, она посмотрела на него, затем на меня и протянула ладонь.

— Спасибо, — пробормотала она, и я прерывисто вздохнул с облегчением.

— Никаких споров?

Я вроде как ожидал, что придется заставить ее взять его, но на шестой день, чувствуя себя на грани нервного срыва, я должен был действовать. Должен был сделать что-то упреждающее, и купить ей телефон казалось правильным решением. Когда все разрешится, я надеялся, что такая ситуация больше не повторится.

— Никаких споров, — подтвердила Теодозия. Снова задрожав, пробормотала: — Мне действительно нужно вернуться в постель. Я просто… Это первый день, когда я смогла встать и прийти к тебе.

В моей голове творилась полная неразбериха. Я ощущал радость от того, что был рядом и одновременно пребывал в ужасе от того, что Теодозия была вынуждена пройти весь этот путь, чтобы добраться до меня. Но еще я чувствовал облегчение.

Какофонию чувств смогла заглушить только тяжелая пульсация моего сердца.

— Тебе холодно? — спросил я, не зная, что заставило спросить об этом, но мне просто нужно было знать.

Она вздрогнула.

— Да. Уже неделю.

Это было безумием. Возможно, холод, который я чувствовал, был связан с ней?

Нет.

Это было невозможно.

Верно?

Но ничего из этого не казалось возможным. Может, я действительно сходил с ума?

Впрочем, это не мешало мне заботиться о ней, изучать ее.

— Я знаю, что тебе нужно вернуться домой, и я отвезу тебя туда. У меня есть деньги на такси. Но я хочу, чтобы ты вошла в бассейн.

Она покачала головой.

— Нет, Адам, — слабо прошептала она, — у меня нет сил.

— Тебе не обязательно плавать. Правда. Просто, пожалуйста, зайди в воду.

Под глазами Теи залегли глубокие тени, а взгляд казался затравленным, даже когда она смотрела на меня с благоговением, которое невозможно было подделать.

Мне не нравилось то, что нам придется расстаться для того, чтобы она смогла войти в женскую раздевалку, но я был полон решимости затащить ее в воду.

Я не понимал, что, черт возьми, происходит, но каким-то образом знал, что она почувствует себя лучше, как только окажется в бассейне, потому что это произошло со мной. Еще я чувствовал себя лучше, когда принимал душ.

Протянув руку, я погладил большим пальцем ее впалую щеку. Теодозия и так была худощавой с рельефными от тренировок мышцами, но теперь? У нее не было ни грамма лишнего веса.

Я хотел заботиться о ней, хотел наполнить её желудок едой, но мои возможности были ограничены.

Тея прерывисто вздохнула и пробормотала:

— Я скучаю по бассейну.

Зная, как она любит плавать, я прекрасно понимал, как она скучала по плаванию после недели вынужденного отсутствия.

— Просто не торопись. Не переодевайся слишком быстро.

— Я не взяла купальник, — пробормотала она.

— Я могу купить один в здешнем магазине.

Она вздрогнула.

— Ты слишком много тратишь на меня.

— Я бы потратил еще больше, если бы мог, — искренне ответил я, подчеркивая каждое слово.

Наши взгляды встретились, и глубина тоски по ней коснулась моих костей.

Это было похоже на упыря, который словно цеплялся за меня, призрака, которого я не видел, но мог только чувствовать.

Неделя измотала меня, вывернула наизнанку, превратила в рваный беспорядок, но сейчас? Здесь? Я мог дышать.

И мне нужно было о ней заботиться.

Нужно было, чтобы она почувствовала себя лучше.

Это желание внутри меня было настолько сильным, что заставило подняться на ноги и направиться к парню за стойкой, мысли о котором перескочили с того, что он просто охренительно странный к тому, что я чувствую ненависть к нему за то, что он отказывался мне помочь.

— Мне нужен купальник, — потребовал я, доставая из кармана несколько купюр.

Он шмыгнул носом, еще раз высморкался — да сколько же соплей в голове у этого ублюдка? — а затем вышел из своей пуленепробиваемой кабинки и направился к стеклянному прилавку-витрине с теми немногими предметами, которые продавались в Центре.

Здесь можно было купить обычные вещи, ничего вычурного — беруши, очки, купальники и вспомогательные плавательные средства.

Как только я разглядел все, то понял, что именно нужно Тее, поэтому, указав на пенопластовую плавательную доску, сказал:

— Я возьму еще и ее, пожалуйста.

Достав одну, парень повернулся, взглянул на Теодозию, посмотрев на нее так, что я стиснул зубы, а затем потянулся за купальником.

— «М»-ка подойдет?

Понятия не имею. Мне она казалась маленькой, но довольно высокой, сильной, даже если в данный момент была тоньше, чем мне хотелось бы.

— Тея? — позвал я, стараясь говорить не слишком громко, чтобы не тревожить ее.

Она посмотрела на меня, и взгляд ее глаз был теплым. Я впервые так назвал ее вслух, но это казалось правильным. Ее звали Теодозия, но мы пошли дальше этого. Я хотел называть ее именем, которое принадлежало бы только мне.

— Да?

— «М» подойдет?

Она взглянула на купальник в руках дежурного и кивнула.

Я добавил еще немного денег за доску, отметив, что в моем бумажнике еще оставалось сто долларов, которых как раз хватит на такси до ее дома и до моей школы.

Вернувшись, я отдал ей купальник, прошептав:

— Позволь мне помочь тебе подняться.

— Если я не смогу стоять самостоятельно, то не уверена, что мне стоит заходить в воду, — шутливо сказала Тея, своим невозмутимым юмором стараясь поддержать меня.

— Я буду рядом, чтобы помочь тебе. — Подавшись, я поцеловал ее в лоб. — Я всегда буду рядом.

Теодозия вздохнула, и это глубоко проникло в меня.

Поскольку я мог бы просидеть так весь день, рядом, но все же недостаточно близко, я взял ее за руки и помог подняться на ноги. Подведя к коридору, ведущему к раздевалке, я посоветовал:

— Не торопись, чтобы не упасть.

Тея фыркнула.

— Постараюсь выполнить твою просьбу.

— Посмотрим, как ты с этим справишься. — ответил я и улыбнулся, смотря, как она идет по коридору.

Когда Тея зашла в свою раздевалку я, наконец, отвел взгляд и быстро пошел в мужскую. Оказавшись внутри, я переоделся и помчался в бассейн, бросив купленную мною плавательную доску в конце дорожки, которой Тея любила пользоваться, а затем подошел к выходу из женской раздевалки, который находился в противоположном конце помещения.

Я стоял и ждал, а когда Тея появилась в коридоре у детского бассейна, я оглянулся и, убедившись, что в помещении никого нет, кроме спасателя, разговаривающего по телефону, прошел туда.

Обняв Тею за талию, я помог ей пройти через неглубокий бассейн.

В ту же секунду, когда ее ноги коснулись воды, Тея, вздохнув, прошептала:

— Так куда лучше.

— Правда? — Меня наполнило облегчение.

Когда мы вошли в зону основного бассейна, я осторожно помог ей сесть на бортик.

Когда ноги Теи погрузились в воду, она улыбнулась и без моей помощи нырнула.

В то мгновение, когда она полностью ушла под воду, мое сердце заколотилось и я прыгнул за ней следом. Схватив доску, я подтолкнул ее к Тее, как только она всплыла, и она, схватившись за пенопласт, тут же поплыла, работая в воде ногами.

— Последние пару дней это единственное место, где мне удавалось согреться, — признался я. — Я подумал, что, возможно, ты почувствуешь тоже самое.

Она нахмурилась.

— Почему? Ты заболел гриппом?

Я склонил голову набок.

— Нет. Просто мне все время было холодно.

Тея закусила нижнюю губу и отвела взгляд. Последнее заставило меня нахмуриться.

— Луиза, дочь моих приемных родителей, едва не умерла.

— Теперь она в порядке?

Тея покачала головой.

— Нет. Но ей стало лучше. Ее перевели в хоспис. С тех пор в доме творится что-то странное. Эмма и Джон большую часть времени проводят с Луизой.

Это означало, что Тея заболела и справлялась с этим сама.

При этой мысли у меня сжалось горло.

— Я-я могу приехать сегодня вечером.

— Тебе не нужно этого делать.

— Нужно.

— Ты не можешь. Это будет нечестно — Эмма и Джон никогда не позволяли мне приводить гостей. Я не хочу заставлять их нервничать…

— Эти последние несколько дней были ужасными, Тея, — перебил ее я. — Я скучал по тебе.

Ее взгляд смягчился.

— Я тоже скучала по тебе. — Вздохнув, она стала болтать в воде ногами. — Ты прав, в воде я почувствовала себя лучше.

Я улыбнулся.

— Я рад. Просто расслабься. Я не хочу, чтобы ты проплыла сотню дистанций, просто… не знаю, почувствуй воду.

Она улыбнулась, и мрачность предыдущих мгновений исчезла.

— Спасибо, Адам.

— За что?

— За тебя, такого какой ты есть.

Уголки моих губ приподнялись.

— Я ничего не могу сделать, кроме как быть собой.

— Неправда. — Крепко ухватившись за пенопласт, Тея приподнялась на нем. — Если я скажу тебе кое-что, пообещай не волноваться.

После прошедшей недели я знал, что такое волнение. Черт. Ничего из того, что она скажет, не может вызвать во мне худшей реакции, чем ее исчезновение.

Я дотронулся до руки Теи, наслаждаясь близостью и ощущая ее своими пальцами.

— Обещаю, что не буду.

Что ж, я могу сдержать это обещание, пока она не скажет, что переезжает. Я знал, что ее приемная семья брала детей только ради пособия, которое компенсировало потерянную заработную плату матери и позволяло ухаживать за больной дочерью.

Эта возможность внезапно показалась реальной, и меня охватил страх, даже когда Тея пробормотала:

— В моей семье у нас есть дары.

— Дары? — Я почувствовал облегчение — речь не шла о переезде. — Ты имеешь в виду плавание?

Ее взгляд метнулся ко мне.

— Нет. Но мне кажется, что это тоже дар, хотя, в большей степени скорее результат тренировки. Я плавала с детства. Мы ездили по всей стране, посещали конюшни для скаковых лошадей. — На ее губах появилась улыбка. — Однажды мы провели долгое время в одном месте в Кентукки. Там была река. Папа учил меня плавать. После, когда он умер, и мама тоже, я вернулась к бабушке. Она подталкивала меня к плаванию, что я и делала. На какое-то время это стало всем, что меня заботило.

Печальное прошлое Теи пробудило во мне желание наполнить ее будущее счастьем, но я мог сделать это только в том случае, если она позволит мне.

Последние восемь дней наглядно это продемонстрировали.

— Это позволило тебе не терять связи с ним?

— Да, но еще это помогло мне забыть. — Тея грустно улыбнулась. — Он был хорошим папой, но не лучшим мужем. В нашем мире насилие не является чем-то необычным, и у мамы часто были синяки. Когда я увидела это, то поняла, что должна быть хорошей девочкой, чтобы мне давали возможность поплавать. Это было время, когда мне не нужно было постоянно беспокоиться о своем поведении. После его смерти плавание превратилось в механизм преодоления трудностей. Но я говорила не о плавании. Это то, что передавалось по маминой линии. Не знаю, у всех ли рома или только у Кинкейдов, но у нас есть дары. Мама поразительно обращалась с лошадьми. Она была вроде заклинательницы, и папа использовал это в своих делах. Поначалу, думаю, он ревновал. К ее навыкам. Мужчины единственные, кто работает в наших семьях, не женщины, но он нуждался в ней. Особенно с норовистыми лошадьми. Именно они приносили больше всего денег.

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что произошло.

— Ты говорила, что он упал с лошади, верно?

Она кивнула.

— Да. Это был жеребец, которого владелец конюшни в Кентукки хотел «усмирить». Тот не позволял никому подходить близко, чтобы просто дотронуться, не говоря уже о том, чтобы оседлать. Папа имел репутацию, основанную на способностях мамы. Итак, он вошел туда, пытаясь быть мужчиной с большой буквы, и приложил к этому все усилия. Мама не смогла жить без него. Она была слабой.

В этом утверждении было так много неправильного, что я не знал, с чего начать. Вместо этого я просто уставился на Тею, и когда она посмотрела на меня, на ее губах появилась слабая улыбка.

— Все в порядке, Адам. Я перестала оплакивать ее слабость уже очень давно.

— Если это было ее способностью, — нерешительно начал я, решив, что было бы разумно немного сменить тему, — то какая у тебя?

— Я получила свой дар от бабушки. Я могу читать ауры, и через них могу делать другие вещи.

Мои глаза загорелись. Я знал, что то, что она говорила, было безумием, но это также имело смысл.

— Вот как ты узнала, что Каин…

Она фыркнула.

— Зло? Да. Еще я знала, что он солгал насчет своего имени. — Тея отвела глаза. — Я знаю, что все это странно, и ты не обязан мне верить…

— Может, да, может, нет. В любом случае, я знаю, что ты можешь видеть за дерьмом Каина то, чего никто другой не видит. Он всех очаровал. Наших родителей, учителей, тренеров… Всех. Кроме тебя. — Потянувшись к ее руке, я переплел наши пальцы. — Тея, что еще ты можешь делать?

Какое-то время она просто смотрела на меня, и у меня возникло ощущение, что она пытается решить, быть ли со мной откровенной или нет. Я так сильно хотел, чтобы она мне доверяла, задаваясь вопросом, что говорит ей моя аура, но Тее понадобилось время, чтобы прочитать ее.

Затем, медленно, она открыла двери своей души и впустила меня.

— Раньше бабушка могла лечить. Не то, чтобы это были чудодейственные исцеления, она могла облегчить боль и тому подобное. У нее были исцеляющие руки.

Разинув рот, я просто смотрел на нее.

Поморщившись, Тея пробормотала:

— Я знаю, что это звучит безумно. Как ты думаешь, мне комфортно говорить тебе правду?

Я только моргнул.

Еще одно фырканье подсказало, что она взволнована, но Тея продолжила:

— Когда вернулась домой на прошлой неделе, я знала, что Луиза умирает. Это было больше, чем ее аура. Какое-то ощущение во всем доме. — Она вздрогнула, и я автоматически обнял ее вместе с доской и притянул к себе. Тея, выпустив доску из рук, обвила ногами мои бедра, прижимаясь ко мне. В этот момент я был ближе всего к раю и к аду за всю свою жизнь. — Это было ужасно, — прошептала она, и я почувствовал вину за то, что был таким бесчувственным, когда Тея явно была расстроена. — Я ощущала такое только однажды — в больничной палате бабушки. Никогда этого не забуду… Мама Луизы уже оплакивала ее. Словно Эмма тоже знала, что ее дочь близка к концу. Ее боль ранила меня. Эмма хороший человек. Она бросила все, чтобы заботиться о своей дочери, и остается рядом с ней, постоянно собирает информацию, ищет лекарства, ответы, способы ей помочь. Они ездили по всей стране, посещали разных специалистов. Она борется за свою дочь.

В отличие от мамы Теи.

Эти слова остались невысказанными.

— Я слышала ее боль, чувствовала ее и пыталась помочь.

Когда Тея замолчала, я прочитал между строк.

— Ты исцелила ее?

Она покачала головой.

— Нет. Сначала я подумала, что убила ее. Думаю, я дала ей еще немного времени. Облегчила ее страдания. На самом деле ненамного, судя по тому, как это нокаутировало меня.

— Ты потеряла сознание? — спросил я, мой голос стал хриплым при мысли о том, что она справилась со всем этим в одиночку.

— Да. Это был не грипп или летняя простуда. Это было исцеление. Когда ты отдаешь себя, всегда есть цена. — Тея ущипнула себя за переносицу и нос. — А вот то, что ты тоже почувствовал холод, говорит о том, что я уже и так знала.

— Что? — Я не знал, почему не считаю все это сумасшествием. Возможно потому, что мне нравился сериал «Сверхъестественное»? То есть, я не хотел быть Винчестером, но их дерьмо было крутым. Бывшая подсадила меня на этот сериал, и с тех пор я остаюсь его ярым фанатом.

Тайным фанатом, конечно же. Иначе Каин никогда бы не позволил мне узнать, чем все закончилось.

— Еще один дар, уникальный для нашей семьи, это то, что мы знаем, кто является нашей второй половинкой. Мы называем их нашими джило.

Слово закрепилось внутри меня, подтверждая правильность ее заявления. Не было нужды волноваться, не тогда, когда это объясняло безумную панику, которую я испытывал с момента нашей последней встречи.

— Я могу в это поверить, — хрипло сказал я, посмотрев на наши все еще сцепленные руки.

— Можешь? — Она сжала мои пальцы.

— Конечно. Из всего, что ты мне рассказала, это имеет наибольший смысл.

Улыбка тронула ее губы.

— Очень мило, что ты такой просвещенный.

Поколебавшись долю секунды, я опустил подбородок и, касаясь своими губами ее губ, прошептал:

— Я бы хотел сказать, что являюсь просвещенным парнем, но после недели без тебя только это может объяснить то, через что я прошел.

Страдание отразилось на ее лице.

— Мне очень жаль, Адам.

— Ты не хотела, чтобы я через это проходил. — Я втянул воздух. — Но что бы ты ни делала, пожалуйста, постарайся больше не повторять такой ситуации.

— Никогда, — поклялась она. — Теперь у меня есть твой телефон.

— Мой номернаписан внутри коробки. Звони. В любое время. По любой причине. Поняла?

— Такой властный.

Я рассмеялся, внезапно почувствовав, что мне тепло, впервые за всю неделю.

— Пытаюсь.

Глава 9

Тея

Тогда

— Что в тебе такого, что так зацепило его?

В следующую секунду после того, как услышала этот голос, я поняла, что это не Адам.

Я должна была сразу понять, что что-то не так: странно, что Адам не ждал меня возле раздевалки, как обычно.

Вместо этого я нашла его в кафетерии за нашим обычным столиком, но не придала этому значения, а просто поспешила сесть с ним рядом. И только теперь, когда устроилась, я кое-что поняла.

Его аура.

Я не видела ее.

Потирая лоб и задаваясь вопросом, почему это произошло, и как я смогла узнать кто это даже без подсказывающей мне ауры, я пробормотала:

— Каин, как не приятно видеть тебя.

— Ты действительно можешь различить нас? — ответил он, склонив голову набок и изучая меня, словно я была бабочкой в стеклянной рамке. Словно он пытался понять, к какому виду я принадлежу, и определить, что со мной не так.

— Да, могу.

— Как? Даже родители не видят между нами разницы.

Ни одна пара близнецов не была настолько идентичной, чтобы родители не могли отличить их друг от друга…

— Уверена, что для этого ты кое-что предпринял.

Каин прищурился.

— Что, черт возьми это значит?

— Это значит, — медленно начала я, — что они не могут различить вас потому, что ты постоянно меняешь личности.

— Что? Ты думаешь, это своего рода ловушка для родителей? — усмехнулся он.

— Никогда бы не подумала, что ты фанат Линдси Лохан. Особенно, той, которая была маленькой девочкой, — парировала я. (Прим.: отсылка к фильму «Ловушка для родителей» — американской семейной комедии режиссёра Нэнси Мейерс с Деннисом Куэйдом, Наташей Ричардсон и Линдси Лохан в главных ролях).

Каин скривил рот.

— Брат настроил тебя против меня.

— Неужели? — я иронично приподняла бровь, потянувшись за яблоком и, откусив кусочек, пробормотала: — Насколько я знаю, он ничего подобного не делал.

— Тогда почему я тебе не нравлюсь? — недовольно спросил Каин.

— А должен ли? Я почти тебя не знаю.

Он покачал головой.

— Я всем нравлюсь.

— Очень в этом сомневаюсь, — ответила я, жуя яблоко. — Что ты здесь делаешь?

— За последнюю неделю распорядок дня Адама изменился. И последние восемь дней он вел себя странно. Мне стало любопытно.

— Ты следил за ним? — Каин пожал плечами, и я нахмурилась. — Это нормальное поведение между родными братьями и сестрами?

— Я беспокоюсь о нем.

Так я тебе и поверила.

— Ну, конечно, раз ты так говоришь. И тебя беспокоит его благополучие теперь, когда ты знаешь, что он тренируется здесь каждое утро?

— Меня это не беспокоит, но, уверен, что маму — да. Она возлагает на нас большие надежды, — последовал ответ, и это было таким скользким и хитрым, прозвучало так притворно, что мне захотелось ударить его по лицу.

— Ну, я уверена, что Адам делает именно то, что она хочет…

— Есть несколько способов заставить маму гордиться. Едва ли ты из тех девушек, с которыми она хотела бы, чтобы мы общались.

— Правда? Что со мной не так? Слишком бедная для вашей семьи?

— Мама сама вышла из нищеты. Если кто и должен понять, что мы больше, чем совокупность нашего прошлого, так это она, — прорычал Адам, сердито прерывая наш разговор.

В его руках не было подноса, они были сжаты в кулаки по бокам. Я поняла. Его гнев был очень сильным, когда дело касалось брата.

Я даже и не надеялась узнать, что именно произошло между братьями, но в этом и не было необходимости. Я доверяла Адаму. И до того, как моя способность читать ауры ухудшилась, я увидела Каина таким, какой он был.

Прищурившись, я попыталась разглядеть его ауру, чувствуя себя идиоткой из-за того, что не обратила внимания на ее полное отсутствие. Единственным оправданием было то, что, когда я пришла в Центр, то была на грани потери сознания. Даже просто дойти сюда было пыткой, а встать с постели было все равно, что подняться на Эверест.

Когда появился Адам, меня больше волновала встреча с ним, чем его аура. Поэтому до появления Каина я не обратила на это внимания. Такая способность точно не помогала мне с моим желанием вписаться, не так ли?

Тот факт, что я не могла видеть ауру, а только чувствовала его гнев, было достаточным доказательством того, что я что-то сделала, когда исцелила Луизу. Или, скорее, пыталась ее исцелить.

Я отбросила эту мысль в сторону, снова переключаясь на близнецов. Плечи Адама были напряжены, и я почувствовала его возмущение, когда он зарычал:

— Что, черт подери, ты вообще здесь делаешь?

— Как я уже сказал Теодозии, на прошлой неделе ты вел себя странно. Я был обеспокоен.

— Ты никогда не беспокоишься обо мне, — усмехнулся Адам, скривив губы, и прорычал: — Какого хрена ты за мной следил?

— Потому что я был обеспокоен, — повторил Каин, переводя взгляд на меня. — Что ты в ней нашел? Она такая скучная.

Взгляд его глаз был прикован ко мне, и я знала, что он сказал это с намерением причинить мне боль, но это не сработало. От приемных родителей я слышала гораздо больше резких заявлений, и терпела их, так же как терпела подлых детей, с которыми оказывалась в приемной семье, и хулиганов во многих школах, которые я посещала за эти годы.

Не в силах удержаться от улыбки, я ухмыльнулась.

— Ты думаешь, это задело меня, Каин? Должна ли я обижаться на то, что парень, который мне не нравится, считает меня скучной? Вырасти уже. — Я подалась вперед, не обращая внимания на вновь появившееся головокружение. Вода что-то сделала со мной, оживила, словно я поплавала в горячем минеральном источнике, а не в общественном бассейне, но настоящего чуда не произошло. После неудачного исцеления Луизы я все еще чувствовала себя неважно и не должна была забывать об этом. — Ты, должно быть, привык к настоящим пустышкам, — мягко закончила я, — которым этих слов будет достаточно, чтобы они убежали в слезах.

Губы Каина сжались, а в глазах появился неприятный огонь. Но прежде чем он успел сказать хоть слово, Адам вскинул руку и за плечо оттолкнул его. Только сейчас я поняла, что Каин подошел ко мне вплотную. Только толчок Адама отдалил нас друг от друга.

— Думаю, тебе пора идти.

— Да, думаю, мне нужно рассказать маме об этой странной тусовке, которую ты устроил с одним из ее избирателей.

Адам удивил меня, засмеявшись.

— Давай, скажи. Она не часто меня слушает, но думаю, что это будет ей интересно. — Он что-то открыл в своем телефоне, пролистал быстро пальцем, а затем сунул экран Каину в лицо.

Я была удивлена, увидев, как тот замер, напряженно глядя на экран.

— Ты не посмеешь!

— Ты уверен в этом? — улыбнулся Адам. — Секреты, Каин. Я могу сохранить твой если ты сохранишь мой.

Каин, зарычав, встал со своего стула так резко, что тот упал на пол. Он не стал задерживаться, а просто в бешенстве умчался, оставив после себя помещение, до краев наполненное энергией.

Ощущение было странным. Я не думала, что могу это чувствовать без своей способности видеть ауры, но чувствовала. Это было мощно. Я поняла, что в Каине все было таким. Он был подобен бурному морю, которое набирало силу, готовясь сформировать разрушительную приливную волну.

Эта мысль заставила меня почувствовать беспокойство, и оно рассеялось только тогда, когда Адам поцеловал меня в висок и пробормотал:

— Извини за это. Я просто собираюсь выпить свой кофе.

Я смотрела, как он идет за своим завтраком, а когда вернулся, выпалила:

— Я больше не вижу аур. — Черт, я только что поделилась с ним этой своей странностью, а мое наследие уже сделало меня лгуньей.

— Но ты поняла, что это Каин. — Адам склонил голову набок. — Как?

— А как ты узнал?

— Я был в коридоре, когда увидел, что ты сидишь с ним. Ты была напряжена с самого начала. Со мной ты никогда не была такой, — он пожал плечами. — Я поспешил к тебе и застал тот самый момент вашего разговора.

— Ты и он не идентичны.

Адам фыркнул.

— Скажи об этом нашей матери. Все будут с тобой несогласны.

— Я не все, не так ли? — улыбнулась я слегка. — Вы с ним подобны дню и ночи.

— Кто есть что?

— Ты день, конечно. Ты свет. Он темнота. — Я вздрогнула и непроизвольно посмотрела в ту сторону, куда умчался Каин. — Мы разозлили зверя.

— Ему много не нужно, — проворчал Адам, помешивая свой кофе.

— Да. Думаю, так и есть. — Но мне все равно было не по себе. — Я не должна была его подстрекать.

— Говорю же, ему не нужно много. Достаточно будет того, что ты не восхищаешься им или не предлагаешь ему отсосать.

Я скривилась.

— Очаровательно.

— Так и есть.

— Что ты ему показал? — спросила я после того, как Адам сделал глоток кофе.

— Фотографию его с нашей учительницей итальянского, — ухмыльнулся он. — Поймал их после школы два месяца назад.

— Ты приберегал это для особого случая два месяца?

Адам только пожал плечами.

— Что касается Каина, то не будет лишним быть наготове. У меня есть еще пара трюков в рукаве, не волнуйся.

Но ничто не могло подготовить нас к тому, что должно было произойти. Мое предсказание сбылось — приливная волна Каина набирала силу, и мы были на ее прицеле.

Глава 10

Тея

Тогда

— Адам! — рассмеялась я, когда он потащил меня из Центра на парковку. — Что это?

От его смеха моя улыбка стала шире, и, как это обычно происходило в присутствии Адама, мне показалось, что мое сердце, разбухая, росло и росло, пока в груди не осталось места ни для чего, кроме него.

— Не будь такой нетерпеливой, — упрекнул он, заставив меня фыркнуть.

— Я? Нетерпеливая? Это ты нетерпеливый. — Ну, вроде как. Почему-то Адам был самым терпеливым нетерпеливцем, которого я когда-либо знала.

Он фыркнул, но я обнаружила себя прижатой к его боку и вздохнула, когда его губы коснулись моей щеки. Адам всегда был со мной джентльменом. Я до сих пор не была уверена, рада ли этому или обеспокоена.

Он не принадлежал к моей культуре. Он не знал, что то немногое, что мы делали до сих пор, считалось вольностью для моего народа. Я не должна была касаться его, не должна позволять обнимать меня и не должна проводить с ним так много времени. То, что я нарушила все три этих условия, было равносильно тому, что для моего народа я стала падшей женщиной. Не имело значения, что он был моим джило, это никого не волновало.

Цыгане заботились о приличиях, а когда дело касалось девушек моего возраста, беспокоились о ее девственности.

Адам смотрел на меня с некоторым жаром в глазах, который дал мне понять, что он хочет меня. Это чувство было взаимным, но он никогда не настаивал. И, в свою защиту могу сказать — я не знала, как это сделать.

— Ладно, открой глаза, — пробормотал он, вторгаясь в мои мысли как раз тогда, когда огонь уже лизал мои пятки. Снова сжал меня и, на этот раз коснувшись губами моего виска, объявил: — С днем рождения!

Я открыла глаза и секунду только и могла таращиться на то, что, очевидно, было моим подарком.

— Тебе нравится? — спросил Адам настороженно, когда я не произнесла ни слова.

Я не знала, что сказать.

Итак, я начала с предсказуемого ответа.

— Адам, боже мой, это уже слишком, — прохрипела я, глядя на велосипед. Чистый винтаж, и он мне очень понравился. Абсолютно понравился. — Как ты вообще его сюда доставил? — Я знала, что сейчас мое лицо состояло только из одной улыбки. Вот насколько она была большой.

Улыбка Адама же была застенчивой, но глаза сверкали радостью, потому что он знал, что я была честной, и его удовольствие от моей радости было очевидным. Это было то, что мне нравилось в нем. Что касается меня, Адам был бескорыстным и таким щедрым, что я даже не была уверена, заслуживаю ли его.

Мне нечего было ему дать, но он давал мне что-то, и делал это каждый день. Кормил и платил за мой телефон. Иногда я поднимала этот вопрос, но когда спорила, Адам говорил, что он эгоист, потому что хочет убедиться, что со мной все в порядке — как я могла поспорить с этим?

Видите? Джентльмен. В обоих значениях этого слова. (Прим.: наряду с общепринятым значением слова как «корректный, воспитанный человек», словом «джентльмен» называют человека, относящегося к привилегированным слоям общества).

— Я велел Линдену, нашему водителю, привезти его. — Затем глаза Адама потемнели и он пробормотал: — В любом случае, это не так уж и много. Я увидел его и подумал о тебе.

— Где увидел?

Зная, где жил Адам и что его мама была сенатором, я не думаю, что в его районе каждые выходные проводили дворовые распродажи.

Он пожал плечами.

— Признаюсь, что искал его по нескольким комиссионкам. Такие велосипеды довольно сложно найти, но я просто знал, что он тебе понравится.

И он был прав.

Абсолютно прав.

«Роли Чоппер» сверкал. Небольшие колеса были такими черными, что сияли, а хромированная рама блестела на солнце. На высоком руле трепетали на легком ветру несколько флажков, а ярко-синее сиденье имело небольшую мягкую спинку. (Прим.: Роли Чоппер — велосипед, производимый и продаваемый в Великобритании и США в 1970-х годах. Его уникальный дизайн стал культурной иконой, и с любовью вспоминается многими, кто вырос в то время. На дизайн повлияли драгстеры, «рубленые» мотоциклы, пляжные багги и даже колесницы).

— Ты нашел его в комиссионном магазине? — недоверчиво спросила я и бросила на Адама настороженный взгляд — он уже и так слишком много на меня потратил.

Адам покачал головой, смеясь.

— Ты такая недоверчивая, — упрекнул он, кладя руку мне на плечи. — Я купил его в комиссионном магазине примерно за пятьдесят долларов. Это была полная рухлядь. Хочешь посмотреть?

— Конечно, — ответила я ему, забавляясь этим нетерпеливым вопросом. Он очень хотел, чтобы я увидела первоначальный вид велосипеда, и когда перевела взгляд на экран его телефона, то просто замерла.

Велосипед был реальным хламом. Продавать его за пятьдесят долларов было просто возмутительным.

Рама представляла собой одно большое коричневое пятно ржавчины, сиденье было потрескавшимся и с большим количеством прорех, а руль погнут.

Почему-то, когда я увидела, каким он был и какой стал сейчас, на моих глазах выступили слезы.

— О, Адам, — выдохнула я, протянув руку и коснувшись пальцами фотографии на телефоне. — Ты сделал это для меня.

— Конечно, — напряженно сказал он. — Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Ненавижу, когда ты ходишь по этой дороге пешком каждый день. Это не только слишком далеко, но и опасно. Все это проклятое место. — Он оглядел парковку, словно выискивая взглядом наркоторговцев. — Ещё у меня есть две хорошие цепи с прочными замками, но это не помешает украсть велосипед, если ты не поставишь его в безопасное место, например, перед магазином на виду у всех, понимаешь?

Я кивнула, понимая, что он имел в виду.

— А-Адам, ты починил его?

Он пожал плечами.

— Мне нравится чинить вещи.

Боже, он сказал мне это во время нашей второй встречи. Как я могла забыть?

Повернувшись к Адаму, я прижала руку к его груди и встала на цыпочки.

— Спасибо. Большое тебе спасибо.

Он вздохнул, но позволил мне быть тем, кто соединил наши рты. Поцелуй был мягким, нежным, но он пульсировал. Адам хотел большего, и я понятия не имела, как ему это дать, но он и не настаивал. Судя по его внешнему виду, по легкости в его теле, по его чувственности, я понимала, что Адам не был девственником, но он никогда не оказывал на меня давления. Никогда. Ему было приятно прикасаться ко мне, обнимать, целомудренно целовать. Я знала, что однажды это изменится, но на данный момент он не заходил слишком далеко. Мне казалось, что он чего-то ждет, только у меня не было возможности узнать, чего именно, и я не знала, как его об этом спросить.

Конечно, большинство девушек могли бы быть напористыми, но я — нет. Несмотря на то, что я потеряла связь со своей культурой в восемь лет, определенные правила укоренились во мне с самого рождения.

Прижавшись ко мне лбом, он прошептал:

— Я люблю тебя, Тея.

Мое горло сжалось от эмоций.

— Я тоже люблю тебя, Адам. — Протянув руку, я обняла его за шею. — Никто никогда не делал для меня ничего подобного.

— Ты заслуживаешь всего мира, Тея, и если у меня получится, я дам тебе его.

— Мне просто нужен ты, — прошептала я серьезно.

Вещи не значили для меня так много, как для Адама, и я не имела в виду, что это плохо, это была просто разница в нашем воспитании. Тем не менее, велосипед был прекрасен, потому что Адам был прав: Лоуренс действительно был опасен, а велосипед поможет мне находиться в большей безопасности.

Возможно, мне не стоило принимать его, но, как и в случае с телефоном, мне никогда не приходило в голову отказаться. Телефон держал меня в постоянном контакте с Адамом, а велосипед давал мне возможность до него добраться.

Мои дни были нацелены на то, чтобы проводить с ним как можно больше времени, и я знала, что он чувствовал то же самое.

Мы шли к чему-то, к чему-то приближались, я просто не знала к чему.

Адам повторил мое движение, обхватив меня за шею, и пробормотал:

— Мне нужно идти.

— Я знаю. Мне тоже.

Мы оторвались друг от друга, но наши руки оставались переплетенными.

— Увидимся вечером?

Я кивнула — с тех пор, как Эмма и Джон потеряли Луизу, они, в основном, были погружены в себя и не возразят, если мы нарушим правила дома. Но мне не хотелось пользоваться их горем, поэтому, хотя мы с Адамом и встречались, но делали это нечасто.

Но сегодня? На мой день рождения? Боже, да.

Он улыбнулся довольно.

— Я могу угостить свою девушку на день рождения.

Мои щеки порозовели.

— О, Адам, ты и так сделал слишком много!

— Я же сказал: для тебя ничего не будет слишком много. — Глаза Адама сверкнули, и его искреннее удовольствие от перспективы того, что мы сегодня вместе пообедаем, заставило мое сердце заколотиться. — Я пришлю тебе сообщение, когда придумаю что-нибудь прикольное, — улыбнулся он. — Езжай осторожно.

Адам не сделал то, что обычно делал — не отстегнул свой велосипед и не запрыгнул на него. Только тогда я поняла, что он вообще не на велосипеде. Удивленная подарком я до сих пор этого не замечала. Адам тем временем прошел через парковку к шикарной машине, которая практически кричала о своей заоблачной стоимости.

Когда я бросила взгляд на водителя, наши глаза встретились. Я удивленно моргнула, ощутив интенсивность его взгляда, но отбросила это чувство, когда Адам открыл, а затем закрыл дверь.

Через несколько секунд машина завелась, и они уехали. Через заднее окно Адам дважды обернулся, как делал всегда, а я стояла и смотрела, как всегда делала я.

Подняв руку, я помахала ему, понимая, что, когда он уезжал на машине, которая была доказательством того, насколько разными были наши миры, он забрал мое сердце с собой.

И меня это более чем устраивало.

Глава 11

Адам

Сейчас

Она нарядилась.

Понятное дело — эта встреча была большим событием. На самом деле это была грандиозная сделка. Денег, о которых говорил отец, было достаточно, чтобы даже богатый человек почувствовал легкий обморок, а для Теи, которая выросла, не имея ничего… ну, черт, это словно найти сокровища.

Я был счастлив за нее.

Правда был, но она разоделась, когда никогда не наряжалась, и это что-то со мной сделало. Скрутило желудок так, будто кто-то завязал его узлом.

Я изгрыз свою нижнюю губу, пытаясь не обращать внимания на то, как низко уложенные в пучок волосы Теи подчеркивают изящную дугу шеи. На ней был простой костюм, состоящий из длинного, похожего на мужской, жилета с лацканами и юбки-карандаш, подчеркивающей то, насколько она стройна. Было непривычно видеть ее в такой одежде, демонстрирующей подтянутые руки и длинные ноги, которые я чувствовал на своих бедрах слишком мало раз, чтобы испытывать счастье по этому поводу.

Ее типаж — истинно цыганский — резко выделялся на фоне темно-синей ткани костюма: светло-коричневая загорелая кожа, каштанового цвета волосы, блестящие словно темный янтарь глаза.

Все в Теодозии было соблазнительно для меня. Начиная с того, как она двигалась и заканчивая тем, как говорила. Она была заклинательницей, а я ее змеёй, — самая меткая аналогия. Реально.

Я держался в тени, только слушая, потому что папа попросил меня делать записи. Он занимался контрактом от имени Теи, потому что я думал, несмотря ни на что, он любит ее. Мама была неспособна любить если только это был не Каин, но папа действительно заботился о Тее, и я был этому рад. Она заслуживала некоторой привязанности, и ее успех встряхнул отца — будучи переговорщиком до мозга костей, он видел потенциал Теи и хотел извлечь из этого выгоду.

Тея же, с другой стороны, была не такой.

Тея была создана не для бизнеса. Она могла одеваться так, как сейчас, но на самом деле была не такой. Она была рождена не для того, чтобы сидеть в конференцзалах перед фотокамерами за деньги. Я знал, что она занимается этим, потому что чувствовал, что у нее нет выбора, но это была не настоящая она.

Теодозия была создана для воды. Рождена, чтобы быть свободной.

Я давно все узнал о ее нации. Народность, которая заинтриговала меня с тех пор, как я впервые узнал о ней и о том, что Тея к ней относится. Я погрузился глубже, и вероятно, узнав больше, чем сама Тея о своей культуре — об уровне преследований, непонимания и предрассудков. Казалось, все это ускользнуло от Теи, потому что она не была вовлечена в это сообщество и не имела желания быть его частью. Но это было у нее в крови.

У материальной выгоды была цель, поэтому… Ей нужны были деньги не для того, чтобы покупать шикарную одежду — хотя ее сегодняшний наряд явно был дизайнерский — а для борьбы с несправедливостью.

В этом была вся Тея, и меня это утешало.

Даже если она не была моей, я знал ее, и я владел этой ее частью.

Как будто почувствовав на себе мое внимание, она бросила на меня взгляд. На мгновение она замерла, а затем выдохнула, давая понять, что взволнована. Это пронзило меня, хотя я демонстративно отвернулся и сосредоточился на встрече.

Четверо парней, болтающих в основном о всякой ерунде, продавали свой контракт, в который они хотели заполучить Тею. Зависело ли что-то от моего отца или нет, лично меня интересовало только потому, что этот единственный контракт решит все проблемы Теи.

Я старался не волноваться по этому поводу.

Это лишь первая победа на играх. Ей еще нужно было многое доказать. В основном для себя, но также и для всего мира.

— Я думаю, тебе следует пересмотреть свое решение, Роберт.

Слова привлекли мое внимание, как и то, как нервничал главный переговорщик, словно у него зудело, а почесать возможности не было. Парня звали Чарльз Линден — Тея напряглась при упоминании его фамилии, и я знал почему. У нашего шофера была фамилия Линден. Они были близки до самой его смерти. На этом Линдене был слишком тесный костюм, который выглядел так, будто вот-вот треснет по швам, а на щеках пылал ярко-красный румянец. Тея тоже смотрела на него, сузив глаза, и мне стало интересно, что она видела.

Она утверждала, что видела ауры. Сейчас не так часто, как в детстве, после неудачного исцеления. Если бы такое сказал мне кто-то другой, то я бы назвал это чушью, но Тея? У нее не было причин лгать мне, и мы оба это знали.

Не нужно было обладать ее талантом, чтобы увидеть, что Линден нездоров, но то, как Тея продолжила наблюдать за ним краем глаза, меня заинтересовало. Она начала покусывать свою нижнюю губу, когда Линден заговорил, убеждая моего отца, что тот просит слишком многого, но неожиданно широко распахнула глаза и замерла.

Я тоже напрягся, потому что знал, что что-то не так.

И вот так карточный домик начал рушиться.

Линден потянулся к воротнику своей рубашки и дернул так, словно тот душил его, изо рта вырвался резкий вздох и он перестал дергать ворот и стал хвататься за грудь. Когда он резко подался вперед, Тея бросилась к нему.

Я понял ее намерения.

Папа схватил свой телефон, но из-за безотлагательности действий Теи у меня было такое чувство, что ни одна скорая не успеет вовремя. Я тоже встал, бросившись к ней, тогда как коллеги Линдена резко выпрямились и отшатнулись от него, словно дистанцируясь от того, что делало его больным.

— Я знаю, как оказать первую помощь! — воскликнула Тея и несколько раз потерла руки, пытаясь создать впечатление того, что она просто нервничает, но я знал правду.

Как только она прикоснулась к мужчине, что-то произошло.

Я не мог этого видеть, не мог чувствовать, но Тея могла. Как и Линден.

Они оба вздрогнули, словно от удара током, но Тея напряглась и промолчала, Линден же издал низкий стон, одновременно растерянный и болезненный.

Через несколько секунд Тея отступила, а Линден, моргнув, посмотрел на нее так, словно видел впервые.

— Ну как? — спросила она обеспокоенно. И я почувствовал необходимость подыграть ей. Люди бы подумали, что она сбрендила, если бы Тея рассказала, на что способна. — Вы в порядке?

Линден нахмурился.

— Б-боль. Ее больше нет.

— Правда? — Она нахмурилась, а затем быстро улыбнулась. — Это чудесно. Вы выглядели так, словно вам было больно.

Больно было преуменьшением. Он выглядел так, будто у него был сердечный приступ.

Линден тоже это знал.

Несколько раз моргнув, он потер грудь, а затем посмотрел на свои пальцы, будто они знали ответ на то, что только что произошло.

Они не знали.

Знала Тея.

Я закусил нижнюю губу, гадая, скажет ли он что-нибудь… но он не сказал. Только пробормотал:

— М-мне кажется, что нам нужно отложить эту встречу на другой раз. Думаю, мне нужно обратиться к врачу.

Как ведущего переговорщика присутствие Линдена было обязательным, но я прекрасно видел по лицам других парней, что они разочарованы, что не заключили эту сделку.

Линден немного скованно поднялся на ноги, и когда все стали обмениваться рукопожатиями, он долго не решался взять ее руку, но, все же, сделал это. На секунду. А затем быстро отпустил.

Папа, бросив на меня недоуменный взгляд, выпроводил их, и в тот момент, когда отошел, я повернулся к Тее и обхватил ее руками.

Будь прокляты чувства, обида и отвержение.

Я знал, что она будет нуждаться во мне.

Она всегда нуждалась во мне после того, как исцеляла.

В моих руках она начала дрожать, а колени подогнулись под ее легким весом. Мне удалось прижать Тею к себе, но, взглянув через плечо и увидев, что папа все еще разговаривает, я потащил ее в уборную.

— К-к-куда мы идем? — спросила Тея, заикаясь. Ее руки крепко обхватывали мою талию, но ладони скользнули под подол моей рубашки и пальцы коснулись обнаженной кожи.

Связь была одновременно и благословением, и проклятием.

Черт.

Так хорошо. Словно изысканная пытка. Но Тея однозначно мерзла. Я никогда раньше не встречал ничего подобного — то, как ее температура за считанные минуты падала, будто Тея провела несколько часов в гребаной морозилке. Если бы не эта девушка, я бы не поверил ни в какую сверхъестественную херню, но теперь я серьезно ожидал того дня, когда выяснится, что вампиры существуют.

Хмыкнув от этой мысли и желая как-то выровнять ее температуру, я пробормотал:

— В уборную. Если не хочешь, чтобы папа что-то заподозрил…

— Не хочу! — был немедленный ответ, и Тея уткнулась лицом мне в изгиб между горлом и плечом.

Боже, это меня уничтожило.

Это напомнило о простых временах. Моментах в нашем прошлом, когда все не было таким чудовищным и сложным, как сейчас.

Блядь, чего бы я не отдал за возможность начать все сначала. За прошлое, которое снова стало бы началом нашего настоящего.

Глава 12

Адам

Тогда

— Пожалуйста, тренер. Приходите и посмотрите на нее. Дайте ей шанс.

Если мой тон был настойчивым, то это потому, что я чувствовал именно это, но тренер Райдер покачал головой.

— У меня нет времени…

— Сэр, я говорю вам, что она лучший пловец, которого я когда-либо видел. А ее скорость? — я присвистнул. — Она феноменальна. Сейчас она в составе команды своей школы, но для нее в этом нет никакой выгоды.

— Если она так хороша, в конце концов, ее заметят.

Я сжал губы.

— Она более чем хороша, но никогда не соревнуется. Зачем ей? Она не состоит в NCSA (прим.: некоммерческая организация, которая объединяет спортсменов средних и старших классов с тренерами колледжей). Единственные соревнования, в которых она участвовала, были для школы, и непохоже, чтобы там заинтересованы продвигать ее.

Райдер покосился на меня, откинувшись на спинку стула, который задрожал под его весом. Я всегда находил ироничным то, что старый ублюдок постоянно советовал мне сесть на диету в то время, когда ему самому нужно было сбросить, по крайней мере, килограммов двадцать. Закинув ноги на стол, он сложил руки на животе, размышляя о моих словах.

На стене за его спиной располагалась коллекция сертификатов и фотографий с тех времен, когда он сам участвовал в национальных соревнованиях, но еще больше было фотографий детей, которым он помог подняться на национальный уровень.

Уровень, которой был бы хуже без Теи.

Наклонившись вперед и положив локти на колени, я сказал:

— Она потрясающая, сэр. Совершенно невероятная. Я приметил ее на днях. Ее вольный стиль? Да она выбьет дерьмо из последнего заплыва Марии.

Райдер приподнял бровь.

— Сколько метров?

— Пятьдесят. Но это было после того, как она тренировалась в течение часа, тренер, — сказал я. — Она засекала время для меня, а я — для нее.

— Какое было время у тебя?

— Тридцать две секунды.

Райдер покачал головой.

— Тебе нужно сбросить четыре килограмма. Сколько раз я должен тебе это говорить?

— Я тренировался целый час!

— Ты просто используешь это как оправдание тому, как быстро плавает эта Теодора!

— Теодозия, — поправил я. — И это не так. Я не выторговываю свое место в команде.

Тренер приподнял подбородок, почесывая клочки волос, которые там росли. У него было лицо и живот питбуля, и такой же лающий голос.

— Откуда ты вообще знаешь этого ребенка?

— Она не ребенок. Она моего возраста. Я познакомился с ней на мероприятии по сбору средств.

— Сбор средств? — фыркнул он. — Если она друг твоей семьи, тогда ей не нужна твоя благотворительность, не так ли?

— Мы познакомились в Общественном центре "Хоквейл", сэр. Она не богата. Она приемный ребенок. Но она намного больше, чем это.

— Я вижу звезды в твоих глазах.

Я пожал плечами.

— Возможно, но ее статистика не лжет.

— Мы оба с тобой знаем, что я не приветствую любовные интрижки в моей команде, если это какой-то развод для того, чтобы вы могли проводить больше времени вместе. Или, милый Иисус, чтобы вы оба могли поехать в следующем месяце на сборы…

И именно поэтому я старался сохранять хладнокровие относительно Теи. Даже если это меня убивало. Было легче остановиться до того, как ты что-то начал, и, хотя мы, в конце концов, дойдем до этого, я могу подождать. Тея заслуживала гораздо большего, чем быстрый перепих. Я хотел дождаться нашего восемнадцатилетия, освободиться от всяческих ограничений и заняться с ней любовью в каком-нибудь особенном месте.

Там, где это что-то значило бы для нас.

Без всяких уловок я сказал:

— Если это повлияет на ситуацию, я порву с ней отношения.

— Думаешь, я вчера родился?

Дернув плечами, я пробормотал:

— Нет, тренер. Я так не думаю. — Но это был полный отстой, что он вел себя со мной так строго, в то время, когда Мария и Каин трахались так, будто были единственными людьми, которые могли заново заселить Землю.

Он закатил глаза.

— Ты всегда так искренне оскорбляешься, парень.

— Пожалуйста. Просто пойдите и посмотрите на Теодозию. Вы не поверите, насколько она быстра. Сэр, у нее нереальный потенциал, и это пустая трата времени. Она ничем не занимается, кроме тренировок, и выкладывается на них больше, чем мы с Каином вместе взятые, и все напрасно. Она не участвует в соревнованиях кроме школьных, просто тренируется и тренируется.

— Почему?

— Ей нравится вода.

Райдер хмыкнул.

— Как быстро она приплыла?

— Двадцать девять секунд. На днях Мария проплыла эту же дистанцию за тридцать одну. И это было после разогрева, когда она не чувствовала усталости.

Поджав губы, Райдер вздохнул.

— Повтори еще раз, как называется этот Центр?

Я повторил, и меня наполнила надежда, пока он оценивающе смотрел на меня, очевидно, обдумывая все то, что я ему сказал.

— Она плавает так каждый день?

Сунув ему под нос свой телефон, который тренер игнорировал с тех пор, как я вломился в его кабинет перед тренировкой, и прежде чем он смог вставить хоть слово, я нажал кнопку воспроизведения, и его внимание сосредоточилось на видео.

На секунду он сжал губы, а затем нахмурился и бросил на меня взгляд.

— Приведи ее.

Я усмехнулся.

— Знал, что вам понравится.

Тренер потер рукой подбородок.

— Ага, ну, я любитель душещипательных историй.

Это заставило мою улыбку исчезнуть.

— Она не душещипательная история. Она не просила меня подходить к вам. Она даже не знает, что я снял это видео. — Я резко встал и ударил рукой по столу. — Это несправедливо, тренер. Она хороша. Слишком хороша, чтобы тратить свои силы впустую.

— Согласен. И поэтому встречусь с ней, но я не потерплю между вами никаких отношений, Адам. Следи за этим. — На секунду он нахмурился, а затем спросил: — Вот почему в последнее время ты плаваешь лучше?

— Из-за тренировок с ней? — Я пожал плечами. — Не знаю. Мои показатели те же.

— Помимо твоей неспособности сбросить вес, твоя форма улучшилась.

— Не понимаю почему. Я не просил ее о помощи.

— Больше плавал?

— Семь дней в неделю.

— Это больше пяти, — указал он на очевидное, а затем его взгляд скользнул по мне. — Я не заметил увеличения мышечной массы, но, должно быть, именно там ты хранишь лишний вес. — Он потер руки. — С этим я могу справиться.

Я контролировал свою гребаную еду, и все, что получал за свои старания — критика толстого ублюдка.

Рыкнув, я пробормотал:

— Я пытаюсь. Могу я привести ее завтра?

— Почему бы и нет. — Он прищурился. — Она достаточно хороша для следующей встречи с NCSA?

— Когда она состоится? Через три недели? — Когда тренер кивнул, мои брови приподнялись. — Она готова, боже, она всегда готова, но вы бы согласились взять ее в команду?

— Сможет ли она превзойти время Марии? Черт подери, у нас есть репутация, которую нужно поддерживать, а этим ублюдкам из «Вирджинии Марлинз» (Прим.: спортивная команда университета Уэсли (Virginia Wesleyan University) штата Вирджиния) нужно надрать задницы.

Меня охватило волнение.

— Мы будем здесь. Завтра. В семь утра. Спасибо, тренер.

Райдер опустил подбородок, и я чувствовал на себе его взгляд, когда выходил из кабинета. Он был похож на лазер, нацеленный на мою шею, и я знал почему — ему было любопытно. Не только Тея и ее навыки, но и то, почему я был в этом заинтересован. В большей степени я держался сам по себе, — благодаря психованной заднице Каина у меня не было выбора, — и хотя не поднимал голову и усердно работал, я знал, что у меня репутация волка-одиночки.

Однако сейчас я делал что-то самоотверженное для какого-то бедного подростка. Тренер мог быть растерян сколько ему было угодно. Еще он мог думать что угодно. Я делал это для Теи потому, что говорил правду в ее день рождения о том, что она заслужила весь этот гребаный мир, и что я собираюсь подарить ей его.

Я шел, буквально подпрыгивая на ходу, чувствуя себя Тигром из Винни-Пуха — сексуальным, я знаю — направляясь в раздевалку, расположенную возле душевых комнат, чтобы немного уединиться. К сожалению, по дороге меня остановил Каин, схватив за руку. Я не ожидал его приближения, поэтому едва не врезался в него.

— Смотри, куда идешь, Каин, — рявкнул я, отталкивая его так сильно, что он чуть не столкнулся со скамьей позади него.

— Что тебя так взволновало?

Я прищурился, глядя на него.

— Тебе какое дело?

— Ты просил у тренера совета по снижению веса? — громко спросил он, громче, чем это было необходимо. Я услышал несколько смешков и увидел его друзей-подхалимов, стоящих рядом в разной степени одетости.

— Нет, — коротко ответил я.

— Тогда о чем ты с ним говорил? — Каин бросил взгляд через плечо на окно, выходившее в кабинет Райдера. Тренер смотрел на нас суровым взглядом, пока Каин не поднял руки, и я отступил.

Мы знали о правиле запрета драк, но пару раз нарушали его. Естественно, возмутителем спокойствия был я.

— И я повторяю: тебе какое дело?

Каин посмотрел на меня, а затем пожал плечами. Только когда он повернулся ко мне спиной, я выскочил из раздевалки. Теперь, когда он здесь, я убирался к черту.

Только когда был на стоянке, я нажал кнопку «Вызов» перед именем Теи.

— Привет!

Она говорила весело, и мне понравился ее тон. Последние пару недель были для нее тяжелыми. Луиза умерла, и приемные родственники Теи тяжело переживали потерю. Исцеление, которое она считала неудачным, хотя, насколько я мог судить, жизнь Луизы продлилась дольше, чем предполагали врачи, Тея приняла близко к сердцу. На этой неделе мне удалось подбодрить ее только подарком на день рождения, который понравился ей и на котором нравилось мне видеть, как она катается. Она выглядела такой чертовски милой сидя на этот велосипеде.

— Привет, — прохрипел я, закрывая глаза от того, насколько хорошо было с ней разговаривать. Я видел ее только сегодня утром, но даже это было чертовски давно.

Тея была моим личным наркотиком, и у меня не было никакого желания отказываться от него.

— Ты в порядке? Или просто хочешь послушать, как я дышу?

Улыбнувшись, я спросил:

— Разве это не заставит меня тяжело дышать?

— Нет. Это я бы тяжело дышала. Тебе бы это понравилось.

Я фыркнул, успокаиваясь немного, и спросил:

— Как бы ты отнеслась к присоединению к команде по плаванию, у которой есть перспективы?

Она замолчала.

— Почему ты спрашиваешь об этом? Ты же знаешь, что я не могу присоединиться ни к чему подобному. В этом районе нет ничего…

— Есть. Я член одной из них.

— Да, я знаю. Я видела куртку, которую ты носишь. На ней логотип твоей команды, но она прикреплена к Роузмору, не так ли?

— Нет. Мы не можем быть прикрепленными. Короче говоря, чтобы участвовать в NCSA, ты не можешь быть прикрепленной к учреждению. Но, признаю, команда состоит из студентов Роузмора.

Тея выдохнула.

— Тогда зачем спрашивать меня, если я не могу быть ее членом?

— Затем, что я устроил тебе просмотр.

— Почему ты сделал это, не поговорив сначала со мной?

Я не был уверен, злится она или ей любопытно. Ее голос был пустым, и, учитывая, что, когда она разговаривала со мной, ее голос всегда был полон эмоций, я думал, что это нехороший знак.

— Я знаю, каков тренер Райдер. Он трудный. — и это было еще преуменьшением. — К тому же я ему не нравлюсь. Если бы я не сказал ему твое время, он бы не заинтересовался. Во всяком случае, он был бы прямой противоположностью этому, потому что это я был тем, кто представил тебя.

Она хмыкнула.

— Дай угадаю. Он тоже в «Команде Каина»?

— А разве не все там? — засмеялся я. До Теи это был бы горький смех. Сейчас? Это было просто забавно, в основном потому, что меня не заботило ничье мнение, кроме ее.

— Боже, не измени эту ситуацию так, чтобы я на тебя злилась!

Я снова засмеялся, чувствуя гребаную эйфорию от того, как все оборачивается. Этот план слишком долго крутился в моей голове, но теперь, когда ей исполнилось шестнадцать, я чувствовал, что пришло время перейти на новый уровень. Некоторые из величайших пловцов уже побывали на Олимпийских играх, и я хотел, чтобы Тея была там, где должна быть — на олимпийском подиуме с золотой медалью на шее.

— Постараюсь. Мы можем подъехать к бассейну на такси, потому что для велосипеда это слишком далеко. Мы должны быть здесь к семи утра.

Тея резко выдохнула.

— Ты шутишь?

— Нет, не шучу. — Я облизнул губы. — Тея?

— Да?

— Тренер не разрешает нам иметь отношения в команде.

Она замолчала.

— Тогда почему ты пошел на это?

— Потому что твое будущее важнее. Твой талант не может быть потрачен впустую. Тренер будет следить за нами.

Ее молчание, казалось, окутывало меня чувством вины, хотя я сделал это ради нее.

— У нас еще есть время. Я никуда не уйду. А ты?

— Нет, — наконец, прошептала она.

— Но мне нужно, чтобы ты старалась изо всех сил. Пожалуйста, сделай это для меня?

Она сглотнула.

— Хорошо.

— Отдохни сегодня. Поешь хорошо. Поспи. — Услышав ее фырканье, я усмехнулся, глядя на хрустящий гравий под ногами. — Я… я люблю тебя, Тея.

Она слабо пробормотала:

— Я тоже тебя люблю. — И по тому, как звучал ее голос, понял, что взорвал ее мозг этим дерьмом.

Улыбка, казалось, приклеилась к моему лицу.

— Что ж, — бодро сказал я, — тогда мы можем сделать что угодно, не так ли?

И мы сделали это.

Глава 13

Тея

Тогда

Мое время поразило тренера Райдера. В течение недели я была принята в команду и экипирована так, словно являлась богатым ребенком вроде Адама с Каином: спортивным костюмом сборной, гордо висящем в моем шкафу, и тремя специальными купальниками для соревнований, лежащими в моем комоде. В отличии от меня, Мария Лопес не была счастлива. Принятие меня в команду исключило ее из нее, но даже несмотря на то, что она злилась на это и швырнула урну для полотенец в раздевалке в стену, настоящих ссор не было. Тренер легко все уладил.

Заплыв.

Я опережала ее на четыре секунды.

Эти весна и лето все изменили. Но все началось с Адама. Он был спусковым крючком, катализатором. Он взял меня под свое крыло и помог мне летать, потому что тренер не остановился только на заплыве против девушки Каина.

Он отправил меня на соревнования по плаванию среди юниоров на открытой воде, и я выиграла все шесть заплывов. Затем последовали дивизионные встречи, соревнования между штатами и, наконец, национальный чемпионат США.

Золото, золото, золото.

Внезапно у меня стало больше золотых медалей, чем места для их хранения, и вешать их на стену было как-то неправильно. Кенни заходил в мою комнату, таращился на них, а затем тряс головой и спрашивал, может ли взять себечто-нибудь. Я знала откуда эта реакция.

Это было нереально.

Подобные вещи не происходили с такими людьми, как я.

И знаете, что было еще безумнее? Несмотря на то, что для моего участия в олимпийских соревнованиях было поздно — они состоятся буквально через пару месяцев, — у меня было предчувствие, что я полечу в Рио.

Благодаря моему таланту и Адаму передо мной открылись все двери. Тренер внезапно перестал смотреть на меня, как на объект благотворительности. Он спал и видел золотые медали, но мне было все равно.

Я делала это не ради золота.

Я делала это для Адама и для себя.

Несмотря на то, что нам не разрешили быть парой, между нами ничего не изменилось. Нам разрешали видеться только утром и в редких случаях вечером, поэтому мы никак не могли начать безумный, страстный роман, верно? Но будучи членом его клуба, я могла видеть его часами. В своем любимом месте. Даже если не могла прикоснуться к нему.

Что, надо признать, было отстойно.

Тем не менее, это было для нашего будущего. То, над чем мы оба работали.

Вода всегда была моим домом и механизмом выживания, поэтому мне казалось безумием, что с ее помощью я нашла своего джило и могла обеспечить себе будущее, которое не принадлежало бы бедному району Бостона.

У меня не было возможности получить право на стипендию, учитывая, что средняя школа, в которой я училась, была дерьмовой. У нас не было даже школьного психолога — они постоянно увольнялись, не выдерживая огромного количества детей-наркоманов и подростковой беременности.

Но внезапно я увидела проблеск надежды.

Шанс выбраться оттуда.

И я воспользовалась им. Я схватила его. Я сделала его своим.

Я не знала, что случилось. Не знала, как или почему, но в начале сентября, вместо появления в средней школе Мэдисон Уинтроп, я подъехала с Адамом к Академии Роузмор.

У меня появился спонсор, и не нужно было быть гением, чтобы понять кто он.

Подобные вещи не происходили с такими людьми, как я, но в Академии Роузмор видели мое выступление на чемпионате по плаванию на открытой воде. Видели мои способности. И каким-то образом я получила грант на обучение в Роузморе. Большой грант. Он покрывал сто процентов обучения, включая дурацкую форму, которую я должна была носить, и все необходимое для занятий спортом. Кенни, мой приемный брат, был невероятно рад за меня.

Адам перевернул мою жизнь с ног на голову. Это было похоже на сон. Прекрасную сказку.

До определенного момента.

Войдя в женскую раздевалку в первый учебный день, я ощутила демонстративное безразличие. Но это было ожидаемо. Я знала, что ко мне будут испытывать неприязнь, потому что с новенькими всегда так, а я побывала в достаточном количестве школ, чтобы предвидеть такую реакцию.

Хуже всего было то, что Мария Лопес, которая училась вместе со мной, была сукой королевского масштаба, а я выбила ее из команды, которая тренировала ребят для Олимпийских соревнований.

Поскольку Адам предупреждал меня на этот счет, я носила купальник под формой для того, чтобы мне не приходилось переодеваться в раздевалке. Дети были способны на самое подлое дерьмо, и я не хотела, чтобы повсюду распространялись мои фотографии в обнаженном виде только потому, что Мария испытывала ко мне враждебность и считала меня причиной своих неудач.

Итак, я сняла одежду, засунула ее в шкафчик, закрыла его на замок и подергав дверцу, чтобы убедиться, что он надежно закрыт, надела резиновый браслет с ключом на запястье.

Честно говоря, я ожидала гнобления в течение всего дня, поэтому оставила еще одну форму и телефон в своем шкафчике в коридоре. Адаму также было велено ждать меня. Мы вместе обедали после тренировки, и он знал, что если я не выйду вовремя, значит мою форму забрали или что-то со мной сделали. У него был ключ от моего шкафчика, поэтому в случае необходимости он мог достать мою одежду.

Даже для меня попытки защитить себя казались бредовыми, но я слишком много раз была в роли новенькой, чтобы не знать, какими могут быть люди. Проявление бдительности избавит меня от поисков своей формы в бюро находок.

Школа была похожа на сон. Не было ни кричащих детей, ни сердитых охранников, хмуро глядящих на возмутителей спокойствия. Каждый показывал содержимое своих сумок без каких-либо словесных перепалок, как это было в «Мэдисон Уинтроп». Охранники даже улыбнулись мне и пожелали приятного дня.

Территория выглядела так, словно сошла со страниц журнала по садоводству, здание — со съемок какого-то навороченного телешоу, а ученики были похожи на героев «Сплетницы» на стероидах. (Прим.: «Сплетница» (Gossip Girl) — американский телесериал о жизни привилегированных подростков.)

Я никогда не видела столько дизайнерских сумок, а этим людям не было еще и восемнадцати.

Деньги в этих стенах были просто неприличные, и каким-то образом я стала частью этого безумия.

Безумия, наполненного обещанием.

Обещанием, в котором я нуждалась, если намеревалась обрести другую жизнь, а я хотела этого. Я очень этого хотела. Я хотела освободиться от прошлого, наполненного страданиями и горем. Хотела превратиться из кочевника в человека с корнями, в ту, кто будет частью чего-то.

Все это стало возможным благодаря Адаму. И эти возможности благодаря ему же стали терпимыми.

Так что, несмотря на мою готовность к войне со школьными суками, я была счастлива.

Как я была глупа.

Я ожидала издевательств.

Чего я не ожидала, так это того, насколько они будут ужасными.

Когда Мария толкнула меня вниз, я этого не ожидала. Я думала, что она попытается унизить меня, а не навредить физически. В одну секунду я оказалась на полу, больно ударившись коленями о плитку, когда она сделала мне подсечку, а в следующую мое лицо было в воде, а мою голову держали за волосы.

Я не паниковала. В этом не было необходимости. Я могла надолго задерживать дыхание под водой.

И каким бы безумным это ни было, я была спокойна, спокойнее, чем когда она меня отпускала. Мои легкие, почувствовав возможность сделать вздох, начали гореть, и желание набрать как можно больше кислорода заставляло делать глубокие судорожные вдохи.

Потом появился он.

Мой спаситель.

Адам.

Только он не сделал этого. Он не спас меня. Он подошел ко мне, схватил за волосы, как Мария, второй рукой сцепив мои запястья сзади, и толкнул меня вниз, уперевшись коленом мне в спину, таким образом удерживая меня без особых усилий.

На этот раз я не была спокойна под водой.

Я запаниковала, потому что это был Адам.

Мой Адам.

И все остановилось.

Мое сердце.

Мой мозг.

Время.

Все перестало работать.

И ничего нельзя было исправить.

Глава 14

Тея

Сейчас

Я не сожалела об исцелении Чарльза Линдена несмотря на то, что на следующий день на дистанции 800 метров вольным стилем чувствовала себя чертовски слабой.

Хотя я была благодарна Адаму за помощь, за то, что поставил меня на ноги быстрее, чем я могла бы сделать это самостоятельно — судьба снова играла со мной, — мне хотелось, чтобы сегодня не было заплыва.

Адам помог, но я все еще плохо себя чувствовала. Из-за последствий, свой дар к чтению аур и исцелению я использовала редко, но когда кто-то рядом со мной болел, я не могла не помочь. В независимости от последствий, которые это несло для меня.

Но что касается Олимпиады?

Черт.

Это могло отразиться на моем времени.

— Не понимаю, что здесь такого особенного, — насмешливо произнесла Рэйчел Льюис-Хоув.

С Рэйчел я участвовала в почти идентичных соревнованиях, но в обычное время я была раз в десять быстрее, поэтому мое хреновое состояние давало ей шанс.

— А что тут понимать? — спросила Лори, и я услышала недоумение в ее голосе. Не только потому, что ей не нравилась Рэйчел, но еще и потому, что подругу не заботило то, о чем та болтала.

Обув шлепанцы, я стала заправлять волосы под шапочку для плавания. Затем сунула наушники в уши, следуя распорядку, который никогда не менялся, и который не мог поменяться, потому что это был мой ритуал. Ритуалы были у всех, и я ничем от других не отличалась.

Полностью приготовившись, я обернулась и увидела, что Рэйчел уставилась на фотографию на экране своего телефона. С первого взгляда стало понятно, о чем она говорила.

Фотография нас с Адамом после моего первого заплыва, за который я получила золотую медаль.

Я втянула в себя воздух, связь между нами никогда не перестала вызывать во мне внутреннюю дрожь.

— Людям нравится строить предположения, — просто сказала я, несмотря на то, что внутри это вызвало реакцию.

Лори, очевидно, была лучшей актрисой чем я, потому что в ее голосе звучала скука, хотя она сама приставала ко мне насчет Адама с тех пор, как фотография стала вирусной.

Моего комментария явно не хватило для того, чтобы развеять подозрения Рэйчел, поскольку та заметила:

— Он женат… — Как будто я не знала об этом факте. — Они не должны ничего предполагать.

— Я не могу контролировать то, что думают или делают люди, — ответила я, натянув на лицо маску равнодушия и пожав плечами, хотя мое сердце застучало в груди от ее слов.

— Это отвратительно, — наморщила она нос.

— Тогда не смотри. Тебя никто не заставляет, — фыркнула Лори, пряча волосы под шапочку. — Что, черт возьми, ты вообще здесь делаешь? Твой шкафчик там. — Она махнула рукой, и Рэйчел, фыркнув, развернулась и зашагала прочь.

Мои губы дернулись в улыбке. Конечно, то, что говорила Рэйчел, было неприятно, но в свое время я слышала и похуже.

Лори, поймав мой взгляд, закатила глаза, тем самым заставив хихикнуть.

— Спасибо, — сказала я, улыбаясь.

Она пожала плечами.

— Защищаю мою звезду плавания.

На этот раз я не просто хихикнула, а рассмеялась.

— И все, да? Ничего общего с тремя годами дружбы?

Блеск в ее глазах стал еще ярче.

— Не-а. Ничего общего.

Качая головой, я позволила ей обнять меня, хотя объятия не были частью моего ритуала.

Выбрав любимый трек на своем телефоне, я стала ждать, когда нас вызовут. Я ненавидела эту часть. Ненавидела ожидать и нервничать. Это было отстоем. Абсолютным отстоем. Если бы я могла сразу нырнуть в воду, я была бы в порядке, но находиться рядом с людьми всегда сводило меня с ума, лишь прослушивание «Линкин Парк» успокаивало нервы.

Очевидно, услышав объявление по громкоговорителю, пока я мысленно находилась за много километров отсюда, Лори сжала мою руку, и я поняла, что пришло наше время.

Объединившись в группу, мы двинулись к своим дорожкам. Сначала шла Рэйчел, потом Лори, потом Джейми — реально крутой шестнадцатилетний парень с далекоидущими планами относительно своего пребывания здесь, а потом я. Чтобы компенсировать упущенное время.

Жаль, что сегодня я чувствовала себя так хреново.

В надежде на то, что когда окажусь в бассейне мне станет лучше, я начала раздеваться, сосредоточившись на успокаивающем дыхании, пока остальные спортсмены выходили из раздевалки и распределялись по своим дорожкам.

Стоя в купальнике и дрожа, я натянула очки, надеясь не облажаться. Лори была сильной, Джейми тоже, но в неудачный день Рэйчел могла отставать.

Закусив губу на секунду, я сделала то, чего никогда не делаю, — посмотрела на трибуну.

Он был здесь.

Конечно, был.

Мне даже не нужно было искать. Сегодня он сидел на другом месте, но благодаря нашей связи найти его в толпе было проще простого.

В ту же секунду, когда наши взгляды встретились, от Адама ко мне пошло тепло. Это было чем-то фантастическим и в то же время реальным. Не знаю, почему его вчерашние объятия не подействовали в полную силу, но сейчас наша связь работала.

Судьба.

Снова.

Черт.

Почему она не оставит меня в покое?

Снова прикусив губу и вырвавшись, наконец, из зрительного контакта, я перевела взгляд на дорожку передо мной. Контраст спокойной безмятежной воды и толпы, наблюдающей за нами, был поразительным.

Желудок на секунду сжался — нервы боролись с нетерпением, которое я всегда ощущала, когда рядом была вода. Я бы хотела начать соревнование, но когда дело касается стратегии, желания не играют никакой роли.

Я была самой быстрой.

Поэтому плыла последней.

Мы выстроились друг за другом. Со своего места я едва слышала речь Рэйчел. Она, кажется, думала, что является нашим лидером, так как шла первой — чушь. Полная чушь. Не обращая внимания на большую часть того, что она говорила, я бросила еще один взгляд на Адама, словно закидывала сеть в океан в надежде на хороший улов.

Конечно же, я снова почувствовала нашу связь.

Как и всегда.

Эта мысль застопорила меня. Сделала мой прошлый выбор и его прошлые решения размытыми и бессмысленными. В том, что касалось нас, не было свободы воли. Вовсе нет.

«И это отражалось на фотографии, которая стала вирусной», — подумала я.

Мы были беспомощны в данной битве, это было заметно, потому ощущалось так остро.

Там была любовь. Словно это слово было выгравировано у нас на лбу.

У меня сдавило горло при этой мысли, и я знала, что мне нужно включиться в игру, когда Лори дважды толкнула меня в бок.

— Ты в порядке? — прошептала она, когда я вытащила свои наушники.

Я невежливо поступала, но продолжала слушать музыку в то время, как Рэйчел произносила свою так называемую мотивационную речь.

— В порядке. — Я бросила взгляд на подругу.

Мгновение она изучала меня озабоченным взглядом. Я знала почему — прошлой ночью я замерзала. В нашем номере был работающий кондиционер, но я просила выключить его. Лори думала, что я боюсь простудиться, и я не стала разубеждать ее в этом, потому что когда соревнования закончатся, проиграем мы или выиграем, она забудет об этом, потому что сейчас, когда я вновь ощутила свою связь с Адамом, тепло заменяет холод. Доказательство того, о чем я думала раньше — что после исцеления объятия Адама будет недостаточно. Мы должны были физически ощутить связь, и тогда в наших душах загорится огонь, приятно меня согревая.

Но в непосредственной близости мы с Адамом не могли так легко опустить наши щиты. Только на таком расстоянии это было возможно.

Вода и Адам… Две мои судьбы вот-вот переплетутся вместе, создавая головоломку, которую, наверное, я так и не смогу разгадать или хотя бы наполовину распутать.

Каждый из нас был готов, когда раздался первый свисток и первый в эстафете пловец встал на стартовую тумбочку. Тут же, так быстро, что мое сердце забилось сильнее, второй свисток пронзил воздух, и Рэйчел нырнула в воду. У индийской команды рядом с нами был фальстарт, из-за чего их немедленно дисквалифицировали.

Спортсменка из немецкой команды, через две дорожки от нас, начала опережать Рэйчел, и я понимала, что разрыв между ними будет только расти и расти — команда «Мерседес Лотке» была сильна в плавании вольным стилем.

Адреналин забурлил во мне, еще больше прогоняя холод, и стремление победить, преуспеть, сделать себе имя, подавило все остальное так, что я забыла о Чарльзе Линдене, однофамильце человека, о котором я искренне заботилась. Я забыла о его исцелении, и на секунду даже забыла об Адаме.

Я сосредоточилась на воде.

На расстоянии между Рэйчел и соперницей из «Мерседес».

Коснувшись стенки, она развернулась по аккуратной спирали, а затем устремилась вперед. Рэйчел была примерно в двадцати метрах позади девушки из «Мерседес», которая в мгновение ока коснулась противоположной стенки с бассейна и быстро вернулась к месту старта.

Лори нырнула тогда, когда второй немецкий пловец был на полпути впереди. Ей не удалось отыграть время и я, взглянув на табло, который отсчитывал секунды, просчитала, как быстро она плывёт, и поняла, что даже этого недостаточно.

К счастью, третий пловец «Мерседес» оказался слабым звеном. Джейми, прыгнувший в воду и проплывший дистанцию словно дельфин, уменьшил отрыв между нами. Не успела я моргнуть глазом, как настала моя очередь.

Я поднялась на стартовую тумбочку, приготовилась к прикосновению Джейми к стенке и взлетела.

В тот момент, когда я поднялась в воздух, все мое тело охватило покалывание, и прекратилось оно только тогда, когда я плавно вошла по дуге в воду.

Приятное возбуждение охватило меня, как и волнение, но в основном преобладала радость. Просто охренительное счастье снова оказаться в воде.

Шум толпы стих, шепот пловцов вокруг меня прекратился. Я чувствовала только воду, волны, вызванные гребками, и была абсолютно спокойна.

Я проплыла дистанцию за время, которое превзошло мой собственный рекорд, но я этого не знала. Я не знала, что оставила Джемайму Маркел, самую быструю пловчиху в команде «Мерседес», в пыли, рассекая воду, владея ею, властвуя над ней, пока не коснулась стенки бассейна.

Под безумное колотящееся сердце, я подняла голову над водой и услышала крики Рэйчел, Лори и Джейми. Они скакали как сумасшедшие, и я получила ответ, даже не глядя на табло, даже не спрашивая.

Мы выиграли.

Глава 15

Тея

Сейчас

Соединив ладони вместе, я подняла их и большими пальцами плавно коснулась центра лба.

Йога концентрировала меня иначе, чем плавание, но я же не могла находиться в бассейне все время. При таком плотном графике и с тем количеством людей, с которыми общалась, я часто чувствовала себя немного нервной.

Глупо было быть такой, глупо, когда я могла вести себя как коммуникабельный человек, но, положа руку на сердце, я выбирала быть коммуникабельной. Это было не в моей природе. На самом деле нет.

Слишком много времени в одиночестве, слишком много времени потраченного на то, чтобы избегать других, на попытки смешаться с толпой и никогда не выделяться, научило меня, как вести себя, какой быть. Что также означало, что я не очень-то любила себя, и над этим мне придется поработать в будущем.

Сделав выдох, я открыла глаза. Меня охватило чувство спокойствия, и я плюхнулась обратно на коврик для йоги, не заботясь о том, что технически я только что закончила свою практику, и легла, глядя в потолок в позе Шавасана (Прим. перев.:Шавасана или поза Мертвеца — в йоге поза глубокого расслабления, когда практикующий лежит на спине, раскинув руки и ноги).

Лори, все еще праздновавшая свою золотую медаль и то, что она больше не участвовала ни в каких соревнованиях, ушла куда-то, где пыталась и никак не могла забыть Джонаса, и у меня не было никакого желания идти с ней. Сегодня утром у нее был последний заплыв, в то время как у меня это должно было произойти завтра.

Нервы внутри меня были натянуты до предела так, как никогда раньше. Было странно, что я приехала, желая ставить рекорды, не заботясь о победе, и вот она я — пять золотых медалей — но почему-то нервничаю больше, чем новичок.

В дверь постучали.

— Лори, если ты снова потеряла ключ-карту… — закричала я, но глубокий хриплый голос, перебивший меня, вызвал во мне мгновенный электрический импульс.

— Нет. Это я.

Мое сердце замерло на долю секунды.

— Уходи.

Я знала, зачем он здесь.

Тот взгляд у бассейна.

Но я знала, что произойдет, если я поговорю с ним, если позволю остаться, а я не могла себе этого позволить. Не этой ночью. Боже, возможно никогда.

— Нет.

С другой стороны двери раздался вздох, который я почувствовала глубоко внутри себя.

— Не будь такой сложной, Тея.

Мои ноздри гневно раздулись. Сложной? Он думал, что это я была сложной? Адаму чертовски повезло, что я была такой спокойной.

Любая другая женщина пожелала бы ему попасть в ад. А я? Я продолжала с ним общаться.

Боже, возможно, я была дурой. Или так, или это просто проклятье.

— Я не хочу говорить с тобой. Мне нужно сосредоточиться.

— Ты можешь сосредоточиться на этом.

— И что ты собираешься сделать, чтобы мне стало лучше? Смыть все мои заботы? — усмехнулась я, поднявшись, наконец, на ноги, потому что больше не было смысла пытаться расслабиться. Не тогда, когда Адам был снаружи.

Я знала, что настойчивость, по которой он изо дня в день приходил ко мне в Общественный центр Хоквейл, была той чертой, которой он не лишился со временем.

Адам мог оставаться за дверью до тех пор, пока вернувшаяся Лори не впустила бы его — случайно или намеренно, потому что она знала, что у меня чувства к нему, и, вероятно, подумала бы, что, впустив его, сделает мне одолжение.

Чувствуя себя загнанной в угол и ненавидя это состояние, я свернула коврик, сунула его подмышку и направилась к двери.

Я не хотела впускать Адама, но он бы не ушел и, черт, я хотела его видеть. Словно наркоман. Если бы я могла просто взглянуть на него, то внутри почувствовала бы себя лучше.

Да, я знала, что больна.

От этого яда не существует противоядия.

Я рывком открыла дверь, сердито глядя на Адама, и почувствовала электрический удар, когда наши взгляды встретились.

Несколько секунд никто из нас ничего не говорил.

Говорить было нечего.

Даже спустя пять лет, связь между нами оставалась как никогда сильной. Она стала даже более мощной. Вероятно, потому, что мы отрицали ее и делали это годами.

Тем не менее, я злилась на Адама. До сих пор чертовски злилась на то, как именно мы разошлись в последний раз, перед фиаско с Чарльзом Линденом.

— Чего ты хочешь? — раздраженно спросила я.

— Это ты сделала?

— Что сделала? — нахмурилась я.

Повернув телефон ко мне экраном, Адам показал фотографию, которая одновременно вызывала у меня улыбку и тошноту — фотографию, которую обсуждала Рэйчел в раздевалке перед соревнованием…

— Несмотря на то, что ты, вероятно, хочешь взвалить на меня больше грехов, чем на самого Люцифера, нет, это не я сделала так, что фотография стала такой популярной, — ответила я, вздернув подбородок.

Увидев этот снимок снова, я перенеслась в тот момент, когда шла поздравить семью в день первого соревнования, после которого была награждена своей первой золотой медалью.

Анны и Роберта уже не было, они через толпу ушли к машине, а мы с Адамом просто стояли и смотрели друг на друга.

То, что мы часто делали, когда были рядом.

Кто-то сделал снимок, и каждый раз, когда я выигрывала золото, он появлялся в Твиттере.

Большинство подобных вещей обычно не вызывало во мне особой реакции, потому что эти люди ничего для меня не значили.

И если это делало меня ужасным человеком, то так тому и быть.

Как я могла догадаться, для Адама было все иначе. Наши с ним личные ситуации были разными.

— Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться, — пробормотал Адам, не сводя глаз с экрана. Затем с мольбой в голосе, которая меня удивила, он спросил: — Мы всегда так смотрим друг на друга?

Его тон заставил меня задуматься, надеется ли он, что мы действительно так смотрим друг на друга.

— Думаю, да, — прошептала я, сбитая с толку.

— Почему ты так думаешь?

Вечно анализирующий.

— Потому что я это чувствую. Ты тоже. Я просто удивлена, что это так хорошо видно на камеру. — И продолжила, внезапно ставшим хриплым голосом: — Ты же знаешь кто ты для меня. Убегаешь ли ты от этого или нет, ты это знаешь.

— Не я это начал, Тея. Это ты отказалась от нас.

— Это ты поменял коней на переправе, — прорычала я, и хотя это ничего не меняло, я не смогла удержаться от язвительного замечания: — Ты бросил меня еще до того, как у нас появился шанс на большее.

— Прошло много времени с тех пор, как ты считала меня чем-то большим, чем занозой в заднице, — выдавил он, сузив глаза.

— Потому что так и есть, — устало пожала я плечами. — Я не понимаю тебя, Адам. Я не знаю, почему между нами все пошло не так. У нас было одно замечательное лето, а потом все изменилось.

— Случилась жизнь.

— Да, я знаю. Я все еще разбираюсь с ее последствиями.

— А я разве нет? — Адам вздохнул и ущипнул себя за переносицу. — Блядь, я ненавижу Каина.

— По-прежнему?

— Конечно. Он влияет на нас каждый день, независимо от того хотим ли мы думать о том, что это из-за него или нет.

— Я не думаю о нем, — ответила я, поджав губы. Я отказывалась это делать.

— Не думаешь? Как ты можешь не думать?

— Потому что то, что он сделал, повлияло на мою жизнь. — Некоторые могут сказать, что Каин разрушил ее. — И я не доставлю ему удовольствия думать о нем. Это даст ему слишком много власти, а он ее не заслуживает.

Покачав головой, Адам прислонился к дверному косяку, нахмурив брови.

— Я скучаю по тебе, — прошептал он.

Хотя это разбило мне сердце, я напомнила себе, что имею в своей команде ярлык Снежной королевы, и парировала:

— Ты никогда ей не скажешь.

— Я сделал выбор, принял решение, которое не могу отменить.

— Я просила тебя об этом? — крикнула я, мое тело напряглось от его самонадеянности. Если на то пошло, то это я была тем, кто умалил себя, кто превратился в лицемера, когда дело касалось его.

Я не была обманщицей, но Адам сделал из меня лгунью.

— Нет. Но…

— Но что? — Я издевательски рассмеялась. — К этому времени ты должен был уже ее бросить.

— Все сложно, — отрезал он.

— А разве когда-то было иначе? — выплюнула я.

Гнев вспыхнул во мне, яростно бушуя. Я так сильно хотела его ударить. Врезать. Причинить ему боль. Чтобы Адам страдал так же, как я.

Но тогда я была бы не лучше своего отца.

И поскольку не могла причинить ему вреда, я захлопнула дверь перед его носом.

— Уходи. Ненавижу тебя! — выкрикнула я, прижавшись лбом к двери. Мои слова были пропитаны слезами, и, блядь, я ненавидела себя за это, как и за все остальное дерьмо, которое заставил меня сделать наш яд. — Я ненавижу тебя, — повторила я, чувствуя внутри себя мучительную агонию.

Но собственные страдания показывали, что я не ненавижу Адама. Конечно, мои слова ненависти доказывали обратное, но я не могла сказать ничего другого.

Сделать ничего другого.

— Тея, — прошептал Адам, и его голос прозвучал так близко, что у меня возникло ощущение, что он тоже уперся лбом в дверь.

— Нет. Ты не имеешь права так поступать со мной. — Я вытерла нос тыльной стороной ладони. — Почему ты здесь, Адам? Какая польза от твоего приезда сюда? Я пытаюсь оставаться спокойной к завтрашним соревнованиям, стараюсь не волноваться, а ты беспокоишь меня. Пускаешь все мои старания под откос.

— Ты знаешь, что я не хотел этого.

— Разве нет? Ты обвиняешь меня в том, что фотография стала вирусной. Как бы я вообще смогла это сделать? Все, что я сделала, это посмотрела на тебя. И ты посмотрел в ответ. Разве это преступление?

— Я скучаю по тебе, — повторил он.

— У тебя нет права скучать по мне, — отрезала я, закрыв глаза, когда боль от этих слов пронзила меня.

— Я люблю тебя.

— Ты выбрал ее.

— Я не выбирал ее, — возразил он. — Я выбрал…

— Ты выбрал ее, — отрезала я, отказываясь слышать обратное. — Я должна была знать, что тебе нельзя доверять. Должна была понять, что твои слова были ложью.

— Я не лгал тебе, — зашипел он.

— Нет? — Я сжала губы, и именно это сделало меня злой, потому что мне было больно, и желание причинить боль ему наполнило меня. — В тот день, когда Каин подошел ко мне в бассейне, я искренне думала, что это ты. Ты это знал?

Из него вырвался резкий вздох.

— Я бы никогда не причинил тебе вреда.

— Нет? Что ж, в этом-то вся ирония, Адам. Каждый проклятый день ты причиняешь мне больше боли, чем Каин. А теперь убирайся.

Мое сердце колотилось так громко, что я не слышала звука шагов, когда Адам уходил по коридору. Глаза наполнились непролитыми слезами, и я, отшатнувшись от двери, рухнула на кровать Лори и закрыла лицо руками.

Я знала, что значит быть одной. Я была такой с тех пор, как Адам сказал «да» другой женщине. Я была такой с тех пор, как он выбрал Марию Лопес вместо меня. И я буду такой всю оставшуюся жизнь, потому что если я не могла доверять Адаму, то кому бы я смогла доверять?

Если я по собственному выбору не могла иметь Адама, то зачем беспокоиться о том, кто никогда не смог бы с ним соревноваться?

Часть меня хотела плакать, чтобы выпустить свои эмоции, но не могла. Адам был одновременно источником моей боли и лекарством.

Я надавила пальцами на глаза, желая почувствовать боль, нуждаясь в ней. Что-то в Адаме всегда заставляло меня чувствовать себя так, поэтому я знала, что вместе мы токсичны — проклятие в действии, несмотря на то, что я изо всех сил старалась держаться от него подальше.

Услышав слабый шорох, я вздрогнула и, посмотрев в сторону входа, увидела, как открывается входная дверь.

Разинув рот, я уставилась на Адама, стоящего в дверном проеме, а он, стиснув зубы, смотрел на меня.

Я не испугалась, я даже не рассердилась на это вторжение.

Честно говоря, я не знала, что чувствовала.

Шок? Конечно. Раздражение? Определенно.

Я вскочила на ноги, отказываясь лежать на кровати, и так выглядя униженной, словно пряталась.

Я не была такой.

Все в этом мужчине причиняло боль, но почему-то нам было легче дышать, когда мы были вместе.

— Где ты взял ключ-карту? — спросила я, вонзив ногти в ладони.

— Лори.

Я стиснула зубы. Черт, подруга создавала неудобства. Лори прожужжала мне все уши об этой вирусной фотографии после того, как та стала набирать популярность, поэтому я точно знала, почему она дала ему ключ-карту.

— Тебя не должно быть здесь, — прошептала я, проведя рукой по лицу.

— Почему? Кто сказал, что меня не должно здесь быть?

— Я. Мир.

— Я позабочусь о первом. И мне плевать на последнее.

Когда я смотрела на Адама, на его чисто мужскую красоту, мое сердце и что-то еще начало биться.

Блядь.

Просто блядь.

Затем, после первоначального всплеска, я почувствовала, как биение моего сердца начало замедляться, словно кровь в жилах каким-то образом загустилась желанием. Господи, может ли страсть вызвать сердечный приступ?

Я так не думала, но если бы это было возможно, то при нашем невезении это, вероятно, случилось бы прямо здесь. Прямо сейчас.

Я сильно закусила нижнюю губу, желая причинить себе боль, потому что это был единственный способ бороться с этим.

Бороться с ним.

Мне нужно было напоминание.

Нужно было помнить, почему это не может сработать.

Адам не первый раз приходил ко мне, и я знала, чего он хотел, стоя у входа, как сейчас. Словно владел гребаной землей под своими ногами.

Мне нужно было прогнать его, Боже, я знала, что должна, но это было словно…

Почему я должна отказывать себе?

Почему я не заслуживаю того удовольствия, которое мог доставить мне только он?

Я вздрогнула при одной мысли о том, что Адам вызвал во мне, и он увидел это.

Конечно.

— Я хочу попробовать тебя на вкус, — прохрипел он.

— Ты не имеешь права.

— Ты моя, — неумолимо продолжил он, заставляя меня поверить в то, что он просто будет стоять там и объяснять, почему это должно происходить, пока я не соглашусь.

Я всегда это делала.

Хотя знала, что не должна.

Вот так, мысль о запрете, о том, насколько глупо, безумно происходящее, заставила мою киску пылать от нужды.

Я дернулась, сжав свои бедра, и, поскольку на мне были только пара алых штанов для йоги и кремовая майка на тонких бретельках, Адам увидел это.

Ублюдок.

И он ухмыльнулся.

Подонок.

— Ты хочешь меня так же, как я хочу тебя, — пробормотал он, опустив руку вниз и сжав свой член.

Это был тот Адам, которого я знала. Не тот, кто стоял за запертой дверью и шептал о своих чувствах.

Он брал.

Он утверждал.

И иногда я ненавидела его за это.

В остальное время за это я любила его. Блядь, я просто любила его.

Этот мужчина есть и всегда был моим.

Только в такие моменты мне разрешалось заявлять свои права. Чтобы забыть о его жене, моем проклятии и правилах игры.

Игры, которую он всегда доводил до ума.

Когда Адам потянул молнию на ширинке вниз, я с силой вдавила язык в нёбо. Адам был самонадеянным болваном, но он правильно меня понял. Мне хотелось стонать при виде его длинного толстого члена, а не бить коленом по яйцам, как он того заслуживал. Господи, я хотела больше, чем просто стонать от картинки передо мной. Я хотела, чтобы этот красивый член был в моих руках, во рту. Его вкус на моем языке, ощущение на моей коже.

Я хотела, чтобы он был внутри меня. Горячий, обжигающий, толстый. Клеймо, которое будет напоминать мне о нашей связи.

— Я не пойду к тебе, — сказала я, когда он провел пару раз рукой вверх и вниз по своему члену, и я увидела на головке каплю предсемени.

— Но ты ведь кончишь вместе со мной, правда?

— Забавная игра слов. Как оригинально, — прищурилась я, глядя на него.

Адам ухмыльнулся и, выглядя, как ни странно, величественно, стал подходить ко мне.

Он не остановился до тех пор, пока мы не оказались в нескольких сантиметрах друг от друга, и, держа одной рукой свой член, резко поднял вверх другую, и я знала, что произойдет.

Он всегда так делал.

Протянув руку ко мне, Адам схватил меня за шею и притянул к себе. Я позволила это, потому что хотела, чтобы он это сделал, потому что мне нравилось, что он должен сделать ход. Адам знал, что я не подойду к нему, поэтому всегда делал первый шаг, и только тогда я позволяла ему взять меня. Это был глупый вопрос чести, но я должна была иметь хоть какое-то достоинство, не так ли?

И, черт, если в наши дни это считалось достоинством, то мир действительно сошел с ума.

Его рот приблизился к моему, горячие губы нежно прижались к моим мягким губам. Затем он провел языком по нежным изгибам, поглаживая их до тех пор, пока я не приоткрыла губы, ахнув от нервных импульсов, которые оживил во мне. Потом, как я и думала, он ворвался в мой рот, и я растворилась в нем.

Будучи во мне, потираясь своим языком о мой, Адам крал мое дыхание, отнимал у меня каждую каплю воздуха.

Дрожа, я позволила своим рукам подняться, чтобы обхватить его плечи, и нежно сжала его. Не для успокоения, а для собственного удовольствия. Просто чтобы прикоснуться. Чувствовать его физически.

У меня было разрешение, полная свобода действий обнимать его и ласкать, как никогда в моей жизни, и это было хорошо.

Черт, это было так хорошо…

— Неужели это помешает твоему настрою на завтра? — прошептал он мне в рот.

Внезапность вопроса заставила меня заморгать.

— Ч-что? — прошептала я в ответ, заикаясь, потому что не была уверена, что понимаю, о чем, черт возьми, он говорит.

Это было похоже на предложение рая, и я остановилась, не дойдя до него.

Я подавила стон, когда Адам легко поцеловал мои губы и прижался к моему лбу своим.

— Скажи мне остановиться, и я остановлюсь. Я не хочу забивать тебе голову, когда ты должна оставаться сконцентрированной для завтрашнего заплыва

— Если тебя это так волнует, то зачем ты вообще приехал? — прохрипела я.

— Меня волнует, меня это так сильно волнует, что ты мне не поверишь, если я озвучу это тебе, — сказал он. — Но я эгоистичный ублюдок. Я должен был увидеть тебя перед отъездом.

Мои глаза расширились.

— Ты уезжаешь?

— Да. Иного выбора нет.

Мое сердце заколотилось в груди, и я ненавидела то, что не имела права спрашивать, почему. Сказать ему остаться. Что Адам должен был остаться на мое последнее соревнование. У меня вообще не было прав.

— Поцелуй меня, — прошептала я и закрыла глаза, чтобы избежать этих мыслей.

Это был единственный ответ, который я могла дать.

Издав стон, он впился в мои губы неистовым поцелуем. Это был тот Адам, которого я любила. Он мог быть ослом, холодным и бесчувственным, что буквально заставляло меня кипеть, но еще он мог быть внимательным. Адам мог остановиться, даже если был близок к тому, чтобы добиться своего, и спросить, полностью ли я сосредоточена на происходящем между нами.

Я любила его за это.

Но ему нечего было бояться, потому что я была полностью сосредоточена на нас. Всегда. Не считая, конечно, импровизированных исцелений. И единственный способ быть завтра сосредоточенной на соревновании, это чтобы Адам трахнул меня сегодня.

Иначе я стала бы думать о том, что могло бы случится, и последнее, что было нужно, это ворочаться всю ночь.

Мои руки обхватили его задницу, а пальцы впились в напряженные мышцы. Адам был стройным и гибким, поджарым и твердым, и в моих ладонях он чувствовался чертовски потрясающе.

Адам зарычал, когда его член потерся о мой живот, шелковистое ощущение моих штанов для йоги заставило его подавить стон. Наклонившись, он поцеловал мое обнаженное плечо.

— Ты пахнешь невероятно, — прошептал он.

— Я пахну потом. — Ради бога, я просто занималась йогой.

— Нет. Ты пахнешь как моя. — Покачал он головой, проводя носом по моей шее.

Затем Адам, черт, удивил меня, толкая вперед, пока я не уперлась спиной в стену. Он прижал меня не к кровати, а к стене.

Со стоном я позволила стянуть с себя штаны и трусики, и мне было все до лампочки, когда он закинул мою ногу себе на бедро.

Адам потерся членом о мои складочки, и когда он встретился с моим жаром, я издала протяжный стон. Влажная головка скользила по расплавленным горячим тканям плоти, которая нуждалась в нем с таким же голодом, как и он во мне.

Я стала покачивать тазом вперед и назад навстречу Адаму. Несмотря на то, что он едва касался меня, во мне возникла небольшая волна освобождения, и я издала короткий резкий крик.

— Блядь, — выдохнул Адам мне в горло, посасывая и облизывая кожу.

Меня не волновало, что эти отметины, скорее всего, будут видны в прямом эфире международного телевидения. Мне просто нравилось его посасывание и давление.

Член Адама касался моего клитора, и у меня не оставалась иного выбора, кроме как откинуть голову назад и позволить ощущениям омывать меня подобно реке, вышедшей из берегов.

Когда он вошел в меня до упора, я даже не сопротивлялась. Просто использовала угол напротив стены, чтобы поднять вторую ногу и взобраться на моего мужчину как гребаная обезьяна.

Адам легко удерживал меня, и теперь, когда я была в его объятиях, он начал медленно толкаться во мне.

Приглушенный крик сорвался с моих губ, когда Адам прокладывал свой путь домой, и его тяжелого дыхания, его коротких проклятий возле уха было достаточно, чтобы мое сердце снова начало биться.

Его рот лихорадочно скользил по моей коже, отчего жар пробегал вверх и вниз по позвоночнику. Адам пробовал меня, упивался мной, позволяя своим губам путешествовать, не переставая шептать, по моему горлу и вверх до подбородка и челюсти, не останавливаясь, пока все мои нервные окончания не вспыхнули, и его рот не соединился с моим в поцелуе.

Трахая меня, Адам погружал свой язык в мой рот в такт каждому своему движению.

Сначала его толчки были медленными. Позволяющими мне почувствовать, каким толстым и твердым он был, чувствовать себя наполненной им. Затем его тело вздрогнуло, и он начал ускоряться.

Это было спешно. Безумно. Мощно. Интенсивно.

Это захлестнуло меня, утопило в ощущениях, задушило в нем, и, блядь, я бы не хотела еще раз ощутить маленькую смерть. (Прим. перев.: la petite mort или «маленькая смерть» — французское выражение, обозначающее оргазм. Подразумевает оргазменную потерю себя, которая уничтожает боль раздельности — одинокое Я исчезает в возникшем Мы).

Адам застонал, кончая в меня, поцелуем забирая мое дыхание, и мое тело приняло его семя.

Мне нравилось ощущение его внутри меня, та шелковистая влажность, которая привязывала к нему, так как никто никогда не мог понять, настолько это казалось первобытным и правильным.

Ощущение Адама, его гладкого члена, скользящего во мне, заставило меня снова взлететь. Я ахнула, а мое сердце пропустило удар, когда удовольствие охватило меня полностью. Экстаз заставил меня издать беззвучный крик, и я, проведя пальцами по его волосам, сильно вцепилась в них, вероятно, причиняя боль.

Мы стонали снова и снова, наши звуки любви и удовольствия звучали лучше, чем хор певчих, поющий осанны небесам.

Но разве не этим были наши крики страсти?

Благословением?

Когда мое удовольствие начало убывать, высоты стали отдаляться, я осела на Адама, зная, что он удержит меня, зная, что он не позволит мне упасть.

В этом я могла ему доверять.

Во всем остальном нет.

И это снова и снова разбивало мне сердце даже тогда, когда он снова и снова склеивал его.

Глава 16

Тея

Тогда

Я прищурилась глядя на Роберта Рамсдена, гадая, не сниться ли мне это, потому что была почти уверена, что то, что он только что сказал, было чем-то из разряда галлюцинаций.

— Извините? — хрипло повторила я. — Вы хотите меня удочерить?

Его улыбка была натянутой.

— Мне так жаль, что мой сын заставил тебя пройти через это, Теодозия. Мы всей семьей хотим исправить ситуацию.

— Как? Почему? Вы не виноваты. — Я в замешательстве нахмурилась. И он не был.

Виноват был Каин.

Мне было стыдно за то, что мой мозг, лишенный кислорода, обвинял Адама в том, что это он причинил мне боль, Адама, который любил меня. Который нуждался во мне так же сильно, как и я в нем.

Зло Каина затопило меня, и я едва выжила.

Губы отца Адама сжались, когда он оглядел меня, лежащую на больничной койке, на которой я находилась последние семьдесят два часа, и на капельницу, которая все еще тянулась к моей руке.

— Я вырастил его. Часть вины лежит на мне, — сказал он.

Я не была уверена, что мне нравится такая логика.

— Вы хотите усыновить меня, потому что ваш сын — сумасшедший? — прямо спросила я, гадая, не шутка ли это.

Роберт вздрогнул.

— Да.

— Я не объект для благотворительности. — Возможно, у меня было больше гордости, чем здравого смысла, но, боже, этого точно никак не могло произойти.

Это было похоже на сказку, но я не верила в них и не хотела оказаться в главной роли.

Обычно, до того, как происходило «долго и счастливо», на бедную, ничего не подозревающую героиню обрушивалась целая куча бед и несчастий — я ни в коем случае не приглашала такой хаос в свою жизнь. Ну, если бы я этого уже не сделала.

— Нет, но врачи сообщили мне о некоторых… проблемах, которые у тебя возникли. С медицинской точки зрения. Я бы хотел возместить ущерб. Это меньшее, что я могу сделать.

— Вам не нужно меня удочерять, чтобы возмещать ущерб, — прохрипела я, отказываясь склонятся перед проблемами, о которых он упомянул.

Например, неожиданный отказ от приема ванны, потому что это означало оказаться в воде. Я была слишком слаба, чтобы стоя принимать душ, а это означало, что я лежала здесь, источая смрад немытого тела, потому что Теодозия Кинкейд могла быть упрямой.

Я не могла принять душ, а поэтому вынуждена просто вонять лежа в палате до тех пор, пока меня не выпишут домой.

Я несомневалась, что переживу это — у меня не было выбора. Вода была моим домом, но на данный момент выбор между ванной и душем был за мной, и я могла контролировать это.

Конечно, если бы здесь был Адам, я бы приняла душ. Мысль о том, чтобы быть перед ним махриме, вызывала у меня отвращение, но Адама здесь не было.

Не было с тех пор, как я пришла в себя.

Я не хотела думать о том, что это означало. Особенно после того, что произошло в Роузморе. Нехорошая сделка с его отцом?

Сказать, что я была сбита с толку, было бы преуменьшением.

— Нет, но если я это сделаю, на тебя распространится моя страховка.

Все равно это не имело смысла.

— Но вы богаты.

— Именно поэтому я остаюсь богатым.

Не знаю почему, но это меня рассмешило.

— Вы остаетесь богатым, будучи проницательным?

— Точно.

Я и сама была проницательной. Даже если бы он меня удочерил, я очень сомневалась, что страховка покроет мои расходы не связанные с плаванием. Насколько я знала, всегда была возможность отказать в выполнении обязательств по договору, не так ли?

Итак, в чем заключалась игра Роберта?

Я могла ошибаться, но все равно не означало, что я должна была доверять ему.

— Вам не нужно этого делать, — глядя на него, пробормотала я. И, говоря, я имела в виду именно это. Как можно обвинять этих родителей, если— Адам, был порядочным человеком, а Каин — нет? В каждой семье была своя паршивая овца, не так ли?

Роберт подарил мне странную улыбку.

— Я хочу это сделать. Каин одурачил всю свою семью. На его плечи легло много грехов. Если я не смогу загладить вину за них, это будет для меня тяжелым бременем. Это малое, что я могу сделать…

— Вы хотите привести меня в свою семью. Вы хотите, чтобы я жила с вами? Откуда вы знаете, что мне можно доверять? Я могу быть воровкой, например, или клептоманкой.

— Возможно, — улыбнулся он. — Я могу покрыть эти расходы, только не кради фамильное серебро — оно бесценно.

— У вас есть фамильное серебро? — Мои глаза округлились.

— Нет, — фыркнул он. — Семейное состояние сделал мой отец, и он был первым поколением.

— Это из-за вашей жены? Из-за того, что она политик? — немного обеспокоенная, предположила я.

Тяжелый вздох сказал, что я попала в цель.

— Анна восприняла это очень тяжело. Каин был ее золотым мальчиком, и в ее глазах не был способен на плохое. Все это, все его раскрытые проступки — да, это сильно ударило по нам. Особенно по ней. Ее репутация основана на семейных ценностях…

— Значит, Каин запятнал вашу честь. Как в викторианском стиле. — Возможно, это было подло с моей стороны, но я не могла удержаться от насмешки.

— Да, это так. — Роберт пожал плечами. — Вот почему она согласилась, но что касается меня, то я наблюдал за тобой на чемпионате NCSA, Тея. Ты потрясающая спортсменка, и впереди у тебя блестящее будущее. Мой сын едва не уничтожил это своей мелочностью.

— Не думаю, что Каин хотел меня убить, — пробормотала я, пригнув голову.

— Мы не знаем, чего он хотел в действительности. Непохоже, что он просто шутил, когда упер ногу тебе в спину. Если бы в тот момент не подошел тренер, Каин имел бы дело с обвинением в непредумышленном убийстве или, возможно, даже в предумышленном, — хрипло закончил Роберт, и в его глазах стоял такой ужас, что я…

Боже, помоги мне.

Я поверила ему.

В этом не было никакого смысла, потому что я не знала его, а то, что знала о нем от Адама, не добавляло ему очков, но дело было не в политическом пиаре. Речь шла не о восстановлении чести семьи.

Это было искуплением. Просто и ясно.

Роберт находился здесь, в благотворительной больнице, в часах, которые стоили больше, чем чья-нибудь операция, выглядя истощенным и усталым, расплачиваясь за свои грехи. Не только за грехи своего сына.

Поскольку я ничего не могла сказать, то не сказала ни слова, но напряглась, когда он потер рукой лицо и пробормотал:

— И еще эта история с Марией.

— Какая история? — Я склонила голову набок. — Ее тоже исключили?

— Адам и ты, вы друзья, верно? — спросил он, глядя на меня теплым взглядом.

Друзья? Были ли мы ими?

С тех пор, как меня приняли в его команду, мы позволяли людям думать, что это так.

Но разве это было все, чем мы были?

Я так не думала. И по тому обожанию в его глазах, когда он смотрел на меня, я понимала, что между нами ничего не изменилось, хотя по необходимости нам пришлось замедлить ход событий.

Поэтому я солгала ему. Адам хотел сохранить нашу связь в секрете, поэтому я буду держать ее в секрете.

— Да, мы друзья.

— Тогда ты скоро узнаешь. Мария беременна. Ребенком Каина. — Он сжал губы. — Ее отец ходит в ту же церковь, что и мы, и он в ярости. Адам, будучи хорошим парнем, согласился все исправить.

Я нахмурилась, столкнувшись с таким количеством информации, которую не успевала обрабатывать. Мой мозг не пострадал от длительного пребывания в воде без кислорода, но в тот момент я почувствовала, что такое может быть.

— Что вы имеете в виду, Роберт? Как Адам может все исправить, если он не имеет никакого отношения к положению Марии? — удалось выдавить из себя, когда весь мир под моими ногами внезапно пошатнулся.

— Я имею в виду то, что мы дали им разрешение пожениться. — Роберт потер шею сзади. — Не похоже, что Каин может исправить свои проступки, не так ли? Не тогда, когда он в тюрьме. Его могут судить как взрослого, и если это сделают, я понятия не имею, сколько ему дадут. — Он ущипнул себя за переносицу, а затем уронил голову, словно весь мир лежал на его плечах.

Я не могла его винить.

Почти семнадцатилетний ребенок во взрослой тюрьме?

Конечно, любой бы об этом переживал. Но боль Роберта была ничем по сравнению с тем, что я перенесла в тот момент.

Ничем, по сравнению с той страшной болью, которая пронзила меня насквозь.

Не поэтому ли Адам до сих пор не навестил меня?

Не поэтому ли я видела только Мейеров и Роберта?

На секунду показалось, что меня сейчас вырвет.

Потому что этого не могло произойти.

Не могло.

Но… Неопровержимые страдания Роберта были тем доказательством, в котором я нуждалась.

Это происходило.

И от этого никуда нельзя было деться.

Я облизнула губы, не в силах переварить то, что только что услышала, но Роберт, похоже, понимал, через что в действительности я проходила. Не знаю, что он увидел на моем лице, но он пробормотал:

— В данный момент, пока мы говорим, мои адвокаты разбираются с этой ситуацией.

— Какой ситуацией? — прохрипела я. Покушение на убийство, женитьба или удочерение… Очевидно, что их было три.

Роберт моргнул.

— Удочерение, конечно. Пока мы говорим, все идет полным ходом. В течение следующих двух месяцев, если у меня получится поспособствовать тому, чтобы это прошло быстрее, ты станешь членом нашей семьи.

И это будет только началом моих кошмаров.

Единственный способ, которым я хотела войти в семью Роберта, это быть его невесткой, а не приемной дочерью.

— Почему вы спросили меня, хочу ли я этого, если все равно не собирались слушать? — прошептала я, чувствуя в своей душе глубокую пропасть, которая начала осыпаться, когда новости дошли до моего сознания.

— Иллюзия выбора — сильная вещь, — пояснил Роберт, и почему-то, когда он посмотрел на меня, я почувствовала, что он имеет в виду что-то еще.

Я нахмурилась, пытаясь понять что именно, но Роберт, потянувшись ко мне, похлопал меня по руке.

— Просто сконцентрируйся на том, чтобы поправиться. Я позабочусь о том, чтобы все твои вещи перевезли из твоей приемной семьи в нашу. В ближайшие пару дней я приеду вместе с женой, и как только тебе разрешат выписаться, мы поедем к нам домой. — Еще одно похлопывание по моей руке. — Давай сделаем из этого что-то хорошее, Теодозия. Позволь мне исправить ошибки моего сына.

Это был не вопрос, это было скорее заявление, — еще одно свидетельство того, что выбор в действительности является иллюзией. Я не имела права голоса в этом. Семья Адама решила мою судьбу, как и его.

Только это была не та судьба, где наши жизни были переплетены, не то будущее, в котором мы были вместе… Нет. Это была та судьба, где нас разделяло обручальное кольцо на его пальце.

Глава 17

Тея

Тогда

Несколько дней спустя, когда меня везли в дом Рамсденов, я смотрела на затылок семейного водителя и думала о странностях судьбы.

Благодаря Адаму я уже несколько раз встречала Линдена, и он подошел ко мне сразу же, как только я встала с больничной инвалидной коляски, в которую меня усадили. Никогда в своей жизни я не была неподвижной так долго, и в результате стала жесткой, как доска. Линден помог мне подняться на ноги и поддержал, когда я едва не упала. Я не знала, связано ли его дружелюбное отношение с моим новым статусом или с тем, что он искренне сочувствовал мне после того, что произошло, но я приняла это.

Физически со мной было все в порядке. Не было причин, по которым мои ноги были хлипкими, как спагетти… но они были такими. И я чувствовала себя одной большой кастрюлей с переваренной пастой.

На самом деле, я чувствовала себя сгоревшими макаронами.

Моя жизнь была одной большой испорченной сковородой с лазаньей. Депрессия? Мягко сказано.

Я была потеряна. Плыла по течению. Возможно, внешне я выглядела нормально, хотя и стала немного бледной, но глубоко внутри чувствовала, что во мне взорвалась глубинная бомба. Вынырнуть из этого состояния было невозможно, и внезапно состояние маминой депрессии после смерти папы обрело смысл. Это нашло отклик во мне, потому что любовь причиняла боль.

Боже, так и есть.

Боль настолько сильную, что когда все пошло не так, она заполнила собой все мое существо.

Я закрыла глаза от этой мысли, стараясь не блевануть, когда страдание овладело мной. Я знала, что если кто-то что-то и понял, то по иронии судьбы это была мама Адама. Я встретилась с Анной на следующий день после того, как Роберт заглянул, чтобы сообщить об изменениях в моей жизни, и она едва ли сказала мне хоть слово сквозь слезы и ужас в глазах.

Не знаю, ненавидела ли она меня или ненавидела себя, но большую часть своего визита она смотрела на свои руки.

Да, это было неловко.

И теперь я должна была жить с ней. И с Робертом.

И с Адамом.

Переедет ли Мария к нему?

Они собирались пожениться…

Мой разум был поглощен этими мыслями, и я обнаружила, что все еще потрясена новостью о том, что Адам женится на другой и не сказал мне об этом сам.

Я не видела его в школе после происшествия. Как наши миры смогли измениться так быстро? Как наша лодка смогла перевернуться вверх дном, когда мы плыли только вперед?

Боже, я ненавидела Каина. Он разрушил всю мою жизнь, и никто никогда не поймет, насколько сильно. Это не имело никакого отношения к гребаной попытке утопления. Это было связано с тем, что Адам внезапно перестал быть моим.

Как я должна была с этим справиться?

Моя мама покончила с собой, потому что боль от потери папы была невыносимой. Как я должна была жить в мире, в котором мой джило принадлежал не мне, а другой женщине? Женщине, которая хотела причинить мне столько же боли, сколько и Каин.

Протянув руку, я потерла глаза. Утомление от случившегося прошло полностью, и я была истощена только потому, что лежала по ночам без сна, задаваясь вопросом, не было ли все это гребаным сном.

Кошмаром.

Не было.

Но я знала, что Адам бы навестил меня, если бы это не было кошмаром. Он бы подошел и обнял меня, он бы все исправил.

— Мисс, вы в порядке? — спросил Линден, когда из меня вырвался прерывистый вздох.

— Нет. Не в порядке, — пробормотала я.

— Мы почти на месте, — обеспокоенно ответил он. — Моя жена работает в доме экономкой, и она подготовила для вас комнату, чтобы вы могли отдохнуть, как только мы приедем. Мистер и миссис Рамсден отсутствуют, поэтому поприветствовать вас предстоит мне и Дженис, моей жене.

Что ж, здесь можно было найти какое-то утешение. У меня было предчувствие, что с Робертом я справлюсь. Другое дело Анна. Что-то в ней заставляло меня нервничать. Мне не нравилось то, как она была расстроена.

Роберту было стыдно за своего сына и за то, что тот сделал. Анна же не стыдилась Каина. Я знала это. Она была расстроена, что его поймали, и в этом была разница между ними. Переживала ли она из-за того, что произошедшее плохо отразится на ее карьере, или из-за того, что Каина собирались посадить, я не могла понять.

Во всяком случае, пока. Время покажет.

— Где Адам? — спросила я, и его имя на моем языке причинило боль.

Сладко-горькую.

Вкус, к которому я уже привыкла.

— Ну как же, ведь он со своей женой.

Они поженились? Так быстро?

Боже, у меня паническая атака?

Как такое вообще возможно?

— Они уже поженились? — прошептала я, уставившись на затылок Линдена широко распахнутыми от шока глазами.

— Да, мисс. Пока вы были в больнице. — Он нахмурился, и в глубине души я заметила его неодобрение, но на переднем плане было достаточно проблем с тем, что я слышала, не говоря уже о чем-то другом. — Отныне они будут жить в доме ее родителей.

Мои глаза расширились еще больше. Видеть их вместе причиняло бы боль, но я хотя бы видела Адама. Я бы заставила его объяснить, что, черт возьми, происходит.

В данный же момент меня охватила дрожь.

— Остановите машину, — выпалила я.

— Почему, мисс?

— Остановите машину! — повторила я. — Меня сейчас вырвет.

Момент был неподходящий. Мы находились в потоке машин. Тем не менее, Линден свернул на обочину, несмотря на сопровождающий наш маневр град гудков, но мне было все равно. Мой слух заглушал стук моего сердца.

Он остановился, и я едва успела открыть дверь, как тут же извергла из себя то немногое, что съела на завтрак.

Когда мое тело вытеснило всю больничную пищу, я внезапно поняла то, что всегда от меня ускользало.

Почему мама так поступила.

Эта боль, эта агония… Я не могла этого вынести. Я не была уверена, что смогу с этим справиться.

Пять месяцев он был для меня всем, а сейчас он стал никем. Как он мог быть кем-то еще? Он был женат. И не на мне.

Меня душили рыдания, когда меня рвало, и когда автомобиль дернулся, я поняла, что Линден вылез из машины.

— Ну, ну, мисс. Мне очень жаль, — пробормотал он, положив руку мне на спину. Затем передал мне бутылку с водой, и я взяла ее и прополоскала рот. Было неловко выплевывать воду, но он только что видел, как меня рвет, да и вкус во рту меня просто убивал, поэтому я выпустила струю как можно более изящно.

Я чувствовала себя ужасно. Словно один большой сопливый кусок отчаяния, и Линден удивил меня, когда обнял и прижал к себе.

Сначала я не поняла, что он делает.

Но прежде чем я успела напрячься, он прошептал:

— Мы с миссис Линден были удивлены этим объявлением. Каждый раз, когда я видел вас двоих вместе, я рассказывал ей об этом. Я никогда не видел двух более влюбленных людей, как вы, — сказал он, покачав головой, и его слова снова вызвали у меня поток слез. Линден похлопал меня по спине. — Вы справитесь с этим, мисс. Вы должны. Но, в то же время, это причинит сильную боль. Миссис Линден, Дженис, поможет вам. Всегда хорошо иметь человека, с которым можно поговорить.

Мои глаза болели от слез, и я знала, что залила ими его водительскую куртку.

— Простите. Вы промокли насквозь, — жалобно прошептала я, ссутулившись, когда пыталась разобраться в своей новой реальности.

— Не волнуйтесь, — пожал он плечами. — Нам всем иногда нужно плечо, на котором можно поплакать.

Мои губы дрожали, и хотя я ревностно хранила свои секреты, не могла удержаться от того, чтобы не сказать. Точно так же, как не могла остановить слезы, чтобы они не заливали мне глаза.

— Это больно.

— Я знаю, — вздохнул он. — Дженис поможет, я обещаю.

— Я не знаю ее, а она не знает меня.

— Лучше поговорить с кем-то, кому ты можешь сказать правду, чем запереть ее внутри. — Он снова пожал плечами.

Я закусила нижнюю губу.

— Верно. Откуда…

— Я видел вас вместе, не часто, но достаточно, — повторил он. — В тот день в Общественном центре, когда мистер Адам вручил вам подарок. Я никогда не видел ничего подобного. Поверьте мне, и Дженис это подтвердит, я не романтик, мисс. Нисколько. Она бы хотела, чтобы я им был. Она была бы счастлива, если бы я каждый день дарил ей цветы и оставлял небольшие записки и, вероятно, мне стоит это делать. Она заслуживает лучшего мужа, лучшего человека рядом с собой, но даже я видел, что между вами было. Даже я не мог не видеть, что вы имели. — Он покачал головой. — Сначала я думал, что сошел с ума, но это было похоже на связь. — Он снова пожал плечами. — Я сказал Дженис, и она тоже подумала, что я сошел с ума. Но я рассказывал ей о вас двоих достаточно, чтобы она поверила. Поэтому, когда мистер Адам переехал и женился на той девушке, Лопес, она была озадачена этим так же, как и я.

— Роберт сказал, что она беременна.

— Это бы объяснило все — они католики, — произнес Линден.

— Действительно? — Я нахмурилась в замешательстве.

— Да. Ревностные.

Как я могла этого не знать?

— Адам никогда не говорил…

Но потребность Роберта в искуплении грехов Каина внезапно стала чертовски понятной.

— Зачем? Это не то, о чем парень говорит со своей возлюбленной, не так ли?

— Я не его возлюбленная, — с горечью сказала я.

— Вы были ею. Но он порядочный человек.

— Адам не думал, что он вам нравится, — сказала я, судорожно сглотнув. — Он не думал, что нравится хоть кому-то.

— Не все из нас были очарованы мистером Каином, но это не то, что вы можете сказать своему боссу, не так ли? Что ты думаешь, будто их ребенок — мстительное исчадье ада. — Линден, поморщившись, сжал мое плечо. — Воистину, единственный способ, которым семья могла бы узнать его истинную сущность, — это то, что случилось с вами. — Он прочистил горло. — Говорят, он удерживал вас под водой. Это правда?

— Сначала я подумал, что это шутка. Как будто они издевались надо мной, и я поняла это. Из-за меня Мария выбыла из команды, так что, думаю, все началось именно тогда. Мария толкнула меня, и я упала. Следующее, что я помню, — мое лицо в воде.

Вспомнить эту часть событий было не сложно. Что было труднее принять, так это внешность Каина. Каина, который был так похож на Адама на фоне кислородного голодания, что это разбило мне сердце.

— Они смеялись и шутили, но я надолго умею задерживать дыхание под водой. Это то, чему я научилась сама.

— Спасибо Господу за это! — пылко отреагировал Линден.

— Потом вошел Каин. Сначала я подумала, что это Адам.

— Вас можно простить за это, — ободрительно произнес он. — В конце концов, они настолько идентичны, что это нервирует, и, хотя вы, несомненно, талантливы в задержке дыхания под водой, это точно сказалось на ваших способностях.

На моих губах, несмотря на страдание, появилась слабая улыбка от такой решительной защиты. Не знаю, заслужила я ее или нет, но было приятно получить поддержку от Линдена.

— Полагаю, что так и было. — Вздохнув, я приготовилась рассказывать историю, которую уже трижды рассказывала полиции, и пробормотала: — Схватив меня за волосы, он сунул мою голову обратно в воду. Я была так поражена мыслью о том, что это был Адам… — Я нахмурилась. — Что не могла больше контролировать свое дыхание. Я стала бороться, тогда он уперся коленом мне в спину. Я запаниковала и стала захлебываться. — Я прикусила нижнюю губу. — Затем вошел тренер, мигом просек ситуацию и вытащил меня. К этому моменту я уже была без сознания. Я знаю это только потому, что мне рассказал об этом Роберт.

Он ободряюще сжал мое плечо.

— Где был мистер Адам?

— Не знаю. Он тоже должен был тренироваться, но его не было в бассейне. Он не навестил меня в больнице, поэтому я не смогла его спросить.

Линден вздохнул.

— Они лишили его дома, как только смогли. — Он хмыкнул. — Мне нравится мой работодатель, мисс, но миссис Рэмсден без сомнений тяжелый человек.

Его заявление, доброта его объятий взволновали меня.

— Почему вы говорите мне это? Почему вы такой милый?

В глазах Линдена читалась доброта. Взглянув на него, я увидела искреннюю озабоченность и, как ни странно, почувствовал себя более расслабленно. Я почти не обращала внимания на него этим летом, потому что он ни разу не издал ни звука, когда Адам несколько раз забирал меня на машине.

Я только здоровалась с ним, а затем сосредотачивалась на Адаме. Так же, как и он на мне.

На вид Линдену было около шестидесяти, его лицо было покрыто морщинами, но взгляд карих глаз, обрамленных по бокам «гусиными лапками» от частых улыбок, был мягким. Уголки его рта тоже были приподняты, как будто он всегда был готов смеяться.

— Потому что у вас доброе сердце, и вы попали в затруднительное положение.

— Некоторые скажут, что мне повезло из обычной приемной семьи попасть к таким людям, как Рамсдены. — Я горько рассмеялась. — Хороша же удача. — Боже, даже Мейерсы не проведывали меня после того, как Роберт появился в моей больничной палате, показав, какое влияние я оказала на их жизнь.

Я подумала о Луизе, об их горе и простила им присущую им неприязнь к больницам, но это не улучшило мои одинокие часы, проведенные в палате.

— Согласен. Небольшая удача. — Он похлопал меня по руке. — Но там будем мы с Дженис. Мистер Роберт и миссис Анна нечасто бывают дома. Мы постараемся улучшить ваше положение.

Он чего-то не договаривал. Была причина, по которой он был так добр ко мне, но я приму это.

Мне нужна была вся доброта, которую я могла получить в ближайшее время.

Через неделю я вернусь в школу. Мне придется столкнуться с той же толпой незнакомых людей, что и раньше, но Адама уже не будет рядом со мной. Ну, технически он будет там, но он не будет моим, так ведь?

Он будет ее.

Марии Лопес.

Суки, которая выбила почву у меня из-под ног, которая попыталась причинить мне вред первой.

Это было глупо и не было ничьей стороны, но мне казалось, что он поддерживал ее вместо того, чтобы быть рядом со мной. Как будто он защищал ее в то время, когда я была единственной, кто нуждался в нем больше всего.

Я представляла его в школе в окружении чужих людей, которые шептались обо мне за моей спиной. Черт, Мария была популярна. Каин тоже судя по тому, что рассказывал Адам. Возможно, меня обвинят в том, что случилось. Эти богатые ублюдки всегда выгораживают друг друга, не так ли?

— Я бы хотела, чтобы они оставили меня в покое, — прошептала я.

Линден, казалось, понял, о чем я думаю.

— Эта семья находится под пристальным вниманием, мисс. Когда Каин сделал то, что сделал, и на поверхность всплыли другие вещи, связанные с ним… — Боже, что еще? Я знала, что он трахался с учительницей. Это стало известно? Но разве вина не ложилась на нее? — Полно доказательств, и там нет ни одного слова лжи. — Он помахал пальцем у меня перед носом. — Чтобы спасти репутацию нужно провести реституцию, но мистер Роберт — хороший человек. И мне неприятно это говорить, но они очень богатые люди, мисс. А мы с вами знаем, что для того, чтобы чего-то добиться в этом мире, это то, что нужно. Поэтому, как я бы сказал своей дочери, если бы она была здесь, а не поехала в Ирландию навестить своих дедушку и бабушку, возьмите все, что сможете. Не будьте алчной, не будьте жадной. Усердно работайте, но если вам что-то предлагают — берите. Воспользуйтесь возможностями, которые они предоставляют вам, потому что, хотя мистер Адам и был уверен, что в своем будущем вы добьетесь успеха, его семья может сделать это возможным.

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась я.

— В их интересах чтобы вы добились успеха, — объяснил он. — Не забывайте об этом, мисс.

— Думаю, вы можете называть меня Теей, — улыбнулась я.

Это больше не было именем Адама.

Оно больше не принадлежало ему.

Оно принадлежало мне, и я забирала его обратно.

— Если вы не против, мисс Тея, то я согласен. Но только не тогда, когда семья рядом. Миссис Анне это не понравится.

Я могла себе это представить. Побыв с ней наедине, у меня сложилось такое впечатление, что она невероятно требовательна и ей чрезвычайно тяжело угодить. Все в ней было идеальным даже несмотря на кризис: складки на брюках, искусно нанесенный макияж, безупречно уложенные волосы. Ей было противно находиться рядом со мной.

Со времен Луизы моя способность к чтению аур ухудшилась, но инстинкт подсказывал что, в отличие от сына, ее аура будет негативной. Хотя она хорошо это скрывала. Потребовались годы, чтобы замаскировать то, чем она была на самом деле — волком в овечьей шкуре.

Эта мысль, наряду с тем фактом, что я собиралась жить под одной крышей с волком, заставила мой желудок сжаться.

— Спасибо, Линден, — прошептала я, немного растерянная от его совета и своих мыслей. Его доброта значила для меня больше, чем он мог представить.

— Питер, Тея. А мою жену зовут Дженис, не забывай.

— Не забуду.

И я не забыла.

Дженис была такой же доброй, как и Питер, и они оба взяли меня под свое крыло. Особенно в мой первый день в школе.

Когда я столкнулась лицом к лицу с человеком, встреча с которым никогда не должна была меня пугать.

С Адамом.

Он выглядел измученным. Несчастным. На самом деле он выглядел таким же измученным и несчастным, какой я чувствовала себя внутри.

Он не смотрел на меня.

Скорее он смотрел мимо, и это ранило больше всего на свете.

Но я знала почему. Знала, почему он не мог взглянуть на меня, потому что, если бы он это сделал, то открылась бы правда.

О том, как он предал меня, как он предал нас.

И за это я его никогда не прощу.

Глава 18

Тея

Сейчас

Когда золотая медаль легла мне на грудь, я улыбалась, но внутри чувствовала себя мертвой.

Я не ощущала радости, не в эту минуту. Мне было так больно до глубины души, что ничто не могло исцелить это, и у меня не было другого выбора, кроме как идти дальше. Просто продолжать жить дальше и делать для этого все возможное.

Как я всегда и делала.

К счастью, мне больше не приходилось беспокоиться о новом месте жительства, еде или крыше над головой.

Я была богата.

Я заслужила свое будущее и имела право на то, чтобы оно было ярче прошлого.

В тот момент, когда заиграл государственный гимн, и толпа завопила от радости, я не подпевала. Я просто шевелила губами, ища его на трибунах.

Конечно, Адама там не было.

Ненависть к нему переплелась с давней любовью, которая была моим проклятием. Взглядом я нашла Анну и Роберта, но Адама, как он и обещал, не было. Я сильнее ощущала это отсутствие сейчас, когда чувствовала боль в мышцах, которые долго не работали. Боже, я все еще ощущала его внутри себя, хотя его здесь не было.

Несмотря на то, что я проснулась в пустой кровати.

У Адама даже не хватило порядочности поцеловать меня на прощание.

Ублюдок.

Монотонный звук гимна стих, но я не осознавала этого. Фактически, я сдвинулась с места только тогда, когда девушки по обе стороны от меня, в том числе Хилари Бентон из сборной США, занявшая третье место, суетливо сошли с пьедестала.

Чувствуя себя хрупкой, черт, хуже — ломкой, я направилась в раздевалку.

Сегодня наступило начало моей новой жизни, потому что сегодня на моем счету было шесть золотых олимпийских медалей.

Я была не просто Теодозией Кинкейд, цыганкой, перекати-поле, приемным ребенком, объектом для благотворительности.

Мое имя собирались записать в учебники истории.

Сделав глубокий вдох при этой мысли, я стала пожимать руки народу, который стал собираться возле шкафчиков, в нужный момент притворяясь, что смеюсь и улыбаюсь.

Сбежав, наконец, я стала пробираться сквозь толпу, зная, что Анна и Роберт будут меня ждать.

У меня не было никакого желания видеть их, и я знала, что если просто исчезну, это ранит их чувства, но мне было все равно.

Меня это не волновало.

Мне нужно было исчезнуть.

Я спрятала свой чемодан в шкафчик раздевалки, когда переехала из Олимпийской деревни в номер соседнего отеля, где мне не нужно было находиться рядом с другими спортсменами. Я была зла на Лори, которая прошлой ночью не пришла ночевать, поэтому игнорировала ее сообщения.

Предательница.

Конечно, было глупо винить ее, поняв, что единственной предательницей здесь была я. Я была тем, кто впустил Адама в свое тело, кто не выставил его за дверь.

Я даже не могла понять, что меня так расстроило. В конце концов, он же сказал, что уезжает, только я не ожидала, что он уйдет сразу после вчерашней ночи.

Проснуться в одиночестве, ощутив себя партнершей на одну ночь?

Боже, как мне хотелось оторвать ему голову.

Эта мысль наполнила негативными эмоциями, которые стали бушевать во мне, и когда они переполнили меня, я поняла, что мне нужен отдых. Возможность поразмышлять, возможность подумать о своих следующих шагах. Мне бы не удалось сделать это в Деревне. В честь меня должна была пройти вечеринка, и хотя было невежливо с моей стороны избегать ее — и мне определенно нужно было расслабиться, — это было последнее, с чем я могла справиться прямо сейчас. Мне нужно было пространство. Немедленно.

Когда я вышла на улицу со своим чемоданом, не встретив Роберта или Анну, я почувствовала себя большим победителем, чем когда выиграла золото. Поймав такси, я быстро заскочила в него, — если немедленно не выберусь отсюда, то сойду с ума.

Дав водителю адрес отеля, номер в котором забронировала утром, я достала зазвонивший телефон. Я позволила звонкам идти на голосовую почту и игнорировала сообщения, как всегда делала, когда хотела помучить себя, чтобы вспомнить, почему в этом фарсе слишком трудно было участвовать.

Я открыла «Фейсбук».

Отыскав профиль Марии Рамсден, урожденной Лопес, я уставилась на них.

Всех троих.

Счастливую семью.

Рядом с Адамом должна была стоять я, а не сука, которая пыталась меня убить, но, как я довольно быстро поняла, элита всегда держится вместе. Сомкнув ряды, чтобы защитить себя от нас, простой черни, не заботясь о сердцах, которые они разбили на своем пути.

Ребенок, Фредди, был похож на своего отца, а его отец выглядел так же, как любовь всей моей гребаной жизни. Малыш был красив. Абсолютно великолепен. Но меньшего я и не ожидала.

Как будто фарс передо мной не может быть красивым.

Как будто.

Если бы.

Они хотели помучить меня? Им это удалось.

Я сжала губы, когда в верхней части экрана возник поток всплывающих сообщений от Анны и Роберта, тренера, который требовал моего присутствия на пресс-конференции, как и от остальной команды.

Мне не хотелось называть родителей Адама «семьей», но так оно и было. Возможно, они разбили мне сердце, но они также дали мне шанс быть здесь сегодня. Совершать рекорды. Иметь весь мир у моих ног.

Я прикусила нижнюю губу, чувствуя себя злой и неблагодарной, но просто… Я знала свои пределы.

Добравшись до отеля, я отправила Роберту сообщение, в котором объяснила, что мне нужно было исчезнуть.

Поскольку он был классным и по-своему поддерживал меня до последнего, он ответил, что все в порядке, но пресса требует со мной интервью.

Я: Помните Рене Лизетт?

Роберт: Журналистку?

Я: Ага. Я поговорю с ней.

Роберт: Где она работает?

Я: Не знаю, не важно. Я поговорю с ней. Дам ей сенсацию.

Роберт: Как тебе будет угодно. Ты уверена, что не хочешь отпраздновать сегодняшнее событие? Ты блестяще справилась, Тея. Я не мог бы гордиться тобой больше, если бы даже попытался.

Я: Определенно нет, но спасибо. Я просто немного ошеломлена происходящим.

Я не была ошеломлена. Я была в порядке. Затем Адам испортил все, заявившись прошлым вечером и напомнив обо всем, что было неправильным в моей жизни. Обо всем, что сделал неправильным он.

Войдя в отель, где на полу по всей длине фойе располагалась причудливая небольшая спа-ванночка. Я посмотрела на мужчин и женщин, погрузивших в них свои ноги, все свое внимание сосредоточив на экранах своих телефонов, и, захваченная этой идеей, зарегистрировалась, дала носильщику, как рассчитывала, эквивалент десятидолларовых чаевых, и направилась к ним.

Когда мои ноги оказались в воде, что-то во мне успокоилось.

Как всегда.

Вода никогда меня не подводила.

Никогда.

Прислонившись головой к стене позади себя, я постаралась расслабиться, пытаясь найти утешение в том, что всегда будет частью моего кошмара.

Потому, что кто такие Адам, и остальная часть его семьи, и Мария?

Католики.

Все они.

А это означало, что развод был запрещен, и это с лихвой обеспечивало меня будущим, наполненным горькой сладостью невыполненных обещаний и утреннего секса, что заставляло меня чувствовать себя жалкой и потерянной.

Я была тем, кто ставил преграды между нами, но кто всегда ломался.

Почему?

Потому что Адам был любовью всей моей жизни, а я его.

Но все пошло наперекосяк еще до того, как у нас появился шанс начать.

Проклятие?

Ага. И я жила с этим знанием каждый гребаный день своей жизни.

Глава 19

Тея

Тогда

Мне было восемнадцать, когда я вернулась домой.

Ну, дом в понятии того места, где я родилась и откуда меня забрала бабушка после смерти мамы. Но для меня Форт-Уэрт всегда был тем, что я считала своей базой.(Прим. перев.: Форт-Уэрт — город в северо-центральной части штата Техас).

Даже если меня больше некому было встречать.

Сейчас, в преддверии предстоящих встреч, которые должны были обеспечить мне успешное будущее, я решила отклониться от заданного направления и посмотреть, каково это — снова оказаться здесь.

Возможно, увидеть несколько достопримечательностей, которые могут вызвать какие-нибудь воспоминания о счастливых временах, проведенных с моей бабушкой.

Я не очень хорошо помнила своих родителей и искренне думала, что неосознанно пыталась их забыть. Отчего мне было очень грустно. Однако то, что я запомнила, было по большей части их ссорами, поэтому я решила, что мой мозг пытался оградить меня от суровых реалий брака моих родителей.

Не то, чтобы я хотела сорвать эту завесу, вероятно, мне просто нужно было восстановить связи. С самой собой.

Жизнь с Рамсденами оказалась лучше, чем я могла себе представить. Анна по большей части оставляла меня одну, Роберт появлялся дома каждый день к обеду — Дженис призналась, что такого раньше не было — и мы часто говорили с ним о моем будущем. Полагаю, мой потенциал достаточно взволновал его, чтобы держаться рядом, и я не возражала — он был интересен, и он интересовался мной.

Мы не были с ним особо близки. Не так, как с Дженис и Питером, но я проводила много времени с Робертом, который, как мне казалось, был хорошим человеком. Единственное, в чем ему не повезло, это то, что он женился не на том человеке.

Что касается Анны, то я не доверяла ей.

Она тяжело перенесла арест Каина, но я полагала, что тот ущерб, который он нанес репутации семьи, причинил ей гораздо больше вреда.

Ее предвыборная кампания оказалась провальной, и она стала посмешищем на выборах, но Анна уже создала группу поддержки, пытаясь вернуться к власти на следующих выборах.

Я никогда не встречала никого более решительного, чем она, и было легко увидеть, от кого ее дети унаследовали эту особую черту.

С Робертом мы были ближе. Ему было не наплевать на меня, и хотя с Питером и Дженис я чувствовала себя семьей, с Робертом я начала ощущать то же самое.

Конечно, скоро я покину дом, поступив в Стэнфорд, в который получила приглашение.

По большей части я была рада. Настало время уйти от теней прошлого, пора создать новые воспоминания, проложить путь, который приведет меня в светлое будущее.

Но сначала я хотела заняться своей историей. Разобраться с тем, что сделало меня мной.

Если я правильно помнила, то возле церкви был разбит целый цыганский лагерь. Там проживало много людей, некоторые в фургонах, некоторые в стационарных домах.

В проживании на одном месте у меня было не так много опыта, как у других цыган, потому что из-за папиной работы мы всегда передвигались по стране, но я помнила это по времени, проведенному с бабушкой.

Подойдя ближе, я увидела блики солнца, отражающиеся в окнах передвижных домов, поднимающаяся пыль над которыми создавала своеобразную иллюзию.

Бланш Сэттлмент был небольшим городком пришлых. Здесь проживало более двадцати тысяч цыган, некоторые из них, такие как я, были романичалами, другие — влаксами-католиками. Они были самым обширным меньшинством в этой области и обосновались здесь около ста лет назад. Половина кладбища была заполнена цыганами, я помнила это по дням, проведенным с бабушкой.

Мы были заинтересованы мёртвыми не меньше, чем живыми. Я легко вспоминала, как она говорила о моих родителях — словно они находились в другой комнате, а не в загробной жизни. Это происходило легко и непосредственно, будь то просьба у моей матери дать бабушке сил, когда я ее утомляла, или вопрос папе, почему его нет рядом тогда, когда нужно было что-то починить.

Уголки моих губ поднялись вверх при этом воспоминании.

Было странно снова оказаться здесь, в тех местах, которые я помнила. Как, например, видавшая виды церковь романичал, белая вагонка которой выглядела, мягко говоря, потрепанной. Особенно по сравнению с находящимся напротив храмом влаксов, имеющим высокую башню и такие белые стены, что у меня заболели глаза. Церкви были воротами в мой мир.

Дорога была потрескавшейся, а тротуар обшарпанным. Ряды раскидистых деревьев тянулись вдоль улиц, а в воздухе вокруг меня танцевали пылинки, пока я шла к тому месту, где когда-то был мой дом.

Когда-то давным-давно я взяла бы с собой Адама, но теперь мы были словно незнакомцы. Незнакомцы, которые даже не смотрели друг на друга.

За два года мы перекинулись с ним, возможно, парой слов. Я пережила два болезненных Дня Благодарения, видя, как Мария вешается на него, в основном игнорируя своего ребенка. Я полагала, что она пытается заставить меня ревновать.

Это работало.

Рождество было не лучше, но было мило видеть, как Фредди открывает подарки, которыми его осыпала Анна. Я никогда не видел ничего подобного, как в то первое Рождество Фредди.

Спустившись вниз, я зашла в гостиную, в которой накануне установили новогоднюю елку, и оказалась словно в каком-то фильме.

Двухмесячный ребенок за один день получил больше подарков, чем я за всю свою жизнь.

Пол был заставлен коробками и подарочными пакетами, что вызвало у Марии полный восторг. И это заставило Анну улыбнуться.

Фредди и Мария были единственными людьми, которые были способны на это.

Честно говоря, я тоже больше не улыбалась. Особенно рядом с Адамом.

Мои плечи опускались от мыслей о нем, мыслей, которые часто вторгались в мой разум и втягивали меня в трясину страданий, на преодоление которой могли уйти дни.

У меня не было на это времени.

Черт, ни у кого не было времени находиться постоянно в депрессии.

Да, это никому не шло на пользу, и, честно говоря, это была одна из причин, по которой я была здесь.

Мне нужно было увидеть прошлое моей матери, нужно было понять, знает ли кто-нибудь, почему она сделала то, что сделала.

Возможно, со мной никто не будет разговаривать. Бабушка постоянно повторяла, что из-за греха мамы мы стали изгоями, но я все же надеялась, что кто-нибудь сможет мне все объяснить.

Если бы желания были лошадьми, нищие ездили бы верхом…

Это было одной из любимых поговорок бабушки.

Подул холодный ветер, вынудивший меня застегнуть молнию на толстовке до самого верха и надеть капюшон.

Такси высадило меня не в том месте, но я поняла это только тогда, когда пошла по улице.

Это был красивый городок, и меня переполняла гордость за то, что несмотря на то, что у моего народа, может быть, была не самая лучшая репутация, они, несомненно, заботились о своих домах.

Возможно, это не было похоже на квартал, в котором я жила в данный момент, возможно, эти дома не были особняками с восемью спальнями, утопающими в роскошных садах, но для кого-то они были замками, и они были чистыми. Конечно, дорога нуждалась в ремонте, но, черт возьми, это была вина местного органа самоуправления, а не моего народа.

Проходя через ворота, я увидела пожилую женщину, сидящую на деревянной террасе, а на столе рядом с ней стоял чайный поднос. Было такое чувство, что она ждала меня, хотя определенно не могла этого сделать. Боже, я до конца не была уверена, приеду ли сюда, но посещение этого района было возможностью, которую я не могла упустить.

Иногда казалось, что удача сопровождает меня, даже если я этого не чувствовала.

Стоянка домов-фургонов казалась мертвой. Вокруг не было ни единой души за исключением этой одинокой женщины, и я понимала, что если кто-то и знает о моем прошлом, так это старшее поколение.

Меня не было здесь больше десяти лет, моя бабушка давно умерла. Только те, с кем она дружила, будут помнить ее.

По крайней мере, я надеялась, что это будет так.

В любом другом месте мира десять лет считалось бы слишком долгим периодом времени, но здесь, в этом связанном тесными узами сообществе ничего не забывалось.

В том числе, был ли кто-либо изгоем или нет.

Это означало, что долгая память была палкой о двух концах.

Потому что, если они не забыли, то и не простили.

Без колебаний и раздумий над тем, что сказать, я пошла к ее дому, надеясь на то, что женщина не прогонит меня.

В ту же секунду, как только я это сделала, то увидела это. Почуяла это.

Боже, прошло так много времени с тех пор, как я чувствовала невыносимый смрад смерти. Даже лежа в больнице после инцидента я не слышала его, но теперь ощущала. Смерть была здесь.

Запах плыл над террасой, на которой сидела женщина, сливаясь с запахом дерева. Он поглотил висевший в воздухе аромат свежескошенной травы и слабый запах бензина, доносившийся от дороги.

Женщина сидела, немного ссутулившись, ее лицо было покрыто морщинами, но серые глаза до сих пор оставались ясными. Ее кожа была бронзового оттенка, возможно, немного темнее, чем моя, а черно платье, висевшее на фигуре, заставляло ее выглядеть так, будто она, возможно, недавно сильно похудела, что подтверждало мою первоначальную оценку — она была больна. Неизлечимо.

Ее волосы были покрыты платком, а в ушах поблескивали креольские серьги, качнувшиеся, когда она склонила голову набок, с интересом наблюдая за моим приближением.

Подойдя к ее участку, узкому пространству с маленькой аккуратной лужайкой, я остановился на границе между травой и дорогой.

— Ты дочь Никодимуса.

Мои глазаудивленно раскрылись от этого заявления, а губы слегка задрожали, потому что, честно говоря, я так давно не слышала имя отца, что даже не ожидала его услышать. Имя бабушки? Конечно. Но отца?

У меня были странные воспоминания о нем, не совсем хорошие, но это заявление заставило меня вздрогнуть.

У меня было прошлое.

История.

И женщина была моей связью с ней.

Возможно, единственной связью.

Я так давно, так чертовски давно ни с кем не была связана, что это был кульминационный момент в моей жизни.

Я была чьей-то дочерью. Как долго я была просто порядковым номером.

Здесь я была ребенком Никодимуса.

— Я давно не слышала его имени, — облизнув губы, сказала я ей правду.

Она пожала плечами.

— Прошло много времени с тех пор, как Господь забрал его. — Ее губы поджались, образовав вокруг рта сотню крошечных морщинок. — Аллегрия умерла?

У меня перехватило горло. Боже, если мое сердце забилось от имени папы, то от бабушкиного?

Слезы, наполнившие мои глаза, стали жечь их так сильно, что у меня не осталось другого выбора, кроме как поднять руки и закрыть лицо.

Мы были эмоциональным народом, не стеснявшимся слез, были ли они от горя или радости — я помнила это о своем сообществе, несмотря на то, что долгое время была отстранена от него, — но я не выросла цыганкой. Меня учили скрывать свои эмоции. Тем не менее, я не могла контролировать эти слезы, никак не могла.

Женщина цокнула, выражая досаду.

— Она забирала в себя слишком много, чтобы прожить долго. Но я знаю, что она не хотела оставлять тебя, дитя. — Она откашлялась. — Ты Теодозия, не так ли?

То, что она вспомнила мое имя, заставило меня взять себя в руки, и я посмотрела на нее с изумлением.

— У вас потрясающая память, мэм.

Улыбнувшись, она расправила подол своего платья с таким довольным видом, словно ей сделали комплимент о том, что она прекрасно выглядит, — что она и делала. Даже несмотря на свою болезнь.

— Можешь называть меня Лавинией, — заявила она. — Мы с твоей бабушкой были подругами.

Я едва не рухнула на колени от этих слов. Вот так удача!

— Поверить не могу, — прошептала я. — Я приехала сюда, чтобы найти кого-то, кто помнит мою семью.

— Нечасто бывают такие скандалы, но я никогда не забывала Аллегрию. Она была моей лучшей подругой с самого детства. Мне грустно слышать, что она умерла. Я скучала по ней каждый день…

— Почему вы не поддерживали с ней связь? — спросила я, потому что также мы были верны. Это было заложено в нас, чтобы держаться вместе, а значит на то, что они не общались, была причина, и я хотела знать, в чем она заключалась.

— Она бы не согласилась на это. Настаивала на полной смене обстановки для тебя. — Из груди Лавинии вырвался прерывистый вздох. — Не буду врать, было больно, но я поняла. И до сих пор понимаю. Ты была так мала, слишком юна, чтобы нести такое бремя. — Она хмыкнула, поджав губы. — В такие моменты я та к хочу, чтобы мне все еще было разрешено курить.

— Почему вам это запрещено? — спросила я, немного удивленная формулировкой.

— Этим лёгким недолго осталось, — хрипло призналась она, хлопнув себя по груди. — Тебе повезло, что ты пришла, когда пришла. Возможно, я не задержусь надолго. — Она прищурилась. — А теперь иди сюда и присядь. Ты здесь не просто так.

Я не знала ее, но перспектива потерять еще одну связь с прошлым заставила меня снова заплакать.

Черт, я ненавидела себя за то, что вела себя сейчас как ребенок, но иногда дерьма на меня сваливалось слишком много.

Встреча с Лавинией ослабила во мне напряжение, и восстановить старые связи казалось теперь таким лёгким делом, но можно ли мне общаться с ней, чтобы больше узнать об их с бабушкой дружбе?

Прежде чем горечь обиды закружилась во мне, Лавиния потянулась к соседнему табурету и похлопала по его сиденью.

— Ну же. Можешь выпить со мной чаю. — Она повернула голову к двери в дом и крикнула: — Аллегрия! Подойди сюда на секунду.

Я моргнула, когда на веранду вышла женщина лет сорока, очень похожая на Лавинию. Ее лоб был нахмурен, лицо красное, а на висках выступили капельки пота.

— Что? — проворчала она, поднимая руку в желтой перчатке, покрытой пеной, и вытирая ею лоб. Посмотрев на меня, она вздохнула. — Ты не говорила, что к нам придут гости.

— Я не знала об этом, — ответила Лавиния.

— Я принесу чай, — сказала Аллегрия и зашла в дом, так и не удосужившись поприветствовать меня. Ее предложение чая, даже не спросив, хочу ли я его, заставило меня улыбнуться, как и ее имя.

— Вы назвали ее в честь моей бабушки?

— Я же говорила тебе, что Легги была моей лучшей подругой, — пожала Лавиния костлявым плечом.

— Вы называли ее Легги? — спросила я, раскрыв удивленно глаза. (Прим. перев.: Легги — помимо уменьшительной формы имени слово имеет значение «длинноногий»).

— А она меня Винни, — улыбнулась Лавиния. — Хотя это была правда — ноги у нее были что надо. — Она присвистнула. — Не то чтобы кому-то было разрешено их видеть. — Лавиния закатила глаза. — Забавно, как в то время все казалось таким важным. Скромность и чистота. Такая ерунда. Только не говори об этом Аллегрии — у нее сейчас проблемы с моей внучкой.

— Какие проблемы? — спросила я, походя к ней, усаживаясь на табурет и придвигаясь ближе.

— Она немного старше тебя и отказывается выходить замуж. — Лавиния вздохнула. — Такая своенравная девушка, но это не удивительно, учитывая, что ее матерью является Аллегрия. В свое время я давала ей слишком много свободы. Что касается Честити, то она не желает оправдывать свое имя и хочет поступить в колледж. — Лавиния наморщила нос. — Мне нравится эта идея, но ее отец хочет, чтобы она вышла замуж. Проблема в том, что если мы не будем придерживаться традиций, то потеряем их навсегда.(Прим. перев.: Честити — с англ. языка «целомудрие, чистота»).

— Я понимаю дилемму, но если бы я была в этом возрасте, то тоже не хотела бы оставаться дома и играть роль хорошей жены. Я сделала это в своей жизни один раз, и мне хватило с головой. — Лавиния фыркнула. — Легги повезло. Твой дедушка погиб, прожив достаточно долго, чтобы сделать твою бабушку беременной, а потом оказал ей услугу и умер.

Мои глаза расширились от этой откровенности. Чего бы я ни ожидала услышать от нее, но только не это.

— Я думала, что ей придется снова выйти замуж, — нерешительно произнесла я, желая, чтобы она прояснила этот момент.

— Джимми был молодцом. Он умер на работе, получив хорошую страховку. Соответственно, Аллегрия могла спокойно растить Дженни. Конечно, люди болтали, но когда они это не делали? Аллегрия имела большую популярность, мужчины хотели ее ноги и ее миленький счет в банке, но нет, Легги никому из них не дала даже шанса.

— Что вы имеете в виду, говоря, что бабушка могла спокойно растить маму?

— Без мужчины, который крутится под ногами, конечно. — Лавиния снова фыркнула. — Мужчины — не что иное, как ходячие горести, девочка. Не забывай об этом никогда. — Я скривилась и она, потянувшись ко мне, похлопала меня по руке. — Я вижу, ты уже усвоила этот урок. — Она цокнула. — Ты нарушила свое целомудрие ради него?

Личный вопрос захватил меня врасплох, но и не удивил. Бабушка была очень прямолинейной, так что логично, что и ее лучшая подруга обладает этим качеством.

— Нет, — ответила я, но в моем голосе не было гордости.

Могла ли я сказать, что если бы у нас был такой шанс, то я бы не сделала это с Адамом?

Только лишь возможность видеть его по утрам в бассейне было лучшим мотиватором, чем целая толпа цыганских матерей, наблюдающих за молодежью и неодобрительно кудахтающих.

— Ноты бы хотела?

— Возможно, — ответила я, едва не улыбнувшись от ее проницательности.

— Что он сделал?

— Женился на другой.

— Женился? — Ее брови удивленно приподнялись. — Он один из нас?

— Нет.

— Он твоего возраста?

— Да.

— Слишком молод для гадже, чтобы жениться. — Снова поджав губы — и я начала понимать, почему у нее сотни морщин вокруг рта — она спросила: — Почему он не женился на тебе?

— Я-я не знаю. Мы собирались… — И я знала, что, без сомнения, мы были предназначены судьбой друг для друга задолго до нашей встречи. — Но что-то случилось. — Я сделала глубокий вдох. — Я-я не хочу об этом говорить.

Конечно, она проигнорировала это.

— Как давно он женился?

— Два года назад, — прошептала я, и боль от этих слов была такой резкой, словно это было вчера.

— Прошло два года, а тебе все еще больно? — Она покачала головой. — Легги оплакивала свою любовь, хотя я этого не понимала. У всех нас есть свои маленькие таланты, дары, которые объединяют нас с родиной. Мои были не такими развитыми, как у Легги. Я знала о ее даре исцелении, знала, что она может многое узнать о человеке, просто взглянув на него. Я также знала, что ее самый большой дар и худшее проклятие заключалось в том, что она знала, кто ее вторая половинка.

— Знала, кто он? — спросила я с интересом и мои глаза загорелись.

— Да. — Лавиния кивнула. — Знала. Они не поженились. Он уже был женат. Какое-то время я думала, что твоя мать, Дженни, была его ребенком, но это было не так. Может, если бы она была им, для нее все закончилось бы лучше.

— Она нашла своего единственного, — сказала я несчастным голосом. — Я просто не понимаю, как она могла оставить меня.

— Оставить тебя, дитя? — спросила Лавиния, склонив голову набок. — Что ты имеешь в виду? Конечно же, она этого не делала.

Я удивленно распахнула глаза.

— Почему вы так говорите— «конечно же»?В этом нет никакого «конечно же».

— Я не понимаю, — покачала головой Лавиния.

— Я тоже, — ответила я сердито.

Прежде чем я успела сказать что-то еще, появилась Аллегрия с подносом, нагруженным сэндвичами и домашней выпечкой. Быстро схватив пустой поднос, стоявший между мной и Лавинией, я убрала его со стола. Аллегрия поставила свой поднос на освободившееся место, а затем забрала тот, который был у меня в руках.

— Аллегрия не тот человек, который любит поболтать, — пробормотала Лавиния, когда ее дочь исчезла. — Вся в своего скучного отца.

Мои брови приподнялись, и я постаралась не рассмеяться, но Лавиния уловила улыбку в моих глазах.

— В смерти есть странная свобода, дитя. Неожиданно ты можешь говорить то, что хочешь, делать то, что хочешь. Люди прощают тебе твои словесные грехи.

— Вы бы поговорили со мной, если бы не умирали? — Любопытство заставило меня задать этот вопрос.

Она склонила голову набок.

— Из-за грехов твоей мамы? — Я кивнула. — Может быть, нет, а может, и да, потому что дико скучаю по Легги. Не знать, жива ли она или мертва, было жестокой пыткой. Теперь, по крайней мере, я знаю, что она будет ждать меня, когда я умру.

У меня перехватило горло от ее слов.

— Хотите, чтобы я разлила чай? — удалось мне пробормотать.

— Да, пожалуйста, дитя. Аллегрия, должно быть, думает, что ты очень голодна. Она знает, что мне сейчас нельзя столько есть. У меня нет того аппетита, который был раньше. — На ее лице не было жалости к себе, казалось, что она смирилась со своей судьбой. — Ешь, дитя. Иначе все это пропадет даром.

Мои глаза расширились от последнего комментария, и я уставилась на поднос. Рамсдены, а до них Мейеры, всегда хорошо кормили меня, но в промежутке между смертью бабушки и удочерением Мейерами я знала, что значит быть голодным.

Я терпеть не могла расточительное отношение.

Ненавидела это.

Поэтому ее последние слова были моей версией «Сезам, откройся».

Деревянный поднос ломился от еды, но после такой волнующей беседы у меня пропал аппетит.

Я приехала сюда сразу после соревнований, потому что мне нужно было успеть к возвращению домой рано утром.

Несколько человек из команды собирались пообедать в ресторане, прежде чем выехать из отеля в четыре утра для того, чтобы успеть в аэропорт на наш возмутительно ранний рейс.

Но, честно говоря, еда передо мной выглядела намного лучше, чем в любом ресторане.

Стандартный поднос ломился от вкусной домашней еды. Белый фарфоровый чайник с красными цветами был из того же сервиза что и две чашки, стоящие на блюдцах. На других тарелках из того-же набора, лежали сырные сэндвичи с поджаристой корочкой, которые бабушка делала мне в детстве.

Как я могла забыть, что люблю яичный салат с зеленью?

Еще лежало три куска разных пирогов и какие-то коричневый шарики, на которые я взглянула с подозрением.

Лавиния прищелкнула языком.

— Прошло много лет с тех пор, как ты ела вкусную еду, раз не узнаешь яйца по-шотландски. — Она ухмыльнулась. — По рецепту Легги. Она передала его мне, — гордо продолжила она. — А я передала его своей дочери, потому что хотела, чтобы она готовила их для меня. — Лавиния подняла свои руки, и я увидела, что пальцы на них деформированы. — Из-за артрита мне стало трудно готовить, но Аллегрия, хоть и зануда, но хорошая девочка, и хотя я и цепляюсь к ней иногда, но что бы я без нее делала.

— Как вы любите пить чай? — хрипло спросила я, желая, чтобы все было по-другому и обе ее девочки были рядом с бабушкой до самого конца.

— С двумя ложечками сахара и без молока, вот почему его здесь нет. Если хочешь, я могу позвать Аллегрию…

— Нет, все хорошо. Спасибо. — Я принялась разливать чай, а затем, передав ей чашку и блюдце, с опаской посмотрела на тонкий фарфор в ее искривленных пальцах. Убедившись, что все в порядке, я взяла себе кусок пирога, решив, что сегодня заслужила десерт.

Откусив немного, я застонала от его насыщенного морковного вкуса.

— Боже, это великолепно.

— Дочь получила этот талант от меня, — сказала Лавиния гордо. — У меня полжизни из-за этого была проблема с лишним весом. — Она закатила глаза. — Ирония заключается в том, что раньше я была бы готова убить за то, чтобы быть такой худой. — Она погрозила мне пальцем. — Из этого можно вынести урок, дитя. Не знаю, какой, но ты должна найти в этом какое-нибудь здравое зерно.

— Постараюсь, — фыркнула я.

— Сделай это. — Лавиния снова внимательно посмотрела на меня, а затем спросила: — Почему твои волосы мокрые?

— Я только что с… Ну, я плаваю.

— Ты плаваешь, — эхом повторила она за мной. — Ты живешь здесь?

— Нет, — покачала я головой. — Я живу недалеко от Бостона.

Это заставило ее приподнять бровь.

— Интересно.

— Почему?

— Легги сказала, что никогда не навещала ее, но переехала, чтобы быть ближе.

— Ближе к ней? — повторил я. — Ближе к кому?

— Ну как же, к твоей матери, дитя. К кому же еще? Во всяком случае, она была там в последний раз, когда я о ней слышала.

Моя рука, держащая вилку, остановилась, не донеся кусок до рта, и упала на колени.

— Мама похоронена под Бостоном? Почему я этого не знала?

— Нет, дитя. — Лавиния покачала головой. — Твоя мама сидит там в тюрьме. Она не умерла. По крайней мере, насколько мне известно.

Мой рот беззвучно шевелился в течение несколько секунд, но я не знала, что пыталась сказать.

Боже, я даже не знала, о чем думать, не говоря уже о попытках общения.

— Она не сказала тебе?

Я тупо уставился на собеседницу.

— Нет. Она этого не сделала.

— Вот дерьмо! — скривилась Лавиния.

— Дерьмо? — Мои глаза вспыхнули.

— Да, дерьмо. Легги не сказала тебе об этом по какой-то причине, а я не сумела удержать свой рот на замке.

— Она должна была сказать мне. Я имела право знать! Я пришла сюда, задаваясь вопросом, слаба ли я так же, как мам, желая знать, смогу ли я…

— Сможешь ли что? — подтолкнула она, нахмурившись, когда я замолчала. — Что на самом деле тебе сказала Легги.

— Что мама покончила с собой, потому что папа погиб в результате несчастного случая.

Лавиния, фыркнув, протянула ко мне руку. Ее крючковатые пальцы схватили мои, и она переплела наши пальцы вместе.

— Дитя, я не буду притворяться, будто понимаю, почему твоя бабушка сделала то, что сделала. Я не понимала ее решения так далеко уехать. Соседний город вполне подошел бы, чтобы пережить сплетни, но она была настойчивой. Она хотела смены обстановки для вас обеих. По какой-то причине она решила, что тебе лучше не знать правды, но вот ты здесь, и когда я узнала свой диагноз, дитя, я дала себе обещание.

— Какое? — шепотом спросила я, гадая, какое отношение одно имеет к другому.

— Все эти годы я была хорошей девочкой. Даже после того, как потеряла свою лучшую подругу, я сделала то, что мне сказал муж. Я вырастила своих детей, делая это правильно для них, делая правильно для своего народа и общества, и что я получила? Что-то стало разъедать меня изнутри, словно я уже была в земле. Когда врач сказал мне диагноз, я подумала про себя…

— Врач? Вы ходили к врачу? — Наш народ с подозрением относился к медсестрам и докторам. Вот почему, когда я была ребенком, посещение врача бабушкой было таким большим делом. Это было глубже, чем фобия. Это было культурное отвращение к профессии врача.

Лавиния скорчила гримасу.

— Я не хотела, но боль была очень сильной. Возможно, если бы мы не так боялись врачей, со мной все было бы хорошо. Но на тот момент уже было слишком поздно. К тому времени, когда я пришла к нему, дела зашли слишком далеко, и, честно говоря, дитя, у меня все равно нет денег на необходимое лечение. По закону Обамы у нас есть право на страховку, но ее стоимость непомерно высока для таких, как мы…(Прим. перев.: «Закон о защите пациентов и доступном здравоохранении» или Obamacare — федеральный закон США, подписанный президентом Обамой в 2010 году. Главным элементом реформы является введение обязанности граждан США приобретать медицинскую страховку. Также существует административная ответственность в отношении лиц, отказывающихся приобретать полис в виде наложения штрафов в размере 95 долларов или 1 % от дохода).

— Но существует же благотворительность.

Лавиния фыркнула.

— Благотворительность начинается с собственного дома.

С этим доводом не поспоришь, поэтому в надежде вернуть ее к теме беседы— моя мать не была мертва. Какого хрена? — я спросила:

— Какое обещание вы себе дали, Лавиния?

— Все эти годы вещи пожирали меня, как эта дурацкая болезнь. Я так много раз прикусывала свой язык, что было чудом, как я его не откусила. Я молчала каждый раз, когда мой муж ходил к этой шлюхе Кейтлин Беллами, и они определенно не разгадывали вместе кроссворды, дитя. — Она поджала губы. — Я молчала, когда узнала, что муж Аллегрии бьет ее… — Тяжелый выдох вырвался у нее, а затем она начала кашлять. Из ниоткуда появился носовой платок, который через несколько секунд был залит кровью. Не обращая на это внимания, она промокнула уголки рта и прохрипела: — Я была хорошей женщиной. Хорошей романичал. Но в смерти есть свобода, дитя, помнишь, я тебе говорила это? — Когда я кивнула, она опустила подбородок, и в чертах ее лица появилась решимость, которая меня насторожила. — Я пообещала себе, что с этого момента буду говорить все, что захочу. Обидно ли это будет людям, раскрывает ли это секреты, я сказала себе: «Хватит. Довольно молчать».

— Поэтому, хоть твоя бабушка и думала, что действует в твоих интересах, это противоречит моему обещанию, данному себе. Потом, когда мы встретимся с ней на небесах, она может дать мне пощечину, если захочет, но я разберусь с этим, как только встречусь со своим создателем. — Из нее вырвался еще один резкий выдох. — Дитя, Никодимус делал многие вещи, и агрессия по отношению к собственной жене было одной из них. Всякий раз, когда они возвращались из своих поездок, Дженни была избита до полусмерти. Сердце твоей бабушки разбивалось каждый раз, когда она видела ее, но что мы могли поделать? Нас учат подставлять другую щеку. В буквальном смысле. Даже если это означает, что мы дадим этим ублюдкам возможность хорошенько прицелиться. — Лавиния тяжело вздохнула. — Они не все такие. Я воспитала своих сыновей так, чтобы они не поднимали руку на своих жён, иначе, если бы они это сделали, я бы сама избила их. Но это произошло ценой побоев моего собственного мужа.

— Я люблю свой народ, люблю наше сообщество и горжусь тем, что я романичал, но то, что наши мужья могут с нами сделать, ужасно. Нам некуда идти, не с кем поговорить, даже с другими женщинами. Мы не можем говорить об этом. Это опозорит нас. Не их. Наследующий год ты тоже стала возвращаться с синяками. Самым ужасным была разбитая губа. Я смотрела на тебя, когда вы въезжали в эти ворота, и смотрела на Дженни, и я не видела на ее лице того, что так часто видела на своем, когда смотрела в зеркало.

— Что вы имеете в виду? — прошептала я, совершенно завороженная тем, что она говорила, ее южный говор успокаивал меня, хотя история привела меня в ярость.

— Я имею в виду, что чувствовала отчаяние. Потому что это было тем, что, как я знала, переносила здесь каждая женщина. — Она закрыла глаза. — Я не видела отчаяния на лице твоей матери, не видела даже смирения, дитя. Нет, я видела гнев, который медленно нарастал. Лучшим для Легги была смерть ее мужа. У нее появилась свобода, которую получают лишь немногие из нас, а с его страховкой и своим даром исцеления она была довольно хорошо обеспечена.

— Но это означало, что Дженни воспитывали не так, как мою Аллегрию. Она не знала, что значит быть избитой мужчиной. Дженни была совсем юной, когда умер ее отец, а встретив Никодима, она была полна оптимизма на их совместное будущее. Но Дженни не была воспитана так, чтобы принимать мужской закон, который придерживался кулаками. Она не была создана для этого, поэтому, когда до нас дошли новости, меня они не удивили.

— Что случилось?

— Она ударила его ножом. Более семнадцати раз. — В голосе Лавинии послышались слезы. — Когда служба защиты детей привезла тебя сюда, мы поняли, почему.

— Почему?

— Разбитая губа, ушибленная щека. У тебя даже была небольшая рана на скуле от его кольца. С Дженни было достаточно…

— Это была самооборона. Она защищала себя и меня! — воскликнула я, ненавидя своего отца с такой страстью, на которую и не подозревала, что способна. Это было похоже на удар хлыста по моей спине, потому что я так гордилась тем, что была связана с ним родственными узами. Была дочерью Никодимуса. Я вскочила на ноги, мое тело пульсировало от ярости. Пирог вместе с блюдом, на котором он лежал, и моей вилкой с грохотом упали на пол, но я этого не заметила, даже не слышала.

Лавиния посмотрела на меня с грустью в глазах.

— К ней проявили снисхождение. Вот почему не был вынесен смертный приговор. Но Дженни осталось сидеть еще как минимум восемнадцать лет, — сказала она.

На секунду я задумалась о том, что моя мать будет сидеть в тюрьме практически всю мою жизнь. Когда она освободится, мне будет уже тридцать шесть.

— Она защищала меня, — заплакала я.

— Так и было. Такие женщины, как мы, дитя, не могут обратиться за помощью. Но ведь ты не одна из нас, не так ли? — Я вздрогнула от этих слов, но Лавиния пояснила — Я не имела в виду, что это плохо. В твоих венах течет наша кровь, что делает тебя особенной, но с тех пор, как умерла Легги, ты жила с гадже.

Я опустила голову.

— Они заботились о тебе?

— Нет. Но они не били меня. Просто я не всегда хорошо ела. — Я сделала глубокий вдох. — Семья, с которой я сейчас живу, удочерила меня. — Я не стала вдаваться в подробности этих сложных запутанных отношений.

Боже.

Что-нибудь в моей жизни было нормальным?

Я стояла на этой веранде, дрожа от ярости, будучи слишком злой, чтобы плакать, и мне казалось, что я могу взорваться от всех странных мыслей, роящихся у меня в голове. Я хотела справедливости для своей матери, хотела отругать бабушку за то, что та скрывала тот факт, что Дженни была жива… Но какой в этом смысл?

Лавиния посмотрела на меня.

— Присядь, дитя. Допей свой чай, — пробормотала она.

Это не было просьбой. Это была команда, интонация голоса, которую я хорошо помнила по бабушке.

Я едва не опрокинула табурет, когда села, слепо потянувшись за упавшей тарелкой. Это была просто удача, что она не разбилась. Аллегрия выскочила из дома, когда Винни позвала ее убрать пирог, что она и сделала, не сказав при этом ни единого слова даже тогда, когда я извинилась за созданный беспорядок. Затем, когда мы остались одни, я уминала бутерброды с чаем, а она задавала мне вопросы о моей жизни, на которые я была слишком вежлива, чтобы не отвечать ей.

Она спрашивала о бабушке, о том, как она умерла, и не выказала особого удивления по поводу правды. Я рассказала о своем опыте исцеления и о том, что все пошло не так, на что она просто сказала: «Не буду притворяться, что понимаю логику Легги, и это не первый раз, когда я говорю это сегодня, но раз она не обучила тебя исцелению, то на это была какая-то причина. Я не могу винить ее. Не пытайся снова лечить, дитя. Из этого не выйдет ничего хорошего, даже если твои намерения будут чисты».

Когда я сказала ей о том, что только что плаваю на соревнованиях, которые приведут меня к участию в Олимпийских играх, на ее губах заиграла легкая улыбка.

— Что тут смешного? — спросила я, не обижаясь, мне просто было любопытно. В тот момент я чувствовала себя слишком подавленной своим прошлым, чтобы обижаться на свое будущее.

— Знаешь, твой отец никогда бы этого не допустил. — Она постучала пальцем по подбородку. — Забавно, ведь когда-нибудь ты станешь достаточно богатой, чтобы бороться за досрочное освобождение своей матери.

Мои глаза расширились от удивления.

— Я думала, что условно-досрочное освобождение отменено.

— Может, да, а может, нет, — пожала плечами Лавиния. — Деньги решают все, не так ли?

Глава 20

Тея

Тогда

Лавиния даже не понимала, насколько ее слова были верными.

Деньги решали.

Я знала это.

Линден сказал нечто подобное в тот день, когда забрал меня из больницы и привез в дом Рамсденов.

Деньги.

Они нужны мне.

Много.

На обратном путив такси я могла думать только о маме, о том, что ее посадили за то, что она защищала меня и себя, о несправедливости этого, и мне хотелось кричать.

Настроение, с которым я возвращалась в отель, разительно отличалось от того настроения, с каким я ехала в городок Бланш Сеттлмен.

Мучительная боль в моей душе была наполнена жестокой жестокостью, которая заставила меня гореть от желания что-то сделать.

Что угодно.

Чтобы помочь маме.

Которая не умерла.

Я тупо смотрела вперед на дорогу, не видя ничего, ни города, когда он появился на горизонте, ни гостиницы, когда мы подъезжали к ней. Все было как в тумане, пока я анализировала то, сколько потеряла.

Бабушка, очевидно, считала, что поступает правильно со мной, но так ли это было?

Я думала, что я одна.

На самом деле нет.

Мама была жива. Она дышала. Мы обе были живы.

Боже, я хотела ее увидеть. Я так сильно хотела навестить ее. Возможно, другому ребенку было бы стыдно за преступление своей матери. Стыдно за то, что она сидела в тюрьме. Но я? Я испытывала гордость. Мне было ненавистно то, что она находилась за решеткой, но, черт побери, она была там потому, что защищала меня. Защищала себя.

Спасала нас.

Я не могла не сравнивать ее брак с моим отцом — больше не «папа» — как с тюрьмой, в которой она сейчас находилась.

Было ли ее нынешнее положение лучше?

От этой мысли меня затошнило, но внутри загорелся огонь. Огонь, который угрожал поглотить меня до такой степени, что когда такси подъехало к гостинице, меня трясло.

— Мэм?

Я пришла в себя от раздраженного тона таксиста.

— П-простите? — спросила я.

— Вы приехали. Это же ваша гостиница?

Моргнув, я посмотрела на здание, и мне показалось это гребаной судьбой, когда мучимая страданиями от прошлого моих родителей, я увидела его.

Наши взгляды соединились и эта связь… Боже, помоги мне. Она вызвала кромешный ад, с которым я не могла справиться.

Тряхнув головой, я разорвала ее, потому что у меня больше не было на это времени. У меня не было энергии, которую можно было бы потратить на человека, который никогда не мог быть моим.

Заплатив за проезд, я выбралась из такси.

Мои конечности казались вялыми, и это не имело ничего общего с интенсивной тренировкой. Восемь заплывов сегодня против четырех вчера. В преддверии соревнований дни были напряженными, и когда я начала свой путь к олимпийской славе, все вышло на максимальный уровень.

Но усталость, которую я чувствовала, не имела никакого отношения к моей тренировке. Она исходила из глубины моей души.

Замерев на тротуаре, я сделала глубокий вдох и заставила себя двигаться. Проходя мимо, я не смотрела на Адама, словно его не было, но он не был настолько добрым, чтобы притвориться, что мы не ходим с ним по одной и той же земле.

— Тея? — Он схватил меня за руку.

— Не называй меня так, — выплюнула я, выдернув руку из его хватки.

Адам отшатнулся назад, словно я дала ему пощечину, и боже, я хотела это сделать. Но тогда я была бы не лучше своего отца, не так ли?

Было ли насилие у меня в крови? Или это желание возникло оттого, что Адам был мне так чертовски нужен?

В любом случае, этому не было оправданий.

Возможно, из-за этой бредовой логики мой отец поступал так со мной и мамой.

Застыв на месте и отказываясь реагировать, я просто стояла, словно была роботом.

— Теодозия, — прохрипел Адам. — Что произошло? Ты в порядке?

— Я не в порядке. — Не думаю, что когда-нибудь у меня снова будет все хорошо.

— Что случилось? Ты была в порядке до этого. Счастлива. Я имею в виду, ты же выиграла все соревнования. Как обычно, — прошептал он печально, и я бросила на него презрительный взгляд.

— Ты разочарован тем, что я выиграла или тем, что была счастлива? — резко спросила я, и от меня не ускользнуло то, что впервые за два года мы с ним были наедине.

Мария производила впечатление осьминога. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так цеплялся за мужчину. Черт, это было чудом, что она позволила Адаму куда-то выйти одному.

Клянусь, в тех редких случаях, когда мы сталкивались в доме его родителей, я видела, как она провожала его до туалета.

Вероятно, знание того, что я училась с ним в одной и той же школе, что мы были с ним в одной команде и вместе путешествовали по стране, останавливаясь в одних и тех же отелях, под одной крышей, убивало ее… Но до этого Адам никогда не пытался говорить со мной, а я никогда не пыталась говорить с ним.

Иногда я не была уверена, стоит ли мне это делать. Если бы я боролась за него — да, но в данном случае борьбы за мужчину другой женщины не было. Адам сам решил свою судьбу, когда прошептал «Согласен» той, кто не был мной.

— Тея, я… скучаю по тебе.

— Ты женился на ней, — прорычала я, и меня снова захлестнула волна эмоций. — Тыне имеешь права скучать по мне.

Его рот сжался, и на секунду я подумал, что Адам собирается уйти, но он этого не сделал.

Словно из ниоткуда возникла его рука. Я даже не подумала дернуться — это был Адам, черт подери, — когда он, обхватив мой затылок, буквально втянул меня в себя и, взяв за шею, приблизил мое лицо в плотную к своему. Не успела я опомниться, как была прижата к стене, а его рот оказался на моем.

Это был не первый наш поцелуй, но это был первый настоящий поцелуй.

Подумав о том, какими мы были целомудренными, я задалась вопросом, почему. Почему он был так осторожен со мной, никогда не давил, никогда не подталкивал к тому, к чему я, возможно, была не готова.

У нас были легкие поцелуи в губы, объятия. Мы часами обнимались в «Хоквейле», я знала его запах так же хорошо, как свой собственный, и чувствовала, как начинает стучать его сердце, когда я делала что-то смелое, например, прижималась губами к его подбородку или ниже, к горлу.

Но этот поцелуй не был похож на те, которые были у нас раньше.

Он был полон отчаяния и такой безысходности, что мои глаза наполнились слезами, когда я их закрыла.

Я должна была оттолкнуть Адама, не позволять ему меня целовать, тогда как он не был моим.

Но на вкус он был моим.

Он чувствовался моим.

Черт, он был моим.

Наши языки сплелись, годы страданий и страсти разожгли огонь, который, уверена, никогда не угаснет. Из меня вырвался стон. Одновременно из груди Адама раздалось глубокое и хриплое рычание, отозвавшееся вибрацией на наших языках, что только подпитало наш поцелуй.

Его твердое по сравнению с моим тело было таким подтянутым и сильным от всех его тренировок, что он чувствовался в моих руках как рай. Я не могла удержать себя от того, чтобы выгнув спину не прижаться к нему грудью, желая большего. Желая почувствовать всего его целиком.

Его эрекция не стала для меня неожиданностью. Я знала, что буду мокрой, знала и гордилась этим.

Возбуждение Адама было моим.

Так же, как мое было его.

Мои бедра подались ему навстречу, его толстая длина давила на плоть, которая тосковала по нему годами.

Это было постыдно, неприлично, но мне было наплевать на Марию. Я помнила о ней, она никогда не давала забыть о себе. Но я поцеловала Адама, несмотря на то, что он был женат. Я поцеловала его, зная, что это плохо.

И я не остановилась.

Мои руки инстинктивно опустились на его задницу, а ногти глубоко вонзились в нее, когда я подтянула Адама ближе к себе.

Я чувствовала себя как в лихорадке, словно могу умереть в этом огне, если он не даст того, что мне нужно, чтобы погасить пламя.

Внезапно Адам отступил, и я простонала его имя, но он не остыл. Он не мог. Я чувствовала его нужду, знала, что она была такой же яростной, как моя, если не больше.

Его рот прижался к моему горлу, и он сильно втянул в себя нежную кожу, затем пройдясь по ней языком, успокаивая.

— Снимите номер!

Эти слова заставили нас обоих остановиться, тяжело дыша друг напротив друга, тогда мы поняли, что только что произошло и где.

Посмотрев через его плечо, я попыталась найти взглядом того, кто это сказал.

— Это чужой, — облегченно вздохнула я, увидев, что этот человек не из нашей команды по плаванию.

— Меня это не волнует, — пробормотал Адам, прижавшись ко мне лбом.

— Тебя должно, — возразила я.

— Нет. Ненавижу ее, — прошептал он. — Она мне отвратительна.

— Ты женат на ней, — напомнила я, но на этот раз в моих словах не было яда.

— Ты зайдешь в мой номер? — спросил он.

— Зачем?

— Нам нужно поговорить.

— Это не так. Разговоры — это последнее, о чем ты думаешь. — Качнув бедрами, я с шипением выпустила воздух, почувствовав его член, упирающийся мне в живот.

— Я не собираюсь лгать. Ты нужна мне, Тея. Блядь, как же ты мне нужна! — Адам яростно сжал меня в объятиях. — Но нам нужно поговорить. Я должен сказать тебе…

— Что последние два года ты не хотел разговаривать со мной?

— Было многое поставлено на карту.

— Что? За наше счастье не стоило бороться? — воскликнула я с горечью.

— Позволь мне объяснить, — выдохнул он, умоляюще на меня посмотрев.

Возможно, я была слаба, и, возможно, перед лицом того, что я только что узнала о своей матери, эта слабость была еще более постыдной, но когда я посмотрела ему в глаза, он был моим Адамом, и он нуждался во мне.

— Хорошо, — пробормотала я, предпочитая считать себя щедрой, а не глупой.

Адам улыбнулся мне, и его улыбка была подобна солнцу, вышедшему из-за грозовых туч.

— Спасибо.

Я опустила подбородок и, хотя желала взять его за руку, не сделала этого. Отойдя от стены вслед за ним, я снова посмотрела на то место, где впервые ощутила прикосновение настоящей страсти.

Покачав головой от этого зрелища, потому что оно было совсем не романтичным — кирпичная стена отеля, занимающая большую часть квартала, — я последовала за ним в фойе отеля, огромные стеклянные окна которого пропускали так много света, что ощущение того, что ты зашел в помещение, полностью стиралось.

Повсюду чувствовался запах денег, от чего создавался разительный контраст с тем местом, где я провела полдень.

Администратор сидела за стеклянным столом, в который, чтоб меня, был встроен гребаный водопад. Все вокруг было в хроме, серебре и чернойкоже, словно это был какой-то памятник богу современного искусства, который требовал поклонения.

Блестящие мраморные полы под моими кроссовками отражали наш путь, когда мы направились к лифтам.

Адам нажал на кнопку вызова, двери мгновенно открылись, и мы вошли внутрь.

Я не смотрела в зеркало в полный рост, украшавшее заднюю стену лифта. Я не хотела видеть то, что видел он. Я не была уверена, что смогу справиться с тем, какой стала румяной и разгоряченной от его поцелуя.

Всю дорогу наверх мы молчали, пока двери снова не открылись и лифт не выплюнул нас на его этаж. Адам направился к двери, находящейся слева от лифта, и через несколько секунд мы остались в его номере, наедине.

Действительно, по-настоящему наедине, как не были годами.

Закрывшуюся за нами дверь я почувствовала тяжестью на всем своем существе. Давление от осознания того, что мы делим личное пространство, мучило меня, как ничто другое.

Я прошлась по номеру, бывшим зеркальной копией моего слежащим на полу ярко-фиолетовым ковром со светлыми лиловыми волнами и большой двуспальной кроватью, покрытой белыми простынями и серебристым плюшевым одеялом, за которой виднелась черная мраморная стена.

Сбоку находилась большая стеклянная дверь, ведущая на балкон. Секунду посмотрев на нее, я повернулась лицом к Адаму и увидела, что он остался стоять напротив входной двери, баррикадируя собой дверной проем.

Мое сердце не подпрыгивало как сейчас, ни с одним другим мужчиной.

Адам не мог причинить моему телу никакого вреда.

Он мог распять мое сердце и душу.

— Думаешь, я сбегу? — спросила я, глядя на его позицию, на тот «человеческий» барьер, который он создал.

— Я бы сбежал, будь на твоем месте.

— Действительно? — спросила я, приподняв бровь. — Ну, что ж, я здесь, и впервые за много лет мы остались наедине. Что ты хочешь сказать мне?

Адам облизнул губы, и я, следя за этим движением, завидовала его языку, потому что хотела сделать то же самое. Попробовать его рот на вкус, насладиться им и смаковать его снова и снова.

Адам застонал.

— Ты убиваешь меня, Тея. Не смотри на меня так, — пробормотал он.

Я презрительно скривила губы, и хотя я хотела найти утешение в сарказме, заставив Адама еще больше почувствовать себя виноватым, не сделала этого, я не была такой.

Действительно не была.

Адам мог сделать меня более мстительной, чем мне хотелось бы, но я не собиралась ему это показывать.

— Говори, Адам, — сказала я, потерев висок, в котором нарастало напряжение — сегодня просто день откровений. — Мне нужно подумать.

— О чем? — нахмурился он.

Об этом поцелуе. Черт, и о том, что я почувствовала себя так, будто этих двух лет между нами не было.

— Я только что узнала кое-что о своей семье, — вздохнув, сказала я, снова потерев висок. Это была полуправда, и мне было стыдно, что я позволила себе соблазниться Адамом после того, что узнала.

Мужчины… Казалось, они были ядом для женщин моей семьи, но я забыла об этом в ту же секунду, как связь между нами снова ожила.

Адам, немедленно отойдя от двери, направился ко мне, его беспокойство было очевидным.

— Что узнала? Я не знал, что ты отсюда.

Нет, и разве это не странно? Мы так много знали друг о друге, но эту подробность я ему не сказала.

— Я пыталась оставить это в прошлом, — все, что могла сказать я.

— Так зачем переносить это в настоящее, если ты посещала их? — Он нахмурился. — Я думал что, у тебя не осталось семьи.

— Я тоже так думала, — ответилая, стиснув зубы. — Не хочу об этом говорить. Я просто… перерабатываю, наверное. Итак, ты привел меня сюда, и я хочу знать по какой причине.

— Мария снова беременна.

Эти слова были словно кинжал для моего гребаного сердца.

— Пошел ты, — выдохнула я.

Прежде чем я успела отшатнуться от него, Адам удержал меня, схватив за плечи.

— Ребенок не от меня.

— Да она все время вешается тебе на шею, — покачала я головой, задумавшись на секунду над его словами.

— Только когда ты рядом, — сказал он, сжав челюсть. — Мы не… Я не…

— «Ты не» что?

— Мы не спим вместе, — произнес он с холодным безразличием.

— Нет? У меня не создается такого впечатления, когда я вижу вас вместе.

— Она сука, — выплюнул он. — И это все было подстроено Каином.

— О чем ты говоришь? — Я замерла.

— Когда она сказала ему, что беременна его ребенком…

— Они не должны были тогда встречаться. Это против правил!

Он фыркнул.

— Мне нравится твоя невинность. Я не хотел разрушать твои шансы на успех, не тогда, когда это было так важно, поэтому старался, чтобы все эти правила не отражались на нас слишком тяжело. Но Мария и Каин — ужасные люди. Им было плевать на все, и они полагали, что наши семьи заставят тренера сделать им поблажку, если тот узнает об их отношениях. — Адам сдавил переносицу. — Поскольку Каин — кусок дерьма, то, как ты понимаешь, он не был в восторге от того, что станет отцом. — Он сжал челюсть. — Думаю, именно поэтому он так поступил с тобой. Каин не только хотел причинить мне боль через тебя, мне кажется, он просто пытался наказать хоть кого-то, потому что злился на то, что попал в ловушку. Он знал, что отец Марии и наша мать заставят его жениться на этой суке.

Я смотрела на Адама, переваривая сказанное, чувствуя, что слышу его сквозь стену воды. Я знала, что Адам дошел до своего предела, но когда он поделился правдой со мной, мне захотелось…

Черт, мне захотелось сделать Марии больно больше, чем когда-либо прежде. А Каину? Проклятие.

— После, ну, после того, что случилось, мы довольно быстро узнали, что его собираются судить как взрослого. Мария рассказала своему отцу, что беременна, призналась, кто является отцом ребенка, и тот, придя в бешенство, подключил нашу мать, сказав, что Каин якобы изнасиловал Марию. Это еще большая чушь, чем все остальное, — сказал Адам, запустив руку в волосы. — Ее гребаный отец сказал моим родителям, что если те не найдут способ исправить положение, — то есть принесут меня в жертву — он пойдет в полицию и скажет им, что Каин изнасиловал Марию. Каин был несовершеннолетним, которого судили как взрослого. Мы все знали, что за то, что он сделал с тобой, его посадят в тюрьму. А что там могут сделать с насильником?

— Почему ты не рассказал мне все это раньше?

— Я не мог. — Адам поморщился. — Я ненавижу этого ублюдка. Я ненавижу его со всей гребаной энергией, на которую способен, ненавижу его за то, что он сделал, но мама? Она не ненавидит его.

Нет, Анна не ненавидела Каина. Даже сейчас, несмотря на то, что это плохо сказывалось на ее имидже и могло повлиять на ее переизбрание, онанавещала его, по крайней мере, раз в месяц.

В течение нескольких дней после посещения она всегда была в депрессии, и я знала, что Дженис в это время месяца всегда была очень деликатна с ней, зная, что хозяйка находится в изменчивом настроении.

Мне показалось странным то, что Анна приняла меня в свою семью, даже была добра ко мне, но одновременно была способна заставить своего сына страдать от безумия своего брата. Было ли это всего лишь фасадом? Делала ли она все это для меня только из благотворительности, которую использовала как средство для достижения цели, — компенсируя свои визиты к Каину приютом бедной сироты, — воплощающей собой американскую мечту — выйти из самых низов и иметь весь мира у своих ног?

Обо мне уже начали писать небольшие истории в прессе. Моя победная серия привлекла внимание людей, которые следили за этими вещами в преддверии Олимпийских игр. Анна обладала многими способностями, и проницательность была одной из них.

— Это несправедливо, — прошептала я, закусив нижнюю губу.

Плечи Адама опустились. Я не знала, что он ожидал от меня услышать, но не могла сказать, означает ли это облегчение или разочарование от моей реакции на его слова.

— Да, несправедливо. — Адам посмотрел на меня таким взглядом, какой бывает у ребенка, который смотрит в окно магазина игрушек и мечтает о подарках, которые никогда не получит.

Эта аналогия напомнила мне меня в детстве и я, закусив губу, подошла к кровати.

— Мама не умерла, — прошептала я, не зная, что еще сказать.

Адам застыл, и я опустила голову, мои плечи безвольно упали.

— Она покончила с собой, — заявил он уверенным тоном, хотя я и видела внезапное сомнение на его лице.

— Нет. Я ездила в этот городок… — Потирая висок, в котором накопившаяся боль ощущалась словно свинцовая гиря, я прошептала: — Я выросла там. Ну, там жила моя бабушка. Мы много переезжали.

— Почему ты вернулась туда, любимая?

Любимая.

Так болезненно и нежно на фоне того, что он мне только что рассказал.

Я не была идиоткой. Я знала, что была причина, почему Адам поступал так. Почему он отрезал себя от меня так, будто я стала вдруг смертельно заразной. Обидно было то, что он не поделился этой причиной со мной, что уклонялся и избегал меня месяцами, но в его защиту могу сказать, что это ничего не меняло, ведь так?

Конечно, это подтверждало, что наша с ним связь была реальной и правильной, как никогда раньше.

Но он все еще был женат.

На неверном осьминоге.

Если Мария снова забеременела, а Адам сказал, что они не спят вместе… Я должна была предположить, что она залетела на стороне. Но, боже мой, как она могла изменить ему? Адам был таким красивым и хорошим человеком. Я возненавидела ее еще больше, хотя до сегодняшнего дня это казалось невозможным.

— Мне повезло. Я встретила Лавинию, которая была подругой моей бабушки, — прошептала я, глядя на свои кроссовки. — Она умирает, и это единственная причина, по которой она открыла мне правду. Отец бил маму. То есть, я знала это, потому что смутно помню, но мама убила его, защищая меня и себя. Она сидит в тюрьме, Адам.

Адам уставился на меня, а затем, пошатываясь, подошел к кровати, которая прогнулась под его весом, когда он сел рядом со мной. Его рука приглашающе приподнялась, как и раньше, и я устроилась на своем месте, уткнувшись лицом в его горло и обняв за талию, прижимая его к себе.

Я слышала стук его сердца, чувствовала его тепло, и впервые за многие годы ощущала себя лучше.

Этого не могла сделать даже вода.

— Я люблю тебя, — прошептала я печально, зная, что была глупой, произнося эти слова, сказав ему это, но не могла удержаться.

— Боже, Тея, я тоже тебя люблю. — Приподняв пальцем мой подбородок и глядя мне в глаза, Адам прошептал: — Я так сильно тебя люблю.

И в его взгляде не было ни лжи, ни фальши. Одна суровая правда.

Холодный факт.

Но во взгляде, который мы разделяли, не было ничего холодного.

Ничего.

Я вздрогнула, когда он прижался своими губами к моим губам, вначале нежно, все как я помнила. Это было прекрасно. Боже мой! Словно все это время я была под водой, а сейчас поднималась на поверхность, чтобы сделать вдох.

Но ничто не могло остаться прежним, когда все изменилось.

Как показало произошедшее на улице, его поцелуй тоже изменился. Потеряв свою целомудренность, он стал нуждающимся.

Адам нуждался во мне.

А я нуждалась в нем.

Его жизнь пошла под откос еще до того, как ему исполнилось восемнадцать, и ему навязали женщину, которая ему изменяла.

Я не могла понять, почему Анна поступила так, если только не ради спасения своей репутации. Я не могла представить, чтобы Роберт заставил Адама пройти через все это, ревностным ли он был католиком или нет, но меня наполнила жалость.

Адам был хорошим человеком.

Он был моим хорошим человеком.

Я вздрогнула, почувствовав его язык у себя во рту, который стал ласкать в таком настойчивом ритме, что мое сердце забилось сильнее. Его рука обхватила мою грудь, и это ощущалось так хорошо, что на секунду я потеряла способность чувствовать что либо, кроме этого прикосновения. Там.

Адам сжал мою грудь, и этот момент прошел.

— Тея? — простонал он.

Вздох сорвался с моих губ, когда, двинувшись вниз, Адам стал покрывать неистовыми поцелуями мою щеку, челюсть, горло.

— Что? — прошептала я.

— Я люблю тебя. — Он снова произнес эти слова, но на этот раз с вызовом, который я поняла.

— Я тоже тебя люблю, — повторила я, желая, чтобы он это знал.

Внезапно я занервничала, потому что несмотря на то, что была готова к этому моменту, как я и сказала Винни, я никогда не делала этого раньше. Я не сомневалась, что Адам не был девственником. Он практически признался мне в этом, когда мы болтали с ним в «Хоквейле» обо всем на свете.

От мысли о том, что он спит с Марией, меня тошнило, но я старалась не думать об этом, старалась не думать о нем с ней…

— Ты ни разу с ней…

На секунду я задумалась, не произнесла ли я эти слова вслух, но он прижался ко мне лбом.

— Я… я хотел сделать это, — признался он. — Не потому, что хочу ее, а потому, что она навязывает себя мне, и что, черт возьми, я еще могу получить из этой дерьмовой ситуации кроме секса? — Он сглотнул. — Но потом, когда доходит до этого, я ненавижу ее так сильно, так яростно, что мне противно даже прикасаться к ней. — Адам стиснул зубы до такой степени, что его следующие слова было трудно понять. — Я не знал, что способен на такую ненависть, Тея. И из-за того, что я так сильно ненавижу ее, я могу… — Поколебавшись, он хрипло закончил, закрыв глаза — Я могу навредить ей.

— Ты не можешь ей навредить, — сказала я укоризненно, обхватив его лицо руками. — Ты забываешь о том, что я знаю тебя, Адам. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ты хороший человек.

— Не с ней. У меня бегут мурашки по коже, зная, что мне придется растить еще одного ее ублюдка, как своего собственного. — Его передернуло. — Я люблю Фредди, но…

— Ты должен оставаться с ней?

— Она пойдет к копам.

Я нахмурилась.

— А что насчет закона о давности срока уголовного преследования? (Прим. перев.: срок исковой давности — период, со дня совершения преступления и до дня вступления приговора в законную силу, по истечению которого лицо освобождается от уголовной ответственности.)

— Пятнадцать лет. Или если Каин получит условно-досрочное освобождение, но лишь одному богу известно, когда это произойдет — я не знаю, как он будет себя там вести. — Адам издал горький смешок, от которого у меня заболело сердце. — Поверь мне, я все разузнал, желая точно знать, когда смогу стать свободным. — Он закрыл глаза. — Я не хочу сейчас об этом говорить.

Я знала, чего он хочет, и, если честно, тоже этого хотела.

Я знала, что стою на распутье, переживая момент в моей жизни, который поведет меня в том или ином направлении, который определит меня в дальнейшем.

Но все, о чем я могла думать — это Адам. И он любил меня. Он хотел меня.

В течение многих лет, когда меня терзало его отсутствие, он мучился тоже. Не знаю, почему это заставило меня почувствовать себя лучше, наверное, я была сукой, но мне действительно было хорошо.

Как может наша любовь быть ошибкой?

И это было тем оправданием, которое я использовала, когда прижалась к его губам и решила нашу судьбу.

Глава 21

Адам

Тогда

В ту секунду, когда язык Теи скользнул мне в рот, танцуя против моего, мне захотелось застонать от облегчения.

Годы без Теодозии были агонией. Не только потому, что я хотел ее, — с каждым гребаным моментом, когда она становилась все красивее и красивее, я хотел ее с болью, которая глодала мои кости, — а потому, что скучал по ней.

Она была моим другом.

Моим лучшим другом.

Моей гребаной второй половинкой.

Мне было все равно, что ее происхождение дало мне эту подсказку. Я знал это с самого начала, как ничто другое.

Быть привязанным к другой женщине было тем мучением, о котором я только и мечтал для Каина.

Потому что это была его вина.

Все это было его рук дело.

Словно это было самым выдающимся достижением его жизни.

Брат стремился к этому все годы, когда сваливал на меня свою вину, заставляя всех меня ненавидеть.

Вот только я не мог поверить, что он хотел оказаться в тюрьме.

Во всяком случае, это было единственное, что делало все происходящее сносным.

Я был свободен от Каина как минимум на три года. Возможно, и дольше, если он будет плохо вести себя в тюрьме, а так, как все-таки он был Каином, я мог еще долго его не увидеть. Его злобная сторона была тем, из-за чего я страдал большую часть своей жизни. Без его любимого «мальчика для битья» под рукой только один хрен знал, в какое дерьмо он может вляпаться.

Тея прикусила мою нижнюю губу, и я дернулся, мой член заболел от этого движения сильнее, чем губа.

— Ты не сосредоточен, — пробормотала она, успокаивая боль языком.

— Теперь да. Ты уверена, что хочешь этого? — прошептал я.

На ее губах заиграла улыбка, заставившая меня почувствовать себя так, будто впервые за много лет меня коснулось солнце.

Вместо ответа, потому что Тея была права — ее улыбка говорила, что спрашивать было безумием, — я заставил ее лечь на кровать и не останавливался до тех пор, пока не оказался на ней сверху, а ее ноги не прижались к моим бедрам.

Мой член был прямо там, между ее ног, и мне хотелось застонать от того, насколько я оказался неподготовленным.

У меня не было презерватива.

С чего бы?

Это не было запланировано. Ничего из этого не было преднамеренным.

Черт, единственная причина, по которой я находился здесь, заключалась в том, что я видел, какой потерянной Теодозия выглядела в такси, и это, бл*дь, убило меня. Уничтожило меня больше, чем все несчастья моего брака.

Все решения, которые я принимал, должны были сделать Тею счастливой. Обезопасить. В тот момент на улице она не выглядела такой.

— У меня нет презерватива.

— Ты можешь в конце вытащить, — моргнув, сказала она.

— Католики всего мира знают, что такое не срабатывает, — поморщился я.

Теодозия наморщила нос

— Таблетка на следующее утро?

— Ты не против?

Она покачала головой.

— Я попрошу Дженис помочь мне.

Хотя я нахмурился при мысли о том, что она попросит нашу экономку о помощи с контрацепцией, я не собирался смотреть дареному коню в зубы.

Вместо этого я приподнялся над Теей и расстегнул ее толстовку. Как только молния разошлась, я уставился на тонкую футболку. Это была футболка сборной по плаванию, украшенная логотипами спонсоров. Ничего особенного, но для меня это зрелище было жарче, чем если бы на Тее был бюстгальтер Victoria’s Secret.

Она по-прежнему была хрупкой, ее миниатюрной груди на самом деле не нужен был бюстгальтер, и перспектива того, что под этой футболкой ничего нет, заставила мой член пульсировать.

Наклонившись, я прикусил ее сосок.

Наблюдая за Теодозией во время плавания, я знал, что ее соски почти всегда стояли, и от ее вкуса через ткань футболки мой рот наполнился слюной. В тот момент, когда я прикусил сосок, спина Теи выгнулась и, зная, что подо мной была Тея, я почувствовал себя победителем, возвратившимся из гребаного сражения. Триумф бушевал во мне, с ревом проносясь по моим венам и сжигая меня на костре желания, вспыхнувшего между нами.

Я сильнее прижался своим членом к ней, втягивая сосок в свой рот. Тея ногтями царапала кожу моей головы, пока прижимала меня к себе, и я, отстранившись, взглянул на мокрое пятно вокруг соска, украшающее ее футболку.

Зрелище выглядело неполным, поэтому я повторил те же действия с ее вторым соском.

— Ты ждала меня? — спросил я, пока она извивалась подо мной.

Это был дерьмовый вопрос. Дерьмовый, дерьмовый вопрос, и как только я его задал, то понял, что совершил ошибку.

Ее подбородок приподнялся, а взгляд очистился от похоти. Ее дух, неукротимый как пламя костра, осветил меня, когда Тея сердито на меня посмотрела.

— Чего я должна была ждать? — выплюнула она.

— Ты моя, — выкрикнул я, усугубляя свой идиотизм. — Ты знаешь это. Я знаю это. Я не трахал никого почти три года, Тея. Я не мог.

— Ты сказал, что хотел это сделать.

— Трахнуть ее, — прорычал я, наполняя это местоимение ядом, который испытывал к своей суке-жене, — было бы наказанием для нас обоих. Это? То, что у нас с тобой есть, никогда не будет наказанием.

Затем, прежде чем Тея смогла отстраниться, я задрал ее футболку и, опустив голову вниз, приник к острому соску, позволяя обнаженной коже соединиться с обнаженной кожей.

Тея дернулась, но несмотря на то, что на этот раз хватка ее рук в моих волосах была посильнее, — она тянула долбанные корни так, что кожа моей головы горела, — она не оттолкнула и не выскользнула из-под меня.

По ее открытому неповиновению я понимал, что она девственница, и это заставило меня сдержать все то, что я хотел с ней сделать.

Я хотел заклеймить Теодозию как свою, даже если это было несправедливо по отношению к ней, но она была моей, она принадлежала мне, как и я ей.

Я позволил своим губам пуститься в путешествие по ее коже, скользя вдоль живота до пояса спортивных штанов, касаясь иногда кончиком языка то тут, то там, рисуя им редкие линии, пока Тея не застонала и ее ноги не раздвинулись сами собой.

Потянув вниз резинку, я начал исследовать ее своим ртом чуть более интимно, и когда она рявкнула: «Черт возьми, Адам, перестань дразнить меня», улыбнулся.

Моя Тея. Всегда такая искренняя. Всегда такая честная.

На ее теле практически не было жира, но я нашел немного и прикусил, заставив ее рассмеяться, и ее пальцы — смягчили хватку на моей голове.

Взглянув на Тею, я увидел, что она улыбается, уверен, что буду помнить этот момент вплоть до того дня, когда нахрен умру.

Если бы мне было позволено насладиться только этим, я бы подарил нам обоим рай.

Встав с кровати и смотря на Тею, я стряхнул с себя толстовку. Я тоже не стал переодеваться после возвращения из бассейна, и моя футболка полетела на пол следующей. Когда Тея облизнула губы, блуждая взглядом по моей груди, я сглотнул, чувствуя, как мой член, пульсируя, твердеет еще больше и, опустив руку, расстегнул молнию.

Облегченно вздохнув, я спустил джинсы вниз, освобождаясь от их тисков. Стоя перед Тея обнаженным, я чувствовал, как гордость наполняет меня, пока она смотрела на меня так, будто забыла, как дышать. Будто не верила своим глазам и боялась моргнуть на тот случай, что если откроет глаза, меня здесь не будет.

Опустив руку, я обхватил член и ритмично провел рукой вверх-вниз пару раз. Для меня не было сюрпризом, когда Тея приподнялась на постели и потянулась рукой к моему члену.

Тея была на удивление робкой и застенчивой в общении с людьми, но я же был не просто кем-то, не так ли?

Даже несмотря на годы и расстояние, я был ее.

Почему бы ей не проявить свою менее осторожную, более авантюрную сторону?

Чувствуя себя до невозможности счастливым, я позволил себе запрокинуть голову, пока Теодозия изучала меня. Ее прикосновение было застенчивым, но стало более смелым, когда я застонал в ответ на то, что ее рука обхватила мой член. Подумав, что Тея не знает, что делать, я накрыл ее кулак своим и начал управлять им, показывая, как ко мне прикасаться.

Кончик языка выглянул наружу, когда Теодозия облизнула губы, и мне захотелось почувствовать его на моем члене, но не в этот раз.

Не сейчас.

— Я знаю, что все девственницы говорят «он не поместится», но я реально думаю, что он не влезет, — пробормотала она, но когда посмотрела на меня, в глазах был смех. — Разве тебе не повезло, что мне нравятся вызовы?

— Мне очень повезло, — прохрипел я более серьезным тоном, чем ее.

И так и было. То, что она позволила мне прикоснуться к ней, то, что она прикасалась ко мне вот так, было гребаным чудом.

Дрожа, когда Тея поцеловала головку, мне захотелось закричать одновременно от радости и от ярости.

Я не заслуживал этого нежного поцелуя, нежного исследования губ, пока Тея пробовала меня так, будто я был тем, чем можно наслаждаться.

В то же время перспектива того, что она сделает это с другим парнем, вызывала во мне ярость собственника.

Она была моей.

Так же, как я был ее, черт подери.

Протянув руку, я запустил пальцы в ее волосы, заставляя Тею посмотреть на меня. Такой блеск в глазах я не видел слишком долго, и это заставило мои эмоции переместиться из одной части спектра в другую. Я хотел, чтобы Тея была такой всегда, но спустя некоторое время я вернусь к этой суке, моя жизнь снова будет отравлена братом, который ненавидит меня, и женой, которая не понимает, почему не может манипулировать мной.

Я отбросил эти мысли в сторону, потому что им здесь было не место. Это было моей реальностью, но Тея была для меня всем.

Она значила для меня больше, чем они, и годы самосохранения заставили меня игнорировать и избегать ее, уходя с ее пути, потому что я знал, что, если не буду этого делать, то сломаюсь.

Я всегда думал, что я эгоист, всегда считал, что слишком похож на Каина в том, что касается моего собственного блага, но я держался подальше от Теи, желая, чтобы она достигла всех своих целей, чтобы преуспела, чтобы ее талант помог ей сиять, как она того заслуживает.

Я знал, что если приближусь к ней, то это случится. Я разрушу ее.

И я был прав, потому что в ту секунду, когда она оказалась в пределах досягаемости, в ту секунду, когда оказалась на расстоянии вытянутой руки, посмотрите, где мы очутились.

Я испортил ее, запятнал.

Я знал, что для нее чистота очень много значит. Нет, она жила не по-цыгански, но по-прежнему придерживалась некоторых принципов.

Я делал нас махриме.

Нечистыми.

Я испачкал ее.

Меня охватила дрожь, когда я осознал, насколько это неправильно, и когда Тея посмотрела на меня, я понял, что она видела то, о чем я думал, что чувствовал. Покачав головой, она вскочила на ноги, а через несколько секунд была обнажена, полностью, совершенно, сногсшибательно обнажена, и я никогда в жизни не был так счастлив и напуган.

— Ты не обязана это делать, — прохрипел я, пожирая голодным взглядом каждую ее часть.

— Да, — торжественно произнесла Тея, — обязана.

Тогда мне не разрешалось думать, мне было позволено только чувствовать. Тея, обвив руками мои плечи, скользнула ими вверх, по моей шее и, наконец, зарылась пальцами в волосы. Ее прикосновение было похоже на песню сирены, и я погрузился в нее, снова вздрогнув, когда она заставила меня посмотреть в ее глаза, а затем соединила наши рты в поцелуе.

Я знал, что больше никогда не буду прежним.

Когда я осторожно подтолкнул ее назад, на кровать, мне понравилось, как Тея раздвинула ноги, позволяя мне сразу же расположиться напротив ее сердцевины.

Она ощущалась как огонь, и я горел в ее жаре, горел в пламени, которое делало ее моей. Которое делало меня ее.

Скользнув своим языком ей в рот, толкаясь им напротив ее, уговаривая ответить, зная, что Тея новичок в этом виде поцелуев, я прижался своим членом к ней, позволяя ощутить меня, позволяя своей твердости тереться о ее мягкость.

Тея была мокрая, и мне хотелось за это крикнуть небу осанну. Я хотел исследовать ее, пробовать на вкус, дразнить, но не был уверен, смогу ли.

В моих руках было все, чего я желал годами, и я понимал, что мне повезет, если удастся заставить Тею кончить раньше, чем выйти из нее.

Вздохнув, я отстранился, наслаждаясь прозвучавшим разочарованным стоном, когда перестал ее целовать. Но я знал, что должен потрудиться.

Она была девственницей, и я хотел, чтобы она думала об этом моменте с радостью. Не боялась и не испытывала дискомфорт. Если я продолжу давить, то не знаю, что Тея почувствует в конечном итоге — скорее всего, разочарование. Поэтому я начал двигаться вниз, целуя ее горло, посасывая шею сбоку, облизывая мочку уха, чем заставлял ее вздрагивать.

Проведя губами по кончикам ее сосков, я был поражен их чувствительностью. Ее грудь была небольшой, но эти холмики? Гребаный боже, они были такими нежными.

Тея выгибалась каждый раз, когда я сильно сосал их, и думаю, что если дать ей достаточно времени, то она может кончить только от такой ласки.

Закусив губу от этой мысли, я сосредоточился на других вещах. Проведя языком по мышцам ее живота — она была близка к шести кубикам — я прижался поцелуем к ее лобку.

Меня не удивило, что на этой части ее тела не было волос, но меня чертовски возбудило видеть ее такой. Она была пловчихой, мы все были побриты, включая мужчин, но это зрелище восхитило меня.

Я больше не мог удержать себя от погружения в нее и пиршества, словно обезумевший, как не мог не наброситься на углеводы сразу после соревнований.

Вот почему я находился возле отеля — я собирался предаться одной своей гребаной слабости.

Вместо этого я был здесь.

Поговорим о феноменальной способности правильно выбирать время.

Тея пахла как мыло. Это было мое первое впечатление. Словно обычное мыло без резкого запаха. Аромат непорочности, догадался я. С небольшим намеком, возможно, на розы? Я не знал, но этого незатейливого аромата было достаточно, чтобы мое сердце забилось сильнее.

Ее женская сущность была такой же, как и все остальное — простой, сдержанной, элегантной.

Закусив губу, я прижался лицом к твердым мышцам ее живота. Тея вновь зарылась руками в моих волосы, слабо царапая кожу головы ногтями.

— Адам? — прошептала она.

Я слышал волнение в ее голосе.

— Я люблю тебя, Тея, — прошептал я в ответ, не в силах удержать себя от того, чтобы сказать правду. — Я так сильно тебя люблю. Мое сердце принадлежит тебе.

Она издала неуверенный вздох.

— Я знаю. Я всегда это знала, но иногда я просто сомневалась, понимаешь? Иногда я забываю об этом, потому что…

— Ты не должна, — прошептал я, чувствуя грусть, хотя был так чертовски счастлив, что мог взорваться. Я прижался губами к основанию ее живота, прямо над пахом, и пробормотал: — Я хочу попробовать тебя.

— Я не остановлю тебя.

Я издал смешок, удивленный таким ответом. Посмотрев на нее, я улыбнулся и увидел, что она улыбается мне в ответ.

— С каких это пор ты стала такой нескромной? — поддразнил я ее со счастливым вздохом.

— С тех пор, как научилась брать то, что я могу взять, не теряя времени, и делать это своим.

Я сделал ее такой, научил ее быть такой.

Но я не собирался грустить. Больше нет.

Вместо этого я дал Тее то, чего она заслуживала.

Опустив голову вниз, я прижался поцелуем к ее лобку, а затем, скользнув языком по ее складочкам, добрался до клитора и легонько пососал его.

В тот момент Тея застонала, и я поднял глаза, наслаждаясь тем, как она запрокинула голову, выгибаясь, почти танцуя от удовольствия, которое я ей доставлял.

Тея раскачивалась в ритме, очаровывающем меня, и ее вкус был лучше, чем я мог себе даже представить.

Она принадлежала моему языку.

Я давал ей то, что ей было нужно, то, что она заслужила. Пробовал и смаковал, облизывал и сосал, и делал это снова и снова до тех пор, пока она не закричала, а ее оргазм не закружился в ней, как фейерверк на Четвертого июля. Она выгнулась подо мной, паря на вершинах удовольствия, и я понимал, что должен двигаться.

Пока Тея наслаждалась, ее спина выгибалась, а горло было обнажено для меня, я передвинулся вверх, обхватил свой член и расположил головку напротив ее входа.

Когда я толкнулся, пытаясь быть осторожным, надеясь, что не делаю это неправильно, Тея мгновенно замерла, и я покружил пальцем вокруг ее клитора, осторожно пытаясь проникнуть глубже, не причинив вреда.

Тихий стон вырвался из нее, когда я коснулся клитора. Тея выгибалась и извивалась, будто пытаясь уклониться от моего прикосновения, но избежать этого было невозможно.

Я не собирался ей этого позволять.

Почувствовав девственную плеву, я осторожно толкнулся вперед, прорывая ее, и когда Тея напряглась, я знал, что это было связано с удовольствием, а не с болью, потому что когда ее глаза распахнулись, я увидел в них пустой взгляд, от которого мое сердце заколотилось — Тея была потеряна в экстазе, и я никогда в жизни не видел более красивого зрелища.

В тот момент, когда погрузился в нее до конца, я позволил своему весу накрыть Теодозию, окутывая им, как одеялом. Уперевшись руками по обе стороны от ее головы, я, наклонившись, поцеловал ее, позволив Тее почувствовать жар моего дыхания на своих губах, одновременно начиная толкаться в нее, раздувая наше пламя еще больше. Тея дрожала, ее ресницы трепетали, словно она хотела посмотреть на меня, но не знала, как это сделать, когда ее тело испытывало так много ощущений.

Я хотел, чтобы она всегда была такой — потрясенной и безмерно счастливой.

Прикусив ее нижнюю губу, я начал ускоряться, нуждаясь в большем, нуждаясь во всем, желая разделить с ней радость и тот экстаз, который соединит нас подобно тому, как были соединены наши тела.

К тому времени, когда я достиг своей кульминации, я находился словно в бреду. Как будто умираю, одновременно как никогда чувствуя себя живым. Это поразило мои нервные окончания, превратив меня в жидкое желе. Я погружался в Тею, ощущая, как она напрягается вокруг меня, вытягивая из моего тела каждую каплю удовольствия.

Когда я рухнул на Теодозию, она обвилась вокруг меня руками и ногами, но мне было мало ее крепких объятий даже тогда, когда я зарылся лицом в ее горло.

В этот момент я почувствовал себя слабаком. Не достойным ее. Семейный долг превратил меня в какого-то закабаленного сукиного сына, и я ненавидел себя, потому что здесь было то место, где я должен был находиться.

Здесь было мое законное место.

— Прекрати, — тихо пробормотала Тея, ее глаза были все еще закрыты — я знал это по тому, что ее ресницы не порхали по моему виску.

— Не могу.

— Да, ты можешь. Думай о настоящем. Об этом моменте. Вот что важно.

Нет, это было не так.

Я хотел ее, только ее.

Вздохнув, Тея провела руками по моим волосам, побуждая меня взглянуть на нее еще раз.

— Мы ненавидим Каина, но разве мы ненавидим его настолько, чтобы в его деле появилось обвинение в изнасиловании?

Посмотрев на нее и заглянув в эти прекрасные глаза, я так хотел рассказать ей все.

— Ага. В данный момент да, — кивнул я.

Она улыбнулась, позабавившись моей откровенности, и покачала головой.

— Ты слишком хороший человек, Адам. Если бы мог, ты бы никогда не сделал ничего из этого.

— Как ты можешь говорить, что я хороший человек, когда я предал тебя? — прохрипел я, ненавидя себя, несмотря на то, что нырял в эту кроличью нору в первую очередь из-за нее. Каин меня не волновал… Но если бы что-нибудь угрожало будущему Теи, я бы уничтожил это.

— Теперь я знаю правду. Ты предал меня только тем, что держал в неведении. — Теодозия поморщилась. — Я-я не хочу, чтобы ты возвращался к ней, — призналась она. — Но я понимаю.

— Я не хочу потерять тебя, — прошептал я.

— Ты не потеряешь.

Я хотел спросить ее, будет ли это первый и последний раз, когда мы были близки, но в действительности я не хотел знать ответ. Иначе сошел бы с ума при мысли о том, что никогда больше не смогу держать ее в своих объятиях, как сейчас.

— Хотела бы я с самого начала знать, что ты католик, — проворчала Тея, заставив меня приподняться от удивления.

— Почему?

— Это бы многое объяснило, — пожала она плечами.

— Мои родители католики, — пробормотал я. — Я — нет.

— Ты ходишь в церковь, — напомнила она.

— Потому что должен. Я бы этого не сделал, будь у меня выбор.

— Выбор, — прошептала Тея, — иногда дорого нам обходится.

— Расскажи мне об этом, — выдохнул я. — Но однажды я перестану быть мальчиком для битья. Я перестану принимать на себя то, что мне говорят принять.

— Когда наступит это «однажды»?

Смотря на мою любимую, я знал то, чего никогда не знал раньше. Возможно, я не смогу осуществить все необходимые изменения, которые я хотел — желал — сделать, но я мог бы начать.

— Сегодня.

Глава 22

Тея

Тогда

Когда наши с Адамом пальцы сплелись, во мне что-то осело.

Что-то благотворное и хорошее и… Боже, не было слов. Вообще никаких.

Все просто казалось правильным.

Таким правильным.

Конечно, не было никакого оправдания боли, которую причинил мне Адам, и, может быть, это делало меня ужасным человеком, но от знания того, что он тоже страдал, что для всего, что он сделал, была причина, оправдание, — мне стало лучше.

Боже, это и в правду звучало ужасно, особенно когда я узнала, что Адам тоже мучился.

Напряженное выражение лица, постоянно сжатый рот. То, как он смотрел на Марию. Я знала, не так ли? Я знала, что он не был счастлив.

— Ты много думаешь, — пробормотал Адам, когда мы сидели в ресторане.

Я огляделась вокруг, удивленная его выбором. Конечно, Рамсдены давали мне деньги на карманные расходы, но я ими не пользовалась. Я не была содержанкой. Я тратила деньги только на необходимые вещи для школы. Ни больше ни меньше.

Но это была первоклассная бургерная. Не просто заурядный «Макдоналдс», нет. Это было место для гурманов.

— Я думаю о неприятных вещах, — призналась я, желая сказать ему правду.

— Обо мне?

Увидев его страх, я пожалела о сказанном.

— Немного, — вздохнула я. — Я была так несчастна и сбита с толку, Адам, — сказала я, потерев глаза. — Знать, что ты тоже несчастлив… Полагаю, мне становится от этого легче.

Глаза Адама удивленно расширились, и он ошеломил меня, засмеявшись.

— Что ж, мне кажется, что мы только что получили подтверждение того, что ты не святая.

Я ощутила радость, потому что смех Адама был не холодным или резким, а искренне веселым.

— Мне кажется, что мы получили подтверждение этому еще в номере отеля, не так ли?

— Так и есть, — сказал он внезапно ставшим низким голосом, а затем взял мою руку, лежащую на столе, и переплел наши пальцы.

Стены обеденного зала с блестящими черными диванчиками и соответствующими им столами украшали живые изгороди из растений, создающие такое впечатление, что мы сидим не в зале, а где-то на улице. Кухня была открыта взгляду, поэтому мы могли видеть, как повара работают над нашим заказом, который мы сделали, как только вошли в ресторан.

Чего определенно не было, так это поддельного интереса к окружающей нас обстановке, который стал проявлять Адам, внезапно начав вертеть головой, оглядываясь вокруг, и я поняла, что он делает это только для того, чтобы не смотреть мне в глаза.

Склонив голову, я потянула его за руку.

— Что случилось?

— Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Все когда-то заканчивается.

Слова вертелись у меня на языке, но я не произнесла их. Я возвращалась в пустую постель, но он возвращался к жизни. Той, в которой воспитывал сына своего брата, ив которой у него была женой не я.

Это было таким неправильным, настолько устаревшим, что я не знала, что сказать.

Мой народ придерживался старых обычаев. Из-за этого мы вели традиционную, иногда безумную жизнь. Но то, что Анна и Роберт сделали с Адамом, было отвратительно.

Это изменило мое мнение о Рамсденах, и об Анне в частности. В действительности я никогда хорошо с ней не ладила, потому что знала, что являюсь для нее всего лишь возможностью подправить свое положение в глазах общественности.

У нее имелись цели, она была амбициозной. Анна хотела вернуться в политическую сферу, и я была ее единственным способом сгладить дерьмовое прошлое ее сына. Но Роберт? Я не понимала.

— Меня удивляет твой отец, — сказала я, покачав головой.

— Почему?

— Удивляет то, что он позволил тебе пройти через такое.

— Ни у одного из нас не было выбора, — прохрипел Адам, и хотя, возможно, было непростительно думать, что он слаб, бесхребетен из-за того, что следовал махинациям своих родителей и Марии, в тот момент я увидела в нем силу. Решимость и внутреннюю силу духа, которые сделали его таким хорошим и порядочным человеком, каким я его знала.

Каин причинил Адаму много зла, но вот, он здесь, пытается защитить его. Все еще защищает, несмотря на то, что никогда не увидит благодарности.

— Мы не можем видеться. Тренер этого не допустит.

— Я знаю. — Адам прочистил горло. — Поверь мне, я знаю, и не сделаю ничего, что поставит твою карьеру под угрозу, Тея. Я не поступлю так с тобой.

Бескорыстный.

Меня поразило, насколько он был бескорыстным, и насколько эгоистичной была я.

— Я должна была попытаться…

— Попытаться поговорить со мной? Я бы ушел. Я бы ни за что не возложил это дерьмо тебе на плечи, потому что не смог бы справиться с ним, как только бы мы начали разговаривать. Посмотри на это. Посмотри, что только что произошло между нами, — прорычал он. — Я не могу держаться от тебя подальше, Тея. Ты у меня в крови.

Я точно знала, что чувствовал Адам, именно поэтому несколько часов спустя я заснула в его объятиях после того, как он снова занялся со мной любовью. Да, мне было больно, но я не знала, когда у нас снова появится такая возможность. Или если появится.

Я проснулась в его объятиях, приняла душ и переоделась, пока он смотрел на меня, а я смотрела на него. Горькое чувство осознания того, что Мария имеет это право на него по закону, право, которого у меня никогда не будет, причиняло боль, но я смирилась. Я справилась, потому что должна была.

Адам не хотел ее.

Не хотел ничего из той жизни.

Как и я.

Поэтому нам приходилось это сделать.

— Иди сюда, — прохрипел Адам, когда мы спустились в фойе, чтобы дождаться нашего автобуса.

Без колебаний я позволила ему обнять меня, позволила ему поцеловать меня. Я вдыхала его, и он делал то же самое, впитывая каждый украденный момент и пытаясь запечатлеть его в своей душе, чтобы продолжать жить.

Я погрузила свой язык в рот Адама, не позволяя ему успокоить меня своими руками, приласкать, словно я была капризной лошадью. Я хотела его страсти, его желания. Это заставляло меня почувствовать настоящее. Как будто в этот момент последние несколько лет перестали быть такими ужасными.

Адам застонал, когда я атаковала его рот своим языком, доводя его до такой степени, что он толкнул меня к стене. Твердый член прижался к моему животу, и хотя я не была готова к большему, не могла принять его, я почувствовала его как клеймо, и что-то внутри меня успокоилось.

Адам был моим.

Каждая его часть.

У Марии никогда не будет этого, никогда не будет его такого.

Схватив мои руки, Адам поднял их над моей головой, сильнее прижимая меня к стене, позволяя почувствовать каждый сантиметр его твердости, каждый сантиметр его тела.

Адам не останавливался, пока я не захныкала, тяжело дыша, а мое тело не начало плавиться и таять напротив него.

Только тогда он отстранился, прикусив напоследок мою нижнюю губу, легко поцеловав верхнюю, и прижался ко мне лбом.

— Я так чертовски сильно люблю тебя, — вымученно пробормотал он.

Я закрыла глаза, потому что это должно было помочь мне пережить это. Когда Адам отступил назад, я шагнула к нему и провела носом по его челюсти.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала я.

Этого должно было быть достаточно, даже если это было не так.

Адам вышел из нашего укрытия первым, дернувшись от меня, словно обжегся, и я поняла — мы оба были обожжены.

Мы никогда не будем прежними.

Вздрогнув, я прислонилась к стене, чувствуя себя так, будто нахожусь посреди торнадо, из которого не было выхода.

Закрыв глаза, я позволила своему дыханию восстановиться, и только когда была готова, снова владея собой, я тоже вышла.

Наша команда ждала в вестибюле. Тренер сердито посмотрел на меня, проворчав, что я опоздала — на гребаную минуту, — но я проигнорировала его и, опустив подбородок, села в автобус вместе со всеми.

Дорога домой, включая перелет, прошла без приключений, и мы вернулись вовремя, чтобы провести остаток дня наедине с собой.

Заметив Питера, ждущего меня в машине на стоянке, я улыбнулась. Пока не увидела Марию, ждущую Адама в другом автомобиле.

Прежде чем выйти из автобуса, Адам бросил на меня взгляд, и совокупность боли в его глазах, мучения и потребности создали токсичное топливо, причинившее мне боль.

Я смотрела на него, стараясь, чтобы то, что я чувствовала, не отразилось на моем лице, но желая наполнить этими чувствами свой взгляд.

Адам закрыл глаза, опустил голову и оставил меня позади.

Я намеренно вышла из автобуса последней, и к этому времени все уже практически разъехались.

Я умышленно не смотрела в сторону Адама, зная, что Мария будет держать его в своей осьминожьей хватке, чтобы позлить меня, но тренер меня выручил.

— Твое время было безупречным, — сказал он, приподняв бровь.

Я пожала плечами, не особо заботясь о своем результате в бассейне, что было для меня неслыханно.

— Ничто не вечно, — пробормотал он, протянув руку и схватив меня за плечо.

— Что вы имеете в виду? — напряглась я.

— Я имею в виду, что сейчас ты здесь, а в следующем году будешь в Стэнфорде. Времени осталось совсем немного.

— Вы не помогаете мне сейчас, — закусив нижнюю губу, пробормотала я.

— Не помогаю, — согласился он. — Просто позволь этому факту выложить себя в бассейне по полной.

Его откровенность ошеломила меня. Казалось, что тренер всегда забывает, что мы люди. Для него мы были спортсменами, нуждавшимися в жесткой подготовке. То, что он признал, что у нас есть недостатки и потребности, желания и мечты определенно удивило меня. Достаточно, чтобы мой ответ вышел грубым.

— А вы не думаете, что я уже выкладываюсь на всю?

— Не могу жаловаться, — вздохнул он. — Ты лучшее, что у нас есть. Лучшее, что когда-либо видел этот клуб, Тея. Я просто… Не позволяй своему сердцу мешать твоей голове. У тебя сейчас все хорошо. Ты живешь в гораздо лучшем месте, чем раньше. У тебя есть машина, готовая отвезти тебя в красивый дом, хорошая школа, лучшая стипендия, которую можно получить, и семья за спиной, которая даст тебе все необходимое, пока ты не уедешь в Стэнфорд.

— Есть ли в этом смысл? — прошептала я, глядя в землю.

— Да. Не облажайся. — Слегка тряхнув меня за плечо, он пробормотал: — Давай, езжай домой. Увидимся завтра в шесть.

Кивнув, я поплелась к Питеру. Он уже ждал возле машины, и я улыбнулась, когда он распахнул свои руки для объятий.

Я крепко обняла Питера, невероятно ценя его в этот момент.

К тому времени, когда мы приехали домой, я знала, что Питер понял, что я не в себе. Всю дорогу он пытался поговорить со мной, вытащить из скорлупы, но у него ничего не получалось.

Мне просто нужно немного отдохнуть, решила я. К тому же мне пришлось набраться смелости, чтобы попросить Дженис достать для меня противозачаточную таблетку, которую принимают на следующее утро после незащищенного секса.

Покусывая губу, я представила, каково бы это было — следующее утро, а затем, быстро поискав в интернете, в какой максимальный промежуток времени мне нужно принять контрацептив, вздохнула, когда увидела, что у меня есть семьдесят два часа.

Не то чтобы я собиралась рисковать.

Не было ничего необычного в том, что когда я зашла в дом, никто меня не встречал. Никто не ждал с нетерпением, чтобы услышать о моих заплывах, что означало — дом пуст. Неудивительно — это были выходные, и Роберт с Анной были заняты общественной жизнью, поэтому я понимала, что мы будем обсуждать мои заплывы во время ужина.

Воспользовавшись тем, что в доме никого нет, я направилась прямиком на кухню.

В воздухе витал аромат хлеба и бульона, в котором ощущалось несметное количество трав, поэтому, позволив своему носу направлять меня, побрела к помещению, которое было чем угодно, но только не сердцем дома.

Стерильное, с нержавеющей сталью повсюду — от прилавков до электротехники — это было не то место, где, как мне казалось, Дженис чувствовала себя комфортно. Ей больше подходила кухня в деревенском стиле с гладкими дубовыми столешницами и печью, которая все время заставляла бы ее ругаться, потому что никогда бы не работала.

Эта кухня была для нее слишком современной, даже если блюда, которые она здесь готовила, прекрасно выглядели и были достойны ресторана.

Полагаю, это было похоже на то, как если бы Гордон Рамзи переехал в крошечный дешевый ресторанчик, подающий лапшу Рамэн.(Прим. перев.: Гордон Рамзи — британский шеф-повар, ресторатор, телеведущий и писатель, основал свою глобальную ресторанную группу GordonRamsayRestaurants, один из самых известных и влиятельных поваров Великобритании; Рамэн — блюдо с пшеничной лапшой, фактически представляет собой недорогое блюдо быстрого питания).

Я знала, что Питер и Дженис копят деньги на небольшой отель на побережье штата Мэн, и я точно знала, как он будет выглядеть. Словно игрушечный домик, изнутри он будет наполнен безделушками, кружевами, салфетками и всеми теми девчачьими вещами, которые Дженис обожала, а Анна, придерживающаяся минимализма, ненавидела.

Хотя Дженис и не вписывалась в этот кошмар из нержавеющей стали, ее еда была чертовски вкусной, и мой голодный желудок, заурчавший от аппетитных ароматов готовящейся еды, выдал мое присутствие.

Дженис подняла свой взгляд и тут же улыбнулась, увидев меня. Она не была красавицей, но ее улыбка делала ее такой. У Дженис были ярко-голубые глаза, волосы пшеничного цвета и круглые щеки, которые всегда были ярко-розовыми. Она всегда носила старомодный передник, даже если под ним были штаны для йоги, и она делала самые лучшие брауни, которые я когда-либо ела в своей жизни.(Прим. перев.: брауни— квадратные шоколадные пирожные с грецким орехом).

— Привет, маленькаячемпионка! — радостно воскликнула она, заключая меня в крепкие объятия.

Засмеявшись, я сжала ее в ответ так же крепко, как и Питера.

— Вчера у меня был напряженный день, — пробормотала я.

— Хочешь поговорить об этом? — спросила она, приподняв брови.

Прикусив губу, я кивнула, мне было трудно смотреть ей в глаза. У меня никогда не было женщины постарше, с которой я могла бы поговорить о таком личном. Я имею в виду, что, вероятно, могла бы поговорить с Эммой, но мне всегда казалось, что она слишком занята, и я не хотела обременять ее своими проблемами. Анна абсолютно не была в этом заинтересована, но Дженис? Я знала, что она мне поможет.

— Хочешь мороженое или свежеиспеченное печенье? — спросила она, все еще глядя на меня сверху вниз.

— А можно и то, и другое? — нерешительно спросила я, и Дженис подозрительно на меня прищурилась — она знала, что я не ем вредную пищу. Ну, я, конечно, хотела, но не могла. Мое тело было машиной, и, к сожалению, мне приходилось постоянно заправлять его правильной едой, иначе последствия в виде ухудшения результатов в воде не заставили бы себя долго ждать.

— Хорошо, это будет мороженое с печеньем. Присаживайся.

Я уселась за большой квадратный кухонный стол с восемью табуретами, стоящими вокруг него. Я часто сидела за ним, пока Дженис готовила, и Питер обычно присоединялся к нам, когда не был занят работой. Он был не только водителем, но также ухаживал за садом и выполнял другие поручения по дому.

Когда Дженис достала печенье и мороженое и принялась готовить угощение, я поняла, что не могу ждать, мне нужно было срочно выговориться.

— Я ездила в свой район, в котором выросла, — выпалила я, не дожидаясь, пока Дженис сядет.

— Ты родом из Форт-Уэрта? — Глаза Дженис удивленно распахнулись.

— Ага, — кивнула я. — Я-я не собиралась туда ехать, но мне просто нужно было это сделать. Я была взволнована и нуждалась в ответах.

— Ты получила их?

— В большем объеме, чем ожидала. — Я сглотнула. — Моя мама не умерла, Дженис. Она жива.

— Я знаю, дорогая, — вздохнула Дженис и, протянув ко мне руку, похлопала ею по моей. — Это было в твоем досье. Роберт предупредил всех нас, что ты не знаешь правды.

На секунду я просто застыла, открыв рот.

— Зачем он это сделал? — воскликнула я. — Почему просто не сказал мне?

Во мне вспыхнул гнев, образуя грибовидное облако в душе, но несмотря на это я знала, что не могу винить Дженис.

В этом не было ее вины.

Дженис взяла меня — чужого ребенка, ребенка убийцы — под свое крыло, не порицая, и я знала, что в этом дерьмовом мире, в котором мы жили, если бы люди знали то, что знала она, они осудили бы меня.

Я закусила губу, не зная, как себя чувствую. Какая-то часть меня хотела плакать. Но мама не заслужила той участи, что выпала ей, поэтому у меня не было времени для слез и растерянности.

— Я собираюсь разбогатеть, Дженис. Я собираюсь заработать миллион и вытащить ее из тюрьмы.

Мой гнев нисколько ее не удивил.

— Ешь, — протянув руку, она вручила мне мороженое, уложенное между кусочками печенья.

Мои губы сжались, но я приняла угощение.

— Он избивал ее, — прошептала я. — И он избивал меня.

— Поэтому твоя мама это сделала? — поинтересовалась Дженис невозмутимо, словно спрашивала у меня рецепт торта.

— Да. Леди, с которой я говорила, сказала то же самое.

— Ну, тогда не могу сказать, что виню ее, — сказала Дженис, поджав губы.

На этот раз мои глаза наполнились слезами. Я хотела, чтобы кто-то помог ей. Моя бедная невиновная мама. Она не заслужила такой судьбы, и я должна была верить в то, что шла по этому пути не только для того, чтобы обрести Адама, но и для того, чтобы вытащить ее из жизни, которая была хуже смерти.

Странствия были у нас в крови.

Цыгане не должны были оставаться на одном месте слишком долго. Наши идеалы были другими, они внедрялись в нас веками, делая нас кочевниками с колыбели.

Я не могла себе представить, что чувствовала моя мама, запертая в клетке…

— Я хочу ее увидеть, — прошептала я.

— Не хочу охлаждать твой пыл, но это может быть не так просто. Возможно, она не захочет тебя видеть, — мягко предупредила Дженис, и откусила кусочек своего печенья с мороженым. — Сначала напиши. Посмотри, что она ответит. Думаю, тебе должны прислать приглашение на посещение. Ты не можешь приехать туда без предупреждения и пытаться навестить ее так, словно она лежит в больнице, дорогая.

Я ненавидела ее правоту, и когда нетерпение охватило меня, липкое мороженое, тая, начало стекать по моим пальцам, но меня не интересовала сливочная субстанция. Во всяком случае, не в качестве еды. Странно, но это зрелище напомнило мне о прошлой ночи.

— Можете отвести меня в аптеку? — прошептала я, уставившись на белую жидкость, испачкавшую мою руку.

Дженис удивленно приподняла брови, и я не могла винить ее. Мы перешли от разговора о моей матери к необходимости начать устранение последствий потенциально взрывоопасной ситуации.

— Зачем? — спросила она, нахмурившись.

— У меня… У меня был секс прошлой ночью.

— Что? — напряглась Дженис.

Я пожала плечами.

— Вы ничего не использовали?

— Я знаю парня. Он чист, — пробормотала я.

Дженис, испустив болезненный стон, с шумом уронила свое лакомство на тарелку.

— Как ты могла быть такой безрассудной, Тея?

Мне не нравилось то, какой разочарованной она выглядела. Я предпочла бы, чтобы она злилась на меня, называла меня глупой и шлюхой.

Вместо этого ей было больно. Потому что я была глупой.

— Я люблю его, — закусив нижнюю губу, прошептала я.

— Это был твой первый раз? — осторожно спросила она.

Поймав ее взгляд, я кивнула, и она, вздохнув, похлопала меня по руке липкими пальцами.

— Мы съездим в аптеку сегодня днем.

— Спасибо, Дженис.

Я почувствовала себя лучше от того, что поговорила с ней, от того, что открыла правду кому-то еще, кроме Адама. На секунду я задумалась, рассказал ли Роберт Адаму о моей маме, но нет, его удивление казалось искренним.

Боже, меня так тошнило от взрослых, которые управляли моим миром.

Я готова была жить, заниматься своими делами, распоряжаться своей жизнью так, как хотела.

Но, если что-то и было ясно на сегодняшний день, так это то, что я любила Адама так сильно, как никогда в жизни. Я больше не чувствовала, что умираю внутри, когда думала о нем. Конечно, горько-сладкая печаль присутствовала, но это была не та глубокая, разъедающая кости боль, которая заставляла меня чувствовать, будто меня съедает рак, от которого не было лечения.

И второе — до сих пор моей единственной целью было плавать. Проводить в бассейне как можно больше времени. Вот где была моя свобода, где я могла странствовать и где никто меня не беспокоил.

Теперь плавать и тренироваться я буду с определенной целью.

Я не смогу заработать деньги, которые нужны для освобождения моей мамы, не сосредоточившись на победе и достижении большого успеха.

Я должна разбогатеть и сделать это быстро.

Тренер был прав — ничто не длилось вечно, и время моих достижений приближалось. Будущее манило меня такими яркими перспективами, что они казались жарче солнца, и это должно было подстегнуть меня, потому что, черт подери, моя мать не собиралась гнить в тюрьме следующие восемнадцать лет.

Только через мой труп.

Глава 23

Тея

Сейчас

Распахнув дверь, я удивленно открыла рот — я ожидала доставки в номер, но это была не она.

При виде Анны, стоящей в дверном проеме, я прищурила глаза.

Мои отношения с Анной не были такими, как с Робертом. Анна была холоднее, менее заинтересована во мне помимо того, что я могла для нее сделать. Я пытался быть благодарной, потому что она привела меня под свою крышу и дала будущее, которому позавидовали бы многие, но это было похоже на жизнь с гремучей змеей.

Конечно, мы сосуществовали в одном доме, но всегда складывалось ощущение, что если я сделаю что-то не так или подведу ее, она меня укусит. К счастью, я имела успех в плавании, поэтому мне никогда не приходилось видеть ее с этой стороны, но я видела, как она вела себя так с Адамом, когда он передумал поступать в колледж — в тот момент казалось, будто в комнате падает снег. Холодно? Не то слово.

Но поскольку она никогда не приходила ко мне без Роберта, я смотрела на нее в замешательстве.

— Что вы здесь делаете?

Я даже Роберту не сказала, где остановилась, поэтому понятия не имела, как она это узнала.

— Я просто пришла в гости! Мы редко видимся с тобой с тех пор, как прилетели сюда.

Меня не удивило, что Анна протиснулась внутрь без приглашения, но я не стала ее останавливать.

Я хотела тишины и покоя, и единственным способом добиться такового — позволить этой женщине делать то, что она хочет.

Честно говоря, я полагала, что именно так с ней все и работало. Анна была такой занозой в заднице, что люди просто поднимали вверх руки, сдаваясь перед ее напором.

Вероятно, это было лучшее описание ее политической карьеры.

— Почему бы тебе не остановиться в более приличном месте? — Она оглядела мой номер, наморщив нос. — Теперь ты можешь себе это позволить.

— Это соответствует моей цели, — сказала я, не желая объяснять ей свои мотивы.

Место было лучше, чем капсульный отель, еще лучше, чем трехзвездочный, и достаточно приличное, так как имело обслуживание в номерах.

Но поскольку это не был люкс с видом на Токио, здесь не было дворецкого и винного холодильника, то для Анны этот номер был недостаточно шикарным.

Боже, я и забыла, каким снобом она была.

И в эту же секунду я ощутила тоску по Питеру и Дженис. Черт, я так сильно по ним скучала. Я скучала по их простоте и доброте — прямому контрасту с женщиной, стоящей передо мной.

— Я только что заказала кофе, — сказала я ей, подходя к кровати, чтобы взять жакет, который сняла, собираясь принять душ. На мне была майка и короткие шорты, но рядом с ней, одетой в сшитый на заказ деловой брючный костюм, прекрасно подчеркивающий ее фигуру, чувствовала себя простушкой.

— Хорошо. Мы могли бы пойти позавтракать…

— У меня встреча, — солгала я без тени вины. — С друзьями из команды. После кофе я как раз собиралась уйти.

— Какая жалость, — сказала она, наморщив нос, и села в одно из двух кресел, стоящих перед кроватью.

Что-что?

— Как вы узнали, где я остановилась, Анна? — настороженно спросила я.

— Ты есть у Роберта в «Найти друзей». — Она махнула рукой. — Приехав сюда, я увидела, что это единственный отель на всей улице. (Прим. перев.: «Найти друзей» — Find My Friends — приложение для отслеживания мобильных телефонов).

Я моргнула, выслушав ее невозмутимое пояснение о моем преследовании.

— Как вы узнали мой номер?

— Я сказала, что я твоя мать.

Отвращение нахлынуло на меня, но я подавила его — Анна не была моей матерью.

Хвала Господу.

Хотя на языке у меня так и вертелось язвительное замечание, я сдержалась, и когда раздался еще один стук в мою дверь, развернулась и пошла открывать.

Дав парню чаевые после того, как он закатил в номер маленькую тележку, я закрыла дверь, затем налила нам обеим кофе, в том виде как нравилось ей. Анна взяла чашку с блюдцем и, сделав глоток, улыбнулась.

— Ты помнишь.

Пожав плечами, я сделала глоток из своей чашки и села в кресло напротив. Глядя на нее поверх обода, я спросил:

— Что случилось, Анна? — Держа чашку в руках, спросила я. — Почему вы здесь? — И после тех усилий, которые вы приложили, чтобы найти меня.

— Я хотела наверстать упущенное, — пожала она плечами. — Мы так давно не болтали. Ты многого не знаешь.

— Например? — настороженно осведомилась я.

— Каин наконец устроился на новую работу.

Она всегда забывала тот факт, что он умышленно причинил мне вред и отсидел за это. И то, что Мария была соучастницей этого преступления, тоже всегда забывалось. Я и не рассчитывала на то, что Анна извинится, поэтому перестала обижаться. Я, приподняв бровь, просто спросила:

— Что он делает?

— Он работает в ресторане, — ответила Анна, взмахнув рукой.

— Что? — переспросила я, не зная, зачем она вообще мне это сказала, но начиная возводить между нами вербальные препятствия.

— Полагаю, что-то на кухне. Кажется, помощник шеф-повара. Он сказал, что скоро станет его правой рукой.

— Это хорошо, — ответила я, приподняв бровь. Несомненно, очень скоро он станет следующим Бобби Флеем — по крайней мере, именно так Анна рассказывала людям. (Прим. перев.: Роберт Уильям Флей, широко известный как Бобби Флей, — американский шеф-повар, ресторатор и телеведущий).

— Ему было не так-то просто найти работу, — сказала Анна, надув губы, и сосредоточила внимание на своем кофе. — Так досадно, что с Каином так обходятся только потому, что в его личном деле есть маленькая отметка.

Хоть мне и хотелось закатить глаза, я не стала этого делать.

— Я рада, что он налаживает свою жизнь, — ответила вместо этого.

Вообще-то, я знала, что Каин освобождается, потому что об этом упомянул Роберт, но, по большому счету, меня это не интересовало, главную часть моего внимания занимали тренировки.

Мысль о том, что Каин снова на свободе, держала меня в напряжении, и я была счастлива находиться на расстоянии целой страны от этого больного ублюдка.

Меня не удивило то, что Анна заговорила о Каине, потому что она была довольно бесчувственной, но что изумило, что она упомянула его нынешнее положение. Она была снобом, в конце концов. Я должна была догадаться, что Роберт откажется содержать Каина, потому что сомневалась, что тот будет работать в ресторане добровольно.

— Дела у Марии и Адама тоже идут хорошо. Это так волнительно, — воскликнула она, и внезапно ее аура расцвела ярко-красным цветом — цветом крови. Это зрелище так поразило меня, что на пару секунд я просто смотрела на нее, прежде чем Анна отвлекла меня от этого процесса. — Мария полагает, что снова забеременела! Разве это не захватывающе?

Это было бы так, если бы ребенок, которого вынашивала Мария, был ее внуком, но зная о ее отношениях с Адамом, я очень в этом сомневалась. Более того, сомневалась, что Мария будет беременна надолго.

У нее была досадная привычка терять детей. Выкидывать их. Сучка беременела и тут же делала аборт. В одном из немногих случаев, когда у Адама было настроение делиться со мной, он сказал, что однажды она принимала какие-то таблетки, чтобы избавиться от ребенка, и едва не умерла от передозировки. Я легко могла в это поверить. Очевидно, она не верила в презервативы — тупая овца.

Но не поэтому Анна рассказала мне об этом.

В ее глазах появился блеск. Блеск, который я поняла.

Она хотела измерить уровень моих страданий.

Моей боли.

Раньше я никогда этого за ней не замечала. Никогда не видела, чтобы она так следила за репродуктивными способностями Марии, и то, что я впервые увидела ее ауру, сказало мне достаточно. Анна действительно хотела причинить мне боль, а это означало, что она видела вирусное фото нас с Адамом и пришла ко мне, чтобы принять предупредительные меры.

— Надеюсь, с ней все будет в порядке, — с сомнением в голосе пробормотала я.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Анна.

— Мне бы не хотелось, чтобы у нее снова случился выкидыш.

— Да, бедняжка, — вздохнула она. — Я бы желала иметь еще одного внука.

Насколько я могла судить, Фредди нравился Анне только потому, что он был ребенком Каина. Я не видела, чтобы она проявляла интерес к Адаму. Да, это звучало ужасно, но это было правдой — Каин был любимчиком Анны даже будучи жестоким мерзавцем.

— Но у них все хорошо. Они так счастливы вместе!

— Угу, — кивнула я, не соглашаясь и не возражая, но, видимо, мой тон заставил ее выпустить когти.

— В чем дело? Разве ты не счастлива за них?

— С чего вы решили? — приподняв бровь, спросила я, глядя на нее.

— Ты никогда не говорила этого вслух. — Анна подозрительно прищурилась. — Ты всегда была немного влюблена в Адама, не так ли?

— Он тоже был влюблен в меня, — просто ответила я. — Вы бы даже не сидели здесь сегодня, если бы это было не так, правда?

Ее щеки вспыхнули.

— Да, конечно, правда. Все было бы совсем по-другому, если бы Адам никогда не встретил тебя.

— Сомневаюсь, что для Каина все могло бы сложиться лучше, — тихо пробормотала я, потому что ничего не могла с собой поделать, не тогда, когда Анна пришла сюда для того, чтобы посыпать мои раны солью.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду? — прорычала она, резко вскакивая с места и проливая на себя кофе.

— Я имею в виду, что он был задирой. Вы должны были это знать, Анна. Он постоянно жестоко издевался над Адамом и я знаю, что половина школы боялась его.

Ее рот приоткрылся, а губы трепетали, как у рыбы, выброшенной на берег.

— Не знаю, откуда… — наконец, выдавила она из себя.

— «Откуда» что? Черт подери, Анна, если вы не смогли увидеть этого у себя под носом, тогда для вас нет никакой надежды, не так ли? — закончила я снисходительно.

— Как ты смеешь?

Ее возмущенный возглас вызвал у меня улыбку. Мне не следовало получать удовольствие от ее раздражения, но я получала его.

Я понятия не имела, почему она хотела, чтобы я была в курсе, что Каин делает успехи в своей жизни и что Мария с Адамом чертовски счастливы в своем несчастливом браке. Все, что я знала, так это то, что не хотела больше слышать ее чушь.

— Вам, вероятно, следует замочить блузку, прежде чем пятно глубоко въестся в ткань, — заметила я, глядя на белую блузку, испачканную кофе, и темно-синие брюки, на которых не было пятен, но которые были влажными.

— Неважно… — сказала Анна с раздражением, посмотрев на свой живот.

— Мне нужно подготовиться к встрече с моими друзьями, Анна. Это было… — Я запнулась на этом слове. — Интересное наверстывание упущенного. Увидимся завтра на бранче с Робертом, не так ли?

Прежде чем она смогла что-то ответить, я встала и подошла к двери. Конечно, это было грубо, но я открыла ее и просто стала ждать, пока Анна не выйдет, что она и сделала с раздражением. Схватив сумку и опустив со стуком чашку с блюдцем на тележку, она вылетела из номера, как какая-то Скарлетт О'Хара.

— Увидимся завтра, — крикнула я, пока она маршировала по коридору к лифту, а когда нажала на кнопку вызова, я заперла дверь и прижалась к ней спиной. — Что ж, это было странно, — пробормотала я, а затем сделала глоток кофе.

Оглядев номер, я увидела, что Анна что-то обронила в кресле. Мне не нужно было брать это в руку, чтобы понять, что это было.

Снимок УЗИ.

Если Мария была на таком сроке, что ей нужно было сделать УЗИ, то было уже слишком поздно для «несчастного случая».

Изучая изображение, я задавалась вопросом, кто отец. Потому что, кем бы он ни был, я без тени сомнения знала, что точно не Адам.

Потребуется гораздо больше, чем пара лукавых комментариев от его матери, чтобы заставить меня усомниться в нем. Я знала, что он не был святым, но его ненависть к Марии была очевидной для всех.

Это доказывало, что Анна, как всегда, была слепа, когда дело касалось ее сына. Что до меня, то я не была такой.

И никогда не буду.

Глава 24

Тея

Тогда

Биологическую лабораторию от длинного коридора, стены которого были окрашены в алый и желтый — цвета школы, отделял ряд окон. Вид того, что происходило в коридоре, всегда привлекало мое внимание, потому что я страстно ненавидела биологию. Настолько, что даже несмотря на то, что мне не нравились ученики в моей школе, вместо концентрации на уроке я предпочитала наблюдать за их группами, куда-то направляющихся по коридору.

Как обычно, я сидела одна. Когда приходило время работать в паре, учителям биологии и химии приходилось назначать мне партнеров, потому что ребята категорически отказывались добровольно со мной работать.

Так что ненавидели меня теперь еще и за это: отныне никто в классе не мог работать с тем, с кем хотел, все были рассажены и сгруппированы таким образом, чтобы у паршивой овцы был кто-то в качестве партнера.

Было обидно, что я была тем, кого осуждали, когда Каина посадили в тюрьму.

Я все еще не могла понять эту логику, но кто я такая, чтобы подвергать сомнению могущество элиты студентов Академии Роузмор?

Эта мысль заставила меня стиснуть зубы, пока доктор Левистон рассуждал о протонах, нейтронах и прочей ерунде, которая утомляла до ужаса. Мне нужно было сосредоточиться, но я не могла этого сделать. Сегодня я была не в настроении.

Не только потому, что с нетерпением хотела оказаться в воде, но еще и потому, что ощущала что-то в воздухе.

Что-то, что вызывало у меня тревогу.

Когда я рисовала в своем блокноте маленькие пузырьки воздуха, закручивающиеся в водоворот в центре страницы, которые затем, всплывая, лопались на поверхности воды, мое внимание привлек шум.

Даже после того, что мы с Адамом перестали быть вместе, меня все еще раздражало, насколько я была к нему гиперчувствительна. Если честно, то, возможно, даже больше, чем раньше.

Его прозвучавший смех поразил все мои нервные окончания.

Я подняла глаза и поймала взгляд Адама, когда он проходил по коридору рядом с лабораторией. Не было ничего удивительного в том, что он был окружен толпой прихвостней.

В отсутствии Каина, и приобретя в результате этого значительную популярность, Адам занял место своего брата и стал править в старших классах.

Я знала, просто знала, черт подери, что когда наступит время выпускного, он станет королем выпускного бала. Если Мария, конечно, позволит ему присутствовать. На весенний бал она его не пустила. По крайней мере такое я слышала в раздевалке от ее болтливых подружек.

Я не могла представить, чтобы Адам до такой степени позволял Марии контролировать себя, но у нее были рычаги воздействия, не так ли? У нее была власть продлить срок заключения Каина и сделать его пребывание в тюрьме еще более ужасным, чем оно было раньше.

Власть в руках такого человека, как Мария, никогда не была хорошей вещью.

В реальности я даже не знала ее, но мне никогда не нравилось, как она смотрит на мир. Она была красивой, с длинными темно-каштановыми волосами, которые подчеркивали кремовую загорелую кожу. В ее глазах миндалевидной формы цвета насыщенного эспрессо могла бы быть улыбка, но вместо этого Мария постоянно хмурилась, выглядя так, будто кто-то испортил рядом с ней воздух. Я не могла понять почему, для того, кому в жизни было даровано так много, который с рождения оказался в мире богатства, она была такой ужасной стервой. Но она была такой. Без тени сомнения.

Когда наши взгляды встретились, смех Адама резко оборвался, что заставило Лиама и Дерека, парней из нашей команды по плаванию, и других его друзей, Джейка и Брэда, бросить на него взгляд. Им не потребовалось много времени, чтобы понять, на кого смотрит Адам.

Несмотря на то, что он смотрел на меня, я позволила своему взгляду обходить Адама, потому что не могла справиться со связью на этом глубинном уровне — по крайней мере, до обеда.

Было легче смотреть на мудаков, которых Адам называл своими друзьями, чем на него, даже если они строили рожи и насмехались надо мной. Я почувствовала облегчение, когда он вместе со своими прихвостнями исчез из моего поля зрения, хотя он определенно замедлился, когда увидел меня.

У меня было такое чувство, что Адам надеялся, что то, что произошло в отеле после моего посещения Форт-Уэрта, повторится, но у меня не было на это времени. Не только потому, что его в буквальном смысле не было из-за тренировок, но и потому, что мое сердце не этого бы выдержало.

Мое тело, однако, не соглашалось с этим, поэтому я начала принимать противозачаточные таблетки, на покупке которых настояла Дженис, на тот случай, если поддамся искушению, однако опасность лежала на любом пути, на котором мы с Адамом могли столкнуться. На этом пути печали было так много, что я сомневалась, что смогу выдержать, даже если жаждала его больше, чем когда-либо.

Но, поскольку Адам хотел меня, теперь он при любой возможности старался оказаться рядом со мной. Если раньше мне казалось, что у него есть какой-то GPS-навигатор, настроенный на меня, потому что в какой бы части академии я ни находилась, он уходил в противоположном направлении, то теперь же он постоянно был рядом.

Маяча в поле моего зрения, соблазняя меня своим голосом.

И хотя я тоже его хотела, я знала, что должна быть сильной.

Даже если в большинстве случаев это казалось непосильной задачей.

Когда прозвенел звонок, я еще долго сидела, собираясь с силами и, наконец, вышла из лаборатории. Идя по коридору, я услышала приглушенные рыдания, и огляделась вокруг, ища глазами источник звука.

Эти звуки напомнили мне меня в первые дни после свадьбы Адама. Я так плакала, как будто мое сердце разбилось. Как будто мою душу разорвали надвое.

Рыдания заставили меня испытать чувство неловкости, но я знала, что не могу просто уйти и оставить кого-то таким расстроенным, даже если этот кто-то хочет побыть один. Я должна была проверить этого человека.

Вдоль коридора стояли шкафы, которые учителя естествознания использовали для хранения своего инвентаря, и я прошла до конца, нахмурившись, потому что казалось, будто звуки исходили из шкафа.

Поскольку я знала, что они были заполнены до отказа, любопытство заставило меня пройти дальше на звук, и тогда я увидела ее.

Я встречала ее в школе. Девушка была новенькой, училась на три класса младше, но при встрече она поразила меня — хотя я больше не видела аур, ее аура была очень яркой. Она светилась как солнце, и невозможно было не заметить вокруг девушки этого ослепительного сияния.

Это всегда наводило меня на мысль о том, что она являлась светлым человеком. Жизнерадостным. Поэтому видеть, как она плачет, казалось просто неправильным.

В ее ярко-желтой ауре почему-то появились полосы темно-красного и коричневого цвета, которые, сливаясь с желтым, создавали тусклый цвет хаки в районе ее живота. Это заставило меня выдвинуть предположение о том, что она страдает не эмоционально, а, скорее, физически.

Никогда раньше я не видела такого цвета, даже у Винни или Луизы — двух умирающих людях, — и должна признаться, что испытала беспокойство. Я не знала эту девушку, да и не особо хотела ее знать, но ее аура заставляла меня думать о плохом.

Поскольку большинство времени я не видела ауры, то когда все-таки это происходило, я понимала, что для этого была какая-то причина. Причина, по которой определенный человек привлек мое внимание. Я заметила эту девушку с самого начала и подумала, что это судьба… даже если судьба не делала ничего, кроме как давала мне каждый раз пинок под задницу.

У девушки вырвался резкий вздох, и она еще сильнее свернулась клубочком, притянув к груди ноги. Вспышка боли на ее лице заставила меня вздрогнуть. Медленно я сцепила руки и начал быстро тереть их одна об одну, как будто они замерзли. Звук, должно быть, привлек ее внимание, потому что девушка, открыв глаза, увидела меня и побледнела. Но когда она начала подниматься на ноги, а на ее лице отразилось смущение и намерение убежать, участок ее ауры цвета хаки запульсировал, что, очевидно, означало возникновение новой вспышки боли, от которой она охнула и снова упала на пол.

Мгновенно, не думая о собственной безопасности, я опустилась на колени и схватила ее за руку.

— Эй, все в порядке, — попыталась я успокоить девушку, издавшую протяжный, глубокий стон в тот момент, когда наши пальцы соединились.

Меня удивило, что я не испытала ту же агонию, как с Луизой, — не было ничего хуже, чем еще раз ощутить ту острую боль, как тогда, когда я слишком долго и усердно пыталась ее излечить.

Глаза девушки широко раскрылись.

— Боже, как больно! — воскликнула она, и ее ресницы начали трепетать.

— Могу я отвести тебя к медсестре? — прошептала я, поскольку не хотела, чтобы она ассоциировала меня с обезболиванием, которое, я надеялась, она скоро почувствует.

— Она ничем не сможет мне помочь. У меня синдром поликистозных яичников — когда идут месячные, я испытываю дикую боль, — ответила она, отвернувшись.

— В такие дни ты не должна ходить в школу, — пробормотала я, и ее аура поясняла это лучше, чем записка врача. Конечно, я сомневалась, что преподаватели примут такое обоснование.

— Боже, у тебя такие горячие руки, — пробормотала она, стиснув зубы, и я знала, что так и есть.

Я это чувствовала.

Будто я держу грелку, наполненную кипятком. Тепло просачивалось из моих пор, словно я была подключена к электросети.

Девушка, облегченно вздохнув, прислонилась головой к стене, и когда цвет хаки из ее ауры стал исчезать, мне не нужно было спрашивать о том, стало ли ей лучше.

— Могу я отвести тебя к медсестре? — повторила я.

Облизав губы, она оторвала голову от стены, чтобы лучше меня видеть, и когда в ее глазах появилось изумление, я поняла, что она освобождается от пелены боли, которая скрывала от нее все остальное.

Даже ее осознание того, кем я была в этой школе.

В тот момент, когда узнала меня, девушка побледнела. Когда она с трудом поднялась на ноги, я с удовольствием отметила, что ее аура стала немного ярче, а желтый определенно преобладал над коричневым и красным.

— Эм-м, спасибо, нет, — пробормотала она, начиная отступать, как будто у меня была чума или что-то в этом роде.

Я привыкла к этому.

В этих стенах я была изгоем, и находиться рядом со мной было подобно смертному приговору.

Хорошо, что я не любила людей и предпочитала собственную компанию.

Также было хорошо то, что холод поразил меня только тогда, когда девушка вышла из коридора. Он накрыл меня так резко, что я пошатнулась. Не так плохо, как с Луизой, и я подумала, что это потому, что мне не пришлось прилагать больших усилий, но, все же, было ощутимо после длительного отсутствия практики исцеления.

Уперевшись руками в стену и согнув спину, я попыталась справиться с крупной дрожью, которая охватила все мое тело с головы до ног.

Я знала, что не получу благодарности за свою помощь, но то, что я сейчас испытывала, было определенно хуже того, что она относилась ко мне, как к заразной.

Я справлялась с этим состоянием так долго, как могла, прежде чем позволила упасть своим слезам, но тут произошло что-то похожее на сон. Кто-то появился за моей спиной. Кто-то такой теплый. Такой жизненно важный.

В этих стенах я не чувствовала себя в безопасности. Вовсе нет. Возможно, такой опасности, как в первый день, уже не было, но я знала, что от людей нужно держаться подальше, потому что они всегда искали способы сделать мне какую-нибудь подлость.

Однако в данном случае я знала, что мне не о чем беспокоиться.

— Что ты сделала? — пробормотал Адам, обнимая меня за талию, он прижался ко мне и положил подбородок на мое плечо.

У меня не осталось другого выбора, кроме как погрузиться в живительное тепло его тела.

— Е-ей было больно.

— Ты исцелила кого-то? — спросил он тихо.

Я кивнула, ощутив, как волна дрожи снова сотрясает мое тело.

— Повернись, — пробормотал он, фыркнув себе под нос.

Возможно, это было глупо, особенно после того, что буквально десять минут назад я была твердо уверена, что мне нужно избегать его, но я развернулась и бросилась в его объятия. Когда Адам расстегнул свою куртку, позволяя мне ближе прижаться к нему, я знала, что даже на небесах не смогла бы чувствовать себя лучше.

Дышать его воздухом?

Делить его тепло?

Это было блаженством.

— Ты говорила, что после Луизы больше не можешь этого делать, — сказал удивленно он.

Поморщившись, я выдохнула, и мои глаза удивленно расширились, когда я увидела свое дыхание так же ясно, как будто здесь было холодно. Как будто я дышала на морозе. Мое дыхание было видимым. Охрененно видимым.

Вот насколько сильно мне было холодно.

Что за фигня?

— Я не могу видеть ауры, — пояснила я, когда мои зубы начали стучать. — Не так часто, как раньше. Какое-то время я не видела ни одной. Теперь я вижу их время от времени.

— Что заставило тебя исцелить именно ее?

— Обычно у нее такая красивая аура, — прошептала я. — Сияющая, ярко-желтая. Я видела ее боль. Я хотела помочь.

— Стоило ли это того?

Его мрачный вопрос заставил меня задуматься над этим.

— Возможно, нет. Она убежала прочь, словно у меня корь…

— Конечно, и позволь угадать, даже не поблагодарила тебя.

— Ага, — фыркнула я. — Ты же знаешь, что я здесь персона нон грата, Адам.

— Бля*ь, не могу дождаться окончания школы.

Я прижалась лбом к его груди.

— Я тоже. Осталось совсем недолго.

— Пять месяцев, — выдохнул он. — Я подал заявление в Стэнфорд.

Я удивленно приподняла брови, и не нужно было быть гением, чтобы понять, почему он выбрал колледж на другом конце страны — из-за меня. Потому, что туда собиралась я.

— Разве они уже не разослали все свои предложения по стипендиям? — единственное, что сказала я.

— Был еще один грант. Тренер помог. Посмотрим.

Мое горло сдавило при мысли о том, что мы будем учиться в одном и том же университете. Я не поняла, обрадовала ли меня эта идея или напугала, и поскольку я не была уверена, то решила сказать ему правду.

— Я скучаю по тебе.

Это оставалось неизменным.

Вечным.

— Ты не обязана. Мы можем встретиться…

— Нет. Это будет нечестно, — покачала я головой.

— По отношению к кому? К ней? — прорычал Адам, и его возмущение каким-то образом сделало его еще более горячим, от чего проклятый холод, пробиравший меня до костей, начал рассеиваться.

— Нет. Ко мне.

Адам замер, а затем прижал меня к себе так сильно, будто никогда больше не обнимет меня.

— Мы никуда не денемся, Тея, — прохрипел он.

— Никогда, — спокойно согласилась я, зная, что Адам был полностью, на сто процентов прав. — Так будет всегда.

— Не думаю, что смогу выдержать это, — выдавил он.

— У нас нет выбора. — Так и было, когда благословение того, кем мы были друг для друга, превратилось в проклятие. Сглотнув при этой мысли, я прошептала: — Теперь мне лучше. Ты можешь меня отпустить.

— Чушь собачья, я тоже чувствовал холод. И все еще чувствую его, — проворчал он, удивляя меня, но я вспомнила, как после случая с Луизой Адам говорил, что ощущал, насколько мне было холодно. Единственное место, где он чувствовал себя лучше, был бассейн.

Я вздохнула, не стараясь вырваться из крепких затянувшихся объятий.

— Адам? — прошептала я.

— Что?

— Спасибо, что нашел меня. — Даже если раньше проклинала его встроенный GPS, теперь я была ему благодарна.

Из его груди послышалось рычание.

— Ты не должна благодарить меня за это. Это мой…

Он замолчал, но я знала, что он собирался сказать, поэтому успокаивающе похлопала его по талии в том месте, где обнимала.

Каким бы ни было это слово, будь то «долг», «работа» или что-то другое, значение было одним и тем же.

Адам был моим, а я его.

Навсегда.

Глава 25

Адам

Тогда

— Куда ты собрался?

— На тренировку, — ответил я равнодушно, чувствуя именно это.

Я не понимал, почему Мария лезет ко мне. Мы не были обычными мужем и женой. Мы никогда не целовались, никогда не спали вместе, у нас не было совместной спальни. У нас даже не было совместного ребенка. Фредди не был моим сыном, но я относился к нему как к родному, только не делал этого в присутствии Марии, что, к счастью для меня, но к несчастью для него, происходило нечасто. Торговый центр привлекал внимание «моей» жены больше, чем родной сын, что делало ее еще большей дурой, чем я думал.

Он был моим корешем, и в том, что он связан родственными отношениями со своей матерью, его вины не было, поэтому мне приходилось компенсировать тот факт, что она была лживой мстительной сукой, а его отец был больным ублюдком, которого я надеялся больше никогда не увидеть.

Остановившись возле его стульчика, я наклонился и поцеловал Фредди в лоб. Его хихиканье вызвало у меня улыбку, особенно потому, что его лицо было усеяно крошками, и, как обычно, Мария сердито посмотрела на нас. Она ревновала. Ревновала к собственному ребенку.

Я был уверен, что она не хочет меня, но чем больше я отдалялся от нее, тем сильнее она проявляла ко мне интерес.

Была причина, по которой на двери моей спальни был замок.

Я никогда не жаждал видеть ее задницу рядом с собой, а сейчас тем более.

Когда я вспоминал нашу с Теей встречу в Форт-Уэрте, мне казалось, это было на прошлой неделе, а не несколько месяцев назад.

Складывалось такое ощущение, что время ускользает сквозь мои пальцы, несмотря на то, что каждый мой день был предельно занят.

У Марии случился выкидыш, и я знал, что это было самопроизвольно. Через несколько недель после того, как я вернулся из Техаса, она приняла кучу таблеток, и после того, как ей промыли желудок, она потеряла ребенка.

С тех пор ее родители постоянно просили меня, чтобы я заставил ее вести себя как жену и мать, но она к этому не стремилась.

Она была дерьмовой женой и еще более дерьмовой матерью, повесившей воспитание своего сына на меня и няню, если только не приходило время играть роль хорошей маленькой домохозяйки перед нашими родителями.

Мы жили в гостевом доме, расположенном недалеко от главного в поместье ее отца. Это был большая постройка с четырьмя спальнями, двумя огромными гостиными и большой кухней, смежной со столовой. Как ни странно, мне здесь было комфортно. Мне нравилось находиться вдали от родителей — ну, по крайней мере, от мамы. С тех пор как посадили Каина, Роберт реально начал интересоваться мной, а также Теей, что, честно говоря, меня очень обрадовало.

Тее был нужен кто-то вроде моего отца, кто-то целеустремленный, кто действительно был воодушевлен, когда дело доходило до достижения целей.

Я знал, какова была новая цель Теи. Деньги. Она хотела их. Много.

Я хотел бы дать ей их, но у меня был один маленький траст, доступ к которому я получу только в двадцать пять лет, и только при условии наличия у меня высшего образования. Я понятия не имел, сколько будет стоить нанять адвоката по уголовным делам, но что-то подсказывало, что чертовски дорого.

Хотел бы я достать эти деньги, чтобы отдать их Тее, но я был рад, что у нее появилась цель.

Что-то в ней, в том, как она проживала свою жизнь, подсказывало, что убеждения ее народа глубоко в ней заложены, несмотря на то, что когда умерла ее бабушка, Тея была еще очень маленькой.

Я много читал о цыганах, поэтому знал, как они не любят быть обремененными вещами. Наличие большого количества вещей не означало, что ты был счастливее или богаче. Наоборот, это означало, что ты увяз, отягощен тем, что на самом деле тебе не нужно. Это означало, что ты угодил в ловушку, лишился свободы, возможности двигаться дальше, отправиться в следующее место, к которому стремился.

Я был уверен, что то, что она выросла в бедности, также помогло укрепиться ей в этих убеждениях. Когда у тебя нет денег, ты не можешь ничего купить, но теперь все было иначе, они у нее были. Я знал, что мои родители открыли Тее счёт, с помощью которого она могла покупать нужное для школы и для плавания, но, насколько я мог видеть, она не покупала новую одежду, а только реально необходимые для школы вещи — ноутбук, книги, форму.

Тея: Я в бассейне. Где ты?

Когда пришло сообщение, мое сердце забилось. Тея подняла свои щиты выше, чем обычно, но с тех пор, как я обнаружил ее, дрожащую, возле лаборатории, она немного их опустила. Мы виделись не так часто, как мне бы хотелось, но, все же, чаще, чем раньше.

Улыбаясь сообщению, я быстро удалил его и еще раз поцеловал Фредди, сказав ему: «Съешь свой банан».

Он нахмурился, но тут же подчинился, хотя до этого последние двадцать минут Мария безрезультатно упрашивала Фредди съесть его.

Я сдержал улыбку, готовую снова растянуть мои губы — у ребенка был хороший вкус.

Проведя рукой по его шелковистым волосам и, не сказав ни слова жене, я двинулся к выходу.

Конечно же, она помчалась за мной.

Когда Мария схватила меня за руку, я нахмурился.

— Какого черта ты делаешь? — тихо зарычал я и оглянулся, чтобы убедиться, что Фредди нас не слышит.

— Мне нужно поговорить с тобой, — резко ответила она, — и, видя, что ты уже в шаге от этой проклятой двери, я решила остановить тебя.

— Никогда не трогай меня снова, — нахмурился я.

Она сжала губы.

— Что? Думаешь, у меня какая-то болезнь?

Возможно, если ты шлюха.

— Ты приносишь несчастья, — прошипел я ей в лицо, заставив ее сделать шаг назад.

Глаза Марии вспыхнули от ярости, но она быстро подавила все эмоции на своем лице.

— Звонил твой брат.

— И что? — фыркнул я.

Мне было интересно, какого черта Каин до сих пор общается с Марией. В каком отчаянии надо быть, чтобы звонить ей. Черт, из-за нее его едва не посадили за мнимое изнасилование — иногда мне казалось, что я единственный, кто это помнил.

Мои родители просто отмахнулись от этого, а также от того, что Мария сделала с Теей, будто она автоматически стала невиновной только потому, что родила Фредди. Что ж, она все еще была в этом виновата. Фредди был единственной хорошей вещью, которую она сделала в своей жалкой жизни.

— И что? — возмутилась она в ответ, вторгаясь в мои мысли. — Он твой брат. Тебя не волнует

— Меня не волнует что? Что он обрек меня на существование с тобой? Да, меня это волнует.

— Он хочет поговорить с тобой, — сказала она, стиснув зубы.

— Уверен, что он хочет принять душ без публики и посрать так, чтобы его сокамерники не почувствовали этого запаха. К сожалению для него, мы не всегда получаем то, чего хотим.

Я вырвал свою руку из цепкой хватки ее острых блестящих ногтей, впившихся в мое предплечье. Они были похожи на когти, и я подумал о руках Теи. Ее простых, без украшений руках с короткими ногтями. Таких маленьких и мягких.

Прямо как она сама.

Я содрогнулся внутренне, ненавидя то, что был привязан к этой гарпии до того момента, пока Каин не освободится.

Отстранившись от Марии, я направился к двери, возле которой увидел стопку писем, ожидающих, когда их разберут.

Я удивился, заметив несколько из разных университетов, но, что было более удивительным, среди них было письмо из юридической фирмы моего отца «Янус, Маккендрик и Маккендрик».

Насколько я знал, у меня не было с ними дел, но любопытство заставило открыть его первым, даже раньше письма из Стэнфорда.

Мне было известно, что туда направляется Тея, и именно поэтому я тоже хотел поступить в Стэнфорд. Но юристы нечасто писали восемнадцатилетнимдетям.

Не без веской причины.

Так что это письмо имело приоритет.

Чувствуя волнение, я разорвал конверт и просмотрел письмо.

Мне потребовалось прочитать его три раза, прежде чем мое сердце перестало колотиться как сумасшедшее, и когда я, наконец, осознал, что меня не вызывают в суд за что-то, о чем я даже не подозревал, то понял, что это письмо на самом деле было хорошей новостью.

— Что там?

— Ничего, — бросил я на Марию хмурый взгляд через плечо.

Не говоря ни слова, я вышел из дома, продолжая читать длинный документ, из которого, по сути, следовало, что мой дедушка хоть и был тем еще скупердяем, оказался лучше, чем я о нем думал.

Он завещал мне трастовый фонд, к которому я мог получить доступ после окончания школы.

Когда я увидел сумму — двести пятьдесят тысяч долларов— меня охватило ликование. Я многое мог сделать с такими деньгами, и я знал, с чего начать.

Во-первых, предполагая, что знаю ответ на вопрос, почему Каин хотел поговорить со мной, потому что был уверен, что он получил такое же самое чертово письмо, я собирался игнорировать братишку еще больше, чем делал до этого.

Во-вторых, я собирался купить поблизости недвижимость. Какой-нибудь маленький и убитый домик, который хотел полностью перестроить с нуля, сделать в нем косметический ремонт и продать.

Это было то, чем я всегда хотел заниматься, и то, что у меня никогда не было возможности сделать. Ожидалось, что я пойду в школу, а затем окончу университет — черт подери, от этого зависело, получу ли я доступ к своему трасту. Я даже не был уверен, заботит ли моих родителей то, в какой области я получу степень бакалавра. Они просто хотели, чтобы у меня было высшее образование, так что мой путь был предопределен.

Пока дедушка Рамсден не спутал все карты.

Ликование наполнило меня, и оно оставалось со мной все время, пока я шел до гаража.

Поместье было огромным, и на его территории находилось три дома. В первом жили мы, во втором останавливался брат Марии, когда приезжал на каникулы, а в главном доме обитали ее родители. Они искренне верили в конец света, поэтому все это место было оборудовано безопасными комнатами и прочим дерьмом.

Несмотря на то, что я чувствовал себя комфортно в своей части собственности, мне все же было жутко бродить по общим местам, зная, сколько камер на меня нацелено, но, черт возьми, я знал, что если случится зомби-апокалипсис, я буду в безопасности.

До тех пор, пока Теи не станет, а потом я могу быть просто съеденным.

Я ни в коем случае не собирался жить в мире, в котором бы не было ее.

Вот почему через несколько минут мое сердце разбилось, когда я прочитал отказное письмо из Стэнфорда.

Туда, куда я знал, она направляется.

Там, где я знал, будет ее будущее.

Прерывистый вздох покинул меня, и я смирился с тем, что в следующие несколько лет наше будущее поведет нас по совершенно разным жизненным дорогам.

Даже когда мой мозг регистрировал это, даже понимая это, я это ненавидел.

Мы были бы на разных концах страны, и я понял, почему она выбрала Стэнфорд — чтобы уйти от меня.

Но теперь все было по-другому.

Мы разговаривали.

У нас не было романа, даже если мне казалось безумием думать, что то, что было у меня с Теей, считалось бы изменой. На мой взгляд, именно этим было то, что у меня было с Марией.

Каждый день и каждую ночь, хотя ее прикосновение было противно мне, я чувствовал себя обманщиком.

Я принадлежал Тее.

Она принадлежала мне.

И мы не могли быть вместе.

Нет до тех пор, пока мой ублюдочный брат не вытащит свою задницу из тюрьмы.

Одиннадцать тысяч девятьсот девяносто восемь дней.

Да, у меня на телефоне стоял обратный отсчёт до заседания совета по условно-досрочному освобождению.

Я проверял его каждый день.

Вплоть до минуты и часа. Черт, вплоть до секунды.

В ту же минуту, когда он выйдет, католик или нет, я разведусь.

Плевать, если бы мне пришлось просить, воровать или влезать в долги — я бы позаботился о том, чтобы не быть больше привязанным к Марии.

Но сейчас, глядя на письма в моей руке, одно из которых предлагало мне новый жизненный путь, а другое забирало мой выбор, я не знал, что делать.

Тея была моим будущим. Возможно, в восемнадцать, я не должен был этого понимать. Возможно, я должен был все подвергать сомнению. Я должен был хотеть поступить в университет просто для того, чтобы трахнуть что-нибудь в юбке. До Теи я знал, что поступил бы именно так.

Я бы пошел в универ, сделал бы то, что нужно было сделать, чтобы получить доступ к своему трастовому фонду, и жил бы так, как хотел. Трахал цыпочек тут и там, делал всякое дерьмо, покинув семейное гнездо.

Вместо этого, покинув семейное гнездо, я попал в какую-то гиблую яму, которым было это место.

Тея каким-то образом изменила мою жизнь. Она была катализатором, и не всегда в хорошем смысле. Это не умаляло того факта, что я любил ее, что хотел ее в своей жизни, но какой бы дерьмовой эта жизнь ни была до нее, сейчас она стала еще хуже.

Тем не менее, Тея была моей яркой искрой среди темноты, светом, который мог вести меня сквозь туман, и внезапно я столкнулся с будущим, в котором ее больше не было.

И правда была в том, что без нее я не знал, как справиться с тем мраком, который ожидал меня впереди.

Глава 26

Тея

Тогда

— Ты должен был сказать мне, черт подери.

Слыша голос Адама, впитывая его, я чувствовала, как что-то внутри меня вибрирует в ответ. Боже, мне нравился его глубокий рокот. Сильный бостонский акцент уже не задевал меня. Я пробыла здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть к нему. В моем собственном голосе отсутствовали корни моего прошлого, в нем не было южного выговора, указывающего, откуда я родом, и в обычное время я звучала как Адам, корни которого давали о себе знать только тогда, когда он ругался.

Как делал это сейчас.

Адам редко бывал здесь, в доме родителей, чаще общаясь с ними по телефону. Все последние дни он был словно не в себе, опаздывал на тренировки и был раздраженным и ворчливым. Мы снова вернулись к тому, что делали в самом начале, — тренировались и плавали вместе.

Я встречала Адама в командном бассейне, и мы занимались. Мы не были так близки, как раньше, как мы могли? Но этого было достаточно. Просто чтобы иметь нашу связь. Быть частью его дней, даже если это было только когда мы были в моем любимом месте, — этого должно было быть достаточно.

Естественно, его голос сейчас был напоминанием о том, что это не так.

Что это была ложь, которую я себе выдумала.

Но я отбросила это в сторону. Мне не нужно об этом думать, если только я не хотела начать планировать многочисленные и разнообразные способы убийства гарпий.

Были ли они похожи на вампиров? Нужны ли будут серебро и колья? Я была цыганкой, а не Баффи, но, черт возьми, я бы не отказалась понаблюдать за тем, как Мария будет расплачиваться за то, как она поступает с людьми.

— Ты должен был сказать мне, — повторил Адам снова, и я прижалась к стене, чтобы Роберт не увидел меня на площадке.

— Если бы я знал, я бы сказал тебе.

У Роберта и Анны в доме был общий кабинет. Это была огромная комната, размером, вероятно, свесь нижний этаж Мейеров. Поэтому я удивилась, услышав, как Адам разговаривал со своим отцом. Обычно он говорил на повышенных тонах и ругался только с Анной. Не со своим отцом. Роберт не терпел грубостей. Ну, Анна тоже не терпела, но Адам, честно говоря, не обращал на это внимания.

Что касается его семьи, то я подумала, что он слишком спокойно со всем соглашался.

Что удивило меня, потому что я знала, как он вел себя в школе. Особенно сейчас, когда Каин сидел в тюрьме.

Король.

Адам ходил по коридорам Роузмора так, будто владел ими, и я знала почему — ему было наплевать.

Конечно, у Адама были цели, как и у всех, но что-то изменилось, когда он женился на Марии, и теперь я все поняла. Я поняла. Я сделала это.

Даже если это меня огорчало.

Ранее я думала об Адаме, размышляла о том, как он вошел в кафетерий с двумя своими приятелями, каждая девушка смотрела на него, каждый парень хотел быть похожим на него, и задавалась вопросом, как это произошло.

Я имею в виду, я же училась с ним в школе в то время.

Я должна была увидеть эволюцию его школьного образа. От близнеца-неудачника, всегда находившегося в тени Каина, до того, что каким-то образом занял его место.

— Ты не знал, что дедушка оставил мне трастовый фонд?

— Нет, не знал. Сколько раз я должен это повторять, Адам? — проворчал Роберт. — Если бы я знал, то…

— То что? Изменил его решение? — усмехнулся Адам.

— Да, ты знаешь, я бы сделал это. Я против того, чтобы давать вам, детям, такой выбор, пока вы не станете достаточно взрослыми для того, чтобы понимать, с чем, черт возьми, вы будете иметь дело.

— Я знаю, с чем имею дело.

— Чушь собачья, — прорычал Роберт. — Я знаю тебя, Адам. Знаю, что ты никогда не хотел учиться в университете, и что единственная причина, по которой ты согласился это сделать, — трастовый фонд, который я учредил для тебя. Ты лжец, если не можешь сказать мне что, теперь, зная это, ты передумал.

Мои брови удивленно приподнялись. Адам никогда не говорил мне о трастовом фонде. Он только сказал когда-то, что единственное, что заставит его окончить университет, — это стипендия.

— Ты должен поступить в университет, — проговорил Роберт.

— Мне больше не нужно этого делать, — парировал Адам.

Я нахмурилась.

— Что ты собираешься с ними делать? Тратить на вечеринки?

— Ты действительно меня не знаешь, не так ли? — рявкнул Адам. — Я не Каин.

— Я знаю, что нет, — Роберт тяжело вздохнул.

— Не знаешь, если говоришь мне такое.

Услышав тяжелый вздох, я заглянула в дверь и увидела, как Роберт провел рукой по лицу.

— Поговори со мной, сынок.

— Что я должен тебе сказать?

— Что угодно. Ты узнал кое-что, что изменило твою жизнь. Это много денег.

— Я не поступил в Стэнфорд.

Это откровение поразило меня и ранило сильнее, чем Роберта.

— Какая досада. Я знаю, что ты хотел туда поступить, но есть и другие варианты.

— Я поступил в Йель…

— Да? Это отличные новости!

— Нет. Это не так. Я не хочу туда отправляться.

Роберта заметно раздосадовали слова сына, и я не могла его винить. Я не знала, о чем думал Адам, и очевидно его отец тоже пребывал в полном неведении.

Хотя Роберт был ближе к Адаму, чем его мать, Роберт изменился только за последние полтора года с тех пор, как Каина посадили в тюрьму.

Этого времени было не так уж много, чтобы компенсировать пренебрежение сыном на протяжении всей его жизни.

Хотя у меня было ощущение, что Роберт пытается наладить отношения с сыном, я также знала, что этого недостаточно. Во всяком случае, не для Адама.

— Я хочу делать то, что всегда хотел.

Роберт втянул воздух, прежде чем медленно его выдохнуть.

— И что же это?

— Переделывать дома.

Я удивленно распахнула глаза, а Роберт нахмурился.

— Ты хочешь переделывать дома? С каких пор?

— Я всегда этого хотел, — ответил Адам, и я услышала в его голосе недоумение. — Просто никогда не думал, что смогу этим заниматься.

— Переделка домов — это не то, чем можно заниматься, не имея опыта, — отметил Роберт.

— Неужели? Разве нельзя учиться этому по ходу дела? — парировал Адам, чем разозлил своего отца.

— Ты не подрядчик, Адам, — прорычал Роберт. — Ты мой сын. Ты должен был занять мою должность в компании.

— Твоя компания — объект недвижимости, папа. Я не вижу разницы. Я решил. Я не хочу поступать в университет.

— У тебя есть приглашение в Йель, и ты собираешься отклонить его? — выплюнул Роберт. — Только через мой труп! — добавил он, прежде чем Адам успел сказать еще хоть слово.

— Благодаря дедушке, мне все равно, что ты скажешь, и, учитывая, что ты повесил на меня эту суку-жену, не думаю, что должен волноваться о твоем мнении, учитывая, что ты сделал меня мужчиной до того, как я был готов.

— Черт подери, сынок, ты же знаешь, почему нам пришлось это сделать.

— Чтобы спасти Каина. Всегда, чтобы спасти Каина. Ну, я спас его задницу от расправы. Я спас его, когда он причинил боль девушке, которую я любил…

— Тею? — выдохнул Роберт с удивлением, и я не могла его винить.

За все то время, что я провела с ним, всю еду, которую я ела с ним, и все ночи, которые я спала под его крышей, я ни разу не упомянула, что испытываю чувства к его сыну.

— Я пошел против нее, женился на другой женщине, чтобы спасти своего мерзавца-брата, и для чего? Чтобы он позвонил мне сейчас и сказал, что раз он сидит в тюрьме и из-за этого не может получить высшее образование, я должен отдать ему свои деньги? Не получив ни единого слова благодарности за то, что я воспитываю его сына? Я отмотал свой срок. Я отслужил своей семье, но теперь хватит. Я могу делать что хочу…

— Ты передумаешь. Ты еще слишком молод, чтобы…

— Слишком молод? — возмущенно воскликнул Адам. — Ты осмеливаешься говорить мне это, когда я на ровном месте стал мужем и отцом, не сделав в своей жизни ничего плохого?

— Адам, — выдохнул Роберт.

Просто имя.

Я не была уверена, извиняется ли он или просит о прощении.

В любом случае, я не думала, что Адам получил то, на что надеялся.

— Я принял решение. Как только я оканчиваю школу, это все. Дальше я иду своим путем.

В течение секунды я могла только смотреть на опущенную голову Роберта, положившего локти на колени и сгорбившегося.

Было ли ужасным, что я надеялась на то, что он ранен?

Адам был прав.

Он был принесен в жертву своему брату-подонку. Благородный сын заплатил за злодеяния ублюдочного, и теперь стал отцом мальчика и имел навязанную жену, которую ненавидел…

Если кто и имел право принимать собственные решения относительно своего будущего, так это Адам.

Прежде чем меня заметили меня, я отошла от двери кабинета и вернулась на лестничную площадку, на которой находилась моя спальня.

Совершенно случайно я подслушала этот разговор, но теперь я не могла выбросить его из головы.

Моим первым побуждением было позвонить Адаму, но он ничего не сказал об этом во время тренировки.

Он просто нырнул в воду, и мы помчались, выталкивая друг друга за пределы наших возможностей до тех пор, пока оба не истощились, после чего устало плюхнулись на край бассейна, пытаясь восстановить дыхание.

Это то, как мы проводили время теперь, и этого общения было больше, чем раньше, поэтому я была счастлива, хотя мне хотелось большего.

Как только мы заканчивали тренировку, все. Я шла своей дорогой, он шел своей.

Адам правил Роузмором, я же просто пряталась по углам, чтобы пережить дни, пока не стану свободной и не смогу выбраться из этого проклятого места, в которое я не вписывалась. Где, несмотря на то что это Каин причинил мне вред, злодеем была я.

Прикусив нижнюю губу, я крепко сжимала в руке сотовый телефон, но, войдя в спальню, не стала звонить Адама или даже писать.

Он должен был поговорить со мной об этом. Я не могла об этом говорить, не тогда, когда подслушала личный разговор.

Я посмотрела на информационную доску над своим столом, на которой были прикреплены магнитами расписания, встречи и мои фотографии на пьедесталах. Там же находилось письмо о моем зачислении в Стэнфорд.

И внезапно мне показалось, что университет не просто на другом конце страны, а в другой вселенной.

Как будто в ближайшие пару месяцев я собиралась переехать на другую планету.

И хотя я по-настоящему не разговаривала с Адамом за годы, прошедшие после его женитьбы, он был бы рядом.

Я могла бы поговорить с ним, если бы захотела. У меня был выбор.

Когда-то я решила уйти, вычеркнув себя из его мира, но теперь, судя по всему, уходил он.

В отличие от Роберта, мне было нетрудно представить, как Адам занимается переделыванием домов. Что бы он ни задумал, он достигнет этого. Яблоко от яблони.

Я знала, что плавание для него — рутинная работа. Я знала это, но вы никогда не поймете этого, когда он находился в воде. Он тренировался усерднее, чем кто-либо в команде, кроме меня, и до сих пор посвящал все свое свободное время этому виду спорта, заставляя себя, потому что считал, что это единственный способ попасть в университет, был убежден, что это единственный способ для него построить свое будущее.

Теперь у него появились другие варианты, и он собирался ими воспользоваться.

Все еще немного потрясенная, я сняла с доски письмо из Стэнфорда и еще одно из исправительного учреждения Саутволл.

Два приглашения, два совершенно разных пути, по которым я собиралась пройти.

У меня не было сомнений, что я побываю в обоих местах, но после я встану на распутье, который может увести меня от Адама даже дальше, чем я уже от него была.

Вздохнув, я рухнула на кровать и уставилась на оба конверта.

Сегодняшний день был определением дальнейшего пути, а завтрашний?

Казалось, что и он будет таким.

Глава 27

Тея

Тогда

Скрип решеток, лязг ворот, резкие щелчки замков, звонки и шаги охранников… вся эта какофония звуков, с которой я бы не справилась, если бы была моей мамой.

Я достаточно помнила о ней, чтобы вспомнить, что ей нравились широкие открытые пространства. Ей нравились лошади и поля. Ей нравилось возиться с животными, а наш маленький фургон казался ей тесным.

Странная вещь эти детские воспоминания — я не могла вспомнить, как меня бил отец, но отчетливо помнила маму.

У нее было все то, чего не было у меня.

Винни называла мою бабушку Длинноногой, и такой же была моя мама. Сизгибами и длинными каштановыми кудрями, ниспадающими каскадом по спине. Я видела ее фотографии, правда, всего несколько, которые бабушке присылала мама, но я знала, что у меня мамины черты лица — нежные губы, хрупкий нос, высокие скулы и такие же глаза, только в остальном я была кожа да кости, тогда когда она обладала соблазнительными формами и женственной чувственностью.

Конечно, было странно думать так о своей маме, но, черт возьми, у меня имелись глаза.

Я была худощавой и поджарой. Резкие линии и выносливость. Я и не выглядела бы как мама. Мое тело было обучено быть таким. Мышечная память помогала оставаться мне стройной еще долго после того, как я прекращала изнурительные тренировки.

Я думала о том, как она выглядит, но с тех пор, как получила письмо из тюрьмы с приглашением навестить ее, не могла ее представить.

Я была удивлена, не ожидала, что мама попросит меня приехать к ней. Я была бы счастлива переписываться, но я отправила ей за это время несколько писем и ни разу не получала ответа, поэтому это приглашение было единственной подсказкой для меня о том, что мама получила все письма.

Когда я вместе с группой других посетителей последовала за охранником в небольшую комнату с привинченными к бетонному полу столами, за каждым из которых сидела одна женщина, я не знала, кто из них была моей матерью.

И это задело.

Утро было долгим. Чтобы добраться сюда, мне потребовалось четыре пересадки, причем отправилась в путь я в четыре часа утра, чтобы не пропустить тот небольшой промежуток времени, когда посетителей пускали в тюрьму.

Затем, когда я ждала снаружи, сработала какая-то сирена, которая заставила меня задуматься, не отменят ли посещения, но затем открылась дверь, и люди, которые были опытнее меняв плане посещений, выбрались из своих машин, поплелись ко входу и выстроились в очередь.

Я последовала за ними.

Я была обыскана и проверена на наличие алкогольного или наркотического опьянения несколькими охранниками, и все ради этого момента.

Момента, которого я никогда не ожидала, потому что как можно ожидать посещения своей матери в тюрьме, когда всегда считали, что она мертва?

Я задержалась, намеренно позволив другим посетителям подойти к столам, за которым сидели их подруги или члены семьи, а сама направилась к торговому автомату, чтобы купить несколько батончиков и конфет.

Я читала о том, как работают тюрьмы, и о том, что еда из автомата порой была единственным угощением, которое получали заключенные, поэтому взяла с собой кучу мелочи, и между пересадками с автобуса на автобус даже немного переживала, что меня могут ограбить, потому что монеты так чертовски сильно дребезжали, словно я была ходячей свиньей-копилкой.

Я практически опустошила один торговый автомат, и с полными руками вкусняшек направился к единственному столу в комнате, за которым не сидел посетитель.

Она все еще была красивой.

Это было моей первой мыслью.

Волосы, собранные в тугой узел на затылке, были по-прежнему длинными, но теперь в них виднелась проседь, хотя маме было всего тридцать четыре. Взгляд ее глаз был усталым, и она горько скривилась, увидев, что я рассматриваю ее.

Вдобавок ко всему она была такой же худой, как и я. Это стало неожиданностью. Она выглядела больной, и я не была уверена, смогу лис этим справиться, не тогда, когда Винни тоже болела.

Черт, я разговаривала с ней только вчера, и нам пришлось закончить разговор, потому что она не могла перестать кашлять.

Но меня утешало то, что я не могла видеть мамину ауру. Конечно, если бы она была больна, я бы это почувствовала, не так ли? Я должна была надеяться, что это так.

— Мама? — пробормотала я, положив угощения на стол и думая, что сделала правильно, взяв мелочь, потому что она выглядела так, словно ей нужно было хорошо поесть.

На этом слове она прикусила нижнюю губу и, уронив голову на грудь, испустила рваный вздох, и я наблюдала, как она, сцепив пальцы, пытается взять себя в руки.

Было очевидно, что она испытывала страдания, и я подумала, что являюсь действительно ужасным человеком, потому что была рада этому.

Рада, потому что она что-то чувствовала ко мне.

Рада, потому что ей было не все равно. Черт, это было ясно из того, как она ответила на мое приветствие.

Так мало было людей, которым было не наплевать на меня, что стало облегчением узнать, что здесь есть кто-то, кому не все равно, жива я или мертва.

Я позволила маме успокоиться, позволила справиться с моим присутствием, и какое-то время была действительно счастлива тем, что просто смотрела на нее, впитывая глазами ее облик.

Потом она меня удивила.

— Ты похожа на Никодимуса, — произнесла она, наконец, посмотрев на меня.

Хотя это не должно было расстроить, но то, что это были ее первые слова в мой адрес, причинило мне боль.

Сильную.

Вздрогнув, я дёрнулась назад, словно получила пощечину, но она покачала головой при виде этого и снова закусила нижнюю губу.

— Никодимус был самым красивым мужчиной, которого можно себе представить.

Значит, это был комплимент?

Если бы я была парнем.

Здорово.

— Знаешь, я любила его, — прохрипела она. — А он любил меня.

Я понятия не имела, что на это ответить.

Совершенно не знала.

На секунду я почувствовала себя рыбкой, неспособной ничего сделать, кроме как смотреть на маму, открывая и закрывая рот.

Каких бы слов или действий я ни ожидала от нее, этот визит начался не так, как планировалось.

То есть, я знала, что мама не сможет меня обнять. Хотя это было отстойно, я смирилась. Но по тому, как она сидела, я подумала, что она все равно не обняла бы меня.

Между нами чувствовалось расстояние, которого я не ожидала.

С тех пор, как узнала, что мама жива, я сделала все, что в моих силах, чтобы найти ее, а затем и написала ей, льстя себя надеждой на встречу.

Сегодняшний день был кульминацией почти шести месяцев нетерпения.

И он пошел не так, как я предполагала.

— Какие у тебя дары? — спросила она, снова посмотрев на меня, и я поняла, что она все время отводит взгляд.

Я огляделась, но не увидела ничего, что могло бы ее заинтересовать, и мне потребовалось пару секунд, чтобы понять, что мама не может смотреть на меня, потому что я похожа на Никодимуса.

На того, кого, как она только что сказала, любила, и кто любил ее, и кого она убила.

Защищая меня.

Что, черт подери, происходит?

— Виденье аур, вероятно. Способность к исцелению, хотя и не очень большая, — ответила я, ущипнув себя за переносицу.

Прищурившись, мама посмотрела на меня, и я, наконец, получила сто процентов ее внимания. Это был странный взгляд. Он напомнил мне взгляд моей бабушки, но в нем была резкость, которой никогда не было у нее.

— У тебя дары моей матери, — прошептала она, и этот ее взгляд пропал. — Это необычно.

— Необычно? Почему?

— Потому что дары, как правило, переходят из поколения в поколение.

Я моргнула — это должно что-то значить?

— Где мама? — спросила она, нахмурившись от моего замешательства.

— О-она умерла, — ответила я.

Я действительно вёла этот разговор?

Ноздри Женевьевы раздулись, но затем она вздохнула.

— Я должна была понять, когда письма от нее перестали приходить. Просто подумала, что ей было стыдно за меня, за то, что я здесь. — Затем, резко выдохнув, она прошептала: — Кто за тобой присматривал? Семья Никодимуса?

— Нет. Я была помещена под опеку государства. Я-я предположила, что у него нет семьи, и поэтому меня поместили в патронатную систему.

Ее челюсть громко щелкнула, когда она повела ею из стороны в сторону.

— Подралась, — объяснила она, увидев, что я вздрогнула. — Она вывихнута.

— М-мне жаль… — Как мне ее называть? Мама? Мать?

— Перестань. — Она побарабанила ногтями по столу. — Итак, очевидно, ты мало знаешь о нашем наследии, если оказалась в системе с того момента, когда я перестала получать письма от мамы.

— Я знаю только то, чему она научила меня.

— И я рискну предположить, что этого было немного, — улыбнулась она.

— Она научила меня чистоте, — возразила я в защиту бабушки. — Она научила меня некоторым нашим правилам.

— Тем, которые она считала важными, — парировала Женевьева. — В жизни есть вещи поважнее, чем быть махриме, дитя. — Ее плечи ссутулились, когда она оперлась локтями о стол, слегка наклонившись при этом вперед.

Это движение меня удивило. До сих пор она держалась на расстоянии, но еще я почувствовала ее запах.

Не знаю, как это было возможно, но я помнила его.

Я думала, что это был аромат ее духов, или мыла, которым она пользовалась, или шампуня, которым она мыла волосы.

Но это было иначе.

Этот аромат словно исходил от ее пор, словно это был ее внутренний запах.

Да, я знала, что это звучит безумно.

Мы находились в помещении, и четыре дня не было дождя — так как, черт возьми, мама могла пахнуть влажной землей?

Но так и было.

От нее пахло землей после дождя. Аромат чистый и свежий, сырой и крепкий.

— Мы не такие, как обычные цыгане, — начала она, и я заставила себя сосредоточиться, потому что это было чертовски важно.

Гораздо важнее, чем ее запах — даже если он напомнил мне о том времени, когда я была маленькой девочкой.

О времени, когда я была в безопасности, находясь в лоне своей семьи.

Конечно, я не была в безопасности, не так ли? Это было ложью, но если моя память решила сыграть со мной злую шутку, то относительно некоторых дней меня это вполне устраивало.

— Почему мы отличаемся?

— Потому что большинство цыган не получают даров, и им чертовски повезло, что они другие. — Она фыркнула. — Некоторые линии, старые линии, получают дары и проклятия.

— Мы — старая линия? — спросила я несмотря на то, что мое сердце заколотилось от этих слов.

— Одна из старейших, — подтвердила она, кивнув. — Мы можем проследить нашу линию до Индии — вот откуда мы пришли. — Она улыбнулась. — Забавно, раньше я гордилась этим. — Мама закрыла глаза. — Теперь мне плевать. Приоритеты меняются по мере того, как меняется твоя жизнь, Теодозия. Ты должна помнить об этом.

— Я уже это знаю, — ответила я с горечью.

— Полагаю, что да, учитывая, что ты выросла в приемной семье. — Ее губы сжались, а в глазах вспыхнул гнев. — Они плохо с тобой обращались?

— Некоторые. Немного. В основном это касалось еды.

— Пренебрежение так же болезненно, как удар кулака по лицу, — прошептала мама, и я впервые почувствовала в ней смягчение. — Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это, Теодозия.

— Мне тоже, — я улыбнулась маме в попытке вызвать у нее улыбку, но это не сработало.

Покусывая нижнюю губу, я наблюдала, как она опустила взгляд на стол.

— Это все для меня?

— Я читала о том, что у вас не часто бывают такие вещи.

— Нет. Нет, если нет посетителей, а у меня их никогда не бывает.

У меня сжалось горло.

— Я-я бы навестила тебя, если бы могла.

— Нет, дитя. — Мама покачала головой. — Твое место не здесь. У меня нет такого дара, как у тебя, но даже я это знаю. — Взгляд ее глаз метнулся по стенам, охранникам, другим заключенным и их семьям. Запах дезинфицирующего средства, витающий в воздухе, а также следы табачного дыма от одежды людей… казалось, она впитала все это и, решительно кивнув, пробормотала: — Нет, это место не для тебя.

У меня перехватило горло от слез.

— Оно и не для тебя тоже, — прошептала я.

— Судья с этим не согласен, — решительно заявила мама и потянулась за пачкой жевательных конфет. — Хочешь? — пробормотала она.

— Я-я не могу. Я должна следить за своей диетой.

— Тебе это парень сказал? — спросила она, сузив глаза.

— Нет, не парень, — покачала я головой. — У меня тренировки.

— Для чего?

— Я плаваю, — недолго думая, ответила я.

— Этому тебя научил Никодимус, — она улыбнулась. — Думаю, ему бы это понравилось.

— Ты говоришь о нем с нежностью, — ответила я, несколько потрясенная этим. — Я не понимаю.

— Что тут понимать? Он был моим единственным. Моим джило. — Мама пожала плечами, не заметив моего замешательства из-за того, что я впервые после бабушки услышала это слово. — И я не слушала свою маму. Я была глупой и эгоистичной, и я осталась с ним, хотя не должна была этого делать. Это не было его виной.

Из тех вещей, которые я ожидала, что мама скажет сегодня, из тех вещей, которые я предполагала услышать от нее, защита моего отца не входила в их число.

Но с другой стороны, в последних нескольких днях ничего не было нормальным, все шло не так. По крайней мере, мне так казалось.

Стэнфорд не хотел зачислять Адама в свою команду по плаванию, хотя он был чертовски хорошим пловцом, и это говорила не моя любовь к нему, это была правда. Мы не были с ним близки сейчас, наоборот, мало того, что близости не было, вдобавок к этому он собирался заняться ремонтом домов — ничего не зная об этом, обучаясь премудростям по ходу дела, видя в этом перспективу.

Но так и было.

А сейчас я сидела с мамой, которая защищала человека, которого убила, потому что он избивал ее и ее дочь.

Что-то определенно не состыковывалось, но слетать с катушек было не в моей природе. Это не было моим способом предъявлять требования окружающим.

Я знала, что некоторых людей нельзя заставить говорить. Нужно просто позволить всему идти своим чередом.

Забавно, что это была одна из тех вещей, которых я больше всего ждала в колледже — быть вне чьей-то семьи, под своей собственной крышей, потому что это означало, что мне не нужно было следить за своими словами. Не нужно скрывать что-то из опасения обидеть другого человека.

Кто-то может сказать, что это всего лишь учтивость и вежливость, но это не так.

Всю мою жизнь надо мной издевались. Даже когда это не была физическая жестокость, что-то приходило и ломало мой статус-кво, разрушая его навсегда.

День, когда я смогу жить за счет своих собственных заслуг, не завися от кого-то, будет днем, когда я буду рыдать от облегчения от того, что стала свободной.

И что ранило больше всего?

Если бы Адам пришел и жил со мной под этой крышей, я бы чувствовала себя такой же свободной, как если бы жила одна.

Адам принадлежал мне.

Точно так же, как Никодимус принадлежал Женевьеве.

— Н-не могла бы ты объяснить? Я не понимаю.

— Неудивительно, — парировала мама, пережевывая конфету, ее взгляд метался по разноцветным пачкам, словно она не знала, с чего начать. Но, открыв шоколадный батончик, она пробормотала: — Какой бы дар ты ни получила, за него всегда есть цена. Только дар представителей самых старых родословных обладает достаточной мощностью, чтобы его можно было использовать. Большинство цыган, которые утверждают, что они экстрасенсы, просто болтают своими языками, пытаясь заставить гадже потратить часть их денег. Но у некоторых действительно есть талант, и если он у них есть, они не тратят его зря на ярмарках, уж поверь мне.

— С дарами, которые нам даются, мы должны научиться обращаться сами. Нет книг, которые нас бы этому научили. У нас нет даже историй об этом, которые мы могли бы рассказать своим детям. Дело не в этом. Святая Сара, или Бог, или тот, в кого ты веришь, не хотят, чтобы ты поняла это с какой-либо помощью. Они хотят, чтобы ты работала над своими дарами самостоятельно, овладевала ими в удобном для тебя темпе. — Мама моргнула, сделав паузу, откусила кусочек батончика и, застонав, пробормотала: — Я уже и забыла, как это вкусно.(Прим. перев.: Святая Сара, также известная как Сара ла Кали — покровительница цыган-католиков, центром ее почитания является город Сент-Мари-де-ла-Мер — место паломничества цыган на юге Франции).

Уголки моих губ дернулись, но я не улыбнулась, не произнесла ни слова, боясь нарушить момент. Я так сильно хотела все понять.

— Твоя бабушка могла видеть ауры и исцелять, но это едва не убивало ее, когда она делала что-то большее, чем лечила сломанные кости. Она могла бы вылечить что-то серьезное, но если бы это сделала, то пригласила быв своё тело неизлечимую болезнь. Видишь? Проклятие. Ты получаешь силу чувствовать чужую боль, даже получаешь возможность уменьшать ее, но это убьет тебя. Твое сострадание и проклятие, оба убьют тебя. — Откусив еще раз кусочек батончика и прожевав его, мама пробормотала: — Вот урок, Теодозия. Помни, что бы мы ни получили, это требует платы.

Еще один урок. Возможно, мама не хочет, чтобы я была здесь, но у нее наверняка есть список вещей, которые она хотела бы, чтобы я запомнил после этого визита.

— Какой платы? — осторожно спросила я.

— Например, тридцать лет за решеткой. Типа того, — выплюнула она, затем глубоко вздохнула и пробормотала: — Извини. Я давно не говорила об этом дерьме и не думала, что мне снова придется это делать.

— Ты не ожидала, что я приду к тебе?

Я не была уверена, было ли это больно или я могла понять это.

У нее была маленькая девочка. Почему она не пыталась поддерживать со мной связь?

— Я надеялась, что ты этого не сделаешь, — призналась мама, едва не разбив мне гребаное сердце. И, черт возьми, мое сердце уже было хрупким после того, как Адам его разбил, а из-за потери бабушки и всего остального оно едва сохранялось целым. — Никогда не хотела, чтобы ты видела меня такой, — пробормотала она. — Но я получила твое письмо. Оно удивило меня, потому что я просто совсем не ожидала этого, хотя мне было интересно, изменится ли что-нибудь, когда тебе исполнится восемнадцать.

— Т-ты помнишь? — прошептала я, широко распахнув глаза в надежде.

— Конечно. — Уголки ее губ приподнялись, но она не удостоила меня взглядом. — Роды в течение сорока трех часов — это не то, что можно забыть просто так, дитя. К тому же ты была самым красивым ребенком, которого я когда-либо видела, а я видела их несколько.

— Да? Как? — тихо спросила я, что-то внутри меня находило утешение в том факте, что мама считала меня красивой в детстве, и что она помнила мой день рождения.

Я чувствовала себя собакой, охотящейся за объедками, но, возможно, так и было.

Возможно, мне всегда суждено быть в некотором смысле голодной.

— Это был мой дар, — пробормотала она, опустив плечи.

— Что? Я думала, твой дар был в умении обращаться с лошадьми?

— В каком-то смысле так и было. Я нравилась им, а они нравились мне, но лучше всего у меня получалось принимать жеребят. Это было легче и гораздо менее интимно, чем помогать рожать женщинам. — Она вздрогнула. — Мне это никогда не нравилось, но мама заставляла меня учиться. Как-то она обратила внимание, что наша собака понесла, а затем забеременела кошка… — ее нос сморщился. — Я не знаю, дар это у меня или проклятие. Все, — кроме этого места, конечно, — кто находился рядом со мной, в один прекрасный момент оказываются беременными, и тогда мне приходится помогать им в родах. — Их нее вырвался вздох. — Это единственный плюс в том, что я застряла здесь на тридцать лет. — Мама содрогнулась. — Всегда ненавидела кровь.

Уставившись на нее, я попыталась осознать все это.

— Я запуталась, — пробормотала я, чувствуя, что это невозможно.

— Мы обе, — фыркнула она.

Затем мама потянулась за «Сникерсом», и я заметила, что она не доедала все, что пробовала, просто откусывала небольшие кусочки, а затем тщательно заворачивала каждый батончик.

Сможет ли она забрать их с собой? Я надеялась, что сможет, даже если не была уверена, разрешено ли это.

Жуя, мама изучала меня так, будто что-то обдумывала, словно не была уверена, сказать ли мне то, что у нее на уме. Я уставилась на нее, желая знать больше. Черт, мне не терпелось услышать ее голос. Хотелось просто слушать ее, мою маму. Женщину, которую я думала, что никогда не узнаю… и ирония была в том, что у меня имелся шанс узнать ее, но я не думала, что она когда-нибудь впустит меня. В ней чувствовалась неприступность, которая была толще тюремных стен. Она не собиралась меня впускать.

— Знаешь ли ты, что когда мы рожаем ребенка, — сказала она, прерывая мои мысли, — и его кладут нам на руки в первый раз, мы шепчем им на ухо их тайное имя, которое дается только при рождении?

Мои глаза удивленно расширились.

— Нет, я этого не знала. Как меня нарекли?

— Пани, — ответила она, улыбнувшись, и впервые ее улыбка была искренней.

— Что это значит? — наклонив голову, спросила я.

— Вода, — тихо засмеялась она.

Одно это слово — и я почувствовала себя так, словно из-под меня вытащили стул.

— Не может быть, — прошептала я.

— Может, — кивнула она. — Ты чувствуешь связь с ней, дитя?

— Д-должно быть. Я плаваю быстрее всех, более того, если я больна, то в воде мне становится легче.

Хмыкнув, мама с хрустящим звуком открыла очередное угощение.

— Моим было Мезова. — На мой вопросительный взгляд она пробормотала: — Грубо говоря, это означает «трава». Имена, которые мы, Кинкейды, выбираем для наших детей, часто становятся для них источником утешения. Удача? Судьба? — Женевьева пожала плечами. — Возможность? Я не знаю. Когда у тебя будут дети, не забудь об этом. Необязательно, чтобы оно было на старом языке. Но имя, которое ты дашь им, и которым они поделятся лишь с избранным партнером, это драгоценный обряд посвящения. Ты посмотришь на ребенка, и имя само придет к тебе — только не сопротивляйся.

Ее слова находили отклик во мне, вызывая чувство, что мы связаны таким образом, которого мама особенно не хотела, но когда она замолчала, вопрос уже вертелся на кончике моего языка. Я не хотела, чтобы она перестала говорить. Я могла бы слушать ее часами.

— Как трава дает тебе утешения? — спросила я, наморщив нос.

— Это имя означает больше, чем просто трава, это означает все, что снаружи. — Ее плечи напряглись. — Всегда любила быть на открытом воздухе.

Боже, это место не могло быть более неподходящим для нее.

— На нашу линию было наложено еще одно проклятие — сказала она прежде, чем я успела что-то сказать, прежде чем успела посочувствовать.

— Я знаю, — пробормотала я. — Наши единственные.

Ее взгляд метнулся ко мне, и на этот раз он был таким проницательным, что я замерла.

— Черт, — прошептала она, закрыв глаза.

— Что?

— Ты уже встретила его, не так ли? — прохрипела она, забыв про угощение.

— Д-да, встретила.

— Ты с ним? — потребовала она ответа.

— Нет. Он женат, — ответила я, не понимая ее волнения.

У мамы вырвался протяжный вздох, и она закрыла лицо дрожащими руками.

— Слава Богу, — пробормотала она.

Некоторое время она раскачивалась, а я просто смотрела на нее.

Интересно, почему это хорошо, что я была лишена своего джило? Разве не в этом был весь смысл джило? Чтобы ты был с ним?

Но, что бы я ни думала, мама не была с этим согласна, продолжая раскачиваться и пробормотав «Слава Богу» еще как минимум три раза.

Я хотела протянуть руку, прикоснуться к ней, обнять ее, привлечь ее внимание, но не стала этого делать, а просто смотрела на нее, ожидая, пока она справится с тем, что так сильно на нее подействовало.

Мой взгляд упал на старомодные часы, висящие над дверью, через которую я прошла, и увидела, что до конца нашего свидания осталось всего девяносто минут. Знаю, что это могло показаться долгим сроком, но мне нужно было наверстать восемнадцать лет.

Более того, мне пришлось смириться с тем, кем я была.

Кем она помогла мне стать.

— Никодимус был моим единственным, — пробормотала мама, заставив меня вздрогнуть, потому что она начала говорить неожиданно, ее лицо все еще было закрыто руками. — Твоя бабушка сказала, что мне не следует быть с ним, и я знала это, но я так любила его, Теодозия. Я была уверена, что для нас не закончится все плохо.

Закончится плохо?

Внезапно она схватила меня за руку.

— Ты никогда не должна быть с ним, — прорычала она.

Я вздрогнула, но не от ее прикосновения, которое ошеломило меня, не от ее слов, а от «Никаких прикосновений!», которое рявкнул нам охранник через комнату.

Она немедленно убрала руку, не удостоив охранника взглядом, а просто посмотрела мне прямо в глаза.

— Тебе нельзя быть с ним, Теодозия.

— П-почему?

Ее неоспоримость наполнила меня ужасом.

— Потому что вам не суждено быть вместе. Дар — знать, кто твоя вторая половинка, проклятие — никогда не быть с ним. Если ты с ним… дела идут плохо.

— Какие дела? — прошептала я, чувствуя, как во мне зарождается ужас.

— П-просто вещи. Никодимус был хорошим парнем. Он любил меня, и он любил тебя, но когда ты родилась, это было началом конца. Я поняла это и была благодарна за то, что мы так много переезжали, потому что это означало, что твоей бабушки не было рядом, чтобы сказать мне: «Я же тебе говорила».

— Это я была виновата? — Слезы навернулись мне на глаза.

— Нет, конечно, нет. Это была не ты. Это было проклятие, — быстро сказала мама.

— Проклятие, — повторила я безжизненным тоном.

— Да. Ты можешь мне не верить… — сказала она, поджав губы.

Но разве это не так?

Посмотрите, что произошло после того, как я встретила Адама?

Я плыла по течению, живясвоей жизнью, не особенно счастливой или несчастной, просто проживая дни, используя бассейн как механизм выживания.

Затем он вошел в мою жизнь, распахнул двери настежь, и внезапно я в этом бассейне едва не утонула.

Каин оказался в тюрьме.

Из-за меня.

Большинство учеников в школе ненавидело меня, потому что думало, что это покушение на убийство было всего лишь неудачной шуткой, а у меня была слишком большая палка в заднице, чтобы признать это таковым. Потому что, конечно же, у меня была возможность контролировать, считает ли министерство юстиции что-то преступлением или нет

Но — и это было огромным «но» — можно ли считать проклятием, после жизни в бедности, где не питала особой надежды на будущее, за исключением обучения в местном колледже, которое я не могла себе позволить, внезапно оказаться в совершенно другом мире?

Я говорю не о богатстве и даже не о бесплатном поступлении в Стэнфорд.

Я говорю об Олимпийских играх.

Я знала, что смогу попасть в сборную. Как и тренер.

На моих соревнованиях уже присутствовали наблюдатели. Я знала, что интерес ко мне был большим.

Если бы Олимпийские игры состоялись в тот год, когда я только начинала делать себе имя на этом поприще, не сомневаюсь, что уже была бы в команде США. Как бы то ни было, Токио был конечной целью, и в глубине души я знала, что способна достичь этих головокружительных высот.

Более того, я знала, что способна завоевать золото.

Размышляя над всем этим, я потерла рот рукой.

— Многие избитые женщины защищают своих мужей, — сказала я.

— Они не защищают их после того, как убили, — фыркнула мама. — Я знала, что должна была это сделать. Как только он избил тебя, — она покачала головой. — Я поняла, что пути назад нет. Я приговорила его, как только приняла его в свое сердце и позволила себе любить его. Это была моя вина.

Было ясно, что мама верила в то, что говорила. В ее глазах даже стояли слезы, и это поразило меня, потому что я знала, что эти слезы были не о ней или обо мне, а о нем.

Ее обидчике.

Это было неправильно. Так неправильно, что я не знала, с чего начать.

Но она верила в это.

Я могла понять, что она имела в виду в отношении дара и проклятия, и это беспокоило меня еще больше.

— Несколько лет назад я пытался кое-кого исцелить.

После я повторила это с девушкой в школе, но результат для меня не был так ужасен. Не так, как с Луизой.

— Ты пыталась исцелить? — спросила мама, удивленно приподняв брови, а затем нахмурилась. — Все закончилось плохо?

— Да.

— Не удивлена, если честно. Мама говорила, что ее первое исцеление было самым худшим. Она «перегорела» на пять лет, но ей удалось вернуть свои силы только тогда, когда…

— Когда что?

— Когда она встретила своего единственного.

Я уже встретила Адама, так что не было похоже, что это возродит мои силы… но, хотела ли я вообще, чтобы они вернулись на полную мощность? Исцеления той девушки в школе хватило для того, чтобы выжать из меня силы на неделю. Я не хотела этого в своей жизни, эгоистично это или нет, но я не хотела такой ответственности.

— Я-я узнала о тебе только от женщины по имени Лавиния, — неуверенно сказала я.

— Винни никогда не умела держать свой рот на замке, — пробормотала Женевьева, но в ее словах не было раздражения.

— Она сказала, что бабушка знала его, но они не поженились.

— Нет, не поженились. Она была умной. Я — нет. Оставшись с ним, ты разрушишь не только его жизнь, Теодозия. — Мамин взгляд скользнул по стенам. — Но и свою тоже. Мне бы не хотелось, чтобы ты стала таким же подобием живого человека, как я. Жаждущим того, кого потеряла, кого обидела своим эгоизмом.

На секунду мой рот просто открывался и закрывался. У меня не было ответа на этот вопрос. На это не было ответа. Что я должна была сказать?

Как я должна была отреагировать?

Проблема состояла в том, что я знала каково это — иметь Адама в своей жизни. Не только рядом со мной, но и в моей постели. В моем теле.

Это было блаженством.

Пока жизнь не встала у нас на пути.

Может, проклятием была жизнь, а не особенность нашей линии.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала, Теодозия. Я не была для тебя матерью, потому что мои решения лишили меня этого. Я никогда не узнаю тебя так, как должна, и буду горевать об этом до самой смерти…

— Теперь у нас есть время, — вставила я, но она проигнорировала меня.

— Времени у меня много, ты права. Но правда в том, что даже если мы станем друзьями, у нас никогда не будет таких отношений, для которых мы были рождены. Как это было бы возможно? Все годы, которые я должна была воспитывать тебя, я провела, застряв в этом месте. Так что, хотя я не имею права говорить тебе это, не имею права просить тебя об этом, я все равно сделаю. Это мой единственный шанс стать для тебя матерью, и я попрошу тебя прислушаться к тому, что я скажу… — она тяжело вздохнула. — Держись от него подальше. Избегай его, как чумы, потому что для тебя, дитя, он ею и является. Он у тебя в крови, и я знаю, как это больно. Мы — женщины рода Кинкейд, нам суждено встретить наших джило, и нам суждено встретить их молодыми, поэтому мы знаем, как больно хотеть их и никогда не иметь, проживать свою жизнь без них рядом с нами. — Ее голос стал тише, а пальцы перестали теребить фантик от батончика. — Поверь мне, Теодозия, нет ничего более мучительного, чем знать, что твой единственный больше не ходит по этой земле, и это произошло потому, что он погиб от твоих рук.

Глава 28

Тея

Сейчас

— Как вы себя чувствуете, Теодозия?

Улыбка на моем лице была слишком широкой, пока я обдумывала вопрос репортера.

— Такое ощущение, что все годы тренировок, все годы жертвоприношений стоили того. — Подняв одну из медалей, висящих у меня на шее, я поцеловала ее и добавила: — Более того, мне кажется, что я, наконец, нашла свое место.

— Хорошо, мне интересно… — Рене Лизетт, журналистка, с которой я согласилась поговорить, склонила голову набок, и я приподняла бровь. — Почему вы согласились на это интервью?

— Выбрала из двух зол меньшее, — улыбнулась я. — Я предпочитаю иметь дело с людьми, с которыми, по крайней мере, знакома, пусть даже немного, а вы мне всегда нравились.

Более того, Рене никогда не задавала мне на пресс-конференциях глупых вопросов.

Я ценила это больше, чем она могла подумать.

Рене кивнула.

— Вы уже участвовали в соревнованиях несколько раз и имели отличные результаты, верно?

— Верно, — улыбнулась я, подняв медали над головой.

Фотограф настоял на том, чтобы я надела их, и хотя чувствовала себя идиоткой, сидя за столиком в кофейне со своими шестью золотыми медалями, Рене согласилась, что это выглядело впечатляюще.

Была ли она права или нет, я узнаю только тогда, когда она опубликует свою статью.

Разложив свои медали, которые так много значили для меня, на столе я поправила их, глядя на золотые лицевые стороны. Контракты, которые мне предлагали раньше, уже тогда были безумными. Я имею в виду, что и раньше была счастлива, но с таким количеством контрактов всего лишь после одного соревнования я получала все больше утверждений, что являюсь женским прототипом Майкла Фелпса.

Глупо, но не для моего банковского баланса.

— Чему вы обязаны своим успехом, Теодозия?

— Тея, пожалуйста, — попросила я ее.

Было время, когда я была Теей только для одного человека, но этого времени больше не было. Теперь я была Теей для всех. В основном потому, что это останавливало вопросы. Я не считала свое имя странным, но, видимо, я была единственной, кто так считал.

— Тея, — поправилась Рене, поднимая свою чашку кофе и делая глоток. Она выбрала тот, который слегка пах карамелью, и хотя аромат был едва слышным, он был достаточно сладким, чтобы у меня в животе заурчало.

На самом деле, пошло оно все.

Я повернула голову в сторону, чтобы найти официантку и, увидев ее, подняла руку.

— Чизкейк, пожалуйста.

В витрине стояла тарелка с «Джигли», и мне очень захотелось его попробовать.(Прим. перев.: «Джигли» — нежный японский чизкейк).

— С малиновым соусом или без?

— С малиновым соусом, пожалуйста.

Женщина, поклонившись, исчезла.

— Смерти, — сказала я, повернувшись к Рене.

— Что? — спросила она, удивленно раскрыв глаза.

— Я обязана своим успехом смерти.

— Это возможно?

— Ну, зависит от обстоятельств, — начала я, пожав плечами. — Если бы мой отец не умер, мне бы никогда не разрешили участвовать в соревнованиях. В этом возрасте я была бы уже замужем и, вероятно, имела пару детей.

— Вы цыганка, верно?

— Как будто вы этого не знали, — ответила я, улыбнувшись. Все, несмотря на то, что это было невероятно обидно, называли мой успех «цыганским везением».

Как будто такое вообще существует.

Во всяком случае, оно работало наоборот.

Проклятие.

Вот как я себя чувствовала. Но ты же не можешь признаться в этом вслух, когда только что выиграла шесть золотых медалей на самом важном спортивном мероприятии в цивилизованном мире, не так ли?

— Ваш отец умер, когда вы были совсем маленькой, не так ли? — осторожно спросила Рене.

— Да. Моя бабушка сказала, что вскоре после этого мама покончила с собой.

— Вы так спокойно говорите об этом, — сказала она, моргнув.

— А вы бы предпочли, чтобы я начала рыдать в свой кофе? — На моих губах появилась улыбка. — Это было очень давно. В течение многих лет я думала, что она дура.

— Вы несправедливы… — она отпрянула от моих слов.

Я осторожно описала то, что мне рассказывали большую часть моей жизни, историю, которую Роберт давным-давно продал прессе, чтобы помешать им выискивать подробности — правду. Каким-то образом у меня возникло ощущение, что теперь, когда я сделала себе имя, правда будет раскрыта… и это изменит ситуацию.

Это заставило меня захотеть контролировать, как информация будет выпущена в мир.

— Бабушка рассказала мне историю этой сильной любви. Она говорила, что мама не представляла своей жизни без отца. Но для меня это не было романтично. Это было просто глупо. Если бы она была в депрессии, я бы поняла это. Если бы заболела и нуждалась в психологической помощи, я бы поняла это, но самоубийство… Это ужасно. Я сотрудничаю со многими благотворительными организациями, которые стремятся предотвратить самоубийства, особенно среди детей, заставляя их открываться и рассказывать о своих проблемах. Но мама? Как сказала бабушка, она покончила с собой потому, что не могла продолжать жить без отца. Я думаю, что это была в некотором роде депрессия, но для меня тогдашней это была токсическая зависимость. Особенно после того, как это описывала моя бабушка. Как будто это была сказка. Как будто она смирилась с самоубийством моей мамы, потому что оно имело смысл.

Официантка принесла чизкейк, и, хотя мой аппетит немного угас, я пообещала себе, что, как только Игры закончатся, я попробую этот десерт — вот почему в первую очередь я выбрала именно это кафе.

Итак, пуская слюни, я отломила вилкой кусочек нежного бисквита, наколола его и отправила в рот, предварительно обмакнув в малиновый соус, чашечку с которым поставили рядом со мной.

Пирог был странным на вкус. Он был вкусным, но со слишком ярко выраженным вкусом яиц. А вот с сахарной пудрой и ягодным соусом было здорово.

Все это место, целое кафе было посвящено кошкам.

Мне это очень понравилось.

Кошки были повсюду, и меня особенно позабавило то, как одна полосатая кошка настойчиво желала посидеть у меня на коленях в половине попыток фотографа запечатлеть меня. Мне нравилось, что первые мои фотографии после Олимпиады будут такими неформальными. Я не была занудой, поэтому эти фотографии показали бы настоящую меня.

Если я нравлюсь кошкам, значит, я должна быть хорошим человеком, не так ли?

Кошка больше не запрыгивала ко мне на колени, но определенно продолжала наблюдать за мной, взгромоздившись на полку книжного шкафа, стоящего рядом со столиком. Ее живот был достаточно большим, чтобы предположить, что она беременна, поэтому то, что она не падала с этой полки, было чудом, свойственным только кошкам.

Было приятно, когда она сидела у меня на коленях, и мне понравилось, как она сейчас наблюдала за мной, настолько, что это заставило меня задуматься, смогу ли я завести такую же, когда вернусь домой. У меня не было такой жизни, когда бы я часто бывала в своей квартире, но кошки независимы, верно? Они много времени проводят на улице.

Было бы не слишком жестоко иметь кошку при моем плотном графике, не так ли?

— Тея? — Рене, протянув руку, слегка похлопала меня по руке. — Вы в порядке? Я знаю, что мы говорим о тяжелых вещах.

— Я думала о том, чтобы завести кошку, — ответила я, пожав плечами.

— Кошку? — переспросила она, нахмурившись, и мне показалось, что интервью идет совсем не так, как она ожидала.

Возможно, она думала, что я буду типичной спортсменкой, рассказывающей об американской мечте и своей цели выиграть еще двадцать медалей до того, как уйти на пенсию. Но это была не я.

Это была не Теодозия Кинкейд.

— Ага. Кошку. Я довольно одинока. Кошка пойдет мне на пользу.

— Вы одинока, потому что…

— Потому что моя жизнь — это сплошные тренировки, — фыркнула я. — Все просто. Вам не рассказывают об этом, когда показывают, как мы все хорошо выглядим. Не рассказывают вам о жертве, крови, поте и слезах. — На моих губах возникла улыбка, когда я провела большим пальцем по аверсу медали, над получением которой трудилась годами. — Я имею в виду, для меня это того стоило. У меня есть они, но большинство людей не приходят домой с медалью, не так ли? Они тоже победители. Мы все добрались до этого события, мы все достигли достаточного успеха, чтобы попасть сюда. Мы заслуживаем аплодисментов.

Рене улыбнулась мне, хотя я чувствовала, что удивила ее.

— Есть ли у вас сожаления?

— Да, — ответила я, отправив в рот еще один кусочек чизкейка.

— И что же это?

Диктофон рядом с ней издавал тихий жужжащий звук, и я на секунду посмотрела на него, думая, насколько откровенной могу быть, ведь последствия такого откровения могут затронуть не только меня, поэтому решила начать с малого.

— Я бы хотела, чтобы пара, которая помогла мне пережить трудные времена, была в зале и смотрела мои соревнования.

— Кто эти люди? — спросила она, удивленно раскрыв глаза.

— Водитель и экономка Рамсденов. Они погибли в автокатастрофе за несколько месяцев до того, как я окончила школу. — Мои губы сжались от горя — я все еще скучала по Питеру и Дженис. — В туннеле О’Нила образовалась пробка. Это была ужасная авария. Больше никто не пострадал.(Прим. перев.: туннель О’Нила — автомобильный внутригородской туннель в Бостоне, штат Массачусетс).

— Мне очень жаль, — сочувственно сказала Рене. — Я вижу, что вы все еще переживаете их уход.

Так и было.

— Они были первыми добрыми людьми, которые помогли пережить трудное время, — с трудом сказала я, потому что мое горло сжалось. — Они верили в меня, и мне бы хотелось, чтобы они увидели, как я стала победительницей, понимаете?

Более того, мне бы хотелось, чтобы они ушли на пенсию, и чтобы я помогла им добиться того, чего они всегда хотели, — открыть свой отель на побережье штата Мэн. Я могла позволить это сейчас, но было уже слишком поздно.

Смерть, как обычно, опередила меня, и сейчас слишком поздно, чтобы помочь людям, которых я любила.

— В этом есть смысл, — мягко согласилась Рене, и меня почти позабавило, насколько мягко она себя вела со мной, но я была безмерно благодарна ей за это.

— Я стала жертвой травли, — осторожно сказала я, желая сменить тему разговора и не теребить еще открытую рану.

— Я помню. Это хорошо задокументировано на вашем пути к успеху.

Это означало, что многие журналисты из кожи вон лезли, занимаясь сбором грязи на меня после того, как я выиграла свою третью золотую медаль. По мере того, как увеличивалось количество моих побед, они находили все больше и больше компрометирующей информации, а поскольку мое прошлое было таким сочным, найти было можно много чего.

Одна из причин, по которой я давала это интервью, заключалась в том, чтобы высказать свое мнение. Вчера вечером, уточняя время встречи с Рене, Роберт сказал, что это является умным способом контролировать то, что выйдет в свет. Интервью один на один, в котором я рассказываю о том, чего хочу в этом мире.

В этом было много ответственности. Я могла облажаться, изменить впечатление общественности обо мне и моем народе, и я много думала о том, как лучше всего подойти ко многим аспектам моей истории.

— Ну, травля оказалась скорее шуткой, которая зашла слишком далеко. Это испортило жизни многим людям. Я сожалею об этом.

— Но вы не сделали ничего плохого. Вы были жертвой!

Шок Рене заставил меня пожал плечами.

— Моя жизнь показала, что жертвы бывают самых разных форм и размеров. — Я отломила еще один кусочек десерта. — Итак, когда мама покончила с собой, я подумала, что она это сделала потому, что так сильно любила моего отца, что больше ни дня не могла прожить без него, помните? Так вот, бабушка сказала мне это для того, чтобы я почувствовала себя лучше.

— Не знаю, каким образом от этого вам должно было стать лучше, — нахмурилась Рене.

Я улыбнулась.

— Бабушка была реалисткой. Я всегда думала, что мы переехали из-за этого. Самоубийство в моей культуре — это грех, который оскверняет дом. Это осквернило бы меня. На мне нельзя было бы жениться. Но когда я стала достаточно взрослой, чтобы разузнать о себе, я вернулась туда, где это произошло, и поспрашивала.

— Зачем?

— Потому что мои воспоминания отличались от того, что мне рассказывала бабушка.

И я была достаточно несчастна, чтобы задаться вопросом, была ли я такой же безвольной, как она. Такой же слабой. Было время после свадьбы Адама, когда…

Что ж, мне не хотелось сейчас думать об этом.

— Вы что-то узнали? — мягко спросила она.

— Я узнала, что мой отец, который избивал мою мать, был убит. Вот почему для меня жертвы бывают самых разных форм и размеров. Он бил ее. Я так отчетливо это помню. Он избивал ее до тех пор, пока она не могла больше этого терпеть.

Наши взгляды встретились, и Рене вздрогнула.

— Она… убила его?

Я кивнула.

— Вау.

Это в какой-то мере подытожило мою реакцию на узнанную мной правду. Правду, которую Роберт скрывал от масс тщательно продуманными пресс-релизами и редкими стандартными интервью, в котором не раскрывалось мое прошлое.

— Так кто же жертва? — спросила я. — Моя мама? Вышедшая замуж в шестнадцать, беременная мной в семнадцать, а в девятнадцать — убийца? Три года жестокого обращения, агрессии и злобы. Или мой папа — злобный, жестокий, агрессивный. Втянувший свою молодую жену в то, чего она никогда бы не сделала, не будучи спровоцированной на это.

Рене опустила подбородок, обводя пальцем края чашки.

— Не бывает черного или белого, — сказала она.

— Точно. В тот момент зародилось мое будущее. Бабушка увезла меня, чтобы пощадить. Мамин грех теперь стал еще хуже. Должна предположить, что бабушка сказала, что мама покончила с собой потому, что знала, что та попадет в тюрьму и большую часть жизни проведет там. Я бы поняла это лучше, чем альтернативный вариант.

— Почему?

— Потому что, если бы я не имела возможности каждый день плавать, точно так же, как мамане имела возможности каждый день быть вне помещения, я бы чувствовала, что умираю внутри.

Я отодвинула от себя тарелку с наполовину съеденным чизкейком.

— Та шутка вышла неудачной и безрассудной, — вернулась я к теме. — Чтобы стать тем, кем я являюсь сегодня, я сместила кое-кого с ее места в команде. Мое время было впечатляющим, и я продолжала выигрывать…

— Это правда, что вы не проиграли ни одного соревнования, в котором принимали участие?

— Да, — кивнула я. — Безумие, но это правда. Даже эстафеты. Вот почему меня всегда ставят последней. Я стараюсь исправить плохое время других спортсменов.

— Определенно безумие, но это свидетельство вашего мастерства.

— Возможно. — Я сжала губы. — Мария завидовала, и ее предполагаемый друг, заставил ее сделать глупое.

— Это правда, что они пытались утопить вас?

— Да. Ну, Мария пыталась, а Каин преуспел.

— Вы могли умереть?

— Вполне вероятно, если бы в тот момент в бассейне внезапно не появился тренер. — Моя улыбка была натянутой. — Каин и Мария были исключены из школы, Марии было предъявлено обвинение в нападении, а Каин…

— Отбыл срок за покушение на убийство. Это тоже хорошо задокументировано, — с сожалением сказала Рене.

— У меня были синяки между лопатками в том месте, где он уперся коленом.

— Как вы думаете, он хотел вас убить?

— Я думаю, он злился.

— Почему?

— Потому что он был лучшим в команде, а я заняла его место, — я вздохнула. — Это действительно трагедия. Такая неоправданная. Я просто пыталась выбраться из ямы бедности, в которой жила. Меня не волновало, что они творили. Я просто хотела чего-то достичь.

— Но они не позволили вам этого.

— Нет. — Печаль наполнила меня. — Я встречалась с Каином всего лишь несколько раз.

— Но при этом вы хорошо знали его брата, не так ли?

— Да. Знала.

Прошедшее время.

— Правда ли, что он помог вам попасть в сборную по плаванию?

— Да, он это сделал. Он увидел во мне то, чего не видел никто другой.

Скептицизм заставил ее нахмуриться.

— Почему Каин так сильно хотел причинить вам вред? — спросила она.

— Злость, — повторила я, прекрасно понимая по напряжению лица Рене, что моя короткий ответ лишь раззадорил ее журналистское любопытство.

В глупой выходке Каина было нечто большее, чем то, что бросалось в глаза на первый взгляд и, да, сформировалось оно из злости. Только не из-за того, что я заняла его место в команде.

Адам.

Такая патологическая ненависть к Адаму, такая неспособность понять, почему он мне не нравился. Я видела его насквозь. Каин хотел причинить мне вред… просто чтобы добраться до Адама. Просто чтобы создать проблемы. Просто чтобы посмеяться.

Жалко.

Так жалко, и это разрушило его жизнь, жизнь Адама и мою.

У меня в голове не укладывалось, что кто-то мог совершить такое, но люди были мелочными, а Каин? Ну, он был психом. Адам уже давно осудил его за это, а когда псих был мелочным, это выводило все на совершенно другой уровень.

— Почему его семья взяла вас к себе?

Здесь я должна была быть осторожной, потому что Анна все еще занималась политикой. Ия не могла просто сказать: «Чтобы хорошо выглядеть для прессы», не так ли?

— Они удочерили меня, — поправила я.

— Да. Почему?

— Они хотели исправить ошибку Каина.

Хотя я могла видеть, что любопытство вернулось в глаза Рене, я также видела, что она знала, что я не отвечу на любой вопрос, который она хотела бы мне задать. Здесь все контролировала я. Не она.

Я знала, что она хотела спросить: «Как они могли исправить ошибку своего сына?»

Но я не могла ответить: «Удочерив меня, они вернули Анне ее рейтинги, обрушенные выходкой ее сына-психопата», не так ли? Правда определенно была неприемлемым ответом.

Рене прочистила горло с грустной улыбкой, и я подумала, знает ли она, о чем я думаю.

— Вы все еще близки с Адамом, не так ли? Мне кажется, что я видела вашу совместную фотографию после вашей первой победы, — спросила она.

— Все видели эту фотографию, — ответила я, закатив глаза, поскольку это было преуменьшением.

— Вы очень фотогеничны, — улыбнулась она застенчиво.

— Едва ли, — усмехнулась я.

— Вместе с ним даже в большей степени. Ходили слухи, что вы с Адамом встречались. Это правда?

— Нет, не правда. Мы просто друзья.

Боже, эта ложь встала у меня комом в горле.

Рене недоверчиво хмыкнула, но я не могла ее за это винить.

— Камера не врет. Химии между вами было достаточно, чтобы фотография стала популярной.

— Я не могу контролировать то, что происходит в социальных сетях, — ответила я, пожав плечами. Хотя я знала, что Рене была права. Черт, силы этой фотографии было достаточно, чтобы Адам пришел в мою спальню в Олимпийской Деревне…

— Верно, — улыбнулась Рене. — Каков ваш следующий шаг?

— Я собираюсь в отпуск. Не могу дождаться.

Это было не по расписанию. Я должна была вернуться домой, но после последних двух дней мне требовался перерыв. Меня даже не волновало, вызовет ли мое отсутствие во время возвращения домой в числе чемпионов скандал. Мне нужно было немного побыть наедине с собой.

Мне нужно было обрести покой.

— Куда вы направляетесь?

Я осторожно посмотрела на диктофон и Рене, засмеявшись, выключила его.

— Не для записи.

— Золотой Берег. Я всегда хотела поехать туда.(Прим. перев.: Золотой Берег — всемирно известный курорт в Австралии).

— Ну, желаю вам хорошо провести время. Вы определенно заслужили это.

— Мой тренер еще не знает, — сказала я со смехом. — Он хотел, чтобы я сразу вернулась к тренировкам, но я просто нуждаюсь в перерыве. Мне нужно разобраться в себе. Я возлагала на Олимпиаду большие надежды, но надежды имеют свойство разбиваться. Странно думать, что на этот раз все сложилось так, как я мечтала.

Рене улыбнулась мне — как ни странно, это была искренняя улыбка.

— Я думаю, вы это заслужили. И еще… — вытащив визитку из кармана, она положила ее на стол и подтолкнула ко мне, — это мой номер. Я знаю, что значит выйти из неблагополучной семьи. Если вы когда-нибудь захотите поговорить, не для записи, — уточнила она еще раз, — мне хотелось бы думать, что я хороший слушатель.

— Но мои страдания могли бы стать хорошей историей, — нахмурившись, сказала я.

Она фыркнула.

— Вы выбрали меня не просто так, Тея. — Она была права. — Я не остервенелая и не крайне нуждающаяся в сенсации. Я люблю писать новости так, как считаю нужным.

— Верно.

— О чем бы мы с вами ни поговорили, мы можем говорить об этом конфиденциально. Половина из того, что вы мне рассказали сегодня, не будет включена в интервью.

— Почему? Я думала, что это будет сочно. Многое из того, что я сказала, широко известно.

— Верно, и, возможно, кто-то другой обнажит это, но не я буду этим человеком.

Я нахмурилась.

— Почему вы так хорошо ко мне относитесь?

— Потому что я хороший человек в целом. Совершенно не подходящее качество для журналистики, — призналась Рене, усмехнувшись. — У меня нет того безжалостного отношения к людям, которое проявляют многие репортеры для того, чтобы написать статью. Но вы? Ваша история? Она находит отклик во мне.

— Почему?

— Потому что я была похожа на вашу маму. Только я выбралась.

Мои глаза удивленно расширились.

— Как?

— В основном благодаря помощи кризисных центров помощи женщинам по всей стране. — Покачав головой, она пару раз судорожно сглотнула, словно заново переживала воспоминания. — Это было тяжело, и хотя закон был на моей стороне, он все равно игнорировал запретительные судебные приказы. Сначала я поменяла город, затем города, затем штаты, но он не оставлял меня в покое. — Дрожащее дыхание вырвалось из нее, и тень страха в ее глазах говорила больше, чем слова. — Я действительно вздохнула с облегчением только тогда, когда он умер.

— Как он умер? — мягко спросил я.

— Автомобильная авария. Нет, за его смертью стояла не я, — улыбнулась она. — Но мне жаль, что это не я его убила. Иногда мне действительно очень жаль.

Тени наполнили Рене, и я отшатнулась, увидев, как они, словно кровь, вытекают из ее черт, из выражения ее лица и трансформируются в воздухе вокруг нее до тех пор, пока она не стала полностью окружена ими.

Слабая пульсация начала пробиваться сквозь тени, и я поняла, что это ее сердце подоспело вовремя.

Это был не первый раз, когда после неудачного исцеления Луизы я видела ауры, но я никогда не видела их так часто, как раньше.

Увидев ауру сейчас, у этой женщины, я занервничала.

Это знак?

Предупреждение?

Доверять ей или не доверять? Вот в чем был вопрос.

Именно потому в случае с Чарльзом Линденом, исполнительным директором Nike, я думала о том, чтобы принять их предложение, а не кого-то другого. Я должна была верить, что для того, что я увидела ауру сейчас, была причина.

Я сглотнула.

— Ради вас я рада, что он умер без вашей крови на своих руках. — Я поморщилась. — И наоборот.

— Я тоже, — согласилась Рене. — Оранжевый — не мой цвет. — Судорожно вздохнув, она улыбнулась. — Ну, у вас есть мой номер телефона. Я делаю это нечасто, но если вы дадите мне адрес своей электронной почты, я пришлю вам копию статьи до того, как она попадет в редакцию. На самом деле я не хотела бы публиковать ничего, что могло бы вам навредить.

Ошеломленная этим щедрым предложением, я уставилась на нее.

— Вы действительно так сделаете?

— Действительно. — она включила диктофон, и я продиктовала свой электронный адрес. — Спасибо, что согласились поговорить со мной, Тея.

— Не за что. С нетерпением буду ждать статьи.

Поскольку Рене выглядела так, будто собиралась остаться в кафе, я выбралась из кабинки, которую мы заняли. Полосатая кошка, мурлыча, набросилась на мои ноги, появившись из ниоткуда. Подпрыгнув от неожиданности, я засмеялась и принялась собирать медали.

— Вы ей нравитесь, — прокомментировала Рене.

— Похоже, что так. — Положив свои медали в рюкзак, я наклонилась и погладила кошку. — Пока, дорогая. — Выпрямившись, я обратилась уже к Рене: — До встречи.

И, как ни странно, я это и имела в виду.

— До встречи, — улыбнулась она.

Кошка следовала за мной до самой двери, и я чувствовала себя виноватой, оставляя ее. Однако, когда ступила на тротуар, мысли о кошке исчезли, когда я увидела Адама.

— Что ты здесь делаешь? — потребовала я, ненавидя то, как каждая часть моего тела вспыхнула, словно объятая пламенем.

— Хотел тебя увидеть, — прохрипел Адам.

— Зачем? Нам нечего сказать друг другу.

— Потому что папа рассказал мне о твоем расписании.

— И что с ним?

— Твой отпуск. — Он вздернул подбородок. — Мы едем вместе.

— Возьми свой собственный отпуск, ты не испортишь мой, — фыркнула я.

— Давным-давно я бы сделал это.

— Да, давным-давно. — Я протиснулась мимо Адама, злясь на то, что он подумал, что может просто появиться, и я буду приветствовать его с распростертыми объятиями. — Задолго до того, как ты женился, — прорычала я, справедливо, на мой взгляд, возмущенная его чертовым упрямством.

— Мы разводимся, Тея. — Схватив меня за руку, когда я проходила мимо него, Адам заставил меня остановиться. — Я привел процесс в движение. Вот почему мне пришлось вернуться в Штаты. Я отправил Марии первую повестку… Я делаю это две недели подряд, и все — развод можно будет считать свершившимся фактом.

Мой рот приоткрылся, когда я смотрела на Адама, но я не могла поверить в то, что он говорил. Я не могла позволить себе надеяться, потому что его брак был не единственной вещью, стоявшей на нашем пути, поэтому я выдернула руку из его хватки и ушла.

Глава 29

Адам

Сейчас

Было время, когда я бы сказал, что судьба — чушь собачья. Что человек сам создает свою судьбу.

Это было до того, как я встретил Теодозию Кинкейд.

Она изменила мою жизнь, и в некоторые дни я был уверен, что это не к лучшему. К худшему, на самом деле.

Знать, что она существует в этом мире одна, без меня рядом, было больно.

Каждый гребаный день мне было больно.

Так что я сделал то, что у меня получалось лучше всего.

Я заработал деньги.

Много денег.

Я сделал это, получив траст деда. Я понял, благодаря руке судьбы, которую часто проклинал, что действительно хотел делать со своей жизнью.

И это было не плавание.

И не университет.

Я хотел вести свою собственную стаю, идти своим путем, писать свои правила, ковать свое собственное будущее.

Я ведь не просил многого, не так ли?

Тот день, когда я получил доступ к четверти миллиона, лежащих на моем банковском счете, стал днем, когда я начал жить.

По иронии судьбы, это был день, когда Теодозия уехала.

Это произошло на следующий день после выпускного.

В один момент она была на другом конце телефонного провода.

В следующий ее уже там не было.

Ее телефон был отключен, и она сменила номер. Я знал, что она даже моему отцу не дала новый номер, потому что тот всегда звонил ей по Скайпу.

Я знал — с этого момента она делала то, что я и не думал, что она сделает.

Она отрезала себя от меня.

И хотя это больно, я двинулся дальше, потому что у меня был ребенок, и ради него мне необходимо оставаться в здравом уме, нужно думать о его будущем.

Я изо всех сил сосредоточился на том, чтобы доказать, что мой отец ошибается, чтобы сделать что-то из себя без его подписи, финансирующей это, издалека наблюдая за тем, как Тея добивается успеха, и начав копить на будущее.

Будущее, в котором мы будем вместе.

Будущее, которое только-только начало превращаться в настоящее.

«Ты не можешь получить развод. Ты католик», — ее слова с треском вернули меня на землю. Сказав это, Тея начала уходить от меня, но все равно не могла разорвать связи между нами.

Было странно думать, что все годы стремлений привели к этому моменту.

В центре Токио у гребаной кофейни, полной кошек, пока женщина, ради которой я был готов пожертвовать своей жизнью, колебалась, стоя напротив меня на тротуаре.

Да, это то, что она делала.

Колебалась.

И я ненавидел это.

Тея была кем угодно, но только не слабаком, но с тех пор… черт, я даже не знал, что послужило катализатором. Я просто знал, что в одну минуту она была здесь, мы тренировались вместе, а в следующую ее уже не было.

Конечно, последние несколько месяцев перед выпускным пролетели незаметно. Были даже трудности, особенно для Теи. Я знал, как близка она была с Линденами, нашим семейным водителем и его женой, нашей домработницей, которые погибли в автокатастрофе через несколько недель после того, как я получил письмо от деда.

После их смерти Тея полностью погрузилась в тренировки и учебу, но ее расписание изменилось. Внезапно я понял, что она избегает меня, и что бы я ни делал, я не мог это изменить.

Часть меня была уверена, что так правильно.

Что мне нужно пространство, ей тоже. Она собиралась учиться в университете и готовиться к Олимпиаде, а я? Я собирался узнать чертовски много о реформировании недвижимости.

У меня был ребенок.

У меня было много проблем, которые нужно решать, и я, желая для Теи самого лучшего, отпустил ее.

Но только видя впереди окончательную дату нашей разлуки — когда Каин выйдет из тюрьмы, а Тея заработает себе славу на Олимпийских играх.

Для меня было важно, чтобы я пошел к ней, чтобы изменил обе наши судьбы, как только она достигнет своей цели. Я никак не мог поставить под угрозу ее планы освободить свою маму, поэтому отступил. Я завис в роли наблюдателя, живя неполной жизнью.

Наблюдая.

Ожидая.

К сожалению для меня, коронавирус сдвинул временные рамки. За хорошее поведение Каина выпустили в прошлом году, и мне пришлось ждать до этого момента, до сих пор, чтобы забрать свою женщину.

Конечно, включая ее согласие, но я больше не был ребенком. Я знал, чего хочу. Знал, чего она стоит. И я бы боролся за нее так, как никто никогда не боролся за нее раньше.

— Я не католик. — Заявление так себе, но это все, что в данный момент я мог придумать.

— Я знаю, что ты не католик, — усмехнуласьТея. — По крайней мере, не ревностный. Но Мария — да. Она никогда с тобой не разведется.

— Разведется. У нее нет выбора. Это называется развод по уведомлению. Отсылаются три повестки и все — процесс запущен. В любом случае, я не видел ее восемь месяцев. — проворчал я.

— Что насчет Фредди? — нахмурившись, спросила она.

— Я вижусь с ним. Мама забирает его для меня, но мы много общаемся по видеосвязи. Особенно тогда, когда я был в Лондоне.

Тея нахмурила брови.

— Но она сказала… — В замешательстве она не договорила.

— Она сказала что? — спросил я, удивленно приподняв бровь. А кто такая она? Моя мать? Что, черт возьми, эта сука наговорила?

— Ты скучаешь по нему? — проигнорировав мой вопрос, спросила Тая прежде, чем я успел рассердиться.

— Каждой клеточкой своего тела, — признал я без малейшего стыда. — Но Мария мне не подходит. А то, что не подходит мне, не подходит и Фредди. Ссоры, горечь, это начало все портить. Это вредно для него.

Ее глаза сузились, а рука сжала ремешок рюкзака.

— Ты будешь бороться за опеку?

— Станет ли это для тебя проблемой?

Она наклонила голова.

— Если я скажу «да», ты не станешь бороться?

— Нет. — Я прерывисто вздохнул, потому что мне никогда не приходило в голову, что Тея спросит об этом. — Он мой сын, Тея. Я должен за него бороться.

— Правильный ответ, — ответила она, улыбнувшись.

Я моргнул, а затем меня охватило раздражение. Как Теодозия могла так поступать со мной? Каждый гребаный раз. Что-то в ней делало меня уязвимым, и я чертовски ненавидел это.

Я не был святым с тех пор, как она уехала в Стэнфорд, и у меня была другая жизнь. Так же, как и у нее.

Но эта жизнь ждала этого поворотного момента.

— Это было честно? — спросил я, стиснув на секунду зубы.

— Что? Спросить тебя? Я почти не знаю тебя, Адам. Человек, которого я знала раньше, никогда бы не бросил своего сына. Ты только что подтвердил, что не сильно изменился.

Несмотря на пояснение, я был раздражен.

— И с каких это пор ты судишь человека хороший он или нет?

— Ты мой человек, не так ли? Кто еще может судить тебя? Кто еще может судить меня, кроме тебя?

Я сжал челюсть, потому что она была права. Тем не менее…

— Нечестно, Тея.

— Кто сказал, что я играю честно? — ответила она, поправив рюкзак на плече. — Кто сказал, что все в этой жизни было честным?

— Я чертовски уверен, что нет, — отрезал я, и думая, что она снова попытается уйти, избегая меня до последнего, схватил ее за запястье. — Куда ты идешь?

— Возвращаюсь в гостиницу. Мне нужно упаковать свои вещи.

— Я пойду с тобой.

Это был приказ, который я произнес, не зная, согласится ли она с ним, но когда она пробормотала: «Да, полагаю, тыдолжен», мое сердце забилось сильнее.

Хотя я почувствовал облегчение, ее согласие удивило меня. Я ожидал, что она будет спорить, но когда этого не произошло, я просто замер, уставившись на нее.

— Язык проглотил? — огрызнулась она, сверкнув глазами.

— Определенно, — парировал я, и с вызовом, который заставил меня почувствовать себя задницей, отпустил запястье Теи, вместо этого схватив за руку.

Она не сопротивлялась связи, не избегала моего прикосновения. Просто посмотрела на меня своими глазами, которые, казалось, заглядывали в мою гребаную душу.

— Это плохая идея, — пробормотала она.

— Думаю, это лучшая идея, которая у нас когда-либо возникала.

— Ты не знаешь, почему я…

— Почему ты годами избегала меня? Да, ты права. Я, черт подери, не знаю этого. — Я ненавидел, что повышал на нее голос и критиковал, когда, по сути, наконец-то добился своего. Я был идиотом, придурком, но еще мне было больно. Я никогда не мог понять, почему она это делала. Даже когда уступала и впускала меня всебя, она никогда не давала мне ни малейшей подсказки, почему разлучила нас. — Но ты же собираешься мне все объяснить, не так ли? Пока мы едем туда, куда бы мы ни ехали.

— Ты не знаешь, куда я еду. — Уголки ее губ немного приподнялись вверх, и мое сердце забилось от этой маленькой улыбки. — Но все равно хочешь со мной? Что, если я собираюсь посетить Внешнюю Монголию?

— Тогда мне нужно время, чтобы подготовиться к поездке. Я взял с собой только шорты и футболки.

Подергивание губ превратилось в полноценную открытую ухмылку.

— Будет прохладно, но не настолько. Я хочу поехать на Золотой Берег.

— Австралия? — Я нахмурил брови и подумал, когда в последний раз ездил туда по делам. — Моя виза должна еще действовать.

— Ты уже был там?

Надутый вид Теи так очаровал меня, что я, протянув руку, коснулся большим пальцем ее нижней губы.

— В начале прошлого года. Я ездил в Аделаиду чтобы встретиться с Джастином Уивом.

— Художником? — спросила она, удивленно приподняв брови.

— Да, — кивнул я.

— Что ты хотел нарисовать?

Пришла моя очередь улыбаться.

— Когда приедешь ко мне в Лондон, сама увидишь.

Я попросил Джастина написать портрет Теи, когда она три года назад принимала участие в чемпионате мира в Китае. Тот момент, когда она, сняв свою плавательную шапочку, погрузила голову в воду, а затем взмыла над поверхностью, торжество отражалось на ее лице, по которому стекали прозрачные капли воды.

Но ей не нужно было пока этого знать.

Ее брови приподнялись, словно она думала, что я был самоуверен и торопил события. Затем в глубине глаз я увидел именно то, что мне нужно было увидеть.

Желание.

Глубокое, всепроникающее.

Достаточное, чтобы я вздохнул с облегчением.

Достаточное, чтобы я возблагодарил Бога за то, что в ее чувствах ничего не изменилось.

Как бы я ни хотел быть частью ее жизни, она хотела быть частью моей.

Она дернула наши сцепленные руки.

— Это будет нелегко, — пробормотала Тея.

— Знаю. Я хочу объяснений, Тея. Мы не закончим этот отпуск до тех пор, пока ты не расскажешь мне, что случилось, что заставило тебя бежать — если не телом, то духом.

Теодозия сглотнула, и весь ее вид говорил о том, что ей определенно не нравились ее воспоминания.

— Ты не должен мне напоминать, — прошептала она. — Если ты это сделаешь, я могу взять себя в руки.

— Полагаю, на прошлой неделе мы доказали, что ни один из нас не может взять себя в руки, если это касается нас.

Она упрямо вздёрнула подбородок.

— Возможно, и нет, но ради твоей безопасности я бы попыталась.

— О чем ты говоришь? — прищурился я от этой необычной фразы.

— Я проклята, Адам.

На секунду мне показалось, что она шутит. Я хотел засмеяться, даже начал это делать, но она была такой серьезной, такой серьезной, что я вовремя остановился.

Меньше всего я хотел разозлить ее настолько, чтобы она захотела уйти, и хотя Тея могла выглядеть невинной как монахиня, на самом деле это было не так.

Она была огнем, а не льдом.

Я потер свободной рукой губы, пытаясь понять, о чем она, черт подери, говорила.

Зная, что она верила в силу своего происхождения, я не хотел насмехаться над ее культурой. Подобные вещи… это было просто выдумкой. Не так ли? И все же это заставило ее изменить свойжизненный путь. Черт, это заставило ее изменить нашу жизнь.

— Почему ты думаешь, что проклята? — осторожно спросил я, стараясь не звучать скептически.

— Потому что я навещала свою маму в тюрьме…

— Навещала? Когда? — потребовал я ответа, чувствуя боль из-за того, что она не сказала мне, что собирается увидеть мать.

— За несколько месяцев до выпускного, — пробормотала Тея, глядя вниз. Она поковыряла тротуар носком кроссовка. — Все прошло не очень хорошо. Она попросила меня больше не навещать ее.

Все во мне напряглось от возмущения замою девочку.

— Ты издеваешься надо мной?

— Нет. Она сказала, что это ради меня.

Так ли было в действительности? Я пытался понять это. Пытался представить, как сказал бы Фредди не приходить ко мне, если я когда-нибудь окажусь в таком же ужасном положении.

Но я не мог.

Потому что я бы не стал этого делать.

Как могла ее мать убить, защищая Тею от ее отца, а затем так повернуться к ней спиной?

Как будто она хотела быть стертой из жизни Теи.

На секунду я потерял дар речи, не зная, что сказать, чтобы исправить ситуацию, когда на самом деле ничем не мог помочь.

Я всегда думал, что когда для Теи придет время встретиться со своей мамой, это будет грандиозное воссоединение. Как то, что показывают в мыльных операх. Я никогда не мог представить, что мать Теи не будет рада воссоединению со своей дочерью.

— Это отстой, — прохрипел я и, хотя это не было особенно поэтично, это была правда.

Тея поморщилась.

— У меня такое ощущение, что она сделала это ради меня.

— Интересно, смотрела ли она Олимпийские игры, — размышлял я, и скептицизм, который я чувствовал ранее, начал проскальзывать в мои слова.

— Она не из тех, кто просит денег, если ты об этом. — Тея бросила на меня взгляд. — Во всяком случае, я уже давно сказала тебе, что вытащу ее. Даже если это будет стоить мне миллионов.

— Которые ты должна потратить сейчас, — заметил я, хорошо зная из того, что сообщил отец, что при надлежащем управлении Тея может заработать десятки миллионов долларов в течение следующих нескольких лет. — Когда ты привлечешь к этому делу адвокатов?

— Как только заработаю достаточно, чтобы нанять одного. Контракты все еще обсуждаются.

— Мой отец играет жестко, — заметил я, радуясь тому, что он делает это ради Теи, потому что она, черт возьми, не стала бы этого делать. Тея не жаждала денег. Я не совсем понимал, для чего они… свобода?

Возможно.

Это соответствовало отсутствию у нее рьяной потребности в материальных вещах.

— Да, и я получу больше денег, чтобы вытащить ее из этого места.

— Что, если… — я закусил губу.

— Я уже думала об этом, — пробормотала Тея, словно могла читать мои мысли. Она расправила плечи, словно готовилась к будущим ударам, и этот жест наполнил меня гневом. — Независимо от того, хочет она общаться со мной или нет, я вытащу ее. Она не заслуживает находиться там. Яне могу этого вынести, — призналась она. — Я засыпаю, думая о маме в этом месте. Это ужасно.

Дрожь сотрясла ее маленькое тело, и я больше не мог сопротивляться своей потребности обнять ее за плечи и прижать к себе.

— Тебе не нужно ждать. У меня есть деньги, чтобы заплатить адвокату.

Тея посмотрела на меня.

— Ты много трудился, чтобы заработать эти деньги.

— И что? Ты тоже много трудилась.

Она поморщилась.

— Не знаю. Я не думаю, что заработала миллионы. Я имею в виду, что заслуживаю хорошей зарплаты, но миллионы? Это кажется чрезмерным.

— Ты собираешься отказаться от денег? — фыркнул я. — Не думаю, чтобы отец позволил это тебе.

— Нет, я тоже так не думаю, — сказала она иронично, усмехнувшись, — и я раздам немного. Зачем мне столько денег?

— Просто чтобы они были? На черный день? Когда ты станешь старой и седой?

— При аккуратных инвестициях я могу быть уверена, что буду обеспечена до конца жизни, но после этого… это не значит, что я не могу найти работу.

Я смотрел на нее секунду, и хотя был воспитан мамой, которая вытащила себя из сточной канавы, которая была политиком до мозга костей и работала больше времени, чем следовало бы, я не привык к такому типу женщин.

Моя мама была единственной в своем роде. По своему опыту я знал, что матери были похожи на богатых домохозяек из сериала. Они абсолютно ничем не занимались, за исключением того, что тратили деньги своих мужей и обедали в ресторанах, чтобы облегчить скуку.

А Мария и ее мать? Они были самыми худшими. Хосе работал почти все время, а они только придумывали способы потратить заработанные им деньги. Даже мое состояние не могло сравниться с состоянием Хосе, поэтому, как ни странно, принимая во внимание ее содержание, алименты, вероятно, буду получать я, а не она.

Тем не менее, мышление Теи, ее взгляды были словно глоток свежего воздуха в грязном мире.

Я впитал это в себя, впитал ее искреннее замешательство по поводу моего вопроса, упиваясь ее ответом и, крепче прижав ее к себе, поцеловал в висок.

— Тея?

— Да? — пробормотала она низким хриплым голосом.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она, зарывшись в меня лицом.

— Мы можем справиться с чем угодно — даже с проклятием.

— Как? — прохрипела она. — Это проклятие. И более способные женщины в моей семье не нашли способ остановить его.

Я не собирался спорить. Не здесь, возле кофейни в центре Токио. И не собирался убеждать ее, когда не знал, с чем имею дело, поэтому я просто еще раз поцеловал ее в висок.

— Мы поговорим об этом позже, — пробормотал я.

— Я… я просто хочу в отпуск, — вздохнула она.

Я все понял.

Я сделаю это.

Но если она думает, что этого отпуска — ее награды за годы тренировок, тяжелой работы и самоотверженности — будет достаточно, тогда она сошла с ума.

Нам с Теодозией Кинкейд было бы мало даже одной жизни. Я знал это, как знал то, что она моя, а я ее.

Теперь я просто должен был ей это доказать.

Глава 30

Тея

Сейчас

Я смотрела на Адама, пока он спал.

В салоне царил полумрак благодаря тому, что пилот контролировал освещение, и благодаря этому Адам проспал несколько часов полета, в отличии от меня.

Я не могла.

Но я собиралась снова стать слабой. Я собиралась взять отведенное время и владеть им, использовать его по максимуму и побаловать себя так, словно Адам был лакомством, которое было для меня под запретом.

Он был сахаром, а я — диабетиком.

Нездоровая пища для моего больного сердца.

Он был моей смертью, но каждый раз, когда мы были вместе, он был моей жизнью.

Мучением.

Сладко-горьким.

Вот почему я наблюдала за ним.

Находясь в салоне бизнес-класса, я села боком, так свернувшись клубочком в кресле, чтобы наблюдать за тем, как он отдыхает, поглощая каждую его частичку, словно верблюд, запасающийся водой на случай будущей засухи.

Адам был красив.

Даже больше, чем в юности, и просто наблюдение за ним, нахождение рядом с ним заставляло мое сердце бешено колотиться.

Но я контролировала это, как делала это последние несколько часов.

Видеть его таким уязвимым во сне было поразительно, так как он был сильным человеком. Таким значимым сам по себе. Сейчас, добившийся успеха своими силами, наработавший связи своим именем, а не именем отца, он был не таким, как я ожидала.

Ребята, учившиеся в моем классе, до сих пор оставались большими детьми. Все еще валяли дурака, делая безумные вещи ради прикола.

Адам был не таким.

Он был мужчиной. На нем лежала ответственность, и я буквально видела ее на его плечах, словно она была гирями. Видимое бремя.

Задаваясь вопросом, почему он не выбрал легкий путь, почему не пошел учиться дальше, когда ему давали стипендию в Йельском университете, почему не стал дожидаться своего двадцатипятилетия, чтобы получить доступ к внушительному трастовому фонду, я признавала, что еще более уважала его.

Он не выбрал легкий путь, и я тоже.

— Я чувствую, как ты смотришь на меня.

Я не покраснела. Я не почувствовала стыда за то, что делала.

Я только вздохнула с признательностью и смотрела как Адам потянулся, от чего его футболка задралась, обнажив твердый живот, который я хотела облизать.

Был только один мужчина, который мог заставить меня почувствовать это только лишь потянувшись, и он лежал рядом со мной.

— Тебе не стыдно, Теодозия Кинкейд.

Я улыбнулась от его поддразнивания.

— Ты слишком часто произносишь мое полное имя.

— Это подходит к данному моменту.

— Серьезно? — спросила я, приподняв брови.

— Ага. — Зевнув, он просмотрел меню и нажал на кнопку вызова стюарда, чтобы сделать заказ. — Ты хочешь чего-нибудь?

— Чай. — Затем, подумав о том, что следующие две недели мне не нужно будет тренироваться, я откашлялась и пробормотала: — И стопку блинчиков.

Адам хихикнул, но в его глазах я увидела проблеск понимания — он знал, что значит подготовка к соревнованиям. А Олимпиада была именно соревнованием, только еще более масштабным.

Я уже несколько месяцев не ела ничего, доставляющего удовольствие. Лишь яичные белки, коричневый рис и вареную куриную грудку.

Вкуснятина.

Нет.

Прибывший стюард подарил мне очередной горячий взгляд, которые я игнорировала с тех пор, как села в самолет. Адам, пробурчавший что-то, впился в мужчину испепеляющим взглядом, и я улыбнулась, потому что это позабавило меня.

Как только парень исчез и Адам, сверкающий на него глазами, взял себя в руки, я засмеялась.

— Почему ты ревнуешь? — спросила я с мягкой улыбкой. — Ты должен знать, что в этом нет необходимости.

— Точно так же, как тебе не было необходимости ревновать к Марии, но ты ревновала.

Моя улыбка не дрогнула.

— Я никогда не лгала о своих чувствах к тебе. Никогда не пыталась убедить тебя в обратном. Я всегда оставалась верной тебе.

Он закрыл глаза и, хотя эти слова, вероятно, должны были сделать его счастливым, я была рада, что они причинили ему боль.

Да, я знала, что не была святой, но все же приняла это давным-давно. Так же, как смирилась с тем, что не могла удержать Адама и быть неотъемлемой частью его жизни.

— Ты знаешь, что со мной делают твои слова?

— Заставляют испытывать чувство вины? — незамедлительно ответила я. — Заставляют задуматься, почему не остался верным мне, когда я оставалась верной тебе? — я хмыкнула. — Могу себе представить.

— Да, держу пари, можешь. — Адам сжал губы. — Ты игнорировала меня.

— Для твоего же собственного блага. — Увидев, что он злится, и поскольку мне было всего лишь любопытно, я решила сменить тему. Не потому, что я не сбрасывала его гнев со счетов, потому, что он мог разозлиться — я предпочла бы это вежливым банальностям, которыми мы обычно говорили друг другу в присутствии его родителей. — Твои родители знают, что ты со мной?

— Нет. Конечно, нет.

Его зубоскальство заставило меня фыркнуть.

— Думаю, Роберт не возражал бы… — все же сказала я.

— Папа не стал бы, а вот мама как раз наоборот. Она знает о разводе.

Хм. Так чем же был тот визит Анны? Разведкой? Она хотела знать, была ли я причиной развода?

И кто, черт подери, был отцом ребенка Марии, если последние восемь месяцев Адам почти постоянно жил в Лондоне, а когда он приезжал домой, именно Анна привозила к нему Фредди на свидания?

Ничего из этого я не произнесла вслух. Анна была неважна. Никогда не была.

— Я использовал семейную фирму, что было заведомо глупо, — сжав челюсти, пробормотал Адам.

— Разве не является нарушением адвокатской тайны то, что твой адвокат сообщил ей? — спросила я, читая между строк.

— Да, является. Я больше не буду пользоваться его услугами, и ему еще повезло, что я не пожаловался коллегии адвокатов.

— Почему ты этого не сделал?

Адам пожал плечами.

— Она узнала бы в любом случае, а я хотел знать, кто мне предан.

Я обдумала это.

— Итак, теперь, когда ты знаешь, что ему нельзя доверять, ты хочешь обратиться к услугам другого адвоката?

— Точно. Он показал мне на раннем этапе, еще до того, как я успел доверить ему что-либо деликатное, что его преданность моим родителям была больше, чем мне.

В этом был смысл, даже если это удивило меня. Но сам Адам был удивительным.

Он был из тех, кто берет на себя ответственность. Доминант. Но я полагала, что он стал таким благодаря времени, проведенному с Каином, именно это изменило его и закалило.

Без своего брата он, вероятно, вырос бы неисправимым засранцем.

Вместо этого он знал, каково это — не быть услышанным. Быть проигнорированным. Он знал, что значит быть никчемным и когда начинать драку.

Так же, как и я.

Два совершенно разных воспитания: он рос в богатстве, я — в бедности, у него была семья, у меня — приемные родители, и все же мы оба извлекли одни и те же уроки.

Со стороны Анна и Роберт казались идеальными родителями, но на самом деле они были живым доказательством того, как родители могут обделять своей любовью второго ребенка, имея любимчика.

Дерьмово, но это правда, и это заставило меня задуматься, а если бы у меня был ребенок или дети, я могла бы быть такой же. Я хотела пообещать себе, своему будущему ребенку или детям, что не буду такой.

Но, возможно, я бы стала.

Я могла только попытаться быть другой.

— Зная маму, она сообщила Марии время моего рейса, чтобы та смогла атаковать меня, как только я приземлюсь…

— Анна все еще думает, что сразу после Токио ты полетишь в США? — перебила я, удивленная этим.

— Я позволил ей думать так, — пожал он плечами.

— Почему?

— Потому что она на стороне Марии. Она хочет, чтобы я отменил развод, но я не сделаю этого. Развод в процессе реализации.

— Но как? Мария католичка, более того, зачем ей бросать тебя?

— Назло мне. Она не совсем набожная, — процедил он. — Ее родители возможно, но она нет. И я не такая уж хорошая партия, Тея. Для нее я заноза в заднице, и был таким много лет. Но, в конце концов, с ее доходом я получу от нее алименты, если выиграю Фредди в битве за опеку. Она не захочет этого — делится своими драгоценными деньгами.

— Как ты думаешь, она будет бороться за Фредди?

Мария никогда не казалась заинтересованной в своем сыне. Насколько я могла судить, перестав быть малышом, Фредди наскучил ей, потому что она больше не могла одевать его как куклу. Не могла выставлять его напоказ перед своими друзьями, заставляя их умиляться над тем, какой он хорошенький.

— У нее не будет выбора, потому что Хосе и Адела не позволят ей не бороться за него. Они любят его, в отличии от Марии.

Боже, запутанная паутина, которой являлась жизнь Адама, заставила меня покачать головой.

— Да, я знаю, — сухо сказал он. — Назревает кошмар…

— Неудивительно, что ты хочешь провести со мной отпуск, — ответила я со слабым смешком. — Черт возьми, любой бы на твоем месте хотел этого.

Глядя мне в глаза, Адам покачал головой.

— Я хочу провести с тобой отпуск потому, что сейчас наше время, Тея.

— Проклятие… — я закусила губу. — Моя мама заставила меня пообещать вычеркнуть тебя из моей жизни ради нас обоих, Адам.

— Она не имела права делать это, — воскликнул он, и когда пассажир напротив нас шикнул, прося тишины, понизил голос и выплюнул: — Она не имела права влезать в нашу жизнь.

— Она спасала тебя от себя, а меня от меня, — пояснила я.

— Зачем?

— Потому что она сказала, что это единственное, что она может сделать для меня как мать, и что, как мать, она просила от меня. Тебя не было там, Адам. Ты не видел ее. Она была сдержанной, немного расстроенной. Очень сильно подавленной. Как будто каждый день выжимал из нее жизнь. Она казалась заинтересованной мной, но мне кажется, она хотела увидеть…

— Что? Что она хотела увидеть? — спросил Адам, когда я замолчала.

Его голос стал мягче, но я видела искру гнева в его глазах. Большие экраны перед нами — мой, показывающий траекторию полета, и Адама, по которому шел «Южный парк», — освещали наши лица, но я не хотела, чтобы он видел отчаяние на моем.

Я хотела, чтобы он был здесь, больше, чем могла справиться. Я хотела, чтобы он был рядом со мной в этом отпуске, я хотела получить это лакомство, как хотела получить стопку блинов через минуту.

Просто вкус.

Просто украденный момент, награда, которая поможет пережить следующий раз, когда мне придется снова вырвать его из своей души.

И в следующий раз тоже. Я знала это. Мы были магнитами, настроенными друг на друга, предназначенными для того, чтобы быть вместе, но сама жизнь разлучила нас.

Я это видела.

Знала это с тех пор, как моя мать заставила меня пообещать избегать Адама. И даже тогда я видела недоверие в ее глазах. Она знала, что я впаду в искушение, знала и приняла это, потому что понимала.

Если кто и понимал, то это была Женевьева, и она по-своему пыталась защитить меня.

От себя самой.

И от любви.

— Думаю, она хотела знать, почему бабушка перестала выходить на связь.

— Ей не приходило в голову, что она могла умереть? — мягко спросил он.

— Нет. Не забывай, бабушка была молодой. В этом году ей исполнилось бы только пятьдесят три.

— Чёрт возьми, она родила твою маму будучи довольно юной, не так ли?

— Называй это культурной традицией, — ответила я, теребя в руках провод от наушников.

— Полагаю, ты должна рассказать мне, что это за проклятие.

— Женевьева заставила меня пообещать держаться от тебя подальше. Она сказала, что Кинкейды наделены дарами, которые делают нас уникальными, но каждый дар — это палка о двух концах.

Адам нахмурился.

— Обратная сторона исцеления — то, что после ты превращаешься в лед.

— Точно, — кивнула я. — Вот откуда я знаю, что она права во всем, что сказала, Адам. Что-то одной рукой дается, а другой забирается. Баланс.

— Почему твоей семье был дан дар знать, с кем ты должен быть, если ты не можешь быть с ним?

Вспомнив слова мамы, я твердо знала, что Адам не поверит ни единому ее слову.

Зачем ему это делать?

Он был рациональным.

Он был логичным.

Он не был цыганом.

А я? Я была, даже если совсем немного. Я знала, что мы могли сделать в нашей семье. Знала, даже больше, — боялась этого.

Тем не менее, Адам тоже должен был это знать. Более того, должен понять, почему я считаю, что моя мама права.

— Она сказала, что когда-то давным-давно одна из Кинкейд была настолько точна в своих предсказаниях, что судьба решила наказать ее за то, что она слишком много знала.

— Ты же не серьезно, — сказал он, нахмурившись.

Не вопрос. Заявление.

Закрыв глаза, я откинула голову на спинку сиденья.

— Я знала, что ты не поймешь. Вот почему я не стала тебе ничего объяснять, а просто сбежала из Бостона так быстро, как только смогла.

— Вот почему ты бросила меня? — прошептал он, уставившись на меня и сжав кулаки.

— Нечего было бросать, Адам, — ответила я. — Ты жил с Марией, вместе с ней воспитывал ребенка. У нас была та ночь, но я знала, что это все, что я смогу получить от тебя…

— До тех пор, пока не выпустят Каина. Ты должна была знать, что это дерьмовое шоу будет продолжаться только лишь до тех пор…

— Я никогда не думала, что ты разведешься, — ответила я, пожав плечами. И это было правдой. Я думала, Анна позаботится о том, чтобы они с Марией были связаны навсегда — в конце концов, Хосе был спонсором ее избирательного фонда.

— Ты ошибалась. Я пожертвовал достаточным количеством лет ради этого ублюдка. Ни за что, черт подери, я не вступил бы в этот брак, думая, что это будет навсегда.

— Ты никогда мне этого не говорил.

— Я-я просто думал, что ты знаешь, — сбивчиво сказал он, потирая лицо рукой. — Я думал, что это очевидно.

Услышав дрожь в его голосе, я была удивлена этому, несмотря на то что приняла правду того, что он говорил — он действительно думал, что я понимаю.

— Ты сказал, что срок давности…

— Да, но как только Каин выйдет, об этом не стоит беспокоиться, не так ли? Мне просто нужно было сохранить мир до тех пор, и я это сделал.

— Его выпустили в прошлом году, верно?

Он кивнул.

— Я собирался сделать это тогда, — ответил Адам на мой безмолвный вопрос. — Но затем Олимпиада и коронавирус… — он вздохнул. — Они сдвинули мой график на год. Я хотел, чтобы ты участвовала. Я не хотел мешать тебе, Тея. Я знал, сколько энергии и сил ты посвятила тренировкам, знал, что у тебя все равно не будет свободного времени для меня, поэтому позволил тебе делать то, что тебе было нужно делать, и выжидал.

Я стиснула зубы от его самоуверенности, хотя, безусловно, он был прав.

Как только Адам сообщил о разводе, я оказалась здесь, собираясь провести с ним пару недель наедине — и я очень сомневалась в том, что мы будем скучать.

— Мы не можем быть вместе. Не на долгий срок, — сказала я ему.

— К черту это, к черту проклятие, и к черту свою мать. Мне плевать на эту гребаную чушь. Я отказываюсь верить в то, что несмотря на нашу связь, мы должны быть несчастны. Должны любить друг друга, но, черт подери, никогда не быть вместе! Я не верю в это, потому что пережил достаточно дерьма, как и ты — мы заслуживаем друг друга, Тея. Мы заслуживаем того, что обещает нам эта связь.

— Не могу с тобой не согласиться, Адам, — прошептала я. — Я ненавижу это так же сильно, как и ты. Но ты не видел мою мать. Ты не слышал ее — в том, что сделала с моим отцом, она винит себя и проклятие. Мама сказала, что бабушка велела ей оставить его в покое, держаться от него подальше, но она этого не сделала.

— Мы не твои мать и отец, Тея, — прорычал Адам, и я не удивилась, когда его лицо внезапно оказалось рядом с моим.

Обхватив меня рукой за шею, он притянул меня к себе и накрыл мой рот своим.

Стон вырвался из меня прежде, чем я успела остановить его. Я хотела бы, чтобы он был мягким и тихим, но он вышел протяжным и громким. Нуждающимся. Я едва смогла подавить хныканье, стоны и звуки восторга, грозившие вырваться из меня, когда Адам прижался своим языком к моему, трахая мой рот, требуя меня, напоминая мне о том, чем мы были вместе.

Чем мы могли бы быть вместе.

Я задрожала напротив него, наслаждаясь ощущением его руки на моей шее, крепкого объятия, твердой хватки, которые заставили меня осознать одну горькую правду — Адам не собирался меня отпускать.

И боже, помоги мне, я не хотела, чтобы он это делал.

Кто-то откашлялся рядом с нами, и я вздрогнула, но не из-за этого, а потому что стюард коснулся моей руки, заставив меня отшатнуться и прервать поцелуй. Я смотрела на парня невидящими глазами даже после того, как он, отведя взгляд, начал раскладывать передо мной столик, а затем покрыл его белой тканью и разложил столовые приборы.

Женщина сделала то же самое со столиком Адамом, и после того, как они оба исчезли, нам принесли поднос.

Я уставилась на свои блинчики, чувствуя смятение, мой разум сломался несмотря на то, что Адам снова склеил куски моего разбитого сердца вместе.

Мой аппетит пропал — к еде, не к Адаму. Мое тело болело, пульсировало и дрожало, так отчаянно нуждаясь в нем, что я не была уверена, что выживу, если он не обнимет меня снова, если не возьмет меня снова и не сделает своей. Адам взял меня за руку и наши пальцы автоматически сплелись.

— Тея, ты должна съесть, пока не остыло, — пробормотал он.

— Я не голодна, — моргнув, ответила я.

— Голодна. Я знаю, что вчера ты мало ела, и ты такая худая сейчас, что…

Мой вес был ниже нормы, мы оба это знали. Мой подкожный жир был на низком уровне восемнадцати процентов, что было требованием в период соревнований, и это должно измениться теперь, когда мне больше не нужно было тренироваться так усердно.

Он был прав.

Мне нужно было поесть.

Конечно, это не означало, что я теперь могла есть вредный углеводный мусор, но ни с того ни с сего я этого захотела.

Возжаждала еды, в которой мне было отказано в течение нескольких месяцев, когда мы с тренером боролись за то, чтобы вывести меня на уровень максимальной результативности.

— Все в порядке, я поем, — заверила я Адама, сжав его пальцы.

— Больше никаких разговоров, — пробормотал он. — Давай просто расслабимся и насладимся полетом. Мы можем вдоволь наговориться, когда приедем в отель…

— Мы остановимся не в отеле, — перебила я. — Мы будем жить в частной квартире. Ненавижу отели. Хватит того, что на этой неделе я уже провела время в одной из них, — ответила я с набитым ртом.

Боже, как я могла жить без пшеничной муки?

Простонав после того, как отправить в рот очередную порцию блинчиков, я обнаружила, что Адам полностью сосредоточил на мне свое внимание.

Бросив на него взгляд, я прищурилась.

— Ты знаешь, каково это в преддверии соревнований.

— Да, но я никогда раньше не наблюдал, как ты ешь блинчики после них. Ну, со времен Форт-Уэрта, — ответил он, полностью повернувшись ко мне на своем сиденье и наблюдая, как я ем, забыв о своих яйцах Бенедикт.(Прим. перев.: яйца Бенедикт — обычное американское блюдо для завтрака или позднего завтрака, состоящее из поджаренного тоста или булочки, покрытой канадским беконом, яйцом-пашот и голландским соусом).

На моем лице появился румянец, но, черт возьми, я не собиралась отказываться наслаждаться своим первым нормальным завтраком за слишком долгое время, потому что даже в отеле я ела омлеты из яичного белка.

Когда я закончила — а это заняло небольшой промежуток времени, — Адам приступил к своему завтраку. Я видела, что его бутерброды все еще дымятся, а это означало, что свои блинчики я смела с тарелки как торнадо.

Не чувствуя ни малейшего стыда, я потянулась за чаем и сделала большой глоток.

С набитым желудком я была близка к тому, чтобы замурлыкать, особенно теперь, когда пришло мое время наблюдать за Адамом.

В нем было что-то, что привлекало мое внимание, и я не сильно задавалась этим вопросом, потому что знала, что во мне он чувствует то же самое. Он часто посматривал на меня, хотя я не издавала звуков удовольствия, как только что, когда завтракала.

Находясь рядом, мы всегда смотрели друг на друга, наши взгляды постоянно находили способ встретиться.

Я давно считала нас магнитами. Все в нас объединялось и связывалось, даже если нам было суждено быть разорванным на части, а жизнь забрасывала нас дерьмом. Но я не хотела об этом думать. Не сейчас. Сейчас я хотела сосредоточиться на предстоящем отпуске, что, к сожалению, было почти всем, что я могла нам позволить.

Адам не видел мою маму в тюрьме. Возможно, если бы было по-другому, он бы понял. Он бы согласился с тем, что она говорила правду, разделил бы со мной мои опасения.

Он не был цыганом. Он был гадже. И это особенно было заметно тогда, когда я объясняла ему проклятие. Даже мне, которая часть своей жизни росла в той культуре, было трудно это понять, но, увидев маму, я поверила.

Она любила моего отца.

Любила его, хотя он причинил ей боль.

И это была не та любовь, которую подвергшаяся насилию женщина испытывала к своему обидчику. Это была не та извращенная привязанность, которая удерживала двух людей вместе, когда они должны были быть разделены целым миром.

Нет, это была любовь, пришедшая с сожалением.

Она винила себя.

Опять же, не как женщина, подвергшаяся насилию, которая сказала бы: «О, я не должна была его злить. Я слишком долго разговаривал с тем парнем на кассе, вот почему он ударил меня». Вина Женевьевы была связана с проклятием.

Она знала, что ей следовало держаться подальше от Никодимуса, и ее наказанием была жизнь без него, дочь, которую она не могла воспитать, мать, которая умерла без нее, и слишком много лет в тюремной камере.

При этой мысли у меня перехватило горло.

Если бы я не держалась подальше от Адама, что бы могло случиться с ним? Со мной?

Внезапно я осознала, что полностью завладела вниманием Адама, и когда я сосредоточилась на нем, он покачал головой.

— Мы не они, Тея.

Четыре простых слова, но их смысловое наполнение было сложным.

— Нет, не они, — согласилась я. — Но это не значит, что мы не закончим, как они.

— Ты думаешь, что убьешь меня?

Я нахмурилась.

— Уверена, что если бы ты спросил об этом мою маму, она бы никогда не сказала «да». Это не то, что ты думаешь, что когда-нибудь сделаешь, не так ли?

— Мы другие, — упорно возражал он. — Я не цыган. Полагаю, я первый джило в твоей семье?

Я закусила нижнюю губу.

— Так и есть.

По крайней мере, насколько я знала. Я не посвятила десять лет копанию в своем генеалогическом древе, не так ли?

Тем не менее, Адам выглядел торжествующим, его глаза мерцали от удовольствия, и я покраснела, любя это особое выражение его лица, потому что оно напомнило, как он кончил, взорвавшись во мне и подарив каждую частичку себя.

— Вот видишь, мы другие.

Но были ли мы другими достаточно?

Остальная часть полета была тихой, мы расслабились и смотрели телевизор. Ну, расслабился Адам, но я? Я беспокоилась, даже зная, что не смогу избежать этого отпуска.

Я так долго держалась от него подальше. Каждый день разлуки был болезненным.

Я заслужила это.

Не так ли?

Побыть совсем немного вместе, прежде чем мир снова разлучит нас.

Оставшееся на борту время я не могла расслабиться, но мне удалось немного поспать. Когда пришло время приземлиться, Адам мягко разбудил меня, поцеловав в губы, и я, вздохнув, открыл глаза, когда он это сделал.

— Я хочу просыпаться с тобой вот так каждый день.

Боже, я хотела того же самого.

Отрицать это, избегать нас было чертовски больно.

Судорожно вздохнув, я обняла Адама за плечи и притянула к себе.

Поцелуй вышел медленным и сладким, долгим и томным. Меня не волновало, что мой рот, вероятно, имел отвратительный вкус, и его тоже. Мы были в дороге долгое время, и оба имели не самый свежий вид, но это не имело значения, потому что я принадлежала ему, а он мне.

Я все еще дрожала от поцелуя, когда Адам отстранился после того, как стюардесса откашлялась рядом с нами, и мы быстро привели свои сиденья в необходимые для приземления позиции.

Наши пальцы переплелись, когда самолет начал опускаться и, немного погодя, мы приземлились в Австралии.

Час спустя, с багажом в руках, пройдя таможню, мы сделали первый глоток воздуха вне аэропорта.

Он пах дизельным топливом и бензином, ничего особенного, но солнце было теплым несмотря на то, что небо было серым.

Адам вез позади себя чемодан на колесах в то время, как я несла только свою сумочку, пока мы ловили такси.

Это не заняло много времени, и вот мы уже ехали по Золотому Берегу в сторону Бродбич.

Я была в Австралии несколько раз, но никогда в Квинсленде. Вот почему я хотела провести здесь отпуск и почему меня не волновало, что таксист определенно вез нас к месту назначения по более длинному маршруту. Я хотела увидеть все это будучи расслабленной и немного сонной и с Адамом, сидящимрядом со мной. (Прим. перев.: Квинсленд— штат на северо-востоке материковой части Австралии, богат живописными местами природного происхождения, великолепными пейзажами и пляжами; Бродбич — пригород Голд-Коста, второго по величине города Австралии, находящегося в штате Квинсленд).

Атмосфера в Австралии была такой, какой я нигде раньше не встречала. В воздухе витало предвкушение, как будто каждый мужчина, женщина и ребенок пытался понять, как извлечь из своего дня максимум удовольствия. Мы проезжали парки, где люди лежали, растянувшись прямо на траве, и дремали, и столько церквей и храмов, что я решила, что это их Библейский пояс.

Но по мере того, как мы сворачивали в сторону Бродбич, все стало немного более туристическим.(Прим. перев.: Библейский пояс— регион в США— традиционно считается, что это южные штаты — с высоким уровнем религиозности и регулярного посещения культовых сооружений).

Я увидела десятки различных ресторанов, огромные лужайки и фонтаны, но, что было более важным, я увидела океан.

Каким-то образом мы ехали к нему, не видя его ни разу — чертовы шоссе, — но в тот момент, когда он предстал передо мной, я ахнула.

Когда мы вышли из машины и Адам расплачивался за проезд, я сделала глубокий вдох.

Вот этот аромат, которого я так долго ждала.

Воздух был липким от соли. Здесь была другая влажность, и на близком расстоянии я могла слышать рев океана, могла чувствовать его в своих венах, как чувствовала возбуждение, когда находилась рядом с Адамом.

Я стояла на тротуаре, прямо возле здания, в котором мы остановились, и смотрела вниз, в сторону пляжа.

Желание побежать по песку к изрезанной береговой линии было заманчивым. Я ощущала пульсирующий ритм прилива как песню, под которую хотела танцевать.

— Жаль, что там припаркованы машины, — пробормотал Адам, подойдя ко мне сзади и обняв меня за талию.

Я была согласна с ним, но пожала плечами.

— Им нужно где-то припарковаться.

— Так практично, — поддразнил он, рассмеявшись.

— Меня это не волнует, — пожала я плечами. — Уверена, что оказавшись на песке, ты чувствуешь, что находишься в своем собственном мире.

— Да, пляж не выглядит занятым под завязку, — согласился он, а затем, запрокинув голову, посмотрел на небо. — Может пойти дождь.

— Ты боишься нескольких капель воды?

— Нет, — фыркнул он. — Но не думаю, что мы должны купаться посреди шторма.

Я согласилась, но все же пробормотала: «Слабак», а затем взвизгнула, когда он крепче обнял меня за талию и приблизил лицо к моей шее. Когда он укусил меня, стон вырвался из меня, прежде чем я смогла сдержать его, а мои колени задрожали; только не было необходимости скрывать от него то, что он со мной сделал.

Адам уже знал.

Его ладонь на моем животе сжалась, предотвращая моё падение, и еще сильнее притянула меня к нему.

— Сначала нам нужно поспать, — пророкотал он в нежную кожу, которую только что укусил.

— Кайфоломщик, — прошептала я.

— Нет. Кто-то должен присматривать за тобой, — парировал он, а затем покачал головой. — Если бы ты приехала одна, то ушла бы в океан, не так ли?

Я пожала плечами, но этого было достаточно.

— Ты должна позаботиться о себе, Тея. Ты не можешь подвергать себя опасности.

Я знала, что мои глаза были пустыми, когда я повернулась лицом к океану.

— Мне никогда не грозит опасность в воде.

— Ты можешь плавать, как рыба, но ты не одна из них. И ты не гребаная русалка, — выдохнул он, и я знала, что его раздражение происходило из заботы обо мне, поэтому не поддалась на провокацию.

Я была не одна.

Со мной был он.

Я была в безопасности.

— Ты должна думать обо мне, Тея, — прорычал он, заставляя мое сердце биться быстрее.

— Я всегда думаю о тебе.

Признание, которое другая девушка, возможно, не сделала бы, но я не была другой девушкой, а Адам не был обычным парнем.

Он вздрогнул от моих слов.

— Если ты всегда думаешь обо мне, тогда тебе не следует подвергать себя опасности, не так ли? — резко сказал он. — Что, черт подери, я буду делать в этом дерьмовом мире без тебя?

У меня снова сжалось горло, но вместо того, чтобы ответить ему, вместо того, чтобы сказать, что я поняла, я накрыла его руку на моем животе своей и нежно сжала, зная, что Адам понял меня, когда просто вздохнул и поцеловал то место, которое укусил.

Следующие десять минут были размытыми. Консьерж проводил нас в нашу квартиру, и мы прошли по выложенным мрамором коридорам к нашему месту проживания.

Я не очень вслушивалась в то, что говорил этот парень, хотя знала, что Адам делал мысленные заметки о лучших ресторанах в этом районе и тому подобном. Я? Я приехала сюда не для этого, я приехала сюда ради пляжа.

В ту же минуту, как только мы оказались внутри, не обращая внимания на гладкий кожаный диван, стеклянные и серебряные элементы украшения интерьера, современную кухню и роскошную янтарно-золотую плитку под ногами, я бросилась к стеклянной двери, выходящей на балкон, и поспешно распахнула ее.

Как только я это сделала, меня оглушил рев прилива. Мы находились на первой линии, между океаном и нами не было ничего, кроме узкой дороги, а воздух здесь был еще более липким от соли. Вправо и влево, насколько хватало глаз, простиралась золотое песчаное побережье, омываемое солеными пенными волнами. Этот потрясающий вид вызывал во мне невероятный восторг.

Я видела фотографии, но такого не ожидала.

Поднявшееся солнце сияло сверху, создавая словно небольшой луч прожектора, направленный на пляж, и я задохнулась от восторга, увидев несколько бесстрашных бегунов, бежавших по песчаному берегу, игнорируя угрозу шторма в воздухе.

Песок, поднятый со дна волнами, придавал воде серый, немного мутный цвет. Не такой ярко-синий, как я ожидала, но это не останавливало меня от желания оказаться в ней, но зато шум волн не стал для меня неожиданностью.

Вцепившись в стеклянные перила балкона, я смотрела на вид, который будет храниться в моей памяти до самой смерти.

Что-то высеченное в камне в ту секунду, когда Адам подошел ко мне сзади, обнял и положил подбородок мне на плечо, опаляя своим жаром мою спину.

Я не была уверена, был бы этот момент более совершенным, если бы я спланировала его.

Я думала, что буду здесь одна. Я думала, что приеду сюда зализывать свои раны, несмотря на свой рекордный рывок на Олимпийских играх.

Я думала, что дистанцирую себя от Адама, от того, что мы значили друг для друга, от той ночи, когда Лори, черт ее подери, дала ему свою карточку-ключ, чтобы он мог войти в мой номер и взять меня как свою.

Вместо этого я была здесь с ним.

Слабая… всегда слабая.

Эти слова должны были ужалить меня, но я была удивлена, что они этого не сделали.

Я была сильной, невероятно сильной. Я выжила. Но я не всегда могла поддерживать свою оборону, и уж тем более не с этим мужчиной, стоящим за моей спиной.

— Ты должна поспать, — сказал он.

— Нельзя ложиться спать до тех пор, пока не наступит ночь. Ты знаешь, что смена часовых поясов может привести к нарушению суточного ритма.

На его губах появилась улыбка, когда он прижал их к моему подбородку.

— У меня были планы на нас перед сном.

— Неужели?

Мое тело, измученное Играми и полетом, ожило при этих словах.

— Определенно.

Я подумала об этом, и мое тело согласилось — мы были полностью согласны с планом Адама.

— Сначала я хочу принять душ.

Кивнув, он отошел от меня, и я почувствовала, что люблю его еще больше, потому что не хотела бы принимать душ вместе с ним.

В тот момент я была махриме с ног до головы. Я не воняла, но была потной и грязной, и мне не хотелось, чтобы он прикасался ко мне такой.

Старые привычки умирали с трудом, и хотя я больше не придерживалась каких-либо правил моей культуры, чистота была не тем вопросом, на который я готова была пойти на компромисс. Это слишком укоренилось во мне.

Так что я приняла душ в одиночестве, хотя мне ужасно хотелось чувствовать Адама внутри себя, когда я стояла под роскошной насадкой и лившаяся из нее вода казалась дождем на моей коже.

Возможно, в другой раз.

Когда я буду чистой.

Скептически хмыкнув при этой мысли, я занялась наведением чистоты. Я намылилась и побрилась, затем смыла с себя пену и повторила так еще дважды. Когда моя кожа начала скрипеть, я вытерлась, увлажнила ее и обернула вокруг себя влажное полотенце.

У меня не было намерения иметь какую-либо преграду в виде одежды между мной и Адамом в постели, но в квартире было очень много окон, поэтому, хотя мы и находились не на первом этаже, я не хотела устраивать для кого-то непреднамеренное пип-шоу.

Выйдя из наполненной паром ванной, я прошла на кухню, открыла холодильник и увидела, что в нем есть какие-то основные продукты. Схватив пачку апельсинового сока, я собралась открыть дверцу настенного шкафчика, но увидела, что на ней нет ручки. Попытки открыть ее снизу также ни к чему не привели.

Какое-то время я смотрел на нее в замешательстве, но затем появился Адам и надавил на дверцу, на которую я смотрела, отчего она распахнулась, обнажив много стаканов, кружек, тарелок и всевозможных сервировочных блюд.

— Ха, класс, — пробормотала я, потянувшись за стаканом, который дважды вымыла и трижды ополоснула, прежде чем налить в него апельсиновый сок.

Сделав большой глоток, я предложила сок Адаму, потратив секунду на осознание того факта, что в квартире было две ванные комнаты, потому что сейчас я смотрела на частично обнаженного Адама.

Он все еще был мокрым после душа, на его мышцах застыли маленькие капельки воды. Секунду я смотрела на его грудь, а затем мои брови удивленно приподнялись. Неудержавшись, я протянула руку и потерла его левый сосок.

— Это новое.

— Проколол в прошлом году, — сообщил он и сделал еще один глоток сока.

Мгновение я наблюдала, как движутся мышцы его горла, сильные сухожилия удерживали мое внимание, пока он не перестал пить. Затем я снова взглянула на кольцо в его соске.

На его губах заиграла улыбка.

— Тебе нравится это?

Я не была уверена, нравится мне это или нет.

Серебро выглядело странно на фоне темно-коричневого соска, но это заставило наполниться мой рот слюной.

Прикусив нижнюю губу, я потерла кольцо, которое под моими пальцами было теплым.

— Думаю, да.

— У тебя будет много времени, чтобы привыкнуть к этому, — сказал Адам весело, а затем повернул плечо. — Это тоже новое.

Мой рот открылся, и мне стало интересно, как я пропустила, как не заметила татуировку, которая соединяла его плечи одним сложным узором. Затем, конечно, я вспомнила, что когда мы были близки, то обычно это был быстрый и жадный секс, когда меня прижимали к двери или стене.

Нет времени на исследование.

Черт, сейчас я пожалела об этом. Одежда это отстой.

Я крутила Адама, заставляя смеяться, пока пыталась разглядеть татуировку полностью.

Она была большой, в японском стиле. В треугольнике, расположенном вершиной вниз, была заключена невероятно реалистично прорисованная большая закрученная волна, пенистая шапка которой словно выплескивалась из-за треугольных стен.

— Идеально, — выдохнула я, обведя рисунок пальцем.

— Что ж, я старался изо всех сил, — поддразнил он. — Могу ли я теперь повернуться?

— Ты сейчас такой угодливый, — сказала я, прищурившись, когда Адам снова повернулся ко мне лицом.

— Милая, я был рожден для того, чтобы угождать тебе, — ответил он. — Но в данном конкретном случае вижу, что ты устала. И была такой с тех пор, как я встретил тебя у кофейни.

Я задумалась о том, прав он или нет, но потом вздохнула, потому что даже это было слишком сложно.

— Если бы ты могла видеть, какие у тебя сейчас большие глаза, детка, — прогрохотал он и обхватил мой подбородок рукой, к которой я тотчасже прижалась, — ты бы поняла, почему я сейчас такой властный.

— Ты всегда властный, — проворчала я.

— Верно, — признал Адам, — но не всегда. И не с тобой. Если бы я был властным с тобой, то последние два года мы бы жили в грехе.

Я наморщила нос.

— Ничто в том, что есть между нами, не является грехом.

Проклятием — да, но не грехом.

— Согласен. Но ты поняла, что я имел в виду.

Я поняла.

Поэтому я просто заворчала, а после громко вскрикнула, когда он наклонился и поднял меня на руки.

— Если бы я не хотел спать с тобой так чертовски сильно, я бы оставил тебя в другой спальне, чтобы немного отдохнуть. На данный же момент я буду джентльменом и не прикоснусь к тебе всю ночь.

— Ага, — фыркнула я. — Вероятно, мы должны поспорить, как долго это продлится.

Адам хмыкнул.

— Никакого пари. Я знаю, что ты права, — пробормотал он, поцеловал мои улыбающиеся губы и продолжал делать это всю дорогу до спальни.

Я восторженно ахнула, когда он отстранился. Не только потому, что наша спальня была светлой и просторной, со шторами от пола до потолка, которые, когда были полностью закрыты, блокировали большую часть яркого света, и с кроватью, которая выглядела так, как будто мы с Адамом могли бы заниматься на ней художественной гимнастикой, но и из-за вида.

Из окна спальни открывался вид на океан, и я знала, что когда проснусь, увижу его, лишь немного повернув голову.

— Ты должна жить рядом с океаном, — пробормотал Адам, усаживая меня на правую сторону кровати.

— Я намерена это сделать, — ответила я рассеянно, глядя на воду.

Вздохнув, Адам наклонился, откинул в сторону толстое стеганое одеяло и уложил меня.

Одеяло было ярко-кораллового цвета, простыни были серыми, как и куча подушек позади меня, но серый был разных оттенков.

Моргнув, я посмотрела на Адама, зная о белом полотенце на моей коже, резко контрастирующим с серым цветом.

— Ты не снял с меня полотенце, — пробормотала я, даже не собираясь заигрывать.

— Подними задницу, — приказал он несмотря на то, что на его щеке дрогнул мускул.

Я сделала, как было велено и Адам, быстро потянув за заправленный конец полотенца, отбросил его в сторону.

Его глаза потемнели, когда он окинул меня взглядом и, стиснув зубы, укрыл меня простыней.

Я улыбнулась, потому что, хотя и чувствовала себя костлявой, неуклюжей и немного мускулистой, Адам всегда смотрел на меня как на модель из каталога купальников.

Я не отрывала от него взгляда, надеясь увидеть похожее шоу, но этого не произошло. Он задернул шторы, хотя я возражала: «Я хочу увидеть океан!»

— Ты можешь увидеть его утром, — парировал он. — Я хочу, чтобы ты заснула.

— Отцовство сделало тебя еще более властным, — надулась я.

Он фыркнул, а затем, когда мы были в полумраке, я услышала шорох и поняла, что он уронил полотенце.

— Нечестно, — пробормотала я. — Я ничего не увидела.

— Тогда тебе остается только почувствовать это, — ответил он, и я ощутила порыв воздуха, когда Адам приподнял простыню с другой стороны кровати.

Это была большая кровать. Если бы я осталась лежать на своей стороне, то не смогла бы прикоснуться к нему.

Вообще.

Что было отстойно.

Похоже, Адам подумал так же, потому что через несколько секунд мы переместились к центру и заключили друг друга в объятия.

Я была не из тех людей, кто согласен с риском растяжения мышц шеи только для того, чтобы спать с кем-то рядом, но в данный момент, когда наши тела касались друг друга, а наши руки и ноги переплелись, я была счастлива.

Умиротворенно вздохнув от тепла, исходящего от Адама, я поцеловала его грудь.

— Мы делали это так редко, — прохрипел он.

И я закрыла глаза, потому что он был прав.

— Думаю, можно по пальцам пересчитать, сколько раз мы так спали.

Наверное, дело даже не в этом.

Хотя время от времени я уступала, и мы спали вместе как в буквальном, так и в сексуальном смысле, но это было нечасто.

Я была упряма, а если дело касалось безопасности Адама — еще более упряма, чем обычно.

В сборной по плаванию невозможно достичь того уровня, какого достигла я, без внутреннего стального стержня, а этого у меня было в избытке.

Но еще это означало, что таких воспоминаний было слишком мало, и это была одна из причин, по которой я сейчас сдалась.

Я хотела этого.

Глава 31

Путь назад

Тогда

Адам

Вы когда-нибудь смотрели в стиральную машину, наблюдая за вращением одежды и испытывая дикое желание оказаться внутри?

Странное желание, я знаю, но все, же шанс очиститься, отстирав все свои пятна?

Я чувствовал себя именно так.

Не потому, что был запятнан, а потому, что хотел стереть прошлое. Я чертовски сильно хотел начать жизнь заново. Но даже если бы я это сделал, это ничего бы не изменило.

Я не понимал, но это назревало с того дня, как мы с Тей встретились.

У судьбы был способ пнуть по яйцам, но что бы я ни представлял себе, этого я никогда не мог ожидать.

Утро началось отлично. Мы с Теей шли в Роузмор, я обнимал ее за плечи. Связь между нами практически гудела, когда Тея смеялась, глядя на меня, и в ее глазах была любовь, и я смеялся вместе с ней, прекрасно осознавая, что впервые в жизни был счастлив в этом месте.

Она сделала это со мной. Она сделала меня счастливым.

Конечно, я должен был догадаться, что если Каин сунул куда-то свой нос, все пойдет не так.

Тея так нервничала из-за тренировок в бассейне, что придумывала разнообразные способы, чтобы спасти себя от позора, который могли устроить ей девушки в раздевалке. Помимо той формы, что была на ней и которую она перед тренировкой запирала в шкафчике в раздевалке бассейна, в шкафчике в коридоре хранился запасной комплект школьной формы на тот случай, если ее у нее выкрадут, причем запасной ключ от шкафчика был у меня — уровень планирования подсказал мне, сколько раз она была новенькой. Как часто над ней издевались, и хотя я хотел кого-то убить за это, мои руки были связаны. Все, что я мог сделать, это заверить ее, что все будет в порядке.

Я ненавидел то, что мой гребаный брат сделал из меня лжеца.

Однако чего я не мог ожидать, так это появления в бассейне в паре чертовски узких Speedo, врезавшихся в мою задницу, из-за того, что мой брат-мудак взломал мой шкафчик и забрал мои плавки. Поэтому я потратил добрых десять минут, роясь в так называемых «потеряшках» в попытке найти подходящие плавки, попутно вспоминая Тею и ее провидческую боязнь кражи ее вещей.

Отлично.

Одолженные плавки.

Не знаю, что может быть хуже этой ситуации, но, черт возьми, я был нужен Тее, поэтому, схватив, наконец, то, что попалось под руку, я натянул их и направился к бассейну.

Однако полный хаос, встретивший меня в бассейне, заставил остановиться и попытаться понять, что, черт подери, происходит. Но когда я оценил представшую передо мной картину, когда я, наконец, понял, что происходит, я все равно не мог собрать все воедино.

Каин лежал на полу, а на его спине сидел один из охранников. Парень скрутил Каину руки за спиной и уперся коленом в спину моего близнеца. Мария, девушка Каина, рыдала, сидя на одном из стульев, стоящих вдоль стены. Тренер Кайл стоял рядом с ней, положив руку на ее плечо, но не в утешительном жесте, а в жесте из разряда «теперь ты никуда не денешься».

Я перевел взгляд с тренера на охранника, а затем обратил внимание на небольшую толпу людей у подножия бассейна, обступившую кого-то. Окинув быстрым взглядом присутствующих и увидев, что Теи нигде нет, я бросился к толпе, и гребаные плавки едва не кастрировали меня, когда я бежал к ним так быстро, как только мог.

Когда я прорвался сквозь человеческую стену, мне захотелось умереть.

На полу в луже воды лежала Тея, мокрые волосы разметались вокруг головы, как змеи, а лицо было ярко-розовым со странными бело-синими полосами вокруг рта, как будто у нее было кислородное голодание.

Я сглотнул при виде этой картины и зажмурился, словно пытаясь очистить свой разум от этого образа, но когда я снова открыл глаза, Тея все еще лежала там, на полу. Все еще без сознания.

И так начался мой кошмар.

Я упал на колени, но чья-то рука схватила меня и подняла обратно.

— Пусть тренер делает свою работу.

Я невидящим взглядом уставился на учителя, даже не осознавая, что передо мной стоит заместитель директора.

— Где медики? Здесь нужна скорая помощь! — отрывисто сказал я ему.

— Все под контролем, — заявил он.

— Под контролем? — возмущенно выкрикнул я.

Я хотел быть рядом с Теей, хотел обнять ее и успокоить, но, судя по обстановке вокруг, я понимал, что что-то происходит.

Что-то, что мне не нравилось.

Вырвав свою руку из хватки учителя, я ушел, хотя это убивало меня. У меня просто не было выбора. Тренер Огден продолжал оказывать первую помощь, но это было не то, что нужно Тее.

Заместитель директора что-то закричал мне, но я проигнорировал его, проталкиваясь сквозь толпу, чтобы вернуться в раздевалку. Срочность подгоняла меня, но я каким-то образом знал, что должно произойти.

Тея не умрет.

Я знал это.

Академия не могла себе этого позволить.

Я был уверен, что в ближайшее время еще кто-нибудь появится для оказания первой помощи, но… этого было недостаточно.

Когда я бежал мимо Каина мой взгляд поймал его. Он лежал в неудобной позе, голова была повернута набок, но как только наши взгляды встретились, он улыбнулся.

Улыбнулся, нахрен.

Больной ублюдок.

Мне казалось, что мой мозг работает со сверхскоростью, однако регистрируя при этом события с предельной чёткостью.

Не нужно было быть гением, чтобы понять произошедшее.

Каин причинил вред Тее. И Мария в этом участвовала.

Это не стало для меня сюрпризом. Мария была такой же извращенной сукой, как Каин — извращенным мудаком. Они составляли милую гребаную парочку двух больных скучающих ублюдков, погрязших в своем равнодушии…

Они причинили ей вред. И как же я в свою очередь хотел причинить вред им.

И хотя эти извращенные твари определенно сделали нечто явно противозаконное, в таких академиях как наша, такие вещи редко выходили за пределы их стен.

Несмотря на то, что мой мозг работал с супер скоростью, мне казалось, что тело двигается в замедленном темпе. Обнаружив себя напротив своего открытого шкафчика, я моргнул и схватил телефон.

— Какого хрена ты делаешь? — зарычал Лиам, схватив мою руку за запястье и пытаясь выхватить из нее мой сотовый.

Это был первый раз, когда я понял, что за мной следят. Я оттолкнул его свободной рукой, а когда Лиам снова попытался забрать мой телефон, я зарядил ему кулаком в лицо. Кровь, мгновенно хлынувшая из его носа, забрызгала мою грудь.

— Отвали на хрен! — крикнул я, когда он взвыл от боли.

Лиам схватился обеими руками за свой нос, как будто тот отвалился, но перестал скулить.

— Куда ты звонишь? — запрокинув голову, пробормотал он.

— В скорую помощь. Копам.

— Ты не можешь этого сделать! Их посадят!

Я моргнул, и мир снова стал синхронизированным.

— Точно.

Каину самое место в тюремной камере, и я собирался добиться этого, чего бы мне это не стоило.

Когда приехали копы и медики я наблюдал, как моего брата и его девушку увозили в участок, и находился рядом с Теей, когда ее погрузили на каталку и повезли в машину скорой помощи.

Вокруг слышалось перешёптывание.

Но мне было все равно.

Я мог сосредоточиться только на Тее. Видеть только ее. Она дышала, и цвет ее лица стал лучше, но, по словам тренера Огдена, которому удалось ее реанимировать, она пришла в сознание всего на двадцать секунд, а затем снова отключилась.

Мое сердце билось в горле, когда я держал ее за руку. Все мое существо жаждало оказаться на этой каталке, занять место Теи, чтобы не она пострадала от рук Каина.

Я должен был это предвидеть.

Я не должен был приводить ее сюда.

Опустив голову, я ждал. Путь в больницу был быстрым, и я оказался в зале ожидания среди людей, которые ждали своей очереди в регистратуру, стоная от боли или просто сидели, выглядя такими же разбитыми, как я себя чувствовал.

Тея будет в порядке, правда?

Она не может быть не в порядке.

Я задавался вопросом, когда меня вырвет. Когда ощущения, пронизывающие мое тело — страх, беспокойство, испуг — начнут действовать, но этого не произошло. Меня не вырвало. Подошедший врач провел меня в отдельную палату, где Тея была подключена к капельницам и другому оборудованию, назначения которого я не понимал. Однако я заметил, какой маленькой она выглядела в постели. Она выглядела такой чертовски маленькой и хрупкой, что у меня заболело сердце.

Через мгновение я осознал, что в палате помимо меня находится еще кто-то.

Мужчина и женщина.

Они выглядели изможденными и бледными, и не потребовалось много времени, чтобы понять, что это приемные родители Теи.

— Привет, — поздоровался я немного безучастно, а затем, игнорируя их, схватил кресло, подтащил его к ее постели и сел. Осторожно, чтобы не потревожить капельницу, я взял ее за руку и стал ждать, когда она проснется.

Но этого не произошло.

Даже спустя часы.

Приемные родители — Мейеры — ушли, медсестры сновали туда-сюда, и я погрузился в темноту. Вдруг чья-то ладонь схватила мою руку, снова приводя меня в сознание.

Я дернулся, проснувшись, но чего не мог ожидать, так это пощечины.

Не словесной, а физической.

У меня зазвенело в голове, потому что я не подготовился к атаке, и моя голова срикошетила на спинку кресла, и, поскольку это был самый неудобный предмет мебели из когда-либо изобретенных, мой череп с глухим стуком столкнулся с деревянным каркасом.

Не зная, тереть мне голову или щеку, я посмотрел на нападавшего, и меня охватило напряжение. Я увидел папу, схватившего маму за руку и притянувшего ее к себе.

Она была рыдающей развалиной. Моя обычно невозмутимая мать оказалась совершенно потрясена тем…

Из меня вырвался смех.

Не тем, что сделал Каин.

А тем, что сделал я.

Надо же.

— Ты обрек его.

Выплюнув эти слова, она вырвалась из папиных рук и снова бросилась на меня, словно сумасшедшая. Но я не останавливал ее. Я позволил ей бить меня. Я позволил ее ладоням награждать меня пощечинами, а кулакам стучать по моей груди.

Я понял.

Каин был для нее всем.

А я не был.

— Он причинил вред Тее, — сказал я ей деревянным голосом.

— Этому куску дерьма? — прорычала она. — Эта пи*да для тебя дороже собственного брата? Как ты мог так поступить с ним? — закричала мама, и я не удивился тому, что в палату вошла медсестра.

— Если вы не успокоитесь, мне придется попросить вас уйти, — заявила она строгим голосом.

Моя мама в ярости развернулась к медсестре, но папа снова схватил ее.

— Мы успокоимся, — пообещал он.

Медсестра посмотрела на маму и, очевидно, поняв, что в палате присутствует высшая сила безумия, поспешно вышла — я бы не удивился, если бы она все равно вызвала службу безопасности. Нам, вероятно, это понадобится.

Однако я заметил, что отец не двинулся защищать меня во время нападения мамы.

— Вы вырастили монстра, — заявил я, вздернув подбородок. — Мне нечего стыдиться. Я бы сделал это снова. Каин заслуживает заключения. Он гребаный псих, и никто из вас никогда этого не замечал.

Отвернувшись от них, я взял Тею за руку. Я узнал, что произошло от медиков скорой помощи, которые сообщили медикам больницы о том, что пришлось ей пережить…

— Он пытался утопить ее, — просто сказал я, сжимая пальцы Теи. — А вы что? Хотели, чтобы его просто посадили под домашний арест или временно отстранили от соревнований? К черту! — Я сердито посмотрел на них. — Он заслуживает тюрьмы.

— Ему почти семнадцать, — всхлипнула мама. — Боже мой, Роберт, а что, если его будут судить как взрослого?

Мама еще раз всхлипнула у груди отца, и впервые за много лет я увидел, как он обнимает ее.

Он выглядел таким же ошеломленным, как я себя чувствовал — словно снова смотрел на мир сквозь грязное стекло. Но когда он заметил, что я смотрю на него, и наши взгляды встретились, он кивнул.

Единственный кивок.

И я понял, я знал, что он был согласен со мной.

Этот кивок сказал, что я поступил правильно.

Конечно, правильно. Властям сообщить было необходимо. Но моя мама? Преподаватели в Роузморе? Я знал, что они постарались бы держать все в секрете. Разобрались бы своими силами, потому что это было место, где я учился. В этом здании было больше секретов и интриг, чем кирпича и раствора.

Только сейчас обратив внимание, что за окном стемнело, я понял, что родители, должно быть, пришли сюда прямо из полицейского участка. Не отводя взгляда от отца, я сглотнул при виде его одобрения и не напрягся, когда он пробормотал:

— Мы можем найти ему хорошего адвоката.

— Хорошего адвоката? — завизжала мать. — Этого недостаточно! Не с тем, что говорит эта маленькая шлюха!

Я моргнул.

— Какая еще маленькая шлюха? — я сжал кулаки в негодовании. — Тея еще даже не приходила в себя, чтобы что-то говорить, — прорычал я. — И она не шлюха, черт подери!

Папа покачал головой.

— Речь о Марии, Адам. Мария выдвинула обвинения против Каина, — прорычал он, глядя на Тею.

— Какие обвинения? — спросил я с любопытством.

— Мария беременна, — ответил отец. — Она говорит, что отцом ребенка является Каин и что он ее изнасиловал.

Мой рот изогнулся в усмешке.

— Бред. Каин ее не насиловал. Они встречаются, и если кто и собирался кого-то изнасиловать, так это Мария. Она так увлечена Каином, что это противно.

Папа моргнул, затем пожал плечами.

— Это то, что она говорит. Ее отец пришел к нам в полицейский участок. — его челюсть напряглась. — Вот где мы были весь день.

Мне было все равно, где они были, и моя незаинтересованность показала это.

— Тебе плевать, что ты испортил жизнь брату? — швырнула в меня слова мама, и я сосредоточил свое внимание на ней, опасаясь, что она снова начнет меня бить.

— Он сам разрушил свою жизнь. Он навредил Тее, хотя она ничего ему не сделала. Абсолютно ничего.

— Ложь! Должно быть, все-таки что-то было…

Я уставился на нее испепеляющим взглядом, пораженный яростью в ее голосе.

— И из-за этого ты бы стала кого-то топить? — выплюнул я и покачал головой. — Не бери в голову. Ты можешь придумывать любую чушь, какую хочешь…

— Чушь? Твой брат невиновен.

— Ты приняла слишком много «Валиума»? — прорычал я, а затем пробормотал: — Слушай, тебе не обязательно быть здесь. Уходи. Я не хочу, чтобы ты была здесь, когда Тея проснется.

Мать двигалась быстрее, чем когда-либо, так быстро, что даже папа не смог ее удержать. В одну секунду она была в его объятиях, а в следующую оказалась рядом со мной, вцепившись пальцами в мои руки и уставившись на меня снизу вверх. Что-то в ее глазах заставило меня задуматься, а не была ли она такой же безумной, как Каин.

— Ты должен все исправить, Адам, — процедила она, подтвердив мои подозрения.

— Я ничего не должен. Я не сделал ничего плохого.

Я попытался выдернуть свои руки из маминой хватки, но она еще крепче сжала свои руки, отчего ее ногти вонзились в мою кожу с такой силой, что я задумался, а не проткнет ли она ее.

— Должен и сделаешь, — убежденно сказала она. — Идем с нами. У нас договор.

— Я никуда с тобой не пойду, — прорычал я. — Меня не волнуют ваши договоры. Я остаюсь здесь.

Ее губы зло изогнулись и мать, которую я знал, мать, которую я думал, что знал, исчезла в мгновение ока. Передо мной стояло нечто большее, чем сенатор, черт, передо мной стояла женщина, которой не следовало занимать государственную должность.

Бл*дь, возможно, безумие было в крови у нас всех?

Боже, я был таким же повернутым, как они?

Нет.

Я отказывался верить в это. Я не был сумасшедшим, я даже не был злым. Я бы не смог заботиться о Тее, будь я злым, и она бы не полюбила меня, если бы я был таким же извращенным как мой близнец. То, что она увидела в нем в тот первый день, стало причиной того, почему она отвернулась от Каина — я принадлежал ей, потому что был совершенно не похож на него, и мне нужно было найти в этом утешение.

Возможно, именно поэтому мама всегда любила брата больше, чем меня. Потому что они были два сапога пара, невероятно похожи, и она любила его за это, любила его за то, что он родился по ее образу и подобию.

— Если ты хочешь, чтобы твоя драгоценная Тея осталась в Роузморе, осталась в сборной, то сделаешь так, как я скажу, — заявила мама, подтвердив, насколько извращенной сукой она была.

Я бросил на отца взгляд, но его глаза были опущены.

Он был участником всего этого.

Несмотря на то, что он согласился со мной по поводу вызова копов, он был согласен с тем, что решила моя мама.

— Она выиграла стипендию, — прорычал я. — Она в сборной потому, что чертовски хороша…

— И все это может закончиться по одному телефонному звонку. — Ее челюсть напряглась, когда она посмотрела на Тею, на мою женщину так, будто ненавидела ее, тогда как все, что Тея делала, это плавала. — И кто, черт подери, как ты думаешь, стоял за некоторыми из этих стипендий? — прорычала она, глядя на меня, как на придурка.

— Ты не… — у меня пересохло в горле, — ты не можешь этого сделать.

Это было необходимо Тее. Ей были необходимы Роузмор и сборная, чтобы чего-то достичь в этой жизни. У неё таланта больше, чем даже у Каина, но мастерство ничего не значит, если за твоей спиной нет нужных людей.

Если никто не может пролить свет на эти способности.

Но мне даже не нужно было слышать ответ матери, чтобы знать, что она все разрушит в мгновение ока.

— Могу и сделаю. Ты пойдешь со мной прямо сейчас, Адам Рамсден, и разберешься с тем беспорядком, который устроил.

Вот как моя жизнь пошла под откос.

В одну секунду я находился рядом с моей женщиной, в следующую на моем пальце оказалось кольцо, принадлежавшее адской гарпии.

Все ради Теи.

Ради того, чтобы защитить ее и убедиться, что она получит то, чего достойна, как я и обещал.

Глава 32

Адам

Сейчас

Меня удивило, как долго мы спали. Я не осознавал, что устал, не тогда, когда находился на седьмом небе от счастья, отправляясь в отпуск вместе с Теей. Какая-то часть меня не была уверена, позволит ли Тея вообще мне присоединиться к ней, поэтому, когда она согласилась, я был в большем восторге, чем тогда, когда перестроил свой первый дом и заработал на этом триста тысяч.

Ее сила, стойкость и решимость никогда не переставали меня ошеломлять. Особенно когда дело касалось меня.

Теодозия всегда отталкивала меня, держала на расстоянии вытянутой руки, и оказалось все из-за гребаного проклятия.

Как бы это ни сводило меня с ума, впрочем, как и ее, я видел упорство Теи. Она выросла с верой в эту чушь, а я просто был зол, потому что в течение трех лет трахал других женщин, пытался вывести ее из своей системы, постоянно терпя неудачу, и все из-за какого-то дурацкого дерьма, которое рассказала ей ее мать.

Но теперь Тея была здесь. В моих объятиях. В постели со мной. И она останется здесь.

Мне плевать на то, что нужно для этого сделать. Плевать, если придется преследовать Тею, чтобы оставаться с ней рядом. Я не мог больше обходиться без нее.

Больше нет.

Теперь, когда Каин на свободе и она выиграла эти медали, меня ничто не могло остановить. Я хотел, чтобы она достигла этих целей, достигла головокружительных высот, на которые, я знал, ей суждено было взлететь. Я не хотел отвлекать ее, хотел дать ей время и пространство, свободу для достижения того, чего она заслуживала.

А сейчас?

Это в прошлом.

С ожиданиями покончено.

Она была моей, я был ее, и мы собирались жить.

Тея может дальше заниматься плаванием профессионально, она может делать все, что, черт возьми, захочет. Бл*дь, даже если она захочет работать в «Таргет», я ее поддержу. Но будет все делать со мной рядом.

Это будет единственным условием.

Тея не одна, кто настроен решительно, и теперь, зная глупую причину, по которой она отдалилась, я собирался разрушить всю ее защиту, чтобы она даже помыслить не могла о жизни без меня. Не могла даже думать об этом без того, чтобы эта мысль не убивала ее.

Ужасно?

Возможно.

Но не ужаснее, чем существование этой полу жизнью.

Если и было какое-то проклятие, то я чувствовал его каждый день, просыпаясь без Теи, гадая, что она делает, зная, что она проигнорирует любое мое сообщение, прервет любой мой звонок.

Это проклятие разрывало мою душу.

Я пытался двигаться дальше, но как можно было уйти от такой связи?

Когда ты связан с человеком невидимыми узами, свободы не было.

Если и было какое-то проклятие, то оно приходило в действие только тогда, когда мы были разлучены. Потому что мой уровень страданий заставлял меня работать как сумасшедшего.

Я работал минимум сто часов в неделю, надрывая свою задницу, чтобы просто прожить дни. Конечно, это сделало меня богатым. Но, черт возьми, что значат деньги, если ты несчастен на уровне души?

Тея дернулась в моих объятиях, издав легкий всхрап, вызвавший у меня улыбку и вспоровший то глубокое душевное несчастье, которое я испытывал с тех пор, как она уехала в Стэнфорд не попрощавшись.

Она всегда должна быть рядом.

И мне нужно показать ей это.

По свету за шторами я понял, что мы проспали всю ночь и часть утра — было слишком светло, чтобы это был день или ранний вечер.

Если честно, мне было плевать, какое сейчас время суток.

Я просто был счастлив находиться здесь.

Глядя на спящее лицо Теи, я задавался вопросом, что именно в ней сокрушило меня.

Конечно, она была хорошенькой. Но что-то в ее чертах ставило меня на колени.

В буквальном смысле.

Она была очень худенькой, и я хотел, чтобы она съела еще немного вредной еды перед нашим отъездом, просто чтобы заставить ее немного набрать вес— ее фигура была чересчур стройной. Она была создана для соревнований. Это было в ее костях, в ее конечностях. Смотреть на нее было все равно, что смотреть на человеческую версию высокопроизводительной машины.

Она была «Порше» по сравнению с «Форд Фокус» любой другой женщины.

Она была ходячим мокрым сном, который преследовал меня половину десятилетия и, как я надеялся, будет преследовать меня еще очень долго.

Тея наморщила нос, и небольшие серьги-колечки в ушах, которые она носила, развернулись, когда она потерла лицо рукой.

— Почему я сплю на влажном пятне? Гадость, — пробормотала она.

Я улыбнулся, потому что почти ожидал, что она в ужасе выскочит из постели — она просыпалась таким образом уже не в первый раз. С отвращением к своему нарушению самообладания, нервозностью по поводу того, что мы сделали — как будто это было противозаконно.

— Женская прерогатива, — поддразнил я, почувствовав облегчение.

— Несправедливо.

— В следующий раз на нем буду спать я. Как тебе такое?

— Справедливо, — пробормотала она.

— Равноправие, — поправил я с улыбкой и, наклонившись, поцеловал ее в висок.

Вздохнув, Тея повернулась и прижалась ко мне. Через секунду она была в моих крепких объятиях, закинув ногу поверх моего бедра, и я не удивился, когда ее рука обхватила мой утренний стояк и направила его в себя, снова соединив нас.

Я всегда хотел ее.

Всегда.

Это желание никогда не исчезнет.

Но в этот момент я был счастлив просто лежать с ней рядом.

То, что она хотела немедленно установить связь, разозлило, хотя мой член пел от радости.

Я знал почему.

Она пыталась извлечь из этого отпуска как можно больше. Взять от меня столько, сколько могла, поглотить все возможное, готовясь к следующей засухе.

Но я устал от изобилия, как и от голода с ней.

Поэтому я придержал ее за бедра, когда Тея начала двигаться, прекрасно зная, что она еще не готова заниматься любовью.

— Никакой спешки, — пробормотал я ей в щеку и поцеловал ее.

— Я хочу тебя, — выдохнула Тея, заставив мой член дернуться, потому что она говорила на его языке.

Но я был больше, чем просто мой член.

Упомянутый придаток наелся кисок, которых особо не хотел и использовал только для того, чтобы избавиться от желания и потребности в единственной женщине, в которой ему было отказано, и которую я — и мой член — действительно хотели. Итак, я плавно перевернул Тею, чтобы оказаться сверху. Когда ее пальцы ног впились мне в икры, я едва не замурлыкал. Бл*дь, это так хорошо.

— Ты пытаешься убить меня? — проворчал я, вздохнув, и уткнулся лбом в ее лоб.

Тея напряглась, и я проклял свой глупый дурацкий мозг за то, что он придумал спросить что-то настолько глупое, когда понимал, что не допустить этого было ее главной заботой.

Бл*дь, то, что это могло вызывать беспокойство, было как минимум нелепо. Если бы я мог сказать ее матери, что я о ней думаю, я бы, нахрен, сделал это.

Вместо того чтобы извиниться, я поцеловал Тею. Долго и медленно. Но крепко и влажно. Заставляя ее умолять перевести дух, просить еще.

Требовать меня.

Она колыхалась подо мной, словно сама вода, текла вокруг меня, пока я не был поглощен ею. Ее руки обвились вокруг моей спины, и она прижала меня к себе, крепко сжимая ногами, подаваясь навстречу, принимая меня как можно глубже.

Я не трахал ее.

Я ее любил.

Я давал ей все, что только мог, и даже больше в тщетной надежде на то, что она поймет, насколько это правильно.

Насколько чисто и идеально.

Я вздрогнул, когда Тея сжалась вокруг меня, ее оргазм возник из ниоткуда, и я подумал, не прочитала ли она на этот раз мои мысли. Почувствовала ли, насколько это чудесно для меня, и это спровоцировало ее кульминацию.

Я застонал ей в рот, продолжая целовать ее, отказываясь отпускать, отказываясь дышать воздухом, который был не из ее легких.

От интенсивности меня охватила сильная дрожь, как будто у меня была ломка или похмелье, но в любом случае, я насыщался своим персональным наркотиком.

Теодозией Кинкейд.

Я вонзался в нее членом, двигаясь медленно и глубоко, не останавливаясь, пока он не начал яростно пульсировать от желания кончить, а яйца начали болеть от потребности взорваться внутри нее.

Внезапно, разорвав поцелуй, Тея издала высокий крик, приведший меня в восторг несмотря на то, что от него у меня зазвенело в ушах.

Она рассыпалась вокруг меня на тысячу осколков, что, в свою очередь, привело к тому, что я развалился вокруг нее на тысячу частей, почувствовав, как мы соединяемся, наши разбитые тела сливаются в единое целое.

Я застонал в ее рот, вдыхая воздух, который был наполнен ароматом ее и мыла. Когда я спустился с высот, мне понравилось, как сильно Тея меня обнимала. Ее хватка была такой же крепкой, как и во время взрыва.

Я знал, что потею, я чувствовал, как пот покрывает мое лицо, заставляет наши тела слипаться, и не думал, что этот момент мог быть более идеальным.

Жизнь в кои-то веки не была отстоем.

И я не собирался жаловаться на это.

Глава 33

Тея

Сейчас

Я знала, что Адам настроен серьезно. Он не собирался меня отпускать, и хуже всего то, что я начинала верить, что мы должны быть вместе.

Ночи в его объятиях, когда я засыпала и просыпалась с ним, дни, когда мы ничего не делали кроме как были друг с другом, и он ослабил мою защиту.

Опасность, опасность.

В моем подсознании прозвучало предупреждение, но я отогнала его. Я поступила так, как моя мать просила меня не делать.

Возможно, как только мы проснемся, все развалится.

Проклятие.

Я никогда не думала о подобных вещах до визита к матери, но после мысль о проклятии прочно засела в моей голове, и я постоянно боролась со своей потребностью быть с Адамом.

Но я никогда не видела, чтобы оно работало.

Никогда не видела, чтобы оно реализовывалось.

Суждено узнать друг друга, но не суждено быть вместе.

Я не могла придумать худшего наказания.

— Почему мы? — спросила я ее, и она вздрогнула от моих слов.

— Потому что Судьба завидовала. Ни один смертный не должен был видеть так далеко, как могла Евлалия Кинкейд, поэтому она была наказана за это, и ее наказание легло на нас всех.

— Это глупо. В этом нет никакого смысла, — покачала я головой.

— Наша культура глупа? В нашей культуре нет смысла?

Эти слова показались мне ударами кнута.

Я сглотнула.

— Я не была воспитана так, как ты.

— И я совершенно с тобой согласна. Ты больше гадже, чем цыганка.

Я пожала плечами, хотя знала, что мама сказала с намерением оскорбить меня.

— Ты либо приспосабливаешься, либо исчезаешь, — парировала я, отказываясь стыдиться этого, и, возможно, мама заметила это, потому что ее вспыльчивость испарилась, а плечи обвисли.

— Еще больше вины на моих плечах, — пробормотала она и, взяв очередную пачку леденцов, высыпала себе на ладонь парочку.

— Тебе не обязательно верить в проклятие, но ты живешь в его последствиях. Никодимус никогда бы не причинил мне вреда. Он был хорошим парнем. Только проклятие могло его изменить.

Я все равно отказывалась верить во что-то настолько глупое, отказывалась позволять этому управлять моей жизнью, пока она не сказала:

— Я больше не позволю тебе навещать меня, Теодозия. Это последний раз, когда я вижу тебя, и я хочу, чтобы ты дала мне слово, что прислушаешься к моим словам.

— Почему ты не позволишь мне приехать снова? — обескуражено спросила я. — У нас еще есть время. Мы можем узнать друг друга получше…

— Потому что для нас с тобой уже слишком поздно. Я нечиста, и я больше не допущу, чтобы ты пачкалась моим махриме.

Слово вонзилось в меня, как нож в масло.

Махриме.

Единственная часть нашего мира, которой я все еще следовала.

Из-за этого мама приносила в жертву наши отношения. Она до такой степени верила в эту чушь, что была готова из-за этого потерять меня навсегда.

— Ты поверила в проклятие?

На ее губах появилась горькая улыбка.

— Мама рассказала мне об этом. Но нет, я не поверила в него. — Она втянула воздух. — У меня стали возникать сомнения, когда Никодимус поднял на меня кулак в первый раз, и только когда воткнула нож в его грудь, я поняла, что мама была права. Мне с самого начала следовало оставить его в покое.

Эти слова все еще находили во мне отклик. В своей голове я слышала их бесконечное повторение. Я часто прибегала к ним, чтобы поддержать себя, укрепить свою защиту, помочь себе уклониться от песни сирены, которой являлась связь между мной и Адамом.

Но до вчерашнего дня я держалась подальше от Адама. Я сделала так, как меня просила мама, но судьба все еще действовала против нас.

Возможно, так будет всегда.

Все началось с ворчания Адама, когда он заметил, что его телефон разрядился.

Затем нам пришлось рыться в обеих наших сумках в поисках зарядного шнура, который по какой-то глупой причине находился в его чемодане.

Найдя шнур, он воткнул его в розетку и поставил телефон на зарядку, не включая его, а я включила свой, который оставался выключенным с тех пор, как мы вылетели из Токио, и немедленно появившиеся сигналы входящих сообщений не удивили меня.

Я проигнорировала их, пока готовила нам кофе, но когда на моем телефоне раздался звонок, я посмотрела на экран и увидела, что звонил Роберт.

Увидев лицо отца на экране, Адам наморщил нос.

— Ты должна ответить?

— Наверное. Должно быть, он хочет поговорить по поводу будущего контракта.

— Какая жалость, — пробормотал он, тяжело вздохнув.

Улыбнувшись, я наполнила кофемашину Nespresso водой и, взяв свой телефон, приняла вызов.

— Здравствуйте, Роберт. Я только что проснулась, поэтому…

— Тея! Слава богу. Я звонил тебе всю ночь.

— Почему? — моргнула я. — Что-то случилось? Вы знали, что я скоро приземлюсь.

— Я знаю, что вы с Адамом близки, — прохрипел он голосом, так не похожим на голос Роберта, которого я знала.

— Я бы не сказала, что мы настолько близки, — пробормотала я, и закатила глаза, когда Адам фыркнул.

— Ну, мы оба знаем, что это ложь, Тея, — ответил Роберт, отчего мои глаза удивленно расширились. — Ты не знаешь, куда он может пойти в… ну, в кризисной ситуации?

В кризисной ситуации? О чем, черт возьми, говорил Роберт?

Я прочистила горло.

— Речь идет не о контракте?

— Нет, Тея. Речь об Адаме.

— Я не хочу говорить об Адаме, — упрямо возразила я. — Вы же знаете, Роберт, я ценю свою личную жизнь и сейчас я в отпуске. Вы должны были позвонить мне только после того, как закончите с контрактами.

— Тея, ради бога, это важнее долбаного контракта. На карту поставлены жизни моего сына и моего внука. Ты знаешь, где Адам? Куда он мог бы отвезти Фредди, если бы пытался, не знаю, спрятаться от всего?

— Спрятаться от чего? — прорычала я, начиная злиться. — Что, черт возьми, происходит, Роберт?

— Он убил Марию, Тея. Он убил ее и забрал с собой Фредди. Камеры в поместье записали большую часть случившегося. — Роберт замолчал на секунду, а затем прошептал: — Я-я не мог поверить в это до тех пор, пока не увидел все собственными глазами.

— Мария мертва? — прошептала я, и неудивительно, что Адам выхватил телефон у меня из рук.

— Что происходит, папа? Мария мертва?

— Адам? Что ты?.. Блядь. — в трубке раздались сдавленные рыдания. — Ты в Австралии? С Теей?

— Да, — резко ответил он. — Я с Теей.

На линии послышалось прерывистое дыхание.

— Я-я не хотел думать, что это сделал ты.

— Что сделал?

— Убил ее.

Адам покачал головой, и я не винила его в замешательстве.

— Зачем мне убивать ее? Я разводился. Я бы выиграл битву за опеку, и мы оба это знаем. Конечно, суд обычно встает на сторону матери, но не в нашем случае, не с тем дерьмом, которое я имею на нее. — Адам моргнул, а затем потер рукой шею сзади. — Она действительно мертва?

— Действительно, сынок.

— И копы думают, что это сделал я?

— Копы знают, что это сделал ты. Они тебя видели. — Он сглотнул. — О-они видели Каина.

— Этот ублюдок. Он хочет повесить на меня это дерьмо? — зарычал Адам и, вскочив на ноги, зашагал по кухне.

Мой рот открылся, когда я уставилась на него, а затем перевела взгляд на телефон.

Это было оно.

Это должно было случиться, не так ли?

Самое безумное дерьмо, которое обрушивается на нас из-за того, что мы осмелились быть вместе.

Мои губы задрожали, но я крепко сжала их. Мне нужно оставаться сильной. Я должна.

Адам был невиновен, и его присутствие здесь доказывало это, но…

Каин убил Марию.

Он убил ее.

И хуже того, он поступил как обычно, пытаясь повесить все на Адама.

Не в силах удержаться, я обогнула стойку и встала на его пути, и он, схватив меня за плечи, прижал к себе, как только увидел мои глаза.

— Когда это произошло? — прорычал Адам.

— Прошлой ночью.

— Мама говорила с ним? Сказала ему, когда у меня вылет?

Роберт резко втянул воздух, и мне стало ясно, что Анна по-прежнему отказывалась видеть в своём сыне злого эгоиста, которым тот являлся.

Я не могла поверить в то, что она все еще с ним разговаривает.

Может быть, одно обвинение в убийстве изменит ее настрой.

— Где Фредди? — прохрипел Адам.

— С Каином.

Он напрягся.

— Блядь. Я вылетаю первый же рейсом.

— Нет! — рявкнул Роберт. — Сходи в местный полицейский участок, расскажи копам, что случилось, и пусть они отправят подтверждение твоего присутствия в Бостонское полицейское управление.

— Им просто нужно проверить мой билет, чтобы убедиться в том, что я говорю правду.

— Давай поступим проще, — проговорил Роберт, — а затем, как только это будет сделано, ты вернешься сюда.

— Х-хорошо, — ответил Адам, впервые потрясенный голосом.

— Мы вернемся первым же рейсом, как только все уладим, — ответила я за него, поскольку не привыкла видеть Адама таким.

— Я не хотел думать, что это сделал ты, Адам, — сказал Роберт, откашлявшись.

— Ты должен был знать, что я никогда не сделаю ничего подобного…

— Знаю. Ты прав. Мы просто продолжаем тебя подводить. — Роберт тяжело вздохнул. — Прости, сынок. Мы найдем его и твоего мальчика.

Роберт положил трубку, и Адама довольно сильно затрясло в моих объятиях.

— Мы найдем Фредди, Адам, — мягко сказала я ему.

— Ты вернешься со мной?

Его голос был наполнен эмоциями — гневом, замешательством и паникой.

Я поняла.

Где-то рядом с его сыном Фреди, находился его брат-психопат.

Но почему? Какого черта Каин сделал это? В этом не было никакого смысла.

— Да, — ответила я легко, потому что не могла не быть рядом с ним, когда он проходил через такое.

— Ты не собираешься говорить эту свою чушь о проклятии? — спросил он.

— Это не чушь, — раздраженно ответила я, прищурившись.

— Ты права, милая, это не чушь. — От его рыка поднялись волоски на моем затылке. И я не удивилась, когда Адам, толкнув назад, прижал меня к стене. — Такое себе проклятие, если я в безопасности и далеко от своего ублюдочного брата, потому что я с тобой. Если бы мы не были здесь, я мог бы оказаться в тюремной камере.

Мои глаза расширились от этих слов.

— Я-я не думала об этом в таком ключе.

— Нет, не думала, но я подумал. — Сплетя наши пальцы вместе, он поднял наши руки вверх и прижал их к стене. — Мы не твои родители. Мы Тея и Адам. Мы не прокляты.

Он смотрел на меня яростным взглядом. Переполненный страхом за своего мальчика и в шоке от происходящего, и я знала, что Адам прав.

Жизнь обрушила на нас дерьмо.

Но наш совместный отпуск спас его.

Мы были здесь вместе из-за нашей связи.

Если бы я проигнорировала, отказала Адаму и он улетел тем рейсом, которым должен был лететь, то был бы в Бостоне. И в полиции был бы выдан ордер на его арест.

Моя нижняя губа задрожала, когда я осознала это.

— Мы не мои родители. Мы Тея и Адам. Мы не прокляты, — прошептала я.

Сглотнув, Адам закрыл глаза, не давая мне увидеть свою душевную боль и нить облегчения, протянувшуюся сквозь нее, как золотая жила, проходящая через скалу.

Поднявшись на цыпочки, я сделала единственное, что могла. Я поцеловала его.

Нежно.

— Давай вернем Фредди домой, — прошептала я, обняв Адама за талию и прижав к себе.

Так мы и сделали.

Вместе.

Глава 34

Адам

Будущее

Видя ухмылку брата, я не был уверен, что, черт возьми, с ним такое.

Я всегда знал, что он псих несмотря на то, что он скрывал это от остального мира, но, увидев, как он улыбается, слушая свой приговор, я искренне задавался вопросом, а не должен ли он провести остаток своей жизни не в тюрьме, а в какой-то психиатрической лечебнице.

Он был абсолютно ненормальным.

То, что язнал всегда, но был в недоумении. Я знал, что и родители тоже, мама больше, чем папа. Она была подавлена до такой степени, что при ней мы не могли упоминать ни о деле, ни произносить имени Каина, и она не выходила из дома уже несколько месяцев. Я точно знал, что папа нанял новую медсестру не для того, чтобы ухаживать за мамой, а чтобы следить, чтобы она не совершила самоубийство. Она была в шаге от того, чтобы сделать что-нибудь глупое, и мы все это знали.

Я не разговаривал с ней не потому, что был жесток, а потому, что мне действительно нечего было сказать.

Я подумал, что она была так же расстроена из-за того, что не видела знаков. Каин был сумасшедшим. Это же очевидно. То, что она была так близка с ним и ничего не замечала, поражало меня.

Все то время, пока присяжные выносили свой приговор, он стоял и ухмылялся мне. Наши взгляды встретились. Сцепились.

Два лица, настолько похожие, что я мог бы сейчас быть на месте Каина, если бы не был в Австралии с Теей, два сердца, сформировавшиеся одновременно в утробе нашей матери, и все же мы были такими разными.

Такими далекими.

Мы никогда не были близки.

Мы могли стать ближе, чем могли стать близкими два человека, но между нами была пропасть, пропасть, за которую в этот момент я был благодарен.

Когда присяжные закончили свою речь и судья вынес окончательный приговор, я улыбнулся Каину в ответ. Его улыбка дрогнула, когда он узнал о том, сколько пробудет в тюрьме — до тех пор, пока мы не станем очень-очень старыми людьми, — и я продолжал улыбаться, когда его вывели из зала суда.

Ничего веселого не было.

Абсолютно.

Но в случае с Каином улыбка была демонстрацией силы. Пощечиной. Ударом в челюсть.

— Все кончено, — пробормотала Тея, сжав мою руку.

— Нет, — возразил я. — Не кончено, пока он не умрет, но если бы у нас было проклятие, Тея, то сейчас его отсрочили на очень долгое время.

Тея прижалась своими губами к моим, и я вздохнул в поцелуе.

— Слава богу, все кончено. Теперь я должен сообщить эту новость твоей матери, — пробормотал отец, хлопнув меня по колену.

— Она не захочет это слышать, — презрительно сказал я.

— Нет, не захочет, но это еще одна причина, по которой ей следует это сделать.

Мама должна была слышать все. Каждую гребаную часть этого процесса.

Я ненавидел Марию со страстью, которая отправила бы меня за решетку на всю оставшуюся жизнь, поэтому ее убийство было бы легко повесить на меня. Но как бы я ни ненавидел ее, я не хотел ее смерти. Я просто хотел свободы.

Каин? Он хотел своего сына и хотел навредить мне, поэтому решил убить двух зайцев одним выстрелом. Мария была всего лишь пешкой в этой игре с тех пор, как забеременела ребенком Каина, и мне пришлось на ней жениться. Оказалось, что Каин контактировал с Марией с тех пор, как его выпустили — мудак был даже отцом ее будущего ребенка. Я не знал об этом, потому что мне было наплевать на то, с кем якшалась Мария.

Но когда я послал ей уведомление о разводе, Мария, будучи хитрой сучкой, решила поиграть.

Одна вещь, которую я усвоил за двадцать четыре года, имея брата-психопата — нельзя играть в игры с сумасшедшим.

«Ты женишься на мне или я никогда не позволю тебе увидеться с Фредди.» — Я все еще слышал слова Каина, которыми он аргументировал убийство Марии, не переживая, что забирал две жизни.

Я даже не понимал, для чего ему Фредди. Каин был эгоистичным козлом, не интересовавшимся никем, кроме себя, но все начало обретать смысл, когда обвинение изучило его прошлое.

Тот трастовый фонд деда, на который мы имели право после окончания школы.

В завещании был один нюанс.

Если бы мы не закончили школу и, соответственно, не получили бы доступа к дедушкиному трасту, но впоследствии заимели бы ребенка, нам полагалось половина трастовых денег, чтобы воспитать ребенка так, как того заслуживает Рамсден.

Вот почему Каину нужен был Фредди.

Как обычно, для него имели значение только деньги.

В защиту Каина, хотя моя мама — черт ее дери — настаивала на дорогостоящей команде адвокатов, было мало аргументов, поэтому неудивительно, что прокуроры их растерзали, и присяжным потребовалось всего сорок минут, чтобы вынести приговор, которого заслуживал мой близнец.

Зал суда начал пустеть, как только Каина увели с безумной и извращенной улыбкой на лице, предназначенной для меня — хотя он проиграл, а я выиграл эту безумную войну, которую он начал — и мы стали ждать, пока черный вход не опустеет, потому что были в центре внимания.

Я знал, что ожидание не остановит того, что должно произойти. Волна прессы была безумной уже несколько месяцев назад, с тех пор как я вернулся из Австралии.

Случай потряс нацию.

Один из близнецов замыслил крах другого.

Это был сюжет для низкосортной мыльной оперы. Но зашло так далеко из-за невероятно глубокой инстинктивной ненависти Каина ко мне.

Часть меня задавалась вопросом, не приходит ли, как однажды сказала мне Тея, дар вместе с проклятием… Мне было интересно, уравновешивает ли это так называемое проклятие Кинкейдов. Потому что она, черт возьми, противодействовала той связи, которую я должен был иметь с моим близнецом.

Тея была единственным, что делало это терпимым.

В будущем нам предстояло увидеть еще больше залов судебных заседаний. Мы с Теей и Фредди переехали в Калифорнию, чтобы она могла получить степень в области бухгалтерского учета — одна лишь мысль о ней как о бухгалтере заставляла меня смеяться, потому что это была не Тея, — и летали туда-сюда по всей стране, едва команда нанятых адвокатов приступила к работе по освобождению Женевьевы из тюремного заключения.

Я не был уверен, что у нас все получится, но Тея была готова потратить миллионы, чтобы осуществить это. Я видел ее банковскую выписку после всех спонсорских сделок, которые она заключала — она вполне могла себе это позволить, и хотя в этой стране деньги иногда говорили громче справедливости, я не был уверен, что так и будет в этом случае.

Но мы должны были попытаться.

Точно так же, как должны были попытаться успокоить дурные предчувствия Женевьевы, когда она узнала, кем мы являлись друг для друга.

Она считала, что мы прокляты, но я думал иначе.

Мы были благословлены.

Тея была моей джило, а я ее.

Эта мысль вытащила меня из печальных раздумий, и я дотронулся до кольца, которое надел на палец Теи на следующий день после того, как мы нашли Фредди в семейном загородном доме в Уинтропе, куда Каин, как всегда недальновидный, привез его. Повернув кольцо, я потер изумруд.

— Я готов идти домой, — пробормотал я.

Устало кивнув, Тея подарила мне слабую улыбку, а затем, потянувшись ко мне, поцеловала. Простое соединение, но в чем-то такое сложное.

— Я тоже, — прошептала она.

Потому что знала, что я имел в виду.

Она была моим домом, и я хотел остаться с ней наедине, вдали от любопытных глаз, вдали от камер и репортеров, которые хотели знать все грязные подробности.

Итак, мы вернемся домой, и скроемся от этих глаз, вспышек и сплетен, поддерживая друг друга, объединившись против всего мира.

И так будет до тех пор, пока мы оба будем живы, потому что мое проклятие было в тюрьме, а мое благословение спало в одной постели со мной, и, в отличие от моего брата, я не был дураком. Я знал, что у меня есть, и я намерен каждый день доказывать, что для меня нет большего подарка, чем присутствие Теодозии Кинкейд в моей жизни.

Глава 35

Тея

Будущее

— Это жутко.

— Это великолепно, — улыбнулся Адам.

Я вздрогнула, глядя на картину в стиле гиперреализма, висящую на стене, которая появилась тогда, когда я ушла на занятия, и которую Адам повесил за несколько часов.

— Не могу поверить, что тебе ее доставили из Великобритании.

— Это оригинальная картина Джастина Уива. Более того — это ты. Что бы ты хотела, чтобы я с ней сделал? Оставил новым жильцам, чтобы они дрочили на тебя?

Хмурый вид Адама сказал мне, что он думал, что это вполне реальная возможность.

Да, верно.

У меня не было проблем с самооценкой, но я знала, какая я — худая, но сильная. То, что Адам видел во мне супермодель, не означало, что остальной мир делал то же самое.

К тому же это был даже не лучший мой снимок. Я только что выиграла соревнования и… Я склонила голову набок. Хорошо, я выглядела взволнованной. Адреналин все еще гулял по моим венам, и я выглядела именно такой, какой была — торжествующей.

Я наморщила нос, продолжая себя разглядывать, замечая тонкие морщинки по обеим сторонам глаз, крошечные линии напряжения…. Да, слишком гиперреалистично.

Адам, встав позади меня, обвил руками мою талию и притянул к себе. Его ощутимая сила, как это часто бывало, окутала меня, и я почувствовала себя в безопасности. Все вокруг могло находиться в подвешенном состоянии, или я могла со всех сил готовиться к соревнованиям, нервничая по поводу предстоящего финала, но когда Адам обнимал меня, все проблемы каким-то образом уходили на задний план.

— Это то, что делаешь ты?

— Ты видела?

Я почувствовала, как Адам напрягся позади меня.

— Я вижу все, — улыбнулась я, а затем, фыркнув, пробормотала: — И не вижу ничего. Но в данном конкретном случае да, я видела почту сегодня утром, когда шла на занятия.

— Ублюдок просто зациклился.

— Это то, что делают ублюдки.

— Не могу поверить, что мама дала ему мой новый адрес.

Учитывая, что Анна в значительной степени находилась в состоянии ходячей комы, я тоже не могла в это поверить. Была ли я счастлива от того, что Каин знал, где мы живем? Нет. Думала ли я, что он навредит нам, если сможет? Да. Собиралась ли я волноваться по этому поводу? Нет.

Что он мог сделать нам, сидя в тюрьме?

— Мы здесь ненадолго, — попыталась я утешить его.

— Достаточно надолго, — пробормотал он.

— До тех пор, пока не будет готов дом и не закончатся соревнования, — напомнила я, улыбаясь, а он, хмыкнув, обнял меня сильнее и уткнулся подбородком в местечко между шеей и плечом. — Может, тебе стоит навестить его. Узнать, чего он хочет.

— Зачем мне делать такие безумные вещи? Черт, последнее, что мне нужно, это увидеться с ним.

— Он продолжает присылать нам письма по какой-то причине, — пожала я плечами.

— Потому что он засранец. Я не позволю ему… — Адам сделал глубокий вдох, и я почувствовала, как его напряжение превратилось в явную ярость. — Ему плевать на меня, на нас, на Фредди. Все, что его заботит, это он сам. Я имел дело с этим всю мою гребаную жизнь. Он едва не сломал нас, едва не отнял тебя у меня навсегда. Он ничего не заслуживает — я ничего ему не должен.

— Я никогда не говорила, что ты должен, — успокаивающе погладила я его предплечья. — Не получишь ли ты удовольствие, видя его внутри? Это не очень-то приятное место, Адам. — Я слегка вздрогнула, вспомнив, когда в последний раз видела там маму. Я была у нее дважды. В первый раз, когда я навещала ее, а затем во второй, когда я представила ей ее команду адвокатов.

Присущая тюрьмам неприветливость полностью подходила Каину.

— Очень по-ветхозаветному с твоей стороны, — пробормотал Адам, и в его голосе слышалось веселье.

— Не я католик в нашей семье.

— Я тоже не католик, — усмехнулся он.

— На прошлую Пасху ты ходил в церковь, — улыбнулась я.

— Старые привычки трудно изменить, — фыркнул он.

Усмехнувшись, я повернулась и посмотрела на него.

— Ты бы хотел свадьбу в церкви. Не так ли?

Наморщив нос, он ответил не сразу, и я, снова повернувшись, уставилась на свой портрет, висящий на стене, пытаясь понять, смогу ли я жить с этим огромным раздутым лицом, смотрящим на меня всякий раз, когда я прохожу мимо.

— В этом есть смысл, знаешь ли, — в конце концов, пробормотал он.

— В чем? — переспросила я, на самом деле забыв, о чем дразнила его, мои мысли переключились на уроки, которые мне нужно было сделать сегодня вечером.

— В свадьбе в церкви, — фыркнул он. — Как ты думаешь?

— Мне все равно, — ответила я, и это было действительно так. — Я просто хочу быть за тобой замужем.

— Это все, чего я тоже хочу, — хрипло признался Адам.

Но снова стал напряженным.

— Что? Что случилось? — повернувшись, я положила руки ему на плечи и, посмотрев в его встревоженное лицо, спросила: — Адам?

— Причина, по которой я не хотел назначать дату… ну, я ждал ответа от твоей мамы.

О.

Я поняла его напряжение.

Можно было с уверенностью сказать, что у мамы, меня и Адама были не самые лучшие отношения. А именно у нас их не было. Она избегала нас, как будто мы болели корью, и меня это совсем не беспокоило. В конце концов, в последний раз, когда она видела нас с Адамом вместе — это произошло тогда, когда она, уже будучи свободной женщиной, спускалась по ступеням здания суда, — она сказала: «Ты пожалеешь об этом союзе», озадачив нас, а затем села в такси и уехала.

Как ни странно, я почти ожидала этого. Я знала, что она не будет благодарна, знала, как не примет Адама или меня.

Адам этого не понял.

Он был зол и возмущен от моего имени, и я, честно говоря, любила его за это. Черт, я любила его за желание защитить меня, но мне это было не нужно. У меня был он. Я прошла через ад, чтобы заполучить его, и после этого то, что меня избегала мама, о которой я не знала большую часть своей сознательной жизни, было не самым болезненным, что мне пришлось пережить.

Не то, чтобы я сказала ему это… В его глазах возникнет тот печальный взгляд, от которого мне захочется плакать.

Но знание того, что мама вышла из тюрьмы, что она свободна, делало меня счастливее.

А знание того, что Каин, напротив, был там, делало меня еще счастливее.

Приподнявшись на цыпочках, я прижалась губами к губам Адама.

— Не беспокойся об этом.

— Я не могу не беспокоиться, — пробормотал он, поцеловав меня в ответ и скользнув языком по моей нижней губе. — Тем не менее, теперь я получил ответ от нее… Ты хочешь выйти замуж?

Я засмеялась, несмотря на то что мое сердце екнуло.

— Было бы неплохо.

— Неплохо? — его бровь изогнулась. — Ты не выглядишь слишком взволнованной.

— Ты обиделся? — хихикнула я, но когда он нахмурился еще больше, я перестала хихикать и заявила: — Вегас. На следующих выходных.

— Это не церковь, — прищурился Адам, глядя на меня.

Я пожала плечами.

— Тебя важна церковь или то, что я буду твоей женой?

— Разве я не могу получить то и другое?

Поскольку его тон был задумчивым, я с удивлением посмотрела на него.

— Я думала, ты будешь рад избежать большой церемонии.

— Ты посчитаешь это безумием.

— Возможно, — ответила я, снова пожав плечами. — Но не позволяй этому останавливать тебя.

Адам фыркнул.

— С тех пор, как я посмотрел ту передачу…

— Какую передачу?

— «Лучшая свадьба в таборе». — Я удивленно моргнула, потому что не ожидала такого ответа. — Ну, я всегда хотел жениться именно так.

Я удивленно открыла рот.

— Ты целуешь меня?

— Оговорка по Фрейду, Тея, — усмехнулся он.

— Что? — моргнула я.

— «Ты целуешь меня?» (прим.: героиня перепутала слова kissing и kidding) — повторил он с усмешкой и, опустив голову, поцеловал меня в губы. — Сейчас я целую тебя.

— Ты знаешь, что я имела в виду, — фыркнула я. — Разыгрываешь. Ты шутишь? Ты хочешь сумасшедшую, большую свадьбу, хотя в действительности мы не любим большие скопления людей? Я имею в виду, есть Лори и Рене, но я не могу придумать никого другого…

— Я хочу тебя в пышном платье и пару человек, которые действительно для нас дороги. Я хочу, чтобы все, черт возьми, знали, что ты моя. — В его глазах загорелся огонь. — Я хочу многочисленную вечеринку, я хочу, чтобы на ней присутствовала пресса, и я хочу, чтобы моя мама видела все это. — Он вздернул подбородок. — Даже если это означает, что мне придется отобрать у нее «Валиум», чтобы поставить на ноги.

— Возмездие? — спросила я, приподняв бровь.

Адам фыркнул.

— Она устроила нам адские муки, почему бы нам не устроить ей то же самое?

— Очень по-христиански с твоей стороны, — поддразнила я, но не была против этого предложения.

Сказать, что я ненавидела Анну, было бы преуменьшением. То есть, она и раньше мне не нравилась, но Адам слишком многим делился со мной в темноте ночи… Сказал, что хотел бы, чтобы мы растили Фредди без всякого насилия.

Для меня это было само собой разумеющимся. Я не собиралась бить своих детей. Но Адам? Как будто он оправдывал это или что-то в этом роде, а потом он рассказал мне, что Анна с ним делала. Это было слишком похоже на то, что мой отец делал со мной.

Возможно, поэтому он хотел кое-что прояснить. Убедиться, что ни один из нас не собирается переносить прошлое в настоящее и портить будущее Фредди.

Затем, конечно же, я вспомнила каждую мелочь, все те многочисленные невзгоды, которые я могла возложить на совесть Анны. Мне не нравилось думать, что я была мстительной, но мне хотелось ткнуть Анну в это носом. Она все еще была одержима своим золотым мальчиком, все еще не могла смириться с тем фактом, что Каин находился в тюрьме, что он убил кого-то… Она оплакивала его, при этом совершенно забывая о своем втором сыне, который был замечательным человеком, прекрасным отцом…

Нет.

Анна могла бы прийти.

Черт, я бы даже надела пышное платье с гирляндами цветов по подолу ради того, чтобы ткнуть ее лицом в нашу любовь.

— Я чувствую себя хищницей, — усмехнулась я от этой мысли.

— Что? — моргнул он.

— Хищником. Ну, знаешь, таким кровожадным.

— Поясни, — Его бровь изогнулась.

— Я бы хотела ткнуть твою маму носом в кучу дерьма, которую она наделала.

На лице Адама появилось понимание, и его замешательство исчезло.

— Тогда как ты смотришь на то, чтобы, не знаю, поехать, скажем, на Мальдивы, и пожениться там на пляже?

Из меня вырвался смех.

— Похоже, я могу это сделать.

— Черт, мы жестоки, верно? — спросил он со стоном, прижимаясь своим лбом к моему.

— Расплата — та еще сука. Твоя мать сделала нас несчастными, Адам. Она едва не уничтожила наше…

— Наше все, — выдохнул он. — Но…

— Но?

— Я не хочу тратить на нее время. Как бы я ни хотел всего этого, и как бы я ни хотел тебя в пышном платье…

— Ты внезапно стал одержим свадебными платьями. Это какой-то фетиш, о котором я не знала?

Он проигнорировал меня.

— …я хочу, чтобы это было только для нас.

— Похоже, ты единственный, кто беспокоится о том, как это сделать, — фыркнула я. — Я же просто хочу, чтобы это было сделано.

В его глазах загорелся огонек.

— Как легкомысленно с твоей стороны.

— Я мыслю в соответствии с настоящим. Что бы ты ни задумал, я готова на это. Заставить ее страдать, заставить меня надеть пышное платье, выйти замуж на пляже… Я сделаю все. Потому что ты мой. «Как» для меня не имеет значения. Только «когда», — ответила я и, скользнув своими пальцами сквозь его, сжала их.

— Только «когда», — прошептал Адам в ответ и, закрыв глаза, подарил мне поцелуй, от которого у меня перехватило дыхание.

Я не спорила, когда он, подняв меня на руки, понес из гостиной в спальню, потому что, наконец, поняла, что от нас с Адамом не было лекарства. И я его не хотела.

Глава 36

Тея

Будущее

Как только я вышла из раздевалки, меня встретил визг, и я рассмеялась, когда бросившийся ко мне Фредди обвил своими руками мои колени, пританцовывая от счастья.

Сняв с себя золотую медаль и надев ее ему на шею, отчего глаза мальчика стали большими от удивления, я присела и обняла его.

Возбужденный визг Фредди снова заставил меня рассмеяться, и я сжала его в объятиях так же сильно, как и он меня. Поверх плеча Фредди я увидела его отца со слингом через плечо и закусила губу. Черт, что-то во всем этом образе сексуального папочки делало меня невероятно довольной, что он был моим, и что позже я смогу показать ему, кому он принадлежит.

Снова и снова.

Улыбнувшись мне и положив руку на затылок Элли, Адам начал двигаться быстрее, пробираясь сквозь толпу, чтобы подойти к нам.

— Ты сделала это! Мамочка, ты сделала это! Снова!

Волнение Фредди заставило меня отстраниться, чтобы улыбнуться ему, и я поправила золотую медаль, отчего та звякнула о шесть других, висящих на его шее. Фредди настаивал на том, чтобы надевать их на каждое соревнование, а пресса всегда находила его в толпе — Фредди стал олицетворением олимпийского плавания, хотя даже не принимал в нем участия. Он уже был неофициальным талисманом сборной США по плаванию, получая приветствие в виде удара кулаком о кулак от спортсменов каждый раз, когда приходил на стадион.

— Я говорил тебе, что она это сделает, — небрежно протянул Адам, дойдя, наконец, до нас, но в его глазах были отчетливо видны волнение и удовольствие.

Я выпрямилась, позволив ему втянуть меня в свой бок.

— Отлично, детка. Ты была потрясающей, — пробормотал он мне на ухо.

— Неужели? — улыбаясь, пошутила я.

— Как ты относишься к тому, чтобы немного позже потрясти мой мир?

Я сделала вид, что размышляю над этим.

— Думаю, потрясение мира может быть достигнуто.

Адам подмигнул мне, и я усмехнулась, чувствуя себя такой чертовски счастливой, что, уверена, могла бы лопнуть.

Глядя на крошечную вязаную шапочку, венчавшую темные локоны моей лежащей в слинге дочери, и обхватив затылок Фредди, обнимающего меня и Адама за ноги, я задалась вопросом, как так вышло, что моя крошечная маленькая вселенная стала такой идеальной.

Не знаю, заслуживала ли я всего этого, но я была этому рада.

Так чертовски рада.

Довольно вздохнув, когда Адам обнял меня, я наслаждалась его объятиями примерно секунду, а затем Элли вскрикнула от возмущения — ей не нравилось делиться своим папочкой.

Усмехнувшись, я отстранилась от Адама, а затем, погладив по головке, быстро поцеловала ее в щеку и прошептала ей на ухо имя, которое пришло ко мне в тот день, когда я родила ее: Драба. Это означало «оберег», и хотя я знала, что нам с Адамом не нужна дополнительная помощь, я решила, что всегда полезно иметь в запасе благословение и защиту будущее от самого себя.

Так, на всякий случай.

Элли залепетала, услышав свое имя, и я, улыбнувшись, дотронулась до ее вязаной шапочки, на создание которой ушло четыре года. Не потому, что на это потребовалось так много времени, но из-за жеста, стоящего за этим.

Моя мать, которая больше не была в тюрьме, никогда не пыталась сблизиться со мной, и узнав, что мы с Адамом вместе, старалась не контактировать со мной.

До Элли.

Пока я не дала дурацкое интервью в дурацком журнале, чтобы избавиться от дурацкой прессы.

Элли было сокращением от Аллегрии.

Имя моей бабушки.

Возможно, со временем она также получит прозвище Длинноногая и, хотя это, вероятно, доведет Адама до сердечного приступа, я была не против. Мне понравилась идея еще одной Легги, бродящей рядом со мной.

Мне также понравилась идея еще одной Винни. Я представила себе обеих старушек, сидящих на облаке.

— Где он? — спросила я, глядя на Адама.

— Его, как обычно, несет папа, — проворчал он и, обернувшись, посмотрел через плечо. Приподнявшись на цыпочки, я в толпе нашла взглядом Роберта.

Он шел к нам, бережно придерживая надетый на него синий слинг, и я улыбнулась ему, когда он показал мне два больших пальца. Оказавшись рядом с нами, Роберт поздравил меня, и я, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку, а затем уделила внимание своему сыну, прошептав ему на ухо его имя: Кхам. На моем языке это означало «солнце», и он светился каждый день, как будто являлся им.

Оба ребенка отреагировали на свои имена улыбками, как будто понимали, что я делюсь с ними секретом, секретом, который был только для нас до тех пор, пока они не решат рассказать его своему избранному партнеру.

Встретят ли они своих джило?

Придется ли им бороться за то, чтобы быть вместе, как это делали мы с Адамом? Я не была уверена, хочу ли этого для них, но я молилась о том, чтобы они были благословлены, как и мы, такой же чистой, такой же сильной любовью, которая могла пережить психопатов и годы страданий.

Теперь, когда вся моя семья была рядом со мной, моя вселенная стала полной, и я счастливо вздохнула, будучи более счастливой, чем когда находилась в воде.

Что действительно о чем-то говорило.

Конечно, всегда были тени, старающиеся все испортить. Мама по-прежнему была уверена, что мы с Адамом прокляты, несмотря на то что мы были вместе уже четыре года, и, хотя она любила детей, каждый раз, когда приходила, одаривала нас обреченным взглядом. Это расстраивало меня, поэтому я радовалась, что ее посещения были редкостью.

Анна после приговора Каина практически все время находилась в ступоре, поглощая «Валиум» в диких количествах, и никогда не выходила из дома. Честно говоря, меня это не слишком расстраивало. Сука. Наконец Адам рассказал мне все, — от того, как она заставила его жениться на Марии, угрожая лишить меня гранта на обучение, до того, как она часто шлепала и била его в детстве.

И хотя призрак Каина и смерть Марии до сих пор преследовали Фредди — ему все еще снились кошмары о том, как его украл из постели человек, похожий на его отца, но которого, как заявил Фредди, он не знал, — я понимала, что мы — именно то, что ему нужно. Нормальная семья.

— Не понимаю, как это возможно, что ты сейчас так же быстра, как и раньше, — недоверчиво пробормотал Роберт, подкачивая Винни, который начал кряхтеть. — Я имею в виду, у тебя дети. Ты стала старше.

— Мой отец очарователен, — сухо вставил Адам.

— Это дар, — фыркнув, пожала я плечами.

— Фредди, покажи мне медаль, — сказал Роберт, и мой сын подошел к нему, при этом держа руку на груди так, чтобы Роберт не мог видеть ее.

Оба, и дед, и внук, были неравнодушны к медалям, но к счастью, у меня было их достаточно для каждого.

Пока Фредди и Роберт препирались из-за моей новенькой медали, я повернулась к Адаму и увидела, что он наблюдает за мной. В его глазах, как всегда, горел жар. Но более того, в них была любовь, и нужда, и привязанность и… просто все.

Вселенная чувств в одном взгляде.

Мы прошли долгий путь до этого момента, и каждый день с тремя детьми, спортивной карьерой и фирмой по ремонту недвижимости был не совсем мирным, но мы заставили это работать и были счастливы.

— Что ты думаешь? — тихо спросил Адам. — Ты решила?

Я закусила губу, думая о воде и о том, каково это — участвовать в таких безумных и захватывающих вещах, как соревнования.

Мы обсуждали мой уход из спорта. Близнецы требовали много энергии, Фредди нравилось плаванье, как и его биологическому отцу — не то, чтобы он знал и когда-либо узнает, что Каин был его биологическим отцом, — и мы знали, что он, как я, захочет участвовать в соревнованиях, когда сможет. Жизнь была безумной, но…

Я смущенно посмотрела на него, и в его глазах появилось веселье.

— Ты должна мне пятьсот баксов.

— Не нужно так радоваться! — проворчала я, толкнув его в бок. Ничего особенного, но, черт возьми, по возмущенному крику Элли можно было подумать, что я спровоцировала землетрясение.

— Я совершенно определенно должен радоваться. Я знал, что ты не будешь готова…

— К чему? — потребовал ответа Роберт, прерывая наш спор.

— Тея думала, что, возможно, она будет готова уйти из спорта после Олимпиады, — ответил Адам, обняв меня за плечи и поцеловав в висок.

— Что? После такого выступления… — Роберт удивленно приподнял брови.

— Это большое давление, — пробормотала я, — и я бы хотела закончить на высоком уровне.

Но когда, окинув взглядом спорткомплекс, я посмотрела за окно и, увидев вдали Эйфелеву башню, поняла, что через пару месяцев мы отправимся вокруг земного шара на очередные соревнования… Я осознала, что не до конца готова к этому.

Мы обучали Фредди на дому, потому что не хотели, чтобы он был испорчен таким местом, как Роузмор, одной из лучших школ Бостона, а с учетом того, что близнецы были еще маленькими, это означало, что мы могли переезжать с места на место без особых проблем. Возможно, со временем мы найдем школы, которые подходят нашим детям и нашим потребностям, но все же здесь и сейчас?

Я любила свою жизнь и не собиралась ее менять.

Нет, если Адам не возражал.

— Это делает тебя счастливой, — сказал он, будто читая мои мысли. — И это делает счастливым меня.

Эти слова заставили меня закусить губу.

— Как мне так повезло?

— Ты имеешь в виду, что я, наконец-то, убедил тебя, что мы не прокляты? — усмехнувшись, прошептал он, и в его глазах светилось веселье.

Я фыркнула, но вместо того, чтобы ответить, привстала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала.

Я не знала, что в этот момент Фредди сфотографировал нас.

И, конечно же, эта фотография стала невероятно популярной.

***

Всего несколько вещей…

Каин, будучи абсолютным психом, на самом деле подпадает под категорию человека с антисоциальным расстройством личности — социопата. Его нельзя спасти. Не жалейте его — он извращен до мозга костей, и находится там, где и должен находиться — в тюремной камере. Очень и очень и очень надолго.

В соревнованиях по плаванию ни одна сборная не может быть привязана к образовательному учреждению, поэтому сборная команда Роузмора полностью вымышлена.

Кроме того, этот роман был написан, как вы, наверное, догадались, во время карантина, поэтому Олимпийские игры в Токио были перенесены на следующий, 2021 год.

Большое спасибо, что прочитали это.

Ваша Серена

Xo-xo

Оглавление

Серена Акероид На поверхности Серия: вне серии

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36